АКАДЕМИЯ НАУК СССР
»Литературные ТГамятники

.«.*** {:********** *********
Ι ААФЕТ j
\ Вечерние \
\ огни l
* Издание подготовилιγ. *
t Д. Д. БЛАГОЙ, *
* Μ. А. СОКОЛОВА *
-х- *
* -<-
* ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА» *
* Москва 1971 *
* ж
******** ***********^ ****

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ СЕРИИ
«ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ»
М. П. Алексеев, Н. И. Балашов,
Д. Д. Благой, И. С. Брагинский,
А. А. Елистратова, В. М. Жирмунский,
Н. И. Конрад (председатель), Д. С. Лихачев,
Д. В. Ознобишин (ученый секретарь),
Ю. Г. Оксман, Ф. А. Петровский,
А. М. Самсонов, С. Д. Сказкин,
С. Л. Утчепко
ОТВЕТСТВЕННЫЙ РЕДАКТОР
Д. Д. БЛАГОЙ
203—1969(11)

Α. Α. Фет
Фото Дьяговченко
(Москва. Гос. лит. музей)

Вечерние
огни

■чl ß
Окна в решетках, и сумрачны лица,
Злоба глядит ненавистно на брата,
Я признаю твои стены, темница,
4 Юности пир ликовал здесь когда-то.
Что ж там мелькнуло красою нетленной"
Ах! то цветок мой весенний, любимый
Как уцелел ты, засохший, смиренный,
8 Тут, под ногами толпы нелюдимой?
Радость сияла, чиста безупречно,
В час, как тебя обронила невеста
Нет; не покину тебя бессердечно,
12 Здесь, у меня на груди тебе место
ч$>-

ЭЛЕГИЙ И ДУМЫ
Не первый год у э1Их мест
Я в час вечерами проезжаю
И каждый раз гляжу окрест,
И над березами встречаю
6 Все тот же золоченый крест.
Среди зеленой густоты
Карнизов обветшалых пятна,
Внизу могилы и кресты —
й мне,— мне кажется понятно,
10 Что шепчут куполу листы.
Еще колеблись и дыша
Над дорогими мертвецами,
Стремлюсь, куда-то вдаль спеша
Но встречу с гихими гробами
16 Смиренно празднует душа.
>*>*
8

Выпуск первый
Томительно-призывно и напрасно
Твой чистый луч передо мной горел»
Немой восторг будил он самовластно,
4 Но сумрака кругом не одолел.
Пускай клянут, волнуяся и споря,
Пусть говорят: то бред души больной;
Но я иду по шаткой пене моря
8 Отважною, нетонущей ногой.
Я принесу твой све! чрез жизнь земную;
Он мой,— и с ним двойное бытие
Вручила ты, и я, я торжествую
2 Хотя на миг бессмертие твое.
4Ur*
9

Вечерние огни
Ты отстрадала, я еще страдаю,
Сомнением мне суждено дышать,
И трепещу и сердцем избегаю
4 Искать того, чего нельзя понять.
А был рассвет! Я помню, вспоминаю
Язык любви, цветов, ночных лучей.—
Как не цвести всевидящему маю
8 При отблеске родном таких очей!
Очей тех нет,— и мне не страшны гробы,
Завидно мне безмолвие твое,
И не судя ни тупости, ни злобы,
2 Скорей, скорей в твое небытие.
\3Jg-"
10

Выпуск первый
Alter ego
Как лилея глядится в нагорный ручей,
Ты стояла над первою песней моей,
И была ли при этом победа, и чья,
4 У ручья ль от цветка, у цветка ль от ручья?..
Ты душою младенческой все поняла,
Что мне высказать тайлая сила дала,
И хоть жизнь без тебя суждено мне влачить,
J Но мы вместе с тобой, нас нельзя разлучить.
Та трава, что вдали на могиле твоей,
Здесь на сердце, чем старе оно, тем свежей,
И я знаю, взглянувши на звезды порой,
2 Что взирали на них мы как боги с тобой.
У любви есть слова, те слова не умрут.
/ Нас с тобой ожидав! особенный суд;
Он сумеет нас сразу в толпе различить,
6 И мы вместе придем, нас нельзя разлучить.
ч*>-
и

Вечерние огни
Смерть
«Я жить хочу!—кричит он, дерзновенный,—
Пускай обман! О, дайте мне обман!»
И в мыслях нет, что это лед мгновенный,
4 А там под ним, бездонный океан.
Бежать? Куда? Где правда, где ошибка?
Опора где, чтоб руки к ней простерть?
Что ни расцвет живой, что ни улыбка,
8 Уже под ними торжествует смерть.
Слепцы напрасно ищуг, где дорога,
Доверясь чувств слепым поводырям;
Но если жизнь базар крикливый бога,
12 То только смерть его бессмертный храм.
М>*
12

Ёыпусн, первый
Среди звезд
Пусть мчитесь вы, как я покорны мигу,
Рабы, как я, мне прирожденных числ,
Но лишь взгляну на огненную книгу,
Не численный я в ней читаю смысл.
В венцах, лучах, алмазах, как калифы,
Излишние средь жалких нужд земных,
Незыблемой мечты иероглифы,
Вы говорите: «Вечность мы, ты миг.
Нам нет числа. Напрасно мыслью жадной
Ты думы вечной догоняешь тень;
Мы здесь горим, чтоб в сумрак непроглядный
К тебе просился беззакатный день.
Вот почему, когда дышать так трудно,
Тебе отрадно так поднять чело
С лица земли, где все темно и скудно,
К нам, в нашу глубь, где пышно и светло».
ч*>·

Вечерние огни
Die Gleichmäßigkeit des Laufes
der Zeit in allen Köpfen
beweist mehr, als irgend etwas,
daß wir Alle in denselben
Traum versenkt sind, ja daß es
Ein Wesen ist, welches ihn
träumt.
Schopenhaue г
I
Измучен жизнью, коварством надежды,
Когда им в битве душой уступаю,
И днем и ночью смежаю я вежды
4 И как-то странно порой прозреваю.
Еще темнее мрак жизни вседневной,
Как после яркой осенней зарницы,
И только в небе, как зов задушевной,
8 Сверкают звезд золотые ресницы.
И так прозрачна огней бесконечность,
И так доступна вся бездна эфира,
Что прямо смотрю я из времени в вечность,
2 И пламя твое узнаю, солнце мира.
И неподвижно на огненных розах
Живой алтарь мирозданья курится,
В его дыму, как в творческих грезах,
6 Вся сила дрожит и вся вечность снится.
14

Выпуск первый
И все, что мчится по безднам эфира,
И каждый луч, плотской и бесплотный,
Твой только отблеск, υ солнце мира!
И только сон, только сон мимолетный.
И этих грез в мировом дуновенье,
Как дым, несусь я и таю невольно;
И в этом прозренье, и в этом забвенье
Легко мне жить и дышать мне не больно.
\$Jsrm
i5

Вечерние огни
II
В тиши и мраке таинственной ночи
Я вижу блеск приветный и милой,
И в звездном хоре знакомые очи
4 Горят в степи над забытой могилой
Трава поблекла, пустыня угрюма
И сон сиротлив одинокой гробницы
И только в небе, как вечная дума,
8 Сверкают звезд золотые ресницы.
И снится мне, что ты встала из гроба,
Такой же, какой ты с земли отлетела.
И снится, снится, мы молоды оба,
12 И ты взглянула, как прежде глядела
Ч&>*
16

Выпуск первый
26 мая 1880 года
К памятнику Пушкина
Исполнилось твое пророческое слово;
Наш старый стыд взглянул на бронзовый твой лик,
И легче дышится, и мы дерзаем снова
Всемирно возгласить: ты гений, ты велик!
Но, зритель ангелов, глас чистого, святого,
Свободы и любви живительный родник,
Заслыша нашу речь, наш вавилонский крик,
Что в них нашел бы ты заветного, родного?
На этом торжище, где гам и теснота,
Где здравый русский смысл примолк как сирота,
Всех громогласней тать, убийца и безбожник,
Кому печной ιοριποκ всех помыслов предел,
Кто плюет на алтарь, где твой огонь горел,
Толкать дерзая твой незыблемый треножник.
чи?·
17

Вечерние огни
1 марта 1881 года
День искупиιельного чуда,
Час освящения креста:
Голгофе передал Иуда
4 Окровавленного Христа.
Но сердцеведец безмятежный
Давно, смиряяся, постиг,
Что не простит любви безбрежной
8 Ему коварный ученик.
Перед безмолвной жертвой злобы
Завидя праведную кровь,
Померкло солнце, вскрылись гробы
12 Но разгорелася любовь.
Она сияет правдой новой.
Благословив ее зарю,
Он крест и свой венец терновый
16 Земному передал царю.
Бессильны козни фарисейства:
Что было кровь, то стало храм,
И место страшного злодейства
20 Святыней вековечной нам.
18

Выпуск первый
Когда Божественный бежал людских речей
И празднословной их гордыни,
И голод забывал и жажду многих дней,
4 Внимая голосу пустыни,
Его, взалкавшего, на темя серых скал
Князь мира вынес величавой,
«Вот здесь, у ног твоих все царства,— он сказал,
8 С их обаянием и славой.
Признай лишь явное. Пади к моим ногам,
Сдержи на миг порыв духовный;
И рту всю красу, всю власть тебе отдам
2 И покорюсь в борьбе неровной».
Но Он ответствовал: «Писанию внемли:
Пред богом господом лишь преклоняй
колени».
И сатана исчез,— и ангелы пришли
s В пустыне ждать Его велений.
ч*>-
19

Вечерние огни
Ничтожество
Тебя не знаю я. Болезненные крики
На рубеже твоем рождала грудь моя,
И были для меня мучительны и дики
4 Условья первые земного бытия.
Сквозь слез младенческих обманчивой улыбкой
Надежда озарить сумела мне чело,
И вот всю жизнь с тех пор ошибка за ошибкой,
8 Я все ищу добра и нахожу лишь зло.
И дни сменяются утратой и заботой,
(Не все ль равно: один иль много этих дней!),
Хочу тебя забыть над тяжкою работой,
2 Но миг,— и ты в глазах с бездонностью своей.
Что ж ты? Зачем? Молчат и чувства и познанье.
Чей глаз хоть заглянул на роковое дно?
Ты,— это ведь я сам. Ты только отрицанье
16 Всего, что чувствовать, что мпе узнать дано.
Что ж я узнал? Пора узнать, что в мирозданье
Куда ни обратись,— вопрос, а не ответ.
20

Выпуск первый
Ä я дышу, живу и понял, что в незпанье
20 Одно прискорбное, но страшного в нем нет.
А между тем, когда б в смятении великом
Срываясь, силой я хоть детской обладал,
Я встретил бы твой край тем самым резким криком,
24 С каким я некогда твой берег покидал.
МУ
21

Вечерние огни
Не тем, господь, могуч, непостижим
Ты пред моим мятущимся сознаньем,
Что в звездный день твой светлый серафим
4 Громадный шар зажег над мирозданьем.
И мертвецу с пылающим лицом
Он повелел блюсти твои законы:
Все пробуждать живительным лучом,
8 Храня свой пыл столетий миллионы.
Нет, ты могуч и мне непостижим
Тем, что я сам, бессильный и мгновенный,
Ношу в груди, как оный серафим,
2 Огонь сильней и ярче всей вселенной.
Меж тем как я, добыча суеты,
Игралище ея непостоянства,—
Во мне он вечен, вездесущ, как ты,
6 Ни времени не знает, ни пространства.
22

Выпуск первый
Никогда
Проснулся я. Да, крыша гроба,— руки
С усильем простираю и зову
На помощь. Да, я помню эти муки
Предсмертные.— Да, это наяву; —
И без усилий, словно паутину,
Сотлевшую раздвинул домовину,
И встал. Как ярок этот зимний свет
Во входе склепа. Можно ль сомневаться,
Я вижу снег. На склепе двери нет.
Пора домой. Вот дома изумятся.
Мне парк знаком. Нельзя с дороги сбиться.
А как он весь успел перемениться!
Бегу. Сугробы, Мертвый лес торчит
Недвижными ветвями в глубь эфира,
Но ни следов, ни звуков. Все молчит,
Как в царстве смерти сказочного мира;
А вот и дом.— В каком он разрушенье!
И руки опустились в изумленье.
Селенье спит под снежной пеленой,
Тропинки нет по всей степи раздольной
Да, так и есть: над дальнею горой
Узнал я церковь с ветхой колокольней.
Как мерзлый путник в снеговой пыли,
Она торчит в безоблачной дали.
23

Вечерние огни
Ни зимних птиц, ни мошек на снегу.
Все понял я. Земля давно остыла
И вымерла. Кому же берегу
В груди дыханье? Дая кого могила
Меня вернула? И мое сознанье
С чем связано? И в чем его призванье?
Куда идти, где некого обнять,—
Там, где в пространстве затерялось время?
Вернись же, смерть, поторопись принять
Последней жизни роковое бремя.
А ты, застывший труп земли, лети,
Неся мой труп по вечному пути.
4UK
24

Выпуск первый
Жизнь пронеслась без явного следа.
Душа рвалась. Кто скажет мне, куда?
С какой заране избранною целью?
Но все мечты, все буйство первых дней
С их радостью — все тише, все ясней
6 К последнему подходят новоселью.
Гак, заверша беспутный свой побег,
С нагих полей летит колючий снег,
Гонимый ранней, буйною метелью,
И, на лесной остановись глуши,
Сбирается в серебряной тиши
2 Глубокой и холодною постелью.
ч*>·
25

МОРЕ
Буря
Свежеет ветер. Меркнет ночь,
А море злей и злей бурлит,
И иена плещет на гранит,
4 То прянет, то отхлынет прочь.
Все раздражительней бурун,
Его шипучая волна
Так тяжела и так плотна,
8 Как будто в берег бьет чугун
Как будто бог морской сейчас,
Всесилен и неумолим,
Трезубцем пригрозя своим.,
12 Готов воскликнугь.м<Вот я вас!»
^Ur*

Титульный лист 1 выпуска с дарственной надписью
Владимиру Соловьеву
Автограф (Москва. ИМЛИ)

Вечерние огни
После бури
Пронеслась гроза седая,
Разлетевшись по лазури,
Только дышит зыбь морская,
4 Не опомнтся от бури.
Спит, кидаясь, челн убогой,
Как больной от страшной мысли.
Лишь забытые тревогой
8 Складки паруса обвисли.
Освеженный лес прибрежный
Весь в росе, не шелохнется,—
Час спасенья, яркий, нежный,
12 Словно плачет и смеется.
MV
28

Выпуск первый
Вчера расстались мы с тобой;
Я был растерзан; подо мной
Морская бездна бушевала:
Волна кипела за волной
И, с грохотом о берег мой
Разбившись в брызги, убегала; —
И новые росли во мгле,
Росли и небу и земле,
Каким-то бешеным упреком,
Размыть yciynbi острых плит
И вечный раздробить гранит
Казалось вечным их уроком.
А нынче, как моя душа,
Волна светла,— и, чуть дыша,
Легла у ног скалы отвесной;
И в лунный свет погружена
В ней и земля отражена
И задрожал весь хор небесный.
29

Вечерние огни
Море и звезды
На море ночное мы оба глядели.
Под нами скала обрывалася бездной;
Вдали затихавшие волны белели,
А с неба отсталые тучки летели,
5 И ночь красотой одевалася звездной.
Любуясь раздольем движенья двойного,
Мечта позабыла мертвящую сушу,
И с моря ночного и с неба ночного,
Как будто из дальнего края родного,
10 Целебною силою веяло в душу.
Всю злобу земную, гнетущую, вскоре
По-своему каждый, мы оба забыли,
Как будто меня убаюкало море,
Как будто твое утолилося горе,
15 Как будто бы зь^зды тебя победили.
Ч£>-
т

СНЕГА
Еще вчера, на солнце млея
Последним лес дрожал листом,
И озимь, пышно зеленея,
4 Лежала бархатным ковром.
Глядя надменно, кан бывало,
На жертвы холода и сна,
Себе ни в чем не изменяла
8 Непобедимая сосна.
Сегодня вдруг исчезло лето;
Бело, безжизненно кругом,
Земля и небо— все одею
12 Каким-то тусклым серебром
Ноля без стад, леса унылы,
Ни скудных листьев, ни травы.
Не узнаю растущей силы
16 В алмазных призраках листвы.
Как будто в сизом клубе дыма
Из царства злаков, волей фей,
Перенеслись непостижимо
^° Мы в царство горных хрустал ей.
Ч&Дг-
31

Вечерние огни
Какая грусть! Конец аллеи
Опять с утра исчез в пыли,
Опять серебряные змеи
4 Через сугробы поползли.
На небе ни клочка лазури,
В степи все гладко, все бело,
Один лишь ворон против бури
0 Крылами машет тяжело.
И на душе не рассветает,
В ней тот же холод, что кругом,
Лениво дума засылает
12 Над умирающим трудом.
А все надежда в сердце тлеет,
Что, может быть, хоть невзначай,
Опять душа помолодеет,
10 Опять родной увидит край,
Где бури пролетают мимо,
Где дума страстная чиста —
И посвященным только зримо
20 Цветет весна и красота.
32

Выпуск первый
У окна
К окну приникнув головой,
Я поджидал с тоскою нежной,
Чтоб ты явилась — и с тобой
4 Помчаться по равнине снежной.
Но в блеск сокрылась ты лесов,
Под листья яркие банана,
За серебро пустынных мхов
8 И пыль жемчужную фонтана.
Я видел горный поворот,
Где снег стопой твоей встревожен,
И рассмотрел хрустальный грот,
12 Куда мне доступ невозможен.
Вдруг ты вошла,— я все узнал,
Смех на устах, в глазах угроза.
О, как все верно подсказал
16 Мне на стекле узор мороза.
М>*
2 А. А. Фет
33

ВЕСНА
Глубь небес опять ясна,
Пахнет в воздухе весна.
Каждый час и каждый миг
4 Приближается жених.
Спит во гробе ледяном
Очарованная сном,—
Спит, нема и холодна,
8 Вел во власти чар она
Но к рылами вешних птиц
Он свевает снег с ресниц,
И из стужи мертвых грез
2 Проступают капли слез.
Ч*Дг·
34

Выпуск первый
Еще, еще! Ах, сердце слышит
Давно призыв ее родной,
И все, что движется и дышит,
4 Задышит повою весной.
Уж травка светит с кочек талых,
Плаксивый чибис прокричал,
Цепь снеговую туч отсталых
8 Сегодня первый гром порвал.
\3Js>m
35

Вечерние огни
Когда вослед весенних бурь
Над зацветающей землей
Нежней небесная лазурь
4 И облаков воздушен рой,
Как той порой отрадно мне
Свергать земли томящий прах,
Тонуть в небесной глубине
8 И погасать в ее огнях.
О! как мне весело следить
За пышным дымом туч сквозных;
И рад я, что не может быть
12 Ничто вольней и легче их.
4SL>·
36

Выпуск первый
Всю ночь гремел овраг соседний,
Ручей, бурля, бежал к ручью,
Воскресших вод напор последний
Победу разглашал свою.
Ты спал. Окно я растворила,
В степи кричали журавли,
И сила думы уносила
За рубежи родной земли,
Лететь к безбрежью, бездорожью,
Через леса, через поля,
А подо мной весенней дрожью
Ходила гулкая земля.
Как верить перелетной тени!
К чему мгновенный сей недуг?
Когда ты здесь, мой добрый гений,
Бедами искушенный друг.
MV
37

Вечерние огни
Пришла,— и тает все вокруг,
Все жаждет жизни отдаваться,
И сердце, пленник зимних вьюг,
4 Вдруг разучилося сжиматься.
Заговорило, зацвело
Все, что вчера томилось немо,
И вздохи неба принесло
8 Из растворенных враг эдема.
Как весел мелких туч поход!
И в торжестве неизъяснимом
Сквозной деревьев хоровод
12 Зеленоватым пышет дымом.
Поет сверкающий ручей,
И с неба песня, как бывало;
Как будто говорится в ней:
16 Все, что ковало, миновало.
Нельзя заботы мелочной
Хотя на миг не устыдиться,
Нельзя пред вечной красотой
20 Не петь, не славить, не молиться.
38

Выпуск первый
Я рад, когда с земного лона,
Весенней жажде соприсущ,
К ограде каменной балкона
4 С утра кудрявый лезет плющ.
И рядом, куст родной смущая,
И силясь и боясь летать,
Семья пичужек молодая
8 Зовет заботливую мать.
Не шевелюсь, не беспокою.
Уж не завидую ль тебе?
Вот, вот она здесь под рукою,
2 Пищит на каменном столбе.
Я рад: она не отличает
Меня от камня на свету,
Трепещет крыльями, порхает
16 И ловит мошек на лету.
ч*>-
39

Вечерние огни
Майская ночь
Отсталых туч над нами пролетает
Последняя толпа;
Прозрачный их отрезок мягко тает
4 У лунного серпа.
Царит весны таинственная сила
С звездами на челе.—
Ты, нежная! Ты счастье мне сулила
8 На суетной земле.
А счастье где? Не здесь, в среде убогой,
А вон оно, как дым.
За ним! за ним! воздушною дорогой...
2 И в вечность улетим!
>3Js>m
40

Выпуск первый
Я ждал. Невестою-царицей
Опять на землю ты сошла.
И утро блещет багряницей,
И все ты воздаешь сторицей,
5 Что осень скудная взяла.
Ты пронеслась, ты победила,
О тайнах шепчет божество,
Цветет недавняя могила,
И бессознательная сила
0 Свое ликует торжество.
4&V

МЕЛОДИИ
Сияла ночь. Луной был полон сад; лежали
Лучи у наших ног в гостиной без огней.
Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали
4 Как и сердца у нас за песнею твоей.
Ты пела до зари, в слезах изнемогая,
Что ты одна — любовь, что нет любви иной,
И так хотелось жить, чтоб, звука не роняя,
8 Тебя любить, обнять и плакать над тобой.
И много лет прошло, томительных и скучных,
И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь,
И веет, как тогда, во вздохах этих звучных,
2 Что ты одна — вся жизнь, что ты одна — любовь.
Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,
А жизни нет конца, и цели нет иной,
Как только веровать ь рыдающие звуки,
16 Тебя любить, обнять и плакать над тобой.
4*V
42

Выпуск первый
«Что ты, голубчик, задумчив сидишь,
Слышишь — не слышишь, глядишь — не глядишь?
Утро давно, а в глазах у тебя,
Я посмотрю, и не день и не ночь».
Точно случилось жемчужную нить
Подле меня тебе врозь уронить.
Чудную песню я слышал во сне,
Несколько слов до яву мне прожгло.
Эти слова-то ищу я опять
Все, как звучали они, подобрать.
Верно, ах! верно, сказала 6 гы мне,
В чем этот голос меня укорял.
ч*>-
43

Вечерние огни
В дымке-невидимке
Выплыл месяц вешний,
Цвет садовый дышит
Яблонью, черешней.
Так и льнет, целуя
Тайно и нескромно.
И тебе не грустно?
И тебе не томно?
Истерзался песней
Соловей без розы;
Плачет старый камень,
В пруд роняя слезы.
Уронила косы
Голова невольно.
И тебе не томно?
И тебе не больно?
ч*>·
и.

Выпуск Первый
Одна звезда меле всеми дышит
И так дрожит,
Она лучом алмазным пышет
И говорит:
Не суждено с тобой нам дружно
Носить оков,
Не ищем мы и нам не нужно
Ни клятв, ни слов.
Не нам восторги и печали,
Любовь моя!
Но мы во взорах разгадали,
Кто ты, кто я.
Чем мы горим, светить готово
Во тьме ночей.
И счастья ищем мы земного.
Не у людей.
ч*>-
45

Вечерние, огни
Истрепалися сосен мохнатые ветви от бури,
Изрыдалась осенняя ночь ледяными слезами;
Ни огня на земле, ни звезды в овдовевшей лазури,
4 Все сорвать хочет ветер, все смыть хочет ливень
ручьями.
Никого! ничего! Даже сна нет в постели холодной,
Только маятник грубо-насмешливо меряет время.
Оторвись же от тусклой свечи ты душою свободной!
8 Или тянет к земле роковое, тяжелое бремя?
О, войди ж в этот мрак, улыбнись, благосклонная
фея,
И всю жизнь в этот миг я солью, этим мигом
измерю,
И, речей благовонных созвучием слух возлелея,
2 Не признаю часов и рыданьям ночным не поверю.
ч**-·
46

Выпуск первый
Солнце нижет лучами в отвес,
И дрожат испарений струи
У окраины ярких небес;
Распахни мне объятья твои,
5 Густолистый, развесистый лес,
Чтоб в лицо и в горячую грудь
Хлынул вздох твой студеной волной,
Чтоб и мне было сладко вздохнуть;
Дай устами и взором прильнуть
10 У корней мне к воде ключевой,
Чтоб и я в этом море исчез,
Потонул в той душистой тени,
Что раскинул твой пышный навес;
Распахни мне объятья твои,
5 Густолистый, развесистый лес.
Ч&а?-·
47

Вечерние огни
Месяц зеркальный плывет по лазурной пустыне.
Травы степные унизаны влагой вечерней,
Речи отрывистей, сердце опять суеверней,
Длинные тени вдали потонули в ложбине.
В этой ночи, как в желаниях, вес беспредельно,
Крылья растут у каких-то воздушных стремлений,
Взял бы тебя и помчался бы также бесцельно,
Свет унося, покидая неверные тени.
Можно ли, друг мой, томиться в тяжелой кручине?
Как не забыть, хоть на время, язвительных терний?
Травы степные сверкают росою вечерней,
Месяц зеркальный бежит по лазурной пустыне.
Ч£>-
48

Выпуск первый
Забудь меня, безумец исступленный,
Покоя не губи:
Я создана душой твоей влюбленной,
Ты призрак не люби.
О, верь и знай, мечтатель малодушный,
Что, мучась и стеня,
Чем ближе ты к мечте своей воздушной,
Тем дальше от меня.
Так над водой младенец, восхищенный
Луной, подъемлет крик...
Он бросился — и с влаги возмущенной
Исчез сребристый лик.
Дитя, отри заплаканное око,
Не доверяй мечтам,
Луна плывет и светится высоко,
Она пе здесь, а там.
Ч£>·
49

Вечерние огни
Прежние звуки, с былым обаяньем
Счастья и юной любви!
Все, что сказалося в жизни страданьем,
4 Пламенем жгучим пахнуло в крови.
Старые песни, знакомые звуки,
Сон безотвязно больной!
Точно из сумрака бледные руки
8 Призраков нежных манят за собой.
Пусть обливается жгучею кровью
Сердце, а очи слезой.—
Доброю няней прильнув к изголовью,
2 Старая песня, звучи надо мной.
Пой! Не смущайся! Пусть время былое
Яркой зарей расцветет,
Может быть сердце утихнет больное,
16 И, как дитя л колыбели, уснет.
50
•-ЛЬ*

Выпуск первый
Как ясность безоблачной ночи,
Как юно-нетленные звезды,
Твои загораются очи
4 Всесильным, таинственным счастьем.
И все, что лучом их случайным
Далеко иль близко объято,
Блаженством овеяно тайным,
8 И люди, и звери, и скалы.
Лишь мне, молодая царица!
Ни счастия нет, ни покоя,
И в сердце, как пленная птица,
2 Томится бескрылая песня.
•■О^Дс,*
51

Вечерние огни
Romanzero
Ι
Знаю, зачем ты, ребенок больной,
Так неотступно все смотришь за мной;
Знаю, с чего на большие глаза
Из-под ресниц наплывает слеза.
Там у вас душно, там жаркая грудь
Разу не может прохладой дохнуть;
Да, нагоняя на слабого страх,
Плавает коршун на темных кругах.
Только вот здесь, средь заветных цветов,
Тень распростерла таинственный кров,
Только в сердечке поникнувших роз
Капли застыли младенческих слез.
4*V
52

Выпуск первый
II
Встречу ль яркую в небе зарю,
Ей про тайну свою говорю,
Подойду ли к лесному ключу
4 И ему я про тайну шепчу.
А как звезды в ночи задрожат,
Я всю ночь им рассказывать рад;
Лишь когда на тебя я гляжу,
8 Ни за что ничего не скажу.
ЧЦр·
53

Вечерние огни
III
В страданье блаженства стою пред тобою,
И смотрит мне и очи душа молодая,
Стою я, овеянный жизнью иною,
4 Я с речью нездешней, я с вестью из рая.
Слетел этот миг не земной, не случайной,
Над ним так бессильны житейские грозы,
Но вечной уснет он сердечною тайной,
8 Как вижу тебя я сквозь яркие слезы.
И в трепете сердце, η трепетны руки,
В восторге склоняюсь пред чуждою властью,
И мукой блаженства исполнены звуки,
12 В которых сказаться так хочется счастью.
>Ds>m
54

Выпуск первый
IV
Вчерашний вечер помню живо,
Синели глубью небеса,
Лист трепетал, красноречиво
4 Глядели звезды нам в глаза.
Светились зори издалека,
Фонтан сверкал так горячо,
И Млечный путь бежал широко
8 И звал: смотри! еще! еще!
Сегодня все вокруг заснуло.
Как дымкой твердь заволокло,
И в полумраке затонуло
2 Воды игривое стекло.
Но не томлюсь среди тумана,
Меня не давит мрак лесной,
Я слышу плеск живой фонтана
6 И чую звезды над собой.
SSJsT

РАЗНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
Горячий ключ
Помнишь тот горячий ключ,
Как он чист был и бегуч,
Как дрожал в нем солнца луч
И качался;
Как пестрел соседний бор,
Как белели выси гор,
Как тепло в нем звездный хор
Повторялся.
Обмелел он и остыл,
Словно в землю уходил,
Оставляя следом ил
Бледно-красный.
Долго-долго я алкал,
Жилу жаркую меж скал
С тайной ревностью искал,
Но напрасной.
Вдруг в горах промчался гром,
Потряслась земля кругом,
Я бежал, покинув дом,
20 Мне грозящий; —
Оглянулся,— чудный вид:
Старый ключ прошиб гранит
И над бездною висит,
Весь кипящий.
Ч£>~

Выпуск первый
Отчего со всеми я любезна,
Только с ним нас разделяет бездна?
Отчего с ним, хоть его бегу я,
Не встречаться всюду не могу я?
5 Отчего, когда его увижу,
Словно весь я свет возненавижу?
Отчего, как с ним должна остаться,
Так и рвусь над ним же издеваться?
Отчего, кто разрешит задачу?
10 До зари потом всю ночь проплачу.
МДг·
57

Вечерние огни
Осенью
Когда сквозная паутина
Разносит нити ясных дней,
И под окном у селянина
4 Далекий благовест слышней,
Мы не грустим, пугаясь снова
Дыханья близкого зимы,
А голос лета прожитого
8 Яснее понимаем мы.
•^Jr*
58

Выпуск первый
В душе, измученной годами,
Есть неприступный чистый храм,
Где все нетленно, что судьбами
4 В отраду посылалось нам.
Для мира путь к нем> заглохнет;
Но в этот девственный тайник,
Хотя 6 и мог, скорей иссохнет,
8 Чем путь укаже! мой язык.
Скажи же! как, при первой встрече,
Успокоительно светла,
Вчера, о, как оно далече!
12 Живая ты в него вошла?
И вот отныне поневоле
В блаженной памяти моей
Одной улыбкой нежной боле,
16 Одной звездой любви светлей.
М>-
59

Вечерние огни
Нежданный дождь
Все тучки, тучки, а кругом
Все сожжено, все умирает;
Какой архангел их крылом
4 Ко мне на нивы навевает!
Повиснул дождь, как легкий дым,
Напрасно степь кругом алкала,
И надо мною лишь одним
8 Зарею радуга стояла.
Смирись, мятущийся поэт!
С небес нисходит жизни влага.—
Чего ты ждешь, того и нет,
12 Лишь незаслуженное — благо.
Я, ничего я не могу,
Один лишь может, кто, могучий,
Воздвиг прозрачную дугу,
16 И живоносные шлет тучи.
>*У
во

Выпуск первый
Ключ
Меж селеньем и рощей нагорной
Вьется светлою лентой река,
А на храме над озимью черной
4 Яркий крест поднялся в облака.
И толпой голосистой и жадной
Все к заре набежит со степей,
Точно весть над волною прохладной
8 Пронеслась; освежись и испей!
Но в шумящей толпе ни единый
Не присмотрится к кущам дерев.
И не слышен им зов соловьиный
2 В реве стад и плесканье вальков.
Лишь один в час вечерний, заветной,
Я к журчащему сладко ключу
По тропинке лесной, незаметной,
6 Путь обычный во мраке сыщу.
Дорожа соловьиным покоем,
Я ночного певца не спугну
И устами, спаленными зноем,
0 К освежительной влаге прильну.
61

Вечерние огни
Чем безнадежнее и строже
Года разъединяют нас,
Тем сердцу моему дороже,
4 Дитя! с тобой крылатый час.
Я лет не чувствую суровых,
Когда в глаза ко мне порой
Из-под ресниц твоих шелковых
8 Заглянет ангел голубой.
Не в силах ревности мятежность
Я победить и скрыть печаль,—
Мне эту девственную нежность
2 В глазах толпы оставить жаль.
Я знай, жизнь не даст ответа
Твоим несбыточным мечтам,
И лишь одна душа поэта
16 Их вечно празднующий храм.
м*·
62·

Выпуск первый
Сонет
Когда от хмелю преступлений
Толпа развратная буйна,
И рад влачить в грязи злой гений
4 Мужей великих имена,
Мои сгибаются колени
И голова преклонена,
Зову властительные тени
8 И их читаю письмена.
В тени таинственного храма
Учусь сквозь волны фимиама
1 Словам наставников внимать;
И, забывая гул народный,
Вверяясь думе благородной,
4 Могучим вздохом их дышать.
4J^-

Вечерние огни
Толпа теснилася. Рука твоя дрожала,
Сдвигая складками бегущий с плеч атлас.
Я знаю: «завтра» ты невнятно прошептала;
4 Потом ты вспыхнула и скрылася из глаз-
А он? С усилием сложил он накрест руки,
Стараясь подавить восторг в груди своей,
И часа позднего пророческие звуки
8 Смешались с топотом помчавшихся коней.
Казались без конца тебе часы ночные;
Ты не смежила вежд горячих на покой,
И сильфы резвые и феи молодые
2 Все «завтра» до зари шептали над тобой.
Ч£>·
64

Т. А. Вере (Кузминская)
Париж, 1867. Фото L. Pierson
(Москва. ГМТ)

С.А. Толстая
Фото Тиле и Опитц 1885 г.
(Москва. ГМТ)

Выпуск первый
Встает мой день, как труженик убогой
И светит мне без силы и огня,
И я бреду с заботой и тревогой.
Мы думой врозь,— тебе не до меня.
Но вот луна прокралася из саду,
И гасит ночь в руке дрожащей дня
Своим дыханьем яркую лампаду.
Таинственным окружена огнем,
Сама идешь ты мне принесть отраду.
Забыто все, что угнетало днем;
И, полные слезами умиленья,
Мы об руку, блаженные, идем,
И тени нет тяжелого сомненья.
Ч*>*
3 А. А, Фет
65

Вечерние огни
Как нежишь ты, серебряная ночь,
В душе расцвет немой и тайной силы!
О! окрыли и дай мне превозмочь
Весь этот тлен, бездушный и унылый.
Какая ночь! алмазная роса
Живым огнем с огнями неба в споре.
Как океан, разверзлись небеса,
И спит земля и теплится, как море.
Мой дух, о ночь! как падший серафим,
Признал родство с нетленной жизнью звездной,
И, окрылен дыханием твоим,
Готов лететь над этой тайной бездной.
Ч£>·
66

Выпуск первый
Блеском вечерним овеяны горы.
Сырость и мгла набегают в долину,
С тайной мольбою подъемлю я взоры,
4 Скоро ли холод и сумрак покину?
Вижу на том я уступе румяном
Сдвинуты кровель уютные гнезды;
Вон засветились под старым каштаном
8 Милые окна, как верные звезды.
Кто ж меня втайне пугает обманом:
Сердцем, как прежде, ты чист ли и молод,
Что, если там, в этом мире румяном,
2 Снова охватит и сумрак и холод?
МУ
3* 67

Вечерние огни
Кому венец: богине ль красоты
Иль в зеркале ее изображенью?
Поэт смущен, когда дивишься ты
4 Богатому его вообпаженью.
Не я, мой друг, а божий мир богат,
В пылинке он лелеет жизнь и множит,
И что один твой выражает взгляд,
8 Того поэт пересказать не может.
68

Выпуск первый
Напрасно,
Куда ни взгляну я, встречаю везде неудачу,
И тягостно сердцу, что лгать я обязан всечасно;
Тебе улыбаюсь, а внутренно горько я плачу,
Напрасно.
Разлука!
Душа человека какие выносит мученья!
А часто на них намекнуть лишь достаточно звука.
Стою как безумный, еш,е не постиг выраженья:
Разлука.
Свиданье!
Разбей этот кубок: в нем капля надежды таится.
Она то продлит и она то усилит страданье,
И в жизни туманной все будет обманчиво сниться
Свиданье.
Не нами
Бессилье изведано слов к выраженью желаний.
Безмолвные муки сказалися людям веками,
Но очередь наша, и кончится ряд испытаний
Не нами.
69

Вечерние огни
Но больно,
Что жребии жизни святым побужденьям враждебны;
В груди человека до них бы добраться довольно,
Нет! Вырвать и бросить; те язвы, быть может,
целебны,
Но больно.
70

Выпуск первый
Купальщица
Игривый плеск в реке меня остановил.
Сквозь ветви темные узнал я над водою
Ее веселый лик — он двигался, он плыл,—
Я голову признал с тяжелою косою.
Узнал я и наряд, взглянув на белый хрящ,
И превратился весь в смущенье и тревогу,
Когда красавица, прорвав кристальный плащ,
Вдавила в гладь песка младенческую ногу.
Она предстала мне на миг во всей красе,
Вся дрожью легкою объята и пугливой,
Так пышут холодом на утренней росе
Упругие листы у лилии стыдливой.
Ч*>·
71

Вечерние огни
Напрасно ты восходишь надо мной
Посланницей волшебных сновидений
И, юностью сияя заревой,
4 Ждешь от меня похвал и песнопений.
Как ярко ты и нежно ни гори
Над каменным угаснувшим Мемпоном,
На яркие приветствия зари
8 Он отвечать способен только стоном.
4*V
72

Выпуск первый
Роза
У пурпурной колыбели
Трели мая прозвенели,
Что весна опять пришла.
Гнется в зелени береза,
И тебе, царица роза,
6 Брачный гимн поет пчела.
Вижу, вижу! счастья сила
Яркий свиток твой раскрыла
И увлажила росой.
Необъятный, непонятный,
Благовонный, благодатный
12 Мир любви передо мной.
Если б движущий громами
Повелел между цветами
Цвесть нежнейшей из богинь,
Чтоб безмолвною красою
Звать к любви,— когда весною
18 Темен лес и воздух синь.
Ни Киприда и ни Геба,
Спрятав в сердце тайны неба
И с безмолвьем на челе,
В час блаженный расцветанья,
Больше страстного признанья
24 Не поведали б земле.
73

Вечерние огни
Тополь
Сады молчат. Унылыми глазами
С унынием в душе гляжу вокруг;
Последний лист разметан под ногами,
4 Последний лучезарный день потух.
Лишь ты один над мертвыми степями
Таишь, мой тополь, смертный свой недуг
И, трепеща по-прежнему листами,
8 О вешних днях лепечешь мне как друг.
Пускай мрачней, мрачнее дни за днями,
И осени тлетворный веет дух;
С подъятыми ты к небесам ветвями
12 Стоишь один и помнишь теплый юг.
Ч£>-
74

Выпуск первый
Только встречу улыбку твою,
Или взгляд уловлю твой отрадной,
Не тебе песнь любви я пою,
4 А твоей красоте ненаглядной.
Про певца по зарям говорят,
Будто розу влюбленною трелью
Восхвалять неумолчно он рад,
8 Над душистой ее колыбелью.
Но безмолвствует, пышно чиста,
Молодая владычица сада:
Только песне нужна красота,
3 Красоте же и песен не надо.
4UK
75

Вечерние огни
Ты видишь, за спиной косцов
Сверкнули косы блеском чистым,
И поздний пар от их котлов
Упитан ужином душистым.
Лиловым дымом даль поя,
В сиянье тонет дня светило,
И набежавших туч края
Стеклом горючим окаймило.
Уже подрезан, каждый ряд
Цветов лежит пахучей цепью,
Какая тень и аромат
Плывут над меркнущею степью!
В душе смиренной уясни
Дыханье ночи непорочной,
И до огней зари восточной
Под звездным пологом усни.
76

Выпуск первый
Псевдопоэту
Молчи, поникни головою,
Как бы представ на страшный суд,
Когда случайно пред тобою
4 Любимца муз упомяну!.
На рынок! Там кричит желудок,
Там для стоокого слепца
Ценней грошовый твой рассудок
8 Безумной прихоти певца.
Там сбыт малеванному хламу,
На этой затхлой площади,
Но к музам, к чистому их храму,
12 Продажный раб, не подходи.
Влача по прихоти народа
В грязи низкопоклонный стих,
Ты слова гордого: свобода
16 Ни разу сердцем не постиг;
Не возносился богомольно
Ты в ту свежеющую мглу,
Где беззаветно лишь привольно
20 Свободной песне да орлу.
77

Вечерние огни
С какой я негою желанья
Одной звезды искал в ночи,
Как я любил ее мерцанье,
Ее алмазные лучи.
Хоть на заре, хотя мгновенно,
Средь набежавших туч видна,
Она так ясно, так нетленно
На небе теплилась одна.
Любовь, участие, забота
Моим очам дрожали в ней,
В степи, с речного поворота,
С ночного зеркала морей.
Но столько думы молчаливой,
Не шлет мне луч ее нигде,
Как у корней плакучей ивы,
В твоем саду, в твоем пруде.
ч*>·
78

Выпуск первый
Я уезжаю» Замирает
В устах обычное: прости.
Куда судьба меня кидает?
4 Куда мне грусть мою нести?
Молчу. Ко мне всегда жестокой
Была ты много, много лет;
Но, может быть, в стране далекой
8 Я вдруг услышу твой привет.
В долине, иногда прощаясь,
Крутой минувши поворот,
Напрасно странник, озираясь,
2 Другого голосом зовет.
Но смерклось. Над стеною черной
Горят извивы облаков,
И там, внизу, с тропы нагорной
[6 Ему прощальный слышен зов.
4UK
79

Вечерние огни
Не избегай; я не молю
Ни слез, ни сердца тайной боли,
Своей тоске хочу я воли; —
4 И повторять тебе: люблю.
Хочу нестись к тебе, лететь,
Как волны по равнине водной,
Поцеловать гранит холодной,
8 Поцеловать и умереть.
Ч£>-
80

Выпуск первый
В благословенный день, когда стремлюсь душою
В блаженный мир любви, добра и красоты,
Воспоминание выносит предо мною
4 Нерукотворные черты.
Пред тенью милою коленопреклоненный,
В слезах молитвенных я сердцем оживу;
И вновь затрепещу, тобою просветленный,
8 Но все тебя не назову.
И тайной сладостной душа моя мятется;
Когда ж окончится земное бытие,
Мне ангел кротости и грусги отзовется
12 На имя нежное твое.
Ч£>-
81

ПОСЛАНИЯ
Α. Φ. Бржескому
Из смертных, жизнью пресыщенных,
Кто без отравы чашу пил?
От всех подонков возмущенных
4 Язык мой горечь сохранил.
И та, чей нежный зов участья
С земли мечты мои вознес,
Мне подавая кубок счастья,
* В него роняла капли слез.
К чему по прихоти мгновенной
Тревожить мертвых сон святой!
До дна тот кубок вдохновенный
12 Скупой отравлен был судьбой.
Лишь ты один, ты не скупился,
По сердцу брат мой, Алексей,
Коль чашей счастья ты делился,
16 Делился чистой, полной, всей.
Вот почему, за юность нашу
Хваля харит, я не грешу,
И дружбы общую нам чашу
20 К устам с восторгом подношу.
82

Выпуск первый
А. Л. Б—ой
Далекий друг, пойми мои рыданья,
Ты мне прости болезненный мой крик.
С тобой цветут в душе воспоминанья,
И дорожить тобой я не отвык.
Кто скажет нам, что жить мы не умели,
Бездушные и праздные умы,
Что в нас добро и нежность не горели
И красоте не жертвовали мы?
Где ж это все? Еще душа пылает,
По-прежнему готова мир объять.
Напрасный жар. Никто не отвечает;
Воскреснут звуки и замрут опять.
Лишь ты одна! Высокое волненье
Издалека мне голос твой принес.
В ланитах кровь, и в сердце вдохновенье.—
Прочь этот сон,— в нем слишком много слез!
Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идет, и плачет уходя.
83

Вечерние огни
Ей же
Опять весна! Опять дрожат листы
С концов берез и на макушке ивы.
Опять весна! Опять твои черты,
Опять мои воспоминанья живы.
Весна! весна! о как она крепит.
Как жизненной нас учит верить силе.
Пускай наш добрый, лучший друг наш спит
В своей цветами убранной могиле.
Он говорит: «Приободрись и ты:
Нельзя больной лелеять два недуга».
Когда к нему ты понесешь цветы,
Снеси ему сочувствие от друга.
Минувшего нельзя нам воротить,
Грядущему нельзя не доверяться,
Хоть смерть в виду, а все же нужно жить;
А слово жить — ведь значит покоряться.
Ч*>·
84

Выпуск первый
Γρ. Л. Η. Τ —у
Как ястребу, который просидел
На жердочке суконной зиму в клетке,
Питался настреленною птицей,
Весной охотник голубя несет
5 С надломленным крылом; и, оглядев
Живую пищу, старый ловчий щурит
Зрачок прилежный, поджимает перья,
И вдруг нежданно, быстро, как стрела,
Вонзается в трепещущую жертву,
0 Кривым и острым клювом ей взрезает
Мгновенно грудь и, весело раскинув
На воздух перья, с алчностью забытой
Рвет и глотает трепетное мясо,—
Так бросил мне кавказские ты песни,
5 В которых бьется и кипит та кровь,
Что мы зовем поэзией.— Спасибо,
Полакомил ты старого ловца.
ч*>·
85

Вечерние огни
Γρ. Α. К. Τ —у
В деревне Пустынъке
В твоей Пустыньке подгородной
У хлебосольства за столом,
Поклонник музы благородный,
4 Камен мы русских помянем.
Почтим святое их наследство
И не забудем до конца,
Как на призыв их с малолетства
8 Дрожали счастьем в нас сердца.
Пускай пришла пора иная,
Пора печальная, когда
Гетера гонит площадная
12 Царицу мысли и труда;
Да не смутит души поэта
Гоненье на стыдливых муз,
И пусть в тени, вдали от света,
16 Свободней зреет их союз.
ч*>·
86

Выпуск первый
Федору Ивановичу
Тютчеву
Мой обожаемый поэт,
К тебе я с просьбой и с поклоном,
Пришли в письме мне твой портрет,
4 Что нарисован Аполлоном.
Давно мечты твоей полет
Меня увлек волшебной силой,
Давно в груди моей живет
8 Твое чело, твой облик милой.
Твоей камене — повторять,
Прося стихи — я докучаю,
А все заветную тетрадь
2 Из жадных рук не выпускаю.
Поклонник вечной красоты,
Давно смиренный пред судьбою,
Я одного прошу, чтоб ты
6 Во всех был видах предо мною.
Вот почему спешу,— порт!
К тебе я с просьбой и поклоном,
Пришли в письме мне твой портрет,
•° Что нарисован Аполлоном.
ч*>-

Вечерние огни
Ему же
Прошла весна,— темнеет лес,
Скудней ручьи, грустнее ивы,
И солнце с высоты небес
Томит безветренные нивы.
На плуг знакомый налегли
Все, кем владеет труд упорный,
Опять сухую грудь земли
Взрезает конь и вол покорный;
Но в свежем тайнике куста
Один певец проснулся вешний,
И так же песнь его чиста
И дышит полночью нездешней.
Как сладко труженик смущен,
Весны заслыша зов единый,
Как улыбнулся он сквозь сон
Под яркий посвист соловьиный.
Ч£>~
88

Boinycn первый
С. П. Χ —о
Я опоздал — и как жалею,
Уж солнце скрылося в ночи.
Я не видал, когда в аллею
4 Оно кидало нам лучи.
Но силу летнего сиянья
Не всю умчал минувший день,
Его отрадного прощанья
8 Не погасила ночи тень.
Еще пред дымкою туманной
Как очарованный стою,
Еще в заре благоуханной
12 Дыханье неба узнаю.
4Ur·
89

Вечерние огни
Γρ. С. Α. Τ — ой
Когда так нежно расточала
Кругом приветы взоров ты,
Ты мимолетно разгоняла
Мои печальные мечты.
И вот, исполнен обаянья,
Перед тобою, здесь, в глуши,
Я понял, светлое созданье,
Всю чистоту твоей души.
Пускай терниста жизни проза,
Я просветлеть готов опять
И за тебя, звезда и роза,
Закат любви благословлять.
Хоть меркнет жизнь моя бесследно,
Но образ твой со мной везде,
Так светят звезды всепобедно
На темном небе и в воде.
ч*>·
90

Стихотворение «Графине С. А. Толстой»
Автограф (Ленинград. ИРЛИ)
ц

Вечерние огни
В альбом К — у
Тому, что было, не бывать,
Иные сны, иное племя;
Зачем же рифмы призывать?
4 Как будто прежнее то время.
Волшебных грез рассеян рой,
А в грусти стыдно признаваться,
Ужель остывшею слезой,
8 Еще последней, расписаться?
ч*>·
9%

ПЕРЕВОДЫ
Из Гете
Прекрасная ночь
Вот с избушкой я прощаюсь,
Где любовь моя живет,
И бесшумно пробираюсь
4 Под лесной, полночный свод.
Лунный луч, дробясь, мерцает
Меж дубами, по кустам,
И береза воссылает
8 К небу сладкий фимиам.
Как живительна прохлада
Этой ночи здесь в тиши,
Как делебна тут отрада
12 Человеческой души.
Эта ночь томит, врачуя,
Но и тысяч равных ей
Не сменяю на одну я
16 Милой девушки моей.
4W
93

Вечерние огни
Из Гете
Ночная песня путника
Ты, что с неба, и вполне
Все страданья укрощаешь,
И несчастного вдвойне
4 Вдвое счастьем наполняешь!
Ах, к чему вся скорбь и радость,—
Истомил меня мой путь;
Мира сладость,
8 Низойди в больную грудь.
*tSJs-m
94

Выпуск первый
Из Гете
Границы человечества
Когда стародавний
Святой отец,
Рукой спокойной,
Из туч гремящих,
Молнии сеет
В алчную землю,—
Край его ризы
Нижний целую,
С трепетом детским
В верной груди.
Ибо с богами
Меряться смертный
Да не дерзнет.
Если подымется он и коснется
Теменем звезд,
Негде тогда опереться
Шатким подошвам,
И им играют
Тучи и ветры;
Если же стоит он
Костью дебелой
На крепкозданной
95

Яечерние огни
Прочной земле,
То не сравняться
Даже и с дубом
Или с лозою
Ростом ему.
Чем отличаются
Боги от смертных?
Тем, что от первых
Волны исходят,
Вечный поток:
Волна нас подъемле1,
Волна поглощает,
И тонем мы.
Жизнь нашу объемлет
Кольцо небольшое,
И ряд поколений
Связует надежно
Их собственной жизни
Цепь без конца.
Ч£>*

Я. П. Полонский
Акварель М. В. Медведева. 1897 г.
(Москва. Гос. лит. музей)

Η. Η. Страхов
Фото Α. Елкина
(Шшая Поляна. Дом-музей Л. Н. Толстого^

Выпуск первый
И з Улан да
Бертран де Борн
На утесе там дымится
Аутафорт, сложен во прах,
И пред ставкой королевской
Властелин его в цепях.
Ты ли, что мечом и песней
Поднял бунт на всех концах?
Что к отцу непослушанье
У детей вселил в сердцах?
Тот ли здесь, что выхвалялся,
Не стыдяся никого,
Что ему и половины
Хватит духа своего?
Если мало половины,
Призови его всего,
Замок твой отстроить снова,
Снять оковы с самого.
— «Мой король и повелитель,
Пред тобой Бертран де Борн,
Что возжег единой песнью
Перигорд и Вертадорн.
Что у мощного владыки
Был в глазу колючий терн,
Тот, из-за кого гнев отчий
Короля пылал, как горн.
4 А. А, Фет

Вечерние огни
Дочь твоя сидела в зале,
С ней был герцог обручен,
И гонец мой спел ей песню,
Мною песне обучен;
Спел, как сердце в ней гордилось,
Что певец в нее влюблен,
И убор невесты пышный
32 Весь слезами стал смочен.
В бой твой лучший сын воспрянул,
Кинув долю без забот,
Как моих воинских песен
Гром донес к нему народ.
На коня он сел поспешно,
Сам я знамя нес вперед:
Тут, стрелою он пронзенный,
40 У Монфортских пал ворот!
На руках моих он бедный,
Окровавленный лежал,
Не от боли,— от проклятья
Он отцовского дрожал.
Вдаль к тебе он тщетно руку
На прощанье простирал,
Но твоей не повстречавши,
48 Он мою еще пожал.
Тут, как Аутафорт мой, горе
Надломило силача:
Ни вполне, ни вполовину
Ни струны, и ни меча:
Лишь расслабленного духом
Ты сразил меня с плеча.
98

Выпуск первый
Для одной лишь песни скорби
Он поднялся сгоряча».—
И король челом поникнул:
«Сына мне ты возмутил,
Сердце дочери пленил ты —
И мое ты победил.
Дай же руку, друг сыновний,
За него тебя простил,
Прочь оковы! — Твоего же
Духа вздох я ощутил».
Ч£>-
4* 99

Вечерние огни
Из Гейне
Ты вся & жемчугах и в алмазах,
Вся жизнь для тебя — благодать,
И очи твои так прелестны.
Чего ж тебе, друг мой, желать?
К твоим очам прелестным
Я создал целую рать
Бессмертием дышащих песен,
Чего ж тебе, друг мой, желать?
Очам твоим прелестным
Дано меня было терзать;
И ты меня ими сгубила,
Чего ж тебе, друг мой, желать?
ч*>-
iOO

Выпуск первый
Из Гейне
Дитя, мы детьми еще были,
Веселою парой детей;
Мы лазили вместе в курятник,
К соломе, и прятались в ней.
Поем петухами, бывало,
И только что люди идут —
«Кукуреку!» — им сдается,
Что то петухи так поют.
На нашем дворе ухитрились
Мы ящики пышно убрать.
В них жили мы вместе, стараясь
Достойно гостей принимать.
Соседская старая кошка
Нередко бывала у нас,
Мы кланялись ей, приседая,
Твердя комплименты подчас.
Спешили ее о здоровье
С любезным участьем спросить,
С тех пор приходилось все то же
Не раз старой кошке твердить.
101

Вечерние огни
Мы чинно сидели, толкуя
Как старые люди тогда,
И так сожалели, что лучше
Все в наши бывало года,
Что веры с любовью и дружбой
Не знает теперешний свет,
Что кофе так дорог ужасно,
А денег почти что и нет.
Промчалися детские игры,
И все пронеслось им вослед,
И вера с любовью и дружбой,
И деньги, и время, и свет.
4*V
102

Выпуск первый
Из Шиллера
Боги Греции
Как еще вы правили вселенной
И забав на легких помочах
Свой народ водили вожделенной,
Чада сказок в творческих ночах.
Ах! пока служили вам открыто,
Был и смысл иной у бытия,
Как венчали храм твой, Афродита,
! Лик твой, Аматузия!
Как еще покров свой вдохновенье
Налагало правде на чело,
Жизнь полней текла чрез все творенье;
Что и жить не может, все жило.
Целый мир возвышен был убором,
Чтоб прижать к груди любой предмет,
Открывало посвященным взорам
Все богов заветный след.
Где теперь, как нам твердят сторицей,
Пышет шар, вращаясь без души,
Правил там златою колесницей
, Гелиос в торжественной тиши.
Здесь на высях жили ореады.
Без Дриад ни рощи, ни лесов,
И из урны радостной наяды
Пена прядала ручьев.
103

Вечерние огни
Этот лавр стыдливость девы прячет,
Дочь Тантала в камне там молчит,
В тростнике вот здесь Сиринкса плачет,
Филомела в роще той грустит.
В тот поток как много слез, Церера,
Ты о Персефоне пролила,
А с того холма вотще Цитера
Друга нежного звала.
К порожденным от Девкалиона
Нисходил весь сонм небесный сам:
Посох взяв, пришел твой сын, Латона,
К Пирриным прекрасным дочерям.
Между смертным, богом и героем
Сам Эрот союзы закреплял,
Смертный рядом с богом и героем
В Аматунте умолял.
Строгий чин с печальным воздержаньем
Были чужды жертвенному дню,
Счастье было общим достояньем,
И счастливец к вам вступал в родню.
Было лишь прекрасное священно,
Наслажденья не стыдился бог,
Коль улыбку скромную камены
Иль хариты вызвать мог.
Светлый храм не ведал стен несносных,
В славу вам герой искал меты
На Истмийских играх венценосных,
И гремели колесниц четы.
Хороводы в пляске безупречной
Вкруг вились уборных алтарей,
104

Выпуск первый
На висках у вас венок цветочный,
Под венцами шелк кудрей.
Тирсоносцев радостных «эвое»
Там, где тигров пышно запрягли,
Возвещало о младом герое,
И сатир, и фавн, шатаясь, шли.
Пред царем неистово менады
Прославлять летят его вино,
И зовут его живые взгляды,
Осушать у кружки дно.
Не костяк ужасный, в час томлений
Подступал к одру, а уносил
Поцелуй последний вздох, и гений,
Наклоняя, факел свой гасил.
Даже в Орке судией правдивым
Восседал с весами смертной внук;
Внес Фракиец песнью сиротливой
До Иринний грустный звук,
В Елисей, к ликующему кругу
Тень слетала землю помянуть,
Обретала верность вновь подругу,
И возница находил свой путь.
Для Ллноса лира вновь отрада,
Пред Алцестой дорогой Адмет,
Узнает Орест опять Пилада,
Стрелы друга Филоктет.
Ждал борец высокого удела
На тяжелом доблестном пути;
105

Вечерние огни
Совершитель дел великих смело
До богов высоких мог дойти.
Сами боги, преклонясь, смолкают
Пред зовущим к жизни мертвецов,
И над кормчим светочи мерцают
88 Олимпийских близнецов.
Светлый мир, о где ты? Как чудесен
Был природы радостный расцвет.
Ах, в стране одной волшебных песен
Не утрачен сказочный твой след.
Загрустя, повымерли долины,
Взор нигде не встретит божества.
Ах! от той живительной картины
96 Только тень видна едва.
Всех цветов душистых строй великой
Злым дыханьем севера снесен;
Чтоб один возвысился владыкой,
Мир богов на гибель осужден.
Я ищу по небу, грусти полный,
Но тебя, Селена, нет как нет.
Оглашаю рощи, кличу в волны,
104 Безответен мой привет.
Без сознанья радость расточая,
Не провидя блеска своего,
Над собой вождя не сознавая,
Не деля восторга моего,
Без любви к виновнику творенья,
Как часы, не оживлен и сир,
Рабски лишь закону тяготенья
112 Обезбожен — служит мир.
106

Выпуск первый
Чтоб плодом назавтра разрешиться,
Рыть могилу нынче суждено,
Сам собой в ущерб и в ширь крутится
Месяц все на то ж веретено.
Праздно в мир искусства скрылись боги,
Бесполезны для вселенной той,
Что, у них не требуя подмоги,
Связь нашла в себе самой.
Да, они укрылись в область сказки,
Унося, туда же за собой,
Все величье, всю красу, все краски,
А у нас остался звук пустой.
И взамен веков и поколений
Им вершины Пинда лишь на часть;
Чтоб бессмертным жить средь песнопений,
Надо в жизни этой пасть.
Ч£>-
107

Вечерние огни
Из Саади
Подражание восточным стихотворцам
Вселенной целой потеряв владенье,
Ты не крушись о том, оно ничто.
Стяжав вселенной целой поклоненье,
Не радуйся ему — оно ничто.
Минутно наслажденье и мученье,
Пройди ты мимо мира — он ничто.
4&V
108

Выпуск первый
Из Ρ юккерт а
I
Если ты меня разлюбишь,
Не могу я разлюбить;
Хоть другого ты полюбишь,
Буду все тебя любить;
5 Не в моей лишь будет власти,
За взаимность вашей страсти,
И его мне полюбить
II
Пусть бы люди про меня забыли,
Как про них забыл я совершенно,
Чтоб с тобой мы так же мирно жили,
4 Как желаю им я жить блаженно.
Пусть бы им мы так же были нужны,
Как нам ими нужно заниматься,
Хоть, как мы, они бы жили дружно
8 Иль дрались, коль есть охота драться.
III
Как мне решить, о друг прелестный,
Кто властью больше: я иль ты?
Свободных песен круг небесный
4 Не больше царства красоты.
109

Вечерние огни
Два рая: ты — в моем царица,
А мне — в твоем царить дано.
Один другому лишь граница,
И оба вместе лишь одно.
Там, где любовь твоя не властна,
Восходит песни блеск моей,
Куда душа ни взглянет страстно,
Разверзсто небо перед ней.
IV
У моей возлюбленной есть украшенье,
В нем она блаженна в каждое мгновенье,
Всем другим на зависть, мне на загляденье.
У моей возлюбленной есть украшенье,
В нем связали страсть моя и вдохновенье.
С золотом и самоцветные каменья.
У моей возлюбленной есть украшенье,
В нем она должна, ее такое мненье,
И восторг встречать и даже огорченье.
У моей возлюбленной есть украшенье,
В нем она предстать желает в погребенье,
Так же, как была она в нем в обрученье.
V
И улыбки и угрозы
Мне твои — все образ розы;
Улыбнешься ли сквозь слезы,
НО

Выпуск первый
Ранний цвет я вижу розы,
А пойдут твои угрозы,
Вспомню розы я занозы;
И улыбки и угрозы
8 Мне твои — все образ розы.
VI
Не хочу морозной я
Вечности,
А хочу бесслезной я
Младости;
5 С огненным желанием,
Полной упованием,
Радости.
Не лавровой веткою
Я пленен,
10 Миртовой беседкою
Окружен,
Пусть бы ненавистную
Ветку кипарисную
Ждал мой сон.
Ч12г-
111

Вечерние огни
Песни кавказских горцев
ι
Станет насыпь могилы моей просыхать,
И забудешь меня ты, родимая мать!
Как заглушит трава все кладбище в конец,
То заглушит и скорбь твою, старый отец;
5 А обсохнут глаза у сестры у моей,
Так и вылетит горе из сердца у ней.
II
Ты, горячая пуля, смерть носишь с собой;
Но не ты ли была моей верной рабой?
Земля черная, ты ли покроешь меня?
Не тебя ли топтал я ногами коня?
5 Холодна ты, о смерть! даже смерть храбреца,
Но я был властелином твоим до конца;
Свое тело в добычу земле отдаю,
Но за то небеса примут душу мою.
III
Выйди, мать, наружу, посмотри на диво:
Из-под снега травка проросла красиво.
Взлезь-ко, мать, на крышу, глянь-ко на восток.
112

Выпуск первый
Из-под льда ущелья вешний вон цветок.
5 «Не пробиться травке из-под груды снежной,
Изо льда ущелья цвет не виден нежный;
Никакого дива, влюблена-то ты,
Так тебе на снеге чудятся цветы».
Ч*>·
из

Вечерние огни
Дюпон и Дюр an
Диалог
(Из Альфреда Мюссе)
Дюран
О тени праотцев, как я тоской томим!
К богам воззвал бы я, когда бы знал к каким.
Вот скоро тридцать лет, как я на свете маюсь
И уж издателя лет десять добиваюсь.
5 Никто живой моих тетрадей не читал,
И в мире только я, что я пишу, узнал.
Дюпон
О, Брут! Ты ведаешь, как мне приходит жутко!
С картофелем лишь сидр не ободрят желудка.
И чтоб не задремать в тоскливом забытье,
0 Не встречу ль, с кем бы речь затеять о Фурье?
Какие времена! Какой обед ужасный!
Дюран
Кого я вижу там вдали? Кто тот несчастный,,
Что дует в кулаки, в которых чувства нет,
А сам бредет дрожа, по-летнему одет?
5 У Фликото, кажись, встречал я горемыку.
Дюпон
Не ошибаюсь я. По горестному лику,
По взору томному в задумчивых глазах,
По шляпе вытертой на сальных волосах
Дюрана узнаю, старинного собрата.
Ш

Выпуск первый
Дюран
20 Ты ль это, Друг Дюпон? Рад, встретил я Пилада
И однокашника. Друг друга обоймем.
Так не попал еще ты в сумасшедший дом?
Я думал, что в Бисетр сдала тебя роденька.
Дюпон
Молчи. В окно сейчас я выпрыгнул умненько
25 И вот бегу тайком состряпать фельетон.
А ты, ужели твой ночлег не Шарантон?
Ведь говорили мне, что твой высокий гений...
Дюран
Увы! Дюпон, наш свет исполнен злых суждений!
Что за животное наш глупый род людской,
30 И сколько трудностей на путь пробиться свой!
Дюпон
Брат, мне ли говоришь? Успел я в нашем веке
Извериться вполне во всяком человеке.
Наш мир становится упрямей с каждым днем,
И в тупоумие все глубже мы идем.
Дюран
35 Ты помнишь ли, Дюпон, когда еще ребята,
Познань ем бедняки, а гордостью богаты,
Мы, хоть учитель нас, ленивцев, драл порой,—
В забвенье низменном вкушали сон с тобой?
В душе моей те дни блаженства сохранились!
Дюпон
40 Ленивцев, ты сказал. Мы с гордостью ленились;
Невежд, бог видит! Все, что сделал я с тех пор,
115

Вечерние огни
Решает о моем былом ученье спор.
Но запах сладостный, какой бывал в столовой!
Бывало, ешь и пей — обед всегда готовый!
Согнувшись над столом, бывало, припадешь
К книжонке мерзостной, сторгованной за грош.
Варнава, Демулен мне горько доставались,
А милые статьи Сен-Жюста укрывались
На сердце у меня.— Я руку подавал,
Как римский бы ее сенатор простирал.
Ты жребий мой делил, не кончил ты ученья.
Дюран
Ты прав, у гения повсюду треволненья.
Мой череп, созданный для лавров на заказ,
Ослиной шапкою увенчан был не раз.
Мое призвание, однако ж, видно было,
Во мне писательство всемощно говорило;
Презрен у сверстников, взращен на кулаке,
Я рифмовал в тиши, согнувшись в уголке.
В пятнадцать лет моя зарокотала лира,
Я Шиллера глотал, и Гете, и Шекспира,
И лоб чесался мой при чтенье их стихов,
А что касается прославленных шутов,
Как Тацит, Цицерон, Гомер или Вергилий,
Мы, слава богу, их как должно оценили.
Постигнув таинство, легко о всем писать,
Заике-музе я дал волю воровать,
По очереди драл я англичан, испанцев,
Сынов Италии и выспренних германцев.
Терзался я, что тем наречьем не владел,
Которым некогда башмачник Сакс гремел.
Я б, верно, произвел великое творенье;
Но, связан пошлостью природного реченья,
116

Выпуск первый
Себе я клятву дал по крайней мере в том,
Что книги не издам с хорошим языком.
Сдержал ли слово я — не будешь сомневаться.
Дюпон
Когда придет зима — и ласточки умчатся,
Куда умчался хор счастливых тех годов,
Когда желудок в нас зависел от зубов?
Какие ключница ломти нам отрезала!
Дюран
Не вспоминай уже; на свете счастья мало.
Скажи, прошу тебя, ты что же предпринял,
Когда покинул ты Латинский свой квартал?
Дюпон
Когда?
Дюран
В осьмнадцать лет, когда оставил школу.
Дюпон
Что делал я?
Дюран
Скажи.
Дюпон
Да так, по произволу —
Что птица делает, свалившися с гнезда,
Что бог благословит и что велит нужда.
Дюран
Однако ж?
117

Вечерние огни
Дюпон
Ничего. По улицам таскался,
Куда глаза глядят. По воле озирался,
Раздетый, впроголодь, я спал по чердакам,
Откуда в срок найма я убирался сам;
95 Влачась по прихоти судьбы своей коварной,
Сживался я с мечтой Фурье гуманитарной,
Насколько я лишь мог, повсюду занимал,
А заведется грош, сейчас его спускал.
Скрывая пошлость фраз за пышных слов туманом
100 И сидя без белья с таким пустым карманом,
Что в мире лишь мой ум с ним равен пустотой,
Я жил оборванный, завистливый и злой.
Дюран
Я знаю; чтоб тебя совсем не затомило,
Когда желудок твой кричал: «Уж шесть пробило»,
105 Тебе пять франков я из жалости втирал,
А ты у Беназе их тотчас же спускал.
Но что же далее ты делал? Не могу я
Представить, чтоб досель влачил ты жизнь такую.
Дюпон
Всегда! Спиноза мне и Брут порукой в том,
ио qT0 в платье, что на мне, я проходил в одном.
И как его сменить? Кто судит справедливо?
Везде царит расчет и скупость да нажива.
Затеял я проект.« Скажу тебе тайком...
Проект! Но я прошу, ты помолчи о нем...
115 Куда тебе Ликург,— на свете не видали
Чудесней ничего, коль поместят в журнале.
Вселенную, мой друг, переверну вверх дном,
118

Выпуск первый
И с прошлым сходства с ней не будет уж ни в чем,
Богатый станет нищ, а сильный будет слабый,
120 Зло будет над добром, мужчина станет бабой.
А женщины тогда,— ну, станут чем хотят,
Стариннейших врагов дни счастья примирят —
Россию с Турцией, Французов с Альбионом,
Безверие души с божественным законом,
125 А драму с здравостью рассудка.— Да чего?
Царей, правителей, судей — ни одного,
Начальства — не моги; законов — не желаю.
Семейство я гоню и браки расторгаю:
Кому охота есть и добывай детей,
130 Кто хочет разыскать отца — ищи смелей.
Затем уже, мой друг, ты не увидишь боле
Долин иль гор, лесов иль колоколен в поле.
Все это пустяки! Мы все их подберем,
Мы раскидаем их, завалим и сожжем,
135 ц всюду копи лишь раскинутся с рудами,
Тропинки, хижины, поля под овощами,
Морковь, горох, бобы,— кто хочет, тот говей.
Зато обедать всласть никто уже не смей.
Из Пекина в Париж железный путь блестящий
140 Мою республику связует дружбой вящей;
Народы разные, в огромный сев вагон,
Смешавши языки, представят Вавилон.
А пышущий огнем колосс гуманитарный
Все косточки найдет планеты благодарной,
145 И изумится всяк с такого корабля,
Что под капустой вся да репою земля.
Земля получит вид подчищенный и низкий,
Гуманитарности мир сделается миской,
И шар наш без волос, без бороды — обрит,
150 Как тыква гладкая, по небу полетит.
W

Вечерние огни
Какой проект, мой друг! Нельзя не восхищаться,
Что может с планами подобными сравняться?
В свободные часы я их в статье провел.
Но веришь ли, Дюран, никто их не прочел?
Чего ж хотеть? Наш свет и глух и слеп ужасно,
Ты клад ему даешь иль чудо,— все напрасно:
Спеша на биржу, он к тебе уж стал спиной,
Один нашел закон, канал ведет другой;
Им денег хочется; пожить, поесть послаже,
А есть бездельники, что землю пашут даже.
Да, в наши дни людей так трудно просветить,
И я отчаялся их даже возродить.
А твой каков удел? Я, чай, ты мне не пара.
Дюран
Сперва учеником я стал ветеринара.
Пожалуй, получал я франка по два в день,
Да не понравилось мне не вставать с колень,
Чтоб лошади больной втирать в копыто сало.
За что она не раз брыканьем отвечала.
Как надоело мне, я вздумал улизнуть
И с божьей помощью побрел куда-нибудь.
Пошел я к продавцу эстампов. Мастер рьяный,
Он иллюстрировал известные романы.
Два года прожил я. В листки негодных книг
Совал я очерки еще негодней их.
Я пользу отыскал в труде от всех сокрытом,
Я приучил свой ум быть ловким паразитом,
Хватаясь за других, у них же воровать.
Но труд ученика стал мне надоедать.
Однажды за столом у старика Тюиля
Я встретил Дюбуа, опору водевиля.
Он выпить не дурак, задорно спеть куплет,
120

Выпуск первый
И в полпивных ему весельем равных нет.
С правописанием он дал мне чувство стиля.
Состряпали вдвоем мы четверть водевиля,
5 По ярмаркам его давали иногда,
Хотя гоненья он претерпевал всегда.
Вскипела желчь во мне от этой неудачи;
Решил бесплодный мозг я повернуть иначе.
Придя домой, я сел, сказавши: «Погоди ж,
) Моим писанием я изумлю Париж».
Задавшись рифмами, мозги мои смелее
Впервые будто бы приблизились к идее.
Я заперся на ключ писателей читать,
Которыми себя задумал вдохновлять.
Под полусотней книг трещал мой стол несчастный,
Я долго мучился поэмою ужасной.
Луна и солнце в ней ступили во вражду,
Венера с папою плясали в ней в аду,
Сознай, насколько мысль моя философична,
Все, что являлось нам в твореньях единично,—
Как Брама, например, Юпитер, Магомет,
Платон и Мармонтель, Нерон и Боссюэт,—
Я это все собрал в сознании всецелом.
Но главный капитал в творенье этом смелом —
Так это ящериц над речкой дружный хор.
Расин в сравнении с подобным гимном вздор...
Меня не поняли. И книжке символичной
Моей пришлось лежать в пыли, гробам приличной.
Печальный результат и девственность плохая!
Но скоро в путь меня умчала цель иная.
Сошелся старичок со мною журналист;
Он промотавшийся былой семинарист,
Раз десять по цене распроданный дешевой
И на честных людей за франк плевать готовый.
121

Вечерние огни
215 В ливрею старичка оделся я сейчас;
Желчь у меня с пера просилась в этот рад,
Я возродился сам и въелся в это дело.
Дюпон! Как сладостно над всем ругаться смело.
Мертворожденный ум так любит подходить
т К своей же глупости и всем за это мстить.
Когда чужой успех предстанет настоящий,
И ты придешь домой, что может быть тут слаще,
Как личность растерзать и честь испачкать всю
И вылить на нее чернильницу свою,
225 Имея где-нибудь такой журнал несчастный,
Где можно отрицать, что сам увидел ясно!
Ложь анонимная отраднее всего.
На авторов, царей, на бога самого,
На всех я клеветал, стараясь всех позорить,
2зо и ГОре, кто меня хотел бы переспорить!
Когда Париж таил какой-либо секрет!
Я к вечеру тащил его в столбцы газет.
Пронюхивал я все. И с улиц на паркеты
Тащил на каблуках я грязные предметы,
235 В скандальный этот век я каждый знал скандал
И оглашал его.— Тут я не признавал
Ни жалоб, ни угроз,— меня ты слишком знаешь.
Но ты молчишь, Дюпон, о чем ты размышляешь?
Дюпон
Увы! Дюран, когда б найти я только мог
240 Хоть сердце женщины — принять мой страстный
вздох!
Так нет. Напрасно я ищу пленять в Париже!
Плох курс твоих статей, меня же ценят ниже.
Себя я предлагал всем встречным — не берут.
На ложе хладное бреду я в свой приют —
122

Выпуск первый
И жду — никто нейдет.— Ведь можно утопиться!
Д юр ан
Ужель ты не искал под вечер веселиться?
Дюпон
К Прокопу в домино хожу играть подчас.
Дюран
Прекрасная игра — и развивает нас;
Тот человек уже не сделает промашки,
Что мастер в домино подладить деревяшки.
Войдем в кофейную. Сам лепту я взнесу.
Дюпон
Коль без реванша дашь ты мне пятнадцать су,—
Согласен.
Дюран
Погоди! Сыграем-ко мы прежде
На угощение, чтоб ввериться надежде.
Наверно рюмочку на счет твой пропущу.
Дюпон
Боюсь ликеров я. Уж пивом угощу.
Что в кошельке твоем?
Дюран
Три су.
Дюпон
В харчевню ближе.
123

Вечерние огни
Дюран
Ступай вперед.
Дюпон
Нет ты.
Дюран
Нет ты, прошу — иди же.
124

Выпуск первый
Из Μ ерике
Будь Феокрит, о прелестнейший, мной упомянут
с хвалою,
Нежен ты прежде всего, но и торжествен вполне.
Ежели граций ты шлешь в золотые чертоги богатых,
Босы они, без даров, снова приходят к тебе,
5 Праздны сидят они снова в убогом доме поэта,
Грустно склоняя чело к сгибу остывших колен.
Или мне деву яви, когда в исступлении страсти,
Юноши видя обман, ищет Гекату она.
Или воспой молодого Геракла, которому служит
10 Люлькою кованный щит, где оп и змей задушил.
Звучен триумф твой! Сама тебя Каллиопа венчает;
Пастырь же скромный, затем снова берешь ты
свирель.
4&V
125

Вечерние огни
Из К ату лла
XLIXfLI)
Тот богоравный был избран судьбою,
Тот и блаженством божественным дышит,
Кто зачастую сидит пред тобою.
Смотрит и слышит
Сладостный смех твой; а я-то несчастный
Смысл весь теряю, а взор повстречаю,
Лезбия, твой, так безумный и страстный
(Слов уж не знаю).
Молкнет язык мой, и тонкое пламя
Льется по членам моим, начинает
Звон раздаваться в ушах, пред глазами
Ночь наступает.
Праздность, Катулл, насылает мытарства,
Праздность и блажь на тебя напустила;
Праздность царей и блаженные царства
Часто губила.
126

I. КНИГА ЛЮБВИ ОВИДИЯ
/. Элегия
Славить доспехи и войны сбирался я строгим
размером,
Чтоб содержанью вполне был соответствен и строй.
Все были равны стихи. Но вдруг Купидон
рассмеялся,
Он из второго стиха ловко похитил стопу.
5 «Кто, злой мальчик, тебе такую дал власть
над стихами?
Вещий певец Пиерид, не челядинец я твой.
Кстати ль Венере хватать доспех белокурой
Минервы,
Ей, белокурой, к лицу ль факела жар раздувать?
Кто похвалил бы, когда б Церера владела лесами?
0 А властелинкой полей дева с колчаном была б?
Нет у меня и предмета приличного легким
размерам:
Отрока иль дорогой девушки в длинных кудрях».
Так роптал я. Но он, колчан растворяя немедля,
Выбрал, на горе мое, мне роковую стрелу.
5 Сильным коленом согнув полумесяцем лук
искривленный,
«Вот же,— сказал он,— воспеть можешь ты это,
певец!»
Горе несчастному мне! как метки у мальчика
стрелы:
Вольное сердце горит, в нем воцарилась любовь;
127

Вечерние огни
Шестистопным стихом начну, пятистопным окончу.
Битвам железным и их песням скажу я: прости!
Миртом прибрежным теперь укрась золотистые
кудри,
Муза, и в песню вводи только одиннадцать стоп.
чи*-·
128

Выпуск первый
IL Элегия
Чтоб это значило? Все как будто жестка мне
постеля,
И одеялу нигде места сыскать не могу,
Целую долгую ночь провел я в бессоннице
томной,
Как ни ворочался я, больно усталым костям?
5 Я бы почувствовал, кажется, если б томился
любовью;
Иль незаметно она в сердце вливает свой яд?
Подлинно так! Вонзились мне в сердце колючие
стрелы,
И побежденную грудь злобный смущает Амур.
Что ж, уступить? Иль раздуть борьбою мгновенное
пламя?
0 Да, уступлю. Покорясь, ношу удобней нести.
Видывал я, как вдруг от качания вспыхивал
факел,
Видывал, как потухал он, не тревожим никем.
Терпят ударов волы, еще непривычные к плугу,
Больше гораздо, чем те, что покорились ярму;
15 Рот у строптивых коней колючими рвут удилами,
Чувствуют меньше узду те, что покорны браздам,
Злее гораздо ранит Амур душой непокорных,
Чем таких, что терпеть рабство ему поклялись.
Видишь,—себя я признал, Купидон! твоею добычей.
20 Руки покорные сам я воздеваю к тебе,
5 А. А. Фет
КО

Вечерние огни
Нечего мне воевать, прошу пощады и мира,
Я безоружен, меня что за хвала покорить.
Волосы миртом венчай, у матери взявши голубок,
А колесницу для них вотчим тебе подарит.
25 В ней ты будешь стоять; под крик триумфальный
народа,
Править запряжкою птиц ловкой ты будешь рукой.
Юношей пленных вослед и дев поведут за тобою;
Шествие их для тебя будет славнейший триумф,
Сам я, пленник недавний, пойду со свежею раной,
30 Новые цепи твои чувствуя пленной душой.
Здравый Смысл поведут, связав ему за спину руки,
Стыд, туда же и всех, кто на Амура восстал.
Все да боятся тебя. И, руки к тебе воздевая,
Голосом громким народ пусть восклицает:
Триумф!
35 Спутники лести пойдут при гебе: заблужденье
и дерзость,
(Эта толпа за тебя вечно готова стоять).
Этим-то войском своим ты людей и богов
побеждаешь;
Стоит отнять у тебя только их помощь — ты наг.
Рада триумфу сыновнему, мать на высоком Олимпе
40 Зарукоплещет и роз станет кидать на тебя.
Ты же алмазами крылья, алмазами кудри убравши,
На золотых колесах будешь стоять золотой.
Тут, я знаю тебя, зажжешь сердец ты немало,
И мимоходом людей многих поранишь тогда.
45 Если бы даже хотел, унять своих стрел ты не в
силах;
Жаркое пламя своей близостью жгучей палит.
Так же шествовал Вакх, покоривши пределы
Гангеса,
130

Выпуск первый
Тиграми он управлял, правишь голубками ты.
Если часть твоего могу я составить триумфа,
Так пощади! На меня сил, победитель, не трать!
Цезарь, родственник твой, тебе да послужит
примером:
Дланью победной своей он побежденных хранит.
>№
5* ш

Вечерние огни
V. Элегия
Солнце палило, и только полуденный час
миновало,
Членам давая покой, я на постелю прилег.
Часть приоткрыта была, и часть закрыта у ставней,
В комнате был полусвет, тот что бывает в лесах.
5 Сумерки так-то сквозят вослед уходящему Фебу,
Или когда перейдет ночь, а заря не взошла.
Должно такой полусвет для застенчивой девы
готовить,
В нем-то укрыться скорей робкий надеется стыд.
Вижу, Коринна идет и пояса нет на тунике,
0 Плечи белеют у ней под распущенной косой.
Семирамида роскошная в брачный чертог так
вступала,
Или Лаиса, красой милая многим сердцам.
Я тунику сорвал, прозрачная мало мешала.
А между тем за нее дева вступила в борьбу;
5 Но как боролась она, как бы не желая победы,
Было легко победить ту, что себя предала.
Тут появилась она очам без всякой одежды,
Безукоризненно все тело предстало ея.
Что за плечи и что за руки тогда увидал я!
!0 Так и хотелось пожать формы упругих грудей.
Как под умеренной грудью округло весь стан
развивался!
т

Выпуск первый
Юность какая видна в этом роскошном бедре!
Что ж я хвалю по частям? Что видел я, было
прекрасно.
Тело нагое к себе много я раз прижимал.
Кто не знает конца? Усталые, мы отдыхали,
Если бы мне довелось чаще так полдень встречать.
4W

Вечерние огни
Филемон и Бавкида
Смолкнул на этом поток. Всех бывших тронуло
чудо.
На смех поднял доверчивых только богов
поноситель
615 И необузданный в сердце своем, Иксионом
рожденный:
— «Сказки плетешь и чрезмерно богов,
Ахелой, ты считаешь
Мощными, рек он, коль формы и дать и отнять
они могут».—
Все изумились; никто подобных речей не
одобрил:
Но Лелекс изо всех, созревший умом и годами,
620 Так сказал: «Безмерна власть неба и нет ей
предела,
И чего пожелают небесные, то свершится.
Чтоб ты не был в сомненье, так есть, недалеко
от липы,
Дуб на Фригийских холмах, обнесен небольшою
стеною...
Видел то место я сам, потому что был послан
Питтеем
625 В Пелопса землю, которой отец его правил
когда-то.
Есть там болото вблизи, что некогда было
селеньем,
Ш

Выпуск первый
Ныне те воды ныркам, да болотным курочкам любы.
В образе смертном явился туда Юпитер и также,
Вместе с отцом, Атлантид жезлоносец, покинувши
крылья;
В тысяче целой домов они добивались ночлега:
Тысячи были домов на замке. В один их
впустили,
Маленький, крытый одним камышом из болот да
соломой.
Но старушка Бавкида, и ей летами под пару,
Филемон, сочетавшися в нем в дни юности,
в той же
Хате состарились. Бедность они сознали, им
легкой
Стала она, и ее они добродушно сносили.
Что ни делай, господ или слуг ты здесь не
отыщешь:
Дом-то весь только двое, служить и приказывать
те же.
Вот когда небожители бедного крова достигли,
И, головами нагнувшись, вошли через низкие
двери,
Членам дать отдых старик пригласил их,
придвинувши кресла,
А суровою тканью его покрыла Бавкида.
Теплую тотчас золу разгребла и разрыла
вчерашний
Жар, подложила листвы с сухою корою и пламя
Старческим дуновеньем своим заставила
вспыхнуть.
Мелкой лучины снесла с чердака да высохших
сучьев,
И, нарубивши, придвинула их к котелку
небольшому.
135

Вечерние огни
Листья срубила с кочна, принесенного мужем
из сада,
Орошенного. Он же двурогою вилой снимает
С черной жерди затылок свиной, висящий,
копченый.
От хранимой давно ветчины отрезает он малость
И отрезок спешит размягчить в клокочущей влаге.
Между тем сокращают часы разговором, мешая
Замедление чувствовать. Буковый тут лее и чан
был
На костыле деревянном за прочное ухо привешен.
Теплой наполнен водой, он принял члены их, грея.
Посредине была постель из мягких растений
Положена на кровать; из ивы бока в ней и ножки.
Эту покрыли ковром, которым по праздникам
только
Покрывали ее, но и тем,— дешевый и старый
Был он ковер,— на кровати из ивы не след было
брезгать.
Боги на ней возлегли. Подсучась, дрожащая,
ставит
Старица стол; но третья в столе неравна была
ножка.
Ножку сравнял черепок. Когда же приподняло
крышку,
То зеленою мятой она его тотчас протерла.
Тут поставили свежих, пестрых ягод Минервы,
Также вишен осенних, в соку приготовленных
жидком,
Редьки, индивия, к ним молока, сгущенного
в творог,
Да яиц, что слегка лишь ворочаны в пепле не
пылком.
136

Выпуск первый
0 Все в посуде из глины. Затем расписной был
поставлен
Кубок того ж серебра и стакан, сработан из
бука,
Внутренность в нем была желтоватым промазана
воском.
Долго ли ждать; с очага появились горячие яства.
Вот убрали вино незначительной старости, чтобы
5 Место очистить на время вторичной чреде угощенья.
Тут орех, в перемешку тут финик морщинистый с
фигой,
Сливы в корзинах и с ними душистые яблоки
рядом.
Так же и гроздья, что с лоз, разукрашенных
пурпуром, сняты.
Сот посреди золотой. Ко всему ж добродушные
лица,
80 И при этом хлопот и вместе радушья немало.
Видят они между тем, что, сколько ни черпают,
чаша
Все наполняется,— тотчас вино прибывает.
Чудо приводит их в страх; и, руки воздевши,
взывают
И Бавкида с мольбой и сам Филемон устрашенный.
5 Просят прощенья за стол и скудное все угощенье.
Был единственный гусь, двора их убогого сторож,
В жертву гостящим богам заклать его старцы
решили.
Он, проворен крылом, изморил удрученных годами,
Долго шнырял он от них и словно ушел под
защиту
3 К самым богам. Его убивать запретили владыки.
—«Боги мы, сказали они, оплатят соседи
137

Вечерние огни
Карой заслуженной грех, но дастся вам быть
непричастным
Этому злу, только вы свой кров немедля покиньте,
Да ступайте за нами и следом в гору идите
Вместе».— Послушались оба и стали, опершись на
палки,
Долгий подъем проходить по дороге, взбираяся
к верху.
Не дошли до вершины настолько, насколько до разу
Может стрела прилететь. Оглянулись, и все
увидали
Погруженным в болото, а их только кровля
осталась.
Вот, покуда дивились они, о соседях жалея,
Хижина старая их, в которой двоим было тесно,
Превратилася в храм; колоннами стали подпорки,
Зажелтела солома, и крыша стоит золотая.
Двери стали резные, и мрамором землю покрыло.
Тут Сатурний сказал, обращая к ним лик
благосклонный:
«Праведный старец и ты, жена достойная, ваши
Изреките желанья». С Бавкидой сказавши два
слова,
Передал сам Филемон их общие мысли
бессмертным:
«Быть жрецами и стражами вашего храма желаем
Мы, а так как в согласье мы прожили годы, то
пусть нас
Час все тот же уносит, пускай не увижу могилы
Жениной я, и она пускай меня не хоронит».
Как просили, сбылось; покуда жизнь длилася, были
Стражами храма они. Когда ж, ослабевши от века,
Раз у священных ступеней стояли они, повествуя,
138

Выпуск первый
Что тут на месте сбылось, увидал Филемон, что
Бавкида,
А Бавкида, что стал Филемон покрываться
листвою.
Вот уж под парою лиц поднялися макушки, тут
оба
Как могли, так друг другу вместе сказали:
«Прощай же,
О супруг, о супруга»,— и ветви закрыли им лица.
Кажет прохожим поныне еще Тиании житель
Два соседних ствола, исходящих от корня
двойного.
Мне старики достоверные, не было лгать им
причины,
Так рассказали. При том и сам я видел, висели
На ветвях тех венки; и, свежих повесив, сказал я:
«Кроткие милы богам, кто чтил их, сам будет в
почете».
139

К. ГОРАЦИЯ ФЛАККА
о поэтическом искусстве
К Пизонам
Предисловие
Хотя заглавие «Поэтическое искусство» (Ars poetica),
или, вернее, «О поэтическом искусстве» (De arte
poetica), по всей вероятности, не принадлежит самому
Горацию, но оно тем не менее весьма древнее и находится
уже у Квинтилиана. Соответствие такого заглавия с
содержанием самою письма заставило удержать его и
поныне, но это соответствие только внешнее. Гораций
был настолько мыслитель, что, решившись раз
представить теорию поэзии, не допустил бы такого беспорядка
в изложении, какой представляет «Письмо к Пизонам».
С другой стороны, он был весьма опытный и даровитый
художник-поэт и не мог, конечно, предпринять в
стихотворной форме такой чисто дидактический труд.
Фантазия его буйствует. Он как бы не в силах совладеть с
налетающими на него образами (без этого всякий
лиризм мертвечина; не Горацию было не знать этого);
и если он в этом Письме, как и везде, является
назидательным и полезным, ю это одно из et о достоинств, но
никак не цель. Гораций вращался в самом
образованном и изящном кругу своего времени. Фамилия Пизо-
нов, к которым относи!ся это письмо, принадлежала к
самым древнейшим. Отец упоминаемых в нем Пизонов-
сыновей (Люций, Калпурний, Пизон) вел свой род от
сына царя Нумы по имени Кальпа (Calpus) (ст. 292).
В 739 году от О. Р, он был консулом и, по свидетельству
Тацита, умер в 785 году восьмидесяти лет от роду.
Так как Гораций умер в 746 году, а старшему из детей
Пизона, к которому относится поэт как к начинающему
стихотворцу, могло в это время быть от 15 до 20 лет,
то комментаторы и относят эту оду к 745 году, то есть
За год до смерти поэта. К такому заключению приводит
и то обстоятельство, что Гораций уже однажды затраги-
140

Выпуск первый
вал (в письме к Юлию Флору) тот же предмет,
которым в настоящем письме увлекся окончательно. Нельзя
же предположить обратного хода дела. Некоторые
критики предполагают даже, что Гораций не успел
докончить этого послания, но весь строй и дельность
стихотворения и чисто горациевский конец явно уличают в
противном. В последние годы жизни Гораций оставил
лиру и предался философии. Только желание
высказаться молодому начинающему другу подало ему повод
написать стихотворное письмо, которое для нас тем
драгоценнее, что оно блистает всеми достоинствами
музы поэта в лучшую эпоху его деятельности.
Вот последовательность, чтобы не сказать порядок
мыслей, в нашем письме:
Стихотворение должно быть цельно (1—23), но не
односторонне (24—37). Если выбор содержания
соответствует индивидуальной силе автора (38—41), то
соответственный предмету порядок установится сам
собою (42—45). О выборе слов и выражений (46—72),
стихотворных размеров (73—85). Каждый размер имеет
свой особенный характер, с которым и должно в данном
случае сообразоваться (86—98). Должно обращать
внимание на положение лица (99—113) и на самое лицо
и его характер (114—118). Относительно содержания
должно или держаться преданий (119—124) или,
решаясь на самобытное творчество, оставаться
последовательным и верным однажды задуманному образу (125—
127). Но первый путь более благонадежен (128—130).
При этом должно избегать рабского подражания и
разных гибельных неловкостей (131—152). Специальные
указания драматургам: должно соображаться с
возрастом действующего лица (153—178); отношение
элемента повествовательного к действующему (179—188);
число актов, правила касательно deus ex machina, число
действующих лиц, положение хора (189—201);
музыкальный аккомпанемент (202—219); драма с сатирами
(220—250). Размеры драматические: ямб и его
исполнение строго по греческим образцам (251—274). Два
главные вида драмы: трагедия и комедия, сперва греческие
(275—284), потом римские (285—288). Последние
страдают большею частью недостатком отделки (289—294),
141

Вечерние огни
что авторы выдают за гениальность (295—308).
Творчество должно опираться на основательное образование,
каково изучение практической философии (309—316) и
в то же время жизни (317—322). Преуспеянию поэзии
у римлян противодействует материализм их воспитания
(323—332). Из трех родов поэзии чисто поучительного
(335—337), чисто занимательного (338—340) и
сочетания того и другого элемента — последний более всех
увлекает общее сочувствие (341—346). Из таких
идеальных требований можно кое-чем поступиться в
пользу человеческих несовершенств, лишь бы добро
превышало (347—353); но снисхождение должно иметь
границы (354—360). Стихотворения так же разнообразны по
производимым впечатлениям, как и картины (361—365),
но посредственность не может быть терпима (366—378).
И стихотворству надо обучаться (379—385), а потому
при обнародовании сочинений должно быть крайне
осмотрительным (386—390). Но не следует стыдиться
почтеннейшего и древнейшего искусства поэзии (391—
407). Для преуспеяния в нем необходимо соединение
таланта с изучением (408—415), чего нередко не
признают современники (416—418). Прихлебатели и
корыстные хвалители только увеличивают
легкомысленное самолюбие богатых писателей (419—433), так что
по отношению к стихам поэта легко распознать
истинного друга от ложного (434—452). Только истинный
неумолимый критик может спасти от несчастия
сделаться, в качестве плохого стихотворца, мучителем
встречного и поперечного.
МДг·
Ш

Выпуск первый
К Пизонам
Если бы вдруг живописец связал с головой
человечьей
Конский затылок и в пестрые вырядил перья
отвсюду
Сборные члены; не то заключил бы уродливо-черной
Рыбой сверху прекрасное женское тело,— при
этом
5 Виде могли ли бы вы, друзья! удержаться от
смеху?
Верьте, Пизоны, такой картине очень подобна
Книга, в которой нескладны грезы, как сны у
больного,
Смешаны так, что нога с головой сочетаться
не может
В произведенье одном. Живописцам равно и
портам
1 Общее правило единства изображений. Многие
современные Горацию стихотворцы (самонадеянные идиоты
искусства) не только забывали это правило, но даже кичились
яркою пестротой своих несообразных произведений,
считая такой образ действий гениальною поэтическою
вольностью Гораций сравнивает такое несообразное
произведение с картиной, в которой живописец связал бы в
одно целое члены человека, зверей, птиц и рыб.
6 О Пизонах смотри вступление.
9 Гораций как бы подсказывает плохим художникам их
обычное оправдание и ссылку на поэтические вольности.
из

Вечерние огни
10 Все дерзать искони давалось полное право.
Знаем! и эту свободу просить и давать мы
согласны,
Но не с тем, чтобы дикое с кротким вязалось,
не с тем, чтоб
Сочетались со птицами змеи, с тиграми — агнцы.
Вслед за важным и много сулящим началом
нередко
15 Тот пурпурный лоскут, другой ли для большего
блеска
Приставляется, рощу ли то, алтарь ли Дианы
И по красивым полям протекающей речки извивы,
Или Рейн, или радугу нам описывать станут.
Но не у места здесь.это. Да ты кипарисы, быть
может,
20 Мастер писать? Но к чему, коль тут потерпевший
крушенье
Выплыл бедняк, по заказу написанный? Делать
амфору
11 Он признает их, но до пределов, указуемых самою
природою вещей.
15 Как бы ни были красивы сами по себе отдельные
предметы, но вставленные не у места они так же оскорбляют
чувство гармонии, как яркий лоскут, нашитый на платье
другого цвета.
19 Потерпевшие кораблекрушение посвящали обыкновенно в
храм Нептуна дощечку, изображавшую их спасение; или
же вешали ее себе через плечо как знак, дозволявший
им прибегать к общественной благотворительности. По
свидетельству древнего схоласта, один из таких бедняков
пришел заказывать подобную дощечку к греческому
живописцу, набившему руку в писании кипарисов, и
живописец спросил: уж не написать ли тут же тебе и
кипариса?
Ш

Выпуск первый
Стал — и пустил колесо,— зачем же вышел
горшочек?
Словом, что делать замыслил, да будет едино
и цельно.
Большую часть певцов — (отец и достойные
дети!)
25 Губит призрак нас совершенства: стараюсь
быть кратким,
Делаюсь темным; иной, желая быть легким, теряет
Силу и душу; а этот, быть важным пытаясь,
напыщен;
В прахе ползет,— вполне безопасен,— боящийся
бури.
Кто не сложную вещь разукрасить желает
чудесным,
30 Тот напишет дельфина в лесу, кабана среди моря.
Страх ошибок ведет к недостаткам, коль нету
искусства.
Около школы Эмилия жалкий литейщик сумеет
Выделать ногти и мягкие волосы вылить из меди,
В главной задаче труда несчастный, затем что не
сладит
22 Колесо горшечника.
26 Пизоны.,
31 Великое изречение, указывающее на противоположную
бездну, избежать которой, в свою очередь, может только
талант. Мало не создать ничего безобразного, надо
создать нечто красивое, а главное — цельное.
32 Самый бездарный художник может добиться
прилежанием известной ловкости в воспроизведении подробностей,
будучи не способен управиться с целым. В пример
такому положению Гораций приводит второстепенных
скульпторов и литейщиков, мастерские и лавки которых
находились близ форума около гладиаторской школы,
носившей имя своего основателя М. Эмилия Лепида.
U5

Вечерние огни
35 С целым. Явиться таким же, задумав любое
творенье,
Я не больше хотел бы, как нос иметь покривленный,
Черным цветом глаз и волос вызывая вниманье.
Пишущие! Выбирайте предмет, соответственный
вашим
Силам, и тщательно взвесьте, чего не подымут,
что смогут
40 Плечи поднять. У того, кто выбрал посильное дело,
Хватит всегда выражений и будет порядок и
ясность.
Сила порядка в том и краса (или ошибаюсь),
Чтобы вот здесь и сказать, что здесь сказать
было нужно.
Многое, разобрав, в настоящее время отложит,
45 Там предпочтет, здесь отвергнет творец
обещанной песни.
Тонко и точно связуя слова, ты понравиться
можешь,
Если сумеешь придать новизну известному слову
Ловким сопоставлением. Но если для новых,
понятий
Необходимость укажет найти небывалое слово:
35 Казалось бы все хорошо; есть и прилежание и известная
доля искусства, да нет безделицы — таланта, и выходит
так же безобразно, как в остальных чертах красивое
лицо, с покривившимся носом.
45 Так критически обращается поэт с новым своим
песнопением, пока оно окончательно не появилось в свет.
Обещанным называет его Гораций в том смысле, что
публика давно знает о новом, хотя еще не появившемся
произведении известного стихотворца, как это, например,
было с «Энеидой». В таком случае поэт как бы в долгу у
публики и должен сдержать обещание.
146

Выпуск первый
50 Да позволено будет и то, что не слыхано было
У Цетег препоясанных, скромно ввести в обращенье.
К новым, недавно введенным словам, окажут
доверье,
Если в них греческий строй слегка изменен.
Почему же
Римлянин Плавту с Цецилием то позволял,
в чем откажет
55 Варию или Вергилию? Чем заслужу я немилость
Вмале трудясь, коль язык Катона и Энния многим
Обогащал отцовскую речь, находя для предметов
Новые имена? Дозволено было и будет
Слово вводить, зачеканив его современной печатью.
51 Под именем Цетегов, происходивших от славной древней
фамилии Корнелиев, поэт подразумевает древних
писателей и ораторов, вообще древних римлян, имевших обычай,
особенно на войне, препоясывать грудь фартуком,
сходившим нише колен.
53 Таких греческих и вообще иностранных слов с
обрусевшими окончаниями у нас набрался целый словарь, без
особого разрешения Горация. Зато какую ловкость и
быстроту сообщил сам Гораций и другие римские поэты
родному языку, вводя в него греческие обороты!
54 Плавт и Цецилий Стаций, оба старинные творцы комедий,
тогда как Барий и Вергилий являются представителями
современности. Если что признавалось справедливым и
законным в старину, то почему же не быть ему таким
же и в настоящее время?
56 М. Порций Катон, бывший цензор, один из величайших
мужей древнего Рима, даже в преклонных летах писал
о различных предметах, например, о земледелии, для чего
принужден был создавать не существовавшие до того
выражения, обогащая таким образом речь отцов. Энний —
древний эпический поэт.
69 Сравнение, взятое с монеты, чекан которой всегда носит
признаки своего времени, равным образом и новое сло'во
147

Вечерние огни
Как меняются листья в лесу с отживающим
годом,
Старые падают: так и слова отжившие гибнут,
А порожденные вновь зацветают, как юноши
силой.
Смерти подвластны и мы, и все наше: Нептун ли
проникнул
В землю, чтобы укрыть корабли от крыл
Аквилона,—
Царственный труд; пришлось ли болоту, доступному
веслам
И бесплодному,— вдруг питать города и пахаться;
Или река с вредоносным для нив направленьем
сыскала
Лучший прежнего путь,— созданья смертных
погибнут.
Где же тут в вечной чести одним речам
красоваться?
Много отживших слов возрождаются снова, а те,
что
Ныне в почете, погибнут, если захочет обычай,
неминуемо отражает характер и оттенки вновь
сложившегося понятия.
63 Говоря о смертности и недолговечности всего
человеческого, Гораций словом «Нептун» намекает на одну из
блистательнейших работ Августа или, лучше сказать, Агрип-
пы, который в 717 году, соединив каналами Авернское
озеро с Лукринским и последнее с морем, образовал, таким
образом, превосходную гавань, славившуюся в Италии
под именем Юлианской,— в честь Юлия Цезаря.
68 Говоря об этой гавани, Гораций прибавляет: «создания
смертных погибнут». Пророчество поэта сбылось в 1538
году. Землетрясение превратило Лукринское озеро в
болото, заросшее тростником.
148

Выпуск первый
Этот полнейший судья законов и правил речений.
Тот размер, которым описывать мрачные войны
Или деянья царей и героев,— указан Гомером.
75 Жалоба прежде всего выражалась неравным
двустишьем.
Вверилась после ему и молитвы услышанной
радость.
Кто же был первым создателем первых элегий,
об этом
Между собою грамматики спорят— и спор не
окончен.
Яростный гнев снабдил Архилоха оружием ямба,
80 Те же стопы годились для сокков и важных
котурнов,
74 Эпический гекзаметр.
75 Гораций относительно происхождения элегии
придерживается мнения Аттиков, согласно которому, элегия
первоначально выражала только жалобу; и только
впоследствии стала выражать все нежные чувства, хотя бы и
радостные, самобытным и сладостным размером
гекзаметра, перемежающегося с пентаметром. Краткою названа
элегия не столько сравнительно с большим объемом,
сколько по отношению к высокому строю эпоса.
79 Изобретателем ямбического размера и беспощадного
рода сатиры, получившей название ямбов, считается Архи-
лох. Беспощадными названы его ямбы вследствие
предания, по которому фиванец Ликамб обещал Архилоху руку
дочери своей Необулы, но, не сдержав слова, подвергся
жестоким сатирам поэта. Предание продолжает, что
Ликамб, преследуемый ямбами, повесился вместе со своими
дочерьми.
80 Сокпи и котурны стоят вместо комедии и трагедии. Оок-
ки — низкие башмаки для комических актеров; котурны —
высокие пурпурного цвета полусапожки для трагических
актеров. Их носили -на очень высоких подошвах, чтобы
насколько возможно увеличить рост полубогов и героев.
149

Вечерние огни
Нить вести разговоров удобны — ив шуме
народном
Слышными быть, сродны вполне для сценических
действий.
Муза судила струнам воспевать богов и героев,
И кулачных бойцов, к ней на ристалище первых,
85 Да зазнобу влюбленных, и откровенные вина.
Если ни правил я, ни оттенков в известном
творенье
Не удержу и не знаю, за что же и слыть мне
поэтом?
Должен ли ложный мой стыд предпочесть
незнанье — ученью?
Стих трагедий нейдет к изложенью комической
вещи,
90 Оскорбительно так же, коль станут будничным
строем,
Только сокков достойным, вещать про трапезу
Тиеста;
Все должно сохранять урочное место пристойно.
Но иногда и комедия голос свой возвышает,
И прогневанный Хрем бранится напыщенным
слогом,
95 Да и в трагедии часто будничной сетуют речью.
13 Струнам, т. е. лирическому роду поэзии.
8 Стыдно пускаться в пляс неумелому, но учиться плясать
не стыдно.
1 Трапеза Тиеста часто служила содержанием для
трагических писателей, равно как и все Танталиды. Тиест, сын
Пелопса, прижил детей с женою брата своего Атрея,
который за пиршеством из мести накормил этими детьми
своего брата и их отца Тиеста.
4 В комедии Теренция Хрем осыпает ругательствами сына
своего Клитифона за расточительность в отношении к
любовнице.
150

Выпуск первый
Телеф или Пелей, являясь изгнанником бедным,
Не допускает слов двухаршинных пышного строю,
Если желает сердца у зрителей жалобой тронуть.
Мало стихам быть красивыми, быть им сладкими
должно
юо jj у слушателей по прихоти править сердцами.
Как отвечают улыбкой на смех, так с плачущим
плачут
Лица людей: если хочешь, чтоб я заплакал, то
прежде
Сам загорюй; тогда и я разделю твое горе,
Телеф или Пелей! а дурно роль ты исполнишь,
105 Или засну или буду смеяться! Речи печали
С грустным совместны лицом, с раздраженным
речи угрозы,
Шутки приличны веселому, строгому — важное
слово.
Ибо природа сперва готовит нас внутренно к
каждой
Перемене судеб: веселит иль на гнев вызывает
110 Или великою скорбью томит, к земле преклоняя;
Вслед за тем состоянье души языком выражает.
Если в разрез с положеньем речь поведет
говорящий,
Римские всадники и пехотинцы хохот подымут.
96 Телеф, сын Иракла, раненный копьем Ахиллеса, мог
только от него и получить исцеление и вынужден был с этой
целью предпринять странствие из Мизии в Элладу. Пелей,
отец Ахиллеса, в юности в сообществе брата своего Тела-
'мона убил сводного брата своего Фоку, за что оба
изгнаны отцом из родины (Эгины).
,113 Гораций преднамеренно противополагает почетному
выражению «всадники» заимствованное комическое слово:
pedites — пехотинцы, вместо: «простонародие».
151

Вечерние огни
Разница выйдет большая, бог говорит ли,
герой ли,
115 Старец преклонный, иль юноша, полный цветущего
пылу,
Гордая в доме матрона, иль скромно прилежная
няня,
Всюду бывалый купец, земледел зеленеющей
нивы,
Ассириец или колхиец, сын Фив иль Аргоса.
Или следуй преданью иль выдумай сам, только
складно.
120 Если желаешь, писатель! ты славного вызвать
Ахилла,—
1,4 Хотя в тщательно пересмотренном по Бонду парижском
издании 1855 года и стоит: «Davusne loquatur» «Дав
говорит ли» — но мы в нашем переводе решились
последовать тексту Ореллия, предлагающего читать: divusne
loquatur «бог говорит ли» по следующим соображениям:
Гораций только что говорил о трагедии, и как-то странно
вдруг увидать имя комического слуги Дава, тем более,
что это же самое имя повторяется в ст. 237 нашего
письма. Несогласные с нашим чтением, могут по желанию
заменить слово «бог* словом «Дав», благо русский язык
так же мало страдает от этого варианта.
118 Изнеженный ассириец в противоположность суровому
колхийцу.
120 Выводя многоразличные сюжеты для трагедий, Гораций
с обычною быстротой и ловкостью наделяет известные
имена типическими эпитетами. Нечего говорить, как верно
намечен характер Ахилла. Говоря о Медее, Гораций,
вероятно, имел в виду трагедию Эврипида, где она
обрисована такою. Ино, дочь Кадма, от преследований мужа
своего Атама бросилась вместе с сыном своим Мелицертом
в море. Жрица Ио, любовница Зевеса, превращенная в
корову, не могла укрыться от уязвлений овода,
напущенного на нее Герой. Иксио-н, царь лапитов, убийца тестя
152

Выпуск первый
Безусталый и пылкий, неумолимый и резкий,
Пусть отвергая законы, он все присвояет оружью.
Пусть Медея жестока, строптива, Ино печальна,
Ио беспомощна, грустен. Орест, Иксион вероломен.
125 Ежели ты небывалое стрщпь. нц сцрну, решаясь
Новое вывесть лицо, пускай до конца оно будет
Тем, чем явилось сначала, и верным себе остается.
Трудно по-своему выразить общее, с большим
успехом
Можешь ты песнь «Илиады» разбить на акты,
чем вывесть
130 То впервые, о чем никто не слыхал и не знает.
Общеизвестный предмет твоим достоянием станет,
Если в пошлом и низком кругу не будешь
вращаться;
Ежели, как переводчик, не станешь ты слово за
словом
Передавать и не влезешь в такую трущобу, откуда
своего Деионея, дерзнувший оскорбить своим
искательством Геру, казнится за это в царстве теней на огненном
колесе.
128 Указав на необходимые условия самобытного творчества,
Гораций ставит на вид драматическому писателю, в свою
очередь, затруднения на пути воспроизведения
общеизвестных типов, если только автор, не ограничиваясь
пошлым и рабским подражанием, захочет выразить свой
личный взгляд на известные лица или события.
132 Под словом «круг» Гораций, намекая на избитую,
изъезженную арену цирка, имел, главным образом, в виду мало
способных циклических поэтов, бездарно исчерпывавших
, предания известного круга: Троянской войны, Одиссеи и
т. п. Гораций именно советует предоставлять фантазии
большую свободу и не стесняться этим кругом (orbis сус-
licus) из опасения дойти до несообразностей, из которых
даже стыдно будет выбираться на торную дорогу.
153

Вечерние огни
Вытащить ног или стыд не позволит, иль смысл
сочииенья.
Не начинай ты так, как порт циклический начал:
«Участь Приама пою и жребий войны благородной».
Чем хвастун оправдает такой притязательный
возглас?
Горы томятся родами, и мышь смешная родится.
Сколь безупречнее тот, что без всякой неловкости
начал:
«Мужа мне, Муза, воспой, который, по взятии
Трои
Многих народов видал города и нравы изведал».
Не из пламени дым, а из дыма свет он замыслил
Вызвать, чтобы затем выводить знаменитые дива:
Антифата и Сциллу и рядом с Циклопом Харибду.
Не начинает он петь возврат Диомеда со смерти
Мелеагра, иль с пары яиц — троянские битвы.
Вечно к развязке спеша, он слушателя увлекает
136 Поэт должен быть осторожен и скромен в обещаниях.
Примером противного служит заносчивый циклический
поэт, которого Гораций клеймит стихом о горе, родившей
мышь, вошедшим в пословицу.
141 Три первые стиха «Одиссеи» Гораций переводит двумя
стихами.
143 Гомер, подобно природе, переходит от менее ярких
явлений к более резким и выдающимся. Антифат, царь
людоедов Листригонов. («Одиссея», X, 106.)
146 Мелеагр, браг Тидея, отца Диомеда, трагически погиб от
руки матери Алтеи. По свидетельству схолиаста,
циклический поэт Антимах начал свое повество'вание со
смерти Мелеагра и таким образом растянул оное до уродства,
Гомер не начинает своей поэмы и со дня рождения
виновницы войны Елены, происшедшей вместе с
Клитемнестрой из одного из парных яиц Леды, тогда как братья их
Кастор и Полидевк вышли из другого.
154

Выпуск первый
В середину событий, как бы уже знакомого с
делом,
150 То же, в чем ве надеется блеску добиться,
обходит;
И сочиняет так, мешая с правдой неправду,
Чтоб середина с началом, конец с серединой
вязались.
Слушай теперь, чего я и народ со мною желаем:
Если ты хочешь, чтоб зрители ждали спуска
завесы,
155 И сидели, пока им певец: «Похлопайте» — скажет,
То ты каждого возраста нравы должен отметить
И подвижных и зрелых лег сохранять выраженья.
Мальчик, который уж может слова повторять и
надежно
На ноги стал,— рад играть со сверстниками и
мгновенно
150 Нельзя не указать тем художникам на это капитальное
замечание Горация. Только для бездарности все кажется
одинаково легко. Для невежды какая-нибудь крапива —
дрянь и только ботаник — мыслитель видит ее красоту и
неизъяснимую тайну ее жизни.
164 При конце действия (акта) сцена отделялась от
зрителей занавесом (aulaeum), который не спускался, а
поднимался снизу вверх. Если пьеса не нравилась, то
зрители удалялись; в противном же случае ожидали спуска
занавеса, т. е. начала следующего акта.
155 Нынешняя декламация актеров была у древних пением
под звук инструмента и певец-актер, кончивший роль
свою, просял у зрителей рукоплесканий.
Ш6-178 истинно мастерская характеристика различных
возрастов человека может служить нагляднейшим примером
вечности искусства. 2000 лет как не бывало! Все до
малейшей подробности верно и теперь, и останется таким,
пока будут существовр^ь люди.
155

Вечерние огни
160 То вспылить, то смириться готов, меняясь всечасно.
Безбородый юноша, вырвавшись из-под надзора,
Любит коней и собак и яркое Марсово поле;
Мягок, как воск, на худое, строптив ко всем
увещаньям,
Поздно полезное он предвидит; деньги бросает,—
165 Рьян и заносчив, легко покидает он то, что
полюбит.
Совершенно напротив и дух и возраст мужчины
Заставляет искать богатства, связей и почета,
Избегая всего, что трудно менять будет после.
Много вкруг старца забот собирается иль потому
что
170 Он все ищет богатств, а найдя, боится их трогать,
Иль потому, что всем боязливо и холодно правит,
Все отлагает, надеется, век припасая в грядущем.
Строгий, строптивый, он хвалит минувшие годы,
когда он
Мальчиком был,—и за! ем молодежь разбирает и
судит.
175 Много с собою удобств лета, прибывая, приносят,
Много уносят, начав убывать. Чтоб юноше роли
Старца порою не дать иль мальчику роли мужчины,
Будем держаться всегда сообразного с возрастом
каждым.
Сцена выводит события или о них повествует.
176 «Лета прибывают,— говорит схолиаст,— до 46-го года
человеческой жизни; с этого времени они начинают
убывать». Такое сравнение взято, очевидно, с прибавления
и уменьшения дней ч годичном обращении. Отсюда и
французский оборот: un homme sur son retour.
179 Правило для употребления двойственного элемента
драмы, наглядного действия и рассказа. Не должно выводить
на сцену тривиального и возмутительного.
156

Выпуск первый
180 Трогает душу слабее, что приемлется слухом,
Чем все то, что, видя глазами верными, зритель
Сам себе сообщает. Но что прекрасно за сценой,
Там и оставь; скрыть должен от глаз ты много
такого,
Что очевидец событий расскажет с полною
силой.
185 Пусть Медея не губит детей пред глазами народа
И преступный Атрей не варит человеческих членов,
Не превращается Прокна в птицу и Кадм в дракона.
Хоть покажи ты мне все,— отвернусь — и тебе не
поверю.
Пусть сочиненье не меньше пяти и не больше
содержит
190 Действий, ежели хочешь, чтоб вновь его видеть
желали,
185 Медея, мстя неверному Язону, убила двух своих детей
(Меда и Мермера).
186 Атрей см. примеч. к ст. 91.
187 Прокна и Филомела — дочери афинского царя Пандиона,
Филомела пожелала навестить сестру свою Прокну,
бывшую замужем за фракийским царем Тереем. Терей,
взявшийся проводить невестку, дорогой обесчестил ее и
отлезал ей язык. Когда преступление открылось, то боги
превратили Терея в удода, Филомелу в соловья, а
Прокну в ласточку. Поэты смешивают превращения сестер,
заменяя одну другою. Кадм с женой Гармонией,
превращенный в дракона или змея. Два последние превращения
могут выйти на сцене только балаганным фарсом.
189 Естественно-художественный размер драмы: 5 актов:
«Deus ex machina» должен появляться только вследствие
внутренних законов действия. На сцене не должно быть
разом более трех говорящих лиц. Место четвертого лица
занимает хор, который не должен петь ничего, не
идущего к делу. Прелестное указание ,нэ высокое, призвание
жречески-религиозного хора.
157

Вечерние огни
Пусть не является бог, коль к тому не приводит
развязка,
И лицо четвертое пусть в разговор не встревает;
В действии место актера с достоинством пусть
заступает
Хор,— и чего-либо отнюдь не поет среди акта,
)5 Что не ведет к предназначенной цели и чуждо
по смыслу.
Пусть благосклонно и дружески добрым даст
он советы;
Гневных склоняет на мир и любит от злого
бегущих.
Пусть восхваляет умеренный стол, правосудье
благое,
Святость законов и общий покой при открытых
воротах,
ю Пусть он тайну хранит и пусть богов умоляет,
Чтобы счастье пришло к беднякам, отвернувшись
от гордых.—
Флейта еще не была изукрашена бронзой и
Звуком
Сходна с трубой, на маленькой было и скважин
немного,
Как назначалась она помогать и подыгрывать
хорам,
)5 Звуки свои разнося до не слишком просторных
скамеек,
Который, хотя и знает будущий исход событий, тем не
менее должен благоговейно хранить тайну и любовно
относиться к добрым угнетенным.
Хор и между действиями не покидал театра, а под
звуки флейты (имевшей первоначально только четыре
скважины) предавался с пантомимами лирическому пению,
состоявшему из строфы, антаютрофы и эподы.
А&Ы

Выпуск первый
Где собирался народ, числом пока не великий,
Благочестивый народ, умеренный в пище и
скромный.
После, когда раздвинул поля победитель,— а
город
Охватили просторной стеной и Гению в праздник
210 Стали целый день вином угощать невозбранно,—
То и для строя стихов настала большая вольность;
Что же иначе и понял бы пахарь-невежда и
праздный,
Тут сливаясь в одно с гражданином,— низкий с
достойным?
Так-то искусству старинному придал движенье и
роскошь
215 Флейтщик, влача за собою по сцене длинное
платье.
Так, наконец, и суровые струны возвысили голос,
И вдохновенный полет прибегнул к речам
небывалым,—
Полным сочувствием к делу добра и силой
прозренья
210 Так все велась скромно, в строгих границах приличия,
пока завоевания не увеличили в столице массы
населения и богатств. Тут уже начался прогресс и как говорит
схолиаст: «Ни нравы, ни законы уже яе запрещали»
напиваться в праздники (пес тоге jam пес lege id vetante),
а люди стали невозбранно (impune) целый день
«домашнему гению вином угождать» — попросту: пьянствовать.
Такая распущенность нравов отразилась и в искусстве,
/ которое стало угождать многочисленным посетителям из
необразованных поселян.
215 Роскошь нарядила и предводителя хоров — флейтщика
в длинное платье, называвшееся Surma от σνρείν —
тащить.
159

Вечерние огни
В будущем — почти подходя к изреченьям
дельфийским,
220 кто за дрянного козла состязался в писанье
трагедий,
Стал выводить обнаженных сельских сатиров
на сцену
И, сохраняя возвышенный строй, тяжелые шутки
Отпускать, чтоб такою приятной завлечь новизною
Зрителя, от возлияний пришедшего пьяным и
буйным.
225 Но болтливым сатирам с их насмешками должно
219 Сколько бы мы, согласно с теми или другими
комментаторами, не относили этих стихов к греческой и римской
драме, это, на наши глаза, мало объяснит их прямую
связь с предыдущим. Мы истолковали себе эту связь
следующим образом. Упадок нравственно-социального
элемента, отразившийся в драме, выразился, между прочим,
и в туманных стихах хора, которые Гораций иронически
сравнивает с изречениями оракулов.
220 Возвращаясь к форме и обстановке самой драмы,
Гораций намекает на древний обычай назначать премией на
состязаниях драматических поэтов — козла, откуда и
самое название трагедия от τράγος — козел, и ωδή — песнь;
буквально: козлопение. Желая ввести острую шутку без
вреда строгости трагедии, поэты стали заменять обычный
хор хороводом сельских полунагих, звериными ·
шкурами прикрытых сатиров, предводительствуемых
Силеном. Грекам и римлянам очень нравились подобные
пьесы, которыми не брезгали и лучшие писатели. «Циклоп»
Эврипида — единственная, до нас дошедшая пьеса в этом
роде и могущая нам дать понятие о том, о чем говорит
Гораций.
222 «Тяжелые шутки» — естественное прибежище писателя,
рассчитывающего на сочувствие пьяной и буйной
публики.
225 Допуская даже драму с сатирами, Гораций увещевает
избегать двоякой крайности: чтобы величественное трагиче-
160

Выпуск первый
Так держаться и так примешивать к важному
шутки,
Чтоб какой-либо бог иль герой, что недавно
на сцену
В царственно-золотой и пурпурной являлся
одежде,
Низкою речью вдруг не спустился до темных
подвалов,
230 Иль, возпосясь под землей, не ловил облаков
попустому.
Легких стихов болтовня трагедии мало прилична.
Как в хоровод, по приказу, гражданке, на праздник
идущей,
Должно застенчиво ей выступать меж задорных
сатиров.
Будь писателем я сатиров, Пизоны! не стал бы
235 Я держаться одних только будничных слов и
названий.
И не настолько б старался трагический сбросить
оттенок,
ское лицо не заговорило вдруг низким языком подвалов,
этих гнездилищ грязного разврата, или не пустилось в
безвоздушное пространство резонерского пустословия.
231 Если трагедия и допустила в себе элемент
легкомысленных и задорных сатиров, то она все-таки не должна
забывать своего достоинства. Мысль эту Гораций объясняет
прелестным сравнением с римскою матроной, которая,
даже будучи вынуждена приказанием первосвященника
вступить в хоровод (в честь известного празднества,
например, матери богов — Цибелы) будет сохранять
достоинство движений, в отличие от распущенных танцовщиц.
234 'Становясь на место драматического писателя, Гораций
указывает Пизонам на необходимость строжайшего
внимания к тону, до мельчайших подробностей.
б А. А. Фет
т

Вечерние огни
Чтоб различия не было — Дав говорит ли и пройда
Пифия, что на целый талант надула Симона,
Или Силен — прислужник и страж, взлелеявший
бога.
Общий предмет бы воспел я, чтоб каждый считал
себя в силах
То же исполнить, но долго потел бы, трудясь
понапрасну,
То ж предприняв. Таково то значенье порядка и
строя,
Вот до какого почета доходит предмет ежедневный!
Фавнам, пришедшим из лесу, по-моему, должно
страшиться
Сходства с чернью, живущей на перекрестках и
рынках:
Не болтать, молодясь, стихов слишком приторно-
нежных,
Также не раздражаться словами грязных
ругательств;
237 Силен такой же слуга, как и комический Дав и
нахальная служанка Пифия, обманувшая своего господина, но он
не может говорить с ними одним языком, ибо не должно
забывать, что он божественный прислужник Вакха.
240 в том-то и состоит величайшая задача и тайна искусства,
чтобы посредством сочетаний отдельных частей отыскать
совершенство в предмете, который своею простотою
казался бы доступным каждому. Но именно эта простота и
составляет вечный камень преткновения для
непосвященных.
244 Лесные фавны или сатиры должны помнить, что
безыскусственность их мало имеет общего с испорченною
нравственностью городской черни и что им также не
пристало любезничанье дурного тона, как и сквернословие,
не приятное людям хорошего общества.
162

Выпуск первый
Этим тот, у кого состоянье, и предки, и конь есть,
Оскорбится, и он за то, чем любитель гороху
250 Да каленых орехов пленен,— не венчает порта.
За коротким слогом долгий ямбом зовется,—
Быстрые стопы: поэтому был даже назван
триметром
Тот ямбический стих, в котором шесть слышно
ударов.
Прежде равен везде он шел до конца, но недавно,
Ш Чтрбы медлительней с большим достоинством слуха
касаться,
Дал снисходительно он и любезно стойким
спондеям
Отчий приют у себя; но был не настолько любезен,
Чтоб поступиться вторым иль четвертым местом.
И тут он
В благородных триметрах у Акция слышен, и Энний
&W В тяжеловесных стихах, на сцену к нам брошенных,
тем же
Недостатком успел заслужить обвиненье в
беспечной
Быстрой работе иль даже в незнании правил
искусства
861 Торопливый ямбический (о—) ритм был причиной того,
что греки считали ямбические стопы попарно в
шестистопном стихе (senarius) и называли его: Τρίμεΐρος.
Гораций или преднамеренно ошибается или имеет в виду
только римских писателей, относя к позднейшим
временам употребление спондеев ( ) на нечетных стопах
драматического триметра. Далее он нападает на римских
писателей Акция и Энния за их небрежную отделку
стихав, допускавших спондеи даже па четных стопах: вто?
рой и четвертой.
б* 163

Вечерние огни
Неблагозвучность стихов разобрать в состоянье
не всякий,
И снисхожденье дается излишнее римским
поэтам.
265 Стану ль по этой причине писать я неряшливо? или
Буду, спокоен вполне, ожидать снисхожденья,
хотя бы
Все увидали ошибки мои? Избежав осужденья
Я не стяжал бы похвал. Старайтесь денпо и
нощно,
Не выпуская из рук, изучать создания греков,
27Q Драдеды наши однако ж в стихах у Ддавта
хвадиди
Соль и певучесть: действительно, то и другое
хвалили
По списхожденыо, чтобы не сказать по глупости,
если
Я, как и вы, различаем забавную шутку от грубой',
Также правильный стих и по пальцам сочтешь и
услышишь.
263 Оделав справедливое замечание насчет трудности
критики, даже в таком внешнем деле, как стихосложение,
Гораций укоряет современную публику в излишней
снисходительности к римским драматургам, прибавляя, что ни
первое, ни второе обстоятельство не могут служить поводом
к неряшливой небрежности для истинного художника.
Высокими образцами вкуса для публики и поэтов Гораций
выставляет греков.
270 Возвращаясь от греков к соотечественникам, Гораций как
бы от имени их спрашивает: «Почему же прежние
поколения восхищались Плавтом, имеющим все недостатки,
против которых восстает Гораций?» — и сам же отвечает*
«По глупости». Здесь не место разбирать, в какой мере
справедлив Гораций к Длавту,
ш

Выпуск первый
075 Изобретателем песеи безвестпои, трагической музы
Был, говорят, Феспис, возивший театр на телегах,
На котором играли, раскрасив лица дрожжами.
После него Эсхил епанчу и приличные маски
Выдумал,— и сцену устроив на средственных
брусьях,
280 Первый ввел и речей возвышенный строй и
котурны.
Вслед за тем комедия древняя с громким успехом
£ышла на свет; но свободу свою довела до
зазорной
Крайности, вызвавшей строгость закона. Закон
состоялся,
Д, утратя возможность вредить, хор смолкнул
постыдно,
т феепш (при Пизистрате) является здесь представителем
драматического искусства. Указание на эти телеги ветре*
чается только у Горация, вероятно, приписавшего Феопи«
су то, что бывало в Афинах на древних празднествах Дио«
нисия — хоях (οι χόες), во время которых разъезжали на
телегах и насмехались над встречными. К этим шутникам
относится (по свидетельству схолиаста к Арист. (офано-
вым) облакам) и пачканье лиц дрожжами. Феспис,
напротив того, употреблял белила и, наконец, полотняные
маски. Эпитет: «средственные — брусья» указывает на
небольшие размеры эсхиловой сцены.
281 За Эсхилом явилась, во времена Перикла, старая
комедия, но, сделавшись цинически-нахальной (Аристофан),
была запрещена законом. В появившейся затем средней
комедии писателям позволялось только острить над собою
и товарищами по искусству. В новой комедии времен
Александра Великого (в которой отличались Менандр и
Филемон) уже нельзя было никого называть по имени и
только дозволено было смеяться над общими
недостатками. Тут же исчез и хор с пением и пляской на сцене.
m

Вечерние огни
285 В каждом из этих родов пытались и наши поэты
И немало явили заслуг, исмелясь с тропинки
Греков сойти и воспеть домашние наши явленья
Кто под важной цретекстой, а кто под гражданского
тогой,
Верно Лациум был бы не более доблестью славен
29° И оружием мощен, чем словом, если б поэтов
Цаших так не пугал долговременный труд и
цодпилоц,
Цы же, потомки Помпилия! песнь отвергайте,
которой
Не подвергали помаркам, усидчиво, долгое время
И с прилежаньем раз десять под ноготок не лощили,
®ь Ради того, что искусство считал Демокрит
беспомощным
IM Претекста, верхняя одежда высших сановников, окаймлевн
ная пурпуром, здесь представительница героической траэ
гедии, в противоположность гражданской тоге, представь
тельнипе комедии.
991 Выражения, указывающие на первообраз литейщика, тща=
тельно сглаживающего подпилком первоначальные шеро=
ховатости работы.
802 Пизоны. См. вступление.
зр* Выражение, взятое от приема ваятеля, пробующего
ногтем на сваях, довольно ли гладко одна часть соединена
с другой?
S0B Демокрит учит, что талант, врожденная сила, небесный
дар гораздо предпочтительнее (блаженнее) простого
искусства и несчастного в нем упражнения; что без
некоторого рода безумия, т. е. выспреннего полета
воображения (таково же мнение Платона), никто не может быть
истинным поэтом. (Хоть бы наши критиканы сообразили,
кто это говорит?). Многие из современных Горацию
рифмачей, о которых он здесь говорит двояким образом,
злоупотребляли воззрением Демокрита, вообразив
возможность заменить отсутствие порывистого таланта внутрен«
нею и внешнею растрепанностью·
m

Выпуск первый
Пред вдохновеньем и гнал с Геликона трезвых
поэтов,
Много явилось таких, что ногтей не стригут и не
бреют
Бороды, в пустыню стремятся и в баню не ходят.
Он уверен добиться славы и званья поэта,
300 Если своей головы, которой и три Антикиры
Не исцелят, не вверял брадобрею Лицину. О горе
Мне! что я ежегодно весной очищаюсь от желчи.
Лучше меня никто бы стихов не писал.— Да не
стоит
Думать об этом. И так уподоблюсь бруску, что
пригоден
305 Только железо точить, а сам ничего не разрежет.
Всякому, сам ничего не писавши, указывать стаиу
Где содержанья искать, в чем пища и сила поэта,
300 Антипира — имя двух городов, одного в Фессалии,
другого в Фокиде, славившихся произраставшею в их
окрестностях белою чемерицей (Helleborus), которою лечили от
сумасшествия. Бездарный рифмач воображает себя
поэтом потому только, что запустил длинные волосы на
голове, до того безумной, что ее не излечит и тройной
прием чемерки.
301 Лицин, вольноотпущенный брадобрей Цезаря,
прославившийся богатством и заслуживший во время гражданских
войн, враждой к Помпею, звание сенатора. Надо однако
же предполагать, что упоминаемый здесь Лицин только
соименник первого.
302 Иронически применяя систему гениального неряшества к
себе, Гораций как бы спохватывается, сколько
гениальности утратили его стихи от принятого им обычая
приводить в порядок свой организм весною приемами
очистительного.
805 Делаясь, в силу своей задачи, временным критиком,
Гораций не может воздержаться, чтобы не подтрунить над
этим ремеслом.
167

Вечерние огни
Что прилично, что нет; где доблесть и где
заблужденье.
Правильно хочешь писать,— старайся правильно
мыслить;
310 Это дело тебе уяснит Сократова школа,
А за предметом обдуманным речи последуют сами.
Кто познал, чем отечеству он обязан, чем другу,
Как подобает любить отца, как брата и гостя,
В чем призванье сената, в чем дело судьи, в
чем задача
315 Полководца, в поход идущего,— тот без сомненья
Каждой роли придать соответственный образ
сумеет.
Я подражателю умному дал бы совет обратиться
К нравам и жизни и в них почерпать выраженья
живые.
Часто местами красивая, верная в очерках
нравов,
320 Но лишенная грации вещь, без искусства и силы,
Больше пленяет народ и лучше его привлекает,
Чем пустые стихи с громозвучною их болтовнёю.
зов чтобы здраво писать, надо прежде всего здраво смотреть
на вещи, и для этого Гораций советует изучать
практическую философию Сократовой школы. Произведения этих
философов, писанные в форме диалогов, могут служить
образцами не только здравомыслия, но и драматического
искусства в обрисовке личностей.
319-322 ]у[ы прошли бы молчанием эти стихи, если бы слово:
часто (interdum), которым они начинаются, в связи с
последующим не представляли повода предположить, что
Гораций говорит если не бессмыслицу, то плоскость. Что
же в самом деле удивительного, что болтовня пустых
стихов часто меньше нравится произведений, имеющих
бесспорные достоинства? Не часто, а всегда. Но взяв в
168

Выпуск первый
Грекам творческий дух, Грекам муза судила
Дать округленную речь за стремленье их вечное
к славе.
325 Римские мальчики учатся в длинных своих
вычисленьях
Асе раскладывать на сто частей. Сынишка Альбина
Пусть сочтет: «Коль одну двенадцатую мы отымем
От пяти двенадцатых, много ль в остатке?» —
«Треть».— «Славно!
Будешь богат»,— «А прибавь одну двенадцатых,
много-ль
соображение, что Гораций везде летит, сознавая, что
поэзия лишь только остановится — проваливается в прозу,
мы найдем в этих стихах указания тончайшего
художника. Вот их смысл: пустозвучные стихи не имеют никакого
значения, но часто внимание публики увлечено
драматическим произведением, имеющим только внешние
признаки истинно-худож ест венной вещи. Грация и красота не
чувствуются в целом, не властвуют .им, а проступают
местами, как бы пятнами, и художник, не понимая этого
первейшего требования искусства, воображает, что
сделал все, достигнув дагерротипической верности нравов.
Как не сказать и тут, что Гораций словно метит этим
камнем в огород нашей, так называемой, натуральной
школы,
323 Греки тат^ высоко стояли в искусстве только потому, что
искали одной славы, не помышляя о пользе, которая
пришла ь ним сама.
325 Какую противоположность с этим высоким строем жизни
представляет плебейски-утилитарное воспитание
римского юношества! Употребительнейшая римская монета
асе была первоначально фунтовою медною пластинкою,
заключавшею двенадцать унций. Шестая часть асса
называлась: (sextans) и содержала в себе два унца, Во второй
пунической войне стали чеканить ассы только в унц, а по
окончании этих войн только в полунца весом: (semi-un-
cialesX. Таким образом отношение первоначального асса
169

Вечерние огни
330 Станет?» — «Поласса».— Когда подобная алчность
стяжанья
Въелась в души, возможно ли ждать песнопений,
достойных
В масле кедровом лежать, хранясь в кипарисной
шкатулке?
Доставлять наслажденье иль пользу желают поэты
Иль воспевать заодно отрадное в жизни с полезным.
335 Если чему наставляешь, будь краток, чтоб скорое
слово
В свежей душе принялось и в ней сохранялося
верно.
Все излишнее выльется из переполненной груди,
Вымысел, желающий нравиться, должен правде
быть близок,
И, не требуя веры всему,— не таскать из утробы
к последующим стало — 1 : 24, части асса, как веса и
монеты были: sextans в 2 унца; triens — треть; quadrans —
четверть; semissis — поласса. Преувеличенно говоря о
раздроблении асса на 100 частей, Гораций указывает на
мельчайшие расчеты с дробями. Удивительно в ответах сына
менялы Альбина не то, что он, подобно другим мальчикам,
разрешает задачи, но что он мгновенно находит
соответственные технические выражения: tries, semis.
330 Возможно ли при подобном тривиально-утилитарном
направлении воспитания ожидать песнопений, достойных
сохраняться для потомков в рукописях, которые в
ограждение от моли напитывались кедровым маслом или
укладывались в кипарисные шкатулки?
333 Под именем пользы Гораций преимущественно разумеет те
общие, высоконравственные изречения, которыми
блистала древняя драма и которые были только следствием ее
высокого строя и внутреннего богатства, а никак не п.ельвд,
(То же у Шекспира).
837 Из переполненной груди слушателя.
т

Выпуск первый
Ламии съеденных ею детей невредимо живыми.
Круг почтенных людей отвергает бесплодные сцены.
Юный всадник не слушает тех, где есть поученье,
Все голоса за того, кто слил наслаждение с
пользой,
Кто, занимая читателя, тут же его наставляет.
Книга такая даст Созиям денег, уйдет через море
И на долгие веки прославит имя поэта.
Есть однако ошибки, которым прощать мы готовы;
Ведь не всегда и струна послушна желанью и
пальцам:
Звука низкого ждешь, а она забирает повыше.
Да и лук не всегда попадает туда, куда метил.
Если большая часть творенья блестяща, к чему мпе
340 Ламия была у древних нечто вроде бабы-яги и глотала
непослушных детей. Вероятно, сочинитель какого-нибудь
фарса дозволил себе неприличную и несообразную сцену,
в которой съеденный Ламией ребенок снова вытаскивается
живым из ее утробы.
343 Вошел в пословицу.
845 Такое сочинение принесет барыш книгопродавцам
(Созиям), распространится по заморским провинциям и
обессмертит поэта.
347 Мысль о погрешимости человеческой Гораций разъясняет
примерами искусного китареда или стрелка, но тотчас же
спешит оговориться, что китаред, вечно ошибающийся,
напоминает несчастного Херила, про которого схолиаст
рассказывает следующее: «Херил, воспевая деяния
Александра, написал только семь порядочных стихов; говорят,
будто Александр сказал ему, что предпочел бы быть Фир-
ситом Гомера, чем его Ахиллом. Когда Александр
уговорился с ним, чтобы он за каждый хороший стих
получал по золотому, а за дурной по удару кулаком, то он
вследствие множества дурных стихов был до смерти
забит кулаками».
17 i

Вечерние oirtä
Малых пятен искать, небрежностью только
разлитые
Иль неибежных в природе людской? К чему же мы
сводим?
Как виноват переписчик, который не раз
исправляет,
355 В ту же впадает погрешность, как китаред
нам забавен,
Вечно на той же струне ту же берущий ошибку,
Так всегда неисправный, по-моему, сходен с
Херилом,
У которого две, три красы только смех возбуждают.
Мне досадно не меньше, когда и Гомер позадремлет.
360 Но сочиненье огромное вправе склонять и к
дремоте.
Стихотворенье подобно картине: чем ближе к
иной ты,
Тем она нравится больше; другая же издали
лучше.
Этой выгодна тень, а эта при свете показней,
И не боится она знатока йены тающих взоров;
365 Та понравится раз, а эта понравится десять.
Даром, что голос отця тебя, о старший из
братьев!
К правде ведет, да и сам ты все видишь,
старайся припомнить,
Что я скажу: в иных вещах посредственно-
сносным
Быть допускается.— Ежели законовед или
стряпчий
аК9 Длинноты скучны и у безукоризненного Гомера, которого
оправдывав! громадность его труда.
мв Старший из молодых Пизонов.
172

Выпуск первый
0?ö Из посредствепиых даром слова не может
сравниться
С Мессалой, а богатством познания с Касцеллием
Авлом,
Все же он цену имеет: — посредственным быть
стихотворцу,
Не позволяют ни люди, ни боги, ни даже колонны.
Как за приятной трапезой симфония в полном
разладе,
375 Мак на Сардинском меду и старый елей безуханный
Только бесят, затем, что без них бы мог ужин
продлиться,
Так и стихи, сочиненные с целью доставить
приятность,
Чуть не дошли до высокого, в низкое тотчас
впадают.
Кто не искусен на игры, не тронет на Марсовом
поле
380 Ни лапты, ни мяча, ни диска, чтобы густые
Зрителей стены не подняли вдруг справедливого
смеха.
Но стихи неумелый дерзает писать. Отчего же
И не писать? Он свободный,— хорошего дома
и всадник
371 Посредственный оратор никогда не сделается Мессалой.
М. Валерий Мессала Корвин, покровитель Тибулла,
блиставший красноречием; а посредственный законовед не
будет Авлом Касцеллием (уже в 712 году славным
юристом); но этого от них никто и не требует.
373 Колонны, на которых вывешивались объявления
книгопродавцев.
383 Может служить подтверждением уже высказанной нами
мысли, что в Риме на сочинительство порывались люди
хорошего общества.
173

Ёечерние oiHü
Даже по цензу, а в частной жизни вполне
безупречен.
Ты ничего не свершишь и не скажешь без воли
Мцнервы,
В этом порукой твой разум и вкус. Но если
решишься
Что написать, то Меция слух избери ты судьею,
Да к отцу обратись и ко мне; лет на девять
спрячь ты,
Что написал: пока не издашь — переделывать
ловко.
А всенародно заявленных слов ничем не воротишь.
Вестник священный богов,— Орфей обитателям
дебрей
Отвращенье внушил к убийствам и мерзостной
пище.
Вот почему говорят, что львов укрощал он
и тигров.
И Амфион, говорят, фиванских стен основатель
387 Спурий Меций Тарпа, один из первых художественных
судей Рима, был, по словам схолиастов, в продолжение
почти полувека одним из пяти комиссаров критиков, без
предварительного одобрения которых драматическое
произведение не могло появляться на театре. Заседания этой
комиссии происходили в храме Аполлона.
391 Орфей, вводя между фракийскими троглодитами начала
гражданственности, внушил им отвращение к
употреблению в пищу убитых врагов.
394 Амфион, с братом близнецом Цетом (ΖήΦος), сын Зевеса
и Антиопы. Цет остался пастырем и охотником, а Амфион
звуками лиры сделался строителем Фивских стен. В этом
многознаменательном месте письма Гораций, очеркивая
догомерическое проявление поэзии, ясно указывает на
высокое значение, которое придавали древние этому веч-
174

Выпуск первый
395 Звуками лиры каменья сдвигал и сладостным
даром
Их размещал, как хотел. В том мудрость у них
состояла,
Чтоб разграничивши общее с частным, мирское с
священным,
Воспретить переметную похоть, права дать
супругам,
Созидать города и на дереве резать законы.
400 Так имена и почет божественных вещих и песен
ному элементу человеческого духа, до того родственному
элементу религиозному, что от Орфея до Лютера люди,
как только начнут молиться и возвышаться духом,—
начинают петь, и наоборот. Действительно, нужна почти
нечеловеческая грубость и тупость, чтобы после всего
этого отвергать благотворное действие искусства или
приискивать ему еще какой-то внешней полезности. Лучшие
проявления духа до того в корне своем срослись с
поэтическим восторгом, что все это вывело людей из
троглодитов в состояние гражданского общества, как-то:
религия, гражданские законы, социальные отношения,
политическое устройство, науки и т. д., у всех первобытных
народов выражались в поэтической форме стихами, и
поэты — сеятели всех этих благ — причислены к лику богов.
397 Вся их мудрость и заслуга состояли в том, что они
сумели: «Publica privatis secernere» отделить общее
достояние от частной собственности, мирское, гражданское от
священного, церковного; воспретить «cioncubitus vagus»
переметную похоть, антигражданственный и
антисемейный этот элемент, встречающийся только между
животными, не ведущими семейной жизни. Где есть гнездо и
воспитание детей, там непременно пара, отличающаяся
замечательным инстинктом взаимной привязанности.
Созидатели гражданских обществ не ограничились указанием
на такую силу вещей, а определили взаимные
обязанности и права супругов. Не зная еще металлических досок,
они резали буквы на деревянных.
т

Вечерние огни
Возникали, ßa ними великий Гомер появился,
И стихами Тиртей возбуждал на Ареевы битвы
Души мужей; в стихах вещал предсказанья
оракул,
Жизнь наставлялась на истинный путь. Пиериды
405 К милостям царским вели, и сцена открыта как
отдых
От долгодневных трудов. И так, не подумай
стыдиться
Музы владычицы лиры и с нею певца Аполлона.
Лучшую песнь создает ли природа или искусство?
Вот вопрос. Но не вижу я, что без талантливой
жилы
410 В силах наука создать или даже талант без
искусства?
Оба, взывая друг к другу, вступают в союз
полюбовпый.
Кто готовится первым к мечте прибежать
вожделенной,
Тяжести с детства носил, потел, холодал и
работал,
Ни любострастья не знал, ни вина; кто флейте
пифийской
«г тИрТей, возбуждавший во время мессинских войн в
спартанцах мужество и единодушие.
408 Поставив вопрос таким определительным образом,
Гораций положптелгно отвечает, что врожденная жила (тепа)
таланта настолько же нуждается в науке, как и
последняя в первой, ведь такова участь всех человеческих дея-
тельностей, из которых Гораций для примера выбирает
две, более подходящие к поэзии гем, что подобно ей не
имеют другой цели кроме славы.
4,ь Желающий на олимпийском беге быть победителем, с
отрочества готовится к дтому телерными упражнениям^ и
диетой.
т

Выпуск первый
415 Предан,— сначала учился и был пред наставником
в страхе
Ныне довольно сказать: «Я дивные песни слагаю
Пусть на отсталых парша нападает, стыжусь быть
последним
Или сознаться в незнанье того, чему не учился».
Как хвалитель товаров толпу зазывает к покупке
420 Так привлекает к себе льстецов поэт тароватый,
Если богат он полями и отданным в рост
капиталом.
Впрочем, хоть будь он способен со вкусом
давать угощенья,
Быть порукой за бедного иль из судебного дела
Выручить, я б изумился, когда б подобный
счастливец
425 Был отличить в состоянье истых друзей от
притворных.
415 Равным образом, желающий состязаться в песнопении
в честь Аполлона Пифийского учится, состоя в
послушании у наставника.
416 Недостаточно в напыщенной самонадеянности восклицать:
«я дивный поэт» и, щеголяя мужиковато тривиальными
выражениями, вроде пожелания парши всем отсталым,
комически сознаваться, что, не имея на то ни малейшего
права, стыдишься быть последним, или показать незнание
в том, чему не учился. Такие смешные претензии, не
произведя никогда двух художественных стихов, были
только вечным источником всяческого безобразия.
419 Такое напыщенное самолюбие еще более раздувают в
богатом поэте-хлебосоле разные прихлебатели и искатели
выгод. Богатого поэта, в этом случае, Гораций
сравнивает с (ргаесо) зазывателем в купеческую лавку. (Как не
остановиться и на этом сходстве с нашей жизнию!)
42Б Как бы ни был такой поэт-Амфитрион влиятелен и
ловок, едва ли удастся ему отличить у себя истинного
друга qt льстеца,
т

Вечерние огни
Если кому что даришь, иль что подарить
замышляешь,
То стихов ты ему своих не читай в эту пору;
С радости он закричит: «Отлично! Прекрасно!
Прелестно!»
Даже, вдруг побледневши, из дружеских глаз
он уронит
430 Слезы и вскочит в восторге и в землю затопчет
ногами.
Как нанятые рыдать над усопшим, едва ли не
больше
И говорят и мятутся — самих душевно скорбящих,
Так насмешник действительно больше хвалителя
тронут.
У богачей есть обычай множеством мучить
бокалов,
435 Как бы пытая вином человека, с желаньем
изведать
Дружбы достоин ли он. Уж если стихи сочиняешь,
То опасайся похвал, прикрытых лисьею шкурой.
Если читали стихи Квинтилию — «Друг,— говорил
он,
Это и это исправь».— а стал говорить, что не
мозкешь,
434 Обычай заставлять гостей через силу пить вино, который
Гораций в шутку называет пыткою, устрояемою для
отыскания истинной дружбы, скорее ведет к
противоположным результятам, напоминающим басню о вороне и
лисице.
ί38 В противоположность льстецам, Гораций припоминает как
тонкого и неподкупного критика бывшего друга своего
Квинтилия Вара, которогр смерть он оплакал (в «Одар>,
I, 24).
т

Ёыпуск первый
440 Хоть два, три раза пробовал,— «Так зачеркни,—
он сказал бы,—
Чтобы на наковальне не оглаженной стих
переделать».
Если же ты отстоять, а не справить ошибку
старался,
То уже более он не тратил речей попустому,
Представляя тебе в одиночку любить твое чадо.
445 Честный и умный судья неудачных стихов не
приемлет,
Жесткого не допускает, взъерошенный стих
отмечает
Мрачной чертой, урезает прикрасы, внушенные
чванством;
Ясности темным стихам заставит придать, не
допустит
Речи двусмысленной; что подлежит переделке,
отметит,
450 Словом он Аристарх — и не скажет: «За что я
обижу
Друга такою безделкой?» — А эти безделки доводят
До беды, если раз осмеяли и приняли плохо.
Как от страдающего чесоткой, или желтухой,
Иль бесноватого, или от жертвы гневной Дианы —
460 Как Херил выставлен Горацием представителем
несчастных стихокропателей, так в глазах его идеалом критики
является Аристарх, известный александрийский
исправитель текста Гомеровых поэм.
451 /Излишняя снисходительность друзей ведет пиесу к
падению на театре, а самого писателя ко всобщему
осмеянию. Все бегут от него, как от зараженного
прилипчивою или страшною болезнию; жертвы гневной Дианы
(iracunda Diana) лунатика.
179

Вечерние огни
455 Всякий разумный бежит и страшится безумиа-поэ'М,
А мальчишки, гопяясь за ним, его беспокоют.
Если ж, превыспренними стихами рыгая, сорвется
Он, как иной птицелов, на дрозда заглядевшийся,—
в яму
Или колодец — и станет протяжно вопить: —
«Помогите,
460 Добрые граждане!» — пусть никто не бежит на
подмогу.
Если же бросится кто помогать, опуская веревку,
То я скажу: «Как знать, быть может, спрыгнул он
нарочно
И не желает спастись?» — И кстати припомню
погибель
Сицилийца-певца. Когда за бессмертного бога
465 Признанным быть захотел Эмпедокл — спокойно
спрыгнул он,
<R7 Желая представить болезненное (не здравое) и не
произвольное состояние экзальтированного поэта,
декламирующего про себя, Гораций говорит, что он рыгает
стихами. Если безумец при этом упадет в яму, как птицелов,
засмотревшийся на дрозда, или как наш Метафизик Хем-
ницера, то 1 ораций советует не выручать его, злобно
утверждая, что не должно стеснять поэтических
вольностей.
465 Эмпедокл из Агригента в Сицилии (в половине IV века
до Р. X.) государственный муж, философ и поэт,
проповедовавший переселение душ, тем самым подал,
вероятно, повод к дошедшему до нас анекдоту о его кончине,
согласно которому он, ища бессмертия и новой
метаморфозы, бросился в жерло Этны. Мало заботясь о
достоверности цредания, Гораций пользуется им, чтобы выставить
ненасытное самолюбие, не останавливающееся ни перед
чем, ни даже перед смертию, лишь бы она была громка
и общеизвестна.
180

Ёыпуск первый
В пламень Этны. Так пусть погибать будут в праве
поэты!
Кто спасает насильственно,— сходен поступком
с убийцей.
Не в последний он так поступил, хотя и
спасенный
Он человеком не станет и громкую смерть не
разлюбит.
Не довольно понятно, чего он стихи все кропает?
Не опоганил ли праха отца он иль места святого
Не осквернил ли нечестьем? Но явный безумец,
оп словно
Разломавший решетку медведь, убежавший из
клетки,
Чтеньем ужасных стихов и невежд и ученых
пугает.
Если поймает кого,— до смерти ею зачитает,
Не отстанет, как пьявка, пока не наполнится
кровью.
'47U Гораций иронически спрашивает о причине такого
болезненного сгихокропания.
471 Опоганить (так перевели мы глагол mingere) прах
умершего считалось великим преступлением, тем более прах
отца. Место, пораженное молнией, считалось священным,
и боги карали безумием сего осквернителя.
181

ДОПОЛНЕНИЕ
ι
Зевс
Шум и гам,— хохочут девы,
В медь колотят музыканты,
Под визгливые напевы
4 Скачут, пляшут корибанты.
В кипарисной роще Крита
Вновь заплакал мальчик Реи,
Потянул к себе сердито
8 Он сосцы у Амальтеи.
Юный бог уж ненавидит,
Эти крики местью дышат,
Но земля его не видит,
12 Небеса его не слышат.
ч&>-
182

Выпуск первый
II
Сны и тени,—
Сновиденья,
В сумрак трепетно манящие,
Все ступени
Усыпленья
6 Легким роем преходящие,
Не мешайте
Мне спускаться
К переходу сокровенному,
Дайте, дайте
Мне умчаться
2 С вами к свету отдаленному,
Только минем
Сумрак свода,
Тени станем мы прозрачные,
И покинем
Там у входа
13 Докрывала наши мрачные.
МДг?
т

Вечерние огни
III
К Сикстинской мадонне
Вот сын ее,— он тайна Иеговы,—
Лелеем девы чистыми руками.
У ног ее земля под облаками,
На воздухе нетленные покровы.
И, преклонясь, с Варварою готовы
Молиться ей мы на коленях сами
Или, как Сикст, блаженными очами
Встречать того, кто рабства сверг оковы.
Как ангелов, младенцев окрыленных,
Узришь и нас, о дева! не смущенных:
Здесь угасает пред тобой тревога.
Такой тебе, Рафаэль, вестник бога,
Тебе и нам явил твой сон чудесный
Царицу жен — царицею небесной.
4Ur*
m

Выпуск первые
IV
Восточный мотив
С чем нас сравнить с тобою, друг прелестный?
Мы два конька, скользящих на реке,
Мы два гребца на утлом челноке,
Мы два зерна в одной скорлупке тесной,
Мы две пчелы на жизненном цветке,
Мы две звезды на высоте небесной.
Ч£Дг-
185

Вечерние огни
V
Шопену
Ты мелькнула, ты предстала,
Снова сердце задрожало,—
Под чарующие звуки
То же счастье, те же муки,
Слышу трепетные руки,—
Ты еще со мной.—
Час блаженный, час печальный,
Час последний, час прощальный,
Те же легкие одежды,
Ты стоишь, склоняя вежды,—
И не нужно мне надежды:
Этот час — он мой.
Ты руки моей коснулась,
Разом сердце встрепенулось;
Не туда, в то горе злое,
Я несусь в мое былое,—
Я на все, на все иное
Отпылал — потух.
Этой песне чудотворной
Так покорен мир упорной;
Пусть же сердце, полно муки,
Торжествует час разлуки,
И, когда загаснут звуки,—
Разорвется вдруг.
ЧУ

Выпуск первый
VI
Романс
Злая песнь! как больно возмутила
Ты дыханьем душу мне до дна,
До зари в груди дрожала, ныла
Эта песня, эта песнь одна,
И поющим отдаваться мукам
Было слаще обаянья сна,
Умереть хотелось с каждым звуком,
8 Сердцу грудь казалася тесна.
Но с зарей потухнул жар напевный,
И душа затихнула до дна;
В озаренной глубине душевной
№ Лишь улыбка уст твоих видна.
Ч^
18?

Вечерние огни
VII
Музе
Пришла и села. Счастлив и тревожен,
Ласкательный твой повторяю стих;
И если дар мой пред тобой ничтожен,
4 То ревностью не ниже я других.
Заботливо храня твою свободу,
Непосвященных я к тебе не звал,
И рабскому их буйству я в угоду
8 Твоих речей не осквернял.
Все та же ты, заветная святыня,
На облаке, незримая земле,
В венце из звезд, нетленная богиня,
ι2 С задумчивой улыбкой на челе.
Ч*>*
ш

Не смейся, не дивися мне
В недоуменье детски-грубом,
Что перед этим дряхлым дубом
4 Я вновь стою по старине.
Не много листьев на челе
Больного старца уцелели;
Но вновь с весною прилетели
8 № жмутся горлецки в дупле*
Ч*>*

Вечерние огни
I
День проснется — и речи людские
Закипят раздраженной волной,
И помчит, разливаясь, стихия
4 Все, что вызвано алчной нуждой.
И мои зажурчат песнопенья,
Но в зыбучих струях ты найдешь
Разве ласковой думы волненья,
8 Рарве сердца напрасную дрожь,
^■*V
19Q

Выпуск второй
II
Добро U ЗЛО
Два мира властвуют от века,
Два равноправных бытия:
Один объемлет человека,
4 Другой — душа и мысль моя.
И как в росинке чуть заметной
Весь солнца лик ты узнаешь.
Так слитно в глубине заветной
8 Все мирозданье ты найдешь.
Не лжива юная отвага:
Согнись над роковым трудом,
И мир свои раскроет блага,
2 Но быть не мысли божеством.
И даже в час отдохновенья,
Подъемля потное чело,
Не бойся горького сравненья
6 И различай добро и зло.
Но если на крылах гордыни
Познать дерзаешь ты, как бог,
191

Вечерние огни
Не заноси же в мир святыни
Своих, невольничьих тревог.
Пари, всезрящий и всесильный,
И с незапятнанных высот
Добрп и зло, как прах могильный,
В толпы людские отпадет.
ч^·
№

Выпуск второй
III
Ты был для нас всегда вон той скалою,
Взлетевшей к небесам;
Под бурями, под ливнем и грозою
4 Невозмутимый сам.
Защищены от севера тобою,
Над зеркалом наяд
Росли мы здесь веселою семьею,—
8 Цветущий вертоград.
И вдруг вчера,— тебя я не узнала:
Ты был как божий гром...
Умолкла я,— я вся затрепетала
12 Перед твоим лицом.
«О, да! Скала молчит; но неужели
Ты думаешь: ничуть
Все бури ей, все ливни и метели
16 Не надрывают грудь?
Откуда же — ты помнишь — это было,
Вдруг землю потрясло,
7 А. А. Фет
193

Вечерние огни
И что-то в ночь весь сад пробороздило
20 И следом все легло.
И никому не рассказало море,
Что кануло ко дпу,—
А то скала свое былое горе
24 Швырнула в глубину».
^&~
194

Выпуск второй
IV
С гнезд замахали крикливые цапли,
С листьев скатились последние капли,
Солнце, с прозрачных сияя небес,
4 В тихих струях опрокинуло лег.
С сердца куда-то слетела забота,
Вижу, опять улыбается кто-то; —
Или весна выручает свое,
8 Или и солнышко всходит мое.
MF
Г Ц)5

Вечерние огни
V
О, этот сельский день и блеск его красивый
В безмолвии я чту,
Не допустить до нас мой ищет глаз ревнивый
4 Безумную мечту.
Лелеяла б душа в успокоенье томном
Неведомую даль,
Но так нескромно все в уединенье скромном,
8 Что стыдно мне и жаль.
Пойдем ли по полю мы, чуждые тревоги,
И радует ходьба,
Уж кланяются нам обоим вдоль дороги
12 Чужие все хлеба.
Идем ли под вечер, избегнувши селений,
Где все стоит в пыли,
По солнцу движемся,— гляжу, а наши тени
16 За Ров и в лес ушли.
Всю ночь со всем уже, что мучило недавно,
Перерывает связь,
А звезды, с высоты глядя на нас так явно,
20 Мигают, не стыдясь.
i96

Выпуск второй
VI
Ласточки
Природы праздный соглядатай,
Люблю, забывши все кругом,
Следить за ласточкой стрельчатой
4 Над вечереющим прудом.
Вот понеслась и зачертила,—
И страшно, чтобы гладь стекла
Стихией чуждой не схватила
8 Молниевидного крыла.
И снова то же дерзновенье
И та же темная струя,—
Не таково ли вдохновенье
12 И человеческого я?
Не так ли я, сосуд скудельный,
Дерзаю на запретный путь,
Стихии чуждой, запредельной,
16 Стремясь хоть каплю зачерпнуть?
м>·
197

Вечерние огни
VII
Осень
Как грустны сумрачные дни
Беззвучной осени и хладной,
Какой истомой безотрадной
4 К нам в душу просятся они.
Но есть и дни, когда в крови
Золото лиственных уборов
Горящих осень ищет взоров
8 И знойных прихотей любви.
Молчит стыдливая печаль,
Лишь вызывающее слышно,
И, замирающей так пышно,
12 Ей ничего уже не жаль.
4UK
19В

Выпуск второй
VIII
Бабочка
Ты прав.— Одним воздушным очертаньем
Я так мила.
Весь бархат мой с его живым миганьем —
Лишь два крыла.
Не спрашивай: откуда появилась?
Куда спешу?
Здесь на цветок я легкий опустилась,
И вот — дышу.
На долго ли без цели, без усилья,
Дышать хочу?
Вот-вот сейчас, сверкнув, раскину крылья
И улечу.
ч*>·
199

Вечерние огни
IX
На книжке стихотворений
Тютчева
Вот наш патент на благородство,
Его вручает нам порт;
Здесь духа мощного господство,
4 Здесь утонченной жизни цвет.
В сыртах не встретишь Геликона,
На льдинах лавр не расцветет,
У чукчей нет Анакреона,
8 К зырянам Тютчев не придет.
Но муза, правду соблюдая,
Глядит: а на весах у ней
Вот эта книжка небольшая
12 Томов премногих тяжелей.
Ч*>-
200

Выпуск второй
X
Полонскому
Спасибо! Лирой вдохновенной
Ты мне опять напомнил дни,
Когда, не зная мысли пленной,
Ты вынес, отрок дерзновенный,
5 Свои алмазные огни.
А я, по-прежнему смиренный,
Забытый, кинутый в тени,
Стою коленопреклоненный,
И, красотою умиленный,
0 Зажег вечерние огни.
4£V

Вечерние огни
XI
Графу
Льву Николаевичу Толстому
При появлении романа «Война и мир»
Была пора, своей игрою,
Своею ризою стальною
Морской простор меня пленял,
Я дорожил и в тишь и в бури
То негой тающей лазури,
6 То пеной у прибрежных скал.
Но вот, о море! властью тайной
Не все мне мил твой блеск случайный
И в душу просится мою;
Дивясь красе жестоковыйной,
Я перед мощию стихийной
12 В священном трепете стою.
ч*>-

Выпуск второй
XII
А. Н. Майкову
На сочувственный отзыв
о переводе Горация
Кто сам так пышно в тогу эту
Привычен лики облачать,
Кому ж, как не тебе, поэту,
И тень Горация встречать?
На Геликон ступя несмело,
От вас я блеска позайму,
Гордясь, что сам, хоть неумело,
Но вам обоим руку жму.
Ч£>-
203

Вечерние огни
XIII
Учись у них —г- у дуба, у березы;
Кругом зима. Жестокая пора!
Напрасные на них застыли слезы,
4 И треснула, сжимался, кора.
Все злей метель и с каждою минутой
Сердито рвет последние листы,
И за сердце хватает холод лютый;
8 Они стоят, молчат; молчи и ты!
Но верь весне. Ее промчится гений,
Опять теплом и жизнию дыша,
Для ясных дней, для новых откровений
12 Переболит скорбящая душа.
Ч*>"
204

Выпусн второй
XIV
Смерти
Я в жизни обмирал и чувство это знаю,
Где мукам всем конец и сладок томный хмель;
Вот почему я вас без страха ожидаю,
4 Ночь безрассветная и вечная постель.
Пусть головы моей рука твоя коснется
И ты сотрешь меня со списка бытия,
Но пред моим судом, покуда сердце бьется,
8 Мы силы равные, и торжествую я.
Еще ты каждый миг моей покорна воле,
Ты тень у ног моих, безличный призрак ты.
Покуда я дышу, ты мысль моя — не боле,
12 Игрушка шаткая тоскующей мечты.
4£V
205

Вечерние огни
XV
С бородою седою верховный я жрец,
На тебя возложу я душистый венец,
И нетленною солью горящих речей
4 Я осыплю невинную роскошь кудрей.
Эту детскую грудг рассеку я потом
Вдохновенного слова звенящим мечом,
И раскроет потомку минувшего мгла,
8 Что на свете всех чище ты сердцем была.
ч&>·
206

Выпуск второй
XVI
Ты так любишь гулять;
Отчего ты опять
Робко жмешься?
Зори — нет их нежней,
И таких уж ночей
6 Не дождешься.
«Милый мой, мне невмочь,
Истомилась всю ночь,
Тосковала.
Я бежала к прудам,
А тебя я и там
12 Не сыскала.
Но уж дальше к пруду
Ни за что не пойду,
Хоть брани ты.
Там над самой водой
Странный, черный, кривой
18 Пень ракиты.
И не вижу я пня,
И хватает меня
Страх напрасный,
Так и кажется мне,
Что стоит при луне
24 Тот ужасный».
Ж?т

Вечерние огни
XVII
Я видел твой млечный, младенческий волос,
Я слышал твой сладко вздыхающий голос
И первой зари я почувствовал пыл;
Налету весенних порывов подвластный,
Дохнул я струею и чистой и страстной
6 У пленного ангела с веющих крыл.
Я понял те слезы, я понял те муки,
Где слово немеет, где царствуют звуки,
Где слышишь не песню, а душу певца,
Где дух покидает ненужное тело,
Где внемлешь, что радость не знает предела,
12 Где веришь, что счастью не будет конца.
ч*>·
208

Выпуск второй
XVIII
Говорили в древнем Риме,
Что в горах, в пещере темной,
Богоравная сивилла
Вечно-юная живет,
5 Что ей все открыли боги,
Что в груди чужой сокрыто,
Что таит небесный свод.
Только избранным доступно,
Хоть не самую богиню,
10 А священное жилище
Чародейки созерцать.
В ясном зеркале ты можешь,
Взор в глаза свои вперяя,
Ту богиню увидать.
15 Неподвижна и безмолвна,
Для тебя единой зрима
На пороге черной двери —
На нее тогда смотри!
Но когда заслышишь песню,
20 Вдохновенную тобою,
Эту дверь мне отопри.
\№

Вечерние огни
XIX
Только в мире и есть, что тенистый
Дремлющих кленов шатер.
Только в мире и есть, что лучистый
4 Детски задумчивый взор,
Только в мире и есть, что душистый
Милой головки убор.
Только в мире и есть этот чистый,
8 Влево бегущий пробор.
ч*>·
210

Выпуск второй
XX
Солнце садится, и ветер утихнул летучий,
Нет и следа тех огнями пронизанных туч;
Вот на окраине дрогнул живой и нежгучий,
1 Всю эту степь озаривший и гаснущий луч.
Солнца уж нет, нет и дня неустанных стремлений,
Только закат будет долго чуть зримо гореть;
О, если б небо судило без тяжких томлений
Так же и мне, оглянувшись на жизнь, умереть.
211

Вечерние огни
XXI
Вольный сокол
Не воскормлен ты пищей нежной,
Не унесен к зиме в тепло,
И каждый час рукой прилежной
4 Твое не холено крыло.
Там, над скалой, вблизи лазури,
На умирающем дубу,
Ты с первых дней изведал бури
8 И с ураганами борьбу.
Дразнили молодую силу
И зной, и голод, и гроза,
И восходящему светилу
и Глядел ты за море в глаза.
Зато, когда пора приспела,
С гнезда ты крылья распустил
И, взмахом их доверясь смело,
6 Ширяясь, по небу поплыл.
ч*>-
212

Выпуск второй
XXII
Сад весь в цвету,
Вечер в огне,
Так освежительно-радостно мне;
Вот я стою,
Вот я иду,
Словно таинственной речи я жду.
Эта заря,
Эта весна
Так непостижна, зато так ясна!
Счастья ли полн,
Плачу ли я,
ты благодатная тайна моя.
т^>-
213

Вечерние огни
XXIII
Не вижу ни красы души твоей нетленной.
Ни пышных локонов, ни ласковых очей,
Помимо я гляжу на жребий отдаленный
4 И слышу приговор безжалостных людей.
И только чувствую, что ты вот тут — со мною,
Со мной! — и молодость, и суетную честь,
И все, чем я дышал,— блаженною мечтою
8 Лечу к твоим ногам младенческим принесть.
4W
2U

Выпуск второй
XXIV
Страницы милые опять персты раскрыли;
Я снова умилен и трепетать готов,
Чтоб ветер иль рука чужая не сронили
4 Засохших, одному мне ведомых цветов.
О, как ничтожно все! От жертвы жизни целой,
От этих пылких жертв и подвигов святых
Лишь тайная тоска в душе осиротелой,
8 Да тени бледные у лепестков сухих.
Но ими дорожит мое воспоминанье;
Без них все прошлое — один жестокий бред,
Без них один укор, без них одно терзанье,
12 И нет прощения, и примиренья нет.
4*V
215

Вечерние огни
XXV
Еще одно забывчивое слово,
Еще один случайный полувздох,
И тосковать я сердцем стану снова
4 И буду я опять у этих ног.
Душа дрожит, готова вспыхнуть чище,
Хотя давно угас весенний день,
И при луне на жизненном кладбище
8 Страшна и ночь, и собственная тень.
4&V
Ϊ16

Выпуск второй
XXVI
Теперь
Мой прах уснет, забытый и холодный,
А для тебя настанет жизни май;
О, хоть на миг душою благородной
4 Тогда стихам, звучавшим мне, внимай.
И вдумчивым и чутким сердцем девы
Безумных снов волненья ты поймешь,
И от чего в дрожащие напевы
8 Я уходил — и ты за мной уйдешь.
Приветами, встающими из гроба,
Сердечных тайн бессмертье ты проверь.
Вневременной повеем жизнью оба,
12 И ты и я мы встретимся: теперь.
Ч*>·
217

Вечерние огни
XXVII
Кровию сердца пишу я к тебе эти строки,
Видно, разлуки обоим несносны уроки,
Видно, больному напрасно к свободе стремиться,
Видно, к давно прожитому нельзя воротиться,
Видно, во всем, что питало горячку недуга,
6 Легче и слаще вблизи упрекать нам друг друга.
чик
218

Выпуск второй
XXVIII
Ныне первый мы слышали гром.
Вот повеяло сразу теплом.
И пришло мне на память сейчас,
4 Как вчера ты измучила нас.
Целый день, холодна и бледна,
Ты сидела безмолвно одна;
Вдруг ты встала, ко мне подошла
8 И сказала, что все поняла:
Что напрасно жалеть о былом,
Что нам тесно и тяжко вдвоем,
Что любви затерялась стезя,
12 ijT0 так жить? что дышать так нельзя,
Что ты хочешь,— решилась,— и вдруг
Разразился весенний недуг,
И, забывши о грозных словах,
16 Ты растаяла в жарких слезах.
4ϋτ·
219

Вечерние огни
XXIX
Перепел
Глупый перепел, гляди-ко,
Рядом тут живет синичка;
Как с железной клеткой тихо
4 И умно сжилася птичка.
Все ты рвешься на свободу,
Головой толкаясь в клетку,
Вот на место стен железных
8 Натянули туго сетку.
Уж давно поет синичка,
Не страшась железных игол,
Ты же все не на свободе,
12 Только лысину напрыгал.
4W
220

Выпуск второй
XXX
Молятся звезды, мерцают и рдеют,
Молится месяц, плывя по лазури,
Легкие тучки, свиваясь, не смеют
4 С темной земли к ним притягивать бури.
Видны им наши томленья и горе,
Видны страстей неподсильные битвы,
Слезы в алмазном трепещут их взоре,
8 Все же безмолвно горят их молитвы.
>SJs-m
221

Вечерние огни
XXXI
Аваддон
Ангел, и лев, и телец, и орел,—
Все шестикрылые держут престол,
А над престолом, над тем, кто сидит,
4 Радуга ярким смарагдом горит.
Молнии с громом по небу летят,
И раздается из них: свят, свят, свят.
Вот проносящийся ангел трубит,
8 С треском звезда к нам на землю летит,
Землю прошибла до бездны глухой,
Вырвался дым, как из печи большой.
Медными крыльями грозно стуча,
12 Вышла из дыма с коня саранча,
Львиные зубы, коса как у жен,
Хвост скорпионовым жалом снабжен.
Царь ее гордой сияет красой,
16 То Аваддон, ангел бездны земной.
Будут терзать вас и жалить,— и вот
Смерть призовете, и смерть не придет;
Пусть же изведает всякая плоть,
20 Что испытания хочет господь.
4UK
№

XXXII
15 мая 1883 года
Как солнце вешнее сияя,
В лучах недаром ты взошел
Во дни живительного мая
4 На прародительский престол.
Горит алмаз, блестят короны,
И вкруг соборов и дворца,
Как юных листьев миллионы,
8 Обращены к тебе сердца.
О, будь благословен сторицей
Над миром, Русью и Москвой,
И богоданной багряницей
12 От искушений нас укрой!
ЧПг·

Вечерние огни
Студент
Посвящается С. П. X—о
I
Гляжу на вас я, умница моя,
Как на своем болезненном вы ложе
Откинулись, раздумие тая,
А против вас, со сказочником схоже,
И бормочу и вспоминаю я
О временах, как был я молод тоже;
Когда не так казалась жизнь пуста,
И просятся октавы на уста.
II
Я был студентом. Жили мы вдвоем
С товарищем московским, в антресоле
Родителей его. Их старый дом
Стоял близь сада, на Девичьем поле.
Нас старики любили и во всем
Предоставляли жить по нашей воле.—
Лишь наверху; когда ж сходили вниз,
Быть скромными, таков наш был девиз.
22й

Выпуск второй
III
Нельзя сказать, чтоб тяжкие грехи
Нас удручали. Он долбил тетрадки
Да Гегеля читал; а я стихи
Кропал; стихи не выходили гладки.
Но, боже мой, как много чепухи
Болтали мы; как нам казались сладки
Поэты, нас затронувшие, все:
И Лермонтов, и Байрон, и Мюссе.
IV
И был ли я рассеян от природы
Или застенчив, не могу сказать,
Но к женщинам не льнул я в эти годы,
Его ж и Гегель сам не мог унять;
Чуть женщины — лишь не совсем уроды —
Глядишь, влюблен, уже влюблен опять.
На лекции идем,— бранюсь я вволю,
А он вприпрыжку по пустому полю.
V
По праздникам езжали к старикам
Различные почтительные лица
Из сослуживцев старых и их дам,
Бывала также томная девица
Из институтских. По ее словам,
Был Ламартин всех ярче, как денница;
Две девочки,— и ту, что побледней,
Звала хозяйка крестницей своей.
8 А. А. Фет
225

Вечерние огни
VI
Свершали годы свой обычный круг,
Гамлет-Мочалов сотрясал нас бурно,
На фортепьянах игрывал мой друг,
Певала Лиза,— и подчас недурно —
И уходила под вечер.— Но вдруг
Судьбы встряхнулась роковая урна.
— «Вы слышали? А я от них самих.
Ведь к Лизаиьке присватался жених!
VII
Не говорят худого про него,
С имением, хоть небольшого чину;
У генерала служит своего,
Ведет себя как должно дворянину:
Ни гадких карт, ни прочего чего.—
Серебряную подарю корзину
Я ей свою большую.— Что ж мне дать?
Я крестная, а не родная мать».
VIII
Жених! жених! Коляска под крыльцом.
Отец и дочка входят с офицером.—
Не вышел ростом, не красив лицом,
Но мог бы быть товарищам примером:
Весь раздушен, хохол торчит вихром,
Торчат усы изысканным манером,
И ворогник как жар, и белый кант,
И сахара белее аксельбант.
226

Выпуск второй
IX
«Вот, Лизанька! Бог дал и женишка!
А вы ее, мой милый, берегите,
Ребенок ведь! Немножечко дика,
Неопытна,— на нас уж не взыщите».—
А мне ее отец: «Вы старика
Утешьте, вы и ей не откажите,
Мы с Лизою решились вас просить,
С крестовым братом шаферами быть.
X
Ты, Лизанька, уж попроси сама,
Вы, кажется, друг другу не чужие,
Старинной дружбой связаны дома,
А с крестным братом даже и родные».
— «Я вас прошу».— «Ах, боже, дела тьма.
Пора и дальше, люди молодые,
И к тетушке мне нужно вас завесть.—
Так по рукам?» — «Благодарю за честь».
XI
Горит огнями весь иконостас,
Хрустальное блестит паникадило
И дьякона за хором слышен бас...
Она стоит и веки опустила,
Но так бледна, что поражает глаз;
Испугана ль она иль загрустила?
Мы стали цепью все, чтобы народ
На наших дам не налезал вперед.
8* 227

Вечерние огни
XII
«Где ж мой платок? — старик воскликнул наш,—
Дай мне хоть свой; отдам тебе на бале.
Что возишься! да скоро ли подашь?
Ну дайте вы, хоть вы бы отыскали».
— «Да не найду».— «Вот завели cache-cache!»
— «И у меня! и у меня украли!» —
«Обчистили? Народец-то каков!» —
Вся наша цепь без носовых платков.
XIII
Стою да мельком на нее взгляну;
Знать, от свечей ей томно,— от угара.
И жалко, жалко мне ее одну,
Но жалко тож индейского фуляра.—
«А не такую бы ему жену.—
Пожалуй, что она ему не пара».—-
Вот повели кругом их наконец,
И я топчусь, держа над ней венец.
XIV
Все кончено. Пустеет божий храм.—
Подробностей уж не припомню дале,
Но помню, что с товарищем я там,
У них в дому, на свадебном их бале,
Стою в гостиной полусветлой сам,
А музыка гремит, и танцы в зале,
Не знаю, что сказать, а предо мной
Давнишняя подруга молодой.
228

Выпуск второй
XV
«Пойдемте вальс! Вы не хотите? Нет?
Но вы должны,— ведь я вознегодую...
Вы сердитесь за давешний ответ?»
— «Я не сержусь; я просто не танцую».—
«Ну дайте ж руку! ссориться не след.—
Та к сердцу ближе.— Руку ту,— другую».
И без перчатки стала хлопотать,
Чтобы с моей руки перчатку снять.
XVI
Но тут товарищ мой влетает в дверь:
«Вот где они! Куда запропастились.
Вас кавалер, как разъяренный зверь,
Повсюду ищет.— Вы б поторопились.
Да ты-то что? Не кисни хоть теперь,
Ступай за мной; там словно взбеленились».
— «Нет, уж уволь. Тебе оно под стать,
Ты по полю давно привык плясать».—
XVII
Вот грянула мазурка.— Я гляжу,
Как королева средневековая,
Вся в бархате, туда, где я сижу,
Сама идет поспешно молодая
И говорит: «Пойдемте, я прошу
Вас на мазурку». Голову склоняя,
Я подал руку. Входим, стульев шум,
1 И музыка гремит свое рум-рум.
229

Вечерние огни
XVIII
— «Вы, кажется, не в духе» — «Я? Ничуть,
Напротив, я повеселиться рада
В последний раз».— И молодая грудь
Дохнула жарко.— «Мне движенья надо:
Без устали помчимся! отдохнуть
Успею после там, в гортани ада».
— «Да что вы говорите?» — «Верьте мне,
Я не в бреду, и я в своем уме.
XIX
А хоть в бреду, безгрешен этот бред!
Несчастию не я теперь виною,
И говорить о нем уже не след;
Умру и тайны этой не открою.
Тут маменька, виновница всех бед,
Распорядиться ей хотелось мною.
Я поддалась,— всю кт^знь свою сгубя.—
Я влюблена давно!» — «В кого?»,— «В тебя!»
XX
И мы неслись под пламенные звуки,
И, боже мой! как дивно хороша
Она была! И крепко наши руки
Сжимались,— и навстречу к ней душа
Моя неслась в томленье новой муки.
«И я тебя люблю! — едва дыша,
Я повторял.— Что нам людская злоба!
Взгляни в глаза мне: твой,— я твой до гроба!»
230

Выпуск второй
XXI
Что было дальше, трудно говорить
И совестно. Пришлось нам поневоле
С товарищем усерднее ходить
В дом, где бывали редко мы дотоле.
Тот все вином старался угостить;
Пьешь, и душа сжимается от боли,
Да к всенощной спешишь, чтоб как-нибудь
Хоть издали разок еще взглянуть.
XXII
О, сладкий, нам знакомый шорох платья
Любимой женщины, о, как ты мил!
Где б мог ему подобие прибрать я
Из радостей земных? Весь сердца пыл
К нему летит, раскинувши объятья.
Я в нем расцвет какой-то находил.
Но в двадцать лет, как несказанно-дорог
5 Красноречивый, легкий этот шорох!
XXIII
Любить всегда отрадно, но писать —
Такая страсть у любящих к чему же?
Ведь это прямо дело выдавать,
И ничего не выдумаешь хуже.
Казалось бы, ну как не помышлять
О брате, об отце или о муже?
В затмении влюбленные умы,
84 И ревностно писали тоже мы.
231

Вечерние огни
XXIV
Я помню живо, в самый Новый год
Она мне пишет: «Я одна скучаю,
Муж едет в клуб; я выйду из ворот,
Одетая крестьянкою, и к чаю
Приду к тебе. Коль спросит ваш народ,
Вели сказать, что из родного краю
Зашла к тебе кормилицына дочь.—
Укутаюсь — и не заметят в ночь».
XXV
С товарищем переглянулись мы;
Хотя не очень прытки были сами,
Но видим ясно: этой кутерьмы
И бабушка не разведет бобами.
Практические подлинно умы!
Нашли исход! Рядиться мужиками.
Голубушка! Я звать ее не мог;
Я не себя,— ее я поберег.
XXVI
А время шло. Кто любит так, не знает,
Чего он ждет, чем мысль его кипит.
Спросите вы у дома, что пылает:
Чего он ждет? Не ждет он, а горит,
И темный дым весь искрами мелькает
Над ним, а он весь пышет и стоит.
Надолго ли огни и искры эти?
— Надолго ли? ^— Надолго ль все на свете?
232

Выпуск второй
XXVII
Однажды мы сидели наверху
С товарищем, витая в думах нежных,—
Вдруг горничная.— Весь платок в снегу.
Лицо у ней бледнее хлопьев снежных.—
— «Да что ты»? — «Все пропало! Быть греху;
Все письма отыскал он в нотах прежних,
Да как пошел,— в столах, в шкапах, в трюмо
И в туфлях даже, глядь,— сидит письмо.
XXVIII
Под крик его и гам тут горьких слез
Из девичьей я слышала не мало.
Не треснул ли ее, проклятый пес!
Он сам ушел. В испуге написала
Вам тут она.— Не помню, как донес
Меня господь. Ответ я обещала.
Прочтите же; а я пока пойду
И за калиткой стану — подожду».
XXIX
Читаю: «Все проведал этот зверь.
С тобою он стреляться, верно, станет;
И если ты убьешь его теперь,—
Тогда, тогда и счастие настанет.
Я верую, ты тоже сердцем верь,
Оно меня, я знаю, не обманет.
Я убегу в деревню за тобой,
И там твоею стану я я^еной.
233

Вечерние огни
XXX
А послезавтра в восемь приходи
На монастырь и стань там у забора
И на калитку с улицы гляди,
— Хоть на часок уйду из-под надзора,—
Стой там в тени и терпеливо жди,
Как восемь станет бить, приду я скоро.
Недаром злые видела я сны!
Но верь ты мне, мы будем спасены».
XXXI
Без опыта, без денег и без сил,
У чьей груди я мог искать спасенья?
Серебряный я кубок свой схватил,
Что подарила мать мне в день рожденья,
И пенковую трубку, что хранил
В чахле, как редкость, полную значенья;
Был и бинокль туда же приобщен
5 И с репетиром золотой Нортон.
XXXII
Тебе в могилу тихую привет,
Мой старый друг, я, старец, посылаю.
Ты был у нас деканом много лет,
К тебе, бывало, еду и читаю
Я грешные стихи, пускаясь в свет,
И за полночь мы за стаканом чаю
Сидим, вникаем в римского певца...
16 Тебя любил и чтил я как отца!
23а

Eunycii второй
XXXIII
Зачем всю дрлнь к наставнику я вез?
Но лишь вошел, он крикнул мне: «Что с вами?»
Я объяснил, как мог, повеся нос,
И вдруг, как мальчик, залился слезами.
Меня он обнял и почти донес
До кресла. Сам он с влажными глазами
И с кроткой речью, полною любви,
Стал унимать рыдания мои.
XXXIV
— «Спасти ее!» — я только мог твердить.
«Спасти-то нужно вас; расстроить эту
Безумную попытку. Заложить
Немедленно я прикажу карету...
Инспектора вас в карцер посадить
Я попрошу на месяц по секрету.
Когда своей не жаль вам головы,
То хоть ее-то не губите вы».
XXXV
Давно стою, волнуясь, на часах,
И смотрит ярко месяц с тверди синей,
Спит монастырский двор в его лучах,
С церковных крыш блестит колючий иней.
Удастся ли ей вырваться-то? Ах!
Й олуха такого быть рабыней!
На колокольне ровно восемь бьет;
Вот заскрипел слегка снежок... Идет!
235

Вечерние огни
XXXVI
Откинула покров она с чела
И месяц светом лик ей обдал чистый.
Уже моих колен ее пола
Касается своей волной пушистой,
И на плечо ко мне она легла.
И разом круг объял меня душистый;
И молодость, и дрожь, и красота,
И в поцелуе замерли уста.
XXXVII
И я ворвался в этот мир цветов,
Волшебный мир живых благоуханий,
Горячих слез и уст, речей без слов,
Мир счастия и пылких упований,
Где как во сне таинственный покров
От нас скрывает всю юдоль терзаний.
Нельзя душой и блекнуть, и цвести,—
Я в этот миг не мог сказать «прости».
XXXVIII
А вам не жаль? Чего? спросить бы надо:
Что был я глуп, или что стал умней?
Какая же за это мне награда?
Бывало, точно, и не спишь ночей,
Но сладок был и самый кубок яда.
Зато теперь, чем дальше,, тем горчей,
Все те же рельсы и машина та же,
И мчит тебя, как чемодан в багаже.
236

Выпуск второй
XXXIX
Дня через два хозяйка за столом
Вдруг говорит: «А наши молодые
Уехали — и старики вдвоем
Остались. Он сказал, что там большие
В деревне хлопоты у них. Кругом
Падеж скота, и есть дела другие.
А вы чем сыты, молодой народ,
Что капельки вы не берете в рот?»
XL
Затем, затем — настал конец. А вы
Простите, если сказка надоела.
Я скоро сам уехал из Москвы,
И мне писали: Лиза овдовела.
Поздней искал я милостей вдовы,
Но свидеться она не захотела.
Болтали: там... какой-то генерал...
А может быть, кто говорил ^ соврал.
4&V
237

ö»
Предисловие
Pro captu lectoris habent sua
fata libellL
Terentiafius Maurus
(Грамматик Ш в. по Р. Хр.)
По разуменью чтеца свои
судьбы есть у книжек.
Появление от времени до времени за последние
годы небольших сборников наших стихотворений, вроде
находящегося перед глазами читателя, придает всей
нашей стихотворной деятельности совершенно
нежелательный для нас оттенок. Издали может показаться,
что к подобным изданиям побуждает нас
преувеличенное понятие о значительности наших стихотворений.
Поневоле приходится подвести благосклонного
читателя поближе к делу и дать ему возможность убедиться,
что такой оттенок не только лишь издали кажущийся,
но прямо противоположный действительному.
Конечно, никто не предположит, чтобы в отличие от
всех людей мы одни не чувствовали, с одной стороны,
неизбежной тягости будничной жизни, а с другой, тех
периодических веяний нелепостей, которые
действительно способны исполнить всякого практического
деятеля гражданскою скорбью. Но эта скорбь никак не
могла вдохновить нас. Напротив, эти-то жизненные
тяготы и заставляли нас в течение пятидесяти лет по
временам отворачиваться от них и пробивать
будничный лед, чтобы хотя на мгновение вздохнуть чистым и
свободным воздухом поэзии. Однако мы очень хорошо
238

Α. Α. Фет
Рисунок Ε. С. Селивачевой. 1884 г.
(Музей-усадьба Мураново им. Ф. И. Тютчева)

Вечерние огни
понимали, что, во-первых, нельзя постоянно жить в
такой возбудительной атмосфере, а во-вторых, что
навязчиво призывать в нее всех и каждого и неблагоразумно,
и смешно. Как мало мы заботились о подобном
призыве, явно из того, что мы до последних лет
предоставляли нашим литературным друзьям заботиться о
сохранении и группировке наших произведений. Так, все
написанные стихотворения, вошедшие в «Лирический
Пантеон» и в издание 1850 г., собраны и сгруппированы
рукою Аполлона Григорьева, которому принадлежат и
самые заглавия отделов; так сборник 1856 года,
появившийся в Петербурге во время нашего отсутствия,
переправлен нами по настоятельному требованию целого
круга друзей, под руководством И. С. Тургенева,
которому принадлежит и небольшое предисловие к этому
изданию. С той поры музе нашей пришлось переживать
тяжелые времена, чем она, мимоходом сказать,
огорчалась тем менее, что бдительные очи любезных пестунов
не покидают ее и по настоящее время. Эти пестуны и
поныне выбирают достойное, по их мнению, печати и
побуждают нас от времени до времени знакомить
благосклонных читателей с нашими последними
стихотворениями. Друзья наши знают, что многое, невзирая на
полученное одобрение, было нами окончательно
забраковано, но что не было примера, чтобы мы навязали
сборнику что-либо не одобренное знатоками дела.
Такое отношение к собственным произведениям привело
к совершенной утрате тех стихотворений, которые в
течение многих лет случайно ускользнули от рук
наших друзей.
Читатели, знакомые с ходом нашей журналистики, не
забыли, быть может, что до шестидесятых годов мы,
подобно другим стихотворцам, безразлично появлялись
во всех журналах, которые перечислять здесь излишне.
Но тут мы подверглись самому комическому
остракизму. С легкое руки правительственных реформ, внезапно
выступивших, подобно Минерве, во всеоружии, всё
закипело духом оппозиции (чему?) и запоздалою
гражданскою скорбию. Так как скорбели люди, не
имевшие никакого понятия о практической жизни, то и
самый скорбный недуг поневоле сосредоточился на языке.
240

Выпуск третий
Быть писателем, хотя бы и лирическим поэтом, по
понятию этих людей, значило быть скорбным поэтом. Так
как в сущности люди эти ничего не понимали в деле
поэзии, то останавливались только на одной видимой
стороне дела: именно на его непосредственной
бесполезности. Понятно, до какой степени им казались наши
стихи не только пустыми, но и возмутительными своей
невозмутимостью и прискорбны отсутствием
гражданской скорби. Но, справедливый читатель, вникните же
и в наше положение. Мы, если припомните, постоянно
искали в поэзии единственного убежища от всяческих
житейских скорбей, в том числе и гражданских. Откуда
же могли мы взять этой скорби там, куда мы старались
от нее уйти? Не все ли это равно, что обратиться к
человеку, вынырнувшему из глубины реки, куда он
бросился, чтобы потушить загоревшееся на нем платье, с
требованием: «Давай огня!».
Понятно, что при таком исключительном положении
стихотворения наши не могли быть помещаемы на
страницах журналов, в которых они возбуждали одно
негодование. Единственное исключение представлял
«Русский вестник», не ставивший тенденциозности
непременным условием. Но когда в 1885 г. мы сочли
дальнейшее наше сотрудничество в «Русском вестнике»
невозможным, то единственным путем обнародования
остались для нас выписки небольших сборников. Слова
ненависти, в течение стольких лет раздававшиеся
вокруг наших стихов, и не снятый с них и поныне
остракизм были бы понятны, если бы среди единогласного
тенденциозного хора они, подобно стихам Тютчева и
гр. Алексея Толстого, звучали порицанием
господствующего направления; но ничего подобного в них не было,
и они подверглись гонению, очевидно, только за
чистоту своего служения. Надо прибавить, что чем едино-
гласнее с одной стороны становился хор порицателей,
тем с большим участием и одушевлением подходили на
помощь нашей музе свежие силы несомненных знатоков
дела, и насколько для нас лестно одобрение последних,
настолько же мало заботимся мы о приговоре
большинства, вполне уверенные, что из тысячи людей, не
понимающих дела, невозможно составить и одного знатока.
2М

Вечерние огни
Наглядным подтверждением всего нами высказанного
может служить в настоящем сборнике прибавление из
издания 1850 года. Счастлив художник, способный
исправлять свои произведения согласно указаниям
знатоков. Но и тут есть известные границы и опасности.
Можно, что называется, записать картину. Это случалось
даже с позднейшими изданиями Тютчева, где алмазные
стихи появились замененные стразами. Мы говорили
выше, что издание 1856 г. составлено исключительно по
выбору и настоянию бывшего кружка наших
петербургских друзей, вследствие чего даже мы сами привыкли
смотреть на издание 1850 г. как на окончательно
упраздненное. Но в течение последних лет мы при
встречах с нашими друзьями постоянно слышали упрек за
то, что в издание 1856 г. не вошли некоторые
стихотворения из издания 1850 г., не заслуживающие такого
исключения, между прочим, и диалог Соловей и Роза.
Касательно пяти первых стихотворений мы
беспрекословно решились восстановить их, поместив в настоящем
сборнике; но по поводу Соловья и Розы дело не
обошлось без протеста с нашей стороны. Даже соглашаясь,
что там есть более или менее яркие образы и более или
менее удачные стихи, мы никак не могли помириться с
тем излишним накоплением красок, которое
свидетельствовало о широких размахах неопытной руки, еще не
знающей краю. Полагаем, что даже сокращенное почти
наполовину стихотворение и в настоящем своем виде не
представляет окончательно ясных очертаний. Тем не
менее решаемся сохранить его, находя, что ни в одном из
наших молодых произведений с такою ясностью не
проявляется направление, по которому постоянно
порывалась наша муза. Равным образом помещаем два
стихотворения; не вошедшие ни в один из наших сборников:
на смерть Ал. В. Дружинина 19 января 1864 года и
памяти В. П. Боткина 16 октября 1869 года.
ч*>·
242

Выпуск третий
I
Муза
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.
Пушкин
Ты хочешь проклинать, рыдая и стеня,
Бичей подыскивать к закону.
Поэт, остановись! не призывай меня,
4 Зови из бездны Тизифону.
Пленительные сны лелея наяву,
Своей божественною властью
Я к наслаждению высокому зову
8 И к человеческому счастью.
Когда, бесчинствами обиженный опять,
В груди заслышишь зов к рыданью,—
Я ради мук твоих не стану изменять
12 Свободы вечному призванью.
Страдать! Страдают все, страдает темный зверь
Без упованья, без сознанья;
Но перед ним туда навек закрыта дверь,
16 Где радость теплится страданья.
Ожесточенному и черствому душой
Пусть эта радость незнакома.
Зачем же лиру бьешь ребяческой рукой,
20 Что не труба она погрома?
243

Вечерние огни
К чему противиться природе и судьбе? —-
На землю сносят эти звуки
Не бурю страстную, не вызовы к борьбе,
А исцеление от муки.
8 мая 1887
244

Выпуск tpetuu
II
Жду я,— тревогой объят,
Жду тут — на самом пути:
Этой тропой через сад
4 Ты обещалась придти.
Плачась, комар пропоет,
Свалится плавно листок...
Слух, раскрываясь, растет,
8 Как полуночный цветок.
Словно струну оборвал
Жук, налетевши на ель;
Хрипло подругу позвал
12 тут же у ног коростель.
Тихо под сенью лесной
Спят молодые кусты...
Ах! как пахнуло весной!..
16 Это наверное ты.
13 декабря 1886
245

Вечерние огни
III
Солнца луч промеж лип был и жгуч и высок,
Пред скамьей ты чертила блестящий песок,
Я мечтам золотым отдавался вполне,—
Ничего ты на все не ответила мне.
Я давно угадал, что мы сердцем родня,
Что ты счастье свое отдала за меня,
Я рвался, я твердил о не нашей вине,—
Ничего ты на все не ответила мне.
Я молил, повторял, что нельзя нам любить,
Что минувшие дни мы должны позабыть,
Что в грядущем цветут все права красоты,—
Мне и тут ничего не ответила ты.
С опочившей я глаз был не в силах отвесть:
Всю погасшую тайну хотел я прочесть,
И лица твоего мне простили ль черты? г—
Ничего, ничего не ответила ты.
>Ds-m
246

Выпуск третий
IV
Севастопольское братское
кладбище
Какой тут дышит мир! Какая славы тризна
Средь кипарисов, мирт и каменных гробов! —
Рукою набожной сложила здесь отчизна
Священный прах своих сынов.
Они и под землей отвагой прежней дышат...
Боюсь, мои стопы покой их возмутят,
И мнится, все они шаги живого слышат,
Но лишь молитвенно молчат.
Счастливцы! Высшею пылали вы любовью:
Тут, что ни мавзолей, ни надпись — все боец,
И рядом улеглись, своей залиты кровью,
И дед со внуком, и отец.
Из каменных гробов их голос вечно слышен,
Им внуков поучать навеки суждено,
Их слава так чиста, их жребий так возвышен,
Что им завидовать грешно...
4 июня 1887
247

Вечерние огни
V
Ее величеству
королеве эллинов
Всю жизнь душа моя алкала,
Всю жизнь среди пустынь и скал,
Святого храма идеала,
4 Усталый путник, я искал.
И вот за дальними морями
Провижу чистый этот храм
И окрыленными мечтами
8 Несусь припасть к твоим стопам.
Но замирают звуки лиры
В руках дряхлеющих певца:
Его смущает вид порфиры
12 И ослепляет блеск венца.
Воздвигни ж хоры песнопений,
Младые окрыли мечты,
Царица светлых вдохновений
16 И королева красоты!
29 декабря 1886
Ч*>·

Выпуск третий
VI
Ей же
при получении ее портрета
Звезда сияла на востоке,
И из степных далеких стран
Седые понесли пророки
4 В дань злато, смирну и ливан.
Изумлены ее красою,
Волхвы маститые пошли
За путеводною звездою
8 И пали до лица земли.
И предо мной, в степи безвестной,
Взошла звезда твоих щедрот:
Она свой луч в красе небесной
12 На поздний вечер мой прольет.
Но у меня для приношенья
Ни злата, ни ливана нет,—
Лишь с фимиамом песнопенья
16 Падет к стопам твоим порт.
1 апреля 1887
249

Вечерние огни
VII
Ε. и. в.
великому князю
Константину Константиновичу
Певцам, высокое нам мило:
В нас разгоняет сон души
Днем — лучезарное светило,
4 Узоры звезда-в ночной тиши.
Поем мы пурпура сиянье,
Победы гордые часы,
И вечной меди изваянье,
8 И мимолетные красы.
Но нет красы, значеньем равной
Той, у которой, всемогущ,
Из-под венца семьи державной
12 Нетленный зеленеет плющ.
4 декабря 1886
Ч*>-

Выпуск третий
VIII
Как беден наш язык! — Хочу и не могу.—
Не передать того ни другу ни врагу,
Что буйствует в груди прозрачною волною.
Напрасно вечное томление сердец,
И клонит голову маститую мудрец
6 Пред этой ложью роковою.
Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук
Хватает на лету и закрепляет вдруг
И темный бред души и трав неясный запах;
Так, для безбрежного покинув скудный дол,
Летит за облака Юпитера орел,
12 Сноп молнии неся мгновенный в верных лапах.
И июня 1887
251

Вечерние огни
IX
В степной глуши над влагой молчаливой,
Где круглые раскинулись листы,
Любуюсь я давно, пловец пугливый,
4 На яркие плавучие цветы.
Они манят и свежестью пугают;
Когда к звездам их взорами прильну,
Кто скажет мне: какую измеряют
8 Подводные их корни глубину?
О, не гляди так мягко и приветно!
Я так боюсь забыться как-нибудь,—
Твоей души мне глубина заветна,
12 В свою судьбу боюсь я заглянуть.
*«&&·
252

Выпуск третий
X
Ты помнишь, что было тогда,
Как всюду ручьи бушевали,
И птиц косяками стада
4 На север, свистя, пролетали.
И видели мы средь ветвей,
Еще не укрытых листами,
Как, глазки закрыв, соловей
8 Блаженствовал в песне над нами.
К себе зазывала любовь
И блеском и страстью пахучей,
Не только весельем дубов,
12 Но счастьем и ивы плакучей.
Взгляни же вокруг ты теперь:
Все грустно молчит, умирая,
И настежь раскинута дверь
16 Из прежнего светлого рая.
И новых приветливых звезд,
И новой любовной денницы,
Трудами измучены гнезд
20 Взалкали усталые птицы.
Не может ничто устоять
Пред этой тоской неизбежной,
И скоро пустынную гладь
24 Оденет покров белоснежный.
6 сентября 1885
ч*>-

Вечерние огни
XI
Благовонная ночь, благодатная ночь,
Раздраженье недужной души!
Все бы слушал тебя, и молчать мне невмочь
4 В говорящей так ясно тиши.
Широко раскидалась лазурная высь,
И огни золотые горят;
Эти звезды кругом точно все собрались,
8 Не мигая, смотреть в этот сад.
А уж месяц, что всплыл над зубцами аллей
И в лицо прямо смотрит,— он жгуч;
В недалекой тени непроглядных ветвей
2 И сверкает и плещется ключ.
И меняется звуков отдельный удар,
Так ласкательно шепчут струй,
Словно робкие струны воркуют гитар,
6 Напевая призывы любви.
Словно все и горит и звенит заодно,
Чтоб мечте невозможной помочь;
Словно, дрогнув слегка, распахнется окно
0 Поглядеть в серебристую ночь.
28 апреля 1887
254

Выпуск третий
XII
Если радует утро тебя,
Если в пышную веришь примету,—
Хоть на время, на миг полюбя,—
4 Подари эту розу поэту.
Хоть полюбишь кого, хоть снесешь
Не одну ты житейскую грозу,
Но в стихе умиленном найдешь
8 Эту вечно душистую розу.
10 января 1887
255

Вечерние огни
XIII
Осенняя роза
Осыпал лес свои вершины,
Сад обнажил свое чело,
Дохнул сентябрь, и георгины
4 Дыханьем ночи обожгло.
Но в дуновении мороза
Между погибшими одна,
Лишь ты одна, царица роза,
8 Благоуханна и пышна.
Назло жестоким испытаньям
И злобе гаснущего дня
Ты очертаньем и дыханьем
12 Весною веешь на меня.
18 сентября 1886
256

Выпуск третий
XIV
Ребенку
Я слышу звон твоих речей,
Куда резвиться ни беги ты;
Я вижу детский блеск очей
4 И запылавшие ланиты.
Постой! шалить не долгий срок:
Май остудить тебя сумеет,
И розы пурпурный шипок,
8 Вдруг раскрываясь, побледнеет.
18 апреля 1886
4W
19' А. А. Фет

Вечерние огни
XV
В лунном сиянии
Выйдем с тобой побродить
В лунном сиянии!
Долго ли душу томить
В темном молчании!
Пруд как блестящая сталь;
Травы в рыдании;
Мельница, речка и даль
В лунном сиянии.
Можно ль тужить и не жить
Нам в обаянии?
Выйдем тихонько бродить
В лунном сиянии!
Декабрь 1885
258

Выпуск третий
XVI
Хоть нельзя говорить, хоть и взор мой поник,—
У дыханья цветов есть понятный язык:
Если ночь унесла много грез, много слез,
Окружусь я тогда горькой сладостью роз.
5 Если тихо у нас и не веет грозой,
Я безмолвно о том намекну резедой;
Если нежно ко мне приласкалася мать,
Я с утра уже буду фиалкой дышать;
Если ж скажет отец: «Не грусти,— я готов»,—
0 С благовоньем войду апельсинных цветов.
3 августа 1887
19* 259

Вечерние огни
XVII
На рассвете
Плавно у ночи с чела
Мягкая падает мгла;
С поля широкого тень
Жмется под ближнюю сень;
5 Жаждою света горя,
Выйти стыдится заря;
Холодно, ясно, бело,
Дрогнуло птицы крыло-
Солнца еще не видать,
10 А на душе благодать.
1 апреля 1886
260

Выпуск третий
XVIII
Графу Алексею Васильевичу
Олсуфьеву
Второй бригады из-за фронта
Перед тобою мой Пегас,
Хоть сбросил он Беллерофонта,
4 Все ж на смотру, неровен час,
Ты сам заметишь по началу:
Каким он был, ему не быть,
И как служил он Ювеналу,
8 Улану ныне не служить.
Но в шенкелях его исправно
Перед тобой провесть хочу,
И лишь твое услышу: «славно!» —
12 Я: «рад стараться!» — прокричу.
4 октября 1886
ч*>-

Вечерние огни
XIX
Графине
Александре Андреевне
Олсуфъевой
при получении от нее гиацинтов
В смущенье ум, не свяжешь взглядом,
И нем язык:
Вы с гиацинтами,— и рядом
Больной старик.
Но безразлично, беззаветно
Власть Вам дана:
Где Вы царите так приветно,—
Всегда весна.
2 января 1887
2Ъ2

Выпуск третий
XX
Что за звук в полумраке вечернем? Бог весть! —
То кулик простонал или сыч.
Расставанье в нем есть, и страданье в нем есть,
4 И далекий неведомый клич.
Точно грезы больные бессонных ночей
В этом плачущем звуке слиты; —
И не нужно речей, ни огней, ни очей —
8 Мне дыхание скажет, где ты.
10 апреля 1887
263

Вечерние огни
XXI
К портрету
графини С. Α. Τ — ой
И вот портрет! и схоже и несхоже.
В чем сходство тут, несходство в чем найти?
Не мне решать; но можно ли, о боже,
Сердечнее, отраднее цвести?
Где красота, там споры не у места:
Звезда горит — как знать, каким огнем?
Пусть говорят: тут девочка-невеста,
Богини мы своей не узнаем.
Но все, толпой коленопреклоненной,
Мы здесь упасть у Ваших ног должны,
Как в прелести и скромной и нетленной
Вы смотрите на наши седины.
27 апреля 1885
264

Выпуск третий
XXII
Ей же
Я не у Вас, я обделен,
Как тяжело изнеможенье;
У Вас — порывы, блеск, движенье,
А у меня — не бред, а сон.
Какое счастье хоть на миг
Залюбоваться жизни далью,
Призыв заслышать над роялью,—
Я все признал бы и постиг.
Я б снова трепет ощутил,
Целебной силой с прежним схожий:
Я б верил вновь, что ангел божий
Пришел и воду возмутил.
28 мая 1886
265

Вечерние огни
XXIII
Горная высь
Превыше туч, покинув горы
И наступя на темный лес,
Ты за собою смертных взоры
4 Зовешь на синеву небес.
Снегов серебряных порфира
Не хочет праха прикрывать;
Твоя судьба на гранях мира
8 Не снисходить, а возвышать.
Не тронет вздох тебя бессильный,
Не омрачит земли тоска:
У ног твоих, как дым кадильный,
12 Вияся, тают облака.
Июля 1886
4&V
266

Выпуск третий
XXIV
А. Л. Б — ой
Нет, лучше голосом, ласкательно обычным,
Безумца вечного, поэта, не буди;
Оставь его в толпе, ненужным и безличным,
За шумною волной безмолвному идти.
Зачем уснувшего будить к тоске бессильной?
К чему шептать про свет, когда кругом темно,
И дружеской рукой срывать покров могильный
С того, что спать навек в груди обречено?
Ведь это прах святой затихшего страданья!
Ведь это милые почившие сердца!
Ведь это страстные, блаженные рыданья!
Ведь это тернии колючего венца!
Т. апреля 1886
267

Вечерние огни
XXV
Дул север. Плакала трава
И ветви о недавнем зное,
И роз, проснувшихся едва,
Сжималось сердце молодое.
Стоял угрюм тенистый сад,
Забыв о пенье голосистом;
Лишь соловьихи робких чад
Хрипливым подзывали свистом.
Прошла пора влюбленных грез,—
Зачем еще томиться тщетно?
Но вдруг — один любовник роз
Запел так ярко, беззаветно.
Прощай, соловушко! —И я
Готов на миг воскреснуть тоже,
И песнь последняя твоя
Всех вешних песен мне дороже.
ч*>·
268

Выпуск третий
XXVI
Дух всюду сущий и единый.
Держави^
Я потрясен, когда кругом
Гудят леса, грохочет гром,
И в блеск огней гляжу я снизуг
Когда, испугом обуян,
На скалы мечет океан
6 Твою серебряную ризу.
Но, просветленный и немой,
Овеян властью неземной,
Стою не в этот миг тяжелый,
А в час, когда, как бы во сне,
Твой светлый ангел шепчет мне
2 Неизреченные глаголы.
Я загораюсь и горю,
Я порываюсь и парю
В томленьях крайнего усилья,
И верю сердцем, что растут
И тотчас в небо унесут
8 Меня раскинутые крылья.
29 августа 1885
269

Вечерние огни
XXVII
Прости — и все забудь в безоблачный ты пас,
Как месяц молодой на высоте лазури;
И в негу вешнюю врываются не раз
4 Стремленьем молодым пугающие бури.
Когда ж под тучею, прозрачна и чиста,
Поведает заря, что минул день ненастья,—
Былинки не найдешь и не найдешь листа,
8 Чтобы не плакал он и не сиял от счастья.
26 декабря 1886
270

Выпуск третий
XXVIII
Как богат я в безумных стихах!
Этот блеск мне отраден и нужен:
Все алмазы мои в небесах,
4 Все росинки под ними жемчужин.
Выходи, красота, не робей!
Звуки есть, дорогие есть краски:
Это все я, порт-чародей,
8 Расточу за мгновение ласки.
Но когда ты приколешь цветок,
Шаловливо иль с думой лукавой,
И, как в дымке, твой кроткий зрачок
12 Загорится сердечной отравой,
И налет молодого стыда
Чуть ланиты овеет зарею,—
О, как беден, как жалок тогда,
16 Как беспомощен я пред тобою!
1 февраля 1887
271

Вечерние огни
XXIX
Долго снились мне вопли рыданий твоих:
То был голос обиды, бессилия плач;
Долго, долго мне снился тот радостный миг,
4 Как тебя умолил я — несчастный палач.
Проходили года, мы умели любить,
Расцветала улыбка, грустила печаль;
Проносились года,— и пришлось уходить:
8 Уносило меня в неизвестную даль.
Подала ты мне руку, спросила: «Идешь?»
Чуть в глазах я заметил две капельки слез;
Эти искры в глазах и холодную дрожь
19 Я в бессонные ночи навек перенес.
2 апреля 1886
272

Выпуск третий
XXX
Памяти Н. Я. Данилевского
Если жить суждено и на свет не родиться нельзя,
Как завидна, о странник почивший, твоя мне
стезя! —
Отдаваяся мысли широкой, доступной всему,
4 Ты успел оглядеть, полюбить голубую тюрьму.
Постигая, что мир только право живущим хорош,
Ты восторгов опасных старался обуздывать ложь;
И у южного моря, за вечной оградою скал,
8 Ты местечко на отдых в цветущем саду отыскал.
δ июля Шв
273

Вечерние огни
XXXI
Εκ. Серг. X — ой
приславшей мне цветы
Цветы и песни с давних лет
В благоухающем союзе;
И благовонный Ваш привет
4 Вручил я пристыженной музе.
Но ей до Вас так далеко,
Что состязанье безрассудно,
Ее украсить Вам легко,
8 Ей заслужить венок так трудно.
7 августа 1885
274

Выпуск третий
XXXII
Из дебрей туманы несмело
Родное закрыли село;
Но солнышком вешним согрело
4 И ветром их вдаль разнесло.
Знать, долго скитаться наскуча
Над ширью земель и морей,
На родину тянется туча,
8 Чтоб только поплакать над ней.
9 июня 1886
275

Вечерние огни
XXXIII
Кукушка
Пышные гнутся макушки,
Млея в весеннем соку;
Где-то, вдали от опушки,
4 Будто бы слышно: ку-ку.
Сердце! — вот утро — люби же
Все, чем жило на веку;
Слышится ближе и ближе,—
8 Как золотое,— ку-ку.
Или кто вспомнил утраты,
Вешнюю вспомнил тоску?
И раздается трикраты
2 Ясно и томно: ку-ку.
17 мая 1886
Ч£>'

Выпуск третий
XXXIV
Есть ночи зимней блеск и сила,
Есть непорочная краса,
Когда под снегом опочила
4 Вся степь,— и кровли, и леса.
Сбежали тени ночи летней,
Тревожный ропот их исчез,
Но тем всевластней, тем заметней
8 Огни безоблачных небес.
Как будто волею всезрящей
На этот миг ты посвящен
Глядеть в лицо природы спящей
12 И понимать всемирный сон.
ч*>-
277

Вечерние огни
XXXV
Светоч
Ловец, все дни отдавший лесу,
Я направлял по нем стопы;
Мой глаз привык к его навесу
4 И ночью различал тропы.
Когда же вдруг из тучи мглистой
Сосну ужалил яркий змей,
Я сам затеплил сук смолистый
8 У золотых ее огней.
Горел мой факел величаво,
Тянулись тени предо мной,
Но, обежав меня лукаво,
12 Они смыкались за спиной.
Пестреет мгла, блуждают очи,
Кровавый призрак в них глядит,
И тем ужасней сумрак ночи,
16 Чем ярче светоч мой горит.
16 августа 1885
278

Выпуск третий
XXXVI
Нет, я не изменил. До старости глубокой
Я тот же преданный, я раб твоей любви,
И старый яд цепей, отрадный и жестокий,
4 Еще горит в моей крови»
Хоть память и твердит, что между нас могила,
Хоть каждый день бреду томительно к другой,—
Не в силах верить я, чтоб ты меня забыла,
8 Когда ты здесь, передо мной.
Мелькнет ли красота иная на мгновенье,
Мне чудится, вот-вот, тебя я узнаю;
И нежности былой я слышу дуновенье,
2 И, содрогаясь, я пою.
2 февраля 1887
279

Вечерние огни
XXXVII
Светил нам день, будя огонь в крови...
Прекрасная, восторгов ты искала
И о своей несбыточной любви
4 Младенчески мне тайны поверяла.
Как мог, слепец, я не видать тогда,
Что жизни ночь над нами лишь сгустится,
Твоя душа, красы твоей звезда,
8 Передо мной, умчавшись, загорится.
И, разлучась навеки, мы поймем,
Что счастья взрыв мы промолчали оба
И что вздыхать обоим нам по нем,
12 Хоть будем врознь стоять у двери гроба.
9 июня 1887
280

Выпуск третий
XXXVIII
Вот и летние дни убавляются.
Где же лета лучи золотые?
Только серые брови сдвигаются,
4 Только зыблются кудри седые.
Нынче утром, судьбиною горькою
Истомленный, вздохнул я немножко:
Рано-рано румяною зорькою
8 На мгновенье зарделось окошко.
Но опять это небо ненастное
Безотрадно нависло над нами,—
Знать, опять, мое солнышко красное,
12 Залилось ты, вставая, слезами.
19 июня 1887
281

Вечерние огни
XXXIX
Я тебе ничего не скажу,
И тебя не встревожу ничуть
И о том, что я молча твержу,
4 Не решусь ни за что намекнуть.
Целый день спят ночные цветы,
Но лишь солнце за рощу зайдет,
Раскрываются тихо листы,
8 И я слышу, как сердце цветет.
И в больную, усталую грудь
Веет влагой ночной... я дрожу,
Я тебя не встревожу ничуть,
12 Я тебе ничего не скажу.
2 сентября 1885
282

Выпуск третий
XL
Все, как бывало, веселый, счастливый,
Ленты твоей уловляю извивы,
Млеющих звуков впивая истому,
4 Пусть ты летишь, отдаваясь другому.
Пусть пронеслась ты надменно, небрежно,
Сердце мое все по-прежнему нежно,
Сердце обид не считает, не мерит,
8 Сердце по-прежнему любит и верит.
Тщетно опущены строгие глазки,
Жду под ресницами блеска и ласки,—
Все, как бывало, веселый, счастливый,
12 Ленты твоей уловляю извивы.
24 июля 1887
>Drm
288

Вечерние огни
XLI
Через тесную улицу здесь, в высоте,
Отворяя порою окошко,
Я не раз, отдаваясь лукавой мечте,
4 Узнаю тебя, милая крошка.
Все мне кажется, детски-застенчивый взор
Загорается вдруг не напрасно,
И ко мне наклоненный твой пышный пробор
8 Я уж вижу не слишком ли ясно?
Вот и думаю: встретиться нам на земле
Далеко так, пожалуй, и низко,
А вот здесь-то, у крыш, в набегающей мгле,
2 Так привольно, так радостно-близко.
6 июня 1887
284

Выпуск третий
XLII
Когда читала ты мучительные строки,
Где сердца звучный пыл сиянье льет кругом
И страсти роковой вздымаются потоки,—
4 Не вспомнила ль о чем?
Я верить не хочу! Когда в степи, как диво,
В полночной темноте безвременно горя,
Вдали перед тобой прозрачно и красиво
8 Вставала вдруг заря,
И в эту красоту невольно взор тянуло,
В тот величавый блеск за темный весь предел,—
Ужель ничто тебе в то время не шепнуло:
2 Там человек сгорел?
15 февраля 1887
285

Вечерние огни
XLIII
Моего тот безумства желал, кто смежал
Этой розы завой, и блестки, и росы;
Моего тот безумства желал, кто свивал
Эти тяжким узлом набежавшие косы.
Злая старость хотя бы всю радость взяла,
А душа моя так же, пред самым закатом,
Прилетела б со стоном сюда, как пчела,
Охмелеть, упиваясь таким ароматом.
И, сознание счастья на сердце храня,
Стану буйства я жизни живым отголоском.
Этот мед благовонный — он мой, для меня,
Пусть другим он останется тонким лишь
воском!
2$ апреля 1887
286

Выпуск третий
XLIV
В вечер такой золотистый и ясный,
В этом дыханье весны всепобедной
Не поминай мне, о друг мой прекрасный,
4 Ты о любви нашей робкой и бедной.
Дышит земля всем своим ароматом,
Небу разверстая, только вздыхает;
Самое небо с нетленным закатом
8 В тихом заливе себя повторяет.
Что же тут мы или счастие наше,
Как и помыслить о нем не стыдиться,
В блеске, какого нет шире и краше,
12 Нужно безумствовать или смириться.
Январь 1886
287

Вечерние огни
XLV
Ты вся в огнях. Твоих зарниц
И я сверканьями украшен;
Под сенью ласковых ресниц
Огонь небесный мне не страшен.
Но я боюсь таких высот,
Где устоять я не умею.
Как сохранить Мне образ тот,
Что придан мне душой твоею?
Боюсь,— на бледный облик мой
Падет твой взор неблагосклонный,
И я очнусь перед тобой
Угасший вдруг и опаленный.
δ августа 1886
288

Выпуск третий
XLVI
Вечный хмель мне не отрада,
Не ему моя любовь,
Не тяну я винограда
4 Одуряющую кровь.
Но порой, резво и пылко
Обновляя жизнь мою,
Для меня несет бутылка
8 Золотистую струю.
Рвутся нити, пробка рвется,
Напряженная давно,
И в стакан шумящий льется
12 Искрометное вино.
29 июля 1887
10 Α.. А. Фет
289

Вечерние огни
XLVII
Сегодня день твой просветленья,
И на вершине красоты
Живую тайну вдохновенья
Всем существом вещаешь-ты.
Мечты несбыточной подруга,
Царишь с поэтом ты вдвоем,
А завтра, верно, мы друг друга
И не найдем и не поймем.
Так, невозможно — несомненно
Огнем пронизан золотым,
С закатом солнечным мгновенно
Чертогов ярких тает дым.
19 июня 1887
290

Выпуск третий
XLVIII
Все, все мое, что есть и прежде было,
В мечтах и снах нет времени оков;
Блаженных грез душа не поделила:
4 Нет старческих и юношеских снов.
За рубежом вседневного удела
Хотя на миг отрадно и светло;
Пока душа кипит в горниле тела,
8 Она летит, куда несет крыло.
Не говори о счастье, о свободе
Там, где царит железная судьба.
Сюда! сюда! Не рабство здесь природе,—
12 Она сама здесь верная раба.
17 июля 1887
10* 291

Вечерние огни
XLIX
Задрожали листы, облетая,
Тучи неба закрыли красу,
С поля буря, ворвавшися, злая
4 Рвет и мечет и воет в лесу.
Только ты, моя милая птичка,
В теплом гнездышке еле видна.
Светлогруда, легка, невеличка,
8 Не запугана бурей одна.
И грохочет громов перекличка,
И шумящая мгла так черна...
Только ты, моя милая птичка,
12 В теплом гнездышке еле видна.
13 июля 1887
292

Выпуск третий
L
Сплю я. Тучки дружные,
Вешние, жемчужные
Мчатся надо мной;
Смутные, узорные,
Тени их проворные
По полям грядой.
Подбежали к чистому
Пруду серебристому,
И вдвойне светло.
Уж не тени мрачные,
Облака прозрачные
Смотрятся в стекло.
Сплю я. Безотрадною
Тканью непроглядною
Тянутся мечты;
Вдруг сама заветная,
Кроткая, приветная,
Улыбнулась ты.
19 сентября 1887

Вечерние огни
LI
С солнцем склоняясь за темную землю,
Взором весь пройденный путь я объемлю:
Вижу, бесследно пустынная мгла
4 День погасила и ночь привела.
Странным лишь что-то мерцает узором:
Горе минувшее тайным укором
В сбивчивом ходе несбыточных грез
8 Там миллионы рассыпало слез.
Стыдно и больно, что так непонятно
Светятся эти туманные пятна,
Словно неясно дошедшая весть...
12 Все бы, ах, все бы с собою унесть!
22 августа 1887
4*V
294

Выпуск третий
LII
Рыбак
Неслась волна, росла волна,
Рыбак над ней сидел,
С душой, холодною до дна,
На уду он глядел.
И как сидит он, как он ждет,
Разверзлась вдруг волна,
И поднялась из шума вод
Вся влажная жена.
Она поет, она зовет:
«Зачем народ ты мой
Людским умом и злом людским
Манишь в смертельный зной?
Ах, если б знал, как рыбкам весть
Отрадно жизнь на дне,
Ты сам спустился бы, как есть,
И был здоров вдвойне.
Иль солнце красное с луной
Над морем не встают?
И лики их, дыша волной,
Не вдвое ль краше тут?
Иль не влечет небес тайник,
Блеск голубой красы?
Не манит собственный твой лик
К нам, в вечный мир росы?»
295

Вечерние огни
Шумит волна, катит волна
К ногам из берегов,
И стала в нем душа полна,
Как бы под страстный зов.
Она поет, она зовет;
Знать час его настал:
Влекла ль она, склонялся ль он,—
Но с той поры пропал.
б сентября 1885
296

Выпуск третий
LIII
Зимняя поездка на Гарц
С коршуном сходно,
Что, на тяжелых утренних тучах
Тихим крылом почивая,
Ищет добычи, пари,
5 Песня моя.
Ибо бог
Каждому путь его
Предначертал,
Коим счастливец
0 К радостной цели
Быстро бежит;
Тот же, чье сердце
Сжато несчастьем,
Тщетно противится
5 Тесным пределам
Кованой нити,
Что все ж горькие ножницы
Только однажды прервут.
В чаще суровой
!0 Прячется дикий зверь,
И с воробьями
Давно богачи
В топи свои опустились.
297

Вечерние огни
За колесницей легко
25 Следовать пышной фортуны,
Как безмятежным придворным
По дороге исправленной
Вслед за въездом владыки.
Но кто там в стороне?
зо Путь его тонет в кустах,
Сзади его
Ветви смыкаются вновь,
Снова трава восстает,
Пустыня его поглощает.
35 Кто ж уврачует того,
Ядом кому стал бальзам?
Кто из избытка любви
Выпил ненависть к ближним?
Презренный, став презирающим,
40 Тайно достоинство он
Только изводит свое
В самолюбивом стремленье.
Коль на псалтири твоей
Есть, отец милосердья,
45 3ВУК» его УХУ доступный,
Сердце его утоли!
Взор раскрой отуманенный
На миллионы ключей
Рядом с томящимся жаждой
so тут же в пустыне.
Ты, посылающий радости
Каждому полною мерой,
298

Выпуск третий
Благослови и ловцов,
Братьев на поиск зверей;
Со своеволием юным,
Жаждой убийства,
Поздних мстителей буйства,
Тщетно с которым уж годы
Бьется с дубиной крестьянин.
Но увей одинокого
Тучей своей золотой,
Зеленью зимней венчай ты
До возрождения роз
Влажные кудри певца —
О любовь,— твоего же!
Ты мерцающим факелом
Светишь ему
Ночью через броды,
По бездонным дорогам,
По пустынным полям;
Тысячецветной зарей
В сердце смеешься ему;
Едкою бурей своей
Ты возносишь его;
Зимние прядают воды
С гор в песнопенья к нему;
И алтарем благодарности нежной
Грозной вершины встает перед ним
Снегом покрытое темя,
Что хороводами духов
Чутко венчали народы.
299

Вечерние огни
Ты с неприступною грудью
Смотришь таинственно явно
Над изумленной землей
И взираешь из об лак
На страны и богатства,
Что из жил твоих братии
Рядом с собою ты льешь.
Ч&>·
300

Выпуск третий
LIV
Весеннее небо глядится
Сквозь ветви мне в очи случайно,
И тень золотая ложится
4 На воды блестящего Майна.
Вдали огонек одинокий
Трепещет под сумраком липок,
Исполнена тайны жестокой
8 Душа замирающих скрипок,
Средь шума толпы неизвестной
Те звуки понятней мне вдвое:
Напомнили силой чудесной
12 Они мне все сердцу родное.
Ожившая память несется
К прошедшей тоске и веселью;
То сердце замрет, то проснется
16 За каждой безумною трелью.
Но быстро волшебной чредою
Промчалась тоскливая тайна,
И месяц бежит полосою
20 Вдоль вод тихоструйного Майна.
Ч£>-
301

Вечерние огни
LV
Я полон дум, когда, закрывши вежды,
Внимаю шум
Младого дня и молодой надежды;
Я полон дум.
Я все с тобой, когда рука неволи
Владеет мной,—
И целый день, туманно ли, светло ли,—
Я все с тобой.
Вот месяц всплыл в своем сиянье дивном
На высоты,
И водомет в лобзанье непрерывном,—
О, где же ты?
Ч&Дг-
302

Выпуск третий
LVI
Геро и Леандр
Бледен лик твой, бледен, дева!
Средь упругих волн напева
Я люблю твой бледный лик.
Под окном на всем просторе
Только море — только в море
6 Волн кочующих родник.
Тихо.— Море голубое
Взору жадному в покое
Каждый луч передает.
Что ж там в море — чья победа?
Иль в зыбях, вторая Леда,
12 Лебедь-бог к тебе плывет?
Не бессмертный, не бессонный,
Нет, то юноша влюбленный
Проложил отважный путь,
И, полна огнем желаний,
Волны взмахом крепкой длани
18 Молодая режет грудь.
Меркнет день; из крайней тучи
Вдоль пучины ветр летучий
Направляет шаткий бег,
И под молнией багровой
Страшный вал белоголовый
24 С ревом прыгает на брег.
Где ж он, Геро? с бездной споря
Удушающего моря,
303

Вечерние огни
На свиданье ов спешит!
Хоть бесстрастен, хоть безгласен,
Но по-прежнему прекрасен
Он у ног твоих лежит.
Бледен лик твой, бледен, дева!
Средь упругих волн напева
Я люблю твой бледный лик.
Под окном на всем просторе
Только море,— только в море
Волн кочующий родник.
4UK
304

Выпуск третий
LVII
Тебе в молчании я простираю руку
И детских укоризн в грядущем не страшусь.
Ты втайне поняла души смешную муку,
Усталых прихотей ты разгадала скуку.—
5 Мы вместе,— и судьбе я молча предаюсь.
Без клятв и клеветы ребячески-невинной
Сказала жизнь за нас последний приговор.
Мы оба молоды, но с радостью старинной
Люблю на локон твой засматриваться длинный;
10 Люблю безмолвных уст и взоров разговор,
Как в дни безумные, как в пламенные годы,
Мне жизни мировой святыня дорога;
Люблю безмолвие полунощной природы;
Люблю ее лесов лепечущие своды;
15 Люблю ее степей алмазные снега;
И снова мне легко, когда, святому звуку
Внимая не один, я заживо делюсь;
Когда, за честный бой с тенями взяв поруку,
Тебе в молчании я простираю руку
20 И детских укоризн в грядущем не страшусь.
Ч*>·
305

Вечерние огни
LVIII
Младенческой ласки доступен мне лепет:
Душа откровенно так с жизнью мирится.
Безумного счастья томительный трепет
4 Горячим приливом по сердцу стремится.
Скажу той звезде, что так ярко сияет
(Давно не видались мы в мире широком,
Но я понимаю, на что намекает
8 Мне с неба она многозначащим оком):
— Ты смотришь мне в очи. Ты права: мой трепет
Понятен, как луч твой, что в воды глядится.
Младенческой ласки доступен мне лепет:
2 Душа откровенно так с яшзнью мирится.
ч*>-
Ж

Выпуск третий
LIX
Соловей и роза
Небес и земли повелитель,
Творец плодотворного мира
Дал счастье, дал радость всей твари
4 Цветущих долин Кашемира.
И равны все звенья пред Вечным
В цепи непрерывной творенья,
И жизненным трепетом общим
8 Исполнены чудные звенья.
Такая дрожащая бездна
В дыханье полудня и ночи,
Что ангелы в страхе закрыли
12 Крылами звездистые очи.
Но там же, в саду мирозданья,
Где радость и счастье — привычка,
Забыты, отвергнуты счастьем
16 Кустарник и серая птичка.
Листов, окаймленных пилами,
Побегов, скрывающих спицы,
Боятся летучие гости,
20 Чуждаются певчие птицы.
307

Вечерние огни
Безгласная серая птичка
Одна не пугается терний,
И любят друг друга,— но счастья —
Ни в утренний час, ни в вечерний,
И по небу веки проходят,
Как волны безбрежного моря;
Никто не узнает их страсти,
Никто не увидит их горя.
Однажды сияющий ангел,
Купаяся в безднах эфира,
Узрел и кустарник и птичку
В долине ночной Кашемира.
И нежному ангелу стало
Их видеть так грустно и больно,
Что с неба слезу огневую
На них уронил он невольно.
И к утру свершилося чудо:
Краснея и млея сквозь слезы,
Склонилася к ветке упругой
Головка душистая розы.
И к ночи с безгласною птичкой
Еще перемена чудесней:
И листья и звезды трепещут
Ее упоительной песней.
Он
Рая вечного изгнанник,
Вешний гость я, певчий странник;
308

Выпуск третий
Мне чужие здесь цветы;
Страшны искры мне мороза.
Друг мой, роза, дева-роза,
Я б не пел, когда 6 не ты.
Она
Полночь — мать моя родная,
Незаметно расцвела я
На заре весны;
Для тебя ж у бедной розы
Аромат, краса и слезы,
Заревые сны.
Он
Ты так нежна, как утренние розы,
Что пред зарей несет земле восток;
Ты так светла, что поневоле слезы
Туманят мне внимательный зрачок;
Ты так чиста, что помыслы земные
Невольно мрут в груди перед тобой;
Ты так свята, что ангелы святые
Зовут тебя их смертною сестрой.
Она
Ты поешь, когда дремлю я,
Я цвету, когда ты спишь;
Я горю без поцелуя,
Без ответа ты грустишь.
Но ни грусти, ни мученья
Ты обманом не зови:
Где же песни без стремленья?
Где же юность без любви?
309

Вечерние огни
Он
Дева-роза, доброй ночи!
Звезды в небесах.
75 Две звезды горят, как очи,
В голубых лучах;
Две звезды горят приветно
Нынче, как вчера;
Сон подкрался незаметно...
80 Роза, спать пора!
Она
Зацелую тебя, закачаю,
Но боюсь над тобой задремать:
На заре лишь уснешь ты, я знаю,
Что всю ночь будешь петь ты опять.
85 Закрываются милые очи,
Голова у меня на груди.
Ветер, ветер с суровой полночи,
Не тревожь его сна, не буди.
Я сама притаила дыханье,
90 Только вежды закрыл ему сон,
И над спящим склоняюсь в молчанье:
Все боюсь, не проснулся бы он.
Ветер, ветер лукавый, поди ты,
Я умею сама целовать;
95 Я устами коснуся ланиты,
И мой милый проснется опять.
Просыпайся ж; заря потухает:
Для певца золотая пора.
Дева-роза тихонько вздыхает,
юо Отпуская тебя до утра.
310

Выпуск третий
Он
Ах, опять к ночному бденью
Вышел звездный хор...
Эхо ждет завторить пенью...
Ждет лесной простор.
105 Веет ветер над дубровой,
Пышный лист шумит,
У меня в тени кленовой
Дева-роза спит.
Хорошо ль ей, сладко ль спится,
110 Я предузнаю,
И звездам, что ей приснится,
Громко пропою.
Она
Я дремлю, но слышит
Роза соловья;
115 Ветерок колышет
Сонную меня;
Звуки остаются
Все в моих листках;
Слышу,— а проснуться
120 Не могу никак;
Заревые слезы,
Наклоняясь, лью.
Пой у сонной розы
Про любовь мою.
125 И во сне только любит и любит,
И от счастия плачет и спит!
Эти песни она приголубит,
Если эхо о них промолчит.
зи

Вечерние огни
Эти песни земле рассказали
130 Все, что розе приснилось во сне,
И глубоко, глубоко запали
Ей в румяное сердце оне.
И в ночи под землею коренья
Влагу ночи сосут да сосут,
135 д у розы росой умиленья
Бриллиантами слезы текут.
Отчего ж под навесом прохлады
Раздается так голос певца?
Роза! песни не знают преграды:
140 Без конца твои сны, без конца.
4&V
312

Выпуск третий
LX
На смерть
Александра Васильевича Дружинина
19 января 186й года
Умолк твой голос навсегда,
И сердце жаркое остыло,
Лампаду честного труда
4 Дыханье смерти погасило.
На мир усопшего лица
Кладу последнее лобзанье.
Не изменили до конца
8 Тебе ни дружба, ни призванье.
Изнемогающий, больной,
Души ты не утратил силу,
И жизни мутною волной
12 Ты чистым унесен в могилу.
Спи! Вечность правды настает,
Вокруг стихает гул суровый,
И муза строгая кладет
16 Тебе на гроб венок лавровый.
4W
313

Вечерние огни
LXI
Памяти
Василия Петровича Боткина
16 октября 1869 года
Прости! Разверстая могила
Тебя отдаст родной земле;
Скажи: что смерть изобразила
4 На этом вдумчивом челе?
Ужель, добра поклонник страстный,
Ты буйству века уступил
И обозвал мечтой напрасной
8 Чему всю жизнь не изменил?
Ужель сказал: за вами поле,
Вы правы, тщетен наш союз!
Я ухожу, нет в мире боле
12 Ни светлых дум, ни вещих муз.
Нет! Покидая жизнь земную,
Ты вспять стопы не обращал
И тихо лепту трудовую
16 Трем старшим музам завещал *.
Ч*>-
* Завещал капитал университету, консерватории и школе
живописи.
314

Предисловие
Человек, не занавесивший вечером своих освещенных
окон, дает доступ всем равнодушным, а, быть может, и
враждебным взорам с улицы; но было бы
несправедливо заключать, что он освещает комнаты не для друзей,
а в ожидании взглядов толпы. После трогательного и
высокознаменательного для нас сочувствия друзей к
пятидесятилетию нашей музы жаловаться на их
равнодушие нам, очевидно, невозможно. Что же касается до
массы читателей, устанавливающей так называемую
популярность, то эта масса совершенно права, разделяя
с нами взаимное равнодушие. Нам друг у друга искать
нечего. Раскрывая небольшое окошечко четвертого
выпуска в крайне ограниченном числе экземпляров, мы
только желаем сказать друзьям, что всегда рады их
встретить и что за нашим окном Вечерние Огни еще не
погасли окончательно.
Ч&>*
№

Вечерние огни
I
Оброчник
Хоругвь священную подъяв своей десной,
Иду, и тронулась за мной толпа живая,
И потянулись все по просеке лесной,
И я блажен и горд, святыню воспевая.
Пою, и помыслам неведом детский страх,
Пускай на пенье мне ответят воем звери,
С святыней над челом и песнью на устах,
С трудом, но я дойду до вожделенной двери.
17 сентября 1889.
Москва
316

Выпуск четвертый
II
Его императорскому высочеству
в. к. Константину Константиновичу
Сплывают ледяные своды,
Твое явилось через воды
Письмо с короной золотой.
Ко мне, простившись со столицей,
Примчались звучной вереницей
6 Стихи, пропетые тобой.
Ужели жизнь опять приветна?
Ужель затихли безответно
И буря и недуга злость?
Какая весть благоволенья!
Какая свежесть вдохновенья!
12 Какой в глуши высокий гость!
Весной нежданной сладко веет,
В груди теплей, в глазах светлеет,
Я робко за тобой пою.
И сердце благодарно снова
За жар живительного слова,
18 За юность светлую твою.
25 марта 1887.
Воробьевка
317

Вечерние огни
III
Поэтам
Сердце трепещет отрадно и больно,
Подняты очи, и руки воздеты,
Здесь на коленях я снова невольно,
4 Как и бывало, пред вами, поэты.
В ваших чертогах мой дух окрылился,
Правду провидит он с высей творенья,
Этот листок, что иссох и свалился,
8 Золотом вечным горит в песнопенье.
Только у вас мимолетные грезы
Старыми в душу глядятся друзьями,
Только у вас благовонные розы
12 Вечно восторга блистают слезами.
С торжищ житейских, бесцветных и душных,
Видеть так радостно тонкие краски,
В радугах ваших, прозрачно-воздушных,
16 Неба родного мне чудятся ласки.
5 июня 1890.
Воробьевка
318

Выпуск четвертый
IV
Одним толчком согнать ладью живую
С наглаженных отливами песков,
Одной волной подняться в жизнь иную,
4 Учуять ветр с цветущих берегов;
Тоскливый сон прервать единым звуком,
Упиться вдруг неведомым, родным,
Дать жизни вздох, дать сладость тайным мукам,
8 Чужое вмиг почувствовать своим;
Шепнуть о том, пред чем язык немеет,
Усилить бой бестрепетных сердец,—
Вот, чем певец лишь избранный владеет!
12 Вот, в чем его и признак, и венец!
28 октября 1887,
Москва
319

Вечерние огни
V
Устало все кругом, устал и цвет небес,
И ветер, и река, и месяц, что родился,
И ночь, и в зелени потусклой спящий лес,
И желтый тот листок, что наконец свалился.
Лепечет лишь фонтан средь дальней темноты,
О жизни говоря незримой, но знакомой...
О, ночь осенняя, как всемогуща ты
Отказом от борьбы и смертною истомой!
24 августа 1889.
Воробьевка
320

Выпуск четвертый
VI
Их императорским высочествам
в. к. Константину Константиновичу
и в. к. Елизавете Маврикиевне
Давно познав, как ранят больно
Иные тернии венков,
Нередко с грустию невольной
4 Гляжу на юношей-певцов.
Но пред высокою четою
В душе моей всегда светло:
За вдохновенной головою
8 Белеет ангела крыло.
Оно поэту в миг сомнений,
В минуту затаенных слез,
Навеет горних сновидений
12 И аромата райских роз.
30 января 1889.
Москва
1 1 ,А. А. Фет
321

Вечерние огни
VII
Она
Две незабудки, два сапфира
Ее очей приветный взгляд,
И тайны горнего эфира
4 В живой лазури их сквозят.
Ее кудрей руно златое
В таком свету, какой один,
Изображая неземное,
8 Сводил на землю Перуджин.
20 марта 1889.
Москва
322

Выпуск четвертый
VIII
Людские так грубы слова,
Их даже нашептывать стыдно!
На цвет, проглянувший едва,
4 Смотреть при тебе мне завидно.
Вот роза раскрыла уста,
В них дышит моленье немое:
Чтоб ты пребывала чиста,
8 Как сердце ее молодое.
Вот, нежа дыханье и взор,
От счастия роза увяла,
И свой благовонный убор
12 К твоим же ногам разроняла.
3 октября 1889.
Москва
4&V
11* 323

Вечерние огни
IX
На качелях
И опять в полусвете ночном
Средь веревок, натянутых туго,
На доске этой шаткой вдвоем,
1 Мы стоим и бросаем друг друга.
И, чем ближе к вершине лесной,
Чем страшнее стоять и держаться,
Тем отрадней взлетать над землей
1 И одним к небесам приближаться.
Правда, это игра, и притом
Может выйти игра роковая,
Но и жизнью играть нам вдвоем,—
Это счастье, моя дорогая.
26 марта 1890.
Москва
324

Выпуск четвертый
X
Не нужно, не нужно мне проблесков счастья,
Не нужно мне слова и взора участья,
Оставь и дозволь мне рыдать!
К горячему снова прильнув изголовью,
Позволь мне моей нераздельной любовью,
6 Забыв все на свете, дышать!
Когда бы ты знала, каким сиротливым,
Томительно-сладким, безумно-счастливым
Я горем в душе опьянен,—
Безмолвно прошла б ты воздушной стопою,
Чтоб даже своей благовонной стезею
12 Больной не смутила мой сон.
Не так ли, чуть роща одеться готова,
В весенние ночи светила дневного
Боится крылатый певец? —
И только что сумрак разгонит денница,
Смолкает зарей отрезвленная птица,—
18 И счастью, и песне конец.
4 ноября 1887.
Москва
4RV
325

Вечерние огни
XI
Полуразрушенный, полужилец могилы,
О таинствах любви зачем ты нам поешь?
Зачем, куда тебя домчать не могут силы,
4 Как дерзкий юноша, один ты нас зовешь?
Томлюся и пою. Ты слушаешь и млеешь;
В напевах старческих твой юный дух живет.
Так в хоре молодом: «Ах, слышишь, разумеешь!»
8 Цыганка старая одна еще поет.
4 января 1888.
Москва
426

Выпуск четвертый
XII
На пятидесятилетие музы
Нас отпевают. В этот день
Никто не подойдет с хулою:
Всяк благосклонною хвалою
4 Немую провожает тень.
Как лик усопшего светить
Душою лучшей начинает!
Не то, чем был он, проступает,
8 А только то, чем мог он быть.
Живым карать и награждать,
А нам у гробового входа,—
О, муза! нам велит природа,
12 Навек смирялся, молчать.
20 декабря 1888.
Москва
327

Вечерние огни
XIII
На пятидесятилетие музы
29 января 1889 года
На утре дней все ярче и чудесней
Мечты и сны в груди моей росли,
И песен рой вослед за первой песней
4 Мой тайный пыл на волю понесли!
И, трепетным от счастия и муки,
Хотелось птичкам божиим моим,
Чтоб где-нибудь их налетели звуки
8 На чуткий слух, внимать готовый им.
Полвека ждал друзей я этих песен,
Гадал о тех, кто им живой приют;
О, как мой день сегодняшний чудесен! —
12 Со всех сторон те песни мне несут.
Тут нет чужих, тут все родной и кровный!
Тут нет врагов, кругом одни друзья! —
И всей душой за ваш привет любовный
16 К своей груди вас прижимаю я!..
14 января 1889.
Москва
4Ur-
328

Стихотворение «На пятидесятилетие моей Музы»,
раздававшееся на юбилее
329

Вечерние огни
XIV
Чуя внушенный другими ответ,
Тихий в глазах прочитал я запрет,
Но мне понятней еще говорит
4 Этот правдивый румянец ланит,
Этот цветов обмирающих зов,
Этот теней набегающий кров,
Этот предательский шепот ручья,
8 Этот рассыпчатый клич соловья.
30 января 1890.
Μ о сква
330

Выпуск четвертый
XV
Угасшим звездам
Долго ль впивать мне мерцание ваше.
Синего неба пытливые очи?
Долго ли чуять, что выше и краше
4 Вас ничего нет во храмине ночи?
Может быть, нет вас под теми огнями:
Давняя вас погасила эпоха; —
Так и по смерти лететь к вам стихами,
8 К призракам звезд буду призраком вздоха.
6 мая 1890.
Воробьевка
331

Вечерние огни
XVI
На бракосочетание
их императорских высочеств
в. к. Павла Александровича
и в. к. Александры Георгиевны
Не воспевай, не славословь
Великокняжеской порфиры,
Поведай первую любовь
4 И возвести струнами лиры:
Кто сердце девы молодой
Впервые трепетать заставил?
Не ты ли, витязь удалой,
8 Красавец, царский конник, Павел?
Созданий сказочных мечту
Твоя избранница затмила,
Трех поколений красоту
12 Дочь королевы совместила.
Суля чете блаженства дни,
Пред ней уста немеют наши,—
Цветов, влюбленных, как они,
16 Двух в мире не найдется краше.
9 мая 1889.
Тихий Хутор
332

Выпуск четвертый
XVII
Его императорскому высочеству
в. к. Константину Константиновичу
Когда, колеблем треволненьем,
Лавровый обронив венед,
Ты загрустил, что вдохновеньем
Покинут, молодой певец,—
5 Я знал, что сила музы пленной
Тебе на счастие растет,
Что чад рассеется мгновенный
Й снова, светлый, вдохновенный,
Мне милый голос запоет.
10 И вот из северной столицы,
Восторгов вешних не тая,
С зеленой веткой голубицы
Ко мне примчалась песнь твоя.
8 мая 1890.
Воробьевка
4*V
333

Вечерние огни
XVIII
К ней
Кто постигнет улыбку твою
И лазурных очей выраженье,
Тот поймет и молитву мою,
4 И восторженных уст песнопенье.
День смолкает над жаркой землей,
И, нетленной пылая порфирой,
Вот он сам, Аполлон молодой,
8 Вдаль уходит с колчаном и лирой.
Пусть ты отблеск, пленяющий нас,
Пусть за ним ты несешься мечтою,
Но тебе наш молитвенный час,
2 Что слетает к нам в душу с зарею.
21 апреля 1890.
В ^ропъевка
334

Выпуск четвертый
XIX
Во сне
Как вешний день, твой лик приснился снова,—
Знакомую приветствую красу,
И по волнам ласкающего слова
Я образ твой прелестный понесу.
Сомнений нет, неясной нет печали,
Все высказать во сне умею я,
И мчит да мчит все далее и дале
С тобою нас воздушная ладья.
Перед тобой с коленопреклоненьем
Стою, пленен волшебною игрой,
А за тобой, колеблемый движеньем,
Неясных звуков отстающий рой.
26 апреля 1890.
Воробьевка
335

Вечерние огни
XX
На смерть М. Б — а
Тебя любили мы за резвость молодую,
За нежность милых слов...
Друг Митя! ты унес нежданно в жизнь иную
Надежды стариков*
Уже слетел недуг, навеян злобным роком,
Твой пышный цвет сорвать;
Дитя! ты нам предстал тогда живым уроком,
Как жить и умирать.
Когда, теряясь, все удерживали слезы
Над мальчиком больным,
Блаженные свои и золотые грезы
Передавал ты им.
И перед смертию, живой исполнен ласки,
Ты взор обвел кругом
И тихо сам закрыл младенческие глазки,
Уснув последним сном...
15 декабря 1886.
Москва
336

Выпуск четвертый
XXI
Памяти С. С. В — ой
Ужель на вопль и зов молебный
Ты безучастно промолчишь?
Ужель улыбкой задушевной
4 Семьи опять не озаришь?
Забыв и радости земные,
И милосердия дела»
Ты, покидая нас впервые,
8 За сыном-отроком ушла.
Разлуки нет. Твой образ милый
Чрез жизнь мы в сердце пронесем,
И там, за рубежом могилы,
12 Навек обнять тебя придем.
7 марта 1889»
Москва
337

Вечерние огни
XXII
Была пора, и лед потока
Лежал под снежной пеленой,
Недосягаемо для ока
4 Таился речки бег живой.
Пришла весна, ее дыханье
Над снежным пронеслось ковром,
И стали видны содроганья
8 Струи, бегущей подо льдом.
И близки дни, когда все блага
К нам низведет пора любви,
И мне зарей раскроет влага
2 Объятья чистые свои.
1 апреля 1890.
Москва
ч*дк
338

Выпуск четвертый
XXIII
Хоть счастие судьбой даровано не мне,
Зачем об этом так напоминать небрежно?
Как будто бы нельзя в больном и сладком сне
4 Дозволить мне любить вас пламенно и нежно.
Хотя б признался я в безумиях своих,
Что стоит робкого вам не пугать признанья,
Что стоит шелк ресниц склонить вам в этот миг,
8 Чтоб не блеснул в очах огонь негодованья?
Участья не прошу, могла б и ваша грусть,
Хотя б притворная, родить во мне отвагу,
И, издали молясь, поэт-безумеп, пусть
12 Прекрасный образ ваш набросит на бумагу.
16 июня 1890.
Воробьевка
339

Вечерние огни
XXIV
Графине С. Α. Τ — ой
во время моего 50-тилетнего юбилея
Пора! по влаге кругосветной
Я в новый мир перехожу
И с грустью нежной и заветной
4 На милый север свой гляжу.
Жестокой уносим волною
С звездой полярною в очах,
Я знаю, ты горишь за мною
8 В твоей красе, в твоих лучах.
19 февраля 1889.
Москва
340

Выпуск четвертый
XXV
Сегодня все звезды так пышно
Огнем голубым разгорались,
А ты промелькнула неслышно,
4 И взоры твои преклонялись.
Зачем же так сердце нестройно
И робко в груди застучало?
Зачем под прохладой так знойно
8 В лицо мне заря задышала?
Всю ночь прогляжу на мерцанье,
Что светит и мощно и нежно,
И яркое это молчанье
12 Разгадывать стану прилежно...
26 ноября 1888.
Москва
341

Вечерние огни
XXVI
Ε. Д. Д-ъ
Если захочешь ты душу мою разгадать,
То перечти со вниманием эту тетрадь.
Можно ли трезвой то высказать силой ума,
Что опьяненному муза прошепчет сама?
Я назову лишь цветок, что срывает рука,
Муза раскроет и сердце, и запах цветка;
Я расскажу, что тебя беспредельно люблю,
Муза поведает, что я за муки терплю.
7 января 1888.
Москва
342

Выпуск четвертый
XXVII
Руку бы снова твою мне хотелось пожать,
Прежнего счастья, конечно, уже не видать,
Но и под старость отрадно очами недуга
4 Вновь увидать неизменно прекрасного друга.
В голой аллее, где лист под ногами шумит,
Как-то пугливо и сладостно сердце щемит,
Если стопам попирать довелося устало
8 То, что когда-то так много блаженства скрывало.
14 августа 1888.
Воробьевка
343

Вечерние огни
XXVIII
Гаснет заря,— в забытье, в полусне,
Что-то неясное шепчешь ты мне,
Ласки твои я расслушать хочу:
4 «Знаю, ах, знаю»,— тебе я шепчу.
В блеске, в румяном разливе огня,
Ты потонула, ушла от меня;
Я же, напрасной истомой горя,
8 Летняя вслед за тобою заря.
Сладко сегодня тобой мне сгорать,
Сладко, летя за тобой, замирать...
Завтра, когда ты очнешься иной,
12 Свет не допустит меня за тобой.
29 декабря 1888.
Москва
344

Выпуск четвертый
XXIX
В полуночной тиши бессонницы моей
Встают пред напряженным взором
Былые божества, кумиры прежних дней,
4 С их вызывающим укором.
И снова я люблю, и снова я любим,
Несусь вослед мечтам любимым,
А сердце грешное томит меня своим
8 Неправосудьем нестерпимым.
Богини предо мной, давнишние друзья,
То соблазнительны, то строги,
Но тщетно алтарей ищу пред ними я:
12 Они — развенчанные боги.
Пред ними сердце вновь в тревоге и в огне,
Но пламень тот с былым несхожий;
Как будто, смертному потворствуя, оне
16 Сошли с божественных подножий.
345

Вечерние огни
И лишь надменные назло живой мечте,
Не зная милости и битвы,
Стоят владычицы на прежней высоте
Под шёпот презренной молитвы.
Их снова ищет взор из-под усталых вежд,
Мольба к ним тщетная стремится,
И прежний фимиам несбыточных надежд
У ног их все еще дымится.
3 января 1888.
Москва
346

Выпуск четвертый
XXX
Его императорскому высочеству
в. к. Константину Константиновичу
при книге «Мои воспоминания»
Пред вами правда несомненно
О всем, что было и прошло;
Тут признается откровенно
4 В пережитом добро и зло.
Но средь заносчивой огласки
Не говорят уста мои,
Какие старец встретил ласки
8 Великокняжеской семьи.
Сказать, как жизнь мне озарило
Сиянье царственных светил,
У сельской музы не хватило
12 Ни дерзновения, ни сил.
13 марта 1890.
Москва
347

Вечерние огни
XXXI
Только что спрячется солнце,
Неба затеплив красу,
Тихо к тебе под оконце
4 Песню свою понесу.
Чистой и вольной душою,
Ясной и свежей, как ночь,
Смейся над песнью больною,
8 Прочь отгоняй ее, прочь!
Как бы за легким вниманием
В вольное сердце дотоль
Вслед за живым состраданьем
12 Та же не вкралася боль!
14 января 1888.
Москва
4Ur-
348

Выпуск четвертый
XXXII
На юбилей А. Н. Майкова
30 апреля 1888 года
Пятьдесят лебедей пронесли
С юга вешние крики в полесье,
И мы слышали, дети земли,
4 Как звучала их песнь с поднебесья,
Майков медь этих звуков для нас
Отчеканил стихом-чародеем,
И за это в торжественный час
8 Мы встречаем певца юбилеем.
Кто же выступит с гимном похвал
Перед тем, кто, поднявшись над нами,
Полстолетия Русь осыпал
12 Драгоценных стихов жемчугами?
Хоть восторг не дает нам молчать,
Но восторженных скоро забудут,
А певца по поднебесью мчать
16 Лебединые крылья все будут.
25 марта 1888.
Воробьевка
4ί>·
349

Вечерние огни
XXXIII
Роями поднялись крылатые мечты
В весне кругом себя искать душистой пищи,
Но на закате дня к себе, царица, ты
4 Их соберешь ко сну в таинственном жилище.
А завтра на заре вновь крылья зажужжат,
Чтобы к незримому, к безвестному стремиться:
Где за ночь расцвело, где первый аромат,
8 Туда перенестись и в пышной неге скрыться.
17 февраля 1889.
Москва
4Ur'
350

Выпуск четвертый
XXXIV
На бракосочетание Е. и К. Д — ъ
В часы забав, во дни пиров,
Пред божеством благоговея,
Поэты славили любовь
4 И пышный факел Гименея.
Он горячо волнует грудь
И сквозь покров полупрозрачный
На расцвеченный кажет путь
8 И жениху и новобрачной.
И мы отраду возвестим
Князьям сегодняшнего пира;
Споет о счастье молодом
12 Моя стареющая лира.
На юность озираясь вновь
И новой жизнью пламенея,
Ура! и я хвалю любовь
16 И пышный факел Гименея.
30 апреля 1889.
Село Таволжанка
351

Вечерние огни
XXXV
Зной
Что за зной! Даже тут, под ветвями,
Тень слаба, и открыто кругом.
Как сошлись и какими судьбами
4 Мы одни на скамейке вдвоем?
Так молчать нам обоим неловко,
Что ни стань говорить,— невпопад;
За тяжелой косою головка
8 Словно хочет склониться назад.
И как будто истомою жадной
Нас весна на припеке прожгла,
Только в той вон аллее прохладной
2 Средь полудня вечерняя мгла...
29 мая 1888.
Воробьевка
ч*>-
352

Выпуск четвертый
XXXVI
Μ. Η. К — ной
Явись, явись ко мне, больному!
Вот исцеленье! Кто скорей
Развеет грустную истому
Души тоскующей моей?
Кто неподкупных муз привета
Достойней прелестью лица;
Кто красотой из рук поэта
Достойней вечного венца.
13 февраля 1890.
Москва
12А. А. Фет
353

Вечерние огни
XXXVII
Как трудно повторять живую красоту
Твоих воздушных очертаний;
Где силы у меня схватить их на лету
Средь непрестанных колебаний?
Когда из-под ресниц пушистых на меня
Блеснут глаза с просветом ласки,
Где кистью трепетной я наберу огня?
Где я возьму небесной краски?
В усердных поисках все кажется: вот-вот
Приемлет тайна лик знакомый,—
Но сердца бедного кончается полет
Одной бессильною истомой.
26 февраля 1888.
Москва
354

Выпуск четвертый
XXXVIII
От огней, от толпы беспощадной
Незаметно бежали мы прочь;
Лишь вдвоем мы в тени здесь прохладной,
Третья с нами лазурная ночь.
Сердце робкое бьется тревожно,
Жаждет счастье и дать и хранить;
От людей утаиться возможно,
Но от звезд ничего не сокрыть.
И безмолвна, кротка, серебриста
Эта полночь за дымкой сквозной
Видит только, что вечно и чисто,
Что навеяно ею самой.
8 февраля 1889.
Москва
12* 355

Вечерние огни
XXXIX
Ракета
Горел напрасно я душой,
Не озаряя ночи черной:
Я лишь вознесся пред тобой
4 Стезею шумной и проворной.
Лечу на смерть вослед мечте.
Знать, мой удел лелеять грезы,
И там, со вздохом, в высоте
8 Рассыпать огненные слезы.
24 января 1888.
Москва
356

Выпуск четвертый
XL
Л. И. 0 — й
щи посылке портрета
Гляжу с обычным умиленьем
На ваши кроткие черты,
И сердце светлым вдохновеньем
4 Наполнил образ красоты.
Какой обмен несправедливый!
Вдруг получить издалека
Вам, юной, свежей и красивой,
8 Печальный образ старика.
8 февраля 1888.
Москва
357

Вечерние огни
XLI
Из Μ ерике
Как красив на утренней заре
Птичий след по снегу на горе;
Но красивей милая рука
Мне чертит письмо издалека.
8 небеса высок у цапли взлет:
Ни стрела, ни пуля не доймет;
Во сто раз и выше и быстрей
Мысль летит к избраннице своей.
9 августа 1888.
Воробьевка
358

Выпуск четвертый
XLII
Графине С. А. Толстой (Алексей)
Где, средь иного поколенья,
Нам мир так пуст,
Ловлю усмешку утомленья
Я ваших уст.
Мне все сдается, миновали
Восторги роз;
Цветы последние увяли:
Побил мороз-
И безуханна, бесприветиа
Тропа и там,
Где что-то бледное заметно
По бороздам.
Но знаю, в воздухе нагретом,
Вот здесь со мной,
Цветы задышат прежним летом
И резедой.
24 декабря 1889.
Москва
4S>*
359

Вечерние огни
XLIII
Quasi ипа fantasia
Сновиденье,
Пробужденье,
Тает мгла.
Как весною,
Надо мною
6 Высь светла.
Неизбежно,
Страстно, нежно
Уповать,
Без усилий
С плеском крылий
12 Залетать —
В мир стремлений,
Преклонений
И моштв;
Радость чуя,
Не хочу я,
18 Ваших битв.
31 декабря 1889.
Москва
ЧЦг*

Выпуск четвертый
XLIV
Упреком, жалостью внушенным,
Не растравляй души больной;
Позволь коленопреклоненным
4 Мне оставаться пред тобой!
Горя над суетной землею,
Ты милосердно разреши
Мне упиваться чистотою
8 И красотой твоей души.
Глядеть, каким прозрачным светом
Окружена ты на земле,
Как божий мир при свете этом
2 В голубоватой тонет мгле!
О, я блажен среди страданий!
Как рад, себя и мир забыв,
Я подступающих рыданий
6 Горячий сдерживать прилив!
31 января 1888.
Москва
361

Вечерние огни
XLV
Прости! во мгле воспоминанья
Все вечер помню я один:
Тебя одну среди молчанья
4 И твой пылающий камин.
Глядя в огонь, я забывался;
Волшебный круг меня томил,
И чем-то горьким отзывался
8 Избыток счастия и сил.
Что за раздумие у цели?
Куда безумство завлекло?
В какие дебри и метели
12 Я уносил твое тепло?
Где ты? Ужель, ошеломленный,
Кругом не видя ничего,
Застывший, вьюгой убеленный,
iß Стучусь у сердца твоего?..
22 января 1888.
Москва
362

Выпуск четвертый
XLVI
Давно ль на шутки вызывала
Она, дитя, меня сама?
И вот сурово замолчала,
Тепло участия пропало,
И на душе ее зима.
Друг, не зови ее суровой:
Что снегом ты холодным счел,
Лишь пробужденье жизни новой,
Сплошной душистый цвет садовый,
Весенний вздох и счастье пчел.
22 апреля 1890.
Воробьевка
363

Вечерние огни
XLVII
Я. П. Полонскому
В минувшем жизнь твоя богата,
Звенел залог бесценный в нем:
Сам рассказал ты, что когда-то
Любил и пел ты соловьем.
Кто ж не пленен влюбленной птицей,
Весной поющей по ночам,—
Но как порт ты мил сторицей
Тебе внимающим друзьям.
26 августа 1890.
Воробьевка
ч*>-

Выпуск четвертый
XLVIII
В альбом Н. Я. Π — ой
Стихи мои в ряду других
Прочтут ли бархатные глазки,
Но появиться рад мой стих
4 Там, где кругом цветы и краски.
Желать вам счастья я готов,
Но в чем придет оно, не знаю;
Ни юных роз, ни мотыльков,
8 Хоть им дивлюсь, не поучаю.
20 июня 1890.
Воробьевка
ЗС>Г)

Вечерние огни
XLIX
Графине Η. М. С — ъ
Вам песнь моя. В степи мирской,
Среди толпы бесцветно-бледной,
Лишь вы поэта за собой
4 Красой влечете всепобедной.
Прелестны матовым челом,
Могучи пышными кудрями,
Вы обаятельны умом,
8 Очаровательны очами.
Что смертных трогает сердца,
Внушите вы послушной лире,
И слово на устах певца
12 При вас цветет пышней и шире,
15 февраля 1888.
Москва
366

Выпуск четвертый
L
И. Φ. О —у
на юбилей конского его завода
в селе Березовце
Да, я не Пиндар: мне страшней
Всего торжественная ода,—
Березовец и юбилей
4 Рожденья конского завода.
Когда б слова в стихах моих
Ложились выпуклы и ковки,
Вставали разом бы из них
8 Копыта, шейки и головки.
Следя за каждою чертой,
Знаток не проходил бы мимо,
Не восхитившись красотой
12 Любимца или Ибрагима.
Я, лавры оглася твои
И все стяжанные награды,
В заводе конском Илии
16 Нашел бы звуки Илиады.
Но этих звуков-то и нет,
И я, греметь бессильный оду,
Лишь пожелаю много лет
20 Тебе и твоему заводу.
17 июня 1888.
Воробьевка
367

Вечерние огни
LI
Мама! гляыь-ка из окошка:
Знать, вчера недаром кошк-а
Умывала нос.
Грязи нет, весь двор одело,
Посветлело, побелело:
6 Видно, есть мороз.
Не колючий, светло-синий
По ветвям развешан иней,
Погляди хоть ты!
Словно кто-то тороватый
Свежей, белой, пухлой ватой
12 Все убрал кусты.
Уж теперь не будет спору:
За салазки, да и в гору
Весело бежать!
Правда, мама? Не откажешь,
А сама, наверно, скажешь:
18 «Ну, скорей гулять!»
9 декабря 1887.
Москва
368

Выпуск четвертый
LH
Ε. С. Х — й
при получении от нее пышного букета
цветной капусты
Соизмеряя дар с приветом,
Дерзаю высказать в ответ,
Что в мире никаким букетам
4 Не уступает ваш букет.
Его значенье многосложно
И в силах вдохновить певца;
Его принять с поклоном можно,
8 И можно скушать до конца.
5 мая 1888.
Воробьевка
369

Вечерние огни
LIII
Запретили тебе выходить,
Запретили и мне приближаться,
Запретили, должны мы признаться,
Нам с тобою друг друга любить.
Но чего нам нельзя запретить,
Что с запретом всего несовместней,—
Это песня: с крылатою песней
Будем вечно и явно любить.
7 июля 1890.
Воробьевка
ч*>-

ДОПОЛНЕНИЯ

γΎ
Из тонких линий идеала,
Из детских очерков чела
Ты ничего не потеряла,
4 Но все гы вдруг приобрела.
Твой взор — огкрытей и бесстрашней,
Хотя душа твоя тиха;
Но в нем сияет рай вчерашний
8 И соучастница греха...
11 ноября 1890
373

Вечерние огни
Π
Сентябрьская роза
За вздохом утренним мороза,
Румянец уст приотворя,
Как странно улыбнулась }>оза
4 В день быстролетный сентября!
Перед порхающей синицей
В давно безлиственных кустах,
Как дерзко выступать царицей
8 С приветом вешним на устах,
Расцвесть в надежде неуклонной,—
С холодной разлучась грядой,
Прильнуть, последней, опьяненной,
12 К груди хозяйки молодой!
22 ноября Ί890
374

Выпуск пятый
III
Еще люблю, еще томлюсь
Перед всемирной красотою
И ни за что не отрекусь
4 От ласк, ниспосланных тобою.
Покуда на груди земной
Хотя с трудом дышать я буду,
Ресь трепет жизни молодой
8 Мне будет внятен отовсюду.
Покорны солнечным лучам,
Так сходят корни в глубь могилы
И там у смерти ищут силы
12 Бежать навстречу вешним дням.
10 декабря 1890
375

Вечерние огни
IV
Я не знаю, не скажу я,
Оттого ли, что гляжу я
На тебя, я все пою,
И задорное веселье
Ты, как легкое похмелье,
6 Проливаешь в песнь мою?
Иль — еще того чудесней —
За моей дрожащей песней
Тает дум невольных мгла,
И зато ли, оттого ли
До томления, до боли
12 Ты приветливо светла?
11 декабря 1890
376

Выпуск пятый
V
На кресле отвалясь, гляжу на потолок,
Где, на задор воображенью,
Над лампой тихою подвешенный кружок
4 Вертится призрачною тенью.
Зари осенней след в мерцанье этом есть:
Над кровлей, каясется, и садом,
Не в силах улететь и не решаясь сесть,
8 Грачи кружатся темным стадом...
Нет! То не крыльев шум, то — кони у крыльца!
Я слышу трепетные руки...
Как бледность холодна прекрасного лица!
2 Как шёпот горестен разлуки!
Молчу, потерянный, на дальний путь глядя
Из-за темнеющего сада...
И кружится еще, приюта не найдя,
6 Грачей встревоженное стадо.
15 декабря 1890
377

Вечерние огни
VI
Опавший лист дрожит от нашего движенья,
Но зелени еще свежа над нами тень;
А что-то говорит средь радости сближенья,
Что этот желтый лист — наш следующий день.
Как ненасытны мы и как несправедливы!
Всю радость явную неверный гонит страх.
Еще так ласковы волос твоих извивы!
Какой живет восторг на блекнущих устах!
Идем. Надолго ли еще не разлучаться?
Надолго ли дышать отрадою? Как знать!
Пора за будущность заране не пугаться,
Пора о счастии учиться вспоминать.
15 января 1891
т

Выпуск пятый
VII
Если 6 в сердце тебя я не грел, не ласкал,
Ни за что 6 я тебе этих слов не сказал;
Я боялся б тебя возмутить, оскорбить
4 И последнюю искру в тебе погасить.
Или воли не хватит смотреть и страдать?
Я бы мог еще долго и долго молчать,
Но, начав говорить о другом,— я солгу,
8 А глядеть на тебя я и лгать — не могу,
18 января 1891
379

Вечерние огни
VIII
Весь вешний день среди стремленья
Ты безотрадно провела
И след улыбки утомленья
4 В затишье ночи принесла.
Но, верить и любить готова,
Душа к стопам твоим летит,
И все мне кажется, что снова
8 Живее цвет твоих ланит.
Кто, сердцеведец, разгадает,—
Что в этом кроется огне?
Былая скорбь, что угасает,
12 Или — заря навстречу мне?
21 января 1891
380

Выпуск пятый
IX
Безобидней всех и проще
В общем хоре голосистом,
Вольной птицей в вешней роще
4 Раздражал я воздух свистом.
Все замолкло пред зимою,
Нет и птиц на голой ветке,
Но,— счастливец,— я тобою
8 В золотой задержан клетке.
Дай мне ручку, дорогая!
К ней прильнуть трепещут крылья;
Пусть умру я, распевая,
12 От восторгов и усилья,
22 января 189]
381

Вечерние огни
X
Графине
Наталье Михайловне Соллогуб
Тобой привычный восхищаться,
Я втайне верить был готов,
Что можно лире приближаться
4 К твоей красе красою строф.
Но вижу, в состязанье струнном,
Двойным восторгом трепеща,
Что на челе золоторунном
8 Непобедим венок плюща.
24 января 1891
382

Выпуск пятый
XI
Завтра — я не различаю,
Жизнь — запутанность и сложность!
Но сегодня, умоляю,
4 Не шепчи про осторожность!
Где владеть собой, коль глазки
Влагой светятся туманной,
В час, когда уводят ласки
8 В этот круг благоуханный?
Размышлять не время, видно,
Как в ушах и в сердце шумно;
Рассуждать сегодня — стыдно,
12 А безумствовать — разумно.
25 января 1891
383

Вечерние огни
XII
Не упрекай, что я смущаюсь,
Что я минувшее принес
И пред тобою содрогаюсь
4 Под дуновеньем прежних грез.
Те грезы — жизнь их осудила —
То — прах давнишних алтарей;
Но их победным возмутила
8 Движеньем ты стопы своей.
Уже мерцает свет, готовый
Все озарить, всему помочь,
И, согреваясь жизнью новой.
2 Росою счастья плачет ночь.
4 февраля 1891
384

Выпуск пятый
XIII
Только месяц взошел
После жаркого дня,—
Распустился, расцвел
4 Цвет в груди у меня.
Что за счастье, любя,
Этот цвет охранять!
Как я рад, что тебя
8 Никому не видать!
Погляди, как спешу
Я в померкнувший сад!
И повсюду ношу
12 Я цветка аромат.
Л февраля 1891
13 А, А. Фет

Вечерние огни
XIV
Качаясь, звезды мигали лучами
На темных зыбях Средиземного моря,
А мы любовались с тобою огнями,
4 Что мчались под нами, с небесными споря.
В каком-то забвенье, немом и целебном,
Смотрел я в тот блеск, отдавался неге;
Казалось, рулем управляя волшебным,
8 Глубоко ты грудь мне взрезаешь в побеге.
И там, в глубине, молодая царица,
Бегут пред тобой светоносные пятна,
И этих несметных огней вереница
12 Одной лишь тебе и видна и понятна.
17 февраля 1891
386

Выпуск пятый
XV
Нет, даже не тогда, когда, стопой воздушной
Спеша навстречу мне, улыбку ты даришь,
И, заглянув в глаза, мечте моей послушной
4 О беззаветности надежды говоришь,
Нет, чтобы счастию нежданному отдаться,
Чтобы исчезнуть в нем, спускался до дна,
Мне нужно одному с душой своей остаться,
8 Молчанье нужно мне кругом и тишина.
Тут сердца говорит мне каждое биенье
Про все, чем радостной обязан я судьбе,
А тихая слеза блаженства и томленья,
12 Скатясь жемчужиной, напомнит о тебе.
19 февраля 1891
13* 387

Вечерние огни
XVI
Я слышу — и судьбе я покоряюсь грозной;
Давно я сам себе сказал: не прекословь!
Но перед жертвою покорною и слезной
* Зачем же замолчать совсем должна любовь?
Пусть радость хоть на миг не слышит порицанья!
Пусть завтра — строгий чин, все тот же, как вчера;
Но ныне — страсть в глазах и долгие лобзанья,
5 И пламенных надежд отважная игра!
21 февраля 1891
388

Выпуск пятый
XVII
Кляните нас! Нам дорога свобода,
И буйствует не разум в нас, а кровь;
В нас вопиет всесильная природа,
И прославлять мы будем век любовь.
В пример себе певцов весенних ставим:
Какой восторг — так говорить уметь!
Как мы живем, так мы поем и славим,
И так живем, что нам нельзя не петь.
2 марта 1891
389

Вечерние огни
XVIII
Мы встретились вновь после долгой разлуки,
Очнувшись от тяжкой зимы;
Мы жали друг другу холодные руки
И плакали, плакали мы.
Но в крепких незримых оковах сумели
Держать нас людские умы;
Как часто в глаза мы друг другу глядели
И плакали, плакали мы!
Но вот засветилось над черною тучей
И глянуло солнце из тьмы;
Весна,—мы сидели под ивой плакучей
И плакали, плакали мы.
30 марта 1891
Ч*>"
390

Выпуск пятый
XIX
Люби меня! Как только твой покорный
Я встречу взор,
У ног твоих раскину я узорный
[ Живой ковер.
Окрылены неведомым стремленьем,
Над всем земным,
В каком огне, с каким самозабвеньем,
1 Мы полетим!
И, просияв в лазури сновиденья,
Предстанешь ты —
Царить навек в дыханье песнопенья
2 И красоты.
13 апреля 1891
391

Вечерние огни
XX
За горами, песками, морями —
Вечный край благоьонных цветов,
Где, овеяны яркими снами,
4 Дремлют розы, не зная снегов.
Но красы истомленной молчанье
Там на все налагает печать,
И палящего солнца лобзанье
8 Призывает не петь, а дышать.
Восприяв опьянения долю
Задремавших лесов и полей,
Где же вырваться птичке на волю
12 С затаенною песнью своей?
И сюда я, где сумрак короче,
Где заря любит зорю будить,
В холодок вашей северной ночи
16 Прилетаю и петь и любить.
Средина апреля 1891,
Москва
392

Выпуск пятый
XXI
Марианне Федоровне Ванлярской
при получении визитной карточки
с летящими ласточками
Мечтам покорствуя отважным,
Несусь душой навстречу к ним
и Вашим ласточкам бумажным
4 Не меньше рад я, чем живым.
Они безмолвны, не мелькают
Крылом проворным, но оне,
Подобно Вам, напоминают
8 Красой воздушной о весне.
23 апреля 1891
393

Вечерние огни
XXII
Роящимся мечтам лететь дав волю
К твоим стопам,
Тебя никак смущать я не дозволю
Любви словам.
Я знаю, мы из разных поколений
С тобой пришли,
Несходных слов и разных откровений
Мы принесли.
Перед тобой во храмине сердечной
Я затворюсь
И юности, ласкающей и вечной,
В ней помолюсь.
14 мая 1891
39й

Выпуск пятый
XXIII
Я говорю, что я люблю с тобою встречи
За голос ласковый, за нежный цвет ланит,
За блеск твоих кудрей, спадающих на плечи,
За свет, что в глубине очей твоих горит.
О, это все — цветы, букашки и каменья,
Каких ребенок рад набрать со всех сторон
Любимой матери в те сладкие мгновенья,
Когда ей заглянуть в глаза так счастлив он!
29 мая 1891
395

Вечерние огни
XXIV
Фонтан
Ночь и я, мы оба дышим,
Цветом липы воздух пьян,
И, безмолвные, мы слышим,
Что, струей своей колышим,
5 Напевает нам фонтан.
Я,— и кровь, и мысль, и тело,—
Мы — послушные рабы:
До известного предела
Все возносимся мы смело
10 Под давлением судьбы.
Мысль несется, сердце бьется,
Мгле мерцаньем не помочь;
К сердцу кровь опять вернется,
В водоем мой луч прольется,
15 И заря потушит ночь.
7 июня 1891
396

Выпуск пятый
XXV
На смерть Вражникова
Взвод, вперед, справа по три, не плачь!
Марш могильный играй, штаб-трубач!
Словно ясная тучка зарей,
4 Ты погаснул, собрат молодой!
Как печаль нам утешить свою,
Что ты с нами не будешь в строю?
Гребень каски на гробе ведь наш,
8 Где с ножнами скрестился палаш.
Лишь тебя нам с пути не вернуть!
Не вздохнет молодецкая грудь,
И рука, цепенея, как лед,
12 На прощанье ничьей не пожмет.
Но, безмолвный красавец, в гробу
Ты дрожащую слышишь трубу,
И тебе и в земле не забыть,
16 Как тебя мы привыкли любить.
Взвод, вперед, справа по три, не плачь!
Марш могильный играй, штаб-трубач!
2 июня 1845
397

Вечерние огни
XXVI
Давно в любви отрады мало:
Без отзыва вздохи, без радости слезы;
Что было сладко,— горько стало,
4 Осыпались розы, рассеялись грезы.
Оставь меня, смешай с толпою!
Но ты отвернулась, а сетуешь, видно,
И все еще больна ты мною...
8 О, как же мне тяжко и как мне обидно!
24 июня 1891
398

Выпуск пятый
XXVII
Королеве эллинов
Ольге Константиновне
И июля 1891
Когда-то Ольга душу живу
У греков в вере обрела
И райский кедр и божью ниву
4 На север с юга привлекла.
И вот прошло тысячелетье,
И над полуночной страной
Склонилось древа жизни ветье
8 Неувядающей весной.
Среди духовного посева,
В веках созревшего опять,
Несет нам Ольга-королева
12 Красу и божью благодать.
Полней семья ее родная,
И снова восхищает взор
И Ольга, царственно благая,
16 И вестник счастья Христофор.
Ч£>·

Вечерние огни
XXVIII
О, как волнуюся я мыслию больною,
Что в миг, когда закат так девственно хорош,
Здесь на балконе ты, лицом перед зарею,
4 Восторга моего, быть может, не поймешь!
Внизу — померкший сад уснул. Лишь тополь
дальним
Все грезит в вышине и ставит лист ребром,
И зыблет, уловя денницы блеск прощальный,
8 И чистым золотом и мелким серебром.
И верить хочется, что все, что так прекрасно,
Так тихо властвует в прозрачный этот миг,
По небу и душе проходит не напрасно,
12 Как оправдание стремлений роковых.
12 августа 1891
4оо

Пыпуск пятый
XXIX
Петру Ильичу Чайковскому
Тому не лестны наши оды,
Наш стих родной,
Кому гремели антиподы
Такой хвалой!
Но, потрясенный весь струнами
Его цевниц,
Восторг не может и меж нами
Терпеть границ.
Так пусть надолго музы наши
Хранят певца,
И он кипит, как пена в чаше
И в нас сердца!
18 августа 1891
Ч1>·

Вечерние огни
XXX
В. π. Константину Константиновичу
Не сетуй, будто бы увяла
Мечта, встречавшая зарю,
И что давно не призывала
4 Тебя богиня к алтарю!
И сам ты — храм любвеобильный,
И усладительной волной
В него влетает зов всесильный,
* Колебля свод его живой.
Пускай чредой неутомимой
Теснятся трудовые дни,
Но помним мы, что там, незримый,
12 Орган безмолствует в тени.
Когда затихнут на мгновенье
И блеск, и шум, тогда лови
И мир души, и вдохновенье,
16 И нам запой слова любви!
24 августа 1891
402

Выпуск пятый
XXXI
Опять осенний блеск денницы
Дрожит обманчивым огнем,
И уговор заводят птицы
Умчаться стаей за теплом.
И болью сладостно-суровой
Так радо сердце вновь заныть;
И в ночь краснеет лист кленовый,
Что, жизнь любя, не в силах жить.
7 сентября 1891
>SJsrm
йОЗ

Вечерние огни
XXXII
Месяц и роза
Он
Встал я рано над горой,
Чтоб расцвет увидеть твой,
И гляжу с мольбой всю почь.
Ты молчишь, не гонишь прочь,
5 Но навстречу мне твой куст
Не вскрывает алых уст.
Она
Не сравнится вздох ничей
С чистотой твоих лучей!
Но не им будить меня:
0 Жду — лобзаний жарких дня,
Жду — венчанного царя;
Для него таит заря
Благовонные красы
Под алмазами росы.
25 сентября 1891
404

Выпуск пятый
XXXIII
На погребение
в. к. Александры Георгиевны
18 сентября 1891
Там, где на красные ступени
У гроба, где стоите Вы,
Склонялись царские колени
4 И венценосные главы,
Немеет скорбь, сгорают слезы,
Когда, как жертва убрана,
Нежней и чище вешней розы,—
8 Сама безмолвствует она.
Лишь миг цвела она меж нами
С улыбкой счастия в тиши,
Чтоб восприяли мы сердцами
12 Весь аромат ее души.
Нам не поведал ангел света,
Зачем, когда переносил
К нам райский цвет он в час расцвета,
16 Его он в бездну уронил.
Иль, полным благодатной силы
Цветку расцвесть в руке творца,
Чтобы скорбящих у могилы
20 Родные врачевать сердца?..
\3Jrm

Вечерние огни
XXXIV
Ель рукавом мне тропинку завесила.
Ветер. В лесу одному
Шумно, и жутко, и грустно, и весело.
Я ничего не пойму.
Ветер. Кругом все гудет и колышется,
Листья кружатся у ног.
Чу! Там, в дали, неожиданно слышится
Тонко взывающий рог.
Сладостен зов мне глашатая медного!
Мертвые что мне листы!
Кажется, издали странника бедного
Нежно приветствуешь ты.
4 ноября 1891
м>-
406

Выпуск пятый
XXXV
Почему
Почему, как сидишь озаренной,
Над работой пробор наклоня,
Мне сдается, что круг благовонный
4 Все к тебе приближает меня?
Почему светлой речи значенья
Я с таким затрудненьем ищу?
Почему и простые реченья
8 Словно томную тайну шепчу?
Почему как горячее жало
Чуть заметно впивается в грудь?
Почему мне так воздуха мало,
12 Что хотел бы глубоко вздохнуть?
3 декабря 1891
4*V
407

Вечерние огни
XL
На серебряную свадьбу
Екатерины Петровны Щукиной
4 февраля 1874 года
Ты говоришь: день свадьбы, день чудесный,
День торжества и праздничных одежд!
Тебе тот путь не страшен неизвестный,
4 Где столько гибнет радужных надежд.
Все взоры — к ней, когда, стыдом пылая,
Под дымкою, в цветах и под венком
Стоит она, невеста молодая,
8 Пред алтарем с избранным женихом.
Стоит она и радостна и сира.
Но он клялся, он сердцем увлечен!
Поймет ли мир все скрытое от мира?
12 Весь подвиг долга и любви? А он?
Он понял все, чем сердце человека
Гордится втайне. Дайте мне фиал!
Воочию промчалась четверть века,
16 И свадьбы день серебряной настал.
И близкий — здесь, и тот — перед родною,
Кого судьба умчала далеко;
У всех в глазах признательной слезою
20 Родимое сказалось молоко.
408

Выпуск пятый
Судьба всего послала полной чашей.
Чего желать? Чего искать душой?—
Дай бог с четой серебряною нашей
24 Нам праздновать день свадьбы золотой!
*
Du sagst: ein schöner Tag mit Pomp und Segen,
Der Hochzeits Tag, voll Freude und Genuss!
Es bangt der nicht vor jenen dunklen Wegen,
4 Wo manche lichte Hoffnung schwinden muss.
Die Augen aller sind ihr zugewendet,
Wenn mit dem Schleier sich ihr Kranz vereint,
Und sie, erröthend und vom Glück geblendet,
8 Als junge Braut vor dem Altar erscheint.
Da steht sie schwebend zwischen Freud und Sorgen.
Doch er? Er schwor! Er, ihrer Zukunft Wehr!
Kennt wohl die Welt, was vor der Welt verborge α?
12 Den Kampf der Liebe und der Pflicht? Und er?
Er hat erkannt, was jeder Mensch bewundert,
Was jeder schätzt. Trinkt auf ihr Wohl und Glück!
Verflossen ist ein Viertel vom Jahrhundert,
16 Und silbern kommt die Hochzeit ihm zurück.
409

Вечерние огни
Hier stehn sie all'die Töchter und die Söhne,
Obgleich von Weitem mancher zugeeilt.
In jedem Aug'verkläret sich in Thräne
Die Milch, die einst die Mutterbrust vertheilt.
Voll ist das Glück, das einzige, das Wahre.—
Was noch für Wünsche Jemand bringen mag?
0, gieb uns Gott bei diesem Silber-Paare
Zu feiern einst der goldnen Hochzeit Tag!
4*V
410

Выпуск пятый
XLI
Графине
Наталье Михайловне Соллогуб
О, Береника! Сердцем чую
Заочный блеск и власть красы
И помню россыпь золотую
4 Твоей божественной косы.
Не нам, с волненьями земными,
К ее разливу припадать!
Ей место — с песнями твоими
8 Между созвездьями сиять.
Ну, что за добрая догадка —
Вдруг «отче» молвить мне шутя!
Так по головке умной сладко
12 Погладить дивное дитя.
28 января 1892
ш

Вечерние огни
ХШ
Не отнеси к холодному бесстрастью,
Что на тебя безмолвно я гляжу;
Ступенями к томительному счастью
4 Не меньше я, чем счастьем, дорожу.
С собой самим мне сладко лицемерить,
Хоть я давно забыл о всем ином;
И верится, и не хочу я верить,
8 Что нет преград, что мы одни вдвоем.
Мой поцелуй, и пламенный и чистый,
Не вдруг спешит к устам или щеке:
Жужжанье пчел над яблонью душистой
2 Отрадней мне — замолкнувших в цветке.
15 февраля 1892
412

Выпуск пятый
XLIII
Не могу я слышать этой птички,
Чтобы тотчас сердцем не вспорхнуть;
Не могу, наперекор привычке,
4 Как войдешь, хоть молча не вздохнуть.
Ты не вспыхнешь, ты не побледнеешь,
Взоры полны тихого огня;
Больно видеть мне, как ты умеешь
8 Не видать и не слыхать меня.
Я тебя невольно беспокою,
Торжество должна ты искупить:
На заре без туч нельзя такою
12 Молодой и лучезарной быть!
16 февраля 1892
413

Вечерние огни
XLIV
Все, что волшебно так манило,
Из-за чего весь век жилось,
Со днями зимними остыло
4 И непробудно улеглось.
Нет ни надежд, ни сил для битвы,
Лишь, посреди ничтожных смут,
Как гордость дум, как храм молитвы,
8 Страданья в прошлом восстают.
28 февраля 1892
ч*>-
*ы

Выпуск пятый
XLV
Рассыпался смехом ребенка,
Явно в душу мою влюблены,
Пролетают прозрачно и звонко
4 Надо мною блаженные сны.
И, мгновенной охвачен истомой,
Снова молодость чую свою;
Узнаю я и голос знакомый
8 И победный призыв узнаю.
И, когда этой песне внимаю,
Окрыленный восторгом, не лгу,
Что я все без речей понимаю
12 И к чему призывает — могу.
13 марта 1892
4W
415

Вечерние огни
XLVI
Когда, смущенный, умолкаю,
Твоей суровостью томим,
Я все в душе не доверяю
4 Холодным колкостям твоим.
Я знаю, иногда в апреле
Зима нежданно набежит,
И дуновение метели
8 Колючим снегом закружит.
Но — миг один, и солнцем вешним
Согреет юные поля,
И счастьем светлым и нездешним
12 Дохнет воскресшая земля.
26 марта 1892
416

Выпуск пятый
XLVIII
Она ему — образ мгновенный,
Чарующий ликом своим;
Он — помысл ее сокровенный;
Да кто это знает, да кто это выскажет им?
И, словно велением рока,
Их юные крылья несут...
Так теплится счастье далеко,
Так холоден ближний, родимый приют!
Пред ним — сновидение рая,
Всевластный — над ней серафим;
Сгорает их жизнь молодая...
Да кто это знает, да кто это выскажет им?
3 апреля 1892
>ι&·
14 А, А. Фет
417

Вечерние огни
хых
Ночь лазурная смотрит на скошенный луг,
Запах роз над балконом и сена вокруг;
Но, зато ль, что отрады не жду впереди,
Благодарности нет в истомленной груди!
Все далекий, давнишний мне чудится сад:
Там и звезды крупней, и сильней аромат,
И ночных благовоний живая волна
Там доходит до сердца,— истомы полна.
Точно в нежном дыханье травы и цветов
С ароматом знакомым доносится зов,
И как будто вот-вот кто-то милый опять
О восторге свиданья готов прошептать.
12 июня 1892,
Воробьевка
418

Выпуск пятый
Барашков буря шлет своих*
Барашков белых в море,
Рядами ветер гонит их
4 И хлещет на просторе.
Малютка, хоть твоя 6 одна
Ладья спастись успела,
Пока всей хляби глубина,
8 Чернея, не вскипела!
Как жаль тебя! Но об одном
Подумать так обидно,
Что вот за мглою и дождем
2 Тебя не станет видно.
26 авгцста 1892
>&*-
14* 419

Вечерние огни
LI
Тяжело в ночной тиши
Выносить тоску души
Пред безглазым домовым,
Темным призраком немым,—
5 Как стихийная волна
Над душой одна вольна.
Но зато люблю я днем,
Как замолкнет все кругом,
Различать, раздумья полн,
10 Тихий плеск житейских волн.
Не меня гнетет волна,
Мысль свежа, душа вольна:
Каждый миг сказать хочу:
«Это — я!» Но я молчу.
15 сентября 1892
чик
420

Выпуск пятый
LH
«Дай-ка няне ручки-крошки,—
Поглядеть на них персты,—
Что, на кончиках дорожки
4 Не круяшами ль завиты?
Ах, последний даже пальчик
Без кружка, дитя мое!...»
Вот заплакала,— и мальчик
8 Плачет, глядя на нее...
ч*>·
421

Вечерние огни
LIII
В. к. Елисавете Маврикиевне
и в. к. Константину Константиновичу
на милостивые строки от 21 октября
Когда дыхапье множит муки
И было б сладко не дышать,
Как вновь любви расслышать звуки,
4 И как на зов тот отвечать?
Привет Ваш — райскою струною
Обитель смерти пробудил,
На миг вскипевшею слезою
8 Он взор страдальца остудил.
И на земле, где все так бренно,
Лишь слез подобных ясен путь:
Их сохранит навек нетленно
12 Пред Вами старческая грудь.
23 октября 1892
422

Выпуск пятый
LIV
В альбом Марье Петровне Боткиной
Светлое Воскресенье
Победа! Безоружна злоба!
Весна! Христос встает из гроба!
Чело огнем озарено.
Все, что манило, обмануло
И в сердце стихнувшем уснуло,—
6 Лобзаньем вновь пробуждено.
Забыв зимы душевный холод,
Хотя на миг — горяч и молод,
Навстречу сердцем к Вам лечу;
Почуя неги дуновенье,
Ни в смерть, ни в грустное забвенье
12 Сегодня верить не хочу.
8 апреля 1857
423

Вечерние огни
LV
Марье Петровне Шеншиной
Ты все стихи переплела
В одну тетрадь не без причины:
Ты при рожденье их была,
И ты их помнишь именины.
Ты различала с давних пор,
Чем правит муза, чем супруга;
Хвалить стихи свои — позор,
Еще стыдней — хвалить друг друга.
28 января 1888 года.
Москва
4*V
424

Выпуск пятый
Алмаз
Не украшать чело царицы,
Не резать твердое стекло,—
Те разноцветные зарницы
4 Ты рассыпаешь так светло.
Нет! За прозрачность отраженья,
За непреклонность до конца,
Ты призван — разрушать сомненья
8 И с высоты сиять венца.
9 февраля 1888.
Москва
ч*>·
425

Вечерние огни
Теснее и ближе сюда!
Раскрой ненаглядное око!
Ты — в сердце с румянцем стыда,
4 Я — луч твой, летящий далеко.
На горы во мраке ночном,
На серую тучку заката,
Как кистью, я этим лучом
8 Наброшу румянца и злата.
Напрасно холодная мгла,
Чернея, все виснет над нами,—
Пускай и безбрежность сама
12 От нас загорится огнями...
4 сентября 1888.
Воробьевка
ч*>·

ДРУГИЕ РЕДАКЦИИ
И ВАРИАНТЫ

В настоящем разделе приводятся варианты печатных
прижизненных изданий, автографов и авторизованных
текстов поэта. Стихотворения, находящиеся в тетрадях
поэта, как правило носят на себе следы многослойной и
разновременной правки. Записав стихотворение в
тетрадь, Фет для публикаций в последующие годы не
переписывал его заново, а правил уже имевшийся текст
здесь же, в тетради. В настоящем издании сделана
попытка воспроизвести как можно полнее (там, где это
удалось расшифровать) последовательность правки в
разные годы. Последовательность слоев указывается в
вариантах обозначением около строк: а, б, в... Если
последний слой правки совпадает с публикуемым текстом
«Вечерних огней», он не приводится, а при
предшествующем варианте ставится звездочка (*). Она указывает,
что стихотворение здесь же, в тетради (а не в
корректуре и, возможно, не без влияния редактора) было
доработано окончательно для публикации в «Вечерних огнях».
Возвращаясь в разные годы к одному и тому же
стихотворению, Фет зачеркивал ранний вариант отдельных
строк и вписывал новый. Воспроизводя
последовательность слоев, мы, однако, не отмечаем графически, что
вариант был зачеркнут и лишь для черновой правки
вводим знак вычерка — квадратные скобки. Они
указывают, что это был черновой вариант, «поисковый»,
отвергнутый Фетом сразу же в процессе создания
стихотворения и не вошедший в окончательный текст даже
ранней редакции (подробнее см. в примечаниях).
Выявление последовательности слоев по почерку,
чернилам и пр. является чрезвычайно сложным делом,
и в некоторых случаях не исключена доля
предположения.
429

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
ЛП — «Лирический пантеон» А. Ф. <ета>. М., 1840.
Изд. 1850 г.— Стихотворения А. Фета. М., 1850.
И ад. 1863 г.— Стихотворения А. Фета. чч. I—II, М., изд.
К. Солдатенкова, 1863.
ВО\ — «Вечерние огни». Собрание неизданных
стихотворений А. Фета. М., 1883.
В02 — «Вечерние огни». Выпуск второй неизданных
стихотворений А. Фета. М., 1885.
BOz — «Вечерние огни». Выпуск третий неизданных
стихотворений А. Фета. М., 1888.
ВОА — «Вечерние огни». Выпуск четвертый неизданных
стихотворений А. Фета. М., 1891.
Изд. 1894 г.— Лирические стихотворения А. Фета в
двух частях. СПб., 1894.
Изд. 1901 г.— Полное собрание стихотворений А. Фета.
Под ред. Б. В. Никольского, тт. I—-III, изд. А. Ф.
Маркса, 1901.
Изд. 1959 г.— Α. Φ е г Полное собрание стихотворений.
Вступ. статья, редакция и подготовка текста Б. Я. Бух-
штаба.— «Библ. поэта», большая серия. Л.,
«Советский писатель», 1959.
•χ-
Α. Φ.— К <винт> Гораций Φ л а я к. В переводе и
с объяснениями А. А. Фета. СПб, 1883.
Мои еосп.— А. Фет. Мои воспоминания (1884—1889),
чч. I—II, М., 1890.
Ранние годы — А. Фет. Ранние тды моей жизни. М.,
1893.
*-
430

Список сокращении
Ледоход - Б. Садовской. Ледоход. Пг., 1916.
ЛН — Сборники «Литературное наследство».
Τ о л ст ой — Л. Н. Толстой. Полное собрание
сочинений, тт. I — ХС (Юбилейное издание). М— Л.,
Гослитиздат, 1928—1959.
Толстой. Переписка.— Л. Н. Толстой. Переписка
с русскими писателями. М., ГИХЛ, 1962.
Тургенев — И. С. Тургенев. Полное собр. сочинений
и писем. Письма. М.—Л., Изд. «Наука», 1961—1968.
Хрон. указ.— «Хронологический указатель». В кн.
Полное собр. стихотворений А. Фета. Под ред. Б. В.
Никольского, τ III, СПб., изд. А. Ф. Маркса, 1901.
В д Ч — «Библиотека для чтения».
ВЕ — «Вестник Европы».
МГЛ — «Московский городской листок».
МИГ — «Московская иллюстрированная газетка».
Μ о ск е.— «Москвитянин».
Моск. вед.— «Московские ведомости».
03 — «Отечественные записки».
РВ — «Русский вестник».
РО — «Русское обозрение».
РР — «Русская речь».
PC — «Русское слово».
Сборник «Нивы» — «Сборник стихотворений, романов,
повестей и рассказов» (Приложение к журн. «Нива» на
1890 г.), СПб.
Совр.— «Современник».
Album — «Album de madame Olga Kozlow». M., 1883.
*
ГПБ— Гос. Публичная библиотека им. Μ. Ε. Салтыкова-
Щедрина (Ленинград).
ГБЛ— Отдел рукописей Гос. библиотеки СССР им.
В.И.Ленина (Москва).
431

Список сокращений
ПД — Отдел рукописей Института русской литературы
(Пушкинский Дом) АН СССР (Ленинград).
ЦГАЛИ — Центральный Государственный Архив
литературы и искусства (Москва).
ГМТ — Государственный Музей Л. Н. Толстого
(Москва).
*
Тетр. I — Рукописная тетрадь Фета (1854—1859 гг.)
ПД, ф. 14166. LXXVIII б. 10
Тетр. II — Рукописная тетрадь Фета (1859—1885 гг.)
ПД, ф. 14167. LXXIX б. 1
Тетр. ГВЛ — Рукописная тетрадь Фета (ГБЛ, ф. 315.
1.28)

ВЫПУСК ПЕРВЫЙ
Элегии и думы
«Не первый год у этих мест...» (стр. 8)
1 Не [в] первый [раз] у. этих мест *
1д-15а Несусь, куда-то вдаль спеша,
Но всё витает над гробами
Непостижимая душа.
Автограф-memp.
13-156 Несусь, куда-то вдаль спеша*,
И жизнь зовет меня,— и с вами *
Не разлучается душа.*
Автограф-memp., РВ
«Томителъно-призывно и напрасно...» (стр. 9)
* Бесцельно, бесполезно и напрасно *
3 Восторг любви будил он самовластно
Автограф-memp., Заря
4а [Но сердца сжечь блаженством не успел)
Автограф-memp.
46-5 Но полночи мирской не одолел *
Пускай клянут, смущаяся и споря
8 Разутою, не тонущей ногой
ю-12а Его огонь со мною не умрет,
И кто любил, хоть искру золотую
13 моем гробу остынувшем найдет.
Автограф-memp., Яар.
10-126 Он мой — и с ним двойное бытие
Вручила ты — и я, я торжествую!
Мне хоть на миг бессмертие твое.
А зтограф-тетр.
433

Варианты
«Ты отстрадала, я еще страдаю...» (стр. 10)
7а Как не цвести властительному маю
Автограф-memp.,
письмо (ГМТ), РР
76 Как не цвести живительному маю *
Автограф-memp.
9 Тех звезд уж нет,— и мне не страшны гробы *
Автограф-memp.,
письмо (ГМТ), РР
^ И не судя ни глупости, ни злобы
Письмо (ГМТ)
11 И не страшась ни глупости, ни злобы
РР
Alter ego (стр. 11)
За И была ль от кого-то победа и чья
Автогр аф-тетр.
36 И была ль от кого тут победа и чья
Автогр аф-тетр., письмо (ГМТ),
автограф (ГБЛ), Огонек, РР
ба Чем мне [вещая] сила сказаться дала
Автограф-memp.
6ö Чем мне тайная сила сказаться дала *
Автогр аф-тетр., письмо (ГМТ)
15 Он сумеет нас сразу в толпе отличить
РР
Смерть (стр. 12)
3 А мысль была: что это лед мгновенный *
Автограф-memp.
6 Опора где? чтоб руку к ней простерть?
Автогр аф-тетр., письмо (ГМТ)
9-ю Слепцы не знают сами: где дорога *
И верят чувствам, их поводырям *
Автограф-memp.
434

Выпуск первый
Среди звезд (стр. 13)
6 Излишне средь [скудных] нужд земных *
10 Ты думы вечной уловляешь тень*
Автограф-memp., письмо (ГМТ)
«Измучен жизнью, коварством надежды...» (стр. 14—15)
п И всё, что мчится [в пустынях] эфира *
23-24 И в этом [сознанье] и в этом забвенье *
И жить легко и дышать мне не больно
Автограф-memp.
«В тиши и мраке таинственной ночи...» (стр. 16)
0 И сон сиротлив одинокой [могилы] *
9 И снится ему, что ты встала из гроба *
Автограф-memp.
26 мая 1880 года. К памятнику Пушкина (стр. 17)
8 Что в них признал бы ты заветного, родного?
Автографы (ГБЛ и ЦГАЛИ)
1 марта 1881 года (стр. 18)
*-2 [В] день искупительного чуда, *
[В] час освящения креста *
8 Начато: Ему злодей *
11 (Затмилось] солнце, вскрылись гробы *
Автограф-memp.
«Когда Божественный бежал людских речей...» (стр. 19)
5-ö Его, алкавшего, в а гемя серых скал
Вознес князь мира величавый *
lJ-n Признай, что пред тобой. Пади к моимвогам,*
Сдержи на миг полет духовный
Список-memp.
Ничтожество (стр. 20—21)
14 Чей глаз хоть глянул миг на роковое дно?
19 А я дышу, живу и вижу, что в незнанье
435

Варианты
21 Но если б, падая в смятении великом *
22а Хотя б младенческой я силой обладал
226 я, рухнув, силой хоть младенца обладал *
Автограф-memp.
«Не тем, господь, могуч* непостижим...» (стр. 22)
1 Не тем, господь, велик, непостижим
РВ
з Что в оный день твой светлый серафим *
Автограф-memp., автограф (ГБЛ
9 Нет, ты велик и мне непостижим
РВ
И Храню в груди, как оный серафим *
Автограф-memp., автограф (ГБЛ
Никогда (стр. 23—24)
8 Во [двери] склепа. Можно ль сомневаться*
Автограф-memp.,
автограф (ЦГАЛИ)
9 Я вижу снег; на входе двери нет
Автограф (ЦГАЛИ), Огонек
31 Куда итти, где и кого обнять
Огонек
33 [Приди] же, смерть, поторопись принять *
Автограф-memp.
«Жизнь пронеслась без явного следа...» (стр. 25)
5 И счастие, всё тише, всё ясней *
Автограф-memp., РВ
7 Так, завершив беспутный свой побег
РВ
11 Сбирается во мраке и в тиши *
12а Глубокой и пушистою постелью
126 Глубокою и девственной постелью
Автограф-memp.
12в Глубокою и чистою постелью
Автограф-memp., РВ
436

Выпуск первый
Буря (стр. 26)
5 И веселит меня бурун *
9а Как будто страшный дух [зыбей]
96 Как будто страшный дух морской/
ю-12 Во мгле возникнув из зыбей, *
Всеоживляющей своей *
Повеял ризой надо мной. *
Автограф-тетр.
После бури (стр. 28)
2 Разлетелась по лазури
Автограф-тетр., Заря
8 Паруса над ним повисли *
Автограф-тетр.
«Вчера расстались мы с тобой.,.» (стр. 29)
3 [Волна морская бушевала] *
Автограф-memp.
Море и звезды (стр. 30)
Ранняя редакция
На море ночное мы оба глядели.
Под нами скала обрывалася бездной,
Вдали затихавшие волны белели,
А ночь красотой одевалася звездной.
Бросаясь навстречу движенью двойному,
Мечта отвергала недвижную сушу,
И с моря ночного и с неба ночного
Целебною силою веяло в душу.
Земные утраты, гнетущее горе,
По-своему каждый, мы оба забыли,
Казалось, меня убаюкало море,
Казалося, звезды тебя победили.
Автограф-тетр.
4 А с неба отсталые тучи летели
437

Варианты
Вместо 16-15 Любуясь раздольем движенья двойного,
Мечта отвергала недвижную сушу
И с моря ночного и с неба ночного
Целебною силою веяло в душу
Земные утраты, гнетущее горе,
По-своему каждый, мы оба забыли,
Как будто меня убаюкало море,
Как будто бы звезды тебя победили
рв
7 Мечта отвергала мертвящую сушу
9 Как будто из краю родного, святого
14 Как будто бы ты позабыла про горе
Автограф-тетр.
«Еще вчера па солнце млея...» (стр. 31)
2 Последним лес шумел листом
ю Туманно и бело кругом
13 Поля молчат, леса унылы *
А втогр аф-тетр., Ρ В.
«Какая грусть! Конец аллеи...» (стр. 32)
Ранняя редакция
Ты здесь грустишь... Конец аллеи *
Опять с утра исчез в пыли,
Опять серебряные змеи
Через сугробы поползли.
На небе ни клочка лазури,
В степи всё гладко, всё бело,
Один лишь ворон против бури
К рылами машет тяжело.
А там в столицах — суетятся.—
Толпа прошла, толпа валит,
И кони фыркают и мчатся,
Швыряя снег из-под копыт.
Там ночи северной и вьюжной
Счастливцам—злоба не страшна,—
Хор замер.— Над дубравой южной
Восходит южная луна.
438

Выпуск первый
И переполненный святыней,
В кругу жрецов и чистых дев,
Пред целомудренной богиней
Звучит молитвенный напев.
А здесь?— Но блеск однообразный
Былые раздражает сны,—
Я вижу в нем ковер алмазный *
К нам подступающей весны.
Надеждой робкой сердце бьется 2:
Быть может, вновь, хоть невзначай,
Мне как изгнаннику придется
Увидеть запрещенный рай3.
Где бури пролетают мимо,
Где дума страстная чиста,
И посвященным только зримо
Цветет весна и красота.
Автограф-тетр,
У окна (стр. 33)
6 Под листья яркого банана
Автограф-тетр., Заря
8 И пыль жемчужного фонтана
Автограф-тетр.
11 Я рассмотрел хрустальный грот
Автограф-тетр., Заря
«Глубь небес опять ясна...» (стр. 34)
1 Глубь небес [давно] ясна *
Автограф (ГБ Л)
7-8 Спит и так же холодна*
Как в волшебный срок она 4
Автограф-тетр., автограф (ГБЛ),
письмо Толстому (ГМТ),
письмо Страхову (ГБЛ)
'236 И вижу я ковер алмазный
225б Но все надеждой сердце бьется
328б Увидеть заповедный рай
*8б Как немая смерть она*
Автограф-тетр.
439

Варианты
«Когда вослед весенних бурь...» (стр. 36)
4 И облаков игривый рой
5а Тогда легко и сладко мне
56 Как той порою сладко мне
6 Свергать земли [душистый] прах *
Автограф-тетр.
«Всю ночь гремел овраг соседний...» (стр. 37)
Ранняя редакция
С зари гремел овраг соседний,
Ночь раззвездилась, как в раю *,
Весенних вод напор последний
Победу разглашал свою.
Воздушной негой утомленный,
Сном благодатным ты дышал,
Меня ж от ставни отворенной2
Крик журавлей не отпускал.
Он звал, сулил,— былою ложью
До боли сердце шевеля,
И подо мной весенней дрожью 3
Ходила гулкая земля.
Куда лететь мечтою жадной?
К чему мгновенный сей недуг
Когда ты здесь, мой ненаглядный,
Бедами искушенный друг.
автограф-тетр.
2 Ручей спешил помочь ручью
Автограф (ПД)
2а Ручей [спешил помочь] ручью
2й автограф-тетр.
26 Ручей, звеня, бежал к ручью
2й автограф-тетр., Ρ В
4-20 Всю ночь гремел овраг соседний,
И было звездно, как в раю
'76 Меня ж от ставни растворенной
ч11б И подо мною вешней дрожью
МО

Выпуск первый
9 Лететь к безбрежью к бездорожью
2й автограф-memp ,ч РВ
13 Куда лететь душою жадной
15 Когда ты здесь, мой ненаглядный
Автограф (ПД)
«Пришла — и тает все вокруг...» (стр. 38)
2 Всё жаждет счастью отдаваться *
7-8 И вздохи жизни принесло
Из распахнутых врат эдема
Автограф-memp., РВ
11 Деревьев юный хоровод *
Автограф-memp #
*5 Как будто сказано и ей *
Автограф-memp., РВ
!7а Нельзя [забренной суетой]
Автограф-memp.
*7б Нельзя ничтожности людской *
Автограф-memp., Ρ В
«Я рад, когда с земного лона...» (стр. 39)
2 [Стремленью к свету] соприсущ *
Автограф-memp.
4 Зарей/ кудрявый лезет плющ
Автограф (ГМТ)
5 и тут же, куст родной смущая
9 Не шевельнусь, не беспокою
Автограф-memp.,
автограф (ГМТ), Огонек
Майская ночь (стр. 40)
Кудрявый их отрезок быстро тает *
Автограф-memp,
441

Варианты
«Я о/сдал. Невестою-царицей...» (стр. 41)
3-7 И небо светит багряницей.
И всё ты отдаешь сторицей,
Что осень алчная взяла.
Я дождался. Ты победила, *
О тайне шепчет божество
Автограф-memp.
«Сияла ночь. Луной был полон сад; лежали...» ,
(стр. 42)
1 [Царила] ночь. Луной был полон сад,— лежали
Автограф-memp.
6 Что ты одна любовь и нет любви "иной
Письмо (ГМТ)
7а И так хотелось жить, чтоб вечно, дорогая
Автогр аф-тетр.
76 И так хотелось жить, чтоб только, дорогая
Автограф-тетр., письмо (ГМТ)
11 И [раздается вновь] во вздохах этих звучных
Автогр аф-тетр.
15 Как только веровать в ласкающие звуки
Автогр аф-тетр., письмо (ГМТ)
«Что ты, голубчик, задумчив сидишь...» (стр. 43)
3 То омрачишься, как в ветер река *
Автограф-тетр.
3 То потускнеешь, как в ветер река
Письмо (ГМТ)
4 То улыбнешься, как в люльке дитя *
Автограф-тетр, письмо (ГМТ)
«В дымке-невидимке...» (стр. 44)
10 Соловей у розы
Автограф-тетр., письмо (ГМТ)
442

Выпуск первый
<(Одна звезда меж всеми дышит...» (стр. 45)
2 Одна горит *
5 Не суждено нам в мире дружно *
9 [Мы не пойдем к лазурной дали] *
км« /-и вариант Чем мы горим, в нас тлеет вечно, *
Хотя б во мгле,
И счастья ищем мы, конечно,
Не на земле.
16б Не от людей
1бв Не у других
18-16 2-й вариант Чем мы горим — светить готово
Средь этой тьмы,
И просим счастия иного
С тобою мы
156 И просим счастия земного
15в И просим счастия мирского
Список-тетр.
«Истрепалися сосен мохнатые ветви от бури...»
(стр. 46)
9 О, войди ж в этот мрак и рассмейся, волшебная
фея! *
Автограф тетр.
«Солнце нижет лучами в отвес...» (стр. 47)
3 [Под окраинсй| ярких небес *
Автограф- тетр.
* Распахни мне объятья свои
РВ
На [Чтоб совсем| в этом море исчез
Автограф-тетр,
Иб Чтобы я в этом море исчез
Автограф-тетр.,, РВ
13 Что раскинул твой влажный навес *
Автограф-тетр.
443

Варианты
14 Распахни мне объятья свои
РВ
15 Густолистый, [раскидистый] лес *
Автограф-memp.
«Месяц зеркальный плывет по лазурной пустыне...»
(стр. 48)
4а Шаткие тени бегут укрываться в ложбине
Автограф-memp.,
письмо от 11 аир. (ГМТ)
46 Быстрые тени бегут укрываться в ложбине
Автограф-memp.,
письмо от 16 мая (ГМТ)
4в Быстрые тени вдали улеглися в ложбине
Автограф-memp., РВ
4г Быстрые тени вдали утонули в ложбине
Автограф-memp.
9 Можно ли, друг мой, вздыхать о тяжелой кручине*
Автограф-memp.,
письма (ГМТ), РВ
«Забудь меня, безумец исступленный...»; (стр. ί9)
3 Я создана твоей душой влюбленной
Автограф-memp., письмо (ПД),
автограф (ГБЛ), Сову
7 Чем ближе ты к мечте твоей воздушной
Письмо (ПД)> Совр,
10-И Луной, подъем ля крик *
Бросается — и с влаги возмущенной *
Автогр аф-т етр.,
письмо (ПД)% Совр.
«Как ясность безоблачной ночи...» (едь 51)
6 Во сне, наяву ли объято
Автограф-memp.
т

Выпуск первый
R о manz er о (стр. 52—54)
И.
1а Встречу ль [ясную] в небе зарю
*б Встречу ль [томную] в небе зарю *
26 Ей я про тайну свою говорю*
Автограф-тетр.
III.
За Стою и не слышу земли под собою
36 Стою как овеянный жизнью иною*
Автограф-тетр.
Горячий ключ (стр. 56)
9 Начато: [Вдруг притих]...
Автограф-тетр.
16 И напрасной *
Автограф-тетр., Заря
Осенью (стр. 58)
Когда сквозная паутина
Разносит нити ясных дней,
И под окошком селянина
Церковный благовест слышней,
Когда немая тайна внятно
К нам в душу просится сама,
И так близка и так понятна
Пред нами вечность и зима.
Автограф-тетр.
«В душе, измученной годами...» (стр. 59)
4 В блаженство посылалось нам *
6 Про этот девственный тайник *
8 Чем разболтает мой язык *
Автограф-тетр., письмо (ЯД)
Нежданный дождь (стр. 60)
5 Нависнул дождь, как легкий дым
На Скажи со мною: воли нет
445

Варианты
Иб Чего ищу — того и нет
Ив Чего мы ждем — того и нет
15 Раздвинул пеструю дугу *
А втпогр αφ-memp.
Ключ (стр. 61)
ϊ-4 Меж селеньем и лесом нагорным *
Вьется светлою лентой река,
А на храме за лугом узорным *
Яркий крест озарил облака *.
7 Точно вестью над влагой прохладной *
*2 В реве стад и в плесканье вальков *
А втпогр αφ-memp.
«Чем безнадежнее и строже...» (стр. 62)
1 [Чем безнадежней, отдаленней) *
4 Дитя! с тобой прожитый час *
9~10 Не в силах я унять мятежность
Ревнивых дум и скрыть печаль—
*2 Глазам толпы покинуть жаль *
13 Я знаю, мир не даст ответа
А втог ν аф-тегар.
Сонет (стр. 63)
* [Людей] великих имена *
Автограф-memp
•] В тиши таинственного храма
Автограф-memp., F
13-14 [За думой чистой и свободной*
Глубоким вздохом их дышать] *
Автограф-memp.
«Толпа теснилася. Рука твоя дрожала...»
(стр. 64)
3 «Я помню, завтра...» — ты невнятно прошепта
Автограф (ГВЛ . Заря

Выпуск первый
«Встает мой день, как труженик убогой...» (стр. 65)
4-6 Мы сердцем врозь — тебе не до меня
[Но всходит ночь, чтоб одолеть прохладу, *
И гасит сон в руке дрожащей дня] *
?-9а [Своим сияньем бледную лампаду.
Окружена живительным огнем,
Ты мне несешь участье и отраду]
7-96 [Своим сияньем тихую лампаду.*
Приветливым окружена огнем *
Сама меж нас ты рушаешь преграду]*
Автограф-memp.
«Как неоюишъ ты, серебряная ночь...» (стр. 66)
3 О! окрыли и взлет ее упрочь *
4а Над бездной неизбежною могилы
4б Весь этот тлен холодный и унылый
7 Как океан сверкают небеса
Автограф-memp.
«Блеском вечерним овеяны горы...» (стр. 67)
б Сдвинулись кровель уютные гнезды
РВ
После 8 Грудь истомилась от дальней дороги,
Кости изныли и члены сомлели.
Уж донесите, усталые ноги!
Близок ваш отдых на мягкой постели.
Автогр аф-тетр., РВ
9-12 Кто 7 же мне шепчет коварным смутьяном *1
«В милую дверь постучишь ли удачно? *
Что, если там, в этом мире румяном, *
Станет, как здесь же, и сыро и мрачно?» *
Автогр аф-тетр.
«Кому венец: богине лъ красоты...» (стр. 68)
6г7 В пылинке он питает жизнь и множит;
И что один твой скажет райский взгляд
Автограф-memp., РВ
*9 [Кто же зловещим прокарнул мне враном]
Автогр аф-тетр.
447

Варианты
«Напрасно.,,» ^стр. 69—70)
i-* Мне грустно!
Куда ни пойду я — встречаю везде неудачу,
И тягостно сердцу, что лгать я обязан изустно—
Тебе улыбаюсь, но внутренно горько я плачу:
Мне грустно!
8 А часто — нам выразить все их — достаточно
звука
13 Она-то продлит и она-то удвоит страданье
16-20 Не нами,—
Болезненным чувством речам установлены цены:
Те прожиты чувства, те сказаны речи веками...
Но очередь наша, и кончатся грустные смены
Не нами.
23 В душе человека до них бы добраться довольно.—
Москв.
i-5 Мне стыдно!
Куда ни пойду я, встречаю везде неудачу,
И пылкому сердцу во лжи сознаваться обидно.
Тебе улыбаюсь, а внутренно горько я плачу.
Мне стыдно.
Ιβ-22 Не нами.
Болезненным словом измерена степень страданий1
Изведаны муки и найдены речи веками. *
Но очередь наша и кончится ряд испытаний *
Не нами. *
Но больно, *
Что жизни веленья наклонностям чистым
враждебны *
Автпограф-тпетпр.
8 А часто, чтоб выразить все их — достаточно звука
24 Нет! Вырвать и бросить! Те раны, быть может
целебны
Список-memp.
Купальщица (стр. 71)
1 Веселый плеск в реке меня остановил *
3 Ее надменный лик,— он двигался, он плыл *
Автпограф-тпетпр.t Б д Ч
1176 Бессилье измерено слов к выраженью страданий
448

Выпуск первый
4 Я голову узнал с тяжелою косою *
9 Она явилась мне на миг во всей красе *
Автограф-твтр.
ю-12 Вся дрожью легкою объята и невольной, *
Так пышут холодом на утренней росе
Упругие листы у розы центифольной *
Автограф-тетр.г Б д Ч
«Напрасно ты восходишь надо мной...» (стр. 72)
3 И, юностью блистая заревой
6 Над каменным погаснувшим Мемноном *
7 На страстные приветствия зари
Автогр аф-тетр.
Роза (стр. 73)
2 Соловьи давно пропели *
Автограф-тетр., РВ
19 Ни Киприда бы, ни Геба
рв
21 И с бессмертьем на челе
Автограф-тетр.t РВ
Тополь (стр. 74)
2 С унынием в душе [смотрю] вокруг *
Автограф (ГБЛ)
3 Последний лист растоптан под ногами *
Автограф (ГБЛ\
письмо (ГМТ), PC
5-6 Лишь ты один, со смертью общей споря, *
Темнозеленый тополь, не увял *
Автограф (ГБJI)t PC
15 А. А. Фет, 449

Варианты
«Только встречу улыбку твою...» (стр. 75)
5-*2а Говорят, золотая моя
Вместо 5-8 Будто к розе немой без ответа
Вся весенняя страсть соловья —
Только вымысл безумный поэта.
Но над первою розой весны,
В жемчугах уходящего мая,
Так росисты полночные сны,
Так раскатиста песнь заревая.
5-86 Про певца по зарям говорят,
Будто розу влюбленною трелью
Прославлять неумолчно он рад,
Над душистой склонясь колыбелью.
Автограф-тетр.
«Ты видишь, за спиной косцов...» (стр. 76)
2-ба Сверкнула сталь в закате ярком,
И поздний дым от их котлов
Упитан праздничным приварком
Автограф-тетр., РВ
2-66 Сверкнула сталь лучом багровым*
И поздний пар от их котлов *
Упитан ужином здоровым *
Автограф-тетр.
7-8а Прощальных взрывов не тая,
За [лесом] тонет дня светило
Автограф-тетр.
7-86 Лиловым дымом высь поя^ *
За рощей тонет дня светило *
Автограф-тетр., РВ
10 Цветов лежит душистой цепью
Автограф-тетр.
Псевдопоэту (стр. 77)
6 Там для стоглавого слепца *
Автограф-memp.,
автограф (ЦГАЛИ), РВ
450

Выпуск первый
10 На этой смрадной площади
Автограф-тетр., РВ
14 По стогнам свой бездушный стих
Автограф-тетр,
автограф (ЦГАЛИ), РВ
19-20 Где так легко и так привольно
Лишь вольной песне, да орлу
Автограф (ЦГАЛИ),РВ
«С какой я негою желанья...» (стр. 78)
7 Начато: [Так непорочно, так...]
- Автограф-тетр.
10а Как сны неслись к душе моей
Автогр аф-тетр., РВ
106 Моим глазам дрожали в ней
Автограф-тетр
«Я уезжаю. Замирает...» (стр. 79)
6 Я находить тебя привык *
8 Мой вдруг развяжется язык *
15 И на горе с тропы нагорной *
Автограф-тетр,
«Не избегай; я не молю...» (стр. 80)
3 Своей тоске [ищу] я воли*
5 Хочу душой к тебе лететь *
Автограф-тетр.
<В благословенный день, когда стремлюсь душою...»
(стр. 81)
7 Я снова трепещу, тобою просветленный
Автограф-memp., 03
9 [Пусть] тайной сладостной душа моя мятется *
11 Мне ангел кротости и грусти улыбнется *
Автограф-тетр.
15· 451

Варианты
Л. Φ. Бржескому (стр. 82)
6 К звездам мечты мои вознес *
8 В него роняла горечь слез *
9-Ю Зачем по прихоти мгновенной *
Тревожить сон любви святой! *
Автпограф-memp.
А. Л. Б — ой (стр. 83)
10-11 По-прежнему готова мир обнять,
Напрасный жар! Никто не понимает; *
13 Одна лишь ты! Высокое волненье
Письма (ГВЛ и ГМТ),
автограф-memp., Огонек
1? Не жизни жаль! С томительным дыханьем
Огонек
Ей же (стр. 84)
ι Опять весна! Опять сквозят листы *
5 Весна! весна! о, как она живит
Автогрсф-memp.
13-14 Прошедшего нельзя нам воротить,
Грядущее и на день неизвестно *
Автограф-memp.,
письмо (ГМТ)
15 Хоть смерть [близка], а всё же нужно ж\пь *
Автограф-memp.
16 Рыдать умно и улыбаться честно *
Автограф-memp.,
письмо (ГМТ)
Гр. Л. Н.Т — у (стр. 85)
15-16 в которых бьется и ключом кипит *
Та кровь, что мы зовем поэзией.— Спася5о.*
Список-memp.
17 Полакомил ты старого певца
Писъм· {ГМТ}
452

Выпуск первый
Γρ. Α. К. Τ — у в деревне Пустынъке (стр. 86)
13 Царицу мысли и стыда
!5 И пусть в тиши, вдали от света
Автограф (ГБЛ), список-тетр.
Федору Ивановичу Тютчеву (стр. 87)
1 [Спешу любимый мой] поэт *
Автограф-memp.
Ему же (стр. 88)
4 [Спаляет тружеников нивы] *
5-ба [Рабы забот, мы вновь пришли
Склоняясь головой покорной]
Автограф-memp.
5-66 Рабы заботы притекли
Склонять чело на труд упорный
Автограф-тетр., РВ
8 Взрезает конь и вол [упорный] *
Автограф-memp.
С.П.Х — о (стр. 89)
1а Я опоздал. Как я жалею!
!б Я опоздал. И сожалею!
4 Оно кидало к нам лучи
6 Не всю умчал отшедший день *
10 Как пред лицом его стою *
12 Его привет я узнаю *
' Автогр аф-тетр.
Тр. С. А. Т — ой (стр. 90)
!-4а Когда случайно мне, бывало,
Привет свой кинешь наизусть,
Ты на минуту восторгала
Мою рассеянную грусть.
1-4б Когда так ласково кидала *
Привет очей своих мне ты, *
Хотя на миг спугнешь, бывало,
Мои угрюмые мечты.
463

Варианты
6 Перед тобой в степной глуши *
9а Опять тернистей жизни проза
96 Хотя тернистей жизни проза *
13 Пусть меркнет жизнь моя бесследно *
Автограф-memp.
В альбом К — у (стр. 92)
5 Рассеян рой волшебных грез
Album
6 А в грусти стыдно сознаваться
Автограф-memp.
7 Ужель остывшей каплей слез
Album
Прекрасная ночь (стр. 93)
14 Но и тысячи за ней *
Автограф-memp.
Ранняя редакция
Оставляю домик милой,
Нежной девицы души
И спешу с душой унылой
Побродить в ночной глуши.
Лунные лучи пронзают
Свод древесный там и сям,
И березы воссылают
К небу сладкий фимиам
Как здесь тихо и прохладно
Под навесами ветвей:
Здесь душе моей отрадно
И понятно счастье ей.
Ночь — восторг! — Но месяц ясный,
Тысячи возьми их прочь,
Если мне мой друг прекрасный
Подарит одну лишь ночь.
дп
454

Ёыпуск первый
Бертран де Борн (из Уланда) (стр. 97—99)
2 Аутафорт [поверж] во прах *
и Что с него и половины *
23 Так, из-за кого гнев отчий *
24а Короля был так упорн
24б Короля пылал как горн *
с* Духа вздох лишь ощутил *
Автограф-memp.
«Ты вся в жемчугах и в алмазах...» (из Гейне)
(стр. 100)
0 Я создал волшебную рать *
Список-тетр.
«Дитя, мы детьми еще были...» (из Гейне)
(стр. 101—102)
Π [Умели ее о] здоровьи *
23 И все сожалели, что лучше *
2Ь А денег [так] *
Автограф-memp.
Ранняя редакция
Дитя, мы были дети
Веселая пара детей;
Мы лазили в курятник в солому,1
Копались и прятались в ней.
Мы там петухами кричали,
Бывало, кто мимо идет,—
Кукуреку — он думал 2
Что это петух так поет.
На нашем дворе разубрали
Мы ящики всяким добром.
В них жили мы вместе с тобою
И пышный устроили дом.
3-66 Любили в курятник в солому
Мы лазить и прятаться в ней.
76 Кукуреку ·— он уверен
455

Варианты
Соседская старая кошка
Бывала из чистых гостей г
Мы кланялись и приседали
Всегда с комплиментами ей.
Старались как можно любезней
Ее о здоровье спросить.
С тех пор приходилось нам то же
Не раз старым кошкам твердить.
Как старые люди мы сами
Вели разговор иногда
Твердя с сожаленьем, что лучше
Все было за наши года. а
Что веры, любви и чести
Не знает теперешний свет,
Что страшно стал дорог кофе,
А денег и вовсе нет.
Промчались детские игры,
Куда всё умчалось, бог весть —
И свет, и деньги, и время,
Любовь, и вера, и честь.
Авгпограф-тпетпр.
Боги Греции (из Шиллера) (стр. 103—107)
84 До богов бессмертных мог дойти *
Автограф-memp.
Подражание восточным стихотворцам (из Саади)
(стр. 108)
6 Пройди молчаньем жизнь — она ничто *
Автограф-memp.
«Если ты меня разлюбишь...» (из Рюккерта) (стр. 109)
5 Не в моей лишь было б власти *
7 И ее мне полюбить *
Автограф-memp.
1 146 Бывала одной из гостей
8 23-246 Вздыхая о том, что все лучше
Бывало за наши года.
456

Выпуск первый
«Пусть бы люди про меня забыли...»
(из Рюшерта) (стр. 109)
3 ГПусть] с тобой мы так же мирно жили *
4 Как я тебе желаю жить блаженно *
5 Чтоб мы им настолько ж были нужны *
Автограф^пгетр.
«Как мне решить, о друг прелестный...»
(из Рюккерта) (стр. 109—110)
2 Кто больше властью: я иль ты? *
Автограф-memp.
Песни кавказских горцев
I. «Станет насыпь могилы моей просыхать...» (стр. 112)
1 Станет [дерн на могиле] моей [подсыхать] *
Список-memp.
II. «Ты, горячая пуля, смерть носишь с собой...»
(стр. 112)
4 [Я ль тебя не] топтал [под копытом] коня *
Список-memp.
III. «Выйди, мать, наружу, посмотри на диво...»
(стр. 112—113)
7-8а у всего на свете свой обычный срок
И/тебе влюбленной чудится цветок
Список-memp.
7-86 Говорить по правде, влюблена-то ты *
Так тебе зимою чудятся цветы *
Автограф-memp.
«Будь, Феокрит, о прелестнейший, мной упомянут
с хвалою...» (Из Мерике) (стр. 125)
1 Будь, Феокрит, о прелестнейший, мной упомянут
с хвалами *
5-7 Праздно сидят опять они в скудном доме поэта *
Грустно склоняя чело к сгибу холодных колен *
4Ö7

Варианты
Или мне деву яви, когда исступленные стр[асти] *
9 Или воспой молодого Геракла, которому
[люлькой] *
12 Скромный же па[стырь] *
Автограф-memp.
«Тот богоравный был избран судьбою...»
(из Катулла) (стр. 126)
6-7 Смысл весь теряю, как только увижу *
Я тебя, Лезбия, речи напрасной *
8а Звук ненавижу
8б Слова не знаю *
9-ю Молкнет язык мой, нежное пламя *
Льется по членам и [нрзб] начинает *
Автпогр афчгпетр.
Книга любви Овидия
L Элегия (стр. 127—128)
3 [Все были ровны стихи
Аежду ю и 11 Кто представляет себе с копьем
златовласого Феба,
Марса, напротив того, с лирой богинь Аонид?
Много, мальчик, и так у тебя огромных
владений.
Что-ж, честолюбец, тебе новых успехов
искать?
Или все в мире твое? Твоя Геликона долина?
Может ли Феб называть даже и лиру своей?
Только что первым стихом достойно я начал
страницу,
Тотчас же ты на втором силы ослабил свои.
Изд. 1863 г.
11. Элегия (стр. 129—131)
*7 Злее гораздо палит Амур ему непокорных
22 Я безоружен, меня покорить для тебя не хвала
26 Править запряженных птиц ловкой ты
будешь рукоц
Изд. 1863 г,
458

Выпуск первый
V. Элегия (стр. 132—133)
5 Сумерки также сквозят во след уходящему
Фебу
11 Семирамида роскошная так проходила на
ложе
Изд. 1863 г.
К. Горация Флакка
О поэтическом искусстве
К Пи зонам (стр. 140—181)
3 Сборные члены; не то заключил бы гадкою черной
0 Верьте, Пизоны, такой картине чрезмерно
подобна *
7 Книга, в которой пустые мечтанья как сны у
больного *
9 В изображеньи одном. Живописцам равно и
поэтам *
15 Тот ли, другой ли лоскут пурпуровый для
большего блеска
23 Словом, что вздумаешь делать, да будет и просто
и цельно. *
24 Большую часть певцов — о отец и достойные
дети *
25 Призрак губит нас совершенства: стараюсь быть
кратким *
27 Силу и душу; а этот не важен, а только напыщен*
32 Около школы Эминия каждый художник сумеет*
35-37 с целым. Явиться таким же, задумав любое
созданье *
Я не больше хотел бы, как жить с
покривившимся носом *
Быв по черным глазам и по черному волосу
взрачен *
42-43 Сила вся и заслуга порядка (коль я не в
ошибке] *
В том, чтобы там и сказать, где это сказать
было нужно *
46 Можешь понравиться тонким и точным слов
сочетаньем *
459

Варианты
53а Если в них греческий корень слегка изменен«
почему-же
Если в них греческий [склад] слегка изменен,
почему-же *
59а Вновь слова выводить, заклейменные новой
печатью
Новое слово вводить, заклейменное новым
чеканом *
62-63 А порожденные вновь — зеленеют, покрывшись
цветами *
Смертны и мы и все наше: пускай и Нептун,
что проникну л *
65-67 Царственный труд;— иль заставить болото,
доступное веслам *
И бесплодное,— вдруг питать города и
пахаться *
Иль указать реке, с вредоносным для нив
направленьем *
73 Тот размер, которым описывать грустные
войны *
76-77 Им поздней овладел и восторг исполнений
молитвы *
Кто был первым создателем кратких элегий об
этом *
79 Яростный гнев Архилоха снабдил оружием ямба*
81-82 Речь вести разговоров удобны — ив шуме
народном *
Не теряться и всем соответствовать действию
сцены *
δ4-8? Да кулачных борцов и коней на ристалище
первых *
Да задушевное горе влюбленных и чистые вина *
Если я не знаю и удержать не умею *
Правил и плана задачи, за что же и слыть мне
поэтом *
90 Оскорбительно также для вкуса будничным
строем *
94 И раздраженного Хрема уста изрыгают
проклятья *
97 Отвергает, слова двухаршинные пышного строю *
99 Мало стихам быть красивыми, пусть они
сладостны будут *
460

Выпуск первый
100 и у слушателей [вполне] управляют по воле
сердцами *
Ю4а Телеф или Пелей! а дурно ты выполнишь ролю
Телеф или Пелей! а дурно исполнишь ты ролю *
Автограф-тетр.
106 С грустным совместно лицом.
Г. Ф.
I13 Римские всадники и пе[шеходы] хохот подымут *
124 Ио беспомощна, грустен Орест, Иксион
злонамерен *
128-130 Трудно всеобщее выразить лично. Ты с большим
успехом *
Можешь песнь Илиады разбить на акты, чем
вывесть *
Первому то, о чем никто не слыхал и не
знает *
132 Если в [плоскости] пошл [ой] низко не будешь
вращаться *
138 Чем хвастун оправдает такой обещающий
возглас? *
140 Как безупречен, напротив, тот, кто скромно
вещает
*4? Мелеагра, иль с парных яиц — Троянские битвы*
157 Лет подвижных и зрелых равно держаться
оттенков *
I64 Поздно полезное он провидит, деньги бросает ■
179 Действия или выводит на сцену, иль только в
; рассказе *
101 Чем все то, что увидя глазами верными,
зритель *
188 Хоть покажи ты мне все,— [не поверю тебе] *
193 Роли мужской значенье и место пусть занимает *
200 Пусть [сохр] он тайну *
202 флейта еще не была изукрашена медью и звуком *
204-205 Было ей впору как раз вести и поддерживать
хоры *
Звуки свои разнося еще до не тесных скамеек *
212-214 Что же и люд понимать селянин невежда и
праздный *
46t

Варианты
Тут [слившись] в одно с гражданином,— низкий
с достойным? *
Так искусству старинному придать движенье и
роскошь *
220а Прежний, из-за козла ничтожного, автор
трагедий *
2206 Прежний, кто на дрянного козла состязался в
писаньи трагедий. *
227-228 Чтоб какой-либо Бог, иль герой, выходящий
на сцену *
В царственно-золотой и пурпурной являясь
одежде *
232-233 Как в хоровод по приказу гражданка, идущая
в праздник *
Пусть и она застенчива между задорных
Сатиров *
235 Я держаться одних обыденных слов и
названий *
^^ [Тоже замыслить]. Таково то значенье порядка
и строя
2426 То ж одолеть *. Таково то значенье порядка
и строя
243 Вот до чего возвыситься может предмет
обыденный *
247-249 и с другой стороны, не ругаться обидно и
грязно *
Это тому, у кого состоянье, и предки, и
конь есть *
Неприятно, и он, за то, что любитель
гороху *
270 Прадеды ваши, однако ж, в стихах у Плавта
хвалили *
2?4 Также правильный стих и по пальцам сочтем и
услышим.
282 Вышла на свет; но свободу свою довела до
[порочной] *
289-290 Верно Лациум был бы не менее речию славен
Чем сияньем доспехов и доблестью, если б
поэтов
4)5-296 Ради того, что Искусство считал Демокрит
[столь ничтожным]*
462

Выпуск первый
Пред вдохновеньем, [что] гнал с Геликона
трезвых поэтов *
299-302 [Этим] уверен добиться [он] славы и званья
поэта *
Если [неизлечимой] своей головы [не вверяет]*
[Никогда] брадобрею Лицину. О [как я безумен]
Что ежегодно [весенней порой] очищаюсь от
желчи.
343 [Всех успевает увлечь], кто слил наслаждение
с пользой *
353 Иль неизбежных в природе людской? [Какой же
тут вывод?] *
Автограф-тетр.
354 Как виноват переписчик, который не раз
исправляем,
г. Ф.
361-363 Стихотворенье [как живопись], чем [ты] ближе
к ино[му] *,
Тем он[о] нравится больше; друг[ое] же издали
лучше *
Это[му] выгодна тень, а э[то] при свете
показней *
365 [То] понравится раз, а [это] понравится
десять *
378 Чуть не шли до высокого, в низкое тотчас
впадают *
383 и не писать? он свобод[ен],— хорошего дома
и всадник *
Автограф-тетр.
406 От долгодневных трудов. И так не думай
стыдиться.
Г. Ф.
413 С детства [ноши] носил, потел, холодал и
работал *
416 Не довольно сказать: «Я дивные песни слагаю» *
425 Был отличить в состояньи [верных] друзей от
притворных *
433 Так и лукавая лесть пышней похвалы
непритворной
457-458 Если ж, превыспренними стихами рыгая,
[впадает] *
т

Он, как иной птицелов, на дрозда засмотревшийся
в яму *
Автограф-тетр.
474 Чтеньем ужасных стихов невежд и ученых
nyraei
г. Ф.
475 Если поймает кого,— то насмерть его
зачитает *
Автогр аф-тетр.
1. Зевс (стр. 182)
9-Ю Этот взор уж ненавидит, *
Эти крики властью дышат *
Автогр аф-тетр.^ письмо (ГБЛ)
II. «Сны и тени...» (стр. 183)
з В сумрак трепетный манящие
13-14 [Вылетая из-под свода *
Из-под свода...] *
Автограф-memp.
III. К Сикстинской мадонне (стр. 184)
1-2 Вот сын ее.— Предвечный сын Еговы, *
Хранимый девы чистыми руками *
5-6 И, преклонясь, с Варварой мы готовы *
Молиться на коленях ей мы сами *
11 Здесь [пред тобой смолкает вся тревога] *
*2 Такой тебе Рафаэль, [ангел]бога *1
Автограф-memp.
IV. Восточный мотив (стр. 185)
2 Мы два конька, скользящих по реке
Автограф-memp.
VI. Романс (стр. 187)
3 До зари в душе дрожала, ныла *
Автограф (ГБЛ)
« После 14 — перцовой вариант: Царя царе# с царцце&>
небесной

Выпуск второй
ВЫПУСК ВТОРОЙ
«Не смейся, не дивися мне...» (стр. 189)
3-4 Что здесь под этим дряхлым дубом
Стою опять по старине
Автограф (ГБЛ)
5а Как скудно листья на челе*
Автограф-тетр., автограф (ГБЛ)
1. «День проснется —и речи людские...» (стр. 190)
2 Закипят громогласной волной *
6 Но в болтливых струях ты найдешь *
Автограф-memp.
11. Добро и зло (стр. 191—192)
Ранний вариант
1-3 строфы Ты прав, когда из колыбели
Еще поднявшийся вчера,
Не признаешь ты в жизни цели
Помимо ясного добра.
Иди, куда влечет отвага,
Смири сомненья над трудом, г
Хоть скудно мир раскроет блага, 2
Но быть не мысли божеством.
Когда в часы отдохновенья
Подъемлешь потное чело,
Не бойся горького сравненья:
Где есть добро, там есть и зло.
1-46 Ты прав, когда из колыбели
Воспрянув только что вчера
1 66 Смири тревогу над трудом
6в Согнись над роковым трудом
2 76 Хоть скудно обретаешь блага
465

Варианты
Одной ты в жизни веришь цели
И ищешь блага и добра.
1-й автпограф-memp.
3 Один вмещает человека *
4а В другом парить желаю я
46 Другой ты сам и мысль твоя
4в Другой я сам и мысль моя *
9-12 Иди, куда влечет отвага, *
Смири сомненья над трудом, *
И мир свои раскроет блага,1
Но не пленяйся божеством. *
2-й автограф-memp.
111. «Ты был для нас всегда вон той скалою...»
(стр. 193—194)
1 Для нас ты был всегда вон той скалою
РВ
1 Для нас всегда ты был вон той скалою
17-18 Откуда ж вдруг,— ты помнишь *
[Мы слышали как гром] *
Автограф-memp.
IV. «С гнезд замахали крикливые цапли...» (стр. 195)
7-8 [Видно] весна [забирает] свое *
[Видно] и солнышко всходит мое*
Автограф-memp.
V. «О, этот сельский день и блеск его красивый...»
(стр. 196)
1-8 О, этих пышных кос блестящие извивы
В безмолвии я чту,
Не допускает к ним прильнуть мой глаз ревнивый
Безумную мечту.
Лелеяла б душа в неведении томном
Отрадную печаль,
116 В твоих ру ках земные блага
469

Выпуск второй
Но так нескромно все в уединеньи скромном
Что стыдно мне и жаль.
Автпограф~тпетр.
VI. Ласточки (стр. 197)
2 Люблю, забывши [о другом] *
7а Стихией чуждой не [сгубила] *
76 Стихией чуждой не [смочила] *
Автограф-memp.
VII. Осень (стр. 198)
11 И [увядающей] так пышно *
Автограф-memp.
VIII. Бабочка (стр. 199)
Ранняя редакция
[Ты прав. Одним счастливым очертаньем
Я так мила.
Весь бархат мой с пушистым одеяньем
Лишь два крыла.
Не спрашивай: откуда прилетела
Тебя прошу.
Нежданная на этот цвет я села
И вот дышу.
Надолго ли крылами без усилья
Дышать хочу?
Вот пышные опять раскину крылья
И улечу.]
Автограф-memp.
IX. На книжке стихотворений Тютчева (стр. 200)
12 Томов бессчетных тяжелей
Автограф (ГБЛ)
12 Томов громады тяжелей *
Автограф-memp.
467

Варианты
X. Полонскому (стр. 201)
3-4 Когда [еще за мыслью] пленной *
[Не укрывал ты от вселенной] *
7 [Забыт, покинутый] в тени *
Автограф-memp.
XII. А. Е. Майкову. На сочувственный отзыв
о переводе Горация (стр. 203)
г-4 Кто так роскошно тогу эту *
Сам как певец умел носить, * х
Кому ж, как не тебе, поэту *
И тень Горация почтить?*
Автограф-memp., автограф (ГБЛ),
письмо (ПД)
δ-8 [Когда вступлю в семью я ту же,
Хотя на миг ваш блеск займу,
Гордясь, что сам хоть неуклюже, 2
Но вам обоим руку жму.]
Автограф (ГБЛ)
ХШ. «Учись у них — у дуба, у березы...» (стр. 204)
5-ба И злей да злей за каждою минутой
Рвет ураган последние листы
Автограф-memp., автограф (ГБЛ)
5-66 Все злей Кура и с каждою минутой*
Злобнее рвет последние листы*
Автограф-memp.
XIV. Смерти (стр. 205)
4 Ночь безрассветная мятежной жизни цель*
Автограф-memp., Ледоход
9 [Теперь] ты каждый миг моей покорна воле*
Автограф-memp.
*2 Сам как [поэт] умел носить
А тограф (ГБЛ)
*7б И буду горд, что хоть несмело
Автограф (ГБЛ)
468

Выпуск второй
XVI. «Ты так любишь гулять...» (стр. 207)
8 [Просидела] всю ночь
Автограф (ГБЛ)
12 Не [встречала]
Автограф-тетр., автограф (ГБЛ)
*7 Черный, странный, сухой
Автограф (ГБЛ)
!7а Дикий, черный, сухой
176 Ветхий, черный, сухой *
Автограф-тетр.
19-24 Я ИДУ И Дрожу, *
А туда погляжу *
Хоть украдкой *,1
Так и кажется мне, *
Что стоит при луне *,
Все тот — гадкой *.
Автограф-тетр.,автограф (ГБЛ)
XV1L «Я видел твой млечный, младенческий волос...»
(стр. 208)
Μ Где [видишь], что радость не знает предела *
Автограф-т,етр.
XVUL «Говорили в древнем Риме...» (стр. 209)
4 В вечной юности живет
РВ
8 Только [избранные могут] *
Автограф-тетр.
13 Взор в свои вперяя очи
РВ
J20 Лишь украдкой
Автограф (ГБЛ)
20 [Лишь] украдкой
Автограф-тетр.
469

Вариант
13 [Ты в глаза вперяя взоры] *
20 [Очарованного барда] *
Автограф-тетр.
XXI. Вольный сокол (стр. 212)
15-16 и [силе] их доверясь смело*
Ширяясь [в воздухе] поплыл *
Автогр аф-тетр.
XX1L Сад весь в цвету...» (стр. 213)
3 Так освежительно — [весело] мне *
Автогр аф-тетр.
XXIII. «Не вижу ни красы души твоей нетленной...»
(стр. 214)
1 Не вижу [я твоей красы душевной] *
3-4 Я [мимо вдаль гляжу на жребий свой
плаченный]*
И слышу приговор [бесчувственных] людей *
Автогр аф-тетр.
XXIV. «Страницы милые опять персты раскрыли...»
(стр. 215)
8 Да тени бледные [сих] лепестков сухих *
И Без них — один укор, [бесплодное] терзанье*
Автограф-тетр.
XXV. «Еще одно забывчивое слово...» (стр. 216)
3 И тосковать я стану сердцем снова
5а [Душа опять] готова вспыхнуть чище
56 [И вновь душа] готова вспыхнуть чище *
8 [Пугает ночь и собственная тень] *
Автограф-тетр.
XXVI. Теперь (стр. 217)
2 А для тебя наступит жизни май
Автограф (ЦГАЛИ)
и Вневременной [дохнем мы] жизнью оба *
Автограф-тетр.
470

Выпуск второй
XXVIII. «Ныне первый мы слышали гром...» (стр. 219)
1 [Нынче] первый мы слышали гром *
2 [И] повеяло сразу теплом *
Автпограф-тпегпр.
6 Ты безмолвно сидела одна
Автограф (ГБЛ)> Русь
14 [Разрешился] весенний недуг *
Автограф-тетр.
XXX. «Молятся звезды, мерцают и рдеют...» (стр. 221)
2 Молится месяц, плывя [понемногу] *
4 С темной земли [доносить к ним тревогу] *
5 Видны им наши усилья и горе *
8 Все же безмолвны горят их молитвы
Автограф-memp.
XXXI. Аваддон (стр. 222)
7 Вот пролетающий ангел трубит *
Автограф-тетр.
12 Вышла из дыму с коня саранча
ЭД Что на страданье все создал господь*
Автограф-тетр.,
автограф (ЦГАЛИ)
XXXII. 15 мая 1883 года (стр. 22*5)
1 Как солнце юное сияя *
Автограф-тетр.
6 И вкруг священного дворца *
Автограф-тетр., автограф (ГБЛ),
Новое время
Студент (стр. 224—237)
16 Быть скромным, таков был наш девиз
161 Что было дальше, грустно говорить
Цива
471

Варианты
ВЫПУСК ТРЕТИЙ
//. «Жду я— тревогой объят...» (стр. 245)
10 Жук, ударяясь об ель
ВЕ
111. «Солнца луч промеж лип был и оюгуч и высок...»
(стр. 246)
3 Я высказывал все золотые мечты *
Автограф-memp.
7 Я рвался, я твердил не о нашей вине
ВЕ
*2 Ты и тут ничего не ответила мне *
*4 Всю погасшую тайну искал я прочесть
Автограф-memp.
IX. «В степной глуши над влагой молчаливой...»
(стр. 252)
2 Где круглые раскинулись [цветы] *
4 На яркие плавучие [листы] *
8 [Незримую] их корни глубину *
Автограф-memp.
XI. «Благовонная ночь, благодатная ночь...» (стр. 254)
3 Всё бы слушал тебя — и молчанье невмочь
10 Прямо смотрит в лицо мне,— он жгуч
Письма (ПД и ГМТ)
17 Словно всё и звенит, и горит заодно
Письмо (ГМТ)
XIL «Если радует утро тебя...» (стр. 255)
5 Пусть полюбишь другого,— снесешь
Письмо (ПД)
6 Не одну ты житейскую прозу
РВ
47 Ζ

Выпуск третий
tili. Осенняя роза (стр. 256)
Одна лишь ты, царица роза
Письмо (ГМТ)
XIV. Ребенку (стр. 257)
2 Куда резвиться ни пойди ты
Список-memp., письмо (ГМТ)
XV. В лунном сиянии (стр. 258)
2 В лунном сияньи
4 В темном молчаньи
6 Травы в рыданьи
8 В лунном сияньи
9-ю Можно ль не ныть и не жить
Нам в обаяньи
12 В лунном сияньи
Спис ок'Тпетр.
XXV. «Дул север. Плакала трава...» (стр. 268)
2 И ветви по недавнем зное*
Автограф-memp., автограф (ГБЛ)
5 Стоял [пустым] тенистый сад *
Автограф (ГБЛ)
9 Прошла пора неясных грез
Автограф-тетр., автограф (ГБЛ)
10 Зачем о ней томиться тщетно
Автограф (ГБЛ)
И И вдруг — один любовник роз
Автограф-тетр., автограф (ГБЛ)
XXVI. «Я потрясен, когда кругом...» (стр. 269)
2~3 Под гул лесов и тяжкий гром *
В лицо огней гляжу я снизу *
13-15 и я пылаю и горю, *
И я срываюсь и парю *
В блаженстве тщетного усилья *
Список-memp.
473

Варианты
XXIX. «Долго снились мне вопли рыданий твоих...»
(стр. 272)
4 Как тебя умолил твой несчастный палач
7 Проходили года — приходилось и жить
Список-memp., письмо (ГМТ)
XXXI. Ек. Серг. X — ой, приславшей мне цветы
(стр. 274)
!~4 Цветы и песни полны чар *
В нерасторгаемом союзе, *
И ваш благоуханный дар *
Я прямо дал смиренной музе *.
8 Ей заслужить красу так трудно
Автограф-memp.
XXXVI, «Нет, я не изменил. До старости глубокой...»
(стр. 279)
6 И каждый день бреду томительно к другой
И И юности былой я слышу дуновенье
Письмо (ПД)
XXXV11. «Светил нам день, будя огонь в крови...»
(стр. 280)
11 И что томить придет он нас вдвоем
Письма {ПД и ГМТ)
XXXIX. «Я тебе ничего не скажу...» (стр. 282)
з-4а я не знаю, куда я гляжу;
Как расшелся наш жизненный путь
46 Так не сходен наш жизненный путь
3-4в И того, что я молча твержу
Не узнает совсем как-нибудь
4г Не узнает никто как-нибудь
4д Никому не узнать как-нибудь
з-4е И о том, что я молча твержу *
Не решусь я вовек намекнуть
4ж Не решусь никогда намекнуть *
7 Раскрываются тихо мечты *
Автограф-memp.
474

Выпуск третий
XL111. «Моего тот безумства желал, кто смежал,..»
(стр. 286)
Ю Истомлюсь этой жизни избытком и лоском
Ледоход
12 Для других хоть остался бы тонким он воском
Письмо (ЯД)
XL1V. «В вечер такой золотистый и ясный...» (стр.287)
з-4 Не поминай ты, о друг мой прекрасный,
И о любви нашей робкой и бедной
ба Небу навстречу его воссылает
66 Небу она, развергаясь, вздыхает
7 Самое небо с прозрачным закатом *
н-12 Там где всего всё и шире и краше,
Можно безумствовать или молиться
Автограф-memp.
XLV. «Ты вся в огнях. Твоих зарниц...» (стр. 288)
7-8 Как уберечь мне образ тот,
Что порожден душой твоею.
Письмо (ГМ'О
L. «Сплю я. Тучки дружные...» (стр. 293)
9а [Вот и всё светло]
9б [Стало вдруг светло]
9в [Мне и всё светло]
9г [Разом всё светло] *
16а [Как мечта] заветная
166 [Но мечта] заветная *
Автограф (ГБЛ)
L11. Рыбак (стр. 295—296)
1-2 Шумит волна, растет волна *
Рыбак над ней сидит *
4 На уду он глядит *
Список-тетр*
475

Варианты
16 И стал здоров вполне *
Список-memp., ВЕ
Иль своды неба глубиной
Тебя не увлекут,
Иль не манишь ты облик твой
В роскошный наш приют?
Иль в зыби вторя небесам *
Тебя не увлекут. *
Иль не манит твой облик сам *
В роскошный наш приют? *
Список-memp., (азпгопразка)
22 И блеск его красы *
Список-memp. {автоправка)
зо Тут час его настал *
Список-тетр.
3!а Она ль влечет, иль он идет
Список-тетр.
316 Она ль влекла, склонился ль он
Список-тетр, (автоправка)
L11L Зимняя поездка на Гарц (стр. 297—300)
26 Как покойным придворным *
54 Дружно следящих зверей *
Список-тетр.
56 Жажды убийства
ВЕ
56 С жаждой убийства
Список-тетр.
57 Поздних мстителей зла *
Список-тетр., В Ε
59 Бьется с дубинкой крестьянин *
Список-тетр»
476

Выпуск третий
78 Грозной вершины встанет пред ним *
Список-memp.
85-86 и озираешь ты с облак
Страны все и богатства
ВЕ
LV. «Я полон дум, когда, закрывши вежды...» (стр. 302)
7 И целый день, будь ясно ли, темно ли
-12 Я жду тебя под сладкий шум фонтана,
И, потопя
Туда глаза, где крадется Диана,—
Я жду тебя.
Москву Изд. 1850 г.
LV1. Геро и Леандр (стр. 303—304)
25 Где ж он, Гера? с бездной споря
27 Он свиданьем дорожит!
Изд. 1850 г.
Will. «Младенческой ласки доступен мне лепет...»
(стр. 306)
7 Что я понимаю, на что намекает
Изд. 1850 г.
ЫХ. Соловей и роза (стр. 307—312)
18-19 Побегов, вращающих спицы,
Минуют летучие гости
МГЛ, И »а. 1850 е.
39 Склонялась на ветке упругой
мгл
w Чужды ваши мне цветы
МГЛ Издл 1830 е*
477

Варианты
Вместо 57-73 Он
Ты роза долины, я ночи певец;
И чувство в нас братское то же;
Нам месяц кристальный готовит венец,
А солнце пурпурное ложе;
Росою на песни, на песни росой
Дала отвечать нам природа,
И наши все звуки, все блестки, как рой
Горят у небесного свода.
Там ангел лазурный, востока жилец,
Их огненной метит рукою,
Ты роза долины, я ночи певец:
Мы вечные братья с тобою.
Она
Мой друг, мой брат, мой милый, мой любовник
На милую внимательней взгляни:
За розу ты не принял ли шиповник,
Смиренное подобие родни.
И если есть во мне благоуханье,
Оно лишь тем коснется до тебя,
Что скромное, безвестное созданье,
Стремясь к тебе, так предало себя.
Он
На востоке небо чисто,
Как сапфир твоих очей;
В рощах пальмовых тенисто,
Лунный луч дрожит теплей.
На востоке есть у бога
Заповедные места:
Сердцу снится та дорога;
Полетим с тобой туда.
Ни фазанов позлащенных,
Ни павлинов не сомнем,
Ни плодов мы запрещенных
Тихомолком не сорвем;
Мы, как лотос, богомольно
Заглядимся в ручеек...
Сердцу станет сладко, больно —·
Полетим же на восток.
478

Выпуск третий
Она
Мой милый, где сердце — там грезы,
Где вера, там царство весны;
Где очи, там жаркие слезы,
Где думы, там чудные сны...
Во сне мое спящее око
Небесный измерило круг,
От запада вплоть до востока,
Узрело и север и юг...
Ни дна; только, в бездне рождаясь,
Горят и сверкают ключи,
И, силою вечной вращаясь,
Дрожат золотые лучи,
И вся эта сила стремилась
К одной отдаленной звезде:
А я всё молилась, молилась,
Чтоб ты был мне верен везде.
МГЛ, Изд. 1850 г.»
85 Закрывается милое око
87 Ветер, ветер, мой ветер востока
89 Я сама не дышу, не ласкаю
91 И кудрями его не играю
1 В Изд. 1850 е. этот текст шел не вместо строк 57-73, а наряду
с ними со следующей последовательностью строф:
1 Ты так нежна, как утренние розы
2 Мой друг, мой брат, мой милый, мой любовник
3 Ты роза долины, я ночи певец
4 Ты поещь, когда дремлю я
5 На востоке небо чисто
6 Мой милый, где сердце—там грезы
7 Дева-роза, доброй ночи
Кроме того, с текстом ВО имеются следующие разночтения
58 Едва раскрыв малиновый шипок
69-72 Но и радость и мученье
Мудро нам судьба дала:
Ты не пел бы без стремленья.
Я б без страсти не цвела.
Изд. 1850 а.
479

Варианты
104 Спал до этих пор
106-107 Листик шелестит,
У меня в тени лавровой
МГЛ, Изд. 1850 в.
1.Х. На смерть Александра Васильевича Дружинина.
19 января 1864 года (стр. 313)
12 Ты чистым донесен в могилу *
Автограф-memp.,
автограф (ПД), Моск. вед.
15 И муза [чистая] кладет *
Автограф-тетр.
16 Тебе на гроб венец лавровый
Автограф-тетр., Моск. вед.
LXL Памяти Василия Петровича Боткина.
16 октября 1869 года (стр. 314)
4 На безмятежном сем челе *
5-8а Ужель добра поклонник страстный *,
Со всей борьбой надежных сил
Ты обозвал мечтой напрасной *
Чему всю жизнь не изменил? *
66 Перед лицом враждебных сил *
9 И им сказал: за вами поле *
10а Вы правы! тщетен наш союз
Юб [Редеет] верный наш союз
Юв Расторгнут верный наш союз
12 Ни гордых дум, ни вещих муз!*
Автогр аф-тетр.
1-16 Прости! разверстая могила
Тебя отдаст родной земле.
Скажи, что смерть изобразила
На безмятежном сем челе?
Ужель добра поклонник страстный,
Заслыша смутный толк невежд,
Ты обозвал мечтой напрасной
Любимый строй живых надежд?
480

Выпуск четвертый
О нет! стремясь к иной потребе
В наш оскудевший, бледный век,
Ты не забыл, что не о хлебе
Одном жив будет человек.
Ты, покидая жизнь земную,
Сомненьем духа не смущал,
И тихо лепту трудовую
Трем старшим музам завещал.
рв
ВЫПУСК ЧЕТВЕРТЫЙ
I. Оброчник (стр. 316)
6 Что воем может быть ответят диким звери
РО
6 Что диким может быть ответят воем звери
Письма (ПД)
8 Усталый, я дойду до вожделенной двери
РО, пиеъма (ПД)
II. Его императорскому высочеству в. к. Константину
Константиновичу (стр. 317)
1 Сплывают льда былые своды
4 И распростившись со столицей
8-9 Ужель затихли незаметно
И бури и недуга злость?
13 Весна нежданно сладко веет
Письмо (ПД)
IV. «Одним толчком согнать ладью живую...» (стр. 319)
7 Дать сердцу жизнь, дать сладость тайным мукам
рв
V. «Устало все кругом, устал и цвет небес...» (стр. 320)
0 Отменою борьбы и смертною истомой
Письма (ПД)
16 А. А. Фет
481

Варианты
VI. Их императорским высочествам в. к. Константину
Константиновичу и в. к. Елизавете Маврикиевне
(стр. 321)
11-12 Навеет райских сновидений
И чистоты нагорных рос
Письмо (ПД)
VII. Она (стр. 322)
6 Приносит свет, что лишь один
Письмо (ПД), Сборник «Нивы»
VIII. «Людские так грубы слова...» (стр. 323)
6 Дохнуло моленье немое
9-12 Чтоб, нежа дыханье и взор,
Склоняясь бы, роза увяла,
И свой благовонный убор
К ногам бы твоим разроняла х
Письма (ПД), Сборник «Нивы»
IX. На качелях (стр. 324)
1 Опять в полусвете ночном
Моск. иллюстрированная газетка
XII. На пятидесятилетие музы (стр. 327)
7 Не то, чем был он, озаряет
Гусляр
X1I1. На пятидесятилетие музы
29 января 1889 года (стр. 328)
3~4 И песни вдруг вослед за первой песней
Весь сердца пыл на волю понесли.
10 И вот они нашли живой приют
15 И всей душой, всей силою любовной
Письме (ПД)
Ί26 К твоим бы ногам разроняла
Письмо Полонскому (ПД)
482

Выпуск четвертый
XIV. «Чуя внушенный другими ответ...» (стр. 330)
1 Сердцем предвидя невольный ответ
Письма (ПД)
3~4 Только понятнее мне говорит
Всё озаривший румянец ланит
Письма (ПД),
Моск. иллюстрированная газетка
6 Этот ночной серебристый покров
Письмо Полонскому (ПД)
XV. Угасшим звездам (стр. 331)
5-8 цто как ПОд вашими нет вас огнями,
Что погасила иная эпоха;
Смертный и я понесусь к вам стихами
К призракам звезд только призраком вздоха.
Ледоход
XVI. На бракосочетание их императорских высочеств
в. к. Павла Александровича и в. к. Александры
Георгиевны (стр. 332)
9 И прихотливую мечту
Письма (ПД)
XVIII. К ней (стр. 334)
5 День смолкает, к закату клонясь
7 Вот он сам, молодой Аполлон
12 Окрыляющий душу зарею
Письмо (ПД)
XIX. Во сне (стр. 335)
1° Восторженный волшебною игрой
Письмо (ПД)
16* 483

Варианты
XXII. «Была пора, и лед потока...» (стр. 338)
5 Слетели дни, весны дыханье
9 Настанет день, когда все блага
Письмо (ЯД)
ХХ111. «Хоть счастие судьбой даровано не мне...»
(стр. 339)
9-ю Участья не прошу,— притворная и грусть
Способна возбудить в тоскующем отвагу
Письмо (ЯД).
XXIV. Графине С. А.Т — ой
(во время моего 50-летнего юбилея) (стр. 340)
5 Я знаю, уносим волною
7 Что ты вдали горишь со мною
Письмо (ГМТ), Нива
XXV. «Сегодня все звезды так пышно...» (стр. 341)
1-я редакция
Сегодня все звезды так пышно
Полны голубого огня,
А ты, ты проходишь неслышно
И словно не видишь меня.
Но, верно, недаром так страстно
Хотел на тебя я взглянуть,
И сладкой мечтой не напрасно,
Моя согревалася грудь.
Не спать мне, наверное, снова,
Всю ночь под окном просидеть
И жадно до света дневного
На крупные звезды глядеть.
Ледоход
2-я редакция
3 А ты проходила неслышно
5-8 Недаром хотелось так страстно
Тебя увидать на мгновенье,
И теплой зари не напрасно
484

Выпуск четвертый
Я слышу в лицо дуновенье,
ю Что дышет и мощно, и нежно
Ледоход
3-я редакция
1-8 Сегодня все звезды так пышно
Горели торжественным хором,
А ты промелькнула неслышно
С нарочно опущенным взором.
Зачем же всё в мире забыто
И меркнет на это мгновенье,
Недаром и теплой зари-то
Я слышу в лицо дуновенье.
Ледоход
4-я редакция
5-8 Зачем же так громко, нестройно
Мне слышится сердца биенье,
И вдруг налетело так знойно
В лицо мне зари дуновенье?
Письмо (ПД), РВ
XXVII. «Руку бы снова твою мне хотелось пожать...»
(стр. 343)
5 В светлой аллее, где лист под ногами шумит
7 Ежели наши стопы попирают устало
РО
XXVIII. «Гаснет заря в забытье, в полусне...» (стр. 344)
2 Что-то отрадное шепчешь ты мне
Гусляр
3-4 Слух я и ум понапрасну тружу,
«Знаю, ах, знаю»,— тебе я твержу.
Письмо (ЯД)
* «Знаю, ах, знаю»,— и сам я шепчу.
Гусляр
485

Варианты
XXIX. «В полуночной тиши бессониг^ы моей...»
(стр. 345—346)
9 Стоят усердные, прекрасные друзья
РО, во
9 Богини прежние опять мои друзья
Письмо (Иллюстр. при/юле.
к газ. «Новое время»)
XXXI. «Только что спрячется солнце...» (стр. 348)
9 Как бы за легким вниманьем
11 Вслед за его состраданьем
Нива
ХХХ11. Па юбилей А. Н. Майкова. 30 апреля 1888 года
(стр. 349)
9-16 Воспевать я того не берусь,
Кто челом преклониться заставил:
Полстолетья на целую Русь
Сам себя, вдохновенный, прославил.
Хоть не вечно земному и жить,
Хоть во прахе нас скоро забудут,
Но его в небесах уносить
Лебединые крылья всё будут.
Ледоход
12-14 Громкозвучных стихов жемчугами?
Нам умолкнуть, отстать, замолчать
И восторженных скоро забудут
Письмо (ПД)
XXXIII. «Роями поднялись крылатые мечты...»
(стр. 350)
ба [Искать незримое, к безвестному стремиться]
6б К незримому лететь, к безвестному стремиться
Письмо (ПД)
8 Туда перенестись и в томной неге скрыться
РО
486

Выпуск четвертый
XXXVH. «Как трудно повторять живую красоту...»
(стр. 354)
11 Но сердца бедного смиряется полет
РО
XXXV111. «От огней, от толпы беспогцадной...»
(стр. 355)
6 Как бы счастье, отдав, сохранить?
Письмо (ПД), Ледоход, Гусляр
7 От людей-то укрыться возможно
Ледоход
XL. Λ. И. О — и при посылке портрета (стр. 357)
3 И сердце светлым впечатленьем
Нива
XL1. «Как красив на утренней заре...» (Из Мерике)
(стр. 358)
8 Мысль любви об избранной своей
Гусляр
XL11. Графине С. А. Толстой (Алексей) (стр. 359)
Ю-12 и та гряда,
Где распушилась, чуть заметна,
Лишь борозда.
Письма (ПД), Нива
XLIII. Quasi ипа fantasia (стр. 360)
и-12 в плеске крылий
Подлетать
Письмо Полонскому (ПД)
XLV. «Прости! во мгле воспоминанья...» (стр. 362)
12 В груди я нес твое тепло?
Письмо (ПД), РО
Х'Ш. Графине Н. М. С — ъ (стр. 366)
ю Лишь Вы внушите робкой лире
Сб. «Парфенон»
487

Варианты
ДОПОЛНЕНИЯ
ВЫПУСК ПЯТЫЙ
1. «Из тонких линий идеала...» (стр. 373)
4 И всё ты вдруг приобрела
РО
6 [Хоть ты безмолвна и тиха]
Автограф (ГВЛ)
П. Сентябрьская роза (стр. 374)
4 В день быстролетный октября
Ю Расставшись с мертвенной грядой
Письмо (ПД)
V. «На кресле отвалясь, гляжу на потолок...» (стр. 377)
5 Осенний цвет зари в мерцанье этом есть
7 Не в силах улететь и не дерзая сесть
Письмо (ПД)
VII. «Если 6 в сердце тебя я не грел, не ласкал...»
(стр. 379)
3 Я б боялся тебя возмутить, оскорбить
Автограф (ГМТ), письма (ПД)
VIII. «Весь вешний день среди стремленья...» (стр. 380)
9 Кто разгадает мне хоть малость
11 Еще недавняя усталость
Письмо (ПД)
IX. «Безобидней всех и проще...» (стр. 381)
12 От восторга и усилья
Письмо (ПД)
XI. «Завтра — я не различаю...» (стр. 383)
5 Где владеть собой, как глазки
Письмо (ПД)
488

Выпуск пятый
XIV. «Качался, звезды мигали лучами...» (стр. 386)
6 Смотрел я в тот блеск, разгорался в неге
11 И этих летучих огней вереница
Письмо Полонскому (ПД)
XV111. «Мы встретились вновь после долгой разлуки...»
(стр. 390)
5"6 Но цепи свои налагать неужели
Забыли людские умы?
Письмо (ПД)
XX. «За горами, песками, морями...» (стр. 392)
3 Там овеяны чудными снами
Письмо Полонскому (ПД)
ХХ111. «Я говорю, что я люблю с тобою встречи...»
(стр. 395)
5 О эти все слова, цветы, жучки, каменья
Письмо (ПД)
XXIV. Фонтан (стр. 396)
12 Правде мраку не помочь
Письмо (ПД)
XXV. На смерть Бражникова (стр. 397)
5 Как печаль нам уверить свою
14 Ты дрожащею слышишь трубу
Письмо (ПД)
XXV111. «О, как волнуюся я мыслию больною...»
(стр. 400)
Нет, мне не верится, чтоб ты была послушна
Безумствам, что везде преследуют меня,
Когда с балкона ты способна равнодушно
Смотреть на отблески минующего дня.
489

Варианты
В затишье замер сад. Внизу лишь тополь дальпий
Всё грезит в вышине и ставит лист ребром
И зыблет, уловя денницы блеск прощальный
И чистым золотом, и мелким серебром.
О, эта тишина приходит не напрасно,
Одеяна кругом прощальной красотой,
Она всё чистое в нас будит самовластно,
Она молитвенно беседует с душой.
Ледоход
XXXI. «Опять осенний блеск денницы...» (стр. 403)
5-6 и страстью умереть готовой
Больное сердце радо ныть
Письмо Полонскому (ПД)
XXXII. Месяц и роза (стр. 404)
8 С красотой твоих лучей
Пива
XXXIV. «Ель рукавом мне тропинку завесила...»
(стр. 406)
1 Ель рукавом мне тропу занавесила
7 Чу, как отрадно, хоть дальний вдруг слышится
12 Тонко приветствуешь ты
Письма {ПД)
XXXV. Почему (стр. 407)
4 У тебя говорит за меня?
Письмо (ПД)
5 Почему ясной речи значенья
Письмо (ПД), РВ
XL. На серебряную свадьбу Екатерины Петровны
Щукиной. 4 февраля 1874 года (стр. 408—410)
4 Где столько меркнет радужных надежд
Автограф-memp., список (ГЕЛ)
400

Выпуск пятый
*6 И свадьбы день серебряный настал
Список (Г Б Л)
''6 И свадьбы день торжественный настал *
13 Er hat ernannt, was jeder Geist bewundert *
Автограф- memp.
XLI1. «Не отнеси к холодному бесстрастью...»
(стр. 412)
!2 Отрадней нам замолкнувших в цветке
Письма (ПД)
XV111. «Не могу я слышать этой птички...» (стр. 413)
4 Как войдешь, хоть тайно не вздохнуть
Письма (ПД)
И Невозможно без докук такою
Письмо Полонскому (ПД)
11 Без рассветных туч нельзя такою
Письмо K.P. (ПД)
На Невозможно без докук такою
Иб Беззаветно же нельзя такою
11в Невозможно без борьбы такою
11г Без докучных бед нельзя такою
1*Д Без рассветных туч шзльзя такою
Ледоход
XLV. «Рассыпался смехом ребенка...» (стр. 415)
10 Исполняяся веры — не лгу
Письмо (ПД)
Алмаз (стр. 425)
5-8 Нет! в переменах жизни тлеявой,
Среди явлений мрачных, ты
Все лучезарней, неизменный
Хранитель вечной чистоты.
Сборник Нивы
491

ПРИЛОЖЕНИЯ

МИР КАК КРАСОТА
(О «Вечерних огнях» А. Фета)
Покуда на груди земной
Хотя с трудом дышать я буду.
Весь трепет жизни молодой
Мне будет внятен отовсюду.
Предисловие к III выпуску «Вечерних огней»,
являвшееся программным по отношению не только к
ним, но и в значительной степени и ко всей поэзии
Фета вообще, знаменательно открывалось эпиграфом
из старинного латинского грамматика: «Pro captu lec-
ums habent sua fata libelli» — «По разуменью чтеца
свои судьбы есть у книжек».
Своя судьба и судьба исключительная по
необычности — и у сборников фетовских «Вечерних огней».
Больше того, подобная же, тоже необычная, сложная
и во многом весьма драматическая судьба присуща
и литературной деятельности Фета в целом.
Вместе с тем, при всей своей оригинальности,
судьба эта носит отчетливые приметы времени, тесно
связана с ритмами движения русской общественной
жизни и русской литературы середины и второй
половины XIX в. Равным образом литературная судьба
Фета не только органически соотносится, но очень
причудливо переплетается с его жизненной судьбой.
Афанасий Афанасьевич Фет-Шеншин прожил
долгую жизнь. Родился он в октябре или в ноябре 1820 г.,
почти одновременно с выходом в свет первого
большого создания русской литературы XIX в.— поэмы
Пушкина «Руслан и Людмила»; умер 21 ноября
1892 г., примерно через два месяца после появления
в печати первого произведения Максима Горького и в
495

Д. Д. Влагой
период выхода первых сборников стихов русских
модернистов. Как видим, в хронологических рамках его
жизни происходит все развитие русской классической
литературы XIX столетия.
Жизнь Фета — студента, офицера, помещика,
камергера двора его императорского величества —
протекала на виду у всех и во время, от нас не слишком
отдаленное. Тем не менее, некоторые основные моменты
ее были окутаны покровом густой, почти
непроницаемой тайны, до конца не раскрытой и сейчас и
окрасившей ее в глубоко трагические тона1.
Фет родился и рос все свои детские годы в качестве
старшего сына в семье богатого и просвещенного в
духе русского XVIII в. (был пылким приверженцем
идей Руссо) орловского помещика Афанасия Неофи-
товича Шеншина и его жены, урожденной Шарлотты
Беккер, с которой он встретился в Германии и
привез с собой на родину. И вдруг над головой
четырнадцатилетнего отрока грянул неожиданный удар:
крещение его сыном Шеншина было объявлено
незаконным. В немецкий пансион, находившийся в одном из
городов Прибалтики и считавшийся образцовым
воспитательным учреждением, куда он при некотором
участии Жуковского был незадолго до того помещен,
пришло на его имя письмо от отца со странной
надписью — не Шеншину, как всегда, а Фету. В письме
сообщалось, без указания причин, что отныне именно
так он и должен впредь именоваться. Первое, что по-
1 Из исследовательских работ о Фете советского времени
следует особенно отметить ценные биографические
разыскания Г. П. Блока, основанные на новых архивных
материалах, и многочисленные работы видного фетоведа
Б. Я. Бухштаба.
496

Мир как красота
следовало, были злые догадки и издевки товарищей.
А вскоре Фет ощутил и тягчайшие последствия,
связанные с новой его фамилией. Это было утратой всего,
чем он неотъемлемо обладал,— дворянского звания,
положения в обществе, имущественных прав, даже
национальности, русского гражданства. Старинный
потомственный дворянин, богатый наследник внезапно
превратился в «человека без имени» — безвестного
иностранца весьма темного и сомнительного
происхождения. И Фет воспринял это как
мучительнейший позор, набрасывавший, по понятиям того
времени, тень не только на него, но и на горячо любимую
им мать, как величайшую катастрофу,
«изуродовавшую» его жизнь. Вернуть то, что было им,
казалось, так непоправимо утрачено, вернуть всеми
средствами, не останавливаясь ни перед чем, если
нужно, все принося в жертву, стало своего рода
навязчивой идеей, идеей-страстью, определившей, в
сущности, весь его жизненный путь. Оказывало это
влияние, и порой весьма роковое, и на литературную его
судьбу.
Древние говорили — поэтами рождаются. И Фет,
действительно, родился поэтом. Замечательная
художественная одаренность составляла суть его сути,
душу его души. Уже с детства был он «жаден до
стихов»; испытывал ни с чем несравнимое
наслаждение, «повторяя сладостные стихи» автора
«Кавказского пленника» и «Бахчисарайского фонтана» 2. В
немецком пансионе ощутил и первые «потуги» к
поэтическому творчеству: «В тихие минуты полной
беззаботности я как будто чувствовал подводное враще-
2 А. Фет. Ранние годы моей жизни. М., 1893, стр. 134, 32, 34.
497

Д. Д. Благой
ние цветочных спиралей, стремящихся вынести
цветок на поверхность; но в конце концов оказывалось,
что стремились наружу одни спирали стеблей, на
которых никаких цветов не было, Я чертил на своей
аспидной доске какие-то стихи и снова стирал их,
находя их бессодержательными»3. Стихи Фет продолжал
слагать со все большим рвением и в пансионе
историка, писателя, журналиста, близкого к Пушкину и
Гоголю, профессора Погодина, в который поступил
для подготовки в московский университет, и, в
особенности, в самом университете (на словесном
отделении философского факультета). «Вместо того, чтобы
ревностно ходить на лекции... почти ежедневно писал
новые стихи...». Этому способствовала и дружба с
Аполлоном Григорьевым — его сверстником, будущим
поэтом, своеобразным и выдающимся критиком,
человеком со сложившейся совсем по-иному, но тоже
весьма драматичной судьбой (в семье его родителей
отец Фета поселил сына). Оба друга «упивались»
поэзией, «принимая иногда,— иронически добавляет
Фет,— первую лужу за Ипокрену». В доме
Григорьевых, который Фет называл «истинной колыбелью»
своего «умственного я», собирался кружок студентов,
куда, в частности, входили будущий поэт Полонский,
будущий историк С. М. Соловьев, отец философа и
поэта Владимира Соловьева. Первое «благословение» на
серьезную литературную работу Фет получил от
Гоголя, которому через Погодина передал образцы
своего творчества. Гоголь советовал продолжать: «Это
несомненное дарование». Ободренный Фет решил издать
свои стихи отдельным сборником, заняв триста руб-
3 А. Фет. Ранние годы моей жизни, стр. 115.
498

Мир как красота
лей ассигнациями у гувернантки сестер: молодые
люди были влюблены друг в друга, мечтали
пожениться и наивно надеялись на то, что издание не только
быстро раскупится, но и принесет автору
литературную славу, которая обеспечит их «независимую
будущность» 4. В 1840 г. сборник вышел в свет под
названием «Лирический Пантеон».
Время для выступления на литературном поприще
со стихами было малоблагоприятным. В годы после
крушения восстания декабристов и наступившей
реакции умы прогрессивных современников напряженно
искали выхода из сложившегося тупика. В
литературе это проявилось в стремлении ко все большему
сближению ее с жизнью реальной, с потребностям»
общественного развития, со все большим — и вширь,
и вглубь — художественным постижением
объективной действительности. Это закономерно сводило
наиболее значительных писателей с романтических высот,
толкало их на реалистические пути. Соответственно
этому после господства в 20-е годы стихотворных
жанров, достигших такой неслыханной высоты в
творчестве Пушкина и позднее Лермонтова, с 30-х годов
обнаружилось явное тяготение к прозе. Пролагателями
новых путей был и теперь Пушкин, считавшийся
современниками поэтом по преимуществу и потому как
прозаик долгое время не оцененный; следом за ним
Лермонтов и скоро ставший признанным главой не
только прозы, но и современной литературы вообще,
Гоголь. Со смертью Пушкина, а через четыре года и
Лермонтова (вскоре умер и Кольцов) литература про-
4 Там же, стр. 136, 140, 141, 151, 149, 169. Подробнее о
«полудетском романе» Фета на стр. 163—164, 169—170, 172 и
174—176.
499

Д. Д. Влагой
должала развиваться преимущественно в русле
прозаического — «гоголевского» — направления. Вместе с
тем после Пушкина и Лермонтова писать стихи
сделалось очень легко. Иронические строки «Домика в
Коломне»: «Четырестопный ямб мне надоел... пора б
его оставить мальчикам в забаву» — с полным правом
можно отнести не только к излюбленному Пушкиным
в 20-е годы размеру, но и к стихам вообще. Чтобы
привлечь к ним внимание читателей, нужно было не
только обладать первоклассным талантом, но и выступить
с «новым словом», соответствующим новому «духу
времени» — запросам и потребностям общественного
развития. Обо всем этом писал в обзоре «Русская
литература 1843 года» Белинский: «Стихотворения нынче
мало читаются, но журналы, по уважению к
преданию, почитают за необходимое сдабриваться
стихотворными продуктами, которых поэтому появляется
еще довольно много... Попадаются в журналах
стихотворения... более или менее исполненные поэтического
чувства, но они уже не имеют прежней цены, и
становится очевидным, что их творцы или должны,
сообразуясь с духом времени, перестроить свои лиры и
запеть на другой лад, или уже не рассчитывать на
внимание и симпатию читателей...» 5.
Поэтов, которые «запели бы на другой лад», в
первую половину 40-х годов еще не было; в поэзии
господствовали запоздалые эпигоны романтизма,
который уже перестал к себе привлекать сочувствие
современников. Правда, еще при жизни Пушкина ярко
вспыхнула слава стихов Бенедиктова, ослепивших
5 В. Г. Белинский. Поли. собр. соч. в 13-ти томах, т. VIII.
М., Изд-во АН СССР, 1955, стр. 94—95.
500

Мир как красота
было своей внешней эффектностью и мнимой
оригинальностью даже таких поэтов старшего поколения,
как Жуковский и Тютчев, и вызвавшая бурные
восторги молодежи, в том числе Тургенева, Герцена,
Некрасова. Но достаточно было одной статьи Белинского,
наглядно показавшей всю поверхностность,
безвкусицу, зачастую прямую пошлость этой бутафорской
поэзии, чтобы увлечение ею начало стремительно
падать. Оказался в рядах поклонников Бенедиктова и
Фет. На стихах его еще ученически подражательного
«Лирического Пантеона» сказалось влияние не только
таких богов поэзии, как Жуковский, Батюшков,
Пушкин, Лермонтов, Баратынский, Шиллер, Гёте, но π
сусального кумира — Бенедиктова, стихи которого, как
вспоминал Фет, он восторженно «подвывал» вместе с
Аполлоном Григорьевым. Недаром он так боялся
резкого отклика на свой сборник со стороны именно
Белинского. А произошло обратное. Издевательской
рецензией встретил «Лирический Пантеон» («всебожни-
цу», как он перевел это слово, саркастически
добавляя, что на самом деле это «всечертовщина, всебесни-
ца») редактор «Библиотеки для чтения», на которую
Фет особенно рассчитывал, пресловутый «Барон Брам-
беус» — Сенковский, а в «Отечественных записках»,
которые именно благодаря активному участию в них
Белинского стали самым популярным журналом 40-х
годов, органом передовой литературной и
общественной мысли, появился очень сочувственный отклик,
автором которого был молодой критик, друг
Белинского П. Н. Кудрявцев. «Как хороша его рецензия... на
«Лирический Пантеон» Ф.,— сразу же отозвался со
свойственной ему исключительной эстетической
чуткостью Белинский, добавляя: только он уж чересчур
501

Д. Д. Благой
скуп на похвалы... А г. Ф. много обещает» 6. И в
печатных своих отзывах ближайших лет Белинский
неоднократно выделяет Фета, заявляя, что «из
живущих в Москве поэтов всех даровитее г-н Фет», что
среди его стихотворений «встречаются истинно
поэтические» 7. Действительно, в числе его стихов,
опубликованных в 1842—1843 гг., уже имеются
жемчужины фетовской лирики.
Отзывы Белинского были «путевкой» в литературу.
Фет начинает усиленно печатать свои
стихотворения — и в погодинском «Московитянине» и в
«Отечественных записках», а через несколько лет при
активном участии Аполлона Григорьева подготовляет
новый сборник своих стихов.
Баратынский прекрасно писал о целительном
значении поэтического творчества:
Болящий дух врачует песнопенье.
Гармонии таинственная власть
Тяжелое искупит заблужденье
И укротит бунтующую страсть.
Душа певца, согласно излитая,
Разрешена от всех своих скорбей;
И чистоту поэзия святая
И мир дает причастнице своей.
Строки эти, конечно, были известны Фету и не
могли не быть близки ему — подобный мотив
неоднократно и с очень большой силой будет звучать и в его
h «Библиотека для чтения», 1841, № 1, отд. VI;
«Литературная летопись», стр. 1—4; «Отечественные записки», 1840,
№ 12, отд. VI, стр. 40—42; Письмо Белинского В. П.
Боткину от 26 декабря 1840 г.— Полн. собр. соч., в 13-ти
томах, т. XI, М., Изд АН СССР, стр. 584.
' Там же, т. VII, стр. 636—637 и т. VIII, стр. 94.
502

Мир как красота
теоретических высказываниях, и в стихах.
Несомненно, радость творчества и литературный успех во
многом целили его «болящий дух», но укротить
владевшую им «бунтующую» идею-страсть они не смогли.
Аполлон Григорьев в одном из своих
автобиографических рассказов живо повествует о тех тяжелейших
душевных муках, которые терзали в эту пору Фета
(«я не знал человека, которого бы так душила тоска»)
и от которых Григорьев, боясь, что он покончит с
собой, с величайшим трудом спасал его, нередко
проводя целые ночи у его постели8. И вот, во имя
поставленной себе Фетом цели, он круто ломает свой
жизненный путь — покидает в 1845 г. и Москву, и ту
живительную, высокоинтеллектуальную атмосферу,
которая сложилась в кружке Григорьева: вскоре по
окончании университета поступает нижним чином в
один из провинциальных полков, расквартированных
на далекой южной окраине в Херсонской губернии.
Сам Фет дал впоследствии точное объяснение этому.
На военной службе скорее, чем на какой-либо другой,
он мог начать осуществление свой цели —
дослужиться до потомственного дворянства и тем самым
хотя бы частично вернуть утраченное. Перестал через
некоторое время Фет и значиться «студентом из
иностранцев» — вернул себе русское гражданство. Однако
покупалось это весьма дорогой ценой. В своих
воспоминаниях он рассказывает, в каких тяжелых
условиях — полной оторванности от привычной среды,
литературной жизни, новых книг, журналов и к тому
* А. Григорьев. Офелия. Одно из воспоминаний Виталина.—
«Репертуар и Пантеон», 1846, N° 1, стр. 15. Фет
фигурирует здесь под именем «Вольдемара».
503

Д. Д. Благой
же в каком материальном «стеснении», порой
«граничившим с нищетой», он теперь оказался.
Фет еще продолжал писать и печатать стихи, но его
литературная деятельность в новых условиях все
более ослабевала. Одному из близких с детства друзей,
И. П. Борисову, он с горечью и тоской говорил, что
может сравнить свою жизнь среди чудищ всякого
рода («через час по столовой ложке лезут разные
гоголевские Вии на глаза, да еще нужно улыбаться»)
«только с грязной лужей», в которой он нравственно и
физически тонет9, твердит, что страданья, им
испытываемые, похожи на удушье заживо схороненного
(«никогда еще не был я убит морально до такой
степени»). В одну из подобных минут он признается в
тайном желании «найти где-нибудь мадмуазелю с хвостом
тысяч в двадцать пять серебром, тогда бы бросил все»
(характерна сама цинично залихватская в стиле
«душки-военного» фразеология этого признания —
печать, уже наложенная окружающей средой). Однако
во имя поставленной цели Фет терпит все это целых
восемь лет. Причем, когда в результате ревностной
службы, унизительного подлаживания к
начальственным «Виям» достижение желанной цели казалось
уже совсем близким, она снова отдалилась. За
несколько месяцев до первого офицерского чина был
издан, дабы затруднить доступ в дворянство выходцев
из других сословий, указ, согласно которому для
получения наследственных дворянских прав надо было
иметь более высокий чин. Но Фет настойчиво и
ревностно продолжал вести свою «ложную, тружениче-
у А Фет. Ранние годы моей жизни, стр. 341, 318; «Фет в
переписке с И. П. Борисовым».— «Литературная мысль».
I. Пг., «Мысль», 1922, стр. 214, 227—228.
504

Мир как красота
скую, безотрадную жизнь», хотя и сравнивал себя с
мифологическим Сизифом. «Как Сизиф, тащу камень
счастия на гору, хотя он уже бесконечные разы
вырывался из рук моих». Но возможность отступиться
от поставленной цели Фет категорически отвергал:
«Ехать домой, бросивши службу, я и думать забыл,
это будет конечным для меня истреблением» 10.
В этой безотрадной жизни вспыхнул было яркий
солнечный луч: произошло одно из самых радостных
и самых трагических ее событий. В херсонской
глуши Фет сдружился с богатым местным помещиком
А. Ф. Бржеским, человеком образованным,
пламенным поклонником творчества Байрона и поэзии Фета,
также писавшим и даже печатавшим стихи, и с его
женой, женщиной «несравненной красоты». Через
Бржеских он познакомился с дочерью бедного
окрестного помещика двадцатилетней девушкой Марией
Козьминичной Лазич, которую называет в своих
письмах и мемуарах вымышленным именем: Елена
Ларина. Эту фамилию Фет придал ей явно не
случайно. Как и пушкинская Татьяна, Мария Лазич была
исключением в той среде, к которой принадлежала,—
натурой незаурядной, талантливейшей музыкантшей,
заслужившей похвалу самого Листа, страстной
любительницей поэзии, по начитанности стоявшей с веком
наравне. Самое сближение ее с Фетом произошло на
почве увлечения обоих последним словом европейской
литературы — восторженно встреченным Белинским и
его кружком творчеством проповедницы женских прав
Жорж Занд. Молодые люди были глубоко счастливы
тем, что повстречали друг друга. Фет откровенно при-
10 «Литературная мысль», I, 216, 220.
505

Д. Д. Благой
знался ей во всем, что мучило и терзало его. «Я ждал
женщины, которая поймет меня, и дождался ее»,—
писал он тому же Борисову. По свидетельствам близко
знавших поэта современников, он пользовался
большим успехом у женщин и всегда был в кого-нибудь
влюблен, но любовь к Лазич, действительно, оказалась
наиболее сильным и глубоким его чувством. Можно
с большим основанием думать, что именно сближением
с Лазич подсказано одно из самых благоуханных соз
даний мировой любовной лирики, сотканное из
лунных лучей, соловьиных трелей, зыбкой и
таинственной ночной светотени и торжествующей утренней
зари, лобзаний и слез радости и счастья,—
стихотворение «Шёпот, робкое дыханье...» и Но «мадмуазелью с
хвостом» Лазич никак не была: «Мои средства тебе
известны — она ничего тоже не имеет»,— писал Фет
Борисову 12. Мария знала, что он не женится на ней,
но умоляла не прерывать их отношений. Фет тоже
жаловался Борисову, что «не имеет духу и силы...
разрубить мечом этот несчастный гордиев узел
любви» 13. И все же — во имя своей идеи-страсти — он
пошел на полный разрыв. А вскоре Лазич умерла
ужасной смертью, тайна которой, как и обстоятельства
рождения Фета, так до конца и не раскрыты. По
официальной версии, на ней загорелось платье от слу-
11 Стихотворение было впервые опубликовано в 1850 г. во
второй (февральской) книжке «Москвитянина»;
соответственно 1850 годом оно и датируется в советских
изданиях сочинений Фета. Однако написано оно было
скорее всего не позднее конца 1849 г., а, возможно, и еще
раньше — в разгар романа с Лазич.
12 «Литературная мысль», I, стр. 217.
13 Там же, стр. 217, 220.
506

Мир как красота
чайно оброненной спички, но есть основания думать,
что это было сделано намеренно. Охваченная
пламенем, она воскликнула: «Au nom du ciel sauvez les let-
tres» («Ради бога, спасите письма» — письма Фета к
ней), «бросилась по ступеням в сад. Там, пробежав,
насколько хватало сил, она упала, вся обгоревшая».
Спасти ее было уже невозможно, и в страшных
мучениях («Можно ли на кресте страдать более»,—
спрашивала она окружающих) через четыре дня она
скончалась. Последние слова умирающей были: «Он не
виноват — а я» и.
До дворянства Фет не дослужился, «мадмуазели с
хвостом» не нашел, но обстоятельства стали
складываться для него благоприятнее. В 1853 г. ему, наконец-то,
удалось вырваться с «Камчатки», из «сумасшедшего
дома» — добиться перевода в гвардейский лейб-улан-
ский полк, который был расквартирован сравнительно
недалеко от Петербурга, куда он получил
возможность часто отлучаться. К этому времени наступила
благоприятная перемена и в отношении общества к
поэзии.
*
Во второй половине 40-х годов стихи, как и
предсказывал Белинский, утратили в глазах публики всякую
ценность: журналы совсем перестали печатать их,
спрос на новые сборники стихов, почти не
появлявшиеся, совершенно упал Но к концу 40-х годов громко
зазвучала настроенная «сообразно с духом времени» на
14 Там же, стр. 290. Подроонее о Бржеских и о романе с Ла-
зич: «Ранние годы моей жизни», стр. 362, 422—423, 431—
433, 444—446 и 542—543. На главе, в которой
рассказывается о трагической смерти Лазич, эта книга Фета и
кончается.
§07

Д. Д. Благой
тот «другой лад», которого Белинский так ожидал,
лира зачинателя новой эпохи в развитии русской поэзии,
глашатая передовых общественно-политических и
эстетических идей века — Некрасова. К этому времени
Некрасов стал хозяином бывшего пушкинского журнала
«Современник», куда перешел из «Отечественных
записок» Белинский. К журналу примкнули самые
замечательные дарования того времени, будущие
корифеи литературы второй половины XIX в.— Тургенев,
Лев Толстой, Герцен, Гончаров. В 1850 г. в
«Современнике» начала печататься на весьма скромном месте,
в отделе «Смесь» серия статей Некрасова под весьма
скромным же заглавием «Русские второстепенные
поэты». Целью их было показать, что, кроме признанных,
давно вошедших в обиход каждого культурного
человека великанов русской поэзии и
скомпрометировавших ее эпигонов, существует еще много
замечательных явлений, по тем или иным причинам не
обративших на себя внимание критики и читателей. Первым и
исключительным по своему значению,
свидетельствующим о большой эстетической широте и чуткости
Некрасова, было «открытие» им одного из величайших
русских лириков — Тютчева, большое число стихов
которого под названием «Стихотворения, присланные из
Германии» было напечатано Пушкиным в
«Современнике», но прошло, в сущности, совершенно
незамеченным. Некрасов перепечатал в своей статье эти стихи,
дал им тонкий критический анализ и чрезвычайно
высокую оценку, подчеркивая, что, хотя в заглавии его
статьи и употреблено слово «второстепенный», по
своему художественному значению стихотворения Ф. Т.
(так были они подписаны в пушкинском
«Современнике»), несмотря на их сравнительно небольшое количе-
Ж

Мир как красота
ство, смело могут быть поставлены рядом со стихами
и самого Пушкина, и Лермонтова.
Появление в печати ряда выдающихся
стихотворений Некрасова («Еду ли ночью по улице темной...» и
др.) и его же статьи о Тютчеве резко изменило
положение. Стихи снова обрели право гражданства, стали
печататься в журналах, начали выходить отдельными
сборниками. Вышел, наконец, в том же 1850 г. давно
прошедший через цензуру, но пролежавший три года
без движения, второй сборник стихотворений Фета.
Он привлек к себе весьма сочувственное внимание в
кругу ближайших участников «Современника».
Горячим пропагандистом поэзии стал и Тургенев, хотя, в
противоположность Некрасову, в своем творческом
пути перешедшему от прозы к стихам, сам он
решительно повернул в это время от стихов к прозе.
В 1854 г. Тургеневу удалось добиться согласия
Тютчева на выпуск первого отдельного издания его стихов,
а затем он приступил вместе с «кружком» нескольких
других сотрудников «Современника» — критиками
В. П. Боткиным, А. В. Дружининым — к подготовке
нового издания фетовских стихотворений, в основу
которого был положен «вычищенный», основательно
переработанный под настойчивым давлением Тургенева,
сокращенный почти наполовину сборник 1850 г.15
Выходу в 1856 г. этого издания предшествовало
извещение Некрасова, дававшее его автору столь же высокую
оценку, как и стихам Тютчева: «Смело можем сказать,
что человек, понимающий поэзию и охотно
открывающий, душу свою ее ощущениям, ни в одном русском
16 См. об этом издании: Д. Благой. Из прошлого русской
литературы. Тургенев — редактор Фета.— «Печать и
революция», 1923, кн. 3, стр. 45—64.
509

Д. Д. Влагой
авторе, после Пушкина, не подчерпнет столько
поэтического наслаждения, сколько доставит ему г. Фет» 16.
Помимо восхищенных откликов критиков-эстетов
Дружинина и Боткина, сделавших поэзию Фета боевым
знаменем «чистого искусства», его стихи расхваливают
в журналах всех направлений.
Эта восторженная встреча не могла не воодушевить
Фета. После смерти Лазич он почти вовсе перестал
писать стихи, продолжая лишь «со скуки» заниматься
переводами из Горация, за что сослуживцы
насмешливо называли его «дубовым классиком». Теперь
последовал новый, еще более сильный, чем в первую
половину 40-х годов, прилив его творческих сил. Фет
развивает активнейшую литературную деятельность,
систематически печатается почти во всех наиболее
крупных журналах. Явно стремясь расширить рамки
прославившего его литературного жанра небольших
лирических стихотворений, пишет поэмы и повести в
стихах, пробует себя в художественной прозе, много
переводит (не только из еще ранее особенно
полюбившегося ему Гейне, но и из Гёте, Шенье, Мицкевича,
восточных поэтов, в частности, большой цикл
немецких переложений из Гафиза), кроме того публикует
ряд путевых очерков, критических статей. Принятый
как свой в среде талантливейших писателей и
литераторов современности, Фет не только чувствует себя
морально воскресшим, но, благодаря литературным
заработкам, наступает несомненное улучшение и в его
материальном положении. Однако по службе ему
наносится очередной удар. Тяжелый камень, втащенный
16 Я. А. Некрасов. Полн. собр. соч. и писем в 12-ти томах,
т. 9, М., Гослитиздат, 1950, стр. 279.
510

Мир как красота
было Сизифом-Фетом почти на самую вершину горы,
снова рухнул вниз. Одновременно с выходом сборника
его стихов был издан новый указ: звание
потомственного дворянина давал лишь чин полковника. Это
отодвигало осуществление цели Фета на столь
неопределенно долгий срок, что продолжение военной службы
становилось совершенно бесполезным. Естественно
вставал вопрос: что делать далее? Это непосредственно
отразилось в опубликованной им в том же году
полуфантастической (с эпиграфом из байроновского «Ман-
фреда»), полу лирической, написанной от первого лица,
поэме «Сон» (в рукописи названа «Сон поручика
Лосева»).
Некий поручик Лосев (в нем распознается сам, как
раз дослужившийся в эту пору до чина поручика, Фет)
остановился на постой в средневековом доме в Дерпте
(Фет несомненно бывал там в бытность в немецком
пансионе). Хозяин отвел ему парадную залу, в
которой никто не живет Поручику не спится. Огня он
не зажигает, и взгляд его прикован к стеклянной
люстре, отражающей лунный свет. Вдруг он видит, что
вся комната наполняется сперва ожившими скелетами,
затем всяческой лезущей к нему чертовщиной. Во всем
этом пока еще мало оригинального: вспоминается то
пушкинский «Гробовщик», то его же «Череп» (тоже
на дерптском материале), то—по тону — «Гусар».
Поручик решает проучить чертей — заказать священнику
отслужить в этой зале молебен. Ге, разгадав его
намерение, умоляют не разрушать их ночной клуб,
предлагая исполнить все, что он ни пожелает: даровать
ему славу («слава затрубит // Про Лосева поручика
повсюду»), здоровье, наконец, богатство И тут же
появляется, в качестве аванса, сундук: «Раскрыли —
511

Д. Д. Благой
ярче солнца!// Всё золотые, весом в три червонца».
«Что, мало что ли? Эти вороха // Мы просим вас
считать ничтожной платой». Поручик колеблется, готов
почти согласиться. Но вдруг в его мыслях и
памяти возникает совсем иной образ:
О, что б сказала ты, кого назвать
При этих грешных помыслах не смею?
Ты, дней моих минувших благодать,
Тень, пред которой я благоговею,
Хотя бы ты мой разум озарила!
Но ты давно, безгрешная, почила.
Черти, угадывая его мысли, предлагают помочь и
тут: «Вам нужно посоветоваться? Что ж, // И это
можно. Мы на всё артисты. // Нам к ней нельзя, наш брат
туда не вхож». Эти последние слова — почти
пародийное переиначивание слов Вергилия к Данте о том, что,
как язычник, он не может сопровождать его в рай и
в спутники ему дается Беатриче. Но с появлением на
смену скелетам и чертям тени возлюбленной тон
повествования резко меняется — в него вливается
горячая лирическая струя; в шутливых октавах,
восходящих к пушкинскому «Домику в Коломне», начинают
звучать отзвуки дантовских терцин:
О, нет, не сон и не обман пустой!
Ты воскресила сердца злую муку.
Как ты бледна, как лик печален твой!
И мне она, подняв тихонько руку,
«Утишь порыв души твоей больной...»
Из дальнейшего несомненно, что это — образ Марии
Лазич. Возникает пейзаж их усадебных встреч:
Ты помнишь ли на юге тень ветвей
И свет пруда, подобный блеску стали,
Беседку, стол, скамью в конце аллей?..
Цветущих лип вершины трепетали,
512

Мир как красота
Ты мне читал «Онегина»...
«А счастье было,— говорил поэт,—
Возможно так и близко». Ты ответил
Ему едва заметным вздохом...
Да! счастья было в этот миг так много,
Что страшно больше и просить у бога.
То, что речь идет именно о Марии Лазич, еще
отчетливее проступает в рукописной редакции. Вместо
строк: «С какой тоской боролась жизнь моя // Со дня
разлуки — от тебя не скрою», сперва было: «Но
дальше — дальше темный сон унес//Блажеиство. В час
невыносимой муки...» Если мы вспомним
обстоятельства смерти Марии Лазич, эти слова приобретут
особенно зловещую выразительность. Вообще из
многочисленных стихотворений Фета, связанных с Лазич, именно
в этой повести в стихах трагически завершившийся
роман с нею изображен с наибольшей реалистической
конкретностью. И шутливо-фантастический гротеск
приобретает весьма серьезный характер. Поначалу
комически поданный вопрос — брать или не брать
дьявольские червонцы?— оборачивается важнейшим
вопросом о выборе дальнейшего жизненного пути. На
раздумья поэта его Беатриче самоотверженно убеждает
не тосковать «о прошлом», об утраченном счастье:
«Ты еще живешь,//Еще любви в груди твоей так
многое/Но, если смело, честно ты пойдёшь,//Еще светла
перед тобой дорога... А этого — и нежный звук речей, //
Я слышу перешел в оттенок строгой,— // Хоть
собственную душу пожалей // И грешного сокровища не
трогай, // Уйди от них и не забудь: смелей // Ступай
вперед открытою дорогой, // Прощай, прощай!..» Как
постуго1л поручик Лосев — в поэме остается
неизвестным. Но мы знаем, как поступил поручик Фет.
17 А. А. Фет
513

Д. Д. Благой
Давнее его желание исполнилось: нашлась невеста
с необходимым ему приданым. Сразу же после
появления нового указа он взял годовой отпуск, совершил
на накопившийся литературный гонорар путешествие
по Европе (Германии, Франции, Италии) и там же,
в Париже, в 1857 г. женился на дочери богатейшего
московского чаеторговца и в то же время сестре его
литературного единомышленника и почитателя
В. П. Боткина — Марии Петровне Боткиной. О том, что
это был брак отнюдь не по сердечному влечению,
красноречиво свидетельствует рассказ брата Л. Н.
Толстого, Сергея Николаевича. Как-то, когда он был
нездоров, Фет пришел навестить его; «они дружески
разговорились, и Сергей Николаевич, будучи всегда
очень откровенен и искренен, вдруг спросил его:
„Афанасий Афанасьевич, зачем вы женились на Марии
Петровне?" Фет покраснел, низко поклонился и молча
ушел. Сергей Николаевич с ужасом впоследствии
рассказывал об этом» 17.
Вскоре же, в 1858 г. Фет вышел в отставку и
поселился в Москве. Поначалу, во имя все той же своей
идеи-страсти, -он добивается пополнить полученный
«сундук с червонцами» еще более энергичной
литературной деятельностью, проявляя присущую ему
огромную работоспособность, но зачастую явно поступаясь
качеством своего творчества. Фет «стоит на опасной
дороге,—с тревогой пишет об этом в 1859 г. один из
горячих поклонников его поэзии Дружинин Льву
Толстому,— скаредность его одолела. Он уверяет всех, что
умирает с голоду и должен писать для денег... не
слушает никаких увещаний, сбывает по темным редак-
17 «Т. А. Кузминская об А. А. Фете». Публикация Н. П.
Лузина.— «Русская литература», 1968, № 2, стр. 174.
514

Мир как красота
пиям самые бракованные из своих стихотворений...»;
требует «неслыханную цену» (выражение Некрасова)
за свои произведения 18. Однако скоро же он начинает
терпеть неудачи на этом пути. Его поэмы встречаются
весьма прохладно, «да он и сам признает, что лишен
zuaK «драматической» (он пытался писать и пьесы),
так и «эпической жилки». Сделанный им, видимо,
именно для денег, и опубликованный перевод трагедии
Шекспира «Юлий Цезарь» вызвал обстоятельный, но
весьма иронический и суровый разбор, автор которого
убедительно показывает, что «в нем нет Шекспира ни
признака малейшего» 19. Правда, попутно дается
весьма уважительная оценка Фету-лирику. Однако и для
этого главного направления его творчества обстановка
снова складывается все более неблагоприятно.
Огромный успех лирические стихи Фета встречали
все же преимущественно в литературных и потому
довольно узких кругах. Это прямо должен был
признать тот же Боткин, отмечая, что, хотя в журналах
этих лет о лирике Фета отзывались с «сочувствием и
похвалами, но тем не менее, прислушиваясь к отзывам
о ней публики не литературной, нельзя не заметить,
что она как-то недоверчиво смотрит на эти похвалы:
ей непонятно достоинство поэзии г. Фета. Словом,
успех его, можно сказать, только литературный: причина
18 К. Чуковский, Люди и книги шестидесятых годов. Л., 1934,
стр. 272.
19 М. Лавренский (Д. Л. Михаловский). Шекспир в переводе
г. Фета.— «Современник», 1859. № б, стр. 255—258. Статья
ошибочно приписывалась Добролюбову, но его
редакционное участие в ней, возможно, имело место, о чем, видимо,
энал и Фет.— См. Н. А. Добролюбов. Поли. собр. соч., в
6-ти томах, т. 2, М., «Художестведная литература», 1935,
стр. 722.
S7* Ш

ξ. Д. Благой
этого, кажется нам, заключается в самом таланте
его» 20.
Последнее справедливо лишь отчасти. Истинная
причина заключалась не столько в характере фетовского
поэтического дарования, сколько в резком, еще более
остро обнаружившемся несоответствии его с «духом
времени». В отличие от гениального выразителя этого
«духа» — Некрасова, лира Фета на всем протяжении
его творчества не была переозвучена «на другой лад».
Это прямо отмечал уже Белинский, проницательно,
как мы видели, угадавший большой поэтический дар
Фета и высоко ценивший истинную поэтичность
многих его, даже ранних, стихов. Сообщая Боткину в
феврале 1843 г., что вовсе не читает стихов, а лишь
перечитывает Лермонтова, «все более и более погружаясь
в бездонный океан его поэзии», он прибавляет: «и
когда случится пробежать стихи Фета... я говорю: „Оно
хорошо, но как же не стыдно тратить времени и
чернил на такие вздоры?"» 21.
«Дух времени», который Белинский чутко ощутил
уже в начале 40-х годов, после некоторого перерыва
(так называемое «мрачное семилетие» (1848—1855 гг.)
период крайнего усиления правительственной реакции
и гонений на печать) во второй половине 50-х и
особенно в 60-е годы проявился в полной своей силе. Это
естественно отразилось и на отношении к поэзии Фета.
Позднее, уже в период «Вечерних огней», в
предисловии к их III выпуску, Фет объяснял отношение к нему
критиков-шестидесятников тем, что «в сущности люди
эти ничего не понимали в деле поэзии». Это невер-
20 В. П. Боткин. Соч., т. II. СПб., 1891, стр. 368.
21 В. Г. Белинский, Поли, собр. соч., т. XII, стр. 129.
516

Мир как красота
но. В 60-е годы появлялись и грубо вульгарные
статьи и высказывания о Фете, но основные
представители революционно-демократической мысли вовсе
не были лишены эстетического чутья. Глубоко
характерно в этом отношении признание
Чернышевского в письме к Некрасову в 1856 г.: «Поэзия
сердца имеет такие же права, как и поэзия мысли...
лично для меня ваши пьесы без тенденции производят
сильнейшее впечатление, нежели пьесы с тенден-
циею. „Когда из мрака заблужденья...", „Давно отвер!-
нутый тобою...", „Я посетил твое кладбище", „Ах ты,
страсть роковая, бесплодная..."» и т. п. буквально
заставляют меня рыдать, чего не в состоянии сделать
никакая тенденция. Я пустился в откровенности,— но
только затем, чтобы сказать вам, что я смотрю (лично
я) на поэзию вовсе не исключительно с политической
точки зрения. Напротив, политика только пасильно
врывается в мое сердце, которое живет вовсе не ею
или, по крайней мере, хотело бы жить не ею» 22.
Безусловно высоко, подобно Некрасову и, в этом
отношении совпадая с критиками-эстетами, ценил
Чернышевский и поэтическую прелесть стихов Фета, его
«прекрасный лирический талант»23. Схожие отзывы
находим и у Салтыкова-Щедрина, признававшего, что
«большая половина» стихотворений Фета «дышит
самою искреннею свежестью», которая «покоряет себе
сердца читателей», что романсы на его стихи
«распевает чуть ли не вся Россия» 24. Вместе с тем очень ха-
22 Ш. Г. Чернышевский. Поли. собр. соч. в 16-ти томах,
т. XIV. М., Гослитиздат, стр. 322—323.
23 Там же, т. IV, стр. 960.
24 Μ. Е. Салтыков-Щедрин. Поли. собр. соч. в 20-ти томах,
Т. V. М.—Л., ТОХЛ, 1937, стр. 330.
ÖJ7

Д. 4- Благой
рактерен отзыв, который он тут же дает о
стихотворении «Шёпот, робкое дыханье». В нем нет ни одного
глагола, и это дало легкий повод к ироническому
подшучиванию некоторых критиков-вульгаризаторов, к
огромному количеству пародий всякого рода. «А ведь
сколько оно шума наделало когда-то, сколько его
ругали!..»—вспоминал восхищавшийся стихотворением
Лев Толстой25. Но наделало оно шума не только, вернее,
даже не столько от того, что в нем отсутствовали
глаголы, а потому, что являло своего рода
квинтэссенцию всего мира фетовской поэзии, как она к тому
времени себя проявила, было ярким воплощением
основного пафоса поэта — воспевания природы и
любви в их органической между собой слиянности.
В нем — все то, что привлекало в фетовских стихах
не только критиков-поэтов, но что высоко ценили
наиболее выдающиеся критики — революционные
демократы; вместе с тем им как бы очерчен тот круг, за
пределы которого за редкими исключениями не выходила
в эту пору муза Фета. Поэтому нет почти ни одной
статьи критиков-современников, где не говорилось бы
об этом стихотворении. Это как раз и подчеркивает в
своем отзыве Салтыков-Щедрин, прямо заявляя, что
«в любой литературе редко можно найти
стихотворение, которое своей благоуханной свежестью обольщало
бы читателя в такой степени», а, с другой стороны,
видя в нем подтверждение того, сколь «тесен,
однообразен и ограничен мир, поэтическому
воспроизведению которого посвятил себя г. Фет», представляющий
собой, по мнению критика, повторение «в нескольких
стах вариантах» именно этого пленительного стихо-
25 В. Булгаков. JL Н. Толстой в последний год его жизни. М.,
1Ш)8 стр. 97.
ш

Мир как красота
творения. Примерно то же писал и Добролюбов,
противопоставляя в этом отношении Фета, талант которого
способен во всей силе проявляться «только в
уловлении мимолетных впечатлений от тихих явлений
природы», Тютчеву, которому «доступны кроме того,— и
знойная страстность, и суровая энергия, и глубокая
дума, возбуждаемая не одними стихийными явлениями,
но и вопросами нравственными и интересами
общественной жизни» 26.
В суженности художественного мира фетовской
поэзии — в отсутствие в нем не только гражданских
мотивов, но и вообще связи с общественными
вопросами, ставившимися «духом времени» и остро
волновавшими современников,— и видели
критики-шестидесятники коренной недостаток Фета как наиболее яркого
представителя «слова для слова» (выражение
Добролюбова), искусства для искусства. Именно потому так
высоко оценивший лирический талант Фета
Чернышевский, вместе с тем, вслед за Белинским, добавлял, что
он «пишет пустяки». О полном несоответствии поэзии
Фета «духу времени» писал и Писарев: «...бывают
такие деловые эпохи, когда все мыслящие и
чувствующие люди, а следовательно и художники, поневоле
заняты насущными нуждами общества, не терпящими
отлагательства и грозно, настоятельно требующими
удовлетворения. В такие эпохи вся сумма умственных
сил страны бросается в омут действительной жизни.
Тогда историк поневоле делается страстным
адвокатом или беспощадным судьею прошедшего; поневоле
поэт /делается в своих произведениях поборником той
идеи, за которую он стоит в своей практической дея-
26 М. Е. Салтыков-Щедрин. Поли. собр. соч , т. V, стр. 330,
331; Н. А. Добролюбов. Поли. собр. соч., т. 2, стр. 52, 109.
519

Д. Д. Благой
тельности... Читая Фета или Полонского, я буду
отдавать справедливость благоухающей грации их картин
и мотивов, но решительно откажу и тому и другому в
обширности горизонта, в глубине кипучего чувства, в
смелости и зоркости взгляда. Замечательный поэт,—
добавлял Писарев, внося некоторый корректив в
известную формулу Некрасова,— откликнется на
интересы века не по долгу гражданина, а по невольному
влечению, по естественной отзывчивости» 27.
Характерно для «духа времени», что в сущности о
том же очень образно говорил Достоевский, в
полемике между «утилитаристами» (как он именовал
революционно-демократическую критику) и «сторонниками
искусства для искусства», занимавший особую —
третью— позицию: «Положим, что мы переносимся в
восемнадцатое столетие, именно в день лиссабонского
землетрясения. Половина жителей в Лиссабоне
погибает; дома разваливаются и проваливаются;
имущество гибнет; всякий из оставшихся в живых что-нибудь
потерял — или имение или семью. Жители толкаются
по улицам в отчаянии, пораженные, обезумевшие от
ужаса. В Лиссабоне живет в это время какой-нибудь
известный португальский поэт. На другой день утром
выходит номер лиссабонского „Меркурия" (тогда всё
издавались „Меркурии"). Номер журнала,
появившегося в такую минуту, возбуждает даже некоторое
любопытство в несчастных лиссабонцах, несмотря на то,
что им в эту минуту не до журналов; надеются, что
номер вышел нарочно, чтоб дать некоторые сведения,
сообщить некоторые известия о погибших, о пропащих
27 Д. И. Писарев. Соч. в 4-х томах, т. 1. М., Гослитиздат,
1955, стр. 157.
520

Мир как красота
без вести и проч. и проч. И вдруг — на самом видном
месте листа бросается всем в глаза что-нибудь вроде
следующего: «Шёпот, робкое дыханье...» Не знаю
наверно, как приняли бы свой „Меркурий" лиссабонцы,
но мне кажется, они тут же казнили бы всенародно,
на площади, своего знаменитого поэта, и вовсе не за
то, что он написал стихотворение без глагола, а
потому, что вместо трелей соловья накануне слышались
под землей такие трели, а колыхание ручья появилось
в ту минуту такого колыхания целого города, что у
бедных лиссабонцев ее только не осталось охоты
наблюдать „В дымных тучках пурпур розы" или
„Отблеск янтаря", но даже показался слишком
оскорбительным и небратским поступок поэта,
воспевающего такие забавные вещи в такую минуту их жизни».
«Какое-нибудь общество,— пишет далее Достоевский,—
положим, на краю гибели; все, что имеет
сколько-нибудь ума, души, сердца, воли, все, что сознает в себе
человека и гражданина, занято одним вопросом, одним
общим делом. Неужели ж тогда только между одними
поэтами и литераторами не должно быть ни ума, ни
души, ни сердца, ни любви к родине и сочувствия
всеобщему благу? Служенье муз, дескать, не терпит
суеты. 3Tq, положим, так. Но хорошо бы было, если б,
например, поэты не удалялись в эфир и не смотрели
бы оттуда свысока на остальных смертных; потому
что хотя греческая антология и превосходная вещь,
но ведь иногда она бывает просто не к месту, и вместо
нее приятнее было бы видеть что-нибудь более
подходящее к делу и помогающее ему. А искусство много
может помочь иному делу своим содействием, потому
что заключает в себе огромные средства и великие
силы».
521

Д. Д. Влагой
По своему гражданскому пафосу (при всем различии
содержания и направленности его) эти суждения
Достоевского в сущности совпадают с тем, что пишет
Писарев. Но в конечных выводах они совершенно
расходятся, Писарев, в своей непримиримой борьбе с
эстетизмом поднявший руку и на Пушкина, грубо
прямолинейно предсказывает, что книгопродавцы за
отсутствием спроса на стихи Фета со временем их
«продадут пудами для оклеивания комнат под обои и
для завертывания сальных свечей, мещерского сыра и
копченой рыбы. Фет,— иронически заключает
критик,— унизится таким образом до того, что в первый
раз станет приносить своими произведениями
некоторую долю практической пользы» 28. Неизмеримо шире
и точней предсказание будущей судьбы фетовских
стихов, даваемое Достоевским: «Заметим, впрочем,
следующее: положим, лиссабонцы и казнили своего
любимого поэта, но ведь стихотворение, на которое они все
рассердились (будь оно хоть и о розах и январе), могло
быть великолепно по своему художественному
совершенству. Мало того, поэта-то они б казнили, а через
тридцать, через пятьдесят лет поставили бы ему на
площади памятник за его удивительные стихи вообще,
а вместе с тем и за «пурпур розы» в частности.
Поэма, за которую казнили поэта, как памятник
совершенства поэзии и языка, принесла, может быть даже и
немалую пользу лиссабонцам, возбуждая в них потом
эстетический восторг и чувство красоты, и легла
благотворной росой на души молодого поколения» 90
28 Д. И. Писарев. Поли. собр. соч. в 6-ти томах, т. 3. СПб.,
1904, стлб. 241.
29 Статья «Г-бов и вопросы искусства».—Φ. М.
Достоевский. Поли. собр. художественных произведений в 13-ти
522

Мир как красота
Прав оказался, в конечном счете, не Писарев, а
Достоевский. Но для этого нужен был дух совсем иного
времени. Для времени же Фета дело обстояло именно
по Писареву. Причем Фет не только не считался с
«духом времени», пел на свой «лад»,— он решительно
и крайне демонстративно противопоставлял себя этому
духу.
*
Фет, принадлежавший, как и его сверстник Аполлон
Григорьев, при всей противоположности их патур, к
поколению так называемых людей 40-х годов, поначалу
был тоже романтиком-идеалистом. В студенческие годы
властителями сердец обоих, в особенности Фета, стали
Шиллер, Байрон, «Каин» которого совершенно сводил
его с ума, и Лермонтов, особенно как автор «Героя
нашего времени». «К упоению Байроном и
Лермонтовым,— рассказывает Фет,— присоединилось страшное
увлечение стихами Гейне». И Фет и Григорьев
испытывали одинаково «потрясающее», «приводившее на
границу безумия» впечатление от «необузданно»-ро-
мантической игры Мочалова — Гамлета, позднейшее
описание которой Фетом представляет любопытную
параллель к знаменитой статье Белинского. Все это
вполне соответствовало общественной атмосфере того
времени. Ощутимо вводит нас в эту атмосферу и во
внутренний облик обоих друзей одна из записей
григорьевского дневника. Неудовлетворенный и
мятущийся, Аполлон вскоре по окончании университета решил
томах, т. XIII. М.—Л., ГИЗ, 1930, стр. 68—69.
Стихотворение «Шёпот, робкое дыханье» приведено в статье
полностью.
523

4· Д. Влагой
круто порвать начинавшую было налаживаться жизнь,
бросить все и всех и проситься на службу в Сибирь.
Он открылся во всем Фету. «Да — есть связи на жизнь
и смерть,— записал Григорьев под впечатлением их
разговора.— За минуту участия женственного этой
мужески-благородной, этой гордой души... я благодарю
Провидение больше., в тысячу раз больше, чем за всю
мою жизнь. Ему хотелось скрыть от меня слезу, но я
ее видел. Мы квиты — мы равны. Я и он — мы можем
смело и гордо сознаться сами в себе, что никогда
родные братья не любили так друг друга. Если я спас его
для жизни π искусства — он спас меня еще более: для
великой веры в душу человека. О да! есть она, есть
эта великая вера, наперекор попам и филистерам,
наперекор духовному деспотизму и земной пошлости».
И тут же Григорьев патетически обращается к
«божественным титанам, великим богоборцам», гордо
подымающим «пораженное громами рока, но благородно-
высокое чело... „Боритесь же, боритесь лучезарные —
и гордо отжените от себя надежду и награду!.."»30
Одинаковость эпитетов, придаваемых здесь
«богоборцам» и Фету («гордый», «мужески-благородный» —
гордо подымающие «благородно-высокое чело»), весьма
выразительна. О мужественной душе Фета сврщетель-
ствует следующий, не раз вспоминаемый им самим π
относящийся к этому же времени, весьма
драматический эпизод. Детство его было нелегким: «суровость
отца, беззащитность матери π тренирование в страхе
изо дня в день». Тем горячее было его чувство к «не-
J" А. Фет. Ранние годы моей жизни, стр. 192—193; 157—160;
«Аполлон Александрович Григорьев. Материалы для
биографии», под ред. Влад. Княжнина. Пг., 1917, стр. 012—013.
524

Мир как красота
слыханной страдалице-матери»31. Когда Фет был на
последнем курсе университета, мать смертельно
заболела. Изнемогая от тяжких мучений, она вне себя
молила сына: «„Я страдаю невыносимо, рак грызет меня
день и ночь. Я знаю, мой друг, что ты любишь меня;
докажи мне эту любовь и убей меня"». «Я очень
хорошо знал, какому в те времена подвергал себя
наказанию. Но я каждую минуту готов был зарядить свои
пистолеты и прекратить невыносимые страдания
дорогой матери» 32. Неизвестно, чем бы это кончилось, но
мать вскоре скончалась. Невольно приходят на память
аналогичные переживания Радищева в связи со
смертью, в студенческие годы, его любимого друга. Еще
решительнее, чем Григорьев, Фет вышел и из
подчинения «духовному деспотизму», категорически
отвергая «бытие бога и бессмертие души» 33.
Позднее Фет особенно подчеркивал, что ни сам он,
ни григорьевский кружок вообще не испытывали
никакого интереса к «социальным вопросам». Однако это
не совсем точно. Фет в эту пору не только восхищался
«умом и остроумием» Герцена, с которым встречался,
но энергично выступил в защиту Белинского против
ожесточенных наскоков на него реакционной критики.
На опубликованное в погодинском журнале
«Москвитянин» — органе правого славянофильства и
официальной народности — стихотворение М. Дмитриева «К
безыменному критику», которое Белинский справедливо
приравнивал к политическому доносу, Фет в сотрудни-
31' «Литературная мысль», I, стр. 221, 224.
32 А. Фет. Ранние годы моей жизни, стр. 259, 260. Об этом
см. также: А. Фет. Мои воспоминания, ч. II. М., 1890,
стр. 193.
33 Г. Блок. Рождение поэта. Л., 1924, стр. 32—34.
5*5

Д. Д. Влагой
честве с другим университетским товарищем
откликнулся негодующим и весьма порадовавшим
Белинского стихотворным посланием в адрес не только
Дмитриева, но и его единомышленников: «Горько вам, что
ваших псарен//Не зовем церквами мы» или «Что вам
Пушкин? Ваши боги // Вам поют о старине // И
печатают эклоги // У холопьев на спине». Как видим, эти
строки ярко окрашены в «гражданские», «социальные»
тона. «Каким тогда был ты либералом»,— замечал в
связи с этим стихотворением много позднее (в период
«Вечерних огней») Фету Полонский34. Но этот
«либерализм» не только скоро сошел на нет, но и
превратился в нечто прямо противоположное. Идея-страсть,
владевшая Фетом, не заключила в себе ничего
«идеального» и вынуждала, как он пишет в своих
мемуарах, «принести на трезвый алтарь жизни самые
задушевные стремления и чувства». В годы армейской
службы Фет жаловался Борисову, что «насилует» свой
«идеализм» «жизнью пошлой», которую должен вести,
что он «добрался до безразличия добра и зла» 35. Если
для более старшего современника Фета, Герцена его
схожее семейное положение незаконного сына, видимо,
могло послужить лишним толчком к формированию
передовых убеждений и выбору революционного
жизненного пути, то с Фетом произошло прямо обратное.
Как он мог выступать не только с
революционно-демократических, но даже и с гораздо более умеренных,
либеральных позиций против того самого мира, в ко-
34 В. Г. Белинский. Поли. собр. соч., т. XII, стр. 124 и 512;
Письмо Полонского Фету от 14 августа 1889 г.—
«А. А. Григорьев. Материалы для биографии», стр. 339.
35 А. Фет. Ранние годы моей жизни, стр. 543;
«Литературная мысль», I, стр. 218, 219.
526

Мир как красота
торый так страстно и с таким напряжением воли и
сил стремился снова, в качестве его органической
части, войти? И в той борьбе, которая возникла в
60-е годы между революционными демократами и
литературно наиболее близкими Фету либералами типа
Тургенева, он занял особую — не только
антиреволюционную, но и антилиберальную — позицию. Вопреки
Некрасову, приверженцы «чистого искусства» считали,
что поэт вовсе не обязан быть гражданином; Фет длл
себя, как поэта, прямо и с вызовом заявлял, что он
обязан не быть им.
На страницах только что начавшего выходить
журнала «Русское слово» (одним из редакторов его был
Полонский) он печатает посвященную Аполлону
Григорьеву критическую статью о стихах Тютчева, давая
исключительно тонкий и поэтичный анализ творчества
«обожаемого» поэта, которого считал «одним из
величайших лириков, существовавших на земле» 36.
Высказывая в ней ряд не менее тонких мыслей о
сущности поэтического творчества, Фет одновременно с
подчеркнутой демонстративностью выступает против
основных лозунгов «духа времени» — о необходимости
связи литературы с современной жизнью, об ее не
только политическом, но и этическом пафосе,
гражданской направленности: «...вопросы о правах
гражданства поэзии между прочими человеческими деятельно-
стями, о ее нравственном значении, о современности в
данную эпоху и т. п. считаю кошмарами, от которых
давно и навсегда отделался». «Давно и навсегда» —
слова, также свидетельствующие, что когда-то эти
вопросы живо его занимали. Л. Н. Толстой, высоко це-
36 А. Фет. Мои воспоминания, ч. II, стр. 3.
527

Д. Д. Благой
нивший стихи Фета, удивлялся в письме В. П.
Боткину: «И откуда у этого добродушного толстого офицера
берется такая непонятная лирическая дерзость,
свойство великих поэтов?» 37. Фет, очевидно, узнал об этом
отзыве: мысль о «лирической дерзости» он вводит в
свою статью, также придавая ей заостренный в адрес
рационалистов-шестидесятников характер: «Кто не в
состоянии броситься с седьмого этажа вниз головой,
с непоколебимой верой в то, что он воспарит по
воздуху, тот не лирик» 38 — тезис, который вызвал
недоумение Достоевского, иронически обыгрывался Тургеневым
и навлек насмешки в журналах39, но самому Фету
пришелся очень по душе: он снова использует его
в примечании к одному из своих переводов Гафиза40.
С такими вызывающими в отношении «духа
времени» декларациями невозможно было удержать
сочувственное отношение, которое вызвала было к себе
лирика Фета в критике всех литературно-общественных
лагерей середины 50-х годов. А «дух времени»
утверждался в литературе все тверже и определеннее.
Общественно-политическая атмосфера в стране все
накалялась, складывалась революционная ситуация. В
«Современнике» окончательно утвердилась линия
Чернышевского — Добролюбова; представители
«эстетического» кружка во главе с Тургеневым покинули журнал,
37 Письмо от 9 (21) июля 1857 г.—Л. Н. Толстой. Поли. собр.
соч. ρ 90 томах, т. 60. М., Гослитиздат, 1949, стр. 217.
за ^ Фет. О стихотворениях Ф. Тютчева.— «Русское слово»,
1859, февраль, стр. 76.
39 М. Лавренский взял его эпиграфом к статье «Шекспир в
переводе г. Фета» и полемически в ней использовал.
40 «Жестокий негр — черный глаз красавицы. Вот
истинный скачок с 7-го этажа, зато какая прелесть!»
528

Мир как красота
одновременно ушел из него Л. Н. Толстой, а еще до
этого, в связи с появлением статьи о переводе
Шекспира, отказался сотрудничать в нем и Фет. С конца
1860 г. в том самом «Русском Слове», где была
опубликована фетовская статья о Тютчеве, руководящую роль
начал играть ниспровергавший «эстетику» Писарев.
Все это крайне ограничивало дальнейшие
литературные возможности Фета. Ему стало ясно: добиться
«жизнеустройства» так, как он себе это представлял,
посредством литературно-журнальных заработков,
столь же безнадежно, как это было на военной
службе. И Фет снова круто ломает свой жизненный путь.
Поощряемый шурином, Боткиным («А ты, Фет, я
думаю, можешь быть хорошим хозяином при твоем
практическом смысле» 41) и, преодолев сопротивление жены,
он приобретает на ее имя и средства небольшое
имение — хутор Степановку, как раз в тех местах, где
находились родовые поместья Шеншиных, становится,
если и не мценским дворянином, то на первых порах
мценским помещиком.
Примерно в эту же пору ушел от столичной жизни
в свою Ясную Поляну и Л. Н. Толстой. «Нашего полку
прибудет, и прибудет отличный солдат...» —
сочувственно писал он Фету, узнав об его намерении сесть на
землю42. Но, подобно Пушкину, который, намечая в
30-е годы планы своей последующей жизни, также
мечтал об отъезде в Михаиловское («О, скоро ли
возвращусь я к моим пенатам. Труды поэтические.
Крестьяне...»), Толстой в своем деревенском уединении и
помещичьих занятиях искал и нашел наиболее подходя-
41 А Фет. Мои воспоминания, ч. I, стр. 339.
42 Письмо от 23 февраля 1860 г.—Л. Я. Толстой. Поли собр.
соч., т. 60, стр. 324.
529

Д. Д. Благой
щие условия для творческой деятельности, которая
именно там и достигла своего наивысшего расцвета, и
вместе с тем возможности, как его Нехлюдов в «Утре
помещика», улучшить положение крестьян. Фетом
руководили совсем иные побуждения: разбогатев,
осуществить издавна поставленную им заветную цель —
вернуть отнятое несправедливой судьбой. «Он теперь
сделался агрономом — хозяином до отчаянности,—
писал Тургенев Полонскому,— отпустил бороду до
чресл — с какими-то волосяными вихрами за и под
ушами — о литературе слышать не хочет и журналы
ругает с энтузиазмом» 43. Правда, в 1862 г. в журнале
«Русский вестник» Каткова, ставшем к этому времени
на резко реакционные позиции, стало снова
появляться имя Фета, но под произведениями совсем нового
для него жанра — статьями о «земледельческом деле»,
непосредственно связанными с его новыми
сельскохозяйственными занятиями и написанными с точки
зрения интересов нового, «жаждущего выхода на
рыночный простор» 44 помещика-буржуа пореформенного
типа, каким, быстро сориентировавшись в
сложившейся к этому времени обстановке в стране, Фет и
сделался («Заметки о вольнонаемном труде», «Из
деревни», «По вопросу о найме рабочих» и др.). Корыстно-
помещичий характер этих статей вызвал взрыв
негодования среди даже тех революционных демократов,
которые восхищались прелестью его лирических стихов.
«Вместе с людьми, спрятавшимися в земные расседи-
ны, и г. Фет скрылся в деревню. Там, на досуге он
отчасти пишет романсы, отчасти человеконенави-
43 Письмо от 21 мая 1861 т.—И. С Тургенев. Поли. собр.
соч. и писем в 28 т.; Письма, т. IV. М., «Наука», стр. 240.
44 А. Фет. Мои воспоминания, ч. II, стр. 210.
530

Мир как красота
стничает; сперва напишет романс, потом почеловеконе-
навистничает, потом опять напишет романс и опять
почеловеконенавистничает, и все это для тиснения,
отправляет в „Русский вестник"»45. Действительно, в
той же книжке «Русского вестника», в которой было
опубликовано первое письмо Фета «Из деревни», был
опубликован и его «Романс» («Прежние звуки, с былым
обаяньем//Счастья и юной любви...»). Писарев же
прямо объявил публицистику Фета его
саморазоблачением как поэта и теоретика «искусства для
искусства» (в тех же письмах «Из деревни» целая глава
«Литератор» была посвящена резкой полемике с
критиками-шестидесятниками, сторонниками «поучительного
искусства с мочальным хвостом тенденции») —
«обратной стороной медали в самом яром представителе
томной лирики»: «...мы увидели в нежном поэте,
порхающем с цветка на цветок, расчетливого хозяина,
солидного bourgeois и мелкого человека. Тогда мы
задумались над этим фактом и быстро убедились в том,
что тут нет ничего случайного. Такова должна быть
непременно изнанка каждого поэта, воспевающего
„шёпот, робкое дыханье, трели соловья"» 4б.
Все это знаменовало окончательный разлад между
Фетом и «духом времени». В 1863 г. он выпустил новое
собрание своих стихотворений в двух частях, которое,
в отличие от быстро разошедшегося сборника 1856 г.,
оставалось (почти как предсказывал Писарев),
несмотря на небольшой тираж, до конца его жизни в
большей своей части нераспроданным. Сам Фет как бы
подводил им итоговую черту под своим поэтическим
творчеством, почти полностью прекратив писание стихов.
45 М. Е. Салтыков-Щедрин. Полн. собр. соч., т. VI, стр. 85.
46 Д. И. Писарев. Соч. в 4-х томах, т. 3, стр. 96'.
531

Д. Д. Благой
Но хозяином-землевладельцем он оказался не
только хорошим, но, говоря словом Толстого, «отличным»,
проявив в этом, совсем новом для него, деле
чрезвычайную практическую сметку и присущие ему
исключительные способности. Он не только привел
купленный им запущенный хутор в цветущий вид, но и
пустился в торговые обороты — завел мельницу,
конный завод (коневодством он, как одно время Л. Н.
Толстой, особенно увлекался). Поздравляя его с очередной
«великолепной сделкой», Тургенев выражал
уверенность, что она наполнит его карманы «ручьями цако-
вых». Приводя эти слова Фет поясняет: «Тургенев
всегда говорил, что будто бы никто не произносит с
таким выражением, как я, слово „целковый", и что
ему каждый раз кажется, что я уже положил его в
карман»47. И «цаковые», действительно, полились в
карманы Фета ручьями. Благосостояние его все росло.
Помимо Степановки, он покупает второе именье, а
впоследствии приобретает еще одно — и особенно
богатое — Воробьевку. С удовлетворенной гордостью
сообщал он позднее одному из своих бывших товарищей-
однополчан К Φ Ревелиоти: «...я был бедняком,
офицером, полковым адъютантом, а теперь, слава богу,
Орловский, Курский и Воронежский помещик,
коннозаводчик и живу в прекрасном имении с великолепной
усадьбой и парком Все это приобрел усиленным
трудом, а не мошенничеством» 48.
Среди соседей-помещиков Фет становился все более
уважаемым лицом. Выражением этого был выбор его
в 1867 г. на установленную судебной реформой 1864 г.
47 А. Фет Мои воспоминания, ч. II, стр. 190.
48 А. Григорович. История 13-го драгунского... полка, т. II,
СПб., 1912, стр 223.
532

Мир как красота
и считавшуюся тогда весьма почетной должность
мирового судьи, в которой он оставался в течение целых
17 лет. «Свободный выбор уездными гласными
наилучших людей в мировые судьи, которым
предоставлялось судить публично по внутреннему убеждению,
являлся... чем-то священным и возвышающим
избираемого в его собственных глазах»,— рассказывает Фет
в своих мемуарах. Правда, он вскоре же избавился,
по его словам, от такого «наивного» взгляда, но тем
не менее продолжал считать свое избрание
«событием», «которое по справедливости может быть названо
эпохой, отделяющей предыдущий период жизни и в
нравственном и в материальном отношении от
последующего» 49.
Действительно, новое общественное положение Фета
открывало ему возможность полностью осуществить
главную цель его жизни — вернуть утраченную
дворянскую фамилию и связанные с этим
наследственные права. В своих мемуарах Фет рассказывает, что,
разбирая в 1873 г. бумаги покойного отца, он
натолкнулся на предписание орловской консистории к мцен-
скому священнику перевенчать повенчанного за
границей в лютеранской церкви с матерью Фета
отставного штаб-ротмистра Афанасия Шеншина по
православному обряду. «Тяжелый камень,— пишет он,—
мгновенно свалился» с его груди. Вопрос,
промучивший его всю сознательную жизнь, разрешился: он был
рожден в законном браке Шеншина с его матерью, но
только по непризнанному в России лютеранскому
обряду 50. На самом деле почти все в этом рассказе загла-
49 А. Фет. Мои воспоминания, ч. II, стр. 122.
'•° Там же, стр. 274—276.
533

ft. Д. Влагой
жено, передано и неполно и неточно51. Фет давно уже и
твердо знал, что он не только формально перестал
считаться сыном Шеншина, но и вообще им не
являлся. Несмотря на все принятые предосторожности, до
нас дошел решающий документ — его письмо от 16/28
июля 1857 г. к своей будущей жене М. П. Боткиной,
которой он счел необходимым перед браком раскрыть
страшную и неотступно мучившую его тайну. На
конверте письма, которое Фет просил сразу же по
прочтении сжечь, надпись: «Читай про , себя», и рукой
М. П. Боткиной: «Положить со мной в гроб». В нем
Фет пишет: «Моя мать была замужем за отцом моим —
дармштадтским ученым и адвокатом Фетом и родила
дочь Каролину и была беременна мною. В это время
приехал и жил в Дармштадте вотчим мой Шеншин,
который увез мать мою от Фета, и когда Шеншин
приехал в деревню, то через несколько месяцев мать
родила меня... Вот история моею рождения» 52.
Однако и в этом, несомненно, рискованном
признании (Фет опасался, что после него невеста порвет с
ним) он, видимо, не решился сказать всего. Ученым и
адвокатом его отец не был, а значился мелким
«чиновником». Мало того, среди лиц, близко знавших
Фета, упорно ходила другая, гораздо более
прозаическая версия. «Давно было известно,— рассказывает с
их слов покойный академик Грабарь,— что отец Фета,
51 О происхождении Фета существует целая литература.
Сводку ее см. в книге: В. С. Федйна. А. А. Фет (Шеншин).
Материалы к характеристике. Пг., 1915, стр. 33—46. С того
времени появились новые данные, окончательно
устанавливающие истинное положение вещей.
62 Неопубликованное письмо Фета хранится в рукописном
отделе ГБЛ (ф. 315, оп. 2, ед. хр. 22).
534

Мир как красота
офицер русской армии двенадцатого года,
возвращаясь из Парижа через Кенигсберг, увидел у одной
корчмы красавицу еврейку, в которую влюбился. Он купил
ее у мужа, привез к себе в орловское имение и
женился на ней». Трудно сказать, насколько эта версия
соответствует действительности, хотя Грабарь прямо
говорит, что она была «секретом полишинеля» 53. Но
так или иначе бесспорно, что Шеншин отцом Фета не
являлся и что Фет уже давно об этом знал. Однако
это его не остановило. Опираясь на консисторское
предписание, он обратился в том же 1873 г. с
просьбой на высочайшее имя о восстановлении в сыновних
и всех связанных с этим правах, ссылаясь на
«жесточайшие нравственные пытки» и «душевные раны»,
которые лишение их ему причиняет54. И поставленная
перед собой Фетом цель, наконец-то, после сорока лет
непрестанных помыслов, настойчивых трудов и
усилий была им достигнута. 26 декабря того же года
последовал царский указ «о присоединении отставного
гвардии штабс-ротмистра Αφ. Аф. Фета к роду отца
его Шеншина со всеми правами, званию и роду его
принадлежащими» 55. «Теперь, когда все, слава богу,
кончено, ты представить себе не можешь, до какой
степени7 мне ненавистно имя Фет,— писал он жене.—
Умоляю тебя, никогда его мне не писать, если не
хочешь мне опротиветь. Если спросить, как называются
все страдания, все горести моей жизни? Я отвечу
тогда: имя Фет ь6. Вновь приобретенным именем стал
Б? И. Э. Грабарь. Моя жизнь. Автобиография. М.— Л.,
«Искусство», 1937, стр. 252—253.
54 Г. Блок. Рождение поэта, стр. 17.
66 «Мои воспоминания», ч. II, стр. 282—283.
66 Неопубликованное письмо от 10 января 1874 г.; хранится
также в ГБЛ.
535

Д. Д. Благой
он подписывать и все письма к друзьям и знакомым.
Тургенев встретил это едкой иронией; появилось а
несколько насмешливых эпиграмм на исчезнувшего
Фета и неожиданно народившегося Шеншина.
Глубже взглянул на это Л. Н. Толстой. «Очень удивился я,
получив ваше письмо, дорогой Афанасий
Афанасьевич,— писал он ему,— хотя и слышал... давно уж
историю всей этой путаницы; и радуюсь вашему
мужеству распутать когда бы то ни было. Я всегда замечал,
что это мучило вас, и, хотя сам не мог понять, чем
тут мучиться, чувствовал, что это должно было иметь
огромное влияние на всю вашу жизнь» δ7. Толстой был
прав, но проявил здесь Фет не только «мужество».
Помимо замечательного художественного таланта,
Фет вообще был незаурядной, богато одаренной
натурой, обладал исключительно яркими
интеллектуальными качествами. По словам близко знавших его
современников, он был «прекрасным рассказчиком», был
«неистощим в речах, исполненных блеска и
парадоксов» 58, в остроумии не уступал такому
прославленному острослову, как Тютчев59. Недаром общением с
S7JZ. Н. Толстой. Поли. собр. соч., т. 62, стр. 63.
58 «Т. А. Кузминская о А. А. Фете», стр. 171; «А. А. Фет».
Биографический очерк Η. Н. Страхова.— А. А. Фет.
Полное собрание стихотворений, т. I. СПб., 1912, стр. 9.
59 К сожалению, в отличие от «тютчевианы», эта «фетовиа-
на» до нас почти не дошла. Сохранились лишь три его
«изречения», записанные В. С. Соловьевым. Вот одно из
них: «Ужасно трудно переводить с латинского на
русский. В латинском слова все короткие, а в русском
длинные, да еще одним-то словом не всегда и обойдешься.
Например, по-латыни стоит asinus (осел.—Д. Б.), а
по-русски пиши: Е-го Вы-со-ко-пре-вос-хо-ди-тель-ство Гос-по-дин
О-бер-Про-ку-рор Свя-тей-ше-го Си-но-да» — Вл. Соловьев.
Письма. Пб., «Время», 1923, стр. 112.
536

Мир как красота
ним дорожили самые выдающиеся умы того времени.
В очень оживленной, и длительной переписке с ним
был И. С. Тургенев. «Переписываться с вами для меня
потребность,— признался он как-то Фету,
полушутливо добавляя,— и на меня находит грусть, если я долго
не вижу ваш связно-красивый,
поэтически-безалаберный и кидающийся из пятого этажа почерк» 60.
«Кроме вас у меня никого нет... Вы человек, которого, не
говоря о другом, по уму я ценю выше всех моих
знакомых π который в личном общении дает один мне
тот другой хлеб, которым, кроме единого, будет сыт
человек»,— пишет ему Лев Толстой. «Вы не поверите,
как я дорожу вашей дружбой. Жду вас с нетерпением
к себе. Иногда душит неудовлетворенная потребность
в родственной натуре, как ваша»,— такими и
подобными выражениями переполнены его письма к Фету61.
О блеске, силе, остроте, глубине и одновременно
поэтичности ума Фета свидетельствуют и его критические
статьи, к сожалению, затерянные в старых журналах
и никогда не переиздававшиеся (также затеряны и
забыты и образцы его художественной прозы). И все
это интеллектуальное богатство, все напряжение воли,
все силы души он обратил на достижение
поставленной цели, идя к ней всеми путями, не различая добра
и зла, жертвуя своей идее-страсти всем самым близким
и дорогим. Теперь, когда она была достигнута, он мог
бы с полным правом сказать о себе устами барона
Филиппа иа «Скупого Рыцаря» Пушкина: «Мне разве да-
60 Письмо от 15 февраля 1860 г.— И. С. Тургенев. Поли. собр.
соч., Письма, т. IV, стр. 36.
п Письма от 7 ноября 1866 г., 30 августа 1869 г., 24 июня
1874 г.— Л Н. Толстой. Поли. собр. соч., т. 61, стр. 149;
г. 62, стр. 96.
537

4. 4- Влагой
ром это все досталось...// Кто знает, сколько горьких
воздержаний,//Обузданных страстей, тяжелых дум,//
Дневных забот, ночей бессонных мне // Все это
стоило?...» Фету, действительно, все это досталось не даром,
он, воистину, «выстрадал» себе и свое богатство, и свою
восстановленную стародворянскую фамилию.
Герои маленьких трагедий Пушкина, такие, как
барон Филипп, как Сальери, никак не являясь
вульгарными скупцами или завистниками, стремились оправдать
и даже возвысить в своих собственных глазах
владевшую ими злую идею-страсть. Подобная потребность не
могла не возникнуть и в Фете, несмотря на все его
коммерческие дела и хозяйственные заботы, жившем,
как это видно хотя бы из только что приведенных слов
Толстого, интенсивнейшей внутренней жизнью. Это
связывалось для него с проблемой миросозерцания
вообще. «Только человек, и только он один во всем
мироздании, чувствует потребность спрашивать: что такое
окружающая его природа? Откуда все это? что такое
он сам? откуда? куда? зачем? И чем выше человек,
чем могущественнее его нравственная природа, тем
искреннее возникают в нем эти вопросы»,— писал Фет
в одной из своих статей конца 60-х годов62. И чем
дольше живет такой человек, тем со все большей
остротой возникают в нем и эти вопросы. Когда Фет
добился желанной цели, ему было 53 года.
«Перевалившись за 50 лет, человек живет, как в крепости,
которую осаждает смерть и непременно возьмет... Остается
защищаться да и без вылазок»,— замечал позднее Фет
62 А. Фет. Два письма о значении древних языков в нашем
воспитании.— «Литературная библиотека», т. V, 1867,
апрель, кн. 1 и 2, стр. 51.
538

Мир как красота
в своих мемуарахbd, а в предисловии к ним
подчеркивал: «Когда последняя грань так недалека, то при
известном духовном настроении самым главным и
настойчивым вопросом является: что же значит эта
долголетняя жизнь» 64. В только что упомянутой статье Фет
указывал, что есть три пути получения ответа на
основные вопросы бытия: религия, искусство, наука. Первый
для остававшегося всю жизнь убежденным атеистом
Фета был несостоятельным. И вот свою жизненную
практику он оправдывает, опираясь на последнее
слово естественных наук второй половины XIX в.—
дарвинизм с его утверждением естественного отбора
—выживания более приспособленных — и борьбы за
существование как основных законов развития жизни на
земле. В том же номере «Русского вестника», в котором
появилось первое письмо Фета «Из деревни», была
напечатана очень яркая статья, популяризирующая
только что опубликованный в 1859 г. знаменитый труд
Дарвина «Происхождение видов путем естественного
отбора», который автор статьи рекомендовал в
качестве «одной из самых блистательных книг, когда-либо
написанных по части естественных наук65. Фет
несомненно прочел эту статью. Во всяком случае с опорой
именно на Дарвина, он подчеркивал позднее, что
самой природой положено всему живому «пожирать»
друг друга: «соловьям клевать бабочек» 6б.
Ответа на волновавшие его вопросы Фет искал и у
философов. В 1863 г. Боткин по его поручению приоб-
63;А. Фет. Мои воспоминания, ч. II, стр. 192.
64 Там же, ч. I, стр. V.
66 С. Рачинский. Цветы и насекомые.— «Русский вестник»,
1863, январь, стр. 392.
** Письмо Полонскому от 8 октября 1891 г. (ПД).
S39

Д. Д. Благой
ретает для него «последнее слово» европейской
философии — знаменитый труд Артура Шопенгауэра «Мир
как воля и представление», который впервые был
опубликован еще в 1819 г., но тогда прошел совершенно
незамеченным и был «открыт» только во второй
половине XIX в.67 Однако усвоить Шопенгауэра было
труднее, чем прочесть популярную статью о дарвинизме.
Сам философ в предисловии предупреждал читателей
о необходимости основательной предварительной
подготовки, в частности, безусловного знания философии
Канта. Заняться всем этим в разгар своей
сельскохозяйственной деятельности Фет никак не мог. Видимо,
он только бегло пролистал Шопенгауэра и отложил в
сторону. Снова привлек к нему внимание Фета Лев
Толстой: «Знаете ли, что было для меня нынешнее
лето?— писал ему Толстой 30 августа 1869 г.,— непере-
стающий восторг перед Шопенгауэром и ряд духовных
наслаждений, которых я никогда не испытывал. Я
выписал все его сочинения и читал и читаю (прочел и
Канта). И, верно, ни один студент в свой курс не
учился так много и столь многого не узнал, как я в
нынешнее лето. Не знаю, переменю ли я когда мнение, но
теперь я уверен, что Шопенгауэр гениальнейший из
людей. Вы говорили, что он так себе кое-что писал о
философских предметах. Как кое-что? Это весь мир
в невероятно-ясном и красивом отражении. Я начал
переводить его. Не возьметесь ли и вы за перевод его?
Мы бы издали вместе. Читая его, мне непостижимо,
каким образом может оставаться имя его неизвестно.
Объяснение только одно,— то самое, которое он так
часто повторяет, что, кроме идиотов, на свете почти
67 А. Фет. Мои восцомицанид, ц. II, стр. 57,
540

Мир как красота
дикого нет»68. Откликнуться на предложение
Толстого Фет и в это время еще не мог. Зато, как только он
превратил свою Воробьевку в «райский уголок» и
снова стал Шеншиным,— он рьяно взялся за философию
и прежде всего за изучение Канта, считая лучшим
способом для этого перевести его центральное
произведение, «Критику чистого разума», на русский язык.
«Знаю, что это труд громадный,— пишет он.— Но этой-
то стороной он мне и улыбается»,— и тут же
характерно добавляет, что если ему удастся осуществить это, он
издаст свой перевод, предпослав ему «краткое
предисловие, от которого не поздоровилось бы и русской
pseudo-интеллегенции» 69. Однако выяснилось, что
русский перевод кантовской «Критики» уже существует.
Узнав об этом, он решается на другой, не менее
сложный и громадный труд — в 1878 г. принимается за
перевод «Мира как воли и представления». И здесь
проявились свойственные ему качества — острый
интеллект, колоссальная настойчивость и трудоспособность.
К концу 1880 г. перевод первого тома уже был
закончен и заслужил высокое одобрение страстного шопен-
гауэрианца, философа-идеалиста и близкого Аполлону
Григорьеву тонкого литературного критика, Η. Н.
Страхова, с которым Фет незадолго до этого
познакомился у Толстого. «Мы родня все трое по душе»,— писал
о нем Фету Толстой70. Страхов предпослал краткое
предисловие к изданию фетовского перевода,
вышедшего в 1881 г.; затем он переиздавался еще три раза.
68 Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч., т. 61, стр. 219.
69 Письмо Η. Н. Страхову от 28 декабря 1877 г.— «Русское
обозрение», 1901, вып. 1, стр. 74.
70 Письмо от 10—11 января 1877 г.— Л. Я. Толстой. Полн.
собр. соч., Т. 62, стр. 303.
m

Д. Д. Благой
Второй добавочный том, с которым Фет был также
знаком, переводить он не стал, но зато перевел две
других работы Шопенгауэра: «О четверном корне
закона достаточного основания», на которую указал в
своем предисловии Страхов (ему этот перевод и был
посвящен), и «О воле в природе»; штудировал Фет и
более поздний двухтомный труд Шопенгауэра «Parerga
und Paralipomena». Так, отнюдь не будучи философом-
профессионалом, Фет по существу впервые
познакомил русских читателей с одним из примечательных
явлений мировой философской мысли, оказавшим
большое влияние на развитие ее — от Ницше до
современного нам экзистенциализма.
Сам Толстой после своего духовного переворота
мнение о Шопенгауэре резко переменил. В 1887 г. он
называет его лишь «талантливым пачкуном», а в 1889 г.
пишет швейцарскому романисту и критику Эдуарду
Роду: «Пессимизм, в особенности... Шопенгауэра,
всегда казался мне не только софизмом, но глупостью и
вдобавок глупостью дурного тона... Мне всегда
хочется сказать пессимисту: „Если мир не по тебе, не
щеголяй своим неудовольствием, покинь его и не мешай
другим"» п.
Совсем иным оказалось отношение к Шопенгауэру
Фета. В том же году, когда Толстой назвал его
«талантливым пачкуном», Фет писал автору первой русской
монографии о Шопенгауэре В. И. Штейну:
«Шопенгауэр для меня не только последняя крупная
философская ступень, это для меня откровение, возможный че-
71 Л. Н. Толстой. Письмо Н. Н. Страхову.— Поли. собр. соч.,
т. 64, стр. 105; письмо Э. Роду.—Там же, т. 64а стр. 231
(подлинник по-французски).
£42

Мир как красота
ловеческий ответ на те умственные вопросы, которые
сами собою возникают в душе каждого» 72.
Воспринял идеалистическую философию
Шопенгауэра как откровение Фет потому, что она оказалась
внутренне очень близка ему и вместе с тем приводила в
целостную и стройную систему то, что он познал в
своем собственном жизненном опыте и в сложившемся
в результате его мировоззрении, в котором легко
обнаружить уже имевшиеся еще задолго до знакомства
с Шопешауэром некие «шопенгауэровские» черты.
Своим главным открытием Шопенгауэр считал то, что
непознаваемая, по Канту, сущность мира и человека —
«вещь в себе» — на самом деле может быть легко
установлена путем непосредственного самопознания
каждого и что этой «вещью в себе» является воля,
присущая в той или иной форме не одному лишь
человеку, но всем явлениям не только органической, но и
неорганической природы, где она выступает как сила
притяжения — воля к самопроявлению,
самоутверждению, существованию. Волевое начало, то, что
Толстой назвал «мужеством» Фета, действительно,
являлось основным стимулом его жизни и деятельности.
Близко было ему, «всю жизнь», как он пишет,
твердившему «об ужасе жизни», и безоговорочно
пессимистическое воззрение Шопенгауэра, которое сам немецкий
философ противопоставляет решительно всем другим
философским системам («так как все они
оптимистичны»73). По Шопенгауэру, человеческое существование
72 В. И. Штейн. Артур Шопенгауэр как человек и мыслитель,
рпыт биографии, т. I. СПб., 1887. Письмо Фета от 3
октября 1887 г. опубликовано С. Штейном.— «Русский
библиофил», 1916, IV, стр. 83.
73 А. Шопенгауэр. Мир как воля и представление. Перевод
Н. М. Соколова, т. И, СПб., 1893, стр. 775—776.
543

Д. Д. Благой
есть цепь страданий («мир, в котором господствуют
страдания и смерть»), жизнь состоит из желаний,
неудовлетворенность коих причиняет страдание, а
удовлетворение вызывает новые страдания — пресыщение,
скуку. Отсюда единственным исходом является
самоподавление, самоуничтожение воли, отрицание ею
себя, с чем связано и уничтожение всего сущего,
являющегося лишь представлением — «объективацией» —
воли, ее «зеркалом», а по существу — грезою, сном,
миражем, создаваемыми себе мировой волею, как
вещью в себе,— погружение в конечное и абсолютное
«блаженное ничто» 74. Отсюда заявление Шопенгауэра,
что для него ((оптимизм, если он только не
бессмысленные речи тех, под плоскими лбами которых ничего
не гостит, исключая слов, является не только нелепым,
но также и истинно безнравственным образом мыслей,
как горькая насмешка над несказанными страданиями
человечества» 75. Так воспринимал это и Фет. Вполне
соответствовал его взглядам исповедуемый
Шопенгауэром, философская система которого складывалась в
эпоху европейского романтизма, культ «гениев»,
презрение к «обыкновенному человеку, этому фабричному
товару природы, каких она ежедневно производит
тысячами» 76.
Были очень близки Фету и эстетические воззрении
Шопенгауэра, который придавал огромное значение
искусству как единственной незаинтересованной,
«свободной от служения воле» и основанной на интуиции,
на непосредственном созерцании форме «познания су-
74 Артур Шопенгауэр. Мир как воля и представление.
Перевод А. Фета, 4-е изд. СПб., [б.г.], стр. 428—431.
7Ь Там же, стр. 339—340.
76 Там же, стр. 192.
544

Мир как красота
щества мира», отличающейся как от «будничного
восприятия», коего объект «отдельная вещь», так и от
поставленною на потребу воле, ее стремлениям и
интересам «разумного мышления и науки», объект коих
понятие 77. Помимо того, не могла не привлекать Фета
(как привлекла было и Льва Толстого) яркая
художественное^ изложения Шопенгауэром своих
философских концепций. В своем увлечении Фет шел так
далеко, что утверждал, будто все, столь беспокоившее
его социально-политическое положение современной
русской действительности, «вся политическая,
гражданская и экономическая неурядица» происходит
оттого, что «руководящие нами сферы», то есть власть,
правительство, «не проникнуты учением
Шопенгауэра» 78. Словно бы не очень понятное содержание,
вложенное в эти слова, проясняется той ролью, которую
сыграл Шопенгауэр в мировоззрении и общественном
поведении самого, столь проникшегося им, Фета.
Хотя идея-страсть, которой Фет был охвачен,
осуществилась, она обладала логикой дальнейшего своего
развития. В сознании упивавшегося своим накопленным
могуществом пушкинского барона Филиппа возникала
страшная угроза в лице сына Альбера. Фет
испытывал все нараставшее ощущение страшной угрозы не
только тому, что с такими усилиями, отречениями и
потерями он приобрел. Смертельная опасность, считал
он, нависла и над всем дзорянско-поместным миром —
домом «отцов», куда он наконец-то с гордым
удовлетворением: полноправно вступил,— «назначенным к
срытию», «скорейшему уничтожению» детьми— «нигили-
77 Там же, стр. 241.
78 «Русский библиофил», 1916, IV, стр. 83.
18 А. А. Фет /г л г

Д. Д. Влагой
стами» — слово, которым он объединял и
шестидесятников, и всех революционных и даже только
либеральных деятелей последующих десятилетий. Это все
крепче утверждало Фета в его реакционных взглядах, о
которых он с необыкновенным задором и агрессивностью,
пользуясь малейшим поводом, не уставал заявлять.
«Купил себе „Горе от ума",— извещал он в одном из
писем,— и схожу с ума от этой прелести. Новей и
современней вещи я не знаю. Я сам — Фамусов и
горжусь этим» 79. И вражда его к «веку нынешнему» с
позиций «века минувшего», действительно, приобретала
прямо курьезные, почти шутовские формы. Сообщая
Страхову о покупке двух «ученых нигилистов» —
вывезенных из Турции лошадей, Фет добавлял, что ждет
появления на свет от одной из них «длинноухого, но
добродушного Некрасова79а. И это была не только
шутка. О разбитом параличом и покаявшемся в своем
«свободомыслии» авторе «Недоросля», Фонвизине,
рассказывали, что, когда его приносили в университетскую
церковь, он показывал на себя студентам в качестве на-
, глядного примера справедливого божьего
наказания за этот грех. Фет пошел еще далее. Чехов со
слов его племянника записал, что в последние годы
своей жизни поселившийся в собственном доме в
Москве Фет «проезжая по Моховой, опускал в карете
окно и плевал на университет. Харкнет и плюнет: тьфу!
Кучер так привык к этому, что всякий раз, проезжая
мимо университета, останавливался» 80. Выступал Фет
79 Письмо Фета С. В. Энгельгардт от 20 января 1876 г.
(Частное собр. Э. И. Глигорюка).
79а «Русское обозрение», 1901, вып. I, стр. 84.
80 А. П. Чехов. Поли. собр. соч. и писем в 20-ти томах, т. 12.
М., Гослитиздат, 1949, стр. 332.
$46

Мир как красота
и против необходимости учения для народа, считая
созданные правительством «низшие школы»
подлежащими закрытию в качестве очага революционных
идей81. Жене Фет объявил, что назначит в своем
завещании «значительную премию» за «наилучший
панегирик мудрому, геройски великодушному»
Николаю 182, а отвечая в широко распространенных в конце
80-х годов так называемых «альбомах признаний» на
вопрос: «Какое историческое событие вызывает в вас
наибольшее сочувствие?», он написал: «Отмена
Наполеоном I революции и казнь Пугачева» 83.
Доводившаяся Фетом до крайних степеней
демонстративная реакционность («фетовское безобразничанье»,
как называл это Тургенев) отталкивала от него многих
ближайших друзей. Уже в 1874 г., вскоре после
утверждения за ним фамилии Шеншина, произошел давно
назревавший разрыв с Тургеневым, не прощавшим ему
сотрудничества в журнале «гнусного» Каткова,
которого сам Фет склонен был считать слишком
либеральным. «Не могу... не выразить своего удивления вашему
упреку г-ну Каткову в либерализме! После этого вам
остается упрекнуть Шешковского в республиканизме
и Салтычиху в мягкосердечии. Вас на это станет, чего
доброго!.. — писал Тургенев.— Помните,— продолжал
он,— как 20 лет тому назад вы в Спасском в самый
разгар николаевских мероприятий огорошили меня
изъявлением вашего мнения, что выше положения тогдаш-
81 «Где первоначальный источник нашего „нигилизма"».—
«Северные цветы на 1902 г., собранные изд-вом „Скорпи-
ίΟΗ"». Μ., 1902, стр. 191—193.
82 Письмо Фета А. В. Олсуфьеву от 26 мая 1888 г.— «Русское
обозрение», 1901, вып. I, стр. 125.
83 Г. П. Блок. Фет и Бржеская.—«Начала», 1922, № 2, стр.
122.
18* 547

Д. Д. Благой
него российского дворянина — и не только выше, но
благороднее и прекраснее — ум человеческий
придумать ничего не может... Такие антецеденты делают все
возможным — все, кроме хотя мгновенного соглашения
между нами двумя по какому бы то ни было
вопросу» 84. Однако «меру долготерпенья» Фета характерно
переполнило не это крайне резкое письмо, а одно из
следующих, в конце которого Тургенев иронизирует
над новой его фамилией: «Не могу не заметить, что вы
напрасно благодарите судьбу, устранившую ваше имя
от соприкосновения с нынешней литературой; ваши
опасения лишены основания: как Фет, вы имели имя,
как Шеншин, вы имеете только фамилию» 85. Фет
ответил оскорбительнейшим письмом, и многолетние
дружеские отношения были прерваны; года через
четыре они возобновились, но прежняя близость уже не
вернулась.
Позже явное охлаждение наступило и в
отношениях между Фетом и отказавшимся от своего класса>
перешедшим на позиции патриархального крестьянства
Толстым. В Фете, наоборот, параллельно со все
нараставшей реакционностью усиливалось, по словам
близко знавших его лиц, «тяготение к барству и
аристократизму» 86. У него завязалась оживленная переписка
с великим князем Константином Константиновичем
Романовым, который, считая себя учеником Фета, сам
писал стихи, печатая их под инициалами К. Р. Через
него Фет вступил в отношения и с другими членами
царской фамилии. С помощью К. Р., в 1888 г., в связи
84 Письмо от 30 октября 1874 г.— И. С. Тургенев. Поли, собр,
соч., Письма, т. X, стр. 320.
85 Письмо от 24/12 декабря 1874 г.— Там же, стр. 339.
86 «Т. А. Кузминская об А. А. Фете», стр. 173.
548

Мир как красота
с «пятидесятилетием своей музы», Фету удалось
добиться получения придворного звания камергера, что
он причислял, наряду с возвращением ему фамилии
Шеншина, к «одним из счастливейших» дней своей
жизни87.
Это восстановило против Фета даже особенно
близкого ему в последние два десятилетия его жизни
Страхова, который не только с энтузиазмом относился к
его стихам, но во многом разделял его взгляды и очень
ценил его как человека, как личность: «Вы для меня
человек, в котором все настоящее, неподдельное, без
малейшей примеси мишуры. Ваша поэзия — чистое золото, не
уступающее поэтому золоту никаких других рудников
и россыпей. Ваши заботы, служба, образ жизни — все
также имеет настоящий вид железа, меди, серебра,
какой чему следует»88. Однако после того как Фет
с тщеславной гордостью облекся в то, что Пушкин
называл «шутовским кафтаном»—высочайше
пожалованный ему придворный мундир, Страхов с возмущением
писал Толстому, что по приезде в Ясную Поляну он
«нажалуется» ему на Фета, «который так испортил
себя в моих глазах, да и не только в моих одних». А в
другом письме, ему же, вступаясь за «век нынешний»,
Страхов снова резко отзывается о реакционной
«болтовне Фета, которую тот выставляет как „верх
человеческого достоинства"» 89. Однако сам Фет объяснял
такое «непонимание» его даже со стороны «небольшого
87 Там же, стр. 171.
88 Письмо Фету от 24 ноября 1877 г.— «Русское обозрение»,
1901, вып. I, стр. 73.
89 Письма от 13 апреля и 21 июня 1889 г.— «Переписка Л. Н.
Толстого с Η. Н. Страховым». СПб., 1913, стр. 378—379 и
383.
549

Д. Д. Благой
числа европейски образованных людей» тем, что они
не были «поместными дворянами» 90
Трудный жизненный путь, суровая житейская
практика Фета, безнадежно-мрачный «шопенгауэровский»
взгляд на жизнь, на людей, на современное
общественное движение все более отягчали его душу,
ожесточали, «железили» его характер, отъединяли от
окружающих, эгоистически замыкали в себе. «Я никогда не
слышала от Фета, чтобы он интересовался чужим
внутренним миром, не видала, чтобы его задели чужие
интересы. Я никогда не замечала в нем проявления
участия к другому и желания узнать, что думает и
чувствует чужая душа» 91. Так писала о нем та, которой
Фет посвятил одно из самых прославленных, воистину
жемчужных своих созданий — стихотворение «Сияла
ночь. Луной был полон сад...»,— сестра жены
Толстого, Т. А. Кузминская. Примерно так же отзывались о
нем и другие современники. Но особенно полное
представление о душевном состоянии позднего Фета дают
его собственные свидетельства в «альбомах
признаний». На вопрос: «Где вы желали бы жить?», Фет
отвечал: «Нигде»; «К какому народу желали бы вы
принадлежать?» — «Ни к какому»; «Долго ли бы вы хотели
жить?» — «Как можно короче». И — как итог всего
этого — на вопрос: «Каково настроение души вашей в
настоящее время?», последовал ответ: «Пустыня» 92.
Картина больше чем безотрадная...
90 Письмо Фета G. А. Толстой от 23 января 1888 г. (ГМТ).~-
А. А. Фет. Поли. собр. стихотворений. Л., 1959, стр.
23—24.
91 «Т. А. Кузминская об А. А. Фете», стр. 172.
92 «Начала», 1922, 3Sft 2, стр. 121—122.
550

Мир как красота
Но, словно бы в подтверждение древнего изречения:
«Дух дышит, где хочет», как в 50-е годы в
«добродушном толстом офицере», так и теперь в этом орловском,
курском и воронежском поместном дворянине, жестком
и корыстном сельском хозяине, в этом Фамусове,
кичащемся своим ретроградством, в этом давно
дошедшем до безразличия добра и зла пессимисте, сухом
и тщеславном камергере двора его императорского
величества — продолжал дышать дух поэта и поэта
истинного, одного из тончайших лириков мировой
литературы.
В десятилетия своего «рабского труда», как Фет
называл напряженнейшую, целиком захватившую его
работу во имя своего помещичьего жизнеустройства
(В. С. Соловьеву — «Ты изумляешься, что я еще пою...»,
1885), он в сущности вовсе бросил заниматься поэзией.
И это была едва ли не самая тяжкая для него —
поэта — жертва из тех многих, которые он принес на
алтарь своей идеи-страсти. «Он стал рьяным хозяином и
гонит музу взашей», «выдохся до последней степени» —
такими суждениями пестрят письма близко знавших
его современников. Не только стихи Фета, но и
упоминания о нем как стихотворце почти совершенно
исчезают/ в эти десятилетия со страниц журналов. Сам
он упорно твердит о себе как о поэте, навсегда
конченном. Решительно не соглашался с этим один Лев
Толстой: «Я от вас все жду, как от 20-тилетнего поэта, и не
верю, чтобы вы кончили. Я свежее и сильнее вас не
знаю человека. Поток ваш все течет, давая то же
известное количество ведер воды — силы.—Колесо, на
которое он падал, сломалось, расстроилось, принято
прочь, но поток все течет, и ежели он ушел~~в землю,
он где-нибудь опять выйдет и завертит другие коле-
551

Д. Д. Влагой
са» 93. И Толстой оказался весьма прозорливым. Еще
долгие годы лирический поток Фета оставался под
землей, и все же в конце концов он с необыкновенной
силой выбился наружу. Сам Фет писал К. Р.: «Жена
напомнила мне, что с 60-го по 77-й год, во всю мою
бытность мировым судьею и сельским тружеником, я не
написал и трех стихотворений, а когда освободился
от того и другого в Воробьевке, то Муза пробудилась
от долголетнего сна и стала посещать меня так же
часто, как на заре моей жизни» 94.
И в самом деле, с конца 70-х годов Фет начал писать
стихи в количестве не меньшем, если не большем, чем
в молодую свою пору. Новому отдельному сборнику
своих стихотворений, вышедшему после
двадцатилетнего перерыва, в 1883 г., когда ему было уже 63 года,
он дал заглавие «Вечерние огни». Под этим же очень
емким, точным и поэтичным названием он опубликовал
в 1885, 1888 и 1891 гг. еще три сборника — выпуска —
новых стихов; подготовлял и еще один, пятый выпуск,
который издать уже не успел. Заглавие, несомненно,
говорило о вечере жизни, ее закате. Но к Фету его
последнего периода можно с полным правом
применить слова Баратынского: «Твой закат пышней, чем
день!». «Вечерний» день Фета оказался необычным,
в своем роде единственным. В стихотворениях,
создававшихся на исходе шестого, на седьмом и даже на
восьмом десятке лет жизни поэта, его творческий дар
не только сохранил свою свежесть и юношескую силу,
но и достиг высшего расцвета, полностью развернулся
во всем своем «благоуханном» — фетовском — свое-
93 Письмо от 28 июня 1867 г.—Л. Н. Толстой. Поли. собр.
соч., т. 61, стр. 172.
94 Письмо от 25 августа 1891 г. (ЯД).
552

Мир как красота
образии, восхищавшем критиков 50-х годов. При этом
лирический поток Фета не только стал падать на снова
налаженное прежнее колесо, но «завертел» и другие,
новые.
*
В числе более трехсот стихотворений, вошедших в
состав пяти выпусков «Вечерних огней», нетрудно
обнаружить то, что Страхов называл «железом» и «медью»
Фета. Несколько стихотворений обращено против
представителей гражданской поэзии, от которой Фет снова
демонстративно отрекался. Среди довольно
значительного числа, включенных в первый, наиболее обширный,
выпуск стихотворных переводов из разных поэтов,
имеется перевод сатирического стихотворения
Альфреда Мюссе с выпадами против утопического социализма
Фурье и вкрапленными в него самим Фетом
ироническими насмешками в адрес «семинаристов» —
шестидесятников, которых он иронически «задирает» даже
в своих примечаниях к переводу поэтики Горация —
его знаменитого послания к Пизонам, выполненному
еще в 60-е годы, но впервые опубликованному в том
же выпуске «Вечерних огней». Встречаются и
стихотворения «на случай», которые, по собственному
признанию Фета, он не умел писать, в том числе
комплиментарные обращения к высочайшим особам и такие,
в своем роде характерные, стихотворные пустячки,
«безделки», как «ода» на юбилей конского завода
(«И. Ф. О —у»). И надо прямо сказать, что вся эта
относительно небольшая часть «Вечерних огней» не
имеет, за немногими исключениями, сколько-нибудь
серьезного художественного значения. Попадаются
в них и просто слабые, неудачные стихотворения. Зато
553

Д. Д. Влагой
лучшая часть составляющих их стихов является,
действительно, чистым золотом лирики, не только
лишенным посторонних примесей — «железа» и «меди»,—
но коренным образом от них отличающихся. Резкое
отличие житейского Фета, каким его знали, видели
и слышали окружающие, от его лирических стихов
дивило многих, даже очень близких ему людей. «Что
ты за существо — не понимаю,— писал Фету незадолго
до его смерти Полонский,— ...откуда у тебя берутся
такие елейно-чистые, такие возвышенно-идеальные,
такие юношественно-благоговейные стихотворения?..
Какой Шопенгауэр, да и вообще какая философия
объяснит тебе происхождение или тот психический процесс
такого лирического настроения? Если ты мне этого не
объяснишь, то я заподозрю, что внутри тебя сидит
другой, никому неведомый, и нам, грешным, невидимый,
человечек, окруженный сиянием, с глазами из лазури
и звезд, и окрыленный! Ты состарился, а он молод!
Ты все отрицаешь, а он верит!.. Ты презираешь жизнь,
а он, коленопреклоненный, зарыдать готов перед одним
из ее воплощений...» 95 Остро сформулированное
Полонским противостояние двух миров — мира
Фета-человека, его мировоззрения, его житейской практики,
общественного поведения — и мира фетовской лирики, по
отношению к тому, первому, бывшего словно бы
антимиром, являлось «загадкой», «тайной» и для огромного
большинства его современников. Характерно в этом
отношении высказывание писателя А. В.
Амфитеатрова, который, делая упор уже не на мировоззрение Фета
вообще, а на его общественно-политическую позицию,
поражается возможности «совместительства» в одном
95 Письмо от 25 октября 1890 г. (ЯД).
554

Мир как красота
лице крупного поэта-художника и крайнего
реакционера: «Страннейший, почти патологический пример
такого совместительства мы видим в оригинальной фигуре
Фета, человека, жестокостью общественной мысли
походившего на первобытного варвара, что не мешает
ему быть поэтом поразительной глубины...» По-разному
отвечала на недоуменный вопрос «что же такое Фет.
и как нам следует ценить его?» и критика96.
Для критиков, отрицательно относившихся к его
поэзии, ссылка на Фета-человека давала легкую
возможность вслед за Писаревым «разоблачать» ее,
произнести над ней суровый, не подлежащий обжалованию
приговор. В противовес такому механическому
отожествлению биографии Фета и его творчества, критики,
высоко ценившие его лирику, наоборот, стремились
полностью оторвать поэта от человека. На это толкал
и сам Фет, который, «конечно, хорошо сознавал, что
носит в себе „тайну" своего поэтического творчества,
но часто выражал ее в очень странных речах, Он
говорил, что поэзия и действительность не имеют между
собою ничего общего, что как человек он — „одно
дело, а как поэт — другое"» 97. Словно бы подсказывала
это отделение и двойная фамилия Фета — имя,
которым, при всей к нему ненависти, он все же, видимо,
вняв столь обидевшим его словам Тургенева,
продолжал подписывать свои стихи и тогда, когда
юридически стал Шеншиным, вместе с тем решительно
ограничивая область его применения («Я между плачущих
96 А. В. Амфитеатров. Собр. соч., т. 21. М., «Просвещение»,
[б. г.], стр. 334—335; Я. Я. Страхов. Несколько слов
памяти Фета.— «Заметки о Пушкине и других поэтах», 2-е изд.
Киев, 1897, стр. 230.
97 Там же, стр. 231.
555

Д. Д. Влагой
Шеншин, а Фет я только средь поющих») («Член
Академии больной», 1887). Эту двуфамильность один из
авторов «Козьмы Пруткова», поэт А. М. Жемчужников,
написавший ряд эпиграмм в адрес представителей
«чистого искусства», использовал как своего рода
примирительную формулу: «Искупят прозу Шеншина //
Стихи пленительные Фета» 98.
Однако обе эти попытки «разгадать» двойственность
Фета носят явно односторонний — либо вульгарно-
материалистический, либо идеалистический —
характер. На самом деле «тайна» Фета и гораздо сложнее
и одновременно проще. И есть все основания считать,
что сам Фет, основательно прошедший школу
немецкой домарксовой диалектики, несмотря на свои
«странные речи», продиктованные его дворянско-поместным
бытием и сознанием, это понимал.
«Жизнь есть гармоническое слияние
противоположностей и постоянной между ними борьбы: добрый
злодей, гениальный безумец, тающий лед. С прекращением
борьбы и с окончательной победой одного из
противоположных начал прекращается и самая жизнь, как
таковая» ". Слиянием взаимоисключающих друг друга
и вместе с тем взаимно же друг друга
обусловливающих «противоположностей» в некое живое и целостное
единство и было отношение между, условно говоря,
Фетом-поэтом и Фетом-человеком.
Еще в 1850 г., вскоре после трагической смерти
Марии Лазич, Фет писал другу: «идеальный мир мой
разрушен давно...» 10° Место этого разрушенного —
98 А. М. Жемчужников. Избранное. Тамбов, 1959, стр. 109.
99 А. А. Фет. Два письма..., стр. 48.
100 «Литературная мысль», вып. I, стр. 221.
556

Мир как красота
идеального — мира заняла та реальная будничная
жизнь, сугубо прозаичным законам которой Фет счел
себя вынужденным не только подчиниться, а и начать
в соответствии с ними строить свое житейское
благополучие, но которая резко отвращала его как поэта.
И чем больше в своей практической деятельности Фет
следовал этим законам, тем сильнее в своем
поэтическом сознании стремился он выйти из-под их власти.
Оглядываясь в предисловии к III выпуску «Вечерних
огней» на всю свою творческую жизнь, Фет писал:
«Жизненные тяготы и заставляли нас в течение
пятидесяти лет по временам отворачиваться от них и
пробивать будничный лед, чтобы хотя на мгновение
вздохнуть чистым и свободным воздухом поэзии». В
последние десятилетия жизни Фета своего апогея достигло
глубокое и прочное — всеми корнями — врастание его
в тот мир, в котором житейски он пребывал, в котором
сложились и его реакционные взгляды, и глубоко
пессимистическое воззрение на жизнь и людей вообще.
Соответственно этому своего апогея достигла в
«Вечерних огнях» и потребность задыхавшегося в этом мире
поэта вырваться на чистый и свободный воздух поэзии:
Без усилий
С плеском крылий
Залетать —
В мир стремлений,
Преклонений
И молитв;
Радость чуя,
Не хочу я
Ваших битв.
( «Quasi ипа fantasia», 1889)
557

Д. Д. Влагой
Признаком истинного лирика — мы помним — была,
по Фету, готовность «броситься с седьмого этажа вниз
головой с непоколебимой верой в то, что он воспарит
по воздуху». В этой, весьма своеобразной, формуле,
вызывающая парадоксальность которой производила
комический эффект, было выражено, однако, одно из
задушевнейших убеждений поэта. Совсем близко к
этому в стихотворении, написанном почти через тридцать
лет после статьи о Тютчеве («Я потрясен, когда
кругом...»), раскрывает он столь непонятный для
Полонского «психический процесс» своего «лирического
настроения»: «просветленный и немой», вслушивается он
во вдруг зазвучавшие ему «неизреченные глаголы»:
Я загораюсь и горю,
Я порываюсь и парю...
И верю сердцем, что растут
И тотчас в небо унесут
Меня раскинутые крылья.
И действительно, в поразительной способности Фета,
в моменты своего лирического настроения, того
лиризма, который он считал «цветом и вершиной жизни» 10\
полностью перенестись из привычного
буднично-прозаического мира — «душно-зловонной псарни» 102 в
диаметрально ему противоположный, заново, взамен
утраченного «идеального», им созидаемый,— «благовонный,
благодатный» мир своих лирических «вздохов» — было
нечто подобное дерзновенно-романтическому прыжку
с седьмого этажа. И вера поэта оправдывалась; Фет
вспоминает, какою радостью затрепетало его сердце,
101 А. Фет. О стихотворениях Ф. Тютчева.— «Русское слово»,
1859, февраль, стр. 75.
102 А. Фет. Из деревни.— «Русский вестник», 1863, январь,
стр. 467.
558

Мир как красота
когда, прочитав Тютчеву одно из своих новых
стихотворений, он услышал его восклицание: «Как это
воздушно!» ,03 Это можно сказать и о многих
стихотворениях «Вечерних огней», в которых столько синевы и
лазури, так часто встречаются эпитеты: воздушный,
крылатый; глаголы: лететь, парить, окрылиться,
мчаться на воздушной ладье, взлетать над землей, подняться
в жизнь иную. Это чувствовал Лев Толстой, когда
однажды, характеризуя полушутя современных
писателей различными красками, назвал Фета
«светло-голубым» 104. Очень точно писал об этом в рецензии на
I выпуск «Вечерних огней» и Страхов: «Каждый стих
у него с крыльями, каждый сразу подымает нас в
область поэзии» 105.
Уход, от неудовлетворяющего реального мира в мир,
создаваемый искусством, от борьбы со злом — от
«битв» — в эстетическую созерцательность — все это
типичные черты того типа литературного романтизма,
который Горький называл «пассивным» и
родоначальником которого у нас был Жуковский. В лирике Фета,
несомненно, имеются родственные Жуковскому черты,
возникшие в результате как исторической
преемственности, так и типологических совпадений. Но имеется
и существеннейшее между ними различие.
В идеальном мире лирики Фета, в
противоположность Жуковскому, нет ничего
мистически-потустороннего. Извечным объектом искусства — считает Фет —
является красота. Но эта красота не «весть» из некоего
нездешнего мира, это и не субъективное прикрашива-
пие, эстетическая поэтизация действительности — она
103 А. Фет. Мои воспоминания, ч. II, стр. 4.
104 Там же, ч. I, стр. 268.
105 Н. Страхов. Заметки о Пушкине..., стр. 223.
559

Д. Д. Влагой
присуща ей самой. «Мир во всех своих частях равно
прекрасен,— утверждает Фет.— Красота разлита по
всему мирозданию и, как все дары природы, влияет
даже на тех, которые ее не сознают, как воздух питает
и того, кто, быть может, и не подозревает его
существования. Но для художника недостаточно
бессознательно находиться под влиянием красоты или даже млеть
в ее лучах. Пока глаз его не видит ее ясных, хотя и
тонко звучащих форм, там, где мы ее не видим или
только смутно ощущаем,— он еще не поэт... Итак,
поэтическая деятельность,— заключает Фет,—
очевидно, слагается из двух элементов: объективного,
представляемого миром внешним, и субъективного,
зоркости поэта — этого шестого чувства, не зависящего ни
от каких других качеств художника. Можно обладать
всеми качествами известного поэта и не иметь его
зоркости, чутья, а следовательно, и не быть поэтом...
Ты видишь ли или чуешь в мире то, что видели или
чуяли в пем Фидий, Шекспир, Бетховен? „Нет".
Ступай! ты не Фидий, не Шекспир, не Бетховен, но
благодари бога и за то, если тебе дано хотя воспринимать
красоту, которую они за тебя подслушали и
подсмотрели в природе"» 106. Все эти суждения Фета высказаны
им в одной из относительно ранних его статей дошо-
пенгауэровского периода и находятся в несомненном
противоречии с его нарочито парадоксально
заостренными «странными речами», отрицающими наличие
чего-либо общего между поэзией и действительностью,
утверждающими, что «поэзия есть ложь и что поэт,
который с первого же слова не начинает лгать без огляд-
",ь А Фет. О стихотворениях Ф. Тютчева, стр. 65.

Mupt как красота
ки,— никуда не годится» 107 и т. п. На самом же деле
представлению о «красоте», как о реально
существующем элементе мира, окружающего человека, Фет
остается верен до конца. «Целый мир от красоты // От
велика и до мала»,— читаем в одном из позднейших его
стихотворений, примыкающих к периоду «Вечерних
огней». И в этом отношении Фет идет не за
Жуковским, а за Пушкиным, во всеохватывающем
творчестве которого среди бесчисленных семян и побегов,
прорастающих в последующей русской литературе, есть
и несомненное и по-своему весьма значительное «фе-
товское» зерно. Это ощущал и сам Фет, когда на
вопрос: «Ваш любимый поэт?», ответил: «Пушкин» (в
другом «альбоме признаний» им назван и такой
«поэт объективной правды», как Гете).
Романтическая по пафосу и по методу, лирика Фета
вместе с тем сродни пушкинской «поэзии
действительности», представляет своеобразный — романтический —
ее вариант. Только, говоря о Пушкине, в этом
словосочетании логическое ударение следует ставить на
каждом из двух слов, говоря о Фете,— на первом из
них. «У всякого предмета,— пишет Фет,— тысячи
сторон», но «художнику дорога только одна сторона
предметов: их красота, точно так же, как математику
дороги их очертания или численность» 108. Каждый предмет
не только многосторонен, он — и единство
противоположностей: прекрасное слито с безобразным, ужасным,
жестоким. Нежит слух пение соловьев, ласкает глаз
расцветка бабочек. Но Фету известно и другое: пре-
107 Я. Страхов. Заметки о Пушкине, стр. 231; А. Фет. Ранние
годы моей жизни, стр. 153.
108 А. Фет. О стихотворениях Ф. Тютчева, стр. 64.
561

Д. Д. Благой
красные соловьи клюют прекрасных бабочек. Однажды
он писал Льву Толстому, что, помимо ума-интеллекта,
можно «думать» и «умом сердца» («...вам спасибо
большое,— горячо отозвался Толстой.— Ум ума и ум
сердца— это мне многое объяснило») 109. «Умом ума» Фет
не только признает, по Дарвину, борьбу за
существование всеобщим и непреложным биологическим законом,—
как непреложен для него, по Шопенгауэру, ужас
жизни вообще,— но и прямо руководствуется им,
распространяя его в своей практической деятельности на
общественные отношения. Но «умом сердца» он
«думает» по-иному: идет на своего рода эстетическое
«расщепление атома» — разрыв единства
противоположностей. По строкам его лирических созданий,
продолжая вековечную поэтическую традицию, звучат
и разливаются соловьиные трели; бабочке, которая
для него, поэта,— вся из одних крыльев («Весь
бархат мой с его живым миганьем // Лишь два крыла»),—
он посвящает одно из самых «воздушных» своих
стихотворений («Бабочка», 1884). Но ничему ужасному,
жестокому, безобразному доступа в мир фетовской
лирики нет: она соткана только из красоты. Это явная
односторонность, на которую поэт, демонстративно
опираясь на тоже односторонне понятые и развиваемые им
пушкинские суждения об искусстве, не только
сознательно, но и принципиально идет: дело «поэзии или
вообще художества воспроизведение не предмета, а
только одностороннего его идеала» по. В этой
односторонности — специфичность лирики Фета, в ней ее
слабость — та узость кругозора, в которой так резко
укоряли его критики-шестидесятники; но в ней же и ее
109 А. Фет. Мои воспоминания, ч. II, стр. 121.
110 А. Фет. О стихотворениях Ф. Тютчева, стр. 64—65.
562

Мир как красота
сила — ее художественное обаяние, ее эстетическая
прелесть.
Будучи в курсе «последних слов» современных ему
естественных наук, Фет, в отличие от многих
писателей-романтиков, скажем, Баратынского, не
рассматривал поэзию, искусство вообще и науку как нечто
враждебное, друг друга исключающее. Наоборот, он считал
их «двумя близнецами»: «у обоих общая цель —
отыскать истину», «самую сокровенную суть предмета».
Но между ними существует огромная разница —
«характеристическое различие» — в методе, в тех
способах и приемах, которые они применяют для
достижения этой цели. «Сущность предметов,— пишет Фет,—
доступна для человеческого духа с двух сторон. В
форме отвлеченной неподвижности и в форме своего
животрепещущего колебания, гармонического пения,
присущей красоты... К первой форме приближаются
бесконечным анализом или рядом анализов, вторая
схватывается мгновенным синтезисом всецельно.
Приведем,— продолжает Фет,— наглядное, хотя несколько
грубое сравнение. Перед нами дюжина рюмок. Глазу
трудно отличить одну от других. Избрав одну из них,
мы можем задавать ей обычные вопросы: что? откуда?
к чему? и т. д., и если мы стоим на высоте
современной науки, то получим самые последние ответы
насчет физических, оптических и химических свойств
исследуемой рюмки, а математика с возможной точно-
стию выразит ее конфигурацию. Но этим дело не
кончится. Восходя все выше по бесконечному ряду
вопросов* мы неминуемо приведем науку к добросовестному
сознанию, что на последний вопрос она в настоящее
время еще не знает ответа. Этого мало: так как
сущность предметов сокрыта на неизмеримой глубине,
563

Д. Д. Влагой
а восходящему ряду вопросов не может быть конца, то
сама наука не может не знать,— ä priori — что ей
никогда не придется сказать последнего слова... Но вот
наша рюмка задрожала всей своей нераздельной
сущностью, задрожала так, как только ей одной
свойственно дрожать, вследствие совокупности всех
исследованных и не исследованных нами качеств. Она вся в этом
гармоническом звуке; и стоит только запеть и
свободным пением воспроизвести этот звук, для того чтобы
рюмка мгновенно задрожала и ответила тем же
звуком. Вы несомненно воспроизвели ее отдельный звук:
все остальные подобные ей рюмки молчат. Одна она
трепещет и поет...»
Нет нужды оговаривать идеалистический характер
этих и многих других рассуждений Фета, но его
сравнение с рюмкой очень выразительно. Если
художественный мир Пушкина — гигантская чаша, способная
вместить в себя весь океан бытия, лиризм Фета
подобен хрустальной рюмке; но он настроен — звенит и
трепещет — в унисон красоте. Вместе с тем самому
понятию красота Фет придает, как видим, и философское
значение. Один из самых рьяных приверженцев
«чистой поэзии», Боткин, как-то писал Фету: «Я дорожу
искусством за наслаждение, которое оно мне
доставляет, и до всего прочего мне нет дела» 1П. Для Фета
поэзия нечто гораздо большее. В одном своем
стихотворении он прямо выступает против бездумного, а по
существу и бездушного эстетического залюбовывания.
Далеко в степи вспыхивает как некое «диво», как не
111 А. Фет. Два письма..., стр. 52, 53—55; письмо Боткина
Фету от 27 ноября 1867 г.— А. Фет. Мои воспоминания,
ч. II, стр. 169.
564

Мир как красота
вовремя, «прозрачно и красиво», вставшая заря,
пожар:
И в эту красоту невольно взор тянуло,
В тот величавый блеск за темный весь предел,—
Ужель ничто тебе в то время не шепнуло:
Там человек сгорел?
(«Когда читала ты
мучительные строки», 1887)
Правда, других высказываний этого рода у Фета
словно бы нет, но это не лишает концовки данного
стихотворения ее далеко идущей значительности. Ведь
поэзия для Фета, помимо доставляемого ею
эстетического наслаждения,— это проникновение в «самую
сокровенную суть мира», его гармонический строй, а
тем самым и ответ на «конечные» вопросы о цели и
смысле бытия, которые, считает он, бессильна решить
и наука, и религия. Однако до самого конца, буквально
до последнего своего вздоха оставаясь убежденным
атеистом, Фет, говоря о поэзии, характерно
прибегает к религиозно-культовым образам и метафорам.
В ее «чертоги», в которых «окрыляется» дух поэта, он
вступает молитвенно, как в храм:
Сердце трепещет отрадно и больно,
Подняты очи, и руки воздеты,
Здесь на коленях я снова невольно,
Как и бывало, пред вами, поэты.
(«Поэтам», 1890)
Себя он ощущает «верховным жрецом» культа
красоты («С бородою седою верховный я жрец», 1884).
Свое поэтическое дело определяет как служение
«святыне», уподобляя свои стихи «священной
хоругви» крестного хода, которую он возносит высоко над
толпою («Оброчник»).
565

Д. Д. Влагой
В первый период своего творческого пути (40—
50-е годы) Фет обретает взыскуемый им идеал
совершенной красоты на признанной — под могучим
воздействием «классицизма» Гете и Шиллера —
родине прекрасного — в искусстве древних Греции и
Рима. В его поэзии того времени очень видное
место занимают писавшиеся им параллельно с
переводами из Горация антологические стихи — жанр, в
котором, развивая традиции А. Шенье, поэта, любимого
Пушкиным, и в особенности самого Пушкина, Фет
добивается в это время наиболее блистательных
успехов.
С необычайным восторгом встречено было критикой
разных направлений 50-х годов его стихотворение
«Диана». В этом стихотворении, написанном в
один из самых мрачных периодов жизни Фета — в
годы военной службы на юге, и в самом деле с
полным блеском проявилась его способность, «пробивая
будничный лед», создавать чистейшее, лишенное
каких-либо примесей золото красоты. Поэт видит
«меж дерев над ясными водами» статую «каменной
девы» — нагой богини. Читая эти строки,
вспоминаешь дивную пушкинскую «Нереиду», но вторая
часть стихотворения, равномерно (без прямого
-членения, но по внутреннему смысловому движению)
разбитого на два восьмистишия,— совершенно
оригинальная, «фетовская»:
Но ветер на заре между листов проник,—
Качнулся на воде богини ясный лик;
Я ждал,— она пойдет с колчаном и стрелами,
Молочной белизной мелькая меж древами,
Взирать на сонный Рим, на вечный славы град,
На желтоводный Тибр, на группы колоннад,
На стогны длинные... Но мрамор недвижимый
Белел передо мной красой непостижимой.
566

Мир как красота
Корифеи «эстетической критики» восприняли
стихотворение как триумф пропагандируемой ими
теории «искусства для искусства»: «Перл
антологической поэзии... высочайший апофеоз... всего
мифологического мира» (Боткин); «Антологической очерк...,
который сделал бы честь перу самого Гете в
блистательнейший период для германского олимпийца»
(Дружинин). С не меньшим безоговорочным
восхищением отнеслись к «Диане» не только придирчивый
Тургенев, почти всегда находивший в высоко
ценившихся им стихах Фета какой-нибудь недостаток,
«пятнышко», но и Некрасов: «Всякая похвала немеет
перед высокой поэзиею этого стихотворения, так
освежительно действующего на душу» 112. Но особенно
останавливает на себе внимание отзыв незадолго до
этого после каторги и солдатской службы в Сибири
вернувшегося в литературу Достоевского. «Последние
две строки этого стихотворения,— писал он,— полны
такой страстной жизненности, такой тоскп, такого
значения, что мы ничего не знаем более сильного,
более жизненного во всей нашей русской поэзии._ Это
отжившее, прежнее, воскресающее через две тысячи
лет в душе поэта, воскресающее с такою силою, что
он ждет и верит, в молении и энтузиазме, что
богиня сейчас сойдет с пьедестала и пойдет перед ним.
Но богиня не воскресает и ей не надо воскресать,
ей не надо жить; она уже дошла до высочайшего
момента жизни; она уже в вечности, для нее время
остановилось; это высший момент жизни, после которого
112 В. П. Боткин. Соч., т. II, стр. 381, 382; А. В. Дружинин.
Собр. соч. в 8-ми томах, т. 7. Лб., 1865, стр. 121—122;
Н. А. Некрасов. Поли. собр. соч. и писем, т. XI,
стр. 336.
567

Д. Д. Благой
она прекращается,— настает олимпийское
спокойствие. Бесконечно только одно будущее, вечно зовущее,
вечно новое, и там тоже есть свой высший момент,
которого нужно искать и вечно искать, и это вечное
искание и называется жизнью, и сколько
мучительной грусти скрывается в энтузиазме поэта, какой
бесконечный зов, какая тоска о настоящем в этом
энтузиазме к прошедшему!»
Для критиков-эстетов стихотворение Фета
совершенно оторвано от современности, в нем — лишь «то
чувство, какое ощущал древний грек, смотря на
изваяния олимпийских богов своих» (Боткин).
Достоевский, также восхищенный красотой стихотворения,
почуял за ней — совсем по будущей фетовской
формуле: «Там человек сгорел» — страстный и
мучительно грустный голос своего современника, человека
XIX столетия, его «моление перед совершенством
прошедшей красоты и скрытую внутреннюю тоску по
такому же совершенству» 113.
В своем прочтении стихотворения Достоевский
оказался глубже и проницательнее всех остальных.
Поэта такой жизненности, как Фет (она-то и
составляет замечательное свойство его романтизма, с
особенной силой сказавшееся в «Вечерних огнях»), не
только не влекло в потустороннее,— не мог он
надолго удовлетвориться и уходом в давно отжившее
прошлое. Он жаждал обрести прекрасное в том
потоке живой жизни, которую сегодня, сейчас ощущал в
в себе самом и в мире, его окружающем. «Диана»
явилась высшим достижением Фета в жанре антоло-
113 В. П Боткин. Там же, стр. 381; Φ. М. Достоевский. Собр.
соч., т. XIII, стр. 89.
568

Мир как красота
гической поэзии, особенно ценившемся
приверженцами теории «искусства для искусства», и
одновременно началом отхода от него. В ближайшее десятилетие
он продолжал писать антологические стихотворения,
по этот жанр все явственнее отодвигался в его
собственном творчестве на задний план. Влечение и
любовь Фета к античной поэзии, проявившиеся с
ранних лет в настойчивой работе над переводами на
русский язык Горация, с годами не только не
ослабевают, но все более усиливаются. Как раз в период
«Вечерних огней», помимо вспыхнувшего с новой
силой оригинального творчества, Фет, наряду с
переводом «Фауста» Гете114, проделал колоссальную работу
по переводу и наиболее значительных творений
древнеримской поэзии (помимо окончания перевода всего
Горация, переводы элегий Катулла, Тибулла, Пропер-
ция, сатир Ювенала, Персия, эпиграмм Марциала,
«Метаморфоз» и «Скорбей» Овидия, «Энеиды»
Вергилия и др.). Не все они одинаково на высоком уровне,
но за перевод Горация, который очень высоко
оценивали и Чернышевский, и Некрасов, и Тургенев, Фет
получил в 1884 г. Пушкинскую премию Академии
наук, членом-корреспондентом которой в 1886 г. был
избран.
В числе относительно небольшого количества
переводных стихотворений, включенных Фетом в
выпуски «Вечерних огней» (в отличие от Жуковского,
Фет-переводчик неизмеримо уступает Фету — ориги-
114 Фет одним из первых перевел обе части «Фауста». Среди
многочисленных переводов XIX в. фетовский — в числе
наиболее значительных.— См. в примечаниях Н. Вильмон-
та к изданию «Фауста» в серии «Библиотеки всемирной
литературы». М., 1969, стр 475—476.
569

Д. Д. Благой
нальному лирику), есть и несколько переводов
древних поэтов. Но имеется всего два оригинальных
стихотворения на античные мотивы, причем оба
написаны в предыдущий период («Зевс» в 1859 г., а «Геро
и Леандр» еще в 40-е годы) и не относятся к
антологической поэзии. Характерно, что не включена и
прославленная «Дианэ», ибо своей застывшей, навеки
неподвижной, «олимпийской» красой она явно не
соответствовала лирическому миру «Вечерних огней».
Тем не менее пристальное, в течение всей жизни
изучение (вспомним, что Фет считал лучшим его
способом именно перевод) великих творений
античной литературы и вместе с тем живое и
непосредственное творческое общение с ними сыграло очень
важную роль в его литературном развитии. Оно
усилило его эстетическое чутье, развило художественный
вкус, посвятило в тайны и «секреты» высокого
поэтического мастерства, главное же — оно предохраняло
его от чрезмерного романтического субъективизма,
обращало лицом к миру объективному, учило тому
«ясно-видению» (слово, которое он употребляет как
синоним зоркости, не внося в него ничего
мистического, отсюда и написание через черточку), которое
давало возможность поэту разглядеть и воссоздать
красоту, реально разлитую по мирозданию. В
значительной степени именно благодаря этому
романтик-Фет стал в стихах тем, чем реалист-Тургенев,
автор «Записок охотника», был в прозе —
замечательным певцом-художником русской природы
(главным образом, как и Тургенев, средней полосы
России), по широте охвата ее явлений и, в особенности,
но реалистической конкретности деталей
превосходящим всех современных ему поэтов, в том числе и
570

Мир как красота
боготворимого им Тютчева115. В то же время
природа Фета, полностью сохраняя русский характер,
по колориту (преимущественное влечение поэта к
картинам весны, ночи, утренних и вечерних часов)
и, главное, по способу ее изображения имеет свое
индивидуальное лицо, глубоко своеобразные — фе-
товские — черты.
В отличие от научного, Фет — мы видели — считал
художественное познание синтетическим,
схватывающим предмет, во всей его целостности и
единстве, всеми органами чувств, которыми обладает
человек, и вместе с тем еще одним — «шестым» —
чувством, чутьем поэта, воспринимающим предмет «со
стороны красоты». Из всех искусств наибольшие
позможности для подобного синтетического
восприятия и воссоздания предмета открывает, в силу
всеобъемлющей природы своего материала, искусство
слова— поэзия. И Фет очень широко и очень
по-своему возможности эти использует.
Особая острота и тонкость видения
воссоздаваемого предмета — необходимое условие для художника-
живописца. «Кто из не посвященных в тайну
живописи видит на молодом лице все радужные цвета
и их тончайшие соединения?— спрашивает Фет,—
а между тем разве они не существуют и разве Ван-
Дик и Рембрандт их не видят?» П6 «Соглядатай
природы», как он однажды себя назвал, Фет обладал
таким изощренным, художническим глазом. Причем
зрительные образы его стихов отличаются не столь-
115 См. сопоставительные таблицы «флоры и фауны» в поэзии
Фета и Тютчева в кн.: J3. С. Федйна. А. А. Фет (Шеншин),
стр. 87—109.
118 А. Фет. О стихотворениях Ф. Тютчева, стр. 65.
571

Д. Д. Благой
ко разнообразием и яркостью красок, сколько их
тончайшими сочетаниями, воспроизводимыми в
движении — в живой игре оттенков, полутонов,
переходов. Характерно в этой связи пристрастие Фета к
воспроизведению, наряду с прямым изображением
предмета, его отраженного мобильного «двойника»:
звездное небо, отражающееся в ночном зеркале
моря (гениальные образы этого рода уже были даны
Тютчевым в стихотворениях «Лебедь» и «Как океан
объемлет шар земной»); «повторяющие» себя
пейзажи, «опрокинутые» в зыбкие воды ручья, реки,
залива. Так, оставаясь полностью на почве
реальности, Фет даже неподвижные предметы, в
соответствии со своим представлением об их «сокровенной
сущности», приводит в движение: заставляет
колебаться, качаться, дрожать, трепетать.
Необычно большое место в синтетическом — всеми
органами чувств — восприятии Фетом объективного
мира принадлежит обонянию. С величайшим
презрением, наряду с обычным упреком в отсутствии
вкуса, подчеркивал он отсутствие у критиков
конца 70-х годов и «обоняния» ш. Своему стиху он
придал однажды эпитет «благовонный». И, в самом деле,
художественный мир Фета — в обоих основных его
разделах — лирики природы и лирики любви —
насыщен «благоуханиями», «ароматами», «запахами» трав и
цветов, лесной тени и морских волн, «благовонных
ночей», «благоуханных зорь». В этом — одна из харак-
1,7 Письмо к Η. Н. Страхову от 16 января 1879 г.— «Русское
обозрение», 1901, вып. I, стр. 87. Сам Страхов «обонянием»
обладал: «Получил я вашу розу и не раз ее нюхал.
Прелесть!» — пишет он Фету 29 января 1887 г. об его
стихотворении «Бели радует утро тебя...» (ЯД).
572

Мир как красота
терных черт утонченной поэзии Фета, в своем
упоении красотой благоуханий превосходящего всех
предшественников, в том числе и Пушкина, и
Лермонтова. Особую «воздушность» фетовской лирике
придает и восприимчивость поэта к тончайшим
осязательным ощущениям — «веяниям», «дуновениям», столь
часто «дышащим» в строках его стихов.
Но «шестое чувство» Фета не только синтетически
сливает воедино все остальные, оно порой стирает
грани между ними, в особенности между зрением и
слухом, который вообще в фетовском синтезе чувств
играет основную, ведущую роль. Молодая девушка
поет, а перед внутренним взором поэта, уносимого,
подобно «шаткой тени за крылом», на «незримых
зыбя х» напева в неведомые просторы, возникает
особое — музыкальное — пространство, в котором слухо-
пые и зрительные образы, гармонически заключая в
себе друг друга, сливаются в некое единое целое.
Даль звенит, звуки песни становятся серебристым
путем, голос певицы оборачивается то месяцем,
печально сияющим над потемневшей рощей, то горящей
зарей, замирающей за ночным морем, то самим
морем, с жемчужным звоном приливающим к берегам
(«Уноси мое сердце в звенящую даль», 1857).
К песням Фет вообще с первых же своих
литературных шагов был особенно восприимчив.
«Меломаном я никогда не был,— пишет он о себе,— но иногда
самая простая и задушевная мелодия в состоянии
подействовать на меня потрясающим образом» 118. Одним
из особенно «сильных», навсегда запавших в душу
«потрясений» этого рода были цыганские песни,
118 А. Фет. Мои воспоминания, ч. 1, стр. 285.
573

Д. Д. Благой
в своеобразнейший поэтический мир которых,
издавна — от Державина и Пушкина — увлекавший
русских поэтов, ввел Фета «страстный цыганист» —
Аполлон Григорьев в те же 50-е годы, когда так увлекался
«цыганами» Лев Толстой. «Всесильную власть»
«цыганские мелодии» имели над Фетом всю его жизнь.
«Боже!..—восклицает он в чрезвычайно оригинальном
образце своей художественной прозы — рассказе
«Кактус», написанном и опубликованном в период
«Вечерних огней»,— какая томительная жажда беззаветной
преданности, беспредельной ласки слышится в этих
тоскующих напевах. Тоска вообще чувство
мучительное, почему же именно эта тоска дышит таким
счастием? Эти звуки не приносят ни представлений, нт*
понятий; на их трепетных крыльях несутся живые
идеи...» 119
Огромное впечатляющее действие производили на
Фета и песни Шопена («Шопену», 1882) и романсы
Бетховена («Anruf an die Geliebte Бетховена», 1857).
Всю душу его «возмутила... до дна» какая-то не
названная им «злая песнь»
До зари в груди дрожала, ныла
Эта песня, эта песнь одна.
И поющим отдаваться мукам
Было слаще обаянья сна,
Умереть хотелось с каждым звуком,
Сердцу грудь казалася тесна.
(Романс «Злая песнь!
как больно возмутила»,
1882)
Самым художественно сильным из многочисленных
стихотворных откликов этого рода (см. еще «Прежние
119 «Русский вестник», 1881, ноябрь, стр. 231.
574

Мир как красота
звуки с былым обаяньем», 1862 и др.) является,
бесспорно, уже упоминавшееся стихотворение «Сияла
ночь...» Навеянное пением Кузминской, оно
представляет собой несомненную параллель к пушкинскому
«Я помню чудное мгновенье», параллель не случайную,
ибо среди песен, исполнявшихся тогда Кузминской,
был и знаменитый романс Глинки на эти слова.
В обоих стихотворениях лирически повествуется о двух
встречах, двух сильнейших повторных впечатлениях.
Но у Пушкина речь идет в основном о встрече после
долгих лет с пленившим его прекрасным женским
образом, который снова воскресил в его сердце «и
жизнь, и слезы, и любовь». Все существо Фета было
охвачено подобным же порывом («Ты одна вся
жизнь... ты одна любовь», «Тебя любить, обнять и
плакать над тобой») под влиянием тоже
повторившегося, но чисто музыкального воздействия. Кстати,
стихом Пушкина «И вот опять явилась ты» подсказано
и первоначальное заглавие фетовского стихотворения:
«Опять». В числе того, что так чаровало Пушкина
в его «гении чистой красоты», называется и «голос
нежный», но в контексте стихотворения это скорее
воспринимается как нежно звучащая речь. Лишь во
время второй встречи с Керн Пушкин, мы знаем, был
восхищен и ее пеньем. «Скажи... Козлову,— писал он
П. А. Плетневу из «мрака заточенья» — своей
Михайловской «глуши»,— что недавно посетила наш край
одна прелесть, которая небесно поет его
„Венецианскую ночь" на голос гондольерского речитатива» 120.
Однако в стихотворении эпитет «небесный»
характерно придан ее зримому облику («твои небесные чер-
120 Письмо около 19 июля 1825 г.— Пушкин. Поли. собр. соч.
в 16-ти томах, т. XIII. М., Изд-во АН СССР, 1937, стр. 189.
575

Д. Д. Влагой
ты»); именно к нему относится и все остальное
(«явилась», «виденье», «милые черты»). Наоборот, в
стихах Фета не сказано ни слова о наружности той,
кто так обаяла его своим пеньем: речь идет только
о нем: «песнь», «пела», и «так хотелось жить, чтоб,
звука не роняя...» «твой голос слышу вновь, // И веет,
как тогда во вздохах этих звучных», «рыдающие
звуки». Только что приведенное сопоставление наглядно
показывает, во что развилось у Фета данное
пушкинское зерно, что является своего рода ключом,
позволяющим заглянуть в заповедные черты фетовской
лирики. У Пушкина — два виденья, у Фета — два пения.
Исключительная восприимчивость автора «Вечерних
огней» к впечатлениям музыкального ряда,
преимущественно к малым, синтетически сливающим в себе
слово и музыку, формам песни, романса —
определяет те свои, особые черты, которые присущи
художественному миру его стихов.
«Художественное творчество есть самая
изумительная, самая непостижимая, самая таинственная
тайна... Вы жаждете проникнуть в тайну творчества... в
таинственную лабораторию, в которой целое
жизненное явление претворилось в совершенно чуждый ему
звук, краску, камень. Торопитесь спросить художника,
еще не остывшего над своим вдохновенным трудом.—
Увы! ответа нет. Тайна творчества для него самого
осталась непроницаемой тайной» 121 К раскрытию
«тайны» творчества Фета (у каждого большого писателя-
художника она своя) в той или иной мере
приближались наиболее эстетически чуткие критики.
Аполлон Григорьев уже в первом периоде поэзии Фета
особенно ценил присущее ей «тонкое музыкалъно-не-
121 А. Фет. Два письма..., стр. 55—56.
576

Мир как красота
уловимое»: «Никому не удается подмечать так хорошо
задатки зарождающихся чувств, тревоги получувств»,
«неопределенных, недосказанных, смутных чувств»,—
писал он в статье «Русская изящная литература в
1852 году»122; этому вторили и Дружинин («уменье
ловить неуловимое») и особенно Боткин: «Мотивы
г. Фета заключают в себе иногда такие тонкие...
можно сказать, эфирные оттенки чувств, что нет
возможности уловить их в определенных отчетливых чертах
и их только чувствуешь в той внутренней
музыкальной перспективе, которую стихотворение оставляет в
душе читателя... И самое произведение и содержание
его давно уже забылись,— но мелодия его таинственно
слилась с общей жизнию души нашей, сплелась с
нашим духовным организмом» 123.
В этих суждениях метко схвачены некоторые
черты фетовской лирики, составляющие специфическую
ее особенность.
Полуночные образы стонут,
Как больной в утомительном сне,
И всплывают, и стонут, и тонут,
Но о чем это стонут оне?
( «Полуночные образы
реют..»)
Читая эти строки из раннего стихотворения Фета
(1843), невольно вспоминаешь: «Плеская шумною
волной // В края своей ограды стройной // Нева
металась как больной // В своей постеле беспокойной». Но
ε пушкинском «Медном Всаднике» — перед нами не-
122 i<A. А. Григорьев. Материалы для биографии», стр. 205;
А. Григорьев. Собр. соч., вып. 9. М., 1916, стр. 111.
123 А. В. Дружинин. Собр. соч., т. 7, стр. 119; В. ГГ. Боткин.
Соч., т. II, стр. 375. Курсив мой.— Д. Б.
19 А. А. Фет
577

Д. Д. Влагой
обыкновенно пластичный образ реки в канун
разрушительного наводнения, накрепко врезавшийся в
память. У Фета все неясно, смутно, неопределенно не
только для читателей, но и для самого поэта. В то
же время возникающие снова и снова,
переполняющие эти строки звуки-стоны (стонут... стонут... тонут...
стонут), действительно создают «внутреннюю
музыкальную перспективу», глубоко западающую в
сердце. Способность и умение зрелого Фета создавать
подобную перспективу все усиливается. «Вы обладаете
тайной удивительных звуков, никому другому
недоступных»,— скажет ему Страхов уже в начавшийся
период «Вечерних огней» 124.
Однако полнее и глубже всех проник в «самую
таинственную тайну» фетовского лиризма не
литературный критик и даже не писатель, а гениальный
деятель в области хотя и сопредельного, но другого
искусства — П. И. Чайковский, считавший Фета среди
остальных поэтов «явлением совершенно
исключительным»: «Фет в лучшие свои минуты выходит из
пределов, указанных поэзии, и смело делает шаг в нашу
область... это не просто поэт, скорее поэт-музыкант,
как бы избегающий даже таких тем, которые легко
поддаются выражению словом» 125. С этим
замечательным отзывом полностью согласился и сам Фет:
«Чайковский тысячу раз прав, так как меня всегда из
определенной области слов тянуло в неопределенную
124 Письмо от 13 мая 1878 г.— «Русское обозрение», 1901,
вып. I, стр. 77.
125 Письмо Чайковского к К. Р. от 26 августа 1888 г. (ПД).
М. Чайковский. Жизнь Петра Ильича Чайковского, т. III.
М — Лейпциг, 1902, стр. 266—267. К. Р. приводит эти
слова в письме к Фету от 8 октября 1888 г. (ПД).
578

Мир как красота
область музыки, в которую уходил, насколько хватало
сил моих» 126.
Почему же Фет не стал музыкантом? На этот
естественно возникающий вопрос легко дать столь же
простой ответ. Потому, что он был одарен
замечательным даром поэта, но именно, как метко
сформулировал Чайковский, «поэта-музыканта». Этим
обусловлено и действительно своеобразнейшее место Фета в
ряду других поэтов, ему предшествовавших и
современных; этим вызваны и особенности его поэтики и
стиля, как в их наиболее оригинальных и сильных,
так и в некоторых относительно слабых сторонах.
Уже Пушкин устами своего поэта-романтика (в
«Разговоре книгопродавца с поэтом») восклицал:
«Блажен, кто про себя таил // Души высокие
созданья, // И от людей, как от могил, // Не ждал за
чувство воздаянья! // Блажен, кто молча был поэт...»
Едва ли не подхватывая эти пушкинские слова,
начинает Тютчев свое знаменитое «Silentium!»: «Молчи,
скрывайся и таи // И чувства, и мечты свои...» Однако,
сам поэт-романтик, он не только переводит их в
повелительное наклонение, но и сообщает им (у
Пушкина речь идет об одиночестве поэта — непонимании
его окружающими — чернью) широкое,
общефилософское значение — невозможность средствами слова,
языка выразить себя, передать другим всю глубину и
богатство своего внутреннего мира: «Мысль
изреченная есть ложь». Тем острее должен был ощущать это
Фет с его особым влечением к «музыкально
неуловимым» чувствам, переживаниям, впечатлениям.
Действительно, ни у кого из русских поэтов не встречаются
126 Письмо к К. Р. от 8 октября 1888 г. (ПД).
19* 579

Д. Д. Благой
так часто и так настойчиво сетования на
недостаточность, неполноценность языка как средства общения
пежду людьми, как орудия мысли, а значит, и
материала искусства слова. «О, если б без слова //
Сказаться душой было можно!» — вздыхает он уже в
ранний период своего поэтического творчества («Как
мошки зарею, крылатые звуки толпятся...», 1844).
А вскоре он сформулирует и одно из основных
положений своей поэтики: «Что не выскажешь словами —
// Звуком на душу навей» («Поделись живыми
снами...», 1847). И чем больше созревает он как поэт,
тем сильнее звучат в его стихах жалобы на
«бессилие слов» человеческого языка:
Не нами
Бессилье изведано слов к выраженью желаний.
Безмолвные муки сказалися людям веками,
Но очередь наша, и кончится ряд испытаний
Не нами.
(«Напрасно...», 1852)
Наиболее отчетливые формулировки этот мотив
получает в период «Вечерних огней»: «Как беден наш
язык? — Хочу и не могу.—// Не передать того ни дру-
iy, ни врагу,//Что буйствует в груди прозрачною
волною...» (1887). В этом же стихотворении вслед
Тютчеву Фет называет язык «ложью роковою». «Людские
так грубы слова, // Их даже нашептывать стыдно!»,—
начинает он одно из стихотворений 1889 г. «Бедным»
и «грубым» людским словам Фет любит
противопоставлять в своих стихах язык цветов — их аромат,
язык ночных — лунных и звездных — лучей, голос
«так ясно говорящего» ночного безмолвия
(«Благовонная ночь, благодатная ночь», 1887), зов Млечного Пути,
шёпот листвы... Поэт и сам говорит на их языке:
580

Мир как красота
рассказывает о своей любовной тайне вечерней заре,
дрожащим в ночи звездам, шепчет (шёпота вообще
очень много в его стихах) о ней ключу, но ни за что
и ничего не скажет, когда глядит на любимую
(«Встречу ль яркую в небе зарю...», 1882). Эта своеобразная
«речь, не говоря» — поэзия молчания, к которой
призывал в «Silentium!» Тютчев, «немого восторга»
гораздо более выразительна, чем слова, передающая
силу чувств, полноту счастья,— один из излюбленных
мотивов его поэзии (см., например, «Я тебе ничего не
скажу...», 1885 и др.). Тургенев говаривал, что ждет от
Фета стихотворения, в «котором окончательный
куплет надо будет передавать безмолвным шевелением
губ» 127. Это, понятно, шутка. Обойтись в искусстве
слова без материала этого искусства, конечно,
невозможно. Ведь и о «бессилии» языка, и о поэзии
молчания неизбежно говорится словами — поэтам надо в
них самих искать и обретать необходимые средства
желанной художественной выразительности. Этим
путем, естественно, идет и Фет: «Я назову лишь цветок,
что срывает рука, // Муза раскроет и сердце и запах
цветка» («Если захочешь ты душу мою разгадать...»,
1888). Но в соответствии с его постоянным влечением
в сферу звуков, в область музыки муза Фета искала
этой выразительности не столько в превращении
слова-названия, слова-знака в слово-представление,
слово-образ, сколько в повышенном внимании к звучанию
слов: «Лишь у тебя, поэт, крылатый слов'а звук //
Хватает на лету и закрепляет вдруг // И темный бред
души и трав неясный запах...» («Как беден наш
язык»). Звук — крылья слова. Так можно сформули-
127 Письмо Фета к К. Р. от 8 октября 1888 г. (ПД).
581

Д. Д. Влагой
ровать наиболее специфическое положение фетоъ-
ской поэтики.
Замечательная музыкальность стиха была внесена в
русскую поэзию еще Жуковским. Изумительные
образцы ее найдем и у Пушкина, и у Лермонтова, и у
Тютчева. Но именно в поэзии Фета она достигает
особенной утонченности:
Зреет рожь над жаркой нивой
И от нивы и до нивы
Гонит ветер прихотливый
Золотые переливы.
Гармонический перелив звуков не только
выполняет здесь непосредственную эстетическую функцию —
ласкает слух своей музыкальностью, но и сообщает
слову-названию нива, то полностью (нивой, нивы,
нивы), то частично входящими в его состав
повторными звукосочетаниями (прихотливы, переливы),
обогащаемыми семантическим контекстом,
гипнотизирующую зримость, изобразительность.
Строки эти взяты из стихотворения первого периода
поэзии Фета (конец 50-х годов). Но вот еще один
пример — начало стихотворения, написанного уже в
период «Вечерних огней»:
Солнце садится, и ветер утихнул летучий,
Нет и следа тех огнями пронизанных туч;
Вот на окраине дрогнул живой и нежгучий,
Всю эту степь озаривший и гаснущий луч.
(1883)
Как и в первом, так и в этом примере
завораживающее действие повторных музыкальных созвучий,
гармонически соответствующих (летучий — туч, яежгу-
582

Мир как красота
чий — луч) картине догорающего заката, тем более
впечатляет, что они даны на самых интонационно
сильных местах — в рифме.
Шаг Фета в область музыки сказывался и в
основном жанровом характере его лирики. Наряду с
традиционными жанрами элегий, дум, баллад, посланий он
создает новый жанр, который обозначает музыкальным
термином: «мелодии» (в I выпуске «Вечерних огней»
соответственный раздел открывается стихотворением
«Сияла ночь...») Особого жанра песен он не выделяет
и лишь двум-трем стихотворениям придает заглавие
«Романс». Но ему как поэту-музыканту из всех
жанров музыки оказывается особенно близким именно ро-
мансно-песенный жанр. Ведь в нем — стык музыки и
поэзии: слово и звук органически слиты, стих не
говорится, а поется. И потому именно романсно-песенный
строй определяет структуру чуть ли не большинства
фетовских стихов. Каждая песня, как правило, поется
на свой, только ей присущий мотив. Этот закон песни
переносится Фетом и в поэзию. Необыкновенную
мелодичность его стихов, продолжающих и развивающих
традицию Жуковского, и вместе с тем исключительное
разнообразие их мелодий, подчеркивал уже Страхов:
«Стих Фета имеет волшебную музыкальность, и притом
постоянно разнообразную; для каждого настроения
души у поэта является своя мелодия, и по богатству
мелодий никто с ним не может равняться» 128. Точное
и меткое наблюдение Страхова полностью
подтверждается специальными анализами новейших
исследователей. Фет достигает этого как композиционным по-
128 Н. Страхов. Заметки о Пушкине..., стр. 228.
583

Д. Д. Влагой
строением стихотворений129, так й необыкновенным
«разнообразием строфических форм» и их
«ритмической индивидуализацией»: «Большая часть
употребленных им строф встречается в его поэзии однократно.
Фет как будто хочет для каждого нового
стихотворения найти свой индивидуальный ритмический
рисунок, свой особый музыкальный лад. Он не
довольствуется существующими строфами, но постоянно
создает новые,— и это новаторство с годами не только не
прекращается, но приобретает все более утонченные
формы» 130. Характерно в этом отношении, что Фет
избегал помещать рядом два своих стихотворения
одинакового размера, считая, что «оба от этого
страдают...» 131
Но сказанным не исчерпывается особая —
музыкальная — природа фетовской лирики. Вместе со многими
романтиками, вместе с Шопенгауэром Фет считал
музыку высшим из искусств. Но под музыкой он
понимал нечто большее, чем только искусство звуков.
«Шестым чувством» поэта он способен был ощущать,
говоря его собственным словом, видеть «музыку» и там,
где «не-поэт» и не подозревал ее присутствия.
В одном из перлов тютчевской лирики сказано:
«Поют деревья». «Не станем, подобно классическим
комментаторам,— замечает Фет в своей статье о
Тютчеве,— объяснять это выражение тем, что тут поют
сидящие на деревьях птицы — это слишком рассудоч-
129 См. Б. М. Эйхенбаум. Мелодика русского лирического
стиха.— В кн.: Б. Эйхенбаум. О поэзии. Л., «Советский
писатель», 1969, стр. 435—509.
130 В. Я. Вухштаб. А. А. Фет.— А. А. Фет. Поли. собр.
стихотворений. Л., «Советский писатель», 1959, стр. 44.
131 Письмо С. А. Толстой от 4 октября 1888 г. (ГМТ).
584

Мир как красота
но; нет! нам приятнее понимать, что деревья поют
своими мелодическими весенними формами, поют
стройное! ию...» В стихах самого Фета мы часто
встречаем такие словосочетания, как «хор звезд», «хор
облаков». Дальше Фет и прямо говорит о видимых только
глазу поэта «тонко звучащих формах» красотыш.
Вспомним его же слова в другой, уже
цитировавшейся, статье («Два письма о значении древних языков
в нашем воспитании») о «трепетной гармонии»,
«поющей правде» как о «самой сокровенной сущности
предметов». Фет любил ссылаться в связи с этим на
пифагорейскую «музыку сфер». Однако все эти метафоры по
существу подсказаны его личным опытом,
характерными особенностями его творческого процесса.
Особенности эти определились уже почти с самого
начала фетовского литературного пути. Трепетом
весеннего утра охвачена природа. Тот же трепет и в
схваченной страстью душе поэта («Я пришел к тебе
с приветом, рассказать, что солнце встало...», 1843).
Это — содержание стихотворения, а в концовке он
пишет: «не знаю сам, что буду // Петь, но только
песня зреет». Зреет так, как «плод в родимом чреве»
(слова Тютчева): ребенок еще не появился на свет,
а мать уже ощущает в себе его биенье, его живой
трепет. И это — не частный случай; позднее Фет и
прямо возведет его в основной принцип своего
поэтического творчества: «Ища воссоздать гармоническую
правду, душа художника сама приходит в
соответственный музыкальный строй. Нет музыкального
настроения — нет художественного произведения»133.
132 А. Фет. О стихотворениях Ф. Тютчева, стр. 71, 68.
>33 А. Фет. Два письма..., стр. 57«
585

Д. Д. Благой
«Вещью в себе» того мира, в котором мы живем и
частью которого являемся, Фет не только вслед за
Шопенгауэром, но и опираясь на свой непосредственный
житейский опыт, считал волю. Самой сокровенной
сущностью, то есть тоже своего рода «вещью в себе»
мира красоты, которая разлита повсюду и которую,
очистив от всего, что не красота, поэт стремился
выразить своим художественным творчеством, он считал
то, что называл «музыкой», в лад с которой (вспомним
его сравнение с задрожавшей и запевшей рюмкой)
приходила в минуты особого поэтического настроя,
творческого «трепета» его душа! В этом несомненное
сходство Фета — художника слова — с художником-
композитором. Но тут же и их существенное отличие.
Исходным моментом творческого процесса обоих
является особый «музыкальный» настрой. Но композитор
воплощает его в непосредственно соответствующие
ему музыкальные же образы-формы; Фет, слагая свои
песни-стихотворения, воплощает зазвучавшую в нем
внутреннюю музыку в формы другого искусства
только косвенно, отнюдь не основной своей сущностью,
соприкасающегося с музыкой, управляемого своими
особыми законами и как язык вообще, и как язык
искусства — поэтическая речь. Фет был не только
поэтом, но и поэтом первоклассным, стихи которого
являются в высшей степени своеобразными и вместе
с тем по-настоящему прекрасными образцами
искусства слова. Но именно в силу своеобразия его как поэ-
т^-музыканта словесная форма, язык его
стихотворений-песен является их наиболее уязвимым местом.
Критика, в том числе и ближайшие литературные
друзья Фета и его поэзии, постоянно обращали его
внимание на разного рода языковые ошибки и погреш-
5т

Мир Пак красота
ности, вплоть до несоблюдения элементарных
грамматических правил (от крайней нередко запутанности
синтаксиса и до пунктуации включительно). «Тут...
оскорбление духа языка, его живой логики,— писал Фе-
iy Тургенев о строке «К ее ногам он сыпал
роз». «Как-то неграмматично»,— замечал Полонский о
строках одного из его стихотворений; «опять досадная,
проклятая грамматика»»,— писал он ему о другом 134.
На всякого рода грамматические недочеты нередко
указывал ему и Страхов. Фет сам сознавал это и чаще
всего прислушивался к советам друзей-литераторов,
на «цензуру» которых, в особенности в период
«Вечерних огней», неуклонно посылал свои новые стихи;
вносил по их советам исправления сам, принимал их
поправки (в частности, грамматически правильная
расстановка знаков препинания был доверена им
Страхову). «Я вовсе не проповедую грамматического
неряшества» 135,— писал он. Однако, когда это
вступало в противоречие с его шестым чувством поэта, он
твердо стоял на своем. «Я ни с какими грамматиками
в мире не соглашусь»,— заявлял он однажды
Полонскому в ответ на указание, что две строки
присланного им стихотворения находятся «в явной вражде с
русской грамматикой» 136. Иногда Фету удавалось
одерживать блистательные победы над традиционной грам-
<34 И. С. Тургенев. Поли. собр. соч., Письма, т. VIII, стр.
150.— Письма Полонского Фету от 11 января и 2 ноября
1890 г. Речь идет о стихотворениях «Quasi una fantasia»
(1889) и «В полуночной тиши бессонницы моей» (1890)
(ОД).
!35 А. Фет. О стихотворениях Ф. Тютчева..., стр. 66.
136 Письмо Фету от 27 ноября 1890 г.; ответ Фета от 29
ноября 1890 г. (ПД). См. Д. Д. Благой. Грамматика поэзии.—
«Русская речь», 1970, № 6, стр. 37—46.
687

Д. Д. Благой
матикой. Пример этому — несколько его
Стихотворений во главе с таким шедевром, как «Шёпот, робкое
дыханье...», в котором нет ни одного глагола. Но
случались нередко и поражения. Враждой Фета с
грамматикой многие его критики объясняли «темноту»,
неясность, «непонятность» как наиболее существенные
недостатки его поэзии. Особенно настойчиво и резко
нападал на него за это Тургенев:
«Необъятно-непостижимое стихотворение», «непостижимо-непонятный
стих», «темнота, от которой волки взвоют», «стихи,
которых я до судороги не понимаю»,— вот типичные
отзывы его о многих местах фетовских стихов137.
Фет позднее объяснял это резким расхождением их
взглядов на сущность искусства, что являлось
«вечной» темой их неоднократных горячих споров.
Реалист Тургенев считал, что к оценке поэзии, как
и вообще ко всему, что делает человек, следует
подходить с критерием «разума». Романтик Фет
противопоставлял «в деле свободных искусств» разуму
«бессознательный инстинкт (вдохновение), пружины
которого от нас скрыты» 138, и даже уподоблял, опираясь
здесь и на античных классиков и на древневосточных
поэтов, вдохновение некоему священному «безумию».
Но не только «небрежность отделки» («червяк на
розе» — замечание Тургенева, «пятна и царапинки» на
гранях даже тех его стихотворений, которые
являются «алмазами чистейшей воды»), а и непонятность
многого в стихах Фета отмечали и Боткин, и
Дружинин, и такой особенно восторженный ценитель фетов-
ской лирики, как полностью разделявший философ-
137 Д. Влагой. Тургенев — редактор Фета, стр. 56; И. С.
Тургенев. Полн. собр. соч., Письма, т. 3, стр. 392.
138 А. Фет. Мои воспоминания, ч. I, стр. 40.
588

Мир как красота
ские и эстетические позиции поэта Страхов.
«...Удивительная прелесть, хотя непонятная»,— писал он Фету
об одном из его стихотворений; «Я всегда живо
чувствую ваш полет, даже когда не понимаю смысла этих
бесподобно-певучих строчек»; «Ох! Если бы у вас была
ясность, вы покорили бы мир» 139, «Страхов постоянно
упрекает меня в неясности моих стихов»,—
свидетельствовал сам Фет 140. И эти упреки очень задевали его,
поскольку он считал, что «в большинстве случаев,
неясность — обвинительный приговор поэту»141. Потому-
то он и вынуждал себя при подготовке издания
сборника своих стихов 1856 г. в конце концов подчиняться
неумолимым требованиям высмеивавшего темноту его
стихов Тургенева, хотя позднее, в период «Вечерних
огней», прямо признавал, что в результате многое
оказывалось «изувеченным». «Ясность ясности
рознь»,— замечал он в том же письме к Полонскому,
а в другом к нему письме с присущей ему склонностью
к парадоксальным преувеличениям прямо заявлял,
что «художественное произведение, в котором есть
смысл», для него «не существует» 142. В этом
вызывающем заявлении несомненно имелась и доля бравады,
но было в нем и рациональное зерно. Бросая в адрес
друзей-критиков свой парадокс, Фет едва ли не
вспоминал известное замечание Пушкина о «двух родах
бессмыслицы»: «одна происходит от недостатка чувств
и мыслей, заменяемого словами; другая — от полноты
139 В. П. Боткин. Соч., т. II, стр. 375; А. В. Дружинин. Собр.
соч., т. 6, стр. 634; Письма Н. Страхова к Фету от 20
января 1884 г., 20 апреля 1887 г. и 30 марта 1890 г. (ПД).
140 Письмо Я. П. Полонскому от 1 декабря 1891 г. (ПЦ).
141 Письмо ему же от 21 декабря 1890 г. (ПД).
и2 Письмо от 23 января 1888 г. (ЯД).
589

Д. Д. Влагой
чувств и мыслей и недостатка слов для их
выражения» ш. Темное и неясное в стихах Фета было в
значительной степени «бессмыслицей» второго рода,
коренившейся в двуединой природе его как поэта-
музыканта, предпосылкой творчества которого было то
особое «настроение», когда поэт ощущал охватившую
его полноту чувств и мыслей как внутреннюю музыку,
как нечто такое, «где слово немеет, где царствуют
звуки, // Где слышишь не песню, а душу певца» («Я
видел твой млечный, младенческий волос», 1884).
Выразить это «царство звуков» языком другого —
словесного — искусства, непосредственно для этого не
предназначенного, являлось творческой задачей тем
более трудной, что, действительно, никто у нас до
Фета так ясно перед собой ее не ставил. Отсюда и
его сетования на недостаточность слов и его
грамматические и не только грамматические неудачи и срывы,
но отсюда же и та особая «прелесть» его поэзии,
которую проникновеннее всех критиков-словесников смог
не только особенно остро почувствовать, но и понять
музыкант Чайковский. Он тоже ощущал в словесной
ткани ряда фетовских стихов существенные
недостатки, пробелы, порой и прямо провалы. «Фет писал
иногда совершенно слабые, непостижимо плохие вещи».
Но это не мешало Чайковскому считать его «поэтом
безусловно гениальным» (похвала, которую никто до
того не решался о Фете произнести и выше которой,
действительно, ничего нет), способным создавать
такие стихотворения, «от которых волоса дыбом
становятся». «Часто Фет напоминает мне Бетховена,— не
обинуясь пишет Чайковский.— Подобно Бетховену, ему
143 Пушкин. Отрывки из писем, мысли и замечания.— Поли,
собр. соч., т. XI, стр. 53—54.
590

Мир как красота
дана власть затрагивать такие струны нашей души,
которые недоступны художникам, хотя бы и сильным,
но ограниченным пределами слова... От этого его
часто не понимают, а есть даже и такие господа, которые
смеются над ним, утверждая, что стихотворения вроде
«Уноси мое сердце в звенящую даль...» есть
бессмыслица. Для человека ограниченного и в особенности
немузыкального, пожалуй, это и бессмыслица...»ш
«Некоторые стихотворения Фета,— подчеркивал
Чайковский в другом письме к К. Р.,—я ставлю наравне
с самым высшим, что только есть высокого в
искусстве» 145.
В этих интереснейших суждениях может лишь
несколько удивить сопоставление Фета — творца малых
поэтических форм — с колоссальным Бетховеном.
Малые музыкальные формы довольно богато
представлены и в творческом наследии Бетховена (именно
его песнями навеяно стихотворение Фета, к нему
обращенное). Но Чайковский, делая это сопоставление,
очевидно, имеет в виду не только малые формы.
Надо сказать, что сам Фет своими «наиболее любимыми
композиторами считал Шопена и Глинку» (так
ответил он в «альбомах признаний»). В то же время
музыку Бетховена он исключительно высоко ценил,
постоянно ставя имя его в ряду таких гигантов мирового
искусства, как Гомер, Рафаэль, Шекспир, Гете,
Пушкин Н6. Именно Бетховена считал он способным «изречь
м< М. Чайковский. Жизнь П. И. Чайковского, т. III, стр. 266—
267.
л* Письмо от 21 сентября 1888 г.— Там же, стр. 272.
м «Начала», Ка 2, стр. 122. А. Фет. О стихотворениях Ф.
Тютчева, стр. 66; его же. Из деревни.— «Русский вестник»,
1863, январь, стр. 445.
59i

Д. Д. Благой
со всей его неизмеримой глубиной, со всей его
бесконечностью» «неизрекаемое никаким иным путем»:
«Вот молодая, светлая, могучая, страстная душа!
Моральное сотрясение вывело ее из обычного покоя.
Равновесие потеряно. Зеркальная поверхность
покрывается узорчатою рябью. Рябь переходит в мерную
зыбь. Волнение увеличивается. Волна встает во след
волне во всей прихотливой прелести мельчайших
подробностей. Берегов и пределов нет. Берег —
безграничность; предел — беспредельность! Страстное
волнение все растет, подымая со дна души все
заветные тайны, то мрачные и безотрадные, как ад, то
светлые, как мечты серафима. Умереть — или высказаться!
Все, все высказать, со всей полнотою!.. Но какой язык
человеческий способен всецельно заговорить всем
этим? Бессильное слово коснеет». Но «...вслушайся в
эту сонату Бетховена, только сумей надлежащим
образом ее выслушать — и ты, так сказать, воочию
увидишь всю сказавшуюся ему тайну» 147. Так писать о
сонате Бетховена — значит не только чутко
вслушаться, но и глубоко вжиться в нее 148. А это уже выводит
неожиданное сопоставление Чайковским Фета с
Бетховеном за пределы только субъективного
впечатления, заставляет по меньшей мере над ним задуматься.
Ведь при всей резкой разности жизненных путей,
характеров, мировоззрений, в самой натуре Фета-чело-
147 А. Фет. Два письма.., стр. 56.
148 В статье не указывается, какую именно «эту сонату» Фет
имеет в виду; не 13-я ли это («Лунная») соната,
первоначальным заглавием которой он назвал одно из позднейших
своих стихотворений — «Quasi una fantasia» ? См. еще
сопоставление Бетховена с Листом в «Ранних годах моей
жизни», стр. 171.
592

Мир как красота
века, поставившего своей основной целью побороть
несправедливую судьбу, и вместе с тем Фета-поэта,
так отважно и победительно пробивающего «будничный
лед», так упоенно дышащего освобождающим и
целебным воздухом искусства, есть некие «бетховенские»
черты. Недаром в отличие от проявившего в своем
отношении к Фету и его стихам странную не-«музы-
кальность» Тургенева, столь высоко ставил Фета — и
человека и поэта — восторженный в эту пору
поклонник Бетховена Лев Толстой.
Но и независимо от сопоставления с Бетховеном
приведенные суждения о Фете Чайковского,
проникающие в самую сокровенную суть, тайное тайных
фетовской лирики и так точно это определяющие,
из всех многочисленных отзывов о ней и ее оценок
являются едва ли не самыми значительными 149.
Новаторский шаг Фета в область, хотя, по его
ощущению, и «нераздельного» с поэзией, но все же
другого искусства,— в мир специфически музыкальных
образов и эмоций — с особенной полнотой и силой
сказался в период «Вечерних огней».
*
«Так как мир — по Фету — во всех своих частях
равно прекрасен, то внешний предметный элемент
149 Стоит отметить, что один из виднейших болгарских
ученых академик Михаил Арнаудов в своем монументальном
исследовании «Психология литературного творчества»,
вышедшем в переводе на русский язык (М., «Прогресс»,
1970), одну из глав ее, в которой приводятся
многочисленные свидетельства поэтов и критиков о близости и
значении музыки для поэзии, назвал, со ссылкой на Фета,
именно его словами: «Музыкальное настроение» (стр. 441 —
442).
693

Д. Д. Благой
поэтического творчества безразличен» 15°. Однако в его
лирике почти с самого начала и до самого конца
имеется определенный отбор «предметного элемента»,
который, в сущности, сводится к трем основным
«предметам», конечно, узким по сравнению со всем
остальным, но достаточно емким и вширь и, в особенности,
вглубь. Это — природа, любовь и песня. Причем все
эти три поэтических предмета не только
соприкасаются между собой, но и тесно взаимосвязаны,
проникают друг в друга, образуя единый слитный
художественный мир — фетовскую вселенную красоты,
солнцем которой является разлитая во всем, скрытая для
обычного глаза, но чутко воспринимаемая «шестым
чувством» поэта, гармоническая сущность мира —
«музыка».
В этом отношении очень выразителен уже
упоминавшийся автобиографический очерк-рассказ Фета
«Кактус» — произведение весьма оригинальное по своей
структуре. Написанное в строго реалистической
манере, с тонко отточенным сатирическим острием в адрес
позитивистски настроенной «скептической девицы» —
представительницы нового поколения, воспитавшегося
на образе тургеневского Базарова и статьях
Писарева,— оно вместе с тем насыщено специфически фетов-
ским лиризмом, превращающим его,/ порой в своего
рода цикл стихотворений в прозе. Сюжет этого совсем
небольшого рассказа весьма прост. Автор в своей
богатой усадьбе, которой прямо приданы черты фетовской,
точнее шеншинской, Воробьевки, его «молодой
приятель», по существу второе авторское «я», и «очень
молодая гостья» наблюдают редкое зрелище: на их
150 А. Фет. О стихотворениях Ф. Тютчева, стр. 65.
594

Мир как красота
глазах распускается единственный бутон белого
индийского кактуса, зацветающего всего раз в год
вечером и всего на несколько часов. «Сегодня в шесть
часов вечера,— сказал я домашним,— наш кактус начнет
распускаться. Если мы хотим наблюдать за его
расцветом, кончающимся увяданием пополуночи, то надо
его снести в столовую...» При конце обеда часы стали
звонко выбивать шесть и, словно вторя дрожанию
колокольчика, золотистые концы наружных лепестков
бутона начали тоже вздрагивать... Пока пили кофе,
золотистые лепестки настолько раздвинулись, что
позволяли видеть посреди своего венца нижние края
белоснежной туники, словно сотканной руками фей для
своей царицы. Вполне распуститься цветок должен
был через час, и девушка пошла до этого
«побренчать» (по ее словам) на фортепьяно. Молодой человек,
«страстный любитель цветов и растений», задвинул
белую занавеску окна, у которого стоял цветок, ибо,
«хотя и близкое к закату, солнце» все же мешало ему.
Из гостиной раздались звуки цыганских мелодий.
Между тем бутон продолжал раскрываться: «Его
золотистые лепестки, вздрагивая то там, то сям, начинали
принимать вид лучей, в центре которых белая туника
все шире раздвигала свои складки. В комнате
послышался запах ванили. Кактус завладевал нашим
вниманием, словно вынуждая нас участвовать в своем
безмолвном торжестве; а цыганские песни капризными
вздохами врывались в нашу тишину». Дальше идет
страстная авторская характеристика цыганских песен,
которая уже была приведена выше. Между тем
«цыганские напевы смолкли, и крышка рояля тихонько
стукнула». Приятель Фета позвал молодую девицу:
«Кактус в своем апофеозе. Идите, это вы не скоро
595

Д. 4- Благой
увидите... Посмотрите, какая роскошь тканей! Какая
девственная чистота и свежесть! А эти тычинки? Это
папское кропило, концы которого напоены золотым
раствором. Теперь загляните туда, в глубь
таинственного фиала! Глаз не различает конца этого не то
светло-голубого, не то светло-зеленого грота. Ведь это
волшебный водяной грот острова Капри. Поневоле веришь
средневековым феям, эта волшебная пещера создана
для них». «Очень похоже на подсолнух»,—
равнодушно сказала девица и отошла от цветка. Молодой человек
пришел в ужас: «В чем же вы находите сходство?
Разве только в том, что и то и другое — растение, да
что и то и другое окаймлено желтыми лепестками.
Но и между последними кричащее несходство. У
подсолнуха они короткие, эллиптические и легкие, а здесь,
видите ли, какая лучистая звезда, словно кованная из
золота! Да сам-то цветок? Ведь это храм любви!»
«А что такое по-вашему любовь?»— спросила девушка.
«Любовь — это самый непроизвольный, а потому
самый искренний и обширный диапазон жизненных сил
индивидуума, начиная от вас и до этого прелестного
кактуса, который теперь в этом диапазоне». Девушка
просит говорить «определеннее» («Я вас не понимаю»),
ибо не находит никакой связи между любовью и
приведенным «музыкальным термином». Тут в разговор
вмешивается автор: «Я не выдержал.— Позвольте
мне,— сказал я,— вступиться за своего приятеля.
Напрасно вы проводите такую резкую черту между
чувством любви и чувством эстетическим, хоть бы
музыкальным. Если искусство вообще недалеко от
любви (эроса), то музыка, как самое между искусствами
непосредственное, к ней всего ближе... Сейчас, когда
вы наигрывали мои любимые цыганские напевы, я под
596

Мир как красота
двойным влиянием музыки и цветка, взалкавшего
любви, унесся в свою юность, во дни поэзии и любви».
И в подтверждение этого автор-Фет рассказывает о
том, как его старый товарищ Аполлон Григорьев
повел его слушать пенье цыганки Стеши, влюбленной
в некоего гусара и лишенной возможности с ним
соединиться. Сколько неги, сколько грусти и красоты
было в ее пении! В заключение она спела старинную
песню «Слышишь ли, разумеешь ли», «не выносящую
посредственной певицы»: «Стеша не только запела
ее мастерски, но и расположила куплеты так, что
только с тех пор самая песня стала для меня понятна как
высокий образчик народной поэзии... Я жадно смотрел
на ее лицо, отражавшее всю охватившую ее страсть.
При последних стихах слезы градом побежали по ее
щеке... Что же вы на это скажете, скептическая
девица? Разве эта Стеша не любила? Разве она могла бы
так петь не любя? Стало быть, любовь и музыка не
так далеки друг от друга, как вам угодно было
утверждать?». «Когда стали расходиться, кактус и при лампе
все еще сиял во всей красе, распространяя сладостный
запах ванили». Приятель автора предложил срезать
цветок и поставить его в воду: «Может быть, тогда
он поживет до утра? — Не поможет,— сказал я».
Цветок был, однако, срезан («Ведь все равно ему
умирать»). «Когда утром мы собрались к кофею, на краю
стакана лежал бездушный труп вчерашнего красавца
кактуса» 151.
Как видим, в этом совсем небольшом рассказе
отражены, как в микрокосме, все основные
«предметные» элементы лирики Фета — красота природы, кра-
151 «Русский вестник», 1881, ноябрь, стр. 230—238.
597

/f. 4· влагой
сота любви, красота песни, гармонически слитые в
одно трепетное троезвучие, в один музыкальный
аккорд.
Отличительная черта дарования Фета как
поэта-музыканта, с наибольшей зрелостью и полнотой простую
пающая в сборниках «Вечерних огней», наложила
особый отпечаток и на изображение им природы. Именно
это придает многим пейзажным картинам и
зарисовкам его стихов, в отличие от реалистической
живописности их зрительных образов, зачаровывающее роман·*
тическое звучание:
Что за звук в полумраке вечернем? Бог весть! —
То кулик простонал или сыч.
Расставанье в нем есть, и страданье в нем есть,
И далекий неведомый клич.
Точно грезы больные бессонных ночей
В этом плачущем звуке слиты...
(1887)
Именно по поводу данного стихотворения Страхов
и писал Фету о непонятной прелести его стихов,
добавляя: «Звук описан так, как никто другой не
опишет». Но звук «звучал» «шестому чувству» поэта и
тогда, когда его не было. В одном из особенно
музыкальных фетовских стихотворений — «В лунном
сиянии» (1885) есть смутившее своей «непонятностью»
даже таких квалифицированных и чутких читателей
и ценителей его поэзии, как Владимир Соловьев и поэт
Голенищев-Кутузов, выражение: «Травы в рыдании».
«Какой звук!» — восклицает на этот раз не только
восхитившийся им, но и «понявший» его Страхов 152.
152 Письма к Фету от 20 апреля 1887 г. и 21 января 1886 г.
(ОД).
598

Мир как красота
Умение «озвучить» даже немую природу —
замечательное свойство музыкального лиризма Фета: в его стихах
она не только блещет красой, но, подобно деревьям
Тютчева, поет ею.
Это же можно сказать и о другом, в сущности самом
центральном разделе творчества Фета — его
любовной песенной лирике. «Изящная симпатия,
установленная в своей всепобедной привлекательности самою
природою в целях сохранения видов, всегда останется
зерном и центром, на который навивается всякая
поэтическая нить»,— подчеркивал Фет в конце 80-х
годов 153.
И в самом деле, сколько таких нитей было «навито»
на этот исконный поэтический центр и в древней и
в новой поэзии, в частности, в уже заштамповавшейся
к этому времени, утратившей первоначальную
свежесть, захватанной руками эпигонов литературе
романтизма первой половины XIX в.
«„Луна, мечта, дева! тряпки, тряпки!" Да,
действительно, они превращались в тряпки, которыми один
ленивый не помыкал,— замечает Фет.— Приступавшие
к ним с своими лирами были уверены, что стоит
избрать хорошенький поэтически-романтический предмет
и дело уладится само собой... Но,— продолжал он,—
едва только свежий, зоркий художник взглянет на ту
же лупу, мечту или деву,— эти холодные,
обезображенные и песком занесенные камни, подобно Мемнону,
наполнят пустынный воздух сладостными звуками» 154.
Наглядным подтверждением этого является лирика
самого Фета, который не боялся штампов и умел сно-
153 Письмо Полонскому от 12 ноября 1888 г. (ПД).
ш А. Фет. О стихотворениях Ф. Тютчева, стр. 66.
599

Д. Д. Благой
ва оживить их, сообщить им волнующее поэтическое
звучание.
Салтыков-Щедрин писал в 70-е годы, что никто
теперь не отважится воспевать соловьев и розы. Но Фет
на это отважился. В III, наиболее программный
выпуск «Вечерних огней» он ввел свое давнее
стихотворение, не включавшееся им после сборника 1850 г.
ни в одно из последующих собраний стихов,
озаглавленное как раз «Соловей и роза».
В предисловии к выпуску автор отмечал как
серьезный недостаток стихотворения «излишнее
накопление красок», которое свидетельствовало о «широких
размахах неопытной руки», но пошел на его
включение, не только уступая настояниям друзей, но и
потому, что,— подчеркивал он,— ни в одном из его
«молодых произведений с такою ясностью не проявляется
направление, по которому постоянно порывалась его
муза». Любовная символика образов соловья и розы —
традиционнейший мотив восточной поэзии,
перешедший из нее в стихи европейских поэтов. Естественно,
вспоминается и коротенькое пушкинское
стихотворение «Соловей и роза», не только заглавием, но и
начальными строками («В безмолвии садов, весной,
во мгле ночей //Поет над розою восточный соловей»),
возможно, и послужившее для Фета камертоном, по
которому он настроил свой пространный любовный
«диалог». Однако поэт не только по-иному и очень
по-своему развил оригинально пушкинскую трактовку
«романа» соловья и розы; развертывая эпитет
«восточного» соловья, он вдохнул в этот традиционный
«поэтически-романтический предмет» свежее дыханье:
занесенные песком камни «запели». «Как я рад, что ты
напечатал „Соловей и роза",—восклицал Полонский,-—
600

Мир как красот
Что это за свежая благоуханная поэзия! Какая
музыка... Тут ни одного прозаического стиха!» 155.
Беззаветная влюбленность, безграничная нежность, свежесть
и чистота чувства, благоговейное преклонение «перед
святыней красоты» (одна из особенно дорогих Фету
строк Пушкина) — черты, характерные для всей
последующей любовной лирики Фета, действительно,
выражены в этом «молодом» стихотворении с
необыкновенно тонкой поэтичностью.
Черты эти не только сохранились, но и достигли
наивысшей художественной выразительности в любовных
стихах-песнях «Вечерних огней». Именно в них с
особенной силой сказались те молодость и свежесть,
которые столь восхищали Льва Толстого в достигшем уже
преклонного возраста поэте.
Как-то Фета спросили, как может он в его годы так
по-юношески писать о любви; он ответил: по памяти.
И действительно, Фет отличался исключительно
прочной поэтической памятью. «Ты напрасно думаешь,
что мои песенки приходят ниоткуда,— писал он
Полонскому,— они такие же дары жизни, как и твои,
с тою разницей, что впечатления ссыпаются в грудь
мою на подобие того, как кулак-целовальник ссыпает
в свой амбар и просо, и овес, и пшеницу, и рожь, и что
хочешь. Принесут девки орехи, и те давай сюда, все
долежится до своего времени» 156. И, в самом деле,
155 Письмо Фету от 15 января 1888 г. (ПД).
156 Письмо Я. П. Полонскому от 30 декабря 1890 г. (ЯД).
Сравнение себя Фетом с «кулаком-целовальником» и
упоминание о «девках» с «орехами», несомненно
подсказанные его сельскохозяйственной практикой, дают
легкую поживу тем, кто хотел бы вульгарно-социологически
«разоблачить» его поэзию,— но, вместе с тем, они лишний
раз показывают, что неправильно механически отделять
601

Д. 4- Влагой
в фетовском «амбаре» памяти раз полученное
впечатление могло сохраняться исключительно долго. Яркий
пример — стихотворение «На качелях», включенное
в IV выпуск «Вечерних огней» с датой 26 марта 1890 г.,
т. е. написанное за несколько месяцев до того, как
поэту исполнилось семьдесят лет. Сам он так
рассказывает о поводе, давшем толчок к написанию этого
стихотворения. «Сорок лет тому назад я качался на
качелях с девушкой, стоя на доске, а платье ее трещало
от ветра»157. Можно думать, что именно этой
звуковой деталью (трещало от ветра) и запал в
глубокие пласты сознания поэта-музыканта данный,
видимо, в общем малозначительный биографический
эпизод. Тем неизгладимее хранились в его памяти
значительные события жизни.
Для Тютчева, который на склоне лет пережил
тягчайшую потерю — смерть самой дорогой и близкой ему
женщины, было невыносимее всего, страшнее самой
смерти ощущать, как в его душе заживо вымирают
«все лучшие воспоминанья» («Как ни тяжел последний
час...»): «О господи, дай жгучего страданья //И
мертвенность души моей рассей, // Ты взял ее, но муку
вспоминанья // Живую муку мне оставь по ней»
(«Есть и в моем страдальческом застое»). Примерно
такой же — по силе тяжести — потерей была для Фета
трагическая смерть Марии Лазич. Это видно из того,
что образ ее, память об их отношениях не переставали
возникать в его поэзии всех последующих десятиле-
Фета-поэта от Фета-человека, что, при всем кричащем
отличии одного от другого, на самом деле они являют собой
разительный пример диалектического единства
противоположностей.
167 В том же письме Я. П. Полонскому.
602

Мир как красота
тий. Так сложился целый цикл стихов Фета об его
утренней заре — первой настоящей большой любви,
в известной мере параллельный знаменитому циклу
Тютчева о его «любви последней, заре вечерней».
Причем больше всего и проникновеннее всего писал
об этом Фет в период «Вечерних огней», по времени
наиболее удаленный от драматического романа с Ла-
зич (четырьмя стихотворениями, с нею связанными,
по существу открывается первый их выпуск:
«Томительно-призывно и напрасно», «Ты отстрадала, я еще
страдаю», «Alter ego», «В тиши и мраке таинственной
ночи»; несколько стихотворений, посвященных
этому,—и в III выпуске). Как видим, строки одного из
них — и особенно значительного — «Alter ego» (1878):
«Та трава, что вдали на могиле твоей, / / Здесь на
сердце, чем старе оно, тем свежей» — не были
поэтическим преувеличением. И Фет, в отличие от Тютчева,
не только способен хранить (и даже со все большей
живостью) воспоминания о давно умершей любимой
женщине («Я помню, вспоминаю // Язык любви,
цветов, ночных лучей»); он ощущает себя и любимую
(«второе „я"») навсегда нераздельно слитыми в одном
«двойном бытии», реально продолжающемся в мире
прекрасного — в поэзии.
И хоть жизнь без тебя суждено мне влачить,
Но мы вместе с тобой, нас нельзя разлучить...
У любви есть слова, те слова не умрут.
Нас с тобой ожидает особенный суд;
Он сумеет нас сразу в толпе различить,
И мы вместе придем, нас нельзя разлучить.
Незатухающее чувство непосредственной близости
с любимой звучит и в заключительном стихотворении
603

Д. Д. Благой
цикла («Нет, я не изменил. До старости глубокой //
Я тот же преданный...», 1887):
Хоть память и твердит, что между нас могила,
Хоть каждый день бреду томительно к другой,—
Не в силах верить я, чтоб ты меня забыла,
Когда ты здесь, передо мной...
Правда, из этих же строк видно, что своими новыми
любовными стихами Фет был обязан не только
памяти, но и продолжающимся «дарам жизни» —
непосредственным и порой, возможно, достаточно сильным
новым впечатлениям 158. Но — продолжал он в том же
стихотворении:
Мелькнет ли красота иная на мгновенье,
Мне чудится, вот-вот тебя я узнаю;
И нежности былой я слышу дуновенье,
И, содрогаясь, я пою.
Именно такие непосредственные впечатления от
мелькнувшей перед поэтом «иной» красоты и
романтическое «узнавание» в новом все того же, на всю
жизнь вошедшего в его поэтическое сознание
дорогого и прекрасного женского образа и составляют
музыкальную основу большинства его любовных
песнопений периода «Вечерних огней»:
Только встречу улыбку твою,
Или взгляд уловлю твой отрадной,—
Не тебе песнь любви я пою,
А твоей красоте ненаглядной.
158 в «Альбоме признаний» Фет пишет, что по-настоящему
любил два раза. Г. П. Блок выдвигает гипотезу, что
второй любовью, относящейся уже к совсем позднему периоду
жизни Фета, была А. Л. Бржеская, подруга Лазич.— «Фет
и Бржеская» («Начала», 1922, стр. 106—123).
604

Мир как красота
И действительно, истинным предметом фетовских
песен любви, обращенных к тем, кто в данную
минуту снова затронул его сердце, являются не
столько сами они, сколько те чувства восторга, счастья,
умиления, молитвенного коленопреклонения —
влюбленности в красоту, которые они вызывают в поэте:
«Нельзя пред вечной красотой // Не петь, не славить,
не молиться».
Все «вечерние» песни любви Фета—словно бы
вариации на эту одну, главную его лирическую тему.
Если воспринимать их только как искусство слова,
они могли бы показаться (многим критикам так и
казались) однообразными: ограниченный любовной
символикой круг повторяющихся во многом
пейзажей, описаний женской красоты, чувств влюбленного
поэта. Хотя и здесь он умел обретать такие слова,
которые имели неповторимо-фетовский, только ему
свойственный характер. «„Я слышал твой сладко
вздыхающий голос" — прелесть, до которой только вы
способны доходить»,— писал ему Страхов о
стихотворении «Я видел твой млечный, младенческий волос»,
которое в целом ему как раз не нравилось 159. А в
связи со стихотворением Фета А. Л. Бржеской («Далекий
друг, пойми/ мои рыданья...») Лев Толстой, находя
его «вполне прекрасным», предсказывал Фету: «Коли
оно когда-нибудь разобьется и засыпется
развалинами и найдут только отломанный кусочек: в нем
слишком много слез, то и этот кусочек поставят в музей
и по нем будут учиться» 16°. Однако особенное обая-
159 Письмо Фету от 24 сентября 1884 г. (ПД).
160 Письмо от 15—16 февраля 1879 г.—Л. Н. Толстой. Поли,
собр. соч., т. 62, стр. 472—473.
605

Д. Д. Благой
ние почти каждой из этих вариаций придавало
свойственное именно и только ей музыкальное
звучание — мелодия, интонации. Толстого привело в восторг
и другое стихотворение Фета — «Майская ночь» («Я
не знаю у вас лучшего»), причем больше всего
восхитило его выражение: «Ты нежная!» Двадцать пять
лет спустя Толстой как-то снова прочел вслух это
стихотворение, «и когда дошел до слов: „Ты нежная!
Ты счастье мне сулила // На суетной земле...",— то
голос его обрывался от слез» 161.
Толстой — мы знаем — был первым в мире
художником, с такой силой и точностью раскрывшим в
своем творчестве диалектику человеческой души. Это
было и его огромным индивидуальным
художественным открытием, и вместе с тем отвечало общему
развитию философского и эстетического сознания XIX в.—
новому, диалектическому (период домарксовой
материалистической диалектики) взгляду на мир и,
соответственно, новому, повышенно психологическому
этапу в развитии художественной литературы. В
русской классической прозе, помимо Толстого, это
проявилось в высшей степени у Достоевского, в поэзии —
в стихах Тютчева и Фета.
Фет, как уже сказано, в своем осмыслении
действительности прямо исходил из положения о том, что
все в мире, являющем собой картину непрерывного
движения, составляет единство противоположностей,
без чего никакое движение и жизнь невозможны.
Подобное же восприятие, хотя прямо Тютчевым и
161 Письмо Л. Н. Толстого �