Русские землепроходцы XVII века в Сибири - Скалон В.Н.

Author: Скалон В.Н.

Tags: сибирь исследования естествознание русские землепроходцы

Year: 1951

Similar

История русской литературы X - XVII веков

Человек верующий в русской культуре XVI-XVII веков

Поэтика русского реализма. Очерки о русской литературе XIX века

Русская нация в ХХ веке: русское, советское, российское в этнополитической истории России

Text

MOW
В.Н. СКАЛ ОН
РУССКИЕ
ЗЕМЛЕПРОХОДЦЫ XVII ВЕКА
В Сибири
МОСКОВСКОЕ ОБЩЕСТВО
ИСПЫТАТЕЛЕЙ ПРИРОДЫ

МОСКОВСКОЕ ОБЩЕСТВО ИСПЫТАТЕЛЕЙ ПРИРОДЫ
Основано в 1805 году
В. Н. СКАЛОН
РУССКИЕ ЗЕМЛЕПРОХОДЦЫ-
ИССЛЕДОВАТЕЛИ СИБИРИ XVII ВЕКА
Под редакцией М. А. СЕРГЕЕВА
ИЗДАНИЕ МОСКОВСКОГО ОБЩЕСТВА ИСПЫТАТЕЛЕЙ ПРИРОДЫ
МОСКВА
195 1
ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕРИЯ
№ 44
Напечатано по постановлению
Редакционно-издательского совета
Московского общества испытателей природы
Исторические заслуги судятся не по то-
му, чего не дали исторические деятели срав-
нительно с современными требованиями, а
по тому, что они дали нового сравнитель-
но с своими предшественниками (В. И.
Ленин, Сочинения, изд. 4, т. 2, стр, 166).
Вступление
Когда начались исследования Сибири и кого следует считать
первыми ее исследователями?
Такая упрощенная постановка вопроса вызвана тем обстоятель-
ством, что до наших дней в литературе встречаются на этот счет
совершенно превратные понятия. Под влиянием авторитетов далекого
прошлого некоторые современные авторы повторяют утверждения,
будто начало исследования Сибири есть дело рук иностранных уче-
ных. Чрезмерно преувеличивая действительно значительные заслуги
иностранцев на этом поприще и извращая историческую перспективу,
совершенно забывают об истинных зачинателях изучения этой стра-
ны — простых русских людях-землепроходцах.
Обратимся к некоторым из таких мнений, начиная с более ста-
рых. Академик К. М. Бэр, склонный вообще к правильной оценке
ученых заслуг своих русских современников, о начальном периоде
изучения России ограничился общим замечанием: «Всем известно,
что первыми обнародованными известиями о России наука обязана
иностранцам» [53, стр. 220].
Известный сибирский деятель Н. М. Ядринцев писал по этому во-
просу: «Европейское знание, просвещение, сделалось достоянием рус-
ского народа только с Петра. Этим и объясняется то явление, что пер-
вые шаги в деле научного исследования Сибири были сделаны ино-
странцами, которые и внесли в науку о Сибири неоцененный вклад»
[264, стр. 4]. Говоря о замечательном проникновении русских на во-
сток до Америки включительно, Ядринцев добавлял: «Понятно, что
изучать эти страны с их своеобразной природой не было ни време-
ни ни возможности. Почин научного исследования внутренней Сиби-
ри должен быть отнесен к началу X(VIII столетия, ко времени экспе-
диции Д. Мессершмидта» [264, стр. 6]. Таким образом Ядринцев
3
просто снимал вопрос о самобытности русских исследований Сибири
и отрицал наличие таковых в XVII веке.
А. Н. Пыпин, автор единственного пока труда по истории русской
этнографии, прямо отрицает наличие исследовательских элементов в
деятельности русских в Сибири в первые столетия ее освоения. «Ста-
рые русские люди бывали не весьма грамотны, — говорит он, — инте-
рес исторический был развит у них очень слабо, и когда они считали
нужным занести в историю, т. е. в летопись, какие-либо сведения, они
делали это даже в очень поздние времена случайно, иногда только
через многие десятки лет, уже не по прямым фактам» [198, стр. 743].
И далее: «...путешествия, которые бывали настоящими открытиями,
делались по чисто практическим, промышленным соображениям,
делались людьми, не имевшими никаких научных видов и в этом по-
следнем отношении, конечно, совершенно неподготовленными и пото-
му бесплодными для науки. В то время единственными проводника-
ми этих сведений в ученую литературу и в общегеографическое знание
были иностранные путешественники и писатели, насколько могли со-
брать эти сведения, живя в России, из расспросов русских людей или
даже из письменных источников» [стр. 758]. В другом месте он го-
ворит, что «сами русские были совершенно чужды научному движе-
нию» [197, стр. 213].
Еще дальше в таком же отрицании роли русских в начальных ис-
следованиях Сибири идет П. Головачев. По его мнению, русские лю-
ди XVI—XVII веков «имели удивительно нелепые представления не
только о чужих странах, но даже о собственном своем отечестве», они
будто бы «не чувствовали, повидимому, ни 'малейшей надобности хоть
сколько-нибудь ознакомиться с окружающим, хоть сколько-нибудь
осмыслить его» [71, стр. 22].
И в наше время есть, к сожалению, авторы, отрицающие исследо-
вательские заслуги наших предков. Достаточно сослаться на М. А.
Дьяконова, который, говоря о первых русских в Сибири, заявляет
высокомерно: «в XX веке только наивный или легкомысленный чита-
тель может серьезно верить в исследовательские наклонности ска-
жем Ермака» [90, стр. 57]. Даже исторические открытия С. Дежнева
были, по его мнению, случайным, достижением грабителей-бродяг.
«Конечно они никогда не были исследователями в истинном смысле
этого слова», утверждает он. Начисто отрицается такая роль земле-
проходцев и некоторыми другими современными авторами [245].
Эти и подобные мнения утвердили положение, будто начало ис-
следований Сибири, особенно ее природы и населения (для географии
делались кое-какие исключения), неразрывно связано с приездом в
Россию приглашенных Петром I иностранцев. Некоторые авторы ут-
верждают даже, что от иностранцев заимствовал Петр самую мысль
о введении естественных наук в России.
Признание приоритета иностранцев в области естествознания —
ошибка, от которой мы полностью не отказались до сего дня. Так,
Г. Э. Иоганзен, автор прекрасного обзора орнитологических ис-
следований Западной Сибири, пишет, что «изучение богатого пер-
4
натого мира Западной Сибири началось со времен гениального пре-
образователя Московской Руси» [100, стр. 7]. Он же считает, что
«краеугольным камнем наших познаний о Сибири являются исследо-
вания, произведенные в течение 10 лет Иоганном Георгом Гмелиным».
С Палласа начинает свою историю изучения забайкальских птиц
Б. Штегманн [279, стр. 84]. Л. И. Шульпин считает, что первым,
кто доставил сведения о фауне Приморья, был Л. Шренк [256,
стр. 11]; это1 утверждение повторяет и А. М. Колосов [114, стр. 13].
По поводу Алтая последний автор говорит, что «история/ фаунистиче-
ских исследований Алтая может быть по праву начата со времен зна-
менитого Палласа» [113, стр. 328]. Первым исследователем Камчатки,
по Бергману, был Г. В. Стеллер [268, стр. 11]. Первые научные све-
дения о Байкале доставил, по мнению некоторых авторов, Д. Мессер-
пгмидт [237, стр. 20]. Мессершмидт, по словам А. С. Фетисова и
В. П. Хрусцелевского, собрал первые сведения о млекопитающих За-
байкалья [248, стр. 3]; он же, по мнению ряда авторов [253, 267], был
первым сибирским ботаником, и так далее. Из сказанного можно ви-
деть, что' до сих пор есть еще авторы, отрицающие самобытность рус-
ской науки о Сибири и утверждающие приоритет на этом поприще
ученых иностранцев, начавших свои путешествия по этой стране на
заре XVIII века.
Прежде чем перейти к изложению противоположных мнений и до-
казательству ошибочности отрицания самобытности русской науки о
Сибири, остановимся на источниках этого, имевшего место мнения о
приоритете иностранцев, в частности немцев, в русской науке и свя-
занного с этим неверия в исследовательские способности русских лю-
дей XVII и отчасти XVIII веков.
Как известно, одним из наиболее ретивых ученых-иностранцев, из
числа первых приехавших для работ в Российской академии наук, был
историк А. Шлецер. Он много писал о России и о себе самом и дол-
го считался большим авторитетом в вопросах отечественной истории.
И именно этот, всем обязанный России, ученый писал о русских:
«Что были за люди, которые славились тогда своими познаниями в
русской истории. Люди без всякого ученого образования, люди, кото-
рые читали только свои летописи, не зная, что вне России существова-
ла история, люди, которые не знали другого языка, кроме своего оте-
чественного». «Татищев знал только по-немецки, князь Щербатов
только по-французски»... «Я был, — говорит Шлецер, — ученый
критик... Я был в этом отношении единственный человек в России»
[120, стр. 110].
К числу людей, «не могущих создать ничего полезного», Шлецер
относил и М. В. Ломоносова. «Все, до сих пор в России напечатан-
ное ощутительно дурно, недостаточно и неверно», говорит он клевет-
нически в другом месте [стр. 111].
Эти распространившиеся взгляды оказали вредное влияние на не-
которых неспособных к самостоятельному мышлению русских авторов,
подобных помянутому Дьяконову. И к ним очень хорошо подходят
слова Ломоносова, который писал о построениях Шлецера: «Из сего
о
заключить можно, каких гнусных пакостей не наколобродит в россий-
ских древностях такая допущенная к ним скотина» [115, стр. 112].
Крайнее преувеличение роли иностранцев в изучении Сибири в
дореволюционной литературе держалось очень прочно. Один из ха-
рактерных примеров — известный труд В. Лагуса об Эрике Лаксмане
[136].
Большие заслуги Лаксмана, работавшего в Западной и Восточной
Сибири около тридцати лет с 1764 года, перед русской наукой не-
сомненны; это не раз отмечалось в печати [54]. Однако же Лагус не
ограничился в своей книге изложением жизни и деятельности Лакс-
мана; собрав с похвальной тщательностью едва ли не исчерпываю-
щие сведения об этом ученом, он вместе с тем задался целью просле-
дить роль шведов в истории Сибири и вдался в значительные пре-
увеличения. Книга его, переведенная на русский язык и приобрев-
шая большую известность, не получила до сих пор всесторонней оцен-
ки, в частности осуждения этой ее порочной тенденции.
Справедливость требует сказать, что в русской литературе издав-
на раздавались голоса за правильную оценку деятельности русских в
Сибири. Так, из дореволюционных отечественных авторов прекрасные
мысли высказал по этому поводу прогрессивный историк А. П. Ща-
пов. В своей широко задуманной, но схематически краткой статье он
привел много фактов успешной исследовательской деятельности рус-
ских в Сибири в XVII веке и заключил их следующим соображением:
«Если бы не было этих предварительных географических открытий в
Сибири и на Ледовитом океане, то не было бы, может быть, и всех
этих знаменитых ученых экспедиций XVIII в.» [259, стр. 70]
Можно привести еще более ранние и не менее интересные заме-
чания по этому же поводу Н. Щукина. «Мы знаем историю Пизар-
ро, историю Кортеса, Веспучи и других покорителей новых стран,
но знаем ли мы Василия Пояркова, знаем ли Ерофея Хабарова, зна-
ем ли Онуфрия Степанова, знаем ли сотника Дежнева? Если и гово-
рим иногда о наших завоевателях, то нехотя; успехи, ими сделанные,
приписываем не жажде славы, но постыдной корысти, как-будто че-
1 В отчете Восточно-Сибирского отделения Русского географического общест-
ва (ВСОРГО) за 1872 г. [стр. 20] и в работе В. С. Манасеина [145, стр. 11]
эти слова приводятся в иной редакции, но имеют тот же смысл.
Упоминая о работе А. П. Щапова на интересующую нас тему, нельзя не
остановиться на следующем. В названной работе Манасеина говорится, что в
1872 году Щапов представил ВСОРГО рукопись «История первоначальных
географических открытий и разведок в Сибири». П. Л. Драверт в своей интерес-
ной заметке [89, стр. 21], сообщает о работе Щапова: «Значение первоначальных
географических открытий в Сибири», без указания ее местонахождения. Тщатель-
ные поиски и в библиографии трудов Щапова и в рукописном фонде ВСОРГО
позволили найти только рукопись известной мне ранее, цитированной ниже рабо-
ты Щапова на близкую тему.
О рукописном наследстве Щапова Н. Мокеев говорит, что «часть сгорела в
пожар Иркутска 1879 года, а часть была сожжена по неведению» [152].
Полагая, что упоминаемая Манасеиным рукопись существовала, мы отказыва-
емся судить о том, какую работу Щапова имел в виду Драверт, ссылавшийся на
нее в 1917 году.
6
столюбие есть недавнее порождение в нравственном составе русского!
Покуда будем мы возвышать русский дух иностранными примерами?
Зачем не искать великих дел в нашей истории» [262, стр. 142].
Правильную историческую оценку и соответствующие ей патриоти-
ческие взгляды находим мы, конечно, у многих советских исследова-
телей. «История географических открытий», изданная в 1928 г. под
редакцией Г. Г. Шенберга [102], указывала: «Во время движения на
Восток казаки проявили себя отличными исследователями новых
стран. Они даже опередили в этом отношении европейские народы,
которые в то время почти не занимались географическими исследова-
ниями с научными целями» [стр. 455].
Позднее Т. И. Райнов в своем примечательном исследовании
«О роли русского флота в развитии естествознания XVIII века»
[201], говоря об отыскании экспедицией Беринга в архивах Якутска
материалов древних плаваний русских по Лене и Ледовитому океану,
отмечает, что эти материалы являлись как бы «конденсацией морско-
го и арктического опыта и знаний, складывавшихся на самом деле в
течение более чем 100 лет» [стр. 198]. Далее тот же автор пишет:
«Представление о том, что русская наука XVIII века создавалась
только в Академии наук и в Московском университете, — совершенно
превратное представление. Русская наука в XVIII веке, как ранее,
творилась всеми живыми силами, всеми активными и ведущими фак-
торами русской общественности и государственности» [стр. 215].
Приведенные ссылки показывают, что даже в дореволюционное вре-
мя были исследователи, свободные от низкопоклонства перед иност-
ранщиной, трезво оценивавшие роль древнерусской науки в истории
естествознания.
Опираясь на их работы, обратимся к изложению материалов по
истории исследований Сибири. Прежде всего нужно сказать, что в
Сибири, как и всюду, особенно четко проявился здравый и делови-
тый ум и исследовательский дух русского^ человека. В исследовании
Сибири мы находим весьма раннее проявление присущей русскому че-
ловеку любознательности, той страсти к исследованиям неведомых
стран и явлений, которая прославила Россию как родину величайших
путешественников и ученых \
1 Изучать историю географических открытий можно только, зная историче-
ские условия времени, когда совершались эти открытия. В XVI—XVII вв. про-
исходит освоение и открытие огромной территории на востоке — от Урала до
Тихого океана. Процесс этот протекал чрезвычайно стремительно (60 лет) и осу-
ществлялся не только центральной властью, но также сибирскими промышленни-
ками и служилыми людьми. Однако основной поток переселенцев в Сибирь состав-
ляли крестьяне, уходившие от гнета помещиков-крепостников и крепостнического
государства. Таким образом географическое изучение Сибири было связано прежде
всего с задачами ее освоения, а не только с любознательностью русского чело-
века.
Великие географические открытия XVII в. в Сибири имели важнейшее науч-
ное значение, но они не были самостоятельной задачей, а лишь составной частью
другой огромной и важной политико-экономической задачи — охраны границ Рос-
сии от иностранного вторжения на востоке и создания всероссийского рынка
(примечание редакции).
Замечательно, что самое освоение Сибири в государственном мас-
штабе началось с величайшего для своей эпохи исследовательского
предприятия. Развернем «Приложение к чертежной книге Сибири»
знаменитого Ремезова. На странице четвертой читаем: «Яко ж в древ-
ние лета, преж Ермакова взятия Сибири, в лето 7075, посыланы
были с Москвы в Сибирь, по указу великого государя, царя и вели-
кого князя Ивана Васильевича, всея Руси самодержца, атаман Иван
Петров с подьячими и мурзы, Бурнаш Алышев с товарыщи, 20 че-
ловек на восток и север, для проведывания земель соседских царств
и язык, орд и волостей, в каком расстоянии от Москвы и сколь дале-
ко подлегли к Московскому государству. И тогда отчасти в путех вра-
зумишася и видеша прилежащие страны, державства, языки, орды к
Московскому царству, и приехавше подаша доезд по наказу своему
и таковый их доезд в Сибири и доднесь у снискателей но-
сится» [203, стр. 1].
Отчет или «доезд» этой замечательной экспедиции пока-не най-
ден, некоторые исследователи сомневаются даже в том, состоялось ли
в действительности это предприятие. Однако есть немало данных ут-
верждать, что эти сомнения не обоснованы.
В сочинении Исаака Массы о покорении Сибири мы находим сле-
дующие интересные сведения. В царствование Федора Ивановича, по
инициативе Строгановых и при поддержке Бориса Годунова, «в Са-
могедию» и в Сибирь была отправлена группа людей с посольскими
и исследовательскими задачами. «Им приказано было внимательно за-
метить все дороги, леса и места, которые встретятся им на пути и
спрашивать об их названиях, чтобы по возвращении они могли пред-
ставить об этом правдивый отчет» [2, стр. 259]. Посланные проникли
к самоедам и установили с ними дружественные отношения. «После
этого посланцы перешли реку Обь и продолжали свое путешествие
почти на 200 морских миль в глубь страны по направлению к востоку
и северо-востоку, видя много редких животных, чистые источники,
незнакомые травы и деревья, красивые леса, так же видели они самое-
дов различных племен; некоторые из них ехали на оленях, другие на
санях, возимых оленями, наконец, третьи на собаках, которые бежали
так же быстро, как олени. Словом, они встретили много вещей, о ко-
торых не знали ранее и которые повергли их в удивление. Все это
они аккуратно и тщательно отмечали, чтобы иметь возможность по
возвращении дать точный отчет обо всем» [стр. 260].
Возможно, что Масса имел сведения именно об экспеди-
ции, о которой говорил Ремезов, а может быть видел и са-
мый ее доезд.
О том, что царь-дипломат Иван Грозный проявлял большой ин-
терес к исследовательскому делу, сохранилось много свидетельств.
Так, например, неизвестный итальянец, автор «Донесения о Моско-
вии», относимого к 1557 году, сообщает о том, что царь Иван, увле-
ченный мыслью найти северный морской путь в Китай, назначил
для поощрения мореплавателей большие награды и надеялся устро-
8
ить, с открытием пути, водное сообщение с Китаем и Индией. Ссыла-
ясь на этот документ, Л. С. Берг пишет: «автор донесения, невиди-
мому, находился на службе Ивана IV, поэтому я не вижу оснований
не верить приведенному сообщению» [37, стр. 13].
Вполне вероятно, что заинтересовавшая Ивана Г розного великая
географическая идея побудила царя предпринять экспедицию Петрова
и Алышева, которая, видимо, закончилась после его смерти.
Начатые таким образом исследования уже не прерывались в Си-
бири. Каждый шаг русских землепроходцев, стремительно осваивав-
ших бескрайные сибирские просторы, отмечен постепенно собиравши-
мися сведениями о пройденных и разведанных землицах, сведениями,
имевшими огромную познавательную ценность и носивших в полном
смысле исследовательский характер.
Материалы такого рода накапливались неустанно, причем для
сбора их использовались все возможности. В виде обязательных по-
ручений такие исследовательские работы включались в наказы еду-
щим на места воеводам. Те в свою очередь, рассылая «служилых и
всякого звания» людей для различных нужд по подведомственным им
воеводствам, неукоснительно приказывали им собирать путем личных
наблюдений и опросов местного населения всевозможные сведения о
пройденном пути и об оставшихся за пределами досягаемости земли-
цах. С особенной тщательностью расспрашивались князцы и «лутчие
люди» встреченных племен, которых часто брали в аманаты, а также
рядовые промышленники и «вожи», с помощью которых смельчаки
проникали не только в самые глухие углы Сибири, но и за пределы
ее — на юг и на восток.
Наряду с этим имели место и специальные экспедиции, преследо-
вавшие преимущественно исследовательские цели, подобные той, в ко-
торой участвовали Петров с Алышевым.
«Есть летописное известие, — говорит П. Н. Буцинский, — что
в 1598 году царь Федор Иванович, на основании этих сведений (о на-
личии русских городков на Тазе. — В. С.), отправил «в Мангазею
и Енисею Федора Дьякова с товарищами для проведывания этих
стран и для обложения тамошних инородцев ясаком» [52, стр. 43].
Указание это чрезвычайно^ важно. Упомянутая экспедиция не только
собрала сведения о Тазе и, вероятно, о Енисее, в результате чего
последовали походы для построения Мангазеи, но, вместе с предше-
ствовавшим путешествием Петрова и Алышева, дала, так сказать, на-
правление дальнейшим исследованиям Сибири, как широко задуман-
ным, признанным необходимыми начинаниями. После этого нас уже
не удивляют такие дальнейшие предприятия, как, например, экспе-
диция для проведывания реки Лены.
В 1619 году в Тобольске стали распространяться неясные слухи
«про Тунгусскую и про иные землицы», в том числе про лежащую
за Тунгусской землей великую реку, имя которой оставалось неизве-
стным. В связи с этим была дана «память» Максиму Трубчанинову
с тем, чтобы он сговорил вожей из числа осведомленных «тунгусских
людей» и отправился на исследование новой великой реки. В этой
9
«памяти», которая, к сожалению, сохранилась не полностью, мы на-
ходим замечательные строки, свидетельствующие о том, что поруче-
ния эти давались с глубоким знанием дела и содержали элементы
подлинно научного характера.
«Сделать коч или шняки, или в каких судах мочно на тое вели-
кую реку поднятца, да в том коче или судех велеть им тою великою
рекою ехать, до коих мест пригоже, и смотрить того и проведывать
подлинно, прямо ли река, или море, или переуль морская; да буде
река, и им велеть ездить по обе стороны реки и того смотрить, како-
вы у тое великие реки береги, и есть ли на них какие выметы, и есть
ли какие угожие места и лес, который бы к судовому и ко всякому
делу пригодился, или горы, да буде горы, и какие горы, каменные ль,
и сколь высоки, и есть ли на них какой лес или степные места, и
откуда та река выпала, и куда устьем и в которую реку или в море
впала, и рыбная ль река, и какова в ней вода, и мечет ли из себя на
берег какой зверь, и есть ли...» (конец оторван) [210, стр. 375].
Не может быть сомнения в том, что отряд, снаряженный с таки-
ми целями, имеет полное основание называться научной экспедицией,
преследующей далеко идущие исследовательские цели.
Русские землепроходцы, которых мы с полным правом называем
первыми исследователями Сибири, оставили следы своей деятельно-
сти в различных отраслях познания географии, природы и населения
этой страны, а отчасти и прилежащих государств. Мы рассмотрим
дошедшие до нас такие материалы в систематическом порядке, но
прежде остановимся мельком на выяснении побуждений, которые
руководили русским человеком при совершении им великих подвигов,
которыми следует считать труды, связанные со стремительным освое-
нием огромной Сибири.
В литературе держатся до сего дня самые нелестные суждения на
этот счет, причем наиболее резкие из них принадлежат иностранцам.
Исследователь Амура Ф. Шперк, изложив поверхностно историю
завоевания этой реки, пишет: «одной из главнейших побудительных
причин к этим долгим и опасным странствованиям была жажда на-
живы, так как, покоряя инородцев и объясачивая их в пользу москов-
ского царя, казаки главным образом не (забывали себя» [254, стр. 23],
«...все это... делало для искателей приключений заманчивыми эти
отдаленные странствования и придавало этим авантюристам силу и
возможность преодолевать те громадные препятствия и лишения,
которые нередко встречались в пути» [стр. 24].
Е. Буланже, автор весьма небезынтересной книги о Сибири, пы-
таясь характеризовать покорителей Сибири, говорит: «Сибирь цели-
ком, включая Камчатку, была найдена и покорена небольшими груп-
пами авантюристов без страха — но не без упрека — действовавши-
ми по собственному усмотрению, без официальных заданий, без вся-
ких инструкций правительства, которому они служили» [269, стр. 108].
К. Б. Газенвинкель в книге, посвященной специально истории.
Сибири, изучая которую он исследовал такой важный источник, как
10
разрядные книги, мало в чем отошел от французского туриста в
стремлении «объяснить» успехи русского оружия в Сибири. «Захва-
тывая все новые и новые земли, с единственной целью поживиться
за счет туземцев, они без стеснения прикрывали свои разбойничьи
нападения высоким царским именем и оставались всегда правыми,
если успевали доставить пославшему их воеводе ценные шкурки» [65,
стр. 55].
В этом же смысле, устремляя внимание почти исключительно на
погоню за «ценными шкурками», склонны рассматривать этот вопрос
и другие авторы, перепевающие взгляды иностранцев, полные презре-
ния к русским людям. Вряд ли надо останавливаться подробно на
глубокой порочности, антиисторичности такого мнения.
Движущей силой, истинным исполнителем всех русских предприя-
тий в Сибири был «служилый человек». Он находился на «государе-
вом хлебном, соляном и денежном жаловании», ничтожном по разме-
ру и выдававшемся неаккуратно, часто с перерывами во много лет.
И при этом непрестанные длительные походы, которые редко конча-
лись благополучно, а обычно приносили бесчисленные раны, болезни,
увечья и смерть, которая редкого землепроходца заставала на домаш-
нем одре. Если предположить, что все это переносилось служилыми
людьми из корыстных расчетов, то, очевидно, пожитки землепроход-
цев должны были бы быть велики и они должны были быть к ним
очень привязаны. Что же в действительности? Во многих документах
встречаются описи имущества погибших служилых и казаков, посту-
павшего после одиноких государству или переходившего по наслед-
ству родственникам; из описей видно, что все это совершенно нич-
тожные в ценностном отношении достояния, в два-три и не более де-
сятка соболей стоимостью. Кроме того, во всех случаях, когда неимо-
верные трудности пути заставляли бросать пожитки, землепроходцы
оставляли свое «борошнишко» и выходили «с одной душою»,
унося на плечах «государеву казну». Наконец, противно мнению Га-
зенвинкеля, служилые люди подвергались жестоким наказаниям за
совершенные в отношении коренного населения проступки, о чем в
свое время убедительно писал П. Н. Буцинский [52, стр. 92—98]. Не
надо забывать также о тяжелой эксплоатации, которой подвергались
эти люди со стороны воевод, создавших свои состояния отчасти за
счет служилых людей.
Ничтожность «доходов» служилых людей, далеко не возмещае-
мая принимаемыми повседневно страданиями, не говоря уже о гибели,
никак не вяжется с той «жаждой наживы», о которой говорят плохо
знакомые с документами авторы. Это тем более, что промышленные
люди, пользовавшиеся относительной свободой, находились в гораздо
лучшем положении. Они имели возможность заниматься промыслом,
который давал не только десятки, а, как будет видно, многие «соро-
ка» за сезон. И хотя промышленники сплошь и рядом стояли в рат-
ном строю при отражении врагов, плечом к плечу со служилыми, они
пользовались по сравнению с ними большими преимуществами в за-
работках. Даже пашенный крестьянин в Сибири находился не в
11
худшем положении, хотя бы потому, что жил с семьей и не подвер-
гался неимоверным опасностям, как любой служилый человек.
«Я не разделяю того мнения, что будто бы алчность к наживе
вела русских все далее и далее в глубь Сибири... Нет, помимо мате-
риальных интересов, ими руководил необыкновенный дух предприим-
чивости, страсть к рискованным предприятиям, жажды знания —
что таится в неведомых местах. Об этом свидетельствуют неопровер-
жимые исторические факты» [стр. 92]. К этим' словам Буцинского
должен присоединиться всякий, кто занимается историей Сибири.
Только незнакомство с документами, непонимание коренных особен-
ностей великого русского народа могут привести к такой уродливой
трактовке роли русского человека в Сибири, к которой приходят ци-
тированные выше авторы.
Теперь переходим к рассмотрению вклада, сделанного землепро-
ходцами Сибири XVII века в отдельные отрасли знаний об этой
стране.
Землеведы
Вопросы о возникновении и развитии географического изучения
Сибири привлекали в последнее время заслуженно большое внимание.
Трудами Л. С. Берга [34—40], Д. М. Лебедева [138] и ряда других
авторов выяснены основные вехи великого процесса познания и кар-
тирования огромной территории земли Сибирской. Поэтому в даль-
нейшем мы обращаемся к некоторым деталям и отдельным вопросам
географических исследований XVII века в Сибири, как они рисуются
по дошедшим до нас материалам.
Как мы уже видели вначале, широко задуманное исследователь-
ское предпрйятие царя-дипломата Ивана Грозного предшествовало
самому проникновению русских людей в Сибирь в конце XVI века.
Систематическим, как правило подготовленным заранее было и даль-
нейшее освоение северной Азии, вплоть до ее восточных пределов.
Это утверждение в корне противоречит старому взгляду на «завоева-
ние Сибири», как на результат случайного, хаотического движения
казачьих шаек, закрепляемого как попало властью, «не ведающей что
творит», руководимой лишь жаждой грабежа пушных богатств.
Бесспорно велика была роль в сибирских географических откры-
тиях простых всякого звания людей, служилых и промышленников.
Однако важнейшие меры по освоению территорий всегда имели эле-
менты государственной организованности и, как правило, носили уже
изначала исследовательский характер.
Прекрасным примером сказанному служит «Память Максиму
Трубчанинову о исследовании реки Лены». Дана она была отряду,
снаряженному в 1619 году, сразу же по возникновении слухов о су-
ществовании на востоке великой, населенной реки. Трубчанинову бы-
ло предписано привлечь к участию в отряде эвенкийского (тунгус-
ского) князца Илтика, от которого были получены важные сведения,
чтобы он «вместе с русскими служилыми людми пошел проведывать
тое великие реки». Отметим, что самое начало этого большого дела
замечательно. Эвенкийский князец, добровольно дающий важнейшие
сведения и, в порядке подчеркнутой добровольности, привлекаемый
к участию в экспедиции, олицетворяет истинные отношения русских
людей с аборигенами, особенно эвенками, от которых с Енисея и до
Тихого океана русские постоянно получали разнообразную помощь в
преодолении великих просторов. Исключительна по интересу самая
инструкция отряда, сохранившуюся часть которой мы привели выше.
13
Данные о том, как исполнил огромное поручение Трубчанинов,
отсутствуют, но уже в 1633 году Андрей Палицын, вернувшийся с
воеводства в Мангазее, «подал той великой реке Лене и розных зем-
лиц людем, которые по той Лене и по иным рекам живут, чертеж и
роспись» [210, стр. 962], которые содержат замечательные сведения
по географии верхней части бассейна Лены. Был ли Палицын на Ле-
не сам — неизвестно; вероятнее всего, что собранные им сведения
принадлежат участникам экспедиции, посланной по указу 1619 г.
Из наказа стольнику Головину, посланному в 1638 году на Лену
для сооружения острога, видно, что вошедшие в этот наказ материа-
лы Палицына были действительно очень обширны. «А по тем рекам
Чоне и Вилюю живут люди многие: Синягири, Нанагири, соболей и
лисиц и горностаев и бобров и иного всякого зверя и рыбы у них
много. А меж тех де рек и меж Нижние Тунгуски реки многие за-
хребетные реки, и по тем рекам потомуж людей и лисиц и бобров и
всякого зверя много. А по великой де реке Лене вниз итти греблею до
полунощного окияна два месяца и болши, а парусной погодой добе-
жит и неделею. А по обе стороны великие реки Лены и до устья по-
луночного окияна Якуты, Тунгусы, Маяды, Нанагири, Кояды, Кари-
гили и иные многие кочевные и сидячие люди. Да в тое же де вели-
кую реку Лену ниже Вилюйского устья впали с обе стороны многие вели-
кие реки, а по тем рекам живут Осей, Тунгусы, Шамагири, Бояхты
и иные многие люди, а соболей и всякого зверя и рыбы по тем всем
рекам много же. А в верх по великой реке Лене до великие же реки
восточного Алдана ходу в верх десять дней, а падет де та река Ал-
дан в Лену ж; а живут по тому Алдану многие люди розных землиц,
соболей и всякого зверя и рыбы у них много ж. А от Алдана де в
верх по великой реке Лене итти греблею до великие Байкалские про-
ливы Красного моря недель с двадцать и болши, а парусною пого-
дою перебежит в две недели. Да в тое же де великую реку Лену
выше Вилюйского устья и до самые великие Байкалские протоки впа-
ли многие великие реки: Ичора, Чая, Чичуй, Поледуй, Олекна, Ви-
тим, Киренга, Таюра, Камта, Бранта; а по тем по всем рекам живут
Яколские и Якутские и Братцкие тайши, конные и пешие сидячие
многие люди: Тунгусы, Налякигири, Камчугири, Сучигири и Когири,
Кимжегири, Нанагири, Шамагири, Синегири, Долганы, Холопья орда
и иные многие люди и не владеет ими никто; а соболей де и лисиц и
бобров и горностаев в тех землях много ж, а те люди в соболях и во
всякой дорогой мяхкой рухляди цены не знают» [там же, стр. 962—
964]. Нужно удивляться, как при тогдашней медленности сообщений
удалось собрать столько сведений о такой огромной стране. Далее
Палицын сообщает о том, что в некоторых местах на Лене бывали
русские служилые люди, торговали с населением и чинили ему мно-
гие обиды. Он считает, что для овладения бассейном Лены не по-
требуется более 200 человек и дает расчет расположения будущих
острожков. Он уверен, что таких ничтожных сил будет достаточно,
принимая во внимание разрозненность и неустройство местных племен.
Исследования Якутии происходили с тех пор безостановочно и бы-
14
стро вышли за пределы бассейна «великие реки Лены». Практико-
вались при этом дополнявшие друг друга сборы оригинальных и
расспросных сведений.
В каждом походе землепроходцы должны были уделять внимание
собиранию опросных сведений, для чего получали каждый раз особую
«наказную память». Эти предварительные сведения, полученные
умелым опросом от прекрасных знатоков местности, были чрезвы-
чайно полезны для дальнейшего исследования и нахождения новых
землиц. Отписка служилого человека Василия Власьева, ходившего в
1640 году в поход в Братскую землю через верховья реки Лены, слу-
жит интересным примером осуществления таких опросов и получен-
ных результатов. Опрошен был бурятский князец Коршун Бурляев.
Его «против наказной памяти, распрашивали про Ламу, и про Тун-
гускую вершину, и про Мугалских людей, и какие по Ламе живут
люди, и Мугалский князец далече ль от них живет, и кто именем, и
городы и остроги у них есть ли, и какой у них бой, и в Китайское
государство коею рекою ходят, и колко судового ходу или сухим пу-
тем до Китайского государства, и Шилка река сколь от них далече,
и Ладкай князец, которой живет на Шилке, коль от них далече, и
серебряная руда на Шилке и медная далече ль от Ладкая, и какой
хлеб на Шилке родитца, и куды Шилка река устьем впала, в Ламу
или в Болшее море, и сухим путем сверх Лены реки на Шилку реку
до князца Ладкая в сколко дней поспеть мочно, и судовой ход Ла-
мою до Шилки реки есть ли, в сколко ден на Шилку реку судами
поспеть мочно, и с самосадною солью озеро вверх Тунгуски реки есть
ли, и на которой стороне Тунгуски реки и от Ленские вершины» [79,
№ 91, стр. 251].
Как это видно, круг вопросов «наказной памяти» очень широк и
распадается в основном на три цикла. Это, прежде всего, вопросы
местные, касающиеся Приангарья, включающие сведения о соли. Да-
лее распросы о Монголии и Китайской земле и, наконец, об Амуре.
Эти последние интересны стремлением найти новые, кроме уже разве-
данного Витимского, пути на Шилку. Как будет показано ниже, по-
иски эти не пропали даром и привели русских в бассейн Амура це-
лым рядом надежно разведанных дорог.
«И про то про все Коршун Бурлаев сказал: с устья Банжуруги
наскоре на Ламу конем ехать три дни, а у Ламы устья нет, а из той
Ламы вышла Тунгуская вершина, а рыба в Ламе всякая болшая есть
и зверь морской нерпа, а вода стоячая; а Мугалы живут за Ламою
вверх по Селенге, князец у них Контайша, а городов и острожков у
них нет, а бой у них у Мугал лучной, а легким ходом ездим на конех
в 10 ден до Мугал; а в Китайское государство мы де не бывали, хода
сухим путем и водяным не знаем, и про Шилку и про князца Лад-
кая — сами де не бывали и не слыхали, что де мы в ту сторону не
ездим, и про серебряную руду и про медную в той стороне не слы-
хали, а идет серебро из Китайского государства в Мугалы, а из
Мугал в Браты и в иные во все орды; а около де Ламы живут мно-
гие Брацкие люди и Тунгусы, и просо сеют Брацкие люди по Анга-
15.
ре, и соляные де ключи по верх Тунгуски сказывают есть, и соль
варят в котлах...». Таким образом Коршун оказался не в состоянии
ответить на все вопросы (невыясненные, видимо, задавались другим),
но то, что было узнано от него, оказалось далеко не безразлично для
землепроходцев.
Говоря о поиске Власьева, нельзя не отметить еще и следующее.
Бурятские Тайши, уроженцы западного Прибайкалья, не смогли дать
никаких сведений про «мугал», про князца Ладкая и про Шилку,
где «они сами не бывали». Кругозор их был очень узок. Это особен-
но видно из сопоставления с географической осведомленностью при-
шельцев, стремившихся уточнить те приблизительные сведения о вер-
ховьях Амура и Монголии, с которыми они приплыли на верховья
Лены с севера.
Это показывает нам также, что русские были вполне самостоя-
тельны в своих поисках южного пути на Амур, которые были начаты
почти одновременно с разведками с севера.
Одновременно шли отряды в другие концы пространной Ленской
землицы, и каждый получал «наказную память», содержащую иссле-
довательские поручения, притом отнюдь не шаблонные, а соответству-
ющие маршрутам. К примеру, Максим Телицын с товарищами, отправ-
ленный из Якутска в августе 1641 года на реку Юганду «для ясач-
ного сбора с иноземцев и открытий новых земель», имел в «памяти»
такие строки: «И идучи нм, Максимку с товарыщи, с усть Лены ре-
ки до Юганды реки смотреть того накрепко, которые реки впали
устьем в море, и сколко от которой реки от устья до устья ходу па-
русом или греблею, и роспрашивать про те реки подлинно, как те реки
словут, и отколево вершинами выпали, и какие люди по тем рекам
по вершинам живут и чем кормятца, и скотные ли люди, и пашни у
них есть ли и хлеб родитца ли, и какой хлеб родитца, и зверь у них
соболи есть ли, и ясак с себя где платят, и будет платят, и в которое
государство и каким зверем, соболми или бобрами или лисицами, и
в том государстве какой бой, лучной или огненой, и товары к ним ка-
кие приходят, и на какие товары с ним иноземцы торгуют» [79,
стр. 256].
«Наказные памяти» вообще не бывали шаблонными. Они состав-
лялись всегда в соответствии с возможностями человека, которому
вручались, и в зависимости от особенностей самого поручения. Об-
щими для всех чертами были широта требований и большой круг
подлежавших выяснению вопросов.
Характерным примером сказанного служит «наказная память»
Никите Прокофьеву, который в 1652 году был послан из Якутска в
Даурскую землю на смену Ерофею Хабарову. «И ему Никитке где
сойдетца с Даурскими людми, тех Даурских людей роспрашивать,
как мочно, всякими мерами, в Даурских землицах много ли городов,
и какие городы, и на каких местах и реках которой город стоит, и
кто у них над Даурскими землицами владеет царь ли или князь ка-
кой, и под одною ль областью все Даурские землицы и городы или
под розными владетели, и какие узорочные товары у них в Даурских
16
землицах есть ли, и золото и серебро у них родитца, и тут ли родит-
ца, или из иных земель каких ходит, и сколко у них в Даурских
землицах ратных людей и огненной бой у них есть ли, и те все их ино-
земские речи велети записывать в роспись подлинно». Далее следует
совет опросить по тому же кругу вопросов при встрече Ерофея Ха-
барова, дабы выяснить результаты собственных наблюдений Хаба-
рова, затем идет указание о самостоятельных изысканиях. «А идучи
ему Никитке теми Даурскими землицами, розсматривать городов, и
людей и всякого узорочья против сей наказной памяти подлинно, и то
все велеть писать на роспись, и Даурским городкам и рекам, что он
Никитка с товарыщи наедет, велеть чертеж на бумаге начертить под-
линно справчиво» [80, стр. 363].
Совершенно очевидно, что для того чтобы быть в состоянии
«подлинно и справчиво» ответить хотя бы на некоторые из задавав-
шихся вопросов, да еще начертить чертеж, нужны были не только
время и охота к труду, но и широта кругозора, опытность, наличие
какой-то элементарной образованности. А ведь каждая «наказная
память» имела обязательным следствием представление отчета, и по-
ручения не бросались на ветер.
К большому сожалению до нас дошло очень мало документов, из
которых можно уяснить, как исполняли землепроходцы эти большие
и разнообразные поручения, но можно утверждать, что многочислен-
ные отчеты их были подробными и толковыми. Что касается бассей-
на Лены и пути на Лену с Енисея, то об этом говорит замечатель-
ное «Росписание рек: а) от Енисейска до Ленской переволоки и
б) впадающих в Лену от реки Куты до Ленских верховьев и т. д.».
Оно относится к 1640—1641 годам и составители его имели уже к
этому времени достаточное количество собранных материалов.
Интереснейший документ этот имеет весьма раннее происхожде-
ние. Первая часть его составлена как «роспись против чертежю ре-
кам и порогам от Енисейского острогу вверх до Ленского волоку, по
которым шли на государеву службу на великую реку Лену в Якутцкой
острог из Енисейского острогу столники и воеводы Петр Головин,
Матвей Глебов, дьяк Еуфимей Филатов, во 148 году, и сколко до
которой реки судового ходу, и сторонним рекам, которые пали в Тун-
гуску и в Илим реку» [79, стр. 212].
Роспись составлена очень подробно, со многими интересными при-
мечаниями. Так, например, в самом начале следует отметить замеча-
ние о туземных названиях рек: «От Енисейского острогу шли до
устья Енисея и реки, которая течет из под Красного Яру три дня;
а иноземцы называют тое реку Большою Кемью, а Тунгуску зовут
Енисеем; а та река Кемь пала в Тунгуску реку правую сторону». Из
этого видно, что русские люди в своих географических определениях
были изначала самостоятельны. Пользуясь знаниями аборигенов, они
независимо от этих знаний разбирались в местности и решали пра-
вильно сложные вопросы. По тому времени, при недостаточном зна-
нии истоков Енисея, нелегко было решить, какая река должна счи-
таться основной — Енисей или Ангара.
2 В. Н. Скалой—„Землепроходцы14 17
Далее следуют подробные сведения о реках и их населении, о том,
в какой острог платят ясак ее обитатели. Интересны замечания о
трудностях пути, об утесах и порогах, о проводке судов на канатах, о
значении для этого прибылой воды: «и стояли неделю, и суды води-
ли канаты многими людми, и июля в 12 день на тот порог сверху
вода пришла вдруг болшая, и половину судов через порог взвели
одним днем без выгрузки, а не было б прибылой воды, и стоять бы
за выгрузкою другая неделя». Приводятся данные о родовой принад-
лежности эвенков, расселенных по определенным речкам, сведения,
отчасти не потерявшие значения и для этнографов наших дней. Отме-
чаются все поселения русских людей, а также природные достопри-
мечательности, например соляные ключи [стр. 245].
«Роспись» Глебова и Головина, составленная по Верхней Тунгуске,
не уступает по интересу позднейшему известному сочинению Спафа-
рия. Еще любопытнее «Роспись против чертежю от Куты реки вверх
по Лене реке и до вершины, и сторонным рекам, которые впали в
Лену реку, и сколко от реки до реки судового ходу, и пашенным ме-
стом, и роспросные речи Тунгуского князца Можеулка про Брацких
людей и про Тунгуских и про Ламу, и про иные реки». Сведения,
даваемые в этой «Росписи» о пашенных и сенокосных угодьях, чрез-
вычайно подробны. Так, например, об Усть-Куте читаем: «С Усть
Куты реки вниз, по обе стороны Куты реки, пашенных мест 20 деся-
тин. На Куте реке соляное озеро, от Куты реки с полверсты, из него
исток росолной течет в Куту реку; кругом соляного озера и до Лены
реки пахотной земли 60 десятин, сенных покосов 600 копен». Или
далее: «От реки Бота до реки Бичи полдни ходу, впала в Лену реку
с левую сторону, течет из Камени; на усть тое реки пашенного места
на 100 десятин, сенных покосов на 800 копен; а по Боту и по Биче
реке кочуют ясачные Тунгусы Налягири».
В росписи есть сообщение о Братских людях и их хозяйстве:
«а хлеб у них родитца просо, и мы то просо, Васка Витезев, Курбат-
ко Иванов с товарыщи, у князца Можеуля видели». Далее содержат-
ся интересные сведения о Байкале-ламе: «А Ламу называют Брацкие
люди Байкалом озером», «а вода в Ламе стоячая пресная, а рыба в
ней всякая и зверь морской; а где пролива той Ламы в море, того
те Тунгусы не ведают».
Сведения составителей второй части росписи поражают своей ши-
ротой. Им известна вершина реки Лены: «а течет Лена река вершина
из ключей и подошла та вершина Ленская к Ламе близко». Они
знают остров Ольхон, где обитает многочисленное бурятское населе-
ние, владелец многочисленного скота и просяных полей. Они знают
о Селенге, впадающей в Ламу 12 устьями и текущей из Китайского
государства. Знают они и о вершине Витима и о Шилке, которая
«пала устьем в болшее море». Даже о проникновении к бурятам от
монголов серебра за соболей успели разузнать землепроходцы [79,
стр. 248].
Поистине замечательным памятником познавательной предприим-
чивости русских людей в Сибири нужно считать эти малоизвестные
18
документы. А сведения продолжали поступать со всех концов.
В 1640 году Постник Иванов дал сообщение о верховьях Яны [80,
стр. 241]. В 1647 году стали известны распросные речи Михаила
Стадухина о Колыме: «а Ковыма де река велика, есть с Лену реку,
идет в море так же что и Лена под тот же ветер, под восток и под
север» [80, стр. 99] \ он же сообщал о неизвестном острове на Ледо-
витом океане, близ устья р. Колымы. В 1653—1654 годах поступили
уже сведения об Анадырском крае, куда вышел с Колымы Селивер-
стов. Примеры можно было бы увеличить в масштабе всей Сибири,
и они единогласно свидетельствуют о непрерывном, прогрессирую-
щем накоплении географических сведений о Сибири, собираемых
силами всего русского населения, с активной помощью аборигенов.
Так складывалась основа для изумительных обобщений конца
XVII века, которые сделали Сибирь в картографическом отношении
более по тому времени известной, нежели была освещена Западная
Европа.
Говоря об этом выдающемся явлении, которому не могли нади-
виться иностранцы, нужно остановиться на необыкновенно раннем
времени, к которому относятся попытки составления обобщающих
материалов о Зауральских землях. В 1627 году составлена «Книга
Большого чертежа», в которой Сибирь была картирована до Оби, а
бассейн этой реки до Нарыма. «А выше того в старом чертеже Обь
река не описана» [217, стр. 303]. Отображен был также бассейн реки
Таза. Несомненно, что для своего времени это было большим дости-
жением, но нельзя не отметить, что к этому году имелось уже немало
материалов и по более удаленным районам, которые не использовали
составители «Книги».
Так, обратившись к иностранным авторам, составлявшим свои
карты только на основании русских данных, мы увидим, что Обь от-
мечена, например, на карте Восточной Европы Антона Вида; издан-
ная в 1555 году карта эта была составлена в 1537—1544 годах [95,
стр. 334]. Более обстоятельная карта Оби, притом до истоков, со-
ставлена в 1549—1556 годах С. Герберштейном [там же, стр. 335].
В 1594—1595 годах Гюйгенс ван Линсхотен сделал карту
сибирского побережья Таймыра, на которой верно положен не только
Таймыр, но и река Таймыра, что несомненно свидетельствует о прек-
красном знакомстве русских корреспондентов Линсхотена не только
с мысом Челюскина, но и с внутренними частями Таймыра, с кото-
рыми современные географы познакомились только в советскую эпоху
[155]. В 1609 году Исаак Масса описал и издал русскую карту, вклю-
чавшую Сибирь до Енисея [95, стр. 337], в издание ее 1612 года бы-
ла включена уже Пясина и т. д.
Говоря о географических достижениях русских землепроходцев в
Сибири, необходимо остановиться на выяснении роли отдельных дея-
1 Указание Стадухина интересно тем, что дает точную ориентировку вновь от-
крыгой реки по странам света в сопоставлении с хорошо тогда уже известной
Леной. Этим опровергается утверждение некоторых авторов, будто отсутствие
ориентировки снижает ценность географических сведений землепроходцев.
2*
19
телеи, рассмотреть вопрос о степени сознательности этого участия,
в смысле понимания значения собственного участия в общем деле. Де-
ло в том, что в литературе встречаются утверждения, будто совершая
свои походы и делая открытия мирового значения, землепроходцы во-
все не осознавали важности своих дел. Двигаясь по Сибири в поисках
наживы, они де не могли подняться выше таких интересов и если и
вовлекались в познавательную работу, то лишь случайно. На самом
деле только скромностью, присущей русскому человеку, объясняется
умолчание авторов исторически важных «отписок», «сказок» и «рос-
просных речей» о значении их сообщений. Только тогда, когда воз-
никали споры, проявлялось недоверие к действительности заслуг или
составлялись послужные списки для получения повышений или на-
град, землепроходец громким голосом заявлял о своем участии в де-
лах, показывая полное понимание значения совершенного им дела.
Так, например, известный Иван Ребров, излагая в челобитной
свои действительно выдающиеся заслуги в изучении Якутии, куда он
был послан в 1631 году из Тобольска, говорит про Яну и Индигир-
ку: «а преж меня на тех тяжелых службах, на Янге и на Собачьей
не бывал никто — проведал я те далние службы» [168, стр. 46].
Не менее отчетливое понимание значения своих, хотя и гораздо
меньших, открытий показывает челобитная Ивана Ерастова с товари-
щами, поданная якутскому воеводе Пушкину в 1646 году. Упоминая
о ней в своей отписке, воевода сообщает, что «они отведали ныне
новую землю: вышед из Ленского устья, иттить морем в правую сто-
рону, под восток, за Яну и за Собачью, и за Алазейку, за Ковыму
реку — новую Погычю реку. А в тое де Погычю реку пали иные
сторонные реки, а по той Погыче и по иным сторонным рекам живут
многие иноземцы розных родов, неясачные люди, а ясаку никому ни-
где не платят. И на перед де сего и по се число на той реке Руских
людей никого не бывало. А соболь де у них самой доброй черной»
[там же, стр. 57]. Таких примеров можно привести немало.
Существует взгляд — он-то и приводится обычно в подтвержде-
ние указанного ошибочного мнения, будто сам Дежнев, заслуги ко-
торого ныне общепризнаны, не осознал географического значения
своего похода. Действительно, указание, сделанное в отписке Дежне-
ва о том, что он обогнул северо-восточный мыс, брошено лишь
вскользь, попутно с указанием на первенство его в открытии замеча-
тельных лежбищ моржей. Вполне вероятно, что Дежнев сделал это
сознательно. Дело в том, что все более накапливается данных для
утверждения того нового факта, что русские задолго до Дежнева не
только огибали северо-восточную оконечность Азии, но и проникали
на Аляску. Слухи эти не могли не быть известны Дежневу, как
и другим жителям крайнего северо-востока. Поэтому понятно, что
в его глазах открытие корги было важнее.
Роль рядовых служилых и всякого звания людей была очень ве-
лика в географических открытиях в Сибири, в частности и в установ-
лении волоков, что имело важное значение. В этом отношении заме-
чательны показания промышленного человека Григория Вижевцева,
20
который в 1643—1645 годах промышлял на Олекме с шестью людь-
ми. Они обосновались на р. Тугир, куда к ним летом приходи\и
эвенки (тунгусы). Они были неясачные, но отношения были, очевид-
но, вполне мирные, так как гости сообщили много сведений о местном
крае, в частности о пути, которым они ходят на Шилку, а именно
о речке Нюге Вижевцев не преминул проверить лично добытые оп-
росом важные географические сведения: «та речка Нюга от его Гриш-
киного зимовья с днище, сам он Гришка до той речки Нюги в лодке
доезжал и на ней был, от той речки тот Камень в виду весь, а с
той речки той реки Тугиря вершина пошла направо, подшиблась
прочь, под запад, а та речка Нюга впрямь пала из того Каменя в тое
реку Тугирь с левой же руки с восточную сторону и по той де они
речке Нюгою на Шилку и переходят, а сказывают де те Тунгусы,
что они по той речке Нюге вверх до вершины до Камени на оленях
со вьюки переходят в пять дней, а с вершины той речки по Каменю
на Шилкины пади на речку Уй итить день ходу, а тою де речкою
Уем, которая падет в Шилку реку, до устья Шилки на оленях же
вьюками ходу четыре дни, всего от его зимовья тою речкою Нюгою
и через Камень и за Камень, Уем речкою до Шилки оленми- на
вьюках и девять ден или в десять ден» [80, стр. 103].
Это замечательное описание служит прекрасным примером служ-
бы простого, вольного русского человека родине, примером самочин-
ного, крайне полезного исследования, заслуживающего особого упоми-
нания. Данный случай показателен также для действительно суще-
ствовавших между русскими и эвенками отношений, отношений вовсе
не враждебных, а дружественных.
Показания Вижевцева о пути на Амур вызвали обсуждение вопро-
са о преимуществах вновь предлагаемой дороги. Для совета был при-
зван Василий Поярков, бывалый человек на Амуре. Тот описывал
проделанный им путь через Гоному, на вершину речки Брянды, при-
тока Зеи. Оттуда по течению Зеи до сооруженного им острожка, а
от него, по расчетам Пояркова, до Шилки только день пешего ходу
и до князца Лавкая по Шилке шесть дней водного пути. Из этого
он выводил, что «по его де Васильеву ходу на Зию и на Шилку реку
перед Олекминским ходом будет ближе» [там же, стр. 104]. Приве-
денный случай особенно интересен тем, что показывает, как осуще-
ствлялись практически в воеводствах географические и изыскатель-
ские работы, и свидетельствует о большой подготовке и тщательном
обдумывании предполагавшихся путешествий.
Все поступавшие географические сообщения, подобные сделанно-
му Вежевцевым, неукоснительно принимались во внимание и,
в случае надобности, проверялись и закреплялись посылкой целых от-
рядов. Характерно, что, как мы это видели при посылке Сибирским
приказом грамот на места, а равно при составлении наказов выез-
жавшим воеводам, эти материалы всегда учитывались и использо-
вались.
Когда имеющихся данных нехватало и отсутствовали достаточные
опросные сведения, полученные от аборигенов, воеводы и начальники
21
отдельных отрядов посылали в необходимом направлении разведчи-
ков. Примером удачной разведки такого рода может служить поиск
Ларки Барабанщика с товарищами, которого в 1648 году отправил
начальник Тугирского зимовья Василий Юрьев. Обойдя знакомые
уже места, Ларка «дошел до Шилки реки, на которой живет Лавкай
со своими братьями и с родниками и с улусными людми. А шел он
Ларка по Шилке реке вниз два плеса, и нашел Даурские признаки,
плот у берегу, и смерил тот плот, длины четыре сажени печатных, а
делан по-Рускому и столбы врублены так же что и Руские, и верев-
ками вязано конопляными, и весла так же что и Руские; и он Ларка
от того плота шел на низ Шилки реки плесо, и нашел шлех конский,
езжено, везли вверх по Шилке реке, и по тому месту он Ларка сме-
рил Шилку реку, поперег лду двести сажен печатных кроме дрествы,
а с дрествами де мерить тоя Шилка река меж берегами, ино будет
пятьсот сажен печатных, а береги де крутые по обеим берегам Шил-
ки, а по горам де по обе стороны лес плотный, а соболя и всякого
зверя около Шилки много и кабанов...» [80, стр. 173]. В дополнение
к этим важным сведениям Ларка «за волок шед на стоячем лесу тес
тесал, куда шилскому волоку быть» и дал краткое его описание
[стр. 174]. По поводу найденного Ларкой плота были распрошены
аманаты, которые рассказали, что «на том де плоте плавают сверху
Шилки Лелюлские люди с конми, а как де Шилка река осенью ста-
нет, и те де люди у Лавкая покупают хлебные запасы и отъезжают
назад к себе конми по лду, где они живут, а те де люди хлеба не
пашут, а скота у них коней и коров и свиней и овец много, а промыш-
ляют те Лелюли соболи и лисицы и рысей и россомак, и всякого
зверя промышляют много, и кабанов полских много же, а язык у
них свой» [стр. 174].
Затем аманаты дали описание тех мест, которые прилегают к пу-
ти, разведанному Ларкой. Таким образом разведывательный поиск
четырех храбрецов дал огромный материал к познанию бассейна
реки Амура и практическую возможность воспользоваться надежно
проложенной тропой, близко понятным каждому таежнику «тесом»,
для прохода на одну из важнейших рек системы.
Мы уже неоднократно убеждались, что исследовательская жилка
была прочно заложена в русских землепроходцах. Они пользовались
обычно каждой возможностью для собирания сведений, которые они
находили полезными для общего дела, считали своим долгом предста-
вить тот или иной показавшийся им интересным материал, за-
явить о какой-либо новой находке. Никакие трудности и опасности
не лишали их такой устремленности, и эта их особенность должна
быть отмечена, как одно из лучших проявлений национального духа
великого русского народа. Трогательный пример проявления этой
характерной черты в условиях смертельной опасности и особенно тя-
жело переживаемой русским человеком чужеземной неволи служат
географические сведения казаков Михаила Ивановича Яшиных и Ива-
на Захаровича Енисейца, побывавших в китайском плену в 1683—
1684 годах.
22
Этот замечательный случай заслуживает подробного рассмотре-
ния. Летом 1683 года отряд в 67 человек, спускавшийся по Амуру
на четырех дощаниках и двух каюках, в 11 днях пути ниже Алба-
зинского острога был внезапно окружен значительным китайским
флотом [87, стр. 80]. Русские пристали к берегу, вплотную стали во-
круг китайские суда. Сначала китайцы вызвали депутацию для пере-
говоров и предательски задержали ее, а затем через своих толмачей
стали требовать, чтобы русские люди сдались и перешли на их сто-
рону. Не имея возможности сопротивляться, русские бросили суда и
ушли в лес, рассчитывая пешими добраться до Албазина. Рассыпав-
шись по тайге, беглецы потеряли друг друга. Группа из четырех чело-
век, в которой были Яшиных и Енисеец, была через семь дней схва-
чена крупным китайским отрядом, доставлена в лагерь и закована в
колоды. Затем их разделили попарно и подвергли допросам через
посредство четырех русских изменников, позорные имена которых при-
ведены в отписке наших землепроходцев. Ввиду упорства пленников на
них наложили и ручные кандалы и отправили в Китай. Там они в тече-
ние года переходили из тюрьмы в тюрьму, их морили голодом, но они
остались верны своему отечеству. Наконец, имея нужду отправить
в Албазин грамоту, китайцы, не снимая оков, отвезли Яшиных и
Енисейца обратно на Амур и перебросили на русскую территорию.
И эти люди, измученные в варварском плену, лишенные надежды на
спасение, с полным хладнокровием и большой наблюдательностью
проследили во время своего пребывания в Китае и в пути все, что
казалось им новым и интересным, и складно и толково передали по
возвращении.
Как истые воины, главное внимание они обратили на вооружение
и обороноспособность китайцев. «А как де их везли, и в первые де
полтора дни ехали они от Китайского государства мимо семи городов,
а строение де у тех городов худое и стены во многих местах обвали-
лись; и из тех де семи городов в три городы их ввозили, а в одном
де из городов видели они четыре пушечки по аршину, лежат на зем-
ли без станков, а ружья де в тех городах никакого не видали, а на-
переде де пищали три с жаграми» [стр. 82].
Особенный интерес пленных вызвал город на Амуре, в который
их привезли на пятнадцатый день обратного пути из Китая. Они от-
мечают, что город этот новый, построенный против русских, и его
«сделали те Китайские люди, которые их на бусах громили». Затем
следует описание самой крепости: «а сделан де тот город землей, кла-
дей из дерну, а вышиною в сажень, да возле того городу выкопан
ров, вышиною в сажень же, и возле того рву с полевой стороны, бит
чеснок вышиною ниже пояса, а в ширину де того чесноку аршина в
два». Дав полное представление о внешнем виде крепости, которую,
как можно думать, русским пришлось бы брать приступом, казаки
обратились к ее внутреннему устройству. «И в тот де город их вво-
зили, и видели де они в том городе в проезжих воротах две пушки
полковые, длиною полсажени, рушных, в станках и на колесах. А в
том де городе держали их сутки за караулом. А ратных людей в том
23
городе видели они много, а сколко и того де сметить они не умели.
А как де их из того нового города повезли в Албазинской, и они де
видели в других проезжих воротах такие же две пушки в станках
же и на колесах; да они ж де видели блиско того нового города на
берегу поставлены на катках бусы многие, а знатно де, что те бусы,
с которыми они встретились на Амуре» [87, стр. 82]. Кроме военных
сведений казаки доставили и много общегеографических, в частности
о количестве населенных пунктов, путях и расстояниях между ними.
Ни Яшиных, ни Енисеец не были особо выдающимися людьми,
ни начальниками, ничем замечательным они не проявили себя ни ра-
нее, ни потом. Тем показательнее их превосходные наблюдения и
скромнее геройство, связанные с чисто русской твердостью, любозна-
тельностью и стремлением служить родине до последнего дня своей
жизни.
Принцип добровольчества, как наиболее надежный и благоприят-
ный по результатам, широко применялся в исследованиях Сибири,
особенно для разведывания бесчисленных сторонних речек. Расто-
ропный землепроходец, получив сведения о «сторонней» речке
или «новой землице», испрашивал разрешения ее исследовать
и промышлять там. Им руководили, конечно, стремления найти
новые, богатые пушниной места. Но не меньшую роль играла в его
предприятии и любознательность, то ненасытное движение вперед
«встречь солнцу», которое так характерно для XVII—XVIII столе-
тий. Руководила им, конечно, и жажда славы, надежда на повышение
и награды, в которой так часто приходилось обманываться. Как пока-
зательный пример чисто добровольного исследования можно привести
действия известного землепроходца Курбата Иванова на открытой
им реке Нюкже. «Проведал де он Курбат вверх по Олекме сторон-
нюю реку Нюгзю, и по той де Нюгзе реке живут неясачные Тунгусы,
и чтоб пожаловал ты, государь, их, велел отпустить на ту новую
Нюгзю реку, для соболиного ясачного сбору и прииску неясачных
Тунгусов и для проведывания иных сторонних рек, где объявятца
иноземцы неясачные люди; а тебе, государю, тое новые реки объяви-
ли они служилые люди прибыль 4 сорока соболей» [81, стр. 95].
«Сын боярский Курбат Иванов да Якутцкого острогу служилые люди
Ивашко Игнатьев с товарыщи 18 человек» подали челобитную о раз-
решении совершить этот поход. Курбат Иванов был отпущен, но без
государева жалования, а 18 человекам, шедшим с ним, жалование
было дано в установленном размере [стр. 96]. Землепроходцы прове-
ли два года на Нюкже, занимаясь соболиным промыслом, и вернув-
шись сдали в казну по 4 сорока соболей на год, общей ценою
в 1858 рублей, что за вычетом расходов на снаряжение отряда дало
«прибыли 1439 рублев 2 денги». На распросе выяснилось, что отряд
совершенно не встретил населения на Нюкже. На этом разведки этих
мест прекратились: «А впредь, государь, того обору не будет для того,
что охотников, государь, на тое реку никого не выискалось, а невод-
ников, государь, для ясачного сбору послать не для чего, потому что
сын боярский Курбат Иванов и служилые люди на той рекенеясач-
24
ных людей никого не сыскали» [81, стр. 96]. Таким образом оказы-
вается, что по служебному приказу служилые люди посылались толь-
ко для сбора ясака, промысел же пушного зверя был по преимуще-
ству частным делом, но с обязательной сдачей государству всей «за-
поведной мяхкой рухляди».
Вторая половина XVII века, особенно его последняя четверть, оз-
наменовалась усилением требований собирания географических сведе-
ний, причем повсюду стали предприниматься специальные исследо-
вания.
Всякому начинанию по освоению территории, особенно в тех слу-
чаях, когда требовались затраты труда и средства на какие-либо соору-
жения, предшествовало географическое обследование территории и, как
бы мы сейчас выразились, статистико-экономическое. Результаты иссле-
дований закреплялись письменным отчетом — «росписью» и картой —
«чертежом». Составлялось все это по определенному заданию и вы-
полнялось в кратчайшие сроки. Как пример можно привести исследо-
вания, произведенные в 1682 году в связи со строительством острога
на реке Селенбе (Селенге. — В. С.), предпринятые нерчинским вое-
водой Воейковым. В своей отписке по этому поводу воевода сообщает,
что в 1681 году он направил для исследований «сына боярского Иг-
натия Милованова с товарыщи», человека известного и по другим до-
кументам как энергичного и очень опытного исследователя. В задачу
Милованову было поставлено «досмотреть накрепко: в каких местах
остроги поставлены, и сколко служилых людей, и из какого чину, и
что им твоего великого государя денежного и хлебного жалования и
свинцу и иных каких припасов дано, и сколко под твою великого го-
сударя высокую руку учинилось ясашных людей, и что аманатов взя-
то, и что на них ясаку положено, и сколь далеко поставлен тот острог
на Селенбе реке от новопоставленного Зийского острогу, и тот острог
на Селенбе реке не близко ль Китайского государства и хлебородные
места есть ли? И тому, государь, всему велел я холоп твой учинить рос-
пись и чертеж, а учиня роспись и чертеж велел привезти в Нерчинской
острог» [85, стр. 214]. Замечательно, что это обширное и сложное
поручение было выполнено в один год, и 17 июля 1682 года Игнатий
Милованов уже представил воеводе в съезжей избе Нерчинского
острога полный отчет, который и был отправлен в Москву.
Нужно сказать, что в случае нерадивого исполнения разведыва-
тельских поручений или в случае опоздания в выполнении на винов-
ных налагались взыскания. Так, по поводу посланного в 1680 году
указа о сборе всевозможных сведений о прилежащих к острогу зем-
лях, в связи с неполучением из Селенгинска указанных материалов,
воевода Иван Власов получил выговор. В грамоте на его имя читаем:
«а что у тебя в Селенгинску про те про все статьи чинится, о том
нам великому государю неведомо, о том и об иных наших великого
государя делах... того год четыре месяца не писывал; а того нашего
великого государя дела в оплошку и в нерадение не ставят» [5,
стр. 105].
Остановимся несколько подробнее на этом документе. Он убеди-
25
тельно показывает, что всякого рода исследования отнюдь не были
каким-либо исключением в деятельности наших землепроходцев или
уделом выдающихся одиночек, а, наоборот, самым обычным элемен-
том повседневной работы. Если в силу тех или иных причин они ока-
зывались не в силах представить такого рода материалы, им прихо-
дилось находить оправдания.
Селенгинский острог был построен в 1665 году казачьим десятни-
ком Осипом Васильевым с ничтожными силами, что само по себе
было великим подвигом. И, однако же, он не только не считал себя
свободным от исследовательских работ, но еще чувствовал свою вину
за недостаточную деятельность в этом направлении. В своей отписке
он пишет: «а острог де, великий государь, на Селенге реке поставлен
близ Мугалских царей и близ каменного города Кукана Кана, и ходу
де до каменного города от Селенгинского острогу пешею ногою толко
три дня; а около де, великий государь, нового Селенгинского острогу
растет дерево сандал, а иных де овощей близко острогу не видали,
потому де, — прибавляет он в оправдание скудости данных о вновь
приисканой землице, — из острогу в их Мугалскую землю для под-
линного проведывания ездить не смеют, что они де пришли и острог
поставили неболшими людми, а к тому де Селенгинскому острогу
прилегли орды многие и царства разные и место многолюдное, и про-
ведать де про новую Мугалскую землю из Селенгинского острогу
подлинно было некем» [82, стр. 54].
Этот факт заслуживает особого внимания вследствие проявленной
великой скромности кучки героев. Действительно, 18 русских людей,
под командой простого десятника, приплывают в новую, густо насе-
ленную землю. Они ставят острог. Они присоединяют к своему отече-
ству обширную территорию. Они не только приводят в подданство
местные племена, они впятером отправляются к соседнему, могущест-
венному монгольскому хану и предлагают ему тоже вступить в под-
данство. И пораженный этой смелостью хан соглашается и посылает
послов в неведомую Москву. Так вот эти-то люди еще признают себя
виновными, что им «некем было подлинно проведать про новую Му-
галскую землю».
Вторая половина XVII века в Сибири отличается еще и тем,
что кроме ведомственных материалов начинают появляться индиви-
дуальные географические труды. Следовательно, допетровская наука,
как правильно указывает Л. С. Берг, действительно «обладала специ*
альными географическими описаниями Сибири» [37, стр. 88]. Таковы
прежде всего «Список с чертежа Сибирские земли», относящийся
к 1672 году и изданный А. А. Титовым [241], и «Описание новые
земли сиречь Сибирского царства» [там же]. Оно составлено, по авто-
ритетному мнению А. И. Андреева [7, стр. 29], Никифором Венюко-
вым в 1686 году. Это произведение выделяется обилием фактическо-
го материала, на который мы ссылаемся в своем месте. Сюда же от-
носится дневник Спафария, проезжавшего через Сибирь в 1675 году
[185]. Его описание, а равно поэтическое, но полное интереснейших
данных о Сибири «Житие протопопа Аввакума, написанное им са-
26
мим» [1], многочисленные ведомственные сводки — все вместе взятое
сделало возможным создание монументального географического про-
изведения «Чертежной книги Сибири», составленной Семеном Реме-
зовым в 1701 году.
Отсылая интересующихся к специальным исследованиям этого
замечательного произведения Ремезова [7, 37, 42 и др.], отметим
лишь чрезвычайную быстроту исполнения этого огромного труда.
В 1696 году состоялся боярский приговор «О снятии чертежа
Сибири на холсте, с показанием на оном городов, селений, народов
и расстояний между урочищами» [186—187, т. III, стр. 217]. В 1698 году
боярский сын Ремезов составил новый чертеж Сибирской земли
в двух экземплярах на александрийской бумаге, по 14 футов длины
и по 8 футов ширины [191, стр. 29]. А в 1701 году была уже готова
«Чертежная книга Сибири».
Для того чтобы представить яснее, с какой энергией и быстротой
были осуществлены картографические работы, сопоставим некоторые
даты:
1580 год. Ермак вступил в Сибирь [260, стр. 29].
1643 год. Поярков достиг Амура, а в
1645 году открыл Шантарские острова [102, стр. 456].
1648 год. Дежнев обогнул Азию с северо-востока [38, стр. 32].
Таким образом вся Сибирь была пройдена в 55—68 лет.
1626 год. Первый приказ о составлении чертежа всей Сибири
[7, стр. 3], т. е. через 46 лет после похода Ермака и через 22 года
после открытия Дежнева.
1698 год. Чертеж всей Сибири Ремезова [191].
1701 год. Чертежная книга Сибири (Ремезова), составленная на
основании приговора Сибирского приказа.
1745 год. Издан атлас Российский под редакцией Делиля.
Чтобы понять грандиозность этих начинаний, нужно учесть преж-
де всего исключительную медленность передвижения тех времен. На-
пример на переезд от Москвы до Охотска требовалось более трех лет.
Нужно принять во внимание низкую грамотность людей того времени,
совершенно ничтожную плотность населения и т. д. и, наконец, сопо-
ставить все это с уровнем мировых географических знаний XVII—
XVIII веков. Такие достижения, не говоря уже об образованности
и трудолюбии составителей, оказались возможными только при нали-
чии громадных и разнообразнейших материалов, собранных за сто
слишком лет огромного, преимущественно безыменного труда армии
русских землепроходцев.
Выдающимися, вслед за трудом Ремезова, событиями в интересу-
ющей нас области явились издания «Атласа Российской Империи»
И. И. Кирилова 1734 года и академического «Атласа Российского»
1745 года, в которых огромные, крайне слабо населенные территории
Сибири освещены не менее, чем другие районы Российской империи.
Нельзя не подчеркнуть величие того факта, что академический
атлас превосходил все, что к тому времени имелось в области карто-
27
график не только в отношении колониальных стран, но и густо насе-
ленной Европы.
Вполне оправдались слова русского академика Ейлера, писавшего
в 1746 г.: «Я уверен, что география Российская приведена в гораздо
исправнейшее состояние, нежели география немецких земель» [14,
стр. 218].
Действительно, как показали исследования Д. Н. Анучина [14,
стр. 17], относившиеся к тому же времени упорные попытки упорядо-
чить картографию средней Европы оставались безуспешными. Луч-
ший картографический институт Гомана, при содействии ряда профес-
соров, тщетно пытался в начале XVIII века составить более или
менее точную карту Германии. Доходило до того, что истоки Эльбы
попадали то в Силезию, то в Богемию, отсутствовала карта наиболее
густо населенной Швабии, для Венгрии и даже для Рейна наилуч-
шими оставались карты времен Римской империи и т. п. Насколько
же низка была научная основа немецкой картографии, видно из того,
что в половине XVII века на всей территории Германии существо-
вало только 20 астрономических пунктов. В Европе первой половины
XVIII века только Франция имела более или менее надежные карты.
Важно также отметить, что по отдельным воеводствам имелись
географические и экономические сводки, составленные еще более
подробно. Так, например, уже в 1675—1676 годах якутский воевода
располагал такого рода сводкой, со следующим заголовком:
«Якутцкого уезду роспись далним и ближным ясачным острожкам и
зимовьям, и сколко в тех зимовьях и около Якутцкого в тридцати
пяти волостех ясачных людей, и сколко в тех зимовьях аманатов,
и что на тех ясачных людех складу великого государя ясаку и помин-
ков, и сколко из Якутцкого до которого зимовья судового и нартя-
ного ходу и через гору на конях езду, и сколко дней ходу промеж
зимовьями, и сколко в Якутцком остроге служилых людей, и сколко
в которое зимовье посылаетца служилых за малолюдством, и сколко
остаетца за посылками в Якутском остроге служилых, и сколко на-
добно в Якутцком и в зимовьях служилых людей в полной наряд,
и сколко надобеть тем служилым людем великого государя денеж-
ного и хлебного и соляного складу». В сводке содержался перечень 35
«волостей», о каждой из которых имелось краткое, но толковое опи-
сание всех важнейших вопросов, знание которых было практически
важно воеводе. Такая сводка, составленная за весьма короткий срок
после открытия края, должна, конечно, считаться следствием много-
летней и напряженной разведывательской работы.
Сказанное приводит нас к заключению громадной важности, что
русская и в том числе сибирская картография того времени не толь-
ко относительно, но и абсолютно стояла выше мирового уровня. При-
глашенные зарубежные «ученые картографы», которые якобы создали
научную картографию России, могли только передать кое-какие тех-
нические достижения своего дела, а в остальном были исполнителями
и учениками русских географов и картографов.
Возвратимся к развитию географических исследований в Сибири.
28
Процесс этот шел закономерно, и освоение Лены, Амура и крайнего
северо-востока представляется более последовательным и организован-
ным нежели западных частей страны. Однако же допустимо предпо-
ложение, что описания разведывания восточных территорий, в силу
более позднего времени или по каким-либо • случайным причинам,
просто сохранились в более полном подборе относящихся к ним доку-
ментов.
В заключение интересно сопоставить знания русских людей
XVII века в области географии Сибири с тем, что осталось от этих
сведений впоследствии. Я позволю себе сделать это на примере «глу-
хих углов», еще в недавние дни считавшихся белыми пятнами на
карте Сибири.
В 1928 году я впервые попал на верховья Пура и Таза, как в не-
кую irrra lilcogiin । Карты, которые я взял для практических
нужд, крайне отличались от того, что представляла собою действи-
тельность, и даже моя несовершенная съемка способствовала значи-
тельному их улучшению. Между тем в туземных преданиях я встре-
тил вполне определенные указания, что русские проходили по всем
притокам Пура. Существовали волоки с Пура на Вах и на Таз, со-
хранилось предание о месте, где были «оставлены русские суда», яко-
бы сохранившиеся до наших времен.
Годом позднее, составляя вместе с А. Ф. Ткаченко карту р. Таза,
который был нами пройден от истоков до устья, мы обнаружили,
что чертежи XVII века стояли ближе к действительности, чем те,
что были выпущены два века спустя. До нас в верховья Таза не
проникала ни одна экспедиция, в том числе безуспешны были дву-
кратные попытки попасть в эти места А. Я. Тугаринова, между тем
в XVII веке Таз был известен до истоков и никому не казался «не-
проходимым».
Мы уже видели, что еще в XVI веке русские знали внутреннюю
часть Таймыра, которая после этого полностью была освещена только
в советскую эпоху. Они знали о существовании острова Бегичева, «от-
крытого» вторично в нашем столетии. На пустынном Котуе я нашел в
1933 году развалины русских зимовьев, а в верховьях этой реки, в
нашем веке обследованных Толмачевым, существовало Ессейское
зимовье, из которого русские «годовальщики» запросто обслуживали
и ныне еще почти недоступные пространства между Вилюем, Анаба-
ром> Котуем и притоками Пясины и Нижней Тунгуски.
Индигирка и Алазея освоены после землепроходцев XVII века
только советскими полярниками. Равным образом прекрасно разве-
данная в XVII веке Витимо-Олекминская горная страна была изве-
стна до нашей эпохи лишь по редким ниточкам маршрутов одиночек-
ученых...
Удивляясь тому, как широко и разносторонне умели обследовать
открываемые ими сибирские землицы наши предки, мы можем вы-
разить уверенность в том, что дальнейшее изучение материалов пока-
жет, что знания их о Сибири были в действительности еще более
широки.
Мореходы
В моей небольшой работе о первых исследователях Сибири я
остановился на деятельности землепроходцев-полярников, причем
удалось подтвердить тот факт, что официальное освоение русскими
арктического побережья последовало на многие десятилетия позже
не записанных историей походов отдельных смельчаков и целых отря-
дов, проникавших не только до берегов Тихого океана, но, вероятно,
и далее [223, стр. 17—23]. Опубликованные результаты исследований
на восточном побережье Таймыра [77, 173—175] с несомненностью
показали, что в XVI веке русские суда огибали Таймыр. Таким об-
разом, появлялся фактический материал к документам, позволявшим
предполагать это уверенно и ранее.
В настоящей главе мы рассмотрим относящиеся к этому вопросу
материалы, в том числе имеющие большую историческую ценность
документы о запрещении столь успешно развивавшегося плавания
северным морским путем.
Известно, что начало освоения северного морского пути русскими
землепроходцами относится ко временам чрезвычайно ранним.
П. Н. Буцинский [52, стр. 37] отмечает, что путь через Ямал был
известен новгородцам с 1032 года и поход их на Югру 1364 года
был совершен морем. А. X. Лерберг считает даже, что в 1032 году
новгородцы двигались вниз по Двине до Белого моря и по Север-
ному океану мимо Новой Земли прошли на Обь [141, стр. 81].
Приобретенное так давно знание северного морского пути закре-
пилось и пользование им происходило постоянно, целыми столетиями.
Так, в 1144 г. в г. Ладоге посадник Павел говорил летописцу о том,
что «еще мужи старии ходили за югру и за самоядь» [177, стр. 2].
Из этого мы имеем право заключить, что уже в те времена русские
пересекали Карское море и бассейн Оби. В XIV столетии один обни-
щавший купец просил у Дмитрия Солунского благословения на тор-
говый поход к юграм и печерам [там же, стр. 4]. Следовательно, в
то время мирные сношения с этими странами были хотя и рискован-
ным, но известным и обычным делом. Очевидно, что поездки эти
могли происходить только морем, ибо сухопутные более южные пути
были тогда едва ли доступны.
С. В. Бахрушин говорит, что морским путем и «морем-океаном
мимо Пустоозерский острог» промышленники поморских городов не-
30
сомненно пользовались уже в первой половине XVI века» [25,
стр. 21]. Во всяком случае, в 1617 г. промышленные люди показыва-
ли на допросе, что многие из них ходят «с Пинеги, с Мезени и с
Двины морем в Мангазею для промыслов лет по 20 и по 30 и бол-
ши» [там же]. Можно утверждать, что для русских обитателей аркти-
ческого побережья того времени морские путешествия были «за обы-
чай». Как правильно отмечает Л. С. Берг, «вообще, мнение о свобод-
ном море от Оби на восток было в XVI и XVII веках всеобщим
на севере как у русских торговцев, так и у печерских и карских само-
едов» [42, стр. 78].
Вполне очевидно, что русские на Тазу обосновались много ранее
основания Мангазеи, и неудивительно, что прибывшие в 1600 г. стро-
ители нашли на месте, избранном для закладки Мангазеи, русский
городок [220, стр. 15]. О том же сообщает Бахрушин, отмечая, что
на Тазе городки русских торговых людей появились гораздо раньше
основания Мангазеи [25, стр. 20].
В своем пути на восток, вдоль берегов Ледовитого океана, русские
не останавливались на Тазе. Но прежде чем рассмотреть этапы их
дальнейшего движения, остановимся на датах открытия и освоения
основных пунктов побережья.
Для реки Таза таковой датой считается постройка г. Мангазеи:
1600 год [150, стр. 309; 25, стр. 20] или 1601 год [52, стр. 47; 45,
стр. 256]. Проникновение на Енисей отмечается под 1610 годом [230,
стр. 125; 239, стр. 5]. Тем же годом датируется выход на устье Пя-
сины [51, стр. 40; 134, стр. 5]. Время появления русских на Хатанге
остается спорным и примерно относится к 1614 году [239, стр. 9],
во всяком случае в 1629 году существовало не только Хатангское, но
и Ессейское зимовье, а это вследствие трудности проникновения на
Енисей свидетельствует о высоком для того времени освоении бас-
сейна Хатанги. Об Ангаре и Оленеке определенные сведения отсут-
ствуют. На устье Лены русские по принятому мнению проникли с юга
в 1633 году [52, стр. 256]. До Яны и Индигирки русские дошли су-
шей в 1633 году и морем в 1636 году; на Анадырь — в 1650 году
[45, стр. 256]. Наконец, в 1732 году русские пристали к берегам Се-
верной Америки [45, стр. 256].
Внимательное изучение имеющихся материалов позволяет гово-
рить о том, что приведенные даты, будучи в основном точными, запе-
чатлели не первое появление русских в соответственных пунктах, а
позднейшее формальное закрепление этих пунктов, которое только
и отмечалось в документах. Действительное же проникновение рус-
ских в эти места происходило во всех случаях гораздо раньше.
Так, мы располагаем достоверными свидетельствами о проникно-
вении русских на Хатангу не позднее конца XVI века.
Логан (1611 год) приводит рассказ русского со слов эвенков о
том, что за рекой Тунгуской находится другая большая река, теку-
щая на юг, по которой ходят корабли [стр. 217]. В этой реке некото-
рые исследователи видят Амур, другие Лену, но обе эти реки не
текут на юг, лежат слишком далеко, и корабли на них в ту пору
3t
едва ли могли быть. Скорее всего это Хатанга, о существовании ко-
торой и расположении за Пленной и Енисеем имел в 1612 году све-
дения Логан [там же].
Персглоу (1611 год) говорит и о морском пути из Енисея. По его
словам, плывя вниз из устья Турухана, можно попасть в большую
реку Хавтик [2, стр. 232]. Л. Шренк и М. П. Алексеев основательно
полагают, что это Хатанга, тем более, что дальше Персглоу говорит
о Пясине и о Хатанге. Финч (1611—1616 годы) сообщает: «за зем-
лей тунгусов находится также р. Гета, по которой ездили русские из
Ваши и с Печоры. Говорят, что эти люди жили в окрестностях Геты
шесть лет, после чего один вашский русский, по имени Волк, вернул-
ся в Сибирь» [2, стр. 239].
Исаак Масса (1612 год) знал об Енисее и о том, что на восточ-
ном его берегу есть такие горы, которые извергают огонь и серу [2,
стр. 265]. Об этих горящих горах говорит И. Г. Гмелин, относя их
местоположение к Попигаю; место это обнаружено Толмачевым на
р. Огневке, впадающей в Хатангскую губу в 50 км ниже Попигая
[42, стр. 320]. Важно заметить, что известия о них были распростра-
нены в Москве в 1612 году.
Если иностранцы смогли собрать в те годы в Москве сведения
о Сибири до Хатанги, — а получать такие сообщения было в то вре-
мя не легко и не безопасно, — то, принимая во внимание медленность
сношений, нельзя не признать, что русские попали на Енисей и на
Хатангу не за один десяток лет до официального там закрепления.
Говоря о проникновении казаков на Пясину в 1607 году, С. М.
Середонин добавляет: «здесь приостановилось движение морем вдоль
берега. К востоку от устья р. Пясины далеко выдается на север полу-
остров Таймыр, обогнуть который русские в то время не могли» [221—•
222, стр. 15]. Теперь мы знаем, что это очевидная ошибка. С древней-
ших времен Таймыр перестал быть преградой для русского землепро-
ходца-моряка.
В 1518 году Рамузио опубликовал полученные им от русского
дипломата (Герасимова) сведения о том, что, едучи Ледовитым оке-
аном на восток, можно пройти в Китай [45, стр. 23]. И. Гамель отно-
сит появление этих сведений к 1525 году [66, стр. 35], полагая, что
сообщить их мог также Василий Власий.
В 1525 году Герасимов, во время вторичного посещения Европы,
передал сходные сведения автору известной книги о Московии Иовию
[45, стр. 25]. По данным Гамеля, Иовий в 1537 году опубликовал со-
общение Герасимова о том, что, едучи из Двины вправо вдоль бере-
га, можно достигнуть Китая [63, стр. 35].
В донесениях о Московии, опубликованных В. И. Огородниковым
и относящихся, по его мнению, к 1557—1558 годам [169, стр. V],
сообщается: «некоторые отважные люди рассказывали, будто если
ехать от устья Двины на восток, то удобно можно пройти с кораб-
лями в Китай. Людям, которые собирались это сделать, царь Иван
обещал большие награды» [169, стр. 21].
Эти сведения столь замечательны, что долго казались легендар-
32
ними. А. Ф. Миддендорф, например, изумляется тому, что уже на
картах 1570 г. северное побережье Татарии соответствует современ-
ному начертанию, особенно это относится к расположению Таймыра.
Он высказывает предположение о том, не имел ли Таймыр судьбы
Гренландии и Северной Америки, но отказывается от этой мысли,
сочтя это сходство результатом случайности [147, стр. 61]. Исследо-
вания последних лет на восточном побережье Таймыра показали, что
неверие Миддендорфа в способности древних русских мореплавателей
было неосновательно.
Однако в ошибочности взглядов Миддендорфа убедиться легко,
если ознакомиться внимательно с замечательным свидетельством,
которое дает карта голландского морехода Гюйген ван Линсхотена,
плававшего в западном секторе Арктики в 1594—1595 годах. Опуб-
ликованная, в частности в «Записках по гидрографии» за 1915 год
[155], она не привлекала до сих пор того внимания, которого заслу-
живает. На ней мы видим «мыс Табин», отожествляемый автором
с одноименным мысом Плиния, но от других изображений этого ле-
гендарного полуострова той эпохи Табин Линсхотена отличается ря-
дом существенных деталей. Прежде всего, его очертания чрезвычай-
но напоминают полуостров Таймыр, но, что особенно важно, на нем
показана речка, вытекающая из большого озера, совершенно схожая
с рекой Таймырой, рождаемой одноименным озером, лежащим в глу-
бине до недавних лет еще таинственного полуострова. Такие сведе-
ния нельзя выдумать. Не подлежит сомнению, что русские землепро-
ходцы не только огибали Таймыр. Они обследовали его толково и
внимательно и сумели составить поразительно точную для того вре-
мени карту. Морской путь вокруг Таймыра, даже в самые благопри-
ятные ледовые годы, требует кроме отваги величайшего мастерства
и мореходных знаний, которые, как известно, и были у древних рус-
ских морепроходцев.
Первые английские и голландские мореходы, прибывшие на Мур-
ман и Белое море, нашли русских, которые знали берега Карского
моря и р. Обь [184, стр. 5]. Широко известны походы поморов на
Грумант и Новую Землю, но самым интересным нужно считать сле-
дующее наблюдение Борро, сделанное им около Колы 9 июня
1556 года. Встреченные им кочи русских (к которым применяются
презрительные эпитеты вроде: «неуклюжие», «утлые», «кое-как ско-
лоченные») перегоняли на ходу его судно. Учитывая, что экспеди-
ция Борро шла на лучших европейских судах того времени, под во-
дительством опытнейших моряков, следует признать, что русские той
эпохи стояли на высоте современного мореходного искусства.
Несомненно при этом, что в знании полярной навигации они
бесконечно далеко обогнали своих современников-европейцев. Прав
поэтому известный историк А. X. Аерберг, сказавший: «каких тру-
дов и несчастий избавились бы голландские и английские мореходы,
если бы могли пользоваться гидрографическими познаниями, кото-
рые в Великом Новгороде известны были за несколько сот лет до
того» [141, стр. 30].
3 В. Н. Скалой—„Землепроходцы’
33
Огибая Таймыр, древние русские мореходы попадали в Хатангу,
но отнюдь не останавливались здесь по пути на восток. Им, одолев-
шим мыс Челюскина, не могли быть страшны более слабые преграды
восточного сектора Арктики, и, действительно, мы видим, что они
проникали гораздо дальше.
Нельзя, например, сомневаться в справедливости преданий, соб-
ранных в Русском Устье, о том. что обитатели этого изумительного
уголка древнейшей Руси попали туда при Иване Грозном [97,
стр. 11]. В документе, датированном 1831 годом, значилось,
чю «река сия (Индигирка. — В. С.) первоначально найдена ка-
кими-то русскими Кочами», а в другой бумаге от 1832 года было ска-
зано, что «постоянное жительство наше с предков, как опытностью от
старших известно, более 150 лет» [96, стр. 18]. То обстоятельство,
что по некоторым данным предки русско-устьинцев были дворяне,
обладавшие соответственными документами, что между ними сохра-
нились фамилии вельмож времен Грозного (Чихачевы, Киселевы,
Рожины), что, наконец, с ними вместе прибыли русские женщины,
благодаря которым только и мог так чудесно сохраниться чистый тип,
язык и обиход древнерусских семей — все это позволяет утверждать,
что селение Русское Устье на Индигирке возникло задолго до посе-
щения этой реки отрядом Алексея Бузы в 1640 году.
Но это не все. Из различных данных можно заключить, что рус-
ские землепроходцы побывали в древности на островах Восточно-Си-
бирского моря и даже проникали в Америку. В этом отношении пол-
но глубокого интереса сообщение Л. С. Берга о последних исследова-
ниях в Аляске [41, стр. 358]. Он ссылается на статью С. Фаррели
о бородатых людях на Аляске. Автор ее относит появление русских
в этой стране к 1571 году, что вполне согласуется со сведениями об
освоенности северного морского пути в древности русскими землепро-
ходцами, о высоком уровне их кораблестроения и мореходных знаний.
Следует подчеркнуть, что, противно прежним взглядам (А. Н. Пы-
пин и другие), эти путешествия не прошли бесследно для науки.
Нельзя, например, согласиться с исследователем истории описи рус-
ских морей А. Бухтеевым, который, останавливаясь мельком на рус-
ских арктических мореплавателях, говорит: «о всех этих плаваниях оста-
лись письменные сведения (о путешествиях XVI века автор не
знал. — В. С.), но каких-либо карт или определений мест при пла-
ваниях не могло быть сделано этими смелыми и предприимчивыми,
но мало образованными промышленниками и служилыми «людми»
[50, стр. 109]. Приведенный выше пример с картой Линсхотена, дале-
ко не единичный, уже достаточно опровергает такое мнение.
Странствия и подвиги русских землепроходцев в арктических
водах — несомненно о^на из славнейших страниц в истории геогра-
фических открытий великого русского народа; это часто недооцени-
вается многими исследователями. Важно также отметить, что исто-
рическими данными безусловно установлено первенство открытия
сквозного северо-восточного прохода русскими, а не Норденшельдом,
как это было общепринято до последнего времени.
34
з*
Говоря о норденшельдовском «приоритете», нельзя не упомянуть
любопытного сообщения Н. Боголюбова об остроумном отпоре, кото-
рый дал в свое время знаменитый адмирал Г. И. Невельской отече-
ственным поклонникам иностранщины.
После того как Норденшельд, в значительной степени на русские
средства, прошел в 1875 году давно преодоленным русскими людьми
северо-восточным путем, в Петербурге были устроены в его честь
пышные празднества, на которых было много льстивых высказыва-
ний участников. На одном из таких чествований Невельской торже-
ственно поднес Норденшельду прекрасно сделанную Гидрографиче-
ским департаментом карту, на которой были нанесены результаты...
русских полярных исследований, достаточно ясно предварявшие от-
крытия Норденшельда [43, стр. 523, 524].
В результате последнему пришлось сказать в своих трудах о древ-
них русских предшественниках, что «они были смелые и хорошие мо-
ряки, и что у них были такие суда, которые при попутном ветре шли
скорее английских» [236, стр. 5]. Впрочем, Норденшельд не преми-
нул схитрить, указав тут же, что «уже в половине XVI века суще-
ствовало довольно развитое русско-финское судоходство между Белым
морем, Вайгачом и Новою Землею и что в то время достигали Оби
даже на судах» [там же]. Во-первых, финское мореходство не имеет
никакого отношения к достижениям наших полярников, во-вторых,
Норденшельду не хотелось признаться, что русские кочи не только
ходили до Оби, но следовали неоднократно и тем путем, который до-
ставил ему славу.
Не к чести Норденшельда говорит и его заявление, что «путь
к Оби и Енисею был открыт голландцами, и, если бы они восполь-
зовались этим путем и достигли населенных мест на упомянутых ре-
ках, то еще в начале XVI столетия возникла бы значительная тор-
говля между Азиею и Европою» [там же, стр. 7]. В данном случае
Норденшельд прав только в сообщении об агрессивных намерениях
голландских моряков. Указанного пути они отнюдь не открыли сами,
а узнали о нем от русских людей, воспользоваться же этим путем не
смогли потому, что, как увидим ниже, возможность эта была своевре-
менно пресечена.
Переходя к исторической роли русских мореходцев, мы должны
прежде всего заметить, что именно в Арктику русские люди шли ме-
нее всего как завоеватели.
Выше нами указывалось, что расселение русских людей вдоль
арктического побережья опередило на многие годы и десятилетия
официальное проникновение. Это оказалось возможно именно потому,
что на этом пути не встречалось населения, в борьбе с которым не-
обходимо было применение организованной воинской силы.
Пустынные побережья интересовали не завоевателей, а мирных
промышленников, которых манили действительно огромные богатства
животного мира, доступные именно с моря. Вот почему этой дорогой
шли вольные люди, возможно, бывшие не в ладу с властями. Об
этом говорят предания русско-устьинцев, гласящие, что предки их
35
пробрались на Индигирку, спасаясь от ратной службы [97, стр. 11],
а вернее от царского гнева. Движение это продолжалось столетиями,
и Харитон Лаптев, например, отмечая запустение старинных поселе-
ний и уменьшение коренных промышленников, сообщает о наличии
многих «набродных» — беспаспортных личностей. Поэтому именно к
арктической части Сибири можно в первую очередь применить ста-
рое указание П. Головачева о том, что роль гулящих людей в Сибири
заслуживает внимательного изучения [71, стр. 60].
Пробираясь вдаль, эти люди стремились к тому, чтобы не быть
обнаруженными и жили поколениями в тайне от всех. Такие факты,
кстати сказать, в Сибири известны не только в Арктике. Можно на-
помнить об известных «каменьщиках» южного Алтая. Самовольно
поселившись там в самом начале XV III столетия, они «нашлись»
только в 1764 году [64, стр. 54].
С древнейших времен вольные насельники вели самостоятельные
промыслы. А. Оксенов приводит, например, данные о том, что
в XVI веке русские занимались добыванием мехов путем собствен-
ного промысла по Оби [177, стр. 7]. Голландцы в 1594 году встрети-
ли на побережье Югорского шара летующих там промышленников
[155, стр. 498]. Встречавшиеся иностранцам в северных русских морях
поморы вообще были промышленники, отчасти купцы, но не воины
и вовсе не пираты. Их добродушие и необычайное гостеприимство
согласно отмечают все писавшие о них.
С местным коренным населением у этих полярных засельщиков
устанавливались мирные торговые сношения. О возникновении таких
отношений в XV веке говорит, между прочим, С. В. Бахрушин, ука-
зывающий, что на торговые пункты по западную сторону Камня
съезжались ненцы (самоеды) и ханты (остяки) даже с Казыма [25,
стр. 19]. Естественно, что возникавшие в результате таких сношений
и развивавшиеся промыслы шаг за шагом охватывали побережье.
Имеющиеся материалы подтверждают старое мнение Н. Н. Оглоб-
лина о том, что «честь открытия и описания громадного побережья
Северного Ледовитого океана, на пространстве между Белым морем
и так называемым Беринговым проливом, всецело принадлежит рус-
ским людям» [162, стр. 253]. Новое, что вносят последние исследова-
ния, заключается в том, что открытия эти и описания начаты были
столетиями раньше, чем до сих пор предполагалось.
Мы имеем теперь возможность утверждать, что освоение русски-
ми полярного побережья Сибири началось очень давно и закон-
чилось на начальном этапе в XVI веке. Следующее столетие привело
к закреплению уже сделанного. Важно отметить, что если в
XVI столетии основное значение имела деятельность в запад-
ной части Арктики, до Таза и не восточнее Хатанги, то в
XVII веке, наоборот, наблюдается падение роли Обского и
даже Енисейского севера и быстро растущее значение побережья
Якутии и крайнего северо-востока. После этого значение северного
морского пути упало, он был почти полностью забыт, и в Арктику,
36
и на побережья Тихого океана русские люди стали проникать, поль-
зуясь южными путями череэ| Сибирь.
Освоение русскими арктических побережий было явлением высоко
прогрессивным, причем русские люди проявили присущие им качества
настоящей гуманности и терпимости в отношении коренных народно-
стей, и явились подлинными пионерами культуры в этих местах; од-
нако в отдельных случаях оно не было лишено жестокостей, свойст-
венных феодально-буржуазной колонизации^
Из истории северного морского пути
Мы уже видели, как рано и успешно развивалось русское поляр-
ное мореходство у берегов Сибири. Тем интереснее рассмотреть за-
мечательный исторический факт решительного и полного прекращения
этого мореходства, происшедший почти внезапно между 1616 и
1620 годами. Большинство авторов, касавшихся этого вопроса, отно-
сится к нему резко отрицательно, как к необоснованному и легкомыс-
ленному акту, принесшему глубокий вред развитию сибирского севе-
ра. Нужно думать, что в настоящее время нам надлежит расцени-
вать это дело иначе.
История закрытия северного морского пути началась с известной
отписки тобольских воевод Куракина, Бочурина и Булыгина от
16 февраля 1616 года. В ней воеводы сообщали сведения, получен-
ные от двинянина Кондратия Куркина и Осипа Шипунова с товари-
щами о состоянии льдов в устье Енисея и возможности прохода туда
морем иностранцев.
Бывалые мореходцы сообщали, что в 1610 году они, «сделав
кочи, пошли на промысел в Пясиду реку и шли вниз по Енисее до
Енисейского устья четыре недели, и пришли на Енисейское устье
о Петрове заговенье, и устье Енисейское занесло с моря лдом, и лед
давной, ни о которую пору не изводитца, в толщону сажень тридца-
ти и болши. А падет де Енисея в морскую губу и губа морская того
же студеного (моря), которым ходят Немцы из своих земель караб-
лями к Архангелскому городу, и проезд с моря к Енисейскому
устью есть. И стояли они на Енисейском устье недель с пять, пото-
му что из реки в губу за лдом проехать немочно, был беспрестани
ветер с сиверу, и хотели было назад воротитца; да как потянул полу-
денной ветер, и тем ветром лед из устья отнесло в море, и в те по-
ры де и болшими караблями из моря в Енисею пройти мочно; а Ени!-
сея де глубока, караблями по ней ходить мочно ж, и река угодна,
боры и чорный лес и пашенные места есть, и рыба в той реке всякая
такова ж, что в Волге, и твои государева сошные и промышленные
люди на той реке живут многие, И| отнесло де, государь, лед от устья
в море полуденным ветром одним днем. А как, государь, река и море
прочистилося, лед отнесло в море, и они де выехали из Енисея и по-
воротили вправо и шли подле берег губою два дни, да выехали в ре-
ку в Пясиду, а Пясида в море падет своим устьем. А как де, госу-
37
дарь, лед был в Енисее, и в те поры лед был и в Пясиде, а как из
Енисеи лед в море унесло, и в те поры лед и из Пясиды вынесло»
[210, стр. 1050—1051].
Далее Куркин, или Курочкин, как называют его документы, пе-
реходит к вопросу об иностранной угрозе северному пути. Именно от
служилого человека, иностранца родом, Саввы Француженина он
слышал, что «тому назад лет семь ходили Галанские Немцы караб-
лями морем к Мангазее, и хотели пройти в Енисею, и пришли де
того же лета к себе назад; а оказывали, что де лето было сиверно,
лдом их в Енисею не пропустило, а толко де дождались полуденного
ветру, и им бы в Енисею пройти было мочно».
Затем следует сообщение того же Курочкина, поддержанное то-
больским стрельцом Кондратием Корелою о тогдашнем положении
морского пути в Мангазею. «От Архангелского города в Мангазею
по вся годы ходят кочами многие торговые и промышленные люди
со всякими немецкими товары и с хлебом, а поспевают морем в Кар-
скую губу в две недели, а из Карские губы в Мутную реку вверх
до волоку ходят пять ден, а волоком итти и кочи таскать версты
с полторы, а переволокши волок, спусгитца кочами в Зеленую реку
и итти на низ четыре днища, а из Зеленые реки в реку в Таз, а Та-
зом в Мангазею ходу две недели». Корела добавил, что видел на
Оби, «едучи в Мангазею, до завороту доску и чает, что розбило
карабль».
Кроме того, некто Степан Забелин сообщил Куракину, что «ска-
зывали ему в Мангазее промышленные люди, что де их у Архан-
гелского города Немцы наймовали в вожи, чтоб де их провесть в
Монгазею и они де без указу весть их не смели» [там же, стр. 1050—
1052].
Таким образом в основе возникшего дела о запрещении морского
пути в Мангазею лежало личное заявление торгового человека Кон-
дратия Куркина (Курочкина). Как видно, он обладал выдающимися
Географическими познаниями и прекрасно разбирался в морских пу-
тях. При посещении устья Енисея он убедился в предполагаемой воз-
можности пройти туда с моря судну любой величины. Поскольку ему
были известны настойчивые попытки иностранцев найти путь в Ман-
газею и далее на восток, он быстро сообразил, какие последствия
могло это иметь для Московского государства. Курочкин решил обра-
титься к воеводам с этим государственно-важным вопросом. Попутно
заметим, он, как торговый человек, жертвовал собственными интере-
сами, на что, как увидим ниже, никак не хотели итти его далеко не-
самоотверженные товарищи. При этом, что особенно важно, Курочкин
рисковал и личной безопасностью, ибо, в случае непринятия предло-
жения, его могло постигнуть тяжелое взыскание.
Воеводы оценили важность сообщенных данных и немедленно уве-
домили Москву, что «по той их сказке, в Монгазею и в Енисею при-
ходу чаем Немецких торговых людей, потому что река Енисей угод-
на, рыбы в ней много, а живут по ней пашенные Тотаровя, и зверь
по ней дорогой, а река Енисея от сибирских городов отдалела, а им
38
ходить с немецкими товары податно; а поспеть де от Архангелского
города в Монгазею недели в полпяты мочно» [гам же].
Прося наложить запрет на проезд морем в Мангазею из Архан-
гельска, воеводы доносили о принятых ими мерах. Прежде всего ими
было послано на Енисей распоряжение, буде немцы проберутся туда,
торговли с ними не вести, а если удастся, то и задержать их. То же
было наказано и мангазейскому населению. Они строго запретили
также указывать морские пути иностранным корабельщикам. Далее
воеводы решили проверить сообщения Курочкина с товарищами о со-
стоянии льдов в Енисейском заливе.
Это едва ли не первое русское исследование ледовитости северных
морей было задумано широко. В Мангазею к Воину Новокрещенову
был послан нарочный с предписанием: «как аже даст бог лед вскро-
етца и реки пройдут, и он бы послал на енисейское устье служилых
и промышленных людей, сколко человек пригоже, а велел енисейско-
го устья россмотрить, льдом его не занесло ли; будет занесло и он
бы велел подождать, полуденным ветром лед из Енисея вычистит ли
или нет; а промышленных бы и торговых всяких людей, ко-
торые часто живут на Енисее, роспросили накрепко: по вся ли годы
лед из енисейского устья ветром розносит или не всегды, и проходить
в Енисею с моря караблями или иными суды мочно ли» [стр. 1053].
Первая грамота была отправлена тобольскими воеводами в февра-
ле 1616 года, а в марте того же года они направили дополнительное
донесение, свидетельствующее о большом беспокойстве, которое им
причиняла угроза иностранного нашествия. Они сообщали сведения
Еремея Савина о том, что немцы «забирали на корабли землю у Кар,-
ской губы», о том, что на Колгуеве мангазейские мореходы обнару-
жили разбитый корабль с пушками и т. п. Воеводы спрашивали, раз-
решать ли иноземцам торги, если они появятся в Мангазее и в Ени-
сее. Выражали они и свое собственное мнение, притом вполне катего-
рическое и обоснованное.
«А по здешнему, государь, по Сибирскому смотря делу, ни кото-
рыми обычаи Немцем в Монгазею торговати ездить позволить немоч-
но; да не токмо им ездити, ино б, государь, и Русским людем
морем в Монгазею от Архангелского города для Немец ездить
не велеть же, чтобы на них смотря Немцы дорог не узнали, и прие-
хав воинские многие люди Сибирским городом какие порухи не учи-
нили; а в Монгазее и в иных Сибирских городех люди немногие,
стоять против многих людей некем; да и потому толко придут вско-
ре какие воинские люди, и из Тоболска и из иных Сибирских горо-
дов помочи вскоре немочно, потому что Монгазея от Тобольска и от
иных Сибирских городов отдалела, болшим погодьем поспевать из
Тоболска недель в восмь, а коли погодья живет мало, и ходу живет
недель тринадцать и болши; а от Архангелского города ход к Монга-
зее близко, поспевают в полпяты недели. А мочно, государь, Немцом
пройти в Монгазею из своих земель, не займуя Архангелского го-
рода, а у города Архангелского сведать будет про них немочно»
[стр. 1054, 1055].
39
Таким образом на месте были приняты первоначальные меры, а
дальше вопрос, имевший важнейшее государственное значение, был
перенесен в Москву.
Обращаясь к оценке этого запрета плавания, мы, как сказано,
встречаем почти всеобщее его осуждение. Некоторые авторы догова-
ривались до того, что объявили Куракина «тобольским Геростратом»,
благодаря домогательствам которого «морским сообщениям Сибири
был нанесен смертельный удар» и «торговое мореплавание в устье
Оби и Енисея было остановлено на 250 лет». Этим «исследователям»
казалось, что успешное проникновение иностранцев в устья сибирских
рек нужно было приветствовать и ожидать от него великого прогрес-
са Сибири.
Прежде всего нужно посмотреть, существовала ли в действитель-
ности опасность проникновения западноевропейских мореходов к бе-
регам Сибири и какие цели влекли их сюда. Известно, с какой на-
стойчивостью искали англичане и голландцы «морского пути в Ки-
тай» мимо берегов Сибири. При этом они отнюдь не собирались
ограничиваться океанскими плаваниями, и самое общество «искателей
приключений», переименованное потом в «Русское общество торговли»,
имело целью проникновение в Китай по Иртышу [67, стр. 266].
С 1553 года, когда экспедиция Виллоуби покинула Англию с целью
пройти северо-восточным проходом, и через уцелевший кррабль Чен-
слера завязались сношения с Московией, попытки эти повторялись
неоднократно. В 1556 году Борро, первый из западноевропейцев уви-
девший Новую Землю, тщетно пытался пройти в Карское море [61,
стр. 19].
В 1580 году в устье Оби было направлено два судна под коман-
дованием Пита и Джекмена. Провожая их, Борро «настойчиво сове-
товал укрепить за собою проход в Китай, чтобы, подобно королю
датскому, иметь право взимать пошлину, как это делается в Сунде»
[269, стр. 270]. Мореплаватели проникли в Карское море, но не про-
шли к устью Оби. Однако важно отметить, что задачей их были
именно территориальные приобретения, чего как раз и опасался бы-
валый землепроходец Кондратий Курочкин и чего не понимали позд-
нейшие историки.
С шестидесятых годов XVI столетия усиленную деятельность па
отысканию пути на Обь проявляли голландцы. При этом, не доволь-
ствуясь морскими предприятиями, они вели сухопутную разведку.
В 1564 году в Холмогорах был арестован как шпион голландец
О. Брюнель и просидел несколько лет в тюрьме. Выбравшись оттуда,
он сумел втереться в доверие к Строгановым и участвовал в поезд-
ках в Сибирь [269, стр. 272]. Второе свое путешествие около 1580 го-
да он совершил морем, и, по мнению В. Ю. Визе [61, стр. 20], был
первым из иностранцев, прошедшим северным морским путем. Истин-
ную сущность своих упорных исканий Брюнель обнаружил вскоре
после того. Побывав на Оби, он уехал за границу, и в 1584 году
стал во главе целой экспедиции [стр. 273]. Нужно сказать, что мно-
голетнее шпионство не пошло впрок Брюнелю. > Мало оказалось
40
знать дорогу, нужно было усвоить высокое искусство русского поляр-
ного кораблевождения! Судно Брюнеля не смогло пройти Югорский
шар, и экспедиция закончилась неудачей.
В том же 1584 году вели сухопутную разведку путей в Сибирь
и англичане. Делом этим занимался некто Марч, но его люди были
схвачены и строго наказаны, а товары конфискованы [269, стр. 271].
Неоднократные попытки пройти морем в Сибирь имели место
и в XVII столетии. Экспедиции, все неудачные, известны в 1609,
1611, 1612, 1624, 1664, 1668 и 1676 годах.
Все эти экспедиции пытались тем или иным путем обзавестись
русскими лоцманами, и вначале находились было доверчивые охот-
ники. Но затем чувство здравого смысла взяло верх, пробудилась
естественная осторожность к непрошенным гостям, и вожей «немцы»
найти среди русских людей не могли.
Странно, разумеется, почему эти бравые моряки не сумели ознако-
миться с условиями полярного плавания. Это тем более странно, что
русские люди отнюдь не стремились к запрету плаваний открытым мо-
рем. Еще во времена Ивана Г розного московские власти проявляли со-
вершенно правильное понимание свободы океанских сообщений. Когда
англичане предъявили Грозному довольно наглую претензию на уста-
новление монополии морской торговли в пользу Британии, москов-
ские дипломаты мудро отвечали: «Морская дорога к нашей вотчине
в Холмогоры не новая», давая понять, что англичане напрасно при-
писывают себе приоритет открытия морского пути в Московию, «ту
божью дорогу как мочно переняти, и уняти, и затворити» [184,
стр. 15].
Как бы то ни было, устье Оби и сама Мангазея находились под
непосредственной угрозой иностранного вторжения, и велика заслуга
скромного двинянина Кондратия Курочкина, которому принадлежит
честь инициативы борьбы с этой опасностью.
В самом деле, могли ли рассчитывать тобольские и мангазейские
воины успешно отразить сильный морской флот, вошедший в Обь,
Таз или Енисей. Их крошечные отряды с легкими пушками пред-
ставляли грозную силу в условиях сибирского малолюдства и отре-
занности. Но вести длительную борьбу против европейских войск, вла-
деющих морскими коммуникациями, им было бы непосильно, а выста-
вить необходимые силы — невозможно как вследствие крупных в то
время войн на западе и юге страны, так и по причине огромных
транспортных трудностей.
Обращение тобольских воевод нашло в Москве живейший отклик.
Уже 25 июня была составлена, а 19 октября доставлена в Тобольск
грамота, утверждавшая проект запрещения морского пути в Сибирь.
Воеводе было приказано, чтобы он немедля послал «на Енисей-
ское устье, а в другую сторону на Карскую губу служилых и про-
мышленных людей, по сколку человек пригоже, а велел им... досмот-
рити мест, мочно ли в котором месте блиско устья острог поставити»,
причем надлежало установить, какими угодьями могли быть обеспе-
чены поселения. Предписывалось также произвести серьезное исследо-
4!
вание, выяснить в частности «какие люди по Енисейскому устью и
сколь блиско около Енисейского устья и Карские губы живут, и ко-
торые Сибирские городы к тому Енисейскому устью и к Карской гу-
бе ближе подошли, и сколко до которого города днищь водянова
ходу или сухим путем верст, и будет водою, и какими суды, болшими
или кочами; да где присмотрят остроги поставити, и они бы сметили
накрепко, сколко к тем острогом под пашню будет земли и лесу и
сенных покосов, и много ль в те остроги людей надобеть» [стр. 1057—
1058].
Далее было приказано произвести полную перепись населения на
сто и более километров от острогов: «по имяном чей кто сын и про-
звищи, и какие они люди и чем промышляют, и к которому городу
ясак дают, и по чему ясаку дают, или безъясачно живут, да то б есте
велели им написати в книги подлинно». Одним словом, программа
этого обследования настолько обширна, что его результаты, если бы
они сохранились, имели бы большую познавательную ценность.
В заключение предлагалось усилить распросы о появлении ино-
земцев и запрещалось строго-настрого вступать с ними в общение и
пользоваться северным морским путем для собственных переездов.
Московский приказ вызвал большой переполох среди мангазей-
ских торговых людей. Он очень больно ударял по их материальным
интересам, так как лишал удобного и дешевого пути, обрекая на мно-
готрудные сухопутные странствования через Камень (Урал). Очевид-
но, лишь немногие из них оказались способными принести в жертву
личные интересы, как это сделал Курочкин, и возникла целая волна
протестов против тягостного указа.
Небезинтересно проследить, в чем именно состояли эти протесты,
изложенные в московской грамоте на имя тобольских воевод от
30 июля 1618 года. Прежде всего мангазейские воеводы Биркин и
Новокрещенов стремились доказать полную непроходимость устья
Енисея с моря. Они писали, что посланный для ледового исследова-
ния стрелец Мишка с товарищами «не мог досмотрити где бы за
лдом вода объявилась». Они обнаружили будто бы полную безжиз-
ненность приустьевой части Енисея. А «как де потянул ветр с моря,
и на них пришла стужа и обмороки великие, свету не видели, и они
де подняв парус, побежали назад вверх по Енисеи, и бежали до Ту-
руханского зимовья парусом, днем и ночью, две недели, а людей
никаких у Енисейского устья и на Карской губе не видали» [210,
стр. 1061]. В этом сообщении проглядывает явное стремление запу-
гать неправдоподобными «полярными ужасами», наивно приправ-
ленное утверждением, что людей нет не только в енисейском устье,
но и в Карской губе, где посланные и не побывали.
Далее следует изложение распросов съехавшихся с промыслов
в Мангазею торговых, промышленных и всяких людей, ста семиде-
сяти человек, опрошенных «по крестному целованию». Спрошенные
единогласно опровергали как вероятность вторжения, так и самую
возможность какого бы то ни было проезда «большим морем». Все
опрошенные «как оказалось» не слыхивали ничего про немецкие ко-
42
рабли. Не слыхивали про то, чтобы немцы нанимали кого-либо в
вожи. Однако же они знали, что землю на берегу немцы берут в
балласт и слышали о нахождении разбитого корабля с пушками.
Впрочем, все эти сведения имеют, по их мнению, отношение лишь
к Архангельску. Затем опрошенные живописуют крайние трудности
и опасности Ямальского волока и в заключение... ходатайствуют о
разрешении им пользоваться попрежнему морским путем в Мангазею.
Ныне нам совершенно ясно, что «торговые и всякого звания
люди» покривили душой в своих показаниях. Они не могли не знать,
что прав был Курочкин в своих опасениях. Им — поморам — не
могли не быть известны исстари происходившие настойчивые экспе-
диции иноземцев, но... торговые интересы превозмогли патриотиче-
ское чувство, а воеводы мангазейские получили, очевидно, достаточ-
но убедительные «доказательства» в пользу этих показаний.
В силу каких-то причин в Москве не сумели разобраться в истин-
ном положении вещей. Возможно челобитчики приезжали с севера
также не с пустыми руками, но так или иначе первоначальный при-
каз был отменен. Торговые люди вновь получили право пользоваться
морским путем, но было подтверждено запрещение входить в сноше-
ния с иностранцами.
Заканчивался приказ по этому поводу [стр. 1066] указанием
одного из сторонников запрещения, Еремку Савина «бити батоги
нещадно, чтобы на то смотря иным было неповадно воровством сму-
ту заводить». Курочкин, Корела и другие не пострадали, возможно,
потому, что Савин, будучи во время опроса людей в Мангазее, отрек-
ся от своих прежних показаний и говорил обратное [стр. 1064].
На этом, однако, переписка по поводу морского пути в Сибирь не
прекратилась. В Москве нашлись сторонники запрещения, в том
числе бывший за 25 лет до того березовским воеводой князь Петр
Горчаков, мнение которого было в 1619 году переслано в Тобольск
[стр. 1069]. Ободренные этим тобольские воеводы снова подняли
вопрос о запрещении пути.
В дополнение к сказанному ранее Куракин и Булыгин привели
очень убедительные для падкого на выгоду царского правительства
доводы. Если, де, мангазейские торговые люди будут попрежнему
пользоваться морским путем, то государство получит большие убыт-
ки на таможенном сборе. Торговые люди «поедут болшим морем и
учнут торговать с Немцы или Рускими людми, утаясь на Югор-
ском шару, на Тресково и на двух островех, что у Берендеевых мелей,
на Колгуеве, на Моржовике, на Канином носу... а сыскать будет про
то нечем, потому: городов и приказных людей в тех местех нет, а у
Архангелского города и на Колмогорах грамот мангазейских для
тайного торгу не объявя розъедутца по своим местом» [стр. 1071].
Новое обращение тобольских воевод оказалось действительным.
В ноябре 1620 года последовал указ, коим окончательно воспрещался
морской путь в Сибирь, а «торговым и всякого звания людем» пред-
лагалось пользоваться сухопутными дорогами через Камень
[стр. 1072—1075].
43
В том же году была направлена в Тобольск и другая грамота»
которая обязывала воеводу выставить заставу в устье реки Оби для
сбора пошлин. А на волок, на Мутную и на Зеленую реку (Ямал)
велено было послать человек с пятьдесят служилых людей для по-
строения острожка, в целях наблюдения над появлением иностранцев
и недопущения проезда русских людей запрещенным путем. Это при-
казание было исполнено с некоторыми проволочками, но все же в
1623 году застава была выстроена, и морской путь в Сибирь пере-
стал действовать [стр. 1095].
Впрочем, возможно в связи со слухами о нарушении запрета,
указы о воспрещении пользоваться северным морским путем дава-
лись и позднее. В грамоте тобольскому воеводе Сулешову от 30 июня
1624 года имеется строжайшее указание о том, что «велели есте бе-
речь накрепко, чтобы торговые и промышленные люди от Пустоозе-
ра и от Архангелского города болшим морем на Карскую губу и на
Мутную реку, да на волок и в Зеленую реку и в Таз реку, в Ман-
газею, а из Мангазеи назад теми же месты отнюдь не ходили, чтоб
на те места неметцкие люди от Пустоозеро и от Архангелского горо-
да в Мангазею дороги не узнали и на Мангазею не ездили» [151,
стр. 314—315].
В 1626—1627 годах тобольские воеводы осуществили ряд разум-
ных мер по предотвращению проникновения иностранцев на Обь и
Таз, а также для поисков посланных иностранцами агентов. Необхо-
димость в таких мерах, как мы видели, несомненно существовала.
Пойманных на заповедном пути приказывалось «роспрашивать на-
крепко: для чего они тою Мангазейскою заповедною дорогою мимо
твою государеву указную дорогу ездят, или с кем умышляют и не
по ссылке ли с немецкими людми» [211, стр. 365—369].
Было бы ошибкой думать, что с этого года совершенно не повто-
рялись плавания морем в Сибирь и обратно. Застава на Ямале не
могла наблюдать за переходами «большим морем», и смелые море-
проходцы рисковали, разумеется, ослушанием строгих указов. Даже
официальные лица пользовались запрещенным путем. Так, в 1630 го-
ду мангазейский воевода Кокорев пытался для каких-то целей прой-
ти заповедным путем. Это не прошло ему даром. В доносе, поданном
его врагами на имя государя и патриарха, между прочим, говорилось:
«И то, государи, не явная ли вам измена. Нечто, государи, он, Гри-
горей, умысля воровски, хотел тое заповедную дорогу приискав, и при-
вести тем путем немецких людей и вашей государьскою златокипя-
щею далекою заморскою Мангазейскою землею и иными землями
завладеть» [28, стр. 87]. Неизвестно, чем кончилось для Кокорева
рискованное предприятие, но самый факт доноса показывает, что в
представлении московских людей существовало ясное понимание го-
сударственной важности принятого запрета.
Имеются указания на то, что отдельные русские мореходцы
еще очень долго практиковали проезд морем в Сибирь. Так, известно,
что в 1690 году промысловое судно потерпело крушение на Шараповых
кошках, а за год раньше одно звероловное судно погибло к востоку
44
от устья Оби [93, стр. 6; 194, стр. 275] и т. д. Не исчезли оконча-
тельно древнерусские познания в плаваниях вдоль арктического по-
бережья и в XVIII веке. Ссылаясь на Н. Я. Озерецковского, Б. М.
Житков рассказывает о мезенце Федоре Рахманинове, который пять
раз ходил морем на Енисей и обратно [92, стр. 14].
Но все это, разумеется, были одиночки, а в общем путь потерял
свое значение и к половине столетия был уже основательно забыт.
К этому времени западносибирский север оскудел и знатоками, которым
«морской путь был за обычай», и стало трудно находить людей, спо-
собных пройти морем в устье Оби и Таза.
Любопытный пример затруднений такого рода дает переписка,
возникшая в 1652 году по поводу необходимости послать из Березо-
ва в Мангазею на суда с хлебным запасом провожатых, которые зна-
ли бы морской путь. В частности, в жалобе от имени всех служилых
людей Березова сын боярский Алексей Лихачев писал: «как де и в
Мангазеи на Тазу реке город поставлен и с тех де мест в Мангазею
ходили Тоболских да Березовских служилых людей по вся годы с го-
рода по пятидесят человек». Приведя содержание жалоб, грамота
указывала: «а которые допреж сего с Березова в Мангазею хаживали
и морской путь знали, и из тех людей многие на службах побиты,
а иные, по нашему указу, с Березова выведены по городом, в Том-
ской послано тридцать человек, в Енисейской пятьдесят человек, а
иные на великой реке Лене в Якутцком остроге, а иные многие поби-
ты, и в то место верстаны на их места новики и морского пути не зна-
ют» [80, стр. 375]. Грамота предписывала сыскивать знающих мор-
ской путь людей, если же таковы среди служилых людей не окажет-
ся, посылать вожами из гулящих и промышленных людей, с жалова-
нием по одному рублю человеку.
Таким образом закрытие морского пути в Сибирь было действи-
тельно важным решением, которое вызвало далеко идущие отрица-
тельные экономические последствия для всей западной части сибир-
ского севера, и, возможно, задержало развитие тяготеющей к нему части
Западной и Средней Сибири. И все же, в полном понимании этого,
мы считаем принятые меры своевременным и необходимым истори-
ческим актом. Не будь его, не миновать бы сибирскому северу испы-
тать нашествие иностранцев, а быть может и попыток устройства за-
падноевропейских колоний и тяжелую борьбу за утверждение неотъ-
емлемых исторических прав русского человека на все азиатское по-
лярное побережье.
Рудознатцы
До последнего времени в литературе было принято мнение, что
начало исследований и разработки полезных ископаемых в Сибири
связано с эпохой Петра Великого. Большинство авторов, включая
пишущих в наши дни [см., например, 207, стр. 11], склонно считать
основателем горнозаводского дела к востоку от Урала грека
Левандиаса, направленного Петром в томское воеводство в 1696—
1699 годах для разработки железных руд.
Между тем документы показывают, что поиски и использование
полезных ископаемых в Сибири были предметом постоянных забот
русских людей с первых лет освоения этой страны. Эта отрасль хо-
зяйства развивалась успешно, вполне самобытно в течение всего
XVI! века и влияние в этом смысле иностранцев было совершенно
ничтожным.
Нельзя утверждать, как это делает, например, М. С. Боднарский,
что руды стали привлекать внимание землепроходцев, «когда мехов
стало перепадать меньше; дорогой зверь оттеснялся человеком и вы-
мирал, а Камчатка еще не была открыта» [45, стр. 43]. Вымирать и
оттесняться человеком в то время, при ничтожнейшей плотности на-
селения, зверю не было причин, но это уже вопрос другой, здесь
важно указать, что, как это будет видно, интерес к рудным богат-
ствам в Сибири проявился с самых первых лет проникновения русских
в эту страну.
Начать с того, что одни из наиболее ранних документов, касаю-
щихся горного дела в Сибири, как раз относятся к томскому воевод-
ству и касаются железа. Поиски железа, особенно пригодного для
выплавки стали, могущей итти для оружейного дела, были очень
тщательными. Интересные материалы по этому вопросу дает грамота
тобольскому воеводе Хованскому от 1625 года, о посылке в Томск
письменного головы для сыска про железо, найденное в трех кило-
метрах от самого Томска.
Как видно из дела, в 1624 году томские воеводы послали «кузне-
ца Фетку Еремеева проведывати и искати железные руды; и кузнец
Фетка Еремеев пришед сказал им, что нашел он в горах каменье и
руду, а чает он Фетка, что из того каменья и из руды железо будет;
и они посылали с тем кузнецом Феткой казака Пятунку Кизыла
для опыту по каменье и по железную руду; и они с ним и с тово
46
каменья и желез руды Фетке кузнецу велели железо варить при себе;
и родилося ис тое руды и ис каменья железо добро, такое ж, что и в
Кузнецкой земле; и они то железо прислали к нам к Москве с тем
же кузнецом Феткою Еремеевым. И на Москве то железо переплав-
ливали, и то железо добро, будет из него сталь» [151, стр. 324, 325].
Кузнец-рудознатец и металлург был награжден, равно как и уча-
ствовавший в работах казак Кизыл. Еремеев взялся делать в Томске
из найденного им железа различное огнестрельное оружие и потребо-
вал в помощь оружейников, которые и были посланы в Томск.
Однако затем возникло опасение, что томские руды бедны и не
могут послужить к основанию большого производства. Поэтому-то
для выяснения дела и было указано тобольскому воеводе отправить
в Томск письменного голову.
Нельзя не отметить, что в случае благоприятного разрешения во-
проса о разработке железных руд в Томске Еремееву с товарищами
было указано «делать пищали и к тем пищалям ядра и нашим пашен-
ным крестьяном в сибирские городы велели ковать сошники и косы
и серпы и топоры, чтоб вперед с Руси железново наряду крестьяном
не посылати» [там же, стр. 326].
Важно отметить, что замыслы об устройстве железоделательных
предприятий в Сибири возникали в XVII веке не только к Томске.
В начале 1647 года якутский воевода Пушкин возбудил ходатайство
об организации железоплавильного дела в Якутске по причине доро-
говизны и плохого качества железа, доставляемого из Тобольска.
Воевода указывал, что у якутского населения плавильное дело суще-
ствует, но в ничтожных размерах. Он просил о присылке мастеров
с Руси для устройства работ на местных рудах, «потому что, госу-
дарь, на Лене под Якутцким такова камени, ис которого железо дела-
ют много» [112, стр. 139—140].
Приведенные материалы неопровержимо показывают, что в первой
половине XVII столетия, задолго до Левандиаса, русские люди не
только знали о месторождениях железа под Томском, Кузнецком и в
Якутии... Они разведывали их, изучали и вели разработки. Они зна-
комились с железоделательными навыками коренных народностей,
трезво оценивали их и строили определенные планы производства с
далеко идущими замыслами государственного значения.
Несколько позднее чем в Томске, в июне 1628 года железная
руда была обнаружена в Приуралье, на реке Нице. Этот случай ин-
тересен тем, что руду объявил «Туринсково острогу ясашный тата-
рин Тантелейко Тентюков», т. е. в деле добровольно принял участие
представитель коренной народности. Руда была найдена на болоте.
Татарин сказал, что «у наших юртишков в верх по Нице по реке
болото, кругом ево с версту, а растет по нем камыш, и в том болоте
чают де быть железной руде» [151, стр. 338]. Для исследования боло-
та была направлена целая комиссия под руководством пушкаря Ку-
баска Федорова. Образцы руды были привезены в Туринск и их бы-
ло поручено исследовать местным кузнецам. Кузнецы сказали: «слы-
хали де мы от кузнецов, что секают сырую береску и в железной
47
руде отведывают, где найдут в болоте железную руду; и где есть в
коем болоте железная руда, и та де береска от соку оголитца; да
того <и не видели как железо плавят, и то де нам дело не за обычай,
потому что мы куем из готового железа» [там же, стр. 338]. Дело
было после этого послано на усмотрение тобольских воевод.
Очевидно, хотя в Туринске и не случилось знатоков плавильного
дела, что и неудивительно, местные кузнецы все же оказались наслы-
шанными о своеобразных методах исследования болотных руд, приня-
тых в их среде.
С годами все шире развертывались поиски полезных ископаемых
и в них участвовало все большее количество людей. При этом иници-
атива отдельных землепроходцев сочеталась с попытками воевод и са-
мого Сибирского приказа всемерно усилить их разведку. Сбор соот-
ветственных сведений входил как обязательная часть в наказы воево-
дам, а от них — начальникам поисковых отрядов.
С первых лет амурских походов проявилась забота о выяснении
руд в новых землицах. Так, в 1640 году Максим Перфильев прошел
по Витиму с 36 человеками до большого Ципирского порога, преиму-
щественно с разведывательными целями. Сведения, собранные им,
были богаты. Он разузнал про даурских людей, имеющих особый
язык и занимающихся хлебопашеством. Расспросил про китайцев,
не преминув установить наличие у них грамоты. Много внимания
уделил выяснению торговли, обмену витимским населением китайских
товаров на пушнину. Особенно же старательно собирал Перфильев
данные о металлах и рудах, серебряной и медной: «да на той же, го-
сударь, Шилке реке у князца Ладкая, на усть Уры реки, под улусом
блиско серебряная руда в горе, и из той де, государь, руды Даурские
князцы Ладкай с товарыщи плавят серебро, и руды де, государь, се-
ребряные много, и то де серебро расходитца по многим волостем и по
улусам в продаже, а продают де, государь, серебро на соболи»...,
«и медные, государь, руды и свинцовые на Шилке реке много ж, а от
медные, де, государь, руды до усть Шилки реки плыть вниз судном
5 или 6 дней» [79, стр. 258, 259].
В 1642 году знаменитый землепроходец Елисей Буза был послан
на реку Индигирку для открытия реки Нероги, «а на той де реке
Нероге, от устья морского недалече, в горе, в утесе над рекою, се-
ребряная руда» [79, стр. 262]. Проверка этих сведений поручалась
отряду.
Из материалов о поисковых работах в Приуралье упомянем грамо-
ту верхотурскому воеводе Стрешневу от 4 декабря 1645 года о при-
иске медной руды в Верхотурском уезде. Из нее мы узнаем, что мед-
ная руда была найдена в верховьях реки Тагила сыновьями воеводы,
Григорием и Петром Стрешневыми. Оба они были, повидимому, све-
дущими в горном деле людьми, так как, вместе с образцами руды,
ими был послан в Москву «опыт, что опытывали дети твои Григорей
да Петр, сами без мастера» [4, стр. 32]. Воеводе была послана бла-
годарность и указание о всемерном развитии добычи.
В 1653 году известный Петр Бекетов, посланный для построения
48
острогов на реке Шилке и на озере Иргене, получил также поручение
о поисках серебряной руды [81, стр. 390].
Количество примеров этого рода изо всех концов Сибири можно
сильно умножить; интересно отметить, что в конце первой половины
столетия любознательность русских рудознатцев уже вывела их за
пределы этой страны.
В 1647 году Василий Колесников посылал «от себя из Ангарсково
острогу вверх по Баргузине реке и по Селенге реке в Мунгалскую
землю для прииску и приводу новых землиц под твою царскую высо-
кую руку, и для твоего государева ясачного сбору, и для вести сереб-
ряные руды четыре человека служилых и новоприбранных людей
с вожами, с тунгускими людми» [80, стр. 109]. Сведения были полу-
чены от князца Турукоя, который «сказал про серебряную и золо-
тую руду, что де серебряная и золотая руда подлинно есть и от него
блиско у Богды-царя, а сказал де Турукой Табун, что де серебряную
и золотую руду от него Богды-царя к нему привозят, сколко им пона-
добитца, а ему де Бопде-царю посылают за эту руду подарки, а у тое
де, государь, руды для сбережения стоят служилые люди; а из тое,
государь, золотые и серебряные руды опыт послал тебе государю тот
Мунгалской князец Турукой Табун» [там же, стр. 110]. Доставлен-
ные сведения вызвали большой интерес. Ходившие к Турукою слу-
жилые люди вызывались на съезжую избу и были распрошены «как
они ходили проведывать руды серебряные, и мне, холопу твоему, в
съезжей избе, Костька Иванов да Ивашко Артемьев подали роспись
за своими руками, как они ходили проведывать серебряные руды»
[стр. 110]. Роспись, к сожалению, не сохранилась, но, очевидно, что
посланцы были опытными и грамотными людьми.
Для расширения горнорудных поисков применялись различные
меры, начиная, как мы видели, со включения обязательных поруче-
ний этого рода начальным людям при отправке их на места. В пору-
чениях этих обращалось особенное внимание на тщательную проверку
полученных ранее случайных и отрывочных сведений.
Заслуживает быть отмеченным умелое использование землепро-
ходцами данных о древних, так называемых «чудских» копях. Копи эти
обследовались, изучались и, по возможности, в них возобновлялась
добыча руд. Сведения об этих копях собирались весьма тщательно,
для проверки их посылались целые отряды. Так, в 1682 году нерчин-
ский сын боярский Григорий Иванович Лоншаков, со служилыми
людьми и с караваном верблюдов, ходил на речку Тузячи, приток
реки Мунгучи, для исследования древних серебряных копей. На под-
могу ему из Аргунского острога был отряжен известный землепро-
ходец, приказчик Василий Милованов. О своей работе Лоншаков
представил «доезд» — подробное описание копей, которых он насчи-
тал «у той старой копи, выше и ниже по Тузяче речке плавилен с
двадцать». Посланные пытались выяснить, кому принадлежали за-
брошенные разработки, но «какие люди преж его в том месте руду
брали и плавили, и про то мы Григорей и Филип с товарыщи до-
ведатца не могли» [86, стр. 329].
4 В. Н. Скалой—„Землепроходцы0
49
В следующем, 1682 году нерчинский воевода Федор Воейков, от-
личавшийся большой предприимчивостью и стремлением к разного
рода исследованиям, снова создал отряд для обследования копей под
руководством Лоншакова, но работам помешали осложнения с Китаем
[там же, стр. 323, 324]. Однако в следующем же году мы снова ви-
дим Григория Лоншакова, работающим на древних копях во главе
большого отряда.
В полученной им наказной памяти говорилось: «велено ехать к
серебряной руде к старым копям, и из тех старых рудокопных ям
всякую елань, хрящ и каменье выломать и дойтить до самых рудных
жил, и взять той руды тех рудных жил из глубины не малое число,
пуд сто и болши; и иных рудных мест приискивать и потому ж имать
опыты и везти в Нерчинской не мешкая; а будет в тех старых рудо-
копных ямах есть от вешнева времени вода, и тебе б тое воду велеть
вылить досуха и осмотря в тех копях рудные жилы, копать сажен по
пяти и по шти и болши» [86, стр. 328]. Одним словом, кроме иссле-
дования надлежало налаживать добычу.
Любопытно, что в конце наказа имеется замечание о необходимо-
сти сохранять в секрете места удачных поисков, очевидно вследствие
близости от границы обследуемого района. «А где те руды взяты бу-
дут, и ты б те рудокопные места велел заметать каменем или хрящем,
или чем пригоже, а просто тех рудокопных мест не покидать»
[там же].
Доезд, представленный в скором времени Лоншаковым (начало
документа с датой не сохранилось), показывает, что он со всей серь-
езностью исполнил порученное ему исследование. Предварительно
Лоншаков осуществил воинскую разведку района, а потом приступил
в работам — «ездили к Монгуче речке, в урочище к старым рудным
местам и копям, где преж сего имана оловянная и серебряная руда»
[стр. 328]. Лоншаков дает точное местонахождение копей: «а та руда,
яма от Тузячи речки мерою девяносто две сажени; а та Тузяча реч-
ка пала в Монгучу речку. А от Аргунского и от Нерчинского езду
с верблюдами ж десять дней» [стр. 329].
Отметим, что из этого сообщения мы узнаем, что работы произво-
дились также с верблюжьим караваном, обеспечивающим доставку
тяжеловесов. Помимо того нужно отметить значительное уточнение в
определении расстояний, которое тогда применялось. Как мы знаем,
мерой в то время был «день пути». Определяя срок «ездой с вер-
блюдами», Лоншаков достигает большого уточнения, как это ясно
каждому, кто знаком с чрезвычайно равномерным ходом груженого
двугорбого верблюда. Указание животного, на котором проходили
«день пути», позволяло картографам того времени с большой точно-
стью определять расстояния, для чего не было в ту эпоху иных более
надежных способов.
«Да у той старой копи», — читаем мы далее в доезде, — «выше
и ниже по Тузяче речке, плавилен с двадцать». Лоншаков дает за-
тем точное и подробное описание самих копей, что представляет и в
настоящее время большой познавательный интерес, так как подоб-
50
ных разработок в нетронутом виде до наших дней почти не сохрани-
лось. «И как вычистили всякую елань, и объявилось старой копи
круглая яма, в горе, в камени, в вышину полторы сажени, в ширину
в сажень печатную, и в той яме в середине в бок в камень же пошли
две жилы старой копи, а те жилы тонки: поперег по полувершку ар-
шинных, а в длину одна в семь, а другая в пять вершков, а меж ни-
ми по мере вершок аршинной» [там, же].
Рудознатцы не ограничились обследованием древних копей, но за-
ложили собственные шурфы, «да вновь возле тое же ямы выкопали
яму в глубину три сажени, в длину и поперег по четверти аршина,
и дошли до жилы, а та жила толщиною в пять четвертей, а шириною
в аршин»... Одним словом, обследование было произведено по всем
правилам и было взято значительное количество руды для дальней-
шего изучения.
Не довольствуясь этим, Лоншаков представил в доезде полные
интереса соображения об эксплоатации месторождений. «А от тех
рудных мест леса черные, листвяк березник верстах в десяти и мен-
ши, и острог поставить и заводы завести для плавки руд мочно, по-
тому что место угожее и пашенных земель много, хотя на пять сот
дворов, и от Китайского государства, то место в далнем расстоянии,
и ссоры быть не для чего». Одним словом, наш землепроходец пока-
зывает себя не только истинным исследователем, но и государственно
мыслящим человеком.
Для поощрения частной инициативы в отыскании и разработке
полезных ископаемых воеводы применяли различные меры, в частно-
сти делали публичные объявления через бирючей.
Мера эта давала положительные результаты. Так, в 1659 году
енисейский воевода Иван Ржевский «велел сказать и бирючем велел
кликать по многие дни: кто ведает в Енисейском уезде и по рекам
золотую и серебряную и медную руду и слюдяные горы, и оне бы
приходя в Енисейской и съезжую избу сказывали мне холопу твоему»
[81, стр. 223].
В следующем, 1650 году пришел в Енисейск усольский солевар
Алексей Тиханов и сделал заявку на слюдяные горы, сысканные им
по реке Тасеевой. Тиханов предъявил сто сорок пудов добытой слю-
ды, с которой и была взята десятинная пошлина.
В том же году заявку на слюду сделал боярский сын Андрей
Бармышлев, «иноземец, Немчин... до крещения имя ему было Вилим
Иванов». Это, отметим, почти единственный случай, когда в XVII ве-
ке в Сибири проявил себя на исследовательском поприще иностранец,
которым принято приписывать такую большую роль в развитии куль-
туры в Сибири, куда они попадали хотя бы в плен. Особенно много
стараний в этом направлении проявил, как известно, В. Лагус в сво-
ей известной книге об Э. Лаксмане [136], имея, как это ни странно,
сторонников этого в корне ошибочного взгляда даже среди современ-
ных авторов (см. например, работу Н. Е. Рогозина «О завоевании
и освоении Сибири», 1945 год [206, стр. 21]). Бармышлев сообщил о
нахождении двух слюдяных гор по речке Кие, в ста верстах ниже
4* 51
Енисейска. Слюда, образцы которой он доставил, была, по его утвер-
ждению, лучше той, которую привез солевар Тиханов. Он объяснял
ее качество тем, что она находится на высоком месте, не затопляемом
вешней водою, и не имеет ржавчины [4, стр. 224]. В связи с этими
заявками воевода запросил Москву о присылке мастера слюдяного
дела, какового на ту пору не оказалось в Енисейске, и необходимого
инструментария.
Заявок этого рода поступало много, некоторые из них весьма
интересны. Об одном из таких случаев говорит отписка сына бояр-
ского Федора Пущина якутскому воеводе Лодыженскому от 1 сен-
тября 1659 года. В ней сообщается, что илимский служилый человек
Федька (фамилия не сохранилась) сделал заявку в Илимский острог
о нахождении им серебряной руды «ниже Камени». Федька не был
новичком среди рудознатцев, это видно из того, что он утверждает
о превосходстве найденной им в Сибири серебряной руды над тако-
вой Новой Земли, тоже найденной им самим. Тем не менее федькина
заявка вызвала почему-то подозрение Пущина и он рекомендует Ло-
дыженскому «его Федку взять в Якутцкой острог для подлинного до-
просу и опыту». Характерна пометка Пущина о том, что он представ-
ленные ему Федькой образцы руды с ним не посылает, «для того,
чтобы было не в пролыг и не в подмен», т. е. для устранения возмож-
ности ввести воеводу в заблуждение [81, стр. 175]. Этот пример пока-
зывает, что заявки, прежде чем быть принятыми, подвергались кри-
тическому просмотру, и лишь после этого принимались дальнейшие
меры.
Как бы то ни было, частная инициатива со стороны в огромном
большинстве простого звания людей имела в горных изысканиях в
Сибири самое широкое применение. В ней принимали участие даже
наезжавшие из центра России люди, казалось бы менее всего имев-
шие отношение к рудному делу. Примером этого может служить груп-
па стрельцов Полтевского полка в шесть человек, в компании с «ру-
дознатцем Сарапулского уезду с села с Березовки Максимом Семе-
новым сыном Токаревым», ездившая около 1650 года на поиски се-
ребряной руды «за Камень, за Поманенную гору, на Сибирские во-
ды» [4, стр. 334]. В поданной ими доездной памяти говорится, что
они не нашли серебряной руды, но обнаружили медную, образцы
которой были доставлены ими в Чердынь. Интересно, что посланный
с ними же из Чердыни «чердынец серебряник Ондрюшка Вятчанин...
и иные Чердынские серебряники из той руды опыту сделать не уме-
ют». Образцы отвезены были нашедшими их в Москву. Все участни-
ки этой своеобразной экспедиции были неграмотными.
Последний пример интересен тем, что позволяет нам судить о ши-
рокой популярности горнопромышленных разведок и иных начина-
ний, об участии в них значительных слоев народа.
Необходимо остановиться на деятельности отдельных землепро-
ходцев, выдававшихся своей предприимчивостью, размахом личного
участия, личным значением в горноисследовательских начинаниях
XVII века в Сибири.
52
На первом месте в их ряду следует поставить посадского человека
Алексея Жилина, истинного зачинателя горного дела в Приенисей-
ском крае. Как видно из грамогы, данной енисейскому воеводе Мак-
симу Ртищеву 26 ноября 1658 года, Жилин был отпущен из Енисей-
ск ого острога на поиски слюды в 1642 году и в 1657 году привез в
Енисейск «слюды хрушкой и мелкой сорок пуд» и «той слюды для
образца» пуд был отослан в Москву. Следовательно, Жилин зани-
мался поисками ископаемых в Приенисейской тайге 16 лет. Он «при-
искал де слюду в Енисейском уезде на пустом месте, а никто тою
землею наперед того не владел и слюдою не промышлял» [81,
стр. 150], следовательно, ему принадлежит приоритет в этом отноше-
нии. В своих работах Жилин не ограничивался слюдой. «Да он же
Олешка приискал в Енисейском же уезде, выше того на сторонней
речке, в розных горах медную руду, и тое руды опыт привез к нам
великому государю к Москве».
Исследования Алексея Жилина протекали по рекам Тунгуске
(Верхней?) и Тасеевой, которые, очевидно, он изучил досконально.
Он ходатайствовал перед правительством о разрешении заниматься
горным делом на условии десятинной пошлины с добытого, не требуя
никакого пособия.
«И по нашему великого государя указу Енисейсково острогу посад-
цкому человеку Олешке Жилину в Енисейском уезде, по данной от-
водной памяте, где он ныне слюду и медную руду приискал, слюду
ломать, а медную руду в горах копать и плавить своими проторми
без перекупки». Этим же указом определялся и размер взымания
пошлины: «а сколко пуд у него Олешки слюды из гор в промыслу
будет, а из медные руды сколко пуд меди учнет выходить, и с той
слюды имать у нево на нас великого государя десятую пошлину слю-
дою ж, с лутчей лутчею, а с середней середнюю, а с худой худою,
десятой пуд, а с меди сколко пуд из руды выдет имать десятой же
пуд меди».
Кроме того, Жилин получил право заниматься своими разведка-
ми за пределами Енисейского уезда. «Да в иных Сибирских городех
и в уездех велено ему Олешке слюда и медная и серебряная и золо-
тая руды, в данных и не в данных землях обыскивать и обыскав
копать и плавить поволно ж, чтоб ему доискатца прямых рудных жил
и тем бы нашей великого государя казне впредь учинить прибыль, и
о том ему Олешке дана наша великого государя грамота за нашею
великого государя печатью». При этом Жилин обязывался предста-
влять воеводам «для опыта и ведома» образцы приисканных руд, а
воеводам приказано было незамедлительно направлять эти образцы
в Москву в Сибирский приказ.
Енисейский воевода получил строгое предписание не чинить Жи-
лину никаких препятствий в работе и не привлекать его и связанных
с ним людей к исполнению каких-либо повинностей, «что б у него
в том слюдном и медном промыслу и в сыску всяких руд помешка не
учинилась» [стр. 152].
Как шли дальше дела у Жилина неясно: в документах мы встре-
53
чаем о нем еще одно упоминание. В 1659 году Жилин получил право
завести слюдяные ломки на притоке Ангары реке Тасеевой, где он
обнаружил залежи этого минерала. Однако в связи с тем, что в Мос-
кву поступала слюда только плохого качества, енисейский воевода
получил в 1666 году указание произвести тщательное обследование
жилинских слюдяных приисков, выяснить их экономическое положе-
ние и побудить предпринимателя давать доброкачественную продук-
цию. Одновременно последовало строгое указание о необходимости
борьбы с недозволенной продажей лучших сортов слюды в Сибири
[82, стр. 97].
Чрезвычайно любопытные материалы о развитии горного дела на
севере Западной Сибири дает переписка, возникшая в 1666—1679 го-
дах между Москвою и сибирскими городами по поводу заявки потом-
ственного рудознатца Михаила Александровича Тумашева на разре-
шение производить горные исследования в Сибири. Вслед за своим
отцом, М. А. Тумашев занимался выплавкою приисканной ими ме-
ди в Усольском уезде. В связи с выработкою месторождений, рудо-
знатец позбудил ходатайство перед царем Федором о разрешении
«в Сибирских городех, на Верхотурье и в Верхотурском уезде, по ре-
кам и по горам и по лесам ездить искать всяких руд беспенно, на
ваше великих государей счастье либо бог откроет, и опыт чинить
(г. е. производить пробные плавки. — В. С.), и что бог объявит, и
я вам великим государем объявлю; и велите, государи, холопу своему
для рудных приисков на Верхотурье приехат и с собою привезть вся-
ких снастей рудокопных и опытных беспенно, нынешней зимы 174 го-
ду» [82, стр. 62].
Позволение было дано, и Тумашев начал свои изыскания. Уже
три года спустя, 21 декабря 1669 года он побывал в Москве с докла-
дом о результатах своих исследований и снова уехал в Сибирь, имея
на руках грамоту, в которой говорилось, что «ездил де он в Сибирь
руд искать, и обыскал цветное каменье, в горах хрустали белые, фа-
тисы вишневые, и юги зеленые и тунпасы желтые; и что б нам вели-
кому государю пожаловать его, велеть отпустить его с Москвы в Си»
бирь до Верхотурья, для подлинного прииску золотые и серебряные
и медные руды и всякого цветного узорочного каменья, на своих
проторех, и ездити бы ему в Тоболском и в Верхотурском уезде по-
волно». Местным властям приказывалось исследователя «оберегать, и
обид никаких и тесноты не чинить», а в случае успеха поисков оказы-
вать вспоможение людьми и деньгами. Помимо того тобольскому и вер-
хотурскому воеводам повелевалось оказывать содействие и другим ча-
стным лицам, желающим взяться за поиски полезных ископаемых
[там же, стр. 63]. Вслед за этой грамотой было послано в Тобольск
дополнительное послание, в котором указывалось включить в поруче-
ния Тумашеву поиски и железной руды.
В том же году Тумашев извещал о нахождении им железной руды
и о начале разработок. При этом Сибирский приказ немедленно при-
нял меры к устройству досмотра за этими работами. Воеводе Хрущо-
ву предписано было, чтобы он «велел выбрать Краснополским кре-
54
сгьяном к тому железному промыслу в целовальники Краснопол-
ского крестьянина, человека добра и душою пряма и животом при-
житочна»... «а тому целовальнику велел быть у железнова промыслу
с ним безотступно, и велел беречь и смотреть и беречь накрепко, что
бы он доброго железа себе не имал, и в государеву б казну железо
имал он целовальник доброе и десятой пуд, чтоб в том государевой
казне истери никакой не было» [там же, стр. 64]. Такова была лю-
бопытная практика государственного горного контроля через привле-
чение выборного от местных жителей доверенного, присяжного чело-
века.
Тумашев развертывал свои исследования с необыкновенной на-
стойчивостью и широтой интересов. В июне 1669 года он объявил
верхотурскому воеводе о нахождении драгоценных камней, с образ-
цами которых он направился в Москву [стр. 64]. В июле того же года
он сообщил о нахождении по реке Невье, выше Невьянского острога
наждака: «а тот камень годен ко всякому алмазному делу, и того
камени наломал десять пуд». «Да я ж обыскал в Тоболском уезде,
повыше Мурзинской слободы, над Нейвой же рекою в горе, два изум-
руда камени, да три камени с лаловыми искры, да три камени тун-
пасы»... «И я обыскал железную руду в Верхотурском уезде, вверх
Невьи ж реки, выше Краснове поля, на пустом месте, от людей верст
с тридцать и болши, и с той руды опыт учинил и железо годитца
на всякое дело» [стр. 65]. Очевидно, это был рудознатец большого
размаха, знаток самых разнообразных ископаемых, стоявший на вы-
соте геологических сведений своего времени.
Организация производства не отставала у Тумашева от исследова-
ний. Не далее как в 1668 году он сообщал, что в местонахождении
железной руды близ Красного поля у него «завод заведен к железно-
му плавлению, и ныне у меня, холопа вашего, к тому железному
делу кузнецы и работные люди наняты и посланы к железному
заводу». Тумашев ходатайствовал о присылке воинских людей для
обороны против возможного нападения башкирцев.
Следует заметить, что, как это видно из документов, деятельность
Краснопольского железоделательного завода Тумашева обеспечива-
лась наемной, а не рабской силой, что для того времени было вовсе
необычно.
Дальнейшие документы говорят о мерах, принятых к обороне,
устроению земельных угодий и размежевании с соседями Краснополь-
ского железоделательного завода Тумашева, одного из первых горно-
обрабатывающих заводов Сибири.
Размах и характер работ только двух упомянутых лиц — Жилина
и Тумашева, которые вовсе не были единственными в своем роде сре-
ди современников, позволяют нам прежде всего утверждать, что ши-
рокая, в полном смысле научная, горная деятельность в Сибири воз-
никла и успешно развивалась без всякого участия иностранцев и по-
чти за сто лет до появления их с целями этого рода в Си-
бири. Все утверждения обратного основаны на незнании материалов;
ошибочным, в частности, является утверждение В. Я. Королева о том,
55
что все попытки постройки заводов в Сибири в XVII веке, т. е. до>
прихода иностранных руководителей, оканчивались провалом [116,
стр. 20].
Во второй половине XVII столетия наблюдается быстрый рост
интереса к развитию горного дела в Сибири. Расширяются рамки ис-
следований, привлекают внимание новые ископаемые, углубляется по-
становка работ.
В 1673 году землепроходцы проникли в глубь Алтая, служилый
человек серебряник Федька привез в Москву образцы серебряной ру-
ды с Телецкого озера. Правда, по мнению специалистов, серебра в
этих образцах обнаружено не было в связи с малым количеством при-
везенного [83, стр. 328].
В том же году для ближайшего исследования кузнецкой железной
руды из Тобольска в Кузнецк через Томск были направлены сын бояр-
ский Савва Жемотин и подъячий Иван Лосев. Им же надлежало
осмотреть обнаруженные за год до того месторождения слюды и гор-
ного хрусталя на Томи, выше Кузнецка [там же].
Важно отметить указания о характере производимых горных раз-
ведок; разведки требовалось сочетать с экономическим обследованием
и выяснением возможности устройства производства. В соответствен-
ной грамоте по этому поводу, посланной селенгинскому воеводе Вла-
сову 28 июня 1681 года, говорится: «а где по прииску такие места
объявятца, и тех мест досмотреть и сметить и описать, на сколко
верст и сажен в длину и поперег и в глубину каких руд, или селит-
реные земли будет, и буде по их досмотру, той руды объявитца мно-
го, мочно ль в том месте острог поставити и всякие заводы для плав-
ки той руды завесть, и сколь далеко те места от Китайского госу-
дарьства, чтоб от воинских людей было бесстрашно и впредь прочно,
и тое руду и селитру из тех мест в Селенгинской, или в иные остро-
ги возить мочно ль, и не чаять ли в том болших убытков и людем
тягости; а доискався в тех местах подлинные руды, и досмотря и
описав и сметив, взять из тех мест той руды и селитреной земли по
сколку пуд доведетца, и учинить опыты при себе, что из тех руд по
тем опытом объявитца, и по сколку из фунта и из какой руды чего
выйдет, и те руды и опыты и досмотр прислать... к Москве» [82,
стр. 105].
Вслед за этой грамотой в том же году селенгинский воевода по-
лучил дополнительные поручения. Было приказано не полагаться в
поисках полезных искпаемых на опросные данные, а предпринять ис-
следования силами местных рудознатцев. С их же помощью предла-
галось устраивать опытные плавки.
Чрезвычайно характерна уверенность Сибирского приказа в том,
что на местах можно найти необходимых людей; это показывает хо-
рошую осведомленность в этом важном вопросе. Читаем: «а для при-
иску и плавки серебренных и золотых руд и селитры, мастеров сы-
скивать изо всяких чинов людей, кого б с такое дело стало, и в ост-
рожках и в слободех велеть таких людей проведывать и сыскивать,
56
и посылать их с Селенгинскими служилыми людми на те места, где
те руды и селитряная земля объявятца» [82, стр. 105].
В своем стремлении обнаружить во что бы то ни стало полезные
ископаемые землепроходцы учитывали каждый факт нахождения руд
и минералов. Случаи заявок тщательно записывались и устанавлива-
лись все обстоятельства нахождения для организации дальнейших
изысканий. Характерным примером сказанного служит случай приво-
за в Якутск с реки Тонторы в 1681 году полутора фунтов слюды каза-
ком Иваном Фоминым. Как видно из документа, Фомин по своей
инициативе производил поиски слюды в районе находок с 1680 года.
В своих показаниях он дает подробное описание месторождения и пу-
тей к нему, «а толщина той слюды вершка в 2 или в полтора; а он
де Ивашко тое слюду брал, которая от солнца отпрядывала». Фомин
представил и соображения об устройстве добычи [стр. 293—294]. Что
такого рода находки не пропадали даром, но вызывали специальные
экспедиции, показывает следующий документ. В 1682 году нерчен-
ский воевода Воейков, много способствовавший исследованиям своего
воеводства, собрался послать отряд на Аргунь, где надлежало обсле-
довать месторождение серебряной руды, обнаруженное неким Павлом
Шульгиным. В грамоте по этому поводу Воейкову предписывалось
производить разведки «тайно, чтоб от воинских людей было бес-
страшно», дабы «не чаять в том с Китайским государьством ссоры».
Однако, в случае если поиски окажутся успешными, «опыт» (резуль-
таты исследования руды) благоприятным и перспективы эксплоата-
ции месторождения надежными, Воейкову надлежало поставить вбли-
зи рудных мест острог.
Характерно решение Воейковым этой задачи. Не успев «за мало-
людством... за шатостью и войнами болшими» вовсе незамиренного
еще края закончить необходимые исследования, он «на Аргуне реке
велел острог поставить; а тот, государь, острог от той серебряной ру-
ды верст с десять!» [там же]. Так было заложено имевшее впослед-
ствии для России важное значение дело освоения нерчинских сереб-
ряных месторождений.
В последней четверти XVII века стало очень заметным расшире-
ние поисковых работ за счет новых ископаемых, ранее не привлекав-
ших внимания. В этом отношении замечательна переписка о нахож-
дении на Олекме в 1680—1681 годах горючей серы. В специальной
грамоте якутскому воеводе Приклонскому предписывалось «послать
из Якутцкого кого пригоже, и с ними знающих людей, сколко чело-
век доведетца, на Олекму реку» для выяснения этого вопроса. «И бу-
дет в том' месте или где в иных местех селитреная земля или сера
горючая объявитца, и тех мест велеть досмотреть и сметить и опи-
сать, на сколко верст или сажен в длину или попе per и в глубину
селитреной земли будет, и в тех местех селитра и сера горючая де-
лать мочно и сере горючей и селитре велеть учинить опыт». Наряду
с этим предписывалось исследовать вопрос с точки зрения экономиче-
ской: «а по чему пуд в деле селитры и серы ценою учнет становитца,
и от Якутцкого то место сколь далеко»... Обо всем этом требовалось
57
сообщить «наскоро, с нарочными гонцы» в Сибирский приказ, околь-
ничему Чаадаеву. Указывалось на необходимость обласкать прииска-
телей и рудознатцев: «А которые люди селитреные места или серу
горючую или иных каких руд где по своему радению обыщут, и ты
б тех людей нашею великого государя милостью обнадеживал, и дер-
жал к ним привет и ласку, а служба их и раденье к нам великому
государю забвенна не будет». Особенно же важно в этой переписке
указание: «чтоб в Якутцких уездех селитреных и серных мест сыски-
вать с великим раденьем неоплошно, и зелье завесть делать, чтоб в
Якутцком и в иных Сибирских городех пронятца зельем без присыл-
ки из Москву, и к тому знающих и за обычных людей сыскивать»
[84, стр. 295].
Таким образом перед нами налицо факт огромной важности —
одна из первых попыток реализовать идею создания на востоке России
самостоятельной экономической базы, подобно имевшим уже, как мы
видели, место попыткам в области устройства железоделательных за-
водов в Томске и в том же Якутске для прекращения привоза желез-
ных изделий из центра. Нельзя не отметить, что появившиеся позд-
нее иностранные специалисты берг-коллегии отнюдь не проявляли по-
добной широты мысли, а, наоборот, суживали те работы, которые за-
кономерно и самобытно развертывались до тех пор русскими в Си-
бири.
К примеру сошлемся на многословные отписки, которые оставил
после себя тот самый Александр Левандиас, которого незаслуженно
считают пионером горноразведочного и заводского дела в Сибири.
Он направлен был в Сибирь в 1696—1697 годах и вел рудные рабо-
ты под Томском [86, стр. 333—341]. Но, во-первых, как мы видели,
аналогичные исследовательские и производственные начинания име-
ли место в том же Томске за десятилетия до этого, и приехал Леван-
диас на уже разведанные до него места. Во-вторых, работы предшест-
венников Левандиаса протекали с затратой ничтожнейших средств.
Ими занимались по преимуществу рядовые люди, рудознатцы-энту-
зиасты, работавшие «на своих проторех» или попутно с другими по-
ручениями. И они показывали блестящие примеры успехов и широты
понимания государственных интересов. Между чем Левандиас был,
как видно из документов, прекрасно обеспечен, имел большой штат и
все необходимое. А его отписки в основном заполнены всевоз-
можными и бесконечными жалобами на трудности и опасности и раз-
ными требованиями и просьбами, за которыми почти не видно дела.
Говоря об этом первом из иностранных специалистов горного де-
ла в Сибири, интересно отметить, что среди взятых им на себя обя-
зательств была и подготовка сведущих людей. Быть ему в Томске
по договору надлежало «четыре года, а в те годы совершенно ему
Александру с товарыщи тому рудоплавному и серебреному и вся-
ких дел научить Руских охочих людей, грамотных и неграмотных, из
Томчан, каких чинов пристойно, опытам и всякому мастерству, чему
сами умеют, и чтоб без них то дело не стало, по три человека» [там
же, стр. 336]. Прекрасная мысль, выраженная в этом обязательстве,
58
свидетельствует именно о том, что Петр I отнюдь не имел целью по-
ручить горное, да и всякое иное дело своей страны руководству и
попечению иностранцев, как это оказалось во многом при его неза-
дачливых преемниках. Иностранцы имели вполне определенный круг
деятельности, именно как технические специалисты, долженствовав-
шие передать русским людям достижения западной техники, и не бо-
лее того. Однако иностранцы далеко не всегда проявляли стремления
к выполнению этих предначертаний, в частности не находим мы ни-
каких указаний и на то, что Левандиас оставил после себя каких-
либо учеников.
В конце столетия горные разведки в Сибири приобретают эле-
менты теоретического характера, выражавшиеся в широко проявляв-
шемся при Петре интересе к различным редкостям и примечательным
предметам. Во многих случаях самая осведомленность в Москве о на-
личии в Сибири тех или иных естественных произведений показывает
глубину знания природы этой страны, накопленного русскими земле-
проходцами, и широту их любознательности.
В 1696 году нерчинский воевода Николаев получил грамоту, пред-
писывавшую проверить сведения, «что по Витиму реке, которая идет
из Камени и пала в Лену реку, есть камень сердалик». В грамоте
отсутствовало указание о посылке особых поисковых партий, дело, оче-
видно, не представлялось очень важным. Предлагалось взамен этого,
чтобы когда «на тое Витим реку и на иные реки учнут промышлен-
ные люди для своих промыслов ходить, и тем промышленным людем
приказывать, чтоб они, ходя на промыслех, сыскивали камени серда-
лика и иных каких надобных вещей собою»... «а в коих местех такой
камень или иные какие надобные вещи обыщут, и они б те места
оприметили, чтоб их мочно было впредь сыскать, и того камени или
иных каких надобных вещей, взяв сколко мочно, привезли в Нер-
чинск и объявили в приказной избе». Далее предписывалось, чтобы
о таких заявках составлялось после тщательного распроса подробное
описание и отправлялось в Москву вместе с образцами [82, стр. 466].
Несколько позднее, но в том же году, Николаеву была послана
грамота о развитии сереброрудного дела. Было приказано сделать
попытку накопать 2—3 тысячи пудов в местах ранее известных раз-
работок и «около тех мест иные горы осмотреть прилежно». Очень
важно отметить, что в инструкции о присылке образцов подчеркнута
необходимость «которая руда и на которой реке взята, и руду с ру-
дою не мешать, покласть особо; ...присылать к Москве в особых ме-
шечках, и подписать на ерлыках, где которая взята и сколь глубока,
и всякую ведомость о том рудном деле писать» [там же, стр. 468].
Иными словами, мы убеждаемся, что к концу XVII века сборы гео-
логических материалов в Сибири приняли вполне научный вид.
Одновременно с поиском сердолика принимались меры к обнару-
жению горного хрусталя. Нужно сказать, что местонахождения этого
минерала привлекали и ранее внимание землепроходцев. Так, в
1669 году письменный голова Ефим Козинский, «посыланный на Ин-
дигирку и на Алазейку и на Колыму реки для сыскных дел и для
59
ясашного сбору», нашел на Индигирке выше Зашиверского острогу
«каменя хрусталю». «И тово камени хрусталю набрал он Ефим 5 ф.
с полуфунтом и привез в Якутцкой острог, а болше де того каменя
хрусталю ему Ефиму брать было нелзе, потому что закинуло снегом».
О значительном распространении этого минерала по Индигирке Ко-
зинский собрал сведения от юкагиров [112, стр. 146—147]. Однако
следов внимания к этой находке в документах не усматривается, ин-
терес к горному хрусталю пришел, очевидно, позднее. В грамоте вер-
хотурскому воеводе Дмитрию Протасьеву от 3 мая 1697 года читаем:
«В Сибирском Приказе Сибирянин Софейского дому сын боярский
Иван Салманов объявил о том, что близ Ростенской слободы в Вер-
хотурском воеводстве, жители ломают камень подобный хрусталю».
Тотчас же, по указу царя Петра Алексеевича, в Верхотуры была по-
слана грамота с приказанием воеводе, чтобы он «с Верхотурья в Ро-
стенскую слободу послал кого пригоже, и того хрусталного камени
в горах, где он есть, велел наломать куски болшие чистые, и серед-
ине и малые; а людей бы послали из ближних мест меж деловою по-
рою, что бы во время севу или сенокосу или жатвы, людем не учи-
нить тягости, и приставили к тому человеку доброго, который бы для
своего лакомства и корысти, не учинил в том крестьяном и работным
людем нападков и разорения напрасного» [там же, стр. 486]. Отметим,
что эта деловая забота об исполнителях характерна для документов
Петровской эпохи.
Нужно сказать, что и в последней четверти века, наряду с новы-
ми мерами по устройству поисков и разработок полезных ископаемых
силами русских людей, не оставлен был старый, оправдавший себя
способ получения сведений путем распроса коренных жителей Сибири.
Круг вопросов, подлежавших освещению, был весьма значитель-
ным. В грамоте енисейскому воеводе Щербатову от февраля 1683 го-
да мы читаем, например, следующее: «Велено ему про Селенгинские
и про Баргузинские и Иркутцкие и всех острогов, и про Китайское
и про Индейское и про Никанское царства, и про городы, и про зо-
лотую руду, и про серебро, и про жемчюги, и каменье, и медь, и оло-
во, и свинец, и железо, и про бархаты, и отласы, и камки, и кость
добрую рыбья зуба, и про всякие узорочные товары и про всякие
угодья роспрашивать иноземцев подлинно и про все то писать...
к Москве и в Енисейск» [86, стр. 322].
В результате таких расспросов то тут, то там обнаруживались те
или иные природные богатства, охотно указываемые аборигенами,
особенно знатоками таежных дебрей эвенками, из среды которых, как
правило, привлекались вожи русских отрядов не только в Сибири, но
и в границах Монголии.
В 1680 году казак Иван Фомин был отпущен на реки Алдан и
Томтору на поиски слюды, о наличии которой он имел сведения от
эвенков. Он отправился в сопровождении двух эвенков-вожей [112,
стр. 118]. В 1682 году эвенк Изягда показал служилому человеку Иваг
ну Власову залежи слюды на Байкале, на речке Катюган, а в том же
году Григорий Шадрин прислал в Иркутск «краски голубой пять
60
фунтов, а взята та краска на речке на Силиндре, от Витима реки вер-
сты с две. Да приискал де на Бойбуйке речке, в горе, в синем каме-
ню руды пять фунтов, да того синего камени уломок в котором та
руда обыскана» [там же, стр. 322]. Месторождения эти были указа-
ны эвенками.
Известны случаи, когда представители коренных народностей яв-
лялись самолично для заявок о рудных месторождениях по началь-
ству. Так, в 1691 году двое братьев-эвенков объявили прибывшему
в Нерчинск адмиралу Головину о нахождении на реке Аргуни сереб-
ро-свинцовых руд [135, стр. 130].
Особого рассмотрения заслуживают производившиеся в Восточной
Сибири поиски и исследования минеральных красок.
В 1684 году Нестор Афанасьев с товарищами ездил «из Яравнин-
ского острогу на Витим реку, и Витимом рекою вверх до речки Зе-
линды, и Зелиндою рекою вверх до краски лазоревой, где берут
иноземцы» [86, стр. 329]. Краска была обнаружена «в берегу, край
Зелинды речки в трех местех, близь воды и родитца та краска бела,
гнездами в камешнику мелком, и в земле белой и в синей глине, и
зреет она от солнца». Рудознатцы взяли для опыта около шести пу-
дов этой краски, но отметили с деловитой осторожностью: «жила той
краски есть ли или нет, того мы Нестерко с товарыщи не ведаем, по-
тому что мы приезжали зимою, и в то время в тех местех где берет-
ца краска была накипень и в подлинник досмотреть было немочно»
[там же, стр. 329].
Возможность добычи краски из этого месторождения представля-
лась заманчивой, и до нас дошли следы нескольких попыток устроить
это дело. Так, например, в том же 1684 году из Иркутска туда от-
правился казак Яков Турчанинов с иконником Василием Корытовым,
а из Баргузинского острога служилый человек Григорий Турчанинов
с товарищами. Из сообщения об этой поездке, представленного Яко-
вым Турчаниновым, не видно, какой результат имела поездка. Оно
говорит о трудностях, возникших для искателей, из-за недостатка
оборудования и о том, что туда же для разработок месторождения
красок из Яравнинского острога приходила партия служилых людей
«на двенадцати верблюдах и конях по ту голубую краску, а добыли ль
красок и впредь де той краски будет или нет, про то они не ве-
дают». Это сообщение характерно тем, что показывает заинтересован-
ность в красках, вызывавшую такие предприятия, а также освещает
вопрос об экспедиционной технике забайкальских землепроходцев:
они широко пользовались верблюжьим транспортом, т. е. прекрасно
приспособлялись к местной транспортной специфике.
Потребность в красках заставляла прибегать к поискам их за гра-
ницей. В 1683 году иркутский казак Ерофей Могулев с товарищами
ездил в Монголию и в Туву для покупки скота и привез с собою
«краски желтые и белую и синюю», которую очень дешево купил у
местных жителей [там же, стр. 325]. Привезенная краска была под-
вергнута исследованию в Иркутстке и отправлена в Енисейск со сле-
дующим описанием: «а зов тем краскам жолтым обоим по Немецку
61
блейгель, а по Руски жолть Цареградская; а ценою ее купят не ма-
лою, а привозят ее из Немец и покупают фунт по рублю, и болши
и менши рубля бывает: а синяя краска называют ин дык, а по Руски
крутик, а белая что есть за краска и как ее название тому толку
не уметь, и знатцов на нее в Иркутцком нет, и к писанию иконному
она не корыстна, разве она годитца в лекарства или в иные какие
угодья. Да и иных де розных цветов красок в Мунгалской земле про-
дают много» [там же].
Из этого замечательного отрывка мы можем заключить прежде
всего, что и в те времена Иркутск был своего рода культурным цен-
тром. В нем были знатоки москательного дела, знакомые с иностран-
ными товарами и языками. Были художники-иконописцы, способные
опробовать на палитре неизвестные краски и дать им оценку, были
экономисты, интересующиеся особенностями монгольского рынка, бы-
ли иноземные торговцы, освоившие пути не только в Монголию,
но и в труднодоступную из Иркутска Туву... — и все это при под-
купающей скромности суждений: «тому толку дать не уметь и знат-
цов на нее в Иркутцком нет», хотя продукт был деловито исследован,
малая пригодность его в художественном производстве установлена
и заключение тут же приложено.
Культурное значение Иркутска определяется и той интенсивно-
стью, с которой производились по его инициативе горноразведочные
работы.
Систематически велись поиски полезных ископаемых на Байкале.
В 1684 году Анисим Михалев обнаружил неизвестную руду в вер-
ховьях Малой и Большой Бугульдейки и слюду на Ольхоне, указан-
ную ему бурятами [там же, стр. 331]. Иван Назаров, «по скаске»
Павла Никитина, обследовал месторождение слюды в истоке Ангары,
оказавшееся негодным к разработке [стр. 332]. Близ Селенгинска бы-
ли найдены квасцы и желтая краска «аврипигмент», производились
исследования на селитру в иркутских степях... — и все собиралось
в образцах, упаковывалось и направлялось по инстанциям для даль-
нейшего исследования, в сопровождении соответствующих документов
[стр. 333].
Нельзя не отметить особо, что в те годы в Иркутске производи-
лись настойчивые разведки на нефть. В мае 1684 года Аев Кислян-
ский, письменный голова и один из выдающихся землепроходцев-кра-
еведов своего времени, узнал, что «за острожною де Иркутцкою
речкою из горы идет пар неведомо от чево, и на том на месте зимою
снег не живет и летом трава не ростет». Кислянский немедленно от-
правился на интересное место и «по досмотру то место от Иркутцко-
го не в далном ростоянии, толко с версту иль менши, из горы идет
пара, а как руку приложить, и рука не терпит много времени, и из
далека дух вони слышать от той пары нефтяной; а как к той паре
и к скважине припасть блиско, ис той скважини пахнет дух прямою
сущою нефтью; а как которую скважню поболши прокопаешь, и из
той скважни и жар поболши пышет, и тут знатно, что есть сущая
нефть» [там же, стр. 327]. Кислянский сделал попытку поставить до-
62
бычу нефти, ценность которой была ему, видимо, хорошо известна,
однако у него ничего не вышло и позднее он писал: «А нефти по се
число не копал для того: домышляюсь ее добывать великими мерами,
а людей ведущих про такое дело не сыскалось» [стр. 333]
Новостью в горнораэведочных работах в Сибири, появившейся в
самые последние годы XVII века, были заботы об отыскании мест-
ных строительных материалов. Они были следствием решения о пере-
ходе к каменному строительству, для устранения бесконечных, дорого
обходившихся и столь характерных для деревянных сибирских горо-
дов пожаров.
Одним из первых документов этого рода нужно считать грамоту
верхотурскому воеводе Протасьеву от 17 июня 1697 года о прииске
известкового камня и других материалов для каменных городских по-
строек.
«В Верхотурском уезде от Верхотурья в ближних местех, в деся-
ти, в двадцати, и в тридцати, и в сороке, и в пятидесят верстех, а
буде где сыщетца блиско и много, велеть в Верхотурском уезде сы-
угодные места, где б сыскать камень, который годен на известь; и
буде где сыщетца блиско и много, велеть в Верхотурском уезде сы-
скать мастеров, кому б ис того камени жечь известь, а буде в Верхо-
турье и в уезде таких людей нет, писать о присылке тех мастеров
в Тоболеск». Известь, указывалось, (выжечь для опыта, испытать
пригодность полученного продукта и установить экономическую
целесообразность использования месторождения. Приказано было
также изыскивать «всякой бутовой, или серой или черной ка-
мень, который бы в теску к строению годился, в ближних местех, и
пригодная глина, из которой бы кирпич можно делать и обжигать,
и песок есть ли и сколь далече».
Важно отметить, что та же грамота дает указание о составлении
строительных смет — «учинить смету, во что бочка болшая против
Московской меры извести, и сажень трехаршинная буту, и аршинной
и трехчетвертной или болши того мерою камень, и тысячу кирпичу
против Московского болшого или в какую возможно сделать меру,
ценою станет» [5, стр. 492]. Чувствуется, что русские зодчие основа-
тельно продумывали планы перестройки сибирских городов, а царь-
строитель принимал близко к сердцу и работы на далеких окрайнах.
Аналогичные указы посылались и в другие города. Так, по-
добная грамота о построении в Нерчинске гостиного каменного двора
была послана 30 апреля 1699 года нерчинскому воеводе Николаеву.
1 В действительности это был, конечно, пожар не нефти, а прослойков горю-
чих сланцев, что наблюдалось в Прибайкалье и позднее. Однако это не делает
менее интересной краеведческую любознательность Кислянского.
Отметим, кстати, что Т. И. Райнов, отмечая исследовательские заслуги Ки-
слянского, деятельность которого он почему-то называет «лихорадочной», выдви-
гает его как исключение в среде сибирских деятелей того времени [200, стр.
329—331]. В действительности это не так, ибо, как показывают подлинные мате-
риалы, склонность к исследовательской деятельности была в высшей степени свой-
ственна сибирским землепроходцам.
63.
с.е характерной деталью служит точность указании о характере самой
постройки, в частности о необходимых противопожарных мерах, кото-
рые позволили бы заменить отсутствующее листовое железо тесом
[там же, стр. 519].
Особняком следует рассмотреть важнейший вопрос о разведывании
и добыче соли, который стал перед русскими землепроходцами с са-
мых первых шагов их по сибирской земле и успешно разрешался ими
всюду, до берегов Тихого океана.
Задача солеснабжения населения в Сибири XVII века была со-
вершенно различна для западной и восточной части страны. Дело в
том, что север Западной Сибири лишен соли. Ее приходилось заво-
зить с юга, с соляных озер степной полосы, а это было сопряжено с
военными действиями против сильных кочевых племен, вошедших в
состав России гораздо позднее. Восточная Сибирь достаточно обеспе-
чена собственными запасами соли, особенно Прибайкалье и Лена, где
русские нашли отчасти уже разведанные источники. Как бы то ни
было, но этому важнейшему вопросу было посвящено много труда и
сил, принесено в жертву немало и жизней русских землепроходцев.
Первые документы, которыми мы располагаем о соляных промыс-
лах в Сибири, относятся к 1600 году. В начале его березовский вое-
вода получил грамоту царя Бориса Годунова об устройстве добычи
соли на уже разведанном месторождении, которое в грамоте не на-
звано. В ней сказано, что «велели есмя послати из Тоболска... на Бе-
резов для соляново промыслу пушкаря Ворошилка, да стрелца Фет-
ку Рожю, а с ними железа, сколко в Тоболском городе будет, и ве-
лели вам на реку, где течет соляная вода, послати с ними сына бо-
ярскова да стрелцов, сколко человек пригоже, и велели варницу и
црен делати и соли велели варити. А ныне велели есмя к вам послати
на соляной црен воем сот палиц железных, да на порубки и на дуги и на
цренное гвоздье, и на запас двести пуд железа, да семь пуд укладу,
да для соляного для промыслу от соли от Вычеготцкие велели есмя
послати соловара да цренного мастера» [210, стр. 154]. Там же указано
произвести исследование соляного производства. «Да как варницу сде-
лают и соль учнут варити, и в колких водах учнет соль садитца, и
колко ден по сколку пудов учнет соли выходить, и вы б о том отпи-
сали к нам к Москве» [стр. 155].
В то же время велись усиленные поиски у других соляных источ-
ников на известной к тому времени части Сибири. Так, в том же 1600 го-
ду возникла переписка по поводу обнаружения соляного источника
на речке Покчинке, близ Пелыма. В отписке об этом пелымскому вое-
воде Траханиотову тобольский воевода писал, что «нашел Пелымский
стрелец Васка Осетр росол соляной на речке на Покчинке, от города
верст с 10, и к вам он тот росол приносил, и сказал, что он тот ро-
сол имал на речке на лду, и вы того росолу посылали сыскивать
и в те поры было росолу допряма сыскивать не мочно, что де та ро-
солная вода в те поры снялась со снежною водою, розвесть ее было
не мочно, и вы хотели послать того росолу сыскивать когда вода
сольет...» Тобольский воевода приказывал непременно закончить раз-
ведки, обнаружить источник и обстоятельно выяснить техническую
возможность поставить варницы и экономические условия эксплоата-
ции промысла. Результаты опытной варки предлагалось выслать в
Тобольск [151, стр. 157].
В следующем же, 1601 году мы встречаем грамоту на имя верхо-
турского воеводы о соляном промысле на речке Негле. Он находился
в ведении Ворошила Власьева, который «на речке на Негле *садил де
трубы в землю и из того де он росолу варил соль на малом цырене».
Результаты были неудовлетворительными, и Власьев стремился отпра-
виться на розыски лучших месторождений. В грамоте рекомендовалось
направить его вместе с цренным мастером на вновь открытые соляные
источники на реке Покчинке [там же, стр. 171].
Таким образом мы видим, что на самой заре XVII столетия в
Сибири уже были подготовленные старатели соляного дела, опытные
солевары, и далалось все возможное для обеспечения страны солью.
Однако возможности соляного промысла на севере Западной Си-
бири оказывались недостаточными и, как только пределы освояемых
пространств придвинулись к границам степей, возник вопрос об экс-
плоатации гораздо более выгодных соляных месторождений — озер.
Первые случаи нахождения озер и начало их использования уста-
новить не удается, но в 1611 году мы встречаем грамоту на имя тю-
менского воеводы Катырева-Ростовского, в которой говорится, что
«в Тоболске соли нет, а с Тары соль два года не присылывана для
того, что Калмыки озера отняли, и вперед будет соли из Тоболска в
породы служилым людем на жалование послати нечего». Тюменцам
предлагалось войти в летнюю военную экспедицию «с вогненным бо-
ем», отправляющуюся из Тары для добычи соли [там же, стр. 221—
222]. Следовательно, степные месторождения соли были к этому вре-
мени уже хорошо разведаны.
Хлопоты о разведывании соляных месторождений происходили во
всех сибирских городах, составляя подчас неразрешимую проблему для
западносибирских поселений. Например в отписке томских воевод в
Тобольск от половины 1621 года говорится, что в этом году на раз-
ведку соляного озера в верховья Оби был послан сын боярский Оста-
фий Харламов, который его и обнаружил. Однако же пользоваться
этой солью томичи не могли по причине враждебных действий со сто-
роны обитавших в районе озера калмыков, а также ввиду военных
действий калмыцких орд между собою. В той же отписке воеводы со-
общали, что в Томске создалось тяжелое положение в связи с недо-
статком сил [151, стр. 231].
Оседание русских людей в районе степных соляных озер отмечает-
ся во второй четверти века. В 1634 году отряды, посланные за солью,
поставили острожек у знаменитого Ямышева озера, имевшего своими
богатыми соляными запасами большое значение в жизни Западной
Сибири XVII века. Острожек был, видимо, временным, в котором
землепроходцы вынуждены были отсиживаться в связи с враждебны-
ми действиями калмыков, собравшихся у соляных озер боль-
5 В. Н. Скалов—„Землепроходцы“ 65
шими массами. Только с 13 августа, после их откочевки, удалось при-
ступить к погрузке на суда соли [там же, стр. 412].
В некоторых случаях удавалось сговариваться с калмыками впол-
не мирным путем. Так, из статейного списка казачьего головы Богда-
на Аршинского, ездившего на Ямышевское озеро за солью в 1637 го-
ду, узнаем, что около озера был съезд калмыцких тайшей, которые не
только не враждовали с русскими, но по соглашению помогали выво-
зить добытую соль.
Впрочем, борьба за ямышевскую соль не прекращалась до конца
XVII века. Именно, уже в половине 1699 года около него было реше-
но поставить для закрепления территории три основательно укреплен-
ных острожка. В то же время начальникам соляных отрядов, наряду
с подробными инструкциями о добыче и перевозке соли, приказыва-
лось делать все возможное для сохранения мирных отношений с кочу-
ющими около озер народностями [5, стр. 520—532].
Как бы то ни было, но в половине XVII века запасы соли в За-
падной Сибири были учтены и хорошо разведаны, пользование ими
было значительно упорядочено. Приобрело это дело и фискальное
значение. Об этом, между прочим, говорит грамота от 31 марта 1647
года о назначении целовальников, коим «велено быть во всех Сибир-
ских городех у соляных у всех озер, для нашего нового соляного пош-
линного сбору» [4, стр. 51]. В общем борьба за соль в ту эпоху вклю-
чала изыскательские, походные, военные, дипломатические и экономи-
ческие меры и требовала большого опыта, ума и знания для успеш-
ного завершения.
Гораздо проще обстояло, как сказано, обеспечение солью населе-
ния Восточной Сибири. Во всяком случае ни один из многочислен-
ных, касающихся этого вопроса документов не говорит о кровопроли-
тии. Важнейшее место в соледобыче заняли вскоре за началом освое-
ния Приангарья Усольские месторождения. Но разведывались и ис-
пользовались соляные источники и во многих других местах. В неко-
торых случаях разведки этого рода производились с большой обстоя-
тельностью.
Примером сказанного может служить разведка соляных источни-
ков, исполненная в 1640 году на Илиме письменным головой Еналеем
Бахтеяровым. Он был послан воеводами Глебовым и Головиным «на
низ Илима реки, к соляным росолным ключам, и тех ключей велено
им досмотрить накрепко, из каких место те ключи текут, из твердого
камени или из мелково, и не понимает ли того места вешняя вода и
мочно ли на том месте варница устроить. А осмотря тех росолных
ключей и взяв росолу для опыту, велеть описать имянно».
Имея такую инструкцию, голова произвел тщательное исследова-
ние, о котором в своей доездной памяти писал следующее: «Приеха-
ли к тем росолным ключам, осматривали и меряли и тех росолных
ключей на 140 сажен печатных, и те ключи текут от Ленского волоку
на низ по Илиму реке, на правой стороне у засеки; а нижные два
ключа бьют из подошвы, один ключь к Илиму реке, от воды мерою в
сажень, а от того ключа до другого ключа 13 сажен, и бьет из подош-
66
вы к Илиму реке, мерою до воды 5 сажен; а от берега от материка
те ключи текут 24 сажени, а их тех ключей, которой ключь солонее,
взято росолу солянова для опыта на Илим; а верхние ключи текут
из под матерово камени по дрестве, и берег на том, месте ниской;
вешняя вода понимает; а варница на тех ключах поставить мочно ль,
или нет, того без соляного мастера сказать не уметь» [79, № 87].
Нельзя не признать, что письменный голова, ставши геологом, по-
казал самое серьезное отношение к полученному поручению. Он под-
робно и очень толково описал источники, сделав все, что мог для их
исследования, и привез рассол для изучения. Обращает на себя вни-
мание осторожность Бахтеярова-исследователя: он отказывается вы-
сказать свое мнение о возможности постройки соляной варницы, пре-
доставляя это специалисту, соляному мастеру.
Старательно велись поиски соли и в бассейне Лены, где важней-
шие месторождения начали эксплоатироваться весьма рано.
Имеются данные, что на устье реки Куты в 1645 году соляные
варницы давали сотни пудов соли в год, так что нехватало хранилищ
и требовались дополнительные амбары для ее хранения [112, стр.
136—138]. Работы на этих варницах было так много, что ведавший
приемом соли целовальник Пахоруков с товарищами, имевший на сво-
ей обязанности также приемку десятинного хлеба, просил освободить
его от этого непосильного труда [стр. 138]. В просьбе Пахорукову бы-
ло отказано, а приемку соли было поручено вести одному из его по-
мощников [стр. 139]. Таким образом Лена была в значительной сте-
пени обеспечена солью.
Интересно отметить, что соль устькутской варки оказывалась
слишком дорогой и не могла конкурировать с дешевой — енисей-
ской. Последняя стоила на месте по гривне пуд, а с провозом до
Лены по семи алтын две деньги, в то время как в Усть-Куте соль
продавали по 4 гривны за пуд. В начале 1646 года якутская приказ-
ная изба была занята пересмотром цен на устькутскую соль.
Соляные разведки производились в самых удаленных землицах.
Так, в 1656 году служилый человек Ивашка Тварогов был отпущен
на реку Мому (приток Индигирки) «Для опыту соляные вари, что де
мочно на Моме соль варить... его отпустил с промышленными людми,
и что у него учинитца какова поиску и опыту солянова, и о том отпи-
сано вново то будет», — писал якутскому воеводе Лодыженскому сын
боярский Венюков, сообщая о посылке служилых людей на Индигир-
ку, Мому и Хрому [81, стр. 57].
Даже землепроходцы духовного звания не прекращали п/Йгвычных
им разведочных начинаний. В грамоте строителю Спасского Якутско-
го монастыря, старцу Иосифу, от 18 ноября 1681 года говорится:
«в прошлом де во 188 году, в Великий пост ходил ты Иосиф, в Якут-
цком уезде, в Чечуйской волосте по Ичере речке вверх нартяным
ходом четыре дни, проведывал соляной ключ, и ты де Иосиф по той
Ичере реке нашел ключ соляной, течет из под камени против логу, и
ис того росолу мочно соль варить» [235, стр. 12]. Найденный ключ
был отдан монастырю в вотчину за десятинную пошлину.
5*
67
До конца XVII столетия в Якутии все же нехватало собственной
соли, привозная обходилась по тамошним расстояниям очень дорого,
и воеводы делали все возможное, чтобы обнаружить соляные запасы
на месте.
В 1684 году начальнику Верхневилюйского зимовья, приказному
сыну боярскому Ивану Крыженовскому была дана из Якутска наказ-
ная память о поисках полезных ископаемых. «И как ты, Иван, будешь
в Верхневилюйском зимовье, и тебе б по указу великих государей
сыскивать и проведывать с великим радением неоплошно серебреной
и золотой медной и оловянной и свинцовой и железной и иных руд,
и серы горючей и селитреной земли и соли. А как по сыску, что объ-
явитца каких руд и селитры, и с тех руд учиня опыты и описав имян-
но, и соль сыскав, прислать в Якутцкой острог или с собой привесть
и объявить в приказной избе» [112, стр. 49]. На случай нерадивого
выполнения Крыженовским этого поручения в памяти указывалось,
что если он руд никаких не отыщет, а их обнаружит кто-либо из его
преемников, «и тебе, Ивану, за то быть от великих государей в вели-
ком наказанье бес пощады, да на тебе ж... взять великих государей
пеню бес пощады ж» [сгр. 150]. Иными словами, в некоторых случаях
землепроходцам-разведчикам грозили довольно крутые меры.
Приведенные материалы позволяют сделать следующие выводы.
Горное дело в Сибири XVII века развивалось самобытно и успешно,
оно охватывало много различных полезных ископаемых и обширные
территории. Оно имело своих сведущих людей и практиков и осуще-
ствлялось с участием широких кругов населения всех сословий не толь-
ко русских, но и дружественно расположенных представителей корен-
ных народностей Сибири. Многие из участников горных работ посвя-
щали им всю жизнь, проявляли большие способности, размах, глубо-
кое знание дела и истинно патриотическое стремление ставить при-
родные богатства вновь присоединяемых земель на пользу родине.
Необходимо решительно отказаться от существовавшего неверного
мнения, будто иностранные ученые и горнопромышленные специали-
сты были основателями разведок и использования полезных ископае-
мых в Сибири. Роль их была невелика не только в XVII веке, но и
позднее; ученые иностранцы последующего столетия получали глав-
ным образом готовые материалы, собранные их скромными русскими
предшественниками и современниками.
Следует признать преувеличенным старое и распространенное мне-
ние о том, что основой хозяйственной жизни Сибири в XVII веке
была исключительно пушнина. Не говоря уже о сельском хозяйстве и
иных отраслях, занимавших видное место, большое значение имело ис-
пользование полезных ископаемых. Пушнина была только основной
экспортной ценностью, что же касается сложной и разнообразной хо-
зяйственной жизни Сибири того времени в целом, то пушнина отнюдь
не занимала в ней такого исключительного места.
Помясы
Доклад ботаника Б. К. Шишкина на первом Сибирском научно-
исследовательском съезде в 1926 году начинался словами: «Восемь
лет назад исполнилось ровно 200 лет, как было положено начало
изучению флоры Сибири. В 1718 году именным указом Петра I был
послан в Сибирь... натуралист Мессершмидт» [253].
Год спустя покойный знаток флоры Восточной Сибири В. Яснит-
ский писал: «Начало изучения Восточной Сибири в естественно-исто-
рическом, в частности ботаническом отношении, было положено зна-
менитыми путешествиями Гмелина, Крашенинникова, С теллера, Георги,
Палласа...» [267].
Рассматривая вопрос сквозь призму мировоззрения буржуазных
ученых, игнорировавших самобытную русскую науку вообще и допет-
ровскую в особенности, эти авторы впали в ошибку своих предше-
ственников. Так, например, Н. Бородин, приводя список коллекторов
по флоре Сибири, указывает: «Мессершмидт, Даниил Готлиб. Первый
исследователь Сибири» [47]. Легенда эта дожила и до наших дней,
ибо в 1947 году Мессершмидта провозгласила первым исследовате-
лем Байкала [237, стр. 1], а в 1948 году назвали его же первым, до-
ставив шим сведения о млекопитающих Забайкалья.
Источник этого заблуждения очевиден. Следуя исторически сло-
жившемуся игнорированию вклада, сделанного в изучение Сибири
русскими предшественниками ученых иностранцев XVIII столетия,
авторы просто не обращались к богатым и интересным материа-
лам об истинных зачинателях всестороннего исследования этой бога-
той страны. Нельзя не отметить при этом, что как раз в области бо-
таники имеются замечательные документы, свидетельствующие о за-
слугах этих скромных, самоотверженных деятелей.
Известно, что, как и всюду, вероятно, в мире, специальное изуче-
ние растительности началось в России с поисков лекарственных трав.
Как указывает Л. Ф. Змеев, еще славяне обладали с древнейших вре-
мен знаниями лекарственных трав и цветов. Были и особые сведу-
щие люди травного дела, именовавшиеся «помясами» [98, стр. 186].
Они-то и явились у нас «первыми природоиспытателями, первыми
лекарями и фармацевтами» [158, стр. 28].
Аптекарский приказ, существовавший с 1620 года, рано обратил
внимание на отечественную лекарственную флору. Уже с первой поло-
69
вины XVII века предпринимались посылки людей в различные места
России для сбора трав и кореньев [157, стр. 9]. Первый из сохранив-
шихся документов этого рода относится к 1630 году, когда по такому
делу было послано из Москвы четыре травника «Ивашка Федоров с
товарищи в лес, для трав и коренья и цветов» [157, стр. 10].
Важно отметить, что в этой своей деятельности Аптекарский при-
каз стремился опираться на помясов, обитавших в различных воевод-
ствах, о наличии которых имелись, очевидно, сведения. Что такие зна-
токи трав действительно существовали и не были редкостью, видно
из имевшей место замены оказавшихся негодными травников. Об этом
говорит, например, «Память Аптекарского Приказа Приказу Боль-
шого Дворца, о присылке людей для сбора трав и кореньев» от
20 июля 1645 года. В ней, между прочим, сказано: «на перемену трав-
никам, Фетки Устинова, Митки Елисеева, Фомки Тимофеева, трех
человек помясов добрых: по государеву указу посылати их на поле
для трав и коренья, а прежние травники, Фетка Устинов с товары-
щи, государеву делу не радели, пили и гуляли, трав и коренья при-
возили по малу» [80, стр. 1].
Отправляемым на летние работы помясам должно было оказы-
ваться на месте полное содействие, о чем воеводы получали специаль-
ные указания: «чинить им во всем спомогательство, чтоб травяному
сбиранию не испустить времени, и давать им в помочь крестьянских
детей, робят по разсмотрению, чтобы однолично травному собиранью
мешкоты не было» [150, стр. 10].
Техника сбора и хранения трав была своеобразно разработана,
о чем свидетельствуют подробные списки подлежащих сбору растений
с указанием требуемого количества, а также инструкция для отдель-
ных видов лекарственного сырья. «И велели бы тем людем чечюйные
травы собрать пять пудов с цветы и с кореньем и тое траву велели
бы очистить и перебрать начисто, чтобы в ней травы и земли не
было, и тое траву велеть высушить на ветре, или в избе на лехком
духу, чтоб трава от жару не зарумянила и тое траву зашить в хол-
стины и положить в лубяные коробьи, и те коробьи зашить в рогожы
накрепко, чтоб из тое травы дух не вышел» [150, стр. 12].
Заботы об организации изучения и использования лекарственных
растений быстро увеличивались, и сравнительно скоро заготовки трав
распространились и на Сибирь. Так, в 1655 году из Томска высылал-
ся зверобой. Он же был отправлен из этого города в 1663 и в 1672
годах, в последнем, кроме того, еще из Кузнецка и Красноярска. Зве-
робой заготовляли «толченый», в мешках, и «нетолченый с листьями
и цветы», в коробьях [150, стр. 126].
В Аптекарском приказе имелись, очевидно, сведения о богатствах
сибирской флоры и о наличии в сибирских городах осведомленных в
вопросе лекарственных растений людей, потому что в 1668 году было
предпринято на всю Сибирь особое обращение по этому вопросу. Об-
ращение это направлено, в сущности, знатокам растений, т. е. тем,
кто теперь именуется ботаниками.
«В прошлом в 176 году июня в 24 числе посланы наши великого
70
государя грамоты в Тоболеск, в Томской, на Лену и Якутцкой, и в
Илимской, велено в Тоболску и в Томском и Тоболского и Томского
разряду городех и на Лене в Якутцком, и в Илимском, и тех городов
уезду в селех и деревнях сыскивать для лекарственных составов и во-
док трав и иных вещей знающим людем, и, набрав лекарственных
трав, строить из них лекарства и водки, и присылать к Москве в Си-
бирский Приказ», «подписать, что к какому лекарству годно, и запе-
чатав прислать» [4, стр. 567].
Ответ на это общесибирское послание нам известен пока только
один. Из далекого Якутска отозвался в 1674 году служилый человек
Семен Епишев: «слыша твой государев указ подал челобитную твое-
му государеву окольничему и воеводе Ивану Петровичи) Борятинско-
му да диаку Стефану Ельчукову, чтоб меня холопа твоего отпустили
в поля сыскивать лекарственных трав» [83, стр. 360]. «И я холоп твой
невъдалеке от Якутцкого ib полях которые знаю лекарственные и во-
дочные травы немногие сыскал, и против наказной памяти водки из
трех трав сидел, и объявил те травы и водки в приказной избе и от
каких болезней человеком те травы и водки годны и о том было пи-
сано в моей холопа твоего записи» [там же].
Исполнив поручение, Епишев вторично произвел обследование
трав около Якутска, но результаты его не удовлетворили. Год был
неурожайный для многих известных ему лекарственных растений.
«В та поры лекарственные травы не родилися, а родилися, государь,
немногие лекарственные травы во 182 году поз да, и я холоп твой
около Якутцкого в полях которые знаю лекарственные травы и коре-
нья и лекарственное семя сыскал, а те, государь, травы и коренье и
семя объявляю ныне в приказной избе» [там же].
Настоящими знаниями растительного мира родного ему края ды-
шат следующие скупые строки нашего ботаника: «А около, государь,
Якутцкого лекарственные травы родятца не по вся годы, а родятца, го-
сударь, лекарственные травы: бронец черной и красной и воронец, из-
гони, излюдены жабные и разные травы по Лене не блиско, и по
твоим, государь, сторонним рекам на Собачьей у моря многие; а та-
ких, великий государь, лекарственных трав, которые ростут по тем
местом, в твоих государевых русских городех нет» [там же].
Из этого мы видим, что Семен Епишев был знаком не только с
растениями прилежащих к Якутску районов. Он знал таежную и поляр-
ную флору далекой Индигирки (Собачьей), берегов океана и великой
реки Лены, «не блиско» от Якутска. Более того, ему была известна
растительность Европейской России — «государевых русских горо-
дех» — он со знанием дела сравнивает сибирские травы с российски-
ми и отмечает новизну сибирских.
Епишев был известен якутскому начальству и пользовался авто-
ритетом. Это видно из того, что его сообщения принимались без пре-
дубеждения, даже если были отрицательными, а случаи невыполне-
ния поручений по причине неурожая трав не ставились ему в вину.
Так, из отписки якутского воеводы от 7 июня 1781 года видно, что
«отпущен был он Сенка из Якутцка в поля для прииску лекарствен-
71
ных водочных трав, и во 181 году он, Сенка лекарственных трав не
сыскал потому что не родились; а родились немногие лекарственные
травы во 182 году, и он Сенка которые знает лекарственные тра-
вы и коренья и лекарственное семя сыскал; и как тем лекарствен-
ным сибирским травам и кореньям имена и от каких болезней челове-
ком в лекарства годны, и о том написано ниже сего в росписи, за
его Сенкиной рукою» [стр. 361].
Далее в том же документе мы находим в высшей степени любо-
пытное описание лекарственных трав, внешнего их вида, вкусовых
признаков, мест произрастания и лечебного действия. Всего перечис-
лено 20 видов растений с пояснениями вроде следующих: «Трава
колун, цвет на ней бел, горковата, ростет при водах, не во всяких
местех...» «трава имя ей елкий, ростет при озерах не во всяких ме-
стех, а родитца в той траве семя цветом коришневое, что мак Рус-
кой, горка...» «корень имя ему просвирки, родятся в воде не во вся-
ком озере, а на сухих местех не родитца, а годны те про-
свирки: будет у мужеского полу или у женского внутренняя пуповая
болезнь, и те просвирки есть сухие или варя в сыте, и положить в
патоку и держать в сосуде ден семь и после уреченных ден велеть то-
му больному человеку принимать, не едчи, просвирки по три, не по
одно время, и те просвирки такие болезни целят; а тех просвирок сы-
скано толко 30» и т. д.
Совершенно очевидно, что даже этот один отрывок дает нам пра-
во говорить о глубоких и самобытных ботанических знаниях Епише-
ва. Как считается ныне, в Сибири произрастает около 50 видов лекар-
ственных растений, признанных официальной медициной. Если это
даже и преуменьшено во много раз, перечень 20 видов лекарствен-
ных растений, собранных Епишевым только в окрестностях Якутска,
нужно признать весьма значительным. Это тем более, что он сам
говорит о неурожае трав в то лето, когда он производил сборы,
о невозможности по этой причине собрать все, на что он рассчитывал
по своему знакомству с местной флорой.
Напомним, что помимо этого мы убедились в широкой осведом-
ленности Епишева в географии и видовом составе растений москов-
ского царства вообще. Признать Епишева настоящим ботаником не
мешает то обстоятельство, что в документах он рисуется скорее фар-
макологом. И признанные натуралисты-ботаники его времени высту-
пали, в первую очередь, именно как знатоки лекарственной флоры.
Тот же Мессершмидт был послан в Сибирь от медицинской канце-
лярии «для изыскания всяких раритетов и аптекарских вещей: трав,
цветов, коренья и семян, и протчих принадлежащих статей в лекар-
ственные составы» [47].
Нам пока не удалось выяснить, в каких еще городах Сибири
нашлись знатоки растений, способные подобно Епишеву достойно
отозваться на обращение Москвы. Они несомненно были, появившие-
ся впоследствии ученые иностранцы не обошлись, конечно, без
использования их знаний. Мы остановились так подробно на Семе-
72
не Епишеве потому, что он является одним из первых сибирских
ботаников, самобытным русским ученым XVII века, бесспорным
предшественником работавших в Сибири иностранцев-ботаников *.
Для более ясного представления о значении, которое придава-
лось в то время травникам, приведем очень важное свидетельство их
исключительного положения среди прочих «всякого звания людей».
В дополнение ранее разосланного указа о сыске лекарственных трав
силами знающих людей, в марте 1675 года была послана грамота
енисейскому воеводе об организации сбора лекарственного сырья в
Енисейском округе. В ней подчеркивается необходимость считаться
с знатоками трав: «А буде те служилые и иные люди, которые
объявя лекарства, к Москве с нашими великого государя делы и с
лекарствы ехать не похотят, и их в неволю не посылать, чтоб им в
том оскорбления не было» [83, № 127, стр. 376]. Подобное указание
представляется совершенно исключительным для той суровой эпохи.
Эпоха Петра, как известно, характеризуется большим ростом
интереса и к лекарственному сырью. Особенно большое внимание
уделялось поискам ревеня, имевшего важное экспортное значение.
К последнему десятилетию XVII века относится отписка воевод
М. и А. Арсеньевых царю Петру о том, что, по словам дворянина
Ф. Качанова, «служилые люди Ивашко Сафронов и Ивашко Кич-
кин нашли по реке Учуру речку, до которой от Якутска сухим пу-
тем ходу 7 дней, а водой две недели... И по той де речке в наволо-
ках ростет корен ревен доброй копытчатой и того корени привез он
Федор к Москве опыт» [101, стр. 140]. Два документа по этому по-
воду опубликовал А. П. Окладников. Он установил, что в 1692 го-
ду поиски ревеня в Якутии производились по приказу воеводы Ар-
сеньева [172]. Материалы показывают, что сибиряки того времени
достаточно разбирались в особенностях ревеня, сортах его и услови-
О
ях произрастания .
Помимо знаний в области лекарственных растений, русские зем^-
лепроходцы в Сибири обладали обширными сведениями о флоре
1 Есть возможность проследить несколько жизненный путь Семена Епишева.
Именно, в 1651 году в челобитной служилых людей Алексея Филиппова с то-
варищами есть список служилых людей, участвовавших в боевых действиях, и
среди них против Охотского зимовья помечен приказный человек Семен Иванов
сын Епишев [80, № 87].
В 1652 году Семен Епишев принял в свое ведение Охотский острожек;
14 марта он представил якутскому воеводе обширную записку, посвященную во-
просам управления краем. Документ свидетельствует о высоком умственном уров-
не и привычке к письменному изложению мыслей [80, № 92]. Наконец, в 1670
году, уже в звании казачьего пятидесятника, Семен Епишев руководил ясачным
сбором с якутов 9 волостей центральной Якутии [112, № 55]. Одним словом»
очевидно, что ко времени взятия на себя специальных ботанических поручений
Семен Иванович Епишев прошел трудный и ответственный путь русского земле-
проходца, изучил страну и выслужился из рядовых казаков в пятидесятники.
2 В торговле отличали два рода корня ревеня: копытчатый и черенковый.
Первый, высшего достоинства, различали по доброте, круглоте, плотности и черно-
красному цвету [118, стр. 241].
73
страны вообще, которые они непрерывно обогащали по мере распро-
странения сферы своей деятельности. Эти данные русские люди уме-
ло и, как правило, немногословно использовали в порученных им
делах.
Знакомство с флорой, главным образом в направлении, как бы
мы сказали сейчас, геоботаники, мы обнаруживаем у передовых зем-
лепроходцев с первой четверти XVII века. Особенно показательны
в этом отношении материалы казачьего головы Грозы Иванова и
Дмитрия Черкасова, представленные ими при описании окрестностей
знаменитого Ямышева озера, которое они обследовали летом 1626 го-
да в целях выяснения возможности постройки острога. Казакам бы-
ло поручено выяснить, «мочно ли у того Ямыша озера острог поста-
вите, чтоб было у крепостей и чтоб было угодно, и пашни и сенные
покосы и леса и рыбные ловли к тому острогу были блиско, или не
блиско и в колких верстех, и мочно ли те пашни государевым лю-
дем, которые в том остроге будут, пахать и сена косить, и лес се-
чи...». Исследователи закончили свое трудное и опасное дело в одно
лето и подали «соляному Ямышу озеру чертеж и роспись».
После достаточно точного описания места авторы росписи при-
водят крайне интересные данные о растительности. «А около озера
соляного и пресного прилегла сгепь, чистое место, земля песок, а
трава ростет в степе типец, невелика, в вершок. А против соляного
пристанища, за рекою займище, а за займищем протока, за прото-
кою степь, чистое место, а земля песок, а трава тоже типец. А зай-
мищ вверх по Иртышу лесных мест в лодке ехати два днища; а
в низ по Иртышу займищ лесных мест по обе стороны много; а лес
в займищах тополник, а иного никакого лесу нету». «А пашни паха-
ти у соляного озера и вверх по Иртышу по обе стороны Иртыша
отнюдь нелзе и хлеб не родитца, потому что земля песок и трава
не ростет; а вниз по Иртышу пахотных мест черной земли до Оми
реки нету; а от Оми реки ходу до соляного пристанища болшими
суды в верх по Иртышу 4 недели». «А займище все у соляного озе-
ра в верх и в низ по Иртышу и островы по вся годы вода снимает;
а чистых мест в займищах, где сено косить нету, все лес, а займи-
ща нанесло водою, и колотник великой, и окромя займищ луговых
мест блиско нет и сена косить негде» [210, стр. 335—348]. Очевид-
но, что подобное описание должно быть признано выдающимся для
того времени.
В позднейших документах мы долгое время не встречаем подоб-
ных по цельности знаний. Однако разбросанные во многих грамотах
и отписках указания позволяют заключить, что землепроходцы раз-
личали и породы леса и основные растения, выделяющиеся на об-
щем фоне богатой сибирской флоры. О том, что сибирские ягоды
были хорошо известны, можно судить по замечанию в известном
труде «Описание новые земли сиречь Сибирского царства», относя-
щемся к 1686 году. Именно там сказано: «а по великой реке Амуру
по берегам и островам сам собою виноград ростет кроме человече-
74
ского труда... и всякие бесчисленные ягоды родятца, иные же им
имена не знати» [241, стр. 90].
Общее знакомство с земельными угодьями и характеристики их
растительности мы находим во многих документах, из которых выде-
лим отписку Игнатия Милованова, известного землепроходца, побы-
вавшего в 1681 году на Амуре для выяснения возможностей засе-
ления его притоков русскими пашенными крестьянами. «Из Долон-
ского острогу, по правую сторону Зии реки, два дни, тут луговых
старых пашен много и ялани есть, хлебородный места, сенные поко-
сы и всякие угодья есть же; а с Тома речки до Амура на коне два
дни ехать, и по Амуру вниз до города и ниже города до перевозу
луговых хлебопашень старых бесчисленно много, и места простран-
ный сильно; а от Зии и от Амура за лугами ниже Тома реки ялани
сильныя, болшия, неисповедимыя, сильно добрыя, хлебородный ме-
ста, подобны Сибирским яланям» [229, стр. 38].
Такого рода сведения познавательного значения, количество ко-
торых можно увеличить, представляли богатый исходный материал
для позднейших исследователей. Несомненно, что рукописи эти бы-
ли известны современникам, могли они пользоваться во многих слу-
чаях и устными сведениями. Поэтому можно наметить известную
постепенность в развитии естественнонаучных знаний.
Ценнейшими для науки сведениями, в частности замечательными
данными о растительности вновь обретенной земли — Камчатки, от-
личаются «сказки» прославленного «камчатского Ермака», как на-
зывал А. С. Пушкин [195] В. Атласова. Многие местные растения
привлекли его внимание. Из кустарников он упоминает кедровый
стланник «величиною против можжевельника, а орехи на них есть».
Из древесных пород — березник, лиственничник, ельник, а также
осинник, который вместе с березником он наблюдал по рекам на
Пенжинской стороне. Он подчеркивает при этом отсутствие на Кам-
чатке древесных плодов, обилием которых, скажем попутно, так вос-
хищались первые исследователи Амура.
Из ягод Атласов отмечает бруснику, черемуху и съедобную кам-
чатскую жимолость — «величиною против изюму и сладка против
изюму». Подробно и очень точно описывает он и местное съедоб-
ное растение, ему с товарищами неизвестное, которому он не дает
названия: «Да ягоды ж растут на траве от земли в четверть, а ве-
личиною та ягода немного менши куричья яйца, видом созрелая зе-
лена, а вкусом что малина, а семена в ей маленькие что в малине»
[163, стр. 13]. Ботаники без ошибки узнают в этой ягоде «кукушки-
ны томарки» из семейства лилейных; употребляются ее очень неж-
ные плоды и мясистые, крахмалистые корни. Упоминает Атласов и
сахаристый камчатский борщевник — сахарную траву, называя ее
«агататка», «тое траву рвут и кожуру счищают, а середину перепле-
тают таловыми лыками и сушат на солнце, а как высохнет и будет
бела и тое траву едят — вкусом сладка, а как тое траву изомнет и
станет бела и сладка что сахар» [там же].
75
Для того чтобы так умело и зорко подмечать особенности расти-
тельного мира новой земли, нужно было, очевидно, быть очень тон-
ко знакомым с родной природой, что, повидимому, было в высшей
степени свойственно Атласову.
Западноевропейским ботаникам, прибывшим в Сибирь в XVIII
веке, было чему поучиться у местных русских травников, и это не-
достаточно еще учитывается нашими историками.
Охотпичье-иромысловое дело
Охотничье-промысловое дело занимало исключительно большое
место в жизни населения Сибири XVII века. Понятно поэтому, что
немало труда было вложено в исследование охотничье-промысловых
ресурсов и в упорядочение пушнопромыслового дела, к рассмотре-
нию чего мы и переходим.
Пушнина
Пушнина или «мяхкая рухледь», по тогдашнему выражению,
представляла в течение очень долгого времени основную и даже
единственную, не считая «кости рыбья зуба», жемчуга и других вто-
ростепенных предметов, статью вывоза из Сибири, которая с успе-
хом выдерживала огромные расходы по перевозке. Пушнина же, как
известно, была и одним из основных предметов экспорта Москов-
ского государства.
Огромные операции с пушниной, которые вело государство, не
могли осуществляться без сложной и хорошо работающей организа-
ции. И такая организация, необходимая в интересах фиска, была
создана с большой затратой сил.
Собранная в ясак, в поминки, поступившая в десятинную пош-
лину и скупленная у промышленников пушнина на пути в москов-
скую казну проходила ряд инстанций. Первоначально она сосредо-
точивалась на воеводском дворе. Разборка ее, сортировка и оценка
происходили под непосредственным надзором воеводы [129, стр. 172],
который, очевидно, должен был хорошо знать это дело. Помогали
ему в этом деле знатоки пушнины из торговых и промышленных
людей, которых должен был призывать воевода.
Так, в наказе якутскому воеводе Лодыженскому от 1651 года го-
ворится: «А как у них в Якутцком остроге государева ясачная и де-
сятинная и поминочная соболиная рухледь в сборе будет, и им стол-
нику и воеводе Михаилу и дьяку Федору велети в Якутцком остро-
ге тое ясачную и поминочную и всякую рухледь разобрати торго-
вым и промышленным людем, лутчей зверь к лутчему, а середний
к середнему, а худой к худому, а разобрав велети ценить торговым
77
же и промышленным людем тамошнею Сибирскою прямою ценою,
и запечатав тое рухледь государевою Ленскою печатью, велети пи-
сати тое рухледи ценовные росписи, да к тем ценовным росписем
велети ценовщиком руки прикладывати» [80, стр. 304]. Подробно
описанная и оцененная пушнина пересылалась в Сибирский приказ
в Москву, куда высылались затем ясачные книги и росписи.
Отметим, что «росписи» эти составлялись очень тщательно, при-
чем качество пушнины оговаривалось в сопроводительном документе.
Самая пушнина распределялась на партии по ее видам и качеству,
делались соответственные надписи и только после этого она счита-
лась готовой к упаковке и отправке по назначению.
Автор интересной статьи о торговле пушным товаром в XVII ве-
ке Н. Ф. Яницкий [266] особо подчеркивает, что государева собо-
линая казна не только оценивалась на месте «тамошнею Сибирскою
прямою ценою», но сортировалась, сшивалась в пары и сороки, на
каждой шкурке делалась надпись о происхождении ее и качестве, и в
таком виде пушнина запечатывалась и отправлялась в Москву. Да-
же печать для этой цели употреблялась особая [4, стр. 32], обычно
с изображением пушных зверей [там же, а равно 121, стр. 165].
Отправку делали по точной описи, штуками и весом, примером яв-
ляется книга 1652—1653 гг., найденная Г. Н. Потаниным в Томске
[189].
В 1681 году якутский воевода Приклонский писал в Москву:
«а что, государь, какой мяхкой рухледи цена, и тому учинена рос-
пись, за их ценовщиков торговых людей руками; а оценя, великий
государь, тое твою великого государя ясачную и десятинную и по-
миночную и всякую мяхкую рухледь, головные сороки, и соболи один-
цы, и лисицы чернобурые и бурые положены в четырех деревянных
ящиках, а досталные соболи и пупки в тридцети в дву сумах в оленьих
и в яловичных, а лисицы во штидесят в трех мехах холщевых» [84,
стр. 15]. Тут, как это видно, все точно. Пушнина рассортирована до
тонкости. Выделены «соболи одинцы», «головные сороки», куда ото-
браны высшие по качеству шкурки, которые вместе со штучными
лисицами упакованы в ящики. «Досталные соболи и пупки» запеча-
таны в кожу, а более дешевые лионцы отправлены просто в «хол-
щевых мехах», т. е. в специально изготовленных сумах из холста.
Как раз с оценкою пушнины были связаны большие злоупотре-
бления со стороны корыстолюбивых воевод и с этим велась усерд-
ная, но далеко не всегда успешная борьба. Характер злоупотребле-
ний хорошо известен. Часто практиковалась переоценка пушнины ценов-
щиками, сделанная «знатно поневоле, опасаясь воеводских приметок,
чтоб им воеводам толко исполнить в перечень число многое, против
прежнего, а зверем менши и плоше». Или это была подмена хо-
рошей пушнины плохой: «многие воеводы воруют, лутчие ясачные со-
боли иным зверем берут себе, а вместо того кладут худым, и их по-
тачкою и посулами ясачные сборщики потому ж соболи иным зверем
переменяют, и вместо доброго кладут худой, и того они воеводы ищут,
чтоб толко цену исполнить, и велят ценить дорогою ценою» [5, Гра-
78
мота верхотурскому воеводе Протасьеву, о настоящей оценке ясачной
мягкой рухляди от 1695 года]. Много было и других уловок, для борь-
бы с которыми Сибирский приказ угрожал всякий убыток и уценку
«доправлять сполна на тех воеводах и ценовщиках».
Для того чтобы обеспечить возможность борьбы с этим злом,
была разработана сложная и, видимо, до некоторой степени достигав-
шая цель система двойной оценки пушнины. На месте она оценива-
лась «прямой Сибирскою ценою», а в дальнейшем в Москве произво-
дилась переоценка «ценою Московской».
Преимущество такой двойной оценки пушнины заключалось в том,
что при таком порядке достигалась возможность надежного контроля
добросовестности отношения к «государевой соболиной казне» и про-
верка знаний сведущих людей-ценовщиков на местах. Если «Мосг
ковская цена» присланного ясака расходилась с определенной в вое-
водстве, следовало взыскание, «доправливание» разницы на воеводе
и дьяке. Об этом обычно находятся указания в наказах воеводам.
Например в наказе Ивану Большому Голенищеву-Кутузову, ехавшему
в 1658 году воеводой в Якутск, говорится, что если он и дьяк Иван
Бородин «учнут государев ясак собирать оплошно, или государеву
ясачную и всякую мяхкую рухледь велят ценити дорогою ценою, а по
Московской цене будет у той мяхкой рухледи перед Сибирскою це-
ною убыль... и тем их нерадением и оплошкою или разною учинитца
в каком государевом деле поруха и в государеве казне убыль, им...
быти в опале и в казни» [81, стр. 117]. Естественно, что «Сибирская
цена» получалась очень различная. Она находилась в зависимости
от сортности пушнины данного района, которая, будучи тщательно
проверяема специалистами-оценщиками в Москве, должна была быть
прекрасно известна. Поскольку конечным ответчиком за все операции
с пушниной оказывался перед Сибирским приказом воевода, он сам
должен был быть хорошо осведомлен в этом вопросе, изучив его в ме-
сте своей деятельности.
Важно отметить, что, как известно [165, т. IV, стр. 157], в Мос-
кве операции с пушниной проходили строго дифференцированно. Су-
ществовали специальные «ряды»: соболиный (прием и расценка со-
болей), бобровый (бобры и выдры) и скорнячный (прочая пушнина).
Этим обеспечивалась максимально возможная правильность расценки
и точность проверки, требовавшие от сведущих лиц на местах очень
тщательного изучения сортности и качества пушнины. Воеводы полу-
чали весьма определенные инструкции относительно выбора и подбо-
ра мехов в казну. В наказной памяти якутскому воеводе от 1645 года
[266, стр. 11] об изъятии в казну мехов из числа незаконно утаивае-
мых населением, содержится предписание: «А у кого из служилых и
у торговых и у промышленных людей объявится зверь доброй... боб-
ры черные добрые и соболи одинцы... те бобры и соболи имать на
государя..., а тем людям за те соболи... и бобры у кого что будет
деньги будут выданы по цене из государевой казны в Якутском ост-
роге». Отсюда видно, прежде всего, что меры эти не были случайны-
ми, а опирались на определенную систему государственных расценок
79
и кредита. В наказе тобольскому воеводе от 1664 года о сортировке
бобровых шкур для оценки и отправки говорится: «а бобры к бобрам,
черные к черным, а карие к карим, а рыжие к рыжим, а ярцы к яр-
цам, а кошлоки к кошлокам». Таким образом операции с пушниной
были весьма сложными, требовавшими больших специальных знаний,
навыков и организации.
Описание таких операций дает нам отписка енисейского воеводы
Ф. Полибина о препровождении ясака и подарков, собранных атама-
ном Василием Колесниковым с байкальских иноземцев в 1647 году
[80, стр. 108, 109]. Получено было «одинадцать сороков, семь сороков
соболей в косках, немятые и непороты, с пупки и с хвосты, а у одно-
го соболя хвоста нет, лисиченко бурое вешная, три лисицы сиводу-
щатые, три лисицы красные, да огрызок поротой красной лисицы,
кошлок карей». В списке кроме подробного перечня сортов пушнины
обращает на себя внимание внутрисортовая детализация: «соболей в
косках, немятые и непороты с пупки и с хвосты». Дело в том, что со-
боль шел в заготовку и в продажу в различном состоянии, в зависи-
мости от качества и самого спроса: целиком «в косках», сырьем —
«не мятый», чулком — «испоротый», вместе с брюшком — «с пупки»
и отдельно, с хвостами и без них. В торговле и в приемке пушнины
выделялись «соболи, пупки, и мехи, и подскоры, и околы, и хвосты
собольи» [5, стр. 470].
Упомянутая партия пушнины, представлявшая существенную цен-
ность только благодаря соболям, в этой части и пошла в Енисейске
в предварительную обработку и оценку сведущими торговыми людь-
ми «тот твой государев ясак... соболи велел подделати, и призвал тор-
говых людей разных городов и соболи разобрали и споря оценили
Енисейскою ценою». Таким образом стоимость соболей была установ-
лена возможно точно в «споре» специалистов-пушников. Она соста-
вила по енисейским ценам «девятьсот пятьдесят один рубль шест-
надцать алтын четыре денги». На этом забота о партии соболей не
закончилась, были приняты меры к повышению общей их стоимости.
Для этого «с тех же, государь, твоих государевых ясачных соболей
вынято одинадцать сороков семь пупков собольих, а Енисейская, го-
сударь, цена пупкам собольим сорок четыре рубли двадцать три ал-
тына две денги», эта сумма и. могла быть прибавлена к собственно
«соболям», к основной ценности, т. е. хребтовых частей шкурок. Та-
ким образом пушнина проходила в Сибири от рук промышленника до
запечатанного мешка, в котором она следовала в Москву, несколько
инстанций; многие знатоки ее просматривали, специалисты облагора-
живали, оценщики определяли действительную стоимость этого госу-
дарственного достояния, составлявшего предмет забот важной хозяй-
ственной отрасли.
Можно утверждать, что в Московской Руси пушно-меховое дело
было очень стройной, высоко организованной отраслью народного хо-
зяйства. Да без такой организации невозможно было осуществление
тех громадных операций с пушными ценностями, составлявшими льви-
ную долю государственной валюты того времени, которые из года в
•80
год соьершалиоь на всем необъятном пространстве Московской держа-
вы. Нужно еще учесть, что валюта эта была крайне нестойкой, лег-
ко портящейся от самых различных причин, и только глубокое зна-
ние всех связанных с пушниной вопросов делало возможным ведение
такого хозяйства.
В заботах о пополнении валютных фондов Московское правитель-
ство объявило лучшую пушнину государственной регалией и осущест-
вляло действенную борьбу со злоупотреблениями по скупке заповед-
ной мягкой рухляди. При этом помимо мягких, подобных помянутым
выше, мер, применявшихся, видимо, к незлостным нарушителям,
были в ходу и строгие. Так, воеводе Плещееву, следовавшему в Сур-
гут в 1593 году, было включено в наказ распоряжение сделать обыск
у местных властей: «пересмотреть и переискать всякую сибирскую
мяхкую рухлядь», в гом числе «соболей, черных лисиц, шуб соболь-
их, бельих, горностаевых и бобровых» и отобрать их [165, стр. 125].
Во многих пунктах, например, для Якутии в Иркутске [101],
содержались постоянные заставы, которые тщательно обыскивали
едущих обратно на Русь и конфисковывали обнаруженные заповедные
товары. В Тобольск давались подробные инструкции, как и что отби-
рать у едущих из Сибири в Россию, причем были указания и о боб-
рах [72, стр. 86].
Обыски и конфискация запрещенной пушнины производились и
на местах, непосредственно у сборщиков. Например в грамоте якут-
скому воеводе от 1670 года [210, стр. 444] предписывалось: «у тех
служилых людей, у ясачных сборщиков, который из зимовий с яса-
ком поедут, обыскивать всякие собинные их мяхкие рухляди накреп-
ко», все недозволенное отбирать и «роспрашивать накрепко», где и
как оно было взято. Отобранные ценности «имати в государеву каз-
ну безденежно и велети тое рухлядь, сколко у кого взято будет, пи-
сать в книги имянно». Во избежание несправедливости там же ука-
зано, что если найденная пушнина окажется добытой сборщиками
лично и они ее не пытались утаить, — она должна быть оплачена по
установленным ценам.
Еще более важное значение имело распоряжение от 9 апреля
1601 года о запрещении торговли пушниной всем служилым людям
вообще [151, стр. 163]. В отписке тобольского воеводы туринскому го*
лове говорится: «...что сибирских городов служилые люди ездят по
городам торгуют мяхкою рухлядью беспошлинно, и сибирским слу-
жилым людям мяхкою рухлядью торговать не велено; и о том велено
заказ учинити крепкой, чтоб однолично вперед, опричь торговых лю-
дей, мяхкою рухлядью не торговал ни каков человек; а будет кто из
служилых людей учнет мяхкою рухлядью торговати, и у тех людей
товары их имати на государя, а за ослушание велено их бити батога-
ми и сажати в тюрьму».
Из больших и важных мер, предпринятых с теми же целями,
упомянем еще борьбу с частной разъездной торговлей, пример кото-
рой мы находим в истории Мангазеи. На Тазу и на Енисее торговля
эта процветала до 1603 года. Многочисленные торговцы пробирались
6 В. Н. Скалов—„Землепроходцы’* 81
в самые глухие углы и выменивали на разные товары «соболи, боб-
ры, и разную мяхкую рухлядь» [52, стр. 47]. Результаты этих опера-
ций ускользали от фиска, а потому им был положен конец особым
царским указом и устроением гостиного двора в Мангазее.
Промышленники и служилые люди, промыслившие или выменяв-
шие даже на подлежащую изъятию в казну пушнину, не должны бы-
ли миновать уплаты пошлины, взаимавшейся в воеводстве. Дабы пре-
дупредить возможность утайки пушных ценностей начальником зимо-
вий и отрядов приказано было переписывать у людей пушни-
ну на месте, на пути в воеводство. «И у них тое мяхкую рухлядь и
товары пересматривать и проезжие памяти им давать на ту мяхкую
рухлядь по одной, а не по две врознь на ту мяхкую рухлядь за своею
рукою и за печатью, и о том писать с Охоты реки в Якутской ост-
рог подлинно против их проезжих грамот, сколко у кого у торгового
или промышленного человека своего промыслу или с купленой мяхкой
рухляди великого государя десятинной пошлины взято, чтоб никто
тайно, не платя великого государя десятинной пошлины, не выезжали
и никакие мяхкие рухляди не вывозили» [81, стр. 210].
Все эти меры были далеко не лишними, так как злоупотребления
и нарушения случались весьма часто. Однако меры эти не могли, ко-
нечно, полностью уничтожить злоупотребления. В 1609 и 1610 годах
кетский воевода писал в Москву, что «приходили березовские казаки,
мангазейские годовал щики к тем ясашным остякам на Сым и на Кас
и на Енисею Ондрюшка Гаврилов, да Дружинка Иевлев, да цело-
валник Ивашка Филиппов, холмогорец, да толмач Калгашка Гаври-
лов, кевралец, воровски с тех кетских ясашных остяков имали ясак
скорым делом, воровски, и на приказных людей и на себя поминки
правили и остяков били и всякие тесноты им чинили» [151, стр. 216].
Даже через 40 лет после указанного строгого закона, а именно в
1651 году [59, стр. 348] енисейские служилые люди, посланные на
Лену для сбора ясака, «заворовались» и покупали для себя «лутчие
соболи и лисицы и бобры».
Попытки решительного упорядочения пушного дела в интересах
государства предпринимались не раз и позднее. Одною из наиболее
важных в этом отношении мер был указ 1693 года, воспретивший по-
купку пушнины частным лицам впредь до полной выплаты охотничь-
им населением наложенного на них в данном году ясака.
Таким образом и эта сторона дела требовала большого знания
местных условий, экономики воеводства и существовавшая сложная
система пушномехового надзора была результатом длительной иссле-
довательской работы организаторов и экономистов.
Звероведы
Представляется интересным проследить, в какой степени земле-
проходцы были знакомы с промысловыми зверями Сибири, что знали
82
об их распространении и образе жизни. Приходится отметить, что
в официальных документах встречается очень мало прямых указаний,
которые освещают этот вопрос, поэтому мы пользуемся косвенными
свидетельствами.
Наибольший материал в интересующем нас отношении можно по-
лучить из отчетных сведений о заготовках пушнины всех видов, начи-
ная с ясака. Нужно сказать при этом, что роль ясака в общей массе
пушнины, поступавшей из Сибири в XVII веке, гораздо меньше, чем
принято думать, и уступает другим ее источникам. Не вдаваясь в де-
тали вопроса, требующего специального исследования, сошлемся для
примера на размеры пушных заготовок, извлеченные в свое время
П. Н. Буцинским [52, стр. 81] из мангазейских ясачных книг.
Взято соболей в рублях
Годы
1636 1638 1642 | 1646
Десятинной соболиной пошлины с промышлеников
и торговых людей всякой мягкой рухлядью . .
Ясачных и поминочных.........................
17265 11443 12594 5113
7143 9376 6458 7234
При этом самое количество соболей, взимаемое в виде ясака с
охотников, соответствовало наличию соболя в данной местности.
Приведем, как один из примеров, таблицу распределения ясака между
зимовьями Мангазейского уезда по данным Буцинского [52,
стр. 51—53].
Название замовья Число людей Всего соболей Средняя на чело- века
Хантайское 127 254 2
Ессейское 19 38 2
Пяснда 7 14 2
Леденкин шар 16 32 2
Верхотазовское 186 545 2,6
Худосея 67 206 3
Тазовское 12 36 3
Туруханское 82 220 2,4
Средняя по 8 зимовьям . . 520 1333 | 1 2,5
Зная лично охотничьи угодья большинства перечисленных райо-
нов, я могу утверждать, что такое распределение скорее всего соот-
ветствовало возможному обилию соболя того времени.
В бассейне правых притоков Енисея, где соболей было несравнен-
но больше, нежели в бассейне р. Таза и в низовьях Енисея, средняя
величина ясака с 1 человека повышается до 4,7.
Понять значение этих цифр мы можем только из сравнения их с
количеством соболей, добывавшихся русскими промышленниками. Мы
видим, что «ужин» (доля) каждого в артели определялась многими
6* 83
сороками соболей, а если от падал до 15—20 штук, та считалось неце-
лесообразным отправляться на промысел в такой участок.
Отметим, что данные о распределении ясака, при их внимательном
исследовании, дают очень много не только для познания распростра-
нения соболя, но и касательно наличия и распределения населения.
Перечни пушнины, поступавшей в ясак, настолько подробны, что не
только дают сведения о ее сортности, но и позволяют делать сущест-
венные в зоогеографическом отношении выводы.
Приведем выписку из грамоты кузнецкому воеводе Сытину о при-
еме в ясак мягкой рухляди в его округе за 1647 год. «Восемьдесят
пять сороков шесть соболей, три сорока тридцать шесть недособолей,
три тысячи семь сот двадцать один пупок собольих и недособольих,
двадцать три куницы в соболей место, пятнадцать лисиц красных за
тридцать соболей, четыре лесицы красных с черевы да две лисицы
красных без черев, за двенадцать соболей, три бобра за восмь собо-
лей, да три пластины собольи колотые ясачные, три тысячи восмь-
сот шестьдесят пять хвостов собольих и недособольих за девятна-
дцать сороков за тринадцать соболей, да за продажные шапки желез-
ные шесть соболей да недособоль; наших поминков четыре сорока
семь соболей; воеводцких поминков шестьдесят два соболя и недосо-
болей с пупки четыре сорока, оемнадцать соболей без пупки; да деся-
тые пошлины с промышленных людей семь соболей с пупки и с хво-
стами» [4, стр. 53]. Выделим здесь «двадцать три куницы в соболей
место», что имеет для Кузнецкого округа очень большой интерес.
До последней степени важны сведения, которые мы получаем из
документов о заготовках пушнины в XVII веке, относительно речных
бобров. Этот истребленный человеком зверь был распространен в
большом количестве по всей Сибири, от крайнего севера (Хантайка)
до южных границ страны и от Урала до Тихого океана.
Одной из важнейших по своему значению мер в современном
охотничьем хозяйстве Сибири является задача восстановления былого
ареала бобра, что в огромной степени повысит относительную и абсо-
лютную ценность охотничьих угодий и сильно изменит пушно-мехо-
вое хозяйство страны. Осуществление необходимых мер потребует
больших капиталовложений и самого тщательного исследования всех
относящихся сюда материалов XVII века (данных этого рода в
XVIII веке почти не усматривается!). Последнее обусловит успех и
большое удешевление дела.
При известном внимании удается установить весьма точно места
былого обитания бобра и качество пушнины в отдельных районах.
Для примера приведем выдержку из «Росписи поминочной, ясач-
ной и десятинной соболиной казне», собранной в 7182 сентябрьском
году в Енисейском, Братском, Балаганском, Иркутском и Селенгин-
ском острогах. «Чадобская волость 8 бобров карих, взятых за 24 со-
боля, цена 20 рублев, по 2 рубли, по 16 алтын по 4 денги бобр,
3 бобра карие ж, цена 4 рубля 16 алтын 4 денги, взятые за 6 собо-
лей, по рублю по 16 алтын по 4 денги бобр, 7 кошлоков взяты за
7 соболей, цена 7 рублев.
84
Нижне Братцкий острог 11 бобров карих и рыжих, взяты за 38 со-
болей, цена 16 рублев 16 алтын 4 денги, по рублю по 16 алтын по
4 денги бобр, 3 кошлока цена рубль 16 алтын 4 денги по 16 алтын
4 денги кошлок.
Верхне Балаганский острог 3 бобра карих, взяты за 7 соболей,
цена 6 рублев, по 2 рубли бобр.
Иркутцкий острог. На Байкале взято 4 бобра за 4 соболя, цена
6 рублев» [83, № 116].
Еще более точные сведения о распространении бобров в бассейне
Лены дает наказ стольнику Головину, посланному на Лену в 1638 го-
ду. В нем говорится: «А по тем речкам по Чоне и по Вилюю живут
люди многие Синягири, Нанагири соболей и лисиц и горностаев и
бобров и всякого зверя и рыбы у них много. А меж тех де рек и меж
Нижней Тунгуски многие захребтовые реки, а по тем рекам потому ж
и людей и лисиц и всякого зверя много» [210, стр. 963]. Далее приво-
дится перечень притоков Лены, на которых встречаются бобры: Иче-
ра, Чечуй, Пеледуй, Олекма, Витим, Киренга, Таюра, Камта, Бранта.
По поводу сортности бобров интересные данные можно почерп-
нуть из приходо-окладочных книг Томского уезда, опубликованных
Кузнецовым [128], относящихся, правда, к 1703—1713 годам. Вы-
борка данных о бобрах за этот период дает 667 штук, с точным рас-
пределением по волостям, т. е. подробнейшие сведения о распростра-
нении зверя. Далее из книг оказывается, что наиболее многочислен-
ными были рыжие бобры (65,9%), за ними черно-карие (19,0%),
а наиболее редкими черно-карие, самые дорогие (4,8%). Материалы
этого рода, которые могут быть расширены, приводят в целом к важ-
ному заключению о том, что в XVII веке бобры в пушнозагоговках
ценились наравне с соболями.
В документах, касающихся пушнины, редко встречаются указания
на второстепенные ее виды. Преобладают сведения о соболе, притом
в таком соотношении, что совершенно теряются все другие сорта пуш-
нины, включая многоценного бобра.
Можно было бы думать, что ведавшие заготовками пушнины ор-
ганы ничем почти кроме соболя тогда не интересовались или же что
этот хищник, населяя угодья в чрезвычайном изобилии, безгранично
преобладал над всеми другими промысловыми видами. Что в услови-
ях хотя бы относительной безопасности соболь может достигать ис-
ключительной плотности, мне пришлось убедиться за последние го-
ды работы в северо-восточном Приуралье. При благоприятных усло-
виях этот крайне активный хищник может прямо свести на нет мно-
гие виды, так как истребляет не только беззащитных грызунов, но
решительно преследует и куницеобразных, особенно, например, колон-
ка (совершенно аналогичные и детальные наблюдения сделал В. А.
Тимофеев, по его личному сообщению, зимой 1942 года в Бо-
дайбинском районе). Однако же на бобров, как и на других обитате-
лей недоступных для него стаций, соболь не оказывает никакого вли-
яния. Притом в документах, особенно в распоряжениях центра, наря-
ду с соболем, постоянно упоминаются другие виды пушнины [см., на-
85
пример, 150, стр. 355 и 397; 165, т. IV, стр. 125 и т. д.]. Особенно
же важно подчеркнуть вскользь упомянутый выше факт сухцествования
в Москве не только соболиного (для приема и расценки соболей), но
и других «рядов»: бобрового (бобры и выдры), скорнячного (прочая
пушнина) [165, стр. 157]. Из этого следует, что соболь не занимал та-
кого исключительного места в заготовках, бобр по своему значению
едва ли не был ему равен, прочие же виды пушнины действительно
имели подчиненное, хотя и не совсем ничтожное положение.
Очевидно, как это указывалось не раз в литературе, что в целом
наименование в документах «соболь» не означало обязательно именно
соболиные шкурки, а термин «соболиная казна» был собирательным,
обобщавшим мягкую рухлядь, собранную «на государя». Иными сло-
вами, этот прославленный мех имел значение эквивалента подобно
«беличьей единице» двадцатых годов текущего столетия в нашем пуш-
ном хозяйстве. Положение эквивалента или условной пушной едини-
цы соболь, возможно, принял не сразу, а по мере оскудения его запа-
сов, когда волей-неволей пришлось переходить на взыскание ясака
другими мехами или даже совсем посторонними пушными ценностями
[27, стр. 9].
Прямое подтверждение изложенного взгляда, который сам по себе
не является новостью, можно найти во многих документах. Так, в
грамоте от 1596 г. (В. Конда) говорится: «А в прошлом 103 году
взял с них Василий Толстой нашего ясаку соболми, лисицами и боб-
ры 21 сорок и 20 соболей» [150, стр. 373]. Или в том же году о Ма-
лой Конде сказано: «а принесли они нашего ясаку за нынешний за
104 год только 2 сорока и 20 соболей да 1100 белок за 2 сорока и
20 соболей, а всего собольми и бобры и белками принесли на нынеш-
ний на 104 год за 5 сороков» [150, стр. 374]. В грамотах о сборе яса-
ка с пельимских и кондинских «иноземцев», относящихся к XVI сто-
летию, мы находим такую фразу: «для твоего царского имяни нам
холопям твоим соболи принесли 8 сороков 34 соболя, да бобрами и
лисицами и шапками за 40 соболей» [210, стр. 141]. В памятной гра-
моте от 1703 года двум красноярским казакам, отправленным для
сбора ясака в Караульный острог, мы находим такое сообщение:
«Абай дал бобра да лисицу за 5 соболей, Кечки дал бобра за 3 со-
боля, Содеяк дал 2 бобра небольших за 2 соболей» [181, стр. 232].
Или дальше [стр. 233] в грамоте от 1704 г. о посылке детей боярских
в Киргизскую землю для сбора ясака говорится: «Шараданов улус
5 соболей, да ярец за 3 соболя. Большой Байкатовский улус 25 собо-
лей да ярец за 2 соболя. Кайданов улус 9 соболей, 2 бобра за 6 со-
болей. Ингара улус 19 соболей, лисица да ярец за 4 соболя».
Наконец, особенно характерна следующая выписка, вполне опреде-
ляющая постановку дела: «Да с тех ясачных людей, со всякого челове-
ка, с лука, ясаку на великих государей в год дают в государскую
казну по 10 соболей с пупки и хвосты, а лисицами черными, чернобу-
рыми, бобрами и выдрами и всяким зверем в казну берут зборщики,
государские люди, присланные для збору ясачного, смотря по досто-
инству, по смете, против соболей указанного числа» [241, стр. 74].
36
Одним словом, такая практика учета пушных ценностей, в силу
очевидных удобств расчета с данниками, применялась широко и посто-
янно как в отношении дешевых (белка), так и дорогих (бобр) видов
пушнины. Однако, по причине больших колебаний в качестве и стои-
мости собольих шкурок, при такой системе легко было отыскивать ла-
зейки для всяких злоупотреблений. И мы видим, что в целях провер-
ки Москва давала на места указания записывать принятую пушнину
«подлинно порознь» [150, стр. 403], в большой подробности: «А
сколко нашего ясаку и поминков на прошлые и на которые годы со-
брано будет, и ты бы тот наш доимочный ясак и поминки велел пи-
сать в ясачные книги, имянно, по годам» [грамота кузнецкому воево-
де 1648 года, 4, стр. 63].
Соотношение бобровых и соболиных шкур в приемке было, ко-
нечно, весьма различным и интересно проследить, насколько это воз-
можно, разнообразие и изменения цен на бобровые меха.
Выше мы видели, что дешевые тобольские и минусинские соболи
шли по 3 за бобра, по соболю за малого бобра и т. п. Например в
приведенном А. А. Дмитриевым извлечении из древнейшей, относя-
щейся к 1626 году, ясачной книги Верхотурского уезда [76, стр. 174]
мы находим такие расценки: «4 бобра цена 5 рублев 16 алтын, 4 день-
ги; 5 кошлоков цена 3 рубля». При этом упомянутые 4 бобра были
приняты за 7 соболей. Такое принятое в древности соотношение для
бобровых кряжей сохранилось впредь до исчезновения бобра с пуш-
ного рынка.
Наоборот, в Кимской, например, волости в 1609 году черные боб-
ры шли наравне с соболями [150, стр. 427], а в Туруханске и Хан-
тайске они в конце XVII века верстались «голова за голову» [27,
стр. 127]. Однако местами и на Енисее соболи расценивались недоро-
го. Так, в Верхне-Имбатске около 1638 года шкура бобра была оце-
нена в 3 рубля, а 20 соболей в 20 рублей, т. е. в полтора раза де-
шевле [52, стр. 65]. Отметим, что и сейчас в этих местах (Елогуй,
Дубчес) добываются соболи меховые, редко светловоротовые, а выс-
шие сорта отсутствуют.
В Томске в 1652 году три соболя шли за 1 рубль, 1 бобр —
1 рубль, бобр с черевесью — 1,5 рубля, кошлоки — до 1 рубля [189,
стр. 144].
Одним словом, бобр всегда расценивался в среднем выше соболя.
Затем значительное место занимали лисицы, доля которых в заготов-
ках возрастала со временем. Совершенно второстепенное значение име-
ли белка, горностай, единично росомаха, совсем редко волки. Куница,
где она встречается, привлекала большое внимание заготовителей, а
горностай, наоборот, не пользовался высокой оценкой. Странным об-
разом, совсем не встречались колонок и сусленник. Допустима мысль,
что в условии высокой плотности соболя эти виды, жестоко им пре-
следуемые, сводились до минимума.
Звери непушные не находят места в официальных документах, так
как добыча их почти не имела товарности, во всяком случае в госу-
дарственном смысле. На вывоз продукты этого рода также не годи-
87
лись, так как не выдерживали расходов по перевозке не только в
XVII столетии, но и позже, до самой постройки железной дороги.
Тем не менее представление о промысловой фауне имелось довольно
цельное, что и отражено в различных сводных описаниях.
Первым документом этого рода служит летопись Саввы Есипова,
которая дает своеобразное описание фауны Сибири. О землях этой
страны летописец говорит: «в них же жительство имеют зверие роз-
личнии, овии подобнии на снедение человеком, овии на украшение и
одеяние ризное, да кииждо на снедения сия суть чиста, еже есть
елень, лось, козел, заяц, а иже на одеяние и украшение ризное, еже
есть лисица и соболь, бобр, росомака, горностай, белка и подобная
сим» [153, стр. 2].
Более научно выглядит перечень зверей, встречающихся в Сибири,
в «Описании новые земли, сиречь Сибирского царства», опубликован-
ном Титовым. Оно составлено, как полагает А. И. Андреев [7,
стр. 29], Никифором Венюковым в 1686 году. Как сообщает Андреев,
Венюков был в Сибири дважды, впервые со Спафарием, вторично с
Головиным и, очевидно, собрал богатые сведения о стране. Кстати
сказать, в оценке трудов Спафария мы не замечаем суждений о роли
Венюкова, бывшего одним из ученых спутников этого посла. О Сиби-
ри Венюков говорит, что там «великое множество всякий зверь: ло-
сей, еленей, медведов, лисиц, росомак, соболей, бобров, выдер...» [241,
стр. 47]. Там же он дает перечень зверей, обитающих на притоках
Амура, приведенных в тексте: «около вышеписанных рек, которые
устьем в Амур пали, лес неболшой и мало зверя болшаго, держатся
же в тех лесах и реках только бобры, выдры, лисицы, белые зайцы,
серые рыси, волки серочерные, а иного болшего зверя на Китайской
стороне правой нет, токмо в Камени, что под Китайской стеною жи-
вут бобры великие». Здесь важно отметить, что это указание о боб-
рах в бассейне Амура — единственное в литературе. Большинство
авторов, Цисавших о распространении этого грызуна позднее, отрица-
ли самую возможность его обитания в бассейне этой реки. Между
тем в документах есть указания на поступление шкур бобра в ясак
и поминки из этого бассейна. Что же касается «великих бобров» под
китайской стеной, то здесь мы имеем явную описку переписчика, ибо
дело идет о «бабрах», т. е. тиграх, обитающих и поныне в Маньчжу-
рии.
Эти сведения о Сибири, а особенно о недавно открытой и уже
временно утерянной реке Амуре, прямо заставляют считать началом
зоологических исследований XVII век, а не более позднее время, на
Амуре, в частности XIX век, как это было принято до сих пор. Со-
вершенно неверно поэтому считать первым исследователем природы
Амура Леопольда Шренка, как это делает, например, А. М. Колосов
[114, стр. 5—6 и др.]. Труды Шренка заслуживают огромного уваже-
ния, однако он пренебрег наследием своих скромных предшественни-
ков и это вовлекло его в ошибки, в частности по поводу бобров.
Нельзя не отметить, что на Амуре русские люди показали очень
ярко свои исследовательские наклонности, стремление к всестороннему
88
освоению вновь занимаемых Россией территорий, которое так резко
контрастировало с тем, что делали западные европейцы в захвачен-
ных ими странах.
С 1849 года, когда славный русский моряк Г. И. Невельской до-
казал проходимость для судов устья реки Амура, было вновь начато
исследование бассейна этой реки, продолжавшееся уже непрерывно.
Успехи этих работ, в которых очень большое место занимало изу-
чение фауны, были таковы, что безусловно оправданными нужно счи-
тать гордые слова академика К. И. Максимовича, сказанные им в ре-
чи по поводу смерти Н. М. Пржевальского: «вместе с военным заня-
тием явились и ученые экспедиции, и едва Европа успела узнать, что
Амур принадлежит России, как в печати уже появились труды о фло-
ре и фауне его. Впечатление, особенно в Англии, было глубокое: тру-
ды эти были толчком для издания ряда колониальных флор» [143,
стр. 44—45]. Следовательно, и здесь, как во многих других случаях,
русская наука опередила хваленую западную, притом дважды, ибо и
сообщение Венюкова было для своего времени именно передовым,
выдающимся.
Прекрасные промышленники, которыми были русские землепро-
ходцы, всегда бывают знатоками образа жизни зверей, и несомненно
знания этого рода были им присущи в высшей степени. К сожале-
нию, это не нашло сколько-нибудь достаточного отражения в истори-
ческих материалах. Мы должны поэтому ограничиться тем немногим,
что удалось обнаружить в области знания соболя, основного из про-
мысловых зверей Сибири. Во всех отчетных документах эпохи, каса-
ющихся пушного дела, имеются те или иные замечания о наличии,
распространении и качестве соболей. Ввиду того, что собирание вое-
дино этих рассыпанных указаний составляет задачу специального ис-
следования, остановимся на сравнительно редких указаниях негатив-
ного характера. Они интереснее в данном случае потому, что показы-
вают широту интереса к промысловому зверю и умение определить
причины отсутствия его на том или ином участке.
Так, например, в отписке С. Дежнева от 1655 года имеется ха-
рактеристика реки Анадыря, в которой говорится: «А река Анадырь
не лесна и соболей по ней мало, с вершины малой листвяк днищей на
шесть или на семь, а иного черного лесу нет никакова, кроме берез-
нику и осиннику, и от Малого Маена кроме талника лесу нет никако-
ва, а от берегов лесу не широко, все тундра да камень» [81, стр. 22].
Из других сообщений этого рода приведем сведения об отсутствии
соболя в центральной Якутии от 1690 года: «а около, государи,
Якуцкого в ближнех местех зверя соболей нет, а иноземцы Якуты, ко-
торые живут поблиску Якутцкого, ездят на соболиные промыслы на
лошадях, в одну сторону на полтора месяца и болши» [5, стр. 347].
Приведенные материалы показывают, что отсутствие соболя, наблю-
даемое ныне в центральной Якутии, не является результатом истреб-
ления, а связано с несоответствующими для его обитания условиями.
Во второй половине XVII века в Сибири имелись достаточные
сведения о биологии соболя. Их отчасти собрал Спафарий, который
89
пишет по этому поводу: «А соболь зверок зело предивный и много-
плодный и нигде ж на свете не родитца опричь в северной стране в
Сибири, а в Сибири родятца добрые наипаче при море (около Бай-
кала.— В. С.) и где холодные места, а где места теплые и степные,
гут худые соболи родятца. А родятца они вдруг по 5 и по 6, зверок
радостный и красив, а красота его придет вместе с снегом и опять с
снегом уйдет» [94, стр. 95].
Располагая обширными знаниями о соболе, первый исследователь
Камчатки В. Атласов смог дать о них интересное сообщение. «А со-
боли де у них по горам недалече белые, и соболей де они не промыш-
ляют, потому, что в соболях они ничего не знают» [163, стр. 6]. Да-
лее он объяснил причину низкого качества камчатских соболей: «со-
боли у них есть, только плохи, для того, что место стало быть теплое»
[стр. 14]. Из этого мы видим, что землепроходцы XVII века имели
ясное понимание причин высокосортности пушнины.
Особо следует остановиться на отлове соболей живьем, о чем
имеется немало документов. Приведем грамоту царя Бориса березов-
скому воеводе Татеву от 5 мая 1604 года о доставке в Москву десяти
соболей. Воеводе велено было «Березовским князком и Остяком, или
руским торговым людем добыти соболей десять живых, добрых, чер-
ных, и привезти на Березов». Князькам и остякам соболей было ука-
зано зачесть в ясак, а русским ловцам уплатить деньги или зачесть
в пошлину. Добычу велено было доставить в Москву с соболиною
казною и «везти бережно» [210, стр. 160—161].
Как известно, живые соболи не только служили для украшения
царского двора, но имели значение в качестве подарков иностранным
правителям, так как полулегендарный хищник этот возбуждал повсю-
ду огромный интерес.
Сохранилась любопытная переписка о побеге такого дареного со-
боля на пути от Москвы от его нового хозяина известного Адама
Киселя. Седьмого января 1648 года Кисель, ехавший восвояси, писал
кашинскому воеводе: «Меншие добродетели всегда болшие предваря-
ют, от единого же источника любве текут. Сицевый есть зрак и образ
приказанного от его царского величества зыску малого зверка собо-
ля, погибшего под Волховом и не нинеча отосланного. О сем утеша-
юся; о благодати же и неуреченной щедроте его царского пресветло-
го величества челом бью» [6, № 109]. В конце января того же года в
своей отписке в Москву кашинские воеводы сообщали по этому делу
следующее: «Как шол от твоего царьского величества с Москвы Адам
Кисель, и в Волхове у нево Адама с стану утек соболь с чепью се-
ребряною, а у брата ево у Александра Киселя гончая собака; и того
соболя и собаку, по твоему государеву указу, из Волхова велено при-
слать к нам» [№ 120]. Беглецы были пойманы и отправлены с севски-
ми приказчиками к братьям Киселям.
Отметим, между прочим, что отлов живьем, длительное содержа-
ние и пересылка соболей невозможны без хорошего знания образа
жизни и повадок этого зверя, которые, очевидно, и были довольно
известны в ту пору.
90
Описывая быт встречаемых ими неизвестных племен, землепро-
ходцы старательно останавливались на технике их охотничьего про-
мысла. Так, Поярков, говоря о промысле соболей населением реки
Зеи, сообщает: «И добывают де, государь, те соболи так ясе как и
иные Сибирские и Ленские иноземцы, стреляют из луков, а иного
помыслу, как промышляют руские люди, с обметы и с кулемниками,
соболей не добывают и того не знают» [80, стр. 57].
В промысел пушных зверей Сибири, в первую очередь соболя,
русские люди ввели более высокую технику. Вместо единственной до-
бычи из лука, местные племена стали применять сети и ловушки.
Резко повышая добычливость, русские промышленники в значитель-
ной степени облавливали наиболее подручные угодья. Это влекло ви-
димое оскудение запасов и вызывало недовольство аборигенов, при-
выкших к изобилию зверя и к добыче его без большой затраты сил.
Особенные нарекания вызывал промысел кулемами. Так, в одной
из грамот мы читаем ссылку на челобитную верхнемайских эвенков,
а именно: «В прошлом де 155 году многие торговые и промышленные
люди из Якутцкого острогу приходили к ним на их угодья, и зверь
соболи опромышляли и лисиц выбили, и где они преж сего наш ясак
промышливали на сторонних реках, и торговые де и промышленные
люди своими промыслы зимою с самого перезимья да до весны секут
кулемник, и теми кулемниками с той же статьи что и бобры ловят
капканами, и корень соболиный вывели, а обметом и собачим промыс-
лом те торговые и промышленные люди промышлять покинули» [59,
стр. 353]. Сказанное понятно. Кулемок охотник может нарубить мно-
жество, и один человек опромыслит при помощи их очень большой
участок. Этот промысел оказывался выгоднее обметного, а равно до-
бычи с лайками, которые и отходили на задний план.
Признавая понятными и законными жалобы аборигенов на сниже-
ние поголовья зверя, нужно, однако, отметить допущенные в челобит-
ной преувеличения. Именно, никак нельзя согласиться с тем, что при
таком способе и темпе лова «корень соболиный вывели». Очень важ-
но, чго для обоснования такого взгляда мы располагаем весьма инте-
ресным документом, принадлежащим самим «обвиняемым», т. е. рус-
ским промышленникам от 1649 года. «А по роспросу де торговых и
промышленных людей Иевка Елисеева да Незговорка Григорьева,
что де они на тех реках промышливали, и иные их братья промыш-
ленные люди в прошлых годех, как они в Якутах были до приезду
прежних воевод на ужину такими кулемами в зиму сорока по три и
по четыре и по пяти и по шти и по полусема сорока на человека, а
ныне де на те реки промышленные люди ходить перестали, потому
что соболя опромышляли, а которые де при них на те реки и ходили,
и они всего на ужину добывали по пятнадцать и по двадцать, пото-
му что соболь весь в Якуцком уезде на ближних реках, в которые в
ясачные зимовья на годовую служилые люди посылаются, торговые
и промышленные люди своими промыслы кулемами опромышляли»
[59, стр. 354].
Иными словами, помня прошлые огромные уловы, когда на «ужин»
91
(долю) одного охотника приходилось по 240 и более соболей в зи-
му, промышленники считали «полным исчезновением» такую его плот-
ность, которая давала 15—20 шкурок в зиму на охотника. Очевидно,
принимая во внимание известное нам об образе жизни соболя, мож-
но сказать, что былое изобилие соболей показывало их великое изо-
билие, при котором соболь, нуждаясь в пище, шел на любую при-
манку. Этим обусловливалась и огромная их добычливость. Когда же
плотность оказалась пониженной, потеряла свою уловистость и чрез-
вычайную выгодность и кулемка. Выгодность пушного промысла по-
нижалась. В ряде случаев он целиком заменялся другими источника-
ми существования, главным образом сельским хозяйством, но
в огромном большинстве сохранялся, становясь подсобной отраслью,
в каком виде он оставался у старожильческого населения до нашей
эпохи.
При этом происходил и еще весьма важный процесс, а именно во-
влечение в эксплоатацию других, менее выгодных промысловых ви-
дов. Именно, приобретала все большее значение белка. Мы указыва-
ли, что в XVII веке белка занимала ничтожное место. Это, с одной
стороны, объясняется ее слишком низкой ценностью, а с другой, и
чисто биологическими причинами. Нужно сказать, что высокая плот-
ность соболей, тем более крайнее насыщение угодий, которое толь-
ко и могло давать добычливость, подобную упомянутой, приводили
если не к полному искоренению, то к предельному снижению пого-
ловья белки. В дальнейшем соответственно уменьшению соболей уве-
личивалось количество белки, которое затем сохранялось на высоком
уровне, ибо промысел человеком, даже самый интенсивный, нормаль-
но не может привести к чрезмерному снижению ее поголовья. Дело в
том, что соболь, преследуя белку преимущественно летом, истребляет
беременных (т. е. более доступных) самок и молодняк выводками, с
постоянной интенсивностью добывает белку в период минимальной
ее плотности, когда человек ввиду неподходящего для промысла сезо-
на года или в силу невыгодной малодобычливости оставляет зверька
в покое и дает ему время проявить свою способность к стремитель-
ному повышению численности.
Далее, в условиях оседлого образа жизни повышается значение
промысла диких копытных, дающих меховое и шкурное сырье и мясо,
дичи и прочих животных, и весь промысел принимает иной характер.
Конечно, баснословная добычливость промыслов соболей была
очень заманчива, но тем не менее слишком упрощено распространен-
ное до недавнего времени утверждение, будто именно только погоня
за исчезающим или даже «отступающим» (хотя соболю, оседлому
зверьку отступать некуда!) соболем вызвала движение русских на во-
сток, которое было в действительности следствием гораздо более
сложных исторических причин.
Очень важно отметить большое культурное значение промысло-
вых новшеств, принесенных русскими на сибирский север. Прежде
всего это создание пастника. Известный наш северовед С. А. Бутур-
лин отмечал в свое время, что «почти все побережье Ледовитого оке-
92
а?;а, креме безлюдных берегов Таймыра, так обставлено пастями, что
от одной видны справа и слева другие» [49, стр. 136]. Грандиозность
этого трудовложения может понять только тот, кто, изучая север и
его промыслы, прошел и проехал тысячи верст по тундрам и поляр-
ным берегам Сибири. На всем громадном протяжении тундровой зо-
ны, включая даже берега очень малоизвестного Таймыра, далеко на
север от современных поселений, лентой в 100 и более километров
ширины, протянулся бесчисленный пастник. Это труд поколений, труд
преемственный и великий, и недаром грамота 1839 года, относящаяся к
обитателям Русского Устья на Индигирке, говоря об основном их богат-
стве, подчеркивает: «песцовые ловушки, достались им от дедов и пра-
дедов» [97, стр. 49]. Пастник — исконный русский «завод». Возник-
нуть он мог только в результате высокой товарной ценности песца,
которая появилась после прихода русских. Об этом говорит и
самое название ловушки. Именно, в якутском и якутско-долганском
языке обитателей Таймыра пасть называется «паас», в то время как
в центральной Якутии подобный снаряд носит название «сохсо».
Впрочем, на Таймыре, особенно восточном, многие слова свиде-
тельствуют о чисто русском происхождении местной промысловой
культуры, воспринятой якутами, пришедшими после русских на океан-
ское побережье. Основная ловушка на гусей «окол» существует в
искаженном наименовании «окуол». Нерпа так и называется. Белуха
носит имя «белюга», т. е. сохранила исконное русское «г» вместо сме-
нившего его позднее «х»; «курпааски» вместо куропатка — и т. п.
Заботы об охотничьем хозяйстве
Дошедшие до нас материалы показывают, что в XVII веке в Си-
бири были некоторые заботы об охране пушных богатств, об устрой-
стве самого промысла, о распределении промысловых угодий и т. п.,
что позволяет говорить о сравнительно культурных элементах охот-
ничьего хозяйства.
Еще в первой половине столетия стало ясно, какой громадный
вред приносят пушному промыслу в Сибири лесные пожары. Жалобы
на выгорание лесов поступали от коренного населения и к воеводам и
непосредственно в Москву, и на это нельзя было не обратить вни-
мания.
Распространение пожаров в сибирской тайге, которые в то или
иное время постигли буквально все таежные районы, было следстви-
ем двух причин. Во-первых, каждое лето, повсюду по таежных реч-
кам появились русские люди, плававшие по различным надобностям.
Далеко не каждый из них был природным таежником, а потому без
всякого злого умысла, постоянно нуждаясь в огне, хотя бы для уст-
ройства костров и дымокуров, мог заронить искры и вызвать лесной
пожар.
93
Во-вторых, гораздо большее значение имело распространение хле-
бопашества. Хлебороб был естественным врагом тайги. Пользуясь
подсечным способом земледелия, он ежегодно пускал палы, остано-
вить которые был не в силах, и именно из мест, где развивалась
сельскохозяйственная культура поступало больше всего жалоб на ги-
бель соболиных угодий. Поэтому наиболее ранние заботы об охране
охотничье-промысловых угодий от пожаров относились к районам пер-
вичного русского хлебопашества.
Так, в 1635 году верхотурский воевода Еропкин получил грамоту,
в которой, между прочим, говорилось: «а где их угодья, бобровые
ловли и звериный промысел, и на тех де местех устроены на нашу
пашню многие пашенные крестьяне, и на лес весною и летом пущают
те крестьяне огонь, и лес выгорает, и зверь всякой от того огня бе-
жит»..., «а тем людем, которые у ясашных людей угодья пустошат,
огонь по лесом пущают и лесы выжигают и зверь выганивают, сы-
скивая допряма, чинили бы есте за то (воровство наказанье, велели их
бить кнутом нещадно, чтоб иным неповадно было так вперед воро-
вать, огонь по лесом пущать и ясашным людем в звериных промыс-
лах чинить поруху» [210, стр. 764—766].
Очевидно, это благое начинание не дало стойких результатов, ибо
и через полстолетие верхотурский воевода получал аналогичные рас-
поряжения. В 1685 году была дана ему грамога, в которой содержа-
лось такое указание: «людем, которые у ясачных людей угодья пу-
стошат за то воровство наказанье... бить кнутом нещадно, что б иным
неповадно было... ясачным людем в звериных промыслах чинить по-
руху» [257, стр. 65].
В 1683 году последовал царский указ о запрещении во всей Си-
бири, под страхом смертной казни, рубить и жечь леса в соболиных
угодьях [202, стр. 39]. Указ этот повторялся и позднее. В 1685 году
якутский воевода получил грамоту, в которой «велено смотреть и беречь
накрепко, чтоб в ясачных местех лесов не секли и не жгли и от то-
го бы зверь в даль не бежал и ...ясачному сбору порухи и недобо-
ру не было» [5, стр. 346]. В своей отписке от весны 1690 года якут-
ский воевода сообщал о том, что в наказные памяти всем ясачным
сборщикам в Якутии включены соответственные наставления [там же].
Стремление сохранить уровень поступлений мягкой рухляди как
от ясака, так и от вольного промысла, дававшего также немало пуш-
нины, приводило к заботам об упорядочении самого промысла, нуж-
ды которого, как мы видели, были хорошо известны. Приходилось,
в частности, думать о разграничении промысловых угодий. При этом,
поскольку туземные роды владели угодьями на основании обычного
и вотчинного права, особых хлопот о распределении угодий между ни-
ми не требовалось. Другое дело — русские промышленники. Более
активные, владевшие несравненно более высокой промысловой тех-
никой, в частности капканным и особенно обметным и кулемным спо-
собами добычи соболя, они более успешно облавливали угодья и причи-
няли ущерб промыслу аборигенов. На устранение этого и обращал вни-
94
мание Сибирский приказ, (включая указания по этому поводу в грамоты
и наказы воеводам. Так, в «Наказе о должности Якутских воевод», да-
тированном 1694 годом, читаем: «учинить заказ крепкой: по которым
рекам, по Лене, по Олекме, по Алдану, по Витиму, по Учару, по
Тонтоте, по Мае, по Ядоме, и по иным сторонним рекам где живут
ясачные иноземцы и промышляют ясаком, и по тем рекам торговым
и промышленным людем ходить не велеть, а промышленным людем
ходить на промыслы в те места, чтоб ясачным людем от промыслу их
тесноты и ясачному сбору не добру не было» [5, стр. 431]. Нужно за-
метить, что для русских промышленников такое распоряжение не мог-
ло быть особо тягостным, так как недоопромышляемых угодий в Яку-
тии было, конечно, достаточно.
Следует отметить, что знание охотничьих угодий, их качества и
значения для населения находилось в XVII веке на высоком уровне
как на местах, так и в Сибирском приказе. Это можно, в частности,
проследить на одной из своеобразнейших форм угодий, а именно на
бобровых гонах. Особенность этих древнейших форм землепользова-
ния, а именно обладания «бобровыми гонами», представлявшими ис-
конное бобровое хозяйство сибирских аборигенов, заключалось в том,
что использование их носило интенсивный характер в отличие ото
всех других охотничьих угодий; благодаря этому «гоны» всегда и учи-
тывались особо.
Бобровые гоны в Сибири стали известны русским тотчас после
прихода их в эту страну. В 1600 году на отнятие у него’ бобровых
гонов русским жаловался новокрещен с р. Черной, близ Верхотурья
[30, стр. 18]. Об аналогичной жалобе населения Сылвы в 1641 году
[28, стр. 94] мы уже упоминали. Жители эти писали, что строганов-
ские люди поотнимали у них «и медвяные их ухожья, и бобровые го-
ны и рыбные ловли». В этой цитате характерно сопоставление боб-
рового промысла с другими формами организованного хозяйства —
бортничеством и рыболовством, связанными с территорией и трудо-
вложениями, а не с простым опромышлением угодий пришельцами;
последнее несомненно также имело место, однако не упоминается, как
незначительное, сравнительно с первыми, утеснение.
Еще более показательна челобитная сылвинских и иренских та-
тар и хантов (остяков), относящаяся к 1621 году, приведенная А. А.
Дмитриевым [76, стр. 22]. В ней, между прочим, говорится: «Ондре-
евы и Петровы прикащики и жилцы Строгановых, по их Ондрееву и
Петрову велению, своим великим насилством со старых их искони
вечных вотчин, с Юрмана и Насадки их согнали и деревни де свои и
жилцов на тех их вотчинах устроили и медвяные их ухожей, и бобро-
вые гоны, и звериныя и рыбныя ловли, с чего де они ясак платили,
все поотнимали, да на их же де Татарской старинной вотчине, на реч-
ке на Серге, поставили деревню и пашню распахали... и им де ни-
где не стало ни выезду, ни выходу». Бобровые гоны прямо противо-
поставлены тут звериной ловле и рассматриваются как независимые
оброчные статьи — «с чего де они ясак платили». Кроме того, обра-
щает на себя внимание та часть жалобы, где хозяева вотчин печа-
95
луются о коронном изменении угодии, вследствие чего устраняется
самая возможность восстановления прежней формы хозяйства *.
В 1643—1644 годах на Бирюсе, под Красноярском, существовали
еще богатые бобровые гоны [224, стр. 10—11]. В 1648 г. эвенки (тун-
гусы), жившие в районе Верхне-Майского зимовья, жаловались, что
русские изводят у них бобров капканами, т. е. заботились о сохране-
нии в их хозяйстве бобров от такого хищнического истребления, от
которого воздерживались сами [80, стр. 214]. Е. Кузнецов [126] при-
водит грамоту, датированную 1678 годом, адресованную томскому вое-
воде: «...о непокупке архиепископам и всяким монастырским чинам
земельных и рыбных угодий». В ней специально говорится о том,
что тюменские жители исстари владели вотчинами, на которых лови-
ли бобров.
Одним словом, во всех концах Сибири русские обнаружили нали-
чие исконного бобрового хозяйства, примитивного, но имевшего все
элементы именно хозяйственно содержимой отрасли, а не простого до-
бывающего промысла.
О том, что интересующая нас хозяйственная отрасль была при-
знана имеющей особое значение и как таковая служила не только
предметом споров и жалоб на местах, но находилась постоянно в по-
ле зрения правительства и по сю сторону Урала, показывают следу-
ющие документы.
В царской грамоте туринскому воеводе от 1621 года об устрой-
стве довольствием, пашнею, угодьями и прочим Покровского Турин-
ского монастыря [151, стр. 269] содержится распоряжение о подроб-
ной переписи владений монастыря, причем в перечне подлежащих та-
ковой хозяйственных отраслей сказано, между прочим: «и много ль
пашенные и непашенные земли, под которым селом и деревней, и рек
и озер и прудов и мельниц и перевесей и рыбных ловель и бобровых гор-
нов и всяких угодий, и какова где земля, добра ли или середняя или
худая». В этой выдержке важно подчеркнуть, во-первых, значение не-
движимой собственности, придававшееся бобровым гонам правитель-
ством, а во-вторых, отсутствие указаний о пушно-промысловых угодьях
и об охоте как таковой вообще. Одним словом, принципиальная раз-
ница между охотничьим промыслом и бобровым хозяйством прини-
малась как нечто само собою разумеющееся.
Далее в царской грамоте верхотурскому воеводе от 1635 года
[210, стр. 765] о наказании крестьян, выжигающих леса, которыми
пользуется коренное население, сказано о «бобровых ловлях» в отли-
чие от промысловых угодий. Характернее всего в этой гра-
моте прямое противопоставление «бобровых ловель» «звери-
ному промыслу», в чем прекрасно отражена принципиальная разница
этих форм хозяйственного пользования. Весьма интересно также яс-
1 Важно отметить именно стародавность бобрового хозяйства сибирских або-
ригенов, особо выделяемую многими документами. Например: «Стародавние вот-
чинные речки и озера, на которых они в реках и озерах бобров добывали», го-
ворится в одном из дел, относящемся к служилым сибирским татарам XVII века
[31, стр. 61].
96
ное сознание вреда, причиняемого палами охотничьему хозяйству в
целом и широкая забота о поддержании такового как отрасли, име-
ющей государственное значение. Тем же стремлением оградить охот-
ничье хозяйство от разрушения, которое несли ему безсистемное все-
ление русских и особенно развитие хлебопашества, вызвано было за-
прещение пришельцам селиться в ясачных волостях вообще и в преде-
лах вотчин в особенности.
Разумеется, и другие охотничьи угодья принимались во внимание.
Характерно отметить, что считались имеющими цену самые различ-
ные, а не только соболиные или вообще пушные угодья.
При определении мест для устройства острога или для того или
иного заселения, наряду с пашенными и рыболовными участками,
разведыватели принимали во внимание места звериных и птичьих
промыслов. Их же предлагалось предусматривать при осуществлении
хозяйственных обследований населенных пунктов. Например в грамо-
те енисейскому воеводе о «посылке сына боярского добра, кого б с та-
кое дело стало и кому можно верить», для обследования хозяйства
жилинских слюдяных промыслов в 1666 году, приказано «досмотреть
и описать всякие заводы, и рыбные и птичьи ловли и звериные про-
мыслы, и пашню и сенные покосы, и озера и всякие угодья» [82,
стр. 96]; охотничьи угодья поставлены таким образом на первое
место.
В некоторых случаях проявлялась прямая забота об устройстве
самих промыслов, причем делалось это на основе разведочных мате-
риалов. Так, нельзя не отметить, что в деле собирания ясака, изоби-
ловавшего, вообще говоря, многими злоупотреблениями, существовали
такие элементы организованности, которые были основаны на хоро-
шем знании промысла, являлись, иначе говоря, следствием глубокого
изучения местных особенностей промысла. Можно сослаться в этом
отношении на предписание якутского воеводы Бернешлева приказчи-
ку среднего Вилюйского зимовья Брусенину в 1678 году об устрой-
стве им промыслов на Вилюе. «Пришел де ты в Вилюйское среднее
зимовье с осени рано, высылал ясачных Якутов всех* на соболиные
промыслы; и они де якуты на соболиные промыслы ехать изготови-
лись, и снег де вдруг выпал, и собачью ногу отняло, и никто на про-
мыслы ехать не успели». В связи с этим обсуждался вопрос о раз-
решении якутам заменить в ясаке соболей красными лисицами, кото-
рые добывались на ближайших угодьях. Совершенно очевидны орга-
низационные элементы в постановке промысла и глубокое знаком-
ство с его деталями. «Отняло собачью ногу», т. е. сделало невозмож-
ным промысел соболя с лайкой по осеннему малоснежию, единствен-
ный способ добычи соболя для промышленников, не владеющих спо-
собом капканного и обметного лова, практиковавшимся в ту пору
только русскими промышленниками. Сведения о состоянии промыслов
данного года, зависимости его от внешних, главным образом метеоро-
логических условий, занимали русских людей того времени. Они бы-
ли необходимы для дальнейшего познания вопроса. В том же доку-
менте имеется сообщение из другой части Якутии. «И те де ясачные
7 В. Н. Скалой—,,Землепроходцы" 97
Тынгусы сказали, что де они ходили на соболиные промыслы вверх
по Лене и за Лену реку к Алданской стороне, и с осени де рано
снегу не было, и они де ожидали соболиного промыслу, и снег де
выпал вдруг в пояс и ударила де теплота и дождь, и после де дож-
дя стужа и обледенело и собачью ногу отняло де ж, и упромышляли
де небольшие люди толко по соболю и по два, а иные де по одному
соболю не упромышлели, и ясаку де им дать нечего и платить нечем»
[84, стр. 3]. Итак, мы видим, что метеорологическая обстановка дан-
ного года отнюдь не выпадала из внимания русских людей и прини-
малась неукоснительно в расчет. Всякие необыкновенные явления в
этой области не только запечатлевались, но и сообщались на места
из центра; в данном случае якутский воевода сообщил вилюйскому
приказчику об особенностях зимы 1678 года на Алдане.
К элементам охотничье-хозяйственной организации, возможной
только при условии хорошего знания географии страны, племенного
состава населения и фактического землепользования, нужно отнести
настойчивые попытки распределения охотничьих угодий между поль-
зователями. До нас дошло очень много документов, говорящих о
предпринимавшихся в Сибири мерах по сохранению определенных уго-
дий за владевшими ими на основе обычного права аборигенами и
о воспрещении русским опромышлять эти, фактически осваиваемые,
угодья. В то же время русские промышленники деятельно побужда-
лись к выезду на промыслы на речки, которые оставались без насе-
ления и не опромышливались. Так, например, в 1679 году якутский
воевода Бибиков сообщал в Москву о том, что его предшественник
Бернешлев, в нарушение существовавшего указа, допустил на Олекму
артель русских промышленников в 43 человека. В упомянутом же
указе говорилось о том, что угодья по Олекме, Чаре, Алдану, Вити-
му, Учуру, Томторе, Мае, Юдому «и другим сторонным рекам» дол-
жны были быть оставляемы за аборигенами. Между прочим, соби-
рались точные сведения о том, где именно промышляли те или иные
роды. Делалось это прежде всего в целях выяснения неопромышляе-
мых угодий, на которые и отправлялись русские артели.
Так, например, 12 июля 1679 года русские промышленники хо-
датайствовали перед якутским воеводой Бибиковым об отпуске их на
промысел в верховья реки Олекмы. К челобитной были приложены
«допросные речи ясачных якутов розных волостей 14 человек; а в
допросных речах писано, что де Якуты по Олекме за Камень соболей
не промышляют и от них удалело, а промышляют де соболей за Ка-
менем по Олекме Богдойские и Мунгалские люди и из Нерчинских
острожков всяких чинов Русские люди, а Якутцкого де уезду Якуты
по Олекме за Камень на соболиные промыслы не ездят» [84, стр. 6].
В тех редких случаях, когда ясак признавался несоответствующим
возможностям, во внимание принимались природные условия, особен-
ности промыслового сезона. Например, в 1680 году подъячий Коло-
тилов в отписке чердынскому воеводе Кондыреву о недосборе ясака
с вогуличей, писал: «а болши де того Вогуличи ясаку добыть не мог-
ли, потому что де осень была неугожа, снеги выпали великие и реки
98
многие не померзли, и зверя де им было ловить осенью нелзе» [84,
стр. 292].
В целом рассмотренные материалы приводят нас к следующему за-
ключению. Вопросы охотничьего, в первую очередь пушного промысла
стояли в центре внимания сибирской администрации XVII века вви-
ду громадного фискального значения этого промысла в Московской
Руси.
Огромные операции с пушниной, происходившие в Сибири, были
возможны на основе хорошего знания пушнины как продукта промы-
сла и как товара, которое и было достигнуто русской администраци-
ей и сведущими людьми (промышленными и торговыми). Пушно-ме-
ховое дело было изучено и с точки зрения землепользования в смыс-
ле наиболее добычливого опромышления охотничьих угодий. В отно-
шении исследования, организации и внимания администрации охотни-
чье-промысловое дело в Сибири находилось в XVII веке в гораздо
лучшем состоянии, чем в два последующих столетия.
Ведомцы рыбьего зуба
Среди разведывательских и промысловых забот землепроходцев не-
малое место принадлежало поискам «рыбьего зуба», как исстари на-
зывались на Руси моржовые клыки.
Промысел моржа на севере России известен издревле. Охота за
ним была одной из важных побудительных причин опасных походов
на Грумант и Новую Землю и практиковавшихся издавна плаваний
на восток вдоль морского побережья.
С давних времен моржовые клыки имели значение на внутреннем
рынке как материал для ценных поделок, но в основном ценились
как предмет экспорта. Клыки шли главным образом на восток — в
Царьград, Крым, Персию, Бухару, где они употреблялись преиму-
щественно на оправу ножей и кинжалов. Отчасти они находили сбыт
и в Европе. Кроме того, порошок из этих клыков считался целебным
[119, стр. 255]. Поэтому московское правительство не могло не забо-
титься о приискании новых мест моржового промысла, тем более, что
запасы моржей в западной части русской Арктики были невелики.
В эпоху присоединения Сибири вопрос об использовании моржа
возник по-настоящему только после проникновения русских на край-
ний северо-восток страны. Побережье Западной Сибири почти не име-
ло моржей, количество его по Восточному Таймыру сравнительно
ничтожно и не идет в сравнение с богатством Восточно-Сибирского и
особенно Чукотского и Берингова морей.
Первое плавание морем к востоку от Колымы было предпринято
в 1646 году Исаем Игнатьевым с товарищами, и он впервые привез
в Якутск вымененные у чукчей моржовые клыки [162, стр. 253] и до-
стоверные сведения о моржах.
В 1647 году Михаил Стадухин нашел «за Ковымой рекой» зале-
7* 99
жи «кости рыбья зубу», и некоторое количество ее прислал в Якутск
с Юрием Селиверстовым [168, стр. 42]. Посылая кость, Стадухин со-
общал, что «за Ковымою рекою на море моржа и зубу моржового
добре много». Посланец Стадухина Селиверстов принес сведения о
громадном количестве «заморной кости». Дальнейшие находки моржа
сделаны Стадухиным на крайнем северо-востоке в 1649—1650 го-
дах [стр. 42].
В 1650 году Василий Власьев прислал в Якутск «6 костей рыбья
зубу», из которых одну «нашли они Василей да Кирилко, на море,
в прошлом 156 (1648) году, как они шли на Ковыму реку, а осталь-
ные выменяли у чукчей» [стр. 60].
В том же году служилый человек Алексей Филиппов, во главе
отряда из 14 человек, был послан из Охотского зимовья его строите-
лем Семеном Шелковниковым для проведывания рек Пни и Мотых-
леи. Отряд был встречен враждебно многочисленным воинственным
населением этих рек и претерпел неимоверные трудности, эпически
передаваемые в скромной их челобитной. Замечательно, что земле-
проходцы ухитрились при этом дать все же прекрасный очерк про-
мыслового состояния морского побережья на посещенном ими участке.
Между прочим дан перечень моржовых лежбищ: «От тое речки
(Ульбея. — В. С.) моржовый мыс видеть и до того мыса итти день
своею силою, имя тому мысу Мотосу, и на том мысу моржи ложат-
ца». Второе лежбище обнаружено исследователями на островах: «а в
тое губу падет речка Екатля, а против того места острова, и на
те острова моржи ложатца»... [80, № 87].
Сведения накапливались, и заинтересовавшийся якутский воевода
отправил в ноябре 1651 года на Анадырь и на Чондон Юрия Сели-
верстова с отрядом в 15 человек «для прииску неясачных иноземцев
и для кости рыбьего зуба» [168]. Селиверстов со временем вернулся
и привез кости на значительную сумму.
В следующем, 1652 году в наказ Ивану Реброву, отправленному
морем на Колыму, был уже включен специальный раздел о моржах,
обстоятельный и обширный.
«Да ему же Ивашке велеть служилым людям проведывать и само-
му промышленных людей распросить про тот остров, что в мори про-
тив Ковымы реки новая земля, есть ли на том острову морской
зверь морж, побивают ли и будет ездят и морж побивают, и ему
Ивашке высылать к тем иноземцом к Чюхчем, и их призывать под
государеву царскую высокую руку, и уговоря взять у них в аманаты
добрых лутчих людей, сколко человек пригоже, и велеть им за го-
сударев ясак платить тем моржовым зубом болшим и средним, и мор-
жовые лавтаки и сала имать же, а моржовой зуб имать доброй бол-
шой и средней, а зубы менши гривенки весом рыбья зуба не имать,
а имать с них тот моржовой рыбей зуб, смотря по тамошнему делу
и смотря по людем, сколко кому в мочь платить, и записывать в кни-
ги потому же имянно; а будет на том острову учнут промышленные
люди тот зверь морж промышлять, и у кого сколко на промыслу бу-
дет, на тех людех имать на государя десятая лутчим же рыбьим зу-
100
бом; а у кого будет на промыслу самой головной зверь голова, а в
ней две кости добрые самые болшие, из дву голов пуд, или в трех
или в четырех голов, а в них воем костей в пуд, и такого моржового
зверя рыбей зуб, записывая имать иа государя и о том писать, и тот
моржовой рыбей зуб кость посылать в Якутцкой острог» [80, стр. 352].
Эта часть наказной памяти показывает, что интерес в Сибирском
приказе к моржовому промыслу был очень велик. При этом встреча-
ются впервые в документах указания на использование шкур и сала
моржа. Из отписки видно, что в Москве существовало совершенно
ясное представление о сортности моржового клыка. Определялась
минимально пригодная величина — «не менши гривенки весом»,
«болшой и средний зуб» и «головной зверь голова» — «из дву го-
лов пуд» или «воем костей в пуд»; для таких зверей введена штуч-
ная расценка, и они поэтому подлежали особой записи. Сибирский
приказ заботился о дальнейшей промысловой разведке и для указа-
ний по этому поводу использовались самые новые географические све-
дения. В данном случае Реброву советовали исследовать с этой
целью «остров, что в мори против Ковымы реки новая земля» —
гипотетическую сушу, сведения о которой впервые были получены от
Михаила Стадухина только за 5 лет до этого в 1647 году [80,
стр. 99]. Нельзя не обратить внимание на быстроту, с которой дохо-
дили до Москвы новые географические сведения, на интерес, кото-
рым они там пользовались и на попытку тотчас же использовать их
в государственных интересах.
В том же 1652 году в Якутске были получены новые сведения о
местообитании моржей на Охотском побережье. Алексей Филиппов
представил опись Охотского побережья, где упоминались моржи. В
Якутск она дошла через известного своими походами Семена Епи-
шева и вызвала большой интерес.
Тотчас были приняты меры к выяснению возможности открытия
моржового промысла, о чем и было сообщено в Москву, в отписке
якутского воеводы Акинфова. «И мы, государь, холопи твои в Якут-
цком остроге торговых и промышленных людей, которым заобычайно
тот моржовый промысел, роспрашивали, что можно ль на таких
местех промышлять зверя моржа. И торговый человек Кирилко Кот-
кин Мезенец над холопем твоим в распросе сказал: что де на таких
местех зверя моржу промышлять мочно, что де ему Кирилку тот
промысел за обычей, и зубу де, государь, будет рыбья много, и в том
де тебе, государю, будет многая прибыль» [80, стр. 349]. Сразу при-
ступить к устройству большого нового дела воеводы не сумели, тем
более, что Кирилка Мезенец был обязан отчетом по ясачным делам
на Колыме за два года, почему и был как для этого отчета, так и
для окончательного решения вопроса об устройстве моржовых про-
мыслов на Охотском побережье отправлен в Москву.
Также в 1652, богатом событиями, году открыл в устье реки Ана-
дыря знаменитую обилием моржей коргу славный Семен Дежнев.
Это открытие, которому как сам Дежнев, так, видимо, и его совре-
101
менники придавали первенствующее значение во всем походе, описы-
вается в дежневской отписке от 4 апреля 1655 года: «и нашли усть
той Анадыру реки корга, за губою вышла в море, а на той корге
много вылягает морской зверь морж и на той же корге
заморной зуб зверя того, и мы служилые и промышленные люди то-
го зверя промышляли и заморной зуб брали, а зверя на коргу выля-
гает добре много, на самом мысу вокруг с морскую сторону на пол
версты и болше места, а в гору сажен на тридцать и на сорок, а весь
зверь с воды с моря на землю не вылягал, в море зверя добре мно-
го у берегу, а потому всего зверя на землю не выжидали, что ясачное
зимовье вверху Анадыри реки и рыбные ловли высоко в шиверах,
и того б рыбного промыслу не проходить и не опоздать и голодною
смертью не помереть бы» [214, стр. 129—130].
В дальнейшем возникло спорное дело об этой корге, так как
Стадухин пытался доказать, что открытие принадлежит ему. Спутни-
ки Дежнева Емельянов и Ветошка подтверждают поэтому в своей
челобитной, поданной в начале 1655 года, приоритет своего отряда
[81, стр. 15].
Для промысла на коргу выходили и другие отряды. Одновремен-
но с Дежневым в 1652 году добывали на ней моржа Василий Бугор
и Евсей Павлов. Они тоже не прочь были разделить славу первоот-
крывателей этого знаменитого угодья и писали в своей челобитной,
что де они «нашли у моря на корге заморную кость, рыбей моржов
зуб, и мы видим, что государю будет тут великая прибыль в той
косте, и мы Васка и Евсейко, с служилыми людми и с промышлен-
ными людми и со всеми вместе, ту кость собирали, на государя взя-
ли кости рыбьи моржового зубу три пуда, а досталную кость по се-
бе роз делили» [81, стр. 9].
Добычу моржа на корге возглавил прибывший туда Юрий Сели-
верстов. Он был, как сказано выше и как он сам говорит в своей от-
писке, послан «на Ковыму реку на море и промышлять моржовый
зуб на государя, что у меня Юшка явлена государю прибыль вели-
кая, пятьдесят пудов кости моржового зуба» [81, стр. 9].
Клыки были тщательно рассортированы, согласно принятой мере
и им была составлена любопытная роспись «которые кости сколко
числом в пуд тянет: первой пуд три кости, три фунта полторы голо-
вы, да другой пуд четыре кости две головы, да четыре пуда по пяти
костей в пуд, да семнадцать пуд по шти костей в пуд, да шесть пуд
по семи костей в пуд, да пять пуд по десяти костей в пуд, да двенад-
цать костей один пуд, да четыре пуда по тринадцати костей в пуд,
да два пуда по штинадцати костей в пуд, а всех числом пятьдесят
пуд по сей росписи» [там же]. Клыки были высшего качества, све-
жие, «на корге упромышляли своим промыслом всю сполна, безоб-
ронно».
Селиверстов указывает, что вместе с ним на той же знаменитой
корге промышляет Семен Дежнев с товарищами, а также Василий
Бугор и Евсей Павлов, причем последние свою добычу в три пуда
вложили в его сбор 50 пудов. «И впредь на усть Анадыря реки»,
102
добавляет Селиверстов, «на море на корге государю прибыль будет
великая, потому что моржа ложитца много, а заморные кости на кор-
ге прежде всего было много, а ту кость заморную в прежние годы,
прежде меня Юшка, собрал Семен Дежнев, да Микита Семенов, да
Анисимко Костромин с товарыщи» [81, стр. 10].
Сообщения Дежнева и других землепроходцев, открывших и оп-
ромысливших изобильную моржами морскую коргу в устье Анадыря,
вызвали в Москве живейший интерес и быстрый отклик. Уже в
1656 году отправленному на Анадырь пятидесятнику Амосу Михай-
лову было включено в наказ специальное поручение по сбору кости
и устройству ее добычи. Как обычно, в этой части наказа повторя-
лось все наиболее важное из отписок служилых людей, на основе ко-
торых составлялся наказ, благодаря этому мы находим тут обшир-
ную выписку о количестве собранных на корге моржевых клыков и об
их сортности [81, стр. 70—71]. Кроме своего специального интереса,
эти выписки служат прямым подтверждением того, что отписки зем-
лепроходцев, в частности документы Дежнева, вовсе не оставались
затерянными в якутском архиве до приезда Г. Ф. Миллера, как это
принято было считать. Они поступали и в воеводства и в Сибирский
приказ, использовались по возможности полно и быстро.
Из наказа Амосу Михайлову мы, между прочим, узнаем любо-
пытную деталь, относящуюся к моржовому промыслу. Кроме добычи
«рыбья зуба, кости морского зверя моржа», производившейся служи-
лыми людьми «на государя», причем вся добыча шла в казну, про-
мышленники имели право добывать моржей лично для себя. При
этом они были обязаны платить десятинную подать. В наказе гово-
рилось: «ему Амоску взяти на государя, сверх того рыбья зуба, у
Сенки Дежнева, да у Никитки Семенова, да у Юшки Селиверстова
с товарыщи, и у промышленных людей две десятые лутчим же зу-
бом, от лутчей лутчей, средней средней, от худой худой, а ту деся-
тую взяти против соболиного промыслу, а другую десятую на госу-
дарево жалование и государевы службы» [81, стр. 71]. Таким обра-
зом в силу каких-то причин, быть может вследствие относительной
легкости и добычливости промысла («заморная кость»), подать в
данном случае взималась в двойном размере. Одновременно Михай-
лову предписывалось всячески усиливать промысел моржа на корге.
Хороший сбыт, который находили моржовые клыки на внешнем
рынке, заставлял Сибирский приказ все настойчивее заботиться об
увеличении их промысла. Так, в январе 1658 года была послана в
Якутск еще одна грамота, касающаяся развития этого дела на край-
нем северо-востоке. Она проливает свет на некоторые любопытные
подробности, относящиеся к технике промысла, оценке продукции и
пр. Прежде всего мы узнаем, что отряд Амоса Михайлова, послан-
ный на Анадырь, за два года до этого состоял из 30 человек и по-
лучил специальное снаряжение: «для промысла того рыбья зуба же-
лезные спицы и иной рыбья зубу всякой промышленный завод»
[стр. 99]. Иными словами, техника этого дела, очевидно, перенятая с
русского севера, где добыча моржей практиковалась русскими с древ-
103
нейших времен, была хорошо разработана. Снаряженный казенным
«промышленным заводом» отряд служилых людей должен был про-
мышлять зверя исполу, «а с другой половины, которая им служилым
людем достанетца, платить им в нашу казну десятая пошлина рыбь-
им же зубом». Эту же, видимо, новую форму организации промысла
было рекомендовано ввести повсеместно, «у служилых и у всяких
охочих людей, которые учнут на Лене и на иных реках на взморье про-
мышлять кость рыбей зуб» [там же]. «А что за десятою останетца, и вы
бы велели у них кость имати на нас же в цену, и давати им из на-
шей казны за болшую кость по 15 и по 20 рублей, а за меншую по
12 рублей за пуд, да ту кость велели бы есте в Якутцком остроге
ценить торговым людем торговою прямою ценою, а оценя ту кость
и той кости ценовые росписи присылали к нам великому государю
к Москве». Как это видно, Сибирский приказ настойчиво стремился
стать полным монополистом этого ценного продукта.
История открытия моржовых лежбищ на побережье крайнего се-
веро-востока и организации их использования служит нам примером
того, как быстро откликались местные и центральные власти в
XVII столетии на те или иные интересные для «государевой казны»
открытия землепроходцев. Открытия их, как это показывает та же
история, вызывались чисто практическими интересами, а отнюдь не
были игрою случая или результатом бесцельного наудачу бродяжни-
чества. Налицо была, следовательно, солидная организованность, про-
низанная преследованием государственного, по тогдашнему выраже-
нию «государева», интереса, который решительно господствовал над
личными стремлениями.
Любопытно отметить, что землепроходцы, совершая походы на по-
иски «рыбьего зуба», отлично знали, с каким именно зверем они
имеют дело. Исстари знакомые с этим видом морского зверобойного
промысла, русские люди отнюдь не думали, что интересовавшие их
клыки действительно представляли собою части тела рыбы. Об этом,
между прочим, ясно говорит указание Стадухина в его распросных
речах о Колыме в 1647 году. Упоминая об обычаях чукч, он сообща-
ет «и к себе привозят моржовые головы со всеми зубами, и по сво-
ему они тем моржовым головам молятца, а он де того у них мор-
жового зубу не видел», добавляет он, тщательно выделяя слышанное
от виденного, как это всегда было принято у землепроходцев.
Первые исследователи моржового промысла на Чукотском полу-
острове не были чужды и биологических интересов. Так, Дежнев
указывает, что на коргу они пришли в 1652 году в «канун Петрова
дни и Павла верховных апостол (29/VI ст. ст.), а с корги мы пошли
вверх по Анадырю июля в 17 день, а зверей промышлять ходили че-
тырежды и зверь прилегает скоро на землю; а в 1654 году зверь вы-
лягал пожже первы промысел был об Ильине дни (20/VII ст. ст.), а
потому вылягал пожже, что лды от берегу не отнесло; в которые
промышленные люди Поморцы и они сказывают, что в Русском де
Поморье столь много зверя того нет» [81, стр. 20].
Приведенная выписка свидетельствует о большой наблюдательно-
104
ста и широте кругозора Дежнева, который не только отмечал биоло-
гические особенности зверя, но и делал предположения о причинах
наблюдавшихся явлений (например позднего залегания в зависимо-
сти от ледовой обстановки), а равно сопоставление со сравнительно
хорошо известным богатством морским зверем европейского севера.
Нужно еще отметить, что русские люди считали, повидимому,
моржовину поганой и совершенно непригодной в пищу. Это видно из
того, что они голодали и питались действительно негодной «замор-
ной» кетой, не пытаясь перейти на имевшееся в изобилии, свежее,
питательное и довольно вкусное моржовое мясо.
Добавим, что приведенные документы сохранили значение и для
современных исследователей моржового промысла. Не говоря уже о
том, что каждый интересующийся нынешним распространением этого
зверя должен обращаться к этим данным для установления былого
ареала, нужно еще обратить внимание на следующее. Упоминаемая
в документах «заморная» кость — это клыки зверей, погибавших от
старости и других естественных причин, в связи с отсутствием
сколько-нибудь значительного промысла. Сбор этой именно кости и
был началом поступления «кости рыбья зуба» с крайнего северо-во-
стока. Из этого можно заключить, что моржам, при отсутствии пре-
следования их человеком, свойственно погибать на берегу, в местах
своих лежбищ.
Кстати нужно сказать и о промысле мамонтовой кости. Он на-
чался с первых лет появления землепроходцев на побережье Ледови-
того океана в восточном секторе. Так, в грамоте якутскому воеводе
Лодыженскому от июня 1652 года упоминается о сборе мамонтовой
кости на берегу Северного океана в количестве «пять пудов тридцать
три гривенки без четверти гривенки» [80, стр. 349]. Доставил ее от-
ряд Стадухина, причем в грамоте сказано «как ходили с Ковымы ре-
ки служилые люди Михалко Стадухина с товарыщи на новую на
Погичу реку, и они де ту кость собирали на берегу, а лежит де тут
на берегу заморская кость многая, можно де той кости нагрузить
многие суды» [стр. 349]. В этом отрывке нужно читать не «замор-
ская», а «заморная», как назывались клыки, взятые от погибших жи-
вотных.
В Москве того времени не было отчетливого понимания того, что
такое мамонтовые клыки, о них говорилось как о «большой заморной
кости». В той же грамоте сказано: «впред кого учнете посылать
служилых людей на Ковыму, и на новую Погычю реку и на иные
реки для соболиных промыслов, и те будет служилые люди учнут на
море находить рыбью кость болшую или малую: вы бы тое рыбью
кость велели им имать и привозити к себе в Якутцкой» [там же].
Добавим, что интерес к моржовым клыкам заставил ленских вое-
вод обратить внимание на выяснение наличия моржей (и мамон-
товых клыков) и в северо-западной Якутии. В 1642 году служилым
людям, отправлявшимся на Оленек для прииска новых земель, сказа-
но: «А у аманатов и у Тунгусов роспрашивать накрепко, много ль
в Оленке Тунгусов, и сколко родов, и по сколко в котором роду
105
человек и ясаку куда не дают ли. И про Набару реку и про морской
остров с заморным зубов роспрашивать подлинно, сколь далече На-
бара река, и какие в ней люди, и далече ль от Набары реки остров
с заморным зубом, и какой к нему ход, и про иные потому ж рос-
прашивать накрепко» [79, № 99].
Очевидно, что о «Набаре реке» слухи в Якутск поступали и ра-
нее. Равным образом был известен «остров с заморным зубом», на-
ходящийся пробив этой реки, в котором мы узнаем богатый моржами
остров Бегичева.
Это обстоятельство служит лишним примером стародавности зна-
комства русских людей с арктическим побережьем Сибири.
Знатоки пернатых
Среди документов XVII века, в которых встречаются сведения о
животных, очень немногие содержат упоминание о пернатом мире.
Это, однако, не может служить поводом к предположению, что наши
сибирские предки не знали птиц или не интересовались ими. Дело
в том, что подавляющее большинство дошедших до нас документов
того времени представляет собою материалы чисто официальные, как
мы бы сказали сейчас «ведомственные». Они преследуют цели госу-
дарственные: административные, военные, дипломатические, экономи-
ческие, правовые и т. д. Тем более, что очень многие из них явля-
ются «грамотами», т. е. теми или иными указами центральной вла-
сти. В них нельзя ожидать элементов отвлеченной любознательности,
но все же, как мы это уже видели и увидим ниже, они содержат не-
мало любопытного. Особняком стоят в этих материалах документы,
касающиеся кречатьего дела. Это было дело, представляющее госу-
дарственное значение, и поэтому-то было подробно разработано.
Другую картину представляют столь редкие в ту эпоху произведе-
ния, так сказать, вольного стиля, неофициального характера. В них
мы находим много свидетельств, говорящих о том, что русским зем-
лепроходцам XVII века в Сибири вовсе не был чужд интерес к пер-
натым обитателям открываемых стран. Все эти материалы мы рас-
смотрим, начиная с документов, относящихся к кречатьему делу.
С древнейших времен соколиная потеха была одним из любимых
придворных развлечений. Огромная литература, существующая по
этому вопросу, показывает, что искусство содержания соколов, обуче-
ние их ловле — «вынашивание» — равно как и самая охога с ними,
также требовавшая большой сноровки, стояли в России на очень вы-
соком уровне.
Соколиный спорт был также хорошо известен и за пределами на-
шей страны. И в Европе и в Азии, от Британии до владений Вели-
ких Моголов, знали цену кречетам и соколам, ястребам и орлам.
Столетиями ловчие птицы занимали видное место среди даров, ко-
103
торыми обменивались между собою владетели разных стран и кото-
рые в те времена были неизбежным элементом всяких дипломатиче-
ских сношений.
В связи с этим ловчие птицы наилучших пород и, в первую оче-
редь, прославленные кречеты приобрели исключительно большое зна-
чение в международных сношениях. Это продолжалось до половины
XVIII века и хорошо характеризуется словами по этому поводу Пет-
ра Первого. Как известно, Петр, сын такого выдающегося знатока
охотничьего спорта, каким был Алексей Михайлович, автор соответ-
ственных наставлений, вовсе не интересовался охотой. Искореняя ар-
хаические, дорого стоившие учреждения, он уничтожил в числе их
многие статьи придворной охоты, но полностью сохранил сокольничье
дело. В одной из бесед с Салтыковым в 1720 году он заметил, что
ему эти птицы очень нужны потому, что они «высылаются в окрест-
ные государства бесперестанно» [133, стр. 19]. Их отправляли тогда
в Турцию, в Персию, в Австрию и другие страны, в числе самых
желаемых даров. Так, например, среди даров, которые вез богдыха-
ну в 1675 г. Спафарий, было 6 отборных кречетов [94, стр. 92] *.
В этом заключалось большое культурно-политическое значение со-
колиной охоты на Руси, тем более, что север России и Урал из древ-
ности славились как родина наилучших пород кречетов.
Еще Марко Поло говорил о лучших соколах, которые водятся к
северу от Алтая и равнины Баргу [193]. И. Кузнецов [127], а за ним
Г. П. Дементьев [75] обоснованно относят эти сведения к северу За-
падной Сибири и Уралу.
Несмотря на то, что сведения об этих драгоценных птицах держа-
лись в секрете, они очень рано проникли в Западную Европу. Еще
Павел Иовий (1525 г.) сообщал, что на Уральских горах «ловят са-
мых превосходных соколов. Одна порода их — белая, с пятнистыми
перьями; она называется геродий. Водятся там и гиерфальконы, вра-
ги цаплей и соколы священные и перелетные, которых не знала даже
роскошь древних государей, занимавшихся птицеловством» [2, стр. 94].
Следовательно, русским места обитания этих птиц были известны
исстари.
Для поимки и доставки кречетов была разработана целая систе-
ма кречетьего лова, применялось множество самобытных ловушек,
позволявших заполучить драгоценную птицу без малейших повреж-
дений. Существовал строго соблюдаемый порядок их перевозки,
кормления и ухода. Соколиным промыслом занималось целое сосло-
вие кречатьих помытчиков, в то время как хитрое искусство вынаши-
вания соколов и охоты с ними было уделом мастеров-сокольников.
Осваивая Сибирь, используя по возможности все виды ее природ-
ных богатств, русские люди не могли не обратить внимания на кре-
1 Сохранилось известие и о судьбе этих кречетов. 10 ноября 1686 года мо-
сковским послам Венюкову и Фаворову в Пекине была показана соколиная потеха
богдыхана, состоявшая из 11 кречетов. При этом им было сказано, «что прислан-
ные с Спафарием кречеты зело были к ловле добры, но от великих жаров
померли» [20, стр. 47].
107
четов. Мы не располагаем данными о том, существовала ли соколи-
ная охота в Северной Сибири до прихода русских. Правда, в кунгур-
ской летописи есть замечание о том, что татарские мурзы в Западной
Сибири употребляли ловчих птиц Но летопись говорит о «ястре-
бах», а наши предки достаточно хорошо разбирались в породах птиц;
тем более применение именно ястребов известно у тюрко-татарских
народностей. Таким образом использование кречетов в Сибири, впер-
вые, возможно, после Чингисидов, было начато русскими.
Зато имеются сведения о том, что аборигены Западной Сибири
широко применяли охоту с беркутом. Этот спорт идет с глубокой
древности, об этом говорит, например, указание В. В. Радлова [199,
стр. 32] о нахождении старинной хакасской вазы с изображением
охотника с беркутом на руке. Эти ловчие птицы ценились высоко,
так что даже места гнездовий орлов, которые, как известно, много-
летни, считались немаловажным хозяйственным объектом. В доказа-
тельства сказанного приведем выписку из грамоты тюменскому вое-
воде от 12 апреля 1649 года по поводу жалобы служилых татар Мат-
масовых на чинимые им притеснения. «И тою де вотчиной после от-
ца своего владеют они Мугач с братьями; и ныне де в той их ста-
ринной вотчине ловят всякие Руские и ясачные люди всякой зверь,
и орловые гнезда снимают, и во всем их обидят; и нам бы их пожа-
ловать, велеть им тою отца и деда вотчиною владети по прежнему, и
никаким людем зверя в ней ловить и Орловых гнезд сымать, и насилств
им чинить не велеть» [80, стр. 174]. Дальнейшие сведения по этому
интересному вопросу пока отсутствуют.
О времени, когда на Москве зародился интерес к сибирским кре-
четам, мнения исследователей расходятся. Так, Н. Кутепов полагает,
что ловля кречетов и соколов была организована в Сибири только
при Алексее Михайловиче, около 1652 года [133, стр. 80]. Однако
И. Кузнецов обоснованно указывает, что интерес в Москве к сибир-
ским соколам возник гораздо раньше, именно при Федоре Ивановиче
[127]. Об этом же говорит и замечание Н. М. Карамзина (105, прим.
422].
Как бы то ни было, но во времена Алексея Михайловича дело
кречатьего лова было поставлено в Тобольском воеводстве на широ-
кую ногу. Это видно уже из того, что одна из волостей этого воевод-
ства называлась Кречатьей [83, стр. 129], а в Тобольске до недавнего
времени было известно урочище, сохранявшее название «Кречетники»
[127].
4 Нужно сказать, что далее к востоку в Сибири кречатий лов не
проникал, хотя наличие кречетов во многих районах было хорошо из-
вестно. Так, на Ангаре кречетов и соколов наблюдал протопоп Авва-
кум [1, стр. 9], наблюдения над соколами занес в своей дневник Спа-
фарий [15, стр. 93] и т. д. Это объяснялось очевидно трудностями пе-
1 Кунгурская летопись говорит, что в 1588 году князь Сейдяк и мурза Ка-
рача были взяты в плен воеводой Чулковым в то время, когда они «пущали за
птицами ястребов» [127].
108
ревозки. Дело в том, что нежные птицы плохо переносят перевозку
и нужно было создавать исключительно благоприятные условия при
доставке, чтобы не погубить драгоценной добычи.
«По нашему великого государя указу велено сибирским кречать-
им помытчиком с нашими птицы из Сибири ездить в Москву по
вся годы зимным путем», — читаем мы в одном из актов [4, № 164].
При этом даже маршрут обычно указывался весьма точно. Например,
сыну боярскому Гаврилову, который в декабре 1662 года был на-
правлен в Москву из Тюмени с шестью кречетами, было предписано
ехать «с Тюмени по дороге на Туринский острог, на Верхотурье, на
Соль Камскую, на Кайгородок, на Соль Вычегоцкую, на Устюг Ве-
ликий, на Тотму, на Вологду, на Ярославль, на Переславль Зале-
ской и до Москвы» [81, стр. 313].
Бережное отношение к птице во время пути строго предусматри-
валось в наказах сопровождающим. Тот же Гаврилов обязывался:
«едучи дорогою смотреть тех великого государя кречетов довезти до
Москвы здорово, во всем в целости, и никоторые бы птицы своим
небрежением без призрения не истеряти и с голоду не поморити, и
дурна никакова над государевыми кречетами не учинить; ...что б они
помытчики тех великого государя кречетов смотрели ж и берегли,
с великим раденеим неоплошно, и кормили во уреченное время, в кое
время кормить их доведетца» [133, стр. 228].
Летним путем провозить кречетов оказывалось невозможным. По
грунтовым дорогам этому препятствовала их непроездность: «тех
птиц осеным временем к тебе великому государю к Москве до зимне-
го пути отпустить было нелзе, потому что грязи были и воды болшие
и чтоб дорогою от болших грязей и от осенней груды тем птицем по-
рухи не учинить» [82, стр. 435]. Переезд же по рекам был слишком
долгим.
Таким образом надежная доставка птиц из Сибири требовала вы-
воза их только в сезон наилучшего пути, т. е. по зимнему первопут-
ку. Это было доступно лишь в отношении Западной Сибири, ибо с
Енисея и еще более восточных районов доставлять кречетов при-
шлось бы с летовкой по дороге. Это не сулило успеха и было бы
слишком дорого; кроме расходов на людей-провожатых, на каждую
птицу отпускалось по 2 деньги в день [82, стр. 435], сумма по тому
времени существенная.
Интересно проследить состояние этой отрасли в Тобольске, где
находилось управление кречатьего лова в Сибири. Кречатьи помыт-
чики (или «помыкалщики»), освобожденные от всех других обязан-
ностей служилые люди и крестьяне, набирались из разных кругов
населения. Так, в 1675 году в Тобольске среди них числилось: лит-
вы 4, конных казаков 3, пеших казаков 3, служилых татар 3, стрель-
цов 3, пашенных крестьян 2, рейтар 1. «...и те служилые люди и кре-
стьяне промышляли на великих государей кречетов по розным ме-
стом, а в которое время служилые люди и крестьяне на кречатьей
ловле будут, и те служилые люди своею братью никаких служеб не
служат, и караулов не караулят, изделий никаких не делают, хлеба
109
в казну великих государей не платят, изделий не делают» [83,
стр. 369].
Кроме того, были помытчики и в уезде, а именно: «Да Тоболско-
го уезду в Ашлыцкой и Тарханской волостех ясашных людей кре-
чатников 31 человек». «В Капканинской волости ясашных татар по-
мычников 8 человек». «В Кречатье волосте ясашных татар помычни-
ков 4 человека»... [стр. 129].
Состоять в кречатьих помытчиках было выгодно, особенно для
представителей коренных народностей, встречаются поэтому ходатай-
ства о переводе в этот разряд: «А в прошлом во 162 и 165 годех...
по челобитью тех трех кречатных волостей ясашных татар, который
ясак платили, и им велено добывать на великих государей кречатов
за весь полной ясак; и в котором году кто на кречатье ловле будет,
и на тот год ясаку с них имать не велено» [стр. 129].
Всего по Тобольскому воеводству поминается наличие кречатьих
помытчиков в следующих волостях: «Тарханской, Ашлыцкой, Кап-
канинской, Кречатьей, Ашуцкой, Баганской. В Исецком остроге 12
человек с 168 года. В Беляковской слободе 8 чел. В Куярской слобо-
де 5 чел. В Ялуторовской 7 чел. В Нижне Ницынской 8 чел. В Тер-
сюцкой 2 чел. В Бешкилской слободе 2 чел. Всего в Тоболску и на
Тюмени и в слободех Руских людей и служилых татар 124 человека».
Это количество оказывалось, повидимому, чрезмерным и было на-
мечено уменьшение числа помытчиков до 54 человек [стр. 370—71].
Тобольский воевода получал очень подробные поручения по отло-
ву птиц, что видно, например, из грамоты Алексея Михайловича вое-
воде П. М. Салтыкову от 3—12 марта 1675 года. После упоминания
о том, что в прошлом году было затребовано из «Тоболска и из
иных сибирских городов птиц кречатов красных, что даст бог уловить
будет, да серых по десяти кречетов, да по пятнадцати челегов кре-
чатных на год», предписывалось поставить дополнительно «пятнад-
цать кречетов да пятнадцать челегов кречатных, опричь красных и
цветных и что ныне к Москве отпущено. А будет столко ныне в
улове кречетов и челегов кречатьих нет, и вы б велели в Тоболску и
в иных сибирских городех кречеты и челеги кречатьи промышлять с
великим радением, и прислать к нам великому государю наспех; а
впредь велеть кречетов и челегов кречатьих красных и подкрасных и
цветных и крапленых ловить посколку бог даст и присылать к нам
великому государю, а серых по тридцати кречатов да по тридцати ж
челегов кречатьих в год» [стр. 369].
Учитывая большие трудности поисков и ловли осторожных крече-
тов, следует признать, что исполнять такие большие поручения можно
было только при условии хорошей организации дела.
Случалось, что отловленных птиц оказывалось слишком много и,
принимая во внимание дороговизну пересылки птиц, часть их при-
знавалась излишней. В этом случае давалось строгое предписание от-
пускать излишних птиц на волю, а отнюдь не убивать их, не прода-
вать и никому не отдавать [84, стр. 115].
Своевременному отлову и полной сохранности драгоценных перна-
110
тых придавалось такое значение, что возникала целая переписка даже
из-за поимки одной-двух птиц. Приведем характерный пример такого
делопроизводства. 30 октября 1687 года приказчик Белослудской сло-
боды Тихон Головкин писал верхотурскому воеводе о том, что 28 ок-
тября в его слободе было поймано два кречета: одного изловил
«кречатей помыкалщик Якушка Микифоров в кречатье ловушке в то-
ру», второго «малые робята»... «на Наворе, на тетерье ловушке на
тетере». Она они были поручены Митрофанову. 13 ноября Митро-
фанов докладывал, что «те птицы кречеты божьею милостью здоровы
и есть приобыкли; а кормит де их Якушко тех птиц своим кормом,
свежим убойным чистым мясом, и места тем птицам у него Якушка
сделаны два болчка, а наготове де ему тех бочков построить нечем, а
надобно де к тем болчкам на строение сукна белого сермяжного и
гвозья и ременья, чем тем птицам в болчке места устроить» [88,
стр. 325].
Нельзя не обратить внимание на то, что в грамоте содержится не
только сообщение о самом факте поимки. Указывается кем и где добыты
птицы и подробно упоминается, какой ловушкой они были взяты. Это
показывает на тонкость разработки промысла с точки зрения знания
местообитаний птиц и техники добычи.
Детально описываются также самочувствие пойманных птиц и
подробности содержания их и устройства на будущее. Такая забота
не кажется странной, если принять во внимание крайнюю требова-
тельность кречетов к уходу. Приходилось предусматривать все мело-
чи для того, чтобы не только сохранить им жизнь, но и здоровье,
красоту и резвость, т. е. те качества, которые делали их столь жела-
тельными в списках дипломатических даров.
О случаях добычи кречетов, особенно высших классов, обычно
подробно доносилось Москве. В сентябре 1678 года из Тюмени со-
общали: «добыли на Тюмени и в Тюменском уезде кречатьи по-
мытчики: Давыдко Коклягин помкнул кречата подкрасного, дикомыт;
Микишка Коклягин кречета ж цветного, дикомыт же, да челега кре-
чатья цветного ж; Микишка Мещеряков помкнул кречата цвет-
ного молодика; Давыдка Виляжанин челига кречатья молодика ж; а
по сказке, государь, Тюменского кормчего Федки Воронова, государь,
птицы цветные; да кречатей же помытчик Федка Панов помкнул
кречата ж» [84, стр. 113].
«С великим бережением» производилась и отправка птиц. Вез-
шим их людям запрещалось чинить задержки: «а будет воеводы на-
ши учнут им, кречатьим помытчиком со птицы чинить задержание, и
от того нашим птицам учинится какая поруха, и тем от нас великого
государя за то быть в великой опале и наказанье», — читаем мы в
одной из грамот 1662 года [4, № 164].
Заботы о птицах предписывались самые тщательные. За помытчи-
ками, которым поручались птицы на местах и особенно в дороге, ука-
зывалось строго смотреть, «что бы они помытчики тех великого госу-
даря птиц смотрели же и берегли в великим радением неоплошно и
111
кормили бы в реченное время, в кое время кормить их доведетца; а
на корм бы тем птицам покупали рыбы, и куры и тетереви, и мяса
чистые и добрые, свежие, которые мяса птицы учнут есть, и голуби
имать на корм великого государя птицам в городех и в селех и в де-
ревнех, у кого подсмотрят, по указу великого государя, безвозбранно,
и чтобы их помытчиков небрежением и без призрения те великого го-
сударя птицы не истерялись и с голоду не померли» [84, стр. 116].
Ехавшим с птицами надлежало воздерживаться от всякого непотреб-
ства, «что б их помытчиков нерадением и пьянством и от нечистых и
скаредных людей над птицами великого государя дурно какое не учи-
нилось, и от пьяных и от нечистых людей не померли» [стр. 117].
Особенно вредным было излишнее беспокойство пернатых плен-
ников, в приказах даются поэтому точные указания о необходимости
беречь их при перевозках. «Ведомо нам учинилось», — пишется в той
же грамоте, — что «и в городех и по дорогам на ямах ямщики тех
наших птиц осматривают, и сани поднимают и спускают небрежно, и
дорогою ездят скоро и от того птицы помирают, и воеводам нашим и
приказным людем, кречатьим помытчиком и ямщиком приказывать
накрепко, что б они наши птицы дорогою возили бережно, и сани ос-
матривали с великим бережением, и везли тех наших птиц к Москве
не скоро, что б от того нашим птицам порухи никакие не было».
В случае, когда местные помытчики не справлялись с поручения-
ми, для организации кречатьей ловли и для руководства перевозкой
из Москвы присылали опытных людей — специалистов «сокольничь-
его пути». Их поездкам придавалось большое значение, и чинимые
им помехи строго наказывались. Так, за отказ в подводах именитым
царским сокольникам «Михею Тоболину и Игнатию Кельбину с то-
варыщи», ездившим в 1653 году в Тобольск, был уволен с должно-
сти и бит кнутом Невьянской слободы приказчик Одинцов [4, № 65].
В общем нужно заключить, что сокольничье дело — хорошая орга-
низация кречатьего лова, содержания и пересылки птиц с сохранени-
ем их качества — требовало пристального изучения и глубокого зна-
ния хищных птиц.
Руководители кречатьего лова, как и сами помытчики должны бы-
ли многое знать о пернатых. В совершенстве была им известна по-
родность соколов, они разбирались в ней детальнее современ-
ных орнитологов. Они точно знали места обитания и количество
кречетов. Знакомы были им особенности и сроки гнездования, время
развития и линьки. Существовала даже особая возрастная терминоло-
гия, как-то: «молодик» — сеголеток, «дикомыт» — перелинявший на
воле годовик и т. п. Были известны режим жизни, питание, охотни-
чьи участки и прочее.
Обращает на себя внимание та тонкость, с которой разбирались
статьи птицы, ее морфология и в особенности окраска. При этом та-
кие знания обнаруживали не одни только специалисты-сокольники, но
и любители. Приведем описание выдающейся по красоте птицы, пой-
манной 1 декабря 1681 года близ Верхотурья, даваемое Самойлом
112
Вестицким в письме к одному из царских стольников в Москву: «Из-
ловил на великого государя кречета Белослудские слободы кречатной
помыкалщик Якунка Микифоров, а перьем тот кречет с красна голуб,
а краплины белые, грудь бела, а краплины с красна голубы, а крылье
с красна голубы ж, а краплины красные, а на хвосте краплины бе-
лые, а хвост с красна голуб же» [84, стр. 114]. Такому описанию,
живому и художественному, может позавидовать иной современный
орнитолог. Отметим, что, как правило, указывались имена и фамилии
ловцов, за которыми неукоснительно сохранялась честь дорогой до-
бычи.
Мы уже не говорим о тщательно разработанной технике лова и
содержания, которые находились на высокой степени совершенства.
Все это позволяет считать, что сокольничье дело в России было исста-
ри предметом серьезной исследовательской работы, глубоко разрабо-
танной отраслью прикладной орнитологии.
Областью исследовательской деятельности было это дело и в За-
падной Сибири с первых лет ее присоединения, и кречатьих помытчи-
ков мы смело называем первыми сибирскими орнитологами, узкой
специальности, но высокого класса.
Роль их в жизни той эпохи была немалой. Сибирские кречеты и
занятые ими кречатьи помытчики и сокольники способствовали славе
русского сокольничьего дела и вносили свою лепту в сложное дело
международных сношений.
После смерти Алексея Михайловича, собственно когда власть вре-
менно находилась в руках правительницы Софьи, кречатье дело нача-
ло было приходить в упадок. Это видно из наступившего прекраще-
ния кречатьего дела в Сибири, известного нам по одной грамоте.
Именно, 8 февраля 1687 года верхотурскому воеводе Нарышкину бы-
ло послано указание прекратить ловлю кречетов и присылку их в Мо-
скву. Грамота очень кратка. В ней говорится о том, что кречатий че-
лиг, присланный с помытчиком Лаврушкой Шипицыным принят, сам
он отпущен в Верхотурье, а «ныне мы великие государи на Верхотурье
кречетов ловить и в Москву присылать не указали» [5, стр. 248].
Как видно, Петр позднее восстановил эту отрасль в надлежащих
размерах. Что касается мира пернатых вообще, то в официальных до-
кументах эпохи имеется, как сказано, очень мало упоминаний о пти-
цах. Мы можем сослаться лишь на следующие примеры, которые все
относятся к побережью Тихого океана.
Прежде всего упоминание о птицах, хотя и без точного указания о
каких именно, мы находим в замечательном документе: «Роспись ре-
кам и имяна людем, на которой реке какие люди живут...» — памят-
нике первой русской экспедиции на Тихий океан Копылова-Москви-
тина (1636—1638). «...река Тучки устьем пала в Ламу, а по ней жи-
вут Тунгусы чавуралы; а против тое реки ус¥ья стоит на море в голо-
мени остров каменой, а на том острову птицы водитца многое мно-
жество, с тово острова тою птицею кормятца тунгусы, многие люди,
как учнут яйца водить» [232, стр. 46—47].
Эги данные интересны тем, что, во-первых, дают указание на
8 В. Н. Скалой—„Землепроходцы** 113
большое значение промысла птиц у приморских эвенков и на характер
самого промысла во время гнездования. Во-вторых, они показывают,
что первый же случай встречи землепроходцев с важным экономиче-
ским видом промысла (строго, заметим, сезонного) обратил их вни-
мание и побудил занести его в их лапидарную «роспись». Это лиш-
ний раз свидетельствует об острой наблюдательности землепроход-
цев.
Надо также заметить, что роспись — это одно из немногих най-
денных пока описаний, вернее отчетов о замечательных походах-экспе-
дициях сибирских землепроходцев, которые нам более известны из
ссылок в других документах. Можно думать, что, если удастся обна-
ружить другие подобные отчеты, в них окажутся не менее интересные
данные о природе посещенных мест.
Второе из обнаруженных пока упоминаний о птицах находится в
челобитной служилых людей Алексея Филиппова с товарищами, со-
держащей роспись пути от реки Охоты до реки Мотыхлея. В этой
интересной росписи содержится очень редкий пример присвоения рус-
скими землепроходцами русского имени географическому пункту, а
именно одной из рек. Как правило, они с присущей им скромностью и
географической добросовестностью старательно собирали и записыва-
ли местные названия всех географических пунктов, которые за ними
и сохранялись. В данном же случае имеется упоминание реки с рус-
ским названием, а поскольку дело было в 1651 году, когда русские
люди на Охотском побережье были новичками (первое появление рус-
ских на этом побережье состоялось в связи с походом Москвитина в
1639 году), а Филиппов с товарищами, очевидно, первыми по своему
маршруту, им и следует приписать это характерное наименование. Де-
ло в том, что название дано по признаку гнездования птиц: «а от
той губы итти до речки до Петушковы половина дни, на устье той
речки стоит островок каменной, а на том островку плодятся петушки
морские». Данный факт интересен в том смысле, что прекрасно ха-
рактеризует большую наблюдательность наших землепроходцев, дале-
ко выходившую за пределы их весьма кратких отписок. В частности,
они отлично разбирались в птицах, и именно одно из запомнившихся
орнитологических наблюдений запечатлели в географическом названии.
Замечательно, что, допустив такую «поэтическую вольность», исследо-
ватели спешат добавить «а имя той речки Укал и рыба с моря в ту
речку лазит» [стр. 325].
Третий пример приведем из знаменитых «сказок» первого иссле-
дователя Камчатки Владимира Атласова. «А в Курилской земле зи-
мою у моря птиц — уток и чаек много, а по ржавцам лебедей много
ж, потому что те ржавцы зимою не мерзнут. А летом те птицы отле-
тают, а остаетца их малое число, потому что от солнца летом бывает
гораздо тепло. И чает он, что та земля гораздо подалась на полдень»
[163, стр. 16]. В этом отрывке, относящемся к 1701 году, вое замеча-
тельно. Здесь налицо не только любознательность и знание птиц, но
и наличие ценных экологических наблюдений, и уменье делать из них
далеко идущие выводы.
114
Из частных, так сказать, произведений, содержащих данные о пти-
цах Сибири, первым является «Житие» протопопа Аввакума, бывше-
го за Уралом около 1657 года. Давая описание Ангары, он говорил:
«Горы высокие, дебри непроходимые, утес каменный яко стена стоит
и поглядеть заломя голову; в горах тех обитают змии великие; в них
же витают гуси и утица — перие красное, вороны черные и галки се-
рые, в тех же горах орлы и соколы, и кречеты и курята индейские, и
бабы, и лебеди и иные дикие, многое множество, птицы разные»
[1, стр. 9].
Очевидно, наблюдательному Аввакуму были известны многие ви-
ды птиц, хотя он и не мог быть охотником. Несомненно, окружающие
его «миряне» имели в этой области более широкие сведения. В смы-
сле точности наблюдений особенно любопытно замечание о черных
воронах и серых галках, а также о красных утках. Последнее наблю-
дение, равно как и упоминание о «бабах», скорее всего относится к
Даурии. Что же касается «индейских курят», то мы в них без труда
узнаем черноклювого и длиннохвостого восточного глухаря.
Характеризуя фауну Байкала, протопоп не приминул сказать, что
на нем «птиц зело много, гусей лебедей, по морю яко снег плавают»
[стр. 15].
Гораздо меньше внимания обратил на птиц ехавший этим же пу-
тем в 1675 году Спафарий. О птицах он упоминает лишь в легендар-
ном рассказе об озере, из которого вытекает Иртыш. «Живет де там
зверь, будто крокодил», который ловит «лебедей, гусей, и иные птицы»
[15, стр. 42]. Да, проезжая деревню Каменку по Ангаре, он говорит о
скалах, «и на тех горах соколов родитца много» [стр. 93]. В этом слу-
чае посол, очевидно, вспоминает любимую утеху царя, бывшего стра-
стным сокольником.
Значительно интереснее сведения о птицах не раз цитированного
«Сказания о земле Сибирской». В нем находятся упоминания «лебе-
дей, стерхов, жеравлей, цапель, баб, гусей, разных родов уток, гагар,
соколов, кречетов разных цветов, ястребов, орлов, скоп, челиков»
[241, стр. 73]. Спутник Спафария Венюков, которому приписывается
авторство «Сказания», не был коренным землепроходцем и, несомнен-
но, пополнял свои сведения опросными данными. Из его перечня мы
видим, что в то время в сибирской фауне русские люди различали
несколько десятков видов птиц. В частности, они знали замечатель-
ного белого журавля — стерха — и целый ряд пернатых хищников,
привлекавших особое внимание русских людей той эпохи.
Приведенные материалы позволяют заключить, что наши предки
XVII века в Сибири с самых ранних пор не были равнодушными к
тому замечательному явлению природы, какое представляют пернатые.
Они их знали, следили за ними и даже делали определенные заклю-
чения из своих наблюдений.
Наука эпохи Петра Великого, подытожившая разнообразные знания,
собранные о Сибири русскими людьми, не оставила в стороне того, что
было известно о птицах. Об этом, между прочим, говорят приведен-
ные выше указы о сборах «раритетов», «куриозных вещей», среди ко-
8* 115
торых .названо так много разнообразных птиц, включая западносибир-
ского эндемика — краснозобую казарку. С точки зрения орнитолога
обращает на себя внимание знание видов птиц и уменье определить
подлежащее отбору немногими характерными признаками.
Совершенно очевидно, что действительный объем знаний птиц у
сибиряков того времени был значительно шире того, что доходило от-
туда до Москвы и отнюдь не был уже по объему сведений, присущих
современному среднему любителю природы.
Развитые в высокой степени в области кречатьего дела, знания эти
были в целом, разумеется, крайне примитивны сравнительно с со-
временными. Но иное нужно сказать об общем уровне орнитологиче-
ских понятий той эпохи.
Прежде всего приведенные отрывки о птицах, которые, несом-
ненно, будут расширены по мере разработки архивных материалов,
относятся ко временам гораздо более ранним, чем 1758 год, когда
вышло в свет десятое издание «Sistema naturae» К. Линнея,
с которого считается начало научной систематики. До него в орнито-
логии не существовало единого порядка, а следовательно, данные Ве-
нюкова, Атласова и т. п. при всей их великой скромности, в научном
отношении мало чем уступают наблюдениям Д. Мессершмидта или
И. Г. Гмелина.
Если же мы обратимся к самой «Sistema naturae», то ока-
жется, что знания ее автора о пернатых Сибири гораздо уже и мно-
го примитивнее сведений русских землепроходцев. Специально про-
смотревший в этих целях труд Линнея Г. Э. Иоганзен подчеркивает,
что в отделе птиц этого труда слово Сибирь встречается только раз,
применительно к трехпалому дятлу. Даже Азия в целом поминается
лишь в отношении немногих вульгарных видов [100, стр. 8].
Таким образом мы имеем полное право признать приоритет в пер-
воначальных орнитологических исследованиях в Сибири за русскими
землепроходцами.
Рыбоведы
Упоминания о рыбах и рыбных промыслах сравнительно редко
встречаются в документах XVII века. Вместе с тем мы имеем воз-
можность утверждать, что русские очень рано ознакомились с фауной
рыб в Сибири и имели о ней достаточное представление. Они внима-
тельно присматривались к особенностям сибирских водоемов и быстро
замечали наиболее характерные из этих особенностей.
Наиболее древние сведения этого рода мы узнаем из письма рус-
ских друзей англичанина Марша, которые, удовлетворяя его любопыт-
ству, дали ему в 1584 году сведения о реке Оби. В нем говорится:
«По берегам реки растут хвойные деревья белой, мягкой легкой поро-
ды, которые мы называем елями. Берега с обеих сторон очень высо-
ки, течение не быстрое и река спокойная и глубокая. В ней водится
рыба как то: осетр и чир, и пелет, и нельма — нежная рыба вроде
белого лосося, и максун, и сиги, и стерляди, но лохов нет. Недалеко
от материка в устьи Оби имеется остров, на котором водится много
зверей, например белых медведей, моржей и т. п. Самоеды говорят,
что в зимнее время они часто находят там моржовую кость» [2, стр.
191]. Л. С. Берг, по достоинству оценивший этот очень верный
очерк, правильно подчеркивает необыкновенную точность знаний этих
людей, выразившуюся, например, в указании на отсутствие в Оби та-
кой характерной рыбы русского севера, как сёмга [42, стр. 79].
В 1610 году промышленные люди Куркин и Шипунов в своем об-
ращении к тобольским воеводам по поводу усмотренной ими опасно-
сти иноземного вторжения, говоря о енисейских «угодьях», упомина-
ют о том, что рыба там «всякая, такова ж, что и в Волге» [211, стр.
1050]. Несмотря на неточность этого сообщения, мы видим попыт-
ку сравнительной характеристики рыб двух важнейших водоемов.
Позднее мы встречаем гораздо более обоснованные сравнения с
волжской фауной фауны рыб Амура. Относительно последней изве-
стное «Описание новые земли сиречь Сибирского царства», относя-
ще!еся к последней четверти XjVH века, дает такие сведения: «в вели-
кой реке Амуре против Албазинского острога и вниз потому ж рыб:
белуг чистых, болших калужек, осетров, стерлядей, сазанов, лососей
и всякой мелкой бесчисленно много» [241, стр. 90].
О том, что русские люди XVII века разбирались в видовом со-
ставе рыб, весьма обстоятельно показывают сведения, относящиеся к
Белоозеру, где рыбные ловли имели выдающееся экономическое зна-
чение. Так, в одной из грамот, относящихся к этому вопросу, от ап-
117
реля 1675 года мы встречаем такой перечень: «в улове какие рыбы
головные и подголовные, осетров и стерлядей и стерлядок, и судсков,
и щук головных и подголовных, и паланов, и сазанов, и лещей, и ле-
щиков, и окуней, и язей, и судочков, что словут долговороты, кроме
самых мелких судочков, что словут юрки и чеш и плюсов, будет
и тое рыбу отвозить...» [83, № 128]. И породность и сортность уло-
ва были, как мы видим, прекрасно разработаны.
Попав на тихоокеанское побережье, землепроходцы сразу обратили
внимание на замечательный ход лососевых в реки и на значение это-
го явления. Первым, повидимому, из русских людей, описавших этот
замечательный процесс, был служилый человек Алексей Филиппов,
попавший на Охотское побережье в устье рек Ини и Мотыхлея в
1650 году. В 1651 году он представил «Роспись от Охоты реки мо-
рем итти подле землю до Ини и Мотыхлея реки, и каковы где места,
и сколко где ходу, и где каковы реки и ручьи пали в море, и где мор-
ской зверь морж ложитца и на которых островах» [80, № 87]. В ней
дан перечень впадающих в море речек, причем выделены те, в кото-
рые входит рыба. При этом указано, что, например, в речку Улькан
входит «куньжа и маньма», в другие речки «всякая рыба», или «ры-
ба всякая с моря лазит» и т. д. Дается и описание приустьевой ча-
сти, например р. Ульбеи: «и у той реки два устья, рыбы с моря в
тое реку лазит много» и т. п. Филиппов с товарищами был, видимо,
знатоком и любителем рыболовного дела.
Далее, в отписке Юрия Селиверстова с Чукотского полуострова
от конца марта 1655 года говорится: «а рыба на реке Анадыре имя-
нем кета идет в верх много, а назад не плавает, вся пропадает в вер-
ху. И ести та рыба худа, не жирна» [81, стр. 11]. Таким образом
второй раз, вероятно, в документах мы встречаем очень краткое, но
исчерпывающее описание этого замечательного явления в биологии
тихоокеанских лососевых.
В том же году в челобитной служилых и промышленных людей
Емельянова и Ветошки с товарищами по поводу их службы на Ана-
дыре мы находим такие строки: «и кормимся мы красною заморною
рыбою кетою, а та рыба кета внизу Анадыри реки от моря идет доб-
ра, а вверх приходит худа, потому что та рыба замирает вверху Ана-
дыри, а назад к морю не выплывает, а белой, государь, рыбы добы-
ваем мы мало, потому что у нас сетей добрых нет, а что и промыс-
литца белой рыбы и то мы пасем, а кормим потолику твоим госуда-
ревым аманатом, а тою рыбою кетою кормить их не смеем, что бы
им от того корму оцынжав, не помереть» [81, стр. 16].
Этот отрывок посвящен рыбе, поскольку дело коснулось жизненно
важных сторон быта всего острожка. Он показывает, что велики бы-
ли знания землепроходцев о рыбных богатствах осваиваемых ими рай-
онов. Отметим кстати, что этот документ (в своем роде отнюдь не
единственный!) правдиво изображает отношение к аманатам. В каких
материалах, трактующих о взаимоотношениях западных европейцев с
покоренными народами, можно встретить указание, чтобы победители
подвергали себя сами лишениям, лишь бы удовлетворить пленников?
118
Обстоятельные сведения о рыбах открытой им Камчатки дает
«камчатский Ермак» — Владимир Атласов. «А рыба в тех реках в
Камчацкой земле морская, породою особая, походит она на семгу и
летом красна, а величиною болши семги, а иноземцы ее называют
овечиною. И иных рыб много — 7 родов розных, а на Руские рыбы
не походят. И идет той рыбы из моря по тем рекам гораздо много и
назад та рыба в море не возвращаетца, а помирает в тех реках и в
заводех. И для той рыбы держитца по тем рекам зверь — соболи,
лисица, выдры» [163, стр. 13]. В таких словах Атласов описывает ве-
ликий процесс «хода до смерти» лососевых Тихого океана. Он не да-
ет неведомым ему рыбам своих названий, но видно, что он разбирал-
ся в породности рыб и умел замечать в этом смысле все новое.
Сведения о наличии рыбных угодий и рыбных промыслов без
указаний о составе рыб приводятся, как правило, при описании мест,
которые обследовались в связи со строительством острогов. В грамо-
тах по этому поводу всегда предлагалось обратить внимание на рыб-
ность прилежащих к месту будущего острога водоемов, поэтому-то в
отписках всегда приводятся такие сведения. Даже в тех случаях, ког-
да обследование давало отрицательные результаты, это оговаривалось
особо. Так, например, экспедиция 1626 года, выяснявшая возмож-
ность сооружения острога около знаменитого Ямышева озера в За-
падной Сибири, отмечает: «А рыбные ловли у соляного пристани-
ща реки Иртыш да пресное озерко, от соляного пристанища полвер-
сты; а по займищам озерка малые, безрыбные, а иных рыбных ника-
ких ловель, речек и озер блиско нету, и рыбные ловли от соляного
пристанища удалели вниз по Иртышу» [211, стр. 343]. Замечательно,
что обследователи, объяснив убедительно невозможность устройства
рыбных промыслов в районе предполагаемого острога, все же разве-
дали единственное из местных рыбных озер и дали о нем такие сведе-
ния: «до пресного озерка, по смете, полверсты, а озерко невелико, а
рыбенко в том озерке есть щука и окунь, и линь и плотицы» [там же].
Аналогичные, хотя и не столь подробные сведения мы находим
во многих отписках, относящихся к сооружению острогов.
В документах, касающихся коренного населения, содержатся ука-
зания на значение рыбных промыслов в хозяйстве той или иной на-
родности, сохранившие свою ценность и для современных исследова-
телей этих народов.
Наконец, отметим превосходную рыбохозяйственную характеристи-
ку Анадыря, которую дал в своей отписке Юрий Селиверстов в
1655 поду: «а корм на реке нужной на Анадыре, промышляют все се-
тями пущалницами, одному человеку надобно сетей по десяти и бол-
ши, а оприче того на Анадыре реке кормитца нечем, потому что река
каменная, лесу на ней оприче талника, ни зверя ни соболей на ней
нет» [81, стр. 10].
Таким образом, когда это оказывалось нужным, землепроходцы
умели разобраться и в положительных и в отрицательных рыбохо-
зяйственных особенностях исследовавшихся ими местностей и дать им
краткие, но выразительные характеристики.
Жемчужники
Знакомство землепроходцев с позвоночными животными Сибири»
которое устанавливается дошедшими до нас документами, показыва-
ет широту интересов этих простых людей и большую их любознатель-
ность. Еще интереснее, что ближайшее рассмотрение материалов по-
казывает, что и среди беспозвоночных они умели выделить представи-
телей, имеющих практическое значение, специально разведывать их и
устраивать промысел полезного продукта. В первую очередь, как сви-
детельствуют многочисленные источники, это относится к моллюскам,
именно жемчужницам. Но и кроме них, как увидим, землепроходцам
не были чужды интересы к другим формам животного мира, вплоть
до байкальских губок и вредных насекомых. Наибольшее, конечно,
значение имел жемчуг.
В славной истории русского народного искусства® глубокую древ-
ность уходит ювелирное и вышивальное дело. Отрасли эти часто пе-
реплетались между собою, что особенно сказывалось в работах, свя-
занных с жемчугом, который «считался самым древним украшением
русских» [196, стр. 61].
«В старину в России жемчуг низали разным образом, например в
одну или несколько ниток, рефидью, клетками, рясою или врясную»
т.е. в виде решетки. В снизку сплошь, фонариками, в виде сетки и
т. д.» [там же].
Это, имевшее глубокую древность, тонкое искусство обслуживало
далеко не только внутреннюю потребность страны. Русские жемчуж-
ные работы были широко известны за границей, на востоке и в Ев-
ропе, и в течение столетий составляли существенный предмет вывоза.
Еще во второй половине XIX столетия из России вывозилось жем-
чужных изделий на 118 тысяч рублей, сумма по тому времени весьма
крупная. Таким образом русские исстари обрабатывали жемчуг в
превосходные художественные изделия.
С давних пор наблюдательный взор русского человека сумел так-
же обнаружить местообитание жемчугоносных моллюсков в реках сво-
ей родины. Русский жемчуг хотя и уступал по величине тропическо-
му, однако превосходил его чистотой воды и игрою, а потому был осо-
бенно ценным для вышивально-ювелирной работы.
Исстари были известны жемчужные ловы в бассейне Северной
Двины и других рек севера Европейской России, одна из которых на
120
Кольском полуострове так и называется Жемчужная. Лов произво-
дился в губерниях: Архангельской, Олонецкой, Выборгской, Новго-
родской, Петербургской, Псковской, Казанской, Эстляндской и Лиф-
ляндской. Но нигде почти не приходится встречать упоминаний о том,
что поиски жемчуга происходили по всему необъятному простору
русской земли, в частности на далеких берегах Индигирки и Тихого
океана.
Данные о нахождении жемчуга к востоку от Урала мы находим в
отписке Ерофея Хабарова, поданной якутскому воеводе Францбекову
в августе 1652 года. В содержащихся в ней чрезвычайно интересных
сведениях о Никанской земле, полученных Хабаровым при опросе
богдойских людей, есть упоминание и о жемчуге. «Да в той же земле
Никанской в нашей родитца золото и серебро, и жемчюг в раковинах
находят в реке и камение дорогое, да в нашей де Никанской земле
родятца шелки розные...» [80, стр. 367]. И далее: «есть де река пала
из болот, а впала устьем в море, а та река не велика, а на той реке
есть камень, и в том де каменю та золотая гора, а ломают ту руду
ломами железными... и в той реке находят в раковинах жемчюг, да и
серебро на той реке родитца...».
Как видно, интерес к жемчугу был близок к заинтересованности
в драгоценных металлах, однако до поисков его на Амуре руки у рус-
ских людей не дошли.
Иное дело крайний северо-восток и Охотское побережье, где на-
личие жемчуга было установлено впервые, видимо, в 1667 году [83,
Акты об отыскании жемчуга на реках Чондоне, Охоте и Кухтые].
Интерес к этому произведению местной природы был проявлен зем-
лепроходцами при первом почти проникновении в эти вновь приискан-
ные землицы. «Посылал я холоп твой проведывать руды серебряной
и всяких морских узорочей», — пишет в Москву якутский воевода
[стр. 383]. «В прошлом, во 175 году, с Чондона реки, от служилого
человека от Ивашки Ермолина привезли на Ковыму реку служилые
люди Акинфейко Сырцов да Гришка Постников опыт жемчюгу золот-
ника с 4 или с 5» [стр. 383], сообщают воеводе с Колымы, присылая
пробную партию — «опыт» — приисканных драгоценностей.
Поступают сведения о нахождении жемчуга на Охотском побе-
режье. О нем сообщили эвенки (тунгусы) и они же взялись прово-
дить к месторождению жемчуга «толмача Игнашку Олоферьева», на-
иболее близкого им, как знающего их родной язык. «Сказывали де ему
твои великого государя ясачные тунгусы... есть де по губам морским
и по рекам жемчюжные раковины и в тех раковинах жемчюг и на усть
де Кухтыя реки те ж жемчюжные раковины и жемчюг есть», о том
же сообщали с Тоуя реки. «И |по тем их скаскам посылай тот толмач
Игнашка Олоферьев с теми же иноземлы тунгусы, которые живут в
тех краях по Тоуе реке и велено им искать жемчюгу в тех местах, где они
ведают» [стр. 384]. Эпизод этот является также хорошей иллюстра-
цией тех добрососедских отношений, которые складывались у русских
с коренными народностями.
Оказался жемчуг и на самой Лене, о чем также следует сообщение
121
в Москву. «В Сибири же, на Лене, Якуцкого острогу в уезде жемчюг
объявился» [стр. 384]. В 176 (1668) году Гришка Онкудинов привез
в Якутск жемчуг с Охоты. Он насобирал его из старых раковин на
берегу. Эвенки предлагали ему устроить промысел жемчуга, с усло-
вием принятия его «в ясак за соболи». Они сообщали, что «есть де в
море раковины, и в тех раковинах жемчюг в пуговицу в обшивочную,
что носят на кафтанах, средней руки» [стр. 384].
Сообщение это вызвало большой интерес в Якутске. Воевода стре-
мился наладить промысел своими силами, но не сумел найти знатоков
этого хитрого дела. Сообщая об этом в Москву, он писал: «А в
Якуцком, государь, таких людей нет, кому жемчюг промышлять»,
очевидно, зная, что на Руси великой можно найти мастеров любого
дела.
Не теряя времени, воевода предпринимал поиски «узорочей» и по
другим землицам. «И я холоп твой на Ковыму и на Индигирку и на
Алазейку реки, для твоего великого государя ясачного сбору и для
проведывания жемчюгу и всяких морских узорочей, послал письмен-
ного голову Ефима Козинского», сообщается в той же отписке, гово-
рящей о начале одной из многочисленных разведок того времени на
крайнем северо-востоке.
Между тем отыскался и знаток жемчужного промысла. В том же
1668 году на Лену, и, видимо, на реки, впадающие в Охотское море,
был послан отряд служилых людей для ясачного сбору во главе с
Матвеем Сосновским: «...да я ж холоп твой послал на те ж реки для
жемчюжного промыслу, с ним же с Матвеем, служилого человека
Степку Порфирьева сына Маркова, а тот Степка мне холопу твоему
сказал, что де он видел, как жемчюжные раковины в море и в мор-
ских проливах промышляют; и велел ему Степке для того жемчюж-
ного промыслу у Матвея Сосновского имать служилых людей по
сколку человек пригоже» [стр. 385].
Поиски жемчуга на Охотском побережье шли не без удачи. В
1668 году, августа в 15 день, пятидесятник Яковлев прислал из Охот-
ска «жемчюгу два фунта без четверти, которые старые худые ракови-
ны выметывает из моря волнами на берег, а в море де раковин бол-
ших не знают промышлять» [стр. 385]. Жемчуг этот был тщательно и
со знанием дела рассортирован в Якутске и отослан в Москву за пе-
чатями. Было послано «Жемчюгу отборного 3 золотника, да жемчюгу
ж 10 золотников, да жемчюгу ж мелочи для знаку 17 золотников, и
жемчюжные раковины, в которых гот жемчюг родитца, для знаку 2
раковины» [стр. 386].
Заслуживает внимания этот факт отправки вместе с жемчугом
«для знаку» и раковин. Он показывает, что землепроходцы понимали,
с каким родом природных произведений они имеют дело и знали, что
в Москве было в ту пору кому разобраться в моллюсках. Там име-
лось, очевидно, достаточно сведений по естественной истории «бур-
мицкого» или «кафимского» зерна, как часто назывался в древней
Руси жемчуг.
Не менее интересные сведения о жемчужном деле дают нам и до-
122
кументы, относящиеся к Якутии [112]. 14 июня 1669 года казачий
десятник Иван Ермолин подал сказку о месторождении жемчуга в
районе р. Чондона. «...был де он на Чондоне реке у моря для при-
иску новых землиц и неясачных юкагирей, и на море у Таина Камня
на острову жемчюг родитца, и того де жемчюгу набрали в раковинах
коряки и дали ему Ивашку 18 золотников с полузолотником, а ска-
зывали де ему Ивашку те иноземцы коряки, что в том месте раковин
з жемчюгом много». «Да подал жемчюг, а по весу того жемчюгу
3 золотника крупново да 15 золотников с полузолотником мелково»
[стр. 147]. Эта сказка интересна как показатель широкой инициативы
в поисках.
На Охотском побережье усиленно разведывал различные природ-
ные богатства упомянутый выше сын боярский Матвей Сосновский.
Поиски жемчуга он сочетал с испытанием горных пород, продолжая
начатые ранее работы пятидесятника Федора Яковлева.
Крайне любопытна отписка Сосновского от второй половины
1669 года, выдержка из которой гласит: «... в нынешнем де во 177 го-
ду осенью прислана из Якуцкого острогу наказная память за печатью
великого государя на усть Горбин к нему Матвею, а велено на Улье
реке и по иным местом брать каменье, какое каменье в прошлом в
176-м году прислал из Охотцкого пятидесятник казачей Федор Яков-
лев, и иного доброго узорочного искать и жемчюг доброй и не за-
мор ной промышлять. И по указу великого государя, сыскав тунгуса
Ковлачка и с ним тунгусом и с служилыми людми ходил он Матвей
весною как земля ростаяла, каменья искать. И на Улье реке каменья
никаково доброго нет, а нашел де он каменье за Кухтыем рекою, воз-
ле моря, против реки Уракана устья, на левой стороне, идучи на
Улью реку, под камнем Муткеем яр осыпной, и в том яру набрал он
с служилыми людми и с ясачными тунгусы 8200 камней, а весом 30
фунтов невступно да 50 камней в кожухах, и то каменье, запечатав
в ровдужный мешок, послал он Матвей в Якутцкой острог с служилы-
ми людми с Мочкою Никитиным с товарыщи. И буде то каменье
годно и впредь имать на великого государя, и в том яру мочно брать
сколько надобно. Да с ними ж с Мочкою с товарыщи послал жемчюгу
за печатью в ров дужном мешочке, а промышляют тот жемчюг ясач-
ные тунгусы в море под камнем Муткеем на оранцах на упалой ма-
лой воде; а доброго и незаморного жемчюгу Охотцкого городка ясач-
ные тунгусы и служилые люди находить не могут. А в Охоте и в
Кухтые реках раковин жемчюжных нет. А на Тоуй и на Олу реки
посланы служилые люди Костка Дмитриев да Стенька Жемчюжник
для жемчюжного промыслу, а на Островскую Мишка толмач с това-
рыщем, и с Тоуя реки и с Островные те служилые люди не бывали.
Да ко 178 году в Охоцкой городок прислать великого государя това-
ров ясачным тунгусом на подарки и писчей бумаги на росход»
[112, стр. 148].
В этом отрывке, рисующем различные разведки Сосновского, пре-
жде всего обращает на себя внимание появление Стеньки Жемчужин-
ка. Это, очевидно, и есть один из тех знатоков жемчужного промы-
123
ела, на отсутствие которых в Якутске сетовал воевода. Необходимо
отметить чрезвычайно быстрое появление Стеньки в воеводстве. В этом
нельзя не признать один из фактов, опровергающих присущую якобы
нашим предкам и характерную для них медлительность и инертность.
Впрочем, вся история сказочно быстрого освоения Сибири есть убе-
дительное опровержение этой иноземной легенды.
Не все поиски жемчуга давали желательные результаты и не
каждый поход за ним кончался благополучно. Чрезвычайно велики
были трудности этих походов и немало землепроходцев складывало
в них так или иначе свои головы. Так, из отписки Матвея Соснов-
ского, посланной не ранее 2 августа 1669 года, мы узнаем, что упо-
минавшийся Костька Дмитриев погиб в пути. Однако он успел вы-
полнить данное ему поручение и сопровождавший его эвенк Дурутка
доставил в целости собранное ими «узорочье».
«С Тоуя реки Тобарского роду Дурутка принес каменье белое,
светлое, да руды неведомо какие, да 7 камешков, что дал на Товуе
реке Костке Дмитриеву Инчанского роду Иркандей, да с Тоуя реки
и Ини жемчюгу послано в мешочке за печатью, а лутче того жемчюгу
в море нет, а в реках нет же, и из моря не выметывается. А служи-
лой человек Мишка толмач с Островной не бывал, да две раковины
послано» [стр. 149].
Нужно заметить, что присылка в Москву жемчужных раковин,
видимо, была обязательна. Это вызывалось, конечно, стремлением
изучить основательно жемчужное дело.
Нахождение и использование жемчуга в водах Тихоокеанского
бассейна представляет большой интерес, но не вызывает особого
удивления хотя бы потому, что обитание там различных представи-
телей жемчужниц хорошо известно современным специалистам по мяг-
котелым [91, стр. 15—29]. Гораздо замечательнее факты нахождения
жемчужных раковин в бассейне Енисея, где соответственные моллю-
ски, по ныне существующим представлениям, не встречаются вовсе.
Интерес к сибирскому жемчугу не угас и позднее появления рас-
смотренных документов. В частности, начиная с 1683 года, мы встре-
чаем сведения о поисках и находках его в бассейне реки Ангары. Так,
в августе 1692 года письменный голова Леонтий Кислянский писал из
Братска енисейскому воеводе о том, что «посылал он Леонтей из
Брацкого острогу для жемчюжного прииску с служилым человеком
охочего жемчюжника Каргопольца, промышленного человека Семей-
ку Васильева вверх по Ангаре реке в деревню Анамырскую, и в Ан-
гаре де реке, против Анамырской деревни, выше и ниже той дерев-
ни, в раковинах жемчюгу сыскали одно зерно бурминское, да под ним
пять зерен менши, да шесть зерен малых, да уродцов да мелково
жемчюгу в бумажке» [86, № 77, стр. 323].
Найденный жемчуг вместе с мастером этого дела был направлен
в Енисейск. Семен Жемчужник был человек действительно знавший
свое дело, притом грамотный, ибо с жемчугом была послана «того
жемчюжника Семейки за его рукою скаска», в которой говорилось
следующее: «В Брацком де уезде на Ангаре реке жемчюжная рако-
124
вина есть против их Руской раковины, какова есть в Ангарском уез-
де в реке в Ангаре, и мочно де на той Ангаре реке жемчюг промыш-
лять весною до болшой воды, как лед вскроетца и покамест травою
не уростет; а то де место, где ныне жемчюг сыскали, будет промыслу
жемчюгу прочно». Из Енисейска каргопольского жемчужника посла»
ли наладить такое дело на Ангару, «обнадежа денежным и хлебным и
соляным жалованием». Воеводе была послана при этом грамота, в ко-
торой предписывалось «в Ангаре реке и в других местех жемчюг сы-
скивать с великим радением», с тем, однако, что «будет по вашему
розсмотрению в том жемчюжном промыслу прибыли не почаете, и
вам бы тот промысел оставить».
Устроить на новых местах свое привычное дело Семену Василье-
вичу не пришлось. Как видно из отписки иркутского письменного го-
ловы Кислянского, писанной в 1698 году, «которой жемчюжник Сен-
ка, по указу великих государей, послан со мною из Енисейскова в
Иркуцкой для жемчюжного промыслу, и он Сенка, волею божиею,
скорою смертью умер, а в его место приискал я в Иркутцком жемчюж-
ника и промышленного человека Ивашка Федотова, уроженья Усолья
Вычегодского, который с ним Сенкою наперед сего жемчюг же промыш-
ливал; и как даст бог будет в озерах и протоках вода чиста и мелче,
и я с тем жемчюжником поеду на Китой и па Белую, на озеро Про-
ток, и озер вновь обыскать где пристойно» [86, стр. 327, 328].
Из материалов не видно, состоялись ли разведки Кислянского,
бывшего, как можно судить по многим данным, завзятым краеведом,
но сохранился документ о том, что в те же годы в районе Братска
происходили поиски жемчуга присланным тем же Кислянским про-
мышленным человеком Гаврилой Тарасовым, тоже учеником Семена
Васильевича Каргопольца. Ему было дано четыре человека. Промы-
сел не был удачным. Третьего июня люди вернулись в Братск и
«принесли жемчюг весом против алтына с денгою; а сказывают: в
которых де местех в прошлых годех промышлял жемчюг Сенка жем-
чюжник, в тех де местех и раковины не нашли, а промышлять ска-
зывают нелзе, вода де велика и мутна» [86, стр. 330].
Очевидно, ученики не были достойны учителя, унесшего свое ис-
кусство в могилу, но для нас важен факт хорошего знакомства рус-
ских сибиряков конца XVII века с моллюсками Приангарья, которых
они не только различали, но и сравнивали с ракушками российской
фауны, причем умели извлекать из своих знаний практическую поль-
зу-
Дальнейших документов по истории жемчужного промысла мы по-
ка не имеем, но и имеющееся заслуживает большого внимания.
Малое, сравнительно, жемчюжное дело, требующее притом хлопот-
ливых исследований и знания природы, было в поле зрения русских
землепроходцев в Сибири.
Еще более показательно раннее знакомство землепроходцев с бай-
кальскими губками.
В июне 1683 года казак Еремей Елисеев и обротчик Павел Ни-
китин привезли в Иркутский острог и «объявили в приказной избе
125
Иркуцкого острогу губу», о которой сообщили следующее: «Брали де
они Еремка и Пашка тое губу край Байкала озера, и есть де той гу-
бы и живет подле Байкала озера по вся годы много» [4, № 7,
стр. 330]. Непонятный продукт был принят воеводой Кислянским,
упакован в ящик и отправлен в Енисейск воеводе Щербатову при
особой отписке, в коей сказано: «для того: видал я такую губу на
Москве в Оружейной Полате великих государей, и в рядех ее прода-
ют; а для чего ее в Оружейной держат, про то мне ведать не по че-
му». Вполне вероятно, что кремнистые скелеты губок употреблялись
для полировки.
Дальнейшая судьба этого дела неизвестна, но факт говорит о за-
мечательной любознательности и широте интересов наших землепро-
ходцев, о наличии даже у рядовых из них развитой исследовательской
жилки и настойчивого стремления применить к делу все новое, что им
удавалось подметить.
Творя великие дела, осваивая огромные страны, наши предки не
были ни в чем подобны пресловутым конквистадорам. Действуя по
возможности мирными средствами, устанавливая деловые и друже-
ские отношения с коренным населением, они умели разобраться в
большом и в малом и толково, со знанием дела, стремились к все-
стороннему использованию природных богатств сибирской земли на
пользу родине.
Упоминания о мелких беспозвоночных, в частности насекомых,
очень редки в документах XVII века, относящихся к Сибири. Зем-
лепроходцы не могли, разумеется, обращать внимания на все их раз-
нообразие, а докучливый сибирский гнус среди многих и великих пре-
одолеваемых ими трудностей был, видимо, слишком ничтожной поме-
хой. И, однако, можно утверждать, что они умели, когда нужно, под-
метить вредных насекомых, были с ними знакомы. Если вопроса о
борьбе с вредителями сельского хозяйства и не ставилось в крупном
во всяком случае масштабе, то влияние их учитывалось при оценке
урожая. Как пример упоминания насекомых-вредителей, как причины
неурожая, приведем отписку красноярского воеводы Никитина ени-
сейскому воеводе Голохвастову от 11 декабря 1663 года, в которой
говорится: «А ныне, господине, в Красноярском уезде, в государевых
селех и в деревнях и у всех служилых людей, хлеб не родился, поела
весь кобылка» [81, стр. 318].
Еще интереснее челобитная, которую в 1682 году подавали пашен-
ные крестьяне, поселенные под Албазином, о неудаче своих сельско-
хозяйственных опытов. Рядом с указанием на проливные дожди и вы-
мокание посевов, которые столь характерны для Амура и не могли
быть знакомы им, пришельцам с далекого запада, указывается «а
хлеб у нас по три года не доходил, ржа давила и червь ел» [86,
стр. 205].
Замечательно, что, указывая на вредоносность хлебной ржавчины
и «червя», как и до сих пор называются гусеницы бабочек, челобит-
чики, как и красноярский воевода, не прибегают к объяснению гибе-
ли хлебов сверхъестественными причинами, какие фигурировали обыч-
126
но в ту эпоху и в таких случаях в западноевропейских документах. Ведь
еще в течение всего XVIII века внезапное появление червей и насе-
комых повсеместно в Германии объяснялось кознями дьявола, к чему
склонялись и многие ученые [104, стр. 93].
Заметим еще, что хотя землепроходцы и считали, видимо, ненуж-
ным упоминать о жестоких мучениях, которые им причинял таежный
гнус, они с ним были хорошо знакомы и владели теми же способами
защиты от его докучливых нападений, какими располагаем и мы. Это
видно, например, из жалоб Спафария, не смогшего равнодушно пере-
носить эти напасти. «Фараоновы язвы — комары и песьи мухи» не
давали ему покоя на западносибирских реках. «А оборона у нас от
них — сетки и иное, однакожде против силы и обороны наши всуе»,
печально констатирует посол [94, стр. 92].
Таким образом мы видим, что даже мир беспозвоночных, обычно
вовсе незамечаемый неискушенными людьми и в наше время, не был
безразличен землепроходцам. Они в меру надобности обращали вни-
мание и на эту область, выделяли нужное и интересное для исполь-
зования и не прибегали к сверхъестественным объяснениям бедствий,
которые влекли для человека и его хозяйства массовые размножения
вредных насекомых.
Народоведы
Землепроходцам наша наука обязана и первыми сведениями о ко-
ренном населении Сибири. G первых же лет перехода за Урал они
стали соприкасаться с различными местными народами и племенами.
С дальнейшим движением на восток количество новых, неизвестных
ранее этнографических групп все увеличивалось. Любознательные лю-
ди не могли не заинтересоваться встреченными ими племенами, их
численностью и расселением, своеобразными формами материальной
культуры, специфическими хозяйственными занятиями, особенностями
домашнего быта, их обычаями, верованиями и пр. Все эти и иные
разнообразные сведения, которые мы бы назвали сейчас демографи-
ческими и этнографическими, собранные землепроходцами, содержат-
ся в обилии в разных документах XVII и XVIII веков. В докумен-
тах, исходящих от центральной власти, сведения эти содержатся глав-
ным образом в приводимых часто выдержках из отписок, коими вы-
званы самые приказы. Поступавшие в Сибирский приказ отписки вое-
вод и начальных людей более богаты, как правило, интересующим нас
материалом. Самым, однако, интересным и важным источником являют-
ся «скаски» самих землепроходцев, а затем «росписи». Последние,
посвященные в значительной степени коренному населению, дают бо-
гатый материал о расселении и численности отдельных племен.
Мы не упоминаем тут о большом значении сведений, содержащих-
ся в ясачных книгах, так как они не имеют отношения к теме нашей
работы.
Рассмотрим некоторые имеющиеся сообщения землепроходцев о
населении Сибири и прилежащих стран Азии.
Общие описания самостоятельных народностей, или групп племен,
населяющих какую-либо местность, встречаются редко в из-
вестных документах, но все же отдельные примеры этого имеют-
ся. Вот, например, описание нивхов (гиляков), сделанное Степаном
Поляковым, одним из спутников Хабарова. Как известно, после пре-
реканий с Хабаровым, возникших в августе 1652 года, Поляков
сплыл с отрядом в низовья Амура и первый принес сведения о гиля-
ках. «А в тех де Гиляках служилых и торговых людей никаких нет и
не бывали, только жили пашенные люди; и наряду болшого и малого
огненного бою в тех Гиляках нет и не бывало, а ходят и ездят с са-
адаки, да с саблями, да с копии. А лошади де и животина всякая в
128
тех городех и в улусах есть, и пашню пашут, сеют ячмень, да овес, да
гречиху, да просо, да горох, и земля де к пашне пространна и хлебо-
родна, а только де пашут иноземцы по маленьку на быках, не как
Руские люди; и сенных покосов много, а сена не косят; и рыбными
ловлями угожи, и виноград родитца; и яблоки и орехи и конопля ро-
дитца, а соболи де сверх Шилки по Албазин городок против Лен-
ских, а ниже Албазина городка и до моря соболи обычные, а в Ги-
ляках де соболи и лисицы черныя, и чернобурыя, и красныя есть, и
рыба всякая есть» [251, стр. 187].
Описание, хотя и очень лаконическое, содержит богатые сведения
о быте и хозяйстве этой народности, которых не сможет обойти совре-
менный исследователь истории коренных обитателей низовьев Амура.
То же следует заметить по поводу интересного описания железо-
делательного промысла аборигенов Кондомы, которое приводит Ф. В.
Бублейников, датируя документ XVII веком. «Около Кузнетцка на
Кондоме и Мрасе реках горы великие каменные; в тех горах емлют
Кузнетцкие ясашные камни, кои розжигают на дровах, розбивают мо-
лотами, и, розбив, сеют решетом, а, просеяв, сыплют понемного в горн,
где сливаетца железо. Из того железа делают они пансыри, бехтер-
цы, копии и другие железные вещи» [48, стр. 241.
Мы видели выше, сколько внимания уделяли землепроходцы-раз-
ведчики нахождению и исследованию древних копей, стремясь по
возможности узнать, кому принадлежали разработки. Приведенное со-
общение показывает, что в тех случаях, когда это им удавалось, они
умели досконально уяснить производство. К сожалению, явная непол-
нота отрывка лишает нас возможности рассмотреть шире этот любо-
пытный документ.
В заключение приведем известные этнографические наблюдения
Владимира Атласова на Камчатке. Хотя автор и собирал свои мате-
риалы на рубеже XVIII столетия, но, поскольку сам он по возрасту
и воспитанию принадлежал к предшествующему столетию, его дан-
ные можно рассматривать как образец наилучших достижений земле-
проходцев-исследователей XVII века.
В своих «скасках» Атласов перечисляет и отчасти описывает це-
лый ряд народностей крайнего северо-востока. На Чукотском полуост-
рове он выделяет чукч. На Пенжиной — «пустобородых» коряков,
характеризуя их особливостью языка. Далее люторцев, говоря о
схожести их с коряками. Камчадалов различных племен. Оленных ко-
ряков по хребтам и, наконец, курильцев [163].
Важно подчеркнуть, что при описании впервые встреченных им
племен он прибегает к сравнениям, обнаруживая острую наблюдатель-
ность бывалого русского человека.
«А за теми Коряками живут иноземцы Аюторцы, а язык и во
всем подобие коряцкое, а юрты у них земляные, подобны остяцким
юртам» [стр. 14]. «А за теми люторцами живут по рекам камчада-
лы — возрастом невелики с бородами средними, лицом походят на
зырян» [стр. 14]. Каждому народу находит он уподобление, исполь-
зуя личный опыт.
9 В. Н. Скалоп-„Землепроходцы" 129
Атласов говорит и о современном ему расселении населения Кам-
чатки. «А как плыли по Камчатке — по обе стороны иноземцев го-
раздо много — посады великие, юрт ста по три и по четыре и по
пять сот и болши есть» [стр. 3]. «И юрты (камчадалов. — В. С.) от
юрт поблиску, а в одном месте юрт ста по два по три и по четыре»
[стр. 14].
Отлично разобрался он в примитивности общественного строя и
взаимоотношениях племен, населявших Камчатку. «А вышеписанные
иноземцы державства великого над собою не имеют, только кто у них
в котором роду богатее — того болши и почитают. И род на род
войною ходят и дерутца» [стр. 15].
Очень внимательно присмотрелся Атласов к быту племен, в част-
ности жилищам и одежде. Он первый и подробно описал замечатель-
ные свайные постройки камчадалов, бывшие до последнего времени
такой характерной особенностью этого народа. «А юрты у них зим-
ные земляные, а летные на столбах, вышиною от земли сажени на
три, намощено досками и покрыто еловым корьем, а ходят в те юр-
ты по лестницам» [стр. 14]. Есть указания и о жилищах других на-
родов.
«Одежду (камчадалы. — В. С.) носят соболью и лисью и оленью,
а пушат то платье собаками». «А одежду (курильцы. — В. С.) носят
такую же, что и Камчадальцы, толко Камчадальцов они скуднее».
Другое дело коряки: «одежду и обувь носят оленью, а подошвы нер-
пичьи» [стр. 14].
Различные предметы обихода также хорошо подмечены и внима-
тельно описаны Атласовым.
Особенно подробно и со знанием дела говорит он о лодках оби-
тателей Камчатки. «А у Пенжинских иноземцов для морскова ходу
бывают вместо лодок байдары — сшиты из нерпичьей кожи, в дли-
ну сажен шесть, а поперег сажени полторы, а в средине ставят де-
ревянные распорки и решетки, и в тех байдарах человек по 30 и по
40 на море плавают для нерпичьего и жирового промыслу, а далеко ль
на море в тех байдарах выходят — про то он не ведает». «А у Кам-
чадальцов бывают лодки, которые поднимают человек по 10 и по 20,
а иных судов не видали». «А у Курильцов никаких судов к водному
ходу не видал, для того, что был зимным временем» [стр. 17].
Наблюдал Атласов и приготовление посуды. Как сообщает он, «де-
ревянную и глиняные горшки делают те Камчадальцы сами» [стр. 14],
в другом месте он добавляет: «они, Камчадалы, у соболей хвосты ре-
жут и мешают в глину и делают горшки, чтобы глину с шерстью вя-
зало» [стр. 10]
Из упоминаний о пище аборигенов Камчатки, остановимся на
том, что Атласов сообщает о камчадалах. «А питаютца рыбой и зве-
1 Нужно напомнить об ошибочном утверждении Л. Шренка (1887), будто у
коряков и чукч до прихода русских не было глиняной посуды. Археологиче-
ские раскопки Г. Э. Иохельсона на Камчатке подтвердили правильность наблю-
дений Атласова [41, стр. 67].
130
рем, а едят рыбу сырую мерзлую, а в зиму рыбу запасают сырую:
кладут в ямы и засыпают землею, а та рыба изноет, и тое рыбу вы-
нимая кладут в колоды, и наливают водою, и розжегши каменья
кладут в те колодцы и воду нагревают, и ту рыбу с тое водою роз-
мешивают и пьют, а от тое рыбы исходит смрадной дух, что рускому
человеку по нужде терпеть мочно» [стр. 14].
Что касается хозяйственной деятельности населения, то Атласов
упоминает об охотничьем промысле, рыболовстве и оленеводстве. О
камчадалах он сообщает следующее: «А скота никакова у них нет,
толко одни собаки, величиною против здешних, толко мохнаты го-
раздо, шерсть на них длиною в четверть аршина» [стр. 15].
Самое, конечно, пристальное внимание Атласова обратило отсут-
ствие товарности пушнины. К этому важному и интересному для не-
го явлению он возвращался неоднократно.
Так, корякам-алюторцам Атласов записывал в ясак лисиц: «А
промышляют де они те лисицы себе на одежю близ юрт своих... а со-
болей де они не промышляют, потому что в соболях они ничего не
знают» [стр. 6].
Относительно камчадалов на реке Камчатке выяснилось, что «со-
боли де и лисицы у них в земле есть много, а в запас не промышля-
ют, потому что они никуды ясаку не плачивали, толко что промыш-
ляют себе на одежю» [стр. 8].
Далее он сообщает, что когда стал облагать ясаком побежденных
им камчадалов в низовьях Камчатки, то «они Камчадалы ясаку ему
не дали, и дать де им нечего, потому что они соболей не промышля-
ли и руских людей не знали, и упрашивались в ясаке до другого го-
ду» [стр. 8]. По поводу курилов он пишет, что, сразившись с ними,
казаки «из тех острожков один взяли», «а к иным не приступали,
потому, что у них никакова живота нет и в ясак взять нечего. А со-
болей и лисиц в их земле гораздо много, толко они их не промышля-
ют, потому, что от них соболи и лисицы никуда нейдут» [стр. 10].
Эти и другие оставленные нам землепроходцами сведения о на-
родностях, с которыми они соприкасались, имеют в большинстве слу-
чаев высокое познавательное значение.
Вступая в соприкосновение с новой народностью, русские люди
стремились прежде всего собрать сведения о названии как ее самой,
так и о соседних, еще не посещенных племенах, затем определить ее
местообитание и составить по возможности представление о числен-
ности населения. Это диктовалось сначала военными, а затем фис-
кальными интересами — обложения ясаком мужского пола. Для по-
лучения всех этих сведений требовалось очень много инициативы и
настойчивости, нужна была и известная широта кругозора. В против-
ном случае на огромный промежуток времени растянулся бы перво-
начальный период познания народностей Сибири, законченный в об-
щих чертах к началу XVIII века.
О каком бы походе ни шла речь в документе, мы всегда встреча-
ем сведения о населении вновь приисканной землицы, которым обыч-
но сопутствуют интересные этнографические указания. К примеру,
9* 131
в наказной памяти десятнику Елисею Бузе, отправленному в 1642 го-
ду на Индигирку для отыскания реки Нероги, впадающей в Ледови-
тый океан, были включены подлежащие проверке данные, собранные
до того об обитателях этой реки. «А на той де реке Нероге, от устья
морсково недалече, в утесе над рекою, серебряная руда, а повыше той
серебряной руды немного живут люди на яру род Наттыла, юрты де
деланы у них в земле, и у тех де людей серебра много, а люди те
пешие, оленей у них и лошадей нет, а река та рыбна добре, и те лю-
ди кормяша рыбою» [79, стр. 262].
Характерным примером того, насколько тонко разбирались земле-
проходцы в составе и распространении родов коренного населения,
может служить «Роспись рекам и имяна людем, на которой реке ко-
торые люди живут...», оставленная первыми землепроходцами, вышед-
шими в 1639 году на берега Тихого океана, — казаками отряда Ива-
на Москвитина. В ней мы находим перечень многочисленных эвенкий-
ских родов, населявших Охотское побережье в причудливой пестроте
которых было нелегко разобраться. Находим также указания на об-
раз их жизни — оленные кочевые, собаководы сидячие. Приведены
сведения об основных промыслах населения, о количестве людей в ро-
де, собрать которые было особенно трудно. И, наконец, первые изве-
стия о жителях Амура, со всеми особенностями их сравнительно
культурного быта, вплоть до винокурения, петухов, свиней и ткацко-
го ремесла [232, стр. 46—47]. При всей своей краткости «Роспись»
эта относится к числу важнейших документов этого рода, приближаю-
щихся по глубине к известным «скаскам» Владимира Атласова.
В результате получения подобных данных оказалось вскоре воз-
можным составить весьма подробный перечень многочисленных эвен-
кийских родов, обитавших, например, по реке Охоте. В отписке якут-
скому воеводе Лодыженскому сына боярского Булыгина о принятии
им дел Охотского острожка в марте 1655 года названы следующие
роды, обитающие в районе его деятельности: Нюнюгирский, Люлю-
гирский, Чагчагирский, Галушинский, Килярский, Улгиданский, Нем-
негирский, Шалаганский, Товуйский, Бояшинский, Кугтыгырский,
Долбанский (Долганский), Ажганский, Горбиканский, Унактугирский.
Очевидно, знания о племенном составе и размещении населения Охот-
ского побережья отличалось к этому времени завидной полнотой.
О том, как быстро! и точно умели землепроходцы разобраться в
сложном этническом составе даже впервые посещенных ими земель,
показывает челобитная Юрия Селиверстова якутскому воеводе Франц-
бекову от 1649 года. Побывав одним из первых русских на побере-
жье Восточно-Сибирского моря, он пишет: «И в то море пали реки
многие — Чухча река, да Ковыма река, а за Ковымою рекою есть четыре
реки, а от тех рек есть реки Нанандыра да Чондон. А люди по тем
рекам живут разные — чухчи, ходынцы, коряки, няняули, и иные
роды есть и языки многие» [168]. Сколько нужно было наблюдатель-
ности и пытливого интереса, чтобы собрать эти сведения.
Встретивши даже единичного представителя новой народности,
землепроходцы обращали на него внимание, стремились сблизиться с
132
ним, расспросить его о том, кто он и откуда, собрать сведения о не-
ведомом племени. Не избегали их внимания и случайно появившиеся
в той или иной местности группы. Примером сказанного служит со-
общение о чукчах пятидесятника Ф. Яковлева, возвратившегося с
Анадыря в 1676 году. Он отмечает, что «на реке Анадыре живут
неясачные иноземцы Чухчи подле море». Говоря об этом случае, И. С.
Вдовин подчеркивает, что это была единичная встреча с временно
появившимися там чукчами, которые до того в этих местах русскими
не отмечались [56, стр. 251].
Многие землепроходцы, сообщая сведения о встречных племенах,
приводили подробные данные об их численности. Примером таких
сообщений могут служить сведения о нивхах (гиляках), доставленные
в 1646 году Поярковым: «а в роспросе ему Василию сказали у себя,
Сельдюга два улуса, в одном Мингалском 100 человек, а в другом в
Гогулинском 150 человек, Килема, у него Очинского улусу, а в нем
200 человек, а Кетюга Доскины сказал: у отца его Доскины 5 улусов
Калгуйские, а в них 250 человек, да подле их иные улусы, живут Чи-
годалцы, мужик Чеготот Санбурак, а у него четыре улуса, а людей в
них 300 человек, Кулца улус, а в нем князец Муготтел, у него сорок
человек, да того же улусу Рыгана тридцать человек, да Тактинского
улусу князец Узиму, у него 100 человек...» [80, стр. 55].
Очевидно, требования о представлении сведений о населении по-
высились к концу столетия, так как даже у рядовых землепроходцев
начинают встречаться числовые данные. Таков материал казаков Ива-
на Бессонова и Ивана Пермяка, которые в 1683 году ходили для сбо-
ра сведений на реку Амгунь из Удского зимовья. «...Есть де на Ам-
гуне реке многие роды неясашные тунгусы. Оринского роду 15 чело-
век, да Нишикагирского роду 20 человек, да Улагирского роду 10 че-
ловек, да Шамагирского роду со 100 и болши, да Нагчского роду че-
ловек с 50 и болши, да Камского роду человек с 40 и болши...» [86].
Казаки, таким образом, не только разбирались в составе обитающих
реку родовых групп, включая мельчайшие из них, но и выясняли чис-
ловой их состав. Количество примеров этого рода можно чрезвычайно
увеличить.
В местах уже освоенных налаживался постепенно текущий учет
населения. В первую очередь следили за движением состава корен-
ных племен, что было необходимо в фискальных целях; но и помимо
этого состав населения Сибири был предметом специальных изыска-
ний.
Чрезвычайно большое, по не оцениваемое в полной мере до сих
пор значение в деле познания населения Сибири и его экономики
имели так называемые «переписные книги». При составлении их по-
лагалось «в городех и в уездех, розных чинов служилых и посадцких
людей и пашенных и оброчных крестьян и всяких чинов людей пере-
писать и во всяком деле россмотрение положить». Такая перепись и
«россмотрение» всяких дел должны были осуществляться с большими
подробностями, вплоть до установления семейных взаимоотношений,
не говоря уже о деталях экономического положения. Так, в отписке
133
тобольского воеводы Годунова мангазейскому воеводе Павлову от мая
1667 года о составлении этих книг по Мангазее и Туруханску мы на-
ходим такие любопытные требования. В переписи должно было пред-
ставить «верстаных и неверстаных детей боярских, и подьячих, и слу-
жилых людей, стрелцов и пушкарей, и оброчников и в волостях
ясачных людей, и их детей, и братью и племянников, и внучат и пра-
внучат, и зятей по теткам и по сестрам и по дочерям и по племянни-
цам и по внукам и по правнуком, и всяких сродцов, и приимышов, и
сосед и подсоседников, и захребетников, и приемщиков, и наймитов, и
приходцов на житье, и которые ныне у кого в работе в селах, и ко-
торые всяких чинов люди в службе и не в службе живут приходцы,
в домех своих не родились, а живут домами своими, и кто у кого в
домех сродцы, и соседи и подсоседники ныне на работе, и у попов и
у всяких церковников в казаках и в наймитах, и которые кормятца,
и кто какому ремеслу умеет, или кто какими торгами и промыслом и
ловлями промышляют» [82, стр. 207]. Одним словом, перед нами на-
лицо продуманно составленная подробнейшая программа экономиче-
ского обследования, высокой познавательной ценности. Поручение не
ограничивалось только этим. Кроме того, предписывалось: установить
движение населения за 6 лет, состояние заработка по государственно-
му жалованию всех видов, наличие в городах и острогах вооружения
и снаряжения, движение служилых людей по службе, наличие, разме-
ры, повидовой состав и порядок выплаты ясака и т. д. И все это ве-
лено было «описывать в книги имянно, порознь, по статьям, тотчас,
без мешкоты, в лета, а лет не прибавляя и не убавляя». Во избежа-
ние злоупотреблений книги требовалось тщательно заверять, «велеть
к тем книгам священником и началником и всяких чинов лутчим лю-
дей руку приложить». Предлагалось давать разъяснения населению,
«чтоб тое переписки опасения никакого не держали» и ничего бы не
утаивали. Всем нарушителям постановления грозили «жестокие нака-
занья» и «немалые пени».
Достойным концом XVII столетия, как эпохи первоначального
познания сибирского населения, была предпринятая в 1699 году на-
родная перепись. К сожалению, мы не имеем сведений о том, насколь-
ко она оказалась успешной и не знаем ее результатов, но нельзя недо-
оценивать даже один только факт предприятия такой большой куль-
турно-исто р ической в ажности.
Сошлемся на содержание грамоты верхотурскому воеводе Козме
Козлову о народной переписи по Верхотурскому уезду от 27 апреля
1699 года. В ней говорится, что это дело поручено «посланному в
Тоболеск и Тоболского розряду в Верхотурье, из дворян Ивану Ка-
чанову». В грамоте дается перечень подлежащих переписи лиц, охва-
тывающий все население, и указывается на необходимость обратить
особое внимание на выяснение людей, переселившихся самовольно из
российских городов. К переписи предлагалось привлекать потребное
количество помощников и пользоваться имеющимися писцовыми кни-
гами [5, стр. 519].
Необходимо подчеркнуть, что данные землепроходцев XVII века
134
об этническом составе, расселении, количестве и жизненных особен-
ностях населения Сибири отнюдь не потеряли интереса и значения
до наших дней. Прекрасный пример использования этих материалов
дал И. С. Вдовин, составив свой обзор «Расселение народностей се-
веро-востока Азии во второй половине XVII и начале XVIII столе-
тия» [56]. При этом ему удалось, основываясь на сообщениях Сели-
верстова, Ерастова и других первых исследователей крайнего северо-
востока Сибири, опровергнуть ошибочные взгляды Мейделя и Бого-
раза, исключавших возможность обитания чукч к западу от Колы-
мы раньше второй половины XIX века [стр. 53].
Не подлежит сомнению, что и в дальнейшем ученые, занимающие-
ся изучением истории и этнографии народностей Сибири, будут чер-
пать материалы из того богатейшего источника разнообразнейших
сведений об этой стране, которыми являются сибирские документы
XVII века.
Очень интересно остановиться на рассмотрении материалов о
вкладе, сделанном землепроходцами в познание прилежащих к Сиби-
ри стран. С самых первых лет проникновения в Сибирь, еще до того,
как русские люди действительно соприкоснулись с чужими рубежами,
началось планомерное собирание сведений об обитающих за ними на-
родах.
Остановимся прежде всего на вопросе о времени, когда русские
вышли за пределы Сибири. Как известно, китайские товары проника-
ли в Россию задолго до того, как русские вошли в соприкосновеннее
Китаем. В то же время, как это предполагает Б. Г. Кури, «сношения
России с Китаем сделались возможными только тогда, когда эти стра-
ны вошли в тесное соприкосновение своими границами» [131, стр. 20].
Необходимо поэтому уяснить себе, откуда же попадали до этого вре-
мени китайские товары в границы Московии.
Курц полагает, что русские купцы могли приобретать их от ки-
тайских караванов в Бухаре, куда они приезжали уже в половине
XVI столетия [130, стр. 364]. М. П. Алексеев же, ссылаясь на сведе-
ния Пинто, думает, что русские «быть может отваживались прони-
кать и дальше на восток» [2, стр. 98]. Этот автор высказывается,
очевидно, в пользу возможности русских путешествий в Китай через
Среднюю Азию в XVI веке.
Не возражая против этого предположения Алексеева, мы должны
привести некоторые данные о том, что в XVI веке русские вполне
могли получать китайские товары через Монголию, точнее через Туву.
Осенью 1930 года, собирая подъемный материал на размываемом
рекою Тазом берегу у развалин Мангазеи, я обнаружил осколки фар-
фора, очевидно, китайского происхождения. Как мне казалось, он вы-
падал не из верхнего слоя, что позволило предположить о раннем его
происхождении. Это навело меня на мысль о том, что жители Манга-
зеи, точнее русские торговые люди, основавшие на этом месте свой го-
родок в XVI веке, могли знать дорогу к южным границам Сибири.
Пре жде всего они были совершенно свободными в своих передвиже-
135
ниях, будучи фактически независимы от московского правительства,
которое только догадывалось об их жительстве там. Они были мир-
ными людьми, которые могли безопасно проникать к соседним наро-
дам. Они были и крайне предприимчивы, поскольку некоторые из их
среды обходили Таймыр и добирались, видимо, далеко на восток.
В поисках каких-либо сведений, которые говорили бы о знаком-
стве русских людей того времени с верховьями Енисея, я обратил
внимание на следующее. В 1616 году бывалый, географически осве-
домленный торговый человек Кондратий Куркин (Курочкин), которо-
му принадлежит инициатива закрытия северного морского пути, пи-
сал в подтверждение своих опасений: «А Енисея де глубока, караб-
лями по ней ходить мочно ж, и река угодна, боры и чорный лес 1?
пашенные места есть, и рыба в той реке всякая, такова ж что и в
Волге, и твои государевы сошные и промышленные люди на той реке
живут многие» [210, стр. 1050]. Очевидно, Курочкин был знаком не
только с нижним и средним Енисеем. «Боры и чорный лес» и, осо-
бенно, «пашенные места», на которых «живут многие пашенные лю-
ди», могли находиться только далеко вверху, на границе степей. Еще
более интересно замечание авторов отписки — воеводы Куракина с
товарищами: «река Енисея угодна, рыбы в ней много, а живут по
ней пашенные тотаровя» [стр. 1052]. Иными словами, русские люди,
от которых собирали сведения воеводы, отлично знали Енисей по
крайней мере до Саян, так как «пашенные тотаровя» это как раз и
есть аборигены присаянских степей. Следовательно, если эти сведения
имелись в начале XVI века, они должны были быть накоплены в
предшествующем столетии.
С другой стороны, мы привели выше сведения о том, что в
1640 году русские люди имели ясное представление о взаимоотноше-
нии Енисея и Верхней Тунгуски. Это могло быть лишь при условии
хорошего знакомства с протяжением этих рек, а оно несомненно бы-
ло, ибо авторы упомянутой росписи оспаривали мнение аборигенов,
считавших Верхнюю Тунгуску началом Енисея [79, стр. 245]. Между
тем все это относится ко времени постоянных столкновений русских
с южносибирскими аборигенами, следовательно, приведенные сведе-
ния об Енисее выше Красноярска должны были быть собраны много
ранее.
Наконец, в пользу высказанного соображения нельзя не привести
известное, но неразгаданное полностью сообщение португальского
авантюриста Пинто о том, что около 1544 года он видел московитов
в северном Китае, в городе Туймикао, в посольстве татарского вла-
детеля Каро [2, стр. 422]. Московиты эти были, по словам Пинто,
купцами.
Среди различных предположений о том, где именно произошла
встреча Пинто с русскими, наиболее вероятным кажется мнение
Д. Клеменца [109, стр. 40] и Ф. Я. Кона [115, стр. 24], что это имело
место в Урянхае (Туве), который был северной окраиной китайских
владений. Следовательно, можно считать вероятным, что в XVI веке
русские люди сумели осуществить упорную мечту западного мира то-
136
го времени, — они нашли не только морской, вдоль берегов Сибири,
но и речной, через Таз и Енисей, путь из Европы в Китай.
Как ни интересны были эти самовольные русские путешествия, но
они, к сожалению, почти не оставили следов, так как участники их,
по вполне понятным причинам, отнюдь не стремились к разглашению
своих предприятий. Но слухи о далеких землях сохранились, и с
первых же лет официального закрепления русских на Томи и Енисее
начались попытки исследовать лежавшие далее к югу страны.
В частности, с первых лет XVII века мы видим уже попытки сбо-
ра материалов о царстве Алтын-ханов и лежащем за ним Китайском
царстве, попытки, начавшиеся задолго до того, когда русские люди
подошли в бассейне Амура вплотную к границам Китая.
Одним из наиболее ранних документов этого рода нужно при-
знать отписку томского воеводы Волынского от 18 марта 1609 года
о желании его установить сношения с Алтын-ханом и китайцами.
Первые относящиеся сюда сведения были получены от киргизских
князей. Они сообщили, «что Алтын царь Мугалской, ходу до него от
Киргис месяц, а его ясашные люди живут, Матцы, от Киргис два дни,
а от Мат живут до него все его люди; а царь кочевной, кочюет на
лошадях и на верблюдах; людей де у него тысечь за двести; а бой
у них лушной. А до Китайского де государства ходу от Алтына царя
три месяца. А живет де Китайской государь, и у него де, государь,
город каменной, а дворы де в городе с руского обычья, палаты на
дворях каменные, а людми де сильнее Алтына царя и богатством
полные. А на дворе де у Китайского государя палаты каменные. А в
городе де стоят храмы и звон де великой у тех храмов; а крестов на
храмах нет, того де не ведают какая вера, а живут де с руского обы-
чая. И бой де у него огняной; и приходят де из многих земель с тор-
гом к нему. А платье де они носят все золотное, а привозят де ему
всякие узорочья из многих земель» [210, № 84, стр. 189—190].
Как это видно по результатам, опросы происходили с глубоким
знанием дела и широтою интересов и собранные сведения несомненно
очень пригодились участникам последовавших вскоре посольств.
Дальнейшие сведения о владениях Алтын-ханов поступали повсе-
дневно в процессе возникших, в значительной степени враждебных,
отношений, закончившихся с падением ханства и переходом к России
большей части его владений.
О Китае сибирские землепроходцы получили сведения от эвенков
(тунгусов) в первые годы своего проникновения на реку Лену. Од-
нако Россия, как известно, была исстари осведомлена о существова-
нии «Срединного царства», и еще Иван Грозный интересовался воз-
можностью отыскания путей в это полусказочное государство.
Сведения о Монголии и Китае стали поступать в большом коли-
честве из Восточной Сибири, причем в Прибайкалье собирались бо-
лее всего данные о монгольских ханствах, в то время как с Амура
шли сведения о самом Китае.
Одни из первых достоверных данных о китайцах в Приамурье
были доставлены Перфильевым, который в 1640 году, с отрядом из
13'7
36 человек, поднялся по Витиму до Большого Ципирского порога.
Встречных эвенков он расспросил про даурских людей, имеющих осо-
бый язык и занимающихся хлебопашеством. Разузнал про китайцев,
не преминув осведомиться о наличии у них грамоты. Много внима-
ния уделено им было торговле, обмену витимскими аборигенами ки-
тайских товаров на пушнину. Наконец, особенно старательно соби-
рал Перфильев сведения о металлах и рудах, серебряной и медной:
«да на той же, государь, Шилке реке я князца Ладкая, на усть Уры
реки, под улусом близко серебряная руда в горе, и из той де, госу-
дарь, руды Даурские князцы Ладкай с товарыщи плавят серебро, и
руды де, государь, серебряные много, и то де серебро расходитца по
многим волостем и по улусам в продаже, а продают де, государь, се-
ребро на соболи»... «и медные де, государь, руды и свинцовые на
Шилке реке много ж, а от медные де, государь, руды до усть Шил-
ки реки плыть вниз судном 5 или 6 дней...» [79, стр. 258, 259].
Сведения эти были полностью использованы современниками и
сильно расширены Поярковым, во время его амурского путешествия
в 1643—1646 годах.
Выяснив зависимость тунгусских и даурских князьков от хана, По-
ярков постарался разузнать и о самом ханстве, его военных силах,
торговле и т. д. Оказалось, что «у хана де город рубленой, а вал
вокруг города земляной, а бой де у хана огненой и лучной и пушек
много; а ясак де дают они хану соболми, а серебро и камки и кума-
чи, и медь и олово покупают у него же хана на соболи, а которые де
ему хану платят ясак, и он де с роду по человеку емлет в аманаты,
и у него де хана сидят многих родов люди в аманатех, а что де как
соберет с них ясаку соболей, и те де соболи отсылает он в Китай-
ское государство на серебро и медь и олово и камки и кумачи...» [80,
стр. 53].
Дальнейшими перекрестными опросами казаки установили инте-
ресовавшие их подробности о ханстве и его порядках. Выяснилось,
что «хлеба у хана пашут много», «язык де у хана свой, и говорят по
своему, а как де он хан у них возмет кого войною в полон, и у него
де есть нашему языку толмачи и грамота де у него хана по своему
есть» и т. д.
Все эти сведения представляли, разумеется, большой и познава-
тельный и чисто практический интерес для дальнейших походов и
взаимоотношений с будущими соседями. Заслуживает внимания та
тщательность, с которой Поярков отграничивает расспросные сведе-
ния, полученные от аборигенов, от своих собственных наблюдений
или наблюдений других, посланных им русских людей. Впрочем, это
характерно вообще для материалов, сохранившихся от русских земле-
проходцев.
В другом месте Поярков добавляет: «а бой де у хана огненой
и лучной и пушек много, и вина де курят из хлеба гораздо много, а
хлеба де пашут у хана много и родитца много» [80, стр. 53] — все
эти сведения практически важные и представляющие большой интерес
138
для сибирских землепроходцев, которых на Амур влекла в значитель-
ной степени нужда в хлебе.
Военные столкновения с китайцами дали богатый материал для
наблюдений, и в отписке приказного человека Онуфрия Степанова в
Якутск из Комарского острога от апреля 1655 года мы находим за-
мечательные сведения о богдойском войске и его военной технике: «и
щиты у них были на арбах, а те арбы были на колесах и щиты де-
ревянные, кожами поволочены, и войлоки были, а на тех арбах были
лестницы, а по конец лестниц колеса, а в другом гвозди железные и
палки, а на тех арбах привязаны были дрова и смолье и солома для
зажегу, и у них острог копейчатой был же, да у них же у Богдойских
людей у всякого щита были багры железные и всякие приступные
мудрости». Однако ничто не помогло и в результате вылазок и про-
должительного боя десятитысячное войско китайцев бежало, побро-
сав все свои «мудрости», оружие и затопив порох. Казаки вниматель-
но изучали захваченное: «две пищали железные с жаграми и всякие
приступные мудрости, порох и ядра» [81, стр. 29]. Были также взя-
ты в большом количестве «верховые огневые снаряды, с подписями
подписанными» и подрывные снаряды «мешки с порохом болшие дол-
гие, сажен по 15 и по 20, а толщиною те мешки в оглоблю»... Образ-
цы вооружения были отправлены в Москву и в Якутск.
Бои с бопдойскими людьми, в которых «казаки и служилые и про-
мышленные и всякого звания люди» встретились с неизмеримо подав-
ляющими численностью китайскими войсками, обладавшими не менее
совершенной, чем у русских, техникой, остаются до сих пор замеча-
тельной и недостаточно освещенной героической страницей в истории
русского оружия, а приведенные сведения показывают, что и в смер-
тельной опасности землепроходцев не покидало сознание необходимо-
сти обогащения знаний о стране, с которой пришлось помериться си-
лами.
К очень ценным относятся наблюдения Игнатия Милованова о
пограничном городе Айгуне. Сведения, сообщенные им, лишний раз
характеризуют ум и любознательность этого известного землепроход-
ца. «С усть Зеи по Амуру вниз ехать на коне половина дня все лу-
гами и старыми пашнями до того города, а город земляной, инозем-
цы зовут его Айгун, а величеством тот город подле Амура реки де-
сятин на пять, а с Амура поперег с десятину, а внутрь того города
малый город, все четыре стороны по десятине, а с поля стена три са-
жени высота, а в ниском месте высота две сажени печатных, а как
городовые стены ведены и то написано в чертеже, а около
города старых пашен гораздо много» [229, стр. 39].
При сравнении этого описания с теми, что дают, например, неко-
торые прославленные путешественники не только XVII века, но и
позднейшие, несомненным достоинством «скаски» Милованова яв-
ляется точность.
Землепроходцы пользовались для получения сведений о чужих
странах всеми возможностями, даже отдельными встречами с инозем-
цами. Прекрасным примером этого служат первые содержательные
139
сведения об «Узакинском царстве» — Японии, собранные Атласовым
от японца, которого он высвободил на Камчатке из тяжелого коряц-
кого плена.
Описывая японца, Атласов говорит: «А полоненик, которого на
бусе морем принесло, каким языком говорит — того не ведает. А по-
добием кабы гречанин: сухощав, ус невелик, волосом черн» [163,
стр. 17]. О родине полонянина, которую Атласов считал находящей-
ся «под Индейским царством», он разузнавал как у самого японца, так
и от аборигенов Камчатки. Именно таким путем он выяснил, что с
японских «де островов к курилским иноземцом приходит ценинная
посуда и платье даб полосатых и пестрых китаек и лензовые азямы.
И сказывали те курилские иноземцы, что де тое посуду и одежу да-
ют им даром и ни на что не покупают». Также он узнал, что «в Кам-
ча далекой стороне повыше Камчатки к Каланской Бобровой реке
приходят по вся годы бусы и берут у иноземцов нерпичей и калан-
ской жир, а к ним что на бусах привозят ли — того иноземцы ска-
зать не умеют» [стр. 16].
Стремясь выяснить причину, почему в страны, где живут эти ино-
земцы, камчатская пушнина все же не идет в обмен, Атласов опрашивал
японца и узнал, между прочим, что «соболей и никакова зверя у них
не употребляют. А одежу носят тканую всяких парчей, стежыную на
бумаге хлопчатой [стр. 17].
Таким образом, даже не выходя за пределы своей страны, земле-
проходцы успешно собирали интересные и государственно важные
сведения о зарубежных народах.
Еще полнее и существеннее были, конечно, сведения, которые до-
ставляли многочисленные посольства. Такие крупнейшие из них, как
Петлина, Байкова, Спафария, не раз привлекали внимание исследо-
вателей [15, 20, 94, 138, 166, 185] и научные результаты их в значи-
тельной степени выяснены. Поэтому представляется интересным озна-
комиться со второстепенными посольствами, возникавшими иногда
случайно, но также дававшими интересные материалы познаватель-
ного характера.
Прежде всего нужно сказать, что, как в свое время отмечал Н. Н.
Оглоблин [166, стр. 156—159], сибирские дипломаты XVII века от-
нюдь не все были специалистами своего дела. Многие, вернее боль-
шинство из них, становились в ряды дипломатов в порядке исполне-
ния очередного поручения или даже совершенно случайно попадая за
границу. Дело было в том, что право сношения с пограничными госу-
дарствами не было прерогативой Москвы, а принадлежало каждому
начальнику пограничного острога. Случаев отправки подобных по-
сольств, мы бы выразились «сибирских», было в XVII веке несколь-
ко десятков. Далеко не все они, однако, отражены в известных доку-
ментах, и предстоит большая и благодарная задача по составлению
общего их перечня и детальному изучению этого замечательного про-
явления государственной жизни Сибири той эпохи.
Первым посольством, которое, однако, окончилось безуспешно, бы-
ло направленное в 1608 году из Томска [197, стр. 197]. Оно не до-
140
бралось до «Монгольского хана». В 1616 году состоялось посольство
из Тобольска к Алтын-хану, владельцу Южной Сибири, Урянхая
(современной Тувы) и Северной Монголии, давшее богатые сведения
об этих землях [там же]. В 1618 году из Тобольска через Монголию
проследовало в Китай посольство, в котором участвовал казак Иван
Петлин, оставивший замечательный труд «Роспись Китайскому госу-
дарству и Лабинскому и иным государствам, и, кочевьям, и улусам, и
великой Оби реке и дорогам» [185, стр. 295]. Роспись эта содержит
богатейший материал к познанию стран, через которые пролегал ог-
ромный маршрут отважных путешественников. Она имеет большую,
до конца еще не осознанную специальную ценность и существенное
общеисторическое значение. Во-первых, она позволяет говорить о том,
что в эти годы началось восстановление древних культурных связей
великого русского народа с народностями Монголии, которые с тех
пор более уже не прерывались. Во-вторых, материал Росписи показы-
вает широту кругозора русских послов, умевших разбираться в слож-
ной обстановке неведомых стран и относиться к ним критически.
Можно, наконец, утверждать, что посольства эти отнюдь не были
случайными путешествиями, а мерами, предусмотренными государст-
венной внешней политикой и имевшими большое познавательное зна-
чение.
Пути в Монголию и Китай из Западной Сибири были очень да-
леки и трудны. Они пролегали через владения упомянутых воинст-
венных Алтын-ханов. Это, естественно, вызвало много больших ос
ложнений. В силу этого русским пришлось отказаться от таких путе-
шествий «потому, что те государства далние и торговым людем ходи-
'пи от них в наши государства далеко, а Алтын-царь — кочевные орды,
люди воинские, а нашим государствам прибыли от них, кроме запро-
сов, никаких нет и в предь не чаяти». В 1646 году тюменскому воево-
де было приказано прервать сношения с ойротами [22, стр. 188].
Было бы, однако, большой ошибкой думать, что эта мера свиде-
тельствует о перемене политики Москвы в отношении Монголии и
Китая. Указанное решение имело чисто местное значение, а дипло-
матическая активность русских в Сибири была приурочена ко вновь
создаваемым на востоке воеводствам.
С присоединением бурят и освоением западного Забайкалья, рус-
ские вступили в непосредственное соседство с монголами, и это не
замедлило сказаться на развитии сношений и усилении русского вли-
яния. Кроме государственных посольств, в Монголию начали прони-
кать торговые люди. Важно также, что в пределы соседних стран
двинулись и геологи тех времен — неутомимые русские рудознатцы.
История хранит сведения о целом ряде поездок с дипломатически-
ми поручениями к владетельным особам Монголии, центральной Азии
и Китая. Оставленные ими документы — «статейные списки» и «рас-
спросные речи» — содержат множество интересных данных.
В 1640—1641 годах имело место посольство боярского сына Мень-
шого Ремезова к калмыцкому контайше [166, стр. 159].
В 1646 году известный Иван Похабов, основатель Иркутского
141
острога, с товарищами проник в Монголию в поисках серебряной ру-
ды. Он побывал у князя Цецен-хана и намеревался отправиться к
богдыхану в Пекин. Однако ему пришлось вернуться, удовлетворив-
шись обещанием Цецен-хана послать в Москву посольство [219,
стр. 97].
Следом за ним у «мунгалского царя Чичина» (Цецен-хана) побы-
вал в 1647 году рудознатец, казачий десятник Константин Москви-
тин. Он был послан «для проведывания серебряной руды» и в поло-
жение посланника попал случайно [166, стр. 168]. Но в последующих
1649—1651 годах Цецен-хана посетило и специальное посольство, во
главе с тобольским толмачом Панфилом Семеновым.
Второе совершенно случайное «посольство» имело место в 1653 го-
ду, когда во владение Кунтуцина-царевича забрели посланные на при-
иск новых землиц Федька Афанасьев с товарищами. Узнав, где они
находятся, казаки выдали себя за послов к богдойскому царю, по-
сланных к царевичу с жалованным словом. Советник царевича Лаба
запросил у них документы, вместо которых они предъявили наказ-
ную память. Лаба оказался бывавшим в Москве и знающим царскую
печать и поэтому разгадал хитрость русских. Тем не менее русские
люди были встречены ласково, их поили и кормили три недели, рас-
спрашивали, давали советы относительно дороги в Китай и проводи-
ли с честью до границы [80, стр. 46].
В 1665 году, только что отстроив Селенгинский острог, с чем
землепроходцы ухитрились справиться, имея в отряде 18 человек, они
сразу же задумали расширить границы Московского государства к
югу. «И из того нового Селенгинского острогу», — пишет енисейский
воевода, — «десятник козачей Оска Васильев с служилыми людми
пятью человеки ездили к мугалскому царю Кукану Кану для призы-
ву под твою великого государя царскую высокую руку, и Мугалской
де Кукан Кан тебе великому государю учинился послушен и послал
к тебе... с листом и дарами, послов своих трех человек» [82, стр. 54].
Аналогичных поездок было, как сказано, немало.
Рассматривая материалы, которые оставили нам эти сибирские
дипломаты, мы вправе сделать такие общие замечания. Все они были
людьми очень мало искушенными в международных отношениях. Они
не прошли дипломатической школы. Они далеко не все были даже
тверды в грамоте, но все они, без исключения, показывают пример-
ную находчивость, ум, такт, а главное высокий патриотизм при ис-
полнении данных им поручений по отстаиванию интересов своей ро-
дины. Они не чужды и гуманности, показывая пример человеческого
отношения к окружающим.
Так, например, Ремезов, человек видимо смирный, сумел засту-
питься за новых русских подданных и защитить их интересы. Когда
сопровождавшие его чиновники тайши вздумали обижать своих быв-
ших данников на отошедшей к России территории, он со всей резко-
стью вступился за них и добился своего.
Скромный в должности Семенов оказался во главе посольства
лишь по случаю смерти посла, боярского сына Заблоцкого. Однако
142
он не только сумел поддержать достоинство посольства, но даже по-
требовал от наследников могущественного Цецен-хана дани русскому
царю и перехода в его «вечное холопство». При этом он, конечно, ри-
сковал жизнью.
Наконец, Москвитин и его спутники, вовсе не обязанные по свое-
му положению соблюдать преимущества и особые прерогативы дип-
ломатов, показали выдающуюся твердость. Они прямо, под угрозой
смерти, с презрением отвергли унизительное для русского достоинст-
ва требование хана перед его юртой «кланятца и садитца на колен-
ки». Более того, они решили наказать зазнавшегося царька. Москви-
тин и его спутники «не бояся мунгалского царя слова к нему не по-
шли и государева жалования — посылки ему недали». Самоотвержен-
ное мужество этих простых русских людей особенно показательно в
сравнении со всяческими унижениями, которые покорно претерпевали
послы западноевропейских государей при дворах азиатских властите-
лей.
Такая сила духа и патриотизм не могли не производить впечат-
ления и, например, предерзостный рудознатец Москвитин не только
благополучно и с честью вернулся из своего опасного похода, но и
собрал много интересных географических и этнографических сведений,
для чего должен был пользоваться и свободой передвижения в чу-
жой стране и уважением чужеземцев.
Нужно заметить, что официальные русские послы при отъезде
из Москвы в Азию получали особый наказ блюсти достоинство своей
державы. Такие распоряжения мы находим, например, в наказе послу
в Китай Байкову, выехавшему из Москвы в 1654 году.
Пройдя Монголию, Байков в 1656 году прибыл в Пекин. Однако
он не был принят богдыханом, и посольство не имело успеха. Это
произошло именно потому, что Байков не согласился на установлен-
ный в Пекине для иностранных послов унизительный ритуал
Проявленная Байковым твердость произвела, конечно, впечатле-
ние. Это сказалось в 1670 году, когда нерченский воевода, уже от се-
бя, послал к китайскому богдыхану послом Милованова с предложе-
нием вступить в русское подданство [20, стр. 18]. В послании к китай-
скому владыке, считавшему себя «сыном неба», русский патриот, меж-
ду прочим, писал: «под высокую рукою российского царского величе-
ства находятся цари и короли с своими государствами, и великий го-
сударь жалует их, держит в своем милостивом призрении» [197, стр.
198]. Только установившимся уважением к русской силе можно объ-
яснить тот факт, что посол с таким дерзким обращением не только
был принят, но и отпущен с честью.
Отдельные дипломатические агенты проходили, повидимому, не
раз из Москвы через Сибирь в Китай и Монголию, независимо от
имевших место обширных посольств. Среди них выделяется перевод-
чик посольства Байкова бухарец Аблин. Этот, очевидно, очень быва-
лый, знавший языки человек исполнял неоднократно дипломатические
поручения. После возвращения с Байковым, он в 1658 году ездил в
Китай из Тобольска с Перфйльевым. Это посольство было удачным,
143
и богдыхан послал с ним московскому царю дары. Еще раз ездил Аб-
лин в Китай в 1668 году [20, стр. 10, 13].
Каждый известный до сих пор случай посещения вольными или
невольными сибирскими посланными зарубежных стран сопровождал-
ся вкладом в их изучение. «Статейный список», составлявшийся пос-
лом «против наказной памяти», получавшейся им при отъезде, за-
полнялся самыми разнообразными сведениями, которые только уда-
валось собрать. Среди них мы находим данные по географии, народо-
населению, фауне и флоре, обычаям, торговле и так далее. Непре-
менно излагался очень подробно самый порядок следования посоль-
ства, его прием, деталям которого в ту эпоху придавалось выдающее-
ся значение, приводились сведения об отношении владетелей к Мо-
сковскому государству.
Например, в отписке помянутого посла Василия Милованова, ез-
дившего в Китай из Нерчинска в 1670 году, мы читаем следующее.
«И Богдойский царь нас перед себя имал и стойку учредил, и тут
же на стойке поставлено было шесть слонов подо всею збруею, и на
слонах поставлены теремы, изукрашены златом; а как нас взяли к ца-
рю, и дс царева двора проходили мы пять стен городовых, а на сте-
не по пяти ворот, а у стен толщина по тридцами сажен, а над воро-
тами их молбища, изукрашены..., а верхи маковицы теремовые золо-
ченые, а стены каменные аспид... с почвы кладеные с человека выши-
ною, а сверху кирпичь, а стены крыты кирпичем мурамленым, а в
башнях мосты и над реками аспидные ж, и перила по край моста за-
бираны аспидовы, и столбы те же спидные, и наверх столбов выреза-
ны всякие звери и узорочья и письменные рези» [83, стр. 43].
Милованов был, видимо, большим знатоком градостроительного
искусства, так как обращал на эту сторону особое внимание. Там же
мы находим такое указание о пройденном посольством пути: «а стена
кладена серовик камень с почвы в печатную сажень, а вверху кир-
пичь; а стена высока, а башни проезжие круглые, ворота створные
железные окованы, а стена ветчана, местами обсыпалась». «А от
той стены от первого города до Богдойского государства на трех днях
проехали семь городов; а промеж городами все пашни, а живут Китаи
а простого места нет; а городы все болшие каменные, а в тех городех
торги великие, товары всякие и узорочья, жемчюг и каменья, камки и
бархаты и отласы, а в тех городех стены крепость великая» [там же].
Подобные материалы, которых путем специального исследования
можно привести множество из различных областей, показывают, что
посольства эти, даже неудачные, имели большое познавательное значе-
ние. Рассматривая эти данные, приходится заключить, что Спафарий,
трудам которого мы отдаем должное, имел достойных, чисто русских
предшественников. Перед отъездом в Китай он знакомился с материала-
ми Посольского приказа, имел в руках документы о соответственной дея-
тельности воеводств, которые ему пришлось посетить во время путе-
шествия, и ему было у кого взять пример плодотворного использо-
вания посольского досуга для изучения страны.
Одновременно с дипломатическими отношениями развивалась и тор-
144
говля, быстро принявшая значительные размеры. Купцы не ограничи-
вались при этом ближайшими к сибирским пределам княжествами, а
направлялись через Монголию в Китай. Так, в одном 1674 году, по
ziaHHbiM Н. Н. Бантыш-Каменского [20], только из Нерчинска ходило
таким образом 43 человека торговых людей.
Деятельность русских купцов в Монголии и Китае была и тогда
широко известна. Например, посол Алексея Михайловича Николай
Спафарий, неоднократно описанное путешествие которого в Китай в
1675—-1677 годах мы здесь не рассматриваем, описывая город Сокча
(Су-Джоу), говорит: «да в том же городе и наши Тоболские люди
приходили и купили ревень и прочее» [260, стр. 194]. Очевидно, что,
достигая столь удаленных пунктов, торговые люди не могли не знать
и не использовать рынок ближележащих зарубежных территорий.
Да и самые путешествия русских торговых людей через Монголию
сказывались очень положительно на развитии страны. Устанавлива-
лись постоянные тракты. Возникали новые или становились постоян-
ными многие старые населенные пункты. Жители получали заработки.
Некоторые исследователи, например П. Ровинский [205, стр. 227], с
полным основанием ставят рост значения Урги и превращения ее в
столицу Монголии в связь с развитием русской торговли.
Нельзя не заметить, что русские торговые люди также не были
чужды интересов к познанию зарубежных стран и тоже вложили не-
мало в общую сокровищницу знаний, создававшуюся в воеводствах и
Сибирском приказе.
Со своей стороны монголы постоянно направляли послов в Рос-
сию. Так, в 1666 году десятник Осип Васильев писал из Селенгинско-
го острога о том, что «посылал послов от себя мунгалский царь Ку-
кан хан». Васильев, видимо, очень подробно и дружественно беседо-
вал с послами, так как получил от них немало интересных сведений,
которые приводит в своей отписке. Широко интересуясь соседними
странами, он пытался собрать сведения не только о Монголии, но и о
Китае. Васильев, между прочим, сообщал: «Мунгалские цари живут
по своим уделам и владеют ими, и посылают они своих улусных лю-
дей торговать всякими товарами к Богдойскому царю. Богдойское
царство богато и всем изобильно. Есть серебро и дорогие вещи. От-
куда золотая руда, из иных ли' царств или в Китае добывается, про
то мы (послы. — В. С.) не знаем». Далее он запрашивал указаний
о дальнейших сношениях с соседями: «Да и впредь с мунгалскими
царями и с лутчими тайшами й со всеми Мунгалами пословаться ли
и призывать ли их под царскую руку» [55, стр. 120]. Такая разве-
дочная активность сибирских дипломатов не ограничивалась странами
Востока и центральной Азии. Они посещали также Среднюю Азию,
о чем сохранилось немало интересных документов.
Несколько мало известных, но достойных упоминания имен дип-
ломатов-исследователей мы найдем в «Актах о сношениях и военных
действиях с калмыками, киргизами и башкирцами», относящихся к
1683—1699 годам [86].
Наибольшего внимания заслуживает статейный список казаков
145
10 В. Н. Скалой—„Землепроходцы*
Федора Скибина и Матвея Трошина, относящийся к 1694 году. В
апреле этого года они были посланы из Тобольска в казахские сте-
пи, к султану Тевкихану, для переговоров по поводу бесчинств, кото-
рые учиняли его подданные в отношении русских людей. С ними в
качестве толмачей и вожа были посланы служилые татары и освобож-
денный из плена мурза. На пути к султану казаки подверглись ограб-
лению, были взяты в плен и после многих издевательств доставлены
в город Тургистан, к султану Тевкихану. Несмотря на все это казаки
не потерялись. Они подробно записали пройденный путь, определили
в днях время путешествия, описали характер местности, дороги, воды
и даже рыбность рек [86, стр. 378]. Более того, попав в беспомощном
положении на допрос к Тевкихану, они потребовали от него, чтобы
он «как мы станем наказ честь, и про наших великих государей, их
царского пресветлого величества, здравие ему Тевкихану объявлять,
и он бы Тевкихан, став, слушал без шапки» [стр. 379]. Держа себя
с полным достоинством, как равные с равным, казаки требовали пре-
кращения разбойничьих набегов и возвращения русских из «полону».
Хотя Тевкихан и пренебрег большинством их требований, однако он
не решился расправиться с мужественными послами, как того хотели
многие его подчиненные. Казаки более года прожили в Тургистане
и собирали необходимые сведения. Они познакомились с русскими по-
лоняниками, которые осведомляли их обо всем, и подробно записы-
вали виденное. Кроме того, узнавая о набегах и о приводе пленных,
послы бесстрашно заявляли протест Тевкихану, требовали, когда нуж-
дались, необходимого содержания для себя, эпически записывали мно-
гочисленные покушения на их свободу и жизнь. Несколько раз ка-
заки требовали от Тевкихана отправления на родину и, наконец, по-
теряв надежду, ушли от него тайно в Бухару. Из Бухары они пере-
брались в Хиву и оттуда, в конце концов, под именем ногайцев, вы-
шли на Русь. Сведения, доставленные ими о внутренних взаимоотно-
шениях туркестанских и казахских ханств, заслуживают специального
исследования.
Данные Скибина и Трошина во многом дополняют интересные
сведения Василия Кобякова, одновременно с ними бывшего у Тевкиха-
на и в Туркестане. Вышел он из Тобольска на юг 14 июля 1692 го-
да. а вернулся и подал расспросные речи в Сибирском приказе в Мо-
скве 26 июля -1694 года. Он был послан вместе с сыном боярским
Андреем Неприпасовым, который умер в орде от неизвестной болез-
ни. Расспросные речи Кобякова богаты сведениями об экономике и
образе жизни народов, у которых он побывал [86, стр. 385—390].
Дальнейшим дополнением к этим интересным сведениям служат
показания служилого татарина Таушна Мергеня, в то же время
ездившего по Туркестану с торговыми целями, и, как видно из
сообщений Кобякова [86, стр. 389], не чуждавшегося и грабежа.
Мергень дал в Сибирском приказе весьма подробные сведения о
дороге из Тобольска в Туркестан [там же, стр. 390, 391].
Особо следует остановиться на отношении землепроходцев к ве-
рованиям аборигенов. Нужно сказать, что, встречаясь с представи-
146
телями разнообразных верований — шаманистами, буддистами и дру-
гими, русские люди XVII века оставили мало следов своего интереса
к этим культам. Однако это отнюдь не свидетельствует о том, чтобы
они не замечали или обходили, как непонятные, вопросы верований
народов, с которыми они приходили в соприкосновение. Об этом нам
говорят многие документы, имеющие одну общую им особенность —
вполне рациональное отношение к тому, что описывается. Мы почти
совсем не встречаем росказней о каких бы то ни было сверхъестест-
венных случаях, о вмешательстве в житейские дела колдунов, злых
или добрых духов и тому подобных, которые в таком изобилии
встречаются в описаниях западноевропейских путешественников не
только в странах далеких, заморских, но и в самой Европе (финские
морские колдуны, балканские вампиры, негритянские чудодеи и тому
подобное).
Не исключались, разумеется, случаи грубых предрассудков, но им
не приходится удивляться, наоборот, удивительно, что их было срав-
нительно очень мало. Ведь в XVlI веке в Западной Европе вера в
колдовство, преследование ведьм и т. п. отнюдь еще не были изжиты.
Среди документов этого рода обращает на себя внимание отписка
томского воеводы Волынского от конца 1608 года о заключении в
тюрьму татар, напустивших болезнь на томских служилых людей.
Из нее видно, что в марте предыдущего года «учинилась болезнь тя-
желая б...м недугом в Томском городе над служилыми надо многими
людми и над жонками». Некоторыми из служилых было заявлено на
съезжей избе, что причина болезни в том, что «Тотарин Иванко но-
вокрещен ходит по Татарским юртам ворожить, в бубен бьет и шей-
танов призывает». «И тот де, государь, Ивашко в роспросе и на пыт-
ке сказал: что велели де ему напущать шейтанов Кузнецкие и Чю-
лымские Татаровя, и казак Лога с товарыщи, да Томской Тотарин
Басандай». Эти люди были схвачены и Лога повинился в том, что
он «с Чюлымских к нему, к новокрещену Ивашку многих шейтанов
присылал и из Кузнетцка многих шейтанов присылал же». Ивашка
же признался, что всех этих шейтанов он «напускал» на русских лю-
дей с тем, чтобы в результате их «деятельности» можно было бы на-
пасть на ослабленный гарнизон «весною, как станет лист расметы-
ватца» [210, стр. 179—181]. «Виновных в волшебстве» татар посада-
ли в тюрьму «до указу».
Таким образом здесь налицо случай, когда томичи столкнулись с
полной уверенностью «шайтанщика» в своих «силах», позволяющих
ему распоряжаться духами, но документы не дают еще возможности
утверждать, что вера в возможность такого явления была свойствен-
на всем русским. Наоборот, видно, что мнение о причинах болезни,
как следствии нашествия шайтанов, было высказано отдельными ли-
цами.
Есть свидетельства, что землепроходцам было присуще стремле-
ние доискаться истинной причины суеверия, по возможности разобла-
чить его. В этом отношении чрезвычайно характерен один из наи-
более ранних документов, переписка о волшебном камне, относящаяся
ю* 147
к 1611 году. Среди томских аборигенов распространилось поверье,
что некий шаман Ишкеня обладает камнем, который, по воле обла-
дателя, может вызывать мороз, наводнение и т. д. Этот слух дошел
до Москвы, и было приказано камень сыскать и силу его проверить.
Результаты исследования мы находим в отписке томских воевод
Волынского и Новосельцова. Камень, состоявший из трех кусков, был
найден. Обнаружили и владельца, «шайтанщика», «и того шайтанщика
Ишкеню роспрашивали... таков ли он был росшибен натрое тот ка-
мень, как его взяли у него, и какой он камень, как словет, и для че-
во он держал, и где нашел и бывает ли от нево мороз и вода?». Ока-
залось, что нашел камень племянник владельца, Кугутейко на речном
яру. Забрали и допросили Кугутейку. Оказалось, что камень был
найден целым, «а как де он тот камень нашел, и в те де поры были
дожжи великие и снег, и тот де камень для того росшибли, начаялись,
что от камени того есть вода и снег; и как росшибли тот камень не
унялась вода» [210, стр. 216—228]. Так было установлено бессилие
«чудесного» камня и выяснено происхождение суеверия, ставшего, ве-
роятно, источником наживы «шайтанщика». Камень, как вещественное
доказательство, был опечатан и отправлен в Москву, а «шайтанщика»
с племяшом высекли, «что бы глядя на них другим было не повад-
но», как говорилось в таких случаях.
Значение приведенного факта разительно в сравнении с тем, как
относились ко всякого рода «колдунам» в Европе не только в нача-
ле XVII века, но и гораздо позднее. В уголовном кодексе Чехии, Мо-
равии и Силезии, изданном в 1707 году, костер указан как необхо-
димая мера наказания колдунов. Кодекс этот действовал до 1766 го-
да. Во Франции сожгли за колдовство человека в 1718 году. В Швей-
царии последний приговор о сожжении чародейки имел место в
1782 году. В Познани сожгли колдунью в 1793 году и в те же годы
в Кракове сожгли сразу 14 женщин, по подозрению будто они на-
водили порчу на жену одного помещика [12, стр. 5, 6]. Наконец, в
Испании судебный процесс против колдуньи происходил еще в 1804
году.
Впрочем, такими трезвыми взглядами сибирские землепроходцы
отличаются только от западных европейцев. Ведь еще в конце
XVI столетия суды в южной России рассматривали, например, дела
об экономическом ущербе, наносимом колдовством [157, стр. 23].
Заслуживает быть отмеченным, как толково и рационально разоб-
рался известный первый русский путешественник по Монголии и Ки-
таю Иван Петлин § религиозных воззрениях монгол и китайских
поверьях. Прежде всего нужно сказать, что Петлин совершенно пра-
вильно отметил, как одну из основных особенностей ламаизма, веру в
неумирающих перерожденцев — хутухт или гыгенов. Говоря о них,
он не преминул указать на заблуждение своего предшественника Пет-
рова, бывшего в Монголии с Тюменцем в 1616 году во время посоль-
ства к Алтын-хану. «А по их вере тем их хутухтам и цари покло-
няются, а то солгано, что Кутухта умер, да в земле лежал пять лет,
148
да опять ожил и то враки Ивана Петрова: человек де умрет и как де
опять оживет» [185, стр. 303].
Своеобразие обстановки ламаистских храмов также обратило на
себя внимание Петлина: «стоят в них звери каменные неведомо ка-
кие... а против дверей сидят три болвана великие женский пол саже-
ни (в полтретьи, вызолочены... а в руках держат по горшочку с кашей,
а перед ними горят свещи негасимые с салом говяжиим» [там же].
Так описана Петлиным внешняя сторона религии, представляющая
основу ламаизма.
Услышав рассказ о сверхъестественных сокровищах богдыхана,
Петлин не преминул подчеркнуть свое критическое к нему отношение.
«Де у нашего царя камень день и ночь светит, по их сара, а по рус-
ки самоцвет, а другой камень ирденят и как де покинем в воду и от
него вода расступаетца» [там же]. Употреблением слова «де» Петлин
указывает, что приводимое взято с чужих слов.
Разумеется, Петлин представлял собою выдающегося человека
своего времени, но и предметы, о которых он высказывал свое суж-
дение, были нелегки для восприятия и понимания.
В 1653 году боярский сын Бекетов случайно попал во владения
Кунтуцина-царевича, в Монголию, и в своих наблюдениях не обошел
вопросы культа. «Он царевичь молитца, по своей вере литым болва-
ном, а литы де у него те болваны серебряные и позолочены, а перед
болванами де чаши болшие серебряные литые же и позолочены, а на-
литы де незнать питья какого полны, а кругом тех чаш
оставлены свечи в гнездах, а те де свечи сканы из серы не
знать из какой, а горят де те свечи тихонько день и ночь перед теми
болванами, а сканы де те свечи тоненьки, как де наши копеешные, а
дух де от тех свечь что от ладану» [80, стр. 395].
Говоря о разведывании культов тех или иных сибирских народно-
стей, нужно иметь в виду заинтересованность правительства в положи-
тельных знаниях на этот счет. Именно, по вере каждого из племен
«приводили к шерти», т. е. заставляли клясться в верности вновь по-
коренных аборигенов или возобновлять клятву — присягать вновь
посаженных князцов и «лутчих людей». Это была важная процедура
и необходимо было иметь точные сведения о культовых представле-
ниях данной группы. Поэтому-то в наказы начальным людям отрядов
включались требования выяснить эти вопросы. Так, в наказной памя-
ти ленских воевод служилым людям, направленным на р. Оленек для
прииска новых земель и приведения в подданство тамошних «инозем-
цев» в 1642 году, мы находим следующие строки: «А у иноземцев на
Оленке у Тунгусов и аманатов роспрашивать накрепко, какая вера у
них и шертъ прямая, что и розведав допряма, что у них иноземцев
шерть, и тех иноземцев лутчих людей приводить по их вере к шер-
те»... [79, стр. 264].
Сведения в данном направлении собирались, форма шерти уста-
навливалась, и аборигены присягали русской власти согласно своим
воззрениям, но сами землепроходцы отнюдь не были склонны считать
шаманство «верой». Лучше всего такой взгляд высказан Атласовым,
149
который говорит в своих «скасках»: «а веры никакой (у коряков. —
В. С.) нет, а есть у них их же братья шеманы — вышеманят о чем
им надобно: бьют в бубен и кричат». «А веры никакой (у камчада-
лов. — В. С.) нет, только одни шеманы, а у тех шеманов розличье
с иными иноземцы: носят волосы долги» [163, стр. 14].
Однако же предметы обожествления привлекали внимание земле-
проходцев. Подобно тому, как издревле передавались легенды о куль-
те «золотой бабы» коренного населения Западной Сибири, Стадухин
в 1647 году сообщает о культе моржа у чукч. «К себе привозят мор-
жовые головы со всеми зубами, и по своему де они тем моржовым
головам молятца, а он де того моржового рыбья зуба не видал, а про-
мышленные же люди ему сказывали» [80, стр. 100]. Здесь опять ха-
рактерная деталь: Стадухин обращал внимание на особенности куль-
та новых для него народностей, его интересовали слухи о наличии у
чукч культа моржа, но он не поддался искушению пофантазировать
на этот счет, а прямо указал на происхождение сообщаемых сведений.
Рассмотрев в общих чертах вклад, сделанный русскими землепро-
ходцами в познание народов Сибири и смежных стран, остановимся
в заключение на тех взаимоотношениях, которые складывались у
землепроходцев с коренным населением Сибири.
Надо сказать, что до сих пор еще встречается старое односторон-
нее и ошибочное мнение, сводящее весь исторический процесс присое-
динения Сибири к России к голому завоеванию, к непрерывным во-
енным походам, к постоянным насилиям, объясачению коренных на-
родностей «жесточью», и пр. Между тем характерен именно тот исто-
рический факт, что присоединение такой обширной и разнонациональ-
ной страны, как Сибири, отнюдь не сопровождалось физическим
уничтожением аборигенов. Известный историк Сибири С. В. Бахру-
шин справедливо указывал в свое время, что «как общее правило
завоевание не сопровождалось истреблением инородцев» [25, стр. 79].
Покорение их осуществлялось, при сопротивлении, силою оружия, по-
давлялись тою же силою и жестоко национально-освободительные
восстания против носителей колониального гнета, однако, как это вид-
но из документов, местные власти не имели права казнить абориге-
нов. И к чести русского народа надо со всей категоричностью указать,
что ни одно из сибирских племен, как бы ни было оно мало, не ока-
залось искорененным силою русского оружия. Такое отношение рус-
ских к аборигенам является резким контрастом известному истребле-
нию туземцев, практиковавшемуся и практикуемому и ныне «просве-
щенными» американцами и европейцами в их колониях.
Было бы, разумеется, неправильным смягчать или затушевывать
тяжелое колониальное положение народов Сибири в дореволюцион-
ном прошлом. Несомненно, имела место жесточайшая внеэкономиче-
ская (ясак и другие налоги и повинности) и экономическая (обира-
тельская торговля) эксплоатация, но такой эксплоатации подверга-
лось и трудовое русское население Сибири.
Коренное население боялось и ненавидело русских воевод и куп-
цов, сборщиков ясака и прочих насильников, но видело, что вместе с
150
ним страдают простые русские люди — промышленники, казаки. Эти
люди находили быстро общий язык с любым племенем. Постоянное
«общение русских старожилов и местных народностей выражалось и
в деловых (главным образом) обменных связях и в смешанных бра-
ках и приводило в конечном итоге к действительно добрососедским
отношениям.
Самое расселение русских старожилов среди местных племен бы-
ло такое, что никак не могли бы — при наличии вечной вражды —
создаться и упрочиться известные древние старожильческие селения
на севере Сибири. Это, между прочим, тонко подметил гениальный
Пушкин, как известно, очень интересовавшийся историей Сибири, в
частности Камчатки. Характеризуя процесс русского движения за
Урал, он писал: «Явились смельчаки, сквозь неимоверные препятст-
вия и опасности, устремившиеся посреди враждебных и диких пле-
мен... приводили (их) по высокую царскую руку, налагали на них
ясак и бесстрашно селились между их в своих жалких острожках»
[195]. Действительно, положение горсти русских, проживавших года-
ми в наскоро построенном острожке, было далеко не безопасно. И к
тому же они отнюдь не сидели за стенами. По одному, по два зем-
лепроходцы разъезжали по стране, фактически беззащитные против
нежданного нападения. Такие путешествия происходили и в местах
только что обретенных, и охватывали тысячи верст, причем — слу-
чись что — товарищи не могли бы не только оказать помощи, но
даже узнать виновных. Пример такой крайне рискованной, но совер-
шенно обыденной поездки приводит Н. Н. Оглоблин. Весной 1643 го-
да Дмитрий Ярило послал из Алазейского острожка казаков Ерасто-
ва и Кузьмина «через гору на оленех» на Индигирку, чтобы «до-
смотрить Индигерской службы» и доставить отписку в Ленский ост-
рог [168, стр. 55]. В странствованиях Ерастов и Кузьмин пробыли
около года. Спрашивается, могли ли бы осуществляться такие поезд-
ки среди постоянно враждебного населения, люто ненавидящего на-
сильников ?
Ясно, что эти русские люди умели найти с аборигенами общий
язык, наладить и сохранить с ними дружественные отношения, что-то
давать населению, если оно подчинялось требованиям пришельцев
при отсутствии сколько-нибудь реального превосходства сил.
Ясно также, что приведенный один из многих факт показывает
ошибочность утверждения некоторых историков, будто в Якутии
«завоеватели» вообще не проникали в глубину тайги «в силу бездо-
рожья и в силу своей малочисленности», а сидели в острожках по бе-
регам рек [233, стр. 64]. С бездорожьем русские люди отлично справ-
лялись с помощью, в первую очередь, аборигенов, а собственная ма-
лочисленность, как видим, вовсе их не пугала.
Совершенно очевидно, что пришло время совершенно иначе харак-
теризовать роль русского человека в Сибири и в Азии вообще и оп-
ределить там его историческую роль.
В связи с этим уместно вспомнить замечание одного из многих
писавших о Сибири иностранных авторов, француза Ланойе. В своей
151
книжке, не лишенной интереса и показывающей хорошую наблюда-
тельность, но написанной с известным предубеждением против рус-
ских, автор говорит, между прочим, следующее: «Когда русский му-
жик с волжских равнин располагается среди финских племен или та-
тар Оби и Енисея, они не принимают его за завоевателя, но как
единокровного брата, вернувшегося на землю отцов. Когда донской
или украинский казак скачет на лошади перед воинственными пасту-
хами центральной Азии, они его принимают за своего и уступают
ему место на своей земле. В этом секрет силы России на востоке»
[274, стр. 11].
Автор упомянутой книги хорошо знал пропасть, лежащую меж-
ду его соотечественниками и туземцами французских колоний. Он хо-
рошо знал ненависть коренного населения колоний к западноевро-
пейцам вообще. Одной из задач его поездки в Сибирь было стрем-
ление выяснить причины такого престижа русских в странах Ближне-
го и Дальнего Востока. Пожив среди сибирского населения, ознако-
мившись с действительными отношениями, которые существовали
между простыми русскими людьми и коренными народностями, вдум-
чивый автор постиг причину непонятных и необычных для него явле-
ний.
Добрососедские отношения между русскими и аборигенами способ-
ствовали проникновению к последним! несоизмеримо более высокой
русской народной культуры. Однако возможности для этого были
весьма ограничены в условиях дореволюционного общественного строя
России. Колониальная политика царизма была сильнейшим препятст-
вием и к развитию дружбы русских с коренным населением и к широ-
кому культурному влиянию первых на последних. Проводники этой
политики (администрация, купечество, кулачество) оказывали, наобо-
рот, весьма вредное влияние. Они способствовали культурной изоля-
ции местного населения, стремились насадить между русским трудо-
вым населением и коренными народностями недоверие, вражду и пр.
Только Советское государство, уничтожившее всякий национальный
гнет и неравенство, открыло широчайшие возможности для развития
дружбы между народами Сибири и передовым русским народом и
приобщения их к русской народной культуре.
Градостроители
Историки Сибири единогласно отмечают огромную энергию и бы-
строту, с которой русские землепроходцы насыщали вновь обретае-
мые землицы точками своей оседлости. Зимовье, острожек, острог,
город... молниеносно возникал в выбранном пункте и сразу приобре-
тал значение местного центра.
В то же время недостаточно обращалось внимания на огромное
культурное значение, которое имело это строительство, и на замеча-
тельную продуманность, с которой совершалось создание сети этих
первых опорных пунктов и проводников русского влияния и культу-
ры в Северной Азии.
При рассмотрении карты Сибири становится совершенно очевид-
ным, что в подавляющем большинстве случаев места для населенных
пунктов выбирались землепроходцами до такой степени удачно, что
веками не возникало необходимости заменить их иными. Почти ни
одно из этих мест не заброшено окончательно, а в огромном боль-
шинстве на местах острогов выросли города.
Чтобы осознать значение этого факта нужно учесть, что эта пер-
воначальная русская оседлость возникала в стране с редким и почти
полностью кочевым населением, в стране дикой и неисследованной,
где вместе с появлением русских возникали совершенно новые формы
хозяйства и быта. При всем этом размещение населенных пунктов
сложилось в те самые немногие десятилетия, в которые русские люди
осуществили сказочно быстрый переход от Урала до Тихого океана.
Это было возможно только при продуманном хорошо деле строитель-
ства, в котором активная роль принадлежала простым, но талантли-
вым русским людям, проникавшим в новые земли.
Забота о создании городов относится к первым годам перехода
русских людей за Урал. За сотню лет до похода Ермака существова-
ли, как мы видим, городки русских торговых людей на ледовитом
побережье до самого Таза и на месте одного из городков — выбран-
ного как нельзя более удачно — возникла имевшая такое большое
историческое значение Мангазея.
С конца XVI столетия начали постепенно строиться города в За-
падной Сибири и с самого начала, как показывают документы, в ос-
нову работ полагались разведка и описание местности и составление
чертежа расположения будущего населенного пункта. Так, в наказе
153
князю Горчакову, посланному для постройки города Пелыма в
1592 году, значится: «А пришед в Таборы, присмотрить под город
место, где пригоже, где быти новому городу в Таборах, или старый
город занять, да где лутче, туто князю Петру, высмотря место... заня-
ти город, и на чертеж начертити, и всякие крепости выписать» [150,
стр. 347].
Или в 1600 году, в грамоте тюменскому голове Ф. Янову о построе-
нии острога на месте Епанчиных юрт сказано: «А какой велик острог
зделан будет, и каковы около острогу крепости и надолбы поделаешь,
и в котором месте в остроге под дворы и под пашню землю роздашь,
и что каких крепостей кругом острогу и всяких угодий будет и сколко
вперед мочно в том Епанчине юрте для пашни устроить пашенных
людей, и ты б о всем о том подлинно отписал, и острог и крепости
начертив на чертеж, и всякие угодья росписав, прислал к нам к Мос-
кве» [150, стр. 384].
Документ показывает, что от градостроителя требовалось не толь-
ко продуманно выбрать место и объяснить надобность строительства
именно там, но и не упускать из виду и будущие возможности раз-
вития намечаемого городка.
С другой стороны, в тех случаях, когда избранное первым отря-
дом место оказывалось впоследствии почему-либо непригодным, наи-
более инициативные люди поднимали вопрос о переносе острожка на
новое место. В случае необходимости они добивались необходимого,
по их мнению, разрешения вопроса в Москве.
В этом отношении характерна история перенесения Кетского ост-
рожка на устье реки Кети. В переписке по этому поводу, датирован-
ной 1611 годом, мы находим такое любопытное свидетельство. «На
Москве в приказе Казанского Дворца сказали в роспросе Сургуцкие
служилые люди атаман Тугарин Федоров да казаки Первуша Кол-
пашник с товарыщи, что в Сургуцком уезде Нарымской и Кецкой
остроги стали не у места, и многия ясашные волости от тех острогов
отдалели, а их служилых людей посылают в те остроги вдвое... и их
бы служилых людей пожаловати, и поставить острог или город на
Кецком устье, на Роздоре, на Оби, на левой стороне Оби и Кецкого
устья; промеж тех острогов, Нарымского и Кецкого, одна ясашная во-
лость в десяти днищах, а досталные де все в пяти днищах, и во
днище, и в десяти верстех, и в версте, и в полуверсте, а место де
угоже и крепко и рыбно, и пашенка не от велика есть, и лугов мно-
го; и то де место высоко, вода не подмывает, и место от рек с обе
стороны не отмывает, а ближе того ни к которым городом от тех во-
лостей нет» [210, стр. 209—210]. Эти подробные сведения, свидетель-
ствующие о глубоком знании Нарымского края участниками дела,
приказано было проверить, а вслед за тем началось самое строитель-
ство. На указанном действительно подходящем месте было заложено
село, ныне растущий город Колпашево, носящее без сомнения имя
славного землепроходца — одного из первых разведчиков Нарым-
ского края — Первуши Колпашника.
В тех случаях, когда сооружение острога казалось делом неясным
154
и предвиделись какие-либо особенные трудности, например, военные
или дипломатические осложнения, выяснение вопроса производилось
особенно тщательно. Прекрасным примером такого случая служит
экспедиция тобольских конных казаков Грозы Иванова и Дмитрия
Черкасова, посланных для выяснения о возможности построить острог
у Ямышевского озера, имевшего громадное значение в солеснабжении
Западной Сибири.
Из Тобольска отряд отправился 8 мая 1626 года. Казаки «прие-
хав к соленому Ямышу озеру, розъезжали и розсматривали у озера
по обе стороны и по Иртышу в верх и в низ: мочно ли у того Ямы-
ша озера острог поставить чтоб был у крепостей и чтоб было угод-
но, и пашни и сенные покосы и леса и рыбные ловли к тому острогу
были блиско, или не блиско и в колких верстех, и мочно ли те паш-
ни государевым людем, которые в том остроге будут, пахать и сена
косить, и лес сечи, и рыбные ловли ловить, и не будет ли от кол-
мацких людей государевым людем какие тесноты и порухи, и с кал-
мацкими людми мочно ли будет торговати и какие товары». «И роз-
смотря, велели им на чертеж начертить и на роспись написать все то
подлинно». Менее чем через год казаки, исполнив это сложное пору-
чение, вернулись в Тобольск и подали «соляному Ямышу озеру чер-
теж и роспись», которые и были направлены в Москву [211, стр. 335—
348].
Роспись содержит замечательно точные сведения о посещенном
казаками месте и с этой точки зрения представляет большой инте-
рес. «Ямыш озеро от соляного пристанища, по смете, стоит в пол-
третья версте, а от бугра, что бугор стоит от озерка, по смете, вер-
ста с полуверстою; а от соляного пристанища вниз до пресного озер-
ка, по смете, полверсты, а озерко невелико, а рыбенко в том озерке
есть щука и окунь и линь и плотицы».
«А повыше соляного пристанища, подле степь, выпал из озерка,
что озерко под бугром, исток, а исток на устье мелок, а в верх до
озерка по истоку болшими и малыми судами ходити под бугор не-
мочно».
«А займище от соляного пристанища вниз по Иртышу до Толо-
конных гор, по смете, на версту; а Толоконных гор по смете на пол-
версты; а от Толоконных гор вниз пошло займище».
«А вверх по Иртышу от соляного пристанища до Красного Ярку
за исток займище же, по смете, на полторы версты».
Авторы этого точнейшего описания не ограничились характеристи-
кой местоположения, а дали много дополнительных сведений: о поч-
венном покрове, травянистой и древесной растительности, о возможно-
сти создания рыбных ловель и пр.
Приведя все эти сведения, Иванов и Черкасов заключают их сле-
дующим: «А повыше соляного пристанища на Красном Ярку у истока
и у займища жилой острог поставить мочно; а лес на острог имати
по займищам в верх и в низ по Иртышу по обе стороны, и от Крас-
ного Ярку, где быти острогу, до бугра по смете, полверсты, а от бугра
до острогу гора, а под горою исток до озерка». Иными словами, сколь
155
ни велики трудности, сколь ни малоблагоприятно место, а если нуж-
но, то и острог поставим, и жить будем. Нужно сказать, что в усло-
виях непрерывно угрожавшей опасности налетов кочевников калмыков,
которым, как мы знаем, систематически подвергались добытчики соли
на Ямышевом озере, для такого исполнения поручения нужно было
быть подлинными героями.
Собранные сведения были доложены на воеводском дворе, где «по-
ставя >в съезжей избе, роопрашивали тоболских детей боярских и ата-
манов и служилых людей, которые преж сего у Ямыша озера бывали».
Из них в отписке названы, видимо, наиболее сведующие лица: «Иван
Шулгин, Михайло Ушаков, ротмистр литовской Бартош Станиславов,
атаман новокрещенов Корнило Дурылин, и служилые люди» [стр.
340].
На воеводском дворе решили, что «острог поставити у Ямыша
озера мочно, потому что лес по займищам талник, ветелник и топол-
ник есть; а хором ставити из того лесу нелзе, и пашенные земли у
острогу и по обе стороны реки Иртыша нет, пришли все пески, и тое
земли, для подлинного досмотру, Гроза Иванов да Дмитрей Черка-
сов в Тоболеск привезли». При этом было указано, что таковые же,
повидимому, земли и повсюду кругом Ямышевского озера, что сенокос-
ных угодий в месте предполагаемого острога недостаточно и только
рыбными угодьями можно считать обеспеченным этот участок: «в том
де твоим государевым людем нужды не будет, толко бы калмацкие
люди не учинили какие тесноты». Что касается торговых возможно-
стей, были высказаны очень осторожные соображения: «А калмацкие,
государь, торги будут ли и тебе государю прибыль будет ли, того они не
ведают, потому что с Калмаками не по вся годы оне, ходячи к Ямышу
озеру видаютца и торгуют; а в котором году видаютца и торгуют, и
калмацкие люди приносят к ним продавать лисиченка красные пол-
ские, и бобришка, и корсаки и овчины, и тулупы овчинные, а болши
того рухляди иные никакие не видали, да и та рухлядь не многая; а
болших товаров никаких нету, толко де, государь, продают много ло-
шадей и рогатого скота; а купя, государь, лошади и рогатый скот в
городы провадить страшно от них же от калмацких людей» [стр.
341—342]. Результаты разбора дела на воеводском дворе вместе с
росписью Иванова и Черкасова были отправлены в Москву, где было
решено «по тому их высмотру и допросу, острогу жилого у соленого
озера ставить не велети», а посылать за солью попрежнему военные
отряды, увеличив, однако, их размеры, «чтоб соли нагребать перед
прежним с прибылью» [стр. 343].
Мы нарочно остановились так подробно на истории вопроса о со-
оружении острога на Ямышевском озере, ибо относящиеся к ней ма-
териалы показывают наглядно, как серьезно и основательно решались
такие дела.
Небезинтересна также «Отписка Енисейского воеводы Афанасия
Пашкова Томскому воеводе Михаилу Волынскому, о посылке ста че-
ловек служилых людей на реку Шилку и озеро Иргень для построе-
ния там острожков», относящаяся к 11 апреля 1652 года. Отписка до-
156
называет необходимость постройки острожков на озере Иргень, вви-
ду большой важности этого района для эвенкийского населения не
только самой системы Иргенских озер, но и бассейнов Шилки и Нер-
чи. При этом видна большая осведомленность в географии местности
и ее населения. «Из Бургузинского де острогу летнею скорою ездою
на лошадях на Иргень озеро поспеть мочно дней в шесть, а водяным
де путем иттить через Байкал озеро и иными реками месяца три, а
по смете де то Иргень озеро длиною верст с пятдесят, а поперег
верст с двадцать, да от того же де Иргень озера сажень за триста
другое озеро Ероклей, а по смете де то другое озеро в длину и по-
перег верст по двадцати; и по тем де, господине, озерам живут и из
иных далних мест приезжают Тунгусы многие люди, ловят рыбу,
готовят себе годовые сухие рыбные запасы; а до Великие де реки
Шилки от тех озер иттить сухим волоком и рекою Ингедою четыре
дня, а от устья де Ингеды вниз по Великой реке Шилке верст с
пятьдесят впала в ту реку Шилку сторонная Нерчь река, а по обе де
стороны Великие реки Шилки и по реке Нерче живут Тунгусы мно-
гие ж люди...» [80, стр. 344].
И этот материал также показывает, как продуманно подходили
землепроходцы к важнейшей задаче закрепления за государством но-
вой страны путем основания пунктов оседлости, особенно имеющих
оборонное значение.
Более краткие, но столь же серьезные материалы сопутствуют до-
кументам, относящимся к устройству острогов и в других районах Си-
бири. В некоторых из них обнаруживается глубокое знание местных
природных условий, уменье правильно оценить их значение, объяс-
нить причины разных явлений.
В 1679 году насельщики нижнего Колымского зимовья просили
помочь им в укреплении обороноспособности зимовий. При этом они
указывали, что «ясачные зимовья огнили и обвалялись, а новых ста-
вить некем, людей мало, да и лесу блиско не стало: который был лес
тот весь обымался, потому что близ моря» [84, стр. 9]. Это немно-
гословное замечание полно глубокого смысла. В нем предельно крат-
ко и ясно показано своеобразие лесопользования в лесотундре, влия-
ние чрезмерного по необходимости пользования древесиной и оскуде-
ние лесных участков, доходящее до предела возможности их существо-
вания. «Лес обымался, потому что близ моря» — можно ли короче
и полнее охарактеризовать это крайне своеобразное положение.
Обращала на себя внимание и вечная мерзлота, значение ее, в ча-
стности, для строительства. Например, якутский воевода Матвей Кров-
ков в отписке от 1684 года, посвященной вопросу о переносе на новое
место города Якутска, указывает на такое важное обстоятельство, как
водоснабжение. «А колодезя, великие государи, в Якутцком сделать
никоими мерами нелзе, потому что земля летом толко тает в полтора
аршина, а болше дву аршин земли никогда не тает, а в исподи на
дне бывает земля всегда мерзла» [87, стр. 200]. Это, кстати сказать,
одно из первых и очень выразительных описаний вечной мерзлоты.
Дорожники
Одною из очень больших трудностей, с которой сталкивались зем-
лепроходцы в Сибири, была необходимость преодоления огромных
пространств в условиях полного бездорожья. Они могли справиться
с этим препятствием и действительно справились с ним путем тща-
тельного, с самого начала, изучения всех видов путей и способов пе-
редвижения, которыми можно было пользоваться в новоооваиваемых
землях.
До сих пор в литературе существует мнение, будто в своем дви-
жении сквозь Сибирь русские люди пользовались только реками и
«сухими путями шли исключительно в местах водоразделов», как ут-
верждает, например, М. С. Боднарский [45, стр. 41]. В действитель-
ности, пользуясь максимально водным сообщением, землепроходцы
прибегали одновременно ко всем иным способам передвижения, ис-
пользуя, как мы увидим, всевозможных животных и совершая огром-
ные переходы пешком на лыжах. Большие сухопутные маршруты в
Сибирь осуществлялись уже в XVI столетии. Еще в 1618 году князь
Горчаков, вспоминая свое воеводство в Березове, говорил, что «тому
с двадцать пять лет»... «и до него и при нем всякие люди со всякими
товары зимным путем ходили на Березов с Выми через Камень на
собаках» [10, стр. 154]. В течение всего XVII века такие зимние пу-
ти — зимники — постепенно увеличивали свою протяженность и до-
шли вместе с землепроходцами до берегов Тихого океана.
Не будь этого, связанные только с водой, т. е. обреченные на
неподвижность в течение двух третей года, русские люди шли бы до
Тихого океана столетия. В действительности, только речным сообще-
нием в течение большей части XVII столетия пользовались крупные
отряды с грузами, перебрасывались товары-тяжеловесы и т. п. Быстрое
передвижение, в частности разведка, игравшая выдающееся значение
в освоении Сибири, осуществлялось на лыжах, в пользовании кото-
рыми русские достигли в Сибири такого же совершенства, как эвенки.
В местах малоснежных осуществлялись огромные конные и оленные
маршруты, в степях с первых же лет стали пользоваться верблю-
дами.
Во все время этих передвижений не прекращалась упорная раз-
ведочная работа, которая привела к такому быстрому составлению
сибирских «дорожников», этих энциклопедий дорожного дела того
времени.
158
Сведения о путях в Сибири собирались самым тщательным обра-
зом с первых десятилетий ее освоения. При этом, как очень характер-
ную особенность относящихся сюда документов, следует отметить
стремление не ограничиваться установлением какого-либо одного пути,
а установить все возможные варианты. Приводим для иллюстрации
выписку из отписки тобольского воеводы Куракина кетскому воеводе
Челищеву о сборе сведений о путях в бассейн Енисея. Он получил указа-
ние узнавать у людей, «которые бывали через волок на Енисею: много
ль недель ходу до Аманака князька (верховья Кети.—В. C J, аогАма-
нака князька много ль волоку сухим путем до реки Енисея; и ины-
ми путями из Кети реки, чтоб волок миновати, мочно ли на Енисею
притти, что бы поспети нынешним летом в Тунгуску» [151, стр. 240].
Третьего июля того же года Челищев сообщил Куракину о результа-
тах опросов по этому важному делу.
В конце первой четверти XVII века были уже предприняты по-
пытки общими силами всего служилого населения, с привлечением
«всякого звания людей и роспросов иноземцов», создать чертежи всех
путей и дорог Сибири в известных к тому времени пределах. Осуще-
ствление этого огромного дела было возложено на тобольских воевод.
«Велено Тоболскому городу и всех сибирских городов и острогов на-
чертити чертеж, да роспросити сибирских городов всяких людей,
сколко недель и дней от которого городу до которого городу езду, и
сухим и зимным и водяным путем ходу, и сколко от которого города
до которого ездят зимным путем на собаках или лошедми; и госуда-
ревы воеводы и приказные и всякие люди, как их посылают на го-
судареву службу в далные сибирские городы из Тоболска, какие лю-
ди до которого городу дают под них подводы, или гребцов, и от ко-
торого на сколко дорог какие люди гоняют, и сколко в которую сто-
рону недель и дней гоняют, и водяным путем ходу, и в каких судех
которою рекою ходят, и сколко от сибирского от ближного города от
Верхотурья на Русь до которого города или до яму и до Москвы
верст, или днищь водяным путем; и как из Мангазеи, или из иных
сибирских городов, ездят, не займуя Тоболска через Камень, что до
которого городу и до Москвы порознь верст, или днищь сухим или
водяным путем и волоками ходу; и которою рекою до которого горо-
ду ходят, и которыми реками от Тоболска и от иных сибирских горо-
дов ходят на Казань и одною ль дорогою или не одною; и сколко
порознь верст и днишь которою рекою на Казань ходят, и на низ ли
или в верх те все дороги ото всех сибирских городов до Москвы на
все стороны, велено по выпросу сибирских и иных городов написати
на роспись, да тот чертеж и росписи велено прислать ко государю»
[211, стр. 411—412].
Требовалось, таким образом, составление своего рода сводки по
дорожному делу на прочной географической основе. Сибирские адми-
нистраторы смело взялись за это сложное дело, будучи уверены в
том, что хорошо им известные земплепроходцы располагают необхо-
димыми сведениями.
По получении грамоты, тобольский воевода Андрей Хованский с
159
товарищами сообщал <в декабре 1626 года: «писал я холоп твой Он-
дрюшка во все сибирские городы и остроги к воеводам, а велел им
тем городом и острогом и около тех городов и острогов рекам и уро-
чищам начертити чертежи и написати на росписи, против твоего го-
сударева указу и прислати в Тоболеск... и мы... с тех чертежов в То-
болску и всем сибирским городом и острогом велим начертить один
чертеж и роспись написать...» [стр. 412]. Так было положено начало
одному из величайших картографических начинаний — составлению
чертежной книги Сибири.
В результате предпринятых мер в кратчайший срок оказались
разведанными пути через самые глухие и труднодоступные реки. С
Оби на Енисей был найден волок между Кетью и Касом, а также
Вахом и Елогуем. С Таза на Енисей — волоки из Худосеи на
Турухан и прямо с Таза на Артюгину, впадающую в Енисей около
Верхне-Инбатское. Более того, как мною выяснено из преданий ме-
стного населения в 1928 году, русские пользовались волоками с приР
токов Пура на Вах и Таз и знали переходы с Таза на Вах.
В ряде пунктов использовали они возможные переходы с Енисея на
Лену, одним словом, великолепно, практически освоили такие рай-
оны, которые были затем совершенно забыты и открывались вновь
уже в советскую эпоху.
После исполнения указанных выше поручений, Сибирский при-
каз оказался в состоянии устанавливать совершенно точно маршру-
ты отправлявшихся из Москвы отрядов. Например в наказе столь-
нику Головину и дьяку Филатову, отправленным в августе 1638 го-
да для построения острога на великой реке Лене, указывалось: «Ит-
ти на ту великую реку Лену из Мангазеи судами Тазом и Волочан-
кою реками в верх и озеры и режмами на кочах и на каюках до
Енисейского волоку десять дней, а волоку мало болши полуверсты,
да с того волоку судами ж в озера, а из озер режмами ж до реки
Турухана ходу два дни, а Туруханской и Шаром вниз до Туруханско-
го зимовья десять дней, а от Туруханского зимовья Шаром же и Ту-
руханом и через Енисей итти вниз же два дни, а Тунгускою рекою
итти в верх до устья реки Титеи и до реки Чоны волоком два дни,
и в том де месте зимовать и делать суды, а на весну итти Чоною
рекою до реки Вилюя десять дней, а Вилюем рекою до великой реки Ле-
ны три недели» [210, стр. 962—963]. И все же отправленным предписы-
валось одновременно продолжать дорогою разведку, проверять и до-
полнять имевшиеся уже сведения.
В том же наказе Головину и Филатову приказано было выяснить
другие возможности проникновения на Лену. Одна из них описыва-
лась следующим образом: «Тунгускою болшою в верх до Подволо-
чья до Индиму реки, ходу болшими суды 5 недель или мало бол-
ши, а с усть Индимы зимным путем нартного волоку до великой
реки Лены 6 дней, а другой волок по Индиму реке в верх на Куту
реку днем человек пройдет, а зимным путем тем волоком ходу не
живет, потому что залегли горы высокие да камень и с нартою на со-
баках волочися не мочно; а Купою рекою на низ плыть от того во-
160
лока судном до Купы реки день, а по Купе реке на низ же до
великие реки Лены плыть день же» [210, стр. 966]. Другой путь,
получивший со временем большое значение, — это волок с Илима,
который открыл «енисейский стрелец Ивашко Иванов, прозвище
Падерка». По его сообщению следовало: «итти де из Енисейского ост-
рогу на Лену реку Енисеею в верх до Тунгуски реки 2 дни, а Тун-
гускою в верх же до Индима реки, а Индимом до волоку в кочах
тяжелым ходом пять недель, а волоком на реку на Купу нартяным
ходом 3 дни, а Купою рекою до Куты реки судами день, а Кутою
рекою вниз же до реки Лены до острожку, что поставил атаман
Иван Галкин, день же».
В результате каждая такая поездка обогащала картографические
материалы о Сибири тем более, что опросам подвергался всякий
служилый человек, приезжавший из Сибири в Москву или возвра-
щавшийся из служебной поездки в острог. Приходили также на
съезжую избу со своими сообщениями промышленные и «всякого
звания люди», практически осваивавшие природные ресурсы новых
землиц. Так именно и скапливались те сотни чертежей, указания на
которые находил Н. Н. Оглоблин в делах Сибирского приказа. «Это
были чертежи городов, уездов, волостей, разных «землиц», речных
систем и проч, и проч.» [164, стр. 5]. И среди них, добавим, видней-
шее место занимали дорожные материалы.
Практическое знакомство землепроходцев с различными вариан-
тами передвижения из одной речной системы в другую приводило к
возникновению возможности различных злоупотреблений при проез-
де, особенно из Сибири на Русь, когда строго преследовался беспош-
линный провоз ценностей. В результате вскоре пришлось принимать
меры к предотвращению проезда неконтролируемыми путями, в ча-
стности оставшимся в стороне от застав Елогуйским волоком. Так,
в апреле 1643 года мангазейский воевода писал по этому поводу ту-
руханским приказным людям, требуя не допускать таких проездов.
Приказные отвечали, что они о такого рода намерениях только слы-
шали, что приказа о недопущении прохода Елогуем еще не было, что
они разрешений на такой проход не давали, а установить должные за-
ставы они не могут за отсутствием нужного количества людей [151,
стр. 489, 490].
Сказанное убеждает нас в том, что к концу XVII столетия реч-
ная система Сибири была не только исследована, но в значитель-
ной степени использована землепроходцами. Можно сказать, что имен-
но в то время она использовалась в наивысшей степени. Дело в том,
что XVIII столетие принесло развитие трактовых путей по Сибири,
которые стали возможными после освоения южной Сибири, к чему
только подошло XVII столетие. Транссибирский тракт убил древ-
нее движение через волоки, соединив главнейшие водные магистра-
ли кратчайшим путем. Надобность в волоках отпала и только один
из них, а именно с Кети на Сым, долго сохранял свое значение.
Таким образом в XVII веке в Сибири существовали прекрасно
разведанные водные пути, которыми преимущественно шло грузовое
11 В. Н. Скалой—„Землепроходцы** 161
движение. Легковое сообщение осуществлялось, по мере надобности,
на собаках, оленях и на лыжах, а в Западной Сибири, Якутии и в
Забайкалье на конях. Большей частью пользовались зимником, а лет-
нее конное сообщение происходило в начале только в степных райо-
нах.
Водные, в основном речные пути имели первенствующее государ-
ственное значение, небезинтересно поэтому посмотреть, в каком со-
стоянии находилось в то время сибирское судостроение и судоход-
ство.
Техника и размеры судостроения стояли на довольно высоком
уровне. Правда, суда имели примитивную конструкцию, строились
на деревянных гвоздях и связях из кедрового корня, но служили
успешно для тысячеверстных плаваний не только по рекам, но и
морям, были как нельзя более пригодны для труднейших переходов
среди льдов, порогов и речных завалов, могли быть, наконец, по-
строены всюду из местных материалов. Таким образом вся эта «при-
митивность» была примером тонкого домысла, остроумного исполь-
зования материалов и приспособления к обстановке.
Общеизвестно, как тяжелы были ледовые переходы по Ледови-
тому океану, но «кочи» наших землепроходцев были приспособлены
к ним гораздо больше, чем лучшие суда западноевропейских моряч-
ков XVI—XVII века. Да и на ходу, по свидетельству известного
Берро (1556 год), кочи обгоняли его корабли.
Не менее тяжелые препятствия падали на долю тех, кому над-
лежало преодолевать тысячеверстные подъемы по сибирским рекам.
В отписке воевод Пушкина и Супонева от 18 сентября 1645 года
в Сибирский приказ о том, что за поздним отъездом из Енисейска
они не могут до конца навигации прибыть в Якутск и остаются
зимовать на Ленском волоке, дается подробное описание трудностей
проезда вверх по рекам, причем указываются любопытные подроб-
ности техники этого движения. «С Ленского, государь, волоку через
Камень до Муки реки, где сделаны плоты, иттить полтретья дни, а
Мукою да Кутою реками до устья, где та Кута река в Лену пала,
иттить будет на плотах ден пять или шесть, а в малых де, государь,
судах и в стружках отнюдь будет иттить не мочно; потому что те
де, государь, реки каменные и малые, ходят по ним судами толко в
одну вешнюю пору, как половодь бывает, а ныне де, государь, на
тех каменных реках в осеннюю пору, за сухим летом вода выпала
вся, а плотишка на той реке промышленные люди делают малы,
толко подымают пуд по двадцати, а везде бродя с камени те пло-
тишка сымают стегами, а те речки идучи перед собой прудят пару-
сы, а как запрудят и воды накопят, на той запрудной воде до иного
парусного же запору, где которого плеса имеетца в стрелбище, а
иные мало болше, и сойдут, а иные плеса тем же запором запружи-
вают и ходят» [80, стр. 39]. Здесь, на мелких реках, тяжелый, изну-
рительный труд не связан был, по крайней мере, с прямой опасно-
стью для жизни, которая сопровождала каждый подъем через Ан-
гарские пороги, где суда целой системой приспособлений, с помощью
162
опытных лоцманов «взводились» поодиночке через стремнины...
Подъем по рекам с большими грузами требовал не только времени и
великого труда. Он был невозможен без той своеобразной техники,
которая была результатом кропотливой работы и большого опыта.
Большим преимуществом речных путешествий была возможность
в случае крайней нужды построить самим суда, что и происходило
в действительности. Дело это, однако, было далеко не простым.
Необходимы были особые лодочные мастера, а также довольно слож-
ный инструмент. Только в этом случае была возможность изготов-
ления судна потребной конструкции. О таком инструментарии гово-
рит, между прочим, отписка служилого человека Ивана Уварова
якутскому воеводе Францбекову о плавании его по Амуру и Восточ-
ному океану, состоявшемуся в 1651—1652 годах для поисков Еро-
фея Хабарова.
Отряд Уварова не нашел Хабарова. Уваров прошел Амур, про-
брался с великими трудностями вдоль побережья к северу, «а пи-
талися мы ягодами и травою, и находили на берегу по край лося
битого, зверя морского нерпу да моржа, и тем мы душу свою
осквернили, нужи ради питалися» [80, стр. 355]. Добравшись до
Тугура и засев в тунгусских стойбищах, отряд послал в Якутск че-
ловека с просьбой о помощи: «И тебе бы государеву воеводе Дми-
грею Андреевичю да дьяку Осипу Степанову пожаловать прислать
к нам пороху и свинцу, да Тунгусково толмача, и судовой завод,
напарен да сверла, топоры и теслы, а мы здеся я Иванко с това-
рыщи на Тугире реке наги и босы, и голо дни и холодни, со всякие
нужи в конец погибаем и холодную нужною смертью озябаем, пото-
му что у нас топоров нет» [там же, стр. 355]. Немаловажную роль
играли, таким образом, во всех таких путешествиях знание техниче-
ских приемов и наличие «судового завода».
Судостроение в древней Руси, по преимуществу приспособленное
к морскому каботажному и речному плаванию, было весьма специа-
лизировано. Прежде всего следует упомянуть о кочах — больших па-
лубных судах, от 12 до 27 м длины (от 40 до 90 футов); эти суда
могли, как известно, преодолевать труднейшие полярные морские
маршруты, на Грумант, на Новую Землю и гораздо далее на восток.
Кроме того, известны ладьи, карбасы, бусы и шняки, причем бусы
строились из брусьев, с перерубами, как избы. Не менее разнообраз-
но было судостроение и в Сибири. В наказной памяти отправленно-
му в 1660 году на Охоту сыну боярскому Корнилию Скворцову пере-
числяются «лодочного дела посуды», встречающиеся в месте его дея-
тельности: «суды, дощен'ики или шитики, каюки зырянские, и струги,
и набойницы, и малые лодки и всякие болшие и малые суды» [81,
стр. 211].
При этом надо заметить, что еще в XVII веке судостроение в
Сибири отнюдь не ограничивалось кустарными работами от случая к
случаю. Крупные начинания требовали таких же предприятий. В узло-
вых пунктах великого сибирского водного пути существовали своего
рода верфи, на которых и строились суда разных типов. О деятель-
и* 163
ности такой верфи в Верхотурье мы знаем из отписки тобольского вое-
воды Голицына верхотурским воеводам Толстову и Нарышкину о
высылке ратных людей в Енисейск в 1684 году. Приказывалось со-
орудить «три дощеника к прежним в прибавку, что велено делать на
Верхотурье для отпуску хлебных запасов, с шоглы и с раины и с
кормовыми и с поносными и с гребными веслы и с сопешными крю-
ки и с досками и с лодками». Работы приказано было не затягивать,
«а железо Свицкое и скобы судовые и гвоздье четвертное на то до-
щеничное дело велеть купить, а за дело дощеников плотником дать
из Верхотурских доходов против прежнего с убавкою, чтобы великих
государей казне лишней истери напрасных убытков не было» [5,
стр. 184]. Суда должны были быть «крепки и удельни, чтоб в То-
болску тем дощеником никаких доделок, и великих государей в казне
лишних расходов не было» [5, стр. 186]. Условия пла1вания на сибир-
ских реках хорошо были известны в Москве, что видно из указаний
в той же грамоте: «Хлебные запасы присылать на дощаниках по по-
лой воде за лдом, не опоздав» [там же].
В этой же отписке содержится указание о покупке в Верхотурье
специальных железных частей. Такого рода работы велись, судя по
отписке, в Верхотурье постоянно, следовательно, там существовало
большое и слаженное производство.
Достигший в XVII веке огромных размеров речной транспорт в
Сибири, упавший после возникновения гужевого пути, был бы невоз-
можен без предварительных разведок, без разработанной техники и
мастеров этого дела. Документов об этом сохранилось мало, так как
это было в основном внутреннее сибирское дело, но имеющиеся дан-
ные позволяют сделать такое заключение.
Заботы московского правительства о проведении в Сибирь сухо-
путных дорог проявлялись очень давно, еще в конце XVI века. За-
служивает внимания то обстоятельство, что начало этим работам
было положено большим дорожно-разведочным начинанием. Именно,
в 1597 Году Соликамский посадский человек Артемий Софронович
Бабинов закончил разведочные работы для проведения дороги длиною
около 500 верст, что ему приказал царь Федор Иванович. Тотчас по
окончании изысканий ему было поручено и самое дорожное строи-
тельство. При этом были произведены большие работы. «А мостов
мостили от Соли Камской чрез речки, буераки и грязные места до
Верхотурья — поперечных семь по 50 сажен, а длинных 30 мостов
по 130 сажен» [51, стр. 16—17]. Уже в 1599 году потребовалось рас-
ширение и улучшение дороги, что было также поручено Бабинову. В
конечном счете, тракт этот оказался настолько удовлетворительным,
что только в последней четверти XVII века возникла необходимость
заменить его в отдельных частях другими дорогами.
Замечательно, что инициатором проложения нового пути, как это
видно из отписки верхотурского воеводы Федора Хрущова от 1 сен-
тября 1674 года [83, стр. 365], был яйвинский крестьянин Левка Ба-
бинов, очевидно, потомок зачинателя сибирского дорожного дела Ар-
темия Бабинова.
164
Лев Бабинов был человек грамотный, так как он подал «скаску
за своею рукою», в которой предложил выправить существующую
дорогу от Верхотурского волока к Соли Камской. «Надобно провесть
и вычистить вново с Молчану речки до Чикману реки по сухим ме-
стом для того что де по тем местом прежние дороги будет прямее
и лутче». Предложенные работы он обосновывал недостатками старой
дороги. Для осмотра предложенного Бабиновым нового направления
был послан стрелец Матюшка Федоров, с распоряжением провести в
случае надобности необходимые работы. Федоров, вернувшись, подал,
тоже «за своей рукою», роспись о том, что осмотр им произведен и
уже проложена новая дорога, «прямее и лутче» старой. Дельное пред-
ложение было успешно осуществлено.
В остальном, насколько это теперь известно, разведка и соору-
жение сухопутных дорог в Сибири XVII века сводилось к устройст-
ву зимников, улучшению известных и отысканию новых волоков ме-
жду речными системами.
В связи с той или иной организацией путей сообщения находи-
лись, разумеется, меры по установлению ямской гоньбы и почтового
сообщения. И это сложное дело было устроено в основном в Сибири
в XVII веке.
Первые попытки организовать «ямы» относятся к самому началу
столетия, и в 1639—1640 годах московские власти были уже уверены
в существовании этого рода сообщения вплоть до самой Лены. Это
видно, например, из дела об отправлении в Ленские острожки воево-
дами стольников Головина и Глебова. В нем мы находим такое рас-
поряжение: «И до Сибирских городов, до Верхотурья, и до Турин-
ского острогу, и до Тюмени и до Тоболска, и до Сургута и до На-
рымскопо и до Кетцкого и до Енисейского острогов, и до великие
реки Лены, по ямом ямщиком, а где ямов нет всем людем без отме-
ны, чей кто ни буди, давати столником и воеводом Петру Петровичи?
Головину да Матвею Богдановичи? Глебову, да дьяку Еуфимию Фи-
латову, и письменным головам и подьячим подводы от Москвы и до
великие Лены реки, а попом и дьякону до великие Лены ж реки...»
[79, стр. 170].
Однако, в силу больших трудностей, дело налаживалось медлен-
но. Обязанности «ямских охотнико1в» были весьма обременительны
ввиду большой гоньбы и громадных размеров участков разгона. Так,
в 1660 году туринские ямские охотники, через своего старосту Ми-
тюшку Ушакова, били челом об увеличении им жалования ввиду непо-
сильности работ. В грамоте, которую они получили в результате сво-
его ходатайства, есть любопытный перечень обязанностей и определе-
ние района обслуживания охотницкой ямщицкой артели. «Гоняют де
они в Туринском нашу ямскую гонбу, по многим дорогом, под нашею
великого государя соболиною казною, и под кречетами, и под вое-
воды, и под всякими приказными и под Сибирскими служилыми и
под ссылными людми» [81, стр. 228]. В этом перечне обращает на
себя внимание особое упоминание перевозки кречетов.
«А разгону де у них от Туринсково острогу до Верхотурья зим-
165
ным путем полтретьеста верст, а водяным путем в верх воды пять-
сот верст, а в другую сторону до Тюмени в низ Туры реки полтретья-
ста верст, а зимным путем полтораста верст, до Пелыми зимным
путем пятьсот верст, до Нижней Ницынской слободы восемьдесят
верст, до Чюбаровы и до Киргинской и до Ирбицкой слобод по шти-
десят верст, к железному делу семьдесят верст, до Новьянского ост-
рожку девяносто верст, до Ошкары и до Мурзинской слобод по две-
сти по пятьдесят верст, в степь в Татарские волости до Оятай озера
и до Исети реки четыреста верст, до Пышмы реки полчетверста верст,
в верх по Туре реке до Усть Тагила и в Тагильские юрты зимным
путем сто двадцать верст, а водяным путем полтретьяста верст» [81,
стр. 229].
Очевидно, при таких расстояниях ямская служба не могла быть
достаточно успешной и устройство всего дела требовало много ума
и знания местных условий. Необходимо, например, отметить, что ям-
ская гоньба происходила с использованием всех возможных средств
передвижения. Летом ямщики пользовались лодками, зимою различ-
ными животными. Интересно, что по Средней Оби вплоть до самог»
Сургута применялись ездовые собаки. Об этом говорит грамота
тобольскому воеводе Хилкову о прибавке самаровским ямским охотни-
кам денежного окладного жалования. Из грамоты видно, что сама-
ровские ямщики «зимным де путем ходят до Сургута на нартах с со-
баками, ...и ходят де недели по три и болши» [81, стр. 237].
Как бы то ни было, но вторая половина века отмечена уже успе-
хами ямской и даже почтовой связи. В 1689 году была учреждена
пересылка писем по государевой почте, до этого совершавшаяся с ока-
зией. С этого же года началась отправка за особую плату и частных
писем [191]. Такое событие нельзя не признать фактом большого
культурного значения.
Хлеборобы
Ко времени прихода русских земледелие в Сибири, исключая раз-
ве Приамурье, находилось в зачаточном состоянии. В Западной Си-
бири имели место посевы ячменя и полбы [257, стр. 98]. В Восточной
Сибири, а именно у бурят — проса [79, стр. 248], в Приамурье на
Зее «6 хлебов розных: ячмень, овес, просо, коноплю, гречу и горох»
[80, стр. 57].
Важно отметить, что как это для Западной Сибири детально пока-
зал В. И. Шунков [257, стр. 97—109], и что можно отнести с еще боль-
шей уверенностью и к Восточной Сибири, земледелие в целом было
весьма примитивно, а экономическое значение его ничтожно.
Таким образом вся эта хозяйственная отрасль, а с нею в боль-
шой степени и культурное животноводство, есть неотъемлемая за-
слуга русской культуры.
В своем капитальном исследовании илимских пашен В. Н. Шер-
стобоев показал, во-первых, что занесенное русскими земледелие, раз
возникнув, развивалось необыкновенно успешно и плодотворно и, во-
вторых, что оно быстро и прочно заняло важное положение в местном
хозяйстве. Последний вывод крайне важен для опровержения прими-
тивного взгляда на русское хозяйство Сибири XVII века, как осно-
ванное исключительно на хищническом соболином промысле.
В нашу задачу входит показать, что в развитии хлебопашества
играли существенную роль моменты исследовательского порядка,
что дает нам право говорить о начатках агрономических знаний и ра-
бот, в ряде случаев предшествовавших введению земледелия, а быть
может и определявших его успех.
Постановке такого рода работ способствовали прежде всего под-
робные сведения, которые собирались о природных условиях страны.
Их сосредоточивали в Сибирском приказе и научились очень рано
пользоваться ими. Отлично был известен, в частности, режим сибир-
ских рек. Например, в 1627 году воеводы Бабарыкин и Полтев в на-
казе об исправлении ими должности мангазейских воевод получили
подробные указания, необходимые для освоения реки Тунгуски. При
этом сообщалось, что для ускорения операций с пушниной следует
«из Тоболска тех людей посылать в Енисейский острог потому, чтоб
в Мангазею морем не итить, и морем бы не розбило, и ход до Туру-
ханского зимовья через Енисейской острог спешнее, поспевают ранее,
167
потому что Енисейская река проходит лед после Велика дни и о Бе-
лице дни, а в Мангазею толко итти, и на море бьет и река Таз про-
ходит лед в Петров пост поздно, и ход в Тунгуску реку запоздает»
[210, стр. 853].
Заботы о развитии хлебопашества увеличивались по мере удаления
от Урала. Огромные трудности в доставке хлебных запасов требова-
ли создания новых сельскохозяйственных баз. И мы видим, что,
вступив на берега Лены, русские люди сразу принялись за выяснение
пахотных возможностей.
Уже из отписки ленского воеводы Петра Головина с товарища-
ми от 1640 года мы узнаем об изыскании мест, удобных под пашни
и сенокосы. «Велено нам, холопем твоим, на Лене реке смотрить па-
шенных мест, и где пашенные места объявятся, и те места велено
сметить, сколко на тех местех пашенных крестьян устроить мочно».
Для обследования было послано несколько человек, представивших
«смету».
«И по той, государь, их смете, от верхнего Илимского порогу до
Ленского волоку, на 3-х днищах, по обе стороны Илима реки до Лен-
ского волоку, пашенных мест в поле 553 десятины с третью десяти-
ною, а в дву потому ж, а в выти, государь, положить по 12 четвер-
тей на выть, и того 92 выти с третью вытью, да сенных покосов по
пятидесят по три копны с четвертью копною на выть. А на Усть, го-
сударь, Куты по Лене реке, по смете Енисейского пятидесятника Се-
менки Родюкова, пашенных мест 60 десятин, да от Куты, государь,
реки, вниз по Лене реке, до усть Киренги реки, и до Тунгуского во-
локу, и до усть Пеледуя реки, многие пашенные места и сенные поко-
сы, Крестьянинов, государь, 600 и болши можно устроить, и угода,
государь, всякая, у пашенных мест многие озера рыбные; а ходу, го-
сударь, от Кутского устья до Киренги реки 5 дней, а от Киренги
реки до Тунгуского волоку день, а от Тунгуского, государь, волоку
до Пеледуя реки пять дней, а от Пеледуя, государь, реки до Якуг-
цкого острогу на низ плыть полтретьи недели. А на усть, государь,
Киренги реки и кругом Тунгуского волока, по обе стороны Лены ре-
ки, Крестьянинов 200 и болши можно устроить. А в Якутцком де, госу-
дарь, по скаске торговых и промышленных служилых людей, хлебной
пашни не чаять, земля де, государь, и середи лета вся не ростаивает»...
[79, стр. 249, № 90].
Таким образом мы убеждаемся, что в первые десятилетия после
появления русских в Якутии были произведены подробные изыска-
ния земель, пригодных для сельскохозяйственного использования, с
расчетом хозяйств, могущих быть на них посаженными. Единствен-
ным заблуждением, которое мы усматриваем в приведенных матери-
алах, является утверждение о невозможности хлебопашества под
Якутском, основанное на имевшихся «сказках» торговых и промыш-
ленных людей, а не на практическом опыте, подобном тому, который
имел место, например, на верховьях Лены.
Нужно заметить, что позднее сведения о пашенных угодьях по
Лене были забыты, поселенные там «государевы ямщики» заброшены
168
и влачили жалкое существование, подобное описанному в известных
очерках Короленко. Только в советскую эпоху использованы полно-
стью ленские пашенные и сенокосные угодья, и мы должны отдать
должное первым их разведчикам — русским землепроходцам.
В то время существовала уже продуманная система учета посева
и урожая, которая давала положительные результаты познаватель-
ного характера, во всяком случае статистического значения. Так, на-
пример, в наказе служилому человеку Осипу Бояршине о выделе в
казну десятинного хлеба с пахотных служилых людей верховьев Лены
от 30 сентября 1644 года мы находим следующее: «измерить в деся-
тинах, против государева указа, длиннику по осьмидесят сажен, попе-
решнику по сороку сажен десятина, по три аршина сажень; а измеря
в государевы десятины, и сверх того их пахоту на заимках измерить в
десятины ж, и счети, сколко у них на государевых десятинах ко 153 го-
ду сотниц снопов на десятине родилось, и то все взять против осмот-
ру на государя, да тот хлеб велеть на гумнах скласть в скирды и в
овин, а из их пахоты, сколко у кого их десятин и на десятинах роди-
лось и сколко на той их пашне заедет в скирдах сжатого ржаного
и ярового хлеба, да с тех их десятин счети в сотницы ж, и с того их
всякого ржаного и ярового хлеба выделяти на государя десятый сноп,
изверстав изо всех поровну, из лутчих лутчую из средних среднюю
из худых худую, да из тех государевых десятин и из того выделного
хлеба, из сколких сотниц доведетца, учинить опыт, обмолотить, да
что по опыту в обмолоте того хлеба будет, и им Осипку с целоваль-
ники из того опытного хлеба смерить в пудовую припускную кадь, и
сколко того хлеба по опыту в мере будет, и о том отписать воево-
дам...» [79].
Далее следует указание обследовать доподлинно, сколько погибло
посевов от затопления или ото льда с тем, чтобы не брать десятины
с таких погибших посевов. Заслуживает в том же документе вни-
мания замечательное для того времени поручение произвести, мы бы
выразились, настоящее агрономическое исследование на Туту ре, близ
истоков р. Лены.
Читаем: «А на Тутуре реке у пашенного крестьянина, который по-
селился вновь, Оверкей Елизарьев, пришед им на заимку его, паш-
ни паханой, на которой у него ко 153 году ржаной и яровой хлеб
посеян был, смерить десятины, против Государева указу, колко у него
десятин ржаного и ярового хлеба было посеяно; а смеря тот хлеб, до-
смотреть подлинно, тот у него хлеб родился ль и будет родился, и
морозам тот хлеб не побило ль, и будет побило, и сколко десятин
морозом побило и сколко десятин целого, н из того морозом битого и
целого хлеба сколко будет сотниц, тому ж учинить опыт же, сколко
из морозом битого и из целого в умолоте в пудовую припускную кадь
пуд будет, отписать о том на Аенский волок к воеводам». Таким
образом здесь налицо очень широкая, вполне научная программа ис-
следования возможности хлебопашества на одной из вновь приискан-
ных пашенных землиц.
Ниже в этом же документе содержится следующее поручение:
169
«у тех служилых людей и у пашенного крестьянина государевы де-
сятины, на которых ко 153 году ржаной и яровой хлеб посеян был,
и сверх того их пахоту измерити в десятины ж, против государеву
указу, добрую и среднюю и худую, и сметить каков на тех землях
хлеб родился из государевых десятин и умолот учинить».
И в данном случае налицо свидетельство того факта, что русские
осуществляли в Сибири, по мере ее освоения, тщательные агрономи-
ческие исследования, стоявшие вполне на уровне того времени. Не
вслепую и как попало садились на землю пашенные крестьяне и начи-
нали сельское хозяйство служилые люди. По-хозяйски они присма-
тривались к земле и климату, узнавали возможности и уверенно бра-
лись за дело.
Освоение Якутии, которая на огромном протяжении не давала
возможности для создания даже примитивного хлебопашества, поста-
вило вопрос об отыскании земель, благоприятных для сельскохозяй-
ственной культуры. Слухи о такого рода землях в бассейне Амура
распространялись в Якутии и стремление найти такие земли было
одной из важнейших побудительных причин амурских походов.
Доказательство этого дает опубликованная Шестаковым «Инструк-
ция письмянному голове Пояркову» [255]. В ней, наряду с настойчи-
выми указаниями о необходимости сыскивать полезные ископаемые,
много места уделено задаче развития сельского хозяйства, о пушнине
Говорится мало.
В инструкции даны Пояркову подробные указания о том, какими
путями надлежит пробираться на Амур, что свидетельствует о боль-
шой предварительной подготовке похода. При этом многократно упо-
минается, что пути эти ведут на «хлебную реку». О том, что это за
«хлебная река» Пояркову тоже было известно достаточно. В инструк-
ции, в частности, сказано: «Ниже де Тунгусов по Зие Братцкие люди
седячие хлеб пашут сами, и скота у них много, а хлебов у них родит-
ца розных добрых десеть, а рожь, и ячмень, и семя конопляное, и
горох и пшеница, и греча родитца; те ему, Томканею, хлебы в Якут-
цком показываны, и он их узнал». Относительно ведения сельского
хозяйства имелись и дальнейшие подробности. «А вино де на Зие реке
по Руски из хлеба, и свиньи и куры держат по дворам» [стр. 4].
Далее в инструкции предписаны разведочные работы, относящие-
ся к выяснению имеющихся полезных ископаемых, к возможности
развития сельского хозяйства и, в первую очередь, касающиеся насе-
ления. Расспросы аборигенов для верности приказано было вести
«розведчи их порознь», «про Зию реку и про Шилку реку, и про
дорогу, и про люди, и про хлеб, и про серебро роспросить их под-
линно порознь» [там же]. Пояркову было предписано отнюдь не огра-
ничиваться разведыванием только реки Зеи: «И на Зие реке будучи
ему, Василию, роспрашивать всяких иноземцев накрепко про сторон-
ные реки падчие, которые в Зию реку пали, какие люди по тем сто-
ронным рекам живут, седячие ль, или кочевные, и хлеб у них и иная
какая угода есть ли, и серебряная руда и медная, и свинцовая по Зие
реке есть ль, и что хто из иноземцов в роспросе скажет, и то записывать
170
имянно». Было указано также: «и про то роспрашивать же накреп-
ко, где емлют на Зие и на Шилке реке синюю краску, чем кумачи
красят и камки, и бархаты на Зие и на Шилке реке делают или от-
колева идут»... «И хто что в роспросе скажет, и то потому ж писать в
роспись имянно» [стр. 7]. Пояркову надлежало также не ограничи-
ваться опросами, а посылать на разведки служилых людей. «Да по
роспросу иноземскому и по своему высмотру сделать ему Василью,
Зие реке и Шилке и в нее падчим сторонным рекам чертеж и рос-
пись, и какие люди на Зие реке и на Шилке и на сторонных реках
живут, в которых местех и сколко человек, все то в роспись имянно
описать по реком и урочищем люди и всякую душу имянно, и краска
в котором месте синяя, и серебряная руда, и медная и иная какая
угода, то по тому же описать имянно» [стр. 8].
Сказанное лишний раз подтверждает глубокую порочность встре-
чавшегося ранее мнения, будто завоевание Амура было делом слу-
чайных людей, бродивших в поисках пушных богатств. Движение на
Амур было хорошо задуманным и подготовленным предприятием
широкого замысла. Поход Пояркова был предпринят прежде всего
как экспедиция с самой разносторонней разведывательной програм-
мой, преимущественно сельскохозяйственного и экономического на-
правления, и он действительно внес очень много нового в познание
бассейна Амура.
Однако достигнутые результаты по созданию хлебопашества на
Лене не удовлетворяли Москву. Слишком сложной была задача снаб-
жения хлебом с запада таких удаленных землиц, как Приленский
край, и вот мы видим, что в наказ отправленному в 1651 году на
Лену новому воеводе Лодыженскому включается особое поручение,
относящееся к сельскому хозяйству. «Будучи на государевой службе
на Лене в Якутцком остроге, высмотрити того накрепко, есть ли по
Лене реке и по иным рекам блиско Якутцкого острогу в верх до
Чечюйского волоку пашенные угожие и пространные места. И мочно
ли в тех угожих пространных местех до Чечюйского волоку пашни
завесть, и крестьян на пашни устроить, и хлеба на Ленских на слу-
жилых людей, и на ружников, и на оброчников и на всякие тамошние
расходы Якутцкого острогу напахать, чтоб из Тоболска и из Ени-
сейского острогу, и с Ленского волоку, впредь на Лену в Якутцкой
острог хлебных запасов не посылать, и будет по их высмотру, блиско
Якутцкого острогу до Чечюйского волоку пашенные угожие простран-
ные места есть, и столнику и воеводе Михаилу Лодыженскому и дья-
ку Федору Тонково в тех угожих местех крестьян в пашню строи-
ти...» [80, стр. 303].
Заботы о ленском хлебе не покидают Сибирский приказ и позд-
нее, и к вопросу о дальнейшем выяснении возможностей хлебопаше-
ства на Лене там возвращаются неоднократно. Так, едущему на Ле-
ну в 1658 году воеводой Ивану Большому Голенищеву-Кутузову
опять-таки включено в наказ соответственное поручение: «высмотри-
ти того накрепко, есть ли по Лене реке и по иным рекам, блиско
Якутцкого острогу в верх до Чечюйского волоку, пашни завесть, и
J 71
крестьян на пашню устроить, и хлеба на Ленских служилых людей и
на ружников и оброчников, и на всякие тамошние расходы Якутцко-
го острогу напахаги, чтоб из Тоболска, и из Енисейского острогу
и с Ленского впредь на Лену в Якутцкой острог хлебных запасов не
посылать?» [81, стр. 105].
Так, развитие сельского хозяйства на Лене приняло значение го-
сударственной задачи, успешно разрешавшейся благодаря неустанным
трудам и настойчивости.
Аналогичные разведки велись и в других районах Сибири. Нужно
заметить, что при освоении новых земель под сельскохозяйственные
культуры повсюду производились предварительные опытные посевы,
результаты которых принимались в дальнейшем во внимание. Ниже
приводится выписка из сведений, данных томскими воеводами При-
маковым-Ростовским и Коковинским об устройстве государевой деся-
тинной пашни на реке Сосновке в 1656—1657 годах.
«И по их, государь, скаске тое отмежеванной земли с 1000 десятин
и болши. И в прошлом, государь, во 164-м году с приезду своего на
той отмежеванной земле велели мы холопи твои для опыту вспахать
под рожь и засеять к нынешнему 165-му году. И прикащик Спасского
села прислал к нам в Томской тому с новой земли ржи опытному
хлебу роспись за своею рукою, а в, росписи, государь, написано: по-
сеяно было на той новой земле ржи 12 десятин без четверти, а на
всех на тех десятинах рожь была ровно, жато, государь, ржи с тех
12 десятин без чети 5279 снопов, а с десятины, государь, имеетца
по 440 снопов, а из сотницы, государь, снопов в умолоте по три чет-
верти без четверика ржи» [151, стр. 542].
Последовавшее со временем проникновение русского хлебопаше-
ства в Приамурье также не обошлось без участия пытливой мысли.
В этом отношении заслуживают особого упоминания начинания нер-
чинского воеводы Федора Воейкова, стоявшего, видимо, в ряду пере-
довых людей своего времени. Одна из его отписок, относящаяся к
1682 году, содержит ряд любопытных сведений о сельскохозяйствен-
ных делах в Восточном Забайкалье. Прежде (всего Воейков указывает,
что «в Нерчинском, государь, остроге вниз и в верх по Шилке и по
Нерче рекам, и в новопоставленном Аргунском остроге, и около
Аргунского острогу, и в верх и в низ по Аргуне ре-
ке пахотные земли самые добрые и хлебородные и места угожие, моч-
но, государь, в Нерчинском и в новопоставленном Аргунском остроГе
и по рекам пашенных крестьян населить слободами семей по пятиде-
сят и по сту и болши; а в Нерчинском, государь, остроге в пашню
селить некого, для того что малолюдство» [84, стр. 345]. Воейков со-
общает далее о поселении им 27 семей ссыльных крестьян на пашню
и приводит соображения о возможности переселения крестьян из
Братского острога, где и так «твоего, государева десятинного хлеба
насыпаны стоят из давних годов многие анбары ни для чего и тому,
государь, хлебу никуды расходу нет» [там же]. Это соображение при-
обретает особый вес в свете того, что Воейков неоднократно указы-
вал на недостаток хлебных припасов в Забайкалье, трудностях за-
172
броса туда хлеба и необходимости создать там собственную продо-
вольственную базу.
Вслед за тем, для дальнейшего подкрепления своих мыслей, Воей-
ков приступает к описанию своих замечательных агротехнических
опытов. «И в прошлом, государь, в 189 году я холоп твой, для опыту
хлебного роду, в Нерчинском остроге велел пахать людишкам своим
пашню, и на той, государь, пашне велел я посеять пуд пшеницы, и с
того, государь, пуда родилося пшеницы тринадцать пудов; а овса,
государь, сеяно два пуда, а родилося, государь, овса четырнадцать
пудов; пуд был сеян ячменю, и ячменю, государь, родилося двенад-
цать пудов; а гречихи, государь, сеяно пуд, а родилось семнадцать
пудов. Да в прошлом же, государь, во 189 году посеяно у меня холо-
па твоего ржи к нынешнему ко 190 году двенадцать пудов, и та, го-
сударь, рожь подобна Руским! самым добрым землям, как на доб-
рых землях в степных местех, июня по 17 день вся выко-
лосилась, начинает цвесть» [там же, стр. 346]. Не довольствуясь сво-
ими личными данными, Воейков стремится подкрепить их сведения-
ми, полученными от его современников-опытников. Из них сын бояр-
ский Никифор Сенотрусов, который подал ему «скаску на писме»,
был человеком грамотным, самостоятельно ведшим и записывавшим
свои сельскохозяйственные опыты «в Даурах, по Уюрге речке».
«Скаска» Сенотрусова содержит, в свою очередь, замечательные
данные. «Было де у него сеяно, для опыту, в Даурах по Уюрге речке
ко 189 году ржи двадцать пуд, а родилось по умолоту четыреста
пятьдесят пуд; а яровой хлеб сеял он Микифор по два года, во 183
и во 189 годех, а родилось пшеницы с пуда по одинадцати пуд, а яч-
мени родилося с пуда по двенадцати пуд, овса родилось с пуда проти-
во ячмени; конопель сеяно де у него было один пуд, а родилось оди-
иадцать пуд; гороху сеяно де у него было один же пуд, а родилось
десять пуд; а репу де он Микифор сеял по два года, и родилась де
репа добра гораздо; а к нынешнему де ко 190 году сеяно у него Мики -
фора ржи одинадцать десятин, да ярового всякого хлеба восмь деся-
тин, и милосердием божиим идет хлеб всякой гораздо добр, лутше
прошлогоднего; а гречихи де он Микифор в прошлом во 189 году
сеял пуд, а родилось тридцать пуд» [84, стр. 346].
Приведенные факты позволяют нам утверждать, что русская сель-
скохозяйственная мысль блестяще проявила себя в Забайкалье с пер-
вых же лет освоения этого края русскими. В широком масштабе, с
богатыми знаниями и большим успехом вели свои опыты Воейков и
Сенотрусов, опираясь, несомненно, на помощь сведущих и стара-
тельных хлеборобов, и их мы с полным правом относим к числу пер-
вых. самобытных русских агрономов Сибири.
К сожалению, приходится отметить, что эти прекрасные начи-
нания не оказали быстрого и достаточно благоприятного влияния на
развитие хлебопашества в Приамурье. Об этом говорит челобитная
ссыльных крестьян, которые были поселены у Албазинского остро-
га. «Сосланы мы бедные за своя согрешения в такую далекую Ук-
раину и посажены в пашню на пень да на колоду», писали они в
173
конце 1682 года [86, стр. 204—206]. Эти семьдесят несчастных, по-
лучив небольшое пособие, попав в новые условия, будучи, возмож-
но, мало знакомы с хлебопашеством, оказались в безвыходном по-
ложении. Хлеб у них «по три года не доходил, ржа давила и червь
ел. А в прошлом во 190 году, волею божиею, были дожди залив-
ные, не дал сено поставить, и земель на другой ряд не перепа-
хать, и хлебы все вытопило». Пострадавшие от недорода попали в
беспощадную эксплуатацию кулаков: «а что у нас какова хлеба и
родитца, и мы тот хлеб за долг отдаем и дешевую ценою»... «и от
того мы хлебные справы взять не можем». Крестьяне оказались на
краю гибели. Правда, воевода Воейков, заинтересованный в успехе
своих начинаний, пытался оказать помощь: «видячи нужду и бед-
ность, жаловал нас твоим государя жалованием, давал ралники и
косы и серпы и уклад из твоей великого государя казны, и сбавил
с нас холостых по четверте десятины с человека», сообщали пере-
селенцы. Но все это оказалось тщетным.
Кроме злаковых культур в Сибири успешно развивались и тех-
нические, в частности конопля. Развитию их посевов старались спо-
собствовать, причем тобольская приказная изба распространяла
специальные агротехнические указания по поводу выращивания этой
культуры. Факт этот, мельком упоминаемый В. И. Шунковым, за-
служивает специального внимания.
«Скаска» о конопле была составлена в 1669 году для Тоболь-
ской приказной избы П. Дементьевым. На этом первом, предназна-
ченном для широкого пользования, труде сибирского агронома, как
мы смело сможем называть П. Дементьева, стоит остановиться.
«Сеют де конопли до Троицына дни, за два и за три и за не-
делю. И заговев Петров мясоед и Оспожин пост после Спасова дни
первого спустя дни 3 и 4 и неделю емлют посконь и вяжут ту по-
сконь в ручки, а конопля стоят в те поры и не емлют. И как будут
морозы после Семена дни спустя неделю и ден 10 емлют пеньку и
вяжут в ручки и ставят ручки тут же в кучах. И как всю пеньку
выбрав в ручки срезывают головки, которые с семенем и обрезав
те головки на овин сушити, а иссуша измолотить. И с тех головок
конопля будет. А пеньку вязать в пуки, ручки по 4. И, связав пуки,
полжить пеньку в воду в озеро или пруд. И в той де воде мякнет
будет: вода тепла недели три, а будет студена мякнет недели по
четыре. И выняв из воды поставить в пуках тут же возле воды. И
стоит в пуках недели три и четыре для того что гораздо вымерзло.
И строить пеньку как вымерзнет гораздно. Те пуки, выняв из во-
ды, сушити на овине и высуща мять мялицею и вымняв выбирати
повестмы треплом. А трепло дощечка с ручкою широкою на два
вершка. И вытрепав треплом те повестма вязать по товарному в бол-
шие пуды» [257, стр. 110].
Мы видим, что приведенная инструкция обнаруживает специ-
альное знание автором разведения конопли, которое он толково и
доходчиво передает землепашцам. Нельзя также не отметить, что
174
рекомендуемая Дементьевым агротехника конопли едва ли претер-
пела большие изменения с XVII века и по 1917 год.
Первоначальное географическое ознакомление со страной, нераз-
рывно связанное с ее присоединением к России, сопровождалось в
той или иной степени освоением Сибири.
В своей монографии об Илимских пашнях В. Н. Шерстобоев
приводит интересные данные о чрезвычайной быстроте сельскохо-
зяйственного освоения. В течение 20—25 лет после прихода рус-
ских на Ленский водораздел там возникло и развилось до степени
появления товарности хлебопашество [252, стр. 104]. Шерстобоев
рисует подробную картину примитивного, но четкого и удовлетво-
рявшего нужды хозяйства на Илиме землеустройства и организации
землепользования [стр. 296—306]. Он не говорит о предшествовав-
ших освоению обследованиях, но они, несомненно, имели место, как
это мы видели в других районах. В частности, как мы убедились,
выяснение вопроса о возможности хлебопашества на верховьях
Лены производилось с 1640 года.
Что касается землеустройства, то даже в местах обжитых распре-
деление земель не обходилось без предварительного обследования.
Так, в 1658 году архиепископ Сибирский и Тобольский Симеон бил
челом об отведении ему под монастырское архиепископское хозяйст-
во пустопорожних пашенных земель по реке Пышме. По этому во-
просу тюменскому воеводе Федору Веригину была послана грамота
с приказом обследовать просимые земли: «и ты б послал боярского
сына доброго, кого б с дело стало, и... ему тое землю досмотрить и
про тое землю сыскать околными Рускими всякими людми и служилыми
и ясачными Татары, сколь давно та земля лежит впусте, и впредь
кому под пашню и под сенные покосы не отведена ли, и не ясачных
ли людей угодья, и сколь далече от его архиепископлих слобод от
Устьинцынские и Покровские? Да будет всякие люди скажут, что
та земля порозжая, ...не дана, и не ясачных людей угодья, и лежит
впусте, и ты б велел тое землю сметать накрепко, на сколь той зем-
ли будет вдоль и поперег, и сколко по смете пашенных мест и скол-
ко десятин, и не ясачных ли та пашенная земля и угодья, и о том
бы еси отписал» [81, стр. 148]. Следовательно, землеотводу должно
было предшествовать обследование территории, причем не только
опросным путем, для выяснения ее правового положения, но и не-
посредственным обзорным, с характеристикой угодий и определени-
ем площади как общей, так и по отдельным статьям.
Очевидно, такого рода материалы, свидетельствующие об имев-
шей в свое время место большой землеустроительной работе в Си-
бири в XVII веке, удастся со временем обнаружить, мы же теперь
остановимся на близких по своему характеру к таким работам мерах
по обследованию пустопорожних земель, осуществленных в экспеди-
ционном порядке на предмет переселения гуда русских крестьян из
обжитых районов.
Наилучший пример таких обследований — землеустроительная»
175
как мы смело можем назвать, экспедиция Игнатия Милованова в
бассейн Амура в 1681 году.
Как правильно говорит Г. И. Спасский, в свое время опубликовав-
ший отписку Милованова, он «тщательно описал по тогдашнему по-
нятию все виденные им места в отношении удобства плавания по
рекам, населенности их берегов, промыслов жителей и распростране-
ния будущих наших там поселений, сделав притом и чертежи самим
местностям. Эти труды его, в случае надобности, могли бы послу-
жить и в нынешнее время хорошим руководством» [229, стр. 16].
Спасский не ошибается в своей оценке, ибо только в советскую эпо-
ху мы получили в сущности по настоящему полное знание посещен-
ных Миловановым местностей. Нам важно только подчеркнуть, что
поездка Милованова, много дающая для общегеографического по-
знания земель по его маршруту, имела явно выраженные землеуст-
роительные цели, что видно из самого текста отписки, выдержка
из которой приводится:
«А с усть Зеи в верх по Амуру ниже Камары на правой руке
луг велик, старые пашни, иные луга пахиваны и тут пашенных
крестьян можно селить, а выше Камары луговых пашен много, а все
пахали Даурские люди, по Амуру и по Зее и по Селинбе; сведены
они с тех мест для того, ведомо учинилось Богдохану, что с них
Даурских людей брали ясак на великого государя Руские люди
казаки. А из Долонского острогу в верх по Зее и по Селинбе до
улусу и выше улусу до Амги реки все пахотные земли хлебородные
и ялани есть, и на коне до тех мест полтора дни ехать... а в верх
по Селинбе и в низ до Умги реки угодных пашен и хлебородных
мест нет же, что и в верхозейском» [стр. 40].
«Из Долонского острогу, по правую сторону Зеи реки, два дни,
тут луговых старых пашень много и ялани есть, хлебородные места,
сенные покосы и всякие угодья есть же; а с Тома реки до Амура
на коне два дни ехать, и по Амуру в низ до города и ниже города
до перевозу луговых хлебопашень старых бесчисленно много, и ме-
ста пространные сильно; а от Зеи и от Амура за лугами ниже Тома
реки ялани силные, болшие, неисповедимые, силно добрые хлебо-
родные места, подобны Сибирским яланям, мочно завести болшие
пашни, населити пашенных крестьян тысяча и болши; а ялани
прежде сего непахиваны, и для мельничного строения речки в яла-
нях есть, толко для дворового строения хоромного лесу нет блиско
города и яланей» [там же].
Описав лучшие места, Милованов не упустил и малообещающие
участки, говоря, например: «А по Зее и верхнем и среднем улусах
пашенки были неболшие, неугодны, водою топит часто, а выше
улусов до ясашного зимовья и выше хлебородных мест нет»
[стр. 38].
Как бы выводом из всех этих, действительно практически край-
не важных данных, является следующее: «А в том месте на усть
Долонца, по край Зеи реки на берегу острогу быть пригоже и хле-
176
бородные места есть и пашенных крестьян селить есть где»
[стр. 38].
Несомненно, что после обследования Милованова можно было с
уверенностью в успехе направлять на новые места партии пересе-
ленцев.
Блестяще проведя землеизыскательские работы на Амуре, Иг-
натий Милованов, очевидно, стал знатоком этих дел и посылался
для таких же экспедиционных работ в другие районы Приамурья.
В 1684 году он производил обследования в Нерчинском воеводстве,
по рекам Шилке и Нерче; ему был дан отряд во главе со служилы-
ми людьми Семеном Гавриловым и Семеном Томским. «Ездили де
они из Нерчинского в низ и в верх по Шилке и по Нерче по Уюр-
ге рекам и иным местом и пашенных земель досматривали» [87,
стр. 73]. Однако, как видно из отписки, кроме наличия годных .под
запашку угодий, они выясняли и соболиные промыслы, и состояние
сельского хозяйства и самое население, одним словом, осуществили
настоящее экономическое обследование. Оно не было лишено и по-
литического значения, так как собирались сведения о грозившей со
стороны монгол и китайцев опасности и выяснялись возможности
обороны и переселения русских с запада. Оказалось, что пашенных
земель «гораздо много» во всех посещенных местах, причем, на что
было обращено внимание и в наказе, «от тех де, господине, пашен-
ных заводов ясачным людем никакой тесноты нет, и кочюют де
ясачные люди от тех пашенных земель не в ближних местех». Уста-
новлена была возможность устройства запашек с расчетом снабже-
ния хлебными запасами не только наличного состава служилых лю-
дей, но и войска, которое могло быть Двинуто в край на случай
«обороны Даурской земли от Китайских людей»; между тем для
этого требовалось, по расчету Милованова, с Руси «или из которых
Сибирских городов перевесть в Даур крестьян пятьсот семей». Что
вопрос о возможной необходимости присылки дополнительных рат-
ных сил не был пустым, домыслом, очевидно из того, что «от воин-
ских де, господине, людей и от Китайских и от Мугалских по
заимкам на башнях и в острогах живут с великим опасением». Ины-
ми словами, и работа самого Милованова отнюдь не была легким и
безопасным делом. Следует добавить, что обследование соболиных
промыслов дало Милованову отрицательные результаты. «Около де
тех пашенных мест (в Нерчинском округе. — В. С.) соболиных
промыслов нет, и не в ясашных угодьях; а в которых де, господи-
не, местех соболиные промыслы наперед сего и бывали, и в тех де,
местех из давних лет соболиные промыслы вышли» [там же, стр. 73].
Совершенно очевидно, что такие исследования землеустроитель-
ного характера имели место в Сибири XVII века в достаточном
размахе, а Игнатий Милованов должен считаться одним из зачина-
телей землеизыскательских и переселенческих работ.
Русская пытливая мысль работала и в других направлениях по
освоению сибирских землиц. В частности, это следует отнести и к
некоторым случаям военных походов. В этом отношении особенно
12 В. Н. Скалой—„Землепроходцы44 177
интересно привести пример совершенно частной инициативы в та-
ком, казалось бы, далеком от личных интересов деле. Как мы уже
указывали, для русских землепроходцев XVII века в Сибири край-
не характерно проявление яркого патриотизма, в частности вмеша-
тельства в дела государственного значения в тех случаях, когда
люди надеялись принести своим выступлением ощутимую пользу
общему делу.
Еще более показательны случаи коллективных выступлений этого
рода, когда целые группы землепроходцев обращались к начальству
с предложением государственного значения, которое они подкрепля-
ли более или менее богатыми сведениями. Замечательным примером
такого выступления служит «Роспись о походе на Киргиз с вой-
ною», поданная в 1683 году в Сибирский приказ группой томских
служилых людей. Роспись посвящена вопросу о военных действиях
в южной Сибири, имевшему в то время большое значение. В ней
прежде всего дается описание пути, которым следует везти запасы
из Енисейска на юг. Описание это показывает хорошее знакомство
с орографией страны в пределах верховьев Енисея и населяющими
ее народностями. Далее приведены сведения о дороге «в Киргизы»
из Томска, сухопутьем до Абакана и водою по Томи. В заключение
приведены соображения о порядке осуществления военных действий,
обнаруживающие высокую осведомленность писавших в воинских
делах. Приведя соображения о трудностях летних сухопутных и
водных операций, служилые люди доказывают целесообразность
лыжного похода в период многоснежья и высказывают уверенность,
что таким образом удастся победить врагов. Заканчивается роспись
деловитым указанием на тяжелое положение русских служилых лю-
дей, которое в неприглядном свете рисует высшее начальство. «В
Томском и в Кузнецком и в Красноярском люди нужные и бедные,
по два и по три на одной лошади, а иной пеш всегда бродит, а
запас на себе таскают нартами, оголодают, и от того ратные люди от
Киргиз погибают, а недругу в посмех, что государевы ратные люди
голодны в их земли приходят и отходят, на дороге погибают без
хлебных запасов» [86, стр. 391—393]. Нельзя не обратить внима-
ния на это характерное полное достоинства указание на несовмести-
мость нищенского положения землепроходцев с их ролью защитни-
ков родных рубежей, унижающего их в глазах врагов, не могущих
противостоять им в ратном строю.
Роспись была принята со вниманием и послана в копии в Ени-
сейск для обсуждения там ее содержания: «И как к вам ся наша
грамота придет, и вы б Енисейских добрых и старых служилых
людей, которые в Киргиской земле войною и во всяких посылках
бывали и кому воинское дело за обычай, против того писма рос-
просили, пристойно ль такому промыслу быть, или иной способ на
такое дело они знают? И то б они служилые люди сказали в прав-
ду, как Томским и Красноярским и Кузнецким и Енисейским лю-
дем на Киргиз войною ходить и хлебные запасы провадить, и в ко-
торое время лутче; и буде Енисейские люди против того
178
пиома или что сверх того скажут, и вы б у тех людей имали скаски
за их руками» [86, стр. 391]. Приведенный факт показывает, между
прочим, что в воеводствах того времени применялось коллективное
обсуждение важных вопросов освоения Сибири, в том числе и во-
енных, причем в обсуждении участвовали и «добрые и старые», т.-е.
наиболее авторитетные землепроходцы, что, конечно, не могло не
давать самых положительных результатов.
12*
Носители культуры
Остановимся теперь на вопросе об общем культурном уровне
наших землепроходцев XVII столетия. К сожалению, в нашем
распоряжении очень мало данных для суждения об этом предмете.
Как мы видели в некоторых из приведенных отзывов, а подоб-
ных замечаний можно привести много более, — принято думать,
что наши предки в Сибири отличались низким культурным уров-
нем, были безграмотны и т. п.
Разумеется, если исходить из оценки с позиций современности,
то многие отрицательные отзывы о землепроходцах придется при-
знать основательными. Однако такое сравнение, разумеется, совер-
шенно неправильно. Исторически верное сопоставление с их совре-
менниками в Западной Европе рисует наших предков в ином свете.
Начнем с грамотности. Насколько можно судить, многие земле-
проходцы, оставившие по себе след, были грамотными. Грамотными
были и начальные люди. Количество «письменных» людей было в
общем ничтожно, но в Западной Европе того времени грамотеев
было немного более. Судя, например, по данным П. Кампфмейера
[104], в половине XVIII века весьма низкой грамотностью отлича-
лись даже многие школьные учителя в Берлине, а среди населения
количество безграмотных было огромно.
Выше мы видели, что среди служилого, во всяком случае, насе-
ления Сибири было немало рационально мыслящих людей. В Гер-
мании же, столетие спустя, «вера в дьяволов еще пугала и ужасала
широкие народные массы», «вся жизнь народа была полна всевоз-
можных суеверий» [104, стр. 87].
Важным показателем культурного уровня служит отношение к
медицине. В глазах некоторых авторов источником истинного знания
в этом отношении были иностранцы. Так, А. Е. Сегал пишет, буд-
то «русские ученики иностранных врачей вносили лучи тогдашней
западноевропейской науки в темное и грязное царство допетровской
Руси» [215, стр. 614]. Разберемся, какого сорта были эти «светиль-
ники знания».
В половине XVIII века знаменитый германский клиницист
Фридрих Гофман написал сочинение «О власти дьявола над телом,
доказанной на основе физических явлений» [158, стр. 23]. Такой
180
трактат недалеко ушел от воззрений немецких физиков, ибо еще в
1653 году профессор Шперлинг поместил в своей «физике» ученье
об инкубах и суккубах [104, стр. 93]. Очевидно, эти ученые были
ревностными лютеранами, ибо Лютеру принадлежала крылатая фра-
за: «Врачи невежественные болваны, считая болезни происходящими
от естественных причин, а не от черта» [98, стр. 186].
В практической медицине немногие положительные знания были
перемешаны с прямой фантастикой. Так, известный германский
медик XVIII века писал, между прочим, в своем руковод-
стве по терапии, что «натирание детского живота рукою мертвеца не
бесполезно для того, чтобы вскрылись горловые железы у страдаю-
щего зобом, а так же брыжжечные железы, если они засорены»
[104, стр. 94].
В европейской фармакопее второй половины XVII века рекомен-
довались такие средства, как волчья желчь от глистов и болезней
уха, волчье мясо и печень для прикладывания снаружи при женских
болезнях, части тела медведя, зайца и т. п. [160, стр. 294—295].
Такие-то «знания» поставляли европейские медики в Московское
царство, притом по весьма высоким ценам. Так, например, профессор
Белау, запрошенный по поводу здоровья царя Алексея Михайловича,
прислал ему семь драгоценных камней для лечения от всевозможных
болезней путем прикладывания к болящим органам [98, стр. 237].
Подобные «медицинские» снадобья иностранцы сбывали московитам
за огромные деньги. Из документов Аптекарского приказа от марта
1655 года видно, что некий иноземец Петр Марселис привез в Моск-
ву на продажу «три рога и сказал, что те рога ингровые. И боярин
Илья Данилович Милославский приказал те роги осмотреть дохтуру
Арману Граману. И дохтур Граман, смотря рогов, сказал, что те
роги по признакам, как философии пишут, прямые ингровые роги...»
«а лекарства в тех рогах: у которых людей бывает лихорадка и ог-
невая, и от морового поветрия, или кого укусит змея, и от черной
немочи, а те роги природные, а не деланные, а принимать того рогу
против двунадцати зерен с камнем с безуем с теплым ренским или в
романеи или в кинареи и после того потеть» [81, стр. 31]. Марселис
требовал за свое «сокровище» баснословную сумму. За 2 боль-
ших рога 5000, а за малый 1000 рублей. Был дан приказ пытаться
склонить его к продаже за соболи, но в крайнем случае оплатить
«чудодейственный» медикамент деньгами.
Самые диагнозы живших в Москве иностранных медиков свиде-
тельствуют о младенческом состоянии представляемой ими науки.
Вот, например, диагнозы Блюментроста и Грамана: «животом скор-
бен — задним проходом неизлечим»; «неизлечим, потому с младен-
чества»; Блюментроста, Зоммера, Кельдермана: «от чечуя из прохо-
ду вышло мясо, на нем две дырки, сукровица течет, а залечить нико-
торыми делы не мочно, а то умрет»; Блюментроста, Гадена: «рана
ноги гниючая, неисцельная, потому внутри цынга и грыжа»; Гадена,
Альбинуса, Делякиера: «по сказке больного тараканы в голове, от
того глух и оморок, неизлечим»; Гадена: «на лице угри красные, ибо
181
в желудке кровь горячая, по наследию от отца, болезнь прилипчи-
вая» [98, стр. 239—240].
Между тем, не говоря о помясах — травниках, носителях зна-
ний о действительно достигающих цели целительных свойствах оте-
чественной флоры, были и другие важнейшие отрасли медицины, пер-
венство в которых принадлежало русским людям.
В истории человечества громадное отрицательное влияние на про-
гресс имели массовые эпидемии чумы, под именем которой проходили
и другие остро заразные инфекции, оспы и др. Хорошо известно,
какие опустошения наносила чума в Европе, где и в средние века
единственным средством против нее были массовые церковные пока-
яния и молебны. Известно также, что, во всяком случае, от чумы
Россия страдала в XVI—XVII веках сравнительно мало, а вспышки
завозного характера, хотя и разражались бурно, но быстро локализиро-
вались.
Дело в том, что в области борьбы с эпидемиями русские люди
очень рано стали применять единственно правильное и до сих пор
важнейшее средство их прекращения — карантин, изоляцию и рас-
средоточение населения. «Заставы ставились при первом слухе об
эпидемии», говорит Н. Я. Новомбергский, описывая разнообразные
формы этих важнейших противоэпидемических мер, известных на
Московской Руси [160, стр. 332]. Знакомо было русским того времени
и значение дезинфекции, которая осуществлялась в форме передачи
необходимых предметов клещами через огонь и окуривания их дымом
душистых трав [стр. 365].
В случае нужды санитарные предосторожности распространялись
и на Сибирь. Например, по случаю открывшегося в Казани в 1656
году «морового поветрия» было приказано принять на дорогах в Си-
бирь следующие противоэпидемические меры: «послать с Верхотурья
на Казанские дороги, которыми дорогами из Казани ездят на Вер-
хотурье и на Тюмень и в Тоболеск и в иные Сибирские городы вся-
кие люди, Верхотурских детей боярских и служилых людей добрых,
и учинить по всем Казанским дорогам заставы крепкие, и велеть на
тех заставах заставщиком жить с великим бережением, и из Казани
и из Казанского уезду и из иных Понизовых городов, где моровое
поветрие, на Верхотурье и на Тюмень и в Тоболеск и в иные Сибир-
ские городы, сухим и водяным путем и степными дорогами, никаких
бы людей не пропускали, и отписок никаких от них не имали, и блис-
ко с ними не сходились, а которые отписки из которых городов
к ним будут, а везены те отписки мимо тех городов, где моровое по-
ветрие, и им с теми отписками тех людей блиско себя припускать не
велети ж, а велети те отписки к себе подавать через огонь в щип-
цах долгих, да с тех отписок велеть им списывать списки и присы-
лать им те списки на Верхотурье, а подлинные отписки велеть жечь,
а тех людей с заставы ворочать назад в те городы, из которых они
приехали» [81, стр. 87].
Было также приказано собирать подробные опросные сведения
о распространении морового поветрия «и того беречь накрепко, кото-
182
рые люди приедут на те заставы из Казани или из которых Руских
городов, и им тех людей роспрашивать накрепко: в Казани или в
которых в Руских городех нет ли какого морового поветрия, и не от
поветрия ли они в Сибирь бегут, и есть ли у них государевы грамо-
ты, да будет они скажут, что они бегут из которых городов от моро-
вого поветрия, или через те городы ехали с какими государевыми
делы, и им Григорью и Андрею и слободчиком и служилым людем
однолично на тех заставех из Казани, или из Казанских уездов и из
иных городов, где моровое поветрие, на Верхотурье и на Тюмень и )в
иные Сибирские городы, сухим и водяным' путем и степными доро-
гами, никаких людей пропускать и отписок у них никаких имать и
блиско с ними сходитца не велеть» [стр. 87—88].
Отношение к таким важнейшим мерам было вполне серьезным,
что видно из переписки по этому поводу со следующими замечания-
ми: «А ныне ни с которых Руских городов на Верхотурье о моровом
поветрие вестей нет; а будет что впредь на Верхотурье из которых
Руских городов про моровое поветрие от кого объявитца какие вести,
и я к тебе с Верхотурья в Тоболеск отпишу безо всякого замотчанья»
[стр. 88].
Совершенно несомненно, что для борьбы с особо опасными инфек-
циями в крупных населенных пунктах и наиболее обжитых районах
страны все эти меры имели большое значение. И столь же ясно, что
в глуши с редким населением огромные пространства оставались
недоступными для этих первичных мер. Они не могли, например,
предотвратить развитие оспы, этого бича сибирского населения, осо-
бенно на севере.
Не была обездолена Сибирь и передовыми людьми. Не говоря
уже о том, что. сюда относятся все выдающиеся землепроходцы —
Дежнев, Милованов, Поярков, Хабаров, Атласов и другие, Сибирь
XVII века была родиной замечательного семейства Ремезовых, ям-
щика-летописца Черепанова и т. д. Только в общении с людьми вы-
сокой культуры мог накопить свои замечательные знания Ремезов,
составить свой труд Спафарий, Страленберг и другие. И, конечно,
передовыми людьми были те «снискатели», которые, по сообщению
Ремезова, сохраняли в Тобольске копии драгоценного доезда первой
сибирской экспедиции Петрова и Алышева.
В заключение надо признать, что глубоко ошибочны представле-
ния о Сибири XVII века как о «темном и грязном царстве» невеже-
ственных и корыстных людей. Много было отрицательного в жизни
того времени, но великий русский народ проявлял и тогда искони
присущие ему высокие качества.
Необходимо сказать несколько слов о небольшом, но очень важ-
ном вопросе, резко ограничивавшем проявления исследовательской
деятельности русских людей в Сибири XVII века. Мы имеем тут
в виду громадную нужду в писчей бумаге, вопиющий недостаток
которой ощущали все землепроходцы.
Как известно, писчей бумаги в Московском государстве всегда
нехватало, и она стоила чрезвычайно дорого. Во второй половине
183
XVII столетия хорошая бумага стоила от 1 р. 10 к. до 1 р. 40 к. за
стопу, а низшего качества от 70 копеек до 1 р. 20 к. за стопу [118,
стр. 227].
Не удивительно, что Сибирский приказ очень скупился на высыл-
ку бумаги в Сибирь, в то время как огромный размах деятельности
по ее освоению и разведкам' вызывал очень большую нужду в бу-
маге.
Жалобы на отсутствие бумаги постоянно встречаются в сибирских
документах XVII века и позднее. Так, например, в отписке Уварова
с Тугира воеводе Францбекову в 1652 году, при перечислении важ-
нейших нужд особо упоминается: «да не стало в войске бумаги, пи-
сать не на чом» [80, стр. 356]. В 1655 году Степанов писал якутско-
му воеводе с Амура: «Да тебе ж бы государеву воеводе послать бу-
маги писчей на великую реку Амур, потому что на великой реке
Амуре бумаги государевы нет, а купить негде» [81, стр. 28]. В том
же 1655 году Семен Дежнев включает в свою отписку знаменатель-
ную фразу: «А государевых всяких дел писать не на чом, бумаги
писчей нет» [214, стр. 134].
Особенно показательна отписка енисейского воеводы Щербатова
от августа 1685 года по таким важнейшим вопросам, как неприязнен-
ные действия китайцев и монголов, недостаток в Енисейске ратных
людей и воинских запасов и невозможность поэтому оказать помощь
даурским острогам. В ней, между прочим, сказано следующее: «И
против тех, государи, их вестовых отписок писать к вам, великим
государем, за бумажной скудостию, нам холопям вашим не на чом;
в вашей великих государей казне и у торговых людей ни у кого
бумаги нет и купить не у кого, и за тою, государи, скудостию бумаж-
ною, послали мы холопи ваши к вам великим государем с сею отпи-
скою против трех вестовых отписок» [88, стр. 120—122].
Даже в начале XVIII века этот постоянный недостаток не был
изжит и в одной из своих знаменитых сказок открыватель и первый
исследователь Камчатки Атласов говорит: «А книги де он Володи-
мер вышеписанной ясачной сборной казне, с кого имяны что взял,
подаст за своей рукою вскоре. А дорогою де он Володимер тех
книг не писал, потому что не было у них писчие бумаги» [163,
стр. 11].
Совершенно очевидно, что землепроходцам приходилось поневоле
сокращать до предела свои записи. У многих авторов мы встречаем
сетования на крайнюю лаконичность сибирских документов того
времени. И, действительно, они представляют, в сущности говоря,
краткие конспекты собранных материалов, составленные из главней-
ших сведений. Часто это объясняется или ограниченностью интере-
сов писавших или малограмотностью и ленью. А между тем причина
этого явления, как мы показали, совсем иная и в тех случаях, когда
бумаги хватало, землепроходцы умели быть многословными.
Трудно судить о том, чего история лишилась в результате такого
обстоятельства, но несомненно, что при ином положении с бумагой ар-
хивы того времени имели бы совершенно другой вид.
184
Следует отметить, что землепроходцы пытались в отдельных
случаях пользоваться заменителями. «Материалом, на который нано-
сились чертежи, служил лубок •— кора березы. Лубок как материал
для черчения карт застал еще в Сибири и Витсен», говорит М. С.
Боднарский [45, стр. 36]. Это указание вполне, видимо, основательно,
за исключением терминологической ошибки: «лубок» — кора липы —
в Сибири продукт не распространенный, а от березы для таких поде-
лок идет береста. Такой «сибирский папирус» употреблялся для
письма и веками позднее. В свое время Новониколаевский
(ныне Новосибирский) музей приобрел серию документов, от-
носящихся ко времени империалистической и гражданской войны и
писанных на бересте.
Заключение
Подводя беглые итоги всему сказанному, мы должны притти к
следующему заключению. XVII век в Сибири был эпохой интенсив-
ного, всестороннего познания вновь открываемой и осваиваемой рус-
скими огромной страны. Небывало быстрое движение русских на во-
сток, завершавшееся присоединением к России грандиозных прост-
ранств от Урала до Тихого океана, было неразрывно связано с широ-
чайшей исследовательской активностью русских землепроходцев.
Этот начальный период исследования Сибири более всего замеча-
телен тем, что изучение страны осуществлялось русским народом, той
наиболее активной и свободолюбивой его частью, которая, оставляя
по тем или иным причинам родные места, устремлялась в неизведан-
ные дали новых землиц. Хотя Сибирский приказ и направлял это
движение, решающим условием успеха было именно участие в нем
простых людей-землепроходцев. Разведывательская деятельность
землепроходцев носила, как и следует ожидать, чисто практический
характер. Полезные ископаемые, богатства живой природы, включая
байкальские губки и жемчуг, все рассматривалось с точки зрения
использования для хозяйства.
Все это вместе взятое определяло полную самобытность развития
русских знаний о Сибири и объясняет необыкновенный успех сибир-
ских исследований.
Существующее мнение о том, что добытые землепроходцами зна-
ния пропадали бесследно для науки, грубо ошибочно. Как это уже
доказано Л. С. Бергом [42, стр. 32], Д. М. Лебедевым [138] и други-
ми авторами, накопление знаний о Сибири оказало глубочайшее вли-
яние на западноевропейскую науку. Но в еще большей степени нас
должно интересовать то влияние, которое это накопление оказало на
отечественную науку. Уже один факт замечательных успехов русской
картографии конца XVII и начала XVIII веков — достаточно веский
показатель того, что громадный и безыменный в основном труд армии
землепроходцев-исследователей не пропал даром. А затем еще
слишком мало изучен вопрос о том, в какой степени материалы, пе-
решедшие по наследству от XVII века, оказали влияние на изумляю-
щие нас успехи «академического периода» исследования Сибири.
Достаточно известно, как бесцеремонно обращались иностранцы
с русскими материалами. Известно, с каким старанием они вели раз-
186
ведку сведений о странах за Уралом, и нельзя винить Сибирский
приказ за его стремление охранить свой архив от чрезмерного любо-
пытства «знатных гостей». Нужно учитывать, что преждевременно
проникшие за рубеж сведения могли угрожать неокрепшим еще си-
бирским владениям России подрывом торговли, влияния и даже пря-
мым вторжением, планы которого, как мы знаем, за границей лелея-
ли многие.
Важно отметить, что иностранные авторы использовали не только
отписки землепроходцев, но и различные официальные документы без
стеснения. Они не церемонились и с законченными сочинениями, если
они попадали им в руки. В этом отношении нельзя обойти молчанием
судьбу знаменитого труда Г. Новицкого «Краткое описание о народе
остяцком», написанного им в самом начале XVIII века. В 1720 году
И. Б. Мюллер, бывший в плену в России и сосланный в Сибирь,
издал в Берлине книгу «Жизнь и обычаи остяков». Она неоднократно
переиздавалась, прославила автора и долго считалась одним из важ-
нейших источников для изучения хантов. Однако, как показало тща-
тельное исследование Л. Н. Майкова [144], эта книга не что иное,
как наскоро переработанное сочинение Новицкого, которое Мюллер
сумел добыть в Тобольске. Уже один этот поучительный факт делает
необходимым тщательный пересмотр многих сочинений о Сибири.
Деятельность землепроходцев в области познания Сибири продол-
жалась и в следующем XVIII столетии, ознаменовавшемся, как изве-
стно, выдающимися академическими исследованиями.
Так, например, в 1710 году «камчадальские остроги прикащику,
пятидесятнику казачью Осипу Миронову» был дан указ о разведы-
вании острова, якобы имеющегося против устья р. Камчатки. В указе
этом говорилось: «И тебе Осипу проведать, какие люди на том остро-
ве, и какой веры, и под чьим владением, или собою живут, и какой
на том острове зверь и иные какие богатства у них есть... и сметить
сколь далече от устья Камчатки тот остров, и взять о том прямую
достоверную ведомость, и о том всему учинить чертеж» [181,
стр. 413—414].
В августе 1714 года в Якутске дана «память» служилому челове-
ку Григорию Кузакову, который был послан с отрядом для «прове-
дывания жилых островов», лежащих, по полученным в 1713 году
сведениям, против «Колымского, Хромского и Индигирского Устии».
В ней говорилось: «Ехать ему из Якуцка с служилыми людми в Ко-
вымское зимовье», «и те острова велено проведывать с прилежным
радением» [181, стр. 41]. Поручалось выяснить: «какие люди на
островах прозванием, и какой веры, и под чьим владением, или собою
живут, и какое у них оружие, и чем питаютца, и какой в тех остро«-
вах зверь и иное богатство у них есть проведать, и сметить сколь дале-
ко от которого устья и от материка те острова расстоянием, и взять
о том прямую достоверную ведомость и о всем учинить чертеж» [181,
стр. 42].
Сравнивая приведенные документы с материалами предшествовав-
шего столетия, мы убеждаемся в том, что к началу XVIII века сло-
187
жилась устойчивая традиция сбора и обработки расспросных данных
и постоянная проверка их особыми отрядами, работавшими по крат-
кой, но трезво продуманной программе.
Приведем далее замечательные документы, отысканные в свое
время А. П. Щаповым [258], но не использованные до сих пор никем
из натуралистов.
«Указ его императорского величества 1722 года мая 12 из Ени-
сейской провинции в город Мангазею дворянину Никифору Сотни-
кову: сего 722 года послан к вам в Мангазею его императорского ве-
личества указ с реестром о сыску и отпуске разных зверей и птиц
и о присылке в Енисейск, а ныне послан к вам в Мангазею с сим
указом енисейский казак Яков Комаров, и велено ему у вас взять
ответствование за руками, что по тому прежде посланному указу зве-
рей и птиц сыскано и какою ценою куплено', и как вы сей указ полу-
чите, и вам бы сысканные и купленные звери и птицы, буде что
есть, отдать ому Якову Комарову, а что каких зверей и птиц отдано
будет и какою ценою куплены, о том в енисейскую провинциальную
канцелярию стольнику и воеводе Ивану Михайловичу Вердеревскому
писать, а впредь о сыску и о покупке таких зверей и птиц чинить по
посланным указам его императорского величества» [стр. 77].
Этот энергичный указ показывает нам то внимание, которое уде-
ляли местные власти московским поручениям в интересующей нас
области.
Еще замечательнее следующий документ. В 1723 году дворянину
Ивану Толстоухову из Иркутской земской конторы была дана такая
инструкция: «ехать ему из Иркутцкого ведомства в Иркутцкий, Верхо-
ленский и Балаганский округи или дистрикты для того: в нынешнем
723 году, января в день, в присланном его императорского величества
указе велено у всякого чина людей русских и иноземцев проведывать
и купить разных родов зверей и птиц живых, которые во удивление
человеком... И тех зверей и птиц велено отсылать в Петербург ко
двору его императорского величества; а каких зверей и птиц, о том
явствует в реестре ниже сего имянно». Далее следуют указания о
том, чтобы люди отыскивали, ловили и доставляли «узорочные звери
и птицы», за что обещались деньги и царская милость. В реестре
значилось: «звери соболи чрево и хребет белые; марон, зверь инбиль;
бараны дикие с великими рогами; белки чрево белое и хребет серые,
и, где найдены будут, мамонтовые роги, приложить крайнее сыскание,
чтоб кость до последнего члена того зверя, буде возможно, собрать
в целости. Птицы: лебеди черные, лебеди с гребнями, гуси — зобы
белые и крылья пестрое; журавли черные; птицы кедровки; зеленые
птицы, маленькия цветныя; козарки — крылья черные, зобы кориш-
невыя; гуси серые, переносицы белыя; утки — зобы черныя, голова
и шея красныя...» [стр. 78].
Из этого документа мы прежде всего убеждаемся, что поиски ред-
костей вовсе не совершались вслепую. Наоборот, авторы указов были
великолепно осведомлены о фауне Сибири. Они давали совершенно
точные указания, что именно из зверей и птиц представляет ред-
188
кость, на что надлежит обратить внимание, и это показывает, что
знание сибирской фауны на Москве не было ни редкостью, ни ново-
стью. Во всяком случае, оно никак не могло быть плодом иностран-
ных исследований в Петровскую эпоху.
Из отдельных моментов, говорящих о серьезно подготовленном
«сборе редкостей», служит указание инструкции о мамонте. Зверь
этот был известен в Москве издавна, «рогами» его широко пользо-
вались, но точные сведения о нем отсутствовали. Требование собрать
«кость до последнего члена того зверя» свидетельствует не о простом
любопытстве, а о серьезном намерении исследовать загадочное в то
время животное.
Нужно заметить, что сведения о птицах Сибири не исчерпывались
приведенным в этом указе перечнем. Так, в 1725 году в Туринск
Казимирову, отличившемуся успешным сбором естественно-историче-
ских коллекций еще в 1721 году, было послано приказание собрать:
«красных гусков маленьких и прочих куриозных птичек и зверьков»
и далее, «где сколько в сыску каких красных гусков и других куриоз-
ных вещей явится, прислать в Тобольск с нарочными посыльщики»
[70, стр. 25].
В заключение надо сказать, что и в замечательном вкладе, сде-
ланном в научное исследование Сибири экспедициями XVIII века,
есть немалая доля труда как русских сибиряков того времени, так и
землепроходцев предшествующего столетия, собравших богатейшую
сокровищницу первоначальных знаний об этой стране.
ЛИТЕРАТУРА
1. Аввакум, протопоп. Житие протопопа Аввакума, написанное им самим.
Acadein a, .
2. А л е к с е е в М. П. Сибирь в известиях западноевропейских путешествен-
ников и писателей. Иркутск, 1941.
3. Андрианов С. А. К вопросу о покорении Сибири. Журн. Мин. нар.
проев., апрель, 1893.
4. Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией,
Т. IV, 1645—1676 ГГ. СПб., 1842.
5. Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией,
т. V, 1676—1700 гг. СПб., 1842.
6. Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, т. III. 1862.
7. Андреев А. И. Очерки по источниковедению Сибири XVII в. 1940.
8. Андреев А. И. Русские открытия в Тихом океане в первой половине
XVIII в. Изв. Всес. геогр. о-ва, т. 75, вып. 3, 1943.
9. Андреев А. И. Экспедиция на восток до Беринга. Тр. Истор.-архив,
ин-та, 2, 1946.
10. Андреев А, И. Заметки по исторической географии Сибири XVI—
XVIII вв. Изв. Всес. геогр. о-ва, т. 72, вып. 2, 1949.
11. Андреевич В. К. История Сибири, ч. I. СПб., 1884.
12. Антонович В. Б. Колдовство. СПб., 1877.
13. Анучин Д. Н. Город Мунгазея и Мунгазейская земля. Землеведение,
кн. IV, 1903.
14. Анучин Д. Н. География XVIII в. и Ломоносов. М., 1912.
15. Арсеньев Ю. В. Путешествие через Сибирь от Тобольска до Нерчин-
ска и границ Китая русского посланника Николая Спафария. Зап. Русск. геогр.
о-ва, отд. этнографии, т. X, вып. 1, 1882.
16. Арсеньев Ю. В. О происхождении сказания о реке Амуре. (Отд. отт.).
17. Ауэрбах Н. К. К исторической археологии низовьев Енисея. Этногр.
бюлл. Вост.-Сиб. отд. Геогр. о-ва, июнь, 1923.
18. Ауэрбах Н. К. Зимовье в бухте Промысловой Енисейского залива. Се-
верн. Азия, № 5—6, 1928.
19. А у э р б а х Н. К. Заселение и развитие промыслов в низовьях р. Енисея.
Рыбопромысл. иссл. Сибири, сер. А, вып. б. Красноярск, 1929.
20. Банты ш-К а м е н с к и й Н. Н. Дипломатическое собрание дел между
Российским и Китайским государствами с 1619 по 1792 г. Казань, 1882.
21. Баранов Л. Открытие и освоение Северного морского пути. Истор.
журн., № 9, 1939.
22. Бартольд В. В. История Востока в Европе и в России. Л., 1925.
23. Баск ин С. И. Большой чертеж Камчадальской земли. Изв. Всес. геогр.
о-ва, т. 81, вып. 2, 1949. •
24. Бахрушин Л. Исторические судьбы соболя., Вести, знания, № 13, 1928.
25. Бахрушин С. В. Исторический очерк заселения Сибири до половины
XIX в. Очерки по истории колониз. севера и Сибири, 1922.
26. Бахр у шин С. В. Казаки на Амуре. Л., 1925.
27. БахрушинС. В. Ясак в Сибири XVII в. Сибирские огни, № 3, Ново-
сибирск, 1927.
190
28.
XVII
29.
Азия,
30.
Бахрушин С.
вв. 1928.
Бахрушин С.
№ 1, 2, 1929.
Бахрушин С.
В.
Очерки по истории колонизации
Сибири в XVI и
В.
Мангазейская мирская община в
XVII в. Северн.
В.
в XVI—XVII вв.
_____ Остяцкие и вогульские княжества
Научн.-иссл. ассоц. Ин-та нар. Севера, Известия, вып. 3, 1935.
31. Бахрушин С. В. Сибирские служилые татары ь
в XVII в. Истор. зап.
АН СССР, т. 1, 1937.
32. Бахрушин С. В. Промышленные предприятия русских торговых людей
в XVII в. Истор. зап. АН СССР, т. 8, 1940.
33. Беляев И. Д. О географических сведениях в древней России. Зап. Русск-
геогр. о-ва, кн. VI, 1852.
34. Берг Л. С. Известия о Беринговом проливе и его берегах до Беринга
и Кука. Зап. по гидрографии, т. II (XLIII), вып. 2, 1919.
35. Берг Л. С. Открытия русских в Тихом океане. Тихий океан. Русск.
научн. иссл., 1926.
36. Берг Л. С. История географического ознакомления с Якутским краем
Сб. Якутия, АН СССР, 1927.
37. Берг Л. С. Очерки истории русской географической науки. Тр. Ком. по
истории знаний, 1929.
38. Берг Л. С. Открытие Камчатки и экспедиции Беринга. 1935.
39. Берг Л. С. Ломоносов и первое русское плавание для отыскания севе-
ро-восточного прохода. Изв. Всес. геогр. о-ва, № 6, 1940.
40. Берг Л. С. Первые карты Камчатки. Изв. Всес. геогр. о-ва, т. 75, вып. 4,
1943.
41. Берг Л. С. Открытие Камчатки и экспедиция Беринга. 1946.
42. Берг Л. С. Очерки по истории русских географических открытий. 1946.
43. Б оголюбов Н. История корабля. Общедоступное изложение Судострое-
ния и судоходства у всех прибрежных народов от древнейших времен до наших
дней включительно, т. II. М., 1880.
44. Б однарский М. С. Великий северный морской путь. Историко-геогра-
фический очерк открытия северо-восточного прохода. Приложение: Норден-
шельд А. Э. Вокруг Европы и Азии на пароходе «Вега» в 1878—1880 гг. (в из-
влечениях), 1926.
45. Бод парский М. С. Очерки по истории русского землеведения, вып. 1.
Изд. АН СССР, 1947.
46. Борисяк А. А. Краткий очерк истории русской палеонтологии. Тр.
Ин-та истор. естествозн., т. 1, 1947.
47. Бор один Н. Коллекторы и коллекции по флоре Сибири. 1908.
48. Бублейников Ф. В. История открытий ископаемых богатств нашей
страны. Географгиз, 1948.
49. Бутурлин С. А. Как охотятся на севере. Сов. север, сб. 1, 1929.
50. Бухтеев А. Очерк последовательного хода и современного состояния
описи русских морей.
51. Буцинский П. Н. Заселение Сибири и быт ее первых насельников. 1889.
52. Буцинский П. Н. К истории Сибири — Мангазея и Мангазейский
уезд. Зап. Харьк. ун-та, кн. 1, 1893.
53. Бэр К. М. Заслуги Петра Великого по части распространения географи-
ческих познаний о России и пограничных с нею землях Азии. Зап. Русск. геогр.
о-ва, т. 4, 1850.
54. Вагин В. Эрик Лаксманн. Восточн. обозрение, № 8, 10, 11, 1891.
55. Васильев. Забайкальские казаки, т. I. Чита, 1916.
56. Вдовин И. С. Расселение народностей северо-востока Азии во второй
половине XVII и начале XVIII вв. Изв. Всес. геогр. о-ва, т. 76, вып. 5, 1944.
57. В е н ю к о в М. Поступательное движение России в северной и восточной
Азии. Русск. вестн., т. 127, январь, 1877.
58. Вербов Г. Д. О древней Мангазее и расселении некоторых самоедских
племен до XVII в. Изв. Всес. геогр. о-ва, т. 75, вып. 5, 1943.
59. Вер на дек ий Г. В. Государевы служилые и промышленные люди в
Восточной Сибири XVII в. Журн. Мин. нар. проев., нов. сер., ч. VI, апрель, 1915.
191
60. В е с е л аг о Ф. Краткая история русского флота (с начала развития мо-
реплавания до 1825 г.). Изд. 2, 1893.
61. Визе В. Ю. История исследования Советской Арктики. Севкрайгиз, 1934.
62. Визе В. Ю. Русские полярные мореходы XVII—XIX вв. Главсевмор-
путь, 1948.
63. Волков А. Латинская Америка. Воен, издат., М., 1848.
64. Г агемейстер. Статистическое обозрение Сибири, ч. II, 1854.
65. Газенвин кель К. Б. Книги разрядные в официальных их списках,
как материал для истории Сибири XVII в. Казань, 1892.
66. Гамель И. Англичане в России в XVI и XVII столетиях. Прил. к
VIII т. Зап. АН, 1865.
67. Гельвальд Ф. В области вечного льда. СПб., 1884.
68. Гирбасов М. В. Горнозаводская промышленность Сибири. Томск ,1895.
69. Гирченко В. Социально-экономические отношения Прибайкалья в эпо-
ху его первоначальной колонизации. Изв. каф. Прибайкальевед., вып. 1, июль,
Верхнеудииск, 1921.
70. Головачев П. Естественно-исторический интерес к Сибири при Петре I
Сибирск. сб., вып. 1, 1888.
71. Головачев П. Ближайшие задачи исторического изучения Сибири.
Журн. Мин. пар. проев., сентябрь, 1902.
72. Г олодников К. Тобольск и его окрестности. Тобольск, 1877.
73. Г р у м м-Г р ж и м а й л о Г. Е. Описание Амурской области. СПб., 1894.
74. Г р у м м-Г р иж и майло Г. Е. Западная Монголия и Урянхайский край,
т. 2, 1926.
75. Дементьев Г. П. К истории зоологии в средине века. Природа, 1945.
76. Дмитриев А. А. Верхотурский край в XVII в. Пермская старина,
вып. VII, Пермь, 1897.
77. Долгих Б. С. Новые данные о плавании русских Северным морским
путем в XVII в. Пробл. Арктики, № 2, 1943.
78. Дополнения к актам историческим, собранные и изданные Археогра-
фической комиссией, т. I, М., 1843.
79. Дополнения к актам историческим, собранные и изданные Археог-
рафической комиссией, т. II. М., 1845.
80. Дополнения к актам историческим, собранные и
фической комиссией, т. III. М., 1848.
81. Допо л н е н и я к актам историческим, собранные и
фической комиссией, т. IV. М., 1851.
82. Д ополнения к актам историческим, собранные и
фической комиссией, т. V, М., 1853.
83. Доп о л н е н и я к актам историческим, собранные и
фической комиссией, т. VI. М., 1857.
изданные
изданные
изданные
изданные
Археогра-
Археогра-
Археогра-
Археогра-
84. Дополнения к актам историческим, собранные
фической комиссией, т. VIII. М., 1862.
и изданные • Археогра-
85. Дополнения к актам историческим, собранные и изданные Археогра-
фической комиссией, т. IX. М., 1875.
86. Дополнения к актам историческим, собранные и изданные Археогра-
фической комиссией, т. X. М., 1867.
87. Дополнения к актам историческим, собранные и изданные Археогра-
фической комиссией, т. XI. М., 1869.
88. Дополнения к актам историческим, собранные и изданные Археогра-
фической комиссией, т. XII. М., 1872.
89. Драверт П. Л. Об одной забытой экспедиции. Сибирск. летопись,
№ 1—2, 1917.
90. Дьяконов М. А. Путешествия в полярные страны. Л., 1933.
91. Жадин В. И. Промысловые моллюски пресных вод СССР. М., 1937.
92. Житков Б. М. Город Мангазея и торговый путь через Ямал. М., 1903.
93 Житков Б. М. Полуостров Ямал. СПб., 1913.
94. Житков Б. М. О путешествии через Сибирь Николая Спафария. Бюл\.
МОИП, отд. биол., T. XVIIK1), 1939.
192
95. Замы слбвс кий Е. Чертежи сибирских земель XVI—XVII вв. Журн.
Мин. нар. проев., № 6, 1891.
96. Зензинов В. М. В Русском Устье. Землеведение, IV, 1913.
97. Зензинов В. М. Старинные люди у Холодного океана, М., 1914.
98. Змеев Л. Ф. Чтения по врачебной истории России. СПб., 1896.
99. Зябловский Е. Землеописание Российской империи, ч. II. 1810.
100. Иоганзен Г. Э. Исторический очерк орнитологического обследования
Западной Сибири. Вести. Томск, орнитол. о-ва, кн. 1, Томск, 1921.
101. Ионин А. А. Новые данные по истории Восточной Сибири XVII в.
Иркутск, 1895.
102. История географических открытий, под редакцией Г. Г. Шенберга.
Прил. к журн. Вести, знания, кн. 8, 1935.
103. Каманин Л. Г. Первые исследователи Дальнего Востока. М., 1866.
104. Кампфмейер П. История общественных классов в Германии. СПб., 1906.
105. Карамзин Н. М. История государства Российского, т. X.
106. Карцов В. Народы Сибири. Мол. гвардия, 1935.
107. Катанов Н. Ф. О религиозных войнах учеников Шейха Богауддина
против инородцев Западной Сибири. Ежег. Тобол, губ. муз., 1904, вып. XIV,
Тобольск, 1905.
108. Кеппен Ф. П. Ученые труды Палласа. Журн. Мин. нар. проев., кн. 4,
1895.
109. Клеме нц Д. Население Сибири. Сибирь, ее современное состояние и ее
нужды, СПб., 1908.
110. Козьмин Н. Н. Заселение русскими Сибири в Московскую эпоху.
Красноярск, 1917.
111. Колониальная политика царизма на Камчатке и Чукотке в XVIII в.
Л., 1935.
112. К олониальная политика Московского государства в Якутии XVII в.
Тр. Истор.-архив, ин-та АН СССР, т. XIV, Материалы к истории народов
СССР, вып. 5, 1936.
113. Колосов А. М. История фаунистических исследований Алтая. Тр.
Алтайск. гос. заповед., вып. 1, 1938.
114. К о л о с о в А. М. История фаунистических исследований Приморья. Вла-
дивосток, 1946.
115. Кон Ф. Я. Усинский край. Зап. Красноярск, подотд. Вост.-Сиб. отд.
Русск. геогр. о-ва по географии, т. II, вып. 1, Красноярск, 1914.
116. Королев В. Я. Горные заводы царского кабинета Западной Сибири.
Учен., зап. Новосиб. гос. пед. ин-та, вып. 4, 1947.
117. Косвен М. О. Древнее Перу. Истор. журн., № 3, 1941.
118. Кост омаров Н. И. Очерк торговли Московского государства в XVI
и XVII столетиях, СПб., 1862.
119. Костомаров Н. И. Сибирские землеискатели XVII в. Русск. истор.
в жизнеопис. ее гл. деят., вып. 4, СПб., 1874.
120. Коялович М. О. История русского самосознания. СПб., 1898.
121— )22. Красовский м. Русские в Якутской области в XVII в. Изв.
О-ва археол., истор. и этногр. при Каз. имп. ун-те, т. XII, вып. 2 (отд. отт.).
123. Кудрявцев Ф. А. Иркутск. Очерки по истории города. Иркутск, 1947.
124. Кузнецов Б. А. Млекопитающие Казахстана. Изд. МОИП, М., 1948.
125. Кузнецов Б. Г. Очерки истории русской науки. Изв. АН СССР, 1940.
126. Кузнецов Е. Исторические акты XVII столетия. Мат. истор. Сибири,
Томск, 1890.
127. Кузнецов И. Царские сокольники в Сибири. Томск, 1890.
128. К у з н е ц о в-К расноярский. Приходно-окладочные ясачные книги
Томского у. 1706—1718 гг. Томск, 1903.
129. К улешов В. Наказы сибирским воеводам в XVII в. Ташкент, 1883.
130. Кур ц Б. Г. Сочинение Кильбургера о русской торговле. Киев, 1915.
131. Кур ц Б. Г. Русско-китайские отношения в XVI, XVII и XVIII вв.
Харьков, 1929.
132. Кутепов Н. Императорская охота на Руси, т. 3, СПб., 1902.
13 В. Н. Скалой—„Землепроходцы** 193
133. Кутепов Н. Царская охота на Руси XVII в. СПб., 1902.
134. Кытмапов А. И. Краткая летопись Енисейского уезда и Туруханского
края, 1594—1893 гг. (отд. отт.).
135. Лавров Н. И. О древнейшем горном производстве в горах Колывано-
Воскресенского округа, в горах Нерчинского горного округа на Урале и в Ека-
теринославской губ., Зап. Минерал, о-ва, 2 сер., ч. I, IX, СПб., 1874/
136. Л агу с В. Эрик Лаксманн, его жизнь, путешествия, исследования и пере-
писка. СПб., 1890.
137. Лазарев Н. И. Первые сведения русских о Новом Свете. Истор.
журн., № 1, 1943.
138. Лебедев Д. М. География в России XVII в. Изд. АН СССР, 1949.
139. Левите к ий Л. П. О древних рудниках. Геолиздат, 1941.
140. Ленин В. И. Сочинения, т. II, изд. 4, Госполитиздат.
141. Лерберг А. X. Исследования, служащие к объяснению древней русской
истории. СПб., 1819.
142. Лященко П. И. История народного хозяйства СССР. 1947.
143. Максимович К. И. Речь в сборнике памяти Н. Пржевальского. СПб.,
1889.
144. Майков Л. Н. О сочинении Григория Новицкого. Краткое описание о
народе остяцком, писанном около 1715 г. Изв. Русск. геогр. о-ва, геогр. изв.,
т. XI, вып. 1, 1875.
145. Манасеин В. С. Очерки деятельности Сибирского отдела Русского
географического общества (1851—1926). Иркутск, 1926.
146. М а н ы к и н-Н е в с т р у е в. Завоеватели Восточной Сибири — якутские
казаки. М., 1883.
147. Миддендорф А. Ф. Путешествие на север и восток Сибири, ч. I.
Изд. АН, СПб., 1860.
148. Мижуев П. Г. История колониальной империи и колониальной поли-
тики Англии. СПб., 1909.
149. Миллер Г. Ф. Описание морских путешествий по Ледовитому и по
Восточному морю с российской стороны учиненных. Сочинения и переводы к
пользе и увеселению служащие, январь—май, июнь—ноябрь, 1758 г.
150. Миллер Г. Ф. История Сибири, т. I. М., 1937.
151. Миллер Г. Ф. История Сибири, т. II. Л., 1941.
152. Мокеев Н. О судьбе щаповских бумаг. Сиб. арх., № 6—8, 1913.
153. Небольсин П. И. Покорение Сибири. СПб., 1849.
154. Нидерле Любор. Быт и культура древних славян. Прага, 1924.
155. Нидерландская экспедиция к северным берегам России в 1594—
1595 гг. Зап. по гидрогр., т. XXXIX, вып. 3—4, 1915.
156. Новицкий Г. Краткое описание о народе остяцком, 1715 г. Новоси-
бирск. 1941.
157. Нов омбергский Н. Я. Очерки по истории аптечного дела в допет-
ровской Руси. СПб., 1902.
158. Нов омбергский Н. Я. Некоторые спорные вопросы по истории
врачебного дела в допетровской Руси. СПб., 1903.
159. Но вомбергский Н. Я. Черты врачебной практики в Московской
Руси. СПб., 1904.
160. Нов омбергский Н. Я. Врачебное строение в допетровской Руси.
161. Обручев В. А. История геологического исследования Сибири. Период
первый. Изд. АН СССР, 1931.
162. Оглоблин Н. Н. Семен Дежнев. Журн. Мин. нар. проев., ч. 272, 1890.
163. О г л о б л и н Н. Н. Две «скаски» Вл. Атласова об открытии Камчатки.
Чтения в О-ве истор. и древн. России, кн. 3, от. 1, 1891.
164. Оглоблин Н. Н. Источники «чертежной книги Сибири» Семена Реме-
зова. Изд. журн. Библиограф, 1891.
М^ 19^|Г Л ° Л И Н Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа.
189^ ^гло^лин Н. Hj Сибирские дипломаты XVII в. Истор. вести., XLVI,
194
167. Оглоблин Н. Н. Смерть С. Дежнева в 1673 г. Библиография,
№ 3—4, 1891. ж ..
168. Оглоблин Н. Н. Восточносибирские полярные мореходы, Л\урн. Мин.
нар. проев., май, 1903. V,ZI
169. О г О р о д н и к о в В. И. Донесения о Московии второй половины AVI в
Чтения в О-ве истор. и древн. Росс., № 2, 1913.
170. О г о р о д н и к о В В. И. Русская государственная власть и сибирские
инородцы в XVI—XVIII вв. Сб. тр. проф. и препод. Иркутск, ун-та, Иркутск, 1921.
171. Огородников В. Очерк истории Сибири, ч. И, вып. 1. Владиво-
сток, 1924. Т1
172. Окладников А. П. Два документа XVII столетия о поисках ревеня
в Якутии. Иркутск, 1928. о
173. Окладников А. П. Древнейшие полярные мореходы у берегов Тай-
мыра. Изд. ГУСМП, 1945. „
174. О к л а д н и к о в А. П. Древнерусские полярные мореходы у берегов Тай-
мыра. Аркт. н.-иссл. ин-т, Докл. юбил. сес., М.—Л., 1945.
175. Окладников А. П. Русские полярные мореходы XVII в. у берегов
Таймыра. Изд. ГУСМП, 1948.
176. Ок се нов А. Слухи и вести о Сибири до Ермака. Сибирск. вести.,
КН. IV, 1886, СПб., 1887.
177. Ок сенов А. Торговые сношения русских с обитателями северо-западной
Азии до эпохи Ермака. Томск, 1888.
178. Оксенов А. Политические отношения Московского государства к югор-
ской земле. Журн. Мин. нар. проев., февраль, 1891.
179. Окунь С. Б. К истории Бурятии XVII в. (отд. отт.).
180. Окунь С. Б. Очерки по истории колониальной политики в Камчатском
крае. 1935.
181. Памятники Сибирской истории XVIII в., кн. 1, 1700—1713 гг.
СПб., 1882.
182. Плавил ьщиков Н. Н. Очерки по истории ЗООЛОГИИ. 1941.
183. Платонов С. Ф. Иноземцы на русском севере в XVI—XVII вв. Очер-
ки истор. колониз. севера и Сибири, М., 1922.
184. Платонов С. Ф. Строгановы, Ермак и Мангазея. Русск. прошлое,
сб. 3, 1923.
185. Покрове кий Ф. И. Путешествие в Монголию и Китай сибирского
казака Ивана Петлина в 1618. Изд. отд. Русск. яз. и слов-ти, АН, т. XVIII,
вып. 4, 1913.
186—187. По л н ы й свод законов Российской империи, т. 3.
188. Попов П. С. Записки о монгольских кочевьях (перев. с китайского).
Зап. Русск. геогр. о-ва, отд. этногр., т. XXIV, 1895.
189. Потанин Г. Н. Привоз и вывоз товаров города Томска в половине
XVII столетия (отд. отт. без тит. листа).
190. Приложение к чертежной книге Сибири. 1882.
191. Приклонский В. Л. Летопись Якутского края. Красноярск, 1896.
192. Пуляевский А. А. Очерк по истории города Нерчинска. Нерчинск,
XXVI УСПбШ е^СТВИе Марко Поло. Зап. Русск. геогр. о-ва, отд* этногр.,
4Путешествие Норденшельда на пароходе «Вега», ч. I. СПб.,
195. Пушкин А. С. Исторические Сочинения. Изд. 3, 1887.
196. Пыляев А. М. Драгоценные камни. 1882.
1QR РЬ1ПИН А. Н. История русской этнографии, т. IV, Сибирь. СПб., 1892.
19о. Пыпин А. Н. Первые известия о Сибири и русское ее заселение
(отд. отт.).
па5Лов J?* В* Древние аборигены Сибири. Живописи. Россия, т. XI.
?П1 ра-нов Т- И- Наука в России XI—XVII ВВ. Изд. АН СССР, 1940.
ч/ттт аинов Т. И. О роли русского флота в развитии естествознания в
VI11 в. Ин-т истор. естествозн., т. I, 1947.
13*
195
202. Райский В. Заметки из дел якутского архива, кн. VI, отд. II, 1863.
203. Ремезов С. У. Приложение к чертежной книге Сибири. СПб., 1882.
204. Ремезов С. У. Чертежная книга Сибири, составленная тобольским сы-
ном боярским Семеном Ремезовым в 1701 г. Археограф, ком., СПб., 1882.
205. Ровинский П. Мои странствования по Монголии. Вести. Евоопы, т. IV,
1874.
206. Рогозин Н. Е. Завоевание и освоение Западной Сибири. Учен. зап.
Новосиб. гос. пед. ин-та, вып. 1, 1945.
207. Рогозин Н. Е. Экономическое) развитие Западной Сибири и образование
вотчины «кабинета». Учен. зап. Новосиб. гос. пед. ин-та, вып. 3, 1946.
208. Розенберг Н. К. Инфекционные болезни. Л., 1938.
209. Романов В. Ф. Дальний Восток. Азиатская Россия, т. I. 1914.
210. Русская историческая библиотека, издаваемая Археографиче-
ской комиссией, т. II. 1875.
211. Русская историческая библиотека, издаваемая Археографиче-
ской комиссией, т. VIII. 1884.
212. Садовников Гр. (Д м и т р и е в-С а д о в н и к о в). Лук ваховских
остяков и охота с ним. Ежег. Тобольск, губ. муз. 1914 г., вып. XXIV, Тобольск,
1915.
213. Садовников Д. Наши землепроходцы. М., 1905.
214. Самойлов В. А. Семен Дежнев и его время. М., 1945.
215. Сегал А. Е. Врачи в допетровской Руси. Сов. врач, журн., № 9, 1940.
216. Селинов В. И. Прошлое Камчатки в круге исторических интересов
Пушкина. Сб. Пушкин и Сибирь, Иркутск, 1937.
217. Сербина К. Н. Источники книги «Большого чертежа». Истор. зап.,
№ 23, 1947.
218. Сергеев М. А. Предисловие к книге В. А. Самойлова: Семен Дежнев
и его время. М., 1945.
219. Серебренников И. Покорение Иркутской губ. Календарь-справочник
по п. Иркутску за 1914 г.
220—221. Середонин С. М. Исторический очерк завоевания Азиатской
России. Азиатская Россия, т. I, 1914.
222. Скалой В. Н. Замечания о древнейших материалах по сибирским пер-
натым. Сб. Охрана природы, № 5, 1948.
223. Скалой В. Н. Первые исследователи Сибири. Иркутск, 1949.
224. Скороговоров И. Описание Енисейской губернии. Зап. Сибирск. отд.
Русск. геогр. о-ва, кн. VIII, 1865.
225. Сло в ц о в П. А. Историческое обозрение Сибири, кн. 1 и 2. М.,
1838—1844.
226. С околов А. П. Таймурский полуостров, сведения о нем, собранные за
100 лет. Вести. Русск. геогр. о-ва, т. 1, 1851.
227. Спасский Г. И. Владимир Атласов — покоритель Камчатки. Вести.
Русск. геогр. о-ва, т. 24, 1858.
228. Спасский Г. И. Путешествие в Китай сибирского казака Ивана Пет-
лина в 1620 г. Собр. истор. статист, и др. свед. о Сибири, ч. I. СПб., 1818.
229. Спасский Г- И. Сведения русских о р. Амуре в XVII столетии. Вестн.
Русск. геогр. о-ва, т. 7.
230. Стел лер Г. В. Из Камчатки в Америку. Быт и нравы камчадалов в
XVII в. Изд. Л. Сойкина.
231. Степанов А. П. Енисейская губерния, ч. I. 1835.
232. Степанов Н. Н. Первая экспедиция русских в Тихий океан. Изв.
Всес. геогр. о-ва, т. 75, вып. 2, 1943.
233. Степанов Н. Н. Заметки по исторической географии и этнографии
Сибири. Изв. Всес. геогр. о-ва, т. 81, вып. 3, май—июнь, 1949.
234. Стож М. Летопись Сибири и предания старины 1581 —1925 г.
Иркутск, 1925.
235. Стрелов Е. Д. Акты архивов Якутской области, т. I. Якутск, 1916.
236. Студитский Ф. История открытия морского пути из Европы в си-
бирские реки и до Берингова пролива. СПб., 1883.
196
237. Та лиев Д. Н. Роль Академии наук Союза ССР в изучении Байкала.
Иркутск, 1947.
238. Т а н-Б о г о р а з В. Г. Чукотский общественный строй по данным фоль-
клора. Сов. север, № 6, 1930.
239. Тарасенков Г. Н. Туруханский край. Красноярск, 1930.
240. Тарасов Н. И. Знаменательная дата. Морск. сб., № 21—22, 1939.
241. Титов А. А. Сибирь в XVII в. М., 1890.
242. Тих о м и р о в Г. С. Русская литература по истории географии. I МГУ,
М., 1948.
243. Тих оми ров М. Н. Источниковедение истории СССР, т. I. 1940.
244. Тих оно в С. Завоевание сибирского царства. Сибирские огни, № 3, 1941.
245. Ток аре в С. А. Очерк истории якутского народа. М., 1940.
246. Т ыж н о в И. И. Обзор иностранных известий о Сибири, 2-я половина
XVJ в. Сиб. сб., 1887.
247. У льяницкий В. А. Сношения России со Средней Азией и Индией
в XVI—XVII вв. М., 1889.
248. Фетисов А. С. иХрусцелевский В. П. Млекопитающие юго-
восточного Забайкалья. Тр. Иркутск, гос. ун-та, сер. биол., т. III, вып. 3, 1948.
249—250. Ф ишер И. Е. Сибирская история. 1774.
251. Чулков Н. П. Ерофей Павлович Хабаров. Русск. архив № 2, 1898.
252. Шерстобоев В. Н. Илимская пашня, т. I. Иркутск, 1949.
253. Ш и ш к и н Б. К. Итоги изучения растительности Сибири за 200 лет.
I Сиб. краев, н.-иссл. съезд, Новосибирск, 1927.
254. Шперк Ф. Россия Дальнего Востока. Зап. Русск. геогр. о-ва по общ.
географии, т. XIV, 1885.
255. Шестаков М. Инструкция письмянному голове Пояркову. Чтения в
О-ве истор. и древн. Росс. 1861, январь—март, кн. 1, 1861.
256. Шульпин Л. И. Промысловые, охотничьи и хищные птицы Приморья.
Д.-Вост. фил. АН СССР, Владивосток, 1936.
257. Шунков В. И. Очерки по истории колонизации Сибири. Изд. АН
СССР, 1946.
258. Щапов А. П. Историко-географические и этнографические заметки о
сибирском населении. Изв. СПб. отд. Русск. геогр. о-ва, т. III, № 3—4,
Иркутск, 1872.
259. Щапов А. П. Историко-географические заметки о Сибири. Изв. Сиб.
отд. Русск. геогр. о-ва, т. IV, № 2, 1873.
260. Щеглов Н. В. Хронологический перечень важнейших данных из исто-
рии Сибири. Иркутск, 1883. /
261. Щекатов А. Словарь географический, I. М., 1804.
262. Щукин Н. Поездка в Якутск. СПб., 1844.
263. Энгельс Ф. Письма к Марксу. Собр. соч., т. XXI.
264. Ядриниев Н. М. Сибирь как колония. СПб., 1882.
265. Ядринцев Н. М. Культурное и промышленное состояние Сибири.
СПб., 1884.
266. Яницкий Н. Ф. Торговля пушным товаром в XVII в. Университет,
изв., № 9, Киев, 1912.
267. Яснитский В. Краткий обзор ботанических исследований ВСОРГО.
Изв. Вост.-Сиб. отд. русск. геогр. о-ва, т. L, вып. 1, Иркутск, 1927.
2t)8 Bergmann Sten. Zur Kenntniss nordasiatischer Vogel Stokholm, 1935
269. Boulanger E. Notes de voyage en Siberie. Paris, 1891.
270. Falk I. P. Beitrage zur topograph ischen Kenntniss des Russischen
Reichs, B. Ill Beitr. Tierkunde u. Volkerbeschr, 1876.
271. Georgi L. G. Geograph isch-phisikalische und naturhistorische Besch-
reibung des Russischen Reichs, 1787-1802.
272. Gmelin I. G. Reise durch Sibirien von dem Jahre 1733 bis 1743.
273. H i s t о i r e de Kamschatka, t. II, 1767.
274. La noy e I. La Siberie. Paris, 1879.
197
275. Pallas P. S. Reisen (lurch verscbiedene Provinzen des Russischen
Reichs, 5 Bde. 1771-1776.
/76. Pallas P. S. Nacbricht von D. G. Messerschmidt siebenjahrigen Reise
in Sibirien. N nord. Beitr., 1782.
277. Pallas P. S. Neue nordische Beitrage, 7 Bde, 1781-1793.
278. Pallas P. S. Zoograi hia Rosso-Asiatica, 3 Bde (1811) 1831.
279. Stegmann B. Die Vogel Siid-Ost Transbaikaliens. Ежег. Зоол муз.
АН СССР, 1928.
280. Taczanowski L. Faune Ornithologie de la Siberie Orientale, I Partie-
SPb., 1891.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Вступление ................................................... 3
Землеведы.................................................. 13
Мореходы.........................................................
Из истории Северного морского пути...................... 37
Рудознатцы....................................................46
Помясы........................................................69
Охотничье-промысловое дело....................................77
Пушнина...................................................77
Звероведы.................................................82
Заботы об охотничьем хозяйстве........................... 93
Ведомцы рыбьего зубу.................................... 99
Знатоки пернатых..........................................106
Рыбоведы ..................................................... 117
Жемчужники....................................................120
Народоведы...................................................128
Градостроители............................................ : 153
Дорожники................................................. . 158
Хлеборобы.................................................... 167
Носители культуры.............................................180
Заключение.................................................... 186
Литература....................................................190
Радактор А. И. Пермякова.
Л-131272. Сдано в производство 19/VII.51 г. Подписано к печати 2/XI.51 г.
Формат бумаги 60Х921/1б- 12,5 печ. л. 15,0 уч. изд. л. В 1 печ. л. 52800 зн.
Зак. 576 Тираж 3.000
Типография журнала «Пограничник» г. Бабушкин.
ЗАМЕЧЕННЫЕ ОПЕЧАТКИ
Страница Строка Напечатано Следует читать
31 26 снизу Проникновение на Енисей отмечается под 1610 годом. Проникновение на Ени- сей отмечается в кон- це XVI века.
V 19 снизу Сб Ангаре и Оле- неке Об Анабаре и Оленеке
148 13 снизу Впрочем такими трезвыми взглядами сибирские землепро- ходцы отличаются только от западных европейцев. Впрочем, такими трез- выми взглядами сибир- ские землепроходцы отличаются не только от западных европейцев.
Цена 7 р. 50 к.
Номинал по
прейскуранту
1952Х

МОСКОВСКОЕ ОБЩЕСТВО
ИСПЫТАТЕЛЕЙ ПРИРОДЫ
B H. СКАЛОII
РУССКИЕ
ЗЕМЛЕПРОХОДЦЫ XVII ВЕКА
всибири
Сканирование - AbsurdMan
DjVu-кодирование - Беспалов