Г. Н.Севостьянов
А. И. Уткин
Томас
Джефферсон
Издательство
»Мысль«
Москва
1976

9(М)31
С 28
ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ
СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Севостьянов Г. Н. и Уткин А. И.
С28 Томас Джефферсон. М., «Мысль», 1976.
392 с.
В книге дан яркий и запоминающийся портрет крупного
идеолога прогрессивных слоев американского общества, автора
Декларации независимости, третьего президента США. Используя широкий
круг источников и литературы, авторы воссоздают многогранный
образ Джефферсона не только как просветителя, но и крупного
государственного деятеля, политика. Жизнь и деятельность Джефферсона
показана на фоне таких интереснейших событий американской
истории, как война за независимость заокеанских колоний Англии,
становление и развитие молодой буржуазной республики.
9(М)31
10303*09
004(01)-76
© Издательство «Мысль». 1976

Предисловие
В предлагаемой вниманию читателя
книге рассказывается о человеке, чье имя —
одно из самых почитаемых в
американском народе — стоит в ряду выдающихся
деятелей мировой истории. Его жизнь и
деятельность оставили глубокий след
в памяти человечества.
Томас Джефферсон жил в эпоху,
ознаменовавшуюся бурными событиями в
Америке — революционной, освободительной
войной колоний, становлением США —
первой буржуазной республики в Новом
Свете. Ему довелось стать одним из ее
основателей, автором знаменитой
Декларации независимости, и еще своими
современниками он был причислен к тем
немногим, чья жизнь составляет часть
национальной истории США.
Джефферсон стоял во главе
прогрессивного направления американской
революции. Он стремился придать ей
демократический характер. Его усилиями
была создана оппозиция всевластию
американской крупной буржуазии.
Джефферсон возглавлял внешнеполитическое
ведомство при Джордже Вашингтоне,
позднее стал третьим по счету президентом
США, а в последний период жизни,
обратившись к науке и просветительской
деятельности, основал Виргинский
университет. С его именем связаны
демократические реформы в области землевладения,
образования, вероисповедания, судебного
законодательства.
Разносторонне одаренный и
образованный человек, он обладал
энциклопедическими познаниями. Необычайно широк
круг его интересов. Он вошел в историю
не только как крупный государственный
3

и политический деятель, но и как философ-гуманист,
просветитель, лингвист, ботаник, географ, архитектор,
этнограф, палеонтолог. Некоторые биографы называли
его американским Леонардо да Винчи. Огромно
эпистолярное наследие Джефферсона. В начале
нынешнего столетия вышли в свет двадцать томов его
произведений. В 1950 г. Принстонский университет в США
приступил к изданию литературного наследия
Джефферсона в 50 томах.
Жизнь Томаса Джефферсона привлекает внимание
многих исследователей. О нем написано большое
количество книг и статей, причем далеко не все авторы
одинаково оценивают его деятельность: одни
идеализируют Джефферсона, другие стремятся преуменьшить
его роль в формировании демократических традиций
американского народа.
Большинство историков признает, что Джефферсон
был носителем передовых взглядов, не потерявших
своего значения для социальной борьбы и в
современной Америке. Однако такое единодушие еще не
говорит об однозначности в определении характера его идей.
Их политическая оценка вот уже около двух столетий
остается в США объектом острой полемической борьбы,
принимающей подчас форму общенационального
спора. Более того, идеи Джефферсона в различном
толковании не раз становились знаменем соперничающих
группировок американской буржуазии.
В связи с приближением 200-летия образования
США интерес к Джефферсону особенно усилился. Его
имя снова оказалось в центре борьбы между
консервативными и прогрессивными силами.
Против попыток использования имени
Джефферсона в антидемократических целях решительно
выступает Коммунистическая партия США. Она с полным
основанием отстаивает глубоко прогрессивное значение
идей автора Декларации независимости, остающихся
и ныне близкими по духу передовым людям Америки.

Становление
В середине XVIII в. в одном из глухих
уголков Виргинии, среди лесов графства
Албемарл, стояла усадьба Шедвел.
Широкая просека вела к холму, на склоне
которого расположилась группа
деревянных строений. Здесь в простом
бревенчатом доме, стоявшем в центре усадьбы,
13 апреля 1743 г. родился Томас Джеф-
ферсон, будущий выдающийся
политический деятель, ученый-гуманист,
просветитель, один из руководителей и идеологов
демократического направления
американской революции.
К югу от Шедвела лежала живописная
долина реки Риванна. На западе в ясную
погоду была видна горная гряда Блю
Ридж. По одну сторону усадьбы
раскинулись посевы табака, пшеницы, маиса, по
другую — зеленые луга, на которых
паслись стада. А вокруг Шедвела тянулись
бесконечные леса. Таков был благодатный
край, где прошли детство и юность
Томаса. Вряд ли кто мог предполагать
тогда, что крепкого малыша с копной
рыжих волос ожидает жизнь,
наполненная политической борьбой, что его имя
увенчается славой великого
американского демократа.
Мысль о подобном будущем Томаса
не приходила в голову и его отцу. Питер
Джефферсон при всем своем честолюбии
мечтал об ином уделе для старшего сына.
Он хотел видеть своего сына богатым
человеком, обладателем обширных земель
и многочисленных рабов.
Почти за полтора столетия до
рождения Томаса, в мае 1607 г., три
потрепанных штормами корабля под британским
флагом бросили якоря в устье реки,
5

получившей впоследствии название Джеймс. Люди,
измученные четырехмесячным плаванием по бурному
океану, наконец ступили на землю. Их изумлению не
было границ. Как зачарованные, бродили они по
берегу, усыпанному огромными устрицами, над
которыми проносились стаи невиданных птиц. В
неоглядную даль уходили леса. Обширные поляны среди
могучих дубов и величавых сосен были словно
гигантские ковры, сотканные из ярких цветов.
Этой сказочно плодородной земле, которую
пришельцы назвали Виргинией, суждено было стать
первой английской колонией в Северной Америке. Ее
хозяева — индейцы, доверчиво встретившие
европейцев, довольно скоро были оттеснены в глубь материка.
Колонизация, задуманная ради прибылей Лондонской
и Плимутской торговых компаний, быстро переросла
намеченные рамки. Из Европы на далекий континент
устремились не только те, кто хотел вложить свой
капитал в доходное предприятие, но и многие тысячи
обездоленных и гонимых, для которых Новый Свет
стал единственной надеждой добыть средства к
существованию или укрыться от притеснений.
Вслед за первыми двумя колониями — Виргинией
на юге и Массачусетсом на севере — возникли
Мэриленд, Коннектикут, Род-Айленд и Нью-Гемпшир, затем
к ним добавились Северная и Южная Каролина, Нью-
Йорк, Пенсильвания, Делавэр, Нью-Джерси,
Джорджия. Образовались они на кромке огромного
континента, но вскоре перенаселенность побережья
заставила людей двинуться дальше на запад, все более
оттесняя индейцев.
Начиная со второй половины XVII столетия поток
переселенцев еще более усилился. Буржуазная
революция в Англии и диктатура Кромвеля, затем
реставрация Стюартов и, наконец, еще один государственный
переворот (1688—1689 гг.) — каждое из этих бурных
событий порождало новую волну беженцев за океан.
Сюда устремлялись и переселенцы из других
европейских стран.
В Виргинии, где уже в 1670 г. проживало 40 тыс.
человек, движение на запад было весьма интенсивным.
Оно стимулировалось как непрерывным притоком
населения, так и особенностями развития сельского
хозяйства в этой колонии. Благоприятные природные
6

условия позволяли колонистам не только обеспечивать
себя продовольствием, но и разводить табак,
пользовавшийся большим спросом в Европе. Табак приносил
немалую прибыль, а потому и стал с самого начала
главной сельскохозяйственной культурой в Виргинии.
Насколько быстро поняли виргинцы выгодность
возделывания табака, видно, например, из того, что
уже в 1617 г. им были засеяны даже улицы и
рыночная площадь первого административного центра
колонии — Джеймстауна. Одновременно это говорит и
о том, что уже тогда переселенцам стало тесно вблизи
устья реки Джеймс, где они первоначально
обосновались.
Нехватка земель становилась все более ощутимой.
К тому же табак в условиях хищнического ведения
хозяйства быстро истощал почву. Поэтому его
разведение в Виргинии и других южных колониях
постоянно требовало освоения новых территорий, что в свою
очередь вызвало потребность в дешевой рабочей силе.
Сначала широко применялся труд
«законтрактованных» слуг, т. е. тех переселенцев, которые, не имея
средств, в уплату за переезд в Америку давали
письменное обязательство отработать на плантациях от
двух до семи лет. А когда и этого оказалось
недостаточно для удовлетворения потребности в рабочей силе,
то начали завозить негров из Африки. Черные рабы
были выгоднее, чем белые, так как они становились
собственностью землевладельца и им предстояло
работать на хозяина всю свою жизнь.
Виргиния тогда была самой большой американской
колонией Англии и включала в себя территории, на
которых в последующем возникло еще семь штатов —
Западная Виргиния, Кентукки, Огайо, Иллинойс,
Индиана, Мичиган, Висконсин. Но основная масса
населения в XVIII в. жила вблизи побережья, тонкой
струей растекаясь на запад и постепенно колонизуя
новые земли.
Применение рабского труда привело к созданию
крупных плантаций и обогатило их хозяев. На
американском Юге возникла землевладельческая
аристократия, сосредоточившая в своих руках основную часть
освоенной территории, причем самую удобную —
в прибрежной полосе, откуда сравнительно легко было
переправлять табак и другую экспортную продукцию
7

к океанским гаваням. В Виргинии такую
аристократию представляли семьи Рендольфов, Маршаллов,
Мезонов, Бирдов, Картеров и некоторые другие,
составившие местную знать. Помимо доходов от плантаций
многие из них занимались весьма прибыльной
спекуляцией землей.
По существовавшему тогда закону вся территория
Виргинии являлась собственностью английского
короля. Губернатор предоставлял право пользования
землей тем или иным лицам, а они в свою очередь
передавали это право другим. Разумеется, за
определенную плату. Возникла целая система земельного
бизнеса. Одна из ее особенностей состояла в том, что
перепродавались участки, находившиеся в необжитых
местах, и потому их освоение требовало огромных
усилий. Причем мелкие фермеры, которым в конце
концов доставались небольшие наделы, в сущности даже
не были их владельцами перед лицом закона, так как
земля по-прежнему являлась собственностью
английской короны.
При таких условиях основу благосостояния
составляло общественное положение семьи, и, чем выше
находилась она на социальной лестнице, тем прочнее
были ее «права» на приобретенную землю.
Иначе говоря, и эта привилегия принадлежала
лишь колониальной знати. Последняя резко
выделялась среди основной массы поселенцев — выходцев из
беднейших слоев иммигрантов. Даже в середине
XVIII столетия в Виргинии и ряде других
американских колоний Англии примерно три четверти белого
населения в настоящем или в прошлом были
законтрактованными слугами.
Отработав положенный срок в качестве белых
рабов, они устремлялись в глубь материка и оседали
по берегам рек, служивших в условиях полнейшего
бездорожья почти единственными транспортными
артериями. Поскольку земель этим людям не
жаловали, а для покупки участка у них не было средств,
то они становились скваттерами, т. е. самочинно
захватывали незанятые участки.
Постоянные стычки с индейцами, оказывавшими
мужественное, но безуспешное сопротивление захвату
принадлежавшей им территории, дополняли тяжелый
труд, без которого невозможно было превратить
8

в пашню почти сплошь покрытую лесами землю.
Собственными руками удавалось освоить лишь весьма
скромные участки, но основная масса поселенцев
довольствовалась и этим, радуясь обретенной наконец
возможности прокормить семью, сея пшеницу, маис,
кукурузу и разводя скот.
Добиться большего удавалось немногим. К таким
в основном принадлежали фермеры из прибрежной
полосы, которые отправлялись на запад в надежде
увеличить свое состояние. Они имели некоторые
средства, а иногда и немного рабов. Это давало им
огромное преимущество перед вчерашними белыми
рабами, так как позволяло покупать и осваивать более
обширные участки и постепенно превращать их в
солидные поместья, основой процветания которых
становилось разведение табака.
Одним из таких удачливых людей стал Питер
Джефферсон.
Джефферсоны приехали в Америку из Уэльса, но
точная дата их переселения неизвестна. Ничего
определенного нельзя сказать и о том, приехали ли они на
свои средства или в качестве «законтрактованных
слуг». Но если даже им и не довелось испытать участи
белых рабов, то все же они были небогаты.
Сохранившиеся данные говорят, что Томас
Джефферсон — прадед будущего автора Декларации
независимости Соединенных Штатов Америки жил в 70-х
годах XVII столетия в графстве Хенрико, невдалеке от
устья реки Джеймс, в районе современного Ричмонда.
Он был известен как удачливый охотник и,
по-видимому, принадлежал тогда к беднейшей части
фермеров или вовсе не имел земли, так как лишь после
женитьбы на Мэри Брэнч — дочери преуспевающего
соседа — смог с помощью ее приданого купить в
1682 г. участок в 167 акров. По тем временам это
была одна из самых мелких сделок.
Дальнейшему упрочению его хозяйства
способствовала занятая им вскоре небесприбыльная выборная
должность «инспектора дорог», в чьи обязанности
входило следить за исправностью местных трактов.
О переходе Томаса Джефферсона в среднее сословие
свидетельствует избрание его присяжным в местный
суд, поскольку бедняки не удостаивались этой чести,
а также тот факт, что, скончавшись в 1697 г., он
9

оставил в наследство своему сыну — тоже Томасу — не
только земельный участок, но и нескольких рабов.
Общественная деятельность и удачные браки стали
как бы традицией и для следующих поколений Джеф-
ферсонов, столь же энергичных и предприимчивых.
Постепенно, ступенька за ступенькой поднимались они
по социальной лестнице.
Второй Томас Джефферсон тоже был присяжным
в суде. Кроме того, он получил чин капитана милиции
графства, которую возглавляли представители
местной знати. Женитьба на дочери майора Питера Филда,
родственника богатейших плантаторов Рендольфов,
округлила унаследованные им владения и
способствовала его дальнейшей карьере. Он стал шерифом
графства и в первой четверти XVIII в. уже участвовал,
хотя и в небольших, земельных спекуляциях, которые
колониальная верхушка вела в колоссальных
масштабах.
К концу жизни, однако, его имущественное
положение резко ухудшилось. Причиной тому послужили
пожары. Он понес столь значительные убытки, что
вынужден был просить материальной помощи у
колониальной администрации. Известно также, что с него
взыскивались штрафы за долги. Несмотря на это,
после его смерти, последовавшей в 1731 г., трем
сыновьям досталось кое-какое наследство.
Меньше всех, как было принято, получил
младший — Питер. Но и он оказался владельцем двух
рабов и двух лошадей. Что касается земли, то,
по-видимому, его долю составил самый отдаленный участок
в 150 акров, приобретенный отцом в местности Файн-
крик в 1707 г. Это был малообжитой край, где
поселенцы тяжелым трудом отвоевывали у лесов
небольшие клочки земли для посевов. Но Питеру Джеффер-
сону, отправившемуся туда после смерти отца, на
новом месте повезло.
Файн-крик находился в графстве Гучланд,
выделившемся тогда из графства Хенрико. Засилье
колониальной знати там пока еще ощущалось слабее, чем
на побережье, и это сразу же обеспечило 25-летнему
владельцу двух рабов, двух лошадей и 150 акров
земли привилегированное положение. Подобно своему
деду и отцу он стал присяжным в суде и шерифом, а
потом поднялся еще выше, заняв должность земле-
10

мера. Эта должность являлась ключевой в краю, где
земля составляла основное богатство фермеров.
Землемер был не столько техническим специалистом,
сколько определяющей инстанцией при выделении
участков поселенцам, т. е. видной фигурой в каждом
графстве. В частности, такую должность в Виргинии
занимал Джордж Вашингтон, впоследствии первый
президент США.
Своим возвышением Питер Джефферсон был
обязан не только собственной энергии и
предприимчивости. Важную роль сыграли его дружеские отношения
с дальним родственником по матери молодым
Уильямом Рендольфом, владельцем крупнейшего поместья
в графстве Гучланд. Мы ничего не знаем об
обстоятельствах, при которых возникла эта дружба, но
хорошо известно, что она открыла Джефферсонам доступ
в высшие сферы колониального общества.
В 1739 г. 32-летний Питер женился на кузине
Уильяма — 19-летней ' Джейн Айшем Рендольф. Ее
отец был человеком образованным, немало
повидавшим на своем веку. После окончания виргинского
колледжа Уильяма и Мэри он стал торговым моряком
и, поколесив по свету, обосновался на некоторое время
в Лондоне, где и женился. Там родилась его первая
дочь Джейн. Возвратившись в Виргинию, он
окончательно обосновался в Гучланде. Здесь ему
принадлежали полученные по наследству и в виде
пожалований три тысячи акров земли. На его плантациях
насчитывалось 350 негров-рабов. Вероятно, нескольких
из них он вместе с 200 ф. ст. дал в приданое Джейн.
Принадлежавшая Питеру Джефферсону земля
находилась по одну сторону реки Джеймс, а владения
Рендольфов — по другую. На приданое Джейн Питер
купил у своего друга Уильяма 200 акров, чтобы быть
ближе к его владениям. Затем в лесу, покрывавшем
этот участок, прорубил просеку к невысокому холглу,
а на его южном склоне построил бревенчатый дом,
о котором упоминалось в начале настоящей главы.
Так была основана усадьба, которой Питер дал
имя Шедвел — в честь носившего это название
лондонского прихода, где родилась его молодая жена.
Шли годы. Питер Дясефферсон продолжал делать
карьеру на общественном поприще, путешествуя во
главе экспедиций, выполнявших, вероятно, роль пере-
11

довых отрядов непрерывно двигавшегося на запад
потока переселенцев. В числе первых он побывал на
вершинах Аллеганских гор, где вырезал буквы
«П. Дж.» на стволе березы. Результатом этих поездок
стала первая карта тогдашней западной границы
Виргинии: одним из двух ее составителей был Питер
Джефферсон. Он возглавил также местное ополчение,
и его почтительно называли полковником. Питера
избрали мировым судьей графства, а в дальнейшем и
членом законодательной палаты Виргинии —
совещательного органа при английском губернаторе колонии.
Общественная деятельность пришлась по душе от-
ЦУ будущего американского президента. В то же время
она была и главным источником его доходов: он не
только обмерял земли, но и совершал при
распределении участков сделки «по доверенности».
Дружба с Уильямом Рендольфом имела еще одно
важное последствие. Уильям был на 6 лет младше
Питера, но умер почти на 12 лет раньше. Выполняя
предсмертную волю друга, Джефферсон переехал
в его поместье Такахоэ, которым ему предстояло
управлять в течение семи лет, одновременно выполняя
обязанности опекуна малолетних детей умершего.
Оставив Шедвел на попечение управителя, он
перевез свою семью в Такахоэ.
Переезд в Такахоэ был первым путешествием
маленького Томаса Джефферсона. Ехали, как обычно,
верхом. Сидя на подушке, которую придерживал раб,
мальчик с интересом смотрел по сторонам и задавал
бесчисленные вопросы обо всем, что встречалось
в пути. Любознательность, которая впоследствии
стала едва ли не главной чертой его характера, уже в то
время доставляла немало хлопот окружающим и
пришлась по душе почти всем его учителям.
Первый учитель (его имя неизвестно) появился
в Такахоэ, когда обоим Томасам — Рендольфу и
Джефферсону — исполнилось по пять лет. Вместе со
своими сестрами мальчики учились главным образом
английской азбуке и арифметике. На это ушло четыре
года. Впрочем, Томас Джефферсон быстрее остальных
детей воспринимал знания, которые давал учитель, и
тот честно признался, что больше ничем не может
быть ему полезен. Отцу маленького Томаса он
рекомендовал отдать способного мальчика в школу.
12

Живя в Такахоэ, Питер Джефферсон продолжал
занимать должность землемера, а также много
времени посвящал общественным делам, что, однако, не
мешало ему успешно управлять поместьем покойного
друга. С помощью семи надсмотрщиков он из года
в год увеличивал производство табака на плантациях
Рендольфа. Вероятно, эта деятельность приносила и
ему самому определенные выгоды, поскольку после
семилетнего пребывания здесь он смог в несколько раз
увеличить собственные владения.
Но, поглощенный хозяйственными заботами, он не
был чужд и более возвышенных интересов. Полковник
Джефферсон собрал небольшую библиотеку и в
свободное от своих многочисленных дел время любил
читать, причем Библии предпочитал сонеты Шекспира
и сатиру Свифта. Однако образованностью Питер
Джефферсон похвалиться не мог и полагал, что это
помешало ему добиться в жизни большего. Он пришел
к выводу, что сын его должен стать образованным
человеком, и совет учителя был принят.
Когда в 1752 г. по окончании срока опекунства над
наследником поместья Такахоэ семья возвратилась
в Шедвел, девятилетний Томас переступил порог
ближайшей школы, принадлежавшей пастору Уильяму
Дугласу.
В школу Томас отправлялся обычно верхом, а
в конце недели возвращался в Шедвел. Уже в то время
его считали отличным наездником, но ни тогда, ни
позднее он не принадлежал к тем виргинцам, о
которых говорили, что они готовы в поисках коня бежать
пять миль, чтобы потом проскакать одну. Томас
каждый раз выбирал разные дороги и ехал не спеша,
любуясь живописной природой родного края. Не меньше
нравились ему и пешие прогулки, которые он очень
ценил и впоследствии настойчиво рекомендовал их
всем молодым людям.
Юный Томас был метким стрелком, но не разделял
страсть большинства своих сверстников к охоте. Не
удалось и отцу приучить его к этому занятию.
Однажды он дал десятилетнему сыну ружье и велел добыть
дичь. Мальчик побродил по лесу, а когда пришла
пора возвращаться, разыскал отцовский капкан, в
который попала дикая индейка, пристрелил ее и принес
домой, честно рассказав о том, как ее добыл. Охотни-
13

чий азарт ему заменяла любовь к природе. Долгие
часы проводил он в седле, путешествуя по полям и
окрестным лесам, или плыл в челноке по Риванне.
Стремление побольше увидеть и узнать не было
праздным любопытством. Пройдут годы, и из первых
детских впечатлений родятся мысли об увеличении
урожайности полей, об улучшении речного
судоходства. И эти идеи, претворенные в жизнь, получат
широкое признание. Они станут частицей большого и
разностороннего таланта Томаса Джефферсона,
проявившегося впоследствии на общественно-политическом
поприще и в различных отраслях науки.
Все это еще впереди, а сейчас предстоял долгий
и трудный путь в неизвестное. Любознательность
Томаса постепенно вышла за рамки окружающей
природы и переросла в жгучий интерес к лежавшему за ее
пределами огромному миру. Он открывался перед ним
в книгах, сначала отцовских, а потом школьных, и
это открытие поразило его воображение. С жадностью
окунувшись в чтение, Томас посвящал книгам
большую часть своего досуга.
У пастора Дугласа, обещавшего дать своим
ученикам « классическое образование», книг было явно
недостаточно. О его школе Томас впоследствии высказывал
невысокое мнение. Он говорил, что за пять лет
обучения получил здесь не более чем поверхностное
знакомство с латынью и греческим, а также
французским языками.
Зато с большой признательностью вспоминал он
другого своего учителя, Джеймса Моури, чьим
воспитанником ему довелось стать в 14-летнем возрасте.
У него он приобрел систематические познания в
английской литературе, познакомился с зачатками
географии, истории, математики. Что же касается латыни
и греческого, то после двухгодичного обучения у
Моури Томас уже смог читать в оригинале произведения
античных авторов. К этому же времени относятся его
первые успехи в овладении французским и
итальянским языками.
При всем своем пристрастии к уединению и
размышлениям Томас очень любил музыку, хорошо
танцевал, охотно участвовал в веселых играх, был не
обидчив и сам умел подшутить над приятелем.
14

Главным же для Томаса уже в тот период стал
открывшийся перед ним прекрасный и таинственный
мир знаний. Еле дождавшись начала новой недели, он
спешил к своему учителю, к книгам. Учился он
жадно. Кончались занятия, пустел класс, а Томас все еще
сидел за партой, внимательно знакомясь с уроками
назавтра, и лишь после этого присоединялся к шумной
толпе мальчишек, игравших во дворе.
В тот год, когда Томас поступил в школу Джеймса
Моури, умер Питер Джефферсон. Томас, как и вся
семья, тяжело и долго переживал утрату. До глубокой
старости он не мог забыть о постигшем его
потрясении. В лице отца он потерял своего главного
руководителя и советчика, в котором он так нуждался тогда.
К этому времени разросшиеся владения Джеффер-
сонов составляли уже 2650 акров. Табак,
выращиваемый на их плантациях 60 рабами, шел на продажу
за море. В хозяйстве имелось 25 лошадей, 70 голов
крупного рогатого скота, две сотни свиней. И все же
со смертью главы семьи ее имущественное положение
пошатнулось. Она лишилась довольно значительных
доходов, которые Питер Джефферсон при жизни
получал от земельных сделок. Поместью грозил упадок и
по другой причине. Джейн Джефферсон была хорошей
женой и матерью, но, обремененная заботами о
десятерых детях, она не могла, да и не умела управлять
обширным хозяйством.
14-летнему Томасу, как старшему сыну, предстояло
унаследовать большую часть владений отца. И он
оказался перед выбором — посвятить себя хозяйству или
продолжать образование. Предсмертная воля отца
гласила, что он должен учиться. Этого хотели также мать
и старшие сестры Джейн и Марта. С другой стороны,
Томас видел, что он, если не считать брата, которому
тогда было два года, оказался единственным
мужчиной в доме. «Все заботы,— вспоминал он об этом
времени,— легли полностью на меня, и рядом не было ни
одного родственника или друга, способного дать мне
совет или руководить мною».
Пришлось все решать самому. И в конце концов
Томас, не изменив своей мечте, вернулся в школу
Моури.
Джеймс Моури был выходцем из семьи
французских гугенотов, эмигрировавшей в Америку. Он не
15

скрывал своего возмущения религиозной
нетерпимостью, царившей тогда в Новом Свете, а также открыто
осуждал несправедливые установления колониальных
властей. Моури отличался большой начитанностью.
В его личной библиотеке, насчитывавшей четыреста
томов, почетное место занимали сочинения древних и
современных философов.
К этой сокровищнице в один прекрасный день
получил доступ юный Джефферсон. Учитель заметил
способного мальчика и охотно взялся руководить его
чтением. Выдавая очередной фолиант, он обычно
говорил Томасу: «Я рекомендую тебе поразмышлять,
сделать заметки, сокращенно изложить написанное;
проникнуть в дух и замысел автора; проследить каждый
шаг, который он делает для достижения цели;
обратить внимание на красоту стиля, справедливость или
возвышенность суждения, на порывы истинного ума,
которые ты можешь наблюдать во время чтения».
Спустя много лет Джефферсон писал, что вынес из
школы Моури «глубокие и долгие впечатления».
Означает ли это, что именно в школе Джеймса
Моури были посеяны в его душе первые семена,
давшие впоследствии столь мощные всходы? Во всяком
случае Моури был первым учителем, привлекшим его
внимание к моральным ценностям, и уже в школьные
годы природная любознательность Томаса приобрела
более или менее определенную направленность,
оказавшую влияние на дальнейший выбор жизненного
пути.
Если наставления Моури и книги из его
библиотеки вызвали у Томаса бесчисленное множество
вопросов, то поиски ответа на них привели его в колледж
Уильяма и Мэри.
Колледж Уильяма и Мэри, один из первых
колледжей в американских колониях Англии, был основан
в 1693 г. К тому времени в Виргинии насчитывались
десятки крупных имений. Их владельцы богатели,
используя труд рабов, число которых уже достигло
почти шести тысяч, и стремились во всем подражать
английской знати. Подобно ей, они желали дать своим
сыновьям образование и потому отправили некоего
Блейра в Лондон за разрешением на создание
колледжа. Эта просьба вызвала недоумение в английской
столице. Королевский верховный прокурор Сеймур
16

удивленно спросил, зачем Виргинии колледж. Блейр
заговорил о необходимости «возвышать дух»
посредством образования. «Дух? — воскликнул пораженный
Сеймур.— Лучше разводите табак!» Но так как
подходящего предлога для отказа все же не нашлось,
пришлось разрешение на постройку колледжа дать.
Колледж разместился в Вильямсбурге, ставшем
административным центром Виргинии. Это учебное
заведение с самого начала значительно отличалось от
других. В пуританских колледжах американского
Севера готовили преимущественно проповедников. Здесь
же наряду с богословским факультетом имелся и
другой, где преподавали математику, физику, философию,
историю, географию, литературу, юриспруденцию.
Своим существованием этот факультет был обязан
тому, что богатые виргинские плантаторы хотели дать
своим наследникам светское образование, не посылая
их в Англию.
Колледж в Вильямсбурге, не колеблясь, и выбрал
Томас, решительно отвергнув клерикальную карьеру.
Конечно, собственное понимание религии, принявшее
облик своеобразного деизма, пришло к нему позднее.
Но, по-видимому, уже тогда он с сомнением относился
к догматам церкви. «Я,— писал он впоследствии,—
никогда не чувствовал себя достаточно готовым понять
церковные заповеди, а мне всегда казалось, что
понимание должно предшествовать приобщению». Не
привлекали его также военная служба или торговля.
Оставались медицина и юриспруденция. И Томас
решил стать адвокатом.
При этом он исходил из различных соображений,
среди которых, несомненно, были и чисто
практические: профессия адвоката могла упрочить его
общественное положение. И все же трудно предположить, что
им руководило только подобное стремление. Ведь он
отнюдь не был бедняком. К тому же ничто не мешало
ему пойти по пути отца. Но, как свидетельствует вся
долгая жизнь Томаса Джефферсона, мысль об
обогащении никогда не была главной для него.
Так что же определило в юности его выбор? На
этот вопрос мы не находим прямого ответа ни в
огромном эпистолярном наследии Джефферсона, ни в
бесчисленных исследованиях о нем. Тем не менее во всех
этих трудах перед нами предстает облик пытливого
17

юноши из Шедвела, и можно с уверенностью
предположить, что изучение права могло увлечь его
возможностью проникнуть в сущность законов, чтобы понять
общественные явления и отношения между людьми,
вызывавшие у него огромный интерес.
Как писал позднее сам Томас Джефферсон, ему
необыкновенно повезло в этом отношении. Когда
в 1760 г. он поступил в колледж Уильяма и Мэри,
единственными светскими профессорами там были
горячий приверженец идей европейского просвещения
доктор Уильям Смолл, читавший лекции почти по
всем упомянутым предметам, и убежденный
антироялист Джордж Уайт, самый известный виргинский
адвокат, преподававший право. Именно о таких учителях
мечтал Томас. И тот и другой сыграли важную роль
в жизни молодого Джефферсона, оказав громадное
влияние на формирование его мировоззрения.
Уильям Смолл сам заинтересовался Томасом, его
неуемной жаждой знаний и критическим складом ума.
Он часто беседовал с юношей, и вскоре профессор и
студент, несмотря на разницу в возрасте, стали
друзьями. «Моей большой и доброй удачей, возможно
определившей мой жизненный путь,— вспоминал
Джефферсон,— была встреча с доктором Уильямом Смоллом
из Шотландии, профессором математики, человеком
глубоких знаний в области большинства прикладных
разделов науки, обладавшим счастливым талантом
общения, корректными манерами джентльмена,
обширным либерально настроенным умом. К
величайшему счастью для меня, он вскоре обратил на меня
внимание и стал моим ежедневным компаньоном в те
часы, когда не был занят в колледже; из бесед с ним
я почерпнул первые убеждения относительно развития
науки и той системы, часть которой мы все
составляли».
Уильяму Смоллу был обязан Томас и знакомством,
перешедшим затем в долголетние близкие отношения,
с 35-летним Джорджем Уайтом. Профессор права не
только учил молодого друга юриспруденции, но и
откровенно делился с ним своими мыслями о
преимуществах республиканской формы правления. Спустя
годы именно Джордж Уайт первым из виргинских
депутатов Континентального конгресса поставил свою
подпись под Декларацией независимости, автором ко-
18

торой был его ученик. И хотя Джефферсон
неизмеримо превзошел своего учителя в смелости и широте
идей, он на всю жизнь сохранил благодарную память
о Джордже Уайте.
Томас учился увлеченно, настойчиво. Даже в
свободные от лекций дни он строго соблюдал
составленное им самим расписание. Занятиям отводилось
пятнадцать часов в сутки. Первые утренние часы он
посвящал математике и физике, затем штудировал право.
Днем углублялся в философские трактаты, изучал
историю, а вечера отдавал литературе. Как вспоминал
его друг Нейдж, Томас «так и стремился ускользнуть
даже от лучших друзей к своим книгам*.
По-видимому, он не раз боролся с желанием провести время
с приятелями, поразвлечься, но неизменно одерживал
верх над подобным искушением, ибо твердо решил,
что, «смело идя по дороге знаний, ничему не позволит
стать препятствием на этом пути».
Впрочем, в его до отказа заполненном занятиями
расписании находилось место и для прогулок,
спортивных упражнений. Чтобы предупредить простуду,
он каждое утро окунал ноги в холодную воду. Этому
правилу он следовал всю жизнь и в возрасте 76 лет
утверждал, что благодаря таким процедурам у него
лишь два или три раза была лихорадка, причем
продолжавшаяся не более суток.
Никто никогда не слышал от него жалоб на
усталость. И не только потому, что он унаследовал от
отца большую физическую силу и выносливость. Он
ненавидел праздность. «Привычка к труду,— писал
Джефферсон впоследствии своим детям,— может быть
выработана только в молодые годы. Если не тогда,
то никогда после». И добавлял: «Удивительно, как
много можно сделать, если работать постоянно».
К его любимым с детских лет поэмам Гомера и
Вергилия теперь прибавились Сократ, Плутарх и
Сенека. Его восхищало учение Демокрита и Эпикура
о счастье людей как цели философии и их
атомистический материализм, разрушавший религиозные
представления. Разбуженная мысль юноши обращалась
к современной философии. От Смолла он услышал
имена Вольтера, Монтескье, Руссо. Позднее
Джефферсон близко познакомился с их взглядами, а пока
зачитывался сочинениями Бэкона, Ньютона и особенно
19

«Опытом о человеческом разуме» Локка, ставшим уже
тогда идейным путеводителем для будущего идеолога
демократического направления американской
революции.
Книги, формировавшие гуманистическое
мировоззрение Джефферсона, не отвлекали его от
окружающей действительности. Напротив, молодой
землевладелец и будущий адвокат, связанный с ней тысячами
нитей и рано увидевший ее пороки, искал в идеях
прежде всего практическую ценность. Изучая законы
природы, открытые передовой наукой века, он
спрашивал себя, не имеют ли они аналогии в
общественном развитии, сложность и противоречивость которого
приводила его к глубоким раздумьям. Под влиянием
идеи о естественных правах человека росли сомнения
в действительной ценности официальной морали и
в правомочности существующей общественной
системы.
В сознании юноши зарождался протест против
уродливых явлений, которые он наблюдал в
окружающей жизни, и этот процесс усиливался по мере того,
как Джефферсон все явственнее ощущал нараставшее
в его родной Виргинии, а также во всей Северной
Америке глубокое недовольство колониальными
порядками.
Годы пребывания Джефферсона в колледже были
предгрозовым периодом американской истории. До
революции оставалось еще почти полтора десятилетия,
но уже тогда в колониях стремительно нарастал
конфликт с метрополией, вызванный ее ограничительной
имперской политикой, обострились внутренние
социальные противоречия, порожденные безудержной
эксплуатацией трудовых слоев населения.
Возникнув «при наличии уже сложившихся в XVII
веке элементов современного буржуазного общества» \
американские колонии Англии за полтора столетия
значительно продвинулись в развитии
капиталистических отношений. Основным занятием населения по-
прежнему оставалось сельское хозяйство. В южных
колониях — Виргинии, Мэриленде, Северной и Южной
Каролине, Джорджии утвердилась плантационная
система, основанная на применении труда негров-рабов.
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 21, стр. 347.
20

Их руками на огромных площадях возделывался
табак, а также индиго и рис, разводился скот. Крупные
поместья получили распространение и в центральном,
так называемом среднеатлантическом, районе,
особенно в Пенсильвании и Нью-Йорке, где главной отраслью
сельского хозяйства стало производство пшеницы. На
севере же, в Новой Англии, преобладало мелкое и
среднее фермерское хозяйство.
Колонии, прежде всего северные, достигли
заметных успехов и в развитии промышленности —
судостроительной, текстильной, железоделательной,
мукомольной и некоторых других отраслей.
Особенности становления экономики в Северной
Америке с самого начала определили
взаимозависимость колоний, способствовали укреплению и
расширению связей между ними. Для перевозки табака из
южной и зерна из центральной части Нового Света
нужны были суда. Их предоставляли купцы Севера.
Они же завозили из Англии промышленные изделия,
из Вест-Индии — сахар и патоку для производства
рома, а из Африки — рабов. Наряду с внешней
торговлей развивалась и внутренняя, удовлетворявшая
взаимные потребности в продовольствии,
сельскохозяйственном сырье, тканях, одежде, изделиях из железа и
дерева. Началось формирование единого
североамериканского рынка, постепенно ослабевала экономическая
зависимость от Англии.
Южный плантатор желал продавать свой табак
самому выгодному для себя покупателю, а не согласно
твердым установкам британского кабинета,
заботившегося прежде всего об интересах английской
промышленности. В глазах северного фермера,
укреплявшего свое хозяйство без помощи метрополии,
утратили всякий смысл налоги в пользу короны.
Американские купцы и предприниматели стремились
избавиться от многочисленных запретов Лондона на
торговлю и производство промышленных товаров.
Потребности капиталистического развития колоний
вступили в противоречие с насильственно насаждаемой
английским правительством феодальной системой.
Попытки перенести ее на американскую почву
встретили сопротивление колонистов и потерпели провал.
Сохранившиеся же феодальные пережитки вызывали
непрекращавшиеся конфликты. В частности, покупа-
21

тели земельных участков решительно отказывались
уплачивать ежегодную ренту.
Аграрные конфликты обостряла и продолжавшаяся
концентрация земель в руках крупнейших
собственников, разорявшая фермеров. По мере того как росло
богатство колониальной знати, усиливалась нищета
подавляющего большинства населения, толкавшая его
на массовые выступления в защиту своих интересов,
а подчас и на вооруженные восстания.
Противоречия приняли особенно острый характер
после окончания Семилетней войны 1756—1763 гг.,
в результате которой Англия захватила Канаду и
часть Флориды, тем самым серьезно подорвав
французские и испанские позиции в Северной Америке.
Закрепив за собой ведущее положение в Новом Свете,
английское правительство усмотрело в этом
возможность усилить эксплуатацию колоний. Один за другим
последовали законодательные акты, угрожавшие
экономическим интересам всего населения Северной
Америки, в том числе и плантаторов Юга, и
торгово-промышленной буржуазии Севера.
Подобные действия правительства метрополии
переполнили чашу терпения и привели к подъему
антианглийского движения в колониях. Несколько позднее
оно породило идею борьбы за независимость Северной
Америки, однако формирование революционной
идеологии явственно обозначилось уже в те годы, когда
Джефферсон учился в колледже. Один из видных
участников борьбы за независимость Северной
Америки, Джон Адаме, говорил по этому поводу: ♦
Революция вошла в умы людей, и это случилось в период
с 1760 по 1775 год, в течение пятнадцати лет до того,
как под Лексингтоном была пролита первая кровь».
Этот процесс вовлек лучших людей Америки и не мог
не затронуть молодого виргинского адвоката, глубоко
воспринимавшего передовые идеи века. Всю ту
энергию и настойчивость, которые вкладывали его прадед,
дед и отец сначала в борьбу за существование, а затем
в умножение своего достатка, Томас обратил на поиски
иного, лучшего пути общественного развития.
Он стремился как можно больше узнать и понять.
И на рабочем столе студента Джефферсона рядом
с прежними книгами появляются новые —
антианглийские альманахи и памфлеты, распространявшиеся
22

тогда в американских колониях, кипы свежих и
старых газет — английских и американских.
Томас еще в детстве слышал о вооруженных вое-,
станиях колонистов, в том числе и об одном из самых
ранних, вспыхнувшем в его родной Виргинии в 1676 г.
Теперь он узнает и подробности движения *
регуляторов» в соседних Северной и Южной Каролине, а
также Нью-Йорке, требовавших перераспределения земель,
отмены феодальных пережитков и права на участие
в местных органах самоуправления.
Перед ним встает картина жизни многих колоний,
и оказывается, что в них, как и в Виргинии, нарастает
возмущение произволом английского владычества,
охватывающее не только бедняков, но и плантаторов,
купцов и промышленников. В Северной Америке все
более начинают ощущать общность судеб английских
колоний, необходимость нового, единого для них пути
развития. Мысль еще неясна, но зато уже есть вопрос,
на который нужно искать ответ.
Надо полагать, что подобные размышления
вызвали у Джефферсона желание побывать в других
колониях, своими глазами увидеть их жизнь, сравнить ее
с виргинской действительностью. И едва окончив
колледж, он отправился в далекое и нелегкое по тем
временам путешествие. В течение трех месяцев Джеффер-
сон ездил по дорогам Мэриленда, Делавэра,
Пенсильвании, Нью-Йорка.
Путешествуя в одиночестве, он не только
любовался природой этих мест, но и присматривался к
жизни населения, к установившимся порядкам. Впервые
ему довелось увидеть большие пшеничные поля, но
работавшие на них люди оставались так же бедны,
как виргинские фермеры, возделывавшие табак. Из
многих городов, где он побывал, наибольшее
впечатление на него произвела Филадельфия — крупнейший
в то время город Северной Америки,
насчитывавший 20 тыс. жителей (втрое больше, чем в Вильяме-
бурге).
От внимания Томаса не ускользнуло, что это не
только административный центр Пенсильвании, но и
город искусных ремесленников, чьим уделом был
тяжкий труд. С большим интересом знакомился Джеф-
ферсон с деятельностью самоуправления колоний.
Любопытно, что в его письмах друзьям отмечалась
23

♦организационная неразбериха» в законодательном
собрании Мэриленда.
Путешествие расширило кругозор Джефферсона и
его представления о родной стране. Оно укрепило в
нем сознание взаимосвязанности колоний, общности
их судьбы.
Возвратившись в Виргинию, 20-летний Джефферсон
прежде всего добился зачисления его в коллегию
адвокатов при высшем судебном органе колонии. Это дало
ему право на юридическую практику. Но он не
спешил, понимая, что нужно сначала приобрести
необходимые навыки, опыт. И снова рядом с ним Джордж
Уайт, его учитель и друг. Томас поступает в
принадлежащую Уайту юридическую контору и под его
руководством продолжает учиться, теперь уже
практическому применению знаний, приобретенных в
колледже.
В то время в Вильямсбурге отчетливо определились
две адвокатские школы. Одна из них, признанным
руководителем которой был известный юрист Пендл-
тон, стремилась воздействовать на судебный процесс,
обращаясь скорее к чувствам, чем к рассудку. К
числу адвокатов этого направления, блиставших
красноречием, предпочитая его логике доказательств,
принадлежал, в частности, и один из будущих страстных
трибунов революции — Патрик Генри.
Джефферсон еще подростком познакомился с ним
в Вильямсбурге и с тех пор с интересом и с некоторой
долей скептицизма следил за успехами своего
будущего революционного соратника. Сначала их сблизила
любовь к музыке, но уже и здесь обнаружилось
различие двух характеров. Оба играли на скрипке, но
нетерпеливый, неусидчивый Патрик предпочитал
играть на слух, тогда как Томас методично и
основательно разучивал вещи по нотам.
Им суждено было пройти вместе немалый путь,
и Джефферсон высоко ценил старшего коллегу. Он
восхищался им еще в те дни, когда только начинал
свою адвокатскую карьеру, а Генри был уже
популярным юристом и членом законодательного собрания
Виргинии.
Томас, не пропускавший ни одного важного
заседания этого собрания, однажды присутствовал при
. обсуждении нового королевского закона об обложении
24

налогами американских колоний, вызвавшего широкую
волну протестов. В тот день Генри вскочил со своей
скамьи и воскликнул: «Цезарь имел своего Брута,
Карл I — Кромвеля, а Георг III может воспользоваться
их примером». Кто-то крикнул: «Измена!» Но Генри
бесстрашно ответил: «Если это измена, то да
воспользуется он ею». Потрясенный Томас потом
рассказывал: «Мне показалось, что Патрик Генри говорил так,
как писал Гомер».
Несмотря на близость политических взглядов двух
будущих виргинских лидеров, они, как уже
упоминалось, были разными по характеру людьми. Генри
отличался экспансивностью, мгновенно загорался, но
пыла ему хватало ненадолго. В характере же Джеф-
ферсона мягкость обращения, позволявшая ему быстро
сходиться с людьми и завоевывать их расположение,
сочеталась с умением сдерживать свои чувства.
В своих выступлениях в качестве адвоката Томас
предпочел экспромтам Патрика тщательную
аргументацию. Он не переоценивал свои отнюдь не блестящие
способности оратора и знал, что одним красноречием
не сумеет овладеть аудиторией. Но зато он обнаружил
умение глубоко вникать в суть дела, отделять истину
от домысла, представлять факты в их действительном
значении, тонко использовать аналогии, хранившиеся
в его поразительной памяти. Молодой адвокат
достигал успеха не эффектной подачей аргументов, а их
неотразимостью.
Но это пришло не сразу. Лишь через пять лет
Джефферсон начал собственную практику. Весной
1767 г. он выиграл свое первое дело в суде. Успех
принес гонорар в три фунта и привлек новых клиентов.
С той поры нескончаемой чередой потянулись дела
о праве владения землей, наследстве, долгах и
претензиях. Тщательно подготовленными выступлениями
в суде Джефферсон постепенно завоевывал признание.
К начальному периоду адвокатской деятельности
Джефферсона относится и его первое выступление
в суде, содержавшее мысль о равенстве человеческих
прав. Поводом послужило одно из многих дел,
касавшихся негров. В своей защитительной речи
Джефферсон тогда сказал: «По законам природы мы все
рождены свободными». Впоследствии эта идея
выкристаллизовалась с еще большей определенностью, но
25

приведенные слова ясно показывают, что она
владела им с юных лет.
Обширная клиентура была хорошей школой, она
способствовала близкому знакомству с наиболее
острыми проблемами края. Джефферсон смог
получить более ясное представление об интересах
различных слоев населения, их противоречиях, еще
нагляднее увидеть несообразие взаимоотношений между
колониями и метрополией.
Джефферсон стал одним из ведущих адвокатов
Виргинии. С ним, как с равным, советорались Уайт,
Пендлтон, Генри. В числе его клиентов были
богатейшие семьи — Бирды, Ли, Бурэллы, Нельсоны и другие.
Но Джефферсон никогда не отказывал и тем, кто был
беден, причем не требовал с них платы, если знал, что
им трудно ее внести.
Юридическая практика в Вильямсбурге оставляла
достаточно времени для того, чтобы позаботиться
наконец о своих владениях. Все свободные дни он
проводил в Шедвеле. Здесь Джефферсон не только по-
прежнему много читал, исписывая заметками тетрадь
за тетрадью, но и развил иную, не менее бурную
деятельность. Оказалось, что знание законов природы
может принести и чисто практическую пользу.
Со свойственной ему энергией он улучшает методы
обработки земли на своих плантациях и добивается
больших успехов. За первыми успехами, привлекшими
внимание всей округи, следуют другие. Как и в
детстве, Джефферсон отправляется на каноэ по Риванне,
но теперь уже не для прогулок, а с хозяйственной
целью. Тщательно обследовав реку, он объявляет, что
ее можно использовать для навигации, если очистить
среднее течение от заторов и мелей. Затем собирает
по подписке необходимые для этого средства и
руководит работами по очищению реки. Проходит немного
времени, и затраченные деньги окупаются с лихвой:
сквозная навигация на Риванне значительно
удешевляет и ускоряет перевозку экспортного табака к
океанским гаваням.
Как полагают биографы Джефферсона, эта
деятельность наряду с положением преуспевающего
землевладельца и искусного адвоката способствовала его
быстрому выдвижению на общественном поприще.
В 1769 г. 26-летний владелец Шедвела был избран
26

членом законодательной палаты Виргинии, а еще
через год возглавил ополчение графства Албемарл,
выделившегося несколько ранее из графства Гучланд.
За первыми удачами пришла и первая беда:
в 1770 г. пожар уничтожил усадьбу в Шедвеле.
Сгорела и библиотека, которая была для Джефферсона
самым ценным имуществом в его доме.
Предстояло строить новый дом. И в том, как решил
Джефферсон эту задачу, вновь сказались
свойственные ему основательность и стремление
совершенствовать все то, к чему он прилагал руку. Джефферсон
хотел по-прежнему жить среди милой его сердцу
природы и, как в детстве, любоваться необозримым морем
лесов, увенчанных короной Блю Риджа. Но он не стал
восстанавливать усадьбу в Шедвеле, а решил построить
новый, лучший дом на самом высоком в своих
владениях холме со звучным названием Монтиселло. Он
всегда любил это место и еще в школьные годы,
приезжая домой, спешил отправиться сюда. Теперь ему
хотелось, как он говорил, увенчать Монтиселло
сооружением, достойным живописного вида,
открывающегося с его вершины.
Для осуществления замысла нужны были не
только рабочие руки и материалы, но также и
специалисты-строители. А так как средства, которыми
располагал Джефферсон, не позволяли пригласить
архитектора, планировщика и инженера, то он взял на себя
их обязанности. И в этом тоже проявился его редкий
разносторонний талант. Не смущаясь тем, что он
никогда не изучал архитектуру, Джефферсон собрал все
книги по зодчеству, какие только смог достать, и
узнавал из них то, что ему требовалось.
Джефферсон, по выражению одного из его
биографов, стал «архитектором, строителем, инженером,
главным рабочим, столяром, планировщиком». Об этом
говорят и сохранившиеся до сих пор сотни его
собственных чертежей. Не приходится сомневаться и в том,
что, руководя работами по сооружению своего
будущего дома, он, когда это было необходимо, сам брался
за рубанок или молоток. Основную же рабочую силу
составляли, конечно, принадлежавшие ему несколько
десятков рабов. Поскольку они должны были
выполнять и все другие работы в хозяйстве, а у их владельца
вскоре оказалось много новых обязанностей, надолго —
27

иногда на годы — отрывавших его от Монтиселло, то
вполне понятно, почему строительство нового дома
затянулось на целую четверть века.
В ту пору, когда сгорела усадьба в Шедвеле, Джеф-
ферсон познакомился с юной вдовой Мартой Скелтон.
Молодые люди полюбили друг друга. 1 января 1772 г.
они обвенчались. Свадьбу сыграли в богатой усадьбе
Скелтонов, и в ту же студеную зимнюю ночь молодая
чета верхом прискакала в разоренный пожаром Шед-
вел. Здесь, в уцелевшей хижине, они провели
несколько месяцев, и, как с восхищением отмечал Джеффер-
сон в своей переписке, веселая, неунывающая Марта
ни разу не пожаловалась на неудобства их временного
жилища.
Томас был счастлив. Любовь окрылила его. Обычно
сосредоточенный и немногословный, он с громкими
песнями ходил по пепелищу своей усадьбы, вызывая
удивление соседей. Осенью Джефферсоны перебрались
в Монтиселло, в только что отстроенный маленький
домик-сторожку, и здесь у них родилась дочь. Вскоре
намного увеличились их владения. Умер отец Марты,
оставив ей большое наследство.
Начало революционных бурь Джефферсон встретил,
будучи крупным плантатором, преуспевающим
адвокатом и счастливым мужем и отцом. Но жизнь его не
укладывалась в эти рамки. Его волновала судьба
родного края. И когда над Северной Америкой
прокатились первые раскаты освободительной грозы, среди
тех, кого не "устрашили ее разящие молнии, был
Томас Джефферсон.

Зрелость
2 Тот майский день 1769 г., когда 26-летний
Томас Джефферсон занял свое место в
законодательной палате Виргинии в
качестве депутата от графства Албемарл, стал
началом его политической деятельности.
У него уже сложились достаточно
определенные убеждения, чтобы сразу же
принять участие в разгоревшейся борьбе
против всевластия Англии над колониями.
В ту пору Северная Америка была
охвачена бурными волнениями.
Усилившийся нажим из Лондона затронул интересы
широких слоев ее населения. Запрет на
переселение за Аллеганы ставил вне
закона и бедняков, искавших счастья на
Западе, и земельных спекулянтов,
посягавших на территории, объявленные
королевской собственностью. Оказались
обманутыми американские ветераны Семилетней
войны: еще вчера им обещали богатые
земли Огайо, а сегодня одним росчерком
пера отняли эту надежду. Новые
навигационные законы, и особенно акт о сахаре,
больно ударили по прибыльной для
американских купцов торговле с Вест-Индией.
Удвоенные пошлины на ввоз
промышленных изделий из Англии привели к
небывалой дороговизне.
Колонисты оказали открытое
сопротивление жесткой политике Лондона.
Ничто не могло удержать тех, кто
стремился на Запад. Тайно продолжалась
торговля с Вест-Индией. Английские товары
подвергались массовому бойкоту.
Метрополия, желая пресечь нарушение
имперских законов, в 1764 г. решила
расквартировать в Северной Америке 10 тыс.
солдат, с тем чтобы треть расходов на их
содержание оплачивали сами колонии.
29

Это означало новое увеличение налогов. Поборы еще
больше возросли с принятием в 1765 г. так
называемого закона о гербовом сборе, согласно которому для
любых деловых операций, в том числе всех
коммерческих сделок, нужно было покупать разрешительные
марки.
Колонии ответили взрывом возмущения. Важным
событием, вызвавшим общую реакцию американцев,
явилась резолюция законодательной палаты Виргинии
от 30 мая 1765 г., объявлявшая гербовый сбор
незаконным. Законодательная палата Массачусетса
последовала примеру виргинцев и, кроме того,
предложила созвать межколониальный конгресс для
обсуждения создавшейся ситуации. Откликнулись восемь
колоний. Конгресс, собравшийся в октябре того же
года, выявил две точки зрения: одни предлагали
ограничиться протестом против налогообложения на том
основании, что колонии не имели своих
представителей в английском парламенте, другие требовали
вообще не признавать его власти. Верх одержали
умеренные, и их позицию отразила принятая конгрессом
декларация.
Чтобы утихомирить взбудораженную Америку,
английское правительство предприняло маневр:
гербовый сбор был отменен. Но смысл этой уступки
довольно скоро стал ясен колониям. В 1766 г. им был
объявлен законодательный акт, подтверждавший верховные
права короны, а еще год спустя вступили в силу так
называемые акты Тауншенда, с лихвой
компенсировавшие английские потери от отмены гербового сбора.
Эти акты, названные по имени предложившего их
министра финансов, устанавливали высокие пошлины
на ввозимые в американские порты краски, бумагу,
стекло, свинец, чай, что фактически являлось новым
налогом.
И тогда движение протеста вспыхнуло с новой
силой. Все колонии поддержали призыв городского
митинга в Бостоне, на котором 28 октября 1767 г. было
предложено вновь объявить бойкот английским
товарам. Два месяца спустя законодательная палата
заявила, что отвергает право английского парламента
вводить пошлины. Она также обратилась к другим
колониям с предложением объединить усилия для борьбы
против непомерных поборов. На призыв Массачусетса
30

тотчас же откликнулась Виргиния. Таким образом,
движение против актов Тауншенда возглавили две
крупнейшие колонии Северной Америки, и оно
приняло весьма широкий характер.
Имперское правительство метало громы и молнии.
Призывы к бойкоту английских товаров были
объявлены «подрывными действиями». Королевские
губернаторы получили приказ распустить те колониальные
выборные органы, которые проявят неповиновение, а
все бунтарские элементы подвергнуть репрессиям.
Первой была распущена законодательная палата
Массачусетса. Та же участь ожидала всех, кто рискнул
бы выразить солидарность с ней.
Такова была обстановка в колониях, когда Томас
Джефферсон начинал свою политическую
деятельность. Прошло четыре года с тех пор, когда в мае
1765 г. его глубоко взволновала пламенная речь
Патрика Генри. Еще тогда он с головой окунулся в
атмосферу всеобщего возбуждения и жарких споров
нетерпеливых с умеренными и, со свойственной ему
прозорливостью уловив основную суть событий, вступил
в ряды тех, кто пошел дальше пылкого красноречия.
Но не одни лишь гуманистические воззрения
вывели Томаса Джефферсона на политическую арену.
И эта арена отнюдь не представлялась ему чем-то
вроде судебного заседания, на котором он готовился
выступить в защиту попранной справедливости. Томас
Джефферсон вступил в политическую борьбу не
только как адвокат, но и как истец.
Зависимость от законов метрополии становилась
все более тягостной для южных плантаторов.
Лишенные права на поиски наиболее выгодных рынков
сбыта своей основной продукции — табака, они были
вынуждены продавать его английским купцам. При этом
плантаторы в целях повышения своих доходов
расширяли посевы и усиливали эксплуатацию рабов. Но все
их усилия оказывались безрезультатными, ибо цены
на табак, устанавливаемые в Лондоне, падали быстрее,
чем росло его производство. Промышленные изделия,
завозимые из Англии, год от года дорожали. Такой
характер обмена привел к образованию и
непрерывному росту задолженности американских плантаторов
английским купцам. Задолженность достигла колос-
31

сальной по тому времени суммы — свыше 4 млн. ф. ст.
и составляла 5/б общего долга колоний Англии.
Джефферсон впоследствии писал: «Эти долги стали
передаваться по наследству от отца к сыну на
протяжении уже многих поколений, а плантаторы
превратились в своего рода собственность, закрепленную за
определенными торговыми домами в Лондоне». Выше
уже упоминалось, что дед Томаса Джефферсона
подвергался штрафам за долги. По-видимому, в какой-то
форме кабальную зависимость от английских купцов
испытывал и Томас Джефферсон, ибо, как отмечает
Г. Аптекер, он «часто проклинал то рабство, в котором
пребывал сам и его собратья —
плантаторы-южане». И подобно своим собратьям он жаждал сбросить
это ярмо.
В то же время он был среди них одним из
немногих, чьи помыслы шли гораздо дальше собственных
интересов.
Джефферсон не сразу обратил на себя внимание
в законодательной палате Виргинии. Молодому
депутату от Албемарля принадлежала скромная роль
в кругу старших коллег, известных политических
деятелей колонии, обладавших многолетним опытом.
Едва открылось заседание, как вновь зазвучали
гневные речи в защиту прав колонистов. Они испугали
тех, кто опасался роспуска палаты, а кое-кто из
земельных магнатов даже выступил с призывом к
«благоразумию».
Однако большинство депутатов бесстрашно
проголосовали 16 мая за четыре резолюции, прозвучавшие
дерзким вызовом королевским прерогативам. Три из
них гласили: население Виргинии может облагаться
налогами лишь по постановлению своего выборного
самоуправления и подлежит юрисдикции местных
судов, а также имеет право на совместные с другими
колониями действия в защиту своих законных
интересов. В четвертой заявлялось, что короне будет
предъявлен свод прав и свобод жителей колонии.
Одновременно была составлена и принята
соответствующая петиция королю Георгу III.
Губернатор Беркли немедленно распустил палату.
И тогда случилось то, что стало важным
прецедентом в процессе развития американской революции.
Законодательная палата Виргинии не подчинилась
32

приказу губернатора. Вопреки его требованию
большинство депутатов не разъехались по домам, а отправились
в таверну «Рейли»и продолжили заседание в одном из
ее залов. Там было принято обращение с призывом
бойкотировать товары, обложенные королевскими
налогами.
Такое поведение депутатов имело серьезные
последствия. Бойкот принял массовый характер. В
результате ввоз товаров из Англии начал
катастрофически уменьшаться, что ударило по прибылям
британских купцов. Под их нажимом корона была
вынуждена отступить.
Пришедшее к власти новое английское
правительство, возглавляемое лордом Нортом, решило не
доводить дело до крайностей, способных вызвать еще
более ожесточенное сопротивление колоний, а
добиваться своей цели постепенно, более осторожными мерами.
В 1770 г. в парламент был внесен законопроект об
отмене всех ранее введенных пошлин, за исключением
таможенных сборов за чай. В течение трех
последующих лет метрополия, не желая рисковать, не
предпринимала репрессий. Однако подобная политика
метрополии удовлетворяла далеко не всех.
Не удовлетворяла она и Томаса Джефферсона. Он
входил в число тех виргинских депутатов, которые
голосовали за четыре знаменательные резолюции
16 мая 1769 г., а затем провели нелегальное заседание
палаты в таверне «Рейли». И он не только выдержал
этот экзамен на политическую зрелость, но и обрел
уверенность в неизбежности бескомпромиссной
борьбы. В отличие от тогдашних политических лидеров
Виргинии он считал объектом борьбы отнюдь не
только налогообложение и таможенные сборы. Речь
шла о неизмеримо большем. Поэтому он и
присоединился к немногочисленной группе депутатов, которых
не успокоили уступки со стороны метрополии и
которые решили продолжать борьбу.
Его позиция основывалась не столько на
возражениях против сохранившихся таможенных сборов за
чай, сколько на неприятии самого принципа
королевского вмешательства в дела американских колоний.
Он не без основания полагал, что пошлина на чай
является опасным прецедентом и оставлена в
качестве символа английского господства над Северной
2 Г. Н. Севостьянов, А. И. Уткин
33

Америкой. И действительно, в дальнейшем это
полностью подтвердилось. Однако весной 1770 г., когда Джеф-
ферсон и его единомышлейники выступили против
таможенных сборов за чай, их требование не
получило поддержки. В центре внимания колонистов
оказалось другое важное событие.
Расквартирование английских войск в Бостоне,
вызвавшее возмущение у жителей города, привело
3 марта 1770 г. к кровавой стычке. Солдаты,
открывшие стрельбу по возбужденной толпе, убили и ранили
несколько человек. Горожане ответили призывом
к оружию. В Бостоне и окрестных населенных
пунктах вспыхнули волнения. Они не переросли в
вооруженные столкновения потому, по-видимому, что
английское правительство, следуя своей новой тактике,
поспешило удовлетворить требования о выводе войск
из Бостона и привлечении к суду виновных солдат.
Тем не менее эти события знаменовали собой начало
массового активного сопротивления колонистов,
назревание вооруженного конфликта.
Вскоре резко обострилась ситуация и из-за
пошлины на чай. Против нее выступили широкие слои
населения колоний. Они отказывались покупать чай,
обложенный таможенным сбором. Этим
воспользовались американские купцы, занимавшиеся
контрабандной торговлей (возможно, они и инспирировали
кампанию бойкота), и значительно увеличили тайный
ввоз голландского чая, приносивший им огромные
прибыли. Попытки властей метрополии пресечь их
деятельность встретили серьезное сопротивление. Так,
в июне 1772 г. английский корабль «Гэспи»,
специализировавшийся на ловле контрабандистов,
подвергся нападению в порту и был сожжен. Найти
виновных не удалось.
Еще более обострилась ситуация в связи с
принятым в Лондоне в 1772 г. постановлением, согласно
которому жалованье губернаторам, чиновникам и судьям
в колониях должна была выплачивать королевская
казна. Подобная мера, преподнесенная в качестве
меры «облегчения» для американских
налогоплательщиков, на самом деле ничего не меняла в их
положении, так как расходы на содержание администрации
по-прежнему покрывались за счет поборов. Но в тоже
время новое постановление лишало законодательные
34

палаты колоний права вотировать ассигнования на эту
цель, т. е. отнимало у них единственную возможность
оказывать хоть какое-нибудь влияние на королевских
чиновников.
Американские купцы, промышленники и
плантаторы так и расценили действия английского
правительства. На попытку метрополии упрочить таким
образом свою власть в Северной Америке они ответили
созданием собственных, независимых органов
управления в лице комитетов связи. Первый из них был
учрежден в Бостоне, а вскоре они появились почти во
всех городах Массачусетса.
И вновь примеру крупнейшей колонии Севера
последовала самая большая колония Юга — Виргиния.
В определении позиции ее законодательной палаты
значительную роль сыграл Томас Джефферсон.
К тому времени он был уже не новичок в политике
и даже успел проявить себя более радикальным
деятелем, чем большинство его коллег. Достаточно
сказать, что первая законодательная инициатива Джеф-
ферсона касалась облегчения участи негров-рабов.
Она потерпела провал, но это, как и неудача попытки
добиться отмены пошлины на чай, не обескуражило
его.
Ни затеянная им постройка большого дома, ни
женитьба, не говоря уж об управлении поместьем и
юридической практике, не смогли отвлечь его от активной
политической деятельности, ставшей теперь для него
основным делом.
Много времени Джефферсон проводил в Монти-
селло, посвящая весь свой досуг книгам, в которых
находил созвучные своим взглядам идеи, а также
делал собственные заметки, отражавшие его мысли
о настоящем и будущем Америки.
В поле зрения Джефферсона оказались многие
проблемы, волновавшие колонистов, и он все чаще
поражал коллег по законодательной палате своими
смелыми выступлениями. Джефферсон первым
протестовал против религиозной нетерпимости, назвав ее
оплотом господствовавшую в Виргинии англиканскую
церковь. А его критика генерального суда колонии
была самой ранней попыткой перенести на
американскую почву идею европейских просветителей
2*
35

о разделении законодательной, исполнительной и
судебной власти.
Поездки в различные уголки Виргинии давали
богатую пищу пытливому уму Джефферсона,
раскрывали перед ним сущность резких контрастов
колониальной жизни. В губернаторе Мюррее, высокомерном
обладателе многих титулов, он видел живое
воплощение власти английской аристократии, попиравшей на
Британских островах права своего народа, а в
Америке посягавшей на вольности колонистов.
Постепенно Джефферсон понял, что
приверженность власти метрополии сохраняла та часть
землевладельцев, чье благоденствие зиждилось на
королевских законах, и те купцы, которые целиком зависели
от торговли с Англией. Он также увидел и то, что
объединяло и вовлекало в борьбу с метрополией
самые различные слои населения колоний. И
Джефферсон не только встал на сторону последних, но и
решительно примкнул к их левому крылу, занимая по мере
развертывания борьбы все более антибританскую
позицию.
Раньше многих других Джефферсон осознал
основную слабость революционных сил Северной
Америки — изолированность их выступлений. В нем окрепло
убеждение, что ни одна американская колония ничего
не добьется, действуя в одиночку, и что только
совместными усилиями можно противостоять диктату
метрополии.
Поначалу мысль Джефферсона об
общеколониальном единении разделяла небольшая группа депутатов.
Среди них были и верный друг Дабни Кар, и Патрик
Генри, чье красноречие оказалось здесь особенно
кстати. Постепенно круг сторонников новой идеи
расширялся, а когда пришло известие о создании Комитета
связи в Бостоне, эта идея одержала победу и в
Виргинии. В марте 1773 г. здесь был создан такой же
комитет. Виргинская законодательная палата также
направила другим колониям предложение установить
постоянную связь и объединиться для совместных
действий. К удивлению скептиков, этот призыв встретил
широкую поддержку. В течение нескольких месяцев
во всех колониях, за исключением Пенсильвании,
возникли комитеты связи, установившие между собой
тесный контакт.
36

Так возникла политическая организация, которая
объединяла революционные силы Северной Америки
и способствовала усилению ее тяги к независимости.
Став одним из инициаторов создания комитетов
связи, Джефферсон выдвинулся, во всяком случае в
Виргинии, в число ведущих политических деятелей.
В то время английское правительство, уже в
течение нескольких лет избегавшее рискованных мер,
предприняло шаг, который оказался роковым. В мае
1773 г. был издан закон, предоставивший британской
Ост-Индской компании право беспошлинно ввозить
чай в Северную Америку и сбывать его через свою
собственную оптовую сеть. Компании это сулило
большие выгоды. Но так как новый закон одновременно
способствовал значительному снижению розничных
цен, то в Лондоне ожидали, что он не только обеспечит
английские торговые интересы, но и приобретет
популярность в колониях.
Расчет не оправдался. Противоречия между
колониями и метрополией оказались настолько сильны,
что ослабить их не могло удешевление чая. Массе
потребителей оно принесло мизерную выгоду, зато
нанесло колоссальный ущерб американским купцам и
послужило сильным толчком к дальнейшей
активизации их борьбы против британского засилья в
американской торговле.
Темной декабрьской ночью 1773 г. группа масса-
чусетских купцов, переодевшись индейцами,
пробралась на корабли Ост-Индской компании, стоявшие на
рейде Бостона, и сбросила ящики с чаем в море. Это
событие, получившее известность под названием
«Бостонского чаепития», английское правительство
использовало для того, чтобы вновь применить
репрессии.
В марте 1774 г. был закрыт бостонский порт,
предварительно блокированный военными кораблями.
Подвоз товаров, в том числе продовольствия и топлива,
полностью прекратился. Из-за отсутствия сырья
закрывались предприятия. Еще недавно процветавший
Бостон превратился в город безработных, голодающих
людей. Затем последовали дальнейшие репрессии.
Колония Массачусетс была лишена самоуправления,
губернатору предписывалось расквартировать войска в
домах горожан, а бунтарей отправлять в Англию и
37

там чинить над ними суд, или в другие колонии.
Специальным актом земли за Аллеганами были
присоединены к территории канадской провинции
Квебек.
Этими откровенно жестокими мерами английское
правительство хотело не только проучить бостонцев,
но и отбить у всех североамериканских колонистов
охоту к неповиновению.
Расчеты английских властей не оправдались. В
Америке созрели мощные силы сопротивления. Чтобы
вызвать взрыв, достаточно было искры. И этой
искрой стали «нестерпимые», как их назвали
американцы, репрессии против Массачусетса, затронувшие
фактически интересы всех колоний. Установление
юрисдикции католической Канады над зааллеган-
скими территориями восстановило против Англии не
только массы переселенцев, мелких и крупных
землевладельцев, но и протестантскую церковь, не говоря
уж о многочисленных сектах. Закрытие крупнейшего
бостонского порта в значительной мере парализовало
торговлю как северных, так и южных колоний.
Наконец, репрессии против Массачусетса означали
опаснейший прецедент для всей Северной Америки.
В мае 1774 г., когда сообщение о репрессиях было
получено в Вильямсбурге, там происходила
очередная сессия законодательной палаты Виргинии.
Джефферсон не присутствовал на ней. По дороге
из Монтиселло он заболел дизентерией и в тяжелом
состоянии был доставлен домой. Возможно, до него
еще не дошли вести о ♦нестерпимых актах»
английского правительства, но о ♦чаепитии» в Бостоне он
знал и, несомненно, догадывался о дальнейшем ходе
событий. И потому в течение всех последних месяцев
особенно тщательно готовился к выступлению в палате.
Однако болезнь помешала его намерениям, и он
послал Патрику Генри и председателю палаты Пей-
тону Рендольфу в Вильямсбург наброски своей
несостоявшейся речи.
Это были записи, изданные впоследствии в виде
памфлета под названием ♦Общий взгляд на права
Британской Америки» и получившие широкую
известность. В них Джефферсон изложил мысли,
объективно означавшие призыв к отделению колоний от
метрополии. Впрочем, пока еще эта идея не была вы-
38

сказана им открыто. Текст содержал даже обращение
к милостивому «благоразумию» короля в деле
«соразмерной» защиты интересов и прав всех частей его
империи.
Дань подобным верноподданническим чувствам
можно объяснить особенностью сложившейся в то
время ситуации. Основная масса буржуазии
североамериканских колоний в силу своих экономических
интересов уже встала на путь, который вел к разрыву
с метрополией, но еще не осмеливалась открыто
говорить об этом. Умеренные элементы ратовали за
«мирное решение». Многие буржуазные идеологи
стремились найти нечто среднее между безусловным
подчинением Лондону и полным отделением,
выработать теоретическую основу частичной автономии
колоний. Они не понимали, что экономическое
развитие и социально-политические особенности
тринадцати колоний уже фактически выделили их из
Британской империи и что именно Англия, готовая силой
подавить заокеанского конкурента, препятствует
прогрессу Северной Америки.
В этих исторических условиях задача
радикальных революционных демократов была сложной и
требовала преодоления целого ряда препятствий.
Следовало склонить политически активные слои населения
к энергичной самозащите, убедить их в необходимости
выразить свою волю, даже если она не совпадает с
актами британского парламента и указами короля,
пробудить национальное самосознание в
американском народе. Иначе говоря, прежде чем повести
колонистов на борьбу, требовалось укрепить их единство,
а это можно было сделать лишь путем разоблачения
узурпации Англией основных человеческих прав.
Вот почему в «Общем взгляде на Британскую
Америку» Джефферсон остановился именно на этих
вопросах, не коснувшись проблемы королевской
власти, которую он считал второстепенной в условиях
предстоящего развертывания борьбы за независимость
Северной Америки. Целью американцев, говорилось
в трактате, является их благополучие, а поскольку они
достигают его собственным тяжким трудом, то вправе
сами определять свой политический статут.
Джефферсон в этой связи обращался к
английской истории. Он отмечал, что народ, в свое время
39

переселившийся из континентальной Европы на
Британские острова, оторвался от германских племен,
однако те не требовали высшей власти над ним.
Завоеватели же, узурпировавшие в XI в. его права,
в конце концов были изгнаны. Приведенный
исторический пример, изложенный в соответствии с
представлениями Джефферсона об описанных им событиях,
звучал весьма убедительно для американцев и
недвусмысленно указывал на их собственную цель —
добиться столь же независимого положения в Новом
Свете. В трактате об этом прямо говорилось:
♦Америка была завоевана, в ней были основаны поселения,
и эти поселения укрепились, укрепились за счет
поселенцев, а не британского общества... Они сами
защищали себя, и лишь они одни имеют право выбора».
Далее перечислялись бесчисленные факты насилия
метрополии над американскими колонистами,
поставившими их в полную зависимость от своекорыстной
политики Англии. ♦Отдельные акты тирании еще
могли быть отнесены к преходящим явлениям дня,—
писал Джефферсон,— но серия репрессивных действий,
начавшаяся в известный период и проводимая
неуклонно через все министерские перемены, слишком
очевидно показала себя сознательным, систематическим
планом обращения нас в рабство».
С большой силой прозвучали слова Джефферсона,
в которых он, обращаясь к королю, в традиционной
форме изложил идею единения американских
колонистов для совместной бескомпромиссной борьбы за
свои права: «Бог, давший нам жизнь, дал нам
одновременно и свободу; сила может уничтожить, но не
разобщить нас. Это, ваше величество, является нашим
последним и окончательным решением». Главную же
свою мысль он выразил следующим образом:
«Британский парламент не имеет права осуществлять над
нами свою власть».
Текст этот, привезенный в Вильямсбург посланцем
из Монтиселло, вызвал у радикально настроенных
депутатов смешанную реакцию. Сами они горячо
одобрили идеи Джефферсона, ибо уже перешагнули через
сомнения и предубеждения. Однако они знали, что
над многими колонистами еще довлело чувство
принадлежности к Британской империи. И потому даже
в накаленной обстановке, вызванной сообщением из
40

Бостона, они не решились напаивать на принятии
резолюции в духе мыслей, изложенных в трактате.
Тем не менее отзвуки этих ид$й явственно слышны
в словах, выбранных для формулирования решений,
принятых в тот день законодательной палатой
Виргинии. Подавляющим большинством голосов была
утверждена резолюция, объявлявшая 1 июня «днем
скорби, унижения и молитвы». Колонистам
предлагалось * умолить небеса... наполнить сердца короля и
парламента умиротворением и справедливостью», но
также * отвратить от нас все беды гражданской войны,
вдохнуть в нас твердость в защите наших прав...».
Для оценки сущности принятой резолюции в
целом важно отметить, что обращение к небесам не
произвело впечатления на губернатора, зато он хорошо
понял, что именно означало упоминание о
надвигающихся бедах *гражданской» войны, и, обнаружив в
нем явную крамолу, вновь распустил палату.
У виргинских депутатов уже имелся опыт действий
в подобных случаях, и они немедленно собрались
в зале таверны «Рейли». Здесь они были уже не
подвластны губернатору. Но не только в этом состояло
различие между первым заседанием — в
официальном зале и вторым — в таверне. Если там палата
все же выразила надежду на отказ Лондона от
репрессивной политики, то здесь в такую возможность
уже не верили. Стало ясно, что и небеса не отвратят
бури. Оставался один путь — путь борьбы.
Короткий путь, который прошли депутаты от
вильямсбургского капитолия до таверны, привел их в
сущности к мыслям о неизбежности решительной
борьбы за независимость, о чем говорят и принятые
ими новые решения. В одном из решений объявлялся
запрет на торговлю Виргинии с Англией, в другом
заявлялось, что удар по Массачусетсу оскорбляет и
все остальные колонии, а поэтому они должны
немедленно созвать континентальный конгресс для
определения дальнейших совместных действий.
В тот же день по дорогам Виргинии помчались
всадники с сообщением о решениях палаты. Весть
о них быстро разнеслась по всем графствам и
округам, вызывая большое возбуждение. В Виргинии, как
и в других колониях, начался сбор продовольствия
для отправки голодающему Бостону. Как писал
41

Джефферсон, «эффект этого дня был подобен
электрическому шоку и взбудоражил каждого». Разумеется,
это не означает, что все поддержали принятые в Виль-
ямсбурге решения, но, как показали дальнейшие
события, подавляющая часть населения была готова
пойти еще дальше в борьбе против произвола
метрополии.
Виргинская законодательная палата, несомненно,
рассматривала предстоящий конгресс как событие
чрезвычайное. Это видно хотя бы из того, что
делегацию, которая должна была принять участие в нем,
депутаты решили избрать на собрании
представителей всех графств. Тем самым имелось в виду
подчеркнуть общенародный характер созываемого конгресса.
Все графства избрали и прислали в Вильямсбург
своих представителей, а те назначили делегатами
континентального конгресса от Виргинии П. Рендоль-
фа, П. Генри, Р. Г. Ли, Б. Гаррисона, Э. Пендлтона
и будущего главнокомандующего освободительной
армией и первого президента США Джорджа
Вашингтона. Тем временем виргинский Комитет связи
завершил переговоры с другими колониями. Все они, за
исключением Нью-Йорка, изъявили готовность
участвовать в конгрессе и быстро сформировали свои
делегации. Местом заседаний была избрана
Филадельфия.
Первый континентальный конгресс, открывшийся
5 сентября 1774 г., длился свыше семи недель. Джеф-
ферсона не было среди делегатов, так как он еще не
оправился от болезни, и его дневниковые записи
говорят, что лишь 11 декабря, через полтора месяца после
окончания заседаний конгресса, ему удалось
совершить первую далекую прогулку. И все же он как бы
незримо участвовал в заседаниях в Филадельфии.
Дело в том, что хотя в Вильямсбурге не решились
официально одобрить «Общий взгляд» в качестве
инструкции для своей делегации, однако сочли
необходимым напечатать его в местной типографии без
указания фамилии автора.
Это позволяет сделать вывод, что отношение
лидеров виргинской законодательной палаты к идеям,
высказанным Джефферсоном, определялось не столько
несогласием с ними, сколько опасением возможных
репрессий со стороны английских властей. Подобное
42

предположение подтверждается и тем, что председатель
палаты П. Рендольф привез «крамольный» памфлет
в Филадельфию и ознакомил с ним делегатов
конгресса. А так как при этом был назван и автор, то
вскоре о нем узнали также в Англии, где, по словам
американского историка, тотчас же занесли «имя Джеф-
ферсона в список лиц, подлежащих проскрипции».
Значение «Общего взгляда» состояло в том, что он
представлял собой идеологическое обоснование для
совместной борьбы колоний против диктата
метрополии. То же самое можно сказать о резолюциях,
принятых первым континентальным конгрессом. Однако
они целиком основывались на признании возможности
компромисса, в то время как у Джефферсона эта
мысль была лишь данью традиции и по существу
перечеркивалась требованием безоговорочного
признания американского народа свободным, а его прав —
«вытекающими из законов природы».
Но наряду со взглядами умеренных на решения
конгресса оказала сильное влияние позиция
радикальных деятелей. Благодаря этому, в частности, был
отвергнут консервативный план «союза между
Англией и колониями», фактически ничего не менявший
в положении последних. По той же причине вместе
с верноподданнической петицией королю конгресс
принял декларацию, в которой провозгласил право
колоний самим определять для себя законы и заявил
об их решимости оказать сопротивление репрессиям
со стороны метрополии. Он также одобрил
прекращение торговли с Англией.
Делегаты Виргинии проявили на континентальном
конгрессе исключительную активность.
Председателем был единодушно избран Пейтон Рендольф.
Патрик Генри с первого дня привлек к себе всеобщее
внимание. Едва началось заседание, как он вскочил
с места и воскликнул: «Где ваши пограничные
столбы, где границы колоний? Нет больше различия
между виргинцами, жителями Пенсильвании, Нью-Йорка
и Новой Англии. Я не виргинец, я американец».
Ричард Генри Ли произвел сенсацию призывом
немедленно вотировать отмену всех налогов метрополии,
а Джордж Вашингтон показал себя твердым и
решительным военачальником, готовым сражаться за
правое дело.
43

Дебаты на конгрессе не были бурными и
продолжительными. Согласно решению, запрет на импорт
вступал в силу с 1 декабря 1774 г., на экспорт —
с 10 сентября 1775 г. Одновременно постановлялось
создать повсеместно, *в каждом графстве, городе и
селении комитеты... задачей которых является
внимательное наблюдение за поведением всех лиц в связи
с принятыми решениями». Изделия с маркой
♦Сделано в Англии», которые прибудут в колонии
после 1 декабря 1774 г., следовало передавать этим
же комитетам с предоставлением им права
распоряжаться конфискованными товарами. В случае если бы
какая-либо колония не выполнила перечисленных
предписаний, она объявлялась ♦недостойной прав
свободных людей и враждебной свободе своей страны».
Все это означало, что сделан решительный шаг
в борьбе против метрополии. Важное значение имело
постановление об образовании комитетов в графствах
и округах. Они, а также прежние комитеты связи
впоследствии почти повсеместно назывались
комитетами безопасности и стали зародышами новой,
революционной власти. В результате их деятельности
практически каждый активный американец был поставлен
перед выбором: поддержать бойкот англичан, встав
на сторону дела независимости, либо сохранить
лояльность короне и тем самым обречь себя на участь
предателя.
Для Джефферсона эта дилемма была уже давно
решена, и он занял свое место в рядах революционеров.
Сограждане оказали ему честь, избрав председателем
Комитета безопасности в Албемарле, сразу же
взявшего на себя всю полноту власти в графстве. В
записной книжке Джефферсона сохранились данные
о результатах выборов, из которых видно, что он
получил наибольшее число голосов. Этот'комитет, как и
ему подобные в других графствах, в первую очередь
объявил призыв добровольцев и приступил к
формированию ополчения. Практически это означало
подготовку вооруженного восстания. Одним из первых
добровольцев стал Джефферсон.
События принимали все более напряженный
характер, и даже многие из числа умеренных деятелей
постепенно теряли надежду на мирное решение
конфликта с метрополией. Вскоре стало известно, что ко-
44

роль Георг III потребовал силой привести колонии
в повиновение, а английский парламент одобрил
карательные меры с целью восстановления своих
прерогатив и наказания «мятежных элементов».
Приближалась пора, когда спор должно было решить оружие.
Тревожная обстановка заставила депутатов
распущенной губернатором виргинской законодательной
палаты вновь собраться в марте 1775 г. На этот раз
они встретились не в Вильямсбурге, а в отстоящем
достаточно далеко от него Ричмонде. Последний едва ли
заслуживал тогда названия города, и единственным
мало-мальски подходящим для заседания палаты
зданием оказалась церковь. Зато здесь депутаты были
избавлены от помех со стороны королевских властей.
Конечно, среди участников этого тайного
заседания были и сторонники примирения. Эдмунд Пендл-
тон и Роберт Картер Николас, лидеры умеренных,
увещевали депутатов не заходить слишком далеко.
Они говорили, что у американцев есть в британском
парламенте друзья и что король непременно «сменит
гнев на милость, видя наши страдания», а вот если
колонисты пойдут на обострение отношений с
метрополией, то положение станет безвыходным. Впрочем,
даже Пендлтон и Николас вскоре переменили
тактику. Оставив попытки доказать преимущества
примирения, они принялись пугать палату перспективой
войны с могущественной Англией. «Где наши
запасы? Где наше оружие? Где наши солдаты? Где наши
генералы?» — спрашивали они, стремясь поколебать
решимость остальных депутатов.
Но сильнее оказалась революционная группа. Ее
душою стал Джефферсон, а главным организатором —
Патрик Генри. Первому принадлежали идеи, второй
облек их в пламенные речи. Суть плана,
предложенного депутатам, состояла в том, чтобы реорганизовать
отряды милиции в колониях в ополчение и объявить
военное положение.
Джефферсону пришлось выступать несколько раз,
призывая Виргинию не покориться. Патрик Генри
превзошел самого себя. Он говорил: «Мы сделали
все, что могли, чтобы предотвратить надвигающийся
шторм. Мы обращались с петициями, мы увещевали,
мы молили, мы распростерлись перед троном... Наши
петиции отклонили, наши увещевания отвергли, наши
45

мольбы вызвали новые насилия и оскорбления, и нас
попрали с презрением с высоты трона... Нет больше
оснований для надежды. Если мы желаем быть
свободными — если мы желаем сохранить в
неприкосновенности те бесценные привилегии, за которые мы
так долго боремся, мы должны сражаться!.. Призыв
к оружию, богу и небесным силам — вот все, что нам
осталось!.. Джентльмены могут кричать «мир», «мир»,
но мира нет. Война фактически уже началась!..
Наши братья уже вышли на дороги! Почему мы
должны быть в праздности?.. Или жизнь так дорога, или
мир так сладок, что его нужно купить ценой цепей и
рабства?.. Я не знаю, каким путем пойдут другие,
но что касается меня, то дайте мне свободу или
смерть».
Оратор умолк, и в старой церкви воцарилась
напряженная тишина. Депутаты молчали. Почти все
были потрясены до глубины души этим страстным
призывом к борьбе. Даже многих из умеренных
взволновала речь Патрика Генри.
Радикальные лидеры почувствовали, что наступил
решительный момент. И снова выступил Джефферсон.
Теперь в ход пошли не эмоции, а аргументы, дававшие
верное освещение событий и способствовавшие
сплочению революционной фракции. Важную роль
сыграла также позиция Джорджа Вашингтона,
пользовавшегося всеобщим уважением. Его поддержка идеи
вооруженной борьбы окончательно склонила чашу
весов на сторону революционных лидеров.
И все же их предложения были приняты 65
голосами против 60.
Столь незначительный перевес сторонников
решительных действий был характерным в тот период для
большинства колониальных законодательных палат.
И это не удивительно, если вспомнить, что в них
заседали плантаторы, купцы, промышленники. Но
особенность обстановки состояла в том, что разногласия
в среде буржуазии не определяли общего соотношения
сил в колониях. Основная масса населения была
готова к схватке с метрополией, в которой она видела
главного врага, и именно это обстоятельство
необычайно усиливало позиции революционной части
американской буржуазии и постепенно увеличивало ее
ряды. В то же время все еще давало себя знать влия-
46

ние умеренных и даже консервативных кругов,
сдерживавшее развитие революции. >
Влияние умеренных сказалось и на деятельности
второго континентального конгресса, состоявшегося
летом 1775 г., на этот раз при участии Джефферсона.
Но прежде чем он отправился в Филадельфию,
произошли многие другие события.
Джефферсон вошел в состав «Комитета
пятнадцати», избранного палатой для разработки плана
создания вооруженных сил в Виргинии, и принял
активное участие в этом деле. Характерно, что комитет
прежде всего утвердил в качестве эмблемы для солдат
революционной армии надпись на куртках «Свобода
или смерть!». Гораздо более сложной оказалась
проблема вооружения. Но и тут нашелся выход: те,
кому не хватило ружей, должны были взять в руки
грозные индейские томагавки.
События развивались стремительно. Виргинский
губернатор Данмор, хотя и объявил ричмондское
заседание палаты незаконным, видел, что власть над
колонией ускользает из его рук. В апреле, когда
виргинцы начали вооружаться, Данмора охватила
паника. Опасаясь захвата вильямсбургского арсенала
мятежниками, он перевез запасы пороха на
британский корабль. Губернаторский дворец ощетинился
штыками английских солдат, все входы в него
загородили баррикады. Но первое вооруженное
столкновение произошло не в Виргинии и не по инициативе
колонистов.
В конце апреля в Ричмонд на взмыленных
лошадях примчались гонцы из Бостона. Они принесли весть
о том, что война началась. По приказу
губернатора Массачусетса генерала Гейджа крупный отряд
английских войск попытался внезапно напасть на
вооруженные силы добровольцев, находившиеся в
Конкорде и Лексингтоне, невдалеке от Бостона. Однако
последние, предупрежденные об опасности, оказали
столь сильное сопротивление, что англичане, потеряв
в бою 273 человека, т. е. свыше трети состава своего
отряда, обратились в бегство. Потери американцев
были втрое меньшими.
Война началась. Для тех, кто видел в ней
единственный путь к избавлению от английского господства,
события близ Бостона стали сигналом к восстанию.
47

Известия из Массачусетса, писал Джефферсон,
«порвали нашу последнюю надежду на примирение, и
бешеная жажда мщения охватила, кажется, все слои
народа».
И тогда «мирную» попытку обуздать колонистов
предприняло английское правительство.
Премьер-министр лорд Норт обратился к ним с предложением,
сводившимся к тому, что если они добровольно
заявят о лояльности, то метрополия окажет им
снисхождение в отношении выплаты части налогов.
Губернаторы поспешно созвали колониальные палаты
депутатов и объявили им предлагаемые условия примирения.
Но было уже поздно, да и требования лорда Норта
не устраивали подавляющее большинство
американцев. Более того, предложения британского премьер-
министра ясно показали им, как невелик выбор:
примириться с бесправием или взять свою судьбу в
собственные руки.
Однако не следует забывать о том, что ответ
Лондону должны были дать не массы, которые уже
окончательно сделали выбор, а верхушечные круги
колоний, представленные в законодательных палатах, где
революционные силы обладали весьма шатким
большинством. И «мирные» предложения английского
правительства представляли серьезную опасность для
дела борьбы за независимость, ибо они могли
соблазнить неустойчивых из числа депутатов, еще недавно
принадлежавших к умеренному крылу. А ведь
достаточно было нескольким из них покинуть радикально
настроенную группировку, как соотношение сил
изменилось бы в пользу сторонников примирения
любой ценой.
Вот почему в этот момент многое зависело от того,
сумеют ли революционные лидеры разоблачить
коварную сущность английского предложения. Как
показывает весь дальнейший ход событий, им это удалось.
Яркий пример тому — громадная роль, которую
сыграл Джефферсон в определении позиции
виргинских депутатов. Для него это был час великого
испытания, и он блестяще его выдержал, сумев своей
непоколебимой верностью делу революции увлечь за
собой и единомышленников, и колеблющихся. О том
говорит и решение депутатов предоставить именно
Джефферсону, уже известному своими леворадикаль-
48

ными взглядами, право дать ответ на предложение
лорда Норта.
Будущий автор Декларации независимости
поднялся на трибуну. Как всегда, не пытаясь
произнести импровизированную речь, Томас Джеф-
ферсон зачитал свой тщательно подготовленный
проект резолюции палаты, не оставляющий места для
каких бы то ни было недомолвок. В нем заявлялось,
что виргинцы отвергают предложение лорда Норта,
поскольку оно «меняет лишь форму угнетения, не
ослабляя самого бремени». Далее, это предложение
характеризовалось как явная уловка, предпринятая
британским правительством с целью добиться от
американцев добровольного признания прав Англии взи*
мать с них налоги и творить произвол в отношении
экономической и политической жизни колоний.
Джефферсон подчеркивал, что если даже считать
английское предложение чем-то вроде оливковой
ветви мира, то и в этом случае американцы не могут ее
принять, ибо она протянута одной рукой, тогда как
другой рукой Англия обнажила меч и таким
образом прибегла к способу, ♦ несовместимому с нашей
свободой». «Мы полагаем, — сказал он в
заключение,— что связаны честью, равно как и интересами,
с общей судьбой наших сестер-колоний и будем
рассматривать себя отступниками, если предпримем
действия, отличные от их действий».
Заключительные слова, несомненно, были
предназначены для той части депутатов — кстати, сильно
уменьшившейся, — которая все еще проявляла
малодушие. И надо признать, что Джефферсон нашел
поистине великолепный способ воздействовать на нее.
Даже наиболее упорные сторонники компромисса были
вынуждены, по крайней мере внешне, отказаться от
своей позиции, так как им совсем не хотелось
оказаться в роли предателей перед лицом уже
вооружившихся и готовых к борьбе масс. Большинство же
депутатов искренне разделяли мысли, выраженные
Джефферсоном.
В результате палата проявила редкое единодушие.
За принятие резолюции проголосовали все депутаты.
Виргинцы отвергли предложение лорда Норта, что
было равнозначно объявлению войны. Так и расценил
это губернатор Данмор. Узнав о принятом в Ричмонде
49

решении, он бежал из Вильямсбурга на британский
военный корабль. Законодательная палата
фактически стала независимым конвентом, сосредоточившим
в своих руках власть над колонией.
А Джефферсон, дополнительно включенный в
состав виргинской делегации второго континентального
конгресса, в это время уже ехал в Филадельфию. Ему
предстоял долгий по тому времени 325-мильный путь.
Это путешествие было совсем не похоже на его
юношеский вояж, совершенный пятнадцать лет назад.
Впервые он покидал родную Виргинию в качестве ее
представителя, и притом в обстановке чрезвычайной,
выводившей его на общеамериканскую политическую
арену в роли одного из лидеров восставших колоний.
Джефферсон понимал, что предстоят годы тяжкой
борьбы, и никто не мог ручаться, что его, как и всех
поднявшихся на битву, ожидает скорая победа. Сейчас
еще трудно было предсказать, как будет развиваться
освободительная борьба колоний против метрополии.
А в Албемарле остались дорогие его сердцу люди,
обширные поместья, беспечальная жизнь. Но он знал,
что дороги назад нет, да и не искал ее, готовый
пренебречь трудностями и опасностями борьбы с
силами, ♦угрожавшими... стране рабством».
И вот наконец Филадельфия. 21 июня 1775 г.
Джефферсон вошел в здание, где уже почти полтора
месяца заседал второй континентальный конгресс.
Оказалось, что здесь многие его уже знали. О нем
слышали, читали его * Общий взгляд» и были
знакомы даже с написанной им последней резолюцией
виргинской законодательной палаты. Это обеспечило
ему на конгрессе, по словам Джона Адамса
(впоследствии второго президента США), «репутацию
человека, искушенного в литературе, науке и обладающего
счастливым талантом композиции».
Делегаты с интересом смотрели на обладателя
♦мастерского пера», оказавшегося молодым
человеком, высоким и стройным, с открытым,
доброжелательным взглядом, в котором светились ум и энергия.
Тот же Адаме, человек вспыльчивый и своенравный,
говорил о нем: «В беседах он был быстр, откровенен,
точен и решителен... Поэтому он скоро завоевал мое
сердце».
50

Среди делегатов конгресса было немало людей,
известных не только в Америке, но и в Европе. На
конгрессе Джефферсон впервые встретился с
убеленным сединами Бенджамином Франклином,
прославленным мыслителем, изобретателем, опытным
дипломатом, энергичным сторонником объединения
колоний и не менее решительным противником рабства.
Престарелого пенсильванского философа и молодого
виргинского политика, несмотря на большую разницу
в возрасте, сближало многое в их мировоззрении,
выражавшем рост национального самосознания
буржуазии Северной Америки, и им обоим предстояло остаться
в памяти человечества в качестве наиболее
выдающихся американских представителей прогрессивной
для того времени идеологии поднимающегося
капитализма — буржуазного просветительства.
На конгрессе Джефферсон познакомился и с
другими деятельными приверженцами борьбы за свободу
и независимость. Однако здесь же он увидел и тех,
кто продолжал отстаивать идею компромисса. 60
делегатов из 13 колоний были не только разными по
взглядам и темпераменту, но и представителями
подчас противоположных интересов. Давали себя знать и
противоречия между торговой буржуазией Севера и
плантаторами Юга. Неодинаковыми оказались интересы
различных групп купечества, поскольку одни были
связаны с внутренним рынком, а другие зависели от
торговли с Англией. Ко всему этому примешивались
еще и личные амбиции делегатов, являвшихся
лидерами в своих колониях.
Неудивительно, что поиски того главного, что
могло объединить всех этих людей, заставив отказаться
от местнических и даже личных интересов во имя
общей цели, было делом нелегким.
К тому времени, когда Джефферсон приехал в
Филадельфию, на конгрессе уже отчетливо обозначился
значительный перевес радикальных сил. Этому в
огромной мере способствовал тот факт, что заседания
делегатов тринадцати колоний происходили в
условиях уже начавшейся вооруженной борьбы.
Вслед за сражением у Конкорда и Лексингтона
отряды американских добровольцев двинулись на
Бостон. Они заняли Бэнкерхилл, где были
контратакованы английскими войсками. И хотя последним уда-
51

лось оттеснить партизан, но добились они этого ценой
потери свыше тысячи солдат, в то время как
американцы потеряли 400 человек.
Битва при Бэнкерхилле показала, что вооруженные
отряды колонистов, даже будучи еще разрозненными,
выросли в значительную силу. Если у революционно
настроенных делегатов конгресса это обстоятельство
укрепило веру в победу, а для части умеренных
послужило толчком к переходу на более радикальные
позиции, то консерваторам оно внушило
беспокойство по поводу дальнейшего хода событий. Опасаясь,
что движение широких масс способно привести и к
социальным потрясениям, они предпочли сохранить
контроль над ним и согласились поддержать ряд
решений, предложенных представителями
большинства.
В результате второй континентальный конгресс
смог сравнительно быстро осуществить некоторые
мероприятия по координации действий колоний и
руководству начавшимися военными действиями. Так,
было решено создать континентальную регулярную
армию, а ее главнокомандующим назначить Джорджа
Вашингтона, проявившего себя способным
военачальником еще в период Семилетней войны. Сравнительно
легко договаривались делегаты и по таким вопросам,
как сбор налогов для содержания армии, ее
формирование, снабжение и т. п.
Но как только встал вопрос о выработке документа,
который должен был определить цели американцев в
начавшейся войне с Англией, разногласия вновь
усилились. Наиболее упорная группировка умеренных
во главе с пенсильванцем Дикинсоном стремилась
оставить открытым путь к примирению с метрополией
и потому не соглашалась на категорические
формулировки.
Бесконечные споры по поводу содержания
Декларации о причинах и необходимости обращения к
оружию привели к тому, что работа специального
комитета, избранного для ее разработки, за полтора месяца
не продвинулась ни на шаг. Между тем порученное
комитету дело имело первостепенное значение, так
как успех всей работы конгресса в громадной мере
зависел от того, сумеет ли он повести за собой широ-
52

кие массы американцев, поставив перед ними цель,
способную увлечь их на решительную борьбу.
Наконец, если конгресс хотел взять в свои руки контроль
над уже сражающейся армией, то именно от него она
должна была услышать, за что ее солдаты проливают
кровь.
Этим во многом объясняется воодушевление, с
которым большинство делегатов конгресса встретили
Джефферсона, имя которого к тому времени было
достаточно широко известно среди радикально
настроенных колонистов. Наряду с большой популярностью его
«Общего взгляда на права Британской Америки»
важное значение имело то, что конгресс еще в начале
своей работы обсудил и одобрил написанную им
резолюцию виргинской законодательной палаты по
вопросу о предложениях лорда Норта. Репутация
вдумчивого и серьезного человека окончательно
утвердилась за Джефферсоном, когда все увидели, что он
предпочитает не участвовать в подчас сумбурных
дискуссиях на пленарных заседаниях, где попытки
выработать единое мнение оканчивались безрезультатно,
но зато при обсуждении конкретных проблем в
комиссиях конгресса и в личных беседах проявляет
неистощимую энергию и огромную эрудицию.
Джефферсону и довелось сыграть основную роль
в выработке Декларации о причинах и необходимости
обращения к оружию. В поисках выхода из тупика,
в котором оказался избранный для этой цели комитет,
конгресс включил в состав комитета Джефферсона,
с тем чтобы он представил свой вариант декларации.
И то, чего не удалось достичь за полтора месяца, было
сделано в течение нескольких дней.
Разумеется, объяснялось это отнюдь не только
литературным талантом Джефферсона. К тому же
вопреки предположениям поклонников его пера он
вовсе не умел быстро писать. Напротив, и ранние и
последующие его произведения рождались в долгих
раздумьях. Но были вопросы, на которые он давно
нашел ясные, исчерпывающие ответы. И главным
среди них являлся как раз вопрос о цели борьбы
против метрополии. Он видел ее в объединении
американцев и завоевании независимости во имя
создания свободного, демократического государства. Эта
идея целиком овладела им, он жил ею, и потому для
53

него не составило большого труда сформулировать ее
в декларации.
Нет ничего удивительного и в том, что его проект
сразу же встретил возражения со стороны
определенной группы делегатов, выражавшей взгляды той
части американской буржуазии, которая пока еще не
представляла своего существования вне Британской
империи. Дикинсон, также являвшийся членом
комитета, назвал проект излишне воинственным и
оскорбительным для Англии.
Казалось, вновь возникло безвыходное положение:
большинство соглашалось с проектом Джефферсона,
но понимало, что принять его значило бы вызвать
раскол и, возможно, выход некоторых колоний из
созданного с таким трудом объединения.
Но на сей раз дискуссии оказались недолгими, в
чем также проявилась непреодолимая сила аргументов
Джефферсона. Будучи не в состоянии опровергнуть
их, Дикинсон в конце концов согласился принять
новый проект за основу при том условии, если из него
будут исключены слова о стремлении колоний к
независимости. Касаясь той части текста, где речь шла
о будущем верховном органе власти, Дикинсон
заявил: «В этом документе, господин председатель, есть
лишь одно слово, которое я не одобряю, и это слово —
конгресс». Насколько безнадежными были
дальнейшие дебаты, видно из того, что делегат Бенджамин
Гаррисон, один из сторонников Джефферсона,
ограничился следующим ответом: «В этом документе,
господин председатель, есть лишь одно слово, которое я
одобряю, и это слово — конгресс».
Джефферсон не стал спорить, так как понимал,
что поправки, предлагаемые Дикинсоном, не изменят
основную суть проекта. После изъятия или смягчения
некоторых формулировок окончательный текст был
принят комитетом и утвержден конгрессом. Он
гласил:
♦Нас принудили встать перед альтернативой: либо
безоговорочное подчинение тирании самовластных
министров, либо вооруженное сопротивление. Именно
последнее является нашим выбором. Мы знаем, чего
стоит эта борьба, и мы не знаем ничего более
постыдного, чем добровольное рабство. Честь, справедли-
54

вость и гуманность не позволяют нам униженно
отказаться от свободы, которая нам досталась от наших
доблестных предков и которую наше невинное
грядущее поколение имеет право принять от нас».
Декларация призывала колонистов сражаться за
лучшее будущее своей страны, была пронизана верой
в торжество справедливого дела: «Наше дело
правое. Наш союз един. Наши внутренние ресурсы велики
и нам обеспечена, если в этом будет нужда,
поддержка других держав».
Для тех, кто неохотно следовал решительному
курсу, этот документ был своего рода политическим
средством, с помощью которого они надеялись добиться
от короля и парламента привилегий в торговле и
большей автономии. Но довольно скоро выяснилось,
что они ошибались. Зато Джефферсон и его
единомышленники с самого начала знали, что в своей
декларации они обращаются не к Лондону, а к
американцам, для которых она прозвучит как призыв
к действию.
Таков был первый крупный вклад Томаса Джеф-
ферсона в деятельность второго континентального
конгресса.
За первым успешно выполненным поручением
последовало новое, не менее важное — подготовить ответ
конгресса на предложение лорда Норта. Собственно,
сделать это должен был особый комитет. Его
председателем стал Франклин, получивший при
баллотировке кандидатур большинство голосов. Вторым в
состав комитета избрали Джефферсона, что уже
являлось несомненным признанием его заслуг. Далее
по числу голосов шли Джон Адаме и Роберт
Генри Ли. Франклин, Джон Адаме и Роберт Генри Ли
единодушно предоставили своему молодому коллеге
честь составления проекта, так как считали, что он
прекрасно справился с подобной задачей в Виргинии.
♦Поскольку, — вспоминал об этом Джефферсон, —
ответ виргинской ассамблеи был одобрен, мне поручили
приготовить текст, заимствуя черты первого
документа».
Представление Джефферсону права ответить Норту
предопределило, по выражению Дикинсона, *
вызывающий» характер ответа. Тогда противники револю-
55

ционного решения выдвинули требование
одновременно обратиться к королю с просьбой о высочайшем
вмешательстве ради * примирения на разумной
основе». Радикально настроенные делегаты отнеслись к
этой затее со всем тем презрением, какого она
заслуживала, но ради сохранения единства колоний
согласились послать предложенную Дикинсоном петицию,
тем более что понимали полнейшую бесполезность
переговоров с метрополией.
Такого мнения придерживался и Джефферсон. Он
не питал никаких иллюзий относительно возможности
трансатлантического диалога. Из Филадельфии он
писал мужу своей сестры Фрэнсису Эппсу: *На
авансцену выходит война, и не видно перспективы решить
спор, кроме как посредством эффективных военных
мер».
Ситуация обострялась с каждым днем, война
развертывалась все шире, а это значило, что американцы
уже поняли истинный смысл английского
предложения и отвергли его. Следовательно, теперь не было
нужды в его дальнейшем обсуждении. Поэтому,
работая над ответом и взяв за основу свой виргинский
текст, Джефферсон сосредоточил внимание не столько
на содержании английского предложения, сколько
на формулировании позиции американцев.
Конфликт между колониями и метрополией, писал
он, вызван не просто спором о налоге. Речь идет о том,
что американцы твердо решили покончить с вековой
покорностью силе, противопоставив ей свою силу. Они
пришли к следующему выводу: * Ничто, кроме наших
усилий, не может сокрушить предоставленный
министром выбор между смертным приговором и
полным подчинением».
Эта мысль, составлявшая основное содержание
ответа, позволила Джефферсону показать неизбежность
вооруженного столкновения в условиях гнета и
произвола метрополии, то есть написанный им документ
лишь формально адресовался Англии. По существу
же он был обращен к Америке. Все это
свидетельствовало о том, с какой последовательностью
Джефферсон упорно не желал, чтобы колонии позволили
втянуть себя в переговоры с Лондоном, ибо он понимал,
что переговоры сулили лишь отсрочку, выгодную для
Англии, но опасную для колоний.
56

Свою задачу он видел в том, чтобы еще и еще раз
показать американцам, что «не видно перспективы
решения спора, кроме как посредством эффективных
военных мер». Но чтобы поднять американцев на
вооруженную борьбу и укрепить в них решимость
сражаться за свободу, нужны были неотразимые
аргументы. И все свое поистине изумительное искусство
словом будить сердца и умы людей он отдал делу
объединения своих сограждан для борьбы против
метрополии.

Взлет
331 июля 1775 г. второй континентальный
конгресс утвердил представленный Джеф-
ферсоном ответ лорду Норту, а на
следующий день прервал свою работу до 5
сентября. Делегаты разъехались по домам.
Джефферсон покинул Филадельфию,
но путь его лежал не к заветному холму
Монтиселло, а в Ричмонд, где предстояли
выборы виргинской делегации на
следующую сессию конгресса. И он снова был
избран, заняв по числу поданных за него
голосов третье место — после П. Рендоль-
фа и Р. Г. Ли, что, несомненно, говорило
о том, как высоко оценили его
деятельность в Филадельфии. В состав
делегации вошли также Бенджамин Гаррисон,
Джордж Уайт, давний друг и учитель
Джефферсона, и Томас Нельсон. Двое
последних заменили Джорджа
Вашингтона и Патрика Генри, которые
отклонили свои кандидатуры, так как один из
них теперь командовал объединенной
американской армией, а другой
возглавил вооруженные силы Виргинии.
Из Ричмонда Джефферсон поспешил в
Монтиселло. Жена была нездорова, но
он смог провести дома лишь несколько
дней и в конце августа вновь уехал в
Филадельфию.
Хотя военные действия в тот период
не велись, однако к их возобновлению
напряженно готовились обе стороны.
Причем Англия быстро накапливала
вымуштрованные (частично наемные) войска,
тогда как американской армии в
сущности еще не было. Ее предстояло создать
из разрозненных повстанческих отрядов
и не только научить добровольцев
сражаться против регулярных войск, но

и снабдить необходимым вооружением, одеждой,
продовольствием. Требовались значительные
финансовые средства и, главное, координация усилий
восставших колоний.
Важнейшее значение в условиях войны против
сильнейшей в Европе державы приобрела проблема
поисков союзников среди враждующих с Англией
стран. Американские лидеры, и в их числе Джеффер-
сон, хорошо понимали, что колониям не обойтись без
поддержки извне. И потому направляли все усилия,
чтобы привлечь на сторону американцев прежде всего
те государства, которые потерпели поражение от
Англии в Семилетней войне и были заинтересованы в
ослаблении своей победительницы.
Обострилась борьба и внутри колоний. Открыто
выступили противники войны против метрополии, так
называемые лоялисты или тори, увидевшие в
массовом движении колонистов угрозу своим привилегиям.
Они не только саботировали мероприятия по
мобилизации сил колоний против английских карательных
войск, но и создавали вооруженные отряды для
расправы со сторонниками революции.
Наконец, второму континентальному конгрессу,
уже отвергнувшему идею примирения с метрополией
и объявившему о причинах вооруженной борьбы,
предстояло теперь ясно и недвусмысленно сказать о ее
целях.
Джефферсона тревожили все эти вопросы, и он
активно готовился принять участие в поисках их
решения. И конечно, с особым волнением думал он о том,
какой путь изберет его страна в борьбе с Англией.
Требование независимости Северной Америки
тогда еще не выдвигалось лидерами революционного
крыла. Но если в памфлете «Общий взгляд на права
Британской Америки» Джефферсон настаивал на
предоставлении колониям равных прав с Англией под
эгидой общего монарха, то дальнейшее развитие
событий не могло не показать ему, как и его
единомышленникам, неосуществимость подобной идеи. Уже в
написанной им и принятой конгрессом декларации о
причинах, побудивших американцев взяться за оружие
против Англии, заявлялось, что Лондон предоставил
колониям единственный выбор—«смертный приговор
или полное подчинение». Поэтому в те дни, когда Джеф-
59

ферсон ехал в Филадельфию, он, как и другие лидеры
левого крыла революции, почти вплотную подошел к
выдвижению требования о независимости колоний —
стоило сделать всего лишь один шаг.
Этот шаг был сделан не сразу. Конгрессу,
возобновившему работу в начале сентября и фактически
выполнявшему функции центрального правительства,
предстояло в первую очередь решить практические
вопросы, выдвинутые вооруженной борьбой. И Джеф-
ферсон вместе с другими делегатами участвовал в
заседаниях, которые начинались ранним утром и
продолжались до позднего вечера. Он работал и в
комиссиях, представлявших собой теперь некое подобие
министерств. Дел было много, и ни одно из них не
терпело отлагательства. Спешно оснащалась армия,
создавался военно-морской флот, укреплялись
местные органы самоуправления, велись тайные поиски
союзников.
Шли месяцы, а из дому не было писем, и Джеф-
ферсоном овладели тяжелые предчувствия. «Задержка
в переписке для меня ужасна, — писал он Фрэнсису
Эппсу. — Если что-нибудь случилось, ради бога, дай
знать».
Предчувствия не обманули его. К концу года он
узнал, что болезнь Марты осложнилась. С трудом
выпросив у виргинской делегации согласие на отлучку,
Джефферсон умчался в Монтиселло, где проводил
долгие часы у постели больной жены.
Тем временем обстановка осложнялась, приходили
тревожные вести: в Лондоне и Ливерпуле
королевские войска заполняли трюмы кораблей, чтобы плыть
к берегам Америки. Собственно, этого следовало
ожидать. В начале 1776 г. в Америке стало известно, что
Георг III отказался рассматривать петицию, на
которую Дикинсон и его сторонники в конгрессе возлагали
столь радужные надежды. Король объявил, что
колонии ♦ находятся в состоянии мятежа», и пригрозил
жестоко покарать «изменников». Тем самым
подтвердилась обоснованность линии на бескомпромиссную
борьбу, отстаиваемой Джефферсоном и всем
революционным крылом конгресса.
Приближался час суровых испытаний. Но
выдержат ли колонисты неравную схватку с Англией? Си-
60

лы их велики, однако разрозненны, а интересы
различны и подчас противоположны. Что же нужно для
того, чтобы они объединились? Но разве не
подсказывал это весь полуторавековой опыт существования
колоний, убеждавший в том, что так дальше
продолжаться Tie может, что судьба Северной Америки
зависит от возможности свободного развития? Не следует
ли из этого, что она должна стать самостоятельным
государством?
Джефферсон все более убеждался в том, что ни
одну из бесчисленных проблем Северной Америки,
экономических, социальных, политических,
невозможно решить в условиях колониального господства Англии
и именно борьба за независимость родной страны
является той главной, общей для американцев целью,
способной сплотить и удесятерить их силы.
Более того, ему стало ясно, что эта идея уже
владела умами широких масс населения колоний. И
когда впоследствии Джефферсон объяснял, что
руководило им при создании обессмертившей его имя
Декларации независимости США, он говорил не о
стремлении * раскрыть новые принципы или новые
доказательства», а о желании дать «выражение
умонастроения Америки», которое можно было обнаружить
«в выступлениях, письмах, печатных эссе и в
доступных сочинениях о государственном праве».
Огромное впечатление на Джефферсона произвел
присланный ему в Монтиселло друзьями анонимно
изданный в январе 1776 г. памфлет Томаса Пейна
♦ Здравый смысл». Английский революционный
демократ, переселившийся в Америку и ставший на ее
сторону в борьбе с метрополией, окончательно
развенчал в своем сочинении надежды умеренных на
содействие Георга III в избавлении колонистов от власти
британского парламента. Он доказал, что король и
правящая аристократия Англии связаны общими
корыстными интересами, несовместимыми со свободным
развитием колоний, и что единственный выход для
последних состоит в полном разрыве с английской
государственностью и установлении независимого
республиканского строя. «Время дебатов окончилось,—
писал Пейн. — Оружие, как последнее средство,
решит спор...»
61

Джефферсон рвался в Филадельфию. Однако едва
начала поправляться жена, как в марте умерла мать.
Он тяжело переживал несчастье. Нервное потрясение
обернулось для него мучительными, почти
непрекращающимися головными болями.
Только в начале мая он почувствовал некоторое
облегчение, чтобы тотчас же отправиться в Ричмонд,
а оттуда в Филадельфию с новыми инструкциями для
законодательной палаты. Они гласили, что
виргинская делегация на континентальном конгрессе должна
♦предложить этому уважаемому собранию объявить
Соединенные колонии свободными и независимыми
штатами».
Столь решительная радикализация,
подготовленная всей логикой развернувшейся борьбы, была
характерна в тот момент для многих колониальных лидеров.
Усиливала ее и высокомерная, жесткая позиция
Лондона, откровенно полагавшегося на силу своего
кулака. Даже для многих умеренных путь к поискам
компромисса был отрезан самим королем, который грозил
беспощадно подавить движение в североамериканских
колониях, назвав его « мятежной войной,
принимающей всеобщий характер и открыто направленной на
осуществление целей создания другой империи».
Первым ответом на эти слова и был памфлет Пейна
♦Здравый смысл», опубликованный при содействии
Бенджамина Франклина. За три месяца он выдержал
несколько изданий общим тиражом 120 тыс.
экземпляров и стал настольной книгой американских
патриотов. Его огромное влияние на американские колонии
отмечали впоследствии многие лидеры революции, и
среди них Вашингтон и Джефферсон. Последний
писал: «Не было писателя, который превзошел бы
Пейна в легкости стиля, в принципиальности
выражений, в четкости разъяснений и в простоте и
непритязательности языка». Наполненные революционной
страстью, слова Пейна рассеяли у многих сомнения
и колебания.
Волна возмущения поднялась еще выше в конце
февраля 1776 г., когда стал известен принятый в
Англии новый закон, наложивший запрет на всю внешнюю
торговлю колоний. В наэлектризованной атмосфере
острого конфликта идея отделения Северной Америки
овладевала умами все более широких кругов колонистов.
62

В марте законодательная палата Южной Каролины
предложила принять конституцию для «регулирования
внутренней политики колонии». Еще более определенно
высказалась Северная Каролина, наделившая 12
апреля свою делегацию на континентальном конгрессе
полномочиями « обсудить с делегатами других колоний
вопрос об объявлении независимости, заключении
союзов с иностранными государствами, оставляя за
этой колонией единственное и исключительное право
создания конституции и законов колонии». Наконец,
законодательная палата Виргинии, как уже
упоминалось, прямо высказалась за создание
самостоятельного государства — Соединенных Штатов Америки.
Ричард Генри Ли писал в те дни Патрику Генри:
«Поколения, еще не родившиеся, и миллионы людей,
живущих ныне, будут проклинать или благословлять
ассамблею, от которой в такой мере зависит их
счастье или несчастье».
13 мая Джефферсон прибыл в Филадельфию и с
головой окунулся в работу. Он привез не только новые
инструкции для своей делегации, но и весть о том, что
королевский губернатор Данмор, получив
подкрепления из Англии, напал на портовый город Норфолк и
сжег его дотла. Таким образом война пришла и
в Виргинию.
Но основным районом военных действий в тот
период оставалась Новая Англия. В марте
американские волонтеры под командованием Вашингтона
провели умело подготовленную операцию, в результате
которой английские войска были вынуждены
оставить Бостон. Это явилось первой победой. Но
англичане вскоре подготовили сильные ответные удары.
В мае они напали со стороны Канады и
превосходящими силами оттеснили отряд американского
генерала Томаса к форту Тикондерога. Тогда же британские
корабли с войсками направились на юг, намереваясь
овладеть городом Чарлстоном. Основные свои
усилия англичане сосредоточили для захвата Нью-Йорка,
с тем чтобы одновременным ударом оттуда и со
стороны Канады уничтожить американскую армию на
территории Новой Англии.
Работа конгресса становилась все более
напряженной. Он объявил американские порты открытыми для
всех судов, кроме английских. Это явилось ответом на
63

запрет, наложенный британским правительством на
внешнеторговые операции колоний. В глубокой тайне
были начаты переговоры с французским
правительством о военной и финансовой помощи Северной
Америке. Континентальный конгресс также призвал все
колонии создать собственные правительства.
В обстановке смертельной угрозы, нависшей над
Северной Америкой, процесс радикализации колоний
значительно ускорился, однако он еще далеко не
везде дал перевес патриотическим силам. И это
накладывало определенный отпечаток на всю работу
второго континентального конгресса. «Новизна
положения,— записал Франклин в апреле 1776 г.,— смущает
одних, сомнения в успехе — других, тщетная надежда
на примирение — многих».
И все же вопреки ошибкам, колебаниям и
заблуждениям революция пробивала себе путь. Джефферсон
чутко следил за революционным барометром.
Оценивая соотношение сил внутри страны к началу июня
1776 г., он писал, что из «тринадцати колоний только
Нью-Йорк, Нью-Джерси, Пенсильвания, Делавэр,
Мэриленд и Южная Каролина не были еще готовы к
разрыву родственных уз (т. е. зависимости от Англии.—
Лег.), но быстро приближались к его осознанию».
Это обстоятельство сказалось на ходе обсуждения
«Резолюции независимости», представленной на
рассмотрение конгресса Ричардом Генри Ли от имени
делегации Виргинии. В этом знаменитом документе
предлагалось провозгласить, что «данные Соединенные
колонии по праву должны быть и являются свободными и
независимыми штатами; они освобождают себя от
всех обязательств перед британской короной; все
политические связи между ними и Великобританией
должны быть и являются полностью уничтоженными».
Часть делегаций действительно оказалась не готова
к принятию такой резолюции. Это подтвердила
трехдневная дискуссия, принимавшая подчас бурный
характер. Как отметил Джефферсон в своей записной
книжке, против резолюции выступили Дикинсон и
Вильсон из Пенсильвании, Ливингстон из Нью-Йорка,
Ратледж из Южной Каролины. Тем не менее идея
провозглашения независимости не была отвергнута.
Большинством голосов конгресс решил вернуться к
этому вопросу 1 июля, так как выяснилось, что деле-
64

гации ряда колоний ждали от своих законодательных
палат новых, более решительных инструкций.
Одновременно было постановлено образовать
комиссию для подготовки документа, обосновывающего
провозглашение независимости.
В комиссию вошли пять человек: крупнейший
выразитель революционной идеологии Бенджамин
Франклин, Джон Адаме, Томас Джефферсон и умеренные
представители Пенсильвании и Нью-Йорка Дикинсон
и Ливингстон. На первой же встрече комиссия решила,
что один из ее членов напишет текст и представит его
комиссии. Выбор пал на Джефферсона. Умеренные
согласились на его кандидатуру, так как еще не
распознали в нем своего противника, а Бенджамин
Франклин и Джон Адаме считали самым
целесообразным поручить именно Джефферсону это ответственное
дело.
Джон Адаме рассказывал позднее, что, когда
Джефферсон предлагал ему написать текст, он ответил:
«О, нет!» Последовал вопрос: «Почему вы
отказываетесь?» Адаме сказал, что имеет достаточные
основания для этого, а затем объяснил: «Во-первых, вы
виргинец, а это дело должен возглавить именно
виргинец. Во-вторых, я непопулярен. О вас можно сказать
противоположное. В-третьих, вы пишете в десять раз
лучше меня». Джефферсон ответил: «Хорошо, раз вы
настаиваете, я постараюсь приложить все силы».
В ранние утренние часы, до заседаний конгресса,
и поздними вечерами Джефферсон усаживался за
раскладной столик в комнате, которую он снимал
в небольшом кирпичном доме на Маркет-стрит. На
бумагу ложились ровные строчки. Он перечитывал их,
зачеркивал, писал снова. Затем все повторялось
сначала. Тщательно обдумывая каждую фразу, он
стремился найти для своих мыслей ясные, простые слова.
Отбрасывалось все второстепенное, оставалось главное,
самое важное.
За семнадцать дней Джефферсон закончил этот
напряженный труд, ставший историческим подвигом
и прославивший его имя. Сам же Джефферсон в
автобиографии рассказал о нем с обычной своей простотой
и лаконичностью: «Комиссия по составлению
Декларации независимости выразила желание, чтобы эта
задача была выполнена мною. Это было сделано
3 Г. H. Севостьянов, А. И. Уткин
65

соответствующим образом, я доложил о том в
пятницу, 28 июня».
Уже во время предварительного рассмотрения
проект Джефферсона вызвал решительные возражения
со стороны двух членов комиссии — Дикинсона и Ли-
вингстона, заявивших о своем несогласии со многими
пунктами. Зато Франклин и Адаме, внеся несколько
чисто стилистических поправок, одобрили текст.
Благодаря их твердой позиции комиссия 30 июня
большинством голосов рекомендовала конгрессу утвердить
Декларацию.
Борьба продолжалась и в конгрессе, хотя по своему
характеру она коренным образом отличалась от
дискуссии, которую в начале июня вызвала «Резолюция
независимости».
За прошедшее с тех пор время расстановка сил
в конгрессе изменилась. Теперь уже все делегации, за
исключением нью-йоркской, получили новые
инструкции от своих колоний, охваченных революционным
подъемом, и блок умеренных фактически начал
быстро распадаться. Это означало триумф идеи отделения
Северной Америки от Англии, и, когда «Резолюция
независимости» вновь была представлена на
рассмотрение конгресса 1 июля, ее поддержали девять
делегаций, а на следующий день при повторном
голосовании — двенадцать, то есть все, за исключением нью-
йоркской.
Таким образом, начавшееся тогда же обсуждение
представленного Джефферсоном проекта Декларации
происходило в условиях окончательной победы идеи
независимости. Это предопределило в целом
благожелательный характер дискуссии. Более того, делегаты
признали Декларацию шедевром и приняли ее, внеся
всего лишь две принципиальные поправки. Одна из
них была, пожалуй, вполне оправданной, так как
привела к смягчению излишне резких обвинений в адрес
английского народа по поводу его недостаточной
поддержки борьбы колонистов.
Что же касается другой поправки, то она имела
гораздо более существенное значение. Речь идет о том
пункте Декларации, где Джефферсон в форме одного
из обвинений, предъявленных Георгу III, осудил
рабовладение и работорговлю.
66

Пункт этот гласил, что английский король «вел
жестокую войну против самой человеческой природы.
Он посягал на ее самые священные права — жизнь и
свободу лиц, принадлежащих к народам, живущим
далеко отсюда и никогда не причинявшим ему ничего
дурного. Он захватывал и обращал их в рабство в
другом полушарии, причем они часто погибали ужасной
смертью, не выдержав перевозки. Эту пиратскую
войну, позорящую даже языческие страны, вел
христианский король Англии. Исполненный решимости
сохранить рамки, где человека можно купить и продать, он
обесчестил назначение власти, когда подавлял любую
законодательную попытку запретить или ограничить
эту отвратительную торговлю».
Джефферсон, выступавший еще в самом начале
своей политической карьеры за улучшение положения
негров-рабов, в последующие годы все более
настойчиво осуждал этот позорный институт,
противоречивший его эгалитарным социально-политическим
идеалам. Определенной опорой для него служила позиция
части южных плантаторов, испытывавших сомнения
относительно дальнейшего сохранения рабства. Эта
тенденция имела место не только в Виргинии, но и
в других табаководческих колониях — Северной
Каролине, Мэриленде. Объяснялась же она тем, что
истощение земель и падение цен на табак привели к
кризису плантационной системы, в условиях которого
рабский труд становился все менее рентабельным.
Если в названных колониях по крайней мере
впоследствии предпринимались попытки ограничить
импорт рабов, то диаметрально противоположную
позицию занимали Южная Каролина и Джорджия. Там
производились рис и индиго, по-прежнему
пользовавшиеся высоким спросом на мировом рынке, и в
увеличении ввоза рабов местные плантаторы видели залог
своего процветания. В сохранении института рабства
были весьма заинтересованы купцы Севера,
которым торговля неграми приносила огромные доходы.
Вот почему приведенное место из проекта Джеф-
ферсона встретило решительную оппозицию и,
несмотря на все усилия его сторонников, в конце концов
было исключено из Декларации. «Пункт...
осуждающий порабощение жителей Африки,— констатировал
Джефферсон, — был изъят в угоду Южной Каролине
3*
67

и Джорджии, которые никогда не пытались
ограничить ввоз рабов и, напротив, намеревались продолжать
работорговлю. Наши северные братья, я полагаю,
также мало симпатизировали этому осуждению, ибо, хотя
в их штатах имелось очень немного рабов, они
являлись крупными поставщиками рабской силы другим
штатам».
Обвинения в адрес английского короля и
парламента, составлявшие всю вторую часть Декларации,
касались также запрета переселяться на западные
земли, установления высоких пошлин, ограничения
торговли, обложения налогами колонистов без их
согласия, пренебрежения к местным органам
самоуправления, закрытия портов, применения войск
против народа и т. д. В этом отношении написанный
Джефферсоном документ во многом напоминал
подготовленную им же и принятую конгрессом в 1775 г.
декларацию «О причинах, заставивших американцев
выступить с оружием в руках против Англии».
Основное различие состояло в том, что теперь
перечень «беспрестанных несправедливостей и узурпации»
со стороны метрополии, «имевших своей прямой целью
установление неограниченной тирании», был
расширен, а главное — заканчивался выводом о
неизбежности разрыва Северной Америки с Англией. И тот факт,
что эти пункты были целиком одобрены, так же
понятен, как и отказ части делегатов поддержать
осуждение рабства. Ибо если репрессивные меры английского
правительства угрожали интересам американской
буржуазии, чьи представители заседали в конгрессе, то
определенные ее круги увидели такую же опасность
в осуждении рабства. Вот почему они встретили с
неудовольствием этот пункт и добились его изъятия, чем
фактически был узаконен позорный институт,
отражавший, как отмечал Г. Аптекер, «органическую
связь, существовавшую между ростом капитализма,
с одной стороны, и идеологией и практикой расизма —
с другой...».
Декларация независимости оставила нерешенными
и многие другие проблемы, которые приобрели уже
в то время значительную остроту. Среди них такие,
как социальное и политическое бесправие
большинства населения, обусловленное, с одной стороны,
имущественной пропастью, отделявшей трудовой люд от
68

господствующего класса, а с другой — подчиненным
положением женщин.
И хотя эти и другие ♦ изъяны» Декларации, как
называют их прогрессивные американские историки,
отразили черты породивших ее эпохи и класса, однако
не они определяют значение созданного Джефферсо-
ном манифеста американской революции. Не
составляют ее основную суть и обвинения, брошенные
английскому королю и парламенту, хотя они и
раскрывают ярко картину непримиримых противоречий
между колониями и метрополией. Если бы
Декларация исчерпывалась содержанием ее второй части, то
она, вероятно, стала бы всего лишь еще одним листком
пергамента в массе созданного конгрессом материала.
Но Джефферсон, работая над этим доку ментом,
ставил перед собой гораздо более широкую задачу. Для
него борьба за независимость была прежде всего
битвой за создание свободного американского государства,
основанного на демократических принципах. И свое
понимание этих принципов он выразил в самом начале
написанного им текста, тем самым подчеркнув, что
придает им важнейшее значение.
Так оценила их и история. Именно эта короткая,
но насыщенная искрометными идеями преамбула
принесла Декларации и ее автору всемирную славу. Она
начинается следующими словами: «Когда в ходе
человеческих событий становится необходимым для народа
порвать политические связи, которые соединяли его
с другим народом, и занять среди народов на Земле
отдельное и равное место, на которое человеческие и
божеские законы дают ему право, следует из уважения
к другим народам объяснить причины, побудившие
его к отделению».
Уже эти первые строки показывают, как
констатировал американский историк-марксист Г. Аптекер, что
«сущность политической философии Декларации —
принцип народного суверенитета». В самом деле,
в одной фразе выражено право нации и на
самоопределение, обусловленное единственно волей народа,
являющейся, таким образом, высшим началом, и на
равное место среди других наций, что, бесспорно,
означает призыв к отказу от посягательств на свободу
и независимость народов. Вместе с тем выраженное
здесь же желание объяснить всему миру «причины,
69

побудившие к отделению», представляют собой не что
иное, как провозглашение принципа взаимного
уважения народов.
Далее следует определение социально-правовых
основ человеческого общества. Оно гласит: «Мы
считаем самоочевидными следующие истины: все люди
созданы и наделены своим создателем определенными
неотчуждаемыми правами, среди которых право на
жизнь, свободу и стремление к счастью. Для
обеспечения этих прав учреждены среди людей
правительства, чья справедливая власть зиждется на согласии
управляемых. Всякий раз, когда какая-либо форма
правления нарушает этот принцип, народ вправе
изменить или уничтожить ее и учредить новое
правительство, основанное на таких принципах и такой
организации власти, какие, по мнению народа, более всего
могут способствовать его безопасности и счастью».
Не более сотни слов потребовалось Джефферсону,
чтобы вместить в них самые передовые идеи
европейской и американской общественной мысли своего
времени. И вот уже развенчано навязанное религией
представление о человеческом существовании как
непрерывном страдании, вознаграждаемом в загробной
жизни. Нет, люди не подвластны некоему
предопределению, обрекающему их на покорность и смирение. Они
в силах изменить к лучшему жизнь на земле. И
должны делать это сообща, ибо являются от рождения
равными, и никому не дано посягать на
принадлежащие каждому из них неотъемлемые права на жизнь,
свободу и счастье.
Провозглашение этих принципов означало отказ
от феодально-абсолютистской идейной традиции. Оно
также представляло собой революционную трактовку
идей Просвещения, и прежде всего учения о «царстве
разума», основанном на «естественном» равенстве
людей, на свободе частной жизни личности и на праве
частной собственности. Из соответствующей этому
учению формулы неотъемлемых прав человека Джеффер-
сон решительно исключил обладание собственностью,
заменив его стремлением к счастью. И этот выбор
в огромной степени определил прогрессивное значение
Декларации, ибо наделял равными правами всех
людей независимо от их имущественного положения.
70

Развивая идею равноправия, Декларация
провозглашает народ единственным вершителем своей
судьбы. Только на «согласии управляемых» основана
власть правительства, и они вправе «изменить или
уничтожить» форму правления, если сочтут, что она
противоречит их стремлению к ♦безопасности и
счастью». Это положение, как с полным основанием
отметил Г. Аптекер, означает, что провозглашенное
Декларацией * право на революцию не подлежит
никакому сомнению».
При обсуждении Декларации в конгрессе, как это
ни странно, спор меньше всего коснулся взрывчатого
содержания преамбулы. По-видимому, правы те
позднейшие исследователи, которые объясняют данное
обстоятельство как особенностями сложившейся
тогда в Северной Америке обстановки, так и формой,
в которую облек Джефферсон свою революционную
доктрину.
Для поднимающейся американской буржуазии
Декларация звучала прежде всего как клич к
устранению феодально-абсолютистских препон на ее пути
к захвату власти. В то же время содержание
документа отвечало стоявшим перед конгрессом задачам
мобилизации масс на войну против Англии. Таким
образом, преамбула могла быть использована для
идеологического обоснования развертывавшейся борьбы.
С другой стороны, социально-философская часть
Декларации носила общий, теоретический характер,
что предопределило возможность различных
толкований практического приложения изложенных в ней
принципов. Это подтверждают предпринимаемые вот
уже на протяжении двух столетий попытки многих
буржуазных историков и политиков США придать
Декларации «умеренный» смысл.
Естественно, что такое толкование в еще
большей степени были склонны давать ей те депутаты
второго континентального конгресса, которые не
принадлежали к левому, демократическому направлению
в революции. Таким образом, в гуманистических
принципах, выраженных в Декларации, они видели призыв
к государственному переустройству в соответствии с
потребностями своего класса.
Но подлинное значение созданного Джефферсоном
документа неизмеримо выше тех целей, к которым
71

стремилась буржуазия в революционный период своей
истории. Оно также выходит далеко за рамки
освободительной борьбы американского народа против
колониального господства Англии. К. Маркс назвал этот
документ «первой декларацией прав человека» 1.
Спустя почти столетие после принятия Декларации
президент США А. Линкольн говорил: ♦Достоин
любой чести Джефферсон, который в конкретной
напряженной обстановке борьбы за национальную
независимость одного народа проявил качества
хладнокровия, предвидения и мудрости, введя в обычный
революционный документ абстрактную истину, действенную
во все времена и для всех народов».
Менялись времена, в ходе человеческой истории
рождались новые социальные волны, и наступила
эпоха, когда плотиной для них стал уже не
феодальный строй, а капитализм, но формула Джефферсона
о неотчуждаемых правах человека не теряла значения.
И не случайно она на протяжении многих поколений
вызывала большую ненависть эксплуататорских
классов, видевших в Декларации независимости «призыв
к мятежу».
В день, когда на конгрессе решалась судьба
Декларации, Джефферсон не выступал. Но нервы у него
были напряжены до предела. Впоследствии он с
благодарностью вспоминал, что Франклин, хорошо
понимавший его состояние, приложил немало стараний,
чтобы его успокоить. Запомнились и пламенные речи
тех делегатов, в особенности Джона Адамса, которые
взяли на себя защиту проекта и сражались буквально
за каждое слово.
Но вот наконец после долгих споров согласие было
достигнуто. Вечером 4 июля 1776 г. свершилось
историческое событие — конгресс принял Декларацию
американской независимости. В «Журнале конгресса»
в тот день появилась краткая запись: «Декларация
была зачтена и принята под титулом «Декларация
представителей Соединенных Штатов Америки,
собравшихся на всеобщем конгрессе»».
Едва сообщение о принятии Декларации появилось
в прессе, как улицы Филадельфии заполнились
ликующими толпами. Утром 8 июля перед зданием, где за-
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 16, стр. 17.
72

седал конгресс, собрались тысячи людей. Радостными
возгласами приветствовали они рождение независимого
американского государства. Со всех концов города
доносился праздничный звон колоколов. Повсюду
повторяли слова Декларации, и никто не спрашивал
имени ее автора — она уже принадлежала всем.
И хотя лишь годы спустя стало широко известно,
кем написана Декларация независимости, ее создание
явилось важной вехой в богатой событиями жизни и
деятельности Джефферсона. Это его творением был
первый в истории государственный документ,
провозгласивший основой организации человеческого
общества народный суверенитет, равенство всех людей fo
их неотъемлемое право не только на жизнь, свободу
и стремление к счастью, но и на революцию во имя
этих целей. Идеям, выраженным в Декларации, он
сохранил верность навсегда. Почти через три с
половиной десятилетия после ее принятия конгрессом,
в 1810 г., Джефферсон писал, что забота о свободе и
счастье людей должна быть целью всякой
политической организации и «всех человеческих усилий».
Декларация независимости на века прославила
Джефферсона, поставив его в один ряд с величайшими
идеологами Просвещения. Но ее создание оказалось
только началом долгого пути, больших свершений.

Реформатор
4 Противоречивое чувство владело Джеф-
ферсоном в те июльские дни 1776 г.,
когда Америка радостными криками
многолюдных толп, пушечными салютами и
звоном колоколов приветствовала
Декларацию независимости — «свидетельство о
рождении» своего независимого
государства. Он был счастлив, что его
политическое кредо приняла вся страна, но в то
же время понимал, что существуют
могущественные силы, способные помешать
великим преобразованиям, возвещаемым
Декларацией.
Так думали все наиболее
проницательные деятели американской революции. Но
многие из них видели угрозу лишь со
стороны внешних сил. Джон Адаме,
например, говорил тогда: «Вы думаете, что
я преисполнен энтузиазма? Нет, я
хорошо знаю, что поддержание и защита этих
штатов будет стоить труда, крови и
многих средств. И все же сквозь все эти
горести я вижу, что цель стоит больше, чем
все средства».
Джефферсона тревожило и другое —
перспектива внутреннего противоборства.
Каким станет государство, у колыбели
которого он стоял? Победят ли высокие
идеи написанной им Декларации, не
останутся ли они лишь благими намерениями?
Он не мог не видеть признака подобной
опасности в исключении пункта,
осуждающего рабство, ибо такое изъятие
фактически лишало смысла главную,
исходную формулу Декларации,
провозглашавшую, что «все люди сотворены равными».
Не означает ли это, что американцы,
разбив оковы колониальной зависимости,
не найдут в себе сил сбросить
порожденный ею гнет социальной несправедливости?

Джефферсон продолжал деятельно участвовать
в работе конгресса и многих комиссий, разделяя общие
заботы о ведении войны против Англии. Но ни на миг
не покидала его мысль о будущем страны. Все
убеждало в том, что связать едиными государственными
узами тринадцать бывших колоний, объявленных
свободными штатами,— дело чрезвычайно сложное и
длительное.
Наглядным подтверждением тому были
безуспешные попытки добиться принятия конгрессом
представленного Франклином еще в середине 1775 г. проекта
♦Статей конфедерации и постоянного союза». Этот
документ, в свое время дважды отвергнутый
противниками отделения от Англии, казалось бы, должен
был теперь, после провозглашения Декларации
независимости, встретить благожелательное отношение.
Однако подобные надежды не сбылись вследствие
сепаратистских тенденций, мешавших делегатам
конгресса вырваться из узкого круга местнических
интересов ради общего дела. Более того, вспыхнувшая
вокруг франклиновского проекта борьба обнаружила
сопротивление не только укреплению центральной
власти, но и связанной с этим процессом тенденции к
демократизации государственного устройства.
Нескончаемые дебаты все же привели к тому, что
после принятия Декларации независимости конгресс
возобновил рассмотрение * Статей конфедерации». Но
от проекта Франклина в них осталось немногое. Когда
спустя почти полтора года этот документ был наконец
принят и стал первой конституцией Соединенных
Штатов Америки, он не улучшил положения ни
трудового населения в целом, ни негров и индейцев
в частности. «Статьи конфедерации» не решили и
проблему укрепления центральной власти, так как
финансовая и даже военная политика остались в
ведении штатов.
Такое развитие событий определилось еще летом
1776 г., когда конгресс только готовился к
обсуждению нового варианта «Статей конфедерации», и
Джефферсон окончательно убедился в том, что сложившиеся
условия исключают возможность немедленного
создания демократической конституции единого
американского государства. Но, как он предвидел, длительная
отсрочка подобных попыток сулила еще меньший
75

шанс на успех. Вспоминая позднее о своих раздумьях,
он изложил их так: «Как только закончится война,
мы пойдем вниз по склону холма. И не это время
будет наиболее подходящим для постоянного обращения
к народу за поддержкой. Он, народ, будет забыт, а
поэтому его правами будут пренебрегать».
Значит, действовать следовало теперь, пока пылал
огонь войны, в которой народу принадлежала столь
решающая роль и с ним не могли полностью не
считаться. И если не нашлось такой возможности в
общенациональном масштабе, то нужно было искать ее
в провинции. В сущности такой путь оставался тогда
единственным, ибо зарождавшиеся в штатах новые
органы управления в отличие от континентального
конгресса взяли на себя всю полноту власти и даже
приступили к разработке собственных конституций.
Вот почему, и это учитывал Джефферсон, центр
столкновения внутриполитических противоречий,
борьбы между старым и новым, между демократическими
консервативным течениями явно перемещался в
провинцию. Не вызывало сомнений, что правопорядок,
который установят у себя штаты, окажет решающее
влияние на государственное устройство в целом.
Особую роль в этом отношении должны были сыграть
крупнейшие штаты, и в первую очередь, конечно,
самый большой из них — Виргиния.
Но как раз оттуда приходили тревожные вести. Те
самые Пендлтон и Бракстон, которые еще не так
давно, до провозглашения независимости, выступали в
качестве умеренных и призывали к компромиссу с
Англией, ныне развили весьма энергичную деятельность
в ином направлении. Впрочем, она была
закономерным продолжением их прежней линии, ибо и раньше
и теперь они видели в освободительном движении
прежде всего угрозу интересам землевладельческой
знати.
Не сумев воспрепятствовать разрыву с метрополией,
лидеры умеренных на словах объявили себя
сторонниками революции, а на самом деле прилагали все
усилия, чтобы спасти от нее привилегии виргинской
олигархии. Выразители интересов местной аристократии
нашли себе союзников в лице представителей
буржуазии прибрежных городов, которая видела в
провозглашении независимости лишь возможность укрепле-
76

ния собственных позиций, как экономических, так и
политических.
И вот в виргинской законодательной палате
сложилась мощная консервативная группировка,
стремившаяся захватить власть в штате. Ее цели состояли
в том, чтобы ограничить дело уже свершившимся
разрывом с Англией, унять вспыхнувшую
революционную бурю, не допустить проведения прогрессивных
экономических и социально-политических
преобразований. Консервативному блоку удалось взять в свои
руки подготовку конституции Виргинии, и, таким
образом, он оказался близок к осуществлению своей
цели.
Джефферсон, узнавший обо всем этом еще в начале
июня, увидел в происках консерваторов угрозу
установления такого правления в Виргинии, которое
сведет к минимуму перемены в интересах масс, а заодно
и опасное для власть имущих демократическое
движение. И он попытался воздействовать на ход
событий в Вильямсбурге.
Несмотря на загруженность работой в конгрессе,
Джефферсон подготовил для Виргинии проект
конституции, который и был в конце того же месяца отвезен
Джорджем Уайтом в Вильямсбург.
Но, увы, к тому времени там успели окончательно
взять верх консерваторы. Они протащили свой проект,
включив лишь несколько фраз из текста,
предложенного Джефферсоном. Правда, последнее
обстоятельство привело к тому, что принятый в Виргинии основной
закон содержал ряд прогрессивных положений. Он
провозглашал народный суверенитет и право на
революцию, разделение законодательной, исполнительной
и судебной власти, гарантировал свободу печати,
осуждал передачу общественных должностей по
наследству и налогообложение без представительства и т. д.
Однако декларирование подобных принципов не
устраняло главного — господства олигархии.
Хотя виргинская конституция 1776 г. и внесла
изменения в унаследованную от колониальных времен
избирательную систему, она допустила к участию
в выборах лишь свободных землевладельцев. Белые
бедняки, не говоря уж о неграх, не получили права
голоса. Вследствие этого восточные, прибрежные
графства — оплот виргинской аристократии — при незна-
77

чительном по численности населения удельном весе
обеспечили себе половину мест в верхней палате
законодательного собрания штата и почти столько же
в нижней. Неравное представительство дополнялось
строгими цензами, закрывавшими малоимущим доступ
к занятию административных должностей.
Консервативный блок отверг и ряд других
предложений Джефферсона, в том числе о запрете на ввоз
и торговлю рабами, о разделе государственных земель.
Последнее предусматривало, что каждый
совершеннолетний гражданин, владевший участком менее
пятидесяти акров, имел право получить недостающую
земельную площадь. В этом предложении отчетливо
видна убежденность Джефферсона в том, что
политическая активность граждан зависит от экономического
фактора. В поисках противовеса латифундистам он
стремился укрепить среднюю прослойку населения —
фермерство, идеологом которого и оставался всю
жизнь. Его мечтой было создание такого общества,
в котором большинство стало бы обеспеченным, но
никто не имел бы слишком много. Реальности
развития капитализма разбили эти утопические проекты.
Тем не менее они отразили эгалитарные концепции
буржуазии периода ее революционной борьбы с
пережитками феодализма.
Итак, принятая под давлением консервативных
элементов виргинская конституция была направлена
на то, чтобы воспрепятствовать перерастанию войны
за независимость в борьбу за демократические права
граждан и социальные преобразования.
Джефферсон не мог с этим примириться. От его
имени Эдмунд Рендольф, выступив в палате, выразил
сомнение в ее правомочности принимать
основополагающие законы. Речь шла о следующем: депутаты,
избранные в апреле 1776 г., то есть до
провозглашения независимости, не получили от населения
полномочий на выработку конституции, следовательно, их
попытка навязать свою волю народу означала бы
узурпацию власти. Эта мысль была высказана Джеф-
ферсоном с целью попытаться раз и навсегда
определить, во-первых, полную зависимость органов власти
от воли тех, кто их избрал, реально осуществив таким
образом идею народного суверенитета, и, во-вторых,
78

создать предпосылки для демократизации
законодательства в ходе дальнейшего развития революции.
Возможно, что присутствие Джефферсона,
завоевавшего к тому времени большой авторитет в Виргинии,
и его активное участие в обсуждении важных вопросов
в законодательной ассамблее смогли бы поколебать
позиции сторонников Пендлтона.
Но он находился в Филадельфии, и это,
несомненно, облегчило задачу консервативной фракции. Она
отвергла его возражения, заявив, что если избранные
представители вправе провозгласить независимость, то
ничто не мешает им определить и основы нового
государственного устройства.
Джефферсон, по-прежнему находясь в
Филадельфии, тотчас же выдвинул контртезис. Между
провозглашением независимости, заявил он, и созданием
конституции существует огромное различие, ибо
революция «не передает власть ни олигархии, ни монархии.
Она возвращает власть в руки народа». Акт
провозглашения независимости, по его мнению, был связан
с образованием новой власти только тем, что отдавал
это дело на суд всей нации, а не тем лицам, которые
выразили содержавшееся в нем требование жить
свободно. Кроме того, этот акт был единовременным и
соответствовал ясному волеизъявлению народа, тогда
как создание конституции — процесс, первоначальной
стадией которого является получение «согласия
управляемых» на ту или иную форму правления. Только
в этом случае, подчеркивал Джефферсон, обещания
Декларации не останутся пустым звуком.
В целом же процесс, о котором он говорил, должен
был состоять по меньшей мере из трех этапов, и без
них, согласно его концепции, демократизация
немыслима. К таким этапам относились: выборы
учредительного собрания для выработки конституционных
основ; ратификация конституции всем населением;
последующая заранее предусмотренная возможность
изменения отдельных положений и включения новых.
Последнее, писал он, абсолютно необходимо, если
республиканское правительство «желает идти в ногу
с прогрессом человечества».
В теории создания демократического правления,
выдвинутой Джефферсоном, получила свое развитие
концепция народного представительства, в чем и
79

заключается его огромная заслуга. Эта теория
знаменовала также дальнейшую радикализацию
мировоззрения Джефферсона. В борьбе между правыми и левыми
силами американской революции он решительно
выступил на стороне народного социального движения,
интересы которого переплетались с интересами войны
за независимость.
Характерно, что его взгляды и в данном
конкретном случае отражали вполне определенные
демократические устремления масс. Так, как раз летом 1776 г.
избиратели его родного Албемарля потребовали, чтобы
любая принятая законодательной палатой
конституция была ратифицирована всем населением Виргинии.
♦По нашему мнению,— писали они в наказе своим
депутатам,— среди прав, которых народ не может
быть лишен, наиболее важным является право
одобрения или неодобрения своих собственных законов; это
право должно всегда принадлежать всему населению».
Противники демократических реформ уклонились
от выполнения подобных требований, ссылаясь на
необходимость сосредоточить внимание на борьбе с
Англией, а не на внутренних «препирательствах».
Этим демагогическим маневром они и преградили путь
демократическому течению. Много лет спустя Джеф-
ферсон не без горечи писал, что в то время
♦...республиканским представляли все, что не является
монархическим. Мы еще не усвоили основополагающий
принцип, что правительства являются
республиканскими лишь в той мере, в какой они воплощают и
осуществляют волю народа».
Этой мечте Джефферсона так и не суждено было
осуществиться в Америке. Но за нее он сражался всю
свою жизнь и достиг многого. Одной из
замечательных страниц его- биографии явилась борьба против
антидемократической конституции Виргинии,
длившаяся полвека.
Начав ее в Филадельфии летом 1776 г., он вскоре
убедился, что, находясь на расстоянии, ничего не
достигнет. Оставалось либо смириться с победой
консервативной группировки в Вильямсбурге, либо
отказаться от мандата делегата континентального
конгресса и возвратиться в Виргинию, чтобы продолжать
борьбу.
80

Этот вопрос встал перед Джефферсоном сразу же
после принятия Декларации независимости. Но в то
время его удерживала в Филадельфии мысль о
возможности выработки общеамериканской
демократической конституции. Постепенно эта надежда таяла. По
мере того как влияние сепаратистских тенденций все
больше лишало франклиновский проект «Статей
конфедерации» его главных составных частей,
окончательно стало ясно, что он не решит важнейших
социально-политических проблем революции. Более того,
конгресс фактически уклонился от их рассмотрения,
сосредоточив все свое внимание на ведении войны
против Англии.
Джефферсон же, полностью разделяя мнение
относительно первостепенной важности войны против
Англии, в то же время был убежден, что успешный ее
исход тесно связан с демократизацией общественного
устройства в Северной Америке. В коренной ломке
законодательства, доставшегося в наследство от
английского господства, он видел и предпосылку
быстрейшей победы в борьбе за независимость и залог
осуществления тех чаяний, во имя которых поднялись на
борьбу массы. И поэтому считал недопустимым для
себя остаться в стороне от дела создания
конституционных основ молодого государства. «Я знал,— писал
он,— что наше законодательство при королевском
правлении имело очень много порочных сторон,
настоятельно требовавших исправления, и я полагал, что
могу быть более полезен в проведении этой работы».
Он также полагал, что лучше всего сможет это
сделать в Виргинии, на которую были обращены
взоры многих колоний. Так Джефферсон пришел к
выводу о том, что «центр забот находился дома».
В конце августа, когда конгресс приступил к
обсуждению нового варианта «Статей конфедерации»,
подтвердившего худшие предположения Джефферсона,
автор Декларации независимости покинул
Филадельфию, чтобы вновь занять свое место в виргинской
законодательной палате. Начинался новый этап его
борьбы за претворение в жизнь демократической
программы. Он и на этот раз остался верен себе, решив
тщательно, всесторонне подготовиться к схватке со
своими противниками в Вильямсбурге. Сначала он
81

отправился в Монтиселло, чтобы еще раз спокойно
обдумать план дальнейших действий.
Домой он приехал в начале сентября и провел
здесь около месяца. Проделанная им за столь
короткое время работа огромна. Об этом можно судить по
тому, что в Вильямсбург он прибыл в начале октября
с готовым текстом нескольких законопроектов,
затрагивавших весьма важные стороны общественного
устройства Виргинии.
Стратегия Джефферсона на сей раз учитывала
невыгодное для него и его единомышленников
соотношение сил в палате. Поэтому речь шла о том, чтобы,
не вступая в открытую борьбу против принятой
минувшим летом конституции в целом, добиться
провозглашения отдельных прогрессивных законов,
направленных на подрыв экономической и политической власти
олигархии.
Однако до того, как он начал эту атаку, ему
пришлось решить еще один важный вопрос. В начале
октября континентальный конгресс избрал его для
выполнения ответственной миссии. Было решено, что он
вместе с Франклином отправится в Париж для
ведения переговоров с французским правительством.
Едва ли можно было получить более почетное
поручение. И значение его состояло не только в том, что
оно ставило Джефферсона в равное положение с
прославленным Франклином, хотя и это обстоятельство
могло соблазнить всякого. Главное же заключалось
в исключительной важности миссии, поскольку
одним из основных условий успеха в борьбе против
Англии являлась французская военная и
финансовая помощь североамериканским штатам. Добиться
союза с Францией означало бы также укрепить
международное положение молодой заокеанской
республики. И Джефферсон понимал это лучше многих
других.
В течение нескольких дней он мучительно
раздумывал. Что важнее: предложенная конгрессом
дипломатическая миссия или борьба за внутренние
реформы? Что лучше: трудная и долгая, не обещающая
лавров черновая работа провинциального демократа
или приковывающая внимание всего мира
деятельность первого американского дипломата в
дружественном Париже при пышном дворе французского короля?
82

11 октября 1776 г. Джефферсон послал ответ
конгрессу. В нем выражалась благодарность за оказанную
честь и отказ принять предложение в силу семейных
обстоятельств.
Марта и в самом деле все еще не поправилась, и
Джефферсон привез ее на некоторое время в Вильямс-
бург, где она могла находиться под наблюдением
врачей. И все же не семейные обстоятельства оказали
решающее влияние на его выбор. Впоследствии сам он
так писал о том, что заставило его отбросить
колебания: «Я видел, что главное поле деятельности
находилось дома. Здесь нужно было сделать многое,
имевшее непреходящее значение для создания новой
модели нашего правительства».
Итак, жребий был брошен. Джефферсон остался
в Вильямсбурге. И хотя внешне рамки его
деятельности теперь ограничивались Виргинией, в
действительности, как показала жизнь, они близко коснулись
многих проблем всей молодой республики, ибо это
была борьба с теми силами, которые стремились
сохранить старые, колониальные порядки в новом,
независимом государстве.
К тому времени, когда Джефферсон вновь появился
в Вильямсбурге, революция успела внести в
политическую жизнь Виргинии лишь одну перемену —
устранение королевской администрации. Согласно
вступившей в силу конституции, законодательную власть
сосредоточила в своих руках бывшая колониальная
палата, преобразованная в Генеральную ассамблею
штата, а в губернаторском дворце место Данмора
занял Патрик Генри. В остальном же ничто не
изменилось, так как действовало прежнее
законодательство, на котором основывались и привилегии
меньшинства и бесправие большинства населения.
На первый взгляд могло показаться, что
консерваторы в ассамблее прочно овладели положением. Но
Джефферсон быстро уловил слабые места в их
позиции. Прежде всего это были, разумеется, острейшие
противоречия между большинством населения и
землевладельческой знатью, интересы которой отражала
консервативная фракция. Противостоявшая ей
революционно настроенная часть депутатов,
группировавшаяся вокруг Патрика Генри, отличалась
малочисленностью и к тому же не имела определенной политиче-
83

ской программы. Но существовала еще и третья,
промежуточная группа депутатов. Она также не имела
собственной программы и в зависимости от сути
спорных вопросов склонялась то на одну, то на другую
сторону.
Таким образом, выяснилось, что консервативный
блок, сформировавшийся при принятии конституции,
фактически распался, ибо именно из его состава
выделилась упомянутая центристская группа,
возглавляемая зажиточным плантатором Джорджем Мейсоном
и выражавшая интересы средних слоев виргинских
землевладельцев. Последним обстоятельством
объяснялось ее противодействие «крайностям» левых лидеров,
однако в то же время она сопротивлялась и попыткам
консерваторов полностью завладеть властью.
Подтверждением тому служили состоявшиеся
незадолго до приезда Джефферсона выборы губернатора.
Консервативная фракция выдвигала на этот пост
кандидатуру бывшего секретаря королевской
администрации Виргинии Томаса Нельсона. Однако
большинство голосов получил Патрик Генри, так как Мейсон
и его сторонники неожиданно поддержали левое
крыло. Несомненно, немалую роль при этом сыграла
популярность пламенного оратора. Еще более
существенным было известное недоверие центристов к
консерваторам, обусловленное давними противоречиями
между владельцами малых и средних плантаций,
с одной стороны, и земельной аристократией — с
другой.
Во всем этом Джефферсон увидел определенные
возможности для изменения соотношения сил в
ассамблее в пользу ее революционного крыла. Немалую
роль сыграло то, что осенью 1776 г. он появился в
виргинской ассамблее в ореоле славы автора Декларации
независимости, одного из признанных лидеров
американской революции. Кроме того, в условиях, когда
будущее молодой республики представлялось весьма
неопределенным, многим импонировало стремление
Джефферсона перейти от общих лозунгов к решению
реальных проблем. Наконец, большое впечатление
производила его огромная эрудиция, сочетавшаяся
с глубокой убежденностью в правоте своего дела.
И все же главным оружием Джефферсона стал
разработанный .им план действий, учитывавший в ос-
84

новных своих чертах как особенности обстановки
в Виргинии, так и соотношение сил в ассамблее. Этим
отчасти и объясняется ограниченность предложенных
им реформ.
Намерения Джефферсона шли дальше имевшихся
тогда возможностей. Об этом говорит как уже
известная читателю история рождения Декларации
независимости и конституции Виргинии, так и содержание
его сочинений, написанных в тот период и в
последующие годы. Прежде всего он хотел, опираясь на
революционную волну и рост политической активности
масс, заложить основы будущего демократического
государства, которое представлялось ему республикой
независимых фермеров. Только труд земледельца,
считал Джефферсон, ♦ пробуждает в человеке
достоинства, стремление к справедливости, укрепляет в нем дух
республиканизма». «Если бог когда-либо создал
избранных,— писал он,— то это те, кто работает на
земле», ибо они являются « хранилищем всех
достоинств».
Подобная идеализация мелкого фермерства вполне
понятна, если рассматривать взгляды Джефферсона
в историческом аспекте. Виргиния тех дней являла
собой картину резких социальных контрастов,
определявшихся в основном полуфеодальной системой
землевладения. Даже среди свободных жителей, не
говоря уже о неграх-невольниках, составлявших
значительную часть населения колоний, большинство
бедствовало, так как имело мизерные, причем чаще
всего арендованные участки. В то же время кучка
аристократов-лендлордов владела колоссальными
землями, многие из которых не возделывались.
В этих условиях идеальным для аграрной Виргинии
и представлялось Джефферсону общество свободных
землепашцев. Он считал, что создание его стало
возможным в результате провозглашения независимости,
которое неизбежно должно привести к крушению
полуфеодальной системы землевладения. Отняв у
лендлордов их привилегии, поселенцы получат доступ не
только к землям восточных графств, но и к необъятным
зааллеганским просторам. Так, полагал он, возникнет
лишенное разительных социальных контрастов
сообщество сельских тружеников, свободных от угнетения
и равных в своих правах.
85

Мечте этой не суждено было сбыться. Буржуазия,
захватив власть, отбросила возвышенные теории своих
ранних идеологов, в том числе и теории Джефферсона.
Но это не уменьшает значения их борьбы ни для того
времени, когда они жили, ни для последующих
поколений, ибо прогрессивный характер провозглашенных
ими идеалов неоспорим.
Вместе с тем не подлежит сомнению, что и во
времена Джефферсона буржуазия охотно шла лишь на
такие преобразования, которые отвечали потребностям
капиталистического развития. Именно этот фактор
определял соотношение сил в виргинской ассамблее
и в период борьбы за независимость Северной
Америки. При всей неоднородности состава депутатов и
соответствующей пестроте их взглядов существовали
идеи, способные объединить многих из них.
Так, если левое крыло выступало против
социальной несправедливости во имя гуманных целей, то
имелись и такие депутаты, которые были готовы пойти
на определенные уступки массам для того, чтобы
помешать им самим решить свои проблемы
революционным путем. Наиболее же ярко выраженным было то
направление, которое представляло заинтересованность
плантаторов западных графств в свободном
перемещении средств производства, и прежде всего земли,
обеспечивавшем им возможность расширять свое
хозяйство за счет владений лендлордов.
Вот почему на поддержку каждой из этих
группировок мог рассчитывать Джефферсон в своей борьбе
против колониального законодательства. Причем он
не переоценивал ни степень возможной поддержки, ни
ее мотивы. Более того, пришлось взять на себя
нелегкую задачу по выработке такой программы
преобразований, которая могла бы объединить различные
группировки, что потребовало от него не только
огромных усилий, но и согласия на некоторые уступки.
Однако подобные уступки оправдывались в его
глазах тем, что появилась возможность сдвинуть дело
с мертвой точки и продвинуться вперед. «Свобода,—
писал он позднее,— добывается дюйм за дюймом...
Приходится довольствоваться частичными победами,
но нужно всегда, вечно двигаться вперед, к тому, что
еще не достигнуто».
86

Так действовал он и в годы своей реформаторской
деятельности в Виргинии. Программа его была
обширна. Она включала ликвидацию рабства и феодальных
форм землевладения, а вместе с ними и господства
аристократии, распределение земель среди неимущих,
избавление виргинцев от религиозного гнета,
всеобщее образование, предоставление широким кругам
населения возможности активного участия в
политической жизни и, наконец, либеральную реформу
судопроизводства. Но далеко не все эти замыслы удалось
осуществить, а большинство из тех, которые в конце
концов были претворены в жизнь, потребовали долгих
лет упорной борьбы.
Атаку против старых устоев Джефферсон начал
без промедления. Уже спустя три дня после приезда
в Вильямсбург Он выступил в ассамблее с
предложением о пересмотре действующего законодательства.
♦Все законы,— заявил он,— должны быть
пересмотрены, сообразуясь единственно с разумом и имея в
виду благополучие тех, для кого они существуют».
Конкретной целью своего предложения он назвал ♦
создание системы, с помощью которой будет уничтожен
старый феодально-аристократический строй и заложен
фундамент подлинно республиканского правления».
Одновременно на рассмотрение ассамблеи были
внесены подготовленные им законопроекты: об
изменении порядка наследования земельных владений, о
религиозной свободе и всеобщем образовании и ряд
других. Принятие этих законопроектов открыло бы
новый этап в жизни Виргинии. Даже в просвещенных
столицах Европы о подобных мерах могли лишь
мечтать. Джефферсон же предлагал конкретное
законодательство, представлявшее собой неслыханную по тем
временам реформу.
Она предусматривала прежде всего отмену
майората и прав первородства.
Чтобы представить сущность этой проблемы,
следует отметить, что согласно существовавшим тогда
законам земельные владения передавались из поколения
в поколение в одни руки (старшему сыну) и не
подлежали отчуждению. Джефферсон указывал, что это
привело «к созданию определенного числа семей,
которые, пользуясь привилегиями богатства, образовали
патрицианский орден... и что для создания справедли-
87

вого республиканского порядка представляется
совершенно необходимым уничтожение этой привилегии».
Взамен такого «феодального варварства» он
предложил установить «просвещенный порядок», который
практически сводился к тому, чтобы поместья
делились между всеми наследниками, а также свободно
отчуждались путем продажи той или иной формы
передачи прав на владение землей.
Иначе говоря, речь шла о создании такой системы
землевладения, которая соответствовала потребностям
капиталистического развития. Вот почему эта реформа
была поддержана не только левым крылом ассамблеи,
разделявшим надежды Джефферсона на «уравнение
богатств», но и центристской группой,
представлявшей круги, весьма далекие от подобной цели, но зато
заинтересованные в свободном обращении земельных
владений.
В результате консервативная фракция, встретившая
законопроект в штыки, оказалась в меньшинстве, и
ее протест был отклонен. Тогда Пендлтон попытался
добиться компромисса. Стремясь хотя бы отчасти
ослабить удар по олигархии, он предложил поправку,
согласно которой старший сын должен был получать
двойную долю наследства.
На это Джефферсон возразил: «Если старший сын
сможет съесть вдвое больше или сделать двойную
работу, то его право на двойную порцию станет
совершенно естественным. Но если он обладает равными
возможностями и желаниями со своими братьями и
сестрами, то на его долю должна приходиться равная
часть родового поместья».
После весьма непродолжительного обсуждения
законопроект был принят.
Эта реформа, конечно, не привела к тем
результатам, на которые рассчитывал Джефферсон. В
конечном счете утвердившийся капитализм обратил ее
против трудящихся масс. Тем не менее во времена
Джефферсона она сыграла прогрессивную роль, поскольку
способствовала окончательной ликвидации элементов
феодализма и замене их капиталистической системой
землевладения, что ускорило развитие
производительных сил. Положив начало дроблению латифундий, она
тем самым подорвала экономическую основу
господства аристократии.
88

Принятый в Виргинии в ноябре 1776 г. закон имел
важное политическое значение для дальнейшей
законодательной деятельности Джефферсона. Новая
реформа способствовала консолидации демократических
сил в виргинской ассамблее, вследствие чего резко
упало влияние консервативных элементов.
Джефферсон одержал победу. Он достиг ее
сравнительно легко, поскольку начал борьбу за
демократические преобразования с атаки против ненавистного
многим «патрицианского правопорядка».
Успех сопутствовал ему и в последующих усилиях,
предпринимаемых им в том же направлении, т. е.
в дальнейших шагах к наделению землей всех
поселенцев и избавлению их от гнета олигархии. Правда,
на это потребовалось гораздо больше времени, чем на
упразднение майората, ибо теперь речь шла о
конфискации владений, принадлежавших английской короне
и лендлордам.
Джефферсон хотел создать крупный земельный
фонд, который должен был находиться в ведении
властей штата и служить источником для предоставления
наделов поселенцам. Для этого он намеревался
прежде всего использовать значительную часть
восточных латифундий, принадлежавшую сторонникам
короля, бежавшим вместе с бывшим губернатором Данмо-
ром.
Характерно, что законное основание для
конфискации их земель Джефферсон усматривал в праве
восставшего народа на захват имущества свергнутых
владык. Здесь, несомненно, отразились его
революционные взгляды, согласно которым приоритет
принадлежал не произвольным установлениям властей, а
естественным правам человека. Соответственно этому
принципу он считал вполне обоснованной также
передачу в собственность штата необъятных земельных
пространств на Западе, простиравшихся от Аллеган
вплоть до Миссисипи и считавшихся владениями
английского короля. Именем революции отняв их
у короля, штат должен был распределять их между
всеми желающими, но в виде небольших участков.
Таким путем и предполагал Джефферсон
постепенно создать ту республику свободных землепашцев,
которую он видел в своих мечтах.
89

При всей тщетности подобной надежды
предложенные им меры свидетельствовали о его настойчивости и
целеустремленности в борьбе за дело, в которое он
верил. Несмотря на упорное сопротивление части
депутатов, в начале 1779 г. виргинская ассамблея
приняла представленные Джефферсоном законопроекты
о секвестре британской собственности. Один из них
объявлял недействительным право английской короны
на зааллеганские земли, которые передавались в
ведение специального управления, создаваемого
ассамблеей для «справедливого» их распределения. Согласно
другому, все владения бежавших лоялистов
конфисковывались и переходили под надзор управляющих,
назначаемых властями штата. Доходы от этих
поместий должны были поступать в казну Виргинии.
В целом земельная реформа, которая, по мысли
Джефферсона, должна была служить интересам
широких масс, действительно облегчила им приобретение
земли. Однако наибольшие выгоды уже в ходе войны
за независимость получили те плантаторы, которые
раньше с завистью смотрели на недоступные для них
владения короля и лендлордов, а теперь получили
возможность значительно расширить свои
собственные поместья. Это обстоятельство обеспечило Джеф-
ферсону поддержку большинства депутатов
ассамблеи, и он довольно скоро стал ее признанным
лидером.
Тем не менее оказанная поддержка
распространялась главным образом на те его предложения,
которые либо соответствовали интересам виргинской
буржуазии, либо по крайней мере не противоречили им.
В результате в своих усилиях по проведению
некоторых других важнейших реформ он часто
наталкивался на сопротивление тех, кто еще недавно входил
в число его соратников. Поэтому в течение ряда лет
Джефферсон, оставаясь лидером ассамблеи, по
существу именно с ней вел борьбу за прогрессивные
преобразования, соответствовавшие его демократическим
взглядам.
Яркий тому пример — попытки Джефферсона
законодательным путем добиться облегчения участи
негров. Неудача, которую он потерпел в этом
отношении на континентальном конгрессе, не охладила его
пыла. Правда, теперь он действовал осторожнее, по-
90

нимая, что решительные выступления против рабства
были в Виргинии делом весьма рискованным. В
результате, например, в предложенном им проекте
конституции штата содержался лишь пункт о запрете
содержать в рабстве вновь прибывающих негров. Как мы
видели, этот проект в целом был отвергнут. И все же
благодаря искусной тактике, учитывающей некоторые
особенности продолжавшегося упадка плантационной
системы, Джефферсон кое-чего добился: в 1778 г.
виргинская ассамблея приняла билль, запрещавший
ввоз рабов из Африки.
Еще более длительной, но в конце концов
увенчавшейся успехом была его борьба за установление
религиозной свободы.
Англиканская церковь, являвшаяся орудием
британского господства, с давних времен занимала в
Виргинии особое положение. Освящая произвол
колониальных властей, она получила от них взамен
широкие привилегии в отношении не только ее
собственной паствы, но и населения в целом. Все оно было
обязано платить ей подати. Впрочем, этим не
исчерпывалось ее гнетущее давление. В условиях, когда
значительная часть жителей не принадлежала к
господствующей англиканской церкви, нетерпимость
последней, ее яростное преследование «еретиков»
накладывали мрачный отпечаток на всю общественную
жизнь. Наконец, многие священнослужители и после
начала войны за независимость проповедовали
покорность монарху, выступали против отделения колонии
от Англии. Проявив себя открытым врагом
революции, англиканская церковь вызвала ненависть
большинства поселенцев.
Джефферсон, у которого религиозное мракобесие
вызывало отвращение еще в юности, видел в
притеснениях, чинимых церковью, серьезное препятствие
для осуществления преобразований. Еще в своем
проекте виргинской конституции он писал: «Все
граждане должны иметь полную и абсолютную свободу
религиозных убеждений, они не должны подвергаться
насильственному давлению с целью поддержания
каких-либо религиозных установлений».
Борьба за законодательное оформление этого
принципа, направленная в условиях Виргинии против
могущественной англиканской церкви, явилась, как при-
91

знал впоследствии Джефферсон, самой ожесточенной
схваткой, в которой он когда-либо участвовал. В то
же время она составляет одну из наиболее важных
страниц его жизни и деятельности.
Стремясь к созданию буржуазного правопорядка
на основе гражданского самоуправления,
Джефферсон провозгласил в качестве одной из целей
американской революции отделение церкви от государства.
Залогом же успеха в борьбе за религиозную свободу
он считал тот факт, что даже в Виргинии, где
англиканская церковь обладала широкими прерогативами,
она не смогла удержать в своих руках духовный
контроль над обществом, в котором, по его
выражению, еще до революции большинство составляли
« раскольники*.
Уже в своей первой речи, произнесенной в
ассамблее осенью 1776 г., Джефферсон решительно
выступил за ликвидацию привилегий англиканской церкви.
Его выступление свидетельствовало о том, что он
прекрасно разбирается в обстановке и видит, как
церковь превратилась в орудие угнетения, как
действующие законы позволяют государству оказывать
поддержку религиозным притеснениям.
Пагубность церковного гнета была ясна многим
просвещенным умам, но они не видели средств для
уничтожения этого порока. Тем больший резонанс
получила речь виргинского демократа под сводами
зала, где прежде так часто звучало слово осуждения
еретиков и сектантов, но еще никогда никто не
осмеливался их защищать.
Джефферсон так и не стал выдающимся оратором
в общепринятом смысле этого слова. Его негромкий,
несколько монотонный голос, отсутствие аффектации
и поражающих воображение неожиданных переходов
порой не оказывали должного воздействия на
слушателей. Однако внутренний смысл сказанного
производил настолько сильное впечатление, что многие речи
Джефферсона можно назвать шедеврами. Одной из
таких речей и явилось выступление поздней осенью
1776 г. о религиозных притеснениях.
Он поставил вопрос: имеет ли государство право
занимать чью-либо сторону в делах религии? И дал
отрицательный ответ. Ибо, говорил он, люди
объединяются в государство для того, чтобы сберечь и со-
92

хранить свои права и свободы, а не для того, чтобы
лишиться их. Мысли, высказанные в этой речи, Джеф-
ферсон изложил позднее в * Заметках о Виргинии».
♦Со времен введения христианства, — писал он, —
миллионы невинных мужчин, женщин и детей были
сожжены, растерзаны, заключены в тюрьмы, подвергнуты
обложениям штрафами. Каким же является эффект
этого принуждения? Одна половина мира обращена
в дураков, вторая — в лицемеров».
Призывая покончить с принуждением, он требовал
в делах религии не просто терпимости, а полной
свободы. И при этом подчеркивал: ♦Законная власть
распространяется только на те акты, которые
причиняют зло другим. Но мой сосед не причинит мне зла,
если скажет, что существуют двадцать богов или что
бога нет вовсе. Это не затрагивает мой карман и не
ломает мне ног».
Но какие бы убедительные доказательства он ни
приводил, они оказывались недостаточными для того,
чтобы сломить веками укоренившуюся власть
господствующей церкви. Процесс этот происходил
постепенно.
Первой реальной победой на пути к избавлению
от теократических пут явился принятый виргинской
ассамблеей закон об освобождении тех, кто не
принадлежал к англиканской церкви, от уплаты податей в ее
пользу. Затем были легализованы браки между
лицами неангликанского вероисповедания, ранее
считавшиеся недействительными. Эти и некоторые
другие законы, принятые по предложению Джефферсона,
стали первым в Америке примером либерального
отношения к религиозным убеждениям граждан.
Для того же, чтобы в целом билль «Об
установлении религиозной свободы» стал законом, понадобилась
почти десятилетняя борьба. Сформулированный Джеф-
ферсоном в 1777 г., он был принят лишь в начале
1786 г.
В билле торжественно заявлялось: «Мы,
законодательное собрание Виргинии, постановляем, что
нельзя заставить человека посещать или
поддерживать какой-либо религиозный культ, место
богослужений или священнослужителя; человек не подлежит
также насилию, ограничениям, оскорблениям, какому-
либо обложению или другим гонениям за свои рели-
93

гиозные убеждения или веру; все люди пользуются
свободой исповедания и имеют право высказывать
свои взгляды по религиозным вопросам, и
обстоятельство это ни в коей мере не может уменьшить,
расширить их гражданские возможности или как-либо
отразиться на них».
Осуществленное таким образом по инициативе
Джефферсона отделение церкви от государства
явилось одной из наиболее прогрессивных реформ того
времени, увековечившей его имя в истории борьбы
разума против тенет религии. Недаром сам автор
билля считал его одним из великих деяний своей
жизни. В автобиографии он писал, что, работая над
текстом этого законопроекта, вдохновлялся «всей
силой разума и права». В преамбуле к биллю,
написанной с необыкновенной страстностью, Джефферсон
обрушился на лицемерие, коррупцию, фальшь,
тиранию — продукт взаимодействия церкви и государства.
Главную свою мысль он выразил в следующих
словах: «Мнения людей не подведомственны
гражданскому правительству и не подпадают под его
юрисдикцию».
Виргинский «Статут о религиозной свободе»
приобрел широкую известность в освободившихся
американских штатах и в Европе. Он был переведен на
французский и итальянский языки, включен в новую
Энциклопедию, послан большинству европейских
правительств.
Движущей силой прогресса общества Джефферсон
считал систему общественного образования. В
распространении знаний он видел залог достижения счастья
отдельной личности и необходимое условие
благосостояния государства. В отличие от многих либеральных
мечтателей своего века Джефферсон требовал и в этой
области систематических мер и целенаправленных
действий. По его мнению, инициативу должно было
взять на себя правительство, и в связи с этим в 1778 г.
он внес на рассмотрение виргинской ассамблеи
«Билль о большем распространении знаний».
Во введении к законопроекту определялась
основная задача — «просветить в максимально большой
степени умы широких народных масс». Заявляя, что
такое просвещение явилось бы самым эффективным
политическим средством против угрозы тирании, он
94

развил этот тезис в следующем определении
необходимости демократизировать систему просвещения:
♦ ...так как те, кому вверена была в свое время вся
полнота власти, превратили ее в тиранию, и ввиду
того, что самым верным средством для
предупреждения этого является просвещение, по мере
возможности, всего народа в целом... и так как не подлежит
сомнению, что счастливейшим народом является тот,
у которого наилучшие законы и который имеет умное
и честное правительство — поэтому является
целесообразным... чтобы те лица, которых природа
наградила гением и талантами, получили бы либеральное
образование независимо от своих средств,
происхождения или других случайных условий или
обстоятельств; принимая во внимание, что значительное
число граждан лишено возможности получить
образование и обеспечить его своим детям, необходимо,
чтобы это было сделано за общий счет для
распространения счастья на всех без исключения
граждан».
Джефферсон предложил трехступенчатую систему
образования. В школах первой ступени
предусматривалось бесплатное трехгодичное обучение. Здесь
учащиеся помимо чтения, письма и арифметики должны
были овладевать ремеслами. Предлагая давать детям
элементы технического образования, автор билля на
много лет опередил время с его классическим
преподаванием, оторванным от реальной жизни. Он считал
необходимым ввести обязательное изучение истории,
с тем чтобы события американской жизни и опыт
других времен и народов помогали воспитанию
граждан-патриотов. Говоря о значении этого предмета в
обучении школьников, Джефферсон подчеркивал: «Давая
оценку прошлого, история сделает их способными
судить о своем будущем».
Предусматривалось создание в Виргинии также
двадцати школ второй ступени. Они, как и
начальные, должны были содержаться за счет государства.
Для шестидесяти — семидесяти наиболее способных
учеников предлагалось установить особую стипендию,
а затем, в ходе трехгодичного отсева, выделить треть
из них для дальнейшего обучения. «Посредством
такого отбора, — утверждал Джефферсон,— ежегодно
будут появляться двадцать гениев», которым надлежит
95

предоставить все возможности
совершенствоваться в избранных ими специальностях. Лучших ждал
колледж Уильяма и Мэри, который следовало,
согласно законопроекту, преобразовать в университет,
являющийся собственностью штата.
Неосуществимость предложенной Джефферсоном
реформы и содержавшаяся в ней доля наивности все
же не снижают прогрессивного значения основных ее
положений. Поручить государству заботу о
воспитании молодежи, сделать ее поборницей передовых
убеждений, поставить науки и искусство на службу
обществу — эти цели виргинский просветитель считал
жизненно важными, и его взгляды оказали глубокое
влияние на развитие передовой общественной мысли
в системе образования.
Пока же автора ожидало одно из бесчисленных
разочарований. Ассамблея отвергла его билль. И лишь
в 1779 г., когда Джефферсон стал губернатором
Виргинии, ему удалось провести частичную
реорганизацию закоснелой системы образования в своем штате.
Под его давлением в колледже Уильяма и Мэри
профессоров богословия, греческого, латинского и
восточных языков заменили преподавателями права и
управления, анатомии и медицины, современных
иностранных языков.
Третьим звеном намеченной им программы
просвещения являлось создание содержащейся на
государственные средства общественной библиотеки. Он
считал также желательным создание таких библиотек
в каждом графстве, ибо «ничто не может дать столь
большой пользы за столь малую цену, как образование
небольших передвижных библиотек». Однако
большинство виргинских законодателей, видевших и в этом
проекте угрозу «брожения умов», упорно
противилось его принятию. Борьба длилась долгие годы,
и Джефферсон вел ее со всей присущей ему
настойчивостью и последовательностью. Важное значение его
усилий в этом направлении состояло в том, что с тех
пор принцип ответственности общества, государства
(а не церкви) за воспитание граждан стал одним из
существенных пунктов программы действий
прогрессивных сил Америки.
По плану Джефферсона в Виргинии была также
создана новая, более либеральная судебная система.
96

Будучи адвокатом, он сам видел всю
неприглядность и вопиющую несправедливость британских
королевских законов. Поспешно обвиненных вешали,
пороли, распинали. Все судопроизводство сводилось
к произволу. Несоразмерность преступления и
наказания приобрела облик бессмысленной жестокости.
И Джефферсон решительно выступил за реформу суда.
«Я хотел, — объяснял он позднее мотивы своих
действий, — реформировать тот варварский образ, в
который дегенерировали современные статуты...»
Подготовка билля «О соотношении преступлений и
наказаний» потребовала большого труда. Множество
сводов законов, как древних, так и современных,
проштудировал Джефферсон. Пространные выписки и
заметки на полях свидетельствуют о его весьма
критическом подходе к законодательному наследству,
доставшемуся Северной Америке. Это был труд
гуманиста, стремившегося широко воплотить в жизнь
передовые идеи просвещения. Свою задачу он видел также
в упрощении судопроизводства, устранении
разночтений, служивших пищей для крючкотворства. Главное
же, как он писал в преамбуле к законопроекту,
заключалось в том, чтобы «свести к определенной системе
весь ряд подлежащих возмездию преступлений и дать
соответствующую им градацию наказаний».
Согласно его концепции, наказание — зло само
по себе, и его применение оправдано лишь в том
случае, если оно эквивалентно добру в том смысле, что
его воздействие гарантирует от повторения
преступления в будущем. Из этого Джефферсон делал вывод, что
наказание должно быть крайним средством, и
требовал отмены смертной казни за все преступления,
кроме государственной измены и предумышленного
убийства. Билль «О соотношении преступлений и
наказаний» так и не стал законом, несмотря на
упорную борьбу Джефферсона и его сторонников. Но
отдельные части законопроекта были приняты
виргинскими законодателями и способствовали расчистке
путей для развития буржуазного
законодательства, освобожденного от наследия феодальных
времен.
Нельзя не упомянуть и еще об одной
законодательной инициативе Джефферсона. Согласно предло-
4 Г. Н. Севостьянов, А. И. Уткин
97

жениому им и принятому ассамблеей законопроекту,
все права и привилегии граждан Виргинии
распространялись на граждан остальных двенадцати штатов.
Это был важный шаг, способствовавший укреплению
союза бывших североамериканских колоний.
Активность Джефферсона как законодателя в
период 1776 — 1779 гг. трудно переоценить. Он
подготовил множество биллей, каждый из которых
показывал осведомленность автора, его способность вникнуть
в суть вопроса, мастерство аргументации.
Чтобы понять неожиданно большие возможности
для законодательной деятельности Джефферсона,
нужно помнить о том, что она происходила в
исключительной атмосфере, в обстановке войны с
англичанами, когда красные мундиры королевской армии
могли в любой момент появиться и на улицах Вильямс-
бурга. Судьба американской революции долгое время
висела на волоске. Англичане оккупировали
жизненно важные центры побережья, а армия Вашингтона
была плохо вооружена и слабо обучена. Но время
работало на восставших колонистов. Для дела свободы
засияли новые горизонты, когда английская армия
генерала Бургойна в 1777 г. сдалась в Саратоге, а
спустя полгода Франция стала открытым союзником
штатов.
Таким образом, Джефферсону повезло в том
смысле, что наиболее плодотворные годы его жизни
совпали с переломным моментом в истории страны. То
было время, когда восстание против колониальной
зависимости переплелось с массовым социальным
движением, выдвинувшим новые требования. Их и
подхватил Джефферсон, вступивший в борьбу за
установление новых гражданских
взаимоотношений.
Все значение передовой для своего времени
реформаторской деятельности Джефферсона было в полной
мере оценено не сразу. Однако сам он ясно
высказался о том, каких преобразований хотел добиться.
Так, его заметки содержат упоминание о том, что
отмена майората должна была нанести удар по
«накоплению и сохранению богатства в одних руках»,
упразднение права первородства — «уничтожить
феодальные различия», установление религиозной сво-
98

боды — * избавить население от налогов на содержание
чуждой им церкви», а закон о всеобщем
образовании — «ознакомить народ с его правами, утвердить
их и дать ему возможность принимать разумное
участие в самоуправлении».
Конечно, нельзя не видеть ограниченность этих
реформ. Джефферсон, мечтавший о республике
равных, объективно расчищал почву для развития
буржуазной демократии со всеми ее язвами и пороками.
Общечеловеческое упиралось в капиталистическую
форму собственности, справедливость на бумаге
становилась гарантией процветания немногих и
угнетения большинства. Представитель буржуазии периода
се революционности, Джефферсон верил, что равные
юридические права в сочетании с всеобщим
образованием создадут трудолюбивому народу условия для
человеческого счастья. Но частная собственность,
хотя он и исключил ее из триады неотъемлемых прав,
оставалась экономической основой общественной
жизни, и именно она порождала неравенство и
обесценивала многочисленные прогрессивные проекты. В этом
заключалась трагическая сторона реформаторской
деятельности великого американского гуманиста.
Джефферсон был одним из самых молодых и в то
же время самых активных депутатов. Наряду с
напряженной реформаторской деятельностью он возглавлял
несколько комитетов виргинской ассамблеи по
урегулированию границ штата, по выборам депутатов
на континентальный конгресс и др. Он также
подготовил план перенесения столицы штата в Ричмонд,
т. е. на запад, что, несомненно, имело целью
уменьшить влияние, оказываемое на виргинские органы
власти крупными плантаторами и богатым
купечеством восточных графств. По его же инициативе были
улучшены почтовое обслуживание, система сбора
статистических данных и т. п.
Джефферсон стал душой многих начинаний в те
насыщенные бурными событиями годы и почти
не имел возможности отрываться от неотложных
общественных дел. Лишь урывками мог он покидать
Вильямсбург, да и то в случае крайней необходимости.
А такая необходимость возникала не раз и, увы, чаще
всего оказывалась печальной. В мае 1777 г. у него
родился сын, но уже через три недели умер. В следующем
4«
99

году родилась дочь Мэри, она была здоровой
девочкой, но обострилась болезнь жены. И Джефферсон
самоотверженно ухаживал за ней, пока на пороге
его дома не появился посланец, призывавший его
к общественным делам, не терпящим отлагательств.
И пряча в глубине сердца личные горести и
заботы, он вновь возвращался к работе, верный своему
девизу: «...нужно всегда, вечно двигаться вперед,
к тому, что еще не достигнуто».

Губернатор
51 июня 1779 г. Томас Джефферсон был
избран губернатором Виргинии.
Ассамблея штата облекла его столь
высокими полномочиями в трудный и
опасный для американской революции
момент.
Уже несколько лет шла война за
независимость, и никто еще не мог сказать,
чем и когда она кончится. С самого
начала военные действия развивались
сложно, успех склонялся то на одну, то
на другую сторону.
К тому времени, когда американские
колонии объявили о своем
неповиновении британской короне, они представляли
собой слишком большое целое, чтобы
англичане могли привести ♦мятежников»
к покорности одним ударом. Ведя войну
из-за океана, Англия, отделенная
тысячами километров от прежних колоний,
была не в состоянии образовать
сплошной фронт в Северной Америке. Поэтому
Лондон избрал тактику ударов по
наиболее слабым и уязвимым местам. А так
как господство на море давало
англичанам широкую возможность для
маневрирования, то они действовали своими
главными силами сначала в северо-восточных
колониях, затем в срединных и, наконец,
в южных. По существу и вся война
распалась соответственно на эти три
периода, или три кампании, со своими
завязкой, кульминацией и финалом. Это:
операции 1776 г., достигшие зенита
напряженности в битве при Трентоне; сдача
армии Бургойна при Саратоге в 1777 г.;
кампания 1781 г., завершившаяся
победой американской стороны при Йорк-
тауне.
101

В лице Джорджа Вашингтона американская армия
нашла достойного главнокомандующего и умелого
стратега. В 1775 г., когда он ее возглавил, ему было
43 года, он отличался твердым характером, сильной
волей и крепким здоровьем. Все это ему весьма
пригодилось в годы вооруженной борьбы, когда он своей
отвагой и силою духа воодушевлял армию в
неимоверно трудных условиях, где победе предшествовали
и неудачи, и поражения. Характерно, что за восемь
лет боев, находясь часто близ своего родового
поместья Маунт-Вернон, он лишь дважды недолго
побывал под родным кровом. Главнокомандующий
отказался от жалованья и стойко переносил
каждодневные лишения; наконец, он снискал столь
непререкаемый авторитет в качестве смелого и опытного
военачальника, что его главенство безоговорочно
признавали все боевые генералы, выдвинутые
революцией.
Среди них наиболее способными были Натаниэль
Грин, получивший военное образование незадолго
до войны за независимость, Чарльз Ли, тоже
профессиональный военный, и Горацио Гейтс. В первые годы
равным им считался Бенедикт Арнольд, однако этот
генерал в дальнейшем изменил делу независимости,
и его имя стало синонимом коварства и
предательства. В отдельных кампаниях отличились способные
генералы Патнэм и Шайлер.
Интернациональный контингент европейских
защитников американского дела возглавляли француз,
поляк и немец. Молодой маркиз де Лафайет,
командовавший французскими добровольцами, показал себя
решительным борцом за дорогие его сердцу
республиканские принципы. Фредерик фон Штойбен,
капитан в Германии, стал генералом в Америке и
олицетворял собой методичность, дисциплину, спокойную
рассудительность и мужество. Национальный герой
польского народа Тадеуш Костюшко отдал
американской революции все свои знания артиллерийского
офицера.
Ход событий уже во второй половине 1776 г.
принял опасный для американцев характер. Несколько
месяцев длилась борьба за Нью-Йорк, и в конечном
итоге армия Вашингтона была вынуждена уйти с
берегов Гудзона, так как она в несколько раз уступала
102

по численности противостоявшему ей 34-тысячному
английскому войску под командованием генерала
Хоува, за спиной у которого к тому же имелось 500
кораблей.
Опьяненный победой при Нью-Йорке, а также
удачными вылазками в Нью-Джерси и отступлением
американской армии в южную часть Делавэра,
генерал Хоув счел, что исход военных действий в целом
предрешен. Он был настолько самоуверен, что в
декабре 1776 г. выпустил прокламацию, в которой
объявил, что простит тех, кто согласится сдаться. И надо
сказать, на нее откликнулось немалое число людей.
То время было самыми мрачными страницами войны
за независимость. Жалкие остатки революционной
армии — три тысячи человек с трудом добрались до
реки Делавэр и готовились к дальнейшему
отступлению. Томас Пейн назвал эти дни «временем
испытания человеческого духа».
12 декабря 1776 г. континентальный конгресс
продемонстрировал полную растерянность. В тот день он
покинул Филадельфию, дав Вашингтону право
принимать решения и отдавать приказы по собственному
усмотрению.
И тогда революционная армия показала себя
достойной того дела, которое она защищала. Едва
последние ее солдаты достигли противоположного берега реки
Делавэр, как в оставленный ими город Трентон
прибыл авангард англичан. Но в ночь на рождество
американская армия неожиданно переправилась обратно
и, пройдя восемь миль в слепящую пургу,
обрушилась на расквартированный в Трентоне полутораты-
сячный отряд гессенцев — немецких наемников в
английской королевской армии — и разгромила его.
Отряд противника потерял две трети своего состава.
Когда же английское командование начало
концентрировать силы для полного окружения армии
Вашингтона, она тайно покинула Трентон и нанесла еще один
внезапный удар по англичанам, на этот раз в Принс-
тоне (3 января 1777 г.).
Ошеломленные королевские генералы отложили
активные действия до лета, а до предела
утомленные солдаты Вашингтона смогли отдохнуть в Моррис-
тауне.
103

Вторая критическая фаза революционной войны
наступила в середине 1777 г. По разработанному
в Лондоне плану генерал Бургойн повел из Канады
8-тысячное войско на соединение с Хоувом в Олбани,
близ Нью-Йорка. Бургойн, некогда писатель и член
парламента, имел опыт ведения войны в Европе, но
условия Америки нарушили его планы,
выглядевшие безупречными на бумаге. Наступление Бургойна
захлебнулось 19 сентября. Его войска таяли в
результате дезертирства наемников. Через месяц
британская армия сдалась в Саратоге американскому
генералу Гейтсу.
Эта победа, важная сама по себе, не сразу улучшила
общую ситуацию. Наступила зима, и войска Хоува,
захватив Филадельфию, оказались в благоприятных
условиях, а все страдания от голода и холода выпали
на долю босоногой армии Вашингтона в Валлей-Фордж.
Но в ней находилось много патриотов, готовых
сражаться до победного конца, и их мужество было
вознаграждено. Гибель армии Бургойна устранила угрозу
с севера. Еще более важную роль сыграло то
обстоятельство, что победа американцев в битве при Саратоге
окончательно склонила на их сторону Францию,
и 6 февраля 1778 г. она заключила договор с штатами
о развитии коммерческих связей и оборонительном
союзе, а вскоре — после немалых колебаний — вступила
в войну против Англии.
Борьба за американскую независимость получила
серьезную поддержку. Теперь армия Вашингтона уже
была не одинока, а главное — не безоружна.
Международная обстановка благоприятствовала
американцам. В следующем году и Испания объявила
войну Англии. Против владычицы морей выступила
также Голландия, а Россия организовала
враждебную Лондону Лигу вооруженного нейтралитета. В
результате Великобритания оказалась изолированной.
Ее борьба против далеких восставших колоний
обернулась схваткой с тремя крупными европейскими
державами в условиях враждебного окружения
нейтралов, возглавляемых Россией.
Уже в начале июля 1778 г. американские борцы
за независимость почувствовали прямую помощь
своего главного европейского союзника — Франции. Ее
флот под командованием графа д'Эстэна прибыл в
104

Нью-Йорк. При содействии французов началось
создание военно-морских сил революции. Торговые суда
вооружались пушками и отваживались нападать на
морские коммуникации англичан.
На сухопутном же фронте назревала новая угроза.
Еще весной 1778 г. новый английский
главнокомандующий сэр Генри Клинтон счел бесполезным
сидение в Филадельфии и решил перенести центр тяжести
борьбы на Запад и Юг, в частности в Виргинию.
Британская агентура развернула вербовку индейских
племен, чтобы намеченный удар нанести не только
со стороны виргинского побережья, но также и с
западных границ этого штата. Кроме того, Клинтон
намеревался при содействии лоялистов, которых было
немало на Юге, овладеть Джорджией и обеими Каро-
линами и оттуда вторгнуться в Виргинию.
Что касается угрозы с запада, то виргинцы сумели
предотвратить ее. Выдающуюся роль в этом сыграл
один из руководителей ополченцев — Джордж Кларк.
Обнаружив приготовления англичан на западной
границе штата, он отправился в Вильямсбург, чтобы
обратить внимание на необходимость принятия мер для его
обороны. При поддержке Джефферсона, Медисона и
Уайта ему удалось получить от губернатора Патрика
Генри мандат на сбор сил и средств для экспедиции
против англичан и их союзников.
Вскоре Кларк во главе сформированного им отряда
двинулся по течению реки Огайо, окружая и разбивая
один за другим разбросанные на большой территории
английские гарнизоны. В феврале 1779 г. виргинские
ополченцы, шагая по горло в ледяной воде, преодолели
болота Индианы и неожиданным броском вышли к
Винсенсу, главному опорному пункту англичан в этом
районе. Одержав и здесь победу, они тем самым
окончательно сорвали британский план вторжения в
Виргинию с запада.
Теперь опасность надвигалась с юга. Английские
войска, переброшенные на кораблях из Нью-Йорка,
29 декабря 1778 г. захватили город Саванну в
Джорджии. Следующие удары должны были обрушиться на
другие центры этого штата, затем на Южную и
Северную Каролину и далее на Виргинию.
Такова была военная обстановка в 1779 г., когда
тридцатишестилетний Джефферсон был избран губер-
105

натором Виргинии. В течение двух лет его пребывания
на этом посту военное положение непрерывно
ухудшалось. И Виргинии, и ему самому пришлось за это время
пройти через тягчайшие испытания.
Чтобы представить всю остроту сложившейся тогда
ситуации, следует иметь в виду, что вступление
Испании вслед за Францией в войну против Англии ясно
показало британскому правительству: время работало
на непокорных американцев. И тогда в Лондоне
решили действовать без промедления. Основные усилия
были перенесены на Юг, а новый план военных
действий предусматривал нанесение стремительных ударов
с целью оторвать от союза штатов хотя бы его южную
часть.
Несмотря на растущую военную угрозу, кампания
по выборам губернатора в Виргинии весной 1779 г.
проходила в обстановке раскола в ассамблее. Были
названы три кандидата — Томас Джефферсон, его друг
со студенческих лет Джон Пэйдж и генерал Томас
Нельсон, являвшийся одним из руководителей
виргинских ополченцев. Победу одержал автор Декларации
независимости, в котором левые силы видели своего
единственного лидера в борьбе за
социально-демократические преобразования. Этот успех вновь
продемонстрировал мощь революционной волны,
всколыхнувшей всю Виргинию,
Что касается Джефферсона, то он, несомненно, был
польщен оказанной ему честью, однако принял высший
административный пост в штате с некоторой неохотой.
Вероятно, это объяснялось тем, что по своей натуре,
характеру, складу ума он испытывал большую
склонность к уединенным занятиям мыслителя. Однако не
менее характерными для него чертами были высокое
чувство ответственности революционера и готовность
служить благу людей, невзирая на связанные с этим
тяготы. В одном из своих писем того времени он
отмечал: «Общественные должности являются тем, чем
они должны быть, — бременем, упавшим на
избранных, но было бы ошибкой их отвергать, хотя и
знаешь, что они принесут тяжелый труд и большие
личные потери».
Но вряд ли Джефферсону тогда приходило в
голову, что это бремя надолго подорвет его силы. И
отнюдь не потому, что оно было ему не по плечу. На-
106

против, философ, книжник, искатель абстрактных
истин, он оказался также неутомимым организатором,
чья энергичная деятельность во многом
способствовала преодолению неимоверных трудностей и
опасностей, которые обрушились на Виргинию, когда военные
действия распространились на ее территорию. И все же,
как мы увидим, для него лично этот период
завершился глубокой душевной травмой.
Новый губернатор отчетливо видел царивший в
штате экономический хаос, вызванный в целом
неблагоприятным в то время для всей Америки ходом
военных действий, и в свою очередь мешавший
Виргинии увеличить вклад в борьбу с неприятелем.
Финансовое положение было крайне тяжелым. Табачная
торговля — главный источник поступления валюты —
замерла. Чтобы штат мог оплачивать свою долю
огромных военных расходов, администрация
безостановочно печатала и пускала в обращение массу
бумажных денег, и они с каждым днем
обесценивались.
Безудержная инфляция нанесла жестокий удар
революционным силам штата. Спекулянты скупали
за золото земли и рабов. Для мелких фермеров рынок
вообще перестал существовать. Резко обострился
продовольственный кризис, вызванный неурожайным
годом. К тому же возникла нехватка тех
продовольственных товаров, а также промышленных изделий,
которые прежде завозились из-за океана.
Виргиния должна была снабжать
республиканскую армию людьми, оружием, боеприпасами,
амуницией, провиантом. Но она оказалась не в состоянии
выполнять свои обязательства. Набор в войска
Вашингтона дал лишь две трети требуемой численности
добровольцев из Виргинии. Собственное производство
оружия и боеприпасов в штате отсутствовало.
Ненамного лучше обстояло дело с поставками
продовольствия. Фермеры отказывались получать за свои
продукты обесцененные бумажки. А бессовестным
торговцам не было никакого дела до голодавшей армии.
Они предпочитали везти провизию окольными путями
к англичанам, где им платили твердой валютой.
Все это таило не меньшую угрозу, чем удары
британских войск. Более того, как писал в то время
Джефферсон, «обесценение денег может сделать то,
107

чего не смогло сделать оружие нашего открытого
врага».
Новый губернатор вступил в борьбу с этими
трудностями, понимая, что они обусловлены
неблагоприятно развивающимися военными действиями, и веря
в возможность их преодоления. Он надеялся улучшить
финансовое положение продажей конфискованных
владений лоялистов, а также обширных земель на
Западе, перешедших в собственность штата. В его планы
входило увеличение набора добровольцев в
континентальную армию и в виргинское ополчение,
организация производства оружия и боеприпасов, увеличение
закупок продовольствия для войск.
Но та же инфляция очень скоро поколебала
оптимизм Джефферсона, во всяком случае в деле
оздоровления финансов. Она обесценила конфискованную
собственность, и продажа последней не оправдала
надежд. Тогда возникла мысль пойти по пути
увеличения налогов, но вскоре стало ясно, что это не принесет
ощутимых результатов, поскольку находившиеся в
обращении деньги ничего не стоили.
Итак, Виргиния нуждалась в срочной помощи, но
ждать ее было неоткуда. Джеймс Медисон, ставший
одним из ближайших друзей и помощников
губернатора Джефферсона, писал ему из Филадельфии, вновь
ставшей резиденцией континентального конгресса:
«Общественная казна пуста... кредит исчерпан». Он
также сообщил, что среди депутатов конгресса царит
растерянность, а республиканская армия стоит перед
угрозой «самороспуска», так как «люди жалуются,
что наступил предел».
Джефферсон не испытывал ни растерянности, ни
страха перед будущим. Он продолжал настойчиво
искать выход из создавшегося положения. По его
мнению, экономическое состояние Виргинии и всей
страны могла поправить твердая валюта. Но она
находилась за океаном, и взять ее оттуда можно было только
посредством возобновления внешней торговли.
Существовал и другой путь к решению многих насущных
проблем, состоявший, как считал Джефферсон, в
максимальных усилиях по развитию собственной
промышленности. Таким образом, по его словам, выход
заключался «либо в том, чтобы заключить союз с
морскими державами для защиты нашей торговли, либо
108

совершенно закрыть наши порты для всего мира и
обратить наших землевладельцев в мануфактуристов».
Но тщетно искал он возможности вывезти на
внешние рынки знаменитый виргинский табак,
распродажа которого действительно могла вдохнуть жизнь
в экономику штата. На пути трансатлантической
торговли неодолимой преградой стоял британский флот,
и даже союз штатов с Францией не открыл
американским, в том числе и виргинским, товарам доступа
в Европу.
Некоторых успехов достиг Джефферсон в области
расширения местной промышленности, особенно для
нужд армии. Благодаря его энергичным мерам в
виргинских горах было налажено производство пороха и
металла, выделка кож. Он лично руководил
постройкой военных мастерских на берегу реки Джеймс близ
Ричмонда, и вскоре отсюда вышли первые виргинские
пушки. Ему удалось несколько увеличить и
продовольственные ресурсы штата за счет мобилизации
провианта в западных графствах, а также ведения
тайной торговли с Бермудскими островами. Чтобы
ускорить доставку грузов войскам, он призвал всех
владельцев транспортных средств помочь армии и
первый предоставил в ее распоряжение всех
имевшихся в его поместье лошадей и повозки. Примеру
популярного губернатора последовали многие.
Далеко не все его начинания и в этой области
принесли ожидаемые результаты. Так, не удалось
положить конец опасной деятельности спекулянтов.
Правда, Джефферсон издал грозный запрет на вывоз из
штата мяса, зерна и муки, но реализовать этот декрет
оказалось невозможно, так как губернатор не имел
в своем распоряжении необходимых сил, которые
смогли бы блокировать все бесчисленные виргинские
дороги и тропы.
Управление крупнейшим из американских штатов
с его разбросанным по обширной территории
населением само по себе было сложной задачей. Военное же
положение еще более усугубляло трудности. Все дела
приобретали жизненно важное значение и не терпели
отлагательства. Между тем Джефферсон был далеко
не свободен в своих действиях. В этом сказалась
общая тогда для всех американских штатов слабость
организационной структуры власти.
109

Дело в том, что каждое решение губернатора
приобретало силу лишь после его утверждения
государственным советом штата. Такой порядок сам по себе
полностью соответствовал демократическим
принципам, провозглашенным американской революцией.
Однако в условиях острого противоборства в
государственном совете, где были представлены как
прогрессивные, так и реакционные силы, он приводил к
серьезным осложнениям, особенно в обстановке тяжелой
войны с могущественным врагом.
В десять часов утра губернатор выходил к
ожидавшему его совету, и машина государственной власти
начинала работать. Повестка дня включала самые
разнообразные вопросы, но теперь, в критической
обстановке, когда английские войска приближались,
нужды войны заслонили все прочее. Набор рекрутов,
формирование войск, обучение милиции (как
называли тогда ополчение штата), проблемы снабжения,
постройка укреплений — все эти и многие другие дела
требовали безотлагательных решений и действий.
Однако почти каждый из восьми членов совета имел
свое собственное мнение по любому возникавшему
вопросу. Начинались долгие споры, которые
недопустимо затягивали, а иногда и срывали проведение
необходимых мер, намеченных губернатором.
Это обстоятельство уже тогда привело к
зарождению противоположной демократическим принципам
тенденции: в ассамблее прозвучали первые призывы
к предоставлению губернатору диктаторских
полномочий на период войны. Они не встретили
достаточной поддержки, причем против такого решения
выступил и Джефферсон. Он больше, чем кто-либо другой,
ощущал трудности, вызываемые существующим
порядком в организации управления, и настаивал на
некотором его изменении, в частности в отношении
проблем, непосредственно связанных с ведением войны.
Однако губернатор решительно отверг предложения
об установлении диктатуры даже на некоторое время,
заявив, что это противоречит его республиканским
убеждениям.
А события продолжали развиваться, и опасность
вторжения британских войск в Виргинию
обозначилась еще в канун избрания Джефферсона, когда
красные мундиры англичан замаячили на границах штата.
110

И теперь военная карта, занимавшая главное место
на рабочем столе губернатора, была испещрена
тревожными стрелами, которые показывали
неотвратимое приближение британских войск.
Виргиния по существу не имела ничего хотя бы
отдаленно напоминающее организованную оборону.
Ее побережье было одним из самых уязвимых мест.
Для его защиты от английского вторжения имелось
лишь четыре небольших корабля, располагавших в
общей сложности шестьюдесятью пушками. Нигде не
было достаточно мощных береговых укреплений,
способных оказать сопротивление британскому флоту.
Вооруженные силы штата состояли в то время из
ополчения, сильного своим революционным духом, но
не обученного военному делу, недисциплинированного
и почти безоружного. На 50 тыс. волонтеров имелось
не больше 4 тыс. пригодных ружей. Кроме того,
виргинская милиция представляла собой отдельные
небольшие отряды, рассредоточенные на огромной
территории штата и поэтому неспособные к выполнению
более или менее значительной оборонительной задачи.
Такой метод формирования вооруженных сил
сложился еще в начале революции, когда народные
массы поднялись на борьбу против английского
господства. Отряды милиции создавались из числа
добровольцев, и действовали они преимущественно в
своих графствах и округах.
Собственно, из добровольцев состояла и
континентальная армия, причем набирались они по
«контракту» на определенный срок, часто очень короткий, что
определило текучесть значительной части личного
состава войск Вашингтона, которая, естественно,
ослабляла их. В одном из своих писем Джефферсону
главнокомандующий прямо указывал, что если бы
он имел стабильный состав армии, хотя бы на срок
больше года, то это позволило бы осуществить план
кампании, способной принести победу. В то же время,
писал он, * призывы на короткий срок доставили нам
столько разочарований, обошлись нам так дорого и
явились такой опасностью для наших свобод, что
приводят меня в настоящий ужас».
Джефферсон оказался в очень тяжелом
положении, так как в момент непосредственной военной
угрозы, нависшей над Виргинией, он располагал лишь
Ш

разрозненными силами, неспособными успешно
противостоять вторжению регулярных английских войск.
Между тем спустя десять дней после его вступления
в должность губернатора британский
главнокомандующий генерал Клинтон нанес удар по этому
крупнейшему штату. Английский флот высадил десант,
который захватил Портсмут и в течение нескольких
дней опустошил все побережье Чесапика. Полагая, что
он преподал достаточный урок виргинцам, Клинтон
затем на несколько месяцев сконцентрировал свои
силы в Северной и Южной Каролине, чтобы затем с
новой силой обрушиться на Виргинию.
Теперь опасность угрожала штату со всех сторон.
♦Мы находимся под постоянной угрозой большого
наступления с севера на наши поселения в долине
Огайо и со стороны южных индейских племен
(спровоцированных англичанами. — Авт.) на
незащищенные и уязвимые границы, — записал тогда Джеффер-
сон, — а наши восточные графства открыты для
наступления британской армии, расположенной в Ка-
ролинах».
В начале декабря 1779 г. Вашингтон сообщил
Джефферсону, что, по имеющимся у него данным,
большая английская эскадра с восьмитысячным
десантом направилась в бухту к берегам Виргинии.
Губернатор немедленно принял все возможные меры.
В короткое время побережье очистилось от
американских складов и арсеналов, небольшие регулярные
силы заняли оборонительные позиции. Перед лицом
непосредственной угрозы Джефферсон был одним из
немногих, кто не поддался панике. Тревога оказалась
ложной. Британская эскадра миновала виргинское
побережье и направилась к Чарлстону.
И все же отныне каждый день мог принести любую
неожиданность для Виргинии. Сложность ее военного
положения заключалась в том, что она стала
ближайшим тылом американских войск, сражавшихся
против англичан в Каролинах, причем в случае победы
врага и ей самой непосредственно угрожало
вторжение. Более того, именно на Юге теперь решалась
судьба всей молодой республики, и стратегическое
значение крупнейшего южного штата значительно
возросло.
112

Джефферсон, прекрасно понимавший обстановку,
прилагал огромные усилия для оказания военной
помощи соседним штатам. В короткий срок
значительная часть имевшегося в наличии виргинского
ополчения была отправлена на пополнение южной
группировки американской армии. И она подоспела туда
вовремя, приняв участие в боях против английских
войск, которые при поддержке мощного флота
атаковали морские ворота Южной Каролины — город
Чарлстон.
Увы, помощь виргинцев не спасла положения.
Военный руководитель американцев генерал Линкольн
опрометчиво решил защищать Чарлстон до
последней возможности, и в результате его войска
оказались в осаде. На юг двинулась часть армии
Вашингтона, но и она не успела помочь Линкольну. В мае
1780 г. он со всеми своими войсками сдался
англичанам, которые сразу же после этого овладели
Чарлстоном, а затем и почти всей Южной Каролиной.
Весть о новом поражении достигла Виргинии
в дни, когда Джефферсон в связи с окончанием
годичного срока губернаторства был снова избран на этот
пост. Тем самым ассамблея выразила свое доверие
к нему и одобрила его деятельность.
Тревожное сообщение из Южной Каролины
потрясло Джефферсона, как и всех виргинских патриотов,
ибо угрожающее значение событий в Чарлстоне
заключалось не только в том, что англичане теперь
могли двинуться в Северную Каролину и затем в
Виргинию, но и в том, что последняя лишилась
значительной части своих войск, а вместе с ними и оружия,
полученного незадолго до этого из Франции. И если
наличие полумиллионного населения, охваченного
революционным подъемом, позволяло постепенно
собрать новые сотни и тысячи волонтеров, то
снабдить их оружием было чрезвычайно трудно.
В грозный для республики час Джефферсон все
силы направил на выполнение своего долга. Он
принял пост губернатора на второй срок, решительно
потребовав расширения собственных полномочий в
интересах дела. Соответствующее давление на
виргинскую ассамблею оказал и главнокомандующий
Вашингтон. В результате ассамблея освободила
губернатора от многих связывавших его пут.
113

Однако, как показал ход событий, это было
сделано слишком поздно. У Джефферсона уже не
оставалось времени для осуществления достаточно
эффективных мероприятий по организации помощи
континентальной армии и обороне штата. Военные
действия развивались неблагоприятно для американцев.
Британские войска проявляли активность. Их
командование проводило наступательные операции, стремясь
как можно скорее осуществить свои планы и
установить полный контроль над территорией Юга.
Английская армия под командованием генерала
Корнуоллиса, захватив Южную Каролину, уже в
конце мая без промедления начала продвигаться
дальше, намереваясь овладеть и Северной Каролиной,
и Виргинией.
К тому времени виргинской столицей стал Ричмонд.
В нем насчитывалось менее двух тысяч
жителей, и его едва ли можно было тогда называть
городом. Но удобное расположение в центре штата сулило
ему благоприятное будущее. Как уже упоминалось,
инициатива перенесения столицы из Вильямсбурга
в глубь штата принадлежала Джефферсону,
стремившемуся таким путем ослабить влияние блока крупных
плантаторов и денежных тузов восточных графств.
Довольно долго ему не удавалось добиться от
ассамблеи принятия этого предложения, но весной
1780 г., в условиях военной угрозы незащищенному
побережью, она наконец согласилась на переезд
в Ричмонд.
Здесь и застала Джефферсона весть о вторжении
Корнуоллиса в Виргинию.
Надо сказать, что среди бесчисленных забот
виргинского губернатора в условиях угрозы нападения
противника одной из важнейших проблем была
проблема организации связи с континентальным
конгрессом и с Вашингтоном, а также разведки, которая
позволила бы быстро обнаружить приближение
противника. Джефферсон и здесь проявил
изобретательность. По его поручению от Ричмонда на юг были
выдвинуты конные посты, располагавшиеся в сорока
милях один от другого. В их обязанность входило
следить за передвижениями армии Корнуоллиса и
полученные данные «по цепочке» немедленно
сообщать в Ричмонд. Другая такая линия протянулась
114

до Филадельфии для связи с континентальным
конгрессом. Главные новости с севера и с юга благодаря
этому поступали к Джефферсону за двое суток —
в три с лишним раза быстрее. Виргинская служба
оповещения получила высокую оценку конгресса.
Задуманная Джефферсоном, она практически
осуществлялась под руководством его самого молодого
помощника — офицера Джеймса Монро, будущего
пятого президента США. Это лишний раз
свидетельствовало, с одной стороны, о превосходном чутье
Джефферсона, умевшего выбирать способных и
энергичных помощников, а с другой — о его
благотворном влиянии на них. Так, Монро уже тогда видел
в губернаторе Виргинии образец для себя и считал его
своим наставником. *Вы, — писал он Джефферсону,—
дали направление моему образованию и поверили
в меня. Я чувствую, что то, чем я являюсь, по
мнению других, в настоящее время, и то, чем я могу
стать в будущем, в огромной степени зависит от вашей
дружбы».
Благодаря службе оповещения Джефферсон уже
в конце мая 1780 г. получил известие о движении
войск Корнуоллиса и начал сосредоточивать отряды
милиции для отправки на помощь южной
группировке американских войск. Как он писал 11 июня
Вашингтону, ему удалось послать туда до десяти
тысяч ополченцев. Однако эти силы состояли из не
обученных военному делу людей и внушали мало надежды
на успех в борьбе с английскими регулярными
войсками.
И действительно, последовало новое поражение.
Но не только виргинские волонтеры оказались в нем
повинны. Дело в том, что континентальный конгресс
решил послать навстречу Корнуоллису победителя
при Саратоге генерала Гейтса. Самонадеянно двинув
свои войска в лобовое наступление на армию
Корнуоллиса, Гейтс жестоко поплатился. 16 августа 1780 г.
южная группировка американских войск была
наголову разбита в сражении при Кэмдене, и ее остатки
откатились в Северную Каролину.
Джефферсону о случившемся несчастье сообщил
генерал Стефенс, командир виргинской милиции,
участвовавшей в бою с англичанами. Он прислал
губернатору длинное горестное письмо, из которого
116

явствовало, что, по его мнению, на Юге дело
американцев окончательно проиграно.
Но не так думал губернатор Виргинии. Стефенсу
он холодно ответил: *Вместо размышлений над
прошлым мы должны смотреть вперед и готовиться к
будущему». И безотлагательно взялся за дело
воссоздания южной армии. Многим оно представлялось
безнадежным, так как поражения разлагающе
подействовали на ополченцев, и часть из них разошлась по домам.
А губернатор рассылал во все графства один за
другим строжайшие приказы и пламенные призывы.
Он требовал набирать волонтеров, а дезертиров
предавать суду военного трибунала как солдат регулярной
армии, собирать оружие, провизию, лошадей, повозки
и фураж. Во все концы штата мчались его гонцы,
и сам он появлялся то в одном месте, то в другом,
воодушевляя всех и подбадривая.
В короткий срок был подготовлен к боям новый
двухтысячный отряд виргинцев. По приказанию
Джефферсона он направился из Ричмонда на юг,
чтобы присоединиться к остаткам армии Гейтса.
А в октябре оттуда пришла первая
обнадеживающая весть. В битве у так называемой Королевской
горы американцы одержали победу над англичанами.
Значение этого успеха состояло в том, что
Корнуоллис, потерпев поражение, отказался от дальнейшего
продвижения к жизненным центрам Виргинии. Так
как приближались холода, он предпочел поискать
удобное место для зимнего лагеря и начал отступать
к побережью Северной Каролины.
Для Джефферсона и для Виргинии это не
означало передышки. Напротив, надвинулась новая
опасность, причем с моря, что для виргинцев, не имевших
ни флота, ни береговой обороны, было опаснее всего.
И вот у ее незащищенного побережья появился
английских флот в составе 27 кораблей под
командованием адмирала Родни. Он вошел в открытые гавани и
начал высадку войск.
Губернатор, срочно уведомленный о высадке
англичан, выдвинул навстречу неприятелю наспех
сформированные отряды милиции. Они, конечно, вряд ли
могли выдержать натиск превосходящего противника,
но Джефферсон не имел другого выхода и решил
сражаться до конца.
116

К удивлению виргинцев, англичане не
предприняли наступления в глубь территории штата.
Объяснялось же это очень просто.
Британский главнокомандующий Клинтон,
посылая десант в Виргинию, рассчитывал таким образом
помочь наступлению генерала Корнуоллиса с юга,
обеспечив ударом с тыла быстрый захват
крупнейшего южного штата — родины Вашингтона и Джеф-
ферсона. Но узнав, что Корнуоллис потерпел
поражение у Королевской горы и был вынужден отступить,
Клинтон понял, что намеченная им диверсия против
Виргинии со стороны побережья не имеет смысла.
В результате десант получил приказ прекратить
активные действия.
Джефферсон первым понял причину пассивности
англичан. «Я полагаю, — объяснял он своим
подчиненным, — что лорд Корнуоллис надеялся к этому
времени уже вступить в наш штат и что они (войска
Клинтона. — Авт.) надеялись соединиться с ним
здесь; его неожиданное отступление привело
высадившиеся силы в замешательство, и они ждут
дальнейших приказаний».
Эта оценка полностью подтвердилась. В середине
ноября Клинтон приказал десанту грузиться на
корабли и отплыть к берегам Северной Каролины,
чтобы там соединиться с войсками Корнуоллиса.
Таким образом, сравнительно небольшая победа
у Королевской горы оказала сильное влияние на
дальнейший ход борьбы. Она предотвратила угрозу
двустороннего удара по Виргинии, который последняя
едва ли смогла бы отразить. Более того, срыв
вражеского замысла относительно диверсии с тыла
позволил Джефферсону усилить помощь южной армии. Как
только английские корабли с войсками ушли на юг,
губернатор послал все свои наличные силы на помощь
соседнему штату.
Беда все же нагрянула в Виргинию. В конце
декабря у ее берегов вновь появилась вражеская
эскадра. Она была не такой мощной, как флот адмирала
Родни, и десант, который она смогла высадить,
оказался немногочисленным.
Но были два обстоятельства, которые предрешали
исход борьбы. Одно из них состояло в том, что после
неоднократной отправки подкреплений на юг у Джеф-
117

ферсона фактически не оставалось войск. Очередной
набор добровольцев только начинался, и неожиданное
вторжение противника застало виргинцев врасплох.
Другим же фактором являлось то, что наличие флота
обеспечивало неприятелю быстроту маневра и
поддержку корабельных пушек. *От этой презренной
морской силы,— записал Джефферсон,— зависит судьба
армии».
Ситуация осложнялась и тем, что англичане на сей
раз действовали по плану, отличавшемуся
исключительным коварством. План этот предложил Клинтону
изменник генерал Арнольд, перешедший на сторону
врага. Желая выслужиться перед англичанами, он
вызвался провести корабли с десантом вверх по реке
Джеймс и, внезапным ударом захватив Ричмонд,
взять в плен руководство Виргинии во главе с
губернатором и таким образом посеять панику в штате и
дезорганизовать всю оборону юга.
В канун нового, 1781 г. английская эскадра
прошла через Чесапикский залив к Портсмуту, затем
проникла в устье реки Джеймс и двинулась вверх по
течению.
Находясь в отчаянном положении и понимая,
насколько велика опасность, Джефферсон не растерялся
и продемонстрировал необходимое в такой ситуации
качество — хладнокровие. Едва гонец принес известие
о движении британских кораблей, как губернатор
принял все возможные меры для того, чтобы помешать
осуществлению неприятельского замысла.
Сохранились исторические свидетельства — его
письма, записки, инструкции, написанные в те
мрачные дни. Они касались многочисленных мероприятий
по организации обороны и эвакуации запасов
вооружения и продовольствия из опасной зоны. И ни в
одном из этих документов нет и намека на уныние.
Напротив, они говорят о непоколебимой вере Джеф-
ферсона в конечную победу и о том, что в труднейшее
время он продолжал твердо удерживать в своих руках
управление огромным штатом и руководство его
обороной.
Прежде всего губернатор призвал к оружию всех
мужчин, способных сражаться с врагом.
Одновременно он выдвинул к реке свои немногочисленные орудия.
118

Их оказалось недостаточно, чтобы дать отпор
неприятелю. Корабельные пушки англичан разбили
слабую виргинскую артиллерию. Не хватало и времени
для того, чтобы собрать силы, способные помешать
высадке вражеского десанта или хотя бы его
продвижению к столице штата. По призыву Джефферсона во
всех графствах люди поднимались на борьбу, но
подавляющая их часть находилась далеко от Ричмонда,
а в распоряжении губернатора для защиты города был
лишь слабый отряд, состоявший из двух сотен
волонтеров.
Депутаты ассамблеи к тому времени успели
разъехаться по домам. С Джефферсоном оставалось только
несколько помощников. Они и составили его боевой
штаб.
После краткого совещания, на котором
окончательно выяснилось отсутствие каких бы то ни было
шансов на успешную оборону города, губернатор
распорядился мобилизовать весь имеющийся транспорт
и эвакуировать население, а также оружие и припасы
для армии, хранившиеся в ричмондском арсенале и
провиантских складах. Когда обозы ушли, он
приказал своему маленькому отряду отступить в Манчестер,
находившийся на противоположном берегу реки. Свою
жену и детей Джефферсон отправил в Тукахоэ, в
поместье Рендольфов, где он провел детские годы, и
последним покинул город менее чем за час до того,
как на его улицы ворвались солдаты Арнольда.
Одинокий всадник мчался на запад. Джефферсон
мучительно думал о судьбе семьи: удалось ли ей
добраться до Тукахоэ? Очень хотелось поехать туда
и убедиться в безопасности жены и детей. Но
следовало прежде побывать в Вестхеме, где предстояло
переправить обозы с бесценным грузом на другую
сторону Джеймса. Примчавшись туда, он проследил за
переправкой, а когда она благополучно закончилась,
поскакал глубокой ночью в Тукахоэ. Семья была уже
там. Он провел с ней считанные минуты и на рассвете
возвратился в Вестхем. Но едва Джефферсон переехал
на противоположный берег Джеймса, как пал его
конь, не выдержавший бешеной скачки, которая
длилась почти без отдыха более суток.
Взвалив на плечи седло, губернатор пешком
добрался до Манчестера, где находился его штаб с
119

отрядом милиции. Оттуда с высокого холма он
наблюдал за англичанами, вступившими в Ричмонд. Туда же
прислал к нему своего представителя генерал Арнольд.
Он требовал выкупа, угрожая в противном случае
сжечь виргинскую столицу.
Джефферсон решительно отказался вести
переговоры с предателем, и вскоре в Ричмонде начались
пожары.
Тем временем губернатор продолжал стягивать
силы. Прибывавшие из графств отряды милиции
готовились дать бой англичанам. 10 января Джефферсон
писал Вашингтону: *Лыцу себя надеждой, что они не
уйдут совершенно безнаказанными».
Арнольд не принял боя. Он рассчитывал на легкий
успех своей экспедиции, а теперь, увидев перед
собой готовые сражаться виргинские войска, предпочел
уйти. К тому же он не смог бы долго продержаться
против них в Ричмонде, не имея регулярного
снабжения. И англичане после нескольких столкновений
с виргинцами покинули город, не успев захватить
добычу, на которую рассчитывали. Поспешно
погрузившись на корабли, они отплыли обратно в Портсмут
и там обосновались в ожидании весеннего
наступления Корнуоллиса, чтобы поддержать его ударом с тыла.
Раны, нанесенные Виргинии, не были опасными.
Как писал Джефферсон в своем отчете
главнокомандующему, потери оказались невелики: небольшое
количество пороха и мушкетов, которое не успели
вывезти, и несколько пушек, разбитых неприятелем.
Основная же масса оружия и припасов была
отправлена в безопасные места и находилась в полной
сохранности. В Ричмонде сгорело девять зданий, но, как
писал один из американских биографов Джефферсона,
«оказалось достаточно дыма, чтобы попытаться
очернить репутацию губернатора».
Такую попытку предприняли противники
Джефферсона из числа возвратившихся вслед за ним в
Ричмонд депутатов ассамблеи. Вскоре поползли слухи о
том, что он якобы не принял должных мер к
отражению вражеского налета. События представлялись
в невероятно искаженном виде. Главное же обвинение
состояло в том, что губернатор отправил за пределы
штата основные силы виргинского ополчения.
120

Джефферсон знал о подобных разговорах, но не
придавал им значения, поскольку видел в них
проявление ограниченных взглядов тех, кто полагал, что
Виргиния должна заботиться лишь о себе, словно
ее судьба не зависела от хода войны в целом. И хотя
гордость его была задета, он по-прежнему смотрел на
положение вещей более дальновидно и настойчиво
продолжал делать все возможное для обеспечения
успеха общей борьбы американцев.
А успех теперь более, чем когда-либо, зависел от
объединения их усилий.
Англичане имели на американском Юге две
основные группировки войск — армию Корнуоллиса,
действовавшую в Южной и Северной Каролинах, и отряд
Арнольда с прибывшим к нему для усиления отрядом
под командованием генерала Филиппса — в районе
виргинского приморского города Портсмута.
Британское командование рассчитывало, что Корнуоллис,
имея в качестве базы захваченные им два названных
штата и Джорджию, вторгнется в Виргинию с юга, а
Филиппе и Арнольд поддержат его наступление со
стороны Портсмута. Осуществлением этого замысла
должен был завершиться захват почти всего
американского Юга.
Над Виргинией, следовательно, нависла угроза
двустороннего удара неприятеля. Но могла ли она
защитить себя собственными силами? Разумеется, нет,
и даже в том случае, если бы все ее ополчение
оставалось в пределах штата. В свою очередь без помощи
виргинцев не смогла бы долго продержаться
действовавшая в Северной Каролине южная группировка
американской армии, а это лишь ускорило бы вторжение
Корнуоллиса в Виргинию.
По-видимому, оно могло произойти еще в январе
1781 г., т. е. в тот самый момент, когда Арнольд
совершил свое нападение на Ричмонд. Возможно, что эта
диверсия и была связана с предполагавшимся
наступлением Корнуоллиса, точно так же как отход
Арнольда обратно в Портсмут мог быть следствием его
неоправдавшихся ожиданий.
Дело в том, что Корнуоллис как раз в начале
января двинулся на север с трехтысячной армией,
которая должна была нанести запланированный удар
по Виргинии с юга. Английские войска двигались
121

несколькими колоннами, и случилось так, что одна из
них встретила на своем пути часть сил американской
южной группировки.
Последнюю теперь вместо Гейтса возглавлял один
из самых способных военачальников молодой
республики — генерал Грин. Его армия, ослабленная
предшествующими боями, отступала. Но к описываемому
моменту она получила значительные подкрепления из
Виргинии, и Грин решил предпринять активные
действия, чтобы задержать продвижение англичан. И вот
посланный им сильный отряд генерала Моргана
преградил дорогу неприятельской колонне численностью
до тысячи солдат под командованием Тарльтона.
Это произошло близ Коупенса 16 января 1781 г.
Внезапной атакой американцы наголову разбили
противника, который потерял в этом бою свыше 500
солдат, после чего поспешно отступил.
Корнуоллис, узнав о поражении Тарльтона, пришел
в ярость. Он тотчас же бросился во главе своих
основных сил вдогонку за американцами. Но те умелым
маневрированием не только избежали встречи с
противником, но и измотали его. Корнуоллис до тех пор
гонялся за армией Грина, пока не получил известие
о том, что отряду Арнольда пришлось возвратиться
в Портсмут. Время было упущено. К тому же и армия
Корнуоллиса в тщетных попытках настичь Грина
истощила свои припасы.
Английский командующий вынужден был
повернуть назад и расположиться лагерем в Хилсборо
в ожидании подкрепления. Возобновить наступление
он смог лишь спустя почти два месяца.
Таким образом, события вновь подтвердили, что
Джефферсон, посылая виргинских волонтеров на
помощь Грину, защищал не только соседей, в чем его
обвиняли, но и свой штат. Впрочем, здравый смысл
подсказывал, что и то и другое составляло
неразрывное целое, ибо логика борьбы требовала от
американцев действий по единому плану. И такой план был
выработан.
Для американского командования в сложившейся
обстановке наиболее целесообразной являлась идея
упреждающих ударов по неприятельским
группировкам. Это решение и принял Вашингтон. Он имел
в виду послать в Виргинию отряд под командованием
122

Лафайета, который должен был при поддержке флота
блокировать войска Арнольда и Филиппса в
Портсмуте. Одновременно генералу Грину предстояло
атаковать Корнуоллиса в Северной Каролине.
В реализации плана очень важная роль отводилась
Виргинии. Генерал Грин для выполнения своей задачи
по-прежнему нуждался в подкреплениях и
регулярном снабжении припасами. И то и другое должны
были организовать виргинцы. Им же предстояло
усилить за счет ополчения отряд Лафайета и снабдить
его всем необходимым.
Джефферсон горячо поддерживал замысел
Вашингтона и энергично содействовал его осуществлению,
хотя ставил себя тем самым в еще более трудное
положение. Правда, в помощь ему главнокомандующий
прислал генерала Штойбена, что, с одной стороны,
облегчило задачу Джефферсона, а с другой —
усложнило ее, ибо к трудностям, связанным с атмосферой
растущего недоверия части депутатов ассамблеи к
военной политике губернатора, прибавились еще и
серьезные столкновения со Штойбеном. Последний
требовал принудительного использования населения для
фортификационных работ, а Джефферсон не
соглашался на это, ссылаясь на свою приверженность
демократическим принципам.
Нельзя не отметить, что, учитывая последующий
ход событий, требование Штойбена с чисто военной
точки зрения заключало в себе как положительные,
так и отрицательные стороны. Возведение
фортификаций имело целью приостановить наступление
Корнуоллиса на южной границе Виргинии и тем самым
избавить штат от нашествия неприятеля. Однако остается
сомнительной вероятность успеха этого дела, так как
виргинцы не имели ни достаточного времени для
строительства оборонительных укреплений, ни опыта
в ведении позиционной войны по прусскому образцу,
предлагаемому Штойбеном.
Кроме того, следует иметь в виду, что как раз
маневренная борьба на территории Виргинии привела
через несколько месяцев к ослаблению, а затем и к
решающему поражению англичан. Вряд ли могла так
скоро возникнуть подобная ситуация в том случае,
если бы армия Корнуоллиса оставалась на виргинской
123

границе, имея у себя в тылу три захваченных ею
штата — обе Каролины и Джорджию с их ресурсами.
В долгосрочной перспективе маневренная борьба
вообще была предпочтительнее для американцев. Она
до некоторой степени уменьшала превосходство
британских регулярных войск и даже давала патриотам
определенное преимущество. Последнее заключалось
в применяемой ими тактике ведения войны —
уклонении от крупных сражений и изматывании противника
внезапными ударами, действиях мелкими
подвижными отрядами и позаимствованным у индейцев
рассыпным строем вместо громоздкого линейного
построения, которого по старинке придерживались в бою
англичане.
Джефферсон, философ и идеолог революции,
оказался и в военном деле на должной высоте. Он видел
значительные преимущества партизанской войны
в сложившихся тогда условиях. Кроме того, в его
подходе к способам ведения боевых действий
исключительно важное место занимала идея всенародной
войны, и выражением этой идеи он считал ополчение.
Он говорил, что свободная нация сильна
добровольными усилиями граждан и их верой в правоту своего
дела, а не принуждением и угрозой наказания.
Этим же определялось и его отношение к вопросу
о создании американской регулярной армии на основе
обязательной воинской повинности. Он предпочитал
иметь многочисленные и сильные добровольческие
войска и называл их «естественной силой нации,
наиболее дешевым и верным способом обороны».
Характерно, что подтверждением своих взглядов
он считал победы при Саратоге и в других сражениях,
одержанные ополченцами. Их неудачи он объяснял
исключительно бездарностью командиров, плохим
снабжением и слабым вооружением, притом был
твердо убежден в способности молодой республики
преодолеть эти недочеты и ошибки, а следовательно, и
победить в конечном счете. Эта вера
имела,-несомненно, большое значение. Она придавала Джефферсону
убежденность в торжество справедливого дела даже
тогда, когда военная обстановка в самой Виргинии
складывалась особенно неблагоприятно.
Оценивая позицию Джефферсона в данном
вопросе, нужно не забывать, что создание регулярной армии
124

представлялось ему трудно осуществимым делом из-за
недостатка времени. Он считал, что ресурсы штата
недостаточны для этого, а главное — предвидел
сопротивление мобилизационным мероприятиям, особенно
в части материальных средств, со стороны богатых
фермеров, не говоря уж о крупных плантаторах.
Однако, оставаясь верен своим демократическим
принципам, Джефферсон считал себя не вправе
единолично решить эту важную проблему. Он поставил ее
на обсуждение специальной сессии виргинской
ассамблеи, открывшейся 1 марта 1781 г. в Ричмонде.
Характерно, что, обращаясь к депутатам, он
сформулировал спорный вопрос следующим образом: «Не
будет ли целесообразно с практической точки зрения
создать и содержать достаточное число регулярных
войск для ведения войны?» Таким образом
подчеркивалось, что речь идет, во-первых, о чрезвычайном
мероприятии только на период войны и, во-вторых,
об оценке имеющихся реальных возможностей для его
осуществления.
Ассамблея, в которой с каждым днем усиливалась
тенденция к проведению жесткой политики в деле
мобилизации ресурсов для ведения войны,
большинством голосов высказалась за создание регулярной
армии.
И вновь Джефферсон показал, что свое личное
мнение он не ставит превыше всего. Энергично и без
промедления он приступил к реализации решения
ассамблеи. Во все концы штата помчались гонцы с
приказом о мобилизации. Казна выпустила новую порцию
бумажных денег, что являлось тогда единственно
возможным шагом для финансирования нужд по
созданию регулярной армии. Но необходимы были
также оружие и другие материальные средства, которыми
не располагала Виргиния. Джефферсон потребовал их
от конгресса. Под давлением губернатора
крупнейшего штата, на территории которого, как становилось
все более очевидным, предстояли тяжелые сражения,
в Филадельфии было принято решение об оказании
Виргинии необходимой помощи материальными
средствами.
Однако и на сей раз фактор времени оказал
неблагоприятное влияние на ход событий. Осуществление
намеченных мобилизационных мероприятий в Виргинии
125

еще только начиналось, и при всей энергии и
настойчивости губернатора оно не могло дать сразу
желаемых результатов. Обещанная конгрессом помощь
также была практически делом будущего.
Между тем 3 марта с севера к берегам Чесапика
прибыл со своим отрядом Лафайет, которому
предстояло возглавить проведение комбинированной
операции сухопутных и морских сил с целью
блокирования портсмутской группировки англичан. Он сразу же
направил Джефферсону письмо, изложив длинный
перечень всего того, что ему желательно было
получить от виргинцев. Речь шла о крупных
подкреплениях людьми, выделении большого количества судов
для перевозки войск, поставке лошадей для
кавалерии, снабжении различными припасами и т. д.
Губернатор был не в состоянии удовлетворить все
эти требования, хотя и прилагал максимум усилий.
Воспользовавшись полномочиями, предоставленными
ему ассамблеей, он конфисковал на реках Джеймс и
Аппоматтокс частные суда, но их оказалось
недостаточно. Не хватило также опытных матросов. Пушек
же для вооружения судов нашлось всего лишь 36.
Исключительно неблагоприятным для мобилизации
людей явилось то обстоятельство, что наступила весна
и население, опасаясь лишиться единственного
источника к существованию, предпочитало сначала
провести полевые работы, а затем уже выполнить свой
гражданский долг. По той же причине оно
решительно воспротивилось секвестру лошадей.
Словом, произошло все то, что предвидел Джеф-
ферсон. В результате он смог выполнить лишь часть
требований Лафайета. Штойбен в связи с этим вновь
разразился письмом к губернатору, выражая
возмущение и обвиняя штат в саботаже союзного дела.
Джефферсон, глубоко задетый, все же не поддался
искушению резко ответить генералу, понимая, что тот
в сущности беспокоится за их общее дело.
Губернатор ознакомил с письмом Штойбена
депутатов ассамблеи и Лафайета. Последнему он писал:
♦Мягкие законы, население, непривычное к военным
тяготам и строгому подчинению, недостаток провизии
и амуниции, делающие наши приказы
неэффективными, обязывают нас повременить с исполнением плана
и, если мы не можем достичь цели одним путем,
126

искать другого выхода». Джефферсон, несомненно,
ждал и от пылкого Лафайета горьких упреков. Однако
тот высказал полное понимание трудности положения
и благодарил губернатора за все, что ему удалось
сделать для подготовки штурма Портсмута. «Я привык,—
писал Лафайет,— к этим неудобствам, которые
многократно компенсируются бесчисленными
преимуществами народного управления».
Первая встреча Лафайета с Джефферсоном
состоялась в апреле 1781 г. Из Вильямсбурга, откуда
Лафайет написал свое первое письмо Джефферсону, он
прибыл в Ричмонд, в резиденцию виргинского
губернатора. Джефферсон с симпатией отнесся к
мужественному французу, а тот в свою очередь был чрезвычайно
рад тому, что судьба свела его с автором Декларации
независимости. Перед лицом нависших испытаний
они единодушно приняли следующую формулу:
«Если мы не в состоянии сделать того, что желаем, то
должно сделать то, что можем». Эта встреча сблизила
Джефферсона и Лафайета, заложив основание их
долгой дружбы.
Практический результат совещания Джефферсона
с Лафайетом, в ходе которого обсуждались обстановка
и имеющиеся возможности, состоял в том, что
решающая битва с англичанами была отложена на несколько
месяцев. Такое решение объяснялось не только
отсутствием достаточных ресурсов. Как выяснилось, еще
более важным оказалось то обстоятельство, что
французский флот, который должен был участвовать
в операции по блокированию портсмутской
группировки англичан, не мог прибыть до осени.
Тогда Штойбен предложил нанести удар по
англичанам в Портсмуте с суши. Но Джефферсон отклонил
этот план как нереальный. И был, пожалуй, прав,
поскольку лишь сильная поддержка с моря, как и
подтвердилось впоследствии у Йорктауна, могла
обеспечить американцам успех.
Слабость американских сил на Юге привела не
только к отсрочке их наступательных действий, но
и к временному ухудшению положения Виргинии, ибо
наступать решили англичане.
Еще 15 марта генерал Грин, чьи войска после
прибытия новых подкреплений, посланных
Джефферсоном, насчитывали уже до пяти с половиной тысяч
127

человек, напал на армию Корнуоллиса у Гилфорд-
Кортхауза, расположенного между Хилсборо и Грин-
боро. Здесь произошло то же самое, что и в битве при
Коупенсе, только в значительно больших масштабах.
Грин нанес чувствительное поражение англичанам, но
затем отступил, следуя своей тактике внезапных
ударов. Корнуоллис же, понеся потери, почувствовал, что
если последует еще несколько таких сражений, то он
останется вообще без армии. Поэтому он решил, не
ожидая подкреплений, с имеющимися силами
двинуться в Виргинию, рассчитывая соединиться там с
Филиппсом и Арнольдом.
Уход основных сил англичан из Северной
Каролины имел для них тяжелые последствия. Во-первых,
генерал Грин получил возможность постепенно
очистить от британских гарнизонов не только этот штат,
а также Южную Каролину и Джорджию. Во-вторых,
что было еще важнее, он отрезал Корнуоллису пути
отхода обратно в Северную Каролину. В результате
последний не мог двинуться из Виргинии ни на юг,
ни на север, где его ожидала еще более нежелательная
встреча с армией Вашингтона.
Так уже в марте — апреле возникли предпосылки
для создания ловушки, в которую и попала в октябре
вся южная группировка английских войск. Немалая
доля заслуги в этом принадлежала Джефферсону. Он
неустанно укреплял и усиливал армию генерала Грина
и тем самым помог ей вынудить Корнуоллиса
покинуть Северную Каролину.
Но все выгоды, которые получили американцы
в результате такого изменения обстановки, дали себя
знать, как уже сказано, осенью. Весной же
Корнуоллис все-таки вторгся в Виргинию, а Филиппе и
Арнольд, давно ожидавшие этого, немедленно поддержали
его ударом со стороны Портсмута. Таким образом,
Виргинии, прежде чем она смогла пожать плоды своей
борьбы под руководством Джефферсона, пришлось
пройти через новое тяжкое испытание. И те же люди
в ассамблее штата, которые по малейшему поводу
выражали недовольство деятельностью губернатора, не
понимая ее глубокого смысла, разумеется, немедленно
обвинили его в неспособности защитить виргинцев от
вторжения неприятеля.
128

События развивались так.
18 апреля, в то время, когда Корнуоллис уже шел
с юга к Ричмонду, начали наступление также
Филиппе и Арнольд. Четырнадцать британских кораблей
в сопровождении множества мелких судов двинулись
из Портсмута по реке Джеймс.
Джефферсона в тот день постигло большое личное
горе: скончалась одна из его маленьких дочерей. Но
узнав о наступлении англичан, он нашел в себе силы
побороть свою скорбь и в час грозной опасности вновь
был тверд и решителен. Более того, теперь он
окончательно, хотя и неохотно, отказался от своего
«принципа добровольности» в деле мобилизации людей и
средств борьбы.
Созвав членов совета, он дал им всего лишь час
для принятия необходимых решений. А так как они
за это время не пришли к согласию, то Джефферсон
взял все заботы на себя. Как и несколько месяцев
назад, он отправил все припасы из Ричмонда в глубь
штата, а суда, находившиеся на реке Джеймс,
приказал отвести вверх по течению.
Одновременно по призыву губернатора в Ричмонд
и Манчестер начали стекаться волонтеры.
Характерная черта: большинство из них шло пешком, и это
ясно свидетельствует о том, что первыми поднялись
на борьбу бедняки. А так как для ополчения и для
перевозки боеприпасов и провианта нужны были
лошади, которых не хотели отдавать те, кто ими
владел, то Джефферсон объявил, что подобные действия
будут рассматриваться как саботаж и повлекут за
собой самые строгие меры наказания.
Таким образом принципы Джефферсона
столкнулись с реальностью, и он вынужден был ей уступить,
что не раз случалось и впоследствии в течение его
долгой жизни.
Несмотря на принятые меры, превосходство сил
принадлежало неприятелю, и его набег на сей раз
носил более опустошительный характер. Филиппе и
Арнольд 20 апреля разорили Вильямсбург и
уничтожили находившиеся там верфи. Затем они догнали
виргинские суда, уходившие вверх по реке, и потопили
их. Вскоре после этого Корнуоллис сжег маленький
городок Питерсберг.
б Г. H. Севостъянов, А. И. Уткин
129

Враг подошел к Ричмонду с двух сторон.
К этому времени совет штата и многие депутаты
разбежались. Джефферсон оставался на своем посту.
Но защищать Ричмонд не могли ни он, ни
находившийся на противоположном берегу реки Штойбен.
Силы, имевшиеся в их распоряжении, были слишком
малочисленны. Даже войскам Лафайета, усиленным
виргинским ополчением, не удалось остановить
противника. Напротив, им в конце концов пришлось
отступить на северо-запад. Корнуоллис,
переправившись на северный берег Джеймса, погнался за ним,
самоуверенно говоря о Лафайете: «Этот парень от
меня не уйдет».
Губернатор обратился к остававшимся в городе
депутатам ассамблеи за советом: оборонять или
отступить. На кратком совещании они приняли решение
оставить Ричмонд и временно перенести столицу
штата в отдаленный Шарлоттсвил, расположенный у
предгорий Блю Риджа.
По пути в этот маленький городок Джефферсон и
часть депутатов 4 июня остановились в доме
губернатора в Монтиселло. Но едва они здесь расположились,
как примчался капитан ополчения Джек Джузит,
сообщивший, что англичане уже в Шарлоттсвиле.
Джефферсон тотчас же отправил своих гостей в Стон-
тон, находившийся за Блю Риджем, а семью — на
соседнюю плантацию. Сам же он покинул Монтиселло
буквально за четверть часа до появления английской
конницы, посланной Корнуоллисом с приказом
захватить губернатора Виргинии.
Положение самого большого южного штата многим
представлялось катастрофическим. Почти весь он
оказался во власти англичан. Однако уже к началу июня
ситуация начала меняться. Иначе и не могло быть,
поскольку успех англичан был временным и
объяснялся тем, что с самого начала войны Виргиния
отдавала все свои людские и материальные ресурсы для
общего дела американцев, а сама в трудный час не
получила необходимой помощи.
И только теперь гонец привез из Филадельфии
сообщение, адресованное Джефферсону. Оно гласило:
«Все, что конгресс имеет в своем распоряжении, будет
предоставлено для помощи вам». С Севера на
соединение с Лафайетом двинулся крупный отряд во главе
130

с генералом Уэйном. Прибыла в Виргинию и
значительная партия оружия, закупленная в Пенсильвании
на собранные населением средства.
Что касается Лафайета, то он умелым
маневрированием обманул надежды Корнуоллиса,
возглавившего все английские войска в Виргинии, и последнему
пришлось безрезультатно гоняться за ним, как в свое
время за Грином*
Вскоре роли переменились. Уэйн соединился с Ла-
файетом, и теперь Корнуоллис был вынужден
маневрировать, избегая встречи с американскими войсками.
Измотав свои силы бесплодными маршами, он в конце
концов увидел, что ему надо спасать их от разгрома.
Но уйти на юг оказалось невозможно, так как там его
ждал Грин, очистивший от английских гарнизонов обе
Каролины и Джорджию. С севера Корнуоллису
угрожали войска Лафайета, Уэйна и Рошамбо.
Оставался один путь — к Чесапику, куда мог прийти
на помощь английский флот. И в августе Корнуоллис
отвел свои войска в приморский Йорктаун.
Именно там его ждала катастрофа. В сентябре
американские войска во главе с Вашингтоном начали
осаду этого города с суши, а прибывший к тому
времени флот оказался не английским, а французским.
Блокированные со всех сторон войска Корнуоллиса
19 октября сдались в плен вместе с командующим.
Так окончилась борьба, которая за два года до
этого была начата под руководством Джефферсона.
Вместе с Вашингтоном, Грином, Лафайетом и Штойбеном
Джефферсон упорно и настойчиво создавал условия,
которые привели к полному разгрому англичан на
Юге. Но самому ему не пришлось довести до конца
начатое им дело.
12 июня, в тот самый момент, когда уже появились
первые признаки улучшения военной обстановки,
виргинская ассамблея на своей сессии, состоявшейся
в Стонтоне, избрала новым губернатором генерала
Нельсона. Хотя это решение и было принято под
благовидным предлогом окончания очередного годичного
срока губернаторства Джефферсона, тем не менее
в действительности оно объяснялось все тем же
стремлением к установлению диктатуры как якобы
единственного средства спасти Виргинию от вторгнувшегося
неприятеля.
5*
131

Далеко не все депутаты голосовали против Джеф-
ферсона. Многие видели и понимали полнейшую
необоснованность нападок на его методы управления
военными делами. Более того, генералу Нельсону,
сменившему Джефферсона на посту губернатора, в
сущности оставалось лишь следовать ранее намеченному
курсу. Да и весь ход дальнейших событий фактически
явился результатом усилий, предпринятых в
предшествующий период.
Бурные события двухлетнего пребывания Томаса
Джефферсона на посту губернатора Виргинии стали
предметом острых споров. Высказывались разные
точки зрения. Однако злословие
недоброжелателей неизменно наталкивалось на отсутствие
доказательств. В конце концов наветы лопнули как мыльный
пузырь. Это произошло в декабре 1781 г., когда по
требованию Джефферсона ассамблея создала
специальную комиссию для расследования обоснованности
выдвигаемых против него обвинений. Изучив
объективно все обстоятельства, комиссия в своем
заключении пришла к выводу, что все обвинения не имели
под собой почвы.
После этого ассамблея подавляющим большинством
голосов приняла резолюцию, в которой заявлялось,
что она выражает «искреннюю благодарность нашему
бывшему губернатору Томасу Джефферсону за
надпартийное, стойкое и добросовестное руководство» и
♦считает поэтому необходимым... публично признать
несостоятельность будущих и имевших уже место
незаслуженных обвинений». В резолюции также
говорилось: ♦ Ассамблея самым энергичным образом
декларирует то высокое мнение, которое у нее
сложилось о способностях и высоких нравственных качествах
господина Джефферсона, проявленных им в качестве
главного исполнительного лица виргинского
общества».
Однако Джефферсон не испытал чувства
облегчения. То был один из наиболее трудных, трагических
периодов его жизни, навсегда оставивший горестный
след в его душе. Даже много лет спустя он писал:
«Я мог бы успокоиться на том, что осуждение
исходило от имеющих добрые намерения, но плохо
осведомленных лиц, но поведение депутатов явилось для меня
шоком, которого я не предвидел».
132

Он удалился от всех общественных дел и отклонял
любые предложения. Так, в конце 1781 г. он отверг
почетное поручение участвовать в мирных переговорах
с Англией, а также отклонил свою кандидатуру в
состав виргинской делегации на континентальном
конгрессе, в марте 1782 г. отказался баллотироваться
в ассамблею штата. Казалось, он целиком посвятил
себя семье и восстановлению разоренного англичанами
поместья.
В личной жизни Джефферсон переживает один из
самых тяжелых периодов. Несколько недель он
прикован к постели из-за неудачного падения с лошади.
Резко пошатнулось финансовое положение хозяйства.
Но самое большое несчастье ожидает Джефферсона в
сентябре 1782 г. После длительной болезни умирает
на его глазах жена Марта. В колыбели лежит
четырехмесячная дочь. Джефферсон неутешен. Он то бродит
бесцельно по опустевшему дому, то скачет по едва
заметным тропинкам окрестных лесов.
Пройдет время, прежде чем американцы узнают,
что даже в ту суровую пору пытливый ум
Джефферсона находил для себя пищу. Именно в это время
он завершает одно из наиболее значительных своих
сочинений— «Заметки о Виргинии». Начал их писать
Джефферсон еще осенью 1780 г., но
нахлынувшие вскоре грозные события заставили его
отложить перо. И вот теперь он закончил работу. Она не
предназначалась для опубликования и была ответом
на вопросы секретаря французского посольства в
Филадельфии Франсуа де Марбуа, просившего
Джефферсона «представить» Европе крупнейший американский
штат. Джефферсон не пожелал ограничиться
поверхностным описанием. Он сделал все, чтобы
показать европейцам богатства и многообразие природы
своего родного штата, нравы и обычаи его населения,
выразить свои мысли о судьбах Виргинии и всей
Северной Америки. Обширные познания автора, талант
писателя и возвышенные идеи философа-гуманиста
вызвали к «Заметкам» непреходящий интерес многих
поколений людей.

Посол республики
В конце 1782 г. курьер из Филадельфии
сообщил Джефферсону о намерении
конгресса направить его в Париж с
дипломатической миссией. 19 декабря он срочно
отправляется в столицу молодого
государства.
К этому времени в мире произошли
крупные политические изменения.
Поражение англичан в Йорктауне
серьезно подорвало позиции Британской
империи. «Господи! Все потеряно»,—
вынужден был признать глава правительства
Великобритании Норт после того, как его
колониальная стратегия потерпела фиаско.
Лорд Норт ушел в отставку. В марте
1782 г. английский кабинет возглавил Ро-
кингем*. Имея перед собой европейскую
коалицию, новое английское
правительство реально оценило положение: если
продолжить войну, то можно лишиться не
только североамериканских колоний.
Поэтому Лондон, хотя английские войска
еще стояли в Нью Йорке, Чарлстоне и
Саванне, начал прощупывать почву для
мирных переговоров. В апреле 1782 г.
представитель английского правительства
Ричард Освальд установил в Париже
контакт с Бенджамином Франклином.
Действия британской дипломатии
свидетельствовали о готовности Англии пойти на
многие уступки, даже на обсуждение вопроса
о Канаде.
Лондон спешил с урегулированием
англо-американских дел, и переговоры
вскоре приняли деловой характер. 30
ноября 1782 г. в Париже были подписаны
предварительные условия мира.
Американская делегация в составе Франклина,
* 1 июля 1782 г. после смерти Рокннгема
британским премьером стал Шелберн.

Джея ii Адамса сумела сыграть на ноте
неблагоприятных для Англии перспектив. В то же время
американцы весьма вольно поступили со статьями американо-
французского соглашения. Французский министр
иностранных дел Вержен узнал о подписании
предварительного договора США с Англией от американцев
лишь за день до его заключения. Американцы
добились сепаратного договора с англичанами, выказав
свою зависимость от Парижа только тем, что договор
вступал в действие лишь после заключения соглашения
между Англией и Францией.
В Америке в то время проводились серьезные
социальные преобразования. В 1781 г. была одобрена
первая конституция новой республики — «Статьи
конфедерации». В ней предусматривалось, что сношения
с иностранными государствами являются
прерогативой центрального органа, а не отдельных штатов.
Конгресс приступил к реорганизации департамента
иностранных дел. Ведение внешних дел возглавил Роберт
Ливингстон.
Несовершенства американской внешнеполитической
службы, находившейся в стадии становления, в то
время в значительной мере компенсировались
личными качествами основных проводников американской
внешней политики. В Париже с большим талантом
США представлял пользовавшийся у французов
популярностью Бенджамин Франклин. В Лондоне умело
вел дела Джон Адаме. Его решительное поведение
в роли первого посла Америки в прежней метрополии
имело исключительное значение. В Лондоне и
Париже — этих двух европейских столицах — решались
важнейшие вопросы американской внешней политики.
Поэтому молодая республика решила направить во
Францию одного из лучших своих представителей —
Томаса Джефферсона.
С 1785 по 1789 г. он возглавлял в Париже
американское посольство. На его долю выпала
ответственная миссия. Ему предстояло защищать суверенитет
страны, избежать изоляции, содействовать упрочению
ее политической независимости, создавать
благоприятные условия для развития экономики и торговли.
Франция была единственной страной, с которой
американцы заключили союзный договор (1778 г.),
гарантировавший целостность американской территории.
135

В первые годы США испытывали большие
финансовые трудности. Чтобы получить новые займы у
Франции, следовало уплатить ей прежние долги, а казна
конфедерации была пуста. В этой связи серьезные
надежды возлагались на торговлю. Не за свободу ли
торговли сражались прежние английские колонии?
Теперь предоставлялась возможность этим
воспользоваться, что как раз и оказалось самым сложным.
Англия, потеряв политическую власть над
североамериканскими колониями, сохранила власть
экономическую. И как только наступил мир, американские
товары поплыли не к новым берегам, а к туманным
причалам Лондона. Только здесь американские купцы
могли получить долгосрочные кредиты и в свою
очередь купить товары, в которых более всего нуждалась
Америка. К 1789 г. основная часть американского
импорта и экспорта приходилось на Англию.
Противостоять внешнему экономическому давлению Британии
любыми способами, найти опору на международной
арене, установить прежде всего с Францией отношения
на основе равенства — этого требовали интересы
американской независимости, это стало одной из основных
задач американской дипломатии первых лет
республики. На долю Джефферсона выпала миссия сыграть
первостепенную роль в ее решении.
Дипломатическая служба являлась для
Джефферсона новой и неведомой сферой деятельности. Поэтому
по прибытии в Филадельфию он углубился в бумаги
секретариата по внешнеполитическим делам. До
отъезда в Париж ему удалось основательно ознакомиться
с международной обстановкой, положением в
тринадцати штатах, донесениями агентов из различных
стран.
Промежутки в работе были заполнены встречами
и беседами в Американском философском обществе,
составлением каталога своей библиотеки и списка книг,
которые необходимо приобрести во Франции. У
Джефферсона возникла идея о создании библиотеки
конгресса. В это время он сблизился с Медисоном, с одним из
активных деятелей американской революции. С ним он
согласовал шифр для передачи наиболее важных
сообщений из Парижа.
Между тем отъезд Джефферсона во Францию на
некоторое время был отложен. В июне 1783 г. виргин-
136

екая ассамблея направила Джефферсона во главе
делегации штата на филадельфийский конгресс, которому
надлежало ратифицировать подписанный 3 сентября
1783 г. в Париже мирный договор с Англией.
Под договором поставили свои подписи
представители главных воюющих держав — Англии, Франции
и Испании. Статья первая признавала независимость
тринадцати Соединенных Штатов. Согласно второй
статье, к США отходила огромная территория вплоть
до реки Миссисипи. Третья статья разрешала
американским рыбакам вести промысел в канадских водах.
Одной из причин уступок Англии явилось ее
желание разъединить США и Францию, надеясь
использовать свою торговлю и морское могущество.
При подписании договора была сделана оговорка,
что, если штаты в течение шести месяцев не
ратифицируют договор, он автоматически терял силу.
Обстановка в конгрессе в то время значительно
осложнилась, отсутствовало единство по многим
вопросам. Джефферсон направил все усилия на
сохранение единства штатов и ратификацию договора и внес
большой личный вклад в юридическое оформление
гарантий независимости молодой республики.
Документом, на основании которого конгресс
ратифицировал 16 декабря 1783 г. мирный договор с Англией,
стал доклад Джефферсона. Он же написал публичную
прокламацию. Как пишет американский историк Пе-
терсон, «автор документа, объявившего об
американской независимости, семью с половиной годами позже
стал автором государственных документов,
зафиксировавших достижение этой цели».
Джефферсон принял участие также в одном из
эпизодов завершения борьбы за независимость —
в торжественном снятии Джорджем Вашингтоном с
себя полномочий главнокомандующего.
Приветственный адрес уходившему в отставку победоносному
генералу написал Джефферсон. Церемония оказалась
волнующей и тронула многих зрителей. Голос
Вашингтона дрожал, когда он произносил слова: «Завершив
предназначенное мне дело, я ухожу с великого театра
действия».
В первые месяцы 1784 г., накануне отъезда в
Париж, Джефферсон развил большую активность по
устройству нового государства. Как председатель мно-
137

гочисленных комиссий конгресса, он принимал
непосредственное участие в назначении послов и придании
им полномочий заключать торговые договоры, в
создании системы внутреннего управления, определении
статуса западных территорий, в переговорах с
индейцами и других делах.
Готовясь к путешествию через океан, он усердно
изучает состояние американо-французских отношений.
Его влечет Париж, страна Вольтера, Руссо и Бюффона.
С огромным интересом Джефферсон читает книги о
полете братьев Монгольфье на воздушном шаре.
Европа манит его мощным всплеском научных идей и
достижениями искусства.
В конце мая "Джефферсон отправился в Бостон,
морские ворота тогдашней Америки. 8 июня 1784 г.
небольшое торговое судно «Церес» взяло курс на
Европу. На его борту находился Джефферсон вместе
с дочерью Пэтси и еще шестью пассажирами.
Маленькая компания быстро сблизилась и нашла общий язык,
проводя время в оживленных беседах. Погода
сопутствовала благополучному плаванию: ярко светило
солнце, океан был спокоен. Когда пассажиры
расходились по каютам, Джефферсон брался за изучение
испанского языка; путеводителями ему служили «Дон
Кихот» и словари. 30 июня Джефферсон с дочерью и
слугой прибыл в Гавр, откуда прямая дорога вела
в Париж.
Франция поразила их с первых же дней своими
контрастами, своей изысканной роскошью, с одной
стороны, и беспросветной бедностью — с другой. По
свидетельству Пэтси, они никогда не видели столь
прекрасной страны и весь путь, проходивший вдоль
берега Сены, превратился в приятную прогулку. В то
же время на каждой станции их осаждали толпы
нищих, от которых богатые пассажиры отворачивались
с презрением.
В Париже после нескольких переездов
американские дипломаты поселились в отеле Лондрон,
находившемся в фешенебельном квартале города. Пэтси
с помощью давнего друга отца — Шастелю помещают
в привилегированный пансион, о котором Джефферсон
пишет, что это ♦ лучшее место для учения во всей
Франции, сюда привлекают лучших педагогов». По
прибытии других сотрудников миссии — Шорта и
138

Хэмфриса начинается кропотливая работа
дипломата, призванного охранять и защищать интересы
своей страны.
Занимаясь дипломатической работой, Джефферсон
старается сохранить тот ритм, к которому он привык
с юношеских лет. В шесть часов утра, когда парижское
светское общество завершало свой «день»,
американский дипломат, вызывая удивление соседей, приступал
к работе. Утро он проводил за письменным столом,
а в час дня отправлялся на прогулку пешком или ехал
верхом на лошади. Как пишет его внучка Рэндольф
в книге «Домашняя жизнь Джефферсона», он очень
полюбил Булонский лес и был знаком с каждым его
уголком. Совершая одинокие прогулки и часто
углубляясь на расстояние до семи миль от города, он
находил умиротворение при виде крестьян,
трудившихся на полях, слушая пение птиц и шум ветра,
шевелившего вершины деревьев, вдыхая аромат цветов
и травы.
Однако упоение этой идиллией было коротким
светлым моментом в насыщенном рабочем дне Джеф-
ферсона. Ему предстояло выработать основы торговой
политики своей страны, от чего во многом зависело
ее развитие.
В то время Америка была популярна во Франции.
Лафайет, с триумфом вернувшийся из далекой страны,
устроил на рю де Бурбон центр американской
колонии. Личное знакомство с Лафайетом — большим
почитателем американских штатов, а также с его семьей
сделало работу и жизнь Джефферсона более
полновесной: оно «расчистило» ему дорогу ко многим
влиятельным особам во французской столице. Но
американская революция пользовалась популярностью
главным образом среди прогрессивной общественности,
и Джефферсон задумывается над тем, как оживить
широкий общественный интерес к идеям американской
революции и к молодой республике.
Условия для этого складывались благоприятно.
Америку уже несколько лет представлял во Франции
Бенджамин Франклин. Известные деятели
французского Просвещения спешили услышать его, заручиться
дружбой великого человека новой нации.
Джефферсон встретился с ним в августе, а через несколько
Дней из Гааги прибыл Джон Адаме. Таким образом,
139

американская революция оказалась представленной
достойно. Джефферсон и Адаме были полны
энтузиазма. Адаме писал о своем коллеге: «Он мой старый
друг, с которым я имел возможность работать над
многими запутанными проблемами и в чьих способностях
и упорстве я всегда имел большие возможности
убедиться».
30 августа три известных лидера американской
революции встретились в селении Пасси, где жил
Франклин, и в течение трех недель совместно там
работали. «У нас царила удивительная гармония,
хорошее настроение и единодушие»,— вспоминает
Адаме.
В личных отношениях трех выдающихся
американцев царило взаимное уважение, хотя они не всегда
одинаково оценивали политические события,
сказывались различия в их взглядах, представляемых
интересах, как и отчасти в личных вкусах и убеждениях.
Франклин выделялся своим открытым, честным и
прямым нравом с пуританской окраской. Его популярность
во Франции, как уже упоминалось, была велика. Дамы
двора и простолюдины на улице одинаково выражали
ему свое восхищение. Это претило несколько
высокомерному Адамсу, считавшему, что патриарх
революции слишком поддается французской лести и влиянию.
В сердце Джефферсона встречи с обоими вызывали
дорогие воспоминания. Он помнил добрый юмор
Франклина на филадельфийском конгрессе, когда
старый философ направил все силы на прекращение
фракционных дрязг, когда он утешал молодого
виргинца, болезненно переживавшего обсуждение
Декларации. В Париже Джефферсон видел Франклина
благодушным и спокойным воплощением
доброжелательства. В Адамсе было больше острых углов, но
Джефферсон не мог забыть поддержку Адамса при
редактировании главного документа революции.
Американские дипломаты были заняты решением
сложных задач. Интересы заокеанской республики
требовали защитительных мер для промышленности
США, с трудом выдерживавшей конкуренцию с
европейскими предприятиями. Заботясь о развитии
национальной промышленности, Джефферсон вместе с тем
не желал подчинить американцев воле
промышленников северных штатов. В этом и состояло разногласие
140

Джефферсона с Джоном Адамсом, консервативным
политиком из Бостона. В «Заметках о Виргинии»
Джефферсон писал: «В наших интересах было бы
открыть двери коммерции, избавиться от всех оков,
дать полную свободу всем желающим везти к нам
любые товары и добиваться подобного же отношения
к нам».
Триумвират деятелей революции — Джефферсон,
Франклин и Адаме — согласно поручению конгресса
стремился не только выработать дипломатические
основы сотрудничества с европейскими государствами,
но и реализовать появившуюся у молодого государства
свободу рук на международном рынке, чтобы оно
могло занять достойное и выгодное место в мировой
торговле.
Новые инструкции, которые Джефферсон привез
в Париж и к созданию которых он сам приложил
руку, характеризовались либеральным подходом к
торговой политике, выдержанной в духе лучших
традиций фритредерства. Конгресс одобрил проекты
торговых договоров с шестнадцатью европейскими и
североафриканскими странами.
Поэтому первой задачей, за разрешение которой
взялись американские дипломаты, было заключение
политических и торговых договоров с девятнадцатью
государствами (Англия, Гамбург, Саксония, Пруссия,
Дания, Россия, Австрия, Венеция, Рим, Неаполь,
Тоскана, Сардиния, Генуя, Испания, Португалия,
Оттоманская империя, Алжир, Тунис и Марокко).
Кроме того, следовало на новой базе пересмотреть
договорные начала отношений с Францией, Голландией
и Швецией.
В основе проекта, предложенного Джефферсоном
в качестве стандартного договора для каждой из
названных стран, лежали идеи свободной, беспошлинной
торговли. Но в нем присутствовало немало
неоправданного идеализма, оторванности от суровой реальной
экономической жизни в Европе, где пошлины,
ограничения и монополии служили местным интересам
каждой страны и обостряли экономическое
соперничество между ними.
Через три недели после окончания совещаний
американских дипломатов в Пасси они предстали
перед графом Верженном, министром иностранных дел
141

Франции. Верженн, один из главных проводников
союза Франции с североамериканцами в годы войны,
не видел большой пользы от связей с новым
американским государством. Франция могла бы стать хорошим
рынком для американской пушнины, но Англия
контролировала ее поступление с американского
северо-запада. Возлагалась надежда на табак. Но и здесь
Лондон служил посредником, а узкие торговые
интересы внутри самой Франции препятствовали росту
американского экспорта.
Обстановка складывалась неблагоприятно. У
делегации появились опасения, что их стране грозит
экономическая изоляция, которая может пагубно
отразиться на положении американских штатов. Поэтому
американские дипломаты приложили все усилия для
предотвращения такой угрозы.
На второй день после приема у Верженна они
нанесли визит английскому послу герцогу Дорсету.
Для них важно было узнать, каковы перспективы
торговли с британскими предпринимателями. Но Англия
сознательно отмежевалась, а британские газеты с
неприкрытым злорадством предвещали банкротство
новой нации, политическую анархию и экономическое
разорение, призывая другие страны отказаться от
торговых связей с ней.
Тем временем Франклин обратился к конгрессу
с петицией о прекращении его миссии. В том, кто
будет его преемником, никто не сомневался. Лафайет
и Марбуа прямо писали Монро, что Франция желает
видеть послом только Джефферсона. Конгресс
придерживался того же мнения и избрал его послом
10 марта 1785 г. 14 мая Джефферсон вручает свои
верительные грамоты Верженну, а через три дня
встречается с королем. О Людовике XVI он всегда был
невысокого мнения, считая французского монарха
лишенным способностей и энергии.
Несмотря на то что Джефферсон провел немало
времени на королевских приемах, в его многотомной
переписке эта тема — одна из самых
малозначительных и скудно освещенных. О первой встрече с
Людовиком XVI он лаконично пишет, что «она прошла как
обычные церемонии такого рода». Гораздо больше
Джефферсон заботился об авторитете своей страны
среди широкой публики, французского народа.
142

На долю посла выпала задача не только
представлять Соединенные Штаты европейским
правительствам, вторгаясь в их дипломатическую игру, но и
поддерживать престиж молодой республики. В то
время Европейский континент наводняли английские
газеты, превратно толковавшие ход, характер и
значение американской революции. Англичане стремились
использовать европейские государства для блокады
американской торговли и изоляции штатов. В те
месяцы, когда Джефферсон осваивался с парижским
окружением, созревала .угроза возникновения войны
между Австрией и Голландией за контроль над
навигацией на Шельде. Британия могла обратить
европейский конфликт против Соединенных Штатов, и
обеспокоенный Джефферсон советовал Филадельфии
изобличать фальшь английской пропаганды, а также
своевременно информировать европейцев о целях Америки и
ее отношении к европейским событиям.
Письма Джефферсона первых месяцев пребывания
во Франции говорят о трудностях, возникших перед
ним. Он ощущает одиночество. Болезнь и отсутствие
дружественного окружения на какое-то время лишают
его обычного оптимизма, что еще более усугубляется
соообщением о смерти дочери Люси. Но работа,
неустанный умственный труд выравнивают перепады
в настроении. После зимы 1784/85 г. Джефферсон вновь
обретает привычный динамизм. С весной пришло
солнце («мой всемогущий доктор», как он любил
говорить), и Джефферсон возвращается к своему
обычному режиму, включающему 4—5-мильные прогулки.
Заняв высокий и ответственный дипломатический
пост посла республики, Томас Джефферсон как бы
вновь находит себя. Он полон энергии и оптимизма, а
также гордости за свою страну, бросившую вызов
владычице морей.
Джефферсон никогда не забывал своего великого
предшественника, и, когда его в эти дни часто
спрашивали: «Итак, Вы замещаете Франклина?», он
неизменно отвечал: «Заменить Франклина не может
никто, я всего лишь его преемник».
Посол переезжает в особняк на Елисейских полях.
Перед ним открывается Париж периода французского
Просвещения — центр философии, литературы и
прикладных наук. Он внимательно следит за жизнью
143

Франции, расстановкой политических сил в стране,
настроением народа, внешней политикой и
дипломатией французского двора.
Миссия Джефферсона-дипломата, как уже
говорилось выше, сводилась к двум задачам: сохранить союз
с Францией в противовес Британии в Европе и
способствовать подъему американской торговли с
передовыми европейскими странами. Договорные основания,
которые Джефферсон выработал для торговых
соглашений, стали «новой дипломатией» века Просвещения.
Посол молодой республики выступает поборником
свободной торговли, фритредерства. Его желание —
защитить американскую торговлю в случае
возникновения большой европейской войны.
Несмотря на завесу враждебности или
безразличия, три страны все же согласились участвовать в
переговорах: Пруссия, Дания и Тоскана. Вспоминая об
этой поре изоляции, Джефферсон пишет в
автобиографии: «Казалось, что они (европейские государства)
знали о нас немногим более того, что мы мятежники.
Они не слышали о нашей торговле, которая всегда
монополизировалась Англией, и об обмене продуктами,
который был бы выгоден для обеих сторон. Поэтому
они предпочитали быть безучастными». В конечном
счете даже Дания и Тоскана покинули стол
переговоров. Договор с Пруссией, страной небольшой, далекой
и слабой в мореплавании, едва ли мог служить
утешением, тем более что участники его выставили
всякого рода ограничения в торговле между собой. Однако
Джефферсон оценивал этот договор не только с
торговой, но и с политической точки зрения. Он полагал, что
в случае войны с европейской державой (речь в то
время могла идти лишь об Англии) американские
корабли могли найти приют в прусских портах и,
базируясь в прусских гаванях, угрожать балтийской
торговле англичан.
На дипломатической деятельности Джефферсона
серьезно отражались колебания политического курса
в Филадельфии, где Джон Джей, возглавивший
внешнеполитическое ведомство, вступил в борьбу с
противниками плана укрепления национальной
экономики. Отсутствие централизованной политики ставило
посла в Париже нередко в затруднительное
положение и требовало проявления собственной инициативы.
144

Положение осложнялось и тем, что деятельность
Джефферсона непрестанно наталкивалась на опытную
и искусную дипломатию британского
премьер-министра Уильяма Питта, стремившегося изолировать
(главным образом в области торговли) от американских
штатов Канаду на севере, Антильские острова на юге,
Европу на востоке. В руках Британии находились
мощные рычаги воздействия: ей принадлежала
значительная часть американской торговли. Уже тогда у
Джефферсона зародилась мысль (приведшая его
впоследствии, по-видимому, к идее эмбарго), что
единственным способом бороться с британским торговым
преимуществом является полный разрыв торговых связей
с Англией. Но чтобы порвать с английской торговлей,
нужно было иметь нечто хотя бы отчасти
заменяющее ее.
В этом отношении Франция представляла собой
почти единственную альтернативу. Но и здесь
возникали большие трудности. Французская экономика
находилась в состоянии депрессии. Определенная часть
торговой буржуазии Франции выступила против
прибытия американских торговых кораблей во
французские порты. «Время еще не позволяет открыть
большой торговый путь сюда»,— писал Джефферсон,
будучи послом. Испания и Голландия также закрыли
свои колонии и полностью отвергли американские
предложения. Португалия подписала договор, но
вскоре, следуя примеру соседей, отвергла его.
В поисках выхода из состояния изоляции
Джефферсон предложил в июле 1785 г. нечто новое в
международных отношениях — обмен правами
гражданства. Американец, прибывший в Англию, получал
права английского гражданина, а англичанин в штатах —
права американца. По мысли автора, подобная
практика после расширения круга держав-участников
должна была привести к расширению связей между
государствами и народами. В Версале и при дворе
Святого Джеймса в Лондоне предложение Джефферсона
восприняли как экстравагантность, в официальных
кругах не придали ему значения. Но это не остановило
посланца США, и он усердно продолжал работать над
претворением в жизнь главной задачи — укрепления
связей с Францией, которая в новой обстановке пере-
145

няла бы роль европейского патрона американской
торговли в противовес Англии. Такой ход событий был
возможен лишь в том случае, если бы Версаль отменил
ограничения и открыл порты для американских
товаров. Требовалось убедить Версальский двор, что
экономические контакты с Америкой выгодны, ибо они
сулят прибыль французской торговле. Для
самоуверенных французских министров довольно неожиданным
было то, что война с Англией не оборвала
окончательно трансатлантической торговли экс-метрополии и экс-
колоний. Парижу пришлось маневрировать.
Проамериканская партия при французском дворе
и в обществе пользовалась большой силой. К ней
принадлежали сам министр иностранных дел граф Вер-
женн, влиятельные аристократы, такие, как маркиз
Лафайет, философы Кондорсе и Морелле, физиократ
Дюпон де Немур. Наблюдательный Джефферсон,
стремясь к тесному коммерческому союзу с Францией, все
это учитывал в своей дипломатической деятельности.
В центре его внимания был признанный мэтр
европейской дипломатии граф Верженн — один из
вдохновителей франко-американского союза. В Америке он
увидел не государство будущего — этот аристократ
с презрением относился к республиканской форме
правления,— а действенное оружие против Англии.
Джефферсон быстро разгадал взгляды своего высокого
собеседника, отметив его ♦приверженность к
принципам открытого деспотизма», неспособность относиться
к американскому правительству с симпатией. «Но,—
подчеркивал Джефферсон,— страх перед Англией
заставляет его ценить нас».
Именно стратегические соображения продвигают
вперед торговый союз. Первым шагом в этом
направлении явилось открытие в августе 1784 г. французской
Вест-Индии для торговли с американскими купцами.
Важную и полезную роль здесь сыграл Лафайет,
находившийся в зените своей американской славы. Он
во всем старался подчеркнуть преклонение перед
американцами и во многом им подражал. Дочь и сына он
назвал Виргиния и Джордж Вашингтон Лафайет.
Говорили они по-английски и пели американские песни.
В его доме жили двое маленьких американских
индейцев. На стене кабинета Лафайета висели две
каменные таблицы, на одной из которых была выгравиро-
146

вана Декларация американской независимости, а
другая, пустая, как бы ожидала французского эквивалента.
После отъезда Франклина Джефферсон и Лафайет
еще теснее сблизились. На последнего Джефферсон
произвел сильное впечатление. Своему другу в Америке
Лафайет писал: «Он — все что есть хорошее,
выдающееся, просвещенное, разумное, его уважают и любят
все, кто его знает». Лафайет оказывал Джефферсону
большую поддержку. Вспоминая позднее их
сотрудничество в деле расширения американо-французских
связей, посол признавал, что он «лишь держал гвоздь, а
он (Лафайет) его забивал».
Обстановка при французском дворе и среди
торгово-промышленных кругов оставалась очень сложной.
Джефферсон отчетливо видел преграды своим планам
в лице французских производителей тех товаров,
которые американцы предлагали Франции, и начинал
новую и долгую борьбу за изменение позиций
французского правительства. С августа по декабрь 1785 г.
в многочисленных беседах он все чаще говорил о
необходимости расширения торговли между двумя странами.
Эта задача была обоюдосложной. Если англичане
в течение многих поколений осваивали американский
рынок, то французы были новичками. Французская
торговля не имела опыта на американском рынке, не
знала потребностей покупателей и не практиковала
долгосрочное кредитование. Искушенные лондонские
купцы предлагали американцам большие кредиты на
льготных условиях. Французы оказывались в трудном
положении. Джефферсон отмечал, что «эти кредиты
и фактические цены — желаем мы того или нет —
привязывают нас к Великобритании».
Табак, главный предмет американского экспорта,
был, пожалуй, единственным, что Америка могла
предложить Франции. Но во Франции табачная
монополия объединяла промышленников и была связана
с интересами королевской казны.
Сложилась парадоксальная ситуация. Синдикат
французских оптовых закупщиков табака покупал
этот товар у англичан (только что купивших табак у
американцев), оплачивая счета звонкой монетой.
Такая практика укрепляла общего врага — Англию и
ослабляла как американские штаты, так и Францию;
она была выгодна лишь кучке наживавшихся на этой
147

торговле французов. Джефферсон предложил отменить
монополию и передать дело торговли табаком
непосредственно в руки американских и французских
купцов. В результате Франция смогла бы получить
лучший в мире табак по самым низким ценам.
Более того, американцы получали бы за табак не
наличными, а французскими товарами, способствуя тем
самым росту французской промышленности.
Единственное возражение Верженна было связано с
опасением уменьшения королевских доходов. На это
Джефферсон ответил, что прямой налог на импортируемый
табак, по величине равный взимаемому в Англии,
даст казне значительное возмещение. «Мой бог, —
воскликнул Верженн,— это хорошая идея!» И все же
вопреки интересам обеих стран из-за выгоды лишь
немногих высокопоставленных особ монополия на
ввоз табака во Францию сохранилась.
Тогда Джефферсон пошел по другому пути. В
январе 1786 г. с помощью Лафайета он создал
специальный комитет по расширению франко-американской
торговли — так называемый Американский комитет.
Союзниками посла стали Лафайет, Дюпон де Немур,
Симон Берар. Поручив это дело своим друзьям,
Джефферсон направился к Адамсу в Лондон, где
подходили к концу торговые переговоры с Португалией и
Триполи. В Париж он возвратился лишь в конце
апреля. Американский комитет, как убедился в этом
посол, далеко не продвинулся. Цифра в 29 млн.
ливров, которые получала казна от табачной монополии,
заворожила королевских министров. К финальному
заседанию 24 мая 1786 г. комитет рассмотрел шесть
меморандумов и немалое число отдельных
предложений, однако ограничился лишь частичной уступкой
американским экспортерам табака: общий объем
закупок увеличивался, табак предстояло перевозить
лишь на американских и французских судах.
Джефферсон характеризовал это компромиссное решение
как наименее плохой из всех паллиативов.
Работа комитета, проходившая под зорким
наблюдением американского посла, завершилась письмом
на имя Джефферсона от 22 октября 1786 г.
Содержание письма внушало некоторые надежды.
Подтверждались все уступки, прежде сделанные американской
торговле (в отношении экспорта табака и открытия
148

антильских портов), снимались налоги на
значительное число американских товаров (от мехов до
кораблей), понижались королевские налоги на
экспорт в Америку французских вин. Джефферсон
воспринял эти достижения как победу. Присланное
письмо он характеризовал как «окончательное
определение условий нашей торговли с этой страной». Теперь
следовало как можно быстрее переслать текст письма
в конгресс и приморские города. А пока известия
пересекали океан, Джефферсон столкнулся с далеко не
утешительной реальностью. Достигнутые в
Американском комитете соглашения даже не выдвигались
на королевский совет и оставались пустым звуком
в течение многих месяцев, и только в конце 1787 г.
получили силу королевского указа.
Осенью 1788 т. было заключено консульское
соглашение между двумя странами, предусматривавшее
определенное число французских консульств на
территории Соединенных Штатов Америки и упорядочение
их функций. После подписания этого соглашения
Джефферсон вступил в новый раунд борьбы за
заключение выгодного Соединенным Штатам
торгового договора, за поднятие престижа Америки.
Основным собеседником стал граф Монморен, занявший
пост министра иностранных дел после смерти Вержен-
на. Монморена в эти месяцы занимали вопросы
американской китовой ловли, пришедшей в упадок после
войны за независимость. Джефферсон пытался отнять
у Англии монополию на китовый промысел, открыв
для североамериканских поставщиков китового жира
рынок Франции. Он написал даже специальное
исследование «Замечания об охоте на китов», которое,
по мнению историка Петерсона, было авторитетным
и интересным. Эта книга сыграла немаловажную роль
в расширении торговли. 7 декабря 1788 г.
королевский указ открыл французский рынок американскому
китовому жиру, что буквально возродило этот
промысел северных штатов.
На юге основным предметом экспорта помимо
табака был рис. Разрыв торговли с Англией закрыл для
этого продукта вест-индский рынок. Португалия стала
ввозить рис из Бразилии, а в Европу американцев
не пускала Англия. Во Франции предпочитали
покупать лучший рис из Пьемонта и Леванта. Принимая
149

это во внимание, Джефферсон, путешествуя по югу
Франции весной 1787 г., посетил и Северную Италию.
Закон Пьемонтского королевства под страхом
смертной казни запрещал вывоз сырого риса, но
американский посол, зная о превосходстве данного сорта,
пренебрег угрозами Турина, взял образцы пьемонтского
сорта и послал их в Южную Каролину, где
размещались основные рисовые плантации. Палата
представителей внимательно рассмотрела присланные зерна и
рекомендовала культивировать этот сорт. Летом того
же года по настоянию и просьбе американского посла
фирма «Восточная компания» завязала прямые связи
с Джеймстауном. Корабли везли рис с виргинских
плантаций во французские порты.
Усилия, затраченные Джефферсоном в деле
укрепления американо-европейской торговли, вначале дали
самые скромные результаты. Британия сохранила свое
торговое превосходство, а наступивший вскоре бурный
период в Европе нарушил преемственность ранних
связей. Тем не менее начало было положено, и в
последующем американские корабли шли в Европу
проторенным путем. Однако Джефферсон всегда
оставался убежден в том, что до тех пор, пока на основных
путях мировой торговли господствует Англия,
американской независимости грозит опасность, поэтому он
и проявлял столь активную деятельность в
улучшении американо-французских торговых связей.
Будучи послом в Европе, Джефферсон внимательно
наблюдает за жизнью народа. Многое его привлекает,
но многое и отталкивает. В частности, его восхищают
тщательно возделанные нивы и произведения
искусных ремесленников. Однако рядом с плодами
цивилизации он находит удручающе тяжелым положение
населения. Друзьям в Америке он пишет такие слова:
«Правильность наблюдений Вольтера подтверждается
постоянно — каждый человек здесь должен быть либо
молотом, либо наковальней». Короли, священники и
дворянство стоят на вершине пирамиды, а все
европейское население обречено на гнет и молчание.
Тираническая форма правления унижает достоинства
человека, превращает верность в раболепие, честь —
в достояние немногих, справедливость — в
отвлеченную добродетель. При всех тяготах жизни на новых
землях Америки достигнутые там в результате победы
150

революции гражданские свободы продвинули, по
мнению Джефферсона, человеческое общество намного
вперед по сравнению с Европой.
Контрасты Европы — частная тема в его переписке
с друзьями. При общем довольно высоком уровне
развития науки массы европейского населения, замечает
американский наблюдатель, «на два столетия стоят
позади нас, но их литераторы впереди нас».
Искусство — это та сфера, где Америка почти ничего не могла
противопоставить Европе. «Я должен сказать — для
этого нужны особые слова, — как я восхищаюсь их
архитектурой, скульптурой, живописью, музыкой».
В то время, когда Джефферсон знакомится с
Европой, наиболее пытливые умы начинают уже
обращаться к Новому Свету. Те, кто побывал в Америке,
поддерживают растущий интерес к ней. Лафайет
сажает дерево свободы в королевском Версале, Кревекур
сообщает европейскому обществу о простых и
достойных нравах американцев, построивших общество на
новых буржуазных принципах. Философ Кондорсе
видит в американских штатах доказательство
прогресса человечества. Франклин являет собой образец
ученого, гражданина, человека. В образованном
европейском обществе неизбежно возникают сопоставления
♦двух миров». В этой обстановке Джефферсон все
глубже задумывается над ходом истории, над
формами государственного правления. В Европе накануне
1789 г. подобные вопросы занимают передовые умы.
Буржуазия требует своих прав и настойчиво ищет
веские аргументы и доказательства для их обоснования.
Американский республиканский строй привлекает ее
внимание, философы европейского Просвещения с
удвоенным вниманием слушают американского посла,
поражающего широтой ума и проницательностью.
Джефферсон в свои сорок с небольшим лет, с
установившимися взглядами и привычками
вырабатывает собственное отношение к европейской жизни. Если
Франклин с его неподдельной и подкупающей
простотой быстро сходился с ведущими фигурами
французской жизни, то у Джефферсона было много общего
с Джоном Адамсом, его другом и послом в Англии.
И тот и другой, восхищаясь достижениями
европейской науки и искусства, в то же время осуждали воль-
151

ные нравы и критически относились к эпохе
Людовика XVI.
Европа, считает Джефферсон, таит для молодого
американца определенные опасности. Основа
общественных зол и моральной деградации — неправильное
воспитание! Он предостерегает друзей от посылки
своих детей в Европу, где им будет привита любовь
лишь «к наружному блеску, преклонение перед
аристократией и монархией».
За исключением нескольких периодов, когда «шквал
работы» (его слова) захватывал посла с головой,
Джефферсон имел достаточно времени для близкого
знакомства с Парижем, Францией, Европой. Помимо
обычных прогулок, «главного поставщика энергии»,
как он их называл, два летних сезона он посвятил
лавкам букинистов, где перелистал огромное
количество книг. Его интересовало все, что касалось
Америки, а также все редкое и ценное в различных науках.
Книги, вывезенные из Франции, заняли в Монтиселло
полки общей длиной в двести пятьдесят футов.
Следовавший за дневным отдыхом обед Джефферсон
предпочитал устраивать во французском духе — с
друзьями за большим столом, где ценили вино и лучшую в
Европе кухню. Вечером — театры Парижа либо
приемы. Большая любовь к музыке влекла посла в оперу,
на концерты.
Посольские обязанности требовали частого
присутствия в Версале, где дворцовый монумент
Людовика XIV открывался во всем великолепии. Огромные
сады, фонтаны, дворец — все было рассчитано на
эффект. Представитель далекой Америки как
занимательный и тонкий собеседник пользовался большим
успехом. По словам американского свидетеля, «хотя
мистер Джефферсон выглядел в зале наиболее
простой фигурой, лишенной лент, крестов и других
свидетельств высокого ранга... к нему относились с самым
большим вниманием, он встречал самый большой
среди всех дипломатов почет». На придворных приемах
он познакомился с такими людьми, как барон
де Гримм, которого Джефферсон охарактеризовал
самым восторженным образом.
Живя во Франции, Джефферсон охотно
поддерживал связи с обществом ученых и литераторов, стараясь
при этом не привлекать внимания к своей особе. Если
152

Франклина прекрасно знала вся читающая Франция,
то Джефферсоы предпочитал находиться в тени и
старался избегать упоминания своего имени.
Характерно, что «Заметки о Виргинии» — шедевр в своем
роде — вышли во Франции анонимно. Тем не менее в
высших политических и литературных кругах Джеф-
ферсона знали хорошо. Его имя было известно и по
описанию в «Путешествиях» Шастелю. Франклин
познакомил Джефферсона с графиней де Удето, в
салоне которой он встретился с писателями, поэтами,
учеными. Филип Маццеи, посетивший Париж в
1785 г., писал, что Джефферсон встречался с поэтом-
драматургом секретарем Французской академии Мар-
монтелем, великим химиком Лавуазье, философом
Кондорсе, известным либеральными взглядами
герцогом Ларошфуко. Частыми были встречи с аббатом
Морелле, переводчиком «Заметок о Виргинии». В
салоне мадам Неккер, чей муж безуспешно пытался
спасти старый режим во Франции экономическими
реформами, Джефферсон восторгался талантами юной
дочери банкира — госпожи де Сталь. Часто он бывал
также в салоне мадам де Гольбах, жены известного
энциклопедиста, автора «Системы природы» (много
лет назад прочтенной Джефферсоном), салоне мадам
Гельвеций и, пожалуй, в наиболее охотно посещаемом
салоне графини де Тессе, где имелась большая
ботаническая коллекция. Чтобы пополнить эту
коллекцию, Джефферсон составил — что стоило больших
трудов — каталог американских растений. Отбывая в
Америку, посол увозил от своего «друга в
ботанических увлечениях» мраморную скульптуру с надписью
по-латыни: «Верховному владыке вселенной, под
опекой которого была достигнута свобода Северной
Америки и благодаря благосклонности которого имя
Томаса Джефферсона будет всегда благословенным для
грядущих поколений».
Увлечение Джефферсона европейскими науками
носило прагматический характер, ибо «наука, —
считал он, — при республиканской форме правления
приобретает большую важность, чем при других
режимах... В столь молодом государстве, как наше, мы в
улучшении ведения хозяйства должны полагаться
на науку других стран, науку, располагающую
лучшими средствами и более передовую». Его интерес
153

к изобретениям был неутомим. Новые механизмы
штампования монет, дублирование письменных текстов,
усовершенствования в военной технике, шагомер —
все интересовало посла, лучшие из новоизобрете-
ний пересылались за океан. Предметом гордости
Джефферсона были американские успехи в технике.
В частности, Томас Пейн, автор знаменитого
памфлета «Здравый смысл», в 1787 г. привез в Париж
модель cBoeit) железного моста. Вместе с ним прибыл
Джеймс Рамсей («величайший гений механики», по
словам Джефферсона). Посол Соединенных Штатов
патронировал прибывших, добиваясь признания их
изобретений Французской академией, однако усилия
«самого популярного посла при французском дворе»
часто оказывались тщетными из-за рутины
королевской правительственной машины. «Ему свойственны
простота, приветливость и доброжелательность,
позволяющие видеть в нем не только великого, но и доброго
человека»,— писал впоследствии Рамсей о Джеффер-
соне. Из Парижа Джефферсон всячески помогал
американскому путешественнику Ледьярду,
стремившемуся найти «северный путь» в Индию.
Большое впечатление произвела на Джефферсона
встреча с Бюффоном. Встречался он и со знаменитым
скульптором Гудоном. Тот по просьбе Джефферсона
«оставил статуи королей неоконченными» и взялся
за создание скульптуры Вашингтона, составившей,
по выражению Кревекера, «эпоху в искусстве».
Много усилий приложил Джефферсон, выполняя
заказ виргинских законодателей — создать проект
здания легислатуры штата. За образец был взят
великолепно сохранившийся с римских времен
«квадратный дом» (Мезон карре) в Ниме. Античная
лаконичность выражала идею гражданственности.
Построенный в Ричмонде Капитолий оказал влияние на
архитектуру общественных зданий в США. Согласно
отзыву современника француза Ларошфуко-Лианкура,
здание было «прекрасным, благородным и самым
крупным в Америке».
В первый период своей посольской деятельности
Джефферсон знакомился с политической жизнью
страны, ее социальными условиями, обычаями и нравами.
В марте 1786 г., получиз из Лондона приглашение
Джона Адамса, Джефферсон отправился в Англию.
154

Отношения Англии с ее недавними колониями были
натянутыми, что, естественно, отразилось на отношении
общества, двора и лично короля к автору Декларации
независимости, хотя и среди англичан были
подлинные друзья Америки. Англия того времени не вызвала
симпатий Джефферсона. Он признавал, что Лондон
чище и просторнее Парижа, но безвкусие архитектуры
его поразило. Однако в политике и экономике Лондон,
безусловно, был впереди Парижа. Огромные паровые
машины свидетельствовали, что Англия добилась
больших успехов в промышленном развитии. Детища
Уатта поднимали молоты на верфях Темзы.
Приближаться к паровым машинам запрещалось — англичане
боялись шпионажа.
Когда Джефферсон возвратился в Париж, там его
ожидали сложности, связанные с заключением
договора о табачной торговле и вопросом о
взаимоотношениях с государствами Северной Африки. Занимаясь
урегулированием этих дел в течение нескольких
месяцев, он одновременно сотрудничает с Жаном Де-
менье, который готовит в Энциклопедию статью о
Соединенных Штатах. Посол отвечает на серию вопросов
Демеиье, а затем просматривает 300 страниц готового
текста статьи. Джефферсон стремится ослабить
влияние ♦Истории» аббата Рейналя, где американское
прошлое изображалось искаженно.
В эти дни Джефферсон знакомится с Мери Косвей,
художницей из Лондона. Вплоть до 5 октября
1786 г. — даты ее отъезда в Англию — они неразлучны.
Тяжелая травма правой руки помешала Джеффер-
сону осуществить свою мечту о путешествии на юг
Франции в 1786 г., пришлось также надолго отложить
скрипку. Кисть руки требовала длительного лечения,
и у его постели лучшие хирурги Парижа. Лишь в
феврале 1787 г. по совету врачей Джефферсон оставляет
дела и после посещения церемонии созыва Ассамблеи
нотаблей (финансовый кризис ведет Францию к
катастрофе, и правительство прибегает к экстренным
мерам) отправляется на минеральные воды в Оз-ан-
Прованс.
Все интересует путешественника, инкогнито
пересекающего Францию. Старинные города, замки, люди,
мануфактуры, засеянные ноля. Особенное внимание
он обращает на сельскохозяйственные угодья. Его вле-
155

кут поля и виноградники Шампани и Бургундии, где
он чувствует себя как в родной Виргинии. Вместо
дворцовой знати салонов с пышными приемами и
зваными обедами он теперь общается с садовниками,
виноградарями, лесниками, разделяя с ними их
скромную трапезу. Несомненно, что в мыслях Джефферсон
постоянно в Америке — об этом говорят его частые
сравнения французского сельского хозяйства с
американским, его планы о будущем устройстве своего
имения, его желание повысить общую
сельскохозяйственную культуру в Соединенных Штатах. Джефферсон
считает, что без знания жизни народа невозможно
понять его нужд, невозможно регулировать жизнь
государства. Лафайету он пишет: «Вы должны
заглянуть в их котелки, есть их хлеб, спать на их
постелях...»
Шампань напоминает ему Западную Виргинию, но
он видит и большое различие — во французской
провинции дома земледельцев сгрудились возле
феодальных имений, возле крепостей местной знати. В
малозаселенной Америке земледельцы разбросаны по
земле, и это кажется Джефферсону преимуществом, ибо
соседи феодальных маноров «менее счастливы и
имеют меньше достоинств... чем если бы они
удалились со своими семьями прямо к полям, которые они
возделывают». То, что женщины также работают
на полях, служит Джефферсону «недвусмысленным
показателем крайней бедности».
Возможно, здесь он проникается взглядами,
близкими Артуру Янгу — англичанину,
путешествовавшему по Франции и зафиксировавшему свои
впечатления следующим образом: «Дайте земледельцу
каменистую пустыню в постоянное владение, и он
превратит ее в сад; дайте ему сад в девятилетнюю
аренду, и он превратит его в пустыню», т. е.
феодальный порядок владения землей с его постоянными
арендными передачами проигрывает в сравнении со
свободным и безусловным владением землей теми, кто
ее обрабатывает. Джефферсон предпочитает второе,
и именно тогда, по-видимому, окончательно
выкристаллизовываются его взгляды на «идеальное»
государство «свободных землепашцев», которое позже он
развивает в своих политических теориях.
156

Когда несколько позже Джефферсон принимается
за составление перечня того, что должен увидеть
в Европе молодой американец, он начинает свой
список с сельского хозяйства. Затем следуют
мануфактуры, хотя доскональное исследование их он считает
пустой тратой времени, ибо Соединенные Штаты, по
его мнению, не станут промышленной страной. Далее
нужно внимательно осмотреть сады и парковое
хозяйство. «Архитектура, — пишет он, — заслуживает
большого внимания. Так как мы удваиваем наше население
каждые 20 лет, мы должны удваивать число наших
зданий... и желательно, чтобы здесь нам помогли
вкус и искусство». Политике, по мнению Джеффер-
сона, также следует уделить внимание, но лишь в той
мере, в какой она способна помочь в улучшении
участи народа.
В долине Роны и южнее путешественник видит
каменные свидетельства римского величия — дворцы,
арки, акведуки, амфитеатры. Мезон карре в Ниме
производит на него неизгладимое впечатление. Тут же
он избирает, как уже упоминалось, этот памятник
античной архитектуры в качестве модели для
виргинского Капитолия.
Оливковые рощи Прованса восхитили Джеффер-
сона, он наблюдает за добыванием оливкового масла
и думает о перенесении этой культуры за океан, в обе
Каролины и Джорджию. Оставив свой экипаж в
Ницце, американский посол на муле, имея перед собой
изображение маршрута Ганнибала, пересекает Альпы
и попадает в пределы Пьемонта. Италия манит его
в немалой степени сельскохозяйственными новинками.
Секрет изготовления сыра пармезан, вкус к
макаронам и, конечно же, особенности выращивания риса
вызывают в нем первоочередной интерес. Джефферсон
прибывает в Милан и много часов любуется его
знаменитым готическим собором. Возвращается во
Францию он морским путем через Геную.
Канал, соединивший Средиземное море с
Бискайским заливом, поразил Джефферсона, мечтавшего
о соединении рек Джеймс и Потомак с Огайо.
Сложное произведение инженерного искусства — канал
Лангедока заставил Джефферсона делать замеры и
исследования на протяжении всех двухсот миль
движения по каналу. Из Бордо путь лежал в Нант и Ор-
157

леан, чтобы окончиться в Париже. «Никогда я не
проводил три с половиной месяца столь
восхитительно...» — замечает он.
Франция в эти месяцы также прошла немалый
путь в своем движении к революции. В Париже
происходили волнения, авторитет правительства
неуклонно падал. Обстановка в стране накалялась. Сложив»
шаяся ситуация вызывала тревогу во французском
дворе. Джефферсон, внимательно следя за
политическими событиями во Франции, продолжал неослабно
наблюдать за развитием международных отношений
на Европейском континенте.
Обстановка в Европе летом и осенью 1787 г. была
беспокойной, но внимание американского посла в
Париже в не меньшей степени привлекали американские
события: в Филадельфии завершалось создание
федеральной конституции Соединенных Штатов.
Накануне республику потрясло восстание Даниэля Шейса.
Движение массачусетсских фермеров-должников по-
новому заставило взглянуть Джефферсона на природу
демократии.
Первые сообщения о движении Шейса
Джефферсон получил от секретаря по иностранным делам
Джея, писавшего, что «свобода теряет свое обаяние».
Совершенно по-иному трактовал эти события
Джефферсон. Для него именно застой в общественных делах
обозначал регресс, всякое же общественное движение
вносило обновление. Правительство не должно терять
веру в тех, кого оно представляет, правительство не
должно сосредоточиваться на репрессиях, забывая
об истинных причинах восстания — массовых
бедствиях низших слоев общества. «Народ — единственный
цензор своих правителей: даже его ошибки будут
направлять их к истинным принципам конституции».
Джефферсон утверждает, что несправедливое
налогообложение, а не «слабости демократии» заставили
людей Шейса взяться за оружие.
В переписке с Эбигейл Адаме Джефферсон
развивает свое понимание демократических форм
правления. В ответ на возмущенные заклинания госпожи
Адаме («восставшая чернь разрушает все основания»
и т. п.) Джефферсон пишет, что восстания гралсдан
не такая уж большая цена за все преимущества сво-
158

боды. Дух сопротивления правительству столь ценен,
что его нужно поддерживать, даже если это ведет к
частичным ошибкам. «Я с симпатией отношусь к этим
небольшим восстаниям. Они подобны грозе в
атмосфере». Когда он узнал о кровопролитных
боях, о схватках, предвещавших гражданскую войну,
его реакция разительно отличалась от реакции
охваченной ужасом буржуазно-рабовладельческой
верхушки. « Дерево свободы должно орошаться время от
времени кровью патриотов и тиранов. Это естественное
состояние».
Под воздействием восстания Шейса американская
буржуазия бросилась в консервативный лагерь и
добилась утверждения конституции победившей и
желающей закрепить свое господство олигархии.
Филадельфийский конвент выработал конституцию
консервативного толка, обеспечившую власть имущих. «Как
Вам нравится наша новая конституция? — спрашивает
Джефферсон Адамса. — Я должен признаться, что
в ней есть положения, которые поколебали все мои
убеждения...»
Законодатели в Филадельфии насадили в стране
жесткую структуру сильного центрального
правительства, призванного поддерживать «общественный
порядок». Джефферсон сразу же определяет суть
нового общественного «сдвига». «Наш конвент, —
отмечал он, — был под слишком сильным впечатлением
от восстания в Массачусетсе: подталкиваемые
событиями момента, они создают средства, чтобы
держать дом в порядке».
Позднее американские политики и историки
связывали взгляды Джефферсона с идеологией и борьбой
ревностных противников конституции в штатах —
антифедералистов, противников усиления центральной
власти. На самом же деле Джефферсона интересовал
демократизм конституции, а не сепаратистские
устремления, это ясно хотя бы из его письма Медисону,
где он говорит, что поддерживает все меры укрепления
союза штатов.
Первое возражение Джефферсона против
предлагаемого проекта конституции заключалось в
недоверии к предоставляемой ею возможности
неограниченного числа переизбраний президента страны.
Джефферсон видел в этом прямой путь к диктатуре.
159

Второе — глубокое беспокойство по поводу
гарантий прав гражданина. В письмах Медисону и другим
своим друзьям он пишет о необходимости
конституционного оформления и закрепления основных прав
каждого избирателя и каждого гражданина вообще.
Апологеты конституции утверждали, что в
законодательной фиксации гражданских прав нет никакой
нужды, так как власти якобы со своей стороны
не имеют прав вторгаться в личную жизнь. Но Джеф-
ферсон понимал, насколько призрачны эти оговорки,
он издалека всеми возможными способами
поддерживал тех антифедералистов, которые настаивали на
принятии существенных дополнений к конституции —
статей, гарантирующих свободу и личные права
граждан. В качестве последнего аргумента он выдвигал
следующий: лучше сомнительная гарантия, чем вовсе
никакой гарантии.
В дискуссиях по поводу конституции основными
собеседниками Джефферсона были Лафайет и Пейн.
Джефферсон продолжал протестовать против
принципа переизбираемости президента, но главным
предметом его размышлений все более становится билль
о правах — совокупность конституционно
закрепленных гарантий основных прав граждан. Однако такое
дополнение к конституции, означавшее фактически ее
изменение, требовало нелегкой борьбы. Проект
конституции был разослан легислатурам штатов для того,
чтобы те либо приняли его, либо отвергли.
Дополнений и изменении члены континентального конгресса
не испрашивали. Тем не менее Джефферсон начинает
борьбу. В письме виргинскому другу он рассматривает
возможности удержать по крайней мере четыре штата
от принятия конституции до тех пор, пока в нее не
будет введено дополнение в виде билля о правах.
Главным корреспондентом Джефферсона в
вопросе о судьбе конституции становится Джеймс Меди-
сон. Оба виргинца сходятся на том, что
категорическое отрицание конституции повредит делу
американского единства, распылит силы тринадцати штатов,
расколет американцев и поставит под угрозу саму их
независимость. Поэтому конституция, как
объединяющее начало, признается ими необходимой. Но кроме
своей объединительной функции конституция должна
содержать другие важные начала. Она определяет го-
160

сударственное устройство и характер внутреннего
управления, она касается общественной жизни и
положения граждан штатов. Поэтому конституция
призвана в большей мере отразить права гражданина
государства, оградить его от произвола верховных
властей. От характера конституции зависела судьба
демократии. Летом 1788 г. эта мысль полностью
овладевает Джефферсоном. Его наброски и переписка
с друзьями составили то, что впоследствии принял —
по инициативе его друга Медисона — конгресс первого
созыва: десять первых поправок к конституции, билль
о правах — свобода слова, печати, совести, право на
суд присяжных, право носить оружие и ряд других
буржуазно-демократических свобод.
В эти же месяцы 1788 г., когда Джефферсон
внимательно прислушивается к политическим дебатам
за океаном, перед ним встают сложные вопросы
обеспечения молодой республики финансами.
Голландские заимодавцы американской казны начинают
терять терпение — казна конфедерации штатов пуста.
Джефферсону приходится ездить в финансовую
столицу тогдашнего мира — Амстердам, вникать в
запутанные финансовые дела.
Как обычно, новые города, новые страны
вызывают у Джефферсона живейший интерес. Он
путешествует по Голландии, стране ветряных мельниц,
каналов, тюльпанов и искусных ремесленников, а затем
спускается в долину Рейна. Контраст между
зажиточной буржуазной Голландией и бедными провинциями
королевской Пруссии его поражает. «Почва и климат
одни и те лее, — пишет он, — различие лишь в форме
правления». Дюссельдорф, Кёльн, Франкфурт, Ба-
ден, Страсбург — таков маршрут его путешествия
по Рейнской области. Южная Германия с ее городами
понравилась ему значительно больше унылого
прусского севера. Знаменитый Гейдельбергский замок
приводит Джефферсона в восторг, он оценивает его выше,
чем замок Петрарки в Воклюзе. В Страсбурге
Джефферсон посещает «лучший магазин классических
книг», по пути в Париж по долине Марны несколько
дней уделяет изучению процесса изготовления
шампанских вин. Здесь же сделаны первые расчеты,
которые привели впоследствии к созданию лучшей кон-
6 Г. H. Севастьянов, А. И. Уткин
161

струкции плуга — изобретение, высоко оцененное как
в Новом, так и в Старом Свете.
В начале исторического 1789 г. Джефферсон
оканчивает переговоры о консульской конвенции,
предусмотренной еще договором 1778 г. Вопрос о консулах
был весьма деликатным. В штатах боялись усиления
французского влияния, и Джефферсону пришлось
преодолеть сопротивление антифранцузской партии,
возглавляемой самим секретарем по иностранным делам
Джеем. Американский конгресс одобрил посольскую
деятельность Джефферсона, и он получил мандат
представлять Соединенные Штаты в Париже на
следующие три года.
Политическая жизнь в Париже, какой ее
наблюдает американский посол, заметно активизировалась
уже весной 1788 г. ♦Веселый и бездумный Париж
теперь стал горнилом политики. Все вокруг до
безумства поглощены политикой. Мужчины, женщины,
дети не могут говорить ни о чем ином». Мог ли
Джефферсон оставаться безучастным? Защитник
♦прав человека» преобладал в нем над
представителем дружественной французскому правительству
страны. Республиканские идеалы должны победить
во Франции, а тогда, думал Джефферсон, вся Европа
пойдет по тому же пути. Лишь в союзе с
освобожденной от монархов Европой он видел независимое и
обеспеченное развитие Америки. Хотя тучи во Франции
стали сгущаться уже после собрания нотаблей,
июльский гром 1789 г. грянул неожиданно для
Джефферсона и для круга его французских друзей,
возглавляемого Лафайетом. В отличие от многих
осторожных либералов Джефферсон с готовностью
принимал революцию на новых, более высоких ступенях
ее развития. И в этом отношении он стоял выше
большинства иностранных наблюдателей в Париже, не
говоря уже о монархическом и консервативном
дипломатическом корпусе.
Вначале Джефферсон поддерживает Ассамблею
нотаблей — аристократическую оппозицию
королевскому абсолютизму, выступавшую, как он надеялся,
за гарантии личной свободы, народное
представительство, налоговые реформы — *за большое число
улучшений в положении нации». Особенно большое
значение придает Джефферсон в 1787 г. предложению
162

Калонна о всеобщем народном избрании членов
провинциальных ассамблей. Это предложение
представляется ему основополагающим. Но аристократия
быстро низвергла Калонна, и новое министерство бьет
отбой.
Полное разочарование в том, что дворянская знать
может провести революционные изменения сверху,
наступило у Джефферсона весной и летом 1788 г.
Теперь он видит в споре короля со знатью лишь
старинное соперничество за «монополию на деспотизм над
народом». Посол пишет Медисону: «Неизвестно,
какой деспотизм, исходящий от одного лица или
разделенный между королем, дворянством, духовенством и
многочисленным магистратом, является худшим. Этот
вопрос я не могу решить, но я надеюсь, что они
(французы) избегут и того и другого и что они
продвигаются в направлении ограниченного, умеренного
правительства, в котором народ получит свою долю
власти».
Созыв представителей трех сословий в мае 1789 г.,
казалось, подтверждал ту мысль, что движение
ограничится рамками, предсказанными Джефферсоном.
История указала иной путь. Созванные впервые
с 1614 г. Генеральные штаты представляли собой
практически всю нацию. Личные друзья Джефферсона —
Лафайет, Кондорсе, Дюпон, Фуко выступали за
предоставление третьему сословию равного числа
голосов с объединенным первым и вторым сословиями
(духовенство и дворянство) и за предоставление всем
депутатам одинаковых представительских прерогатив
при голосовании. Это был значительный шаг вперед
к парламентаризму. Однако подобный плавный
переход возможен был лишь в умозрительных проектах,
парижские же улицы готовились идти по иному пути.
Голод и небывалые лишения народа в 1788—1789 гг.,
когда Джефферсону пришлось передать в
Филадельфию просьбу министра Неккера о поставках во
Францию хлеба и муки, вызвали широкое общественное
возбуждение, недовольство экономическим кризисом,
в который ввергла Францию монархия.
Для Джефферсона революция была политическим,
для французов — социальным явлением, отсюда и
вытекали ошибки американского посла в оценке
этого исторического события. Но все же именно Джеф-
6*
163

ферсон ближе всего подошел к пониманию обстановки
во Франции. Один из создателей американской
конституции, Гавернер Моррис, встретившийся с ним в это
время, пришел к выводу, что Джефферсон «стоит
заодно со всеми лидерами либералов здесь и вместе
с ними желает уничтожения всех барьеров порядка.
Насколько подобные взгляды правильны, имея в виду
человечество в целом,— я считаю проблематичным,
но в отношении данной нации я уверен, что они
неправильны и не могут привести к успешному
концу».
Джефферсон присутствует на открытии
Генеральных штатов 5 мая 1789 г. На королевском троне
возвышался Людовик XVI, двумя ступенями ниже —
королева, еще ниже — принцы крови. Сцену оформляли
представители сословий, маршалы, высшие
чиновники. Три сословия уже внешне контрастировали друг
с другом. Триста священников в мантиях самых ярких
цветов и такое же количество дворян в черных
камзолах, отливавших золотом, окружали тесную,
плотную серую массу третьего сословия. Это была
расстановка сил перед борьбой. Никогда более во Франции
не наблюдалось столь красочного отображения
различных сословий страны.
Политический кризис, поразивший Генеральные
штаты, требовал решительных и незамедлительных
действий. Каждое из социальных сословий
преследовало свои цели. Рождалось много планов. На одной
из встреч с Шортом, Лафайетом и Рабо де Сент-Этье-
ном у посла Америки и его друзей возникла идея
создать «Хартию вольностей» — кодекс прав граждан,
с тем чтобы либо предложить королю декларировать
ее с высоты трона, либо — в случае отказа короля —
сделать ее знаменем третьего сословия и
революционеров-дворян. Французские собеседники предложили
набросать проект хартии Джефферсону. Тот согласился
и на следующий день послал свой проект Лафайету.
Согласно этому проекту, граждане гарантировались
от тюремного заключения, если им не предъявлялось
официального обвинения; пресса освобождалась от
цензуры; налоговые привилегии уничтожались;
Генеральные штаты получали исключительное право
издавать законы, от короля требовалось лишь согласие их
подписать.
164

Джефферсон учитывал политическую сложность
момента: отстранить короля от всякого участия в
государственном управлении было в тот период
практически невозможно, поэтому проект представлял собой
попытку компромисса между основными
группировками.
Мои предложения, пишет Джефферсон друзьям,
проистекают из «неизмеримой преданности вашей
нации и болезненного беспокойства от того, что
деспотизм может, не приняв предложений, которые
связывают его руки, завладеть вами с удесятеренной силой».
Однако в истории французской революции
политический проект американского посла не занял
большого места — события начали перерастать в
революцию, компромисс с самого начала — как его
предлагал Джефферсон — стал уже невозможен.
Представители третьего сословия объявили себя Национальным
собранием. В следующие исторические дни
Джефферсон наблюдает события, возвестившие начало
французской революции: столкновение народа с наемной
немецкой кавалерией на площади Людовика XV,
захват оружия в Доме инвалидов, штурм королевской
тюрьмы Бастилии. Король как пленник прибыл в
Париж. Здесь, пишет Джефферсон, его встречали «около
60 000 граждан, одетых в самые разнообразные
мундиры всех цветов, вооруженные мушкетами из Дома
инвалидов и Бастилии, остальные с пистолями,
шпагами, пиками, серпами и пр., стоявших рядами по всем
улицам, где проходила процессия, толпы народа
заполонили улицы, подъезды и окна, салютуя
процессии криками: «Да здравствует нация!»» В Отель
де Виль король под шумное ликование надел
трехцветную кокарду.
Народная месть отпугнула многих платонических
сторонников народных свобод. В отличие от них
Джефферсон считал поведение парижан правомочным
и предпринимал усилия для изменения общественного
мнения, формирующегося, в частности, под влиянием
английской прессы, преднамеренно преувеличивавшей
описания насильственных актов. В начале августа
Джефферсон пишет, что к уничтожению
аристократии ведут ее заговоры, что -«нация осуществила
полное восстановление своих прав, о которых она,
конечно же, не осмеливалась раньше даже мечтать. Нацио-
165

нальное собрание имеет сейчас такие же возможности
для деятельности, какие мы имеем у себя в Америке».
Важной исторической заслугой автора Декларации
американской независимости явилось участие в
выработке (совместно с Лафайетом и другими деятелями
революции) Декларации прав человека и гражданина.
Маркиз Лафайет вынес этот документ на обсуждение
Национального собрания в начале июля. В нем видны
черты сходства с американской Декларацией.
Сложные столкновения, раскол и борьбу вызвало
обсуждение проекта конституции. Одним из
центральных вопросов стал вопрос о прерогативах короля.
Чтобы хотя бы частично преодолеть раскол, Джеф-
ферсон по предложению и просьбе Лафайета
принимает у себя в отеле Ландеак лидеров конфликтующих
фракций. По воспоминаниям хозяина дома,
♦дискуссии начались в четыре часа пополудни и
продолжались до десяти часов вечера... В результате пришли
к общему заключению, что король должен обладать
правом задержки вступления законов в силу, что
законодательный орган должен состоять из одной
палаты, которая должна избираться народом. Этот
конкордат предрешил судьбу конституции. Все патриоты
объединились вокруг выдвинутых принципов,
сблизили свои позиции и свели до минимума мощь
аристократии».
Джефферсон в начальный период французской
революции вращался как полномочный посол при дворе
короля в верхах французского общества и был близок
лишь с дворянскими революционерами типа маркиза
Лафайета. Кроме того, не видя во Франции даже
зачатков местного самоуправления, которое наблюдалось
перед революцией в американских колониях (пусть
в крайней мере ограниченного, но все же местного),
он, вероятно, не верил в возможность резкого
перехода от абсолютной монархии во Франции к
республике. Поэтому он полагал, что достижимой реальной
целью является конституционная монархия хотя бы
того типа, который существовал в то время в Англии.
Такое поле видения делало Джефферсона парижского
периода консервативнее Джефферсона-революционера
1776 г.
Посольская миссия отнюдь не предполагает
вмешательства во внутриполитическую борьбу, и амери-
166

канский посол на следующий же день приносит
извинения министру Монморену за собрание в отеле Лан-
деак. Но Джефферсон, очевидно, испытывает чувство
удовлетворения. Именно здесь, в Париже, ощущая
горячее дыхание лета 1789 г., он пишет свои
знаменитые слова о том, что «земля принадлежит живущим»,
что живущие на земле — господа своей судьбы и
вольны производить ради общего блага любые перемены.
Это был один из лучших периодов в жизни Джеф-
ферсона — он видит великий переворот в истории
Европы да и в мировой истории, одобряет его и, более
того, активно участвует в нем. Право каждого
поколения самому определять свою судьбу — эта идея
в конце XVIII в. имела особенный смысл.
Неподвижное общество устремилось по пути постоянных
перемен, и Джефферсон, как социальный философ,
заранее приветствовал их как выражение естественных
прав человека.
В основе формирования принципа
«ответственности всех живущих» лежала та же философия
естественных прав — наиболее близкая Джефферсону,
склонному прагматически подходить к проблемам и
не доверять неизменным схемам, системам взглядов.
Принцип «земля принадлежит живущим» содержал
революционное в высоком смысле начало. Из него
следовало, что народ имеет право на изменение
существующих социальных условий, на борьбу с
«вечными» несправедливостями, с тяжким грузом
«завещанного предками» несправедливого порядка, на
восстание против неравенства, зла и узаконенного насилия.
Эта теория оправдывала революцию, облекала ее
в ореол священного, благородного дела. В конце
XVIII в. такие взгляды имели самую большую
взрывную силу. Джефферсон навечно остался идеологом
революционных перемен.
«Речь идет о решении вопросов, — писал он, —
может ли нация изменить систему передачи земли
по наследству? Может ли она изменить, лишить
владения землей (данной некогда церкви, госпиталям,
колледжам), отменить дворянские указы, иными
словами, право наследования? Может ли она отменить
претензии и привилегии на владение землей, включая
все претензии феодалов и духовенства? Речь идет о
наследственных должностях, власти и юрисдикции;
167

о наследственных поборах, различиях и претензиях;
о «вечной» монополии на торговлю, искусства и науку
и долгую череду прочего».
Одно поколение не может, убеждает Джефферсон,
формулировать каноны жизни для другого, не может
подписывать контракты, по которым расплатятся
наследники, не может связывать грядущее поколение
цепями обязательств.
Обращаясь к Америке, он пишет, что данная идея
должна составить основу четкой преамбулы, *
которая позволит избежать на пороге создания нашего
правительства заразительных и разрушительных по
своему эффекту ошибок этого района земного шара
(Европы. — Авт.), где деспоты обладают всеми
средствами власти — отнюдь не дарованной им природой —
для заключения в цепи своих сограждан».
Санкционирование, оправдание, требование
социальных перемен ради достижения более полного
счастья человека — краеугольный камень социальной
философии Джефферсона, построенной на принципах
естественных и неотчуждаемых прав. В свой век он
опередил современников в том отношении, что не
закрыл горизонты будущего для революционного
дерзания потомков.
Характерно, что в суровый критический момент
происходившей во Франции революции, когда
революционные силы еще не достигли единства, когда
в Париже исчез хлеб, а гражданская война вкупе
с враждебными армиями на Рейне грозила самому
существованию страны, Джефферсон был полон
оптимизма. Революция набирала силу, народные массы
проникались революционными идеями и выходили из
мрака подчинения, республиканские идеалы
становились все более притягательными для большинства.
Джефферсон, свидетель и" участник французской
революции, ощущал огромный подъем, наблюдая это
историческое событие, и глубоко верил, что революция
не ограничится рамками одной страны. *Я настолько
верю в здравый смысл человека и его способности
к участию в самоуправлении, — отмечал он, — что
никогда не испытываю опасений по поводу того, что
разум в своем проявлении остается бесконтрольным;
я соглашусь подвергнуться осуждению как
фальшивый пророк, если все в этой стране не окончится
168

к лучшему. Дело, начатое здесь, не окончится в одной
стране. Мы видим здесь первую главу в истории
европейской свободы».
Джефферсону оставалось быть послом во Франции
еще два года, и, планируя шестимесячную поездку
в Америку, он был уверен, что вернется в Париж.
Дела он передал Вильяму Шорту, а вещи оставил
до предполагаемого возвращения. Французские друзья
проводили его как достойного и уважаемого посла.
Однако Джефферсону не суждено было вернуться в
Европу, где он многое увидел и многому научился.
Ареной его дальнейшей активной деятельности стала
Америка, переживавшая период своего
государственного становления.
В ♦Поучениях американскому отцу,
отправившему сына в Европу» Джефферсон писал, что
возвращение из Европы в Америку подобно полету пчелы,
набравшей меда. И действительно, за время
пребывания в Европе еще более расширился его кругозор,
обогатился духовный мир. Новые импульсы оказали
положительное воздействие на Джефферсона как на
революционера, исследователя, ученого.
В отношении своей посольской миссии
Джефферсон придерживался простой схемы. Франция,
каковы бы ни были ее мотивы, помогла Соединенным
Штатам обрести независимость. Америка нуждалась
в дружественном покровителе, который обеспечил бы
ей сохранение и увеличение каналов связей с
передовой в культурном и техническом отношении Европой.
Нужно было укреплять союз, «цементируя его
экономическими связями». Именно этой линии следовал
Джефферсон, будучи послом в течение пяти лет, и
добился определенных успехов.
Находясь на дипломатической работе при
наиболее активном в политическом отношении дворе
Европы, Джефферсон пришел к выводу, что самой лучшей
политикой для Соединенных Штатов было бы
невмешательство в европейские дела, хотя его симпатии
открыто принадлежали революции во Франции,

Государственный
секретарь
723 ноября 1789 г. Джефферсон
возвратился из Парижа на родину. Он
высадился на американскую землю в Норфолке,
где узнал неожиданную новость:
президент Вашингтон намерен назначить его
государственным секретарем.
Официальные церемонии в Норфолке
и Ричмонде показали, каким большим
уважением и почетом пользовался в
стране Джефферсон. Вместе с тем он не мог
не заметить тех глубоких перемен,
которые произошли в республике в период его
шестилетнего отсутствия.
Под воздействием различных
социальных факторов в стране были проведены
крупные преобразования.
После окончания войны молодая
республика столкнулась с большими
экономическими и политическими трудностями.
В штатах усилились сепаратистские
тенденции. Внутренние связи конфедерации
поразила инфляция, препятствовавшая
нормальному развитию торговли и
экономических связей.
Внешние экономические связи были
также нарушены. На пути прежней
торговли с метрополией — Англией и ее вест-
индскими колониями стояли
непреодолимые препятствия. И в этом плане торгово-
дипломатическая деятельность Джеффер-
сона и других представителей республики
в Европе приобретала важное значение.
Заключенные ими торговые договоры с
Францией, Голландией, Швецией,
Пруссией и Марокко создавали отдушину для
американской торговли, ослабляя тем
самым экономическое давление Англии.
Экономические и политические
трудности нарастали. Катастрофически увеличи-

валась задолженность населения. В Массачусетсе
ежегодный доход фермеров составлял 50 долл., а средняя
сумма долга каждой семьи — 200 долл.
В штатах накалилась социальная атмосфера.
Разорившиеся фермеры переполнили долговые тюрьмы,
городская беднота была на грани голода. Восстание
Шейса, хотя и окончилось поражением, показало
правящему блоку буржуазии и плантаторов, что если не
будут найдены средства стабилизации экономической
обстановки, то массы вновь поднимутся против
олигархов.
Развитие капитализма требовало укрепления союза
штатов; конфедеративные начала нужно было
заменить федеративными. В качестве лидера усиления
федеральной власти выделялся представитель штата
Нью-Йорк Александр Гамильтон. По поручению
делегаций пяти штатов, собравшихся в сентябре 1786 г.
в Аннаполисе, Гамильтон составил доклад, в котором
выявил слабости конфедерации и предложил созвать
конвент для исправления «Статей конфедерации» в
сторону упрочения единого руководства. Все штаты,
за исключением Род-Айленда, откликнулись на этот
призыв. 25 мая 1787 г. в Филадельфию прибыли
55 представителей штатов. Началась работа по
выработке новой конституции.
Заседания шли за закрытыми дверями.
Председательствовал Вашингтон, как всегда мало говоривший.
Столкнулись самые разнообразные интересы:
рабовладельцев, хозяев мануфактур, представителей торговых
кругов. Создание конституции Соединенных Штатов
отнюдь не было демократическим процессом. Новую
форму власти создавал не народ, а несколько десятков
зажиточных людей, уединившихся от народных масс.
Главная идея «отцов-основателей», как назвали
впоследствии творцов конституции, заключалась в
равновесии трех властей: исполнительной,
законодательной и судебной. Первую должен был представлять
президент, вторую — двухпалатный конгресс, третью—
Верховный суд США.
Консерваторов, показавших свою силу на
филадельфийском конвенте, возглавлял Александр
Гамильтон, поклонник английской политической
системы, предполагавшей власть узкой касты —
аристократической верхушки. «Народ, — говорил Гамильтон
171

открыто, — редко судит правильно», поэтому его роль
следует свести до минимума. Та централизация,
которую предлагал Гамильтон, не включала в себя лишь
только скипетра и короны. Продиктаторские симпатии
Гамильтона оттолкнули от него даже правых
делегатов, опасавшихся народного гнева. Конвент пошел
умеренно-консервативным курсом. Большинство
сошлось на предоставлении широких прав конгрессу:
право регулировать налоги и пошлины, выпускать
деньги и осуществлять займы, оплачивать долги
государства, осуществлять набор армии, регулировать
торговлю между штатами и внешнюю торговлю.
Соответственно уменьшались права штатов.
Жаркие споры вызвал вопрос о структуре и
функциях конгресса. Так называемый «великий
компромисс» конвента о законодательной власти разрешил
спор между большими и малыми штатами принятием
плана Франклина о структуре конгресса. В нем
предполагалось создать две палаты, причем в низшую —
палату представителей депутатов должны были
избирать в прямой пропорции от численности населения,
а в верхнюю (сенат) — по два представителя от
каждого штата.
Второй важнейший компромисс последовал в
отношении представительства негров: во время выборов
голоса пяти негров должны были засчитываться как
голоса трех белых (такая же пропорция соблюдалась
и при сборе налогов).
Третий, главный компромисс, касался тарифов.
Здесь борьба шла между буржуазией Севера и
рабовладельцами Юга. Первые желали, чтобы простое
большинство (на голос больше половины) могло решать
вопрос о пошлинах, взимаемых на импорт,— Север
боялся европейской промышленной конкуренции. Юг,
напротив, не желал тарифных барьеров для
импортных товаров. Суть компромисса состояла в том, что
Юг согласился на простое большинство в определении
налогов на импорт при условии гарантии свободного
ввоза рабов на двадцать ближайших лет.
Делегаты определили прерогативы президента. Он
получал право назначать высших администраторов
и являлся верховным главнокомандующим, мог
заключать договоры и созывать конгресс на
экстраординарные сессии.
172

Власть Верховного суда представлялась
расплывчатой, какой она и показала себя в политической
жизни США.
Обнародование проекта конституции,
предназначенного для ратификации легислатурами штатов, вызвало
большую демократическую оппозицию.
Конституция 1787 г., результат немалых
политических компромиссов, должна была скрепить союз
штатов более прочно. Но вставал вопрос: не грозила ли
централизация власти гибелью демократии? Вскоре
после подписания конституции Бенджамина
Франклина спросили, какой будет новая политическая
организация, на что прозвучал ответ: «Республика, но
если мы сумеем ее защитить».
Сторонников конституции называли
федералистами, противников — антифедералистами. Такие
известные политические деятели, как Патрик Генри,
Самюэль Адаме, Ричард Генри Ли, Эдмунд Рендольф,
Джордж Мезон, выступили против конституции.
Ричард Генри Ли заказал себе даже эпитафию,
звучавшую весьма выразительно: «Здесь покоится человек,
который выступал против конституции, потому что она
губительна для свободы Америки».
Народ не увидел в конституции гарантии своих
прав. Только что переживший революцию, он
опасался, что власть, которую получит президент и
конгресс, станет более деспотичной, чем власть короля и
парламента. Поэтому борьба за ратификацию
конституции законодательными собраниями штатов велась
с крайним ожесточением, и в ведущих штатах
конституция была принята со специальной оговоркой, что
она дополнится выражением неотъемлемых прав
граждан.
В феврале 1789 г. в Соединенных Штатах
состоялись первые президентские выборы. Джордж
Вашингтон вышел из них полным победителем, слава
полководца и национального героя дала ему неоспоримые
преимущества. Вице-президентом стал Джон Адаме.
Для решения задач государственной важности
были созданы департаменты. Вначале их насчитывалось
три: иностранных дел (переименован вскоре в
«государственный департамент»), финансов и военный.
Позднее был создан пост министра юстиции. Прези-
173

денту предоставлялось право выбирать глав этих
департаментов.
Военным министром стал генерал Генри Нокс из
Массачусетса. Министерство финансов возглавил
Александр Гамильтон. Пост министра юстиции занял
Эдмунд Рендольф, представлявший Виргинию.
Внешнеполитическое ведомство Вашингтон предложил
возглавить Томасу Джефферсону.
11 декабря Джефферсон получил личное письмо
Вашингтона. В нем говорилось, что президент будет
рад, если Джефферсон согласится принять его
предложение, но с уважением отнесется к любому его
мнению. Четыре дня обдумывал Джефферсон ответ, но
так и не сказал ни да, ни нет. Он предпочитал пост
посла в Париже, где политический курс был уже
выработан. Кроме того, пост государственного секретаря,
по его мнению, налагал большую ответственность, а
превратности общественной жизни он хорошо знал.
Отсюда его ответ: «Но не индивидууму выбирать свой
пост. Вы должны руководить нами таким образом,
чтобы это служило общественному благу».
Отправив свой ответ президенту, Джефферсон
поехал в Монтиселло. Друзья и соседи встретили его
очень тепло и радушно, и он снова ощутил себя
виргинцем предгорий Голубого хребта. В течение месяца
Джефферсон занимался своим хозяйством, а также
делами, связанными со свадьбой дочери.
Вскоре Джефферсона посетил Джеймс Медисон.
Он убеждал своего друга принять предложение
президента и таким образом получить возможность влиять
на создание нового политического климата в стране.
В этом была, по его мнению, безусловная
необходимость. После длительных бесед Медисон возвратился
в Нью-Йорк, чтобы доложить Вашингтону результаты
поездки. Президент, несколько раздраженный
холодным отношением виргинца к почетному и высокому
назначению, заметил, что обязанности Джефферсона
будут не столь всеобъемлющими и ответственными,
как это кажется на первый взгляд; пост,
совмещающий руководство как внешними, так и внутренними
делами, может стать менее трудным, если определить
конкретные задачи.
Сторонники Джефферсона также старались
повлиять на его решение. Это отразилось и в адресе
174

граждан графства Албемарл, который Джефферсон
получил в середине января. Перечислив его заслуги,
албемарлцы писали: *Но Америка еще нуждается
в ваших усилиях, и мы слишком привязаны к общим
интересам нашей страны и питаем слишком высокое
уважение к вашим достоинствам, чтобы не
присоединиться к общему желанию, чтобы вы продолжали свою
службу стране».
В середине февраля 1790 г. Джефферсон принял
решение. Он сообщил Вашингтону о своем согласии
стать государственным секретарем и вскоре сам
отправился в Нью-Йорк. Снежные заносы заставили
задержаться его в пути. Фаэтон отправили морским путем,
а сам Джефферсон медленно добирался на лошадях по
трудной дороге. По пути он останавливался в
Балтиморе, а затем в Филадельфии, где нанес свой
последний визит Франклину. Во временную столицу
страны — Нью-Йорк Джефферсон въехал в воскресный
день 21 марта. Вашингтон был в церкви, и они
встретились не сразу.
Каковы были взаимоотношения между Джеффер-
соном и Вашингтоном?
Вашингтон, зная о высоких качествах своего
соседа-виргинца, знал также и о трудностях
сотрудничества с ним. Независимая личность Джефферсона,
политика и философа, государственного деятеля со
сложившимися взглядами, требовала простора для его
собственной инициативы. Сотрудничать с ним
означало считаться с его убеждениями, и сложности при
определении политики были неминуемы. Тем не менее
президент нуждался в столь сильной личности с
большим авторитетом — участие в правительстве
Джефферсона укрепило бы центральное правительство,
тогда крайне нуждавшееся в политической поддержке.
Со своей стороны Джефферсон вполне верил в
патриотическую преданность и высокие моральные
качества Вашингтона, подчиняясь его прямому
руководству. Но он знал и о существовании политических
сил, готовых под прикрытием авторитета президента
похитить плоды революции и войны за независимость.
Джефферсону предоставлялась возможность оказать
влияние на формирование характера власти в
направлении создания устойчивой буржуазно-демократиче-
175

ской формы правления. И Джефферсон решил
использовать эту возможность.
Первая беседа с Вашингтоном длилась около часа.
Джефферсон вручил победителю в войне за
независимость золотую медаль с его барельефом, отлитую
в Париже.
Но время празднования революционных побед уже
минуло. Предстоял период оформления государства,
создания его внутри- и внешнеполитического
механизма, решение трудных проблем внутреннего
урегулирования. От обоих государственных деятелей в немалой
степени зависело, каким будет политическое лицо
независимой Америки.
Работа, как обычно, поглотила Джефферсона сразу
же целиком. Джон Джей, исполнявший обязанности
главы внешнеполитического ведомства до
Джефферсона, недавно занял пост верховного судьи
Соединенных Штатов, но в отсутствие преемника вел прежние
дела. Штат государственного департамента тех времен
не шел в сравнение с современным многотысячным
аппаратом. В распоряжении государственного
секретаря были два главных клерка, два помощника и
частично занятый переводчик. Бюджет госдепартамента
составлял 7 тыс. долл., причем половина суммы
предназначалась для жалованья госсекретарю.
Большая трудность в работе государственного
департамента, как ее сразу же определил Джефферсон,
заключалась в отсутствии точного определения его
функций. Задача руководства внешнеполитической
службой была относительно ясна, но департаменту
поручалось также решать такие вопросы, как
проведение цензов, гарантирование патентов, наблюдение за
работой федеральных служб, контроль над
употреблением государственной печати, публикация законов,
рассмотрение трений между штатами, определение
территориальных очертаний штатов — все это глубоко
втягивало государственного секретаря во внутреннюю
политику и делало его не только главой
внешнеполитического ведомства, но и чем-то вроде министра по
внутригосударственным делам.
В те времена президент Соединенных Штатов не
возглавлял кабинета министров в современном
понимании, да по существу такого кабинета и не было.
Глава каждого из департаментов — государственного,
176

финансового, военного — вел дела своего ведомства
практически независимо от президента. Однако,
несмотря на автономность действий министров
американского правительства, над ними, согласно
конституции, стоял президент с полными прерогативами
власти, и коренные вопросы не могли решаться без его
полного одобрения. Поэтому всякая новая инициатива
пробивалась через ежедневные контакты с
президентом, путем влияния на главу правительства.
В тот высший круг государственных чиновников,
куда вступил весной 1790 г. Джефферсон, входили
представители разных и, более того,
противоборствующих политических направлений, что предвещало
нелегкую борьбу. Джефферсон сразу же начинает
пристально наблюдать за молодым и целенаправленным
министром финансов Александром Гамильтоном.
Виргинец слышал об этом энергичном защитнике
конституции, читал его статьи в «Федералисте» — главном
органе защитников конституции 1787 г.
Едва ли не с первого обмена мнениями выявилась
противоположность взглядов Джефферсона и
Гамильтона. Это и внешне отчетливо бросалось в глаза.
Спокойные, уверенные и в то же время мягкие манеры
виргинца, вернувшегося из Парижа, были
диаметрально противоположны амбиционной браваде
небольшого ростом Гамильтона. Медисон заранее
предупредил Джефферсона, с кем прежде всего ему придется
столкнуться в кабинете. Сила Гамильтона состояла
в том, что он возглавлял ведущий департамент, его
поддерживали консолидированные силы северных и
срединных штатов, состоявшие из той буржуазии,
которая в страхе перед общественным подъемом
требовала правительства твердой руки.
Другими коллегами Джефферсона по кабинету
были ветеран войны генерал Нокс, также сторонник и
ставленник федералистской партии, и министр
юстиции Эдмунд Рендольф. Последний, старый виргинский
друг Джефферсона, стоял к нему ближе всего, но
отличался нетвердым характером и легко поддавался
влиянию.
Приступив к работе, Джефферсон несколько недель
подряд изучал скопившиеся груды дипломатических
документов. Выводы не давали основания для
оптимизма. Положение республики складывалось неблаго-
177

приятно. Страна была зажата в тисках двух
колониальных империй — британской и испанской. На севере
англичане грозили из Канады, на юге испанцы
укрепляли флоридские форты, с запада могла прийти любая
неожиданность. Английские посты у Великих озер,
непроходимые леса к югу от них закрывали западный
путь, испанцы блокировали навигацию по Миссисипи.
Отношения Соединенных Штатов с обеими
колониальными державами были крайне натянутыми.
Англичане практически владели контролем над
американской торговлей, а межгосударственные отношения
с тех пор, как Джон Адаме покинул Лондон, свелись
к нулю. С Испанией отношения сложились не лучше.
Уже около года от посла Кармайкла не было известий.
Принципиальный противник военных конфликтов,
Джефферсон не без грусти заметил, что, пожалуй,
лишь большая европейская война могла бы повысить
акции Америки в европейских столицах.
Надежды американской дипломатии в
сложившейся ситуации возлагались на Францию. Для
американской торговли Франция, как уже отмечалось,
являлась главным выходом к европейской торговле,
противовесом английскому засилью. В стратегическом плане,
чтобы противостоять Британии и Испании, нужно
было заручиться помощью мощной европейской
страны — их конкурента. Таковой была Франция, страна,
которую с Соединенными Штатами не разделяли
радикальные разногласия; напротив, наличие общих
европейских противников сближало их.
Революционный подъем в этой западноевропейской стране,
оказавшей Америке помощь в борьбе за независимость,
предполагал дальнейшее ее сближение с заокеанской
республикой.
Дружественное отношение к Франции глава
американского внешнеполитического ведомства
зафиксировал и публично огласил в так называемом
прощальном письме французским друзьям, написанном после
прибытия в Нью-Йорк. Джефферсон говорил в нем о
своей личной привязанности к Франции, о своей вере
в дело революции и заверил французских
революционеров в американской симпатии к ним. Более того,
он уведомил Париж, что его согласие принять на себя
ответственность государственного секретаря во многом
объяснялось тем, что на этом посту он мог иметь *наи-
178

лучшие возможности цементировать дружбу между
двумя нашими нациями». Итак, в европейской
политической игре Джефферсон ориентировался на
Францию.
Чтобы проводить более эффективную
дипломатическую политику, внешнеполитическому ведомству
необходимо было избавиться от часто некомпетентного
контроля и надзора сената. Джефферсону удалось
заручиться поддержкой президента, и после немалых
усилий через конгресс прошел билль, основной идеей
которого, как ее выразил госсекретарь, была мысль,
что «прерогатива внешних сношений с иностранными
государствами принадлежит исключительно
исполнительной власти».
В ходе дебатов Джефферсону приходилось
выступать перед комиссиями сената, и, как говорят до сих
пор сохранившиеся свидетельства сенаторов, автор
Декларации независимости производил сильное
впечатление. Играя на общей превалирующей
тенденции — усилить исполнительную власть, Джефферсон
освобождается в проведении внешней политики от
косного влияния своекорыстных представителей своих
штатов — сенаторов. Конгресс склоняется к
положительному решению этого вопроса и в конце концов
предоставляет необходимые полномочия и
ассигнования.
Несмотря на то что Джефферсон стремился
расширить дипломатические связи Соединенных Штатов, он
был против увеличения зарубежного
дипломатического персонала, даже, наоборот, старался его
сократить. По мнению государственного секретаря, лишь
в одной стране — Франции следовало сохранить
посольство самого высокого ранга. В других странах,
а их число Джефферсон доводил до четырех (Англия,
Испания, Португалия и, возможно, Голландия), США
должны представлять поверенные в делах. Позднее
ранг посла был присвоен и представителю штатов
в Лондоне, когда для этого сложились благоприятные
обстоятельства.
Возможно, это объяснялось тем, что республика
еще не имела необходимого штата достаточно
способных дипломатов, и временами государственному
секретарю не из кого было выбирать. Кармайкл остался
в Мадриде. В Париже многолетний сотрудник преж-
179

него посла Вильям Шорт исполнял обязанности
поверенного в делах. Возведению его в должность
полномочного посла мешало недоверие президента
Вашингтона и привязанность Шорта к графине де Ларошфуко.
Первое получившее известность мероприятие
Джефферсона на посту государственного секретаря —
исследование возможности стандартизации в пределах
страны, обнародованное в «Докладе о мерах и весах».
Именно этот доклад Джефферсона дал повод одному
английскому ученому выразить американцам свое
восхищение тем, что их государственный деятель
одновременно столь сведущ в науках. В «Докладе»
Джефферсона предпочтение отдавалось десятичной
системе как наиболее удобной. Несмотря на то что
этот труд создавался в период резкого ухудшения
здоровья Джефферсона, когда в течение всего дня его
мучили головные боли, он сумел во время подготовки
«Доклада» изучить всю основную литературу по
данному вопросу, а в вычислениях советовался с
известным математиком Риттенхаузом. Из Парижа Шорт
сообщал о предложениях единообразных мер,
сделанных в Национальном собрании Талейраном *.
Первая федеральная столица — Нью-Йорк —
пришлась не по душе Джефферсону. Город долгое время
был оплотом лоялистов, и в высшем свете открыто
говорили о предпочтительности монархического образа
правления. Государственный секретарь не любил
салонных встреч, его все реже видели на официальных
балах и приемах. «Я не могу описать мертвящей
скуки, которой наполняли меня застольные беседы».
Нередко он был единственным собеседником,
отстаивавшим достоинства республиканизма. Опасения за
судьбу республики всегда оставались в нем, и, когда
вице-президент Джон Адаме предложил величать
президента республики титулом «его величество» и
захотел создать новые атрибуты власти, попирающие
республиканскую простоту, Джефферсон решительно
отверг все титулы и обращения, кроме «мистер».
* В революционной Франции в области стандартизации
достигли большего, чем в США. Хотя план Джефферсона получил
высокую оценку главным образом среди ученых, однако ему так
и не удалось ввести единообразие в 1790 г., тогда как во
Франции была введена четкая метрическая система, вскоре получив»
шая мировое признание.
180

Сам Вашингтон не стремился к отличиям внешнего
почета, хотя и не сопротивлялся им активно. Но, по
мнению Джефферсона, он мог стать жертвой
окружающих его льстецов и скрытых монархистов. Поэтому,
хотя лично Джефферсон всегда относился к
Вашингтону с большим уважением и говорил о нем, что
«никогда природа и фортуна не соединялись столь
счастливо, чтобы дать человеку величие», согласие
президента на внешнюю помпезность власти его
настораживало. Он с подозрением следил за возникновением
влиятельной олигархии федералистов, но в период,
когда только что созданная центральная —
федеральная власть не отличалась прочностью, Джефферсон не
боролся активно с тем, что хотя бы косвенно могло
укрепить единую централизованную власть. В 1790 г.
еще рано было начинать борьбу против методов,
которые хотя и угрожали республиканскому правлению, но
усиливали центральное звено общеамериканской
власти, тем самым укрепляя государство в целом.
Большее беспокойство Джефферсона в то время
вызывали вопросы конструктивного плана, прежде
всего создание в США единой федеральной системы.
План создания такой системы предложил Гамильтон.
Его план был предельно прост: правительство брало
на себя оплату внешних и внутренних долгов
государства в целом и долгов штатов. Соединив
экономические интересы с интересами центрального
правительства, Гамильтон надеялся добиться консолидации и
стабилизировать положение в стране. Джефферсон
был не против укрепления американского единства, но
многие аспекты федералистской политики тревожили
его и вызывали подозрение. От политики Гамильтона
(обещание сполна выплатить государственный долг)
выигрывали спекулянты ценными бумагами,
усиливалась крупная буржуазия северо-запада, укреплялись
консервативные элементы внутри страны. Страдающей
стороной оказывались мелкие фермеры, западные
поселенцы, городская беднота. Как позднее описывал
события Джефферсон, «долг» Гамильтона «был создан
искусственно» и проведен «эскадрой коррупции» в
конгрессе. Но когда Джефферсон писал эти строки, проект
Гамильтона стал уже свершившимся фактом.
В чем же была суть зарождавшегося конфликта?
181

Гамильтон выступал идеологом развивавшейся
в США буржуазии и стремился превратить США
в строго централизованную индустриальную державу.
Его программа была выражена прежде всего в трех
докладах конгрессу: в январе 1790 г.— доклад об
общественном кредите, затем последовал доклад о
национальном банке, а в декабре 1791 г. с трибуны
конгресса прозвучал получивший большую известность
доклад о мануфактурах. В нем Гамильтон
подчеркивал важность развития промышленности.
Промышленность, убеждал министр финансов, могла быть создана
только с помощью высоких охранительных тарифов
и государственных субсидий. Только таким способом
слабая индустрия штатов могла встать вровень с
высоким уровнем Европы. Гамильтон обратил все силы
на расчистку пути для развития в США капитализма.
При этом его мало интересовало, как эти достижения
отразятся на жизни общества, и такие понятия, как
♦республиканские идеалы», представлялись ему
химерическими абстракциями, которыми вполне можно
было пожертвовать ради достижения индустриального
развития.
Не следует забывать, что Америка в то время
являлась в основном сельскохозяйственной страной. Именно
идеологи фермеров и возглавили самую действенную
оппозицию форсированию в США развития
капитализма. Усиление государства, его центрального
правительства сопровождалось ростом налогов на
население и ростом налогообложения импорта — жизненно
необходимого тысячам фермеров, осваивавших
западные земли. Эти материальные интересы и породили
оппозицию, быстро нашедшую идеологическое
обоснование не только в материальных стимулах, но и в
наиболее важных гражданских ценностях. Создание
этих ценностей уже отождествлялось с именем автора
Декларации независимости. И если Томасу Джеффер-
сону трудно было вести широковещательную борьбу
с политикой правительства, в которое он сам входил,
то его политические соратники, прежде всего Джеймс
Медисон, обрушились на северных капиталистов,
погрязших в спекуляциях государственными бумагами.
Доклад министра финансов об общественном
кредите стал краеугольным камнем так называемой га-
182

мильтоновской системы. Доклад обсуждался и был
принят до прибытия в Нью-Йорк Джефферсона. Новый
раунд борьбы федералистов за укрепление центральной
власти, а заодно и за удовлетворение интересов
кредиторов начался весной 1790 г. Речь шла о том,
считать ли долги штатов общенациональным долгом или
оставить их за отдельными штатами. Это был сложный
вопрос. Некоторые штаты, к примеру Виргиния, уже
погасили значительную часть своего долга, в то время
как Массачусетс не приступил к оплате. Естественно,
что должники больше желали признания их долгов
общенациональными. Противостояли
должникам-федералистам не только те, кто уже завершил выплату, но
и те, кто видел в реформе Гамильтона средство
подрубить местное самоуправление штатов, передать всю
полноту власти центральному правительству и, это
говорилось вполголоса, заменить республиканскую
форму правления авторитарной.
12 апреля состоялось голосование, и предложение
Гамильтона потерпело поражение, но минимальным
числом голосов конгрессменов.
Джефферсон входит в курс дела, по его словам,
как раз в разгар дебатов. Прибыв в Нью-Йорк, он не
был ни федералистом, ни их противником. Лишь
знакомство с расстановкой сил внутри страны, внутри
правительства и конгресса, анализ текущего момента
определили его позицию.
Он увидел опасность как в крайней централизации,
грозящей республике, так и в чрезмерной
самостоятельности штатов, предвещавшей развал союза.
Следовало искать какой-то срединный курс. Однако
Гамильтон не ждал. Он пытался заручиться поддержкой
Джефферсона — новой и сравнительно неизвестной
величины в споре.
По воспоминаниям Джефферсона, когда он
направлялся на встречу с президентом, его по пути встретил
Гамильтон, * пребывавший в чрезвычайно мрачном
настроении»; он взял его под руку и в течение
получаса излагал перед дверью президента свои взгляды.
*В патетических красках он описал атмосферу дебатов
в конгрессе; отрицательное отношение тех штатов,
которые назывались кредиторами; опасность выхода
их из союза и разобщения штатов... Я сказал ему...
183

что, если отклонение его предложения грозит
распадом союза на этой ранней стадии, что я считаю
наихудшим из возможного, то должно быть сделано
все для предотвращения такого исхода*. Джеффер-
сон просит Гамильтона отобедать с ним на следующий
день, чтобы обсудить возможности компромисса.
Во время обсуждения, на котором южные штаты,
противостоящие Гамильтону, представлял Медисон,
выявились возможности соглашения. Принятие
федеральным правительством долга штатов на себя не
устраивало южан, и, чтобы склонить их к соглашению,
им делалась уступка в вопросе о столице: она будет
построена на Потомаке после временного пребывания
(в течение десяти лет) в Филадельфии. Такое решение
проблемы местоположения федерального центра
склонило в сенате голоса двух виргинцев и двух
представителей Мэриленда, что позволило предложению
Гамильтона стать законом в июле 1790 г.
Прошло немного времени, и Джефферсон пожалел
о происшедшем, назвав весь эпизод «величайшей
ошибкой» своей политической жизни. Он был
«одурачен» министром финансов и «по своему невинному
невежеству держал свечу» при передаче 20 млн. долл.
долгов штатов «стае спекулянтов».
Едва ли Джефферсон был таким «невинным и
невежественным», каким позже пытался представить
себя. Объективная необходимость в сохранении союза
заставила его пойти на компромисс, больно ударивший
по финансам южных штатов, но усиливший
федеральную казну и соответственно центральную власть.
Как идеолог фермерской Америки, Джефферсон
противостоял идеологу капитализма — Гамильтону, но
он не желал распада союза штатов, да и не мог еще
предвидеть эффекта гамильтоновского
законодательства.
Следует еще раз напомнить, что основное внимание
государственного секретаря в то время занимали
вопросы внешней политики, особенно отношения молодой
американской республики с европейскими
государствами, в первую очередь с Англией, Францией и
Испанией.
Летом 1790 г. внешнеполитическое положение
североамериканских штатов все еще оставалось
нестабильным и небезопасным.
184

С севера, со стороны Канады, англичане всегда
могли нанести США мощный удар. Лондон помнил об
унижениях недавней войны и учитывал то
обстоятельство, что главный союзник Соединенных Штатов —
Франция вступила в полосу внутренней борьбы,
вызванной революцией. Британский флот нацеливал
свои пушки на незащищенные гавани
североамериканских портов.
С юга испанская колониальная империя также
недружественно смотрела на штаты. Чтобы пресечь
деятельность центробежных сил в Латинской Америке,
Мадрид должен был заглушить эффект победоносной
войны в Северной Америке, подрубая тем самым корни
возникающего национально-освободительного
движения на необъятных просторах владений испанского
короля. Кроме того, испанские гранды не без
опасения следили за быстрым колонизационным потоком
из североамериканских штатов. Этот поток угрожал
испанской Флориде, Техасу и Калифорнии, поэтому
Испания не прочь была присоединиться к действиям,
которые нанесли бы урон США.
Франция была занята внутренними
преобразованиями, что ослабляло ее колониальную политику, но
это же таило неожиданности в будущей
направленности ее экспансии в западном полушарии. А почти
любая активная политика Франции требовала бы от
ее недавнего союзника — Соединенных Штатов
выступить с поддержкой, в противном случае США
лишались крупного европейского патрона.
Обнаженные границы республики требовали от
американской дипломатии искусного маневрирования
между главными мировыми силами.
Надежды Джефферсона как главы
внешнеполитического ведомства зиждились на внутренних
разногласиях колониальных держав, но и разногласия не
должны были перейти грань, ведущую к войне: в
случае войны сложная система европейского баланса сил
рушилась, и это почти неизбежно вовлекло бы США
в водоворот политики великих держав.
Такая опасность существовала на протяжении
всего лета 1790 г. Англия и Испания быстро шли
к военной развязке противоречий. Их конфликт
родился на далеких берегах Тихого океана, где
испанский отряд нанес удар по англичанам, занявшим
185

земли испанской короны. У Джефферсона были все
основания опасаться военного решения
англо-испанского спора. В случае войны между ними европейский
союзник США — Франция едва ли осталась бы
нейтральной. Не только узы пошатнувшегося трона
Бурбонов, связанного кровным родством с испанской
династией, но и общая антианглийская политика
Франции говорила о почти неминуемом вмешательстве ее
на стороне Испании. Долгая дуэль Англии и Франции
предполагала, что Франция встанет на сторону всякой
враждебной Англии державы, тем более если такой
державой будет дружественная Испания. В Париже
при этом не без оснований рассчитывали на помощь
Соединенных Штатов — ответ на вчерашнюю
французскую поддержку. Молодой республике грозила участь
стать разменной монетой европейской политической
игры, жертвой вражды колониальных держав. Джеф-
ферсон, недавно прибывший из Парижа и хорошо
знавший, какое место занимает его страна в планах
европейских кабинетов, ясно и остро понимал
опасность.
Цель Джефферсона — нейтралитет. Он
придерживался нейтралитета не из-за отвлеченных гуманных
схем, чего в целом также нельзя не учитывать, но
и исходя из интересов Соединенных Штатов. Новый
мир, пишет он, может «извлечь выгоды из глупостей
Старого мира». «Они должны воевать, а мы —
укрепляться». Такой представляет себе Джефферсон
основную линию американской политики. По сути такая
линия представляла собой типичную буржуазную
политику: извлекать выгоду там, где это возможно.
С приближением к кормилу власти Джефферсон, как
каждый буржуазный идеолог, поневоле становился
прагматиком.
Когда буржуазный гуманист — а Джефферсон был
им — приходит к вершине власти, привычные
кабинетные суждения довольно быстро становятся жертвой
общих правил игры, подчиняются интересам
правящего класса своей страны. Джефферсон не избежал
этой участи. В споре Испании с Англией он ищет
позицию, наиболее благоприятную не только для мира
и спокойствия своей страны, но и для ее
территориального роста, для обогащения правящего класса.
186

Наиболее грозным оборотом дел, считал
Джефферсон, явилась бы быстрая и полная победа Англии,
в этом случае Флорида и Луизиана пали бы к ногам
победителя. «Сколь опасную для нас позицию заняли
бы при таком ходе событий они (англичане).
Охваченные с одной стороны их владениями от Сент-Круа
до Сент-Мэрис, с другой стороны их флотом, мы, без
сомнения, вынуждены были бы признать, что они
быстро найдут средства присоединить к себе все
территории вокруг и поблизости от Миссисипи». Чтобы
избежать подобной перспективы, США, по его мнению,
не должны останавливаться даже перед угрозой
военных действий против Англии.
Государственный секретарь, как типичный
буржуазный политик, взвешивает выгоды присоединения
либо к Англии, либо к Испании. Англия, стремясь
сокрушить Испанию в Северной Америке, должна
была бы, видимо, заручиться по меньшей мере
нейтралитетом штатов. Предложить она могла благоприятный
торговый договор, важные коммерческие уступки. Со
своей стороны Испания за помощь в крайне
рискованной борьбе с Англией могла передать штатам
Флориду или право торговли по Миссисипи.
В меморандуме президенту Вашингтону от 12 июля
1790 г. Джефферсон рассматривает «за» и «против»
обоих союзов и рекомендует занять позицию
выжидающей стороны, стараясь использовать любые
возможности.
Вскоре вопрос о политическом курсе приходится
решать уже практически. И снова начинается дуэль
Джефферсона с Гамильтоном. Английский агент майор
Джордж Беквит прибывает в Нью-Йорк для тайных
переговоров с министром финансов. Гамильтон
сообщает об этих встречах Вашингтону и Джефферсону,
не скрывая при этом собственного отношения к делу.
Гамильтон отражает интересы новоанглийской
буржуазии, ему важен экономический рост и торговля
с передовой промышленной страной — Англией, а не
необжитая территория Миссисипи. Явно нарушая
лояльность по отношению к президенту и коллегам по
кабинету, Гамильтон предупреждает английского
агента, что на пути американо-английского сближения
в том виде, в каком оно было определено на
переговорах, стоит Джефферсон. Более того, Гамильтон пред-
187

лагает свои услуги в борьбе с политикой
государственного секретаря, а также возможности,
представляемые его постом, для изменения американской
политики в отношении Англии.
Отмечая прагматический характер мышления и
действий обоих государственных деятелей, следует
все же сказать, что Джефферсон за всю свою
долгую жизнь старался не переходить рубикона,
отделяющего честное ведение дела от полной неразборчивости
в средствах, да еще проявляемой столь циничным
образом. Его дипломатия стоит выше закулисных
махинаций Гамильтона, и в данном случае он занимает
позицию, гораздо больше достойную уважения, чем
позиция Гамильтона, каковы бы ни были заслуги
последнего в деле консолидации страны.
Джефферсон проявляет инициативу в отношении
обеих сторон. Гавернер Моррис уполномочен
сообщить англичанам, что Соединенные Штаты займут
позицию нейтралитета, «если они (англичане) будут
честно выполнять условия договора и не будут
стремиться к завоеваниям, затрагивающим наши
интересы». Джефферсон ни словом не намекнул на
возможность англо-американского союза — то, о чем очень
прозрачно говорил с Беквитом Гамильтон.
В Мадрид отправляется Дэвид Хэмфри с
инструкциями для посла Кармайкла. Испания должна
немедленно признать права американцев на судоходство по
Миссисипи. Далее предписывалось добиться права на
контрольный пункт в устье великой реки, а затем
начать переговоры о будущем Флориды. Здесь как
орудие шантажа следовало использовать возможность
англо-американского союза. Характерен новый язык
буржуазного политика, почувствовавшего возможность
оторвать кусок чужой территории. *3а узкую полоску
пустынной, далекой и дорогостоящей земли
(Флориды),— пишет Джефферсон,— Испания получает
гарантию владения остальными территориями и находит
союзника там, где могла бы встретить опасного
противника». Послу в Париже Шорту поручено добиться
благосклонного отношения Франции к этому грабежу
испанских колоний.
Но события внезапно обостряют положение США,
торговавших с обеими противоборствующими
странами. Президент Вашингтон оповещен о том, что лорд
188

Дорчестер, британский губернатор Канады, в свете
благоприятного начала — переговоров с Гамильтоном
рассматривает возможность прохода британских войск
к Миссисипи через территорию Соединенных Штатов.
Президент в откровенной тревоге, он созывает
ведущих лиц правительства — Джефферсона,
Гамильтона, Нокса, Адамса и Джея.
За всей витиеватостью речи Гамильтона бесспорно
видно одно — он за уступку англичанам. Министр
финансов взывает к реализму: разве может
неокрепшая страна позволить себе риск войны, тем более
войны с могущественной Британией, от которой во
многом зависит судьба ее торговли и благосостояния?
Джей также считает, что у США с Англией слишком
много общих интересов, что британский флот должен
быть заслоном американского побережья, а не
постоянной угрозой. Адаме по сути не оспаривает эти
аргументы. Лишь военный министр Нокс предлагает
отвергнуть английское посягательство, но и он не хочет
сопротивляться англичанам, если те по собственной
инициативе все же пойдут к Миссисипи через штаты.
Позиция Джефферсона оказалась сложной. Он
советовал президенту не давать формального ответа на
запрос англичан. Открытый отказ делал Соединенные
Штаты уязвимыми не только в прямом смысле, но и
резко ослабленными дипломатически — вопрос «за»
или * против» англичан тогда решался сразу и
окончательно, чего не следовало, по его мнению, делать.
Дипломатия располагает, сказал Джефферсон,
значительно большими средствами, чем эти два слова. Пусть
англичане действуют самовольно, тогда и испанцам
на юге можно будет неофициально предоставить права
прохода, и опять Соединенные Штаты займут
желательную позицию «третьего выбирающего».
Довольно неожиданно грозное бряцание оружием
к осени 1791 г. затихло. Американские демарши
в Лондоне и Мадриде сразу стали излишними, но
главным полезным результатом этой дипломатической
бури явилось определение общего внешнеполитического
курса на данный период. Отчетливо обозначилось
также разделение в кабинете. Джефферсон впервые
ощутил себя в полной мере ответственным за судьбы
своей страны и увидел возможность избежать того, что
всегда представлялось ему наихудшим,— войны.
189

Вполне естественно, что столь радикальные
разногласия по внешнеполитическим вопросам не
способствовали консолидации кабинета. Отчетливо выделились
две позиции — Джефферсон и Гамильтон.
Тем временем правительство готовилось к переезду
из Нью-Йорка в Филадельфию — видный культурный
центр тогдашней Америки. Библиотеки и музеи
Филадельфии значили многое для Джефферсона,
жаловавшегося на провинциальность Нью-Йорка. В
Филадельфии жило немало известных в то время ученых,
группировавшихся вокруг Американского
философского общества, одним из вице-президентов которого
вскоре стал Джефферсон. Государственный секретарь
снимает кирпичный дом на Маркет-стрит, его
ведомство — через улицу наискосок. Поблизости
разместился президент, а в нескольких минутах ходьбы —
здание конгресса.
Вопросы внешней политики все более захватывают
государственного секретаря (в ту пору функции
министров еще не были строго фиксированы, и
понадобилось время, чтобы распределить государственные
обязанности). Основные принципы внешней политики,
какими он их представлял, видны из нескольких
докладов, подготовленных в период между декабрем 1790 и
февралем 1791 г. В этих докладах интересно то, что
записано, и то, что сознательно опущено. Опущены
всевозможные варианты посильного для США
вмешательства в европейские дела, которое представляется Джеф-
ферсону роковым для Америки. Главное орудие
внешней политики, подчеркивается в трех основных
докладах,— торговля. Соединенные Штаты должны
развивать взаимовыгодную торговлю, используя ее
для своего процветания, а также как инструмент
политического балансирования.
Американской независимости, полагает
Джефферсон, грозит прежде всего военно-морская и торговая
мощь Великобритании. Он пришел к этому
убеждению, еще будучи в Париже, и поэтому поддерживает
законодательство, направленное на то, чтобы делать
различие между торговыми кораблями стран,
находящихся в договорных отношениях с США и не
состоящих в таковых, т. е. он стоит за выборочный подход
в таможенной и — более широко — торговой политике.
Джефферсон в правительстве, а Медисон в парламент-
190

ских дебатах отстаивают ту точку зрения, что
Соединенным Штатам не безразлично, какую политику
проводят в отношении к ним другие государства. Если
Британия вводит дискриминационные меры против
американской торговли, федеральное правительство
должно ответить тем же. И напротив, дружественная
Франция не должна преодолевать такие же
таможенные барьеры, как и враждебные государства.
Положение обостряется к декабрю 1790 г. Блок
южных плантаторов, представляющих прежде всего
Джорджию и Южную Каролину, выступает за
сохранение привычных и выгодных для них торговых
связей с Англией: там, где нет местной
промышленности, наиболее благосклонно смотрят на лучшие и
самые дешевые импортные товары, не заботясь о
собственной промышленности и соображениях общей
политики. Закон 1790 г. о тоннаже судов разбивает
надежды тех, кто ждет укрепления связей с революционной
Францией. Французский поверенный в делах Луи
Гийом Отто, так же как и Джефферсон, разочарован
в перспективах американо-французского сближения,
основанного на пересмотре американской политики и
эволюции позиции Франции периода Национального
собрания.
Французский дипломат подает государственному
секретарю протест. Новый американский закон
нарушил договор о торговле 1778 г., и французская
сторона будет вынуждена ответить соответствующим
образом. Снова кабинет разбивается на два лагеря.
Гамильтон не желает и слышать об уступках Франции.
Это усилит неприязнь англичан, а Гамильтон связал
себя с политикой прочных связей с Англией. Именно
Англия, убеждает министр финансов, снабжает
Америку самыми необходимыми товарами, а доходы от
налогообложения британской торговли идут на
выплату федеральных долгов. Англия — главный кредитор
Америки и основной ее рынок.
Впервые Джефферсон выступает прямо против
политики Гамильтона по существеннейшему вопросу.
В своей поддержке интересов казны Гамильтон
заходит слишком далеко. Он не только обрывает память
недавней освободительной войны, но и прямо ставит
Соединенные Штаты в зависимость от британского
благоволения. С необыкновенной энергией Джефферсон
191

начинает борьбу в правительстве. Он убеждает
Вашингтона, что предлагаемая Гамильтоном политика,
основанная на фискальной приманке, ведет молодую
республику к необратимой зависимости от
♦владычицы морей», угрожая потерей завоеваний революции.
Президент Вашингтон в конечном счете одобряет
специальный доклад Джефферсона и отсылает его в сенат.
Но сторонники Гамильтона здесь отвергают
предложения по улучшению связей с Францией.
В это время умирает старейший деятель
революции Бенджамин Франклин, и как приветствие одной
революции другой французская национальная
ассамблея выражает свою скорбь по кончине великого
американца. Джефферсон немедленно использует
возможность для политической инициативы. Драматическое
свидетельство уз, соединяющих два народа, заявляет
Джефферсон в марте 1791 г., должно помочь в
укреплении их связей. После нескольких демаршей в
Париже Национальное собрание начинает переговоры о
новом торговом договоре. В США выезжает новый
французский посол — Жан-Батист Тернан.
По сути торговая дипломатия Джефферсона не
имела большого экономического и связанного с ним
политического успеха: Америка так и осталась
потребителем в основном английских товаров. В этом
смысле она оказалась малоэффективной и по
видимости неудачной. Однако дипломатия Джефферсона
уберегла Соединенные Штаты от, возможно, рокового
падения — союза части американской буржуазии с ее
английскими партнерами, что создавало реальную
угрозу завоеваниям революции и к чему мог привести
курс Гамильтона, рассчитанный на укрепление власть
имущих любой ценой (где грань, до которой согласен
был дойти Гамильтон, неизвестно). Джефферсон
ориентировался на Францию отнюдь не из одних лишь
личных симпатий и франкофильских убеждений (как
часто писал в Париж недальновидный французский
поверенный в делах), а главным образом из интересов
буржуазной республики, из интересов буржуазной
демократии в Америке. Ради укрепления основ
республиканизма и усиления демократии он готов был
пожертвовать интересами торговцев английскими
товарами и не останавливался в своей борьбе со
сторонниками сближения с Англией.
192

В обращении президента к конгрессу в 1791 г.
содержался параграф, написанный Джефферсоном.
В нем рекомендовались меры по защите американской
торговли и мореплавания. Наряду с другими
действиями, показавшими Лондону серьезность намерений
Филадельфии, эти предложения принудили англичан
пойти на давно откладываемый шаг — установление
нормальных дипломатических отношений с
североамериканской республикой. В августе посол Британии
Джордж Хаммонд вручил Вашингтону верительные
грамоты. Перед послом Уайтхолл поставил две
задачи: во-первых, продать подороже уход англичан из
северо-западных фортов, перекрывавших американцам
дорогу на запад, и, во-вторых, ликвидировать всякое
противодействие английской торговле. Посол сразу же
обнаружил раскол в американском правительстве,
увидел своих потенциальных союзников и непримиримых
противников.
Принимая английского посла, Джефферсон не
забывал о строго конфиденциальном докладе,
полученном тайными путями из Лондона. Английский
правительственный доклад убедительно показывал, что,
несмотря на потерю политической власти, английская
торговля в Америке увеличилась и завоевывала новые
позиции. Тоннаж американских судов уменьшился за
десятилетие вдвое, а доходы американской таможни
резко сократились. Экономический выигрыш можно
было реализовать политически.
Что, возможно, более всего волновало Томаса Джеф-
ферсона при чтении секретного британского
документа, так это убежденность лондонских политиков в
том, что внутренние противоречия обрекают
американское правительство на пассивность и конечное
поражение.
По многим признакам он мог догадываться в
начале 1791 г., что в правительстве существует проанг-
лийская группа и что министр финансов Гамильтон —
ее лидер. Ему еще неизвестны тайные контакты
Гамильтона с английским представителем Беквитом, но
характер политики Гамильтона уже ясен. Не следует
представлять дело упрощенно, будто Гамильтон
являлся ставленником и слепым орудием англичан. Дело
было сложнее и в то же время проще. На
определенный исторический период интересы экс-метрополии и
7 Г. Н. Севостьянов, А. И. Уткин
193

части американцев, стремящихся к всемерной
централизации государственной власти, совпали.
Выразителем этих общих интересов стал Александр
Гамильтон, умный и опытный политик, проводник идей
консервативной буржуазии.
Противники обнаружили друг друга. Гамильтон
с бескомпромиссной враждебностью относится к
методам «торговой» дипломатии Джефферсона. Тот в свою
очередь видит корень всей финансовой системы
Гамильтона в строго централизованной налоговой
политике и решительно восстает против нее. Джефферсон
в данном случае руководствуется скорее всего своим
европейским опытом. Он видел, к чему привела строго
централизованная налоговая система во Франции, и
пришел к твердому убеждению, что неограниченный
финансовый рычаг сбора налогов в руках
централизованной власти придает ей характер деспотии.
Централизация финансов предполагала централизацию
кредитования. Кому же выгодна эта финансовая
монополия? Кто будет наживаться на кредитных процентах?
Все доходы шли купцам северных штатов, спекулянтам
и агентам английских банков. Такая политика
автоматически предполагала тесные отношения с Англией.
В апреле 1791 г. Джефферсон пишет Джеймсу Монро,
что министерство финансов перед лицом английского
экономического наступления придерживается
политики «пассивной покорности и непротивления» и эта
политика будет продолжаться, если только англичане
не окажут подрывного влияния на кредит и цены
государства.
Лишенный пока что возможности нанести удар
Англии, угрожающей завоеваниям революции на
Атлантике, Джефферсон ищет ее уязвимые места. Он
обращается на Запад, к великому водному пути —
Миссисипи. В марте 1791 г. создается весьма смелый
проект четверного торгового союза против Англии.
Американская дипломатия стремится объединить
Францию, Испанию и Португалию против
«владычицы морей». Скоординированная между четырьмя
державами торговля по Миссисипи нанесла бы удар по
британским торговым интересам и, как пишет
Джефферсон, «составила бы эпоху в истории и в борьбе за
свободу океана». Но безусловная зависимость
Португалии от Англии, колеблющаяся позиция мадридского
194

двора и занятость революционной Франции
собственными проблемами не позволили этому проекту
превратиться в реальность.
На фоне выбора между основными* европейскими
силами филадельфийское правительство раскалывается
в противоречиях по поводу национального банка.
Гамильтон скроил свой проект с английской модели —
Английского банка. По его мнению, национальный
банк должен укрепить центральную власть и
необратимо скрепить союз штатов.
Создавая национальный банк, Гамильтон обещал
помочь должникам в выплате их долгов, но, как
сумели убедиться широкие фермерские массы, он прежде
всего готовил средства для выплаты процентов по
долгам тем спекулянтам, которые купили бы
государственные бумаги, т. е. он в первую очередь содействовал
бы дальнейшему обогащению буржуазии Севера — она
была способна в то время обратиться к массовым
закупкам облигаций. Ежегодные платы за долговые
проценты предусматривались в течение 1791—1795 гг. в
2 млн. долл.— значительная сумма по тем временам.
Она пошла бы, как предполагал Гамильтон, на
развитие американской промышленности. Но эти средства,
как твердо знал Джефферсон, будут выкачиваться из
народных масс, не давая им взамен ничего.
Банк, утверждал Гамильтон, поможет бизнесу
в его трансакциях, поможет правительству в его
расходах, поможет отдельным гражданам расплатиться
с долгами. ««-Проект национального банка»,— во
всеуслышание заявлял член палаты представителей от
Джорджии Джеймс Джексон,— рассчитан на
обогащение небольшой части населения Соединенных
Штатов, только на меркантилистские интересы; фермеры,
мелкие владельцы не получат никаких выгод».
Видя, что блок Севера преобладает, Медисон
выдвинул тезис, что создание национального банка будет
неконституционным актом: правительство не может
заниматься финансированием частных лиц. Для
выяснения вопроса президент Вашингтон призвал
Гамильтона и Джефферсона. Обоим было предложено
высказаться относительно конституционности основания
Банка Соединенных Штатов. Джефферсон высказал
мнение, сходное со взглядами Медисона. Гамильтон,
однако, утверждал, что если правительство имеет
7*
195

право регулировать выпуск валюты, то может создать
и банк, регулирующий ее циркуляцию. Такое
«широкое» толкование валютно-финансовых полномочий
правительства устраивало федералистскую буржуазию, и
она стала усиленно поддерживать президента, влияя
на его политику.
Джефферсон тоже стоял за единый союз штатов
с централизованной властью, но этот союз, считал он,
должен основываться не на безмерном расширении
прерогатив федеральной власти, а на единении штатов
и всего народа, видящего в единой политике
отражение своих интересов. Как уже говорилось, начиная
борьбу против национального банка, Джефферсон
обращается к толкованию статей конституции —
отныне эта форма идейной борьбы получит широкое
распространение. Обоснование своей позиции он находит
в десятой поправке к конституции, которую вскоре
предстояло ратифицировать. В ней говорилось: «Все
права, не принадлежащие Соединенным Штатам по
конституции и не запрещенные ею штатам, остаются
за соответствующими штатами и за населением».
О банке в конституции, естественно, ничего не
говорилось. Следовательно, его создание зависело от воли
отдельных штатов и всего населения.
Вашингтон представил возражения Джефферсона
Гамильтону, но тот мобилизовал все силы в защиту
своего законопроекта и сумел провести его через
конгресс. 25 февраля Вашингтон подписал закон об
установлении Банка Соединенных Штатов. Это было
серьезное поражение Джефферсона. Не частный
финансовый вопрос, а общая платформа правительства
зависела от его дуэли с Гамильтоном.
Речь шла о наследии революции, о ее принципах,
о будущей судьбе демократии в Америке. Этот вопрос,
важный сам по себе, приобретал еще большее
значение в свете революции во Франции, возбудившей новое
поколение к новой оценке демократических идеалов.
С самого начала революция во Франции вызвала
широкие симпатии американцев, особенно среди
передовых элементов. Лафайет послал ключи от взятой
народом Бастилии президенту Вашингтону, и тот
назвал этот дар «знаком победы, одержанной свободой
над деспотизмом». Ход и развитие французской
революции породили ожесточенные дебаты. Вся читаю-
196

щая Америка вступила в эпический спор Эдмунда
Берка, осудившего то, что он назвал «излишествами
революции» в трактате ♦Размышления о революции во
Франции», и Томаса Пейна, оправдавшего
революционные действия прогрессивной Франции в пламенном
ответе непримиримого демократа — «Права человека».
Те консервативные силы, которым было что терять
в социальных потрясениях и которые объединялись
вокруг лозунга «закон и порядок», с горячностью
восприняли у Берка критику революционных методов.
Напротив, демократические силы с энтузиазмом
встретили апологию революции и республиканизма в
словах Пейна.
Прежде чем попасть в типографию, работа Пейна
через третьи лица была прислана Джефферсону, и тот
сопроводил ее следующими словами: «Наконец-то во
всеуслышание будет сказано слово против
политических ересей, которые недавно возникли среди нас, не
сомневаюсь, что наши граждане объединятся вокруг
знамени «Здравого Смысла»». Это мнение Джеффер-
сона, его безоговорочная поддержка революции во
Франции стали вскоре известны всем, активизируя
здоровые, демократические силы страны.
Поскольку в накаленной обстановке Америки
произошло разделение на сторонников Берка и
приверженцев Пейна, каждый теперь знал, кто возглавляет
друзей французской революции в США. Английский
представитель Беквит выразил «недоумение» по
поводу столь откровенного выражения мнения по острому
вопросу международного характера государственным
секретарем.
Спор, собственно, — при всех ссылках на
европейские события — шел о судьбах Америки.
Консервативная английская парламентская система
противостояла бурлящему революционному обновлению
Франции. «Здравомыслящие» превозносили английское
государственное устройство. Джефферсон вспоминает
долгую беседу за обеденным столом с Джоном Адам-
сом и Александром Гамильтоном. Адаме замечает:
«Очисти английскую конституцию от коррупции, дай
населению равенство представительства, и это
будет самая совершенная система, когда-либо созданная
умом человека». Гамильтон вмешался: «Очисти ее от
коррупции и дай ей равенство представительства
197

народа, и возникнет правительство, которое не сможет
функционировать: в том виде, в каком оно существует
ныне, при всех предполагаемых дефектах, оно
является наиболее совершенным из всех когда-либо
существовавших правительств». Основные различия в
англофильской группе, думал Джефферсон, выражены
отчетливо. «Один стоит за два наследуемые
сосредоточия власти (имеются в виду королевская власть и
палата лордов. — Авт.) и честно избираемое третье;
второй стоит за наследственную монархию с
погрязшими в коррупции палатой лордов и палатой общин,
стоящими между королем и народом».
Так характеризовал взгляды ведущих деятелей
консервативного крыла американской буржуазии
Джефферсон еще на заре их долгого политического
спора. Книга Пейна «Права человека» углубила
водораздел, и Джефферсон был рад этому. «Она помогла
отделить плевелы от здоровых зерен», — пишет он
автору. Связь между американской действительностью
и французским революционным взрывом выразилась
прежде всего в размежевании партийных позиций.
Томас Джефферсон занял место лидера
«французского», революционно-демократического направления, а
это, естественно, влияло на проведение им внешней
политики.
Постоянная борьба внутри правительства, а также
руководство важнейшим ведомством поглощали даже,
казалось, неиссякаемые жизненные силы Джеффер-
сона. Чтоб немного отдохнуть, он позволяет себе
несколько поездок. Вначале они с Медисоном
отправились в фаэтоне на север, а в сентябре устремились на
родину, в Виргинию. Он получил письмо, что у
дочери Марты родился ребенок, и поехал посмотреть на
внука. Путь в Монтиселло лежал через Мэриленд и
место будущей столицы, в строительстве которой
Джефферсон принимал самое активное участие (он
помог президенту выбрать десятимильный, по длине
стороны,- квадрат, где она должна была
располагаться).
Серьезный интерес к архитектуре столицы отражает
заботу Джефферсона о том, чтобы молодая
республика имела достойный ее внешний облик. Джефферсон,
вступивший в эти годы в пору полной зрелости
характера и убеждений, умудренный жизненным опытом,
198

по-прежнему поражает большой любознательностью,
энергией и мечтательностью, которые он не утратил,
несмотря на окружающие его постоянные распри и
личные несчастья. В политических битвах первых лет
республики, когда идеалы недавно закончившейся
революции начали деформироваться от столкновений
с реальностью, с противоборствующими интересами
отдельных групп пришедшей к власти буржуазии,
нетрудно было потерять веру, впасть в состояние
глубокой разочарованности либо окончательно
приобщиться к тем, кто приступил к дележу дивидендов
от национальной независимости. С ним же этого не
произошло. Его сопровождает многолетняя
оптимистическая вера в возможность улучшения жизни
общества. Начиная борьбу с преобладающей
торгово-промышленной олигархией, Джефферсон порывает со
многими личными привязанностями, отходит от
некоторых друзей прежних лет. Первые годы — время,
когда он был государственным секретарем в
правительстве президента Вашингтона, — он борется почти
в одиночку. Лишь позднее найдет он массовую опору
своим взглядам, а пока его поддерживают лишь
некоторые друзья, среди которых выделяются Медисон и
Монро. Гамильтон и Джефферсон возглавляли два
формирующихся политических лагеря, за ними стояли
разные общественные силы. Гамильтон стоял за
ликвидацию всех препятствий на пути внедрения
капитализма во все сферы американской жизни. Он и
возглавляемый им буржуазный блок объективно
выступали против большинства тогдашнего фермерского
населения страны. Гамильтон, как и прочие лидеры
федерализма, с презрением относился к «серой и темной
массе» поселенцев, расширявших своим трудом
западные пределы государства. Федералисты презирали
фермеров как отсталых и ограниченных «рабов
земли», они ненавидели пионеров Запада как постоянный
источник волнений и смут. В федералистских планах
этим группам населения предназначалась
второстепенная роль в государстве.
Демократическая часть американского общества
стояла перед суровым выбором: подчиниться власти
воротил денежного мешка или собрать силы и
противопоставить богатству массовую фермерскую опору.
Уже во время обсуждения конституции в стране
199

появились признаки раскола, но отсутствие единства
среди антифедералистов обескровило оппозицию.
Федералисты, казалось, захватили власть на долгие годы,
укрепили свои позиции. На их стороне были сила
денег, преимущества строгой организации, наличие
четкой программы действий и умелого, энергичного
руководства во главе с Гамильтоном. В лагерь
федералистов входил самый богатый слой населения,
владеющий большинством газет и журналов, пользующихся
поддержкой духовенства. Настораживающим фактом
было то, что и армия находилась в орбите влияния
федералистской партии. Торговые палаты
поддерживали федералистские лозунги, такие влиятельные
организации, как « Общество Цинцинната» (объединение
бывших офицеров), стояли на стороне федералистов.
Эта партия обзавелась сторонниками во всех штатах,
хотя и не везде равномерно. Центр их влияния был
на северо-востоке. Это и понятно. Программа
федералистов устраивала прежде всего новоанглийскую
буржуазию. Такие меры, как создание национального
банка и возведение тарифной стены, касались
кровных интересов буржуазии северных штатов и
пользовались самой решительной ее поддержкой.
Капиталистическая богатая аристократия не намерена была
делиться властью с низшими слоями буржуазного
общества.
Джефферсон как лидер демократической
оппозиции (превратившейся впоследствии в республиканскую
партию) придерживался противоположных
Гамильтону взглядов. Именно людей земли, фермеров и
сельских хозяев считал он «естественной аристократией».
Они — труженики земли, привыкшие распоряжаться
собой в самых сложных условиях, больше были
приспособлены, считал Джефферсон, для самоуправления,
чем городские жители, «искалеченные невежеством и
угнетением». В 1791 г. Джефферсон окончательно
отходит от поисков компромисса с Гамильтоном и
думает о создании противовеса федерализму.
Надежда Джефферсона покоилась на том факте,
что основная масса американского населения еще не
пробудилась к активной общественной жизни — ее
нужно было поднять против федералистского засилья.
В выборах депутатов законодательных собраний
штатов принимало участие менее четверти избирателей.
200

Джефферсон стремился заручиться поддержкой
остальных трех четвертей.
Секретным собраниям федералистов следовало
противопоставить демократическую гласность. В этом
антифедералистам помогли печатные органы, прежде
всего «Национальная газета». Ее перый номер вышел
в свет в октябре 1791 г. в Филадельфии. Редактором
газеты стал Филип Френо, которого Медисон знал еще
со времен учебы в Принстоне. «Национальная газета*,
этот антифедералистский орган, вскоре стала как бы
сборным пунктом оппозиции.
С серии антифедералистских статей в
«Национальной газете», написанных Медисоном зимой 1791/92 г.,
начинается организационная работа по оформлению
течения, названного Медисоном «республиканской
партией».
Те, на кого собирался опереться Джефферсон, уже
проявили свои способности. В сенате борьбу вел его
ближайший друг и соратник Джеймс Медисон, в
Нью-Йорке против федералистов выступили
губернатор Клинтон и сенатор Бурр, в Бостоне ветераны
революции Сэмюэль Адаме и Джон Хэнкок выдвинули
республиканским лидером Джона Джарвиса. В
Филадельфии демократов поддерживали ученые Бенджамин
Раш, Дэвид Риттенхауз и Джордж Логан. Здесь же
сторонником республиканцев проявил себя Альберт
Галлатин. Джеймс Джексон вел за собой Джорджию,
Джеймс Монро и Джеймс Джайлс — Виргинию.
Президентские выборы 1792 г. — слишком ранняя
дата для испытания сил. Вашингтон с Адамсом снова
победили, но республиканская партия уже создала
свою организационную сеть, и будущее предвещало
серьезную борьбу.
Во внешней политике государственного секретаря
занимает главным образом проблема взаимоотношений
с Англией. Ее с ноября 1791 г. представлял посол
Джордж Хаммонд, высокомерный молодой человек,
уже успевший побывать на дипломатической службе
в нескольких европейских столицах. В Париже
Джефферсон мельком видел этого аристократа, теперь ему
предстояло ближе познакомиться с ним. От их
контактов зависело многое.
Прежде всего следовало избрать «оружие».
Хаммонд предпочел бы личные беседы за обеденным
201

столом. Джефферсон быстро отказывается от них.
Вежливость неофициальных бесед может неблагоприятно
повлиять на точность и определенность позиций двух
стран, и он переходит к практике письменной
переписки. Дело не только в том, что здесь Джефферсон
мастер и почти не знает конкуренции, а скорее в том,
что письменное выражение политики позволяло
фиксировать позицию противоположной стороны и ее
изменение. Это особенно важно Джефферсону,
выяснившему из первых же бесед, что у Хаммонда нет
полномочий относительно торговых переговоров,
следовательно, английская дипломатия стремилась
продвинуться вперед, используя свое толкование статей
мирного договора. Здесь-то и должен сослужить свою
службу строгий учет колебаний и маневров
противника, зафиксированный в письменном виде.
Позиция англичан, в самом общем смысле,
заключалась в следующем: они не оставят северо-западные
форты до тех пор, пока американцы не выплатят все
долги и не компенсируют потери лоялистов.
В конце декабря 1791 г. Джефферсон предлагает
на заседании кабинета прибегнуть к торговой войне
против Англии, с тем чтобы заставить ее убрать
заслоны с дороги на Запад. Он встретил резкое
противодействие Гамильтона и позднее записывает
следующее: «Я полагаю, что он (Гамильтон) сообщал
Хаммонду все о наших взглядах и в ответ получал от него
сведения о политике британского двора». Получая
поддержку от сторонников Гамильтона, Хаммонд
решает перейти в наступление. 5 марта 1792 г. посол
Британии разражается обвинением в адрес Американской
республики, сформулированным в девяноста четырех
пунктах. «Льщу себя надеждой, мой господин, —
пишет Хаммонд в Лондон министру иностранных дел
Гренвилю, — что это заявление будет признано
содержащим совокупность доказательств столь полных и
существенных, что они исключат возможность
обвинений в противоречивости политики нашего
правительства».
Пока посол *льстил себя надеждой», Джефферсон
нарушил обычный распорядок дня и в течение восьми
недель неустанно трудился, изучая девяносто четыре
вопроса и отвечая на каждый. Обобщение
всевозможной статистики с соответствующими заключениями
202

заняло ни много ни мало 250 страниц текста, не
оставлявшего камня на камне от британского
меморандума. Даже противники находили в ответе Джеф-
ферсона шедевр дипломатического искусства.
Государственный секретарь отнюдь не стремился к вящей
объективности, он выступал от лица Соединенных Штатов
и в их защиту. Хаммонд потерпел словесное
поражение по всем девяноста четырем пунктам. В Джеффер-
соне словно проснулся прежний адвокат, скрупулезно
вникающий в суть дела. Положение лоялистов, иски
британских кредиторов, статус северо-западных постов,
судьба уведенных англичанами негров-рабов —
всесторонний анализ этих факторов вел к единственному и
неоспоримому выводу, что в нарушении договора
виновны англичане, они «нарушили договор еще в
Англии, когда он еще не был известен в Америке;
нарушили его в Соединенных Штатах, как только узнали
о нем здесь».
Чувствуя выигрышность ситуации, Джефферсон
приглашает посла на обед, на котором Хаммонду
остается сказать лишь то, что заявление
государственного секретаря поставило переговоры на новую основу
и он ожидает соответствующих инструкций из
Лондона.
Удар, как это часто бывает в политике, нанесли
из-за спины. Опустошенный неудачей Хаммонд
внезапно загорается надеждой и шлет в Лондон
ободряющее послание. Оказывается, министр финансов
Гамильтон заявил ему, что меморандум Джефферсона
не представляет собой изложения взглядов
правительства, что кабинет сожалеет по поводу
«несдержанного» тона этого документа, что президент не читал
его и он не имеет силы официального выражения
позиции администрации. Гамильтон сознательно лгал,
ибо ответ Джефферсона был представлен ему и Рен-
дольфу прежде всего, затем этот документ вместе
с возражениями первых двух критиков попал к
Вашингтону и тот одобрил его, после чего ноту вручили
Хаммонду.
Поскольку дипломатические переговоры обещали
теперь слишком мало, а отступление означало
крупное поражение имперской политики, в Лондоне
решили оставить все как есть. Этот курс на
затягивание был возможен ввиду силы партии Гамильтона,
203

противодействовавшей сильной политике в отношении
Англии.
Английская политика правительства зашла в
тупик. Англичане, владея западным заслоном и
пользуясь торговыми преимуществами, не без успеха
поддерживали выгодное для себя статус-кво.
Госсекретарь обратился к другим странам.
Однако вопреки ожиданиям контакт с
французскими дипломатами оказался нелегким. Посол
Франции Тернан, принимавший участие в войне Америки
за независимость, подозревал американское
правительство в негласных переговорах с английским
представителем Хаммондом и относился к Джефферсону
сдержанно. Тем труднее становилось положение
последнего. Указывая на трудности переговоров о
торговых и прочих связях с Францией, Гамильтон
прозрачно намекал, что Лондон проявляет гораздо большую
готовность. А когда Тернан и Джефферсон наконец
выработали проект торгового соглашения на условиях
небольшого налогообложения товаров, Гамильтон
торпедировал это соглашение, потребовав
пятидесятипроцентного повышения пошлин на французские
товары.
Позиция Джефферсона была невыгодной, а задача
неблагодарной. Не желая идти в подчинение
Британии, он еще больше стал ориентироваться на
Францию. Но главное орудие американо-французского
сближения — торговля развивалась крайне медленно
по многим причинам. Как и прежде, французские
купцы не имели опыта на американском рынке,
французская экономика производила не все товары,
необходимые американским покупателям, пришедшая
к власти французская буржуазия еще не ощутила
выгод от торговли с Америкой, меры французского
правительства по созданию высокого таможенного
барьера оттолкнули американских торговых агентов.
В сложной обстановке Джефферсону приходилось
ограничиваться негативной задачей — сдерживать про-
английское течение, сохраняя за Америкой свободу
РУК.
Американская дипломатия стремится обезопасить
республику не только на востоке, со стороны
Атлантического океана, но и на западе, где широкая полоса
Миссисипи остается недосягаемой для перевозки аме-
204

риканских товаров. Испанский флаг над Луизианой,
Восточной и Западной Флоридой и Техасом означал,
что в случае обострения англо-американских
отношений Мадрид займет место арбитра, и от того, какую он
будет проводить политику, зависела безопасность
огромной по протяженности границы.
Американо-испанские отношения сплелись в клубок, который нелегко
было распутать.
Заключая мирный договор с Англией в 1783 г.,
США определили свою границу на юге по 31-й
параллели. Англичане охотно пошли на такие
географические пределы притязаний штатов — это им ничего
не стоило, так как спорная территория принадлежала
не британской, а испанской короне, и с Мадридом, а
не Лондоном должны были определить свои
окончательное границы американцы. Столь же фиктивным
оказалось соглашение с англичанами о навигации по
Миссисипи. Оно ни в коей мере не обязывало
владельцев долины Миссисипи — испанцев.
Ввиду этого американской стороне надлежало
выявить подлинный характер американо-испанских
отношений, определить реальные границы владений двух
держав.
Тогда Джефферсон обращается к «законам
природы». Его волнует прежде всего свобода
передвижения американцев по Миссисипи. «Если мы обратимся
к ним (законам природы), какими их ощущают сердца
людей, то какое из чувств владеет глубже душой
человека, чем то, что океан открыт и свободен для всех
людей, а реки открыты всем живущим на их берегах?»
Джефферсон рассматривает часть Миссисипи,
находившуюся во владении испанцев, не как простой
отрезок течения реки, а как часть «пути в море». Поэтому,
доказывает он, все жители, а в частности жители
верховьев Миссисипи, имеют право прохода по всему
течению реки, вплоть до ее истока.
Мы снова видим в действии доктрину
«естественных прав», теперь искусно приспосабливаемую к
нуждам устремившихся на Запад американских
поселенцев.
Отстаивая права колоний на самоопределение,
Джефферсон и его соратники поддерживали
справедливое дело борьбы с тиранией метрополии,
сдерживающей развитие американской нации. Аргументы же
205

о ♦сдерживании» американской нации другими
державами после достижения суверенитета неизбежно
принимают все более отвлеченный характер.
Взгляды Джефферсона претерпевают эволюцию.
В период революционного подъема американская
буржуазия выдвигает гуманистические принципы,
выступает в защиту ряда общих прав индивидуума и
нации. Получив в свои руки суверенную власть,
руководители буржуазного государства значительно
отходят от принципов всеобщей справедливости, ставя
теперь во главу угла интересы * развития нации», что
в условиях господства буржуазии часто становится
принципом обоснования экспансии и выгод
американской буржуазии.
Год за годом мы видим эволюцию идеолога
революции в более умеренного буржуазного политика.
Заслуга Джефферсона в том, что он в меньшей степени,
чем другие деятели американской революции,
становился на путь политика-прагматика, выразителя
интересов господствующего класса. Он стремился
отстаивать идеи Просвещения, выступал за более
совершенное государственное устройство и в этом отношении
оставался верен принципам 1776 г. Однако все чаще
выгода момента становится слишком соблазнительной,
а интересы собственно американские — выше
интересов соседних стран, индейцев, негров, всех, кто
«тормозит» рост благополучия «среднего американца», о чем
красноречиво свидетельствует «испанская»
дипломатия Джефферсона на посту государственного
секретаря.
Испанцы отнюдь не обязаны предоставлять
Миссисипи американской торговле. Права американцев
в данном случае такие же, как и права испанцев,
скажем, на навигацию по Гудзону или Потомаку. Но
поселенцы Запада действительно нуждаются в этой
мощной водной артерии, и Джефферсон, почти не
колеблясь, выступает энергичным защитником прав
пионеров границы.
Здесь его политика будет зависеть уже не от
чистоты общечеловеческого гуманизма его принципов, а
от сложившейся ситуации, когда высшие принципы
уступают место хладнокровному подсчету выгод.
Такая судьба буржуазного политика не миновала и
Джефферсона.
206

Изменения подобного же рода мы видим и в
других начинаниях приближающегося к
пятидесятилетнему возрасту Джефферсона.
Возвращаясь к Луизиане, заметим, что здесь, в
вопросе об использовании вод Миссисипи западными
поселенцами, Джефферсон быстро и с готовностью
вооружается доктриной * естественных прав», делая ее
орудием проникновения в новые девственные районы,
отмеченные на карте как принадлежащие испанской
короне. Но ситуация в Европе, следящей за развитием
событий во Франции, быстротечна, и к моменту, когда
Джефферсон готовится предпринять наиболее
решительные шаги в отношении Испании, ему приходится
отложить такие вопросы, как навигация по
Миссисипи или отношения с пограничными индейцами. Перед
США встают более существенные проблемы, грозящие
вовлечь их в огонь европейской войны.
Как и следовало ожидать, контрреволюционная
коалиция предприняла наступление против
революционного французского народа. Войска европейских
монархов вторглись на землю республики и
двинулись на Париж. В мощном революционном и
патриотическом порыве армия Французской республики
поколебала чашу весов, нанеся интервентам ощутимые
удары. Вместе с эхом побед по миру
распространялись идеи восставшего народа, идеи свободы,
равенства и братства.
В Америке отклик на французские победы был
повсеместным, все французское стало символом
родственной революции, несущей освобождение.
Ветераны борьбы за независимость с охотой надевали
трехцветные кокарды, говоря, что и в Европе наконец
♦началось». Реакция указывала на «жертвы»
революции, взывая к ♦ справедливости». В обстановке 1793 г.
Джефферсон без колебаний отверг все обвинения в
«излишнем терроризме» во Франции. «Свобода всего
мира зависела от исхода борьбы, и была ли когда-либо
победа достигнута такой малой кровью?»
Внешняя политика США теперь во многом
зависела от удач французского оружия, особенно после
того, как Франция объявила войну Великобритании.
Рассматривая французскую революцию как
продолжение своей собственной революции, наиболее
прогрессивные силы США согласны были оказать Франции
207

поддержку в знак благодарности за помощь
французов в войне за независимость. Во внутренней жизни
страны сообщения о революционных боях на
континенте послужили катализатором роста и единения
демократических сил. Теперь Джефферсон имел больше
возможностей найти политическую опору в борьбе
с проанглийской буржуазией северных штатов.
А такая поддержка теперь особенно была нужна,
так как Франция и Англия вступили между собой
в войну. В Филадельфии уже несколько месяцев —
особенно после того, как Людовик XVI взошел на
гильотину, — ожидали этого. Английская блокада
французского побережья не могла привести к иному
результату.
Соединенные Штаты объявили о своем
нейтралитете в войне, но как проанглийская, так и профран-
цузская фракция не считали это решение
окончательным.
В феврале 1792 г. между Джефферсоном и
Вашингтоном велись разговоры о визите государственного
секретаря в Париж. Новость, о которой передал из
французской столицы посол Моррис, изменила эти планы.
Французская республика, знаменуя активизацию
своей политики в Америке, посылает в Филадельфию
нового посла, гражданина Эдмона Шарля Жене.
Джефферсон знал, что Жене снабжен
инструкциями установить тесные связи Франции со штатами.
Ввиду намечавшегося важного дипломатического сдвига
президент Вашингтон покидает свое поместье Маунт-
Вернон и спешит в столицу. 19 апреля кабинет в
полном составе собирается в президентских апартаментах.
Предстояло выяснить отношение Американской
республики к Французской республике.
В обычном для себя стиле инициативу
захватывает Гамильтон. Он ставит под сомнение законность
существующего республиканского правительства во
Франции, а следовательно, и действенность договора
1778 г.
Последнее слово, однако, за Джефферсоном.
Развивая свои философские взгляды на природу
государственной власти, Джефферсон выдвигает и блестяще
отстаивает принцип абсолютного верховенства нации
в определении формы правления — новое слово в
политической науке XVIII в, *Мы? конечно же, не мо-
208

жем отрицать за другими нациями права на
принципы, на которых основано наше правительство, что
каждая нация имеет право создавать собственные
органы власти и приводить эти формы правления в
соответствие со своей собственной волей; и во внешних
делах осуществлять связи с другими нациями через те
органы, которые она выберет, будь то монархия,
конвент, ассамблея, комитет, президент или что-то другое.
Единственным существенным обстоятельством
является воля нации». Исходя из этого, Джефферсон
признает за Национальным конвентом такие же
законные права, как и за любой другой,
поддерживаемой французским народом, властью.
Преодолевая оппозицию Гамильтона, эта точка
зрения возобладала в американском правительстве, и
президент Вашингтон одобрил инструкции послам
Американской республики признать новую
французскую власть полномочной. Президент постановил
возобновить платежи по долговым обязательствам
Франции. Гавернер Моррис отправился в Конвент
представлять свои полномочия.
Но противники сближения с революционной
Францией лишь затаились, ожидая удобной минуты.
Гамильтон и его приверженцы стремились заранее
обречь миссию гражданина Жене на поражение.
Ставкой являлась роль Америки в конфликте между
Францией и Англией. Если штаты признают полномочным
свой договор с Францией от 1778 г., то им придется
с оружием в руках защищать французскую
Вест-Индию, а также позволить французским судам свободно
входить в американские порты, запрещая это делать
судам других стран.
Ведущие государственные деятели обращаются
к Вашингтону с меморандумами, высказывая свои
взгляды по животрепещущему вопросу. Взгляды
сторонников договора наиболее полным образом
выражает государственный секретарь. Американская нация
не должна забывать о принципах своей
революции. Договор заключен не между двумя
правительствами, а между двумя народами, которые владеют
правом менять форму своего правительственного
представления. Народы могут отказаться от договоров
только тогда, когда их выполнение становится
невозможным либо угрожающим самоуничтожением.
209

Докажите мне, говорил Джефферсон, почему союз
с монархической Францией стал «нежелательным»,
когда та превратилась в республику. В подтверждение
независимости договорных обязательств от формы
правления сторон приводятся длинные цитаты из
авторитетов международного права — Гроция, Пуффен-
дорфа, Вольфа, Ваттеля.
Ссылки на естественные права народов, как и
обращение к авторитетам, убедительны, когда они
соответствуют собственным интересам. 22 апреля
президент Вашингтон провозглашает, что США занимают
в войне нейтральную позицию. В тексте прокламации
говорится о том, что североамериканская республика
будет стремиться поддерживать дружеские отношения
со всеми странами, сохраняя за собой свободу
действий. Пробежав текст прокламации, Джефферсон
понял, что еще раз его обошли с фланга. Друзья
Франции не могли целиком поддержать этот документ.
Оставалось, однако, вести борьбу за его толкование.
Нейтралитет, как признает Джефферсон в
письмах Медисону и Монро, имеет довольно широкое
толкование. Государственный секретарь считает
желательным такой нейтралитет, который поколебал бы
высокомерие Британии и завоевал симпатии
революционной Франции. Но министр финансов Гамильтон
всемерно противится «честному нейтралитету»
госсекретаря, выгодному французам. Проходит время, и
становится очевидным, что Англия в большей мере
воспользовалась преимуществами американского
нейтралитета, не давая ничего взамен.
В такой атмосфере прием посла Французской
республики Жене приобрел особое звучание.
Гражданин Жене — необычная фигура. В бурном
XVIII в. он занял скромную роль, но его жизнь сама
по себе представляла экстраординарное явление. Он
мог похвалиться необычно ранним успехом на
ученом поприще. В четырнадцать лет Жене переводит
«Историю Эрика XIV» с обширным пояснительным
подстрочником. Затем служит секретарем у одного из
братьев короля. Покровительство королевы выдвигает
его на дипломатическую службу, и он знакомится
с берлинским, венским, лондонским и петербургским
дворами. Революцию он принял так, словно готовился
к ней всю жизнь, и теперь стремился осуществить
210

миссию Французской республики в родственной
республике Американской.
Жене высадился в Чарлстоне в середине апреля и
не спешил предстать перед президентом. Он
продвигался на север, в полной мере пользуясь славой
французской революции и симпатиями к ней. Толпы
американцев выходили встречать представителя страны,
казнившей своего монарха. Джефферсон, как и
многие американские демократы, с удовлетворением
воспринимает это выражение народного энтузиазма, он
видит в нем проявление «старого духа 1776 года».
Через месяц после прибытия в Америку Жене
въезжает в Филадельфию. Орудийный салют и
колокольный звон превратили въезд французского посла в
небывалое зрелище. Толпа филадельфийцев несколько
дней с громкими криками приветствия
революционной Франции собиралась у резиденции правительства
и у французского посольства.
«Вы спрашиваете, кто эти энтузиасты, — пишет в
эти дни другу Гамильтон, — я отвечаю, что, за очень
небольшим исключением, это те люди, которые в
одинаковой мере зачинщики беспорядков и враги
правительства Соединенных Штатов». Те, кто думал, что
наследники американской революции, ее жертв и
победы, естественным образом встанут на стороне
революции французской, ошибались. В штатах вырос слой
консервативной буржуазии, с ненавистью встречавшей
любой социальный подъем. Беспечность среди
чествовавших новую Францию демократов ослабляла их
силы перед лицом сплоченного фронта сторонников
Гамильтона. Когда Жене под грохот салюта пел фи-
ладельфийцам, что «все сыны свободы — сыны
Франции», в особняках новой знати Америки, связанной
с британским капиталом, накапливали силы для
возведения преград сближению с революционной
Францией.
Партии скрестили мечи в присутствии Жене.
Джефферсон дружественно принимает нового
французского посла и отправляется с ним к президенту.
Впервые на американской земле жирондиста Жене
окатывает холодный душ: президент Вашингтон
вежлив, но не более. Чопорность и холодность главы
американского государства имела не менее вызывающий
фон: на стенах приемной висели портреты казненных
211

во Франции Людовика XVI и Марии-Антуанетты.
В напряженной обстановке француз ищет поддержку
и находит ее лишь во внимательном взгляде
государственного секретаря. Под свежим впечатлением Жене
записывает после приема: «Завтра у меня будет
первая конференция с господином Джефферсоном... Его
принципы, его опыт, его таланты, его приверженность
делу, которое мы защищаем, зажигают во мне
величайшую уверенность и дают мне надежду на
достижение славной цели, желательность осуществления
которой диктуют интересы всего человечества».
В кабинете Джефферсона дипломат изложил
французские предложения и встретил полное понимание.
Торговля с французской Вест-Индией открыта для
американских купцов — цель долгих усилий
американской дипломатии. Взаимное сближение двух стран
сделало бы осуществимой старую идею
Джефферсона — создание условий свободной, беспошлинной
торговли в отношениях между Францией, ее владениями
и США. Такой торговый союз исторически
послужил бы провозвестником освобождения мировой
торговли от сдерживающих пут, а конкретно усилил бы
связи двух республик — США и Франции.
Опыт политической борьбы и понимание
сложившейся обстановки приучили Джефферсона при всем
энтузиазме не забывать о трудностях достижения
цели. Средства сближения с Францией были
минимальными. В полном одиночестве отстаивает Джеф-
ферсон права американцев торговать с Францией
оружием, права французов рекрутировать в США лиц
французского происхождения, права французских
крейсерских судов продавать перехваченные товары
противника в американских портах.
Тем временем Гамильтон делает решающие усилия
и достигает лидерства. Это происходит тогда, когда
размежевание сил в кабинете претерпевает последнюю
трансформацию. Обычной до того момента была
следующая расстановка сил. Министр финансов
Гамильтон плотно блокируется с военным министром Нок-
сом, полным и медлительным человеком. Противную
сторону занимает государственный секретарь Джеф-
ферсон. Судьба политического курса в таких
обстоятельствах во многом зависела от позиции четвертого
министра президента Вашингтона — министра юсти-
212

ции Рендольфа. Сам президент, когда он выбирался
из своей домашней резиденции в Маунт-Верноне,
обычно присоединялся к большинству в кабинете, либо
своим голосом создавал это большинство.
Весной 1793 г. вопросы американского
нейтралитета в европейской войне, обостренные эксцессами
визита Жене, привели к новой перегруппировке.
Раздраженный критикой в «Национальной газете»,
президент Вашингтон призывал Джефферсона
♦воздействовать» на издателя газеты Френо. Тем же вечером
государственный секретерь записывает в дневнике: «Я не
сделаю этого. Его газета спасла конституцию».
Враждебность президента становится зримой.
При таких обстоятельствах от полного одиночества
в кабинете Джефферсона «спасает» только
половинчатая позиция постоянно колеблющегося Рендольфа.
В мае 1793 г. государственный секретарь пишет Меди-
сону: «Все теперь зависит от мнения одного человека,
самого нерешительного из всех, с кем я имел когда-
либо дело». Он всегда в принципе согласен с одним
(Джефферсоном), а в конечном счете солидаризируется
с другим (Гамильтоном). Так произошло в момент
одной из критических ситуаций — обсуждения
вопроса об осуществлении нейтралитета. Джефферсон
сознательно резко протестовал против создания
расширенной сети таможенной службы. Это привело бы,
по его словам, к «установлению корпуса шпионов и
информаторов, наблюдающих за своими
согражданами». Глава дипломатического ведомства считает, что
с задачей осуществления нейтралитета может
справиться обычная, традиционная судейская система.
После нескольких зигзагов Рендольф встал рядом с
Гамильтоном.
Поддерживая внешне теплые отношения со своим
земляком, Джефферсон втайне начинает кампанию
против Рендольфа, против его влияния среди
виргинских политических деятелей. Другого пути нет, ибо
соглашательская политика Рендольфа приведет к
полному доминированию в кабинете Гамильтона.
Джефферсон начинает делать первые заметные шаги на
пути традиционной буржуазной политики внутренних
перегруппировок и интриг. Сын своего времени и
своего класса, он, не видя альтернативы, переходит от
213

открытой к закулисной борьбе, от лобовых атак
к тактике фланговых маневров.
Трансформация автора открытой и ясной
♦декларации» в мастера политического маневрирования —
важный и довольно длительный период жизни Джеф-
ферсона. Политический идеализм недопустим в борьбе
с коварным, сильным и гибким противником. Мы
видим, как Джефферсон начинает приобретать новые
качества — черты профессионального политика.
Внешне благожелательный, он, опираясь на свой гибкий
ум, наблюдательность, острую память и личное
обаяние, начинает вести борьбу исподволь. Отступая в
кабинете, он стремится найти себе опору в Виргинии,
родном штате, крупнейшей в политическом смысле
единице. В откровенных вечерних беседах без
свидетелей и намеками в переполненном зале он начинает
борьбу по сплочению демократических сил,
преданных республике.
Противоборствующие силы — это во
внешнеполитических сферах приверженцы Англии, во внутренних —
федералисты. Эти два слова все чаще употребляются
в политическом лексиконе, все больший смысл
приобретает противопоставление двух партийных
объединений. В начале лета 1793 г., накануне установления
якобинской диктатуры в Париже, в Пенсильвании
создаются так называемые демократические общества,
подражающие революционным клубам Парижа.
Быстрая поросль этих организаций покрывает всю страну.
Джефферсон, еще прячась в оболочку официальной
непричастности, по мере возможностей поддерживает
новую политическую волну. Характерен эпизод,
переданный художником Трамбалом, близким знакомым
Джефферсона.
За обеденным столом у государственного
секретаря Трамбал услышал выдержанную в ярких
якобинских тонах речь виргинца Джайлса, обличавшего
консервативный характер пуританского наследия
новой Англии. Не щадя основополагающих устоев,
оратор обрушился на христианство и прочие «достойные
сожаления заблуждения». Трамбал поднялся из-за
стола и покинул общество, чувствуя, что хозяин дома
одобряет эти речи. Расхождения во взглядах положили
конец еще одной дружбе.
214

Идейная борьба отразилась даже в моде, в одежде,
мебели, архитектуре, привычках. Джефферсон
расстается с роскошью своего дома на Маркет-стрит.
Пятьдесят ящиков утвари отправлены в Виргинию. В
столице государственный секретарь встречает посетителей
в скромной одежде, в новом помещении на берегу
реки, часто в саду, среди деревьев. Снова возникают
аналогии с Руссо, снова идеи перестройки быта и всего
сущего выражаются даже в самых незначительных
деталях. Противники говорят о якобинце, отвечающем
за внешнюю политику.
Враждебность вокруг Джефферсона растет, и он
задумывается об отставке, хотя и слышит настойчивые
контраргументы Медисона. Решающее соображение
для принятия такого решения — его полное
одиночество в политической борьбе в правительственных
верхах. В последние годы, не поступившись своими
убеждениями, он оттолкнул конформистов и еще более
восстановил против себя врагов. В происходящей борьбе
ставки Джефферсона заведомо ниже, его оружие
слабее, а противник многочислен и безжалостен. В
середине лета происходит личный кризис. О нем
свидетельствует письмо Медисону, в котором Джефферсон
пишет: «Обессиленный работой с утра до вечера —
день за днем; зная, что эта работа столь же бесплодна
для других, как тяжела для меня, действуя в одиночку
в безнадежной постоянной борьбе против большинства,
которое систематически подрывает общественную
свободу и благосостояние, вынужденный даже в редкие
часы отдыха находиться в обществе лиц, в чьей
ненависти я не питаю сомнений... отрезанный от семьи и
друзей, оставив свои дела в состоянии хаоса и
беспорядка, короче, отдав все, что я люблю, в обмен на то,
что я ненавижу, — и все это без малейшего
удовлетворения как ныне, так и в будущем... так вот, мой
дорогой друг, пусть этот предмет никогда не встает
между тобой и мной». В конце июля Джефферсон
уведомляет президента Вашингтона, что уйдет со
своего поста 30 сентября 1793 г.
Оставалось сделать то, что еще позволяли
обстоятельства, а именно направить осуществление
провозглашенной политики нейтралитета по пути,
справедливому в отношении обеих воюющих сторон, а не в
215

сторону проанглийского курса, как того требовали
связанные с Англией купцы.
Несколько выбитый из колеи гражданин Жене
оставался в центре конфликта. И нужно сказать, что он
вышел за пределы не только такта, но и
реалистической политики. Испытывая, с одной стороны,
постоянные ущемления французских прав в делах о захвате
английских судов, а с другой — подогреваемый про-
французскими симпатиями уличных толп филадель-
фийцев, Жене, не учитывая шансов, решил
форсировать сближение Соединенных Штатов с Французской
республикой.
Дело, казалось, не терпело отлагательства. 7 июня
сторонники Англии устроили в Филадельфии
роскошный банкет, на котором звучали тосты за именинника,
короля Георга III. В федералистской * Газете
Соединенных Штатов» появляется серия статей «Пасифи-
куса». В ярких выражениях «Пасификус» — в нем
все безошибочно увидели Гамильтона — оправдывал
проанглийское толкование Прокламации о
нейтралитете и всячески принижал роль Франции в
американской революции.
В ответ на статьи «Пасификуса» Медисон по
прямому совету и плану Джефферсона начинает
публикацию своих статей, содержащих контраргументы.
Общенациональные дебаты знаменуют тот накал идейной
борьбы, которая уже приводит в движение как
закулисные собрания денежных воротил, так и народные
массы на улицах.
В этой обстановке Жене делает несколько
опрометчивых шагов. Французы захватили английский бриг
«Литл Сара», вооружили его и решили выйти в море
из американского порта. Это противоречило
Прокламации о нейтралитете. Узнав о яростном
сопротивлении темпераментного французского посла
американским властям, Джефферсон в воскресенье быстро
выезжает из загородного дома, чтобы не довести
инцидент до открытого конфликта. В угрозе Жене идти
своим путем даже вопреки приказу президента
Вашингтона федералистская партия нашла удобный
предлог для выступления. Напрасно Джефферсон
пытался внести успокоение в начатые Гамильтоном
дебаты о превышении Жене своих полномочий.
Французский посол служил теперь уже слабым помощни-
216

ком республиканской партии. Его высокомерие,
фантастические проекты, оторванность от реальности
сделали его затем, в определенном смысле, врагом
французского дела в Америке. Эта негативная роль Жене
все более возрастает на протяжении лета 1793 г. «Он
ведет себя как сумасшедший», — пишет Медисон
Монро. Наконец и демократические клубы начали
отмежевываться от опрометчивых действий Жене,
объективно ослаблявшего демократические силы штатов.
1 августа 1793 г. вопрос об отношении к Жене
обсуждается на высшем уровне. Президент Вашингтон
созывает заседание кабинета, спешно прибывают
Гамильтон, Нокс, Рендольф. Джефферсон заранее
предчувствует реакцию этих министров. В
сорокапятиминутной филиппике Нокс безапелляционно предлагает
выслать французского посла из штатов, принять
строгие меры против «демократических обществ» и
прекратить дружественное освещение революционных
событий во Франции. На следующий день роль главного
обвинителя берет Александр Гамильтон. Его искусно
построенная речь источает яд. Теперь молчание
означает полную сдачу позиций, и Джефферсон
поднимается с места. Он одинок, но, прежде чем оставить
позиции, он скажет свое слово. Закрыть
«демократические общества»? Но это лучший способ сделать их
дееспособными: ореол мученичества, созданный
вокруг этих обществ, вызовет симпатию к ним,
обеспечит приток в них свежих сил. Демонстративная
высылка Жене? Можно ли более жестоко нанести удар
дружественной Франции, окруженной со всех сторон
врагами, отбивающейся от коалиции европейских
монархов?
Прерывая речь государственного секретаря,
военный министр — явно рассчитывая на реакцию
Вашингтона — напоминает об осуждении позиции
президента газетой, издаваемой Френо. Вашингтон не
может спокойно слышать этого имени, он теряет
самообладание, и в накаленной обстановке кабинет спасает
от раскола лишь перерыв в заседании.
Вечерние часы не пропадают даром ни у одной из
сторон. Горит свеча у министра финансов Гамильтона,
склонился над бумагами Джефферсон. Союз с Францией
может быть спасен только в том случае, если
инициатива будет вырвана у проанглийской партии. Джеф-
217

ферсон пишет длинное письмо американскому послу
в Париже. Здесь нет места защите действий Жене.
Посол Франции пошел по неверному пути, он не
рассчитал свои силы, не определил ситуацию и должен
быть отозван. Лишь эта жертва может спасти
большее — дружбу и союз двух республик.
Защищая свой проект ноты французам на
заседании у президента, Джефферсон с особой горячностью
отстаивает фразу, что война между республиками
будет «войной свободы против самой себя».
Вашингтон одобряет эти слова. Да, Франция, несмотря на ее
ошибки, сражается за свободу. Однако блок
Гамильтона — Нокса — Рендольфа против такого
определения, и эта фраза опускается. В целом же документ,
написанный мастерской рукой Джефферсона,
принимается кабинетом. Пожертвовав Жене (тот
отзывается), Джефферсон сохраняет главное — союз с
революционной Францией.
В период общественного ажиотажа вокруг
гражданина Жене вполне отчетливо определяются две
партии. Консервативные круги, новая знать больших
городов, купцы и торговцы, связанные с английским
капиталом, замаскированные лоялисты, тори прежних
времен составляют проанглийскую партию. Им
противостоит широкий, пестрый и разнообразный спектр
сил. Городская беднота, рабочие, так называемые
«городские механики», мелкие торговцы, страдающие
от своих могущественных конкурентов, многие фермеры
входят в профранцузскую партию. В первом случае
объединилась новая аристократия, крупная
американская буржуазия, устрашенная бурным ходом
революции во Франции. Противоположный лагерь объединяет
недовольных «итогом» войны за независимость, когда
все плоды победы попали в руки немногих.
Постепенно почва в Филадельфии начинает гореть
под ногами Джефферсона. Его еще принимают в
фешенебельных гостиных, но за спиной на него
показывают как на кумира толпы, вождя оборванцев. В
частной беседе даже жена президента называет его другом
«гнилых демократов». Филадельфийский свет с
сочувствием принимает французских аристократов, «жертв»
народа, отрубившего голову Людовику XVI.
Законодателем во мнениях становится английский посол
Хаммонд. Столица враждебна «идолу республиканцев».
218

Блокада враждебности, прорываемая лишь
приездом старых друзей, становится нестерпимой. Джеф-
ферсон ищет убежища в стенах библиотеки
Философского общества, он думает о политике, но больше
говорит о книгах. Беседы с доктором Рашем, выезды
в поместье Стентон, где всегда его ждет горячий
прием доктора Логана, — вот светлые промежутки его
одинокой жизни в тот период.
Воспитание и образование, блестящим образом
продолженное во Франции, позволяли Джефферсону
достойно встретить любую светскую дуэль в
американском Париже — Филадельфии. И если он
сознательно удаляется от подобного состязания, если он
не желает примкнуть к партии правящего
большинства, то не потому, что ему заранее закрыли туда
двери или ему недосягаем этот мир. Нет, его волнует
большее. Наследие революции в опасности. Свобода,
завоеванная в боях, снова окована в гостиных
финансовых владык, хозяев морской торговли, аристократов
богатства. Идеалы молодости и блестящей поры
воодушевленной борьбы за дорогие ему принципы
разменяны власть имущими в Соединенных Штатах на
обеспеченность и процветание немногих.
Все больше растет в нем предубеждение против
бесплодных дебатов в кабинете. Его взгляды, как и
мнение его противника Гамильтона, достаточно
известны, и Джефферсону с его философским складом
ума не доставляют удовлетворения ежедневные
словесные баталии с неизменно неопределенным
результатом. Он понимает, что политический выигрыш
таится не в неоспоримых аргументах, а в консолидации
сил вокруг своих идей. Доктрина Гамильтона — знамя
немногих. Но это знамя тесно сплоченной и
могущественной своим экономическим влиянием группы.
Сразиться с ней можно, лишь объединив своих
сторонников, организовав их и умело направив.
Первые признаки осознания Джефферсоном
бесплодности борьбы на прежних основаниях видны из
намеков и полунамеков его обширной переписки.
Другу в Париж он пишет о «подавляющей его работе»,
о том, что «никогда так смертельно не уставал».
31 июля 1793 г., расположившись в саду своего
загородного дома, он прочитал в главной газете своих
противников, что его преступления против государства
219

непростительны. Здесь же Джефферсон пишет
просьбу об отставке. Вашингтон лично приезжает
к нему, но речь идет уже о преемнике. Разногласия
с Вашингтоном по этому вопросу заставляют Джеф-
ферсона принять решение остаться на своем посту
до января 1794 г. Вторая половина года прошла в
напряженной обстановке, но Джефферсон уже твердо
пришел к выводу: лучше полное выяснение
отношений, отделение и открытая оппозиция, чем
двусмысленность «надпартийной» политики. 5 января 1794 г.
экипаж мчал его на желанный юг, к дорогим его
сердцу людям и памятным местам детства.

Лидер партии
8 Когда Джефферсон покидал
Филадельфию, он, судя по всему, думал, что
уходит от активной, политической жизни.
Ожесточение последних лет борьбы
вызвало в нем усталость. Крепкое здоровье,
железная воля казались надломленными.
Каждый день приносил страдания от
внутренней неудовлетворенности,
порожденной кажущимся бессмыслием
политической борьбы. Чем сильнее страдал
Джефферсон в чуждом ему окружении,
тем более близким становилось ему все
то, что он так любил: семья, дом в Мон-
тиселло, библиотека, зеленые холмы, труд
на вольном воздухе, дальние прогулки.
Летом 1793 г. Джефферсон встречал
дипломатов и гостей в саду, среди деревьев,
говоря своим собеседникам, что чувствует
себя прирожденным земледельцем, что
политика ему претит, что он готов
сказать вместе с Монтенем: «Невежество —
самая мягкая подушка, на которую
только может положить голову человек».
Полушутливо, полусерьезно он клянется, что
в его доме никогда не будет больше чернил
и бумаги. Так говорит человек,
установившейся привычкой которого было
писать в день не менее дюжины писем.
Джефферсону пятьдесят лет. И хотя
у него стройная фигура, в руках еще есть
сила, а ноги не знают усталости, пять
десятилетий оставляют свой след. Его
рыжую шевелюру покрыла седина, на лицо
набежали морщины. Образ жизни Джеф-
ферсоиа по-прежнему аскетичен. Он
гордится тем, что солнце никогда не
заставало его в постели. Курение ему претит,
а вино он пьет только за обедом. В еде
он отдает предпочтение овощным блюдам.
221

Игры в карты в его доме запретны, так как подобные
развлечения он считает пустым
времяпрепровождением.
Прибыв в Монтиселло, Джефферсон много времени
уделяет верховой езде. Он скачет много миль в
утренние часы, и даже плохая погода не служит ему
помехой. В погожие дни он не слезает с коня с утра до
вечера. Люди, не знакомые с ним, легко могут принять
его за фермера, проведшего всю жизнь между
конюшней и плантацией.
Но постепенно дорога к Монтиселло становится
более многолюдной. Знаменитый виргинец привлекает
внимание путешественников. Один из них — Ларош-
фуко-Лианкур (тот самый, который на слова
Людовика XVI по поводу взятия Бастилии: «Но это
мятеж!»— ответил: «Нет, государь, это революция!»)
оставил весьма подробное описание своих визитов в
Монтиселло. Он знакомит нас также с портретом
Томаса Джефферсона зрелых лет, новообращенного
фермера, отошедшего, казалось, от политики. «У
господина Джефферсона мягкий, легкий темперамент, для
него характерна обязательность, хотя он несколько
холоден и сдержан. Он беседует самым любезным
образом, своим запасом знаний он может поспорить
с кем угодно. В Европе он занял бы выдающееся место
среди литераторов, здесь он в этом отношении уже
преуспел; в настоящее время он очень активно и с
большой тщательностью занимается уходом за фермами
и строениями; он намечает и выполняет до
последних деталей все, что требует ведение
хозяйства».
Гордость хозяина — его дом. Приехав из
Филадельфии, он увидел запустение, огонь еле теплился в
родном очаге. Первоначальная застройка уже не
удовлетворяла Джефферсона. «Путешествия по Европе, —
пишет Лианкур, — обогатили его, он увидел новые
модели; он включил их в свой проект; и после
завершения строительства по новому плану... его дом
наверняка встанет в один ряд с лучшими домами
Франции и Англии».
С прибытием Джефферсона в Монтиселло 16
января 1794 г. вся его семья наконец собралась вместе.
Дочь Мария, красоту которой отмечают все гости
Монтиселло, приближалась к шестнадцатилетию. Марта,
222

с 1792 г. жившая с мужем недалеко от отцовского
дома, — частый его гость. По своему характеру Марта
очень походила на отца. Ее муж Рендольф был во
многом противоположен своей жене, как и вообще всем
Джефферсонам. Он отличался неуравновешенностью,
частыми сменами настроения и постоянно страдал
от болезней. Дочери обожали отца и предпочитали его
общество любому другому. В этом Джефферсон был
счастлив.
Джефферсон вернулся в родные места с мыслью
уйти из политики. Через год он вспоминает: «Я
ожидал, что, приехав домой, буду жить спокойно и в свое
удовольствие». Однако его ожидал не мирный покой,
а напряженный труд.
Владения составляли десять с лишним тысяч акров
земли. Богатство лежало в земле, его не было на
поверхности. Кредиторы выражались более точно:
в 1794 г. долг Джефферсона составил 7,5 тыс. фунтов,
цифра увеличилась через год еще на одну тысячу.
Бывший государственный секретарь признается, что
никогда не работал так самозабвенно, как в эти годы
* долгового рабства». Мужество и здесь не изменило
ему. Листая одной рукой долговые счета, другой он
бережно расправлял чертежи будущего обновленного
прекрасного дома.
Противник рабовладения со времен Декларации
независимости, Джефферсон между тем владел 152
рабами, и в этом отношении он ничем не отличался от
плантаторов-соседей.
Хозяин довольно большого поместья возвращался
из столицы с твердым намерением создать самое
лучшее и культурное хозяйство в Соединенных Штатах.
Эту мысль он долго лелеял в душе, сжился с ней и
осуществлял ее со свойственными ему упорством и
методичностью. И здесь он натолкнулся на
непреодолимые трудности. Почва, плодородная и податливая,
лежала очень тонким слоем, а под ней упругая глина,
не поддающаяся плугу пахаря. Холмы под влиянием
вешних вод быстро превращались в оползни, овраги
мешали сеять. Джефферсон жалуется на эрозию
почвы, он часто пишет о «таких дождях, каких не было
со времен великого потопа». Мягкую обычно зиму
внезапно прерывали суровые морозы, и озимь не
доживала до лета. Поклонник труда землепашца должен
223

был признать, что природа таит в себе не меньше
неожиданностей, чем превратная стезя
государственного деятеля.
В течение нескольких лет Джефферсон занят
главным образом вопросами улучшения полей, ферм. Он
ведет обширную переписку, основным мотивом в
которой является мысль о том, что счастье человечества
зависит от прогресса сельского хозяйства. «Наука
никогда не бывает более прекрасной,— пишет он одному
английскому землевладельцу,— чем будучи приложи-
мой к человеческим нуждам, и самая важная среди
этих нужд — улучшения в сельском производстве и
хозяйственной экономии». Его увлекают слова
Свифта: «Тот, кто сумел вырастить два колоса или две
травинки там, где раньше росла одна, даст большую
пользу человечеству и сослужит более значительную
пользу своему отечеству, чем вся раса политиков,
взятая вместе».
Ежедневно сталкиваясь с примитивным ведением
сельского хозяйства, Джефферсон убеждается, что
одна из основных причин быстрого оскудения почвы его
края лежит в безжалостной, рассчитанной на быструю
окупаемость — и поэтому губительной — эксплуатации
земли. Надсмотрщики, а тем более рабы, нисколько не
были заинтересованы в правильной смене посевов и
сбережении продукта, будущее полей их также
совершенно не заботило. Мы видим бессмысленную борьбу:
на протяжении двадцати лет в Монтиселло стремятся
поднять культуру хозяйства, но не обучением
непосредственных работников и попытками заинтересовать
их в плодах труда своего, а увольнениями «плохих»
надсмотрщиков. В декаду 80-х годов здесь сменилось
семь надсмотрщиков, в 90-е годы — еще пять.
Джефферсон в этом отношении превзошел своих соседей.
Он пытался искоренить внутренне присущий системе
рабства порок за счет административных перестроек
и подбора лучшего руководящего персонала.
Рабовладение, как пережиток на фоне
капиталистического, фермерского развития хозяйства, мстило виргинским
плантаторам, одним из которых был Джефферсон, тем,
что нарушало все планы создания интенсивной
обработки земли, преграждало путь применению научных
методов в сельском хозяйстве. Здесь Джефферсон
оставался пленником своего времени и своей среды. Он не-
224

навидел рабство как превращение людей в вещи, но
не видел реального пути естественной ликвидации этого
проклятья американского Юга. Джефферсон часто
в письмах определяет рабство как недостаток общего
уровня культуры, и этот упрощенный взгляд позволял
ему надеяться, что через два-три поколения институт
рабства исчезнет.
По воспоминаниям современников, Джефферсон
был мягким и нетребовательным хозяином.
Убежденный в несправедливости рабства как института, он не
предпринимал строгих мер в отношении рабов. Многие
проекты улучшения их положения остались
невыполненными. Пределы его благих намерений
ограничивались одиночными действиями. Он не мог следить
за каждым шагом своих надсмотрщиков. Мы видим,
как он борется с телесными наказаниями, пытается
не побоями, а путем увеличения заработка
стимулировать труд своих рабов. Однако все это не мешает ему
одновременно с обличением рабства пользоваться
плодами рабского труда. В этом, повторяем, Джефферсон
не поднялся над своим временем и средой.
Нельзя сказать, что Джефферсон не чувствовал
двусмысленности своего положения и что его не
одолевали противоречивые мысли. «Если что-то не будет
сделано, и не сделано скоро, мы будем убийцами
наших собственных идей», — замечает он.
Поля и фермы не замыкали круг интересов
рачительного владельца. Прогресс требовал развития
ремесел. Сначала создаются планы производства поташа,
но затем Джефферсон склоняется к идее постройки
собственной гвоздильни. Местный кузнец помогал
Джефферсону делать ключи, замки, цепи.
Навигация п© Риванне — еще одна долго
вынашиваемая идея. По реке лежит кратчайший путь к морю,
где ждут продукты западных плантаций. Гораздо
охотнее там покупают муку, а не зерно, значит, нужно
строить мельницы. Десять лет строит Джефферсон
внушительную по виду мельничную постройку и
пускает ее в ход, уже будучи президентом.
Около 1800 г. Джефферсон составляет для себя
документ, первая строка которого вопрошала: «Я
часто спрашиваю себя, лучше ли стало в моей стране
от того, что я в ней жил?» Вслед за общим
замечанием, что определенного ответа нет, начинается
8 Г. Н. Севостьянов, А. И. Уткии
225

перечисление основных «услуг». Это Декларация
независимости, Билль о религиозной свободе, акты,
принятые виргинской Ассамблеей. Характерно, однако,
что все эти славные деяния предваряет открытие
навигации по реке Риванна. В одном перечне с
прославленными делами стоит введение в сельскохозяйственное
производство посевов оливковых деревьев из Франции
и африканского риса. «Величайшая услуга, которая
может быть оказана стране, — вырастить новое
растение в ее сельском хозяйстве; особенно ценно зерно
для хлеба; следующим по ценности за хлебом следует
масло».
Отойдя от государственных дел и уединившись
в Монтиселло, Джефферсон хочет завершить мечту
юных дней — окончить постройку дома. Первый
вариант — это тот дом, который Джефферсон покинул
в 1783 г. С тех пор он видел многое, видел лучшие
образцы архитектуры Европы, и теперь прежнее
строение, как уже упоминалось выше, не удовлетворяет
его вкус. «Архитектура,— не раз говорил
Джефферсон,— мое любимое занятие». Перед европейским
путешествием он изучил немало книг по архитектуре,
наибольший восторг у него вызывал Палладио, чей
огромный том он постоянно перечитывал. В Париже
Джефферсон наблюдал победное шествие
неоклассицизма. В своих проектах президентского дворца в
Вашингтоне и резиденции губернатора в Ричмонде
Джефферсон следовал римским канонам и образцам
возрожденного стиля, которые он видел в Париже,
Амстердаме, Лондоне и в Северной Италии. Новый
проект дома на холме Монтиселло значительно
отличался от здания, названного маркизом де Шастелю
элегантным в 1782 г. Объем его вдвое превышал
первоначальное строение.
Фасад классического стиля дорогим украшением
врезался в зелень окружающего пейзажа. Таким и был
идеал Джефферсона: среди сумбурных застроек
«торопящегося» Нового Света создать творение, которое
впитало бы в себя опыт прежних эпох. Размеры
здания, его спокойные пропорции, темно-красный
мягкого оттенка кирпич, симметрия окон, многие детали
из резного дерева говорили о гармонии души
создателя, о соединении любви к природе с признанием
ценности возвышенных форм античности. Простота
226

линий и упорядоченность всего проекта
свидетельствуют также о любви его автора к рационализму;
здесь нет никаких посягательств на украшательство,
на стремление к роскоши, даже фантазия приглушена
и отступает перед обдуманными деталями, говорящими
лишь о достоинстве, но не о вычурности.
Занятый постройкой дома, хозяин Монтиселло,
казалось, совершенно отошел от общественной жизни.
Он многое сделал, превратности политической борьбы
оставили в нем горечь, он ушел, предоставив другим
скрестить мечи борьбы. Напрасно президент
Вашингтон предлагает ему возглавить особую миссию в
Испанию. Более года понадобилось, чтобы залечить
душевные раны, восстановить силы, чтобы снова
проникнуться интересом к делам страны, переживавшей
внутренние трудности и внешнюю изоляцию.
Многозначительно, что Джефферсон после годичного
добровольного «изгнания» начинает заботиться об
улучшении связи между Албемарлем и Филадельфией.
Возвращение Джефферсона из сельской глуши на
авансцену американской политики было не только
важным общественным явлением, но и результатом
сложного процесса его внутренней борьбы. Прежде
всего пасторальная идиллия явно не удалась.
Несмотря на все усилия и помощь передовой
агрономической науки, хозяйство вокруг Монтиселло отнюдь
не процветало. Неурожай говорил о том, что нужно
ждать еще год, чтобы наверстать упущенное. А на
следующий год беда приходила уже не с суховеем, а
с заморозками. Строительство в американской глуши
также требовало немалых усилий и затрат, здесь тоже
временный успех постоянно соседствовал с неудачей.
Но хуже всего было в холодный зимний сезон, когда
свеча едва освещала одинокое окно посреди пустоши,
бездорожья, холода и мрака. Появляются признаки
отчаяния — чувства, до сих пор почти незнакомого
Джефферсону. Гордый и своенравный, он не
признается в этом даже самому себе. Но вот проходит
несколько лет, и, оглядываясь на прошлое, Джефферсон
рассказывает своей дочери: *Я был в домашнем
заточении, не видел никого, кроме тех, кто приходил,
и в конце концов стал чувствовать дурное влияние
этого на мой разум... Я испытал тогда достаточный
эффект ухода из мира, чтобы увидеть, что это ведет
8*
227

к антиобщественному и мизантропическому состоянию
ума, которое жестоко наказывает того, кто сдается:
и это будет уроком для меня, который я никогда не
забуду». Таков был внутренний фон,
предрасполагавший к новому выходу в мир.
Состояние дел американской республики в то время
вызывало беспокойство и опасения. Хозяин Монти-
селло вслушивается, всматривается в события на
национальной арене, и его сердце наполняется скорбью
и горькими предчувствиями. Он причастен к созданию
этого государства, он видел его истоки, его ранний
период и сейчас видит признаки нежелательного
поворота событий. Возможно, что одинокое окно Монтисел-
ло — лучший наблюдательный пункт для искушенного
зрителя, чем заполненный делами и тревогами
кабинет в столице. Здесь больше возможностей размышлять
и взвешивать. А ум Джефферсона именно таков: он
требует спокойного созерцания и уединенного
обдумывания, тогда он не ошибается.
С предстоящим уходом в отставку Джорджа
Вашингтона страна лишалась во многом консервативно-
умеренного, но спокойного и рассудительного
президента, пользовавшегося большим уважением. Именно это
уважение к генералу республики,
революционеру-республиканцу возвело президентский пост на
соблазнительную для тайных монархистов высоту. Стойкий
демократ Вашингтон не поддавался «соблазнам»,
которые предполагали почти неограниченные
прерогативы президента. Как поведут себя его преемники?
Партия крупной новоанглийской буржуазии —
федералисты — заполнила правительственные посты уже
при Вашингтоне. Страна поворачивала в сторону
реакции, которую возглавила проанглийская
буржуазия. Во внешней политике ее ориентиром стала не
революционная Франция, а недавний хозяин и враг —
Англия.
Глубину падения идеалов революции
знаменовал визит в экс-метрополию верховного судьи
Джона Джея. После пиратских действий англичан против
американских кораблей федералистская Филадельфия
послала в 1794 г. в Лондон не ультиматум, а
делегацию покорных представителей во главе с Джссм.
Терпимая по отношению к англичанам политика
была видна из того, что США намеренно не иользова-
228

лись выгодной для себя ситуацией. Англия как член
антифранцузской «коалиции королей» находилась
в тяжелом положении. Соотношение сил в Европе
складывалось в пользу революции. Революционные
армии с трехцветным флагом заняли почти всю
Бельгию и Голландию, теснили оплот монархий в
Германии, вышли в Северную Италию и преодолели
Пиренеи, Лондонский Уайтхолл готовился к худшему:
еще немного — и, победив на континенте, якобинская
Франция встает один на один с «владычицей морей».
Призрак экономической блокады, финансового краха
и общественного подъема уже вставал перед
правителями Англии, когда лорд Гренвиль сел за стол
переговоров с Джоном Джеем. Казалось, что при
создавшейся ситуации американская делегация одержит
полную дипломатическую победу.
Однако этого не произошло. В обмен на обещание
ликвидировать северо-западную линию укреплений
в Америке (что предусматривалось еще договором
1783 г.) и допуск к торговле с далекой Индией
американские представители подписали нужный и
выгодный англичанам договор.
Американо-английский договор, подписанный в
Лондоне 19 ноября 1794 г. и известный в истории как
договор Джея, был невыгоден американской стороне.
За новое обещание англичан покинуть
северо-западные форты, преграждавшие колонистам путь на Запад,
Джей пошел на слишком большие уступки. Уход
англичан с северо-запада США не ослабил их основной
(торговой) силы здесь. Англичанам по договору
разрешалось вести торговлю пушниной на американской
территории и иметь особые отношения с индейскими
племенами этого района. Союз англичан с
американскими индейцами северо-запада вполне заменял
Лондону цепочку военных фортов.
Еще более слабую позицию занял Джей в вопросе
об океанской торговле. Американский представитель
соглашался с тем, что решение споров по поводу
захваченных судов должна рассматривать совместная
англо-американская комиссия; американцы могли
теперь протестовать не огнем корабельных пушек, а
взывая к милости английских членов этих комиссий.
В вопросе о правах нейтралов Джей отступил по всему
фронту. Не было выставлено ни одной оговорки против
229

захвата англичанами кораблей нейтральных стран
во всех уголках Мирового океана. Использование
захваченной контрабанды также целиком оставлялось за
♦владычицей морей». Договор Джея не принес —
взамен многочисленных уступок — никакого смягчения
тяжелого для американцев торгового соглашения
с Англией.
Америка отказывалась от своих принципов
свободной торговли, соглашаясь на условия, диктуемые
сильнейшей морской державой. Свободные штаты
вручали ключи от свободы своей торговли главному ее
врагу. Это было дипломатическое фиаско. Связи
Америки с Европой отдавались на откуп британскому
флоту. Казалось, что потерпела поражение сама
американская революция, осуществление важных ее целей
снова отодвигалось. Как заметил по поводу
заключения договора Медисон, «трудно было даже
вообразить, что мы вскоре отдадим все под опеку
Великобритании, не получив ничего взамен; кроме того,
одним из условий этой злосчастной сделки будет
лишение нас права заключать выгодные нам соглашения
с другими нациями». Джефферсон охарактеризовал
этот документ словами: «Это не что иное, как договор
о союзе между Англией и ее сторонниками в нашей
стране против народа Соединенных Штатов».
Подлинный характер сделки стал известен народу
позже. Условия договора были оглашены только после
его ратификации сенатом в июне 1795 г. Страну
охватила волна возмущения. Джефферсон пишет в это
время своему старому другу Монро, послу США во
Франции: «Никакая внешнеполитическая акция никогда
прежде не вызывала такого всеобщего взрыва
негодования». Начиная входить в курс изменяющейся
политической ситуации, Джефферсон предсказывает
губительный эффект этого договора для партии
федералистов. Кажется, все произойдет само собой. Федерализм
обнажил свою суть перед нацией, он теряет почву, он
потеряет власть. Джефферсон видит, что битва далеко
не выиграна. Под искусным руководством Гамильтона
федералисты оправились от первого шока. Минуты
праздности республиканцев стоили им потери
инициативы. Виргинский наблюдатель по достоинству
оценивает политическое искусство своего противника.
♦Действительно, Гамильтон — колосс антиреспубли-
230

канской партии. Не владея большинством, он стоит
большего числа сам по себе». Джефферсон чувствует,
что он не может более оставаться в стороне от
происходящих событий и должен вновь выйти на
американскую политическую арену.
Вначале Джефферсон просит возглавить
антифедералистскую партию верного Медисона. Он анализирует
ошибки республиканского руководства, винит его в
промедлении, в неумении выступить в решительный
момент. Партийный характер заключенного Джеем
в Лондоне договора не вызывает в нем ни малейших
сомнений.
Присоединяясь к одному из оплотов реакции
в Европе, Гамильтон и его окружение усиливают
реакцию в американских штатах. Обед Джея в
Лондоне с изменившим французской революции
генералом Пишегрю символизировал обратное движение
консервативной американской буржуазии к * закону
и порядку» под любым флагом.
Надежда на противодействие договору со стороны
президента Вашингтона минимальна. Не он ли всего
лишь несколько месяцев назад распустил
♦демократические общества»—республиканскую организацию,
тридцать пять отделений которой опоясали страну от
Мэна на севере до Джорджии на юге. Сторонники
Гамильтона обвинили эту организацию в
причастности к открытым выступлениям 1794 г., таким, как
«Виски рибеллион». Это выступление, вызванное
новыми налогообложениями на виски, было подавлено
пятнадцатитысячной милицией Гамильтона. Вслед за
репрессиями последовало заявление президента,
осудившего деятельность «демократических обществ».
Воистину удивительно, пишет Джефферсон, что
президент позволил себе служить «инструментом
наступления на свободу дискуссий, свободу печати, письма
и публикации». Входящий в курс американской
политики виргинец называет Вашингтона пленником «мо-
нократической партии». Рубиконом президента должен
стать договор Джея.
И здесь последние сомнения Вашингтона отсекла
ловкая интрига Волькотта и Пикеринга (заменивших
на министерских постах соответственно Гамильтона
и Нокса) против Рендольфа, который сыграл такую
бесславную роль в уходе Джефферсона, за что был
231

♦вознагражден» федералистами постом
государственного секретаря. Вместе с английским послом
верхушка федералистов подстроила дело так, что английский
военный корабль перехватил депешу, которая
изобличала планы Рендольфа в отношении подкупа своих
дипломатических партнеров. Прямой Вашингтон
потребовал у Рендольфа, своего многолетнего друга,
разъяснений и не нашел их удовлетворительными.
Отставка Рендольфа, стремившегося протянуть дело
с ратификацией договора Джея, и подписание этого
договора Вашингтоном произошли почти
одновременно.
Джефферсон с интересом наблюдает за
происходящими событиями. Вся эта подспудная борьба, ее
правила и ее участники ему слишком хорошо
знакомы. Для Рендольфа круг замкнулся. В отношении
Вашингтона Джефферсон пишет: ♦Я хотел бы, чтобы
его честь и его политические ошибки не могли создать
повторения ситуации, в которой следует сказать:
♦Умалите его достоинства, иначе они погубят его
страну»».
Последним препятствием перед вступлением
лондонского договора в силу стала палата
представителей. 1 марта 1796 г., по получении ратификационных
грамот из Лондона, Вашингтон посылает договор
в палату. В Монтиселло огородные книги поставлены
в дальний ящик. Джефферсон с рвением
юриста-законоведа изучает прерогативы палаты представителей
в отношении заключения договоров с иностранными
державами. В этот последний час республиканцы
выдвигают новых лидеров.
На второй день после получения палатой
представителей условий договора со своего места
поднимается молодой представитель Нью-Йорка Эдвард Ли-
вингстон. Его удар нацелен верно. Он выдвигает
резолюцию с просьбой к президенту обнародовать
инструкции, данные главе американской делегации Джею на
мирных переговорах 1794 г. Имеет ли конгресс право
вмешиваться в дела исполнительной власти? Что
думают об этом ♦отцы-основатели»? Республиканцы
почти инстинктивно оборачиваются к Джефферсону,
и он полностью одобряет резолюцию Ливингстона.
Она проходит значительным большинством голосов.
Однако президент Вашингтон наотрез отказывается
232

выполнить волю конгресса. Среди членов палаты
представителей начинается замешательство, и вопрос
большинством всего в два голоса решается 30 апреля
1796 г. в пользу президента.
Это поражение стоило победы. Оно было для
республиканцев сокрушительным, но оно вызвало у
них мучительное сознание необходимости
организованной борьбы. Именно фракционность губила дело
республиканизма, что особенно ярко выявилось в
обсуждении мирного договора. Напротив, лишь строгая
организованность федералистов позволила им
избежать поражения. Купцы, богатые горожане, банкиры,
скрытые лоялисты единым строем выступили вперед
и смели в решающий момент силы нарождающейся,
нестойкой республиканской партии.
Как это ни парадоксально, но именно поражение
республиканцев в конгрессе пробудило в Джефферсоне
оптимизм относительно будущности их дела. Он пишет
Монро в Париж, что договор — это «победа,
купленная слишком дорого». Федералистской партии такая
победа нанесла * наиболее сильный удар». «Они видят,
что никакая опора не может удержать их, кроме
колоссального влияния среди народа достоинств
президента, и, если он уйдет и будет заменен монократом,
они будут сметены республиканскими чувствами своих
избирателей; если президентом будет республиканец,
он, конечно же, отдаст дань этим чувствам и поведет
народ по пути гармонии между управляющими и
управляемыми. А пока терпение». В словах Джеффер-
сона ясно прослеживается готовность к битве у
избирательных урн, он ждет президентских выборов
пока как наблюдатель, но его заинтересованность
становится все более активной.
Республиканские лидеры ожидают окончания
второго четырехлетнего срока президентства Вашингтона
уже давно. Они готовят себе массовую опору и ищут
лидера движения. Еще в январе 1796 г. Медисон,
неутомимый предводитель республиканцев в конгрессе,
старый соратник «виргинского отшельника», пишет
другому приверженцу демократических принципов
Джефферсона — Джеймсу Монро: « Республиканцы,
зная, что один лишь Джефферсон может взяться за
дело с надеждами на успех, желают выдвинуть его».
Осторожное прощупывание планов затворника из
233

Монтиселло началось издалека и задолго. В ответ
приходили письма, где к триаде первоначальных целей
уединения — * репутация, спокойствие, труд»
добавились сопутствующие им объяснения: возраст,
здоровье, семья. На более откровенные призывы Джеффер-
сон отвечал: «Та небольшая доля амбиции, которая
была у меня в юные дни, давным-давно испарилась».
Умудренный виргинец предлагает лидерам
республиканской партии выдвинуть кандидатуру Медисона. Ни
один кормчий не поведет «политическую ладью» более
безопасным курсом.
Медисон приезжает в Монтиселло, он настойчив, и
его аргументы оспаривать нелегко. У республиканцев
нет более естественного и привлекательного лидера,
чем Джефферсон. Его знает вся страна; заслуги в
революции, плодотворная деятельность посла во
Франции, твердость в трудной борьбе на посту
государственного секретаря, достойная защита гражданских
идеалов делают Джефферсона естественным
руководителем сил демократии. Этому способствует и
скромность уединившегося в сельской глуши
государственного деятеля.
Кандидатом федералистов долгое время был Джей,
но общенациональное возмущение заключенным им
договором с англичанами поставило этого политика
в незавидное положение. Более выгодный США
договор с Испанией (заключенный в октябре 1795 г. вСан-
Лоренсо) поднял шансы главы американской
делегации Пинкни. В его поддержку высказался Гамильтон.
Но окончательный выбор федералистов пал на Джона
Адамса, чье прошлое участие в революции позволило
федералистам соперничать со сторонниками
Джефферсона. Кандидатом в президенты стал Адаме, в вице-
президенты федералисты выдвинули Пинкни.
Колея пути в Монтиселло становится все более
различимой. Сюда приезжают такие деятели
республиканской партии, как Вильям Джайлс и Аарон Бур.
Никакие уговоры не помогли — так казалось. Но, странное
дело, Джефферсон перестал выдвигать аргументы
против своего выдвижения в кандидаты на пост
президента. Для политика это значило уже многое.
Довольно необычное явление в американской
политической жизни — претендент на высший в стране
пост не проявлял активности. Предоставив в распоря-
234

жение республиканцев свое имя, он оставался в
тени. Кандидату федералистов Адамсу приходилось
сражаться с идеей, с политической доктриной, но не
с человеком — лидером партии. Зато в
общенациональной кампании республиканцы широко использовали
имя Джефферсона. Характерен такой плакат из
Пенсильвании: «Томас Джефферсон первым создал
Декларацию американской независимости — он первым
определил священное политическое положение, что
все люди рождены равными. Джон Адаме говорит, что
все это фарс и фальшь, что некоторые должны
рождаться королями, а некоторые должны от рождения
быть знатью. Кого из них ты, свободный житель
Пенсильвании, будешь иметь в качестве своего
президента?» Такой подход упрощал дело борьбы с
федералистами, но был по существу верен и более
эффективен.
Федералисты со своей стороны выставляли
Джефферсона врагом религии, противником системы
национального кредита, гибельным для союза штатов
кандидатом, личным противником Вашингтона. В лучшем
случае ему прочили президентство в университете, а
не в стране. Более серьезными для репутации
Джефферсона были обвинения в том, что он и его партия —
марионетки Франции. Своими неловкими акциями
правительство Директории во Франции способствовало
распространению такого мнения.
Вспоминая об этой печатной дуэли, Джефферсон
писал: «Я не нашел себя ни в строках своих друзей,
ни в оценках врагов. Несчастьем нашего мира
является то, что незаслуженные оскорбления ранят, а
неумеренные восхваления не могут лечить этих ран».
Президентская кампания 1796 г. прошла под
знаком борьбы федерализма и республиканской партии.
Не принимая в борьбе прямого участия, Джефферсон
стал лидером республиканцев и ее кандидатом. Он
победил в Пенсильвании, повел за собой часть
Мэриленда, возглавил список во всех южных штатах, за
исключением Южной Каролины, где голоса
разделились поровну. Все это дало ему 68 голосов
выборщиков — до победы не хватило четырех голосов.
Президентом страны 71 голосом стал Джон Адаме,
кандидат федералистской партии и старый знакомый
235

Джефферсона. Второе место давало право на пост
вице-президента.
Джон Адаме был кандидатом федералистов, но не
был главой партии. Таковым являлся Гамильтон,
который без особой симпатии относился к Адамсу,
считая последнего отнюдь не рьяным сторонником столь
дорогой Гамильтону финансовой системы. Он знал
своенравный характер предлагаемого кандидата и не
верил в его победу над Джефферсоном.
Альтернативной кандидатурой Гамильтон выставлял Пинкни, но
не смог преодолеть приверженцев Адамса в Новой
Англии. Все это внесло смуту в прежде единые ряды
федералистов, и ее результаты сказались впоследствии.
Согласие на второе место в кабинете Адамса Джеф-
ферсон высказал еще тогда, когда финальный итог
был не ясен. Это видно из его письма Медисону от
17 декабря 1796 г. Почему виргинский демократ
соглашался подчиниться федералисту из Массачусетса?
Переписка с Медисоном проясняет вопрос. Оба
согласились, что Адаме слишком независимая фигура,
чтобы стать послушным орудием Гамильтона, что
возглавляемая им фракция занимает независимую позицию
в федералистской партии и на этом можно сыграть.
Медисон пишет: «Вы знаете, что его (Адамса)
убеждения не поработят его по примеру
предшественника. Ясно, что... интриги в Нью-Йорке с целью
поставить Пинкни над ним определили его враждебность
к британской фракции. Нельзя не учитывать также
того, что истинные интересы Новой Англии особенно
требуют примирения с Францией как условия к
установлению с ней торговых связей, добавьте ко всему
этому, что он, как говорят, высказывался о Вас в
дружеском тоне и, без сомнения, был бы удовлетворен
Вашим принятием подчиненного ему поста».
После многих лет вражды казалось, что старые
авангарды революции — Массачусетс и Виргиния в
лице их лидеров приходят к согласию. Сторонники
Гамильтона и архифедералистские круги срединных
штатов били тревогу.
Первым на тропу примирения встал Джефферсон.
Его благожелательность, как уже говорилось, видна
из письма Медисону, письма, старательно
распространяемого последним в американской столице. Теперь
Джефферсон берет перо и пишет прямое обращение
236

К многолетнему соратнику и противнику. Никто не
может поздравить нового президента с большей
объективностью и отсутствием привходящих чувств. «У меня
нет амбиции управлять людьми. Это тягостная и
неблагодарная задача*. В письме — ирония судьбы —
больше сочувствия, чем поздравлений. Здесь Джеф-
ферсон показывает одну сторону своей души —
стремление обрести мир и покой вдали от человеческих бурь;
другая сторона — сердце страстного политика молчит
в этом акте примирения.
Ненавязчивым условием примирения Джефферсон
выставляет не четко очерченные пункты своей
программы, а скромные пожелания, чтобы политик из
Нью-Йорка (Гамильтон) не впутал их в свои интриги.
В этом случае поддержка Виргинии Адамсу
обеспечена. Написав письмо новому президенту, Джефферсон
долго колебался. Не перешел ли он границу, не
превысил ли он меру в примирительных словоизъявлениях.
Лишь осведомившись о мнении друзей, в частности
Медисона, он посылает письмо в Бостон.
Итак, было решено пойти на политический
компромисс, не теряя при этом свободы рук, пристально
наблюдая за процессами в федералистской партии и
оберегая силы своей партии от настроений «полной
сдачи противнику».
Желая избежать шумной встречи, новый
вице-президент назвал датой своего прибытия в Филадельфию
более позднее число. Напрасно. У ворот города его
встретил салют артиллерии, солдаты продефелировали
со знаменем с надписью: «Джефферсон — друг
народа». Не теряя времени, виргинец отправился к
человеку, с которым предстояло постоянно иметь дело в
течение четырех лет,— к Джону Адамсу. В ответ Адаме
приезжает к Медисону, у которого остановился
Джефферсон, утром следующего дня. В беседах,
происходящих 2 и 3 марта 1797 г., два государственных
деятеля сумели найти общую платформу их будущего
временного сотрудничества. Адаме нуждался в
лидере республиканцев для усиления
правительственной власти. Джефферсон стремился заручиться
обещанием будущего президента не входить в
возглавляемую Англией антифранцузскую коалицию —
обстоятельства последних месяцев, прежде всего разрыв
237

дипломатических отношений с Францией, говорили
о такой возможности.
Увидел ли Адаме в Джефферсоне франкофила?
Симпатии бывшего посла в Париже к Франции были
известны, однако переходили ли они пределы
холодного, рационального учета национальных интересов
американской буржуазной республики? Едва ли. Как
сын своего класса Джефферсон разделял основы
мировоззрения этого класса и стремился удовлетворить его
интересы, понимаемые им как интересы всей Америки.
В период прогрессивной стадии развития буржуазии
ее цели представлялись как общенациональные цели.
Более того, в борьбе с феодализмом передовые
буржуазные деятели, и Джефферсон в их числе,
выступали с позиций общечеловеческих прав,
провозглашая лозунги свободы и равенства. Но, получив в свои
руки власть, буржуазия почти тотчас же создала
четкую грань между «своими» и «чужими» интересами.
Универсализм идей революции уступил место — пусть
«просвещенной и гуманной» на первых порах, но со
временем все более одиозной — националистической
философии.
В 1797 г. для Джефферсона было уже абсурдным
выдвигать планы, которые хотя бы йотой жертвовали
интересами американской буржуазии в пользу другой
страны (имеется в виду Французская республика).
Ведь сама Франция давно уже переродилась, она не
пылала революционным факелом для всего мира. Да
и трансформация деятеля революции Джефферсона
в хладнокровного буржуазного политика уже
завершилась. Это прежде всего и увидел Адаме в своем
первом заместителе во время мартовских бесед 1797 г.
В инаугурационном послании президента Адамса,
прозвучавшем 4 марта 1797 г., видно стремление его
автора к примирению. Иначе и не могло быть: от
стабильности политической жизни зависели теперь
пределы исполнительной власти. Вице-президент
принимает присягу в сенате. В кратком обращении
Джефферсон воздал хвалу «выдающемуся характеру»
своего предшественника на этом посту (им был Джон
Адаме). Впечатление «замирения партий» еще более
усилилось во время сцены принятия присяги
президентом. Одетый в серое Адаме занял место спикера.
Справа от него сели Вашингтон, весь в черном, и
238

Джефферсон, облаченный в синий костюм. Старые
деятели революции в последний раз в жизни сидели
вместе, знаменуя, как это казалось, единение основных
политических сил созданной ими республики.
Обманчивое впечатление. Миг единства был иллюзорным.
Мощные силы влекли бывших деятелей революции
по собственным путям. И хотя в инаугурационной речи
слышны были фразы об отказе от «политики
фракций», реальность упрямо вторглась в идиллию
примирения.
Новый президент говорил об общественном
замирении, но отнюдь не отрекался — ни в этой
торжественной речи, ни в делах последующих — от верности
федералистской партии. Более того, и это служило самым
явным признаком, он не избавился даже от
министров, унаследованных им от предшествующей
администрации, т. е. от заведомых федералистов. Министры
Пикеринг, Волькот и Макгенри были верными
сторонниками своей партии, и сладкоречивые
объединительные декларации президента их не касались. Едва ли
можно предположить, что Джефферсон тогда, 4 мар1?а
1797 г., ошибался на этот счет.
Политическая доктрина Джефферсона к этому
времени принимает все более отчетливые формы.
Говоря кратко, он стал в определенной степени лидером
средней и мелкой буржуазии, фермерских масс,
глашатаем требований держателей небольших земельных
участков. Именно в фермерах он видел основную силу
будущей Америки и надеялся увеличить их влияние на
федеральное правительство.
Напомним, что Америка его дней была
преимущественно сельскохозяйственной страной, где с землей
было связано более 90% всего населения.
Руссоистская философия, приписывавшая сельскому труду
основные гражданские доблести, а городскому
скоплению — все пороки, составляла краеугольный камень
мировоззрения Джефферсона. Пока ограниченность,
свойственная этой схеме, отнюдь не отражалась
отрицательно на росте его политической поддержки.
Напротив, массы избирателей-фермеров стремились
к более тесному единению вокруг лидера «Америки
фермеров». Джефферсон как зоркий и тонкий
наблюдатель видит силу и торговых кругов расположенной
вдоль берегов океана республики. Он надеется
239

объединить ♦патриотическую» торговую буржуазию и
фермеров Запада. Насколько этот проект занимает его
воображение, видно из тоста, произнесенного Джеф-
ферсоном на торжественном многолюдном банкете в
честь окончания президенства Вашингтона: «За
вечный союз и взаимопонимание между торговлей и
сельским хозяйством нашей страны!»
Идиллия примирения окончилась довольно быстро
и весьма неожиданно. Избрав в качестве предлога
торговые претензии правящей Францией Директории,
президент Адаме обратился к конгрессу с обличением
французской политики. Он призвал законодателей
усилить военную мощь Соединенных Штатов, чтобы
с честью противостоять «оскорблениям, грабежу и
шантажу». Из Нью-Йорка Александр Гамильтон
подсказывал дальнейшие ходы: пусть в Париж выедет
делегация представителей обеих партий. Провал этих
переговоров лишит республиканскую партию
возможности поддерживать Францию, принудит ее принять
пробританскую позицию, лишит оппозицию силы,
усилит консервативные элементы в стране.
По американской конституции вице-президент
председательствует в верхней палате конгресса — сенате.
Джефферсону понадобилось немного времени, чтобы
понять, что федералистское большинство здесь диктует
свои условия. С жаром указывают федералистские
сенаторы, что в Голландии, Швейцарии и Испании
революционеры являются «пятой колонной» французских
армий. Не ждет ли и Америку судьба завоеванных
французским оружием провинций? Демократические
идеи быстро получили ярлык «французской болезни»,
с самых высоких трибун демократов поносили за
отсутствие патриотизма.
Как и в 1793 г., Джефферсон волею судеб
оказывается в центре борьбы. Ситуация почти повторяется.
Колеблющийся президент и мощная англофильская
фракция, готовая к союзу с прежней метрополией ради
войны с ниспровергателями основ — французами. Но
три года в бурной истории французской революции —
большой срок. Нет уже непримиримых монтаньяров,
сложили свои головы Робеспьер и Сен-Жюст,
Францией правит термидорианская буржуазия. И если
молодой Бонапарт и распространяет в Италии идеи
антифеодальной борьбы, то в Париже его ценят не за это,
240

а за миллионы, текущие в казну. Партия
федералистов — партия антифранцузской борьбы не может не
учитывать изменение характера французской
политики, приглушенное отныне звучание революционных
идей. Наиболее рьяные учитывают также и внезапную
мощь армий Бонапарта, склонившего австрийцев
к унизительному миру. Военное могущество Франции
по достоинству оценивают и на берегах Темзы. Здесь
готовы к мирным переговорам, тем более что война
вызывает крах Английского банка, а матросы на
флоте бунтуют. Все это заставляет задуматься столпов
федерализма. Поэтому, когда делегация США
отправляется в Париж, в ее составе нет отъявленных врагов
примирения с Францией, едут умеренные федералисты
Пинкни, Маршалл и Джерри. Джефферсон чувствует,
как гроза проходит мимо.
Война — а она может быть лишь войной с
Францией — страшит Джефферсона. Помимо внутренней
реакции он предсказывает военное окружение: слабая
Испания не удержит Флориду и Луизиану, и тогда
для Америки наступит час роковых испытаний.
Тяготы войны, видимо, глубоко врезались в его память.
В разговорах с политическими деятелями он
перечисляет ее возможные последствия: сожженные порты,
паника на границах, разорение хозяйства. Война
умножит долги и подорвет экономику. Если же
Америка выступит тесным союзником Англии, то все
проникающее влияние последней сделает результаты
революции невесомыми. Война не сплотит, а разделит
страну. Этот тезис Джефферсон повторял многократно.
Какой курс предлагает одинокий в своих взглядах
на правящем Олимпе Джефферсон? Нужно установить
дружеские отношения с Францией, готовящейся к
последним битвам с коалицией монархов. В отличие от
всей правящей верхушки он признает основательность
претензий французской Директории к договору Джея,
ибо этот договор поколебал «нейтралитет» США в
пользу Англии. Подобный же дипломатический акт
должен был быть заключен с французами. По меньшей
мере при первом же удобном случае зарвавшимся
англичанам следовало указать на необходимость уважать
нейтралитет США. Но война не является для нас
наилучшим инструментом, пишет он, «природа дала
нам в качестве орудия нашу торговлю, которая, если
241

ею управлять соответствующим образом, будет лучшим
инструментом заставить заинтересованные нации
Европы относиться к нам справедливо».
Твердая позиция Джефферсона предполагает
примирение с Францией. Это снова ставит его во главе
оппозиции федералистам-англофилам. Тогда же,
весной 1797 г., президент Адаме начинает понимать, что
его примирение с лидером демократов было не более
чем временным компромиссом. Летом размолвки
превратились во вражду.
Джефферсон оказался в довольно необычном
положении. Как вице-президент он не обладал реальной
властью. Все основные решения могли быть приняты
и принимались без его участия. Он быстро стал
♦лишним» в правительстве, и в этом отношении его
положение напоминало то, каким оно было в 1792—1793 гг.
Но пять лет оппозиции не прошли даром. Бессильный в
качестве вице-президента Джефферсон могуществен
как лидер значительной политической силы —
республиканской партии. Молчаливо отвергнутый Адам-
сом и его министрами, Джефферсон со всей присущей
ему энергией обращается к партии.
Перемена воистину удивительна. Два года назад он
и слышать не хотел о политической борьбе, теперь же
он не мыслит без нее своего существования.
Джефферсон открыто проявляет свою активность. Не страшась
неизбежных трений партийной борьбы, он встает во
главе республиканцев. И делает это вовремя. Партия
только что на некоторое время лишилась своего
координатора действий — поступая по примеру старшего
друга, Джеймс Медисон удаляется в свой дом Мон-
пелье. В конгрессе республиканское руководство
возглавил Альберт Галлатин, но шансы этого выходца из
Швейцарии на национальное руководство
незначительны. Республиканцы смотрят на вице-президента и
не ошибаются в своих надеждах.
Прежде всего Джефферсон сплачивает
республиканскую фракцию конгрессменов. Без эффективного
руководства разветвленной сетью организаций партия
будет беспомощна, погрязнет во фракционной борьбе
и потеряет силу. Важную роль в консолидации сил
должна сыграть пресса — главное средство массовых
коммуникаций того времени. В июне 1797 г. Джеффер-
242

сон принимает бежавшего из Эдинбурга подданного
британской короны Джеймса Каллендера, чей трактат
♦ Политический прогресс Британии» был запрещен
английским судом, после чего автору пришлось бежать
в Новый Свет. Вице-президент помогает публикации
трактата в Филадельфии и открывает в загнанном
бедняке большое политическое дарование,
полемический талант, острое перо писателя.
Вместо возни с огородными книгами, наблюдений
за звездами Томас Джефферсон шлет сотни писем
во все концы страны, ко всем политическим
фигурам, готовым войти в оппозицию. Корреспонденты
Джефферсона не * ветераны» республиканской
партии — на них он полагается, его интересует новый
приток сил. Поссорившийся с федералистами Севера
Эдвард Ратледж — первоклассный лидер, за ним идет
вся Южная Каролина. Нужно склонить на свою
сторону колеблющихся умеренных типа Джерри,
склонных к авантюризму, но известных своей
враждебностью федералистам лиц, подобных Аарону Бурру.
Наступление начинается в июне 1797 г. В
Френсис-отеле, где живет Джефферсон, мало что
напоминает элегантную роскошь его апартаментов того
периода, когда он возглавлял государственный
департамент. Теперь это типичный политический штаб, где
каждый входящий знает, зачем он пришел.
Федералисты с тревогой наблюдают за быстро
расширяющимся внутренним фронтом, они принимают
меры, чтобы очернить переходящего «рубикон
лояльности» вице-президента. Тогда же федералистская
партия начинает усиленно заботиться о своем
идеологическом прикрытии. Партия в полной мере
воспользовалась широкой популярностью генерала
Вашингтона. Прощальное послание Вашингтона, составленное
преимущественно Гамильтоном, выдавалось за
манифест федерализма. Федералисты подавали себя
наследниками всех доблестей первого президента, особенно
настойчиво и громогласно превозносился его
патриотизм, преданность «национальным интересам». Для
Джефферсона, при всем его многолетнем уважении
к Вашингтону, подобная «политическая философия»
выглядела идолопоклонством, и начиная с 4 марта
1797 г. он прилагает немало усилий, чтобы разобла-
243

чить тех, кто использует имя Вашингтона в своих
интересах.
Джефферсон считал Вашингтона достойным
человеком, признавал его великие заслуги перед
американской нацией, но, как уже отмечалось выше, знал
его склонность поддаваться влиянию, лести, чем
воспользовалась группа окружавших его лиц. Обладая
непререкаемым авторитетом, первый президент своими
высказанными вслух суждениями нанес немалый вред
демократии. «Ему так долго аплодировали, что он не
мог уже видеть противоречий, не мог уже выслушать
непредубежденного мнения».
Превращению Джефферсона из символического
главы партии в ее главного стратега способствовали
«разоблачения», обнаруженные федералистами в его
письме к Филиппу Маццеи, старому итальянскому
другу. В этом письме, написанном еще в 1796 г.,
Джефферсон дал волю своей горечи и наихудшим
предчувствиям. Он писал, что в Америке «выросла проанглий-
ская монархическая и аристократическая партия,
желанной целью которой является воссоздать
сущность, формы уже переняты, британской системы
управления». Джефферсон писал, что масса граждан
привержена республике, но против них выступают
исполнительная власть, судебная власть, сенат,
торговцы, пользующиеся английским кредитом,
спекулянты, биржевые дельцы. Американский народ
«пробудится и порвет путы этих лилипутов», он сохранит
«добытую с таким трудом свободу». Джефферсон
писал эти строки сразу же после подписания договора
Джея и выразил в них свои мысли наиболее резко, но
выразил верно, чему свидетельство то, что даже в разгар
поднятого из-за этого письма шума он не пытался
опровергнуть написанное.
В письме, попавшем в американскую печать
сложным путем через Флоренцию и Париж, отразились
умонастроения автора, его опасения, страх за судьбу
демократии в Америке. Публикация письма,
возможно, развенчала наивные представления тех, кто видел
в Джефферсоне заоблачного философа-олимпийца и
приблизила его в глазах широких слоев к бренной
земной политике. Но, что самое главное, эта
публикация явилась своего рода толчком, заставившим
Джефферсона целиком окунуться в партийную работу, по-
244

святив ей весь свой талант и огромную
работоспособность.
В июле 1797 г. он уже стоит во главе партии.
Вокруг Джефферсона образуется круг доверенных лиц.
Его ближайшие сподвижники — Медисон, Монро и
член конгресса от округа Албемарл Вильсон Кери
Николас. Тем временем нарушение личных тайн,
против чего резко выступал Джефферсон, часто
высказывавшийся в личной переписке * слишком откровенно»,
нанесло удар по самим федералистам. Гамильтон, их
лидер, оказался под огнем республиканской печати,
в которую попали сведения от разорившегося
спекулянта государственными бумагами Рейнольдса о
темных сторонах личной жизни нью-йоркского столпа
федерализма и о его участии в спекуляциях
солдатскими сертификатами. Это разоблачение повредило
Гамильтону и его партии — теперь о морали говорили
не высокомерные новоанглийские газеты, а пресса
демократического Запада.
Касаясь преимущественно политической карьеры
Джефферсона, не следует забывать, что его
многогранная натура и его проницательный ум никогда не
испытывали полного удовлетворения от одной лишь
политики. Даже в момент наивысшего напряжения
душевных сил в политической борьбе он стремится найти
отдушину в ученых занятиях.
Однажды Джефферсон сказал, что привязанности
его души принадлежат «свободе и науке — кровной
дочери свободы». Свободу он рассматривает как первое
и непременное условие исследования. Как и все
великие представители Просвещения, Джефферсон считал,
что «у истины нет отчизны», она абсолютна для всех,
наука универсальна для всего рода человеческого,
поэтому он всячески поощрял расширение контактов
между учеными различных стран.
В марте 1797 г. Джефферсон занимает не только
пост вице-президента, но и место президента
Американского философского общества — пост первого
ученого страны.
Занимая эту почетную должность, он сказал, что
его горячим желанием является «видеть знания,
распространившиеся среди человечества до таких
пределов, что они наконец достигнут
противоположностей общества, нищих и королей». Пост президента
245

Американского философского общества он занимает
до 1814 г. Теперь в столице избранный круг
филадельфийских ученых светил слушает его доклад о находке
в Виргинии останков неведомого доселе животного.
Палеонтология становится одним из наиболее
любимых увлечений Джефферсона. Со времен незабываемой
беседы с Бюффоном он собирает все самое
значительное, что находят в американской земле.
В президиуме Американского философского
общества Джефферсон восседал, имея по левую руку
химика, философа и революционера Пристли, по
правую — философа-рационалиста Волнея. Это дало
федералистским противникам повод для выпадов против
него. Что может ожидать нация от этого
«триумвирата атеизма, деизма и нигилизма», вопрошали они.
Те из респектабельных федералистов, которые
пытались сохранить маску объективности, признавали: он
обладает обширными знаниями, но преимущественно
научного характера — наименее полезными для
государственного деятеля, главное дело которого — судить
и действовать, а не писать книги.
Джефферсон был волен опровергнуть это суждение,
тем более что враги сами навязывали ему битву, и эта
битва началась в 1798 г.
Наибольшие испытания республиканская партия
пережила именно в 1798 году, том году, когда
Бонапарт осуществил заговор 18 брюмера и европейская
сцена опять изменила свою политическую окраску.
В этом году реакция в Америке предприняла
генеральное наступление на всех «якобинцев», которые цепко
держались за идеи, роднившие их с славным
историческим периодом французской революции.
Год начинался спокойно. Вице-президент день за
днем ходил в роскошный дом на Честнат-стрит, где
под его председательством заседали тридцать два
сенатора. Он сидел в высоком красном кресле, слегка
возвышаясь над аудиторией. Блеск камерного
окружения едва ли гармонировал с речами сенаторов.
Разобщенные представители штатов вели постоянный спор,
разражаясь филиппиками в адрес своих соседей. Но
и это было ангельским елеем в сравнении с
атмосферой, царившей в палате представителей. Там, к
примеру, федералист из Коннектикута Грисвольд обвинил
республиканца из Вермонта Лайона в том, что тот
246

в период войны носил не стальной, а деревянный меч.
В ответ вермонтец плюнул обидчику в лицо, на что
последний ответил ударами палки. Спор о деревянном
мече продолжался три недели.
В сутолоке борьбы, где важное и великое легко
мешалось с ничтожным и пустым, многое зависело от
президента страны. И в Филадельфии скоро поняли,
что Джон Адаме — это не Джордж Вашингтон. Если
республиканцы и раньше говорили о чрезмерной
концентрации исполнительной власти, то теперь стало
ясно, что Вашингтон — при всем своем авторитете и
некоторых личных слабостях — скорее сдерживал, чем
поощрял эту концентрацию.
Джон Адаме желал осуществлять * сильное»
руководство и стремился действовать прямо и энергично.
Это часто ставило его в тупик, но и в этом случае
задетая гордость заставляла Адамса рубить гордиев узел
не задумываясь. Стремление опереться на более
широкую социальную базу было ему чуждо. Его привлекал
аристократический образ правления, где
♦просвещенное меньшинство» вело бы за собой «слепой
необразованный» народ. Внешность, манеры, образ мышления
Адамса говорят о надменности и педантическом
рвении. Демократизм в обращении претил этому
представителю потомственной бостонской буржуазной
династии. В лице Джона Адамса новоанглийская
буржуазия — авангард, самая мощная часть американской
буржуазии — получила идеолога ♦ английского» стиля,
готового скорее пойти на конституционную монархию,
чем на господство демократии в самом широком
смысле.
Джефферсон и Адаме знали друг друга давно. Их
сблизила борьба за независимость, на континентальном
конгрессе они обнаружили сходство во взглядах,
выступали совместно по ряду важнейших вопросов,
касающихся молодой республики. Но если
Джефферсон выступал за расширение социальной базы
республики, за гражданское воспитание всех ее жителей, то
Адаме хотел иметь ограниченную республику с
иерархической системой. В этом споре большого
национального значения ключевым являлся вопрос о
народе, его возможностях, а отсюда и роли. Для Адамса
народ представлял нечто вроде абстрактного понятия,
скорее идею, которой нужно служить, а не совокуп-
247

ность равноправных граждан, имеющих равные права
на «стремление к счастью». Адаме видел в народе
лишь низкие инстинкты, хаос ошибок и
заблуждений, и извлечь верные звуки из этого хаоса, считал он,
могли лишь просвещенные мыслители, они как
пастыри должны были вести народ на государственном
корабле к удобным гаваням. Джефферсон, столь
критичный в суждениях, верил в лучшие инстинкты
народных масс. Он ценил достоинства простых людей
и, не закрывая глаза на объективные трудности
осуществления народом своих идеалов, всегда видел, как
сквозь хаос ошибок и заблуждений пробивается
магистральная линия поступательного движения
демократических сил. Джефферсон знал, что свет науки
ускорит это движение. Многое в его жизни могло
поколебать демократические убеждения, но, всматриваясь
ясным умом в хитросплетения истории, он все
более убеждался, что будущее принадлежит
демократии.
Расходясь во взглядах на народное
самоуправление, Адаме и Джефферсон неизбежно должны были
разойтись и в политике, чему способствовали и многие
их личные качества. Высокомерный Адаме не был
лишен тщеславия и все удары по самолюбию ощущал
особенно остро. Он в большей степени, чем
Джефферсон, поддавался влиянию своего окружения, мнений,
происков, интриг. «Монархо-аристократическая», как
ее называл Джефферсон, фракция оказала на него
самое большое воздействие. В результате оба
буржуазных лидера по-разному подошли к стержневой идее
родившейся буржуазной демократии: будет эта
демократия патрицианской, аристократической или
народные массы вернут подлинный смысл слову
«демократия» — правление народа. В 1798 г. казалось, что
аристократия одержит верх. Федералистская буржуазия,
пользуясь своей концентрированной силой, повела
наступление на то, что она именовала плебейской
анархией.
Спор о характере народоуправления составлял суть
борьбы. Но внешне требовалось дать другое
идеологическое объяснение конфликта. Точным глазомером
искушенного политика Джефферсон переводит спор
♦ федералистов» и «республиканцев» в знакомое
словесное русло противоборства тори и вигов, прибегая
248

к экскурсам в историю британского парламента —
историю, хорошо известную Европе и Америке.
В начале 1798 г. он пишет: «Всеми осознано, что
внутри Соединенных Штатов возникли две
политические группировки; первая считает, что
исполнительная сторона нашей системы управления требует
наибольшей поддержки; вторая полагает, что подобно
аналогичной части английской системы управления
она уже стала слишком сильной, чтобы
соответствовать республиканской сути конституции, и поэтому
в случае возникновения противоречивых явлений она
обращается к законодательной власти; первая из этих
группировок именуется федералистами, иногда
аристократами или монократами, а иногда тори — указывая
на соответствующую партию в английской системе —
с аналогичными взглядами; вторая партия именуется
республиканцами, вигами, якобинцами, анархистами,
дезорганизаторами и т. п.». Более всего, говорит
Джефферсон, к дуэли партий подходят определения
«тори» и «виги». Тори всем известны как защита и
оплот монархии, принципов, противоположных
американской революции. Именем «тори» Джефферсон хотел
подчеркнуть антидемократический характер
федералистской партии, и он, по всей видимости, преуспел
в этом. Джефферсон убеждал, что при президенте
Адамсе республика находится в гораздо большей
опасности со стороны монархо-аристократического
торизма, чем при президенте Вашингтоне. Из его
резиденции — Френсис-отеля эти идеи распространялись
по стране.
Видя нараставшую опасность, федералисты решили
в марте 1798 г. перейти в контрнаступление. Президент
Адаме объявляет о прекращении переговоров с
Францией и призывает конгресс принять меры по военной
обороне. Как пишет виргинским друзьям Томас
Джефферсон, это «нездоровое послание» произвело весьма
большой эффект: «Экзальтация и уверенность в
победе с одной стороны; другая замерла пораженная».
Президент не просил у конгресса объявления
войны Франции, но испрашиваемые им меры, по
мнению Джефферсона, вели к ней. Лидер республиканцев
не знал точно, но интуитивно догадывался, что Адаме
уже имел готовый текст об объявлении войны и лишь
249

в последний момент заменил его требованием
укрепления вооруженных сил.
Что скрывалось за такой воинственностью
федералистов? Джефферсон считал, что война служила
прикрытием внутренних планов — сговора федералистов,
имеющих целью либо изменить характер правления
в США, либо оторвать часть северных штатов. По
крайней мере было ясно, что военный террор
обрушится прежде всего на оппозицию. Какие меры
следовало предпринять республиканцам? Из Френсис-отеля
лидер партии пишет о трех главных мероприятиях.
Во-первых, потребовать от президента полную
информацию о ходе переговоров с Францией. Адаме держал
все важнейшие дипломатические документы под
глубоким секретом, его тонкая дипломатия не была
известна никому, кроме ближайшего окружения. Если
глава правительства готов призвать страну к оружию,
он должен полностью осветить деятельность своих
представителей на переговорах, нация имеет на это
полное право.
Во-вторых, добиться от президента прежде всего
путем давления со стороны конгресса отмены
разрешения вооружать торговые суда. Оснащение торговых
кораблей пушками неминуемо вело к схваткам на
море, т. е. к необъявленной войне. Следовало уменьшить
объем горючего материала в отношениях США и
Франции, в противном случае события ускользали из-под
контроля.
В-третьих, распустить конгресс при первом же
возможном случае с целью представить деятельность
сенаторов и конгрессменов на суд избирателей. В этом
пункте с особенной силой сказались демократические
убеждения Джефферсона. Он верил, что народные
массы (если их сознательно сверху не завлекут в
военный конфликт или если не будет раздут военный
психоз) не пойдут за «ястребами», призывающими
выступить против недавнего союзника. «Это будет
средством,— писал Джефферсон,— вывести народные массы
в целом из состояния безразличия... это потребует от
каждого гражданина путем петиций или инструкций
высказать свое мнение; это покажет народу, кто в
палате представителей охраняет его безопасность и
права, показать, кто выступает за мир, а кто за войну; и
250

представители народа вернутся сюда, воодушевленные
открытыми изъявлениями народной поддержки».
К концу марта 1798 г. атмосфера в Филадельфии
накалилась до предела. Под давлением федералистов
сенат одобрил билли о закупке военных судов, об
усилении береговых укреплений, о накоплении
боеприпасов. Усиленно муссировались слухи о союзе с
Англией. Чтобы окончательно сокрушить оппозицию,
2 апреля президент Адаме опубликовал данные о
переговорах с французами. То, что в них содержалось,
казалось федералистам неотразимым ударом, против
которого ничто не могло устоять.
Выявилось, что министр иностранных дел Франции
Талейран и трое его агентов, таинственно
обозначенных латинскими буквами х, у и z, плели вокруг
американских представителей интриги и в ходе этих
межгосударственных переговоров недвусмысленно
намекали на крупную взятку. Публикация документов
вызвала сенсацию и смятение среди тех, кого Джеффер-
сон назвал * колеблющимися характерами». Лидер
республиканцев сознавал, что делу дружбы с
Францией нанесен удар, но он не переоценивал его силу.
Да, Талейран вел себя бесчестно и глупо, но значит
ли это, что за его аферы американский народ должен
расплачиваться войной? Если говорить о личностях,
то большей причиной ухудшения
американо-французских отношений послужила майская (1797 г.) речь
Адамса, в которой президент оскорбил Францию и
создал труднопреодолимые препятствия в переговорах.
При всей нечистоплотности и кознях Талейрана
французское правительство не желало войны с
североамериканскими штатами, и это было главное в вопросе
о войне и мире.
Между тем военная истерия, которой способствовал
своими речами прежде всего сам президент,
захлестнула страну. К примеру, выступая в Нью-Джерси,
Адаме сказал, что «заблудшие и деградировавшие
лица могут трепетать», что «они найдут свою
безопасность, лишь будучи под конвоем в рядах
наступающего врага», и тому подобные угрожающие фразы,
которые говорили, что федералисты желали
расправиться прежде всего с «врагом внутренним».
Не вызывало сомнения, о ком именно шла речь.
Федералистская печать пестрила угрозами внутренним
251

якобинцам. «Са ира» и « Марсельеза» попали под
запрет, трехцветные кокарды французов — такие
созвучные цветам американского флага — везде исчезли,
а самые агрессивные из федералистов надели кокарды
черного цвета. Более тысячи лиц с такими знаками
прошли 7 мая 1798 г. перед президентским дворцом.
Адаме при всех регалиях встретил их делегацию
речью о «доблестях» американцев.
Казалось, что партия войны сомнет слабую
оппозицию в конгрессе. Запуганные депутаты вотировали
отмену прежних договоров с Францией, создание
военно-морского департамента, увеличение армии, сбор
прямых налогов и т. п. Федералисты спешили. «Если
мы промедлим,— говорил один из них,— якобинская
фракция оживет, и все пути для французского яда и
интриг будут снова открыты... Ничто, кроме открытой
войны, не может спасти нас». В июне и июле в
конгрессе прошли наиболее важные законы — «Об
иностранцах и мятежах». Реакция получила в свои руки
орудие подавления своих политических противников.
Серия мер, выдвинутых правым крылом
федералистской партии и поддержанных президентом Адам-
сом, поставила буржуазные свободы в США под
серьезную угрозу. Закон о натурализации увеличил
срок, необходимый для получения американского
гражданства, с пяти до четырнадцати лет. Закон об
иностранцах давал президенту право даже в мирное
времй выдворять из страны любого иностранца, а если
тот оказывал сопротивление, заключить в тюрьму
сроком на три года. Закон об «иностранных врагах»
позволял президенту в случае объявления войны давать
иностранным гражданам любые сроки заключения.
Президент мог депортировать «нежелательных»
эмигрантов из США.
Закон был направлен прежде всего против
французов и ирландцев — представителей тех стран, где
происходило революционное брожение. Даже такие
ветераны американской революции, как знаменитый
генерал Тадеуш Костюшко — личный друг Джеффер-
сона, испытали на себе его действие. Джефферсон с
горечью заметил, что этот закон «достоин восьмого или
девятого столетия».
Сотни иностранцев были вынуждены спешно уехать
из США. К 6 июля 1798 г., когда президент подписал
252

новый закон, такие герои революции, как Костюшко,
и такие ее философы, как Вольней, покинули
американскую землю.
Ведя подготовку к войне, ядро федералистов,
сплотившееся вокруг Гамильтона, преследовало две
главные цели: во-первых, война против Франции
в союзе с Англией даст возможность завоевать
испанские колонии: Луизиану, Флориду, Антильские
острова и, если возможно, Латинскую Америку. Союзная
мощь американской армии и британского флота,
считали федералисты, сделает невозможное возможным.
Гамильтон для себя планировал командование армией.
Союз с Англией должны были осуществить
государственный секретарь Пикеринг и посол США в Лондоне
Руфус Кинг, тесно связанный с Даунинг-стрит. Вторая
цель — использование военного положения для
полного своего преобладания внутри страны. Закон об
иностранцах и мятежах явился первым крупным шагом
в этом направлении.
Большую службу противникам федералистов
сослужило то обстоятельство, что Джерри, один из
трех комиссионеров, разошелся во взглядах со своими
коллегами и в отличие от них остался в Париже,
чтобы предотвратить окончательный разрыв
межгосударственных отношений. В это смутное время, когда
смятение поразило часть рядов республиканцев, Джеффер-
сон обнажил проблему, стоявшую перед страной,
изложив свою точку зрения в двух пунктах: Франция
желает мира, а федералистское руководство желает
довести имеющиеся разногласия до крайности.
В трудных условиях Джефферсон предпринимает
самостоятельный дипломатический демарш:
способствует отправке в Париж республиканского деятеля
доктора Джорджа Логана. Логан, давний друг Джефферсо-
на, разделял вместе с ним страсть к
сельскохозяйственной селекции и, что самое главное, был горячим
приверженцем принципов революции. Логан с восторгом
встретил французскую революцию, видел в ней
продолжение американского дела и оставался
сторонником союза с Францией во все периоды развития событий
как во Франции, так и в США. Отбытие его в
Париж стало известно в Филадельфии уже через
несколько дней после того, как парусник с ним ушел на
восток, и вызвало подлинную сенсацию. Федералистов
253

охватила паника. В отъезде Логана они усмотрели
возможность образования прямого канала тайной
связи между Джефферсоном и французским
правительством. В конгрессе федералист Харпер обвинил
американских якобинцев (по прозрачным намекам можно
было понять, что речь идет о Логане и Джефферсоне)
в * предательском заговоре» с французами. Нужно
сказать, что поговорка, которую повторяет в эти дни
Джефферсон: «Ложь проходит тысячу миль, пока
правда только надевает башмаки»—имела под собой
достаточную почву. Федералистские газеты, обыгрывая
факт прямых и тайных сношений своих политических
противников с иностранной державой, сумели нажить
политический капитал. Именно пользуясь им,
федералисты, партия крупного капитала, ростовщиков,
сторонников связей с Англией, провели известные законы
об иностранцах и мятежах.
Закон о мятеже предусматривал большие штрафы
и тюремное заключение в отношении того, кто устно
или письменно * выступал с намерением оскорбить»
президента или членов его кабинета.
Твердые республиканцы боролись против этих
биллей в палате представителей (реакционный сенат
был непоколебим), но тщетно. Ливингстон открыто
заявил, обращаясь к спикеру: «Итак, сэр, одним из
первых результатов (этого закона) будет недовольство
среди отдельных штатов, оппозиция народа вашему
правительству, раздоры, возмущения и обращения
к первоначальным революционным принципам».
Американских приверженцев революционных
принципов ждал суд на основании закона о мятеже.
Главным объектом преследований по этому
законодательному акту стали республиканские публицисты,
издатели газет и журналисты. Острота момента не
позволяет Джефферсону обрушить на бесчинствующие суды
всю силу своего возмущения, но он открыто и твердо
говорит о том, что судебная власть вместо надзора над
законами обратилась к политической деятельности.
Закон о мятеже сделал инакомыслящих мятежниками,
государственными преступниками. Иронией истории
было то, что билль о мятеже стал законом 4 июля,
в День независимости. Угроза нависла лично над
Джефферсоном (номинально вторым государственным
лицом в стране!), так как вице-президент по закону
254

не вошел в круг лиц, огражденных от действия этого
закона.
Страна переживала тяжелое время. Это были
мрачные страницы в ее истории. Джефферсон счел
целесообразным возвратиться в Монтиселло, чтобы в
спокойной обстановке обдумать происходящие события.
Его рабочий день, как и всегда, продолжителен.
Хозяина Монтиселло можно видеть за письменным столом
или на прогулке в окрестных лесах. Он усиленно
ищет аргументы для конституционной и
неконституционной борьбы против нахлынувшей реакционной
волны, грозящей затопить завоевания революции. Что
бы ни говорили в президентских покоях, какие бы
решения ни принимались на федералистских
собраниях, взоры страны были обращены к западному
графству Виргинии, где пожилой человек оценивал
трудности переживаемого времени и искал способы
эффективной борьбы с ними. До последних дней жизни
Джефферсон вспоминал это время с гордостью. Он не
смог предотвратить наступление реакции, но он
боролся в меру собственных сил, стараясь ослабить
натиск апостолов «закона и порядка». И он верил, что
так быстро и высоко поднявшаяся волна неминуемо
быстро пойдет на убыль. Потому что под ней, полагал
он, находилась стабильная демократическая почва,
которую нельзя поколебать. По его мнению,
необоснованный военный психоз, тяжелые налоги на землю,
тяготы постоя резко увеличенной армии,
несправедливые законы — все это неминуемо должно было
вызвать недовольство и возмущение народа. Эта вера
в здравый смысл и благоразумие тысяч граждан
страны делала честь политику, испытавшему столько
превратностей судьбы.
В Монтиселло Джефферсон очень много
размышлял о политике. Хотя он сумел между делом написать
статью об англосаксонской грамматике, прежде всего
его занимали вопросы о том, как развернутся события.
Официальной почтовой службе в те смутные дни он
не доверял, и его переписку везли в места назначения
верные люди. Джефферсон объяснял, как случилось,
что за семь последних лет голову в Америке подняли
те, кто больше всего страшится ее справедливой
борьбы за независимость и ее республиканской системы.
Многократно повторяет он свои мысли о роли
255

британской торговли — «подлинном источнике всех
искривлений общественного сознания». Но болезнь сама
вызовет противоядие, время работает на демократию.
В результате анализа развития событий в июле
1798 г. Джефферсон приходит к выводу, что следует
нанести реакции ответный удар. Он избирает опасное
оружие, опасное для централизации и единства союза
штатов, но необходимое для противостояния
насильственному верхушечному законодательству
Филадельфии. Вся акция тщательно продумывается. Медисон,
покончив с временной самоизоляцией, выдвигает свою
кандидатуру в Генеральную ассамблею Виргинии.
Джефферсон связывает с действиями своего друга и
соратника самые смелые надежды.
В тайне от всех два лидера вырабатывают идеи,
положенные в основу документов, получивших
впоследствии название * Резолюции Виргинии и
Кентукки». Прошло много лет, прежде чем массы
американцев узнали подлинные имена составителей этих
вызвавших общенациональную бурю резолюций.
В основе созданного преимущественно Джефферсо-
ном документа лежала простая идея о праве каждого
штата иметь собственное суждение о действии
федерального правительства, о праве выносить одобрение
или неодобрение его действиям. Джефферсон надеялся,
что преобладание в американской федерации
восточных, новоанглийских и части срединных штатов
вызовет недовольство их южных и западных соседей, и
не ошибся. Чтобы частично возродить дух
сепаратизма, следовало иметь веские основания. Они были
налицо. Законы об иностранцах и мятеже заносили меч
над свободой штатов. Еще немного, и в Филадельфии
сделают власть президента пожизненной, потом
наследственной, сделают сенат непереизбираемым, и
американская республика, возникшая в результате
борьбы за независимость, окажется у разбитого
корыта. Пренебрегая опасностью разбудить силы
сепаратизма, Джефферсон выдвигает резолюцию о праве
штатов на собственное мнение о федеральном
законодательстве. Так как конституция не имеет объективных
толкователей, а политические партии злоупотребляют
неопределенностью ее статей, каждый штат имеет
«равное право судить о ней для себя». Законы об
иностранцах и мятеже были последней каплей, показав-
256

шей, насколько искажено подлинное трактование
конституции.
Пять из девяти предлагаемых резолюций касались
непосредственно федерального законодательства, и
в них обосновывалось положение о
неконституционности репрессивных мер правительства. Федеральное
правительство не обладает столь широкой
юрисдикцией, чтобы безапелляционно судить о любой
деятельности всех членов общества. Последние законы
находятся в вопиющем противоречии с первой поправкой
к конституции, гарантирующей свободу слова. Здесь
Джефферсон совершает «едва заметный поворот».
Этот буржуазный политик не делает положение о
свободе слова абсолютным, он считает, что лишь
отдельные штаты в каждом конкретном случае могут решить,
«насколько далеко может распространяться цензура
с тем, чтобы не уменьшить необходимую свободу
печати». Закон об иностранцах нарушал
конституционное положение, предусматривающее правила
иммиграции. Штаты, одобрившие конституцию, должны
вынести свое суждение о пренебрежении ею.
Вначале Джефферсон хотел обсудить резолюции
в легислатуре Северной Каролины, соседствующего с
Виргинией на юге штата. Он вручил их текст
Вильсону Кэри Николасу. Тот, однако, по собственной
инициативе ознакомил с ними Джона Брекенриджа,
видного политика из Кентукки, соседа Виргинии на
западе. Джефферсон одобрил выбор Кентукки в
качестве «пробного» штата. После бесед в Монтиселло
Брекенридж помчался в середине октября 1798 г.
через горы во Франкфорт, столицу Кентукки. Здесь
в несколько измененном виде 10 ноября резолюции
прошли преобладающим большинством. Штат
независимых переселенцев-земледельцев Кентукки
высказал свое мнение, что законы об иностранцах и мятеже
являются неконституционными. Это мнение
легислатура Кентукки направила в законодательные собрания
других штатов. Не считая содеянное
экстраординарным актом, законодатели Кентукки объявили, что
«нуллификация» — объявление федеральных законов
несоответствующими конституции — является
внутренним правом штатов.
В редакции резолюций Кентукки сказалось
влияние Медисона. Этот юрист и крупный политик,
9 Г. Н. Севостьянов, А. И. Уткин
257

стоявший правее Джефферсона, смягчил наиболее
сильные абзацы текста. Как бы оправдывая свою
позицию, он ссылался на то, что Джефферсон будто бы не
всегда учитывал нужды момента. Разумеется,
высказано это было с полным соблюдением пиетета:
«Обычаем мистера Джефферсона, как и других гениальных
людей, является то, что он выражает свое мнение
в сильных и определенных выражениях». Медисон
не достиг того уровня смелости, которая позволяла
Джефферсону, когда он того желал, выходить из пут
юридической казуистики и отвлеченных канонов. Так,
в случае с резолюциями он смело бросает вызов
строгим «ревнителям конституции», которые держались ее
буквы, но не революционных начал.
Неоднократно Медисон оказывал консервативное
влияние на своего старшего друга. В историю он вошел
деятелем гораздо менее значительным и более
умеренным и консервативным.
Влияние Медисона и его позиция, стиль,
политический почерк видны из того, в каком виде идеи
резолюций Кентукки перешли в документы, принятые
Генеральной ассамблеей Виргинии. Эти документы
содержали по сути те же идеи, но в выражениях более
обтекаемых, лишенных остроты, ясности и даже
оттенка вызова, характерных для резолюций Кентукки.
Все же принятие их виргинским собранием имело
огромное значение. Теперь идеи об исправлении
федеральных законов принимал не малолюдный лесной
штат Кентукки, а старейший и самый большой штат,
гордящийся своими революционными традициями.
Генеральная ассамблея Виргинии предложила другим
штатам также признать законы об иностранцах и
мятежах неконституционными, хотя и здесь из-за
консервативного влияния Медисона декларация обрела
форму простого выражения собственной точки зрения,
а не предлагаемый Джефферсоном вид документа,
смело и прямо восстанавливающего истину.
Резолюции 1798 г. были делом рук большого
мастера политики. Джефферсон отходит от
догматического восприятия «раз и навсегда» созданной
государственной системы. Он смело вторгается со скальпелем
в животрепещущий нерв политики — призывает к
неповиновению центральному — федеральному
законодательству, так как оно покушается на права и свободы
258

граждан, еще раз доказав тем самым, что в нем жив
дух революционера 1776 г. Мы видим, с каким
искусством он проводит собственный курс в чрезвычайно
сложной обстановке. Джефферсон уловил требования
момента, увидел силы, готовые сплотиться в новой
борьбе, и дал этим силам идеологическое оружие.
Теперь он возглавлял не молчаливую, отступающую
оппозицию, а авангард выступившей открыто партии,
готовой найти массовую поддержку своей программе и
добиваться поставленной цели. Смелость лидера этой
партии значила многое в сложившейся ситуации.
Решимость Джефферсона продолжать борьбу
особенно ярко прозвучала в строках письма,
написанного им одному студенту: «Для сохранения свободы
разума человека... дух каждого должен быть готов к
тому, чтобы пойти на мученичество; ибо пока мы
можем думать, как желаем и говорить как думаем,
условия жизни человека будут улучшаться. Поколение,
которое сходит со сцены, заслужило уважение
человечества за свою борьбу, за то, что остановило своеволие
деспотизма, который царствовал в мире тысячи и
тысячи лет. И если кажется, что есть опасность потери
завоеванного, то эта опасность исходит из поколения,
современного тебе. Но в то, что энтузиазм,
вдохновляющий юношество, поднимет отцеубийственные руки
против свободы и науки — в это я не могу верить».
Джефферсон возвращается в Филадельфию,
полный спокойствия и мужества. Федералисты поглощены
прохождением биллей об увеличении ассигнований
для военного ведомства. Они по-прежнему стремились
создать из страны единый военный лагерь, чтобы
осуществить свои как внешние, так и внутренние цели.
На только что построенных военных кораблях моряки
охотятся за французскими парусниками у островов
Вест-Индии. Вашингтон, презрев тяжесть лет, снова
возглавил армию, а Гамильтон, кажется, близок к
цели. Вопреки мнению президента Адамса он второй
после Вашингтона человек в армии. И фактически ею
уже руководит. Генерал-майору Гамильтону не дают
покоя лавры молодого французского генерала
Бонапарта.
Чтобы пресечь тайные и опасные замыслы
федералистов, нужно было доказать, что воинственные
планы Франции против США — миф. Главной, пожалуй,
9*
259

единственной официальной цепочкой дипломатических
контактов двух стран стал Джерри, умеренный
федералист из Массачусетса, оставшийся в Париже в
одиночестве после возвращения оттуда Маршалла и Пинк-
ни. Установив через Дюпона, сына своего друга,
философа-физиократа, связь с Талейраном, Джефферсон
внушил корыстолюбивому французскому министру,
опозорившему себя в предшествующих переговорах,
что Америка может стать дружественной в отношении
Франции страной, если французы уберут своих
корсаров из Вест-Индии, отменят декреты о правах
нейтралов и отчетливо выкажут желание вести
переговоры. Когда Джерри приехал из Франции, он имел уже
соответствующие мирные заверения Талейрана.
Поэтому, вернувшись в Филадельфию, Джефферсон
первым делом читает письмо от Джерри. Французы
согласны протянуть руку в знак примирения. Кто, кроме
Джерри, сейчас может вести переговоры? В руках
этого умеренного федералиста ключ. Письмо Джеффер-
сона Джерри — урок политического и
дипломатического искусства на десяти страницах. Он убеждает
Джерри, что федералисты предали его, исказили его
деятельность и что, если тот желает послужить делу
мира, он должен опираться на республиканцев. В
откровенных, лишенных щепетильности выражениях
Джефферсон приводит дипломата к дилемме: попасть
в позорное забытье, к которому приговорили его
федералисты, или встать во главе благодарных за честную
службу граждан. Во втором случае путь один:
изложить во всех деталях обстоятельства переговоров,
народ имеет право знать все, когда кругом отливают
ядра.
Через шесть месяцев Джерри баллотировался в
качестве республиканского кандидата на губернаторских
выборах в сердце Новой Англии — Массачусетсе. Ему
помогла не только опора на Джефферсона. Президент
Адаме к этому времени понял, насколько далеко
зашли его шаги в подготовке общественности страны
к войне, и стал проявлять некоторое беспокойство
в отношении бряцания сабель в лагере Вашингтона,
откуда доносился властный голос склонного к
авантюрам Александра Гамильтона. Народ был против
наступления реакции, против принятых законов об
иностранцах и мятежах.
260

Нуждаясь теперь в поддержке, Адаме
благосклонно принимает Джерри и высказывает трезвые мысли.
Он задумчив и осторожен. «Если нация будет
содержать большую армию, не имея перед собой
противника,— говорит Адаме своему военному министру,—
то может возникнуть энтузиазм, последствия которого
трудно предсказать. В настоящее время перспективы
встретить французскую армию здесь не больше, чем
увидеть ее в небесах». Страх и новые реальности
заставляют президента сделать поворот. 18 февраля
1799 г. он, без предварительных консультаций,
назначает полномочного посла Соединенных Штатов во
Францию. Этот шаг президента производит сенсацию.
Такой быстрый поворот курса поражает федералистов.
Государственный секретарь Пикеринг, отбросив
лояльность, заявляет, что проектируемое посольство во
Францию—«самое злосчастное и наиболее
унизительное событие в Соединенных Штатах... со времени
начала французской революции».
Чтобы сохранить поддержку федералистов,
президент Адаме в качестве помощников избранного им
посла во Францию Меррея назначает верховного
судью Оливера Элсворта и Вильяма Дэви. И все же
партия оказалась в трудном положении. Престиж ее
быстро падал. Линией внешней политики
федералистов до сих пор оставалась враждебность к Франции,
ею они объясняли необходимость внутренней
«дисциплины», пресечения всех выступлений против
правительства. Теперь федералистская партия переживала
ломку своей внешнеполитической доктрины. Исчезало
объяснение внутреннего деспотизма и подготовки
к внешней экспансии. Гамильтон с досадой следил за
этим поворотом. Для него он означал пока лишь
временную помеху учреждению военной академии,
завершению строительства военно-морского флота,
расширению армейского корпуса. Если такие крупные
штаты, как Виргиния, считает он, встанут в оппозицию
федеральному руководству, их следует раздробить на
более мелкие административные единицы. По всему
видно, что Гамильтон, занятый военными делами,
недооценивает значения новой тенденции в
Филадельфии, наносящей удар по основе его влияния —
дисциплине федералистской партии.
261

Представить дело так, что полное господство
федералистов довольно неожиданно пошло на убыль
только из-за противоречий между умеренными и крайними
в этой партии, было бы ошибкой. Партия целиком,
всей своей политикой милитаризации, подготовила
себя к трудностям и крупным политическим провалам.
К весне 1799 г. общественное недовольство, глухое и
скрытое до сих пор, стало прорываться наружу.
Прямые налоги вызвали протест, послуживший причиной
восстания в срединных штатах, и в самом крупном
из них — Пенсильвании (в ее восточных графствах).
Федералистская пресса с ужасом писала о
♦безответственности», «мятеже», «измене». Джефферсон отозвался
по-иному: «Пенсильвания, Джерси и Нью-Йорк
великолепно движутся к истинным принципам». В столицу
поступает поток петиций с требованием отменить
драконовские законы об иностранцах и мятежах. Одна из
первых жертв этого движения — Метью Лайон,
конгрессмен из Вермонта, вынужден продолжать свою
«законодательную деятельность» в тюрьме.
Наложенный на него штраф выплачивают Джефферсон и
ближайшие друзья. А избиратели-демократы
переизбирают заключенного снова в конгресс США.
Происходившие события побуждали Джефферсона
решить вопрос: как политически использовать
резолюции Кентукки и Виргинии, отказавшихся признавать
федеральные репрессивные законы. В беседах с Меди-
соном и другими людьми из ближайшего его
окружения он ищет оптимальный курс. Делать принципы
резолюций знаменем партии пока преждевременно;
это может сорвать, считает он, благоприятную
эволюцию срединных штатов. В то же время предоставить
вызову конца 1798 г. «благополучно умереть», не
использовав его взрывную силу, означает показать
слабость и отсутствие политической маневренности.
После долгих раздумий Джефферсон (снова в Мон-
тиселло) решает повторить демарш 1798 г. с еще
большей силой. Пусть легислатуры Виргинии и Кентукки
снова примут сходные резолюции: в сложившейся
обстановке они будут иметь новое звучание. Эти
штаты должны не только заявить о нуллификации
тиранических актов федерального конгресса, но и
пригрозить, в случае навязывания законодательных актов
силой, выходом из союза штатов. Если Гамильтон и
262

его партия готовы бросить союз штатов на поле
военных испытаний, демократы также пойдут на риск —
сецессия (выделение из союза) в том случае, если
свободные граждане встанут перед требованием «сложить
права самоуправления, которые мы охраняли и в
которых единственно видим свободу, безопасность и
счастье». Пришло время испытать в политической
борьбе угрозу сецессии — к такому мнению приходит
Джефферсон в августе 1799 г.
Он отошел от намерения провозгласить это мнение
публично. Более умеренное направление среди
республиканцев потребовало отказаться от столь сильного
средства. Однако повторные резолюции протеста
Кентукки и Виргинии в 1799 г. носили решительный,
боевой характер. Слово «нуллификация» стало
сердцевиной протеста Кентукки.
В виргинских резолюциях говорилось о ценности
союза и об угрозе, которую несет ему не «своеволие»
отдельных штатов, а узурпация власти, превышение
полномочий федеральным конгрессом,
покусившимся на основные неотъемлемые права граждан.
Принятием этих резолюций два штата, основные опоры
республиканизма, вступили в 1800-й год, год начала
нового столетия и год президентских выборов.
Провожая уходящий век, страна прощалась
с Джорджем Вашингтоном. Герой освободительной
борьбы скончался в декабре 1799 г., и над его
могилой Генри Ли, ветеран старой гвардии революции,
провозгласил его «первым на войне, первым в мире,
первым в сердцах своих соотечественников». Черный
креп обвивал кресло Джефферсона в сенате. Вице-
президент был полон скорби. Но, как свидетельствуют
переписка и воспоминания современников, он не
выразил своего мнения о прославленном земляке-виргинце
ни единым словом.
Политика быстро стерла из памяти даже смерть
первого президента. Очередной конгресс начал свою
работу в неблагоприятных для республиканцев
условиях. Впервые федералисты получили преобладание в
обеих палатах. Теперь нужно было сплотить ряды,
ждать раскола в стане противника, готовиться к
предстоящим выборам. Отступая несколько в южных
штатах, республиканцы набирали сторонников в срединных
штатах. Если республиканскую партию поддержат
263

(как надеялся Джефферсон) Пенсильвания,
потрясенная недавними волнениями, и Нью-Йорк, у нее будут
неплохие шансы на выборах 1800 г.
Теперь республиканский лидер соразмерял каждый
свой шаг с осенней баллотировкой. Как и в
предыдущей президентской кампании, он не хотел открытого
и громогласного лидерства, но сейчас у него нет и
следа былой пассивности. Активизируется переписка
с друзьями и сторонниками, с лидерами местных
отделений республиканской партии. Но основной упор
делается на массовую прессу. В ней Джефферсон
видит главное орудие в борьбе за свои идеи, за
реформирование внутренней и внешней политики. Десятки
различных газет заполняют письменный стол
вице-президента. Мобилизованы старые друзья вроде Эдмунда
Пендльтона и сторонники последних месяцев, такие,
например, как Джеймс Каллендер. В его распоряжении
журналисты, пострадавшие от «Закона о мятеже»,
авторы острых памфлетов. Для самого широкого
распространения печатаются политические очерки, в которых
доказываются преимущества первоочередного развития
сельского хозяйства и роста внутренней торговли
между штатами. Такие идеи не означают, что Джефферсон
решил использовать преобладание земледельцев в
штатах. Это его собственные убеждения.
Путешествуя по Европе, где он воочию
ознакомился с положением пролетариата, нищенскими
кварталами наемных рабочих, и ведя у себя на родине борьбу
против той части буржуазии, которая ориентировалась
на Англию, Джефферсон пришел к убеждению, что
развитие капиталистических устоев в Америке означало
бы крах многих его принципов, связанных с идеологией
Просвещения, создавало угрозу осуществлению его идеи
о республике фермеров, стремящихся к «естественной»
жизни на необъятных земельных просторах. Произошло
парадоксальное явление, стоившее Джефферсону
впоследствии неисчислимых разочарований. Идеолог
радикальной буржуазии в 1776 г., Джефферсон
убеждается, что строй, основанный на равенстве лишь перед
законом, не приведет страну к лучшему будущему. И
он обращается к области социальных утопий.
Джефферсон стремится завершить дело революции некоей
самоизоляцией — при дружественном отношении к более
прогрессивным европейским режимам, — с тем чтобы
264

гарантировать независимость и безопасность страны от
войн и нашествий; завершить борьбу стабилизацией
общества на основе использования внутренних
американских ресурсов, а не путем обращения к
европейским державам; при этом он особенно желает, чтобы
состояние ♦лесной», приграничной демократии, где
сосед готов прийти на помощь соседу, приняло
устойчивые формы. Не Америка дымящихся труб и
перенаселенных трущоб, а Америка небольших, но
достаточных для безбедной жизни земельных наделов,
Америка фермеров, людей труда на земле — вот мечта и
утопия Джефферсона. Все гражданские доблести он
связывает с патриархальным укладом фермерских
хозяйств, в условиях постоянного и плодотворного труда
среди рощ и нив видит единственную возможность
улучшить условия жизни широких народных масс.
Революционный демократ был необорим в войне
идей, когда речь шла о независимости страны; он
одержал немало побед, добиваясь более достойной,
свободной от чужеземного посягательства и господства
олигархии формы правления в Соединенных Штатах.
Но он потерпит неудачу там, где начнет навязывать
предвзятые схемы жизни буржуазному обществу,
необратимо вставшему на путь капиталистического
развития.
Издержки системы ♦сельскохозяйственного
будущего» были еще впереди, а пока, в 1800 г., недовольные
капиталистической эксплуатацией низшие слои
горожан могли оказать большую политическую
поддержку республиканцам.
В этом году предвыборную кампанию
республиканской партии в отдельных штатах возглавляют умелые
(правда, в ряде случаев не лишенные авантюризма)
лидеры. Это Аарон Бурр в Нью-Йорке, Джон Ленгдон
в Нью-Гемпшире, Маккин в Пенсильвании. С ними
Джефферсон поддерживает личную связь, однако чаще
свое влияние на отдельные штаты он осуществляет
через представителей этих штатов в конгрессе. Почти
ежедневно за его обеденным столом в Френсис-отеле
собираются конгрессмены республиканских
убеждений. В масштабах всей страны создавалась обширная,
несколько громоздкая, но построенная строго по
иерархическому принципу политическая система
республиканской партии.
265

В основном партия существовала как оппозиция
правящему федерализму. Она не имела широкой
программы конструктивных реформ и в будущей
позитивной деятельности полагалась скорее не на
согласованные единые проекты, а на убеждения своего
руководства. Широкие взгляды Джефферсона,
соединившего в своей политической философии немало
противоречивых начал, давали партии ту платформу, в которой
она нуждалась для борьбы перед избирательными
урнами.
Наиболее четко и определенно о своей программе
Джефферсон высказывается перед важными
потенциальными сторонниками, такими, как колеблющийся
Джерри и влиятельное лицо из Коннектикута Гидеон
Грейнджер. Он выдвигает три следующих принципа.
Первое. Избежать превращения республики в
монархию, т. е. сохранение федеральной конституции и
прав штатов. В этой связи следовало ликвидировать
как потенциально опасную систему разветвленного
федерального управления с ее сильным налоговым
аппаратом, тенденцией к всемерному увеличению роли
федеральных установлений и соответствующему
принижению роли властей и всех выборных органов
отдельных штатов. Свое мнение по данному вопросу
Джефферсон обосновывал тем, что США являются очень
большой страной; составляющие ее штаты отличаются
друг от друга социально-экономическими условиями
и уровнем развития. Поэтому централизация
управления будет иметь отрицательные последствия и станет
источником всех бед.
Второе. Свобода слова, свобода совести, право
народа подвергать критике власти и противостоять им;
поощрение развития науки, борьба с ретроградами,
утверждающими, что «управление, религия, мораль и
все науки были в превосходном состоянии в века
дремучего невежества, что ничто не может быть сделано более
совершенного, чем то, что основали наши предки».
Третье. Свободная торговля со всеми нациями,
никаких политических союзов ни с одной из них.
Главная идея, которую начинает развивать Джефферсон,—
«держаться подальше» от воюющей Европы — таков,
по его мнению, единственный путь сохранения
независимости. Восемнадцатое брюмера Бонапарта подорвало
окончательно желание особых связей с демократами
266

во Франции. Военный деспотизм попрал суверенитет
народа Франции.
В этих принципах, хотя они и подвергались
частичным изменениям, видна логика суждений Джеф-
ферсона, выкристаллизовывались его демократические
убеждения. Много лет его травили как французского
агента, но вот Наполеон низверг демократию, и Джеф-
ферсон отворачивается от Франции как от союзника,
хотя в военном отношении она теперь сильна, как
никогда. Это * очищение» взглядов принесло Джеффер-
сону немалую пользу. У противников теперь было
меньше возможностей утверждать, что Джефферсон —
французский агент и предает интересы своей страны.
Ведь он выступает даже не только за нейтралитет, а,
более того, за изоляцию. Джефферсон имеет в виду
изоляцию политическую, оставляя широкие
возможности для торговой деятельности с самыми
различными партнерами.
Находясь в своем филадельфийском отеле,
Джефферсон умозрительно создает картину будущей
борьбы, видит ее напряженность и размах. «Наша
кампания будет такой же ожесточенной, как и в Европе, но,
к счастью, мы проливаем лишь чернила, они — кровь».
В рядах федералистов возникает тревога и паника.
♦Закон о мятеже» вызвал общественное возмущение.
Основная идея, объясняющая экстремизм
федералистских ультра,— военная угроза — испарилась, а с ней
ушли и прочие догматы.
В марте 1800 г. делегацию посольства Соединенных
Штатов в составе Меррея, Элсворта и Дэви принял
первый консул Наполеон. Мир с Францией был
гарантирован с обеих сторон. Со смертью Вашингтона
создаваемая в США большая армия лишилась своего
важного прикрытия — ореола национального героя. Ее
сокращение началось уже в феврале. Военная опора
федерализма уменьшалась, и теперь на нее все чаще
смотрели как на анахронизм.
Перед лицом реальной угрозы федералистское
руководство предпринимает экстраординарные меры.
В марте оно с целью удержания контрольных позиций
в правительственных кругах выдвигает проект
реформы судебной системы.
По предложенному федералистами плану
предполагалось создать новые должности федеральных судей,
267

расширить их юрисдикцию. Смысл этой инициативы
был ясен: воздвигнуть на пути готовых к реформам
республиканцев препятствия в виде обладающего
широкими полномочиями федерального суда, который
мог объявить любые нежелательные для себя меры
правительства неконституционными. Лишь самым
незначительным большинством этот билль был
блокирован в палате представителей.
Первой крупной пробой сил 1800 г. явились
апрельские выборы в законодательное собрание штата Нью-
Йорк. Выборы здесь имели тем более важное значение,
что по законам штата именно депутаты собрания
избирали выборщиков на президентских выборах. Ветер
дул в республиканские паруса. Штат Александра
Гамильтона пошел не за бряцающей оружием элитой
федералистов, а за республиканцами с революционным
прошлым. Большинство мест в ассамблее получила
республиканская партия, предводимая Аароном Бур-
ром, Брокхольстом Ливингстоном, Джорджем
Клинтоном. Теперь Джефферсон может полностью
положиться на выборщиков этого крупного штата. Он
говорит друзьям, что победа в Нью-Йорке означает победу
в стране. Президент Адаме, обращаясь к своему вице-
президенту, замечает: «Да, я понимаю, в этой борьбе
Вы меня победите...» Реакция темпераментного
Гамильтона не похожа на стоический пессимизм
президента. Чувствуя, как почва уходит из-под ног,
Гамильтон настойчиво требует от своего старого друга Джона
Джея, губернатора Нью-Йорка, изменить законы
штата, с тем чтобы ликвидировать результаты выборов.
В военном угаре предшествующих месяцев Гамильтон
отвлекся от борьбы за большинство у избирательных
урн и теперь хочет повернуть колесо истории вспять.
Если не лишить результаты выборов законной силы, то
страну, убеждает он, ждет «правительственный
переворот... революция по примеру Бонапарта».
Замешательство в стане федералистов вызывает
противоположную реакцию у республиканцев. Победа
в Нью-Йорке делает кандидатуру Бурра на пост вице-
президента от республиканской партии практически
неоспоримой. К этому выводу приходят конгрессмены-
республиканцы на своем собрании в мае 1800 г.
Федералистская партия стоит перед сложной
проблемой. Гамильтон, закулисный лидер партии, все еще
268

отдает распоряжения министрам Пикерингу, Волькот-
ту и Макгенри через голову президента. От него
многое зависит в этот час выбора. Он колеблется в
поддержке Адамса, и наступает очередь последнего
нанести удар по фракции Гамильтона. В разгар шума,
поднятого выборами в Нью-Йорке, президент Адаме
удаляет из своего кабинета Пикеринга и Макгенри.
Гамильтон не прощает таких обид. Фактически он
выносит приговор Адамсу: «Если мистер Адаме будет
избран вновь, я боюсь, что наша конституция
понесет больше ущерба от его неуправляемых страстей,
антипатий и ревности, чем от причуд
Джефферсона». Разлад в стане федералистов резко ослабляет
партию, чьей силой всегда были капитал с туго
набитым кошельком и монолитность.
Тем временем правительственные учреждения и
конгресс готовятся к переезду на берег Потомака,
в новую столицу. Для Джефферсона это означает
прощание с городом, где он обрел общенациональную
славу, где одержал много побед и почти столько же
поражений. Филадельфия дорога ему своим ученым
обществом, своим колоколом свободы и невзрачным
домом на углу Маркет-стрит, где он писал Декларацию.
И все же переезд в новорожденный Вашингтон его
радует. Дальше на запад, ближе к земле — таковы его
симпатии и идеалы. Филадельфия, как и всякий
большой город, считает Джефферсон, «отрицательно
действует на мораль, здоровье и свободу людей». Он
против того, чтобы в Америке создавались большие
города с гигантскими скоплениями людей.
Перед решающим раундом избирательной
кампании Джефферсон отправляется в Монтиселло. По пути
он беседует в Ричмонде с Монро, теперь виргинским
губернатором (по занимаемым должностям его
младший друг буквально повторяет его политический
путь), затем заезжает к дочери Марии. Дочь он
застает в большом горе — умер первый ребенок. Отец
берет дочь в свой экипаж, надеясь, что его забота и
окружение родного дома вернут Марии покой.
В кабинете с видом на лесное море Джефферсона
ждет неоконченная работа — три месяца назад он
начал писать «Учебник парламентской процедуры».
В нем вице-президент обобщает свой опыт председа-
тельствования в сенате. Задача далеко выходит за
269

рамки воспоминаний и наставительных поучений.
Чтобы работа конгресса была эффективной, она
должна быть строго упорядочена. Джефферсон излагает
свои соображения, которых у него накопилось немало
за годы жизни в столице, использует опыт и
прецеденты старейшего — британского парламента.
Вышедшая в следующем году книга, несмотря на
накопившийся огромный опыт позднейших парламентов, в
ходу и поныне.
В отличие от современных президентских
кампаний Джефферсон не отмачивал рук в соленой воде
после тысяч ежедневных рукопожатий. Его главный
пост — письменный стол. Отсюда во все концы страны
течет поток писем и сюда их приносит обратная волна.
Корреспонденты самого различного общественного
положения из всех концов страны шлют ему подробные
отчеты о ходе дел. Заранее ясно, что Массачусетс и
Коннектикут не пойдут за республиканцами. Новая
Англия по-прежнему верна федералистам, и
республиканскому президенту будет трудно иметь с ней дело.
В ходе избирательной кампании Джефферсону
пришлось выслушать немало «лестных» для себя
мнений со стороны политических врагов. Почти целое
десятилетие федералисты, вначале исподволь, а затем
открыто, чернили его всеми возможными способами.
Предчувствуя недоброе, они удвоили усилия. Итак, он
был якобинцем, врагом целостности государства,
неверным партнером; отвлеченный философ, он не мог,
пребывая в своих абстрактных грезах и расплывчатых
видениях, управлять всей нацией; его странная,
заимствованная из-за океана философия, надуманная и
непоследовательная, может привести только в тупик;
с одной стороны, он желает лишить федеральную
власть всякого смысла, водворив анархию, с другой —
этот хитрый демагог рвется к тирании, и, каким бы
ни был финальный результат, бессилие или
деспотизм, конституционная система в США рухнет. Так
представляли Джефферсона избирателям умеренные
федералисты. Их крайние коллеги по партии не
скупились в своих оценках. Страну при таком президенте
ждут убийства, грабежи, воздух будет звенеть от
криков отчаяния, почва будет пропитана кровью, вся
страна почернеет от преступлений. Французские
симпатии Джефферсона давали обильную пищу его про-
270

тивникам. Они изображали его то Робеспьером, то
Дантоном, то каким-либо другим известным деятелем
французской революции. Чтобы приводимые сравнения не
прозвучали слишком лестно, у республиканского
кандидата в президенты тотчас же находили
противоположные качества: трусость, слабость, нерешительность.
Голова, полная идей о жизни на природе, не может
управлять сложнейшим механизмом государства. Развал
страны и крах свобод — резюмировали федералисты.
Благодатную почву для изобличения «двуличия»
Джефферсона давало его положение рабовладельца,
проповедующего в то же время эмансипацию рабов.
Либо крайнее лицемерие, либо сознательное введение
в заблуждение — так характеризовала противоречия
взглядов и практики Джефферсона федералистская
пресса.
Атеистические взгляды Джефферсона должны были
оттолкнуть северных пуритан, католиков и англикан
Юга, сектантов срединных колоний. Клерикальная
пресса трубила о всемирном заговоре против
христианской религии с центром во Франции и с
периферийными отделениями в Соединенных Штатах.
Распространялись слухи, что Джефферсон — один из агентов
этого заговора, что он в семейной жизни отверг
христианскую неделю и живет по французскому
календарю. Церковь не забыла удара, нанесенного ей в
Виргинии, — отделение светской власти от духовной.
Используя силу своей разветвленной,
дисциплинированной организации и невежество большой части
населения, церковь энергично встала против
претендента-полуеретика, называя его выдвижение «восстанием
против бога». Ее памфлетисты вместе с федералистами
требовали одобрения кандидата на высший в стране
пост церковными властями и авторитетами.
В пылу ожесточенной, полной инсинуаций и
оскорблений полемики Джефферсон сохраняет
спокойствие духа, хотя все косвенные свидетельства
говорят о том, что нападки противника для него не
оставались безразличными. Он вспоминает слова своего
друга Купера: «Клевета — это налог, который каждый
человек, занимающий высокий пост, должен когда-то
заплатить, но правда, как золото, выйдет из огня спора
незагрязненной и непотускневшей». И добавляет:
«Я знаю, что мог бы заполнить суды Соединенных
271

Штатов делами против этих клеветников... но это не
будет достаточным эквивалентом за измену своему
характеру. Я оставляю их поэтому на суд их
собственной совести. Если она не осудит их, тогда придет день,
когда лжесвидетель все же встретит судью, который
не дремлет».
В защиту своего кандидата республиканские
адвокаты Джефферсона предприняли несколько важных
мер, в частности они опубликовали его краткую
биографию с комментариями — первую биографию
Джефферсона. Насколько известно, ни одна из последующих
президентских кампаний в США не потребовала
специального биографического освещения жизни
претендента. Чтобы придать своему делу еще большую
массовую популярность, республиканские активисты
пишут песню «Джефферсон и свобода»—тоже
уникальное явление. Избирательная кампания
изобиловала самыми невероятными явлениями. В Мэриленд
проник слух о смерти Джефферсона, республиканская
♦Балтимор Америкен» напечатала это сообщение
30 июня 1800 г. Через пять дней, в течение которых
федералисты, и особенно их отряды в Новой Англии,
испытали немало приливов самых разнообразных
чувств, та же газета возвестила: * Джефферсон жив».
Ведущие деятели федерализма видели причину
ослабления своих позиций. Убеждая лишь своих
сторонников, эта элитарного типа организация не хотела и
не могла повести борьбу в рамках всей нации,
обращаясь к самым широким кругам избирателей. Сама
природа этой партии, считавшей, что руководить страной
призваны «лучшие», «избранные», «компетентные»,
не позволяла ей развернуть кампанию, сопоставимую
и соразмеримую с республиканской. Политическая
философия Джефферсона, пять лет назад казавшаяся
если не чудачеством, то отвлеченной умозрительной
доктриной, обернулась самым эффективным оружием
буржуазной демократии в Америке. Массовая база его
партии, объединившей определенную часть
национальной буржуазии, фермерство, рабочих и ремесленников,
быстро увеличивалась, обретала новую силу.
Республиканцы, несомненно, умело
воспользовались раздором в среде федералистов. Они сумели
добыть сведения о непримиримой вражде президента
Адамса с самой крупной фигурой партии — Гамильто-
272

ном, обратив эту вражду против всей федералистской
партии. Специальный памфлет с этими
разоблачениями появился в октябре 1800 г. и нанес еще один
удар «партии закона и порядка». Впрочем, решающего
значения он не имел: предшествующая борьба уже
принесла необходимые результаты.
К декабрю Джефферсон не без удовлетворения
приступает к предварительным подсчетам. 58 голосов
выборщиков — твердые республиканцы, 53 —
федералисты. Среди остальных 27 голосов он надеялся получить
половину. Обе стороны допустили ошибки в расчетах
и пережили моменты подъема и упадка надежд. Адаме
увлек за собой Мэриленд и Северную Каролину,
открыв прямую дорогу к победе, и она стала еще более
близкой, когда проголосовал Род-Айленд. В
Пенсильвании, на которую Джефферсон возлагал столько
надежд, счет оказался всего лишь восемь — семь в его
пользу. Теперь все решал исход голосования в Южной
Каролине. Здесь против ставленника Гамильтона и
уроженца этого штата генерала Пинкни кампанию
республиканцев возглавлял его родственник Чарльз
Пинкни, сенатор и умелый деятель партии Джеффер-
сона.
Сообщения из южной штаб-квартиры
республиканцев поступали в Монтиселло регулярно. Богатые
избиратели — горожане восточной части штата шли за
генералом, надежда республиканцев пряталась в
хижинах жителей западных графств. Наконец 12 декабря
1800 г. взмыленный гонец приносит записку:
«Выборы только что окончились, и мы (благодарение
небесной благосклонности!) победили в них». Дуэт Джеф-
ферсона и Бурра набрал необходимое число голосов.
Последний потерял несколько голосов и мог идти,
если побеждал Адамса, лишь вторым.
Общие итоги выборов были таковы: 73 за Джеф-
ферсона и 65 за Адамса. Народное голосование дало
бы Джефферсону гораздо большее преимущество.
Пресса республиканцев вышла с большими
аншлагами «Радуйся, Америка!». Однако Джефферсон в это
время вовсе не радовался. Назревал совершенно
непредвиденный конфликт. Его напарник Аарон Бурр,
казалось, как он сам открыто заявил, будет покорен
своей участи второго избранника, т. е. вице-президента.
Но потерпевшие поражение федералисты внезапно
273

увидели в противопоставлении Джефферсону Бурра
более выгодную для себя возможность. Если часть
федералистов, покинув обреченного Адамса, встанет на
сторону Бурра, республиканская партия окажется
в тяжелом положении. Дело Бурра, в значительной
степени политического авантюриста, как то
признавали даже склонные к мести Джефферсону Адаме и
Гамильтон, вызвало большие споры и прения, освещать
детали которых здесь излишне. Бурр и
поддерживавшие его федералисты использовали то обстоятельство,
что президента должны были утвердить в должности
большинство конгрессменов, по меньшей мере
представители девяти штатов. Здесь Бурр и решил дать
последний бой за президентское кресло.
В среду, 11 февраля 1801 г., конгресс собрался
в зале сената, чтобы услышать результаты
голосования. В напряженной тишине председатель сената вице-
президент Джефферсон начал надламывать печати
пакетов, полученных из штатов, вынул результаты
голосований в штатах и передал их чтецу. Затем
последовало голосование в палате представителей,
поистине драматическое. Агенты Бурра не скупились на
обещания, если палата выскажется в его пользу.
Четыре дня голосования не определили победителя. От
крошечного штата Делавэр зависело, казалось, куда
склонится чаша весов. Его представитель Байярд
поддержал вначале идею федералистов выступить за
Бурра. Показав всем, что он один волен избрать
президента США, и насладившись моментом славы, Байярд
все же повернул в сторону Джефферсона — при
тридцать шестом голосовании. Этого уже, собственно, и не
требовалось: представители некоторых других штатов
решили перейти на сторону Джефферсона, и теперь за
него стояли девять штатов против четырех.
Изощренная комбинация федералистов не удалась.
Это случилось во вторник, 17 февраля 1801 г.
Федералистам, мечтавшим о сильной власти, был нанесен
тяжелый удар. Для Томаса Джефферсона наступил
час, когда он уже не мог объяснять несовершенства
своей страны господством противников. Перед ним стояли
задачи демократизации общества. Американская
республика не только встречала новый век, но и
выбирала путь развития, и этот выбор в значительной степени
зависел от ее президента.

Президент
9 Молодая Американская республика
вступила в XIX век в напряженной
политической атмосфере. Долгие годы
продолжалась, то затихая, то разгораясь, борьба
между федералистами и республиканцами.
Закончилась она победой республиканцев,
избранием Джефферсона президентом
страны. Нового главу правительства
ожидали важные государственные дела.
По переписи 1800 г., население США
насчитывало 5 300 тыс. человек — в три
раза меньше, чем население
Великобритании, и более чем в пять раз меньше
населения Франции. Каждый пятый
американец был негром и не имел никаких
политических прав. Рабство пронизывало
всю экономическую систему
американского Юга. Две трети населения жило пока
вдоль полосы Атлантического побережья
на протяжении 80 км. Со стороны Запада
гряда Аллеган щитом прикрыла
просторы огромного континента,
простирающегося до Тихого океана.
Но к 1800 г. американский поселенец
уже пробил себе дорогу на Запад. Три
дороги перешагнули через горы:
Филадельфия — Питсбург, от Потомака до Мо-
иогахелы, из Виргинии к Теннесси. Около
полумиллиона американцев уже прошли
этими путями и обнаружили в бассейне
Миссисипи богатый реками лесной край.
Реки служили коридором в лесной чаще,
такие из них, как Огайо, превратились
буквально в магистрали переселения.
Центрами освоения Запада стали
Кентукки — штат с населением 220 тыс.
человек и скопление переселенцев в долине
Теннесси, составлявшее 100 тыс. человек.
Индейцы оказали отчаянное сопротивле-
275

ние. Их кровь обагрила новые земельные
приобретения штатов. Вражда среди индейских племен делала
их легкими жертвами вооруженного и
организованного потока охотников на земли. Но индейцы готовы
были умереть за места своих обиталищ, и чаще всего
«освоение» территории означало прежде всего
истребление всех ее индейских жителей.
Послав полумиллионный «отряд» поселенцев на
Запад, штаты побережья продолжали развиваться. Их
развитие лишь набирало темпы. За десятилетия
независимого существования Соединенные Штаты не так
уж далеко ушли от состояния времен британского
господства. Внутренние связи были крайне затруднены
отсутствием хороших дорог. Реки мелели и порогами
отрезали одну общину от другой. Путешествие из Нью-
Йорка в Европу было более удобным и
комфортабельным, чем путь из Нью-Йорка в столицу этого же
штата — Олбени; здесь отсутствовало регулярное
сообщение. Но если даже путешествие по широкому Гудзону
считалось рискованным предприятием, то несравнимо
большие препятствия возникали у тех, кто устремлялся
на Запад. Этим людям во всем приходилось
рассчитывать на себя, свою предприимчивость и упорство.
Такой поселенец должен был купить лошадей и
повозки, разместить в ней семью и пожитки, чтобы по
пути, едва ли заслуживающему названия дороги,
пройти сотни миль, минуя горные перевалы. Речной
путь также отличался трудностями и таил много
опасностей. Барки, на которые ставились повозки,
были легкими и часто становились добычей волн.
Торговля зависела от путей сообщения. Когда
поселенцы везли табак и пшеницу на рынок Нового
Орлеана, они спускались вниз по Миссисипи и
проходили самую легкую часть пути. Дорога же назад
утраивалась по размеру и сопряжена была с
большими трудностями: приходилось либо морским путем
обогнуть континент до Филадельфии, а затем пройти
через перевалы Аллеган, либо верхом на лошади
пробираться через пустынные дебри Южных территорий.
Неудобство сообщения приводило и к значительной
политической изоляции. Отрезанные из-за бездорожья,
штаты представляли собой в определенной мере
самодовлеющие административно-политические единицы,
и трудно было определить, в чем заключается
276

единство интересов, скажем, Массачусетса и Южной
Каролины.
Экономическое развитие набирало темп постепенно.
Пока же любое поселение в пятидесяти милях от
побережья наполовину состояло из бревенчатых хижин.
Жители носили домотканную одежду, внешний вид
горожан резко отличался от вида фермера, который
сам кроил свою шляпу. Не только одежда, но и
орудия труда в большинстве своем отставали от
передового уровня. Мололи зерно также примитивным
способом. Форма плуга и серпа не менялась уже многие
десятилетия. Скот не загоняли на зиму в помещения
даже в развитой Новой Англии.
На фоне большого фермерского края резко
выделялась цепочка портовых городов. К началу XIX
столетия на второе место среди них вышел Нью-Йорк — за
10 лет его население почти удвоилось, достигнув
к 1800 г. 60 тыс. человек. В отличие от чопорного
Бостона с его 25-тысячным населением улицы Нью-
Йорка заполняла многоголосая толпа, торговля
развивалась быстрыми темпами. Главными товарами,
которые поставляла Америка на европейский рынок,
являлись пшеница, хлопок и табак. Большую долю новых
капиталов давало мореходство, в частности перевозка
вест-индских продуктов в Европу. Столицей союза
штатов до июля 1800 г. была Филадельфия, самый
крупный (70 тыс. человек) город в Америке. Здесь
и позже продолжал размещаться созданный
Гамильтоном Банк Соединенных Штатов с капиталом
в 10 млн. долл. Филадельфия являлась самым
комфортабельным американским городом, а штат
Пенсильвания — самым большим штатом. Для развития
Запада стратегическое значение имела хорошая дорога
из Филадельфии в Питсбург. Южнее Филадельфии
быстро рос еще один порт — Балтимор, надежда
Мэриленда, но дальше на юг гряда городов обрывалась —
там царило рабство, и океанская торговля почти не
коснулась этих мест.
Весьма наглядное представление о тогдашней
Америке давала новая столица — Вашингтон.
Незавершенная центральная постройка — Белый дом возвышался
на пустынном берегу Потомака посреди горстки
бревенчатых хижин. На расстоянии полутора миль через
болотистую пустошь виднелся остов строящегося Капи-
277

толия. Большинство конгрессменов составляли
зажиточные люди, но что могли сделать деньги в городе,
где не было даже магазинов? Сенаторы и члены
палаты представителей жили в деревянных гостиницах,
отрезанные от внешнего мира многими сутками
пути до побережья океана и городов американского
Востока.
Но наиболее тяжелое впечатление производил
американский Юг. Промышленное развитие совершенно
не коснулось этого края. Руки черных рабов — вот та
основа, на которой строилась экономика Юга. Самым
большим штатом была Виргиния, где на 514 тыс.
белых приходилось 350 тыс. черных. Опора на черных
рабов тормозила экономическое развитие, чему
примером может служить поместье Джефферсона:
несмотря на то что его владелец был изобретателем
превосходного по своей форме плуга и покупал всю
новейшую сельскохозяйственную технику, ему пришлось
отказаться от разведения дорогого тогда табака, но и
урожаи пшеницы едва достигали среднего в Америке
уровня. Негры Джефферсона владели ценными
профессиями — плотника, столяра, краснодеревщика,
строителя, «акройщика и др., и все же рабский труд не давал
дохода, на который можно было рассчитывать.
Никакая энергия и изобретательность хозяина не могли
компенсировать отсутствие важнейшей основы
производительного труда — личного стимула самого
производителя.
Рабство на рубеже столетий в экономическом
плане еще не выявило свою полную нерентабельность.
Причиной тому стал царь-хлопок. Паровые машины
Уатта резко расширили текстильную промышленность
Англии, и потребность в хлопке выросла в огромных
размерах. Еще в 1791 г. через Чарлстон — морские
ворота Юга в Европу — переправили 200 тыс. фунтов
«белого золота», через десять лет цифра подскочила
до 200 млн. Но нежданное богатство попало в алчные
руки немногих плантаторов. В Южной Каролине —
сердцевине хлопкового бума — все доходы от экспорта
делились между 30 тыс. белых, окруженных
стотысячной армией черных рабов, тяжелое положение
которых усугублялось свирепствовавшей в этих краях
малярией. Проблема труда черных продолжала
оставаться главной социальной проблемой южных штатов.
278

К концу XVIII в. Англия уже вступила в эпоху
промышленной революции, на континенте Европы
появились ее первые признаки. Америка также готовилась
к промышленному броску, хотя первые шаги говорили
о медленном темпе и о длительности предстоящего
пути. В 1789 г. неграмотный и бедный
механик-самоучка Джон Фитч изобрел паровую машину собственной
конструкции, и удивленные филадельфийцы в течение
всего лета наблюдали за лодкой, которая могла плыть
против течения. Но промышленное развитие страны
еще не требовало подобной техники, и несчастный
изобретатель умер в нужде за три года до того, как
Джефферсон стал президентом. Горстка городов
растворялась в фермерском и рабском населении
Америки. Требовались более прочные экономические
предпосылки для ускоренного развития страны.
В это время высшие учебные заведения Америки
все еще не вышли из зародышевого состояния. За
последнее десятилетие XVIII в. крупнейший Гарвардский
университет ежегодно оканчивало лишь 39 человек,
получавших степень бакалавров. В Америке
отсутствовали более или менее развитые виды искусства,
литература находилась на низком уровне. В 1796 г. в
палате представителей развернулись дебаты по поводу
того, включать или нет в ответ конгресса на послание
президента слова «самая свободная и наиболее
просвещенная нация в мире», поскольку речь шла о
нации, у которой не было литературы, искусств, науки,
истории, в то время как порицаемая Европа могла,
не ссылаясь на древность, назвать имена Шекспира,
Вольтера, Канта и Гёте. Американским законодателям
составляло немало труда утверждать свое
интеллектуальное превосходство над Европой, где Уатт
совершенствовал свои машины, а Гегель писал
«Феноменологию духа».
По сравнению с густонаселенной Европой Америка
выглядела почти пустыней. Пространства необжитой
земли казались столь огромными, а население
настолько редким, что Джефферсон, оптимист по природе,
говорил в инаугурационном послании об американских
землях как «о достаточных для жизни наших
потомков до сотого и тысячного поколения».
Но в Америке имелись и свои преимущества.
Буржуазная революция устранила многие экономические
279

и политические препятствия и очистила путь
капиталистическому развитию.
Недра скрывали огромные богатства, а в
атлантические порты прибывал трудолюбивый народ,
эмигранты, согласные на любую работу. Америка того времени
давала приют всем терпящим гонения. Когда
прогрессивного для своего времени философа Пристли
бирмингемская толпа едва не убила за политические
взгляды, англичанин отбыл в Соединенные Штаты.
Америка в то время казалась передовым слоям
Европы символом будущего прогрессивного в
социальном смысле государства. В Америке создавалось
новое общество, но каким оно будет? Язва
рабовладения, как почти единодушно считали передовые
современники, — одно из главных препятствий на пути
американского развития. И если даже это препятствие
будет со временем преодолено, станет ли Америка
приютом тех доблестей, о которых неустанно возвещал
ее философ Джефферсон,— страной мелких
землевладельцев с их республиканской простотой и
гражданскими достоинствами?
Ответы на эти вопросы скрывало будущее, а пока
от озера Эри на севере до знойной Флориды на юге
на Запад двигалась редкая, но непрерывная цепочка
пионеров, создавая в лесах и саванне новые поселения,
новые опорные пункты движения к Миссисипи.
Победитель в политической борьбе последнего года
XVIII в., Джефферсон считал своей целью создать из
разношерстного конгломерата разделенных и таких
различных групп населения демократическую
республику. Несмотря на многочисленные разочарования
прежних лет, он все еще оставался стойким
оптимистом, философом Просвещения, верящим в прогресс.
Эта вера не без наивности выражена в следующих его
словах: «Прогресс является либо физическим, либо
интеллектуальным. Если мы сможем сделать так, что
люди следующего поколения будут на дюйм в
среднем выше, объем груди увеличится на дюйм, их мозг
на одну-две унции станет тяжелее, а жизнь на год или
два продолжительнее — это прогресс. Если через
пятьдесят лет средний человек будет аргументировать
исходя из двух предположений то, что он постигает
ныне из предполагаемого единого откровения,— это
прогресс! Я надеюсь, что это будет здесь осуществлено
280

при помощи наших демократических стимулов в
огромном масштабе до тех пределов, пока каждый не
станет атлетом по физическим данным и Аристотелем
по уму».
Судьба в виде воли тысяч избирателей давала
Джефферсону возможность содействовать такому
прогрессу, но не было ли это самым жестоким
обращением с его идеалами? Без малейшего «сострадания»
историческое развитие опрокидывало все надуманные
схемы, все построенные на песке проекты. Реальность,
которую часто называют суровой, неудержимым валом
обрушивается на умозрительные построения ученого.
Джефферсону еще придется убедиться в этом. Пока же
он готовится принять главенство в управлении страной.
Государственная деятельность заполнила уже
половину жизни Джефферсона, когда он в возрасте 57 лет
готовился занять высший пост в стране. Испытав
взлеты и падения, горечь долгого, унизительного
молчания и радость мимолетного сознания триумфа, он
смотрел на будущие, самые трудные годы спокойно
и просто, готовый выполнить свой долг.
До сих пор он боролся с преобладающей силой
противника, воодушевленный правотой своего дела,
исходя из принципов философии Просвещения.
Сознание справедливости этого дела и природный
оптимизм поддерживали его в трудную минуту. Это была
борьба, в которой он видел противника, и, когда он
отступал под напором враждебных сил, пафос
собственной правоты поддерживал его. В роли лидера
оппозиции он отличался непоколебимостью и стойкостью.
Теперь перед ним стояли задачи иного порядка.
Командная высота завоевана, что же можно сделать,
владея рычагами власти? Как оправдать доверие того
избирателя, который голосовал за Джефферсона, и
создать лучшую Америку? Как свести на нет силу
своих врагов и в то же время примирить страну,
избежать раскола? В тесной комнате недавно построенной
гостиницы «Конрад и Макмун», расположенной на
южном склоне холма, увенчанного Капитолием, Джеффер-
сон думал о программе своей деятельности на посту
президента.
В двенадцать часов дня 4 марта 1801 г. группа
людей вышла из гостиницы и направилась по Нью-
Джерси-авеню к Капитолию. Седая голова человека
281

с обветренным красноватым лицом выделялась и
привлекала внимание. Джефферсон в сопровождении
друзей и почтительно молчащей толпы шел принимать
присягу. Его фигура сохранила стройность, но
движения были несколько скованы.
Процессия пробилась через толпу любопытных,
собравшихся возле Капитолия. Пышного зрелища они
не увидели, да и странной выглядела бы помпезность
в насчитывающей несколько десятков домов столице,
красиво расположенной на излучине широкого
Потомака. Окрестные леса и гати зеленым морем
окружали возвышение Капитолия. На горизонте не
виднелось ни дымка, а тишину нарушали лишь крики
пассажиров застрявших в грязи экипажей.
Тон всей происходящей церемонии задает
Джефферсон. Аарон Бурр садится по правую от него руку, по
левую — новый председатель Верховного суда Джон
Маршалл — он будет принимать присягу.
Окружающие взволнованы отсутствием президента Джона
Адамса. Этот последний день своей службы на
высшем государственном посту он начал и закончил не
самым достойным образом. Озлобленный поражением,
потрясенный неожиданным поворотом фортуны, Джон
Адаме увидел, что не сможет достойно и мужественно
завершить последние часы своей верховной власти.
Ранним утром гордого и надменного человека кони
уносили в родной Массачусетс. Джефферсон ни от
кого не принимал власти.
Многие в стране воспринимали начало
президентства Джефферсона как революцию, возвращение
в Америку свежего ветра 76 года. Страна жила
ожиданием. Происходила первая подлинная смена власти
в правительственной машине буржуазного
государственного аппарата. Отказ Адамса присутствовать при
вхождении республиканца на президентский пост
как бы символизировал враждебность вчерашних
безраздельных хозяев — федералистов.
В церемонии инаугурации Джефферсона
федералистская партия была представлена прежде всего
председателем Верховного суда Джоном Маршаллом,
государственным секретарем в администрации Адамса
(назначенным главой судебной власти всего лишь за
шесть недель до прибытия Джефферсона в Вашингтон).
Этот политический противник Джефферсона и его
282

партии оказался наиболее последовательным и
непоколебимым лидером оппозиции в течение всех лет
правления республиканцев. Свои выдающиеся личные
качества Маршалл поставил на службу врагам
демократии. В те дни Маршалл пишет в письме о новом
главе правительства: «Ослабив значение поста
президента, он усилит свою личную власть». Человека,
который должен был дать присягу на верность
конституции, и того, кто принимал ее, разделяли
различные политические принципы, и они оставались
противниками все последующие годы.
В этот же день принимал присягу Аарон Бурр.
Небольшого роста, внешне спокойный и
обходительный, он пользовался популярностью среди северных
демократов, мало знавших личные качества своего
политического идола.
Все трое — Джефферсон, Маршалл и Бурр — не
любили друг друга, но их связывала высокая миссия
управления государством, и после присяги они заняли
места на возвышении перед сенатом.
В полной тишине Джефферсон поднялся с места и,
внимательно оглядев всех присутствующих, начал
читать свое инаугурационное послание. Едва ли кто-
нибудь из задних рядов понял хотя бы слово: дикция
принимающего присягу президента оставляла желать
лучшего. Но смысл произнесенной низким голосом речи,
этого тщательно сформулированного кредо, рассчитан
был не на внешний эффект, а на внимательное
изучение. Два подготовленных ранее варианта он отбросил,
этот третий — плод немалой концентрации душевных
сил и ума. Идеалы республиканизма, идеалы
демократии получили в речи нового президента яркое
выражение. Принципы своей прогрессивной для того
времени буржуазно-демократической философии он
стремился сделать принципами всей страны.
Программа, изложенная Джефферсоном, достойна
внимания. Во внешней политике: «Мир, торговля,
честная дружба со всеми нациями, обязывающих
союзов — ни с кем». О началах распределения внутренней
власти между федеральным правительством и
штатами говорилось: «Поддержка правительств штатов во
всех их правах как наиболее компетентное
разрешение наших внутренних задач и как наиболее
надежный оплот против антиреспубликанских тенденций;
283

сохранение общего управления в его полной
конституционной силе как залог мира внутри страны и
внешней безопасности». Демократический способ
правления, полагал Джефферсон, требует минимального
бремени налогов: «Экономия общественных средств,
чтобы ослабить налоговый пресс на трудящихся».
Общедемократические принципы: * Распространение
информации, предоставление главных вопросов на суд
общества; свобода религии; свобода прессы; свобода
личности». Таким представил свое политическое
кредо Джефферсон и такими, по его словам, были
убеждения большинства американцев. Страна должна
высказать и сделать законом свои убеждения, она
должна идти за республиканцами, ибо
♦республиканцы — это нация».
Если бы Джефферсон остановился на последних
словах в своем определении политических убеждений
Америки, то поле для новой политической битвы было
бы налицо. Но он, решив привлечь низшие и
умеренные слои партии противника, делает широкий
примирительный жест: «Мы все — республиканцы, мы все —
федералисты». Итак, предлагая объединиться на
началах демократии, Джефферсон признает эти начала
основополагающими не только для одной партии, но
и для всей страны. Помимо прочего призыв к
федералистам — свидетельство политической дальновидности
и необходимое в то время проявление великодушия.
Джефферсон защищает дело буржуазной
демократии перед лицом монархической Европы и сторонников
авторитарной наследственной власти в Америке.
«Иногда говорят: человеку нельзя доверять, когда он
управляет сам собой. Можно ли ему доверять, когда
им управляют другие? Или мы должны найти ангелов
в виде королей, чтобы править им? Пусть история
ответит на этот вопрос».
Отдельные места из первого президентского
послания Джефферсона стали образцами выражения идей
буржуазной демократии в Америке. Например: «Хотя
воля большинства должна преобладать, эта воля,
чтобы быть правомочной, должна быть разумной...
меньшинство обладает равными правами, которые должны
защищаться законами, нарушение которых было бы
угнетением... Изгнав из нашей земли религиозную
нетерпимость, от которой так долго страдало челове-
284

чество, мы еще мало завоевали, если позволим
существовать политической нетерпимости,
деспотической, злостной, способной на суровые и кровавые
преследования».
У Джефферсона собственная концепция
государственного устройства буржуазной демократии. Если
Гамильтон и его партия хотят приблизить буржуазную
демократию к ее наиболее олигархической форме,
организовать государство с твердой, непререкаемой
централизованной властью, на основе которой можно
создать мощную армию, флот, казну — все атрибуты
«сильного» государства, то Джефферсон как глава
демократического движения стремится к такому
федеральному устройству, которое поощряло бы внутреннее
самоуправление, увеличивало бы, насколько это
возможно, социальную базу государственной власти. В
ней, а не в блеске президентских церемоний и блеске
тысяч штыков видит Джефферсон силу своей страны.
Новый президент призывает (не избегая при этом
и известной экзальтации) использовать удачное
удаленное местоположение Америки, избежать
«воинственной глупости» европейских междоусобиц.
♦Благоприятствующим нам образом отделенные
природой и широким океаном от уничтожительного
хаоса четверти земного шара; достаточно
благоразумные, чтобы не пойти по пути деградации других;
владея избранной землей с пространством, достаточным
для наших граждан до сотого и тысячного поколения;
обладая необходимым сознанием равных прав на
использование имеющихся у нас возможностей, имея
все эти благословенные возможности, что еще нужно
нам, чтобы быть счастливым и процветающим
народом? Только одно, уважаемые граждане,— разумное и
умеренное правительство, которое будет удерживать
население от междоусобиц, но предоставит им свободу
регулировать их собственное развитие и улучшение и
не будет забирать хлеб из рук заработавшего его.
Таковы качества хорошего правительства, оно
необходимо, чтобы замкнуть круг дарованных нам
преимуществ».
Приняв присягу, президент Джефферсон вернулся
в гостиницу: его единомышленники, конгрессмены и
гости ждали нового главу государства. Благодаря
быстрым гонцам вся страна читала инаугурационное
285

послание — * Великую хартию вольностей» в
политике, как ее называли республиканцы. Этот документ
отразил веру Джефферсона и его окружения в то, что,
добившись равенства граждан перед законом, они
вместе со страной вступают в новый этап развития, где не
будет сверхбогатства и злосчастной бедности. Это была
политическая платформа, рассчитанная в
значительной степени на избирателей, ждавших от нового
правительства реформ и перемен. Но уже в ближайшие
десятилетия объективно-исторический процесс — развитие
капитализма — опрокинул, смял и разрушил
предполагаемое господство мелких, «удовлетворенных
скромным достатком» хозяев. А пока надежда и
уверенность сопутствовали мыслям, речам и письмам
Джефферсона.
Федералистская партия восприняла
примирительный шаг послания осторожно. Правда, даже такие ее
лидеры, как председатель Верховного суда Маршалл
и бывший военный министр Нокс, отметили
благожелательную позицию президента, его нежелание
обострять партийную рознь. Непримиримый в схватке
с превосходящими силами наверху, Джефферсон
готов проявить максимальное великодушие, когда весы
истории показали его полное преобладание.
Период, предшествовавший восхождению в
Капитолий, отнял у Джефферсона много физических и
душевных сил. Поэтому вскоре после водворения в
президентском дворце он на некоторое время покинул
Вашингтон, воспользовавшись роспуском конгресса
на каникулы и стабилизацией положения в стране.
Джефферсон решил полностью использовать эффект
первого послания, чтобы затем расчистить почву для
программы реформ. А пока он едет в свою
виргинскую обитель. Дома он складывает в ящики
необходимые ему в Вашингтоне книги и после месячного
отпуска возвращается во дворец, замыкающий
Пенсильвания-авеню.
Заняв место в Белом доме, Джефферсон приступил
к формированию кабинета министров, проявляя
исключительную осторожность. Заметим, что в течение
восьми лет пребывания Джефферсона на посту
президента, когда удачи сменялись поражениями и
наоборот, его кабинет не потерял монолитности и ни
один из его членов не стал отступником. В этом
286

влияние не только президента как личности, но и
метода, используемого им при решении вопросов
государственной важности.
Основу окружения президента составила «старая
гвардия», многолетние помощники, соратники в долгой
и трудной политической борьбе, те люди, на которых
он мог положиться в любую минуту. В выборе этих
людей на ответственные посты Джефферсон
руководствовался не только их исключительной
компетентностью и способностями, но и личным доверием.
Вашингтон как президент стоял по престижу
и влиянию неизмеримо выше любого из своих
министров. Он возвышался благодаря высокому авторитету
в стране, славе полководца; лишь в решающих
случаях он вторгался во внутреннюю борьбу,
происходящую в его кабинете, и, как правило, не вникал в
специфические вопросы каждого из своих министерств.
Иначе понимал функции президента Джефферсон.
Он осуществлял как общее руководство, так и
тактическое проведение законов и политики в жизнь. По
основным проблемам своих министерств Джефферсон
имел весьма четкую позицию. Поэтому его кабинет
был спаян не только престижем и талантом его
главы, но и сообща проводимым курсом, общим делом.
Ключевой для проведения внешней политики пост
государственного секретаря занял Джеймс Медисон,
сподвижник президента с давних лет. Разумеется, не
только компетентность Медисона в иностранных делах,
но и его партийные заслуги, дружба, испытанная
многократно, послужили причиной его назначения.
Дружба, продолжавшаяся уже десятилетия, приводила
к согласованности в ведении внешних дел
правительства. В важнейших ситуациях президент брал на себя
ответственность за принятие тех или иных решений.
Медисон стал первым советником президента. Он
был спокойным по характеру, приятным в обращении,
подчеркнуто точным в своих словах и делах, хотя и
не имел особых качеств руководителя.
Новый министр финансов Галлатин, уроженец
Женевы, прибыл в Америку уже юношей, но успел
изучить ее во многих отношениях, будучи
преподавателем французского языка в Гарварде,
землевладельцем на Среднем Западе, членом законодательного
собрания Пенсильвании. Внимание Джефферсона Гал-
287

латин привлек знанием финансовых дел, способностью
разбираться в самых запутанных сферах финансовой
политики, в чем сам президент был не особенно
сведущ. Лидера республиканцев устраивала также анти-
гамильтоновская программа Галлатина. Если
федералистский лидер считал наличие большого
национального долга необходимым для централизации власти,
то Га л латин внял установке Джефферсона:
«Уменьшение нашего долга жизненно важно для наших
судеб».
Тернистый путь политической борьбы, начатой Гал-
латином в Западной Пенсильвании, научил его
многому. Это был смелый и твердый человек с
выразительной внешностью. Его внимательные карие глаза на
смуглом лице, черные волосы и высокий лоб
производили впечатление. Галлатин говорил с заметным
акцентом, но был прекрасным оратором и выделялся
своим красноречием.
Вначале Джефферсона связывали с ним деловые
отношения, а затем их сблизили научные увлечения.
Среди республиканцев Галлатин стал естественным
претендентом на важный и ответственный пост. Он
оправдал возложенное на него доверие, а его
лояльность, скрупулезность и работоспособность сделали его
необходимой и влиятельной фигурой в
республиканской администрации.
Три известных деятеля — Джефферсон, Медисон и
Галлатин — составляли основу правительства.
Назначение Генри Дирборна на пост военного
министра объяснялось не только его талантом и
трудолюбием. Он представлял штат Мэн,
штат-единомышленник влиятельного Массачусетса. Это была
своего рода уступка профедералистской части Новой
Англии. Подобные мотивы сыграли роль и в
назначении министром юстиции Леви Линкольна, главы
адвокатской коллегии Массачусетса. Партийная
тактика Джефферсона проявилась также и в том, что
Линкольн большую часть президентства Джефферсона
жил в своем родном штате, «надзирая» над оплотом
федерализма. На пост министра военно-морского флота
Джефферсон прочил своего друга и ветерана
республиканизма Роберта Ливингстона, но тот избрал
посольскую миссию в Париж, и министерский пост
занял Роберт Смит, адвокат из Балтимора. Возможно,
288

что одной из причин этого назначения была
родственная связь последнего с ближайшими друзьями Джеф-
ферсона — Вильсоном Кэри Николасом и Петером
Каром.
Памятуя о внутреннем расколе в период его
вражды с Гамильтоном при президенте Вашингтоне, Джеф-
ферсон пресекал заведомый сепаратизм своих
министров, предоставляя им широкие права. Делу единства
помогали спокойный и уравновешенный темперамент
президента, его проникновение в суть отдельных
проблем министерств и готовность взять на себя
ответственность за наиболее трудные решения.
Джефферсон оставил на своих постах немало
чиновников-федералистов, стремясь заручиться
поддержкой готовой на компромисс части федералистской
партии и расколоть противостоящую партию,
предотвратить ее превращение в непримиримую оппозицию.
Однако одна группа федералистов подлежала
непременной замене. Она состояла из лиц, назначенных
президентом Адамсом на свои посты после 12 декабря
1800 г., когда он окончательно убедился, что его
шансы на переизбрание ничтожны. Особенно
отрицательное отношение нового президента вызывали так
называемые «полуночные назначения». В начале
марта 1801 г. Адаме, видя, что власть с каждым
часом ускользает из его рук, решил воспользоваться
последней возможностью для упрочения
федералистского влияния. В последние часы президентства, в ночь
с 3 на 4 марта, сенат одобрил длинный список
новых назначений, прежде всего федеральных судей.
Буквально в последний час Адаме поставил свою
подпись. В отношении этих назначений Джефферсон вел
себя бескомпромиссно, как и в отношении тех, кто
обесславил себя рьяным выполнением законов об
иностранцах и мятеже. Двадцать одно «полуночное
назначение» было объявлено не имеющим силы,
пятнадцать других ответственных постов также
подлежали замене. В таких смелых действиях Джефферсон
стремился все же не перейти грань там, где это
мешало консолидации президентской власти.
В целом вопрос о назначениях, особенно на места
сборщиков налогов, был одним из самых острых, и он
породил немало политических взрывов, что особенно
ощущалось в Нью-Йорке. Там Джефферсону пришлось
1/ Ю Г. Н. Севостьяиов, А. И. Уткин
289

выбирать между влиятельными и полезными
республиканской партии деятелями во главе с губернатором
Джорджем Клинтоном и фракцией вице-президента
Аарона Бурра, беспринципность которого Джефферсон
все более ощущал.
В целом Джефферсона всегда привлекали
талантливые и трудолюбивые люди, и он не раз отходил от
сугубо партийных интересов, выставляя кандидатуру
образованного и достойного, по его мнению, лица. Он
верил в одаренных людей, выходцев из народа,
и считал, что по мере распространения
демократических принципов и образования их ряды будут
увеличиваться. И если при господстве федералистов
основные должности в государстве занимали высокомерные
богачи из городов восточного побережья, то теперь
дорога к власти приоткрылась для менее
обеспеченных, но способных людей. Тем самым расширялась
социальная база правительства; страна стала больше
ощущать ценность достижений буржуазной
демократии, еще выявлявшей в то время свои прогрессивные
возможности.
Президенту Джефферсон предназначал роль
проводника внешней политики, функции же внутреннего
управления фактически передавались в руки штатов.
Поэтому в одном из писем первых дней
президентства мы находим поистине удивительные слова о том,
что президенту во внутренней политике почти что
нечего делать: «Дорога, которой мы следуем, так
спокойна, что нам почти нечего предлоясить нашим
законодателям. Отсутствие шума, невмешательство в дела
других, нежелание привлекать внимание со стороны
правительства признаки того, что общество
благоденствует».
Полагаясь на практику местного самоуправления,
Джефферсон стремился привлекать к делу решения
политических и экономических проблем сами штаты.
Децентрализация внутреннего руководства казалась
ему необходимой предпосылкой демократии. Он писал:
«Наша страна слишком велика для того, чтобы всеми
ее делами вершило одно правительство. Слуги
общества, находящиеся на далеком расстоянии, без надзора
со стороны своих избирателей, окажутся по причине
этой отдаленности неспособными управлять и не будут
уделять должного внимания всему, что необходимо
290

для справедливого управления гражданами. Это же
обстоятельство, лишающее избирателей возможности
контролировать своих избранников, толкает слуг
общества к коррупции, казнокрадству и мотовству».
Джефферсон передоверял внутреннее управление
штатам и графствам. Поэтому история его
президентства во многом скорее история внешней политики
США. Во внутренних делах положительным
достижением правительства было обеспечение выплаты
национального долга. В начале второго президентского
срока — в 1806 г.. доходы государства поднялись до
уровня 15 млн., что давало основания надеяться на
скорую выплату давних долгов правительства
революционной эпохи. Образовывающийся избыток средств
Джефферсон намеревался использовать для целей
улучшения средств сообщения между штатами, с тем
чтобы скрепить единство страны.
Первое заседание полного состава кабинета
состоялось в середине мая 1801 г. На передний план
довольно неожиданно выплыл вопрос о препятствиях,
чинимых средиземноморской торговле пиратами Триполи.
Американцам приходилось платить крупные суммы,
чтобы обезопасить себя от грабежа и гибели.
Правительство, за исключением Галлатина, считавшего, что
выплаты пиратам будут меньшим расходом, чем
военная экспедиция, склонилось к решению послать
в Средиземное море боевые суда, бездействующие
в американских портах. Эскадра под командованием
коммодора Ричарда Дэйла направилась на юг. Ей был
отдан приказ не начинать боевых действий первыми,
более того, попытаться установить дружеские связи
с Триполи, Алжиром и Тунисом. Только в случае
продолжения пиратских действий американскому
коммодору предоставлялась свобода действий.
Нужно сказать, что международная обстановка
сопутствовала стабилизации американской внешней
политики в целом. Грохот пушек на полях Европы на
некоторое время стих, а в одиночку Британия не
могла вести активную антифранцузскую политику.
Джефферсон сразу же принял четкий политический
курс: всемерно избегать вольного или невольного
вмешательства в европейские дела, справедливо полагая,
что в любом случае опасности вмешательства
превышают возможные преимущества. Конкретным подтвер-
1№
291

ждением этого курса явилось закрытие посольств
в Берлине, Гааге и Лиссабоне. В ключевых для
американской внешней политики столицах — Париже,
Лондоне и Мадриде произошла смена послов.
Как уже говорилось, сложное положение Британии
было на руку американским штатам. Не зная, в каком
направлении пойдут республиканцы во главе с
президентом Джефферсоном, Лондон занял уступчивую
позицию и открыл для американской торговли Гибралтар,
Мальту и Минорку.
Что касается наполеоновской Франции, грозившей
объединить под своим флагом всю Европу, то прежние
дружественные отношения стали более
сдержанными. Особенно острые опасения в отношении
французских планов возникли, когда в Америку
просочились слухи о тайной продаже Испанией Луизианы
Франции. Джефферсон дал понять, что союз с
Францией 1778 г. потерял свою силу. Итак, прежде всего
два обстоятельства — значительное политическое
перерождение Французской республики и страх перед
возможной объединенной европейской агрессией —
привели Джефферсона к отказу от своих прежних идей
более тесного союза с Францией. В этом сказались
реалистическое понимание момента Джефферсоном,
осознание им собственно американских нужд, его
политический прагматизм. Американская буржуазия
в своем развитии требовала как государственной
поддержки, так и отказа от рискованных политических
демаршей, грозящих поколебать американскую
промышленность и торговлю. Томас Джефферсон уловил
эти требования и тем самым упрочил свое
положение.
В конце июля 1801 г. Джефферсон отправляется
в летнюю резиденцию — Монтиселло. Здесь он
собирает доклады всех основных департаментов, готовясь
выработать определение своей политики в виде
большого послания конгрессу «О состоянии союза». 8
декабря чиновник, а не президент (Джефферсон желал
ликвидировать автократическую, как он считал,
традицию прямо обращаться к конгрессу) зачитал его
первое годичное послание. В нем подводились итоги
первого года. Из «четырех столпов
нации»—сельского хозяйства, мануфактур, торговли и навигации —
только в области торговли была необходима помощь
292

государства. Джефферсон отстаивает известные
политические принципы: свобода торговли и наличие
такого правительства, которое чем менее заметно, тем
лучше. Это послание в целом имело примирительный
тон в отношении политических противников, но оно
содержало следующие решительные требования:
отмены четырнадцатилетнего срока натурализации,
который фактически отказывал иммигрантам в правах
американского гражданства; проведения реформы
судебной системы, ее либерализации.
Как ревностный поклонник принципов свободной
торговли, Джефферсон главной задачей ставит
ликвидацию долгов и уменьшение до минимума налогов,
ибо именно налоги отнимают у населения суммы,
необходимые для экономического роста, и создают
систему управления, которая порождает привилегии,
произвол, коррупцию. Совместно со своим
единомышленником Галлатином он создает план резкого
уменьшения налогов и одновременного уничтожения
государственного долга. План был готов к ноябрю 1801 г.
Он предполагал выплату огромного по тем временам
долга правительства за шестнадцать лет. Это
достигалось за счет суровой экономии в федеральных
расходах. На траты правительства отводилась крайне
незначительная сумма — 2,6 млн. долл. Расходы военного
ведомства уменьшались более чем вдвое, армия
сокращалась до 3 тыс. человек, что в немалой степени
поразило Европу, только что заключившую Амьенский
мир.
Джефферсон мог осуществлять свою программу
только при поддержке в обеих палатах конгресса, где
республиканцы возобладали. В первый период его
президентства триста федеральных служащих
покинули свои посты. Стук топоров в военных доках
прекратился. Срок натурализации был сокращен до пяти
лет.
Но лишить правительство собственных ресурсов и
сделать его символом национального
самоуправления — это была неосуществимая утопия. Буржуазия
требовала проведения нужного ей политического
курса. Джефферсон мог при свете свечи философски
мечтать об идеальном, по его мнению, устройстве, но
он не мог отказаться от решения конкретных нужд
10 Г. Н. Севостьянов, А. И. Уткин
293

момента. Буржуазное развитие страны требовало
сохранения, более того, упрочения ненавистной гамиль-
тоновской фискальной системы.
Самым показательным в этом отношении явилось
дело о банках. Джефферсон буквально с ненавистью
относился к Банку Соединенных Штатов, огромному
спруту, который, как он писал, был творением «самой
непримиримой враждебности... к принципам и формам
нашей конституции». Он видит в Банке Соединенных
Штатов орудие господства меньшинства над
большинством, мощную машину эксплуатации. Но Галлатин,
его министр финансов, думает иначе. Занимаясь
вопросами экономического роста, он рассматривает Банк
как фактор мощной поддержки экономики, поддержки
самого федерального правительства. Поэтому
абстрактные суждения президента проходят мимо его
ушей, да тот и не настаивает: экспансия
капиталистического производства требует широкого кредита. Так
в практических мероприятиях правительство
проводит свою политику через Банк Соединенных Штатов,
а разочарованный президент должен лишь молчать
при виде всемогущества порицаемой им силы.
Надуманные схемы республиканского пуританизма блекнут
перед поступательным движением капиталистического
развития.
Получив власть, Джефферсон с немалой грустью
замечает, что он не всесилен в создании желанной для
него Америки фермеров. «Если бы дело управления
было начато по-другому, — замечает он с глубокой
горечью, — ...но корабль уже не может сделать полный
поворот назад... Когда правительство было впервые
установлено, еще было возможным повести его в
соответствии с истинными принципами, но
противоположные английские идеи Гамильтона погубили эти
принципы в колыбели».
Выплата национального долга вызывала у Джеф-
ферсона противоречивые чувства. «Мы можем
выплатить эти долги за пятнадцать лет, но мы никогда не
сможем избавиться от его (Гамильтона) финансовой
системы... Меня убивает то, что я укрепляю
принципы, которые я рассматриваю как порочные в самом
основании, но это зло лежит на нас как первородный
грех... То, что происходит в практической жизни, часто
должно держать под контролем голую теорию».
294

Ломая все препятствия, в том числе и умозрительные
схемы таких идеологов аграрной демократии, как
Томас Джефферсон, капитализм в США завоевывал
командные высоты в экономике и в политической
жизни.
Философ XVIII в. сокрушается, когда видит, что
желанное «царство разума» обращается откровенным
царством капитала. Философ Просвещения негодует
при виде господства власти денег, но признается
в своем бессилии. Пребывание Джефферсона на
вершине власти означает для него трагедию и крах его
личных концепций. Вместо фермерской Америки он
видел, как на Севере горизонт застилал дым заводов,
а на Юге царь-хлопок сделал рабов дополнением к
машине Уитни. Капитализм разрушил иллюзии и
представления одного из своих ранних политиков, который
революционным рвением помогал сбросить путы
феодального угнетения метрополии. Такова
диалектика истории. Реформаторская деятельность
Джефферсона — «борца против всех форм угнетения над
разумом человека» объективно, в свой исторический период
способствовала развитию капиталистических
порядков.
Джефферсон еще мог сделать то, что позволяла
ему президентская власть,— отдалить оформление
новых экономических структур, видоизменить форму
долларового господства. Один из первых
президентских указов сокрушил подготовленное федералистами
орудие с двойной функцией: подавлять восстания
низов и завоевывать новые внешние рынки —
регулярную армию. Объявляя экономию «одной из первых и
наиболее важных республиканских ценностей»,
Джефферсон практически ликвидировал армию, доведя ее
численность почти до символической цифры. Когда-то
Джефферсон писал Медисону: «Бюджет Соединенных
Штатов должен быть и может быть таким же простым,
как у среднего фермера, и таким простым, чтобы его
этот фермер мог понять». Большие прямые налоги,
результат военной лихорадки 1798 г., ушли в прошлое.
Казна пополнялась преимущественно за счет
косвенных налогов и таможенных сборов. В отношении
последних Джефферсон дал инструкцию своему
министру финансов об увеличении пошлины на предметы
роскоши.
10*
295

Вполне очевидно, что очаги федералистского
влияния — объединения промышленников и торговцев
испытали немалый страх, увидев в президентском
кресле популярного сторонника демократии. Но время
шло, и их страхи улеглись. Несмотря на ряд
действительно важных мероприятий, таких, как введение
более экономной государственной системы, Джеффер-
сон и его министры не могли вторгнуться в то, что
составляло основу динамики развития США,— в
процесс капиталистического производства. Как раз
вопреки опасениям промышленников их дела в эти первые
годы XIX столетия пошли хорошо. Буржуазия США
успокоилась в главном — федеральная власть не будет
ограничивать бизнес. Оставалось выяснить с ней такие
конкретные вопросы, как величина таможенного
тарифа и соблюдение прав государства в его монополии
на западные земли. Бостонские дельцы поздравляли
себя с тем, что ожидаемая гроза прошла мимо.
«Борьба с капитализмом» ограничилась практически тем,
что Джефферсон осуществил перевод государственных
ценных бумаг в более мелкие банки, «чтобы сделать
все банки республиканскими». И с зоркостью и
искренностью умного политика Джефферсон, находясь
почти на смертном одре, признает свое поражение как
идеолога фермерской демократии: «Теперь посмотри
на это единственное и великолепное правительство
аристократии, основанное на банковских институтах
и денежных корпорациях, действующее и прячущееся
в излюбленных им сферах промышленности, торговли
и навигации, оседлавшее обворованного пахаря и
обнищавшее крестьянство и управляющее ими». Таково
признание Джефферсона в своем поражении на пути
поворота страны к патриархальной системе
земледельцев.
Пока же Джефферсон винит новые порядки в
Америке, считая их делом рук одного человека — своего
политического врага Гамильтона, бюст которого,
в знак уважения перед способностями его как
политика, он поставил в гостиной своего дома в Монтисел-
ло. Дела Гамильтона, говорит Джефферсон, исправит
только будущее всеобщее просвещение.
Джефферсон называет путь промышленного
развития английским путем и со всей присущей ему силой
призывает «прекратить копировать (английскую)
296

модель, восстановить достоинство, быть оригинальным.
У них своя денежная система, биржевая игра,
спекуляция, общественный долг, денежные интересы
и т. п.» — американцы достойны лучшей участи.
Еще накануне прихода к власти Джефферсон
пишет Сэмюэлю Адамсу о своем страхе, что
♦искусственно созданная фаланга бумажных денег завладеет
массой сельскохозяйственного населения нашей
страны».
Борясь против этой фаланги, Джефферсон
предпринял немало мер. Но Соединенные Штаты быстро
развивались по капиталистическому пути, и сделать
из классового общества братство фермеров было уже
невозможно.
Президент, как уже отмечалось, поймет
двусмысленность и даже трагизм ситуации, в которой он
оказался, но не станет трубить о своем разочаровании, а,
будучи политиком-прагматиком, сам пойдет на
компромиссы с чуждыми ему идеями, как это случилось
в первые годы его президентства, когда обстановка
потребовала от него конкретных решений. Произойдет
эволюция, характерная для буржуазного политика.
Но пока популярность Джефферсона как
президента вопреки надеждам его врагов росла, что
особенно стало заметно на выборах 1802 г. Республиканская
партия возобладала почти во всех штатах, и конгресс
стал едва ли не однопартийным учреждением. И это
произошло отнюдь не в результате использования
президентом высокой арены власти для систематического
его прославления. Напротив, с первых дней
правления Джефферсон отменяет все те пышные церемонии,
которые заимствовались его предшественниками у
европейских дворов. Исчезли ежегодные личные
обращения к конгрессу, балы по случаю дня рождения
президента, выезды в роскошных экипажах. Президент
старается утвердить в правительственных
учреждениях республиканскую простоту.
Находясь на вершине власти, Джефферсон
придерживается своих старых жизненных привычек. Он
встает на рассвете, завтракает в строго определенное
время, принимает посетителей, работает в своем
кабинете до часа дня. Затем следует полуторачасовая
верховая езда. Вечер посвящается домашним делам.
Огни в президентском доме гаснут в десять часов. На
297

ужин в президентских покоях конгрессменов звал не
«президент Соединенных Штатов», а «мистер Томас
Джефферсон».
Дипломаты, представлявшие в Вашингтоне Сент-
Джеймсский двор, едва ли могли оценить
демократические достоинства нового правительства. В
официальных обращениях совершенно исчезли «их величества,
превосходительства, высочества» и т. п., обращение
«мистер» стало единой формой. Английского посла
Мерри Джефферсон принял в халате и ночных туфлях.
С первого и до последнего дня своей президентской
службы Джефферсон неуклонно придерживался
правила отклонять все направляемые ему дары. Это было
необходимо, как объяснял он в одном из писем,
сопровождающем отправленный назад подарок, «для
поддержания чувства незаинтересованности
администрации и общественного доверия». Президент хранил
в тайне дату своего рождения, чтобы избежать
навязываемую в таком случае церемонию. Подобные черты
демократизма возвышали Джефферсона среди
приверженцев республиканизма.
В это же время получают признание его прежние
научные и литературные заслуги. Французский
институт избирает его, единственного среди американцев,
своим почетным членом (такоЕых среди иностранцев
тогда было всего лишь восемь человек). Александр
Гумбольдт после нескольких дней знакомства с ним
назвал его «самым достойным из людей».
Многократно в своей жизни Джефферсон
признается, что рожден для научных занятий, для серьезных
исследовательских устремлений, для спокойной
созерцательной жизни, освещаемой гением искусства.
Судьбе было угодно подчинить все это политическим
страстям своего времени, ломке общества, созданию
нового государства, укреплению его основ.
Трудности ждали Джефферсона даже там, где он,
казалось, преуспел. Скажем, в конгрессе, попавшем
под контроль руководимой им республиканской
партии. Ему пришлось многократно убедиться, что
огромная сила, именуемая материальным стимулом,
в большинстве случаев более могущественна, чем
доводы неотразимой по виду «просвещенной философии».
В своих планах создания развитого и
просвещенного общества Джефферсон встречал поддержку в тех
298

случаях, когда предлагаемое сулило немедленную
выгоду и барыши, и отказ тогда, когда филантропия
обходилась недешево. К примеру, конгресс одобрил
план постройки первой большой дороги через
Аллеганы — Камберленд-Роад, а проект образования
первого национального университета не встретил
понимания конгрессменов, не видевших в этом прямой
финансовой выгоды.
Определить результаты внутренней и внешней
политики третьего президента США — дело сложное. Не
всегда задуманная инициатива вела к намеченному
результату, объективный ход развития страны
диктовал собственные условия, и Джефферсон, видимо, не
всегда чувствовал себя уютно в президентском
кресле — на этот счет у него есть немало признаний. Но
в осуществлении программы демократизации
правительства он достиг определенных успехов. Несомненно
успешной была внешняя политика первого
президентства.
В конце первого срока президентства Джефферсон
определил итоги своего пребывания в Вашингтоне,
деятельности администрации и цели, которых она
достигла, следующим образом: «Ликвидация земельного
налога, акцизного сбора, гербового сбора и других
внутренних налогов, замена их системой экономного
ведения дел таким образом, чтобы соответствующе
содержать правительство и постоянно предоставлять
7 300 000 в год на оплату общественного долга;
прекращение больших трат на армию и военно-морской флот,
в то же время защита страны и ее торговли; покупка
территории столь же большой и более плодородной,
чем та, которой мы владели ранее, не истребовав при
этом ни нового налога, ни новых солдат, но
исключительно за счет тех средств, которые предоставляет
сама эта территория; сохранение мира со всеми
нациями и особенно равной дружбы с двумя великими
соперничающими державами, Францией и Англией,
поддержание уважения к нации, ее характеру на том
высоком уровне, как это было всегда».
Наиболее важным для дальнейшего развития
страны мероприятием первого срока администрации Джеф-
ферсона является покупка Луизианы. Обстоятельства
этой покупки, способствующей огромному увеличению
территории США, заслуживают внимания.
299

Колоссальные размеры Луизианы, представлявшей
испанское владение, находились в контрасте с ее
чрезвычайно редким населением. Во всей Луизиане и
Флориде жили всего 50 тыс. человек, в маленьких
гарнизонах стояли полторы тысячи испанских солдат.
В Вашингтоне не было оснований бояться этой
подвластной слабой Испании колонии. Другое дело, если
Испания подпадала под влияние одной из великих
конкурирующих между собой держав — Англии или
Франции. Тогда безлюдная Луизиана становилась
трамплином возможной агрессии, окружения
Соединенных Штатов с обоих флангов — со стороны
Атлантического океана и берегов Миссисипи.
Проникновение в Луизиану и захват важнейшего
торгового пути по Миссисипи диктовались не только
военно-стратегическими соображениями. Пока
Испания сохраняла над Луизианой свой суверенитет, угроза
оставалась лишь возможной, а не реальной. В большой
степени движение на Запад стимулировали
предприимчивые американские торговцы, своим числом,
размером сделок и энергией приводившие в ужас
испанских губернаторов. Американская торговля в Новом
Орлеане к началу века превышала испанскую вдвое.
Испанские власти тщетно переходили от одной тактики
к другой, бизнесмены из Новой Англии и штатов
Среднего Запада увеличивали свой натиск.
Фаталистически рассматривая складывавшуюся
на Миссисипи обстановку, мадридский двор решил
использовать Луизиану в большой европейской игре.
В 1796 г. испанский король предложил Луизиану
Франции в обмен на передачу Испании захваченного
англичанами Гибралтара. В Париже, видимо, не
забывали о потерянной в 1763 г. Луизиане. Однако другие
соображения, прежде всего страх перед
англо-американским союзом (после договора Джея), заставили
Париж, как во времена Директории, так и при
Наполеоне, обращаться с вопросом о Луизиане крайне
осторожно.
Не афишируя своих планов, первый консул
Франции тем не менее поставил своей целью восстановление
французской колониальной империи в Северной
Америке. В октябре 1800 г. в Сан-Ильдефонсо Наполеон
заключает с испанским королем Карлом IV секретный
договор. Испания предоставляет Луизиану Франции
300

в обмен на итальянский трон для герцога Пармы,
двоюродного брата короля Карла. У обеих сторон были
основания радостно потирать руки. Наполеон
предвкушает захват (базируясь на Гаити) всех Антильских
островов, освоение Южной и Западной Флориды,
превращение Луизианы в американскую Францию. Не
забывая о Квебеке с его французским населением, он
видит реальные возможности контроля над огромным
континентом. Со своей стороны король одряхлевшей
Испании доволен: пусть французы остановят поток
американских поселенцев, создадут на их пути
крепкий военный оплот, и тогда испанская Мексика, как
и остальные южные колонии Испании, будет в
безопасности.
Через полгода слухи о франко-испанском договоре
достигли Нового Света. В мае 1801 г. Джефферсон
узнает о новой опасности, угрожающей республике
штатов. Первое шоковое впечатление сменяется более
оптимистической оценкой. На пути осуществления
французских планов не так уж мало препятствий.
Прежде всего для экспансии на материке французам
нужно сокрушить повстанцев Туссена Лувертюра,
вождя черной армии Гаити. Санто-Доминго — это
пока не плацдарм для экспансии, а препятствие на
пути к ней. И в конце концов остается Англия, чей
флот ревниво следит за передвижениями соперников
вблизи Ямайки и канадских берегов.
Итак, Санто-Доминго, первое в мире государство
негров, вольно или невольно стало союзником в деле
тех, кто боялся перехода Луизианы в руки великой
державы. Скрытно-дружественное отношение Джеф-
ферсона к восстанию Туссена Лувертюра нужно видеть
через призму осознания им страхов рабовладельцев
перед негритянским восстанием на Гаити и
необходимости отойти, хотя бы в данном вопросе, от
дружественной позиции с Францией.
Высадившаяся на Гаити армия генерала Леклерка,
родственника Наполеона, получила при отплытии из
Франции заверения в том, что североамериканские
штаты окажут ей прямую помощь. Напрасные
ожидания. Французский посол Пишон находит Джеффер-
сона «сдержанным и холодным». А когда Леклерк
объявляет блокаду портов Гаити, американцы
поступают так, как будут поступать и впредь в своей исто-
301

рии: бизнес есть бизнес. Товары и снаряжение идут
как в армию французов, так и в стан их противника.
Драматический эпизод с капитуляцией Туссена
окончился его казнью. На Джефферсона эти события
производят большое впечатление, и он пророчески
предсказывает: «Восстанут новые черные вожди, и война
на уничтожение будет продолжаться, ибо черные уже
не позволят себе второй такой капитуляции». Новый
взрыв восстания и желтая лихорадка сделали свое
дело — погибли десятки тысяч французов и сам
генерал Леклерк. Обескровленная на Гаити французская
армия не могла следовать в Луизиану.
В атмосфере неопределенности, неясного,
возможно, грозового будущего президент Джефферсон
наносит прямой удар Франции, сразу ставящий все на свои
места. Не через обычные дипломатические каналы, а
используя прямые контакты — через своего друга
Дюпона де Немура, вхожего к первому консулу
Франции, Джефферсон передает письмо с изложением
американской политики. «На земном шаре есть одно-
единственное место, обладатель которого является
нашим естественным и привычным врагом. Это Новый
Орлеан, через который должны идти на рынок товары
с трех восьмых нашей территории, плодородие которой
еще долго будет давать нам более половины наших
продуктов, там живет более половины нашего
населения... В тот день, когда Франция овладеет Новым
Орлеаном, она вынесет приговор, по которому мы
будем заперты во внутренних водах. Это скрепит союз
двух наций, которые вместе могут установить
исключительный контроль над океаном. С этого момента мы
должны будем связать свою судьбу с британской
нацией и ее флотом». И далее, отбросив всякие
двусмысленности, американский президент пишет, что
первый же пушечный выстрел в грядущей европейской
войне будет для американцев сигналом для
уничтожения всех французских укреплений и поселений на
Миссисипи.
В этом послании Джефферсона немало элементов
шантажа. Союз с Британией едва ли достижимая
вещь, так как англичане по-прежнему смотрят на
американцев как на своих первых конкурентов на морях.
Тем не менее сильнее этой угрозы Джефферсон ничего
302

представить не мог, а обстоятельства требовали
крайних средств.
Посредник — Дюпон — встречался с Талейраном и
был принят Наполеоном. Луизиана стала предметом
секретных переговоров. Американский посол в Париже
Ливингстон предложил решить дело мирным
способом — продать североамериканским штатам эту
огромную заокеанскую территорию. Готовясь к
окончательному покорению Европы, стремясь воспрепятствовать
соединению английского и американского флотов на
морях, желая гарантировать Луизиану от перехода
под власть англичан и прежде всего находясь под
впечатлением гаитянского фиаско, Наполеон круто
поворачивает колесо своей американской политики. В
октябре 1801 г. Дюпон называет цифру: 6 млн. долл. за
Новый Орлеан и обе Флориды плюс равные торговые
права для французов на Миссисипи. Это сообщение
носило полуофициальный характер.
11 января 1802 г., еще не веря полностью в новую
коммерческую дипломатию, Джефферсон посылает
в Париж к послу Ливингстону сильную подмогу,
опытного политика и умелого дипломата Джеймса Монро,
испытавшего свои дипломатические таланты в самых
сложных ситуациях. Главная инструкция Монро —
косвенно угрожать французам и соглашаться на цену
до 10 млн. долл.
Монро передал Дюпону новое письмо Джефферсо-
на, которое было составлено в выражениях,
рассчитанных показать крайнюю решимость американцев.
«Использование Миссисипи для нас настолько
необходимо, что мы, ввиду риска для нашего
существования, не можем колебаться ни единого момента».
В глубокой тайне рекрутируются воинские части,
артиллерия подвозится на юго-запад, в Форт-Адамсе
концентрируется основная ударная сила. Американские
войска вытесняют с левого берега Миссисипи
индейцев.
Но скорее не эти угрозы и не тактическое умение
Монро склоняют чашу весов в пользу американцев.
Наполеон уже не видит возможности удержать
Луизиану силой, его планы великой западной империи
терпят крах в Санто-Доминго, где гибнет Леклерк со своей
армией. Обстановка в Европе снова накаляется. Для
осуществления экспансии в Средиземном море Напо-
303

леону нужны корабли, те самые корабли, которые он
готовил к броску через Атлантику. Как кость в горле,
на пути осуществления его средиземноморских планов
стоит находящаяся во владении англичан Мальта.
Спор из-за маленького острова, имеющего большое
стратегическое значение, начинает перерастать в
общий конфликт стародавних конкурентов. Европа
снова на краю военного вулкана. В масштабе глобального
противоборства Франции и Англии вопрос о Луизиане
приобретает локальное значение. Французам, кроме
всего прочего, необходимо заручиться американской
поддержкой, если они не желают усиления в Северной
Америке Англии. 11 апреля 1803 г. первый консул
в Сен-Клу ставит точку: «Нет больше места
нерешительности и размышлениям. Я отказываюсь от
Луизианы». Эти слова произнесены за день до приезда
в Париж Монро.
Резкий поворот во французской политике едва ли
не ошеломил Монро и Ливингстона. На гребне
поднявшейся волны они пошли на заключение договора,
значительно превышавшего их полномочия. Членов
американской посольской миссии попросту охватил
ажиотаж. Подписывая договор, Ливингстон сказал: «Мы
прожили долгую жизнь, но это — самое благородное
свершение всей нашей жизни... С этого дня
Соединенные Штаты занимают свое место среди держав первого
класса». Одним росчерком пера территория США
фактически удвоилась. За 15 млн. долл. (из которых
более 4 млн. представляли собой сумму компенсации
французского долга американским гражданам) США
получили гигантские земельные просторы между
Миссисипи и Скалистыми горами, причем крайних точных
пределов и границ этой территории никто не знал.
Поразительная новость достигла Американского
континента накануне празднования Дня
независимости — 4 июля. Почти единодушным было мнение, что
только такое историческое событие под стать
случившемуся.
Несколько миллионов долларов за безграничные
просторы — это поражало воображение. Лишь крайние
федералисты представили общественности другие
цифры: сделка означает сбор с каждого
налогоплательщика по двадцати долларов, а в чью пользу?
Усилятся плантаторы Юга и гонимая чернь, идущая на
304

Запад. Новые земли станут штатами, и тогда
преобладанию благоразумных элементов в конгрессе придет
конец.
Джефферсон хотя и не афишировал большое
личное участие в покупке Луизианы, однако это дело
всегда выставлял как одно из главных достижений
своей администрации. В течение двух лет он стремился
к этой цели, действовал через дипломатические
каналы, много усилий было затрачено и в других
направлениях. Не только как блеф, но и как возможная
реальность вставал вопрос о союзе с Англией, то,
против чего Джефферсон так рьяно боролся в
предшествующие десятилетия. В данном случае, пренебрегая
своими прежними взглядами и представлениями,
Джефферсон поступал как изобретательный политик, верный
сын своего времени и класса. Интересы Америки,
страны, вставшей на путь капиталистического развития, он
ставил превыше всего, и новая философия президента
значительно отличалась от универсальных принципов
Просвещения. Субъективно Джефферсон, видимо,
рассчитывал на усиление среднего слоя фермеров, но
объективно путем проведения ряда правительственных
мероприятий он способствовал по существу
ускоренному капиталистическому развитию страны.
Результат значительно превысил ожидаемое.
Вместо устья Миссисипи с Новым Орлеаном и частью
Флориды США получили огромную Луизиану.
Овладение ею одним ударом превзошло самые смелые
проекты идеологов американской экспансии на Запад.
На следующий день после получения известия о
покупке Луизианы на далекий Запад отправилась
экспедиция Меривизера Льюиса, личного секретаря
Джефферсона. Целью экспедиции был Тихий океан.
Джефферсон хорошо знал лейтенанта Льюиса,
своего албемарлского соседа. Он посылал его в
экспедицию и как президент США и как президент
Американского философского общества. Политик и ученый,
Джефферсон всю свою жизнь поддерживал
путешественников — исследователей Американского
континента. Самый известный из его прежних протеже —
Джордж Кларк, исследовавший верхние притоки
Миссисипи.
Теперь Льюис и Кларк отправились к западным
пределам континента, и получаемые от них образцы
305

диковинной флоры и фауны усилили интерес всей
страны к западной половине Америки.
Присоединение Луизианы к США было делом
значительно более сложным, чем обмен
ратификационными грамотами. Если большую трудность представляло
определение границ этой огромной территории, то
труднее было определить политический статус новых
земель и то, как повлияет присоединение на уже
сложившийся политический союз североамериканских
штатов (в нем Север и Юг страны уже выступали
явными конкурентами). Разовьется на новой земле
плантационное рабство или свободные территории
ускорят развитие американского капитализма? В 1803 г.
решение этих вопросов оставалось неясным.
В конце июня 1803 г. Джефферсон удаляется
в Монтиселло, где его дом заполняют трактаты —
описания различных районов Луизианы — и
географические карты. Через месяц из-под его пера выходит
«Исследование о границах Луизианы».
Более сложным для Джефферсона оказался
следующий вопрос. Сторонник уменьшения
централизующей роли федеральной власти, он одним актом
поколебал свое кредо. Покупка Луизианы давала
неограниченные полномочия почти на половине всей
территории государства — в Луизиане —
государственному аппарату, президенту. Идеолог вступил в спор
с политиком, Джефферсон вынужден был поступиться
принципом, который так ревностно он защищал многие
годы. Вступив в должность президента, Джефферсон
пренебрегает своими прежними идеалами, правилами
и представлениями, отражая интересы буржуазного
государства и его правящего класса. Не согласием
управляемых, а силой государственной власти
представлен он теперь на половине территории
Соединенных Штатов.
Таким же образом оказались попранными
интересы гуманности в отношении индейцев Луизианы.
Исконных обитателей Америки ждало безжалостное
выселение, кровавое истребление, бегство к ущельям
Скалистых гор. Джефферсон сознательным и
преднамеренным образом вырабатывает план для индейцев:
выселить племена левобережья Миссисипи на правый
берег, в Луизиану, держать их там под наблюдением
военных гарнизонов до тех пор, пока массы пересе-
306

ленцев не окажутся достаточно сильными для того,
чтобы погнать их еще дальше на Запад. В индейской
политике Джефферсона в 1803 г. ничего не остается от
гуманистической программы Просвещения. Теперь он
провозглашает: «Вместо того чтобы приглашать
индейцев селиться на наших землях, нашей целью должно
быть принудить их эвакуироваться». В 1804 г.
конгресс дал президенту право «предлагать» индейцам
земли за Миссисипи вместо их исконных поселений.
Проблема освоения Луизианы отнюдь не прошла
гладко во внутренней политической жизни США.
Влиятельные круги северных штатов, защищая
интересы торговцев и судоходных компаний, требовали
переключения ресурсов страны на атлантическую
торговлю, а не на освоение необозримых просторов. Более
чувствительной для Джефферсона явилась оппозиция
той фракции республиканской партии, которая
считала, что, повинуясь надобностям организованной
колонизации Запада, федеральная власть неизбежно
возьмет в свои руки диктаторские полномочия,
попирая права штатов и граждан.
Замысловатые пояснения Джефферсона о том, что
приобретенная земля даст американской демократии
«источники силы», которые станут ресурсами
обновления для тех районов страны, которые были
первоначальными, служили простому делу: придать
корыстному территориальному приращению
идеологическое обоснование.
21 октября 1803 г. президент подписывает акт, по
которому исполнительная власть берет на себя всю
полноту военного и гражданского управления в
Луизиане вплоть до особого решения конгресса о будущей
системе управления Луизианой. Пост временного
губернатора Луизианы получает Клейборн. 30 ноября
трехцветное знамя над Новым Орлеаном сменяют
звезды и полосы американского флага. Понадобился
месяц, чтобы известие об этом достигло Вашингтона
и пушечный салют оповестил о крупном событии
в американской истории, в котором Джефферсон
сыграл такую важную роль.
Некогда лидер движения против английской
метрополии под лозунгом «Никакого налогообложения без
представительства» теперь диктует Луизиане законы,
не спрашивая согласия населения этой территории.
307

Разумеется, нужно учитывать, что даже в случае
свободного волеизъявления богатые плантаторы новых
территорий сохранили бы своих рабов и власть на
местах. Тем более прискорбен факт, что, взяв
административное строительство и законодательство в свои
руки, Джефферсон не сумел искоренить здесь
господства плантаторской знати, подорвать рабовладение.
Его реформистская деятельность не свелась даже к
перенесению на Запад американских институтов.
Фактически Джефферсон лишь слегка модернизировал
прежнюю колониальную систему, так как местное
население не получило прав самоуправления, губернаторов
этих территорий назначали, как и прежде, извне.
Только если раньше назначения шли из Мадрида и
Парижа, теперь губернаторов, как и судей, назначал
американский президент.
Политические противники Джефферсона
использовали противоречивость и непоследовательность
позиции президента в своих интересах, среди его
критиков особенно выделялись Джон Адаме, строго
осудивший соратника давних лет, и Эдвард Ливингстон.
Последний, желая как можно более остро выставить
слабые стороны идейной доктрины Джефферсона,
отправился в Луизиану и написал от имени ее
жителей петицию, в которой перефразировал мысли и
выражения великих документов американской
революции. В частности, он спрашивал Джефферсона, меняют
ли смысл самоочевидные истины о праве людей на
свободу и самоопределение, когда о них говорят не на
Атлантике, а в долине Миссисипи.
Чтобы придать популярность своей политике в
Луизиане, Джефферсон пытается назначить ее
губернатором маркиза Лафайета, участника двух великих
революций. Отказ Лафайета заставил выставить новую
кандидатуру — посла во Франции Джеймса Монро.
Однако и тот отклонил предложение. Джефферсону
пришлось снова проводить свою политику через
непопулярного Клейборна. В 1804 г. Джефферсон
отказывается от политики управления сверху и возвращается
к прежним принципам: Луизиана должна выдвинуть
своих собственных представителей.
Трудности ассимиляции новых земель не
заслонили в глазах американской буржуазии и готовых в
дорогу переселенцев значения приращения необъятной
308

территории. Это была победа дипломатии Джеффер-
сона, и к выборам 1804 г. он приходит с немалым
политическим активом.
Джефферсона постигает в это время личное горе.
Умирает столь любимая им младшая сестра Марта,
верная спутница его юных лет. В последние дни он
перевозит тяжело больную Марту из Эджхилла в Мон-
тиселло. Днем и ночью Джефферсон дежурит у
постели больной и ярким апрельским днем провожает ее
в последний путь.
Самому старинному другу своему Джону Пейджу он
пишет: *Я потерял половину того, что имел...» В эти
же дни его перо выводит следующие строки: «У меня
достаточно опыта в этой школе горестей, чтобы знать,
что лучшими лекарствами являются время и тишина,
а также работа, если разум в состоянии ее исполнять».
Вернувшись к делам, Джефферсон принимает
решение выдвинуть вновь свою кандидатуру на второй
срок. Внешние обстоятельства сопутствовали его
намерению. Республиканцы занимали прочные позиции.
Осложнения создавала фракция вице-президента
Аарона Бурра, ловкого политикана, готового прийти, если
это выгодно в политическом плане, к соглашению с
федералистами. Однако нью-йоркский конкурент
Бурра — Клинтон все же сумел подорвать притязания
Бурра на лидерство в республиканской партии.
Потерпев поражение в родном городе, Бурр пришел к Джеф-
ферсону с * мировой»: он согласен оставить сцену за
признанным лидером, но просит от президента
компенсирующего жеста, к примеру назначить его
послом во Францию вместо Ливингстона. Джефферсон
встретил Бурра холодно. Теперь, в 1804 г., он не
нуждался в его помощи; союз с ним всегда был для
президента чисто политической сделкой и не выходил за
пределы натянутых отношений.
Конвент по выборам кандидатов в президенты и
вице-президенты республиканская партия собрала в
Вашингтоне в конце февраля. Кандидатура
Джефферсона прошла единогласно, столь же единогласно был
отвергнут Бурр, испытавший еще большее унижение:
на пост вице-президента республиканцы выдвинули
нью-йоркского противника Бурра — Джорджа
Клинтона,
309

В таких условиях Бурр (которого Джефферсон
называл * всегда находящимся на рынке») решил
вступить в коалицию с федералистами. Последние
устремились к Бурру охотно. Это был, считали они,
единственный способ вбить клин в республиканскую партию,
противопоставить Север Югу, восстановить массы
республиканцев против политического доминирования
Виргинии.
Проявляя принципиальность в лучшем смысле
этого слова, лидер федералистской партии Александр
Гамильтон всеми силами противился союзу с Бурром.
Политическая вражда перешла в личную, и в июле
1804 г. Бурр убил Гамильтона на дуэли. Так
окончилась жизнь многолетнего противника Джефферсона.
Непримиримый в политической жизни, Джефферсон
отдавал должное способностям Гамильтона. Вот тогда-
то в Монтиселло и был установлен бюст руководителя
северной буржуазии.
Расширение на Запад — после приобретения
Луизианы — грозило совершенно подорвать политическое
значение новоанглийских штатов. Среди федералистов
Севера возникают проекты отделения штатов,
образования Северной Федерации. Смерть Гамильтона и
политическая кончина Бурра ослабили силы и надежды
заговорщиков.
Казалось, что история совершила полный поворот.
В 1798 г. Джефферсон, как автор резолюций
Кентукки, выступал за права штатов. Теперь, спустя шесть
лет, его имя олицетворяло новый американский
централизм, возвеличение — особенно после покупки
Луизианы — государства, оно становилось знаменем
американского национализма. Джефферсон шел к
переизбранию на полных парусах. Единственным,
пожалуй, серьезным препятствием на его пути была «война»
с Верховным судом, точнее, с двумя федеральными
судьями — Пикерингом и Чейзом.
Выражая пессимизм консервативной, связанной
с английскими интересами части федералистов, оба
судьи выступили обличителями политики
правительства, противниками основных принципов буржуазной
демократии. Назначаемые пожизненно, судьи имели
право высказываться о всех действиях и законах
правительства и конгресса, квалифицируя их как
законные или незаконные, соответствующие конституции
310

или нет. Их слова имели большой вес и
распространялись по всей стране. Тем большим был резонанс
выступления Чейза, в котором этот переродившийся
революционер, чья подпись стояла под Декларацией
американской независимости, выступил против
основных демократических принципов, против равных прав
граждан, всеобщего избирательного права, любого,
даже устного, посягательства на частную собственность.
С отчаянием обреченного он громогласно предсказал:
♦Наша республиканская конституция выльется в мо-
бократию — власть толпы — худшую из всех
возможных форм правительства». Джефферсон поступает
так, как уже привык делать. Закулисно, в самых
общих словах он дает понять одному из своих верных
людей в конгрессе — Джозефу Никольсону, что
оставлять подобные выпады без ответа — значит постепенно
деградировать. Республиканцы проводят ответную
акцию. 12 марта 1804 г. конгресс осудил Чейза и Пи-
керинга, признав их виновными в не соответствующем
их постам поведении. Нарушая формально
«неприкосновенность федеральных судей», конгресс практически
поставил их вне закона. Оплот федерализма —
судейская власть понесла невосполнимые потери.
Ослабив своих противников, приведя в восторг
националистически мыслящую буржуазию
приобретением Луизианы, Джефферсон консолидирует силы своей
партии и движется к президентским выборам 1804 г.
почти без серьезной конкуренции. К вновь
разразившейся в Европе войне он относится уже с меньшими,
чем прежде, предосторожностями. Опасность охвата
с Запада уменьшилась, более того, у США возник
мощный глубокий тыл, позволявший говорить с
европейцами более уверенным тоном. Франция
практически ушла с Американского континента; Англия,
лишенная возможностей захватить долину Миссисипи
при помощи сделки (или войны) с Испанией, теперь
заняла в Канаде оборонительную позицию. Наконец,
в Средиземном море американская эскадра после
двухлетних проволочек приступила к блокаде Триполи,
этого гнезда пиратов. Триполитанский паша отступал
на всех направлениях, и его капитуляция в 1805 г.
была логическим завершением американских усилий
по охране своей торговли на Средиземном море. Меж-
311

дународная обстановка благоприятствовала Джеффер-
сону.
Итак, республиканцы могли подвести баланс. Их
кредит заключался в уменьшении налогов, более
экономичной системе федерального управления,
уменьшении национального долга, упрощении судебной
системы, итогах мирных переговоров с индейскими
племенами, в отмене законов о мятеже и иностранцах,
в переходе от агрессивных военных приготовлений к
минимальной армии мирного времени,
распространении торговли, уменьшении зависимости от иностранных
держав, колоссальном территориальном расширении.
Кандидаты оппозиционной — федералистской
партии Пинкни и Кинг получили всего четырнадцать
голосов выборщиков и победили лишь в двух
штатах — Делавэре и Коннектикуте. Пятнадцать других
штатов (среди которых Джефферсон особенно оценил
новую позицию Массачусетса) голосами ста
шестидесяти двух своих выборщиков избрали президентом
США Томаса Джефферсона и вице-президентом —
Клинтона.
Ровно четыре года спустя после вступления в
должность президента на первый срок Джефферсон
произносит новую присягу. 4 марта 1805 г. высокий и
седовласый всадник проскакал на коне по
Пенсильвания-авеню, привязал коня у недостроенного
Капитолия, вошел в зал, где половина мест пустовала, и
зачитал слова своего обращения к стране, после чего
незаметно удалился.
Большая часть нового инаугурационного
обращения посвящается внутренним проблемам страны.
Говоря о перспективах максимального понижения
налогов, Джефферсон обещает, что придет такое время,
когда «американец будет с гордостью спрашивать,
видел ли когда-нибудь этот фермер, механик, рабочий
сборщика налогов». Он обещал, что по мере выплаты
национального долга средства польются в другом
направлении — «на строительство каналов, дорог,
развитие искусств, промышленности, образования и на
другие великие цели». Большая часть послания была
посвящена отношению ее автора к индейскому
населению — главной идеей выдвигалась необходимость
ассимиляции племен, стоящих на пути продвижения
колонистов на Запад. В подходе к этому вопросу Джеф-
312

ферсон обнаружил ограниченность буржуазного
политического деятеля. Он не проявлял никакого
сочувствия индейцам, оказывавшим сопротивление
захватчикам своих земель.
Особых перемен в административном аппарате не
произошло, и главные помощники Джефферсона
прошли с ним весь путь до окончания второго срока
президентства.
Внутреннее положение страны казалось стабильным,
республиканцы возобладали даже в Новой Англии,
поэтому Джефферсон проводит больше времени в Мон-
тиселло, чем в Вашингтоне. Но он по-прежнему
активен в своей деятельности. Теперь его взор обращен
на европейскую арену: там происходят события,
которые неизбежно затронут Соединенные Штаты. Третья
европейская коалиция напрягла свои силы против
наполеоновской Франции. Война охватила и сушу и море.
Но если битва при Трафальгаре полностью утвердила
морское превосходство Британии, то Аустерлиц снова
поднял престиж Франции в Западной и Центральной
Европе. Такое разделение земных и морских стихий
едва ли устраивало США. Если раньше Вашингтон мог
маневрировать между двумя главными антагонистами,
опираясь как на флот, так и на сильные
континентальные позиции (в Северной Америке), угрожая то
английской Канаде, то Луизиане, то теперь в случае давления
великих держав США пришлось бы выбирать между
Европой и океаном. Третий, срединный путь был очень
сложен. Британия безнаказанно господствовала на
морях, и американский флот не мог ничего
противопоставить английским эскадрам. С другой стороны,
Франция ничего уже не ожидала от американцев
и смотрела за океан с безразличием. Прежняя система
джефферсоновской политики балансирования с целью
избежания вовлечения в войну изжила себя.
Полагаться, как прежде, на одну из европейских держав
не приходилось, в помощи США не нуждалась ни
сильная на океане Англия, ни слишком удаленная
Франция. Европа была либо безразлична, либо враждебна.
Спасительный баланс сил распадался.
Особую опасность представляла Британия. У нее
не было необходимости угождать североамериканским
штатам с целью удержать их от союза с Францией,
союзническая взаимопомощь мало что значила в этом
313

случае. Англия впервые за многие годы могла смотреть
на североамериканское государство как на одинокого
бунтовщика; имперский гнев Лондона долго
действовал подспудно, ныне он мог выйти наружу.
В 1805 г. пересмотра американо-английских
отношений требовало уже одно окончание действия
десятилетней давности договора Джея. Следовало искать
новую основу для коммерческих и общих
взаимоотношений. Британский кабинет вновь возглавил сильный
противник Вильям Питт; на Темзе готовились к
реализации позиции силы в отношении США.
В июне и июле 1805 г. президент Джефферсон
вынужден послать незначительные американские
военно-морские силы на защиту торговых судов в зоне,
образуемой Гольфстримом. 23 июля британское
адмиралтейство принимает новый политический курс
в вопросе о торговле нейтралов с колониями воюющих
держав. В отношении США это означало запрет на
торговлю с французскими и испанскими островами
в Вест-Индии, что наносило удар половине экспорта
США, той торговле, за счет которой американское
побережье процветало. Англия выдавала лицензию на
каперство всем кораблям под ее флагом.
Лондон снова становится наиболее важной сценой
американской дипломатии. Сюда из Парижа
переезжает один из самых опытных ее представителей —
Джеймс Монро. Донесения Монро раскрывают Джеф-
ферсону всю полноту нового наступательного натиска
Англии. Можно ли рассчитывать хотя бы на некоторую
долю помощи со стороны Испании, старого врага
Англии, фактического сателлита Наполеона? Монро
следует в Мадрид и убеждается, что от Испании не
приходится ждать поддержки. Париж отказал в
давлении на своего пиренейского союзника. Монро пишет
президенту, что «все державы, с которыми мы
находимся в наиболее близких отношениях, относятся
к нам с алчностью по мотивам, общим для всех».
США должны полагаться на собственные силы.
Несколько месяцев подряд американская
дипломатия — как об этом свидетельствуют десятки писем
Джефферсона — в выборе внешнеполитического курса
бросается из одной крайности в другую. Большой
соблазн приобретает союз с Англией, который, по
мнению крайних его сторонников, дал бы США Флориду
314

и Техас, обезопасив также Атлантическое побережье.
Сам Джефферсон некоторое время поддерживает идею
союза с Британией, которую он так страстно обличал
в период борьбы с Гамильтоном. Однако к середине
ноября 1805 г. Джефферсон приходит к другому
решению: повторить успех с покупкой Луизианы в другом,
южном направлении, т. е. заставить Испанию продать
Флориду. Ради этого американское правительство
готово поддержать Францию против Англии, лишь бы
Париж заставил согласиться Мадрид. Характерный
пример экспансионистского азарта — Джефферсон
подстегивает своих министров и помощников,
сомневающихся в том, * удобно ли» платить Франции за
испанские земли. Президент советует отбросить ненужную
щепетильность. «Мы не должны беспокоиться о том,
кому идут деньги», — заключает он.
Конгресс, рассуждают в президентском дворце, не
явится препятствием. В сенате теперь всего лишь
семеро федералистов, мало их и в палате представителей.
3 декабря 1805 г. Джефферсон шлет конгрессу свое
пятое ежегодное послание. На этот раз оно, как и
ожидалось, посвящено международным делам. План
союза с Англией отброшен, президент обвиняет
«владычицу морей» в препятствиях, чинимых американской
торговле; он грозит «решительным и эффективным
противодействием». Но главный объект его
послания — Испания. Вспоминаются все спорные пункты
взаимоотношений, конкуренция на Миссисипи,
схватки на границе. Президент нагнетает атмосферу,
создавая впечатление, что единственный реальный
выход — решение вопроса силой. «Некоторые из этих
несправедливостей,— говорит Джефферсон,—
возможно, доступны мирному разрешению. Этот путь, если
он эффективен, наиболее желателен. Но некоторые
несправедливости носят такой характер, что их решит
лишь сила». А отсюда следуют выводы: укрепить
гавани, оснастить военные корабли, реформировать
систему ополчения, закупить необходимое оружие за
границей. Сторонник и идеолог мира владеет властью
и придерживается, увы, не своей мирной программы
прежних лет. Правящий класс алчно смотрит на то,
что плохо лежит. Подавляемая на суше
превосходством Франции и отрезанная от колоний морской
мощью Британии, испанская монархия не может убе-
315

речь своих американских владений. Американский
орел целится на испанскую Флориду и Техас, пока
Европа втягивается в войну в масштабах всего
континента.
6 декабря Джефферсон обращается к конгрессу
специально по вопросу взаимоотношений с Испанией.
♦ Нынешний кризис в Европе благоприятен для
разрешения споров (с Испанией): ни секунды не должно
быть потеряно для достижения цели. Если он пройдет
неиспользованным, наше положение будет намного
труднее. Формальное объявление войны не является
необходимостью. Едва ли оно последует. Но защита
наших граждан, дух и честь нашей страны требуют
использования в определенных размерах силы».
Палата представителей «поняла свой исторический шанс»
и проголосовала за выделение двух миллионов
долларов на «покупку» Флориды.
Так в погоне за южными и западными землями
Джефферсон становится идеологом экспансии. Он
чувствует свое всемогущество, теперь он не столь
деликатен, как в вопросе с покупкой Луизианы, он более чем
уверен в своем руководстве, в своей партии, в своей
политике. И возмездие начинает настигать его.
Первый удар — отказ признанного лидера
республиканцев в конгрессе Рендольфа вотировать деньги на
приобретение Флориды. Оппозиция Рендольфа
преодолена, однако случилось большее, чем потеря
президентом блестящего оратора и парламентского организатора.
Достигнув апогея своего авторитета в стране,
Джефферсон теряет спасительную связь с принципами
справедливости, его волнует эффективность совершенного,
средства могут быть любыми. И в этой, казалось бы,
беспроигрышной борьбе зимой 1805/06 г. престиж
Джефферсона получает сильный удар. Еще все говорят
о его уме, ловкости, силе, но теперь можно усомниться
в его справедливости. Партия пока едина, но
наметилась линия внутреннего раскола.
Джефферсон тонко чувствует перемены. Он уязвлен
и втайне готовит отповедь моралистским сентенциям
Рендольфа, его наивному пуризму. Он, бесспорно,
логичен в оправданиях. Не сам ли Рендольф говорил,
что Испанию нельзя рассматривать как суверена, что
все ключи в руках Наполеона и что именно с ним
нужно иметь дело; пускаются в ход обвинения про-
316

тивника в подкупе французских чиновников и т. п.
Но во всей системе доказательств Джефферсона есть
лишь один порок — они неубедительны и не поражают
противника, а прикрывают лишь слабые места
правительственной политики.
Отходом от справедливости стал и закон о
прекращении всех связей с провозглашенным в 1804 г.
первым в мире государством негров — Гаити. Южные
рабовладельцы многое дали бы, чтобы испепелить этот
первый пример самоуправления черных. Их
представители в конгрессе настаивали на разрыве всех связей
с островом, претензии на который у Франции еще
оставались. Северные прибрежные штаты
поддерживали Гаити отнюдь не по соображениям гуманности.
Торговля с большим островом Антильского
архипелага, в частности торговля оружием, была
прибыльной, и адвокаты торговцев также использовали все
средства для ее сохранения. Вопрос со всей остротой
встал в 1805 г. Раскол в конгрессе заставил спорящие
стороны обратиться к президенту. Что лежало в основе
его решения? Давление Юга или страх перед
Францией? Как бы там ни было, но в ответ Джефферсон
посылает в сенат ноты Талейрана, требующие запрета
всех связей с Гаити. Всемогущество республиканцев,
послушных своему лидеру, официально закрыло
каналы связи с Гаити. Вероятнее всего, действиями
Джефферсона руководило стремление овладеть Флоридой.
Для этого он нуждался в поддержке Наполеона, и
Гаити была принесена в жертву. Борцы Санто-Доминго,
борцы за вечные и неотъемлемые права человека,
едва ли знали, что обещанная им помощь исчезла во
флоридских песках.
Демонстративное отступление Джефферсона перед
французскими требованиями, которые в условиях
английского морского превосходства не могли быть
существенно подкреплены силой, говорит о
преднамеренности его действий. Солнце Флориды ослепило
многолетнего борца за справедливость, он уже не слышит
предупреждений, подобных словам Пикеринга: «Сэр,
момент, когда Вы подпишете этот акт (а Вы
подпишете его, если он пройдет через палату
представителей), запечатлеет деградацию Вашей страны...»
Джефферсон становится на дорогу сомнительной
дипломатии, всеми силами стараясь воспользоваться
317

европейскими распрями для усиления штатов, дележа
европейских колониальных империй в Америке.
Но в лице Наполеона американская дипломатия
имела сложного контрагента. Благодарный, с одной
стороны, за обрыв связей с Санто-Доминго, император
французов, с другой стороны, не желал развала
империи своих испанских вассалов. Он предоставил
американским уполномоченным самим убедить прибывшего
в Париж испанского премьера Мануэля Годоя
согласиться на сделку по поводу Флориды. Тем временем
Наполеон наносит последний удар европейским
конкурентам — следуют его победы при Иене и Ауэр-
штадте. Пруссия разгромлена в шесть дней. С поля
битвы Наполеон возвещает о континентальной блокаде
английской торговли. В какой мере нейтралитет США
послужит ее продолжением?
Нетерпение американских экспансионистов растет.
Джефферсон напоминает своему специальному
представителю в Париже, что «нам нужен лишь один
месяц, чтобы овладеть городом Мехико». Эта
спекулятивная торговля со всеми возможными приемами
шантажа продолжалась вплоть до 1808 г., когда
Испания отказалась покориться прямому господству
французских завоевателей и народная герилья нанесла еще
одну из смертельных ран наполеоновскому режиму.
С тех пор Париж уже не мог принудить Испанию
к добровольной продаже части колоний. Джефферсон
переходит к планам прямой агрессии, но бесконечные
колебания помешали ему реализовать
экспансионистские замыслы.
С момента фактического объединения Европы
против Англии — после побед Наполеона в 1805—
1806 гг.— английская политика вновь занимает
первое место и в Вашингтоне. Англия премьера Питта,
несмотря на континентальное могущество Наполеона,
далека от смирения. Военные корабли под британским
флагом бороздят Атлантику, перехватывая
американские торговые суда, направлявшиеся в Европу. Еще
в январе 1806 г. Джефферсон в нескольких
меморандумах выразил протест против нарушения прав
нейтрального судоходства. Однако на Лондон они не
производят впечатления. Здесь возобладала партия
агрессивной политики запугивания, и американцы
в полной мере ощутили эту политику бескомпромисс-
318

ного давления на себе. В марте 1806 г.
государственный секретарь Медисон сообщает конгрессу, что
англичане начиная с 1803 г. захватили 2273
американских судна. Сенаторы из прибрежных штатов, такие,
как Смит из Мэриленда, громко требуют возмездия,
активных действий против своеволия лондонского
адмиралтейства. Представитель Пенсильвании Грегг
предлагает конгрессу наложить полный запрет на
английский импорт.
Джефферсон через посла Монро следит за реакцией
англичан. Монро считает, что идущий напролом
Лондон не согласится на переговоры и уступки. Желая
использовать все возможности, президент шлет в
Лондон более популярного у англичан Вильяма Пинкни,
прежнего федералиста. Монро чувствует себя
ущемленным, и его близкие дружеские связи с Джефферсо-
ном прерываются почти на полгода.
Со смертью премьер-министра Питта происходят
перемены в английской политике. Новый глава
правительства Фокс был известен как сторонник более
умеренного отношения к США. С их помощью он
надеялся закрепиться в Новом Свете и, сохраняя
господство на морях, противостоять Старому Свету,
претензиям Наполеона на владение всей Европой.
В годы военной опасности, когда с севера — из
Канады и с атлантических просторов Англия грозила
Америке, Джефферсон прежде всего думал о
самообороне: во время битв при Аустерлице и Фридланде, где
друг другу противостояли многотысячные армии,
американские регулярные силы насчитывали всего
три тысячи человек. Джефферсон понимал, какую
угрозу для буржуазной демократии представляет
создание постоянной армии. «Если мы создадим армии,
как только на горизонте появится угроза войны, мы
никогда от них не избавимся»,— писал он в период
обсуждения законов об увеличении числа регулярного
войска. Почти все американские воинские части
стояли в западных гарнизонах, а наиболее открытые
границы должна была защитить местная милиция —
волонтеры, набираемые в час опасности. На морях
главную силу республики представлял вооруженный
пушками (если того требовали обстоятельства)
торговый флот. Создаваемый небольшой военный флот
319

предназначался для оборонительных действий и имел
преимущественно суда малого водоизмещения.
Осенью 1806 г. на западе республики произошли
события, которые отвлекли Джефферсона от вопросов
внешней политики. Речь идет о так называемом
заговоре Бурра. Недавний вице-президент Аарон Бурр,
склонный, как уже говорилось выше, к политическому
авантюризму, не сразу ушел из политики. Оказавшись
за бортом событий, покинутый многими прежними
своими сторонниками, он после убийства Гамильтона
остается в тени и в течение двух лет плетет интриги.
Начало этим интригам было положено в бытность его
вице-президентом. Тогда Бурр ошеломил посла
Англии, конфиденциально предложив ему участие в
отделении западных штатов и образовании независимого
государства к югу от реки Огайо. От Англии
требовались кредиты и помощь ее флота. Британский посол
тотчас же посылает в Лондон донесение о планах
внутреннего подрыва союза штатов, но в Уайтхолле
эти смелые проекты встретили скептически.
В течение нескольких лет Бурр организует заговор
среди охотников до техасских земель — авантюристов
западных границ, в столичных кругах, в рядах
разорившихся землевладельцев Юга. Особое значение он
придает союзу с популярным губернатором Луизианы
генералом Вилкинсоном, поборником идеи захвата
Мексики. В апреле 1805 г. Бурр отправляется в
западные штаты с целью активной разведки, прощупывания
взглядов и настроений местных жителей. Узлы
заговора возникли в Кентукки и в прибрежных городах
Луизианы. Особые надежды заговорщики возлагали
на Новый Орлеан, недовольный своим подчиненным
положением и политикой вашингтонского
правительства. Поздней осенью 1805 г. Бурр снова вступает
в тайный контакт с британским послом Мерри. Он
ведет крупную игру. Если Англия не поддержит
мятежников, убеждает он Мерри, на горизонте
появится Франция и Луизиана найдет новых
покровителей.
Однако почта из Лондона не несет заговорщикам
желанной поддержки. Англия скована штыками
наполеоновских армий на континенте. Разочарованный,
но не обескураженный, Бурр ищет контактов с
Испанией, не смущаясь тем, что принадлежавшую ей
320

Мексику он только что предлагал англичанам.
Искусно сработанный ход — сфабрикованные
♦доказательства» помощи госсекретаря Медисона борцам за
независимость испанских колоний — заставляет посла
Испании Ирихо принять планы заговорщиков всерьез.
Боясь ослабить темп и лишиться поддержки
неустойчивых участников заговора, Бурр идет на
ускорение событий и теряет под собой почву. Роковым для
Бурра явилось его предложение генералу Вильяму
Итону присоединиться к заговору. Генерал выслушал
слова Бурра о том, что Джефферсона * нужно либо
повесить, либо утопить в Потомаке», и — едва
закрылась за ним дверь — отправился к президенту. Это
было уже в марте 1806 г. Вероятно, Джефферсон не
сразу поверил генералу, так как дружба последнего
с Бурром была широко известна и президент опасался
шантажа. Во всяком случае немедленных мер он не
предпринял. Более того, президент обедает с Бурром,
изучая своего тайного врага в застольных беседах.
Информация о заговоре уже пересекла дверь
президентского кабинета. Федеральный прокурор штата
Кентукки передает Джефферсону сведения о
масштабах поддержки Бурра в западных штатах.
Джефферсон молча следит за нитями заговора в течение
нескольких месяцев. Лишь 25 ноября 1806 г. кабинет
министров принимает первые предупредительные меры.
К этому времени осмелевшие заговорщики своими
действиями позволили президенту вполне определить
характер заговора, его исполнителей и главные цели.
Стало ясным, что мятеж преследует двуединую цель —
оторвать западные территории союза, сколотить из них
новое государственное объединение и завоевать
северную часть Мексики. Главной движущей силой
заговора являлось стремление крупных землевладельцев,
а также малоземельных фермеров захватить богатые
территории Луизианы и испанских колоний. По Западу
кочевали слухи, что само федеральное правительство
поддерживает заговор как нелегальный способ
заселения Луизианы и пустынных мексиканских земель.
Конгресс собрался в декабре 1806 г. в обстановке
ошеломляющих новостей: Аарон Бурр прошел с
отрядом по Кентукки и вышел к границам Луизианы.
В президентском послании поход Бурра был назван
преступной попыткой частных граждан ввергнуть
321

страну в войну. После многих перипетий предприятие
Бурра обнаружило свою главную слабость —
авантюризм, и шансы мятежников пошли на убыль. Сам
Бурр был взят в плен и под стражей отправлен в
Ричмонд. Суд оказался милостив к преступнику и
отправил его в изгнание.
Заговор Бурра хотя и потерпел провал, однако он
свидетельствовал о наличии в стране сил,
выступавших за западную экспансию, которых медленный и
осторожный курс Джефферсона не устраивал.
Авантюра Бурра одновременно показала Джеффер-
сону уязвимость западных земель, слабости союза
штатов. Попытка сецессии Запада продемонстрировала
непрочность внутренних связей страны. Сделав вывод
из «дела Бурра», Джефферсон обращается к конгрессу
с просьбой о выделении ассигнований на постройку
дорог, каналов, мостов и других средств
экономического единения. Крупный буржуазный политик,
Джефферсон сделал из сложного, запутанного,
эмоционально окрашенного «дела Бурра» верный вывод: пока
страна не образует единого экономического целого,
ей будет грозить опасность сепаратизма и
разобщения.
Именно думая об укреплении национального
единства, Джефферсон, в частности, разрабатывает проект
национального университета. После обсуждения
предложения с ведущими американскими учеными
президент через сенатора Логана вносит законопроект о
создании университета на обсуждение сената. Однако
законопроект не вызвал энтузиазма законодателей.
В 1807 г. все внимание руководства страны снова
было приковано к внешней политике. Европа не
давала Америке передышки. Именно в области внешней
политики Джефферсон встретил препятствие,
ударившее в конечном счете по его престижу в стране и его
политическому курсу в целом. Речь идет о политике
эмбарго, к которой Джефферсон прибег после
длительных размышлений, будучи поставлен почти в
безвыходное положение.
События развивались следующим образом.
Из английского флота, славившегося суровой
дисциплиной и неимоверно строгими наказаниями,
немалое число моряков, оказавшись в американских
портах, убегало, чтобы устроиться на торговые американ-
322

ские суда, где их ожидал хороший заработок.
Британия, находясь почти в осадном положении, настаивала
на выдаче дезертиров. В спорных случаях Лондон
требовал от своих адмиралов проявлять
решительность и прибегать к силе, что резко осложнило
взаимоотношения двух стран.
22 июня 1807 г. корабль военно-морских сил США
«Чесапик» направлялся в Средиземное море, но у
самого входа в бухту Норфолка его остановил
британский корабль * Леопард» и потребовал инспекции для
поисков английских дезертиров. На отказ «Чесапика»
англичане ответили огнем из своих орудий, в
результате чего американский экипаж потерял трех человек
убитыми и восемнадцать ранеными. Это
неспровоцированное насилие поставило американское
правительство перед дилеммой: согласиться на унизительное
инспектирование или защищать свои права вплоть до
крайних мер. Отношения между США и Британией
резко ухудшились, угроза войны стала реальной.
По американским городам — особенно в
прибрежной зоне — прокатилась волна протестов. Наблюдая
за ростом антианглийских настроений, Джефферсон
заметил, что «со времени битвы при Лексингтоне
страна никогда не была в состоянии такого
возбуждения». Страна готовилась к худшему, к войне, и
Джефферсон уже отдал приказ о возвращении
средиземноморской эскадры. В президентской прокламации
говорилось о запрещении англичанам входить в
американские территориальные воды. Инструкции
посольству в Лондоне доставил корабль с характерным
названием «Ривендж» («Месть»). В них содержалось
требование официально отказаться от права остановки
и инспектирования американских кораблей,
выплатить репарации, отозвать виновного английского
адмирала, вернуть четырех захваченных на «Чесапике»
моряков.
В июле страна, казалось, стояла на пороге войны,
но Джефферсон медлил. Он считал важным выждать
время: неясным оставался будущий курс Наполеона,
Англия еще не сказала своего слова, экономика
страны не была готова к войне. В президентской
резиденции губернаторы ведущих штатов разрабатывали
совместный план обороны. В случае войны стотысячному
американскому ополчению предстояло зимой отпра-
323

виться на завоевание Канады. На его пути к границе
строились опорные пункты.
В разгар тайных военных приготовлений пришли
известия о тильзитской встрече Наполеона и
Александра. Россия присоединялась к континентальной
системе, Англия оставалась в одиночестве.
Соответственно укрепилась позиция США против Англии.
О значительном перерождении прежнего пацифиста,
о росте в нем агрессивно-буржуазного понимания
международных отношений говорит реакция Джефферсона
на относительное ослабление Англии.
Государственному секретарю Медисону президент сообщает: «Если
мы вступим в войну против Англии, предпочтительно
вести ее и против Испании. Наши южные
оборонительные силы могут захватить Флориду, под наши
знамена соберутся волонтеры армии против Мексики,
богатые вознаграждения будут предложены тем, кто
будет грабить их торговые суда и побережье.
Возможно, Куба дополнит собой нашу конфедерацию».
Британский ответ на американскую ноту был
неопределенным. С одной стороны, Лондон отозвал
адмирала Беркли и дезавуировал его претензии на
рейде Норфолка. С другой — английское правительство
в лице министра иностранных дел Каннинга требовало
отмены декларации президента Джефферсона по
поводу инцидента с «Чесапиком». Сообщение по морю
занимало недели и месяцы, и только поздней осенью
в Америку прибыл для переговоров английский
представитель Джордж Роуз. С первых же встреч с ним
стало ясно, что Уайтхолл не желает отступать и
отказываться от права перехватывать американские
корабли. В условиях континентальной блокады
англичане не желали иметь конкурентов на морях.
Высокомерие лондонского адмиралтейства заставляло ждать
худшего. В этих условиях и был принят печально
знаменитый закон об эмбарго.
18 декабря 1807 г. Джефферсон призывает конгресс
обратить внимание на «огромные и увеличивающиеся
опасности, которым наши корабли, наши моряки,
наша торговля подвергаются в открытом море и
повсюду». В целях избежания этих опасностей 18 и 22
декабря сенат и палата представителей принимают акт
об эмбарго, запрещающий американским кораблям
324

перевозить товары в иностранные порты, а
иностранным судам брать грузы в американских портах.
Никто тогда не мог представить эффекта
принятого закона. А он оказал крайне разрушительное
воздействие. Одно из главных орудий американцев в
мировой торговле — их морской торговый флот был
принесен в жертву абстрактному принципу. Сотни
судов встали на якорь, бездействие привело их в
негодность. Десятки тысяч моряков, забыв о своем ремесле,
сидели в тавернах, увеличивая количество
безработных. Отрасли промышленности и сельского хозяйства,
работающие на экспорт, замерли. Табак, зерно, хлопок,
лес и рыба лежали в пакгаузах мертвым грузом.
Экспортная торговля заглохла, и фермеры разорялись.
Бедствия экономики можно было сравнить с
трудностями военного положения.
Джефферсон хотел найти замену
межгосударственному антагонизму, замену открытой войне с Англией,
но зашел слишком далеко в своем доктринерстве. Его
целью было использовать следующие факторы:
зависимость Европы,, а особенно европейских колоний на
Антильских островах от американских поставок и
важность для европейцев американского рынка.
Президент полагал, что экономическая необходимость
заставит Европу уважать права Америки, но он не
учел воздействия политики эмбарго на саму Америку.
В марте конгресс под воздействием правительства
запретил экспорт по суше. Закрылась крайне
прибыльная для американцев торговля с Канадой. Эмбарго
с силой ударило по всей стране, нарушая устоявшиеся
торговые связи, внося хаос и недовольство.
Президент испытал действие эмбарго на
собственном хозяйстве — оно получило удар, от которого
практически не оправилось. Но более тяжело на Джеффер-
сона давил пресс слезных и негодующих петиций,
заклинающих об отмене эмбарго. Джефферсон
холодно и высокомерно советовал адресовывать эти петиции
европейским монархам. Он оставался глух к
недовольству, уверенный, что эту меру сознательно делают
«козлом отпущения» всех бед страны. Более того,
враги эмбарго стали в его глазах врагами нации. В
критиках теперь он видел саботажников и паникеров,
сознательных и бессознательных врагов своей
страны. «Они пытаются убедить Англию, что мы стра-
325

даем от эмбарго больше, чем англичане». А тем не
менее поток петиций с просьбой об отмене эмбарго и
с неисчислимым набором угроз в адрес
правительства все более захлестывал как вашингтонскую
резиденцию Джефферсона, так и Монтиселло.
В условиях враждебности к Америке двух
восставших друг против друга колоссов — Англии и Франции
Соединенные Штаты нуждались в международной
поддержке. Джефферсон возлагал самые большие
надежды на Россию. Позиция России как защитницы прав
нейтральных государств содействовала
русско-американскому сближению. Джефферсон приходит к выводу,
что *из всех держав на свете Россия относится к нам
с наибольшей сердечной дружественностью».
Хотя политические основания для сближения
каждой из стран были совершенно различными,
буржуазно-демократическая Америка и абсолютистская
Россия нашли стабильную почву, чтобы на протяжении
многих десятилетий находиться в наиболее дружеских
отношениях. Как пишет об этом периоде
американский историк Бенджамин Томас, «Соединенные Штаты
смотрели на Россию как на своего единственного
европейского друга». Одной из важнейших причин
русско-американского сближения была боязнь Британии.
Император Александр I вступил на престол в том
же году, когда Джефферсон стал президентом, и
между ними установилась личная переписка, в которой
русский самодержец стремился показать себя
почитателем американского демократа. Президент США
получил мраморный бюст русского императора. В
письмах к Александру Джефферсон подробно знакомил
императора с американской государственной системой.
В переписке обсуждались также идеи экономических
санкций против Англии. Дружественные связи на
высшем уровне привели к установлению регулярных
дипломатических связей на уровне посольств, что
произошло несколько позднее.
Переписка между двумя главами государств
способствовала созданию благоприятного для развития
отношений климата, и в 1803 г. американский
президент назначает Леветта Гарриса генеральным
консулом в Петербурге. Практически Гаррис в течение пяти
лет представлял США в русской столице как
полномочный посол. Сильный импульс к сближению дала
826

общность интересов России и США как нейтральных
государств, чьей торговле препятствовал британский
флот. После подписания Александром Тильзитского
мира с Наполеоном Англия начала борьбу с русской
торговлей на море. В период Тильзита 20 июля Джеф-
ферсон пишет редактору филадельфийской «Авроры»
письмо, в котором называет Россию наиболее
дружественной США державой.
Летом 1808 г. император Александр назначает
А. Я. Дашкова генеральным консулом в Филадельфии
с титулом *поверенный в делах при Конгрессе
Соединенных Штатов». Россия, выступавшая в поддержку
прав нейтральных государств, вызывала самое
благоприятное отношение Джефферсона, который начал
в 1808 г. проводить политику эмбарго. Инициатива в
деле установления самых тесных дипломатических
отношений с Россией исходила лично от Джефферсона.
Осенью этого года Вильям Шорт отплыл в Россию в
качестве специального посла с личным письмом
Джефферсона к царю. На полдороге, в Париже, Шорт узнал,
что конгресс не утвердил его назначения. Но делу уже
был дан ход, и страны обменялись послами в
следующем году. Граф Пален прибыл в Вашингтон как
русский посол, Соединенные Штаты назвали послом в
России Джона Квинси Адамса, будущего президента США.
Отказ сената санкционировать назначение
президентом на пост посла в России Шорта объясняется, как
сходятся почти все исследователи, недовольством
сената политикой эмбарго. Джефферсон проглотил и эту
обиду со стороны вчера еще послушного сената.
Оппозиция акту об эмбарго потрясла не только
страну, но и саму республиканскую партию. Недавно
еще бессильный федерализм, напротив, набирал силу,
что особенно было заметно в прибрежных районах
Новой Англии. Однако республиканская партия еще
сохраняла преимущество, что вполне гарантировало
ей победу на президентских выборах. И все же в
декабре 1807 г. Джефферсон объявил, что не будет
баллотироваться в президенты на третий срок.
Повторение примера президента Вашингтона создало
традицию, оказавшуюся устойчивой в политической жизни
США. Руководство республиканской партии выдвинуло
кандидатом в президенты в кампании 1808 г.
государственного секретаря Медисона. В ноябре 1808 г.
327

122 выборщика против 47 назвали Медисона
президентом. Хотя его противник федералист Пинкни и
потерпел большое поражение, рост оппозиции стал
заметным.
Несмотря на усиление оппозиции и даже
некоторое изменение во взглядах ближайших советников —
Медисона и Галлатина, Джефферсон твердо стоял за
эмбарго. Он не хотел считаться с реальностью, с
последствиями проводимой им политики, которая вела
его к политическому поражению — именно так можно
назвать окончание президентства Джефферсона.
Утешением служил тот факт, что три четверти
избирателей проголосовали за республиканского кандидата,
пока поддержав правительство.
Оценивая годы президентства Джефферсона, Адаме
писал Джефферсону (со временем вражда между ними
улеглась) в 1813 г.: «Характер вашей оценки в
истории нетрудно предсказать. Ваша администрация будет
подаваться философами как пример глубокой
мудрости; политиками она будет подаваться как слабая,
поверхностная и близорукая». Размышляя о том, как
оценивали его управление, сам Джефферсон отмечал:
«Правительства, которое регулировало бы свою
деятельность исходя из того, что разумно и справедливо
для многих, не подверженного влиянию местнических
и своекорыстных интересов тех немногих, кто
направляет его дела, возможно, еще не существовало на
земле. И если оно и существовало на какой-то момент
при рождении нашего правительства, то не очень-то
легко было бы определить продолжительность его
существования. И все же я полагаю, что оно существует
здесь в большей мере, чем где бы ни было...»
Джефферсон лично всегда оставался поборником
«торговой» дипломатии и до конца своих дней считал
политику эмбарго верной и разумной. Быструю отмену
закона об эмбарго при президенте Медисоне он
рассматривал как выбор войны в качестве альтернативы.
Война с Англией началась в 1812 г. и велась
бесславно. Можно ли проводить прямую связь между отменой
эмбарго и началом войны — вопрос спорный.
Джефферсон немало положил сил, чтобы представить
эмбарго как законную честную самозащиту
оскорбляемой страны. В провале политики эмбарго он видел
победу духа наживы, наживы во что бы то ни стало,
328

победу духа Британской империи, а не
североамериканской революции. Какими бы ни были в данном
случае мотивы и суждения Джефферсона, он совершил
роковую для политика ошибку — ушел от реальности
к абстракции, и действительность ему сурово
отомстила. Свое падение Джефферсон переживал болезненно,
тем более что оно отразилось на его престиже в стране.
Печально было то, что акт об эмбарго увенчал его
в общем плодотворную деятельность бесславным
финалом.
День инаугурации Медисона завершил большую,
сложную и противоречивую главу в жизни
Джефферсона. Он отказался проехать к месту церемонии в
экипаже Медисона, заявив ему: «Все почести этого дня
принадлежат Вам». Джефферсон ехал верхом без
всякого сопровождения, теряясь в толпе поздравляющих.
Оставив коня у Капитолия, он вошел под его купол,
чтобы сказать: «В этот день я возвращаюсь к народу,
и мое место среди него». Пообедав с внуком,
Джефферсон отправился на бал. Своему другу Дюпону он
писал: «Никогда еще узник, освобожденный из своих
цепей, не чувствовал такого облегчения, какое испытал
я, сбросив оковы власти. Природа предназначала меня
для спокойных занятий наукой, отдав им мой высший
восторг. Но требования времени, в которое я жил,
принудили меня сопротивляться моим естественным
побуждениям и погрузить себя в бурный океан
политических страстей. Благодарю бога за возможность
выйти из него...»
11 Г. H. Севостьянов, А. И. Уткин

Университет
Вступив в активную политическую
борьбу в возрасте 20 с небольшим лет, Джеф-
ферсон выходил из нее
шестидесятилетним ветераном. Его послужной список
включал самые разнообразные и наиболее
важные должности: законодатель
собрания штата, губернатор, конгрессмен,
посол, государственный секретарь,
президент. Главное — он внес свой вклад в
развитие своей страны, участвуя в то же
время во многих роковых для ее судьбы
решениях. Страна менялась на его
глазах, и если в ряде важных процессов
ощущалось влияние Джефферсона, то в
других события и факты опрокидывали его
принципы и надежды.
К концу президентства Джефферсона
население США перевалило за 7 млн.
Восемь прошедших лет были во многих
отношениях критическим периодом для
страны. Резко возрос относительный вес
западных штатов — Огайо, Кентукки и
Теннесси. Такие западные города, как
Питтсбург, Цинциннати и Луисвилл, хотя
и отставали от гигантов (по тем временам)
восточного побережья, но росли
относительно быстро. В эти годы появилось
замечательное изобретение, быстро сблизившее
районы страны, — пароход.
Причудливого вида, с огромной трубой и
лопастными колесами, пароход вошел в
американскую жизнь едва ли не как главное
изобретение первой четверти века. Прошло
всего несколько лет со времени первого
плавания «Клермонта» в 1807 г., и
колоссальные пароходы начали бороздить
просторную дорогу «отца вод»—Миссисипи.
Расширившаяся вдвое территория
штатов делала североамериканское государ-

ство главным на Американском континенте и — об
этом думали уже тогда — возможным конкурентом
Европы.
Как отличалась страна от той, какую Джефферсон
видел в юности! И эти перемены были не только
внешние. Для поклонника философии Просвещения
ускоряющийся ритм создания промышленных центров на
севере означал начало нового пути. Путь
капиталистического развития Америки оставлял все меньше
возможностей размышлять об альтернативах. И недаром
пожилой Джефферсон отворачивался от современных
газет с их бесконечными объявлениями и рекламой,
стремясь найти душевный покой в общении с
античными классиками. Мир пароходного сообщения
между Нью-Йорком и Канадой представлял собой уже
другой мир.
Дело было не только в омрачающих пейзаж
дымных трубах. Эпохи высокого идейного взлета и
крайнего напряжения творческой мысли с их неизбежными
разочарованиями временного характера сменяются
периодами относительной апатии. Вместо активного
разворота политической мысли, характерного для
эпохи революции и периода становления — с 1776 по
1800 г., наступил период относительного упадка
общественной мысли. Буржуазный практицизм, вопросы
дебита и кредита сменили революционный,
новаторский дух предыдущей эпохи.
Постепенно правительство и конгресс отказываются
от выставления четкой политической доктрины,
довольствуясь прагматической всеядностью. Такое
положение вещей едва ли удовлетворяло Джефферсона
с его верой в то, что разум сильнее логики вещей.
Путь, на который встала страна, уходил от
самодовлеющей республики землевладельцев с
приблизительно равным достатком. Америку второго
десятилетия XIX в. уже не интересовал вопрос * монархия или
республика», на повестку дня встали реальные
проблемы банковской ставки, постройки дорог, проведения
каналов, роста и обогащения — то, что именуется
развитием капитализма. Тон историческому развитию
Америки задавала уже не южная Виргиния, а
индустриальные северные и центральные штаты,
поддерживавшие рост западных поселений. Так идеолог
просвещенного гуманизма ходом историко-экономического
11*
331

развития был осужден на одиночество в своем
виргинском поместье.
Полвека неустанной работы и борьбы наложили
на Джефферсона свой отпечаток. Сбросив оковы
политики, он стремился целиком погрузиться в мирный
ритм природы с ее неизменным успокоительным
воздействием, пройти десятки миль по местам своего
детства, узнать в огромных лесных великанах поросль
детских лет, ощутить воздух родины с ее холмами и
неприметными лесными тропинками, чтобы вздохнуть
полной грудью и отрешиться от пережитых
трудностей. В письме президенту Медисону он не дает
советов, как избежать сецессии северных штатов, а пишет
о запоздалой весне, о видах на урожай, о ценах в
Ричмонде. Засучив рукава, Джефферсон приводит в
порядок сад и критическим взглядом осматривает свое
архитектурное творение — дом на вершине холма.
Этот дом никогда не будет закончен, и в этом весь
характер его творца: никогда не переставать
совершенствовать то, что под силу улучшить.
В одиночестве, подавляемый психологическим
грузом недавних испытаний, Джефферсон находит опору
в философских взглядах, которые он выработал на
протяжении всей жизни. У истоков его моральной
философии стоят Эпикур и стоики. Учение Эпикура
он называет впитавшим все рациональное из того, что
оставила моральная философия Греции и Рима.
Стоиков античности, по его мнению, наиболее полным и
верным образом отразило учение Эпиктета,
заключившее в себе суть стоицизма, «все остальное —
лицемерие и гримаса».
Идеализм Платона, популярного в то время,
начисто отвергается Джефферсоном. Идеи Платона,
считает он, выведены из мистицизма, непостижимого
человеческому разуму. Некоторые из направлений
христианской религии восприняли идеи Платона, чтобы
держать паству в тумане отвлеченных догм.
Сократа Джефферсон воспринимает только в
изложении Ксенофонта, а наиболее превратным его
толкованием считает пересказ Платона. Сенека, по мнению
Джефферсона, был выдающимся моральным
философом. Как одно из ответвлений античной мысли
рассматривает он учение Иисуса Назарета. «Эпиктет
и Эпикур дают законы управления собой, Иисус
332

дополняет их обязанностями в отношении других».
Христианство воспринимается Джефферсоном как этап
в развитии философской мысли. Такие искусственные
наслоения, как обожествление Христа, придание ему
чудесной силы, воскрешение и т. п., он относит к
творению ♦ультрахристианских сект», исказивших
учение * благожелательного моралиста». Фанатизм
слишком долго удерживал свой триумф над человеческим
разумом.
Отойдя от кипения политических страстей, Джеф-
ферсон отдает свое свободное время * восторгу чтения
классической литературы, математическим истинам и
утешению здравой философии, равным образом
безразличной к надежде и страху». В переписке с
Джоном Адамсом (возобновленной после нескольких лет
жизни в Монтиселло) Джефферсон дает своему
корреспонденту совет, который говорит о его жизненных
правилах. «Любовь к отдыху поведет в своем
прогрессирующем развитии к приостановке физических
упражнений, расслаблению разума,
индифферентности ко всему окружающему и в конечном счете к
анемичности тела и апатии ума, наиболее далеко
отстоящим точкам от счастья, постичь которое нам позволяет
продуманное учение Эпикура; твердость, как вы
знаете, одна из четырех кардинальных ценностей этого
учения. Она учит нас встречать и преодолевать
препятствия, а не порхать от них подобно трусам; и
убегать от них бесполезно, ибо они встречают и вовлекают
нас на каждом повороте нашей дороги». К письму
Адамсу Джефферсон, извиняясь за несколько
лапидарный стиль, прилагает написанное им двумя
десятилетиями ранее краткое изложение столь почитаемой
им философии Эпикура и сумму своих жизненных
правил.
«Физический мир. — Вселенная вечна.
Бе части, великие и малые, взаимозависимы.
Существует лишь материя и пустота.
Движение внутренне присуще материи, которая обладает
весом и падает.
Боги — существа более высокого порядка» чем люди,
наслаждаются в своей сфере собственными радостями;
они не касаются забот смертных.
Мораль, Счастье — цель жизни.
Достоинство — основание счастья.
Полезность — мера достоинства.
333

Удовольствие активно и беспечно.
Беспечность — отсутствие боли, подлинная радость.
...Искомое состояние — не испытывать боли тела
и волнений ума, т. е. благополучие, беспечность тела,
спокойствие ума.
Чтобы достичь спокойствия ума, мы должны избегать
желания и страха, двух главных болезней разума.
Человек в своих действиях свободен.
Достоинства заключаются в благоразумии, выдержке,
твердости и справедливости.
Им противостоят: 1. Глупость. 2. Желание.
3. Страх и ложь».
При помощи стоического мировосприятия Джеф-
ферсон хочет миновать издержки человеческих
разочарований, сохранить здоровое, спокойное и
оптимистическое отношение к жизни. Характерно, что Джеф-
ферсон не обращается к религии. Религия для него
скорее сумма жизненных правил и поведения, как
пишет он в одном из писем: «Я всегда судил о религии
других по их жизни». И добавляет: «Меня тоже мир
должен судить по этому же критерию».
Из письменного наследия Джефферсона позднего
периода его жизни встает портрет отнюдь не
разочарованного и опустошенного государственного деятеля
на досуге, а образ гармоничного, мужественного,
целеустремленного, полного больших замыслов человека.
В возрасте 67 лет Джефферсон заключает: «Мой
темперамент — сангвинический. Я веду свой челн,
руководствуясь надеждой впереди, оставляя страх
позади».
Внешность Джефферсона этих лет впечатляюща.
Посетителей поражала его стройность и почти полное
отсутствие морщин. Один из современников,
посетивший Джефферсона спустя четыре месяца после его
отбытия из Вашингтона, так описывает хозяина Монти-
селло: «В нем видна спокойная ясность, которую
может дать только внутренний мир... Его высокая и
стройная фигура не ощутила на себе давления
времени... Его лицо обязано всем своим очарованием своему
выражению и свечению разума; черты его лица
неправильны, а его цвет не хорош, но выражение полно
одухотворенности... Его низкий и мягкий голос
гармонирует скорее с выражением лица, чем фигурой. Его
манеры полны скромности, мягкости, доброты».
Одевается Джефферсон тщательно, но просто.
334

Старый государственный деятель убелен сединами,
но по-прежнему активен, энергичен и не изменяет
своим устоявшимся жизненным привычкам. Он встает
на рассвете, умывается ледяной водой, затем разводит
огонь; после утреннего туалета пишет вплоть до
завтрака, затем следуют несколько часов верховой езды,
во время которой покрывается расстояние иногда до
сорока миль. Около трех часов дня наступает время
обеда. Джефферсон предпочитает мясо и много
овощей, вставая из-за стола «немного голодным». После
обеда — работа в кабинете, реже — чтение, скорее
ответы на поток писем. За час перед сном (регулярно
в десять вечера) — чтение. Расписание дня хозяина
Монтиселло мы узнаем из его письма Тадеушу Ко-
стюшко: «Утром мое время отдано корреспонденции.
Между завтраком и обедом я в мастерских, в своем
саду или верхом на коне объезжаю мои земли; время
после обеда и до темноты я провожу в обществе своих
соседей и друзей; перед сном я читаю при свече».
Джефферсона окружали одиннадцать внуков, их
заботы Джефферсон принимал близко к сердцу.
Особой гордостью деда был старший из внуков — Томас
Джефферсон Рендольф отличавшийся большими
способностями. Когда ему исполнилось 15 лет, его решили
послать в Филадельфию, в ученичество к художнику
Пилю. Джефферсон при расставании дал внуку совет
культивировать четыре основные черты характера:
доброту, цельность, прилежность, любовь к науке.
Объясняя необходимость первого, он говорил: «Мы
скорее сходимся с добрыми людьми, следующими
«легким» принципам, чем со злобными
морализирующими ригористами».
Джефферсон поучал внука: «Честность,
бескорыстность и доброта необходимы, чтобы обеспечить
уважение и доверие тех, кто живет с нами».
В тиши Монтиселло Джефферсон размышляет
о своих великих современниках. Его суждения
отличаются страстностью и образностью. Так, суровым
обвинением в измене республиканским идеалам звучит
оценка Наполеона. «Бонапарт был львом только
на поле битвы. В гражданской жизни хладнокровный,
расчетливый, беспринципный узурпатор, лишенный
достоинств, он не был государственным деятелем, не
зная ничего о торговле, политической экономии или
335

гражданском управлении и скрывая невежество
смелым предположением. Я смотрел на него как на
великого человека до его действий в Совете пятисот
восемнадцатого брюмера. Начиная с этой даты я
рассматривал его как великого негодяя только».
Именно гражданские доблести поднимают в
глазах Джефферсона престиж президента Вашингтона, о
котором он говорит как о великом человеке, «хотя ум
его нельзя назвать первоклассным». В Вашингтоне он
ценит прежде всего цельность характера («он
ошибается, как любой другой, но ошибается
последовательно»). Согласно этому позднему суждению
Джефферсона о первом американском президенте, которого он
имел возможность хорошо изучить, тот был
медлительным в действии, так как ему слабо помогало
воображение, но проявлял в любых своих решениях
непоколебимую твердость. Приглашая всех высказать
свое мнение, Вашингтон обладал счастливым даром
выбрать лучшее. «Он был не способен испытывать
страх, встречая угрозы себе с самым спокойным
безразличием». Заметной чертой его характера Джефферсон
считает благоразумие: ни одно действие не
предпринималось без тщательного взвешивания. «Цельность
его характера была наиболее полной, его
справедливость была нерушима, и, насколько я знаю, никакие
мотивы заинтересованности, дружбы или
ненависти не могли склонить его решения. Он был
действительно, в полном смысле этого слова, умный, добрый
и великий человек».
Сейчас Джефферсон мог спокойно размышлять
о бурной эпохе, в которую ему выпало жить. Новые
веяния охватили Америку, страна забыла уже о
своем прошлом суверене — английском короле, росло
третье поколение американцев, не знавших
британского господства. Джефферсон вспоминает о людях,
которые совершали революционный переворот,— о
Патрике Генри, Пейтоне Рендольфе, генерале Костюшко.
В письмах он дает также живые портреты других
своих знаменитых современников, с которыми был
знаком, таких, как Бюффон, и тех, кому он помог
стать знаменитостью, например путешественника Ме-
ривизера Льюиса.
События жизни промелькнули так быстро, говорит
Джефферсон, что кажется, это сцены в какой-то маги-
336

ческой лампе, быстро исчезающие, оставляя в памяти
лишь отблески. Джефферсону свойственно было
обращение скорее в будущее, чем в прошлое. Как дань
историкам будущего он предоставил некоему Джоэлю
Барлоу семь ящиков со своими записями прошлых
лет, но из этого начинания ничего не вышло (Барлоу
внезапно оставил задуманное и отправился к
Наполеону, чтобы увещевать императора восстановить
республику. Он погиб во время бегства французов из
России). Джефферсон высказал немало критики в
отношении первых тогда попыток обрисовать эпизоды
водны за независимость. Авторы, считал он, придают
«слишком много цветистости трезвому вкусу
истории».
На протяжении этих лет Джефферсон упорно
стремится усовершенствовать агротехнику: смена
удобрений, применение плугов различной формы,
различный цикл смены культур на одном участке. Он
сажает в Албемарле новые растения, например сезам.
По его инициативе организуется Албемарлское
сельскохозяйственное общество. На территории своей
плантации Джефферсон строит небольшую гвоздильню и
довольно больших размеров мельницу. Хозяин Мон-
тиселло страстно любит цветы, и в его саду высажены
редкие растения из далеких мест. Семена
экзотических растений поступали даже из-за океана (из
Парижа).
Природа утешает и обновляет человека, но для
мира его мечты нужен порыв искусства. И его
Джефферсон прежде всего хочет видеть в архитектуре.
Архитектура вообще кажется ему одним из искусств,
которые должны прижиться в Америке. Население
страны будет удваиваться каждые двадцать лет,
соответственно увеличится число домов, «и
желательно привить вкус к искусству, которое так много
значит».
В нем витает дух уважения к античности. Римская
тога кажется ему привлекательнее современной
одежды — он советует скульпторам, взявшимся за создание
статуи Вашингтона, показать героя американской
революции с античными символами.
В галерее Монтиселло находилось довольно
пестрое собрание знаменитостей. Напротив бюста Джеф-
337

ферсона стоял Гамильтон, а Вольтеру и Тюрго
противостояли венценосные Наполеон и император
Александр. Со стен смотрели портреты Крлумба, Ньютона,
Локка, Бэкона, Вашингтона, Адамса, Франклина и
Медисона.
Помимо висевших в зале портретов государственных
деятелей в Монтиселло имелась художественная
галерея, где посетители могли любоваться картинами
трех великих мастеров: «Святое семейство» Рафаэля,
«Бичевание Христа» Рубенса, «Вознесение» Пуссена.
Джефферсону по душе возвышенные,
спокойно-величавые и безгранично богатые оптимизмом мастера.
Проникновенность Рафаэля, полнокровное ощущение
жизни у Рубенса, задумчиво-патетическая тональность
Пуссена больше всего трогают его. Посетители с
интересом рассматривали также экспонаты небольшого
палеонтологического музея.
Самые многочисленные жители культурного
оазиса — книги, громоздящиеся на огромных стеллажах.
Личная библиотека Джефферсона послужила
основанием Библиотеки конгресса, ныне одной из
крупнейших в мире (в одиннадцати фургонах отвезли
накопленные Джефферсоном за пятьдесят лет жизни
книги в сожженный англичанами в 1814 г.
Вашингтон).
Вплоть до 1814 г., когда он попросил избавить себя
от этой «синекуры», Джефферсон оставался
президентом Американского философского общества —
практически американской академии наук. Его вкладом в
работу общества явилась критика философии Юма и
Блекстона, разбор философии эпикурейцев,
сравнительный анализ классификаций органического мира
Линнея, Кювье и Блюменбаха, описание и
характеристика американских и сибирских ископаемых,
разбор новой испанской конституции, работы по
математике, стандартам мер и весов, языкознанию.
В языкознании Джефферсон был известным
новатором и часто использовал слова далеко не
общеупотребительные. Когда «Североамериканское обозрение»
призвало его «к ответу», Джефферсон указал на
необходимость изобретать новые слова для новых явлений,
говорить и писать по-новому, как только начинаешь
думать по-новому. «Если бы язык Англии оставался
постоянным, — замечал он, — мы, вероятно, настолько
338

увеличили сферу пользования им, что в конце концов
новый — как по сути, так и по названию — язык
отделился бы от материнской основы».
Монтиселло в поздние годы жизни Джефферсона
стал местом паломничества именитых иностранцев,
чему не в малой мере способствовало необыкновенное
радушие и гостеприимство хозяина. В доме «на
всякий случай» стоят пятьдесят кроватей, несмотря на то
что его хозяйство уже давно увеличивает свой долг.
У знаменитого гражданина Албемарля равный прием
ожидает и приезжего учащегося-негра и синьора
маркиза из Европы.
Толпа любопытных надолго замерла, когда Джеф-
ферсон обнял через сорок лет вновь приехавшего в
Америку Лафайета. «Что за историю мы пережили
с того дня, когда вы, Мунье, Барнав и другие
патриоты обсуждали в моем доме в Париже принципы
желанной вам конституции!» — воскликнул он при
встрече. Конгресс вотировал дар французскому борцу
за американскую независимость: поместье в 24 тыс.
акров земли и 200 тыс. долл.
Лафайет так сказал о своем старом друге:
«История человеческой расы не говорит нам ни о ком, кто
имел бы более широкий ум, более возвышенный дух
и обладал бы более твердыми республиканскими
доблестями».
Молодой Даниэль Вебстер, встречавшийся с Джеф-
ферсоном в то время, писал о хозяине Монтиселло:
♦У него нет четкой военной .походки, но он ходит
быстро и легко... выражение лица одновременно
сдержанное и благожелательное. В беседе мистер Джеф-
ферсон держится легко и естественно и, очевидно, без
амбициозности; он говорит негромко, не привлекая
всеобщего внимания, обращаясь обычно к стоящему
рядом».
Вечера Джефферсон посвящает книгам. Гомер и
Тацит его лучшие собеседники из древних, а из
современности он выбирает Гумбольдта, Дюпона де
Немура, Тикнора, Купера.
Джефферсон возобновляет переписку с Джоном
Адамсом. В начале 1812 г. он получает письмо,
подписанное «ваш друг и слуга Джон Адаме». Так
оканчивается одиннадцатилетняя вражда двух деятелей
революции, двух политических врагов периода респуб-
339

лики. Главной темой переписки Джефферсона и Адам-
са был в первые годы вопрос об аристократии. Адаме,
как всегда, неприязненно относится к «выскочкам» из
народа и требует от республики заградительных мер
против честолюбивых простолюдинов. Джефферсон
(который в отличие от многословного, отвлекающегося
Адамса при обсуждении важных проблем серьезен и
точен) непоколебимо стоит на противоположной
позиции. Полвека посвятил он политике, и его
постоянные размышления, а также сама жизнь привели
к «вере в подлинную аристократию достоинств», т. е.
к вере в то, что демократизация общества —
единственный путь прогрессивного развития и единственный
способ выделения достойных вождей. Джефферсон
словно предсказывал появление таких фигур, как
президенты Эндрю Джексон и особенно Авраам
Линкольн, которые возглавили страну, выйдя отнюдь не
из чопорной Новой Англии, а из гущи поселенцев
Запада.
Политика привлекает его редко. Здесь он,
возможно, сам подавляет свое любопытство и
заинтересованность, которая проглядывается из нескольких будто
бы вскользь данных советов погруженному в
политику Медисону. Многократно знаменитый
государственный деятель отвергает призывы «вернуться». Ему
советуют выставить свою кандидатуру на
президентских выборах 1812 г., тогда же Медисон предлагает
пост государственного секретаря. С нарочитым
самоотречением Джефферсон пишет: «Добрые
пожелания — вот все, что может старик предложить своей
стране и друзьям».
Уединившись в своем виргинском поместье,
Джефферсон тем не менее мог влиять на государственную
жизнь страны. И хотя он давал советы своим друзьям-
ученикам, президентам Медисону и Монро (всегда
только по их просьбе), не этот вид влияния оказался
самым действенным. Таковым был постоянный поток
писем. По крайней мере в некоторых вопросах
Джефферсон в своей переписке становится во главе
новаторского движения. Пыл и откровенность автора
поражали корреспондентов Джефферсона, который
большую часть владевших им в жизни идей выразил
в переписке. В политическом плане большая часть
письменного наследия этих лет направлена против
340

Верховного суда США. Джефферсон считал, что
пожизненное назначение судей, узурпированное (как он
полагал) право судить о конституционности тех или
иных законов представляют собой первостепенную
опасность для демократических процессов.
Другая важнейшая тема — соотношение прав
федеральной власти и власти штатов. Земледелец не
получает в буржуазном государстве должного влияния,
и Джефферсон предлагает ввести систему дробления
графств — наименьших административных единиц на
еще более мелкие части. «Это будут простые, чистые
в политическом смысле республики, сумма которых,
взятая вместе, образует штат и воссоздает подлинную
демократию, вникающую в ежедневные ближайшие
заботы самых мелких своих частей». Подобное
предложение — одна из последних попыток обосновать
возможность в Америке аграрной демократии. Он и
сам слабо верит в проект децентрализации: «У меня
мало надежд на то, что поток консолидации может
быть остановлен».
Одна из важнейших национальных проблем США
того времени — вопрос о рабстве.
Находясь в сердцевине края, где рабовладение
пустило такие глубокие корни, Джефферсон отстаивает
истину, что цвет кожи не влияет на умственные и
душевные качества, что все расы равны. В 1809 г.
Джефферсон пишет своему европейскому корреспонденту
аббату Грегуару: «Никто из живущих не желает
более искренне, чем я, видеть полное развенчание
сомнений, которые я сам ранее разделял и выражал,
о степени понятливости, присущей им (неграм) от
природы, я пришел к выводу, что в этом отношении они
нам равны». Здесь нетрудно обнаружить отвлеченную
философию Джефферсона, трудно совместить с ней
практическую деятельность владельца Монтиселло.
Пользуясь трудом рабов, Джефферсон видит путь их
эмансипации в долгой эволюции от поколения к
поколению. Семена, породившие такое отношение к
рабству, впитаны им с детства, все его виргинское
окружение не мыслило себе иной системы жизни для
«чернокожих». Этот вопрос — один из тех пунктов, где
чувство справедливости у Джефферсона тускнеет и
доходит до моральной слепоты.
341

Все же следует отметить, что Джефферсон
твердо верил в то, что уравнение негров в правах с
белыми — исключительно вопрос времени и просвещения.
Разрабатывая проект Виргинского университета, он
предусматривал возможность учебы там для
представителей всех рас.
Дом классической архитектуры в графстве
Албемарл не был забытым убежищем того, кто решительно
ушел от суеты политики. В числе его посетителей был
и президент США Медисон. Суровые времена, когда
мир казался поделенным между французским
императором и британским адмиралтейством, сделали
жизнь в американской столице полной напряженного
ожидания. Когда Белый дом нуждался в совете, его
нужно было искать у ведущей политической фигуры
эпохи. Джефферсон как бы нехотя обозревал мировую
сцену, ставшую в то время ареной борьбы Англии и
Франции, сопровождая экскурсы в современность
мрачным комментарием: «Завоеватель привел землю
в разорение и хаос, пират несет разорение и
унижение в океане». Он советовал сохранять терпение и
мужественно переносить незавидный «удел острова
посреди насилия». Но когда в июне 1812 г. конгресс
объявил войну Британии, Джефферсон поддержал
этот шаг: «...против этих бандитов война
предпочтительнее мира...» Едва ли такое изображение
англоамериканского конфликта может убедить
современного читателя. Ясно одно: растущая буржуазия штатов
алчно взирала на лакомые территории как на Юге,
так и на Севере. В момент, когда Британия была
занята европейскими делами, Канада казалась легкой
добычей. Джефферсон также не избежал
экспансионистского угара, подстегивая своих корреспондентов
словами, что захват Канады — дело нескольких дней
марша. Однако он вскоре остыл и финальные события
войны встретил едва ли не с равнодушием. Когда Рен-
дольф, старший внук, примчался из Шарлоттсвиля
с ошеломляющей новостью о победе Эндрю Джексона
над англичанами при Новом Орлеане и рвался к деду
в спальню, чтобы сообщить об этом, он услышал в
ответ спокойный голос: новости могут подождать до
утра.
Войну с Англией Джефферсон вначале
рассматривал как средство сбросить с американских берегов
342

«британские обычаи и британские мануфактуры».
Он думал, что выступает против индустриального пути
развития, но, вступив в войну и лишив себя подвоза
британских товаров, страна имела только один
выход — производить эти товары сама, т. е. содействовать
росту собственной промышленности.
Видя бесполезную трату ресурсов, людских и
материальных, сопутствующее войне всеобщее
ожесточение, а главное — близость американской
промышленности к возможности самостоятельно обеспечить
страну, Джефферсон восклицает: * Прощайте все мечты
о распределении дополнительных доходов на мирные
улучшения, а не на безумства войны. Наш враг
воистину вызывает восторг сатаны, изгоняя нас из рая;
из мирной и сельскохозяйственной нации мы
становимся нацией милитаризованной и промышленной».
Размышляя над событиями последней четверти
века, Джефферсон вопреки своим многолетним и
стойким убеждениям приходит к мысли, которая в
прежние годы казалась бы ему крамольной. Войны, эмбарго,
захват судов и товаров, узаконенное пиратство, тяготы
блокады — все это капля за каплей долбили
краеугольный камень его концепции об аграрной Америке.
Экономическая изоляция не является выходом,
необходимо радикальное решение. Если в доставке
промышленных товаров полагаться на заморские страны,
можно легко впасть в зависимость. И уже в начале
1815 г. в мировоззрении Джефферсона происходит
переворот. Экономисту Сэю он пишет: «Я убеждал себя,
что наша нация, столь удаленная от споров Европы...
может надеяться на мирное существование...
посвящая себя тому, что она может производить наилучшим
образом, надеясь на мирный обмен товарами с
другими... Но опыт показывает, что перехват этого обмена
становится мощным оружием в руках доминирующего
здесь врага и что прочие потрясения войны
увеличивают нехватку самых необходимых товаров,
рассчитывая на которые мы позволили себе зависимость от
других даже в вооружении и одежде. Таким образом, этот
факт решает вопрос, сводя его к крайней форме, не
является ли доход и сохранение имущества первой
целью государства?» Друзьям он пишет: «Как
изменились обстоятельства за тридцать лет!.. Тот, кто ныне
выступает против отечественной промышленности, дол-
343

жно быть, желает нам либо зависимости от
иностранной державы, либо чтобы мы оделись в шкуры и жили
как дикие звери».
Способность ставить факты реальной жизни выше
лелеемых догм — характерная черта Джефферсона.
Вся его философия аграрной республики рушилась
с этими признаниями, он смотрел на мир такой, какой
он есть на самом деле. В тот период, собственно, для
развития национальной промышленности согласия
Джефферсона и не требовалось, но, поскольку мы
обращаемся к Джефферсону-человеку, мы должны
признать его верность истине, а не ложно понимаемому
престижу.
Столь же ярко эта черта Джефферсона выражена
в его отношении к конституции США. «Некоторые
смотрят на конституцию со священным поклонением
и рассматривают ее как основу бытия, слишком
священную, чтобы ее коснуться. Они приписывают людям
предшествующего поколения мудрость выше
человеческой... Законы и установления должны идти в ногу
с прогрессом... Каждое поколение имеет право
выбирать собственную форму управления, такую, которую
оно считает наиболее подходящим для своего счастья...
священная возможность делать это каждые
девятнадцать или двадцать лет должна быть предусмотрена
конституцией ».
Подобные взгляды, высказываемые Джефферсоном,
ставят его на голову выше тех ограниченных
буржуазным видением исторического развития политиков, для
которых «святость» и «неприкосновенность»
конституции была основополагающей догмой.
В практических делах своего времени Джефферсон
выявляет тот прагматизм, первые признаки которого
мы уже заметили в его трансформации в период
восхождения на вершину государственного аппарата
буржуазного государства. Особенно четко эта тенденция
выявилась и тогда и теперь, на закате жизни, во
внешнеполитических вопросах. Как уже говорилось, советы
Джефферсона своим наследникам в Белом доме в эти
годы сыграли немалую роль. Наиболее важным, по
всей видимости, является обмен письмами между
Джефферсоном и президентом Монро в октябре 1823 г.
Отметив свое 80-летие, Джефферсон внезапно получает
письмо Монро с изложением поразительной новости.
344

Видя опасность со стороны «Священного союза»
европейских государей, намеренных объединенными
усилиями отвоевать отпавшие латиноамериканские
колонии для своего августейшего собрата — испанского
суверена, британский премьер-министр Джордж Кан-
нинг, отстаивая интересы британской торговли и общей
имперской стратегии, предлагает президенту Монро
заключить союз, с тем чтобы объединенными
англоамериканскими силами отвратить все посягательства
Европы на Южную Америку. Монро просит совета
у Джефферсона. Вот уже полвека Англия и США
находятся в постоянной вражде и дважды за это время
решали свой спор при помощи оружия. Теперь же
предлагался резкий переход от вражды к сотрудничеству,
направленному против Европы.
Яркий пример победы прагматизма над идеальной,
но теперь сомнительной политикой изоляции от
Европы : Джефферсон предлагает немедленно согласиться
на предложение Каннинга, даже учитывая, что такой
союз может вовлечь страну в войну. Будет ли Америка
защищена от посягательств Европы? И стоит ли
радоваться, если,это произойдет с помощью ненавистных
британских штыков и флота «владычицы морей»?
«Вопрос наиболее важный из всех, стоявших предо
мной со времени Декларации независимости...
Великобритания — это нация, которая изо всех противников
на земле способна нанести нам самый большой ущерб;
имея ее на своей стороне, мы можем не бояться всего
мира... Я считаю поэтому желательным, чтобы
исполнительная власть поддержала британское
правительство».
2 декабря 1823 г. президент Монро в послании
конгрессу объявил, что Соединенные Штаты будут считать
любую попытку европейской державы «распространить
свою систему на любую часть этого полушария как
опасную для их мира и безопасности».
Так доктрина Монро, доктрина «охраны» Южной
Америки от Европы и в то же время превращения ее
в североамериканский домен нашла полное одобрение
и поддержку того, кто во главу всех принципов ставил
полное отстранение от европейских дел (можно даже
сказать, в определенном смысле, что Джефферсон был
одним из ее вдохновителей). Мотивы Джефферсона
в отношении латиноамериканских государств говорили
345

об эластичности его методов в достижении
внешнеполитических целей.
Подобных вышеописанному фактов обсуждения
кардинальных вопросов американской политики было
немного, но в любом случае Джефферсон высказывался
с полной ясностью.
Отойдя от государственных дел, Джефферсон
занялся с присущей ему энергией созданием системы
общественного просвещения. Вскоре после
окончательного возвращения в Монтиселло он пишет: «На сердце
у меня два великих предприятия, без которых ни одна
республика не может быть сильной. 1. Дело всеобщего
обучения, сделать каждого человека способным
самому судить, что защищает, а что представляет опасность
для его свободы. 2. Разбить каждое графство на округа
такого размера, чтобы все дети жили в пределах
достигаемости центральной школы».
Созданный в 1819 г. Виргинский университет —
главный памятник просветительской работы Джефферсона.
Он возглавлял законодательную инициативу,
материальное обеспечение, архитектурное планирование,
создание системы обучения, выбор дисциплин и все прочее.
Отдав свои силы делу просвещения родного штата,
Джефферсон с его обычным стремлением к ясному
определению цели излагает задачи народного
образования. В докладе Комиссии по созданию Виргинского
университета Джефферсон определяет задачи
начальной школы следующим образом: «Дать каждому
гражданину информацию, в которой он нуждается для
ведения своей работы; дать ему возможность говорить
за себя, выражать и защищать свои идеи, письменно
вести свои соглашения и счета; улучшить путем
чтения мораль и способности; понимать свои обязанности
в отношении соседей и страны и компетентно
осуществлять возлагаемые на него обязанности; знать свои
права; справедливо и упорядоченно пользоваться
своим имуществом; быть разборчивым в выборе своих
представителей; справедливо судить о их поведении.
И в целом разумно и с верностью вести себя во всех
общественных отношениях, касающихся
гражданина».
Каждый округ должен иметь свою начальную
школу, лучший ученик которой после окончания будет
переведен в одну из двадцати (разбросанных по всему
346

штату) средних школ. Два года обучения в этих
школах выявят самых способных, и их ждет шестилетнее
обучение. «Такими мерами ежегодно будут
выделяться двадцать гениев». Они поступят в университет
Уильяма и Мэри. Проект, со всеми его наивными чертами,
глубок и важен в одном: ни один из жителей страны
не должен погубить свой талант только потому, что
обстоятельства не способствовали его выявлению. Как
политик он видит во всеобщем образовании «наиболее
эффективное средство предотвратить превращение
власти в тиранию». Знание — не только сила, пишет Джеф-
ферсон одному из своих корреспондентов, «знание —
это безопасность, знание — это счастье».
Идея создания национального университета, как
мы уже упоминали, выдвигалась Джефферсоном еще
в послании конгрессу в 1807 г. Не видя в ней прямой
выгоды, законодатели тогда отвергли ее, и Джеффер-
сон вновь берется за осуществление этой дорогой его
сердцу идеи уже как простой гражданин из графства
Албемарл. Только она могла снова выдвинуть Джеф-
ферсона на общественное поприще: проект
университета штата Виргиния будет «последним для меня
предлогом выставить себя на общественное обозрение».
Перестроить «альму матер» — колледж Уильяма и
Мэри на новых основаниях не представлялось Джеф-
ферсону возможным: засилье церковников
блокировало всякую реформу. А «мудрец из Монтиселло»
мечтал об университете на уровне лучших европейских
научных центров. Одно время он даже поддерживал
план перевода в Виргинию из Швейцарии Женевского
колледжа. К 1814 г. план создания университета,
«который объемлет все области знания, полезные для нас»,
окончательно вызрел. В любом начинании важно найти
энергичных и надежных помощников. Таковыми в деле
создания университета стали Джозеф Кэбел и Френсис
Джилмер. Джефферсон опирался на них в
просветительстве, как на Медисона и Монро в политике. Кэбел
посвятил себя задаче обеспечить материальные
средства, Джилмер занялся подбором преподавательского
состава. Последнему Джефферсон выставил особые
условия: «Мы выпишем из Европы только
первоклассные фигуры».
Первым из приглашенных ученых оказался химик
и минералог доктор Томас Купер. Купер не замыкался
347

в естественных науках, и в этом была причина
репрессий против него в Англии, где он преподавал в
Манчестере. Реакционеры, встревоженные французской
революцией и симпатиями к ней ученого-химика,
принудили его эмигрировать в Америку. И здесь
во времена президента Адамса Купер сидел в тюрьме,
откуда его вызволила победа республиканской партии.
Джефферсон хотел, чтобы он стал профессором химии,
минералогии и естественной философии, но виргинские
охранители церковных устоев вызвали Купера на суд
по обвинению в «материализме». В снежную бурю
бросился 70-летний Джефферсон в Монпелье, где
решалась судьба его кандидата. Самые убедительные доводы
падали на глухие головы, духовенство отклонило
кандидатуру «материалиста».
Тем временем через посредничество Кэбела
Джефферсон выдвигает проект создания университета перед
виргинской ассамблеей — таким знакомым ему прежде
собранием. В 1818 г. билль проходит, и нужно искать
место будущего университета. В городской таверне
маленького городка у отрогов Голубого хребта
Джефферсон председательствует на заседании двадцати четырех
лиц, призванных осуществить решение ассамблеи.
Формально уважаемое собрание рассматривало
доклад «Комиссии шести», но никто из присутствующих
не сомневался в том, что автор доклада —
Джефферсон. Обучение в будущем университете охватит
широкий круг дисциплин — древние и современные языки,
математика и физика, право, управление, изящные
науки, литература. Собрание больше всего поразил
либерализм предлагаемого студенческого устава. Не
предусматривалось буквально никаких насильственных
методов принуждения. «Человеческий характер
восприимчив к другим формам побуждения к
правильному поведению, более достойным применения и
оказывающим лучший эффект. Гордость характера,
похвальные амбиции, моральные факторы являются
внутренними направляющими силами в отношении
несдержанности этого живо реагирующего на все
возраста. Система, основанная на разуме и вежливости,
скорее возбудит в умах нашего юношества дух порядка
и самоуважения».
Доклад положили в основу билля, прошедшего
после острой борьбы, в которой Джефферсон и его
348

сторонники старались воздействовать на общественное
мнение, в виргинской ассамблее. Штат выделял на
университет в Шарлоттсвиле 15 тыс. долл. Когда
новость достигла того, кто много лет считал создание
университета важнейшей задачей оставшихся лет
жизни, он откликнулся единственной фразой: «Я
присоединяюсь к общей радости».
Университет, ректором которого Джефферсон
позднее стал, отличался от других учебных заведений
Америки — именно в этом заключалась гордость его
создателя. Во-первых, посетителя поражал внешний вид,
представлявший собой возрожденную в лесном краю
античность и ее лучшие подражания позднего
Возрождения. Одно из зданий воспроизводило портик бань
Диоклетиана, второе — театр Марцелла, третье —
шедевр Палладио. Над комплексом возвышалась ротонда,
за модель которой взяли римский Пантеон. Объем
работы самого Джефферсона трудноисчислим. Еще
труднее исчислить объем моральной силы человека,
который возрождал свою мечту вопреки всему. Критиков
проекта насчитывалось в избытке на протяжении всех
долгих лет строительства. Выписанные из Италии
мастера нашли местный материал малопригодным, и
коринфские капители лучшего мрамора привезли из
Италии. Джефферсону приходилось писать
малодушным, которые не выдерживали трудностей, связанных
со строительством университета, письма такого
содержания: «Самая мрачная из всех перспектив —
дезертирство лучших сторонников дела, я могу их отход
назвать лишь дезертирством... но я умру в последнем
окопе».
Вереница контрактов, планов садов, павильонов,
библиотеки — все дела вплоть до отливки колокола,
♦который должен быть слышен на расстоянии двух
миль», прошли сквозь слабеющие уже руки старого
государственного деятеля и просветителя.
Шесть лет жил Джефферсон одной главной идеей —
создать университет и увенчать храмом науки дела
всей своей жизни.
Он был архитектором, планировщиком, сборщиком
денег, вербовщиком рабочей силы. Не гнушаясь ничем,
он учил молодых каменщиков, как класть стены,
а плотников — как достичь точности в обмере. Один
из посетителей строительной площадки вспоминает,
349

как Джефферсон взял из рук приезжего итальянского
мастера резец и показал, как нужно вырезать волюты
на колонне.
Почти каждый день, в непролазную грязь и в
разливы рек, Джефферсон на своем коне по кличке Орел
скакал пять миль до строительных лесов, где
воплощалась в жизнь его мечта. Более всего тормозили дело
постройки малые финансовые средства. Все
строительство обошлось в колоссальную по тем временам
сумму — 300 тыс. долл.
Надломленный Кэбел слег в постель с сердечным
приступом — новые ассигнования ассамблеи давались
нелегко. Джефферсон не мог даже утешить друга:
«Связки моей правой руки и пальцы вследствие
старого перелома стали непослушными... — писал он, —
написание этого письма заняло у меня два дня».
Университет занимал двести пятьдесят акров
равнины на возвышенности. Красные кирпичи кладки
находились в гармонии с зеленью окружающих холмов.
Над всеми строениями возвышалась библиотека,
моделью которой послужил Парфенон.
Но голый камень, пусть даже самых изящных
строений, еще отнюдь не университет. «Лучшим в
Америке учебным заведением» его могли сделать
соответствующие наставники. У Джефферсона было лишь
одно требование — они должны быть первоклассными.
С этой целью в 1824 г., вооружившись
дипломатическим тактом и солидной чековой книжкой, Джилмер
отправляется в Англию. Его путь лежит в Оксфорд и
Кембридж.
В начале 1825 г. Джефферсон с чувством глубокого
удовлетворения и радости увидел студентов,
пересекающих зеленый луг перед университетскими
зданиями. Обитель знаний стояла посреди необозримой
пустоши едва обжитого края. То был самый
демократический научный центр в Америке; его целью стало
не распространение религиозных догм, а обогащение
знаниями. В то время, когда в Гарварде сурово
наказывали студентов, в Виргинском университете царило
самоуправление. Едва ли следует подразумевать
полную идиллию (Джефферсону, например, вскоре же
пришлось отчислять четырех неумеренных студентов),
но главное — это общая линия, основная тенденция,
а она говорила о большом свершении.
350

Один из прибывших профессоров пишет о
впечатлениях встречи с отцом университета: «Почтенный экс-
президент представился и приветствовал нас с
достоинством и доброжелательностью, которые были широко
известны. Ему было тогда 82 года, но возраст не
поколебал его интеллектуальной силы, а физическую его
крепость показывало то, что он приехал из Монтиселло
и обратно верхом на коне; спешившись, он показал
активность человека на двадцать — тридцать лет
моложе».
Для профессоров университета и шумной толпы
студентов дом в Монтиселло был открыт всегда. Когда
молодежь заполняла длинный обеденный стол,
патриарх американской независимости шел в маленькую
кухню, смущаясь своего ухудшавшегося слуха и не
желая сковывать свободу молодых людей. Едва ли кто
из бесшабашных фермерских сыновей мог понять
мысли Джефферсона, который в эти минуты писал Кэ-
белу: «Именно от потомства должны мы ожидать
вознаграждения за жертвы, которые мы принесли для их
блага... Множество достойных молодых людей,
которых мы освободили от невежества, которые будут
чувствовать, что они обязаны нам возвышенностью духа,
характера и положением, которое они смогут занять
благодаря нашим усилиям, отплатят нам своими
благодарными воспоминаниями». Джефферсон не
рассчитывал на быстрые результаты. Виргинский
университет впоследствии выпустил из своих стен немало
известных людей, в том числе писателя Эдгара По и
президента Вудро Вильсона.
Обладатель довольно большого поместья,
Джефферсон большую часть жизни боролся с долгами. В
последний год жизни он пишет о том, что лишь 80 тыс.
долл. могли бы облегчить участь должника. Долг
владельца Монтиселло рос по разным причинам. Он взял
на себя несколько финансовых обязательств друзей.
Сумма с отрицательным знаком росла с периода
посольской миссии в Париже, годы президентства ее
значительно увеличили, двумя мощными ударами по
финансам были эмбарго и кризис 1819 г. Дело дошло до
того, что отдельные почитатели присылали Джеффер-
сону суммы, спасавшие его от кредиторов. Уже после
смерти старого владельца семья распродавала
земельные участки, тщетно пытаясь ликвидировать довлев-
351

ший над ней долг. Чужие руки, равнодушный взор
господствовали в прежнем убежище философа. «Портик
среди дикости» —Монтиселло среди лесов стал местом
♦ более полезным», чем предназначался. Гордость
Джефферсона — его дом превратился в склад сена.
Деревья и кусты вырубили. Родственников крупного
государственного деятеля, ученого, философа, гуманиста
спасла милость двух штатов — Южной Каролины и
Луизианы, предоставивших им по 10 тыс. долл.
каждый. Лишь в XX в. усадьба Джефферсона
получила дотации, необходимые для приведения ее в
порядок.
Продажа собранной с такой любовью за пятьдесят
лет библиотеки — не только акт помощи сожженному
Вашингтону, но и одна из отчаянных попыток
Джефферсона умиротворить кредиторов.
Весной 1826 г. Джефферсон стал чувствовать себя
значительно хуже. Желая внукам спокойной ночи, он
обнимал их с необычной для него медлительностью.
16 марта старый владелец Монтиселло написал
завещание, в точных выражениях которого чувствуется
ясность ума и спокойствие духа. Призвав любимого
внука Томаса Джефферсона Рендольфа, он долго
говорил с ним.
Постепенно слабость все более сковывала
Джефферсона. Чувствуя близость конца, он тем не менее не
позволял за собой ухаживать: он всегда ненавидел
опекунство и мелкие услуги.
Людской поток в Монтиселло усилился. Одного из
молчаливых посетителей Джефферсон по ошибке
принял за священника Хэтча. Его убедили, что это не
священник. Ясным голосом Джефферсон сказал: «Я не
возражаю, чтобы он пришел, но только как добрый
сосед».
Приближалась пятидесятая годовщина
провозглашения американской независимости. Автора
Декларации пригласил на чествование мэр города Нью-Йорка.
В ответе, последнем в своей жизни длинном письме,
Джефферсон писал: «Всеобщее распространение света
знаний уже открыло каждому взору ту очевидную
истину, что массы человечества не рождаются с
седлами на своих спинах, что не рождаются избранные,
одетые в сапоги со шпорами, готовые оседлать первых
по закону, по милости божьей».
352

Силы покидали старого борца, но Джефферсон
встретил свой последний час мужественно. «Я как
старые часы, у которых стерлись шестерня там и колесо
здесь, еще немного — и они не смогут идти». В
полузабытьи он часто погружался в воспоминания о
революционной эпохе, шептал о том, что нужно
предупредить революционные комитеты безопасности. Его
порадовало наступление пятидесятилетнего юбилея
революции. «Сегодня четвертое?» — спросил он 4 июля
1826 г., в день 50-летия подписания и провозглашения
Декларации независимости. Этот день был последним
днем его жизни.
В это же время в своем имении Квинси умирал
Джон Адаме. Сотни миль разделяли двух лидеров
революции, подписавших Декларацию независимости.
Адаме, уходя в небытие, позавидовал: *А Томас
Джефферсон еще жив». То были его последние слова, но он
ошибался: Томас Джефферсон уже умер.
В маленьком ящике стола нашли надпись, которую
следовало высечь на могиле. И серая плита,
покрывшая могилу, возвещала: «Здесь похоронен Томас
Джефферсон, автор Декларации американской
независимости, виргинского статута о религиозной свободе
и основатель Виргинского университета».

Историки
о Джефферсоне
Литература о Джефферсоне обширна1.
Сложный образ, гуманистическая
философия, просветительские идеи, сама личность
Джефферсона вызывают постоянный
интерес и появление новых книг о нем в
каждом поколении.
При ознакомлении с обширной
литературой о Джефферсоне можно выделить в
основном три периода, когда наблюдался
повышенный интерес американских
авторов к освещению его деятельности:
первый — со времени публикации первого
собрания его сочинений (1829 г.) до
гражданской войны; второй — с конца XIX в.
до первой мировой войны и третий —
новейшее время, особенно годы правления
президента Франклина Рузвельта.
В советской историографии
социологические и политические взгляды
Джефферсона, его реформаторская деятельность
в годы войны за независимость кратко
рассмотрены в работах М. Н. Захаровой,
И. П. Дементьева, В. Н. Плешкова,
сделавших важные, но лишь первые шаги в этом
направлении2.
В первой половине прошлого века до
начала гражданской войны в США (1861 —
1865 гг.) именем Джефферсона широко
пользовались в политической борьбе и
республиканцы, и демократы. Демократы
эпохи Эндрю Джексона нашли в
Джефферсоне защитника «человека народа»,
жителя «границы», поселенца Запада. Их
противники виги видели в авторе
Декларации последовательного и умелого
проводника «общенациональной» политики.
Южные демократы-рабовладельцы сделали
имя Джефферсона символом суверенитета
штатов и старались максимально исполь-

зовать его в борьбе против тех, кто пытался своими
действиями ограничить южное рабовладение.
Линкольн, лидер республиканской партии, черпал
вдохновение в гуманистической философии прославленного
борца за свободу. Итак, лидеры противоборствующих
политических партий стремились выступить в роли
защитников «неотъемлемых прав», понимаемых ими
по-разному.
Характер критики Джефферсона в эти годы
отличался своеобразием: деятельность Джефферсона как
одного из «основателей республики» составляла часть
фундамента укреплявшегося буржуазного государства;
многие принципы, отстаивавшиеся им, стали частью
политической системы страны. Поэтому его критикам
приходилось искать пороки и противоречия не в
политической философии, а в личной
непоследовательности, в дефектах характера, в эмоциональных срывах
и предосудительных, с определенной точки зрения,
поступках. Другой поток антиджефферсоновских
публикаций был связан с клерикальным осуждением
религиозной позиции Джефферсона.
Наиболее ранним произведением, где оценивалась
деятельность Томаса Джефферсона, следует считать
пятитомную работу Джона Маршалла «Жизнь
Вашингтона»3. Автор этого сочинения был председателем
Верховного суда и политическим противником
Джефферсона. Он показал историю борьбы за независимость и
политическое устройство США с позиций партии
федералистов, новоанглийской буржуазии. Роль
Джефферсона была подана в негативной окраске. Ему косвенно
вменялась в вину нелояльность по отношению к
первому президенту. Вплоть до самых поздних лет своей
жизни Джефферсон собирал документальный материал
в опровержение пятитомника Маршалла, назвав труд
последнего «пятитомной клеветой». Эта оценка вошла
во все историографические курсы. Маршалл положил
начало будущей нескончаемой борьбе вокруг имени
Джефферсона в американской историографии.
Следующим «историографическим» ударом по
репутации Томаса Джефферсона была публикация в 1809 г.
«Мемуаров о войне в Южном департаменте
Соединенных Штатов» 4 отставного генерала Генри Ли-старшего.
«Мемуары» были написаны в долговой тюрьме, и вину
за свою судьбу Г. Ли целиком возложил на успех ли-
355

дера республиканцев на президентских выборах
1800 г. Воспоминания генерала прошли бы
незамеченными, если бы в 1832 г. с гораздо большим шумом их
не повторил его сын Генри Ли-младший в книге под
названием «Замечания о сочинениях Томаса
Джефферсона*5. В основном обвинения сводились к
упрекам в трусости и потере инициативы в критическое
время английского наступления в Виргинии (где
Джефферсон был губернатором) в 1780 — 1781 гг., а
также к осуждению мнимой нелояльности Джеффер-
сона по отношению к Джорджу Вашингтону.
Ли-младший дал пример * обличительного» подхода к
деятельности Джефферсона, и благодаря его активности
страницы «Мемуаров» генерала Ли стали поводом
позднейших критических нападок.
Смерть автора Декларации независимости 4 июля
1826 г. — именно в день 50-летия со дня ее подписания
и провозглашения — породила волну изъявлений
общенационального соболезнования, признательности и
глубокого уважения американского народа к Джеф-
ферсону как к крупному государственному деятелю,
политику, философу, ученому. В то же время она
унесла возможность прямого ответа на домыслы недругов,
на несправедливые обвинения его политических
противников. Отныне Томас Джефферсон мог защитить себя
лишь со страниц своих работ и необъятной переписки.
Между тем лавина публикаций письменного наследия
деятелей революции несла в своем потоке мало
благоприятных для памяти Джефферсона мнений. Сочинения
Вашингтона, Гамильтона, Джона Адамса, Джея и других
федералистов обосновывали политическую платформу,
противоположную джефферсоновской. Ощутимым был
отрицательный эффект попыток реабилитации
Аарона Бурра. Ответ на прямые и косвенные обвинения
должны были дать показания самого Джефферсона.
Издание первого собрания сочинений его внуком
Томасом Джефферсоном Рендольфом заняло около трех
лет. Выход в 1829 г. «Мемуаров, корреспонденции и
частных заметок Томаса Джефферсона»6 стал
событием первостепенного значения для всей
общественной жизни Америки. В четырех томах были собраны
автобиография, документы государственного
характера и главным образом письма. Основная часть
356

письменных источников осталась за пределами этого
издания.
Отклики на публикацию сочинений Джефферсона
были противоречивыми. Нападающая сторона
неутомимо находила в четырехтомной пассивной защите
«ошибки» и «инсинуации». Последователи и
сторонники Джефферсона увидели огромную работу ума,
поразительную широту интересов. Во всяком случае
«Мемуары» давали много нового и интересного
материала.
Первой исторической биографией Джефферсона
является, по-видимому, сочинение Рейнера «Заметки о
жизни, трудах и суждениях Томаса Джефферсона»7.
Своим появлением биография обязана (как признает
автор во введении) выходу в свет издания Рендольфа.
Работа была подготовлена в очень короткие сроки
(сдана в набор в 1831 г.), и ее содержание
свидетельствует о незначительной обработке почерпнутого из
«Мемуаров» материала, о минимуме авторских усилий.
Автор выбрал наиболее важные, по его мнению,
эпизоды, получившие письменное освещение самого
Джефферсона. Рейнер хотел, чтобы каждый имел
возможность ознакомиться с жизнью и мыслями Томаса
Джефферсона, зафиксированными его собственным
пером. Важнейшие документы вошли в книгу без
сокращений, роль автора свелась к комментариям,
вводным абзацам, пояснительным замечаниям.
Наиболее серьезным биографом Джефферсона был
Джордж Таккер — профессор моральной философии
Виргинского университета. Он знал Джефферсона
лично, а также имел возможность консультироваться
у его друзей и соратников, в частности у Джеймса
Медисона. Автор продолжил либеральную
политическую традицию виргинцев, следовавших за Джеффер-
соном и Медисоном. Последний много помог в работе
и собственноручно выверил рукопись. Таккер начал
работу в 1830 г., а окончил семь лет спустя8.
Нескрываемой целью Таккера было дать достойный отпор
инсинуациям противников Джефферсона: он
стремился отделить измышления от истины, используя
документальные данные, ответить, в частности, на
обвинения, предъявленные в книге Генри Ли. В
предисловии к своему труду Таккер замечает: «На судьбу
Томаса Джефферсона выпало быть наиболее любимым
357

и возносимым своими друзьями и одновременно быть
самым ненавидимым и поносимым противниками —
современниками. Время принесло меньше
умиротворения, чем это случается обычно; и, вопреки правилу
быть милосердным к усопшим, наветы его врагов в
последние годы стали более частыми и громкими, чем
суждения его друзей»9.
«Жизнь Томаса Джефферсона» Таккера
показывает осведомленность автора о политическом мире
Виргинии. Центральной осью биографии Таккер
сделал политическую дуэль американских партий
последнего десятилетия XVIII в. Герой биографии предстал
идеологом республиканцев, и прежде всего
защитником конституции и принципов, на которых она
основывалась. Бурная политическая судьба Джефферсона,
по мнению историка, являет собой пример
бескомпромиссного следования принципам, и сами его неудачи,
такие, как злоключения, сопровождавшие закон об
эмбарго, проистекали из той же лояльности и верности
убеждениям. Из повествования явствовало, что Томас
Джефферсон был человеком долга и высоких
принципов, полным веры в прогресс и доверия к людям.
Но дать окончательное собственное суждение о своем
герое историк отказывается, «автор сознает, что
смотрит на предмет с точки зрения слишком
приближенной для того, чтобы воссоздать картину в верных
тонах и истинных пропорциях» 10.
Консервативные элементы нашли труд Таккера
явно полемичным. Критика отметила протокольный
характер повествования. Автора упрекали в том, что
все страсти бурной эпохи замерли на страницах его
книги, что он не объяснил, почему Джефферсон был
любимым и ненавидимым героем американской
истории. Это, по-видимому, в значительной степени и
послужило причиной того, что две тысячи экземпляров
этой первой большой исторической биографии
разошлись с трудом и никогда не переиздавались.
Более сложным и противоречивым изображает
Джефферсона Ричард Хилдрет, один из крупнейших
историков первой половины XIX в. В капитальной
♦Истории Соединенных Штатов» и он избрал
традиционно новоанглийский угол зрения и многое перенял
от старых, федералистских оценок. Признанный
аболиционист, Хилдрет, не щадя Джефферсона, разобла-
358

чил демагогию рабовладельцей, цеплявшихся за
авторитет последнего.
В «Истории» Хилдрета также преобладает
♦психологическая» трактовка личности Джефферсона.
Главной заботой историка в изображении Джефферсона
стали поиски причин его «двуличия». Эту черту Хил-
дрет выделяет как главную в облике виргинского
демократа. Хилдрет полагает, что порок Джефферсона
проистекал из кричащего противоречия между его
неукротимым воображением и реальностью. Сильная
воля Джефферсона не позволяла ему видеть вещи
такими, какие они есть, а влекла к им же созданному
идеалу. На этой почве возник догматизм, приведший
к новым трудностям, которые преодолевались при
помощи неблаговидных мер. Хилдрет ищет (и,
разумеется, находит) противоречия в политической камере
республиканского лидера.
Другим ключевым утверждением Хилдрета,
направленным против Джефферсона, было определение
его политической философии как лишенной
конструктивного начала. Историк отмечает эффект
французского опыта, вызвавшего якобы у Джефферсона
чрезмерные опасения перед концентрированной
политической властью. Деятельность Джефферсона на посту
президента способствовала созданию препятствий
конструктивному законодательству Вашингтона.
Повторив обычное утверждение федералистов, что
собственная законодательная инициатива Джефферсона
явилась по сути банкротством, Хилдрет, отходя от этой
бескомпромиссно антиджефферсоновской линии, видит
причину неудач Джефферсона не в его «деспотизме»,
а в неправильном понимании им власти президента —
в резком ослаблении федеральных полномочий.
Историк с сочувствием повествует о главной неудаче
Джефферсона как президента — о провале его политики
эмбарго. Давая заключительную характеристику
Джефферсону, Хилдрет говорит о нем как о редком
случае искренней и вдохновенной веры в высшие
права человека, как о человеке, чьи ошибки и
заблуждения не могут скрыть общей гуманистической
направленности его деятельности.
Критический и в то же время в достаточной
степени объективный подход Ричарда Хилдрета дал свои
плоды, оказав влияние на последующее развитие ли-
359

тературы о Джефферсоне. До него авторы изображали
своего героя в крайних тонах. Хилдрет отошел от
одностороннего освещения образа, и эта тенденция
в дальнейшем получила признание и развитие.
В 1853—1854 гг. под наблюдением конгресса
вышло в свет девятитомное собрание сочинений Джеф-
ферсона 12, последовавшее за покупкой правительством
части его архива. Публикацию документов подготовил
Генри Вашингтон, редакторская работа которого не
заслужила уважения потомства: на его совести лежат
сокращение объема издания и многочисленные
ошибки и оплошности. Оправданием служат быстротечность
подготовки и общий господствовавший тогда уровень
публикаций. При всех недостатках это издание в
течение сорока с лишним лет служило главным
источником непосредственных знаний о Джефферсоне.
Большим вкладом в джефферсониану до начала
гражданской войны явилось трехтомное сочинение
Генри Рендола «Жизнь Томаса Джефферсона» 13.
Рендол задался целью оградить престиж Джеффер-
сона от нападок наследников новоанглийских
федералистов. Он резко отозвался не только об
инсинуациях Генри Ли, но и об умеренном критицизме
Ричарда Хилдрета. Книга Рендола появилась в свет после
многих лет кропотливой работы. Автор был близок
с ведущими деятелями демократической партии джек-
соновского периода и не скрывал своего стремления
показать в биографии Джефферсона зарождение
демократического движения, наследником которого, он
полагал, стали демократы 30—50-х годов.
Достоинства книги Рендола поставили ее во главе
работ биографического жанра. Автор добавил к уже
опубликованным трудам Джефферсона найденные им
в Виргинии личные заметки и переписку. В его
описании Джефферсон предстал крупным политическим
лидером. Одновременно он подробно описал личную
жизнь своего героя.
Говоря о поставленных перед собой задачах,
Рендол указывал на пробел в изучении личности
Джефферсона: недостаточное освещение его жизни в кругу
семьи, а также скудность материалов о переписке
с близкими друзьями. Еще живы были внуки
Джефферсона, которые с охотой поделились своими
воспоминаниями. Кроме того, большинство письменных
360

материалов скрывалось в досье потомков Джеффер-
сона, и, ознакомившись с этими материалами, Рендол
извлек все возможное. Рендол впервые дал
характеристики Джефферсона как отца, владельца поместья,
соседа, друга, компаньона, фермера, делового человека.
Исследовательская манера историка свидетельствует
об уважении к памяти Джефферсона. Рендол
предпочитает там, где это хоть в какой-либо мере возможно,
представить взгляды Джефферсона его же словами и
не поддается соблазну кратко передать их суть
собственными.
Рендол оживил образ, ввел читателя в частную
жизнь Джефферсона. На страницах биографии
воскресли последние годы жизни в Монтиселло его
владельца. Все подобранные в течение нескольких лет
детали открыли читателям новые стороны жизни
политического деятеля. Но основной акцент автор делает
на главной сфере его деятельности — политике,
показав, подобно Таккеру и, видимо, не без его влияния,
эпопею внутриполитической борьбы первого
десятилетия действия конституции — 90-е годы XVIII в.
Именно в эти годы складывалось политическое
лицо независимой Америки, и роль Джефферсона здесь
значительна, особенно в создании республиканской
партии, утвердившей конституционные установления
и определившей характер будущего политического
развития страны. В следующее десятилетие
американской политической системе предстояли суровые
испытания. Рендол изображает все проходящие перед
глазами читателя события с точки зрения
республиканской партии и ее лидера — Джефферсона. Описывая
политическую борьбу между федералистами и
республиканцами, он видит в Гамильтоне вождя скрытых
монархистов, покушающихся на демократию. В его
изображении время, когда верховную исполнительную
власть осуществлял Джефферсон, было лучшим
периодом истории Америки: «Никогда с начала
истории не было здесь правительства, которое лучше
отвечало бы целям своего установления или делало это с
меньшей тяжестью для управляемых».
Некритический, скорее даже апологетический подход автора к
Джефферсону не позволял ему нарисовать
объективный образ и дать сильные и слабые его стороны,
проанализировать всю противоречивость и сложность
12 Г. Н. Севостьянов, А. И. Уткин
361

эпохи, в которой пришлось жить и отстаивать Джеф-
ферсону свои принципы и взгляды.
В определенном смысле сочинению Рендола «не
повезло». Оно вышло накануне периода, когда в силу
сложившихся политических условий деятельности
Джефферсона не уделяли должного внимания. Но
благодаря обилию оригинального материала и другим
достоинствам трехтомник Рендола для многих
будущих биографов стал важным источником знаний о
Джефферсоне.
Рендол как бы подвел итог первой ступени
историографического осмысления Томаса Джефферсона. Он
был защищен от нападок поздней федералистской
реакции, хотя, повторяем, и Таккер и Рендол потеряли
в значительной мере критическое чутье.
С началом второй американской революции
завершился первый этап развития историографии
Джефферсона. Когда в 1861 г. разразилась гражданская
война, внимание политических партий и
общественности к Джефферсону значительно усилилось. Его
цитировали под сводами Капитолия и по всей стране.
Аболиционисты, ссылаясь на него, утверждали, что
♦ все люди рождены равными и наделенными
определенными неотъемлемыми правами». Идеологи
рабовладения говорили о Джефферсоне как защитнике
суверенитета штатов. Они пытались использовать его
имя для оправдания сецессии Юга.
После окончания гражданской войны и победы
Севера над рабовладельческим Югом, после отмены
рабства историки опять обращаются к образу
Джефферсона. В эти годы издается несколько работ о нем.
Сара Рендольф, правнучка Джефферсона,
опубликовала книгу «Домашняя жизнь Томаса
Джефферсона» м, ограничив задачу показом своего героя в
кругу семьи и в окрестностях Монтиселло. Она широко
использовала воспоминания людей, непосредственно
знакомых с ним в последний период его жизни,
подробности личного характера из его переписки и
ежедневных заметок. С. Рендольф характеризовала
Джефферсона не как государственного деятеля, а как главу
семейства и хозяина поместья, как заботливого
родственника, готового всегда помочь и словом и делом.
Тринадцать лет спустя из-под пера Джеймса Парто-
на вышла биография Джефферсона 1Г\ в которой он
362

показан как активный участник политической и
государственной жизни. Партон изобразил Джефферсона
олицетворением «американских идеалов* и
одновременно коснулся многих других сторон этого образа.
Тем самым был открыт ряд новых тем, разработанных
более поздними исследователями.
Следует также указать на труд Герберта Бакстера
Адамса «Томас Джефферсон и Виргинский
университет» 16. Герберт Адаме напомнил о радикальных, по
масштабам своего времени, нововведениях основателя
Виргинского университета — отделение университета
от церкви, введение технических дисциплин в ущерб
классическому курсу (изучение техники вместо
толкований древних текстов), создание особого
дисциплинарного устава. В освещении этой стороны
деятельности виргинского просветителя Г. Б. Адаме достиг
успеха, но преувеличил ее в ущерб другим сторонам.
Он изобразил просветительскую деятельность
Джефферсона, отошедшего уже практически от важнейших
государственных дел, как самый плодотворный
период его жизни. Тем самым революционное
звучание имени Джефферсона растворилось в
реформаторской деятельности в сельскохозяйственной Виргинии,
что значительно обеднило образ героя.
Для иллюстрации господствовавших в
послевоенные годы взглядов приведем в пример биографию
Джефферсона, написанную Джоном Морзе17 (книга
вышла в серии «Американские государственные
деятели»). Морзе не считал нужным скрывать свои
консервативные и националистические взгляды. Он
высоко ценит приобретение Луизианы, но знаменитые
слова Джефферсона о восстании Шейса («Древо
свободы должно время от времени поливаться кровью
патриотов и тиранов. Это естественное состояние»)
вызывают у Морзе пароксизм сильных чувств: «Это
потрясает веру в человечество... Этому нет ни малейшего
извинения...» 18
Книга Морзе была написана во время
возрожденного поклонения Гамильтону, которого промышленные
и финансовые круги стремились возвести в ранг своих
героев. Культ Гамильтона означал удары по престижу
его противника — Джефферсона, заслуги которого
оспаривались многими и почти никем не
защищались.
12*
363

И только к концу века в стране вновь стали
почитать имя Джефферсона в общенациональном масштабе.
Этому способствовали внутренние процессы
американской жизни, и прежде всего противодействие
безудержной монополизации, воззвавшее к памяти защитника
прав человека, а также усиление фермерского
движения. В политическом плане «реабилитация»
Джефферсона была связана с подъемом демократической
партии, взявшей на вооружение его популярность. В
историографическом плане новому «открытию»
Джефферсона послужило общее экономическое и политическое
развитие страны и общественной мысли в США,
возрастание роли исторической науки в формировании
идеологии господствующего класса в связи со
вступлением США в новый этап своего развития.
Усиление интереса историков к Томасу Джеффер-
сону в конце XIX и начале XX в. в определенной
степени связано с именем Генри Адамса, а точнее,
с появлением его девятитомной «Истории Соединенных
Штатов в период администраций Джефферсона и Ме-
дисона» 19. Это историческое сочинение приобрело
в американской историографии репутацию шедевра.
Джефферсону, изложению его взглядов и
политической карьере уделены четыре первые книги. До
появления труда Адамса описываемый им период
американской истории находился в забвении. Те авторы,
которые представляли историю страны в плане
столкновения политических партий, обходили период
триумфа республиканизма, а те, кто изучал зарождение
политической системы США, обращались к
предшествующим администрациям. Адаме опустил партийный
конфликт и направил внимание на позитивную
сторону республиканской политики. Драматическую
окраску своей истории он придал не привычным
столкновениям федерализма и республиканизма,
Джефферсона и Гамильтона, а обращением к более широкому
кругу вопросов. Адаме убеждает читателя, что
в 1800 г., накануне приезда нового президента в
Вашингтон, будущее страны было малообещающим,
трудности неимоверны, перспективы лишь
озадачивали. Спустя полтора десятилетия эти перспективы уже
вселяли оптимизм, будущее казалось обеспеченным,
в чем немалая заслуга принадлежала Томасу
Джефферсону. Парадоксальным, по мнению Адамса, было
364

то, что по внешним признакам годы президентства
Джефферсона связаны с целым рядом неудач.
Автор изобразил Джефферсона как человека,
которого лишь необходимость заставляла отказываться от
принципов и всех устоявшихся убеждений и который
страдал от тяжких поражений и зачастую плыл по
волнам событий. Адаме неоднократно признает
величие своего героя и в то же время не знает
снисхождения в безжалостном «обличении» пороков его
оказавшейся непрактичной политической доктрины.
♦Джефферсон мог быть нарисован только штрих за
штрихом, тонким карандашом, и степень сходства
зависела от перемещения одного блика в его
полувидимых тенях»,— утверждал Адаме.
Личность Джефферсона стоит в центре «Истории
Соединенных Штатов...». Адаме объясняет это полным
преобладанием президента над бкружением и находит
возможным сравнить его лишь с Наполеоном.
Джефферсон многолик, и Адаме последовательно рисует
ряд его портретов. Президент предстает то виргинским
мечтателем, то философом-космополитом, то
поборником умножения сил нации. Адаме подолгу
останавливается на Джефферсоне-демократе, но и здесь
демократизм объясняется то приверженностью «духу 1776
года», то желанием популярности. Адаме все время
идет по грани: парадоксы и очевидные
противоречия.
Набор таких противоречий историк видит в
партии, которой руководит Джефферсон. Север и Юг,
город и провинция, эффективные практики и
социальные утописты — таков широкий спектр сил,
представленных движением республиканизма начала XIX в.,
и, чтобы возглавить эти разнообразные силы,
требовалась многогранная личность, подобная Джеффер-
сону. В конечном счете безжалостный поток
событий сокрушил все надуманные схемы при проведении
политики эмбарго, и Джефферсон потерпел
поражение.
Обращаясь к анализу внешней политики
президентства Джефферсона, Адаме считает главным его
достоинством неуклонное стремление к миру: «Через
трудности, испытания и искушения всякого рода он
твердо пронес эту идею, являющуюся ключом ко
всему, что кажется непоследовательным, слабым или
365

обманчивым в его управлении»20. Корни мирной
политики Джефферсона, считает историк, лежали не в
недостатке националистического рвения, а в более
широком взгляде на будущее. «Мечтая о времени, когда
главные мировые интересы потеряют местную окраску
и станут всеобщими, когда вопросы границы и
национальной принадлежности потеряют значение, когда
роль армии и флота сведется к полицейской функции
и политика будет состоять в невмешательстве, он
связал себя с задачей управления, грезя о предстоящем
золотом веке» 21.
Таковы были идеи этого человека, но на их пути,
по мнению Адамса, встала упрямая реальность.
Однако вне зависимости от такой оценки Генри Адамсом
деятельности и роли Джефферсона его многотомное
исследование, основанное на обработке обширного
материала, открыло новую стадию осмысления этой
исторической фигуры. Об авторитете Генри Адамса,
детально исследовавшего внешнюю политику
Джефферсона и Медисона, говорит хотя бы то, что за 80 лет,
прошедших со времени выхода первого тома
«Истории...», ни один из историков не рискнул в таком
объеме охватить эту тему. Генри Адаме занял в
литературе о Джефферсоне одно из очень заметных мест.
Однако историк избрал лишь одну сферу деятельности
своего героя: его интерес был обращен
преимущественно к внешней политике. Кроме того, Адаме
пользовался такими глубоко пристрастными свидетельствами,
как «Мемуары» Джона Куинси Адамса, отрицательно
относившегося к наследию Джефферсона. Общая
методологическая слабость, обусловленная
позитивистскими взглядами на исторический процесс,
ограниченностью источниковедческой базы, излишняя
драматизация событий, субъективизм принижают
историографическое значение большого труда Адамса.
В последующие годы имя Джефферсона
продолжало привлекать внимание историков.
На рубеже двух столетий с промежутком в четыре
года вышли два издания сочинений Джефферсона.
Более благоприятные оценки заслужило первое из
них — десятитомник под редакцией Пола Форда22.
Двадцатипятилетнего издателя, не имевшего даже
исторического образования, привлекла, как пишет он
во введении, «загадка Джефферсона». Форд проявил
366

большую энергию в сборе и обработке неизданных
материалов, главным образом документов, а не писем
и произведений. Несмотря на затруднения, издатель
сумел извлечь основное из архивов государственного
департамента. Избранный порядок публикации —
хронологический (в отличие от тематического в
предыдущих изданиях) — оказался более удобным.
П. Форд не остановился в некоторых случаях перед
публикацией материалов, представивших их автора
в невыгодном свете. Общий объем издания был
меньшим, чем издание конгресса, осуществленное
полустолетием ранее, но исключительная добросовестность и
терпение издателя поставили его достаточно высоко.
Через пять лет последовало повторное издание этой
работы в правительственной типографии, но уже
в 12 томах.
Четвертое по счету издание трудов Джефферсона
было предпринято на средства Ассоциации мемориала
Томаса Джефферсона. Ассоциация не сумела собрать
достаточных средств для сооружения архитектурного
ансамбля в Вашингтоне и использовала то, что она
имела для создания Джефферсону печатного
памятника. В короткий срок в свет вышло двадцатитомное
собрание сочинений (под общим руководством Лип-
скомба и Берга)23, которое часто называют «изданием
Монтиселло». Основу его составило воспроизведение
без изменений томов второго собрания сочинений с
добавлением документов и незадолго до этого
купленного правительством архива общественных документов,
освещающих период виргинского губернаторства
Джефферсона, части писем личного характера из семейного
архива и четырех ранее не опубликованных работ.
Это издание остается наиболее полным (до
завершения публикации проектируемых в Принстоне 52
томов) собранием сочинений Джефферсона.
Последний год XIX столетия был отмечен выходом
«Энциклопедии джефферсонианы» — обстоятельной
классификации его высказываний по вопросам,
имеющим общественное значение24. Предложенная Джоном
Фоли систематизация взглядов Джефферсона по
девяти тысячам вопросов, по-видимому, удовлетворила
многих; в 1967 г. вышло повторное издание.
Причина популярности двухтомника Фоли лежит не в
полноте приводимого материала, не в достоинствах сопро-
367

верительных примечаний, а в самом характере его
замысла — не отходя от источников, дать ключ к
знакомству с мировоззрением Джефферсона,
мировоззрением, не облеченным в строгую форму, а
«рассредоточенным» в тысячах отдельных документов, в основном
эпистолярного жанра.
Публикации первоисточников расширили
возможности исторического исследования, дали новый
импульс к дальнейшему развитию литературы о Джеф-
ферсоне. Общественную значимость работе над этими
вопросами придало широкое движение, именуемое
прогрессивизмом, развернувшееся в начале XX в.
в США.
Со вступлением США в эпоху империализма
монополии установили свое господство в экономической и
политической жизни страны. Это вызвало крайнее
обострение социальных противоречий. Капитализм
смел не только утопические проекты Америки
♦независимых земледельцев», но и грубо вторгся в жизнь
каждого, бесцеремонно ставя под свою железную
пяту все сферы общественной жизни. Защитник «прав
человека» потерпел в своей собственной стране
сокрушительное поражение. Именно в связи с этим явлением
историография американского прогрессивизма
подходила теперь к Джефферсону двояко. Часть историков,
обращаясь к нему, пыталась вдохнуть новую жизнь
в старые принципы и, следуя этой цели, возвеличила
«апостола независимости и свободы». Другие, исходя
из факта поражения джефферсонизма, критически
оценивали заслуги Джефферсона, делали акцент на
слабых его сторонах, не отказываясь, впрочем, от
того, что называлось «духом Джефферсона».
Известный историк Эдвард Чаннинг опубликовал
в 1906 г. специальную монографию «Джефферсонов-
ская система»25, затем подробно останавливался на
этих вопросах в шеститомной «Истории Соединенных
Штатов» 26.
Чаннинг утверждает, что политический идеализм
Джефферсона превосходил все возможные границы.
В строгом смысле, исходя из исторических фактов,
Джефферсон потерпел поражение, но идеал, им
защищаемый, продолжал одерживать дальнейшие победы.
Учитывая эти особенности позиции Чаннинга,
обращенного главным образом к политической истории,
368

нужно все же отметить, что четвертый том его работы,
посвященный в основном борьбе между федералистами
и республиканцами, выделяется полнотой
обработанного материала и цельностью охвата периода
американской истории, крупнейшим деятелем которого был
Томас Джефферсон.
С возникновением «экономического направления»
в историографии США во главе с Ч. Бирдом
политическая деятельность Джефферсона стала изучаться в
новом ракурсе. Среди работ буржуазных экономистов
выделяется книга Чарлза Бирда «Экономическое
происхождение джефферсоновской демократии» 27.
Бирд пересмотрел происхождение и роль
политических партий, проследил их политику с точки
зрения представляемых ими экономических интересов.
Он опирался на концепцию секциональных интересов,
вытекающих из «теории границы» Ф. Тернера. Его
определение сил, стоявших за Джефферсоном, как и
самого явления в целом, заключено в последних,
завершающих строках книги: «Джефферсоновская
демократия попросту означала контроль над
федеральным правительством аграрных масс, предводимых
аристократией плантаторов-рабовладельцев, и
теоретическое отрицание права использовать правительство
ради прибыли каких-либо групп капиталистов,
интересов фиска, банков или мануфактуристов»28. Автор
определяет и экономический фундамент политической
системы республиканцев.
Бирд абсолютизировал взгляды Джефферсона на
Америку как на страну земледельцев. Для ученого
критерием оценки государственного деятеля была степень
его проницательности в определении преобладающих
экономических интересов. По этому стандарту он
считал Гамильтона более выдающейся фигурой. Бирд
симпатизирует Джефферсону, но считает его неудачи
вполне логичными. Как один из проводников
«экономической интерпретации» Бирд нанес немало
справедливых ударов по легендам об «отцах-основателях».
Вместе с тем его одностороннее толкование личности
и идей Джефферсона привело к искажению образа.
Экономическое развитие США в 20-х годах XIX в.
и реформистское движение наложили определенный
отпечаток на исторические исследования о Джеффер-
соне. В годы «просперити» и возвеличивания инди-
369

видуализма, роли личности Эндрю Меллон возводит
перед зданием министерства финансов бронзовую
статую Гамильтона. То же самое, в фигуральном смысле,
наблюдается и в американской историографии. К
числу немногих не забытых впоследствии книг о Джеф-
ферсоне, на создателей которых наложила отпечаток
современная им эпоха и взгляды, относится работа
Альберта Нока «Джефферсон»29. Автор сознательно
сужает тему своего исследования: изучает характер
и поведение героя. Именно внутренние качества Джеф-
ферсона, полагает Нок, представляют собой
поразительный феномен. Высшим его достижением было то,
что аристократический склад характера он сумел
подчинить демократизму в мировоззрении. Что же
касается собственно политической деятельности, то здесь
историк усматривает безусловное поражение, ставшее
причиной переживаемых всей страной тягот. Нок
ставит в вину Джефферсону непонимание хода
экономического развития и безоговорочно лишает его права
именоваться крупным государственным деятелем и
демократом. Он отрицает наличие у Джефферсона
каких-либо иллюзий по поводу политической жизни.
Тем самым он открывает «подлинного» Джефферсона,
строго расчетливого и соизмерявшего каждый свой
шаг. Как мы видим, в книге Нока (кстати,
переизданной в 1960 г.) демократическая идеология — сущность
Джефферсона как исторического лица — отступает на
второй план.
Большое влияние на изучение вопроса оказал
эмигрировавший в США французский историк Шинар30.
Первоначально в планы Шинара входило показать
влияние на Джефферсона французских просветителей,
и прежде всего его французских корреспондентов.
В ходе работы историк расширил задачу. Обнаружив
нетронутые материалы, он взялся проследить
формирование убеждений Джефферсона и перешел к еще
более общей задаче — осветить становление
Джефферсона как личности и его взглядов в целом. Изучив для
этой цели всю французскую корреспонденцию
Джефферсона, Шинар выделяет в нем прежде всего те
качества, которые отличали, а не сближали
американское Просвещение с французским.
Шинар почти начисто отверг конструктивную роль
европейского влияния. Он утверждал, что нет большей
370

ошибки, чем искать основание политической
философии Джефферсона у Локка, Монтескье или Руссо31.
Изоляционизм и губительное эмбарго находились
в полном соответствии с исконным желанием
Джефферсона оградиться от Европы, более того,
противопоставить себя ей. «Раскрывая противоречия» между
лозунгом Джефферсона о «семье наций» и
национализмом собственной политики, Шинар идет по
проторенной дороге американской историографии, утверждая,
что теория Джефферсона никогда не соприкасалась
с практикой, что его интеллект изолированно
воспринимал практическую и теоретическую стороны, что
его философия представляла комбинацию идеализма
и практицизма. Практицизм, по мнению Шинара, был
истинной и весьма действенной стороной, и эти
определяющие стороны мышления Джефферсона
являются «американизмом», или, другими словами,
«практическим идеализмом» — «чисто американским
свойством».
Книга Шинара попала на благодатную почву.
Тезис о «наиболее цельном и истинном американце»
прочно занял место в потоке публикации
националистического толка.
В 20-х годах вышел в свет известный труд Верно-
на Паррингтона «Основные течения американской
мысли»32. В нем уделено значительное внимание
анализу взглядов Джефферсона. Автор не удовлетворен
позициями своих предшественников, освещающих
образ Джефферсона. Он пишет: «Безмерное
восхваление, с одной стороны, и осуждение — с другой,
затемнили или извратили стоявшую перед ним цель и
связали его принципы с задачами узкого и преходящего
значения» 33.
Приверженность Джефферсона высоким идеалам,
отмечает Паррингтон, принесла большую пользу
Америке, но она же была причиной рождения
политической утопии — идеи аграрной демократии. «Острая
борьба между Джефферсоном и Гамильтоном должна
рассматриваться, хотя бы частично, как столкновение
между соперничающими принципами Кенэ и Адама
Смита, между аграрной и капиталистической
экономикой»34. Как и все утопии, она была погребена
реальностью, ходом американского развития. Во втором и
третьем (незавершенном) томах «Основных течений...»
371

Паррингтон прослеживает судьбы джефферсоновского
♦либерализма» в Америке. Ему предстояли тяжелые
времена. Неумолимое и быстрое развитие капитализма
уничтожило идеи Джефферсона о фермерском пути
развития страны.
Следующее большое изменение в посмертной
судьбе Джефферсона произошло в 30-е годы — годы
«нового курса». С именем Джефферсона были связаны
буржуазные реформы Франклина Рузвельта,
претендовавшего на наследование «духа его философии».
Собственно, демократическая партия попыталась
использовать престиж Томаса Джефферсона еще в 20-х годах,
что нашло свое отражение в американской
историографии. В 1925 г. в свет вышла книга Бауэрса о борьбе
лидеров федерализма и республиканизма в конце
XVIII в.
Книга Клода Бауэрса «Джефферсон и Гамильтон»35
стала важным событием в джефферсоновской
историографии и получила тем больший эффект, что
переживаемая эпоха была более благосклонна к Гамильтону,
чем к его оппоненту. Джефферсон приобрел в авторе
компетентного и выдающегося защитника. Книга
пользовалась исключительной популярностью, а ее
читательская аудитория была несравнимой с большинством
книг, написанных о Джефферсоне. Своим успехом
книга во многом обязана литературному мастерству
Бауэрса, профессионального журналиста (впоследствии —
дипломата), яркими красками изобразившего конфликт
между Джефферсоном и Гамильтоном.
В книге отчетливо видна позиция автора. Многие
из черт характера Джефферсона и некоторые штрихи
стиля его руководства, излагаемые поколениями
историков как прискорбные и осуждаемые недостатки
(по крайней мере как минусы этой фигуры), в труде
Бауэрса обрели характер доказательств политического
мастерства, проницательности, тактического умения
и верного стратегического расчета.
Согласно оценке Бауэрса, Джефферсон организовал
партию, усовершенствовал ее структуру, оказал
исключительное влияние на формирование идеологии, умело
привел к победе над олигархами федерализма. Бауэре
не колебался в выборе оттенков, смело проводил
прямые линии и упростил историю бурного соперничества
Джефферсона и Гамильтона до предела. Он отдал
372

предпочтение успешной политической практике Джеф-
ферсона в ущерб оценке его демократических
взглядов и общего характера философии. Как поклонник
Франклина Рузвельта, Бауэре, не колеблясь,
предъявлял свои права на наследие Джефферсона.
В хронологическом отношении Бауэре был как бы
мостом между демократами времен прогрессивизма и
демократами «нового курса». Он сам и его книга
сыграли определенную роль в победе демократической
партии в 1932 г. Предвыборной кампании этого года
было свойственно необычайно частое обращение к
престижу великого американца. Джефферсон снова
оказался в центре внимания. Вице-президент Генри
Уоллес без оговорок однажды назвал «новый курс»
«моделью джефферсоновских принципов управления в
двадцатом веке».
В 30-е годы в острой социальной обстановке
наступает возрождение джефферсоновской темы. В
«Словаре американских биографий», завершенном в 1937 г.,
Джефферсону отведено гораздо больше страниц, чем
любому другому лицу, в то время как в
«Энциклопедии американских биографий» пятидесятилетней
давности он стоял после Вашингтона и Линкольна. В эти
же годы приступили к написанию работ о Джеффер-
соне крупнейшие его биографы — Мэри Кимбол,
Дюма Мелон, Натан Шахнер. Вершиной почитания
Джефферсона явилось празднование 200-летия со дня
рождения автора Декларации независимости. К 1943 г.
в Вашингтоне был воздвигнут ему грандиозный
ансамбль-мемориал. Соседство с обелиском
Вашингтона и пантеоном Линкольна означало признание
заслуг Джефферсона перед страной и народом и
включение его в число трех крупнейших деятелей
американской истории.
Перед Франклином Рузвельтом стояла проблема
преодоления противодействия государственному
вмешательству в экономику страны, и в идейном
наследии Джефферсона историки того периода находят
обоснование рузвельтовской концепции. В обстановке
великой депрессии и поисков путей выхода из нее имя
Джефферсона упоминалось чаще, чем чье-либо иное.
В характерном для этого времени исследовании
«Джефферсоновская традиция в американской
демократии» зс Чарльз Уилтси приходит к выводу, что зна-
373

чение философии Джефферсона не в его политической
доктрине (а она, напомним, требовала минимума
правительственного вмешательства), а в его общей точке
зрения, в историческом оптимизме и вере в человека.
Политическая философия Томаса Джефферсона
покоится на двух этических положениях: что целью жизни
является индивидуальное счастье и что цель
государства — обеспечить и увеличить это счастье. Люди
более важны, чем установления, и социальное благо
должно определяться в терминах человеческих
ценностей. Конечная цель правительства, как и науки,
искусства, философии,— улучшение материального и
духовного благосостояния граждан37.
Такая интерпретация политической философии
Джефферсона оправдывала мероприятия «нового
курса», расходившиеся с идеями Джефферсона, если
последние толковать буквально (например, стоящее в
стороне от активной деятельности федеральное
правительство в противовес известному законодательству
Рузвельта, увеличившего государственное
вмешательство). На фоне безудержного восхваления
буржуазного индивидуализма 20-х годов и реакционных
тенденций послевоенной американской буржуазной
историографии взгляды Уилтси и близких ему по позиции
историков были явлением прогрессивным. Это течение,
однако, ограничивалось восхвалением буржуазного
реформизма, не давая оценки революционным идеям
Джефферсона.
Напрашивающиеся аналогии с прошлой
напряженной политической борьбой в Америке вызывали мысли,
которые Джеймс Траслоу Адаме облек в книгу с
отражающим эти аналогии названием: «Живой Джеффер-
сон»38. Адаме попытался приложить джефферсонов-
ские взгляды, по-своему понимаемые, к кризису 30-х
годов.
В годы президентства Франклина Рузвельта список
биографий Джефферсона еще более пополнился. Одна
из лучших книг этого жанра — работа Сола Падовера
«Джефферсон. Жизнь и идеи великого американца»39.
Падовер именует Джефферсона «самой блестящей
фигурой со времен итальянского Ренессанса». Выход
книги в годы войны, естественно, наложил отпечаток
на характер авторских комментариев к идеям своего
героя. В ярком повествовании Джефферсон еще раз
374

предстал борцом против тирании над умами людей.
Актуальность его идей, подчеркивает Падовер,
непреходяща. Однако в силу своего некритического
подхода Падовер скорее провозгласил собственные идеи,
чем изобразил борца в конкретно-исторической
ситуации. Тем самым он обеднил образ Джефферсона.
Впрочем, историк не скрывает популяризаторского,
в ущерб научному, характера своей книги.
Наряду с биографиями беллетристического
характера были предприняты две попытки создать
всеобъемлющие исторические биографии. Одной из таких
попыток является работа Мэри Кимбол, задумавшей
опубликовать многотомное сочинение о Джефферсоне.
Первый том биографии40, написанный ею, вышел
к 200-летнему юбилею Джефферсона. В
противоположность почти всеобщей среди историков
Джефферсона склонности извлечь собственное толкование из
материала о его жизни Мэри Кимбол такой цели не
преследовала. Ее работа не носила характера
критического исследования. Упрочение культа
Джефферсона, расширение круга знаний о нем, фиксация самых
малозначительных деталей, описание, а не
толкование — в этом видела свое призвание Мэри Кимбол.
Как куратор Монтиселло, она имела много
возможностей (ее муж Фиске Кимбол был директором
Филадельфийского музея искусств и тоже немало времени
посвятил изучению жизни Джефферсона).
Неутомимость в сборе забытой информации, равно как и
скрупулезность и точность автора «описательной»
биографии Джефферсона получили широкое признание.
В первом томе излагается история детства, юности
и мужания виргинского адвоката, вышедшего за
пределы круга интересов своего сословия, создавшего
путем самообразования новые, отличные от
окружающих взгляды на мир и его проблемы. Эти взгляды
получили испытание в начавшейся революции и нашли
свое блестящее воплощение в Декларации. Ранний
период жизни Джефферсона прежде незаслуженно
опускался. Наиболее полная из биографий — Рендола
отводила этому периоду менее полутора сотен страниц.
Основное достоинство книги Мэри Кимбол — в
полноте подачи исторического материала. Во втором томе41
молодого губернатора Виргинии ждут тяготы
продолжительной войны. Воссоздание картины военных дей-
375

ствий в Виргинии и деятельности губернатора является
пока одним из самых полных в литературе о Джеф-
ферсоне. Напомним, что этот этап его богатой
политической карьеры неоднократно вызывал крайне
противоречивые суждения. Третий том 42 написан на основе
знакомства автора с европейскими архивами, которые
помогли Кимбол воссоздать атмосферу
соответствующей эпохи и воспроизвести пять лет ответственной,
напряженной и богатой событиями и впечатлениями
миссии посла американской республики.
Задачей собственно «воспроизведения» и
ограничилась Кимбол. Слабость ее работы легкораспознаваема.
Она заключается в смешении второстепенных
обстоятельств с событиями кардинального характера.
Неторопливого повествования и методического описания
недостаточно, чтобы раскрыть столь глубокий образ.
Выделение революционных идей Джефферсона,
составивших его величие,— вот необходимое условие
раскрытия этой исторической личности.
«Фотографическое» изображение многогранного характера в этом
смысле понижает значение исторической работы.
Метод Мэри Кимбол характерен для большей части
исследователей, отказывающихся за объективной подачей
материала от выявления собственной позиции.
Немногим позже Кимбол другой историк, Дюма
Мелон, опубликовал крупную работу «Джефферсон и
его время» 43.
Преподаватель основанного Джефферсоном
университета, Мелон начал собирать материал еще в 20-х
годах, но основная его работа падает на 30-е и 40-е
годы. В 1948 г. вышел первый из проектируемых
шести томов, спустя три года — второй. Третий появился
в 1962 г., спустя восемь лет, в 1970 г., — четвертый
том. Высокий профессиональный уровень работы и
литературный стиль автора сразу обратили на себя
внимание. Мелон сумел избежать крайностей
детализации. Он дает образ Джефферсона всесторонне и в то
же время цельно. В центре повествования стоит
человек, его рост и мужание.
Мелон задался целью создать всеобъемлющую
биографию. Его мнение о предшественниках,
предпринимавших подобные попытки, невысокое. Во введении
он называет только имя Рендола, да и то лишь для
того, чтобы подчеркнуть, что ста лет, прошедших со
376

времени выхода труда последнего, оказалось
недостаточно для создания многосторонней синтезирующей
работы, которая объединила бы результаты изучения
отдельных сторон деятельности Джефферсона. Рендол,
полагает Мелон, так и не был превзойден по широте
охвата и глубине проникновения. И причиной тому
послужило не отсутствие общественного интереса,
а общепризнанная сложность темы, трудность задачи
представить личность столь широкую, невозможность
переработать необъятную массу документальных
свидетельств. ;
Мелон не претендует на то, что его оценка
Джефферсона окончательна. Те же явления могли бы быть
иначе истолкованы, соглашается он, так как под
объяснение подпадают события и явления такого
характера, который присущ и современным общественным
противоречиям. Знаменательна мысль Мелона о
зависимости исторической интерпретации от общественной
позиции и политических взглядов историка. Впрочем,
чувствуя относительную ценность теоретизирования,
Мелон с большей охотой и тщательностью освещает и
фактический материал, ставя своей первоочередной
целью высокую степень достоверности.
Мнение Мелона об историческом значении
Джефферсона таково: лишь Вашингтон и Линкольн могут
считаться равными ему, первый — как олицетворение
самой независимости республики, второй — как
символ спасенного союза штатов. Дать такое же краткое
определение в отношении Джефферсона Мелон не
считает возможным, ибо тот превосходил обоих
разнообразием своих достижений. Наконец, после сравнения
широты научных устремлений своего героя с
универсальностью Франклина и попыток найти параллель
его мировой роли с деятельностью Вудро Вильсона
Мелон останавливается на следующем определении:
главный апостол индивидуальной свободы и
человеческого достоинства.
Первый том охватывает сорок один год жизни
Джефферсона44. Подана генеалогия предков, собраны
все скудные известия о детских годах, автор
пристально следит за мужанием Джефферсона, вписывает
жизнь виргинского поместья в общее полотно роста
североамериканских колоний, их победоносной борьбы
за свои права. Уже написаны Декларация независи-
377

мости и виргинский статут о религиозной свободе,
после успешной борьбы колоний за независимость и
образования республики Джефферсон отправляется во
Францию.
Второй том45 расширяет рамки авторского
рассказа — действие переносится в Париж, где Джефферсон
встречает и приветствует французскую революцию.
И если в ней Джефферсон был пассивным
созерцателем, то на родине его ждала кипучая деятельность.
Создавалась политическая машина американского
государства, и Джефферсон участвовал в ее создании
как лидер демократического крыла. Пресловутую
дуэль с Гамильтоном Мелон изобразил в терминах
XX в. Федерализм он определяет как тоталитаризм
XVIII в., а борьбу Джефферсона с концентрацией
федеральной власти — как извечную борьбу против угрозы
тирании. За картиной схватки двух героев,
Джефферсона и Гамильтона, ускользает анализ политических
сил, ими представляемых, определение предпосылок
и характера этого крупного конфликта ранних лет
конституционной республики.
Во введении ко второму тому Мелон делает попытку
найти причину славы Джефферсона: *...его гораздо
более влекла борьба за принципы и избранную
политику, чем за собственные интересы. Возможно, в этом
заключается действительный секрет его конечного
политического успеха, несомненного ввиду его
распространяющейся славы. Он был истинным и чистым
символом прав человека, потому что, по его
собственному мнению, борьба за эти цели была более великой,
чем он сам». Там же, во введении, историк
определяет ключевое звено политической философии
Джефферсона: просвещенный либерализм, основанный на
убеждении, что залог прогресса и процветания
человека — персональная свобода плюс повсеместное
распространение знаний. Мелон считает, что постоянное
следование этому принципу в общем, абстрактном его
виде, при бесконечных компромиссах и злоключениях
непосредственной политической борьбы, составляет
главную притягательную силу образа Джефферсона-
политика, противоречащего в частном и не
противоречащего в целом образу Джефферсона-философа.
В третьем томе46 Мелон прослеживает трудный
в биографии Джефферсона период, десятилетие между
378

1792 и 1801 гг. По Признанию историка, этот период
труден и для освещения, поскольку нелегко раскрыть
основания борьбы возникших в США политических
партий, создания легальной политической оппозиции
и ее успеха на выборах 1800 г. Большое внимание
в этом томе исследователь уделяет состоянию мировых
дел, анализу спорных моментов европейской
политической жизни. Революционные войны, которые вела
Французская республика, вызвали смешение
отстаиваемых автором Декларации американской
независимости принципов с требованиями момента, с интересами
буржуазного государства на данном этапе.
Появившаяся в результате концепция «нового реализма» —
еще один поворот сложного политического пути,
нередко ставящий в тупик даже умудренного
исследователя. Интермедия трехлетнего удаления от
государственных дел в желанном Монтиселло окончилась
новым периодом необыкновенной активности. Вице-
президент Джефферсон собирает силы оппозиционной
партии республиканцев. Вопрос о формировании
республиканской партии и роль в этом Джефферсона
Мелон рассматривает по-новому. Он изображает дело
так, будто Джефферсон не принимал активного
участия в ее создании и руководстве.
Годы президентства Джефферсона подробно
освещены автором в четвертом томе.
Исторический труд Мелона, работа над которым
продолжается, занял видное место среди современных
исследований интересующей нас темы.
С точки зрения профессионального мастерства
биография Мелона вызвала минимум нареканий.
Критика сосредоточилась на обратной стороне видимых
достоинств. Полированность языка и обтекаемость
формы затмили сущность предмета. Джефферсон как
личность, идущая в центре противоречий, лишь
мельком присутствует на страницах хорошо
сбалансированного повествования. Это был не тот Джефферсон,
который вот уже 200 лет возбуждает вокруг себя споры
и остается вечным источником противоречивых
суждений. Революционная страсть Джефферсона,
энтузиазм и вдохновение увяли под неторопливым пером.
Мелон идет своим путем, его интересует многогранный
Джефферсон, взрывную силу его идей историк
оставляет за рамками рассказа, а без нее исчезает и сам
379

исторически верный образ, а именно образ борца за
свободу страны и за гражданские права. Не может
быть верно представлен образ Джефферсона без показа
его места в социальной трансформации,
сопутствовавшей американской борьбе за независимость.
Стремление многих историков затушевать эту сторону
деятельности революционера-борца отражает «оградительную»
функцию буржуазной исторической науки.
Несколько меньшим по своему замыслу, но также
создававшимся в течение двух десятков лет является
произведение Натана Шахнера «Томас Джеффер-
сон» 47. Биография Шахнера контрастирует с
респектабельными томами Дюма Мелона. Свободный от
«академических» пут последнего, Шахнер,
историк-непрофессионал, очерчивает фигуру Джефферсона более
резкими штрихами. В его изображении Джефферсон
прежде всего политик, замкнутый человек с
подавляемыми страстями. Книга была рассчитана на широкий
круг читателей, автора заботила увлекательность
повествования, яркие стороны событий составили канву
сочинения Шахнера, которое хотя и не заслоняет собой
трудов Мелона и Кимбол, но все же представляет
значительный историографический интерес как большая
и законченная биография.
Из крупных работ о Джефферсоне, вышедших в
последние годы, большого внимания заслуживает книга
М. Петерсона48. Автор с позиций буржуазного
либерализма пытается всесторонне осветить деятельность
Джефферсона.
Обобщение социологических взглядов
Джефферсона составляет тему докторской диссертации
исследовательницы из Колумбийского университета Адриан
Кох: «Философия Томаса Джефферсона» (под этим
же названием в 1943 г. вышла книга49, через 14 лет
переизданная). Трактовка таких вопросов, как будущее
развитие Америки, судьбы демократических
институтов, социологические и этические взгляды
Джефферсона, нашла в работе концентрированное выражение.
Исследовательница считала, что на протяжении всей
жизни Джефферсона в его мировоззрении большое
место занимал вопрос о классовой борьбе, который
понимался им в ранние годы как «борьба города и
деревни», а в период активной политической
деятельности — как столкновение «владеющего землей и
380

работающего класса» с коммерческими банковскими
и промышленными интересами. Так Джефферсон
представлял себе то, что стало ведущим явлением
американской действительности. Развитие капитализма,
ужасающие последствия которого Джефферсон видел
в индустриальных центрах Европы, неминуемо
втягивало США в орбиту полярного разделения
промышленников и трудящихся масс. Кох «вполне
сочувствует стремлению Джефферсона избежать чрезмерной
концентрации богатства в немногих руках, но
подвергнуть сомнению само значение частной
собственности как основы мира социальной несправедливости
она не осмеливается.
В целом вопрос о понимании Джефферсоном
«права собственности»—это критический пункт, выйти за
пределы сугубо одностороннего, классово легитимного
трактования которого буржуазная историческая наука
не может.
Вопреки кричащему отсутствию «права частной
собственности» в Декларации независимости и эпизоду
обсуждения французской Декларации прав человека
и гражданина, когда автор ее американского варианта
вычеркнул слово «собственность» из предлагавшегося
Лафайетом проекта, буржуазные историки (так
поступает в данном случае и Кох) упорно настаивают на
противоположной трактовке позиции Джефферсона
в данном вопросе.
Аргументами буржуазной точки зрения в этом
вопросе является непоследовательность Джефферсона,
подтверждаемая цитатами из переписки личного
характера, и главным образом пассивная и
одновременно декларативная форма неприятия
Джефферсоном частной собственности как вечного атрибута
человеческого общества. Декларативность и
непоследовательность Джефферсона в данном вопросе отрицать
трудно. Утопичность его проектов об Америке
фермеров очевидна.
Однако усилия Адриан Кох и других
исследователей взглядов Джефферсона навязать ему собственную
буржуазную ограниченность в данном вопросе
обнаруживают несостоятельность при ближайшем
рассмотрении.
Внимание Адриан Кох сосредоточено на
рассмотрении социальной философии Джефферсона, но в моно-
381

график дана и общая оценка его мировоззрения,
сделана попытка проанализировать концептуальные основы
джефферсоновского миропонимания в целом. И здесь
с неизбежностью встает вопрос о партийности Джеф-
ферсона в философии, о принадлежности его к одному
из противоборствующих философских течений. Кох
пытается опровергнуть мнение о материалистическом
характере философии своего героя. Приведя
аргументы, подтверждающие деизм Джефферсона, Кох
прилагает много усилий, чтобы доказать, что деизм
в Америке имел мало общего с философским
материализмом. Эта точка зрения неубедительна. Деизм
Джефферсона говорит о непоследовательности его
философии, об уступках, некотором отходе, но для
материалистов (а Джефферсон неустанно причислял себя
именно к их лагерю) деизм, по словам Маркса, «есть
не более, как удобный и легкий способ отделаться от
религии» 50.
Чтобы доказать тезис об отходе Джефферсона от
материалистической линии, Кох указывает на большую
степень влияния на него французских философов Ка-
баниса и де Траси, причем делает акцент на
идеалистических моментах их взглядов; но борьба
Джефферсона с берклианством и всеми формами спиритуализма,
признание им материальности мира не позволяют
подвергнуть сомнению общий материалистический
характер философии Джефферсона, как это делают Адриан
Кох и другие буржуазные исследователи его
мировоззрения.
Усиление историографического интереса к Джеф-
ферсону нашло выражение в том, что в связи с
празднованием 200-летия со дня рождения великого
американца возник проект нового, пятого и полного издания
его сочинений в 52 томах. Издательскую работу
возглавил Джулиан П. Бойд, заведующий библиотекой
Принстонского университета.
Торжественная церемония выхода первого тома
состоялась в мае 1950 г.51 Изданию сопутствует
большая работа по идентифицированию и
классифицированию всего относящегося к письменному наследию
Томаса Джефферсона, каждый том и важнейшие его
компоненты содержат редакторское введение и
комментарии. Данное собрание сочинений Джефферсона
382

будет существеннейшим вкладом в сохранение его
литературного и идейного наследия.
В то же время на книжный рынок поступала новая
литература о Джефферсоне, которая во многом
отличается от предыдущей. Преобладающей ее чертой
является стремление сгладить резкость политических,
а следовательно, социальных конфликтов прошлого,
изобразить извечный «мир в собственном доме». Тон
задала книга Ричарда Хофстедтера * Американская
политическая традиция»52. Автор настойчиво
проводит ту мысль, что предыдущая историография
несоразмерно выпячивала конфликтную сторону периода
Джефферсона, а то, что было общего между
конкурирующими сторонами, оставляла в тени.
Хофстедтеру вторил Луис Хартц в «Либеральной
традиции в Америке» 53. Этот историк дошел до
утверждения, что Декларация независимости и все лозунги
и битвы революционного периода были эффективными,
но в общем не необходимыми шагами, ибо внутренняя
природа и колоний, и наследовавших им штатов была
либеральной. Революционной Америке
противопоставляется стабильная Америка. Чтобы как-то выйти из
положения и сохранить видимость лояльности к Джеф-
ферсону, направление буржуазной историографии,
именуемое «новым консерватизмом», пытается
объяснить все «несмягчаемые» оттенки уникальностью
американского опыта. Даниэль Бурстин в работе
«Потерянный мир Томаса Джефферсона»54 утверждает, что
американская правительственная система, а также и
происходившая на ее фоне политическая борьба были
обусловлены неповторимым стечением обстоятельств,
особыми, не имеющими параллелей условиями
американского развития. Всемерно подчеркивая
уникальность, применимость его философии только к
соответствующему миру — к миру Джефферсона, а не к
современному, Бурстин направил всю критическую
сторону своей книги против тех, кто (по мнению
историка) неподобающим образом модернизирует чисто
утилитарные в историческом контексте джефферсо-
новские доктрины и тем самым, с одной стороны,
искажает историческую истину, с другой — ставит
искаженные представления на службу определенным
интересам.
383

Ключевое утверждение Бурстина — мысль, что
стержнем моральных правил и мировоззрения Джеф-
ферсона была натуралистическая философия,
возможная лишь в краткие десятилетия его жизни — в годы
господства рационализма в области естествознания,
служившего источником оптимизма социального
реформатора. «Когда это счастливое совпадение
перестало существовать, натуралистическая философия не
могла более обеспечивать основания для морального
общества» 55.
Объявляя «потерянным» мир одного из
родоначальников демократической традиции в американской
жизни, Бурстин ставит под удар саму традицию.
Требуя «критичности» в исторических аналогиях, этот
идеолог «нового консерватизма» призывает читателя
усомниться в ценности демократического наследства.
Подобная интерпретация, взятая в историческом
контексте самого Бурстина, означает объективно
обусловленный поворот к усилению консервативных
течений в американской историографии.
Еще одним выразителем нового подхода к Джеф-
ферсону в послевоенной американской литературе
оказывается та же Адриан Кох, продолжившая работу
над интерпретацией его взглядов. Сравнение с
предшествующей работой говорит об эволюции взглядов
исследовательницы вправо. В годы пересмотра
либеральных концепций Кох опубликовала еще одно
исследование — «Джефферсон и Медисон» 56, в котором она
объявляет, что своей политической философией
Джефферсон во многом обязан Джеймсу Медисону.
Привлечение Медисона, активного участника разработки
конституции, общепризнанно стоявшего правее Джеффер-
сона, понадобилось для оттенения консервативных
элементов джефферсоновской политической доктрины,
демонстрации зыбкости, текучести, изменчивости его
идеалов. Цитируем: «Хотя в представлении Джеффер-
сона демократическое общество фундаментально
отличалось от общества, основанного на силе или обмане,
он признавал, что такое общество должно будет
изменять свои идеалы, чтобы «плыть по поверхности»».
Следовательно, чтобы «плыть по поверхности», отказ
от идеалов не только возможен, но и необходим — вот
предлагаемое Адриан Кох основание ревизии
взглядов Джефферсона.
384

Компактным изложением социальных взглядов
Джефферсона явилась книга профессора Техасского
университета Калеба Паттерсона «Конституционные
принципы Томаса Джефферсона»57. Эта книга —
пример того, как время и место влияют на идеи.
Написанная в разгул маккартизма в Техасе, книга Паттерсона
отражает взгляды блока диксикратов. Паттерсон
затрагивает в ней непосредственно дуэль сторонников
♦сильного» и «слабого» правительства, нескончаемые
дебаты о балансе исполнительной, законодательной и
судебной власти. В изображении Паттерсона тот или
иной путь развития страны зависит от
государственного деятеля или от его ошибок. Мнения
Джефферсона по всем затронутым проблемам Паттерсон
рассматривает в некоем противопоставлении «истинного»
и «ложного» подхода.
Но наибольшим посягательством на исторический
престиж и современное видение Томаса Джефферсона
следует считать работу Леонарда Леви «Джефферсон
и гражданские свободы» 58. Этому историку пришлось
трудно: даже если учесть все оговорки,
предпосланные Леви своей книге, покушение на авторитет такой
личности, как Джефферсон,— нелегкая задача.
Автор работы утверждает, что будто бы во многих
случаях Джефферсон занимал неправильную позицию.
Иногда он предпочитал «молчать»59. Чтобы
обосновать этот тезис, Леви не пренебрегает почти ни одним
из накопившихся за неполных два столетия обвинений
Джефферсона. В период губернаторства в Виргинии
им владела слабость — он не смог обеспечить
смелого руководства перед лицом наступающих
англичан. И как бы пытаясь взять реванш, Джефферсон как
президент показал слишком твердую руку, не
останавливаясь перед опасностью злоупотребления
властью: «Ни один ребенок не мог родиться без
разрешения государственной таможни». Понимание личности
Джефферсона, по словам Леви, дано в картине,
представляющей его сидящим на коне: безжалостный кнут
и неумолимые шпоры. Устрашив таким образом
читателя, Леви смело превращает все известные
достоинства героя в их противоположности. Не забыты
аргументы как федералистов, так и позднейших
защитников Гамильтона, Джона Адамса, Бурра и прочих
противопоставляемых Джефферсону лиц. Леви ищет
385

♦теоретические просчеты»; именно здесь, утверждает
он, слабое место Джефферсона. Он не был глубоким
философом, и у него не было «систематической и
последовательной философии свободы»60. В подобном же
духе * обличения и ниспровержения» Леви подводит
к традиционному антиджефферсоновскому вердикту:
теории этого государственного деятеля расходились
с практическими делами. Леви делает «существенное
дополнение» — теории также были противоречивы и
непоследовательны. Что касается дел, то число
предосудительных среди них больше, чем принято думать,
и они менее простительны.
В целом суждения Леви идут по уже проложенным
политическими врагами Джефферсона каналам. К ним
прежде всего относятся «Мемуары» Джона Куинси
Адамса, в свое время столь сильно повлиявшие на
труд Генри Адамса, и работы менее значительных
историков. Ссылкой на «Мемуары» Леви начинает
свою заключительную — обвинительную главу. Затем
он широко использует свидетельства Рендольфа, внука
Джефферсона. Заметим при этом, что Рендольф в
целом держался мнения, значительно отличающегося от
суждений цитирующего его автора. Другим
обвинительным материалом ему служит переписка
Джефферсона и произвольное толкование его действий и
мотивов. Корреспонденция Джефферсона, необъятная
по объему и богатая парадоксами, может быть
использована в историческом исследовании только в строго
прослеживаемом контексте. В толковании же
политических мероприятий и политического курса
Джефферсона в целом многое зависит не только от объекта
исследования, но и от субъекта. Идеологическую
позицию Леви, наиболее резко в американской
историографии посягнувшего на престиж Джефферсона,
разделяют некоторые историки, но она далеко не
преобладает.
Позиция Леви продиктована стремлением
принизить собственно символ демократии и защиты
гражданских прав, перенести остроту современной
социальной борьбы на прошлое страны. Джефферсон
оставил столь глубокий след в основании демократической
традиции политической борьбы внутри американского
общества, что усилия подобных «истолкователей» не
386

могут дискредитировать его имя, поколебать
благодарную память и уважение к Томасу Джефферсону.
Автор Декларации американской независимости,
воодушевляющей и современных борцов за
гражданские права, не потерял своего морального влияния ни
в разительных переменах, ни в смене поколений.
Авангард прогрессивного движения современной
Америки — Коммунистическая партия США бережно
хранит память о борце и мыслителе. Американские
историки-марксисты, в частности Филипп Фонер и
Герберт Аптекер, в своих работах отводят Томасу
Джефферсону значительное место. Отметим две работы этих
историков, где дана историческая оценка Джеффер-
сона.
К 200-летнему юбилею Филипп Фонер выпустил
избранные произведения Джефферсона61 с
собственными комментариями и большой вступительной
статьей. Он отметил, что влияние целого поколения
реакционных профедералистов, с одной стороны, и
«экономического детерминизма»—с другой, падает, а
историческая миссия великого демократа получает все
более верное освещение. «Ныне все больше начинают
понимать, что из всех «отцов-основателей» никто не
сыграл большей роли в утверждении национального
демократического направления, чем Томас
Джефферсон» 62.
Кратко описывая жизненный путь Джефферсона,
Фонер выделяет ту сторону его деятельности, которая
подтверждает мысль, вынесенную в заглавие статьи:
«Идеолог американской демократии». «Именно за
свою преданность прогрессу, веру в народ, защиту
неотъемлемых человеческих прав и убежденность в том,
что целью управления, науки, искусства, образования
да и самой жизни является осуществление
благосостояния и счастья людей, Джефферсон более всего
имеет право на память о себе» 63.
Для прогрессивных сил, борющихся за
гражданские свободы и социальную справедливость, Томас
Джефферсон — это прежде всего автор знаменитых
строк о «неотъемлемых правах человека».
Герберт Аптекер, историк-марксист, в
«Американской революции» говорит об историческом значении
Декларации независимости, ее огромном влиянии на
последующее развитие истории04. Аптекер высоко под-
387

нимает философское значение взглядов автора
Декларации, подчеркивает демократический и
революционный характер его политической теории: «...доктрина
Джефферсона, отвергая средневековое представление о
качественно более низком характере земной жизни
по сравнению с райским блаженством, знаменовала
собой революционизирование политической науки»65.
Для Аптекера как историка-марксиста важна
обеспокоенность Джефферсона концентрацией собственности
в частных руках, представляющей главную угрозу для
демократических прав. Еще одна созвучная
современности идея — утверждение права наций на
самоопределение. Как один из идеологов американской
революции, он близок по духу прогрессивным силам
современной Америки и служит им источником
вдохновения и поддержки. «Через всю жизнь и все
сочинения Джефферсона, — отмечает Аптекер, — красной
нитью проходит идея универсального гуманизма и
создания в масштабе всей нашей планеты социального
порядка, достойного человеческих существ, и эта же
идея пронизывает каждое слово его Декларации, язык
которой исполнен смелости и оптимизма»66.
Американские историки-марксисты сходятся во мнении, что
Томас Джефферсон и его идеи принадлежат к тому
арсеналу демократического наследства страны,
который сохраняет свою действенную силу до настоящего
времени.

Примечания к разделу
«Историки о Джефферсоне»
1 Н. В. Tompkins (сотр.). Bibliotheca Jeffersoniana. New York, 1887;
R. H. Johnson (сотр.). A Contribution to a Bibliography of Thomas
Jefferson («Writing of Thomas Jefferson», Monticello edition,
vol. XX). Washington, 1903; H. W. Wise, J. W. Cronin (comps.).
A Bibliography, of Thomas Jefferson. Washington, 1935;
W. H. Peden. Some Aspects of Jefferson Bibliography. Lexington,
1941; M. D. Peterson. Jefferson Image in the American Mind.
New York, 1960.
2 M. H. Захарова. О генезисе идей Томаса Джефферсона. —
«Вопросы истории», 1948, № 3; И. П. Дементьев. Социологические
и исторические воззрения североамериканских просветителей
XVIII в. — «Историография нового времени стран Европы и
Америки». М., 1967; В. Н. Плешков. Борьба Томаса
Джефферсона за демократические реформы в Виргинии в 1776—
1779 гг. — «Американский ежегодник», 1975, вып. 5.
3 J. Marshall. Life of Washington, vol. 1—5. Philadelphia, 1804 —
1807.
4 11. Lee. Memoirs of the War in the Southern Department of the
U. S. Philadelphia, 1809.
5 H. Lee (Jr). Observations on the Writings of Thomas Jefferson.
New York, 1832.
6 T. I. Randolph (ed.). The Memoirs, Correspondence and Private
Papers of Thomas Jefferson, vol. 1—4. Charlottesville, 1829.
7 B. Rayner. Sketches of the Life, Writing and Opinions of Thomas
Jefferson. New York, 1832.
8 G. Tucker. The Life of Thomas Jefferson, vol. 1—2. London, 1837.
9 G. Tucker. Op. cit., vol. 1, p. VII.
10 Ibid., p. IX.
11 R. Hildreth. The History of the United States of America, vol. 1 — 6.
New York, 1863.
12 H. A. Washington (ed.). Works of Thomas Jefferson. Congress
edition, vol. 1—9. Washington, 1853—1854.
13 //. S. Randall. The Life of Thomas Jefferson, vol. 1 — 3. New
York, 1858.
14 S. N. Randolph. The Domestic Life of Thomas Jefferson. New
York, 1871.
]Ъ J. Parton. Life of Jefferson, vol. 1—2. Boston, 1884.
16 H. B. Adams. Jefferson and the University of Virginia.
Baltimore, 1888.
17 J. T. Morse. Thomas Jefferson. Boston, 1883.
i8 Ibid., p. 91.
389

19 H. Adams. History of the United States During the
Administrations of Jefferson and Madison, vol. 1—9. New York,
1889—1891.
20 H. Adams. Op. cit., vol. I, p. 445.
21 Ibid., p. 146.
22 P. L. Ford (ed.). The Works of Jefferson, vol. 1—10. New York,
1892—1899.
23 A. D. Lipscomb, A. L. Bergh (eds.). The Writings of Thomas
Jefferson. Monticello edition, vol. 1—20. Washington,
1902—1904.
24 J. P. Foley (сотр.). The Jeffersonian Cyclopedia, vol. 1—2. New
York, 1900.
25 E. Charming. The Jeffersonian System. New York — London, 1906.
26 E. Charming. A History of the United States, vol. 1—6. New
York, 1905—1925.
27 Ch. A. Beard. Economic Origins of Jeffersonian Democracy. New
York, 1915.
28 Ibid., p. 467.
29 A. Nock. Jefferson. New York, 1926.
30 G. Chinard. Thomas Jefferson. The Apostle of Americanism.
Boston, 1929.
31 Выводы Шинара о незначительном влиянии европейских
просветителей на Джефферсона опровергаются как сравнением
его взглядов с концепциями предшествовавших и
современных ему европейских философов, так и простым изучением
документального материала, говорящего о формировании
Джефферсона как личности. Плеяда английских и
французских мыслителей XVII—XVIII вв. (особенно Ж.-Ж. Руссо)
открыла для молодого американского адвоката новые
горизонты; лишь освоение их опыта поставило автора
Декларации, поборника «естественных прав» на самый высокий (по
европейским стандартам) уровень миропонимания своего
времени. Шинар делает большую ошибку, выискивая корни
джефферсоновской демократии не в освободительных идеях
XVIII в., а в древнегерманской мифологии.
32 V. L. Parrington. The Main Currents of American Thought,
vol. 1—3. New York, 1927—1930; русский перевод:
В. Л. Паррингтон. Основные течения американской мысли,
т. I—III. M., 1962—1963.
33 В. Л. Паррингтон. Указ. соч., т. I, стр. 421.
34 Там же, стр. 425.
35 С. G. Bowers. Jefferson and Hamilton. New York — Boston, 1925.
36 С. М. Wiltse. The Jeffersonian Tradition in American Democracy.
New York, 1935.
37 Ibid., p. 203.
38 J. T. Adams. The Living Jefferson. New York, 1936.
39 S. K. Padover. Jefferson. New York, 1942.
40 M. Kimball. Jefferson; The Road to Glory, 1743—1776. New
York, 1943.
41 M. Kimball. Jefferson: War and Peace, 1776—1784. New York,
1948.
42 M. Kimball. Jefferson: The Scene of Europe, 1784—1789. New
York, 1950.
43 D. Malone. Jefferson and His Time, vol. 1—4. Boston, 1948—1970.
44 D. Malone. Jefferson the Virginian. Boston, 1948.
390

4r> D. Malone. Jefferson and the Rights of Man. Boston, 1951,
p. XXIII—XXIV.
46 D. Malone. Jefferson and the Ordeal of Liberty. Boston, 1962.
47 N. Schachner. Thomas Jefferson. New York, 1951.
48 M. D. Peterson. Thomas Jefferson and the New Nation. A
Biography. New York, 1970.
49 A. Koch. The Philosophy of Thomas Jefferson. New York, 1943.
50 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 2, стр. 144.
■Л «The Papers of Thomas Jefferson», vol. I. Ed. ву J. Boyd.
Princeton, 1950.
52 R. Hofstadter. The American Political Tradition. New York, 1948.
53 L. Hart г. The Liberal Tradition in America. New Vork, 1955.
54 D. J. Boorstin. Lost World of Thomas Jefferson. Boston, 1948.
55 Ibid., p. 246.
5G A. Koch. Jefferson and Madison. New York, 1950.
57 C. P. Patterson. The Constitutional Principles of Thomas
Jefferson. Austin, 1953.
58 L. W. Levy. Jefferson and Civil Liberties. Cambridge, 1966.
59 Ibid., p. 160.
G0 Ibid., p. 170.
61 Ph. Foner (ed.). Thomas Jefferson. Selection from His Writings.
New York, 1943.
62 Ibid., p. 7.
63 Ibid., p. 37.
64 //. Aptheker. The American Revolution. New York, 1960; русский
перевод: Г. Аптекер. Американская революция. М., 1962.
6Г) Там же, стр. 134—135.
66 Там же, стр. 139.

Оглавление
Предисловие " 3
1. Становление 5
2. Зрелость 29
3. Взлет 58
4. Реформатор 74
5. Губернатор 101
6. Посол республики 134
7. Государственный секретарь 170
8. Лидер партии 221
9. Президент 275
10. Университет 330
Историки о Джефферсоне 354
Примечания к разделу «Историки о Джефферсоне» . . . 389
Севастьянов Григорий Николаевич
Уткин Анатолий Иванович
ТОМАС
ДЖЕФФЕРСОН
Редактор В. В. Станковская
Младший редактор А. П. Осипова
Оформление художника В. А. Королькова
Художественный редактор В. А. Захарчснко
Технический редактор А. В. Третьякова
Корректор С. С. Новицкая
Сдано в набор 13 августа 1975 г. Подписано d печать 29 декабря 1975 г.
Формат 84xl08V32. Бумага тип. Кя 2. Усл. печатных листов 20,58. Учетно-
издательсьих листов 20,86. Тираж 45 000 экз. А10225. Заказ Л» 156.
Цена 1 р. 41 к.
Издательство «Мысль». 117071. Москва, В-71, Ленинский проспект, 15.
Ордена Трудового Красного Знамени Ленинградское производственно-
техническое объединение «Печатный Двор» имени А. М. Горького
Союзполпграфпрома при Государственном комитете Совета Министров
СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. 197136,
Ленинград, П-136, Гатчинская ул., 26.