Платина
МОСКВА
ОЛМА Медиа Групп
2008
Александр
БУШКОВ

УДК 821
ББК 84(2Рос-Рус)6-4
Б90
Исключительное право публикации книги А. Бушкова «Платина»
принадлежит ЗАО «ОЛМА Медиа Групп». Выпуск произведения без раз­
решения издателя считается противоправным и преследуется по закону.
ЗАО «ОЛМА Медиа Групп» выражает свою благодарность Продю­
серскому центру «ЛЕАН-М» за любезно предоставленный им фото­
материал из кинофильма «Платина» к данному изданию.
Оформление переплета Филипп Барбышев
Фотограф Светлана Маликова
Бушков А.
Б 90 Платина: Роман. — М.: ОЛМА Медиа Групп, 2008. —
704 с.
ISBN 978-5 -373-01098-6
Старшего лейтенанта Алексея Карташа за совращение генеральской
дочки отправляют служить в глухую зону, расположенную в поселке
Парма под Шантарском. Оказавшись на новом месте службы, Карташ
не теряет присутствия духа. Он быстро находит общий язык с началь­
ником зоны, завоевывает уважение жителей поселка — начинает новую
активную жизнь.
В поселке Карташ замечает неладное — смертность среди зэков воз­
растает, по поселку ходят слухи о засекреченном объекте в тайге. Ни­
кто не рискует совать нос в эти темные дела, лишь один Карташ ре­
шается приоткрыть завесу тайны над гибельным местом.
УДК 821
ББК 84(2Рос-Рус) 6-4
ISBN 978-5-373-01098-6
© «ЛЕАН-М», фотографии, 2007
© ЗАО «ОЛМА Медиа Групп»,
издание, 2007

Все персонажи и события романов
являются плодом авторского вымысла,
всякое совпадение с реальными людьми
и событиями... ну просто совпадение.

ТАЙГА И ЗОНА

Свою свободу относительно
мира я обеспечиваю себе тем,
что присваиваю себе этот мир,
захватываю и занимаю его для
себя каким бы то ни было наси­
лием, силой убеждения, прось­
бы, категорического требования,
даже лицемерия, обмана и т. д.
Скалу, преграждающую мне путь,
я обхожу до тех пор, пока у
меня не наберется достаточно
пороха, чтобы взорвать ее, зако­
ны данного народа я обхожу до
тех пор, пока не соберусь с си­
лами, чтобы уничтожить их.
Макс Штирнер

Часть 1
Раздача карт
Глава 1
МАЛЕНЬКАЯ ИТАЛИЯ В БОЛЬШОЙ ТАЙГЕ
24 июля 200* года, 20.30.
Ни весело и ни скучно. Как обычно было тем вечером
в кафе «Огонёк».
Название, равно как и вывеска над входной дверью,
досталось заведению в наследство от советских времён.
Вывеску, кстати, не подновляли с того самого года, когда
рухнула тысячелетняя империя, и название «Огонёк» нынче
скорее угадывалось, чем читалось. Заглавная буква «О»
точно посередине была продырявлена пулей – явно кто-то
палил на спор, от скуки и, понятное дело, отнюдь не в
трезвом виде. И попал, что характерно. А ниже буковок
«Огонёк», по краю вывески, гвоздём было нацарапано:
«Климыч падла я тебя сука достану». Климыча, бывшего
начальника зоны, а точнее, исправительного трудового
учреждения ИТУ номер ***, помнили все здешние
старожилы, его имя частенько всплывало в застольных
беседах. Поминали кто злом, кто добром, кто с уважением,
кто небрежно. Чувствовалось, в общем, что противоречивая
была фигура сего незабвенного Климыча...
Дощатый пол, бревенчатые стены, длинная деревянная
стойка, засиженные мухами лампы на голом проводе,
наклеенные на стены плакаты (от пожелтевших советских
агитационно-пропагандистского
содержания
до
современных – с голыми ляльками), окна, на которых
стёкла местами заменяла фанера, а стёкла, неким чудом
уцелевшие, украшали бумажные полосы, закреплявшие
трещины, – вот вам кафе «Огонёк» собственной персоной,

которое изысканным словом «кафе» именовалось лишь по
недоразумению, да ещё по накладным и прочим
документам. Местные же именовали единственное на весь
посёлок питейное заведение гордо, хотя и незатейливо:
«Салун». «Пойдём, Васек, в Салун», «Обкашляем это дело,
Толян, вечером в Салуне», или же говорили: «Пошли, орлы,
к Любке». Любкой, ясное дело, звали хозяйку заведения,
крепкую русоволосую бабу, чей возраст навеки замер на
отметке сорок лет, которая и умрёт всё в те же сорок и
которая за стойкой, по уверениям старожилов, торчит уж
никак не меньше тех же сорока лет.
Любка и «Огонёк» – две главные достопримечатель-
ности посёлка Парма. А до некоторых пор главной загадкой
посёлка для Алексея Карташа была такая: откуда взялось
это словечко, «Парма»? Если посёлок назван в честь
итальянского города, то почему именно в его честь? В
Италии ж полно городов, которые были бы счастливы
поделиться своим именем с затерянным в тайге сибирским
посёлком. А уж в советские годы требовалась веская
причина, чтобы присвоить нашему населённому пункту
идеологически
вредное
заграничное
наименование.
Понятно, если б посёлок назвали Парижем – всё-таки город
с богатыми революционными традициями. Или Женевой –
там отдыхал в эмиграции пролетарский вождь Ульянов-
Ленин...
Но ни в каких революционных подвигах не
замеченная Парма-то здесь причём? Хороша, конечно,
версия, что посёлок обязан своим наименованием бензопиле
«Парма», однако в тридцать шестом (год официального
появления посёлка на картах) лес валили примитивно,
двуручными пилами...
Алексей посетил «Огонёк» в час третьего стакана, что
на нормальном языке означает в половине девятого вечера.
Сразу прошёл к стойке, заказал две кружки разливного
«Золота Шантары», двинулся отыскивать себе место.
У кафе было два зала: большой и малый. Малый зал,
так уж повелось с незапамятных времён, занимали
промысловики – этим словом объединяли охотников,

«вольных» с лесопилки, железнодорожный народ. Большой
же зал делили меж собой лагработники и поселковые. У
каждой категории были свои столики. Пришлые люди в
Парме являлись такой же редкостью, как и белые
миссионеры в африканских племенах.
История деления пармского народа на категории
уходила в тяжёлые по части пива советские времена. Тогда
пиво в посёлок доставляли раз в неделю четверговым
поездом. Пиво прибывало в бочке ёмкостью тысяча
литров – в таких до сих пор продают молоко и квас.
(Бутылочное же пиво здесь видели только тогда, когда его
кто-нибудь в качестве гостинца привозил из отпуска.)
Еженедельно райторг выделял посёлку всего одну бочку.
Напоить всех жаждавших этим пивом, наверное, было под
силу лишь тому, кто пятью хлебами смог накормить пять
тысяч ртов, поэтому случались всякие недоразумения, по-
простому говоря – скандалы и драки. Доходило и до
поножовщины. И, наконец, всем это надоело. Собрались,
посовещались. И постановили: разделить население на три
равные части – исходя из того, кто от чего кормится, – и
наслаждаться напитком богов по очереди. С тех пор на
пивном фронте воцарился порядок, потому как здешний
народ свои законы всегда соблюдал не в пример строже,
чем установления государственной власти.
Хотя времена пивного безобразия миновали, однако ж
человеческие категории в Парме прижились: людям, знаете
ли, свойственно сбиваться в сообщества по тому или
другому признаку – был бы признак.
Рассекая сизые табачные клубы, Карташ прошёл к
столикам лагработников. Свободных стульев не было, и ему
выдвинули из-под стола резервный табурет. Прапорщики,
что характерно, со своих стульев не повскакивали, уступая
место аж целому старлею, – как и сам Карташ не уступил
бы свой стульчик даже маршалу, буде такового сюда
принесёт
нелёгкая.
По
негласному
соглашению
субординация оставалась за порогом. Как на Диком Западе
игроки в покер, входя в соответствующее заведение,
сдавали свои кольты, так здесь при входе сдавали свои

звания...
–
Садись, садись,
–
сказал лейтенант Кунчий,
принадлежащий к породе никогда не унывающих
бодрячков.
–
Мы тут обмусоливаем тему недели. Вон,
Петрович говорит, что жди теперь смуты, жмуров и
усиленных дежурств. Ты чего думаешь?
Темой недели была последняя партия зэков, с которой
на зону прибыл некий Пугач, вроде бы новый пахан зоны,
сиречь авторитетный вор, который станет править
тутошний бал. Так уж устроена жизнь в Парме, что всё, в
конечном счёте, вертелось вокруг зоны – так же, как земля
вертится вокруг своей оси. Можно голову прозакладывать,
что и за остальными столиками в обоих залах сегодня
преобладала эта же тема. Чему ж удивляться-то! Население
Пармы процентов на семьдесят состояло из бывших
сидельцев. Даже женщины большей частью попадали сюда
с женских зон – в первую очередь, с ближайшей, той, что в
ста сорока километрах от Пармы... Другой типичный
способ пополнения женского населения посёлка – отпуска.
Поднакопит деньжат мужик, год провкалывавший на
лесопилке, маханет летом в Сочи, сойдётся там с какой-
нибудь тоскующей бабёнкой из Кинешмы и прочих
Великих Лук, та и переезжает к нему. Ясно, что Москву или
Питер женщины на тайгу не меняли даже при самой жгучей
любви, подобный случай посёлок знал только один, да и то
столичная штучка выдержала лишь полтора года среди
лесов, комаров и местных нравов...
Карташ пожал плечами.
–
Насколько я понимаю, на такую почётную
должность – пахан зоны – у них назначают. А дисциплинка
у них почище нашей будет.
–
Это верно, – поддержал его прапорщик Алексеев,
обстоятельно, как какой-нибудь мастеровой из советских
фильмов про пролетариат и революционеров, отряхивая
буденовские усы от пивной пены.
–
Раньше, чем его к нам
доставили, пришла малява, что пахан едет, мне один
«казачок» стуканул. Значит, всё было решено, договорено и
согласовано. А кому паханствовать в наших краях, это у них

определяет шантарский сход, я вам точно говорю. Ну а уж
сделать так, чтобы пахана отправили на нужную зону, это
пустяк, о котором даже говорить смешно. И кто ж попрёт
против решения схода, какой такой самоубийца? Значит,
примут нового без шума и пыли, никаких усиленных
дежурств нам не грозит. Вот, помню, в семидесятых...
–
Да погоди ты со своими байками, – перебил его
краснолицый капитан Петрович – из той категории
российского офицерства, которая зовётся «вечный
капитан». –
Во, бля, как у тебя всё гладко. Разве всегда так
проходило? А прежний пахан, Баркас этот? Он что, сам
слезет? Да никогда. А двух царей на троне не бывает! Неет,
товарищи офицеры, яйцами чувствую, быть большой буче.
Чё, сам не чуешь – назревает чёто. Ох, бля, назревает...
Видал, как зыркают? Только отвернись, пику в печень
получишь – и никто не узнает, где могилка твоя...
–
И
Петрович горестно обмакнул губы в пивную пену.
–
А что это за Пугач, чем известен? И по какой статье
загреметь умудрился? – спросил молодой прапорщик
Богомазов, на миг отвлекшись от ритуального процесса
смешивания русского народного коктейля «ёрш».
Ответа Карташ не дождался. Он направился к стойке
за своим пивом, до которого, вот счастье, дошла наконец
очередь.
–
Здоровки будь, командир...
–
раздался за спиной
голос. Щурясь от беломорного дыма, на Алексея смотрел
Егор Дорофеев.
Карташ догадался, что тот специально выскочил из
малого зала – дабы перехватить его у стойки.
–
Здорово, – он отставил кружки на залитый пивом
поднос. – Ну и как оно?
По азартно горящим глазам, по возбуждённо-
испуганному виду Карташ понял, что Егору не терпится
поделиться информацией. Неужели действительно нашёл?..
–
Для тебя есть кое-что. Это я скажу... ого-го, –
Дорофеев интригующе подмигнул. И добавил, понизив
голос:
–
Пойдём, прогуляемся до ямы...

Карташ кивнул, хлебнул пивка на дорожку, отставил
кружки на край стойки, и тут Егор, видимо, не в силах
удержать в себе информацию, чесавшую язык, прошептал:
–
Я был там...
–
Пойдём, пойдём, – поторопил Карташ.
–
Гляди, прокиснет, – кинула ему вдогон Любка.
Они вышли на крыльцо. Июльские сумерки были уже
на подходе, вот-вот и окончательно стемнеет, сейчас вся
округа плавала в сплошь фиолетовых тонах – этакие
кратковременные
переходные
колоры
любят
подкарауливать, специально выбираясь с мольбертами на
плэнер, художники-пейзажисты. Тут же накинулись
голодные таёжные комары, которые, по крылатому
выражению прапорщика Ломакина, запросто могут унести в
зубах кусок сахара со стола и которые, по ощущениям
самого Карташа, того же пейзажиста вмиг растерзают на
кровавые лохмотья – мажься репеллентом не мажься.
К яме, сиречь к местному писсуару, служившему
также и компостной кучей, они сворачивать не стали.
Туалет, типа сортир, тоже имелся, но нужник служил
женским туалетом, а при той простоте нравов, что имела
место быть в Парме, мужикам даже в голову не приходило
усложнять себе процедуру. Они просто обошли кафе и
устроились с обратной стороны, на бревне-завалинке.
–
Я был там, – повторил Егор.
–
В Шаманкиной
мари...
–
Рассказывай, – подбодрил Карташ.
И почувствовал знакомый азарт: чутьё в который раз
не подвело его. По крохам собираемые сведения, видимые
свежим глазом несуразности вокруг Пармы, случайно
обронённые словечки, местные байки и сказки – и вот
головоломка постепенно выстраивается, выстраивается,
мать её...
–
Ну это... Вышел к болоту. А болото, прикинь,
колючкой огорожено, что твой зоопарк. Болото – колючкой,
а?! Ну-у, я тебе скажу, её там наворочено. Три ряда, в
высоту метра полтора. Типа как на линии этого, который
финн, Манеберга, всё так же было опутано...

–
Маннергейма. Ну? Что дальше?
–
Один чёрт, всё равно жиды и тот, и этот... Дальше
думаю, как быть. С дерева на дерево перемахнуть, как
белка, или сухостоя навалить побольше и перебраться по
нему, как по мосткам? Как-то не в любовь, в топи-то рыло
совать. Да и боязно, а вдруг звоночки электронные какие
пойдут. Лучше уж вовсе не соваться. Ну-ка, думаю,
пройдусь вдоль, погляжу, что и как. И в натуре. Прошёл я
где-то с километр и вижу там дерево упамши. Здоровенную
сосну, видать, ветром завалило, и аккурат на колючку, она и
придавила эту заразу, переходи по ней туда, как по
асфальту. Самому боязно, все рассказки про эти места
всплыли, как говно в проруби...
Показалось это Карташу или нет, будто легко
хрустнул сучок под чьей-то ногой? Он резко поднял руку,
делая Егору знак замолчать. Прислушался... Нет, кроме
глухого шума, доносившегося из пармского салуна, да
обычных поселковых звуков вроде далёкого собачьего лая,
чьей-то пьяной песни и стука топора ничего не слышно. Ну
да Дорофеев и сам охотник, лучше его, московского
залётного гостя, должен слышать в ночи, а раз молчит,
значит, в самом деле показалось...
–
Ты потише, Егор, – на всякий случай предупредил
Карташ.
–
Да я ж вроде и не громко... Ну так вот, ты слушай
дальше. Значит, пробрался туды, к болоту то есть. Полторы
суток по ним, окаянным, петлял, пока вышел к кряжу. Чуть
не потоп. А уж дальше по кряжу до самого до острова.
Ночью шёл, днём отлёживался, чтоб не засекли. Ну, и
дополз. Остров как остров, но тоже колючкой опутан, что
твоя не скажу что. А если б не колючка, то ничего
примечательного, тайга и тайга, всё то же самое как
снаружи, так и вовнутрях. Звериных следов разве только
меньше. А птиц как и везде, этим-то что не летаться...
–
Ты давай-ка без лирики, птица-сокол...
–
А если без неё, то выбрал направление и пошёл
вдоль этой, второй колючки, ночью опять же. Через неё
перелезать не стал, опять же – сам говорил, может,

секретики какие установлены. Понятно, сторожко шёл.
Чтоб на сучок какой сучий не наступить, веткой не
колыхнуть, сам понимаешь... А тихо вокруг – ни звука, ни
огонька. Этак с час, короче, гулял. Опять же тайга и тайга,
ни хрена интересного. Почитай, весь остров по этому, как
его, по перлиметру обошёл. Потом гляжу – ручеёк, это под
утро уже. Вшивенькая такая речонка лесная, метров пять
шириной, в болото втекает, кустики по берегам, плёсы. Но
местами берега попадаются высокие, и скал до дури. И
вот, – он понизил голос до триллерного шёпота, – вижу
откос, который река подмыла, откос поехал, вниз попёр.
Причём не только край. А знаешь, как бывает, где почва не
шибко твёрдая и больших деревьев немного? Там может
сверзиться и хренова туча метров. Вот что тут и
получилось. Причём, по всему видно, берег поехал не так
давно. Что я, думаешь, там увидел?
Егор хихикнул нервным смешком, потом достал пачку
«Стрелы», закурил.
–
Ну? – вырвалось у Карташа.
–
Скелеты.
–
Что?!
Признаться, такого сюрприза Карташ ждал меньше
всего. Радиоактивные захоронения да, тренировочный
лагерь бойцов какого-нибудь отряда «Альфа» – почему бы и
нет... но такое ...
–
Черепа, косточки. Короче, там, на берегу, открылся
на обозрение натуральный погост...
Карташ, только что затоптавший окурок, полез за
новой сигаретой. И от растерянности задал не очень умный
вопрос:
–
Человеческие?
–
Ясный хрен, кто ж зверьё хоронить будет...
–
хохотнул Дорофеев и снова перешёл на шёпот:
–
Думаешь, всё? Ты погоди. Я, значит, это, издали
сперва разглядывал и, честно говоря, не собирался
подходить ближе. Даже из кустов, где сидел, не тянуло
выбираться. А тянуло делать ноги взад. Однако
любопытство таки держало... В общем, с полчаса просидел

так, потом прикинул хрен к носу, что раз забрался так
далеко, раз наткнулся... И тишина вокруг, птицы ведут себя
спокойно. Короче, направился туда. Осмотреться. Я черепа,
те, что наверху белели, и те, что внизу у реки, не
пересчитывал, но много их там, уж с сотню будет точно...
Так если б это всё! Я нашёл там две свежие могилы.
–
Уверен? – быстро спросил Карташ.
–
Так о тож. Земля рыхлая, ещё травкой не затянутая.
Я, понятно, дёрн разрывать не стал, не поганец-
гробокопатель. Носком поковырял разве... Точно свежие. А
уже светает изо всех сил, и за деревьями, слышь, вроде как
дома сереют. Ну, дома – не дома, не знаю, может, избы али
ангары какие, только формы уж больно правильной,
природа так не умеет. Так что я поскорей оглобли повернул
и, пока солнце не встало, назад по кряжу ломанул, по-
тихому... Кажись, не заметили...
–
Так что, значит, есть там люди?
–
Да кто ж их разберёт... Но могилки точно свежие,
стало быть, кто-то их хоронил, жмуриков-то.
–
Зарубки оставлял? – быстро спросил Алексей.
Дорофеев виновато развёл руками.
–
Не успевал, командир. Светало быстро, недосуг
было... Но ты не боись, я дорогу знаю.
Дорофеев виновато развёл руками, отбросил
докуренную сигарету и полез в карман за следующей.
Алексей искоса разглядывал его. Худощавое, но жилистое,
будто свитое из прочнейших тросов тело, лицо, загар с
которого не сходит даже зимой... Лет Егорке было где-то
под полтинник, хотя с виду он казался значительно моложе,
не больше сорока – куда там «нестаринам», фитнесс-
клубам, соляриям и прочим йохимбе – вот она, архилучшая
реклама нестарения: жизнь на свежем воздухе, долгие
пешие прогулки по лесу и здоровое сбалансированное
питание, что характерно – продуктами, добытыми
собственноручно, а не приобретёнными в супермаркетах.
Плюс к тому, не стоит забывать, молодая сильная жена,
мастерица и по части кулинарии, и, как почему-то был
уверен Алексей, по постельным игрищам тож...

–
Дела-а, – наконец протянул Карташ.
–
Ияотомже.Толькоиэтоещёневсё.
–
Что ещё?
–
Увидишь, – Егор хитро прищурился.
–
Подарочек
для тебя имеется. Сам сделал, вот этими вот руками. Лучше
всяких зарубок.
–
Показывай, что жмёшься. Стоящее куплю, и
простава само собой будет... за вредность. Ну?
–
Так не с собой. В сумке. А сумка в Салуне.
–
Хорошо, тогда сделаем вот как...
То ли от услышанной жути, то ли от чего другого, но
Карташа никак не оставляло ощущение ещё чьего-то
присутствия вблизи. Даже если чутьё разыгралось на
пустом месте... лучше перебдеть, как говорится.
–
Вернёмся в «Огонёк», посидим с полчаса. Потом я
выйду, а ты выходи минут через пять после меня.
Встречаемся у сухого колодца.
–
А...
–
Да после проставлюсь. Завтра. Или сегодня схожу
куплю тебе пару пузырей. Ну когда я кидал?
–
Это верно. Не кидаешь... Только за жуть такую
добавить бы трэба, а, командир?
–
Разберёмся. Сказал же, не обижу...
Они поднялись, вернувшись в заведение, разошлись
по своим компаниям. Егор направился в малый зал к своим
промысловикам. Карташ задумчиво смотрел ему вслед.
Как и многие, отсидевший срок на здешней зоне,
Дорофеев остался в Парме. И не было в его истории
никакой исключительности, одна типичность: выпало ему
отбывать наказание в советские годы, а по тогдашним
законам осуждённого выписывали с его жилплощади. На
воле его никто не ждал, иными словами – прописать его к
себе было некому, значит, оставалось лишь бичевать,
попадаться по новой и по новой идти на этап. Егор выбрал
жизнь таёжную, но вольную: охотничий промысел,
шишкование в сезон, немного зарабатывал рыбалкой и
сбором ягод – короче, кормился от леса, вёл, как уже
говорилось, здоровую и согласную с законами жизнь. Ну,

хотя браконьерствовал, конечно, помаленьку, не без этого,
да кто ж в этой глухомани не браконьерничает... А уж
Надюшка ему попалась – загляденье, право. Оттого, должно
быть, и не спился, повезло парню.
Карташ кое-как отсидел полчаса, на автопилоте
участвуя в застольной беседе, мыслями далёкий от неё на
восемьдесят с гаком километров. Едва минуло полчаса, он
распрощался с братанами по оружию. Впрочем, он никогда
особо не задерживался в «Огоньке», к этому привыкли.
Собственно, не пиво трескать он сюда приходил. Он
вообще мог вполне обойтись без пива и, тем более, без
тёплой компании сослуживцев, в общении с которыми
приходилось напрягаться, чтобы не выпускать на лицо
скуку, а напротив, изображать заинтересованность и
дружелюбие. Он приходил в «Огонёк» единственно ради
того, чтобы перевидеться здесь с нужными людьми. И из
своего общения с разными человеками, главным образом, с
охотниками и с теми, кто лишь формально звался
охотником, а на самом деле промышлял диким
старательским промыслом, Карташ тайны не делал. Ничего
страшного, что он выходил пошептаться с охотниками. В
Парме не принято было совать нос в чужие дела. Да и
Карташ был не единственным, кто покупал у
промысловиков продукты их промысла.
Сухой колодец высох лет двадцать назад. Его
заколотили, но доски то и дело отрывали для единоличных
хознужд – пока не дадут команду плотнику, пока двадцать
раз ему не напомнят, пока тот не приколотит новую доску,
ворча насчёт того, что «нет на вас, засранцев, Сталина, он
бы вам побезобразил», – в безводную утробу летели
хабарики, пустая тара и плевки.
Карташ топтался у колодца четверть часа, поминутно
поглядывая на часы. Егор всё не шёл.
Это уж ни в какие ворота. Ну понятно, хорошо
сидится в «Огоньке» – однако ж выпивка и душевная
компания никуда от него не убегут, зато, если обещанная
им вещь действительно чего-то стоит, то будет ему на что
напоить всех своих дружков. О чём он думает?! И ведь не

мог он за полчаса набраться до беспамятства...
Бесцельно наматывать круги вокруг колодца, как
какой-нибудь влюблённый лох под часами, не было
никакого терпёжу, не по его натуре такое. Карташ быстрым
шагом пошёл по тропинке, ведущей от Сухого колодца
через еловую рощицу к главной поселковой дороге, которая
даже имела своё название: Восточный тракт – не более,
понимаешь, и не менее.
...Егор ничком лежал прямо посередине тропинки,
метрах в пятнадцати от дороги. Присев на корточки и
затаив дыхание, Карташ щёлкнул зажигалкой и перевернул
охотника на спину. Прямо напротив солнечного сплетения
виднелась ножевая рана. Крови было немного, в основном,
разлилась внутри. Алексей вскочил на ноги и сделал два
стремительных шага назад. Ничего не изменилось. В том,
что Дорофеев мёртв, сомнений не было никаких, труп уже
начинал коченеть. Ножа не видно ни в теле, ни рядом с ним.
Как впрочем, не наблюдалось и сумки, про которую
говорил Дорофеев. Что естественно, если хорошенько
подумать. А подумать не мешает не просто хорошенько, а,
как
говаривал
вождь
мирового
пролетариата,
архихорошенько. Обо всём. Но не здесь и не сейчас...
Карташ почувствовал, как взмокли ладони.
Страх. То был банальнейший страх.
Надо отсюда уходить. И быстро. Дорофееву уже
ничем не поможешь, а труп обнаружат и без Карташа.
Вбегать в заведение с криком от порога: «Егорку убили!», –
это, знаете ли, лишнее.
Незачем привлекать к своей персоне всеобщее
внимание. Тем более что ножи здесь носит каждый второй,
не считая первого...
Карташ не стал выходить на дорогу: мало ли кто
увидит, потом ещё свяжут место и время преступления с его
сумеречными шатаниями в тех же краях. Хотя опыт
показывает, что следствия особого не будет. Во-первых,
Егор Дорофеев – фигура не того масштаба, чтобы из-за него
приезжали с Большой земли, будут управляться местными
силами. Ну а что это за силы, хорошо известно... Во-

вторых, поножовщина как способ выяснения отношений –
дело в Парме если не рядовое, то уж точно не из ряда вон
выходящее, смотри пассаж о ножах...
Карташ вернулся к Сухому колодцу и оттуда пошёл в
обход по лесной тропинке, собираясь обогнуть посёлок
лесом и выйти на Восточный тракт со стороны лесопилки –
с той стороны, откуда обычно возвращаются предававшиеся
любовным утехам парочки. То есть парочки, если любятся в
открытую, а уж ежели присутствует супружеская измена, то
исключительно поодиночке. Как в цивилизованных странах,
понимаешь.
Он шёл быстро, ловя каждый посторонний звук.
Потому что не сомневался – Дорофеева убрали из-за того,
что он добрался туда, до Шаманкиной мари, и из-за той
вещи, что лежала в его сумке. Их разговор на завалинке
подслушивали – тут тоже не приходилось сомневаться. А
значит известно, с кем Дорофеев откровенничал.
Страх прошёл, остался так, лёгкий мандраж. Зато был
азарт. Карташ, несмотря ни на что, был собой доволен –
интуиция не подвела его и на этот раз...
По пути к дому, как на грех, ему попался прапор
Сорин, мрачно и одиноко бредущий в сторону «Огонька».
Карташ быстренько собрался, сделал соответствующее
скучающее лицо, даже принялся насвистывать беззаботный
мотивчик.
–
О, Леха, – приглядевшись в темноте и узнав, ничуть
не удивился Сорин. И тут же спросил:
–
Выпить есть?
Карташ молча показал пустые ладони, споро
прокачивая ситуацию. Прапор и без бутылки был уже
отчётливо пьян, однако в Салуне Алексей его не приметил –
стало быть, нажрался где-то в другом месте. Стало быть, это
не он мочканул охотника, потому как, во-первых, он должен
был подслушивать их разговор в зале, дабы сделать
соответствующие выводы, а во-вторых, столь мастерски
пощекотать заточкой не самого последнего лоха в посёлке –
с пьяных-то глаз не очень получится. Да и не в его, Сорина,
привычках было размахивать заточкой, в ухо дать ещё куда

ни шло.
Не он завалил Егора, не он, кто-то другой...
–
Сучка, – пожаловался Сорин. – Сказала – буду ждать
там вон, у поваленного кедра, приходи. Ну, пришёл, пузырь
принёс,
всё
чин-чинарем,
как
полагается.
Час
прокантовался, как дурак, и ни хрена. Выпить точно нет?
–
Да нету, нету, – сказал Карташ. Встреча, кстати
говоря, случилась весьма своевременная: прапор-то и
покажет, что старлей шёл не откуда-нибудь, а от лесопилки.
На случай, если вдруг у кого-нибудь возникнут какие-
нибудь вопросы...
–
Ну и ладно, – безнадёжно махнул рукой Сорин.
–
Пойду в Салун, вдену... Про нового пахана слыхал?
Говорят, такое будет...
Распрощались они весьма мирно. Прапор ничего не
заметил и не заподозрил.
Алексей дошёл до дома более никем не замеченный,
разве что облаянный собаками, да разве ещё с крыльца
соседнего дома его окликнул поприветствовать тихий
пьяница Толян, здешний, пармовский, конюх. Вот и ещё
один свидетель, что у него стопроцентное алиби. Не-ет,
господа, как оно ни крути, а денёк, – уж прости, Егорка, –
выдался счастливый...
Он снимал полдома с отдельным входом и даже своим
палисадником у шестидесятилетней вдовы Тамары свет-
Кузьминичны.
Провернув ключ в замке и чуть приоткрыв дверь,
Карташ какое-то время стоял, прислушиваясь. Кто ж его
знает... Но ничего подозрительного слух не отловил. Лишь
где-то скреблись мыши, да с половины Кузьминичны
доносилось трескучее бормотание чэ-бэ телевизора.
«Президент США Джордж Буш-младший заявил, что...
В ответ на требования полиции освободить
заложников... Тем временем военные действия на юго-
востоке страны продолжаются...» – доносился сквозь треск
помех бодрый рапорт телеведущей. Прям-таки сводки с
поля боя. Политикой бабуля интересовалась более всего
прочего в этом лучшем из миров, хотя по старости лет не

слышала уже ни черта.
Овдовела она десять лет назад, её благоверного, тоже
некогда сидевшего, но после тоже завязавшего, отчего-то
снова посадили (ну поехал человек в Шантарск за какой-то
дорогой покупкой, ну встретил старых дружков, выпил с
ними крепко, а потом за компанию отправился на дело – и
за компанию же погорел). Где-то на зоне в средней полосе
России он и загнулся – как было сказано в похоронке – «от
обострения язвенной болезни».
Сводки с полей...
Первое время Алексей, как завязавший курильщик,
зело страдал от отсутствия телефона, а вот отсутствие
телевизора перенёс на удивление спокойно – даже к бабке
не заглядывал, хотя та разика два звала его посмотреть то
ли «Санта-Марию», то ли «Просто Барбару». А потом
ничего, привык и к телефону. Точнее, к тому, что его нет и
никогда не будет – по крайней мере, здесь.
В сенях он включил свет, чего обычно не делал,
заглянул в чулан на предмет незваных гостей с пиками,
перьями и прочими заточками, только после этого прошёл в
комнату.
С водки – с полей...
И первым делом, не снимая кобуры, вытащил из
холодильника початую бутылку водки и недоеденную
тушёнку. Воткнул вилку в содержимое банки, набулькал в
стакан граммов сто пятьдесят. А пальчики-то, кстати,
дрожат... Да, брат, не каждый день чуть ли не на твоих
глазах убивают человека. К тому же, человека принёсшего
ниточку к раскрытию тайны. К тому же, принёсшего эту
ниточку не кому-нибудь, а именно те бе...
Пивной хмель от двух кружек пивка давно и без
остатка выветрился – ещё б ему не выветриться после
эдаких-то событий, а чтобы привести мысли в какое-то
подобие порядка требовалось их чем-то встряхнуть.
Встряхнул.
Чуть полегчало, отпустило. Страха до сих пор не
было, зато чувство азарта, подогретое водочкой, росло как
на дрожжах. Забылось даже тревожное ощущение,

предчувствие
надвигающейся
беды.
Значит,
он
действительно набрёл на что-то важное. Ох, ё-моё, какие
тут открываются перспективочки...
А вот на фига он завтра «хозяину» лагеря, полкашу
Топтунову, понадобился – не понятно. Кого ещё там на
станции встречать? Не до встреч как-то нынче...
В голове приятно шумело – ну да, на пустой-то
желудок, да после дежурства, да после всего пережитого...
Карташ помотал головой. Водку, откровенно говоря, он
употреблял редко – нет ничего проще, чем спиться в таких
вот местах, как эта долбанная Парма. Он понял это сразу,
едва приехал в таёжную глушь. Но – если не хочешь
спиться и свихнуться, надо, приятель, искать дело, надо
искать, чем отвлечь себя от пустоты. Вот он и нашёл. И
почти дошёл до разгадки. И поэтому – именно поэтому и
только поэтому – сегодня можно было позволить себе
наркомовские сто пятьдесят. То есть, прошу извинить
великодушно, старлеевские сто пятьдесят. За удачу. Он
правильно определил место, да и вообще в правильном
направлении начал копать... Ну, теперь без «Макарова» он
носа из дома не высунет, благо офицерам не возбранялось
носить табельное оружие в свободное от службы время где
угодно. Окромя, разумеется, внутреннего периметра
собственно зоны.
В избе тикали, как им и положено, ходики, время от
времени трясся мелкой дрожью пошарпанный холодильник,
где-то за окном, очень далеко перекликались голоса. Не
тело ли уже обнаружили? По-деревенски, со стуком, он
поставил опорожнённый стакан на стол и шумно завалился
на заправленную постель, закинул руки за голову. Кобура с
«макаркой» больно врезалась в бок, он передвинул её на
брюхо, чтоб не мешала. Будем исходить из худшего: Егора
мочканули не из-за старых счётов, не ворьё, позарившееся
на битком набитую торбу, не какой-нибудь пьяный юнец,
коих здесь, признаться, как блох на бомже, и кои, как
пионеры, готовы пырнуть заточкой первого встречного –
просто потому, что кровушка молодецкая играет и
утвердиться дюже охота... Нет, будем думать, что

мочканули его именно из-за того, что лежало в сумке.
Значит, некто следил за ними? Значит, некто знал, что
отыскал Егорка? Значит, некто понял, что именно старший
лейтенант Алексей Карташ интересуется малопонятной
территорией, не обозначенной ни на одной карте, зато
щедро огороженной рядами колючей проволоки...
Территории, за раскрытие существования которой
непосвящённому полагалась только одна награда: заточка в
солнечное сплетение, так что ли?
Ну вот это уж дудки. Мы-то Карташи, мы не отступим
и на пику посадить себя не позволим.
Память предков, знаете ли, не позволит. А уж
особенно дед не позволит: вот как встанет из гроба...
Глава 2
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
25 июля 200* года, 00.19.
Как гласит бородатый анекдот, если ребёнок не
выбирает что-то одно, а сгребает все предметы,
расставленные перед ним (глобус, рюмку, куклу с
бантиком), то быть ему офицером.
Дражайший папочка, Аркадий Алексеевич Карташ,
гаданий не устраивал. Им всё было решено ещё до
рождения ребёнка. Родится девочка, будет кем пожелает,
родится мальчик – быть ему офицером. Как дед. Как отец.
Родился мальчик. Назвали Алексеем. В честь
легендарного деда.
Ох уж этот дед, бля...
Лёша Карташ любил дедулю, так же сильно ненавидел
и лет до двенадцати страшно боялся, хотя в живую не видел
никогда. Дед, выходец из столь же давнего, сколь и извечно
бедного рода польско-румынских дворян Карташей, погиб в
сорок шестом в Закарпатье, невдалеке от родного города

Хуст, в стычке с бендеровцами, что обезумевшими волками
рыскали в послевоенные годы по берегам Тисы и ощутимо
мешали установлению Советской власти на Западной
Украине, каковое и без них проходило архинепросто. Дед
был одним из тех, кого направили чистить леса Закарпатья
от засевших там недобитков – дескать, места тебе знакомые,
до боли родные, вот и займись.
Впрочем,
гибель деда была
окутана столь
загадочными подробностями, что юный Лёша Карташ
ничуть не удивился бы, откройся вдруг дверь и переступи
порог тот, чьи фотографии висели в каждой из шести
комнат московской квартиры, Тела тогда так и не нашли.
По свидетельству захваченных в плен бендеровцев, на чьи
показания и опиралось следствие, деда и двух других
бойцов спецотряда МГБ (все трое были ранены, потому и
оказались в руках у бандитов) увели на расстрел некие
Микола и Петро, но те сами были убиты в последнем бою
этой банды, так что место расстрела показать было некому.
Стало быть, дед запросто мог и сбежать, а Микола с
Петро просто скрыли сей факт, дабы их самих не шлёпнули
свои же – за ротозейство и невыполнение приказа. Правда, в
семье Карташей были уверены, что если б дед спасся, он
рано или поздно вышел бы к своим. Вряд ли бы он
предпочёл начать новую жизнь под чужим именем на
территории своей страны, ещё меньше верилось в то, что он
перебрался через одну из границ и осел в стране другой. А
что поделать – дед был патриот и борец за идею великой
империи, и весь его героической путь сие подтверждал.
В двадцать шестом Алёша Карташ закончил школу
Кремлёвских курсантов, а в двадцать четвёртом стоял, как и
все кремлёвские курсанты, в почётном карауле у гроба
вождя... и когда по телевизору крутили кинохронику
прощания соратников с Лениным, то вся семья Карташей
собиралась перед экраном и ждала кадра, когда покажут
скорбящего у гроба Серго Орджоникидзе. Именно тогда на
заднем плане был виден молоденький курсант в шинели, в
будёновке, с винтовкой, с траурной повязкой на рукаве.
Мать всхлипывала, отец наклонялся к экрану, каменея

лицом... а маленький Лёша Карташ думал о том, что вот так
вот, без движения, стоять час или больше, наверное,
невыносимо, и ему тоже придётся мучиться, когда он станет
офицером, чего, кстати, не хочется до усрачки...
До финской войны тридцать девятого года дед, в
общем-то, ничем героическим не отметился, просто честно
служил: сначала на Дальнем Востоке, потом в Туркестане и,
наконец, в ЛВО. Прошёл путь от батальонного до
полкового комиссара. В первые самые тяжёлые для Красной
армии дни «зимней войны» танковый батальон, в котором
находился в тот момент комсостав бригады, включая
полкового комиссара, попал в окружение. Батальон был
изничтожен практически подчистую – лишь деду удалось
вывести из-под огня и увести на лыжах в леса горстку
людей. Эту горстку он превратил в летучий отряд, который
боролся с финскими разведчиками и терзал позиции
финской армии наглыми вылазками. После того как отряд
вернулся в расположение Красной армии, дед вынужден
был отчитаться не только перед своим командованием, но и
перед органами НКВД...
Вопреки
огульным
обвинениям,
которые
выкрикивали, брызгая слюнями, в годы перестройки
бородатые демократы, органы безопасности при «отце
народов» занимались не одними лишь беззакониями и
репрессиями – они ещё и работали. И профессионалов в
органах хватало.
Причём профессионалов крутейших, каких после
этого никогда уж не делали... Так вот деда никуда не
посадили и не сослали. Его взяли в работу, посчитав, что
политработников и без него хватает, зато позарез нужны
сильные и толковые офицеры для проведения спецопераций
на территории врага. В НКВД тогда формировали
спецотряд для выполнения задач особой сложности – то
есть, на сегодняшний манер говоря, создавали спецназ.
В спецотряде дед
провёл
всю
Великую
Отечественную. И это всё, что известно об участии деда в
той войне. Операции, все как одна, были увенчаны грифом
наивысшей секретности, каковая не имеет срока давности.

Лишь награды деда недвусмысленно указывали на то, что
он отнюдь не на тыловых складах подъедался и родина по
достоинству оценила его личный вклад в общий успех.
Для Лёши Карташа дед стал тем, кем, верно, был для
древних греков Зевс: сила грозная, неусыпно надзирающая,
способная в любой, момент покарать за непослушание и в
то же время бесконечно далёкая и безгранично почитаемая.
Каждый день он слышал: «Деду бы это не
понравилось», «Дед не одобрил бы твоего поведения», «Ты
должен быть достоин своего деда».
Отсюда проистекала и вся та сложная гамма чувств,
которую Лёша Карташ испытывал к своему родственнику.
Отец же Алексея, Аркадий Алексеевич, не мог похвастаться
столь героической биографией.
Вдобавок он не пошёл по стопам Карташа-старшего –
он выбрал службу в ПВО. Правда, и ему пришлось
побывать на войне – на той войне, которой как бы и не
было. Командиром огневого дивизиона он был отправлен во
Вьетнам и неплохо там поработал ракетами по
«Фантомам» – настолько неплохо, что по возвращении на
родную землю его поощрили внеочередным званием и
перевели из города Остров, что в псковской глубинке, в
Москву. А в столице и родился Лёша Карташ – так что
последний на сегодняшний день отпрыск рода Карташей
имел все основания именовать себя коренным москвичом.
Помимо того что над детством Алексея постоянно
витала тень легендарного польско-румынского предка, отец
целенаправленно готовил из сына офицера. Внушаемый им
девиз звучал так: «Режим и самодисциплина. Только так ты
сможешь во всём быть первым – в учёбе, в физ-подготовке,
стать лидером среди сверстников». Мать-домохозяйка
своего строгого супруга побаивалась, и, даже когда отца не
было дома, Лёша от неё послаблений не получал.
Поэтому, когда отзвучал последний школьный звонок,
а молодой Карташ поменял дом на курсантскую казарму, он
не ощутил существенных изменений к худшему. Просто
родительский диктат уступил место приказам отцов-
командиров и внеуставняку старшекурсников.

Отец не принуждал своё чадо к выбору рода войск:
хоть в военно-морской флот иди, главное, чтоб Родине
служил – подобный подход отцу представлялся верхом
родительского либерализма...
Почему Карташ вдруг подался в вэвэшники?
Иначе как своего рода протестом это не объяснишь.
Ах, память героического деда-спецназовца?! Ну так вот
пусть он там у себя в деревянном макинтоше заёрзает и
перевернётся от того, что внучек наметился в вертухаи. Ах,
род Карташей обязан родине служить?! Ну так и за
колючкой тоже родина...
Нет, конечно, можно было расплеваться вдрызг с
родителями и поступить в какой-нибудь штатский институт.
Но, во-первых, срочную служить Карташа не грело
абсолютно (видимо, когда тебе долбят свыше десятка лет,
что ты потомственный офицер, простым солдатом себя уже
и не вообразить), во-вторых, не хотелось ссориться с отцом
и матерью, а в-третьих... в-третьих, как-то по барабану на
тот момент было Карташу кем быть.
Первые два года в училище запомнились Карташу
работой и муштрой, три последующие – увольнительными и
самоволками. В общем, пять лет учёбы на офицера
прокатились незаметно, как под горку.
Карташ знал, что его отец никогда не переступит через
себя и не станет просить за сына, чтобы того оставили в
Москве на хлебном месте, хотя к тому времени отец уже
получил генерала и занимал довольно-таки высокую
должность в штабе округа. Но Алексея нисколько не
беспокоило, в какую глушь его загонят по распределению,
его даже, устраивало пожить годика два-три вдали от
привычного московского круговорота, к тому времени
несколько поднадоевшего своим однообразием.
Однако просить отцу за сына оказалось вовсе не
обязательным.
Карташ охотно верил словам одного драчливого
деятеля кино, когда тот в различных интервью гордо
подчёркивал, что он, дескать, поступил в институт
кинематографии сам, без протекции отца, посредством

честного конкурса и честного отбора. Конечно, сам, кто бы
сомневался... Но вот только скажите на милость, кто из
приёмной комиссии взял бы на себя смелость завалить
абитуриента, чей отец – автор текста Гимна СССР и особа,
приближённая к императору?.. Так и Карташ ни на секунду
не сомневался: примерно та же история повторилась и с
ним. Всем и каждому было прекрасно известно, чей он сын,
и пусть генерал и не твоего департамента, но – кто ж ведает,
в какие выси тянутся нити его знакомств. Поэтому
пристроим-ка отпрыска на всякий случай, что нам стоит,
тем более отпрыск вроде не полный балбес и не полный
разгильдяй, а если даже балбес и разгильдяй... ну, будет
одним больше, только и всего.
Так Карташ очутился в комиссии по контролю за
исполнением наказаний при Министерстве внутренних дел.
Его определили в свиту одного из полковников,
занимающихся
инспекцией
исправительно-трудовых
учреждений.
Главной обязанностью новоиспечённого лейтенанта
стало сопровождать полковника в инспекционных вояжах
по стране. А между вояжами начальство выискивало для
подчинённых какие-нибудь необременительные занятия –
главным образом, бумагомарательного свойства. Вот такая
выпала Карташу служба.
Поездки по лагерям более чем не обременяли – они,
напротив, вносили свежую струю в затхлую московскую
рутину. Ему даже не приходилось чересчур много пить в
этих разъездах – было кому и без него, чаще он просто
дожидался, когда полковник с приближёнными устанет от
хлебосольства принимающей стороны, от бань и
краснощёких провинциальных путан и даст команду на
возвращение.
Он в срок получил старшего лейтенанта, так бы
дальше и шло по накатанной – к повышению по должности,
к капитанскому званию, к обзаведению солидным брюшком
и сварливой женой. Однако деятельная натура Карташа, до
того
находившая
выход
в
лихих
попойках
и
многочисленных
любовных интрижках,
затребовала

простора. Бессмысленное и унылое шагание по пологой
карьерной лестнице, в отличие от большинства из тех, кто
окружал Карташа на службе, Алексея не устраивало. Натура
просила настоящего дела. И уж раз так сложилось, что он
выбрал себе именно эту судьбу, то и искать поприще для
приложения сил следовало на уже досконально изученной,
насквозь знакомой территории...
Во время инспекций он перестал просто отбывать
номер и принялся изучать ту жизнь, что протекала за
охранным периметром, её особенности, её своеобычные
законы, её сильные и слабые стороны. И в голове стал
складываться замысел. Грандиозный и рискованный.
Наглый и в то же время простой. Он вынашивал его
несколько лет, обкатал до мельчайших деталей, провёл
осторожную разведку, убедился, что всё задуманное им
вполне может осуществиться и успех замысла зависит лишь
от его собственной предприимчивости, от собственных
безошибочных действий. Он уже начал прощупывать
людей, которым предстояло стать ключевыми звеньями его
замысла, начал вести с ними осторожные разговоры с
прозрачными намёками, убедился, что почва готова и
осталось лишь бросить в неё зёрна...
***
И вот тут-то служба преподнесла сюрприз, которого
он – уж от службы-то – никак не ждал, В одну из пауз
между инспекциями его отправили посыльным на квартиру
одного генерала их ведомства. Переложив конверт в левую
руку, он позвонил в дверь, готовый вскинуть правую к
головному убору. Дверь отворилась... и рука замерла на
полпути. Вместо генерала по ту сторону порога стояло
создание,
разве
что
смоляной
чернотой
волос
напоминавшее
грозу
нерадивых
адъютантов
и
неисполнительных майоров. Девушка лет шестнадцати,
невысокая, курносая, со смешливыми глазами и
веснушками на носу и щеках. На ней были закатанные до
колен спортивные штаны и маечка. Потом, разбирая

полёты, Карташ всерьёз винил во всём дальнейшем ту
чёртову маечку, под которой более ничего не было.
Девчушка молча и серьёзно рассматривала Карташа,
склонив голову набок, а у бравого посыльного отчего-то
никак не могло уложиться в голове, что в квартире
двухметрового генерала может проживать подобное
создание. А вдруг это не та квартира?! Он отступил на шаг,
чтобы взглянуть на номер...
–
Папина, папина берлога,
–
хитро прищурясь,
сказала... выходит, дочь обладателя генеральских лампас. –
Папа у дяди Толи, это сосед сверху. Сейчас я ему позвоню,
он спустится за вашим письмом. Пойдёмте, господин
юнкер, чаем вас пока напою.
Папе она позвонила лишь спустя полчаса. И Карташ
со звонком её не торопил. В конце концов, не содержал же
пакет приказа немедленно выступать? А если и содержал...
За приятные минуты можно заплатить и десятью сутками на
«губе». Минуты были приятны, хотя ничего особенного они
не делали, не подумайте. Они всего лишь пили чай и
болтали о всякой пустячине.
Он не робел – на то он и офицер, чтобы не робеть
перед женщинами, даже столь юного возраста. Не робел,
хотя перед ним сидела дочь грозного начальника. Может, и
оттого, что в мыслях он никак не мог сроднить хохочущую
девчонку в просвечивающей майке с глыбоподобным
скалозубом в генеральском кителе.
Потом всё повторилось. И отправка посыльного с
конвертом, и дочь генерала, и кухня с чаем. Правда,
повторилось уже не по воле случая, а по воле старшего
лейтенанта Алексея Карташа, который сам выстроил
события: перехватил реального посыльного и за пачку
сигарет «Собрание» перекупил почётное право отнести
пакет. Ситуация первого визита повторилась под копирку.
Дверь открыла генеральская дочь, кухня, чай вдвоём...
(Ничего
удивительного
в
том
повторе
не
обнаруживается. Жена генерала лежала в больнице, а его
превосходительство каждый вечер поднимался к соседу –
как он говорил, в шахматы поиграть, на самом же деле –

употреблять
на
пару
с
бывшим начальником
Владимирского централа дядей Толей армянский коньячок.)
И вот сидели они на кухне, говорили, Лара была всё в той
же маечке, Лара потянулась к печенью, коснулась плеча
Карташа твёрдым соском...
–
Я знаю, что вы военные прыткие, но...
Карташ вдруг понял, что обнимает её, ищет своими
губами её губы, а она несильно толкает его ладошками в
грудь.
–
Ну пусти же, сумасшедший...
Непродолжительного всплеска здравого смысла не
хватило, чтобы он выпустил Лару из своих объятий. А её не
слишком упорное, лишь приличия ради сопротивление
закончилось на поцелуе, и тонкие ладони уже не упирались
Карташу в грудь, а сомкнулись на его спине...
Он не думал, что может потерять голову, но – потерял,
вишь ты. Их дыхание стало общим, их стоны сливались, как
их руки, а одежды, казалось, слетали с их тел сами собой и
падали под ноги, на пол генеральской кухни. И пропало всё:
пропало окно с коричневыми занавесками, пропали сбитые
на пол ложки, пропал неудобный стол, пропало время.
Остались лишь тела, стремящиеся слиться в единое целое...
***
Самое смешное (хотя после всего Карташ холодным
потом обливался, представляя себе картину маслом:
открывается дверь и появляется чуть хмельной генерал), так
вот, самое смешное, что он не замышлял этакой дерзости.
Он всего-то задумывал побыть наедине с приглянувшейся
ему девчушкой и попробовать договориться о свидании в
ближайшие выходные.
Его толкнула к ней неведомая сила и, видимо, эта же
сила толкнула к нему Лару. Это была та самая банальная
любовь с первого взгляда. И не только со стороны
Карташа – с обеих сторон...
Они стали встречаться. Разумеется, не на генеральской
жилплощади: Алексей к тому времени снимал квартиру, там

и проходили их тайные свидания. И встречались они часто,
почти каждый день после института Лара забегала к
Карташу, который довольно легко и без последствий сбегал
со службы раньше положенного времени. Может быть,
даже слишком часто они встречались...
Как ни странно это, но не было корысти в мыслях
Карташа, хотя, казалось бы, присутствовать должна была
обязательно. Как же, влюбил в себя дочь высокого
начальника, который может устроить зятю прям-таки
реактивный взлёт по службе, забросать званиями и
должностями чуть ли не по маковку. Конечно, если они
решат пожениться (а Лара уже начинала готовить Карташа
к такому решению, Карташ, как и всякий повидавший виды
мужик, сразу это почувствовал), папочка-генерал просто
обязан заподозрить подчинённого в том, что тот, пользуясь
неопытностью несовершеннолетней девочки, заманил её в
свои коварные сети и преследует единственную цель –
карьерные выгоды. Конечно, неизбежны громы с молниями,
проклятья и угрозы на обе головы. Однако рано или поздно
генерал отойдёт, а узнав из какой семьи происходит
будущий зять, и вовсе присмиреет, посчитает, что дочь
делает неплохую партию. Никакого мезальянса. Всё-таки,
товарищи офицеры, сын генерала и дочь генерала. Ровня,
как-никак.
Нет, Карташ никогда не связывал в мыслях
жизненный успех с любовью к дочери генерала.
Мухи отдельно, котлеты отдельно. Но, видимо, давали
знать о себе гены деда и отца. Впрочем, связывал – не
связывал, а дело неуклонно катилось к маршу
Мендельсона...
И была б то не жизнь, а сказка про Иванушку,
женившегося на царёвой дочке и отхватившего полцарства
в придачу, – да вот, наверное, не случайно все сказки
аккурат на счастливом аккорде пира на весь мир и
заканчиваются, а про то, что дальше творится с
Иванушками и царевнами, сказители предпочитают не
распространяться. А дальше, прямо за сказкой, не извольте
сомневаться, начиналась жизнь. Та самая жизнь, в которой

семейные лодки бьются о быт, в которой проходит любовь
и вянут розы.
Любовь Карташа к генеральской дочке увяла ещё до
свадьбы. Увы, сие бывает сплошь и рядом. Бурная страсть,
которая, казалось бы, обязана перерасти в настоящую
любовь, куда-то уходит, как вода в песок, и на поверхности
остаётся лишь равнодушие и скука. А поскольку
корыстными побуждениями старший лейтенант одержим не
был, то и решился во всём откровенно признаться девушке
по имени Лара.
Если б он знал, чем всё закончится, то, наверное, всё-
таки выбрал бы женитьбу на женщине, которую разлюбил,
ижилбысней,какмногиеживут,–невлюбви,нов
совместном быту, изменяя и скандаля, и под конец,
наверное, обычным житейским образом развёлся бы.
Но он предпочёл честное признание, этот старлей.
Ведь просто уйти, не сказавши куда и отчего, – не тот
случай. Пришлось объясняться: мол, не хочу тебя
обманывать и так далее.
А кончилось всё пресквернейшим образом.
Лара, Джульетта хренова, наглоталась таблеток – и
если б не вовремя вернувшийся отец, то откачать девушку
уже не сумели бы...
Генерал, ясное дело, тут же узнал всё. Свой
единственный разговор с отцом Лары, произошедший уже
не на генеральской кухне, а в прихожей съёмной квартиры
Карташа, старший лейтенант помнил смутно. Он как бы
отключился на то время, что бушевал генерал, понимая
справедливость отцовского гнева и одновременно понимая
всю
бессмысленность
сей
милой беседы двух
джентльменов. Удержалось в памяти лишь генеральская
угроза: «Убил бы тебя, с-сучонка, но девчонку одну, без
отца оставлять не хочу. А для тебя же лучше будет, чтоб ты
исчез с глаз моих. Сгною».
И ведь сгноил. Приказ о переводе старшего
лейтенанта Карташа в Шантарскую область, в посёлок
Парма, для продолжения службы в исправительном
учреждении номер *** появился незамедлительно.

Нет, можно было, конечно, подать в отставку,
однако...
–
Не вздумай, – остерёг его Серёга Красицкий,
штабной адъютант.
–
Через два года твоему... хм, «тестю»
проставляться по случаю выхода на пенсию. Его спровадят,
не удержав ни на минуту, уж поверь мне, а на его место
назначат Глушина, папаши твоего кореша... Пересидишь,
похлопочем за тебя и вернёшься белым лебедем, да ещё
сразу в фавор попадёшь – как не праведно угнетённый
прежним начальством элемент...
Карташ обдумал всё и пришёл к выводу, что Красицкий
прав. Незачем перечёркивать свои годы и начинать что-то
сызнова. К тому же ему хотелось вернуться к претворению
своего замысла. К тому же два, ну пусть три года не видеть
все эти московские рожи – тоже не так уж плохо, будем
считать всё происходящее ссылкой, вроде как у Ленина.
Так в тридцать два года в звании старшего лейтенанта
коренной москвич Алёша Карташ очутился за тридевять
земель от столицы.
И пока даже не подозревал обо всех тех, с позволения
сказать, приключениях, которые готовит ему Судьба.
Извините за патетику.
Глава 3
В ДОМЕ ПОВЕШЕННОГО...
26 июля 200* года, 11.32.
Когда он зашёл во двор, Михал Сергеич поднял свою
огромную голову и бросил на него тоскливый взгляд, из
глотки вырвалось прерывистое поскуливание. Карташ
присел на корточки перед конурой и потрепал Михал
Сергеича по мохнатой холке. Михал Сергеич в ответ лишь
горестно вздохнул и вновь опустил голову на лапы.
–
Страдаешь, да? – негромко спросил Алексей.
–

Такова жизнь, старичок, случается, и нормальные люди
помирают раньше срока. Тут уж ничего не попишешь...
Он поднялся в дом, постучал, подождал немного
ответа и, не дождавшись, осторожно вошёл. Как и
полагается, все часы в доме стояли, зеркала были
занавешены полотенцами. Двинулся в комнату. Никого.
Негромко позвал:
–
Надя...
На кухне что-то брякнуло, и в дверях показалась жена
Егора Дорофеева. Пардон, уже вдова.
Но, чёрт бы подрал, даже в такую минуту, даже в
таком состоянии красивая была вдовушка, откуда-то явно
из казачек – огромные чёрные глаза, плотное крепкое тело,
грива чёрных волос, сейчас с трудом удерживаемая чёрной
же косынкой.
–
А, ты, – бесцветным голосом сказала она, вытирая
руки о передник. – Проходи в комнату.
–
Да я ненадолго, – сказал Карташ. – Ну... как ты?
Надя скривила губы в подобии улыбки.
–
Как, как. А то ты не видишь. К похоронам
готовлюсь... Егора... Егора туда, в морг ментовский, что
ли, повезли, завтра, сказали, вернут. Для похорон. А я вот
тут вот, по хозяйству...
Из кухни и впрямь тянуло ароматными запахами –
хотя, признаться, и навевающими некоторую скорбь.
Поколебавшись, Алексей сделал шаг вперёд, обнял её
за плечи и сказал:
–
Крепись, Надюха...
Полную банальщину, в общем, сказал, аж самому
противно стало. А Надя вдруг порывисто обхватила его за
плечи, уткнулась носом в плечо. Карташ испугался было
истерики, но она столь же неожиданно отстранилась,
поправила платок. Сказала ровно:
–
Проходи, проходи, нечего в дверях стоять. Есть
хочешь?
–
Только что.
–
Тогда за упокой выпьем. Сейчас рюмки принесу.
Пока Надя собирала на стол, Карташ тихонько сидел

за столом и бездумно разглядывал бесхитростные вырезки
из различных журналов, украшающие стены вместо картин.
Жалко было девчонку искренне – хотя и не пропадёт вроде,
баба-то сильная, да и у Егорки, как у всякого уважающего
себя деревенского жителя, наверняка припрятано немало на
чёрный день...
Нельзя сказать, что Алексей был другом их семьи –
так, иногда наведывался по делишкам, с Дорофеевым
пошушукаться да от службы отдохнуть. Надюха его
встречала радушно и вроде бы даже была рада, что муженёк
сдружился с московским интеллигентом. Если откровенно,
если положить руку на сердце, то порой забредали Карташу
в
голову
адюльтерные
мыслишки,
уж больно
соблазнительно выглядела юная жена пожилого охотника в
сарафанчике чуть ниже колен, но он гнал их от себя
нещадно, ибо верно сказано: не балуй, где работаешь.
Родом Надя была из какого-то райцентра под
Байкальском, и если б кто сообщил восемь лет назад дочери
тамошней сельской учительницы, что жизнью ей
предписано навсегда осесть в Парме, она рассмеялась бы
тому сказочнику в лицо. И тем не менее... Насколько знал
Карташ, подружка из Байкальска, нынче уже позабытая,
как-то уговорила Надю поехать вместе с ней на свиданку в
здешнюю зону – то ли жених подружкин здесь чалился, то
ли просто приятель, не суть. Типа, одной страшно, а вместе
будет веселей. Поехали, на свою голову. Свиданку вроде бы
так и не дали, зато Надька, школу едва закончившая,
повстречала в Парме Егора Дорофеева – и всё. Любовь с
первого взгляда и до самого гроба. На фиг институты, мама-
училка и выгодные партии в городе. Целый год никто в
Парме не верил, что это у них надолго, хотя
необсуждаемый, казалось бы, вопрос о том, что заезжая
молодка из «ентелигентов» не пара потомственному
охотнику, обсуждался до хрипоты во всех избах. Не верил
никто и на второй год. И даже на третий. А влюблённым на
всех было начхать с высоты птичьего полёта. Вот ведь как
бывает. Алексей вздохнул. Чудны дела твои, господи...
Надя расставила рюмки на столе, села рядом, разлила

водку. Выпили не чокаясь. Помолчали.
–
Кто его, ты не знаешь? – наконец спросила она.
Собственно, за ответом именно этот вопрос Алексей и
пришёл в сей дом мертвеца – как бы грубо это ни звучало,
но ради выражения соболезнований, пусть и трижды
искренних, он бы не стал подменяться на службе и сюда бы
не попёрся через всю Парму: успеется ещё. Да и не любил
он, признаться, подобных скорбных ритуалов. Тем более,
как ни крути, а к смерти Дорофеева он причастен...
Он покачал головой и взял её руку в свою, сжал
дружески.
–
Понятия не имею, Надюшка. А может, он сам тебе
что говорил? Может, приходил кто незнакомый? Извини,
если не вовремя я с такими расспросами...
–
Да чего уж теперь-то. – Она задумалась. – Люди всё
время какие-то захаживали, шептались о чём-то с ним во
дворе, всех и не упомню. Были и незнакомые – из
Шантарска, вроде... Да я Егора в последнее время и не
видела толком – то он в лесу, то в Шантарск по каким-то
делам...
В Шантарск? И что ему там понадобилось, интересно
знать?.. Но на всякий случай Алексей сделал мысленную
зарубку.
–
А тебе он ничего об этих делах не, рассказывал?
–
Нет, конечно. Он же скрытный... был.
–
Ну, может, там, оставлял что-нибудь, просил
спрятать – ну, на случай, если с ним случится чего?
Надя выдернула руку, вскинула голову, цепко глянула
ему в лицо.
–
Ты что-то знаешь?
–
В смысле?.. – несколько опешил Алексей.
–
Не дури, Карташ, – вот тут-то в голосе её появились
истеричные нотки.
–
Все говорят, что по пьяной лавке его
зарезали. Так что прятать-то? Значит, не по пьяни.
Выкладывай.
–
Да я правда ничего не знаю, Надюх, – успокаивающе
сказал Алексей. И по большому счёту не соврал.
–
Просто
хочу как-то помочь. Менты ж всё равно ни фига не

найдут...
–
Это точно, – вздохнула она, и глаза её вновь стали
тусклыми. – Спасибо, Карташ.
Н-да, приход сюда был жестом отчаянья, теперь это
стало яснее ясного. Разумеется, ничего она не знала,
конечно же, Егорка и не думал даже, что его походы в
район Шаманкиной мари могут нести в себе какую-либо
угрозу – по крайней мере, не большую, нежели походы в
любом другом таёжном направлении.
По логике развития событий, теперь он должен быть
выдать очередную, не менее тошнотворную баналыдину
типа: «Если надо помочь с похоронами – деньгами там,
транспортом, ещё чем, – ты только скажи», – потом
сообщить:
«Мужайся, все там будем», – и ещё что-нибудь в этом
стиле. Потом поцеловать в щёчку и по-тихому свалить... По
сути, он так и собирался сделать. Но тут она сказала:
–
Как же я теперь без него буду, а, Лёшенька? На кого
же теперь...
–
и глаза её наполнились слезами, не
истеричными, нет, – беспомощными какими-то, что ли,
беззащитными. И, кажется, впервые за всё время их
знакомства она назвала его не по фамилии...
Что он делает и, главное, зачем он это делает, Алексей
и сам не понимал – словно смотрел на себя со стороны. Но,
заметим в скобках, ежели смотреть непредвзято, то он
особо и не делал ничего – всё за него делали. Нет, была в
этой женщине («Вдове, чёрт подери!!!» – вопили остатки
разума, но всё тише и тише), была ней некая сила – сила
притяжения, которую она и сама, быть может, не
осознавала, но инстинктивно до сегодняшней поры прятала,
и которая теперь вырвалась на свободу...
Хотя, быть может, это Алексей уже потом находил для
себя оправдания – как и все мужики, что жили до него и
будут жить после.
Хотя, быть может, для такой женщины это был
единственный способ удержаться на краю, выдержать и
пережить ужас потери...
В общем, сие неизвестно.

Она вдруг всхлипнула, содрогнулась, будто от удара
током, схватила его за рубашку и рывком опрокинула на
себя, обхватила за шею чуть ли не в удушающем приёме...
Бутылка покатилась со стола к чёртовой матери,
прерывистое дыхание обожгло кожу, затрещала материя –
то ли её платье, то ли скатерть, они упали на ковёр,
опрокидывая стулья, и нельзя сказать, чтобы Алексей
отключился, но...
Но всё дальнейшее он воспринимал уже как бы со
стороны, потому как никакого чувства в происходящем не
было, а был исключительно голый сеанс практической
психотерапии. А проще говоря, ну вот необходимо было
женщине сбросить напряжение, которым она сдерживала
рвущуюся наружу панику перед безысходностью, нужно
было хоть ненадолго вновь ощутить рядом присутствие
мужчины и опоры, требовалось... да кто ж его знает, что
ещё требовалось! Как бы то ни было, возбуждение – не
эмоциональное, чисто физическое – пронзило его тело,
совсем как давешний разряд, заставивший её содрогнуться
всем телом. Он задрал её простенькое платьишко, обнажая
крепкое, без единой жировой складки тело, задрал до
самого подбородка. И овладел ею, не грубо и не нежно –
потому что и то, и другое было бы изменой... хотя бы с её
стороны. Атак... Психоанализ, мы же сказали. И она
покорно раскрылась перед ним, пустила в себя с лёгким
стоном, с закушенной нижней губой, с горячечным
шёпотом: «Егорушка...» Нет, несмотря на всё, Алексей всё
же наслаждался, наслаждался её телом, будем честными.
Ибо какой мужик не возжелает – хотя бы мысленно – такого
точёного тела! Ох и повезло же Егорке...
Оргазм наступил одновременно, заставив двух людей
на полу выгнуться дугой и чуть ли не закричать в голос. И
Карташ почувствовал, что проваливается в какой-то
сладостный, невыносимо головокружительный омут, откуда
нет возврата. И неимоверным усилием воли заставил себя
из этого омута вынурнуть...
Как оказалось, всё же на несколько секунд он
отключился, потому что, очухавшись и оглядевшись, он в

некотором обалдении обнаружил, что Надя, понимаете ли,
спит. Глубоко, умиротворённо и сладко, как ребёнок...
«Нет, ребята, женщин нам не понять», – пришла ему в
голову очень «оригинальная» мысль. По возможности
бесшумно он встал, скоренько оделся, затёр следы их, так
сказать, жизнедеятельности и перенёс Надежду на кровать.
Поправил подол платья, накрыл. Пусть думает, что это
покойный муж к ней приходил.
«Вот так и рождаются мифы об инкубах и прочих
суккубах...»
–
с толикой стыда подумал Алексей, виновато
развёл руками перед портретом Дорофеева с чёрным
уголком на стене и беззвучно выскользнул на улицу через
заднюю дверь. Жадно глотнул свежий воздух. Никого
вокруг, и на том спасибо. Покачал головой: ну дела... «Ещё
и соль чего-то там от слёз пролитых не успела...»
–
вспомнилась полустёртая за давностью лет строчка из
классика, но он отогнал её, как совсем уж глумливую.
Потому что думать сейчас надо было совсем о другом. О
том, например, как, где и какие ещё ходы искать к
Шаманкиной мари и, попутно, как уберечься от возможного
покушения на себя любимого. Если противник решится
нанести удар, то откуда он удар нанесёт, предсказать
невозможно. А жить в постоянно страхе это, знаете ли...
И тут же встал как вкопанный.
Озарение настигло его и пригвоздило к земле аккурат
в тот момент, когда он поворачивал в сторону Восточного
тракта.
А почему это, собственно, он не может вычислить,
откуда нападёт враг? А вычислить это легче лёгкого –
достаточно оставить врагу только одно-единственное
направление для атаки. Иными словами, подставиться
самому... И вновь Алексей почувствовал покалывание в
кончиках пальцев: азарт. Нет, Шаманкина марь для него не
закрыта, дудки.
Рассказы об этом месте он слышал с первых дней
пребывания в Парме. Но, как и все пармовчане (или как
правильно – пармовцы?), сперва относился к ним ровно с
той же серьёзностью, что и к рассказам о Золотой Бабе,

снежном человеке или горе из чистого серебра, затерянной
в тайге.
Территория, получившая наименование Шаманкина
марь, находилась примерно в восьмидесяти километрах от
Пармы и являла собой обширную, сплошь заболоченную
местность в низинке, местность, по которой никто не
ходил – по причине насквозь тривиальной: незачем было
ходить. Наверное, сквозь топи и существовал проход,
однако, опять же, никто его не знал – по причине той же
самой. Говорили, что в давешние времена на этих болотах,
скрываясь от никонианской церкви, разбили свои скиты
раскольники, и, дескать, они там и до сих пор прячутся от
соблазнов мирских...
Однако версии о раскольниках сильно мешала
колючая проволока, наверченная чуть ли не вокруг всей
мари. Сия колючка недвусмысленно указывала на то, что в
тайге укрылся (или некогда был укрыт) некий секретный
армейский объект, подобных которому немало разбросано
по России вообще и по сибирской тайге в особенности: не
поймёшь, к каким войскам приписанные, неизвестно, в
какие года основанные, непонятно что от посторонних глаз
укрывающие, но по сию пору окружённые строжайшей
секретностью. А то, что вокруг «точки» вьются комариным
роем всякие слухи и вымыслы, – так любая мало-мальская
тайна всегда обрастает ими, как пенёк опятами. Был бы
повод.
Колючку впервые обнаружили года три назад. Когда
она там появилась точно, кто её натягивал, как и на чём
завозили бухты – никто этого не видел. Ну, последнее-то
как раз не удивительно. Завозили, ясное дело, вертолётами,
иных сообщений с теми краями не имеется, если не считать
медвежьих и лосиных троп – а с расстояния в восемьдесят
километров «вертушку» не углядишь, разве случайно
окажешься поблизости от тамошних мест.
Касаемо же самого объекта тоже наличествовали
полнейшие непонятности: то ли с незапамятных времён там
располагалось нечто секретное и лишь недавно где-то в
штабах вдруг, глянув на карту, надумали расширить и

укрепить охраняемую зону, то ли объект свежеиспечённый,
объявившийся на подтачиваемом болотами полуострове
вместе с колючкой – то есть примерно три года назад.
Охотники и прочий люд, гуляющий по тайге,
Шаманкину марь частыми посещениями не жаловал и
прежде – во-первых, далеко, во-вторых, нечего там особо
делать, в-третьих, места те всегда пользовались дурной
славой. Поэтому – если площадь самой «точки» невелика, а
маскировка на должном уровне – редкие таёжные бродяги
объект запросто могли и до появления проволочного
заграждения обходить стороной. Это ведь не парк культуры,
а, что ни говори, тайга, в которой такая вот «точка»
относится к необъятным просторам, как капля относится к
морю.
С обнаружением колючей преграды желающих
наведываться в те края и вовсе, считай, не осталось. Зато
немедля в народной памяти всплыли все недобрые предания
про зажатый в болотах кусок тайги, байки стали активно
размножаться, обрастая по дороге всё новой жутью...
Глава 4
ЛОВЛЯ НА ЖИВЦА
25 июля 200* года, 13.12.
...От лесопилки он прошёл по раздолбанной тяжёлой
техникой дороге до дровяных складов.
Оттуда тропинкой, вихляющей между сараями и
штабелями шпал, двинулся к железнодорожным путям.
Здесь нападать не станут. Здесь в дневное время вечно
кто-нибудь шляется – то дорожники, то лесопильщики. Нет,
с нападением, как пить дать, подождут. Тем более не
составляет труда просчитать, куда держит путь товарищ
офицер.
Некуда ему больше идти, кроме как к «железке».

Офицер внутренних войск – это вам не кот какой-нибудь,
который может серьёзно и целеустремлённо куда-то
шлёпать, потом неожиданно развернуться и с той же
деловитостью, что и прежде, почапать в обратном
направлении.
Обогнув холмик тупика с наваленными вокруг
ржавыми колёсными парами, Карташ вышел на путь. Под
ногами зашуршал щебень.
Дальше путеводной тропой ему станет серая лента
бетонных шпал, уложенных этой весной зэковской
бригадой.
Алексей оглянулся. Отсюда виден вокзал, а значит, и с
вокзала просматривается этот участок пути. Вон и уазик
начальника лагеря куда-то профырчал про грунтовке,
отсюда его хорошо видать... И вообще, пока он находится в
обитаемых местах – тут разъезжают маневровые
локомотивы, тут внезапно выруливают из-за вагонов
работяги в оранжевых жилетках... Зачем рисковать? Мало,
что ли, в Парме безлюдных мест, куда рано или поздно
забредёт товарищ-офицер. К тому же, если преследователи
в курсе околослужебной деятельности старшего лейтенанта
Карташа, то они уже поняли, куда тот собрался. Значит,
всего-то надо подождать, когда старлей одолеет пятьсот
метров рельсового пути, где его скроет поворот. А там
остаётся всего один свидетель – тайга...
Трудно заставить себя добровольно лезть в ловушку.
Но Карташ знал, что надо. Есть, бляха-муха, такое слово...
Ощущение взгляда в спину, появившееся сразу возле
дома Дорофеева, не исчезало, однако Алексей сему факту
большого значения не придавал. Вполне возможно,
срабатывает так называемый эффект ожидания. Когда,
прочитав
статью
о
вреде
пьянства,
начнёшь
прислушиваться к своей печени, то обязательно заполучишь
покалывания в правом боку. Когда ждёшь слежки –
обязательно начнут мерещиться нырнувшие за угол
«топтуны» и зловещие взгляды из тёмных подворотен.
Сзади послышалось дребезжание. Карташ резко
развернулся. Нога зацепилась за крепёжный болт на шпале,

и Алексей чуть не грохнулся всеми костями на рельсы. Вот
что значит натянутые нервишки...
А его всего-то навсего догоняла мотодрезина. С
одним-единственным ездоком на обитом коричневым
дерматином кресле. На площадке перед автомобильным
движком стукались боками молочные бидоны.
Уф... Пронесло.
Карташ взглянул на часы. Запаздывали на полчаса. Не
часы, конечно. В своих «командирских» Карташ был
уверен, как Наполеон в старой гвардии. С обедом
запаздывали, суки. Ну да, на дрезине покачивались бидоны
с хавкой, со всякими там вторыми и компотами. Так их
каждый день и доставляют из деповской столовки. Не
возить же, право слово, зэков на обед в зону...
Словно сомневаясь, что его грозный транспорт
замечен, водитель подавил на автомобильный клаксон. И
стал притормаживать.
Карташ почувствовал облегчение. Значит, пока можно
не подставлять спину под нож.
Так уж устроен человек. Дай возможность отсрочить
опасную развязку – и вцепишься в этот шанс зубами. А уж
разум подыщет трусости подходящее, красивенькое
объяснение. Карташ, например, успокоил себя тем, что если
его преследуют, то преследователь, наверняка, заподозрит
неладное, когда офицер вдруг откажется от попутного
транспорта.
–
Чего так поздно! Премий с вас давно не снимали! –
сварливо заметил офицер внутренних войск, забираясь на
дрезину.
–
Скажи спасибо, начальник, что вообще поехали, –
угрюмо отозвался Сашка-Ухарь.
–
Еле завёлся. Давай мне
новую лайбу, будет тебе движение по графику. Сам, кстати,
не жрамши. А меня-то кто пожалеет?!
Как и положено, Сашка-Ухарь тоже происходил из
бывших сидельцев.
–
С инспекцией? Людям доверию нет, начальник? –
Сашка смял «беломорину», оставляя на мундштуке
мазутные отпечатки пальцев.

–
Как говорил товарищ Ленин, социализм – это учёт и
контроль, – автоматически проговорил Алексей.
–
А я уж и забыл. И про пахана твоего с погонялом
Ленин, и про сицилизм... А вообще-то лихой был атаман,
хоть и беспредельщик. Такую поляну хапанул – всего лишь
с шайкой отморозков!
Продолжая болтать, Сашка опустил руку вниз, под
сиденье...
Карташ дёрнулся, как от удара током. Из-под фуражки
на висок побежала струйка пота.
Идиот! Осёл! Расслабился, как последний кретин! Сел
на жопу ровно и забыл об опасности! Почему это,
интересно, дрезинщик не может быть тем самым? Почему
убийцей не может быть хорошо знакомый человек, на
которого ни в жизнь не подумаешь?!
Сашка выудил тряпку, вытер руки, хотя что грязнее –
руки или тряпка – сказать было непросто. И это ничего не
значит. Трюку сто лет в обед. Возможно, он даёт
привыкнуть к движению. А когда в пятый раз полезет туда
же, под сиденье, то вытащит уже монтировку или гаечный
ключ. Двинет, скинет под рельсы – вот тебе первоклассный
несчастный случай. Потом плети что взбредёт в голову: или
гражданин начальник внезапно выскочил на путь, или
дрезина сошла с рельсов – а они ох и нередко сходят.
–
и
ездок-офицерик неудачно фуражкой об рельс приложился...
Кругом тайга. Ехать им ещё минут десять, с каждым
километром места будут всё глуше и безлюднее...
Карташ покосился на соседа. Тот замолчал, глядел
вперёд, насвистывал какой-то мотивчик.
Сама безобидность.
Дребезжа и покачиваясь, дрезина катила наезженным
маршрутом. Зелёной каймой тянулся по сторонам лес, вдоль
насыпи валялись старые, деревянные шпалы, чьё место на
этом участке уже занял бетон.
Когда показалась группа в оранжевых жилетках,
кидающая лопатами щебень, Карташ не смог сдержать
выдох.
–
Жрать привезли! – донеслось сквозь скрежет

подтормаживающей дрезины.
–
Поздновато, япона мать...
–
Кончай вкалывать!
–
Притомился, начальник? – подмигнул ему Сашка-
Ухарь.
–
Да есть маленько, – сознался Алексей.
Спрыгнув на насыпь, Карташ обнаружил, что у него
взмокла спина...
Только один человек не принял участия в стаскивании
бачков с дрезины и в предобеденных хлопотах. Бригадир
как лежал на груде старых шпал, когда остальные
вкалывали, так и сейчас продолжал лежать. Поднялся,
причём с показательной неторопливостью, лишь когда
Карташ подошёл к его «рабочему» креслу.
–
Волыним? – Это была ритуальная фраза, с которой
Алексей неизменно начинал общение с бригадиром.
–
Так ведь не положено, начальник, – ответ бугра тоже
не блистал новизной.
–
Ну, как норма? – Алексей присел на шпалы,
вытащил сигареты, закурил, протянул пачку бригадиру – А
куда она денется, твоя норма, – бугор от офицерского
табачка отказываться не стал. – Благодарствую за дачку.
–
Чего не летишь за стол?
–
Ниче, пайку оставят.
Алексей равнодушно пожал плечами. Он знал, что
бугор никогда не обедает со всеми вместе.
Также он знал, что тот любит осушить «малька» за
обедом. Известно и кто привозит ему водчонку – Сашка-
Ухарь и привозит. Иначе говоря – хоть сейчас устраивай
шмон и накрывай малину.
Но наводить законность и порядок старлей не
собирался. Тупая уставщина, равно как и излишнее
либеральничанье до добра не доводят. Скользить требуется
по тонкой срединной грани.
–
Вот смотри, Степанов, – Алексей с удовольствием
курил, отгоняя дымом комаров.
–
Ты здоровущий бугай,
косая сажень, да ты бы полбригады один заменил. А ты
отнимаешь у меня трудовую человеко-единицу – харчи

зазря на тебя переводим.
Карташ, в общем, показал, что сегодня настроен
поговорить. И бугор Степанов по кличке Мамай охотно
поддержал настрой начальника.
Видно, от безделья бригадир притомился и готов был
хоть с чёртом побалакать, лишь бы скрасить скуку.
–
Если хочешь такого бугра, который будет работать,
так лишишься догляду за твоими мужиками. Потому как не
в авторитете будет твой прораб. А когда за работягой
догляду нет, то он норовит отлынить. Как говорится, хрен с
ней, с подковой, завтра докую. А с завтра переносит на
послезавтра. Так что это с виду я вроде ни при делах, а
попробуй убери меня отсюда – и привет твоей норме,
здравствуй всякое баловство. Да и чё тебе переживать,
начальник! Ты ж знаешь, норму у меня всегда получишь.
Ну а фуфырь поставишь или пару пачек чая выкатишь, так и
перевыполним за милую душу...
–
Не, перевыполнять не требуется. Не на
комсомольской стройке. Ты мне качество работ давай... А
вот скажи, Степанов. Ты вот тут сидишь-лежишь, мысли,
небось, думаешь. И не обидно, что дни и месяцы проходят
так бездарно? Впустую. На шпалах, воняющих креозотом.
Сегодня Карташ был заметно разговорчивее обычного.
А чему удивляться – надо ж дать преследователю время
одолеть расстояние до места работ. А он, преследователь –
если вообще существует в природе, – пойдёт сюда, пойдёт.
Потому что офицер Карташ, скорее всего, отсюда
отправится не в посёлок, а на зону. И значит, пойдёт он
один, сперва по рельсам, потом по тайге. А такой шанс
упускать глупо...
–
За правильную жизнь агитируешь, начальник? –
Степанов-Мамай явно был доволен, что можно развлечься
человеческим разговором.
–
Я тебе так скажу... Я свою
жизнь веду, и мне она нравится. И, скажем, с тобой
поменяться не захочу.
По тому, как он ворочается, устраиваясь поудобнее на
бушлате, брошенном на шпалы, не трудно было догадаться,
что бугор готовится к раздумьям миропорядкового размаха.

–
Всё на этом свете разное, начальник. Даже кирзачи.
Хотя вроде шьют по одной и той же кройке на одной и той
же зоне. Да и вообще нет ничего одинакового. И людишки
все разные, и преступление преступлению рознь. Всё орут
«Преступники, преступники!»... Вот, к примеру, Леха Свищ
–
его, я так думаю, правильно закатали, – бугор махнул
здоровенной ладонью в сторону костерка, который быстро
соорудили зэки и, отгоняя дымом комаров, опустошали
вокруг него миски с обедом. – Знаешь его историю? Свищ в
коммуналке жил, а там среди соседей был хрен один
примерно его возраста. Они типа приятельствовали.
Выпить, там, закусить, праздники-получки. Ну, короче,
пока зарабатывали поровну, всё было зашибись. Но потом
тот хрен в гору пошёл, начал деньгу зашибать и купил
отдельную квартиру. Свищ, которому светило куковать в
коммуналке до второго пришествия, дико воззавидовал и
начал строить планы. А потом вызвался помочь приятелю с
переездом и, выждав момент, взял и просто-напросто
спихнул кореша с балкона отдельной квартиры. Ну не
кретин ли, скажи, начальник, а? Хорошо, тот не насмерть
расшибся. Этаж был то ли пятый, то ли шестой, но хрен
упал на кучу мусора, дом-то только сдали... А вон возьмём
того, рядом со Свищом, компот хлещет. Жакан. Всего-то
мужик хорошенько отметелил двух черножопых, которые
пытались затащить какую-то девку в свою тачку. Впаяли
человеку на полную катушку, потому как попал человек на
кампанию по борьбе с экстремизмом. Вроде и тот, и другой
преступники, обоих вроде народ должен проклинать и
наказывать. Но любой человек скажет, что первого
посадили по делу, а второго следовало отпустить. Или
возьмём третий случай, мой...
–
Я назад, начальник! – окликнул Карташа Сашка-
Ухарь. – Едешь?
–
Да нет, мне в другую сторону! – махнул рукой
Алексей.
«Очень хорошо,
–
подумал Карташ и вновь
почувствовал лёгонький азарт от предчувствия угрозы.
Адреналинчик в кровушку так и захлестал...
–
Если

преследователи увидят дрезину без старлея – поймут, что
шанс сам плывёт в руки и поторопятся в засаду».
–
Так вот возьмём меня, – продолжал бугор. Моя
профессия – это тот же спорт, типа хоккея. Как идут люди в
хоккей, зная, что могут получить травму вместо медальки и
пропустить сезон-другой, у лепил пребываючи, – так и у
меня. Ну не повезло мне на последних выступлениях,
догнали и перегнали меня ваши спринтеры из команды
«мусорские резервы»... Ладно, поглядим, что будет на
следующих олимпийских играх...
–
Это ты к тому клонишь, что, дескать, сейчас ты не
небо коптишь, а ведёшь подготовку к новому старту? Занят
«предсезонкой»? Сил набираешься для новых спортивных
свершений?
–
Правильно мысль поймал, начальник. А ещё
добавлю, что «УКа» – он вроде твоего воинского устава.
Вроде всё правильно в нём написано, но начни по нему
жить – и дольше дня не продержишься. Поэтому не по
уставам и не по «УКа» судить надо, а по совести. Вот ты с
нашими понятиями знаком, они поумнее твоих законов
будут. Это ж только в дурных кинохах стоит новичку войти
в хату, так урки тут же сползают с нар и давай измываться.
Ты ж знаешь, что так не бывает... У нас сперва разберутся,
что за человек, с каким нутром, за какие дела отвечает, прав
по совести или не прав, всё про него вызнают, а уж потом
место ему укажут. Так и в судах бы следовало. А не рубить
всех людей с плеча, что дрова, одним и тем же топором...
Алексей поднялся со шпал.
–
Хорошо, конечно, Степанов, сидеть тут и слушать
твои гуслярские напевы о пользе жизни по понятиям.
Однако мне трудиться надо. По работе никаких вопросов?
Тогда ладно...
Карташ ещё немного походил по насыпи, вроде
осматривая участок работ, потом неторопливо побрёл по
шпалам, к лагерю. Предстояло пройти с километр по путям,
потом за Лысым оврагом свернуть на короткую тропку,
которая выведет на дорогу, связывающую зону и посёлок.
На месте преследователя Алексей выбрал бы для

засады как раз мост через Лысый овраг.
Опять же удобно обставить убийство под несчастный
случай. Упал человек в овраг, да башкой об камень. Как
упал? Так вы о том у покойника спросите. Может,
поскользнулся, может, выпимши был, а может, задумался о
чём-то.
И именно из-за великого соблазна выдать смерть за
несчастье, Карташ полагал, что убийца стрелять не станет и
пику пускать в ход тоже застесняется. Потому как
насильственная смерть какого-то охотника и офицера ВВ –
сие есть две большие разницы, кореша-товарищи.
Потому как Топтунов такого дела не простит, землю
носом взроет, но докопается, кто покусился на его
подчинённого и в некотором роде подельника. Может, и не
докопается, но шмон поднимет до небес, глядишь, и ментов
из Шантарска нагонит. А убийце и его заказчикам это надо?
На фиг им это не надо... Однако доводы и выводы одно, а
спине отчего-то было весьма неуютно. Тянуло оглянуться –
Карташу приходилось заставлять себя идти, глядя под ноги,
идти беззаботным прогулочным шагом.
«Ещё не поздно вернуться к зекам, с которыми, вот
смех-то, сейчас безопаснее, чем одному, – выплыла откуда-
то трусливая мыслишка.
–
Дескать, забыл отдать важные
руководящие ЦУ. И проторчать там под каким-нибудь
предлогом до приезда автобусавахтовки...»
Окружающее воспринималось острее, чем всегда.
Краски казались густыми и сочными, словно на
свеженамалеванном полотне пейзажиста. Звуки не
сливались, как обычно, в неразборчивый шум дубрав, а
дробились на составляющие. Вот прочирикала пичуга, вот
под порывом ветра зашумела листва, хрустнула сухая ветка,
гортанно и зло крикнула ещё какая-то птица. Он пока не
стал настоящим таёжным жителем, чтобы разбираться, кто
и по какому поводу подаёт голос в лесу, таёжные деревья и
то не все различает... А вот и Лысый овраг, здравия
желаю...
Он уже почти дошёл до моста, изо всех сил стараясь
не ускорить шаг, когда...

Когда сзади донёсся шорох щебёнки. Карташ сперва
подумал, что послышалось. Но шорох повторился.
Нет сомнений, его догоняют. Судя по звуку,
преследователь шагах в двадцати. Дав приблизиться к себе
ещё шагов на десять, Алексей обернулся. И, откровенно
говоря, сделать это как можно небрежнее стоило неслабых
усилий. Не меньше усилий потребовалось и на то, чтобы
сохранить полнейшую невозмутимость, ничем себя не
выдать. Нельзя вспугнуть убийцу – он должен себя
проявить. Пока не проявил – он не убийца, а всего лишь
честный прохожий.
–
Вижу, человек. Раз по пути, всё веселее вместе
топать, – лыбясь, проговорил мужик.
Карташу показалось, что по лицу гражданина
пробежала тень разочарования. Видимо, он рассчитывал
догнать офицера и успеть огреть его прежде, чем тот
обернётся... А может, и в самом деле просто случайный
попутчик?.. Правую он держит в кармане коричневого
ватника – любимой одежды пармовчан вне зависимости от
времени года – и вытаскивать её не торопится.
Да и Алексей почувствовал некоторое разочарование –
надо же, всё-таки пустили по его следу одного киллера,
одного-одинешеньку. Недооценивают ребяты Алёшу
Карташа, ох недооценивают...
Алексей этого приземистого, широкоплечего, самого
простецкого вида мужика знал лишь в лицо. Встречал в
посёлке, видал в Салуне. Не урка, не охотник. Залётный
кто-то, из бичей. Но как зовут, понятия не имел, чем
занимается – не помнил. Вроде бы из промысловиков. Да,
собственно, какая теперь разница...
Перед глазами встал образ мёртвого тела Дорофеева, а
потом почему-то и тела более чем живого, обнажённого,
страстного – Надюшкиного... и аж зубы свело, как
захотелось выхватить «макарку» из кобуры, наставить на
этого случайного попутчика и заставить вывернуть
карманы.
Однако чтобы не лежало у того в кармане, ни хрена
это не докажет. Мало ли с чем ходят в Парме. Вернее

сказать – с чем только не ходят...
–
Отлично, – сказал Карташ, еле идя, чтобы голосом
не выдать волнения.
–
Вместе и вправду веселее и путь
короче.
Впрочем, волнения уже не было. Оно ушло, когда
призрачная, гипотетическая опасность обрела реальный,
человеческий облик. Верна солдатская мудрость: хуже
всего не бой, а ожидание боя.
–
Погодка нынче выдалась на славу, – завёл дорожный
разговор прохожий.
–
Эх, щас бы на Гнилое озеро
смотаться, по окушкам пройтись. Рыбалочкой не
увлекаетесь?
Они шли вровень по междупутью.
–
Иногда, – поддержал беседу Алексей.
–
Люблю,
знаете ли, со спиннингом по берегу побродить. А вот
сиднем сидеть на одном месте, это не люблю, в сон
начинает клонить.
«И ещё на живца оченно уважаю...»
–
мысленно
добавил Карташ.
–
А я, признаться, сеточкой балуюсь. Кайф, чтоб улов
мерялся не на штуки, а на килограммы. У вас спичек не
найдётся? Оставил свои в другом ватнике.
Последние остатки напряжения вымыло из нервной
системы. Потому что Алексей увидел замысел противника
весь, до донышка. Нехитрый замысел, признаться.
Алексей вытащил зажигалку. Мужик прикурил от неё.
Обычная ситуация. Теперь давший прикурить и спрятавший
зажигалку в карман поворачивается – а что ему, собственно,
ещё делать – второй на шаг отстаёт, словно наслаждаясь
первой тягой...
Карташ поступил так, как от него ждали. Повернулся,
подставляя спину и затылок. Потом сделал быстрый шаг
вперёд, потом шаг вбок и резко развернулся.
Отброшенная сигарета дымила возле рельса на щебне.
Правая руке мужика отведена, а её пальцы вставлены в
тёмный свинцовый кастет.
Вот он, момент истины, бля...
Любитель рыбачить сеточкой, лишившись элемента

внезапности, не растерялся, сучонок, ни мгновения не
потерял. Кулак со свинчаткой взмыл к подбородку Карташа.
Алексей выставил локоть, отклоняя удар. Кулак с
кастетом лишь скользнул по плечу, вреда особого не
причинив.
Противник же, вложивший в удар всю массу тела,
невольно этим самым телом подался вперёд, Алексей
получил долю секунды на ответ. И ответил – носком сапога
под коленную чашечку.
Простенький,
но
действенный
приёмчик
он
позаимствовал у своих подопечных в серых ватниках. Зеки
часто им пользуются в своих сшибках, каковые Карташ не
раз довелось наблюдать и пресекать.
«Рыболов» вскрикнул и словно бы осел на одну ногу.
Развивая успех, Алексей подсечкой завалил противника на
шпалы. И прыгнул сверху, метя локтем в голову.
Но пробить не получилось. «Рыболов» каким-то чудом
отвернул голову в последний момент, локоть Карташа
врезался в рельс, боль пронзила руку, в глазах на миг
помутнело... и этого мига хватило «рыбачку», чтобы
вернуть утраченную инициативу. Тот не стал нашаривать
обронённый кастет, он просто вцепился железными
пальцами Карташу в горло. А Карташ ответно вцепился в
горло «рыболова».
«Со стороны это должно быть выглядит преглупо, –
вдруг и некстати пришло на ум.
–
Взрослые сопящие
мужики душат друг друга на путях, посреди тайги».
Завозившись, они перевалились через рельс и
покатились вниз по насыпи. Руки пришлось разжать – и
одному, и второму, иначе костей бы не собрали или голову
размозжили о каменюги.
Наконец Алексей остановил падение в облаке пыли и
песка, споро вскочил на полуприсед.
«Рыбачок» резким движением смахнул грязь с лица,
прочищая глаза, замер на миг.
–
Угандошу суку, – прошипел он.
–
Как Егорку? – с невинным видом спросил Карташ.
Редкие зубы мужика ощерились в кривой ухмылке.

–
Умный, бля...
Помимо кастета, ныне утерянного, у запасливого
«рыболова» имелся и ножик – точнее, заточка, до сего
момента прятавшаяся за голенищем и подозрительно
напоминающая ту, на которую напоролся Дорофеев.
Мгновенный выпад – и Карташ едва успел отклониться. По-
жальи острое лезвие мелькнуло в каком-то сантиметре от
его уха, явно целясь в глазное яблоко.
Дешёвый приёмчик, на лохов рассчитанный, нельзя
так далеко руку вытягивать, чему тебя улица учила...
Алексей перехватил кисть нападавшего, резко крутанул,
послышался хруст кости, и мужичонка, взвыв, повалился на
щебень, выронив заточку. Вот и всё, господа, кино
закончилось. Алексей выдохнул облегчённо, неспешно
поднялся на ноги, подобрал оружие, подкинул на ладони.
–
Ну что, гадёныш, поговорим теперь как люди? –
хрипло предложил он: пыль набилась в глотку.
В ответ, как следовало ожидать, мужичок послал его в
пешее эротическое путешествие.
–
Дурак ты, рыболов...
–
Карташ вновь опустился на
корточки, на некотором расстоянии от елозящего по
щебёнке, баюкающего сломанную кисть убивцы, оттёр пот
со лба. Вновь вернулись звуки – орали птицы, трещали
кузнечики, вдалеке недовольно трубили коровы, со стороны
дороги слышалось давешнее тарахтенье мотора. Жизнь
продолжалась, и природе было ровным счётом наплевать,
что старший лейтенант А. А. Карташ едва не полёг туточки
смертью храбрых.
–
Думаешь, ты меня подловил? Это я тебя подловил.
Очень уж мне интересно стало, кто моего товарища Егора
Дорофеева к праотцам отправил. К дедам, проще
выражаясь. Вот и захотелось посмотреть на твою рожу, да и
задать пару-тройку вопросов. Так что быстро я тебя не
убью. Места вокруг пустынные, сам, поди, знаешь, никто и
не услышит, как ты визжать будешь, когда я на тебя на
лоскутки резать стану. А если и услышат, так кому ж в
голову-то придёт высовываться и любопытствовать? Народ
нынче пошёл дюже осторожный, особливо в этих краях...

Ну?! – вдруг рявкнул он, выхватил «макарку» и сунул
мужику под нос – с силой сунул, чтоб тот вкус собственной
юшки во рту ощутил.
–
Говори, тварь! Кто тебя приказал
меня завалить?!
–
Да меня ж самого куски порвут, если я пасть
открою...
–
захныкал «рыбачок», слабо выворачиваясь из-
под ствола.
Что и требовалось доказать. Доморощенный убийца
оказался парнем хлипковатым, стоило чуть нажать, и
сломался. Да и не стали бы те из Шаманкиной мари,
держать среди своих агентов в посёлке настоящих
профессионалов – накладно и незачем... Тарахтенье мотора
стало удаляться. К зэкам на «железке» кто-то торопится. Ну
и бог-то с ним, сами разберёмся...
–
Твои хозяева далеко, а я-то рядом, – логично
возразил Карташ.
–
Так что колись, бичок, что у Егорки из
сумки спёр и вообще что там у вас в Шаманкиной мари
проис...
Совсем рядом вдруг фонтанчиком прыснула щебёнка,
и спустя секунду донёсся приглушённый звук выстрела.
Разумом он ещё не осмыслил происходящего, а
инстинкт уже сам собой бросил тело вперёд, под
несерьёзное прикрытие валяющегося мужика. Далее
выстрелы следовали один за другим, палили со стороны
моста, почти против солнца, из «винтаря». Плохо, что не из
«калаша» – у автоматика разброс дюже большой, труднее
попасть, – и ещё хуже будет, если «винтарь» «рыбачьего»
подельника оборудован оптикой, – тогда всё, тогда хана...
Значит, их двое, как минимум. Плохо, очень плохо.
Давешний владелец заточки и кастета рыпнулся было
вскочить, но Алексей схватил его за ватник и силой уложил
перед собой, как бруствер.
–
Лежать, тварь, лежать...
Мужик заорал: «Сема, ты чё?!», – и замер только
тогда, когда ему в спину упёрся ствол «Макарова».
Три, четыре, пять... Пауза. Значит, у того, второго,
пятизарядка, сейчас он вгоняет новые патроны и вот-вот
продолжит развлечения на свежем воздухе. И ведь долго

развлекаться ему не придётся – под залитой солнцем
насыпью, где ни бугорка, ни кустика, Алексею спрятаться
решительно негде. Ой как хреново-то...
Он сплюнул кровь с губы, сдвинул «флажок»
предохранителя и на секунду высунул голову из-за тела
тихо стонущего «рыболова» – оценить дислокацию нового
противника и расстояние до него. До моста метров
двадцать, можно попробовать достать из пистолета... Ага,
вот он, друг Сема, стоит на колене возле левой ограды
моста и уже вскидывает винтовку к плечу. Бликнул на
солнце оптический таки прицел – ну да, ну да, если плохое
может случиться, то оно случается.
Алексей едва успел пригнуться, прижаться к мужику
животом, стараясь целиком укрыться за ним, как вокруг
снова защёлкали пули. Пристрелялся, гад! Он отчётливо, не
на слух и даже не кожей почувствовал, как в горе-рыболова
вошли две свинцовые смерти – одна в бедро, после чего
«рыбачок» заверещал что-то бессвязное, визгливое, как
свинья под ножом, и вторая в бок, после чего тот
передёрнулся всем телом и неожиданно затих, обмяк.
А, чёрт...
Четыре, пять... Да что у него там, у Семы этого,
целый патронташ с собой?!
Воспользовавшись
очередной
паузой, Алексей
скатился ещё чуть дальше по насыпи, старясь поднимать
как можно больше пыли – хиленькая, признаться, завеса, но
уж какая есть, приподнялся и поймал неугомонного Сему на
прицел.
Однако не выстрелил.
Потому как ситуация на мосту неожиданно
изменилась. На мосту теперь было двое – давешний Сема и
ещё какой-то тип, на таком расстоянии не видать. И что-то
такое они делали малопонятное... Алексей проморгался от
пота, глянул пристальнее.
Блин...
Двое на мосту метелили друг друга почём зря!
Не пряча ствол, Карташ припустил в ту сторону. Руки
и ноги мелькали в каком-то причудливом танце, ставя

блоки, нанося удары и отражая атаки. Чуть ближе стало
видно, что незнакомец явственно теснит стрелка, причём
делает сие зело грамотно. Вот Сема уже прижат к ограде
моста, вот он пропустил удар в голову, не успел
прикрыться, заработал хлёсткую тычину кулаком в грудь...
–
Стой! – заорал Алексей. – Живым!..
Но было поздно. Он увидел, как Сема после очередной
серии атак (прямой в живот, хук слева, завершающий удар
ребром стопы в горло) перевалился через хлипкие перила и
вякнув что-то на прощанье упал в объятья Лысого оврага.
Алексей добежал до моста, задыхаясь от бега,
перегнулся через ограду. Высоты тут было – метров семь,
дно каменистое, да и неподвижная, хоть и живописная поза
тела в тёмно-синей телогрейке сомнений не оставляла.
Карташ
негромко
выругался,
повернулся
к
неожиданному спасителю... и, признаться, оторопел.
Это был личный шофёр начальника зоны полковника
Топтунова – заключённый, но из расконвоированных,
мотающий срок за соучастие в убийстве. Как бишь его,
Пётр Гриневский, вот как. И вот, оказывается, как он умеет
ногами-то махать, Джеки. Чан, япона мать...
–
Гриня, ну чтоб тебя!..
–
выдохнул Алексей.
–
Яж
орал – живым брать, суку...
Гриневский равнодушно пожал плечами – дескать,
виноват, начальник, подвёл. Кажется, он даже не запыхался
после махача. «Винтарь» Семы валялся между рельс,
неподалёку валялась и монтировка – не иначе, оружие
незваного помощника, то ли выбитое противником, то ли
отброшенное дабы рукам не мешать... И Алексей
обречённо махнул ладонью:
–
Ладно, забудь...
В общем, живец остался жив, а крупная и не очень
рыба с крючка сорвалась и была благополучно этим живцом
сожрана вместе с костями.
Обидно.
А вот то обстоятельство, что зэку доверена машина,
которой пользуется сам начальник лагеря, может удивить
разве что человека, весьма далёкого от специфики таёжной

жизни за колючей проволокой. А кому прикажете доверить,
солдату-срочнику что ли? Как показывал опыт, срочники
оказывались гораздо большими раздолбаями – в первую
очередь, по причине своего незрелого возраста. Намного
более надёжен зэк (понятное дело, из мужиков), тянущий
невеликий срок. Ему нет никакой выгоды бежать, а есть
прямая выгода выполнять порученную работу справно,
потому что так он легко может выхлопотать себе условно-
досрочное. Тем более, по каким-то неведомым законам
природы, среди охраняемого контингента всегда оказывался
шофёр экстракласса, у кого и старый уазик будет бегать,
что твой «болид», и водить он любое ведро с гвоздями по
рытвинам и колдобинам здешних дорог станет мастерски. А
откуда, скажите на милость, большой шофёрский опыт у
солдата-срочника?
Нынешний шофёр пахал на этом уазике уже год,
нареканий не имел и под подозрением в провозахне
числился. Хотя Карташ полагал, что он всё-таки провозил (в
конце концов, как откажешься, когда душевно попросят
люди, от которых зависит его благополучие на зоне?). Но
есть обычный поток всякой мелочи, вроде пачечки чая,
сигарет, писчей бумаги, что позволяет скрасить жизнь среди
серого однообразия, сей поток перекрывать себе дороже, а
есть посылки исключительно опасные, попадание коих на
территорию чревато. Вот с последними водитель уазика, по
оперативным данным, и не связывался... Короче говоря,
условно-досрочное
этому
шофёру светило
ясным
солнышком. И где-то через полгода, отсидев меньше
половины срока, скорее всего он уже будет полной грудью
дышать вольным воздухом. Кликуха у него была Таксист
(куда ж без этого, в этой системе каждой угодившей в неё
человеческой единице присваивают новое имя, как в других
системах
кодовыми
именами
шифруют
агентов).
Разумеется, если тесно работаешь с контингентом, то
следует знать и клички...
–
А ты как тут оказался? – с подозрением спросил
Карташ.
Гриневский опять пожал плечами, сказал равнодушно:

–
Так ведь стреляли, начальник. Я пальбу услышал, из
машины вылез посмотреть, а тут тебя мутузит какой-то
хрен с бугра. А второй хрен на мост лезет с «винтарем». Вот
и дай, думаю, разомнусь малость.
Алексей хмыкнул.
–
И не западло было вертухаю помогать, а?
–
А чё там, не от воров же помогал, от бичей каких-то
беспонятийных.
–
Тоже верно. Но если хоть кому расскажешь про то,
что здесь случилось...
–
Да что я, не понимаю, что ли, начальник.
–
Несчастный случай, – сказал Карташ.
–
Просто два
урода пересрались, отмудохали друг друга, один второго из
последних своих гадских сил пристрелил да и сам в овраг
пал собачьей смертью. Усёк?
–
Да что я, не понимаю... Свалить бы нам отсюда
подобру-поздорову, а?
–
И побыстрее, – кивнул Карташ. – Ты на УАЗе?
–
Ну.
–
Где оставил?
Таксист махнул рукой в сторону дороги на лагерь.
–
Разговорчивый ты тип, Гриня, как я погляжу.
Подбросишь.
Это был, разумеется, не вопрос и не просьба.
Кто ж из вертухаев зэка просить о чём-то будет?
–
А как же не подбросить, – наконец-то позволил себе
улыбнуться Гриневский.
–
Я тебя, начальник, по всему
посёлку ищу – «хозяин» за тобой послал. Задание какое-то
есть. А ты на «железку» умотал...
Алексей потёр лоб. Так, тут ещё и начальник
Топтунов на мою голову, блин... Этому-то чего надо? А у
меня ещё и видок – будьте нате.
Он ещё разик глянул через перила, утёр кровь с губы,
оправил изрядно загвазданную форму и постарался
выбросить происшедшее из головы.
Всё равно тут уже ничем делу не поможешь.
Придётся искать другие подходы. Сказал ворчливо:
–
Ну поехали, чего тогда встал... Сначала в медпункт,

потом домой переодеваться, а там уж и к «хозяину» на
аудиенцию.
Глава 5
АРХЕОЛОГИЯ ЧЁРНАЯ И БЕЛАЯ
25 июля 200* года, 16.32.
...Уж на что убоги вокзалы в заштатных городишках
земли сибирской, но и они выглядят подлинными версалями
по сравнению с сооружением, украшенным неказистой
табличкой «Парма». Длинный дощатый сарай, одноэтажный
и некрашеный, построенный ещё в лихие годы ежовщины,
судя по почерневшим доскам, – вот вам и весь вокзал.
Вокруг здания вокзала в беспорядке разбросаны халупы
разной величины, разного предназначения и уж совсем
зачуханного вида; между ними, да и вообще где придётся,
чернеют угольные кучи.
Внутренняя
планировка
одного-единственного
вокзального зала дизайнерских изысков лишена была
напрочь: окошко кассы, лавки вдоль стен, овощные ящики в
углу, в ящиках журналы за разные годы и из всевозможных
мест – кстати говоря, из тех самых мест, откуда родные и
близкие приезжали на свидания к своим не поладившим с
законом
сыновьям,
братьям,
мужьям
и
прочим
родственникам-полюбовникам...
Пазики,
отвозящий родственников
к
лагерю
поселковый автотранспорт, съезжающийся к приходу
поезда, автозаки (их, кстати, нынче не было, поскольку
сегодняшний поезд изволил прибывать без арестантских
вагонов) – все машины, в общем, выстраивались по кругу на
пятачке, кой в иных благополучных землях зовётся
«привокзальной площадью». Здесь же приткнулся и
четыреста шестьдесят девятый УАЗ («козёл» по-народному,
если кто не знает, хотя здесь этот вид автотранспорта никто

так называть не осмеливался) грязно-болотного цвета,
бывший известным всем местным жителям от мала до
велика: практически личный транспорт начальника лагеря
Топтунова – или «хозяина», как зовут его заключённые, а
вслед за ними и все остальные.
Однако шофёр сегодня привёз на вокзал не «хозяина»,
а всего лишь старшего лейтенанта Карташа... Впрочем,
привёз с миссией высокой и ответственной: встретить
родное чадо начальника лагеря Топтунова, некую Машу.
Карташ опоздал. А впрочем, не он один.
Опоздали почти все встречающие... Хотя, по
большому счёту, это ещё надо разобраться, кто прибыл вне
графика: встречающие – или поезд, каковой пришёл на
полчаса раньше, чем ему полагалось. Это в иных краях
подобный абсурд недопустим: опоздать – ещё куда ни шло,
понятно и привычно для нашего государства, но чтобы
раньше срока!.. Однако здешние места – во всех
отношениях особенные. К конечной станции Парма
брошена ветка от узловой станции, одноколейка, без
ответвлений, никакого встречного движения.
Дошёл поезд до Пармы, по пути притормозив у пары-
тройки деревень, постоял – и назад. Всё.
Два, а иногда три дня ветка отдыхает до следующего
поезда. Свернув с магистрали, машинисты гонят изо всех
тепловозных сил. Чем быстрее машинист приедет, тем
дольше он простоит в Парме. А некоторые – как
машинисты, так и помощники – здесь обзавелись, словно
моряки в портах захода, зазнобами из числа стрелочниц и
диспетчерш...
Дьявол! В убогом зале вокзала на убогих лавках
ничего похожего на дочь «хозяина» не сидело. Здесь
вообще ничего не сидело, окромя уборщицы. Вот ещё хрен
на пустом месте! Куда она могла подеваться? Неужели в
пазик забралась, вместе с родственниками? Ей же отец
должен был объяснить, на чём её встретят! А пазик уже
отъехал, теперь что ж, догонять его, устраивать «Формулу-
1» по колдобинам?!
Карташ в сердцах сплюнул, решительно рванул

пуговицы на свежеотжатой старушкой Кузьминичной и
свежевыглаженной ею же форме и двинулся к выходу, и
тут...
–
Вы не меня случайно ищете?
Обернулся. Приоткрытая дверь рядом с окошком
кассы. Прислонясь, как говорится, к дверному косяку, стоит
девушка обозначенного в инструкциях «хозяина» возраста –
то есть примерно тех самых восемнадцати лет – и
пристально смотрит на него, загадочно улыбаясь.
–
Вы – Маша? – выпалил Карташ... и прикусил язык.
Бли-ин, в инструкциях ни слова не было сказано, что дочка
начальника лагеря окажется такой...
–
Так точно, благородный дон, – с игривым поклоном
ответила дочь «хозяина». – К вашим услугам.
Карташ собрался. Карташ нашёлся. И в грязь рылом
не бухнулся. Ответил грамотно, по-гусарски и с почтением
–
в общем, по-московски ответил. Даже каблуками едва
слышно щёлкнул, одновременно протягивая букетик
снулых хризантем (купленный – на собственные шиши,
заметьте! – возле входа на вокзал у какой-то старухи,
несмотря на июльское тепло закутанной в шубейку), а
другой рукой застёгивая форму и, тем самым, возвращая
себе облик Настоящего Российского Офицера.
–
Это я к вашим услугам, сударыня. А также к вашим
услугам таёжный лимузин, что стоит у фасадной стороны
дворца и бьёт колёсами о землю. А также все богатства
этого края – к вашим услугам. Разрешите представиться:
старший лейтенант Алексей Карташ, откомандированный
лично встретить ваше высочество и, так сказать,
препроводить...
Она вскинула брови, демонстрируя удивление.
Наигранное, надо полагать. А может, и вправду удивлена?
Вряд ли она ожидала, что обитающие в этой глуши лапти
при форме ВВ могут завернуть нечто более куртуазное, чем
«ладная ты девка, Маша, как я погляжу». Она шагнула за
порог, благосклонно приняла цветочки и протянула
свободную руку. Не желая выпадать из образа благородного
дона тире офицера, Карташ наклонился и дотронулся

губами до её пальчиков, мимолётно вдохнув едва уловимый
аромат терпких духов. Чёрт знает что, мельком подумал он,
сцена, достойная великосветского салона, а не зачуханного
вокзала посреди тайги. Подняв глаза, он пробежал взглядом
по её лицу, вспомнив при этом, чья она дочь. Ну, в общем-
то, пристально вглядевшись, можно обнаружить у этой
стройной изящной барышни немало сходства с
медвежеподобным «хозяином»: линия подбородка, скажем,
рыжина в волосах, глаза, ещё что-то, неуловимое...
И вместе с тем, вместе с тем...
Чёрт возьми, дочурка на поверку оказалась
восхитительнейшим хрупким созданием – в лёгком
невесомом платьице до острых загорелых коленок, с
короткими каштановыми волосами и такой бездонной
озёрной синью глаз, что Карташу в голову принялась
бесцеремонно стучаться простенькая, как местные нравы,
мыслишка: на обратном пути отогнать уазик куда-нибудь в
придорожные кустики, шофёра послать подальше на
полчасика – и приступить к штурму крепости по всем
правилам охмурежа... Нет, загнал он эту мысль на самое
донышко сознания, Москву забыл, мудило? Повторить
прошлый подвиг хочешь? Если глаз или что другое
положишь на эту девку, то тут тебе будет не столица –
«хозяин» живьём в землю закопает и скажет, что так и
было, без приказа никто и разбираться не станет, куда это
пропал старший лейтенант внутренних войск А. Карташ.
Нет, но, бли-ин, как же хороша...
«Хороша Маша, да не наша», – напомнил себе
Алексей, силясь заглушить зов плоти. Не время сейчас, у
нас другие задачи. За решение которых иные получают
заточку в брюхо...
–
Сравниваете с отцом? – догадалась она. – Удивлены?
–
Удивляюсь, как столь очаровательная юная дама
путешествует без почётного эскорта... и даже без багажа, –
мигом нашёлся Алексей, прогоняя из головы образ убитого
Дорофеева.
И тут, как по заказу, в диалог вмешался чей-то
насмешливый голос:

Я встретил красавицу. Россыпь хрустела,
Брусника меж кедров цвела.
Она ничего от меня не хотела,
Но самой желанной была...
В дверном проёме нарисовался ещё один доселе
незнакомый Карташу персонаж – высокий белобрысый тип,
примерно ровесник Алексея, с холодными, цепкими
глазами. Одет он был по-туристски: в джинсы и
брезентовую куртку. За плечами рюкзак – надо думать, его
собственный, а в каждой руке по объёмистой сумке – надо
думать, набитой вечерними платьями дочурки.
–
А вот и эскорт, и багаж. Познакомьтесь: Алексей. А
это Геннадий, аспирант исторического факультета
Шантарского универа. Гена – мой счастливый попутчик, уж
не знаю, как бы я без него управилась со всеми этими
тяжестями. И в дороге было веселее. Мы же подбросим его
до посёлка, правда? – И прибавила, чертовка, с лёгкой
примесью лукавства:
–
Надеюсь, вы подружитесь.
Геннадий освободил правую руку от сумки, нисколько
не покачнувшись от двойной тяжести в руке левой. Ладонь
у историка оказалась железной. Силён, однако, кабинетный
жук...
–
Поражены крепости каменной моей десницы? –
усмехнулся аспирант, как бы между прочим, но с явным
интересом разглядывая посиневшую после вчерашней
драчки губу Карташа и обильно смоченную свинцовой
примочкой припухлость на скуле. – Я ж археолог, с лопатой
дружу уж сколько лет... Который год полное лето в поле, а
поскольку всего лишь аспирант, а не доцент, то копать
приходится от утренней зорьки и до самой аж до
вечерней...
Да и в городе не запускаю себя – за
бумагомарательскими-то обязанностями... Кстати говоря, к
вам тоже откомандирован на предмет проведения раскопок.
–
Вы в одиночку копать будете, да? Али экспедиции
уже не в моде? – невинно спросил Карташ.

И вдруг поймал себя на том, что этот турист-супермен
его раздражает. И нет никакого желания подвозить его до
посёлка, нехай сам добирается, вот взять бы и сказать: мол,
не положено брать попутчиков на служебной машине... Но
как тут откажешь, когда он дорогу помог скоротать самой
дочери «хозяина»!
–
Я всего лишь должен провести археологическую
разведку,
–
аспирант
расплылся
в
улыбке,
продемонстрировав ровный строй прямо-таки американских
зубов.
–
Где, что. Наметить место под разбивку лагеря. В
первую
очередь
мне
поручено
определиться
в
целесообразности проведения раскопок.
–
А у нас что-то закопано? – искренне, честное слово,
заинтересовался Карташ.
–
Типа могил незаконно
расстрелянных в годы культа личности?
–
Возьми на дорожку, доча.
–
Из-за широкой спины
аспиранта появилась кассирша Макаровна со свёртком из
шуршащей бумаги.
–
Дай-ка я тебе в сумку положу.
Пирожки с яблочками лучше меня в Парме никто не печёт.
А в вашем-то Шантарске так просто забыли, что такое
пироги из настоящей печи...
Ну-ну, девочка завоёвывает Парму, сказал себе
Карташ, мысленно тряхнув головой. Выходит, папашина
дочь, помимо землекопа, успела очаровать ещё и старушку,
которая мало того что дозволила дожидаться машины в
служебном помещении, так ещё, конечно, и чаем поила, и
пирожков в дорогу дала...
(Та ещё старушка, между прочим и к слову говоря.
Этого, разумеется, он юной студенточке из Шантарска
рассказывать не станет... хотя мог бы – чтобы получила
представление об обманчивости видимости. Макаровна,
которая сейчас в платочке с цветочками, в вязаной кофте и с
очочками на носу, Макаровна, которая смотрится доброй
бабушкой, просто-таки обязанной баловать внуков
леденцами и баюкать сказками... Так вот именно
Макаровна была в молодости более чем удачливой
наводчицей, известной по всему Шантарскому краю.
Симпатичная, с хорошо подвешенным языком, богато

одетая, она ходила по дорогим столичным парикмахерским
и домам мод, где убивали дневное время спутницы жизни
своих обеспеченных мужей. Она знакомилась с ними –
сиречь со спутницами – входила, как говорится, в доверие,
под тем или иным предлогом попадала в богатые дома,
узнавала распорядок жизни в оных домах, иной раз ей даже
удавалось сделать слепки с ключей...
Ну а «работу» по избавлению жилищ от денег и
ценностей доделывали её подельники.
Дальше всё просто, как мексиканский сериал.
Две судимости. Вторую отбывала в здешних краях. В
лагере у неё случилась настоящая любовь с конвоиром-
срочником. За пять месяцев до освобождения забеременела.
Срочника перевели куда-то на Брянщину. А его
возлюбленная вышла на свободу с чистой совестью – и на
сносях. Приехала в Парму – чтобы собраться с мыслями,
переждать... и в результате осталась навсегда. Сперва здесь
родила, потом устроилась на дорогу, вышла замуж за
путейца, родила ещё одного, состарилась. Всё как у людей.
И Макаровна – далеко не самая легендарная из местных
бабушек. Контингент тут такой, что кого ни возьми – есть
свой заворот в биографии...) Прогуливался возле
вверенного ему в попечение транспортного средства,
обстукивал
колёса
носком
кирзача
заключённый
Гриневский по кличке Таксист (шофёр уазика и по
совместительству спаситель старших лейтенантов от
убивцев на Лысом овраге).
Археолог играючи, как депутат словами, погрузил оба
баула в брезентовое нутро уазика, а Маша вздохнула,
забираясь в кабину:
–
Трудно представить, что творится тут дождливым
осенним сезоном и в весеннюю слякоть...
Карташ, рыпнувшийся было ей помочь – руку там
подать, цветочки подержать или подсадить аккуратненько
за талию, – с этим делом опоздал, проклял себя за то, что
совсем одичал в этой глухомани, и увидел, как шофёр
оглянулся – не к нему ли относится столь специальная
реплика. Но реплика относилась не к нему, а вообще... к

неразрешимой, как теорема Ферма, проблеме российских
дорог, которая здесь, в Сибири-матушке обострена, словно
хроническое заболевание в плохом климате.
–
Зато классикам есть о чём писать, – по возможности
весело сказал Карташ, заглаживая собственный промах.
–
Представьте, враз исчезли бы дураки и дороги – где темы
брать?..
...Уазик мчался по плавным, как и вообще течение
жизни в сибирской глуши, изгибам дороги посреди тайги.
Дорога то сужалась так, что двум машинам уж точно не
разъехаться, то раздавалась вширь, будто ей вдруг тесен
становился лес и подавай сейчас и немедленно
бескрайность степных просторов. То подворачивался
крутой извилистый спуск, то пологий подъём, то под
колёсами прогрохочет бревенчатый мостик через белый
ручей, то приходится сбрасывать скорость до самой
осторожной, потому как овраг подобрался уже к самой
дороге и даже подмыл край. Археолог Гена занял место
рядом с водителем, Карташ с вновь прибывшей дочуркой
расположились сзади – что Алексея устраивало более чем: с
его места открывался чудный вид на точёный профиль
дочурки, на её коленки, едва прикрытые лёгкой тканью и на
два небольших полушария, очаровательно подрагивающих
на каждой неровности дороги... Девчушка смотрела в окно
и взглядов старлея как будто бы не замечала, однако
Алексей прекрасно знал все эти женские уловки.
Нет, ну чёрт подери, откуда в этой глухомани берутся
такие чаровницы – да ещё в семье полковника от сохи?!
А археолог Гена уже вовсю, а точнее сказать – с
самого начала пути через тайгу чесал языком.
Вещал, что твой лектор из Московского университета.
Карташ подумал было, не заткнуть ли ему пасть и не
перехватить бразды развлечения юной гостьи, но покамест
решил промолчать.
Тем более что археолога послушать имело некоторый
смысл – как выяснилось чуть позже...
–
Вы напрасно думаете, что до исторического
материализма из теплокровных созданий здесь обреталось

одно зверьё, лишь дерева шумели да гады ползали.
Аспирант сидел, повернувшись вполоборота к Маше и
Карташу, держался одной рукой за скобу над головой,
другой – за дверную, ибо уазик нет-нет да и потряхивало на
ухабе. И не только потряхивало, но и покачивало, что
Алексею весьма нравилось: покачивающаяся в такт.
Маша то и дело касалась его ноги голой коленкой.
Алексей слушал Гену вполуха, молчал, тащился и
испытывал то, что называется томлением духа. А червь
земляной знай себе разливался соловьём – видимо,
исстрадался, болезный, без свежих слушателей:
–
Давайте, как выражаются в наших научных кругах,
двинемся ретроспективным путём. На первый взгляд,
история этих мест действительно ведёт свой отсчёт с
тридцать шестого года, когда накатил вал репрессий и
внезапно
стало
не
хватать
прежних
площадей.
Потребовалось осваивать новые участки. Чей-то указующий
перст ткнул в эту точку на карте, не исключено, что наугад,
и голос, не привыкший к спорам и возражениям, рявкнул:
«Здесь будет лагерь заложен». И па-ашла валиться тайга, а
на её месте возникали бараки, вышки, колючка
закурчавилась... Название посёлка тоже кое о чём может
сказать. Парма – это слово из языка коми. Видимо, первого
начальника лагеря перебросили сюда из комяцких болот, а
кому давать название новым землям, как не главному среди
первооткрывателей?.. Но? Неужели до того года здесь не
ступала нога человека? Да нет же, ступала! В Гражданскую
по этой землице носились колчаковцы, партизаны, потом
бесноватый Гайдар...
«Ага, – машинально отметил Карташ, представляя, как
медленно-медленно расстёгивает пуговички на её платье, –
так вот откуда название – из Коми, ну надо же...» Одной
загадкой здешних мест стало меньше. Зато других только
прибавляется... И спохватился вдруг:
–
Погодите, погодите! Уж не за адмиральским ли
золотом вы охотитесь?!
–
Ну что вы, куда нам, скромным охотникам за
глиняными черепками, – продолжал белозубый археолог

самым что ни на есть менторским тоном. Слепому было
видно, что на любимую тему он готов распространяться до
самой смерти от голода.
–
Да и нет в природе никакого колчаковского клада,
если хотите знать моё мнение! Во-первых, что было –
растащили по эмиграциям недобитые каппелевцы и
белочехи. Последние на него, как известно, основали
«Легия-банк», ставший золотым запасом Чехословакии. Во-
вторых, размеры адмиральского золота намеренно
преувеличивали белоэмигрантские круги, которые на этом
слухе делали немалые деньги. Дескать, сокровище
чудовищной стоимости вот-вот попадёт в Европу, оно
обеспечит материальную базу для нового витка белого
движения, а пока, господа англичане, выделите нам под эту
золотую гору займчик – на создание и отправку нескольких
добровольческих полков в Россию. А пока, господа
американцы, дайте нам, уполномоченным самого адмирала
Колчака, в долг денежек на закупку танков и пулемётов
системы мистера Льюиса... Эмигранты, по сути дела, и
создали сей миф о «золотом обозе Колчака», как его тогда
называли. Миф живучий, как и все прочие мифы о
ничейном золотишке, о всяких там пиратских кладах
Флинта, могилах могущественных повелителей и прочих
эльдорадах, однако же на практике сплошь и рядом
оказывающийся не более чем пустышкой...
–
А жаль, что вы не клад ищите, – мечтательно
вставила своё слово Маша, погружая носик в блеклый
букетик, и Алексей, пользуясь моментом, посмотрел на
спутницу в открытую – дескать,
слушаю
вас
превнимательнейше. – Я бы не отказалась побыть героиней
«Острова сокровищ»...
–
Там героинь не было, барышня, одни, герои, – с
лёгким оттенком превосходства уточнил археолог Гена. – А
может, оно и к лучшему? Вы же знаете, чем заканчивается
женское участие в мужских играх – ничем хорошим. И
история нас учит тому же. Взять хотя бы всем известную
шотландскую королеву Марию Стюарт. Если б она сидела
дома и вязала носки мужу, а не стремилась к власти над

Англией, так и не лишили бы её престола вместе с головой
злые мужчины, которые готовы терпеть любые женские
капризы, но очень не любят, когда женщина начинает с
ними конкурировать на их же поле. Тогда уж с нею не
церемонятся... Как говорится, любовь любовью, а денежки
и власть, увольте, врозь.
«Минутку! – вдруг встрепенулся Карташ – разумеется,
внутренне. В голове тренькнул тревожный колокольчик.
–
Какие такие мужчины погубили гражданочку Марию
Стюарт?! В то время Англией командовала королева. Даже
погоняло её помню – Елизавета номер один... И как это
понимать прикажете, господин историк в звании аспиранта?
Простая оговорка?..»
–
Между прочим, любопытно было б представить, как
бы действовала дамочка, окажись она среди пиратов
Стивенсона,
–
продолжал распинаться археолог.
–
Наверное, поочерёдно соблазняла бы одноногого Сильвера,
доктора Ливси... и даже юного Хопкинса. В зависимости от
меняющейся ситуации. А что тут поделать – женская
стратегия...
У Карташа как пелена с глаз упала: какой это, на хрен,
историк!
–
Но иногда мифы о кладах оказываются правдой,
да? – перебил легкомысленные речи историка Карташ, вмиг
превратившийся каким-то толчком наития в западающего
на тему золота тупоголового служаку.
–
Чего там далеко
ходить! Возьмём золото Чингисхана, которое лет десять
назад нашли в соседнем, в Байкальском округе. Помните?
Как в тайгу хлынули армии кладоискателей – выбирать
оставшиеся захоронки. Аж пять лет тут такое творилось,
такая золотая лихорадка землицу трясла, что... Вот кстати,
хорошо, вспомнил! – Он аж подскочил на месте, в душе
искренне надеясь, что не переигрывает.
–
Чего хочу
спросить. У нас тут один поляк хлестался, что это его
земляки прикрыли Европу, остановив нашествие монголов
на Леги... Легви... как его... короче, каком-то там поле.
Чуть до драки не дошло, потому как наши-то уверены, что
это мы, русские, не пустили хана дальше. А что нам

историки по этому поводу скажут?
Карташ задавал вопрос с невинным видом
провинциального недотёпы. Ну а кем он ещё может быть –
при взгляде-то со стороны, а? Вэвэшник, что само по себе
не здорово, да ещё тянущий лямку в распоследней
глухомани, да ещё в звании старлея, когда по возрасту уже
пора носить капитанские погоны... Разве что нахватался
какой-никакой шелухи из листаемых от скуки газетёнок и
журнальчиков, да из телека чего запомнил... Вот такого
незатейливого офицера нехай и видит перед собой
аспирант. И из этого образа Карташ выпадать пока не
собирался, дабы не вспугнуть ненароком гражданина
учёного, и даже благие намерения распустить во всей
обворожительной красе гусарский хвост перед заглянувшей
на огонёк шантарской красавицей дружно бросились в
кусты. Не время сейчас, товарищ, после, ну а девушки
потом...
Очень уж ему интересно вдруг стало, сколь глубоки
познания историка в его же предмете.
–
Ну, тут однозначного ответа нет, – обернувшись,
пристально взглянув на собеседника и наткнувшись на
незамутнённый
размышлениями
взгляд,
с
глубокомысленным видом произнёс археолог.
–
Скорее
всего, все народы понемногу внесли свой вклад в
ослабление орды, и поэтому надо жить дружно. А вот ваш
намёк на то, что над нами до сих пор витает призрак клада
Чингисхана, позвольте отвергнуть.
Ушёл, ушёл от ответа, чёрт, и ловко, признаться! Тут
же перевёл разговор на другую тему. Ох и не прост ты,
брат-аспирант, господин квазиучёный и псевдоисторик, ох
и не прост... И кой чёрт занёс тебя сюда, такого красивого,
любопытно было бы узнать... Указатель подозрения,
включившийся сам по себе, подскочил аж на несколько
делений.
–
Есть что в тайге поискать и помимо золота, –
говорил меж тем археолог Гена. – Вот неподалёку отсюда –
то есть, по сибирским меркам неподалёку – находились
знаменитые Иванихинские золотые прииски. И, ежели

опираться на слухи – а кроме слухов, увы, ничего более
точного до наших дней не дошло, – где-то аккурат в этих
местах размещалась личная тюрьма господина Иванихина, в
которой миллионщик, сибирский крез и подлинный
властитель сих земель, держал инородцев, как тогда
называли исконных уроженцев Сибири... Кстати говоря,
тех самых инородцев, кому Сибирь обязана своим
названием. Исконные жители именовали эти неохватные
просторы Шибир.
–
Правда? А я и не знала! – подала голос Маша. И,
судя по голосу, было ей невообразимо скучно. И Алексей
почувствовал нечто сродни удовлетворению.
–
Но и не Иванихинскую тюрьму мы намерены
отыскать, дабы пополнить коллекцию краеведческого музея
ржавыми цепями и примитивными орудиями пыток.
–
Ну дык и что же вы хотите отыскать? Следы
неизвестной цивилизации? – спросил Карташ, косясь на
зэка-шофёра. Спина Таксиста была напряжённой, прямой.
Будто водила аршин проглотил.
–
Увы, – вздохнул аспирант, – всё гораздо скучнее. И
курганы разрывать не станем, и искать следы торговых
путей с Китаем, проходивших через эти края в
средневековье... Мы, как это ни печально для вас,
сеньорита, будем пытаться отыскать следы стоянок
древнего человека, который золота не знал – ни к чему оно
ему было... И в самом лучшем случае нароем мы костяных
наконечников,
камней,
обработанных
под
орудия
примитивного труда, палок-копалок... ну и, конечно,
черепов и костей. Не правда ли, очень весело и романтично?
«Ага, – подумал Алексей, – знаю я одно местечко, где
этих черепов и костей, что грязи...» – и спросил:
–
Это ж какого древнего человека? Этого...
неандертальца, что ль?
Он изо всех сил старался, чтобы вопрос прозвучал из
уст человека, который вспомнил одно умное слово да и
поспешил выговорить его – чтобы произвести впечатление
на барышню: мол, мы тоже кой-чего могём в учёном
разговоре. Выходить из образа чуть туповатого офицера,

который нахватался того самого «кой-чего» по верхам, он
не собирался. Даже несмотря на уколы ревности.
–
Да кого ни откопаем, всё наш будет, – отшутился
Гена.
Но Карташ отступать намерен не был:
–
А вот ещё слышал про таких... щас, как их...
палеоантропы. Это кто такие?
–
Другая разновидность древних людей, – не моргнув
глазом, сказал аспирант Гена.
Оп-паньки! Да это, как говорит подведомственный
контингент, уже форменная туфта и полная лажа. Карташ
оставался невозмутим, тогда как впору было бы криво
ухмыльнуться.
Историк, твою мать, аспирантишка, узкий специалист
по древним людям!
Не мог историк сморозить такую чушь, хоть режьте,
ну не мог, и всё! Палеоантроп, для тех, кто не в курсе, есть
собирательное название всех людей периода палеолита:
неандертальцев, кроманьонцев, питекантропов и всяких там
прочих. Стало быть, никакой он, к лешему, не историк!..
Хотя предельно ясно, почему Гена-генацвале выбрал себе
отмазу про поиски древних людей – чего уж, вроде,
кажется, может быть проще, трудно поскользнутся даже
при плохой подготовочке. Кажется, что ведь полный
примитив: камни, палки, нечленораздельные вопли – вот
вам весь древний человек, да и нет в Парме ни одного, кто
бы слышал о палеоантропах и прочих палеолитах... Ни
одного, кроме него: старшего лейтенанта Карташа. Так что
хренушки, брат Генка, не повезло тебе, не с тем ты
встретился в первый свой день...
Можно, конечно, вспугнуть липового гражданина
аспиранта ещё и вопросами о тайджиутском или
древнехягасском языках, но – ни к чему, ни к чему...
«Откуда тебе знать, милок, – думал Карташ, – что
папаша мой, теперь приходится за это сказать ему спасибо,
пичкал меня литературой, в особенности научно-
познавательной и военно-исторической – так сказать,
воспитывал на примерах прошлого, чтобы я подражал и

соответствовал. Да, многое я порядком подзабыл,
признаюсь, но кое-какие обрывки знаний за клеточки-то
мозга зацепились. И не перепутаю неандертальца с
кроманьонцем, а битву на Легницком поле с битвой
Куликовской. Понятно, что подобной начитанности от
вэвэшного старлея ты никак не ждёшь, откуда,
спрашивается, ей взяться.
А вот что ты, дружок, этих вещей не знаешь, будучи
аспирантом истфака, это не просто подозрительно. Это
разоблачительно. Никакой ты не аспирант. Но кто ты, вот в
чём вопрос? И какого дьявола припёрся в наши
исправительно-трудовые пенаты? Выводить тебя прилюдно
на чистую воду мне нет никакого резону, опять же ежели
вспомнить опыт древних: «предупреждён – значит
вооружён».
Вот я и вооружён, а к чему мне тебя-то вооружать?»
Могло, конечно, статься так, что сей «учёный» есть
просто-напросто
обыкновенный бичара,
нанятый
настоящими археологами в самом деле для разведки
местности и решивший нагнать понта, чтобы чаровать
здешних красавиц, однако, однако... Ну очень не
понравилось Карташу, что этот любитель древностей
объявился сразу же после случая с Егором Дорофеевым. Уж
от чего он давно отучился, так это верить в совпадения...
Глава 6
«ХОЗЯИН» ВО ВСЕЙ КРАСЕ
25 июня 200* года, 17.56.
–
Товарищ полковник, старший лейтенант Карташ по
вашему приказанию...
–
Ах, да бросьте вы, Штирлиц, и так голова болит... –
совсем как папаша Мюллер-Броневой, махнул ручищей
полковник Топтунов и снова уткнулся в бумаги. Добавил:

–
Заходи, Карташ, садись, я сейчас...
Алексей вошёл, сел, как было ведено, на колченогий
стул напротив начальникового стола...
И мигом напрягся. Что-то такое витало в воздухе – не
угроза, нет, но разговор, судя про всему, предстоял
нелёгкий. Не будет «хозяин» швыряться цитатами и
шутками перед обычным разносом или трёпом ни о чём, уж
изучили его за это время, знаем...
Топтунов, бурча что-то матерное себе под нос и
ворочая толстым загривком, подписал ещё несколько
насквозь казённого вида бумажек. «Акт списания полотенец
вафельных», – ухватил Алексей краем глаза заголовок на
верхнем листке и мысленно ухмыльнулся.
Но
начальник
исправительного
учреждения
почувствовал его усмешку, раздражённо отодвинул
писанину в сторону, бросил сверху ручку.
Китель его висел на спинке стула, рукава форменной
рубашки были закатаны до локтей, под мышками
расплывались тёмные пятна: денёк выдался жаркий.
–
Видишь, какой хернёй приходится заниматься,
лейтенант, – пожаловался он, глядя куда-то мимо Алексея.
И почти без перехода спросил:
–
Доставил?
–
В целости и сохранности, – позволил себе намёк на
шутку Карташ: захотел посмотреть, как отреагирует
«хозяин». – До самых дверей.
А начальник шутку насчёт целости и сохранности
скушал, сказал только:
–
Знаю, уже доложили. Молодец.
«А зачем тогда спрашиваешь...»
–
мельком удивился
старлей.
–
А что за хмырь с вами ехал? – продолжал «хозяин» с
виду вроде как равнодушно.
Алексей пожал плечами:
–
Попутчик
какой-то,
вместе
с
Марией
Александровной ехал. Да ей лучше знать, вы у неё
спросите...
Это был ещё один тонкий тактический ход с целью

выяснить, какого ляда товарищ начальник мнётся перед
старлеем как девка на танцульках – если шутка насчёт
«целости и сохранности» прокатила, то уж фамильярность
пройти ну никак не должна, ну не тот человек Топтунов,
чтобы болтать с подчинённым на равных...
Однако ж прошла и фамильярность. Что было и вовсе
удивительно. Какого ж чёрта задумал старый лис? Неужели,
мелькнула шальная мыслишка, из Москвы амнистия
пришла и его отзывают? Да нет, утопия, быть того не
может...
В высшей степени подозрительного археолога он
высадил возле «Огонька» – там днём и ночью тусуется люд,
там ему и подскажут, где можно снять комнатёнку.
И тут же обалдел ещё больше, аж дыхание
перехватило.
Кряхтя,
Топтунов
наклонился
к
серому
обколупанному сейфу времён покорения Северного полюса,
выудил из его недр на свет божий опустошённую на
половину бутылочку «Огней Шантарска» калибра ноль
семь, две гранёные стопки цилиндрической формы –
раритет, сейчас таких уже не делают – и пакетик фисташек.
Потом, сказавши: «Сиди», – тяжело поднялся из-за стола,
вознесясь своим нехилым ростом почти под потолок
тесного кабинетика и чуть ли не заполнив брюхом всё его
рабочее пространство. Неторопливо обогнул стол,
умудряясь сжимать выпивку-закуску одной лапищей,
водрузил стопки на давешние документы про списанные
полотенца и мрачно, с видом прокурора, зачитывающего
смертный приговор, плеснул по половинке.
Карташ
изо
всех
сил
старался
оставаться
невозмутимым, хотя происходящее было не просто из ряда
вон, это было невероятно – чтобы начальник зоны
самолично поил водкой какого-то простого вэвэшника в
собственном кабинете, ни свата ни брата! Сохраняя
каменное лицо, Алексей стремительно прокручивал в
голове варианты. А не последует ли за водочкой разнос со
срыванием погон? Скажем, узнал о золотишке, настучали о
Дорофееве, о драке над Лысом овраге, или дочка что-

нибудь такое наплела... Да нет, бред, бред...
Но поблагодарил, водку выпил интеллигентно,
скромно закусил фисташкой. Водка разбитую губу,
конечно, обожгла, но, к счастью, со стороны сие
повреждение организма заметно уже не было – равно как и
фингал на скуле. Начальник же, не садясь, нависая утёсом
над старлеем, кинул содержимое своей стопки в рот, тут же
кинул следом орешек, хрумкнул – и всё это вместе,
казалось, провалилось немедленно в желудок, минуя
стадию глотательных движений и скольжения по пищеводу.
–
Ну, за то, что Машка приехала, – запоздало сказал
он.
На это Карташ почёл за лучшее промолчать.
Нет, товарищи офицеры, разносом тут не пахнет. Тут
что-то другое...
Зона, где царствовал Топтунов, в отличие от
подавляющего большинства прочих, была ни «красной» и
ни «чёрной» – так, нечто среднее.
Относительно спокойная, с низеньким числом
побегов, драк и прочих убийств, инспекции и всяки-разны
проверочные комиссии уезжали отсюда сытые, пьяненькие
и довольные... Короче, на удивление тихая это была зона по
меркам не только сибирских просторов, но и вообще
России-матушки. Каким манером Топтунов, сменив на
посту ушедшего на покой небезызвестного Климыча,
добился порядка, Алексей не знал, поговаривали, что между
ним и тогдашними паханами было заключено своего рода
соглашение, по коему вертухаи без нужды не свирепствуют,
а заключённые ведут себя тихо и мирно, как и полагается
оступившимся, но встающим на путь исправления
гражданам... А чего бузить-то, спрашивается, чего,
спрашивается, ради? До нормальной цивилизации сотни
километров, а вокруг тайга, да сплошь и рядом такая, что
десяток километров можно идти сутками, о чём напрочь
забывают авторы многих «таёжных» романов и пускают
героев через лес на скорости опаздывающего пешехода где-
нибудь на Кутеванова... В общем, правду ли говорили про
соглашение или брехали, Карташу было неизвестно, да он и

не очень-то допытывался, потому как было напрочь
неинтересно. Неплохой мужик, явно из потомственных
сибирских крестьян – смекалистых, хозяйственных,
рассудительных и упрямых, которые и избу срубить, и на
медведя с рогатиной, и самогончику литра полтора за вечер
приговорить всегда были очень не дураки. Тем более,
супруга его померла лет десять тому назад, замену
благоверной так не нашёл – вот и погрузился с головой в
«хозяйство»... «Хозяин», одним словом, бляха-муха.
–
Давно я за тобой наблюдаю, старлей, – наконец
сказал «хозяин».
–
Присматриваюсь... Службу знаешь,
работаешь справно, вроде бы честно, без подлянки. Мне
такой и нужен. В общем, что я думаю...
–
Видимо, он
пришёл к какому-то решению и стукнул дном стопки о
стол.
–
Ты это, старлей, ты за Машкой пригляди тут, в
общем. Девка она молодая, красивая, а вокруг сам знаешь
сколько по посёлку всякого сброда шатается... Короче,
приставляю тебя к ней телохранителем и гидом. Ты,
главное, запомни, – с неожиданным напором добавил он,
собрав у переносицы кустистые брови, – телохранителем и
гидом, и никем больше, уяснил, старлей? На куски ж порву.
Карташ медленно кивнул – в том смысле, что не
дурак, понимаю и пальцем дочурку не трону, а про себя
подумал: «Какого ж лешего ты её сюда притащил, если тут
одни шакалы обитают?» А Топтунов засопел вдруг и, будто
услышав его мысли, спросил просто, запанибратски, как
спрашивают: «Ты меня уважаешь?»:
–
У тебя дети есть, старлей?
–
Никак нет...
–
Ну, тогда не поймёшь. У чертовки каникулы сейчас
в университете, а это, сам понимаешь, вечеринки, гулянки,
танцы, водочка, хлыщи какие-нибудь шибко умные и до
юного тела охочие... А тут на глазах всё ж таки будет. В
общем, даю тебе отпуск на две недели... Хотя какой, на
хрен, отпуск – это приказ, из тех, которые, как известно, не
обсуждаются. Ты парень столичный, с образованием,
манерам, опять же, обученный, не дашь девушке скучать.
Тачку тебе выделю, все дела. Места вокруг какие –

красотища, природа... ну да сам знаешь, что отроковице
показать...
Алексей сидел прямо, будто оглоблю проглотил и
контролировал на лице каждый мускул.
Зато уж шарики в его голове крутились за десятерых,
даром что дым из ушей не валил. Нет, хоть режьте, но не
было, ну вот ни на столько не было искренности в словах
Топтунова. И, похоже, сам Топтунов это прекрасно
понимал, потому что неожиданно опустил глаза, сграбастал
бутылку и вновь налил по стопкам. Буркнул:
–
Давай-ка.
Выпили. Водка встала поперёк горла, и Карташ
могучим усилием протолкнул её в горло.
Сказать, что чувствовал он себя, как пойманный за
задницу разведчик на допросе в гестапо, значит не сказать
ничего. Чего ж ему надо-то? – белкой вертелось в мозгу.
–
Что удумал? Явно ведь провоцирует. Тачка, природа,
красота, трата-та, – а будто сам не понимает, что старлею,
изголодавшемуся по женской компании – имеется в виду,
разумеется, настоящей женской компании, а не по
посиделкам с местными бабами, – так вот этому старлею в
какой-то момент совершенно станет начхать и на угрозы, и
на то, что это дочка не кого-нибудь, а самого «хозяина»...
Тем более что о московских похождениях Карташа
Топтунову наверняка известно распрекрасно... Специально,
значит, дочку под меня подкладывает?! А зачем,
спрашивается? Чтоб был повод на куски порвать? Так ведь
повод можно найти и попроще, без этого... как бы это
поприличнее-то... сводничества, во как. Приказать, к
примеру, какому-нибудь урке посадить на пику в тёмном
закутке, в карман трупу «травки» чуток насыпать – и
кранты, никто ж и докапываться особо не станет, кто, за что
и на хрена. Ясно как день: цирик приторговывал дурью, в
цене с покупателем не сошёлся, вот и двинул коней...
«Всё страньше и страньше», – как говорила одна
маленькая девочка...
Вдруг обожгло: Топнунов знает об объекте. Знает, что
Карташ с похвальным для столичного жителя усердием

ищет к нему подходы. И поэтому...
И что, собственно, поэтому? Машка-то здесь причём?!
«Хозяин» тем временем выудил из кармана «Приму»,
щёлкнул по днищу, протянул пачку Алексею. Тот охотно
взял: на, так сказать, гражданке курил он исключительно
«Мальборо», но здесь ведь, товарищи офицеры, вам не
гражданка. И даже не гражданин прокурор. И то, и другое
мама моя как далеко...
Закурили.
–
В отпуск пойдёшь с послезавтра, я подпишу, –
продолжал начальник, глядя в угол. –
Днём Машку будешь
развлекать, а вечером отмечаться ко мне. И так каждый
день, усёк? Все две недели, пока она на практику не укатит.
Отдохнёшь, короче. А вот завтрашнюю ночь придётся
потрудиться...
Топтунов резко встал, отвернулся к окну.
Видок за окном открывался,
надо сказать,
пасторальнейший. Колония стояла на вершине холма, и
видно было на сто вёрст окрест. Тайга подступала совсем
близко к корпусам лесопилки – периметр вокруг колонии
вырубали два раза в год, во избежание, но лес сдаваться не
собирался и постоянно пытался сузить кольцо, деревья
плотной стеной синели в жарком мареве, скрывая под своей
сенью прохладу, дальше к горизонту тайга делалась серой,
словно размытой, акварельной, окутывалась загадочной
дымкой, из которой смутно вырастали бугры сопок...
Зато на переднем плане отлично, прямо-таки
великолепно, во всех деталях, как на полотнах
гиперреалистов, были видны два ряда колючей проволоки
вдоль поросших мхом столбов – так называемая
«простреливаемая полоса», она же «тропа наряда», и вышка
с вышкарем, и отряд зэчар голов в двадцать, нестройно
шагающих
куда-то
под
конвоем,
и
прапоры,
досматривающие готовящийся к въезду на территорию
колонии зилок... Лепота.
–
Что в народе говорят? – негромко спросил Топтунов.
Только сейчас Карташ понял, что чуточку захмелел. И
упустил нить крайне невесёлых рассуждений относительно

намерений «хозяина».
–
Простите, товарищ полковник? – пожалуй, малость
глуповато спросил он.
–
Об этом, о Пугаче,
–
сказал «хозяин», не
поворачиваясь. – Доходят, видишь ли, до меня некие слухи,
что будто бы на смену Баркасу его прислали, а Баркас
власть на зоне отдавать не намерен. Баркас-то ведь из
деловых, сам себя, говорят, «короновал» где-то под
Воркутой, на всех положив с прибором... И плевал он на
решение сходняка. Говорят, что его банду Пугач к ногтю
прижать намерен, прежние воровские законы вернуть, а
Баркасу с его шестёрками это, сам понимаешь, не надо...
«Стукачка из меня сделать хочет?» – подумалось
Карташу.
–
Не будет никакого кипежа! – Топтунов резко
развернулся и треснул кулаком по столу, а у Алексея
появилось стойкое ощущение, что «хозяин» аккурат до
прихода старлея «Огней Шантарска»-то и ополовинил и
теперь обращается не столько к гостю, сколько пытается
убедить самого себя.
–
Пока я здесь – не будет. Ничего. С
завтрашнего дня усиленные дежурства. Из Шантарска
подкрепление вызову. Нынче же ночью шмон по всем
баракам, так что чтоб не пил – ни сегодня, ни вообще две
недели, пока Машка в посёлке. Уяснил? Я спрашиваю,
уяснил, старлей?!
Карташ браво вскочил, вытянулся во фрунт:
–
Так точно, товарищ полковник... Разрешите идти?
–
Вали.
Очень хотелось Алексею спросить, прям до щекотки
под языком: так какого рожна ты сюда дочку приволок,
если заварушки на зоне боишься?..
***
Возле офицерской столовой его окликнули – весело,
беззаботно. Он обернулся.
Нина подошла, неспешно и томно покачивая

круглыми бёдрами, отвела за спину толстенную, горящую
платиной на солнце косу, не уместившуюся под белой
шапочкой, на глазах у всех охранничков закинула ему руки
на шею и без лишних разговоров поцеловала – да так, что у
Алексея из головы выскочили все прочие мысли... Ну, если
откровенно, то кроме одной – о которой говорить излишне.
Нинке, заразе, даже на цыпочки вставать не пришлось, они
были примерно одного роста. Руки Карташа автоматически
обхватили её за талию, и, чувствуя, как ему в грудь
упёрлись два упругих, скрытых белым накрахмаленным
халатом два самых восхитительных предмета, какие только
могла создать матушка-Природа, он невольно ответил на
поцелуй.
Со стороны столовой послышались аплодисменты и
подбадривающие крики – коллеги-офицеры не могли
пропустить бесплатное представление и всем скопом
высыпали на крыльцо.
–
Нинка, ёлки-палки, люди ж кругом...
–
сумел
выдохнуть он, наконец возвращаясь на грешную землю.
–
А мне всё равно, – шепнула она.
–
Просто мне
хочется. Причём прямо сейчас...
–
Что-нибудь срочное? – озабоченно нахмурился он. –
Прямо сейчас я не могу, я на службе...
Нина легонько ударила его кулаком по груди.
–
Скотина! Честная девушка сохнет от неугасимого
пламени любви, а господин офицер, видите ли, не может!
Тебя служба удовлетворяет, да?
–
Наша служба и опасна, и трудна, – рассудительно
сказал он.
–
И, на первый взгляд, как будто невидна? Ну так и
пошли её. А вот у меня всё видно...
–
Тут в её глазах
заблестел лукавый огонёк:
–
Да и у тебя, чувствуется, что-то такое
забрезжило... – И чертовка проворно ухватила его за место,

кое в раньшие времена скромно именовалось «гульфик».
–
Ого, па-ашел процесс!
–
Нинка! – Алексей высвободился.
–
Не позорь честь
моего мундира.
–
Ну и пожалуйста.
–
Она отстранилась. А ты что,
опять дрался, что ли?
–
С чего взяла?
–
Под губой синяк, и скула вон распухла...
–
Глазастая... Нет, по пьяни в дверь не попал.
–
Ага, знаю я эти двери. Лёш, ты бы поаккуратнее всё
же, ты мне целый и здоровый нужен. Слышал, охотника
недавно зарезали? Ты ж с ним, вроде, знаком был.
–
Слышал, – по возможности бесстрастно ответил
Карташ. – Кто – нашли?
Нинка пожала плечами.
–
Говорят, пьяный пырнул. Да кто ж искать-то будет?
Завтра хоронят... К ночи придёшь?
–
Что?.. А... Нет, к ночи нет, ночью буду занят... Да
тихо ты, бешеная, говорю же – служба! – О готовящемся
шмоне знать Нинке, ясное дело, не полагалось. Во
избежание. – Часикам к шести подойду. Успеем?
–
От вас будет зависеть, господин офицер.
Послав
ему
воздушный
поцелуй, Нина,
демонстративной походкой фотомодели – по крайней мере,
так, как она эту походку представляла, – направилась
обратно на кухню. А Алексей проводил её взглядом,
поклонился зрителям (за что заслужил ещё одну порцию
аплодисментов) и двинулся к КПП.
Знакомый зуд не исчезал – спасибо взращённой
родителями деятельной натуре. А дел предстоит много, он
это подкоркой чувствовал...

Глава 7
БРОДЯТ СЛУХИ ТУТ И ТАМ...
25 июля 200* года, 19.37.
Возможно, сравнение и банальное, но, едва прибыв в
Парму (кажется, сто лет назад), он ощутил себя английским
джентльменом, каким-нибудь там полковником Мортоном,
вынужденным находиться в нецивилизованной Туземии, в
какой-нибудь Индии или Пакистане. Можно было
уподобиться
туземцам:
начать
шататься
по
опиумокурильням и прочим притонам, начать обрастать
грязью и экзотическими болезнями... А можно найти
занятие, которое не даст тебе превратиться в ту самую
субстанцию, что обычно в воде не тонет и в проруби
болтается.
Первое, что само просилось в руки, – перепродажа
левого золотишка, намытого дикими старателями, и шкур,
добытых местными браконьерами. В общем-то, этим
промышляли многие. Правда, Карташ придал занятию
некоторый размах, задействовав московские связи и
пересылая товар прямиком в столицу, и там, где все прочие
получали прибыли на руль, он выжимал руль с полтиною.
Но это всё были семечки, времени много сие занятие
не занимало, и чувства, что занимаешься делом, не
вызывало. Стало всё чаще и чаще накатывать ощущение
тоски, начали посещать мысли задвинуть службу, уйти в
отставку, вернуться в Москву и складывать там
гражданскую карьеру.
Связь с Нинкой, ладной работницей пищеблока,
естественно, тоже не стала тем наполнением жизни, что
сполна заменяет всё остальное.
Это женщина может жить только любовью, сделать
любовь главным смыслом существования.
В общем, верно бабоньки сами про себя поют:
«Был бы милый рядом, ну а больше ничего не надо».

Мужчине же – надо. Вот многие мужички и маются дурью,
не зная куда себя деть (если только работа не выжимает их
досуха), а полноту жизни добирают стаканами. Но Карташ,
хоть работа досуха его и не выжимала, уже раз и навсегда
решил, что винно-водочный путь не для него. Ему
требовалось действовать, ему необходимо было движение,
ему нужно было как-то развернуться. Натура, понимаешь
ли, требовала. Натура, взращённая на отцовских наказах
«стремиться в лидеры» и на книгах о завоевателях и
полководцах.
Некоторое оживление пармской ссылке ему всё-таки
удалось придать. Помогла – что б вы думали –
начитанность. Собственно говоря: зачем выдумывать
велосипед, если его уже за тебя выдумали? И Карташ нагло
стянул идейку у Стивена Кинга, а точнее – из его повести
про тюрьму Шоушанк, перенёс её, идею, на сибирскую
почву.
Приспособить
книжную
американскую
затею
оказалось делом нелёгким. Хотя бы потому нелёгким, что в
отличие от штатовских зэков, охреневающих за решёткой
от безделья, наши сидельцы и так вкалывают в
обязательном порядке от завтрака до забора и от забора до
ужина. В Парме, например, они ишачат на традиционном
зэковском промысле – на лесоповале. И вроде бы зачем
ещё, спрашивается, какие-то лишние работы как самим
заключённым, так и надзирающему за ними начальству?
Начальству-то хватает головной боли – управиться бы с
планом по лесозаготовкам, не угодить бы в число худших
по области... Да и режимных проблем выше Гималаев,
зачем лишнее на шею вешать!
Труднее всего, пожалуй, было убедить начальника
лагеря, полковника Топтунова. «Хозяин», как и всякий
служивый человек, пребывающий на значительном посту,
которого лишиться по доброй воле не хочет, не стремился к
переменам. Любое отступление от привычного уклада он
воспринимал если не как ЧП, то уж как скрытую угрозу
своим владениям точно.
Но Карташ подобрал к этому замку отмычку.

Он явился пред грозны очи начальника и начал речь
не с главного пункта, а с окольных рассуждений о делах
хозяйственных.
Подсобное хозяйство было пунктиком «хозяина». Он
давно уже мечтал о его расширении: к свинарнику добавить
бы курятничек, к огороду – пару теплиц, а уж коровником
своим обзавестись – так просто на седьмое небо, кажется,
вознёсся бы от счастья. Но куда там коровник на седьмом
небе, когда и с простым текущим ремонтом не совладать –
только в одном месте поправишь забор, вышку или крышу,
как в другом месте трещит и валится – короче, тот самый
«тришкин кафтан», в котором ходила и ещё долго ходить
будет матушка-Россия.
И вот тут приходит некий старший лейтенант Карташ
и предлагает способ, как изыскать денежку не себе в
карман, не на глупости какие-нибудь, а на любезные сердцу
«хозяина» свинарники с коровниками. Как тут не
выслушаешь, как тут не прислушаешься! А старлей-то
говорить горазд, даром что столичная штучка. И убеждать
могёт, собака, тем более явился не с одной пустой, хоть и
красивой болтовнёй, а с конкретными подсчётами, с
цифирками на бумажке. А тут ещё старлей грозится
взвалить ответственность на себя.
Хм, что ж, можно и всерьёз призадуматься над его
словами...
Не с первого захода, конечно, но Карташ пробил-таки
толстую шкуру косности, которой оброс к своему возрасту
и к своей должности «хозяин», заразил-таки старлей
полковника своей идеей. И на какой-то период
внеслужебное время Карташа оказалось забито до отказа
разными делами: договориться с гражданскими властями,
смотаться в командировку в Шантарск, обговорить,
заключить договоры, с начальником оперчасти тщательно
проверить кандидатов...
И вот наконец Карташовско-кинговской схеме был
дан старт. Началось с мелочей: с рыбозаготовок, на которой
во время путины неплохо заработала отряженная в
распоряжение
рыбхозяйства
небольшая
партия

заключённых, с мелких дорожных работ вроде укрепления
оврагов... Потом, когда у ИТУ стали появляться
дополнительные деньги, которые хошь на курятник пусти,
хошь на медикаменты для санчасти, вошёл во вкус и
«хозяин». И с тех пор насквозь привычной картиной стали
группы в робах и телогрейках, вкапывающие столбы линии
электропередачи или роющих котлован, а рядом на
пригреве – скучающие автоматчики с красными погонами
на хэбэшках и шинелях.
Ясно, на работы назначались зэки из «мужиков», а не
из уголовников, те, которым по причине малых сроков
уходить в побег было бы глупее глупого. И вламывали они
за обещанное условно-досрочное освобождение, что твои
комсомольцы в годы первых пятилеток. Не менее же ясно,
что Карташ выстроил схему так, чтоб и ему лично капал
процентик с каждого из заказов...
Уточним: отнюдь не ради копеечной прибыли он всё
это затеял. И не ради попадания в любимчики начальника –
хотя, чего уж там греха таить, попал. Довольный «хозяин»
уже дважды направлял по инстанции рапорты на
представление Карташа к очередному званию капитана, да
вот, правда, пока безуспешно. Нет, Карташу было плевать и
на прибыль, и на звания, и на любовь начальства – ему
необходима была деятельность.
На сегодняшний день начинание с допработами для
заключённых вошло в колею в прямейшем смысле слова: в
железнодорожную колею.
Все зэки, каких можно было освободить от
лесоповала, трудились на рельсовых путях, меняя гнилые
деревянные шпалы на железобетонные.
Дорога платила исправно, платила неплохо, гнилых
шпал ещё хватит не меньше чем на год, и искать другие
работы отныне нужды не было.
Зато Карташ опять почувствовал пустоту и скуку,
вновь стала одолевать хандра.
И тогда он вспомнил о Шаманкиной мари.
***

Историй, так или иначе связанных с этим местом,
действительно хватало. Конечно, возглавляли парад
популярности байки про лешаков, болотников и прочую
нечисть, свившую там себе чёртово гнездо и превратившую
болотный край в последний оплот теснимой по всем
фронтам нечистой силы. А колючка – это-де всего лишь
наваждение,
насылаемое
чертяками.
Вариантами
дьяволиады служили рассказы про древнее капище уйгуров,
охраняемое шаманами, про ведьмину могилу, которую
ведьма сама и защищает от людей, про колдовское дерево
Ожан, которое, мол, произрастает только в Шаманкиной
мари и более нигде в Сибири, да и вообще нигде более на
белом свете, и злые силы берегут его изо всей мочи, потому
как плоды с дерева Ожан поддерживают их бессмертие...
Не обошлось, понятно, и без вездесущих инопланетян.
Зря, что ли, десять перестроечных лет в посёлок завозили
всякую разную макулатуру, и среди прочего –
уфологические газетёнки, пестрящие заголовками вроде
«Меня похитили зелёные человечки», «Десять дней на
чужой луне», «Я родила от инопланетянина» и так далее.
Как тут, начитавшись, не заподозрить происки внеземного
разума? Тем более, неподалёку отсюда (по сибирским
меркам, разумеется, неподалёку) шлёпнулся знаменитый
тунгусский метеорит. Так что же, спрашивается, мешало от
тунгусского метеорита в полёте отломиться куску и
залететь в здешние болота? Ну а если не метеорит то был, а
космический корабль, то и кусок являлся спасательной
шлюпкой астронавтов, которые с тех пор сидят в
Шаманкиной мари и ждут-поджидают, когда же за ними
прилетят соплеменники, поелику сто лет инопланетянину не
срок...
А вот снежному человеку повезло меньше. Не отрицая
его существования (да и кто в Сибири сомневался бы в его
реальности), всё же мало кто верил, что «сосед», как его
называют исконные жители этих мест, поселился бы столь
близко от человеческого жилья...
Ещё говорили, что именно там, в Шаманкиной мари,
находится знаменитая Золотая Баба, её и охраняют со всем

тщанием надлежащие органы как предмет, причисленный к
золотому запасу страны, берегут на чёрный день, а когда,
мол, деньги у государства будут на исходе, Бабу ту
продадут и дела вмиг поправят...
Некоторые пугали других и себя баснями про некую
генетическую лабораторию, основанную чуть ли не по
приказу самого Сталина. Дескать, выведенные там мутанты,
которых держат под землёй, иногда перегрызают
металлические прутья толщиной с руку и убегают. Вот
оттого-то, мол, пропадает скот и исчезают люди. Вариантом
генетической страшилки служило более реалистичное
предположение, что в Шаманкиной мари находится
хранилище биологического оружия...
Разумеется, раз большинство сходилось на том, что в
Шаманкиной мари нашёл пристанище военный объект, не
обошлось и без разговоров о радиации. Однажды какой-то
беспокойный хлопчик привёз с Большой земли счётчик
Гейгера, долго наматывал с ним круги по посёлку и по
тайге. Счётчик молчал, как партизан, повышенного уровня
радиации нигде не показал, и радиофобия в посёлке
унялась.
Последнее желание разведывать Шаманкину марь
отбила история с неким Прохором, вольным охотником
(сиречь браконьером), мужиком не пугливого десятка, с
богатым прошлым и настоящим, щедро смачиваемым
алкоголем.
Однажды – это было ещё до появления Карташа в
Парме – Прохор тот разошёлся в Салуне: мол, я ничего не
боюсь, меня не стопорнешь, да чтобы я танком не пропер
через все заграды, чтобы я не расчухал, что там к чему,
падла буду, если не разворочу эту Шаманкину марь...
Может быть, наутро он и пожалел о своей хмельной
горячности, да делать было уже нечего, слово сказано. Он
взял ружьишко и отправился в тайгу.
И, естественно, не вернулся. Сгинул. Никто не
сомневался, что Прохор, при его упрямстве и своеобразном
понимании чести, двинул не куда-нибудь, а, как и обещал, к
Шаманкиной мари.

Конечно, случаев, когда люди не возвращались из
тайги, хватало, однако неизвестно где они пропадали, в
данном же случае адрес был точный – Шаманкина марь. Ну
и на хрена туда шляться, в эту погибель? Тайги, что ли,
мало? Так решили для себя все.
Про вертолёты, которые должны поддерживать
сообщение Большой земли с объектом, слухи ходили весьма
смутные. Над тайгой нередко проносятся «вертушки», и
среди них, бывает, попадаются военные борта, но чтобы эти
борта кружили над Шаманкиной марью – такого никому
наблюдать не доводилось. Кто-то из охотников, правда,
говорил, что как будто бы некий его приятель видал
гражданский вертолёт, подлетавший к Шаманкиной мари,
однако ценность этого свидетельства была невелика.
И ещё: в посёлке ни разу не показывались люди с
секретного объекта.
Вот это обстоятельство насторожило Карташа в
первую очередь. Хотя, вроде, чего настораживаться? Вроде,
восемьдесят вёрст тайги – причина веская. И дороги нет, и
всё, что нужно для жизни, доставляют воздухом, и приказ
небось имеется, чтоб за территорию ни ногой под страхом
дисбата... Но когда это, скажите на милость, отсутствие
дорог и километраж останавливали русского мужика,
одержимого желанием выпить? Ну, ладно-ладно, допустим,
и выпивку, и лялек для здоровья им привозят, допустим,
солдаты там дисциплинированные, как биороботы, – всё ж
таки секретный объект.
Однако к первым туманным сомнениям Карташа стали
добавляться новые.
Например, его удивляло разнообразие историй.
Вернее, даже не столько само разнообразие, сколько то, что
оно не идёт на убыль. Конечно, когда обнаружилось
соседство Пармы с территорией, опутанной колючкой,
буйная фантазия народа обязана была завалить умы
предположениями одно бредовее другого. Но время шло, и
минуло его уже немало, люди должны были привыкнуть к
соседству, как привыкают ко всему на свете, а уж секретной
военной точкой Сибирь не удивишь. Да, есть объект, да, он

секретный, лучше туда не соваться, целее будешь... ну и
чего дальше муслявить эту тему – тем более что никаких
событий, так или иначе с объектом связанных, не
происходит напрочь? Казалось бы, и нечего толочь воду в
ступе, придумывать новые объяснялки... Так ведь нет.
А вот если предположить, что кто-то целенаправленно
распускает слухи, дует, так сказать, на угли, не давая им
погаснуть... Интересно, стали бы военные, даже самые
наисекретнейшие, заниматься такой мурой?..
Карташ поначалу сам себя урезонивал: «Это во мне
говорит городской, более того – столичный менталитет,
взращённый бешеным ритмом городской жизни. А
тутошний, глухоманский менталитетушка ходит по одному
и тому же кругу, тем и доволен, и не надо ему никакого
свежачка в темах, событиях, идеях – старым проживём».
Возможно, так Карташ и отмахнулся бы от одолевающих
сомнений... но жизнь подбрасывала всё новые фактики.
Например, Алексея очень заинтересовала история,
поведанная Ромкой-Гвоздём под большим секретом своему
корешу и мигом облетевшая завсегдатаев Салуна. Дескать,
он, Гвоздь, наткнулся у Красного ручья на натурального
мертвеца. Причём покойник был свежий, пролежал у ручья
от силы дня два. И ничего бы в той истории не поражало,
эка невидаль, покойник в тайге, – если б не одна деталь.
Вернее, отсутствие деталей. Деталей одежды – вместе со
всей одеждой. Мертвец, по уверениям Ромки-Гвоздя, был
совершенно гол, лишь одни плавки прикрывали наготу, да
на ногах имелось некое подобие лаптей. При нём не
наблюдалось ни вещмешка, ни ружья. Ни иных вещей.
Человек скончался, скорее всего, от потери крови – у него
был распорот бок.
Гвоздю не поверили не потому, что история
показалась невероятной, а потому, что за ним давно уже
закрепилась репутация этакого местного Мюнхгаузена. И
чем больше клялся и божился Ромка, тем больше над ним
смеялись в Салуне. А когда через неделю у Красного ручья
побывал уже другой охотник и не нашёл там ни костей, ни
лаптей, то Гвоздю какое-то время просто проходу не

давали, изводя подначками – вроде такой: «Эй, Ромка,
сегодня на лесопилке встретил голого мужика в лаптях, а он
меня спрашивает, где тут мой друг Гвоздь живёт, хочу, мол,
с ним на брудершафт дёрнуть...»
Но если на секунду допустить, что Гвоздь не соврал,
то сразу же выскакивает множество любопытных вопросов.
И первый из них: откуда взялся в тайге голый покойник?
Поселковый? Гвоздь его не признал, сказал, что мужик
совершенно незнакомый. Турист, сошедший с поезда? Как
же его занесло в такую даль, как он умудрился протопать
столько вёрст, считай, босиком? Предположим, обобрали
уже в тайге лихие людишки. Но тогда это новое слово в
лесном грабеже – раздеть в прямом смысле до трусов. И
почему никто не хватился туриста? Да и туристы-то в
здешних краях феномен редчайший, появляются раз в год...
Беглый с их зоны? Последний побег случился задолго до
Карташа, кажется, в девяносто седьмом, с тех пор, тьфу-
тьфу, всё спокойно. Беглый с другой зоны? До другого
мужского лагеря аж целых четыре сотни километров, да к
тому же из исправительно-трудовых учреждений Шантлага
в указанное время никто не срывался, уж кому как не
Карташу об этом знать. Да и какой идиот, скажите,
пожалуйста, убежит с зоны голышом?
Да, Карташ всерьёз раздумывал над рассказом
местного Мюнхгаузена. Не то чтобы он верил Гвоздю, но у
каждого фантазёра есть свой потолок в выдумках. Так вот
потолком воображения Гвоздя был какой-нибудь медведь
величиной с «КамАЗ». А голый покойник – сюжет далеко
не из его репертуара.
Между прочим, если поверить Ромке, то всплывает
ещё один безответный вопрос: куда делся труп у Красного
ручья? И как тут не вспомнить, что от Красного ручья до
Шаманкиной мари всего-то километров тридцать, если
напролом...
А ещё есть такой промысловик, добытчик левого
золотишка Юрка Бородин, который уверяет, что однажды
слышал пальбу, доносившуюся, по его уверениям, с
околюченной территории Шаманкиной мари. И стреляли,

по его утверждению, не из «калашей» и не из охотничьего
оружия, а из импортных карабинов.
И что же в результате?
А в результате получалось, что в Шаманкиной мари
находится нечто – это единственный неоспоримый факт.
Вокруг предположительно секретного военного объекта, в
общем-то, рядового для Сибири, не происходит никаких
военных событий, зато вместо этого крутится слишком
много сплетён и разговоров. А кроме того, из всех
происшествий, так или иначе связанных с Шаманкиной
марью, ни одно не имеет отношения к армии.
Что бы это значило, Карташ сказать не мог.
Но докопаться до сути ему загорелось. Для начала
требовалось за что-то зацепиться, и потом за ухваченный
кончик попробовать размотать клубок – вдруг чего и
удастся вытянуть... а то и сплести самому какую-нибудь
сеть. Вот так он и надумал провести, что называется,
разведку боем. Тогда и обратился к Егору Дорофееву. И вот
чем всё закончилось...
Глава 8
ЛЮБОВЬ ПО-ПАРМСКИ
25 июля 200* года, 21.40.
Они встречались попеременно то у него, то у неё.
Видимо, чтобы вносить разнообразие в интимные
отношения. Сегодня Карташ пришёл в гости к Нине. К
Нине, поварихе из казарменной столовой, девке видной, с
роскошной золотистой косой. Сожительствовали они уже
год, и Карташу, как это ни странно, пока не надоело –
потому как с ней можно было не только перепихнуться,
когда плоть позовёт, но и поговорить душа в душу. Не по-
бабьи умная она была, Нинка их столовки, вот в чём дело,
вот что привлекало опального москвича...

По всему чувствовалось, что дом обходится без
хозяина – этакая неуловимая, растворённая в житейских
мелочах аура жилища одинокой женщины. Даже
электробритва на подоконнике никак не влияла на общее
впечатление. Да и женские запахи триумфально побеждали
изредко забегающий мужской запах, выдавливали его из
всех щелей, изгоняли отовсюду, куда он успевал забиться за
ночь.
Их секс уже вполне можно было назвать супружеским.
За год, что длится их связь, ушли водой в песок страсть,
пылкие объятия и нежный шёпот. Уже не повторялись
бурные, скопированные из «9,5 недель» сцены на пороге
избы, они уже не терзали друг друга любовью до утра, уже
не стремились каждую ночь превратить в незабываемый
праздник. Они оба не относились к молодым романтичным
и пылким особам, поэтому не воспринимали естественный
ход вещей как трагедию, не закатывали по этому поводу
сцен и не разрывали отношения. Они продолжали
встречаться и ценили то, что есть.
Электрический будильник, тикающий на специальной
короткой полочке над кроватью, показывал без пятнадцати
десять вечера. По пармским представлениям насчёт что
такое поздно, что такое рано – очень поздний вечер.
После десяти по посёлку шатались только пьяные и
влюблённые, да вокруг «Огонька» вилась какая-никакая
жизнь.
Карташ потянулся к прикроватной тумбочке, взял
сигарету, прикурил, отдал Нине. Потом закурил сам.
Пепельницу поместил на простыню между девушкой и
собой. Как кинжал в рыцарских романах.
Какое-то время молча дымили, отдыхая после
любовных игр, ожидая, пока сердца с ускоренного ритма
вернутся к обычному.
Нинка затушила в пепельнице окурок, по-кошачьи
потянулась крепким телом тридцатилетней женщины.
Лукаво скосила глаза на соседа по кровати.
–
Ну что, понравилась лялька? Запал, небось?
–
Ты о чём? – спросил Карташ. Хотя уже сообразил

что, вернее кого, имеет в виду Нинка.
–
О биксе, которую ты встречал на вокзале.
–
Дяревня,
–
усмехнулся старший лейтенант.
–
Пернуть нельзя, чтобы об этом не зашушукались в каждой
избе.
–
Пора бы уж отвыкнуть от Москвы. Кстати, перед
девочкой-то козырнул своей столицей? Она хоть и
шантарская, а Москва и для неё – мечта про счастье,
желанный кусок.
Карташ
подумал
маленько
и
аккуратно
полюбопытствовал:
–
Ну, если ты такая осведомлённая, значит, слышала и
про археолога, молодого и красивого? Тоже, небось,
заинтересовалась не на шутку?
–
Не только слышала, но и видала, – усмехнулась
Нина.
–
Ничего мужчинка этот твой учёный, видный...
Только мне не понравился. Темнила он.
–
Почему «темнила»? – как можно небрежнее спросил
Карташ.
–
Н-ну, точно не скажу... Бабье чутьё, знаешь, что
такое? Он словно эти демократы из телевизора. Что-то
говорит, кем-то представляется, а на самом деле другой и...
скорее всего, врёт, как прокурор. Хотя за руку его и не
схватишь.
«Ну, это мы ещё посмотрим», – подумал Карташ.
–
Ты от вопроса про ляльку-то не уходи, не уходи.
Обнюхал её, помахал перед ней хвостом?
–
Брось.
–
Карташ затушил свою сигарету, вернул
пепельницу на тумбочку.
–
Я человек подневольный. Мне
приказали – я встретил. А тебе, я так понимаю, меня
ревновать больше не к кому, да?
–
Да, – легко согласилась Нина, – ревновать тебя в
нашем медвежьем углу особо не к кому. Но касаемо этой
девочки... Тут даже не в тебе дело. В «хозяине» дело...
–
В Топтунове? – с искренним удивлением спросил
Алексей.
–
Ага, в нём, – Нина завела руки за голову, призывно
колыхнулась крепкая грудь. – Ох, Карташ, зелёный ты ещё.

Зелёный, да борзый. Думаешь, он просто так отрядил к
доченьке именно тебя? Думаешь, на твои затеи с левыми
работами он согласился из большой нужды в лишней
денежке? Ан нет, не тот человек Топтунов, чтобы рисковать
зазря. А раз уж он ввязался во что-то – стало быть, не абы
как, а имея в башке серьёзную цель.
–
И что же за это цель, по-твоему? – Алексей откинул
соломенного цвета волосы с её лба, приблизил лицо к её
лицу.
–
Москва, – очень серьёзно сказала Нина, глядя сверху
вниз. – Москва, Карташ.
Она провела ладонью по его подбородку.
–
Слушай, недавно вроде брился, а уже колешься...
Так вот, Топтунов – он же крестьянин. Кулаком мог стать в
иные времена. Он только с виду прост, а ведь хитёр, как
старый лис...
–
Да уж знаю...
–
Знаешь, а всерьёз не относишься. А он тем временем
опутывает тебя по рукам и ногам.
–
Она игриво щёлкнула
его по носу.
–
У него ж пенсия не за горами. Думаешь, не
надоело ему зэками командовать – за столько-то лет?
Думаешь, он жить не может без сопок да кедрача? Да он,
только свистни, вприпрыжку поскачет менять бескрайние
просторы на тесные квадраты хазы в Москве. А должность
начальника лагеря – на работу охранника в какой-нибудь
задрипанной московской фирме. Или где там у вас
отставники пристраиваются? Потом, мой дорогой, он отец.
У него на плечах дочь великовозрастная, её тоже,
пристраивать надо. А доченька обретается хоть и в
Шантарске, не в глухомани, но вдали от отцовского глаза, и
поди угадай, с кем она там путается... Ну скажи, какой
провинциальный папаша не хочет, чтобы его дочь училась в
московском вузе, получила московскую прописку и в
придачу к ней – зятя кадрового офицера? Перспективки – ё-
моё! И если не с твоей помощью, то как иначе Топтунов
может с Москвой породниться? Намерен он упустить такой
подарочек судьбы, как ты? Молчишь, вот то-то. Не
сомневайся, Топтунов собрал о тебе все сведенья, какие

можно собрать официально и неофициально. Какие-то его
связи, может, даже и до Москвы дотягиваются – с кем-то
учился, с кем-то службу начинал... Так что ему известен
весь перечень твоих похождений. И он знает, что ты в
нашей дыре гость недолгий, самое позднее, через годик
упорхнёшь ты отсюда белым лебедем. Так почему бы не
отправить вместе с тобой и лебёдушку? Понимаешь меня?
–
Хитрая ты баба, я погляжу... – Карташ недоверчиво
покачал головой. С этой стороны он о «хозяине» как-то не
думал.
–
А то, – довольно усмехнулась Нинка.
–
При нашей
жизни иначе никак нельзя.
–
Считаешь, «хозяин» подкладывает под меня дочку?
И Машка, по-твоему, в сговоре с ним?
–
Насчёт сговора сильно сомневаюсь. Зачем?
Достаточно описать ей, какой ты умный и предприимчивый,
а также несчастный, вроде Пушкина в ссылке,
–
романтичную малолетку не может не пронять. Можно,
кстати, и упомянуть невзначай, какие у тебя в Москве
оставлены большие родители и большая квартира. Ну а
после дать вам вволю побродить вдвоём по укромным
уголкам. Вы сами всё сладите наилучшим образом. Что
Топтунов и проделывает вовсю, разве не так? Я про твой
внеплановый отпуск по уходу за ляльками.
–
Ты и об этом знаешь?
–
Я же сказала: забудь о Москве, где ты мог трахать
всех тёлок на лестничной площадке, и каждая искренне
верила, что она у тебя единственная...
Алексей со смехом заглянул в её запрокинутое лицо.
–
Да что я, монстр, что ли, какой сексуальный... А
насчёт охмурёжа – то это мы ещё посмотрим, кто кого
охмурит.
–
Знаю я вас, мужиков. Повидала... И тебя знаю. Ты
мужик, конечно, видный, со стержнем, но есть в тебе
этакая... м-м... сволочь ты, Карташ, одним словом. Да как и
все мужики... Но ты меня не сбивай. Я тебе говорю всё это,
потому как хочу, чтобы ты был готов...
–
...что в самый пиковый момент ворвётся папаша,

размахивая револьвером: «Женись, сучий потрох, или душу
выну!»
–
Думаю, он сыграет тоньше. Хотя, когда стукнет тот
самый пиковый момент, он это ущучит, почует. Нюх у него,
как у матёрого волчары. К тому же ты не думал, что он
может пустить за вами соглядатая?
–
Ты уж прямо не Топтунова описываешь, а какого-то
жандармского полковника!
–
А он у нас здесь заместо жандармского полковника и
есть. И думаю, как раз в жандармском стиле, он подкопил
на тебя компромат. Это ты свято уверен, что ваши делишки
с левыми работами оформлены самым законным образом,
комар носу не подточит. А Топтунов, может, ведёт свою
бухгалтерию, по которой некий Карташ оказывается кругом
проворовавшимся и замазанным. А, не думал никогда о
такой возможности? Потом, компромат не обязательно
должен быть реальным, он запросто может быть и
фиктивным, но бьющим не менее тяжело. Есть у вас
провозы, проносы и иные нарушения режима? Верно, где их
нет. Так вот: я не удивлюсь, если в топтуновском сейфе
лежит папочка, а в ней аккуратно подшиты листочки, на
которых уголовники из числа сотрудничающих с
администрацией чистосердечно признаются, что марафет
получили от старшего лейтенанта Карташа, что старший
лейтенант Карташ скрыл от начальства то-то и то-то
противозаконие. И ещё много-много старшего лейтенанта
Карташа в этой папочке. Вот тебе её и предъявят, когда
дело дойдёт до решительного разговора. Кстати говоря,
вполне допускаю, что для себя лично Топтунову ничего не
надо. Его вполне устроит счастливое московское будущее
дочурки. Но ради этого её будущего он готов переть, как
кабан сквозь камыши.
–
Не Топтунов у тебя получается, а Мюллер какой-то,
–
Карташ запнулся, вспомнив, что недавно сам сравнивал
«хозяина» с героем известного сериала.
А Нина истолковала его заминку по-своему:
–
Ты, наверное, вспоминаешь сейчас, не наговорил ли
мне лишнего? Брось. Даже если и наговорил, то

беспокоиться тебе не о чем. Дальше меня ничего не уйдёт.
Я, может быть, единственная здесь, на кого ты можешь
полностью положиться. Потому что мне не нужна твоя
Москва, мне нужен ты...
Карташ понял, что Нина имела в виду под лишним.
Однажды он разоткровенничался перед ней настолько, что
рассказал,
как
в
пору
службы
в
инспекции
исправучреждений, таскаясь за полковниками по зонам, от
скуки придумал некую схему.
А придумал он, как разрозненные поставки спиртного
в зоны свести в единую сеть, наладить чётко работающий
механизм, не зависящий от случайностей. И естественно
самому стать во главе новоиспечённого картеля. Не такая
уж авантюрная и неисполнимая затея была, между прочим.
Он изнутри наблюдал за работой исправучреждений,
находил её слабые места, коих хватало с избытком,
приглядывался к людям, от которых зависело исполнение
режима, взвешивал, прокручивал задуманное в уме и так, и
сяк. И выходило – если правильно взяться, дело вполне
может выгореть. Но Карташ не только обдумывал, не
только прокручивал в уме, но и принялся осуществлять
подготовочку воплощения своей схемы в жизнь, а именно –
начал вести окольные разговоры с людьми, которым
суждено будет стать ключевыми звеньями. К счастью... да,
наверное, к счастью, он так и не успел продвинуться дальше
туманных бесед. Вмешались личные обстоятельства,
которые и привели его в конечном счёте в этот глухой
таёжный угол.
В общем-то, ничего особенного, ошибки молодости.
Ему хотелось действовать, хотелось руководить и
лидировать, хотелось, в конце концов, больших, быстрых
денег. Но ведь, товарищи офицеры, замысел и умысел
преступлением не считаются, не правда ли? Мало ли мы в
уме совершаем преступлений! Каждый из нас в мыслях
сотни раз убивал, насиловал, угонял машины, грабил
банки... Однако не обязательно об этом рассказывать
женщине, с которой делишь постель.
Всегда неприятно осознавать и заново переживать

свои промахи. Этими ощущениями, видимо, и был вызван
вопрос, вырвавшийся у Карташа:
–
А ты про Москву никогда не думала? Или сама
влюблена в сопки и кедрач?
–
Ты же всё знаешь, – её взгляд затуманился, губы
дрогнули.
–
Не могу я отсюда уехать. Даже думать не
думаю...
Ну да, ну да... Слышал он её историю. От неё же и
слышал.
Глава 9
ШМОН ПО-ПАРМСКИ
25 июля 200* года, 22.47.
Нинка родилась в Парме, в традиционной для посёлка
семье: мать – из путевых обходчиц, отец – бывший
заключённый здешнего лагеря.
Мать умерла четыре года назад. Отец четырнадцать
лет назад отправился на очередную отсидку, и,
освободившись, в Парму почему-то не вернулся, подался
неизвестно куда и вестей от него не приходило.
Два раза Нина покидала посёлок, и оба раза это плохо
для неё заканчивалось. Чем именно заканчивалось, она не
уточняла, ускользала от прямых вопросов, но из её
обмолвок следовало, что оба раза она только чудом жива
осталась.
Во время второго её возвращения где-то на глухой,
заплёванной железнодорожной станции Нине повстречалась
некая старуха-азиатка, которая сама подошла, взяла за руку,
заговорила...
Долго говорила, о многом спрашивала та старуха, а
Нине запомнилось лишь одно. «Третий раз, девка, из дому
не ходи, – сказала та гадалка, – совсем худо станется. Не
люба ты чужой земле».

И это пророчество напугало Нину нешуточно. Она,
женщина, рождённая и выросшая посреди тайги, не могла
несерьёзно относиться к словам избранных людей.
–
Ну если у нас пошёл столь откровенный разговор...
Тогда ответь, зачем ты про это всё заговорила? Про
Топтунова, про его дочь?
–
Ты ещё не понял? Я ж тебе только добра желаю. У
тебя здесь нет больше никого, кому ты мог бы верить, как
мне. Мне от тебя нужен только ты, понимаешь? Я хочу,
чтобы между нами не было неясностей. Я хочу, чтобы ты не
врал мне. И главное, чего я хочу, чтобы ты не стал бы меня
избегать из-за этой молоденькой... девочки. Да трахни ты
эту овцу, пожалуйста. Не жалко. Только возвращайся. Нам
ведь хорошо вместе... Ведь тебе со мной хорошо?
–
Хорошо, – сказал Карташ и в общем-то не соврал.
–
А если хорошо, то чего ты ждёшь?
Она откинула одеяло.
–
Иди ко мне.
Желание проснулось без труда, стоило ему провести
взглядом по упругой груди с напрягшимися сосками, по
плоскому животу, по чёрному курчавому треугольнику, по
стройным ногам. Он пододвинулся к ней. Принялся
целовать шею, плечи, грудь. Нина застонала, вцепилась ему
ногтями в плечи, зашептала что-то бессвязное.
Почувствовав, что она готова принять его, он вторгся
во влажную теплоту. Она тесно прильнула к нему,
подхватила заданный ритм. Её стоны чередовались с
громкими вздохами, со вскриками, с возгласами, иногда
невнятными, иногда и непристойными, что заводило
Карташа ещё больше. Их дыхания замысловато
переплетались, как и их обнажённые тела...
...Автомобильный гудок выдернул его из сладкой
полудрёмы. По потолку шарахнул спаренный луч фар, за
окном зарычал мотор. «Вахтовка», – по звуку определил
Алексей. Глянул на часы: ноль шестнадцать. И пулей
вылетел из тёплой постельки: он ждал сигнала. Нина сонно
потянулась к нему, Карташ чмокнул её в тёплые губы.
Сказал:

–
Извини, малыш. Я предупреждал: служба...
–
Ненавижу твою службу, – пробормотала она.
–
Сегодня не возвращайся.
Карташ даже на секунду замешкался, надевая
рубашку.
–
Это почему ещё?
–
А не хочу тебя неволить. Потом приходи. Когда
сможешь...
–
Приду «Вахтовка» – дряхлый пазик, который
завозил-увозил обитающих в Парме офицеров на зону – с
зоны, нетерпеливо фырчал у крыльца.
–
Долго спишь, едреныть! – крикнул из открытых
дверец краснощёкий капитан Фурцев.
–
Опаздываем из-за тебя! Внеплановый осмотр места
содержания, быстро в машину!
–
Без тебя знаю, – буркнул под нос Карташ, набегу
надевая кобуру.
Влетел в полупустую «вахтовку», плюхнулся на
свободное место. Пазик тут же взял с места в карьер,
прорезал темноту светом фар, вылетел на тракт. Фурцев
продолжал истово драть глотку, как перед генералом, как
будто никто и без него этого не знал:
–
Распределиться по баракам! Особое внимание
уделять тумбочкам и местам общественного пользования!
Искать тайники и захоронки! Все подозрительные и
запрещённые предметы подлежат изъятию!..
Карташ заспанно огляделся – семь офицеров, ну да, по
штуке на барак как раз и получается.
Солдатиков в казарме наверняка уже распинывают,
выгоняют на плац. Минут через двадцать, не больше,
начнётся...
***
–
Па-адъём!!!
Распахнув дверь, в барак шагнул прапорщик
Богомазов. Из-за его спины в помещение, бренча
автоматными пряжками, ворвались срочники. Чья-то рука

хлопнула по выключателю, и вспыхнули лампы под
потолком.
–
Встать возле коек! – надрывался Богомазов.
–
Каждый у своей!
Жмурясь с просыпу, бурча под нос матерные
проклятия, заключённые сползали с коек, шлёпали босыми
пятками об пол, выбирались в проход между рядами
двухъярусных нар. Стоя напяливали на себя робы. Рты
раздирала зевота, глаза слипались, и некоторые совали руки
в рукава и ноги в штанины вслепую, наощупь.
–
Всем оставаться на местах, кому сказал, падлы! Кто
шевельнётся – карцер! Шевелиться будете по моему
приказу!
Старший лейтенант Алексей остался возле дверей
барака. Прислонившись к косяку, издали наблюдал за
мероприятием под названием обыск.
–
Эй, начальник, что за кипеж? – донёсся из дальнего
угла чей-то хриплый басок.
–
Кто тут вякает?! – от переполняющей его злобы
Богомазов дал петуха, и собственный ляпсус довёл
прапорщика до белого каленья. Молчать, суки!!! Сгною в
ШИЗО! Встать смирно! Руки по швам! Кто дёрнется –
попытка нападения, открываю огонь!
Прапору срочно требовалось выместить на ком-то или
на чём-то злость за недосып, и он, схватив первую
подвернувшуюся тумбочку, выволок её в проход, где
перевернул дверцей вниз.
Из тумбочки на пол посыпались предметы нехитрого
зэковского обихода: мыло, металлическая кружка,
одноразовые станки, конфеты-«подушечки», носки, какое-
то вязаное изделие в полиэтиленом пакете, растрёпанные
книги. Пёстрой бабочкой на крашеные «грунтовкой» доски
спланировал журнал и лёг кверху названием «Фор Мен
Онли», под которым изображающая бурный оргазм
блондинка сжимала ладонями увесистые груди. На печатное
изделие коршуном набросился Богомазов. Он поднял
журнал и затряс им, словно жандарм из советских фильмов
про революционеров, откопавший в доме подпольщика

большевистскую газету «Искра». Только вместо лозунгов к
свержению самодержавия в руках российского прапорщика
внутренних войск трепыхались женские задницы и груди.
–
Порнографию держим, да! Запрещённую законами!
Бордели устраиваем! – И он рявкнул, пнув пустую тумбочку
ногой. – Чья?!
–
Моя, начальник, – произнёс, переминавшийся с ноги
на ногу, невысокий плотный мужик лет сорока.
–
Чья?! – взревел прапор.
–
Орлов Дмитрий Владимирович, статья сто седьмая,
прим, один, – покорно забубнил заключённый.
Богомазов, как чеку из гранаты, выдернул из
нагрудного кармана блокнот, пластмассовой ручкой с
изгрызенным колпачком быстро занёс в него данные
нарушителя.
–
Будет тебе изолятор, приятель. Марш на выход.
Ждать на построении.
Заключённый Орлов потопал к выходу из барака.
Богомазов блокнот в карман не убрал, сжав его в кулаке,
двинулся по проходу сквозь строй ненавидящих взглядов.
–
А ну сдать всё неположенное! Кто сдаст
добровольно – получает амнуху от наказаний. Считаю до
пяти, сволочи. Кто не сдаст – виноват сам. Останется без
свиданок.
Лишение
передач. За особо злостные
нарушения – ШИЗО. Всё. Пять прошло.
Богомазов обернулся к хвостом следующему за ним
сержанту.
–
Чего ждёшь, Минаков?
Сержант из оперов, деревенского вида паренёк,
веснушчатый, с оттопыренными ушами, в ответ пожал
плечами.
–
Вперёд! – толчком в плечо вывел его из нереши-
тельности Богомазов.
–
Всё осмотреть. Каждый сантиметр.
Каждую заначку вынуть. Простучать полы. Прощупать
постели.
Сержант, которому, похоже, как лошади, чтобы
сдвинуться с места, требовалось получить плетью по боку,
рванулся тормошить подчинённых, распределять их по

бараку, ставить задачи. И начался тотальный, старательный
шмон. Солдаты сваливали на пол постели, матрасы и
подушки, переворачивали тумбочки, простукивали пол на
предмет тайничков... в общем, занимались своим делом.
Карташ стоял в дверях и с ленцой наблюдал за приевшейся
за годы суетой. Суета, судя по всему, приелась и
заключённым, вот только виду они не подавали. Богомазов,
постукивая блокнотом по ладони, расхаживал по проходу, в
который солдаты вываливали содержимое тумбочек. Двое
срочников расстелили простыню, на которую бросали вещи,
признаваемые Богомазовым как неположенные.
–
Кипятильник, вашу мать! Спалить нас задумали,
чифирщики долбаные! А эт-то что такое? Никак вилки!
Ресторан открываем? Чтоб было чем пырять? Не положено!
Положено ложки. А это что? Подтяжки. Вешаться на них
удумали? Не положено. Ишь, франты нашлись!
Карташ, разминая пальцами сигарету, наблюдал за
действиями подчинённых. Мимо него к выходу из барака
топали заключённые, чьи постели и тумбочки уже прошли
досмотр, топали в одной колонне, и деловые, и мужики, и
блатные. Аки волки с агнцами на водопой... Протопал и
Таксист Гриневский, глядючи исключительно в пол. На
выходе их обыскивали двое солдат, после чего выпускали
из барака, чтобы те на освещённом прожекторами плацу
дожидались, сколько потребуется, когда выйдет к ним
начальство и объявит результаты проведённого обыска. То
есть выйдет к ним начальство и расскажет, кому выпал
карцер, кому – месяц без свиданок и так далее.
До Карташа доносились глухие зэковские бормотания
под нос на тему: «ну, суки, дождётесь», «беспредел
полный», «вертухаи оборзели в корягу, попомните ещё».
Так, стоп! Что-то такое мелькнуло в воздухе и,
Богомазовым незамеченное, опустилось в кучу сваленного
барахла. Сам не зная почему, Алексей дёрнулся было
вперёд, но одумался и притормозил. Потом разберёмся. Но
издали похоже на роспись для «пульки»...
–
Бутылка из-под портвейна! Под чьей койкой? – тем
временем свирепствовал в проходе Богомазов, похоже,

получавший от своей роли истинное удовольствие.
–
Ага,
Звягин! Ну, Звягин, ты у меня насидишься в карцере!
Карты, оч-чень интересно. Кто не в курсе, что азартные
игры запрещены?! Можно играть в домино, в крестики-
нолики в специально отведённых для того уголках. Можно
играть в города! Звягин, ну-ка назови мне город на букву
«хе»?
Барак всё более напоминал дом врага народа после
обыска, учинённого органами НКВД.
Проход был завален тряпьём, бумагами, какими-то
объедками, посудой...
–
Здесь закончили,
–
подошёл к Карташу
разгорячённый, красный, как после бани. Богомазов.
–
Строить заключённых?
Карташ кивнул:
–
Идите. Я вас догоню.
Богомазов не удивился, не до того ему было сейчас, он
стремился к продолжению банкета, в которым был главным
действующим лицом.
Его ещё и устраивало, что какое-то время над ним не
будет командира – не надо опасаться внезапной команды
«отставить».
Оставшись один в разворошённом бараке, Карташ
двинулся по проходу, невольно наступая на разбросанные
вещи. Под подошвами шуршала бумага, перекатывались
пуговицы, что-то громко хрустнуло. Наклонился над
замеченной «росписью для пульки», поднял, развернул.
Никакая это была не «роспись».
Это явно был план.
Вот только...
Вот только с подобными планами Алексею Карташу
сталкиваться ещё не приходилось – даже если учесть, что
этот был нарисован вручную, химическим карандашом, на
серой обёрточной бумаге. Весьма тщательно. Впрочем,
последнее ещё ни о чём не говорило – по большому счёту,
зэки ко всем своим поделкам подходят вдумчиво,
изобретательно, не терпя суеты и с прилежанием,
достойным лучшего применения, – начиная от игральных

карт и «сувениров» на продажу, вроде блокнотиков и
статуэток, и заканчивая наборными рукоятями для ножей...
И всё же, всё же, всё же...
Закусив губу, Алексей огляделся. Впустую. Не понять,
откуда сей план вывалился, из чьей тумбочки или кровати.
Скотина Богомазов, тщательнее надо, тщательнее...
Изображение было удручающе простым, как
метеокарта,
но
насквозь
непонятным.
Несколько
заштрихованных пятен и вкривь и вкось вписанных друг в
друга эллипсов с таинственными пометками от руки – типа
«абс. отм-ка 49.05», «распк – 10.26», «ВП», «контр. т.» и всё
такое прочее, кривая жирная линия, берущая начало возле
безымянного
крестика
в
кружочке,
скрупулёзно
пересекающая всю карту по диагонали от одной отметки до
другой и оканчивающаяся аккуратненькой стрелкой на
точке «пер, п-т».
Сии криптограммы, все в общем и последнюю в
частности, расшифровывать можно было как угодно – от
«перманентный простатит» до, пардон, «пердящий
педераст»... А на самом деле это, конечно, означало что-то
другое.
Так и не поняв – что, он пожал плечами и двинулся на
выход, где, подгоняемые воплями «сундуков», строились
мрачные зэки: нужно ещё было принять рапорты и
составить рапорт самому.
Так что утром Карташ до дома так и не добрался.
Рассмотреть находку поподробнее, покумекать над ней как
следует, в тишине и покое, хотелось смертельно, но он
оттягивал удовольствие – как опытный любовник не спешит
наброситься на объект вожделения, а приступает к делу
обстоятельно,
неторопливо,
наслаждаясь
каждым
прикосновением,
каждым
миллиметром
постепенно
обнажаемого тела, сдерживаясь, останавливая себя,
притормаживая – чтобы потом в полной мере ощутить
хлынувший через край восторг плоти. Так и Алексей.
Бережно сложив непонятную карту вчетверо, он спрятал её
в самолично нашитый кармашек на внутренней стороне
формы, застегнул на пуговичку и после подписания всех

дурацких бумажек скучающей походкой отправился в
дежурку при хоззоне. Где с чувством выполненного перед
Родиной долга возлёг на кушетку, решительно выгнал
поганой метлой из головы все, абсолютно все мысли и
постарался вздремнуть. Чувствовал, что голова ему
понадобится свежая, отдохнувшая от трудов праведных.
Вздремнуть, как ни удивительно, получилось.
Сквозь сон он слышал, как по дежурке бродили какие-
то люди, звякали какой-посудой, о чём-то переговаривались
шёпотом, дабы не тревожить сон товарища. Карта приятно
грела ему грудь сквозь рубаху. Что делать дальше, он
примерно себе представлял. Не подозревая, что человек
предполагает, а вот Бог...
***
Практически у каждого офицера на зоне имеются свои
люди из контингента – агенты и сексоты, а проще говоря,
стукачи. На оперчасть надежда есть не всегда, да и не любят
опера делиться
своими
секретами
с
простыми
надзирателями, а уж про заключённых-активистов из
службы внутреннего порядка и речи нет: они сами ни фига
не знают. Вот и приходится крутиться, вербовать,
шантажировать и подкупать – должен же боец знать, что
происходит на вверенном ему участке невидимого фронта –
когда с воли придёт новая партийка наркоты и с кем, за что
в четвёртом бараке опустили тишайшего домушника
Шварчика и о чём после отбоя шептался зэка Пупок с
конвоиром Пупкиным.
Лупня Карташ агентнул с полгодика тому – узнал
случайно, что тот срочную сам служил в ВВ, и пригрозил
донести сию информацию до угловых. Почему тюремное
радио, не хуже совинформбюро сообщающее по этапу обо
всех заключённых, на этот раз не сработало, Карташ не
ведал. Хотя вполне могло статься, что угловые прекрасно
знали о тёмном прошлом Лупня, но решили парня пощадить
–
в самом деле, не будешь же наказывать всякого, кого по
молодости лет посылали исполнять священный долг перед

родиной во внутренние войска, этак население страны
может резко подсократиться... Как бы то ни было, Лупень
согласился с неопровержимыми Карташовскими доводами
и стал трудолюбиво стучать, благо имел уже четвёртую
ходку, и все по нехилым статьям, а посему имел и доступ к,
так сказать, закрытой информации, при всём при том
оставаясь полосатиком – то бишь рецидивистом-одиночкой,
воровской закон свято не блюдущим, но и супротив
блатных не лезущим. И у Алексея было стойкое
подозрение, что зэчок застучал бы, что твой «зингер», и без
нажима со стороны старлея. Просто так. По складу натуры.
Лупня Карташ отыскал в зоновском пищеблоке –
облачённый в некогда белый, а нынче серо-коричневый
халат, тот деловито хлеборезствовал, беззаботно напевая
под нос что-то попсовое, то ли из «Стрелок», то ли из
«Белок».
Будто и не было ночью никакого шмона. Хотя к
подобным акциям уголовнички уже привыкли, как к
неизбежным неприятностям – типа зимних холодов или
летнего зноя. Ну, пошмонали, ну наказали, жизнь-то
продолжается... Алексей огляделся, удостоверился, что они
одни-одинёшеньки, сел на краешек стола, отодвинув
кастрюлю с картофельными очистками.
–
Здоров, начальник, – не поднимая головы буркнул
Лупень.
–
И тебе не хворать. Какие новости?
На вид ему было лет шестьдесят – высохший, с сильно
впалыми щеками, седой как лунь... хотя по документам шёл
ему всего то тридцать осьмой годочек.
–
Тишина в окопах,
–
сказал Лупень.
–
Как
затихарились все...
–
После шмона или вообще?
–
Вообще.
–
Готовят что-нибудь? – насторожился Алексей, живо
вспомнив слухи о готовящейся войне авторитетов.
–
Как не готовить, – беззаботно сказал Лупень.
–
Третьего дня на зону бухло привезли, двенадцать ящиков,
етить его в дрын. Пугач проставляться собирается, по

поводу примирения с Баркасом.
Алексей тихонько присвистнул. Нет, ясное дело, что
знающий и влиятельный человек может в лагерь принести
что угодно, и баллистическую ракету включительно, никто
ничего не заметит – или, по крайней мере, сделает вид, что
не заметил, залепив глазёнки долларовыми купюрами...
Однако ж двенадцать ящиков водки – это, извините,
перебор. Даже для Пугача. Вот, оказывается, из-за чего
Топтунов шмон затеял, тоже наверняка будучи курсе, – из-
за припрятанной выпивки! И, естественно, чёрта лысого
нашёл – иначе так тихо не было бы на зоне...
–
И на когда сей праздник назначен? – спросил
Карташ.
Лупень пожал плечами.
–
Говорят, деньков через пять...
«Значит, будем пресекать, – с некоторой тоской
подумал Карташ.
–
Раз не нашли во время шмона – будем
брать тёпленькими. Опять не высплюсь ни хрена...»
–
И где её, родимую, схоронили? – на всякий случай
спросил он. Просто так.
И получил насквозь ожидаемый ответ:
–
Вот уж чего не знаю, начальник, того не знаю. Не я
ховал.
В принципе, всё правильно: Лупень и на самом деле
мог не знать, где блатные спрятали водку, благо от
отсутствия смекалки уголовнички никогда не страдали... а
мог и слукавить. Тоже правильно: если паханы пронюхают,
что он растрезвонил насчёт захоронки, то перо словит
стопудово...
–
Погоди-ка, – вдруг сообразил Алексей, – ты что
сказал? Примирение? Пугач идёт на мировую с Баркасом?!
–
Как сказал, так и есть.
–
«Тук, тук», – ритмично
стучал длинный нож по доске, кромсая хлеб. – Сам Пугач и
объявил. Дескать, дряхлый я уже стал, етить меня в дрын,
пора молодым дорогу уступать... Вот ты, мол, Баркасушка,
и повластвуй.
Алексей озадаченно почесал затылок. Чтобы угловой
из раньших, настоящих воров – и вдруг сам, по собственной

воле, уступил место какому-то «некоронованному» по всем
правилам юнцу-беспредельщику? Ерунда. Так не бывает.
Или в самом деле Пугач постарел?.. Тогда какого ж хрена
он припёрся на зону?
Загадки, что называется, косяками...
Он залез в потайной кармашек, вытащил находку,
развернул.
–
Это что такое, знаешь?
Лупень глянул одним глазом. Сказал бесстрастно:
–
Что, что... Карта полётная.
–
Какая карта?..
–
Полётная – «какая», етить её дрыном. Для лётчиков.
Которые, то есть, самолёты водят. Ну, понятно, не
«боинги», а так, спортивные какие-нибудь «кукурузники».
Или вертолёты. Типа, ежели радио гикнется, автопилот
ласты склеит, так летуны по такой карте до дома доползут,
етить их...
Час от часу не легче. Полётная карта – в зоне?
Какого, спрашивается, рожна? Побег готовят?!
В голове возникла потрясающая в своей бредовости
картинка: над лагерем зависает «Ми-8», и заключённые
один за другим, безмолвной цепочкой забираются по
верёвочной лестнице внутрь. Причём ночью. Причём всё
происходит совершенно бесшумно, потому как на сопла
установлены глушители, а лопасти обмотаны тряпицами,
дабы не молотили по воздуху...
–
А ты откуда знаешь, что полётная? – недоуменно
спросил он, разглядывая карту и так, и эдак. – Ты ж, вроде,
на земле служил...
–
Дык дружок у меня был, Ильюшка Кучин. Мы с ним
два года кирзу под Нижневартовском топтали, ты ж в
курсах. Хоть и в разных частях. Он мне брата роднее стал,
потому как от верного звездеца спас, когда князь с зоны
драпанул с уголками – они ж, суки, меня заложником
прихватили...
Лупень отложил нож, достал пачку «беломора»,
похлопал себя по карманам в поисках спичек, не торопясь и
немного рисуясь, принялся раскуривать. Видно было, что он

рад отвлечься и поговорить.
–
А Ильюшка, земеля, как раз на «вертушке» служил.
Он «вертушку» – то и поднял, догнал. Ну, одного урку сразу
шлёпнули, намекнули князю, что разговор пойдёт
серьёзный, а потом старлей наш, вот как ты, только мудак
мудаком, он возьми да и распорядись в матюгальник: мол,
отпускайте, лидеры, заложников, бросайте захваченное
оружие – и строиться! И чтоб руки в гору, а на мордах
чистосердечное раскаяние. А князь – ни хрена! Матёрый
волчина, кулачище с помойное ведро. Он что с зоны
драпанул-то, а? Ему ж вышак светил, он у себя в бараке
хмыря одного борзого примочил, из деловых, а у хмыря
родня вона где, – заскорузлый Лупенев палец ткнул вверх, –
такую вонь подняла, у прокурора ажио в ноздрях защипало.
Ну, а князю на тот свет торопиться не резон, он и дал дёру.
Да ещё три «калаша» у нас, салабонов, отнял...
Лупень раскурил-таки «беломорину» и продолжал
неторопливо, на Карташа уже не обращая ровным счётом
никакого внимания. Будто сам с собой разговаривал:
–
Дождался наш литеха очереди прямо по машине,
обгадился слегка по мудильству-то по своему и командует:
«Огонь на поражение!» А Кучин ему: «Да вы что, товарищ
старший лейтенант, с дров упали?! Там же наших трое, вон,
Лупнев, мой земляк-корефан, им сам князь прикрывается!
Западло стрелять, разрешите десантироваться и взять на
себя переговоры!» А старшой ему: «Говна-пирога, а не
переговоры! Отставить звездёж! Ефрейтор Семенцов,
выполняйте боевую задачу!» Тут ефрейтор Семенцов
поворачивается к своему пулемёту, да чего-то у него там не
ладится, то ли патрон перекосодрючило, то ли гашетку
заклинило, а отделение глядит на такое чмушество и ни
мычит, ни телится. А с земли – прицельно одиночными, два
прямых попадания, самому товарищу старшему лейтенанту
бочок оцарапало. Тут он вконец расстраивается и
прикладывает подмётку к попе ефрейтора Семенцова, и
ефрейтор Семенцов целуется с любимым пулемётом – да
так крепко, что два зуба вдрызг. И тогда мой земеля, даром
что полгодика всего до дембеля, бросает управление к

известной маме, разворачивается и – хрясь лейтенанту в
торец! Ну, непосредственное начальство впиливается ентим
торцом в переборку, солдаты, етить их дрыном, шалеют от
такой борзоты и лапают свои «калаши», зэки лупят по
«вертушке», отделение орёт, Ильюша Кучин рвётся добить
падлу литеху, штурман хватается за рукоять, вертолёт чуть
рылом в вечную мерзлоту не хрястается... Короче, не
боевая операция, а выступление воздушных акробатов по
многочисленным заявкам трудящихся масс...
Лупень выдержал долгую паузу, как прямо-таки
заправский рассказчик. Выдохнул сизый дымок. Стряхнул
хлебные крошки с халата. Карташ помалкивал – ну, хочется
Лупню поговорить, задолбало хлеборезкой махать, так
отчего ж поговорить не дать?..
–
Короче, вырубил Ильюша товарища старшего
лейтенанта, сам «Макаровым» загнал солдафонов в хвост и
«вертушку» посадил в версте от зэков. Опосля чего, куртень
скинув, с двумя надёжными дембелями пошёл к князю и
говорит: вы нам – заложников, мы вам – всю жратву и
личное оружие, что у нас есть. А ещё – обмундирование,
окромя, конечно, исподнего. Зэки потребовали ещё и
«вертуху», Кучин им соврал, что пилота ранило, мол,
потому и сели. Князь, ясное дело, не поверил. И что ты
думаешь? Привёл Кучин одного лба к «вертухе», а там
лежит лейтенант в отрубе и кровавых бинтах, в элтэошке на
меху да в белом шлемаке. А на Кучине – пэша с
офицерскими погонами, а солдатики, сучары, сидят по
кустам и тихо млеют: это ж надо, какой-то летун, даром что
срочник, ими командует! Но не рыпаются, потому как уже
самим интересно, что из всего этого вылупится.
И хлеборез снова примолк.
–
И что же, – подтолкнул Алексей процесс, – из этого
вылупилось?
–
А всё путём, – криво усмехнулся Лупень. – Деваться
князю было некуда, лучше, как говорится, синица в руке,
чем «вертуха» в небе. Отдали ему за нас, трех бритых
салабонов, все стволы, окромя двух «Макаровых» и
станкача, отдали сухпаи и форму, позволили отойти вёрст

на пять... а потом Кучин со штурманом подняли «вертуху»,
загнали урок на голую болотину, и ефрейтор Семенцов с
дембелями, в одних трусах и майках, за милую душу
перешлепали сверху всю кодлу. За что поимели
десятидневный отпуск. А мудиле старлею дали четвёртую
звезду и перевели его служить в дыру такую грёбаную, где
скорей не зэки от тебя, а ты от них убегишь, ежели не
захочешь дожидаться, пока заловят и опустят...
Он затушил хабарик в пустой консервной банке и
вновь взялся за нож.
–
Ну?
–
Ну и всё. Так мы с ним, начальник, и побратались. С
Кучиным Ильюшкой, то бишь.
–
А карта-то тут причём? – напомнил Карташ.
–
Причём, причём... Так я ж про то и толкую, етить
меня дрыном! Кучин-то аккурат по такой вот, родненькой, и
летел за нами. От руки нарисовал ему штурман, по памяти,
потому как типографские карты в штабе были заперты по
причине побега и возможного бунта, а рацией командиры
пользоваться напрочь запретили – потому как побег, опять
же... Туточки, вона, ориентиры всяки-разны изображены,
сопки там, высотки, речки, кряжи – чтоб, значит,
привязаться к местности с воздуха и с путя не сбиться...
Вишь, «абсолютная отметка», «контрольная точка», етить
их дрыном. Всё как там, точно тебе говорю.
–
Понятно... А кто рисовал, знаешь? Чья она?
Лупень пожал плечами.
–
Много хочешь от меня, начальник, уж извиняй. У
тебя карта, не у меня, так что тебе виднее...
–
Поня-атно... – повторил Алексей.
Хотя, если честно, не фига ему не было понятно. Но
заворот сюжета получался крутой. В лучших традициях, так
сказать. Труп, таинственная карта, загадочный объект
посреди тайги...

Глава 10
СЮЖЕТ УСЛОЖНЯЕТСЯ
26 июля 200* года, 22.18.
Дежавю, блин. После убийства раба Божьего охотника
Дорофеева, сунувшего нос куда ему не положено, Алексей
возвращался домой осторожно, опасаясь каждого шороха.
Теперь же, два дня спустя, ни на миллиметр не
продвинувшись в своих расследованиях – напротив, ещё
больше запутавшись в загадках, навалившихся со всех
сторон, он двигался к дому ещё более опасливо. Обогнул
избу Кузьминичны с тыла, продрался через какие-то грядки,
чуть не всполошил собак у соседей – но дошёл без
приключений. Никто на него не нападал и заточку в бок
вставить не пытался. Открыл дверь и шагнул в сени.
Заперся. Облегчённо перевёл дух.
Не терпелось запереться в комнате, занавесить окна,
включить настольную лампу и вплотную заняться
изучением находки – авось, и поймёт что к чему.
Приключения ждали его чуть позже.
Телевизор на бабкиной половине бурчал всё также –
на этот раз что-то о какой-то «Шантарской Кредитной
группе», которая, дескать, всех сможет озолотить, подайте
только денюжку. Напрасно старались: Кузьминична, как
уже говорилось, была глуха не только к призывам
«Кредитной группы», но и в прямом смысле: на оба уха. В
чулан Алексей заглядывать не стал, чтобы в собственных
глазах не выглядеть параноиком, шагнул в свою комнату,
нашарил выключатель, щёлкнул...
...И на пороге замер. Но лишь на миг. После всех
перипетий, имевших место с московских времён, он худо-
бедно научился держать лицо.
Подумал лишь, да и то как-то отстраненно: «Поспать
опять не удастся...»
Рука сама, без всяческих команд со стороны рассудка

метнулась к кобуре, но Алексей мысленным приказом
остановил её на полпути. Открывать пальбу себе дороже.
Следующим его желанием было резко вырубить свет и
делать отсюда ноги – карта в потайном кармане жгла кожу.
Но он сдержался – всё ж таки не мальчик.
За столом, по-хозяйски водрузив локти на
столешницу, восседал давешний псевдоархеолог Гена.
Смотрел на вошедшего, в общем-то, дружелюбно и с
симпатией – как рыбак на откопанного жирного червячка.
Перед ним стояла пузатенькая непочатая бутылка
«Колчака», про который не только на зоне, но и в обычных
шантарских магазинах слыхом не слыхивали и который
отправлялся исключительно на экспорт... ну разве что ещё,
каким-то уж совершенно загадочным образом, оседал в
паре-тройке запредельно дорогих лабазов типа «Атамана
Ермака». А рядом на тарелочках лежали: ветчинка (явно
неместного производства), сыр (отчётливо нездешней
слезы), лучок зелёный, хлебушек был порезан (эти уж явно
тутошние), а также ждали своего часа вскрытые баночки с
маринованным чем-то там и консервированным чем-то
этаким...
Ну прям двое приятелей: один зашёл к другому с
целью вспрыснуть по двести капель, пока жёны в огороде
копаются...
Алексей молча снял форму, стянул сапоги с
негнущихся ног, сунул ноги в тапки. Спросил преспокойно:
–
Не страшно – в темноте-то сидеть?
–
Не-а, – как ни в чём не бывало ответил тот, кто хуже
татарина, и миролюбиво показал пустые ладони.
–
Время,
старик, летит незаметно, когда знакомого ждёшь... Да ты,
Лёшенька, в дверях не топчись, чай у себя дома.
–
Я-то дома, а вот ты... – вздохнул Алексей.
Не стал спрашивать, как этот голливудский красавчик
сюда попал и, главное, зачем попал. Прошёл в комнату,
демонстративно снял кобуру и повесил её на спинку
кровати, сел к столу, напротив супермена. Сдерживаясь изо
всех сил, чтобы не потрогать спрятанную на груди карту –
на месте ли, не пропала ли... Страха отчего-то опять не

было, только насторожённость да ожидание новых
открытий. Которые ещё неизвестно к какому результату
приведут.
–
А что я? – Гена поднял белёсые брови.
–
Вечерами
тут делать ну абсолютно нечего, пошатался по Парме,
вспомнил вдруг, что только один знакомец есть у меня в
этой дыре, вот и решил заглянуть на огонёк, с гостинцем...
То есть, огонька-то не было, я и решил дождаться.
Не спрашивая согласия, он свинтил головку с
«Колчака», разлил коричнево-красную жидкость по
стопкам, двинул одну к Алексею.
–
Хлопнем за встречу?.. Да не напрягайся ты, душа
моя. Ежели б было у меня желание травануть тебя или ещё
как ухайдакать, я б нашёл способ получше, чем заявляться к
тебе вот так вот запросто, уж поверь. Ну, вздрогнем?
–
А чё ж не вздрогнуть-то, коль на халяву...
–
продолжая разыгрывать прежнего тупорылого служаку,
протянул Алексей, взял свою стопку, подождал, пока Гена
поднесёт ко рту свою, и сказал:
–
Погоди-ка.
Неторопливо забрал у археолога коньячок, отдал ему
свой, пробормотал: «Вот так-то спокойнее будет. Вот
теперь и вздрогнем. За здоровье молодых», – и выпил.
Коньяк как водку. Залпом.
И, мягко выражаясь, охренел.
Ё-моё, совсем одичал в этой глухомани, забыл, что это
такое – настоящий коньяк...
Тягучий напиток магмой растёкся по стенкам
пищевода, где-то в недрах организма превратился в волну
ни с чем не сравнимого аромата и наполнил каждую
клеточку старлеевского тела мягким теплом.
Да уж, лучше только оргазм...
Усмехнувшись одними краешками губ и махнув свою
порцию, Гена достал вскрытую пачку
красного
«Мальборо», протянул Алексею. С интересом стал
наблюдать за реакцией.
Откинувшись на спинку стула и затянувшись, Алексей
и сам с не меньшим интересом прислушивался к себе – то

ли хорошо сейчас будет, то ли скрутит в бараний рог, а
местный коновал потом зафиксирует естественную смерть
от насморка.
Там, в себе, было хорошо.
И Карташ позволил себе расслабиться. В самом деле,
травить его столь заковыристым способом не было
никакого резона, это только где-нибудь в заграницах
благородные лорды за дружеским ужином подсыпают тебе
в бокал шампанского дозу цианида, а у нас в Парме,
господа, как-то попроще с этим делом: фомкой по затылку,
заточку в пузо, как Дорофееву, – и все дела, и не
обязательно в гости приходить. А в сыворотку правды,
которую можно запросто подмешать в коньячок, он не
верил.
Слишком сложный это процесс – развязывание языков
посредством химии, уж поверьте начитанному человеку...
Значит, ночному визави что-то надо от него, старшего
лейтенанта Алексея Карташа. Значит, зачем-то понадобился
он «археологам».
А в организме тем временем становилось всё лучше и
лучше.
Чёрт подери! Есть, оказывается, на свете и приличный
коньяк, и хорошие сигареты! И, наверное, где-то на свете
есть и мягкие кровати, и весёлые ухоженные девчонки, и
тёплые дома, и бары по вечерам, и кофе в постель по утрам
от благодарной за проведённую ночь чаровницы, и...
Он тряхнул головой. Хрена лысого. Ничего этого нет.
А даже если есть, то всё это благолепие точно так же
обнесено колючкой, а с вышек за каждым твоим шагом
пристально следят автоматчики... Выдавил из себя:
–
Ну? И как там продвигаются наши археологические
изыскания?
–
Благодарствуйте, – выпустил струйку дыма Гена, –
успешнее, нежели я предполагал.
–
Вот как? И что, нашли кости своего этого...
палеонтропа?
Археолог едва заметно поморщился и потянулся к
бутылке. Некстати Алексей вспомнил, что Топтунов

наказал ему не пить – завтра ведь извольте барышню
выгуливать...
–
Ах, да брось ты, голубь, – сказал Гена, разливая.
–
Давай немного приоткроем забрала, а? Ну, чуть-чуть. Хотя
бы в отношении древних людей, до которых нет дела ни
мне, ни тебе. Каюсь, там, на дороге, я малость перемудрил с
палеоантропами, что есть, то есть... Видишь, я с тобой
откровенен, пришёл один, без оружия, с чётким и
конкретным предложением. Стало быть, я немного знаю о
тебе. И готов предложить посильную помощь в
восстановлении, так сказать, статус-кво.
–
Чево – «кво»? – недоуменно наклонился над столом
Карташ.
–
Хватит, – рубанул Гена и мигом стал серьёзным. – Я
сказал – статус-кво. Знаешь такое слово? А ещё
потомственный офицер называется. Деда бы постыдился,
Алексей Аркадьевич... Так что разговор у нас будет
коротким и простым: да – да, нет – нет. Ты помогаешь мне,
а я помогаю тебе вернуться в Москву. В капитанском
звании. А там поступай как хочешь. Ты мне не помогаешь –
и останешься среди вэвэшников если не навсегда, то на оч-
чень долгое время. Расстановка сил ясна?
Карташ подумал секунду, потом поднял свою стопку и
плеснул в рот. Закусил истекающей соком ветчиной,
пальцами выудил из банки маслинку. Вкуса ни первого, ни
второго, ни третьего не почувствовал. Гена смотрел на него
не мигая, буравил взглядом бесцветных, каких-то
водянистых глаз. Словно рентгеном просвечивал. Ещё
немного, и углядит, Шлиман фигов, заветную бумажку в
потайном кармашке...
Алексей внутренне усмехнулся, изображая лицом
неземное блаженство: собственно, доморощенный археолог
действовал грубовато, но совершенно правильно. Угостить
хорошим коньячком, славной закусочкой и импортной
сигареткой оторванного от привычной московской жизни,
загнивающего в глуши паренька, глядишь – тот и затоскует,
заностальгирует, поплывёт, к мамочке запросится... и
согласится на всё, лишь бы вернуть себе пресловутый

статус-кво. Ещё б лялек Гена с собой привёз, для
утешения – совсем хорошо бы стало.
Но не на того, брат, напал. Москва со всеми её
соблазнами отодвинулась для Алексея на второй план.
Здесь, в тайге, запрятана тайна – а тайна зовёт, манит,
влечёт и притягивает. Какая уж тут Москва, братва, –
Москва подождёт, никуда не денется. Полгодика назад ты
бы, друг Гена, нарисовался, тогда б мы ещё подумали, тогда
б мы поностальгировали и из кожи вон вывернулись, лишь
бы вернуться. А сейчас...
Маску провинциала он снял – за ненадобностью. И с
напускной ленцой поинтересовался:
–
Выкладывай, чего нужно... археолог.
–
Помощь, я ж сказал, – взгляд Гены погас.
–
Ничего
криминального, предосудительного, противозаконного и
неэтического. Мне нужна информация. За которую я плачу
тебе свободой.
–
Выкладывай.
Гена подумал чуток, потом вздохнул.
–
Пёс с тобой, открою забрало совсем. Вижу, с тобой
нужно играть честно – или вообще за стол не садиться. В
том, что скажу, особого секрета нет, тайну следствия я не
нарушу, да и ты никакой выгоды из этого знания не
выгадаешь...
В общем, я – старший оперуполномоченный краевого
ГУВД, отдел экономических преступлений.
Он неспешно встал, принялся расхаживать по комнате.
***
...Года два назад в Шантарское УВД, а точнее в его
соответствующие отделы, со всей России стали поступать
тревожные сигналы о подозрительном оживлении на
пушном рынке. С незапамятных времён монополия на
торговлю шкурками принадлежала государству – сие не
означает, разумеется, что никто не браконьерствовал, не
торговал пушниной в обход госструктур и не строил на
этом деле замки в Испании, однако ж до некоторых пор

процент «левых» шкурок был стабилен, прогнозируем и, в
общем-то, негласно принят как реальность, данная нам в
ощущения, с которой бороться бесполезно.
Но это только до некоторых пор.
А вот с некоторых пор рынок как государственный,
так и «чёрный» залихорадило. На рынке как из-под земли
стали
появляться
соболя,
точнее,
шкурки
–
великолепнейшего качества, дороговизны невысокой и в
таком количестве, что цены начали падать стремительно,
как рубль в недавние времена. И не оставалось никаких
сомнений: это не браконьеры распоясались – это действует
чёткая, слаженная группа, законспирированная настолько,
что никто про неё и слыхом не слыхивал. До некоторых
пор. Причём, соболя эти, исходя, опять же, из качества и
количества шкурок, явно выращивались в питомнике.
Причём, расположенном, как удалось выяснить, где-то в
Шантарском крае.
Гласная
проверка
местных
государственных
питомников и негласная – подпольных ничего не дала:
никакой утечки, никакой «левизны», «чёрная» бухгалтерия
в порядке. Следовательно, в Шантарском крае образовался
ещё один питомник (хотя какой, к чёрту, один – целая сеть
питомников!), откуда к охочим до натурального меха
богатеям и текут бурным потоком соболиные «шубки». А
обратно – потоком не менее бурным – зелёные бумажки с
ликами президентов...
За голову схватились все: и госструктуры, и мафиози –
снижение цен на рынке особенно сильно ударяло по
карманам последних. Совершенно не понятно было, что за
силы вступили в игру: то ли толковые ребята-однодневки,
решившие по-быстрому срубить капусты и отвалить, когда
цены падут ниже некуда, то ли некто решил нанести
сокрушительный удар по всему российскому пушному
рынку. Выяснить это было решительно не возможно,
никакие методы – как милицейские, так и... ну, скажем,
более действенные, хотя и напрочь незаконные – на этот раз
не срабатывали: никак не удавалось отследить, откуда
тянутся ниточки и вообще каким образом шкурки попадают

к продавцам и перекупщикам. Либо они, продавцы и
перекупщики в смысле, и вправду не знали, либо были
запуганы, либо подкуплены – однако факт остаётся фактом:
соболя будто материализовывались из воздуха и
моментально превращались в деньги, которые также
исчезали неведомо куда...
Полтора года понадобилось операм, чтобы нащупать,
только нащупать – даже не ниточку, а так, невесомую
паутинку, которая, впрочем, и привела их в окрестности
исправительно-трудового учреждения номер **. Где-то
здесь, в радиусе восьмидесяти-ста километров и
располагался один из подпольных соболиных питомников.
Некий охотник из Пармы, пойманный за руку за
браконьерство, в обмен на прекращение дела согласился
добровольно сотрудничать с органами – походить по тайге,
приглядеться...
И судя по всему, кое-что он углядел. Потому как успел
послать весточку в Шантарск, но более ничего не успел – по
причине скоропостижной смерти от злокачественной
опухоли под названием «заточка».
Звали охотника Егор Дорофеев.
***
–
...Собственно, поэтому я и здесь,
–
сказал
археолог. – Выяснить, что узнал Дорофеев. На что набрёл в
тайге, где находится питомник... А ты как человек, который
последним разговаривал с ним, как человек неглупый,
столичный, можешь мне помочь.
–
Он остановился
напротив Алексея, посмотрел тому в глаза:
–
Вот и весь расклад. Теперь думай.
–
Уж не подозреваешь ли ты, что это я охотника
мочканул? – бесцветным голосом спросил Алексей после
долгой паузы.
...Сказать, что Карташ чувствовал пустоту в душе,
значит ничего не сказать. В душе был абсолютный вакуум,
чёрная дыра, куда со свистом всасывались все чувства,
эмоции, мысли и желания.

И не оставалось ничего. Лишь звенящая, ледяная
пустота.
Питомник...
Блядь, всего лишь грёбаный питомник по разведению
сраных млекопитающих семейства долбаных куньих! А он-
то, дурак, губу раскатал: не правительственный секретный
объект, какое-нибудь кладбище радиационных отходов,
тренировочный лагерь террористов – да с такими
сведениями, выложенными в нужное время нужным людям
–
в погонах или в наколках, не суть важно, – с такими
сведениями он и без помощи всяких там археологов в
Москву вернётся, на белом коне и со щитом в руках!
А тут – вонючий питомник...
Дорофеев, сука, ни словечком ведь о ментах не
обмолвился! Хотел, чтоб и нашим, и вашим...
–
Конечно, не ты мочканул, – сказал Гена, вновь
садясь напротив.
–
Тебя-то я проверил в первую голову...
Но ведь кто-то это сделал? И я должен узнать – кто. Чтобы
через него выйти на производителей.
–
И я тут причём?
–
О чём вы разговаривали с Дорофеевым? – быстро
спросил Гена.
Карташ на мгновенье запнулся.
Теперь, когда его высокоумные заключения лопнули
как мыльные пузыри и развалились как замок на песке,
скрывать свой интерес к Шаманкиной мари не было
никакого резона. И он уже открыл было рот, чтобы
рассказать всё, но что-то – то ли инстинкт, то ли ещё какое
восемнадцатое, неведомое чувство – заставило ответить
иначе, выпалить первое, что пришло на язык:
–
О соболях говорили, Гена, о соболях...
–
О чём?!
–
О них, родимых... – вздохнул Карташ.
Что характерно, сущую правду сказал – их знакомство
с Дорофеевым аккурат со шкурок и началось. Это уже
потом, годик спустя, Алексей решил задействовать
охотника в поисках объекта. И начни археолог копать,
простите за каламбур, в его сторону, то многие пармовчане

подтвердят: да, начальник, Егорка Дорофеев многим
шкурки продавал, и цирикам, и цивильным, мобуть, и
этому, Карташу, тоже...
И Остапа, как говаривали классики, понесло. Алексей
откинулся на спинку шаткого стула, сцепил пальцы на
животе и принялся вещать почти ласково:
–
Да, друг Гена, такое вот совпадение. Ты со мной
откровенен – и я отплачу той же монетой. Покойный
Дорофеев мне как раз шкурки-то соболиные и приносил
иногда, а я их в Шантарск переправлял, за толику малую.
Тем и жил... На старлеевскую зарплату разве проживёшь?
То-то. Вот и приходится крутиться помаленьку. Вот в тот
вечер мы с ним и обговаривали – когда, сколько и за
сколько. Сошлись, потом в Салун вернулись, он, вроде,
ушёл с кем-то встречаться, я ещё малость посидел и тоже
свалил. А вот с кем он виделся – сие мне неведомо,
гражданин археолог, можешь не спрашивать, я в чужие дела
нос не сую, есть такой грешок...
«Со своими бы делами разобраться...» добавил он
мысленно.
Гена молчал, и Карташ, мысленно же переведя дух,
закончил с затаённой усмешкой триумфатора:
–
Нет, конечно, если мои две-три шкурки и подорвали
весь пушной рынок, то я готов понести наказание – по всей
строгости, как говорится...
Гена молчал. То ли не заметил усмешки, то ли решил
не обращать на неё внимания. Что происходило в недрах его
черепной
коробки,
было
неведомо:
лицо было
бесстрастным, как у викинга.
–
И за что Дорофеев получил пику в живот, ты,
разумеется, не знаешь,
–
наконец произнёс он. Не
вопросительно, а утвердительно.
–
Разумеется! – охотно сказал Карташ.
–
Но
предположений могу накидать пачку...
–
Не надо, – жёстко перебил Гена. – Я и сам могу... –
И добавил негромко, проникновенно – Лёша, мне
необходимо знать, на что он набрёл в тайге. Точнее – где то
место.

–
Ага, ага, понятно, – закивал Карташ.
–
Дошло.
Значит, я вызываю дух невинно убиенного Егорки и
воспрошаю у него: где, дескать, то место, которое ты, ещё
будучи среди нас, нашёл для нашей доблестной милиции?
Ответствуй, дух, повелеваю!.. Ежели ответит – я
возвращаюсь в Москву. Правильно?
Опер разлил ещё по одной («последняя», – твёрдо
решил про себя Алексей), промялся и сказал:
–
Я не влюблённая восьмиклассница, а ты не герой
моего романа, так что мои слова воспринимай как
констатацию факта, а не как лесть, договорились?.. Короче,
у Топтунова я прошерстил данные на всех здешних
вэвэшников. И выбрал тебя. Ты не пролетарий, каких
большинство и которые только водку пить и умеют, и не
интеллигент, который умеет только языком болтать. Ты
знаешь людей в Парме. Ты знаешь людей с зоны. И те, и те
к тебе, в общем-то, лояльны...
–
Я тебя тоже люблю, дорогая, – буркнул Алексей, но
Гена пропустил сию плоскую шутку мимо ушей:
–
В Парме есть человек – или люди – от туда из
питомника. Они-то и убрали Дорофеева. И я должен выйти
на них. Но я тут человек чужой, мне не доверяют – в
отличие от тебя...
–
Вербуешь, да? – Алексей протянул стопку, чтобы
чокнуться с опером – впервые за всё время сих весёлых
посиделок.
–
Вербую, – просто согласился Гена, чокаясь.
–
Но,
заметь, не в стукачи, не в «барабаны». Тут всё очень просто:
помогаешь следствию найти убийцу – возвращаешься в
Москву... Ну, за победу.
–
За нашу победу, – закончил цитату Алексей.
Опер улыбнулся чуть шире: оценил.
Выпили.
С полминуты Карташ боролся сам с собой: одна
половинка его Я требовала немедля выложить всё
суперменистому Гене – раз за колючкой скрывается
примитивный питомник, то искать выгоды в том
направлении смысла нету, по крайней мере ему, Алексею

Карташу. Зато, помогая следствию, он и в самом деле
сумеет одним махом прыгнуть в дамки. Гене – звёздочку на
погон, генералам – благодарность из Москвы, бедному
опальному старлею – возвращение в столицу...
Однако вторая половина, менее прагматичная и более
авантюрная, велела не пороть горячку и чуть погодить.
Открыть карты он всегда успеет.
–
Заманчиво, бляха-муха, заманчиво...
–
вроде бы в
сомнениях протянул он с уркаганскими интонациями,
меланхолично жуя лимончик.
–
А вот ежели я никого не
найду – тогда как быть, гражданин археолог?
–
Помощь следствию зачтётся. Зуб даю, гадом буду,
век воли не видать, – в тон ему ответил супермен.
–
Ну смотри, я тебя за язык не тянул... Всё, вроде бы,
так-то оно так, но есть одна махонькая заковыка... Товарищ
полковник Топтунов с завтрашнего дня приказали-с мне
отправляться в отпуск, каковой провести в обществе одной
очаровательной мамзели...
–
В курсе. Вопрос решу за пару суток.
–
Верю. Но предупреждаю: ходят слухи, что на зоне
через несколько дней могут начаться некоторые...
беспорядки. И если слухи подтвердятся, то меня из отпуска
отзовут и помогать следствию я не смогу физически.
–
Тоже в курсе, – отмахнулся «археолог».
–
Топтунов
уже вызвал подкрепление – солдат из соседней вэчэ и
милицию из Шантарска, сама Шевчук обещалась быть...
Так что на этот счёт опять же не волнуйся. Хотя это
перестраховка: я точно знаю, что Пугач с Баркасом
ссориться не намерен, у него какие-то свои делишки здесь.
Выпьют водки, пожмут друг другу ласты и разойдутся.
«Ого! – встрепенулся Алексей.
–
Тыиэтоуже
разнюхал? Оперативно!»
–
Иными словами, согласен?
«Знал бы ты, голубь мой милицейский, к кому
обратился за помощью, – подумал Карташ. И тут же
поправился: – Хотя – ведь запросто можешь знать...»
***

...Заперев за гостем дверь и занавесив окно, он
включил
настольную
лампу,
нацедил
стопочку
оставленного коньяку (вот спасибочки за щедрость,
гражданин археолог!) и достал карту. Расстелил на столе.
Закурил «Мальборо» (ещё раз спасибочки!), всмотрелся
внимательнее.
Похоже, Лупень не соврал: это была карта, никакого
сомнения. Что на ней было изображено, оставалось тайной
Мадридского двора. Но...
Но что-то важное – Алексей чувствовал это печёнкой.
Он допил коньяк («последняя, я сказал!»), бережно
спрятал карту в потайной кармашек, затушил окурок,
погасил лампу. Из окна на него глядела темнота.
Соболиный питомник, говорите?
А как же скелеты? Труп, найденный Гвоздём?
Целенаправленно распространяемые байки? То, что
никто в Парме не видел людей из этого питомника?..
Нет, ребяты, что-то тут не так. Как-то не вяжется
история про питомник со всем, что вокруг него
происходит... Значит, суперменоподобный археолог, мягко
говоря,
слепил
горбатого.
Следовательно,
можно
предположить, что он и не опер. Кто тогда?..
И ещё Алексей почувствовал, что заступил дорожку
силам, которые могут раздавить тебя, как муравья, и даже
не заметят. И от этого чувства желание докопаться до
истины лишь возросло.
Кто ж мог предположить, что Судьба сама приведёт
его к разгадке – да ещё столь заковыристым путём...

Часть 2
Игра навылет
Глава 11
ОТПУСК: ДЕНЬ ПРИЕЗДА, ДЕНЬ
ОТЪЕЗДА...
27 июля 200* года, 22.05.
Огромный пурпурный шар солнца завис над тайгой,
едва касаясь верхушек сосен, и, похоже, остановился, будто
раздумывая: опускаться ли ему за горизонт и ещё чуток
повременить по эту сторону планеты. Смеркалось, от
лагерных строений протянулись длинные тени, воздух
наполнился розовым предзакатным свечением. Через три
дня, если верить Лупню, перемирятся, и тогда вообще тишь
да гладь наступят... А пока заключённые, вернувшиеся от
трудов праведных в жилую зону, закончив перекличку,
понемногу угомонились, над ИТУ разлилась тишина – лишь
орал на кого-то по ту сторону колючки пьяный опер, да
лязгало какое-то железо в автопарке, да побрехивали собаки
в питомнике за казармами.
Так что если закрыть глаза, то запросто можно
представить себе, что находишься не возле охраняемого со
всех сторон лагеря, под завязку набитого урками, а в
мирной сибирской деревушке дворов эдак на десять, тихой
и уютной, которой равно наплевать на землетрясение в
Индонезии и на президентские указы касательно
полномочий губернаторов, где ползимы нет электричества,
передвижная лавка приезжает раз в полгода, а самым
страшным в мире человеком считается тракторист Коля,
который по пьяни и при посредстве топора страсть как
любит ломиться в избу к незамужней Таньке, и остановить
его можно, лишь огрев оглоблей по черепушке...

Ежели откровенно, то нельзя сказать, что подобные
пасторальные настроения мучили Алексея постоянно,
однако сейчас отчего-то нахлынуло. И не исключено, что
причиной тому явилось присутствие рядом дочурки
«хозяина».
Марии Александровны.
Маши...
Таинственный солнечный свет заходящего и никак не
могущего зайти солнца окрашивал её лицо прямо-таки
средиземноморским загаром, заставлял короткие, с
рыжиной
волосы
гореть
неким
потусторонним,
мистическим свечением, а глазищи... глазищи, блин, были
как у Медузы Горгоны: заглянешь в них – и всё, пиздец...
–
Поле, речка, дом с трубою,
Из трубы идёт дымок.
Деревенька притулилась
Вдалеке от всех дорог.
–
негромко продекламировал Алексей, глядя на прибли-
жающиеся казарму и хозблок.
–
Слышен говор над деревней –
Про соседей, про покос,
Купола церквушки древней,
В скирды собранный овёс...
Маша с улыбкой обернулась с переднего сиденья:
–
Удивительно в тему. Если забыть на секунду, где мы
находимся... Неизданный Пушкин? Или сами написали?
–
Вот ещё, такую лабудень мы не сочиняем, –
обиделся Карташ за себя и за Александра Сергеича.
–
Это
Серёга Нигматуллин ко Дню ракетных войск и артиллерии
накропал...
А что
тут
такого,
для
здешнего
интеллектуального уровня – сии вирши будут посильней,
чем «Фауст» Гёте.
–
Ко Дню ракетных войск – и такая лирика?
–
Ну да. Вы, Марь Санна, просто финала не знаете. А

финал там... э-э... А финал там вот какой:
–
Вдалеке закат пылает,
Слышится собачий лай,
Кто-то с песней вечеряет –
Красота, раздолье, рай...
Хорошо глядеть с опушки,
Вороша ногой траву, –
Прислонившись к дулу пушки,
Наведённой на церкву!
–
Да уж, – фыркнула Маша, – жизнеутверждающе,
ничего не скажешь. Пушкин на Дне артиллерии отдыхает...
А ваш Серёга, оказывается, парень с юморком. Он за эту
нетленку, случайно, на «губу» не залетел?
–
Не-а, – весело ответил Алексей. – Наоборот. Заму по
воспитработе очень понравилось.
–
А Топтунову? – нейтрально спросила дочурка.
–
«Хозяин» их и не видел, – успокоил её Карташ.
–
Это в стенгазете, в клубе висело.
–
О! У вас ещё и клуб есть?
–
А что, люди мы или твари дрожащие? И клуб есть, и
оркестр свой. Олежка Антонов такие фишки на саксофоне
выдаёт – Эллингтон застрелился бы от зависти...
–
Эллингтон на клавишных играл, – мягко поправила
Маша.
–
А у нас в клубе и рояльчик есть, – ничтоже
сумняшеся сказал Карташ. – Взглянуть не желаете?
–
А меня пустят?
–
Да о чём вы говорите, сударыня, клуб-то за
территорией зоны... Гриня, давай к клубу Всё тот же
шоферюга Гриневский по кличке Таксист, что вёз их от
вокзала, молча кивнул.
Молчал он от самой Авдотькиной пади, думая о чём-
то своём, уркаганском, чем, собственно, Карташа вполне
устраивал: придаток мотора разговаривать не должен.
Взрыкивая на колдобинах, уазик выбрался на ровный

участок перед КПП, свернул и остановился у двухэтажного
хозблока, возведённого, по слухам, ещё при Кукурузнике.
Так или нет, Карташ не знал, но верил охотно – уж очень он
напоминал те продовольственные «стекляшки» серого
силикатного кирпича, что были понатыканы практически во
всех городах и весях бывшего Союза между жилыми
домами. В этом, правда, застекление первого этажа
отсутствовало, а над «парадным входом» гордо алел
транспарант «Клуб» – для тех, кто, по-видимому, был по
какой-то причине не в курсе.
Остановились. Карташ выбрался из уазика первым,
открыл дверцу, галантно подал руку.
Маша ступила на зоновскую землю, как будто
выходила из кареты возле собственного особняка, где на
раут уже собрался весь цвет местной аристократии – и
плевать с высокой колокольни на то, что одета она была уж
никак не для раута, а вовсе даже по-походному: свитер под
горло, зелёная ветровка, джинсы и короткие сапоги. Первый
день «отпуска» Алексей решил посвятить ознакомительной
экскурсии по окрестностям, так что с утра они петляли на
уазике по таёжным стёжкам, останавливаясь разве для того,
чтобы размять ноги, перекусить предусмотрительно
захваченными Карташом бутербродами с кофе из термоса и
насладиться видами. Красный ручей, Авдотькина падь,
Соколиный распадок – какие там, к лешему, Болонья и
Севилья! Красотища вокруг была неимоверная, даром что
рядом зона, и даже у Алексея, уж на что прагматика и до
мозга костей реалиста, порой что-то такое шевелилось в
сердце, когда он демонстрировал дочурке «бескрайнее море
тайги» с вершины какой-нибудь безымянной сопки, что-то
такое романтическое, бля...
День, в общем, пролетел незаметно. Они вернулись к
лагерю – решили подождать папашку и вместе вернуться в
Парму, а пока папашка занят своими «хозяевыми» делами,
отчего же не показать дочурке клуб? Пусть посмотрит, как
развлекаются солдатики внутренних войск в редкие минуты
расслабона...
–
Жди здесь, – приказал он Гриневскому, доставая

сумку с заднего сиденья.
–
Если «хозяин» нарисуется,
скажешь, что мы в клубе. Свистнешь нас, домой поедем.
–
Я должен быть в бараке, – с непонятной интонацией
напомнил Таксист.
–
Будешь, – успокоил Карташ.
–
Ты чё, земеля, тебе
лафа такая привалила – знай себе катайся по тайге, наплевав
на построения и поверки... Или не доволен?
Гриневский дёрнул плечом, сказал угрюмо:
–
Вон там стоять буду, за углом. Мотор пока
посмотрю.
–
Ну, посмотри, посмотри...
Дверь в клуб была не заперта – непорядок, конечно, но
на это закрывали глаза: всё что можно, из клуба
разворовали ещё при Климыче, остались разве что пыльные
исполинские транспаранты с ликами вождей социализма да
неподъёмный рояль – прочие инструменты прапор Антонов
бережно запирал в кладовке за сценой, за железной дверью.
Алексей и Маша миновали закрытую солдатскую столовую,
поднялись на второй этаж. Тишина, никого...
–
Вот, собственно, сие и есть наш очаг культуры, –
негромко сказал Алексей. Голос в пустом помещении
звучал гулко, рождая тихое эхо.
Очаг являл собой актовый зал мест эдак на триста, с
небольшой сценой и гениальным по своей идиотичности
лозунгом на заднике:
«Нравственная природа человека в своих внутренних,
субъективных основах неизменна!
Вл. Соловьёв».
Лозунг этот висел здесь со времён царствования
Бориски – когда старые цитаты, из основоположников
развитого социализма, стали уже неактуальны, а новые не
годились по причине слишком шаткого положения на
политической арене их, цитат, высказывателей. Тогдашний
штатный художник, задолбавшись раз в полгода
переписывать крылатые фразы Рыжкова, Гайдара,
Черномырдина и иже с ними, плюнул, пошёл в библиотеку,

взял томик Соловьёва, – справедливо рассудив, что уж сей-
то философ опале не подвергнется ещё какое-то время, –
ткнул пальцем наугад и старательно переписал на
кумачовую ленту фразочку насчёт нравственной природы.
Заму по воспитработе, опять же, понравилось.
Маша медленно прошла между стульями, касаясь
пальчиками вытертых спинок, поднялась на сцену, где
главенствовали два артефакта – старенький рояль и
обшарпанная трибуна, открыла крышку над клавишами,
взяла аккорд – минорный, насколько разумел Алексей. Звук
разлился по актовому залу, тревожно и неприятно, как
телефонный звонок в пустой квартире.
–
Я услышал мелодию вальса
И сюда заглянул на часок...
–
проговорил он.
–
Ненавижу эту песню, – откликнулась Маша.
–
Зато актуально, – сказал он. И поинтересовался в
качестве поддержать разговор:
–
А почему, собственно, ненавидите?
–
А вот сами подумайте: война, какой-то офицеришка
бредёт по городу, слышит вальс из пустого зала. Ясно дело,
заглядывает – а там девушка в одиночестве перебирает
клавиши... Ага, думает военный человек. Ну, заходит,
тыры-пыры, потанцуем, ах, мне так одиноко, ночь коротка,
спят облака, всё такое. Что дальше, догадываетесь?.. А на
рассвете – извини, дорогая, утро зовёт снова в поход, или
как там... И всё. И умотал военный человек. А девушка
остаётся. Возле разбитого рояля.
–
Да, – поразмыслив, сказал Карташ.
–
Похоже.
Признаться, с этой стороны я как-то не думал...
Что-то шло не так. Совсем не так, как с другими
девушками – даже там, в прошлой, московской жизни он не
испытывал ничего похожего. Там всё двигалось по
накатанной колее: лёгкий флирт, немного коньячку,
двусмысленные фразочки, невесомые, почти незаметные
прикосновения – и лялька, считай, твоя.

Потому как хотела того же самого, что и Карташ.
Промахов практически не было. А тут...
Предупреждённый – а значит, вооружённый Нинкой
Алексей держал ухо востро, однако никаких даже намёков
на охмурёж со стороны шантарской красотки не заметил.
Вела она себя с ним ровно и доброжелательно, но – не
более.
То ли Нинка ошибалась, то ли...
То ли коротко стриженная чертовка была умнее и
хитрее. И у Карташа всё чаще появлялась назойливая мысль
первый ход сделать самому.
Наплевав на угрозу папашки.
Поэтому он дальновидно всё же захватил с собой
остатки «Колчака» (спасибо археологу, ничего приличного
в Парме он раздобыть всё равно бы не смог, хоть ты
застрелись) – можно же выпить по чуть-чуть за знакомство?
Папа не обидится. Ну вот, значит, планировалось выпить по
чуть-чуть в комнатёнке у Кузьминичны, специально
прибранной и вылизанной для такого случая, – а там уж как
повернётся... Поездка обратно в лагерь с целью захватить
папу после работы и посещение клуба в его планы никак не
входили, ну раз уж мы здесь... так что же, прикажете
коньяк пить прямо у рояля? Нет, в этом определённо есть
элемент этакого лихого гусарства, но...
Но Алексей к своему ужасу понял, что совершенно не
знает, как себя вести с этой девчонкой. Будто пятиклассник
на свиданке, право слово.
–
Так что у вас там? – вдруг сказала она,
поворачиваясь.
–
В смысле?
–
Самогон? Водка? Портвейн «три семёрки»? Я же
вижу, как вы мнётесь, да и в сумке отчётливо звякало всю
дорогу. Не ломайтесь, ей-богу, что вы как ребёнок...
Чувствуя себя дурак дураком, он молча поднялся к ней
на сцену, поставил на рояль коньяк, припасённые
бокальчики, позаимствованные у Кузьминичны, нехитрую
закуску.
–
Ого, – сказала она с оттенком уважения. – «Колчак»,

я в восхищении. А я, грешным делом, уж подумала, что в
этих местах самым благородным напитком полагается
первач на зверобое...
–
Обижаете, сударыня, – браво щёлкнул каблуками
Алексей: кажется, ему удалось найти нужный тон, – у нас
хоть и провинция, но и мы кое-что могём... За знакомство?
–
И на брудершафт, – она посмотрела ему прямо в
глаза...
...Её губы пахли коньяком и лимоном...
И тут он понял, что земля ушла из-под ног и он уже
себя не контролирует.
–
Тише, тише, господин офицер, я девушка поря...
ох...
Он не отвечал, не мог, сдирая с неё проклятую
ветровку, путаясь в застёжках, кобура зацепилась за что-то,
долой её, поднял Машу, посадил на рояль – недоуменно
брякнули клавиши, она коротко застонала, коснувшись
нагой кожей холодной полировки, но он не слышал, он
ничего не слышал и не видел, весь мир провалился к хренам
свинячьим – были только они, только два тела, матово
отсвечивающие в угасающем зареве заката, рвущиеся
навстречу друг другу сквозь одежды, стремящиеся слиться,
поглотить друг друга... Алексей вошёл в неё одним ударом,
она закусила губу, сдерживая крик, опёрлась о клавиатуру,
и рояль ответил победным воплем. Их движения рождали
музыку, яростную, напористую, музыку любви – не той
любви, которая не вздохи на скамейке, но любви
первозданной, слепой и поглощающей, для которой нет
морали, этики и законов...
Он и сам не заметил, как всё окончилось, просто
произошёл беззвучный взрыв, который и вытолкнул его из
сладкого
омута,
из
головокружительной бездны,
задыхающегося от наслаждения, с бешено колотящимся
сердцем... вытолкнул обратно, на сцену обшарпанного
солдатского клуба, рядом с огороженным колючкой
лагерем.
–
Маша... – сказал он, но она положила пальчик на его
губы и жарко прошептала:

–
Тс-с, господин гусар, ни слова. Не нарушайте
романтику момента.
Солнце наконец-таки соизволило опуститься за лес,
краски дня посерели, уступая место серости сумерек.
–
Поверишь ли, с детства мечтала, чтобы меня на
рояле полюбили... Я кажусь тебе развратной?
–
Очень. Но, знаешь ли, это и притягивает...
Чувствуя, что силы его ещё не иссякли, какое там –
напротив, силёнки рвались наружу неудержимо, как вода в
промоину плотины, – не в состоянии сдерживаться, Алексей
скользнул губами по её груди, к животу, ниже, ниже...
«Па-ашел охмурёж...»
–
мелькнуло где-то на излёте
сознания.
–
Изголодались вы по женской ласке, господин гусар,
как я погляжу...
–
выдохнула она и откинулась назад,
насколько это возможно, чтобы ему было удобнее, а он уже
снова тонул, захлёбывался в волнах наслаждения...
Оглушительный, свистящий взрыв! И этот на сей раз
не имел никакого отношения к восторгам плоти. Яркая
вспышка на миг разогнала сумрак, со звоном лопнули
стёкла в окнах, осколки прошили актовый зал навылет –
хорошо хоть, сцена находилась в слепой зоне, лишь один
касательно ширкнул Алексея по щеке.
Кажется, Маша кричала.
Кажется, кричали и снаружи.
Даже, кажется, стреляли.
Впоследствии Алексей так и не смог вспомнить, что
же происходило в следующие несколько минут. В себя он
пришёл уже снаружи – уже одетый и застёгнутый,
неизменный «макарка» с уже снятым предохранителем и
уже досланным патроном сжат в правой руке, левой он,
чутко направляя Машу, цепко держит девчонку за локоть –
тоже уже почему-то одетую, но как, когда успела – не
сейчас, потом, потом!..
Они выкатились из дверей клуба наружу, Карташ
толкнул дочурку влево, под защиту бетонного козырька над
пищеблоком. Автоматная трескотня, заполошные крики со
стороны зоны!

Сам метнулся к углу строения, выглянул...
Что-то в панораме жилой зоны зэков, огороженной
высоким забором с накрученной поверху колючкой, было
не так. Чего-то не хватало.
И как только он, наконец, осознал невозможное,
невероятное – ближайшая к клубу вышка с автоматчиком
пропала, исчезла, вместо неё теперь в небо медленно
поднимались чёрные жирные клубы дыма – именно в этот
момент рвануло вторично.
Где-то у основания второй из четырех вышек вокруг
лагеря вспух белый шар, секундно превратив вечер в
солнечный день, приподнял вышку метров на восемь над
землёй – и шваркнул её об колючку, разламывая на
составляющие. Доски вспыхнули, как спички, и Алексей,
прежде чем отпрянуть, увидел, как из-под двускатного
навеса
вышки
вывалился
объятый
ярко-жёлтым,
неестественным пламенем охранник, молча рухнул на
колючку, повис, зацепившись, раза два дёрнулся и затих,
коптя...
«Твою мать, это пластид! – как эхо взрыва ударило в
голову. – Откуда там пластид?!»
Думать было некогда. Мимо, путаясь в недонадетых
сапогах и незастёгнутых штанах в сторону КПП пронеслась
рота безоружной зелёной солдатни под управлением хрипло
вопящего команды, подгоняющего отстающих Богомазова.
Правильно, если заключённые пойдут на рывок,
прорываться им сподручнее через КПП... У Богомазова
была такая рожа, будто на зону приземлилась летающая
тарелка с изображением американского флага на борту – в
иное время рожа эта выглядела бы смешной, но не сейчас. И
Алексей искренне подозревал, что у него самого рожа не
лучше. А вы как думаете?! Бунт, нет, не бунт, настоящий
прорыв, побег из зоны, долгие годы считающейся самой
тихой и спокойной во всей Шантарской губернии!..
–
Лёша!!!
В казарме вопили, гремели чем-то, матерились. Новых
взрывов пока не было.
Он обернулся – Маша присела за высоким крыльцом,

испуганно выглядывала оттуда – а вообще молодец,
мельком отметил он, грамотно схоронилась, клуб и
пищеблок после отбоя пустуют, как это все знают, туда
соваться без дела не будут...
–
Не высовывайся! – рявкнул он в ответ.
–
Сиди, я
сейчас!
–
Папа! Лёша, там же отец!..
Алексей только махнул рукой и отвернулся.
«Хозяина» на зоне, конечно, нет, он сидит в
административном корпусе, вне территории, но опасность,
если вырвутся, ему грозит нешуточная...
Он оттёр липкий пот с правой щеки.
Что творилось там , за забором, увидеть было
невозможно, можно было только догадываться –
автоматчики на оставшихся вышках палят по всему, что
движется внутри периметра, спускаться они не рискуют,
потому как попасть в лапы ревущей, обезумевшей толпы
урок их не греет ни с какого бока...
А, чёрт! По всему, что движется?!
Внезапно, будто перед ним включился экран
кинопроектора, Карташ увидел зону в проекции сверху, как
на чертеже. Между двумя подорванными вышками
располагается укреплённый «шлюз» – проход в зону
напрямик из казармы, называемый так потому, что
оборудован двумя тяжеленными, сваренными из рельсов
воротами, открываемыми только последовательно и только
после того, как охранник посредством телефона и
бронированного «глазка» удостоверится, что стучатся свои.
Автоматной очередью, буде автомат каким-то неведомым
образом окажется в руках спятившего зэка, ворота не
вскрыть...
Но ведь у них не автомат, у них пластид! А там, между
казармой и «шлюзом», – оружейный парк! И после подрыва
двух вышек подход к «шлюзу» для оставшихся вышкарей
оказался в «мёртвой» зоне!
Чёрт, чёрт, чёрт!!!
На хрен уркам не нужен КПП, они будут рваться к
оружию!

И, словно в подтверждение его мыслей, бахнуло в
третий раз – аккурат напротив «шлюза».
Приглушённо так бахнуло, почти неярко. Зато
действенно.
Протяжный скрежет пронёсся над территорией лагеря,
за ним последовал многократный звон, предупреждающие
крики – и аккорд завершил леденящий, почти
нечеловеческий, вибрирующий вопль. Карташ закрыл глаза,
откинул голову, крепко треснувшись о стену клуба. Ударил
затылком ещё раз. И ещё.
Самое страшное, что он никак не мог повлиять на
ситуацию. С жалким «Макаровым» делать ему там нечего.
А что именно там произошло, было понятно: подложенный
заряд разнёс ворота в щепы (то есть в рельсы), толпа
уголовников
проникла
на
запретную территорию,
покрошила охрану, дорвалась до оружия...
Один за другим замолкла трескотня с вышек: боезапас
у автоматчиков не безграничный. Зато началась пальба с
той стороны казармы, что примыкала к зоне. Вопли
обороняющихся и бунтующих слились в единый рёв.
Истерично драли глотку овчарки в питомнике – не понимая,
что творится вокруг. Промелькнуло: надо бы их выпустить,
натренированные брать людей в арестантской робе, они
могут здорово пособить солдатам. Но туда же не добраться,
бли-ин!..
Алексей опять вытер пот с правой щеки, посмотрел на
ладонь.
Не пот, кровь. Откуда?! Вспомнился осколок стекла в
актовом зале, задевший щёку. Он нервно хихикнул: так что
с боевым крещеньицем вас, Алексей Аркадьевич...
Отдельные выстрелы доносились и со стороны
автопарка, потом раздался звук работающего мотора.
«Вахтовка», – по звуку определил Карташ. Значит, кто-то
решил рвать когти подобру-поздорову И это правильно, как
говорил первый и последний Президент СССР... Теперь их
не остановить. Как цунами, уголовники вот-вот вырвутся на
свободу, разольются всепожирающей волной, уничтожая на
своём пути всё, что шевелится и не шевелится, рванут...

Куда они рванут? В посёлок, в Парму, ясный хрен! Сколь
хорошо ни был бы организован прорыв, основную массу
организаторам не сдержать, не направить. Урки ломанутся
туда, где выпивка, женщины, табак, чай, жратва... Во что
превратится Парма, трудно себе даже представить... Но кто
организовал, зачем?! Ведь говорили о примире...
В сгустившейся ночной мгле с грохотом рухнули и
внешние ворота «шлюза» – рёв толпы стал значительно
слышнее, словно сделали погромче звук в телевизоре.
Вот и всё. Кранты.
Первого беглого он увидел, уже срываясь с места и
бросаясь к крыльцу, за которым пряталась Маша, а увидев,
на миг замер, не в силах двинуться. Метрах в десяти от
Карташа из сумерек на открытое место выскочил
караульный, без оружия, сильно припадая на левую ногу,
бросился бежать, в немом крике разевая рот. Очередь
скосила его через пять шагов.
Следом показался зэк, первая, бля, ласточка, длинный,
худой и седой, как узник концлагеря, приставил дуло
«калаша» к затылку подстреленного и дал ещё одну
короткую очередь.
Мозги брызнули в разные стороны. А потом, кривя
губы, принялся остервенело лупить прикладом по голове
безвольного, как кукла, охранника.
Алексей узнал его.
Этого не могло быть. Но так было.
Со звериной жестокостью караульного прикончил не
кто иной, как Лупень, тихий стукачок, бывший вэвэшник и
нынешний полосатик...
За мгновенье в голове Карташа пронёсся вихрь
мыслей: значит, врал, значит, он с ними заодно, никакого
примирения и не должно было быть, блеф... да нет, я же в
людях разбираюсь, если б Лупень знал о готовящемся
кипеже, он бы сказал, не мог не сказать...
Тогда что происходит?..
Когда Лупень стал разворачиваться, когда увидел
Алексея, когда их глаза встретились – взгляд беглеца в робе
был туманным, не сфокусированным, словно он был под

кайфом, он и не узнавал Карташа – когда ствол «калаша»
стал медленно, как в замедленной съёмке, подниматься,
старлей сбросил с себя оцепенение и дважды нажал на
курок «Макарова». Не сказать, чтобы Лупень держал
автомат очень уж умело, но на таком расстоянии не
промажет и ребёнок.
Звуки
«макаровских»
выстрелов
совершенно
потерялись в творящейся вокруг какофонии.
Зэка отшвырнуло, бросило на спину, он упал в пыль,
смешно засучил ногами и затих: пули угодили туда, куда
Алексей и целился – в левую сторону груди.
И подобная бойня сейчас по всему лагерю, по всему...
Да что же тут происходит?!
Тело ещё не замерло посреди дороги, а Карташ уже
грубо – не до церемоний – выдёргивал Машу из её укрытия,
толкал в сторону распахнутой двери клуба, в голове
щёлкало, как горошины в пустую миску: в клуб они
сунуться не должны, нечего им там делать, пошуршат на
кухне, в санчасти, ни хрена не найдут и двинутся к Парме,
так что есть шанс уцелеть, есть, бляха-муха...
Сноп ярчайшего света на миг ослепил, пригвоздил к
месту. На повышенных оборотах взревел мотор, и из-за угла
выскочил «хозяев» уазик, на повороте его занесло, чуть не
опрокинуло, но водитель с управлением справился.
Гриневский!.. Нет, не Гриневский – ангел-хранитель
на сияющей колеснице!
Карташ бросился ему
наперерез, размахивая
пистолетом. Вдоль борта «козла» неровной цепочкой
тянулись следы от автоматных пуль...
Таксист резко затормозил, распахнул дверцу.
–
Сюда, начальник, живо, твою маму!..
Как мешок с картошкой выдернув Машу из дверей,
Алексей одним прыжком пересёк расстояние до машины,
толчком бросил дочурку на переднее сиденье, рванул
заднюю дверцу...
Автоматная очередь раздалась вслед, когда уазик уже
летел вперёд, прочь от разверзшегося на месте лагеря ада,
заднее стекло разлетелось вдребезги, усыпав пассажиров

осколками, но они уже ушли, ушли!
Таксист вырубил свет – правильно, не фиг
подсвечивать мишень, – и дорога впереди исчезла. Они
мчались сквозь абсолютный мрак.
На колдобине машину подбросило, Алексей крепко
приложился темечком о крышу, едва не прикусив язык, – и
рёв двигателя вдруг усилился до грохота работающего
компрессора. Сорвало к такой-то матери глушитель. Ну и
хрен с ним, – дотянем до леса, решили друзья...
–
К лесу давай, к лесу! – заорал Карташ, вытряхивая
стеклянное крошево из волос.
–
Застрянем же! – не оборачиваясь, попытался
перекричать мотор Таксист.
–
Бля, к дороге на лесосеку, кретин! Вон туда! До
лесосеки доедем, а там пешедралом в лес! За нами не
попрутся, смысла им нет за нами переться!
–
Папа! Там же папа остался!..
–
Маша схватилась за
ручку дверцы, но Карташ мигом перехватил её, зарычал,
надсаживая глотку:
–
Дура, покрошат! У нас из оружия один пистолет! А у
них автоматы!
–
А потом что?! – от волнения Гриневский пустил
петуха.
–
А потом и думать будем!..
Таксист приглушённо выматерился, до побелевших
костяшек на пальцах сжимая штурвал, наклонившись
вперёд и вглядываясь в невидимую дорогу, будто та была
заминирована.
Машина ворвалась в лес, и звук работающего на
предельных
оборотах
мотора
стал
вовсе
уж
оглушительным. Гриневский снова врубил дальний свет, и
замелькали калейдоскопом деревья, кусты, поваленные
стволы, пни... По сравнению с дорогой возле зоны эта
казалась проспектом какого-нибудь Тухачевского или
улицей Карла Маркса в Шантарске, право слово...
–
Тише, Гриня, уже можно тише, – посоветовал
Карташ.
Гриневский послушно сбавил скорость.

Алексей мельком оглянулся назад, в беспросветную
тьму за кормой – никого – и откинулся на спинку. Только
сейчас он понял, что по-прежнему стискивает скользкую от
пота рукоять «Макарова», и попытался разжать сведённые
судорогой пальцы. Пальцы не слушались. Спокойнее,
спокойнее, надо взять себя в руки, ушли ведь, уже ушли,
краснокожие не догонят...
Горло вдруг сжал спазм, и Карташ с некоторым
ужасом понял, что ещё немного, ещё чуть-чуть – и
расхохочется в голос, будет ржать, как гиена, до полного
изнеможения, до донышка... поэтому он со всей силы
вонзил ногти левой руки в запястье правой. Боль пришла не
сразу, словно правая рука онемела, словно он её отлежал.
Или отсидел, какая, к херам, разница...
Но – немного отпустило. Ледяной, вибрирующий
мелкой дрожью стержень в груди начал таять. Тело
расслабилось, напряг последних минут – судя по сумеркам,
с начала бунта прошло не больше двадцати-двадцати пяти
минут, а кажется, будто несколько лет – напряг отпустил.
Ф-фу...
А ведь «хозяин», Гена-археолог, Кузьминична, Нинка,
какие-никакие друзья-приятели – все остались там, в лагере
и в городке, на который надвигается смерть...
Нина, бли-ин...
Гриневский вдруг затормозил резко, так, что
пассажиров бросило вперёд, сам вдруг застучал кулаками
по рулю, яростно, со всей дури, выплёскивая напряжение,
выкрикивая бессвязные проклятья – уазик аж ходуном
заходил. Потом успокоился неожиданно, как и завёлся.
Пробормотал едва слышно:
–
Извини начальник... Прорвало.
–
Бывает, – нейтральным голосом отозвался Карташ,
только сейчас смекнув, что на пару с Машей заимел зэка –
считай, беглого – в качестве шофёра по ночной тайге. И сие
как-то не улыбалось. Ещё полоснёт бритвой, ссыльный всё
ж таки, как говорится в одном бородатом анекдоте... А с
другой стороны – если б не Таксист, поглумились бы над
ними возле зоны, это уж к гадалке не ходи...

Он сказал примирительно:
–
Давай вперёд помаленьку, лады? Гнать только вот не
надо.
Гриневский выжал сцепление и тронулся.
Алексея вдруг неукротимо потянуло в сон. По эту
сторону яви его удержало лишь осознание того, что сон,
настоящий сон, ночной кошмар остался там, позади. И
возвращаться в него ох как не хотелось...
Глава 12
ТРОЕ ПЛЮС ПИСТОЛЕТ
27 июля 200* года, 23.16.
Воспевать ночную езду по тайге взялись бы разве
самые отпетые романтики – из тех, что если и выбираются
из столиц, то не далее чем на дачные участки, где, сидя на
веранде с видом на жидкий, истоптанный грибниками
лесок, прихлёбывают чаёк напополам с коньячком и
сочиняют сердцещипательные песенки о палатках, геологах,
кострах, о туманах и о запахах тайги. В общем, про то, что
«нам не страшен дождик хмурый».
Взаправдашняя ночная езда по таёжной дороге, даже
на уазике, то есть на самой приспособленной к этим ралли
машине, напрочь лишена какой бы то ни было романтики.
Темень беспросветная, свет фар отвоёвывает у мрака лишь
крохотный плацдарм прямо перед скачущей по ухабам
машиной. Скорость приходится держать невысокую, тайга
становится всё гуще, дорога всё уже, ветви то и дело
хлещут по стеклу. И вскоре под кожу начинает
просачиваться неприятный холодок, а вслед за этим
сердечко внезапно сжимают невидимые пассатижи – так
накатывает ощущение безлюдья, раскинувшегося во все
стороны на сотни, а то и тысячи вёрст, безлюдья, во
владения которого ты забираешься глубже и глубже. Какая

уж тут к чертям романтика! Ты вдруг осознаёшь, как с
треском рвутся все твои привычные, уютные, удобные
связи, как ты отныне далёк от телефонов, лекарств, «скорой
помощи», запасов еды на полках холодильников, мягких
постелей, тепла и прочих благ цивилизации. Тебя не
прикроют МЧС, МВД и прочие службы. С этого момента
можешь полагаться только на себя и на удачу.
Ты становишься частью изначальной жизни, которой
ты безразличен, как плевок, которая обходилась без тебя
миллионы лет и не заметит твоего ухода из мира. И
приятного в этих ощущениях нет ничего – что бы не пели
столичные барды...
Ехали молча. И не только из-за стресса, а ещё и по
вполне житейской причине – трясло нещадно. Раздолбанная
лесовозами таёжная стёжка не давала людям возможности
оторвать ладони от скоб и спинок сидений. На таких ухабах
будешь много говорить – точно себе язык откусишь.
Карташ
посматривал
вперёд,
видел
тёмный,
отрешённый профиль Маши, её потухший взгляд и сжатые
губы. Гриневский же выглядел сейчас за рулём точно так
же, как и несколько часов назад – как собранный, хоть и
раздражённый, уверенный в себе, хоть и не спавший ночь
шофёр на тяжёлой трассе. «О чём он, интересно, сейчас
размышляет?» – гадал Карташ. Пошевелился, нашаривая
под собой бушлат,
–
хорошо захватил для выгула
доченьки...
–
Никаких развилок, – внезапно произнесла Маша
глухим голосом.
Алексею показалось, что вырвавшаяся у неё фраза
относится вовсе не к лесной дороге, а к чему-то более
значительному, всеобъемлющему, может быть, фраза эта –
некий итог её невесёлых раздумий.
–
Некуда тут сворачивать,
–
без выражения
проговорил Гриневский. Ну, уж этот-то точно имел в виду
таёжную трассу.
Кстати, и вправду развилок не будет до самого
подъезда к лесосеке. Так и трястись им по безвариантной
узкой стёжке, на которой чтобы разъехаться, шофёрам

встречных машин пришлось бы демонстрировать чудеса
высшего пилотажа...
«Вот и сходили в отпуск, бля...» – со злостью подумал
Карташ. Покосился на Машу. Та сидела прямо, невидяще
глядя перед собой. Истерикой пока не пахло, молоток девка,
держится. Соображает, что не до папы сейчас... А сейчас до
разговорчика по душам кое с кем. Самое время.
И сказал отрывисто, положив руку со стволом на
плечо водителя:
–
Короче, заключённый Гриневский. Время разбора
полётов. Отвечай быстренько и честно, как у духовника.
Что за херня происходит?..
–
Вдавил в его шею дуло
«Макарова». – Стоп-стоп, ты мне плечиками-то не елозь. У
меня, понимаешь ли, ствол, а тебя – голы рученьки. И
прежде чем ты руль в канаву какую-нибудь повернуть
успеешь, я тебе полчерепа снесу, усёк? Тогда продолжаем
«Что? Где? Когда?»... Мы, понимаешь ли, теперь с тобой
одним миром мазаны – ты, получается, беглый, а я,
получается, тоже вроде как пост покинул... И скрывать
сейчас что-либо друг от друга у нас резона нет. Повторяю:
что в зоне произошло?
–
Соскок, начальник, – после долгой паузы негромко
ответил Гриневский. – Семеро «углов» срыли под шумок...
точнее, собирались. Ради того всё и затеяно было.
Наступило время Карташу раскинуть мозгами.
–
Ты меня не парь, – наконец рассудительно сказал
он. –
Ради какого-то соскока кипеж на всю зону не
поднимать, с прорывом, да с захватом оружия? Так не
бывает.
–
Именно потому, что так не бывает. Пока солдатня с
ментами будут остальных ловить да успокаивать, пока
пересчитают, кто жив, кого мочканули, кто в леса подался –
те уже далеко будут...
Машина вильнула, попав колесом в яму, мотор гневно
взвыл, но вытащил уазик из выбоины и, взревев по-
медвежьи, погнал их дальше.
Маша молчала.
Карташ поразмыслил ещё немного, убрал пистолет.

Сказал спокойно:
–
Не верю. Ты, дружок, поаккуратнее будь на дороге-
то... Ну хорошо. Допустим. А как так получилось, что...
От неожиданности Гриневский не втопил до упора
педаль тормоза лишь чудом, спас, видать, немалый
таксистский опыт – иначе лететь бы пассажирам уазика
носом вперёд, до столкновения с преградами. Нет, Таксист
просто резко вильнул на обочину и остановил машину в
шуршащих зарослях молодого ельника.
Случилось это, когда уазик свернул за очередной
поворот возле самой лесосеки, и фары выхватили
замызганное окошко, зелёный задний борт и на нём
крупные чёрные номера брошенного посреди дороги
пазика-«вахтовки». Угловые! Вот, оказывается, кто на
автобусе сдёрнул!
–
Маша, на пол! – крикнул Карташ, распахнул дверцу,
перехватил табельный «Макаров» обеими руками и
вывалился наружу.
Перекатился, замер, огляделся, затем по-пластунски
переполз под прикрытие невысокой кочки. Выждав две
секунды,
решился,
вскочил
и
бросился
вперёд,
ориентируясь на средней толщины ствол сосны. Если
оставлена засада от соскочивших, то начнут стрелять. Не из
стали же их нервы! Но у него есть все шансы проскочить.
Чего ж Таксист, сука, не погасил фары-то...
Он проскочил и, тяжело дыша, прижался к шершавой
сосновой коре. Пока таёжную тишину не нарушали иные
звуки, кроме лесных.
Карташ заметил на дороге, залитой лунным светом,
тёмный силуэт.
–
Их тут нет, начальник, – стоя на дороге, Гриневский
говорил негромко, но не приходилось напрягать слух, чтобы
расслышать его слова.
–
Чего им тут делать, кого
караулить? Как они бы догадались, что мы по ихней же
стёжке пошли?..
В правоте слов Таксиста лучше прочего убеждало то,
что он до сих пор был жив – слишком уж соблазнительную
мишень он представлял собой...

–
Да и сразу бы стали шмалять, начальник, не
дожидаясь, пока мы выберемся из машины. Мотор издали
было слыхать, без глушака-то. Как мы из-за поворота
вырулили, так и стали бы палить, как в тире. А оружие у
них есть, бля буду, и не ваши «калаши»...
В руке Гриневского вспыхнул фонарик. Жёлтый
электрический луч протянулся к «вахтовке», пробежался от
колёс до крыши фургона, погас.
–
Маша, слышишь меня? – повернувшись к уазику,
громко спросил Карташ.
–
Да, – раздалось в ответ.
–
Оставайся в машине.
И Карташ по-прежнему с пистолетом в руке вышел на
дорогу. Вместе с Гриневским они направились к
брошенному зэками автомобилю.
–
Им некогда засады устраивать, – всё о том же
говорил Таксист. –
Доехали, перекурили, поздравили друг
друга с удачей – и в путь. Ночь-то лунная, можно кое-как
идти по лесу. А то ведь и приборы ночного видения у них
имеются... Я, к примеру, не удивился бы...
Отводя руками нависающие над дорогой ветви, они
обошли «вахтовку», добрались до распахнутой двери
автобуса.
–
Давай глянем, начальник, нет ли чего полезного, –
Гриневский направил луч фонарика на ступени, шагнул...
Пальцы Карташа вцепились в робу зэка. Он рванул
Таксиста на себя, подсёк ему ноги и толкнул на обочину, в
кусты. Обрушился сверху, взял шею в захват. Страшно
прошипел:
–
Лежать, блядь, не дёргаться! Убью, падла! Застрелю,
как суку!..
Гриневский
хрипел,
извивался,
пытаясь
высвободиться, одной рукой отдирал локоть Карташа,
другой ощупывал землю в поисках какого-нибудь
подручного оружия – камня или деревяшки.
Так продолжалось секунд десять.
–
Замри и слушай! – склонив лицо к лицу
Гриневского, горячечно зашептал Карташ. –
Замри, я

сказал, тварь! И я тебя отпущу! Пронесло, ты понял? Теперь
точно уже пронесло, и я тебя отпускаю...
Алексей чуть ослабил хватку, готовый в любой
момент снова сжать шею зэка в железный замок.
–
Без глупостей мне, Гриня... Некогда было
церемониться... Растяжка там... Ты, придурок, чуть не
подорвал тут нас обоих... Я ж не знал, задел ты её или не
задел... Пришлось валить... Объяснять некогда было... Всё,
отпускаю...
И Карташ разжал захват. Тут же, на всякий случай,
откатился в сторону, вылез из кустов, поднялся на ноги.
–
Силён, начальник, –
вылез следом Гриневский,
массируя шею.
–
Ничего, выживешь...
Фонарик залетел под «вахтовку», но не погас, поэтому
разыскать его труда не составило. Карташ выронил и
пистолет. Но и его нашли – правда, чуть повозившись.
Потом вернулись к дверце «вахтовки». Присели на
корточки, вгляделись, подсвечивая себе фонариком. Над
второй ступенькой автобуса, на высоте ладони тянулась
проволока толщиной миллиметра в два. Граната же была
изолентой примотана к дверной петле.
–
Значит, гранаты у них тоже есть... –
отметил
Карташ, неизвестно к кому обращаясь.
–
Как ты растяжку-то углядел?
–
Фонарик, луч, – Карташ рукавом вытер пот со лба. –
Ф-фу, повезло нам... Что-то блеснуло... длинное и тонкое.
Наверное, понял, что проволока... – И честно признался:
–
Хрена там понял – я ни о чём и подумать-то не
успел. Если честно, тело само сработало.
–
Ты чего, начальник, в горячих точках воевал?
–
Бог миловал.
–
А я вот воевал, но не заметил... Так откуда у тебя ж
навыки? Или в ваших училищах натаскивают?
–
Пёс его знает откуда, – сказал правду Карташ. –
Может, от предков что пришло... Так, сейчас мы её...
Он аккуратненько, в пять приёмов переломил
проволоку на кольце гранаты, освободил саму гранату с

ввинченным запалом (это оказалась «ф-1» – ого, рвануло бы
на славу, это тебе не какая-нибудь плевенькая пятая
«эргэдэшка»), подкинул на ладони, положил в карман.
Пригодится. Сказал, стараясь сдержать предательскую
дрожь в голосе:
–
А ты где воевал?
–
В первую чеченскую, –
не сразу ответил
Гриневский. И посмурнел, замкнулся.
–
Ну-ну... А теперь осторожно поднимаемся и
смотрим, нет ли там для нас чего-нибудь полезного.
–
Например, ещё одного подарочка? – хмуро заметил
Гриневский.
–
Это вряд ли, не ссы. Сам говорил – они не ждали,
что мы по их следу двинемся. А растяжка – это так, на
всякий пожарный, мало ли что. Им, Гриня, боезапасы
экономить надо...
В салоне, просвечиваемом фарами уазика насквозь, он
вдруг повернулся, одной рукой взял поднявшегося следом
Таксиста за грудки, направил луч фонаря тому в глаза и
ласково сказал:
–
А теперь не для протокола. На зоне о готовящемся
прорыве не знал почти никто. Ни «мужики». Ни даже мои
стукачи. Тем более – не знали о соскоке. Вопрос: откуда
знаешь ты?
Гриневский рывком высвободился, в его глазах
мелькнул очень нехороший огонёк, и Карташ мигом
сконцентрировался, поднял «Макаров» – зэки, даже
полуослепленные, умеют наносить удар быстро, незаметно,
непредсказуемо и, главное, эффективно. Алексей сам видел,
как
насквозь
прочифиренный,
прокуренный
и
туберкулёзный Пистон, имеющий пятую ходку, секунд за
двадцать приголубил каратэшника, обладателя какого-то
там охренительного дана. Впервые залетевший на зону
каратэшник стал, по неопытности своей, строить из себя
делового, качать права и одним, первым же ударом уложил
на пол Пистона, – а Пистон вцепился зубами в ногу
каратэшника и выдрал тому сухожилие, что называется, с
мясом. Потому как в уркаганской драке главное – нанести

противнику как можно больший урон за минимальное
время, причём неважно какими способами и приёмами,
любыми, –
так что все эти «маваши» и «йокогэри»
отдыхают...
Однако Гриневский нападать не стал. Рысий огонёк в
его глазах погас, он сказал негромко:
–
Свет убери, начальник.
Алексей, подумав, отвёл луч в сторону.
–
Ты только не забудь, начальник, кто сначала тебя, а
потом тебя и девку твою от смерти спас. Я ведь мог и не
остановиться ни там, у оврага, ни у клуба вашего...
–
Откуда про соскок знаешь? – повторил Алексей,
несколько успокаиваясь.
–
Оттуда. Фу, бля, круги какие-то кружатся, ни хера не
видно... – Таксист потёр слезящиеся глаза. – Я должен был
вместе с ними соскочить.
Восьмым.
Вот это было неожиданно.
Таксист – из «мужиков», никогда в воровские дела не
лез, ни в чём этаком участия не принимал, крутил себе
баранку и всё больше помалкивал...
И он решился на побег?!
–
А не гонишь? – недоверчиво спросил Карташ.
–
Самогон гонят, а я говорю, как есть, – резко сказал
Гриневский. –
Пугач мне лично приказал: «В двадцать два
десять чтоб был подле меня. Да оденься потеплее, по-
походному, со мной и с ребятами пойдёшь. Если выгорит –
Березовскому на милостыню подавать будешь...»
Алексей озадаченно почесал висок рукоятью
пистолета. Спросил:
–
А ты что?
–
А что я? – истерично выкрикнул Гриневский. –
Пугачу, что ли, возражать буду?! Сказал: «Буду». В
двадцать два десять ты с лялькой ещё в клубе барахтался, а
я тебя ждал, как цуцик, – а в двадцать два тридцать
началось...
–
За ляльку в рыло получишь, – серьёзно предупредил
Карташ. – Иными словами, ты к Пугачу просто не успел?

–
Ну.
–
И он без тебя в соскок ушёл?
–
Ну.
Карташ хохотнул, но тут же снова стал серьёзным.
–
Ох и зол на тебя Пугач, наверное, – опоздал ты брат,
к построению...
–
Е..л я такие построения, начальник, веришь ли, –
сказал Гриневский, глядя в глаза Карташу. –
Откажешься –
на перо поставят, пойдёшь с ними – всё равно не жить, я ж
не с их грядки, я чужой. Заставят сделать, что надо, – и
привет. Чтоб языком потом не трепал.
–
Логично, – вынужден был согласиться Алексей. –
Дела-а... А что сделать должен был? Куда культпоход
намечался?
–
Не знаю, начальник, веришь, нет? – Таксист
перекрестился. – Мне Пугач не докладывался...
–
А ты с ним знаком, что ли? С Пугачом?
–
Да было дело... – замялся Гриневский...
–
Что случилось?
Оба слаженно обернулись. Маша не сдержала
обещания и бросила уазик – видимо, одной ей сделалось
вконец невыносимо.
–
Да вот, –
как ни в чём не бывало ответил
Гриневский, – мы тут грибочек с гражданином начальником
нашли, белый...
Ничего полезного в «вахтовке» они не отыскали –
беглые заметали следы старательно. Зато в уазике за задним
сиденьем обнаружился потёртый жиденький ватник
Гриневского – Алексей заботливо прихватил его с собой:
ночью в тайге может быть не жарко. Кофе в термосе есть,
сигарет почти полная пачка... жаль вот, «Колчак» в клубе
остался – оченно, знаете ли, неплохо было бы принять
сейчас для успокоения и тонуса...
–
Где ночевать-то будем, начальник?
Да уж, проблема. Но Алексей ставил её шире, вообще:
что дальше делать-то? Их рывок на уазике можно объяснить
лишь состоянием аффекта. Инстинкт погнал их в тайгу,
подальше от вырвавшейся на свободу смерти. А в здравом

уме никто не решился бы на подобную авантюру – без
снаряжения и провианта... Да и со снаряжением и
провиантом не решились бы.
Вот что надо делать: утром надо будет худо-бедно
определиться на местности, поворачивать оглобли к
станции и леском-леском к ней пробираться. О неожиданно
вспыхнувшем бунте власти наверняка уже знают, солдатики
из ближайшей вэчэ с ментами уже подтягиваются, если
можно верить «археологу» – и ничего, подавят как
миленьких, никуда зэчарам не деться. А вот если крутиться
поблизости зоны, так можно и на пулю нарваться – злая
солдатня, тайгу прочёсывая, сначала будут стрелять, а уж
потом смотреть, что за дичь они подстрелили, беглого урку,
добропорядочного старлея или «хозяево» чадушко...
–
Уйдём где-нибудь на километр в сторону, – решил
Карташ. – Там переночуем, благо до утра не так уж и много
осталось, а утром свернём к вокзалу, лесочком подойдём...
Ничего, за пару дней должны добраться, там в ментовку и
сдадимся. Авось, если расстреляют, то не сразу...
Он мельком оглядел экипировку Маши и, в общем-то,
остался доволен. Прочная брезентовая ветровка, свитер,
сапоги – нормально, словно специально к походу
готовилась... Хотя, по большому счёту, так оно и было –
они же весь день гуляли по тайге. Что ж, прогулка
продолжается. С оздоровительным уклоном...
На небольшой полянке развели костёр. Таксист по
уркаганской привычке сел на корточки в сторонке, но
Алексей, здраво поразмыслив, поманил его пальцем –
дескать, сейчас нет зэков и цириков, пока мы на равных.
Пока не выберемся из этой передряги. Поколебавшись
чуток, Гриневский придвинулся к костру. Карташ достал из
сумки термос с остатками кофе, два сплющенных
бутерброда. Не густо, прямо скажем. Один бутерброд отдал
Маше, второй разделил пополам между собой и зэком. Ели
в полном молчании, и Каждый думал о своём.
***

...Ночь, к счастью, выдалась безлунной, небо было
затянуто плотной облачной пеленой; крадущегося человека
окружала непроглядная тьма.
Но его это не останавливало: бесшумной тенью
скользнул он под таинственно шепчущие кроны, в
огромные, почти в человеческий рост папоротники,
постепенно удаляясь от полянки.
Хотите оставаться тут? Что ж, дело ваше, господа
хорошие, только времена нынче другие, власть в округе
поменялась. К станции он не полезет ни за какие деньги,
своя-то шкура дороже. Если вскроется, кто он такой... Нет
уж, лучше самому, без этих... сопровождающих...
Он выбрался к безымянному распадку,
по
возможности тихо спустился к руслу высохшего ручья...
И одновременно с этим в шею ему упёрся холодный
кругляшок, а знакомый голос тихо произнёс:
–
Ку-ку, Гриня. Так, давай медленно повернёмся
жалом ко мне... Неугомонный ты паренёк, как я погляжу.
Гриневский почувствовал, как по спине побежала
струйка липкого пота. Он повернулся.
Было нестрашно – просто неизмеримо горько от того,
что провели, как мальчишку.
–
Умница. Теперь сделаем так...
Внезапно –
Гриневский даже
вскрикнул
от
неожиданности – в лицо ему ударил ослепительный
кружащий свет. Он успел различить перед собой лицо
старлея.
–
Не бойся, – донёсся до него голос Карташа. –
Это я
опять фонарём поводил перед твоей рожей. Как тогда, в
«вахтовке», помнишь? Побудешь слепым минут десять,
пока зрение не восстановится. Так, на всякий случай. А
пока положи-ка ласты на череп, будь столь любезен.
Умелые руки быстро обыскали Гриневского.
–
Ладно, твоя взяла, –
выдавил Таксист. –
Давай
договоримся. Расстанемся по-людски, а? Ты меня не видел,
я тебя не видел. –
Облизнул мигом пересохшие губы,
ожидая выстрела в затылок... или нож под ребро... или ещё
чего в таком духе.

–
Ага, на попятную идёшь? – сказал Карташ. –
Это
хорошо. Это правильно. Теперь руки за спину. Скрести их.
–
Что... что ты хочешь делать?
–
Не дрейфь, убивать я тебя пока не собираюсь.
Просто стреножу, как конека. До утра полежишь под
деревцем; рассветёт, тогда и поговорим. А я пока
вздремну – всю ночь из-за тебя, чёрта, глаз не смыкал, ждал,
когда ноги сделать надумаешь...
Кисти Гриневского прочно, но не больно опутала
тонкая проволока – не иначе, та самая, которая раньше
играла роль «растяжки». Карташ повёл его назад, к костру,
как козла на верёвочке.
Маша не спала, сидела по-турецки, испуганно глядя на
принудительное возвращение блудного зэка. Карташ
ободряюще подмигнул ей, подвёл Таксиста к дереву,
уложил на бок и другой конец проволоки надёжно обмотал
вокруг ствола. Свет костра разогнал тени, на небольшом
пятачке посреди бурелома было как-то неожиданно уютно и
покойно.
–
Не беспокоит? Вот и ладненько. Спасибо, хоть не
передушил нас, сонных...
–
Погоди.
–
Ну?
–
Покурить дай.
Алексей некоторое время колебался, но потом пожал
плечами и просьбу выполнил.
–
Теперь всё?
Гриневский молча затянулся.
–
Тогда до завтра.
И Карташ погасил фонарь.
Гриневский попытался изогнуться и дотянуться до пут
кончиком сигареты, но не смог.
Да и что толку – проволока ведь... Передохнул
немного. Докурив до самого фильтра, выплюнул окурок
далеко в кусты. Лежать было не то чтобы неудобно, но в
высшей степени неприятно. Возле уха сновали комарьё и
ещё какая-то таёжная дрянь, но пока кусать не решались, и
на том спасибо.

–
Ты тайгу знаешь, – сказал он в пространство. –
Пёр
по бурелому грамотно, сейчас подкрался неслышно...
Значит, ты обманул меня. Значит, ты знаешь лес.
–
В детстве в походы ходил, – лениво донеслось со
стороны костра.
–
Начальник, ну зачем я тебе, а? Орден за меня всё
равно не получишь. Я ж не бежал вместе со всеми, я вам
жизнь спас. А тебе так и вовсе два раза. Мне через три с
половиной откидываться, какой мне резон опять под статью
лезть? И ни фига я не знаю, клянусь... Отпусти меня, а?
Послышалось возня, вновь включился фонарик.
–
Слушай, Гриня, ты что, вообще никогда не спишь?
Кряхтя, Карташ присел на корточки перед
Гриневским. Потёр глаза, сказал устало:
–
Извини, отпустить я тебя сейчас никак не могу. Зато,
что помогал, конечно, спасибо, но... Ты мне ещё не
рассказал, откуда знаешь Пугача и какого чёрта лысого он
тебя за собой потащил. Стало быть, ты что-то скрываешь.
Стало быть, это что-то может оказаться для меня опасным.
Расколись, а там посмотрим... Я ведь уже говорил: теперь
мы с тобой одной ниточкой повязаны. Куда я, туда и ты.
Он поднялся, отошёл за дерево и с удовольствием
помочился. Вернулся.
Гриневский вздохнул и сказал:
–
Если хочешь – расскажу. Но ничего тут нет
интересного...
–
Ты зачем свалить решил по-тихому, а?
–
А впадлу мне с вертухаем по лесам кантоваться...
–
Не правильный ответ, –
преспокойно перебил
Алексей и добавил голосом Жеглова:
–
Ты же не урка, Гриня. И не вор. И не жулик. Ты
«мужик». Так что колись давай.
Гриневский ещё раз вздохнул...

Интерлюдия
КОЕ-ЧТО О ПРАКТИЧЕСКОМ ВРЕДЕ
ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЯ
21 декабря позапрошлого года, 19.44.
Никто не может знать, чем для него закончится этот
день и этот вечер, а также любые вылазки, поездки,
пикники и прочие мероприятия. К примеру, главный рыжий
электрик страны, собравшийся в Приморье на открытие
ГЭС, о чём заливисто вещают сейчас дикторы по радио,
запросто может и не долететь. А что, очень даже запросто:
столкновение со стаей ворон, теракт, ошибка диспетчера –
жизнь наша полна неожиданностей... Ещё, глядишь,
свалится на крышу «волги» этот электрический сокол, как
раз ведь над головой будет пролетать.
А вон та деваха, что изготовилась перебегать улицу в
неположенном месте, доберётся ли она до середины
Днепра... то бишь улицы Ленина? Не угодит ли вместо
свидания, на которое наметилась, судя по боевой раскраске
и лучащимся глазам, в мрачную хронику дорожно-
транспортных происшествий?
А вот уж кто точно может проснуться завтра поутру
где угодно, так это гражданин, который открыл дверцу
«Волги», впустив в салон морозное облако, и заползает
сейчас на переднее пассажирское сиденье. Появление этого
гражданина прервало вялые таксёрские умствования Петра.
–
Ну что, едем? – поправив зеркало, спросил Пётр.
–
Блин, ну что за непруха! Как сговорились все! Одна
в ночную смену ишачит, денег ей, вишь, не хватает, другая
переехала и не оставила, зараза, ни адреса, ни телефона, –
растирая
прихваченные
морозом
ладони,
сперва
пожаловался на облом пассажир, с которым Пётр объезжал
уже второй адрес. –
Вот чего... Давай, шеф, до угла
Кутеванова и Каландаришвили. Тормознёшь у «Двадцати
четырех часов». Знаешь?

Пётр философски кивнул: хоть в Москву, голуба,
лишь денежки платил.
Магазин, известный по антиалкогольным временам.
Раньше, в дочубайсовскую эпоху, лабаз в народе звали
«огурцом» – за ядовито-зелёные стены. И ух как
сотрясались эти стены, когда на них девятыми валами
накатывались волны из крепких мужских тел! Потому что в
другие магазины вино-водочную продукцию подвозили
крайне нерегулярно, или же не завозили вовсе – спасибо
Егору Кузьмину и Михаил Сергеичу, – а в этом почему-то с
подвозом всё обстояло пучком. И сшибались каждый
шантарский день
в
беспощадной
игре,
здорово
смахивающей на регби, суровые, небритые, пропахшие
потом и табаком мужики. Случись, кстати говоря, тогда
возле лабаза короли натурального регби – скажем, какие-
нибудь ирландцы, какие-нибудь «Дублинские буйволы», то
затоптали бы их, как котят. Куда ирландцам против
озлобленного русского мужика, у которого трубы горят
лесным пожаром!.. А нынче нет очередей, и стены лабаза
уже не зелёные, да и у народа сегодня другие огорчения и
другие развлечения...
–
Возьму два пузыря, – делился планами пассажир, –
махану к Лёньке. Это мой братан двоюродный. Он, конечно,
придурок, и подерёмся с ним, это уж как водится, ну да
ладно... Всё ж таки год с ним не виделись. Я ж, командир,
на Камчатке год торчал. Теплостанцию мы там строили,
которая работает от гейзеров, слыхал, поди? Я-то сам
мастером...
И полилась, как вода из крана, очередная история про
житуху-бытуху, подобных которой каждый таксист за
смену выслушивает море разливанное. Чего только за эти
годы не надудели в уши пассажиры! От леденящей правды,
которую, может, лучше бы и не слышать, до выдумок, перед
которыми сам барон фон Мюнхгаузен снял бы шляпу. Не
говоря уж про заунывные расскажи о повседневных бедах и
тяготах. Это ж на Западе народ за такими делами таскается
к психоаналитикам. А нашим-то чего переплачивать
напрасно, пока есть случайные попутчики в поездах,

алкаши в разливухах и таксисты. Выливай на них помои
своей души...
От магазина «Двадцать четыре часа» до машины
Петра затарившийся пассажир так и не добрался. Его
перехватил по дороге какой-то медвежьей комплекции тип в
распахнутом пуховике.
Объятия, похлопывания по плечам, раскрытый
напоказ пакет, из которого блеснули водочные пробки и
вот – камчатский мастер обрёл собутыльника, а Пётр
потерял пассажира. Хорошо хоть, рассчитаться успели.
Вот так: не попадись клиенту по дороге хрен в
пуховике, задержись Пётр где-нибудь на светофоре, выйди
клиент из магазина чуть позже... ну и так далее. Однако у
случайностей своя сволочная программа, которая в
очередной раз подтвердила тезис о непредсказуемости
любых планов на вечер или на ближайшие пять минут,
тезис во всю живёт и здравствует.
Так вот этот долбаный тезис поменял планы самого
Петра. А он был бы не против объехать ещё десяток адресов
и, честно говоря, уже на это настроился. Таких клиентов,
как камчатский мастер, Пётр любил. Да и какой таксист их
не любит – мужиков с деньгами на кармане, вдобавок
охваченных чисто русской маетой поисков компании на
вечер. Но – не судьба. И надо крутить по городу километры,
выискивая новых пассажиров, план делать.
Возле «ночника» на улице Советской таксомотору
замахали с тротуара. Двое парней в чёрных кожанках и
лыжных шапочках. Пётр оценил парочку как опасную. И
проехал мимо. Ну их в пень, ещё, бляха, свежи
воспоминания об удавочке. Был недавно такой случай с
удавочкой, накидывали.
Один урод, вроде почтенного возраста, вроде вполне
законопослушного вида заказал доехать до дачного посёлка
Серебряный ручей, что в десяти километрах от Шантарска.
Хороший заказ обернулся проволочной петлёй на шее. И,
блин, ничего не сделаешь, не дёрнешься-не рыпнешься,
когда металл, взрезаясь в кожу, давит на кадык. Сиди пень
пнём, косись в зеркало, держи руки на руле и гадай, чего

дальше будет... Но, в общем, тогда обошлось. Урод
ограничился тем, что выгреб выручку, открыл дверь и,
оставив удавку на память, удрал в ближайший лесок.
Глянув на часы – десять сорок, –
Пётр решил
смотаться к кабаку «Беличий глаз». Тот закрывается в
одиннадцать, посетители вот-вот начнут расходиться, а
народ там собирается, главным образом, безлошадный – это
вам не бандюганско-чиновничий ресторанец «Шантара». До
шалмана отсюда катить недалече: с Каландаришвили
сворачиваешь в переулок Хлопова, потом по безымянному
мосту, перекинутому через Лысый овраг, потом вдоль парка
Независимости, выезжаешь на проспект Смирнова и вот ты
у «Беличьего глаза».
В переулке Хлопова под колёса чуть было не угодил
какой-то алкаш. На безымянном мосту машину Петра
облаяла собачья стая. Зато вдоль парка Независимости
ехать было одно удовольствие: односторонка, свободная от
людей и попутных машин, хорошо освещённая почётным
караулом фонарей... Ё-моё, а это что такое?.. Твою мать!..
Ограда парка была неразличима во мраке. Также
уличный свет не доставал и до памятника пионерам-героям
(парк Независимости в прежней жизни звался парком 50-
летия ВЛКСМ), который находится между улицей и
оградой. Но сейчас занесённое снегом гранитное подножие
памятника выхватывал из тьмы свет автомобильных фар.
И если бы только это одно он выхватывал...
Ещё же на снегу возле автомобиля («мерседес» –
отстраненно зафиксировал Пётр) лежали в разных позах три
человеческие фигуры. И вокруг них чёрные точки на белом
снегу – хотел бы Пётр, чтоб это была не кровь, но что ж
тогда ещё?..
Такси поравнялось с памятником, и Пётр, сам не зная
зачем, сбавил скорость. И разглядел в руках у безжизненно
завалившегося на капот человека пистолет с навинченным
глушителем, а в двух шагах от водительской дверцы –
бесхозно валяющийся короткоствольный автомат. Водила,
он же четвёртая жертва трагедии, упал лицом на руль
напротив пулевых отверстий в лобовом стекле. «Ну да, –

пришло Петру на ум, – такие места как раз и выбираются
под стрелки. Безлюдно, чужие машины издали видать...»
Почему он сдал назад, а не врезал по газам? Да хрен
его знает! Ведь таксёрская сущность взывала к
осторожности, взывала не искать на жопу приключений...
Наверное, виновата во всём вторая, армейская сущность.
Или же дело решило то, что один из лежащих на снегу
людей пошевелился: подтянул руку к животу, судорожно
перевернулся с боку на бок, выгнулся дугой и вновь
обмяк...
Улица, просматривающаяся от одного края парка до
другого, была пуста. И неизвестно, кто и когда здесь
проедет. А если проедет, станет ли связываться... Для
раненого простой такой вопросец «жить или помереть»
могут решить сейчас минуты, а то и секунды. В конце
концов, просто замёрзнет к чертям собачьим на сибирском
морозце в минус двадцать два.
И Пётр решился. Словно под руку его толкнули.
Противу всяких дорожных правил он развернулся на
улице с односторонним движением, заехал на площадку
перед памятником, остановился возле давно и, возможно,
навсегда потушенной чаши «вечного огня». Напялил шапку,
вылез из «Волги», матеря всех бандюганов с их разборками,
самого себя, сердобольного добрячка, и шантарскую зиму в
придачу.
Но раз уж ввязался, то сказавши «А» следовало
выговорить и «Б». Потому, прежде чем подойти к
недостреленному мафиознику, Пётр обошёл остальных
бойцов-неудачников. Остальные были однозначно и
несомненно мертвы. А вот тот, кто давеча шевелился, ещё
дышал...
Мужику (лет пятидесяти, среднего роста, не шибко
крепкого с виду, с благообразной сединой, с наколками-
перстнями на белых от мороза пальцах, упакованному в
кашемировое пальто) досталось две пули. Одна прошила
предплечье – это, похоже, ерунда, а не ранение, а вот другая
вошла в живот.
«Где ж их любимый контрольный выстрел? – со

злостью подумал Пётр, подхватив раненого под мышки и
волоком потащив к задней дверце „волгаря“. –
Дострелили
бы, как положено, мне б не пришлось корячиться. Везде
брак и недоделки.
Нет, а вправду, чего ж не довели работу до ума?
Может, сами еле ноги унесли? Может, тот с
автоматом, поливая всё вокруг свинцом на последнем
дыхании, заставил противную сторону спешно отступить,
распихав своих подбитышей и недобитышей по салонам и
багажникам? Ладно, не моё это дело...»
Затащив недостреленного мафиози на заднее сиденье,
Пётр подобрал слетевшую во время возни шапку, обошёл
машину, сел за руль, закурил и задумался. Куда ехать-то,
какие больницы тут поблизости? Так, до Седьмой далеко,
Пирогова ближе будет, но всё равно треть города придётся
отмахать. Ну не может быть, чтобы в этом районе не стояло
никаких лечебниц! Редко по больницам доводится
развозить... Стоп, стоп...
Ну как же! На Говорова имеется больничка! Старуху
ж недавно туда отвозил, которая ещё от боли ругалась так,
что любой грузчик удавился бы от зависти, а ейная дочь
краснела и отворачивалась.
Пётр подал машину задом, развернул против
положенного движения. Некогда объезжать этот парк. Да и
вряд ли тут где-нибудь, в безрыбном месте, станут зябнуть
гаишники.
От гаишников
мысль
естественным образом
протянулась к ментам. Блин, а ведь он обязан доложить в
мусорню о бойне возле памятника. Хоть через диспетчера,
хоть через задницу, но обязан доложить, а то потом
устанешь отбрехиваться на допросах.
Сзади донёсся стон и шуршание одежды. Раненый
очнулся и даже нашёл в себе силы выпрямиться. Зеркало
заднего вида отразило его бледное лицо.
–
Ты в такси, я мимо проезжал. В больницу тебя
везу, – Пётр упредил вопросы пассажира. –
Больше живых
нет, я смотрел.
Человек на заднем сиденье прикрыл глаза. Или

вспоминая недавние события, или что-то обдумывая, или
собираясь с силами.
–
Забудь и слушай сюда! – распахнув глаза, резко
бросил пассажир. Он явно привык приказывать и по два
раза свои приказы не повторять. –
Достань «трубу» из
правого кармана пальто.
Взглянув в суженые серые бойницы глаз на костистом,
жёстком лице, Пётр понял, что возражать бесполезно.
Пришлось остановить машину.
Протиснувшись между сиденьями, он дотянулся до
пальто своего криминального седока (тот чуть повернулся,
чтоб удобнее было доставать), залез в карман, надеясь, что
не заляпается кровью, вытащил мобилъник. Кажется, не
заляпался.
–
Набирай... –
распорядился пассажир. И неожиданно
замолчал. Лицо его исказила боль, он заёрзал, завозился,
прижал руку к животу. Потом, справившись с приступом,
глухим голосом задиктовал номер. Пётр вдавил нужные
кнопки.
–
Дай мне...
Пётр протянул «трубу» владельцу.
–
Это я, да, – пассажир говорил, закрыв глаза. –
Я
ранен, остальные в жмурах. Еду к лепилам, такси
подвернулось... Что? В руку и в живот. Вызывай Репу,
Аркашу и Глобуса. Да, пусть всё бросают, не до мелочёвки.
Всё понял? Давай... –
Он бросил телефон на сиденье. –
Теперь слушай адрес, водитель. Загородная улица, дом
шесть. Это больница. И гони, парень. Получишь за труды,
не обижу. Менты станут тормозить, отрывайся. Жми со всех
лошадей. Не боись ничего, от всего отмажу. Всё, давай...
И он обмяк. Судя по всему отключился конкретно.
Наверное, выдержать несколько минут в сознании стоило
ему жуткого напряжения.
«От всего отмажу! А если ты подохнешь по пути, кто
меня отмажет от твоих корешей! – зло подумал Пётр. – Ох и
вляпался я, кажись. Но с другой стороны...»
С другой стороны (видимо, давала себя знать
таксистская жилка), может, удастся огрести несколько

кусочков зелёной бумаги с изображением заокеанских
президентов. А бумажки те всяко лишние не будут.
«А с третьей стороны, – пришло в голову и такое
соображение, – если ты вдруг коньки откинешь, то выкину
тебя к лешему на обочину, подальше от глаз, и еду как ни в
чём не бывало. Лишь бы менты до этого не прицепились».
Общения с ментами удалось избежать. И вовсе не
оттого, что ему невероятно везло в этот вечер (насчёт
везенья тут можно и поспорить), просто он сделал всё
возможное, чтобы, не привлечь внимание как шакалов из
семейства взяткоядных с полосатыми палками наперевес,
так и прочих деятелей от правопорядка. Во-первых, Пётр
проложил маршрут так, чтобы просто-напросто стороной
объехать излюбленные точки гаишных засад. Лях с ним, что
длиннее выходило раза в полтора – чай, не батю родного
везёт, а какого-то хмыря с насквозь криминальным
уклоном. Загнётся – честные люди только спасибо скажут.
Во-вторых, когда никак не получалось обойтись без
оживлённых трасс, Пётр ехал по ним с пенсионерской
скоростью. Как какой-нибудь затюканный жизнью и
властями интеллигент на подержанной «Оке». Этакая
«молодецкая» езда тоже здорово увеличивала шансы
бандитского человека не добраться живым до больнички.
Но человек вроде бы ни о чём подобном не подозревает,
вроде бы он надёжно пребывает в счастливом отрубе...
Пётр то и дело поглядывал в зеркало на
покачивающуюся в такт езде тёмную бесформенную груду
на заднем сиденье. Иногда до скрипа в костях выворачивал
голову, просовывал её в просвет между креслами и
пристально вглядывался в завалившегося набок пассажира.
И никак не мог разобрать, жив ещё курилка или уже
отправился в края вечной охоты. Дышит, не дышит – поди
разгляди...
И тут сладкой песней сзади прозвучал стон.
Насчёт того, чтобы, выкинуть седовласого бандюка в
кювет, если тот и вправду загнётся, – это Пётр, конечно,
погорячился, брякнул, не подумавши как следует. Ведь этот
варнак в пальто, сволочь, напел в мобильную «трубу» и про

такси. Может, кстати говоря, не без умысла напел. Теперь,
случись что, его уголовные дружки (а это тебе не менты
тупоголовые) найдут в два счёта и нужный таксомотор, и
нужного таксёра. Того самого таксёра по имени Пётр
Гриневский, чью машину леший, дорожный или какой иной
нечистый выгнал демонической силой к парку Авиаторов.
Ну а теперь уж нечего дрыгалами ногать, раз вляпался,
как трактор в болото. Раз уж влип, раз уж пошла такая
пьянка – придётся жать педаль до упора, придётся лишь на
финише узнать, чем тебя наградят: зелёненькими медалями
с президентами или бетонной плитой в районе новостроек.
Когда он вырулил на Загородную улицу, то не
удержался от громкого выдоха: «Фу-у-у, блин, пронесло!»
Хоть с одной напастью подфартило: избавил бог от ментов
проклятых.
Улица,
она
же
финишная
прямая,
просматривается, как вошь под микроскопом, до самой
своей дальней оконечности, куда Петру и надобно. И
ничего даже отдалённо похожего на ментов в обозримости
не отсвечивает. Да ментов здесь отродясь не случалось.
Какое счастье им тут караулить! Окраина города, разве
старух штрафовать за превышение скорости движения к
собесу, да старичков арестовывать за не правильное
ношение кефира в авоськах...
Это был самый что ни на есть пригород Шантарска,
где пока здравствовал частный сектор, ещё не
изничтоженный
высотным
домостроительством.
И
больничку, на которую нацелил его уголовный подранок в
кашемировом пальто, Пётр знал. Знал, к счастью, лишь как
архитектурную
достопримечательность.
Нередко
доводилось проезжать мимо – лечебница стоит аккурат на
выезде из города. И каждый раз Пётр отмечал про себя, что
если уж доведётся загреметь в больницу (тьфу-тьфу), то
нечего искать лучшего варианта. Тихое зелёное место с
видами на сопки – санаторий, а не больница...
Он ехал мимо высокой решётчатой ограды, за которой
отбывали пожизненное заключение разлапистые старые ели
и сосны, прикрытые сейчас снежными масхалатами.
Широкие аллеи открывали обзор на двухэтажные корпуса,

отгроханные в том архитектурном стиле, который ни с
каким другим не спутаешь, получившим название
сталинский. Принадлежащие к той же, великой и
трагической эпохе, в саду коченели статуи пышнотелых
колхозниц со снопами и рабочих с мускулатурой
терминаторов. Промелькнул сугроб, в котором угадывался
фонтан в форме пятиконечной звезды.
Сейчас, посередь зимы, кузница здоровья смотрелась
зело соблазнительно – есть в тишине зимнего парка своя
особая прелесть, зовущая к покою, зовущая оставить
всякую суету сует и предаваться прогулкам по хрустящему
снегу аллей и мыслям о вечном. Хоть самого себя калечь и
стучись к айболитам – дескать, приютите на неделю, Христа
ради, дайте отдохнуть от таксёрской пахоты, от жены, от
тёщиного брюзжания, от пива по субботам, от соседей
снизу, от соседей сверху, от программы телепередач, от
шума и грохота.
Под такие мысли Пётр доехал до центрального входа.
Возле
распахнутых
настежь
чугунных
ворот
перетаптывались, выдыхая пар, двое крепких парнишек в
коротких кожанках. Они давно уже махали руками, издали
завидев машину, типа поторапливали. «Не по морозу у
гоблинов куртяхи. Выгнали шестёрок из тёплых тачек. И не
вякнешь, на КЗОТ не сошлёшься», – позлорадствовал Пётр.
Хотя
в
его
ли
подвешенном
положении
злорадствовать на чей-то там счёт!
Он притормозил в воротах, хотел опустить окно,
спросить – чего, мол, куда везти вашего пахана, кто будет
принимать ценный груз. Но пехотинцы криминального
фронта распрыгались, раскричались, будто их ожгли
казацкой плетью.
–
Ко входу! Живее, твою мать, чего встал! Гони! К
дому давай! К крыльцу!
«Могу к дому, могу в морг. Могу по счётчику, могу
как договоримся». Оставив присказку в уме, Пётр направил
«Волгу» в больничные владения. Один из членов комитета
по встрече остался запирать ворота, другой побежал следом
за машиной.

Пётр по кругу объехал огромную клумбу, на которую
сваливали с дороги снег, превращая её в небольшой
монгольский курган, подъехал к широкому крыльцу,
припарковался, как к пристани, к массивной нижней
ступени, пристроившись в хвост двум автомобилям
(«волъвешник» и «БМВ», с тоской отметил Пётр, как же тут
обойдёшься без тоски, когда хорошие машины невольно
пробуждают зависть и классовую ненависть).
Дверцы машин стали распахиваться тогда, когда Пётр
огибал клумбу. Из дорогих тачек выбирались люди разного
возраста, роста, ширины и одетые вроде не в униформу, но
в чём-то неуловимо одинаковые. Явно присутствовала
некая общестъ и одновременно инакость в жестах, в
движениях, в лицах, во взглядах. Пётр затруднился бы
сказать, в чём именно она заключена, но, несомненно, она
имела место.
Ещё же, подъезжая к крыльцу, Пётр заметил, как
отворилась неприметная дверь в стене больничного корпуса
и оттуда выскочили с носилками на мороз двое бугаёв в
белых халатах, накинутых на фуфайки. За ними вышел,
прикрыл
дверь и
засеменил
следом,
помахивая
чемоданчиком, невысокий, круглый человек отчётливо
еврейской наружности. Сразу видно – доктор.
Остановив машину у крыльца, Пётр выбрался наружу,
открыл заднюю дверцу и отступил в сторону. Всё, финита,
его миссия окончена.
Такси от него тут же закрыли широкие спины, кто-то
забрался в салон, кто-то сразу же принялся куда-то
названивать по мобильному, на Петра обращали внимания
не больше чем на его потрёпанную «Волгу», всё внимание –
исключительно своему пахану, люди переговаривались, и
не раз прозвучало имя Пугач. «Какое к ядрене фене имя, –
поправил себя Пётр, – кличка, кликуха, прозвище».
Пожалуй, можно было не ошибиться и с
предположением, кому принадлежала эта кликуха.
–
Что же вы сюда заехали, идиоты узколобые!
К двери надо было! Ну отойди же ты! – непреклонно и
с некоторой брезгливостью, как менты расталкивают зевак

на месте происшествия, доктор отпихивал со своего пути к
машине помехи в кожаных куртках и драповых пальто. –
Ух, бестолочи! Ну в первый раз, что ли?! Теперь переть
лишние тридцать метров, а переть – значит растрясти. Или
предлагаете по ступеням в гору тащить, а потом ещё через
весь холл?
–
Да это пацаны путём не втолковали водило, куда-
чего, малость офигели парни от сегодняшних пенок, – стал
оправдываться некий субъект в длинном кожаном пальто, с
лысой, как глобус, и ничем не покрытой головой, а
прибежавший от ворот один из тех пацанов, о ком
говорилось, слушал молча и пытался отдышаться. – Может,
сказать, чтоб типа сдал назад?
–
Да чего уж теперь, уже без разницы, мы всё равно
выскочили, теперь быстрее выйдет на руках донести, –
громкий докторский голос доносился уже из машины. –
Нет, право, ваш... коллектив, весь причём, поголовно, надо
лечить электричеством. От разжижения мозгов и
умственной анемии, пора, давно пора. Если б были чуть
поумнее, не попадали бы ко мне на стол через день. А то
один, то другой...
Докторское брюзжание становилось всё тише.
Видимо, он с головой ушёл в обследование раненого и
стало ему не до бурчания. «Похоже, док не одного
авторитета вытащил, откачал или склеил по кускам, –
отстраненно
подумалось
Петру,
оставленному
в
одиночестве, – и заслужил право поливать всех направо и
налево, невзирая на звания и боевые заслуги на
криминальном фронте... А вообще, следует признать,
занятная
больничка.
Никаких
тебе
следов
недофинансирования вроде там облупленного фасада,
сломанных скамеек или негорящих лампочек. Наоборот,
ухоженное заведение. Дорожки расчищены, больше
половины окон – стеклопакеты, вона, собственная
котельная дымит на славу, топлива не жалея. По всему
выходит, не полечиться здесь простому таксёру, чем он не
заболей. И простому чиновнику тоже не полечиться, и
простому бизнесмену. Может быть, и просто за деньги здесь

не подлечиться, сколько ни предлагай...»
Доктор колобком выкатился из машины, бросил
дежурящим
на
крылечной
ступени
санитарам:
«Перегружайте на носилки и живо в операционную», –
подошёл к невысокому человеку в дублёнке и песцовой
шапке, который до этого держался чуть в стороне от общей
суеты.
–
Ну что? – спросила «песцовая шапка».
–
Что-что... –
доктор вытирал руки салфетками,
комкал их и бросал в снег. –
Крови, конечно, он потерял
много, а в остальном, думаю, поводов для беспокойства нет.
Рана неприятная, болезненная, но не смертельная. Впрочем,
вскрытие покажет. Шучу. Рентген покажет.
Оба направились в обход крыльца к служебной двери.
До Петра доносилось продолжение разговора:
–
Хороший уход,
соблюдение,
подчёркиваю,
соблюдение режима, который я назначу, и всё обойдётся.
Вот что что, а поваляться придётся...
И вдруг диспозиция, с которой, в общем-то, всё было
ясно (одни уносят, другие уходят, третьи курят, Пётр ждёт,
когда настанет его черёд), непонятным образом сломалась.
Врач и его собеседник остановились как вкопанные, но
потом человек в песцовой шапке быстрым шагом двинулся
вперёд, а доктор остался на месте. Зашевелилась и вся
массовка. Пётр чуть отошёл в сторону и оттуда увидел, что
санитары остановились и опустили носилки на снег.
«Никак помер! – сердце гирей понеслось вниз. Пётр
ощутил, что подмышки намокли и тёплые струи пота
змеятся по бокам. –
Труба... Сейчас пойдут искать, на ком
сорвать злобу. А на ком, как не на мне? Ты не довёз, ты
медленно ехал».
Но оказалось, что пока всё не так уж и скверно –
раненый всего лишь пришёл в сознание.
Человек в песцовой шапке нагнулся к носилкам.
Чуть подвинулись в сторону раненого и остальные,
кто ближе, кто дальше – в зависимости от собственной
значимости, а стало быть, от возможности оказаться
нужным боссу. Доктор же, вопреки ожиданиям Петра, не

стал ругаться и кричать, что каждая минута на счёту, что он
здесь главный и не допустит ни секунды промедления...
Нет, доктор терпеливо ждал в отдалении. Санитары тоже
отошли шагов на десять и демонстративно внимательно
рассматривали больничные стены и заснеженные кусты.
***
...Потом Пётр вспоминал весь этот вечер, раскладывая
его, как пасьянс, по минутам. Ох уж эти минуты... Каждая
из них могла повернуться к Петру любой из своих
бесчисленных граней. Но поворачивались они (как
выяснилось, правда, гораздо позже) одной и той же гранью.
Получалось так, что его судьбу неведомые силы
гнали, как чабаны гонят отару, в заданном направлении,
плетьми загоняя отбившихся баранов в стадо. Вот почему,
спрашивается, этот пахан очухался по пути от машин к
больничным корпусам, почему не смог ещё секунд десять
проваляться без сознания? Очухивался бы себе на
операционном столе, на следующий день, когда угодно, –
но нет...
Впрочем, обо всех этих роковых странностях Пётр
задумался позже. А пока...
Шептались недавний пассажир и человек в песцовой
шапке недолго, с минуту. Видимо, распоряжения были хоть
и неотложные, но простые. А потом «шапка» распрямилась
и позвала:
–
Эй, Глобус!
С места сорвался малый в длинном кожаном пальто и
с лысой, непокрытой головой. И то, что сказал ему с
носилок ихний раненый пахан, Пётр расслышал, поскольку
сказано было громко. Ну, может, и не громко вовсе, а
просто нормальным, не приглушённым голосом, но так как
вокруг благоговейно молчали – пахан говорит! – да если
учесть ещё, что дело происходило на задворках Шантарска,
вдали от шума городского, да ещё на территории больницы,
то есть заведения самого по себе тихого... В общем Пётр
услышал тот короткий диалог, ни звука не упустил:

–
Эй, Глобус! Отблагодаришь водилу. Я обещал. Не
обидь.
–
Ясно, Пугач, – заверил Глобус.
Вот и всё. После этого пахан наконец позволил внести
себя в больницу и, кажется, снова, дав воле слабину,
потерял сознание.
Признаться, от услышанного настроение у Петра
почему-то не взлетело счастливой птицей под небесный
потолок. А вдруг «отблагодари» и «не обидь» – кодовые
слова, означающие у них убрать свидетелей под корень?
Любит же эта публика играть в слова...
Страха не было, просто неприятно засосало под
ложечкой. Пётр подобрался. Так, за здорово живёшь, он
уходить из этого, лучшего из миров не намерен. Придётся
им повозиться, кое-чему он всё-таки обучен.
Сначала, раньше Глобуса, к Петру подошёл человек в
песцовой шапке – у него обнаружились азиатские скулы и
глаза при напрочь славянском носе. Скорее всего,
полукровок, в Сибири таких много. «Кличку, небось, носит
какую-нибудь вроде Монгольчик или Чингис», – отчего-то
пришло в голову Петру).
–
Как ты там случился?
–
Таксист я, – пожал плечами Пётр, – везде езжу...
–
Откуда подъезжал?
–
Со стороны Хлопова.
–
Не помнишь, какие-нибудь машины на подъезде к
парку не попадались?
Пётр догадался, почему раньше его никто ни о чём не
расспрашивал. До этого всё выглядело сущей ерундой по
сравнению с возможной смертью пахана и тем переделом
власти, который она неминуемо повлечёт за собой.
–
С «зилком» стотридцатым разминулся у самого
поворота к парку. Всё вроде... А, да! Ещё возле киоска, это
который напротив «сменовского» бассейна, стояла
«восьмёрка». Всё, до самого моста через овраг больше
ничего.
–
Хорошо. Опиши, как выглядело место.
Пётр описал. «Песцовая шапка» кивала в такт

рассказу.
–
Сам давно в таксистах? – спросил он, когда Пётр
замолчал.
–
Третий год.
–
А до этого?
–
В армии служил.
–
Срочную?
–
Офицерскую.
–
Даже так, –
без всякого выражения удивился
полуазиат. – И что в армии делал?
Он говорил
механически,
погружённый
в
размышления о чём-то своём, весьма далёком от
задаваемых вопросов. Ему необходимо что-то обдумать.
Здесь и сейчас, немедленно. До того как сядет в машину.
Вопросы – лишь ширма, за которой ему удобнее всего
укрыться на время, взятое на размышление.
–
Вертолётчиком.
–
И чего ушёл?
Этот, без малейшего любопытства, походя заданный
вопрос нешуточно разозлил Петра. Ответить хотелось
стандартом: «А вот не твоё это собачье дело!»
Ну не рассказывать же, в самом деле, не пойми кому
правду о своём уходе из армии, то есть о своём жизненном
изломе, трещины от которого дотянулись до сегодняшнего
дня. О том, что тогда казалось, будто всё безвозвратно,
невосстановимо разрушено, служить некому и ради чего
неясно. О ранении во времена первой чеченской, когда
врачи, которым насрать было на орден, наотрез запретили
ему вождение боевой машины и силком пересадили на
«Ми-8мт». О жене, которой надоело безденежье, надоели
военные городки. О том, что она наотрез отказывалась
заводить детей в «военнополевых условиях». О том, что
лётный состав стоял в очереди на топливо, чтобы, бляха-
муха, как-то налетать эти долбаные двадцать часов в
месяц – минимум из минимумов, который не даёт тебе
забыть, что ты пилот, а не заноситель хвостов. О том, что
сейчас что-то меняется к лучшему, но для него в армию нет
дороги назад...

Пётр отделался дежурным, не раз опробованным
ответом.
–
Из-за невысокой оплаты труда.
–
Понятно. Ничего, ещё разбогатеешь, – сказал на
прощание полуазиат в песцовой шапке и быстро зашагал в
направлении машин.
И вот тут-то пришёл черёд Глобуса, который всё это
время перекуривал, сидя в сторонке на корточках.
Показалось, не просто перекуривал, а обдумывал, как
выполнить приказ шефа.
–
Держи, мужик, заслужил, –
с этими словами,
произнесёнными с пафосной серьёзностью (видимо, Глобус
вообразил себя председателем госкомиссии, вручающим
ордена героям страны), он стянул с пальца перстень с
зелёным камнем и отдал Петру. – Обиды нет?
Обиды не было. Возникло лёгкое неудовольствие.
Если уж они надумали не убивать, а щедро, от всего
бандитского сердца наградить, то его бы больше устроили
дензнаки, пусть и рублёвые, мы люди не гордые. Было бы
это как-то... привычнее, что ли.
–
Ну бывай, мужик. –
Глобус отвалил, заметно
довольный собою. Неизвестно, кто он там в ихней
иерархии, но думается, невелика шишка. Более-менее
серьёзного человека не обременили бы таким незавидным
поручением, как отблагодарить таксиста. А сам Глобус,
наверное, считал, что только что совершил поступок,
достойный графа Монте-Кристо (если, конечно, имел
понятие, что это за граф такой).
Петру же вдруг стало противно, прямо-таки до
тошноты.
Нахлынуло
отвращение –
сродни
тому
отвращению к себе, которое наступает на второй день
тяжёлого похмелья. Он побыстрее убрал перстень в карман.
Это была его давняя внутренняя война. Он убеждал
себя, что он теперь и навсегда таксист, а не офицер, он
выдавливал из себя офицера по капле. Вроде заглушит,
вроде загонит глубоко в шахты души это чувство, но нет-
нет, да оно и покажется, а иногда, вот как сейчас, так прямо
вырвется на волю. Какой нормальный таксёр тормознулся

бы у бандитской стрелки, подобрал бы раненого бандюка?
Да нормальный бы ухреначил бы тут же на всех парах.
Нормальный таксёр просто и без затей обрадовался бы,
когда б ему перепал на халяву перстень. Хоть и неизвестно
какой ценности, но халява же...
Настроение
Петра
кардинальным
образом
переменилось, когда с Советской он свернул на Голованова.
Здесь заканчивался одноэтажный пригород и начинался
полноценный город. Миганием фар он приветствовал
Серёгу Карамазова, чья машина торчала на приколе
напротив «Кардинсиювых бань».
Бандитско-медицинское
приключение
осталось
позади.
Никто его не преследовал.
Почему-то вдруг Пётр подумал о том, что никто его и
не предупреждал, как обычно предупреждают в фильмах:
«Если ты хоть кому-то словом обмолвишься об увиденном,
парень, мы достанем тебя из-под земли, и ты будешь
мечтать тогда только об одном – умереть быстро». Никаких
угроз на дорожку. Да, в общем-то, угрожает тот, кто боится,
а боится тот, кто слаб...
Изменённое к лучшему настроение подтолкнуло
Петра взглянуть на приобретение. Он вытащил перстень из
кармана. Большой, овальный, нежно-зелёного цвета камень
(«бля, уж не изумруд ли?») был вставлен в оправу,
стилизованную под виноградную лозу. Оправа золотая или
позолоченная. Нет, наверняка золотая. Хотя Пётр ни черта
не смылил что в золоте, что в камнях, но перстень
производил впечатление вещицы, мягко говоря, не из
магазина «Бижутерия».
На пальце жены перстень будет болтаться, будет
слетать с него – вот на что перескочила его мысль. Да нет,
исключено. Жене он не станет показывать перстенёк, как,
разумеется, ничего не станет рассказывать о сегодняшних
похождениях. Обычный обмен репликами: «Как прошло?» –
«Как всегда» – «Есть будешь?» – «Давай». Вот и всё, что
его жена должна узнать об этом вечере.
А завтра – принял Пётр решение – завтра он отнесёт

перстень в ювелирную мастерскую.
Для начала пусть его оценят, а потом он уж подумает,
как и кому продать подороже. Помнится, его старый
приятель Пыжик имел какое-то отношение к торговле
золотом и камушками. Пыжика видеть охоты нет никакой,
но ради такого дела... Завтра же, в свой выходной, он и
займётся перстнем. А может, сразу же и продаст. Чтоб
поскорее истратить деньги. Как он истратит деньги, ясно:
половину на подарки благоверной, половину по указанию
благоверной.
Истратит – и вычеркнет из головы память об этом
вечере.
А за этот вечер он, пожалуй, заработал как за
полмесяца, а то и как за месяц. «Гаечка» точно не из
дешёвых. И уж на сегодня однозначно хватит езды и
приключений. Он заслужил отдых.
Да вот беда, и в парк не тянуло, чего там делать? В
кои-то веки можно поездить так просто, для себя. Не в
напряжённых поисках клиента. И не исключительно по
делу, как ездил на своей «пятёрке»: тёщу на дачу, с женой
по магазинам, в гараж и на техстанцию. Просто поколесить
по родному городу, поглядеть на него глазами праздного
водителя. Ну, если кто особо понравится, подвезём...
Кровь на заднем сиденье! Раскудритъ в перетак...
Наверняка, кровь натекла на чехлы. Надо избавиться на
всякий пожарный. Не хватает ещё расспросов напарника, а
потом разговоров в парке. Сейчас заедет во дворик на
следующей улице, имени революционного борца Логачёва,
которую так отчего-то и не собрались переименовывать
обратно, в Бездорожную, там стоит мусорный контейнер...
А пока можно взять из шестого бокса, там уж с год
валяется чей-то старый чехол. Пока им накроет диванчик, а
на днях купит новый. Вот деньги за перстень получит – и
купит.
***
Его взяли на следующий день. Взяли, когда он,

вытащив ключи из замка дверцы, готовился влезть в свою
«пятёрку». Он не успел ни пикнуть, ни дёрнуться, ни понять
хоть что-нибудь. Его сбили с ног, приложили фейсом об
асфальт, рассадив кожу на лбу, заломали руки и сцепили их
наручниками.
(Как он узнал позже, ему, оказывается, выпала великая
честь – его упаковали не в обыкновенные, человеческие
«браслеты»
из
никелированной
стали,
а
в
экспериментальные, одноразовые,
из
сверхпрочного
пластика. А всё потому, что накануне в город приехала
делегация из Хегельсхегля, норвежского города-побратима
Шантарска, состоявшая из норвежцев всякого рода занятий,
в том числе и из хегельсхеглъских полицейских.
Последние в качестве подарка русским полицейским
привезли тысячу этих самых наручников, которые у них
самих ещё только проходят обкатку.
Верно, потомки викингов решили: если уж русские
медведи о них отзовутся хорошо, то вещь полезная, надо
брать на вооружение, не задумываясь.
Изюм заморской удумки заключался в том, что
наручники не имели замка, а стало быть ловкачи, которых
хватает во всех землях, ни проволокой, ни ногтем открыть
«браслеты» не могли. Если уж их на тебе защёлкнули, снять
можно всего одним способом – перекусив пластиковые
дужки. Поэтому в экипировку полицейского при таких
наручниках должны входить и специальные клещи.
Причём клещей норвежцы приложили к подарку всего
одиннадцать штук.
Первые отзывы о новой разботке скандинавских
учёных поступили незамедлительно, через день после
первых испытаний и по слухам принадлежали знаменитой
на весь Шантарск Дарье Шевчук:
–
Они бы нам лучше, как в начале Руси, варягов
толковых на правление прислали, а уж конечности
обездвижить я и без их пластмассы сумею... да хоть бы
табельной рукояткой по голове. Видимо, менты готовились
к отчаянному сопротивлению при задержании, потому что
их налетела целая туча. Пётр сумел удивиться их

количеству, когда его, вздёрнув рывком с земли, посадили,
прислонив к борту «пятёрки». Обыск учинили, что
называется, не отходя от кассы. Понятых добыли на
соседней автобусной остановке.
Задержание и обыск снимались на видеокамеру –
короче говоря, ментам очень уж хотелось сработать без
заусенцев.
Перстень в его брючном кармане нашарили
незамедлительно, чего ж не найти вещь, которую никто ни
от кого не прячет?..
–
Попрошу внимания. Камера, ближе, возьмите
крупным планом, – голос командующего этим балаганом
милицейского работника зазвучал торжественно. –
При
задержанном обнаружен перстень с камнем овальной
формы. На обратной стороне... Камера, ближе! Фёдор,
отодвинься, мудила! На обратной стороне видна проба
золота и... по всей видимости, клеймо изготовителя...
Более ничего криминального при Петре Гриневском
не нашли. Не должны были найти и в машине. В ней, если
не считать домкрата и кое-какой мелочёвки вроде гаечных
ключей, без отдачи позаимствованных в родном таксопарке,
ничего противозаконного не хранилось.
Его, конечно, сдал ювелир. Какие могут быть
сомнения. Пётр, как и собирался, отправился на следующий
день оценивать перстень. Куда ему обращаться со своей
просьбой – на этот счёт он долго голову не ломал.
Посмотрел по справочнику, где ближайшая к дому
ювелирная мастерская, туда и поехал.
Тогда в ювелирной мастерской поведение старого
жука-ювелира странным ему не показалось.
Впрочем, сравнивать Петру было не с чем – что уж
говорить, редко он оценивал драгоценности, а если уж быть
точным, то вообще никогда не оценивал. Поэтому он не
заподозрил второго плана ни в том, что старик, похожий на
упитанного Зиновия Гердта, сославшись на необходимость
вооружиться какой-то особой лупой, вышел в соседнюю
комнату, ни в том, как долго тот листал какой-то
непонятный
каталог.
Потом
старичок
неспешно

разглядывал изделие – так учёные, должно быть, вертят под
лупой какого-нибудь слишком уж диковинного жука –
цокая языком и сыпля какими-то умными словечками. И в
результате старичок разразился нудным, в конце концов
утомившем Петра монологом: «Знаете, молодой человек,
кажется, вам сказочно повезло. Если это подлинная работа
мастерской Старка, то это сразу в несколько раз поднимет
стоимость вашей вещи. Для окончательно вывода требуется
более основательная экспертиза, если хотите, я могу её
провести... Что значит – кто это? Вы ничего не слышали о
Старках?! Я вас умоляю! Это в своё время очень известная
семья варшавских ювелиров, и если б не польские события
восемнадцатого года, они прогремели бы на всю Европу.
Вы понимаете, о каких событиях я говорю...» – и в таком
духе ещё добрых полчаса. А он слушал, как дурак.
И взяли Гриневского как раз возле ювелирной
мастерской.
Первая же беседа со следователем, состоявшаяся через
несколько часов после задержания, сняла все неясности.
–
Вы, может быть, хотите позвонить адвокату? Или в
газетку в какую-нибудь передовую, демократическую,
специализирующуюся на правах человека? Так это
пожалуйста, так я не против, – перебирая бумаги на столе,
вяло начал разговор следователь, неприметный, невзрачный
человек, этакий воплощённый винтик бюрократической
машины. И было ясно, что он втихую издевается над
допрашиваемым. – Но боюсь, самые оголтелые защитнички
прав человека откажутся отстаивать ваши права.
Испугаются тяжёлой и бессмысленной работы. Уж слишком
плохи ваши дела. Давно, признаться, не держал я в руках
столь доказательного дела. Собственно, мне у вас и
спрашивать-то нечего...
В тот момент Пётр ещё не ощущал настоящего страха.
Страх пришёл позже. Тогда Гриневский воспринимал
происходящее как недоразумение, которое не может не
разрешиться вскорости. Пётр не сомневался, что он попал
за решётку из-за вчерашнего происшествия. Речь наверяка
идёт о трупах у памятника, о чём же ещё?! Какой-то

глазастый свидетель, не замеченный Петром, углядел его
машину возле памятника пионеру-герою и запомнил номер.
И сейчас его будут колоть на причастность к бандитской
разборке.
Ладно, он расскажет немного нескорректированную
правду: остановился
оказать
помощь раненым,
единственного раненого погрузил в машину, хотел отвезти
в больницу, но тот пришёл в себя, ехать в больницу
отказался, позвонил куда-то, договорился, что его заберут
по дороге его друзья, и на углу, скажем, Ефимова и
Загородного, раненого забрали из машины Петра и
загрузили в джип с заляпанными грязью номерами...
Также Пётр понимал, что ментов заинтересует
происхождение перстня. И он за несколько часов
одиночного томления в камере подготовил вполне
убедительный рассказ. Вещицей расплатился с ним
пассажир, у которого не нашлось денег для оплаты проезда.
Приметы пассажиры можно дать такие: средний рост,
круглое лицо,
нос
картошкой. Пусть полгорода
арестовывают. Кстати, и на самом деле – чем только не
расплачиваются пассажиры с клиентами! Часами, зонтами,
пустыми кошельками – это обычное дело. А женщины, в
основном девки, норовят сэкономить и расплатиться
натурой. Пётр брезговал этой формой оплаты, а вот его
напарник любил это дело. Впрочем, о расплатах натурой
следователю докладывать не обязательно. И вот берёшь
всякую дребедень, приходится брать. Потрачено время,
потрачен бензин, а он не миллионер и так еле концы с
концами сводит.
–
Ну вот о чём разве вас спрошу... –
лениво сказал
следователь. –
Разве что вы мне расскажите, где держите
остальное. Кстати, это можно квалифицировать как
сотрудничество со следствием, что должно здорово помочь
вам на процессе. Так где же?
–
Остальное? – с искренним недоумением переспросил
Пётр.
–
Остальное, соколик, остальное, –
сочувственно
кивнул следак.

–
Может быть, вы объясните мне, в чём моё
преступление?
«Это какие-то из ментовских штучек, – подумал Пётр.
И почувствовал, что покрывается холодным потом. –
Известно, как они опутывают своими вопросами. Как удав
кольцами».
–
Охотно объясню, –
сочувственно вздохнула эта
гнида в штатском. – В убийстве оно состоит...
Пётр вспомнил три трупа на снегу, валявшееся рядом
оружие, среди которого имелся автомат, и ему стало
смешно. Ну как в самом деле всерьёз можно заподозрить
рядового таксиста в расправе над тремя вооружёнными
бандитами без всякого повода и без всякой выгоды. Или
менты полагают, что им удастся пришить ему одиночную
борьбу с бандитизмом в городе Шантарске?
–
Вы из меня мстителя хотите сделать, да? Робин
Гуда?
–
Робин Гуд... – следователь почмокал губами, словно
пробовал на вкус имя героя английских баллад. –
Что ж,
одобряю вашу линию защиты. Главное, что вы признаёте
себя виновным. А значит, наш разговор может приобрести
обоюдовыгодный характер. Итак, давайте перечислим
известные факты.
И то, что Пётр услышал потом, привело его в
состояние даже не шока, а столбняка.
–
Двенадцатого декабря вы убили гражданина
Казарновского Сергея Рудольфовича, бывшего директора
антикварного магазина на улице Ломоносова, два года назад
вышедшего на пенсию.
Проломили
голову
тяжёлым
металлическим
предметом. Уж не монтировкой ли?.. Ну, к этому мы
вернёмся позже. Правда, сейф вы так и не нашли, он
находился за холодильником, вы ограничились тем, что
прошлись по верхам. Спешили, да? Знаете, я думаю,
старичок разболтался в машине, и это-то его и погубило. Я
полагаю, вы не готовились заранее. Просто поняли, что
шанс сам прыгает в руку, что другого такого может больше
в жизни и не перепасть. Вполне допускаю, вы и не хотели

убивать, а руки сами схватились за монтировку, да? Думаю,
Казарновский проговорился, что он известный в городе
коллекционер антиквариата, живёт один, едет к себе домой.
Случается такая словохотливостъ с одинокими стариками,
как бы те ни были осторожны. Итак, вы вроде как помогаете
Казарновскому выбраться из автомобиля и наносите
внезапный удар. Покопались в карманах, достали паспорт,
посмотрели адрес, вынули ключи.
Может быть, ещё какое-то время посидели в машине,
дожидаясь удобного момента, когда поблизости от
парадной никого не будет. А потом поволокли лёгкого,
сухонького антиквара к его квартире. Что ж в том
странного, если кто из окна увидит? Таксист помогает
пьяному добраться до дома. Ключи у потерпевшего в
кармане, остаётся только открыть дверь... Думаю, вам,
гражданин Гриневский, в тот день сопутствовало сказочное
везение, это был ваш день. Старик, уходя из дома, не
включил сигнализацию. Похоже, с ним до того никогда
ничего не случалось, и он сделался несколько беспечен. Или
стал забывчив по старости. А может, он в машине
разоткровенничался до того, что рассказал, как отключается
сигнализация?
Пётр слушал этот бред и никак не мог взять в толк,
что говорят о нём. И что это всерьёз. До последнего штриха
казённый кабинет размыло, стены, стол, лицо человека
напротив погрузились в серый туман, и из этого тумана
доносился размеренный голос: «бу-бу-бу...»
Наконец, Пётр взял себя в руки, усилием воли вернул
чёткость
окружающей
обстановке.
«Спокойно,
Гриневский, – сказал он сам себе. –
Это происходит наяву,
тебе шьют липовое дело. Тебе не привыкать бороться за
себя. Для начала следует собраться с мыслями и доказать,
что ты не мог быть у того долбаного дома, потому что
находился в другом месте, и тому есть свидетели».
–
Какого числа, говорите, убили вашего антиквара?
–
«Вашего», – хмыкнул следователь. –
Нашего с вами
антиквара, ещё раз повторяю, убили двенадцатого декабря.
Поломайте зря голову, мы уже проверили. Вы находились в

тот день, как говорят у вас, на линии.
–
И на основании этого...
–
На основании показаний гражданки Ломакиной, –
перебил
следователь,
зашуршав бумагами, –
лица
незаинтересованного, к слову сказать... Вот.
В день убийства возле дома шестнадцать по улице
Тухачевского вышеупомянутой гражданкой было замечено
отъезжающее такси как раз в тот отрезок времени, в
который, как установило следствие, потерпевший скончался
от нанесения тяжкого телесного. И не просто такси, а
таксомотор с рекламой чая «Липтон». В городе такси с
такой рекламой, к вашему сведению, всего тридцать штук.
Пять в ремонте, семь в тот день по разным причинам не
вышли на линию, одна машина угодила в ДТП, другие,
доказано, находились в интересующее время в иных
районах города. Под вопросом оставалось десять машин.
Среди них и ваша.
И тут Петра прорвало.
–
Вы с катушек съехали! Что за чушь! Вы меня
арестовали только за то, что на моей машине наляпан этот
чай! Вы всех шофёров с чаем так таскаете, прежде уложив
мордой в асфальт, а потом колите тут на дешёвые
приёмчики!
Привычный и не к таким проявлениям эмоций
подследственных, ёрзающих на горячей сковороде допроса,
следователь не вышел из себя, а протянул руку к лежащей
на краю стола бумажке, приподнял её двумя пальцами,
показывая Петру.
–
Вот заключение экспертизы, полученное час тому
назад. После вашего задержания работники милиции
направились в таксопарк, где ими был произведён осмотр
вашей машины. Под накидкой на поверхности заднего
сиденья были обнаружены бурые пятна, напоминающие
кровь. Что, собственно, и оказалось пятнами крови. По
заключению экспертизы, кровь принадлежит к той же
группе, что и кровь гражданина Казарновсго С. Р. Если вас
удивляет быстрота, с которой была проведена экспертиза...
Петра не удивила быстрота, он понятия не имел, в

какие сроки проводятся экспертизы.
–
...скажу вам, что не ради вас так расстарались,
нарушив всякую очерёдность. Казарновский – личность не
последняя в своих кругах. А к кругам тем, то есть к
собирателем и знатокам антиквариата, между прочим,
принадлежат известные и влиятельные люди. Например,
академик Кладенцев. Вы улавливаете?
Пётр улавливал.
–
И наконец... –
Следак вздохнул притворно тяжело –
дескать, я рад бы, чтобы вы оказались честным человеком,
вы мне глубоко симпатичны, но истина, друг Платоша, она
дороже. –
Перстень, что вы пытались сбыть сегодня в
ювелирной мастерской, объявлен в розыск. Потому что
перстень этот – одна из вещей, похищенных из квартиры
убитого антиквара. Кстати, вы не надумали сказать, где
находятся остальные вещи?
Пожалуй, первый раз Петра по-настоящему пробрало.
Всей кожей он явственно ощутил липкую паутину, которой
его обволакивали. И ему сделалось не по себе.
–
А вы...
Следак понимающе кивнул.
–
Обыск в вашей квартире и гараже ничего не дал.
«Вот суки, –
с какой-то замороженной злостью
подумал Пётр, – клещами впились. А жена...»
Но он отогнал мысли о жене как несвоевременные.
Только растравишь себя.
–
Да забыл сказать, – чуть ли не виновато улыбнулся
следак. –
Ваши коллеги по таксопарку обратили внимание
на такой пустяк, что давеча вы вернулись без чехла на
заднем сиденье. Я так понимаю, вы запоздало, только вчера,
обнаружили кровь, но тут же избавились от улики, так?
На некоторое время в кабинете повисло молчание.
–
У меня отобрали сигареты, – наконец сказал Пётр.
–
Эт-то пожалуйста, – следователь выдвинул ящик
стола, вытащил пачку «Примы» и зажигалку, толкнул по
столешнице к Петру. –
Курите на здоровье, будьте
любезны...
–
Мне нужно подумать.

–
Конечно, я понимаю.
Следователь впился в его лицо серыми холодными
глазами. Наверное, он пытался разглядеть следы слома. Он,
конечно, надеется, что допрашиваемый сейчас соберётся с
духом, поймёт, что прочно загнан в угол и под тяжестью
неопровержимых улик сознаётся в душегубстве.
Пётр прикрыл глаза, чтобы остаться наедине со
своими мыслями.
«Я могу рассказать честно, во всех подробностях
вчерашнюю историю, назвать адрес больницы, упомянуть
все услышанные клички. Это объяснит, откуда в машине
кровь и откуда у меня перстень. Мне, разумеется, не
поверят, но, возможно, начнут проверять. Что из этого
получится? А ничего. Больничный доктор заявит, что в
глаза меня не видел, никакого Пугача и Глобуса не знает.
Единственное, что меня может спасти – Глобус, этот
козёл, который наверняка и грохнул антиквара. Если менты
проникнутся моими рассказами и доводами, если ментам
известен Глобус и они, допустим, его возьмут, то, глядишь,
чего и найдут у него из краденых вещей. Но...
Но, может, тот же Глобус всего лишь выиграл
перстень в карты или отобрал его у ещё более мелкого
гопника. Или давно распродал остальные вещи, оставив
себе на память только перстень.
И ничего тогда его не свяжет с преступлением на
Тухачевского – в отличие от меня, которого связывает
целый букет улик. И ещё...
Узнав о задержании подозреваемого по антиквару... –
а он, скорее всего, узнает не из прессы, так по своим
каналам, –
Глобус дотумкает про перстень, вспомнит
таксиста и, поспешит избавиться от остальных вещей.
А про Пугача так и вовсе нет смысла говорить.
Да и не захотят менты связываться с авторитетом,
когда у них уже есть убийца. На руках у следствия уже
готовое для суда дела. Охота им его разваливать? Ясно, нет.
С другой стороны: что получится? Получится, я сдал
Пугача, видимо, весьма влиятельного человека в том мире,
и одного из его подручных. И это мне аукнется уже в

камере СИЗО, а её мне, чего уж там тешить себя
иллюзиями, всяко не избежать. Под подписку о невыезде
никто меня не выпустит.
Значит, я окажусь между молотом и наковальней, в
состоянии войны на два фронта.
Но не признаваться же мне в убийстве, которого не
совершал? Не признаваться. Значит, надо найти объяснение
каждому из фактов. Итак...
Перстень я нашёл. В салоне своей машины,
вернувшись в таксопарк. Обронил кто-то из пассажиров,
кого возил за смену. Я подобрал, присвоил, захотел продать,
немного разжиться деньгами.
Кровь на заднем сиденье? Да, помнится, вёз пассажира
с забинтованной рукой, бинт был весь в крови, вероятно, с
него и натекло. Группа крови совпадает, эка невидаль.
Чехол? Да, заметил кровь, решил не пугать пассажиров и
выкинул его...
Врёшь, бля, ещё поборемся!»
–
Вы, конечно, думайте, – напомнил о себе следак. – А
чтоб лучше думалось, я вот что вам подскажу. Явку с
повинной, конечно, оформлять поздно, но зато вы можете
написать чистосердечное признание. Потом на суде
искренне раскаятесь в содеянном, упирая на то, что
действовали не с заранее обдуманными, а в состоянии
аффекта. Сошлётесь на безденежье, на семейные
неурядицы. Вы же в армии служили. Может быть, когда-
нибудь были ранены или контужены? Это хорошо
обыгрывается. Дескать, иногда случаются приступы, мозг
словно заволакивает пеленой. И получите по низшей
планке. А иначе и пожизненное можно схватить. Вам это
надо? Так что давайте сотрудничать, уважаемый Пётр
Григорьевич...
***
...Сознание человека способно на всякие фокусы.
Раньше Пётр с недоверием относился к рассказу
своего дядьки про то, как тот в армию уезжал.

А уезжал дядька весьма даже интересным образом.
Он служил срочную в шестидесятых. Сперва всё шло,
как обычно: призвался, дождался на призывном пункте
своего покупателя, был посажен вместе с такими же
обритыми наголо юнцами в обыкновенный пассажирский
поезд. Разумеется, как сели, так и начали прощаться с
вольной жизнью.
Дядька до этого не пил и не курил совсем, даже не
пробовал никогда, ни капли, ни затяжки. Ну не отставать же
от бравых сверстников, надо ж показать, что и ты тоже
взрослый. Сначала опустошил поднесённый стакан
портвейна, потом – беленькой, потом в дело вступил
самогон, под конец дошло до одеколона, который,
разбавленный водой, выглядел в стакане как молоко.
Дядька храбро выпил и эту отраву. И ещё он таскался в
тамбур дымить на равных с будущими защитниками
родины. И вот когда дядька и так плохо уже соображал что
к чему и где он, собственно, находится, в тамбуре ему
предложили анашу. А он даже и не знал, что это такое,
дело-то происходило в наивные шестидесятые. Ну и пыхнул
дядька во все свои молодые, сильные лёгкие...
Очухался он через месяц. Очухавшись, обнаружил
себя в казарме, на полу, с расквашенным носом, а над собой
увидел перекошенную физиономию сержанта. Это была
уже казарма той части, в которой предстояло тянуть
срочную лямку. То есть за спиной потерялся прожитый в
карантине месяц. Весь курс молодого бойца, прожитый в
сомнамбулическом состоянии. Дядька бегал кроссы,
назначался в наряды, учил устав, принимал присягу, ходил
на стрельбище, занимался строевой на плацу, разговаривал
с кем-то о чём-то, его принимали за нормального – он же
ничего из этого вспомнить не мог.
Теперь Пётр верил дядьке на все сто. Дядькина
история повторилась почти в точности теперь уже с ним.
Прошёл месяц – и словно не было месяца. Что-то
припоминалось лишь отдельными фрагментами.
Более-менее отчётливо запечатлелось явление нового
адвоката. Выходит, был и старый, которого заменили, но он

стёрся из памяти полностью.
Новый адвокат начал со странной на первый взгляд
фразы.
–
Вы сделали всё правильно. Ваш выбор оценили. Вам
просто не повезло, тот, кто стал причиной вашего невезения
наказан, но последствия его ошибки не так легко исправить.
Я думаю, вы понимаете, кто оплачивает мои услуги? Так
вот что касается моих услуг. К сожалению, полного
оправдания обещать не могу. Наша беда в том, что дело
вышло довольно громкое. Если бы в качестве жертвы
проходила менее заметная в городе персона... Так что уж
теперь! А тут ещё проклятая ежегодная ведомственная
отчётность. Высокие милицейские чины с разных трибун
отрапортовали, что нашумевшее дело Казарновского
раскрыто, украденные ценности, составляющие достояние
республики, частично возвращены, ведётся следствие. Мол,
обвинения, что органы плохо работают, беспочвенны и
несостоятельны. К сожалению, нам не дадут вывести вас
вчистую, это обернётся для людей в мундирах форменным
позором. Но убийцу из вас мы сделать не дадим, это уж
увольте. Прямых улик нет, а с косвенными мы управимся.
Самое большее, на что они могут рассчитывать, –
соучастие. А там уж приложим ваши положительные
характеристики отовсюду, незапятнанную биографию,
раскаянье. Ну думаю, в самом крайнем случае года два.
Попробуем добиться условного. Эх, нам бы под амнистию
попасть, но это уже чистой воды везение. Но я также
уполномочен сказать, что даже при самом неблагоприятном
развитии – вы понимаете о чём я? – вам помогут и там.
Ладно, не будем о худшем, давайте мы с вами выработаем
вашу новую линию защиты...
И всё. И снова провал в памяти. Словно ластиком кто
стирал.
А окончательно Пётр пришёл в себя, как в своё время
дядька от сержантского кулака, от приговора, зачитанного
судьёй. Пять лет лишения свободы с отбыванием наказания
в колонии общего режима. И что странно – он не испытывал
никаких эмоций. Будто давно знал, что это неизбежно...

Почему Карташ вдруг подался в вэвэшники? Иначе как своего рода
протестом это не объяснишь.
Маша оказалась восхитительнейшим хрупким созданием.

Петр Гриневский — шофер начальника зоны. Заключенный из
разконвоированных, мотающий срок за соучастие в убийстве.
Спустя миг они уже оказались в объятиях друг друга.

***
–
Всё, – Гриневский выдохся. – Честно, всё...
Потом Пугач появился на зоне, узнал меня. Подозвал,
накормил-напоил, сказал, что добро помнит и за мои
страдания, за ментовскую несправедливость готов
расплатиться. Вот и предложил уйти с ним в соскок... Я
что, должен был отказать – Пугачу?
Карташ малость поразмыслил. В словах Гриневского
была, ох, была правда... По крайней мере, логика. Если он и
врёт, то врёт очень уж умело.
Алексей помнил, по какой статье Таксист загремел в
зону, знал он и то, что даже уголки относились к нему с
долей уважения – как же, сам сел, подельников якобы по
убийству Казарновского не сдал... Поколебавшись, он
размотал проволоку. Сказал негромко:
–
Ну смотри у меня, Гриня. Если что – пулю сразу
получишь, ждать не буду...
Маша
уже
спала
на
лапнике,
укрывшись
Карташовским бушлатом, положив ветровку под голову.
Глава 13
НЕСЧАСТЛИВАЯ, КАК И ПОЛОЖЕНО, ИЛИ
ЗАХОДИТЕ К НАМ НА ОГОНЁК...
28 июля 200* года, 21.53.
Для следующей ночёвки они выбрали распадок, по
которому протекал ручей. Место привлекло ещё и тем, что
здесь почти не было комарья и гнуса... Это одна из великих
таёжных загадок – почему где-то клубятся комариные рои и
гнус облепляет тело так, что живого места не остаётся (и
потом, разуваясь, вытряхиваешь из сапог жутковатые комья
слипшейся мошки), есть места, в которых хозяйничают
исключительно одна из кровососущих популяций, другой

туда по каким-то природным законам вход запрещён, но
есть и участки тайги, где напрочь отсутствует одна и другая
пакости. Им выпала удача набрести как раз на такой
райский уголок.
И следовало этим воспользоваться.
За весь день никто не проронил ни слова. Сил на
разговоры не осталось. Этот день вымотал их до донца. Две
полосы бурелома, одна из которых тянулась не меньше
километра, укатали их, что твой асфальтовый каток. Будь
ты спортсмен, будь ты таёжник со стажем, но и тебе жизнь
малиной не покажется, когда полдня полазаешь через
лесину, покружишь, выбирая место, где ствол потоньше и
сучков поменьше, понервничаешь, когда сучок хрустит под
ногами, нога соскальзывает вниз и неизвестно, обойдётся
всё или вдруг раздастся поганый хруст надорванных
связок, – короче говоря, после таких аттракционов свалится
и Дерсу Узала. Чего уж говорить про них, людей, в
сущности, мало подготовленных к марш-броскам по тайге.
Карташ не считал себя слабаком, хотя спортом и не
занимался, даже утренней гимнастики не делал. Но той
выносливости, которой наградила его природа и родители,
вполне хватало, чтобы выдерживать нагрузки, подобные
нынешним. А вот Машка его удивляла. Девчонка не
жаловалась, не стонала, не впадала в истерики и пёрла по
тайге наравне с ними. Хотя видно было, что работает на
пределе. Лишь иногда, когда уж совсем становилось
невмоготу, просила: «Ребят, давайте передохнем чуток». И
после двадцати-тридцати минут привала её не приходилось
поднимать с земли силой и угрозами.
Пока не приходилось...
Ориентируясь по солнцу, по мху, Алексей очень
надеялся, что ведёт отряд в нужном направлении. Он
Таксисту не соврал – на самом деле ходил в походы по
молодости лет и кое-что о лесе знал... Хотя, конечно, их
маршрут ни в какое сравнение с теми походами не шёл. В
тайге он не был ни разу...
Стрельбы слышно не было. И непонятно, то ли бунт
уже подавлен, то ли урки успешно заняли населённый

пункт Парма и празднуют победу, а доблестные войска ещё
на марше...
Они допили кофе. Темнело. Как ни тяжело было
отрывать задницу от ровной поверхности и переставлять
ноющие ноги, а никуда не денешься – надо отрывать и
переставлять. Им ещё требовалось наломать лапник,
который послужит заменителем перины и прикроет их
сверху шалашом.
–
Пошли постель готовить, –
первым поднялся
Гриневский. –
Не на голой же земле, как прошлую ночь,
куковать.
–
Погодь-ка. Снимай прохари.
–
Это зачем это? – тут же напрягся Таксист.
–
Ноги посмотреть надо, кретин. Если ты мозоль хоть
одну в этих говнодавах натёр, то дело труба. Снимай,
снимай...
Помявшись,
Гриневский
скинул
древнюю,
разношенную, но крепкую обувку.
Возможно, именно то обстоятельство, что он уже
несколько лет носил именно эти, с позволенья сказать,
ботиночки, и спасло ноги зэка.
Ни одного волдыря под – между прочим, новыми и
прочными – носками Алексей не углядел.
–
Твоё счастье, – буркнул он, бросая прохари обратно
владельцу, и повернулся к Маше. – Теперь ты снимай.
–
У меня всё нормально, – сказала та.
–
Да хватит вам обоим кривляться, так вас перетак, –
устало взмолился Карташ. – Вы добраться до людей хотите
или подохнуть здесь, а?!
Как это ни удивительно, но и с ногами «хозяевой»
дочурки тоже оказалось всё в порядке.
Правильные у неё сапоги. Если не развалятся по
дороге... Он с кряхтеньем поднялся.
–
А теперь можно и постельку стелить...
Карташ ломал лапник и думы думал ох какие
сложные. Как Пугачу удалось спланировать и столь
грамотно организовать бунт – и никто про это ни сном ни
духом, ни опера, ни стукачки? А в том, что Гриневский не

соврал и революция была спланирована именно Пугачом,
Карташ отчего-то не сомневался нисколько. Вот только
зачем вору это понадобилось – поднимать кипеж в
зачуханной, спокойной зоне и уходить в рывок с такой
поспешностью? Делами на свободе можно руководить и из
лагеря – сие ни для кого не секрет. Если же в его империи
случилось нечто экстраординарное, что потребовало его
личного присутствия, то откуда взрывчатка на зоне? Значит,
готовились загодя? Ни хрена не понятно...
В двадцати шагах от него трещали ветви, ломаемые
Гриневским.
Алексей вспомнил донос Лупня – насчёт партии водки
в ознаменование примирения Баркаса и Пугача. Так они
что, вместо водки «коктейль Молотова» завезли? Если
падла Лупень не солгал. Вот ведь гад какой...
Следующая ветвь хрустнула почему-то за спиной.
Не будь Карташ так измотан, он успел бы обернуться.
Сначала сделал бы шаг в сторону, а потом бы уж обернулся.
Но он опоздал всюду – чёртова полоса препятствий через
бурелом притупила все рефлексы.
Сзади раздался чей-то резкий выдох: «Ха!», – и
затылок взорвался ослепительной болью.
...Вынырнув из забытья, он расслышал невнятные
голоса и смех. На пробуждение затылок тут же откликнулся
тупой ноющей болью.
Карташ открыл глаза.
И обнаружил, что сидит, прислонённый спиной к
стволу. Руки были заведены за дерево и связаны – совсем
как давеча у Гриневского.
Причём верёвки на запястьях затянуты со всей
возможной свирепостью и явным умыслом перекрыть
доступ крови к кистям.
Так что, Гриня решил таки отомстить?..
Вокруг костра передвигались тёмные фигуры.
Показалось – много фигур, очень много.
В глазах плавала муть, вспыхивали искры. К горлу
подкатила тошнота. Он снова сомкнул веки.
Но его шевеления не остались незамеченными.

–
Гляди, очухался начальник! – радостно оповестил
остальных чей-то хрипловатый голос.
–
Молодец, быстро
оклемался, –
откликнулся
другой. – А то бы такой сеанс пропустил...
Тошнота отступила, и Карташ снова открыл глаза.
Костёр полыхал ярко, освещая всю поляну вплоть до
ручья. Возле огня сидел на корточках человек в серой
зэковской телогрейке и подбрасывал в пламя валежник.
Гостей, считая кострового, было четверо. Не так
много, как показалось. И всех их Карташ знал – всех в лицо,
а одного даже по имени. Зэки из лагеря, которые после
прорыва почему-то рванули не к посёлку и не в сторону
железной дороги, а в самую что ни на есть глубь тайги.
Почему-то? А не о них ли говорил Таксист?
Карташ приметил у них два автомата. Один
«Калашников» валялся на земле подле мужика лет сорока-
пятидесяти, раскинувшегося в излюбленной древнеримской
позе – полулёжа, на бушлате Карташа и ватнике
Гриневского.
Второй автомат покоился на коленях крепенького
рыжеволосого парня, Парень был ближе всех к Карташу,
покуривал на пеньке, щурясь от дыма.
«И ещё у кого-то прихоронен мой „макарка“, –
отстраненно вспомнил Алексей. –
Может быть, у
кострового, а может, и у того, что крутится возле Маши.
Самого, похоже, дёрганого из всех». Тот, которого Карташ
окрестил про себя дёрганым, вырядился в солдатскую
шинель с выдранными с корнем погонами и петлицами.
Маша лежала невдалеке от костра. Связанная по рукам
и ногам. Щека расцарапана, волосы растрёпаны, кроссовки
и джинсы до щиколоток мокрые. Гриневский находился тут
же, ближе к ручью, лежал на земле – похоже, без сознания.
У него были связаны только руки.
Карташ не сомневался, что вожакует у беглых Шуруп.
Сие было прозвище углового, что нежился сейчас на
бушлате и ватнике и чья настоящая фамилия – Карташ
вспомнил даже такой пустяк – была Копылов. Шуруп в
зоновской иерархии не числился даже «жуликом», но над

нынешними своими подельниками возвышался – не даром
Карташ не знал ни имён, ни кличек троих его спутников.
Шуруп относил себя к блатным, а эта троица принадлежала
к заурядному бакланью. Можно было догадаться, почему
они сдёрнули с зоны именно в таком составе: Копылов-
Шуруп болтался в лагерных бараках на вторых ролях, чем
явно тяготился, а сколотив свою шайку, и уведя её за собой,
он на какое-то время становился главным. Хоть маленьким,
а паханом.
–
От ты и попался, начальник. От ты туточки и
догонишь, что такое неволя, – смакуя слова, проговорил
Шуруп, откровенно наслаждаясь ситуацией. –
Вчухаешь,
каково приходится бродягам за вашими заборами.
Тип в солдатской шинели разболтанной походкой
приблизился к своему вожаку.
–
Шуруп, ни хавки, ни карты у них нема, всё осмотрел.
Голяком в тайгу ломанули, падлы... Давай хоть тёлку
попользуем, коли жрать нечего.
–
Не терпится, Болек? – ухмыльнулся паханчик,
обнажив чёрные чифирные зубы.
Понять, что собой представляет этот хмырь с
кликухой Болек, можно было с одного взгляда.
Распространённый зоновский типаж – истерик с
растрёпанной вдрызг по крыткам и лагерям психикой,
баклан непредсказуемый... и тем крайне опасный.
–
Бля буду, невмоготу уже глядеть на её лепнину, –
простонал Болек. – Три года лялек не мочалил.
–
Невмоготу – сходи в кусты, облегчи семенной
фонд, – лениво посоветовал Шуруп. И вдруг с неприкрытой
злобой добавил:
–
Когда я разрешу, тогда и начнёшь елдой махать. И
потом, ты что это, вперёд батьки на кобылке прокатиться
собрался?
–
Оно же слаще выходит, Болек, когда оттягиваешь,
оттягиваешь, а знаешь сам, что оно твоё и никуда от тебя не
спрыгнет, – философски подошёл к вопросу костровой.
Карташ помнил эту философскую рожу, не раз
попадалась на территории. Сморщенная, как печёное

яблоко, харя с раскосыми азиатскими глазами. И, как это
сплошь
и
рядом бывает с азиатами,
возраста
неопределимого.
Старлей только сейчас разглядел, чем он там занят,
помимо поддержания огня. Чай в их алюминиевой крышке
от его термоса кипятит. Точнее, чифирь. Запасливые, гады,
чаёк с собой прихватили, вот с чего они хотят начать вечер
удовольствий.
–
Во всём должен быть свой порядок, – угадал мысли
Карташа костровой. –
Вот ты на воле сперва бабу в
ресторан сводишь, чтоб благодарностью прониклась. Сам
выпьешь, закусишь, чтоб юшку по каналам получше
разогнать. Так и тут. Сперва чифирек, чтоб тепло по телу
побежало. Потом уж торжественная часть.
Что-то не правильное было во всём поведении беглых.
Словно они уже надербенились чифирю по самые
помидоры – движения резкие, дёрганые, слова произносят
отрывисто, глазёнки блестят неестественно... Или в
медпункте успели пошакалить, колёс наглотались?..
Алексей вспомнил глаза Лупня, когда тот добивал
караульного – точно такие же были у него зенки... И едва
не заскрипел зубами от досады и бессилия. Так глупо
влипнуть, попасться шайке каких-то дешёвых отморозков!
–
Дай хоть пощупаю, Шуруп? – взмолился Болек. –
А
то не выдержу... –
И с оттенком угрозы в голосе добавил –
Ты ж нас сам сюда потащил, Шуруп. А если б в Парму
пошли, как все, то уже б давно...
–
Ладно, –
быстро перебил Шуруп, нахмурясь, –
пощупай. Аккуратненько только. А то цирику не
понравится. Эй, гражданин начальник, расскажи, что твоя
баба любит!
–
Подфартило нам, Шуруп. А мы-то думали – уж
вконец заплутали, – впервые заговорил самый молодой в
этой беглой компании, перекуривающий на пеньке с
автоматом на коленях. – Хорошо, я ихний костёр углядел...
–
Ты из себя главного героя не лепи, Угрюмый. Не ты
б, так другой углядел. Али дымок унюхал бы. Мимо них мы
бы не прошли.

Вожаку заметно не понравилось, что кто-то
сомневается в его удачливости и предводительском умении.
Быть может, в их петляющей по тайге компании уже
назревал бунт местного значения, когда вдруг нежданно
выпала удача, словно поставили в казино последний жетон
на зеро и, вот те на, на зеро шарик и остановился. И сейчас
они пребывают в полной уверенности, что теперь-то точно
выберутся из этой задницы к обитаемым местам.
Стоп, стоп...
И тут Карташ понял, что можно сделать сейчас, какую
карту ему можно разыграть, – когда, казалось бы, ничего
кроме как молиться не остаётся. Ведь явно не из-за этих
ублюдков был затеян бунт на зоне – нет среди них Пугача,
нет обещанного Таксистом спецоружия... по всему
выходило, что пока основные силы урок двинулась на
штурм Пармы, эта рота решила отделиться и углубилась в
леса. Да вот незадача – заблудилась...
Тем временем Болек склонился над Машей.
Девушка попыталась отползти, но куда там
уползёшь – со связанными ногами и руками! Тогда она
поджала ноги и резко выбросила их, метя уголовнику в
промежность, однако Болек ждал подобного трюка и
увернулся со смехом. Взгромоздился на неё, Маша
извивалась змеёй, пытаясь его сбросить. Да где там...
–
Тихо, соска, тихо, и тебе не будет грустно, –
приговаривая так, Болек расстегнул на ней куртку. Хоть зэк
и находился сейчас спиной к Карташу, старлей, казалось,
видел похабную ухмылку, блуждающую по его худой роже.
Устав без пользы елозить по траве, Маша свою
ненависть и злость вложила в ругательства, и слова
«лидер», «петух», «козёл» были чуть ли не самыми
невинными из тех, которыми она осыпала урку. Впрочем,
тем она добилась эффекта прямо противоположного
желаемому.
Похоже, она доставляла оседлавшему её уголовнику
прямо-таки райское наслаждение покруче всяких «баунти».
–
А хороша бикса! Ишь как чешет по-нашему! Я её
всю ночь готов мочалить, с короткими антрактами на

перекур. А буфера-то сочнявые...
Болек с треском рванул свитер на её груди и запустил
лапу под шерсть. Маша рывком приподняла голову и
попробовала укусить зэка за руку. Не достала.
–
Прыткая биксочка! Эх... Лифчик мешает сеансу
набраться... –
И с этими словами Болек ловко вытащил из-
за голенища сапога заточку.
–
Не дёргайся, а то напорешься, – предупредил её
Болек и одним взмахом бритвенно заточенной стали
разрезал тонкое бельё. –
У-у, ништяк! Ништяк! –
сладострастно застонал он, возя рукой под свитером.
–
Ты смотри, не очень-то увлекайся, Болек, твой номер
не первый, – как бы в шутку предупредил Шуруп, но
Карташ не сомневался, что этот паханчик очень серьёзно
относится к своему первенству во всём.
«В живых, ясное дело, они не намерены оставлять
никого. –
Карташ размышлял отрешённо, словно речь шла
не об их собственных жизнях, а о дурацком американском
триллере по телеку у старухи Кузьминичны. – Вопрос лишь
в том, можно ли оттянуть расправу на как можно более
долгое время... Чем дольше по времени будет отсрочка, тем
больше шансов выкрутиться...»
Странно, но страха он не чувствовал. Злость – да,
первобытную, яростную злость, когда готов рвать
соперника руками, выдавливать ему глаза, бить и бить,
получая острое, пронизывающее наслаждение, ощущая, как
выходит под твоими кулаками из врага жизнь... А страха
почему-то нет.
Может потому, что чутьё угадывает – есть, есть у них
шанс. Есть. Надо только правильно его разыграть.
Может быть... Может быть, Машу спасти от
изнасилования и не удастся. Похоть, от которой слепнут и
глохнут, похоть зэков, годами не знавших женщин,
сдержать словами невозможно, а кроме слов ничего в его
распоряжении пока нет, тут уж придётся, мать вашу так,
смириться, успокоив себя, насколько это возможно, тем, что
потом, потом им всё припомнишь, по полной программе –
но зато можно попробовать спасти Маше жизнь... ну и себе

тоже, если получится. Унижение, в конце концов, можно
пережить – а вот смерть пережить пока ещё никому не
удавалось.
То, что они сейчас не набросились на неё
оголодавшим зверьём, за это надо сказать спасибо их
паханчику, к женскому телу не рвущемуся.
Вероятно, не очень-то ему к этому телу и надо.
Он уже в возрасте, чуть ли не полжизни провёл за
решётками и колючками, а это здоровья, увы, никак не
прибавляет. Да ещё за время многолетних отсидок,
наверное, вконец отвык от женщин – зато пристрастился к
молоденьким пидерам. Подобное не редкость среди зэков,
отмотавших большие срока. Возможно, он сейчас просто
держит форс. Даже скорее всего, именно так и есть. Потом,
повыдрючившись: «Я должен отыметь её первым, право
первой ночи моё», – он, в виде величайшей милости,
уступит свою очередь Болеку и остальным. А потом,
сказавши: «Я четвёртым не бываю, я отымею своих баб на
воле», – этот Шуруп – типа красиво, так он посчитает, –
отойдёт в сторону...
Однако рассуждения – это одно, эмоции же диктуют
своё. И смотреть, как этот ублюдок лапает Машу грязными
руками, Карташ больше не мог. А руки Болека уже шарили
ниже талии девушки, уже расстегнули «молнию» на её
джинсах...
–
Эй, Шуруп, скажи сявке, чтобы оставил девчонку.
–
Ты, начальник, никак забыл, что откомандовал
своё, – дёрнулся в его сторону Шуруп. –
Здеся ты зэка, а я
тебе начальник... А что погоняло моё не забыл, хвалю.
–
А ты никак собрался подохнуть в тайге? И уморить
вместе с собой своих этих бакланов? Только я один знаю
дорогу отсюда.
–
Да, вот ты, начальник, нам и расскажешь, как отсюда
выйти, – как о чём-то само собой разумеющемся высказался
рыжий хлопец с автоматом на коленях, на «бакланов»
ничуть не обидевшись. – И покажешь.
–
Прав Угрюмый, ох прав, – сказал Шуруп. –
Когда
твои ручонки, начальник, отнимутся, когда кровушка в

жилках застоится, –
а это бо-ольно! – ты крепко
задумаешься за жизнь свою не праведную, мусорскую. А
когда поджаривать начнём да на ремни резать, всё нам
напоёшь, начальник, сам себя обгоняя.
–
А если не буду? – негромко сказал Алексей. – Ну вот
прикинь, что не буду! Если с этой девочкой что-то
случится, ты из меня слова не вытянешь. И знаешь почему?
Потому что мне будет приятно. Приятно от того, что
хороню вас, сучар гнилых, своим молчанием. А долго вам
меня мучить не придётся. Сердечко у меня слабое, боль я
переношу плохо, так что загнусь быстро, не сомневайся.
Кажется, слова Карташа Шурупа не проняли
нисколько:
–
Тогда твой дружок ссученный напоёт нам ту же
песню.
–
Да ты чё, он же не знает ни хрена! Ты сам подумай:
знал бы, разве б пошёл с нами?
–
А куда вы, собственно, ползёте? – задал Шуруп
вопрос, которой, будь он чуть умнее, задал бы первым
делом.
–
Он всё нам скажет – и куда идёт, и как нам туда
пройти, когда бабу его резать начнём. Сначала наплачется,
глядючи на то, как его тёлку натягивают во все дыры, а
когда кромсать её станем, быстренько запоёт соловьём, –
сказал Угрюмый, почесав щетинистый подбородок.
–
Да, расскажу, – кивнул Карташ, из последних сил
сохраняя лицо. –
Много чего тебе, падаль, расскажу...
Только тебе же и проверять предстоит, учти. И увязнешь ты
со своей проверочкой в болотах навсегда. Сдохнешь от
голода и гнуса. Очень скоро вы начнёте жрать друг друга,
это я тебе как доктор говорю, – а тебя, Дашенька, «коровой»
назначат первым, потому как ты самый упитанный. Мясцо
молодое, аппетитное...
Угрюмый словно нехотя слез с пенька, подошёл к
пленнику и носком прохаря больно двинул Карташу под
рёбра. Мир для Алексея на миг исчез. А когда вернулась
способность видеть, Угрюмый уже вновь восседал на своём
месте.

–
А если он прав, Шуруп? – напомнил о себе философ-
костровой, лицо азиатской национальности. –
Надо бы
прежде разобраться, что к чему, с остальным мы всегда
успеем...
Карташ обрадовался, даже боль несколько отступила.
Первое зерно сомнений и раздора проклюнулось, этого он и
добивался, надо развивать успех...
–
Да врёт он, – возразил вожак. –
Жизнь себе купить
хочет. А покупать-то не на что, да, начальник? Ты тоже
ведь заплутал тута?
–
Зырь, босота! – вдруг дурным голосом прорал
Болек. – Чего я у крали на кармане надыбал!
И держа что-то в ладонях, как пойманную птицу, он
понёс находку на показ паханчику.
–
Эт-то что такое? – Шуруп положил на раскрытую
пятерню квадратную чёрную коробочку, которую можно
было бы принять за пудреницу, если б не мигающая с
секундным интервалом крохотная красная лампочка.
Карташ смотрел во все глаза, недоумевая, если честно,
вместе с урками.
–
Ну-ка... –
с пенька шустро поднялся рыжий с
автоматом, подошёл к дружкам, вгляделся, озадаченно
почесал затылок. –
Дела, братва... Видал я такие штуки на
воле, когда... Ну, не важно. Короче, «маяк» это.
–
Чё? – удивился Болек.
–
Хреновина, которая сигнал передаёт, чтобы тебя по
нему можно было найти.
–
Не рация?
–
Какая, к херам, рация! Эта мандула передаёт сигнал,
ну типа «пи-пи -пи», его можно засечь и идти на него, как на
ориентир.
–
И зачем она его с собой таскает? – спросил Шуруп у
Угрюмого.
–
А это у неё надо спрашивать. Хочет, чтобы кто-то
знал, где она находится, – Так чего, нас по этой срани
менты могут найти? – в голосе Болека явственно проскочил
испуг.
–
Не найдут. –
Шуруп поднялся, положил маяк на

землю, наступил на него сапогом и растёр, как окурок. До
Карташа долетел короткий, зычный хруст.
–
На каждую умную придумку свой сапог найдётся, –
загадочно высказался азиат-философ, подбросив в костёр
охапку еловых ветвей, отчего пламя с шумом рвануло
вверх.
–
Кончай беспредельничать, Шуруп, развяжи! –
Гриневский уже не лежал, а сидел на земле.
–
Гляди-ка
ссученный
очухался! – радостно
воскликнул Болек, хлопнув себя по шинельным бокам.
–
Вот кого можно хоть сейчас в расход пускать, –
Угрюмый вскинул автомат на плечо. – Даже нужно.
Гриневский помотал головой, глубоко вдохнул, с
силой выдохнул, сплюнул кровь и внятно произнёс, глядя
на вожака:
–
А Фрола не боишься, а, Шуруп? Мы ж к нему идём.
И он здесь, неподалёку. Если нас не дождётся, подвесит
тебя и твою кодлу за яйца без долгого базара.
«Ага, – с некоторым сомнением подумал Карташ, –
Гриня врубился в расклад и начал свою игру... Надеюсь...»
–
Ты на кого хавалку разеваешь, паскуда? –
угрожающе надвинулся на него Болек.
–
На балде я вертел твоего парашного Фрола, – сказал
Шуруп. – Да и откуда он узнает, где вы?
–
А «маячок»?
–
Пищалке вашей капец настал, видел?
–
Видел. Только поздновато ты приборчик разломал,
Шуруп. Фрол уже в курсе, где мы. И найдёт.
–
Трупы он ваши найдёт, пидер!
–
А хоть бы и так, – невозмутимо сказал Таксист. –
Найдёт – и скоренько расшифрует, кто ему верняк
заштриховал. – Он недобро сощурился. – А доискиваться он
будет, не сомневайся, потому как пахнет дело такими
зелёными «арбузами», что у меня самого слюни текут... Ты
что, думаешь, Пугач водочкой вас поил и на кипеж
поднимал только для того, чтобы ты мог в рывок уйти, по
тайге погулять да бабу пощупать?!
Опа!

Последняя фразочка Гриневского произвела должное
впечатление. Шуруп на миг замялся и не нашёлся, что
ответить. На миг забегал глазёнками. Явно испуганно!
–
Фрол с блатными дело не имеет, – не очень-то
уверенно сказал он.
–
Дурак ты, Фрол имеет дело с теми, с кем ему
нужно, – ласково сказал Гриневский, и в глазах его
проявился прежний рысиный огонёк. –
И дело то – далеко
не твоего ума.
–
Ты мне тут кобзоном не пой, –
Шуруп аж
подёргивался от умственной работы. – Цирик, баба какая-то
и «мужик», к тому же ссученный – на хрена, спрашивается,
такая кодла Фролу понадобилась?..
–
А ты подумай, подумай. Кто такую кодлу
разномастную всерьёз принимать будет? За ссученного я на
тебя не обижаюсь, Шуруп, даже спасибо скажу: значит,
хорошо я свою роль играл, если даже ты не просёк... А что
«маячок» раздавил, так это уже по барабану: пацаны Фрола
уже рядом...
Он врал напропалую, придумывая на ходу, но, надо
отдать зэку должное, – врал складно, удалось ему посеять
среди беглых некоторое сомнение.
–
Только не верти башкой, сокол ясный, – вдруг
услышал Карташ за спиной тихий голос. –
Сиди как
сидишь.
Карташ узнал этот голос.
Или... или это уже глюки пошли?
Но галлюцинации не перерезают верёвки на запястьях,
не освобождают от пут. Галлюцинации не придерживают
твои руки, чтобы они не тряслись.
Уф, всё. Свободен, мать честная! Он попробовал
сжать-разжать кисти. Пока пальцы слушались плохо,
двигались будто не свои, но оживали с каждым новым
толчком крови. Хотелось свести затёкшие руки перед
собой, аж зубы сводило от хотения, – но придётся ещё
малость потерпеть.
Кисть почувствовала холод металла. Карташ нащупал
вложенную ему в ладонь рубчатую рукоять, провёл пальцем

по гладкой округлости ствола...
Так живительно, как подействовало оружие, наверное,
на него не подействовал бы и спецпрепарат из
спецназовского арсенала, хитрая химия, заставляющего
вроде бы падавшего без сил человека подниматься и часа
два-три танком переть по пересечённой местности. От
пистолета тело заряжалось неким током высокой частоты,
который сугубо гражданскому человеку вряд ли знаком и
который вряд ли уловит самая научная аппаратура, – но
Карташ сейчас чувствовал и впитывал этот ток.
–
Берёшь на себя дергунчика в шинели и того, у
костра. Начинаешь, когда упадёт рыжий...
Невесть откуда взявшийся посреди тайги «археолог»
Гена правильно высчитал самого опасного. Угрюмый с
автоматом не расставался, держал его умело и, не
приходилось сомневаться, откроет огонь незамедлительно.
Шуруп тоже растеряться не должен, но ему ещё дотянуться
надо до автомата. И у кого-то заныкан «Макаров» – про это
Карташ, разумеется, забыть не мог.
Алексей услышал, что Гена отползает от дерева,
шурша хвоей и палыми листьями, покрывающими землю.
Он коснулся предохранителя – сдвинут, – нащупал
скобу, положил палец на спусковой крючок. Готов.
Гриневский и беглые зэки всё ещё препирались, но
Карташ не вслушивался в их базары, однако они враз
потеряли для него всякий смысл и интерес.
–
Чифирек готов, – известил филосов-костровой, жить
которому оставалось вряд ли больше минуты.
–
То дело! – Шуруп встал с бушлата, потирая
ладони. – Мозга прояснится, тогда и...
Едва слышный хлопок – и голова Угрюмого
дёрнулась, на лбу выросло тёмное пятно. «Бесшумка», –
машинально отметил Карташ, отталкиваясь от дерева.
Рывком вскочил на ноги, поднял руки, сжимая пистолет,
выцелил фигуру в солдатской шинели. Два раза нажал на
спуск.
Дважды грохнуло, и Болек упал, нелепо взмахнув
руками.

Шуруп прыгнул к своему «калашу», но в полёте был
настигнут пулей, выпущенной притаившимся в зарослях
«аспирантом». Вожак безжизненно вытянулся на земле, так
и не добравшись до автомата...
А вот костровой оказался самым сметливым и
проворным. Он не стал прорываться к оружию, не стал
вступать в единоборства, он вскочил и припустил к
ближайшим деревьям, чтобы нырнуть в темноту и скрыться
в тайге, петляя меж стволами. Гриневский крутанулся в
каком-то немыслимом акробатическом пассаже, выбросил
вперёд длинные ноги и подсёк азиата-кострового. Тот
рухнул лицом вниз, но тут же ловко перевернулся на
спину...
Набегающий Карташ медлить не стал, вскинул руку с
пистолетом, вдавил спуск. Горячая тугая струя обдала щёку.
Алексей выстрелил ещё два раза, ещё два раза содрогнулся
на земле азиат.
Но сперва они, Карташ и костровой, выстрелили
одновременно. «Вот у кого оказался мой пистолетик!» Из
разжавшейся
ладони азиата
вывалился
табельный
«Макаров» Карташа.
Некогда было предаваться запоздалым страхам: «Если
б он взял чуть левее, если б успел шмальнуть второй раз».
Карташ метнулся вперёд, держа азиата на мушке,
наклонился над костровым, проверил...
Мёртв.
Всё. В голове гудели колокола. На ватных ногах он
направился к Болеку. Только теперь в пальцы будто
вонзились тысячи иголок – восстанавливался ток крови.
Чёртов «археолог», припадая на левую ногу, вышел на
освещённый пламенем пятачок, склонился над Шурупом. А
Карташ вытащил заточку из-за голенища сапога мёртвого
Болека и ею перерезал верёвки на руках и ногах Маши,
потом освободил от верёвок руки Гриневского. На всякий
случай, по въевшейся за время службы привычке, отпихнул
трофейное оружие подальше от Таксиста. Таксист
понимающе хмыкнул под нос, но промолчал.
Дочурка «хозяина» Топтунова, на ходу запахиваясь

дрожащими руками, подошла к трупу Болека и несколько
раз с силой пнула его в бок, всхлипывая при каждом ударе.
Карташ оттащил её в сторонку, приговаривая утешительно:
«Ну, ну, хватит, девочка, всё кончилось, успокойся...»
Наконец Маша уткнулась лицом ему в шею,
прошептала бессильно: «С-сука...» – и приглушённо
зарыдала.
–
Закопать бы надо, начальник, – угрюмо бросил
Гриневский, деловито роясь в карманах азиата.
–
Зачем? – сказал Алексей. –
Таёжное зверьё быстро
избавит лес от этой падали.
–
При чём тут зверьё. Не по-людски как-то...
–
Так они нелюдями и были. А Фрол – это кто есть
таков?
–
Я ж шантарский, – усмехнулся Таксист. Кто ж
Фрола не знает в нашем городишке...
–
А неплохо мы сработали, чисто, не хуже
«Рысей»... –
Гена отошёл наконец от Шурупа, морщась и
хромая, подошёл к костерку, сел, откинулся на валун.
Суперменский видок его малость потускнел с момента
последней встречи. Брезентовая куртка порвана на плече,
через всю щёку тянулась длинная, подсохшая царапина, в
растрёпанных волосах застряли иголки. Левая нога, прямо
поверх штанины, была перетянута уже загрязнившимся,
распушившимся бинтом, сквозь который проступало тёмно-
красное пятно.
–
Что с отцом? – глухо спросила Маша.
–
Не знаю, – помолчав, угрюмо сказал «археолог». –
Хотя надежды, честно признаюсь, никакой. Я не успел.
Хотел – но не успел. А когда уже началось... –
Поправил
повязку на ноге. – Меткие, черти, еле ноги унёс... – И вдруг
цепко глянул на Гриневского:
–
Ну что, Таксист, отстал от своих дружков?
–
Они мне не дружки, – быстро отрезал Гриневский. –
А я тебе не Таксист.
–
Ишь как перевоспитался быстро... Не крысься, не
крысься, теперь-то уже всё равно...
–
Уходить отсюда надо, – вставил своё слово Карташ.

Трофеи обнадёживали: два «калаша», плюс два запасных
магазина, плюс «Макаров»...
Плюс ещё какие-нибудь хитрушки наверняка у
лжеархеолога припасены. –
Мало ли ещё какие гости на
огонёк заглянут.
–
Вряд ли, – возразил Гена. –
Вся толпа в Парму
поскакала. Ох и весело там сейчас...
–
Мой отец остался там, –
очень, слишком уж
спокойно сказала Маша, отстраняясь от Алексея,
поворачиваясь к Гене. – Ты понял это? Ты меня в эту херню
затащил и теперь говоришь – весело?!
–
Так, стоп, – Карташ встал между ними, взял Машу за
руки, хотя и самому сил нет как хотелось заехать
«аспиранту» промежду глаз, – драки после танцев. И так
вчерашняя ночка была ещё та, так ещё и сегодня
приключений подвалило... Давайте присядем и разберёмся,
без недомолвок и вранья. Нам ещё выбираться отсюда.
–
Я здесь не останусь, – сказала Маша.
–
И не надо. Уйдём отсюда вдоль по ручью, выйдем из
распадка – там и заночуем.
–
Я не смогу заснуть...
–
А вот это, дорогая, – нарочито зло сказал Карташ, –
уже твои проблемы. Хочешь – не спи, хочешь – здесь
оставайся. Нам надо добраться до станции и под случайную
пулю не угодить, это доходчиво? И я помирать в тайге из-за
капризов всяких там городских штучек не намерен. Агент
КГБ, тоже мне... Соплячка!
Ага! Похоже, он добился желаемого. Машка
вскинулась, оттолкнула его, отвернулась, двинулась к
костру. Ничего, позлится и перестанет, зато позабудет про
все эти интеллигентские мерехлюндии насчёт «не могу»,
«не справлюсь»...
–
Лёша, сокол мой, не в службу а в дружбу, –
нейтральным голосом сказал Гена, – вон там, за выворотнем
рюкзачок у меня припрятан, принеси, будь ласков.
–
Ну ты, археолог, совсем обнаглел, –
подай,
принеси... –
покачал головой Алексей. Но просьбы
выполнил.

Принеся тяжеленный вещмешок, – камни он там
таскает, что ли? – Карташ присел возле раненого и
участливо, едва сдерживая гнев, спросил, кивнув на
повязку:
–
Во время раскопок поцарапался?
–
Типа того, – ответил Гена, развязывая шнуровку на
мешке.
–
А я и не знал, что Контора Глубокого Бурения ещё и
археологией занимается...
Гена быстро глянул на него.
–
Догадался? Как, позволь спросить?
Алексей пожал плечами.
–
Да элементарно. Потому что чушь это всё –
наисекретнейшая какая-то ферма посреди болот, подрыв
мировой торговли соболями, мент в шкуре археолога...
детский лепет и романы про майора Пронина. Там, в
Шаманкиной мари, что-то другое, так ведь?
–
Да... –
нехотя признался «археолог». –
Совершенно
другое. И гораздо страшнее... Про Машу тоже догадался?
–
Только что, – сказал правду Алексей, на Машу не
глядя. И что-то неприятно кольнуло у него в груди. –
Сама
проговорилась – ты её в эту херню затащил. И потом, у неё
какой-то «маячок» был, а ты нас каким-то манером посреди
тайги нашёл. Так что трудно не сопоставить. Мата Хари,
блин. Доктор Зорге в юбке...
–
Лёша, я...
–
Помолчи, – излишне грубо оборвал её Карташ. –
А
ты продолжай.
–
Красиво, ублюдки, придумали, что и говорить, –
невпопад сообщил Гена и откинулся на мшистый туф. – А я
купился, дур-рак... Пугач-то всех убедил, что хочет власть
передать Баркасу, под это дело и водкой затарился... На фиг
ему Баркас этот не нужен был – ему надо было с зоны
слинять, и не через пять дней, а раньше...
–
Знаю.
–
Таксист раскололся?
–
Ну.
–
Баркаса, кстати, первым и шлёпнули.

Гена вынул из бокового кармашка мешка несколько
одинаковых пластмассовых коробочек, выбрал с синей
сигнатурой, приставил к раненой ноге, сжал. Коротко
пшикнуло.
–
Обезболивающее, – объяснил он. –
Есть, кстати,
транквилизаторы и стимуляторы. Никому не требуется?
–
Я лучше другого стимулятора выпью, – проворчал
Гриневский и наклонился над упавшей набок крышкой от
термоса – в ней ещё оставался чифирь. Поднял, подул,
отхлебнул.
–
Но как Пугач сумел сгоношить весь народ на
прорыв? – спросил Карташ.
–
А ему и гоношить особо не надо было, – грустно
улыбнулся Гена. – Водочка-то не простая была...
Алексей вспомнил лицо Лупня, бегающие глазки
недавних «гостей»... и его осенило:
–
С добавкой какой-то химической?!
–
Молодец, соображаешь. Я тоже это понял, только
слишком поздно. Какая-то отрава, вызывает стремительный
выплеск неконтролируемой агрессии – так что Пугачу
оставалось только направить эту агрессию в нужное
русло...
Карташ представил себе, как в сумерках гонцы
разносят по баракам гостинцы от Пугача, как зэки
выпивают и... Он поёжился. А ведь замешкайся ты, браток,
в клубе, и быть тебе растерзанным на мелкие клочья.
–
Но зачем?!
–
Это ты у него спроси, – Гена зло кивнул на
Гриневского.
–
Я не знаю, – покачал тот головой, прихлёбывая. –
Я
уже говорил... Знаю только, что Пугач собрал здесь, на зоне
что-то типа уголовного спецназа – обученных бойцов, ну,
которые в горячих точках были, раньше в какой-нибудь там
«Альфе» служили, ещё что-нибудь. Некоторых даже
специально сюда переводил с других лагерей. Ему, короче,
нужен был отряд, чтобы с ним именно сейчас и именно
отсюда уйти незаметно. А как ещё семерым угловым можно
было с зоны уйти незаметно?

–
И ты тоже, что ли, спецназовец? – фыркнул
Карташ. –
Знаменитый сербский полевой командир Йобан
Всрачану?
Гриневский лишь пожал плечами и вновь склонился
над крышкой.
–
Они туда рвутся. К Шаманкиной мари, – тихо сказал
«археолог».
–
Давайте уйдём отсюда... – прошептала Маша.
Глава 14
ВО ГЛУБИНЕ СИБИРСКИХ МХОВ
29 июля 200* года, 01.48.
Наверное, это как-нибудь объяснимо с точки зрения
психологии и какой-нибудь там физиологии, но едва они
нашли новое место для стоянки, возле начала распадка, у
устья ручья, едва перекусили концентратами из
«аспирантского» мешка, как Маша тут же провалилась в
глубокий, спокойный, прямо-таки младенческий сон,
словно не она только что едва не погибла от заточки
накаченного наркотиком уркагана. У троих же оставшихся
сидеть возле костра беглецов сна не было ни в одном глазу.
Хотя поспать ох как не мешало – учитывая, сколько им ещё
предстоит топать до станции.
Над ручьём стлался туман, мерно клокотал далёкий
лягушачий хор, изредка взбулькивала рыба. В таёжной чаще
давешний ручеёк теснился в обрывистых берегах,
временами превращаясь чуть ли не в речку; нырял под
коряги, подмывал корни вековых елей, разделялся
мизерными островками на микроскопические протоки,
закручивался водоворотами.
Гена и Гриневский говорили по очереди – сначала
неохотно, но когда поняли, что только совместно могут
нарисовать общую картину, то разошлись, дополняя друг

друга и уточняя детали. Карташ же всё больше слушал – и в
голове его наконец стала выстраиваться та самая мозаика,
стройная, в которую вписывались все загадки, странные
события последнего года и необъяснимые, на первый
взгляд, факты.
В самом деле, не было никакой соболиной фермы в
Шаманкиной мари. А есть там нелегальный платиновый
прииск –
по
отрывочным сведениям,
неимоверно,
несказанно богатый.
Кто и когда его открыл – неизвестно, однако
достоверно, что он вовсю разрабатывался до самого
недавнего времени. Платина превращалась в доллары,
доллары уходили за бугор и там оседали – непонятно на
чьих счетах.
А вкалывают на прииске рабы. Иначе говоря,
примитивно похищаемый по окрестным городам и весям
рабочий материал – мужчины, женщины, подростки –
желательно из тех слоёв населения, кого не кинуться
разыскивать с собаками и вертолётами, но который
способен
к
физическому
труду. Материал
сей
эксплуатируется на выработке до полного износа, а затем
уничтожается. Просто, дёшево и удобно.
Но никакая тайна не может храниться вечно – и о
почему-то неподконтрольном ему прииске узнал некто
Пугач. И, разумеется, тут же решил прибрать его к рукам,
потому как непорядок. Однако не на тех нарвался: когда
Пугач, под видом богатенького буратины-бизнесмена,
вышел на контакт с владельцами прииска – дескать, берите
меня в долю, не то хуже будет, – те просто-напросто его
завалили... Точнее, завалили бы, не случись в ненужное
время и в ненужном месте некий доброхотный таксист Петя
Гриневский, который и отволок истекающего кровью
папика в больницу...
Однако и хозяева прииска не знали, с кем имеют дело.
Получив столь недвусмысленный отказ, Пугач, что
называется, завёлся. И решил костьми лечь, но прииск
захапать. Тем более, шантарский сходняк его поддержал –
конечно, такие деньги... Какими путями Пугач вышел на

Шаманкину марь, как узнал, что именно здесь в землю
зарыты миллионы, с этим ещё предстоит разобраться, но
факт остаётся фактом: он задумал операцию столь же
наглую, сколь и простую – но, как обычно в истории и
случается, именно поэтому имеющую все шансы на успех.
Не так далеко от Шаманкиной мари расположена
крохотная, тихая зона, где отсиживают своё урки мелкого и
среднего звена, причём местного значения. И вот Пугач
садится, набирает из среды контингента боевой отряд – как
совершенно справедливо выразился гражданин Таксист,
«уголовный спецназ», –
завозит в лагерь взрывчатку,
оружие, наркотики (это очень, чрезвычайно дорого
провернуть, но дело того стоит, хотя много ввозить, на
самом деле, не надо, главная захоронка со снаряжением и
оружием находится в тайге, неподалёку) и уходит в рывок,
имея целью перекрошить в капусту персонал прииска,
захватить вертолёт, прилетающий за грузом, и смыться...
Но.
Московский ОБЭП при поддержке Шантарского ФСБ
тоже давно искали подходы к прииску. И тоже кое в чём
преуспели – хотя и отставали от угловых на несколько
корпусов. Им неизвестно было, ни где находится прииск, ни
как туда пробраться – по возможности без стрельбы, ни кто
стоит за всем этим, кто управляет и дёргает за ниточки. Для
ответа на первые два вопроса, и был взят в разработку
охотник Егор Дорофеев. Который, кстати, как выяснилось
позже, работал на два фронта – собственно на ФСБ и на
некоего никому неизвестного старшего лейтенанта ВВ
Алексея Карташа, который, в свою очередь, тоже зело
прииском интересуется. Так родилась встречная операция:
использовать и охотника, и Карташа втёмную добраться до
загадочного прииска и при этом не спугнуть его хозяев.
Однако Дорофеев погибает. А по некоторым
сведениям, прииск уже выработан до донышка и его
собираются закрывать, буквально со дня надень, вертолётом
вывезут последнюю партию платины, место зачистят и
никаких концов не остаётся. Ищи ветра в поле. Вот и
пришлось частично перед старлеем раскрыться...

***
–
Так за что же всё-таки убили Егорку? – спросил
Алексей после длительной паузы. Голова пухла от обилия
информации.
Значит, что же это получается, значит, Маша была с
ним по заданию ФСБ – и только?.. Твою мать...
–
А вот за это убили, – «археолог» полез в карман,
достал сложенный вчетверо листок бумаги. – Это карта: где
конкретно расположена Шаманкина марь, как обойти
внешний периметр колючки, как проникнуть со стороны
кряжа...
Других путей нет, только по кряжу – вокруг топь,
тропы не существует... Дорофеев, шельмец, нарисовал две
карты, одну послал нам, вторую собирался отдать тебе. Но
не успел. Кто-то его зарезал.
–
Кто?
«Археолог» понуро пожал плечами.
–
Я не успел выяснить. Слишком быстро всё
началось...
«Подарочек для тебя имеется, – как наяву услышал
Алексей голос Егорки Дорофеева. –
Сам сделал, вот этими
вот руками. Лучше всяких зарубок...»
Прошептал потрясённо:
–
Карта... – и вдруг почти крикнул:
–
Так! Минутку! Карта, етить её дрыном... От я ж
кретин, а!.. –
Он судорожно зашарил в потайном кармане,
выудил полётную карту, найденную им во время шмона и
уже напрочь позабытую, и резко сунул её под нос
Гриневскому. –
Не нашли. Шуруп со товарищи, искать не
умеют... Твоё, сволочь?!
Таксист молча кивнул.
–
Ты же рассказывал раненому Пугачу, что был
вертолётчиком, там, в такси, как я сразу не допетрил!
Поэтому он тебя в свой спецназ и определил, когда встретил
на зоне! И это твоя карта, по ней ты должен был вывозить
Пугача с грузом из Шаманкиной мари! Так?! Говори,
падаль!

–
Так! – выкрикнул тот нисколько не тише. –
Да,
Пугач сказал, что я должен буду вести вертолёт, а что или
кто будет в вертолёте, об этом мне знать не положено!
Ясно? И я перед тобой отчитываться не должен, у меня свой
опер есть!
–
Тихо! – рявкнул «археолог». –
Ну-ка дай сюда. –
Он
буквально выхватил карту из рук Алексея.
Но тот уже успокоился. Неконтролируемая вспышка
агрессии, только и всего. Просто ещё один элементик
головоломки встал на своё место. Только и всего...
–
Значит, у Пугача теперь нет лётчика, – сказал он. И
хмыкнул:
–
Вот бедолага – устроить такое шоу и оказаться с
носом...
–
Вряд ли, – возразил Гена. –
Пугач не такой дурак,
чтобы не перестраховаться. В этом его спецназе наверняка
есть дублёр – как есть дублёры и всех прочих необходимых
ему в деле бойцов...
–
Ясно. –
Алексей хлопнул себя по колену. –
С этим
вопросов больше нет. А теперь отвечай прямо. Ежели это
операция ФСБ, секретная операция... так какого ж лешего
ты нам – вэвэшнику и уголовнику – всё про неё выложил?!
И Гена вдруг запнулся, низко опустил голову.
–
А я могу тебе ответить, – победно продолжал
Карташ. – И мой тебе ещё один вопрос: а что в таком случае
с Машей будет?
–
Таксист её выведет к станции, всё расскажет, она
подтвердит... –
глухо ответил «археолог», глядя в огонь. –
Если... если с нами что-нибудь случится, то информация
через Таксиста попадёт, куда надо. –
Он вдруг резко
вскинул взгляд, посмотрел прямо в глаза Карташу – как
тогда, во время первой вербовки. –
Ты понимаешь, что мы
должны остановить вывоз платины?! Вертолёт заберёт её –
и всё! И никаких концов! А я один не справлюсь. Слишком
внезапно всё получилось – я не успел подать сигнал,
сообщить...
–
Значит, я опять угадал, – удовлетворённо хмыкнул
Алексей. –
Ай да Карташ, ай да сукин сын... Ты хочешь,

чтобы я пошёл с тобой и помешал вывозу. Взорвал
вертолёт, перестрелял охранников на прииске, поубивал
этот спецназ уркаганский. Да?
Гена молчал, но взгляд не отводил.
–
И ты за это орден хочешь получить, что ли?
–
У меня нет другого выхода. Это дело чести, – сказал
«археолог». – Не знаю, поймёшь ли ты... Но я пойду туда и
сделаю всё, чтобы платина досталась только государству.
Пойду с тобой или без тебя.
–
Я тоже пойду туда.
Они синхронно обернулись. Маша уже не спала,
сидела на лапнике и внимательно слушала.
–
Мария Александровна... –
начал было Гена, но
«хозяева» дочь его перебила, ответила в тон:
–
Это дело чести. Я пойду туда и убью того, из-за кого
погиб мой отец. Пойду с вами обоими или без вас...
Меньше надо было орать, разбудили.
–
А я, значит, один пешедралом на станцию? –
хохотнул Гриневский и яростно почесал темечко. –
Не,
братва, не прокатит. Я с вами. Если победим, то мне,
глядишь, и амнистия будет – за спасение платинового
запаса родины...
–
Маша, – просительно сказал Алексей, – Ма-аша! Я
же ещё не решил. Я вообще никуда не пойду – с одним
«макаркой» под пулемёты лезть!
–
Ну, положим, не с одним «макаркой»... – «археолог»
задумчиво посмотрел на свой вещмешок. –
Найдутся
игрушки и для каждой Марфушки.
–
А я пойду. – Она упрямо тряхнула чёлкой.
–
Без карты?
–
Без карты.
И Карташ вдруг захохотал – оглушительно, на весь
лес.
–
Такого приключения я на свою жопу ещё не искал, –
простонал он сквозь слёзы. –
Даже и вообразить себе не
мог. Ну и команда спасателей подобралась – вэвэшник,
кагэбэшник, дочка «хозяина» зоны и беглый уголовник с
этой же зоны!..

***
В общем, можно сказать, что им пока фартило изо
всех сил.
У Гены-псевдоархеолога
в
вещмешке
обнаружилось масса полезных штуковин – начиная от
репеллента против комарья и гнуса, походного складного
топорика
и
саморазогревающихся
консервов
(поворачиваешь крышечку, в банке что-то шипит по-
змеиному, и пышущий паром, например, гуляш – готов) и
заканчивая прибором ночного видения, двумя бесшумными
пистолетами 6П9, пятью светошумовыми гранатами «Заря»
и даже СВУ-АС в количестве одной штуки – снайперским
автоматом с дальностью аж до трехсот метров, который
Карташ прежде видел только на картинках в методичках
ДСП. Коньячку не было.
–
Мы сейчас здесь, – на ходу ткнул Гена в карту
покойного Дорофеева. Они двигались цепочкой по дну
глубокого песчаного оврага, стены которого были, как
очередями из крупнокалиберного пулемёта, истыканы
стрижиными гнёздами. Спасибо Егорке, толковую карту
нарисовал – с указанием вовсе уж непроходимых участков,
окольных путей и достопримечательностей вроде скального
отрога или исполинского кедра на верхушке сопки – для
пущей ориентации. – А Шаманкина марь – вот она. Нашими
темпами дня два пути...
–
Ну и дальше что? – спросил Алексей, косясь на
карту.
–
Ввяжемся в бой – а там посмотрим, – уверенно
сказал Гена. Помолчал и добавил:
–
Главное – не дать им увезти платину. А уж как
сообщить своим, я придумаю, не боись...
–
Если «уголки» нас не опередят.
–
А вот тут уж – на всё воля аллаха. Но не должны: им
ещё вертолёта ждать.
Алексей вздохнул. Искала его деятельная натура
приложения сил – и вот пожалте, нашла...
Нет, ему по-прежнему не было страшно, скорее просто
интересно, жутко интересно... однако, господа офицеры,

ежели рассуждать здраво, то ничем иным, кроме как
глупостью, безрассудством и самоубийством, их поход
назвать нельзя. Трое мужиков, не считая девки, – против
вооружённой охраны прииска, против уголовного спецназа!
А ещё и девку под пули подставляем... Он посмотрел на
спутников.
Машка, вот же зверь-баба, шла вперёд как заведённая,
упрямо прикусив губу и глядя прямо перед собой из-под
сведённых бровей. Гриневский же, шалопай уркаганский,
двигался вроде как даже весело – отгонял комаров веточкой
и радостно щурился на солнце. Ну да, ну да, почуял
свободу – да ещё и возможность искупить вину перед
обществом опять же...
К вечеру небо затянуло тучами, стал накрапывать
мелкий дождик – бесконечный, как тайга, и унылый, как
пеший переход по ней. Быстро темнело.
–
Стоп, – сказал наконец Гена и шумно перевёл дух.
Потянулся, сбрасывая с плеч рюкзачок, – дальше не пойдём,
промокнем на фиг...
–
Смотрите! – Маша вдруг вытянула руку, указывая на
бурелом слева по курсу.
Алексей
вгляделся.
И впрямь:
за
серыми
нагромождениями
поваленных
деревьев
отчётливо
угадывался тёмный силуэт, напоминающий косо воткнутый
в землю крест. Причём явно сие было человеческих рук
творение – уж слишком правильных форм.
–
Что это, как думаете? – отчего-то шёпотом спросила
Маша.
«Аспирант» же молча достал топорик и двинулся к
бурелому. Карташ пожал плечами и пошёл следом...
Самолёт.
Алексей сунул сигарету между губ, прикурил со
второй попытки – пальцы дрожали, всё ж таки давненько он
не ходил в столь длительные пешие прогулки...
Крошечный двухмоторый «ан», свалившийся посреди
тайги неведомо когда и неведомо по какой причине – но,
судя по всему, очень давно. Борта проржавели, сквозь
фюзеляж проросли крепкие осинки и прочие лопухи. Дверь

нехотя подалась, когда Гриневский потянул за ручку, – и
вдруг с шумом отвалилась, упала на жухлую листву,
разбрызгивая дождевые капли, как крышка гроба. А в
кабине... Маша испуганно ойкнула, даже Алексею на миг
стало не по себе – в кабине, на истлевшем кресле первого
пилота, сидел натуральный скелет и таращился на незваных
гостей пустыми глазницами. Ухмылялся приоткрытым
ртом. Правая костяная рука лежала на колене, прихлопнув
ржавый пистолет – «ТТ», машинально определил Карташ.
Второе кресло пустовало.
–
Однако, – негромко прокомментировал Геннадий. –
Чего только в тайге не найдёшь...
Он потыкал носком сапога порог – не провалится ли –
осторожно поднялся и скрылся в салоне. Самолёт качнулся
со скорбным скрипом.
–
Там змеи могут быть, господин археолог! –
запоздало предупредил Карташ. И добавил вполголоса:
–
Любят они такие укрытия...
–
Гляди-ка, начальник, – Гриневский аккуратно, чтобы
не потревожить кости, колупнул пальцем обшивку кресла
под черепом, и на ладонь ему упала какая-то металлическая
хреновинка. – А здесь весело было...
Алексей наклонился поближе. Пуля. Пистолетная
пуля, немного деформированная... И только теперь он
заметил, что в отвалившейся дверце имеют место несколько
аккуратных дырочек. Стреляли явно снаружи.
–
Чудны дела твои, господи, – в кабине показался
«аспирант» с расползающимся от дряхлости холщовым
мешком, спрыгнул вниз, бухнул мешок на землю.
Мешок развалился окончательно, и на прелую хвою
веером разлетелись пачки красных купюр в банковской
упаковке. Старые «червонцы».
–
И таким добром там – весь салон набит, – сообщил
«археолог», отряхивая ладони.
–
Мама моя, – Маша наклонилась, осторожно взяла
пачку, – это сколько ж здесь?
–
Старыми – миллиона на два, – усмехнулся Гена, – а
по нынешним временам – даже на антиквариат не сгодятся.

Гнилые к тому же...
–
Интересное кино... –
Алексей поднял воротник
бушлата. – Что ж его, самолёт этот, получается, сбили?
–
Не факт, –
возразил Гриневский. –
Мог и сам
шмякнуться. А мог и напарничек этого, костлявого,
принудить сесть. Второе-то кресло ведь пустует, а по
одному никто не летает...
–
А почему тогда второй деньги не забрал? – тихо
спросила Маша.
Таксист пожал плечами.
–
Всяко могло быть, – философски ответил за него
Геннадий. –
Друг друга постреляли, а второй снаружи был,
его тело зверьё потом растащило... А могли и местные,
какие-нибудь мимо проходящие охотники услышать, что
самолёт упал – да и поспешили на помощь, с ружьями да
рогатинами. А что такого, пилотов в расход, деньги,
естественно, себе, а тайга – она всё спишет... В те годы
старатели по государственным золотым приискам знаете
сколько зарабатывали? А ежели одному такое богатство? Да
вот что-то не срослось...
–
В общем, тёмная история, – подытожил Алексей.
–
Так
где
ночевать
будем? –
подал
голос
Гриневский. – Дождик усиливается.
–
А можно прямо тут, под фюзеляжем. Сухо и
бумажек много, на костёр хватит до утра, –
сказал
«археолог».
–
Вот уж нет, – решительно заявила Маша. –
Ещё
рухнет на нас такая махина... Да и рядом со скелетом что-
то не хочется ночевать.
–
Тоже верно, – сказал Карташ. –
Предлагаю денежек
набрать, сколько унесём, и передислоцироваться вон туда –
там как будто скальный уступ виднеется, под ним и
переждём...
–
Такие деньжищи – и только на растопку, – покачал
головой Гриневский. Цыкнул зубом:
–
И впрямь, гражданин «аспирант», – чудны дела твои,
господи...
К счастью, дождь закончился к полуночи.

***
–
Люди!
Когда за сотни вёрст от жилья слышишь человечий
голос, то реакции могут быть самые различные – от буйной
радости до леденящего страха. Всё зависит от того,
насколько желательна тебе самому встреча с другим
человеком. Как это ни странно, большинство из тех людей,
что бродят по тайге, вовсе не жаждут встреч с себе
подобными.
Крик донёсся из оврага, мимо которого они
проходили.
–
Падай! – выпалил Гена и первым рухнул на землю,
одновременно сбрасывая с плеча автомат.
Карташ прыгнул к замешкавшейся Маше, обхватил её
за талию, завалил за осину и сам упал рядом.
В них никто не стрелял. В общем-то, трудно ожидать,
что сначала предупредят окриком, а потом начнут садить из
всех стволов. Это надо чтобы враги были или очень
благородные или очень дурные. Однако ежели в экстренных
ситуациях будешь сперва рассуждать, а потом уж
действовать,
долгожителем
не
станешь.
Лучше
повиноваться рефлексам, лучше перебдеть. И плевать, что
глупо и смешно они выглядят в чьих-то глазах... Зато
поживут ещё, даст бог.
Рассмотрев же сверху окликнувшего их человека, они
переглянулись и стали спускаться по склону оврага –
совершенно безбоязненно.
Дед, этакий таёжный Берендей, идиллически восседал
под елью. Возле его ног, обутых в самые натуральные
лапти, валялся латаный-перелатаный «сидор», пустой, судя
по виду. Совершенно белая борода топорщилась клочьями,
на плечи свисали такие же белые, длинные волосы. Кожа –
дублёная, коричневая, как сосновая кора, кожа человека,
живущего под открытым небом. А морщин на лице,
наверное, столько же, сколько и лет ему самому – огромное,
в общем, множество. Головной убор старика напомнил
Карташу иллюстрации в книге о Робинзоне Крузо – в такой,

с позволения сказать, шапке обычно изображался
популярный островной сиделец. Тело дедка прикрывало
невообразимое рубище – то ли остатки какого-то кафтана,
то ли кафтан, пошитый из остатков всего на свете.
–
Ты кто, отец? – спросил Геннадий, присаживаясь
напротив деда на небольшой выворотень. Автомат
«археолог» перевесил на грудь.
Дед приоткрыл совершенно беззубый рот, прошамкал:
–
Человек божьего мира, как и всяк. А наречён
Силантием, по отчеству Петрович. Ваших имён не спрошу,
не запомню. Памятью худ стал. Ранешнее помню, а новое
проваливается, как сквозь сито...
–
Сколько ж вам лет, дедушка? – Маша во все глаза
пялилась на диковинного старца.
–
Одному богу ведомо. К чему считать? Проживу,
сколько положил господь, а больше мне не надо. Но,
вестимо, к закату идёт. Ноги отказали. Потому и позвал вас.
Самому, чую, до дому не дойти.
Дед говорил странно, словно спотыкаясь в конце
каждого слова. Но какое-то спокойствие исходило от его
слов и от него самого – такое исходит от реки утренней
порой вместе с поднимающейся над водой дымкой и
поразительным затишьем всей природы.
–
И откуда сам будешь? – Воспользовавшись
внеплановым привалом, Гриневский закурил.
–
Здесь живу.
И тут Карташа осенила догадка:
–
Уж не из раскольников ли, отец?
–
По разному нас величают. Двоеперстцами тож. От
никонианцев скверна идёт. Мы-то люди праведной веры.
Оттого и гонимы. С протопопа Аввакума горе мыкаем...
Значит, не все байки врут. Выходит, и вправду
обитают в болотах раскольники...
–
А где твои...
«Как же их назвать, – Карташ не мог подыскать
подходящего слова, – единоверцы, сородичи, что ли...»
–
...ну, братья и сёстры?
–
Померли все. Один я остался. Доживаю-от. Уж

недолго ждать.
Геннадий расстегнул рюкзак, достал карту, положил
дедку на колени.
–
Карту читать умеешь, отец?
–
Не обучены. Грамоту раньше знал, а теперь не
ведаю. Глаза давно мелкоту не различают.
–
Ясно, –
«археолог» карту убрал. –
Ну чего,
попробуем подняться, отец.
–
Да уж пытал. Ноги не держат.
Но всё-таки Геннадий приподнял старика, ухватив под
мышки. И убедился, что ничего не выходит.
–
Не держат, сынок, я ж говорю, – дедок покосился на
сигарету Гриневского, насупил брови. –
Зелье греховное
потребляешь. Дым люб сатане, потому и ад утопает в дыму.
–
Эх, отец, –
вздохнул Гриневский, –
если такие
пустяки признавать грехами, то праведников вообще на
земле не отыщется. И царствию небесному пустовать
придётся.
–
А Сатана помалу в нас проникает, – не задумываясь,
сообщил старец. –
Сперва одну щупальцу запустит,
ухватится, потом другую, а потом ты уж и заметишь, как
весь его...
Пока дед с Гриневским спорили о смертных грехах,
Гена отвёл Карташа в сторону.
–
Ты понимаешь, что нельзя с ним возиться?
–
Бросить помирать?
–
А что ты предлагаешь? Оставим еды и воды.
Может, посидит и отойдёт. Могу вколоть ему
препаратец под названием «Прилив»... Только сомневаюсь,
что подействует.
–
Погоди-ка.
Карташ, в отличие от «аспиранта», знал и помнил
местные байки. И если одна оказалась правдой, то почему
бы и другой к ней не присоединиться?.. Старлей вернулся к
раскольнику.
–
Скажи, отец, ты здешние болота хорошо знаешь?
В ответ прозвучал короткий старческий смешок,
похожий на кашель.

–
Средь них жизнь прожил, как не знать.
–
Самолёт упавший встречал?
–
Ероплан-то? А то. Давно тут лежит, за грехи был с
небес свергнут.
–
Ну уж у самолёта-то какие грехи? – устало, как
учительница у тупого второгодника, спросил Гриневский.
–
Так ведь деньги – грех, –
назидательно сказал
старик.
Карташ оттеснил настырного Таксиста в сторонку:
–
С этим понятно. А известен ли тебе... как бы его
назвать... остров, который почти со всех сторон окружён
болотами?
–
Так то ты про Вороний Глаз говоришь, – кивнул
старик.
–
Ты там бывал? – быстро спросил Геннадий.
–
Захаживал по молодости. Потом уже нет. С тех пор,
как на Вороньём Глазу нехристи поселились.
–
А когда они там появились?
–
Не помню, сынок, – развёл руками дед. –
Годы
сливаются в один поток, как ручьи в реке. И уже не
разобрать, когда и откуда что влилось.
–
В какой стороне твой... дом, отец? – спросил
Алексей.
Старец уверенно указал направление морщинистой
ладонью.
–
Там же сплошные болота, – задумчиво проговорил
«археолог».
–
Не одни болотины, сынок, не одни. Язык человечий
привык одним вымахом все крошки слизывать. Он и веру
христову одним словом величает, будто разницы нет. А ты
плод яблоко возьми, вглядись. Не одна мяготь в нём. Есть
червоточины, есть черви, мяготь грызущие...
–
Ты погоди про веру, давай с болотами закончим, –
Гена, прищурившись, посмотрел на карту, раздражённо
пожал плечами и карту спрятал. – Я не могу в толк взять, вы
что, на топях живёте?
–
Не живём. Один я, говорю, век доживаю.
И не на топях, а на тверди. Там край низкий, однако ж

тверди хватает, хотя и затеряна в болотине, лежит гривами,
одна грива больше, другая меньше, третья совсем
крохотная.
–
И сколько идти до твоего обиталища?
–
Лесным шагом к сумеркам окажешься.
Ежели ходко двигаться, то раньше.
–
То есть часа полтора-два, – Гена посмотрел на часы.
–
А как ты до Вороньего Глаза ходил, отец? –
осторожно спросил Алексей. – В обход или по болоту?
–
По болотине ходил.
–
И... можно сейчас напрямки по болотине пройти к
этому Вороньему Глазу?
–
Чего ж нельзя, когда можно, – усмехнулся старец. –
Тропка-то помечена. Главное, выход на неё найти, а там иди
от вешки к вешке, и пройдёшь. Эх, сынки... Понимаю, что
недалече уж отход. Однако душе – ей не всё равно, где с
телом расставаться. Одно в лесу, как зверю какому, другое
помереть в своём доме, под иконами.
–
Ну-ка покажи свою карту, – Карташ, отобрав у
Геннадия бумагу Дорофеева, отошёл с ней на пару шагов,
присел на выворотень. «Археолог» примостился рядом. –
Вот примерно, где его обиталище, а вот где прииск. До
дедовского жилища около трех километров. Если всё так,
как он говорит, то что мы имеем? Отсюда в обход болота –
до прииска крюк километров в двенадцать. А напрямую
всего пять.
–
Да. Но пять по трясине. А это всё равно что десять
по суше...
–
Твёрдая земля тоже не всегда быстро носит, –
негромко сказал Карташ. –
Завалы, заросли, овраги, прочая
хренотень. И потом, Гена... Мы выйдем оттуда, где нас
никто не будет ждать. Главное, мы минуем известные и
неизвестные препятствия. Ты уверен, что кроме колючки
нет никаких иных сюрпризов? Можешь гарантировать, что
уголовный спецназ не прибавит к уже имеющимся
закладкам свои собственные? В одну «растяжку» мы уже
чуть было не вляпались. И «растяжка» – это не самое
поганое из того, что они могут подсунуть. Так что мы всё

равно будем каждый шаг как по минному полю делать, а это
скорости не прибавит...
–
Да, резон имеется... Имеется, – Гена задумчиво
почесал переносицу. –
Старичок лёгкий, сухонький.
Килограммов пятьдесят от силы. Три километра на
закукорках по очереди... Не должны выдохнуться...
–
К тому же, – усмехнулся Алексей, – богоугодное
дело делаем, господин аспирант. Грехов на нас и так
хватает, глядишь, потом и зачтётся при подсчёте...
***
Переход занял полтора часа. Старика, как и
договорились, по очереди несли на себе Гриневский,
Карташ и Гена-«археолог». Ноша не слишком обременяла,
дедок весил немного, да и менялись они, чтоб уж точно не
устать, через каждые четверть часа.
Это путешествие с дедом на закорках напоминало
какую-то народную сказку – то ли про горе-злосчатье, то ли
про лихо одноглазое. Весь фольклорный антураж был
соблюдён скрупулезнейше: тёмный лес, уханье филина и
бравый солдат прёт на себе через леса лесного старикана.
Ещё только не хватало, чтоб дед и впрямь оказался лихом
одноглазым. Вот заведёт в гиблое место, растает в воздухе
под сатанинский хохот, а ты ходи заколдованными кругами
вокруг одного и того же места и отбивайся от наседающей
нечисти...
Но какая бы романтика в народных кафтанах не лезла
Алексею на ум, её сметала неумолимая проза: в нос шибал
пот немытого старческого тела, чесались комариные укусы
на шее и на руках, над людьми вились голодные рои гнуса,
гудели ноги, покалывало в правом боку, да и примитивно
хотелось жрать.
Они спустились в низину. Под ногами запружинил
мох, идти стало труднее, запахло прелыми листьями и
сырой мшиной. Пошёл чахлый березняк – верное
свидетельство того, что болото близко. А вот и захлюпало
под ногами, между кочками травы показались лужицы

«ржавой» воды с торчащими пучками жёсткой, мерзко
шуршащей осоки. Ничего удивительного, что за много лет
никто не натолкнулся на раскольничью берлогу – поди тут
натолкнись, когда на десятки километров протянулся
однообразный, как рельсовый путь, болотный пейзаж, поди
тут сообрази, где надо сворачивать к какой-то там заимке –
про то ведь указатели не поставлены и путеводные маячки
не мигают... А тем более без большой нужды люди сюда не
ходят. Опытный таёжник в болото и не сунется, а
неопытные в такую таёжную даль забредают раз в сто лет.
К тому же таёжный люд вообще предпочитал избегать этих
сомнительных мест, особенно в последние годы. Тайга
большая, есть где погулять и без этих болотин...
Дошли.
Собственно по болотине пришлось топать совсем
немного, только до первой гривы. Затем уже перебирались с
гривы на гриву, следуя указаниям старика. Грива – одно из
слов, которыми старший лейтенант Карташ обогатил свой
лексикон за время пармской ссылки: так в Сибири называют
лесистые островки твёрдой земли посреди трясин... Теперь
остаётся лишь уповать на то, что все эти словечки вроде
«шишковать», «ломать жадеит», «грива» в дальнейшем по
жизни напрочь не пригодятся...
Острова – пардон, гривы – тут располагались близко
одна от другой, видимо, раньше они составляли один
большой остров, со временем погрузившийся в болотную
воду. Пришлось одолеть шесть или семь грив, пока не
достигли нужной.
Карташ сперва дёргался, вспоминая охотничьи
истории про то, что, дескать, на гривах, если вокруг них
болото не слишком топкое, любит сшиваться разный зверь,
в том числе и медведь.
Опытный, опять же, таёжник на гриву не сунется, если
нет в том большой надобности, потому как ни к чему ему
нежданные встречи с туманным исходом.
Однако кроме разноголосой птичьей сволочи никто им
на островах не попался.
Углядеть жилище или иные признаки человеческого

присутствия можно было, только ступив на тот самый
обитаемый остров, что стал для раскольничьей семьи
прибежищем и домом на долгие годы.
Повесть о том, как советская семья очутилась в лесах,
старик Силантий им уже рассказал. На это ему хватило
одного короткого привала.
Ушли они с женой в леса «аккурат в тот год, когда
деньги меняли» (из чего слушателям не составило труда
догадаться, что в шестьдесят первом). До того оба, то есть
сам Силантий и его жена, проживали в посёлке Вычуга, что
на берегу Шантары, и оба происходили из староверовских
семей. Их поженили самым домостроевским образом –
родительским выбором и родительской волей. Вопреки
расхожим представлениям о непрочности подобных семей,
они с женой жили в любви и согласии, душа, что
называется, в душу.
Может быть, благодаря общей вере. Вот только детей
им бог не давал.
Обоим было уже за тридцать, когда жена Силантия
уверовала в то, что причина их бездетности – совокупный
людской грех, в окружении которого они вынуждены жить.
Безбожие, пьянство, разврат и всё такое прочее. И жена
заразила своей верой мужа. Она же настояла на
необходимости укрыться от греховной суеты, остаться
наедине друг с другом в тишине и чистоте нетронутого
божьего мира – за что Господь несомненно одарит их
ребёнком. А дитё, когда вырастет, само решит, где ему
жить.
Однако детей бог им так и не дал.
Но они прижились в тайге и возвращаться не стали. Да
и не тянуло их к людям, пусть это и покажется странным.
Напрочь не тянуло. Им было хорошо вдвоём... Может быть,
даже слишком хорошо им было без людей, за эту гордыню
господь их и наказал, не дав ребёночка. И особо господь
наказал Силантия, забрав жену на небеса, а его оставив в
одиночестве дожидаться своего последнего земного часа.
Почему в тот далёкий год они направились сюда? В
староверских преданиях часто упоминаются здешние края.

Говорят, что в этих болотах, начиная с петровских времён,
старообрядцы не раз находили укрытие в те годины, когда
власть учиняла гонения на праведную веру.
А именно эту гриву, сказал Силантий, крестясь двумя
перстами, им с женой указал господь.
Будто взял за руку и провёл через болота. А когда
ступили они на эту твердь, словно кто-то сверху шепнул,
мол, оставайтесь тут, стройтесь и живите в спокойствии.
Ну, в общем грех жаловаться, прожили в спокойствии.
Сейчас Карташ с любопытством оглядывал места
добровольного
таёжного
заточения.
На
поляне,
находящейся точно по центру острова, стоят две избы. Одна
поменьше (это чёрная баня, объяснил старик Силантий),
вторая побольше. Других отличий между ними не заметно.
Тёмные брёвна сруба, проложенные мхом, крыша сделана
из плах, по одному узенькому оконцу. Между изб рос
толстоствольный кедр.
Наверное, из его собратьев, росших на острове, и
изготовили сорок лет назад эти срубы.
Старика внесли в избу, положили на полати под
закопчёнными иконами.
Алексей огляделся. Было заметно, что сейчас здесь не
живут, а доживают. Запах плесени. Кругом пыль и паутина.
Какое-то тряпьё в углу. На столе две деревянные миски,
одна алюминиевая. Последняя, думается, принесена из
прежней жизни – вместе с немногим прочим скарбом,
захваченными в дорогу.
–
Пойду взгляну на баньку, – сказал Геннадий, – в ней
же ночевать придётся.
Гриневский сел на пенёк, стоявший рядом с лежанкой
и служивший здесь стулом. Карташ пристроился на таком
же пеньке возле стола.
Маша заинтересованно рассматривала иконы, на
которых мало что можно было разобрать, настолько они
были закопчены.
–
Я ведь ведал там в лесу, что бог пришлёт мне
добрых людей, – прошамкал Силантий.
–
То есть как? – удивился Гриневский.

–
Я бога просьбами зря не тревожил. А попросил
единый раз сего дни: «Дай в собственном доме помереть».
И знал, что сполнит он ту мою просьбу, потому как жизнью
своей я то заслужил. Оттого вы и не прошли мимо. А
думали, что случай.
–
Так получается, случайностей вообще нет в
природе? – чтобы не молчать, поинтересовался Алексей, с
любопытством разглядывая муравьёв, вольготно бегающих
по столу.
–
В божьем мире, сынок, налажен порядок и всему
положен свой срок. Солнце всходит всегда там, где ему
положено. Трава растёт весной, а осенью усыхает. Твари
божьи, бессловесные, тоже тому порядку подчиняются... И
коли ты порядок тот понимаешь и принимаешь, то живётся
тебе легко и помирается легко. А коли ты пьёшь,
сквернословишь или вот дым через рот пускаешь, то тем
заслоняешь от себя божий мир и отдаляешь себя от Бога,
приближая к Сатане.
И помирать тяжелее, оттого что на душе грехи висят,
как кандалы на каторжанине. Так вот случай – это божий
подсчёт твоих дел на сей час.
Поможет он тебе или отвернётся, и ты останешься
один, а то и вовсе в дружбе с Сатаной.
–
Вы хотите сказать, дедушка, что мы, допустим,
согрешили, –
Маша озорно стрельнула глазками на
Карташа, – и теперь бог от нас отвернётся?
–
Он совсем отвернётся, когда от грехов душа твоя
черна станет. А так лишь не поможет тебе, когда другому
бы помог.
–
Дедушка, а нечистая сила здесь водится? – Маша
отвела взгляд от толстой пыльной книги, которую держала в
руках.
–
Тьфу на тебя! Нашла о чём думать! Выкини из
головы нечисть. И запомни. Нет ей хода туда, где крест,
вера и праведная сила...
От долгого говорения дед заметно притомился. А его
ещё было о чём порасспрошать. Карташ поднялся, жестом
остановил Машу, которая готова была пристать к старичку

с новыми вопросами, подошёл к лежанке и присел на край.
–
Расскажи, отец, как через болото пройти? Как найти
завтра поутру твои ветки? Какие там метки, кстати?
–
Вешки, сынок. Найдёте. Чую, угодное дело делаете,
вот Господь нас и свёл. Всё расскажу.
Найти просто. Вот послушай...
***
...Опять не спалось – да что ты будешь делать! То ли
это выброс адреналина такой мощный... то ли мерзавец от
археологии подсыпал в жратву какую-то дрянь. Только-
только начинало светать, и сквозь щели в ставнях сочился
мутный серый свет. Оттого предметы обстановки в комнате
казались зыбкими, нереальными: стол с остатками ужина,
пни заместо табуретов.
Он опустил ноги на вязаный коврик, встал, зашлёпал
босыми ступнями к выходу. В сенях снял с гвоздя бушлат,
снял с входной двери тяжёлый брус засова, на крыльце
вдохнул всей грудью сырой рассветный воздух. Заря ещё не
успела хорошенько заняться над лесом, западный окоем
мигал последними гаснущими звёздами. Карташ спустился
с крыльца и как был босой, в исподнем и накинутой на
плечи куртке, сел на ступеньку, закурил.
Скрипнула дверь в баньке, тёмный силуэт скользнул
вдоль стены избы, остановился неподалёку. Негромкой
голос:
–
Там, за банькой, чья-то могилка. Жены, наверное.
Ухоженная... Разрешите присоединиться, товарищ старший
лейтенант?
–
Садитесь, товарищ контрразведчик.
Гена примостился рядом. Помолчали.
–
А вот скажите мне, товарищ контрразведчик, почему
меня не грохнули вслед за Дорофеевым?
Силуэт в полумраке пожал плечами.
–
Но ведь пытались, да? Думаю, что просто на всякий
случай, тем более вы сами в ловушку полезли. Вот если б
им зачем-то понадобился ваш труп, вы бы трупом стали, не

сомневайтесь. А так... Карта уже у них, вы её не видели –
чего беспокоиться?.. Да и опоздали бы вы к головному
разбору. Груз вот-вот вывезут, всё равно вы ничего сделать
не сможете... Но тебя же не этот вопрос волнует, правда?
–
Допустим.
–
Слушай, –
сказал «аспирант» решительно, без
всякого перехода, – я вот что хотел... Понимаешь, мне
нужна была Машка в посёлке. Посылать двух чужаков в
Парму накануне изъятия – это слишком опасно, могли
вспугнуть. Поэтому и поехала она. Топтунова мы убедили,
что дочурка обязательно должна провести какое-то время в
посёлке. Он сначала был наотрез – мол, на зоне неспокойно,
но я обещал, что к зоне она и близко не подойдёт.
–
Да уж, не подошла... – грустно усмехнулся Карташ.
–
Не в том дело, – отмахнулся Гена. – Не придирайся к
словам. Ты ведь думаешь, что мы её под тебя решили
подложить – выпытать, что ты знаешь, что нет, так ведь?
–
Так, – безразлично согласился Алексей.
–
Ну так вот: не так. Можешь мне не верить. Я вообще
могу тебе всего этого не рассказывать... Это Топтунов
вдруг загорелся выдать её за тебя, такого всего красивого и
московского. А нашей конторе на фиг не нужно
подсовывать тебе начальникову дочку с целью извлечения
информации, у нас другие агенты по этой части есть... А
девка на тебя в самом деле запала, как специалист говорю.
И без всякого нашего участия. Так что ты, сокол мой...
–
Тихо! – Карташ схватил «археолога» за руку.
«Археолог» не подкачал – заткнулся мгновенно, как
будто ему с размаху влепили кляп. Бесшумно сунул руку в
карман куртки, Карташ услышал, как негромко щёлкнул
предохранитель.
–
Погоди ты стрелять...
–
Бля, это ещё что...
–
Ш-ш...
За банькой, на фоне серого предрассветного неба по-
над серым клубящимся туманом медленно шла, нет, –
плыла над самой землёй неясная фигура в чёрном,
беспросветно чёрном плаще с надвинутым на самое лицо

капюшоном.
И было столько жути, столько нечеловечности в ней,
что Карташ буквально остолбенел. И, похоже, то же
почувствовал и гэбист – они сидели неподвижно, не дыша,
не моргая, даже не думая, хотя ясно было, что это не морок,
не бесплотное привидение, потому как потревоженный
туман медленно, будто нехотя завивался в спирали в её
кильваторе... Они просто смотрели. А фигура – росту в ней
было метра два не меньше, – проскользила к ельнику по
левую руку от дома раскольника, на миг замешкалась... На
уровне её груди возник вдруг синеватый огонёк, ровный и
нереальный, как от лампы дневного света, но отчего-то
глядеть на него было вовсе уж невмоготу, фигура
склонилась к самой земле, опустила огонёк в туман,
подержала малость и снова спрятала в складки одеяния.
Над болтами пронёсся негромкий, но полный столь
невыразимой тоски стон, что захотелось завыть вместе с
ночным гостем... Волосы на голове шевелились от ужаса.
Между тем некто в плаще скользнул в ельник – и исчез с
глаз долой. Не шелохнув веткой, не потревожив сучка.
Лицо Гены было мокрым от пота, хотя утренний холод
к повышенному потоотделению никак не располагал.
–
Фух... –
шёпотом наконец выдохнул «археолог»,
вынул трясущуюся руку из кармана, в которой был зажат
пистолет и тыльной стороной ладони провёл по лицу. – Вот
же Хрень какая... Что это было, а?
–
А я почём знаю, –
сказал Карташ. Голос не
слушался. Он достал сигарету, сломал случайно и в сердцах
отбросил. – Было и сгинуло. Мало ли что в тайге бывает...
–
Не-ет, ребяты, обратно в баньку я не пойду. Страшно
до усрачки.
–
Ну так в дом пошли. Надо бы поспать, чует моё
сердце, тяжёлый день у нас будет.
–
Да уж, уснёшь теперь...
Старик не спал, глядел в потолок и шевелил губами –
не иначе, молился.
–
Дед, – негромко позвал Алексей, чтобы Машу не
разбудить... ну и чтобы лихо лесное не услышало.

–
Никон это был, – преспокойно ответил Силантий. –
По болоту шляется, чуть не кажную ночь ходит кругами, да
приблизиться не может.
Гриневский, сволочь, мирно похрапывал на своём
месте.
–
Тот самый? – выдохнул Геннадий. –
В жизни бы не
поверил...
–
А то кто ж! – старик говорил на полном серьёзе. –
Он, антихрист. Сами ж его встретили. Ходит по топям,
успокоения не находит. Три перста его десницы огнём
горят. Он опускает их в болото, словно остудить хочет, ан
нет ему избавления. Бог покарал... Ну чего встали? – вдруг
повысил он голос. – Ложитесь давайте, вам в путь скоро.
Глава 15
УГОЛОВНЫЙ СПЕЦНАЗ
30 июля 200* года, 8.45.
Вышли, когда совсем рассвело, иначе вешек в темноте
ни за что не углядели бы.
Утро выдалось как на заказ – тихое и тёплое.
В такое время хорошо на рыбалочке дожидаться
первого клёва. Или хорошо, – если не сказать здорово, –
просто спать в своей постели, сладко чмокая во сне. Короче
говоря, хорошо всё, кроме разве как переть по болоту,
отфыркиваясь от комарья, выискивая раскольничьи метки,
прощупывая вагой дно перед каждым шагом.
Вот они как раз по болоту и пёрли.
Болото болоту рознь, это вам скажет любой мало-
мальский грамотный в лесном отношении человек. Есть
собственно болота, а есть топи.
Первые могут быть труднопроходимы, но, в общем-то,
опасны лишь для совсем неумелых людей. Топи же
непроходимы ни для кого... За исключением тех, кто знает

тропку, если разумеется, эта тропка вообще существует в
природе.
Они двигались по наихудшей из разновидностей
болот – по гнилой трясине, состоявшей, казалось, из одних
«окон». Что такое «окно», Карташ испытал на себе, когда
оступился, соскользнул с кочки и бухнулся в чёрную
стоячую воду.
Полное ощущение – под ним разверзлась бездна.
Первобытный страх холодом разлился под кожей, когда
Алексею представилось, что эта непроглядно-тёмная, мало
напоминающая воду субстанция сомкнётся над головой.
Понятно, что выходя на болотину, они готовили себя к
подобным сюрпризам. Поэтому действовали без суеты и
паники: Карташ положил вагу поперёк «окна», ему бросили
один конец заранее подготовленной верёвки, другой конец
обмотали вокруг ближайшей чахлой берёзки. И он
выбрался, можно сказать, отделавшись лишь лёгким
испугом.
А самым тяжёлым испытанием для них стало
одоление участка, который Алексей про себя окрестил
«водяным матрацем». Полоса салатно-зелёного мха едва ли
превышала в ширину сто метров, мох накрывал болотную
воду ровным, без кочек и «окон», симпатичнейшим с виду
ковром. Ковром, который гулял под ногами, как «водяной
матрац» или как однослойное днище резиновой лодки. На
каждом шагу нога проваливалась в мох, каждый раз
проваливалось куда-то и сердце – а что, если этот покров
прорвётся и прореха начнёт расползаться? Никакая вага с
берёзками не спасут... Карташ невольно повторял про себя
как заведённый: «Господи, если ты есть, не дай погибнуть
так».
Пронесло.
Они прошли этот участок и продолжали путь – от
вешки с истлевшим тряпичным лоскутом к другой такой же.
Вешки отмечали, может быть, единственный проход через
эти топи, представлявшим собой узкую, извилистую тропу
из плотно сросшейся болотной травы.
Они добрались до Шаманкиной мари, или на

раскольничий язык переводя, до Вороньего Глаза за два с
небольшим часа. Довольно быстро добрались, если принять
во внимание, какую полосу препятствий пришлось
одолевать. Карташ даже не поверил своим глазам, когда за
сухими деревцами наконец показалась тёмно-зелёная лента
нормальной тайги.
Десять минут молча переводили дух, сидя на твёрдой
земле, рассматривали карту, устанавливая точное место
выхода из болота.
–
Вот мы и в Африке, – вдруг сказала Маша.
–
В какой ещё Африке? – удивлённо спросил Карташ.
–
Да вот привязались детские стишки. Всю дорогу
покоя не давали. В Африке акулы, в Африке гориллы, в
Африке большие злые крокодилы, будут вас кусать, бить и
обижать, не ходите, дети, в Африку гулять...
–
В зоне Африкой звали территорию за вторым
бараком, – вспомнил Гриневский.
–
Ладно, хорошо тут с вами калякать обо всём, но
пора, – сказал Геннадий, поднимаясь. –
Кстати, мне раз
довелось побывать в этой вашей Африке. На сафари. В
качестве как бы телоохраняющего сопровожденца одного
нашего,
отечественного
босса,
ныне
закономерно
покойного. Прелюбопытная история вышла в этой вашей
Африке. Потом как-нибудь расскажу.
На разведку отправился «археолог» – как самый
опытный в делах подобного рода.
Он вернулся через полчаса, усталый, грязный, но
довольный, как шагающий экскаватор:
–
Быстро их отыскал – двинулся на голоса и вышел
куда надо. Гомонят на всю тайгу. Почти не скрываясь уже,
гады... –
Он перевёл дух, отхлебнул из фляжки. –
Сворачиваются они там, ребята, вот и развили бурную
деятельность. Таскают ящики, сматывают кабели, ямы
какие-то закапывают. Я особо не вглядывался, так, отметил
подходы, засёк, что где находится, и назад. Ну чего,
двинули?
–
Да передохни ты, – сказал Алексей. –
Что там с
нашими уголовными друзьями?

–
Не попадались. Никаких следов их тайного
присутствия не засёк. Но они уже должны быть где-то
поблизости.
–
Будем надеяться, и они тебя не засекли, – пробурчал
Гриневский.
Гена вёл группу уже проверенным маршрутом.
Несмотря на это, двигались они на пределе осторожности,
старались как можно больше походить на бесплотные тени,
скользящие над землёй, поставили на первое место не
скорость передвижения, а его незаметность.
Они залегли за пригорком, расположившись так,
чтобы солнце светило в спину и не бликовало на линзах
бинокля. Тайный прииск отсюда просматривался во всей
своей красе.
Обжитое пространство, размером с футбольное поле
на краю скалистого островка... то есть полуостровка,
поскольку примерно в километре от них Большую землю с
полуостровом соединял невысокий, метров до пяти-семи
кряж –
этакая
окаменелая
щербатая
челюсть
доисторического чудовища. В щербинах буйствовали
заросли. Другой край гряды исчезал под сосновыми
каскадами на берегу.
–
Наши уголовные, как ты выразился, друзья кряжем
пойдут, – негромко сказал Гена, точно боясь, что его могут
услышать. – Так что увидим, когда двинутся...
Алексей молча кивнул.
–
Вышки нет, –
заметила Маша. –
Они что, не
охраняют?
–
Охраняют наверняка только кряж, – ответил Гена. –
Вот там, я думаю, понаверчено и электроники, и секреток
всяких. А со стороны болот кого им ждать? Брода ведь, по
идее, не существует в природе.
–
И потом, вышку можно случайно с вертолёта
приметить, – добавил Гриневский. –
Её-то издалече видать,
не то что сараи... И если кто вдруг заинтересуется – а что
это за фигня торчит посреди болота? Да стуканет, куда
надо. А это пацанам с прииска на фиг не надо...
Обжитое пространство включало в себя бревенчатый

дом, несколько сараев разной величины, пара армейских
палаток-шатров (возле одного сложены штабелем несколько
зелёных армейского же образца ящиков), длинный стол из
неструганных досок, лавки по бокам, козлы, дровница. А
ещё имелась территория, в которой Карташ без всякого
умиления признал уменьшенную копию зоны: забор из
колючей проволоки огораживает постройки барачного типа
и небольшой прилегающий к ним участок. По прииску
активно перемещались люди, все как один обряженные в
камуфляж.
–
Концы зачищают, – сказал Гена и передал Карташу
бинокль.
При помощи
оптики
тридцатипятикратного
увеличения Алексей смог разглядеть даже лица обитателей
загадочной Шаманкиной мари. Да, концы эти обитатели
решили зачистить старательно. Вокруг строений они
расставили канистры с прикрученными детонаторами – по
всему выходило, детонаторы срабатывают от радиосигнала,
а его, не иначе, мыслят подать с борта вертолёта. И пламя
окончательно уничтожит здесь все следы человеческого
пребывания.
Двое автоматчиков вывели из-за приземистого домика
с высокой трубой («местная кухня», –
предположил
Карташ) человека со связанными за спиной руками, толкая
прикладами в спину, погнали к бараку за колючей
проволокой. Человек сопротивлялся, сучил ногами по
песку, наверное, вопил – но отсюда всё было, как в немом
кино. Охранники открыли дверь барака, втолкнули внутрь и
тут же дверь вновь заперли.
После этого один из автоматчиков поднёс к губам
рацию, что-то наговорил в неё.
Спустя минуты две к дверям барака, возле которого
перекуривали, чего-то ожидая, давешние охраннички,
подошли ещё трое – один с пулемётом-ручником на плече,
другой тащил цинк. Третий, как тут же стало понятно по его
действиям и жестам, а также по тому, что шёл налегке, в
этой группе был за командира.
Пулемёт разместили на пороге. Открыли цинк,

вытянули из него конец гибкой металлической ленты,
заправили ленту...
Алексей прекрасно понимал, что происходит сейчас и
что произойдёт дальше. Но вмешаться не мог. Даже пусть,
предположим, они наберутся безрассудства и вмешаются...
Допустим, каким-нибудь невероятным образом они
вчетвером сумеют одолеть охрану прииска, не понеся
потерь. Но они выдадут себя для притаившегося где-то
поблизости отряда уголовников, которые во время лихого
наскока или после него перещёлкают их, как курей,
четырьмя меткими выстрелами из засад. А уголовники, уж
конечно, тоже не намерены оставлять свидетелей.
Поэтому рабов прииска (а именно их заперли в бараке,
тут не надо ломать голову) расстреляют если не те, то эти.
Нет, единственная приемлемая для них стратегия –
выжидание. Выждать, когда на прииск нападут уголовники,
выждать, пока обе стороны постреляют друг дружку –
желательно, чтобы те и те били метко и уложили побольше
боевиков – и только тогда наступит их очередь. И никак не
раньше. Всё, что бы они не придумали по части «раньше»,
есть авантюра, граничащая с глупостью.
Так убеждал себя Карташ.
–
Что там происходит? – спросила у них Маша, но
никто не взялся отвечать.
–
Чего, не ясно, что это сучьё задумало? Беспредел,
начальник, – задёргался Гриневский. – Будем глядеть, как в
телевизоре, да?!
–
Тихо ты, тихо, – сквозь зубы прошипел Геннадий. –
Хочешь, чтоб и нас ухлопали заодно? Если мы...
Однако любые «если» уже опоздали.
Один из охранников прииска отомкнул висячий замок
на дверях барака, снял его с петель, отбросил в сторону и
ногой распахнул створы.
И сразу вслед за этим с порога ударил пулемёт.
Пулемётный ствол с дрожащим на конце язычком
пламени поворачивался из стороны в сторону. Чёрным
градом летели гильзы. Монотонно выползала из цинка
лента с патронами.

До их пригорка доносился лишь глухой, несерьёзный
треск – словно кто-то вдалеке строчит на швейной
машинке. Ни криков, ни прочих звуков слышно не было.
Совсем рядом в кустах деловито шуршала какая-то
зверушка.
А может, пичуга. С далёких палёных торфяников
тянуло горьковатой сыростью... Как будто ничего и не
происходило. Словно смотришь фильм про войну в летнем
кинотеатре – на экране убивают понарошку, а вокруг, в
реальности, жизнь идёт своим чередом.
Алексея передёрнуло.
Вскоре всё было закончено. Пулемётчик, даже не
расстреляв до конца ленту из цинка, поднялся, отошёл в
сторону. А в дверь барака, сдёрнув с плеч автоматы,
проскользнули
четверо
охранников.
«Педантичные,
твари... – подумал Карташ. И мстительно ухмыльнулся. – А
ведь вы, ребятки, тоже отработали своё – и превратились в
обыкновенных, никому не нужных свидетелей».
Из барака вышли все четверо, остановились на пороге.
Приблизился пулемётчик, всех угостил сигаретами. Дружно
задымили. Ну ни дать ни взять работяги, сладившие
трудную работу и получившие законное право на перекур.
–
Вот сейчас их хорошо бы достать из «Мухи», одной
гранаткой – и всю банду накрыть... –
донёсся до Алексея
напряжённый шёпот «аспиранта». Гена словно давал совет
ничем себя пока не обнаружившим, но предполагаемым
уголовникам к началу акции. Но уголовники удобной
ситуацией не воспользовались.
–
А что делать нам, если нападения не будет? – вдруг
спросил Карташ. –
Расчёты расчётами, а мало ли...
Допустим... самое простое и очень даже реальное:
зэковский отряд напоролся на мины, и всех людей Пугача
вместе с самим паханом разметало по кустам. Что делать
будем, а, аспирант? Появится вертолёт, загрузит платину –
и тю-тю...
«Аспирант» промолчал.
Алексей пожал плечами, перевёл бинокль на длинный
стол с лавками по бокам – к нему сейчас, со стороны

бревенчатого дома, наверняка служившего казармой
местного охранного гарнизона, неспешно шествовал
коренастый седовласый мужик. А на столе другой
охранничек налаживал спутниковый телефон. Возраст,
властность в лице, даже походка – всё говорило за то, что
седой тут у них за самого главного. Да и вряд ли последний,
самый важный за все эти годы сеанс связи «точки» с
Большой землёй мог проводить кто-то рангом поменьше...
Разговор Седого по спутниковому телефону длился
секунд двадцать – конечно, он сказал некую условную
фразу, напрочь непонятную для непосвящённого и
означающую, что всё, дескать, в порядке, полностью готовы
к
вывозу,
высылайте
«борт»
согласно
прежней
договорённости.
Седой дождался
закодированного
подтверждения приёма (мол, вас поняли, вылетаем или
даже уже начинаем заход на цель)... Всё, этим уродам
осталось только ждать «вертушку».
А может, уголовники как раз и дожидаются этого
обмена кодовыми фразами? И если зэки залегли
поблизости,
если
отслеживают
происходящее
на
территории прииска, то вот сейчас они и должны начать.
Карташ ощутил вдруг, как тело пронзило острое
возбуждение. То было предвкушение решающего мига,
момента истины, часа «икс», когда позади остались
вождение пальцем по карте и тактические игры, когда
невозможно уже ничего отменить и переиграть, когда
нужно действовать и нельзя, смертельно невозможно
дрогнуть, а надо переть и переть до самого конца, полагаясь
лишь на бога, рефлексы и удачу. Видимо, нечто подобное
испытал и Гена-«археолог» – он повернул голову и
внимательно посмотрел на Карташа. В глазах его полыхало
белое пламя.
Да, если начнётся, то сейчас. Не станут зэки тянуть до
вертолёта. Но у них-то какой план?
Как они собира...
Сначала Алексей решил, что показалось. Показалось,
что от угла шатровой палатки к складированным возле неё
ящикам прошмыгнуло то ли собака, то ли...

Но с их, пусть и маленькой, но всё ж высотки можно
было разглядеть то, чего не увидишь с земли. А именно –
Карташ увидел торчащую из-за ящика ногу, обутую в
высокий армейский ботинок. Там залёг человек.
–
Начинается, –
прошептал
Алексей, –
наши
временные союзнички подползают.
–
Ну и сидим и не отсвечиваем, ждём развязки, как
пай-мальчики, – также тихо откликнулся Геннадий.
...Военная наука знает множество тактических схем
атаки малыми силами превосходящих сил противника. Если
в запасе атакующих наличествует внезапность, то ею можно
распорядиться, например, так: отдельными группами или
отдельными бойцами проникать на территорию врага,
выводить из строя отдельных людей и отдельные объекты,
сохраняя в тайне от врага факт своего присутствия сколь
возможно долго. Применительно к конкретной ситуации это
значило, что бойцы уголовного отряда с разных сторон по
одному проникали бы на прииск и, пока их не обнаружили,
пытались по-тихому уничтожить как можно больше врагов.
Для того существуют «бесшумки», ножи, арбалеты и
некоторые другие уже менее употребительные виды
оружия.
А можно разыграть вариант под названием
«отвлечение». Создать видимость наступления на одном
участке фронта, заставить врага сосредоточить основные
силы именно там, а решающий удар нанести с тыла.
Были и ещё какие-то способы, в своё время
добросовестно законспектированные Алексеем на занятиях
по тактике, и столь же добросовестно забытые по
окончании учёбы.
Уголовники прибегли к варианту номер два.
Из таёжного массива, обступающего прииск, донёсся
хлопок, и белая реактивная полоса прочертила в воздухе
дугу, скрывшуюся за бревенчатым домом. Гранатный
разрыв поднял в воздух облако земли и песка.
Одновременно с выстрелом из гранатомёта затрещали
автоматные очереди. Лупили из тайги, сразу с трех сторон,
атакующие взяли прииск в полукольцо. Может быть, в

арсенале нападающих и имелись «глушилки», но угловые,
понял Алексей, сознательно не стали их навинчивать. Зэкам
требовалось, чтобы охрана прииска сосредоточила
внимание – и, следовательно, огонь – на конкретном
участке...
Одна из очередей подкосила защитника прииска,
перебегавшего от кухни к похожему на баню строению.
Ещё одна очередь срезала человека в зелёной майке и с
карабином незнакомого Карташу образца – человек
выскочил на порог второй шатровой палатки. Той палатки,
возле которой не было никаких ящиков, зато имелись бочки
из-под дизельного топлива и валялись отработанные
аккумуляторы – стало быть, внутри, не иначе, стоит движок,
питающий электроэнергией всё это криминальное
хозяйство.
Заработал тот самый пулемёт, из которого в бараке
положили бесплатную и бесправную рабочую силу – его
успели занести в дом и превратили одно окно в амбразуру.
Пулемётная очередь полосовала тайгу вдоль и поперёк.
–
Патронов не жалеют, – ни к кому не обращаясь,
отметил Гена. –
С патронами у них, видать, полный
порядок...
–
Со штопанными гандонами у них полный порядок! –
в азарте чуть не крикнул Гриневский. –
Когда расстреляют
и наши, и ваши тут-то мы и накроем!
То ли охрана под прикрытием пулемётных струй
замыслила перейти в контратаку, то ли решила таким
образом продержаться до прилёта «вертушки», на которой,
вполне вероятно, стоит крупнокалиберник или какое иное
огневое подспорье...
Но решить-то они решили, а о лазутчиках, уже
находящихся внутри обороны, знать не могли.
Впрочем, человек, примеченный Алексеем, продолжал
таиться за ящиками... Зато в игру вступил второй
диверсант, ранее не светившийся: одетый в лохматый
камуфляж, он появился из-за барака – не иначе,
подкравшись ползком со стороны тайги, перерезал
колючку, огораживающую «жилую зону», подобрался к

строению и сейчас выскочил и припустил к дому.
Его заметили, когда он находился в пяти шагах от
крыльца, и двое охранников, укрывавшихся за дровницей,
открыли автоматный огонь. Очереди принялись рыхлить
землю вокруг бегущего, Карташу показалось – несколько
раз даже пересеклись на нём, но – нет. Человек в лохматом
камуфляже взвился в немыслимом прыжке, слишком
поставленном для простого, ничего кроме воровских
профессий не изучавшего зэка, упал, перекатился, взлетел
на крыльцо. Толкнул дверь, что-то бросил внутрь, прижался
к косяку...
От взрыва из окон повылетали оставшиеся стёкла.
Пулемёт заглох, захлебнувшись. Зэк швырнул внутрь ещё
одну гранату... а потом вдруг стал заваливаться набок,
сползать по косяку на доски крыльца. Выходит, достали,
зацепили его очереди, а поставленную задачу он исполнял
уже на остатке жизни.
От дровницы во всю прыть неслись к крыльцу те двое,
что подстрелили лазутчика. Вот тогда и пришла очередь
человека за ящиками. Он пропустил бегущих вперёд, встал
и двумя выстрелами из автомата, судя по всему,
поставленного на стрельбу одиночными, неторопливо
уложил сначала одного, затем второго. После чего
размеренным, с виду даже ленивым бегом пересёк
пространство между ящиками и домом, запрыгнул в
разбитое окно... И, секунд десять спустя, из этого окна в
небо взвилась ракета.
–
Сигнал к наступлению! – сказал «археолог», и
одновременно с его словами в зарослях кряжа заскользили
смутные тени.
А в доме вновь заработал пулемёт – только теперь
огонь вёлся по другим целям. Охранный гарнизон, таким
образом, оказался меж двух огней. И был обречён.
–
Ну вот и баста, – неожиданно спокойно сказал
Гриневский.
Алексей и «археолог» недоуменно обернулись...

Глава 16
ЭТО ЕСТЬ НАШ ПОСЛЕДНИЙ
30 августа 200* года, 16.41.
Убитых охранников беглые зэки отволакивали в барак,
превращённый в таёжный морг.
В переполненный морг. Отволакивали, потому что с
вертолёта не должны увидеть живописно разбросанные там
и сям трупы. Двух своих убитых отнесли туда же. Теперь
новых хозяев прииска насчитывалось пятеро.
Пугач сидел на лавке, уперев локти в неструганные
доски стола, опустив подбородок на сцепленные в замок
кисти. Он уже подходил – первым делом подошёл – к
зелёным ящикам армейского образца. Откинул крышки
двух ящиков, заглянул внутрь, кивнул – дескать, товар на
месте, захлопнул крышки и отошёл. Никакого дрожания рук
при виде этакого-то богатства, никакого алчного блеска в
глазах – короче, никакой платиновой лихорадки, а также
бурных восторгов по поводу одержанной победы. Словно
не сокровища, достойные пера нового Стивенсона, лежали в
сундуках... то бишь ящиках, а какие-нибудь запчасти для
«запорожца», завёрнутые в промасленную бумагу, наличие
присутствия которых и проверил кладовщик-приёмщик.
Другие же угловые без приказа не смели приблизиться к
драгоценному грузу. А приказа приближаться, разумеется,
не последовало.
Гриневский описал Пугача довольно точно: лет
пятидесяти,
невеликого
роста,
обыкновенного
телосложения. Но шкафоподобные редко выбиваются в
авторитеты, потому как у них обычно ничего помимо мышц
в загашнике не имеется, а чтобы дорасти до пахана
требуются, в первую очередь, ум, железобетонная воля,
лисья хитрость – и только уж потом, да и то далеко не
всегда, физическая сила...
–
Эй, Пугач!

Громкий, без дрожи голос.
Голос напугал людей на прииске сильнее, чем напугал
бы выстрел.
Та пара, что тащила очередного жмура к бараку,
жмура бросила, и оба угловых схватились за автоматы. Те
же двое, что от барака возвращались, обернулись, тоже
сбрасывая с плеч стволы. Один упал на землю. Другой
падать не стал, зато всадил в лесные заросли длинную
бестолковую очередь.
Пугач резко выпрямился, уронил руки, правая
гадюкой скользнула к поясной кобуре.
Из-за кедра выступил Гриневский. «Калаш» он держал
на плече – так, как обычно держат автоматы боевики из
полувоенных формирований, позирующие перед камерой.
–
Хоре шмалять, чукчи! Кабы чего поганое задумал,
стал бы я орать во всю глотку!
Гриневский далеко от кедра не отходил, чтобы в
случае чего тут же уйти под прикрытие ствола.
–
Таксист?!
Доведись ему узреть Иисуса Христа, удивления в
голосе зэка было бы, наверное, поменьше.
–
Ты откуда? – вырвалось у другого «уголка».
–
Да оттуда! Чего ж не дождались-то, а? Я-то всего на
полчасика припоздал.
Зависла небольшая пауза. Зэки переваривали чудо под
названием «Явление Таксиста блатному народу».
–
За такие припоздания на перо сажают! – проорал
тот, кто палил из автомата на голос.
Пугач пока молчал, с закаменевшим лицом смотрел на
Таксиста, не отрываясь. Глядел на него пронизывающе.
Жутким взглядом глядел.
–
А ты где был, когда мы мусорню по зоне гоняли? –
выпалил ещё один зэк.
–
Эй-эй, Грибник, отведи ствол, а то ты у нас
нервный! – прикрикнул Гриневский. –
Пугач, скажи своей
бригаде, чтоб угомонила прыть. Так не побазарим. А
побазарить есть о чём. Я тут не с пустыми руками. Я к вам с
подарочком. Узнаёте?

Гриневский шагнул к кедру и выволок из-за него,
ухватив за шкирятник, старшего лейтенанта внутренних
войск Алексея Карташа.
–
Мусора нам нанёс! – откликнулся на появление
новой фигуры скокарь по кличке Грибник.
Лицо Карташа было в крови, руки связаны за спиной.
Он еле передвигал ноги, спотыкаясь через шаг. Было
заметно, что вэвэшник совершенно сломлен – и физически,
и психологически.
–
Стой там! – наконец подал голос и сам Пугач.
Гриневский остановился на полпути между тайгой и
столом, за которым сидел пахан. Карташ тут же, как
подкошенный рухнул на колени.
–
Брось ствол, – отдал Пугач новый приказ.
–
Э, нет, – помотал головой Гриневский и сплюнул. –
Так не пойдёт. Я вам не лох и своё право знаю. Я подляны
не крутил, и вины моей перед вами нет... Разве что не успел
к часу – тут да, вину признаю. Ну, был в долгах, так вот
должок возвращаю, притащив это чучело. Выходит, квиты.
И чего вам бояться-то? Вы меня из пяти стволов вмиг
уделаете, вздрогнуть не успею.
–
Уделаем, – пообещал Пугач. –
Отвечай коротко.
Некогда мне масло размазывать, до гостей глянец навести
надо. Короче, где пропадал в тот вечер, почему потащился
за нами, откуда дорогу узнал?
Гриневский охотно, даже с гордостью объяснил:
–
В тот вечер погнали меня на уазе в посёлок,
хозяйскую ляльку отвозить. Приехал назад, а уже зона
вскипела. Все, как сумасшедшие, бегают, палят во всё, что
шевелится... Ну, испугался, что свои же в горячке положат,
кинулся в сторону, по пути напоролся на одного служивого,
немного повздорили. От него перепал «калаш». Потом
увидал, как отъезжает «вахтовка», дотумкал, что это вы
линяете. Снова прыгнул на свой уаз, двинул следом по
дороге. Уткнулся в жопу вашей тачке. Гранатку вашу
увидел. Посидел возле неё, прикинул, как жить дальше. Раз
меня обязали быть с вами, а я подписался, типа слово дал,
то, значит, и должен быть с вами. Короче, пошлёпал по

тайге, выискивая ваши следы, да заплутал – не следопыт,
чай. Думал, кранты. Вот тут-то и напоролся на костёр, а
возле него грелся этот мусорок. С ним, кстати, был ещё
один. Какой-то мутный фраер из штатских. Подумал: на
фига вам штатский? А двоих мне было бы не доволочь. Так
что дорогу узнал от этого цирика оставшегося... И вообще,
он много интересного напел про ваш поход. В курсе, падла.
Хотите послушать, чего он знает и откуда? До дури
любопытного напоёт. Одних кликух мне неизвестных
целый список накидал...
Гриневский закашлялся и пнул офицерика в бок –
словно тот был повинен в кашле.
–
Гладко метёшь, – отметил Пугач. Холод в его голосе
не предвещал ничего хорошего. –
Выходит, при тебе ещё
имеется мусорская волына.
–
Да, и волына! Не веришь, бляха-муха! Мне не
веришь! Ну, гляди, бросаю дуру на хрен! – вдруг заистерил
Гриневский, поднял автомат двумя руками над головой,
затряс им. –
Давай стреляй, стреляй! Гляди, бросаю! И
волыну кину, всё кину!
И тут жахнуло. Внушительно, надо признать.
Взрыв прогремел в лесу, прямо за шатровой палаткой
с движком. Посыпались сбитые гранатными осколками
ветви – если быть точнее, то осколками двух гранат,
связанных друг с другом.
Ещё бы Алексею было не знать, сколько там гранат,
когда именно при нём Геннадий инструктировал Машу, как
правильно привести в действие опасную игрушку и
произвести бросок по условленному сигналу – поднятый
автомат!
И теперь, как чаще всего и случается в реальных
противостояниях, а не в киношных, служащих единственно
для увеселения зрителей схватках, всё решали мгновения.
Взрыв заставил урок повернуть головы, заставил
инстинктивно пригнуться. То есть – на мгновенье
отвлечься... А как уже было сказано, решали именно
мгновения.
И эти мгновения вдруг растянулись в бесконечность,

застыли... Только потом Карташ вдруг с удивлением
обнаружил, что на весь бой ушло не больше двадцати
секунд...
***
...Когда Гриневский поднял автомат, Алексей скинул
верёвки, обвивавшие его запястья в чисто декоративных
целях, и выхватил заткнутый сзади за брюки пистолет. А
когда шарахнули гранаты, поднял оружие, намереваясь
первым выстрелом снять Пугача.
Однако Пугача за столом уже не было. Волчара не
клюнул на отвлекалово. Верхним чутьём или чем-то там
ещё он сходу, на лету, почуял беду. И вместо того чтобы
вращать головой и пригибаться, бросился под стол.
И Алексей тут же сменил цель. В его секторе
обстрела, помимо Пугача, находились ещё двое, и один из
этих двоих, черноволосый, похожий на кавказца, совсем
близко от Карташа. Когда взорвались гранаты, кавказец
двигался аккурат к Гриневскому – видимо, чтобы подобрать
автомат, который тот грозился бросить на землю. Так что
Карташу, от нечего делать частенько тренировавшемуся на
пустыре за собачьим питомником в стрельбе по бутылкам,
снять неподвижную цель одним выстрелом особого труда
не составило. А вот на поражение второго уголовника, увы,
ушло три пули. Мишень превратилась в движущуюся – зэк
заметался в поисках укрытия, какового поблизости не
обнаруживалось. Сперва помчался к дому, потом сменил
направление, побежал, петляя, к ящикам с платиной... Его
ошибкой стало то, что он пытался укрыться, а не вести
ответный огонь. Третья пуля, выпущенная Карташем,
достала-таки и его.
Карташ стрелял, понимая, что и сам превратился в
идеальную, открытую, как на ладони, мишень, понимая, что
Пугач должен, уже должен стрелять по нему, и не понимая,
почему этого не происходит.
Гриневский, едва прогрохотал взрыв, опустил автомат
к плечу и вдавил спуск. Короткой очередью он срезал того

зэка, что больше других удивился явлению Гриневского, – и
зэк повалился на землю. А Гриневский отпрыгнул в
сторону, продолжая давить на спуск, упал, перекатился,
уходя от очереди, выпущенной уголовником по кличке
Грибник, и стрелял уже лёжа. Последняя, агоническая
очередь Грибника прошила воздух над головой Таксиста.
А Карташ уже увидел, почему Пугач до сих пор не
сделал ни одного выстрела в его сторону. Из-за нужника,
едва завязалась перестрелка, вылетел заслуженный
«археолог» и, вмиг оценив расстановку, понёсся на Пугача,
на ходу стреляя из короткоствольного автомата. Он просто
лупил очередями по столу и около, отвлекая Пугача на себя,
заставляя того вжиматься под лавку. Закончив с двумя
своими противниками, Карташ тоже метнулся к столу... но
опоздал. Там всё уже было кончено.
Не раздумывая, Алексей подальше отбросил ногой
пистолет, выпавший из рук Пугача, потом склонился над
паханом, приложил пальцы к его шее. Жив авторитет! Он,
расстегнув пряжку, выдернул из петель поясной ремень
Пугача, связал ему руки. Уж чему-чему, а вязать узлы на
руках их хорошо обучали в своё время. Полезное, знаете ли,
для вэвэшника умение. А этот пахан, хоть и валяется сейчас
в отключке, но по-прежнему опасен, как загнанный в угол
волк.
Управившись с Пугачом, Алексей в пять шагов одолел
расстояние до распластавшегося на земле «аспиранта».
Присел рядом на корточки.
Проверил – хотя видел, что смысла в этом нет.
–
Ну? – раздалось за спиной.
–
Гену насмерть, –
мёртвым голосом произнёс
Карташ. –
Пугач жив, но ранен всерьёз, в пузо... Никто из
них не промахнулся, но... по-разному не промахнулся. –
И
добавил под нос:
–
А хорошо умер археолог. С оружием в руках.
Прямая дорога ему в Валгаллу...
–
Надо утащить жмуров со двора, –
сказал
Гриневский, не услышав.
–
Надо. – Карташ выпрямился. – Пошли.

–
Слушай... Я тебя не больно пнул?
–
В следующий раз убью... урка проклятая.
Они затащили покойников (и тех, которых не успели
убрать нападающие, и новых) в бревенчатый дом. Входить в
барак, где и без того было тесно от трупов, почему-то не
хотелось.
Жути и без того хватало. Карташ лишь на секунду
глянул – и тут же выскочил наружу, яростно борясь с
рвотными позывами. В бараке было человек пятьдесят.
Разного возраста, разного пола. Дети, женщины, старики. В
драных серых робишках. Измождённые до предела. И
мёртвые. Все мёртвые. Пахло пороховой гарью. Над
мёртвыми телами громко гудели довольные мухи...
Подошла Маша, села за стол, глядя сверху вниз на
валяющегося на земле лицом вниз Пугача.
–
Это он? – спросила она у Карташа, Который вместе с
Гриневским только что убрали с глаз долой последнего
покойника. – Это... из-за него?
Алексей понял, что она имеет в виду и кивнул.
–
Он жив?
–
Пока без сознания. Может, и не очухается...
Гриневский тяжело опустился на лавку, бросил
«Калашников» на стол.
–
Вертолёт будет садиться вон за тем сараем, что
толем крыт. Там у них что-то вроде вертолётной
площадки. –
Он устало накрыл лицо ладонями. И из-под
ладоней спросил:
–
Ну? Кто хочет взглянуть на добычу?
На этот вопрос-предложение никто не отреагировал.
Раздался стон. Пугач зашевелился, перевернулся на
спину, на его защитного цвета куртке в области живота
расплылось тёмное пятно, в этом месте к ткани прилипли
сухие травинки, завиток стружки. Пугач задёргал
связанными руками. Бешено завращал глазами. Его взгляд
заметался от одного человека к другому, пока наконец во
взгляде не появилась осмысленность.
–
Вот как... Поймали фарт, фраера, – пахан вывернул
голову и презрительно сплюнул. –
Вскарабкались по

чужому горбу. Ну-ну... И как дальше жить намерены?
–
А тебе не всё равно? – отозвался Гриневский. Он
отвёл ладони от лица, но на своего давнего знакомого не
глядел.
–
Мне-то ништяк, я своё отпрыгал, отдыхать еду. А
тебе я скажу, сука мусорская, что тебя ждёт. И твоих
корешей. И бабу, которую вы втянули. Вы, по тупости
своей дубоголовой и жадности фраерской, даже не
задумались, на кого замахнулись. Думаешь, это моё? – он
мотнул головой в сторону ящиков. – Теперь это общаковое.
Ты, Таксист, должен врубаться, что такое общак. Это
значит, что вас найдут везде. Везде. В каждом городе, в
каждой деревне будет глаз. Не один. Сотни и тысячи глаз. В
«крокодилах», на вокзалах, в аэропортах. На кораблях. В
подвалах, на чердаках, на дачах, в сараях, пансионатах.
Везде, где может человек схорониться. У каждого
беспризорника будет описание ваших морд. Каждый нищий
на панели будет сечь прохожих, каждый уличный торговец
будет предупреждён. Мы не менты, и ты знаешь, Таксист,
как мы умеем искать. Но вас будут искать и менты. Мы и их
натравим на вас. За границу смоетесь? Там найдут ещё
быстрее. Там не осталось щелей, куда можно забиться
никем не замеченным. Здесь ещё сможете найти такую
щёлку, но продержитесь недолго. До тех пор просидите и
протрясетесь, пока не вытянут и не распнут. А ты знаешь,
что будут тогда с вами делать. По кусочкам, на лоскутья...
–
Пургу метёшь, Пугач, – небрежно, как смахнул
крошки со стола, сказал Гриневский. –
Никакой это не
общак. Ты сам наметился увести у воров их добычу.
Скрысятничал. Поэтому ты сам вне своего закона.
–
Что ты знаешь, парашник! – выкрикнул Пугач и
сморщился от боли. –
Эти козлы решили хапать, не
отстёгивая обществу. Меня направил сходняк. Понял? Их
до времени не трогали, как свинью не режут, пока не
нагуляет жир. И, кстати, думаешь, эти вас искать не будут?
Вы крайние, вам и отвечать...
–
Последний
шанс
свой
играет, –
хмыкнул
Гриневский. – Хочет, чтобы мы приссали и пошли с ним на

сделку. Типа, он нам наобещает один ящик и отмазку от
воровской расправы, за что мы ему сохраняем жизнь и
остальные ящики. Прикидывает, что ему бы сейчас как-то
выкрутиться, хрен с ним, с ящиком, а то и с двумя, ну а уж
потом-то он нас достанет.
–
Какой шанс, паскуда! С такой раной мне звездец
хоть так, хоть эдак. Я вас, сук, на своё правило ставлю. Мне,
понимашь, приятно расписать по пунктам, какое вас,
козлов, ждёт весёлое будущее. Жаль...
–
Летит! – вскочил Гриневский.
Они вслушались. Замолчал, затвердев лицом, и Пугач.
Карташ расслышал далёкое, нарастающее зуденье.
Вертолёт...
–
Сколько у нас? – повернулся он к Гриневскому.
–
Минут десять.
Оба одновременно посмотрели на Пугача.
–
Я хочу сама, – вдруг услышали они тихий голос
Маши.
Чуть позже, чем до Карташа с Гриневским, смысл
сказанного дошёл до Пугача, и он задёргался с новой силой.
–
Вы чего, бабе позволите?! Ты, Таксист, знаешь, кто
я! Я в законе! Я тебя не прошу за жизнь, не прошу! Но я
имею право выбирать смерть! Наши разборы – это наши
разборы, ну так закончим их по-мужски! А рукой бабы я
откинуться не хочу!..
–
Я, в отличие от Таксиста, не знаю, кто ты, – сказала
Маша, в глазах которой набухали слёзы. –
Я только знаю,
что ты убил моего отца.
–
Слушай, ты...
Но его не слушали. Карташ тронул Гриневского за
рукав:
–
Тащим его в дом... Там...
Гриневский не взял «калаш» со стола. Его взяла
Маша.
***
–
Как ты? – спросил Алексей, когда они спускались по

ступеням крыльца. Спросил, когда всё было кончено.
Маша смогла... хотя Карташ до самого конца не
верил, что у неё достанет духу.
–
Нормально, –
неестественно ровным голосом
ответила та.
–
Послушайте, –
Карташ остановил их, Машу и
Гриневского, едва они спустились, –
ещё не поздно
переиграть... Я понимаю, что... Ну, короче, живы ведь
тогда останемся!
–
Нет, – твёрдо сказала Маша. – Поздно отступать.
–
Брось, начальник, эти интеллигентские штучки, –
поддержал её Гриневский. – Если уж ввязались в драчку, то
не хрен стопорить на полпути. Закончим, тогда поговорим.
Металлическое зуденье было уже совсем близко. Ещё
немного, и над кронами покажется тушка винтовой
машины.
–
Ты уверен, что сверху не разглядят? – спросил
Карташ.
–
Не разглядят, начальник, отвечаю. Им только
макушки оттуда будет видать, да развевающееся шмотье на
нас. Ну а потом... Потом надо просто не дать им времени на
разглядыванье.
Ещё раньше обговаривая возможность захвата
вертолёта, они сошлись на том, что много людей прилететь
не может, какой бы вместительной ни была машина.
«Вертушка» должна взять груз, седого, ну ещё, вероятно,
парочку человек. Всех остальных, включая охранников, в
расход – зачем нужны лишние свидетели? В таких случаях
обычно не увеличивают круг посвящённых, а наоборот
сокращают до полного, а ещё лучше до полнейшего
минимума.
В доме они накинули поверх своей одежды
камуфляжные штанцы и куртки, снятые Гриневским с
убитых охранников, на головы натянули тоже защитного
цвета кепки с длинными козырьками. Брезгливости они не
чувствовали.
Когда на кону жизнь, становится не до мелких
переживаний.

Да и недолго им носить чужие вещи. Если выгорит, то
скинут, когда «вертушка» окажется в их руках. Если не
выгорит, то... То не всё ли равно, в чём похоронят? Вернее,
в чём оттащат в барак или в тот же дом...
Вертолётный гул надвигался, нарастал, и вот
геликоптер выскочил из-за верхушек деревьев, прошёл над
прииском,
скрылся
из
виду над
деревьями
с
противоположной стороны и, как можно было определить
по звуку, стал разворачиваться.
Они ждали гостей на ровной площадке за сараем,
крытым толем. Они – это Карташ и Гриневский, Маше
ведено было остаться за столом. Помочь она всё равно
ничем не сможет, а так... Так у неё будет шанс выскочить, в
случае чего.
Бело-зелёный вертолёт (гражданский «Ка-26», узнал
Карташ, на дюжину пассажиров) появился вновь, завис над
площадкой и стал плавно опускаться. Шум молотящих
воздух лопастей заполнил собой всё вокруг. Тугие
воздушные струи били по земле, трава колыхалась, будто
хотела вырваться с корнем и улететь прочь от этого грохота,
ветви деревьев ходили ходуном, роняя листву. Наклонив
головы, Карташ и Гриневский придерживали кепки, заодно
прикрывая лица. Громко хлопала одежда.
Едва вертолёт коснулся земли, они припустили к нему
трусцой. Вряд ли вертолётчики смогут по фигурам
определить чужих... Ну как тут определишь, да ещё сквозь
стекло? А когда отъедет в сторону дверца, они уже будут
рядом.
Холодный, покрытый капельками росы борт.
Толстые заклёпки, в иллюминаторах мелькают тени...
Давай! Ну открывай же!
Совершенно не к месту Алексей вспомнил байку,
рассказанную Лупнем, – про урок и захваченный вертолёт,
и вновь ощутил приступ дежавю. Помотал головой,
прогоняя картинки из прошлой жизни.
Дверь поехала в сторону, открывая доступ в кабину...
Улыбающееся лицо в обрамлении шлемофона...

Они
одновременно
выхватили
пистолеты,
одновременно открыли огонь. Пилот повалился назад, на
приборную доску. Штурмана отбросило к противоположной
дверце. Карташ запрыгнул внутрь и, увидев силуэт в
глубине салона, вдавил спуск. Человек тянулся к сумке,
наверное, там находилось его оружие. Ага, суки, значит,
напрочь не готовы оказались к нападению, никак не
предполагали такую возможность! Видимо, полученный по
спутниковому телефону условный сигнал снял последнюю
насторожённость...
Все. Трое. Никого больше.
Лёгкость, с которой они завладели вертолётом,
вызвало у Карташа чувство некоего неудобства – словно
они уничтожили непричастных. Но не может здесь быть
непричастных, никак не может! А раз ввязался в игру без
правил, будь готов к обращению без всякой жалости.
Гриневский и Карташ сидели рядом на земле под
вертолётом, через поляну к ним шла Маша.
–
Вот и управились, начальник, – сказал Гриневский
бесцветным голосом. –
Теперь мы, вроде как, сказочно
богаты. У нас есть вертолёт, оружия до дури, полётная
карта. Можем лететь на все четыре стороны, пока топливо
не кончится... Ну и куда лететь-то? Куда нам теперь
деваться с этими ящиками? Что ты скажешь?
–
Не знаю, – честно признался Карташ. –
Пока не
думал об этом. Времени, понимаешь ли, не было... Пошли
хоть взглянем на сокровища. Никогда платины не видел.
Как она хоть выглядит? Слитки? Самородки? Куски руды?
–
И что мы с такой прорвой делать будем, а, ребята? –
спросила Маша.
–
Пошли посмотрим.
–
Сходим ещё, – Гриневский лёг спиной на траву,
заложил руки за голову. – Дай чуток отдохнуть...

Итак вот, я освобождаю тебя сегодня от цепей,
которые на руках твоих; если тебе угодно идти со мною в
Вавилон – иди, и я буду иметь попечение о тебе; а если
неугодно тебе идти со мною в Вавилон, – оставайся. Вот,
вся земля пред тобою; куда тебе угодно, и куда нравится
идти, туда и иди.
Иеремия, 40, 4

АШХАБАДСКИЙ ВОР

И тень и прохлада
в туркменских садах,
И неры и майи
пасутся в степях,
Рейхан расцветает
в охряных песках,
Луга изобильны
цветами Туркмении.
Махтумкули,
народный поэт Туркмении,
XVIII век

Часть 1
Танцы с сокровищем
Глава 1
КОЛЕСА ДИКТУЮТ ВАГОННЫЕ,
НЕСКОРО УВИДЕТЬСЯ НАМ
9 арп-арслана1 200* года, 15.42.
С виду это была обычнейшая «теплушка», которую
вместе с десятками других вагонов тянула по великому
рельсовому пути сцепка из двух локомотивов. На последней
сортировке этой «теплушке» отвели место в самой середине
грузового поезда, определив ее между полувагоном с
химическими удобрениями и платформой, на которой ехала
тщательно укрытая брезентом, огромная, сложной формы
железяка – вроде бы какая-то запчасть для турбины.
Короче говоря, катился-катился по России-матушке
заурядный товарный вагон, и не голубого, как в детской
песенке, а преобыденнейшего кирпичного цвета.
Некоторую необычность «теплушке» придавали две
особенности: железная труба над крышей, из которой вился
тоненький дымок, и мужская фигура в распахнутом до
половины дверном проеме. Человек мужеского полу – в
камуфляжных штанах, в тапках-«вьетнамках», а выше пояса
вообще голый – перекуривал, облокотившись на доску,
прибитую на уровне живота и идущую через весь проем.
Вот такая зарисовка. И необычное в ней усмотрит лишь
человек непосвященный, в армии никогда не служивший,
стало быть – понятия не имеющий, как и под какой охраной
перемещаются армейские грузы по железной дороге, а
возможно, никогда и не слышавший о такой разновидности
1 Арп-арслан – август по-туркменски. Назван в честь национального
героя Туркменистана.

наряда, как караул сопровождения. Некоторую необычность
теплушке придавали две особенности: железная труба над
крышей, из которой вился тоненький дымок, и мужская
фигура в распахнутом до половины дверном проеме.
Человек мужеского полу – в камуфляжных штанах, в
тапках-вьетнамках, а выше пояса вообще голый –
перекуривал, облокотившись на доску, прибитую на уровне
живота и идущую через весь проем. Вот такая зарисовка. И
необычное в ней усмотрит лишь человек непосвященный, в
армии никогда не служивший, стало быть – понятия не
имеющий, как и под какой охраной перемещаются
армейские грузы по железной дороге, а возможно, никогда
и не слышавший о такой разновидности наряда, как караул
сопровождения.
Да в общем-то, и в армии необязательно служить,
дабы понимать, что к чему! В нынешнее малоспокойное
время все больше и больше грузов отправляют под охраной,
а в караулы сопровождения вербуют если не всех подряд, то
без особого разбору. «Хочешь заработать, не боишься
тряски и лихих людей? – Хочу, масса, не боюсь, масса! –
Тогда вот тебе мобильник, газовая пукалка, свисток – и
поезжай себе с богом. Привезешь груз в целости, получишь
заслуженную копеечку». Вот так... Возможно, и в этой
«теплушке» едут такие же удальцы, завербовавшиеся
охранять турбину или химикалии.
А если заглянуть в их сопроводительные документы,
то исчезнет последняя надежа
на какую-нибудь
необычность, на некие волнующие странности. В бумагах –
с печатями треугольными и печатями круглыми, с
подписями уважаемых людей – черным по белому
прописано, что три человека действительно сопровождают
изделие номера и артикула такого-то для Растакой-то-вской
ГЭС, а
вовсе
не
принадлежат
к
сторонникам
экстремального туризма и не катаются в «теплушке» в
поисках новых, необычных впечатлений. Ну а что караул
состоит из двух мужчин и одной женщины – так что ж вы
хотите: равноправие! Или, по-вашему, ломами и лопатами
женщинам работать можно, а грузы сопровождать – ни -ни?

А ежели вы никак не желаете поверить в обыденность
происходящего и что-то там себе подозреваете – например,
что под брезентом под видом куска турбины тайно
вывозится из страны элемент насквозь секретного
противоракетного
комплекса,
то
проверьте
свои
подозрения, заберитесь под брезент. Увы, вас и здесь
ожидает разочарование. Под плотной тяжелой тканью, в
духоте и зеленоватом полумраке вы, обливаясь потом,
обнаружите железку самого что ни на есть турбинистого
вида. Можно, конечно, врубить фантазию на полную и
вообразить, что отпетые злыдни вывозят некую знаменитую
скульптуру охренительной стоимости, заляпав ее сверху
дешевым крашеным железом. Или, скажем, гонят
контрабандой золото-брильянты, нафаршировав ими
внутренность монументальной запчасти. Ну это уж, судари
мои, получится форменная паранойя, порожденная
просмотром блокбастеров про Джеймса Бонда и чтением
романов в пестрых обложках.
И, наконец, ухватись кто за край проема, поставь ногу
на подножку, с эханьем подтяни себя наверх, заберись в
теплушку, нашел бы он чего-нибудь необычное и
интересное внутри вагона? Пожалуй, что и нет. Что
любопытного, скажите на милость, в печке-буржуйке или в
наваленной в углу вагона большой куче угля, которым
топится буржуйка, что занимательного в набросанных
перед угольной кучей дровишках, которыми до нужной
температуры растапливается печь (поскольку сам по себе
уголь, знаете ли, не загорается), что захватывающего,
скажите, в нарах, на которых разложена солома и тряпье?
Ровным счетом ничего любопытного, занимательного и
захватывающего. И уж тем более предосудительного.
Кстати, о предосудительном. А это не пистолет ли
системы «Глок» лежит под подушкой на верхней «полке»
нар?.. Впрочем, кто нынче не вооружен! Да, это
противозаконно, но... Но нисколько не интересно.
Или вам хочется в припадке недоверчивости
разбросать угольную кучу, прощупать солому на нарах,
забраться под нары и там все простучать? Если хочется –

действуйте. Но может быть, вам следует призадуматься,
мон шер, а на своем ли вы сейчас месте, не стоит ли вам
сменить профессию и податься в таможенники, в вахтеры, в
контролеры ИТУ, где вы с вашей манией подозрительности
придетесь как нельзя ко двору?
Алексей Карташ курил, обдуваемый железно-
дорожным ветром. Ветром, состоящим из скорости,
тепловозного дыма и господствующих на пересекаемой
местности запахов. Чуть высунувшись в проем, видишь весь
грузовой состав, изогнувшийся на длинном, в несколько
километров повороте.
Колеса навязывали мыслям свой ритм.
Да, еще неделю назад Карташ думать не думал, что
сломает свою прежнюю жизнь, как сучок об колено. Разом
перечеркнет все достижения тридцати с гаком лет ради
сомнительного и еще далеко не оформленного счастья.
Сейчас трудно оценить правильность сделанного
выбора. Остается лишь констатировать, что выбор сделан.
Выбор же у них был, как у тех витязей из былин: направо
пойдешь – голову не сносить, налево поскачешь – убитым
быть, а прямо – «кирпич», проезд закрыт...
Алексей Карташ курил, облокотясь о защитную доску,
и созерцал мелькающие просторы. Просторы, кстати,
кардинально изменились за прошедшие пять дней пути.
Еще пять дней назад им сопутствовала тайга, тайга, еще раз
тайга, мелькнут раз в сто километров населенные пункты –
и снова тайга. Три дня назад пошла лесостепь, потом степь.
Сейчас – полупустыня. А скоро плавно и незаметно
полупустыня перейдет в собственно пустыню.
Короче говоря, погода была приемлемая, путешествие
было увлекательное, а настроение... да нет, не поганое, не
скверное... неопределенное, что ли, подвешенное – среднее
между никаким и унылым.
–
Эй, мужская часть населения! Кушать подано!
Садитесь жрать, пожалуйста!
Карташ загасил окурок о подошву «вьетнамки» и
только после этого щелчком отправил его скакать по
насыпи (доводилось ему видеть лесные пожары, верховые и

низовые, так что совершенно незачем устраивать из-за
своей лени беду для людей и зверья).
–
Железнодорожная
идиллия, –
сказал
он,
присаживаясь к столу, то есть к овощным ящикам,
застеленным газетами и сервированным алюминиевыми
кружками и ложками. И потер ладони, как говаривали в
стародавние времена – в предвкушении вкушения.
–
А что, так бы ехал и ехал, – Петр Гриневский по
прозвищу Таксист, не по собственной воле беглый зэк, пять
минут назад проснулся, слез с самодельных нар, на его лице
еще не разгладились вмятины от складок бушлата,
заменяющего подушку. Сейчас Гриневский, раздевшись до
пояса, сам себе поливал на спину из пластиковой бутыли.
–
Эх, кабы не было цели и необходимости, я бы так за
милую душу покочевал с месяц, –
говорил он,
отфыркиваясь. –
Чтоб волей продышаться. Когда таким
манером цыганствуешь, как в песне поется, по просторам
нашей сказочной страны, от города к городу и нигде не
задерживаясь, мимо деревень, заводов, лагерей, мимо всяко
разного начальства... –
он оторвал от лица мокрое
вафельное полотенце, – волю вдыхаешь полной грудью...
–
Тебе что, воли не хватало? – Карташ нарезал хлеб. –
Вроде, расконвоированным ходил, хавал прилично, в работе
не переламывался. Ясно, что не только для других, но и для
себя провозил это дело, – он щелкнул себя по горлу. –
Опять же, по агентурным данным, бывая в поселке Парма,
обязательно заезжал к одной и той же женщине, у которой
проводил от получаса до нескольких часов. Короче, по
зоновским меркам жил не тужил, лафово кантовался. Так
что, может, не надо этого надрыва, может, не надо рубаху
на груди рвать и слезу давить?
–
Тебе не понять, начальник, – Гриневский потемнел
лицом. – Да, правильно, хавал я нормалек. В смысле выпить
опять же никаких проблем. Но – хавал, а не ел. Да, была у
меня женщина в поселке. Но когда я с нею... был, то думал
про жену и хотел жену. Понимаешь?
–
Кто из нас делает, что хочет?! – Карташ бросил
резать хлеб, резким ударом вогнал нож в доски овощного

ящика. – Или ты один такой! А то, что ты сейчас мне тут...
говоришь – это дешевый перепев тюремных баллад. «Ах,
воля вольная, как я любил тебя!» и так далее, – он заметно
заводился. –
Не надо было за решетку попадать! И не
свисти мне, что от сумы да от тюрьмы... Фигня и чушь! И
твоя история, как ты знаешь, мне известна. Ты однажды
рискнул, понимая, что последствия непредсказуемы. Как
монетку кинул. Хотел орла – да выпала решка. Решетка, то
бишь. И некого тут винить. Виноватых без вины не
бывает... Хватит, может, а, Таксист? Уехали уже от твоей
зоновской жизни... да заодно и от моей офицерской уехали,
за сотни километров. –
Алексей с силой потер лицо и
проговорил почти устало: – Давай уж обходиться без
«гражданинов начальников» и «таксистов». Ты – Петр, я –
Алексей. Мы, как альпинисты, в одной связке, и нас должно
волновать только наше настоящее и наше будущее. Забудь
ты эти зоновские примочки. Вот, например, мог бы
попросить меня или Машу полить на тебя водой. Но ведь
тебе, блин, просить нельзя, впадлу. Не верь, типа, не бойся,
не проси...
–
Ладно, хватит, надоело! – притопнула ногой, обутой
в кроссовку, Маша. –
На сытый желудок продолжите. И в
мое отсутствие. Понятно? Так, Карташ, хлеб Пушкин будет
резать, да? Гриневский, за стол, живо!
Она сняла с буржуйки дымящуюся сковороду и
перенесла на обеденный ящик.
–
Может, это и не так вкусно, как готовила твоя... –
Маша бросила на Гриневского сумрачный взгляд, –
поселковая любовь, которая успешно заменяла жену, но
ничего, потерпишь, если оголодать не хочешь. Карташ,
брось хлеб, хватит уже, чайник на печку поставь.
Обстановка, так и не достигнув точки кипения,
разрядилась благодаря Маше. Причем не в первый раз уже
дочке начальника зоны приходилось выступать в роли той
женщины из горских легенд, которая вставала между
воюющими сторонами, бросала на землю платок – и
прекращались войны и смуты. И хотя эта роль Машу
изначально не привлекала и уже порядком надоела, но

приходилось ее исполнять. Во имя общего дела. Ведь
бывший зэк и бывший старлей ВВ – это, знаете ли, смесь
еще та, горючая, полыхнуть может, как бензоколонка под
струей огнемета.
Алексей Карташ поднес ложку ко рту, держа под нею
хлеб, принялся дуть на жареную картошку с тушенкой. И
отвлекся от своего занятия, чтобы сообщить:
–
Там какая-то крупная станция на горизонте маячила,
похоже на городок среднерусского размера. Сейчас, верно,
въедем.
«Въедем» – это для товарного поезда почти наверняка
означало остановимся, если, конечно, грузовой состав
следовал обычному для подобных составов графику
движения, без всяких там «зеленых улиц» и «особых
назначений», а значит пропускал встречные-поперечные,
литерные, пассажирские, пригородные. Оттого и тащились
они вот уже пятый день, хотя на скором пассажирском
добрались бы до пункта следования за трое суток. Ничего
не попишешь, издержки грузовой езды...
–
Сейчас поем и гляну по карте, что это за город
такой, –
сказал Гриневский, наворачивая картошку с
тушенкой. –
Сдается мне, это последний город перед
границей.
Тем временем замелькали одноэтажные деревянные
дома, окруженные садами, колодцы с треугольными
крышами и обязательными лавочками, сараи и склады,
показался переезд, где за шлагбаумом маялся «зилок» с
перепачканными мукой мешками в кузове. Проскочили
водокачку, проехали мимо автомобильного парка, вдали,
над кронами высоких деревьев, удалось разглядеть «чертово
колесо» – аттракцион, который в большинстве центральных
российских городов по неведомым причинам в последнее
десятилетие был демонтирован (ну вот не нравилось чем-то
колесо обозрения демократам: или тоталитарной гордыней
отдавало, или сверху слишком уж хорошо было видно, как
ловко и шустро демократы разваливают-разворовывают
великую страну). Так вот плавно, постепенно поезд
вкатился в город, название которого пока обитателям

«теплушки» оставалось неведомо.
Состав начал сбрасывать ход и наконец остановился.
Это в больших городах существуют грузовые и
сортировочные станции, находящиеся вдали от вокзалов и
пассажиропотоков, куда и загоняют прибывающие
товарняки. В небольших же городишках все куда проще,
чего ни коснись, в том числе и в отношении порядков на
железной дороге: ближние к вокзалу пути – для
пассажирских поездов, дальние – для товарных. Вот и вся
дележка.
Их товарняк загнали на самый дальний от вокзала
путь. Разглядеть название станции мешал состав с лесом,
перекрывающий обзор – с их позиции виден только шпиль
вокзальной башенки.
Карташ, Гриневский и Маша, разумеется, не прервали
свой обед ради такого великого события, как прибытие в
заштатный городок. За последние четыре дня эдаких
событий набирается вагон с прицепом, почти в каждом
подобном городишке они притормаживали – где на минуту,
где на пять, где и по несколько часов торчали по
неизвестным, почти что мистического характера причинам.
Значит, сейчас они дообедают, потом спрыгнут вниз,
чтобы размяться, походить вдоль состава по твердой земле,
перекинуться парой слов за жисть с каким-нибудь
железнодорожником, заодно и выспросить, что за станция
такая, Дибуны или Ямская...
–
Оп-пачки! – в «теплушечном» проеме показалась
голова. – Красиво отдыхаем!
Человек подобрался неслышно, не шуршал щебнем, не
задевал ногой железки, не сопел при ходьбе. И не прошло и
двух секунд после его «оп-пачки», как он запрыгнул в
вагон, показывая себя во всей красе. Средних возраста и
роста, жилистый, с очень подвижным лицом, вообще он
производил впечатление проворного и пронырливого – так
и просилась под него кликуха Ловкий.
–
Кушаете? Дело, – он по-хозяйски осмотрелся в
вагоне.
На железнодорожника этот тип походил мало. В

первую очередь даже не отсутствием форменной одежды, а
той наглецой, с которой держался. Следом же, не столь
проворно, сопя и бормоча под нос ругательства, в
«теплушку» лез второй. Этот второй был на славу
откормлен и мордат – короче, настоящий кабанчик.
Гриневский и Карташ переглянулись. Алексей едва
заметно покачал головой: мол, не будем спешить с
оргвыводами и действиями, ни к чему в нашем положении
лишний раз нарываться на конфликты. Может, это всего
лишь прибыли местные робин-гуды собирать дань у
проезжающих через их Шервудский лес, тем и живут.
Заплатим, нехай подавятся, зато в их черепках не отложится
ничего странного и подозрительного – ну, караул и караул,
один из многих, ну, чуть трусоватый караул, так то и
хорошо. Тем более, сии рыцари захолустных железных
дорог много запросить не должны – ну какие суммы в этой
провинции почитаются за большие? Небось, такие, какие в
городах-миллионниках и произносить-то стыдятся...
Однако
один
из
пистолетов,
раздолбайски
оставленный на нарах, следовало пригреть себе под бок,
мало ли как события повернутся.
Ох, и расслабились же они! Непозволительно
расслабились. Все трое. Совсем бдительность утратили за те
пятеро суток полусонного путешествия, в которые самым
чрезвычайным происшествием была попытка одного
пьянчужки забраться в их вагон, чтоб на халяву доехать до
своей деревни. Того пьянчужку и сталкивать не пришлось –
достаточно оказалось не протянуть ему сверху руки, чтобы
он остался где был.
И вот на тебе, здрасьте! За такое раздолбайство в
нормальной армии сходу влепили бы десять суток «губы»
как минимум. А в военное время корячился бы расстрел.
Что, без вопросов, справедливо.
Ну, надо выпрямлять ситуацию.
–
Тогда давайте перекурим сообща, раз поднялись в
гости. По душам потрендим за добрым табачком. Угощу вас
«Парламентом», ща, схожу возьму, – Карташ поднялся,
стараясь делать все как можно непринужденнее,

естественнее, шагнул в направлении нар...
–
Сидеть! – пригвоздил Алексея к месту окрик, а в
руках у Ловкого невесть откуда, как туз из рукава шулера,
появился ствол. – Не суетись, дядя. Мы сами поглядим, где
треба.
«“ТТ”, –
определил Карташ марку огнестрельной
машинки. –
В ближнем бою штука серьезная. Да и хлопцы,
похоже, не лопухи из полугорода-полудеревни. Похоже, все
выворачивается самым скверным из возможных образом...»
И Карташ понял, как смогли выйти на их след.
Допустили они одну ошибку. Там, в лесу, неделю назад.
Ошибку, которую теперь уж никак не исправишь. Не
подумали об элементарных вещах. Он, Карташ, должен был
подумать, по его части такие догадки. По его части
продумывать на несколько ходов вперед. А в их случае
продумать требовалось всего-то на два хода. И того, блин,
не сделали...
Впрочем, это сейчас задним умом вольно рассуждать.
Тогда, на мертвом прииске, после боя, который по всем
выкладкам и раскладам должен был закончиться не в их
пользу, после всей этой кровавой бани рассуждать здраво,
логически безупречно, просчитывая ходы наперед, было,
мягко говоря, непросто...
Глава 2
ТЫ ПОМНИШЬ, КАК ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ...
Реконструкция прошлого. 3 августа 200* года, 17.08.
Тогда, всего каких-то пять дней назад, выдался
хороший, если не сказать, отменный таежный день. Мягко
пригревало спокойное солнце, даже не пригревало, а скорее
гладило теплой лапой по голове. Тишина вокруг стояла
такая, что впору было стащить кепку с головы, утереть пот
со лба усталой рукой, упасть в траву, лежать и слушать

стрекотание кузнечиков, уверовав, что есть она – благодать
божья, и на самом деле существуют они – абстрактные
гуманистические ценности... Однако предаваться этим
восторгам, этой три-та-та-та космогонии мешали по
крайней мере три коренные причины: трупы, платина и
вертолет.
А вообще-то надо сказать спасибо матери-природе,
которая старается как может, чтобы облегчить житье-бытье
непутевых своих сыновей по имени человеки. Вот могла бы
она упрятать свои бесценные сокровища так, что семь потов
изведешь, пока добудешь их из глубин. Но ведь нет,
природа идет навстречу и щедрой рукой бросает почти что
под ноги, выводит на поверхность самые ценные из своих
потаенных богатств – берите, пользуйтесь, сволочи. Ну да,
приходится потрудиться, чтобы отыскать эти россыпи, но
так что же, еще прикажете на дом доставлять и чтоб
непременно с бантиком на упаковке? Зато отыскав, что
остается-то? Да, считай, только нагнуться и подобрать.
Одним из таких подарков матери-природы ее
неблагодарным сыновьям стало открытое месторождение
платины в сибирской таежной глуши. Местечко называлось
Шаманкина марь1. От посторонних глаз оно было запрятано
надежно, хотя, казалось бы, что может быть надежней
глухой тайги, и без того не избалованной посторонними
глазами, – однако же и в ее пределах есть свои «затерянные
миры», динозавры с птеродактилями, в которых, может, и
не водятся, зато отыщется нечто другое, вполне способное
удивить. Например, окруженный топкими болотами
полуостров, который с большой таежной землей связан
лишь узкой перемычкой шириной километра в полтора.
Поди наткнись на такой случайно. Ну, даже если и
наткнулся, обошел, то что дальше прикажете с этим чудом
делать? Отрезанный ломоть обыкновеннейшей тайги, что с
него взять? Однако это только с первого и неопытного
взгляда взять тут нечего.
Любой геолог средней учености с легкостью
1 См. роман А. Бушкова «Тайга и зона».

растолкует, какие тектонические сдвиги привели к выходу
жилы на поверхность, куда что опускалось, куда что
поднималось и какие пласты относительно каких
смещались. Но, наверное, куда как интереснее другое – как
разведали месторождение платины, когда это произошло,
какой герой отличился. А вот эта тайна вряд ли поддастся с
первого нажима. Увы, есть все основания подозревать, что
иных уж нет, других подавно, что концы зачищены
надежно, а если вдруг кому-то втемяшится охота пройти по
следу к истокам этой платиновой истории, то он очень
скоро уткнется или в тупик, или в холодный автоматный
ствол. Так что, возможно, любопытным и непоседливым
придется ограничиться гаданием, стояла ли за этим какая-
нибудь романтическая история или нет. Может, и стояла.
Может быть, некий пытливый студент копался в
архивах, листал истлевшую бумагу сто с лишним летней
давности, прикрывая ладонью зевоту, вникал в переписку
одного из многих «политических» ссыльнопоселенцев,
отбывавших ссылку в здешних краях, со своим
петербургским приятелем. И студенческий взгляд нечаянно
зацепился за строки вроде: «Не правда ли презанятная
одиссея приключилась со мной, любезнейший Платон
Тимофеевич! Вот-с
какой
карамболь
вышел
из
невиннейшего желания развеять скуку прогулкой с
ружьишком за плечом. А образец тугоплавкой руды, что я
нашел средь тех болот и из которой понаделал бекасиную
дробь, к сему письму прилагаю. Ты ж у нас как-никак
Горный заканчивал, может, и разыщешь в этом свой
интерес...» И пытливый студент не ограничился чтением
писем, он заказал в картографическом отделе атласы
местности и сшивки карт-двухверсток, сопоставил описание
из письма с топографическими символами на картах,
пришел к неким выводам, потом с кем-то поделился своими
догадками... И – па-ашла раскручиваться история.
А может быть, по истечении срока давности в
спецхране рассекретили очередную порцию документов,
некогда причисленных к государственным тайнам. И среди
бумаг оказались записки сгинувшей экспедиции: в

выгоревших на солнце, шнурованных тетрадях беглые
наброски карандашом, явно сделанные на коленях, на
пеньке, во время привалов. Однажды, много лет назад, их
прочитали невнимательно и забросили на пыльную полку
спецархива. И вот теперь настала пора вдумчиво перечесть
тетради. Однако тот, кто взял на себя труд вчитаться и
осмыслить, почему-то отправился делиться своими
соображениями не к государственным людям, а к частным
лицам.
Или все гораздо проще: некий охотник годков так
несколько назад наткнулся на занятную породу, набил
образцами заплечный мешок, отвез в город и показал
знающим людям: уж не серебро ли это? Заблуждаться в
этом случае не позор – самородная железистая платина и
впрямь очень похожа на самородное серебро, что в свое
время
ввело
в
заблуждение
даже
прожженных
конкистадоров, которые мало в чем так хорошо
разбирались, как в золоте и серебре. Впрочем, благодаря их
ошибке платину узнали в Европе. А что до охотника, то
отвез он образцы знающим людям, те тоже кому-то их
показали или просто проболтались – и вновь па-ашла
раскручиваться история.
В общем, кто знает, как оно было на самом деле,
однако достоверный факт заключается в том, что открытие
месторождения Шаманкина марь не стало достоянием
широких масс. А стало оно достоянием вполне конкретных
людей, которые не желали делиться открытием ни с
государством, ни с другими, не менее конкретными
людьми. Ни с кем, короче говоря, не хотели они делиться. А
хотели эти люди на всем сэкономить и очень много
заработать.
Чтобы сделать добычу платины как можно более
рентабельным промыслом, хозяева прииска использовали
на нем рабский труд. Бичи, бомжи, нелегалы из Китая и
Вьетнама, беженцы из стран СНГ – вот из кого
складывались приисковые трудовые ресурсы. Из тех, кого
не хватятся родные и близкие. Пропали и пропали, страна
по ним не зарыдает, товарищи не заплачут. К слову сказать,

частные прииски с рабами – не такая уж редкость во
сибирских просторах и по сегодняшний день. Слишком уж
обширны эти просторы, многое могут скрыть.
Вот поэтому-то прииск благополучно просуществовал
несколько лет. Несколько лет изо дня в день охрана
выгоняла на работу людей, одетых в желто-красные робы.
Большинство рабов, конечно, быстро свыклось с
неволей как с неизбежностью, уподобив ее стихийному
бедствию: противу урагана ж не попрешь. Некоторые
естественно восприняли такой поворот судьбы чуть ли не
как удачу – кормят хорошо, даже один выходной на неделе,
баня имеется, конвой зря не лютует, чем не жизнь? Были и
такие, кто бежал. Те, кто уходил в болота, тонули сами –
топи были непроходимые. Остальных без труда догоняли,
выслеживая с помощью датчиков, маячков, по броской на
любом фоне одежде. Нарушителей хоронили на местном
кладбище, разбитом на берегу неширокой лесной речушки.
Там же находили вечное успокоение и скончавшиеся от
вполне естественных причин.
Может быть, кому-то из беглецов и удавалось
оторваться от погони, пройти тайгой до обитаемых мест.
Только вот вопрос: куда эти беглецы потом девались? Во
всяком случае, в органы с жалобами на таежных
рабовладельцев никто не обращался, да и слухов таких, что
вот вышел, мол, из тайги ободранный человек, поведал, что-
де с тайного прииска идет, и возопил: спасайте, люди
добрые, тех, кто там безвинно пропадает.
В общем, как бы то ни было, а несколько лет никто и
ничто не мешало жизни на прииске течь по нехитрому
распорядку. И в глубине сибирских лесов свершался
простой, но приносящий немалую прибыль цикл:
вскрывалась
пустая
порода,
добывались
платиносодержащие пески, загружались в промывочную
бочку, где под напором водяной струи порода разделялась
на два продукта. Верхний, состоящий из камней и
неразмытой глины, направлялся в отвал. Нижний поступал
на отсадочные машины и концентрационные столы. В
результате обогащения получали шлиховую (то есть

самородную) платину. Которую потом и увозили
вертолетом в неизвестном направлении.
Однако все не вечно, и левый прииск было решено
ликвидировать. Слишком многие стали проявлять интерес к
Шаманкиной мари. Начиная от воровского сообщества,
включая ФСБ и заканчивая старшим лейтенантом
внутренних войск Алексеем Карташом. Последний
вписался в историю по причине авантюрного склада
характера да ввиду своего скучного, бездеятельного
прозябания в поселке Парма. Вписаться-то получилось
легко, а вот выписаться... История закрутила, завертела и
забросила его, а вместе с ним дочь начальника ИТУ Машу,
беглого зэка Гриневского и фээсбэшника Геннадия на
Шаманкину марь.
В тот день прииск сначала превратился в концлагерь,
когда загнали в сарай ставшими ненужными рабов и
положили их там с порога из ручного пулемета. Потом же
прииск превратился в филиал Клондайка времен золотой
лихорадки, времен Хоакино Мурьетты – потому что
нашлись охотники, и не в единственном числе, захватить
приготовленные к вывозу ящики с платиной...
Как поется в одной старой песне, в живых осталось
только трое. И эти трое сидели на земле под вертолетом. И
победителями себя отнюдь не ощущали. А самое главное –
они не понимали, что же делать дальше.
Есть вертолет и есть кому его пилотировать – но
некуда лететь.
Есть богатство, которого, подели поровну на троих,
хватит каждому, чтобы в роскоши прожить до конца дней –
но сейчас на это богатство ничего не купишь, сейчас это не
более чем просто неподъемная тяжесть в зеленых ящиках.
Позади бой и смерть, позади гибель «археолога» Гены,
впереди – полный туман.
И совершенное, полное какое-то опустошение внутри.
Возвращались распуганные выстрелами птицы. Какой-
то мелкий зверь зашуршал в березняке. Люди же молчали.
Каждый думал о чем-то своем... или ни о чем не думал, а
просто тихо лежал или сидел, закрыв глаза.

Но они не могли себе позволить длительный отдых,
пусть и заслужили его. Лишь кратковременная, в несколько
минут передышка никак всерьез не могла повлиять на их
положение. А то и могла, однако верить в это не хотелось, и
совсем без передышки им было никак не обойтись – все-
таки, чай, не спецназ и не профессиональные охотники за
сокровищами, нет той привычки, чтобы совершить марш-
бросок, отползаться, отстреляться, потерять в бою
товарища, потом еще немножко повоевать, утереть пот и – в
новую заваруху со всем нашим пылом.
По истечении этих никем не нормированных, но
кожей ощущаемых минут время стало тяготить, как тяготит
тиканье часовой мины. Можно, конечно, расслабляться и
дальше, не обращая внимания на обратный отсчет, дело
хозяйское, но зато когда рванет – уж некого будет винить,
окромя себя, бестолкового.
Первым стряхнул с себя усталое оцепенение Карташ.
Он поднялся с травы, пересек вертолетную площадку,
направляясь к ящикам армейского образца, в которых
обычно хранят боеприпасы или запчасти. Гриневский и
Маша издали наблюдали, как он отмыкает защелки,
откидывает крышку верхнего ящика, несколько секунд
обегает взглядом содержимое, и на его лице в этот момент
не отражается ровным счетом ничего, никаких надлежащих
случаю эмоций – типа алчности или разочарования. Потом
Алексей запустил внутрь руку, зачерпнул в ладонь горсть
тускло-серых комков, издали напоминающих олово, и
двинулся в обратный путь, на ходу пересыпая
постукивающие друг о друга серенькие камешки из ладони
в ладонь. Подойдя, высыпал их на траву между Машей и
Гриневским.
–
Вот так выглядит, господа рокфеллеры, наша
добыча, объемом в два ящика.
–
Это и есть та самая платина? – Маша двумя
пальцами ухватила один из комкоподобных самородков,
подняла, прищурив один глаз, принялась рассматривать.
Самородок был явно не рекордной величины, зато смешной
формы, похож на кукиш. –
Почему-то мне казалось, там, в

ящиках, сложены слитки. Такие аккуратные кирпичики. Как
в кино золото, только белого цвета.
То, что принес Карташ, мало походило на слитки:
«зерна» и «листочки» преимущественно тускло-стального и
серебряно-белого цвета, величиной с ноготь большого
пальца и меньше, да бесформенные комки тех же цветов и
чуть большие по величине.
–
Чтобы платину в слитки переплавляли, про это я,
например, никогда не слыхал, – сказал Гриневский, лишь
покосившись на свободно валяющееся на траве сказочное
богатство, но в руки не взяв. – Знаю, что тянут платиновую
проволоку...
–
Проволока или слитки – это уже очищенная от
примесей платина. И она стоит дороже, чем наша, – сказал
Алексей, протягивая Маше руку. –
Подъем, платиновая
рота! Надо ящики закидывать в вертолеты. Та еще работка
нам предстоит. И предлагаю с ней не затягивать.
–
А сколько вообще она стоит, эта платина? – спросил
Гриневский, вставая и отряхиваясь от травы. –
Хоть
примерно прикинуть, из-за чего рубка идет.
–
Гена говорил, что унция платины стоит на рынке
шестьсот – семьсот баксов, – сказала Маша.
–
Унция – это у нас сколько? – Гриневский взглянул
на Карташа.
–
Что-то типа тридцати граммов, по-моему, –
неуверенно сказал тот. – Да пес его знает...
–
Ну и сколько у нас здесь этих унций? – спросила
Маша. Они остановились возле ящиков.
–
Насчет унций не скажу, а вот колышков до хрена, и
всех их разложить требуется по пути следования.
Понимаешь, боевая подруга?
–
Да чего уж там, не высшая математика, – Маша
подошла к наваленным горкой бревнышкам (все длиною
полметра и одинаковой толщины), набрала охапку и
принялась выкладывать их на земле «лесенкой» с
интервалом в шаг. Подобрать деревца, напилить
бревнышки, сложить их в кучу – это, думается, и стало
последней работой приисковых рабов. Приисковая охрана,

хоть числом была не мала, надрываться ни в малейшей
степени не желала, отвыкли вертухаи от физического труда,
поэтому вознамерились максимально облегчить труд и
тяжеленные ящики не тащить на руках, а волочь, как по
валикам.
–
Сколь бы ни было этих унций, а вторую жизнь на
них все равно не купишь, – громко сказал Гриневский,
подтягивая голенище сапога. –
Впору уже спросить: куда
летим, начальник?
–
В любом случае летим, а не идем, – Карташ
проверил защелки на крышке верхнего ящика. – Берись! На
«и-раз» стаскиваем. Не должен рассыпаться от удара, для
армии все-таки делали. Ну, готов? И-и -и, раз!..
Верхний ящик соскользнул с нижнего и рухнул
зеленым брюхом на дорожку из бревнышек-окатышей. На
доски он не рассыпался – сколочен был добротно. Да еще к
тому же, голову можно прозаложить, ящичек сколочен в те
годы, когда на предприятиях, выполняющих армейские
заказы,
существовал,
помимо
обычного,
еще
и
военконтроль, а за брак с военного контролера без лишних
слов снимали погоны и гнали взашей с теплого места –
перевоспитываться на одну из «точек» северной широты.
–
На счет любого случая я бы с тобой не согласился, –
сказал Петр, толчком развернув ящик на бревнах. –
Есть и
такой вариант: оставляем здесь все как есть, заталкиваем в
рюкзаки побольше консервов и уходим тайгой.
–
Ха, то есть как «тайгой»! – старший лейтенант
Карташ с искренним недоумением взглянул на зэка. –
Чего
ты несешь! А зачем тогда... зачем тогда все?! Зачем ты, на
хрен, ящики таскаешь?!
–
Таскаю, потому что ничего еще не решил. Когда мы
сюда шли, каждый в голове держал свои расклады. Теперь,
после гибели Генки, в расчеты корректировочку надо
давать. И у меня были свои счеты и расчеты, а также
имеются теперь свои корректировочки.
Карташ ощутил, как с мутного донца души
поднимается злость. Он предчувствовал наступление этого
момента, когда каждый потянет в свою сторону, что твои

лебедь, рак и щука. Предчувствовал... все же сохраняя
надежду, что может и обойдется, может, его спутники
довольствуются совещательными голосами, а принятие
окончательных решений оставят за ним. Не обошлось. Ну а
когда каждый сам себе командир и у каждого
наполеоновские планы... ну да, получаем типичное «а воз и
ныне там». Алексей достал сигареты – как средство
успокоиться.
–
И что у тебя за расчеты? Колись, раз уж начал.
–
А то ты не въезжаешь! Ну, коли хочешь
услышать... – Гриневский тоже закурил. – Меня устраивает
нынешний расклад – за исключением того, что фээсбэшник
Гена мертв. Я всерьез рассчитывал оформить через него
досрочную амнуху. Но и теперь не все так плохо. Пугач и
его кодла отбыли в места вечного заключения. Про мои
дела с ним никто теперь не в курсе, с этой стороны я чист. И
с вашей мусорской стороны я не при делах. На зоне во
время бунта я не светился, вместе со всеми по округе не
баловал. Убег с перепугу в леса и заплутал там. За что меня
наказывать – тем более, когда сам сдамся? Вот только...
–
...
что с нами, то бишь со мной и Машей, в таком
случае делать, – с ухмылкой продолжил Карташ, словно
невзначай коснувшись локтем висящего на плече
автомата. – Мы получаемся свидетели. Вдруг проболтаемся
кому. Например, по пьяни...
–
Не
передергивай,
начальник, –
поморщился
Гриневский, поставив ногу на ящик. –
Эхе-хе... У тебя,
Леша, начался классический синдром кладоискателя,
добравшегося до клада. Подозреваешь всех подряд в
нехороших замыслах, нащупываешь ствол, недобро
косишься. Я ж все-таки бывший офицер, как ты помнишь.
–
Ну уж очень бывший, – сказал Алексей, глядя на
собеседника сквозь прищур. –
Кстати, ты очень-то не
рассчитывай, что про тебя никто не узнает. О твоей особо
важной персоне наверняка проинформированы лепшие
дружки Пугача, которые на воле остались. Когда-нибудь,
может даже очень скоро, им станет известно, что твоего
трупа на прииске отчего-то не оказалось, и за тобой

начнется охота почище английской охоты на лис.
–
Насчет жмуриков – тут все просто, начальник. Видел
же канистры. Прииск подготовлен к взрыву. Раз
подготовлен, должен взорваться. И никто никогда не
дознается, кто здесь был, кого не было.
–
Я смотрю, ты все продумал?
Они стояли друг против друга.
–
А я смотрю, начальник, ты ни хрена не
продумываешь. Ежели возьмем ящички с собой – это верная
смерть, можешь к бабке не ходить. За нами кинутся все
кому не лень. И даже те, кому лень. А кстати, не факт, что
Генка не лепил нам горбатого. Может, он для себя старался,
а его начальство вообще не в курсе командировки
сотрудничка. И самый главный нефакт, что те Генкины
начальники и сослуживцы, на кого мы в конце концов
выйдем, окажутся честными бессребрениками, преданными
родине и присяге. Кто поручится, что в их мозгах не
вспыхнет простенькая мыслишка: а на кой ляд отдавать
добро в общественное пользование, когда можно забрать в
свое? Всего и делов-то, что грохнуть эту веселую троицу,
которая и не ждет уже подвоха, и зажить припеваючи...
Гриневский сплюнул.
–
А вот ежели мы, начальник, оставим эти золото-
брыльянты здесь, как кость для собак бросим, до нас
никому не будет дела. Нас никто вычислять и выслеживать
не станет, не до нас им будет, за добычу станут грызться.
Все шито-крыто, не было тут Гриневского с Карташом.
–
И чего ты тогда здесь сидишь!!!
Прорвало. Взорвался Алексей Карташ. Не выдержали
натянутые нервы.
–
Чего еще не убег в тайгу?! Почему еще не покрошил
нас в капусту, раз всех боишься?! Мы – последние
свидетели, загасил нас и свободен, гуляй по тайге с
консервами, выходи куда хочешь с любыми рассказками!
–
Хоре кипеть, начальник. У меня перед тобой долгов
нету, хочу – загуляю по тайге, хочу... вон к староверу
давешнему подамся грехи замаливать.
–
А вертолет? Кто вертолет поведет?

–
Я не к тебе нанимался вертолеты водить. Мой
наниматель – вот он, – Гриневский показал на избу, в
которой лежал мертвый Пугач. – И потом я еще, кажется, не
слышал твоего плана, я знаю только Генкин. Или я что-то
путаю? Ну давай, расскажи нам наконец его, свой план!
Дальше-то что делать думаешь, а? Куда, к кому?!
–
Вертолет – не самолет, сесть может, считай, где
угодно, – Алексей с излишней тщательностью размочалил
окурок о подошву, отбросил в сторону, заговорил спокойно
и размеренно. –
Например, под Пижманом, на территории
одной расформированной вэ-чэ, где уже нет ни техники, ни
оборудования, ни людей. Земля и пустующие здания
буржуям пока не проданы, пока еще в собственности
Министерства обороны, поэтому часть на всякий случай
охраняется, вдруг ей вернут статус военного объекта. Так
вот там сторожем... как писали в старых романах,
преданный мне человек. Я его туда и пристроил, к слову
говоря. И не раз оставлял у него на сохранение всякую...
всячину. Хорошие места, куча пустых ангаров, куда можно
загнать вертолет. И вообще много чего хорошего и
пустого – например, бункеры, в которых можно пересидеть
хоть ядерную войну.
–
Неплохо, – кивнув, без тени насмешки произнес
Гриневский. –
Неплохо. А дальше? Ну, сховался ты на
время, ладно. А сколько сидеть так намерен? Дальше-то
что? Как только нос покажешь, тебе его тут же и оторвут. А
как только где-то всплывет кусок платины, вместе с носом
оторвут все прочие органы.
Их разговор уже какое-то время слушала Маша,
успевшая разложить бревна-окатыши вплоть до самого
вертолета, выполнив свою часть работы. Ящики волочь –
это уже мужское дело, но пока о ящиках забыли.
–
Куда бежать, кому продавать? Сказочное богатство –
оно само по себе не поит, не кормит, по курортам не возит,
его еще надо обратить в хрустящие лавэ, – Гриневский
потер большой и указательный пальцы. –
Тут требуются
вполне определенные связи, а все подходы к этим связям
будут плотно обложены конкурирующими фирмами.

–
Так-то оно так, но ты не забывай, что я в некотором
роде москвич. И в Москве тоже среди не последних людей
крутился,
кое-какими
связями
оброс.
Можно
воспользоваться. Правда, с бухты-барахты тут решать
нельзя. Сперва хорошенько покумекать требуется. И
кумекать предлагаю на вэ-чэ под Пижманом.
–
Тогда едино получится, что обратной дороги нема, –
покачал головой Гриневский.
–
Ты же вроде женат? – неожиданно перебила
Гриневского Маша и цепко взглянула ему в глаза.
–
Есть такое дело, – кивнул тот.
–
А дети?
–
А вот детей нет.
Карташ, откровенно говоря, напрочь не понимал, к
чему клонит Маша.
–
Ты вернешься, освободившись вчистую, – задумчиво
сказала она. –
Обратно в таксопарк с судимостью вряд ли
возьмут. Конечно, без работы не останешься. Например,
можно промышлять частным извозом. Или автостоянки
охранять. На жизнь вам с женой хватит. А если ты вдруг
когда-то... когда уже все уляжется и забудется, вдруг
расскажешь жене вот об этом, с указанием цен за унцию и
примерного веса этих ящичков... –
Маша показала
Гриневскому кусок платины в форме кукиша, – с тех пор не
будет тебе покоя ни днем ни ночью, жена тебя со свету
сживет, пусть даже она у тебя самая прекрасная,
понимающая, любимая, но она тебе никогда не простит, что
ты однажды мог – и не сделал. Бабы, знаешь ли, любят за
поступок. А ты будешь знать, что она тебе не прощает, и
это знание превратит твою жизнь в ад. Если, конечно, твоя
жизнь не превратится в ад раньше, от твоих обкусанных
локтей, от бессонных ночей, когда ты будешь жалеть, что
упустил шанс превратить жизнь из серенького прозябания в
бесконечный карнавал, мог обеспечить до конца дней себя,
жену и армию детей. Да, рискнув. А кто тебе без риска
уступит хоть кроху власти и денег? Это, в общем-то, не так
уж и сложно – проживать жизнь сытым и довольным...
мужиком. Так, кажется, у вас за решеткой называют массу,

которой многого не надо, которая довольствуется скромным
набором простых радостей...
–
Еще не легче! Девочка начинает нас агитировать за
то, чтобы украсть платину у всех, – хохотнул Гриневский,
однако Алексей заметил, что слова «хозяевой» дочурки
задели его за живое. –
Ты же вроде как сотрудница
Генкиной конторы?
–
Я не сотрудница. Я просто согласилась помочь в
одном-единственном деле. Дала себя уговорить. Дело
закончено, человек, под обаяние которого я попала, мертв.
–
Гена не дал тебе канал экстренной связи? –
вклинился Карташ.
–
Нет, – бросила Маша – как показалось Алексею, с
некоторой заминкой.
–
По идее, должен был дать, если играл честно, –
негромко проговорил Петр. –
Немогжеонне
рассматривать вариант собственной гибели, все ж таки
профессионал. Или, как я уже говорил, Гена и не собирался
сдавать клад в государственные закрома. Ладно, сейчас уж
что толку гадать...
–
Может быть, есть смысл один ящик оставить здесь, –
вдруг предложила Маша. –
Если не известно точное
количество платины, которую подготовили к вывозу, на
какое-то время можно ввести их в заблуждение...
–
Давайте займемся ящиками, –
устало сказал
Карташ. –
Когда платина будет в вертолете, легче и
думаться будет.
С перетаскиванием груза управились быстро. Хоть и
тяжелы, заразы, однако не такой уж и адский труд для двух
здоровых мужиков – проволочь за ручки по круглым,
перекатывающимся бревнам, как по валикам.
Справились без больших проблем и с загрузкой
ящиков в вертолет: Гриневский с помощью тросов и
веревок соорудил примитивный блок, струганные доски для
сходен в приисковом хозяйстве тоже отыскались без труда,
а дальше – тянем-потянем, с присказкой «эй, ухнем»
пердячим паром затаскиваем добро в кабину.
Да, сокровище им выпало громоздкое и тяжелющее.

Это тебе не с компроматной дискетой в кармане бегать и
даже не с чемоданом, в который упакован миллион
долларов. «В следующий раз, – подумал Карташ, обливаясь
потом, – соглашаюсь только на бумажный клад...»
После того, как ящики с платиной разместили в салоне
«вертушки», Гриневский отправился разбираться со
взрывчаткой и детонаторами. Разобраться не мешало –
неизбежную погоню следовало вводить в заблуждение,
путать всеми возможными способами. В конце концов,
Петр разобрался что к чему: к канистрам, расставленным по
всему
прииску, были
приляпаны
мины
с
радиодетонаторами, а пульт, с которого должен был уйти
сигнал к подрыву, как и ожидалось, отыскался в кармане у
приискового пахана, кого Алексей окрестил Седым.
Детонаторы были не активированы, Гриневскому пришлось
обойти прииск и поочередно привести их в боевое
положение. Маша присела около вертолета, оперлась
спиной о теплую резину колеса и прикрыла глаза. А Карташ
тем временем занялся оружием. Оружия набралось выше
крыши: каждый второй на прииске, не считая первого – и
хозяева, и гости были вооружены до коренных зубов, за
исключением, разумеется, расходного материала в лице
рабов. Набралось около десятка «калашей», штук двадцать
каких-то неизвестных Алексею автоматических машинок
явственно
заграничного
производства,
три
девятимиллиметровых «Беретты» 93R, три «Глока», два
«макарки» и два ручных пулемета. Рожки и обоймы даже
считать не хотелось. Пока Карташ озадаченно чесал в
затылке над грудой смертоносных игрушек, размышляя, что
им делать с такой прорвой оружия, подошел Гриневский,
опять завалился на траву, сорвал длинную травинку,
принялся жевать мясистый кончик. Сказал буднично:
–
Ну вот, все готово к отлету.
Действительно, оставалось только поднять машину в
воздух. А отлетев подальше, вдавить кнопочку на пульте
Седого и – прощай, прииск, прощай навсегда!
–
Ну что... Вот он – момент истины, богатырское
распутье перед камнем, – вздохнул Алексей, отвлекаясь от

своих непростых дум. – Можем бросить все и уйти в тайгу.
Можем, как собирались, отдать платину государству...
вернее, тем орлам, которые за ней явятся... А ведь еще надо
выйти на орлов, которые точно будут представлять
государство. А пока мы будем выходить... – Карташ махнул
рукой. –
И, наконец, третье – сыграть ва-банк. Не скрою, я
именно за этот вариант. Да, без прикрытия сверху ничего не
выйдет. Поэтому предлагаю сделать ставку на мои
московские связи.
Гриневский вдруг решительно выпрямился на земле,
выплюнул травинку, сказал громко:
–
Телефон! Мы совсем забыли, что у приисковых есть
спутниковый телефон. Вряд ли они успели его раздолбать
во время заварушки. Можно отсюда позвонить...
–
Куда? – презрительно бросил Карташ. –
ВФСБ?В
МЧС? Дяденьки, заберите нас отсюда? – И добавил голосом
Миронова-Козодоева из «Бриллиантовой руки»: – Мама!..
Лелик!.. Помогите!.. –
А потом вдруг осекся и пристально
взглянул на Гриневского. –
Ведь ты что-то придумал?
Придумал, да?
Гриневский сорвал новую травинку.
–
Без Генки с его конторой я бы с вами и пытаться не
пытался, дохлый номер, тухляк. Тыркаться вслепую –
верная гибель, твои московские связи как пить дать
просчитают...
–
Давай короче, а, Гриня, – чуть ли не взмолился
Карташ. – Без лирики и вступлений.
–
Короче? Можно и короче! – Глаза Гриневского
полыхнули странным, нутряным огнем. –
Короче, был у
литехи Гриневского товарищ литеха Дангатар Махмудов.
Это если короче. Служили они в девяностых, прошли
первую чеченскую. И один другому спас жизнь. А именно –
литеха Гриневский спас жизнь литехе Дангатару. Потом их
раскидало. С первым понятно и известно... а вот второй,
покинув Большую Родину, предавшую его и ему подобных,
отбыл к себе, на родину историческую. Конкретно – в
Туркмению. И сделал там неплохую карьеру...
–
При Ниязове? – спросил Карташ.

–
Хрена. Ниязов там главный бай, но не
единственный. В Туркмении несколько областей – типа
феодальных земель, и у каждой земли свой хозяин. Хяким
зовется. При одном из таких хозяев-хякимов Дангатар и
состоит. То ли кем-то вроде начальника охраны, то ли
главного телохранителя, то ли даже главы службы без-
опасности этой маленькой вотчины. Мент, короче. Так вот.
С тех самых военных пор мы с Дангатаром не встречались,
но созванивались... Два раза в год, не больше. Есть даты,
которые ни фига не говорят широкой общественности, но
для тех, кто побывал под... Впрочем, ладно... В последний
раз он мне звонил незадолго до моей... хм... поездки на
курорт под названием «Тайга и зона». И сказал то, что
говорил всегда. Что помнит нашу дружбу, что если я
надумаю переметнуться к нему, то будет нам с женой чуть
ли не отдельный дворец, будет мне работа по
специальности. У его хозяина собственные «вертушки»,
чуть ли не целый вертолетный парк. Еще Дангатар, как
обычно, говорил, что даже в случае сложностей на нашей,
российской территории готов и, главное, может мне помочь.
Возможности у евоного нынешнего пахана, правителя
велаята...
–
Чего правителя? – приоткрыла глаза Маша.
–
Велаят – та самая феодальная земля. Ну,
административная единица Туркмении. Маленькое ханство
в составе большого султаната. В нем все по-настоящему:
есть своя маленькая армия, свои спецслужбы, свои внешние
и внутренние интересы. Конечно, каждый хяким мечтает
поднакопить силенок и если не скинуть главного бая и
занять его место, то, по крайней мере, отделиться в
маленькое, но гордое и независимое княжество.
–
Значит, наркота. Транзит, или свои плантации, или и
то и другое, – уверенно сказал Алексей. –
Иначе с чего бы
им быть такими самостоятельными...
–
Может, и так, кто ж его знает, – пожал плечами
Гриневский. –
Да и нам, по-моему, по барабану. Но это та
самая крыша, которая нам необходима. И, что особенно
ценно в нашем положении, крыша туркменская, в здешних

запутках не замазанная, никому не известная, никем в
расчет не принимаемая... Короче, я так подумал... при
таком раскладе можно рискнуть.
Гриневский встал на ноги.
–
В конце концов, судьба сама распорядится, что ей
угодно от меня... ну и от вас заодно. Если дозваниваемся до
Дангатара и он дает согласие – значит, фарт. Если не
согласится, то тогда... Тогда, ребятки, разбегаемся кто куда.
–
Да, блин, заманчиво... –
Алексей потер ладонью
щетинистый подбородок. –
Фронтовая дружба, должок в
виде спасенной жизни... Один ящик отдаем ему с баем,
другой оставляем себе. И все расходятся довольными. В
Туркмении нас ни одна местная сволочь не достанет, твой
Дангатар с его баем помогут нам перевести платину в
привычную валюту. Из Туркмении через Афган или Иран
можем свалить в любую страну по своему желанию и в ней
безбедно зажить на вечном отдыхе. Ты выпишешь туда
свою жену, чтоб уж никогда больше не работала... М-да,
заманчиво. А ты его хорошо знал, Дангатара-то? Он из тех
людей, что не меняются, или?
–
Все люди меняются, – фаталистично пожал плечами
Гриневский. –
Возможно, и «или». Возможно, его бай,
хяким, сам захочет прибрать ящики к ручонкам, а нас в
расход пустить. А возможно, он даже слушать на эту тему
не почешется... Все возможно, везде риск. А ты что, хочешь
совсем без риска?
–
Совсем не выйдет, – согласился Карташ. – Однако ж
надо свести риск к минимуму. Вот и давай сводить. Пошли
звонить, чего сидим!
–
Сперва придется звонить жене. Телефон Дангатара
наизусть не помню, придется супружнице в записную
книжку лезть...
Гриневский,
пользуясь
положением
расконвоированного, нередко звонил домой из Пармы,
поэтому идиот-ского диалога («Ты откуда?!» – «Да я тут...
из одного места. Я потом тебе все объясню») не случилось.
Случился простой разговор двух людей, которым есть что
сказать друг другу при встрече, но в короткой беседе на

расстоянии тысяч километров хватает, чтобы наговориться,
и одной минуты. Спросить как дела, спросить что-то по
делу – например, номер телефона армейского дружка...
Потом Гриневский набрал номер этого своего
Дангатара – плюс семь, десять, девять-девять-три,
двенадцать...
«Вот как не ответят – и все наши споры-разговоры
враз станут напрасны и глупы, – думал Алексей, покуривая
в сторонке. – И мы враз вернемся к точке старта».
Он ощущал легкий мандраж, как всегда бывает, когда
одна половина тебя к чему-то стремится, а другую половину
тянет к прямо противоположному, ты понимаешь, что,
сделав выбор, уже не сможешь переиграть и останется
только жалеть об упущенной второй возможности...
Ответили. И не по-нашенски.
–
Здравствуйте, вы по-русски говорите? – сказал
Гриневский в трубку. –
Замечательно. Мне бы Дангатара
Махмудова. Передайте, Гавана на проводе. Нет, он
поймет... А-а, хорошо... –
Накрыл микрофон ладонью: –
Сказали, сейчас позовут. Дангатар-яра, типа, подойдет через
минуту.
Алексей выбросил окурок, быстро подошел к
Таксисту, присел рядом на лавку – они звонили, сидя за
столом, вкопанным напротив главной, «штабной» избы
прииска, – подвинулся как можно ближе, чтобы слышать
реплики абонента.
Прошло не больше двадцати секунд, когда в трубке
раздалось недовольное и с сильным акцентом:
–
Махмуд-оглы слушает, что за Гавана еще такая, а?
–
Здравствуй, брат, здравствуй, Поджигай, – сказал
Таксист разом вдруг севшим голосом. –
Это Петя-Гавана,
забыл?
–
Ну как же, Петя, дорогой! – тут же и вроде бы
несказанно обрадовался Махмудов. –
Как забыть! Помню,
помню... Одна та рыбалка на Каспии чего стоит! Как мы
тот ботик не потопили, ума не приложу!
–
Примитивненько, Поджигай, – кисло ухмыльнулся
Гриневский. – Если и были когда мы с тобой на рыбалке, то

всяко не на Каспии. И рыба та была почему-то без хвоста,
зато с двумя ногами и в армейских ботинках. И
сопротивлялась она похлеще любой щуки. Хотя, я понимаю,
откуда эти твои проверочки, ты же сейчас...
–
Э, Петя-яр! – перебил Дангатар. – Зачем вспоминать,
кто я! Для тебя я брат, брат навсегда! Твоя радость – моя
радость, твоя беда – моя беда!
–
Вот о последнем я и толкую...
–
Говори, –
голос
собеседника
мгновенно
преобразился, из него повымело все наносные, все
фальшивые интонации.
Гриневский обрисовал ситуацию предельно кратко и
точно, по-армейски, как докладывают те, кто звонит в штаб
с передовой. Говорил открытым текстом – не тот случай,
чтобы играть с кодами и с эзоповым языком: тайга...
частный платиновый прииск... случайные обладатели
последней партии драгметалла... удачно проходили мимо...
есть вертолет... примерно столько-то километров от
Шантарска... платина самородная... примерно столько-то
килограммов... ящики пополам... убежище временное или
долговременное... за ними рано или поздно начнут охоту, и
даже очень возможно не одна сила, а несколько... перевести
платину в валютные счета... возможность ухода за
кордон...
–
Мне все ясно, Петя, –
сказал Дангатар, когда
Гриневский закончил. – Ты же знаешь, кто я и... при ком я
состою. И должен понимать: я обязан согласовать, мне
самому такой вопрос решать нельзя, да? Хотя бы во
избежание... дальнейших сложностей. Ты сможешь
позвонить через полчаса?
–
Надеюсь, что смогу...
Прошло двадцать минут томительного ожидания, и
наконец Алексей не выдержал, спросил – просто чтобы не
молчать:
–
А почему Поджигай?
Гриневский пожал плечами.
–
Кликуха такая. Он же Махмудов. Помнишь, в
«Белом солнце пустыни»: «Махмуд, поджигай!» Ну вот

оттуда и пошло.
–
А-а...
Еще через десять минут ровно Гриневский вновь
позвонил. Все понимали, что если Дангатару не удастся
решить вопрос со своим хозяином в положительном для них
смысле, то просто никто больше не поднимет трубку... или
на этом номере наступит бесконечное «занято».
Но Дангатар ответил. Сам.
Ответил согласием. И тут же начал инструктировать.
На вертолете летите до Байкальска, сажаете машину
на частном аэродроме в Камышинках, там вас встретят
наши люди из диаспоры, перегрузите ящики на их машину,
вас отвезут на грузовую станцию, устроят в «теплушку»,
отгонят в какой-нибудь тупик, там какое-то время
простоите, всем необходимым вас снабдят. Как только
через Байкальск пойдет в Туркмению состав с какой-нибудь
ерундой, вас оформят караулом сопровождения этой
ерунды. Главное, что от вас потребуется – без осложнений
пересечь российскую границу, с туркменской никаких
проблем просто быть не может, кого надо – всех
предупредят, да и проезд через российскую будет
максимально облегчен. Казахскую и киргизскую границы
даже не берите в головы.
Груз, который вы якобы будете сопровождать,
отправится своим чередом, а ваш вагон отцепят в Буглыке,
это сортировка такая, опечатают, загоняют на запасной
путь, приставят охрану. Пароль, кстати, назовут, на всякий
пожарный, чтоб вы не дергались... ну, скажем, «Генгеш-
той». («Это еще что такое?» – «Это, дорогой, такие
финальные переговоры между родственниками. О свадьбе.
Дней за пять проводятся – чтоб на самом торжестве все
точняком было нормально и без заморочек. Запомнил? За
пять-семь дней до свадьбы». –
«Ага... Намек пронял.
Генгеш-той, говоришь?» – «Правильно. А как вагон
отцепят, вы стойте подле состава, я чуть погодя встречу
лично. А если не смогу, так доверенных людей пришлю.
Ясно?»)
Чего ж не ясного-то. Конец инструкции.

То, как Дангатар за полчаса выстроил схему,
договорился с ключевыми фигурами этой схемы – это не
могло не вызвать уважения. И – показывало его
возможности. И возможности его нынешнего хозяина. И эти
возможности в свою очередь тоже вызывали уважение.
После этого разговора все они воспрянули духом.
Хорошо говорил Дангатар, уверенно, твердо, веско и
спокойно. Вот чувствовалась за ним сила.
...А потом был полет на вертолете над таежной
бескрайностью, приземление на частном аэродроме,
молчаливые смуглые люди, подогнанный к вертолету
грузовик. Поколебавшись малость, Карташ сделал
встречающей стороне царский подарок – презентовал
диаспоре львиную долю оружия, оставшегося от покойных
«уголков» и охранников прииска, справедливо рассудив,
что троице такой арсенал не только не понадобится, но и
будет лишь в тягость – тащить на себе кучу стволов через
полстраны и несколько границ было архинеразумно; к тому
же, в случае вооруженного конфликта, превосходящие силы
либо криминалитета, либо соответствующих госорганов,
специально обученные и как пить дать превосходящие,
покрошат победителей Пугача за милую душу, и никакие
пулеметы с «береттами» не спасут. Так что он оставил при
себе лишь «макары», «глоки» и один «калаш» да
предупредил азиатов, что дареные стволы наверняка
проходят по куче «мокрых» дел, так что светить их направо
и налево не стоит. В качестве ответного дара невозмутимые
азиаты, пошушукавшись, преподнесли троице пачечку
зеленых банкнот с ликом Бенджамина Франклина на
каждой – общим весом, по прикидкам на глаз, тысячи в
две – две с половиной. На мелкие расходы, надо полагать.
...Потом, уже в «теплушке», прицепленной к
набирающему скорость локомотиву, под мерный перестук
колес в команде начались метания, разброд и шатания – а
правильно ли мы все сделали, а стоило ли становиться
поперек государственных интересов и не спокойнее ли
было сдать платину кому следует. Алексей в сих жарких
прениях участия старался не принимать, все больше

помалкивал, понимая, что это просто начался «откат»,
организму после всего пережитого требовался выплеск
энергии, вот и заистерили подельнички... А для себя
Карташ уже давно все решил: пока он жив, платина не
достанется ни противнику, ни соратникам Пугача, ни
хозяевам прииска, ни чиновникам государства. А уж если в
драке за клад и придется сложить свою буйну головушку, то
он постарается продать свою драгоценную жизнь как можно
дороже и утащить с собой в страну Вечной охоты как
можно больше врагов...
Нет, не то чтобы Алексей Карташ происхождение
имел из подвида плюшкиных, гобсеков, гарпагонов и
прочих скупых рыцарей золотого тельца. По большому
счету, на богатство, заныканное под грудой угля у дальней
стены «теплушки», ему было форменным образом
наплевать. Дело было отнюдь не в богатстве: просто по
натуре был он авантюристом, искателем приключений, из
той породы, что испокон веков и по сей день перепахивают
земной шарик в поисках Эльдорадо, золота инков, кладов
адмирала Дрейка и острова Оук... И сегодняшняя жизнь, по
сравнению с жизнью вчерашней, с отупляющим
прозябанием офицерика ВВ, ему нравилась несравнимо
больше... даже не так – он всегда мечтал именно об этом:
ощущение нависшей угрозы, ежесекундно поджидающая
опасность, припрятанное в куче угля сокровище, за
которым охотятся мафия, КГБ и черти в ступах... Короче, в
своей тарелке чувствовал себя нынче Алексей Карташ.
Лишь одно беспокоило его, и уже давно. Та самая
промашка, ошибка, которую они допустили на разоренном,
щедро усыпанном трупами прииске. Никто из них не
подумал, никому и в голову не пришло, что нельзя, ни в
коем случае нельзя было звонить жене Таксиста и тем более
вызнавать через нее номер Махмудова-Поджигая. Когда
игра идет по таким ставкам, не только стены, но и
телефонные провода, да что там провода – эфирные волны,
посредством которых осуществляется спутниковая связь, –
обрастают ушами, что плесенью...
Вот и доигрались.

Вот и вычислил противник беглецов. И нагрянул всей
кодлой, в какой-то тысячонке километров от спасительной
границы...
Глава 3
ОТ БОЛЬШИХ ДОРОГ И ЛИНИЙ ВДАЛЕКЕ
9 арп-арслана 200* года, 15.55.
–
Сядь, дядя, не пыли! – уже более миролюбиво
произнес Ловкий. «Тэтэшник» он, впрочем, не опустил. И
не отвел.
–
Фу-у-у... –
тяжело пыхтя, озирался забравшийся-
таки в вагон Кабанчик. – И где ему тут быть?!
–
А нет его тут вовсе, думаю, – хитро щурясь и не
отводя взгляда от Карташа с Гриневским, сказал Ловкий.
–
А ты у этих спрашивал?
–
У этих? А я тебя дожидался, Шаповал. Давай, сам
спрашивай!
Кабанчик-Шаповал, утирая пот рукавом рубашки,
обвел заплывшими глазками троицу законных хозяев
«теплушки»:
–
Черненький, невысокий, на цыгана смахивает. Не
видали такого? Не запрыгивал часом?
–
Видал, кажется, –
выдержав небольшую паузу,
задумчиво проговорил Алексей. А потом изобразил
внезапное и полное просветление памяти: – Ну да, точно,
был такой! Через путь скакал в сторону вокзала, под
составом с лесом пролез.
–
Под составом с лесом? Верю. Так все и было, –
заговорщицки подмигнул Карташу Ловкий. –
Сам бы на
твоем месте прогнал такую же пургу, чтоб плохие дяди
слиняли б отсель, полезли под какой-то там лес и сгинули с
глаз долой.
Эх, сидели они, Карташ и Гриневский, крайне

неудобно. Трудно стартовать с низких ящиков. Да и этот
Ловкий, гаденыш, грамотно устроился – сидит на
корточках, прислонившись спиной к стене вагона. Из своей
позиции успеет хоть раз шмальнуть – и неизвестно куда
свистанет пуля-дура. А тут рядом Маша, которая может и
не догадаться вовремя упасть под прикрытие печки-
буржуйки...
Все-таки Алексей всерьез надеялся, что удастся
обойтись без рискованных трюков. Когда заговорили о
каком-то цыганистом хлопчике, у него прям булыжник с
души свалился. Значит, эти архаровцы – всего лишь из
местной самодеятельности, а вовсе не авангард погони. Что
значительно все упрощает. Карташ покосился на
Гриневского – и того тоже явно и неприкрыто отпустило,
его лицо заметно помягчело. Все-таки он тоже испугался,
что на платину вышли.
«А этим-то, интересно, чего надо от нас?» –
отстраненно прикидывал Алексей. Ну да, за кем-то они
гонялись, кого-то ищут, и этот кто-то, судя по всему, от них
благополучно ускользнул. Расстроены неудачей, и дело,
скорее всего, закончится мелким грабежом – дескать, не зря
же мы бегали, надо хоть что-то урвать. Вполне возможно,
удастся отделаться фуфырем водки и парой банок
консервов...
Даже «ТТ» в руках Ловкого более уже не выглядел
грозным оружием. Ловкий – всего лишь мелкий урка,
которому очень хочется почувствовать себя серьезным
человеком, вернее, хочется, чтобы хоть кто-то принял его за
серьезного человека, и мокруха уж точно не входит в его
планы. А «ТТ» при желании можно раздобыть на любом
рынке, этим китайским барахлом, у которого через выстрел
осечки, наводнена вся Сибирь и прилегающие к ней края...
Захрустел щебень. Звякнула потревоженная щеколда,
на которую закрывается снаружи вагон.
–
Удрал, с-сука! С концами. Все, бесполезняк за ним
гоняться.
С этими словами в «теплушку» забрался еще один из
тех, кто хуже татарина. Еще один экземпляр из того же

паноптикума. Мало того, что он влез вагон, так тут же
крикнул, высунув голову наружу:
–
Эй, Рябой, дуй сюда! Наши тут!
Новые
лица
прибывали
с
катастрофической
быстротой, впору крупно писать мелом на наружной стене
вагона, как иногда указывают характер груза: «Их
разыскивает милиция». К Алексею вернулись мрачные
настроения. Впрочем, никакого ощущения безнадеги –
лишь чувство досады, что приходится заниматься
внеплановой ерундой.
–
Я тебе сразу сказал, Гусь, что на железке Цыган, как
рыба в воде, это его поляна, – говорил Ловкий, ни на миг не
выпуская из поля зрения Карташа и Гриневского. –
Хоре,
завязываем с Цыганом. Списываем в убыток. Здесь
попользуемся, чем бог послал.
«А это даже хорошо, что все они здесь сегодня
собрались, – вдруг пришло в голову Алексею. –
В случае
заварухи будут только мешать друг другу, а главное,
перекрывать стрелку линию огня...» Помнится, в училище
на одном из занятий по тактике преподаватель перечислял
ситуации, когда превосходство противника в количестве
начинает работать против него самого, и объяснял, как этим
можно воспользоваться. Так что – пусть подваливает еще
один, который Рябой. А ежели Косого с собой прихватит,
так совсем хорошо.
–
В этом телятнике поедем до Джимкоя? – высказал
недовольство персонаж по прозвищу Гусь, действительно
чем-то смахивающий на длинношеюю птицу. Он, завидев
коробку с консервами, присел возле нее и принялся
перебирать
банки.
Разглядывая
этикетки,
иногда
присвистывал: – Гляди, сколько тут закуся!
–
И чем тебе не нравится такая езда, а, Гусяра? –
Ловкий отодвинул в сторону Кабанчика, который неловко
подвинулся и чуть не загородил обзор на Карташа с
Гриневским.
–
Товарняк же! Может тут простоять незнамо сколько,
потом у каждого куста будет останавливаться.
–
А куда нам спешить? Без нас все равно не начнут.

Часом раньше, часом позже...
–
Ладно, ребята, давайте по-хорошему разберемся, –
вступил в разговор Алексей. Он говорил, как и должен
говорить на его месте рядовой сопроводитель вагонов: с
напускной бравадой, за которой прячется страх, с явственно
проступающей угодливостью. Короче, сделал вид, что
заерзал перед силой.
Однако, произнося слова своего персонажа, Карташ
вдруг с тоской понял, что просто откупиться от бакланов не
получится. Понял, стоило ему заглянуть в глаза Ловкому.
Баклан, которому подходит кличка Ловкий, не упустит свой
звездный час – пускай ненадолго, пускай всего на тот же
час почувствовать себя главным, вершителем судеб,
иерархом маленького мира. А хуже нет случая, чем баклан,
возомнивший себя паханом...
Тем не менее, зная все наперед, Алексей прилежно
доигрывал роль:
–
Вон там в углу, в холодке, водочка, хорошая,
«Золото Шантары», две бутылки. Консервов возьмите, чтоб
стол был какой надо. А у нас не положено находиться
посторонним. Начальник станции с проверкой может
прийти...
И вот под эту реплику на сцене появился... нет, не
начальник станции, а последний участник водевиля – по
кликухе Рябой. Ну, это уж полная деревня, весь набор в
наличии: лопоухий, истыканный оспинами, с отвислой
губой, щербатый. Разве что не хватает всяких «чаво» и
«ентова».
И Алексей подобрался. «Вот теперь, начиная с этого
момента, нужно быть постоянно наготове. Как только
сложится подходящая ситуация – а она должна, обязана
сложиться, ввиду перебора игроков на той стороне, –
необходимо действовать. И надо как-то дать Таксисту
понять, чтоб следил за мной и вступал в процесс, как только
я выйду на авансцену».
Так подумал Карташ.
Но Гриневский смотрел не на Карташа. Гриневский
решил играть по-своему.

–
Ладно, босота, завязывай клоунаду, – сказал он и
начал медленно подниматься. – Подурковали, и будя. Мы не
фраера, а вы не в курсе. Мы не назвались, вина есть. Так что
считаем, что у нас по нулям, и быром разбежались в
стороны без предъяв. За нами серьезные люди, мы здесь по
их делам.
–
Смотри-ка, кто тут у нас! – с притворной радостью
воскликнул Ловкий. –
А как мы испугались-то! Они такие
деловые, что нам тут прямо делать нечего!
–
Он, наверное, однажды пятнадцать суток отсидел и
забурел с тех пор, – поддакнул Гусь.
–
Я таких, как ты, сявка подзаборная, бушлатом
гонял, – Гриневский побледнел, но говорил спокойно.
Угрожающе спокойно. – А вы, петушки поднарные...
–
А ну сел на место, парашник! – внезапно взвизгнул
Ловкий, вытягивая руку с пистолетом.
–
Как ты меня назвал? – Таксист сделал шаг в сторону
Ловкого.
Прогремел выстрел. Пуля пробила доску ящика, над
которым возвышался Гриневский и ушла в половые доски.
В вагоне кисло запахло порохом.
–
В следующий раз возьму выше, – пообещал Ловкий.
–
Он всадит, – подтвердил Карташ, повернувшись к
Петру. А сам подумал, что ох как не ко времени Гриневский
завелся, лучше бы им атаковать этих уродов из засады,
каковой являлись личины трусоватых караульщиков. Тогда
у них имелся бы в запасе эффект внезапности...
–
Сядь, Гриня, слушайся его, может, все и обойдется, –
все-таки Алексей решил и дальше разыгрывать трусоватого
караульщика. Пусть думают, что только этот высокий
скуластый парень с коротким бобриком на голове такой
храбрый и бывалый, а остальные тихи и неопасны. Ему
вдруг пришло в голову, что есть смысл усилить свой образ,
изобразить этакого полицая, который предает своих и изо
всех сил пытается задобрить победителей, чтобы заслужить
лучшую долю. Глядишь, на него станут обращать поменьше
внимания.
–
Я понимаю, это ваша территория, проезд через нее

платный, – он заговорил торопливо, проглатывая слова. –
Мы вам заплатим. Конечно. Я сейчас отдам наши деньги, у
нас, правда, немного осталось, но все-таки. Я принесу?
–
Не отлипай от своего ящика, сява, а то получишь
пулю раньше своего борзого корешка, – и на этот трюк не
купился Ловкий. –
Ну-ка, глянь там, на досках, Шаповал!
Чего-то этот борзый туда намыливался, теперь и этот
бздливый туда же навострился... Наверное, там у них
берданка пылится. Или ракетница.
Шаповал, переваливаясь с боку на бок, поплелся к
нарам. И естественно быстро нашарил там лежащий в
открытую пистолет системы «Глок».
–
Гляди, братва, чего у них тут! – издали показал
находку Шаповал.
–
Может, они не врут, Крест, что в серьезном деле? –
забеспокоился Гусь.
Вот и выяснилось, что Ловкого в его шайке кличут
Крестом.
–
А наплевать, – зато Ловкого-Креста ничто не могло
обеспокоить. –
Да не бэ, Гусяра, были б они в самом деле
серьезные, нас предупредили бы заранее.
–
И то верно, – Гусь сразу успокоился.
Шаповал-Кабанчик и не стал проводить углубленный
обыск, тряхнул остальные шмотки, заглянул для порядка
под поролоновый матрас и отошел. А вот если бы он
поискал как следует, то не было б границ его удивлению,
когда б у вагонных караульщиков обнаружился целый
арсенал... Но лень и комплекция помешала Шаповалу
заглянуть под ворох тряпья под нарами.
В этот момент вздрогнули сочленения и от головы к
хвосту состава прокатилась волна лязга и грохота – вопреки
ожиданиям, поезд простоял в городишке недолго. От
неожиданного толчка деревенского вида хлопчик по кличке
Рябой завалился на кучу угля, под которой терпеливо ждала
своего часа платина. Остальные на ногах удержались.
–
Теперь я вам распишу ситуацию, – Ловкий водил
рукоятью «ТТ» по ладони. –
Ваша жизнь – в вашем
примерном поведении. Вы перед нами кругом виноваты.

Дела проворачиваете на нашей поляне без спросу.
Разъезжаете тут со стволом. А кабы шмальнули кого?
Мусора стали бы на нас мокруху вешать, да?. Короче, за эти
дела ответ держать надо. Наказание я назначаю такое... –
провинциальный атаман выдержал прям-таки мхатовскую
паузу и показал стволом пистолета на Машу. – Вот она. Она
заплатит за вас. Бикса симпотная, холеная, нам годится.
Сразу видать, студентка. Рябому так вообще царский
подарок, он таких никогда и не пробовал. Ему только
шмары давали, да и те соглашались лишь за бутылку, не за
просто так. Правда, его номер будет четвертый, но и он не в
обиде. Не в обиде, Рябой?
И Карташ понял, чего ждал Ловкий, почему тянул,
почему ничего до этого момента не предпринимал. Карташ
явственно увидел, как станут разворачиваться события
дальше. Их, Гриневского и Карташа, будут убивать. Стоит
поезду выбраться за пределы города, как их сбросят.
Видимо, имеется по ходу движения подходящее местечко,
где прыжок из поезда – а особенно совершенный не по
своей воле – означает смерть. Например, мост через
каменистую речушку, глубокий овраг... да какая разница,
что там может быть! Да просто под колеса могут кинуть,
главное – сделать все за городом, чтоб не скоро нашли.
Свидетели этим ублюдкам не нужны. Да и с Машей, когда
натешатся вволю, поступят точно так же. Пусть потом
следствие станет гадать, чьи это трупы нарисовались, да как
тела оказались здесь, катались ли ребятки на крышах в
поисках экстремальных наслаждений, или это бичи,
повздорившие на узкой площадке товарного вагона и
поскидывавшие друг друга...
Значит, нельзя, ни в коем случае нельзя доводить дело
до пересечения составом черты города...
–
Рябой лыбится, значит, не в обиде, – продолжал
заливаться соловьем Ловкий. – Свяжем вас, чтоб не пылили.
Потом соскочим на своей станции, а девочка вас распутает.
Если захочет. И по-другому у нас с вами никак не выйдет.
–
Я согласен! – подобострастно воскликнул Карташ,
продолжая работать образ полицая. Вскочил, вытянул перед

собой руки, свел их вместе, сжал кулаки. – Вяжите. Баба все
равно не наша маруха, приблудная она. Попросилась
подкинуть, чтоб сэкономить на билете. Расплатиться
натурой – оно ж дешевле, хе-хе... Вот и пусть
расплачивается. А девка ладная, не пожалеете, мужики.
Вяжите!
Алексей поймал на себе удивленный взгляд
Гриневского. Но удивление мало-помалу начинало сходить
с лица – видимо, Таксист уяснял игру Карташа, да и вообще
перспективы их нынешнего положения. Значит, можно
надеяться, что Гриневский вступит без пагубных
проволочек.
Маша же как сидела на своем месте, сохраняя полное
спокойствие, так и продолжала спокойствие сохранять.
Умных и наблюдательных сия женская невозмутимость
непременно насторожила бы. Но слишком уж эти
захолустные отбросы уверены в своем численном
превосходстве, слишком опьянило их оружие в руках...
К Карташу направился Гусь, по пути он отчекрыжил
от бабины (ее прихватили в дорогу для всяких вагонных
хозяйственных нужд) длинный кусок капроновой веревки.
–
Давай сюда грабли, – Гусь подергал веревку, как бы
проверяя на прочность.
–
На, – повернулся к нему Карташ.
И когда Гусь приблизился вплотную, Алексей схватил
его за рубашку и швырнул на Ловкого.
Выстрел грохнул незамедлительно. С реакцией у
Ловкого, вполне согласно с присвоенным ему Алексеем
погонялом, оказался полный порядок – разве что пуля,
предназначавшаяся Карташу, досталась дешевому баклану
по кличке Гусь. Со свинцом в теле тот завалился на своего
ловкого приятеля.
А Алексей уже летел вперед, не заботясь о тылах. О
тылах должен позаботиться Гриневский... Не должен
подвести.
Ловкий сбросил с себя обмякшего подельника,
высвободил руку с пистолетом... Но со всем остальным
опоздал. Алексей прижал его вооруженную кисть к полу.

Ловкий нажал курок. И продолжал беспрерывно
нажимать. Пули одна за другой уходили в стену вагона.
И тогда Карташ, недолго думая, применил не слишком
зрелищный, но действенный прием: сверху лбом в
лобешник, одной из самых крепких в организме лобной
костью в лобную кость противника. Глаза Ловкого
заволокла поволока, как у боксера на ринге, пропустившего
тяжелый акцентированный удар. Кисть, сжимавшая
«тэтэшник», разжалась.
Алексей не стал чудить и благородничать – дескать,
офицерская честь не дозволяет добивать поверженного
врага, а дозволяет лишь брать в плен и доставлять в
расположение. Схватил пистолет с опустошенной обоймой
и немного поработал им как кастетом. После чего вскочил
на ноги.
Картина открылась такая.
Тихо стонал, ерзая по полу, раненый Гусь. Ловкий
лежал бездвижно, разбросав руки и закатив глаза. А
Гриневский катался по полу в обнимку с кабанистым
Шаповалом, ввязавшись с ним в греко-римскую борьбу.
Кабанчик-Шаповал трофейный «Глок» с предо-
хранителя не снял (Карташ это видел, поэтому пистолет в
жирных руках изначально не слишком волновал его), а
сейчас оружие валялось метрах в трех от борющихся. Надо
бы прийти Гриневскому на помощь.
Но в схватку вписывался Рябой. Сей деревенский
типаж не сразу кинулся в драку, а прежде схватил
валявшуюся на угольной куче кувалду (сие орудие труда
входит в обязательный комплект путешествующих в
теплушке, ею разбивают большие, не пролезающие в топку
куски угля) и попер на врагов своей кодлы, размахивая ею
над головой как боевым молотом. «ТТ» разряжен, а до
«Глока» Алексей добраться не успеет. Придется обойтись
без огнестрельной помощи...
Но помощь пришла. Маша – Рябой ее в расчет не брал,
обогнул как неживой объект – сняла с обеденного ящика
сковороду с недоеденной шамовкой и, неумело, по-женски
размахнувшись, влепила Рябому по спине.

Следовало бы, конечно, двинуть по балде, но и так
вышло неплохо. Рябой охнул, выгнулся, повернулся, что-то
нечленораздельно выкрикнув, и... открыл Карташу
незащищенную спину. И уж никакая кувалда теперь ему не
могла быть верной союзницей. Тем более, Карташ ее
первым делом и выбил ударом ноги по запястью. А потом
добавил кулаками и, наконец, пробил рябой, лупоглазой
мордой лица доски ящика. Да так мордой лица в ящике и
оставил.
Поезд уже выехал за город. Это ж тебе не Москва,
чтоб долго-предолго тащиться на фоне городских пейзажей.
Алексей подобрал кувалду. С нею как-то быстрее
получится закончить греко-римскую схватку Таксиста и
толстого борца из вражеской команды. Но Гриневский,
оказалось, уже и сам управился. Кабанчик с кликухой
Шаповал лежал, уткнувшись лицом в пол, его рука была
вывернута, как говорится, самым неестественным образом.
Видимо, Гриневскому удалось провести болевой прием с
последующим задержанием, вызывающим болевой шок и
отключку сознания. Петр сейчас подошел к тому месту, где
валялся так и не снятый с предохранителя «Глок».
Ну, вот и все...
–
Леша! – крик Маши сзади.
Карташ резко развернулся, напрягаясь мышцами,
готовый к незамедлительному действию... Но действовать
не потребовалось.
Алексей успел
увидеть,
как
подбегает
к
«теплушечному» проему и отчаянно, точно с обрыва в реку,
бросается из вагона оживший Рябой.
–
Ишь ты, каскадер! – Он подошел к проему,
выглянул.
Рябой катился по насыпи, по длинному склону из
щебенки, переходящей внизу в твердую землю с редкой и
чахлой травой. Должно очень сильно повезти, чтобы не
переломаться до полной несклеиваемости. Хотя – дуракам
везет...
Алексей повернул голову посмотреть, что там
впереди.

А впереди приближался мост. Вот, наверное, то самое
место, которое предназначалось им с Гриневским для
вечного упокоя. Речушка, даже отсюда видно, мелкая и
каменистая, а лететь до нее долгонько... Что ж, господа
уголовнички, кто к нам с мостом придет, от моста и
погибнет.
–
В темпе! – Карташ вернулся в вагон. –
Придется
немного поработать чистильщиками. Или лучше сказать,
ассенизаторами.
Три тела просвистело в пролеты моста, отправилось к
месту последней отсидки, омываться прозрачными водами
неизвестной речки.
Когда все закончилось, Маша опустилась на первый
попавшийся ящик, проговорила, нервно усмехнувшись:
–
Что-то везет нам, товарищи авантюристы, на
уголовные элементы, непременно желающие нас убивать и
насиловать.
–
Это не везение, товарищ барышня, – сказал Карташ,
доставая сигареты. Он заметил, что пальцы слегка
подрагивают. –
Это – среда. –
Он сильно, с удовольствием
затянулся. – Среда, в которой мы с вами ныне обитаем. – В
несколько тяг выкурив первую сигарету, прикурил от
тлеющего окурка вторую. –
Помню, ехал из Москвы в
Шантарск. Нас в купе было трое, одно место пустовало.
Трое мужиков. Кроме меня был интеллигент с непременной
бородкой и очочками, его имя до сих пор отчего-то помню,
приметное имечко – Родион Раскатников, из командировки
возвращался. И третий – высокий, плечистый мужик
средних годов. Как водится, уговорили бутылочку коньяку,
приступили к следующей, и, пока еще не дошла очередь до
преферанса, ведем, значит, типичный для поездов и
случайных попутчиков непринужденный разговор...
Никто не перебивал его многословие. Он сейчас
успокаивал нервы по-своему. И остальным нужно время
прийти в себя. Гриневский тоже закурил, присев на ящик
возле буржуйки.
–
Поговорили за футбол, обсудили женщин, разговор
зашел о драках, – продолжал свой рассказ Алексей. –

Очкарик на эту тему особо не распространялся – ясно, что
сказать-то по большому счету и нечего, интеллигент и драка
суть две вещи несовместные, а вот этот высокий-плечистый
говорит, что вот, мол, ему никогда в жизни не доводилось
драться по-настоящему. Я бы, говорит, и полез вступаться
за женскую честь, и разнимать дерущихся, век воли не
видать, не побоялся бы превосходящих гопницких сил. Я,
говорит, и силушкой не обижен, и каратэ занимался, и
общеразвивающими видами спорта, до сих пор в
тренажерный зал хожу, в бассейны всякие, форму
поддерживаю. Но вот не попадал и не попадаю в ситуации,
когда вопросы решают кулаки...
–
Звиздел, – убежденно сказал Гриневский. –
Просто
проходил мимо, отворачивался, закрывал глаза.
–
Думаю, не врал, – покачал головой Карташ. – Школу
он, выяснилось, посещал элитарную, срочную в армии не
служил, окончил престижный ВУЗ, потом, опять же
благодаря большим родителям, пристроился отнюдь не на
завод. По улицам он, считай, не ходит, из машины в
подъезд, из подъезда в машину. Рестораны посещает те, где
собирается приличная публика, отдыхать ездит на дорогие
курорты. Среда, короче, обитания у него такая –
исключающая эксцессы, подобные нашему нынешнему, и
вообще исключающая мордобой и поножовщину. В общем,
к чему я сказываю эту байку? К тому, что среда обитания
определяет ваши встречи и расставания. Ну, а у нас с вами,
граждане, среда обитания отныне и надолго волчья. Мы с
вами – маленькая такая... не скажу семейка, скажу стайка
волков, живущая в диком лесу по законам джунглей. Стая,
которую гонят и преследуют: охотники всех мастей, более
многочисленные волчьи стаи, даже нейтральный селянин
нет-нет да и вызверится на нас. Среда обитания, ничего не
попишешь. Так что следует и в дальнейшем быть готовым к
подобным встречам на тропе...
Поезд стал заметно скидывать ход.
–
Неужто еще один город, – Гриневский выглянул из
вагона. – Нет, разъезд какой-то...
Товарняк по своему обыкновению встал на разъезде.

Вокруг выжженная солнцем степь, три железнодорожные
колеи, два домика, рабочий и жилой. Кто-то живет свою
жизнь в таком вот добровольном изгнании. Как тут не
вспомнить пушкинского «Станционного смотрителя»,
которого когда-то проходили в школе?..
Может, их поезд никого пропускать и не будет, просто
постоит для порядка минуту-другую, машинист свяжется с
диспетчерской службой, нет ли препятствий для
продолжения движения. Нет – так зажжется «зеленый», и
снова колеса заведут свой «тук-тук-тук».
–
Ну-ка, ну-ка! – вдруг весело сообщил Гриневский. –
Брезент над нашей турбиной зашевелился. А-а! Я так и
думал! Вот и Цыган, которого разыскивали наши друзья.
Сюда чапает. Тебя Цыганом кличут?
–
Он самый, – сверкнула внизу белозубая улыбка. –
Можно к вам на огонек?
–
Да уж лезь, что теперь! – смилостивился Петр.
Их новый гость и вправду был похож на цыгана.
Невысокий, сухопарый, загорелый до черноты, словно его
передержали в коптильне. Возраст неопределим, плюс-
минус двадцать лет. Из вещей у него наблюдался только
вещмешок, старый добрый солдатский сидор, а одет он был
в джинсу и темную рубаху. И чем он точно не страдал, так
это церемонностью и стеснительностью.
–
Ребята, голоден, как черт, пожевать чего-нибудь не
найдется? – заявил, едва забрался в «теплушку». Голос его
оказался неожиданно густым, баритонистым, как у
оперного певца. – И водички бы, а то моя вся потом вышла
под толстой тряпкой.
–
Если разобраться, ты нам кругом по жизни должен, –
сказал Гриневский, без неприязни разглядывая визитера, – а
вместо того, чтоб отдавать, ты наши харчи уничтожать
собрался. Ладно уж... Нам, чувствую, не скоро жрать
захочется. Иди бери любую консерву, отрезай хлеба и
рубай. Вода в чайнике, чайник на печке.
Через пять минут мимо промчался встречный
товарняк, и их состав тоже покинул разъезд, бодро двинулся
прежним маршрутом к казахстанской границе.

–
Секу, как напряжно пришлось вам с моими
знакомцами. Лады, заметано, договорюсь с людьми, чтобы
на обратном пути вам в вагон забросили магарыч-проставу
за понесенные неудобства, – говорил Цыган с набитым
ртом.
–
А такого, как ты, чую, через пару дней шукать надо
уже где-нибудь под Мурманском или в Калининграде, –
хмыкнул Гриневский.
–
Ага, все так и есть, – Цыган управился с баночкой
тушенки в два счета и, видимо, по бродяжьей привычке
приученный к тому, чтоб ничего не пропадало, насадил на
вилку кусок хлеба и вытер им жир со стенок банки.
Запивая хавку чаем, не без гордости поведал:
–
Я один из последних доподлинных бичей в
Расейской стране. Прошу не путать с бомжами. Я –
убежденный бродяга, представитель славного и, увы,
вымирающего племени. Но не грязный помоешник, не
попрошайка и не охотник за пустыми бутылками.
–
Да никто и не путает, – успокоил его Гриневский. –
Ты лучше расскажи, в чем ты разошелся с местной
криминальной интеллигенцией?
–
С этими баранами? Они, вишь ты, вдруг решили, что
заплатили несколько больше, чем следовало. Правда, когда
они это уразумели, меня с ними рядом уже не было. Но они
парни шустрые, бросились вдогонку, тем более – куда я тут
мог податься кроме как на железку? Вишь ты, чуть не
догнали, собаки.
–
И что ты им продавал? – не удержала любопытства
Маша.
–
Да мелочь всякую, –
Цыган состроил хитрую
гримасу, и на его лице проступило множество мелких и
крупных морщин. – Там куплю, здесь продам, этим на хлеб-
соль зарабатываю. Чего ж мне не продавать, когда кличка
не зряшная людьми дадена, я ведь и вправду наполовину
цыган.
–
А на другую половину? – Маша склонила голову
набок и прищурилась.
–
А черт его знает! – рассмеялся Цыган.

По тому, как ушел он от разговора о товаре,
проданном им банде Ловкого, у Карташа возникло
подозрение, что без наркоты в этой истории не обошлось.
Ну и пусть ее, еще не хватало в чужие заморочки вникать,
когда своих выше гималаев.
–
Я вам не надоем, не беспокойтесь, – разговорился
сытый, опившийся чаем Цыган. – Перед казахской границей
сойду, мне как-то привычнее кордоны пересекать
пешедралом. Оно же, и неприятных вопросов избегаешь.
Где, дескать,
твоя
виза-шмиза,
где заполненная
декларация – или хотя бы незаполненная?
–
Там все так строго? – удивился Карташ. И несколько
напрягся. – Я слыхал, что эта граница чисто условная, как и
киргизская.
–
Да, все так, справедливые слова, – закивал Цыган. –
Но, во-первых, нет-нет да и явятся местные погранцы, как
черти из бутылки, чего-то шукать принимаются, это значит,
у них объявили очередную кампанию по борьбе с чем-то
неположенным. А во-вторых, дельце у меня небольшое
имеется в приграничной земле, старых знакомых повидать
надо.
–
И что-то им продать? – с невинным видом
полюбопытствовала Маша.
–
Не угадали, красавица моя. Наоборот. Кое-что взять
хочу, – Цыган еще отхлебнул чаю и вдруг неожиданно
выдал: – Значит, в Туркмению путь держим?
–
С чего ты взял? – быстро спросил Гриневский, он
враз подобрался, даже чуть подался вперед.
–
Я ж не первый год по железным тропинам
раскатываю, кой-чего усвоил, – Цыган сделал вид, что не
заметил смятения, вызванного его вопросом. –
Надпись
мелом сами у себя на борту видали? Сзади, там где сцепка с
платформой. «Ту» намалевано и еще какие-то цифирки.
Короче, обозначен пункт назначения. Страна буковками,
цифирками станция. Я, кстати, немножко с туркменами
якшаюсь. Бывает, заезжаю туда. Но далеко не забираюсь.
Около границы мелькаю, чтоб в случае чего сразу обратно в
Киргизию махануть, которая, как и Казахстан, считай что

почти Расея. А Туркмения... это, скажем так, место
непростое. Так вот...
Он еще хлебнул чаю, по-крестьянски огладил лицо
ладонью.
–
Не знаю, пригодится не пригодится, но за угощение
и прочее должен же чем-то отблагодарить. Дам одну
наводочку. Так, на случай чего. Но прежде я вам байку одну
расскажу, не против?
Алексей пожал
плечами,
Маша
промолчала,
Гриневский сказал: «Валяй».
–
Старая такая цыганская притча. А говорится в ней о
том, как остановился табор на ночлег у заброшенной
деревни. А на краю деревни часовня стояла, и возле нее
росла кривая береза. Заснул табор, а одного цыгана кто-то
тормошит. Цыган просыпается и видит – старичок перед
ним беленький и махонький. «Иди, – говорит старичок
цыгану, – к часовне. Там под кривой березой зарыто полное
сапожное голенище золота. Клад этот на тебя записан,
выкапывай его». И пропал старичок, растаял в воздухе.
Утром цыган рассказал обо всем своей родне, а родня его
высмеяла. Мол, меньше пей на ночь каберне, не пляши так
долго у степных костров. И цыган не пошел ни к какой
кривой березе. Тронулся табор в путь. На следующей
стоянке вновь явился нашему цыгану давешний старичок.
«Возвращайся, – говорит, – клад еще ждет тебя». И опять
все повторилось. Опять наутро высмеяла цыгана родня. А
через год проезжал табор вновь по тем же местам.
Остановился, как и в прошлый раз, на ночлег у
заброшенной деревни. И вот цыган наш увидел часовенку,
припомнил старичка и подумал: а пойду-ка я проверю, чтоб
больше не мерещилось. Втихаря отправился к кривой
березе, стал копать землю и выкопал голенище сапога,
тряханул его – и полетели на землю глиняные черепки.
«Права была родня», – вздохнул цыган. «Нет, – вдруг
слышит он голос. –
И родня неправа, и ты опоздал». Это
появился прямо из воздуха тот самый старичок. И дальше
говорит: «Всякому кладу свой срок положен. Не взял его,
когда тот сам в руки просился, на себя пеняй». И вновь

пропал старичок, но на этот раз уже навсегда. Вот такая
притча.
Рассказчик достал из кармана застиранной рубахи
пачку «Примы».
–
А к чему я ту притчу рассказал, и сам не знаю.
Вдруг, подумалось, кстати придется и лишней не будет.
Может, на какое раздумие наведет, например, на такое, что
к каждому такой старичок хоть раз в жизни да приходит.
Обязательно. И вот тут важно, во-первых, разглядеть свою
удачу, не принять ее за морок, за наваждение, а разглядев,
не убояться поступка, – Цыган выпустил ядовитую струю
табачного дыма. –
Но на поступок, скажу вам я, достыта
наглядевшийся на всяких людей, отважится лишь один из
легиона.
Расползавшиеся по вагону струи едкого дыма отбили у
Карташа желание закурить самому.
–
Вот я уже немало прожил, а еще больше повидал.
Про многое и спрашивать у людей не приходится, сам все
вижу. Глядеть не интересно... А вот у вас крайне
любопытная компания. На трезубец похожая. Все три зубца
вроде бы и порознь, а в цель бьют одновременно и
вместе... –
Он вдруг цепко глянул на Гриневского. –
Ты,
братишка, давно откинулся? Или... не откидывался вовсе?
Да ты очами так свирепо не зыркай! Я и сам, было дело, у
Хозяина отдыхал, после чего вольный ветер полюбил пуще
прежнего. Хотя... человек везде выжить может, было бы
желание выживать.
Он загасил окурок, помолчал, глядя на пролетающую
за вагонами степь.
–
Ну а теперь, как обещал, кину наводочку. Я сказал,
что наполовину цыган. Поэтому в таборах меня почитают за
своего, тем более и цыганским наречием немного владею. А
таборы есть повсюду. Нет земли без цыган. И в Средней
Азии цыгане тоже живут. Сами себя называют мугати. Есть
мугати самарканди, то есть самаркандские цыгане, есть
мугати ашхабади и так далее. Если что... если припечет,
подавайтесь в ближайший табор. И там скажите любому
хлопцу: дескать, привет вам, ромалы, от Пашки-Пальчика.

Кланяться, мол, Пашка велел, жив-здоров, чего и вам
желает. Должны помочь... Скоро подъезжаем, – Цыган
показал на проплывающий в вагонном проеме пейзаж –
косогор,
поросший
какими-то
желтыми
чахлыми
кустиками, под ним – мутно-серая россыпь камней. –
Я,
наверное, по всей расейской железке окрестности выучил
до последнего куста. Сейчас будет подъем в гору, поезд
сбросит километров до десяти, удобно будет сходить.
Цыган подвинул к себе сидор, хозяйственно проверил,
надежно ли затянута горловина.
–
А напоследок я вам, ребята, скажу, чтоб не думали –
вот, небось, бродяга бесприютный, скиталец горемычный.
Каждый в этой жизни ищет свою уютную нору. Кому-то
уютно с автоматом спецназить по горячим точкам, кому-то
дома взаперти сидеть, кому-то пивом в ларьке торговать. Ну
а мне вот такая жизнь по вкусу, я в ней как лещ в иле. О,
поезд в гору пошел, пора досвиданькаться. Подъезжает моя
станция...
.........
...Российско-казахскую границу они пересекли,
можно сказать, со свистом. Сначала Карташ несколько
стремался отсутствия загранпаспортов
или
ежели
загранпаспорт в этих местах как будто бы не требуется, то
отсутствия каких-либо прочих бумажек, позволяющих
свободно перемещаться по заграницам, пусть и в целях
сугубо командировочных. Ну вот не выдала им диаспора
документики, не озаботилась как-то, а они сами про такую
мелочь за суетой и не вспомнили. У Карташа и Машки
паспорта были, российские, у Карташа еще и военный билет
завсегда с собой, тоже, правда, российский, – а вот беглый
зэк Таксист по части удостоверений личности был гол как
сокол. Что, конечно же, могло выйти всем троим боком...
Однако пока обошлось, ни их самих, ни груз на границе не
досматривали – вообще вагоны будто бы не заметили. И
через несколько часов простоя локомотив бодро молотил
через степи Казахстана.
По первости все трое не отлипали от дверного проема,
во все глаза глядючи на знаменитые бескрайние степи,

ранее виденные исключительно по телевизору. Но
однообразие быстро приелось – степь и степь, сколько ж
можно-то. Никакой тебе, блин, романтики. Ну разве что
романтикой можно было с превеликой натяжкой назвать
суточные перепады температур – днем зашкаливало за
тридцать, и они торчали в теплушечном проеме в одном
исподнем, подставляя тела под остужающий ветер, а ночной
смене, между тем, приходилось, чтоб не околеть,
растапливать буржуйку и подбрасывать уголек вплоть
часиков эдак до восьми утра (после стычки с бандой
Ловкого они себе расслабух не позволяли, караул блюли,
что твои универсальные солдаты). Впрочем, как выяснилось
из дальнейшей езды, температурные перепады в течение
суток – это обычное среднеазиатское дело, так что и те
приелись.
На Машу неизгладимое впечатление произвели
смерчи, в огромном количестве шляющиеся (и другого
слова не подобрать) по казахской степи. Маленькие, прямо-
таки миниатюрные, какие-то несерьезные смерчи. Смерчи
карманного формата, как называла их Маша.
...Киргизия запомнилась в общем-то тем же самым,
что и Казахстан, ну разве еще они впервые видели стада
сайгаков, мчащиеся наперегонки с паровозом и поднимая
тучи коричневой пыли. Попадались иногда и табуны
лошадей, несущиеся сквозь степь со скоростью не меньшей,
но в сопровождении пастухов, –
или как они там
называются касательно коников? Пастухи были в черных
пропыленных одеждах и шапках с загнутыми вверх белыми
полями.
Карташу Киргизия запомнилась благодаря двум
обстоятельствам.
Во-первых,
явлением
киргизского
пограничника – первого и последнего на их пути к
туркменской станции Буглык, румянощекого низенького
живчика, который бодро тараторил на ломаном русском,
совал свой куцый нос во все щели, включая угольную кучу
и буржуйку, и задавал всякие не относящиеся к делу
вопросы – в общем, явственно напрашивался на взятку,
однако увидев сопроводительные документы на груз, вмиг

поскучнел и ретировался. Из чего Алексей сделал
однозначный и успокаивающий вывод, что лапа Дангатара
и его друзей и в самом деле весьма длинная.
А второе обстоятельство, более приятственное...
На одной из малопонятных остановок посреди степи,
возле
безымянного
полустанка,
являющего
собой
одноэтажное белое кубическое строение без единого
признака человеческих существ в радиусе километра. Рядом
со строением размещался домик, весьма напоминающий
дачный нужник, но не в пример чистый и ухоженный. На
домике висела трогательная табличка: «ДУШЬ». Внутри и в
самом деле ждала посетителей душевая кабинка,
вылизанная и надраенная неизвестно кем, с горячей и
холодной водой, поступающей неизвестно откуда. Сюр, в
общем, полный – душ в центре степи, но Маша, что
называется, загорелась. До этого они мылись от случая к
случаю, что называется, по ситуации, на буржуйке грели
воду в стыренном еще в России баке и поливали друг друга,
а тут такая роскошь! Алексей задумчиво посмотрел вдоль
состава. Состав, похоже, застрял надолго. И он решился.
Строго-настрого
наказав
Таксисту
следить
за
окрестностями, а в случае появления признаков отправки
подавать сигнал голосом и стуком в стену, он уединился в
душевой на пару с Марией... Кто на кого набросился, так и
осталось загадкой, но факт, что спустя миг они уже
оказались в объятиях друг друга. Грязная, пропыленная
одежда улетела куда-то к чертовой матери, Карташ
подхватил боевую подругу, поднял, прижал к стене. И
вошел в нее одним ударом; она вскрикнула, и вода,
падающая им на плечи, из горячей превратилась в кипяток,
и тесная кабинка вдруг стала еще теснее, и не хватало
места. Он ловил губами ее мокрые губы, терзал губами
грудь и никак не мог насытиться... То ли дело в другом
воздухе, в другом климате, то ли в ощущении, что наконец
оторвались, сбежали от всех – но вопли и стук Таксиста
дошел до него не сразу, как сквозь вату. Выскочили,
застегиваясь
на
ходу,
мокрые,
растрепанные,
возбужденные, едва успели запрыгнуть в набирающий

скорость состав...
А спустя сутки они добрались до туркменской
границы.
Глава 4
НЕ ЗАДЕРЖИВАЙТЕСЬ ПРИ ВЫХОДЕ
ИЗ ВАГОНА!
12 арп-арслана 200* года, 23.41.
Ночь была как наброшенное на голову темное
покрывало: мир во мгле, небосвод беспросветно черный, без
единой звездочки. Впрочем, звезды, наверное, никуда не
делись, сияли, как им и положено, но их свет затмевали
редкие, но яркие огни станции под несерьезным названием
Буглык.
С наступлением ночи, однако, жизнь на сортировке не
затихала – как, впрочем, и на любой другой сортировке
некогда великой державы. Откуда-то доносился лязг
перецепляемых вагонов, по соседнему пути, свистнув для
пущего
куражу, бодренько
прогрохотал одинокий
маневровый локомотивчик. Рельсы маслянисто блестели в
свете голубых огоньков светофоров. На последней
рокировке вагонов в составе, что имело место быть
незадолго до исторического омовения в кабинке с надписью
«ДУШЬ», их «теплушку» определили в самый конец поезда,
и теперь троицу окружали ночь, темнота и полнейшая
неизвестность.
–
Опять холодает, – отметила Маша, спрыгивая на
шуршащий гравий. –
Надоело. Днем пекло, а по ночам
холод собачий.
Она просунула руки в рукава наброшенной на плечи
камуфляжной куртки, запахнула подбитые мехом полы.
Поежилась.
–
Поверить не могу, что добрались, –
признался

Гриневский и глупо хихикнул.
Организм Карташа чувствовал себя странновато –
никогда допреж Карташу не приходилось мотаться по
железной дороге в течение аж целой недели, запертым в
четырех стенах деревянной коробки, без пересадок, роздыха
и вагона-ресторана, и теперь земля под ногами ощутимо
покачивалась и вздрагивала, совсем как опостылевший
вагон, а в ушах продолжали мерно постукивать на
рельсовых стыках колеса. Он присел несколько раз,
разгоняя кровушку по жилам. Потом закурил, прикрывая
огонек зажигалки от ветерка. Выпустил в ночь струйку
дыма. Сказал:
–
Ну так что делать будем, господа миллионеры? Что-
то не видать комитета по торжественной встрече... Твой
Дангатар ничего намудрить не мог?
Гриневский в ответ пожал плечами. Где-то вдалеке
что-то испуганно промяукал громкоговоритель, и в ответ
другой громкоговоритель – диспетчерский, не иначе – что-
то грозно прогавкал. На русском или же туркменском языке
осуществлялось сие общение, уразуметь было решительно
невозможно, но диспутирующие стороны, видать, поняли
друг друга прекрасно.
–
Что ж, будем ждать и надеяться, что ребятки просто-
напросто запаздывают, – преувеличенно бодро заметил
Карташ, хотя на душе у него, признаться, кошки скребли.
Не нравилась ему сложившаяся ситуация. Ну вот не
нравилась, и все – несмотря на ту легкость, с которой им
удалось пересечь через полстраны и чертову уйму границ,
таможен и бюрократических препон... А может, и
благодаря этой легкости. –
Могут они задерживаться?
Могут. Все ж таки – вышли мы все из Союза, а там точность
никогда не была отличительной чертой королей – по
причине полного отсутствия последних...
–
...И весьма забавно получится в противном случае, –
подхватила Маша с непонятной интонацией. –
С какими-то
невнятными бумажками, без денег и знания языка на чужой
территории – зато с кучей контрабандной платины,
запрятанной в куче угля...

Алексей покосился на боевую подругу в некотором
беспокойстве: не начинается ли извечная женская истерика
по поводу того, что все идет несколько не так, как
запланировали. Ничуть не бывало – боевая подруга была
собрана и решительна. Молодчина.
–
Да ведь пока, собственно, ничего страшного не
происходит, – успокоил он ее. –
Подождем немного, а
потом...
Что потом, он и сам не знал.
И тут сзади послышался негромкий голос,
произнесший непонятное слово: «Генгеш-той».
«Блин, это же пароль», –
с некоторым трудом
вспомнил Карташ наставления Дангатара-Поджигая. И
резко обернулся.
Перед
ними
нарисовались
трое узкоглазых
аборигенов – двое угрюмых, в промасленных оранжевых
жилетах, с испещренными наколками руками и вида самого
что ни есть злодейского, ни дать ни взять, тати с большой
дороги – и один усатый, в форме железнодорожника,
расстегнутой до пупа и с уоки-токи на ремне под пупом.
–
Типа того, – осторожно сказал Алексей, быстро
просчитывая взглядом окрестности – на предмет наличия
возможных засадных полков, скрытых огневых точек и
других малоприятных сюрпризов. Бляха-муха, да тут не то
что засадный полк – тут танковую дивизию спрятать можно,
никто и не заметит, столько вокруг было вагонов и
строений
непонятных
простому
вэвэшнику
предназначений...
–
Что ж, салям-алейкум, –
осторожно сказал он
усатому аборигену. – Вы по-русски-то кумекаете?
–
Получше многих кумекаем, – ответствовал усатый
на русском, глядя исключительно на Гриневского, и почесал
брюхо.
Взгляд его был мало сказать неприятный – взгляд был
до зубной боли Алексею знакомый. Именно так глядят
матерые зэчары, что уже откинувшиеся, что еще чалящиеся.
Чуть исподлобья, цепко, оценивающе, ежесекундно ожидая
подлянки со стороны окружающего мира. И никакая

надетая личина, никакая добропорядочная жизнь после не
сможет затупить, пригасить такой взгляд... Уж поверьте
специалисту Карташу.
–
Кто тут из вас от товарища Зажигаева? –
поинтересовался усатый.
–
Не знаем такого, – быстро сказал Гриневский, и
Алексей незаметно нащупал сзади за поясом рукоять
«глока»... Хрена с два незаметно – оба татя в жилетах тут
же напряглись. А жилеточки у них, кстати говоря, весьма
недвусмысленно оттопыриваются с левого бока...
–
Правда, что ль – не знаете? – ненатурально удивился
усатый. – И с товарищем Заряжаевым, может, не знакомы?
–
Вот что, дядя, – Алексей сделал шаг вперед и, не
обращая внимания на изготовившихся орлов в жилетах,
снял ствол с предохранителя, – не знаем мы никаких
выжигаевых-перезаряжаевых. И шагай-ка ты отсюда
подобру-поздорову...
Наглость – второе счастье, не так ли? А также может
дать заметное преимущество в развитии непредсказуемой
ситуации, это вам любой дворовый хулиган скажет. И
любой урка подтвердит.
–
Нормально, – усач вмиг стал серьезным, но на
всякий случай руки держал на виду, буравя взглядом
Гриневского и ни на кого боле взора не переводя. А орлы
его заметно расслабились, точно повинуясь незримому
сигналу железнодорожника. –
Лакам – кличка то бишь по-
нашему, – пусть и перековерканная, явно тебе знакома, но
виду стараешься не подать. Стало быть, вы те самые, кого
велено встретить... А теперь давай-ка без дураков: в общем,
Дангатар Махмудов Поджигай велели сказать вам слово
заветное: «Генгеш-той». Означает оно, если не знаете, три-
пять дней до свадьбы... А еще Поджигай-яр велели
встретить ваш груз и перевести в укромное местечко. Этого
достаточно?
–
Нет, – твердо ответил Гриневский. –
Не верю и
недостаточно. Что он еще сказал?
–
И правильно
делаешь,
что
не
веришь, –
дружелюбнейше осклабился усатый, обнажив десны в

золотозубой улыбке. –
Но ты первым правильный вопрос
спроси. И не обижайся, дорогой, Поджигай-яр так велел:
пароль скажи – а потом пусть Белобрысый сам спросит про
то, что он и сам знает. А из белобрысых здесь только ты,
дорогой...
Таксист на секунду замешкался, – что, разумеется, не
ушло от внимания ни Карташа, ни ореликов в оранжевых
жилетах. И снова все моментально настроились на драку. А
засадного полка, похоже, нема, мельком отметил Алексей.
Не чувствуется в воздухе присутствия рядышком засадного
полка. Или можно к черту посылать его интуицию...
Гриневский вдруг хитро прищурился и малопонятно
спросил у усатого:
–
За три-пять дней до получения четвертой звезды
старлей Чепраков пал геройской смертью, так?
–
Так, да не так, – раздумчиво и в высшей степени
непонятно ответствовал усач. –
Героем он стал, но отцом
выблядка – нет.
–
Ты не можешь об этом знать, – внезапно набычился
Гриневский. – Это знают только двое, я и Дангатар...
Что же касается Карташа, так тот вообще ни хрена не
понимал из этого диалога, похожего на полубредовый
обмен шифрофразами из шпионского фильма...
А усатый обезоруживающе развел руками.
–
Я вообще мало что знаю, господин. Поэтому и жив
еще. И вас я не знаю, и старлея Чепракова не знаю. И
вообще вас здесь нет. И вагона нет. Дангатар-яр сказал так:
если белобрысый вспомнит про стралея, то, значит, и
ответить я должен насчет либо выблядка, либо четвертой
звезды ему на погоны, либо героя... Вот и все, что я знаю,
Гавана-яр...
Гриневский секунду помолчал, потом обреченно
махнул рукой.
–
Ладно. Будем считать, что познакомились. Иначе это
уже паранойя... Короче: вот вагон, вот мы. Что дальше?
Усатый железнодорожник достал из нагрудного
кармана мятый листок бумаги, протянул Таксисту. Пальцы
его были столь же щедро изукрашены наколками.

–
А дальше мы отгоняем вагоны вот в этот тупичок,
видишь, ставим под охрану и ждем дальнейших
распоряжений. От господина Дангатара. И боле ни от
кого... Договорились?
Гриневский посмотрел на бумажку, спросил угрюмо:
–
А... посторонние до него не доберутся?
–
Обижаешь, – вполне серьезно сказал аксакал. –
В
том тупичке только особые грузы стоят, про которые даже
начальнику станции знать не положено. И охрана
соответствующая, чужих не пустит. А если и кто чужой
пройдет, так оттуда уже не выберется. Проверено.
–
А где сам господин Дангатар? – встрял Карташ. Ну
вот хоть убейте, не верил он ни слову усатого азиата. Зато,
объективности ради надо заметить, Гриневский, похоже,
поверил – и только поэтому Алексей с силовыми акциями
решил повременить.
–
Про это не знаем, – сказал пузатый туркмен. –
Нам
приказано груз принять и спрятать. А за вами приедут... Ну
что, работаем?
Карташ посмотрел на Гриневского. Гриневский
посмотрел на Карташа и изобразил на лице выражение «А
пес его знает...»
–
Ладно, – решился Алексей. Делать было нечего –
затевать ссору на, в общем-то, пустом месте и, главное, на
насквозь чужой территории было не просто глупо, но
смертельно глупо. К тому же Таксист отчетливо дал
понять, что люди эти пришли именно от Дангатара и, как
выразился татуированный железнодорожник, боле ни от
кого. – Что ж... работаем.
Они отдали усатому сопроводительные документы.
Пока тот вякал какие-то распоряжения по уоки-токи (какие
именно, было непонятно – говорил он по-туркменски),
вытащили из теплушки свой нехитрый скарб, основным
достоянием которого являлось разномастное оружие, и
заперли вагон на трогательный висячий замочек.
Свистнув, подкатил маневровый, орелики в жилетах
споро отцепили теплушку и вагон с металлической
хреновиной от состава, присобачили к паровозику. Потом

все трое вскочили на подножки, маневровый свистнул на
прощанье и укатил в ночь, увозя с собой груду платины...
Троица проводила драгоценный груз тоскливым
взглядом. Они остались совершенно одни на незнакомой
земле Туркменистана.
–
Вот и все, типа? – недоверчиво спросил Гриневский.
Карташ прикурил, заметил негромко:
–
Искренне надеюсь, что мы не облажались и не
отдали кровью заработанные сокровища в ручонки наших
авторитетных конкурентов.
–
Непохоже, –
не слишком-то уверенно сказал
Гриневский. –
Он назвал пароль, он знает то, что знают
только я и Поджигай... Вот если только...
Он не договорил. Да и не нужно было договаривать, и
так все было понятно: если только сам Дангатар не
замыслил свою игру, в которой не было места троим
русским нарушителям множества границ и законов.
–
А теперь что? – подала голос и Маша, благоразумно
хранившая молчание с момента появления татуированных
работяг.
–
А хрен разберет, – честно ответил Алексей. –
Но
одно я знаю точно: стоять здесь, как три тополя на
Плющихе, меня не греет никаким боком. Где этот твой
кореш?
Вместо ответа Гриневский показал бумажку сначала
Алексею, потом Маше:
–
Запомните номер сектора, пути и вагона.
Запомнили?
Маша кивнула, Карташ буркнул: «Да вроде...». После
чего Таксист достал зажигалку, подпалил листок, бросил на
землю и, дождавшись, когда листок превратится в пепел,
растер его в пепел.
–
Разумно, –
кивнул Карташ. И оптимистично
добавил: – Теперь место, где стоит заветный вагончик,
враги у нас выведают только посредством пыток, потому
как обыскать все вагоны на сортировке – тут батальон
нужен. А дальше?
–
Вон там окна горят, – показал рукой Гриневский. –

Гадом буду – буфет для местных работяг, иначе чего ему
ночью работать. Может, прогуляемся? Обстановку, так
сказать, прошерстим, да и брюхо набьем – достали
консервы уже, сил нет.
–
После баланды на нормальный паек потянуло? –
думая о другом, спросил Карташ и поглядел на окна.
–
А и потянуло, чего странного...
И в самом деле, через пять путей от места прикола их
уже ставшего до зубной боли родным товарняка светились
оконца в одноэтажном зданьице красного кирпича, что
располагалось чуть обособленно от остальных станционных
построек.
–
А Поджигай твой, Дангатар? – забеспокоилась
Маша.
–
Подождет, – коротко бросил Карташ, сквозь прищур
разглядывая строение. И в самом деле, похоже, столовка –
недобрый люминесцентный свет в окнах, белые
занавесочки... –
А вот если тут у всех на виду будем
маячить, кто-нибудь бдительный наверняка заинтересуется:
а какого фига трое гражданских в военной форме крутятся
рядом с товарным составом...
Он решительно втоптал окурок в гравий, поправил
заткнутый сзади за пояс «глок» и сказал:
–
Идем, Таксист прав. Пожуем чего, да и
рекогносцировку проведем.
–
У тебя местные деньги есть? – спросила Маша.
–
У меня баксы есть, не забыла? А это, знаешь ли,
покруче всех денег, документов и прочих виз будет... По
коням.
На самом деле, уж зело не терпелось ему отойти
подальше от теплушки, хотя бы на время. Назовите это
инстинктом, предрассудком, перестраховкой, как угодно –
но ощущение нависшей над ними опасности не проходило.
И значительно правильнее было бы в данной ситуации
засесть где-нибудь в сторонке и посмотреть, что да как. Или
это просто незнакомая местность действовала на него столь
угнетающе?..
В общем, двинулись к зданию с горящими огнями,

осторожно переступая через стрелки и смотря по сторонам
на предмет нежданно приближающегося поезда.
Помимо выцеливания составов Карташ каждые десять
секунд озирался еще и в поисках угрозы. Сам не понимая,
зачем он это делает: вокруг все было мирно и деловито –
пыхтят маневровые, клацают сочлениями составы,
переругиваются диспетчеры, изредка нарисуются и
исчезнут по своим сортировочным надобностям работяги
исключительно азиатского и насквозь пролетарского вида...
Вот разве что... Что это за силуэт, скажите на милость,
притаился между цистерн обреченно застывшего на путях
состава? Еще один взгляд украдкой – и нет там никого.
Показалось? Или в самом деле между вагонами стоял
невысокий патлатый подросток?.. Не-ет, ребята, скорее к
светящимся окнам – там, по крайней мере, никто нас мочить
сразу не станет, постесняется даже в дикой Азии, а
промедление нам только на руку... Не то чтобы он не
доверял Таксисту, но ведь, как говорится, на Аллаха
надейся, а ишака привязывай...
–
Это
что
за
Чепраков
такой? –
негромко
поинтересовался Алексей – не то чтобы ему было шибко
интересно, просто хотелось отвлечься, отогнать чувство,
что тебе смотрят в спину.
Карташ помотал головой и мысленно выматерился.
Блин, да чего он так дергается, а?! Даже если за ними
наблюдают – и что с того? Если это люди честного
Дангатара, то сам Аллах велел им проследить за странными
гостями, пригнавшими вагон неизвестно с чем неизвестно
откуда. Проследить и доложить, не более того. А если это
наши уголовные коллеги, то они наверняка видели, что
вагон известно с чем гостями известно откуда был сдан
местным под расписку, стало быть, надо пасти вагон, а с
сопровождающими разобраться никогда не поздно... Да и
не могли, физически просто не могли угловые вычислить их
так быстро. Так что, как говорил один брателло с
вентилятором
на
спине:
«Спокойствие,
только
спокойствие!» Золотые слова, между прочим. Вон Таксист –
идет себе ровно и без напрягов, хотя, казалось бы, именно

зэк со стажем должен печенкой чувствовать опасность...
Означенный Гриневский замялся, нехотя ответил на
вопрос:
–
Чепраков... Был у нас один деятель. Еще в первую
чеченскую. Стволы, «маслята», чуть ли не «коробки»
черножопым втихаря впаривал. А потом из этих стволов и
этими «маслятами» с наших же «коробок» чечены нас
гасили... Сука. Все знали, но ничего поделать не могли – у
него, у Чепракова, кто-то из родичей при штабе обретался.
Ну вот. И дали ему отпуск по случаю женитьбы, и даже, то
ли по случаю женитьбы, то ли срок подошел, не помню,
представили заодно к четвертой звездочке. И тут уж
Поджигай не выдержал. Юшка восточная взыграла. Не
позволю, говорит, чтобы такие твари плодились, предки,
дескать, меня не поймут и не простят! Звезду – это
пожалуйста, это сколько угодно, хоть маршальскую, но
чтоб этот петух еще и детей рожал!.. То да се, короче,
сгоношил меня. И за три – пять дней перед отправкой этого
козлины домой мы вдвоем с Поджигаем его и поздравили с
повышеньицем. Петелькой на шею.
–
И?
–
И ничего. Шмон, конечно, был, но не шибко
сильный. В штабе его тоже не очень-то жаловали. Объявили
просто, что погиб, мол, боец на ратном поле, честь и слава
герою...
Строения из красного кирпича они достигли, вот
спасибо, без проблем и неприятностей. Гриневский смело
толкнул дверь... и они оказались в другом мире. Будто
сработала кем-то активированная машинка времени.
Таксист негромко присвистнул на американский манер: «О,
о!», Маша машинально запахнула полы куртки поплотнее,
будто
отгораживаясь
от
сюрреалистической
действительности, а Алексей... Алексей Карташ лишь
шумно перевел дух – то ли от нечаянной ностальгии, то ли
от обалдения.
А обалдеть было отчего.
Пустое помещение, куда они попали, занимало
практически весь первый этаж – разве что за бледно-

коричневой дверью таилась небольшая, судя по всему,
кухня, источающая пары и ароматы вчерашнего супа. Штук
восемь стоячих столиков на алюминиевой ножке, покрытых
облупившимися
листами
белого
пластика,
стены,
крашенные до половины человеческого роста ядовито-
зеленой краской, а выше – побеленные и, разумеется,
пачкающиеся, засиженная мухами стойка, усыхающие в
витрине бутербродики с сыром и колбасой, унылые ряды
бутылок с минералкой, водка на полке, бутылочное пиво за
стеклом. Но не это и не столько это поразило гостей.
Алексея более всего потрясло наличие на стойке
громоздкого, уже почти забытого аппарата для разливки
сока – три перевернутых конуса, закрепленных на
поворачивающейся ножке: подставляешь под него
щербатый граненый стакан, поворачиваешь крантик – и
потек из сосуда яблочно-грушевый или там березовый...
Конусы были пусты. И, как последний штрих для этой
панорамы неведомо каким образом сохранившегося уголка
социалистического быта, угрожающе нависало над стойкой
исполинское, неведомого автора полотно в раме,
квадратных метров шести площадью, выполненное
крупными, смелыми и жизнеутверждающими мазками в
жанре развитого соцарта: какой-то мордатый тип в
костюмчике и при очочках на трибуне, явно представитель
аппаратных структур, благосклонно принимает букеты
цветов
от
идиотически
радостных
соплюшек
в
национальных нарядах, окруженных толпой умиляющихся
родителей и представителей узкоглазой интеллигенции;
причем на заднем плане представители пролетариата со
злостью продолжают копать некий уходящий за горизонт
канал. Причем вручную. Короче, подобные шедевры
живописи доморощенных рембрандтов с названиями вроде
«Н. С. Хрущев на торжественной церемонии, посвященной
завершению реконструкции Волго-Балтийского водного
пути» или «Л. И. Брежнев присутствует на торжественной
смычке Байкало-Амурской магистрали», как правило,
украшали собой в не столь далекое время исключительно
краеведческие музеи провинциальных городков – и то лишь

по причине отсутствия прочих, хоть чем-нибудь
знаменательных местных артефактов. А вот в образе
мордатого
очкастого
аппаратчика,
голову
можно
прозаложить – один лишь Карташ его узнал – был
изображен Сапармурат Ниязов, президент Туркменистана.
Иными словами, жизнь в буфете на сортировочной
станции Буглык будто бы замерла на глухой отметке «1975
год» и с места пока сходить не собиралась. А запах!
Потрясающая смесь ароматов прогорклого масла, мяса
третьей категории, кислой капусты и еще чего-то такого
далекого, ностальгического, воскресающего память о
закусочных, пельменных и прочих очагах общепита,
короче, о временах, когда слыхом не слыхивали ни о каких
пиццериях, бистро и «макдональдсах», а «кока-колу»
видели только по телевизору, да в недолгое время
Олимпиады-80... И вот эту бьющую через край
соцреальность довершала фигура дородной тетки в
замызганном переднике, по-хозяйски расположившейся за
стойкой – с какой-то местной газетенкой в руках и с
грозным выражением «не мешайте работать, суки» на лице.
Тетка была отчетливо восточных кровей: миндалеглазая и
усатая, с бюстом пятидесятого размера и кокетливой
прической а-ля «вавилонская башня» над затылком. При
появлении троицы в не совсем свежих камуфляжах усатая
дама и соболиной бровью не повела – продолжала лениво
листать газетку короткими толстыми пальцами с ядовито-
красным маникюром, словно единственный, кто мог
побеспокоить ее покой, был сам Туркменбаши. Ну, или на
крайний случай, господин Путин.
Наплевав на правила социалистического уклада,
беглый зэк Гриневский скинул с плеча сидор, вразвалочку
двинулся к стойке, оперся локтями о кипу жирноватых
подносов с будто обгрызенными краями и осведомился по-
русски вполне дружелюбно:
–
А что, хозяюшка, в вашем бахчисарае позволено ли
будет усталым путникам отдохнуть и утолить голод?
–
Бахчисарай –
это
где-то
между Ялтой
и
Севастополем, – вполне ожидаемым басом и, неожиданно,

без малейшего акцента ответствовала хозяйка, ни на миг от
газетки не отрываясь, – а здесь Туркменистан, если не в
курсе. Отдохнуть – это не ко мне, а к Тезегюль, на первом
пунктире комнатенки держит, недорого. А похавать – чего
видите, то и хавайте, только кухня уже закрыта, так что
пирожки с картошкой, пицца, ляжки куриные, кофе
бочковое, чай, и сосиски могу разогреть. Яйца под
майонезом. А вот бутерброды, что с сыром, что с колбасой,
не советую. Подохнете, – меланхолично добавила тетка. Ни
дать ни взять – продавщица из совдеповского лабаза времен
Бровеносца. Карташ даже в благословенной памяти Парме
такого застоя не встречал...
–
Да у нас местных денег нет... –
признался
Гриневский.
–
А у кого они есть? – философски заметила
буфетчица, с треском сложила газету и цепко глянула на
вошедших. –
Мы, туркмены, народ не гордый, любые
деньги принимаем. Кроме фальшивых.
–
Баксы устроят? – спросил Карташ напрямик.
–
Издалека сами?
–
Из Сибири, хозяйка, – сказала Маша.
–
Значит, издалека, –
она неторопливо отложила
чтиво, но с места не сдвинулась. – На беглых не похожи, на
бичей тоже... Какой шайтан вас сюда принес, а?
–
Да груз один привезли. Сопровождающие мы, –
смиренно ответил Алексей, понимая, что без обстоятельной
беседы пожрать им не дадут.
–
Гру-уз... –
то ли не поверила, то ли разочаровалась
тетка. –
Много вас тут таких бродит, и все с грузами...
Баксов много?
–
А что?
–
Куплю. Выгоднее, чем в городе, клянусь. И
чекдирме разогрею – пальчики оближете...
Они переглянулись. Местные фантики, конечно,
нужны, тут к мулле не ходи, но поскольку никто из
сибирских странников в глаза не видел местную валюту,
даже не знал, как она зовется, то поддаваться на уговоры
ченджа было стремновато.

–
Сначала поедим как люди, – решил за всех Карташ, –
а потом и о бизнесе поговорим.
–
Это правильно. Кто о делах на пустой желудок
толкует...
Тетка подхватилась с места и не спеша, ни дать ни
взять – аглицкая королева, покидающая светский раут, –
двинулась в сторону кухни. Запертой, между прочим, – по
ее собственным словам.
...Блюдо с малоаппетитным погонялом чекдирме на
вид оказалось бараниной, тушенной с картошкой,
помидорами и луком и выложенной на огромное блюдо
посреди столика, а на вкус... не сказать, конечно, что
пальчики оближешь, но вполне приемлемо. По крайней
мере, для подобного заведения. Полагалось раздаточной
ложкой (столовой, алюминиевой, за свою жизнь не
единожды гнутой и вновь выпрямляемой) накладывать
кусочки себе на тарелку и не менее исковерканными
вилками хавать. Шантарская девушка Маша смотрела на
всю эту экзотику с толикой опаски и ковыряла вилкой вяло,
а Карташ с Гриневским, потому как жизнью приученные
быть к еде неприхотливыми, наяривали источающую жир
баранину за обе щеки. Карташ, тем не менее, не забывал
краем глаза попутно отслеживать обстановку. Обстановка
оставалась стабильной: вокруг тихо, темно и безлюдно. Как
в могиле. И он, как ни странно, успокоился.
Вновь показалась давешняя хозяйка достархана, не в
пример
прошлому
разу
доброжелательная
и
предупредительная, – а все по причине отслюнявленных ей
пятидесяти баксов. Осведомилась елейно:
–
Желаете еще что-ни... А ну кыш отсюда, порсы!1
Все обернулись.
Последняя фраза относилась к девчушке, сунувшей
было в столовку нос, – в грязных джинсах и какой-то
местной одежке, напоминающей футболку с длинными
рукавами и плюмажем с колоритным орнаментом. Годочков
1 Вонючка.

было ей ну никак не больше двенадцати, смугленькая,
востроглазая и губастая.
–
Кыш, кому сказала! – повысила голос хозяйка и
прибавила еще несколько заковыристых слов по-
тутошнему.
Девчушка звонко ответила заковыристо не менее,
тряхнула гривой иссиня-черных волос, заплетенных в
миллион косичек, и скрылась.
–
Повадились ведь попрошайничать, гуджуки1, –
проворчала тетка. –
То хлебушек выспрашивают, то сопрут
чего... а то и вот типа вас сопровождающим предлагают не
скажу что...
–
Вкусно, спасибо, – сказала Маша.
–
Старалась, – сказала тетка. – Так как насчет добавки
и купить-продать?
–
Я за добавку, – тут же вскинулся Петр Гриневский.
–
Цыц мне. Не набивать брюхо перед походом. Значит
так. Добавки – отказать, куплю-продажу – надо обдумать, –
Алексей допил чаек (вот чай был абсолютно наш,
советский – на соде), достал из стаканчика в центре стола
кусок серой оберточной бумаги, вытер губы. Трапеза
настроила его на благодушный лад, и сведенная спина
позволила себе наконец-то чуть расслабиться. –
А что,
хозяйка, никто не спрашивал тут двоих угрюмых сибиряков
и одну симпатичную сибирячку, что груз привезли? Нас
вроде встречать должны были, в гостиницу определить...
–
Да кто ж меня спрашивать будет. Вы на станции-то
были? Туда идти надо, там все начальство.
Они переглянулись. На станцию – это вряд ли. Груз
секретный, контрабандный, кто ж его через бюрократию
проводить станет... Нет, ребята, либо их должны встретить
возле точки прибытия, либо другого не дано. Опять
нахлынуло ощущение угрозы.
–
Ладно, –
вздохнул Алексей. –
Давай меняться,
уважаемая. А потом мы думать будем.
Местные фантики именовались манатами и у тетки
1 Щенки.

имелись прямо-таки устрашающего достоинства – по пять и
десять тысяч. Монеты, которые звались тенге, номиналом
уступали бумажкам ненамного: были в пятьсот и тысячу.
Вновь
нахлынули
кошмарные
воспоминания
о
перестроечных временах и раздутых, как труп, ценах,
однако путем аккуратных расспросов выяснилось, что здесь
не все так плохо: литр девяносто пятого бензина, к примеру,
стоит два бакса, а поскольку цены на нефть, так уж
повелось, определяют все остальные, то, стало быть, с
голоду они не помрут.
Но совершить денежный обмен они не успели.
Вторично распахнулась дверь в столовую, и сердце Алексея
провалилось куда-то в желудок, потянув за собой все
прочие внутренние органы, так что аж горло перехватило, и
он лишь мог молить бога, чтобы его эмоции не отразились
на лице. «Твою мать, – яркой вспышкой мелькнуло в
мозгу, – этого только не хватало...» Рука Гриневского
метнулась было к пояснице, где, заткнутая за пояс,
терпеливо ждала, когда можно будет вволю повеселиться,
верная «Беретта», но зэк себя одернул. Сделал скучающее
лицо и отвернулся. А вот Маша вела себя неправильно. То
есть настолько неправильно, что Карташ на месте
вошедшего немедленно выхватил бы ствол и открыл огонь
на поражение, а уж после принялся бы разбираться – кто,
зачем и на фига. Помертвев лицом, расширенными от ужаса
и безнадеги глазами Маша смотрела на их сваленную в углу
поклажу. Сквозь материю отчетливо проступали очертания
«калаша». Более того: его приклад немного высовывался из-
под тесемки...
«А при чем здесь девка-то?! – рявкнул на себя
Алексей. –
Сам виноват, идиот, кретин, дезертиришка
хренов, сам ведь паковал и прятал! Расслабиться, пожрать
ему захотелось!!!»
И с видом благонадежнейшего гостя из братской
республики повернулся к новому персонажу на сцене.
А на сцену вышел мент.
Было бы нелепо сомневаться, что азиат и в форме,
разумеется, ненашенской, однако ж не оставляющей ни

малейших сомнений, что именно ментовской: серый бушлат
с какими-то непонятными нашивками и шевронами, пояс с
дубинкой, кобурой и наручниками, штаны, заправленные в
высокие ботинки на шнуровке.
Вразвалочку он пересек зал, поздоровался с хозяйкой
(та пискнула что-то почтительное) и повернулся к
сибирским сопровождающим.
Молодой еще, сопляк-сопляком, с круглым лицом и
едва пробивающимися над губой усиками, с какими-то
прыщиками на лбу, но взгляд его узких зенок из-под чахлых
бровей был внимательный и донельзя неприятный.
–
Мир вам, гости дорогие, – сказал он, и непонятно
было, то ли издевается, сука, то ли так тут в самом деле
принято начинать разговор, обычно заканчивающийся
широко известным «Никому не двигаться, руки в гору!». –
Иду вот мимо, смотрю – люди гражданские, напрочь
незнакомые, с вещами и обедают, думаю: а что это
незнакомые люди делают ночью на сортировочной
станции? Дай, думаю, зайду, поздороваюсь, познакомлюсь.
Может, помощь нужна, да?
Сама доброжелательность он был, но и самый
захудалый лох такой доброжелательности бы не поверил ни
на грош.
Только бы никто из наших не сорвался, в панике
подумал Алексей. Только бы Машка молчала и не глупила,
Таксист тертый, зря на рожон не полезет, тогда, глядишь,
еще и пронесет. Тогда, глядишь, договоримся, сотку баксов
сунем, мозги запудрим. Не впервой же ментам головы
пудрить? Подумаешь – мент, менты везде одинаковые...
–
И вам мир, уважаемый, – через силу улыбнулся он и
почувствовал, что края губ дрожат как зайцы. –
Мы груз
сопровождали,
из
Сибири
привезли,
вот,
ждем
встречающих, а они чего-то запаздывают...
Краем глаза он заметил мелькнувшее в окне лицо

давешней соплюшки – та наблюдала за происходящим с
жадным любопытством.
«Настучала, тварь нерусская, – с бессильной тоской
подумал
он. –
На
хлебушек
зарабатывает,
коза
туркменская...»
–
Из Сибири, значит, – почесал висок ментяра и
расплылся в улыбке – такой широкой, что лицо его
превратилось в грушу. –
Чего ж не понять, уважаемые, это
мы понимаем, добро пожаловать... Хрень какую-то
железную привезли и вагончик-теплушку, правильно я
понимаю?
На это Алексей не нашелся, что ответить. Тетка
бочком-бочком ретировалась в сторону своего поста – к
стульчику и газетке. А мент произнес фразу не менее
известную:
–
А на документики ваши взглянуть позволите?
«Бля-а...»
Сопроводительные документы они отдали аксакалу в
наколках, поэтому пришлось играть сицилианскую
защиту – то бишь переходить в наступление:
–
А представляться туркменским милиционерам не
полагается? Или как вы там называетесь...
Он просто тянул время, скоренько примеряясь. Ага,
вот движение и намечено, больше ждать было нечего.
Карташ изготовился. Ребром ладони ментяру по
цыплячьему горлу, подсечка, дальше им занимается
Таксист, этот не подведет, а он к тетке, надо заткнуть ей рот
до того, как она поднимет крик... Убивать Алексей никого
не собирался – так, обездвижить и обеззвучить, а что делать
дальше – разберемся...
Конечно, если сопливого ментика за дверью
поджидает группа поддержки, то тогда дело плохо, тогда...
Группа поддержки ментика поджидала.

Глава 5
СПЛОШЬ ПОЗНАВАТЕЛЬНАЯ
13 арп-арслана 200* года, 00.23.
Выстрелом грохнула распахиваемая дверь, и в
столовой неожиданно стало многолюдно. Внутрь, толкаясь,
полезли аборигены. Чуть позже Карташ насчитал всего
четверых, однако на тот момент казалось, что их не меньше
десятка.
–
Генгеш-той! Генгеш-той! – выкрикивал замыка-
ющий, и Алексей в первый момент никак не мог сообразить,
что это означает, а когда сообразил, едва не обмочился от
счастья.
«Генгеш-той». Пароль Дангатара.
Трое новых персонажей слаженно распределились
вдоль стен, а замыкающий, как выяснилось – предводитель,
низенький плотнотелый туркмен в летах, бодренько
засеменил к столу, громко говоря на ходу и при этом
потешно разводя ручками:
–
Генгеш-той, уважаемые, генгеш-той! Не надо
стрелять, не надо войны, никто не хочет воевать!
И в самом деле, даже ментик, падла, улыбался еще
шире, хотя это казалось просто невозможным, и кобуру
лапать не спешил. Троица угрюмых парней вдоль стен
оружие в руках держала, но стволы смотрели
исключительно вверх. Предводитель банды так и вовсе не
был вооружен – ручонки пустые, да и за поясом ничего, это
было хорошо видно, поскольку полы его темно-синего, до
пят халата с вышивкой тяжело колыхались при каждом
шажке. Хотя – кто этих азиатов разберет, где они волыны
могут прятать...
На спрятавшуюся за стойкой хозяйку сего мирного
заведения, пребывающую в полных непонятках и оттого
решившую переждать, никто внимания не обращал.
–
Меня зовут Ханджар, нас послал господин Дангатар

Махмуд-оглы, – затараторил туркмен, приблизившись. –
Мы приехали встретить уважаемых русских гостей и
проводить к хозяину. Генгеш-той! Не будем стрелять, да?
Был он весь какой-то лоснящийся, округлый, ни дать
ни взять – евнух на пенсии с иллюстрации из «Тысячи и
одной ночи», лет шестидесяти, в расписном халате, почти
лысый, с крошечными чингизхановскими усиками возле
самых уголков губастого рта и такой же недоразвитой
бороденкой, растущей из середины мясистого подбородка, с
маслянистыми глазками, щурящимися из-под набрякших
век, с раздутыми щеками...
Карташ отер пот со лба и выдавил:
–
Да где ж вас раньше носило, шайтанов...
Он оглядел свое воинство. Гриневского, казалось,
сейчас удар хватит – синий лицом, вылупив зенки и
отвиснув челюстью, он таращился на посланцев фронтового
друга, как на инопланетных пришельцев, предлагающих
ему увлекательную ознакомительную экскурсию к
Альдебарану. В таком же обалдении смотрела и Маша, но
румянец на ее лицо постепенно возвращался. Признаться, и
сам Карташ весьма сомневался, что выглядит лучше.
–
Опоздали, опоздали, каюсь! – Ханджар прижал к
груди пухлые руки и зажурчал скороговоркой: –
Приключились непредвиденные трудности, но уже самым
достойным образом преодоленные. Я счастлив видеть, что
возлюбленные друзья моего начальника, уважаемого
Дангатара Махмуд-оглы, целы и невредимы, я должен был
проверить – те ли вы самые, кого я жду, вот и послал вперед
моего доброго приятеля, этого благородного стража
здешнего порядка... –
На миг лицо его помрачнело, и он
осведомился с тревогой: – Целы ли и невредимы
возлюбленные друзья моего нач...
–
Целы, целы, успокойтесь, –
устало проговорил
Карташ, чувствуя, как отпускает. Ну, вот и добрались. Вот
и на месте. Хвала Христу, Аллаху и всем прочим богам...
Однако Гриневский отнюдь не выглядел столь
расслабленным.
–
Где сам Дангатар? – спросил он подозрительно.

–
Последствия тех самых трудностей заставили его
задержаться, – с готовностью объяснил Ханджар. –
Он
послал нас, своих верных слуг, и просил умолять его о
прощении, что не сам он вынужден встречать столь доро...
–
У него шрам на лице есть? – перебил Таксист.
Ханджар сбился, посмотрел недоуменно, нахмурился.
Пробормотал:
–
Прошу извинить, уважаемый, но я не очень хорошо
понимаю. Должно быть, я слишком давно изучал язык
великих Пушкина, Толс...
–
Если вы, уважаемый, верный слуга Дангатара, –
отчеканил Гриневский, наваливаясь на стол, – то должны
знать, есть у него на лице шрам или нет.
–
Шрам?..
–
Шрам. След от ранения, полученного в бою с
врагами. Повреждение на лице. Как еще сказать...
Ханджар несмело кивнул и провел ногтем большого
пальца полоску себе по физиономии – наискось от правого
виска к переносице.
–
Что ж, – шумно выдохнул Таксист и выпрямился –
теперь расслабился и он, – по крайней мере, этот верный
слуга хозяина в лицо видел...
–
Параноиком ты стал, Гриневский, –
негромко
бросила Маша.
–
Станешь тут...
–
Теперь все в порядке? – робко поинтересовался
Ханджар.
–
Ну.
–
Тогда могу я спросить – все ли в порядке с грузом,
который с таким нетерпением ждет мой господин? – сейчас
в его голосе появился плохо скрываемый сарказм, и
Алексей вспомнил, что, по большому-то счету, самому
многоуважаемому Ханджару на дорогих гостей плевать...
равно как, не будем забывать, господа, о такой
возможности, – и самому Поджигаю, да продлит Аллах его
годы.
–
И могу я узнать, где находится груз?
–
Сначала об этом узнает Дангатар, – сказал Карташ

твердо.
–
Но груз прибыл?
–
Дангатар.
Ханджару явственно сие по душе не пришлось. Он
задумчиво пожевал губами, потеребил седенькую бородку,
но как на месте выманить у русских тайну золотого
ключика, не придумал. И махнул рукой своим бойцам.
–
Будь по-вашему. Желание гостя – закон. Транспорт
ждет, любезные друзья, равно как ждет и мой господин. К
полудню мы должны быть подле него с отчетом...
Нет, ну точно: «Тысяча и одна ночь».
Транспортом оказался старенький, чуть ли не времен
Второй мировой, но с виду еще бодрый грузовой «мерс»,
крашенный зеленой краской, уже выгоревшей и
облупившейся, и с крытым брезентом кузовом. Алексей
невольно улыбнулся. Примерно с полгодика назад, после
дежурства, еще будучи полноправным офицером ВВ,
старший лейтенант Карташ взял в зоновской библиотеке
книжку под названием «Колумбийская балалайка» –
надеясь, что примитивненькое чтиво, какового нынче
развелось, что песка в Каракумах, усыпит его, усталого,
почище морфия. Однако книжонка оказалась столь
увлекательной и смешной, что он читал чуть ли не до
подъема,
изредка
похохатывая
в
подушку
над
злоключениями русских в Колумбии. Так вот: тамошние
наркобароны гонялись за нашими на аккурат таком же
«мерсе» – по крайней мере, Алексей именно так его себе
представлял. Грузовик ждал за столовой, под одиноким
тусклым фонарем, у начала грунтовой дороги, ведущей
куда-то в пески – не иначе, по ней сюда доставляли
продукты. Алексей последний раз осмотрелся – все ли тихо,
мысленно перекрестился, поплевал через левое плечо и
полез в кузов. В конце концов, нельзя же в каждом
встречном-поперечном врага видеть. Тем более, оружие у
них не отобрали – добрый знак.
В кузове было темно, как в душе шайтана, поэтому
располагаться пришлось на ощупь. Залезли Гриневский,
уважаемый Ханджар и один из бойцов уважаемого

Ханджара – двое остальных, надо полагать, расположились
в кабине. Маша села рядом с Алексеем, молча сжала его
ладонь. Ей было страшно, но она держалась, не жаловалась.
Молодец, девочка, мне тоже страшно до усрачки. Ничего,
прорвемся. Он положил руку ей на колено.
Тронулись. Время от времени взрыкивая мотором,
«мерседес» покатил по грунтовке навстречу неизвестности.
В кузове были окошки – овальные дыры, затянутые мутным
плексигласом, но поелику на дворе ночь, то смотри не
смотри, а фиг увидишь. Поэтому Алексей поерзал, поерзал
и оставил попытки выяснить, куда их везут. Да и какая,
собственно, разница – все равно они тут впервые. Под
мерное покачивание грузовика Карташ и сам не заметил,
как уснул крепким сном офицера, выполнившего свой долг.
Разбудило его солнце, лупящее сквозь окошки с
одержимостью старика Диогена, стырившего где-то
галогенный прожектор ради поисков человека. Алексей
поморщился, заслонясь ладонью, осторожненько снял с
плеча голову уютно расположившейся Маши, поворошил
языком во рту. Во рту будто кошки нагадили, хотя, вроде,
не пил. Водички бы...
Грузовик все так же мирно катил вперед, однако,
приподнявшись на скамейке, укрепленной вдоль борта, и
выглянув в проем заднего борта, Карташ отметил, что
пейзаж
снаружи
изменился
кардинально.
Вместо
индустриальных построек сортировки теперь его глазам
открылась степь. Выжженная, поросшая чахлой травкой,
серая и ровная, как стол. Без кочек, деревьев,
возвышенностей и признаков жизни – как разумной, так и
нет. Даже дорога исчезла. От края до края, от горизонта до
горизонта. Серый стол степи накрывала миска неба – такого
же серого и уныло однообразного, ни точки, ни облачка.
Смотреть было, в общем, не на что, и он оглянулся на
попутчиков. Машка, бесхитростное создание, продолжала
мирно посапывать, устроившись на скамье и положив
ладошки под голову. Таксист тоже бесстыдно дрых –
отвалившись к брезентовой стене кузова и громко сопя

открытым ртом. Ну и компания подобралась, с вялым
раздражением отметил Алексей. Никто не дежурит, никто
не караулит... А если бы ночью им глотки перерезали? Ну,
положим, резать их не стали бы, постеснялись до той поры,
пока не выяснят, где платина. Но мало ли что... Командир
один, что ли, должен за всех думать! А как там наши
азиатские друзья?
А вот азиатские друзья не спали, молодцы.
Уважаемый Ханджар сидел на лавке, закутавшись в халат, и
с хитринкой в маленьких глазках смотрел на
пробудившегося уважаемого гостя. Боец же его сидел
прямо, как выстрел из ружья, – по меткому определению
классика, и мрачно разглядывал стену кузова. Создавалось
полное впечатление, что просидел он так всю ночь. И
просидит до самого приезда. Не иначе, думает о чем-то
исключительно важном, душман чертов. Например, как бы
половчее неверным кишки выпустить, пока начальник-ага
не смотрит...
–
Гюндогы, – внятно сказал старик.
–
А?..
–
Солнце говорю, встало. Полчаса назад мы
останавливались, – Ханджар говорил негромко и в высшей
степени елейно, – но, поскольку вы к правоверным не
принадлежите, вас будить не стали. Я прав? Если я
ошибаюсь
и
уважаемые
гости
принадлежат
к
исповедующим мусульманство, я прикажу немедленно
остановиться!
–
Не принадлежим, – успокоил его Карташ. Подумал и
спросил: – А зачем мусульманам было останавливаться
полчаса назад?
–
А как же, – непритворно удивился Ханджар. –
Для
совершения первого утреннего намаза!
Алексей
мысленно
обругал
себя,
буркнул:
«Извините», – и вновь отвернулся к проему заднего борта.
Так-то, господин офицер, вот и первый прокол. Будем
надеяться,
уважаемый
не
обиделся на
незнание
чужестранцами местных законов. А то ведь не посмотрит на
приказ, да и порешит дорогих гостей на месте.

–
Это мы где едем? – сменил он тему.
–
В пустыне. Через два часа будем на месте.
Алексей глянул наружу еще раз. Позвольте, и вот
это – пустыня? Серая земля, серое небо... Правда, с этого
неба жарит солнце, и солнце это было вполне правильным,
белым – в полном соответствии с известным фильмом. Что
ж, салям-алейкум, товарищ старший лейтенант, вот вы и
превращаетесь в капитана Бертона. Хотя тот все больше по
Афгану шакалил – но ведь тоже с сокровищами под
мышкой... Карташ вернулся на место. Отчетливо
припекало, он скинул бушлат, аккуратно, чтобы не
разбудить, положил его под голову Маше. Та что-то
прошептала, но не проснулась. Эх, утомилась, маленькая
путешественница с дикими беглыми...
Ханджар мудро улыбнулся, точно прочитал его
мысли. Теперь он выглядел благообразным и не таким
суетливым – видать, успокоился за ночь, доволен, что
хозяин не заругает за то, что опоздал и чуть было гостей не
упустил.
–
Мы называем это пустыней. А то, что называете
пустыней вы, находится там, – он указал рукой с зажатой в
ней походной флягой в матерчатом чехле защитного
цвета. – Там и барханы, и пески, и кочевые племена.
–
У вас еще и кочевники сохранились? – удивился
Карташ.
–
А куда они денутся? – пожал плечами старик.
–
Логично... А как же водитель тут дорогу находит?
Дороги-то и нет никакой...
–
Вон там, смотрите, дорогой, –
с готовностью
привстал старик. Карташ тоже глянул в окошко. И кроме
степи-пустыни не увидел ни черта. – Вон там идут провода
с электричеством. Вот вдоль них и едем... Тут дороги не
нужны, тут мало кто живет, так, несколько аулов, ферм и
полей, так что двигайся по меткам, если знаешь куда путь
держишь, и прибудешь точно. Да и ездят тут не часто.
Алексей пригляделся. На самом горизонте и впрямь
тянулась какая-то темная на фоне серого неба ниточка с
подпорками-спичками. Елки-палки, да это же линия

высоковольтной передачи, ЛЭП-500 или как ее там!
–
Ловко, – только и сказал он.
–
А дальше туда – там жизнь кипит. Там города,
арыки, вода, машины, поезда. Вот, возьмите. –
И протянул
флягу Алексею.
Алексей насторожился.
–
Это что?
–
Это вода. Простая вода. Что может быть лучше
глотка простой воды в конце долгого, утомительного пути?
Философ, блин. Впрочем, на Востоке все философы,
это мы проходили...
Вода оказалась вкусной и холодной. И, вроде бы, без
химдобавок. Он снова выглянул в проем.
–
Премного благодарен... уважаемый. А вот ежели не
секрет: куда именно мы направляемся?
И без малейшей запинки старый хитрован произнес
нараспев, как молитву:
–
В Карыйский велаят, которым правит досточтимый
Аширберды Аллакулыев и при котором мой благородный
начальник Дангатар Махмуд-оглы состоит начальником
охраны.
Карташ благоразумно переспрашивать не стал, хотя
слово «велаят» показалось ему знакомым. Ах, ну да, так,
Таксист утверждал, у них тут административные единицы
зовутся, типа областей, а вот все остальное... Боже
православный, спаси и сохрани, да как же они здесь вообще
разговаривают?! Это ж язык узлом завяжется! Н-да, тут
поневоле философом станешь, причем с малолетства.
Аккурат с того момента, когда тебе мама скажет:
«Кымджы-бердыйсы-оглы, дорогой!». И все же позволил
себе небольшое уточнение, напрягши всю свою
воспитанность:
–
Простите,
уважаемый
Ханджар,
мою
невежественность и забывчивость, но мой добрый друг и
соратник, который сейчас вон там... э-э... наслаждается
сном, по-моему, называл другую фамилию вашего
достойного начальника...
Старик благосклонно кивал при каждом слове

иноземного гостя, а потом ответил просто и без затей:
–
Махмудов, вероятно? Ну так все правильно,
Махмуд-оглы – его настоящая фамилия, а Махмудовыми их
род стал после революции, когда Советы все имена
принялись чесать под одну гребенку. Дангатар Махмуд-
оглы, молодой человек, означает «Дангатар, сын Махмуда».
Или, по-вашему, Махмудов. А вот если б досточтимый
Дангатар был девочкой, то тогда ее фамилия была бы
Махмуд-гызы.
–
Ловко, –
повторил Карташ, переваривая инфор-
мацию и смекая, что старик не так прост, как кажется.
Неторопливо и очень осторожно, на иносказаниях и
эвфемизмах, поговорили еще о том, о сем – Карташа
больше интересовало, что в стране происходит, как тут у
вас на предмет преступности, есть ли у нее, преступности,
связи с российским криминалитетом – знает ли уважаемый
Ханджар, что такое криминалитет? – и есть ли возможность
русским преступникам, например, уголовным, безнаказанно
перебраться через границу сюда.
Уважаемый Ханджар на политические вопросы
отвечал уклончиво и говорил в основном о том, что Алексей
знал из газет и без проклятого старца. Например, что в
стране имеет место то, что происходило при товарище
Бровеносце, если даже не более круто. Главным
официальным
паханом
в
стране
являлся
его
превосходительство Сапармурат Ниязов, Туркменбаши,
нынешний, без ограничения срока полномочий, бессменный
президент, и что выше его, отца всех детей и спасителя
отечества, только Аллах. Сей факт, и весьма успешно,
проталкивался в головы мирного населения абсолютно
всеми газетками и телерадиоканалами – по той простой
причине, что негосударственных газет и каналов не
существовало напрочь. Как не существовало частников,
кооператоров, диссидентов и прочего инакомыслящего
элемента. Все строем на построение светлого Завтра – да
чтоб с чувством глубокого удовлетворения на лицах! А если
кто посмеет что-нибудь вякнуть против или, там,
нетрудовыми доходами озаботиться, так сами знаете что

будет. И тэ дэ, и тэ пэ. В общем, переразвитой социализм в
чистом виде... Карташ не хвалил и не ругал такое
положение вещей – во-первых, ему было глубочайше
плевать, а во-вторых, он здравомысляще понимал, что наши
газеты и каналы тоже не дурни приврать, чего уж греха
таить.
Конечно, недовольные были, куда без них, иначе не
бывает – разве что веселящий газ в воздухе распылять.
(Даже Ханджар признал с опаской, что недовольные есть и
среди правителей велаятов, но пока это так, шепотком и
кулуарно, высказываться против Туркменбаши вслух пока
никто не решался.) Конечно, были и уголовники, без них
тоже никуда, как ни крути. Но в этом вопросе старик
прикусил язык и ограничивался лишь отговорками, что сам
он не в курсе дела.
В свою очередь толстый верблюд то и дело и, надо
признать, весьма ловко пытался свернуть разговор на груз:
не было ли препон на границах, успешно ли груз доехал, не
пострадал ли во время перевозки и куда был заныкан.
Карташ атаки отбивал не менее ловко, так что вскоре
выдохлись оба, а поскольку тем для беседы больше не
нашлось, то и примолкли.
Но тишина не настала – почти тут же в заднюю стенку
кабины заколотили кулаком, и водила что-то прокричал по-
своему. «Мерседес» замедлял ход. Уважаемый Ханджар
вновь засуетился, подхватился с лавки, приник к переднему
окошку и залопотал ответно. Вскинулся и боец, напрягся,
прислушался, бдительно окинул взглядом дорогих гостей:
не готовятся ли когти сорвать.
–
Что там еще не слава богу? – спросил Алексей,
напрягшись ответно.
–
Ай, плохо дело, – нервно потер ручки старик, вновь
повернувшись к нему. –
Говорит, радиатор закипел, а воды
нет! Не озаботился запас воды взять, сын дохлой
скорпионихи и тухлого урюка!
Он опять превратился в беззлобного потешного
евнуха. Эге, а непростые, оказывается, старички у
Дангатара служат. Станиславский охрип бы, скандируя:

«верю! верю!».
–
Ваши предложения?
–
На наше счастье, тут рядом аул есть небольшой, там
вода! Заправимся и поедем.
В самом деле, из-под капота вовсю валил пар, а в
клубах этого пара ковырялся водила, громко матерясь по-
своему. Наверняка проклинал тот день, когда он сел за
баранку этого пылесоса. Ханджар гавкнул на него, тот
огрызнулся, старика поддержал второй боец, а потом и
примкнувший к ним третий, из кузова, шофер
отбрехивался... Короче, сплошной восточный базар
получился. Весьма натуральный. Проснувшийся от шума
Таксист был мрачен и зол, заглянул под капот, но помогать
коллеге даже не рыпнулся. Проснувшаяся Маша встала
рядом с Карташом и некоторое время с сонным интересом
прислушивалась.
–
Смешно как ругаются, – наконец резюмировала она.
Поправила прическу. Огляделась по сторонам, обозрела
степь. И зевнула. – Мы где? Долго еще?
Кажется, она совершенно не была обеспокоена
происходящим посреди пустыни, целиком полагалась на
мужчин. Если понадобится, ее позовут. Ну не чудо ли девка,
а?
–
Около какого-то аула, полного аксакалов и
саксаулов, – сказал Карташ. –
Долго ли – понятия не имею.
А послушаешь их имена, так вообще обхохочешься...
–
Короче,
влипли,
начальник, –
подошедший
Гриневский сплюнул в пыль. –
И это не подлянка, точняк
закипел, я проверил... Хотя, если они воду еще там, на
сортировке, не долили... Что делать-то будем, начальник?
–
А вон и один из твоих аксакалов! – Маша вытянула
пальчик.
Они обернулись. Оказывается, совсем неподалеку
серело несколько приземистых строений в окружении
каких-то чахлых кустиков – располагались они против
солнца и почти не видны были в зыбком сером мареве,
колышущемся над пустыней, потому их и не приметили
сразу. От домишек к машине неторопливо двигался

человек – мужик или баба, пока на расстоянии было не
разобрать...
Нет, все ж таки мужик. В одежке, более всего
напоминающей кимоно, только серое и пыльное, как сама
пустыня, – короткий халатик, подпоясанный многажды
обернутой вокруг талии полосой черной материи, и
короткие штанишки, из которых выглядывают черные
тапочки и худые лодыжки. Когда он подошел, ругань в
мгновенье ока стихла, все тут же успокоились, и стороны
степенно поклонились друг другу. Мужик что-то спросил у
Ханджара, тот принялся объяснять, показывая попеременно
то на грузовик, то на горизонт, то на гостей, то почему-то на
солнце. Мужик слушал внимательно, иногда кивал грязной
чалмой, иногда ковырялся во всклокоченной бороде до
середины груди, но недовольства или враждебности пока не
проявлял. Был он чуть моложе Ханджара, но не в пример
подтянутее и жилистее. Видно было, что жизнь он провел
главным образом на свежем воздухе, занимался
исключительно благими делами типа животноводства и
сельского хозяйства, короче, такой в Думу не полезет.
А Карташ чувствовал себя, будто попал в картину
студии
«Туркменфильм» –
настолько
странным,
непривычным и оттого почему-то театральным казалось
все окружающее. Эти дальние родственники бедуинов, о
чем-то беседующие посреди унылой пустыни, эта
бесконечная пустыня, замерший допотопный грузовик...
Сейчас по сценарию из-под земли должна выскочить банда
басмачей на взмыленных конях и атаковать мирный аул, а
они займут круговую оборону и будут держаться до
прихода основных сил Красной армии... Вот только солнце
было реальным и наотмашь лупило по маковке. И никакие
басмачи, разумеется, ниоткуда не выскочили.
Полномочный представитель аула наконец сказал что-
то веское, развернулся и, не оглядываясь, двинулся
восвояси. Переговоры окончились. Ханджар бросил
несколько слов подчиненным и скоренько подбежал к
богатеньким буратинам.
–
Как удачно все складывается, дорогие гости! Только

что этот благородный старейшина аула разрешил нам
воспользоваться его родником! Сейчас мы все пойдем туда
и принесем воду!
–
А чего нам всем ходить? – тут же насторожился
Алексей. – Пусть вон шофер этот провинившийся сходит, а
мы тут в тенечке посидим...
–
Зачем одному?! – изумился Ханджар. –
Не-ет,
дорогой, у нас так дела не делают! Как оставить, кого
оставить?! Там сразу стол будет, еда будет! Отдохнем чуть
и поедем! Сильно обидите хозяев, если откажетесь
заглянуть на минутку.
Знаю я эти минутки, с тоской подумал Карташ.
Однажды, по молодости, он отдыхал в Абхазии, еще до
тамошней войны, и понадобилось ему, дураку, что-то там
спросить у соседа. Какую-то сущую ерунду, то ли соли, то
ли каков диаметр Земли – фигню ненужную, в общем. И не
было, он поклясться готов, не было у соседа никаких
гостей – сосед работал в огороде, ковырялся себе среди
мандариновых деревьев, и все! Но по случаю того, что к
нему в гости кто-то заглянул, он отложил все дела, чуть ли
не силой затащил гостя в дом, выволок, гад, на веранду
кувшинчик домашнего вина, приказал супруге быстренько
собрать на стол легкой закуси... И последнее, что запомнил
Карташ, были ломящийся яствами стол, толпа каких-то
местных абреков, в обнимку горланящих какие-то местные
песни, и он сам – танцующий лезгинку под сенью винных
струй.
И он сильно сомневался, что здесь будет иначе.
–
А Дангатар нас ждать не будет? – напомнил
Алексей.
–
И связаться с ним никак нельзя? – поддакнул
Гриневский. – По сотовому, например...
–
Ай, какие телефоны в пустыне! – отмахнулся
Ханджар. –
С сусликами разговаривать? Да тут и связи-то
нет! Пойдем, пойдем, это недолго, обидятся, если не
пойдем...
Был он по-своему прав, конечно. Обидятся.
Сделав шаг к аулу, он запнулся и в нерешительности

посмотрел на своих спутников. Сказал:
–
Правда вот, местные обычаи заходить с оружием в
дом не...
–
Мы лучше здесь подождем, –
твердо сказал
Карташ. –
И пусть обижаются. Русский человек, понимаете
ли, уважаемый, со стволом не расстается даже в могиле.
Такие уж наши традиции. Валгалла, слыхали, может?
На это Ханджар пожевал губами и лишь рукой
махнул. А Карташ вытащил заправленную рубашку и
стыдливо прикрыл ею рукоять «Глока».
Глава 6
СВЕТСКИЙ РАУТ С ВОСТОЧНЫМ
УКЛОНОМ
13 арп-арслана 200* года, 13.33.
Аул являл собой три домика, стоящих треугольником
и почти прижатых друг к другу углами, огороженных
каменной оградкой, через которую не переберется разве что
едва вылупившийся младенец. Домишки до умиления были
похожи на те, что мелькают тут и там все в том же
незабвенном «Белом солнце»: простенькие коробки-
мазанки, квадратные окна без стекол, желтая трава вдоль
фундаментов. За домиками располагалось еще одно
строение – побольше и вовсе без окошек. Хлев, не иначе, –
судя по доносившимся оттуда мычанию и запашку. Имел
место и огород, выглядящий значительно пристойнее
остального: кусты с какими-то набухшими зелеными
стручками, в рост человека парник с дозревающими
помидорками. Где-то в стороне наверняка имеется и
картофельное поле, и пшеница какая-нибудь растет... А с
другой стороны, скажите, пожалуйста, что может расти на
такой почве? Но, со стороны третьей, товарищи, раз здесь
живут люди, стало, и кушать они что-то должны, нельзя

людям без этого... Крошечный двор между домами был
ухожен и вылизан с искренней заботой, ни соринки, ни
травинки... Хотя нет, вон там, в углу, пятно какое-то
темнеет – не иначе, барана недавно резали... Середину
двора занимала деревянная плита примерно два на два
метра, местами крытая лоскутами цветной материи.
Поначалу Карташ принял ее за вынесенную в целях
проветривания кровать, но потом вспомнил про знаменитый
достархан, и пригорюнился. За таким, с позволения сказать,
столом сидеть можно неделю, хавки бы хватило. И
выпивки... Слева возвышалось еще какое-то малопонятное
сооружение – что-то вроде гладкого валуна, но с дырой
посередине, из дыры тянулся дымок, а справа, в небольшом
углублении в земле, выложенном камушками, доживал свое
родничок. Вокруг коего, собственно, аул и был построен. И
все. Больше ничего интересного в окрестностях не было.
–
Тут что, всего одна семья живет? – в некотором
разочаровании спросила Маша у Ханджара.
Тот лишь кивнул.
М-да, боевая подруга права, бедненько. Извините, но
вот как-то иначе представлял себе Карташ аулы. Ему
представлялось, что под ногами обязательно должно
путаться с десяток голых туркменят, по двору бродят
барашки, мужчины копают арык неподалеку и верхом на
конях пасут тучные стада овец, женщины крутятся вокруг
огромной печи, собирают на стол горы всякого
экзотического и вкусно пахнущего. Довели страну,
понимаешь...
–
Значит так, приказ по армии, – шепнул он. – Не пить,
есть по чуть-чуть! И по сторонам смотреть. Мало ли что...
–
Да пошел ты, гражданин начальник, – беззлобно
откликнулся Таксист, не отрывая алчного взгляда от стола.
Чертова Машка промолчала, но в том же смысле.
Появилась и хозяйка – по самые ноздри закутанная в
черные ткани женщина испуганно кивнула гостям,
поставила на стол огромное блюдо с чем-то дымящимся,
исходящим соком и мигом исчезла. Гриневский гулко
сглотнул на блюдо.

Откуда-то нарисовался невысокий крепыш в джинсах
и халате поверх него, при непременной чалме, из-под
которой, впрочем, выбивались прядки темных волос,
постриженных, однако, по моде отчетливо городской.
Поклонился по-своему, потом по-европейски пожал
мужчинам руки, Маше поклонился еще раз.
–
В наших пустынных землях всегда приятно
встретить и накормить гостя, а когда гостей целых
шестеро – это настоящий праздник для нас! Я Сапар, внук
старейшины... –
«Все-таки внук! – поразился Алексей. –
Это ж сколько лет дедуле?!» Внучек тянул на весь
тридцатник, не меньше. –
Прошу к достархану, дорогие
друзья, сейчас родители выйдут...
Они перезнакомились, а потом несмело расселись на
подушках вокруг стола. Откровенно говоря, расселись – это
слишком сильно сказано: ноги деть было некуда, вперед не
вытянуть, под себя не подсунуть, по-турецки сидеть жуть
как неудобно... Да как же они тут жрут, прах их побери?!
Это ж дыба и пресс-хата в одном флаконе!
Но – с грехом пополам разместились, и глядя на то, с
какими проворством и непринужденностью, можно даже
сказать – грацией, воспитанной с детства, за столом
воцарился Ханджар, которому, казалось бы, даже брюхо
девать некуда, не то что ноги, Карташ подумал: «Вот вам,
господа присяжные заседатели, еще одно доказательство
того, что аборигены – философы все до одного. Потому что
прием пищи в таких позах не может не наводить на
всяческие глубокомысленные рассуждения...»
Едва они расселись, как появились хозяева,
форменное шествие. Процессию возглавлял старейшина,
шел он, как и полагается главе рода, неторопливо и важно,
за ним двигался крепкий туркмен без чалмы, но зато с
большими залысинами и тоже в халате – а как же без
халата, а в арьергадре чинно шли еще трое крепышей –
правнуки, надо полагать, и среди них этот, как бишь его,
Сапар кого-то там оглы туды его сюды. Внучок крепко
держал за локоть давешнюю закутанную женщину, а может,
и не давешнюю, аллах их тут всех разберет...

Старейшина воцарился во главе стола, ближайшие же
родственники расположились в порядке, которого Алексей
не уловил – в нем явно была какая-то система, но вот какая?
Этот, с залысинами, скорее всего – сын старейшины,
расположился на противоположном краю, хотя, по логике,
должен был сесть где-нибудь неподалеку от папы, одесную.
А одесную оказалась Маша, чужая, иного роду-племени-
веры-культуры. Двое из когорты то ли внуков, то ли
правнуков старца так и вовсе остались стоять в сторонке, к
праздничной трапезе не приближаясь. Что, младшим
вообще к столу подходить нельзя? Ну и традиции у них тут,
нет, ну дикие люди, право слово! Китайская церемония и та
понятнее будет, это я вам точно говорю...
Сапар тем временем почтительно помог женщине
дойти до зловещего дымящегося камня, женщина запустила
руки внутрь по локоть и несколько секунд совершала там
какие-то магические действия.
Старейшина произнес несколько слов, глядя грозно и
властно, аки твой орел на вершине Кавказа.
–
Уважаемый Дэдэ говорит, что сейчас подадут сачак,
горячий, из самого тамдыра, – перевел Ханджар. –
Это
вековая традиция туркменского народа – сперва перед едой
преломить сачак с гостями и, таким образом, стать
друзьями.
–
А что такое сачак? И тамдыр? – вырвалось у Маши,
сидящей через человека от Алексея, но она тут же
испуганно затихла под гневным взглядом Дэдэ.
–
Нехорошо перебивать старших, –
укоризненно
покачал головой. –
Тамдыр – это печь, в которой выпекают
сачак. А сачак – это наш хлеб.
Наконец закутанная достала из печи – а, так это
печь! – сверток размером с голову младенца и, опять же в
сопровождении Сапара (кто она ему – мамашка? бабушка?),
протянула его старейшине. Тот неторопливо сверток
развернул, вынул из него невзрачный кусок и впрямь
хлеба – серого, естественно, как и все вокруг, понюхал и
одобрительно кивнул. А потом с загадочными словами,
переведенными Ханджаром как: «Душа у душу пьет воду,

человек человеку – гость», – пустил его по кругу. Каждый
принимал его, отламывал по кусочку, принимался
сосредоточенно жевать. Тишина стояла как на похоронах.
Нет, братцы-кролики, такая экзотика не для меня...
Маша, сидючи рядом с старейшиной, тихонько
вздохнула. Гриневский же, сидючи напротив Алексея и
будучи зажат двумя правнуками аксакала, так и вовсе
приуныл.
Когда очередь дошла до Алексея, он с сомнением
отщипнул малость, сунул в рот, пожевал. Пресно, черство,
горячо. Охо-хо-хо...
Однако едва сачак обошел весь достархан, Дэдэ с
довольным видом сказал что-то Ханджару, но тот лишь
раздраженно пожал плечами. Тут-то и началось оживление.
Типа, понравился гостям сачак, оценили, сожрали, не
отвергли бледнолицые, можно веселиться. Закутанная
женщина, по-прежнему с Сапаром в качестве помощника,
как заведенная выносила из дома тарелки, тарелочки, чаши,
плошки и даже вазы – и все благоухающие, ароматные,
источающие дивные амбре. Настроение круто поползло в
гору. Традиции традициями, а кушать-то всем надо. Краем
глаза наблюдая за хозяевами, Карташ поступал как они. Где
надо – брал кушанье ложкой, где положено – смешивал
одно с другим и посыпал перцем, а то и вовсе хватал
пальцами, погружая их в горячее, жирное, но вкусное
охренительно. Гриневский не отставал – уплетал так, что
хруст стоял. Как будто и не хавали недавно на станции.
Странно, что руки перед едой не омыли – так ведь
дикие люди, а я что говорю. Хоть и хлебосольные. А вот,
кстати, сам Ханджар рядышком с Гриней вообще не ест,
более того: глядит на триумф желудков в высшей степени
неодобрительно. Даже взгляды какие-то мрачные на Дэдэ
своего бросает. Понятно, к Дангатару торопится. Ну и
поделом, не фиг было тянуть «на минутку». Теперь жди,
пень туркменский, пока гости насытятся... А старейшина
смотрит и радуется.
Маша поймала за полу хозяйку и приступила к
допросу третьей степени; Сапар, следующий за хозяйкой

тенью, поневоле вынужден был переводить. И сквозь
негромкий говор над достарханом долетали отрывочные
фразы: «...берете печень, нашпиговываете чесноком,
макаронами, салом курдючным...», «...нет, до кипения
доводить не надо...», «...граммов сто костей, не
больше...», – и прочие премудрости кулинарии.
Некоторые блюда были более-менее узнаваемы: супы
там всевозможные, блинчики, нечто наподобие чебуреков,
шашлыков с луком, хычин; это, извольте видеть, наверняка
Везувием дымится гора знаменитого плова, а вот, извольте
откушать, несомненно разложены пирожки с бараниной,
вон там плавают в супе в ожидании ложки знакомые
манты... А вот дальше память и воображение начинали
буксовать. Что такое, скажите на милость, истекает
мутноватым соусом в чаше? Кусочки баранины – это я
вижу, помидорки тоже присутствуют, а вот что за нитки
какие-то цветные изнутри торчат пучком, макароны, что
ли? Непохоже... Или вот это: зеленые кубики тонут в
глубоком блюде, наполненном непрозрачной желтой
субстанцией, подозрительно напоминающей клейстер. Ну-
ка подвиньтесь, дайте место дегустатору...
Он так и замер с протянутой к блюду рукой,
недожеванный кусок блюда предыдущего буквально
застрял в горле. Потому что Сапар наклонился слишком
низко к Маше, часть загадочного одеяния хозяйки
соскользнула, немного обнажая ее лицо и бок, и Карташ
увидел.
Левая половина лица хозяйки превратилась в
огромный багровый кровоподтек. К левому боку хозяйки
(то ли мамы, то ли бабушки) милый крепыш Сапар
прижимал ствол волыны.
Многое можно было списать на местные нравы, даже
такое... Многое по отдельности можно было объяснить.
Например, что двое крепышей вышли из аула просто
отлить. Что вообще все в семье урождаются такими вот
тренированными крепышами. Что гостей зачем-то
рассадили порознь и сдвинули локтями. Что нет вина на
столе, что не моют руки перед едой. Не молятся, наконец...

Всему можно было найти оправдание – но только порознь.
Вся же картина в целом с почти слышным хлопком
открылась перед Алексеем во всей своей красоте.
Это не хозяйка дома.
Это пленница.
Значит, и остальные не хозяева.
Значит...
Разум еще перерабатывал информацию, сортировал и
раскидывал по полочкам, а организм уже работал за
четверых. Глотка издала яростный вопль: «Подстава!!!»
Одновременно с этим руки ухватили край достархана,
рывком
высвободили
столешницу из
креплений,
опрокинули на сволочного старейшину, не думая, что
тяжелая доска может задеть и боевую подругу.
Одновременно тело швырнуло себя назад, отталкиваясь от
тяжелого достархана, как от трамплина, упало на спину,
перекатилось (мозг успел мимоходом вознести хвалу
изобретателю подушек). Одновременно, еще в полете, рука
рванулась к рукояти «Глока», отбросила полу рубашки...
И одновременно с этим происходило еще много чего.
Петька-Таксист не сплоховал. Нет, скорее всего, это
не сплоховали его лагерные рефлексы – столешница еще не
сбросила с себя первые блюда, как Гриневский был уже на
ногах и выхватывал свой ствол... А вот «хозяева» явно
тормозили. Не ожидали, сучары поганые, такой подлости от
русских – те вроде бы сидят себе ровно, жрут и
расслабляются, еще немного, и бери их тепленькими, а тут
вдруг такое. Крышка достархана, стряхнув наконец с себя
угощения, яства и кушанья, перевернулась и шарахнула
старейшину аккурат в лобешник, тот даже пернуть не успел.
А вот Алексей пушку выхватить успел. И тут же, из
положения «лежа», пустил ее в дело. Пуля смачно
шлепнула в брюхо приподнявшегося было типа с
залысинами. «Папа» Сапара сложился пополам, засеменил в
сторону как-то бочком, запутался в ногах, упал и упокоился
подле печки-тамдыра. Впрочем, Карташ этого уже не видел,
его «Глок» уже выцеливал другую цель. Время для него
растянулось, как жевательная резинка, а пространство,

наоборот,
сжалось
до
габаритов
потенциального
одиночного
противника. Ага. Вот и
«чадушка»
поверженного лысого. Отступает. Женщиной прикрываясь,
гаденыш! Ладно. С тобой потом, нет времени...
Воздух уже полнился выстрелами – противник пришел
в себя и начал.
–
Живыми!!! – заорал кто-то, и...
А эт-то еще что?!.
Он не видел, что Гриневский сделал только один
прицельный выстрел, в одного из бойцов уважаемого
Ханджара, а потом был сметен стремительной и
неожиданной атакой. Но источник этой атаки разглядел
прекрасно – потому как следующий удар был направлен
против него.
И опять включились инстинкты, которые действуют
быстрее сознания. Они-то его и спасли. Промедли он долю
секунды, позволь внезапному и кошмарному зрелищу на эту
долю сковать разум – и лететь ему кубарем в упомянутую
Валгаллу.
Так быть не могло – по исключительно физическим
законам. Но так было. Издавая визг наподобие заклинившей
бензопилы, старое, грузное, рыхлое тело уважаемого
Ханджара в развевающемся халате взметнулось в каком-то
диком, невозможном прыжке, по воздуху перенеслось через
поруганный достархан, – и на утрамбованную землицу
дворика, там, где только что находилась нога Карташа, со
всего маху обрушилась подошва тяжелого кованого сапога.
С яростным свистом, причудливой спиралью взлетели полы
тяжелющего расписного халата, ну не может, убей меня бог,
не может простая материя рассекать воздух, как дамасская
сталь... Однако – рассекла и с характерным металлическим
звуком выбила «Глок» из карташовской руки! Ствол
отлетел в сторону. Значит, не простая материя пошла на
шмотки для верного слуги Дангатара-Поджигая. Ах ты пень
трухлявый, ты тоже за этих!!!
Не раздумывая, Карташ бросил себя за прикрытие
водителя «мерса», что уже стоял, всаживая пулю за пулей –
но почему-то не в него и не в Гриневского, а... да хрен

знает, куда он там палит, к черту! И, кстати, вовремя
Алексей прыгнул. Вторично взметнулись крылья халата,
блеснула сталь, отточенными полосками которой были
подбиты его полы – и едва ли не располовиненное тело
бедового водилы шмякнулось на изнаночную сторону
достархана.
Карташ остался и без оружия, и без прикрытия.
Лицо Ханджара, в недавнем прошлом принад-
лежавшее столь милому невысокому толстячку, в мгновенье
ока превратилось в маску смерти. Нет, в самом деле, без
дураков. Орудуя полами халата покруче, чем иной самурай
управляется с двумя мечами, рисуя стальными бритвами-
подбоем халата заковыристые фигуры в воздухе, круги,
спирали и волны, старик и впрямь походил на крылатого
злобного джинна из какого-нибудь фильма ужасов про
Арабию... но с одним маленьким исключением: если б
фильм Карташ смотрел по телевизору поздним вечером из
уютного кресла, а не сам являлся героем этого ужастика.
Однако правда такова: он, старший лейтенант внутренних
войск Российской армии, лежит на земле задрипанного
аула, поверженный неуклюжим стариком, оказавшимся
бандитом плюс ниндзя-мастером владения обоюдоострого
плаща, а глаза ему слепит беспощадное солнце Средней
Азии. Ха-ха, господа писатели, предложите этот сюжетец
издательству, специализирующемуся на выпуске книжонок
в ярких обложках – с руками оторвут. На самом деле,
Алексею Карташу не было смешно. На самом деле ему
было очень даже наоборот.
–
Я буду убивать вас медленно, – сказал Ханджар, не
останавливая завораживающего, шелестящего вращения
«бритв». «Бритвы» с шипением резали воздух на ломти. –
Одного за другим. Начну с девчонки. Если она не заговорит,
займусь твоим приятелем. Тебя я оставлю на закуску... Да
пристрели ты эту суку, что ты ждешь!
Последнее было обращено к Сапару, боязливо
жмущемуся к стене и по-прежнему щитом прижимающему
к себе пленную женщину. Глухо треснул пистолетный
выстрел, и женщина, как-то по-детски всхлипнув, медленно

осела на землю. Бросив ее, Сапар поспешно приблизился и,
повинуясь резкому жесту, с почтением вложил в
протянутую ладонь еще горячий пистолет. Старик
брезгливо ствол отбросил, прошипел что-то по-туркменски.
Сапар испуганно вжал голову в плечи. Подошел и
уцелевший боец Ханджара. Обоим Ханджар отдал
отрывистое приказание, и те бросились исполнять: один
завозился вокруг неподвижно лежащего Таксиста, а второй
принялся стаскивать тяжелый достархан с тела почтенного
старейшины... который на деле, конечно, никакой не
старейшина, а... а кто? Кто это такие, шайтан вас загрызи?!
Бешеное вращение крыльев наконец унялось, Ханджар
расслабил руки, и халат вновь превратился в халат. И вдруг
оказалось, что вокруг стоит тишина, полная, оглушающая
тишина.
–
Ты чуть не поймал меня, русский, – сказал он с
ноткой уважения. –
Я не уследил. Как ты успел? Ты ел со
вкусом, ты явно не думал, что это ловушка... И я
расслабился. Скажу больше: я разозлился, и злость застлала
мне глаза. Ай-ай-ай, какой позор, – сокрушенно покачал он
головой, – позволить злости взять верх над разумом! И
злости на кого? На трусливого ишака, который ради денег
готов был попрать законы и обычаи предков. Я просто не
успел ответить тебе сразу... Ты хороший воин.
Алексей, разумеется, ничего не ответил. А что
отвечать, блядь?! «Ты тоже хороший воин»? Оставьте это
японским кинобоевикам. Или сказать правду: ему всего
лишь повезло увидеть пистолет в руках Сапара?..
И все же он негромко проговорил, обращаясь скорее к
старейшине:
–
У вас в ауле так всех гостей встречают?
Старейшина же, потерявши чалму, был наконец
освобожден из-под достархана и поднят на ноги. Он был
жив, в сознании и даже держал Машу за шею, так что та и
рыпнуться не могла. Маша посмотрела на Карташа и...
сквозь слезы подмигнула ему. Ободряюще подмигнула, вы
слышали?! В такой-то ситуации! Алексею хотелось выть от
бессилия. А старейшина начал было говорить, и говорить

по-местному, но Ханджар резко оборвал его:
–
Побежденного врага тоже надо уважать, так что
изволь говорить на его языке! Или тоже боишься? Сапар,
свяжи сначала девчонку, потом этого, – кивок на Карташа.
Старейшина запнулся, кашлянул и ответил по-русски,
с чувством оставшегося достоинства:
–
Спасибо, Ханджар. Ты помог мне. Я доложу
досточтимому хякиму Саидову о твоем смелом поступке.
Если б не ты, мы справились бы с трудом...
Полы халата угрожающе колыхнулись.
–
Ты... –
после долгой паузы очень тихо сказал
Ханджар. –
Ты говоришь – справились бы? Ты, падаль на
солнце, грязь между пальцами ног, – ты говоришь, что
доложишь о моей смелости?!
–
Но, Ханджар...
–
Молчи, блевотина умирающей неженатой бездомной
старухи! Молчи, дерьмо верблюда! Кто мне сказал: привези
их сюда живыми и невредимыми, Ханджар-яр, я буду сам
пытать их! А когда я возразил: позволь, господин начальник
охраны, взять мне их ночью, по дороге сюда, что ты мне
ответил? Ты ответил, раздавленный хвост скорпиона,
валяющийся на заброшенной тропе: никто не знает, сколько
их будет, Ханджар-яр! Никто не знает, как они будут
вооружены! Никто не знает, что это вообще за воины, если
они способны украсть вагон платины! А вдруг за ними
будут следить их друзья, сказал ты! А вдруг за ними будут
следить их враги, сказал ты! Мы не можем рисковать
платиной, сказал ты, трусливая блоха на трупе бродячей
собаки! И кто мне сказал: не надо брать их в пути, это
опасно, обмани их, привези сюда, пусть они напоследок
насладятся оскверненной трапезой, а мы от души
повеселимся над неверными, которые даже не знают, как
правильно готовить достархан!.. Ну что, повеселился? Я же
сразу сказал тебе: они никто, никого за ними нет, они
приехали в никуда! Ты просто испугался, досточтимый
господин начальник охраны Мырат-яр, имей мужество хотя
бы признать это!
«Каков штиль», – вяло подумал Карташ.

–
Но Дангатар помогал им добраться сюда!
–
Дангатар мертв, забыл?!
–
Да уж, сходили в магазин за хлебушком...
Это вдруг пробормотал Гриневский, уже спеленатый,
со здоровенным шишаком на лбу, с уже связанными
руками, с разъезжающимися зрачками, под прицелом
вражьего бойца – но живой, живой, мать всех азиатов за обе
ноги!!! Карташ испытал мимолетное облегчение, хотя
разумом-то прекрасно понимал, что лучше бы уж они все
пали в бою. Информацию о платине из них вытянут, тут к
мулле не ходи. Уж с восточными-то заслуженными
мастерами заплечных видов спорта тягаться не могла
никакая Инквизиция...
Ханджар не обратил на воскресшего Таксиста ни
малейшего внимания, он был увлечен размазыванием
начальничка по кустам. И ведь, надо заметить, слишком
увлечен. А вот ежели сейчас медленно так сдвинуться,
переместиться хоть на вершок, вокруг ведь уйма
валяющегося оружия, плевать, что руки связаны, уж лучше
рискнуть и погибнуть, чем так... В ту же секунду Карташ
услышал преспокойный голос паршивого старикашки:
–
Если ты сделаешь хоть одно движение, я просто
отсеку тебе нос, русский. Я не буду убивать тебя сразу, я
ведь обещал... Сапар, ты долго будешь возиться?!
Названный Сапаром закончил пеленать руки Маши и
быстренько занялся Алексеем. Что-что, а вязать стервец
умел, этого у него не отнять. Минута – запястья Карташа
были надежнейше стянуты за спиной тонкой прочной
веревкой. Он подергал аккуратно: не-а, бесполезно...
А Ханджар тем временем вновь говорил с Мыратом-
яром:
–
Из-за твоего страха погибли люди. Твои и мои
люди... Из-за твоего страха погибли ни в чем не повинные
обитатели этого бедного аула, за хозяина которого ты хотел
себя выдать. Зачем ты убил их, Мырат-яр, – трех взрослых
людей и пятерых детишек? И зачем оставил в живых эту
бедную женщину? Поздно вспомнил, что некому будет
прислуживать за фальшивым достарханом? Зачем, Мырат-

яр? Чтобы посмеяться над чужеземцами? Нет: из страха
перед чужеземцами. Но ты не просто испугался. Ты
позволил себе осквернить достархан. И не только тем, что
пустил за него неверных. Ты с самого начала и до самого
конца готовил достархан неправильно – специально,
потешаясь, как беспомощные пленные будут есть
неосвященную пищу, как будут нарушать законы предков и
тем самым мостить себе дорогу в ад камнями величиной с
гору... А камнями какой величины умостил ее ты, Мырат-
яр?
–
Да как ты смеешь?!. Моих людей убили не они, их
убили твои люди, Ханджар, я видел!.. –
тут голос изменил
почтенному Мырату, и он позорно дал петуха.
–
Откуда видел, из-под поверженного достархана? –
презрительно осведомился Ханджар. –
Символично, не
находишь? Молчи, сопля на пупке непосвященного, хоть в
эту минуту помолчи... Да, твоих людей убили по моему
приказу. Чтобы они уже никому не рассказали, какой
гнилью оказался их начальник – начальник охраны самого
Гурбанберды Саидова, хякима всего Гурдыкдерийского
велаята... Отпусти девчонку.
Приказ был столь неожиданен и властен, что руки
лжестарейшины непроизвольно разжались, и Маша едва не
упала, бросилась к Карташу, спрятала голову на груди.
–
Что ты хочешь... –
взвизгнул Мырат, начинающий
понемногу соображать, что к чему.
–
Что я хочу? Я хочу вершить правосудие. У тебя есть
секунда, чтобы помолиться и очистить свою душу... хотя
бы попытаться.
–
Я твой хозяин, Ханджар, не смей!!!
–
У меня нет хозяина. Секунда прошла.
Зато дальнейшее произошло меньше, чем за секунду.
Стремительный шаг вперед, шорох темно-синей полы,
фонтанчик крови – и вот голова нечестивого начальника
покатилась по пыльной земле аула.
Алексей закрыл глаза. Увольте. Увольте, господа! Я
подписался упереть платину у воров, согласился доставить
ее каким-то наркоторговцам в Среднюю Азию... ну, может,

и немного побегать от воров туркменских. Однако
присутствовать при разборках в силе вора Конана и прочих
преступных элементов из фантастических книжек – это,
извините, мимо кассы. Я из другого сценария... Нет, слыхал
он, конечно, об одном авторитете из зоны откуда-то из-под
Сыктывкара, который наловчился валить неугодных
посредством обыкновенной таблетки, скажем, аспирина,
пуляя ее ногтем аккурат в яремную вену. Как-то попался и
самолично – сдуру – поспорил на пересылке с известным
жуликом Моторолой, что тот вынет у него долларовую
десятку из застегнутого на «молнию» кармана, к карману не
прикасаясь... ну и что, ну и остался без десятки. Причем ни
молния, ни карман, ни сам Карташ не пострадали.
(«Древнее секретное искусство», –
на полном серьезе
объяснил Моторола. «А сотенную могешь?» – скептически
поинтересовался тогда Карташ. Моторола виновато развел
руками: «Извини, начальник, только десятидолларовые...»)
Это все ладно. Это все зэковские примочки. Но чтоб в
самом сердце дружественного Туркменистана, посреди груд
трупов на тебя и твоих связанных друзей танком прет
старый толстый немытый азиат, одержимо вращая, как
пропеллером, смертоносно острым халатом – это перебор.
Хочу обратно в Парму, к милым, добрым и веселым
«уголкам»!
Ханджар тем временем подошел к обезглавленному
телу, плюнул на него, пробормотал:
–
«Ягшы адамдан говы ат галар», говорят у нас в
народе. «От хорошего человека всегда остается доброе
имя». От твоего имени не останется даже звука. А я до
конца дней не прощу себе, что пошел у тебя на поводу,
Безымянный...
Потом повернулся к Сапару и другому воину, бросил
коротко:
–
Приведите тех двоих, что охраняют подступы к
аулу... А теперь с вами, чужеземцы. Мне не интересно, кто
вы, откуда, как к вам попал вагон платины, которую вы
везли Дангатару-яру. Мне даже не интересны ваши имена.
Я всего лишь хочу знать, где спрятан этот вагон. И чем

быстрее вы скажете, тем безболезненнее умрете.
...Безымянный воин так и остался безымянным – он
сделал лишь шаг к выходу, а потом вдруг как-то странно
споткнулся на ровном месте, клюнул носом, булькнул
горлом и повалился ничком, разбрызгивая кровь. Сапар
прожил чуть дольше – метнулся, вереща, под прикрытие
тамдыра, но бесшумная пуля догнала его на полпути.
Милый крепыш, названный родителями Сапаром, тюкнулся
мордой в пыль, дернул ногами пару раз и затих.
Раздался дрожащий ломкий испуганный голосок:
–
Некого звать, учитель. И не надо никого звать.
Потому что никто не придет.
Ханджар стремительно обернулся. И тут выдержка
изменила ему.
–
Ты? – выдохнул он. – Здесь?!
Удивительно, но Карташ тут же узнал ее – несмотря
на все мытарства последнего дня и то, что видел девчонку в
темноте и мельком. Впрочем, удивляться он уже перестал.
У каждого, знаете ли, есть свой предел. Он просто
полулежал в пыли и безучастно смотрел, как из-за угла
выходит хрупкая местная лялька, та самая, которую он
заметил между вагонов на сортировке, приняв за
мальчишку, и позже, когда сунулась в двери столовой, и
еще позже, когда она заглядывала в окна той же столовой.
Наводчица, как он тогда решил. Работающая на Ханджара.
Значит, не на Ханджара. А на кого? Да и хрен с этим – на
кого. У каждого, знаете ли, есть запас прочности. И Алексей
чувствовал, что свой запас он уже исчерпал до донышка.
Мозг отказывался воспринимать действительность как
действительность, поэтому ничего не оставалось, кроме как
представить себя зрителем фильма ужасов. И ждать титров
из мягкого кресла. Чем Карташ и занялся, разве что
попытавшись прикрыть телом затихшую Машу.
Соплюшка в грязных, порванных на коленях джинсах
и еще более грязной ветровке вышла на открытое место, и
связанный Алексей приметил у нее игрушку, каковую
мигом определил как ОЦ-33, более известную под именем

«Пернач». Весит такая игрушечка, дай бог памяти, кило с
чем-то, но девчушка держала ее на тонких вытянутых
ручках, да еще с навинченным «глушаком», вроде бы легко
и непринужденно, как куклу Барби. Еще один супермен,
хрен тебе в бок, да откуда вы беретесь только!
Или вся эта ботва – от ихней философии?..
–
Прочь с дороги, девчонка, – процедил Ханджар.
–
Ты напал на Дангатара, – соплюшка дрожала всем
телом, но с места не двигалась. –
Ты убил многих людей.
Ты нарушил договор между велаятами. Я не сдвинусь с
места.
–
Опусти пистолет, Джумагуль!
–
Твое повеление на меня больше не действует. Как
видишь, я многому научилась, пока ты готовился подло, в
спину убить Дангатара. Ты узнаешь этот пистолет?
–
Он погиб случайно, клянусь тебе! – крикнул
Ханджар...
И совершил последнюю в своей жизни ошибку.
Возможно, если б он не двигался с места, ему бы и
удалось выиграть. Только теперь стало заметно, как дрожат
ее руки, как ее всю прямо-таки колотит от страха, от
примитивного,
детского
страха
перед большим
рассерженным дядей...
Но с места он двинулся, и опять мелькнули в воздухе
полы трижды гребанного халата... а Джумагуль
зажмурилась и принялась давить на курок, раз, другой,
третий, звука выстрелов не было, но Алексей почти
физически ощущал, как входят пули в тело злобного
старикана. При каждом ударе его чуть отбрасывало назад,
но на ногах каким-то чудом держался, да еще пытался идти
вперед, как против ветра, одежкой своей боле не
размахивая... А между прочим, с тридцати метров пуля из
«Пернача» на скорости в четыреста двадцать метров в
секунду может продырявить тело насквозь – уж поверьте
специалисту. Если, конечно, стрелок не мажет. А чертовка
отнюдь не мазала. Но пули навылет отчего-то не
проходили...
Выстреле на десятом Ханджар покачнулся – и всеми

своими гнилыми костями грянулся оземь, неподалеку от
лишившегося немаловажной части тела своего пахана
Мырата. Тогда и Джумагуль опустила ствол.
.........
Спустя миллион лет полной, вселенской тишины
наконец раздался голос. И подал его Гриневский.
–
Ну и как после таких фишек черножопых любить,
а? – сказал он, неизвестно к кому обращаясь, а потом
бессильно откинулся на спину.
Маша из-за плеча Карташа негромко, но отчетливо,
длинно и затейливо выматерилась, Алексей даже не
подозревал в своей боевой подруге такого таланта.
«Надо будет потом слова попросить списать», –
подумал кто-то у него в голове. А сам Алексей Карташ даже
и не осознавал толком, не мог осознать, что уже все, уже все
кончилось. Он неловко приподнялся на локте и сказал
первое, что пришло на ум:
–
Салям.
Подождал ответа, не дождался и спросил:
–
А скажи-ка, деточка... кто тебя так шмалять из
волыны насобачил?
–
Брат, – потерянным голосом тихо ответила деточка.
И медленно, как-то сломленно опустилась на землю, будто
из нее вынули некий внутренний стержень. –
Только я еще
плохо стреляю.
–
И кто у нас брат? – поинтересовался Гриневский,
даже не пытаясь подняться с земли.
–
Дангатар Махмудов.
В общем-то, нельзя сказать, чтобы это было самым
неожиданным, что с ними случилось за последний день.

Часть 2
Танцы на песке
Глава 7
ГОРОД СОЛНЦА
13 арп-арслана 200* года, 19.17.
Дангатар Махмудов был начальником охраны при
Аширберды Аллакулыеве, хякиме Карыйского велаята, а
Хаджар – телохранителем Гурбанберды Саидова, хякима
Гурдыкдерийского велаята.
Говоря же русским языком, брат Джумагуль был
главным по охране одного местного князька, а злобный
старец с бритвами служил при другом князьке. Агенты
этого второго князька каким-то образом проведали, что
первый со дня на день ждет баснословно дорогой товар из
Сибири, и решились на устранение с целью этим товаром
завладеть. И, то ли по приказу князька Саидова, то ли по
собственной инициативе, начальник его охраны при
поддержке Ханджара напал на князька Аллакулыева, убил
его, выпытал у кого-то из посвященных пароль и бросился к
сортировке, чтобы перехватить товар. А Ханджар, между
прочим, был одним из немногих на всем земном шарике,
кто в совершенстве владеет древней национальной борьбой
гуйч-дженг, секреты которой передавались из поколения в
поколение, а теперь напрочь забыты.
–
Гуйч-дженг... я не знаю, как это точно перевести, –
сказала Джумагуль. –
«Гуйч» по-туркменски «сила»,
«дженг» – «бой». Ханджар и меня учил ее приемам...
Карташ вспомнил мельтешение бритв, полосующих
воздух, и передернулся. Не дай бог с таким мастером еще
раз пересечься...
–
Ханджар и Дангатар когда-то дружили, но потом

старик перешел на службу к Саидову, и дружба как-то сама
собой распалась. А вот теперь, ради денег, он посмел
поднять руку не только на хякима, но и на своего друга,
моего брата...
–
Восток, –
сказал Гриневский с непонятной
интонацией.
Словам соплюшки приходилось верить – во-первых,
она как-никак спасла их от убийц, а во-вторых, Гриневский
вспомнил ее – Дангатар присылал фотографии семьи, и
среди многочисленных родственников несомненно была
запечатлена и она.
Смеркалось. Они сидели в кузове «мерседеса» и из
взаимных
вопросов-ответов
пытались
сложить
головоломку. Получалось не очень: мешали все эти
велаяты, хякимы, берды-оглы и прочие приемы боевого
искусства. Ясно было одно: платина в настоящий момент на
фиг никому не нужна. Со смертью Аллакулыева и
Дангатара начнется передел власти в велаяте, уже назначен
исполняющий обязанности нового хякима – наверняка
ставленник Саидова...
–
Как погиб Дангатар? – после паузы глухо спросил
Гриневский.
Джумагуль замялась, оглядела исподлобья русских и
негромко сказала:
–
Брат жив.
–
Что?!
–
Жив. Ханджар не сумел его убить. После покушения
Дангатар добрался до нашего дома, весь в крови, приказал
мне немедленно скакать на станцию, перехватить вас. У
меня был очень хороший конь, ахалтекинской породы, это
самые быстрые лошади во всем мире... Но я немного
опоздала. Вы уже садились в машину к Ханджару. Я
поскакала за вами, коня загнала до смерти... Вы
остановились в этом ауле, я спряталась, выжидая момент, а
когда началась стрельба...
–
...сняла часовых, – иронически закончил за нее
Карташ – все же он никак не мог до конца ей поверить,
особливо после всего происшедшего. – Девчонка-малолетка

с пестиком убрала двух специально обученных боевиков.
Ну-ну.
–
Я умею хорошо прятаться, – обиделась Джумагуль,
кутаясь в бушлат, который ей выделил от щедрот
Алексей. – И я стреляла им в спину.
–
Не очень-то благородно...
–
Они были псами, – тут же окрысилась девчонка-
малолетка, глазищи полыхнули черным пламенем. –
А
бешеных псов все равно с какой стороны убивать.
–
Отстань от ребенка, – вступилась за нее Маша и
обняла за плечи. –
Она, между прочим, жизнью рисковала,
чтобы нас спасти.
–
И где сейчас Дангатар? – спросил Гриневский.
–
В... в одном доме, на берегу Каспия. Он просит вас
всех приехать к нему. Ему нужна помощь. Поэтому я и
приехала за вами.
–
Нам бы кто помог... – вздохнул Алексей.
–
Как туда добраться? – Таксист, похоже, и не
сомневался, что они прямо с места в карьер отправятся
спасать фронтового друга. – До Каспия далековато...
–
Тут город есть неподалеку, – сказала Джумагуль. –
Миксата, оттуда ходят поезда...
–
Ну хорошо, –
сказал Карташ. –
Ну, допустим.
Предположим и примем как аксиому... А почему Дангатар
скрывается, отлеживается в какой-то дыре? Ведь это, как я
понимаю, не пьяному в подъезде бутылкой по черепу дали!
Это все равно что кто-нибудь грохнул бы шантарского
губернатора, а начальник губернской охраны пустился бы
по этому поводу в бега. Подозрительно, не находите, милая
барышня? Почему Дангатар не пожаловался Ниязову?
–
До Сердара сейчас не так просто добраться. А кроме
того...
–
До кого непросто добраться? – перебил Гриневский.
–
До Сердара. Так зовут президента Ниязова.
–
Его зовут Сапармурат, если мне память не изменяет.
–
Правильно, –
терпеливо, как первокласснику,
ответила Джумагуль. –
Но Сердар – это тоже президент
Ниязов. И еще Туркменбаши.

–
Так, ну все, – Гриневский шумно встал со скамейки,
полез на выход. –
У меня уже крыша едет. Велаяты,
сердары, сапармураты и хякимы. Черт ногу сломит.
Давайте-ка вздремнем малость, если удастся после всего
пережитого-то, а утречком двинемся. Далеко до этой твоей
Миксаты?
–
День пути.
–
Дорогу знаешь? Машина пройдет?
–
Знаю. Пройдет.
–
В общем, правильно, – сказала Маша. – Всяко нужно
выходить на этого Дангатара – без него мы платину никуда
не пристроим, да?
Как это ни удивительно, но Карташ, едва прилегши на
скамейку, тут же провалился в сон. Укатали сивку крутые
азиатские горки...
Утром они залили воду в радиатор, собрали все
оружие, какое только смогли найти («А стволы к нам так и
липнут», – отметил Карташ), и двинулись через полустепь-
полупустыню... Но планам не суждено было сбыться.
Где-то после полудня Алексей заметил некоторые
изменения в окружающем мире, а точнее – в погоде.
Дневной свет малость померк, хотя солнце по-прежнему
ярко фигачило с серого безоблачного неба, поднялась
легкая поземка – пыль и песок стлались над землей,
подгоняемые поднявшимся ветром. Ветер пел в песках, пел
тягучую монотонную песню, тихий не то вой, не то плач,
заунывный,
заставляющий
сердце
непроизвольно
сжиматься от тоски. Джумагуль тоже почувствовала
перемены в климате и заерзала на скамейке. Карташ цепко
взял ее за плечо.
–
Это что такое?
Девчонка помялась, потом нерешительно ответила:
–
Не знаю... Очень похоже, что афганец идет.
–
Ветер? – уточнил Алексей. – Суховей?
–
Да. Сильный сухой ветер, много песка. Не проехать
будет, занесет по самую крышу.
–
Твою мать... И скоро он придет?
–
Может, ночью. Может, вечером.

–
До твоего города не доберемся?
Джумагуль покачала головой.
Мать, мать, мать...
–
И твои предложения? Возвращаться?
Джумагуль посмотрела в окошко, задумалась. И
сказала:
–
Надо ехать в Уч-Захмет, там переждать.
–
Уч-Захмет – это что?
–
Город.
–
И кто там живет?
–
Сейчас никто не живет.
–
Совсем никто?
–
Совсем.
–
А почему?
–
Из-за войны все ушли, давно уже. Там можно
спрятать грузовик, пересидеть, потом ехать.
Карташ внимательно посмотрел на нее. Либо она
великая актриса и заманивает нас в очередную ловушку,
либо и впрямь идет какой-то там афганец, и тогда в чистом
поле им придется ох как несладко... Алексей еще раз
выглянул за борт. Пылевая метель не унималась, даже стала
сильнее. Он покачал головой, перебрался к кабине и
забарабанил ладонью на крыше:
–
Гриня! Эй, Таксист! Поворачиваем!..
...Вскоре уже наверняка можно было сказать, что
никакой это не мираж, а тот самый город Уч-Захмет. Город
вырастал над песками темной полосой невысоких домов.
Они оставили «мерседес» в тесном переулке на
окраине, куда если и нанесет песку, то не до крыши, это уж
точно, и решительно двинулись к просвету между домами.
Под ногами продолжал шуршать песок – окраины города
уже успела завоевать пустыня.
–
Сразу заметно, что город не старый, – сказала
Джумагуль. – Двери выходят на разные стороны.
Гриневский бросил на нее недоуменный взгляд, но
спрашивать, в чем суть этой фразы, не стал – верно, ему
лень было шевелить тяжелым, неподъемным языком в

сухой чаше рта. Карташ же понял, что имела в виду юная
туркменочка:
не
правоверные
строили
городок,
преимущественно не правоверные заселяли, потому и не все
двери глядят в сторону Мекки.
Город Уч-Захмет, по словам Джумагуль, возник где-то
в шестидесятых, когда здесь открыли месторождение
мергеля. Отцами-основателями и первыми жителями города
стали геологи. К ним присоединялись строители и
добытчики, потом и все остальные. Как в те времена
водилось, сюда, считай – в голую пустыню, поехала легкая
на подъем молодежь из разных республик Советского
Союза...
С перестройкой и общим загниванием страны стал
потихоньку хиреть и Уч-Захмет.
К оружию они потянулись, едва ступили в город.
Доставали из кобур пистолеты, стаскивали с плеч автоматы.
Сделали это без команды, не сговариваясь: слишком уж
удобное место для засады – вымерший город. Слишком
тяжел взгляд пустых глазниц домов. Слишком тихо кругом.
От времянок не долетает ни звука, какое-то
совершеннейшее затишье. Хоть и понимаешь умом, что
безветрие, полный штиль повис над Каракумами, однако
как-то не по себе.
Они двигались по пустынной улице не медленно – все-
таки реальной опасности не просматривалось, а жажда как-
никак подгоняла, но и не особенно спеша, – внимательно
поглядывать по сторонам вовсе даже не мешало.
В переулочке между халупами застыл трактор
«Беларусь» с грозно поднятым ковшом. Карташ поймал
себя на том, что, наверное, не сильно удивится, если
трактор вдруг самопроизвольно заведется и ломанет в
атаку, аккурат на них... А что, вполне будет
согласовываться с духом этих мест. Где царит полное
запустение, там поселяется чертовщина.
Асфальт начался, когда они дошли до первого
квартала панельных домов.
–
А змеи в такой город могут заползать? – опасливо
спросила Маша у Джумагуль.

–
Не должны, змеи не любят ползать по асфальту, –
успокоила Джумагуль. Впрочем, успокоила ненадолго,
потому как тут же добавила: – Скорпионы и фаланги, эти
должны водиться.
И, как говорится, позови черта, он тут как тут. Черный
мохнатый комок величиной с детский кулак выкатился из
окна первого этажа, шлепнулся об асфальт и быстро
побежал на корявых черных ножках. Маша непроизвольно
взвизгнула.
Фаланга, опознал Карташ. Вспомнил цветные
картинки в детских энциклопедиях. Паук, своим видом
законно вызывающий омерзение. Чего только стоят
вертикальные и горизонтальные жвалы, беспрестанно
двигающиеся
вверх-вниз,
слева-направо,
перекрещивающиеся –
бр-р-р... Омерзение
лишь
усиливается, когда вспоминаешь, что паучок питается
падалью и на жвалах оседает трупный яд, поэтому его укус
для человека чреват осложнениями вплоть до самых
невеселых.
Тем временем паучок, просеменив по асфальту,
скрылся в подвальном окошке.
Асфальт, растрескавшийся, местами провалившийся,
проросший травой, все больше походил не на городское
дорожное покрытие, а на казахскую степь – уж на
последнюю-то они насмотрелись из «теплушки», за
столько-то дней.
Джумагуль вела их уверенно. Она помнила, где в этом
городе находится вода. Колонки, качавшие грунтовые воды
со скважин какой-то совершенно немыслимой глубины, то
ли в несколько десятков метров, а то и в сотни метров, по
утверждению туркменки, сломаны все до единой. Остались
колодцы. Где находится один, она знает. Помнит с того
единственного раза, когда проезжала через Уч-Захмет. Было
это как раз после столкновений.
Столкновения – так они называют ту чуму, что
пронеслась над Империей в начале девяностых и накрыла
своим черным крылом как Прибалтику с Закавказьем, так и
Среднюю Азию, разваливая державу на суверенные,

трепыхающиеся, как отрубленный хвост ящерицы, куски.
Державу, перед которой не так давно трепетал весь мир.
Когда Джумагуль первый и единственный раз
побывала в Уч-Захмете, здесь еще жили люди. В основном
старики или те, кому совсем некуда и не к кому было ехать.
И тогда, по словам Джумагуль, находиться в городе было
еще тяжелее, чем сейчас. Сейчас это всего лишь скелет, с
которого содрали мясо. Тогда же город бился в агонии, и
над его умирающим телом висел невидимый стон.
Они вышли на рыночную площадь. Большая птица –
черный гриф – нехотя покинула ржавые металлические
лотки и, хлопая тяжелыми крыльями, перелетела на крышу
давным-давно сгоревшего ларька, подальше от опасного
соседства.
–
Запах, – повел ноздрями Гриневский, – что-то до
боли знакомое...
–
Дыни, – узнал Карташ. – Это ж дынями пахнет!
–
Точно! – воскликнула Маша. –
Но... но только как
такое может быть?
–
Здесь всегда было много дынь, – пожала плечиками
Джумагуль. –
Сюда приезжали торговать дынями со всех
окрестных аулов. Хорошо покупали...
Они шли по рынку, и сладкий запах переспелых дынь
придавал реальности окружающего мира некий оттенок
зыбкости, непрочности. Того и гляди из ничего, из воздуха
и из этого необъяснимого запаха соткутся и со всех сторон
обступят призрачные силуэты. И явит себя память горячих
песков – мираж давно исчезнувшего базара.
От этих навязчивых образов самого что ни на есть
мистического
характера Карташа,
при
всем его
неполноверии и сомнениях, тянуло перекреститься. Да,
верно сказал классик, где крещеный народ долго не живет,
немудрено кому другому поселиться. Хотя, скорее уж, в
этих землях не креститься следует, а, по установлениям
мусульманской веры, воздавать хвалу Аллаху, прося у него
защиты и покровительства.
Однако, несмотря на более чем подходящую
обстановку, ничего сверхъестественного с ними не

происходило. Пройдя сквозь строй грязных, ржавых лотков,
они добрались до конца рынка. Там перебрались через
глиняную, высотой по пояс ограду, обогнули какие-то
руины – скорее всего, бывшего здания администрации
рынка, и за ними обнаружили колодец.
Круглый каменный выход колодца закрывала крышка
из толстых досок. На ней, донцем кверху, стояло
десятилитровое железное ведро: кто-то позаботился, чтобы
внутрь не попадал песок. На еще одно свидетельство заботы
о колодезном хозяйстве они наткнулись, когда стали
опускать ведро, – металлический трос, намотанный на
ворот, был смазан солидолом.
–
Метров на тридцать уходит, не меньше, – сказал
Гриневский, когда ведро наконец-то в неразличимых
колодезных глубинах достигло воды.
–
Фу-у, а местечко это отлично подходит для съемок
вампирских триллеров. Пропадает натура, – Маша устало
опустилась на каменную скамью, над которой сохранился
зеленый пластиковый козырек, стянула с плеча автомат,
положила
рядом
с
собой,
запрокинула
голову,
прислонившись затылком к железному столбу, и закрыла
глаза.
–
Только лучше без нашего участия, –
добавил
Карташ.
Сам он не торопился выпускать оружие из рук.
Прежде следовало осмотреться. Потому что – это бросалось
в глаза особенно возле колодца – городишко был вполне
даже посещаем. Вон желтеют фильтры окурков, валяется
смятая пачка «Лаки Страйк», раздавленная пластиковая
бутыль, цветастая обертка от чипсов, промасленная ветошь,
автомобильные прокладки. В асфальтовой трещине Карташ
разглядел гильзу, кажется, пистолетную.
Обойдя руины, Алексей обнаружил с другой стороны,
там, где росла ветвистая чинара, засохшие кучки навоза.
Явно здесь поджидала своих седоков вьючная скотина. При
желании можно привести Джумагуль и спросить, какого
рода-племени топталась тут животина – ослиного,
лошадиного или верблюжьего? Наверное, Джумагуль

должна разбираться – местная все ж таки...
Описав круг, Карташ вернулся к своим.
–
Такие колодцы у нас называют «звездно-
небесные», – говорила Джумагуль Гриневскому, который
крутил рукоять ворота, выбирая ведро. –
Потому что очень
глубокие. А внутри их переплетают разными сортами
саксаула, чтобы не засыпало.
–
Ну, вот и вода. Налетай, – Петр поставил ведро на
край колодца. Заглянул внутрь. И с некоторым удивлением
констатировал: – Вода как вода, прозрачная, не грязная, не
желтая.
–
Вот будет странно, если мы еще и не отравимся
вдруг, да, Петя? – поддел его Карташ. –
Или ты сперва
вскипятишь водицу?
Отравятся или нет, станет ясно чуть позже, а пока они
пили, и вода на вкус казалась лучшим из всего того, что они
когда-либо пробовали. Впрочем, как обычно и бывает,
насыщение пришло довольно быстро, перешло в
пресыщение, и вот уже вода потеряла вкус как таковой –
просто влага да и только. Вот уже после долгого перерыва
Карташ закурил, вспомнил малость подзабытое, потому как
несовместимое с сухостью во рту удовольствие.
–
Самая вкусная вода в кяризах, –
рассказывала
туркменка, которая пила заметно меньше русских путников,
только, считай, пригубила – вот что значит привычка
обходиться без воды. – Как мед. Потому что течет из гор...
Наш старший брат Аннагулы до сих пор копает кяризы. У
нас это одна из самых почетных работ. Но это очень
тяжелая работа. Приходится рыть вручную, набивать
бурдюки грунтом и вытаскивать их наверх тоже руками. А
вырыть надо несколько километров, чтобы под землей
проложить путь воде из горных озер на равнину. Бывает, не
один год уходит...
Оставшуюся
в
ведре
воду
разлили
по
конфискованным у «хозяев» аула фляжкам.
–
Я бы еще не отказалась вымыться, – попив и смочив
лицо, Маша заметно ободрилась, в глазах засверкала
игривость, – ежели кто из кавалеров не откажет даме в

сущей малости – полить на спинку, – стрельнула глазками в
сторону Карташа, – а потом эту спинку и потереть. И еще,
конечно, кусочком мыла не помешало бы разжиться.
Тут уж Маша вздохнула совершенно непритворно.
–
Можно и вымыться, – согласился с нею Карташ. –
Но – чуть позже. А сейчас надо на постой определяться.
Смеркается уже. Джумагуль, это что там за домина,
случайно не знаешь?
Карташ вытянул руку в направлении здания,
возвышающегося над панельными трехэтажками и потому
видного издали. Хотя какое там издали – пожалуй, метров
триста до него всего, не больше.
–
Наверное, Дворец культуры, – сказала Джумагуль,
подумав. –
Потому что такие же дома стоят в других
городах. Там они Дворцы культуры.
–
Вот туда и двинем, – постановил Карташ.
–
Почему именно туда? – спросил Гриневский.
–
Высотка потому что, – Алексей загасил окурок,
автоматически, нисколько не думая почему-отчего он так
поступает, запихнул в щель на асфальте и присыпал сверху
пылью и грязью, соскребя ее с асфальта носком ботинка.
–
Полагаешь, могут потревожить? – не скрывая
удивления, Таксист наблюдал за действиями старлея. –
Откуда здесь кто возьмется?
–
Мы ведь откуда-то взялись... В общем, пес его
знает, кто и откуда, а лучше перебдеть.
–
И караулы, небось, повыставляешь, начальник?
Вышкарей?
–
Обязательно, –
серьезно кивнул Карташ. –
Себя
охранять будем с еще большей серьезностью, чем все зоны
вместе взятые...
Они даже рыпнуться не успели, когда появился... Или
все-таки появилась? А то и вовсе оно?
Это случилось на пути к самому высокому зданию
центра города, предположительно служившему оплотом
культуры города Уч-Захмет. Они двигались все теми же
пустынными улицами, по все тому же растрескавшемуся
асафальту.

Они вошли в распахнутые настежь двери ДК. Внутри
их встретил сладковатый запашок тления и разбросанные по
всему фойе вешалки. Через вешалки приходилось
перешагивать. На стенах висели Доски почета с
уцелевшими фотографиями передовиков, сохранились
сложенные из позолоченных букв лозунги «Достойно
встретим 70-летие образования Туркменской ССР» и
«Превратим Уч-Захмет в цветущий оазис». В нише стены
они увидели красный фанерный постамент, отведенный под
композицию, вырезанную из древесного корня: стоя плечом
к плечу, смотрят вдаль рабочий в чалме и с киркой на плече
и работница в комбинезоне и в косынке, со
штангенциркулем в руке. К постаменту была прикручена
табличка с названием: «В единой семье братских народов».
Явно
произведение
местного
умельца,
думается,
преподнесенное в дар родному городу. Изготовление сего
несомненно отняло немало сил и времени. Где ж,
интересно, теперь этот умелец, среди каких народов?..
–
Во, гад!
Все невольно обернулись на Гриневского. Тот занес
ногу и с силой обрушил ее на пол, пытаясь раздавить
скорпиона. Но юркому насекомому удалось избежать
карающей подошвы и после развить завидную прыть.
Бегущий скорпион, как выяснилось, скорее смешон, чем
грозен: он несся, вытянув перед собой клешни, членистый
хвост с ядовитой колючкой на конце загнут на манер
поросячьего хвоста. Никем не преследуемый, забежал за
кучу мусора и исчез из поля видимости. И несколько
запоздало взвизгнула Маша.
–
Его укус смертелен только в брачный период, –
поспешила успокоить свою русскую приятельницу
туркменка.
–
А нынче как у него с брачным периодом? – решила
разобраться Маша.
–
Прошел.
–
А если сейчас тяпнет?
–
Не хватай его, и не тяпнет.
–
А если все-таки тяпнет? – не отставала Маша.

–
Рука или нога онемеет, станет толстой, как бревно.
Потом пройдет, – добрым голосом сообщила Джумагуль.
–
Потом – это когда?
–
Через месяц. Может раньше, может позже.
–
О господи, –
закатила глаза дочка «хозяина»
сибирской зоны.
Они поднимались по главной лестнице потухшего
очага культуры города Уч-Захмет.
–
Чем выше, тем меньше всякой дряни ползает.
Это произнес Карташ, дабы приободрить Машу,
которая после скорпиона малость спала с лица и
погрузилась в мрачную задумчивость. Не сказать, чтобы
очень-то помогло.
На последнем четвертом этаже они набрели на
актовый зал.
–
То, что требуется, – уверенно сказал Карташ. –
Я
думаю, на мягкую постель и чистое белье никто и не
рассчитывал. А в остальном местечко годится. Составить
скамейки на сцене – и получится отличная кровать... Хоть
ложе королевских сексодромов сооруди.
Было из чего сооружать, – да уж, это не клуб в
расположении ИТУ номер ***, где он и Маша впервые, как
говаривали в старинных романах, познали друг друга. Сей
актовый зал, пожалуй, сохранил тот вид, что имел во время
последнего профсобрания или последнего заседания
местной парторганизации. Хоть сейчас созывай какой-
нибудь съезд и рассаживай по рядам кресел, обитых мягкой
красной тканью и сколоченных в тройники.
Из окон актового зала открывался вид на качели-
карусели и на прилегающие к луна-парку улицы. Хороший
обзор, но им не исчерпываются все достоинства верхотуры
ДК. Главное – весь четвертый этаж опоясывает балкон.
Собственно, из-за него Карташ и повел отряд сразу на
последний этаж, не заходя на этажи иные. Часовой будет
бродить по балкону и сможет контролировать все подходы
к ДК. «Если быть честным перед самим собой, то прав
Гриневский, – подумал Карташ, – то, что вбито офицеру
ВВ, вбито накрепко; и на необитаемом острове вэвэшник

будет пытаться очертить периметр, вкопать вышки, загнать
на них вышкарей и пустить по периметру часового...»
Ложе пока сооружать не стали, а решили, раз место
под ночлег определено, следует все-таки сходить вымыться.
Первыми отправились Карташ с Машей. Им хватило на все
про все полчаса и трех ведер ледяной воды. После того как
смыли пот и грязь, свежим даже стало настроение, чего уж
говорить про тело. Повеселевшими они вернулись во
Дворец культуры, где передали эстафетную палочку на
помывку паре Гриневский – Джумагуль.
–
Загляни, начальник, в последнюю комнату в
коридоре, тебе понравится, – уже от двери актового зала
посоветовал Гриневский.
–
Ну, сходим, посмотрим, раз рекомендуют. Все равно
необходимо провести рекогносцировку... то бишь
отследить подходы и отходы.
Маша пожала плечами – мол, как прикажете, мон
женераль, я за вами хоть куда. Они направились по
пустынному коридору в ту комнату.
Маша что-то тихо прошептала.
–
Что ты сказала?
Она повернулась к нему – в сгустившихся сумерках ее
лицо тоже было полуреальным, оно словно уплывало куда-
то, растворялось в сером густом воздухе.
–
Я говорю – Город Зеро, – очень тихо повторила
она. –
Помнишь такой фильм? Место, где время
остановилось, где время было мертвое. И здесь так же.
Страшно...
–
Но мы-то живые, Маш...
–
Да, живые... пока, – сказала она. И вдруг жарко
шепнула: – Иди ко мне. Ну же, скорее...
Зашуршало что-то – то ли лихорадочно сбрасываемая
одежда, то ли потревоженные призраки прошлого выражали
недовольство нарушителями их покоя. Вообще ничего уже
почти не было видно в темноте, и скорее на ощупь, на запах
они нашли друг друга, сжали друг друга в объятиях. Маша
отчетливо дрожала – вряд ли от холода, вряд ли от
возбуждения, и Карташ шептал ей на ухо какие-то

успокаивающие глупости. Они опустились прямо на рулоны
дряхлых
агитационных
плакатов
и
праздничных
транспарантов, сдирая друг с друга остатки одежды. Она
раскрылась навстречу Алексею, выгнулась дугой, не думая,
без лишних разговоров и вступительных ласк, жадно, будто
измученный жаждой зверек, приняла его в себя, поглотила,
и он утонул, утонул в ней весь, без остатка, как уже бывало
не раз...
Бредовая, если посмотреть цинично и со стороны,
была эта картинка – двое донельзя вымотанных событиями
последних суток людей яростно, бешено, позабыв все на
свете занимаются любовью среди пыльных знамен,
портретов забытых руководителей и выцветших лозунгов...
Да и плевать им было, где заниматься любовью. Страх,
усталость, неизвестность, враги – все осталось где-то там, за
границами чувств, здесь же, по эту сторону для Алексея
остались только горячая, отсвечивающая в полутьме кожа
любимой женщины, доверчиво предлагающей себя
мужчине, молящей о помощи, о защите, о спасении и
верящей, что он поможет, защитит и спасет, ее жаркое
дыхание, ее жаркая, влажная плоть...
...«Щелк», – и неверный огонек зажигалки высветил
шеренгу миниатюрных Лениных, с хитрым прищуром
взирающих на влюбленных. Маша показала им язык и
сказала тихонько:
–
Дай и мне.
Алексей отдал ей прикуренную сигарету, прикурил
другую. Выпустил в темноту струю дыма. По телу
разливалась приятная истома, и теперь казалось, что все
обязательно, стопудово будет хорошо, они победят, оставят
всех с носом и сорвутся с чемоданом долларов в
заграницу...
–
Ты заметил, какое здесь странное небо? – негромко
спросила она, поглаживая пальчиками его по груди.
–
В смысле?
–
Серое, как холстина. И ни облачка. За все дни – ни
одного облачка, пустой, скучный кусок холстины над
головой... Господи, я и не думала, что могу так соскучиться

по простому сибирскому дождику...
Он легонько поцеловал ее в губы, сказал ободряюще:
–
Будет тебе и дождик, и тропический ливень, и океан.
Ничего, малыш, не бойся, прорвемся. С такими гарными
хлопцами не пропадешь... Кстати, куда это сладкая парочка
подевалась?
–
Мало ли о чем мужчина с женщиной могут
заговориться.
Карташ ее игривости, пришедшей на смену
зарождающейся панике, не разделял. Если б они находились
на территории охраняемого дома отдыха, да еще в своей
стране, да вдобавок никому б они были не нужны и не
интересны – вот тогда можно было бы предаваться
исключительно неге и послелюбовным философствованиям.
Емувдруг живо
представился
отряд десантников,
пробирающихся по коридорам. Карташ встал и начал
одеваться.
–
Пойду
прогуляюсь.
Заодно
осмотрюсь
повнимательнее на сон грядущий. Собирайся, малыш,
передислоцируемся в актовый зал.
–
Я с тобой. Я боюсь одна.
–
А если они вернутся без нас? Не найдут никого и
тоже отправятся на поиски. Так и будем всю ночь
разыскивать друг дружку... Нет уж, устраивайся в
постельке алого бархата и жди меня.
–
Побыстрее.
–
Всенепременно.
При свете зажигалки Карташ проводил Машу в
актовый зал, подождал, пока она устроится на
импровизированном ложе. Господа офицеры, поручик
Ржевский придумал каламбур: постель на сцене –
постельная сцена. Ха-ха-ха... И вышел в темный коридор.
Прислушался. Тишина, темнота. Осторожно двинулся
по коридору мимо дверей и стендов, освещая себе путь
зажигалкой. Под ногами шуршал какой-то мусор,
поскрипывали осколки стекла. Звуки разносились, казалось,
по всему зданию... Ну и куда, позвольте спросить, наши
орелики запропастились? Беглый зэк, блин, и дочка

телохранителя местного папика... Хотя, с другой стороны
глядючи, надо быть объективными: спарка «старлей ВВ –
дочь начальника зоны» тоже из похожей оперы, скорее не
оперы, а мексиканского телесериала с отечественным
душком, так что удивляться не...
Отчетливый шорох из-за приоткрытой двери в какой-
то кабинет! Спина Карташа мигом покрылась липким
потом. Мигом представился какой-нибудь монстр,
притаившийся, изготовившийся к броску, целящийся
острыми зубками в горло... Алексей бесшумно нашарил
рукоять заткнутого за пояс «Глока», сглотнул густую
слюну. Сделал осторожный шажок к двери...
–
Показалось тебе, никого там нет, – донесся с той
стороны спокойный шепот Гриневского, и Алексей едва не
выматерился вслух. Шаги удалились, что-то скрипнуло,
принимая человеческий вес. – И что дальше?
–
А через неделю приходит письмо оттуда, –
негромко продолжала Джумагуль. – Погиб, пишут, ваш муж
как настоящий мужчина. Так я и стала вдовой. А отношение
к женщине без мужчины в моем роду очень... непростое...
–
Сколько же тебе лет? – помолчав, спросил
Гриневский.
–
Шестнадцать.
–
А когда ты вышла замуж?
–
В четырнадцать.
Пауза.
–
Ну и порядочки у вас...
–
У нас женщина не должна быть без мужчины.
Женщина без мужчины это все равно как... как одежда без
человека. Валяется брошенная в углу, холодная, и никого не
может согреть, когда холодно. Но если ее надеть, она...
–
Джумми, ты что... Постой...
Невнятный шорох.
–
Я вижу, что моя одежда придется тебе впору, воин.
Я видела, как ты сражался там, в ауле, и я могу согреть тебя.
Я же вижу, что у тебя душа замерзла, ей нужно тепло, пока
она не умерла от холода. Не бойся, в шестнадцать лет у нас
женщины уже имеют по трое детей...

–
А у нас... Перестань, что ты делаешь... О-ох...
Карташ на цыпочках отошел от двери и вернулся в
актовый зал, качая головой, попутно размышляя о
хитросплетениях судьбы. Ни к какому выводу не придя, он
подхватил автомат и отправился нести первый караул.
Карташ проснулся от того, что его тормошили за
плечо.
–
Т-с-с, начальник, только тихо, я тебя прошу, не
шуми, – наклонившись, прошептал... вернее будет сказать,
прошелестел одними губами Гриневский.
Карташ поднялся, нащупав автомат еще раньше, чем
откупорил глаза. Огляделся.
Спинки кресел, стены и потолок уже не утопали в
густой ночной темноте, а были окрашены в неуловимо
серый оттенок, – это в лишенные стекол и штор окна
вливался рассвет. Маша и Джумагуль спали рядом, на
деревянном настиле сцены, подложив под себя для
мягкости пачки старых газет. Они спали, накрывшись
бархатным занавесом, который бардовыми складками,
кистями и затертым гербом СССР напоминал огромное
знамя. Еще та картина маслом! Нарисуй такое художник в
эпоху Политбюро и прочих судьбоносных пленумов и
покажи народу, так ведь немедленно обзовут декадентом и
сюрреалистом. Однако ж, судари мои, реальная жизнь
порой закручивает сюжеты позамысловатее выдуманных.
(Карташ, сменившись на посту, выбрал себе местом
для сна сдвинутые кресла. Выбрал, исходя из того
соображения, чтоб отдыхающая смена располагалась не
кучно, а вразброс. Если кто нежданный ворвется, придется
ему распылять внимание, то есть терять время и
внезапность.)
Оглядевшись, Карташ не заметил в окружающем
тревожных признаков. И не слышно было ничего, окромя
сопения на сцене да легкого шуршания за окном,
свидетельствующего о поднявшемся ветре и ни о чем более.
Но у Гриневского, видимо, имелись свои доводы и резоны.
–
Накаркал ты, начальник, со своими вертухайскими
сменами и повышенной бдительностью. Гости объявились.

Здравствуй, жопа, Новый год! Сонливость с Карташа
слетела моментом, будто окатили холодной водой из
вместительного ушата.
–
В здании? – быстро спросил Алексей.
–
На улице.
–
На улице... Ну, это еще ничего. Город-то большой.
–
Город-то большой, –
согласился Гриневский. –
Только народ к нам пожаловал, похоже, очень серьезный.
Буркалами зыркают по сторонам, что твои радары. И
суровые все, как дубаки на разводе. Короче, жареным
потянуло, начальник.
–
Уголовники? – быстро спросил Алексей. –
Или эти,
ханджаровские, догоняют?
–
Какие уголовники, какой Ханджар! Я ж их проезд
наблюдал из окошечка. Небольшой караван на верблюдах,
навьюченных мешками... Не, тут другое. Если в этих
мешках сушеный укроп или партия мягких игрушек, то
можешь звать меня отныне не Таксистом, не Гриней, а
Винни-Пухом или Старым Буратиной. Эти мешочки
шлепали верблюдов по бокам несильно, подлетали при
движении. Значит, внутри не оружие и не партия золотых
кирпичей, а что-то легонькое. Что как не наркота! А
касаемо людишек я тебе скажу так, начальник: духи
конкретные, только зеленых повязок не хватает для полных
понтов. Вылитые ваххабиты и талибы на тропе войны.
Правда, временно сменившие ту тропу на караванную.
Хотя Петр говорил много и эмоционально, однако
умудрялся голос не повышать ни на децибел.
–
Если это взаправду караван с наркотой и они нас
обнаружат... Наши объяснения, что мы, мол, тут по своим
делам проездом и дальше почапаем своей дорогой, про все
забыв, не покатят. И впаяют они нам вышак без всяких
прокуроров. Одна радость: мучить им нас вроде бы ни к
чему.
–
Чего-то это ты разболтался?
–
Так это я от мандража, начальник. –
Петр
поежился. –
Какая холодина у них тут по утрам! И это
называется жаркий южный край!

Алексей пожал плечами.
–
Да вроде бы не с чего пока мандражить. Они не
знают про нас...
–
Вот про то я и говорю! – перебил Гриневский. –
Им
узнать про нас ничего не стоит! Среди них наверняка есть
следопыт типа твоего Чингачгука, Виннету и всех детей
Инчучуна, только спец не по лесным, а по пустынным
следам. Кажись, как раз на такого мне и довелось
полюбоваться...
Петр замолк, к чему-то прислушиваясь. Но, наверное,
ему просто что-то почудилось, вот и Карташ тоже ничего не
услышал, и Гриневский продолжил:
–
Один моджахед отстал от дружков, свесился с
верблюда, всматриваясь в асфальт. Я тут же отпрянул от
окна, ну как, думаю, хитрую башку поднимет и взглядом на
меня попадет. Кто знает, что он там высмотрел, но
таращился, что твой Мухтар на границу. Однако потом
поехал дальше, своих догонять. Но если этот хрен чего
всерьез заподозрил... а там и еще на какой-нибудь наш след
наткнется, например, у колодца, то пиши пропало,
начальник. Выследит, гнида. К лепилам не ходи, унюхает
нас.
–
Ну и нехай унюхает! Зачем мы им? Им о
сохранности товара беспокоиться надо и о его скорейшей
доставке, а не за незнакомцами гоняться, как гопникам
каким-то. А если же примут нас за засаду, устроенную
конкурентами... Тогда тем более ломанут! Ломанут отсюда
со всей прыти, в надежде оторваться.
–
Ломанут, говоришь? А ты в окошко выгляни,
начальник. Давай, давай, выгляни!
Ну, раз так уговаривают... Карташ выглянул в окно.
Там было все то же, что и прежде, за исключением
сущей малости: по улицам мела уже поземка, а форменная
песчаная пурга начиналась. Не приходилось сомневаться:
начиналась предсказанная Джумагуль песчаная буря. М-да,
это крайне малорадостное обстоятельство, как говорится,
меняет дело и переворачивает его на сто восемьдесят.
–
Джумагуль сказала, что если такая дрянь зарядит, то

на полдня, не меньше, – говорил за спиной Гриневский. – А
то, бывает, и по несколько суток задувает.
Да-да, Алексей помнил, что говорила по этому поводу
Джумагуль. Он не слишком верил тогда, что невеселый
прогноз сбудется вообще, а тем более так скоро – ничто не
предвещало резкой смены природных декораций с
радужных на мрачные: чистое небо, тишина, покой. Но вот
сбывается... И что это значит? А то, что туркменские
бедуины, может, и не планировали сворачивать в Уч-
Захмет, но, завидев первые признаки надвигающейся бури,
надумали пересидеть ее в тихом месте. И если в этом месте
случились посторонние, то пусть посторонние винят в этом
свою несчастливую звезду под именем Невезуха. Как верно
подметил Таксист, наркоперевозчики – народ серьезный,
даже чересчур серьезный, который не любит всевозможных
чужаков настолько сильно, что готов пожертвовать на них
последние патроны, лишь бы обезопасить себя от реальных
и гипотетических неприятностей.
–
Не будут они неизвестно с кем торчать бок о бок,
ничего не предпринимая, –
сказал Гриневский, вторя
мыслям Карташа. –
Не тот груз. И они тебе не мирные
туристы с палаткой, гитарой и питательной консервой
«Завтрак туриста». Я тебе больше скажу, начальник. Даже
если они еще не унюхали, что в городе кроме них кто-то
есть, то все равно разведку проведут тщательную. Потому
как слишком большие бабки на кону. И если они нас
выследят, то сперва пристрелят, а уж потом станут ворочать
трупы, с интересом вглядываясь в лица: «И кто это у нас тут
мимо прогуливался такой красивый, но невезучий?»
–
Будем жить по твоей вере в худшее, – сказал
Карташ, отходя от окна. – Сколько их было?
–
Восемь. Вооружены все, что характерно и ничуть не
поразительно. Шесть карабинов, два автомата. Понятно, что
не обижены и всякой мелочевкой вроде волын, вострых
перышек и гранат. Короче, начальник, лучше бы нам с ними
в войнушку не играть.
–
В ауле вроде ж отмахались, –
сказал Алексей
неуверенно.

–
Так те пацаны были, кроме этого с ножами в халате,
а эти – волчары.
–
Окромя одного доброго и уважаемого старичка.
–
Вряд ли такой среди этих сыщется... Хотя... всяко
может быть...
–
Очень верно подмечено, в самую точку. Ладно, буди
женщин, знакомь с новостями, готовь к маневрам на
местности, а я прогуляюсь по периметру, осмотрюсь... Нет,
ну что они все сползаются-то к нам, а? Ведь просто же
проходу не дают!
–
Только
не
засветись
по-глупому, –
сказал
Гриневский.
–
Ты лучше Джумагуль поучи такси водить.
Услышать и не быть услышанным – обычно эти две
задачи неразрывно едины. А в пустом здании звуки
разносятся хорошо-о. Прямо как над водой. Поэтому треба
ступать мягонько, нежно, пушисто, аки снежный барс на
охоте, и ухи держать востро... чему пример показывает все
тот же барс.
Барс или не барс, но, бывало, шел тот же старлей
Карташ ночной порой по зоне и жадно ловил каждый звук,
потому как хотелось ему жить и дальше. А зэки, случалось,
нет-нет да и нападали на служивых людей, охраняющих их
уголовный покой. Или в карты проиграется зэк и в качестве
долга потребуют от него замочить вертухая, или от
марафета и чифиря мозга за мозгу заскочит, или уж совсем
невообразимые причины толкнут сидельца броситься с
заточкой на офицера, прапора или солдата. Так что
расслабляться зона не давала. «Выходит, полезными
навыками оброс ты на службе», – усмехнулся про себя
Карташ.
Алексей дошел до конца коридора, в который выходил
актовый
зал,
выглянул
на
лестницу. Постоял,
прислушиваясь. Вернее, вслушиваясь. Все больше и больше
разгонявшийся ветер нарушал былой погребальный покой
Дворца культуры: под его порывами скрипели какие-то
деревянные части Дворца, шуршала бумага, летая по
лестничным ступеням, что-то ритмично позвякивало. Но

человеческие шаги, буде такие раздадутся на этом фоне, он
расслышит, не извольте сомневаться. Если, конечно, к ним
не пожалует ниндзя, владеющий искусством перемещаться
бесшумно. Тогда худо. Но пока ни ниндзь, ни иных
незваных и недорогих гостей не слышалось.
В торце коридора имелся выход на балкон,
опоясывающий весь четвертый этаж. По балкону так и
хотелось пустить часового-вышкаря с биноклем, чтоб
наматывал круги, внимательно оглядывая дальние и
ближние подступы. Но откуда его, заразу, возьмешь, а в
придачу еще и бинокль? И пришлось старшему лейтенанту
ВВ тов. Карташу самолично исполнять караульную работу,
да еще обходясь без оптики, пользуясь лишь природным
зрением.
Выполняя завет гражданина Гриневского «не
светиться по-глупому», Алексей не разгуливал по балкону,
заложивши руки за спину, посвистывая и сплевывая с
верхотуры. Он поступал по-другому: вскальзывал из
коридора на каменный балконный пол, приседал,
разглядывал дальние подступы сквозь щели между
пузатыми, похожими на каменные кувшины столбцами
перил, потом быстро вставал, перегибался через широкий
верх балконной ограды, быстро оглядывал ближайшие
подступы к зданию и вновь выскальзывал в коридор. И
коридором добирался до следующей балконной двери.
А горизонт тонул в сером цвете. Эта серая, похожая на
дым субстанция неумолимо надвигалась на город, и то в
одном, то в другом месте внутри нее внезапно рождались
бурления и вихри, будто кто-то взбаламучивал эту серую
массу невидимой ложкой. Город, затерянный в Каракумах,
постепенно окрашивался в серые тона, но пока песок и пыль
лишь стелились по асфальту, не поднимаясь выше. Однако
при наблюдении отсюда, с высоты, за надвижением стихии,
становилось ясно, что спустя ...дцать минут песчаная буря в
городе таки разразится в полную мощь, она неизбежна,
основные ее силы уже на подходе.
Замеченные Гриневским бедуины направились,
разумеется, к колодцу. А вот куда их потом понесет на

отдых – это вопрос, прямо скажем, дискуссионный. Если
они нередко проезжают через Уч-Захмет, то, возможно, уже
подыскали себе уютное гнездышко, где припасли все, что
может понадобиться усталому наркоперевозчику. Забьются
туда и просидят, как мыши в норе, ко всеобщему
удовольствию. Если они здесь в первый раз, то не пойдут ли
они – чего бы совсем не хотелось – путем рассуждений
некоего старлея насчет городских высоток и необходимости
закрепиться именно там?
Поэтому Карташ не только и не столько надумал
поглядеть с дворцового балкона, не бежит ли кто сюда,
пригнувшись, не бредут ли в сторону ДК напившиеся
верблюды, понукаемые наркокурьерами. Карташу еще
необходимо
было
присмотреть
пути
возможного
отступления. Отступления, заметьте, а не бегства.
Понимающему человеку не надо объяснять разницу между
тактическим маневром и обыкновенной паникой.
Алексей перегнулся в очередной раз через перила –
ветер трепал волосы и надувал камуфляжную куртку.
Сейчас как раз под ним находился вход в ДК.
Взглянул на него, пробежал взглядом от одного угла ДК до
другого, по аттракционам и прилегающей улице. Он уже
собрался было повернуться спиной к балконной ограде и
двинуть себе восвояси, но... задержался. Что-то заставило
его задержаться.
Неспроста, ну неспроста же вдруг появилась эта
зудящая тревога. Вот взяло и вошло в него, как заноза в
палец, неосознанное беспокойство. Нет, чему-чему, а чутью
надо, братцы, всецело доверять, потому как не мы с вами
его придумали, оно нам досталось от предков, цивилизации
не ведавших и полагавшихся исключительно на инстинкты,
и если б не эти их инстинкты, то вымерли бы они по
примеру динозавров сотни тысяч лет назад, и нам с вами не
о чем было бы сейчас говорить. Вернее, некому было бы.
Так что негоже нам глядеть свысока на то, что лежит в
наших подкорках, лежит глубоко на дне, под пластами
нашего такого развитого разума. Ведь звери мы, господа,
все еще звери, и слава богу, что это так.

Алексей попытался сосредоточиться и осознать, что
же его зацепило. А зудит, ой зудит беспокойство...
Он не торопился вновь высовываться, мало ли что.
Например, краем глаза он поймал блик оптического
прицела, не ухватил это сознанием, а от снайперской пули
его уберегло лишь то, что вовремя убрал голову за ограду...
Хотя вроде бы не бликовало ничего. Тогда, что же?
И он вдруг понял. Ну конечно!
Дверь! Он, Алексей Карташ, заходил вчера в здание
последним, больше никто из них ДК не покидал. И он
плотно закрыл за собой тяжелые двери, расчистив ногой
мешавшие навалы песка. Сейчас же на этих горках песка
явственно
просматривалось
небольшое
углубление
прямоугольной формы – след отходивший от косяка двери.
Такой след при песчаной поземке, что вовсю метет по
городу, может продержаться совсем недолгое время. Какие-
то минуты. Значит, кто-то только что вошел и прикрыл за
собой дверь...
Хотя, опять же, мало ли кто может шляться. Может
быть, в городе остались жители. Но, как он сам же и сказал
давеча Гриневскому, будем жить по вере в худшее. Значит,
будем считать, что некто, к кому не стоит выходить с
распростертыми объятьями, проник в ДК. Где сейчас и
пребывает.
Карташ выскользнул с балкона в коридор и, стараясь
ступать тише барса, но вместе с тем и не медлить, вернулся
в актовый зал.
Гриневский справился с порученным делом –
женщины его стараниями проснулись, судя по их
сосредоточенным лицам вполне прониклись ситуацией,
вроде не собирались паниковать и, главное, были
полностью обуты-одеты-застегнуты, так что можно
уходить. Карташ запрыгнул к ним на сцену.
–
Похоже, гости в доме. Поэтому быстро исчезаем с
открытых мест, заляжем вроде как в засаде – я тут
присмотрел подходящее местечко – и будем оттуда глядеть,
любуясь, кто нарушает наше счастье.
–
И что потом? – спросила Маша.

–
Потом по ситуации.
Карташ отвел их всех недалеко, в глубь сцены.
Женщин он определил за положенный на бок шкаф, на
котором вдобавок ко всему стояла дюралевая тумба. С этой
позиции они смогут в случае чего быстро добежать до
второго, закулисного выхода из зала в коридор.
Гриневского он оставил, если смотреть из зала, с левого
края. Таксист залег за стопкой панелей из ДСП, в случае
надобности он прикроет отход женской половины отряда.
Себе Карташ подобрал место с правого края, возле
ступеней, ведущих в зал. Он укрылся за нагромождением
ломаных кресел. Отсюда он видел вход в актовый зал и при
необходимости мог, соскочив вниз, маневрировать,
укрываясь за креслами. Вот такая вышла диспозиция.
Оставалось ждать.
–
А если никого, сколько будем терпеливо
дожидаться? – спросил Гриневский.
–
Не беги ты впереди паровоза, –
поморщился
Карташ. – Разберемся. Все, тишина в отсеках.
Поворочавшись, затихли. И актовый зал погрузился в
то состояние, к которому привык за последние годы – в
состояние спячки. Лишь усиливающийся ветер нарушал сей
мертвый штиль своими проказами: раскачивал какие-то
скрипучие деревяшки, катал по коридору, судя по звуку,
пластиковую бутыль. Где-то вдалеке лязгало железо, может
быть, в мертвом луна-парке подталкиваемые порывами
ветра крылатые качели начинали свой разбег.
Карташу казалось, что он слышит дыхание людей, с
которыми его разделяло несколько метров. А когда кто-
либо ворочался, звякал ремнем или шуршал одеждой по
полу, казалось, громы грохочут в актовом зале, выдавая
засаду с головой. Иллюзия, конечно, обманка обостренного
до предела слуха – хоть разумом он понимал это, однако
нестерпимо хотелось по-командирски цыкнуть, чтоб
окаменели, чтоб, сжав зубы, превратились в статуи, в саму
неподвижность.
Текли минуты, и ничего не происходило. В общем-то,
оно и хорошо. Хотя совсем хорошо будет, когда оттикает

этак с полчасика, а то и с часик, и никто к ним не забредет
на огонек. Вот тогда можно будет...
Ага!
Закрытая дверь актового зала медленно отъехала от
косяка. И в зал скользнул человек.
А ведь не слышно было шагов по коридору, не
хрустел коридорный мусор под подошвами, чего уж там,
умел ходить этот ниндзя хренов. Хотя на японца гостюшка
дорогой никак не тянул. А тянул он, прав Гриневский, на
вылитого душмана. Грязно-белого балахонистого вида
одеяние, серые шаровары, коричневый матерчатый пояс,
небольшая чалма и ботинки штатовского армейского
образца. Человек застыл, оглядываясь. Он держал у живота
старый добрый АКМ-47. Конечно, оружие, прямо скажем,
устаревшее, человек при наркоделах мог бы обзавестись
чем-то посовременней. Однако сей казус вполне объясним:
этот автомат никогда не подводил своего владельца,
владелец сросся с ним как с продолжением рук. Понятно,
АКМ пристрелян лучше некуда, и вообще, если за
«калашом» следить, то он может прослужить верой и
правдой чуть ли не вечность.
От незнакомца прямо-таки разило опасностью.
Откуда-то враз пришло понимание, что этот дух ничем
другим в своей жизни не занимался кроме войны, что
автомат для него все равно что для вас шариковая ручка или
наручные часы, или с чем вы там не расстаетесь целыми
днями.
Карташ сознавал, что разглядеть его за грудой
ломаных кресел с расстояния в двадцать метров под силу
разве каким-нибудь орлам да коршунам, но ощущал себя не
просто неуютно – погано донельзя он себя ощущал, словно
лежал под бомбежкой. Рефлекторно он еще сильнее вжался
в пол. Подумалось вдруг: «Вот сейчас самое время чихнуть
или кашлянуть». И конечно, как в таких случаях обычно и
бывает, стоило подумать, и тут же в ноздре защекотало.
Чтобы отвлечь себя от этой ерунды с чихом, Карташ
скосил глаза и увидел, как Гриневский аккуратно и
медленно вытер ладонь о штаны, потом положил ее на

автоматное цевье, потом его рука скользнула к защитной
скобе, огладила ее, палец лег на спусковой крючок...
Наверное, то самое звериное чутье, о котором Алексей
сегодня уже вспоминал, у людей, занимающихся
перевозкой наркоты, обострено, как у матерых волков. Еще
бы ему не обостриться, когда постоянно живешь на грани и
ходишь по краю.
Как только Таксист дотронулся до спускового крючка,
продолжавший озираться дух резко вскинул «калашников»
и полоснул очередью по тому месту, где прятался Петр.
Едва начав стрелять, азиат уже падал. Упав, перекатился
под защиту кресел и затаился.
Пули вспороли верхние ДСП в стопке, другие прошли
поверх плит и покрыли темными отметинами дальнюю
стену и потолок, но Гриневского, сразу же вжавшегося в
пол, ни одна не задела. Петр, стоило только прекратиться
обстрелу его укрытия, одной рукой поднял над головой и
над плитами автомат и выдал несколько неприцельных
коротких очередей по рядам кресел.
Но Алексея в этот момент уже не было на сцене.
Пригнувшись, он пробрался вдоль стены, скользнул по
спуску вниз и на последней ступени замер, прильнув к краю
сцены. Карташ не стал кричать Таксисту: «Не давай ему
высунуться!», – надеясь, что бывший вертолетчик и сам
понимает, что ему делать.
Пока Гриневский делал все правильно: чуть
сместился, уйдя под защиту непонятного деревянного
бруса, и снова начал палить по залу, патронов не жалея – и
правильно, что не жалея, молодцом. Под прикрытием его
огня Карташ рывком одолел пять метров открытого
пространства между сценой и первым рядом.
Алексей надеялся,
что
его
маневр остался
незамеченным. Иначе худо. Иначе тяжеленько будет снять
этого душманского ниндзю. Карташ осторожненько прошел
на корточках чуть вперед и между третьим и четвертым
рядом и залег на полу. Устроился в классической позиции
«стрельба лежа», положив автоматный ствол на поперечину
кресельной ножки. Он надумал прибегнуть к снайперской

стратегии. Все просто: ждать, пока покажется враг, и мягко
потянуть спусковой крючок. Если умнее и ловчее окажется
тот, на кого ты ставишь засаду, то траурный марш сыграют
в твою честь.
Наконец Карташ его увидел. Тот по-пластунски, с
поразительной, с какой-то зачаровывающей ловкостью полз
вдоль кресельных рядов, так же, наверное, ползал он и по
горам, от камня к камню, подбираясь к врагу, которому
потом одним движением руки перерезал горло. Алексей
лежал и ждал, когда дух поравняется с ним. И наконец тот
поравнялся.
Алексей держал палец на спуске, внутренне
собравшись, отогнав мысли о том, насколько все
осложнится, если он промахнется.
А за мгновение до выстрела дух этим своим
невыносимо звериным чутьем почуял опасность.
Карташ будто в замедленной киносъемке увидел
поворачивающееся к нему лицо. Смуглое лицо с тяжелыми
скулами и волосатыми ноздрями. Они встретились
взглядами. По лицу азиата пробежала короткая судорога –
такая судорога, наверное, заставляет оскалиться зверя,
загнанного в ловушку. Вот в этот момент Алексей и втопил
спусковой крючок.
Душман увернулся бы, будь он на ногах. Но лежа
уворачиваться сложнее. И все же он почти увернулся,
немыслимым образом изогнувшись и выбросив перед собой
автомат в попытке поставить хоть какой-то заслон
разящему свинцу. Почти...
Но почти не считается.
Алексей расстрелял полный рожок.
Все было кончено. Карташ добрался до убитого,
протискиваясь между креслами. Не испытывая никаких
особенных эмоций – видимо, перегорели все эмоции во
время короткого боя, – обыскал покойника. Забрал автомат,
запасные рожки, достал из карманов куртки (или как эта
хламида обзывается?) две гранаты Ф-1 с вывинченными
запалами, нашарил в карманах и запалы. Обнаружил и
небольшую рацию. Подумав, сунул ее себе в карман.

Подошел Гриневский.
–
Все кончено, – сказал ему Карташ. –
Пошли к
женщинам.
–
А вдруг он не один?
–
Другие бы уже объявились.
Они поднялись на сцену. Напуганной выглядела не
только Маша, но даже Джумагуль. Однако успокаивать,
говорить, что все обойдется, Алексей посчитал занятием
бессмысленным. Лучше говорить честно и по делу.
–
Ну вот и напоролись, –
коротко, со злостью
выдохнув, сказал Карташ. –
Если б стекла были целы, еще
можно было бы надеяться, что его дружки выстрелов не
услышат. А так... –
Алексей махнул рукой. –
Ладно, как
выпало, так выпало, уже не переиграть. Придется воевать.
Делаем вот что. Через парадную лестницу уходить нельзя,
чего доброго сойдемся с абреками лоб в лоб, а это было бы
некстати. Поэтому уходим по пожарной лестнице – есть на
нее выход с третьего этажа. Пожарка идет по стене,
противоположной фасаду. Оттуда
переулком –
к
раскуроченному универмагу. Там удобно прятаться, много
всякого хлама, есть где зашхериться. Да и сам черт ногу
сломит, пока кого-нибудь отыщет среди того мусора. Вот
там Маша с Джумагуль схоронятся до нашего возвращения.
А мы с Петром...
–
Я с тобой! Я не собираюсь отлеживаться, хватит, под
тем столом в ауле належалась! – сдвинув брови,
воинственно заявила Маша. Да еще потрясла автоматом. Ни
дать ни взять, амазонка на охоте за мужскими скальпами,
бляха-муха. А а глазах-то бултыхается самый неподдельный
страх.
–
Значит так, мамзель Мария, –
Карташ говорил
медленно, но веско, чтобы смысл сообщения дошел до
печенок, дошел быстро и качественно. – Запомни и передай
другим – на войне командир всегда один. Иначе не было, не
бывает и не может быть.
–
И это ты? – с вызовом уточнила Маша.
–
И это я. Кто-то оспаривает?
Неожиданно на помощь Карташу пришел Гриневский:

–
Начальник дело говорит. Вот когда сядем в машину,
я буду главным. Про вертолет вообще молчу, там только
кто вякнет мне под руку или полезет с советами, закатаю в
лоб, невзирая на чины и половые различия. Если угодим в
здешнюю крытку, тьфу-тьфу, – Таксист, нисколько не
рисуясь, трижды сплюнул через плечо и постучал по
дереву, а именно по панели ДСП, – тогда придется вам меня
слушаться, как отца родного, а в боях местного значения
гражданин начальник рюхает не в пример лучше нашего.
Его этому учили.
Будь у нее иголки, Маша ощетинилась бы, подобно
ежу. Она взглянула на Джумагуль в поисках поддержки. Но
таковой не нашла. Туркменка молчала, и весь ее вид
показывал, что она готова выполнить любое приказание
командира. Не составляло труда догадаться, что Машу
распирает желание высказаться на тему покорности
восточных женщин, которые позволили взять над собой
власть мужчинам, разрешают тем делать с ними что
вздумается, и в таком духе. Но Маша сдержалась.
Сообразила, что оказалась в подавляющем меньшинстве, и
сдалась. Но не показывать же, в самом-то деле, что она
сдалась!
–
И что ты там придумал? – дочь Топтунова вложила в
свой вопрос весь сарказм, который только можно было
впихнуть в эти пять слов. Легко угадывался подтекст
вопроса – дескать, разве может мужчина придумать что-
нибудь толковое.
Карташ, мысленно сосчитав до десяти, сказал:
–
Я и Петр убедим душманский отряд, что мы в
спешном порядке, испугавшись мести за содеянное,
убрались из города. Потом вернемся окольными путями,
присо-единимся к вам, пересидим бурю, дождемся, когда
наши друзья отвалят, и отвалим сами.
–
И как ты намерен убедить их?
–
Некогда, товарищ женщина, расписывать по
пунктам, совсем некогда. Все, хватаем оружие и на выход...

Глава 8
НАКРЫТЫЕ АФГАНЦЕМ
14 арп-арслана 200* года, 9.14.
Песчаная буря набрала силу. Окружающее потонуло в
серой круговерти. Предметы потеряли четкость очертаний,
а уж про то, насколько вообще ухудшилась видимость, и
говорить нечего.
Всем человеческим категориям такая погодка, мягко
говоря, не в радость. Всем... кроме одной-единственной.
Оченно немногочисленной категории и до крайности не
любящей себя афишировать. Специально под этих людей
можно переделать знакомую всем пословицу: «В такую
погоду хороший хозяин собаку из дому не выгонит, а
хороший диверсант обязательно отправится на задание».
Под погоду можно и нужно подстраивать тактику.
Скажем, под нынешние метеоусловия так и просится
тактика диверсионной войны. Раз просится – надо дать ход.
–
Ты не ошибся, их было восемь человек? – тихо
спросил Карташ.
Он и Гриневский лежали метрах в двадцати от входа в
ДК на загаженном полу ларька, в котором в давнишние
времена продавали всякие там соки-воды. Предварительно
выбили прикладами доски в стенке ларька и теперь
наблюдали сквозь щели, как сквозь амбразуры, за крыльцом
Дворца культуры.
–
Пересчитал всех, кого видел. Если кто раньше
проскакал или сильно поотстал, то извини, начальник, я не в
ответе.
–
Да вроде не к чему им отставать и вырываться.
Ладно, исходим из цифры восемь.
–
Послушай, начальник, если все остальные такие же
ловкачи, как этот, которого ты в клубе замочил...
–
Не дрейфь. Их уже семеро, забыл? Разумеется, кто-
то остался стеречь товар. Полагаю, двое-трое. Не такой уж

безнадежный расклад.
–
Может, переиграем? Вернемся к первому варианту?
–
А если вмешается поганый случай? – Алексей
повернул голову и внимательно взглянул в глаза напарнику.
Понимающему человеку не надо объяснять, что к
поганому случаю следует относиться со всем решпектом и
опаской. Гриневскому, бывшему вертолетчику, должны
быть известны примеры того, как глупая случайность
сводит на нет тщательно продуманные планы. Какой-
нибудь камень,
попавший
под колесо,
некстати
прихвативший живот, не вовремя растявкавшаяся собака...
Первый
вариант,
упомянутый
Таксистом,
предусматривал в общем-то те самые действия, общий
набросок которых Карташ сделал для женщин. Если б
можно было покинуть город, выбравшись из ДК, они бы так
и поступили. Но буря может затянуться не на час, не на два
и даже не на день. И что прикажете делать в пустыне? Куда
идти? А если не идти, то что тогда? Зарыться в песок?
Поэтому вполне разумным представлялось создать
видимость того, что они улизнули из города. Для этого
всего и требовалось – отходить, постреливая в белый свет
как в копеечку, но в доподлинный бой, однако ж, не
ввязываться... Но кто поручится, что на женщин не
наткнутся случайно? Допустим, кто-то из душманов
окажется уж очень умным, как двадцать холмсов, и,
применив дедукцию, раскусит их замысел, после чего
душманы устроят тщательный, целенаправленный поиск.
Или они с Гриневским, возвращаясь, в Уч-Захмет, по
законам поганого случая напорются в песчаных сумерках на
блуждающих наркобедуинов.
И еще – вода. Если буря продлится слишком долго, их
фляги опустеют, и тогда, хочешь не хочешь, придется
посещать колодец или, иными словами, лезть в пасть тигру.
Потому что наркоперевозчики наверняка обосновались
поблизости от колодца. В этом случае боестолкновение
неизбежно, а шансов на победу – мизерно мало.
«Славная» погода после того, как они отвели женщин
в бывший универмаг, привела Алексея к мысли рискнуть.

Пока душманы не сориентировались и не подготовились как
следует к бою в условиях песчаной бури, у них, у
атакующей стороны, на руках имеются кое-какие козыри.
Почему бы не попытаться их разыграть?
В ДК прогромыхала очередь. Кто-то полоснул из
автомата. Может быть, приняли за людей ту самую
скульптуру в фойе – работника и работницу, вырезанных из
древесного корня. У духов нервишки-то, выходит, тоже не
железные. Итак, противник уже внутри здания. Как
говорится, что и следовало доказать.
–
Вот и наши аладдины... – выдохнул Таксист.
–
Думаю, господа уже побывали в актовом зале, –
сказал Карташ, – полюбовались на наших рук дело. Сейчас
должны объявиться на выходе.
Ага! Вот и они. Сквозь завесу несущегося по городу
песка пополам с пылью Алексей разглядел на ступенях
крыльца три размытых силуэта.
–
Начинаем, – сказал Карташ.
–
Ну, тады я пошел, начальник, – и Таксист стал
пятиться, выбираясь из ларька.
Алексей оглянулся ему во след и увидел, как
Гриневский вскальзывает в бурю и тут же теряет четкость
очертаний, словно его быстро-быстро заштриховывают
серым. Таксист сместился вбок и, скрывшись за стеной
ларька, перестал быть виден Карташу.
Когда недалеко от ларька прострекотала очередь,
Алексей не встрепенулся – так и положено по плану.
Стрелял Гриневский. В его задачу не входило обязательно
попасть в кого-нибудь на крыльце, но ежели зацепит...
Неужели попал? Нет, ты посмотри, определенно
попал! Одно из пятен, замещающих в этой песчаной
свистопляске человека, словно бы сдулось и осталось на
месте, то есть на крыльце, в то время как остальные двое
метнулись в стороны и пропали из поля видимости.
Как сказали бы воины из далекого прошлого, сегодня
бог сражается на нашей стороне. Эх, если б одновременно
полоснуть двумя очередями, то из двух стволов можно было
бы попробовать положить всю тройку... ну, всю не всю, а

еще одного – это было бы вполне осуществимо. Однако
духи, следует полагать, умеют отличать стволы по голосам,
а до поры до времени не надо, чтобы они распыляли свое
драгоценное внимание, уделяя его толику и некоему номеру
второму, под которым выступал в этой тактической схеме
товарищ Карташ.
Они с Таксистом разыгрывали классическую «вилку»:
один отвлекает на себя, другой заходит в тыл.
Гриневский с другого места послал еще одну
короткую очередь. Послал наугад, примерно в сторону
крыльца. Потом еще одну очередь, опять с нового места. Он
отходил заранее согласованным маршрутом. Купятся ли
духи, станут ли преследовать?
Должны. Ничего другого им не остается. Они
уверены, что происходит вполне понятная и объяснимая
вещь: на них напали с целью завладеть дорогостоящим
товаром и лишь по чистой случайности засаду удалось
обнаружить, за что благодарить следует Аллаха и павшего
во Дворце культуры воина ислама. Значит, духи не
сомневаются и в том, что неизвестные злыдни пойдут до
конца. Получается нормальная война, только очень
локальная. А раз так – для духов смертеподобно сбиваться
всем в одном месте и держать круговую оборону. В
хорошую погоду это еще куда ни шло, но в такую, когда
подойти могут откуда угодно и элементарно забросать
гранатами... проще самим застрелиться. Значит, им просто
необходимо отодвигать боевые действия от базового лагеря.
Автомат Таксиста прозвучал уже совсем тихо.
Наверное, Гриня добрался до парка аттракционов, пора бы
уж. А душманские автоматы пока молчат, но это
неудивительно – чего им лупить почем зря, они станут
патроны беречь, расходовать их только по верной цели. И
скоро им такая возможность предоставится.
Что же, пора вступать в дело диверсанту номер два.
Покинув будку, Алексей тут же ощутил все прелести
разошедшейся не на шутку бури. Мельчайшая песчаная
дробь секла лицо гораздо больнее жесткого снега, который
швыряют в морду февральские метели. Ветер не сбивал с

ног, но препятствовал изо всех сил. Малейшие складки
одежды нещадно парашютили. Однако куда там этим
неприятностям
до
главной,
основной
и
самой
невыносимой – песок забивал глаза. Полцарства сейчас
отдал бы не за коня, а за мотоциклетные или горнолыжные
очки... да хоть за маску аквалангиста.
На миг охватило отчаянье – много тут навоюешь! Да
еще против этих уродов, привычных к местным погодам!
Но Алексей быстро подавил в самом себе панические
настроения. Задавил самовнушением: переигрывать поздно,
ты не человек, ты – автомат, самонаводящаяся приставка к
оружию, забыть обо всем кроме боевой задачи и все такое
прочее...
Ага! Наконец-то подали голос душманские стволы.
Сие должно у нас означать вот что: Гриня занял заранее
обговоренную позицию и дал себя обнаружить; в общем,
все как условились. Теперь будем поторапливаться.
Поторапливаться, а не спешить. Разница очевидная и
преогромнейшая. Как говорится, поспешишь – врагу
удружишь. Равно как удружишь ему, попусту разбазаривая
время.
Следуя этому золотому правилу, Алексей скрупулезно
прокачивал каждую следующую перебежку и не затягивал с
ее претворением в жизнь.
Сейчас справа показалось большое темное пятно –
чаша фонтана, в которой, кстати говоря, после
сегодняшнего веселья песочку прибавится. Слева тянулась
полоса, похожая на стенку. Только никакая это не стенка,
это кусты. Двигаясь вдоль них, он выйдет аккурат к улице,
перебежит под прямым углом и окажется точно у будочки с
уцелевшей табличкой «Касса». Очень хорошо. Вперед.
А у них там в луна-парке разгоралась нешуточная
перестрелка. Ну, с Гриней ясно, он щедро расходует
патроны, надеясь на своевременную подмогу. Духи же,
скорее всего, разошлись, почувствовав, что вот-вот – и им
удастся дожать упорного врага.
Гранаты: вот главная опасность для Таксиста. Он
засел на карусели, там есть за чем укрыться, есть куда

перебежать. Если Таксист после каждой стрелковой серии
будет менять позицию с учетом того, что могут швырнуть
гранату – глядишь, все и обойдется. Алексей же еще
надеялся на следующее обстоятельство: духам, конечно,
страшно как охота взять противника живым, пусть и
раненым-перераненым, им его все равно не лечить. Им
лишь нужно скоренько выпотрошить его на сведенья – кто
послал, как вышли, сколько человек в группе и где
остальные. Поэтому станут до последнего тянуть с таким
радикальным средством как гранаты.
Опа! Перебежав улицу, Алексей упал и прижался
плечом к будке «Касса». Глаза слезились, чуть ли не как
после «Черемухи». Песок попал и в рот, уже скрипел на
зубах.
Карташ вслушался в перестрелку. Так. Один
духовский автомат плюется свинцом справа, второй
стрекочет слева, где-то у качелей, у тех, что в форме
лодочек-дирижаблей. Правый дух постоянно перемещается,
левый пока остается на месте. Ну ясно, обходят с двух
сторон, чтобы не дать улизнуть. К левому!
Пригнувшись, Карташ заскользил в ту сторону. И со
всего маху налетел на невысокую оградку, за которой в
годы оны торчали родители и волновались за своих
чадушек, резвящихся на качелях. Ограда, от старости
накренившаяся, больно въехала остриями прутьев Алексею
по самому чувствительному для мужика месту. Твою мать!
Поди разгляди прутья в таком ералаше песка и пыли. Он не
без труда удержал в себе рвущийся наружу вопль и присел,
закусив губу.
Скупая автоматная очередь протрещала совсем
близко. А-а, вот он, голубь сизокрылый! Залег под нижней
люлькой-«дирижаблем».
Алексей бесшумно переместился левее, перешагнул
ограду там, где она почти лежала, продвинулся вперед на
несколько шагов и опустился на землю, укрывшись за
шиной, которую раньше, по всему видать, использовали в
качестве клумбы.
Карташ мог снять противника в любой момент. Одна

беда – ствол без глушителя. И стрельбой выдаст он себя
второму духу с головой. А вот ежели экспроприированным
в «мерседесе» ножичком...
Соблазн был велик. И Алексей не устоял.
Автомат он оставил у шины, опасаясь, что тот может
предательски брякнуть, выдернул клинок из ножен. И
пополз по-пластунски, сунув нож в зубы. Никакой дешевой
киношной рисовки, господа! Будешь доставать нож за
спиной часового – можешь запросто выдать себя лишним
звуком, оставишь нож в руке – случайно скребанешь им по
песку или камню, и выйдет опять все тот же лишний звук.
Он полз и без конца прокручивал, как пленку с
полюбившейся песней, одно из полевых занятий, на
которые их гоняли в училище. Тогда особо вумные
курсанты спрашивали у сержанта-десантника, проводив-
шего, как сейчас бы выразились, мастер-класс по
рукопашной: зачем, мол, вэвэшникам навыки ножевого боя,
приемы снятия часовых и прочие фронтовые премудрости?
На что сержант-хохол отвечал: «Краина скаже – зараз
зминышь дротву на окопы. Ось и зрозумий науку, щоб не
помэрты». А вишь ты, пригодилось учение.
Два метра. Метр. Он видел перед собой жилетку, из
которой торчат белые рукава, чалму с замотанным вокруг
лица хлястиком, подсумок на поясе. Остается полшага.
Остается подняться на ноги, метнуться, завести левую руку
под подбородок и резко, надавливая как можно сильнее,
чиркнуть остро отточенным лезвием по оголенной шее
слева направо.
Теорию он помнил. Но вот резать людей, нападая из-за
спины, ему до этого не приходилось. А значит, он еще не
сломал некий барьер в сознании... Да, все понятно – перед
тобой враг, вражина, безжалостный противник, который,
окажись на твоем месте, зарежет тебя, как барана,
недрожащей рукой, зарежет, не испытывая не то что
сильных эмоций, а вообще никаких не испытывая. Все
понятно, но... барьер пока не сломан.
А ломать надо.
Алексей поднялся на ноги. И... всего лишь на

мгновение застыл, заколебался перед следующим своим
шагом – разумом понимая, что задерживаться никак нельзя,
но то, что его задержало, было сильнее разума.
И расплата пришла немедленно.
Дух обернулся. Автоматный ствол тоже стал
разворачиваться, готовый полыхнуть огнем.
И вот только тогда Карташ прыгнул, на лету
отбрасывая нож. Зачем, почему он это делает – ответы
искать бесполезно и ненужно. Просто в работу включились
другие рефлексы, те, на которые он привык полагаться.
Он обрушился на духа, хватаясь за ствол автомата и
отводя его в сторону. Завязалась борьба на земле. Оба не
отпускали автомат, тянули его на себя и выворачивали. При
этом катались по земле – то один окажется сверху, то
другой. Карташ дотянулся свободной рукой до лица
противника и вонзил пальцы в горящие по-над повязкой
глаза. «Эге-ге, старлей ВВ, старлей ВВ, а приемчики-то у
тебя зэковские», – его еще хватило и на иронию. Но довести
прием до ума не получилось.
Левая рука духа скользнула вниз. Алексей вмиг
сообразил, чем это чревато, успел отпрянуть, отбросить
свою руку от лица духа и перехватить за запястье руку
вражью, сжимавшую нож, в опасной близости от живота.
Они еще раз перекатились по земле, дух оказался сверху, и
лезвие заплясало у Карташа перед глазами.
Схватка приняла характер тех самых качелей, под
которыми проходила: то Алексей отодвинет от себя нож, то
дух снова его приблизит, стремясь продавить защиту и
вогнать лезвие в плоть врага. Мышцы звенели от
напряжения, а пальцы наоборот – деревенели.
Борьба борьбой, а взгляд отстраненно фиксировал все
то, что происходит вокруг. По какой-то прихоти случая
Карташ сквозь песчаную завесу разглядел карусельную
деревянную лошадку невдалеке, из которой пули выбивали
щепу.
А спустя какие-то секунды на карусели прогромыхал
гранатный взрыв – и до борющихся взрывной волной
донесло труху, щепу, шелуху старой краски. Карташ не

гадал, что там с Таксистом. Не до гаданий – самому бы
выкрутиться.
Алексей медленно, но неуклонно освобождал правую
ногу, потом выбросил ее вверх, сковал врага захватом, и
завалил духа на бок. Лезвие рыскнуло вбок, клинок на
мгновение повернулся острием к груди противника –
Алексей поймал этот миг, извернулся и надавил на нож всей
массой тела...
И – сперва он ощутил под собой податливость, потом
словно ток пробежал между ним и тем, в кого вонзился
нож... А потом Карташ увидел лицо своего врага,
закаменевшее и... неуловимо успокоенное...
Алексей поднял автомат (еще один столь любимый
духами «калаш», немудрено, что здешний народ отдает
предпочтение «калашникову» – грязь, а главное песок
«калашу» не страшен, эту машинку сложно вывести из
строя, оттого так и любима она во всем мире), пробежал
разделявшее аттракционы расстояние, запрыгнул на
карусель.
–
Все, начальник, здесь нормалек, – услышал он голос
Гриневского. Голос раздался снизу.
Вслед за этим Таксист тоже забрался наверх.
Странная, сюрреалистическая картина: два мужика с
автоматами и с заросшими щетиной лицами проводят время
на неработающей карусели – один сидит на обломках
детской машинки, другой присаживается на конька-
горбунка с оторванной взрывом головой – а вокруг метет
песок.
–
Вижу, и твой готов, – сказал Гриневский.
–
А граната? – спросил Алексей. На более прост-
ранный вопрос он не нашел в себе сил. Не отдышался пока
как следует.
Гриневский понял, что имеет в виду начальник.
–
Евоная граната его и сгубила.
–
Как это?
–
Я ж тоже не пальцем деланный и не капустой
вскормленный. Когда граната покатилась меж карусельных
зверушек, я сиганул вниз, прижался к основанию этой

балды, дождался буха и под прикрытием разлетевшейся
трухи попер вперед. Я ж вкуривал, что этот бес не стоит
памятником, скрестив руки на груди, а тоже вжался в
землицу, чтоб собственным осколком не зацепило. А когда
он отлепил от землицы буйну голову, первое, что он увидал,
был я. Это кстати и последнее, что он увидал.
–
Надеюсь, следующим, кого они оба увидят, будет
гостеприимно улыбающийся им шайтан, –
Алексей
почувствовал, что наконец отошел от скоротечной, но
крайне утомившей его схватки.
–
Если я что-то секу в арифметике, то аллахакбаровцев
осталось четверо. И что делаем по этому поводу,
начальник?
–
Давай сверим наши мысли, –
сказал Карташ. –
Поставим себя на их место. Итак...
–
Рации замолчали у четверых... –
продолжил
Гриневский.
–
Никто из них больше на вылазку не отважится.
–
Чтоб я пидером стал, они засели у колодца. И от
товара и не отлипнут.
–
Но и всей толпой на одном пятаке сидеть не будут.
–
Мы, конечно, можем пересидеть бурю рядышком с
женским полом и дать аладдинам преспокойно уйти...
–
Но это означает, что не испить нам более водички из
колодца. И еще это означает, что идти придется пешком –
когда есть верблюды...
–
В конце концов, благое дело делаем – хоть один
караван с отравой не дойдет до российских детишек.
Вкруг свистел, завывал, бесновался и плясал
спятивший песок.
–
Значит, договорились, – резюмировал Карташ.
–
По рукам, начальник, – подтвердил Гриневский. –
Давай тянуть спички, кому на разведку ползти.
Длинную спичку вытянул Таксист. Прежде чем ему
отправиться на разведку, они вместе припомнили, как
выглядят и чем богаты окрестности колодца. Потом вместе
же выдвинулись к постаменту, лишенному неизвестно кем и
когда своего памятника, возле которого Карташ, сунув нос

под воротник, чтобы не наглотаться летучего песка, остался
дожидаться возвращения Таксиста.
Гриневский вернулся через четырнадцать минут.
–
Короче, начальник, все ништяк, – начал он свой
отчет. –
Один засел там, где мы и прикидывали, за
автобусной остановкой. Второй...
–
Второго, учитывая местоположение первого, я бы
лично разместил на той трехметровой хреновине, где
раньше, должно быть, стоял бак с водой.
–
Верно, там. Знаешь, как я его засек? Он курил...
–
Курил?! – искренне изумился Карташ. Офицерская
составляющая его души возмутилась – как можно курить на
посту, тем более зная, что противник где-то поблизости?!
Не-ет, конечно, продолжим и дальше звать их душманами,
однако однозначно – не у всех этих парней за плечами
боевой опыт. Блин, ну надо же, курить на посту!
–
Правда, не табачок смолил, – пояснил Гриневский. –
Ветрюга донес до меня анашовый дымок. Нервы, видать,
успокаивает, али-баба фигов. Расшалились нервишки у него
от злобных приключений. Придется сходить подлечить. Эх,
а курить, кстати, охота – спасу нет. Но я ж не он, когда
нельзя – тогда нельзя, а когда можно – тогда и завсегда, со
всем нашим...
–
Хоре балагурить, не на арене.
–
Тогда слушай, начальник, про верблюдов. Они
смирнехонько лежат между деревом чинарой и домиком,
который ты называл руинами барыжной администрации. Но
мешков при верблюдах йок. Мешки, видать, отволокли в
эту самую барыжную хибару. Один басмач верняком
остался с верблюдами и товаром. Будем надеяться, что и
последний из этой великолепной четверки тоже пасется где-
то у верблюдов. Ясно дело, мы неусыпно зыркаем по
сторонам и вверх. А то еще спрыгнет с дерева, как Тарзан.
–
Первый этап понятен. Работаем гранатами. Ты
берешь того, кто за остановкой, я – того, который вместо
бака с водой. Дальше, как говорят командиры на постановке
задач, действуйте, сынки, по ситуации...
К появлению Алексея Карташа возле опоры для бака

часовой-курильщик выкурил уже свою последнюю
косячину, и огонек его наводящим маяком сквозь бурю не
светил. Старлей подобрался к объекту с подветренной
стороны. Расчет простой: человек не будет постоянно
стоять лицом к летящему песку, будет лишь изредка
оглядываться. А уж тот, кто дымит на посту, лишний раз
точно не обернется.
За те полторы секунды, что граната катилась по
площадке для бака с водой, у опытного бойца включились
бы чутье и рефлексы, он успел бы спрыгнуть вниз. Три
метра – не высота. Правда, Алексей был готов к такому
повороту... какового не случилось.
Взрыв разметал площадку, предназначенную для бака.
Черная фигура полетела вниз, мельтеша руками и подвывая
в тон песчаной буре. Впрочем, крик прервался еще до того,
как анашист кулем рухнул на землю.
Минуло пять секунд, и со стороны автобусной
остановки донесся гранатный разрыв, а спустя еще четыре
секунды – автоматная очередь. Видимо, не все у Таксиста
получилось с одной гранаты, пришлось наводить глянец
стрелковым оружием...
Теперь – к руинам бывшей администрации рынка, к
верблюдам, оставленным под чинарой.
Верблюды лежали на земле, подогнув под себя ноги, и
монотонно
двигали
челюстями –
воплощенная
невозмутимость. Ни буря, ни взрывы не вывели их из
равновесия. Настоящие жители Востока, одним словом.
Карташ разглядел, как за невысокой глиняной оградой
мелькнул силуэт. Разглядел – потому что они договорились,
кто и откуда появляется.
Гранат у них больше не осталось, однако кто мешает
воспользоваться страхом перед гранатой. Алексей уже
подобрал по дороге подходящий по размерам камень. Те,
кто засел в руинах – а уж один там непременно прячется, –
слышали разрывы. И тут в их домик-пряник влетает темный
предмет, размером схожий с Ф-1. Если б видимость была
бы нормальной, фокус был бы обречен, а так... Не из стали
же у них нервы.

Алексей подобрался поближе и метнул булыжник.
В одном из проемов руин вдруг выросла темная
фигура, и заработал автомат. Через миг две автоматные
очереди слились в общий стрекот: духа и Карташа.
–
Вот так! – не удержался Алексей от торжествующего
возгласа, когда силуэт в проеме, нелепо взмахнув руками и
выронив автомат, завалился грудью на верхние камни
фундамента. Да так и остался.
А потом, что-то вопя не по-русски, из дома выскочил
последний дух с поднятыми руками.
–
На землю! – громко скомандовал Карташ, не спеша
приближаясь.
Басмач послушно лег. Приподняв голову, затараторил:
–
Я мирный человек. Верблюд смотрю, кушать делаю.
Меня по спине бьют: «иди-иди!» Как не идти! Дом, семья,
дети совсем малый.
Пленник приподнял голову еще выше.
–
Бери мешки, бери верблюд. Меня домой пускай.
Отец нет – дети совсем плох...
Автоматная очередь заглушила это жалостливое
бормотанье. Черные пулевые отметины наискосок покрыли
белую спину замертво рухнувшего лицом в песок человека.
Гриневский опустил оружие.
–
А ты суров, –
выдавил Карташ, чувствуя, что
неприятно потрясен.
–
Но справедлив, – подойдя, Таксист ногой перевернул
убитого. Алексей увидел, что правая рука жмура сжимает
небольшой нож с широким лезвием. Еще чуть-чуть, и
басмач метнул бы его. И торчать бы этой штуковине в шее
старшего лейтенанта ВВ...
–
Считай, я тебе вернул должок за ту растяжку в
тайге, – сказал Петр.
–
Теперь и перекурить можно. Я тебе скажу,
начальник, только одно, – сказал Гриневский, закуривая, –
за этот уик-энд в веселом Уч-Кудуке я наглотался песку на
всю оставшуюся жизнь... – И вдруг ухмыльнулся мрачно: –
Футуроскоп, мать твою...
–
Чего?

–
Это я в книжке в одной дурацкой прочитал. В
детстве еще. Прибор, типа, так назывался, который мог в
будущее заглядывать и картинки всякие из этого будущего
показывать.
–
Ну и что?
–
Ну вот я и представил себе... Только не смейся,
ладно? Вот если б в такой приборчик я заглянул годика два
назад, когда еще шоферил по Шантарску... Скажем,
сначала на год вперед посмотрел: как он там, Петр
Гриневский, примерный семьянин и законопослушный
работник таксопарка, поживает. И что бы увидел, а? Этот
самый Петр Гриневский почему-то в робе, говнодавах и
стриженный налысо сидит на нарах в зоне, а вокруг урки,
урки, урки... – Он выпустил облако дыма, тут же унесенное
ветром пополам с песком. –
Почесал бы я в репе и
перенесся еще на полгода в будущее: может, ошибка какая
случилась? И вот что вижу: лежит Петя Гриневский с
автоматом в руках на каком-то кряже посреди болот,
рядом – ящики, платиной битком набитые, вертолет, а
вокруг – трупы, трупы, трупы... Да что за хрень такая,
подумал бы я и для проверки скакнул еще хотя б на
недельку вперед: а там Петя Гриневский, опять же с
автоматом, посреди разрушенного луна-парка в пустом как
после атомного удара городе, вокруг опять же трупы, да
песок метет, что твоя пурга в феврале... Плюнул бы я да и
разбил аппарат к едрене-матрене – врет техника, не может
такого быть... Устал я что-то, начальник, – вдруг закончил
он потерянно.
–
Тогда отдыхай, – ободряюще хлопнул его по плечу
Карташ, – а я пошел за женщинами.
–
Ага... Интересно, сколько нам тут торчать?
Алексей пожал плечами.
–
Пока буря не утихнет.
Буря бушевала до вечера.

Глава 9
ВОИНЫ ПЕСКОВ
15 арп-арслана 200* года, 12.45.
Выдвинулись за полдень, когда солнце уже не так
припекало и от домов протянулись короткие тени. Карташ
напоследок оглядел свое небольшое, но в высшей степени
экзотическое войско – ничего ли не забыли. Кажется,
ничего. Во флягах полно воды, еды в седельных сумках
хватит для перехода аж до самого Ашхабада (запасливые
наркокурьеры везли с собой консервы, хлеб, сушеное мясо
и твердый как камень сыр – то ли для продажи-обмена, то
ли просто не привыкли отказывать себе в хавке), транспорт,
послушный и накормленный, мирно ждет приказа
выступать в поход, магазины и обоймы снаряжены...
Стволов, кстати, опять прибавилось сверх всякой меры. Не
иначе,
кто-то
там,
наверху,
кто
распоряжается
распределением благ в этом лучшем из миров, решил
перевыполнить план по вооружению отдельно взятых
товарищей. Спасибо, конечно, но куда ж его столько
девать? Поколебавшись, Алексей большую часть арсенала
оставил в подвале одной из пятиэтажек на окраине города –
вместе с грузом бедовых караванщиков, и хорошенько
запомнил, в каком именно подвале: не ровен час,
пригодится и то, и другое – захоронки еще никому не
мешали.
В общем, выдвинулись, и только теперь, когда город
остался позади, Алексей в полной мере прочувствовал то, о
чем ему давеча говорил Таксист, – а и в самом деле, всего
каких-то десять дней назад он бодро топтал кирзовыми
сапогами сибирскую землю в ИТУ номер *** и мечтал о
возвращении в Москву на белом коне – а сейчас вот
размеренно покачивается меж двух поросших густой
вонючей шерстью горбов далеко не коня, держа курс
прямиком в пустыню. Нет, ну чудны дела твои, Господи...

Раньше Алексею ибн Карташу в пустынях бывать не
доводилось. На пляжных югах бывал, заполярными
морозами шкуру дубил, дальневосточных крабов ловил, в
камчатские гейзеры руку опускал, черноземным воздухом
украинских степей дышал, гостил у гуцулов, молдаван,
прибалтов, поморов и у многих других народов и
народностей. В какие только края не закидывало с
инспекторскими
проверками
исправительно-трудовых
учреждений, уж всего и не упомнишь. Побывал на
океанах – на трех из четырех возможных. Однажды даже
отметился за границей, аж в самой Польше. А в пустыню,
вишь ты, не заносило. Хотя чего казалось бы проще, в
советские-то времена! Купил недорогой билет в купейный
вагон, потрясся пару деньков... Да нет, зачем нам вагон!
Советскому офицеру по карману было летать самолетами
Аэрофлота. Даже более того. Советский офицер мог себе
позволить такой широкий жест души: прихватив подругу
(чтобы было с кем обмениваться впечатлениями и на кого,
соответственно, впечатление всеми этими жестами
производить), еропланом махануть на выходные в любой
туркменский город, окруженный песками, два дня
полюбоваться на закаты над барханами, покататься на
ишаках, откушать дынь, обкушаться пловом, укушаться
местным самогоном – да и обратно, чтоб поспеть аккурат к
утреннему разводу в понедельник. Чего проще! Однако эта
простота и подвела. Думалось, ну чего торопиться, это я
всегда успею, родная ж страна, не надо виз и
загранпаспортов, требуется лишь свободное время да
желание. А в той, упущенной стране было, к слову говоря,
почти все, ну, за малым разве исключением, что требуется
любителю путешествий: и степи, и пустыни, и субтропики,
и те же три океана из четырех возможных. Было да
сплыло...
Короче говоря, до сего момента о пустынях Алексей
Карташ имел представление весьма поверхностное,
составленное исключительно по фильмам и книгам, причем,
в основном, развлекательно-приключенческой направлен-
ности. Но уж зато сейчас он наполучал этих представлений

до отвала, до оскомины и чуть ли не до рвоты, с лихвой
восполнив все предыдущее беспустынье.
Действительность, как это обычно и бывает, рассеяла
некоторые его заблуждения. В частности насчет того, что
пустыня однообразна и безжизненна.
В окрестностях Уч-Захмета песчаные равнины
чередовались с каменистыми отложениями. Покинув город,
они вскоре въехали на возвышенность, которая, как
выяснилось позже, растянулась на несколько километров.
Здесь песок присутствовал лишь наносами, островками и
редкими грядами, а преобладала земля. Впрочем, землей ту
почву называть не то что не хотелось, а и совесть не
позволяла. Бетон естественного происхождения – вот что
это такое. Глина, камни, песок, спрессованные в
непробиваемую, монолитную на ощупь массу кирпичного
оттенка. Все это спрессовано было так плотно, словно
каждый участок тут били-трамбовали гигантскими и
неутомимыми установками для вколачивания свай. «Вот где
зоны хорошо ставить или воинские части, – пришло тогда в
голову Карташу. –
Контингент всегда будет обеспечен
работой. Чтобы вырыть, вернее, выдолбить в таком грунте
всего одну яму под столб, придется проковыряться всей
зоной с завтрака до ужина».
На этой возвышенности, где-то в километре от Уч-
Захмета, они увидели строения разных габаритов,
строительные вагончики, брошенную и раздетую догола
технику. Не приходилось сомневаться, что здесь и
добывали мергель во времена расцвета Уч-Захмета.
Заезжать туда они, разумеется, не стали.
Потом – такыры и солончаки.
Барханы, из которых, как в грузовике думал Карташ, и
состоит пустыня, начались гораздо позже. Когда они
углубились в Каракумы. К некоторому удивлению Карташа,
Джумагуль весьма толково обрисовала рельефную
подоплеку их маршрута: до этого они находились в зоне
постепенного перехода северного склона Паропамизских
гор, по которым проходит граница между Туркменистаном
и Афганистаном, в Юго-Восточные Каракумы, расхаживали

и разъезжали по возвышенности с названием Карабиль (в
голову отчего-то лезли ассоциации то ли с карамболем, то
ли с каррамбой). И даже сообщила высоту этой
возвышенности над уровнем моря – девятьсот метров. А
сейчас они двигаются с юга на север, в направлении
знаменитого Каракумского канала, потихоньку опускаясь
по отношению к уровню моря.
После всего услышанного бравый старлей признался
самому себе, что не избежал высокомерия западного
человека по отношению к восточному: мол, раз туркменка,
то уж точно плохо образована, малограмотна, и школу-то,
поди, не посещала, а ткала в это время ковры, пекла
лепешки, помогала матери по дому и мечтала поскорее
выйти замуж за знатного бая – допустим, за владельца
самой большой в округе отары овец. А вот поди ж ты...
Короче говоря, теперь на их пути вздымались бархан
за барханом, как волна за волной, холм песка пониже, холм
повыше. А вот чего не встретилось ни разу, так это оазисов
в живописном исполнении: три знойные пальмы тра-ля-ля
росли. Думается, все выходы воды на поверхность уже
несколько столетий как обросли городами и деревнями, не
осталось уже старых добрых трехпальмовых оазисов...
Между прочим, и с растительностью в песках дело
обстояло несколько лучше, чем представлялось Карташу.
Он полагал, что лишь саксаул способен порадовать глаз
пустынного путника, да и то изредка. Ан нет. Окромя
знаменитой верблюжьей колючки произрастали – спасибо
за показ и разъяснения Джумагуль – и другие кустарники:
черкез, кандым, песчаная осока, мятлик. Даже саксаул, как
выяснилось, бывает белый и черный. И называют его здесь
не саксаул, а сазак.
Жизни тоже хватало. Особенно пресмыкающейся
жизни. Вовсю шныряли ящерицы, а черепахе так даже
удалось ненадолго задержать их караван. Завидев ее, Маша
пришла в необузданный восторг, как девочка, расхлопалась
в ладоши и даже додумалась попросить Карташа «достать
ей черепашку». Старший лейтенант ВВ, разумеется,
гоняться за черепашкой не стал, а в доступных женскому

уму выражениях втолковал некоторые прописные истины,
касающиеся походного ордера, воинской дисциплины как
таковой, места женщины в армии и заодно уж на флоте.
Скорпионы так и вовсе примелькались, как в Сибири
комары. Когда они делали привалы или по всяким там
надобностям спрыгивали с «корабля пустыни» на песок,
рядом обязательно то прошмыгнет, то из-под ноги выскочит
их старый друг – скорпион обыкновенный, каракумский,
ядовитый. Никто уж не визжал и справок о быстродействии
скорпионьего яда не требовал. Великое дело – привычка.
Надо только не забыть, садясь на песок, обстучать ногой
пятачок, который собираешься занять.
–
В детстве меня каждый год отправляли на каникулы
к бабке в деревню. Так вот местные, собирая клюкву на
болоте, тоже сперва били ногой по кочке, а уж потом
садились на нее, – под влиянием скорпионов Гриневский
ударился в воспоминания. –
Гадюк там на болоте было до
дури, на каждой кочке грелись. Ух, сколько страху
натерпелся я, городской пацан, в свой первый выход на
болото. А потом ничего, привык. Шарахну по кочке,
провожу взглядом юркнувшую в мох змеюку и сажусь, ни о
чем уже не беспокоясь.
Змеи тоже попадались. Вопреки приписываемому им
глупой молвой злобному нраву, змеи уползали, оставляя в
песке узкую дорожку, едва завидят людей. Так толком и не
удалось рассмотреть ни знаменитую гюрзу, ни не менее
знаменитую кобру. Даже безобидный песчаный удавчик
предпочел поскорее запрятаться в песок. Что ж,
пресловутый царь природы человек сумел основательно
напугать животный мир даже вдали от своих поселений,
даже там, где бывает лишь проездом.
А зверюху, замеченную ими на склоне бархана,
Карташ поначалу принял за мираж. И, чтобы разобраться,
обратился за помощью к Джумагуль.
–
Кто это там? – он показал на улепетывающего со
всех лап к гребню бархана зверя.
–
Толай.
–
Кто?!

–
Заяц. Их тут полно.
–
Иди ты! – искренне изумился Алексей. Уж никак не
предполагал, что зайцы для пустыни суть обыденность.
Еще же над песками пролетали птицы и, судя по
размерам, не только хищные.
Вот и в езде на верблюде, увы, ничего романтического
и увлекательного не обнаружилось. А ведь каким
заманчивым виделось плаванье на «корабле пустыни»,
когда рассматриваешь открытки и иллюстрации: сидишь,
как в кресле, возвышаясь надо всем, что есть в царстве
песков, с неторопливостью и плавностью аэростата
проплываешь по-над бело-желтым бескрайним морем,
покачиваешься из стороны в сторону, а в ушах звучит
знаменитый джазовый стандарт «Караван».
Покачиваться-то покачиваешься, все верно, однако
надоедает это занятие до чертиков, до морской болезни,
хочется устойчивости – а нету ее. На втором часу езды
начинает ныть спина, хочется поменять позу, а как ее
поменяешь? Хочется откинуться, прислониться, но куда тут
откинешься, к чему прислонишься? К горбу? Так ведь он
маленький и нетвердый. Солнце жарит как ненормальное,
обливаешься потом, понятное дело, очень скоро натираешь
мозоли на заднице и на внутренней поверхности бедер. И
думаешь только об одном: о прохладном душе.
Да, звучал в ушах у Карташа знаменитый джазовый
стандарт «Караван», но – с интонациями траурного марша.
Маша попробовала на одной из остановок взвыть.
Куда, мол, завез, я не могу больше, я же все-таки женщина,
это все твои дурацкие затеи! И в таком духе. Карташ
отнесся к этому ее взбрыку философически – что
поделаешь, женщина, пусть и далеко не худшая из их
легиона, все-таки остается женщиной. А женщине
необходимо выплескивать эмоции вовне. Не держат они
эмоции в себе, потому, кстати, и живут дольше. Ну, а
объект для обвинения во всех смертных грехах у слабого
пола был, есть и будет всегда один – мужчина. Он, подлец,
виновен в том, что моя молодость прошла безвозвратно, и в
потеплении климата, и в озоновых дырах – он, все он.

До крайности лень было Карташу заниматься
лечением женских хворей, будь то радикальная терапия
вроде пощечин и крепких слов или терапия щадящая,
исповедующая путь уговоров: «Ну пойми же, милая, все
равно ничего изменить нельзя, ради какой такой пользы,
скажи-ответь, ты треплешь себе нервы». Но пришлось бы. И
как же несказанно обрадовался Алексей, когда роль
невропатолога взвалила на себя Джумагуль. Туркменка
подсела к русской девушке, нашла какие-то слова,
погладила по голове, прикрикнула – короче говоря,
успокоила-таки. «За это, – дал себе клятвенное обещание
Алексей, – отблагодарю туркменочку, когда придумаю как.
Платиновым самородком, письменной благодарностью
командира отряда или назначением любимой женой».
И путешествие
на
экзотическом
транспорте
продолжилось. Вновь потянулись тягучие, как жевательная
резинка, минуты, сливающиеся в часы. Солнце раскаленной
добела бляхой висело над головами. Оно слепило даже
тогда, когда на него не смотришь.
–
Хей, хей! – несколько отставшая от отряда
Джумагуль, всаживая пятки в верблюжьи бока, догнала
Карташа. – Начальник, за нами едут!
–
Где?
Карташ быстро огляделся. Они сейчас находились на
вершине бархана, но ровным счетом ничего не увидел.
–
Там, – туркменка вытянула руку.
Алексей вгляделся. Он щурил глаза, приложив руку
козырьком, напрягал зрение до рези, но хоть убей... Разве
что жаркий воздух ходит волнами, так это куда тут ни
глянь – такая же фигня.
–
Ничего не вижу, – признался он.
Гриневский и Маша остановились и наблюдали за
действиями отставшей парочки. Потом тоже принялись
всматриваться вдаль.
–
Далеко отсюда, – сказала Джумагуль. – Скачут.
–
Сколько их? Кто они?
–
Не знаю пока, – ответила Джумагуль.
Однако скоро они все узнали.

Их догоняли всадники на лошадях. Кавалерийский
отряд заметно превосходил по численности отряд Алексея
Карташа. И по быстроте передвижения – тоже. Пытаться
скрыться было бесполезно. Вокруг тебе не лес, где можешь
оторваться от погони, уйдя оврагом, или сбить погоню со
следа, проскакав по руслу ручья, или, взлетев на горушку,
отстреливаться с нее долго и успешно. Можно, правда, и тут
залечь за песчаным холмом и дать неизвестным бой с
призрачными шансами на успех или, как сказал бы
Гриневский, сыграть с плохой картой на руках. Знать бы
точно, что надобно этим пустынным наездникам. Ну, а
поскольку точно ни шиша неизвестно, оставалось
дожидаться прибытия кавалерии и вступать в контакт.
Есть, правда, козырь и в их колоде, помимо автоматов
и боеприпасов к ним. Козырь называется Джумагуль,
которая может назвать определенные имена. И если не
бухнутся на колени, на что рассчитывать было бы глупо, то,
по крайней мере, прислушаются, призадумаются, а там уж
поглядим. Если их догоняют простые разбойники, потомки
тех сорока балбесов, с которыми конфликтовал знаменитый
Али-Баба, то должны прислушаться, им должно быть не все
равно, против чьих людей они разбойничают...
Всадникам оставалось взлететь на холм. Алексей их
пересчитал – шестнадцать вооруженных боевых единиц.
Карташ положил автомат поперек верблюжьего
хребта, перевел на стрельбу очередями. Остальные тоже
держали оружие так, чтобы незамедлительно пустить его в
дело. Впрочем, автоматы вряд ли могли помочь. Разве что –
помочь погибнуть героически, с оружием в руках, о чем так
проникновенно мечтали в свое время славные парни
викинги. Но мы – не викинги, мы мечтаем о другом: пожить
красиво, прожить подольше.
Всадники взяли их маленький отряд в кольцо. В
одинаковых одеждах, скроенных по душманской моде, с
закрытыми белой материей лицами, так что оставались
открытыми лишь щелочки для глаз, они казались этакими
братьями-клонами, отлитыми из одной заготовки. Карташу
бросилось в глаза: чалмы повязаны точно так же, как и у

тех, с кем они пересеклись в городе Уч-Захмет. К слову
говоря, у милейших «хозяев» крошечного аула головные
уборы под названием чалма выглядели несколько иначе.
Спросить, что это значит, можно только у Джумагуль, но
уже поздно спрашивать...
Некстати, как оно обычно и бывает, на ум выскочила
слышанная от кого-то байка. Про то, как наши разведчики,
заброшенные в одну из недружественных стран Ближнего
Востока, прокололись буквально с ходу, и как раз на
чалмах. Наши повязали их на один из среднеазиатских
манеров, а в той стране был свой манер. Байка
заканчивалась на том, как с разоблаченных разведчиков
живьем содрали кожу.
Лезет же на ум...
Оружие всадники на них не наставляли, но отчего-то
не возникало сомнений, что у них не займет много времени
сдернуть с плеч или выдернуть из седельных сумок
карабины и автоматы. Пока что всадники молчали и
пристально разглядывали маленький караван. И приятного в
этом было маловато.
Вдруг один из этих всадников без лица что-то
прокричал, показывая на Гриневского.
–
Он сказал, это верблюды Садуллы, –
быстро
перевела Джумагуль.
«Мать твою! – сердце Карташа оборвалось. – Неужели
произошло самое худшее из того, что могло произойти, и
нам повстречались дружки наркоперевозчиков? Пока не
поздно, надо делать свой ход».
После упоминания Садуллы разом загомонили все
кавалеристы. Размахивали руками и показывали то на одно,
то на другое, а то и вовсе на небо.
–
Спроси, кто у них главный, – громко сказал Карташ,
чтобы слышала не только Джумагуль. Сказал с нарочитым
спокойствием, стремясь показать этим, что за ними имеется
некая правота, а потому следует поговорить.
И главный объявился. Один из безлицых всадников
поднял левую руку и произнес что-то односложное,
властное. Другие сразу замолчали. И сей факт придал

Карташу спокойствия и уверенности – гораздо проще иметь
дело с людьми, в чьих рядах наличествует какая-никакая
дисциплина. По крайней мере, палить без команды не
начнут. А может, удастся найти правильный подход к этому
главному, тогда и вовсе обойдется без пальбы...
–
Где товар? – спросил этот главный по-русски.
Худшие опасения Алексея полностью подтвердились.
Наркотики и эти всадники – в одном сплетении. Лишь один
положительный момент можно было отыскать в
происходящем: наступила полная ясность, карты раскрыты.
А раз так, то можно изобрести какую-нибудь спасительную
комбинацию. Времени, правда, маловато...
–
Сперва скажи, что это был за товар? – Алексей задал
встречный вопрос главным образом для того, чтобы
выиграть время.
Наглость – а что это, господа хорошие, как не
наглость, когда четверо вооруженных людей не
испытывают здорового страха перед шестнадцатью не хуже
вооруженными людьми, смеют говорить с ними на равных –
нешуточно возмутила безлицых верховых. Они заголосили,
потрясая оружием, кони под ними заходили.
Наверное, и главарь кавалеристов еле сдержался от
желания скомандовать: «Огонь!». Но – на что и ставил
Алексей (да и, честно признаться, не на что им больше
ставить), товар настолько важен и дорог этим романтикам
больших каракумских дорог, что они многое смогут
проглотить. Смогут до тех пор, пока не вернут себе товар
или не уверятся, что сделать это невозможно. Многое
проглотят, но – не все. И потому грань, за которую перейти
нельзя, надо чувствовать, как канатоходец – натянутый
трос.
И вот старший вновь заговорил. И его голос заставил
остальных смолкнуть, угомониться.
–
Товар в двойных мешках. Внутренние из
непромокаемой
прорезиненной
ткани,
наружные –
обыкновенные, из мешковины серого цвета. Двадцать два
мешка.
Джумагуль уже давно выразительно смотрела на

Карташа. Алексей отлично понимал ее немой вопрос –
может быть, пора назваться? Но Алексей решил пока что
приберечь этот ход.
–
Товар цел, он в надежном месте. Нам он не нужен, –
сказал Карташ. – Все, что нам нужно – это продолжить свой
путь.
«Который хрена с два удастся продолжить», –
мысленно дотянул до логического конца свою реплику
Карташ.
–
И где наш товар? – главарь повторил свой вопрос с
угрожающей интонацией.
–
Если я скажу сейчас – где, неужели ты мне
поверишь? – сказал Алексей с невеселой ухмылкой.
–
Мы поедем туда с тобой и твоими людьми, русский.
А сейчас ты мне скажешь, где Садулла и его люди, –
наконец-то и этот вопрос заинтересовал главаря. –
И как
товар попал к тебе. И еще ты скажешь мне, кто ты такой и
что здесь делаешь.
С ответом Карташ несколько задержался, и не по
своей воле. Один из всадников вдруг поднялся на
стременах, выхватил кинжал размером с добрую саблю,
принялся размахивать им и что-то выкрикивать. Судя по
порывистости и горячности, молодой боец. В смысле –
салабон.
Карташ не стал прибегать к помощи Джумагуль. И без
перевода ясен смысл: связать этих неверных, гяуров, и
пытать, пытать, пытать, пока не скажут все.
Главарю пришлось отвлечься на горячего бойца,
прикрикнуть. Потом он обратился к остальным с короткой
речью, разбитой на фразы, состоящие из одного-двух слов.
Спич сопровождался убедительными,
но
насквозь
непонятными взмахами левой руки. Левша он, что ли,
шайтан его задери?..
«А ихний старшой ненавистью к нам определенно не
пылает, – подумал Карташ, дожидаясь, пока окончится
вразумление подчиненных. –
Судя по морщинам у глаз,
голосу, знанию русского, ему лет за сорок. Почти верняк,
что он служил в Советской армии. У среднеазиатов в

советские годы неслуживший считался кем-то вроде
порченого, им брезговали, девок замуж за такого не
выдавали. А то еще не срочную, а кадровую не служил.
Может, признал во мне офицера и заработала
корпоративная
солидарность? Не,
это
чересчур
романтическая версия. Ближе к правде, думается, будет
предположение, что он недолюбливал этого Садуллу. А еще
вернее, что мы оказали ему добрую услугу, убрав сильного
конкурента по наркопромыслу. Возможно, благодаря нам
он теперь приберет к своим рукам бесхозное дело...»
Наконец вразумление закончилось, и Карташ смог
дать ответ – максимально вежливо:
–
Мы не знаем никакого Садуллы. Но, наверное, ты
говоришь о тех людях, что напали на нас в городе Уч-
Захмет. Нас застала в пути песчаная буря, мы вынуждены
были вернуться в Уч-Захмет, чтобы переждать бурю.
Возможно, по той же причине в городе оказались и те люди,
что напали на нас. Но причина, по которой они напали на
нас, мне неизвестна. Может быть, они приняли нас за
других. Мы просто не дали себя убить. Согласись, не дать
себя убить – для мужчины уважительная причина. Я думаю,
подтверждением правдивости моих слов служит то, что мы
не взяли товар.
Среди воинов возник легкий шепоток: никто ни
бельмеса не понимал, о чем толкует бледнолицый, однако
выражать вслух свое недовольство этим фактом они не
решались.
–
Садулла был хороший воин, – после некоторой
паузы задумчиво произнес главарь. – Очень хороший. И его
люди были не последние в своем ремесле. Как вам удалось
его победить?
–
Мы тоже кое-что умеем, –
сказал Карташ с
наигранным бахвальством. Вроде бы, на Востоке хвастаться
своими доблестями в порядке вещей, даже приветствуется.
А если и не так, то ничего страшного.
–
Допустим, ты говоришь правду, – взгляд старшого
буравил Карташа, но ненависти в нем определенно не
было. –
Однако под вами верблюды Садуллы. Вы взяли их

себе. На чем же вы передвигались до этого? Почему я не
должен думать, что вы напали на Садуллу и его людей ради
того, чтобы завладеть верблюдами? А товар вы могли не
взять с собой из хитрости, но запланировали вернуться за
ним позже.
«Умный, сука», – не без уважения подумал Карташ.
–
Мы ехали на автомобиле, но он сломался, – сказал
он. –
Мы пошли пешком. Да, нам предстояло идти пешком
и дальше, – Карташ предпочел сказать правду. –
Ты волен
подозревать нас в чем угодно. Но разве не могло все
обстоять именно так, как я рассказал? А если могло, то
неужели тогда правота не на нашей стороне?
–
И куда же вы шли? И ты, русский, не ответил: кто вы
такие?
Карташ повернулся к туркменке.
–
Скажи им, Джумагуль.
Джумагуль глубоко вздохнула, словно готовилась к
прыжку в воду со скалы, и начала говорить. Говорила она,
как показалось Карташу, довольно долго. Поначалу
спокойно, потом разгорячилась. Карташ расслышал
несколько знакомых имен.
Выслушав ее, главарь сказал:
–
Я, разумеется,
знаю...
знал
Аширберды
Аллакулыева, хозяина Дангатара, и слышал о самом
Дангатаре. Да, женщина сказала так, что твои прежние
слова стали весить тяжелее. Но еще далеко до того, чтобы
поверить им. Я не буду спрашивать тебя, русский, зачем ты
и твои люди понадобились самому уважаемому
Аширберды, мир его праху. Потому что он был очень
большой человек и о нем пусть спрашивает тоже очень
большой человек. О нем у тебя спросит мой хан. И это мое
последнее слово, мое окончательное решение.
«Все к этому и шло, – устало отметил про себя
Карташ. –
Ну не отпустили бы они нас, в самом деле,
подобру-поздорову, даже скажи мы им, где валяются ихние
мешочки с марафетом!»
–
А кто твой хан? – спросил Алексей, потому что
вроде как должен был об этом спросить.

Старшой ненадолго задумался. Вряд ли он
напряженно вспоминал имя своего хозяина, скорее уж
думал о том, не слишком ли жирно будет этому русскому
знать так много.
–
Хан Неджметдин, – все-таки старшой не нашел
ничего зазорного в том, чтобы назвать имя хозяина.
Джумагуль наклонилась к Карташу и прошептала не
то чтобы испуганно, но интонации в ее голосе заставили
Алексея похолодеть:
–
Это вождь одного из кочевых племен. Миф, легенда.
Никто не видел его... а если и видел, то уже никому не смог
рассказать об этом...
–
А теперь вы должны отдать нам оружие и ехать с
нами, – потребовал главарь.
–
Мы поедем с вами, – смиренно сказал Карташ, – но
оружие не отдадим. Пока мы с оружием, у вас не появится
желания ничего выпытывать у нас, как предлагал твой
человек. Если вы попытаетесь отнять оружие силой, мы
начнем стрелять. Мы погибнем, но и вы останетесь без
товара.
Старшой покачал головой. И – почему-то так
подумалось Карташу – усмехнулся под повязкой.
–
Таких, как ты, русский, у нас зовут яланчы. На ваш
язык это можно перевести как «пройдоха, ловкач,
увертливый человек». Если ты останешься жив и мне
придется за чем-то обращаться к тебе, я так и буду звать
тебя: яланчы...
Повинуясь приказу предводителя, двое кочевников
споро ускакали вперед – не иначе, чтобы предупредить хана
о случившемся и скором прибытии гостей, еще двое
двинулись обратно, к городу – наверняка чтобы проверить
искренность означенных гостей, а заодно и постараться
отыскать товар.
Оружие у пленников все-таки не отобрали и даже не
стали связывать, что было добрым знаком: по крайней мере,
расправа отложена на некоторое время, за которое,
глядишь, что-нибудь да произойдет. Например, появятся
правительственные войска, конкурирующее племя, талибы,

Хоттабыч на ковре-самолете, черт в ступе – короче,
завяжется перестрелка, начнется суматоха, а в суматохе
всякое может случиться... Однако ничего не происходило,
сколько Алексей Карташ, трясясь на жестком и потном
лошадином хребту позади одного из бедуинов и цепко
держась за его бока, не всматривался в однообразие
окружающих их Каракум. Быстрым аллюром кони цепочкой
огибали барханы, взлетали на гребни песчаных хребтов,
поднимая тучи песчаной пыли соскальзывали в распадки
между ними и уносили четверых беглецов все дальше и
дальше от мертвого города, в самое сердце пустыни. Смена
транспорта и манеры движения положительным образом на
самочувствии отнюдь не сказались: спина и задница уже не
ныли и даже не болели – спина и задница вообще потеряли
всякую чувствительность, одеревенели и атрофировались.
Бедная Машка, ей, наверное, еще более паршиво... Но что
он мог поделать? Сверзиться с коника вместе с бедуином,
наглотаться песку, ткнуть стволом ему в бок и... И что?
Требовать встречи с российским консулом? Везти их
немедленно к Дангатару? Щас тебе. Шмальнут в спину – и
дальше поскачут, делов-то...
Цели путешествия они достигли к вечеру, когда
Алексей окончательно утвердился во мнении, что эта гонка
в никуда через пески не закончится никогда. Они поднялись
на очередную из бесконечного числа песчаных гряд и вдруг
остановились на ее пологой вершине. Лошадки прядали
ушами и возбужденно пофыркивали, почуяв близость
роздыха.
Красиво это было, что ни говори, хотя ничего этакого
в открывшейся им картине не наблюдалось. На
относительно ровном участке пустыни площадью с
квадратный километр, залитый красным светом садящегося
солнца, раскинулся лагерь пустынных бродяг – или как это
правильно у них называется, стойбище, кочевье? – около
пятидесяти шатров, над которыми вьются струйки дыма,
между шатрами по своим кочевничьим делам снуют люди,
брехают собаки, горят костры... Пустынная пастораль,
одним словом. Отряд спустился вниз, тут же подбежали

чумазые
мальчишки
в
рванье,
подозрительно
напоминающие цыганят, перехватили поводья и, бросая на
четырех мушкетеров откровенно любопытствующие
взгляды,
перебрасываясь
отрывистыми
фразами,
несомненно, напрямую касающимися их внешности, повели
лошадок в глубь лагеря. Женщины поднимали головы от
исходящих паром котлов и провожали незнакомцев хмурым
взглядом.
Спешились наконец – возле грязно-зеленого шатра,
расположенного в центре стойбища, который вовсе даже
шатром не был, а являлся армейской походной палаткой
производства США, и не самой устаревшей модели,
насколько разумел Карташ. Старшой на мгновенье сунул
голову за полог, сказал что-то и вынырнул обратно.
–
Ты, – его палец указал на Алексея. –
Хан будет
говорить с тобой. Остальные будут ждать.
–
Но... – начал было Алексей.
–
Хан будет говорить с тобой, – жестко перебил
предводитель отряда, откидывая полог. –
С твоими
друзьями ничего не случится. Пока не закончится беседа.
Отдай оружие и заходи.
Карташ посмотрел на спутников, пожал плечами,
скинул с плеча автомат, вынул из-за пояса «глок» и,
мысленно перекрестившись, шагнул внутрь палатки.
Глава 10
ЛЕГЕНДА ВО ПЛОТИ
15 арп-арслана 200* года, 22.32.
Мифический хан Неджметдин оказался невысоким, но
плотно сбитым азиатом лет пятидесяти, с аккуратно
подстриженной бородкой, разделенными на прямой пробор
черными волосами и глазами такой небесной, прозрачной
голубизны, что иные фотомодели отдали бы за них все свое

состояние. Когда Карташ вошел в «шатер», хан грел руки
над жаровней, каковая являлась здесь единственным
источником света и тепла. И вообще, американский дух был
скрупулезно из палатки изгнан: все технические
достижения штатовской военной мысли, призванные
облегчить солдатику житье-бытье в условиях пустыни –
типа
обогревателя, походной плитки, гамаков и
светильников, были безжалостно выдраны с корнем, зато
приподнятый над землей пол устилали в беспорядке
набросанные ковры, пледы, кошмы и шелковые подушки,
повсюду стояли чаши, вазы, блюда с мясом и фруктами. Не
оборачиваясь, хан сказал на чистейшем русском:
–
Мир тебе, путник.
–
Мир и вам, повелитель Неджметдин, – вежливо
сказал Карташ. Поколебался и добавил нерешительно, пока
еще не представляя себе, как строить беседу с этим царем
бедуинов: – Я Алексей, из России. Двое моих друзей –
девушка с короткими волосами и блондин – мои друзья. К
тому, что произошло в Уч-Захмете, они не имеют никакого
отношения...
Хан обернулся, поморщился. Облачен он был в
роскошный шелковый халат до колен на манер китайского,
расшитый желтыми драконами.
–
Я буду звать тебя так, как окрестил мой помощник:
Яланчы. А ты можешь называть меня Недж. Неджметдин –
слишком коряво для русского языка, а повелитель –
слишком выспренно, – он отошел от жаровни, сел по-
турецки на подушки, отщипнул виноградину от кисти
(глухо брякнул о край блюда большой безвкусный
перстень), задумчиво кинул в рот.
«А ведь он не туркмен, – вдруг понял Карташ. –
Мусульманин – наверняка, но не туркмен... Кто же тогда?
И как это нам поможет?»
–
Садись, путник, в ногах правды нет. Если хочешь
есть – ешь, если хочешь пить – пей. И ничего не бойся.
Пока ты в моем доме, ты мой гость. Ты мой гость, пока я не
решу, как с вами поступить... А решение, должен сказать,
принять непросто. Садись и расскажи все сначала, что

произошло в Уч-Захмете.
И Алексей рассказал. Все, начиная от их прибытия на
станцию Буглык и заканчивая боем во время песчаной бури.
О платине он, разумеется, умолчал, равно как и о том, что
Дангатар жив, однако на рассказе об истинной цели их
приезда в Туркмению Неджметдин и не настаивал. Когда
Карташ закончил, хан некоторое время молчал, глядя в
огонь жаровни. На его груди таинственно поблескивал
огромный кулон на толстой, в два пальца, золотой цепи.
Кулон был усыпан разноцветными камушками: Карташ
искренне сомневался, что стразами.
–
Странное положение, – медленно сказал хан. –
С
одной стороны, если, конечно, ты говоришь правду, вы
всего лишь защищались от людей Садуллы, который,
откровенно говоря, всегда сначала хватался за оружие, а уж
потом думал. И защищались успешно, как и подобает
настоящим воинам... Я знал и Дангатара, и хотя наши пути
никогда не пересекались, я уважал его. И если вы его
друзья, то, значит, вы достойные люди. Это с одной
стороны, –
еще одна виноградина исчезла во рту
Неджметдина. –
С другой же стороны, вы сломали звено в
цепочке, которую я выстраивал не один год. Караван
Садуллы вез очень дорогой товар, этот товар ждут очень
большие люди, и если он не прибудет вовремя... а вовремя
он уже не прибудет. Я теряю не только деньги, я теряю
уважение больших людей. Как, спросят они, мы можем
доверять Неджметдину, когда он не держит слово и
задерживает поставку? И в этом виноваты вы. А это плохо.
–
Я могу указать место, где спрятан товар, –
осторожно сказал Карташ. –
Твои люди могут взять его и
отправить заказчику...
–
В обмен, конечно же, на вашу свободу? –
усмехнулся хан. –
Поверь, у меня и так найдутся средства
развязать тебе язык. А потом убить.
–
Недж... –
сказал Алексей, лихорадочно прокачивая
ситуацию. Если этот пустынный король не сразу
распорядился вырвать им ногти и порезать на ремни, если
он еще поболтать хочет, есть шанс, как минимум,

выторговать жизнь. А как максимум, и свободу. – Недж, мы
просто оказались не в то время и не в том месте. Поверьте, у
нас и в мыслях не было мешать вашей... работе. Мы хотим
помочь вам исправить то, что испортили не по своей вине, и
пойти своей дорогой.
–
Однако вы помешали... Ты хорошо держишься,
Яланчы, клянусь пророком Нухом. Но все дело в том, что
ваша жизнь сейчас дешевле воздуха, которым мы дышим...
Допустим, я найду товар и доставлю его большим людям.
Допустим, большие люди простят мне задержку. Но что
дальше? Садулла, хоть и был дурак, но был очень хорошим
проводником. Он возил товар из Афганистана, и всегда
успешно, без потерь, без обмана, без проволочек. А возил
он, как ты наверняка уже проверил, не ковурму какую-
нибудь на базар, а мак. Опий. Это был один из самых
больших каналов, и я очень дорожил им, поскольку через
Пакистан и Иран доставлять товар в Европу стало трудно,
там усилили границы, там борются с Аль-Каедой и
наркоторговлей, поставщикам понадобились новые пути,
пути через Туркмению. Садулла знал один такой путь. И он
знал продавца. Я продавца не знаю. Я не знаю, какими
тропами он вел караван через границу. И теперь Садулла
мертв, и мертвы все караванщики. Их убили вы.
–
И что ты собираешься делать? – спросил Алексей
напрямик, чувствуя, как по спине поползли струйки пота. –
Убить и нас в отместку? Запытать до смерти? Только вряд
ли это вернет караванщиков, Недж...
Неужели придется сдать ему платину? Ай-ай-ай, как
нехорошо-то...
–
Я еще не решил, – признался хан Неджметдин. И
совершенно неожиданно добавил: – Вы очень необычная
компания, Яланчы, самая необычная из всех, что я встречал.
Ты – наверняка военный, у тебя выправка офицерская, а
твоя подруга – городской житель, в пустыне ей делать
абсолютно нечего. Твой приятель не так давно с зоны, и я
не удивлюсь, если узнаю, что покинул он ее по собственной
воле, супротив воли Хозяина... Что же вас объединяет, а?
Что вы здесь делаете?

Алексей ничего не ответил, подумал лишь:
«Интересно, а когда это ты сумел нас разглядеть? В щелку
подглядывал, как мы подъезжаем, что ли?..»
Хан опять ухмыльнулся, поняв его мысли по-своему.
–
Не удивляйся, я с детства жил в России... в
Ленинграде. Я сидел в России. В восемьдесят девятом,
когда моя... родина начала борьбу за независимость от
Большого Брата. Тогда модно было выходить на
демонстрации протеста, тогда модно было сидеть за
убеждения. Я был молод, и я сидел. И тоже ушел с зоны по
своей воле. Потому что понял, что Россия – это не мое.
Поэтому я сразу почувствовал твоего приятеля...
«Ага, ностальжи поперло, – подумал Карташ. – И ведь
скучает, бай фигов, по России-матушке...»
–
Теперь у нас все по-другому, –
сказал он
проникновенно, изо всех сил стараясь, чтобы его слова ни в
едином звуке не звучали фальшиво. –
Россия стала
другой...
И это было ошибкой.
–
Другой?! – гаркнул хан, едва не опрокидывая блюдо
с виноградом. –
Другой, ты говоришь? Дурак. России как
было наплевать на себя, так наплевать и сейчас. Я вожу мак
из Афганистана. Талибы запрещают выращивать мак,
поэтому я покупаю его у Северного Альянса, а Северный
Альянс поддерживает Россия. Значит, Россия поддерживает
и мой бизнес? Я вожу мак через Туркмению, потому что я
купил здешних чиновников. Здешних чиновников покупают
все, даже американцы. Почему же Россия не может купить
их, если не в состоянии договориться, почему позволяет
маку и исламистам расползаться по вашей Азии? Мало вам
небоскребов в Америке?!. –
Он вдруг успокоился – видать,
выплеснул, что накипело. –
Иди, Яланчы. Я завтра
подумаю, что с вами делать.
Смешавшись, Карташ поднялся.
–
А мои друзья...
–
Ты завтра с ними увидишься. Я не хочу, чтобы вы
общались, пока я не принял решение. Иди, Ахмед покажет
тебе твой кара-ой, – и он звонко хлопнул в ладоши.

Кара-ой, оказалось, называлась кочевничья юрта,
которая по внутреннему убранству мало чем отличалась от
жилища философствующего хана, разве что ковры были
победнее, да подушки не шелковые. Карташ, как был в
одежде, растянулся на коврах и стал смотреть в дырку в
потолке юрты, куда лениво уплывал дым из жаровни. Так
же лениво клубились мысли и в голове Алексея.
Поразмыслить было о чем, но думать не хотелось
совершенно. За матерчатыми стенами юрты кто-то смеялся,
кто-то наяривал ритмичное «дум-дум-дум» то ли на
барабане, то ли на тамбурине, периодически пламя костров
взвивалось к небу разбрасывающими искры столбами,
словно бензину плеснули – сквозь щель в пологе он видел
отсветы оранжевого огня. Праздник у них, что ли? Ага,
конечно, – по случаю гибели каравана с наркотой, сиречь с
заработком... Он закрыл глаза, и тут же полог откинулся,
внутрь кто-то проскользнул. Карташ приподнялся на локте:
–
Кто тут?..
–
Т-с-с-с... –
Голос женский, незнакомый. –
Меня
зовут Айджахан. Меня прислал Неджметдин.
–
Зачем? – тупо спросил Алексей.
–
Ты – гость, –
непонятно ответила женищна и
приблизилась. В неверном свете жаровни Карташ разглядел
ее – симпатичная юная азиаточка, гибкая и тонкая, в
невесомом платьишке, напоминающем сари.
–
А там у вас праздник, что ли?
–
Да.
–
По поводу?
–
Наступила ночь, и все живы...
Она присела рядом, и Алексей уловил аромат свежего
сильного тела – что, согласитесь, было странно для
кочевников: ни тебе запаха пота, ни вони костра...
–
Человеку одиноко среди незнакомых людей, а если
одиноко, значит грустно. Я хочу развеселить тебя, –
Айджахан легонько коснулась губами его губ, и сари
соскользнуло на ковер.
«Любопытно, а к Машке тоже такой развлекатель
заглянул?» – появилась дурацкая мысль, но потом исчезла,

когда ловкие пальчики освободили его от рубашки и
взялись за пряжку ремня.
Откровенно говоря, секс был не самой важной вещью,
необходимой ему в этот момент, но сопротивляться сил не
было. Да и какого черта, спрашивается? Вот как ударит
ханчику завтра в башку, что чужаков лучше закопать
живьем в песке, чем требовать с них выкуп за покрошенный
караван...
Когда девичья головка склонилась над его естеством,
уже освобожденным от плена джинсов, мелькнула еще одна
мыслишка, последняя: «А ханчик все-таки не такой
мудак...», –
но потом и она была вымыта волнами
наслаждения.
...Утром предводитель кочевого племени вновь
призвал Карташа к себе – на этот раз в палатке
присутствовали Маша и Гриневский с Джумагуль, а также
несколько других официальных лиц – вида исключительно
злодейского.
–
Хорошо
ли
ты
провел
ночь,
Яланчы? –
приветствовал его Неджметдин.
Карташ вспомнил кое-что из того, что вытворяла с
ним смугленькая Айджахан, и сдержал зевок: выспаться ему
практически не дали.
–
Великолепно, Недж...
–
Рад. А я за ночь решил, что мне с вами делать,
друзья мои. Да вы садитесь, разговор у нас долгий... Итак,
прошу слушать внимательно, не перебивать, с кулаками на
меня не бросаться – не допрыгнете... Итак, мои люди
обыскали Уч-Захмет и доложили, что все происходило
именно так, как вы и рассказали. Более того: вашу
захоронку они обнаружили, изъяли и доставили сюда... Я
сказал – не перебивать! Сей факт ничего не меняет. Я
потерял деньги, вы нарушили мои планы, вы встали у меня
на пути и должны вину искупить.
Теперь в его голосе и повадках появилось что-то
неуловимо знакомое, и прошло еще несколько минут,
прежде чем Карташ вдруг понял: именно таким тоном

говорят блатные, когда собираются развести лоха за какое-
нибудь мелкое прегрешение. И насторожился. В воздухе
отчетливо запахло угрозой, и это почувствовали все.
–
Недалеко от границы с Афганом, – продолжал хан
отрывисто, глядя на Алексея и Гриневского, – по ту
сторону, разумеется, обитает некий мелкий князек, некий
шах Мансуд. Вы о нем, разумеется, и не слышали даже, зато
у меня он уже – как это говорится? – в печенках сидит. Он
мешает мне. Он перехватывает мои караваны с товаром, он
настраивает против меня людей, с которыми я работаю, он
пытался убить меня. Словом, он мой злейший враг, и я
поклялся на Коране, что вместе нам по одной земле не
ходить. Поэтому я дам вам оружие, дам проводника,
который доведет до границы. Вы пойдете в Афганистан и
убьете шаха. Сроку вам – пять дней, спустя это время я
прикажу сниматься с места, и меня вы уже не найдете. А в
качестве залога того, что вы не сбежите по дороге, ваши
женщины останутся здесь. Когда вы вернетесь, я верну их
вам и отпущу на все четыре стороны. Если вы не вернетесь,
я буду считать себя вправе поступать с женщинами так, как
пожелаю.
Повисла напряженная тишина, а потом побледневшая
Маша спросила ледяным голосом:
–
Это, я надеюсь, шутка?
Вместо ответа Неджметдин выволок откуда-то из-за
спины ствол, в котором Карташ мигом признал снайперский
автомат СВУ-АС. Он непроизвольно сглотнул. Какие уж
тут шутки...
–
Вот и обещанное оружие, – улыбнулся Недж. –
Вопросы?
–
Куча вопросов, – тут же откликнулся Гриневский.
Джумагуль удивленно посмотрела на полюбовника –
похоже, он уже смирился и теперь просчитывал в голове
варианты. Или задумал какую-то свою игру?.. – Погранцов,
которые нам встретятся, мочить или сначала в плен брать?
Типа, пошутил, ур-род...
–
Пограничников не будет, – серьезно сказал хан. –
Это мои заботы – обеспечить вам доставку на место и

отход. Дальше?
–
Как ты узнаешь, что мы его грохнули?
–
Резонный вопрос. У шаха на шее есть медальон.
Снять его можно только с головой... Вы принесете мне этот
медальон. Голову не прошу, цените.
–
Премного благодарны, – сказал Карташ.
–
Как мы попадем в его дворец? – спросил Гринев-
ский.
–
Дворца тоже не будет... Итак, насколько я вижу, мое
предложение принято единогласно, возражений нет. Тогда
идем дальше и переходим собственно к плану.
Глава 11
ГОСПОДА КИЛЛЕРЫ
17 арп-арслана 200* года, 11.27
...А дальше были горы. Горы уже по ту сторону
границы – фиктивной, как выяснилось, имеющейся
исключительно на бумаге, каковую они пересекли
совершенно беспрепятственно, не встретив ни единой
живой души. Дальше лошадкам было не пройти, они
оставили проводника и лошадей у подножья гор и дальше
пошли вдвоем. Так называемая тропа петляла среди камней,
над уступами, под уступами, проходила по узким карнизам,
свалиться с которых и загреметь вниз по камням до самого
дна было легче, чем удержаться на них. Тропа взбегала
крутыми склонами, тропа вела их пологими склонами и
снова петляла, забирая все выше и выше. Нередко
доводилось проходить по-над пропастью, борясь с
извечным искушением шагнуть туда, в звенящий провал, в
манящую бездну.
Снизу вверх полюбовались на подвесной мост, о
наличии присутствия которого их предупреждали на
инструктаже. Недж честно сказал, что по мосту выходит

намного короче, но на том пути велика возможность
встреч, поэтому идите-ка в обход. И они с Гриневским
даже не обсуждали тему – а не рискнуть ли им, не
пробежать ли по мостику. Раз обойти спокойнее, будем
обходить. Нормальные герои, как известно, всегда идут в
обход.
Иногда открывались соблазнительные виды: долины,
на которые горы отбрасывали причудливые тени, мелкие,
бурлящие и каменистые горные потоки, возле которых
промелькнет то кабан, то архар, то шакал, видели они даже
и пришедшего на водопой леопарда. Хватало в долинах и
всякой растительности:
островков
леса,
зарослей
кустарника, зачастую довольно протяженных, почти
альпийских при взгляде сверху лугов. На одном из таких
лужков, зеленеющем вдоль берега горной реки, они
углядели пасущуюся отару овец и чабана, дремлющего на
пригорке. Сущая пастораль. Будь они мирными
альпинистами, обязательно бы поумилялись. Но они не
были альпинистами и цели их были далеки от мирных.
Лучше гор могут быть только горы – это сказано для
тех, кто лезет вверх по доброй воле. А вот ежели не по
доброй,
то
эмоции
одолевают
диаметрально
противоположные: да в гробу я эти горы видал! Раскатал бы
их ядреной бомбой в равнину с превеликой радостью! А
этих альпинистов непуганых, романтиков хреновых, лично
бы заставил Эверест по камушкам разобрать и утопить в
океане, чтоб навсегда отбить у них и им подобных
извращенную любовь к скалолазанью!
–
Стоп, начальник, перекур, –
Гриневский шумно
выдохнул, тяжело опустился на землю, запустил ладонь под
рубаху и принялся энергично растирать шею и грудь.
–
Часто стопорить начал, – Карташ опустился рядом,
снял рюкзак, расстегнул клапан, в котором лежала фляга. –
Таксерская болезнь одолела? Забываешь, что ноги у тебя не
только чтоб педали давить?
–
Какие ноги, едрить-переедрить! Воздуху нет, а ты
про ноги. Кстати, это мы еще поглядим, кто из нас какой
ходок. Вон в тебе тоже килограммов десять верных

лишнего весу.
–
Было десять, –
признал старлей. –
В начале
удивительных странствий. Теперь не больше пяти. А так
пойдет дальше – и щеки ввалятся. На, держи фляжку,
глотни.
Карташ переносил высокогорье лучше. Он, ясное
дело, тоже ощущал недостаток кислорода, но пока не
задыхался. Особенности разных организмов, не более того,
и отнюдь не повод гордиться своим богатырским
здоровьем. Скажем, его, Карташа, всегда укачивало на
горных «серпантинах», а может, тому же Таксисту езда по
петляющей по горам горной дороге будет до лампочки, а то
и в кайф.
–
Когда же будет этот блинский перевал? – спросил
Гриневский, отмахнувшись от протянутой Алексеем
сигареты.
–
Если верить собственным глазам, то скоро. Если
вспомнить, какие петли выписывала порой тропа, то уж и не
знаю. Но до ночи, думаю, доберемся. До ночи, я надеюсь,
мы будем уже по ту сторону. Желательно, конечно,
спуститься как можно ниже.
–
Пошли, что ли?
–
Пошли.
Ночь застала их черт знает где, но уже за перевалом.
По плану Неджметдина, они должны были заночевать в
каком-то жилище отшельника, выбитом в камне. Но
такового им не попадалось. Вроде бы, по прикидкам, они не
дошли до него приблизительно километра два. А может, и
вообще умотали не в ту сторону. Шайтан тут разберет, где
они, где жилище, где этот храм судьбы. Что тут поймешь
без нормальной карты! То, что нарисовал якобы грамотный
сын Неджметдина, могло сойти за карту разве что у
народов, не знакомых с топографией, а то и с
письменностью вообще. Какие-то наскальные рисунки,
скопированные на бумагу. Ну что это, скажите на милость,
за обозначение – обведенное в кружок рогатое чучело! Как
это прикажете привязывать к местности?! Хорошо хоть, со
слов этого, прости господи, художника Алексей подписал:

«Отдельно стоящая скала, видом напоминающая голову
оленя». Но и то было слабым подспорьем в одолении
незнакомых местностей. И потом, там где восточному
человеку
видится
рогач,
западный
усмотрит
инопланетянина или фаллос...
Вдобавок хан Неджметдин явно переоценил их
скороходческие качества. Друг Неджметдин, строя расчеты,
держал в уме не иначе кого-нибудь вроде маленького Мука,
сигающего через горы и долины в волшебных сафьяновых
туфлях. Они же с Гриневским так не могут, они обуты в
тяжелые армейские ботинки, от которых волшебства фиг
дождешься.
Короче говоря, пришлось заночевать, где застала
рухнувшая с неба ночь. Не идти же на ощупь, чтоб
свалиться друг за другом в пропасть, как слепцы на
известной картине.
Насчет того, можно или нельзя разводить костер,
инструкций не поступало. Здравый смысл подсказывал, что
лучше бы этого не делать, мало ли кого принесет на огонек,
но не разводить было смертоубийственно – вместе с ночью
пришел холод гораздо сволочнее равнинного, холод, от
которого и под бушлатами не спрячешься.
Поскольку они понимали, к чему дело идет, хворосту
насобирали по дороге. Да и под стоянку присмотрели
местечко, где торчало невысокое и корявое засохшее
деревце. В общем, на ночь сушняка должно хватить.
На костре разогрели банки тушенки. Вскипятили в
алюминиевой кружке чай. Кипятили и пили из
единственной кружки по очереди, потому как напитки они
употребляли разные: Карташ – нормальный крепкий чай с
сахарком, Гриневский – чифирек...
А вокруг вздымались черные громады гор, накрытых
холодным и прозрачным, как хрусталь, небосводом, с
которого таращились среброглазые звезды. Горный мир
спал, но тишина здесь господствовала совсем другая, не та,
что в мертвом городе Уч-Захмет до появления
наркокурьеров. Там стояла затхлая могильная тишь, если ее
нарушит какой-либо звук, то он прозвучит столь же

зловеще, как скрипы и шорохи на ночном кладбище. Здесь
же тишина была живая, осязаемая, густая и, черт побери,
величественная. Вот внизу взвоет или разразится ревом
какая-нибудь зверюга, хлопая тяжелыми крыльями,
пролетит слившаяся с мраком птица, обрушатся камни – и
камнепад еще долго-долго громыхает, дробясь на мелкие
звуки. Романтика, блин...
Карташ сказал негромко:
–
Ты видел такой фильм про двух англичан-
авантюристов, которые полезли за золотом в горы
Афганистана? То есть вот сюда же, – он вытянулся возле
костра, положив голову на рюкзак, закурил. – В начале века
дело происходит. Пронюхали они каким-то образом, что
там имеется маленькая, но очень недоступная страна, где
пока ни один белый человек не бывал, зато полно желтого
металла. Шон Коннери там играл, и еще один, английский
актерик, не помню, как кличут. Названия тоже не помню. А
заканчивается кино плохо, прямо скажем, не по-
голливудски, без всякого хеппи-энда. Но очень жизненно:
Шон Коннери ласты склеивает, а его дружок еле оттуда
ноги уносит, возвращается ни с чем. Не смотрел? Ну,
неважно. Так вот, те горячие английские парни пробирались
так же, как мы, горными тропами. Правда, им приходилось
еще хуже, они там от безнадеги даже собрались ручонки на
себя наложить, так все было плохо. Ну, утешил я тебя хоть
немного? Ведь обычно, когда кому-то сложнее, чем тебе,
это утешает. Ну да ладно. Вспомнил я этих англичашек
вообще-то по другому поводу. Вспомнил я, что когда глядел
тот фильм, то чуть ли не жалел, что нет уже на земле
подобных уголков...
–
Уже тогда мечтал о карьере авантюриста? – хмыкнул
Гриневский.
–
Возможно, мин херц, возможно. Но я о том, как же я
все-таки ошибался насчет заброшенных уголков. В Сибири,
блин, обнаружил, что все не так уж плохо по этой части. В
той же тайге еще полным-полно мест, где не ступала нога
человека. Или ступала, но наследить, слава богу, не
смогла... а то и не успела. Азия, она умеет оберегать свои

секреты. А вокруг нас тоже, между прочим, Азия. Вдобавок
дикая, не облагороженная западной цивилизацией. Так что
заброшенные города, а уж тем более какие-то руины,
хранящие захоронки ушедших веков, на Шоне Коннери не
закончились...
–
Думаешь, там, куда мы пехаем, есть рыжевье? –
лениво поинтересовался Гриневский, не спеша прихлебывая
чифирек.
Карташ поморщился.
–
Не-а, не думаю. Увы, не стоит переоценивать
религиозное величие аборигенов. Слишком хреново им
здесь жилось, слишком долго... –
какое там долго! – сто с
лихвой лет непрерывно воюют! Не один хан, так другой
выскреб бы все золото и махнул на оружие и жрачку... А
вот то, что, по их мнению, продать нельзя, но за что
археологи и музеи отсыплют немалые денежки в твердой
валюте, вполне могло сохраниться до нынешних дней и в
наилучшем виде. Например, какая-нибудь каменная баба
эпохи иранских Ахеменидов. Или обломок забора, на
котором лично Магомет матерное слово вырезал. В
тутошних местах, знаешь ли, история бурлила. И кого тут
только не было, кто тут только не паханствовал. И Саша
Македонский, и Парфянское царство, и арабы всех видов, и
вездесущие татаро-монголы, и Тимур небезызвестный, и
турки-сельджуки, и... и до дури кого еще. Так что есть
дополнительный стимул для нашего путешествия. Это я к
тому, что вдруг других стимулов не хватает...
–
Давай ничего не брать, не трогать и не ломать, –
серьезно сказал Гриневский. –
Не хватало нам еще банды
мстительных религиозных фанатиков, уперто прущих по
следам. Это тебе не греки, у которых из-под носа твои же,
заметь, англичане вывезли по частям Акрополь или
Парфенон, уж запамятовал что именно, а греки – эллины,
заметь, мать их! – мало того что не воспрепятствовали, так
и до сих пор лишь изредка поноют: «Отдайте, отдайте», –
их пошлют, они и заткнутся... А вот укради кто или
разрушь мусульманскую святыню, земля у того под ногами
будет гореть. Найдут, под землей достанут. На перо

поставят, семью вырежут. Или всю жизнь будешь по норам
ховаться, с места на место переползать, как этот, Салман...
не Радуев, а другой... как его там... который Коран
обстебал...
–
Салман Рушди, – подсказал Карташ.
–
Во-во. Это жизнь, что ли?
Немного помолчали. Откуда-то издали донесся долгий
треск, словно ворочаются во сне древние горы, старчески
похрустывая каменными суставами.
–
Я скажу, начальник, почему тебе вдруг вспомнились
те парни из кино, – нарушил молчание Гриневский. –
Потому что тащишься ты от всего этого, прет тебя от такой
житухи. Болтаться между жизнью и смертью, шагать по
неизвестности на адреналиновом марафете. Тебе по жизни
нужна погоня за сокровищами, без дома и мыслей о доме,
не расставаясь с оружием, и чтоб никто тебе запреты не
чинил.
–
Ну, допустим, – Карташ повернулся, чтобы бросить
в огонь докуренную до фильтра сигарету. –
С оговорками,
конечно, но принимается. А ты? Если б тебя тоже не
тянуло, ты бы не вписался в эту авантюру?
–
Я-то? – переспросил Петр. –
Ты, начальник, не
можешь поставить себя на мое место, ты рассуждаешь как
вольный.
–
А ты сейчас разве не на свободе?
–
Хрена. Несвобода – это не только крытка, не только
зона. Вот смотри, я тебе покажу разницу между нами.
Допустим, ты сейчас решаешь, что все, шабаш, с тебя
довольно. И делаешь ноги в Москву. Там ты вытаскиваешь
из запасной колоды всех своих корешей... Кстати, наводку
дам: заверни в Генкину контору и слей информашку про то,
где платина заныкана. Возможности у конторы нехилые,
хватит, чтобы ящички вытащить. И получишь полную
отмазку. В худшем случае, тебя попрут со службы, а то и не
попрут, а еще и повысят... На мне же висят срок и побег. И
покровителей у меня нема. Поэтому завернут меня обратно
в тюрягу, где мной с ходу плотненько займутся шестерки
Пугача. Ну, допустим на секунду, что при фартовом

раскладе не вернут, а освободят. Тоже не выход. На хазу к
жене вернуться не получится, там меня опять же выловят
или люди Пугача или хозяева прииска, которые тоже,
думается, мутят сейчас свое следствие. Да и жену я
подставить под удар не смогу. Значит, нет у меня другой
дороги, только одна. Одна дорога и никакого выбора – что
это, как не несвобода?
–
Мог бы я с тобой поспорить, – сказал Карташ, – да
как-то лень. И, главное, незачем. Все равно ничего не
изменишь. Все равно завтра нам с тобой предстоит
добывать свободу не себе, так нашим женщинам, и ничего
тут уже не изменишь.
–
Тогда давай, начальник, тянуть спички, кому какую
смену стоять, и – на боковую...
Жилище
отшельника
они
увидели
наутро.
Оказывается, они не дошли до него метров восемьсот. Но
кто же знал! Жилище то представляло собой пещерку,
выдолбленную в скале. С комфортом жил старец, ничего не
скажешь. А вскоре подобные жилища стали попадаться
частенько. Некоторые располагались так высоко, что
приходилось только затылок чесать: как же затворники туда
забирались, не по отвесной же стене, аки отец Федор? И где
хавку добывали? Или приносил кто, а отшельник поднимал
на веревке? Карташ попытался было подключить
Гриневского к обдумыванию этих загадок.
–
Помнится, у мусульман отшельничество не так
развито, как у христиан и прочих религий. Или я чего-то
путаю?
На это Гриневский пробурчал под нос нечто
неразборчивое. Вроде бы, послал поочередно все религии
мира и некоторых умников, которым делать больше нечего,
кроме как забивать голову всякой туфтой. Одно было ясно –
поддерживать увлекательную путевую беседу про
отшельников разных стран и народов он явно не собирался.
–
Ну, кажется, переход суворовых через шмальпы
подходит к веселому концу, – еще через час пути произнес
Карташ, вытянув палец в направлении гряды, похожей на
шипастый хвост ящера.

–
Ну да, что-то про такое Недж и говорил, –
вглядевшись, согласился Гриневский.
–
Доберемся минут через двадцать. Оттуда до
чертовой купальни, по утверждению нашего доброго
Неджметдина, еще час продираться через какие-то
каменные поля и щели. Значит, до полудня, – Алексей
взглянул на часы, – в запасе у нас окажется аж целых
полтора часа. Не так уж и скверно, а?
–
Я вот думаю, а не проще ли было разнести то
стойбище вместе с Неджем и геройски погибнуть на
территории бывшей общей родины, чем так корячиться, а
потом еще и сложить буйну голову на чужбине...
–
Вопрос, конечно, интересный. У меня, например,
четкого ответа нет. Так что пошли дальше...
Пока их поход проходил согласно предварительно
полученному
описанию.
Попетляв
среди
камней,
продравшись сквозь щель в скалах и держа курс на самый
высокий из «шипов» гряды, они вышли, как и было
предписано, к сухому руслу. Впрочем, это сейчас оно сухое,
а когда тают горные снега и озеро – конечная цель их
хождения за горы – переполняется, то по руслу журчит-
струится поток. Но в данную минуту снега не таяли, и
потому ничто не препятствовало двум славным парням
проползти вверх по отсутствующему течению.
Начиная с этого самого места, где сухое русло
раздваивалось, огибая валун высотою с человека, следовало
двигаться только по вычерченному на карте пунктиру,
следовало скрупулезнейше выполнять все полученные
предписания. Отклонись они хоть на миллиметр от
маршрута, хоть в чем-то прояви инициативу – хана, кирдык,
секир-башка. Так сказал уважаемый Неджметдин. Кто уж
там из его абреков наблюдал за тем, как обставлен
купательный ритуал, сколько раз наблюдал или сколько
лет – неизвестно. Но Недж Аллахом клялся, что
выставляемые посты неизменны, ни разу не было такого,
чтобы часовых расставляли по другим точкам. И именно та
кривая, какой они должны одолеть последний участок,
пролегает в мертвой зоне. Единственный путь к цели,

другого нет.
Солнце медленно, но неотвратимо, как маньяк
Джейсон, взбиралось на небосвод. Припекало.
Они скребли брюхом сухое русло невыносимо долго.
Каждый сантиметр давался трудом и самообладанием.
Держались середины – самого глубокого места. Голов –
поглядеть, где там часовые и не поднялась ли тревога – не
высовывали, не пацаны же, в самом-то деле. Особенно
досаждали мелкие камни с острыми краями. Грешников в
аду следует не в котлах варить, а заставлять ползать по
мелким, острым камням.
Еле ползли секунды-улитки. Ориентир – выступ
скалы, похожий на вытянутую вперед гигантскую ногу, –
казалось, не просто не приближается, а еще и отступает от
них по шажочку. Но главное, конечно, были не неудобства,
а неизвестность. Чертовски неприятно отгонять от себя,
точно мух, назойливые мысли: а не обходят ли их в данную
минуту, готовя захват или расстрел...
Когда они, наконец, поравнялись с выступом, то не
почувствовали даже мало-мальского облегчения. Под
прикрытием выступа им предстояло перебежать к скалам,
которые надежно скроют их от глаз часовых, и это,
бесспорно, будет самый опасный участок на пути к озеру.
Ждать удобного момента не имело смысла, потому как все
моменты одинаково неудобны. Лучше уж поскорее
покончить.
И они припустили.
Бежали, рефлекторно пригибаясь, чувствуя на спинах
нарисованные мишени. Юркнули в скалы, повернули за
нагромождение камней.
Все.
–
Фу! – выдохнул Карташ. –
Все ж таки не
подстрелили, как каких-нибудь курей безмозглых.
Маленькая, а радость!
–
Как Неджметдин, сука, все выверил, тактик
долбаный! – восхищение у Гриневского явственно
перемешивалось со злостью. –
Нет, чтобы самому
воспользоваться стежкой-дорожкой, нет, нашел себе

исполнителей!
–
Он, боюсь, и не торопился с исполнением, не
сомневаясь, что рано или поздно дураки найдутся, –
Карташу с трудом давалось говорить шепотом. –
А есть,
интересно, кому стрелять? Может, вообще нет ни шаха, ни
охраны, ни озера?
Карташ погорячился по всем пунктам перечисления.
Они поднялись вверх по скале, забрались в расщелину,
протиснулись выше, оказались на площадке, где вдвоем
разместились едва-едва, осторожнейше, по очереди
заглянули в узкую, в две ладони шириной, щель в камне.
Тогда они увидели и озеро, и шаха.
И очень не понравилось им увиденное. Хотя,
признаться, красивые открылись их взорам места. Такие бы
на туристических открытках шлепать. Озеро, почти
идеально круглое, радиусом метров десять, глубиной где-то
метров пять, располагалось в чаше, выдолбленной в
скальной породе мастерицей-природой. Слово «чистейшее»
не передает в полной мере степени прозрачности озерной
воды, заполнявшей чашу сию... если, конечно, у
прозрачности, как и у свежести, есть степени. Одним
словом, можно бы прозрачнее, да некуда.
Поверхность представляла собой безупречную гладь,
от малейших дуновений ветра водоем закрывала
естественная стена из скальных выростов. А вдоль стены
полукругом вытянулись те самые руины, о наличии
которых предупреждал предводитель кочевников: на темно-
коричневом фоне пронзительно белела большей частью
разрушенная, но местами все же почти целая, почти не
тронутая временем колоннада, кое-где даже сохранились
поддерживаемые ею плиты, а посредине этого сооружения
размещалась небольшая круглая молельня – что-то вроде
каменной беседки с углублением в центре, где, не иначе,
размещался бронзовый жертвенник. Это архитектурное
творение, насколько Карташ себе представлял, имело мало
общего с мусульманскими традициями. Скорее уж во всем
этом просматривалось нечто древнегреческое. Впрочем,
ничего удивительного, если вспомнить, что эти земли

довольно долгое время пребывали под властью империи
Александра Македонского. Собственно, все очень даже
представимо: раненые греческие воины обратили внимание
на то, что после купания в горном озере раны затягиваются
на редкость быстро, по своему обыкновению они,
естественно, приписали чудодейственную силу озера богам
и в честь этих богов соорудили здесь храм. Очень может
быть, что предметы, покоящиеся на каменном дне озера,
помнят тех самых раненых и исцелившихся воинов древней
Эллады.
А предметы покоились. Благодаря неимоверной
прозрачности воды много чего можно было разглядеть на
дне, лишенном и намека на ил: часть мраморной доски с
вырезанными на ней буквами, наконечник копья, изрядно
погнутое блюдо, судя по характерному оттенку зеленого
цвета – из бронзы, осколки мраморного бюста, надо думать,
не пришедшегося по вкусу правоверным мусульманам,
глиняный кувшин с отколотым горлышком, какие-то
черепки, некие совершенно неопознаваемые вещи, а в
выемке на дне скопилась целая груда предметов, поверх
которой лежал истлевший деревянный щит (но не
греческого образца, отметил Карташ, больше похож на
персидский).
Да, что ни говори, платина платиной, а особая статья –
держать в своих руках штуковину, которой, быть может,
касался сам гражданин Македонский. А то и владел. И ведь
действительно что-нибудь весьма ценное запросто может
валяться здесь на дне! Хоть те же осколки бюста, которые
сложи и выйдет, скажем, голова Зевса работы гениального
мастера, какого-нибудь Распопулоса из города Кастракиса,
от которого дошло до нас всего одно скульптурное
творение, и вот, пожалте – второе. Неужто ценители
поскупятся ради того, чтобы стать единственными
обладателями раритета? Да выложат как миленькие,
сколько ни запросишь. Эх, кабы не шах!..
Кстати, о шахе. Небось, минеральные источники,
насыщающие водоем животворящей влагой, помогают и в
деле поддержания авторитета власти. «Почему наш шах так

хорошо выглядит? Да потому что в милости у Аллаха!» На
самом деле спасибо надо сказать благотворному влиянию
минеральных солей, но чтобы сия простая истина не
открылась, простолюдинов к озеру не допущают.
Тот, кто пребывает в милости у Аллаха, был виден с
их позиции не хуже, чем само озеро. Карташ ожидал
увидеть этакого классического киношного повелителя с
жаркого Востока: толстого, старого, ленивого в каждом
движении. Этот же был неплохо сложен, гибок и далеко не
стар. По всему чувствовалось, что он ведет жизнь отнюдь
не праздную. Да и вправду, где ему разнежиться, когда
воюй с одними, конкурируй с другими, договаривайся с
третьими! Одни смены власти в Афгане с кого хочешь
лишний жирок сгонят: то бесконечные перевороты, то
советские войска, потом талибы, теперь американцы и
вызванный их приходом новый междоусобный раздрай. И
несмотря на гордое звание шаха жить ему приходится не во
дворце – откуда может взяться у него дворец, чай, не
арабский шейх. Впрочем, в маленьких, недоступных
простолюдинам радостях шах себе не отказывал. Эти
радости восточного повелителя Карташ и Гриневский
сейчас и наблюдали из своего укрытия.
Шах возлежал возле самого озера на темно-красном,
покрытом орнаментом ковре, в окружении полудюжины
наложниц в возрасте лет от пятнадцати до двадцати пяти.
Или кем они ему там приходятся – законные жены, рабыни?
Ну уж точно не родные сестры – судя по тому, что они
вытворяли на коврике.
Гриневский за спиной Карташа не то поперхнулся, не
то всхлипнул. Да и у Алексея, надо признаться, дух
перехватило.
И было от чего.
Голова шаха удобно покоилась на смуглом животе
черноволосой чаровницы – чаровница кормила повелителя
какими-то ягодками, похожими на виноград. Время от
времени шах яство отвергал и неторопливо, со вкусом
приникал губами к другому фрукту – темному соску юной
прелестницы. (Надо ли говорить, что грудь ее была

обнажена – равно как и бюсты всех прочих наложниц?)
Другая то ли жена, то ли рабыня в это время исполняла то,
что воспитанные китайцы называют «игрой на флейте», а
по-научному говоря – пользовала шаха орально. И, судя по
замутненным глазам владыки, в сем искусстве преуспевала
весьма. Еще две восточные барышни неспешно растирали
шахский торс маслами, от чего означенный торс блестел на
солнце, как надраенный самовар. Возле ковра располагался
складной столик с напитками в термосах (чтоб напитки не
нагревались) и вазы – некоторые с фруктами, но большая
часть со сладостями. Две красотки из гарема скромно
перекусывали. Отдыхающая смена, что ли? Ну да, очень
похоже: чуть позже подуставшую виртуозку игры на
флейте сменила одна из отдыхающих-закусывающих и
принялась исполнять любимый миллионами шлягер в
совсем других ритме и тональности – голова ее двигалась
значительно
быстрее
и
увереннее,
нежели
у
предшественницы. Ни дать ни взять выступление кумира на
концерте – опосля разогрева публики группами так себе...
Однако добраться до коды, до финального аккорда шах
исполнительнице не дал: бесцеремонно оттолкнув ее в
сторону, он секунду помялся, выбирая, не выбрал и
поступил
точно
по-соломоновски:
схватил
обеих
массажисток за талии и повалил на ковер. Содрал с обеих
невесомые полупрозрачные повязочки, обматывавшие
бедра, взгромоздился на одной, вторую пристроил
рядышком, под бочок – и заработал...
–
Да что ж это делается-то... – застонал Гриневский.
Алексей шикнул на него: мол, не время, братан, на
порнуху таращиться, война идет.
–
Я три года нормальную ляльку не видел, а тут
такое... – сдавленным шепотом объяснил Таксист.
Неджметдин уверял, что охрана, расставленная по
горам, стережет исключительно подступы к озеру, а зону
внутри периметра не контролирует. Более того – граница
периметра отодвинута от священного места настолько,
чтобы, пробудись у кого такой соблазн, все равно не смог
бы увидеть, что происходит у воды и на воде. Да-с,

пожалуй, это действительно так. Глядя на шаховы игрища,
невольно веришь, что свою интимную жизнь шах вряд ли
выставит на обозрение простым часовым.
Непростых же часовых было двое.
Два
телохранителя,
допущенных
к
самым
сокровенным сторонам жизни владыки, берегли его покой
на берегу озера. Первого телохранителя хоть сейчас бери и
вставляй в серию бондианы, где дело происходит на
Ближнем Востоке. Колоритен, ничего не скажешь. Вышел
ростом и крепкотелостью, а особо вышел чернотой и
густотой бороды. А на зеленой, похожей на френч куртке
выделялись пошарпанные кожаные ремни портупеи зело
занятного вида. Уж не аглицкая ли, образца начала века?! К
портупее с обоих боков присобачены кобуры – ясное дело,
расстегнутые, с торчащими пистолетными рукоятями.
Голову можно прозакладывать, что бородатый одинаково
неплохо шмаляет с обеих рук. За спиной у него висит
классическая американская автоматическая винтовка М-16,
но скорее всего она служит запасным оружием, если вдруг
придется вести бой на расстоянии. А вот кинжалом, что
висит на поясе в ножнах, отделанных каменьями, ясен хрен,
этот чукча владеет, как циркач. Небось, с малолетства
упражняется – вместо школы, пионерских лагерей и
посещения секции юных натуралистов.
Сейчас этот генацвале прохаживался вдоль руин,
происходящим у озера нисколько не интересуясь. Если и
проводил взглядом по ожившей на темно-красном ковре
камасутре, то задерживался не дольше, чем на предметах
неодушевленных – вроде камней и молельни. Впрочем, оба
телохранителя в этом аспекте проявляли себя одинаково
равнодушно: не косили украдкой и уж тем более не
пялились, причмокивая и облизываясь, на приозерную
порнографию. Увы, сие лишь указывало на их
профессионализм, а вовсе не на принадлежность к
беззаботному товариществу евнухов или к сексуальной
прослойке цвета ультрамарин. Просто когда настоящий
профессионал работает, он уже не человек с его слабостями
и пороками, он – почти машина. Машина, у которой

остались лишь рефлексы, подчиненные исключительно
поставленной задаче и ничему более. И для них, двух
притаившихся в камнях доморощенных наемников
поневоле, ничего обнадеживающего в этой картине не
усматривается.
Но особенно Карташа заинтересовал
второй
телохранитель, сидящий на ступеньке молельни, –
определенно европеоид. «Уж не русский ли, – само собой
сложилось в голове предположение, – не из тех ли, кто не
вернулся домой после выполнения интернационального
долга? Ведь всяких историй хватало... Взяли в плен, или
сам перебежал, прижился, не исключено, принял ислам,
доказал свою верность повелителю, допустим, прикрыв
собой во время покушения, – вот и попал в фавор,
удостоился полного доверия...» Кожа, правда, смуглая, а
какой, с другой-то стороны, ей еще быть, когда живешь на
Востоке? Светлые волосы еще ни о чем не говорят, равно
могут принадлежать и шведу, и англичанину, и настоящему
грузину, а уж если на то пошло, то у итальянцев или
бразильцев тоже хватает своих блондинов. Но вот тип лица,
особенно нос такой знакомой формы – картошкой, – это
скорее указывает на соотечественника. Что ж, приятель, ты
однажды сделал свой выбор, тут уж не обессудь.
Отсюда было не разглядеть, какой марки снайперская
винтовка лежит у «соотечественника» на коленях, но вот то,
что он умеет с ней обращаться, это уж определенно, это в
Мекку не ходи, это верняк...
А товарищ шах изволили развлекаться дальше,
подключив к развлекухе оставшихся гюльчатаечек. И в
результате на ковре образовался столь запутанный, столь
заковыристый клубок плоти, что разобраться, где чья нога
и где чья голова было решительно невозможно, а любой
режиссер порнофильмов немедля удавился бы от зависти
при взгляде на сию вакханалию тел. Тем не менее, эта
машина наслаждения работала безупречно – слаженно
двигались поршни, ходили кулачковые механизмы, до двух
диверов на скале, даже через такое расстояние долетали
ритмичные охи-ахи... Короче, ни дать ни взять, а гонит

продукцию конвейер-автомат по производству оргазмов...
Телохранитель-блондин поднял снайперку, прильнул
глазом к оптическому прицелу.
Ах ты лапочка, вот оно, значит, как – значит,
невооруженному глазу мы не верим, проводим регулярный
осмотр местности сквозь оптику!
Карташ и Гриневский моментально, не сговариваясь,
убрали головы из своей смотровой щели. Недосуг им
любоваться на восточные любовные утехи, а все, что
требуется для планирования акции, они уже разглядели.
–
Будем прикидывать, – сказал Карташ. –
Что мне
стало без остатка, до донца ясно и понятно, так это расчет
нашего равнинного друга Неджметдина...
–
Мы кладем шаха, нас кладет его кодла, – мрачно
подхватил его мысль Гриневский. – Опознать нас никому не
удается, два белых придурка, какие-то левые русские
отморозки. Короче, уж кто-кто, а Недж тут совершенно ни
при чем и никому ничего не должен. Все расходятся
довольными – кроме убиенного шаха, двух жмуров
европейской внешности и двух пленниц великого и мудрого
Неджметдина... В общем, вляпались мы с тобой, начальник,
в полное дерьмо.
–
Все, Таксист, понервничали и хоре, задвигаем
эмоции и давай крутить варианты. Времени мало. Шах не
до вечера же тут плещется. Может, с часок подрызгается и
адью.
Таксисит расстегнул нагрудный карман, достал
сигарету из пачки, поднес к лицу, глубоко вдохнул
табачный аромат. Хотелось курить не только Гриневскому,
но где ж тут закуришь...
–
Значит, вариант номер раз, начальник. Мы
спускаемся к этому шаху, раскрываемся перед ним,
растолковываем ситуацию вплоть до платины, клянемся на
Коране, что не врем, и предлагаем торг. Попробуем сойтись
на договоре типа того, что мы заключили с Дангатаром.
Только ради собственного спокойствия уменьшим долю до
четверти от общей суммы. Чем меньше запросишь, тем
больше шансов выжить. За сумасшедшие платиновые бабки

выторговываем у шаха жизнь и в придачу не меньше
десятка его бойцов, с которыми спускаемся с гор и
вытаскиваем женщин из стойбища Неджа.
–
Гибло, – покачал головой Карташ. –
Весь расчет
строится на невиданном благородстве шаха, помноженном
на неслабую алчность. И что он нам поверит на слово...
–
Зачем на слово? – перебил Таксист. –
Пусть пошлет
кого-нибудь на сортировку.
–
И на фига ему тогда мы с нашими договорами и
женщинами, когда платина окажется в его руках!
Близился полдень – час, когда, согласно ритуалу, шах
принимает озерную ванну. Следовало определяться, не
затягивая.
–
Вариант два, – сказал Таксист. –
По-тихому уходим
отсюда и чешем к туркменским погранцам. Сдаем им канал
переброски наркотиков... да и сами наркотики, уверен, еще
в стойбище, отличная возможность погранцам отличиться,
наполучать звезды и ордена! А взамен требуем
освобождения женщин из крытки. Вряд ли, заявись на хазу
к Неджу отряд регулярных войск, перед ним станут понты
крутить, в конфликт с государством Неджу вступать нет
никакого резона. Ясно, что одним кровником у нас отныне
станет больше, но... Но это, согласись, тоже вариант.
–
Что вариант, согласен. Но если погранцы в замазке –
а так, я думаю, оно и есть, кто-нибудь из командования
заставы наверняка работает на Неджа, – то все накроется
качественным медным тазом. И сами спалимся, и женщин
погубим. К тому же что мы скажем пограничникам? Что
есть такой канал? Я думаю, они и сами в курсе. А одних
наших уверений, что наркотики находятся в стойбище,
ясное дело, будет недостаточно, чтобы ворваться в кочевье
и переворошить его вверх дном.
–
Двигай свое, начальник.
Карташ не торопясь свинтил крышку с фляжки, сделал
два глотка, налил немного воды на ладонь, смочил лицо.
Передал фляжку Гриневскому.
Аккурат в этот момент над озерцом раздался
протяжный, полный муки стон... Хотя нет, не муки: то шах

завершил, наконец, начатое и, как говаривали все те же
китайцы, принялся изливать семя своего рубинового жезла
в яшмовые кладовые прелестниц. А может, и нефритового.
А может, и не в яшмовые, хрен упомнишь...
–
Знаешь, Петюня, а ведь можно попробовать уделать
этого шаха и выжить, –
задумчиво сказал Алексей,
наблюдая за агоническими конвульсиями владыки. –
Если
тебя, конечно, не останавливает, что придется лишать
жизни ни в чем перед тобой неповинного человека.
–
Да пошел ты! – скрежетнул зубами Таксист. –
Гони
дело, а не пургу мети!
Шах наконец опустошил свои закрома и в
изнеможении откинулся на ковер. Рабыни ибн Изауры
принялись хлопотать вокруг утомленного повелителя – кто
опять маслицем растирает, кто благодарно ласкает
опаловый-опалый жезл...
–
А ты не кипи чайником зазря. Я размышляю на ходу,
прикидываю варианты. Полного плана пока нет. Итак, давай
исходить из того, что присоветовал нам Недж. Но чуть
подправим сценарий. Во-первых, ты вступишь тогда, когда
я окажусь рядом с шахом, и будешь работать по
телохранителям, шаха оставив мне. Это первое отличие от
плана Неджа. Во-вторых, касаемо отхода, то есть самого
щекотливого момента...
–
Ты очумел, начальник? – так отреагировал Таксист,
когда Карташ изложил ему весь план до конца.
–
Есть немножко, – не стал возражать Карташ. –
Но
без, как ты говоришь, чумы наше дело гиблое, мы не
победим. Короче, иначе не прокатит. Не те фраера...
Гриневский с сомнением покачал головой. Однако
более приемлемого выхода предложить не смог.
В полдень солнце зависло точно над озером. И сразу
стало ясно, из-за чего ритуал приурочили к двенадцати
пополудни. Возникло полное ощущение, что солнце
затопило скальную чашу расплавленным желтым металлом.
Ничего дурного не сказать, что красиво – то красиво. Хотя и
слишком жарко. И в эту красоту стали прыгать шах и его
верные гурии-наяды, поднимая фонтаны золотистых брызг.

–
Ну... я пошел.
Алексей спустился вниз, туда, где громоздились
камни, больше похожие на маленькие скалы, стал петлять
между ними. Долгонько бы ему пришлось петлять, не
действуй он, как было предписано инструкциями Неджа, а
именно каждый раз сворачивая вправо, только вправо,
никуда кроме как вправо. Увидев под ногами щель, он
протиснулся в нее и очутился в неожиданно просторной
пещерке. Где и увидел тот самый колодец. В колодце стояла
вода.
Не мешкая, он разделся. Оставил на себе лишь пояс с
ножнами. Даже плавки снял, чтобы разительно не
выделяться на общем фоне и, может быть, выиграть на этом
мгновение-другое.
–
В
таких
случаях,
наверное,
следует
перекреститься, – самому себе сказал Карташ вслух. Но
богохульствовать все-таки не стал, некрещеный – значит,
нельзя.
Он сел на край колодца, опустил ноги в воду...
Еханый мамай, холодрыга-то какая!!!
«Ничего, ничего, – успокаивал он себя, – на солнце
вода прогрелась, там теплее, всего-то минуту перетерпеть,
фигню какую-то продержаться». Под этот аккомпанемент
Карташ вошел в колодец головой вперед.
Холод обжег, точно кипятком. Ба-лин!.. Вот как
любители зимних купаний, сиречь моржи, зарабатывают
свои инфаркты! Когда сердце проваливается так глубоко,
оно может и не вернуться на прежнее место, заблудиться в
дебрях организма...
Он быстро достиг колодезного дна. Здесь туннель –
или как его назвать, чтоб было правильно – совершал
плавный изгиб и становился горизонтальным, поне-многу,
очень плавно забирая вверх.
Легонько, чтобы не влепиться лбом в камень,
отталкивался Карташ пятками от дна. Хватался руками за
выступы. Естественно, не видно было ни зги. Хорошо,
никаких тебе ответвлений и развилок. Только вперед или
назад, не запутаешься.

Холод постепенно давал о себе знать: проникал в
каждую клетку тела, змеей полз по позвоночнику,
сдавливал череп. На случай судорог, конечно, имеется
острие ножа. Но ведь нет у него с собой баллонов со
сжатым воздухом, у него с собой только легкие, простые
человеческие легкие!
Проход стал расширяться. Над головой забрезжило
светлое пятно – бесспорно выход в озеро. Карташ заработал
руками и ногами изо всех сил.
И – выскочил в озерную чашу.
Сразу же увидел над головой, не прямо над собой, а
чуть правее, голые тела. А где-то под ним блеснул со дна,
словно подмигивая, некий металлический предмет –
наверное, из числа древних. Который давешнего
охотничьего азарта не вызвал.
Как не велико было желание вырваться на
поверхность немедленно, глотнуть кислорода, он заставил
себя подниматься под углом. Чтобы оказаться аккурат
посреди этого нудистского праздника Нептуна.
Одно хорошо – вода в озере, как он и ожидал, была
малость потеплее подземной. И чем выше к солнцу, тем
теплее становились озерные слои.
Пожалуй, его еще не обнаружили. Нет, возможно,
какие-то женщины и заметили плывущего внизу голого
человека, но так вот сходу сообразить что к чему, почуять
опасность и поднять тревогу... тут надо быть уж очень
подозрительным и очень собранным. А они все расслаблены
уж дальше некуда. Плюс к тому – он, Алексей, гол и наг, а
нагой человек не увязывается мозгом с опасностью,
сигнальная система молчит. А вот шах точно его пока не
видит – этот бы среагировал мгновенно.
Главное, чтобы его сейчас видел Таксист. Потому что
если Гриня промедлит со своим снайперским выходом, то...
Короче, лучше об этом не думать.
Он вынырнул точно посреди группового безобразия.
Взмыл над водой, несколько раз торопливо хапнул ртом
воздух, насыщая легкие.
Уходя вновь под воду, мотнул головой и увидел, как

колоритный бородач в английской портупее подламывается
в коленях, медленно оседает. В каждой его лопате-ладони
торчало по пистолету. Он бессмысленно, агонически жал на
курки и, уже не в силах поднять оружие, стрелял себе под
ноги. Пули щелкали по скальной поверхности, вышибая
мелкую крошку и фонтанчики пыли.
Алексей ухнул под воду и тут же вытолкнул себя
вновь, подняв тучу брызг. Еще один глубокий вдох.
Нормально, дыхалку вернул в порядок.
А вокруг уже творилось такое... Уши закладывало от
визга. Загорелые женские тела выскакивали на берег,
матово блестя и отекая водой.
Мужская сущность, как не забивай ее внушением,
жила своей параллельной, несовместимой с текущим
моментом жизнью. Ну, казалось бы, насквозь не место
всяким глупостям и иным мыслям, помимо боевых. Но вот
рядышком пролетело, изогнувшись стеблем бамбука,
гибкое тело первой флейтистки, с выбритым лобком, и
взгляд невольно поволочился за ней. Вот Алексей опередил
красавицу
в
индийском
стиле –
круглобедрую,
пухлощекую,
пышногрудую, –
которая
вдруг
поскользнулась, на секунду приняв такую позу, что... А вот
его обнаженного плеча коснулась небольшая острая грудь,
и ворохнулось внутри... да и снаружи тоже. Так, глядишь,
примут не за диверсанта, а за сексуального террориста,
блин...
Так, а где, собственно, шах?
А, вот он, ублажитель и повелитель. Шах выскочил на
берег, окруженный своими наложницами (или кто они ему
там). Прикрывается, гад. Грамотно. Таксисту его не
выцелить. Даже если Гриня начнет лупить по женщинам, у
шаха все равно будет время.
Второго шахского телохранителя Алексей увидел,
когда следом за всей купальной братией выскочил на берег.
Блондин лежал, опрокинувшись навзничь, входное пулевое
отверстие располагалось точно посреди его лба. Молоток
Гриня, здорово сработал. Надо думать, этого умельца он
снял первым – как наиболее опасного.

Наперерез Карташу выскочила разъяренная фурия.
Распущенные волосы, широко распахнутые яростью глаза –
черт побери, прям шамаханская царица, пышущая яростью
на вторженца, потревожившиего покой ее возлюбленного!
«Как ты прекрасна в гневе, любовь моя», – абсолютно не к
месту вспомнилось откуда-то. Но – не до церемоний теперь
и не до классических цитат. Увернувшись, Алексей подсек
ее под обольстительно голую лодыжку и понесся дальше.
А вот еще одна еммануель бросилась на защиту своего
обожаемого повелителя. С нею Карташ обошелся жестче –
полоснул лезвием по предплечью. Хватило. Она охнула,
отпрыгнула и выпала, вытаращив полные испуга глаза на
рану.
«Извини, красавица, таковы условия игры, – мысленно
сказал ей Алексей. –
Рана пустяшная, заживет – не
заметишь как. Искупаешься еще разок в чудо-озере, и на
глазах затянется розовенькой кожицей».
Что не позволено шаху – разрешено старлею. В том
смысле, что шаха Гриневский, в отличие от Карташа, к
телохранительским пистолетам подпустил, но и не
пристрелил, как падлу. Так что Алексей скоренько выдрал
из ладони бородача в английской портупее девяносто
вторую «беретту», модель «Ф» на пятнадцать патронов. А
что, классный шпалер перепал! Из жесткого неподатливого
кармашка на кобуре он выхватил запасную обойму, тут же
на бегу вставил ее, выщелкнув старую. Кто знает, сколько
раз успел нажать на курок бородач, может, и все
пятнадцать...
А Гриневский не подпускал к бесхозному оружию не
только шаха. Та самая флейтисточка попробовала было
подобраться к снайперскому винтарю, валяющемуся рядом
с блондином, но дважды у ее ног дзенькнули пули, и она
отступилась.
Алексей преследовал шаха. Но преследовал гораздо
медленнее, чем мог бы. Как ни странно, Карташ опасался
простоты. Потому что стань все просто, то есть бухнись
шах на колени, начни просить пощады или просто
молиться, вот так взять да за здорово живешь пристрелить

несопротивляющегося человека – это, знаете ли, не
всякий... Распаляй не распаляй себя, что этот моджахед
гонит наркоту, губит наших детей, на их смертях делает
деньги, что во имя спасения близкого человека можно... и
так далее, а палец может просто-напросто закостенеть на
курке, и не сдвинешь, как ни пытайся. Карташ боялся в себе
потомственного офицера, генов деда и отца с их понятием
чести, засевшим в подкорке. Одно дело грохнуть вражину в
бою, во имя идеи или когда реально спасаешь близкого
человека, и совсем другое – когда условия спасения близких
и самого себя опосредованы и ты фактически исполняешь
малопочтенную роль палача. Таким образом, мы имеем еще
один психологический барьер, который надо сломать или
перехитрить.
Короче, Алексей, отставая, давал шаху возможность
добраться до своей одежды. А под ней у него не может не
быть оружия.
Все карташские проблемы мог бы снять метким
выстрелом Таксист – если б не три наложницы, бегущие
следом и нагими телами его заслоняющие. А по женщинам
Гриня не стрелял. Тоже мне благородный, блин.
Пестрый ворох шаховых шмоток валялся посреди
молельни, точно в углублении для жертвенника. Шах
влетел в круглую беседку, прыжком одолел последние
метры, опустился на колени и сунул руку под одежду на
полу. Одна из обнаженных гурий, что вбежали в молельню
вместе с повелителем, сразу обессилела – видимо, подкосил
нежданно-негаданно обрушившийся... точнее, всплывший
из озера кошмар, – опустилась на каменный пол, прижалась
к стене и обхватила колени руками, дрожа, что твой заяц.
Две другие, молельню пробежав, выскочили наружу с
другой стороны и понеслись вдоль колоннады.
Алексей
взлетел
по
выбеленным
солнцем,
растрескавшимся от времени каменным ступеням. «Ну чем
не натуральное античное приключение, –
отстраненно
подумалось ему. – Голые в руинах, Тацит отдыхает...»
Шах повернулся ко входу, в его руке матово блеснул
металл. Пушка. Вот это другое дело...

Алексей вскинул трофейную «беретту» и выстрелил.
Дернулась в ладони огнестрельная машинка, рыбкой
отскочила гильза...
И впервые в жизни Алексей увидел прелести
рикошета. Он промазал первым выстрелом. Однако пуля,
отбив кусок исторически бесценных руин прямо перед
стоящим на коленях шахом, срикошетила и угодила тому в
живот. Шах так и не успел вдавить курок. Он выронил
массивный, какие любят использовать в гангстерских
фильмах,
инкрустированный
золотыми
пластинами
пистолет и завалился ничком.
Второй выстрел Алексея Карташа оказался уже
излишним, оказался контрольным.
Теперь последний, но обязательный штрих. Без
которого, как было сказано, нам не поверят. Карташ
нагнулся над шахом. Вот он, тот знаменитый медальон на
цепочке. Действительно, никакого замочка, снять можно
только с головой. Ну это, извините, восточные крайности.
Мы люди западные, нам ближе иные способы. Благо
подходящим инструментарием мы вооружены. Армейский
нож – это вам не только чтоб пырять, это вам много чего в
одном флаконе...
Состыковав клинок и ножны соответствующим
образом, простейшими и одновременно действенными
кусачками он перекусил цепочку. Без всякой брезгливости
сунул медальон в рот и помчался к озеру. Бултыхнулся с
разбегу в озерную воду.
Он уже почти добрался до каменного дна, когда его
дважды, с интервалом в секунду, долбануло под лопатку и в
ногу. Это было больно. Будто со всего маху кто-то влепил
ломом. А рядом пронеслись, обогнав Карташа, похожие на
тугой белесый жгут струи.
Пули.
Пули, выпущенные из обычного стрелкового оружия,
в воде теряют убойную силу. Было бы не так – всплывал бы
уже Алешенька Карташ на поверхность с пулевыми
пробоинами под лопаткой и в ноге. Толщи воды сработали
как бронежилет, смягчили удары. Правда, попади эти

вильгельмы телли в голову – послали бы старлея в
форменный нокаут. А нокаут под водой – это совсем не то,
что продлевает жизнь и делает ее веселой и беззаботной.
Не приходилось сомневаться, что за стрелки такие
свалились на нашу голову. Подоспели шахские охраннички,
что стерегли подступы к священному озеру. Быстро
подоспели, надо сказать, еще б немного, и все стало бы
гораздо горячее.
Но чего не случилось, того не случилось, а с неслабой,
но все же выносимой болью он мог плыть дальше. И плыл.
Прежним, освоенным маршрутом. Выход в горизонталь
колодца, темнота, в которой он вновь отталкивался пятками
и хватался за выступы руками, вертикальный подъем... Все.
Воздух. Тепло жаркого дня.
Карташ выбрался на камни, оставляя мокрый след.
Поднялся наверх, к Гриневскому, тем же, петляющим меж
камней путем. Таксист, просунув в естественную амбразуру
ствол автомата, вел прицельный огонь.
–
Еще двух срезал, – сообщил он, не оглядываясь.
Алексей быстро, перевыполнив все солдатские
нормативы, оделся.
–
Уходим.
–
Уходим так уходим, начальник.
–
Сколько их там, не определил? – спросил Карташ,
подхватывая вещмешок.
–
Десяток точно. А может, и поболе.
–
Ну ладно...
В диверсантском деле главное – суметь уйти.
Подобраться, покуролесить вволю – это ровно полдела,
фифти процентов от общей победы. Никто не говорит, что
первая половина дела проста, но когда ты себя уже
обнаружил, когда поднял на уши всех кого можно, тогда все
сразу многократно усложняется.
Алексей видел только один шанс выскочить из петли,
в которую они просунули собственные головы. Дело даже
не в том, чтобы преподнести преследователям нечто
неожиданное. Шаховы хлопчики, думается, готовы к
неожиданному, поскольку один сюрприз в виде колодца,

сообщающегося с озером, они уже получили. Значит, не
должны сомневаться, что и трасса отхода заранее
продумана хитромудрыми и чересчур информированными
киллерами. Шаховы хлопчики станут землю рыть со всем
прилежанием,
проверять даже
самые
бредовые
предположения. Причем в прямом смысле станут рыть –
если диверсантам известен один потайной проход, запросто
могут быть и другие, не менее потайные лазы.
Поэтому следовало преподнести им на блюдечке
нечто совсем уж бредовое, немыслимое. Нечто уж совсем
запредельно дикое, что никак не сможет прийти в головы
боевикам. А самым диким и немыслимым было...
Никуда не отходить, остаться на месте. То есть там,
куда непременно и очень даже скоро нагрянут боевики. Ну,
не совсем уж в точности там же, не тютелька в тютельку,
можно ведь чуть-чуть подкорректировать дислокацию,
перебравшись двумя камнями выше. Как бы забраться на
крышу того укрытия, в котором они находились допрежь, и
затаиться там до темноты.
Косность мышления – вещь, что ни говори, сильная.
Представьте себе такую картину: какой-нибудь снайпер
застрелил с крыши дома депутатишку. Ясно, что понаехало
милиции, коя быстро обнаружила позицию стрелка, нашла
стреляные гильзы, брошенную снайперку. Так вот: станут
ли менты искать снайпера на крыше, когда у того была уйма
времени уйти и скрыться? Маловероятно. Разве что у них
найдется собачка... Да, если у шаховых боевиков вдруг
прихвачен с собой мухтар, тогда да... тогда шансы выжить
покатятся к нулю, как пушечное ядро с горы.
Стараясь не думать о потенциальной собаке, они
перебрались двумя камнями выше. Кстати, пришлось
попотеть – высота невелика, но лесенки с собой, звиняйте,
нету. Больше всего Карташ боялся оставить след на
выступах – куда ставил ногу, за что хватался рукой – но
вроде обошлось. Забрались. И залегли на очень узкой и
неровной, полной острых граней поверхности. Но тут уж не
до удобств.
Шаховы боевики разыскали их предыдущую позицию

не очень-то и быстро. Вроде и видели, откуда стрелял
неизвестный гад, но поди разыщи проход к тому самому
месту. В конечном счете разыскали, конечно.
Внизу, в пугающей близи раздались голоса. Шестерки
шаха – а кто еще? – обменивались короткими злыми
репликами. Что-то зазвенело, покатилось – гильзы, конечно.
Потом один голос донесся чуть издали, несколько раз
повторив одну и ту же фразу. От колодца, догадался
Карташ. Зовет за собой остальных. Голоса тех, кого
позвали, тоже стали удаляться в сторону колодца.
(«Человека три-четыре, – прикинул Карташ, – обнаружь они
внезапно мое с Таксистом укрытие, можно еще
потрепыхаться...») Потом обладатели гортанных голосов
вернулись, с минуту потоптались возле щели, через
которую стрелял Таксист, и ушли...
И больше никто не тревожил их диверсантский покой
до самой ночи. Да и никаких звуков не доносилось до них –
за исключением двух коротких автоматных очередей.
Когда стемнело, они спустились с камней.
Естественно, не удержались – бросили взгляд в смотровую
амбразуру. Озеро блестело, как оловянное блюдце, тихое и
покойное. Трупов возле него, ясный хрен, уже не было. А
белеющие в ночи руины выглядели сейчас именно тайной
веков – и ничем иным. «А может, нырнуть еще разок и
достать что-нибудь со дна?» – пришла в голову Карташа
шальная мысль. Но Карташ ее отогнал, как назойливого и
бестолкового ночного мотылька.
Они могли налететь на засаду, выставленную на
тропе. Очень даже могли... Но – не налетели.
Ясно, что часть людей шаха отправилась восвояси,
унося трупы убиенных. Им задерживаться было никак
нельзя – по мусульманским обычаям, надо предать тело
земле то ли в течение суток, то ли до захода солнца,
Алексей точняком не помнил. Другие же боевики, видимо,
ограничились осмотром ближних окрестностей и, решив,
что скрывшиеся в неизвестном направлении диверсанты
уже недосягаемы, тоже отправились по домам. Вероятно,
забираться слишком далеко людей шаха не тянуло еще и по

той простой причине, что столь хорошо подготовившиеся к
акции диверсанты запросто могли прихватить с собой и
группу подстраховки...
Словом, как бы там ни было, а обратный путь для
Карташа с Гриневским вышел всего лишь прогулкой.
Нервной, не позволяющей ни на секунду забыть об
опасности, но – прогулкой... А любая прогулка имеет
свойство заканчиваться.
Глава 12
ЛЕКАРСТВО ОТ СКУКИ
21 арп-арслана 200* года, 21.56.
То, что в кочевье что-то изменилось, они поняли
издалека, неким восемнадцатым чувством ощутили. И
переглянулись. Проводник из лагеря, молчаливый и
невозмутимый, как статуя Будды, дождавшись их, вот
спасибо, после выполнения задания, ни о чем не спросил и
обратно пер без остановок и задержек. До стойбища они
добрались, что характерно, опять же к вечеру и еще на
подходе почувствовали: что-то не так. Некое напряжение
было разлито в воздухе, что-то неуловимое переменилось в
настроении кочевников. Въехали в лагерь, и Карташ сразу
приметил огромный черный внедорожник, стоящий возле
загона для лошадок – раньше его не было. На всякий случай
он снял «Глок» с предохранителя, отметив краем глаза, что
Гриневский положил автомат поперек седла. Значит, не
одному Алексею показалось...
Хан Неджметдин ждал их возле своего шатра, в
окружении целой толпы сподвижников, освещенной
колеблющимся светом костров, все таращились на
вернувшихся диверсантов и молчали – словно с радостным
нетерпением ждали чего-то, что они сейчас отмочат
убойную шутку. Маша и Джумагуль тоже были тут, стояли

по обе стороны от хана, и выражение их бледных лиц очень
Карташу не понравилось. Машка была перепугана. До
смерти перепугана. Она смотрела на приближающуюся
троицу с видом человека, которому уже зачитали смертный
приговор и уже намылили веревку.
Присутствовало в толпе и несколько новых субъектов
исключительно славянской внешности, человек пять,
которых Алексей раньше не встречал, однако их вид не
понравился Карташу еще больше. Например, по правую
руку от Неджа, за спиной Маши стоял высокий и худющий,
словно высушенный хлыщ с лицом, изборожденным
морщинами вдоль и поперек. Взгляд цепкий, колючий,
настороженный. Знакомый взгляд. Слишком хорошо
знакомый...
Они спешились, обернулись к замершей толпе. Кто-то
тут же оттеснил проводника в сторонку и что-то азартно
зашептал на ухо. Проводник посмотрел на Алексея, и в его
взгляде проявились наконец-таки человеческие эмоции –
точнее, только одна: заинтересованность. Неджметдин
несколько раз хлопнул в ладоши и провозгласил:
–
Браво. А я почему-то был уверен, что вы не
справитесь.
–
Мы справились, – сказал Карташ, достал амулет и
бросил его хану. Хан поймал цацку на лету, посмотрел,
удовлетворенно хмыкнул. – Теперь твоя очередь, Недж.
–
Это они? – не оборачиваясь, спросил хан.
–
А кто ж еще-то! – хохотнул высокий хлыщ. И
подмигнул Карташу. –
Они, с-сучары, крысятники
гнойные...
–
Может, ты объяснишь, что тут происходит? –
спросил Гриневский у хана.
–
Ты обещал отпустить женщин, если мы принесем
тебе амулет, – напомнил Карташ.
–
Разумеется, – сказал хан. –
Я дал слово и готов
сдержать его. Я не говорил раньше, однако за вами всю
дорогу следил мой человек, он видел, как ловко вы
разделались с шахом. И я искренне восхищен. Так что
можете покинуть лагерь прямо сейчас, никто не посмеет вас

задерживать. Но... Быть может, я сначала отвечу твоему
другу и расскажу, что происходит?
–
Говори, Недж, – сказал Карташ.
–
Только умоляю, не надо хвататься за стволы и
палить вокруг без разбора. Будем разговаривать, как
цивилизованные люди...
Карташ невольно усмехнулся.
–
Дело вот в чем. Через несколько часов после того,
как вы изволили отправиться на увлекательную прогулку во
владения моего друга, шаха Мансуда, здесь появились вот
эти люди, – небрежный кивок в сторону хлыща. –
Они
приехали на большом автомобиле, они искали вас. Они
сказали, что вы – воры, которые украли у них то, что
принадлежит им и не принадлежит вам...
–
Ложь, – быстро сказал Алексей, ощущая сосущую
тоску под ложечкой. Итак, братья-уголовнички таки вышли
на их след. И нагнали.
Хан поднял руку.
–
Меня не интересуют ваши дела. Меня не интересует,
кто говорит правду, а кто лжет. Я не судья и не прокурор.
Поскольку смертью шаха вы расплатились со мной за
уничтоженный караван, то можете немедленно покинуть
лагерь и разбираться друг с другом за пределами
территории, где действуют мои законы.
–
Хан, у меня вопрос, – хриплым голосом осведомился
приземистый, почти квадратный урка, стриженный наголо,
с острыми, почти крысиными чертами.
–
Говори, Доширак, – позволил Неджметдин.
–
Почему у нас ты волыны отобрал, а эти ходят при
стволах? Ты же обещал, что все будет по-честному... Мы
их от самого Шантарска гоним, обидно будет, если...
–
Потому что я им доверяю. Устраивает?
–
Нет, – сказал квадратный с погонялом Доширак. –
Но я умолкаю.
–
Они хотят убить нас, – сказал Карташ.
–
Пока вы в лагере, вам ничего не грозит.
–
Мы можем остаться здесь? – быстро спросил
Алексей.

–
К сожалению, только до утра. Утром мы снимаемся,
а куда направимся, не должен знать никто.
–
Но если мы уйдем, они не отстанут...
–
За пределами лагеря это не мои проблемы. А внутри
лагеря никто не поднимет оружия без моего разрешения.
–
Блядь, да что ты с ними муму трахаешь, командир! –
истерично вскинулся за спиной хана еще один уголок –
невысокий рыжий парнишка с дергаными, как у
марионетки, движениями. –
Мы же тебе за ним отслюним,
без балды! Хошь баксами, хошь рыжевьем...
–
Захлопни
пасть,
пидор,
когда
старшие
разговаривают! – крикнул хан. И вновь посмотрел на
Карташа. –
Ты мне нравишься, Яланчы. И я пребывал в
сомнении. Здесь остаться ты не можешь, а едва ты выйдешь
за границу лагеря, тебя схватят эти, – презрительный кивок
на уголков. – Выхода у тебя нет...
И Карташ решился. В конце концов, жизнь дороже
любой платины...
–
У меня есть выход, – сказал он. – Помоги нам, Недж.
Если ты поможешь мне избавиться от этих... людей, я
заплачу столько, сколько они даже представить себе не
могут...
–
Че такое?! – заорал дерганый пацан за спиной
Неджа. – Ты, мудила вертухайская, ты че на чужие бабки...
И больше он ничего сказать не успел: хан сделал
резкий, почти незаметный взмах сжатым кулаком,
напоминающий знаменитый жест «рот-фронт», и сопляк
повалился на спину, зажимая сломанный нос ладошкой и
тихонько поскуливая. Среди урок возник ропот, но
шевельнуться никто не посмел. Глаза хлыща превратились в
щелочки. Ясно было, что, будь его воля, он бы лично
размазал кочевье по пескам со всеми его обитателями.
–
Прости, Яланчы, я не стану тебе помогать, –
спокойно, будто ничего не случилось, продолжал хан.
–
Ну тогда дай нам фору, – почти взмолился Карташ. –
Задержи их до рассвета, а мы пока...
–
Я не стану помогать тебе, – повторил Недж. –
Яне
стану помогать им. Я не вмешиваюсь в чужие дела и мне не

нужны чужие сокровища. Так что выхода у тебя нет... Зато
выход могу предложить я. Желаешь послушать?
–
Валяй, – обреченно кивнул Карташ.
–
Не уверен, что он тебе понравится, но иного я не
вижу... Нашим новым гостям такой вариант тоже по душе
не пришелся, однако они согласились. Короче. Я не знаю,
кто из вас прав, кто виноват. Я не знаю, кто из вас врет, а
кто говорит правду. И предлагаю вам решить спор так, как
решали его наши предки. В поединке. Я выберу по бойцу с
каждой стороны, они сойдутся в круге, и пусть исход
честного боя, без оружия, без доспехов решит Аллах. А
проигравшие навсегда останутся здесь.
–
Об этом мы не договаривались! – позволил себе
реплику с места хлыщ.
–
Я так решил, – твердо сказал хан. – Я не хочу, чтобы
проигравшие потом вернулись и стали мне мстить. Или ты
не согласен?
–
Ну... как скажешь, начальник...
На стороне Неджа была сила и оружие, так что хлыщ
решил пока не спорить. Но держался он уверенно,
ухмылялся во весь свой щербатый рот, точно в победе своей
команды не сомневался.
–
Итак, я жду твоего решения, Яланчы. Либо утром вы
покидаете мой лагерь, либо сегодня один из вас дерется в
круге. Думай.
Карташ глянул на Гриневского. Тот выругался одними
губами, оценивающе посмотрел на уголовников и
нерешительно кивнул. Лицо его было сосредоточенным,
оскаленным, словно он уже готовился к поединку. Алексей
вспомнил, как лихо Таксист разделал снайпера там, еще под
Пармой, на мосту... Но снайпер-то был из бичей, а это же
битые, матерые, настоящие волчары, прошедшие сотни
драк в тюрьмах и зонах! И всякими каратэ-шмаратэ их не
пробить...
–
Я выбираю бой, Недж, – сказал Алексей. –
Иясам
буду драться – потому что мои люди не виноваты в том, что
произошло в Уч-Захмете...
Захохотали все – и кочевники, и угловые. Не смеялись

только, ясное дело, четверо обладателей платинового
сокровища.
–
Ты не понял, Яланчы, – мягко возразил Неджметдин,
когда смех утих. –
Бойцов и с той, и с другой стороны
выбираю я. И я уже сделал выбор... Видишь ли, Яланчы, в
моем лагере по вечерам скучно, заняться особо нечем,
развлечений никаких. Поэтому я и хочу, как у вас говорят,
убить двух зайцев – и ваш спор решить, и занять приятным
зрелищем моих людей. А какое развлечение, скажи
пожалуйста, в том, что двое мужиков выйдут в круг и
начнут мутузить друг друга почем зря? Да мои люди
забавляются этим каждый день, а я и не препятствую – воин
всегда должен быть в форме... Нет, Яланчы, я решил, что
сегодня мужчины драться не будут. Сегодня будут драться
жен... Хач!!!
Оказывается, несколько местных стояли на стреме,
пасли поляну с самого начала разговора, и не успел он
коснуться рукояти «Глока», как повален в пыль, оглушен,
обезоружен... Рядом взвыл Гриневский – его тоже
скрутили.
–
Ай-ай-ай, Яланчы, – как сквозь вату донесся до него
голос хана. – Я просил не хвататься за стволы, я сказал, что
доверяю вам... Итак, твое слово сказано: ты выбрал бой.
Признаться, я рад. Вставай.
Их поставили на ноги, крепко придерживая за локти.
Хлыщ веселился уже совершенно в открытую, разве что
грабки не потирал от удовольствия.
–
Гнида! – крикнул Гриневский, отплевываясь кровью.
–
Продолжаем, –
не обратил на него внимания
Неджметдин. –
Бойцы назначены, время и место
определены – здесь и сейчас. Правила просты: нельзя
пользоваться оружием, нельзя прибегать к помощи друзей-
товарищей. Соперникам нельзя помогать, но можно
подбадривать криком из зала. Поверженного противника
можно убить, можно оставить в живых. Вот и все... А
теперь попрошу милых дам на сцену.
От толпы отделился квадратный урка, вышел на
середину, шутовски поклонился и помахал зрителям

ручонкой толщиной чуть ли не с телеграфный столб. Или
надо говорить – поклонилась и помахала? Карташ
всмотрелся и аж передернулся от отвращения: ну точно, это
ж баба! Вон и бедра кое-какие просматриваются, а
характерный бугорок на штанах спереди, напротив,
отсутствует напрочь... Мужеподобная, здоровенная корова
несколько раз ударила себя кулаком по раскрытой ладони
другой руки, попрыгала на месте...
А потом, на негнущихся ногах, как испорченный
робот, на арену шагнула Маша.
Несколько последующих минут выпали из памяти
Алексея Карташа. Кажется, он снова вырывался, орал что-
то, угрожал и молил. Потом наступило полное отупение, он
мог только стоять и смотреть в безысходной тоске, в
беспомощной ярости, как аборигены запалили еще
несколько костров в бочках из-под бензина и споро
расселись в кружок, как в центр этого круга вышли
Доширак и Маша. Боевая подруга на Карташа не смотрела,
она была сосредоточенна и серьезна. Она дрожала, ее
буквально колотило, но она держалась. Пока держалась.
Полностью же в реальность Алексей вернулся, когда
Джумагуль взяла его руку в свою и зашептала на ухо:
–
Не бойся, не бойся, все будет хорошо...
Оказывается он сидел на голой земле, в первом, так
сказать, ряду зрительного зала, все кочевье, казалось,
собралось здесь, а Гриневский удерживал его за плечи и
безостановочно матерился шепотом.
–
Я убью тебя, Недж, – внятно сказал Карташ. Хан,
сидящий на подушках на противоположной стороне
площадки, его игнорировал.
Маша подумала и стащила через голову свитер,
оставшись только в лифчике и джинсах, даже кроссовок на
ней не было, видно, сняла еще раньше. Доширак
презрительно фыркнула, но ее примеру последовала –
скинула ветровку, надетую прямо на голое тело. Бюста под
курткой не обнаружилось – так, две какие-то несерьезные
выпуклости с огромными сосками на бочкообразной

грудной клетке, зато бледный торс был столь щедро
изукрашен татуировками, что производил впечатление
майки. Краешком сознания Карташ машинально разгадывал
их значения: активная лесбиянка, разбойное нападение с
убийством, пять лет отсидки, три года отсидки, глухая
отказка, побег, нападение на сотрудника зоны... М-да уж,
биография... Тяжеленные говнодавы она стаскивать не
стала.
Неджметдин осклабился и хлопнул в ладоши.
И Доширак тут же танком поперла вперед, работая
руками, как снегоуборочная машина, без всякой техники, но
одного такого удара для неподготовленного человека
хватило бы, чтобы свалиться в глубоком нокауте. Маша
была человеком неподготовленным, однако почему-то
первая атака бабищи цели не достигла – ее удары месили
воздух в том месте, где вот только что, миг назад стояла
хрупкая городская девушка... Толпа выла от восторга,
топала ногами, орала, свистела. Карташ на какое-то время
даже забыл о своих страхах и включился в процесс – столь
невероятным было зрелище. Маша работала, никаких
сомнений, может быть, не слишком уверенно и четко, но
работала, причем в совершенно незнакомой Алексею
манере! Она извивалась, крутилась на месте, казалось,
беспорядочно махая руками-ногами, но ни один удар
соперницы пока цели не достиг. Доширак завизжала,
попыталась схватить ее в охапку, сжать в объятиях,
задушить, сломать кости, Маша выскользнула из кольца,
легким перемещением очутилась за спиной бабы-
терминатора, взмах руки – и кулачок влепился в почки
уркаганши.
Доширак пошатнулась, но на ногах удержалась. С
разворота ударила Машу ногой, и та покатилась по
импровизированной арене.
Джумагуль что-то выкрикнула по-туркменски, что-то
вроде: «Гылыч-гельды!», и Маша вскочила на ноги. Рот ее
был в крови, в глазах появился незнакомый, страшный
блеск.
–
Я тебе п...ду порву, сука!!! – заорала Доширак и

вновь ринулась в бой.
Удар, уход, нырок под локоть, удар, блок, захват!
Прыгающие
языки
костров скрадывали
движения
гладиаторш, не позволяли уследить за всеми маневрами и
перемещениями.
Доширак
визгливо
выплевывала
всевозможные угрозы, брызжа слюной и кровью (значит,
пропустила удар в голову, никто и не заметил – когда), но
добраться до верткой соперницы не могла. Она уже
вымоталась – с самого начала, уверенная в быстрой победе,
взяла слишком большой темп, и теперь постепенно
выдыхалась. Толпа ревела. Джумагуль время от времени
выкрикивала непонятные слова, адресованные несомненно
Маше. «Мочи ее, мочи!!!» – вопил хлыщ... А Маша
молчала. Молчала и танцевала по арене. Карташ понял,
чего она добивается, и восхитился – ну да, все правильно,
уголовная корова весит не меньше сотни кэгэ, она должна
быстро уставать, значит, надо навязать затяжной бой. И
корова купилась, купилась!
И теперь настал черед Маши. Крутанувшись на одной
ноге в полуприседе, она непонятно каким макаром вдруг
переместилась почти вплотную к Доширак, резко
выпрямилась... Бендерша не преминула воспользоваться
моментом, с реакцией у нее было неплохо, и ткнула
растопыренными пальцами Маше в глаза – но вот беда, не
попала, лишь чиркнула по щеке: Маша успела отклониться,
а потом сложенными лодочкой ладонями резко ударила
Доширак в горло, сделала шаг назад...
Никто не понял, что все уже кончилось. Зрители
продолжали орать, даже невозмутимый хан Неджметдин
что-то кричал, рубя воздух кулаком, а Маша просто стояла,
опустив руки, и смотрела на противника исподлобья.
Стояла неподвижно и Доширак, в бесконечном изумлении
вылупив зенки. Потом издала булькающий звук,
пошатнулась, поднесла руки к перебитому горлу... и
грянулась всеми своими телесами ничком к ногам дочери
начальника зоны.
И опять в памяти Алексея случился провал – он вдруг
понял, что уже обнимает Машку, гладит судорожно по

волосам, шарит по плечам, спине, талии – нет ли переломов
и вывихов, и шепчет бессвязно и глупо: «Ну, все, все, все
закончилось, умница ты моя...», – а вокруг неистовствует
толпа, и хлыщ яростно вырывается из кольца вооруженных
аборигенов, срывая глотку в проклятиях, а Маша все так и
стоит, безучастно глядя на труп Доширак...
–
...Скажи, ты уже не хочешь меня убить? –
прищурился Недж.
Они стояли на окраине лагеря, всходило солнце, и от
барханов протянулись длинные черные тени.
–
Если бы с Машкой что-то случилось, я бы до тебя
добрался, – честно ответил Карташ. –
Сам бы сдох, но
добрался.
–
Почему-то верю... Что ж, я искренне рад, что все
завершилось именно так. –
Он наклонился к открытому
окну внедорожника, спросил у Джумагуль: – Как, ты
говоришь, называется эта борьба?
–
Гуйч-дженг, – ответила туркменка.
–
Никогда не слышал.
–
Никто не слышал. Ее забыли. Может быть, только
старики в далеких аулах помнят, что это такое, но сами
приемы уже забылись...
Карташ передернулся, вспомнив о старике Ханджаре в
плаще с бритвами, и посмотрел на солнце. Спасибо дедушке
Ханджару, что воспитал такую ученицу... Когда Недж
объявил, что на арене будут драться Маша и слоноподобная
Доширак, Джумагуль, способная ученица Ханджара, двое
суток, от зари до зари обучала боевую подругу азам гуйч-
дженга, точнее, рукопашному его варианту. И обучила.
Невероятно, но факт. Видать, и в самом деле крутая
борьба – ежели можно овладеть ею за два дня.
Неджметдин выпрямился, хлопнул ладонью по крыше
внедорожника.
–
Что ж... Теперь это ваша машина, ваше оружие и
ваше сокровище. Да поможет вам Аллах, до свидания,
Яланчы.
–
А вот это уж дудки, –
подала голос Маша,

полулежащая на заднем сиденье. Она уже оклемалась после
вчерашнего боя и теперь хотела только одного: поскорее
убраться из кочевья. – Прощайте... хан.
–
Оружие оставьте себе, –
сказал Алексей. –
Пригодится, а мы в цивилизованные места едем, там со
стволами не очень-то походишь.
–
А что будет с нашими уркаганскими приятелями? –
спросил Гриневский, куря возле открытой водительской
дверцы.
–
О, на этот счет не беспокойтесь, – сказал хан. –
Мы
уже позаботились о них, больше они вас не побеспокоят.
Распрощались. Недж вернулся в кочевье, Карташ сел в
машину.
–
Куда едем, начальник? – спросил Таксист.
За него ответила Джумагуль:
–
Куда и собирались, в Миксату, там на поезд – и к
Дангатару... Бензину хватит?
–
Хватит и обратно вернуться, если забыли чего. Тачка
правильная, запасные канистры есть, по песку как по
асфальту пойдет. К вечеру долетим.
И он включил зажигание.

Часть 3
Танцы вокруг трона
Глава 13
У САМОГО СИНЕГО МОРЯ
23 арп-арслана 200* года, 10.05.
С билетами на вокзале в Миксате им не слишком
повезло – не оказалось полностью свободного купе. Однако
вопрос удалось разрулить еще до отправления. В их
распоряжении оказалось собственное купе, в котором хоть
пей, хоть пляши, хоть оборону держи.
Они отсыпались. Они проспали добрых две трети
пути. Остальную часть пути отлеживались и отъедались. То
есть поступали совершеннейше по-солдатски. Оконные
занавески отодвигали редко, в окна не глядели почитай до
самого Небит-Дага. Разве что – когда поезд подъезжал к
какому-нибудь городу. А разглядывать окружающие
железную дорогу пейзажи после недельного странствия в
«теплушке» – нет уж, увольте, наелись.
Ничего особо экзотического в туркменском поезде не
было, если не считать, что в одежде пассажиров преобладал
национальный
кутюр. Порядки
же– в
точности
сохранившиеся с советских железнодорожных времен: и
чай подают, причем в старых добрых подстаканниках, и не
забывают будить пассажиров перед станцией назначения, и
подметают вагон два раза в день. Ну, разве что одно
отличие имелось. Карташ, токмо интересу ради, спросил у
проводницы про водку, та ответила, что водка есть в вагоне-
ресторане или в буфетах на станциях, а они сами, видишь
ли, не торгуют.
За восемнадцать часов они пересекли Туркменистан с
востока на запад и сошли с поезда в городе Небит-Даг. В
Небит-Даге пробыли всего полчаса, за которые успели

добраться на попутке до автовокзала, съесть по чебуреку
(что размером с добрый лаваш, а уж стоит, в рубли
переводя, такие гроши, что слеза прошибает от умиления) и
занять места в отправляющемся автобусе.
До места они добирались на старом добром
«львовском», которыми в советские времена была
укомплектована большая часть маршрутов и которые нынче
в России уже и не встретишь, разве только в
совершеннейшей глухомани. Как и положено «львовским»
автобусам, в салоне припахивало бензином, а в районе
заднего сиденья так и просто нещадно воняло. Старое
железо громыхало, как гвозди в ведре, словно заранее
предупреждая: «Если я рассыплюсь, не судите меня строго,
о люди».
Смотреть на пески мочи уж не было. А за окном
мельтешили в основном они, проклятые. Это желтоватое
однообразие разбавляли лишь аулы и небольшие города,
куда заезжал автобус, не пропускавший ни одного
населенного пункта.
В туркменском автобусе – сколько бы людей не
входило, сколько бы не выходило – стойко держалось
молчание. Карташу припомнились грузинские автобусы с
их несмолкаемой многоголосицей, с кочующими по салону
перебранками, с бурной жестикуляцией. Что ж, разная
ментальность – разные автобусы.
Ехали, ехали...
И вдруг увидели Большую Воду.
Как-то так просто без фанфар, без предупреждения
водителя по громкой и какого бы то ни было оживления
пассажиров автобус обогнул очередной бархан, и они
увидели лазурную бескрайность Каспия.
И мигом на душе посвежело.
В городе, в котором автобус высадил пассажиров
возле обшарпанного бетонного сарая под большими
буквами «Автовокзал», они не задержались ни на одну
лишнюю минуту. Прошли его насквозь быстрым шагом,
спустились к морю. Маша тут же скинула кроссовки,
засучила штаны и вошла в воду по щиколотку.

–
Как хорошо-то, господи! – она зачерпнула ладонями
воду и вылила на себя, запрокинув лицо. –
Как хочется
купаться!
–
Вот мы и на месте,–
сказала Джумагуль,
оглядываясь. Сказала, как показалось Карташу, не без
грусти в голосе. – Почти на месте.
Карташу отчего-то представлялось, что Дангатар
скрывается от врагов или в бетонном бункере, выстроенном
в годы холодной войны для местных партийных бонз, или в
пещере навроде али-бабаевской. Но все оказалось куда как
прозаичнее.
–
Мы пришли, – сказала Джумагуль.
Этот дом на берегу был из тех, что побогаче. Прочные
железные ворота, глиняная ограда высотой в два
человеческих роста, за ней высокие деревья. Последнее
очевидней прочего говорило о достатке хозяина. Много
воды для полива – значит, богатый дом. Карташ подумал,
подходя к воротам и готовясь постучать по железу, что
непременно увидит шатающихся по саду павлинов-
мавлинов, но – в результате так и не увидел ни одного.
Даже громыхнуть кулаком по металлическим листам, и то
не вышло. Воротная калитка распахнулась, едва они к ней
приблизились.
Проем перекрывал, держась рукой за отведенную
створу, невысокий молодой туркмен в светлых поношенных
джинсах, белой рубахе и сандалиях на босу ногу. Ни
комплекцией, ни возрастом на серьезного охранника он не
походил. Да и оружия при нем что-то не наблюдалось.
Молодой человек внимательно разглядывал гостей, ни о
чем не спрашивая.
–
Заходи, – сказал он наконец и отступил в сторону.
От ворот к крыльцу вела бетонная дорожка. По ней
навстречу гостям шел человек в рубашке «сафари», в белых
парусиновых штанах, в замшевых туфлях и без всякого
намека на оружие. Из-под расстегнутой рубашки виднелись
стягивающие грудь бинты, левая рука висела на перевязи, а
на смуглой щеке розовел шрам. Еще один шрам,

застарелый, пересекал лоб по диагонали. Человек улыбался.
Это и есть Дангатар, кто же еще. Как понял Карташ из
рассказов Таксиста, они с Дангатаром были ровесники, но
туркмен выглядел лет на десять старше Гринев-ского. И
дело тут, думается, не только в ранении, да и вообще не в
событиях последних дней. Служба, на которой довольно
долгое время состоял однополчанин Гриневского, нервов и
здоровья сжигает будь здоров. Возглавлять службу
безопасности при влиятельном феодале – это примерно та
же работенка, что в сталинские времена стоять во главе
НКВД. Разве что масштабы деятельности поменьше, а
ответственности, головной боли и опасностей для жизни
ровно столько же.
Вокруг ронял на землю прохладу и тень ухоженный
сад – без павлинов, но зато с поливальными установками
«искусственный дождь» вполне современного вида. Сзади
лязгнула запираемая на щеколду калитка. Ни в саду, ни
возле дома других людей кроме этих двоих Карташ не
приметил. Что, скажем прямо, было неожиданно.
Неожиданно и подозрительно. Карташ предполагал, что
скрывающийся от врагов Дангатар окружен если уж не
бетонными стенами, то вооруженными до зубов
бородатыми и мрачными сподвижниками. Однако пока все
выглядело как мирный визит на дачу к доброму приятелю,
живущему тихой и безобидной жизнью.
Алексей притормозил, пропуская вперед Гриневского:
это его тема. Фронтовые друзья крепко обнялись, на миг
застыв неподвижно, потом Гриневский представил
Дангатару Машу и Карташа. А Джумагуль Дангатар
приветствовал в последнюю очередь скупым: «Привет,
Джумми. Спасибо за помощь».
–
Мы на Востоке спешить не любим, но сегодня я
вынужден спешить сам и торопить других, –
сказал
Дангатар, проводя гостей в дом. – Я знаю, что вы хотели бы
перекусить и отдохнуть с дороги, но... некоторые
обстоятельства
вынуждают
меня
пригласить
вас
одновременно к столу и к разговору. Отдохнуть вы сможете
потом, комнаты вам приготовлены и ждут вас уже не

первый день. Саша, – он показал на молодого человека в
светлых джинсах, который запер калитку, подошел к
разговаривающим и встал чуть поодаль, видимо, ожидая
распоряжений, –
проводит вас туда, где вы сможете
помыться. Он же покажет, куда идти дальше.
Нетуркменское имя Саша заставило Карташа
внимательнее приглядеться к их сопровождающему. А ведь,
пожалуй, имеется неуловимое сходство в лицах между
Дангатаром и Сашей. Сын? Очень возможно. Кстати,
здорово смахивает на полукровку. Похоже, его мать
европейского роду-племени. Опять же имя...
Душевых кабин было две, и обе запитывались водой
от вместительного металлического бака. Бак стоял позади
кабин на опоре, которая неприятно смахивала на лагерную
вышку, уменьшенную эдак разика в три. Саша принес мыло
и полотенца.
Им никто ничего не говорил, но все-таки Карташ счел
нужным предупредить Машу:
–
Вода у них привозная, купленная за денежки.
–
И что с того? – мягко говоря, неласково
осведомилась та.
Алексей вздохнул, но прописную истину все же
объяснил:
–
А то, что транжирить ее зазря не следует.
Быстренько ополоснулась, и все.
–
Ага. Значит, я, по-твоему, такая дура, что сама не
понимаю?!
Апарт был настолько резким и неоправданным, что
Алексей на миг растерялся. А подруга прошла мимо него и
хлопнула дверью перед его носом.
Гриневский понимающе хмыкнул и подтолкнул
Карташа к другой кабинке.
–
Иди, начальник, под душ первым. Остужайся...
Естественно, Алексей пошел первым.
Чтобы никто нечаянно не забыл завернуть кран,
кранов не было и в помине. Принцип действия душа был
как у унитаза: потянул за веревочку – вода полилась,
отпустил – не льется. Карташ дернул за веревочку столько

раз, сколько было необходимо, чтобы смыть дорожные пот
и грязь, чтобы выгнать из тела вялость.
Маша тоже не слишком увлеклась – завершила
помывку одновременно с Гриневским. Затратить на водное
священнодействие столько же времени, сколько двое
мужиков – это, без всякой иронии, для женщины вполне
нормально.
Она вышла и демонстративно тряхнула мокрыми
волосами на кусты ежевики, ломящиеся от черной, налитой
соком ягоды – типа, видишь, поливаю, вода даром не
расходуется, все в дело. Да что за ерунда с ней
происходит?!
Саша, сидящий на скамье в терпеливом ожидании,
когда они закончат с водными процедурами, провел их в
дом – трехэтажное, не слишком навороченное в смысле
архитектурных излишеств сооружение, просто бетонный
куб с окнами. В доме была полутьма и приятная прохлада.
Зашли в комнату, посреди которой стоял накрытый стол.
–
Садитесь, кушайте. Сейчас позову дядю Дангатара.
Дядю, отметил Карташ. Значит, не сын. Тогда брат?
Или все-таки племянник, раз «дядю»?
Саша уже дошел до дверей, когда его догнал вопрос
Маши:
–
А где Джумагуль?
–
Она... э-э, – Саша опустил глаза, рассматривая свои
сандалии, – у себя.
–
Можно с ней поговорить?
–
Спросите у дяди Дангатара, – сказал он и быстро
вышел.
Маша – Карташ голову готов был прозакладывать –
хотела запустить вдогонку какую-то резкость, но вовремя
прикусила язычок. И нервно принялась мерить комнату
шагами.
В углу негромко калякал по-туркменски включенный
телевизор – «Сони», пусть не самой последней модели, но
вполне, вполне. Никто из троих за стол не садился и уж тем
более трапезу не начинал, хотя манили салаты, посыпанное
зеленью холодное мясо в необъятном блюде, сыры,

колбасы, соусы, что-то похожее на ватрушки с мясом...
Разумеется, присутствовали черная и красная икра в
плошках с воткнутыми в зернистую массу ложками.
–
Похоже на съезд компартии, – сказал Гриневский,
кивнув в сторону экрана.
По телевизору показывали зал тысячи на три зрителей,
которые стоя аплодировали кому-то, рук не жалея. Потом
картинка сменилась: на трибуне распинался круглолицый
оратор, который то и дело прикладывал ладонь к груди,
кланялся и поворачивался к сидящему в первом ряду
президиума Его Превосходительству Ниязову. В общем, ни
дать ни взять, очередное историческое заседание
очередного судьбоносного Пленума ЦК КПСС... А потом
замелькали новые кадры, и стало ясно, что всем пленумам
вместе взятым далеко до происходящего: все тот же
круглолицый оратор, только теперь не на трибуне, а в зале,
к которому вполне применим эпитет «тронный», ступал,
едва не маршируя, по красно-желтой ковровой дорожке,
пока не добрался до стоящего на специальном коврике
президента Ниязова. Президент что-то сказал ему,
барственно похлопал по плечу и повесил на шею золотую
цепь. Облагодетельствованный немедля упал на колени,
принялся целовать ноги и руки Туркменбаши. Экран на
несколько секунд закрыла заставка на туркменском и
русском языках – информационная программа «Ватан».
–
Скорее похоже на конкурс придворных льстецов с
раздачей слонов за лучшую лесть, – сказал Карташ. –
Восточные сказки живы. Я не удивлюсь, если узнаю, что
Туркменбаши, как Гарун-аль-Рашид, изменяя внешность,
иногда по ночам покидает дворец и бродит по Ашхабаду.
Подслушивает, что думают о нем его подданные.
–
Ты лучше скажи, чему ты удивишься! – раздраженно
бросила Маша от окна. –
Если что-то случится со мной,
тебя это не удивит точно!
Эт-то уже, пожалуй, перебор. Мы, конечно,
понимаем – длинный тяжелый путь, переживания,
треволнения и все такое. Кого хошь подкосит и измотает.
Но всему есть место и время, всему есть мера. На первый

раз Карташ смолчал и, чтобы не заводиться, сосредоточил
внимание на телевизионной картинке. Гриневский же
благоразумно помалкивал, хотя тоже, судя по недоумению
на лице, не мог взять в толк, какая муха вдруг укусила дочь
Хозяина.
В комнату вошел Дангатар, покосился на экран, счел
нужным объяснить.
–
Это Халк Маслахаты, Народный Совет. Высший
представительный орган народной власти, собирается раз в
год, преимущественно в августе, –
он подошел к
телевизору, встал рядом, не заслоняя экран. –
Обратите
внимание, сейчас я вам кое-кого покажу. Сейчас он
обязательно попадет в кадр...
Туркменское телевещание снова демонстрировало зал
заседания, камера двигалась вдоль президиума.
–
Вот! – Дангатар приложил палец к экрану и обвел им
вокруг одного из заседающих. – Запомните этого человека.
Тот, кого следовало запомнить, восседал в президиуме
вблизи Ниязова, сидел, сложив руки на столе, как
прилежный ученик. Лет пятидесяти, на славу упитанный, с
реденькими волосами, с большими щеками и двумя
тонкими штрихами вместо глаз. Рядовая внешность бюро-
крата в летах с поправкой на восточную специфику.
–
Зовут его Гурбанберды Саидов. А еще запомните,
как близко он сидит от нашего Сердара.
–
Саидов? – переспросил Алексей. –
Стойте-ка... Не у
него ли служил один вредный старикашка по имена
Ханджар в хитром халате?
–
Именно. Джумагуль мне уже рассказала о ваших
приключениях... Впрочем, все по порядку. Прошу к столу.
Садитесь, садитесь.
Они, последовав приглашению, стали рассаживаться,
Дангатар же подошел к антикварного вида буфету, отвел в
стороны пошарпанные створки, за которыми обнаружился
стеклянный бар с приличным ассортиментом бутылок.
–
Перефразируя
классика:
какие
напитки
вы
предпочитаете в это время суток? Шариатской полиции в
Туркмении нет, в отличие, скажем, от Египта. Поэтому

никто не ворвется, бить бутылки о стены не начнет. Ты,
Гавана, насколько я помню, уважал русскую водку?
–
И уважения не растерял, – сообщил Гриневский.
Карташ сказал, что присоединяется к выбору Таксиста.
–
А девушка под чудесным русским именем Маша?
Лимонад или просто воду? Конечно, можно. На столе в
графине минеральная вода из Копетдага. Вас устроит?
Замечательно.
Ловко управляясь одной здоровой рукой, Дангатар
выставил на стол две граненые рюмки и пиалу.
–
Сам я буду чай. Вера и доктора не велят ничего
другого. Вам нашего чая не предлагаю. А то еще подумаете,
что я вас хочу отравить. С непривычки и в самом деле
может стать нехорошо.
–
Зеленый чай и у нас пьют, – угрюмо возразила
Маша.
Дангатар удивленно поднял брови.
–
Вот как? Значит, я отстал от жизни. Неужели у вас в
России тоже стали добавлять в зеленый чай растопленный
бараний жир?
–
Я, пожалуй, ограничусь минералкой, –
сказала
Маша.
Дангатар усмехнулся и продолжал:
–
Будь у нас шариатская полиция, как в Египте, не
одобрила бы она и женщину за мужским столом. Впрочем,
и сам стол не одобрила бы: Западу подражаете, на Запад
смотрите! Есть достархан – вот и расстилай его, усаживай
за него гостей, – Дангатар сел за стол, отдал Гриневскому
бутылку «Столичной». После чего пододвинул к себе
блюдо, накрытое металлическим колпаком. Под колпаком
обнаружился фаянсовый чайник, белый в крупный красный
горошек, из него туркмен налил себе в пиалу дымящуюся
жидкость зеленоватого цвета. –
НомыневЕгипте...–
Взгляд Дангатара омрачился. –
Зато в Египте сейчас моя
семья. Хорошо, вовремя отправить успел. Заранее
почувствовал, что назревают события, хотя и не
представлял, во что это выльется...
«А ведь врет! – вдруг понял Карташ. –
То-то я сразу

почуял какую-то нарочитость в этих пассажах про Египет.
Голову готов прозакладывать, что его семья как раз таки и
не в Египте. А он элементарно гонит. На всякий случай.
Так же, как отступающая разведгруппа натягивает поперек
тропы растяжку – вдруг преследователи не заметят и
подорвутся. Если кто-то из нас вдруг, тьфу-тьфу, попадет в
лапы врага, хитровану Дангатару от этого перепадет какая-
никакая польза – пустит врагов по ложному следу, в
сторону от семьи. Допустим, кто-то из нас сломается и
выдаст информацию про Египет – она прозвучит для врагов
как правда. Любой детектор покажет правду. Ладно,
нормальный профессионализм – ненавязчиво заряжать
каждого информацией и дезинформацией, которая работает
на тебя...»
Глава 14
В АШХАБАДЕ ВСЕ СПОКОЙНО
25 арп-арслана 200* года, 16.44.
–
Ну, обо всем поговорим по порядку, – пообещал
Дангатар и отхлебнул дымящуюся жидкость. Блаженства на
лице не выступило от такой вкуснотищи, как зеленый чай с
бараньим жиром, равно как и гримасы отвращения.
Обыденный повседневный напиток.
Без всякого отвращения и Карташ с Гриневским
хлопнули по рюмочке «Столичной», потянулись к богатой
закуске. Алексей, например, к икорочке.
–
А я вот, не представляете, по соленым грибам
соскучился, – признался Дангатар. –
Полюбил это дело за
время службы в советской армии. Помню, возил начальство
на «вертушке» в такие дикие места, где этих грибов было,
сколько и не приснится. Кстати, и «вертушкой» давненько
самому управлять не приходилось...
Карташ уже настроился (и теперь с этого настроя его

было не сбить), что перед ним профессионал, который вряд
ли станет нести про грибочки исключительно ради
приятных воспоминаний. Цель он какую-то преследовал
этой болтовней, ясно. Но вот какую?..
–
Ты считаешь это убежище достаточно надежным? –
на правах друга запросто спросил Гриневский.
–
Смущает отсутствие спиралей Бруно поверх забора,
отсутствие часовых и камер видеонаблюдения? Не
напрягайся, Гавана, смею тебя уверить, что мышь не
проскочит...
–
То-то лодочка качается на волнах напротив дома в
полукилометре от берега, – сказал Карташ.
–
Совершенно верно. Качается, – посмотрел в его
сторону Дангатар. –
И не только лодочка. Так что о
нежелательных гостях – со стороны моря те надумают
появиться или со стороны суши – я узнаю заранее. Кстати,
не будет никаких погонь и перестрелок. Просто я исчезну из
этого дома, вроде меня здесь и не было никогда.
Карташ заметил, что Маша ерзает, ей явно о чем-то
очень хочется спросить, прям до зуда хочется. Наконец она
не выдержала:
–
А Саша – это ваш сын?
–
Племянник. Сын брата.
–
А брат... –
осторожно начала она, но споткнулась,
верно, решив,
что
переходит грань допустимой
откровенности.
–
Брат рыбу ловит, – обезоруживающе улыбнулся
Дангатар. –
Я понимаю, о чем вы хотите спросить. Мои
враги первым делом должны были проверить дома
родственников... Но в этом доме никаких моих
родственников нет. Дело в том, что мой брат не ладил с
родней и женился на русской... Нет-нет, у нас к этому
вопросу относятся проще, не так, как у кавказских горцев.
Никаких строжайших запретов и проклятий рода. Все
гораздо спокойней, подобных браков множество. Тут важна
последовательность. Брат не ладил с родней, да еще и
женился на русской. Понимаете? Чаша терпения
переполнилась. В общем, ему в родном селении оставаться

было как-то не с руки... Тогда я купил им дом у моря и
уговорил поселиться под чужими именами. Сделал так,
чтобы никто не знал о нашем родстве. Брата зовут
Аннагурт, а жену брата – Ира.
Дангатар поднялся, подошел к двери, открыв ее,
громко сказал в коридор:
–
Ира, можно нести гостям плов!
Спустя несколько секунд появилась Ира с блюдом в
руках. Симпатичная загорелая женщина лет тридцати,
крепко сбитая, с уложенной на затылке толстой косой.
Поздоровалась, поставила блюдо на стол. Ей Дангатар
гостей представлять не стал, наверное, не принято.
Спросив: «Всего хватает? Ничего больше не надо?», – она
получила утвердительный ответ и вышла.
И тогда Маша выкинула очередной номер
сегодняшнего дня:
–
Извините... я сейчас... я скоро.
Выпалила, вскочила со своего места и выбежала из
комнаты.
Дангатар с недоумением взглянул на Гриневского, тот
пожал плечами. Над столом ненадолго повисла неловкая
пауза.
И вдруг до Карташа, что называется, дошло.
Внезапные странности, несоразмерная с поводом истерика,
в завершении бросается вдогонку за незнакомой женщиной
с явным намерением о чем-то спросить или о чем-то
попросить... Ну да, мы ж за боями и походами совсем
забыли о периодических особенностях женского организма
и связанных с этим проблемах. Две головы можно
прозакладывать, что у боевой подруги как раз и
начинаются, по любимому выражению самих женщин, эти
дела...
–
О деле бы, – напомнил Гриневский.
–
Да-да, – Дангатар наморщил лоб, будто с трудом
вспоминая, а за каким чертом, собственно, сюда явились эти
русские. – С грузом все в порядке?
–
Как ты и говорил, – нахмурился Таксист. – Стоит на
сортировке. Ждет. Координаты могу дать хоть сейчас.

–
Не надо сейчас, потом. Прости, Гавана, как-то не до
платины нынче, сам видишь. К сожалению, не в хорошее
время вы прибыли в Туркмению... Не в хорошее.
Дангатар держал пиалу перед собой в поднятой руке,
покачивал на разведенных пальцах, взбалтывая недопитый
чай.
–
Положение в стране гораздо хуже, чем я думал
десять дней назад... Словом, не стану начинать от Адама,
что применительно к Туркмении звучит, как начинать от
Огуз-хана и от небесной верблюдицы. Начну я с басни про
лебедя, рака и щуку, которую все мы проходили в школе.
«А воз и ныне там», помните? Это равновесие, когда
каждый тянул в свою сторону и повозка оставалась на
месте... это непрочное равновесие нарушено. Воз
сдвинулся с места и в любой момент может загреметь вниз
по склону, подпрыгивая на буграх и стремительно
разваливаясь. Воз в данном случае – гражданское
спокойствие в Туркмении, а потеря равновесия –
гражданская война. Я не знаю, известно ли вам, что
административные границы велаятов – тогда они, правда,
назывались не велаятами, а областями, – сохранились в
неизменности с советских времен... – И он опять замолчал.
–
Это, наверное, потому, что правители земель
остались в основном прежние, – сказал Карташ, чтобы
вывести Дангатара из ступора. –
Ну, кое-кто кое-кого под
шумок скинул или подвинул, не без этого, но это так... дела
внутренние, семейные – перестановки внутри правящих
кланов, сиречь родов, фамилий, тейпов...
–
Совершенно верно, Алексей. Да и наш падишах
Сердар тоже из давешних, из советских. Сапармурат
возглавляет Туркменистан с восемьдесят пятого, когда его
назначили первым секретарем ЦК Компартии республики.
Так что поменялась только внешняя оболочка, кожура у
фрукта, мякоть же осталась прежней. Правда, у падишаха
появилось не в пример больше возможностей для того,
чтобы наслаждаться положением верховного правителя. Но
это в основном ограничивается безобидными шалостями
вроде памятников самому себе на каждом перекрестке. В

основном, – добавил Дангатар после паузы, – но, увы, не во
всем. Однако по большому счету на сегодняшний день
Сердар нас устраивает. Он тот самый воз из басни, который
желательно, чтоб оставался поныне там. Это так, легкое
вступление. Введение в ситуацию.
Дангатар поставил пиалу на стол, взял в руку вилку,
принялся тупым концом водить по скатерти, сопровождая
рассказ вычерчиванием невидимых узоров.
–
Велаяты в свою очередь делятся на этрапы. Хяким
Аллакулыев, которому я служил и которого убили люди
Ханджара... Так вот хяким Аллакулыев поставил во главе
двух этрапов своих младших братьев. Я предупреждал его,
что лучше этого не делать. Лучше было бы отправить
братьев Порана и Батыра за границу, открыть специально
для них в каких-нибудь дальних странах два лишних
торговых представительства. Пережили бы мы эти расходы.
Но хяким Аллакулыев так поступить не захотел.
Около года тому назад два брата пригласили в гости в
один из своих охотничьих домиков в горах арчина – это
что-то вроде мэра – одного из крупных городов велаята.
Арчин Ахмурат Дидаров является двоюродным братом
хякима Аллакулыева и, кроме того, он человек весьма
влиятельный не только в своем городе, но и вообще в
велаяте.
После охоты и отдыха братья Поран и Батыр за
дружеским достарханом повели разговор о том, что
нынешний хяким уже стар, хватка у него уже не та, он
размяк, он ничего уже не хочет, он довольствуется малым,
он позволяет прибирать велаят к рукам людям Сердара, а
если управлять велаятом по уму, то деньги потекут не
ручьями, потекут такой полноводной рекой, что можно
заставить Сердара не только убрать свои лапы из велаята,
но можно навязывать ему свою волю. И все в таком духе. А
потом братья напрямик предложили арчину Ахмурату
составить с ними заговор – дескать, с его-то влиянием в
велаяте, со связями в столице и уважением у аксакалов все
пройдет
наилучшим
образом.
Братья,
разумеется,
пообещали сделать новым хякимом именно его, Ахмурата

Дидарова. Такая авторитетная фигура, как арчин Ахмурат,
был им необходим до зарезу, без него коварные замыслы
братьев были обречены. Даже если б они убили
Аллакулыева и объявили хякимами себя, то продержались
бы не дольше суток. Их никто бы не признал и не
поддержал.
Но Ахмурат наотрез отказался от предложения
братьев, сказав, что вполне доволен положением арчина и
очень уважает своего дорогого родственника хякима
Аллакулыева. Сказал – и стал собираться домой. Но братья,
мягко говоря, ему воспрепятствовали: Поран и Батыр
связали Ахмурата, а их люди напали на охрану арчина –
нескольких человек убили, остальных обезоружили. После
чего Поран и Батыр накалили щипцы в камине и самолично
выжгли Дидарову глаза. И только тогда они освободили
пленных и позволили увезти ослепленного арчина и убитых
охранников.
–
Восточное коварство, – сказал Таксист. –
А почему
они его просто не убили?
–
Хяким Аллакулыев обязательно дознался бы, кто
убил арчина, и не простил бы убийцам его смерти. А так
братья сказали Аллакулыеву, что это арчин их подбивал на
заговор, а они его наказали.
–
Все равно не понимаю. Почему они тогда просто не
отпустили этого... арчина? И не настучали Аллакулыеву на
него – раньше, чем это успел бы сделать сам арчин?
–
Они очень сильно разозлились на Ахмурата – за то,
что он узнал их планы и не согласился их поддержать.
Потом, они всегда ревновали к его авторитету у людей, а в
особенности у старейшин. Потом, если бы они просто
отпустили арчина и оклеветали бы его перед хякимом, то
хяким мог бы подумать: «Их подговаривали на измену, а
они остались такими невозмутимыми, словно речь шла о
пустяке, посмеялись вместе и распрощались с подлецом,
как с добрым другом»... Короче говоря, тут много всего.
–
Ну, допустим... –
Карташ почесал репу и мысленно
поблагодарил родителей за то, что им и в голову не пришло
в свое время переехать на постоянку в Туркмению. – И что

же хяким?
–
Хяким очень огорчился от происшедшего. Велел мне
приглядывать за братьями. Но так же он велел мне
приглядывать и за арчином Ахмуратом.
–
А следствие? – с заведомой безнадежностью в
голосе спросил Таксист.
–
Ну какое следствие! – Дангатар даже всплеснул
здоровой рукой. –
И так ясно, что скажут люди братьев
Порана и Батыра, а что люди арчина. К тому же не стоило,
как говорят у вас, выносить сор из избы. Хм, этот сор стал
бы чересчур щедрым подарком людям Сердара, которые
ведь тоже не сидят сложа руки. Туркмен-ахалтеке рыщут,
как голодные шакалы...
–
Кто рыщет? – в один голос спросили Карташ и
Таксист.
–
Люди из ахалского тайпа, – сказал Дангатар, – из
клана Ниязова. Ими, в основном, и заняты ключевые посты
государственной службы, а таможня так насквозь, снизу
доверху, состоит из туркмен-ахалтеке. Между прочим, так
называемая туркменизация страны, то есть обязательное
знание туркменского языка, перевод делопроизводства с
русского на туркменский, вся эта ерунда с отменой
двойного гражданства и тому подобное, –
это лишь
создание поводов к вытеснению с постов еще старых
советских аппаратчиков, а также лиц, не принадлежащих к
титульной нации да и вообще всех лишних – понятное дело,
с обязательной заменой их на людей ахалского тайпа.
Правда, на местах людям из клана Сердара приходится
тяжелее. Допустим, прокурором велаята или главой
местного Комитета национальной безопасности они могут
поставить своего, но руководить ему придется людьми из
чужого тайпа. Значит, не руководить ему больше
приходится, а договариваться – с подчиненными и лично с
хякимом. Вот туркмен-ахалтеке и пускают слюни в желании
оттяпать еще хоть кусочек от чужой власти, еще хоть на
миллиметр проникнуть в чужие владения, хоть еще одного
своего человечка куда-нибудь протиснуть, чтоб в
перспективе подмять велаят под свой тайп.

–
Ну и запутанно тут все у вас, как я погляжу... –
сказал Гриневский.
–
А где сейчас этот Ахмурат? – спросил Карташ.
–
Все там же. Арчин города. Возможно, ему бы и
удалось отомстить братьям, но те вовремя обзавелись
влиятельным покровителем. Этого покровителя я вам
показал сегодня на экране. Гурбанберды Саидов, хяким
Гурдыкдерийского велаята. Серьезные намерения братьев
Порана и Батыра для него не остались незамеченными. Кто
на кого вышел неизвестно, но они спелись. Я узнал об этом
не сразу. Но я узнал об этом вовремя. И сразу же доложил
своему хозяину, хякиму Аллакулыеву.
–
И хяким не поверил, – сказал Карташ.
–
Не поверил, – признал Дангатар, потемнев лицом. –
Этот Саидов умен и хитер. Он понял, что мне рано или
поздно станет известно о его контактах с братьями, и сделал
упреждающий ход. В это же самое время Саидов стал
усиленно дружить с нашим хякимом. Слал подарки,
предлагал совместные проекты, даже заключил какие-то
торговые договоры. Поэтому его контакты с братьями
вполне укладывались в дружбу с нашим хякимом и с нашим
велаятом... Я, я виноват в том, что случилось! – лицо
Дангатара внезапно исказилось гримасой боли, он бросил
вилку, и та со стуком упала на пол. – Я испугался... Нет, не
надо мягких слов! Я струсил! Надо было, отправив жену и
детей в Египет, на свой страх и риск убрать братьев!
Устроить обоим один несчастный случай на двоих, это было
несложно – они много времени проводили вдвоем. Если бы
хяким не убил меня сразу, то потом понял бы и, возможно,
простил...
Только теперь Дангатар нагнулся, поднял с пола
вилку, положил на стол. А за окном окружающее
погрузилось в серые тона, словно на мир набросили
тончайшую вуаль пепельного цвета – верный признак
надвигающихся сумерек.
–
Не меньше моей вины и в том, что я не сумел
отговорить хякима от той поездки. Хяким Аллакулыев
принял приглашение одного из братьев, Батыра, приехать к

нему в этрап на праздник обрезания сына Батыра. Хотя,
Аллах свидетель, я как мог отговаривал хякима! Но у меня
не было фактов на руках, а к моим плохим предчувствиям и
к моим разговорам о нехороших совпадениях Аллакулыев
отнесся с насмешкой. Мол, вечно ты видишь в каждом
верблюде порождение шайтана. Опять же я виню себя не за
то, что не переспорил хякима – это всегда было делом не из
простых! – а за нерешительность. Что мне стоило
подсыпать ему в пиалу какого-нибудь не слишком вредного
порошка? Ну, почувствовал бы он себя плохо, повалялся
день-другой в постели, зато поездка бы сорвалась. Ну,
догадался бы он даже, кому обязан внезапной хворью, ну
устроил бы мне день выдранных волос...
–
А через неделю он поехал бы еще на какой-нибудь
семейный праздник, – сказал Гриневский.
–
Неделя – большой срок, –
покачал головой
Дангатар. –
Очень большой. Многое можно успеть.
Например, за эту неделю вы сумели добраться из России в
Туркмению. Хочу сказать – когда мы с вами говорили по
телефону, мне казалось, опасность еще не оформилась, еще
очень далека и я сумею заранее почуять ее приближение.
Главное, что меня в какой-то мере успокаивало – на тот
момент противнику невыгодно и бессмысленно было
наносить удар. Такой интриган, как Саидов, чьими куклами
стали братья Поран и Батыр, прежде выстроил бы
многоходовую комбинацию, подготовил бы ее на разных
уровнях, так, чтобы решить одним ходом сразу множество
задач,
двадцатикратно
подстраховался
быи
перестраховался. Короче говоря, зашевелился бы, готовя
свой ход, а я бы почувствовал его шевеление. Так я думал.
А Саидов просчитал, что я буду думать именно так. И нанес
удар без подготовки. Немножко по-русски нанес – на авось.
Авось из этого что-то да выйдет, не выйдет же – я, хитрый
Саидов, все равно улизну, как гюрза в песок. И он
переиграл меня, приходится признать. Аллах свидетель, я
не оправдываюсь, просто я постоянно прокручиваю в
голове, в чем ошибся, можно ли было предотвратить беду...
...Батыр с семьей жил не в городе, а в ауле под

городом. Приезжая в его аул, хяким всегда останавливался в
доме Батычана Рамнези, своего друга и дальнего
родственника. Так было и на этот раз. Они прибыли
вечером накануне праздника, Батыр их встретил...
Попробуй не встреть! Дангатар даже не брался сказать, что
началось бы, не встреть он хякима. И уж тогда бы точно все
его замыслы накрылись в одночасье.
Батыр с многочисленной свитой встретил хякима у
въезда в аул, проводил в дом Батычана Рамнези, они с
хякимом погуляли в саду, о чем-то побеседовали, и Батыр
ушел к себе. Хяким Аллакулыев и те, кто его сопровождал,
разошлись по комнатам на отдых.
Примерно около трех часов ночи сработала
заложенная в доме взрывчатка. Это были термитные
заряды, примерно шесть-семь закладок в разных концах
дома. Вряд ли это Батычан Рамнези, который в ту ночь
погиб в огне, предал своего друга хякима Аллакулыева.
Скорее, кто-то из его домочадцев тайно помогал Батыру...
Но кто бы то ни постарался – хяким и его свита легли спать
на термите.
А враги все-таки промахнулись – им не удалось убить
Аллакулыева сразу. Немалыми трудами, но у Дангатара
получилось уговорить хякима перебраться из своей
обычной комнаты в комнату, где ночевал Гедай – чемпион
Туркменистана по борьбе гореш, которого хяким возил с
собой на все праздники (при слове «борьба» Карташ
вздрогнул), туркменские праздники обязательно включают
в себя состязание по гореш...
Дангатар постучал указательным пальцем по левой
стороне груди.
–
Скребло нехорошее предчувствие, поэтому я сделал
все, чтобы уговорить хякима поменяться с Гедаем
комнатами. К сожалению, скребло не напрасно... Борец
Гедай в комнате хякима сгорел заживо за считанные
секунды... В считанные же секунды дом превратился в
костер. Кто-то выбегал из дверей, кто-то выпрыгивал из
окон – и они тут же падали замертво на дворе, залитом
отсветом пожара. Это люди Батыра, окружившие дом,

убивали всех, кому удавалось спастись от огня.
Я выволок хякима из горящего дома. Разумеется, нам
готовили ту же участь, что и всем остальным – быть
расстрелянными
из
автоматического
оружия
с
глушителями. Чтобы хоть кто-то смог выскочить из этого
ада, двое моих людей прикрыли собой наш с хякимом
отход. Они знали, что делают, на что идут. Знали, что
играют роль живого щита и что им не спастись. И они
выиграли своему хозяину несколько минут жизни... Мы с
хякимом смогли преодолеть освещенный участок и
скрыться в темноте сада. Укрываясь за деревьями, я довел
хякима до ограды. Больших надежд я не питал, но мизерный
шанс на спасение определенно появился, и я обязан был
сделать все, чтобы его использовать. За нами устремилась
погоня. При мне был двадцатичетырехзарядный «Дротик» и
запасная обойма к нему. Не густо, но вполне достаточно,
чтобы, отстреливаясь, увести преследователей за собой. Что
я и сделал, оставив хякима в кустах возле ограды. Ему было
наказано перескочить ограду, когда его никто не будет
видеть, перебежать дорогу и уходить через дворы и сады к
окраине аула. За ночь он дошел бы до города и спасся.
Не знаю в точности, что там произошло. Думаю, у
хякима не выдержали нервы и он, когда поблизости
раздался шорох, выскочил из своего укрытия вместо того,
чтобы затаиться и пересидеть. Я повернул обратно... И нос
к носу столкнулся с Ханджаром. Вы видели уже его халат –
Ханджар разрезал бы меня на части двумя ударами... но на
мне был бронежилет. По руке он задел, однако броник
выдержал, я упал. Ханджар наклонился надо мной для
последнего удара, и тут кто-то как заорет: «Я убил его!
Аллакулыев мертв!» Ханджар на меня плюнул и побежал в
ту сторону, откуда кричали.
А я подобрал автомат одного из убитых боевиков
Батыра, перемахнул ограду и перебежал дорогу. В одном из
домов аула залез в гараж и угнал чьи-то «жигули», пусть не
обидится на меня их хозяин.
Вот так это было... Сейчас исполняющим обязанности
хякима нашего велаята стал Батыр, до официальной

церемонии назначения – инаугурации по-вашему – осталось
десять дней. А для всех смерть хякима Аллакулыева выдали
за несчастный случай на пожаре.
–
Поверили? – с невеселой усмешкой спросил Гри-
невский.
–
От кого зависело назначение нового хякима сделали
вид, что верят, – сказал Дангатар. –
Здесь уж постарался
Саидов.
–
Так, стоп, – сказал Карташ и хлопнул ладонью по
столу. Голова опять пошла кругом. –
Значит, вашего
хозяина прикончили не из-за нашего груза?
–
Боюсь, что нет, – ответил Дангатар. –
Тут идет игра
по гораздо большим ставкам.
–
Большим, чем два ящика платины?
–
Разумеется. Так уж вышло, что это простое
совпадение – подготавливая покушение на моего хозяина,
Ханджар случайно узнал о вашем грузе и решил заодно и
его захапать. Думаю, Саидов даже не знал о платине, да ему
она не очень-то и нужна. У Саидова большие планы.
Великие. Огромные. Смена хякима одного из велаятов –
всего лишь малая часть интриги, конечная цель которой –
занять трон. И стать не просто новым Туркменбаши, а
сделаться по-настоящему единоличным правителем страны.
Без всякой конкуренции с местными владыками. И если
Гурбанберды Саидову вдруг удастся добраться до престола,
то много крови прольется, ой много...
Помолчали.
–
Н-да, хитро, – Таксист задумчиво теребил мочку
уха. – А ведь по большому счету-то везде одно и то же. Где
есть какая-никакая власть, там начинается кровавая грызня
за нее. И в воровском мире то же самое. Достаточно
вспомнить схлестку Баркаса и Пугача за власть в зоне...
–
Так вот, Алексей, – сказал Дангатар, глядя на
Карташа, – я ничего не напутал, сказав, что арчин Ахмурат
сейчас правит, как правил, все тем же городом. Батыр пока
не решается убрать его. Пока. У новоиспеченного хякима
Батыра и так не слишком прочное положение, он опасается

резких перемен. Он опирается лишь на своих
немногочисленных боевиков, да еще на поддержку
Гурбанберды Саидова с его связями в столице и отсюда – на
поддержку местного КНБ в случае волнений в велаяте. Так
вот: слепой арчин Ахмурат – наш шанс, други мои, наш
последний и решительный шанс. Если мы поможем ему
отомстить за себя, отомстить за Аллакулыева, поможем ему
стать хякимом, то... поможем и себе, решим и все свои
проблемы. Понимаете? И ваши проблемы тоже. Главная
беда в том, что реальной силы за Ахмуратом нет. Уважение
в народе и у аксакалов – это хорошо, но этого мало.
–
И сразу возникает еще вопрос: а согласится ли он
сам? – сказал Карташ.
–
Согласится, – твердо сказал Дангатар. –
Ахмурат не
глуп и прекрасно осознает, что если хякимом останется
Батыр, то его часы сочтены. Если не убьют завтра, то уж
послезавтра всяко.
–
Ну хорошо. А где же она, та реальная сила,
способная помочь Ахмурату взять власть в велаяте? Ну и
нам заодно помочь в решении наших маленьких проблем?
–
Я бы не стал об этом и заикаться, Алексей, если бы
не видел выхода. Сегодня ночью сюда приедут люди, за
которыми стоит реальная сила.
–
И кто эти люди?
–
Воры, Алексей. Ашхабадские воры.
Глава 15
ТИХА КАСПИЙСКАЯ НОЧЬ
25 арп-арслана 200* года, 23.18.
Вот же привязалась немного пошловатая, но
отвечающая моменту песенка:

Под солнцем южным, как под грудью у мадам –
немного жарко, но до одури приятно.
И все фланируют под им туда-сюда,
А я фланирую под им туда-обратно...
Карташ сфланировал под им на Каспийское море.
Сфланировал в одиночестве.
Гриневский остался с Дангатаром вспоминать былые
дни – им было что вспомнить и было кого помянуть.
Машу Карташ нашел в отведенной ей комнате. Она
спала, а может, делала вид, что спит. Раз так, Алексей
решил оставить ее в покое.
Джумагуль вообще куда-то запропала.
И он отправился на море. А почему бы и нет,
собственно? Когда еще выпадет такая возможность...
Он выкупался и теперь просто лежал на песке,
наслаждаясь теплым вечером, шумом прибоя и хоть
временным, но все же покоем. Мгновенный курорт – вот
как можно окрестить его вылазку на пляж. Он лежал
навзничь, раскинув руки, и ему казалось, что если вот так
жить в доме на берегу моря, то ничего уже больше не надо.
Никаких авантюр с непредсказуемым финалом, никаких
сокровищ и роковых тайн. Наверное, в таком месте душа и
может обрести долгожданный покой, который во всех
прочих местах нам только снится...
Как бывает сплошь и рядом, мысль причудливым
образом, этакой вольной бабочкой перепорхнула на иной
предмет. И, повинуясь ее прихоти, старший лейтенант ВВ
(пожалуй, уже бывший, а, господа?) Алексей Карташ
призадумался о том, как же герр Дангатар организовал
охрану своей персоны, что ничуть не беспокоится за свою
безопасность.
В общем... при всей своей открытости ветрам это
место не столь уж и легкодоступно. Или морем можно
добраться, или посуху – по единственной, идущей от города
дороге. С морскими стежками ясненько: плавает караульная
лодочка, оборудованная мощной оптикой и радиосвязью.
Да, наверное, и не одна такая лодочка плавает. Что же

касаемо сухопутья, то при выезде из города, видимо, какой-
то местный житель отрабатывает зарплату наблюдателя. А
поскольку городишко махонький, все друг друга знают, то
любое новое лицо, а уж тем паче группа лиц не может
проскочить незаметно. Ежели наблюдатель, простите за
тавтологию, по жизни наблюдательный, то сразу и без труда
отличит опасных гостей от всякой прочей всячины. И
вовремя просемафорит.
А то еще, очень может быть, живет в начале
приморской деревни прикормленный человечек, вся задача
которого сводится к тому, чтобы не отходить от дома и не
расставаться с рацией. Ну и в случае поступления условного
сигнала выкатить на дорогу какой-нибудь старенький
трактор с прицепом и развернуться в заранее
присмотренном месте так, чтобы перекрыть дорогу. А
перекрыв, разумеется, заглохнуть. Пока ругаются,
сталкивают, объезжают – выигрыш времени...
Услышав за спиной шорох, Карташ перевернулся на
живот. Ира. Она шла, зарываясь босыми ступнями в песок,
держа в руках туфли, через плечо было перекинуто
полотенце.
–
Купаемся?
Она опустилась рядом с ним. Карташ сел, подогнув
под себя ноги. Представился без затей, званий и регалий:
–
Алексей. А то как-то неудобно получается, Ира, я
вас знаю – вы меня нет.
Она рассмеялась.
–
Я ведь женщина. Имя женщины в наших палестинах
не велика важность. Как и сама женщина... Вы знаете, что
туркменская женщина за свою жизнь может поменять имя
три раза? Причем все три раза не по своей воле и охоте.
Сперва она получает чын-ады, то есть имя, данное при
рождении. Потом чын-ады зачастую, если не сказать всегда,
вытесняется йоргунли-ады, что в переводе означает
«ходовое имя». Причем прозвище может быть и обидным,
допустим, Худышка. Так и ходят с ним, даже когда из
худышки превращаются в... нехудышку. Во время же
бракосочетания, когда невесту приводят в семью жениха,

она называет своей новой семье и свое чын-ады, и свое
йоргунли-ады. Если ни то, ни другое имя не нравится родне
жениха, то женщине придумывается новое имя.
–
Да уж, легких путей на Востоке не ищут, это я уже
понял... Но ваше имя после бракосочетания, как я понимаю,
уцелело?
–
Имя-то уцелело... –
произнесла она с непонятной
интонацией. Потом
со
свойственной
женщинам
последовательностью сказала: – А знаете, я и купаться-то
хожу по ночам потому, что честной женщине показывать
свои прелести в неприкрытом виде строго воспрещается.
Ну, кроме как законному мужу. Только я сказала мужу, что
жить у моря и не плавать в нем – это все равно что жить с
женщиной и не... спать с ней. –
Она снова рассмеялась. –
Представьте, добилась своего – дал согласие на купания. Но
исключительно ночные.
Она скинула платье. Карташ невольно залюбовался ее
сильным, пышущим здоровьем, налитым телом. «В нашем
велаяте девочки што надо». Почему-то сегодняшним
вечером в голову лез один шансон...
–
Не хотите со мной? Или вы уже наплавались?
–
За последние дни я так соскучился по воде, – сказал
Карташ, поднимаясь с песка, – что наплаваюсь нескоро.
Вслед за Ириной, невольницей ночных купаний,
Алексей с разбегу бултыхнулся в прибойную волну. «Нет,
как хорошо жить у моря!» – невольно повторился он в
своих восторгах, скользя дельфином под водой. Ну, в
общем, Карташ не был оригинален – тоже самое
восклицают все белопузые курортники в первые два дня
отпуска на море. Правда, те же курортники, когда отпуск
переваливает за экватор, уже и на море-то не каждый день
выбираются, уже высчитывают по календарику, сколько
дней осталось до отъезда.
Они плыли рядом, не торопясь – куда и зачем
торопиться? –
наслаждаясь
теплой
приветливостью
каспийской воды. Над Туркменией утвердилась ночь, на
небо выкатилась луна и достаточно неплохо справлялась с
подсветкой моря и его берегов.

–
А вас не беспокоит, как выражались в ранешние
времена,
что
своим
обществом
я
могу
вас
скомпрометировать...
Выговаривая столь длинное слово, Алексей хлебнул
«огурчика» и вынужден был отплевываться.
–
Не боюсь, – она перевернулась на спину, разбросала
руки, отдыхая на легкой, едва заметной волне. –
За годы
безупречной службы в звании жены могу себе позволить,
чтобы меня разок и скомпрометировали.
Алексею в последней фразе почудился некий
подтекст. Или это всего лишь игра его воображения,
порожденная тем, что извечные мужские мысли свернули
на проторенную дорожку? Они-то свернули – это
определенно, что им, несчастным, еще остается, когда
находишься наедине с симпатичной женщиной, которая
вдобавок на девять десятых обнажена, когда теплая соленая
волна способствует курортным настроениям, а сверху
игриво подмигивает луна. Но следует гнать эти мысли
прочь, потому как – не до того-с. В это «не до того-с»
Алексей вложил
все
помехи,
громоздящиеся на
проторенной дорожке извечного мужского инстинкта: и
негде, собственно, и муж обретается где-то поблизости, к
тому же какие-то представители реальной силы вот-вот
приедут, закрутится карусель и тут уж станет вовсе «не до
того-с».
–
А
хотите,
покажу
вам
местную
достопримечательность? – вдруг предложила Ира. – Чуть ли
не единственную в наших краях.
–
Хочу,
конечно, –
сказал
Карташ,
тоже
переворачиваясь на спину.
–
Тогда поплыли.
Поплыли.
«Вдруг обрадован моряк – появляется маяк». Вскоре
он разглядел тот маяк, на который они путь держали.
Сегодня днем Алексей видел эту темную шишку на
поверхности моря, но так и не разобрал, что это такое.
–
Бакен? – спросил Карташ.
–
Вот и не угадали. Экий вы нетерпеливый! Вы во

всем такой?
–
Почти во всем. Мы же люди северные, горячие,
удержу ни в чем не знаем.
Вскоре Алексей и сам увидел, что они плывут отнюдь
не к бакену. Зародившаяся у него догадка вскоре полностью
подтвердилась. Над водой выступала рубка некогда
затонувшего судна. Судя по размерам рубки, это что-то
вроде небольшого рыболовного суденышка, в стародавние
времена севшего на мель и почему-то с мели никем не
снятого. Может, в тот момент не до того было, а потом
махнули рукой. А может, посудина была безнадежно старой
и хозяин пришел к выводу, что овчинка выделки не стоит. И
уж совсем безумное предположение – уж не верещагинский
ли это баркас, брошенный киношниками, которые, отсняв
фильму, спешно умотали в любимую столицу?..
Дверь рубки была распахнута. Ира заплыла внутрь и
встала на пол. Карташ последовал ее примеру. Воды ему тут
оказалось чуть ниже чем по пояс.
Суденышко, зарывшись в мель, слегка завалилось на
правый борт, крен составлял примерно градусов десять, и
оттого ноги немного съезжали по скользким половым
доскам. Карташ, чтоб не скользить, ухватился за край стола
с набитым поверх пластиком.
–
Ты морячка,
я
моряк, –
пробормотал он,
оглядываясь.
Из стекол, разумеется, не уцелело ни одно, штурвал,
ясное дело, отсутствовал – не иначе, свинтили на сувенир.
Пустые углубления из-под каких-то приборов, останки
некоего недовыломанного прибора непонятного Карташу
назначения, покрытые ржавчиной стены, пустые зажимы на
стенах, пустые полочки, где во времена оны, наверное,
стояли рядком всяческие справочники по мореходству и
сборники инструкций. В общем, достопримечательность так
себе...
–
Это, часом, не верещагинский баркас?
Карташ взглянул на Иру и наткнулся на ее взгляд. В ее
глазах – уж в этом-то Алексей понимал – костром полыхал
призыв.

И не зря, как тут же выяснилось, полыхал.
Она вдруг шагнула к нему, поскользнулась, ноги ее
поехали и, чтобы не ухнуть в воду, она тесно прижалась к
Карташу. После чего купальник, казалось, по собственной
воле, без всяческого участия со стороны хозяйки,
соскользнул с ее тела; скомканную тряпицу она забросила
на одну из полок.
–
Ни о чем не спрашивай, – прошептала Ирина
срывающимся голосом. – Я так хочу.
В последнем приступе добропорядочности Карташ
попытался было что-то проговорить, о чем-то спросить, но
Ира ждала от него совсем другого – судя по тому, что
вытворяли ее пальчики. И... Карташ не стал забивать себе
голову поиском ответа. Тем более, что женщин все равно не
поймешь, логикой не измеришь. Может быть, она вдрызг
разругалась с мужем и мстит ему по-своему, по-женски.
Может быть, ее супруг уже, как говорится, не тот, что
прежде. А может, никогда и не был тем, о ком она
мечтала... Да, в общем, какая разница! Взяла свое природа,
Карташ ощутил прилив естественного желания, его тянуло
к этой женщине – так зачем противиться! Тем более Ира
была хороша, как говорится – все в пропорцию, таких
женщин мы подсознательно и ищем...
Необходимая опора нашлась без труда – стол с
пластиковым верхом. Алексея посетила циничная мысль:
если мужчина и женщина друг друга хотят – приладятся
везде. Хоть бы и в открытом море. Она покорно
распростерлась перед ним на столе, ждала, когда он войдет
в нее, ждала, дрожа от нетерпения. И Карташ не стал
тянуть, она подалась ему навстречу с протяжным и громким
стоном. («Над водой звуки далеко разносятся», – отметила
та часть сознания Алексея, которая не участвовала в
безобразиях, созерцала их откуда-то сбоку, но она вскоре
отключилась, вытесненная самым древним и самым
сильным инстинктом.)
Ире не нужны были изыски и изощрения. Ей нужно
было, чтоб ее возжелали как можно сильнее и взяли просто,
без затей, даже грубовато, по-солдатски, она хотела, чтобы

ею насыщались – Карташ неким чутьем угадал, что ей
нужно, и делал все так, как она хотела.
Переплетение тел, стоны и вздохи продолжались, пока
оба, содрогнувшись в последней, сладостной конвульсии, не
замерли, совершенно опустошенные.
В эту отрадную истомную паузу на Карташа
неожиданно нахлынула жутковатая фантазия: будто он это
не он, а некое чудище морское, помесь человека и рыбы,
жаба из чубахинского бреда, а в его объятиях не женщина, в
его объятиях русалка, которая сейчас как шлепнет по воде
рыбьим хвостом...
Он захотел поделиться с Ирой этой причудой
сознания. Но стоило ему открыть рот, и она приложила
палец к его губам.
–
Т-сс, ничего не говори. Не надо. Плывем назад, а то
нас хватятся...
Карташ выбрался на берег несколько, признаться,
ошарашенным.
–
Иди первым, – сказала Ира, наклоняясь к лежащему
на песке платью.
И Карташ пошел первым.
К дому он подошел в тот момент, когда в открытые
настежь ворота въезжал джип, белый свет аж шести
галогенных фар (две – где полагается, и четыре – на крыше)
освещал сад и дорожку, доставая до дома. Еще две машины
уже стояли во дворе, возле них скользили расплывчатые
силуэты.
Карташ разглядел Дангатара, с
кем-то
обнимающимся. Значит, пожаловали, гостюшки дорогие.
Он зашел в ворота следом за джипом. Остановился,
сделав два шага. За его спиной Саша сводил воротные
створки. Алексей не торопился с основняцким видом
продираться сквозь группки ашхабадских гостей, – дескать,
посторонитесь парни, сам Карташ спешит до дому. Сейчас
закончится увертюра из похлопываний, объятий, улыбок и
пышных фраз, Дангатар представит его дорогим гостям, или
не представит, или не сейчас, короче, как сочтет нужным. А
потом уже...
«Потом» наступило очень быстро и не ответило

ожиданиям Карташа. Даже наоборот. И вообще черт знает,
что началось потом...
Сперва раздался крик, несколько выбивающийся из
общего ровного гула голосов. Поначалу Карташ не соотнес
сей вопль со своей скромной на данный момент персоной,
но спустя несколько секунд его вывели из этого
заблуждения. Потому что головы всех присутствующих
повернулись в его сторону. Потому что несколько хватких
заезжих парнишек проворно скользнули в его сторону и
сноровисто взяли в кольцо. Кто-то совсем неласково
схватил за рукав – Карташ резко отдернул руку. И вот еще
здрасьте – в чьей-то вскидчивой грабке сверкнул ствол.
Что весь этот цирк подразумевает, Алексей
постигнуть был не в силах – гомонили исключительно по-
туркменски. Свою лепту в общий переполох вносил и
Дангатар. Он к чему-то призывал, подняв вверх здоровую
руку. Похоже, призывал выслушать его. И наконец добился
своего. Диспозиция не изменилась – Алексей в кольце ребят
самого серьезного облика и самым серьезным образом
настроенных, но наступил некий стоп-кадр. Более никто
никаких действий не предпринимал, слушали Дангатара.
Следя за происходящим, Карташ без труда вычислил
главных у заезжих парней: первый – баскетбольного роста,
кадыкастый, славянской внешности, примерно ровесник
Карташа; второй – худой, сгорбленный старик в халате и
чалме, этакий аксакал воровского мира; третий – невысокий
и широкий, с «капустными» ушами, в дорогом костюме и
тюбетейке,
напоминающий борца-вольника,
давно
завязавшего со спортом. Остальные же большого интереса
не представляли по причине своей полной подчиненности
этой троице. Это новое знание ровным счетом ничего не
давало Карташу, потому как он не понимал главного: какого
хрена эта пантомима завертелась вокруг него, аки Земля
вокруг своей оси. Не понимал, но просчитать пытался. Тем
более, что ничего другого ему пока не оставалось. Стой,
жди, просчитывай.
На сей момент он видел три причины для внезапного
интереса к своей архизнаменитой личности: наркотики, шах

и российский след. Наиболее смахивающей на правду
представлялась версия «шах». С наркотиками вроде бы все
было окончательно улажено и никаких рецидивов быть не
должно. Его российские дела вряд ли вызвали бы такое
бурное оживление у туркменской воровской элиты. А вот
шах... Карташу про шаха было ровным счетом ничего не
известно доподлинно. Все, что насообщал предводитель
кочевников Недж, от начала до конца могло быть
форменной туфтой, а правда такова, что шах в полной
замазке с ашхабадскими ворами, смерть шаха нанесла
ощутимый ущерб здешним людям, да и вообще тот же шах
мог быть по совместительству местным аналогом наших
воров в законе, а стало быть, по всем понятиям за его
смерть воры должны отомстить. Тогда наши дела не просто
хреновые, а наихреновейшие. А кто замочил шаха, вполне
могли установить за истекшие дни. Достаточно просочиться
информации из окружения Неджа... Да тот же Недж мог
слить информацию ворам – дескать, я ни при чем, что ваши!
Это русские его лишили жизни, слушайте же, как они
выглядят и как их зовут. Если так и обстоит, то никакой
Дангатар не отмажет...
Карташ почувствовал теплую липкую струйку,
ползущую по спине. И ничего не сделаешь! Бежать? А
Таксист, а Маша? И потом, бежать – значит, признать свою
вину. И потом, от таких парнишек не сбежишь. Не-а,
единственный путь – переиграть, навешать лапши, и, как
запасной и последний вариант – выкупить свои жизни за
платину...
Пока Карташ топтался на месте и метался мыслью по
версиям, как зверь по клетке, в ситуации произошли кое-
какие подвижки. На Алексея трое главных косились уже не
враждебно, а заинтересованно. Что-то спрашивали у
Дангатара – судя по интонации, уточняли. Интонации
Дангатара тоже изменились. Стали спокойнее.
И вот Карташа подозвали. Он шел, сравнивая себя со
школьным хулиганом, чья участь решалась, пока он маялся
в отдалении, и вот его зовут, чтобы сообщить приговор.
Подошел. Троица – баскетболист, старик в халате и

бывший борец в тюбетейке – уставились на него, как на
джинна, который после двухсотлетнего заточения вылез из
бутылки, гадая, чего от него можно ожидать. Или лучше его
не пристукнуть ли на всякий случай, или, может, на что-
нибудь да сгодится.
И все молчали. Молчал, понятно, и Карташ, уж
совершенно не представляющий, что он мог бы сказать в
такой ситуации.
Как в подобных случаях часто бывает, в глаза лезли
всякие мелкие детали: «роллекс», выглядывающий у
старика из-под рукава халата, золотая аляповатая печатка на
пальце и на соседнем пальце перстень явно старинной
работы с большущим изумрудом, тюбетейка третьего
авторитета была вышита золотой нитью, а евоный
костюмчик был настолько ладен, что даже Карташ, не
шибко в этих делах понимающий, мог бы биться об заклад,
что изделие пошито у неслабого кутюрье. Татуировки на
пальцах старика.
Наконец молчание прервалось. Заговорил старик в
халате:
–
Ай, ты, рус, в тяжелий положение ставишь нас. Мы
уважаем Дангатар, мы уважаем его дом. Ты его гость – мы
его гости. Но есть наше слово. Наше слово – наша честь.
Наш закон: кто нарушает слово – язык чик.
Иллюстрируя это свое «чик», старик махнул большим
пальцем под нижней губой.
Очень наглядно, премного благодарны. Однако речь
старика ни черта не прояснила. Карташа так и жгло язык
выдать: «Хотите, я уйду от вашего тяжелого положения
подальше? Далеко-далеко уйду», – но вряд ли эта реплика
сняла бы напряжение и вызвала шумный, здоровый успех:
«Ай, ты шю-утник, пошли за достархан, плов кушать, твое
здоровье чай пить». Но, кажется, от него все-таки ждали
какой-то ответной реплики. Он же ну совсем не представлял
о чем говорить.
Помог Дангатар:
–
Они сказали, что узнали тебя. Ты тот, кого они
обещали разыскать и задержать. Обещали своим русским

друзьям. Это те, с которыми ты, как нетрудно догадаться,
дружбу вовсе даже не водишь. Спросили меня, не в моем ли
доме находится еще один – длинный, с короткой
стрижкой... А я сказал им, что обещал тебе и Пете-Гаване
безопасность.
Дангатар вздохнул. Карташ понял, что кроется за
вздохом. Дангатару пришлось сказать про Таксиста, потому
что если б потом выяснилось, что он соврал, то положение
осложнилось бы предельно. Поэтому однополчанин Грини
решил, что выгоднее играть в открытую.
–
Я объяснил им, что без вас мне не обойтись, –
продолжал Дангатар, – поэтому вы здесь. Мне нужны спецы
вашего с Петром уровня, а в Туркмении таких не сыщешь.
Без вас задуманное общее дело обречено на провал.
«Он, понятно, Петра вытаскивает. Меня бы он сдал,
кто я ему? – подумал Карташ. –
Но, надо отдать должное,
вытаскивает изо всех сил».
Дангатар хотел еще что-то добавить, но опять встрял
старик в халате:
–
Мы живем в дружбе с русами. Наш закон: реки не
пьют своей воды, деревья не едят своих плодов. Ваши
дела – ваши дела. Но они просил – мы сказал «да».
Тут в разговор вступил кадыкастый верзила
славянской внешности (последнее обстоятельство, впрочем,
не мешало ему до этого лихо чесать по-туркменски).
–
Вот чего мы не хотим знать, так это в чем ваши
запутки с вашей братвой, – сейчас он, разумеется, говорил
по-русски. –
Факир завернул про реки и деревья в том
смысле, что ты для нас чужой, а те – свои, типа, коллеги по
цеху, и мы обязаны помочь им, раз обещали. Обязаны по
нашему закону. У нас к тебе лично никаких предъяв. Тем
более, вы гости в доме нашего друга Дангатара. Короче, в
его доме вы в безопасности – это однозначно. Это верно по
закону, Факир?
Старик, подумав, кивнул.
–
Да, Иван.
–
Ништяк, уже и чурки разгребли ситуевину, – сказал
Иван не без удовлетворения. –
Будете сидеть тут

безвылазно, никто вас не тронет. Поехали дальше. Что
делать нам, если вы выйдете за пределы этого дома... А ты
как мыслишь, Узбек?
Иван обратился к третьему – крепышу с борцовскими
ушами, похожими на капустные листья, в дороженном
костюме. Названный Узбеком неторопливо слазил в карман,
достал четки.
–
Узбекские и туркменские воины поступали
одинаково. В день битвы они надевали бежевые шапки и
халаты, садились на бежевых лошадей. Получалось войско-
призрак, сливающееся с пустыней. Оно возникало как из-
под земли и после как сквозь землю проваливалось. – Щелк
камешек о камешек. –
Военная хитрость всегда отличала
узбекских и туркменских воинов.
–
Он всегда начинает с баек, –
сказал Иван,
заговорщицки подмигнув. –
Ничего, мы привыкли, тут
главное перетерпеть, обычно потом он дельное говорит...
–
Мы с вами воины и мы понимаем, что такое военная
хитрость, – Узбек продолжал говорить так, будто его и не
перебивали. –
Никто же не клялся, что мы доставим их на
самолете, – еще раз щелкнул четками. –
До Ашхабада, где
будет назначена встреча с нашими русскими друзьями,
иногда не так-то легко добраться. Всякое может
случиться. –
Щелк. –
Скажем, могут напасть нехорошие
люди и отбить пленников. Мы, конечно, будем защищаться,
но мы же не легендарные воины Джелал-ад-Дина, наши
силы имеют предел. – Щелк. – И на поле боя останутся...
–
...например, трупы боевиков Батыра. Мне почему-то
кажется, что нападут именно они, – подхватил мысль
Узбека Дангатар.
–
Да, – произнес Узбек с такой искренней печалью в
голосе, будто он уже узрел поле отгремевшего боя и сердце
его переполнилось скорбью, – от этих шайтанов всего
можно ожидать. Очень плохие люди.
–
Я против, – сказал старик.
–
Послушай, Факир, – поморщился Иван, – Узбек дело
говорит. А ты уже однажды настоял на своем, помнишь? Я
имею в виду черных орлов Юсуфа из Ходжамбаса...

Не иначе, Иван напомнил старику что-то неприятное.
Старик потемнел лицом и что-то резко и зло ответил Ивану.
Иван в долгу не остался – выдал ответную реплику. И
старик замолчал, гневно сопя.
Карташ начинал понемногу разбираться в иерархии
среди этой троицы: двое, Иван и Факир, держатся на
равных, Узбек же, похоже, занимает ступеньку малость
пониже. Хотя и не шестерка, но явно и не авторитет.
–
Значит так, – сказал Иван, как провел черту перед
словом «Итого». –
Пока тормозим на варианте Узбека...
пока не засветило ничего лучше. И давайте перейдем к
нашим делам...
Этим составом участников расположились за
достарханом. И в другой комнате. Как пить дать, в комнате
приема азиатских гостей. Где мебель отсутствовала
напрочь. Ковер на полу, ковры по стенам.
Кстати, все ковры были украшены похожим
орнаментом, по поводу чего Карташу припомнился рассказ
Джумагуль о том, что каждая влиятельная семья в
Туркмении, сиречь тайп, имеет свой орнамент. Поэтому
разбирающийся человек с ходу скажет: ага, эта работа из
дома Атармамед-оглы, а
этот
выткан
в
семье
Джумгалиевых.
Расселись за достарханом. Карташу и Гриневскому
пришлось подогнуть под себя ноги на туркменский манер.
«Наш хан – достархан», – принимая малоудобную
позу, Карташ вспомнил пословицу, на которую обогатила
его все та же Джумагуль, неизвестно куда запропавшая. Вот
Маша – та известно где. В комнате своей. Может, и
хотелось бы девице молодой посидеть с мужичками за
столом, пардон, за достарханом, да вот нетушки. Раньше
надо было сидеть-посиживать, когда отдыхали по западным
понятиям. Сейчас жисть пошла сугубо по понятиям
восточным, где никак ей не попасть на мужское за-столье,
еще раз миль пардон, на достархан.
Таксист во время исторической разборки во дворе
перекуривал, видишь ли, сидя на лавочке с обратной
стороны дома, и ни о чем не подозревал. За ним сходил

Дангатар и по дороге обратно, надо думать, посвятил своего
фронтового друга в тонкости сложившейся ситуации.
Оттого Гриневский, примкнувший к компании, являл собой
саму серьезность: насупленное лицо, сведенные к
переносице брови.
Ассортимент яств, расставленных перед гостями, был
иной: сплошная местная кухня, и яств этих было заметно
меньше, чем давеча за столом. Может, так требует
старинная традиция, может, что-то тем самым специально
подчеркивается – например, деловой характер встречи.
Впрочем, никто так ни к чему не притронулся. Только пили.
Кто-то чай, кто-то пепси.
Еще когда только рассаживались, Иван о чем-то
спросил по-туркменски у Дангатара. Последний коротко
ответил с секундной заминкой, рефлекторно мазнув
взглядом по Карташу и Гриневскому. Алексей, впрочем, без
труда догадался, что за разговор от них секретят. Не бином
Ньютона. Иван: «При них говорить обо всем
откровенно?» – Дангатар: «Да».
–
Вы меня знаете, я не люблю долго водить барана на
веревке. Сразу перейду к делу.
Иван рубанул воздух ладонью, как пламенный
революционный комиссар на митинге.
–
Мы согласились с твоим предложением, Дангатар,
поэтому мы здесь. Мы помогаем тебе поставить хякимом
Ахмурата вместо Батыра, ты, выражаясь на современный
манер, лоббируешь наши интересы в велаяте. Разумеется,
ты сам становишься правой рукой нового хякима. Нас это
целиком и полностью устраивает. Хотя нашему уважаемому
Факиру и не нравится слово «лоббировать»...
«Вот так и происходит сращивание власти и
криминала, – подумал Карташ, – которого все почему-то
боятся. Особенно стращали друг друга этим сращиванием
во времена развитого ельцинизма. Кругом развал, бардак,
нищета, а демократы кричат-надрываются, что де, не
пустим криминал во власть!»
–
Однако, по меткому выражению нашего уважаемого
Узбека, – продолжал Иван, – когда крыша дома вот-вот

рухнет и придавит всех в доме, ремонтом комнат не
занимаются. Комната – наши интересы в велаятах, а
крыша – это главная наша «крыша» и есть. Хрястнется
Сердар – сразу станет не до мелочей. Мы же здесь не
карманники, которым до фонаря какая власть, стырят не у
тех, так у этих...
–
Плохо шутишь, Иван! – вскинулся старик. –
Ты сам
с карманника начинал!
–
Это я к тому сказал, уважаемый Факир, что нам
приходится заниматься и делами, которые, увы, весьма
подвержены политическим погодам. Уйдет Сердар, кто
может стать вместо него? Саидов или Гусак. Только кто-
нибудь из этой парочки.
–
Кто указал дорогу – авторитет, а кто не показал
пути – ничтожество, –
выдал, как вырубил на камне,
старик. – Сердар – в авторитете, те двое – ничтожество.
–
Согласен с уважаемым Факиром, – сказал Иван. –
Добавлю, что Саидов – это исламисты, это талибы. Гусак –
это Турция, а с тамошней мафией, бляха, тягаться силенок у
нас пока маловато. А с приходом талибов однозначно
накроется весь наш приграничный бизнес. Короче, ни так,
ни этак нам не в масть. Ты же должен понимать, Дангатар...
э-э...
–
Что есть задачи поважнее, чем смена власти в одном
отдельно взятом велаяте, – закончил мысль Дангатар. –
Понимаю. Но вы приехали ко мне, приехали втроем.
Конечно, в первую очередь вас привела в мой дом забота о
моем здоровье. Но, наверное, имеется и другая причина,
заставившая столь уважаемых людей пуститься в дальнюю
дорогу.
–
Да, ты нам нужен, – сказал Иван. –
Схема простая.
Помогаешь нам, мы помогаем тебе с хякимом Ахмуратом.
–
Чем же я могу помочь? Мои возможности сейчас
весьма скромны.
–
Не прибедняйся! – Иван опять рубанул ладонью
воздух. –
Ты – профессионал высокого уровня, ты показал
себя в деле. У тебя есть помощники, как ты говоришь, тоже
весьма квалифицированные. Сейчас все упирается в

специалистов, всем остальным – техникой, людьми – мы
обеспечим. Мы же – хе! – располагаем специалистами
несколько
другого
профиля.
Нужны же
люди,
разбирающиеся в вопросах безопасности, охраны. И не
просто разбирающиеся, а лучше других понимающие.
–
Я польщен такой оценкой своего труда, – сказал
Дангатар без малейшего намека на какую-либо иронию, –
однако позволь я спрошу откровенно. В КНБ хватает
специалистов и получше моего, их хватает и среди бывших
сотрудников КНБ...
–
Они псы! – жестко сказал старик по прозвищу
Факир. – Волк никогда не станет дружить с псами!
–
И с ними пойди разберись, кому они ныне служат.
Даже те, кто в отставке, – Иван усмехнулся. –
Раз ты
спросил откровенно, я тебе отвечу тоже со всей
откровенностью. Ты сейчас остался без хозяина. Без нас ты
пропадешь. Тебе не выгодно играть против нас.
–
Все так, – признал Дангатар. –
И я согласен вам
помочь. Петр и Алексей, думаю, со мной солидарны.
Карташ, чуть не вздрогнув от неожиданности –
смотри-ка, и о нем вдруг вспомнили! – кивнул со всей
значительностью. Таксист проделал то же самое.
–
Теперь хотелось бы узнать, в чем именно вы видите
применение моим скромным способностям? – спросил
Дангатар.
Иван посмотрел на Узбека. Узбек, до того беззвучно
перебиравший четки, защелкал камнями. И медленно
проговорил:
–
Ты был прав в своих подозрениях. На президента
Ниязова готовится покушение. В очень скором времени.
Скорее всего, на Празднике праздников. До нас дошли
такие сведения.
Повисла тяжелая пауза.
–
Что ты молчишь? Ты понимаешь, что это значит? –
чуть не крикнул Иван. –
Это переворот! И это гражданская
война!
–
Откуда информация? – тихо спросил Дангатар. –
Надеюсь, вы понимаете, что я должен знать все, иначе вряд

ли мои усилия дадут эффект.
–
Конечно, – сказал Иван. – Отвечай, Узбек.
–
Откуда произошла утечка – сказать невозможно,
откуда капля просочилась – не отследить. Мы лишь увидели
то место, куда капля упала. Один наш человек слышал в
чайхане, где бывают чиновники Меджлиса, как в разговоре
один другому сказал: «Нашему Сердару недолго осталось».
Второй отнесся к этому известию крайне серьезно. Это
были очень большие люди, которых совсем трудно
расспросить как следует, вдумчиво и обстоятельно. Совсем
другой чиновник, рядовой работник при Кабинете
министров, на месяц отправил свою семью в Россию, на
курорт. Его спросили наши люди: «Зачем, почему отправил
всю семью до последнего ребенка?» Он честно рассказал,
что подслушал телефонную беседу своего министра с
генералом КНБ. Генерал рекомендовал министру, с
которым они родственники, на всякий случай стоять в
ближайшее время подальше от Сердара. Поясняя свои
слова, генерал ссылался на чутье, которое его редко
подводило. А министр негромко ответил: «Хан болса мана
хан дэл озуне хан»1. Вот и все, что знал этот пугливый,
осторожный чиновник, отправивший свою семью, – Узбек
не забывал щелкать четками. –
Тогда мы обратились с
вопросами к одному из сотрудников КНБ, сотруднику
среднего звена, который без утайки делится с нами всей
известной ему информацией. Тот заявил, что ничего такого
ему не известно, вот разве что... Вот разве что несколько
элитных армейских частей собираются под Ашхабадом
проводить учения по отражению возможного нападения
противника, из-за чего въезд и выезд из города будет
ограничен. Все бы ничего, но учения проводятся почему-то
именно в день празднования и без всякого согласования с
КНБ, чего ранее не случалось... Ты скажешь, это крохи. Но
когда не было, не было никаких крох и вдруг крохи
просыпаются на стол, значит, кто-то что-то крошит. Теперь
послушай вот что...
1 «Если он и хан, то хан для себя, но не для меня».

Узбек вытащил из внутреннего кармана пиджака
свернутую в трубку газету, достал очки и зачитал с первой
полосы:
–
«По поручению Слуги Двух Святынь Фахд бен
Абдуль-Азиз Аль Сауда, Короля Королевства Саудовской
Аравии, в Ашхабад с дружеским визитом прибыл Абдулла
бен Абдуль-Азиз Аль Сауд, Наследный Принц и
заместитель председателя Кабинета Министров, Глава
Национальной Гвардии Саудовской Аравии. Он намерен
выразить свое уважение братскому народу Туркменистана
своим участием в торжествах по случаю Праздника
праздников»... и так далее.
–
Ты хочешь сказать, – медленно произнес Дангатар,
вертя в руках пиалу, – что сопровождать родственника и
личного
посланника
короля
Саудовской Аравии
обязательно будет сам Сердар. Двойника Сердар не
пошлет. На площади Огуз-хана будет стоять сам
Туркменбаши и никто иной.
–
Вот видишь, как ты схватываешь! – воскликнул
Иван. –
А еще прибеднялся! Теперь ты веришь, что мы не
на воду дуем?
–
Да, похоже на то... Если только это не ложная
информация, которую вам слили очень тонко и даже где-то
изящно.
–
Кто?! Зачем?! – раскинул руки в стороны Иван. – Ты
же сам говорил, что Ниязова будут убирать!
Дангатар пожал плечами.
–
Ну откуда я знаю, кто и зачем... Однако вы правы,
исходить следует из худшего.
–
Люди, погодите, – взмолился Алексей. –
Что такое
Праздник праздников? Что за площадь Огуз-хана? И почему
покушение должно произойти именно на этом празднике?
–
Праздник праздников – ежегодный праздник, –
объяснил Дангатар. –
Цветы, концерты, развлечения... и
демонстрация на площади Огуз-хана. На которой будет
присутствовать Ниязов собственной персоной.
–
Ага... А разве нельзя подобраться к Сердару в
другое время и в другом месте?

–
Сложно, практически невозможно, –
Дангатар
покачал головой. –
Сердара охраняют люди из его тайпа.
Как в свое время, если ты помнишь, рота охраны Берии
состояла из одних менгрелов. Только дисциплина в роте
охраны Сердара еще жестче. Приведу один случай. Один из
преторианцев Сердара
позволил
себе...
нет,
не
предательство, всего лишь чересчур легкомысленно себя
повел. Это стоило жизни ему самому и всей его семье. И
знаешь, я считаю, что это справедливо. Если ты взял на себя
такую ответственность, а взамен получаешь льготы,
немыслимые для других людей, то и отвечать должен по
всей строгости. Так что можешь мне поверить, во дворце
осуществить покушение нереально. Если Сердар появляется
в других местах, например, на Халк Маслахты, на встрече
со старейшинами возле Мавзолея Кыз-биби, или при
посещении Медресе Юсуфа Хемадани, то в эти места
посторонний не проникнет. Тем более, никогда точно
неизвестно, кто перед тобой появится – сам Сердар или его
двойник. Здесь же все сошлось в одной точке: будет сам
Сердар, открытое пространство, стечение народа. Шайтан,
если у кого-то есть твердое намерение убить Сердара, то
такой случай он не упустит!
–
А почему бы просто-напросто не предупредить эту
роту охраны о готовящемся покушении? – задал свой
вопрос и Гриневский.
–
Ничего не даст. Они и так будут работать с полной
отдачей, не сомневайся, – сказал Дангатар. –
А Сердар не
отменит свое появление на площади. Он не покажет себя
трусом перед родственником саудовского короля.
–
А если предупредить КНБ?
–
То, возможно, ты предупредишь как раз врага в
аппарате КНБ, – на сей раз Таксисту ответил Иван.
–
Откуда ветер дует, кто стоит за подготовкой
неизвестно? Гурбанберды Саидов? – спросил Дангатар.
–
Нет. Неизвестно, – два раза, на каждом слове
щелкнул четками Узбек.
–
Саидов или кто-то другой – это оставим на потом, –
сказал Иван. –
Нас волнует, чтобы Сердар остался жив и

остался править. Скажи нам сейчас свое окончательное
слово.
–
Да в общем я уже его сказал, Иван. Я сделаю все, что
смогу. А вы, Петр и Алексей?
«И на хрена спрашивать! – Карташа эта трогательная и
пустая формальщина разозлила. –
Будто нам оставлен
выбор. Нет, вот щас возьму и заявлю – а пошли вы все со
своими Сердарами-Шмедарами! Покедова, хлопцы, я
порулил, куда глаза глядят. Ага, и вы тут же кинетесь
целовать меня на прощание!»
Сказал же Алексей все-таки другое:
–
Можно попробовать.
–
Вы уж попробуйте, – Иван провел по ним, по
Карташу и Гриневскому, столь ласковым взглядом, что
Алексей невольно представил себя сидящим на колу и без
кожи. – От этого многое зависит...
Глава 16
АШХАБАД, МЕЧТА МОЯ...
28 арп-арслана 200* года, 15.22.
По всему городу были развешаны зеленые знамена с
пятиглавым орлом и портреты Туркменбаши, некоторые из
которых целиком закрывали собой стены домов. Повсюду
встречались транспаранты с лозунгами, разумеется,
главным образом на туркменском, но немало было и на
русском: «Двадцать первый век – Золотой век туркмен», «В
единении
можно
растопить
грунт
и
камни»,
«Туркменистан – это заветный очаг, чистый, гордый и
святой» и тому подобное. Карташ догадывался, что это не
что иное, как изречения Сердара, светоча туркменских
сердец, опоры нации, справедливого Вождя, обладающего
мудростью Пророка, ниспосланного Богом правителя и
всякое, всякое, всякое...

Город, однако, поражал. Карташ не бывал здесь
раньше, не мог сравнить, но сейчас он словно бы попал в
фильм-сказку на восточную тематику. В какого-нибудь
«Багдадского вора» или в «Золотое приключение
Синдбада». Фонтаны серебрятся на каждом шагу, полно
зелени, полно скамеек для отдыха (причем Алексей так и не
увидел ни одной сломанной или со старательно
выцарапанными
на
спинке
перочинным ножиком:
«Мыратберды плюс Гозель =?», «Сердар – чемпион»),
улицы подметены и вымыты. Поистине восточного
великолепия вокруг – навалом, как доставшегося от
старины глубокой, так и современного происхождения.
Дворцы,
мечети,
минареты,
особняки,
памятники,
настоящие восточные базары со всем присущим им
гомоном, многолюдьем, завалами товаров и экзотикой –
будь Карташ туристом с фотоаппаратом на шее, извел бы
уже не одну пленку.
Опять же
какой-нибудь
очкасто-бородатый
демократишка разбурчался бы, что, мол, правящая
верхушка жирует за счет бедствующего народа, пускает
пыль в глаза заезжим гостям, а за пределами столицы
простые люди горе мыкают на нищенскую зарплату. И в
чем-то был бы прав, но если, черт возьми, что-то нравится,
будь то женщина или город – чего ж не любоваться, зачем
омрачать это удовольствие желчными мыслями. Ведь ежели
при взгляде на красивую женщину думать о голодающих в
этот момент африканских детях, то так недолго и до
импотенции себя довести. Если город создает хорошее
настроение – нечего его себе чем-то там портить. К тому
же, своих бревен в глазу хватает. У нас хоть и гуляет по
стране названая демократия, но Москва жирует точно так
же, наплевав на всю остальную Россию. Да и красоты
Питера, если вспомнить, возвышаются на крови и костях их
строителей. Одних пленных шведов аж двадцать тысяч душ
так и остались лежать под гранитом Петербурга. Но –
любуемся же, восторгаемся...
Он и Гриневский находились в Ашхабаде второй день.
Второй день они совершали прогулки по городу, подолгу

задерживаясь на площади Огуз-хана – как выяснилось,
Огуз-хан есть национальный герой туркмен и даже
изобретатель какой-то там доисторической письменности,
на которой древние туркмены оставляли послания
потомкам. Это, собственно, и было их заданием.
Неизвестно, насколько в действительности Дангатар
полагался на их с Гриневским опыт, знания и чутье.
Видимо, не слишком. Но раз уж выдал их за специалистов –
они должны были хотя бы изображать. Стараться для так
называемых помощников, к которым больше подходило
наименование конвоиры или вертухаи. Парочка соглядатаев
была приставлена к ним ворами. «Ваши переводчики и
охранники», – так представил их Иван. (Вот кто, кстати, не
нужен в Ашхабаде – это переводчик. В столице русским
владели, похоже, все горожане, в том числе и те, кто
родился и вырос в уже независимом Туркменистане.)
От этой парочки, что неотступно топала за ними по
городу, держась на невидимой привязи длиной от десятка
до трех десятков метров, сбежать, думается, было бы
несложно. Имейся в этом хоть какой-то смысл, тем более
при тех возможностях, какими располагали воры на своей
земле, их бы разыскали в два счета. И пошли б опосля
совсем другие отношения...
О платине наши воры ашхабадских коллег в
известность, понятно, не поставили. Зачем нашим ворам
самим вешать себе на шею еще одну конкурирующую
фирму, с которой если не стреляться, то уж делиться
придется точно? Так что платина в любом случае остается
для них, Карташа и Гриневского, сильным, хоть и
последним козырем в колоде.
О Маше с ашхабадскими ворами разговора вообще не
заходило. То ли наши воры не известили, то ли ашхабадские
посчитали ниже своего достоинства ловить женщину – бог
весть. Ну, а Дангатар, разумеется, никому ничего про Машу
не говорил. Девушка осталась в доме у моря. Так что дочь
Хозяина в безопасности, ее жизни ничто не угрожает.
Правда, случись что с Карташом и Гриневским, куда она
денется, куда подастся – абсолютно непонятно.

Снова, как и вчера, они вышли на площадь Огуз-хана.
Весь Ашхабад сегодня был полон гуляющими, и площадь
не составляла исключение – по случаю Праздника
праздников в Туркмении был объявлен выходной. Дангатар
дал им задание – осмотреться и присмотреться. Поскольку
предполагаемое место предполагаемого покушения было
вроде как известно, следовало к нему присмотреться. А
вдруг. Пока результаты были, прямо скажем, нулевые. Ни
подозрительно трезвых и чистых работяг, увлеченных
кабельными работами, ни подозрительных микроавтобусов
с затемненными стеклами, ни тем более бликующей оптики
в окнах выходящих на площадь домов. Пожалуй, можно
даже поименовать результаты закономерно нулевыми. Не
следовало предполагать в противнике излишней глупости и
неосторожности.
Впрочем, вряд ли Дангатар и в самом деле ждал от их
разведдеятельности сколь-нибудь серьезных достижений.
Думается, он надеялся исключительно на себя. Сам же
фронтовой друг Гриневского пропадал неизвестно где –
надо полагать, собирал информацию по своим каналам. За
эти два дня они видели Поджигая только раз. Вчера вечером
он пришел на квартиру в многоэтажном доме на окраине
Ашхабада, в которой воры поселили Карташа и
Гриневского и, естественно, двух «переводчиков». Дангатар
ничего не сообщал, выглядел усталым. Фактически он
ограничился тем, что назначил на сегодня встречу в шесть
часов вечера, то есть за час до появления на площади Огуз-
хана Туркменбаши в сопровождении саудовского гостя.
Карташ и Гриневский должны были встретиться с
Дангатаром в чайхане «Султан Саджар», расположенной
рядом с площадью.
Сейчас часы показывали половину четвертого.
–
У меня такое осчусчение в спине, будто в нее шилом
тычут, – сказал Гриневский, когда они вышагивали по
широким каменным плитам площади. Иногда приходилось
прямо-таки продираться сквозь гуляющий, нарядно одетый
народ. Похоже на то, что некоторые из ашхабадцев уже
заранее занимали места поблизости от хренотени, с которой

будет выступать Туркменбаши, чтобы воочию увидеть
своего бессменного и бессмертного (между прочим, это
официальное звание) президента.
–
Неудивительно, – пожал плечами Карташ. –
Наши
переводчики не спускают глазенок с наших спин, боясь
потерять в толпе.
–
Не, начальник. К этим фраерам я привык, как
лагерник к бушлату. Тут другое.
–
Уверен?
–
Да хрен его знает, если честно, – сказал Таксист. –
Может, нервы проказят.
–
А не пора ли перекурить? – предложил Алексей.
–
Да вроде бы пора.
С курением в Ашхабаде, как, по слухам, и в Штатах,
дело обстояло далеко не просто. Курение вне стен своих
домов было с недавних пор запрещено. Официально запрет
объяснялся заботой о здоровье граждан Туркменистана.
Алексея же ознакомили и с иной версией: когда здоровье
президента слегка пошатнулось, кто-то из его визирей,
чтобы угодить Туркменбаши – «вот как я обеспокоен и
взволнован состоянием вашего бесценного организма, о мой
повелитель», –
выскочил вперед с предложением о
введении подобных строгостей. И Туркменбаши слабой от
болезни рукой подписал соответствующий указ.
Поэтому Карташ с Гриневским вынуждены были
время от времени сворачивать во дворы, где, забившись в
какой-нибудь темный угол, украдкой и торопливо, как
восьмиклассники в школьном туалете, выкуривали по
сигаретке. Точно так же поступало нынче большинство из
здешних курильщиков, не желающих нарываться на контакт
с блюстителями порядка.
Сейчас они подыскивали двор не только ради
перекура. Следовало проверить странные «осчусчения»
Таксиста. Возможно, те разыгрались и не на пустом месте.
На площадь жилые дома не выходили, поэтому
пришлось направиться на одну из прилегающих улиц. Там
они свернули в узкий проулок между домами и вскоре
набрели на то, что нужно – на тихую заводь. Возле

небольших, похожих на вагонетки мусорных баков дети
стучали футбольным мячом об стену, метя в углем
нарисованные ворота, а напротив полукругом были
расставлены ящики. Консервные банки, набитые окурками,
недвусмысленно указывали, что перед ними не что иное,
как
одно
из
прибежищ
опальных
ашхабадских
курильщиков.
На ящики они и опустились. «Переводчики»,
притопавшие следом, сели на корточки метрах в десяти.
Никто другой следом не появился. А был бы «хвост», тот
наверняка увязался бы – мало ли что удумал преследуемый
объект?
–
Нервы, – сказал Таксист, закуривая. –
Нервы. В чем
не вижу ничего странного. Сегодня за ночь раз пять
просыпался от кошмаров... –
И после небольшой паузы
внезапно
спросил: –
Слушай,
начальник,
а
ты
прикидываешь варианты?
–
Прикидываю. И прихожу к парадоксальному
выводу.
Подкатился мяч, Карташ пнул его ногой, возвращая
детям.
–
Хуже всего для нас, если сегодня вообще ничего не
случится, не находишь? Даже если все пойдет по самому
печальному сценарию, мы получаем шансы. Пока не
стихнет всеобщий бардак, который непременно охватит
солнечную Туркмению, много чего можно успеть...
–
А если все закончится пустым выхлопом, – сказал
Гриневский, – ашхабадская братва успокоится и вернется к
первоначальным раскладам. Мол, Дангатар, конечно,
джигит правильный, да только воровская дружба народов
поважнее будет. Тем более, русские воры много чего
наобещали про совместное сотрудничество. А тут – всего
какой-то велаятишко, всего какой-то отставной воевода
убитого князька да его сомнительные дружки...
–
Во-во, тяжеленько тогда придется. Я тут
прикидываю среди прочего, –
Алексей покосился на
«переводчиков», которые тоже перекуривали и тоже о чем-
то перешептывались, – прорыв через море. С платиной,

понятно. В одиночку нам это не поднять, тут нужно полное
содействие Дангатара. А он пойдет на полное содействие
лишь в том случае, если не увидит для себя никакого
выбора, кроме как мотать с нами и с грузом куда глаза
глядят. Я полагаю, это вполне в его возможностях –
доставить платину к Каспию и раздобыть приемлемое
корыто.
–
Может, он и без нас готовит такой страховочный
вариант, –
сказал Таксист, гася окурок. –
Недаром
Джумагуль куда-то задевалась. Может, ее с ходу отправили
назад на сортировочную, теперь уже платину доставлять.
–
Может, –
Алексей поднялся с ящика. –
Когда
встретимся с ним сегодня в чайхане, аккуратненько
обкашляем эту тему – про моря, платину и совместный
уход.
Поднялись они с ящиков – поднялись с корточек и
«переводчики». Привычным походным порядком двинулись
обратной дорогой.
Карташ и Гриневский первыми вышли из проулка на
улицу. Двинулись к площади. С яростным скрипом
затормозил черный «форд». (Карташ готов поклясться в
этом хоть на Коране, хоть на Библии, что автомобиль не
двинулся c места, когда они вышли из проулка, –
автомобиль к этому моменту уже катил по улице.) Все
дверцы синхронно распахнулись, и оттуда рванули наружу
хлопцы в темных костюмах.
Похоже, этих ребят неплохо натаскали на уличные
захваты, дело они свое знали и лихо, в два счета перекрыли
все пути отхода. Позади стена дома, впереди тулово
«форда», слева и справа – обступили хлопцы в темных
костюмах и с непробиваемыми лицами.
–
Вам придется проехать с нами. Садитесь в машину.
Казенные формулы, имитация вежливости. Не менты
и не бандюки. Попахивает конторой. И радости отчего-то
никакой.
Боковым зрением Карташ увидел микроавтобус с
тонированными стеклами, перекрывший выход из проулка.
Сработано классически: рассечь группу надвое, брать

по отдельности.
Их с Гриневским уже ухватили под локотки, действуя
пока что деликатно, подталкивают к распахнутым дверцам.
Стоит рыпнуться – мгновенно согнут и впихнут головой
вперед в салон. Не желая раньше времени провоцировать их
боевые рефлексы, Алексей как можно спокойнее спросил:
–
А в чем, собственно, дело? Вы кто?
Естественно, Карташ получил ответ, на который и
нарывался:
–
Вам все объяснят.
И толчок в спину. Алексей обострившимся чутьем
понял, что в запасе у них с Гриневским от силы секунда.
Потом деликатничать с ними перестанут и возьмут в
плотную обработку.
Ага! Микроавтобус с темными стеклами отъехал от
проулка. Что стало с «переводчиками» – неизвестно, но
вход в проулок вновь свободен. И эт-то хорошо, граждане!
До того просто некуда было бежать – на улице догнали бы в
два счета.
Надо пытаться, потом случай может и не
представиться.
Карташ крутанулся, подшиб ближайшего хлопца под
голень, нырком ушел от захвата. Перед глазами
трепыхнулась пола темного пиджака – недолго думая,
Алексей совершенно по-дзюдоистски уцепил ее и рванул на
себя.
–
Толька, уходим! – закричал Карташ для Таксиста,
перемахнув через лежачего. – Дворами!
Карташ успел заметить, как Гриневский сбрасывает с
себя повиснувших на плечах, как прямым в челюсть
сваливает с ног того хлопца, чья рука нырнула было за
пазуху.
Алексей пробежал до проулка метров десять. Ноги
вдруг потеряли опору, асфальт понесся в лицо. Сзади
навалились, пыхтя, прижали к асфальту, принялись
заламывать руки. Карташ не сопротивлялся, понимая, что
проиграл, а станешь брыкаться – забьют. Хватит, пожалуй,
полученного удара по почкам и ушибленной коленки. Он

дал застегнуть на себе наручники, дал себя поднять, дал
забросить себя в «форд».
Но отыскалась среди всех неудач и маленькая
радость – Грини нигде не видно, как не видно и кучи-малы
на асфальте. Значит, Таксист добежал-таки до проулка,
заскочил в него. И это, знаете ли, вселяет некий
оптимизьм...
Как только Карташ оказался на заднем сиденье,
стиснутый с двух сторон запыхавшимися хлопцами, «форд»
отъехал, не дожидаясь поимки беглеца. Видимо, «форд» –
не последняя машина у брошенной на их задержание
группы.
Обыскали, сложив находки в какой-то пакетик.
Всю дорогу Карташу не давали поднять голову,
продержали его в полусогнутом состоянии. Впрочем,
подними он голову или кинь украдкой взгляд из-под
вражеской руки в окно – ему бы это мало что дало, все
равно он город не изучил настолько, чтобы ориентироваться
по скупым фрагментам.
Ехали, в общем-то, недолго и за пределы центра никак
выбраться не могли. Машина притормозила, тут же загудел
электромотор и послышалось дребезжание железа – ясно,
что это отъезжала створка автоматических ворот. «Форд»
продолжил движение. Немного попетляв, пару раз
притормозив, машина куда-то в очередной раз свернула и
остановилась окончательно.
Карташа вытолкнули наружу. Быстро оглядевшись, он
обнаружил над головой темный арочный свод, впереди –
решетчатые ворота с караульной будкой, а сзади, в просвете
арки – двор и на нем автомобили.
–
Вперед! – перед Карташом распахнули железную
дверь, за которой ждал короткий мрачный коридор,
оканчивающийся такой же дверью.
Потом пошли: коридоры, решетки, бренчащие
ключами охранники в зеленой форме, лестница, ведущая
вниз, то есть в подвальные помещения, куда ж еще, раз они
вошли в здание на уровне первого этажа. В конце концов

путешествие закончилось тем, к чему все и шло, – камерой.
За спиной Карташа лязгнул засов, оставляя его в
одиночестве среди полумрака и кислой вони. В свете
тусклой потолочной лампочки можно было различить
сырые бетонные стены, кое-где украшенные незатейливой
скальной живописью арестантов, склизкие циновки на полу,
невысокую парашу в углу и полное отсутствие каких-либо
окон.
Наручники не сняли, однако сие обстоятельство
нисколько Карташа не расстроило. Скорее наоборот.
Значит, затягивать с первым допросом не должны. Поэтому
Алексей не спешил обживать хоромы, и вообще его не
очень-то тянуло разгуливать по бетонному пеналу. Почему-
то он не сомневался: сделай шаг, и обязательно вляпаешься
во что-нибудь чмокающее, липкое, пахучее.
Он остался возле двери. Попробовал собраться с
мыслями. С тем, куда его привезли, кажется, ясно. Голову
можно прозакладывать, его повязали парни из КНБ и
доставили на свою ашхабадскую Лубянку. Короче, в самое
логово. И что из этого следует? Вот с этим полная
непонятка. Вариантов – море разливанное. От простого
«показались подозрительными» до того, что на них кто-то
специально навел этих борцов за национальную
безопасность. А главное, часики тикают, время неуклонно
стремится к часу Икс и что с этим делать...
Опять загремели засовы.
–
На выход!
Карташа поджидала в коридоре парочка тех же самых
типов, что сопровождали его до камеры. Подготовили
помещение для допроса и пригласили спеца по задушевным
разговорам? Похоже, так и есть.
Алексея провели в конец коридора, завели в очень
маленькую, но зато сухую и светлую комнату, усадили на
табурет, прибитый к полу, после чего метровой длины
цепью
прикрепили
наручники
к
специальному
металлическому гнезду в полу. Подергав для верности цепь,
конвоиры ушли. Карташ остался наедине с человеком,
сидевшим напротив него за совершенно пустым столом.

Этого человека, что молча и внимательно разглядывал
сейчас Карташа, можно было бы назвать воплощением
невзрачности и неприметности. Средних лет, средней
упитанности, залысина, азиат (хотя туркмен или еще кто,
Карташ определить не мог, это местный народ с ходу
просекает: вот идет узбек, вот киргиз, а вот и наш). Короче
говоря, ни дать ни взять – бухгалтер из затрапезной
конторы, законченный неудачник. Серый костюм и тусклый
галстук лишь усиливали впечатление. Он разглядывал
Карташа, Карташ – его. Игра в гляделки продолжалась еще
какое-то время.
–
Почему вы не кричите про произвол, не
возмущаетесь, не требуете адвоката... или консула? Почему
не грозите мне? – наконец нарушил молчание субъект в
сером костюме. Говорил он по-русски без акцента.
Карташ пожал плечами.
–
А чем вам пригрозишь?
–
Это верно, нечем. А вот я могу, – он сказал это
будничным тоном, каким игрок в шахматы заявляет: «А вот
сейчас я своей лошадкой вашу пешечку скушаю». – Но мне
бы не хотелось... так сказать, прибегать к чрезвычайным
мерам. Знаете, лишняя возня, пустая трата сил – и ваших, и
наших. Я, конечно, могу взять вас под локоток, провести по
коридорчику, разрешу вам поглядеть в «глазки»,
полюбоваться на условия содержания. А то вдруг вы
подумали, что вас сперва завели в какую-нибудь
специальную камеру для запугивания. Нет, обычная камера,
обычные условия. Мы считаем, что нечего баловать
преступников излишним комфортом. Потом мы спустимся
на третий подвальный этаж, пройдем в четвертый блок. Там
у нас работают мастера по отделению правды от лжи.
Которые очень не любят ложь, просто не выносят, когда
люди им врут. Боюсь, расстроит меня эта прогулка, не
люблю, знаете, жестоких зрелищ...
–
Простите, что перебиваю, – сказал Карташ. –
Но то,
что я не требую адвокатов и не зову консула, не снимает с
повестки дня простой вопрос: «А что я здесь, собственно,
делаю?»

–
А я-то все думаю, когда вы спросите! – словно бы
обрадовался собеседник Карташа. –
Я бы мог вам ответить
очень просто – вы в гостях. Но вы же непременно с
возмущением отвергнете этот посыл: «В гости по-другому
зовут». Верно, верно. Но позови я по-другому, вы бы
непременно отказали, сославшись на дела.
–
И все-таки... нельзя ли поконкретнее?
–
Отчего же нельзя, можно. А вы никак спешите?
–
Честно говоря, я почему-то предпочитаю гулять по
вашему прекрасному городу, а не торчать в...
–
...застенках охранки, в обществе сатрапа, – охотно
подсказал собеседник. –
Ладно, не буду отнимать ваше
драгоценное время. Да! Вам же надо будет ко мне как-то
обращаться в процессе нашего увлекательного разговора.
М-м... Ну, зовите меня просто: «товарищ полковник». Что
ж, теперь перейдем к столь любезной вашему сердцу
конкретике. Для начала уладим некие формальности,
снимем маленькие неясности.
–
Как бы покурить? – Карташ попытался поднять ру-
ки – цепь, соединяющая наручники с полом, натянулась.
–
А никак. Мы не нарушаем законов, а боремся за их
соблюдение. В камере покурите. Она ведь вам станет домом
родным, так что указ о некурении за пределами домов
нарушен не будет. Но давайте не отвлекаться. Итак,
пунктик первый – ваш паспорт. Российский. Даже
заграничного паспорта при вас нет. Есть военный билет.
Российский. И все. Больше документов при вас нет.
Выходит, вы находитесь на территории нашей страны
нелегально. Уже это нас обязывает поработать с вами
самым вдумчивым образом. Кто вы такой, что делаете на
территории независимого Туркменистана, как сюда попали?
Видите, сколько вопросов сразу. Единственно приемлемый
для вас итог этих разбирательств – выдворение из страны.
Так ведь его еще заслужить надо... Но оставим пока
пунктик первый и перейдем к пунктику второму. Не
догадываетесь, что это такое? Ваши подозрительные
знакомства. Вам их перечислить? Охотно и радостно. Здесь
и авторитеты уголовного мира, и простые уголовники, и

некий подручный феодальчика, скончавшегося, кстати, при
весьма загадочных обстоятельствах, и некие другие, не
менее любопытные фигуры, которые так и просятся в
тщательную разработку. Удивлены? Вижу, да.
Если до этого «товарищ полковник» говорил ровным,
бесцветным
голосом,
каким
замполиты
проводят
политинформации для полусонных срочников, то тут
неожиданно
его
речь
заблистала
искренней
эмоциональностью.
–
А вы думали, мы здесь разучились работать с
советских времен? Остались без Старшего Брата и начали
стремительно скатываться на обезьяний уровень? А вот и
дудки! Как говорится, щуку съели, зубы остались. Это у
вас, – он вытянул палец в направлении Карташа, – бывшие
разбежались кто куда, по всяким частным лавочкам. Мы
профессионалами не разбрасываемся! Я согласен,
масштабы и задачи несколько не те, что раньше, и за спиной
не нависает скала, которая способна как защитить, так и
придавить. Но работать мы не разучились и агентуру не
растеряли, а также не рассекретили ее и не распродали – в
отличие от вас. Агентура никуда не делась, а только еще и
прирастает новыми вербовками...
В голову лезли совершенно несообразные моменту
мысли: «Кто ж, интересно, им барабанит? Думать-то,
понятно, вольно на любого, от воровских шестерок вплоть
до самого Дангатара», – словно бы это и есть самое важное
в данный момент.
–
Итак, достаточно первых двух пунктов, чтобы ваша
персона привлекла наше внимание – внимание службы,
отвечающей за национальную безопасность. Согласитесь,
когда по столице, поблизости от особо охраняемых
объектов и персон, разгуливает не внушающий никакого
доверия иностранец и при этом сводит сомнительные
знакомства – уже это повод спецслужбам озаботиться его
личностью и, как говорили в двадцатые годы прошлого
века, разъяснить этого темного ино-странца... А теперь
переходим к главному пунктику. К третьему. Я бы его
поименовал экспериментальным. В том смысле, что мне

просто не терпится поставить некий эксперимент. А
именно – не придавать широкой огласке факт вашего
задержания. Я всего лишь не стану докладывать наверх, не
стану вас нигде регистрировать, предупрежу моих людей,
чтоб помалкивали. Пусть это останется маленькой тайной
нашего подразделения. Очень уж мне любопытно
посмотреть, кто и какое беспокойство станет проявлять.
Может, начнется какое-нибудь интересное шевеление,
может, кто-то внутри этого здания шевельнется. Ну уж если
вдруг поднимется сильная шумиха, если принцы и короли,
главы дипмиссий, лично Путин и Буш станут тревожиться,
давить на все кнопки и рычаги, тогда мы вас всегда сможем
найти. Но почему-то мне кажется, что никто из сильных
мира сего не обеспокоится по поводу вашего исчезновения.
Или я не прав?
Весь разговор «товарищ полковник» не отводил взгляд
от переносицы Карташа. Алексей знал этот прием, который
чаще прочих используют именно оперативные работники:
вроде собеседник смотрит прямо на вас, а взглядом с ним не
встретишься. Кое на кого подчас действует гипнотическим
образом, и этот кое-кто начинает петь, что соловей.
–
И после того, как станет ясно, что вокруг вашей
персоны не поднялся ажиотаж, я со спокойной совестью
смогу вычеркнуть вас из списка живущих, стереть, как
ластиком стирают в тетради неудачный карандашный
набросок. Вы даже не представляете, как просто это
сделать. Я лишь распоряжусь не подходить к вашей камере,
и откроют ее только... ну, скажем, месяца через два, когда
от вашего организма останутся только обглоданные
костяшки. Даже следов одежды не сохранится – все
скушают крысы. Костяшки эти соберут в мешок и бросят в
печку, вместе с изъятыми у вас вещами и документами.
Есть у нас тут специальная печечка, между прочим,
экологическая, которая изначально сконструирована для
сжигания шпал, но и нам пригодилась. Любой «зеленый»
останется доволен отсутствием вредных выбросов в
атмосферу. Хотя у нас и нет никаких «зеленых», это все
ваши забавы, там у себя, на Западе. Думаете, не посмею,

потому что слишком много людей были свидетелями
вашего задержания? Ошибаетесь, вернее, не делаете
маленькую, но крайне важную поправочку. Это были мои
люди, которых я тщательно отбирал, скрупулезнейше
отсеивал, на каждого из которых у меня есть... свой строгий
ошейник. Вы, наверное, за волнениями и тревогами на
время упустили из виду, что вокруг вас Азия со всеми ее
странностями и особенностями. Однако западному человеку
подобная забывчивость простительна...
Карташа вдруг проняло. Как не пронимало ни при
стычке с Ханджаром, ни при беготне по мертвому городу,
ни при дружеской беседе с Неджем и последующей вылазке
в Афган. Только сейчас он по-настоящему осознал, что
влип, и влип основательно. И дело тут даже не в речах
«товарища полковника», которыми он опутывал жертву, как
удав кольцами. Пожалуй, метаморфозу можно удачно
сравнить с замерзанием на холоде. Если ты вышел на мороз
одетым, то не сразу начнешь замерзать. Сперва прихватит
щеки, станут неметь кончики пальцев, волнами будет
пробегать озноб, но встряхнешься, попрыгаешь, потрешь
там-сям, и вроде ничего. А потом вдруг враз продерет так,
что язык к небу примерзнет, а зубы начнут выдавать
сокрушительную чечетку. То же и сейчас. Только подставь
на место мороза внезапно свалившееся осознание
безнадеги...
Короче говоря, взвился занавес и открылась
безрадостная перспектива. Вытаскивать его некому. Даже
если Грине удалось бежать и он встретится в условленное
время с Дангатаром, последний не станет ничего
предпринимать до конца сегодняшнего дня. А чем
закончится сегодняшний день? Вот то-то... Пусть и победой
все завершится. Хватит ли возможностей и связей у воров,
чтобы вырвать человека из лап КНБ? Станут ли они этим
всерьез заниматься?
М-да, подводя неутешительный итог, следует
признать – имеются все шансы бесславно погибнуть, не на
бегу, не от пули, а в поганом подвале, заживо сожранным
крысами.

«Товарищ полковник», который, ясное дело, сейчас
проводит не первый допрос за карьеру, уловил изменения в
состоянии собеседника.
–
Ну-у во-от, – с удовлетворением протянул он, – гора
стронулась с места. Чую, возникла, так сказать,
способствующая доверительности атмосфера. Самое время
перейти к исповеди, очищению души и облегчениям участи
посредством чистосердечного признания. Вы, дорогой мой,
учтите и зарубите главное – для вас весь свет клином
сошелся на мне. Я на сегодня ваш бог и отец в одном лице.
От меня зависит, получите ли вы воскрешение и, быть
может, начнете новую жизнь, или исчезнете навсегда.
И не без удовольствия повторил, просмаковал:
–
Исчезнете. Так что для начала, для затравки, чтобы я
поверил в ваше желание активно сотрудничать со мной,
ответьте мне на три простейших вопросика. Кто вы? Цель
вашего пребывания в Туркменистане? Что вас связывает с
ранее перечисленными мною лицами? Можете отвечать в
любой удобной вам последовательности. У нас времени
много.
«Время, – усмехнулся про себя Карташ. – Времени нет
напрочь. А для того чтобы придумать мало-мальски
убедительную легенду, логически выстроить ее и увязать
концы, – уже только на это нужно туеву хучу времени».
–
А как бы все-таки насчет покурить, –
сказал
Алексей. –
Трудно говорить, когда мешаются посторонние
желания.
–
Эхе-хе, чего не сделаешь ради хороших отношений.
На какое только должностное преступление не пойдешь...
С этими словами «товарищ полковник» выдвинул
ящик стола, достал оттуда пепельницу и его, Карташа,
пачку «Винстона», изъятую при обыске. Обойдя стол,
выщелкнул сигарету, дал задержанному ухватить ее зубами,
от Карташовой же зажигалки дал прикурить. Поставил
задержанному на колени пепельницу и вернулся на свое
место.
–
Ну, подумайте, подумайте, соберитесь с мыслями.
Этим Карташ и намерен был заняться. Разве что

курить, когда руки удерживает короткая цепь, мягко говоря,
неудобно. Приходилось курить, не выпуская сигарету изо
рта, а чтобы стряхнуть пепел, приходилось нагибаться.
Алексей лихорадочно искал выход. Но поди найди его,
когда на сто кругов сплошная беспросветность. И времени
нет ни на что. А если... использовать как раз цейтнот? Ведь
цейтнот – он для всех цейтнот. Ну-ка!
Ч-черт, авантюрная игра, зыбкий шанс, но...
единственный, другого просто нет. Правда, если «товарищ
полковник» работает против Ниязова, допустим, служит
этому Саидову, то хана в любом случае. Однако кому
служит полковник, все равно не определишь. Так что
ничего не остается, как в омут с головой.
Карташ загасил окурок.
–
Ну? – выразил нетерпение «товарищ полковник».
–
Прежде я бы хотел узнать, с каких верхов поступил
приказ брать меня в разработку? Или это ваша личная
инициатива?
–
А вам не кажется, задержанный, что вы неверно
начинаете свой монолог? Не люблю штампов, но сейчас как
раз уместен штамп: вопросы здесь задаю я.
–
А вы не боитесь перестараться? – Алексей старался
говорить ровно и уверенно, как человек, за которым
действительно стоит серьезная сила. –
Хорошо, если
предыдущие
вопросы
вам
показались
излишне
нескромными, не ответите ли вы мне на совсем невинный и
простой вопрос – сколько сейчас времени?
–
Времени? – переспросил полковник.
–
Да.
Он несколько секунд раздумывал, видимо, над тем, не
вооружит ли он тем самым задержанного каким-либо
опасным знанием. Потом отодвинул рукав пиджака, бросил
взгляд на часы.
–
Семнадцать часов сорок минут. И?
–
Значит, до назначенного на час завтрашнего дня
выступления вашего президента остается без малого
двадцать часов. Отчего-то мне кажется, что мое задержание,
будь то ваша личная инициатива или приказ сверху, не

случайно проведено именно сегодня. Если вашей агентурой
действительно профильтрованы все слои, то в той или иной
форме до вас должны были дойти сигналы о готовящемся
покушении на президента. На вашего президента.
По непроницаемому лицу собеседника трудно было
догадаться, о чем тот думает, но Карташу показалось, что на
последней фразе что-то такое неуловимое отразилось в этих
глазах напротив. Но вот поди ж ты установи, что именно!
Может, просто хищник почуял скорую поживу – пожива та
сидит сейчас перед ним и распинается, может, что-то еще...
Впрочем, отступать некуда, надо переть напролом, как
кабан сквозь камыши, и будь что будет.
–
Если уж к нам что-то такое просочилось...
–
К вам? – ухватился полковник. – К кому это – к вам?
–
К нам. Увы, в создавшейся ситуации я вынужден
раскрываться, поскольку мой провал дело свершившееся,
моя миссия в любом случае окончена. Считайте, что вы
задержали того, кого надо, кого вам и надлежит
задерживать по роду службы. Только представители одного
государства, действующие
на
территории другого
государства, не всегда агенты спецслужб и не всегда
действуют с враждебными намерениями. Зачастую они
действуют по конкретной задаче, не имеющей ничего
общего с национальной безопасностью. Потом, и само
понятие национальной безопасности можно трактовать по-
разному, один скажет: «Стране необходима стабильность»,
другой заявит, что стране только на пользу пойдет кровавый
хаос и, дескать, из пепла восстанет феникс.
Карташу вдруг почудилось, что его визави в сером
костюме старательно подавляет усмешку. Так это или не
так, но Карташ вдруг нешуточно разозлился.
–
Я не представляю спецслужбы, что для тебя только
хуже. Скажем так, я представляю частные интересы группы
лиц в России. Интересы исключительно финансовые, и вы
встаете поперек больших денег, лезете не в свою игру...
–
Вы что-то говорили о покушении, –
напомнил
полковник.
–
А я-то все думаю, когда вы спросите! –

процитировал Карташ сидящего перед ним «товарища
полковника», из его вступительной части к разговору. –
Я
не профессионал, я тоже оказался вовлеченным в игру
достаточно случайно. Пожалуй, взялся не за свое дело,
поэтому и сижу сейчас здесь, у вас. Просто до меня довели
информацию: сегодня президента Ниязова будут убивать. И
передо мной поставили задачу: сделать все, чтобы этого не
случилось.
Задействовать
все
имеющиеся
связи.
Финансовые интересы, которые я представляю, завязаны на
ныне действующем президенте. Хаос, развал, раздрай и
новый президент моим работодателям категорически не
нужны. Это ставит под угрозу их интересы в вашей стране.
И в том, чтобы предотвратить преступление против главы
вашего независимого государства, насколько я понимаю,
интересы моих работодателей смыкаются с вашими.
–
Ну допустим, – кивнул «товарищ полковник». –
И
что дальше?
–
А дальше я знаю то, чего не знаете вы. Я все-таки
успел кое-что сделать до того, как ваши ребята меня
выдернули. Кое-кто мне известен в лицо, имеются кое-какие
наработки. Но за просто так, за здорово живешь делиться с
вами информацией я не намерен. Баш на баш. Предлагаю
взаимовыгодное сотрудничество.
–
Интересно, и как вы его себе видите?
–
Времени почти не осталось. Я прекрасно понимаю,
что у каждого имеется свой порог болевой терпимости и что
рано или поздно я не выдержу. Но вдруг я сломаюсь
поздно? Так что вы просто не успеете распорядиться
выбитой из меня информацией? Поэтому на вашем месте я
бы рискнул. Я должен оказаться поблизости от президента.
Я в курсе, что Сердара охраняют преторианцы из его тайпа,
но и у вашей службы должен быть свой круг охраны...
–
Ну а как же. Наш круг охраны не ближайший, но
этот круг существует.
–
Я должен оказаться в нем. Да, собственно, чем вы
рискуете? Я же не прошу выдать мне оружие, я не прошу
оставить меня без надзора. Ради бога, пускай вокруг

толкутся ваши орлы. Отдайте им приказ, в случае если я
переступлю условную черту невидимого круга, стрелять на
поражение. Ну куда я денусь? А представляете, какой шанс
у вас в руках. Такой выпадает раз в жизни. Спасение жизни
монарха – это то, о чем может только мечтать любой
служивый человек. Генеральские погоны – самое малое из
того, что вы получите в награду. Ну а моя награда будет
поскромнее. Свобода.
Черт его знает, что там творится за этими азиатскими
глазками, какие процессы бурлят. В любом случае, Карташ
сделал свой ход, и теперь только остается дожидаться хода
ответного.
–
Я понял вас, –
сказал «товарищ полковник»,
поднимаясь из-за стола. – Любопытно, любопытно...
Он обошел стол, сел на его край, наклонился. Его лицо
оказалось совсем близко от лица Карташа. Если бы не цепь,
до его шеи можно было бы дотянуться руками.
–
Я ведь давно в профессии, – улыбнулся полковник.
Улыбка ему шла не больше, чем леопарду бантик. –
Много
чего повидал и много кого повидал. Вы врете, уважаемый.
И, уж простите старого полковника, врете не слишком
умело, не слишком искусно. Я понимаю вашу игру –
надеетесь сбежать в толпе. Правильный ход. Вы, как
умеете, разыгрываете свой единственный шанс. В другой
раз я бы посмеялся над вашими фантазиями и отправил бы
на пару деньков в давешнюю камеру, чтобы остудить
воображение, чтоб выдавить из вас по капле Мюнхгаузена.
Так бы я и поступил... Если бы не одно «но». Знаете, в чем
заключается это «но»? В том, что на президента Ниязова
сегодня
действительно
произойдет
покушение.
Представьте, я знаю об этом покушении больше вашего.
Например, я даже знаю, кто станет покушаться на его
жизнь. Вы. Да, да, вы, мой дорогой. Вы и будете убивать
президента...

Глава 17
УБИТЬ ПРЕЗИДЕНТА
29 арп-арслана 200* года, 13.16.
Самыми подходящими к случаю оказались бы
подзабытые бравурные песни советской поры, какие
вырывались из уличных динамиков на первомайские
праздники. Под них, если помните, вышагивали по
центральным площадям городов колонны трудящихся, что-
то выкрикивая, размахивая флажками и прикладываясь к
заветным фляжечкам. С той же, как сказали бы в те годы,
задоринкой шли сейчас по площади Огуз-хана колонны
туркменских трудящихся.
Впрочем, колонны пошли не сразу. Сперва выступал
Сердар. Нимба над его головой Карташ не усмотрел (как
усмотрела одна местная журналистка, чью статью Алексей
успел
прочесть
накануне
вечером)
и
ничего
мифологического в его облике не нашел – человек как
человек, вполне обыкновенный с виду, вполне, на первый
взгляд, смертный.
Естественно, Сердар говорил по-туркменски и Карташ
из его выступления ни слова не понял. Ораторствовал
Сапармурат без огня, каким, например, славится Фидель
Кастро, но и без лицемерных ужимок, свойственных
западноевропейским трибунам. Так, как Сердар, обычно
выступают перед своими аудиториями начальники
пионерлагерей и председатели колхозов: ровно и плавно,
как колесо катится, и из каждого слова выпирают ребра
следующего подтекста: «Все равно вы, засранцы, меня не
послушаете, но сказать я обязан».
Родственник саудовского короля, этот Абу-дель-и -так-
далее, стоя рядом с президентом, чему-то загадочно
улыбался.
Его
вид
напомнил
Карташу
старую
комментаторскую шутку: «На ринге советский и кубинский
боксеры. Негритянского боксера вы легко отличите по

синей каемке на трусах». По поводу арабского гостя можно
было бы сказать: «Родственника короля можно легко узнать
по бородке клинышком». Шутка состояла бы в том, что
посланец короля, одетый согласно арабско-бедуинской
моде, белел на фоне серых костюмов туркменской
политической элиты, как парус одинокий. Вот в кого
удобно целиться, между прочим и к слову говоря...
Лица простого народа, слушающего выступление,
Карташу были не видны – толпа была отодвинута довольно
далеко от трибуны. Между возвышением (обитая зеленым
высокая постройка под бардовым балдахином), на котором
стояло руководство, и народом пролегало открытое
пространство шириной в несколько сотен метров, где
находились лишь курсанты. Молодые спортивные ребята
были построены в ровные ряды, им предстоит живыми
барьерами делить шествие трудящихся на потоки.
Мощные динамики разносили по площади плавную
речь
Сердара,
народ
внимал,
иногда
взрываясь
оглушительными и продолжительными аплодисментами. Во
время таких рукоплесканий даже не приглушенный ничем
выстрел будет не услышать... Впрочем, кто и откуда может
выстрелить? Да никто и ниоткуда. Все крыши, с которых
можно выцелить мишень, разумеется, контролируются. Это
же аксиома. Более того, на них должны находиться
снайперы из этой пресловутой гвардии земляков, роты
охраны.
Из толпы тоже не шарахнешь. Даже не в том вовсе
дело, что далеко. Поди попробуй кто поднять предмет,
напоминающий стрелковое оружие, – толпа тут же или
навалится скопом на стрелка, или в испуге брызнет в
стороны. И то, и другое для покушающегося означает
полный провал. Потому что охранники его углядят задолго
до выстрела и охрана, стоящая рядом с президентом,
повалит на пол охраняемую персону. К тому же в той же
толпе, ясное дело, шныряют востроглазые штатские.
Правда, вряд ли этой работой занимаются преторианцы
Сердара, скорее уж люди из КНБ, это уже их поляна.
Нет, с дальнего расстояния президента не взять.

Покушение имеет шансы на успех только в том случае, если
ликвидатор окажется поблизости от объекта. Хотя бы на
таком расстоянии, на каком находился сейчас Карташ.
Конечно, никто хоть в чем-то, хоть в малости-мальской
подозрительного субъекта так близко не подпустит. Другое
дело, если ликвидатору удастся внедриться. Как, например,
внедрили самого Карташа, который стоит сейчас среди
сотрудников КНБ в десяти метрах от трибуны. Ближе, по
утверждению
«товарища
полковника»,
ни
одного
кээнбэшника нет, за исключением генералов. Там, внутри
ближайшего круга, могут находиться только люди из роты
охраны Сердара.
Итак, Карташу предстоит стать человеком, поднявшим
руку на светоча туркменской нации, на любимого Вождя.
Как перспективка-то, а?! Пока разум Алексея отказывался
верить в подобное. И вообще с его разумом происходили
странные вещи. Нечто сродни тому, что бывает после
тяжелых травм, когда блокируются некоторые участки
мозга и человек теряет чувствительность к боли. Алексей
же утратил чувствительность к собственной участи. Ке сера,
сера...
А участь Карташа – завидная или не очень – зависела
от того, что произойдет или, наоборот, не произойдет на
этом самом Празднике праздников. «Товарищ полковник»
был предельно откровенен и конкретен: раз уж ты попал к
нам, такой весь таинственный и облеченный, раз ты лепишь
из себя спасителя туркменского государства, то и спасай
его, хотя бы и своей шкурой. Коль не будет покушения
реального, произойдет покушение фиктивное. В точности
как бывало при товарище Сталине. Заговор троцкистов-
бухаринцев, заговор врачей и прочие придуманные
заговоры. Чем мы хуже? Слепим и мы наш маленький, но
страшный заговор, который вовремя разоблачили органы
КНБ и в результате задержали некоего субъекта славянской
внешности
при
попытке
физического
устранения
президента. («Очень хорошо, что вы не туркмен, туркмен
нам бы не подошел, поскольку президент свято верит в
незлобивость национального туркменского характера».)

«Кстати, – добавил полковник, внезапно оживившись, – в
заговор вплетем к вам в компанию еще нескольких
человечков, которые давно уже всем поперек горла...»
Карташ прекрасно понимал причину такой откровенности
кээнбэшника: вывести из равновесия, породить отчаяние –
дескать, так и так пропадать, но все-таки там, на воле,
светит какой-никакой, пусть совсем дохленький шанс
прорваться, рвану-ка я, и вдруг мне повезет. Когда же
Карташ пойдет на прорыв, его заломают или пристрелят,
что одинаково приемлемо для «товарища полковника». Он в
любом случае становится героем нации, КНБ утирает нос
личной гвардии Сердара, все замечательно.
Когда Карташа, облаченного в неприметный
костюмчик местного стража порядка, уже вывели на место
перед самой трибуной, «полковник» похлопал его по плечу
и участливо сунул ему в карман пистолетик. Алексей
понимающе усмехнулся: последний штрих к портрету
убийцы, последняя, но решающая улика. Наверняка это
была лишь бутафория, пистолет не должен был выстрелить
ни при каких условиях – что бы хитрожопый «полковник»
не думал об истинных намерениях загадочного русского,
рисковать жизнью Сердара он права не имел. Поэтому либо
боек спилили, либо патроны подменили, либо еще что, но
боеспособность сего оружия, голову можно дать на
отсечение, равна нулю... И на том спасибо, конечно, но кто
из рядовых телашей станет разбираться в подобных
тонкостях, когда поступит команда «взять»?
И сбросить бесполезную дуру не было никакой
возможности. Только засвети ее и – вот оно, покушение,
хватай-держи. К тому же Карташ не знал, поставил ли
«товарищ полковник» своих подчиненных, что подпирали
сейчас Карташа плечами, в известность насчет хитрых
замыслов с липовым заговором или что-то наплел.
Наплести он мог что угодно – например, про то, что этого
русского субчика к нам отрядили распоряжением сверху,
распоряжением, скажем, тех «человечков», которых
собирался впутать в фиктивный заговор. В таком случае
«полковник» настрого приказал своим орлам: дескать,

присматривайте за ним во все свои узкие глазенки, у меня
есть подозрения на преступный умысел, а у вас есть все
шансы отличиться.
Когда же Карташа «поймают», то пистолетик со
спиленным бойком, ясное дело, подменят на настоящий. И
если Карташа все-таки оставят в живых, то потом, конечно,
выбьют из него чистосердечное признание, раскаяние и
перечисление всех грехов вместе с именами сообщников.
Как выбивали признания у всяких там Бухариных с
Зиновьевыми в том, что они шпионили на английскую,
японскую, эстонскую и австралийскую разведки. Увы,
Алексей прекрасно осознавал, что выдержать все методы
воздействия он не сможет. Да и кто сможет?!
Конечно, выставлять Карташа на площадь было
вовсе необязательно. Однако, во-первых, «полковник» не
мог сбрасывать со счетов и следующее: существует один
шанс из тысячи, что задержанный его не разводил, а
говорил чистую правду о себе и о покушении, во-вторых
же, есть разница – задержать преступника на глазах у
президента или просто сообщить ему об удачно
проведенной операции. Думается, президент не очень-то и
доверяет подобным ничем не подтвержденным докладам.
Вот такие расклады, господа, вот в такую задницу
угораздило влететь, так вашу разэтак! И теперь стой, крути
башкой и надейся, что президента все-таки станут убивать
по-настоящему. Но пока что... пока что почему-то не
убивают... Эхе-хе, и где же ты, дружище Дангатар с
дружищем Гриневским? Где вас джинны носят? Стой тут не
просто один, а как в том анекдоте: «Одын, савсэм одын»...
После того, как президент закончил, национальная
музыка из репродукторов, во время исторической речи
Туркменбаши звучащая приглушенно, грянула над
площадью на всю катушку. Радостным маршем двинулись
демонстранты. Над головами взлетели флажки и воздушные
шарики.
Карташ всегда подозревал, что скорость, с которой
гонят колонны перед трибунами, высчитана специалистами
с точностью до тысячных долей. Так, чтобы люди двигались

в несколько убыстренном, непривычном ритме, но и не
бежали, раздражая глаз руководителей и усложняя работу
следящему глазу. И главное – чтобы любое неправильное
движение выламывалось из общего ритма, а стало быть,
сразу бросалось в глаза. И службы, задающие скорость
этому шествию, кошке ясно, использовали все секретные
наработки некогда общей спецслужбы.
Впервые оказавшись в роли секьюрити, пусть и
вынужденно, Карташ вдруг понял, что контролировать
большое скопление людей вполне возможно и здесь,
невзирая на пестрые одежды, яркие краски и громкую
музыку. Толпа – как река, широка и полноводна. Но –
однородна по сути своей, как толпа зэков. И любая
инородность сразу привлекает внимание. С зэками,
конечно, проще, там – быстро, быстро, головы опустить,
твою мать, разговоры отставить! И если в толпе вдруг
возникает
какая-то
неправильность,
какой-нибудь
водоворотик в ровном течении реки, посторонний звук в
монотонном «шурх-шурх-шурх» сотен ног – значит, что-то
идет не так, жди сюрпризов от серой безликой массы
заключенных... Но и этап, и демонстрация чем-то схожи,
пусть последняя и отличается пестротой одежд, яркими
красками, оглушительной музыкой...
Здесь пока ничто внимания не привлекало. Да,
собственно, и колонны демонстрантов еще не вышли к
трибунам, еще только огибали площадь, распределяясь по
потокам.
И тут возле трибун объявились новые лица. Видимо,
по случаю прохождения колонн укрепляли рубеж обороны.
Карташ бросил взгляд в сторону приближающейся
группы... И оторопел.
Среди этих людей был Дангатар. Собственной
персоной. Их взгляды встретились... Лицо фронтового
друга Гриневского на мгновение дрогнуло, но он тут же
отвел глаза, придав лицу безучастное выражение. Карташ
поступил в точности так же. Неизвестно, какие мысли и
соображения появились у Дангатара по поводу увиденного,
но
обнаруживать
их
знакомство
он
счел

нецелесообразным – значит так надо.
«Ну да, ну да, воры говорили, что есть у них человек в
КНБ. Выходит, надавили на него, заставили соорудить
Дангатару удостоверение и внедрить его. И, может быть, не
его одного. А то, что Дангатар появился именно здесь, на
этом участке – не означает ли сие, что ему стало известно о
готовящемся покушении нечто вполне конкретное и удара
следует ждать именно на этом направлении? Оченно может
быть...»
Колонны демонстрантов наконец добрались до
трибун. Наиболее любопытна была крайняя, ближайшая к
трибунам колонна. Во-первых, она являлась самой, так
сказать, худосочной, во-вторых, даже колонной-то по сути
не являлась. С интервалом шагов в сто друг от друга
двигались несколько не особливо людных групп, и скорость
их шествования заметно уступала скорости других колонн.
Весьма неторопливо они шли.
Вот с трибуной поравнялась первая такая группа.
Впереди выступал высокий, спортивный юноша с
табличкой в руках; за ним след в след семенил старик в
простеньком черном костюме, но с таким количеством
орденов и медалей, что издалека они напоминали кольчугу.
И даже издалека было видно, как волнуется дед – лицо его
блестело от пота, казалось, он целью своей жизни поставил
не сбиться с шага, не ударить в грязь лицом перед
Солнцеликим Туркменбаши. В руках он судорожно сжимал
поднос с водруженной на нем некоей сверкающей
металлической хреновиной. Что это за хреновина, понять
было решительно невозможно, а вот на табличке в грабках
высокого парня было написано по-русски и по-туркменски:
«Ахалский велаят» – ага, понятно, сие есть славные
представители велаята, где, собственно, и расположен город
Ашхабад. По бокам от парня держались две девчушки в
красных шароварах и узорчатых блузках, слаженно
размахивающие цветными лентами. Карташу вспомнился
завораживающий танец крыльев халата с бритвами,
который носил уважаемый старец Ханджар, и он невольно
изготовился – вот оно!.. И тут же заставил взять себя в

руки. Нет. Не может быть. Слишком далеко для точечного
удара, а промах для заговорщиков смерти подобен. Да и
слишком уж попахивает это гонконговскими боевиками –
очаровательные девушки-убийцы с лентами-ножами
собираются нарезать президента ломтями перед взорами
тысяч горожан... Бред. Карташ едва удержался от того,
чтобы вытереть пот со лба: еще не известно, как воспримут
его невинный жест коллеги-охраннички. За парнем с
плакатом, старцем с подносом и девчушками с лентами
бежала стайка наряженных в национальные одежды девочек
и мальчиков. Дети остановились точно напротив трибуны и
принялись танцевать народные танцы. Руководители
созерцали детское творчество с улыбками умиления.
Никогда допрежь Алексею Карташу не доводилось
наблюдать за демонстрацией трудящихся со столь
почетного места, да он и помыслить не мог, что когда-
нибудь угодит сюда – практически в компанию к
руководителям страны, да еще и среднеазиатской
республики, это, что ни говори, честь, спасибо, «товарищ
полковник».
Худосочная группа номер один встала, ожидая, когда
дети окончат свой танец. Тем временем из-за спины парня
выдвинулся давешний старик с подносом и бодро
заторопился к лесенке, ведущей на трибуну. Прошел он
совсем рядом с Карташом, настолько близко, что Алексей
даже уловил кисловатый запах пота – запах страха,
благоговения и несказанной радости от встречи с
Бессмертным и Бессменным. С такого расстояния Алексей
разглядел, что ордена и медали на его «иконостасе» были
сплошь времен Великой Отечественной, а на подносе
высится
устрашающее
сооружение,
отдаленно
напоминающее макет двигателя внутреннего сгорания.
Более того: над блестящей трубкой, торчащей из недр
сооружения, колеблется яркий желтый огонек, различимый
даже в сиянии дня... Но, судя по всему, макет был либо из
алюминия, либо из крашенного серебрянкой картона –
слишком уж легко нес его старик. Значит, не бомба, не
замаскированный ствол. Тьфу ты, пропасть, так можно и

инфаркт заработать...
Ветеран добрался до трибуны и дрожащими руками
протянул поднос господину Ниязову. Засверкали едва
видные на солнце фотовспышки репортеров. С стороны
СМИ подлянки тоже, вроде бы, ждать не приходилось: уж
эту-то братию должны были обыскать до нитки... Господин
Ниязов благосклонно подарок принял и даже сказал
старичку что-то ласковое, ободряющее, от чего дедушка и
вовсе лишился дара речи. Он затряс головой, пустил слезу,
скатился по лесенке обратно на площадь и почти бегом
вернулся на свое место в строю. Представители Ахалского
велаята двинулись прочь с площади, а на их место уже
заступали ребята с табличкой «Балканский велаят»...
–
Что это? – шепотом спросил Алексей у соседа по
цепочке охранников.
Сосед презрительно покосился на необразованного
славянина, помолчал, но потом все же решил, как видно,
снизойти и разъяснить вполголоса:
–
Самые почетные жители велаятов преподносят Его
Превосходительству памятные подарки по случаю
Праздника праздников.
И отвернулся, засранец, всем своим видом показывая,
что разговаривать боле не о чем.
Ну, не о чем, так не о чем, следи, служивый, за
обстановкой...
Тут и Карташ вспомнил: в Ахалском велаяте
добывают газ, а конструкция на подносе – не что иное, как
модель газоперерабатывающего заводика...
А на площадке перед трибуной вновь танцевали
девчушки, вновь развевались ленты, и к трибуне уже
направлялась дородная туркменка в цветастом платье до
пят, изукрашенном бисером, – не иначе, или заслуженная
деятельница искусств, или знатная хлопкоробка. В качестве
подарка она перла перед собой дутар – нехитрый местный
музыкальный инструмент о двух струнах, вот только этот
был изготовлен сплошь из какого-то коричневого камня с
прожилками, а струны выполнены из серебра, так что
тащить подобный презентик было несколько тяжеловато.

Но она старалась изо всех сил, любовь к Сердару окрыляла
ее и лишала ношу веса.
Пот заливал Алексею глаза: солнце стояло в зените и
убираться оттуда не собиралось. В форме было жарко,
невыносимо жарко, как же выдерживают местные?
Привыкли, наверное...
Беседа Ниязова с теткой затянулась, почетная
жительница Балканского велаята никак не могла расстаться
с обожаемым вождем, все говорила ему что-то,
рассказывала о своих достижениях во имя Туркменбаши и
глубочайшей преданности всех ее знакомых Туркменбаши,
да продлит Аллах его годы... Но Ниязов слушал
внимательно, с отеческой улыбкой на устах и даже удержал
почетную жительницу от падения на колени и облобызания
края материи, коей была накрыта трибуна...
Карташ за этим не следил. Не до того было. Курить
хотелось до нервного тика. Странно, что никто из охраны не
чувствует напряжения, кипящий от жары воздух буквально
дрожит, как натянутая струна. Что-то назревает, это он
печенкой чуял. То ли природные инстинкты, то ли опыт,
приобретенный за время тесного общения с контингентом,
буквально вопили: опасность! опасность!!! Но, черт возьми,
откуда, с какой стороны? Этого Алексей понять не мог, как
ни старался, как ни ввинчивал взгляд в пеструю толпу в
надежде уловить неправильность, тот самый водоворотик.
Дангатарушка, сука, где ты, на тебя одна надежда...
Гурдыкдерийский велаят: четверо радостных до
невозможности соплюшек тащат на трибуну тяжеленный
развернутый ковер, вышитый золотой нитью. Красиво.
Велаяты идут! Этрапы идут!
Гремящая над площадью
Огуз-хана
музыка,
смешиваясь с восторженными воплями демонстрантов,
превратилась в сплошной монотонный шум, плещущийся в
ушах, а мельтешение...
Лебапский велаят: панно, выложенное самоцветами,
на котором Сердар глядит с берега на раскинувшуюся у его
ног Амударью, причем блеск камней весьма искусно
передает течение полноводной реки...

...а мельтешение пестрых красок на площади Огуз-
хана превратилось в калейдоскоп, и Алексей почувствовал,
что плывет. На миг закрыл глаза, пошатнулся, но на ногах
удержался. Подумал с тоской: нет, ребяты, переоценил я
свои силенки, за толпой зэков все ж таки уследить
значительно, неизмеримо проще. Даже зэков, замысливших
подлянку...
Карыйский велаят, родной велаят Дангатара:
скромный молодой парниша в больших очках с сильными
диоптриями, улыбаясь во все шестьдесят четыре зуба, несет
над головой сияющий золотом кубок – типа того, что
вручаются победителям на всяческих соревнованиях.
Интересно, кто это такой, уж больно молод. Спортсмен?
Ученый? Поэт? Не о том, блядь, не о том думаешь!..
Выстрел с крыши отпадает, выстрел со стороны
колонн ликующих туркмен отпадает. Что же остается, а?!
Засланный казачок в свите Ниязова? Взрывное устройство
под трибуной?..
И тут – словно ледяной кол проткнул все тело Алексея
насквозь, снизу вверх, вонзился в мозг, рассыпался по
извилинам морозным крошевом. Мазнув взглядом по
застывшим в карауле охранникам, парниша с кубком,
лучащийся гордостью от выпавшей ему чести, уже
поднимался по лесенке, а Алексей все никак не мог понять,
никак не мог вычленить неправильность, несоответствие,
откуда вдруг в жаркий полдень пахнуло обжигающе
холодным ветром смерти...
Смерти.
Однажды, еще на Ставропольской пересылке, мелкий
домушник Шкряба замочил в драке бывалого Синяка. Драка
была случайной, и замочил его Шкряба случайно, но
Шкряба-то был мелкой сошкой, а Синяк ходил в князьях, и
все понимали, что добром это не закончится, что Шкрябу
тихонько придушат как-нибудь вечерком – не в отместку,
упаси бог, а так, для науки другим. Самое паршивое, что и
начальство, и сам Шкряба это прекрасно понимали, но
поделать ничего не могли: перевести его было некуда. И
действительно: наутро домушника нашли «повесившимся»

над парашей. А накануне вечером Карташ конвоировал его
после допроса касательно драки обратно в камеру, и вот у
него, у Шкрябы, был такой взгляд... Нет, он не плакал, не
цеплялся за косяки, он хорохорился и даже шутил, но в его
глазах уже поселилось осознание близкой смерти.
Вот в чем дело!
Парниша с кубком улыбается довольной улыбкой
имбецила, получившего в подарок за примерное поведение
яркую игрушку, однако во взгляде его застыли
обреченность и готовность идти до конца. Он знал, просто
знал, что сейчас умрет, и шел навстречу своей гибели.
Улыбаясь во все шестьдесят четыре зуба, высоко неся кубок
над головой. А кубок-то тяжелый...
И опять, как в случае со злодейским ниндзя-
Ханджаром, рефлексы сработали быстрее рассудка. Сам до
конца не осознавая, что делает, с раздирающим глотку
воплем: «Да-а -а-ан!!!», – он оттолкнулся ногами, ломая
строй, и прыгнул на парнишу, метя выхватить кубок.
И все же надо отдать должное преторианцам. Либо
они были наготове по поводу подозрительного русского в
своих рядах, либо выучка охранников действительно
находилась на самом высшем уровне. Как бы то ни было, до
кубка добраться ему не дали. Сделали вполне грамотную
подсечку, и Карташ всеми костями обрушился на очкастого
туркмена. Кубок полетел вниз, на площадь, где и ударился
глухо о брусчатку. Алексей невольно зажмурился.
Взрыва не последовало.
А потом для страха и сомнений не осталось места,
поскольку все смешалось на площади Огуз-хана. Вокруг
орали, бегали, кажется, даже стреляли, Карташ не помнил.
Он тоже орал, мертвой хваткой вцепившись парнише в
брюки, десятки рук его от парниши отдирали, больно били
по голове и бокам, потом помост под кучей-малой треснул и
накренился. Наконец Алексея отодрали, заломили руку,
заорали вовсе уж оглушительно – на туркменском, ясное
дело, но понятно, что по-командирски и матерно, и куда-то
поволокли сквозь вопли и толкотню.
Когда же беспорядочные выкрики подутихли вдалеке,

а давление на руку немного ослабло, Алексей проморгался
от цветных кругов в глазах и осмелился поднять голову.
Вели его быстро, целенаправленно и грамотно. Прочь
с площади, прочь от трибуны, под которой продолжалась
малопонятная возня, но на которой ни Сердара, ни
родственника саудовского короля, ни прочих официальных
лиц уже не было. Празднующие граждане смяли колонны и
теперь суматошно толклись на площади, оглашая
прожаренный воздух испуганным ором. Алексей помещался
в центре квадрата, образованного четырьмя мрачными
личностями в форме, которые слаженно прокладывали
дорогу сквозь толпу мечущихся демонстрантов. Он
извернул шею, посмотрел на того, кто ему заломал руку,
хмыкнул и прохрипел на бегу:
–
Пусти, дорогой, хватит уже...
Дангатар хватку ослабил, но не отпустил. Лицо его
было белым, оскаленным. А Карташ заметил, что руки
четверки сопровождения испещрены синими наколками.
В каком-то переулке за площадью оказалось
неожиданно тихо и безлюдно, лишь у тротуара бесшумно
пускал сизый дымок из выхлопной трубы белый «лимузин»
с тонированными стеклами и правительственными
номерами. Один из уголовников в форме охранника
стремительно распахнул заднюю дверцу. Повинуясь толчку
сзади, Алексей нырнул головой вперед, в кондиционерную
прохладу, следом в тачку прыгнул Дангатар, дверца
захлопнулась, лимузин рванул с места...
–
Ниязов жив? – первым делом, еще не отдышавшись
толком, спросил Алексей.
–
Живее всех живых, – криво усмехнулся Дангатар. –
Он же бессмертный и вечный, забыл?
–
А эти? – Карташ кивнул в заднее стекло, где
осталась четверка блатных, которые вывели его из
эпицентра бури, и помассировал чуть не вывихнутую руку.
–
Не бойся, – сказал Махмуд-оглы. –
Уж эти -то
сумеют о себе побеспокоиться... А ты молодец, Алексей-яр.
Когда тебя замели эти уроды из КНБ, я на уши поставил

всех своих... э-э... друзей – из тех, которые не слишком в
ладах с законом. Они скоренько вычислили, где ты есть и
что тебе светит, пришлось срочно пробираться в последнее
кольцо обороны, тем более сведения о готовящемся
покушении
подтвердились
стопроцентно.
Как
ты
исполнителя вычислил, ума не приложу, а? Я так ничего и
не заметил, сколько ни таращился...
Лимузин лихо вырулил на какую-то улицу,
утопающую в зелени, и понесся наперекор светофорам.
Насколько Карташ уже изучил Ашхабад, торопились они
куда-то за город.
–
Орден дадут? – мрачно спросил он. Похлопал себя
по карманам. Бракованный пистолет куда-то подевался.
Наверное, выронил по дороге...
–
Вряд ли, – на полном серьезе ответил Дангатар. –
Видишь ли, операция по выявлению и задержанию
исполнителя проводилась исключительно силами КНБ...
–
Да я особо и не претендую, – успокоил его Карташ. –
Подумаешь, президента спас... Ну так что, все кончилось?
Машка где? Надеюсь, в безопасности?
–
Да в безопасности, в безопасности. Я ей тут одно
дельце поручил...
Карташ заворочался на сиденье.
–
Слушай, дорогой, если это дельце опасное хоть в
одной букве...
–
А за меня ты не беспокоишься, а, начальник? – с
места водителя к ним на миг обернулся лыбящийся во весь
рот Петр Гриневский. – Я тоже в дельце участвую. Да и ты в
нем не последнюю балалайку играешь...
Карташ закрыл глаза и откинулся на мягкий
подголовник.

Глава 18
БЕРИ ШИНЕЛЬ, ПОШЛИ ДОМОЙ
31 арп-арслана 200* года, 21.37.
Хватило непрерывного суточного наблюдения, чтобы
уяснить, как охраняется дворец хякима. Так себе
охраняется, надо заметить. Видимо, всерьез нападения здесь
не опасаются, считают, что все враги уничтожены. Или под
рукой у хозяина дома слишком мало верных людей, а среди
них и того меньше грамотных по части несения караульной
службы, и уж совсем плохо обстоит дело с
дисциплинированными бойцами.
Несколько удивил Карташа состав участников акции.
–
Лишние люди – лишние звуки, – сказал по этому
поводу Дангатар. – Скорее засыплемся. К тому же, если бы
мне дали опытных диверсантов, тогда другое дело. А
шушера, умеющая палить во все стороны, но понятия не
имеющая о скрытном передвижении, маскировке и
неукоснительной дисциплине, боюсь, может только все
испортить.
Карташ объяснение проглотил, не стал допытываться:
«Это мы, что ли, с Таксистом великие диверсанты всех
времен и народов? Или Сашка-племянник? Что-то ты
крутишь, брат Дангатар. Сказал бы уж прямо – так мол и
так, не хочу доверять свою спину непрофильтрованным
людям, которые вгонят промеж лопаток дозу свинца и
побегут к гражданину Саидову за получкой, начисляемой в
сребрениках. Другое дело – мы, твое войско. Мы
прозрачны, как вымытые стаканы. Нам ничего другого не
надо, кроме разве: “а” – выжить, “бэ” – разбогатеть на
реализации платины и “вэ” – перебраться в тихое покойное
место, прошу не путать с кладбищем».
Некоторый недобор боевых единиц окупался
предоставленным снаряжением. Кто уж так расстарался –
пес его знает, но не поскупились, не поскупились. Карташ

перебирал, рассматривал штуки-дрюки, сам себе напоминая
ребенка, впервые попавшего в «Детский мир».
–
Выдали все, что просил, – похвастался Дангатар,
поглаживая цилиндрический глушитель новенького, в
смазочке А-91. –
Причем самое современное. Теперь ты
видишь – в Туркмении все есть.
Карташ благоразумно не стал допытываться, откуда у
него этот несколько громоздкий, но сверхнадежный
автомат,
состоящий
на
вооружении
только
спецподразделений и только российского ФСБ. Воры
снабдили или сам Туркменбаши расщедрился – какая, в
сущности, разница? И еще одним обстоятельством
искупался недобор боевых единиц: тем, что дом, в который
им необходимо попасть, и прилегающие к дому окрестности
Дангатар знал, как солдат кремлевской роты – устав
несения гарнизонной и караульной службы. Знал с
закрытыми глазами, знал до кустика, до веточки, до
скрипучей половицы и до несмазанных петель.
Поселок, раскинувшийся на окраине города Кары,
столицы Карыйского велаята, напоминал небезызвестное
Рублевское шоссе – тем, что богатые буратины понастроили
себе элитного жилья. Дворец хякима находился здесь же.
Нынешний хяким Батыр переехал сюда сразу после смерти
прежнего хякима Аллакулыева под предлогом утешения
семьи покойного. Вот только семья от такого утешения
почему-то сбежала почти сразу. Следом покинула дом вся
прислуга. Их места заняли новые люди, вызванные сюда
новоявленным хякимом Батыром.
Хотя кое-то из прежней прислуги уцелел на своих
местах. Например, сторож абрикосового сада. Сад, тоже
собственность хякима, находился напротив дома хякима, по
другую сторону шоссе. Этим вечером, вечером накануне
акции, Карташ и Дангатар наблюдали за домом хякима,
лежа под абрикосовыми деревьями.
Сам дом отсюда, как и вообще с любой другой
стороны, был не виден – его окружал густой сад. Как
явствовало из рассказов Дангатара и вычерченной им план-
схемы, вокруг дома (или, если называть вещи своими

именами, вокруг дворца местного князька) простиралась
территория размером с небольшой аул. И по этому аулу
сегодняшней ночью они должны прогуляться с ветерком.
Если бы вдруг сейчас объявился абрикосовый сторож,
его пришлось бы нейтрализовать – мало ли он всей душой
принял нового хякима и только его отпустишь, побежит к
Батыру с тревожным сообщением. Но до наступления ночи
сторож отсыпался, а его сыновья обходить сад ленились,
полагались на собак. Собак же не было необходимости ни
травить, ни стрелять, потому что зверюги обнюхали
Дангатара, признали и, потеряв всякий интерес, убежали по
своим делам. Но на всякий случай, во избежание эксцессов,
пришлось обработать костюмы химией.
–
При мне такого разгильдяйства не было, – хмуро
заметил Дангатар. –
Трава у ограды не выкошена, обход
территории каждый час не проводится. А посмотри
направо, раз, два... между вторым и третьим столбиком в
сетке проделана дыра, видишь? Это, конечно, пацаны
лазали, абрикосы воровали. Но дыра-то не заделана. А то и
вовсе еще не обнаружена!
–
Почему Сашка-племянник, а не брат? – невпопад
спросил Гриневский, лежащий неподалеку.
Закономерный вопрос, Карташа он, признаться, и
самого занимал.
–
Брат – не воин, – помявшись, сказал Дангатар.
–
А пацан – воин?
–
Тебе не понять...
–
Ну да, знаю. Восток – дело тонкое.
–
Я бы уточнил: «семья – дело тонкое».
–
Признаться, не ухватываю логику и суть, –
поддержал Таксиста Карташ. – А если убьют? Ты сможешь
после этого смотреть в глаза его матери, жене своего брата?
–
Ира сама его и отправила с нами.
–
Кого? – вырвалось у Гриневского.
–
Кого-кого! Сына. Сашку. Или ты думаешь, это я
тащу пацана под пули? Я просто не смог ей отказать. Она
понимает, что такое семья и честь семьи. Что не сделал в
свое время брат, должен сделать его сын, иначе он не станет

воином... И она права.
Карташ отчаялся разобраться в этой туркменской
Санта-Барбаре. Где тут разобраться, когда с каждым
ответом на новый вопрос, все еще больше запутывается.
Поэтому Алексей закрыл тему, пробурчав:
–
Понятно. Вот теперь все понятно.
В общем, им осталось лишь убедиться, что сегодня
вечером никто к хякиму в гости не приехал, убедиться, что
в доме на той стороне шоссе все идет согласно заведенному
распорядку, дождаться, когда окончательно стемнеет, и
приступать к работе.
Так прошел еще час.
–
Возвращаемся, – сказал Дангатар.
Они вернулись в один из домов уже другого поселка,
обычного, находящегося в двух километрах от шоссе, где
им дал временное убежище молчаливый как рыба кузнец.
Почему этот предать никак не может, а тот же сторож
абрикосов – запросто, Карташ допытываться не стал, не
столь уж и важно. Наверное, Дангатар знает, что делает.
Оставшееся до акции время провели в сборах.
Подогнать снаряжение, чтобы ничего не бряцало, не
звякало, почистить оружие, проверить, как выходит из
ножен нож... и прочая рядовая солдатская рутина, с
которой, к удивлению Карташа, неплохо, показывая
знакомство с предметом, справлялся и племянник
Дангатара, и пятеро откомандированных воровским
сходняком боевиков.
Вышли в два ночи. В три двадцать пересекли шоссе в
полукилометре от дома хякима. В своих черных
комбинезонах слившиеся с ночью, они перемещались от
куста к кусту, пока не добрались до ограды, опоясывающей
владения хякима Батыра. Темными стелющимися над
землей тенями заскользили вдоль ограды, за которой
шевелили темными мохнатыми ручищами вековые деревья.
А дальше пришло время использовать их главное
преимущество – ведь сегодня они работали на объекте,
охрану которого когда-то ставил тот человек, кто сейчас вел
группу. Если знаешь яд – гораздо легче сообразить, какое

требуется противоядие. Дангатар знал, какая стоит
сигнализация, как ее нейтрализовать или пройти
незамеченным. Знал, потому что ставил сам.
На крыше угловой башенки трижды, с неравными
промежутками мигнул тусклый огонек.
–
Пора, – сказал Дангатар и надвинул на глаза прибор
ночного видения «Филин», похожий на толстенные
мотоциклетные очки.
Остальные слаженно повторили его движение и
моментально потеряли индивидуальность. Теперь и не
разобрать было, где Дангатар, где его племяш, а где
простые боевики.
–
Ну, с аллахом, – пробормотал Гриневский.
Девять бесшумных теней проникли на территорию
дворца. Слева беззаботно журчал невидимый в темноте, но
в инфракрасных лучах загадочно фосфоресцирующий
фонтан в виде девушки с кувшином на плече. Цепочкой они
пересекли двор по заученной ломаной траектории, которая
проходила аккурат через «мертвую» зону камер
наблюдения, рассредоточились вдоль фасада, по обе
стороны от широкой парадной лестницы в пять ступеней,
ведущих к стреловидным, с виду тяжеленным дверям.
Шарообразные фонари на высоких витых ножках, мать их,
освещали лестницу неярко, но все же действенно, подняться
по ней незаметно, как минимум для камер, не было никакой
возможности. Дангатар подал знак рукой, и одна из теней
склонилась к неприметной коробочке, укрепленной под
переплетениями то ли плюща, то ли винограда, что ровным
слоем покрывал стену. Лампы, за исключением лестничных,
во дворце были погашены, лишь в окнах флигелька, где,
судя по всему, обитала прислуга, горел тусклый
желтоватый свет. Еще двое теней отделились от фасада и
неслышно скользнули в сторону флигеля. Силуэт у
коробочки выпрямился, по-американски показал колечко из
указательного и большого пальцев: типа все о’кей,
сигнализация и видеокамеры внешнего периметра
отключены. Очередная парочка людей в черном исчезла в
направлении парадных ворот.

Дангатар взлетел по освещенной лестнице, прижался к
створке двери. Вроде бы никто незваного гостя не заметил.
Он осторожненько повернул витую ручку, потянул на
себя... За резной дверью была сплошная темнота. Один за
другим гости проскользнули внутрь, тут же дважды
негромко кашлянул один из стволов с навинченным
глушителем, и недоуменно приподнимающийся было из-за
стойки охранник в пиджаке и чалме сполз на пол. Дангатар
отдал несколько отрывистых распоряжений. Группа
разделилась, один – Сашка-племянник, судя по росточку –
остался на карауле возле входных дверей, один бесплотным
призраком унесся на осмотр первого этажа. Спустя миг с
той стороны послышались приглушенные хлопки:
отдыхающие охранники обретали покой вечный.
Осталось трое: Дангатар, Карташ, Гриневский. Они
взвинтили себя по витой лестнице на второй этаж – ну не
будешь же пользоваться лифтом без разрешения хозяев!
Хотя лифт, кстати, имелся: металлическая клетка с
решетками из причудливо переплетенных фигурок птиц и
цветов. Площадка второго этажа, еще одна сигнализация,
выведенная из строя Дангатаром в два счета. А ничего
устроился нынешний хяким, сигнализация эта была не
простая, динамически-тепловая, через которую мышь не
проскочит и враг которую не отключит... если, конечно, не
знает, как.
Длинный коридор, стены задрапированы тяжелыми,
из-за
«Филина»
кажущимися
розовыми
тканями.
Скульптуры воинов в кожаных доспехах, скульптуры
полуобнаженных девиц. Кривые сабли на стенах... Поворот
налево, и сразу же из-за угла навстречу выскакивают три
темные фигуры. И хотя Карташ был предупрежден заранее,
все же палец на курке непроизвольно дернулся, и «узи» едва
не плюнул кусочком смерти в медной оболочке. Судорожно
переведя дух, Алексей, как учили, взял на прицел
неприметную нишу в углу и в душе восхитился
начальником охраны мертвого Аллакулыева: поставить в
торце коридора обыкновенное зеркало в рост человека, чтоб
неприятель сдуру принялся палить в собственное

отражение – это умно. Это дьявольски умно. Тем временем
из ниши выдвинулся очередной страж – и пал, попав под
пересечение трех молчаливых свинцовых струй. Шумно,
вообще-то, упал, но теперь это не имело никакого значения:
они уже пришли, да и звуки, доносящиеся из спальни,
могли атомный взрыв заглушить – не то что падение
мертвого тела.
–
Очки снимите, ослепнете, –
уже не скрываясь,
посоветовал Дангатар. – И помните: хякима не трогать.
Дверь в будуар отсутствовала – арку с закругленным
верхом закрывали тяжелые портьеры с изображением
лилий. Одним движением он содрал портьеры с креплений,
шагнул внутрь и щелкнул выключателем на стене.
Пространство озарилось ярким светом, струящимся с
потолка, из многоламповой вычурной люстры.
В будуаре имели место:
посреди комнаты
исполинский сексодром с атласными сиреневыми
простынями под невесомым балдахином на тонких резных
подпорках, зеркальный потолок, толстенный ворсистый
ковер на полу, разбросанная по ковру одежда и три
индивида, самозабвенно возящиеся на простынях – два
женского и один мужеского полу. Когда вспыхнул свет,
толстый индивид с торчащим колом первичным половым
признаком в момент прервал игрища и резво скатился за
сексодром, даже в такой ситуации рефлексы у него
работали как надо, а две обнаженные девицы, одна
блондинка, вторая отчетливая азиаточка с визгом прыснули
в разные стороны. Карташ стрельнул для острастки и для
демонстрации серьезности намерений, и простреленная
подушка взорвалась белым облаком пуха. Из-за кровати
ответили длинным ругательством. Девицы забились было в
уголок, однако, повинуясь резкому окрику Дангатара,
бочком-бочком, по стеночке пробрались к выходу и
выскочили из будуара. Едва они исчезли, из-за кровати
вынырнула лысая голова, оглушительно грохнул выстрел,
но только один – а потом пуля Гриневского навылет
прошила пухлую руку с пистолетом. Индивид заверещал,
как свинья под ножом, и снова спрятался за сексодромом.

Глухо брякнул об пол выроненный ствол.
–
Вставай, Батыр, – по-русски сказал Дангатар. – Если
ты мужчина, а не трусливый шакал, встань и посмотри мне
в глаза.
Спустя целую вечность из-за сексодрома поднялся
тучный, абсолютно лысый мужик. В левой руке он держал
скомканную простыню, прикрывая срам, правая же висела
плетью, и с нее медленными тягучими каплями стекала на
ковер кровь. Дангатар склонил голову набок, с брезгливым
интересом, точно препарированную лягушку, разглядывая
толстяка.
–
Ах, Батыр, Батыр, ну что за самонадеянность! –
сказал он. – Ты же знал, что покушение сорвалось, что след
обязательно приведет к тебе... Почему ты остался во дворце
хякима? Почему вообще не сбежал из страны, пока не
уляжется буря? Ай-ай-ай, Батыр, я думал, ты умнее...
–
Ты... ты не посмеешь! – губы хякима дрожали, и
потому слова давались ему с трудом.
–
Я? – вроде бы задумался Дангатар, к чему-то
прислушиваясь. –
В самом деле, ты прав, я не имею права
тебя судить. Кто я такой, чтобы решать судьбу хякима...
пусть даже и исполняющего обязанности хякима? Хякима,
которого совет избрал единогласно – после трагической,
нелепой смерти хякима Аллакулыева.... Нет-нет, я не могу.
Я слишком мелкая сошка...
Голый
Батыр
несколько
успокоился,
даже
приосанился. В голосе его проявились барственно-
покровительственные нотки:
–
Уж не думаешь ли ты, что я имею какое-то
отношение к покушению на Туркменбаши, Дангатар? Где
твой разум? Ну сам посуди, какая мне выгода от смерти
Ниязова? Я получил должность хякима, а если президент
будет мертв, еще неизвестно, как повернется, как пойдет
передел власти, кто раскроет пасть на велаят...
Дангатар лишь развел руками, и Батыр успокоился
окончательно.
–
Ты правильный человек, Дангатар, и я, пожалуй,
замолвлю
за
тебя
словечко
перед
некими

высокопоставленными людьми. А теперь дай мне одеться и
перевязать...
–
Теми самыми высокопоставленными людьми,
которые помогли тебе устранить Аллакулыева и занять его
место, да, Батыр? – спокойно перебил Дангатар. –
И
которым, в обмен на пост хякима, ты обещал, что именно их
человек, смертник, от имени Карыйского велаята будет
вручать подарок Сердару на Празднике праздников, да,
Батыр?
Батыр открывал и закрывал рот, как выброшенная на
берег рыба.
–
Значит, все-таки бомба... – пробормотал Карташ.
–
Ага, – охотно кивнул Дангатар. – В том самом кубке.
Там такой рычажок был, повернешь – и все, и прощай
навеки, бессмертный Сердар, а заодно все, кто поимеет
глупость оказаться в радиусе двадцати метров. Так что ты
вовремя успел.
–
Да я вообще герой... – буркнул Алексей, чтобы хоть
что-то сказать. Потому что на душе у него кошки скребли.
На хрена Дангатар разоряется, бляха-муха? Не в
американском же дурном боевике находимся, где под финал
плохой парень долго и обстоятельно объясняет хорошему
парню, почему тот не прав и всенепременно должен быть
наказан порцией свинца. И объясняет исключительно за
тем, чтобы хороший успел подготовиться к контратаке и
финальной схватке – для пущей радости зрителей...
И только тут он понял, что Дангатар просто-напросто
тянет время. Чего-то ждет.
–
И как зовут этого высокопоставленного человека? –
неторопливо продолжал Дангатар. – Уж не Гурбанберды ли
Саидов, хяким Гурдыкдерийского велаята? Который давно
пытается проложить свой канал поставки наркотиков через
Туркмению, а Ниязов ему очень в этом отношении
мешает...
–
Ты... ты ничего не докажешь. У тебя нет
доказательств! – повысил голос Батыр. –
Ты вообще не
имеешь права допрашивать меня!
На лестнице послышались шум, скрип, шорох, как

будто по ступеням поднимают тяжелую тележку. Карташ
невольно оглянулся, но в коридоре было темно, хотя глаз
выколи. Дангатар же, казалось, ничего не замечал.
–
И опять ты прав, Батыр, – сказал он. –
У меня нет
доказательств, я тебя судить не могу... Зато у меня есть
человек, и тоже высокопоставленный, который сможет
разрешить наш спор.
Шум переместился
в
коридор,
неторопливо
приблизился, и в полосе света, льющегося из спальни,
показались трое. Гриневский выматерился шепотом, что же
касаемо Алексея, то он даже звука не смог издать от
удивления. Да, это был ход со стороны Дангатара. И ход
конем по голове. Шах и мат Батыру...
Маша и Джумагуль вкатили в будуар инвалидное
кресло, в котором восседал прямой, как палка, азиат в
роскошном халате. Седая, ухоженная бородка лопатой,
скромная чалма – и плотная марлевая повязка на глазах,
повязка, на которой проступали два желтоватых, влажных
пятна. Появление слепца в сопровождении женщин, по-
видимому, для Батыра явилось потрясением не меньшим.
–
Ах-хмурат... – только и смог вымолвить он.
–
Ахмурат Дидаров, по-прежнему арчин города
Низарат, –
хриплым
голосом
подтвердил
слепой,
поглаживая рукоять пистолета у себя на коленях. –
Тот,
которого ты ослепил и оболгал. Думаю, мне есть, в чем
обвинить тебя, Батыр.
Дангатар поднял автомат:
–
И не вздумай сделать хоть шаг, Батыр.
Потом повернулся и сказал:
–
Алексей, Гавана, Маша... Прошу простить, но дело
это внутреннее. Спасибо вам за... в общем, за все.
Пожалуйста, подождите внизу, мы скоро к вам
присоединимся...
–
Поджигай... –
начал было Гриневский, но туркмен
повторил с нажимом:
–
Пожалуйста.
Алексей тоже собрался возразить, но не посмел,
натолкнувшись на взгляд Поджигая. Посмотрел на

Джумагуль. Та отвела глаза. Нет, мы все-таки чужие,
подумал он. Даже словами не передать, насколько чужие.
Азия попробовала нас на зуб, пожевала и выплюнула. Азии
мы не понравились.
Не чувствуя под собой ног, Карташ повернулся и
вышел из спальни, Батыр пискнул им что-то жалостное
вслед, но они не оглянулись. Спустились по лестнице вниз,
в темноту первого этажа.
–
Ну и ночка... –
выдохнула Маша и цепко ухватила
Карташа за рукав. –
Ты как? Жив? По городу такие слухи
ходят...
–
Чтоб я еще хоть раз в жизни... – сказал Гринев-ский.
Алексей молчал. В голове даже сумбура не было – там
царила полная, звенящая пустота.
В холле первого этажа было пусто, боевики из
восточно-воровского сообщества куда-то запропастились,
исчез даже Сашка-племянник. А, плевать. Разбежались кто
куда, вояки уголовные... Они вышли из дома, в ночную
тишину и прохладу. Алексей устало привалился спиной к
столбику, на котором безмятежно горел фонарь, положил
«узи» на парапет, достал сигареты.
–
Куда они все подевались... –
пробормотал Таксист,
недоуменно озираясь по сторонам.
–
Очень тяжело? – негромко спросила Маша.
Карташ пожал плечами и сказал:
–
Противно.
–
Ничего, солдат, – она легонько взъерошила волосы
ему на затылке. –
Все уже кончилось. Правда? Враг
побежден, груз в безопасности, мы живы, остается раздать
всем сестрам по серьгам и умотать отсюда поскорее, как из
дурного сна...
Алексей вяло кивнул.
«Все кончилось, все кончилось...», – он катал эту
мысль, как леденец во рту, но вкуса не чувствовал. Вкуса
победы не было напрочь, одна горечь...
–
Тихо! –
вдруг яростным
шепотом
гавкнул
Гриневский и вскинул автомат, направил его в темноту.
–
А вот это хрена вам – все кончилось, – преспокойно

донеслось из темноты. –
И опустил бы ты свою пукалку,
Петр Игнатьич, пока я из тебя дуршлаг не сделал.
Из темноты бесшумно, точно привидения при лунном
свете, одна за другой материализовались фигуры в таких же
черных, как у них самих, костюмах. Три, четыре, пять...
дюжина бойцов в масках, одинаковых, как сработанные по
одному шаблону манекены, выступили на открытый
участок, умело рассредоточились полукругом, беря троицу
на ступенях в кольцо. Свои «кипарисы» они держали
стволами вниз, но отчего-то складывалось полное
впечатление, что им потребуется от силы миллисекунда,
дабы открыть огонь на поражение.
А потом сквозь оцепление прошел еще один
персонаж – уже в летах, в простом камуфляжном бушлате
без знаков различия, несомненно славянской внешности,
небольшими усиками щеточкой неуловимо напоминающий
кота Базилио. Не обращая ровным счетом никакого
внимания на Машу и Гриневского, автомат так и не
опустившего, поднялся по ступеням к Карташу, ни слова не
говоря взял его за воротник и несколько раз встряхнул – так
что зубы лязгнули.
–
Мер-рзавец... –
прошипел он с каким-то даже
наслаждением.
Отпустил, отступил на шаг, окатил ледяным взглядом
с ног до головы. Сказал уже спокойнее, но все еще на
взводе, как готовая распрямиться пружина:
–
Ответь мне только на один вопрос, старший
лейтенант. Почему я, Михаил Кацуба, генерал-майор и
русский офицер, должен самолично гоняться по всей этой
гребаной Азии за тремя идиотами и одним долбаным
вагоном? Ты хоть понимаешь, в какие игры впутался?! М-
мальчишка...
–
Послушайте, милейший... –
вякнул было Гри-
невский, но назвавшийся генерал-майором Кацубой, не
оборачиваясь, сказал: «Молчать, сука!» – таким тоном, что
Таксист мигом спекся.
А пожилой вояка выхватил из внутреннего кармана
газету, с треском развернул, сунул под нос Карташу. Остро

пахнуло свежей типографской краской.
–
Эт-то что такое, ты можешь мне объяснить?!
Алексей невольно скосил глаза. Перед глазами
замелькали строчки передовицы на русском:
«Вся страна в единодушном гневном порыве
осуждает...»,
«...что неудавшееся покушение было организовано
при поддержке западных спецслужб экстремистски
настроенными...»,
«...только высокое мастерство и огромный опыт
отдела, возглавляемого полковником КНБ Язберды
Чарыевым...»,
«...представлен к правительственной награде и
внеочередному званию...».
–
Да ты не эту херню читай, ты ниже читай!!! – заорал
в полный голос Кацуба и ткнул пальцем в газетный лист,
едва не прорвав его насквозь.
Внизу помещалось несколько информашек, шрифтом
помельче, некоторые в черных рамках:
«...скоропостижно скончался Гурбанберды Саидов,
видный государственный и политический...»
«...погиб в автомобильной катастрофе исполняющий
обязанности хякима Карыйского велаята Батыр Мемметов,
назначенный на этот пост после трагической...»
«...сообщает
о
кадровых
перестановках
в
Правительстве...»
Перед глазами опять поплыло. Газета была
завтрашней.
–
Твоя работа, недоумок? – не унимался Кацуба. – Что
это такое, я тебя спрашиваю?!!
–
Азия-с, – только и смог выдавить Карташ.
Во дворце, на втором этаже, громко треснул
одиночный выстрел.
Нет, ничего еще не закончилось. Все еще только
начиналось.

Если праведник отступает от правды и делает
беззаконие, и за то умирает, –
то он умирает за
беззаконие свое, которое сделал.
И беззаконник, если обращается от беззакония
своего, какое делал, и творит суд и правду, – к жизни
возвратит душу свою.
Иезекииль, 18, 26-27

Инстинкт погнал их в тайгу. В здравом уме никто не решился бы на
подобную авантюру — без снаряжения и провианта.

Транспортом оказался старенький, чуть ли не времен Второй мировой
войны грузовик.
Выстрел из дробовика и автоматная очередь слились.

Алексей последний раз осмотрелся и полез в кузов. Маша села рядом с
Алексеем.

С перетаскиванием груза управились быстро.

К оружию они потянулись, едва ступили в город.

Петр замолк, к чему-то прислушиваясь.

—
Ну так что делать будем? Что-то не видать комитета по торжественной
встрече...

—
Гуйч-дженг... я не знаю, как это точно перевести, — сказала
Джумагуль. — «Гуйч» по-туркменски «сила», «дженг» — бой. Ханджар
учил меня ее приемам...

Они перебрались через глиняную ограду, обогнули какие-то руины. Пока
никакой опасности не было.

Они достали оружие без команды, не сговариваясь: слишком уж удобное
место для засады — вымерший город.

Маша сразу же поняла, к кому они попали.

Карташ обрушился на духа. Завязалась борьба.
—
Ну вот и напоролись, — со злостью сказал Карташ Гриневскому.

—
Пора, — сказал Дангатар.
—
Ну, с аллахом, — пробормотал Гриневский.

СХОДНЯК

Почти нет таких поступков, признавае­
мых людьми преступлением и грехом, кото­
рые государство не совершало бы когда-ни ­
будь, утверждая за собой право их совер­
шать.
Б. А. Кистяковский,
«Государство и личность»

Часть 1
Платина и алюминий
Глава 1
ГОСТИНИЦА ТЮРЕМНОГО ТИПА
14 сентября 200* года, 16.52.
...На первый взгляд это был обыкновенный
гостиничный номер – одноместный, не из дешевых. Не
президентского класса, конечно, однако далеко и не те
апартаменты, кои несчастному командировочному в каком-
нибудь провинциальном «Доме колхозника» приходится
делить на равных правах с клопами, тараканами, ржавой
водой из крана и серыми простынями на безбожно
скрипучей кровати, продавленной телами многочисленных
предшественников.
Здесь
все
было
чистенько,
уютненько
и
пристойненько. Комната метров тридцать квадратных, в
алькове – накрытый цветастым покрывалом сексодром,
прикроватная тумбочка с трогательной вазочкой, в которой
алеет одинокий тюльпанчик – настоящий, не пластмас-
совый,
ковролин,
телевизор
«Эриссон»
вещает
приглушенно что-то там об увлекательной жизни
обитателей морей-океанов, ослепительно белая ванна, а не
какое-нибудь желтое корыто со скворчащим душем, даже
минибар имеет место – предлагая откушать напитков
всевозможных градусности и сладкости. Нормальный,
одним словом, гостиничный номер, совсем как в иных
отелях, стремящихся к европейскому уровню... ежели не
считать некоторых мелочей, поначалу в глаза и не
бросающихся.
Во-первых, обязательный для таких номеров телефон
отсутствовал. Во-вторых, отсутствовала и ручка с
внутренней стороны двери – да и не только ручка, но и

замочная скважина. Дверь представляла собой идеально
гладкую дээспэшную плиту, без выпуклостей, отверстий и
всяческих узоров, пригнанную к косяку столь плотно, что
лезвие ножа не просунешь. И Алексей, сам не зная почему,
голову готов был прозакладывать, что ДСП – это лишь
отделка, внешнее покрытие, бутафория, и что на самом деле
такую дверь не прошибешь и из гранатомета.
Во-вторых, аналогичная ситуация была и с окном –
огромным, почти, во всю стену, идеально чистым, с видом
на таежные сопки... Вот только, опять же, ни шпингалетов,
ни ручек на нем не наблюдалось, и как его открыть, было
напрочь непонятно. Более того: легонько постучав по окну
пальцем, Алексей обнаружил еще две странности: на стук
оно отзывалось отнюдь не привычным стеклянным звуком –
казалось, что стучишь по листу пластика; и потом, стекло
это вибрировало.
Мелко, часто, бесшумно и почти незаметно, однако
ж – вибрировало. В-третьих: под самым потолком в углу
над дверью в номер помещалась некая черная коробочка с
мигающим красным огоньком, наводящая на мысль не
столько о пожарной сигнализации или о датчике движения,
сколько о миниатюрной телекамере особливо если учесть,
что оттуда, из-под потолка, вся комната просматривалась
как на ладони. Из чего следовал вполне логичный вывод:
помимо всего прочего, номер и «жучками» нашпигован не
хуже, чем клопами те же самые апартаментики «Дома
колхозника».
А так, если на все эти странности внимания не
обращать, то жить можно было вполне – если вспомнить те
камеры-одиночки, где они провели последние две недели...
–
Как хорошо, что все мы здесь сегодня собрались... –
пробормотал Алексей, скрутил голову неприлично
крошечной бутылочке «Смирновской» из минибара, винтом
влил себе в рот, зажевал яблочком из вазы на столе, показал
средний палец телекамере и завалился поперек сексодрома.
–
Фу, мон ами, – глядя в окно, поморщилась Маша, –
где ваши манеры?
–
Примерно там же, беспечно ответствовал Алексей,

хрустя яблоком, – где манеры наших весьма гостеприимных
хозяев... Насколько я помню, задерживать подозреваемых
без предъявления обвинения разрешено не более чем не
семьдесят два часа. А мы тут торчим уже... Сколько мы тут
уже торчим, кстати?
–
Двенадцать дней. С копейками, – хмуро сказал
Гриневский. –
Но я оч-чень не уверен, что мы находимся в
гостях многоуважаемых слуг МВД с их семьюдесятью
двумя часами.
–
Ну, это к бабке не ходи, – махнул рукой Алексей. –
Ясное дело, что это не менты... И это хорошо. Однако ж,
что еще больше хорошо, это не бандиты и не друзья нашего
покойного уголовного друга Пугача. Согласны?
Вопрос был чисто риторическим, и никто на него не
ответил. По тому, как в Ашхабаде молчаливые и
сосредоточенные люди в штатском аккуратно и бесшумно
погрузили их, минуя все и всяческие таможенные и
паспортные контроли, на борт самолета (всецело
транспортного снаружи, а изнутри оборудованного
исключительно под пассажирские перевозки) и за каких-то
три часа курсом на северо-восток переправили куда-то
обратно, в места до икоты знакомые – таежные; по
оборудованию недавно покинутых камер-одиночек и этой, с
позволения сказать, «гостиницы» – по одним этим вводным
уже можно было сделать вывод, что оказались они в гостях
у одной из контор. Которой именно из в изобилии
расплодившихся за последнее время – понять сходу было
трудно, но тот факт, что организация сия является насквозь
государственной и достаточно могущественной, сомнению
не подлежал.
Без малого две недели с момента принудительной
переправки в таежные места они провели раздельно, как
уже говорилось, – в одиночных камерах и абсолютно
одинаковых условиях; и это выяснилось только теперь,
когда всех троих наконец-таки собрали вместе в этом
гостиничном номере и они смогли обсудить пережитое.
Там, в камерах, их не допрашивали, не били, не
пытали, не кололи всяческими сыворотками правды.

Напротив: камеры были хоть и крохотными, но опрятными,
с пружинной кроватью, прикроватным столиком и чистым
сортиром в закутке, да и кормили исправно и весьма
сносно – не хуже, по крайней мере, чем в иных офицерских
столовых.
Однако – это были несомненно камеры.
А с другой стороны – не допрашивали и не били.
И вот это последнее пугало больше всего.
Раз в сутки, по утрам после завтрака, появлялась
молчаливая невзрачная барышня в серой форме без знаков
различия, с папочкой в холеной руке, и равнодушно
предлагала письменно рассказать все, что с ними
произошло с момента бунта на зоне под Пармой, – как
можно детальнее и подробнее. Каждый день после завтрака,
блин, появлялась и предлагала. Каждый день! Причем, что
раздражало больше всего, всякий раз принадлежности для
письма оказывались разными – сегодня, скажем, это был
остро отточенный карандаш и стопка писчей бумаги,
завтра – дорогой блокнот и китайский «паркер»,
послезавтра – синий фломастер и лист ватмана калибра
А2... и ни разу сии принадлежности не повторялись. А
описывать приходилось одно и то же. Каждый раз одно и то
же. Ну не издевательство ли?!.
На пятый день заточения Карташ взбунтовался. В
ответ на бесстрастную просьбу приступить к очередным
мемуарам он аккуратнейшим образом отодвинул в сторону
одноразовую шариковую ручку «Bic» и бледно-зеленую,
советскую еще тетрадку в клеточку с изображением
товарища Пушкина на обложке, скрестил руки на груди и
ласково сообщил, что отказывается заниматься всяческой
ерундой до тех самых пор, пока ему не предоставят
официального обвинения, а также свидания с товарищами
по оному обвинению... или хотя бы сведений об их,
товарищах, судьбе. На это барышня пожала плечами, молча
забрала ручку и тетрадку и вышла из камеры.
А некоторое время спустя Карташ обнаружил, что
сортир заперт, причем вроде как изнутри. Алексей крепился
часика три, отказался от обеда... потом не выдержал и,

скрипя зубами от бессилия и унижения, напустил лужу в
углу у двери.
Что ничего не изменило – кроме, разумеется,
камерной атмосферы. Как говорится: а запах!.. Ужин
барышня принесла вовремя, на этот раз, правда, в
сопровождении
команды
поддержки –
группы
немногословных шкафов в камуфляже, кои достаточно
вежливо, но настойчиво воспрепятствовали Карташу
размазать ужин по барышневой мордашке. В результате
ужин оказался на полу, а Карташ в патовой ситуации: ни
пожрать, ни пос...ть. И, что характерно, –
никаких
репрессий за этим не последовало. Ему ясно дали понять: не
хочешь изливать правду в отчетах – не надо. Но и ничего
большего изливать из себя не смей. Равно как и извергать.
И это уже не настораживало. Это уже не пугало.
Это просто бесило.
На следующее утро Алексей сдался и беспрекословно
принялся в очередной раз расписывать их приключения
(перьевой ручкой на криво выдранных листах из детского
альбома для рисования). Пока безмолвные хлопцы деловито
подтирали лужу, а невзрачная коза в сером расставляла
перед ним завтрак (два горячих бутерброда с ветчиной,
сыром и майонезом, чашка растворимого кофе, взбитые
сливки с джемом), он сосредоточенно грыз колпачок ручки
и раздумывал над содержанием очередного отчета. А в чем
еще можно отчитываться-то – в черте какой раз подряд?!
В том, как Алексей Карташ, Петр Гриневский по
кличке Таксист и Маша Топтунова оказались владельцами
двух ящиков платины, добытой самым что ни на есть
незаконнейшим образом, – ящиков, на которые положили
глаз ФСБ и уркаганы во главе с авторитетом Пугачом? Как
Алексей, Маша и Гриневский увезли эту платину в
Туркмению, чтобы перепродать ее и на вырученные бабки
умотать в теплые края? В том, как вместо этого невольно
оказались замешанными в возню вокруг покушения на
Ниязова – и, что характерно, спасли-таки бессменного
президента Туркменистана? И все это – только для того,
чтобы в результате очутиться в застенках непонятно чьего

гестапо?!.1 Так всю их одиссею он уже описывал,
четырежды!..
Но больше всего Карташа нервировала неопре-
деленность. Где они, в чьих лапах оказались, что с Машей и
Таксистом и, в конце концов, что их всех ждет?..
Что их всех ждет выяснилось чуть менее чем через две
недели, когда всех троих наконец-таки собрали вместе – в
месте, которое один в один напоминало бы гостиничный
номер, ежели б не несколько мелочей вроде отсутствия
ручки на двери...
В телевизоре в это время тупоглазая белая акула с
остервенением терзала кусок мяса, источающего облачка
розовой крови. Вокруг меланхолично плавали аквалангисты
и фотографировали акулу с разных ракурсов.На память,
должно быть.
–
Раз, раз, раз, проверка, как слышите, товарищ
майор? – громко сказал Алексей и подмигнул телекамере в
углу над дверью. Повернулся к своим и уже серьезно
спросил:
–
Итак, господа аферисты, ваши соображения по
поводу?
–
Полагаю, следствие по нашему делу закончено, –
подал голос Таксист, развалясь в кресле перед
телевизором. –
Уж коли мы здесь вместе, да еще и в
одноместном номере, стало быть, они уже проверили все
наши отчеты и сделали оргвыводы... И очень скоро огласят
приговор.
–
Расстрелять в ближайшем подвале и похоронить в
общей могиле, – кивнул Алексей.
–
А что, запросто, – спокойно сказал Гриневский. –
Пулю в затылок можно схлопотать и за меньшее...
Стойте-ка...
Он дотянулся до пульта, сделал телевизор погромче.
Дикая природа уступила место смазливой дикторше из
«Вестей», которая тараторила бодренько:
–
...вооруженных столкновений между бандитскими
1 См. романы А. Бушкова «Тайга и зона» и «Ашхабадский вор».

группировками, имевших место в других районах
Шантарска и так же повлекших за собой человеческие
жертвы. Как сообщила нашему корреспонденту Дарья
Шевчук, старший...
–
Беспредел, – сказал Гриневский. –
Опять одно и то
же, –
и переключил канал. По другой программе
хулиганский кот Том азартно гонял по дому мышь по имени
Джерри, круша все на своем пути. Простая бытовуха, одним
словом.
Гриневский убавил звук.
–
А Ниязов? – тихо спросила Маша. –
Ведь если б не
мы, он бы уже давно того... беседовал со своим Аллахом. А
наш с Туркменбаши, насколько я понимаю, пока дружит...
Это нам никак не зачитывается?
–
Вот как раз это можно словить не одну «маслину» в
затылок, а парочку – чтоб уж наверняка... вздохнул
Таксист.
–
Эт-точно, – сказал Карташ. –
Мы, душа моя, как это
ни унизительно звучит, оказались пешками в каких-то
политических игрищах, нас успешно разыграли – и теперь
можно смело убрать с доски. Потому как интереса мы боле
ни для одной сторон не представляем, зато можем ляпнуть
что-нибудь не то кому-нибудь не тому...
–
...Удивительно верно подмечено, – раздалось со
стороны двери. – А кроме того, уже официально объявлено,
что спасение Ниязова есть целиком и полностью заслуга
туркменского Комитета Национальной безопасности, и
никакие посторонние личности в операции участия не
принимали.
Они обернулись.
В какой момент – непонятно, но входная дверь уже
была открыта, причем совершенно бесшумно. А на пороге,
прислонившись к косяку, стоял высоченный престарелый
дядька и с брезгливо-заинтересованным видом, как обычно
смотрят на различных гадов, копошащихся в террариуме,
разглядывал троицу. Дядька был громаден, белокур и
голубоглаз, как викинг, и чем-то неуловимо напоминал
убитого на прииске фээсбэшника Гену. И несмотря на то,

что облачен он был в безупречно вычищенную и
отглаженную серую цивильную пару, чувствовалась, ну вот
чувствовалась в нем белая офицерская кость. Генеральская
как минимум. И Карташ с Таксистом непроизвольно
вскочили чуть ли не во фрунт. Алексей почувствовал
неприятный холодок под ложечкой: это явственно был не
простой опер или, скажем, следак из прокуратуры. Эта была
рыбка покрупнее. Белая акула, не меньше, совсем как
давешняя из телевизора, но, в отличие от той, со взглядом
умным и пронизывающем насквозь, от которого не то что
мороз по коже, а возникает прямо-таки непреодолимое
желание свернуться калачиком и накрыться одеялом с
головой.
–
Стало быть, не было вас на площади Огуз-хана, не
было – и все... – развел он руками.
–
А вот и оглашение приговора... –
пробормотал
Гриневский.
Дядька шагнул в комнату, рывком отодвинул стул от
стола, сел по-хозяйски, поддернув брюки, бросил на
столешницу кожаную папку. Сказал устало, ни на кого не
глядя:
–
Садитесь, соколы, садитесь, не в суде. Разговор у нас
недолгий, но лучше мы будем беседовать сидя. Как свои.
Барышня, миль пардон, но вы тоже извольте-ка присесть.
Не люблю, понимаете ли, когда над душой стоят... Тем
более дама.
Разместились. Карташ и Маша сели на постель,
Гриневский опустился обратно в кресло перед телевизором.
Маша взяла Алексея за руку, крепко сжала. Пальцы ее были
холодными.
Меж тем викинг распахнул папку и вперился в
верхний лист с таким вниманием, будто видел материалы
впервые. Несколько секунд не происходило ничего, даже
казалось, что слышно, как мелко дрожит оконное стекло.
Все молчали.
Наконец дядька проговорил:
–
Итак, что мы имеем? Алексей Карташ, тридцать три
года, старший лейтенант внутренних войск, последнее

место службы – исправительно-трудового учреждения
номер ***, числится пропавшим без вести с двадцать
седьмого июля сего года.
Заключенный Петр Гриневский, тридцать шесть лет,
погоняло Таксист, последнее место отсидки – все то же
исправительно-трудовое учреждение номер ***, находится
в розыске с двадцать седьмого июля сего года... и Мария
Топтунова, дочь начальника исправительно-трудового
учреждения опять же номер ***, числится пропавшей без
вести с двадцать седьмого июля сего года... И – два ящика
платины с нелегального прииска, кои означенные
пропавшие тайком вывезли за пределы Российской
Федерации, – он со злостью папку захлопнул, раздраженно
отодвинул от себя и обвел присутствующих колючим
взглядом водянистых глаз. –
Ну что, графы монте-кристы,
остапы бендеры хреновы, искатели золота инков,
доигрались? – сквозь зубы спросил он. –
Допрыгались, с-
сучьи дети? Деньжат по-легкому срубить захотелось, да?!
–
Простите, а с кем, собственно, имеем честь?..
архивежливо поинтересовался Карташ.
–
Не имеешь чести! – взорвался викинг. –
Ни хера у
тебя чести нет, сопляк!.. Ты хоть понимаешь, старлей, во
что вы ввязались? Понимаешь, сколько статей и законов
нарушили – международных законов, между прочим, твою
мать?!.
–
Что с отцом? – глухо спросила Маша.
–
Мертв ваш отец, –
сбавил обороты блондин. –
Погиб. Еще вопросы?
–
Про адвоката и два телефонных звонка, думаю,
спрашивать не имеет смысла, – буркнул Карташ и был,
ясное дело, проигнорирован.
Том в телевизоре перестал гонять за мышонком,
начались очередные новости.
–
Вопросы
есть,
начальник, –
подал
голос
Гриневский. – Где мы находимся? Что с моей женой? Что с
Дангатаром?.. Что с Джумагуль?
–
А что ждет лично вас, тебя не интересует? – викинг
неспешно выбрал из вазы грушу, фруктовым ножичком

располовинил ее, сочно надкусил. –
Потому как делов вы
натворили выше крыши...
–
Вот пугать только не надо, – перебила Маша, голос
ее дрожал – то ли от злости, то ли от страха. – Если б не мы,
до платины вы бы так и не добрались, а в Туркмении уже
началась бы гражданская война!
–
Действительно,
начальник, –
поморщился
Гриневский, – давай-ка без этой лирики. Чего тебе от нас
надо? Коли мы насквозь виноваты, то оформляй дело и
вызывай конвой. А коли не торопишься, значит зачем-то мы
нужны.
–
А, жить хочется? Компромиссов ищете?
Белобрысый черт докушал грушу, вытер руки
салфеткой.
–
Что ж, хотите без лирики, будет вам без лирики... –
согласился он, неторопливо выудил из папки чистый лист
бумаги, положил перед собой.. –
Нуте-с, что мы имеем на
одной, так сказать, чаше весов? Вооруженное нападение,
кража госимущества, незаявление о преступлении,
несколько убийств, использование летательного аппарата
без лицензии и прочих соответствующих документов,
незаконное проникновение на территорию иностранного
государства, недонесение о готовящемся преступлении,
плюс еще куча подобных мелочей – за такие дела, знаете
ли... Бонни и Клайд, короче, повесились бы от зависти. А
нашенские,
продолжая
аналогию,
коллеги
ихних
фэбээровцев и прочих копов сейчас прямо-таки слюной
исходят от желания вцепиться вам в глотки... И я, со своей
стороны, не вижу никаких оснований для того, чтобы им в
этом желании воспрепятствовать, –
я свою работу
выполнил, вас нашел и доставил обратно, теперь пусть
другие разбираются.
В общем, –
он вздохнул, –
приключение закончилось, товарищи авантюристы. Завтра,
если все будет хорошо, вы, должным образом упакованные,
отправитесь прямиком в ласковые объятия товарища
Бортко. Слыхали о таком? И нехай он сам решает,
подрасстрельные к нему в медвежьи лапки попались
преступнички или всего лишь пожизненные. Потому как

мне вы, признаться, уже порядком надоели...
Повисла тяжелая пауза.
–
А если завтра не все будет хорошо? – наконец
спросил Гриневский.
–
И, кстати, что у нас лежит на второй чаше весов? –
добавил Карташ.
–
На второй... –
усмехнулся викинг, перевернул
чистый лист другой, не менее чистой стороной и
внимательно на него посмотрел. А потом сказал голосом
оракула:
–
Зрю я! Воистину, на второй чаше видится мне
некоторая альтернатива. Для вас. Правда, тума-анненькая.
Призрачная, я бы сказал... Арестованный Карташ, Алексей
свет-Аркадьевич, был абсолютно прав: вы, ребята,
оказались всего лишь пешками в игре больших дяденек.
Пешками, скажу откровенно, продвинувшимися вперед
весьма изрядно, однако, к сожалению для вас, до восьмой
горизонтали так и не дошедшими... Ладно, гражданин
Гриневский просил без лирики. Так что отвечаю на его
вопросы. С Дангатаром Махмудовым, кличка Поджигай,
порядок. После... известных событий Махмудова,
насколько я в курсе, взяли в личную охрану президента
Ниязова. По приказу самого Сапармурата. В чужом тайпе
ему, конечно, придется несладко, но это поначалу – потом, с
его-то способностями и связями, он, разумеется, отвоюет
себе местечко. Что там еще вы хотели знать? Ах да. Мы
находимся в пятидесяти километрах от Байкальска, в одном
уютном местечке, не указанном ни на одной карте, на
которой нет грифа «государственная тайна». Улавливаете?
Такие дела... –
он встал, резко отодвинув стул, подошел к
окну. – Теперь что касается вашей троицы. И вот тут я весь
полон сомнений. Вы для меня – сплошная головная боль...
Как поет один излишне политизированный рок-хрипун: что
же делать с платиной и с вами?.. Честно скажу: я бы с
превеликим удовольствием отдал вас на растерзание
эмвэдэшникам. Но, с другой стороны глядючи, без вашего
участия – вольного или невольного – платина ушла бы так
далеко, что и концов не найти, тут барышня абсолютно

права. Что заставляет задуматься. А во-вторых... Во-
вторых, президент Ниязов, ознакомившись с материалами
следствия, лично просил Москву о снисхождении к трем
идиотам, которые устроили заварушку на площади Огуз-
хана в Ашхабаде. И в подтверждение просьбы...
Он вернулся к столу, достал из папки лист мелованной
бумаги жутко официального вида, брезгливо толкнул через
стол к Карташу.
«Указ
Президента
Туркменистана, –
прочитал Алексей. –
О награждении граждан
России А. А. Карташа, П. И. Гриневского и
М. А. Топтуновой орденом Президента Туркме-
нистана «Garassyz Turkmenistana bolan beyik
soygusi ucin».
За особые заслуги перед нейтральным
государством Туркменистан и его сплоченным
народом наградить граждан России А. А. Кар-
таша, П. И. Гриневского и М. А Топтунову
орденом Президента Туркменистана «Garassyz
Turkmenistana bolan beyik soygusi ucin».
Президент Туркменистана Сапармурат
ТУРКМЕНБАШИ. Подпись, дата».
И все.
Карташ перечитал еще раз. Помотал головой, передал
листок остальным.
–
Вот
такая
вот
фигня,
соколы
вы
мои
орденоносные, – вздохнул викинг. –
Ноу комментс, как
говорится.
–
И? – осторожно поинтересовался Гриневский.
Викинг уселся за стол, сцепил пальцы в замок.
–
И предлагаю я вам послужить родине еще раз.
Поставить точку в этом деле.
Завтра в Москву я отправляю литерный поезд с этой
долбаной платиной. Вы отправитесь с ним. Под конвоем.
Сдадите ящики, и пусть в столице решают, как с вами быть.

Но обещаю: то, что вы помогли моей структуре, вам
зачтется. Будет официальное расследование, но ничего
страшного, обычная бюрократия. Я замолвил за вас
словечко... Ясно?
–
Не очень, – медленно проговорила Маша. –
То есть
мы сами повезем платину?
–
Ага. Вы ее нашли, отбили у уголовников, вы ее и
доставите по назначению... По-моему, логично.
–
А какие гарантии, что ваши московские коллеги не
упекут нас по полной программе? – спросил Гриневский.
–
Господь с вами, какие гарантии?! Никаких гарантий,
кроме слова офицера.
Покойный Гена Голованов выполнял мой приказ,
операция по поиску рудника с самого начала была под моим
контролем, стало быть, вы оказали услугу лично мне.
А я умею быть благодарным. Максимум через две
недели будете свободны, как ветер, включая гражданина
Гриневского, с ксивами и даже кой-какими деньгами...
Карташ и Гриневский переглянулись.
–
А что, у вас есть другие предложения? – ласково
спросил викинг. –
Могу вернуться к первому варианту и
передать вас товарищу Бортко, раз плюнуть, только
скажите...
–
Не надо Бортко, – решил за всех Таксист. –
Едем на
паровозе, начальник.
–
...и на период с двадцать первого по двадцать пятое
сентября эти улицы будут закрыты для движения, – в
наступившей тишине сказала очередная дикторша из
телевизора. –
Как нам стало известно, это связано с
возобновившимися строительными работами на ветке
метрополитена, которая должна соединить левый и правый
берега Шантары...

Глава 2
ПОСТОЙ, ПАРОВОЗ...
15 сентября 200* года, 10.13.
Существует ли в действительности река Потудай или
это плод писательской фантазии? Вопрос из радио-
викторины занимал сейчас Карташа более всего остального.
Вопрос залетел в ухо, когда приемник ненадолго сделали
чуть громче, и теперь река Потудай не давала уму покоя: в
уме она выходила из берегов после многодневных ливневых
дождей, разливалась в половодье, рыбколхозы добывали из
нее бьющуюся в сетях рыбу, из ржавых труб в нее
обрушивались вонючие химикалии, эту хитрую реку
перегораживали плотинами, заставляя ее разливаться и
затапливать деревни, и только шпили церквей торчали над
Потудай...
Потому что, когда перестанешь думать о реке
Потудай, тут же начнешь думать о делах наших скорбных.
И тогда совсем закиснешь.
Таким ли он, Алексей Карташ, мыслил свое
возвращение в родные пенаты – или, говоря понятнее, нах
хаузе? Будем честны перед собой: Карташ вовсе и не
мыслил себе никакого возвращения. Как-то не рисовала
фантазия езду домой, а рисовала она все больше шик и
блеск иноземных отелей, собственные бассейны на
собственных виллах, купленные на честно украденную
платину катера и яхты, «бентли» и «феррари», а также
горнолыжные спуски в Доламитовых Альпах – утеху
беззаботно веселящихся буржуев. Но вместо Доламитовых
Альп и урчания «феррариевского» мотора придется,
похоже, очень и очень долго хлебать баланду, нюхать кирзу
и смотреть на небо сквозь решеточку. А из потенциального
богатея придется переквалифицироваться в реальные
нищие. Ну вот не верил он отчего-то белокурому викингу,
ни на грош не верил, что тот замолвил за них словечко

перед москвичами, – зачем ему? Уже и думать, небось,
забыл о троих искателях приключений на собственные
задницы, вертит дырку под орден. Но не поспоришь же с
конторой...
Ладно, хоть несколько недель побыл миллионером.
Или даже миллиардером? За всеми делами и заботами так и
не перемножили они шестьсот тридцать девять у. е. (то есть
стоимость одной унции платины), на вес драгметалла,
который таскали за собой в зеленых армейских ящиках. Так
до сих пор и неизвестно, чего лишились. А может, даже оно
и к лучшему, что неизвестно?
Карташ вслушался в бормотание вертухайского
приемника на волне «Шантарск 101.4 FM». Там как раз
заглохли визги очередной попсятины и ведущий, вспомнив
о викторине, стал принимать звонки радиослушателей. Но
правильного ответа про Поту-дай никто пока не давал, приз
оставался неразыгранным. Возможно, Карташу так и не
суждено дождаться правильного ответа. Как он понимал,
ехать им предстоит от силы несколько часов.
Вагон им под путешествие, против ожиданий,
предоставили простой, безо всякой хитрой,начинки вроде
камер скрытого наружного наблюдения, вмонтированных в
стены теплушки мониторов, спутниковых антенн и прочих
удумок, коих вполне можно было ожидать от ведомства.
Ничегошеньки даже отдаленно похожего не наблюдалось.
Не считать же, право, хитрой начинкой решетчатую
загородку для перевозимых заключенных, холодную сейчас
печку-буржуйку, стол с лавками из грубых досок да слегка
помятый контейнер в углу, где, как полагал Карташ,
помещается нечто вроде биотуалета. Вот только убедиться в
последнем не суждено – вряд ли поведут их на оправку,
даже если очень приспичит. Прапорщик буркнет в ответ на
просьбу что-нибудь вроде: «Не ведено», «По прибытии», «А
для чего вас перед отъездом водили?», – и беснуйся, тряси
решетку, осыпай проклятьями: все бесполезно. Если и
добьешься чего, так это успокоительного по почкам или
усыпляющего ребром ладони по шее. В чем можно не
сомневаться, так это в том, что солдаты у белобрысого

викинга выучены исполнять приказы начальства. И если
начальством приказано: «Никуда не выпущать!» – то даже
женскому полу скидок не последует.
Вот так и предстоит ехать из пункта «А» до
столичного пункта «Б» трем неудачливым авантюристам с
двумя ящиками платины, тремя караульными солдатами и
одним прапорщиком. А со стороны глядя – например,
выйдя из лесу или из окна придорожного строения, – в
составе рядового товарного поезда катит по просторам
преобычнейшая с виду теплушка. Посторонний глаз
пройдется по ней, не задержится, тем более обе двери
наглухо закрыты на щеколду, щеколда, небось, прикручена
для пущей надежности снаружи проволокой, а то, не
исключено, и вовсе замкнута на замок. И то ли товары в той
теплушке везут, то ли скотину какую, то ли вовсе порожняк
гонят –
поди догадайся со стороны.
По всем
сопроводительным документам, полагал Карташ, вагон
перегоняют порожним. Чтоб ни одна любопытная тварь
вагончиком не заинтересовалась.
Сутки назад трех пленников завели в вагон, где уже
стояли в углу, прижимаясь друг к другу деревянными
боками, многострадальные ящики с платиной, уже
подбитые деревянными колодками, чтобы вдруг не
заходила-загуляла тяжесть по вагону. В этот судьбоносный
момент сами собой придумались два афоризма: «Все мы
вышли из теплушки – в теплушку же и войдем» и «Дважды
не ступить в одну и ту же теплушку». Записывать их, равно
как и произносить вслух, Карташ не стал.
Пленников – за что они, наверное, имеют все
основания благодарить белокурую сволочь – не связали, ни
к чему не приковали, ограничились наручниками. И вот с
этих самых пор пленники уже не могли видеть, что
происходит снаружи, зато слушать могли сколько влезет.
Они слушали и слышали, как вагон взял на буксир
маневровый локомотив, как громыхали, выпуская сцепку в
штатский мир, металлические ворота затерянной в сопках
секретной части. Потом некоторое время ехали в
абсолютной тишине – не иначе, по лесу. А потом

нахлынули шумы, свойственные любой железнодорожной
станции: гудки, лязг и скрежет, грохот проносящихся
составов, перебранки по громкой связи. Их вагон сразу же
прицепили к какому-то попутному грузовому составу, и
этот состав без малейшей задержки был отправлен по
назначению. И шли они по сибирской железке хорошо,
скоро, без длительных остановок. Карташ не мог со
стопроцентной уверенностью утверждать, что караулом
(или правильнее сказать – конвоем?) командует именно
прапорщик, а не капитан или майор. По возрасту он мог
быть даже полковником, правда, это ж как надо полковнику
проштрафиться,
чтобы
его
отправили
со
столь
малопочетной миссией, как вертухайская! А что
физиономия у старшего караула чересчур простецкая и
хитрая, типично прапорщицкая... ну так и порученец
викинга по фамилии Кацуба – вылитый учитель
физкультуры из глухой провинции, а не боец невидимого
фронта... Одет старший караула в камуфляж без знаков
различия, который теоретически может носить хоть
генералиссимус... Тогда почему же все-таки прапорщик?
Потому что солдаты обращаются к своему командиру
«старшина». А так в армии принято обращаться именно к
прапорщикам, и ни к кому другому. Хотя, конечно, в
ведомстве наверняка хитрят на каждом шагу, надо это или
не надо, разводят необъяснимую таинственность на пустом
месте. Полковника запросто выдадут за сержанта, а
лейтенанта – за старшего лейтенанта. Да и сам викинг поди
разбери, кто он по званию на самом деле: то ли генерал, то
ли полкаш...
Не в первый раз Карташ услышал тепловозный гудок.
Чтобы занять мозги, как занимал речкой Потудай, Алексей
прикинул расстояние до локомотива. Ну что тут можно
сказать... разделяет их примерно вагонов восемь. Если
состав стандартной длины, то их теплушка располагается
аккурат в середине состава. «И что это тебе дает?», – сам
себя спросил Карташ. И сам же себе ответил: «Да ни хрена
не дает».
А на этот раз гудок вышел протяженнее прежних,

словно машинист, с каждой секундой все более
раздражаясь, настойчиво сгонял с рельсов неожиданную
помеху – навроде выскочившего на путь и ошалевшего лося
или бредущего по шпалам глуховатого грибника. И сие
обстоятельство Карташа насторожило. Когда на пути
внезапно оказываются глуховатые грибники, равно как и
менее экзотические помехи, эт-то, знаете ли... Алексей
сбросил ноги с лавки на пол.
«И чего тебе дергаться, – продолжил он разговор с
самим собой, – тут есть кому дергаться акромя тебя тому,
кому зарплату за это платят. Вон Таксист, ни о чем не
волнуется, уткнул харю в ладони и медитирует себе, вон
Маша сидит, закрыв глаза, сложив руки на груди, слова не
произнесла с самой посадки, – вот и ты сиди, бывший
старлей Карташ, как примерный правильный зек, кем ты
сейчас, собственно говоря, и являешься...» Алексей кинул
взгляд на прапорщика. Ага, тот тоже насторожился.
Подобрался, скучающее выражение с рожи стерлось,
из вяловато-простецкой рожа сделалась резкой, очерченной,
в ней явственно прорезались волчьи черты. Если он и в
самом деле прапор, то, ежу понятно, не из вороватой
складской или продовольственной братии. Да и солдатики,
судя по тому, как они уловили перемену в настроении
командира и тоже подобрались, имеют за плечами
неплохую выучку...
Гудок не умолкал. Даже Гриневский встрепенулся,
оторвал лицо от ладоней, поднял голову, недоуменно
взглянул на Карташа. А прапор выключил карманный
приемник (как раз в тот момент выключил, когда ведущий
сказал, что так и быть, вот вам правильный ответ про речку
Потудай, раз слушатели все такие тупые)...
И тут гудок стих.
Снова ничто не мешало слушать перестук колес, снова
поезд летел на северо-восток, и машинист не видел причин
оглашать окрестности воплями паровозного ревуна.
Видимо, грибники вернулись в леса, а коровы убрались с
путей на пастбища – короче, все, кажись, нормализовалось.
Тревога должна отпустить, тем паче, что Карташ увидел,

как успокоился старший караула. Но вместо этого Алексей
отчего-то испытал еще большую тревогу. Чутье не желало
успокаиваться, чутье прямо-таки вопило об опасности,
словно унюхало ее сквозь вагонные доски. И, похоже,
только он один о чем-то беспокоился.
Рука старшего караула уже потянулась к приемнику,
чтобы восстановить звучание радиостанции «Шантарск
101.4 FM»: почему бы, собственно, не позволить
солдатикам маленькую вольность – музыку послушать? Чем
навредит?
А тревога, бля, не оставляла. М-да, непонятка......
Все-таки что-то до крайности не правильное было в
этой истории с гудком... вот только что? И более чем не
правильное – опасное. Однако что, скажите на милость, в
своем нынешнем положении он может сделать? Разве что
поделиться опасениями со старшим караула? Ага, конечно,
так он и станет тебя слушать...
–
Эй! – все ж таки позвал Алексей. – Охрана...
–
Отставить беседы! – заученно рявкнул прапор. –
Не то...
Карташа швырнуло спиной на стену, приложило
затылком о доски.
Оглушительным скрежетом заложило уши. Алексей,
валясь со скамьи на пол, взглядом сумел ухватить и
сфотитъ, как летит с лавки, раскинув руки, один из
солдатиков, как, сбитый солдатиком, с лавки грохается об
пол «калашник» и катится по полу термос, из горлышка
которого плещет чай, как прапор, умело падая на бок,
успевает схватиться за ножку стола, чтоб не впечатало в
стену...
Что-то долго и омерзительно трещало над головой,
будто гнут на излом толстую прочную доску и все никак не
могут сломать...
Началось, твою маму...
Какое-то время после резкого торможения состав
продолжал двигаться по инерции. Алексей, оказавшись на
полу, перевернулся на спину, вытянул руки и вцепился в
лавку, наручники больно врезались в запястья. В глазах

после удара затылком об стену плавали радужные круги,
накатила волна тошноты. И эта дурнота помешала ему сразу
разглядеть, что за темный, огромный предмет несется
сквозь вагон в их сторону. Хотя какое, к черту, помешало –
ящик это с платиной сорвало с креплений...
Пусть и готовили вагон к отправке в серьезном
ведомстве, но занимались этим все те же срочники –
лишнюю колодку лень поставить, лишний гвоздь лень
прибить: дескать, чего стараться, куда оно денется, доедет
как милая, не на американских же горках граждане будут
кататься! А вот что вышло – вышло, пожалуй, покруче тех
горок. И тяжеленный ящик отправился в свободное
скольжение. Во фристайл, бляха-муха. Потом поезд
окончательно встал. Последним толчком руки Карташа все-
таки оторвало от лавки, и напоследок старшего лейтенанта
еще разок хорошенько вмазало в стену вагона. Этой же
последней, агонической судорогой состава платиновый
ящик бросило на решетку, огораживающую арестантский
закуток.
При этом две мысли одновременно вспыхнули в мозгу
Карташа: «Ящик разлетится в щепы» и «Вдруг им вышибет
решетку». Сразу представилось, как рассыпается платина,
как по вагону катятся маленькие тускло-серые комки, столь
мало напоминающие классическое сокровище... Однако
гребаный ящик выдержал испытание решеткой, хрустнул,
вздрогнул и не развалился. Все ж таки умеют еще делать
для армии.
Решетка тоже устояла.
И наступило затишье. В результате всех этих передряг
вагон слегка накренило – видимо, передняя колесная пара
соскочила с рельсов. Кто-то может сказать: «Ну и плевать,
могло быть значительно хуже, еще легко отделались».
Однако у старлея Карташа на этот счет имелось
особое мнение, и заключалось оно в следующем:
отделались ровно тем, чем и должны были отделаться – по
замыслу неких теоретиков. Вот разве что сорвавшийся и
загулявший сам по себе платиновый ящик в планы
теоретиков входить никак не мог.

Карташ поднялся с пола, ощущая в голове гудение,
какое бывает наутро после вчерашнего, оглядел теплушку, а
в первую очередь посмотрел, как там Маша. Машка сидела
на полу, живая и невредимая... И хохотала. Ясный хрен:
бабья истерика, что ж еще...
Прапорщик же, стоя на широко расставленных ногах и
в правой руке сжимая «Макаров», левой выдирал из
бокового кармана камуфляжной куртки рацию. Солдаты
поднимались, подбирали оружие, потирали ушибленные
места. Шмякнулся об пол карманный приемник товарища
прапорщика. Невезение электроники на глазах Карташа
усугубил солдатский сапог, со смачным хрустом
додавивший вещицу. Поди, на роду написано не узнать
Карташу сегодня про Потудай...
–
Ну и что это было, начальник? – подошел,
прихрамывая, Гриневский.
–
По-моему, Таксист, нас сейчас будут грабить. Как в
лучших традициях фильмов про ковбоев и почтовые
дилижансы, – сказал Карташ. – Хотя, конечно, я – человек, а
значит, могу и ошибаться.
Все еще могло оказаться случайным совпадением. Но
Алексею история виделась так: машинист углядел на путях
каких-то людей, тут же дал предупредительный гудок, а
поскольку люди на сигнал не реагировали, гудок затянулся
надолго.
Видимо, некие постановщики сознательно обращали
внимание машиниста на определенное место, чтобы тот был
готов к экстренному торможению. В планы неизвестных
тактиков никак не входила серьезная катастрофа – ведь при
слишком резком торможении поезд мог капитально сойти с
рельсов, вагоны могли перевернуться, скатиться по насыпи,
а цистерны с горюче-смазочными веществами при этом еще
и имеют обыкновение взрываться. Заложенный заряд
разметал рельсы по пути следования поезда, машинист
вовремя
затормозил,
остановился
аккурат
перед
поврежденным участкам. Зачем, спрашивается, нужны
такие сложности? Да так для того нужны, чтобы
притаившиеся в засаде хлопцы смогли бы из засады

выскочить и быстренько добраться до цели. И крайне
сомнительно, что охота затеяна на иную дичь, что среди
вагонов товарного поезда имеется более лакомый кусок,
чем два ящика с платиной...
Глава 3
ТАМ, ГДЕ ТЕЧЕТ ПОТУДАЙ
15 сентября 200* года, 15.26.
Похоже, точно так же полагал и старший караула.
Сейчас он, втопив кнопку на рации, сыпал в эфир кодовыми
фразами: «Ситуация семнадцать бис! Повторяю: ситуация
семнадцать бис! „Акрил“ просит салют, повторяю, „Акрил“
просит салют!»
–
Эй, начальник! – заорал Гриневский. – Открывай, на
хрен! Хочешь, чтоб нас здесь как курей почикали?
На призывы Таксиста прапор внимания не обратил. «И
не обратит, – понял Алексей. –
Он-то уверен, что это наши
дружки нагрянули...» Закончив с рацией, прапор уже
отдавал распоряжения подчиненным:
–
Любая
попытка
сдвинуть дверь
считается
нападением! Огонь открывать без предупреждения, бить на
поражение!..
Пока, правда, было тихо. Никто двери не отодвигал,
подозрительных звуков снаружи не доносилось.
Старший караула наверняка знал, как можно изнутри
открыть дверь теплушки, которая вроде бы наглухо заперта
снаружи, – ясно, что такая возможность предусмотрена на
всякий пожарный случай (в том числе и на случай пожара
реального). Типа, под дверную щеколду заложен заряд,
который приводится в действие радиосигналом и который
снесет запор к чертовой матери, назрей в том
необходимость. Но делать этого прапор, разумеется, не
станет – зачем самим открывать доступ противнику и

подставляться под выстрелы? Гораздо разумнее в
создавшемся
положении
выжидать до последнего
момента...
А Гриневский никак не желал мириться с положением:
–
Открывай, начальник! Слышь, старшой, швырни
хотя бы ключи от браслетов!..
Карташ подсел к Маше – та уже справилась с
истерикой, пришла в себя.
–
Похоже, влипли, – сказал Алексей.
–
Похоже, с нами по-другому и не бывает, – она
нервно хохотнула.
–
Булавка есть?
–
Хочешь наручники снять?
–
Попробую.
Если бравые казаки-разбойники в курсе того, на чей
караул нарвались, и, стало быть, врубаются, какой отпор им
дадут, то нас заваруха ждет серьезная.
Или все-таки случайности в этом мире существуют и с
составом
действительно
приключилась
заурядная
железнодорожная неприятность?..
–
Булавки нет, есть иголка.
–
Давай.
Послышалось ему, как шуршит щебень под чьими-то
ногами или показалось?
Впрочем, если и шуршит, то это может быть кто-то из
тепловозной бригады, бегущий вдоль состава. Алексей
обернулся, чтобы посмотреть на реакцию старшего
караула...
И в этот самый момент случилось.
Нет, дверь теплушки не отъехала в сторону и не
разлетелась в щепы. Дверь вздрогнула, будто в нее
шарахнули тараном, донеслись приглушенные, похожие на
петардные, разрывы, и в обрамлении белого дыма внутрь
вагона ввалился квадратный кусок двери. «Кумулятивные
заряды малой мощности, – отстучало у Карташа в мозгу. –
Скорее всего, пластит. И как аккуратненько сработали,
уроды...»
–
Огонь!!! – это заорал прапорщик, вскидывая

«Макаров»...
Черт его знает, почему Алексей закрыл глаза за
мгновение до первой вспышки. Не иначе, в очередной раз
сработало чутье.
Не раз Карташ пытался уяснить для себя, что есть на
самом деле это пресловутое чутье. Возможности разума
ограничены. За считанные мгновения рассудок не в
состоянии адекватно оценить ситуацию, не в состоянии
просчитать огромное количество вариантов и выбрать
единственно верный... Но успевает интуиция. Это потом,
задним числом понимаешь, почему вдруг рефлексы
сработали именно так, а не иначе. Вот, например, сейчас.
Скрупулезнейше спланированная, тщательно выверенная
операция, о чем нетрудно догадаться по ее началу, где
нападавшая сторона вряд ли испытывает недостаток в
техническом оснащении и явно имеет представление о
приеме, который их ожидает в вагоне, – о приеме, который
грозит перерасти в непредсказуемый, затяжной бой. И как в
таком случае действовать нападающей стороне, чтобы
самим избежать потерь и не застрять у вагона до тех пор,
пока к обороняющимся не подоспеет подмога? Газ или
шоковые гранаты. Вот такой просчет мог сделать бы разум,
будь у него время. Но времени не было, и разум
бездействовал, передоверив работу интуиции. И этот чертов
биокомпьютер справился. Да надо каждый день хвалу
возносить этому дару, совмещающему дарованные
природой возможности и память ушедших предков, холить
его и лелеять! Нужно только научиться его включать, или,
вернее сказать, научиться не препятствовать его
включению – и нюх вытащит из любых передряг...
Короче, повинуясь безотчетному порыву, Карташ
зажмурил глаза – за мгновение до того, как в вагой залетела
первая световая граната.
Впервые в жизни Алексей испытал на себе
поражающее воздействие шоковых гранат, хотя испытал и
не в полной мере. Однако вполне хватило и того, что он
хватанул. Даже сквозь сомкнутые веки обожгла глаза
невыносимой яркости вспышка, просочилась-таки сквозь

тонкую кожу век, достав, казалось, до самого мозга. А что ж
тогда творилось с остальными, которые глаза не прикрыли!
И если еще учесть, что полыхнуло в сумрачном
помещении...
Ничуть не играя, Алексей завалился на пол,
ошарашенный, на миг потерявший контроль над собой, как
бывает с боксерами, которые пропускают сильный
акцентированный удар. Но все же Алексей не потерял
сознания... думается, в отличие от всех остальных, кто был
в вагоне. И падая, подумал, что было бы совсем здорово,
если б он вовремя повернулся к вспышке спиной. Но нельзя
же требовать от чутья столь многого...
Едва коснувшись пола, он услышал топот ног по
доскам настила. Команд типа:
«Бери того, хватай этого, заходи, обыскивай», –
слышно не было, нападавшие действовали молча, видимо,
знали, что и как им делать, видимо, были хорошо
проинструктированы.
Зазвенели ключи, щелкнул отпираемый замок
решетчатой загородки. Алексей осторожно, самую малость
приоткрыл глаза и увидел фигуры все в том же камуфляже,
натянутые на лица шерстяные маски с прорезями для глаз.
По вагону шарились примерно с десяток бойцов,
вооруженных
главным
образом
короткоствольными
автоматами. Некоторые из них сейчас склонились над
распростертыми караульными. Алексей вновь закрыл глаза,
потому что все равно уже ничего не мог разобрать из-за
ручьями хлынувших слез.
До поры до времени Карташ почел за лучшее
притвориться бревном. В случае чего, то есть возникни
действительно серьезная надобность в действии, эффект
внезапности останется за ним. Хотя, конечно, дергаться
надо, если только уж совсем припечет. Потому как
безоружным, с обраслеченными руками переть на взвод
откормленных, несомненно подготовленных бойцов – это
даже не авантюра, это уже из серии голой пяткой против
сабли или польского варианта «конница против танков»...
Рядом заскрипели доски, Карташ опять приоткрыл

глаза и увидел совсем близко от себя высокие шнурованные
ботинки. Напрягся. Хотели бы их уничтожить любой ценой,
не возились бы с шоковыми гранатами, забросали бы
простыми. Но кто их разберет, этих незваных граждан.
Может, им как раз позарез необходимо горла жертвам
перерезать, может, господами налетчиками задумана
инсценировка, для которой нужны лишь определенным
образом убиенные жмуры. Если раздастся характерный
звук, с которым нож выходит из ножен, подсечь
ближайшего, вырвать автомат, ну и... и, по крайней мере,
постараться захватить с собой в Валгаллу побольше врагов.
Убивать не стали. Карташа рывком подняли, усадили,
придерживая, надели на голову плотный полотняный
мешок, слегка припахивающий табаком. Стянули горловину
шнуром. «Мешок – это хорошо, подумал Карташ. –
Мешок – это значит куда-то повезут, мешок – это не для
того, чтобы выволочь из вагона и расстрелять».
И Алексей оказался прав. Из вагона выволокли, но не
расстреляли – заместо расстрела погрузили в грузовик.
Карташ продолжал прикидываться беспомощным, поэтому
его именно что погрузили: одни подняли, другие приняли и
втащили наверх, ухватив за шкирятник, волоком протащили
по доскам кузова и оставили лежать на груде ветоши
переднего борта. Судя по размерам кузова и по мощному
тарахтению движка, Карташ оказался в армейском «бэмсе»
или в чем-то аналогичном. А совсем рядом тарахтел еще
один грузовик.
Карташ вдруг услышал голос Гриневского – Таксист,
очухавшись и обнаружив на голове мешок, видимо, взвился,
задергался в чужих захватах. Уперся, не давая себя тащить.
И почем зря поливал пленителей:
–
Суки! Козлы вонючие, лидеры гнойные! Петушня
долбаная!
–
Лягается, гад!
За частоколом этих криков Карташу удалось
расслышать чеканную команду:
–
Укол ему. Быстро.
И спустя несколько мгновений крики Таксиста стихли.

Эти незванно нагрянувшие ребятки явно не намерены были
добиваться своего уговорами да ласками, а также попусту
терять время. Да и подготовились к операции они
основательно, что невольно вызывало уважение к
организации, кою они представляли, будь то истинные
хозяева прииска, оргпреступность, конкуренты викинга али
еще какая сила. Но всяко это не коллеги перекинувшегося
Пугача: не та, понимаете ли, высота полета у «уголков», не
тот «эшелон», как говорят летчики, – ну не стали бы
«угловые» кумулятив применять и спецукольчики делать...
Хотя, по нынешнем-то временам, всяко бывает...
А потом Карташ вновь услышал все тот же голос, что
допрежь давал команду на укол. Сейчас этот голос
увещевал. И нетрудно было догадаться, кого именно. Не
своих же подчиненных, не караульных же. Ха, стал бы он
тратить на них время! Значит, пришла в себя и Машка. Ага!
Подтверждением тому стал Машин голос.
Правда, из ее слов Карташ разобрал всего пару-
тройку, малоинформативных, зато выразительных, кои, как
считается, барышням употреблять вроде бы не положено.
Диалог, состоявшийся между неизвестным атаманом
налетчиков и Машей, можно было угадать без большого
мыслительного труда. Удовлетворенное: «Вижу, очухалась,
девочка. Лежи тихо, и все обойдется». В ответ – нечто
яростное: кое-что по поводу сексуальной жизни атамановой
матушки с престарелыми четвероногими представителями
семейства псовых обоего пола. Преспокойно-вежливое
возражение:
«Тоже
желаете
несколько
„кубиков“
успокоительного?» И тэ дэ, и тэ пэ... В конце концов
Машка взяла себя в руки, успокоилась без всяких уколов и
притихла.
Похоже, атаман умел говорить веско. По обе стороны
Карташа разместили два тела – одно бесчувственное и одно
явственно женское. Гриневский и Маша.
Прикидываться дальше никакого смысла не имело,
Алексей застонал, пошевелился, изображая отходняк и
приближая голову поближе к боевой подруге. Спросил

шепотом:
–
Ты как?
–
Потрясающе, – негромко ответила боевая подруга. –
Вот только, знаешь ли, надоело малость по пленам-то
мотаться...
Донесся незнакомый равнодушный голос:
–
Молчать. Плохо будет.
И настолько буднично это было сказано, что как-то не
возникло никаких сомнений: обязательно будет и
обязательно плохо.
Громыхнул закрываемый задний борт, завелся мотор.
Тронулись, наконец. Куда подавались прапорщик и его
подчиненные, так и осталось загадкой. Может, сложены
штабелем во втором грузовике?..
Ехали молча, покачиваясь из стороны в стороны,
изредка взрыкивал движок, преодолевая наиболее крутые
склоны. Бойцы из армии черномасочников песен не пели,
анекдоты не травили, начальству косточки не перемывали.
Сидели тихо, как мыши. Вышколенно сидели, в общем.
Считать километры смысла не было никакого – сибирские
стежки-дорожки порой столь извилисты и серпантинисты,
что протрястись можно несколько часов, хотя по прямой
выйдет минут тридцать... вот только кто ж ломанет
напрямик, через тайгу-то...
Иголку, полученную от Маши, Карташ, между
прочим, не выронил. Сперва сжимал пальцами, потом
воткнул в рукав. Идею отомкнуть наручники он не
оставлял, но не заниматься же этим на глазах у конвоя!
Могут не так понять.
Поэтому сперва требовалось повернуться, спрятать
руки от посторонних глаз и поработать над замком. А вот
что он станет делать, после того как отомкнет наручники,
Карташ понятия не имел. Однако ж гораздо лучше строить
планы, имея руки несвязанными, не правда ли? Сразу
образуется возможностей намного больше прежнего.
Но стоило Карташу чуть пошевелиться, как он
незамедлительно получил под дых. Двинули ему деловито,
точно, но без всякого садистского удовольствия, лишь по

обязанности. Так же и пристрелят его, в случае чего: без
пылающих ненавистью взглядов, без прочувствованных
прощальных речей, по одной лишь нелегкой обязанности.
–
Лежать
смирно.
Последнее
предупреждение,
услышал Карташ. – Потом укол.
Дались им эти уколы. Лепилы, что ли? На поезд
напало бандитское подразделение докторов и санитаров?
И ничего другого теперь не оставалось, кроме как
думать... Однако все думы баранами упирались в надежно
запертые ворота вопросов: кто, куда и зачем? И на все три
вопроса выпадал один и тот же ответ: хрен его знает. А был
еще вопрос-мастер, который, как золотой ключик, способен
отворить потайные дверцы многих предыдущих и
последующих вопросов: почему никого из них не убрали!
И действительно – почему?
Казалось бы, забирай платину, радуйся редкостного
навара улову, тащи его скорее в закрома, а свидетелей – в
расход, ну зачем нужна эта обуза?.. Карташу виделось лишь
одно объяснение. Тем ребятам, что спланировали и
осуществили нападение на поезд, известно кое-что, в общих
чертах, о похождениях их бравой троицы. И теперь
понадобились подробности. Вряд ли они, заполучив
платину, закончат свою деятельность, расползутся,
разъедутся по курортам на вечный отдых. Немного
поживившись, чуть пополнив стратегический запас,
ребятки, скорее всего, продолжат свой совместный
трудовой путь, в связи с чем им крайне любопытны всякие
разные
новые
варианты
приложения еще более
окрепнувших сил. В частности: почему бы им не
попробовать сунуться в Туркменистан – с его нарко-
тропами и припахивающим нефтью выходом к Каспию?
При такой перспективе туркменские рассказы некоего
Карташа со компания придутся как нельзя кстати.
Думается, немало всего полезного для себя стратег
преступных операций может выкачать из их бедовых
головушек про туркменские дела... Да и не только, к слову
говоря, про туркменские! Есть за что уцепиться тому
стратегу, есть от чего оттолкнуться, выстраивая новую игру.

И других причин оставлять их в живых Карташ не
видел.
Тогда что у нас получается? А то получается, что
после откровенных бесед с представителями штаба
нападавших (увы, Карташ прекрасно отдавал себе отчет в
том, что не будут с ними деликатничать, не будут
психологию разводить, сигаретками угощать и кофиями-
какавами поить) они все трое станут ну совсем никому не
интересны. Как всяким там книжно-киношным вурдалакам
сразу становятся неинтересны их жертвы, едва только
вурдалаки высосут из них всю кровушку до дна. А ведь
информация – та же кровь. Кровь современного мира, как
сказал один деятель, правда, по другому поводу. Карташу
пришел в голову образ, наглядно и точно иллюстрирующий
их нынешнее незавидное положение.
В беззаботные московские годы Алексей частенько
поигрывал в компьютерные игры. Причем подобным
образом он развлекал себя не где-нибудь еще, а на
государственной службе. Что ж поделать, если служба
выпала такая! А пребывал он тогда в комиссии по контролю
за исполнением наказаний при МВД, и между
инспекторскими поездками по регионам делать ему, по
совести говоря, было совершенно нечего. Да, конечно,
приходилось изображать дело, куда денешься, есть
неписаные правила. Между прочим, изображать занятость –
это тоже своего рода искусство. Кому-то это здорово
удавалось. Были даже искренне восхищавшие Карташа
виртуозы, которые целыми днями носились по коридорам в
пене и мыле, с высунутыми языками, на все обращения
отмахиваясь: «некогда, друг», – и начальство всегда ставило
их в пример: «Нечем заняться, говоришь? А ты посмотри на
Пупкина, поучись у него, хорошему сотруднику всегда есть
чем заняться, если и представлять кого к внеочередному, то
его, трудягу Пупкина, а не вас, бездельников». И ведь даже
твердо знаешь, что Пупкин ничем не занят, бездельник
каких поискать, а посмотришь на его потный лоб,
заглянешь в его честные глаза и ведь веришь, веришь ему!
Таких людей, пожалуй, и премиями можно награждать за

талантливую актерскую работу.
Ну так вот, во всяких компьютерных играх-стрелялках
виртуальные герои то и дело оказывались в помещениях,
где крутятся агромадные жернова или опускаются-
поднимаются чудовищные прессы. Проскочишь между
жерновов, да еще когда нельзя застаиваться на одном месте,
иначе под тобой проваливается пол, и виртуальный
кислород на исходе, получишь свой маленький приз,
доберешься до артефакта или до аптечки с запасом новых
жизней. Шаг влево, шаг вправо – и ты размолот жерновом,
экран затапливает красный цвет, все начинай сначала.
Сейчас они трое оказались точь-в-точь в положении тех
компьютерных героев: три маленькие человеческие
фигурки среди гигантских, бешено вращающихся жерновов,
они вынуждены пробираться между жерновами, которые их
перемелют и не подавятся.
И пол действительно проваливается Под ногами.
Только у них по одной жизни на брата, а не по сто, как у
героев стрелялок. И вовсе не бесспорный факт, что, избежав
жерновов, ты получишь в награду хоть какой-нибудь
завалящий артефакт...
Смурные рассуждения были прерваны прибытием на
место. Грузовики мягко притормозили, утихли моторы. С
шумом отвалился задний борт, и Карташа без особых
церемоний, но и без грубости потрясли за плечо:
–
Подъем. На выход.
Карташ нетвердо встал за ноги; заботливо
придерживаемый под локоть.
–
Вперед. Осторожно, переступаем, –
руководил
невидимый провожатый. – Стоп. Прыгай.
Карташ прыгнул, под ногами зашуршала трава. С
головы сорвали мешок, полуденное солнце ослепило на
мгновенье.
Выгрузили их на краю небольшой полянки посреди
тайги, и почти всю полянку занимал своей тушкой «Ка-26».
Вертолет. И именно в этот момент Алексея посетила
чертовски тоскливая мысль, которая должна была появиться
значительно раньше: что ж это за ребятки, которые поперли

против серьезного ведомства белокурой сволочи? Или
уверены, что история с ограблением поезда никогда не
всплывет, или...
И вот это второе «или» было жуть насколько
неприятным. Как зубная боль.
Молча загрузились в вертолет, молча взлетели, взяв
курс на север. Не к Шантарску, и уж тем более не к
Москве...
–
Один вопрос, –
сказал Алексей командиру
налетчиков. –
Река Потудай. Существует такая на самом
деле или нет?
Карташ думал, что получит тычок или «заткнись».
–
Ты придурок, да? – участливо спросил атаман.
–
Если она все-таки существует, я обязательно
побываю на ней. Эт-то я тебе обещаю, – устало проговорил
Карташ.
После чего им на головы вновь натянули воняющие
табаком мешки.
Глава 4
ВОЛШЕБНИК АЛЮМИНИЕВОГО ГОРОДА
15 сентября 200* года, 17.04.
Предположим, ему бы удалось незаметно скинуть
наручники. И дальше что?
Незаметно стянуть с головы мешок, мягко говоря,
посложнее. Поэтому мешок пришлось бы с головы сдирать,
стараясь проделать это с максимальной быстротой.
При этом, дабы задумка увенчалась сокрушительным
успехом, вертухаи, словно сговорившись, должны были
отвернуться и некоторое время потаращиться в другую
сторону. Вот тогда Карташ мог бы рассчитывать на то, что
вырвет из непутевых конвоирских рук автомат, оглушит
одного, вырубит второго, заставит положить оружие на пол

третьего, – короче, овладеет ситуацией.
Хотя и припомнился Карташу некий штатовский
фильм, где герой на «ура» выпутывается из точь-в-точь
такого же положения, и дело там тоже вроде бы происходит
в вертолете (киношные охранники, помнится, столбенеют
от изумления, когда герой вдруг сказочным образом
освобождается от «браслетов», и позволяют разделаться с
собой, как со щенками). Однако, чтобы все сложилось так
красиво, вертухаи должны быть родом из Голливуда. Ну а
эти ребятки, грамотно, без дилетантской суеты взявшие
вагон, никак не производят впечатление законченных
валенков, у которых отвиснут челюсти и безвольно
опустятся руки, если вдруг арестант выкинет некий
нежданный фокус.
Поэтому Карташ не стал в вертолете разыгрывать свой
единственный козырь. А на руках у него, если прибегнуть к
карточной терминологии, после раздачи застряла всего
лишь козырная двойка, и более ничего. Коли уж рисковать
на мизере, то следовало подождать, когда образуется более
подходящий расклад...
Но и дальше ничего подходящего не сложилось. Где-
то через час лета вертолет наконец приземлился, пленников
выгрузили и пересадили в новый транспорт. Да, путь-дорога
выходила длинной. «Теперь не хватает лишь прогулки на
катере по рекам и озерам. Или еще лучше – на подлодке. А
потом, для полноты картины, следовало бы проехаться в
метро или на землеройной машине», такие вот ироничные
мысли посетили Карташа, когда ему велели сперва
нагнуться, потом забираться внутрь.
Новым транспортом для Алексея стал автомобиль,
оборудованный для перевозки арестованных: салон надвое
делит решетчатая перегородка, задние дверцы изнутри хрен
откроешь. Но это точно был не милицейский «уазик»
(любимую ментовскую тачку распознаешь и с накрепко
завязанными
глазами,
по
одному
только запаху
распознаешь, не говоря уж про прочие доступные
ощущения), тут же усе осчусчения (и мотор работает
бесшумно, и заду мягко) наводили на мысль об

автомобильном изделии импортного производства, о чем-то
типа «форда». И где у нас бедные госслужбы на таких
гоняют помимо Москвы? Уж не в Сибири точно. Ну а
службам частным подобные, привлекающие внимание,
машины вроде бы как и вовсе ни к чему.
Частные службы чего надо в багажниках перевезут
или в фургонах.
Следом за Карташем на заднее сиденье забрался кто-
то из конвоиров. Так и поехали. Где Маша и Гриневский,
оставалось лишь гадать, а в эту машину Карташа
определили одного, как кума королю. По этому поводу у
Алексея образовалось две версии: или каждому пленнику
выделили по автомобилю, заранее подогнав их к
вертолетной площадке, или Карташа принимают за
главного. А поскольку разобраться в том, какая версия
правдива, или не правдивы обе, не представлялось никакой
возможности, то Карташ просто ехал себе, куда везли.
Правда, разве что, спросил у конвоира, что сидел рядом: «А
где остальные?». Так сказать, катнул пробный шар, но в
качестве ответа получил лениво процеженное сквозь зубы:
«Без разговоров», – и легкий, профилактического характера
тычок в бок. «Ладно, – подумал Карташ, – пока поплаваем
по вашему течению, поглядим, куда вынесет».
Минут десять или около того ехали по очень ровной
дороге. Последнему обстоятельству Карташ нешуточно
удивился: «Это ж где у нас такие автобаны? Чистая
Германия, е-мое! Хоть бы раз, хоть бы одни колесом в
выбоину угодили, хоть бы тряхануло разок...» Да, чем
дальше, тем становилось все страньше и страньше. Машины
чудные, дороги нероссийские...
Тачка остановилась, Карташа дернули за рукав: «На
выход». Алексей выбрался наружу, его притормозили
ладонью: «Стоять, ждать».
«А ведь этот конвоир – определенно военный человек,
действующий или бывший, – отметил про себя Карташ. –
Уж больно по-военному четок во всем...»
Странная смесь намешалась. Еще вот и плитка... Да,
под ногами Карташ чувствовал не асфальт, не песок, не

гравий, а чуть выпуклую поверхность... ага, вот и зазор. Да,
определенно плитка. Теперь неплохо было бы определить,
какой она формы. Алексей провел ребром ботинка, нащупал
паз между плитками, провел по нему. Рядом хмыкнул
охранник – старания пленника не прошли незамеченными.
«Хмыкай, хмыкай, – со злостью подумал Карташ. –
Посмотрел бы я, что б ты делал на моем месте. Голову
готов прозакладывать, что ни хрена б не делал. Стоял бы
истуканом, с пустой башкой и поникшими ушами,
дожидаясь указаний».
Пригодится не пригодится, а что есть, то я и собираю.
Может, и херня, а может, именно эта информация как раз и
понадобится. Так вот, касаемо плитки. Плитку кладут в
центре крупных городов, вроде Шантарска, но ложут ее и
богатые буратины во дворах своих особняков. На городских
улицах кладут плитку прямоугольной формы, видимо,
дешевше стоит, а у буржуев, выделывающихся друг перед
другом и не жалеющим на это бабок, плитка формы
шестиугольной. И тута, то бишь под моими ногами, она
тоже шестиугольна. Так что, скорее всего, мы торчим во
дворе частного особняка. Может это быть окраиной
Шантарска? А почему бы и нет?.. По характерному
электронному писку Карташ догадался, что неподалеку кто-
то тычет кнопки телефона. И верно.
–
Это я, – услышал Карташ. – Здесь. Да, да... Куда их?
Голос принадлежал тому человечку, что командовал
захватом на железной дороге и которого Карташ окрестил
про себя «старшой».
Последовала пауза. Старшой выслушивал указания,
исходящие, надо так полагать, от еще более старшого в
ихней иерархии. Разумеется, реплики телефонного
собеседника Карташ не разобрал.
–
Он что, хочет, чтоб прямо туда? – в голосе старшого
явственно прозвучало удивление. – Скажи ему...
И осекся. Видимо, ему напомнили, что твое дело
исполнять приказы, а не обсуждать их, потому что старшой,
тяжело вздохнув, произнес:
–
Да, да понятно. Есть. Сейчас доставим.

«Ну, ну, – мысленно отреагировал Карташ. – Опять из
серии „страньше и страньше“. Вот еще и доставить нас
повелели в некое место, которое поразило нашего бывалого
вертухая. Сдается, что нас ждут неслабые сюрпризы и
открытия...» Их повели. Именно «их», а не его одного.
Сперва Карташ услышал Машин голос – дочь Хозяина
требовала снять с нее «эту сраную тряпку» и сие требование
приправляла эпитетами повышенной, так сказать, сочности,
особенно прохаживаясь по мужским достоинствам
«мудаков, к которым ее угораздило попасть». Правда,
ничего она в результате не добилась, кроме окриков:
«Молчать! Марш вперед!» А когда их повели, Алексей
среди шагов признал и пришаркивающую походку
Гриневского – Таксист шел прямо за Карташем.
Ввели
их
в
некое
помещение.
Хлопали
многочисленные
двери,
откуда-то
донесся
явно
телевизионный дикторский бубнеж, что-то там про выборы
и Путина.
Раздался многоголосый женский смех. «Ага, место
обитаемое. На преддверие тюряги смахивает мало, – ввиду
отсутствия других занятий Карташ вслушивался в
обстановку. – Мало это смахивает и на частный особняк: уж
больно много обитателей по нему шастает. Так что же это
такое может быть! Л-любопытно...» А потом стало еще
любопытнее. Пленников запустили в дверь, за которой их
встретили и вовсе уж необычные звуки, а именно –
ритмичные хлесткие удары, предваряемые сильными
выдохами. Эти монотонные «тумс, тумс» прекратились,
едва пленников остановили, выстроив в ряд.
–
А, привел!
Голос показался Карташу смутно знакомым.
–
Ты их так в мешках и волок, что ли, через все
долины и взгорья? Ну ты даешь! Иногда я с тебя удивляюсь.
Любишь воротить секретность где ни попадя.
Давай-ка, в общем, снимай с них бурдюки, а то они у
тебя стоят, словно висельники.
Наконец-то опостылевший мешок сняли. В нос,
привыкший за последние часы к духману мешковины и

табака, ударил сильный запах мужского пота и кожи. Оно и
неудивительно – «прозрев», Карташ обнаружил, что они
находятся в спортзале.
Посреди зала возвышался боксерский ринг, откуда
доставленных пленников внимательно рассматривал,
облокотясь на угловую стойку, человек в боксерских
перчатках. За ним рисовался еще один спортсмен, у коего
на руках были плоские кожаные краги для отработки
ударов. Ну и в самом зале, где по всем углам висели
боксерские «груши», хватало народу. В основном лица
мужескаго полу, из которых большинство сидело на лавках,
трепалось друг с другом и с лицами полу женскаго, кто-то
работал с грушами, кто-то тягал штанги и «блины» в
дальнем углу зала, кто-то прыгал со скакалкой. Кстати,
хватало и дверей, одна из которых была открыта,
показывая, что за ней находится тренажерный зал.
–
Вот они, значит, какие, герои нации, – сказал,
улыбаясь и не жалеючи для этого рта, человек в боксерских
перчатках.
Н-да-а... Недаром голос показался Алексею смутно
знакомым. Конечно, ожидать приходилось всего чего
угодно, однако Карташ искренне и глубоко офонарел,
увидев перед собой именно этого товарища. Ну вот этот-то
хрен тут с какого боку?!
Короче, сего гражданина Карташ знал. А кто его в
Шантарской губернии не знает, скажите на милость?! Да и
по России мало найдется людей, никогда не слышавших об
этом человеке и хотя бы раз не видевших это лицо. Правда,
что называется, вживую и, уж тем более, вблизи лицезреть
его доводилось немногим, но вот на общероссийских
телеканалах одно время он изрядно помелькал, вечно
улыбаясь в камеру так же широко, как сейчас улыбался
Карташу с ринга. В этих самых телепортажах его неизменно
сопровождал вэвэшный конвой и хвост из журналистов.
Короче, совсем не знают его разве что в глухоманских
расейских уголках, где живут столь бедно, что и
телевизоры-то есть далеко не у всех, а тем, у кого есть,
просто некогда смотреть в голубые экраны: пахать надо,

сеять, грибы-ягоды заготавливать, чинить нехитрые орудия
труда и ходить за скотиной. «Обитателям тюрем и зон,
выходит, он тоже не очень-то известен, – скажет кто-то
уверенно, – там тоже не больно-то смотрят телевизоры». Ну
вот уж нет! Уж где-где, а по тюрьмам и по зонам этого
человека знали распрекрасно. Иш-шо бы не знать! Андрей
Зубков был в тех кругах личностью известной. Да и не
только в тех кругах, как было уже сказано.
Олигарх,
де-факто
единоличный
владелец
алюминиевого комбината, совладелец чертовой кучи фирм
и ширмочек... то есть, пардон за описку, фирмочек, в
середины девяностых – кумир сибирской молодежи,
затмевавший по популярности в подростковой среде даже
борца-вольника Карелина, поскольку поднялся из самой
настоящей грязи (из каких-то беспросветных бараков в
поселке
бывших
ссыльнопоселенцев,
из
какой-то
несусветной нищеты) в самые настоящие князи, полностью
сделал себя сам, –
разумеется, к своему княжению
взбираясь
по
трупам,
пройдя через
несколько
криминальных войн за передел, пережив уйму покушений, в
которых ему просто мистически фартило, отделывался
лишь синяками и царапинами... и прочая, прочая, прочая.
Он мог бы вырасти в олигархов уровня Абрамовича и
Дерипаски. Мог бы... но ему вовремя подрезали крылья.
Или не вовремя? Без малого пять лет Зубков провел в
тюряге, причем содержали его в одном из следственных
изоляторов Москвы, подальше от Шантарской губернии,
где законодательная и исполнительная власти к тому
времени были основательно нафаршированы зубковскими
алюминиевыми
денежками.
Посадили
же
Андрея
Валерьевича не за уклонение от уплаты налогов в особо
крупных размерах (хотя, ясное дело, уклонялся, и как раз в
особо крупных), не за карманную кражонку (что было бы в
стиле воров в законе пятидесятых-семидесятых годов, где-
то раз в пять лет, как велел воровской закон, обязательно
садившихся по несерьезным статьям)... Нет. Сидел Зубков
за подготовку покушения на губернатора Камчатки.
Готовил он его на самом деле или нет, зачем ему

понадобился этот губернатор, чем не угодил – сие так и
осталось тайной. Но разбирающиеся в подводных течениях
люди сходились на том, что, даже если б никакой
подготовки к покушению в реальности не было, покушение
обязательно придумали бы. Потому как – зарвался парень.
Не по чину стал брать и роток начал разевать не по куску.
Ну и когда Зубков всерьез засобирался в большую
политику, его перехватили по пути, накрыв этой под-
готовкой к покушению, как бабочку сачком.
В конечном счете, то есть спустя пяток годков, дело о
покушений развалилось за недоказанностью, но за те пяток
годков зарвавшемуся сибирскому нуворишу московские
хозяева указали на место за общим столом, рылом потыкали
и вразумили: вот твое корыто, склепанное из алюминия,
хлебай из него, удовлетворенно похрюкивая, а отходить от
него ни на копыто не моги, иначе пятком годков уже не
отделаисси. Какую уж науку вынес гражданин Зубков из
сего вразумления, осталось для широких масс неизвестным,
но после «выписки» олигарх ушел в тень. Наверное,
прошерстив подшивки всех газет и прочесав Интернет,
можно отыскать какую-нибудь не великой сенсационности
информашку касательно дел Зубкова за последний год. Но
Карташ не интересовался судьбой алюминиевого магната,
потому и понятия не имел, как и где тот проводил время,
покинув гостеприимную Москву.
И вот сейчас сей олигарх сибирского значения
разглядывал с ринга Карташа и компанию, похлопывая
перчаткой о перчатку. Ну да, помнится, он любитель бокса,
плотно занимался им в детстве-юношестве, о чем
вспоминал в каждом интервью. В тех же самых интервью
собиравшийся
в
политику Зубков
непременно
разглагольствовал о том, что он стеной стоит за здоровье,
он против, чтоб дети пили и курили, он горой за бокс и за
прочие олимпийские виды спорта, – чем покупал сердца
сибирских матерей и отцов: ведь не в наркоманы и не в
алкоголики зовет, не на дурное ж дело кличет. А что до
того, что Зубков пробивался наверх, к алюминиевым

акциям и прочим достояниям, не через чистенькие офисы и
биржи, а самым что ни на есть грязным, криминальным
путем (сколотил бригаду в городе N-ск, быстро подмял под
себя N-ск, возглавил приход окрепших молодых волков в
Шантарск, там начал забираться выше и выше по
бандитской лестнице, пополняя шантарские кладбища
молодыми покойниками, выиграл войну за алюминий), так
в Сибири, где каждый второй сам сидел, а у каждого
первого обязательно сидел кто-то из родни, так вот там к
неладам с законам всегда относились иначе, чем в
остальной
России.
Снисходительнее
относились.
Разбойнику многое простится, если он будет выглядеть в
народных глазах героем, а не мямлей, неврастеником или,
того хуже, законченным психом. Понятное дело, Зубков,
выросший в этих краях, прекрасно знал образ мыслей своих
земляков и работал на него.
Итак, Андрей Валерьевич Зубков продолжал
рассматривать приведенных под его олигархические очи
пленников, пленники рассматривали Зубкова, окружение
олигарха ждало, когда Папа соизволит насчет чего-нибудь
распорядиться, но тот пока не распоряжался. А оставленные
в покое боксерские «груши» все еще покачивались в разных
углах спортзала.
Карташ и Маша переглянулись. Маша скроила
гримасу, которую можно было перевести как «ничего себе
пенки!». Значит, девочка тоже признала, к кому они попали.
–
И кто у нас москвич? – Зубков прервал наконец игру
в «гляделки». –
Погоди, Дед, не подсказывай, сам
догадаюсь.
Подсказать хотел доставивший пленников к олигарху
старшой.
–
Ты, чернявый, москвич! Падлой буду, ты!
Зубков вытянул руку в перчатке в сторону Карташа.
–
Ну я, – вяло согласился Карташ. Просто не увидел

большого смысла скрывать московскую прописку и канать
под местного. Ради чего, ради какой, спрашивается, великой
стратегии скрывать?..
–
Из самой Москвы?
«Бля, как меня достали этим вопросом, если б ты знал,
Зубков! – подумал Карташ. –
Где бы на вопрос: „Откуда
ты?“ – не сознаешься: мол, „москвич я“, – сразу выдают
вопрос нумер два: „Из самой или не из самой?“ – или, как
вариант: „Коренной москвич или не коренной?“ Никогда не
мог понять, почему эта херня так важна для провинции...»
Но Алексей оставил размышлизмы при себе, а ответил
предельно просто:
–
Из самой.
–
Иди ты! – притворно изумился алюминиевый
магнат. –
Неужто в Москве людей по-другому делать
научились? Не из говна их, что ли, теперь лепят?
Зубков хохотнул, и народ в спортзале хохотом
поддержал своего хозяина.
–
Ну, полным хлюпиком не выглядишь. И если все,
что мне о тебе, москвич, наболтали верно... – Зубков хитро
прищурился, было ясно, что у него вызревает какая-то
остроумная мыслишка. –
Побоксировать не желаешь,
москвич?
«Бред какой-то, ну форменная шизня, – с тоской
подумал Алексей. –
Впору ущипнуть себя, а то вдруг и
вправду сплю. Больно уж крепчает фантасмагория. Поезд,
нападение в традициях вестерна, полеты с пересадками, в
завершение появляется владелец алюминиевого комбината,
который берет меня на слабу. Наверное, полагая, что мне
сейчас больше всего остального хочется именно что
боксировать, просто сгораю, мать твою, от нетерпения
побоксировать...»
–
Почему бы и нет. Можно и побоксировать...

Глава 5
«БОКС – НЕ ДРАКА, ЭТО СПОРТ
ОТВАЖНЫХ И ТЭ ДЭ...»
15 сентября 200*года, 18.37.
Вот что сказал Карташ. Сказал таким тоном, будто его
не приволокли сюда с мешком на голове, а шел он мимо,
маясь от безделья, зашел и, слава те господи, наконец напал
на искомую развлекуху.
–
Тогда двигай сюда, столичник! – позвал Зубков. –
Жду. Эй, там, на палубе, минералку швырните!
Карташ еще раз переглянулся с Машей и едва заметно
пожал плечами: мол, ни хрена не понимаю, плыву по
течению. Потом пошел в сторону ринга, сопровождаемый
одним из конвоиров в камуфляже. Конвоир снял наручники
возле ринга, хмуро распорядился:
–
Прохаря скидавай.
Карташ сбросил ботинки, остался в носках. После чего
пятнистый конвоир еще раз учинил Карташу легкий
досмотр, пробежал ладонями от щиколоток до подмышек и,
оставшись довольным, хлопнул по спине:
–
Пошел наверх.
Раздвинув канаты, Алексей забрался в ринг. Олигарх
поливал себе на голову из пластиковой бутыли. Выкинув
опустевшую
тару
за
канаты,
Зубков
принялся
распоряжаться:
–
Поп, посудишь нас. Гоша, посекундируй москвичу.
Хамид, будешь сечь время и бумкать в гонг. Шлем нужен,
москвич?
–
Обойдусь, –
сказал Карташ, стаскивая куртку-
ветровку и оставаясь в камуфляжных штанцах и тельнике.
А Зубков для занятий боксом, между прочим,
вырядился в футболку старосоветского образца с буквами
«ЦДКА» на груди и с белыми веревочными завязками.
Карташ
попытался
вспомнить,
когда же
ЦДКА

переименовали в ЦСКА, но даже приблизительно не
вспомнил. Кажется, еще при Сталине. Но майка явно была
новенькой, просто скроена по моде тех, ранешних, лет. И
штанцы из той же серии «ретро-классика», вызывавшие на
память персонажей вроде Антона Кандидова из фильма
«Вратарь» и песню «Эй вратарь, готовься к бою, часовым
ты поставлен у ворот». Что ж, вот такая блажь пришла в
голову олигарха, бывает. Ну, ему, понятное дело, тут же и
пошили чего возжелал.
Глядя на это костюмерное чудо, Карташ припомнил
еще один предвыборный пунктик олигарха, с которым тот
искал расположения в простом народе, –
квасной
патриотизм, показушная любовь ко всему отечественному.
Видимо, тут больше, чем игра и чем плакатные призывы
поддержать отечественного производителя. Похоже, тут
попахивает легким бзиком...
Выделенный Карташу секундант по имени Гоша
помог подопечному вдеть руки в перчатки, помог со
шнуровкой, вытащил из кармана и новенькую, в
целлофановой обертке капу, сорвал целлофан и поднес ко
рту Карташа. Гоша этот мог бы, минуя отбор (или,
выражаясь по-модному, кастинг), пристроиться ведущим
актером в триллер про маньяков, в что-нибудь типа
«Сокрушителя черепов» или «Бездушного костолома».
Низкий лоб, вдавленный в ряху нос, мощная коренастая
фигура, кулаки-кувалдометры, преданные и тупые глаза.
Бультерьер. Но таких любят держать при себе в качестве
слуг всяки-разны господа – подобный гоблин не способен
на мудреные предательские интриги, все его нехитрые
мыслишки проступают на харе лица, как фотоснимок в
химическом растворе. Если чего гнилое удумает, подлец, –
видно будет сразу.
Копируя
героев профессиональных боксерских
поединков, Зубков нетерпеливо гарцевал в противо-
положном от Карташа углу, нанося удары по воздуху. Стоит
отдать должное олигарху – в отличие от многих своих
коллег по первой купеческой гильдии, этот находился в
отличной физической форме. Жирком нимало не заплыл,

подвижен, легок. Высокий, жилистый, с длинными руками,
с эластичными мускулами – между прочим, такую
комплекцию всегда уважали в сборной Кубы, уж много лет
успешно выступающей на любительском ринге, там во всех,
какую ни возьми, весовых категориях и по сей день
преобладают спортсмены подобного телосложения.
«Кстати, по поводу весовых категорий. Они у нас с
тобой, друг, примерно одинаковые, – подумал Карташ. –
Даже, наверное, я малость потяжелее».
–
Поп, у нас должно быть все как у людей, – обратился
Зубков к человеку, находившемуся в ринге и только что
скинувшему плоские краги для отработки ударов. –
Ты–
рефери, поэтому с тебя последние наставления. Так
положено.
Названный Попом пожал плечами – мол, как угодно, –
вышел на середину ринга, жестом подозвал к себе
соперников:
–
Боксировать без грязи. Ниже пояса не бить,
открытой перчаткой не бить, голову низко не наклонять,
опасных движений головой не делать... Вперед, парни.
–
Незаменимый ты человек, Поп, –
усмехнулся
Зубков. – Все можешь, все знаешь...
Алюминиевый король вытянул вперед правую
перчатку – для ритуального касания. Значица, товарищ
олигарх решил скрупулезно блюсти боксерский ритуал.
Ладно. И Карташ стукнул перчаткой о перчатку. А
вдобавок Алексей сделал себе заметочку в мысленном
блокноте по поводу этого самого Попа. Любопытная
фигура.
Явно, что не рядовая шестерка, скорее, валет при
короле. И еще: просится в сей блокнот махонькая такая
пометочка – в последней фразе Зубкова сквозила странная
полемическая интонация, будто это не что иное, как
составная часть вечного диалога. А раз есть спор, значит,
все-таки барин-олигарх прислушивается к мнению своего
подчиненного. Опять же, Карташ не знал, для чего ему
могут понадобиться эти наблюдения. Просто откладывал их
про запас, словно белка, которая зарывает про запас в

землю грибы и орехи.
–
Двенадцать раундов? – спросил Карташ, закусывая
капу.
–
У нас же с тобой не бой за звание чемпиена мира. У
нас с тобой всего лишь простой рейтинговый бой. Поэтому
достаточно семи, – вполне серьезно заявил Зубков. И
крикнул:
–
Эй, там, на нижнем ярусе, Хамид! Долго еще ждать
гонга?!
Тут же прозвучал гонг. Зубков принял левостороннюю
стойку и двинулся к противнику. Карташ последовал
примеру Зубкова, скопировал его стойку, поскольку тоже
левшой не являлся. Но, в отличие от олигарха, остался на
месте, поджидая противника.
И дождался.
Зубков провел в общем-то простенькую, но
эффективную двухходовку – в корпус и в голову. Карташ
чисто рефлекторно блокировал локтем выпад в корпус, а
вот удар в голову пропустил. Как-то не проникся еще
Алексей внезапно свалившейся на него необходимостью
упражняться в боксе. Может, оттого, что жизни на кону не
стояли. Всего лишь развлекуха, вроде бы так...
Пропущенный удар в голову оказался несильным, с
ног не сбил, лишь доставил неприятные ощущения, в
частности, зазудела верхняя губа. «Как пить дать
распухнет», – подумал Карташ.
–
Бокс – это в первую очередь голова, приятель,
наставительно проговорил Зубков, отступив на шаг и
опустив руки. –
Во вторую очередь – ноги. И уж потом
кулаки. Усвоишь это, москвич, тогда из тебя, глядишь, и
выйдет Костя Цзю.
–
У меня другие планы на жизнь, – сказал Карташ,
удерживая зубами капу, чтобы та не вылетела изо рта.
–
О, у тебя есть еще какие-то собственные планы? Ну,
ну... –
усмехнулся Зубков, который и вовсе обходился без
капы, выдерживая некий спортсменовский шик, мол, мне
любая травма по лампаде, ради этих сомнительных понтов в
свое время канадские хоккеисты играли без шлемов, а

некоторые футболисты и сегодня играют без щитков и с
спущенными гетрами.
Видимо, чтобы внести некоторые коррективы в
жизненные планы Карташа, олигарх снова принял стойку и
мелким шагом двинулся вперед, совершая корпусом уклоны
влево-вправо. Однако пропущенный удар встряхнул
Карташа, настроил на борьбу, и теперь он держал
дистанцию под контролем. Правда, Алексей все еще не мог
избавиться от ощущения, что принимает участие в неком
идиотском балагане.
Зубков тем временем начал методично долбить
Карташа фехтовальными выпадами неударной, левой руки
(Алексей вспомнил, что подобные удары на боксерском
наречии зовутся «джебами»). Карташ уворачивался,
подставлял под удары перчатки и локти.
Так они и кружили по рингу. Джебы Зубкова нет-нет
да и достигали цели.
Большого урона не наносили, но, ежели бы у них шел
натуральный профессиональный бой, то зачетные очки у
судей боксер Зубков набирал бы исправно. Карташ разок
попробовал ответить, но олигарх ловко ушел от выпада и
тут же нанес быстрый встречный удар, который пришелся в
плечо... и плечо враз отяжелело. Больше Карташ не
атаковал, опасаясь нарваться на контрвыпад. И вдруг
почувствовал теплую струйку, стекающую на верхнюю
губу.
–
Слабый нос, – прокомментировал Зубков. –
Ай-ай, с
таким носом тяжело придется в профессиональном боксе.
Карташ ощутил, как в нем закипает злость. Злость на
этого фигляра, на самого себя, на всю цепочку постигших
их неудач, постигших тогда, когда казалось, что все
сложилось, все удалось, что они прорвались сквозь все
засады и заслоны и дальше их ждет отдых, только отдых
под пальмами, возле океанов, в шезлонгах, с коктейлями в
загорелых руках. Их подстрелили на взлете, посыпались
неудачи,
и
посыпались
в
полном
согласии
с
неустаревающими народными мудростями:
«Беда не приходит одна», «Пришла беда – открывай

ворота». И вот они остались без платины, без чьего-либо
покровительства, без будущего, зато оказались в полной
власти пресыщенного развлечениями богатого буратины,
сумасбродствам которого вынуждены потакать. Как
говорится, здравствуй, жопа, Новый год...
–
А печень прикрывать не надо? – вдруг выпалил
Зубков и всадил справа в неприкрытый корпус Карташа
увесистый полукрюк.
–
Йо-о! – Алексея согнуло от острой боли в правом
боку. Казалось, печень разорвало изнутри и осколки
свинцовой шрапнелью разлетаются, кроша внутренности на
своем пути. Карташа согнуло пополам, но на пол он не
упал, повис на канатах.
«Мухаммед Али, бляха, не охнуть, ни вздохнуть, ни
пошевелиться».
Откуда-то сверху звучал самодовольный голос
Зубкова:
–
Это только далекие от бокса люди полагают, что
самый чувствительный удар – в голову. А ты, москвич,
сейчас на себе прочувствовал, каково получить в печень.
Самый болезненный удар в боксе – в незащищенную
печень.
Между прочим, доморощенный рефери по прозвищу
Поп мог бы открывать счет, нокдаун был налицо, но отчего-
то не спешил. Думается, не ввиду своей судейской
неопытности. Думается, он дожидается сигнала от своего
хозяина, а сигнала все нет. «Может, закончить эту
клоунаду, прикинувшись нокаутированным?» Но что-то
подсказало Карташу, что этого делать не стоит, а стоит,
наоборот, подняться.
Тем более, его, что называется, отпустило, острый
приступ боли прошел, можно попытаться распрямиться,
попробовать вновь утвердиться на ногах...
Карташ распрямился, оторвал себя от канатов, принял
кое-как боксерскую стойку. Он снова оказался лицом к
лицу с Зубковым.
Противника, который не оправился от потрясения, на
профессиональном ринге принято додавливать, добивать.

Однако Зубков заканчивать бой явно не торопился – его
высококупечество еще не наразвлекался. Зубков дал
Карташу время продышаться, изображая ложные выпады. А
вскоре и прозвучал гонг, знаменующий конец первого
раунда.
Действительно,
алюминиевый
олигарх решил
скрупулезно соблюдать весь ритуал боксерского поединка.
Секундант Гоша выставил в угол ринга табурет, на который
рухнул Карташ, и, как положено, принялся обмахивать
подопечного полотенцем.
Алексей закрыл глаза. Под веками на темном фоне
взрывались радужные всполохи и раскачивался колокол.
Под монотонные «бум-бум» Карташу пришла на ум фраза:
«Остап играл в шахматы второй раз в жизни». А Алексей
Карташ боксировал впервые в жизни и, честно говоря,
большого удовольствия не получал.
–
Гоша, не забывай, что ты секундант! – услышал
Карташ порядком уже опротивевший голос олигарха. –
Ты
должен давать указания на раунд, должен накачивать
боксера.
Гоша тяжело вздохнул, но ничего не попишешь,
приказ пахана – закон, и он, наклонившись к уху Карташа,
забубнил:
–
Короче, это. Слышь, боец. Ты не ссы его. Он тебе
тоже не Майк Тайсон. У него дыхалка не очень, понял?
Проведешь длинную серию, он может и не выстоять, понял?
Какой-то там Хамид отбил в гонг начало второго
раунда. Минута пролетела для Алексея быстрее мига.
Только закрыл глаза – и вот уже подымайся.
Второй раунд начался неожиданно. Боксеры, покинув
каждый свой угол, не рванули друг к другу в нетерпеливом
ожесточении. Господин Зубков вообще направился не к
центру, а пошел краем ринга. Сделал пару шагов,
остановился, прислонившись спиной к канатам, положив
локти на верхний. Вперился взглядом в Карташа,
покачиваясь на канатах. Алексей тоже не стремился
поскорее сойтись с гражданином олигархом в жестокой
рукопашной.

–
Ненавижу вашу московскую породу, – вдруг сказал
Зубков, пепеля Карташа взглядом. И с чувством выдал:
–
С-суки жирные!
Он оторвался от канатов, вытянул руку в перчатке в
сторону:
–
Вот погляди на этих парней, москвич, – Зубков
ударил себя перчаткой в грудь, – погляди на меня. По
вашим столичным понятиям, мы – не что иное, как быдло,
коровьи лепешки, дерьмо на лакированных ботинках.
Какое, на хрен, будущее нам светило! Все парни, которых
ты здесь видишь, родились в сраных городишках, половина
из них и батек-то своих не знает, у другой половины батьки
спились на глазах. Нищета, вонь, мордобой, вечный недоед,
никто из нас вдетстве не хавал от пуза. Пределом
жизненных фантазий представлялась собственная лайба
марки «жигули». По вашим, столичник, сучьим понятиям
мы должны были горбатиться на заводах, окисляя легкие и
пополняя закрома ваших московских хорей и хомяков.
А в сорок лет должны были сыграть в дешевый гроб, к
этому времени проспиртовавшись насквозь, оставшись без
зубов и не оставив детям ни копья на сберкнижке... Нет,
вру, был у нас еще вариантец: притащиться к вам в
столичку, наняться в прислугу, шестерить на вас, убирать за
вас дерьмо. Но мы, кого ты здесь видишь, мы выгрызли
свое право. И теперь половина вашей Москвы позавидовала
бы жизни конкретно этих парней. Еще четверть
позавидовала бы тем, кто работает на меня, на моих заводах
и в моем городе... Но мы додавим и последнюю четверть,
что купается в бабках. Она еще станет жалеть, что родилась
в Москве, а не в Мухосрансках и Урюпинсках.
–
Андрей Валерьевич, –
произнес доморощенный
рефери с легким оттенком укоризны. Похоже, тем самым он
давал понять хозяину, что тот говорит лишнее.
–
Остынь, Поп, – отмахнулся от него Зубков. И
ухмыльнулся. – Один раз меня не пустили в стольный град,
типа – рылом не вышел. Но мы еще придем туда, верно,
парни? И я не завидую тем, кто встанет на нашем пути.
На классический боксерский поединок сие походило

мало, в нормальном поединке зрители уже вовсю
захлебывались бы презрительным свистом, рефери без
конца подгонял бы соперников: «Бокс, бокс! Коммон,
бойз!», –
секунданты исходили бы слюной: «Драться,
драться, забыл, зачем здесь?!», – промоутеры подсчитывали
будущие убытки. Но Зубкова мало интересовало мнение
нынешней публики и секундантов. Ему приспичило
поговорить, и он говорил:
–
Хлюпики вы все, москвич. Дело не в мышцах,
встречал я столичников и крупных, как шкафы, и
накачанных на станках, а все равно – как один хлюпики.
Ткнешь пальцем, и лопаются, что твой пузырь из
мыла. И случись до серьезного дела, я только одними
своими хлопцами возьму вашу столицу. Потому что
солдаты, которыми вы станете загораживаться, они ж все
тоже из глубинки, столичники в армию не ходят,
откупаются или косят. Поэтому срочники с радостью станут
давить зажравшихся москалей...
«Угораздило меня родиться в первопрестольной, –
тоскливо подумал Карташ. –
Теперь отдувайся за
происхождение. Нет чтобы родиться в Питере. Сейчас
говорили бы без надрыва. И вообще, по нынешним
временам модно быть рожденным в Питере...»
–
Ну, что скажешь, москвич? – оторвал Алексея от дум
вопрос Зубкова.
Олигарх по своему обыкновению улыбался.
Карташ пожал плечами, утер кровь с губы.
–
А надо чего-то говорить? Ну, раз так хочешь... Ты ж
при Союзе родился, в Прибалтике, значит, бывал. Или в
Татарии...
–
При чем тут татары? – перебил Зубков.
–
А при том, что и прибалты, и татары, или, допустим,
гуцулы всегда жили нормально. Что при старом режиме,
что при новом. Не доводили себя и своих детей до нищеты
и убожества. Пока вы тут водку жрали, в грязи валялись и
скулили по поводу проклятых москалей, которые-де житья
не дают, обдирают нас как липку, они обустраивали свою
маленькую частную жизнь как могли. Обували-одевали,

поднимали детей, помогали родне. Так может, в себе лучше
покопаться, а не винить во всех грехах зажравшуюся
Москву?
Карташ замолчал. Молчал и Зубков, разумеется,
улыбаясь. Похоже, не улыбаться он не умел.
–
Эй, Хамид! – крикнул олигарх. – Заснул там, что ли!
Где гонг!
Незамедлительно последовал удар в гонг. «Ну вот и
прошел второй раунд, – констатировал Карташ.
-Прошел,
надо признаться, своеобразно».
–
Бумкай еще раз, Хамид! – скомандовал Зубков. – Мы
с москвичом проговорили и весь перерыв. Третий раунд!
Вместе с ударом гонга Зубков, не переставая
лыбиться, двинулся к Карташу.
Алексей ощущал в себе разительные перемены по
сравнению с самим собою в начале боя. Он завелся. Если до
этого неунывающий алюминиевый весельчак его просто
раздражал, то теперь Карташ испытывал к нему
нешуточную злость. «С-сука, игрушку нашел! Кеглю,
мячик! Развлекух ему, падле, мало!» Нет, наверное, ничего
мерзее, чем ощутить себя игральной картой-«двойкой» в
чьих-то руках; захочет – сбросит с рук, захочет – покроет
козырем или вовсе сожжет на свече. И Карташу дико
захотелось расквасить эту лыбящуюся физиономию. Ему
вдруг припомнилась слышанная в каком-то телерепортаже
боксерская поговорка: «Каждый панчер имеет свой шанс»,
что в переводе на человеческий означает – исход поединка
может решить один удар. Черт с ним, пусть не решить
исход поединка в свою пользу, но хотя бы вмазать от души,
хотя бы разок, чтоб юшка хлынула...
Карташ броском сократил дистанцию, безоглядно
вклинился в ближний бой и па-ашел молотить кулаками.
Алексей лупил без всякой босксерской правильности, лупил
отчаянно, размашисто, от души, в технике «как получится,
так и получится», лишь бы влепить посильнее и поточнее...
С поточнее выходило не очень. Половина ударов шла мимо
цели – Зубков уклонялся, уходил, нырял. Другая половина
вроде попадала в цель, но пропадала без пользы, поскольку

была блокирована перчатками и локтями.
Алексей понимал, что силенок надолго не хватит.
Серия выматывала, особенно выматывали удары, в которые
он вкладывал весь вес, а те удары летели в пустоту и за
ними проваливалось все тело. Сознавая, что выдохся,
Алексей вошел в клинч.
Карташ разобрал, что не только он тяжело дышит.
Защита отразилась и на дыхалке Зубкова. Верно, правду
изрек секундант Гоша – не больно-то сильна дыхалка у
магната.
Сцепку боксеров разорвал рефери, клином вонзив
руки между поединщиками.
–
Разошлись! Бокс!
Разошлись, оступили на шаг друг от друга.
–
Неплохо, москвич, –
сказал Зубков, продолжая
улыбаться. – Хотя...
И вот тут-то Карташ поймал алюминиевого
спортсмена. А не хрен болтать на дистанции вытянутой
руки. Отойди подальше – там и болтай. Это ринг, а не
застолье. Карташ залепил в подбородок Зубкова правый
прямой, вложив в удар все, что смог. Не будь Карташ
измотан своей предыдущей серией бестолковых атак, ему,
может, даже удалось бы сбить противника с ног. Но и так
неплохо получилось.
Голову олигарха откинуло назад, брызнули в стороны
капли пота, похожие на сочные виноградины, руки нелепо
дернулись. В явном потрясении Зубков отскочил к канатам
и плотно прикрыл себя защитной стойкой.
Карташ, пожалуй, добился главного – гадскую
улыбку, от которой его уже трясло, стерло с самодовольной
морды олигархического лица. Еще же Карташу удалось по-
настоящему разозлить Зубкова. В этом Алексей убедился
спустя секунд десять. Эти десять секунд Карташ
преследовал противника, а тот просто уходил вдоль
канатов, и достать его еще хотя бы раз не удавалось. Потом
Зубков пришел в себя, собрался, продышался и бульдозером
попер на Карташа. Вот тут-то Алексей и ощутил на своей
шкуре, каков он, боксерский хлебушек.

Удары посыпались на него как из пулемета. Слева,
справа, джебы, крюки, полукрюки, апперкоты, – Зубков
всаживал в противника весь боксерский арсенал.
Бой, начинавшийся как чистой воды фарс, пошел
всерьез, в начале третьего раунда наконец превратился в
полноценную жестокую схватку.
Карташ хватал удар за ударом. Пропускал в голову, в
солнечное сплетение, в область сердца. Раз за разом Зубков
пробивал его защиту. Если не получалось прямым, доставал
боковым. Разбивал джебом сдвинутые локти и всаживал в
брешь прямой акцентированный удар с правой руки.
Проводил простенькие комбинации-двойки и выдавал
серии, не встречая никакого сопротивления.
Перед глазами плыло, розовая пелена застлала взгляд.
Мир вокруг размазало пятнами, из которых вылетали
черные круги, сотрясая то голову, то корпус. В голове
гудело, как в трансформаторной будке. Карташ пропустил
удар, известный в боксерском мире под названием
«колокольный звон» (это когда попадают за ухо), название
не случайное, название в точности отражает последствия,
что следуют за пропуском такого удара.
Только печень Карташ рефлекторно умудрялся
прикрывать локтем, понимая, что повторный удар
непременно и окончательно свалит его. Да и вообще, по
всем канонам и разумениям, Алексей должен был уже
свалиться, напропускав такую тьму ударов. Но он все-таки
держался, хотя и исключительно на морально-волевых. Уж
очень, прям страстно хотелось ему изловчиться и попасть
еще разок в эту самодовольную харю. Правда, вместо хари,
отмахнувшись, Карташ угодил олигарху в другое, более
чувствительное место.
–
Стоп! – закричал рефери и живым заслоном встал
между боксерами. –
Удар ниже пояса. Москвичу –
предупреждение.
По правилам, боксер, получивший в пах, может взять
перерыв до пяти минут.
Однако
Зубков
этим
пунктом
правил
не
воспользовался – видно, плохо все-таки получил. Олигарху

хватило пяти секунд тайм-аута, после чего он снова
бросился в схватку.
А Карташу пяти секунд было явно недостаточно,
чтобы очухаться. И новый натиск Зубкова он выдержать не
смог. После пропущенного бокового в висок у Карташа
подломились ноги, мир качнулся, и Карташ загремел на
пол.
–
Бой закончен в виду явного преимущества... донесся
до него приговор рефери.
–
Хрена там! – услышал Карташ голос Зубкова. –
Будем драться, как дрались во времена Рокки Бальбоа. Или
нокаут, после которого боксер не может подняться, или
угол боксера выбрасывает полотенце. Никакого полотенца я
не видел... Во, гляди, Поп, поднимается наш Рой Джонс-
младший. А ты говоришь – «финита»...
Карташ встал на одно колено. Левый глаз заплыл,
вдобавок была рассечена бровь, и рассечение, видимо, было
неслабым, судя по тому, сколь частыми каплями капала на
ринг кровь. В голове по-прежнему звенело. Но даже одним
глазом Карташ разглядел, что Зубков больше не улыбается.
Ага, хоть чего-то добился... И Алексей нашел в себе силы
на вопрос:
–
Слушай, зачем мы тебе понадобились, зачем
притащил? Дурака повалять не с кем?
–
Узнаешь, все узнаешь, москвич, – сказал Зубков,
снова расплываясь в улыбке.
Этот растянутый рот Карташ спокойно видеть не мог.
Он вскочил, размахнулся... но глаза накрыла черная
боксерская перчатка, и Карташ узнал, что такое есть
полноценный нокаут. То бишь полная отключка.
Это когда вокруг тебя гаснет свет, будто разом, одним
рубильником, выключили огни над сценой. Или рингом.

Глава 6
ГОРОД ВОРОВСКОГО СОЛНЦА
15 сентября 200* года, 19.41.
Как с него сняли перчатки, вытащили капу и унесли с
ринга, Карташ не помнил. Так, какие-то крайне смутные
обрывки, какие-то клочья, проносящиеся сквозь туман.
Окончательно он пришел в сознание несколько позже, когда
обнаружил, что сидит раздетый до трусов на деревянной
лавке, вокруг сыро и тепло, а босые ноги касаются белых
кафельных плиток. До него доносились стуки, шлепки
босых ног, чьи-то невнятные голоса, и фоном всему этому
служит шум льющейся воды. Пахло шампунями и хлоркой.
В общем, не бином Ньютона – находится он в душевых, где
ж еще. И что характерно – без наручников и прочих вериг с
кандалами. А вот что неприятно – правый глаз заплыл
самым свинским образом, и не видно им ни хрена.
–
Ожил? – спросили его. Голос был знаком.
Ах да, узнал Карташ, секундант Гоша. Карташ
повернул голову направо – ну точно, Гоша. «Он что, мне до
гробовой доски секундировать будет?»
–
Не ссы, заживет разбитая морда, –
обнадежил
секундант. –
Найдем тебе лепилу, обработает глаз. Слышь,
мужик, короче, это. Вам велено мыться, приводить себя в
божеский вид. И по-быстрому. Вас типа на обед зовут, а вы
как чушки.
–
Агде... –
Карташ запнулся, не зная, какие верные
слова подобрать.
«Остальные»? «Мои боевые товарищи»? Не шибко
хорошо работала голова, подвергнувшаяся обработке
кулаками.
–
Девка и белобрысый? – показал чудеса сообрази-
тельности Гоша. – А здесь же! Моются.
Карташ огляделся единственно зрячим левым глазом.
Лавка, на которой он сидел, располагалась почти напротив

входной двери, за которой, голову можно прозаложить,
мается давешний конвой во главе со старшым. Справа от
лавки начинались душевые кабинки, шли вдоль обеих стен,
каждая кабинка имела дверцы наподобие тех, что
болтыхаются в ковбойских салунах.
Вдруг раздались звуки возни, звонкий шлепок,
сдавленный возглас «уй-ой!», какой вырывается при
внезапной боли, потом последовал угрожающий выкрик:
«Ну, сучка, погоди!», – на этот возглас не кто иная, как
Маша ответила тирадой, где из приличных слов были лишь
предлоги.
Карташ вскочил на ноги. От резкого движения пошла
кругом голова, пришлось опереться о стену.
–
Стой здесь, боксер, – Гоша опустил свою корявую,
опутанную мышцами лапищу Карташу на плечо, прямо
вдавив того в лавку. – Тут мое дело...
Карташ, разумеется, сидеть на лавке не стал, а, борясь
с тошнотой, пошел проходом между кабинками. Из
ближайшей к нему кабинки выскочил, чуть не
поскользнувшись на мыльной луже, Гриневский, голый, с
намыленной головой: «Что за кипеж, начальник?!» А из
самой дальней кабинки Гоша уже выволакивал за грудки
парня в спортивных трусах, майке и пляжных шлепанцах.
–
Тебе что было сказано, чмо?! Повтори слово в слово!
–
Гош, да я ж пошутил просто...
–
Глухой?!
–
Ну, это-о, – протянул хлопчик в шлепанцах и майке,
пожимая плечами и глупо улыбаясь, –
сказано было
смотреть, чтоб не выходили из кабинок.
Судя по внезапно разгладившемуся лицу, ему вдруг на
ум пришла удачная отмазка. И он не замедлил выдать ее:
–
Показалось, что эта баба там чего-то откручивает.
Обязан был проверить.
–
Обязан был сказать мне, – проговорил Гоша.
-А ты
не сказал, коз-зел...
–
Думал, проверю и скажу...
–
Глубоко проверил?
–
Не успел, давай схожу продолжу, –
глумливо

ухмыльнулся хлопец.
–
Теперь я продолжу.
После чего Карташ увидел, как работает похожий на
неандертальца Гоша.
Таким, как этот Гоша, не нужно знание приемов,
техники боя и, уж тем более, философии единоборств. Все,
что нужно таким, как Гоша, –
это дотянуться до
противника. После чего, как поется в детской песенке,
«делай с ним что хошь». С проштрафившимся хлопцем
Гоша поступил так: развернул лицом к стене и просто,
даже, показалось, несильно толкнул. Хлопец вмазался в
стену и, оставляя кровавый след, сполз вниз по белому
кафелю. Гоша наклонился, поднял его с пола одной рукой и
с легкостью запустил по проходу. Хлопец пролетел мимо
всех кабинок – Карташ еле увернулся – и распластался
возле последней. Гоша настолько нехотя все это проделал,
настолько вполсилы, что невольно возникал вопрос: а что
было бы, примени он всю силу, отваленную ему
природой... Гоша двинулся обратным путем, остановился
возле девушки, которая вышла из своей кабины совершенно
голой и без тени смущения, скрестив руки под грудью, с
усмешкой смотрела на то, что происходит между душевыми
кабинками.
–
Ты зайди обратно, не свети, – сказал ей Гоша.
–
Боишься возбудиться? – хмыкнула Маша.
–
Еще раз вякнешь, овца, сперва сломаю нос ему, –
Гоша показал на Карташа, – потом тебе. Пошла обратно.
И сказано сие было столь равнодушно, словно речь
шла о колке дров, и сия интонация на Машу подействовала.
Фыркнув, она, как и было попрошено, зашла за салунные
дверцы, вернулась под теплые душевые струи.
Гоша подошел к штрафнику. Тот уже поднялся на
четвереньки и теперь отплевывался кровавыми сгустками.
Вода, текущая из-под кабинки, смешивалась с кровью, и
алая жидкость, делаясь все светлее, бежала по белым
кафельным плиткам, уходила в слив, прикрытый решеткой.
–
Ты чего, Гоша! – поднял голову штрафник. –
Чего
тебе эта баба!..

–
Баба мне боком. А ты, чмо, нарушил приказ, что
натуральное западло и за что больно наказывают. Короче,
пшел к Михалычу, сиди при нем. Вечером бум решать с
тобою... Бегом, парашник!
Тон был таков, что штрафник без лишних слов и
вопросов бросился вон из душевой комнаты.
–
Козлы! – Гоша со злостью двинул ногой по
захлопнувшейся входной двери. –
Малолетки сраные! К
«хозяину» не ходили, баланды не хавали, ни одного понятия
на уме. Жизни ни хрена не нюхали, а туда же! Привыкли
все брать на шару.
–
Сегодня на бабу позарился, забыв про дело, – завтра
сдал всех. Моя бы воля... –
Гоша махнул рукой. –
Короче,
иди мойся, боксер, времени мало.
–
А мне какая кабина отведена? – спросил Карташ.
–
Тебе, как чемпиону, любая.
Гоша говорил серьезно, не шутил. Он вообще, похоже,
не владел ремеслом шутки.
–
Тады ладно, – сказал Карташ. –
Сколько у меня
времени?
–
У тебя, – Гоша высоко поднял руку и дальше
нужного отодвинул рукав спортивной куртки, явно
хвастаясь перед москвичом позолоченными часами
«Сейко», – пятнадцать минут на все про все.
«Нападение, похищение, оставление в живых. Затем
идиотский бокс. Теперь душ, какой-то обед, почти
человеческое обращение. И какой логикой это все
увязывается?», – такие мысли вертелись в голове Карташа,
когда он толкал салунные дверцы...
Маша повернулась к нему. Не сдержалась, хихикнула:
–
Ну и рожа у тебя, Шарапов...
–
Меня ты не будешь, надеюсь, хлестать мочалкой по
лицу?
–
Куда уж хлестать, живого места на лице не осталось.
Глаза не видно и губы разбиты. Целоваться, наверное, будет
больно.
–
Придется не целоваться. К счастью, все остальное
цело.

Она не сопротивлялась, когда Алексей рывком, грубо
развернул ее к себе спиной и заставил прогнуться. Вошел в
нее резко, яростно, без всяческих прелюдий и
предварительных игр – по-звериному; и она отдалась ему
без протеста и просьб о ласках. Совсем как самка, которую
самец выиграл в честном поединке с соперником... Неясно,
сколько прошло времени – может, пять минут, может, все
сорок, понятие «время» для Карташа потеряло всякий
смысл. Равно как и все остальные понятия. Гоша их не
беспокоил. И лишь когда волна оргазма, напоминающая
сокрушительный боксерский удар, разве что со знаком
«плюс», сотрясла его тело, он вернулся к реальности. И
подумал крешком, если можно так выразиться, сознания:
«А я еще кое на что способен, после такой-то встряски...»
Одевались молча, в предбаннике, не изобилующим
излишествами: линолеум, шкафчики и лавки. На лавках,
взамен изъятой одежды, лежали спортивные костюмы
разных расцветок и размеров, в целлофановых упаковках. А
посередине
предбанника
был
брошен
большой
полиэтиленовый мешок с кроссовками.
–
Спортивный стиль здесь, похоже, возведен в культ, –
негромко сказала Маша, вскрывая уже третий пакет,
доставая и разворачивая очередной костюм, на сей раз
безукоризненно белый, с адидасовским лейблом. Растянула
в руках куртку и, критически морщась, вертела ее так и
эдак. Но и эта одежка чем-то не угодила, Маша потянулась
к следующему пакету. В глаза Алексею она не смотрела, и
что происходит в трепетной девичьей душе, он никак не мог
понять...
Сами Карташ и Гриневский, не привередничая,
ограничились подбором спортивных клифтов подходящего
размера.
–
Если уж взялись заботиться, могли бы и новое белье
принести, – пробурчала Маша.
Замечание
было
адресовано
Гоше,
который
перекуривал, сидя на лавке.
–
Чего копаетесь? – в предбанник заглянул недавний
рефери по прозвищу Поп.

–
Идем, идем, – Гоша затушил сигарету, потом открыл
один из шкафчиком, за открытой дверцой чего-то там
поколдовал и появился из-за дверцы с пивным пластиковым
стаканом в руке, до половины заполненным прозрачной
жидкостью, а в жидкости той шипела, шла пузырями, на
глазах растворяясь и утончаясь, таблетка.
–
На, выпей, боксер, – Гоша протянул стакан Карташу.
–
Обойдусь. – Карташ отрицательно мотнул головой и
ладонью отстранил стакан.
–
Да не ссы ты, не яд. Допинг. За пидера божусь,
путевый допинг. Какой штангисты хлещут перед рывками и
толчками. Тебе в самый раз пойдет, а то без него может
вконец поплохеть. Ща ты еще на старом порохе тарахтишь,
а когда откат начнется, то станет хреново. Можешь мне
поверить, я в этом рублю. Ну, не отрава, тебе говорят.
Гляди, сам хлебну.
Гоша действительно отхлебнул из стакана.
–
Ну, пей давай! Зуб велел привести тебя в норму, так
что все равно выпить придется.
–
Ну, раз Зуб велел...
И Карташ выпил. Вряд ли можно заподозрить
простоватых здешних обитателей в аристократических
изысках с ядами в духе Медичи и прочих убежденных
отравителей эпохи Возрождения. Ну, а ежели и вправду он
вливает в себя допинг, то лишним тот никак не будет.
Алексей чувствовал, что накарканный Гошей откат уже
подступает: тяжелели мышцы, накатывала слабость,
разнылась разбитая губа, глаз постреливал и слегка мутило.
–
Небось отходняк от него зверский, – сказал Алексей,
отдавая бокал. По вкусу употребленное взаглот пойло
напоминало разведенную в воде зубную пасту «Поморин».
–
Не ссы, – в который уж раз сказал Гоша. Видимо,
этот оборот речи был у него любимым. –
Это те не водка,
балда гудеть не будет. Продрыхнешь опосля не восемь, а
четырнадцать часов, всего делов...
Что там будет дальше, неизвестно, приходилось
верить Гоше на слово, а сейчас в организме Карта-ша
происходили разительные перемены к лучшему. По. силе и

быстроте животворящего преображения сие чудо можно
было сравнить лишь с грамотно проведенной опохмелкой:
когда секунду назад тебе казалось, что руки и ноги навсегда
залил свинец, что лопается по швам головной мозг, но вот
секунда миновала, и дрянь из тела утекает, как грязь с
мостовой во время ливня, а в просветлевшем организме
расцветают бутоны радости и счастья. Расцветают яблони
да груши. Петь, кстати, тоже тянуло.
–
Если бы ты дал хлебнуть этого раствора до боя, я б
твоего пахана отделал, – сказал Карташ, с силой завязывая
шнурки кроссовок.
–
Потому эту отраву на олимпиадах и запрещают, –
подмигнул ему Гоша. –
Спортивные дядьки зря беса гнать
не будут, рюхают тему...
А раствор продолжал впитываться в слизистую
желудка,
продолжались
и
химические
процессы,
встряхивающие организм. В данный момент Карташ не
сомневался, что, доведись ему сейчас переть по тайге, пер
бы лосем, только бы ветви трещали. Еще же появилось
обманчивое ощущение сжатия времени: казалось начни он
сейчас действовать, и другие люди будут двигаться по
сравнению с ним как в замедленной съемке или как мухи в
патоке, за секунду успеешь гораздо больше того, чего
действительно можно успеть за секунду. Вот такая
уверенность произрастала на удобренной хитрой химией
почве. «Бляха, сказки становятся былью. Прямо „живая
вода“ из сказок, которой всякие волхвы поднимали
поверженных богатырей...»
–
Господи, господи, – рядом тяжело вздохнула Маша,
которая таки остановила свой выбор на белоснежном
адидасовском костюме. –
Я уже давно забыла, что такое
платье...
...Каждого везли в своей машине. Если б не конвой, то
можно было бы сказать, что принимают их по высшему
правительственному уровню. Правда, Карташ удостоился
чести быть конвоируемым явно нерядовыми в здешней
иерархии – Попом и Гошей: Гоша сидел рядом с водителем,
Поп – на заднем сидении, по правую руку от Карташа. Но

был в машине и один рядовой боец, одетый в облегающую
мышечные бугры футболку, он подпирал Карташа слева.
Чем-то таким Карташ себя выдал, может, осанка
изменилась или там посадка головы, потому что Поп не
преминул отметить:
–
Ага, воспрял, москвич. До душе допиноговая
водичка пришлась? Хозяин прописал ее тебе из-за твоих
боксерских подвигов. Ему понравилось, как ты отстоял
против него. Видишь, и на обед вашу шайку пригласил...
–
Какие ж там подвиги?
–
Ну, ну, не прибедняйся! Хозяин уважает стойких
парней. А ты аж целый раунд выстоял под неслабой
бомбардировкой. Так что ты пока во временном авторитете.
Но особо не зазнавайся, настроение у Хозяина что
флюгер...
–
Поп, он ментяра, от него ничего не укроется, –
сказал Гоша.
Поп покосился на коллегу, но ничего не сказал в
ответ.
Этот Гоша, сперва, может быть, из-за неандертальской
внешности показавшийся Карташу полной шестеркой,
похоже, высоко сидит при олигархе Зубкове – несмотря
даже на то, что интеллектом не блещет. Скорее всего, он
принадлежит к старой гвардии, с которой Зубков брал
Байкальск, а после входил в Шантарск. Гоша, что
называется, выслужил свое положение верностью хозяину,
доказанной годами, да еще тем, что мало кто из старой
гвардии уцелел после стольких-то войн местного
криминального значения.
А не очевидная, но вполне угадываемая напряженка
между Гошей и Попом теперь, благодаря последней
реплике Гоши, стала вполне объяснима: один мент, другой
явно бывший сиделец, а, как известно, волк и собака
друзьями не станут никогда, пусть даже и вынуждены будут
жить вместе.
–
Смотри в окно, москвич. Спецом велено было
покружить по городу, – сказал Гоша. –
Хозяин хочет, чтоб
ты заценил его город.

–
Отчего ж не посмотреть, – согласился Карташ. –
Можно и глянуть...
Он не стал спрашивать, что за город, как зовется, в
какой точке России расположен. Все это он и без того знал.
Знал, что город зовется Нижнекарск, что находится он в ста
с чем-то там километрах от Шантарска, в памяти застряло
даже то, что в городе проживает тридцать тысяч человек и
большая часть горожан, разумеется, трудится на
алюминиевом комбинате. «И стоило петрушку ломать с
мешками на головах? – подумал Карташ. –
Чего от нас
скрыть-то хотели?» И сам же себе возразил: «Ну, они же не
догадывались, что ты такой грамотный и вычислишь по
олигарху название и месторасположение города... Да и не
том даже дело.
Просто не получила группа захвата четких инструкций
и действовала по обычной схеме, включающей и колпаки на
головах. Олигарх же, как и свойственно ихней буржуинской
братии, проявил своеволие и решил ничегошеньки от
пленников не утаивать, даже наоборот: распорядился
устроить ознакомительную экскурсию по владениям...».
Город был и вправду хорош. Хотя ничего
выдающегося на улицах Нижнекарска, может быть, и не
встречалось, никаких тебе нотр даммов, золотых ворот с
колизеями и прочих пизанских башен, зато город выглядел
вполне уютным и вполне удобным для житья с бытьем.
Улицы,
уже
во
власти
наступающих
сумерек,
преимущественно широкие, заасфальтированы по самым
взыскательным
европейским
стандартам,
тротуары
выложены плиткой. Да и вообще, кабы не всякие
несущественные мелочи вроде надписей на великом и
могучем, можно было подумать, что катишь по самым что
ни на есть европам. Застройку, в основном, составляют
двух- и четырехэтажные коттеджи с непременными
палисадниками перед каждым.
Улицы не по-нашенски чисто выметены, урны у
каждого столба, там-сям видны детские площадки,
довольно много домов строится, попадаются бассейны,
кинотеатры, кафе. Кстати, и церковь тоже имелась, которую

тянуло поименовать на сельский лад церквой, – небольшая,
ладная, окруженная ухоженным садиком...
Карташу припомнилась публикация в некоей
шантарской газетке, которую он листал со скуки во время
своего дежурства по ИТУ, заглянув в красный уголок при
казарме срочников. Статья была посвящена преступности, а
в качестве положительного примера борьбы с таковой
приводился город Нижнекарск. (Не случайно статья была
опубликована в местной газете. Оно и понятно.
Центральным СМИ не было никакого дела не то что до
заштатного городишки, в общем-то, им не было дела и до
миллионного Шантарска. О провинциальных городах
столичные СМИ вспоминали лишь когда случалось что-
нибудь эдакое, сенсационное, самолет там разобьется, на
жизнь губернатора кто-то покусится или Шантара по весне
разольется, затопив пригороды. Чего уж там говорить про
какой-то Нижнекарск!) И еще по тому же поводу Карташ
припомнил разговоры в пармском Салуне. В кафе «Огонек»
тоже поминали Нижнекарск, когда речь заходила о борьбе с
преступностью – а такие речи заходили нередко, все-таки
непосредственная близость зоны и поселковый контингент
навевали соответствующие темы. «Чего там голову ломать,
как ее победить, вон, в алюминиевом городе победили,
потому как захотели», – эта фраза постоянно вспыхивала в
любом разговоре о Нижнекарске.
Да, в городе алюминиевого короля Зубкова
преступность если не напрочь отстутствовала, то была, по
новомодному
журналистскому
выражению,
минимизирована. В Нижнекарске криминал встречался, как
правило, исключительно бытовой, а раскрываемость
преступлений имела огромный, прямо-таки заоблачно
высокий для России, да и не только для России, процент,
без
какой-то
малости
стопроцентной была
та
раскрываемость. И секрет сего феномена прост.
Конечно, в городе наличествовали официальные силы
правопорядка, сиречь милиция. Но наличествовали
исключительно для вывески. Реальную же охрану

городского порядка осуществляла так называемая народная
дружина. Создал ее Зубков, а возглавлял (про то,
разумеется, в Парме, переполненной слухами про воровской
мир, знали наверняка) некий Уксус, авторитет сибирского
значения. «У меня воровать не позволю. Хочешь воровать –
поезжай в Москву или Шантарск», – сие бессмертное
изречение молва приписывает лично Зубкову. И если
припомнить недавнее общение Карташа с олигархом, тат
запросто мог отмочить и не такое. Вот эти самые Уксус и
его, так сказать, народная дружина баловать в Нижнекарске
и не позволяли. Методы их, конечно, были далеки от
понятий «гуманистические ценности» и «права человека»,
зато архидейственны – по другим понятиям. Своих, кто
нарушал установленные заповеди, наказывали нещадно.
Гастролеры же, зная, что к чему, в Нижнекарск и носа не
совали. А если кого и заносило, то этот «кто-то» в
небольшом городке сразу же попадал под колпак, и ежели
что случалось... В общем, завидовать участи этих залетных
молодцов не приходится.
Местные жители в своем правителе души не чаяли –
даже несмотря на его жесткость (Карташ припомнил все ту
же статью, где описывалось, что с алюминиевого комбината
моментально выгоняют за нарушение производственного
режима: за пьянку, прогулы и даже за пятиминутное
опоздание). Зато и получали у него прилично. Вдобавок
город оброс множеством мелких прикладных фабрик вроде
молокозавода,
колбасного
производства,
водочного
заводика, имелся даже цех по изготовлению всяческих
сувениров. Вблизи Нижнекарска, как грибы, вырастали
фермерские
хозяйства,
которым Зубков
тоже
покровительствовал. В общем, Зубков правил откровенно
по-сталински, но народу это нравилось. Глядя из окна
автомобиля, Карташ убеждался, что живут здесь, по
крайней мере, не бедно.

Например, за время их кружения по городу попалась
всего одна отечественная лайба серии «жигуль», а так
ездили и стояли возле домов главным образом авто
импортные и, главным образом, японского розлива.
–
Ну что, москвич, – отвлек Алексея от наблюдений
Поп. – Хотел бы здесь поселиться?
–
Надо подумать, – ответил Карташ.
«Брожу по миру, собираю кликухи, – вдруг пришло в
голову Карташу. –
В Туркмении удостоился погоняла
Яланчи, теперь стал Москвичем. Так и представляться
теперь стану: „Я, Леха-Москвич-Яланчи, понял, бля!?“ О
темпоре, о морес...»

Часть 2
Алюминий и ромалэ
Глава 7
КАК ЛЮБЯТ УЖИНАТЬ В НИЖНЕКАРСКЕ
15 сентября 200* года, 20.29.
Тем
временем
кортеж
выехал
на
окраину
Нижнекарска, свернул к одиноко стоящему особнячку,
окруженному кованой чугунной оградой. Автомобили
проехали под воротами со скромной вывеской «Приют
олигарха», описали круг по двору, в центре которого
вздымалась метров на десять деревянная горка для
увеселительных
спусков
подвыпивших
гостей,
и
остановились возле высокого, украшенного резьбой
крыльца. Хоть это заведение и являлось рестораном, но
почему-то Карташ был уверен, что с его общедоступностью
дела обстоят неважнецки. Скорее всего, используется оно
исключительно под клуб сильных града сего, и гражданам с
улицы, даже если у тех и шуршат в кармане подходящие
деньжата, попасть внутрь проблематично.
Подведенные каждый от своей машины пленники
вновь сошлись на крыльце.
Далее их провели через просторный, весь в зеркалах,
холл, сопроводили вверх по лестнице с бордовой ковровой
дорожкой по центру, навевающей мысли о дворцах
бракосочетания.
На
втором
этаже
их
встречал
представительный седовласый господин в смокинге и при
бабочке, похожий на отставного культуриста. Он распахнул
перед гостями толстые двери, сработанные из кедра
(которые, в случае чего, не приходится сомневаться,
выдержат и крупнокалиберный пулеметный огонь), – и
гости вошли в зал.
М-да, гражданин олигарх место своего обеденного

отдыха обставил от души и от всех щедрот, как говорится –
не оглядываясь и не прислушиваясь. Стены были отделаны
темными дубовыми панелями, кое-где на них висело
оружие, причем самых разнообразных народов и эпох
(Карташ разглядел японскую катану и прямой русский меч,
алебарды, кистени, мушкеты и дуэльные пистолеты), хотя
предпочтение все же отдавалось оружию холодному. А в
дальнем углу зала, в нише, застыл, опираясь на полосатое
турнирное копье, собранный из доспехов рыцарь, словно
позаимствованный из старой доброй советской комедии
«Иван Васильевич меняет профессию». Плотные толстые
шторы на окнах были задернуты, зал освещали
электрические светильники, стилизованные под факелы.
Центр же зала занимал огромный круглый стол. Разумеется,
ломящийся от всяческих яств и напитков, кои были
сосредоточенно поглощаемы десятком едоков и пивунов.
Никто не был ни в смокинге, ни во фраке, ни в прочих
буржуазных пережитках моды, в каковых надлежит
присутствовать на приеме у самодержца. Кто изволил
явиться в простом костюмчике и дешевом галстуке, кто в
джинсах и рубахе навыпуск, и, хотя попадались и особи в
«тройках», приобретенных явно не в магазинах типа
«Мужская одежда», спортивный стиль гостей-пленников
особого диссонанса в картину не вносил.
Сам Зубков восседал в кресле с высоченной спинкой.
Олигарх, как и положено в данном случае хозяину
положения, снисходительно поглядывал вокруг, почти
незаметно усмехаясь одними лишь уголками губ. Кем уж он
себя при этом представлял – королем Артуром, Аль Капоне
или князем Вованом Ясно Солнышко, – сказать было
затруднительно, но Карташ склонялся к мнению, что скорее
всего последним, – если припомнить его патриотические
умонастроения. И глядя на кресло с олигархом, Алексей
ответил на вопрос, который неоднократно задавал самому
себе: «Какой логикой увязывается все то, что произошло с
ними в последние часы?» Да вот она, та самая логика, –
жует бутерброд с красной рыбкой. И зовется она
«самодурство барина». Принцип «Захочу – золотом

осыплю, а захочу – собаками затравлю», – он, конечно, кто
же спорит, в русских традициях.
А в сибирских традициях и подавно. Во глубине
таежных бескрайностей, вдали от грозной столичной власти
разные там миллионщики, заводчики, купчины и
высокопоставленные государевы люди колобродили так,
что поныне о том жива память, вытворяли эдакое, что
нынешние «новые русские», выражаясь на современный
лад, рядом не лежали.
Между прочим, как раз где-то в здешних
алюминиевых краях закончился знаменитый поход одного
чересчур бравого шантарского генерал-губернатора на
столицу. Дело сие случилось тому назад давненько: не то
при Павле Первом, не то, в крайнем случае, при Екатерине
Второй. После семи дней запоя тогдашний генерал-
губернатор внезапно припомнил все обиды, нанесенные ему
Петербургом, и воспылал местью. В мщении же решил не
мелочиться, а двинуть на столицу, захватить ее и самолично
наказать обидчиков. Немедля был объявлен великий поход
и под бунтарские знамена мобилизованы все тогдашние
шантарские силы: солдаты гарнизона, чиновники вплоть до
самых мелких письмоводителей, всякий прочий народец,
подвернувшийся под руку. Был составлен и обоз – главным
образом из винных бочек. И сия грозная армия двинулась
примерно в направлении Петербурга, по пути пополняясь и
обрастая разнообразным сомнительным людом.
Увязли захватчики где-то аккурат в этих краях, ну,
плюс-минус пятьдесят километров, что по сибирским
меркам и не расстояние вовсе и ни в какую эпоху
расстоянием не являлось. Может, воители и продвинулись
бы подальше, кабы не захватывали по пути каждую
деревеньку, где, по праву победителей, гуляли, меры и
устали не зная, – то бишь грабили, опивались, объедались и
охальничали. Армия начала быстро редеть: кто-то
укушивался до смерти, кого-то зарубали топорами
несогласные с происходящим деревенские мужья и
братовья, кто-то дезертировал, убоявшись ответа, который
придется когда-то держать. Армия редела, но все же

продвигалась вперед. В конце концов то ли свои, то ли
чужие связали никак не желающего угомониться генерал-
губернатора и спеленутым доставили обратно в Шантарск
на протрезвление. Ну, а какие-то губернаторовы
недоброжелатели, как водится, быстренько состряпал и
отослали в столицу депешу с подробным описанием
учиненных безобразий... И ведь простил хмельного
фрондера едва не захваченный Петербург! Рассудили там,
что не тот это случай, все ж таки бунтарь сей есть не
Стенька Разин или Емелька Пугачев, отправили строгую с
курьером и дело закрыли... Да, видать, источает сия земля
заразные пары бунтарства и самодурства, не давая покоя и
сегодняшним хозяевам жизни...
–
Сюда, – отставной культурист в смокинге показал
Карташу
место.
Остальных
тоже
подвели
к
предназначенным им стульям. – Вы сюда. Вы сюда.
В общем, усадили их за стол весьма красноречиво: не
вместе, а порознь, и так, чтобы по обе стороны у каждого
сидело по хлопчику самого серьезного вида.
Маша оказалась не единственной женщиной за
столом, присутствовали и еще две особы слабого пола. Хотя
особу, что сидела рядом с Зубковым одесную, слабой
можно было поименовать лишь условно. Высокая,
наверное, за метр девяносто, с широким разворотом плеч –
пловчиха, не иначе. Годочков где-то тридцати, добавляем
сюда близость к хозяину, брильянтовые серьги в ушах,
браслет с камешками от Сваровского – и получается жена,
официальная или неофициальная, это уже не суть важно.
Всяких разовых девочек вряд ли бы впустили в узкий,
избранный круг.
Вторая женщина была и вовсе немолода, как
говорится, давно за пятьдесят, но прямо-таки по-европейски
подтянутая и моложавая, под очками с золотой оправой
притаились холодные, цепкие и презрительные глаза, по
Карташу и прочим новым лицам она мазнула взглядом, как
по пустому месту. Что сия мадам может делать за этим
столом, где собрались, в общем-то, равные! Не иначе,
мадам у них состоит по финансовой части, под ее

приглядом находятся темные денежные потоки, отмывка,
прочие оффшорные делишки. Интересная особа. Думается,
в ее биографии за советский период обязательно отыщутся
и подпольные цеха, а то и отсидка по хозяйственной статье,
и какие-нибудь саморазваливающиеся кооперативы на заре
перестройки, и прочие «пирмамиды». А потом... А потом
она как-то сошлась-спелась с Зубковым. А ведь, возможно,
не кто иной, как эта женщина почтенного ныне возраста
наставляла будущего олигарха по финансовой части, стала
ему кем-то вроде крестной матери. Одними кулаками и
природным умом гигант алюминиевой индустрии не
захватишь, нужны весьма специфические познания, и без
консультантов тут не обойтись.
Заняли свои места за столом и те, кто пришел вместе с
пленниками, разумеется, исключая охранников, оставшихся
за дверью. Ошую от Зубкова сел Поп, Гоше тоже было
отведено место недалеко от Папы. А еще Карташ узнал
среди восседающих за столом легендарного Уксуса, того
самого, кто состоит в должности смотрящего за порядком в
Нижнекарске. Личность была примечательная и зело
популярная среди постояльцев пармского санатория под
названием «ИТУ No ***».
Глубоко впавшие глаза, худоба, неподвижный взгляд,
за исключением лица все видимые участки кожи покрыты
партачками (сиречь татуировками), а главная примета –
шрам, уродующий левую щеку. Плюс кличка не из разряда
заурядных.
«Да тут, похоже, собралась вся верхушка империи
Андрея Валерьевича Зубкова, – подвел итог Карташ. –
Интересно, это у них плановый сход или экстренное
совещание по нашу душу?..»
–
Видел мой город, москвич? – спросил Зубков. Налил
себе из пластиковой поллитровки минеральной воды, выпил
залпом, как водку. –
Ничем не хуже твоей столицы.
Иномарки тут у каждой семьи. А в любой дом зайди, так
дом – полна чаша. Холодильники набиты жратвой, всяки-
разны домашние кинотеатры, стиральные машины, печки-
шмечки... Чего там печки, у всех, почитай, стоят

компьютер с Интернетом. Ну, ты уловил главное, москвич?
Это – Европа. Посреди азитчины мы построили
натуральную Европу... в которую, кстати, мои работяги
регулярно мотаются в отпуска. Потому как бабки у них
есть. А есть они потому, что я не даю себя грабить ни вашей
долбаной Москве, ни местному губернаторишке. Пусть и
хлопотной выходит проводка, но зато большая часть моего
лавэ не уплывает в чужие потные ручонки...
При этих словах Зубков бросил взгляд на возрастную
мадам, подтверждая предположение Карташа насчет роли
дамочки в здешней структуре.
–
Этот город, москвич, прообраз нового Шантарска.
Вот таким может стать, и быстро стать, заметь, сибирский
миллионник. А сейчас что там? Дыра. Провинциальная
дыра. Вот например: с метро сколько ковыряются? До сих
пор ни одной станции построить не могут. А знаешь,
сколько я в него, в метро это блядское, денег вгрохал?! Сам
проектировщиков нашел, и не столичных – наших, сам по
московским кабинетам бегал, согласовывал, сотрясал,
подписи собирал... И что? Собрал. Согласовал, сотряс и
утвердил. Бюджет выбил. Думал, дурак, помогу родному
городу, подниму с колен.... –
Поп предостерегающе
положил руку на плечо хозяину, но тот, не глядя, стряхнул
ее, гаркнул:
–
Хрена! Так с места и не сдвинулись, ни на
миллиметр. Тоннели прокопали, станции заложили. И все!
Теперь отдыхают. Типа, деньги кончились... И конца-краю
тому не видно! Потому что рубль осваивают, а три воруют.
Это Азия, вот в чем, выражаясь на научный манер,
парадокс. Здесь без хозяина, хана, барона, князя или как
хошь назови, короче, без твердой руки и атаманской воли
ни хрена не сделаешь. Тем более, не выстроишь
европейский город. Чуть дал послабку – или разворуют все
к едреням, или финкарь в печень воткнут. А здесь хозяин
есть! Что я скажу, то завтра будет сделано.
Зубков сжал кулак и стукнул им по столу, заставив
задребезжать посуду.
–
Вот позырь-ка, москвич, – Олигарх бросил Карташу

поллитровку с минералкой, кою Алексей благополучно
поймал. Хотя такая же бутылка стояла перед Карташем, но,
по-видимому, Зубкову нравились эффектные жесты.
Алексей «позырил», как просили. На этикетке
минеральной воды, называемой «Сибирская слеза», был
помещен портрет Зубкова в овальной раме из ржаных
колосьев, в высокой бобровой шапке и в богатой,
«шаляпинской» шубе.
Ну-ка, ну-ка... Алексей глянул на стол, быстро
нашарил взглядом, что искал, и внезапная догадка
подтвердилась – на водочной бутылке имелся точно такой
же портрет. Называлась водка «Огни Нижнекарска».
«А в народе, не иначе, ее зовут „зубковкой“. Или
„зубачом“.
Или, скажем,
„зубаткой“...» – отстраненно
подумал он.
–
Видишь, где она произведена, москвич, – сказал
Зубков. –
Город Нижнекарск. И половина продуктов на
этом столе тоже местная. Каких-нибудь устриц мы,
конечно, тут взращивать не можем, так и так придется
покупать, но что по климату и по силам, мы освоили или
освоим. И вот скажи, москвич: на хрена мне или им, –
Зубков обвел жестом руки сидящих за столом, – воровать у
себя? Или им, – он показал на окно. – И крысятничать мы не
дадим, крысятников мы изведем, как тараканов. Хочешь
озорничать, валяй туда, где власть зажравшаяся и мусора
ленивые, гуляй там, пока народу не надоест эта бодяга и он
не отправит пинком под зад всех уродов, которых сам же и
навыбирал. А у нас мусора хорошие, правда, Поп?
Поп поморщился, ему не понравился намек на его
ментовское происхождение.
–
Шучу, шучу, – Зубков вскинул вверх ладони. –
Короче, жизнь в России надо ставить строго по понятиям, а
не валять дурака. Потому как понятия от натуры человечьей
идут. Потому как с твоими демократишками, с
толстожопыми болтунами и бюрократами мы утопнем в
дерьме. Ежели б мы не в Азии жили, тады другое дело.
Тады можно было бы в игрушки играться. А у нас
люди понимают только кулак и сильную волю. Это как

телегу из болота никогда не вытянешь, покуда не станешь
лупить по лошадиным спинам кнутом, а людей крыть
матюгами и тумаками. Россия – она и есть не что иное, как
телега в болоте, увязшая в нем по верхушки колесных
ободов. Иван Грозный малость раскачал эту телегу, царь
Петр слегка болото осушил, потом Сталин протащил эту
телегу чуть вперед, но теперь она опять прочно увязла...
Вот так-то, москвич. –
И Зубков вновь потянулся к
минералке.
«А ведь ты и себя в этот ряд ставишь, – вдруг понял
Карташ. –
Царь всея Руси Зубков Первый. Да, и в самом
деле, тесновато с такими амбициями в городишке
Нижнекарск...»
–
Ты, к примеру, в Швеции давно был в последний
раз, москвич? – вдруг спросил Зубков.
–
В предыдущей жизни.
–
А я... Когда мы были в последний раз? – олигарх
повернулся к Пловчихе.
–
Недели три назад.
–
Во! Короче, будешь в Швеции, подвали к любой
заправке и вглядись, – Зубков забросил в рот оливку, запил
минералкой. –
Увидишь знакомый списочек: «бензин»,
«дизтопливо», все как и у нас, но за небольшим
отличьицем – среди этого списочка ты обнаружишь еще и
хренотень под названием «биогаз». Знаешь, что это такое?
Это газ, который выделяется при брожении. Шведы его
осваивают со страшной силой: заправляют им тачки, хавку
на нем готовят, обогревают дома, –
к слову говоря,
половина шведских котельных уже перешла с угля и мазута
на биогаз. Я побывал на заводах, где этот газ вырабатывают.
А знаешь, как его вырабатывают? Свозят на завод пищевые
отходы, заталкивают в резервуары типа нефтяных, туда же
сливают говно из канализации – интересно, почему именно
в резервуары, а не в реки и озера, а? А дальше этот компост
бродит себе без посторонней помощи, выделяя газ на
пользу нации... Короче, мне все это дело понравилось.
Экология – раз, помойки сокращаем – два, вставляем
фитиль в задницу нефтяным королькам три. И вообще

хорош травиться выхлопами, бабы наши будут рожать
меньше уродов. Короче, хочу такую же фигню строить в
Нижнекарске.
А коли хочу, значит буду.
Окружение Зубкова не внимало благоговейно своему
благодетелю, люди за столом ели и пили, обслуживая себя
сами и не дожидаясь общих тостов. Видимо, так заведено на
этих посиделках. Карташ заметил, что водку употребляли
только Уксус и Поп, да и то по чуть-чуть, пиво выбрал лишь
один из столующихся, а мадам бухгалтерша прихлебывала
вино. Маша ни к чему не притронулась, Гриневский же
хлопнул рюмашку
водки-«зубковки»
и
захрумкал
огурчиком – тоже, небось, из местных парников. Зубков же
хлебал одну минералку, не ел, зато говорил. Да уж, что-что,
насчет поговорить олигарх был явно не дурак.
–
К чему я завел про Швецию, москвич. А к тому, что
ты не найдешь никого, кто скажет: мол, плохое дело, мол,
давайте и дальше плодить помойки и задыхаться
выхлопами. Но никто в этой стране и пальцем не
пошевельнет, чтобы и вправду что-то изменить. Не
привыкли работать без кнута. Нужен Хозяин, который
заставит. За десять лет при Сталине, как ты помнишь,
целиком отстроили промышленность, которая фурычит до
сих пор, которую даже за последние десять лет не
развалили, хотя только тем и занимались. Я же могу все, но
упираюсь в тесные стены. Чуть руки раскинул пошире, и –
стены. А в Шантарске сейчас хозяина нет. Кто там
хозяйничает? Губернатор и его чиновничья шушера лишь
для себя суетятся, как бы нахапать побольше, пока не
переизбрали... –
он помолчал и со злостью выплюнул
оливковую косточку прямо на скатерть. – Или, может быть,
Фрол хозяин?! Про Фрола вы, понятное дело, слышали, не
могли не слышать...
Поп осторожно тронул хозяина за рукав, наклонился к
его уху, что успокаивающе прошептал. И Карташ, не уловив
ни слова, запросто смог бы воспроизвести текст: «Не стоит
говорить лишнего, ваш-сятельство, к чему конкретные
имена». А Зубков просто-напросто отмахнулся от Попа, как

от мухи.
Что Поп воспринял абсолютно спокойно, он свой долг
советчика по безопасности выполнил, прислушается
хозяин – хорошо, не прислушивается с меня спрос
снимается, я ведь предупреждал...
–
Не, – Зубков помотал головой, – городу Фрол не
хозяин. Он лишь удачливый разводящий, и все. Вовремя
вспрыгнул на подножку и удержался. А удержался, потому
что научился со всеми дружить. В том числе с мусорами. А
еще он лихо научился мусорскими граблями убирать тех,
кто хоть чуть-чуть высовывает голову выше установленного
им предела. Сидит, как паук в центре паутины, и если кто
где чересчур проворно шевелиться начал, он тут же или
стравливает людишек между собой, или мусоров
насылает...
Ах да! Карташу вдруг припомнились слышанные им
(не
иначе,
в
пармском
Салуне)
подробности
взаимоотношений Фрола и Зубкова. Про то, что ненавидели
они друг друга люто. Что там твои кошка с собакой! Про то,
что в свое время две силы метили на верховодство в
Шантарске: та, что стояла за Фролом, и та, что стояла за
Зубковым. Фрол был из старых, на его стороне играли
былые воровские связи, но вдобавок он вовремя
сориентировался в меняющейся обстановке и умело вошел в
новые времена, не утратив прежних козырей. Зубков же
швырял на игральный стол такие козыри, как наглость,
нахрапистость и напор. Это сейчас он заговорил о понятиях,
о законах, по которым следует жить, а вот несколько лет
назад он всем законам предпочитал винтарь с хар-рошей
оптикой или шквальный огонь дюжины автоматных
стволов...
В их схлестке за Шантарск верх взял более опытный и
тактически мудрый Фрол. Именно он заполучил
неофициальную, но оттого не менее почетную должность
«черного губернатора» Шантарска. Зубков же вынужден
был
отступить,
довольствоваться
завоеванным
алюминиевым комбинатом... но со своими амбициями он
не простился. И не скрывал ни от кого, что готовит на

Фрола новую атаку.
Потому вовсе не кажется не правдоподобной версия,
которую Карташ тоже слышал от кого-то в Парме: дескать,
это не кто иной, как Фрол, чтобы заранее обезопасить себя,
отправил Зуба за решетку, заручившись поддержкой неких
московских людей и состряпав Зубкову обвинение в
покушении на губернатора Камчатки. Может, не зря люди
про то говорят...
–
Время
Фрола
давно
прошло, –
продолжал
витийствовать Зубков, – засиделся он. Этот старый козел
возомнил себя кем-то вроде Туркменбаши. Типа я
бессмертный и бессменный...
Оп-па! Алексей мигом сделал стойку. Случайно или
нет он приплел Ниязова?..
–
Ну вот мы и подходим, москвич, вплотную к тому,
зачем вы здесь. Тебя же вроде это сильно занимало. Короче,
харе трепаться за пустое. Переходим к существу. А
существо у нас таково... Вот скажи мне, москвич, почему я
вас в живых оставил, как думаешь?
Карташ пожал плечами, а Зубков хитро прищурился:
–
А у кого вы платину сперли, а? Ну хотя бы
догадываешься? Хотя это скорее к тебе вопрос,
белобрысый... Как там его погоняло? – этот вопрос был уже
адресован Попу.
–
Кликуха Таксист. А по паспорту...
–
Хватит и кликухи, – перебил Зубков. –
Ну чего,
Таксист, как меркуешь, у кого?
–
Откуда мне знать... – начал Гриневский.
–
Ну да, ну да, твое дело маленькое, – перебил
Зубков. –
Твое дело спереть платины на многие
миллионы... Не, все-таки нравится мне эта троица. По
крупному ребята играют, на ерунду не размениваются. Хотя
сами-то кто? Да никто! Какой-то старлей из вертухаев,
зоновский мужик и заплутавшая с ними деваха. Но
замахнулись-то как, а?! Не иначе, насмотрелись
американских фильмов, где симпатичным ребятам удается
оставить в дураках все мафии и спецслужбы и удачно
смыться с сумками, набитыми «зеленью»... Только хеппи-

энда у вас, ребята, не получилось, тяжеленьки оказались
сумочки...
Зубков открыл новую бутылку минералки, отхлебнул
прямо из горлышка.
–
Мою ты платину спер, Таксист, мою. Нашу
платину, – Зубков обвел рукою стол. – Мой это был прииск.
Уже за одно это вы заслужили суровое, но справедливое
наказание. Но, думаю, висит на вас и еще кой-чего. Я имею
в виду твоих воришек-ребятишек, Уксус, которые
отправились по следам нашей троицы в Туркмению и
сгинули там без вести. Хоть ты и говорил, что отправил
лучших ребятишек, но, полагаю, наша троица оказалась им
не по зубам. Конечно, – теперь Зубков посмотрел на Попа, –
они скажут нам, что ничего не знают ни о никаких
ребятишках, а равно и о Туркмении. Хотя... в умелых руках
Уксуса они как пить дать расскажут все без утайки. Но вот
не хочу я отдавать их Уксусу, Поп, не хочу. Нравятся они
мне, как я уже сказал. И потому я думаю так: захотят –
расскажут про Туркмению, не захотят – пусть темнят. Ну, а
касаемо твоих людей, Уксус... Если кто-то не выполнил
задание, то не имеет значения, как он погиб и где
захоронен, имеет значение только то, что он не выполнил
задание... Не, они мне нравятся, эти трое без лодки, не
считая платины! Поэтому я хочу сделать им подарок. И мой
подарок таков: я буду с ними играть в открытую. Согласны?
Неизвестно, чьего согласия испрашивал олигарх:
смотрел он при этом на свое изображение на этикетке
бутылки
с
минеральной
водой. Никто
же
из
присутствующих выражать согласие или несогласие не
стал.
–
Значит, что от вас нужно, р-разбойнички, – сказал
Зубков, вертя в руках пластиковую бутыль. –
Нам известна
вся ваша история, может быть, за исключением красочных
мелочей. И от вас всего-то и нужно, чтобы вы изложили ее
сами. Да-да, ничего больше. Соберутся уважаемые люди, и
вы им честно, во всех подробностях, без утайки расскажите
про все то, как вышли на рудничок, как схлестнулись с
украганами и два ящичка умыкнули. Как я уже сказал, ваши

азиатские похождения никого не заинтересуют, пускай
чурки разбираются с тамошними вашими проказами.
У нас своих делов хватает. Уксус, растолкуй ты, каков
расклад. У тебя это доходчивее выйдет. А то я чего-то
утомился.
–
А расклад простой, православные, – с готовностью
подхватил Уксус, да так, что ни малейшей паузы не вышло.
Он поочередно обвел Карташа, Машу и Гриневского
немигающим взглядом, и взглядец тот пробирал до печенок,
даже глубже, от такого взгляда невольно хотелось
потупиться. –
Каждому, как в Библии, воздается по
заслугам его. Лживому – муки адовы, а правдивому –
награда щедрая за правду. Награда немалая: исповедался –
и катись на все четыре стороны с душой, очищенной от
скверны. Злато-серебро, платина-шмлатина – это дело
наживное... в отличие от головы, которой нас бог всех
наделил лишь по одной.
–
Смотрю, нахватался ты у Апостола благолепных
словечек, речугу катишь гладко, как колесо, – сказал,
наливая себе водочки, один из сидящих столом: тип в
очочках, с холеным лицом и с короткой стрижкой
«ежиком».
–
Давно ты, Доктор, в наши края не заглядывал, –
повернулся к нему Уксус, – забыл, кто какие слова говорит.
Апостола же, царство ему небесное, зря поминаешь. После
того, как мы с ним последний раз виделись, а было это на
Ярославской пересылке, Апостол1 зажил не правильно и
плохо кончил, что закономерно. К тому же, кто от кого
каких слов набрался, – это еще вопрос...
И снова Уксус прошелся своим жутким непод-вижным
взглядом по пленникам.
–
Смертушкой пугать вас не станем, поди,
приготовились к ней. Да и вообще, умирать не страшно.
Страшнее задержаться здесь против своей воли или обречь
на страдание близких своих... Так вот, коли выберете вы
путь лживый, не пожелаете за дела свои ответ держать, то
1 См. романы А. Бушкова «Охота на пиранью» и «След пираньи».

уж не обессудьте. Каждому по делам его воздается,
каждому своя мука приготовлена – не только в аду, но и на
земле.
Московскому гостю пообещать можно, что умирать он
будет медленно и страшно, а перед смертью еще и
помучается от того, что обрек на гибель стареньких
родителей. Назвать тебе московский адресок, по которому,
кстати, ты и сам до сих пор прописан, или не надо?
Поверишь без клятвенной божбы, что есть у нас свои
людишки в стольном граде?
Карташ скрежетнул зубами, но сдержался. Не кричать
же: «Гады, ненавижу! Если что-то случится с моими, я вас
всех порву!», – не вскакивать же, не вцепляться же в глотку
этому Уксусу. Эмоциями здесь не поможешь... да, а влипли
они конкретно. Оказывается, попадание к сволочи-викингу
и не влипаловом вовсе было, а можно сказать, отдыхом на
курорте...
–
Девочке мы можем пообещать турецкий бордель.
Конечно, блуд – занятие веселое, но это только когда ему
предаешься по своей охоте. А когда ему предаешься с
рассвета до заката, а потом еще с заката до рассвета, и без
всякой охоты, зная, что обслуживать клиентов предстоит до
самой до старости...
Вдобавок мы попросим наших турецких друзей
подбирать клиентов с особой тщательностью, отдавать
предпочтение типам с необычными фантазиями, со всякими
пикантными...
–
Может, после посмакуешь подробности, – довольно
резко перебила Уксуса мадам бухгалтерша.
Уксус, не посмотрев на мадам, покладисто кивнул.
–
Можно и после. Девочке и без шокирующих
физиологических подробностей, думаю, уже все предельно
ясно.
Карташ скосил глаза в сторону Маши – как она. Она
истерически не зарыдала и носом не захлюпала, даже не
побледнела – крепкая девочка, лишний раз убедился
Алексей, – лишь нервно провела ладонями по волосам. И
еще сузились у нее глаза, что, как уже знал Карташ,

означает высшую степень злости.
–
Теперь ты, Таксист. Нехорошо, нехорошо ты
поступил... но ты же мужик, а не вор, с тебя спрос невелик.
Был бы вор, не было б тебе никакого прощения, а так –
исполнишь, что надо, и искупишь вину. А чтобы ты недолго
колебался с выбором... Михалыч, будь добр, включи нам
кинишку.
Отставной культурист Михалыч, до этого стоявший
возле двери со скрещенными на груди руками, направился в
угол зала, наклонился к тумбочке с видеомагнитофоном,
нажал кнопку воспроизведения, и экран, большая
плазменная панель на стене, ожил.
Сперва мелькали какие-то штрихи и черточки, потом
пошла запись. На экране появилась женщина, она сидела на,
диване, задним фоном служили коричневые обои с
незатейливым рисунком, еще в кадр попала подушка с
вышитым на ней зайцем.
«Кадр не дрожит, – машинально отметил Карташ, –
значит, снимали со штатива».
Алексей уже понял, кто эта женщина. То же мне,
бином Ньютона...
Сперва женщина на экране сидела, опустив голову,
потом – видимо, следуя указаниям операторов с
режиссерами, запись шла без звука, – голову подняла,
посмотрела в объектив. Постановщики с явным умыслом
выстраивали видеоряд: расстегнуты именно две пуговки на
блузке, не больше и не меньше, никаких следов насилия ни
на теле, ни на лице, но видны потеки туши – следы слез.
Этими мелочами режиссеры – Феллини, бля, – давали
недвусмысленный посыл: пока все хорошо, но твоя жена
целиком и полностью в наших руках и в нашей власти, и в
любой момент мы можем эту власть применить. А, как
известно, в искусстве сильнее всего воздействуют именно
мелочи...
Гриневский откинул стул, схватил столовый нож,
рядом с которым заранее положил руку, прыгнул на стол...
вернее, попытался запрыгнуть. Те хлопчики, между
которыми был помещен за столом Таксист, сработали,

следует признать, безупречно. Один подсек Грине ноги, и
тот рухнул грудью на стол, второй хлопчик как-то
невообразимо ловко взвился со своего места и в
каратистской технике ребром ладони врезал Таксисту по
шее. Петр сразу обмяк, сполз со стола на пол.
Хлопчики подняли Гриневского, вновь посадили на
стул, завели за спину руки и защелкнули на запястьях
наручники.
Мысль
Гриневского
читалась
легко –
взять
заложником Зубкова и с ножом у горла начать встречную
торговлю. Добраться до олигарха он мог рассчитывать,
только запрыгнув на стол и сиганув сверху вниз на Зубкова.
К этому маневру он и прибег... вот только и сторожа
оказались готовы к подобному повороту.
Происшедшее развеселило Зубкова и наконец-то
пробудило аппетит. Олигарх вволю посмеялся, потом
принялся кушать пирожок, запивая все той же минералкой.
–
Зря я тебе, Уксус, доверил общение с гостями.
Запугал мне гостей, одного чуть не довел до особо
тяжкого, – сказал Зубков, стряхивая пирожковые крошки со
своего темно-синего спортивного костюма.
–
Так ведь правду сказал! – Уксус изобразил
притворное сожаление.
–
Правду по-разному можно сказать, – наставительно
произнес олигарх.
–
В какой-то умной книжке утверждается, что правду
говорить легко и приятно, –
выдал очкастый тип с
«ежиком» на голове.
–
Вот, – Зубков вытянул палец в его сторону. – Истину
глаголит товарищ Доктор... Ага, гражданин Таксист
очухался, очень кстати. Полагаю, ты не будешь больше
изображать тут Брюса Виллиса? Потому как чего ты этим
добьешься? Ну, пристрелят тебя, как чумную крысу, а чем
ты жене-то поможешь, как это ее убережет от бед и
страданий? Никак.
Зубкову не померещилось – Гриневский пришел в
себя. Петр обнаружил на руках браслеты и рыпаться по
новой, разумеется, не стал, неизвестно, какие думы он

сейчас вынашивал, слышал или не слышал, что говорят
вокруг, он сидел, положив руки на колени и уткнув взгляд в
скатерть.
–
Поп, – сказал Зубков, повернув голову налево, мы
тут за смешными разговорами ничего не упустили? От тебя
же ничего не могло укрыться.
Поп поерзал на стуле, кашлянул в кулак.
–
Я тут подумал, что наши... гости, может быть,
неверно поняли, чего от них хотят.
–
Тогда расскажи, – Зубков откинулся на спинку стула
и завел руки за голову.
–
От них требуется,
чтобы они
выступили
свидетелями на суде и дали правдивые показания. Всего-то.
Еще раз подчеркну – свидетелями, а не обвиняемыми. А что
суд будет, так сказать, неформальный, так для них это еще и
лучше. Они попадут под программу защиты свидетелей.
Мы, в отличие от официальных судов, умеем защищать
свидетелей...
–
Так что видите, ребята, – Зубков обвел взглядом
поочередно каждого из них троих, как до этого делал
Уксус, – все очень просто, все очень по-доброму. А ведь я
мог бы засунуть каждого в отдельный семизвездочный
погреб, обеспечив удивительными ощущениями, и
добиться, чего хочу.
–
И когда же состоится этот... суд? – спросил Карташ,
в общем-то понимая, что ответов на свои вопросы не
получит. Но иногда важна и форма отказа.
–
Вам скажут «когда», – ответил Поп.
–
А что
за
люди,
перед
которыми
надо
исповедоваться?
–
Люди будут что надо люди, –
не скрывая
раздражения, сказал Зубков. –
Очень большие люди, тебе
такие даже не снились. А тебе не все равно, москвич?!
Ладно, что-то мне наскучило представление. Гоша,
уведи их.

Глава 8
КАК ЛЮБЯТ СПОРТ В НИЖНЕКАРСКЕ
16 сентября 200* года, 17.46.
Карташ проспал даже не четырнадцать, а целых
двадцать часов. Допинг выгреб все резервы организма без
остатка. А проснувшись, Алексей еще часа полтора лежал с
закрытыми глазами и размышлял, иногда снова забываясь
непродолжительным сном.
В этом зыбком, подвешенном между сном и явью
состоянии Карташу всегда хорошо думалось. Мысль
порхала в свободном полете, плавала в некоем парафиновом
эфире, не отвлекаясь ни на что и ни на кого.
«Из плена в плен... А чего ты, собственно, хотел?
Прыгнуть выше головы не получилось, был один-
единственный шанс проскочить между жерновов спецслужб
и мафий, но шанс уплыл. Что происходит теперь – вполне
закономерно, и, может быть, даже стоит поблагодарить
судьбу за то, что мы все еще живы, за то, что за каким-то
лядом еще кому-то понадобились, что еще кто-то согласен
брать в плен, а не просто шлепнуть и закрыть вопрос
навсегда...» Карташ не успел ознакомиться со всеми
плюсами и минусами узилища, кое им отвели. Уже в
машине, когда их только везли сюда из ресторана «Приют
олигарха», Алексей начал отключаться, поэтому путь до
кровати помнил смутно, сквозь какие-то провалы, а едва
коснувшись постели, тут же отрубился. И только сейчас
выплывал потихоньку из глубин провала.
«Раз Зубков оставил нас в живых, значит, сильно мы
ему нужны. Зачем? Если он не врет – а на это необходимо
делать поправки, потому как чего ж ему нам не врать,
спрашивается? – то понадобились мы ему для дачи
свидетельских показаний.
Ну, допустим. Чего ж мы такого исключительного
знаем? Тем более отбрасывая Туркмению, которая ему

неинтересна... правда, опять же по его словам. Тем более
ему и без нас известны главные факты. Какое-то судилище,
важные люди...» Мысль Карташа, погруженная в
промежуточное между сном и явью состояние, скакала по
ключевым словам, как по болотным кочкам. Судилище.
Важные люди.
«Платина моя, Зубкова».
Фрол.
Фрол... Фрол, которого, по слухам, Зубков ненавидит
смертной ненавистью.
Впрочем, ненависть не главное, ненависть может
лишь накладываться поверх, катализируя процесс, а вот то,
что Фрол стоит на пути Зубкова, мешает Зубкову
прорваться в Шантарск и развернуться там, – это га-араздо
существеннее.
«Так-так. А если предположить, что Пугач брал
платину по прямому приказу Фрол а... Это более чем
вероятно, если предположить, что Пугач был человеком
Фрола. А чьим еще он мог быть человеком, скажите на
милость, если был назначен править в пармской зоне,
расположенной неподалеку от Шантарска, что без согласия
Фрола просто невозможно? Тогда, выходит, мы – я, Гриня,
покойный Гена и Маша – сорвали планы не кого-нибудь, а
самого Фрола...
Понятно, что все это – гадание на тумане, но, по
крайней мере, на чистой стене вырисовывается хоть какая-
то версия.
Попробуем внятно ее выстроить. Итак, Зубков
нападает на поезд и возвращает принадлежащую ему
платину. Попутно он узнает (кстати, той еще
неразрешимости вопросец: «А откуда наш алюминиевый
олигархушка все узнает?», –
вряд ли обошлось без
«протечки» в ведомстве белобрысого...), так вот, узнает про
то, что вместе с драгоценными ящиками перевозят и
виновников торжества, двух неудачливых охотников за
брильянтами и одну охотницу. «Пожертвовать этими
пешками или попробовать сыграть ими в какую-нибудь
игру?» – задается Зубков вопросом. И в хитромудрой голове

олигарха вспыхивает комбинация, с помощью которой,
кажется, можно завалить самого Фрола, о чем наш олигарх
давно и страстно мечтает...
Теперь попробуем просчитать комбинацию Зубкова.
Зуб доказывает неким людям – назовем их важняками, – что
это именно черный губернатор Шантарска по имени Фрол
организовал бунт на зоне и нападение на прииск. Для
выдвижения убедительного доказательства мы ему и
нужны. И что мы лично можем подтвердить?
Ну, я и Маша, мы обитаем где-то сбоку, мы лишь
сможем
дополнить
историю
живописными
подробностями... А вот Таксист получается ключевой
фигурой. Ведь для Зубкова интересны в первую очередь
дела сугубо воровские, имена, клички, кто кому какую
фразу обронил, на кого сослался, кто конкретно входил в
группу Пугача. Хотя...
Хотя, думается, и мы не менее, чем Таксист, важны
для Зубкова. Как на любом процессе – есть главный
свидетель, а есть свидетели косвенные, и без вторых
показания главного звучат не слишком неубедительно,
всегда остается сомнение: «а не клевещет ли главный
свидетель по каким-то своим неведомым причинам на
хорошего человека?» К тому же мы, я и Маша, сами не
можем знать, какого рода подробности заинтересуют
Зубкова и важняков.
Но почему в этом случае важняки пойдут против
Фрола? Подумаешь, вор у вора дубинку украл, дело-то
рядовое. Или мне только так кажется? Явно не хватает звена
(или даже звеньев), что, впрочем, не значит, будто версия
плоха. Просто мало информации. Может быть, бунт на
Пармской зоне принес тому сообчеству, что стоит над
Фролом и которому тот подчиняется, невосполнимый вред,
и Фрол, как организатор и вдохновитель бунта, должен
сполна ответить. Может быть, что-то еще. Не хватает
информации...
Ясное дело, никто нам лишнюю информацию
подкидывать не станет. Что получили, тем и будьте и
довольны, даже больше нужного получили. Не исключено,

что накануне выхода к важнякам Зубков дополнительно
вразумит, как правильно отвечать, что еще говорить
помимо правды с истиной, какие имена обронить, может
быть, при помощи своих верных шестерок проведет
заключительную обработку...
Сейчас, думается, нас запугали лишь слегка, ровно
настолько, чтобы мы и не думали пускаться в бега или
шалить с попытками захвата заложников.
А вообще, какие нам оставлены возможности? Пока не
видится ни одной.
Бежать? Предположим, нам это удалось. Хотя
вырваться из города, который полностью контролируется
людьми Зубкова и его территория является для нас зоной не
очень строго режима, мягко говоря, не просто. Но,
предположим, убежали, нас не догнали, мы скрылись... А
где скрыться-то? Ну, скажем, все на той же заброшенной
«точке», которую я предлагал еще раньше, когда мы не
знали куда податься с этой долбаной платиной. И сидеть
там до конца жизни? Или исхитриться выйти на связь с
викингом... А нужны ли мы ему – без платины-то? Кому
еще, кроме Зубкова, мы нужны без платины?!
К тому же Гриня на побег не пойдет, рисковать женой
не станет. Это Карташ может обезопасить своих родителей,
вовремя добравшись до телефона и попросив своих
московских друзей помочь увезти стариков в безопасное
место, пока все не уляжется. Жена Гриневского в руках у
Зубкова, и тот ее не отпустит до самого конца. Если вообще
отпустит...
А как махнуть рукой на все рукой, вот просто взять и
всецело положиться на Зубкова, понадеяться на то, что он
после всех игр и комбинаций не прикажет закопать в лесу
ставший ненужным человеческий материал, а прикажет
наградить жизнью, отпустить на все четыре и насыпать
каждому в дорогу полные карманы алюминия...» Вот по
таким кругам бродила мысль Карташа, когда он проснулся
после глубокого и продолжительного сна. Ну а по
пробуждении его ждали открытия.
Открытие первое заключалось в том, что их бравую

троицу раздели на три равные части, и каждая из этих
частей до пресловутого «часа Икс» – а когда он пробьет,
про то известно одному А. В. Зубкову, будет проживать в
отдельном доме. Решение следовало признать разумным:
пленникам не сговориться на побег, не поделиться
догадками и не поднять друг другу боевой дух.
Открытие второе было в прямом смысле открытием.
Спала опухлость и открылся левый глаз. Губа, правда, еще
не отошла и побаливала, доставляя неприятные ощущения
во время приема пищи.
Открытие третье, приятное, заключалось в том, что
никто не собирался держать Алексея Карташа на цепи – ни
на длинной, ни на короткой, – ему дозволялось свободно
бродить по дому и по двору, пользоваться всеми
удобствами.
А удобств хватало. Имелся даже мини-спортзал, где
стояли тренажеры и висели боксерские «груши». (Как
Карташ узнал несколько позже от Попа, Таксист чуть ли не
все дни напролет проводит в этой комнате, исступленно
молотя «грушу» и изводя себя штангой и тренажерами.
Совсем как тот, кто, по слухам, до последнего дня тело свое
каленое китайской гимнастикой мучил.) Сам же Алексей
большую часть времени проводил во дворе. Ходил-бродил
по дорожкам, качался на садовых скамейках, потягивая
преимущественно малоградусные спиртные напитки (бар
никто на ключ не запирал, пожалуйте, пользуйтесь,
гостюшка дорогой, хоть вусмерть упейтеся). Однако
Алексей возможностью напиться вдрызг не пользовался,
облегчал бар исключительно на сухие вина, потягивал их,
покачиваясь на садовых скамейках, и размышлял.
Размышлял Алексей все о тех же материях, что и прежде, и
раз за разом приходил к тем же выводам, что и раньше.
Ясное дело, что без сторожевого пригляда никто его
не оставлял. Два караула, по три человека в каждом,
сменяли друг друга на боевом посту, работая по графику
«сутки через сутки». Надо признать, сторожевую работу
хлопцы проводили ненавязчиво, но следили неотступно.
Рядом с Карташем на садовую скамейку никто не плюхался,

не ходил за ним назойливо по пятам, но в любой момент
поверти головой – и обнаружишь силуэт в окне или фигуру
в камуфляже на дальней скамеечке. Охрана, как вскоре
выяснилось, осуществлялась людьми Попа.
Будь охрана поручена людям Уксуса, с которыми
Карташ до этого встречался на пустынных туркменских
дорожках, о чем вовек не изгладятся воспоминания, дело,
думается, было бы поставлено несколько иначе,
проводилось бы несколько в другом стиле.
Карташ всего лишь однажды попробовал завязывать
общение с представителем караульной общественности,
больше от скуки, чем в надежде выудить полезную
информацию, но услышал в ответ: «Извини, друг, но нам в
разговоры вступать не положено, все просьбы и пожелания
через Попа», – и отступился навсегда. Ясное дело, что эти
ребятки следят не только за Карташем, но и друг за другом
тоже, и рисковать своим сытым положением при
алюминиевом князьке ради сомнительного удовольствия
поговорить с заключенным не станут.
Был в доме и телевизор, но Карташ его не смотрел.
События мирового и российского масштаба его на сегодня
не волновали нисколько, касаемо же блока шантарских
новостей, в которых чисто теоретически могла бы
проскочить некая полезная информашка... Разок Карташ
заставил себя сесть смотреть такой блок.
Увидел губернатора Шантарского края, разрезающего
ленточку
на
открытии
какой-то
автотрассы
и
славословящего при этом президента, единственно
благодаря которому-де и построили, увидел симпатягу-мэра
Шантарска в кимоно на краевых соревнованиях по дзю-до
среди мэрий разных городов (в зале над судейскими
местами висел огромнейший портрет Путина, украшенный
разноцветными ленточками), увидел усердно пыхтящих на
татами толстожопых чиновников, чуть не проблевался от
подобного противоестественного зрелища и выключил
телевизор.
Так прошло два дня. За это время Зубкова он не видел,
что, впрочем, было нисколечки не удивительно. Олигарх за

один неполный день наигрался в игрушку под названием
«Москвич и его компашка», игрушка быстро исчерпала
себя, стала неинтересной, и он перепоручил своим
подручным решать дела с этой троицей. Что касается
подручных, то Уксус заходил всего один раз, поболтался по
дому, заглянув в каждую комнату, и, ничего не сказамши,
отбыл. Зато Поп навещал по долгу службы ежедневно.
Надо отдать должное бывшему менту, а ныне
советнику по общесиловым вопросам при алюминиевом
князьке Зубкове, он был с Карташем приветлив и
общителен. На вопросы как там Маша и Таксист, Поп
всегда отвечал – мол, все хорошо, все в порядке, отдыхают,
набираются сил. Иногда даже выдавал какие-нибудь
живописные детали, вроде того, что Гриневский не
вылезает из спортзала, а Маша, главным образом, смотрит
видео, грызет орешки и пьет мартини. Поп шутил,
балагурил, даже травил какие-то анекдоты. Ну а,
собственно, чего ему было не шутить, у него-то отчего
настроение должно быть плохим...
А третий день заточения принес неожиданность.
Часу эдак в шестом вечера возле дома просигналила
машина, и один из охранников выдвинулся открывать
ворота. Карташ уже разобрался, что особнячок, который
ему отвели под беззаботное проживание, является так
называемым
гостевым
домиком,
то
бишь тут
останавливаются почетные гости города Нижнекарск и
лично господина Зубкова. Домик был оборудован системой
видеонаблюдения: одна камера располагалась над воротами,
что позволяло видеть, кто пожаловал, другие – по
периметру двора. Про то, что видеонаблюдения не
избежали и внутренние покои, приходилось лишь
догадываться, но Карташ не сомневался, что так оно и есть.
А проверять свои догадки, откручивая плафоны или снимая
со стен зеркала, ему было совершенно незачем. Ну а
комната с мониторами, где безотлучно находится один из
стражей, разумеется, располагалась в крыле дома, целиком
отданном караулу. В том таинственном крыле Карташ не
бывал и вовсе не рвался там побывать.

Во двор въехала новенький «Опель Вектра-Б»,
остановился сразу за воротами, и из машины выбралась...
Пловчиха. Причем прибыла она в совершеннейшем
одиночестве, без телохранителей, без шофера и без своего
друга-олигарха.
Прибытие сей нерядовой, как ни посмотри, особы
Карташ наблюдал из окна.
Понятное дело, он не припустил стремглав наружу
выражать почтение и целовать взасос ручку местной
принцессы. Ему-то какое до всего этого дело, уж точно
прынцесса не по его душу пожаловала. Однако неожиданно
оказалось – по его...
Вскоре в комнату к Карташу вошел один из
охранников, распорядился от двери:
–
Попрошу пройти за мной.
Алексей «прошел» – чего там по пустякам артачиться,
в конце концов, любая неожиданность в его положении
может одарить крупицей информации, и не стоит
разбрасываться этими крупицами...
Охранник сопроводил Карташа до «опеля», открыл
левую переднюю дверцу, показал рукой: забирайся. Пожав
плечами, Алексей сел в машину. На водительском месте
уже восседала Пловчиха, а на заднем сидении устроились
два караульщика из тех, кто нес охрану домика.
«Неужели пора? – подумал Карташ. – Но почему меня
вывозит эта дамочка, почему меня одного?»
–
И куда мы направляемся? – как можно более
беззаботным голосом поинтересовался Алексей.
–
Тут недалеко, – коротко ответила Пловчиха, задним
ходом выезжая из ворот. И больше не произнесла ни слова.
Карташа отчего-то тоже не тянуло заводить и
поддерживать светскую беседу.
Может, из-за двух обломов, молча сопящих сзади,
может, из-за того, что ему от этой барышни ничего,
собственно говоря, не надо. А что ей потребовалось от
него – выяснится, куда оно денется, ведь есть же у этой
поездки пункт назначения...
Пунктом назначения оказался бассейн. Они подъехали

не к парадному входу, а к заднему крыльцу, все трое вошли
внутрь здания, никого не встретив по пути, прошли какими-
то коридорами, поднялись на второй этаж. Здесь их
сплоченная до сего момента группа разделилась. Пловчиха
вошла в открытую перед ней одним из караульщиков дверь
с цифиркой «1», небрежным жестом поманила Карташа за
собой, а вот караульщики остались по ту сторону двери и
дверь эту закрыли. «Ого! – изумился Карташ. –
Акакже
быть с неусыпным охранением моей персоны? Вдруг я чего
выкину против самой грандмадамы, против примы
здешнего театра? И пущусь в бега?» Но пускаться разумнее
всего было бы вплавь, потому что дверь с цифрой «1»
вывела их к двадцатипятиметровому бассейну. Все как
положено, как и в любом другом бассейне: прозрачная вода
голубого отлива, водная поверхность разделена вдоль
веревками
с
нанизанными
на
них
оранжевыми
пластиковыми кругами, большие часы на стене. Вот только
доселе Карташу не приходилось бывать в безлюдных
бассейнах, где не видно ни души и не слышно плесков,
фырканья-визгов-разговоров и шлепанья босых ног по
кафельным плиткам.
–
И... что? – вырвалось у него.
–
А ничего, –
повернулась к нему Пловчиха, –
купаться будем.
–
Ага, – Алексей изо всех сил старался сохранить
лицо. – Что ж... дело хорошее.
–
А что вам не нравится, в толк не возьму, – она
расстегнула молнию спортивной куртки, обнажая закрытый
купальник. – Или вам больше нравится взаперти торчать?
Карташ смотрел в ее серые холодные глаза, в которых
не обнаруживал ни намека на лукавство, никаких тебе
смешинок там не вспыхивало. Она говорила абсолютно
серьезно. И не просто говорила, а продолжала раздеваться.
Сбросила куртку, сняла кроссовки, стянула спортивные
штаны. Подошла к шкафчику, каких вдоль стены с десяток,
распахнула дверцы одного из них, достала оттуда две пары
пляжных шлепанцев-«вьетнамок», бросила одну под ноги
Карташу.

–
Если не желаете плавать голышом или в том, что у
вас... под верхней одеждой, в этом шкафчике найдете
плавки. Новые, в упаковке.
Объясняя Карташу, где чего взять, она уже успела
натянуть на волосы (благо короткие) купальную шапочку.
–
Я смотрю, у вас тут все помешаны на двух вещах, –
Карташ присел на край бассейна, не торопясь следовать
чужой
прихоти
с
нерассуждающей
лакейской
готовностью. –
На спорте и на желании испытать меня
каким-нибудь очередным состязательным видом. Просто
какая-то олимпиада для отдельно взятого москвича.
–
Заплывов наперегонки я с вами устраивать не
намерена. Вам у меня все равно не выиграть.
–
Значит, вы все-таки занимались плаванием?
–
Что значит «все-таки», – сказала она без всякого
выражения. И вообще пока мало-мальских эмоциональных
перепадов Карташ за ней не заметил, Пловчиха производила
впечатление крайне холодной и надменной особы...
Впрочем, знакомство их было недолгим и выводы делать
было преждевременно. –
Просто занималась, если вам
интересно. Даже входила в молодежную сборную России.
Может, сейчас входила бы и во взрослую.
–
Что же помешало?
–
Кто, – поправила она, направляясь к лесенке в воду.
Карташ не стал уточнять, был ли это алюминиевый
магнат или кто-то совсем другой, от кого уж она перешла
почетным трофеем к алюминиевому магнату.
Собственно, какая разница?..
–
А если я вместо того, чтобы плескаться аки карась,
возьму вас в заложницы? – спросил Карташ. Хоть он и
придал голосу игривости, однако обдумывал этот вариант
всерьез, и у него получились мысли вслух. Вариант,
понятное дело, манил своей доступностью, только прежде
требовалось просчитать все последствия...
–
Пожалуйста, – она пожала развитыми плечами и
положила ладони на поручни лесенки. –
А что вы станете
требовать и от кого, простите?
–
От кого, понятно, – от вашего... друга, от господина

олигарха.
–
Придется
сразу
огорчить, –
сказала
она,
спустившись в воду по лесенке уже по грудь. – Моего друга
здесь нет. Хотя с ним немедленно свяжутся, и он сможет
руководить операцией по моему спасению по телефону.
Ему не впервой руководить по телефону. И что, дальше от
вас последует обычный набор: вертолет, мешок долларов,
милиции не сообщать?
–
Добавим к этому набору освобождение моих
товарищей.
–
Где же знаменитая московская голая циничная
расчетливость? – она оттолкнулась от бортика. –
Ну тогда
торопитесь, пока я далеко не уплыла.
–
Я могу и подождать немного. Когда-то же вы
приплывете назад, – Алексей закатал рукав и опустил руку в
воду.
–
Вода спортивной температуры, вас не пугает? – она
плавными движениями рук удерживала себя на спине.
–
Спортивная – это сколько?
–
Восемнадцать градусов.
–
Чего там пугаться, моя любимая температура...
Карташ ощущал в голове полнейший сумбур,
слишком внезапно свалилось еще и это. Он пребывал во
вполне понятной растерянности, нынешняя ситуация
сравнима с такой: ходишь, мечтаешь, как в один день вдруг
разбогатеешь, и вдруг совершенно неожиданно видишь
открытые двери банка, на полу лежит туго набитый
купюрами мешок и никого вокруг. И застываешь в
параличе, понимая, что такой шанс, наверное, больше в
жизни не представится, что надо действовать, но вместо
действия лихорадочно раздумываешь: где подвох, где
спряталась засада, как такая великолепная ситуация вообще
могла сложиться? Хотя, может, насчет великого шанса он
преувеличивает? Нет никакого шанса, одна лишь
видимость, и барышня спортивного сложения все заранее
просчитала холодным, расчетливым умом...
–
Хорошо. Быть взятой в заложницы вы не боитесь. А
как насчет того, что я могу убежать? Что скажет ваш...

друг, когда вернется неизвестно откуда?
–
Почему ж неизвестно, очень даже известно откуда.
Вы что-нибудь слышали про Олений Склон?
–
Нет, – ответил Карташ, чувствуя, что неуклонно
поддается чужому течению.
Она подплыла, ухватилась за бортик.
–
Есть такое место на Чукотке, называется Олений
склон. Его еще в советские времена геологи обнаружили.
Некая природная аномалия... или наоборот – нормалия, от
которой мы отвыкали, изгадив природу где только можно.
Представьте себе холм, южный склон которого
каждый год покрывается грибами, густо, так что живого
места от грибов нет. Каждый год одна и та же картина.
Опять же каждый год точно по этому холму проходит
тропа миграции оленей.
Разумеется, они вытаптывают склон, что твои слоны.
А весь кайф заключается в том, чтобы собрать грибы, когда
олени на подходе, в зоне прямой видимости, посадив и
вертолет на оленьей тропе. Не все находят в этом
мероприятии кайф, но он не просто находит, для него
ежегодный вылет на Олений склон крайне важен.
Что-то вроде жизненного талисмана. Если сообщат,
что олени пошли, он срывается откуда угодно и мчится на
Чукотку. Однажды даже с Кипра сорвался... Разве что из
мест заключения сорваться не мог.
–
Вы меня дразните, сманиваете на побег?
–
Вы надеетесь, что сможете далеко убежать? –
ответила Пловчиха вопросом на вопрос и, оттолкнувшись
от борта, медленно поплыла по дорожке бассейна.
«Допустим, побег, который я исполняю в лучшем виде
без помарок, – размышлял Карташ. –
Допустим, я иду
сейчас к двери, успешно вырубаю двух караульщиков,
забираю себе их «беретты», вяжу ручки-ножки этой
девочке... И далее? Далее разживусь мобильником
Пловчихи, видел в ее «Опеле» мобильник, звоню в Москву
по поводу родителей. Освободить Машу и Таксиста
нереально, значит, придется уходить одному. Даже если
шухер поднимется не сразу, фора в час-два мне ничего не

даст, даже если я угоню тачку, перехватят на трассе за
милую душу. Значит, только пешедралом по тайге, и никак
иначе. Однако главный вопрос в другом: зачем мне это
нужно одному? А ведь есть еще не менее значимые
дополнительные вопросы, например, такой: а не
элементарная ли это провокация?
Меня испытывают на стойкость к побегам, как доселе
испытывали боксом, и на самом деле все под контролем, все
просматривается, простреливается...» И был еще один
вопрос, который Карташ не мог не задать водоплавающей
панночке. И задал, когда Пловчиха вновь оказалась
напротив него:
–
Ну хорошо, я не смогу далеко убежать, но вы-то
поплатитесь за свою... легкомысленность?
–
Кто вам сказал, что это я поплачусь! – Она
удерживала себя в вертикальном положении, неспешно
работая ногами. –
А насчет того, чтобы взять меня в
заложницы, я вам так скажу – пробуйте. Только, увы, я
заложник не ценный. Меня без колебаний продырявят
вместе с вами, ляжем рядышком. Увы, по выражению
одного нашего общего знакомого, я – вещь заменимая. Из
незаменимых женщин для него на этом свете существует
лишь одна – Лариса.
–
Это не та ли суровая дама в очках, что сидела за
общим столом?
–
Ага. А сейчас с вашим участием или без вашего я
все же поплаваю нормально.
Если до этого она медленно плавала на спине в стиле
черноморских курортников, то, перевернувшись на живот,
пошла кролем. И тут было на что посмотреть. Всегда
приятно посмотреть на настоящего профессионала в работе,
будь то десантник или пловец, будь то мужчина или
женщина. Если у Карташа и оставались какие-то сомнения
насчет ее спортивного прошлого, то теперь он мог с ними
проститься, доказательство получено неоспоримое.
Карташ больше не раздумывал, чем ему заняться. В
конце концов, когда еще доведется поплавать в бассейне!
Он переоделся в плавки, обнаруженные в шкафчике,

прыгнул с бортика.
Понятно, состязаться с подругой Зубкова он не стал ни
в скорости, ни в отточенности техники, где уж там тягаться.
Карташ плавал в свое удовольствие незамысловатым,
спокойным брассом, подруга Зубкова получала свое
удовольствие – от спортивного кроля. Так и плавали они:
как бы вместе, по соседним дорожкам, но все-таки порознь.
Из воды вышли, правда, одновременно.
–
Если вы еще не передумали меня похищать или
спасаться бегством, я попробую вам помочь, – сказала она,
надевая пляжные шлепанцы. – Идите-ка за мной.
В комнате, куда Алексей зашел следом за Пловчихой,
имелось окно, целиком закрашенное, как в поликлиниках и
в общественных уборных, белой краской.
–
Оно выходит на улицу и легко открывается. Если вы
не слишком торопитесь прыгать со второго этажа, то,
будьте так любезны, достаньте из холодильника сок. Мне –
апельсиновый, себе – что пожелаете.
Окно и холодильник – не единственное, чем
располагала комната, хоть и была она невелика. Еще здесь
стояли два топчана, кресло с феном-колпаком, какие
встречаются в парикмахерских, вертикальный солярий,
шкаф, не иначе, набитый вещами первой плавательной
необходимости, висела на стене аптечка...
Пловчиха легла на топчан, вытянула, скрестив,
длинные ноги.
–
Комната для массажей и прочих релаксаций? –
поинтересовался Карташ, вручая здешней прынцессе
заказанный пакет апельсинового сока с прилагающейся к
нему соломинкой. – Чего еще желаете, пока я не выпрыгнул
в окно?
Ему ответили не словами.
Признаться, чего-то подобного Алексей ждал,
перебирая варианты. Но никак не ожидал, что все
произойдет так быстро и так... откровенно. Да уж, все
происходило откровенней некуда.
Пловчиха гибко приподнялась с топчана, запустила
пальцы под резинку его плавок, провела длинными

пальчиками там. Проделывала она свои манипуляции,
склонив голову к плечу и глядя на него с откровенной
подначкой.
–
Ну? – спросила с вызовом. –
Вам, сударь, изложить
мое желание в словесных оборотах или, может быть, еще
прикажете в письменном виде?
Какие уж там обороты. Какие уж там письмена.
Просквозил в душе холодок осознания того, что его
собираются откровенно использовать в роли эдакого
жиголо, мол, ну-ка, покажи, москвич, чему тебя там, в
столицах, обучили. Однако в подобной ситуации, когда
красивая молодая самка предлагает себя, мужчина с
негодованием оттолкнет проказничающие ручки только в
том случае, если он законченный импотент или, как
говорится, проходит по другой части. Поскольку Карташ ни
в первых, ни уж тем более во вторых категориях не
числился, то...
Впрочем, его принадлежность к самой пока, слава
богу, распространенной категории выдало предательское
естество. Извечные инстинкты брали дело в свои руки.
С чувством приятной обреченности Алексей
опустился рядом на топчан. Она закинула руки ему на шею,
прильнула. Карташу оставалось лишь не оплошать при
исполнении.
И, думается, Карташ не оплошал. Происходившее на
массажном топчане более всего походило на показательные
выступления в виде спорта под названием синхронное
совокупление.
Умело,
профессионально,
отточенно,
обязательная
программа,
произвольная
программа,
трюковой каскад, задняя поддержка, двойной сексуальный
тулуп, вращение с подкруткой, завершающий поклон. Когда
позади остался первый раунд, Алексей подумал, что не
случайно на ум приходят спортивные термины. Прынцесса
здешних алюминиевых краев занималась с ним любовью
так же, как ежедневно плавала для здоровья, как занималась
на тренажерах и совершала регулярные променады:
отдавалась тренированным телом без чувств и эмоций,
лишь для телесного здоровья, используя его не более чем

хорошего спарринг-партнера. Однако Карташ никак не мог
бы сказать, что ему происходящее категорически
неприятно. Отнюдь, отнюдь. Кто говорит, что спорт
высших достижений – это обязательно плохо...
–
Но ведь сторожа доложат обо всем твоему
покровителю, тебя это не тревожит? – спросил ее в паузе
Алексей, поднимая с пола так и не вскрытый пакет с соком.
–
Слушай, а кто тебе сказал, что они доложат? Не
забивай голову моими сложностями, нашими сложностями,
тебе все равно не понять, что у нас тут, как у нас тут, и
знать тебе это не обязательно.
«Как сказать», – подумал Карташ. Но уже понял, что
на все его расспросы, чего бы они ни касались, а уж тем
более если будут касаться действительно важных для него
вещей, он не добьется никакого вразумительного ответа. Он
также знал, что эта вылазка в бассейн закончится для него
возвращением
в
гостевой дом
предварительного
заключения. Ну разве что не столь быстро последует это
возвращение.
И материальным воплощением последней мысли стал
раунд второй, начавшийся после непродолжительно
перерыва, взятого участниками соревнований...
Таким происшествием отметился третий день
заточения. Но и день четвертый вышел отнюдь не
заурядным. Вернее, вечер выдался незаурядным, день-то
как раз прошел по скучному сценарию первых двух дней
заточения...
Глава 9
ПИКНИК В БАГРОВЫХ ТОНАХ
18 сентября 200* года, 20.15.
В восемь вечера во дворе уже включали фонари. Все-
таки подступала, царапалась в дверь осень, и темнело с

каждым днем все раньше.
Шашлычный дух плавал по двору. У мангала орудовал
Поп. Несмотря на прохладный вечер, он скинул куртку и
остался в одной зеленой, армейского образца футболке –
видимо, согревался от углей. Невысокий, плотный, во всех
движениях расчетливый, сейчас он особенно походил на
заядлого охотника, готовящего только что настрелянную
дичь.
Алексей
едва
проснулся.
В
лучших
латиноамериканских традициях он устроил себе сиесту, то
бишь послеобеденный отдых. Правда, в отличие от донов
Педро и сержантов Лопесов, завалился днем в кроватку не
из-за дневной жары, а по более прозаической причине –
поздно лег спать, где-то лишь часа в четыре утра. Уснуть
ему не давала не спортивная красотка Пловчиха (с ней
вышло в точности как Карташ и предполагал – матч по
сексболу закончился, и они распрощались), а собственные
мысли. Кажется, в голове Алексея начал вызревать план...
сложный,
чертовски
сложный
план,
требующий
скрупулезнейшего продумывания, требующий тщательно
все взвесить... Вот полночи Карташ обдумывал и
взвешивал, а досыпал днем.
–
Это тебе повелели или сам придумал? – Алексей
спустился во двор и подошел к Попу.
–
Что-то среднее, – сказал Поп, помахивая над углями
картонкой. –
Зуб звякнул по телефону, поинтересовался, не
заскучали там мои гости дорогие, в одиночках-то. «Не
жаловались», –
говорю. «Что не
жаловались,
то
похвально, – говорит. – Ну организуй им, типа в награду за
примерное поведение, чего-нибудь по своему выбору».
Поп так и сказал: «Звякнул по телефону». Насколько
Карташ изучил этого человека, случайно проговориться он
не мог, значит, сказал так специально. Тем самым показав,
что знает про то, что я знаю об отсутствии Зубкова, про
Олений склон и прочую фигню, а также Поп дает мне
понять, что знает и о моих амурах с русалками. Конечно, не
приходилось всерьез надеяться, что от него укроются
амуры, однако ж в очередной раз невольно напрашивается

вопрос: почему госпожа Пловчиха нисколько о том не
беспокоится, плюс о том, что ее благоверного
проинформируют тож. У-уф, как тут все сложно закручено,
в империи-то гражданина Зубкова...
–
Сие значит, если я тебя правильно понял и если
обратить внимание, сколько шашлыков ты заготовил,
ожидается коллективный ужин. И я увижусь наконец после
долгой разлуки со своими товарищами по счастью, по
неземному счастью от пребывания в городе Нижнекарск?
–
Значит, значит. Я ж говорю, за примерное поведение
вам пожалован вечер встреч, а выбор программы доверен
мне.
–
И ты выбрал шашлыки? – Карташ сунул в угли
щепку, зажег, прикурил от нее.
–
Хотя, не поверишь, шашлык как блюдо уважаю не
очень, зато люблю его готовить. И запах, особенно запах
люблю. Шашлычный запах – это, я тебе скажу, восьмое
чудо света.
–
Когда других привезут?
–
Скоро. Уже выехали за ними, – Поп бросил картонку
на землю, вытащил из заднего кармана брюк плоскую
фляжку. – Не желаешь?
–
Давай, –
Карташ принял фляжку, понюхал,
отхлебнул, одобрительно покивал.
–
Хороший коньячок. Импортный, небось.
–
Ага, португальский, – Поп тоже отхлебнул, помотал
головой. – Хорош. Такого коньяка у нас пока не вырастишь.
Правильно говорит Зуб: чего у нас не растет, надо завозить
не думая. Тут я его целиком и полностью поддерживаю.
–
А есть вопросы, где не целиком и полностью?
–
Зачем подкалываешь, москвич? Тебе с нами тут
жить... еще какое-то время, чего ради портить отношения,
не пойму...
–
Согласен, – искренне признал не правоту Карташ. –
Нервы и прочее. А может, все оттого, что о многом хотел
бы у тебя спросить, да уверен, что напорюсь на вежливый –
а то и не очень вежливый – уход от ответа.
–
Попробуй, может, и не напорешься, – Поп вновь

протянул фляжку Карташу.
–
Попробовать можно, отчего ж не попробовать... Вот
скажи мне для затравки, дорогой товарищ Поп, все эти
Швеции-Хренеции, биогаз, переработка отходов, очистка
стоков... не означают ли, что твой хозяин готовится если не
к восьмому, то уж точно к двенадцатому году? Набирает
пакет, с которым выйдет к народу на президентских
выборах. Передовые технологии, забота о детях и все такое
прочее... А если при этом еще и продемонстрировать
крупный город, тот же Шантарск, к примеру, широким
шагом обновляющий облик и технологии, то, глядишь, и
выберут, а?
–
Было бы неплохо, – рассмеялся Поп. – И я, может, на
что сгожусь. Уж силовой министр из меня получился бы не
хуже нынешних. Ну, о чем еще спросишь?
–
Как вы узнали о нашем вагоне?
–
Думаешь, я в курсе? Ты не у меня про то спрашивай,
ты у Зуба спроси. Как полагаешь, что он тебе ответит? Вот
то-то, москвич. На, хлебни-ка еще коньячку.
С вопросами у нас не очень получается... Знаешь,
лучше я тебе историю одну расскажу. Вроде и по ситуации
положено истории травить. Выпили, задымили, костерчик,
считай, имеется, до тайги рукой подать, дело лишь за
охотничьими побасенками. История тоже в каком-то
смысле охотничья.
Карташ пожал плечами, мол, чего бы и не послушать,
сел на деревянный ящик.
Поп снова принялся обмахивать мангал своей
картонкой и поворачивать шампуры. И эти занятия он
совмещал с рассказом:
–
Ты уже в курсе, что я служил в ментовке. Бегал по
земле оперативником. И происходило это в... ну, название
произносить не будем, ни к чему оно, скажем просто – в
городишке обыкновенных российских размеров, тысяч эдак
на двадцать народунаселения. И вокруг тамошнего
народунаселения, как сплошь и рядом бывает с подобными
городишками, гнездилось несколько воинских частей. Раз
есть части – значит, из них, случается, бегут. И вот сбежали

очередные дезертиры из какого-то там пехотного полка.
Сбежали нехорошо: положив трех своих товарищей,
прихватив в дорогу «калаш» и два полных магазина. И мне,
например, как-то сразу стало ясно, что хлебнем мы с этими
парнями кислых щей.
Вообще-то, бегуны обыкновенно ведут себя до
крайности глупо. Либо забуриваются в тайгу, где либо с
концами пропадают, либо выходят сдаваться ободранные и
голодные, либо нападают на хутора, чем обнаруживают
себя, и дальше ими уже занимаются военные – окружают и
обезвреживают. Другие, кто не бежит тайгой, обычно
подаются на трассу и устраивают там шумный, с пальбой,
захват автотранспорта, на котором, как правило, успевают
проехать не больше сотни километров, после чего их
догоняют и обезвреживают, если раньше они сами не
влипают в аварию. А как правило, именно что влипают.
Эти же бегуны вели себя по умному, что было
необычно. Спрятались где-то в городе, отсиделись,
раздобыли гражданскую одежку, незаметно проникли на
вокзал.
Правда, при посадке в поезд их все-таки срисовали.
При этом в руках у одного из них был замечен длинный
сверток, который мог быть только автоматом.
Вокзальные менты захват проводить забздели... И в
общем, правильно забздели, полезли бы – таких дров
наломать могли, что ой-ей-ей. Короче, перекинули
проблему на нас. Мы тут же распорядились по телефону,
чтоб поезд придержали минут на пять, но никак не дольше –
никак нельзя было спугнуть дезертиров. После чего мы
попрыгали в «уазик» и помчались... но не на вокзал, а на
ближайшую к городу станцию. Там дождались поезда и
подсели в него.
Дошли до вагона, в котором ехали дезертиры,
заваливаем в проводницкое купе, вводим бабешек в курс
дела,
потом
успокаиваем,
пресекаем
истерики,
расспрашиваем, что и как. Одна из проводниц говорит, что
заходила в купе к этой парочке, больше в том купе никого
нет. Говорит, ей сразу бросилось в глаза, что парни заметно

на взводе. А вот ни автомат, ни сверток ей на глаза не
попался.
Но у нас не было сомнений, что «калаш» у парней под
рукой, что он не на предохранителе и они начнут палить из
него при первом шухере. А патронов у них до дури.
Начинаем обмозговывать захват. Впустую, ради одной
разведки, в купе соваться незачем. Чего там разведывать,
все и так ясно. Ясно, что единственная сложность – это
автомат. Удастся перехватить автомат, не допустить
стрельбы – считай, взяли. А как это сделать, когда парни
держат палец на курке, нервишки у них напружинены, и на
любое отодвигание двери может сыграть очко и дернуться
палец на спуске? А уж тем более, ежели вдруг в купе
просунется подозрительная рожа.
Кому идти – спички не тянули. Тут оно как бы
выходило без вопросов, едва только повнимательнее друг
на друга взглянули. Я получался самым подходящим, без
конкуренции, бляха: небритый, с синевой под глазами, то
есть на мента похожий меньше остальных, что в данном
случае было важнее всего остального-прочего. Для пущей
непохожести меня вдобавок соответственно обрядили.
Нашли мне какой-то ватник, потертую кепку из дерматина,
ботинки я поменял с приличных на откровенно народные,
нечищеные, с въевшимися в ботиночную кожу каплями
белой краски. Водка, ясное дело, у проводниц имелась,
пришлось конфисковать бутылочку. Побрызгал я из нее на
ватник для запаха, хлебнул граммов сто для куражу, сунул
бутылку в ватный карман, в другой карман пихнул стакан и
пошел.
–
А чего это ты мятый и небритый на службу
приходил?
–
Так в засаде всю ночь просидел. Как сейчас помню,
тогда джедаев ловили, вот их и подждал. Но только на этот
раз проторчал ночь впустую.
–
Кого ловили?..
–
Джедаев. Так у нас звали шайку домушников,
гастролеров из Архангельска. Они обнесли в соседнем
городе две зажиточные хаты, сдернули оттуда в тот же день

и, по верным сведеньям, залегли на дно не где-нибудь, а
именно у нас. По наводкам «барабанов» устроили засады по
нескольким адресам. С адреса я и пришел в отдел,
доложиться и попал как раз на выезд.
–
Потом-то словили джедаев?
–
Ловят только бабочек и триппер. А мазуриков
задерживают. Ты погоди со своими джедаями, речь сейчас
про дезертиров. Так вот, порешили мы тогда, что самым
правильным, то есть самым безопасным, будет разыграть
незамысловатую сценировку «русский мужик в поисках
собутыльников». Незамысловато, но предельно жизненно.
Солдатиков я оповестил о своем прибытии заранее.
Если вломиться к ним без предупреждения, дескать: «Ага,
не ждали!», – то пристрелят железно. Поэтому я сперва
вломился в соседнее купе, пошумел там малость с
пассажирами и уж потом взялся за дверь солдатского купе.
Отодвинул, типа вгляделся пьяными глазами и заорал
радостно: «Во, вы мне и нужны! А то одна интелихенция
едет и дряхлые старухи!» Ну и, не дожидаясь приглашения
с согласием, в полном соответствии с образом, вваливаюсь
и плюхаюсь на лавку. Сразу вытаскиваю бутылку и стакан.
Только сев на лавку, я осторожно глянул им в глаза.
Внутри все похолодело.
Глаза у них огромные и дурные, как юбилейные
рубли. Понимаю, что шмалять начнут по первому нервному
дерганью. И воздух в купе наэлектризован до густоты,
прямо как желе колышится. Короче, одно неверное мое
движение, и кердык.
Где автомат, я, понятное дело, сразу от порога
срисовал. Лежит на коленях у того, кто слева, завернут в
тряпицу. Прятали они его, надо сказать, крайне
неаккуратно. Сквозь дырки в мешковине металл
поблескивает. К тому же одна рука у солдата засунута под
тряпку – любой догадается, что тут нечисто. Ну а я что?
Я делаю вид, что ни хрена не замечаю. Наливаю себе,
им. Понимаю, что расспрашивать их ни в коем разе нельзя,
ни о чем нельзя, потому сам балаболю без умолку, травлю
байки, сыплю анекдотами.

Хлопнули и они по стакану, чутка расслабились.
Главное – солдат руку с автомата убрал. Все, теперь не
было никаких причин откладывать захват. Что делать –
яснее ясного. Рвануть автомат на себя, просто, не мудря,
отпрыгнуть в сторону, вопя во всю глотку «Атас!» или чего
на ум придет. Наши должны уже быть на стреме в коридоре,
услышат, поймут, сходу влетят и вмиг скрутят бегунов.
Сижу, чувствую, надо начинать. И вот эту грань
между эпохами я четко осознаю, как живую, блин. Как
государственную границу со вспаханной полосой и со
столбиками, где с одной стороны воюющие державы.
Перешел – возврата нет. И только от меня зависит, когда
переходить или нет. От меня зависит, сколько они еще
будут дышать свободой, которую они потом нескоро
увидят, если увидят вообще. Парни расслабились, в их
глазах несколько потух чумовой огонь. Уж не знаю, чего
они сдернули из части, чего и с кем не поделили, с виду
обыкновенные молодые парни, чьей молодости отмерян
срок ровно до той секунды, когда я начну работать.
Ну я, понятное дело, долго затягивать процесс не стал,
права такого не имел. Болтая очередной анекдот, потянулся
к бутылке на столике, резко изменил траекторию, сдернул с
колен тряпицу с автоматом, отпрыгнул на дальний от них и
ближний к двери край полки. Закричал что-то там
дурноматом. Наши парни вломились в купе с первым моим
воплем, повязали дезертиров в две секунды, не встретив
никакого сопротивления. Те вообще рыпнуться не успели.
Не
профессиональные
ж
террористы,
прошедшие
спецподгтовку. Ну а меня потом представили к премии
размером в полоклада.
–
Поздравляю, – сказал Карташ.
–
Ну что, москвич, хорошую байку я тебе рассказал?
Понимаешь, про что она? А про то, что все мы на самом
деле постоянно пребываем в таком пограничье, какое я в
том купе почувствовал шкурой. Пьем, жуем, чего-то
планируем, а кто-то в этот момент решает твою судьбу.
Иногда ты видишь, от кого именно зависит твоя судьба,
иногда не видишь, однако все равно кто-то в этот момент

решает твою судьбу.
–
Да ты философ, как я погляжу, –
усмехнулся
Карташ.
Из дома вышел один из охранников, прошествовал к
воротам. Видимо, ему позвонили, сказали, что подъезжают,
потому что он сразу пошел открывать ворота.
И где-то через полминуты в ворота въехал джип.
Вот, как говорится, и встретились. Вот и
воссоединились спустя три с половиной дня.
Бурной радости от встречи никто не выразил, в
общем-то, не та у них ситуация, чтобы могло что-то
обрадовать, ну разве что если вдруг каким-то немыслимым,
совершенно фантастическим образом их отбросило бы во
времени, перенесло бы вновь в Туркмению, в тот день,
когда предотвращенное покушение на Ниязова было уже
позади, а платина была еще на складах неприметной
товарно-грузовой станции Буглык, ни о каком Кацубе они
еще тогда и слыхом не слыхивали и все еще можно было
переиграть, если знаешь, что ждет впереди, тогда еще
запросто можно было убраться от греха подальше в любую
из сопредельных стран, пользуясь расположением самого
всесильного Туркменбаши. Обиднее всего не когда не
можешь никак словить птицу счастья, а когда уже
поймана – и вдруг ускользает из рук...
Гриневский за эти дни осунулся, под глазами легли
темные круги, резче обозначились скулы. Маша выглядела
так же, как и прежде... разве вот во взгляде появилась
отрешенность. Ну а внешность Карташа претерпела
изменения, правда, в его случае – к лучшему. Помнится,
когда их расставали, выглядел он совсем неважнецеки,
побитый, опухший. Сейчас, если зеркало не врет, он
смотрится получше, почти нормальным человеком
смотрится.
–
По поводу чего праздник? – спросила Маша,
оглядываясь во дворе.
–
Чтоб к кнуту добавить пряник, –
в рифму
Гриневский достал пачку «беломора».
–
Даже штрафбатникам во время войны давали роздых

и усиленный паек, – усмехнулся Карташ.
–
Эй, земляне, шашлыки готовы, –
Поп сдвинул
шампуры с «жаркой» стороны мангала на ту, где углей
меньше. – Банкуйте. Посуда на кухне. Напитки в баре. Вам,
наверное, хочется побыть наедине, поговорить, есть что
обсудить...
–
С чего это такая доброта? – Петр резким выдохом
продул «беломорину».
–
Зря ершишься, Таксист, – Поп накинул куртку. –
Плохо с вами здесь пока что не обходились, несмотря на то,
что вы перед нами крепко виноваты.
–
Насчет вины я б поспорил. Только что толку...
–
Вот именно, толку никакого, поэтому не будем. Если
что-то имеешь против вечера отдыха, только скажи, тебя
тут же вернут обратно.
На это Гриневский пробурчал что-то неразборчивое.
–
Веселитесь, – и Поп направился к тому крылу дома,
что было отведено под караульные нужды.
Веселитесь... Веселья в себе Карташ не ощущал. А
вот что он ощущал в себе, так это непонятную тревогу.
Больным зубом ныло так называемое чутье. С чего бы?..
Сейчас в зоне видимости находился один из трех
охранников – сидел неподалеку на скамейке, скромненько и
незаметно, однако не приходилось сомневаться, что он
надежно держит свой участок. Еще один караульный
должен находиться в комнате с мониторами, ну а где
третий... бог его знает, третий вышел из машины и скрылся
в направлении все того же крыла дома, отведенного под
караул... Нет, в отношении охранников ничего необычного
вроде бы не наблюдается. Однако тревога не унималась. А
за последнее время – особенно за последнее время – Карташ
привык всецело полагаться на чутье.
Его о чем-то несущественном спросила Маша, он что-
то ответил невпопад, Гриневский выдал какую-то реплику,
что-то насчет Зуба...
Какая-то мысль... или, скорее, бледный, по воде
писанный вектор подозрения высветился в мозгу. А у
любого вектора есть свойство указывать направление...

–
Пойду-ка прогуляюсь до бара, заодно посуду
прихвачу, – громко, чтобы слышал охранник во дворе,
сказал Алексей.
И не дожидаясь, что там скажут или не скажут в ответ
Маша и Таксист, Карташ быстро зашагал к дому. В доме,
опять же быстрым шагом, прошел в гостиную, где и
находился бар, вытащил из бара что подвернулось под
руку – а под руку подвернулась литровая бутылка водки.
Выйдя в коридор, Алексей свернул в спальную, свет
включать не стал, прошел к окну, распахнул его, сунул
бутылку в карман и перемахнул через подоконник. Он
старался не произвести ни малейшего звука, и у него это
получилось.
Спальня располагалась поблизости от караульного
крыла, только за угол повернуть. Карташ повернул.
Небольшое крыльцо освещала лампочка, которую не
выключали даже днем. Дверь, что вела в караульные покои,
были приоткрыта.
Карташ колебался недолго. В конечном счете,
вытащит из кармана фуфырь, сработает под дурака, типа –
«Пришел за тобой, Поп, пошли-ка лучше вмажем»... А
проверить свои подозрения необходимо.
Среди необъяснимых
вещей,
творящихся
на
подконтрольной Зубкову земле, должны же хотя бы в
порядке разнообразия происходить вещи объяснимые. В
частности, объясняющие, зачем потребовалось Попу
собирать пленников всех вместе, когда гораздо спокойнее
лично ему этого не делать? Возможно, не расскажи
Алексею Поп свою ментовскую байку, Карташ бы и не
дернулся, кушал бы сейчас шашлык, запивал бы водкой,
перебрасывался бы с Машей и Гриневским невеселыми
шутками. Однако сработало чутье. И среагировало оно,
вполне возможно, не на что другое, как на философскую
подкладку Поповской байки: кто-то в данный момент
обязательно решает нашу судьбу, а мы, дескать, и не
догадываемся об этом. Поп, очень похоже, элементарно
проговорился, сам о том не подозревая. Взял и облек в
форму байки то, что вертелось у него в подсознании.

Карташ, ступая со все осторожностью, поднялся на
крыльцо, прильнул к стене, придвинулся к приоткрытой
двери. Услышал приглушенные голоса, доносившиеся из
глубины крыла, – естественно, слов было не разобрать...
нет, не голоса, а голос. Голос одного человека. Ага, вот,
кажется, звякнула посуда...
Алексей аккуратно потянул на себя дверь, та отошла,
не скрипнув (а хозяйство содержат в образцовом порядке, с-
суки), заглянул внутрь. Увидел дремлющие в полумраке
сени, куда выходят две двери, из-под одной пробивается
свет, оттуда же доносится и голос.
Карташа не сильно беспокоило, отразился он
мониторах или нет, попал ли он в фокус какой-нибудь
камеры или удачно камеры избежал. В конечном счете, если
все не так, как он себе напридумывал, и его поймают за
столь малопочтенным занятием, как подглядывание с
подслушиванием, – ну не ухудшит же он себе жизнь!
Расстреливать в назидание другим не станут, ну,
усилят режим, переведут на более строгий, всего и делов-
то... разве что шашлыки накроются, вот чего действительно
будет жаль.
А если все так, как он напридумывал, то... то какие-то
мониторы и камеры роли уже не сыграют.
Человек за закрытой дверью, из-под которой
пробивался свет, продолжал что-то бубнить. Карташу
необходимо было разобраться слова. Вполне возможно, от
этих слов зависит жизнь некого старшего лейтенанта ВВ
(бывшего или действующего, это как кому угодно считать)
и его товарищей по многочисленным несчастьям...
Алексей вскользнул в сени. Наконец-то спортивный
стиль жизни, культивируемый в империи Зубкова, принес
реальную помощь – сейчас следовало радоваться, что на
ногах мягкие, пружинистые кроссовки, а не тяжелые
говнодавы...
Когда Алексей под влиянием безотчетной тревоги
задался вопросом, а зачем понадобилось Попу затевать весь
этот балаган с коллективными шашлыками, да еще в
отсутствие пахана по кличке Зуб, то его внезапно озарило

ответом – верить в который никак не хотелось, но зато он,
ответ этот, объяснял все непонятой. Вот именно что в
отсутствие пахана, только и затевать в отсутствие пахана!
Потому что...
Твою мать! По крыльцу, с которого только что
убрался Карташ, затопали башмаки. Бля! Попал, как
грецкий орех в клещи. Спереди тупик, сзади напирают.
На принятие решения было от силы секунды две.
Карташ метнулся через сени, распахнул дверь, из-под
которой никакой свет не пробивался, скользнул внутрь и
прикрыл дверь. Успел? Заметили?
Сквозь щелку Алексей увидел, как распахнулась дверь
напротив, вырвавшийся из помещения электрический свет
желтым прямоугольником упал в сени, и в проеме
нарисовалась кряжистая фигура Попа. Поп, разумеется,
расслышал Карташево шебуршание за дверью, распахнул
дверь и... увидел того человека, что как раз ступил с
крыльца в сени.
Поп шагнул вперед, навстречу вошедшему, уходя из
поля зрения Карташа – Алексей не стал рисковать, не стал
приоткрывать дверь шире.
–
Слушай, Поп, – услышал Алексей голос одного из
охранников, – тут...
И больше охранник ничего не сказал. Раздался хлопок,
и охранник словно поперхнулся словами. Спустя мгновенье
что-то мягко прошуршало, сразу за чем последовал громкий
отчетливый стук.
Хлопок не мог быть ничем иным, кроме как
выстрелом из бесшумки, а остальные звуки походили на те,
что издает упавшее на пол тело.
И Карташ ничуть не удивился. Не удивился хотя бы
потому, что в комнате напротив уже заметил вытянутые
ноги лежащего на полу человека. Да и вообще имелись
причины ожидать подобного – то бишь скверного развития
событий.
Он замер, обратившись в слух, жадно ловя звуки. Что
там делает Поп?
Заскрипели половицы – Поп, в отличие от Карташа,

обут был в тяжелые армейские ботинки, да и весит
килограммов на тридцать больше, несмотря что ростом на
голову ниже. Так... Похоже, Поп обходит убитого, ага, судя
по звукам, присел возле него на корточки. Видимо, хочет
убедиться, что правки не требуется. Сейчас он щупает
пульс на шее, оттягивает лежащему веко или проделывает
что-то в этом роде.
А спустя секунду-другую раздался шорох, потом
скрипнули коленные суставы (не иначе, Поп выпрямился),
коротко вжикнула «молния» (скорее всего, карманная),
прозвучал негромкий щелчок, и в сенях послышался
хрипловатый голос Попа.
–
На связи. Вторая сложность разрешена... –
Пауза. –
Да, возьму на себя.
В общем, неясностей не оставалось. За исключением,
может быть, одной – убивать их будут или в плен брать?
Вот зачем потребовался Попу этот странный пикник –
собрать всех пленников в одном месте, потому что
поодиночке ему их было даже не перестрелять и уж тем
более не взять в плен. Уже одно то, что ему бы пришлось
класть девятерых своих охранников вместо трех, делало
подобный план нереальным.
Была изначальная странность в этом шашлычном
мероприятии, но Карташ слопал версию Попа, что, дескать,
причиной всему блажь Зубкова. Чего ж тут не слопать,
когда олигарх за их недолгое знакомство постарался
зарекомендовать себя как раз с этой стороны. Спасибо
Попу, который явно прокололся со своей байкой, та
пробудило дремлющее чутье, чутье выдало сигнал
опасности и, наконец, заработала мысль. И Карташ вдруг
четко осознал простую вещь: старый мент Поп не стал бы
создавать самому себе проблемы охранного характера, даже
если Зубков там чего-то и приказал, Поп придумал бы
тысячу железных отмазок, почему не сможет выполнить его
указание.
Ага! Поп вновь завозился в сенях, одежда зашуршала,
вот Поп крякнул натужно... Бляха, да ведь он собирается
оттащить покойника в комнату к покойнику номер один! И

зачем ему это понадобилось, позвольте узнать? Поп –
бывший мент... Что-то в этой мысли есть. Но додумывать
Карташ не стал, некогда было додумывать. Он получил
шанс, равного которому может уже не представится
никогда.
Поп находился сейчас спиной, и находиться ему так
пару-троечку секунд, не более, к тому же обе руки у него
сейчас заняты, он пятится в неудобной позе...
Так хрен ли ждать?!
Карташ вырвался в коридор, выхватывая на ходу из
кармана, как гранату, свое единственное оружие литровую
бутыль водки-«зубковки».
Поп оборачивается. Отпускает убитого. Выпрям-
ляется. Все как в замедленной съемке.
Если бы Поп не потянулся к рукояти, что торчала у
него из-за пояса, вместо того чтобы стать в правильную
стойку и подготовить руки к защите, то Карташу пришлось
бы хуже. Завязалась бы возня с равными шансами на успех.
Но Поп сделал ставку на огнестрел и – прогадал. Видать,
утратил оперативные навыки на сытой руководящей работе,
тогда как Карташ только и делал, что практиковался в
боевых условиях по программе «Выживание, выживание и
еще раз – я сказал, тварь!выживание».
–
Йэ-эх! -.
с резким выдохом Карташ опустил бутыль
на голову Попа, который успел выхватить волыну, но вот
навести и выстрелить...
Литруха «зубковки» разлетелась вдребезги, заливая
оседающего на пол Попа сорокаградусной жидкостью.
Метнувшись, Алексей подобрал с пола вывалившийся из
рук Попа «Глок» с навинченным на ствол «глушаком». И
быстро отступил на два шага назад. Нет, Поп не пришел в
себя наимоментально, и признаков того, что собирается
прийти в ближайшие мгновения, тоже не наблюдалось.
–
А мне твоя тыква казалась попрочнее, – едва слышно
прошептал Карташ. –
И что теперь с тобой сделать? К
праотцам тебя определить или в больницу?
Вопрос был чисто риторический. Не мог Карташ вот
так
вот
взять
и
пристрелить
безоружного,
не

сопротивляющегося человека. С которым, вдобавок ко
всему, недавно пил португальский коньяк. Поэтому
Алексей ограничился тем, что огрел Попа рукоятью по
темени, дабы не скоро очухался, да еще для надежности
надел на него наручники, содрав их с пояса убитого
охранника. Было бы, конечно, совсем неплохо потолковать
с Попом по душам, выяснить, чей он человек. Но вот
незадача – некогда.
Чей, чей... Карташ видел двух возможных
претендентов на роль хозяина Попа: белобрысую сволочь и
Фрола. Хотя за Попом мог стоять и некто, совсем
неизвестный Карташу. Хрен их тут разберет, кто против
кого и чего замышляет!..
Но кто бы ни был истинным хозяином Попа, он
разработал операцию так, чтобы сохранить своего
штирлица на прежнем месте. Ради пешек, пусть и в
количестве трех штук, штирлицами в здравом уме не
разбрасываются.
Поэтому и обязаны появиться на сцене таинственные
нападающие, которые должны обеспечить Попу алиби.
Поп – бывший мент. Значит, умеет не только
раскрывать, но и инсценировать преступления. Он задумал
какую-то инсценировку, для того и потащил убитого к
убитому. Стал бы он заниматься этим, если бы собирался
линять вместе с остальными? Не стал бы. Значит, Поп
намеревался остаться тут и предстать пред грозны очи
Зубкова, что-то наплести олигарху, выгородить себя, а то и,
еще лучше, представить себя главным героем отшумевших
баталий, добиться главного – сохраниться возле властелина
земли алюминиевой. Но как он оправдает, объяснит свое,
мягко говоря, легкомысленное решение собрать пленников
в одном дворе? Или действительно от Зубкова по телефону
поступило такое распоряжение? Черт, знать бы наверняка!..
Но не отвлекаемся.
Его слова по рации: «Возьму на себя», –
подразумевали устранение третьего охранника. Но почему
тогда вообще всю операцию не взял на себя, чего ему
стоило перекоцать всех до единого, включая и нашу

троицу? Боялся, что мы разбежимся по двору, лови нас
потом? Нет, ерунда, у нас, безоружных, нет ни единого
шанса.
Тогда что выходит? Надо вычислить план противника.
Думай, Карташ, думай, от этого зависит жизнь твоя и Маши
с Гриней, иными словами – все от этого зависит, –
подхлестывал себя Алексей. И мысль работала в усиленном
режиме. Кто у нас самый бесполезный как свидетель чего
бы то ни было? Маша. Вот ее, скорее всего, и «спасет»,
«отстоит» Поп, а она подтвердит, как он героически бился с
вражиной.
Собираются их брать в плен или убивать? Карташ
обязан был исходить из худшего.
Он выскользнул наружу. Уже совсем стемнело, стало
неуютно. Двор залит светом, они как на ладони. Надо
срочно уводить со двора.
Мелькнуло вдруг: а если он ошибается и это люди
белобрысого черта пришли их спасать? А он их будет
гасить?..
И куда со двора уводить, скажите, пожалуйста?
Ситуация нарисовалась ну очен-но не комильфорная:
весьма рисковое это дело – будучи обвешанным оружием,
выскакивать во двор, где торчит охранник нумер три,
которому, вероятно, и дан строгий приказ: «Беречь нас изо
всех сил, а не убивать при первой же возможности», –
однако ж рефлексы и сила самосохранения могут оказаться
сильнее. Хоть кричи ему Карташ на бегу почти правдивые
слова: «Измена! Попа убили! Нас атакуют!», – хоть не
кричи – своим глазам старж поверит скорее. И обезопасит
свою жизнь меткой очередью по Карташу. Ну, может,
насмерть и не станет убивать, всего лишь ручки-ножки
прострелит, но и подобное удовольствие получать отчего-то
не тянет.
Алексей принял решение. В конечном счете, как
поется в одной старой песне:
«Ты нам не друг и не брат». Не захочешь поверить в
неочевидное и невероятное, когда тебя возьму на мушку,
извини. А мне надо уводить своих из зоны обстрела, потому

как этот обстрел может вот-вот начаться.
Он передвигался, почти прилипая к стене дома,
которая пребывала в относительной тени. Свернул за угол.
Значит, пробежать до следующего угла, там во двор, до
охранника метров пятнадцать, заставить его под прицелом
бросить оружие, которое пускай подбирает Гриня,
попробовать что-то по-быстрому втолковать одному и
другому. И всем – укрыться в доме, там можно держать
оборону. А после видно будет.
Оп-па!
Он поймал краем глаза движение справа. Замер,
повернулся. Через двухметровую кирпичную ограду
переваливал темный силуэт. Ага, поперли гости.
Кого зазывал по рации Поп и кто может сразу начать
убивать бедных сибирских пленников.
Карташ не колеблясь вскинул «Глок» и выстрелил.
«Скалолаз», уже успевший взобраться на гребень стены,
закрутился винтом, взмахнул руками и провалился обратно
в темноту; судя по шуму и треску он рухнул в заросли
кустарника.
Карташ, уже не таясь, ни к какой стене больее не
прилипая, помчался в направлении двора. Охранник
наверняка услышал хлопок, наверняка правильно опознал
его. А вот что ему в голову придет в качестве вывода?..
Очередь остановила Карташа, едва он вывернул из-за
угла и едва успел за этот угол вновь отпрянуть. Там, где
прошлась очередь, разлетелась осколками плитка, какой
была выложена дорожка, и взмыл фонтанчиками песок по
бокам от дорожки.
–
Нападение, идиот!!! – заорал Карташ что есть мочи,
высовываясь из-за угла. – Маша, Гриня, падай! На землю, за
машину!
В отличие от поповского пистолета, на автоматных
стволах охранников глушителей не было, поэтому звучный
автоматный треск должен взбудоражить округу не хуже
пожарного рельса. Короче, если незваные гости хотели
сработать под ниндзя – напасть внезапно, отстреляться
бесшумно и раствориться в ночи, – то этой идее им

придется прошептать «гудбай». Зато им теперь абсолютно
незачем сдерживать друг друга, прикладывая палец к губам:
«т-с-с», можно шуметь, нисколько не стесняясь, скажем, и
гранатами пошвыряться.
–
Твои убиты! Поп вас сдал! Перебьют же, как
курей! – прокричал Карташ и вместе с последним словом
рванул из-за угла.
Он промчался дистанцию метра в три и прыгнул,
уходя под защиту огромной шины от «Камаза», внутри
которой была разбита цветочная клумба. Прострекотала
очередь, но пули, вопреки ожиданиям Карташа, не
процокали по стене дома за его спиной и не вычертили
штрих-пунктир вокруг его укрытия. Охранник, похоже,
лупил совсем по другим мишеням.
Алексей поднял голову над камазовской шиной –
действительно, охранник, стоя на одном колене за
скамейкой, лупил короткими очередями поверх забора.
Маша пробиралась на корточках вдоль «джипа», а вот
Гриневского с этой точки Карташ не увидел.
–
Оба в машину! – прокричал охранник, быстро
обернувшись в сторону «джипа». – Эй, ты, за клумбой, тоже
в машину!
Ага, кажется, до него дошло, что Карташ не
превратился вдруг в Рембо-четыре и не пошел крошить всех
подряд. Охраннику надо было кого-то увидеть на стене,
чтобы
наконец
сообразить:
Карташ
ведет
себя
категорически не правильно для того, кто лелеет планы по-
тихому перестрелять конвой и незаметно улизнуть.
Оглядываясь вокруг, Карташ спуртовал к «джипу». Он
дважды выстрелил, когда показалось, что кто-то мелькнул
за углом и у ограды. Гриня выскочил ему навстречу из-за
массивного кузова «тойоты».
–
Я за руль! – подлетел и охранник.
Гриня запрыгнул на соседнее с водителем сиденье,
Маша была уже на заднем, а Карташ медлил, стоя возле
открытой дверцы. И не зря медлил – из-за угла дома
выдвинулась фигура стрелка. Карташ давил на курок, пока
не иссякла обойма, и Карташ со злостью отбросил «Глок».

Нужно раздобыть оружие!..
–
В машину! – заорал охранник. Карташ запрыгнул в
джип-«тойоту», захлопнул дверцу и пригнул голову Маши к
сиденью.
–
Не высовывайся!
Автомобиль взревел, резко взял с места, задев и
уронив мангал с несъеденными шашлыками, развернулся.
Боковое стекло разлетелось, засыпая осколками салон.
Опомнились, твари!
Хорошо еще, никого не задели...
Вообще-то
нападающие
чуть
запаздывали
с
правильными
решениями.
Видимо,
были
здорово
обескуражены тем, что их встретил автоматный огонь, а не
объятия Попа, цветы и горячий ужин. И это после того как
Поп сообщил, что все идет нормально, все у него под
контролем! Их сомнения понятны: а не переметнулся ли
Поп, не заманил ли в ловушку? Похоже, гражданам
потребовалось небольшое время на координацию плана.
А охранник, развернув «джип», направил машину на
ворота.
Сила – это, как вдалбливали в школе, скорость,
помноженная на массу. Пусть приличной скоростенки
«джип» набрать не сумел, зато с массой у него был полный
порядок. И под этой массой воротные петли вышибло из
креплений, железные створы могучий удар бампера повалил
наземь, и машина выскочила на улицу.
Дом, в котором Карташ провел четыре дня своей
жизни, располагался на окраине Нижнекарска. Но окраина
окраине рознь – на этой оконечности Нижнекарска простой
народ не проживал, а проживали лучшие люди
алюминиевого города, то бишь приближенные Зубкова, ну и
еще стояли гостевые домики, ворота одного из которых
только что снес джип-«тойота».
А «джип» понесся почему-то поперек улицы,
устремляясь к противоположному ряду домов.
–Эй! Куда?! – закричал Карташ.
Но крик его был бесполезен – водитель повалился
грудью на руль. Бляха, значит, водилу все-таки зацепило

той очередью, рассадившей «джиповские» стекла!
«Джип» рыскнул, выскочил на тротуар, сшиб, как
невесомую картонку, уличный стенд с газетами и понесся
на фонарный столб.
Карташ вскинулся с заднего сиденья, перегнулся через
спинку ... но его опередил Таксист – Гриневский толкнул
водителя, навалился на руль, стал выкручивать.
От столкновения с фонарным столбом, что могло
запросто окончиться огненным столбом в небо, Таксист
машину увел и направил ее на темный ряд невысоких
кустов.
«Джип» пробил заросли кустарника, утонув на миг в
шорохе и треске, выскочил на ровно подстриженный газон с
поливальной установкой по центру – здесь Гриневский
заставил машину развернуться почти на сто восемьдесят
градусов и замереть.
–
Живо из тачки! – закричал Карташ, распахивая
дверцу и за руку вытягивая Машу наружу.
Когда его возили в бассейн, Алексей приметил, где и
что у них тут расположено. В частности он номнил, что
почти напротив его гостевого домика, взять метров на
пятьдесят вправо, строится очередной типовой особняк,
построен он лишь наполовину, и там, разумеется, никто не
живет. А сразу за недостроем начинается тайга.
–
Не копайся, Гриня! – Карташу показалось, что
Таксист слишком медленно выбирается из «джипа». «Ч-
черт, у охранника был автомат, надо забрать!.. Не успею,
черт, черт, черт...» И они побежали, пригибаясь, чтобы
головы не торчали над кустами. Карташ то и дело
оборачивался.
–
Падай! – закричал он, подскакивая к Маше и
подсечкой валя ее на землю, закричал, когда, обернувшись в
очередной раз, увидел белый дымный след, дугой
вытягивающийся в их сторону откуда-то с той стороны
дороги.
Граната угодила точнехонько в «джип». Грохнуло,
ясное дело, будь здоров.
Тугая волна ударила по ушам, затем вторая волна,

волна хлынувшего в стороны жара, прошла над
прижавшимися к земле людьми, обдав горячим на излете
прикосновением. Где-то совсем рядом с ними со звоном
шваркнулось об землю нечто крупное, весомое. Приподняв
голову, Карташ увидел покореженную, оплавленную
дверцу, лежащую на земле в трех метрах недолета до них. А
то, что было джипом «тойота», сейчас превратилось в
желтый вперемешку с антрацитово-черным огромный
огненный факел.
«Фрол, –
понял Карташ. –
Ну кому еще нужно
посылать людей, чтобы убить нас?! Вот разве что только...»
Глава 10
«ОЙ, РОМАЛЭ, ЕЛЫ-ПАЛЫ...»
19 сентября 200* года, 01.03.
–
Так, стойте, – выдохнула Маша. –
Стоп-машина,
суши весла и все на берег. Я больше не могу...
Она опустилась на землю и закрыла лицо руками. Ее
колотило. Гриневский привалился спиной к сосне, похлопал
себя по карманам – сигарет не было. Мрачно сплюнул.
–
Нельзя так резко останавливаться, –
задыхаясь,
сказал Карташ. – Сердечки посадите. Походить надо...
Никто на него внимания не обратил. Он пожал
плечами, сел на выворотень, шумно перевел дух. Вокруг
жила своей осенней жизнью тайга, шебуршилась в зарослях
не то зверушка, не то птица, и глубочайше плевать тайге
было на троих заблудившихся в ней людишек.
–
Ну? – сказал он, достал пачку, вытряхнул одну,
протянул Таксисту.
Таксист взял ее дрожащими пальцами, прикурил.
–
Что делаем дальше? По тайге в этой одежке мы
долго не прошляемся. К тому же осенью по ночам тут
прохладно, это тебе не июль месяц...

–
Твою мать, как надоело убегать! – крикнул
Гриневский, сломал сигарету и отшвырнул в сторону. –
То
от урков, то от урюков, то вообще хрен знает от кого!
Сколько ж можно-то?!
–
Вот только орать не надо, –
спокойно сказал
Алексей. –
Истерикой тут не поможешь... Делаем, короче,
так. Наломаем лапник, переночуем, а к рассвету...
–
А к рассвету те перекроют все тропки, – резко
перебила Маша. –
Или люди Зубкова. Дай-ка и мне
сигарету... Спасибо. Так вот. Нижнекарск – городок не
маленький. Не закрытый. Не военный. Значит, и дорог от
него ведет немало, и постов на въезде-выезде быть не
должно. Пока либо те, либо эти организуют засаду, мы
должны первыми выйти на дорогу, поймать попутку и
свалить отсюда к чертовой бабушке... А отдыхать после
будем.
–
Ага, – мрачно хмыкнул Гриневский. –
Ты, подруга,
извини, но ты на себя-то смотрела? И на нас тоже? Да ни
один водила не остановиться, газ втопит и улетит поскорее,
едва нас завидев. Робинзон и то поопрятнее был...
–
Тогда машинку реквизируем в пользу беглых
авантюристов, – пожал плечами Карташ. –
Бревно поперек
дороги положим, он притормозит, тут мы его... Кто у нас
таксист, а, Таксист? Разберешься с любыми секретками.
Хозяина спеленуем, потом отпустим.
–
Ну да. На первом же посту ГИБДД – где его
отпустят, а нас спеленуют.
–
А мы выйдем раньше...
–
И дальше что?
–
А доберемся до Шантарска, и дальше посмотрим.
–
Золотые слова, – фыркнула Маша. –
Чего смотреть-
то? И так все видно невооруженным глазом. У нас ни
документов, ни оружия, зато толпа каких-то уродов на
хвосте висит. В городе нас спеленуют еще вернее, это
точно...
–
И что ты предлагаешь? – разозлился Алексей. –
Рвануть в Байкальск, отмерить круг в полсотни километров
и искать заимку нашего белобрысого друга, который всю

эту кашу и заварил? Или сразу ментам сдаться?!
–
Вы, ребята, как хотите, –
вдруг тихо сказал
Гриневский, – а я в Шантарск. Там Танька...
–
Танька – это еще кто? – раздраженно чуть ли не
заорал Карташ. –
Подруга дней твоих суровых? Хозяйка
воровской малины, где отсидеться можно, пока кипеж не
утихнет?!.
–
Это моя жена... –
еще тише сказал Таксист. И
добавил: – ...начальник.
Возникла пауза.
–
Фу, бля... –
Карташ с силой потер лицо. –
Я,
признаться, несколько и подзаб... Так, стой. Ты что же,
думаешь она там, в городе?
Гриневский вяло пожал плечами:
–
Она была в городе. Эта запись... ее сделали у нас на
квартире. Обои, заяц этот дурацкий на подушке... Наша
квартира.
–
Погоди-ка, – осторожно сказала Маша. –
Ее же
могли потом перевезти куда угодно, хоть в Нижнекарск...
–
Могли. –
Взгляд Таксиста был устремлен в
пространство. – А могли и нет... Но по-любому, в квартире
обязательно караулит пара-тройка пацанов на случай, если
мы туда явимся.
–
Это уж к бабке не ходи, – кивнул Карташ. – И что?
–
А я с ними побеседую. По душам.
–
Идиот, – шумно выдохнул Алексей. –
Ну не идиот
ли?! Они же ждут тебя, ты же сам сказал!
–
Ну так пусть подождут. И дождутся...
И он хищно оскалился.
–
Успокойтесь на минутку оба, а? – повысила голос
Маша, до побелевших костяшек сцепив пальцы в замок. –
Просто посидите и успокойтесь... Вот так.
Лезть в квартиру, разумеется, никто из нас не будет,
это форменное самоубийство... Но другого выхода, кроме
как добраться до Шантарска, у нас действительно нет.
Отец... мой отец был знаком с этим Бортко, главным
ментом в Шантарске. Если удастся с ним переговорить,
глядишь, и не посадят тут же, хотя бы от погони уберегут...

В общем, некуда нам больше податься, кроме как в
Шантарск...
–
А в какой стороне дорога, знаешь?.. –
угрюмо
спросил Карташ.
–
Тихо, –
вдруг сказал Гриневский. –
Вон там,
слышите? Кажется, мотор...
Притихли. И в самом деле, где-то в отдалении
угадывалось приглушенное взрыкивание двигателя. И даже
вроде бы на секунду лес посветлел на северо-западе, будто
там поворачивала машина с включенным дальним светом.
–
В чем-то девушка, безусловно, права... –
сказал
Карташ. – Ладно, сейчас докурим и двинемся... Но сначала
скажите мне вот что. Я вот тут подумал... Вам, дорогие
мои, не приходило в голову, что вся эта херня была
спланирована белобрысым?
–
В смысле?
–
А в том смысле, –
Алексей со злостью пнул
мшистый камень, – что какого черта он послал с платиной,
которая стоит черт-те сколько, именно нас, да еще с
тупоголовым конвоем, да в простом товарняке? Не
надежнее ли было отправить ее самолетом, спецрейсом, под
надежной охраной?.. Не-ет, ребята, скажу вам честно: он
сам это нападение на поезд и придумал, сука белобрысая.
Потому как операцию провалил. Зубковскую платину у него
из-под носа там, на руднике, ребята Фрола увели? Увели.
Свидетелей положили? Положили. Гена-археолог погиб?
Погиб.
Осталось всего лишь два ящика, которые особой роли
не играют: Москве нужны либо вся платина, либо головы
тех, кто ее добывал. А до Зубкова ему не добраться,
доказательства-то вместе со свидетелями того – тю-тю...
Остались только мы, те, кто в курсе его провала. Вот он и
решил, что труп синицы лучше журавля за решеткой... Нет
платины – нет свидетелей. Орден он операцию он все равно
не получит, так почему же не прикарманить пару ящиков, а
посторонних убрать?
–
Когда я слышу слово «платина», – со злостью сказал
Гриневский, – мои два пальца тянутся ко рту.

–
То есть ты думаешь, что на нас напали люди этого
белобрысого? – подняла брови Маша.
–
Ну, или, может быть, Фрола. Или викинг разыграл
так, чтобы все подумали, что это был Фрол. Чтобы уж
окончательно задницу прикрыть. Дескать, набросился
злобный черный губернатор, сокровище отнял, последних
свидетелей в расход пустил. Шито-крыто. Ящик Зубкову,
ящик Глаголеву – и все сыты и довольны...
Вновь на северо-западе посветлело – нет, определенно
это машина, молодец, Машка. Если только это не облава.
Хотя вряд ли, слишком уж быстро...
–
Но ведь Зубков говорил, что... –
задумчиво сказала
боевая подруга.
–
Мало ли, что этот царек наплел! Может, он вообще
заодно с этим фээсбэшником. А может, белобрысый развел
его так же, как и нас. А может, еще что-нибудь...
Поймите, – с нажимом сказал Карташ. –
главное то, что
теперь мы не можем доверять абсолютно никому.
Абсолютно. Ладно, двинули на свет...
...К шоссе они вышли минут через сорок –
ободранные, исцарапанные и вусмерть измученные
продиранием сквозь непролазные ночные заросли. Вышли и
тут же, без команды и не сговариваясь, залегли в
придорожных кустиках, на холодной траве.
В мире царили пастораль и умиротворение: над тайгой
висел огромный бубен луны, кроны сосен серебрились в ее
свете, маслянисто блестела бетонка... А у обочины стояла
грязная, потрепанная жизнью и временем «Нива», фары
были выключены, но мотор работал – в недвижном воздухе
вился сизый дымок, подсвеченный «габаритами» и
озвученный по-кошачьи тихим урчанием движка. В салоне
находился один человек, водитель, в ожидании чего-то (или
кого-то?) постукивая пальцами по баранке, курил в
приоткрытое окно; до них доносилось приглушенная
музыка из радиоприемника что-то такое явно нерусское,
печальное, с индийским, вроде бы, уклоном. Мужик был
одет в дешевое цивильное, небрит и нечесан и никаким
боком не походил на бойца из засадного полка – будь то

полк товарища викинга, господина Зубкова, или какого
прочего из всех прочих возможных засадных полков. Ибо
позволить себе рассиживаться в тачке, слушать музон и
курить, при этом находясь на боевом посту, может
позволить себе только самый раздолбайский салабон с
какой-нибудь северной, забытой богом и Министерством
обороны «точки». А таких разгильдяев, Карташ голову был
готов дать на отсечение, ни в одной из гоняющихся за ними
армий не было и нет. Не те это были армии, чтобы держать
в своих рядах подобных вояк... Однако, блин, что-то же он
делал здесь, посреди ночной трассы, от городов и всяких
прочих поселений вдалеке?..
Со спины раздалось:
–
Шевельнись, и ты труп.
Одновременно за этой банальнейшей фразой,
произнесенной напряженным шепотом, причем с сильным
акцентом, горла Алексея коснулось нечто холодное и
острое; рядом сдавленно охнул Таксист, пискнула Машка.
Ну, вот и влипли, блядь...
–
Не шевелюсь, – по возможности испуганно, но
стараясь не переигрывать, сказал Карташ, – Братишка, ты
чего, убери перо, а?..
–
Туристы мы, –
сдавленно добавил Гриневский.
-Заблудились в тайге, вышли вот к дороге...
–
Пасть закрой, – скомандовали сзади. А потом тот же
голос произнес несколько слов на абсолютно непонятном
языке, но явственно с вопросительной интонацией. Другой
голос, тоже мужской, что-то недоуменно ответил.
Сколько их было, этих зашедших со спины ребятишек,
оставалось загадкой. И ведь как тихо подобрались, суки! Ни
сучок под не хрустнул, ни травка не шуркнула... Охотники?
Пес знает. Кто угодно может быть. Много всякого люда по
тайге шарится...
Алексей скосил глаза на Таксиста. И судя по
выражению лица Гриневского, тот понимал не больше
Карташа.
Потом их рывком подняли на ноги, скоренько
обыскали, и Карташ возвел хвалу Господу, что у них при

себе нет оружия, тогда б точно кранты. Ребятишек
оказалось двое, молодые, не больше восемнадцати каждому,
определенно восточной внешности – черноглазые и
черноволосые, крючконосые, один в кожаной жилетке
поверх цветастой рубахи-бадлона, второй в футболке и
перепачканном грязью пиджаке. Тот, что в жилетке, в одной
руке держал обрез двустволки, нацеленный троице в ноги, а
в другой картинно сжимал устрашающе кривой кинжал. Ну
чисто благородный разбойник из псевдоисторических
венгерских фильмов, которые любили крутить в
кинотеатрах при советской власти, серьги в ухе разве что не
хватает.
Размером этак с добрый браслет... Второй же был
вооружен лишь небольшой штыковой лопатой с налипшими
комками земли, но Алексей моментально просек, что из
этих двоих он наиболее опасен. Копатель стоял в
расслабленной позе, немного в сторонке, однако лопату
держал грамотно, а незамутненный, наивный даже взгляд
его не оставлял сомнений, что, если начнется заварушка, он
покрошит своей мотыгой все вокруг в мелкую капусту
раньше, чем напарник успеет поднять ствол.
Лезвие лопаты покрывали подозрительные темные
пятна, при взгляде на которые у Карташа отчего-то
неприятно похолодело в желудке. Но это явно была не
засада на них, вообще не засада, ребятки были не готовы к
этой неожиданной встрече и ошарашены были не меньше,
чем сам Алексей, по лицам видно, хотя они и стараются изо
всех
сил
ошара-шенность
скрыть.
Так
сыграть
невозможно... А если и возможно, то зачем, скажите на
милость, засад-никам играть! Повязать всех, и дело с
концом.
–
Туристы? – прищурился тип в жилетке. –
Странная
одежка для туристов... А где рюкзаки, палатки?
–
Так я ж говорю, мужики, – Алексей подпустил в
голос еще больше нервозности, испуганно косясь на обрез и
краем глаза держа всю поляну, – заблудились. Вечером за
хворостом намылились, отошли от палатки подальше, и все,
труба. Ночь бродили, думали, вообще не выберемся... Где

мы хоть находимся, а?..
–
Здесь, – лаконично подал голос человек с лопатой. –
И было бы лучше, если б вы находились не здесь. А где-
нибудь в другом месте... – И сдвинулся немного левее.
Машка, молодчина, разумно держалась чуть позади и
не отсвечивала, чтобы, в случае чего, не ограничивать
мужчинам оперативный простор... А простор, Алексей
яйцами чуял, понадобится им с секунды на секунду.
Похоже, Гриневский тоже это понимал и подобрался. Ясно
как день, что сейчас их будут убивать. Точнее, попытаются
убить. Поскольку они стали свидетелями того, у чего
свидетелей быть не должно по определению. И, буде
свидетели все же окажутся, их надлежит незамедлительно
умертвить... Другой вопрос – удастся ли горячим смуглым
парням умерщвление. Двое на двое – не такой уж плохой
расклад,
можно
и
попытаться
воспрепятствовать
закланию... Впрочем, не стоит забывать и о водителе
«Нивы».
Если он откроет огонь им в спину... Значится, так:
бросок вперед, удар ребром ладони венгерскому
киноперсонажу по горлу, кувырок под прикрытие вон тех
славных кустиков... Таксист не оплошает, не должен
оплошать...
И тут шаг вперед сделала Машка, разом изменив
расстановку фигур на доске.
Резким движением откинула непослушную челку со
лба и спокойно сказала:
–
Вам, ромалы, привет от Пашки-Пальчика...
Опа! В стане
противника
возникло легкое
замешательство. Смуглые быстро переглянулись, и
копатель недоуменно дернул подбородком:
–
Эй, откуда Пашу знаешь?
–
Встречались... –
с вызовом сказала Маша. –
Ну так
будем разговаривать нормально?
На дороге лязгающе хлопнула дверца, судя по всему,
не закрылась, последовал еще один удар, вовсе уж
разъяренный, и хриплый голос о чем-то раздраженно
поинтересовался на все том же незнакомом языке.

«Жилетка» бросил взгляд на «пиджак», пожал плечами и
что-то прокричал в ответ. Причем в его фразе отчетливо
прозвучало «Паша-Пальчик».
...И тут Карташ вспомнил. Почти полтора месяца
назад, товарный поезд, споро везущий их и два ящика
проклятущей платины в Туркмению, станция где-то
неподалеку от российско-казахской границы, бойкий цыган-
шалопай, которого искали мелкие бандюшататамошнего
разлива... Точно: шалопай так и представился – Пашка-
Пальчик. Которого, дескать, знают все цыгане от Москвы
до самых до окраин и который дал им наводку. Если, мол,
попадете в переплет, подавайтесь в любой табор и скажите,
что от Паши-Пальчика, – цыгане должны помочь.
Ага, ага... Стало быть, сие и есть местные ромалы...
Умница, Машка, вовремя вспомнила о вагонном
знакомце...
По траве прошуршали шаги, и на сцену выступил еще
один персонаж – очередной крючконос, невысокий
коренастый цыган лет шестидесяти, с черной гривой волос
и совершенно седой бородкой, с изрезанными глубокими
морщинами лицом, однако с глазами голубыми, ясными и
бессмысленными,
как у
младенца. Или как у
профессионального убийцы. Он гневно что-то бросил
«пиджаку» и «жилетке», резко повернулся к Маше. И сразу
стало понятно, кто главный в этой троице.
–
Ну? – сварливо поинтересовался старикан. – Что еще
за Паша-Пальчик? Я такого не знаю.
«Врет, –
понял Карташ. –
Иначе так резво бы
прискакал, козел нерусский...»
–
Пашка, сухопарый такой, приземистый, очень
загорелый, – быстро сказал Таксист, тоже почуяв, куда
ветер дует. – Мы видели его на железнодорожном переезде,
недалеко от Казахстана...
–
Н-да? И что он вам сказал?
–
Сказал, что цыгане нам помогут, если мы на него
сошлемся.
–
Правда, – честно добавила Маша, – он имел в виду
ашхабадских цыган, мугати ашхабади. Но ведь все цыгане –

это одна большая семья, или я ошибаюсь?..
–
Мугати ашхабади... И это все, что он сказал?
–
Вроде все... – Таксист пожал плечами.
–
Нет, – перебил Алексей. –
Если дословно, то он
сказал так... сейчас... он сказал, чтобы мы сказали: «Привет
вам, ромалы, от Пашки-Пальчика. Кланяется Пашка и
передает, что жив-здоров, чего и вам желает».
Коренастый задумчиво пожевал ус и уже более
миролюбиво спросил:
–
И чем же вы ему так понравились, что Пашка
замолвил за вас словечко?
–
Да помогли там кое-чем... –
осторожно ответил
Карташ.
–
И от нас чего вы хотите?
На шее предводителя блеснула золотая цепь толщиной
пальца в три, надетая поверх полосатого серо-черного
свитера.
–
До Шантарска не подбросите?..
«Жилетка» вдруг разразился злобной тирадой,
достаточно, прочем, сдержанной – не иначе, из уважения к
сединам. Предводитель ромал презрительно ответил, потом
в спор вступил и «пиджак». Цыгане курлыкали о своем
минуты две, причем в разговоре то и дело проскальзывали
слова «Пашка», «гадже» и «Пальчик», потом главный резко
вскинул растопыренную ладонь, и подчиненным будто кляп
с размаху в рот загнали. Старик повернулся к троице, сказал
раздумчиво:
–
Мои сыновья, Леня и Руслан, считают, что вас
нужно убить. Потому что вы оказались не в том месте и не в
то время... – И вдруг круто спросил: – Что вы видели?
Алексей помолчал и очень медленно проговорил:
–
Я клянусь своим Богом и вашим богом, если вы не
православные, я клянусь жизнями моих друзей и всех
родных и близких: мы вышли к дороге, увидели
автомобиль, спрятались в кустах. А потом нас... нашли
твои сыновья. Больше ничего.
–
Такими клятвами не разбрасываются, ты знаешь?
–
Я знаю.

–
Почему же вы спрятались?
Карташ на мгновенье замялся и сказал:
–
Это долгая история, уважаемый... Если подвезти нас
до Шантарска сложно, то предлагаю такой вариант: давайте
разойдемся миром. Вы нас не видели, мы вас. Вы едете
своей дорогой, мы ждем попутную ма...
–
Но – вы знаете Пашу-Пальчика, – перебил старик. –
Но – вы не туристы, я же вижу, нет, вы опаснее любого
туриста, от вас просто пахнет опасностью. Но – Пашка
сказал вам заветное слово, а его слово для нас весит немало.
Но – вы гадже1 , а мы не хотим лезть в проблемы гажде, у
ромал хватает своих проблем...
Но, но, но – сплошные «но»... Поэтому я, Михай
Руденко, не могу решить этот вопрос. Пусть им занимается
тот, кто поглавнее меня будет... Скажи мне только одно,
гадже: недавно в городе Нижнекарске был большой шум.
Вы имеете к этому отношение?
–
Увы, – мгновенно прокачав в мозгу варианты ответа
и выбрав правдивый, вздохнул Алексей и обезоруживающе
развел руками, – самое непосредственное. Одни плохие
люди решили выкрасть нас у других плохих людей. Нам
удалось бежать, и теперь нас наверняка ищут, так что
предупреждаю сразу: мы беспокойные пассажиры...
–
Ни слова больше, – вторично поднял руку старик
Руденко. –
Мне это не интересно. Мы довезем вас до
Шантарска. И вы будете иметь беседу с... ну, чтобы было
вам понятно, с начальником табора. Он и решит вашу
судьбу. Согласны?
–
С Басалаем? – негромко уточнил Гриневский.
–
Знаешь Басалая? – ухмыльнулся Михай. –
Нет.
Басалай... в отъезде. Вы будете говорить с его...
заместителем. Согласны?
–
Да хоть с самим Будулаем, – сказал Карташ. –
Нам
бы побыстрее, а? Не ровен час, ментов на ноги поднимут...
–
Насчет этих злых повелителей мигалки и полосатых
палок не беспокойтесь... Едем.
1 То есть не цыган, чужак.

–
...Интересно все же, что они там делали, ночью, в
тайге, – пробормотала Маша, когда они подходили к
«Ниве».
Алексею мигом представилась себе живописная
картинка: небольшая полянка посреди темного леса, залитая
мертвенно-белым светом луны; где-то ухает филин, и два
человека, отбрасывающие длинные тени, не люди-только
силуэты, закапывающие нечто, обернутое в богатый ковер,
на глубину этак метра два...
Он пожал плечами, ответил нейтрально:
–
Наверное, грибы собирали.
–
Ага, –
хмыкнула Машка. –
Ночные грибники-
экстремалы. А лопата потому, что они шампиньоны искали,
да?
–
Ну вот, сама все понимаешь...
–
Леш, мы... мы выберемся?
–
Из которой из передряг, малыш?..
Маша не нашлась, что сказать.
***
...Разместились: Алексей, Маша, Гриневский и
«пиджак» по имени Леня на заднем сиденье, «жилетка» –
Руслан на переднем, Михай Руденко за рулем. Водитель
вырубил музыку, зажег дальний свет, повернул ключ...
Завелась «Нива» разика с десятого, на всякую попытку
тронуть себя с места отвечая то недоуменным кудахтаньем
невключающегося зажигания, то яростным скрежетом
шестерен в коробке передач, то издевательским воем
мотора, работающего на повышенных оборотах, и все это
под бэк-вокал Михася, шепотом матерящегося по-своему –
не иначе, проклинающего тот день, когда он сел за баранку
этого пылесоса. Таксист смотрел на сие безобразие, будто
на его глазах вживую препарируют кошку, но молчал до
поры до времени. Когда же терпение его наконец лопнуло и
он открыл было рот, чтобы высказать все, что он думает по
поводу совместимости потомственных конокрадов и коней
железных, «Нива» сдалась и рванула со второй передачи.

Полное складывалось впечатление, что Михай
Руденко вел автомобиль впервые в жизни. На второй
скорости он разогнал несчастную машину до пятидесяти кэ-
мэ, со второй перескочил на четвертую и с четвертой уже не
слезал, утопив педаль акселератора практически до упора и
напрочь позабыв о понятии «тормоз». Как ему удавалось
вписываться в повороты – одному богу известно,
пассажиров нещадно кидало друг на друга, от одного борта
к другому, визжали покрышки, мелькали километровые
отметки и указатели направления на всяки-разны
населенные пункты, в пучок дальнего света то и дело
выскакивали стволы кедров, сосен и прочих елей, бросались
прямиком на «Ниву», а потом непостижимым образом
отпрыгивали в сторону, вновь уступая место бетонному
серпантину... Карташ, сидючи справа, всерьез стал
подумывать о том, что много лучше было бы им попасть в
лапы Фрола или вернуться в плен к алюминиевому
корольку – по крайней мере, и там, и там есть шанс выжить,
однако... Однако Леня и Руслан
воспринимали
происходящее как само собой разумеющееся, однако мотор
работал на удивление ровно, однако Гриневский начал
смотреть на Руденко с легким недоумением, а потом и вовсе
уж с нескрываемым уважением. Из чего Алексей сделал
вывод, что пока все путем. Типа, так все и должно быть.
Правильно боевая подруга сказала – экстремалы.
Грибники-экстремалы, так
и
этак
их маму
цыганскую... Он успокаивающе сжал ее руку.
А потом дорога перестала петлять, выровнялась, и
«Нива» споро полетела вперед, рассекая ночь белым светом
фар. И незаметно для себя, под урчание движка (как пить
дать, форсированного), Карташ задремал, положив голову
на плечо боевой подруги. Трудно сказать, какие такие
защитные механизмы человеческого тела включились, но
поток адреналина, хлещущий, аки Ниагара, по кровеносным
сосудам, неожиданно пошел на убыль, мысли успокоились,
вопросы, проблемы, загадки отошли на второй план, и
Алексей погрузился в полудрему-полуявь. Молодчина
организм, чует, что испытания еще не закончились, и

автоматически перешел в режим «standby». «Ожидание» то
бишь. Отдохнуть и поднакопить силенок перед очередным
броском. Который, как показывает практика последнего
времени, ждать себя не заставит.
Глава 11
ШОССЕ, НО ТОЖЕ В БАГРОВЫХ ТОНАХ
19 сентября 200* года, 08.14.
На гибэдэдэшный пост они напоролись у поворота на
Зубатовку, когда уже почти рассвело – черт Знает, сколько
прошло времени, много. Карташ проснулся рывком, будто
его толкнули в бок, резко сел. Небо на востоке было серым
и холодным, тайга была серой, весь мир был серым.
Накрапывал мелкий дождик, а «Нива», вот удивление,
плавно притормаживала перед освещенным двухэтажным
домиком силикатного кирпича на обочине; наперерез
цыганскому железному конику, размахивая светящимся
жезлом, выбегал парнишечка в серой форме. Пыхтящий от
усердия, совсем юный сержантик. На бойца засадного полка
похожий столь же сильно, сколь и ромалы.
–
Ничего, гадже, –
невозмутимо сказал Михай
Алексею, останавливаясь, –
обычное дело. Руслан с
таможней договорится... Руслан!
«Жилетка» неторопливо выполз из тачки, облокотился
на приоткрытую дверцу, дожидаясь сержантика. Тот с бега
перешел на степенный шаг, приблизился с видом вовсе уж
гордым и несуетным, как и полагается истинному
властелину автострады, и, придерживая болтающийся на
плече автомат, бросил коротко:
–
Сержант Пономаренко. Документики на машину
попрошу.
–
Володя, дорогой, не узнал, да? – расплылся в
искреннейшей улыбке Руслан. –
Мы же сегодня уже мимо

тебя проезжали, забыл, а? Документы показывали. Ну на,
посмотри еще раз... –
При этих словах в карман сержанту
перекочевала сложенная пополам бледно-зеленая бумажка.
Сержант Володя пополнения кармана вроде бы и не
заметил, однако ж был явно сбит с толку. Он заглянул в
салон, посмотрел на пассажиров и посмурнел еще больше.
–
Узнал, как не узнать, – почесал жезлом лоб. -Только
тут петрушка такая получается... В общем, сводка
поступила, что из зоны трое урок в рывок ушли, велели
бдительность усилить, каждую тачку шмонать, даже
подкрепление вон прислали... Ты уж не обижайся, Руслан,
работа такая... Это кто у тебя сидит?
Алексей прошелся взглядом по освещенным окнам
гаишного поста. Шторы нигде не задернуты, силуэты в
окнах вроде не маячат, на крошечной парковке одиноко
мокнет черный «джип»...
–
Это? – «жилетка» обернулся на машину. – Это гости,
брат. Домой едем, праздник у нас сегодня.
–
А... документы у гостей имеются? – Володя
мельком оглянулся на пост, и Карташ подобрался.
–
Э, брат, тебе мало тех документов, что я тебе уже
два раза показывал? Есть у них документы, какой
нормальный человек сейчас без документов ходит!..
На крыльцо вышел человек в форме, с «калашом»,
небрежно висящим на плече стволом вниз, лениво
выщелкнул сигарету из пачки, захлопал себя по карманам в
поисках зажигалки, стрельнул взглядом в сторону
«Нивы»...
–
Ай, Руслан, перестань, –
преспокойно сказал
Карташ. –
Служба, что ж мы, не понимаем, что ли. Сейчас,
товарищ сержант, момент, будут вам документы... А что за
подкрепление-то?
Он неуклюже заворочался на тесном сиденье, полез в
карман.
–
Да понаехали тут на ночь глядя хрен знает кто на
«джипаре», – уныло сказал сержантик. – Не знаю я, майор с
ними трендел...
Человек на крыльце немного повернулся, закрывая

огонек зажигалки от ветра, при этом автомат вроде как
случайно соскользнул с его плеча...
Карташ и сам не понимал, какая сила толкнула его на
действие. Не иначе, включился тот самый биокомпьютер,
который уже помог ему без особых потерь для здоровья
выдержать шоковый удар от разрыва световой гранаты –
там, в тайге, во время нападения людей Зубкова на поезд.
Откуда, почему пахнуло опасностью, нет, не опасностью
даже – смертью, было непонятно, но выискивать причинно-
следственные связи времени не оставалось.
Выходя из машины, Руслан положил обрез между
сидений. Его-то Карташ и подхватил, одновременно дергая
ручку и вываливаясь на мокрый асфальт, одновременно
гаркая: «Гриня, засада!..» Больно ударился локтем,
перекатился на бок, вскинул обрез...
«Бах!..»
«Так-так-так-так-так!..»
Выстрел из дробовика и автоматная очередь слились.
И все ж таки Карташ успел первым. Заряд дроби шибанул
человека на крыльце в грудь, его смело с крыльца, как
картонный манекен, однако за миг до того, прежде чем
упокоиться навсегда, он успел вдавить курок. На конце
«калашного» ствола расцвел ярко-желтый мерцающий
цветок, в тарахтящем грохоте очереди звук удара пуль о
металл и сдавленный чей-то вопль были почти не слышны.
Карташ перекатился влево, обратно к машине, прямо в
лужу, сбивая прицел противнику, и шарахнул из второго
ствола по окнам поста, не целясь, просто чтоб те
пригнулись, попрятались. Отбросил дробовик – все равно
патронов больше нет, – вскочил на корточки, быстро
огляделся...
Открытую дверцу «Нивы» наискось пересекала
цепочка аккуратных отверстий. А за ней был Руслан... Судя
по всему, он так и не успел ничего понять, очередь прошила
дверцу насквозь, и пули закончили свой путь в теле сына
Михая. Руслан лежал навзничь, повернув к Алексею белое
лица с широко открытыми глазами, на котором застыло
выражение легкого удивления, цветастая рубаха быстро

темнела от крови. Рядом ворочался, стонал, прижимая
ладошку к боку, давешний сержантик Володя. Его тоже,
видать, зацепило. Автомат свалился с плеча, другой рукой
он царапал асфальт и пытался до автомата дотянуться...
Алексей метнулся к нему, подхватил «калаш»,
передернул затвор, досылая патрон. Услышал, как клацнула
дверца «Нивы», – Леня выскочил из тачки как чертик из
табакерки, пригнувшись, прыснул под защиту багажника,
сжимая в обеих руках блестящий пистолет, непрерывно
матерясь и путая русские слова с цыганскими. Таксиста с
боевой подругой видно не было, Гриневский, едва
завертелась карусель, бросил себя на Машку и повалил на
пол, между сидений, закрывая своим телом от пуль... По
крайней мере, Карташ истово в это верил.
Один лишь Михай Руденко сидел за рулем истуканом,
разинувши рот, с выпученными зенками, – пребывал в
ступоре. Кретин кочевой, бля, будулай недоделанный, ведь
мишень же великолеп...
Все дальнейшее происходило быстро.
В оконном проеме на первом этаже поста мелькнул
силуэт, раздался одиночный выстрел, со звоном посыпалось
стекло, и тут же грохнул ствол Лени-«пиджака».
–
По окнам бей! – яростным шепотом скомандовал
Карташ. – А потом отца вытаскивай!..
Нарисовался и Гриневский – волчком вывернулся из
«Нивы», кинулся к углу поста. Уже с пистолетом в руке.
Где-то раздобыл уже, черт уголовный...
–
Что с Машкой? – быстро спросил Алексей, Треснули
выстрелы Лени.
–
Порядок, начальник!
–
Давай-ка прикрывай...
–
Нападение... на сотрудников... –
в полузабытьи
пробормотал сержантик Пономаренко, все еще шаря вокруг
себя в поисках автомата. Глаза его закатились, открывая
страшно блестящие белки.
Карташ, конечно, мог бы объяснить ему, что
«сотрудники», особливо проверяющие, не начинают палить
почем зря без предупреждения, что «сотрудники», особливо

проверяющие, носят форму, а не армейские штаны вкупе с
милицейским бушлатом, и что проверяющие вряд ли станут
раскатывать на «джипах» с частными номерами, что...
Впрочем, на объяснения времени не было. Они
действовали так, как будто всю жизнь бок о бок
прослужили в каком-нибудь СОБРе, – не сговариваясь,
скользнули к двери, Таксист ударом ноги распахнул ее и
прижался к стене, Карташ пустил внутрь короткую очередь,
прыгнул внутрь и сразу же влево. Следом на территорию
поста проник Гриневский и сразу же вправо. Стол, стул,
телефон, пульт, разбитое окно, кушетка, возле кушетки в
нелепой позе раскинувшееся тело в ментовской форме, в
лапе «Макаров», лестница на второй этаж...
Оттуда, со второго этажа, ударила очередь,
неприцельная,
суматошная
какая-то,
посыпалась
штукатурка. Карташ прошелся ответной очередью по
верхним ступеням, рванулся к лестнице, выцеливая дичь...
Ага, вот ты где! Человек стоял за углом, лихорадочно
дергая затвор, – видать, патрон перекосодрючило. Ну, сие
не моя вина. Не я первый начал, прости, дружок... Он
вскинул автомат, и спустя три выстрела очередью труп
неприятеля скатился к его ногам...
...Больше никого на посту не оказалось – равно как не
оказалось документов и у двоих из присутствовавшего здесь
квартета ментов. Впрочем, чего удивляться, картинка
открывалась предельно ясная: сержантик Пономаренко и
майор Ручкин (чей труп лежал у кушетки), были постовыми
настоящими, с соответствующими корочками, бумажками и
табельным оружием, а вот двое других, проверяющих
якобы, на самом деле являлись теми самыми бойцами
пресловутого
засадного
полка,
прибывшими
на
«джипаре», – подкрепление якобы. Пономаренко тормознул
«Ниву», один из пришлых вышел глянуть, узнал... ну, тут и
понеслось. При первых же выстрелах второй боец завалил
майора и занял оборону. И вопрос – как это бедовый майор
Ручкин допустил на пост столь явных «оборотней» даже без
сопроводительных документов – не вставал: вон он, ответ,
торчит из нагрудного кармашка Ручкина, несколько

аккуратно сложенных пополам заокеанских купюр
сотенного достоинства...
–
Жаль, что ты никого не оставил в живых, – сказал
Леня. –
Таких нельзя убивать сразу. Таких надо привезти в
табор и там спрашивать...
–
Извини, так уж получилось... –
вздохнул Карташ и
спрятал в карман найденную на трупе у крыльца
портативную рацию. –
А этот твой приятель, сержант... с
ним что?
–
Умер, – кратко ответил цыган, и Алексей не стал
спрашивать, от чего – от раны или же по какой другой
причине.
Уже совсем рассвело, дождь усилился, стал злым,
холодным. Михай, с лицом белее его собственной бороды,
стоял на коленях возле мертвого Руслана, держал над телом
снятый с себя свитер – прикрывая. Капли стекали по его
жилистому торсу. Маша из машины не выходила, так и
сидела, прижав ко рту ладони. Тело сержантика лежало на
прежнем месте, тряпичная кукла. Михай бормотал под нос,
и Карташ с трудом разбирал слова:
–
Дэвлалэ, Ту capo дыкхес... И амари бибахт... Мэ Тут
мангав: потангинэ, Дэвлалэ... Пошун ман...
«Молится, что ли...» – подумал Алексей. Руденко
поднял голову и глухо сказал:
–
Прав я был, гадже. От вас опасностью так и разит...
Но ваши собратья на этот раз промахнулись. На этот раз
они обидели не своих – они обидели цыган. И душа Руслана
не будет знать покоя, пока табор не отомстит...
–
Я говорил, –
только и нашелся что ответить
Карташ:. – Мы – пассажиры беспокойные...
Михай тяжело поднялся на ноги.
–
Знаю. Едем, гадже. Нам надо торопиться. Леня,
помоги уложить Руслана...
–
С вашего позволения, отец, еще одно дело, – сказал
Карташ.
...Они мчались сквозь утро, уносясь все дальше от
горящего гибэдэдэшного поста все дальше и дальше. При
помощи Гриневского Алексей постарался запутать следы

как можно тщательнее – все четыре трупа в форме были
отнесены на второй этаж, «джип» подогнан вплотную к
крыльцу и примитивным образом подожжен.
Рвануло – будьте-нате, огонь тут же перекинулся на
здание, и к тому моменту, как «Нива» удалилась от места
бойни на пару километров, полыхало уже вовсю, несмотря
на дождь. И плевать, что пожар очень быстро привлечет
внимание. Вот пусть и гадают, что тут произошло – то ли
беглецы расстарались, то ли бандитские разборки имели
место... Смущали, конечно, труп Руслана в багажнике и
прошитая очередью дверь, но Леня, связавшись с кем-то по
мобильнику, успокоил: их встретят на подъезде к городу и
машину поменяют.
–
Одного не просекаю, – негромко сказал Гриневский,
выруливая к городу – за «баранкой» теперь находился он,
Михай сидел сзади, между Леней и Машей, глухо шепча
молитвы. –
Что-то уж больно куцую засаду на нас
сработали. Или нас за людей не держат?
–
Наверное, просто никто из наших упрямых друзей не
предполагал, что мы повстречаем ребят со стволами и что
эти друзья будут знакомы с сержантиком, – подумав,
ответил Алексей и посмотрел на пальцы. Пальцы
дрожали. –
Безоружных-то нас вывоволокли бы мигом и
почикали, как куропаток... Ай, да что гадать, выкрутились
и выкрутились...
В кармане у него зашуршало, и сквозь треск помех
донесся невнятный голос:
–
Каргин, мать твою, почему на связь не выходишь?
Опять водку там жрете, сучары?..
Карташ достал из кармана хрюкающую рацию-трофей,
повертел в руках и выбросил в окно.
...Свернули они к Ольховке, самому, пожалуй,
одиозному району Шантарска.
Карташу тут еще бывать не доводилось, но наслышан
о нем Алексей был весьма и теперь с прямо-таки детским
любопытством смотрел в окно.
Рассказывали, что Ольховка – это центр по торговле
наркотой
всевозможных
категорий
прихода,

несовершеннолетними девочками, оружием и абсолютно
всем, что запрещено законом. Рассказывали, что человек
посторонний, случайно забредя в Ольховку, может сгинуть
тут навсегда, совсем как в Гарлеме. Рассказывали, что здесь
расположены
резиденции
местных
наркокоролей,
полководцев армий ни щих и попрошаек, генералов
воровского мира, цыганских баронов, паханов, бугров и
авторитетов различных мастей... На первый же взгляд
окраина Ольховки более всего напоминала деревеньку,
мирно подыхающую от отсутствия денег, рабочей силы и
желания
творить
счастье
собственными
руками.
Покосившиеся деревянные домишки, рассохшиеся заборы,
заросшие огородики и грядки... Где-то лениво, скорее для
порядка, брехала собака, на дорогу, извилистую и
колдобистую, с видом гордым и неприступным, как у
привокзальной шлюхи, вышла тощая грязная курица,
посмотрела
на
«Фольксваген
Гольф»,
брезгливо
отвернулась и удалилась обратно в придорожные кусты.
(«Ниву» на «Гольф» они сменили у самого въезда в
Шантарск. Сие чудо немецкого автомобилестроения было
подогнано двумя хмурыми ромалами; без лишних слов
ромалы помогли перегрузить тело Руслана в багажник
«Фольксвагена», молча обняли Михая, пересели в «Ниву» и
были таковы.) Попетляв по ольховским закоулкам,
импровизированный катафалк выехал к местам более
цивилизованным – домишки теперь попадались все больше
каменные, с башенками и горгульями, все больше за
впечатляющими кирпичными заборами и, на первый взгляд,
стоимостью в цифирку с не меньше чем шестью нулями
зеленых американских долларов США, – и наконец свернул
во двор строеньица скромного и нешибко богатого –
одноэтажного ухоженного домика из шлакоблоков,
остановился у крыльца. Невесть откуда набежала толпа
женщин,
закутанных
в
черные
одеяния,
чем-то
напоминающие грузинские, машину тут же облепили
чумазые детишки... Михай и Леня выбрались наружу,
женщины, причитая в голос и не обращая на прочих ни
малейшего внимания, обступили их и увели куда-то за

угол – не иначе, цыганское радио (а скорее, мобильная
связь) уже известило табор о несчастье с сыном Руденко.
Карташ почувствовал себя неуютно, неизвестно, как
воспримет таинственный баро, «начальник ромалов»,
появление чужаков на своей территории – тем более
чужаков, так или иначе имеющих к смерти одного из
семьи...
Единственные русские в радиусе как минимум
километра вышли из машины, и пацанят тут же как ветром
сдуло; Алексей решил было, что детишки испугались их,
но – нет. Не их. Через двор навстречу незваным гостям
широким шагом двигался молодой человек в распахнутой
на груди рубахе и замызганных джинсах, светловолосый и
голубоглазый, однако, несомненно, так же принадлежащий
к кочевому племени. Черт знает, какие такие черты и
признаки выдавали в нем цыгана – не то маслянистый,
хитроватый блеск глаз, не то офигенной толщины золотая
цепь под грязной рубашкой. Он остановился шагах в пяти
от машины, внимательно и без всякого выражения оглядел
приезжих, кивнул каким-то своим мыслям. Сказал
негромко:
–
Добро пожаловать. Достой, гости. Пусть и в
недобрый час вы посетили наш табор, однако законы
гостеприимства непреложны для любого случая, пусть и
самого траурного... Подождите здесь немного, дядя Сергей
встретится с вами с минуты на минуту.
–
Здравствуйте и вам, – осторожно ответил Карташ. –
Дядя Сергей – это, насколько я понимаю, заместитель
Басалая?
Парнишка чуть улыбнулся.
–
Можно и так сказать. Ждите.
Он слегка поклонился, отвернулся и был таков. Трое
бродяг остались одни.
–
Ай, ем-заем-переем, Дэвлалэ, Дэвлалэ, ай-на-нэ!
Выкрик заставил их обернуться, схватиться за оружие.
И странно, что никто из них не выстрелил. Видимо,
нервы еще не пошли окончательно вразнос от всех
перипетий и переживаний, еще держались в упряжке воли.

А повод открыть огонь имелся еще какой! То, что
поднималось из травы возле забора, легко могло вызвать
неподконтрольные делания – и среди прочих желание
немедленно палить.
Когда они проезжали мимо забора, Карташ разглядел
в траве нечто продолговатое и коричневое, но принял сей
предмет за поваленное дерево. И уж никак не мог подумать,
что это может оказаться живым... Живым человеком.
Впрочем, если б не человечья речь, то и по сей момент
нельзя было бы утверждать наверняка, что перед ними
человек.
Существо таращилось на них сквозь спутанные космы
цвета здешней грязи, спадающие на лицо и почти
полностью его скрывающие. Таращилось и глухо ворчало.
Невысокое, кажущееся еще ниже из-за сильной
сутулости, тело прикрывает невообразимое рубище
коричневого цвета – скорее всего, бывшее некогда банным
халатом. На груди, на белой капроновой нити – связка из
отколотой ручки от чашки, пластмассового колечка, каких-
то разноцветных лоскутков... Пол этого существа одним
наружным
осмотром
определить
было
весьма
затруднительно, равно как и возраст. Тот визг, что они
услышали, мог издать как мужчина, так и женщина. А,
собственно, какая разница?
Существо таращилось на них, они – на существо.
Никто ничего не предпринимал... да и что в подобной
ситуации обычно предпринимают, кто ответит?
–
Тьфу, напасть! – сплюнул Гриневский и забросил
автомат на плечо. – Псих, юродивый, местный дурачок!
–
Ну да, блаженный, – согласился Карташ, но автомат
пока не опускал. Мало ли что у этого «крейзи джипси»
припрятано в рубище и что выкинет в следующую минуту
неспокойный ум – а вместе с ним и беспокойные руки. –
А
чего удивляться, в каждой уважающей себе деревне должен
быть сельский сумасшедший...
Существо вновь заговорило. И довольно внятно:
–
Там, где нет людей, появляются звери. Звери лучше
людей. Иногда я думаю, что не так уж и плохо для людей

было бы вновь одичать. Звери не завистливы. Звери не
убивают ради удовольствия. Звери не сжигают леса, в
которых живут. Звери не мешают жить тем, кто не мешает
им.
Блаженный говорил по-русски, без акцента, но как-
то... деревянно, что ли.
И несильно раскачивался в такт словам, повесив руки
по бокам, как плети.
Этот его монолог прозвучал настолько здраво по
отношению к облику существа и его предыдущей
бессвязице, что подействовал на людей посильнее
давешнего выкрика и появления этого чучела из травы.
Настолько подействовал, что Карташ решился заговорить с
незнакомцем.
–
Эй! – окликнул Алексей. – Тебя как зовут?
–
Гурд, – ответило существо.
–
Гурд, а ты...
Но закончить вопрос у Карташа не получилось. Гурд
резко повернулся к забору, вскинул руки, выгнулся и... И
принялся точить когти о доски. Вернее, именно так это
выглядело: что уж он там точил – или не точил, а только
изображал – вглядываться и выяснять напрочь не тянуло. В
любом случае, зрелище было преотвратное. Маша
отвернулась, да и Карташу пришлось сделать над собой
усилие, чтобы подавить рвотный спазм.
Человек в лохмотьях недолго предавался игре в кота.
Покончив с заточкой, он повернулся к людям спиной и
побрел прочь. Потом вдруг встал на четвереньки, прошелся
таким макаром метров пять, вновь вскочил на ноги,
оглянулся, громко прокричал что-то-совсем уж невнятное,
после чего расхохотался и бросился наутек.
–
Да,
ексель-моксель... –
Гриневский
тряхнул
головой. – И много здесь, интересно... таких?
–
Один, – сказали сзади. –
Это сын дедушки нашего

баро. Он слаб разумом, но крепок телом и душой. Кто же
осмелится прогнать родную кровь из табора? Все равно что
отрезать самому себе руку...
Они обернулись. На пороге домика из красного
кирпича стоял невысокий плотный гражданин в свитере с
высоким горлом, чем-то неуловимо напоминающий старину
Хэма на известной фотографии, с окладистой бородкой и в
небольших очочках в тонкой золотой оправе. Стоял и
печально смотрел на гостей табора.
–
Отчего же он на улице, да еще и голый? Не май
месяц, – несмело сказала Маша. Бородач пожал плечами.
–
Каждый выбирает себе жизнь по вкусу. Гурду
больше нравится жить на воле, а не в доме... Настоящий
цыган. Я – дядя Сергей, замещаю шэро баро Басалая, пока
тот... в отъезде.
–
Алексей.
–
Маша.
–
Петр. Можно просто Таксист.
–
Пойдемте в дом.
Первое впечатление товарищ замбарона (хотя никто из
знающих людей вожаков табора баронами не именует –
баро зовется предводитель племени, баро, и никак иначе),
так вот, первое впечатление он производил самое
благоприятное.
Несомненно, образованный, несомненно, воспитанный
в лучших европейских традициях, ничего общего с
классическим образом цыгана – того, что в красной рубахе,
с серьгой в ухе, востроглазого и мечтающего облапошить и
стырить че-нибудь... Ничуть не бывало. Они уселись за
опрятный стол в гостиной, тяпнули по стопочке
«Хеннесси», настоящего, категории «ХО» – за упокой души
Руслана...
И наконец дядя Сергей плавно свернул беседу на
рельсы мягкого, ненавязчивого и доброжелательного

допроса. Кто такие? Откуда знаете Пашу-Пальчика? Как и
чем помогли ему, раз он дал наводку на цыган? Что делали
в лесу и что видели? Что случилось в Нижнекарске? Почему
за вами охотятся? И тэ дэ и тэ пэ. Очень аккуратненько,
тщательно взвешивая каждое слово, Карташ поведал их
историю, опустив, разумеется, танцы вокруг платины,
туркменские приключения и белобрысого фээсбэшника. Из
его рассказа выходило, что трое горе-авантюристов просто-
напросто оказались не в том месте и не в то время, а
злобный королек Зубков решил использовать их в своих
грязных делишках. А в лесу ну ничегошеньки не видели и
зачем бравым сынкам Михая Руденко понадобилась
лопата – ни малейшего понятия, Христом-богом клянемся.
А также Аллахом и Кришну.
Дядя Сергей задумчиво огладил бороду, покивал
размеренно, как дьякон.
–
Да, слышал я о нападении на особняк в
Нижнекарске... Странные нынче дела творятся, однако. В
Шантарске уже стрелять начали посреди бела дня, Шнура
вчера застрелили – знаете его? Парнишка хороший был,
дань с кавказцев мирно собирал, не жадничал, не
беспредельничал... Еще нескольких человек положили...
–
А что это за большие люди, о которых Зубков
говорил? – спросил Гриневский. –
Перед которыми мы
должны выступать с тронной речью?
Сергей помолчал задумчиво и наконец проговорил:
–
Цыганы не хотят вмешиваться в ваши дела, гадже.
Мы не знаем. Но... ходят разговоры, что в Шантарск скоро
съедутся авторитетные воры со всей страны и даже из-за
ближних границ. Будут судить-рядить, что делать дальше,
как жить и воровать... Мы не вмешиваемся, у нас своих дел
много. Вот и все, он опустил тяжелые ладони на
столешницу. – Мы не вмешиваемся. Но сегодня была задета
честь нашего табора. Нам плюнули в лицо, и мы этого

безнаказанно, конечно же, не оставим... Я принял решение.
Если Паша-Пальчик попросил помочь вам, мы вам
поможем. Один раз. А тех, кто послал убийц Руслана,
найдем сами. Таково мое слово. Говорите, какая помощь
вам нужна.
«Чего ж их искать, – подумал Карташ. – Ниточка либо
к Зубкову ведет, либо к Фролу... Либо к фээс-бэшному
викингу...» Но произносить вслух свои догадки,
естественно, не стал. Меньше говоришь, спокойнее живешь,
проверено практикой.
–
Я должен найти свою жену, –
твердо сказал
Гриневский. – С вашей помощью или без.
–
А что с ней такое?.. – цыган наклонился вперед.

Часть 3
Ромалэ и авторитеты
Глава 12
ПОСЛЕДНЕЕ ПЕРО ПЕРЕЛОМИЛО СПИНУ
ВЕРБЛЮДА
21 сентября 200*года, 12.11.
...Они сидели в машине, замызганном «жигуленке»
пятой модели, в одном квартале от дома Гриневского, и
ждали возвращения цыганенка по имени Ромка.
«Ромы» по имени Рома. Цыгане, в общем-то, могли
больше ничего для них нe делать. И так спасибо, помогли
немало. Особую благодарность им, конечно, следовало
принести за оружие. Странное дело, но Карташ чувствовал,
что с волыной за поясом или там автоматом на плече он
ощущает себя значительно увереннее и спокойнее. А вот
без волыны или там автомата он – как голый на званом
вечере... И ладно бы только он, вэвэшник, который, по
идее, должен давно привыкнуть к ношению оружия, – и
Гриневский, и Маша, по их глазам было видно, также вели
себя гораздо тверже, нежели без оного... Да-с, господа,
человек очень быстро приспосабливается к новым,
изменившимся условиям среды обитания, бляха-муха.
Помимо помощи в вооружении отряда и доставки его
на место, замбарона решил, что большого урона табору не
выйдет, если на разведку сходит один из его бойких
чумазых пацанят. Дело-то преобыденнейшее, мало ли цыган
и цыганок болтается по подъездам – например, предлагая
купить «мед прямо с пасеки по дешевке» и всучивая под
видом меда коричневатый сахарный раствор. А цыганенок
Рома, отправившийся на разведку, прихватил с собой для
маскировки кучу разноцветных рубашек от неустановимого

производителя, какими цыгане обычно бойко торгуют под
видом распродаж на рынках или возле вокзалов.
На водительском месте «пятерки» сидел, барабаня
пальцами по рулю, молчаливый усатый цыган, примерно
ровесник Карташа. Алексей находился рядом с водителем,
Гриневский и Маша расположились на заднем сидении. Все
молчали,
слушали
музыку. Водитель
вставил
в
магнитофонную деку кассету с русским шансоном, а вовсе
не с цыганской музыкой, поэтому из салонных динамиков
простуженно хрипели, а не выводили зажигательные «ай-
нэ-нэ» и «очи черные, очи сатарастные». И это был никакой
не знак уважения к русским пассажирам – Карташ
пересмотрел от скуки все кассеты, валяющиеся на
«торпеде»: чего там только не было, за исключением вот
разве классической музыки и музыки цыган.
«Ну и ситуация, – думал Алексей. – Мы знаем, что нас
ждет засада, и добровольно лезем в капкан. Засада же не
просто ждет нас, но, в свою очередь, догадывается, что мы
можем подозревать о ее существовании. Они знают, что мы
знаем, что они знают.... Откуда это? Ах да, так фильм один
назывался, ну, примерно так, шедший в еще советском
прокате. Вроде бы итальянский. Ну а раз итальянский, да
еще купленный советским прокатом, –
голову можно
прозаложить, что про мафию. В те давешние годы
киношная итальянская мафия представлялась советским
зрителям грозной силой,
„чур-чур нас от такого“, –
заклинали зрители про себя. Но прошло каких-то десять лет
ряформ, и вот мы получили свою собственную мафию, по
сравнению с которой итальяшки выглядят сущими детьми,
немножко шаловливыми, и не более того...» Карташ
размышлял главным образом о вещах несущественных,
потому что все существенное было говорено-переговорено,
оставалось только дождаться последней информации... и
действовать.
Из-за угла дома вывернул Рома. Он шел, нисколечко
не торопясь, вертя головой по сторонам и помахивая
клетчатой сумкой. Обыкновенный подросток, одет, как и
большинство его сверстников. Из цыганского в нем только

чернявость и плутовской взгляд, перехватывая который,
невольно ощупываешь карман – на месте ли кошель...
Когда Рома взялся за дверцу «жигулей», водитель
вырубил очередного хрипуна, с фальшивой тоской
вспоминавшего пересылки, лесосеки, лагеря и прочие тра-
ля-ля-ля.
–
У цыган глаз-алмаз, – с гордостью сказал Рома,
плюхнувшись на заднее сиденье и бросив под ноги сумку. –
Надо цыганскую милицию открывать. Вот плати нам, чтоб
мы довольны оставались, чего хошь в городе разыщем...
–
А если без лирики, – сказал Карташ.
–
Без чего? – слово «лирика» оказалось для Ромы
непосильным.
–
Без вступлений.
–
Тогда порядок, дядя. Все схвачено. Я ходил и
спрашивал, кому тут еще мужские рубашки могут
понадобиться, мне указали и на квартиру тридцать восемь,
сказали, что ее снимают какие-то парни.
Ага! Карташ и Гриневский переглянулись. Их
предположения
полностью
оправдались.
В
многоквартирном доме, да еще в эпоху тотальной борьбы с
терроризмом, опасно шнырять таинственным незнакомцам,
да еще выходить-заходить в квартиру, где вроде бы
проживают совсем другие люди. Напуганные телевизором
жильцы могут и позвонить куда следует, да еще
присочинят: де, не просто подозрительные личности
слоняются по нашему подъезду, а вдобавок и лица
кавказской национальности. Спецгруппу, конечно, по
такому сигналу не вышлют, но участковый придет. И что?
Изобразить, что никого нет дома? А вдруг участковый
дотошный попадется или, что еще хуже для противника,
умный? Придет еще раз, спросит соседей, а те скажут, что
шаги слышим наверху, свет горит по вечерам.
Вот тут уже и спецгруппу могут выслать. Короче
говоря, чтобы не погореть за здорово живешь или не
засветиться по-глупому, разумнее для засадников разыграть
вариант «хорошие квартиросъемщики». Это когда со всеми
жильцами
раскланиваешься,
всем
улыбаешься
и

рассказываешь, как повезло недорого снять приличную
квартиру на то время, пока хозяйка уехала в санаторий. И
лиц соседи, будьте уверены, толком не запомнят, так, какие-
то «среднего роста, обычные-симпатичные ребята».
–
Что у нас с машинами? – спросил Карташ.
–
Стоят, – ответил Рома. –
Чтоб перед домом и не
стояли! Машины как машины... Но стоит и микроавтобус с
темными стеклами, как раз напротив вашего подъезда.
«Не исключено, что наш клиент», – подумал Карташ.
Разумеется, если сидящие в засаде не последние лохи,
они приглядывают и за подъездом. Или из окна
поглядывают, или дежурит человечек, скажем, сидит в
машине и поглядывает. Они ж не тупые, могут представить
себе такой вариант:
Гриня входит в дом и натыкается на одного из
знакомых соседей, слово за слово, «ах, вы значит, квартиру
сдаете, хорошие ребята у вас поселились, тихие, вежливые».
После такого разговора Гриня должен развернуться и
бежать. Поэтому необходимо оставить засаду и внизу...
–
Рубашку-то
хоть
одну
продал? –
невесело
улыбнулась Маша.
–
Да чтоб я и не продал! Пять штук всучил. А один
толстый дядька в пижаме и с собакой спаниелем аж две
купил.
–
Это Кирилл Григорьевич, –
задумчиво сказал
Таксист. – Из сорок второй...
–
Ромка и не продаст! – завелся цыганенок не на
шутку. –
Ты, тетенька, меня еще не знаешь, захочу и тебе
сейчас продам, ты и сама не поймешь, как купила мужскую
рубаху!
–
Как ты меня назвал? Какая я тебе тетенька!
–
Ай, да ладно! – махнул ладошкой Ромка.
–
Все, выяснения, кто есть кто, на потом, – сказал
Карташ. – Всем спасибо за службу. Пошли...
Все было заранее обговорено. Все было вычерчено на
плане прилегающей к дому местности, было выстроено на
плане дома и квартиры. Оставалась сущая малость –
исполнить.

Они выбрали маршрут так, чтобы не попасться на
глаза людям, которые, возможно, поджидают их у подъезда.
Обогнув дом, вышли к первому подъезду, наиболее
удаленному от родного подъезда Грини и скрытому от него
уже
подернутыми
осенней
желтизной деревцами.
Поднялись в лифте на последний этаж. В спортивных
сумках, что несли Карташ и Таксист, помимо оружия
имелись еще и кое-какие инструменты – на тот случай, если
вдруг люки окажутся запертыми.
Хотя, как утверждал Таксист, никто никогда их не
закрывал. Но мало ли...
Нет, в лучших традициях расейского разгильдяйства
люк на крышу на замок был не замкнут, вылезай, ходи,
прыгай, бегай. Они выбрались на крышу. Держась
середины, не выходя на край огибали антенны, надолбы
выходов вентшахт, забытые когда-то и вконец истлевшие
рулоны рубероида. И через еще один люк они попали в
подъезд, где находилась квартира Гриневского.
Возможно, и такой ход с их стороны кто-то предвидел.
Ну что ж, в этом случае их шансы против имеющихся
значительно уменьшатся, только и всего.
Они опять воспользовались лифтом. Квартира
Таксиста располагалась на шестом этаже панельной
брежневской девятиэтажки.
Стандартная
постройка,
стандартная планировка, в соответствии со стандартами на
каждой лестничной площадке по шесть квартир: одна
посередине, две торцевые, и четыре промежуточные, так
сказать, по обеим сторонам. Квартира Таксиста относилась
как раз к промежуточным, а направились они к соседней с
ней, торцевой.
Пришлось пройти мимо двери с номером «тридцать
восемь». «Нырять» перед «глазком» не стали. Вероятность
того, что кто-то из засадников целый день напролет
проводит в коридоре, не отрываясь от «глазка», – в общем-
то, ничтожна.
Это каким же фанатом засады надо быть!
Карташ втопил кнопку звонка квартиры «тридцать
девять». Маша и Таксист встали так, чтобы их не видно

было в «глазок» и чтобы не их не заметили, когда откроется
дверь.
...Юрка, сосед Гриневского по площадке, был
распространеннейшим на родных просторах типажем:
убежденный алкоголик с завидным трудовым стажем,
завсегдатай вытрезвителей и ЛТП, перебивающийся
случайными заработками (в основном на вещевом рынке),
пьющий ежедневно, без пропусков, и, разумеется,
приводящий к себе в дом кого попало. Соседство с Юркой
семью Гриневских никак не радовало, вряд ли могут
радовать бесконечные звонки в дверь и просьбы «выручи
червончиком взаймы», шум за стеной по ночам,
болтающиеся мимо ваших дверей пропитые типы, кое-кто
из которых может заночевать на вашем коврике.
Но сегодня именно такой сосед, как Юрка, стал для
них сущей находкой.
Ага. За обшарпанной фанерной дверью послышалось
шарканье, грохот упавшей мебели, глухие матюги.
На случай они, разумеется, не полагались. Утром они
позвонили Юрке – разговаривал с ним Карташ:
–
Здорово, Юрок! Как кто? Не узнал, что ли! Я тебе
долг занесу, будешь дома днем, где-то с часу до двух? Хоть
бабки и немалые, а наскреб, проспоренные баксы законно
надо отдавать, такой уж я человек, за что и страдаю...
Короче, мне некогда, будешь дома или нет?
Ну еще бы тот сказал «нет». Деньги – это выпивка.
Чужие деньги – это выпивка на халяву, что есть мечта
любого алкоголика. Ясно, что, как и любой много и со
вкусом выпивающий человек, Юрка не мог помнить
наверняка, с кем и о чем говорил или забивался на спор. Да
и напрягать извилины, вспоминая, не станет. Зачем? Ведь не
он проспорил, а ему...
Дверь открылась без всяких: «Кто там?», –
и
пристальных разглядываний в «глазок». Нет, все-таки
хорошо иметь дело с выпивохами. Юрка, невысокий,
тщедушный мужичок, видимо, только что проснулся, был
взъерошен и хмур.
–
Здорово, Юрок, – сказал Карташ, сразу протягивая

ему пачку денег. – Должок платежом красен.
Перемена в соседе была мгновенной и разительной.
Куда подевался невыспавшийся, приторможенный и злой на
весь свет типаж? Сосед хватанул деньги так же жадно, как,
наверное, опрокидывает в себя свой первый, утренний
стакан.
Собственно, эти деньги и означали стакан, стаканы,
много стаканов. Ощупав и осознав материальность купюр,
Юрка пробежал взглядом по пустым карманам и ладоням
Карташа, даже не взглянув на лицо, воскликнул удрученно:
–
Ты че, братан, ниче по дороге не купил? Пустой?!
Карташ виновато развел руками.
–
Ну это мы мигом! – деловито засуетился Юрка. – Ща
быстро сбегаю. Заходи!
Сбегать ему не пришлось. Когда он повернулся
спиной, Карташ приобнял его захватом, заткнул рот
ладонью и слегонца так придушил. Алексей взял на себя
миссию разностороннего общения с Юркой-соседом,
потому что Гриневского не стоило светить перед
собственными знакомыми, оставлять след для... да для кого
угодно не стоило оставлять след.
–
Зато деньги у тебя никто не отберет, после будет чем
залить горе-печаль, – шептал он, пристраивая обмякшего
Юрку в коридоре.
Карташ распахнул дверь пошире, впустил Машу и
Таксиста, а сам быстро пробежался по квартире: мало ли
кто тут еще заночевал. Первая комната. Пусто.
Вторая комната, пусто. Выглянуть на балкон, пусто.
Кухня, туалет, ванная – пусто. Можно возвращаться к
нашему больному.
Вдвоем с Гриневским они связали Юрка подручными
шарфами и веревками, натянули ему на глаза вязаную
шапку – на тот случай, если вдруг очнется раньше времени.
Незачем ему видеть чужие лица.
Суть их замысла состояла в том, что балконы
Гриневского и Юрки соприкасаются. Собственно, это был
один большой балкон, разделенный между квартирами
железными прутьями. Чтобы перебраться с одного на

другой, достаточно поставить табуретку.
Но прежде всего они открыли сумки и достали
оружие. Карташ и Гриневский взяли по короткоствольному
«узи», навинтили глушаки, Алексей вдобавок сунул за пояс
«беретту», да Маше на всякий случай вручили
четырехствольную пукалку, все же надеясь, что ей не
придется пускать его в ход.
–
Готова? – спросил Карташ, деловито вынося из
кухни табуретку. Маша кивнула.
–
Тогда начинаем КВН, – сказал Алексей. –
Выжди-ка
минутку...
После чего он и Гриневский вошли в комнату,
открыли балконную дверь, присели на корточки, чтобы не
засветиться перед взглядами с улицы, перебрались таким
манером к нужной оконечности балкона. Дело это оказалось
не таким уж простым, потому как Юркин балкон был
завален всяческим хламом. Зато и табуретка не
понадобилась – как раз в конце балкона была пристроена на
вечное хранение высокая тумбочка с отломанной дверцей,
под
завязку
набитая
некондиционными
пустыми
бутылками.
Они были готовы к рывку. Им лишь осталось
дождаться, когда Маша позвонит в дверь квартиры
«тридцать восемь». Неизвестно, сколько человек засело в
квартире, где и кто из них находятся, прислушиваются ли к
звукам извне. Поэтому требовалось, как учили Карташа в
училище на занятиях по тактиктие и стратегии, отвлечь
внимание противника на ложный объект и зайти с тыла. Вот
и пускай противник сползается к входной двери.
–
Что бы ни случилось, одного оставь, – шепотом
напомнил Гриневский. Он уже черт знает сколько раз
говорил это.
Трель звонка была слышна и на балконе.
–
Взялись, – выдохнул Гриневский и пошел первым.
Ухватившись за ржавые вертикальные арматурины,
перегораживающие общий балкон, он перебросил одну ногу
через перила, другую, и очутился на территории
собственной квартиры. Карташ проделал тоже самое.

Спрыгнул на груду каких-то железок, накрытых от дождя
ребристым пластиком. Бросил взгляд мельком вниз – никто
из редких прохожих голову вверх не задрал, шли себе
мимо...
Балконная дверь оказалась запертой, но этот момент
сложным не представлялся. Уж кому, как не Таксисту, знать
особенности собственной квартиры! Например, такую
особенность, как слабый шпингалет балконной двери,
который отлетит, если дернуть посильнее – не говоря уж
про то, что если рвануть со всей дури. Жена всю плешь
проела, чтобы поставил замок понадежней, неровен час кто-
то заберется, но у Петра не так уж много было времени
заниматься делами домашними, надо было деньги
зарабатывать...
Под рывком Таксиста дверь широко распахнулась,
звякнуло стекло, и они ворвались в комнату. Здесь
находился только один. Сидел в кресле перед журнальным
столиком, спиной к балкону. При первом же постороннем
звуке он гибко наклонился к столу, схватил что-то,
лежавшее на газетах среди бутылок и шоколадных оберток,
начал оборачиваться... И в этот момент Гриневский,
прыгнув двумя ногами вперед, сшиб его на пол, навалился
сверху.
Карташ не смотрел, чем закончится дело, он пролетел
комнату насквозь, за шаг до двери упал на пол и,
прокатившись по паркету, оказался напротив дверного
проема... И вовремя. Хлопнул смягченный глушителем
выстрел, пуля прошла над Алексеем... а не упади он –
ввинтилась бы точнехонько в живот.
Карташ вдавил спуск «узи», и стрелявший задергался
в коридоре, прошиваемый автоматной очередью.
А вот с третьим вышло неладно. Оч-чень неладно.
Оказывается, этот третий уже успел открыть дверь и,
сходу сориентировавшись, выдернул на себя Машу,
прикрылся ей как живым щитом.
–
Бросай ствол, падла! – завопил этот третий,
приставив к Машиному виску «зауэр». – Замочу биксу!
–
Хорошо, хорошо, –
изобразил Карташ полную

покладистость. – Смотри, я кладу пистолет на пол...
«Ну! Ну же! мысленно заклинал Карташ. –
Или знак
тебе подать?!» Звук походил на тот, какой издает пакет из-
под молока, когда его надует какой-нибудь гопник, а потом
шарахнет по нему ладонью. На миг глаза их третьего
противника во всю ширь распахнуло удивление, а потом его
глаза стали быстро тускнеть из них уходила жизнь. Ну
откуда ж он мог знать, что девочка сжимала в руках
четырехствольную
дуру,
одинаково
скрытно
помещающуюся и в женскую ладонь, и в барсетку: из всех
четырех стволов она и засадила со спины в брюхо. «А он
рыжий, – механически пометил Карташ. –
Был. А говорят,
что рыжие везучие...» Пистолет, выпавший из его рук
засадника, Алексей ногой зафутболил подальше и кринул:
–
Гриня, как у тебя?
–
Ништяк, – отозвался Петр.
Карташ быстро пробежал квартиру Таксиста,
осмотрел, как давеча осматривал квартиру Юрки-
алкоголика. Нет, никого, кроме этой троицы, больше не
было.
Фу-у-у...
Закрыл входную дверь, толкнул застывшую Машу в
сторону комнаты, где находился Гриневский (боевая
подруга не могла оторвать застывший взгляд от
умирающего, а тот все никак не мог отойти, его выгибало в
агонии, крючило, он выплевывал кровь и слюну).
Гриневский уже приготовил своего клиента к
разговору – тот сидел на стуле, руки сведены за спиной и
обмотаны капроновым шнуром, лодыжки таким же шнуром
примотаны к ножкам стула. Ба, знакомые все лица, как же
это мы сразу не разглядели, кто к нам попал!
А попался не кто иной, как Михалыч, которого
Карташ поименовал про себя отставным культуристом.
Впрочем, немудрено было его сейчас не узнать – в каких-то
джинсах и свитере, помнится, прислуживая на обеденном
сходняке у Зубкова, Михалыч щеголял в смокинге и при
бабочке...
–
Сам будешь или мне? – спросил Алексей.

–
Сам, – коротко ответил Петр, пряча в нагрудный
карман фотографию, которую только что вынул из рамки,
стоявшей на комоде.
Маша опустилась на диван, уткнулась лицом в
подушку и разрыдалась. Ладно, нехай проревется, решил
Алексей, не каждый день случается человека замочить,
пусть и полную гниду...
Таксист взял еще один стул, поставил его напротив
пленника спинкой вперед, сел верхом, положив локти на
спинку. И вперился взглядом в лицо Михалычу.
Михалыч, надо признаться, выглядел спокойно. Ну
еще бы, когда такая глыба, как Зубков, стоит за твоей
спиной! Он верит в агромадные возможности своего
хозяина, даже, думается, смерть подручных не сильно его
обеспокоила. Ведь положили рядовых шестерок, а его
тронуть не посмеют, приберегут как ценного заложника –
недаром ведь до сих пор не тронули. Бывают такие люди,
которым трудно перестроиться и уловить серьезность
наступившего момента, очень уж они привыкают к
безбедовой жизни, к тому, что с ними ничего не случается, а
значит – возникает сама собой такая иллюзия, что случиться
и не может. Трудно Грине его будет сломать...
Карташ увидел на журнальном столике рацию-
переноску с кольчатой антенной.
Если запиликает на вызов, надо будет уходить. Не
дождавшись ответа, сюда запросто нагрянут бойцы,
дружеская встреча с которыми уж никак в их планы не
входит. В конце концов, последнего из могикан по имени
Михалыч – Большой Мускул можно вытащить на крышу и
там завершить потрошение. Кстати, пора бы Гриневскому и
начать. Хватит, пожалуй, в гляделки-то играть.
Словно услышав мысли Карташа, Гриневский
заговорил, тихо, размеренно и чуть устало, как учитель,
ведущий сотый урок на одну и ту же тему:
–
Моей жены тут нет. Мы, правда, особо не
рассчитывали, что вы станете держать ее здесь... Куда вы ее
увезли?
–
Не знаю я, мужик, ни о каких женах, – постарался

улыбнуться Михалыч. – Мое дело простое. Дождаться вас и
передать слова Босса – мол, что уговор остается в силе, все,
что произошло той ночью, он предлагает считать досадным
недоразумением и забыть.
–
А он согласится вписать в графу «недоразумения»
тех двоих в коридоре? – спросил Карташ.
–
Ну. Босс предполагал, что наша встреча может
пройти не вполне гладко.
–
Значит и твой труп он легко занесет в
недоразумения, – сказал Таксист.
Такой выворот темы Михалычу явно не понравился.
–
Слушьте, вы же умные ребята. Должны же вы
понимать, что проиграете? Не получится у вас Босса
переплюнуть. Ну никак. Одиночки побеждают только в
говенных фильмах. Убьете меня или не убьете – вам это
ровным счетом ничем не поможет. Но пока вы себя не
загнали в угол, из которого уже не выбраться...
Таксист почти без размаха выбросил вперед кулак,
короткое «клац», голова пленного резко дернулась, – и
продолжал как ни в чем не бывало:
–
Тебе, кажется, был задан вопрос. А ты почему-то
отвлекаешься.
–
Да я же сказал, что не знаю!.. –
истерично
выкрикнул Михалыч. Юшка из носа ручьем текла на
воротник.
–
Ты не правильно себя ведешь, здоровяк, –
укоризненно сказал Гриневский. – Обманывать нехорошо, а
ты обманываешь. Ай-ай-ай. То ли веришь, что твои дружки
вот-вот подоспеют и вызволят, то ли не веришь, что мы
посмеем посягнуть на твою драгоценную персону. Короче,
никак тебя не проберет всерьез, я погляжу...
–
Что вы из себя строите! – взорвался Михалыч,
дернувшись в путах. –
Тоже мне, супермены, блядь!!! Ну
сколько вам еще бегать? Не сегодня так завтра точно
догонят, и тогда разговаривать уже иначе будут. Вам
последний – понятно вам? – последний раз сейчас
предлагают решить по хорошему. Если б у вас была хоть
капля ума, вы б двумя граблями ухватились за эту корягу,

что суют вам в трясину. Вон зеркало, гляньте в него и
поймите ж наконец, кто вы такие на самом...
–
Ах, во-от оно как, – протянул Таксист, и его глаза
превратились в узкие щелки. Сказал еще более неторпливо:
–
Тогда слушай сюда, культурист. Тебе оно, может, и
неизвестно, но я одно время кантовался в местностях,
объединенных под вывеской Чечня. И живет там народ
такой, чечены зовутся. Народец дикий и жестокий, но
воевать умеют, этого у них не отнять. А где война, там и
пытки.
Они, чечены эти, знают толк и в пытках. Мы у них
тоже кой-чему научились.
Например, есть такой хороший способ, особенно
годный для экстренного потрошения. Резать человека по
мелким кускам и бросать ошметки перед пытаемым.
Боль терпеть – это одно, а смотреть, как перед тобой
растет кучка из кусманов собственной плоти, эт-то, я тебе
скажу... Ты готов смотреть!
Таксист вскинулся со стула, навис над побледневшим
Михалычем.
–
Я тут недавно слышал восточную поговорку:
«Последнее перо переломило спину верблюда». Это
навроде нашей «последней капли, которая переполнила
чашу».
Так вот, здоровяк. Ты станешь просить меня, чтоб я
тебя дорезал, сжалился, ты будешь мне вываливать и
вываливать все, чего знаешь про себя, про дружков, про
маму с папой, будешь вываливать без остановки, вымаливая
уже не гарантии или снисхождение, а быструю смерть. Но я
тебя не услышу, потому что рот твой поганый заткну
тряпкой, чтоб не очень орал, соседям не мешал... И знаешь
что? Я оставлю тебя тут в виде куска мяса, который не
может шевелиться, может только долго-долго и очень
мучительно подыхать. И ты станешь вымаливать у бога то
самое последнее перо, чтобы оно переломило твою спину.
Таксист достал из кармана складной нож, выщелкнул
лезвие.
–
Я тебе не буду давать минуту на раздумье, я тебя

просто спрашиваю. Твое «нет» – и мы тут же начинаем. Для
начала я отчекрыжу тебе ухо, потом проткну барабанные
перепонки. И вот тогда тебе будет уже никак не отыграть
назад.
И он приставил лезвие к уху Михалыча.
–
Будешь говорить? Да или нет? Считаю до трех. Раз.
Два. Начальник, уведи Машу. Три...
–
Стойте...
Наконец Михалыча пробрало до основания.
–
Но я действительно почти ничего не знаю.
–
Вот это «почти» и вываливай.
...И Михалыч начал «вываливать». Он и вправду знал
немного, и Карташ ему верил. В самом-то деле, ну не
посадят же в засаду человека, посвященного во все детали!
Не дай бог, засада провалится (как, кстати, оно и
случилось), информированного возьмут за жабры, он и
расколется... Да, жена Гриневского была здесь какое-то
время. Где-то с конца июля. Зачем она понадобилась Боссу,
Большой Мускул не знал, так, слышал краем уха, что-де ей
известно что-то о восточных дружках мужа. Нет, ее не
пытали, просто пригрозили – она и выложила тут же про
Туркмению, про какого-то Поджигая... (Клац! – «За
что?!.» – «Продолжай, тварь».) И все! Потом ее куда-то
увезли, а Босс велел организовать на квартире засаду на тот
случай, если, значит, гости... то есть хозяева пожалуют...
Действительно, все. Больше он действительно ничего
не знал. И Карташ, без всякого удивления для себя,
окончательно убедился, что они вытянули пустышку.
Да и нелепо было бы предполагать, что здесь, в доме
Таксиста, они найдут ниточку к его жене...
–
Выйди-ка, начальник, – глухо сказал Гриневский,
когда поток суматошных признаний иссяк. –
ИМашус
собой прихвати, не надо ей смотреть...
...Мобильник зазвонил через три минуты. То есть не
зазвонил, звонок был загодя отключен, сработал
вибровызов. Будучи на кухне вместе с боевой подругой и
ожидаючи, когда Таксист закончит.
Алексей достал «трубу», посмотрел на дисплей.

«Подавление номера», – горела надпись под изображением
трезвонящего
колокольчика.
«Ромалы,
что
ли?
Предупредить, что к нам гости идут?!.» Он быстро нажал
кнопку приема, поднес «Сименс» к уху.
(Вручали им мобильники весьма своеобразным
образом. Выслушав просьбу о телефонах или рациях,
замбарона повел Карташа и Гриневского в чулан, там снял с
полки коробку, откинул картонные лепестки – тара
оказалась битком набита сотовыми самых разных моделей,
цветов и размеров. «Как пишут в газетных объявлениях:
„Покупаем потерянные телефоны”», – замбарона хитро
подмигнул. – Выбирайте любой из потерянных...)
Но звонили не ромалы.
–
Господин
Карташ
Алексей
Такойтович, –
незнакомый мужской голос не спрашивал, а утверждал. И
потом представился – без всякого сомнения в том, что его
могут и не знать:
–
Это говорит некто Гордеев, Фрол Степанович. Фрол,
ежели по-простому. Ваш номер мне дал один наш общий
знакомый, просил понять его и не таить обиду...
«Ну вот и звиздец, – с какой-то бессильной тоской
понял Карташ. – Сдали ромалы...»
–
Звоню самолично, чтобы до вас быстрее дошло и
чтоб меньше думали насчет всяких там бестолковых
фокусов, – продолжал бесплотный голос.
–
Я тут повертел
так и эдак и решил, что можно изыскать способы оставить
вас в живых. Как и что, сообщу при встрече. Торговли не
будет, не тот случай. На все про все у вас три минуты. Так
что решайте. Или оставляете оружие в квартире, выходите и
сдаетесь, аки Горбатый из подвала, или через три минуты
беседовать будете уже с другими.
Теми, кто с крыльями и нимбы на башках носят.
Разумеете?
В наушнике коротко запиликал отбой, а на дисплее

зажглось «Соединение завершено».
–
Смотри! – вскрикнула Маша, вытянув руку и
показывая Карташу на грудь.
Алексей опустил голову – по куртке плавно-
перемещалась красная точка лазерного прицела.
Глава 13
РАЗГАДКИ И... НОВЫЕ ЗАГАДКИ
21 сентября 200* года, 18.24.
Вживую Фрола, «черного губернатора» града
Шантарска, они видели впервые.
Слышал же хоть что-нибудь о Фроле. каждый из них:
Таксист – от своих корешей по зоне, Карташ – от многих
людей в Парме (как от людей в форме, так и от людей в
робе), Маша – от Карташа и Гриневского. А нынче сия
легендарная личность находилась прямо перед ними. Или,
если правильно ставить акценты, то, конечно, это они
находились перед легендарным Фролом.
Место, куда их доставили и где уже поджидал Фрол,
сумело удивить Карташа немало, хотя ему казалось, после
всех-то перипетий последнего месяца, что он навсегда
разучился удивляться. Однако вот поди ж ты... А доставили
их бедовую троицу не куда-нибудь, а на военную «точку»,
расположенную в лесу под Пижманом.
И ладно бы просто на «точку». Так ведь на ту самую,
где Алексей Карташ предлагал укрыться с грузом платины,
когда они на прииске возле захваченного вертолета до
хрипоты спорили, куда им теперь со всем этим счастьем
деваться.
Бог ты мой, как же давно это было...
Откуда Фрол узнал о существовании «точки», что он
хотел сказать этой демонстрацией – Карташ не гадал.
Охоты никакой не было гадать. Фрол сам скажет, если

сочтет нужным, а не сочтет... ну, значит, про другое
толковать будем.
Раньше на этой территории, охватом километр на
полтора, нес боевую вахту сокращенный боевой расчет
технического дивизиона. Дивизион тот некогда являлся
составной и неотъемлемой частью зенитно-ракетного
комплекса «С-65», с которым наши пэвэошники воевали
еще во Вьетнаме, наводя ужас на штатовские «Фантомы». С
тех пор времени прошло порядочно, военно-техническая
мысль на месте не стояла, появлялись новые, все более
совершенные комплексы ПВО, в этой области мы всегда
обгоняли штатников, а значит, шли и впереди планеты всей,
и вся планета с завистью и злобой произносила названия
наших новых разработок: сперва «С-125», потом «С-300».
Однако одно дело изобрести, другое – изготовить в
достаточном количестве. Тем более, когда в стране
начинается не пойми что, страна трещит по швам и, как
куски сгнившего мяса, от туловища империи отваливаются
куски территорий, и каждая территория жаждет непременно
обзавестись собственным воинством незалежным, а чтоб
все было, как у больших, подавай им и свою ПВО.
Впрочем, разодрать – не сшить, особенно когда
приходится резать по живому. Это все равно как распилить
дом, пройдясь пилой по всем коммуникациям: по проводке,
трубам, по коридорам общих квартир. Очень долго после
этого приходится заделывать повреждения...
Точно так же обстояло и с ПВО. Это ж не только
ракеты, нацеленные в мирное небо. Это и производственные
цеха, и ремонтные заводы, и исследовательские институты,
и испытательные полигоны, и военные училища, и всякое
другое. И все находилось в разных местах – скажем,
большинство
ремонтных
заводов
размещалось
на
территориях Украины и Белоруссии, полигоны – в
Казахстане, а электронную начинку ЗРК изготавливали на
оборонных предприятиях Питера. Теперь все живут
порознь, живут, как правило, исключительно советским
наследием, поодиночке латают дыры в тришкиных
кафтанах. К чему приводит разрыв единой ткани, прекрасно

известно, достаточно вспомнить стрельбы украинских ПВО
над Черным морем, в результате которых был успешно сбит
израильский гражданский самолет.
Ну, не нам в России нос задирать. Взять ту же «точку»
под градом Шантарском. Денег на переоснащение нет,
денег на содержание в прежнем виде тоже нет. И «точка»
законсервирована до лучших времен, потихоньку хирея в
ожидании лучших времен. Ангары, склады, казарма,
котельная, караулка, автомобильные боксы, металлические
эстакады и крановые площадки, – все то, что спрятано
среди насыпных холмов и окружено лесом, постепенно
разваливается, разрушается, ржавеет. Что-то быстрее, как
здания, выстроенные при Никитке-кукурузнике, ну а что-то
еще не один век простоит и, доведись, темоядерный удар
выдержит, как, скажем,
толстостеннные бетонные
бункеры...
Когда Карташу доводилось бывать тут, ему всегда
вспоминался фильм «Сталкер», здесь, на этой натуре в
самый раз снимать продолжение: строения, внутри которых
наблюдаются
сплошь
сюрреалистические
картины
(например, молодые осинки, тянущие стволы сквозь пустые
ракетные стеллажи, или свисающий под потолком на тросе
кирзовый сапог, зачем-то выкрашенный в шаровую краску),
ласточкины гнезда под крышей, похожие на елочные
украшения, потому что неразумные птицы натаскали для
них тонкие полоски фольги под неофициальным названием
«шум», которые сбрасывают с самолетов для обмана
вражеских радаров, надпись «ДМБ –
...», а год дембеля
скрыт от глаз зеленым мхом, накренившаяся, но пока не
рухнувшая деревянная караульная вышка, напоминающая
Карташу подбитый марсианский треножник, грибная
поляна на спортплощадке, заячьи и лосиные следы на
плацу, ржавые автомобильные скелеты, утопающие в траве,
а на крановой площадке раскачивается под малейшим
ветром, поскрипывая, металлическая цепь с крюком...
Для встречи с ними Фрол выбрал бетонный бункер, в
котором раньше помещался командный пункт. Находился
бункер внутри насыпного холма, имел два выхода, над

холмом торчала антенная вышка метров в тридцать
высотой. Один из выходов был завален осыпавшейся
землей; засыпь второй – и получится реальный могильный
курган, который холм и без того напоминал.
–
Хвалю, хвалю, господин Карташ. Славное место вы
отыскали. Мне нравится, –
Фрол расхаживал вдоль
длинного, явно командирского стола. Остановился,
пощелкал тумблером, под которым имелась табличка из
оргстекла «площадка No 1». –
Сам люблю неожиданные
места. Например, одно время, было дело, назначал важные
встречи на собачьем питомнике, куда посторонний втихую,
сами понимаете, не подберется.
Слышь, Вася, обратился Фрол к своему адъютанту,
простоватому с виду светловолосому пареньку, который
сидел с АКМом на коленях на фоне таблицы «Нормативы
прохождения ракет по техническому потоку», – а и вправду,
почему мы до сих пор не прибрали к рукам что-нибудь
подобное? Очень удобно. Скажем, грузы складировать,
устраивать тут стрелки и толковища... уж я молчу про то,
как мило в этой патриархальной тишине вести задушевные
разговоры с неразговорчивыми товарищами. Может, не
размениваясь на договоры со сторожами, просто выкупить
объект у Минобороны, раз он им ни к чему?
–
Возьмем на заметку, – вполне серьезно пообещал
Вася. – А господину Карташу придется выписать премию за
рацуху.
–
Выпишем, Вася, обязательно выпишем, – сказал
Фрол, открыл тумбочку, достал оттуда какую-то брошюру в
сиреневой бумажной обложке и открыл наугад. –
Только,
Вася, я передумал связываться с минобороной, сейчас
генералы про объект напрочь забыли и еще не скоро
вспомнят, а так мы им память освежим, они тут же начнут
радостно торговаться, взвинтят цену до небес...
Фрол замолчал, что-то в найденной книжице
привлекло его внимание.
А три пленника были помещены за сколоченный из
реек каркас перегородки, за которой, в годы оны,
располагался технический персонал командного пункта.

Маша и Таксист сидели на остатках стульев, Карташ – на
пустом приборном шкафу...
Алексей решил нарушить молчание:
–
Может, оно и не вовремя, но хочется спросить: а где,
собственно...
–
...ваш добрый знакомый, который оказывал кое-
какие небольшие, но взаимовыгодные услуги некоему
старлею Карташу из поселка Парма? – понятливо подхватил
Фрол, оторвавшись от книжицы. –
Могу успокоить, ничего
непоправимого с ним не произошло. Посидит немного под
замком, отоспится и вновь заступит на дежурство по
военно-историческому памятнику.
–
Я устроил его в бомбоубежище для укрытия личного
состава в атомную войну. Там, где бочка, нары. И собачки
его целы, – добавил Вася, – не постреляли, нешто мы
злыдни какие. Полагаю, благодаря его собакам и не
растащили это хозяйство?
–
Населенных пунктов поблизости нет, поэтому и
набегов немного, – механически сказал Карташ. Он не
понимал, чего ради Фрол тянет резину, не начинает
разговор, но разгадывать эти ребусы не хотелось
категорически, потому что даже правильные разгадки ни
хрена теперь не изменят...
Пара его боевиков остались в соседней комнате,
которая раньше использовалась под хранение запчастей
аппаратуры, аккумуляторов, катушек с «полевкой», и по
первому же зову пахана ворвались бы к нему на помощь со
стволами наперевес. Один из боевиков, пошушукавшись с
Фролом, куда-то отлучился из бункера, теперь вернулся и
возился, задвигая за собой тяжелую дверь.
–
«Рекомендация по действиям комсомольского
актива военной части в условиях начала военных
действий», – прочитал Фрол на обложке книжицы, вздохнул
и бросил книжицу на командирский стол. –
Нет, каков
штиль, а? Дыхание ранешних времен! Теперь так писать не
умеют... Лохматый, ну что там?
Лохматый просунул наголо бритую голову (отсюда,
конечно, и кличка) в дверной проем:

–
Все ништяк, Фрол. Никаких накладок не будет.
–
Ага, значит, мы остаемся, – удовлетворенно рказал
Фрол и достал сигареты. –
Одна беда у твоей «точки»,
старлей: мобила не берет. Пришлось Лохматому сбегать в
сторожевой дом. Как выяснилось, не зря сбегал... Ну что,
приступим. Разговор у нас, надеюсь, получится долгий. –
Фрол закурил. – Был такой законник по имени Батенька, он
бы одного только факта нашей беседы не одобрил. Эх,
воплей было бы! «Вор не должен иметь дело с вохрой, бабу
к делам подпускать нельзя!» Я, разумеется, с большим
почтением отношусь к тому, что именуется воровскими
понятиями, но считаю, что ничего не стоить превращать в
окаменелую догму. Тем более, в наших беспрерывно
меняющихся условиях, к которым если не приспособишься
сам, то тебя приспособят насильно... приспособят, как в той
байке про Прокруста и одноименное ложе. На этом, запев,
зачин и прочие увертюры считаем законченными, и я буду
слушать главную партию в нашей опере.
Фрол подвинул ногой стул, бросил на грязное сиденье
какую-то газету, сел, закинул ногу на ногу.
А Карташ вдруг поймал себя на том, что только сейчас
черный губернатор Шантарска впервые повернулся к ним
анфас, а не в профиль, впервые поочередно обошел их
убойным взглядом серых глаз. Всякая болтовня и
балагурство, если и были, то все закончились.
На КП наступило молчание, к которому бункер
больше всего привык за последние годы, тишину нарушало
лишь шебуршание боевиков в соседней комнате.
Молчание было тяжелым, давящим.
–
А не надо ввязываться было, – прервал паузу Фрол,
и сказал он это уже другим голосом. –
Кто за уши тянул?
Нагреться по-легкому захотелось, да?! С-сопляки... Куда
полезли, спрашиваю?! Я посторонних жмурами класть не
люблю, но где тут посторонние? Я вижу сплошь
замазанных. Сидели бы, где сидели, –
были бы
посторонними, никто б за вами с волынами не гонялся. А
потом пойдет шепоток: вот, мол, Фрол, гад какой,
мокрушник, невинных людишек мочит... А на кой мне

мочить невинных, спрашивается, грехи множить, или пули
девать некуда, людей нечем больше занять?!
Фрол бросил окурок на пол и растер его ногой.
–
Короче, сейчас расскажите мне все, вывернитесь
наизнанку. И выворачиваться вам придется без остатка,
соколы мои, без малейшего остатка. Не просто как у попа
на исповеди, а гораздо искреннее. И совершенно
добровольно, что характерно. Потому как мне, по большому
счету, плевать на вас, я просто иду вам навстречу. А так вы
всего лишь отложенные покойники, еще в квартире мне
было бы проще и менее хлопотно отправить вас к богу на
толковище и закрыть вопрос. Отсюда учтите: если я только
заподозрю, что от меня что-то скрывают, я просто встану и
уйду, понятно? И даже тебя, девонька, это касается в
полной мере, раз впуталась в наши игры и с предавалась им
со всем пылом. Это тебе не флирты на танцплощадках: с
одним покадрилась, к другому переметнулась, не вышло с
другим, прык-скок к третьему. Когда идет волчья грызня, то
самки сидят поодаль, ждут ее окончания и победителей, а
не лезут в гущу. Ну а если какая полезла, то раздерут ее
клочья, не заметив как, и винить кроме себя ей будет
некого...
Маша хотела что-то сказать, но Таксист удержал ее,
крепко взяв за локоть.
–
Короче, ясность, по-моему, установлена полная. Так
что давайте каяться, соколики, взаимно дополняя друг
друга, отвечая на мои вопросы, даже если кому-то они и
покажутся странными. Вас, наверное, тоже распирают
вопросы.
Чего-то это я на вас трачу столько времени, зачем
притащился на эту базу и все такое прочее. Но обо всем
поговорим после ваших душеспасительных откровений.
Все, поехали.
«Нет добрых и недобрых вожаков». Вот о чем думал
Карташ. «Добрым вожак быть не может, иначе он недолго
протянет в вожаках. А что есть? А есть более сильные и
менее сильные вожаки, есть стаи, что стоят за ними, и
законы, по которым живут эти стаи. Не нравятся законы

этой стаи, переходи в другую. Можно избрать себе участь
стадной овцы, нагуливающей жир по пастбищам и
гадающей, поведут ли ее на убой, утащат ли волки или ей
все же повезет помереть своей смертью. А можно бегать по
лесам одиноким волком вот такую участь мы себе как раз и
побрали. Не получилось. Не осилили. Пора окончательно
признать и окончательно смириться. И прибиться к стае».
Да, Карташ прежде спросил бы сам кое, о чем у
Фрола – например, о том, почему тот никуда не спешит. Но
ведь Фрол не станет брать на понт, чай, не районный
бригадир. Он – нисколько в этом можно не сомневаться –
встанет и уйдет, если какие-то фраера вдруг начнут с ним
торговаться или попытаются его обхитрить. И тогда за дело
возьмутся этот простоватый с виду Вася, Лохматый и
третий, безымянный боевик.
Карташ не видел другого выхода, кроме как начать
рассказывать.
–
Ну, если во всех подробностях, то повесть выйдет
долгой, – сказал Алексей.
–
Я ж сказал, старлей, что время у нас есть.
–
Тогда начну с того, что есть в Парме такое кафе
«Огонек» по прозвищу Салун... Не весело и не скучно было
в тот день...
...Свет в бункере горел, не мигая. Ничего странного –
от электроснабжения никто «точку» не отрубал. Более того,
на случай аварий на трассе и прочих перебоев на «точке»
имелся дизель и солидный запас соляры. Минимум,
отведенный на поддержание объекта в полуживом
состоянии, Минобороны поставляло все-таки исправно.
Во время рассказа Карташа... И не только Карташа, но
также Маши и Таксиста (последнему Фрол задал больше
вопросов, чем старлею и боевой подруге вместе взятым, и
вопросы были преимущественно малопонятны Карташу из-
за незнакомых имен и слов). Так вот, во время монологов,
диалогов, вопросов и ответов Фрол иногда вставал,
прохаживался вдоль сырой и местами заплесневевшей
стены, вдоль командирского стола, в задумчивости щелкал
тумблерами,
отчего
загорались
лампочки
внутри

символических изображений ракет в разной степени
сборочной готовности. Даже Фрол изумленно качал
головой, поражаясь тому, что такая ерундовина еще и
пашет. В общем, поднять на ноги этот заброшенный объект
можно быстро, если разом вложить достаточно денег. А
если еще годков пять прождать – сгниет все уже
безвозвратно.
Наконец повесть о платиновых, таежных, туркменско-
ашхабадских,
алюминиево-зубковских
и
прочих
злоключениях подошла к концу, наконец иссякли и вопросы
Фрола.
Некоторое время Фрол задумчиво мерил шагами
командный пункт от стены до стены. Скрипели юфтевые
сапоги.
–
Ха, – Фрол мотнул головой, – ну надо ж вам было
угодить в самую сердцевину змеиного клубка. И еще на
что-то надеялись... Хотя, правды ради, следует признать –
могли проскочить, была узенькая лазейка, но – не успели
шмыгнуть, дверцы захлопнулись, можно сказать, перед
самым носом... А теперь, соколы мои яснокрылые, я
поясню популярно, во что вы впутались. Слушать и не
перебивать, ибо говорить буду долго и нудно. А главное,
буду говорить правду.
Итак.
Про сходняк вы краем слыхали. Но, похоже, так и не
уловили масштабности мероприятия.
Ничего равного не происходило с девяносто первого
года, когда последний раз собрался воровской сходняк
всего Советского Союза. Лично я о том сходняке от людей
только слышал, в те годы не залетал еще так высоко, но
какие имена перечисляли, я вам скажу! Что ни имя, то
легенда. Сейчас мало кто из них жив, слишком уж бурным
выдались девяностые. Развалился ведь не только Советский
Союз, но и все, что он собою цементировал. И пошла
кровавая дележка длиною в десять лет. Отовсюду перли
молодые волки, старые отчаянно упирались, только
кровавые клочья в стороны летели. Мрачное время, много
хороших людей полегло...

А теперь вроде на большинстве территорий буйство
утихло, переделились, пришла пора оглядываться по
сторонам и договариваться с соседями. Предъяв друг к
другу накопилось не меньше, чем насущных проблем. До
этого проблемы решали разовыми стрелками, но назрела
нужда в большом толковище. В очередном съезде
воровской партии Советского Союза, пусть и бывшего.
Надо сложить систему, а для этого трэба сойтись всем
вместе. Понятно, что выбрали Россию – все же матка. А
всякие мелкодержавные амбиции, типа «хай живе вильна и
незалежна», это заклинания для политиканов, этим они, как
на-персточники скороговоркой, отвлекают взгляды от
блудливых ручонок...
А что остановились на Шантарске... Всех все
устраивает. Вдали от беспокойных столичных центров,
крупный город подстать солидности мероприятия, город с
правильной репутацией. Были, конечно, еще города на
выборе, окромя Шантарска... Не скрою, я тоже руку
приложил, попросил кого надо замолвить словечко, потому
как принять у себя подобный сходняк – это не только честь
и вписывание себя в историю, а еще и упрочение позиций.
Как нетрудно догадаться, я пообещал обеспечить
порядок на моей земле.
Теперь прикиньте, что будет, если я подведу людей.
Лучшим выходом будет – самому застрелиться из двух
пистолетов сразу, для пущей надежности. Так что кое в чем
мы с вами похожи: играем по крупным ставкам. Чтобы
сходняк прошел на уровне – а иначе, понятно, и быть не
могет, – требуются очень большие деньги.
Конечно, можно взять из общака, наскрести по
сусекам... Но зачем, когда деньги лежат на болоте в виде
платины? И эта платина моя.
Карташ удивленно вскинул брови.
–
Да, товарищ старший лейтенант, или, если больше
нравится, господин старший лейтенант, да. Моя. Пусть ее и
нашел Зуб – но все равно моя. Потому как это мой город,
моя империя, а в любом нормальном государстве самым
тяжким преступлением считается неуплата налогов. И

неважно, какой власти не платятся эти налоги, белой или
черной, нет существенной разницы, в общак не платят или в
государеву казну. Преступление все равно остается самым
тяжким. Зуб мог бы по-дружески прийти ко мне, получить
законные проценты с месторождения, и жили б мы в любви
и согласии... А ведь нет, скрыл прииск, сам навариться
надумал. Так что я просто решил изъять неуплаченные
налоги, неуплаченные за те годы, что существовал прииск.
А изъять эту платину можно было только силой, и никак
иначе.
Господин Зубков, надо отдать ему должное, тайну
платинового прииска не доверял никому. Прииск был
замкнут прямо на него. И он не то что в общак долю не
отстегивал – он никому ничего не отстегивал, брал только
себе, делясь лишь с небольшим числом посвященных. Тот,
кого ты в своем рассказе поименовал Седым – и чья кличка
на самом деле была Седой, – был закорочен на Зуба
напрямую, без всяких звеньев. Информацию о прииске
удалось добыть лишь незадолго до его, прииска,
ликвидации. Тут спасибо органам, к которым принадлежал
«археолог» Гена, они вышли на платиновый след,
информация об этом просочилась к нам – не будем
уточнять, как и от кого, – ну а мы всех попытались
опередить: и органы, и Зубкова... Не вышло. Нас опередили
органы при вашей, бля, доблестной поддержке...
Кстати, решение Зубкова ликвидировать прииск было
связано как раз-таки с тем, что он почуял интерес к его
драгоценному детищу. И недолго думая, отдал приказ
вывезти платину и уничтожать все и вся, имеющее
отношение к прииску.
Поэтому я тоже вынужден были торопиться и
наскоряк проворачивать эту комбинацию с бунтом, с
группой Пугача, ну, в общем, не вам рассказывать...
Ну а в том, что Андрюша Зубков решил
воспользоваться удобным случаем и свалить меня, лично я
не усматриваю ничего неожиданного. Учитывая наши с ним
старые счеты. Я б на его месте действовал точно так же. Из
кожи вон вывернулся бы, а перехватил бы горло врагу,

который сам это горло тебе подставил. Потому как жди-
потом следующего удобного случая до морковкиного
заговения.
Сперва он строил простые планы. Устроить в городе
смуту накануне сходняка, может быть, положить одного из
тех, кто прибудет, – одним словом, пострелять-порезвиться
и тем самым сорвать мероприятие. Не самый тупой ход,
признаться. Простенько и результативно. Кто обещал
порядок? Фрол. Кто не обеспечил? Фрол. Кто такой Фрол?
А уже никто и не знает, кто такой Фрол, нету уже никакого
Фрола... Вот такой планчик нарисовался в голове Зубкова.
Сами понимаете, о его планах мне становилось известно
очень быстро – через своего «казачка» в его логове...
«Поп, – отстраненно понял Карташ. –
А я молодец,
просек фишку...»
–
Ну так и почему же нельзя было решить проблему
Зубкова раз и навсегда, когда есть такие шикарные
агентурные подходы? – глухо спросил Таксист.
–
Потому что у тебя понятия о жизни пребывают на
мужицком уровне, – отмахнулся Фрол. –
Вот спроси у
своего военного кореша, и он тебе скажет, что командовать
полком и командовать армией – это две большие разницы.
Мышление другое нужно. Для губернатора, будь он белым
или черным, главное – сохранить равновесие. Или же, по
научной фене ботая, экологический баланс поддерживать,
шоб на каждую щуку свой карась нашелся, и наоборот. И в
этой экосистеме Зуб мне необходим. Он бесяра все-таки
толковый, свой алюминий и город туго держит.
Свались Зуб – и все пойдет вкривь и вкось, даже если
не будет резни за трон. А без резни еще ни разу не
обходилось. Так что Зуб мне нужен. Все ж таки знакомый
черт, как говорят англичане, лучше незнакомого. Ну и,
конечно, кто-то должен за Зубом присматривать, иначе бед
натворит, ему же мелковато сидеть в своем городишке,
хочется задницу повыше пристроить... Ну вот допустим,
все же пристроил. Свалил меня и пристроил. И ведь не
удержит не то что губернию, даже один Шантарск не
удержит. По мышлению он – районный бригадир, его

Нижнекарск, собственно, районом и является. Смышленый
районный бригадир – и не более. Сядет на мое место и
начнет по привычке гнуть всех под себя... а не прокатит,
вишь ты. И уберут его, дурака, очень и очень быстро. Не
одни, так другие. Тут нужно уметь договариваться и
улаживать, и еще много чего уметь надо, кроме как
кулаками махать и садить из волын. Короче говоря, скорее
надо быть шахматным гроссмейстером, чем боксером...
–
А потом Зубков пересмотрел первоначальные планы
на сходняк, когда узнал о платине и о нас, – вдруг осенило
Карташа. – Тогда он придумал менее рискованный вариант.
Не надо проводить военные маневры и валить гостей-
авторитетов. Да и в случае неудачи головой он не
поплатится, всего лишь отступит ни с чем на прежние
позиции...
–
Сечешь, старлей, –
похвально склонил башку
Фрол. – Вы и платина ему вдруг понадобились позарез. Тут
наличествуют два очень существенных момента.
Момент первый: у Зубкова имеется покровитель, как
раз среди тех, кто прибудет на сходняк. Без покровителя у
него нет серьезных шансов...
Ведь что задумал Зуб? Он задумал вывернуть
платиновую историю наизнанку.
Дескать, это прииск не его, а присутствующего здесь
Покровителя, он, Зуб, был всего лишь управляющим,
средним звеном, организатором на месте. Покровитель тут
же встанет и с честнейшим видом подтвердит: «Да, это мой
прииск, это была первая партия, которую я всю без остатка
потратил бы на пользу сообчества, но у меня платину
украли, поубивали моих людей, а я, между прочим,
действовал по закону, то есть поставил Фрола в
известность, что собираюсь добывать платину на его
территории, и он дал добро... Кто украл, кто поубивал – в
толк не возьму...» Вот тут-то на сцену и выходят
единственные выжившие свидетели, трое остолопов,
которые в свое время тоже решили наложить свои потные
лапки на платину. И с вашей свидетельской помощью
выясняется, что захват прииска проводил Пугач – одна из

шестерок Фрола. Следом моментально вспоминается бунт в
Парме, который послужил прикрытием Пугачу и его людям.
А ведь никакой бунт в округе иначе как без соизволения
Фрола произойти не может по определению. Это разве что
на броненосце «Потемкин» взбунтоваться могли из-за
червивой похлебки, а у нас так дела не делаются... В
общем, обвиняемой стороне крыть нечем, кругом виноват
Фрол, то есть я. Фрол – крысятник, Фрол, позарившись на
жирный платиновый кусок, погубил множество правильных
людей, а свалить все задумал на своего заклятого врага
Андрея Валерьевича Зубкова. Вот так все и было бы...
–
Поэтому вы и организовали нападение на
особнячок, – сквозь зубы сказал Алексей. –
Тот самый
особнячок, где жарился шашлычок.
–
Ну да, – преспокойно кивнул Фрол. –
Мне такие
свидетели ни к чему, нужно было ухайдокать вас до начала
сходняка.
–
А сейчас что? – с вызовом спросила Маша. –
Передумали хайдокать?
–
Не-а, -.
Фрол улыбнулся обезоруживающе. –
Пока
еще думаю. Появились, видите ли, кое-какие новые
обстоятельства...
«Не убьет, – понял Карташ. –
По крайней мере, не
сейчас. Зачем-то мы нужны и ему тоже. Иначе не стал бы он
тут соловьем разливаться и все карты открывать...» – И
сменил тему:
–
Известно, кто покровитель Зуба?
Фрол заговорщицки подмигнул.
–
Имеются определенные подозрения.
–
А момент второй?
–
Момент второй? Ах да, второй любопытный момент
вашего внезапного появления на Зубковском горизонте... –
Фрол помедлил, выдерживая театральную паузу. –
А ведь
Глаголев сдал вас. Определенно сдал Андрюше-Зубу,
каковой и имел честь напасть на паровоз с платиной.
Исключительно по генеральской наводке.
–
Бли-ин, что еще за Глаголев такой? – протянул
Алексей. Голова уже шла кругом от обилия информации.

Мозговой винчестер перегревался, биокомпьютер глючил и
готов был зависнуть.
На этот раз Фрол казался искренне удивленным.
–
Вы что, генерала Глаголева не знаете? А позвольте-
ка спросить, у кого в гостях вы куковали две недели после
того, как вас репатриировали из Ашхабада? Ну,
здоровенный такой блондин. Он что, не представился?
Первое Главное управление, ГРУ, или как оно там сейчас
называется... Разведка, одним словом.
–
Разведка? – негромко спросила Маша. –
О господи,
еще и разведка... –
Она потрясенно замолчала, обхватив
голову руками. –
А этим-то платина зачем? И потом,
насколько я знаю, ГРУ запрещено действовать на
территории собственной страны...
Фрол поморщился.
–
Деточка, я вас умоляю. Не стойте из себя наивную,
пардон, дуру.
«Разведка, разведка... –
зашевелилось у Алексея в
мозгу. –
Значит, хренов викинг не из ФСБ, а из разведки?
Ну и муравейничек мы разворошили, однако. Только
грушников нам не хватало. Ну, дела-а...»
–
Нет, стойте, – он поднял руку. –
Что-то тут не так.
Слишком уж хитро все... Если вы не врете и белобрысый
действительно из ГРУ, то на кой хрен ему путаться с этим
бандюшонком Зубковым? Платина у него в руках, мы тоже.
Зачем такие сложности наворачивать – какое-то киношное
нападение на поезд, похищение... –
Он поразмыслил
секунду. –
И кстати, почему обязательно сдал? Кто-то из
окружения Глаголева мог продать информацию о платине
Зубкову. Или вообще рядом с Глаголевым находится
человек, работающий на Зубкова...
Фрол снисходительно улыбнулся.
–
Во-первых, Глагол не верит никому, а значит,
посылая платину и вас в одном вагоне, он стократно
подстраховался бы – как раз на случай утечки информации,
и уж тем паче на случай нападения. А во-вторых, сами
подумайте: ну не глупо ли отправлять с таким трудом
возвернутую платину в простом вагоне, под шутовской

охраной, да еще вместе с теми, кто эту самую платину едва
не увел из-под Глаголевского носа? Подставил, ох
подставил вас генералушка...
–
Все равно ни черта не понимаю! – раздраженно
повысил голос Гриневский. – Ему-то зачем сдавать нас, тем
более Зубу?! Да ладно – нас! Зачем платину отдавать
Зубкову?
–
Значит,
выгода от задуманной Глаголевым
комбинации стоит двух ящиков платины.
–
И что это за комбинация?
Фрол равнодушно пожал плечами.
–
А может быть такое, что Зуб и Глаголев заодно? –
медленно озвучил Карташ мысль, которая вертелась у него
в голове еще со времени побега из алюминиевого города.
–
Кто знает, кто знает...
–
Или Глаголев не сомневается, что вернет платину в
самое ближайшее время...
–
Опять же – кто знает.
–
Дьявол, у меня уже мозги закипают от всех этих
вариантов, расчетов-подсчетов, многоходовок...
–
Там, где крутятся большие деньги, молодой человек,
всегда возникает большие сложности... Зато начинаешь
понимать удовольствие, которое получает какой-нибудь
Каспаров. Неслабое, доложу я вам, наслаждение, когда
задуманная многоходовка, где на десять ходов просчитаны
все возможные ответы противника, приносит задуманный
тобой результат. Умение просчитывать на многие ходы
вперед и выдвигает людей на авторитетные позиции.
Просто смышленых людей хватает, про физически сильных
уж и не говорю, но почему-то большинство из них вязнет в
середине, наверх вскарабкиваются немногие. А чего не
спрашиваешь, старлей, откуда я про эту твою малину
прознал?
–
Про «точку» – то? А чего спрашивать, все понятно, –
вздохнул Карташ. – После пармских... событий тщательное
расследование, казенно выражаясь, провели не только
органы официального дознания. Вы вышли на мой след,
отследили мои связи... Где-то, значит, я оставил след,

ведущий на эту поляну.
–
Что еще раз доказывает, как трудно быть человеком-
невидимкой. Ну да, ну да, после того, как вы, колобки,
столь удачно от меня ушли, от Зубкова ушли, я расставил
посты повсеместно – на вокзалах, на хазе барышни, на хазе
Таксиста, на этой «точке», даже к Бортко своего человечка
приставил – кто вас знает, может, вы сдаваться побежите
кверху лапками... Ага!
Карташ услышал, как громыхнула и визгливо
проскрипела тяжелая металлическая дверь бункера, не
знавшая смазки уже многие годы, из предбанника
командного отсека, где сиротливо пустели вешалки для
шинелей, донеслись звуки шагов, голоса, смех.
–
А к нам гости, – сказал Фрол, как-то странно
усмехнувшись. –
Ну, покажи класс, старлей, скажи, кто
пожаловал. Сыграем в «Угадай мелодию». Ух, если
угадаешь! Сходу зауважаю.
–
А что, можно попробовать угадать... – устало сказал
Карташ и опустил голову. –
Полагаю, к нам пожаловал
«черный губернатор», Фрол Степаныч собственной
персоной.
Глава 14
ОХОТА НА ОХОТНИКА
21 сентября 200* года, 19.17.
–
Догадливый у тебя лейтеха, – донеслось сзади. –
Может, ты и прав, может, и в самом деле имеет смысл их
задействовать...
Маша и Гриневский резко обернулись, Алексей же как
сидел, опустив голову, так и продолжал сидеть. Сил не
оставалось удивляться и оборачиваться.
Использовать, твою мать... И ведь всю дорогу все
только и делают, что пользуют их, как вокзальную

шлюху...
–
А я кто тогда, по-твоему? – грозно сдвинул брови
лже-Фрол.
–
Вот уж чего не знаю, того не знаю, – равнодушно
признался Карташ. –
Но не Фрол. Настоящий Фрол не стал
бы с нами такие долгие беседы беседовать. И опять же... не
имел чести встречаться с Фролом до сего дня, но сдается
мне, что и говорить он должен несколько иным языком.
–
Чем же тебе мой язык не пришелся?
–
Я не сказал, что не пришелся. Я сказал, что язык
иной. Я ж все-таки находился среди сидельцев, хоть и
обитал по другую сторону колючки. У тех, кто ходил... у
них... Они просто другие. С виду такие же, но... словно
помеченные. Даже сами себя называют – в том числе –
«клейменными». А ты на зоне не был.
Хоть у тебя и повадки матерого волчары, однако – не
был. Служил – это наверняка, людей мочить приходилось –
это стопроцентно, тебя мочить пытались – это к бабке не
ходи... Но вот там ты не был.
–
Ах ты ж, япона мать... –
потрясенно пробормотал
Гриневский. – А ведь точно! А я-то сразу и не допер...
Вновь прибывший наконец нарисовался перед ними –
обогнул командирский стол, сел на свободный стул рядом с
«двойником». Хотя на «двойника» он не был похож ни
капельки. В дешевом пиджачке, с лысинкой, смахивающей
на тонзуру, – скорее уж на почтенного счетовода из
задрипанной государственной конторки он был похож,
которому рукой подать до нищенской пенсии и чей удел –
жиденькая кашка по утрам да программа «Вести» перед
сном. Однако Таксист мигом подобрался, сделал каменное
лицо и сел ровно. Ага, почуял силу, напарничек
уркаганский...
–
Не люблю вмешиваться в дела, где кипежная суетня
вокруг все границы переходит, а выгода сомнительна, –
сварливо объяснил Фрол-настоящий. – Я и без таких танцев
на жизнь не жалуюсь и без лишних головоломок с радостью
отправил бы вас ощипывать траву на небесных пастбищах,
кладоискатели доморощенные... Вот его благодарите, что

живы до сих пор. И может, еще выживите. Это он придумал
комбинацию, где вам живым нашлось место... –
новый
Фрол взглянул на «Фрола» предыдущего. – Ну рассказывай,
чего замолк. Сам придумал, сам и объясни товарищам
стратегию партии и правительства.
–
Запросто, – ухмыльнулся тот, кого еще минуту назад
они принимали за «черного губернатора» Шантарска. С
Фролом всамделишным он держался уважительно, но без
всякого там чинопочитательства. – Начнем с того, что меня
зовут Данил Черский. Слыхали о таком, или не доводилось?
Вижу по глазам, имя не знакомо.
Ну, это все равно. Кто я таков и какого ляда здесь
делаю, не суть важно. Важно для нас для всех только одно:
чтобы слет народных авторитетов состоялся и прошел без
эксцессов. Все, что я говорил раньше, – истинная правда...
поэтому подведем итоги и подобьем бабки.
Итак, что мы имеем? Господин Зуб спит и видит,
чтобы свалить Фрола. Для чего есть два пути: на сходянке
выставить Фролу предъяву в укрывательстве платины,
обвинить в крысятничестве и добиться анафемы. Поэтому
ему нужны вы, как свидетели, и платина, как вещественное
доказательство...
Таксист помотал головой, точно утрясая ворох
мыслей, и сказал:
–
Зуб – не авторитет. Кто его на сходняк пустит?
–
Если он заявит, что имеются весомые улики против
устроителя съезда, – не только пустят, но и сами позовут, и
под белы ручки приведут, – уверенно кивнул Черский. И
добавил:
–
Зато ежели улики эти окажутся не очень весомыми,
то тут уж Зубу не поздоровится.
–
Ясно, –
сказал Карташ. –
Без нас Зубкову
предъявлять нечего. Два ящика платины, которые он снял с
поезда, – еще не доказательство того, что это именно Фрол
напал на прииск.
–
В точку. Стало быть, главных свидетелей у
обвинения нет. Стало быть, Зубу остается второй путь...
–
Сорвать сходняк! – догадался Таксист. –
Ну... если

не сорвать, то уж нагадить изрядно – чтобы гости поняли:
раз Фрол не смог обеспечить достойный прием и
нормальное, спокойное толковище, то это хрен с бугра, а не
«черный губернатор», и гнать такого надо в три шеи.
–
Опять в точку. Ну что, продолжим «Угадай
мелодию»? Каким образом Зуб может нагадить?
–
Перессорить этих... гостей-авторитетов, – подала
голос Маша. – Или даже убить кого-нибудь из них.
–
Логично, но практически выполнимо, – Черский
откинулся на спинку стула, сцепил пальцы на затылке. –
Охрана у них – мышь не проскочит. Не хуже
президентской.
–
Подкупить охрану, – не сдавалась Маша.
–
Исключено. Говорю же – не хуже президентской.
–
Ну, тогда снайпер на крыше... бомба в чемодане...
–
Где будет проходить толковище? – спросил
Гриневский.
–
Увы, –
Фрол прикрыл глаза. –
Сами должны
понимать: это, что называется, информация с грифом
«секретно». Однако туда, на сход, ни один лишний человек
не проберется, это я гарантирую. Там нет крыш, нет окон,
нет дверей. Там негде спрятаться снайперу и некуда
заложить бомбу.
–
Где ж такое место отыскалось-то? – поднял брови
Гриневский. – Чтоб без окон и без дверей...
–
Не о том думаете, – вставил Черский, но Таксист не
обратил на него внимания:
–
А Зуб знает, где это место?
–
При желании – узнать, разумеется, может. Равно как
и адреса, где поселились гости. Но туда, на сход, говорю, не
проникнет.
–
Я понял, – медленно проговорил Алексей, вспомнив
вдруг новости по телевизору – еще там, в заимке у
Глаголева, –
и слова, замбарона цыганского табора. –
Пальба на улицах. Бандитские разборки. Отморозки со
стволами. Теракты. Поджоги. Погромы... Все что угодно,
но лишь бы всем стало ясно: Шантарск – гадюшник и
отстоянная яма, а Фрол, принимающая сторона, не может

справиться с беспредельщиной и обеспечить порядок даже в
такой судьбоносный для всего прогрессивного воровского
мира день. И тогда кранты Фролу.
–
Правильно, – выдохнул Черский.
–
И ничего смешного в этом нет, молодой человек, –
сказал Гордеев. –
Вот господин Черский, бывший мент,
никоим образом к прогрессивному воровскому миру
отношения не имеющий, – однако он на моей стороне.
Потому что тоже понимает: при таком раскладе зубковская,
мягко выражаясь, нелюбовь ко мне в первую очередь
ударит по самому Шантарску. По простым людям. По
обывателям. С гостями-тo ничего не случится, разъедутся –
и все...
–
Предварительно сместив вас, – понимающе кивнул
Алексей.
Фрол цепко посмотрел прямо ему в глаза и
проговорил:
–
Да, сместив меня. Да, а я хочу остаться на своем
месте... Но вы напрасно думаете, будто меня волнуют
только моя собственная шкура и кресло «губернатора».
Повторю вслед за Данилом: это мой город, и я за него
отвечаю. Плевать, по какой причине и кто именно будет
мутить воду и творить беспредел на улицах, – я этого не
допущу.
–
Это наш город, – мягко поправил Черский.
-Уж
простите за патетику.
–
Здорово, – зло сказал Карташ. –
Просто зашибись.
Ну а мы-то каким боком во всей этой байде замешаны, а?!
–
А вот теперь мы подходим к самому главному, –
Черский встал, прошелся по помещению. – К тому, что вам,
собственно, предстоит. Или, иными словами, чем вы
станете зарабатывать себе жизнь. Сход начинается двадцать
четвертого, поэтому мы должны успеть...
–
Погоди-ка, Данил, –
негромко перебил Фрол и
перевел тяжелый взгляд на Гриневского. – Не знаю, как ты,
Петр Игнатьевич, отреагируешь, но я считаю, что ты
должен знать... Короче, вот.
Он достал из внутреннего кармана пачку фотографий,

протянул таксисту.
Таксист взял, посмотрел, вгляделся... И фотографии
выпали из его пальцев.
Карташ быстро наклонился, поднял одну... и шепотом
выматерился. Как сквозь вату до него донесся голос Фрола:
–
Когда мы нашли ее, уже было поздно. К сожалению,
мы опоздали... Прости.
***
–
...Думаешь, выгорит? – с сомнением спросил
Алексей. На душе было настолько противно, что аж
тошнило.
–
Должно, – сказал Черский. –
Обязано. Зуб, конечно,
не дурак, но на такой шанс клюнет непременно. Тем более,
именно вы там нарисуетесь. Даже я бы поверил. И попытал
счастья...
–
Спасибо на добром слове, – хмыкнул Карташ. – Всю
жизнь мечтал о рыбалке на живца. Особливо если сам в
роли живца.
–
Не скули. Какой живец? Вы просто последний
штрих, последний мазок на полотне, так сказать.
«А фотографии вы спецом приберегли на финал,
чтобы Гриня уж точно бросился в бой. А мы, ясный хрен,
одного его бы не отпустили... Хитрые, черти...» Он
покосился на недвижно сидящего рядом Гриневского и
буркнул:
–
В гробу я видел такие полотна. Они же не
холостыми будут стрелять...
–
А ты уворачивайся.
Черский притормозил на пустынной улице имени
Революционного бойца Логачева, заглушил мотор. Сказал,
получив сотенную от Алексея и придирчиво изучая ее на
просвет:
–
Все. Дальше сами... Станиславские.
–
У вас ус отклеился, – огрызнулся Карташ. Черский
криво усмехнулся и пригладил накладные усы.
Со стороны, если слов не слышно, сцена выглядела,

как будто хитрозадый усатый частник содрал с не шибко
богатых пассажиров лишний полтинник... По крайней мере,
они очень надеялись, что именно так все и выглядит.
Они выбрались из машины, и Карташ в нарушение
всех полученных инструкций, наклонился к приоткрытому
окну.
–
Черский, – сказал он проникновенно, – я служил в
ВВ. Я знаю ихнего брата. И знаю, что есть не самые мелкие
воры, которые мать или дочь родную придушат ради
собственной выгоды. А есть воры, которые скорее яйца себе
отрежут, чем нарушат воровской закон... или данную
клятву. Я не знаю, к какой категории относится Фрол,
искренне хочу надеяться, что ко второй, но... Теперь
поклянись и ты.
Черский секунду помолчал, потом спросил:
–
А мне ты поверишь?
–
Сам не знаю.
Данил ухмыльнулся.
–
Что ж, по крайней мере, честно... Так вот: я клянусь
тебе всем, что у меня есть дорогого в этой жизни: это
сделали люди Зуба. И Фрол действительно опоздал. Теперь
доволен?
И потрепанная «Ауди» укатила в поисках новых
клиентов. Они остались одни.
Перед глазами Карташа все еще стояло изображение с
проклятых
фотографий:
тело
молодой
женщины,
запечатленное под разным ракурсом и с разных точек. И на
всех фото женщина была несомненно, безнадежно мертва.
Посреди лба темнела небольшая дырочка, от нее через
висок тянулась струйка запекшейся крови. Он помотал
головой, отгоняя видение, снова посмотрел на Гриневского.
Таксист, перехватив его взгляд, нехорошо улыбнулся
и спросил:
–
Как думаешь, они уже следят?
Карташ пожал плечами.
–
Хрен знает. Должны...
–
Хорошо бы.
Алексей вспомнил финальную сцену в разговоре с

Фролом, когда всплыли эти гребаные фотографии,
вспомнил деревянное, иссиня-белое лицо Гриневского, его
тихие слова насчет Зубкова и Фрола, и снова, как и тогда,
неприятно засосало под ложечкой.
–
Гри... Петр, блин, ну я прошу тебя, – сказал он. –
Умоляю. Приказываю, в конце концов. Не лезь на рожон.
–
Ага.
–
У нас еще будет время отомстить...
–
Ага.
–
Ох и не нравится мне все это, – прошептала Маша,
зябко поежившись. – Откуда мы знаем, что эти двое, Фрол и
Черский, нам правду говорили?
–
А у нас выбор был? – резонно переспросил
Карташ. –
Можно было не поверить и отказаться играть в
ихние игрушки. И сейчас уже спокойненько плыть вниз по
Шантаре. С перерезанными глотками...
–
Давайте-ка потише, – сказал Таксист. –
Вряд ли,
конечно, у зубковцев наведенные микрофоны имеются, но
береженого бог бережет... Ладно, чего болтать зря.
Двинули, что ли. А там посмотрим.
Стараясь держаться в тени забора и чувствуя себя
мишенями а-ля «бегущий кабан», они скользнули к
высоким массивным воротам с встроенной в левый створ
дверцей. Карташ постучал три раза с разными интервалами,
и
спустя
некоторое
время
изнутри
недовольно
осведомились:
–
Ну? И кому там еще не спится?
–
Добрый вечер, – громко сказал Гриневский. –
Вам
должны были звонить, от Дангатара Махмудова... Насчет
троих русских гостей...
–
А...
Клацнуло, скрипнуло, лязгнуло – и дверца, вот
счастье-то, открылась наружу. Там, во дворике небольшого
особнячка на улице Логачева, царила непроглядная темень,
куда не проникал и свет уличных фонарей.
–
Это вы, что ли, которые из Ашхабада? Ну, заходите.
–
Хвала Аллаху...
Зашли. Дверца захлопнулась. Как мышеловка. Карташ

—
У нас еще будет время отомстить...

шумно выдохнул, только сейчас сообразив, что всю дорогу
вдоль забора он двигался, затаив дыхание...
Да, ребята, непростое это дело – живцом работать, что
бы там товарищ Черский ни грузил. Разумом-то понимаешь,
что зубковские боевики стрелять не будут, что трое из
Простоквашино им нужны, наоборот, живыми и желательно
невредимыми, однако сердечко-то заходится... От страха,
между прочим.
Вспыхнул карманный фонарик, высветив незнакомое
узкоглазое лицо. Тускло блеснул ствол автомата. Тот, кто
открыл им дверцу, улыбнулся одними уголками губ,
спросил шепотом:
–
Нормально добрались? Ну, пойдемте в дом, стол
накрыт.
–
Какой, к черту, стол... – поморщился Карташ.
–
Пойдем, пойдем, не надо здесь стоять...
Будто они перенеслись на несколько недель назад и
снова оказались в Средней Азии. Туркменские лица,
туркменская обстановка, туркменские блюда на небольшом
достархане – здесь даже пахло Туркменией, пропади она
пропадом. В общем, мирный восточный оазис посреди
сибирского города... Это если не приглядываться. А ежели
приглядеться, то заметишь и спираль Бруно, ловко
замаскированную среди увядающего плюща на гребне
бетонного забора, и неприметные бойницы вдоль стены
особнячка, а вон там, в башенке, наверняка установлен
станковый пулемет – уж очень хорошая для пулемета
позиция, весь двор как на ладони, и каждый из пятерых в
открытую присутствующих туркменов собран, решителен и
вооружен до зубов, а в доме наверняка затаилось еще с
полсотни бойцов...
Алексей вздохнул и без всякого удовольствия кинул в
рот виноградину.
Оставалось только одно; ждать.
...Идея Черского была проста, как кишмиш, и именно
поэтому имела немалые шансы на успех. В самом деле, если
Зубков не сумеет добраться до кого-нибудь из участников
Большого Сходняка, то умело организованного беспредела

в городе не миновать.
Однако сначала Зуб все же должен попытаться
нащупать слабое звено среди съехавшихся со всех уголков
бывшей Империи авторитетов...
И такое звено было.
Из всех делегаций, прибывших на сходняк, самая
маленькая охрана была у воров Туркменистана.
Традиционное восточное раздолбайство, помноженное на
уверенность в собственной исключительности, которую на
каждом углу пропагандировал Сапармурат Ниязов, сделало
свое дело: авторитет Хасан-оглы по кличке Гылыч (что
значит «Сабля») приехал лишь с пятью телашами, нимало
не сомневаясь в том, что со столь уважаемым человеком
случиться ничего не может, а коли случится, то пятерка
отборных бойцов надерет любым наглецам задницы так, что
аж помидоры засверкают. Поэтому от предложенной
Фролом дополнительной охраны он высокомерно отказался.
Филеры Зуба следили за Гылычем с момента его
приезда в Шантарск.
Отслеживали пути передвижения по городу. Выясняли
распорядок дня высокого гостя. Графики встреч. Привычки,
системы сигнализации, уязвимые места охраны, возможные
точки проникновения на территорию особняка. В общем,
лакомый и доступный кусочек был этот Хасан-оглы по
кличке Сабля... А уж вовсе соблазнительным он стал, когда
выяснилось, что к нему за помощью, ссылаясь на
знакомства среди ашхабадских воров,
обратились
сбежавшие свидетели по делу против Фрола – Карташ со
товарищи. (А и вправду, куда еще податься несчастным
бродягам, как не под крылышко азиатской группировки,
коли все в Шантарске настроены против них, начиная от
ментов и заканчивая криминалитетом!) Так что убрать хотя
бы одного из представителей высшего эшелона воровского
сообщества, да еще вновь захватить троицу очевидцев
Фроловских прегрешений, – нет, против такого соблазна
Зуб устоять не смог бы.
И не устоял.
И все это было правдой, вот в чем главный прикол, –

Сабля действительно прибыл в Шантарск лишь с пятью
охранниками, действительно в ворота особняка на улице
Логачева постучались беглецы и их впустили – последнее
обстоятельство окончательно убедило олигарха, что свалить
Хасана-оглы будет совсем несложно...
Но вот о чем люди Зубкова даже не подозревали: уже
два дня, как Гылыч был тайно перевезен в другую
резиденцию, а на Логачева теплую встречу для бойцов
алюминиевого короля готовил отряд, набранный Фролом из
туркменской диаспоры.
Ноиэтоещеневсе.
Самый главный прикол заключался в том, чтобы не
только отразить атаку зубковцев, но и выбить почву из-под
ног у самого Зуба. Выхватить кусок прямо у него изо рта,
отнять любимую игрушку, разозлить, заставить совершать
ошибки – и на том прихлопнуть. А добиться этого можно
было только одним способом: если все трое свидетелей
погибнут во время нападения.
Таков был план Данила Черского.
***
...Оглушительный, звонкий удар!
Титановым «кенгурятником» ворота снесло, как
бумажку ветром, и на территорию особняка буквально
влетел страшный черный «джип», габаритами немногим
уступающий «бэтээру». С надрывным ревом он пронесся
через весь дворик, сминая на пути кустики и деревца,
ткнулся мордой в стену особняка – и взорвался. Ударной
волной вышибло стекла в окнах первого этажа, пыхнул
столб ярко-желтого пламени, превращая ночь в день, и при
этом желтом свете в развороченные ворота прямо-таки
хлынули людские фигуры – пять, десять, двадцать –
одинаковые, в камуфляже, в шерстяных шапочках-масках.
Воздух
моментально
наполнился
приглушенным
хлопаньем,
какой
издает
стая
голубей, разом
поднимающихся в воздух, – каждый из нападавших имел
автомат, а каждый автомат имел глушитель, поэтому звуки

выстрелов были практически неслышны. В доме кто-то
заверещал, тоненько, пронзительно, и тут же умолк, будто
кричащему с размаху заткнули рот. Зато звуки выстрелов
обороняющихся разносились далеко окрест почти
одновременно с прорывом на чердаке заработал пулемет,
его победную трескотню подхватил хор автоматов, в окнах
лихорадочно замельтешили белые огоньки пламегасителей,
визг рикошета сливался с невнятными людскими воплями...
Сюррное, в общем, это было зрелище: залитый
колеблющимся светом от горящего «джипа» дворик
богатого особняка, мелькают тут и там силуэты, отбрасывая
длинные, какие-то нелюдские тени, вдребезги разлетаются
окна, и осколки брызгами сверкают в отблесках огней...
Нападающие имели четкий приказ: стремительное
проникновение, устранение всех в особняке всех, кроме
троих русских с такими-то и такими-то приметами, тех
надлежало захватить как минимум живыми, как максимум
невредимыми, – и стремительный же отход, пока менты не
налетели.... Однако с самого начала все пошло как-то
наперекосяк: обитателей дома на улице Логачева
неожиданно оказалось значительно больше, неожиданно
они оказались готовыми к отпору – и атака захлебнулась.
Вылетев из окна второго этажа и прочертив плавную
дымную дугу в ночном воздухе, на клумбу шмякнулась
граната... Шарах!!! Вспышка, грохот, вздыбившаяся земля!
Двоих атакующих кровавыми ошметками разметало по
кустам, еще двое корчились в траве, оглашая воздух почти
нечеловеческим воем. Несколько лежало и вовсе без
движения – прошитые очередями навылет.
Ударом распахнулась дверь, ведущая в здание, где
засели туркмены, на пороге возник человек в
окровавленной, изодранной рубахе. Русский. Один из тех,
кого надлежало захватить как минимум живым. Лицо его
было белым, как штукатурка, он вскинул автомат, заорал
надрывно:
–
Гриню положили! Гриню убили, су-у-уки!!! – и дал
длиннющую, во весь магазин, очередь...
–
Не стрелять! – крикнул командир группы захвата, но

было поздно.
Человек на крыльце нелепо задергался, завертелся
волчком, свалился со ступеней... и замер. Из-под
недвижного тело быстро растекалась густая, вишневого
цвета лужа...
И тогда командир группы захвата, оглушенный
пальбой, уже практически ничего не соображая, дал приказ
отступать. Из пекла выбрались пятеро – всего четверть от
первоначального числа атакующих. А количество жертв со
стороны туркменской делегации так
и
осталось
невыясненным – по крайней мере СОБР (то есть, пардон
ОМСН – отряд милиции специального назначения, в
который СОБР не так давно был переименован), короче,
хлопцы в брониках и шлемах, появившиеся спустя восемь
минут после начала боя, вразумительного ответа у
туркменов не добились. Бедные, честные, безоружные
туркмены, все как один с паспортами, плакали, истерили,
рвали на головы волосы и проклинали чертовых
националистов, от которых житья вообще никакого не
стало.
Глава 15, короткая
ТАМ, ГДЕ НЕТ КРЫШ, ОКОН И ДВЕРЕЙ
24 сентября 200* года, 19.30.
Огромный стол протянулся чуть ли не через всю
станцию, из начала в конец.
Требовалось разместить всех гостей, и их разместили.
За столом сидело около семидесяти человек. Большинство
их них, конечно, составляла свита при особо важных
персонах. Самих же персон, то есть воровских авторитетов,
приехало в Шантарск девятнадцать человек. Это не считая
Фрола. Ни по количеству участников, ни по их
авторитетности Россия в новое время подобного схода еще

не знала.
Стол не ломился от яств и напитков, их было, как
говаривали ранее, в плепорцию – чтобы голод и жажду
утолить хватило. Набить брюхо и заправиться водочкой
можно будет после, сейчас же все подчеркивало деловой
характер встречи.
Поднялся кавказского вида человек лет шестидесяти.
Это был не кто иной, как знаменитый в свое время
грузинский вор Заза-Мегрел, о котором в России уже
забыли, а иные считали, что он давно умер где-нибудь у
себя в Тбилиси. Ан нет.
–
Раз мне доверено начать, то я и начну, – сказал
Заза. –
И для начала хочу от имени всех собравшихся
уважаемых людей поблагодарить нашего друга и хозяина на
эти дни, дорогого Фрола Степановича. Давненько мы с вами
вот так не собирались, в мире и согласии, спасибо ему, что
организовал для нас эту скромную встречу, да еще в таком
необычном месте. А кое с кем не встречались вместе
никогда. Не все мы друг друга знаем, но все друг о друге
слышали.
–
Ты всегда горазд был паутину из слов плести,
Мегрел.
–
Любое умение полезно про запас, Тугай. Это,
например, помогало пудрить мозги ментам... или как они
теперь у вас в республиках называются.
–
А в твоей как называются? – спросил кишиневский
вор по прозвищу Миклован.
–
Менты –
они
везде
менты, –
с
мягким
прибалтийским акцентом прозвучало с дальнего конца
стола. – И везде без мозгов.
Посмеялись.
–
Дурное время пережили, – продолжил говорить Заза-
Мегрел, – я устал на похороны ходить. Сколько в землю
легло до срока? Жора-Доломас, Лога, Гриша Костромской,
Арсен, Шалва, Клим Сибирский... можно перечислять и
перечислять.
Дожили даже до того, что ворами стали считать тех,
кто не ходил к Хозяину. Пять ларьков заставил себе дань

платить – уже вор... Но сейчас дело выправляется, жизнь
сама выпрямляет, что погнуто. Мы же тоже не случайно
поняли, что не обойтись без общего толковища...
19.32
В одном из филиалов фирмы «Интеркрайт» на третий,
последний этаж мог попасть не всякий работник филиала, и
уж тем более не всякий посетитель. Но даже не все те, кто
работал непосредственно на третьем этаже, знали, что
именно находится за дверью с вывеской «Техотдел».
За этой дверью сейчас находились пятеро.
–
Все-таки ты гнида, Черский, – сказал один этих из
пятерых тихонько – чтоб остальные не услышали. –
Хорошего парня Карташа и его верных товарищей на
лютую смерть послал – ради какого-то одного гадского
Зуба... Убийца ты, Черский.
–
Ерунда, – отмахнулся Данил. –
Зато теперь Зуб
задергался, заволновался, видишь – бросил-таки своих
уродцев на штурм... Крышняк у него реально поехал, точно
тебе говорю. Как я и предполагал. Хасана ему завалить не
удалось, а свидетели перекинулись. Что же делать теперь
бедному Зубику? Сходняк-то уже начался, сходняк в
полном разгаре, и Фрол там правит бал. А вот что: на штурм
сходняка нашему другу Зубкову надо пойти. Обязан пойти.
Чтоб если не самого Фрола убрать, то хотя бы сорвать
толковище. Вот он и пошел. А мы его теперь
локализовываем.
–
И все равно ты сволочь, – поддержал приятеля еще
один из присутствующих в комнате. –
Тактик хренов. А
если б шальная какая-нибудь пуля меня реально свалила
бы? И краска еще эта твоя не отмывается ни хера...
Второй собеседник Данила Черского с ненавистью
посмотрел на ладони с намертво въевшимися следами
красной краски.
–
«Тайдом» попробуй.
–
Смейся, смейся, ирод...
Зашуршала рация: «„Винстон“, „Винстон“, я „Ночка“.

Перемещение три – четырнадцать... Иду на грозу...»
–
Понял, «Ночка», –
сказал Данил в микрофон.
-Смотрите, чтоб там все без шума и пыли было, а то еще
менты заволнуются. –
Он перекинул тумблер на «прием» и
повернулся к собеседнику. –
Да не бухти ты, Таксист, все
же кончилось хорошо...
19.44
Разговор перешел сперва на Япончика, на Солонника,
а от тех на дела заграничные, то бишь на то, как разные
мафии ведут себя за рубежом и кто за их дела отвечает, те,
кто в России, или те, кто, скажем, в Штатах. Обкашляли
вопрос и о создании централизованной группы
противодействия импортным мафиям – всяким там Триадам
и прочим вьетнамским выскочкам. Разошлись разве что во
мнении, как назвать эту группу. Представитель Абхазии
сгоряча предложил «Объединенный фронт борьбы с
иноземцами», но был единодушно поднят на смех.
Похохотали
и
над украинским
вариантом
«Противодействие Иностранным Захватчикам Достояний,
Единый Центр» (одессит, разумеется, выдвинул), но,
конечно, и его тоже прокатили. Все ж таки серьезные люди
собрались, не шелупонь какая-нибудь.
–
Я вам, люди, такую историю расскажу, –
приподнялся с места Боба из Коми. –
Наехала на моих
парней в Штатах какая-то банда выходцев с Ямайки. Ну а у
нас все было договорено с теми, кто вроде бы держал
квартал, как раз с вашими хохлами. Мои парни после
наезда – сразу к ним: что, мол, за фигня, что за ниггеры? А
те прогоняют в ответ: мол, сами разбирайтесь, мы с
ниггерами в мире живем, из-за вас, русских, войну
открывать не станем... А у меня тогда человек пять там
было, не больше, куда им бодаться с толпой ниггеров. Но и
на попятную ползти, отмаксовывать, чего просят, западло.
Со мной на связь вышли, дескать, чего делать? Тяните,
говорю, бодягу до последнего...

20.01
–
Ладно, – сказал Карташ. –
Проехали. Хотя была у
меня мысль, что грохнуть меня вы с Фролом решили в
натуре, а не для спектакля.
–
Главное, что Зуб поверил, что вы все трое убиты,
что... – Данил замолчал и вдруг нахмурился, вслушиваясь в
донесения по рации.
Судя по этим донесениям, группы Зубковских бойцов,
стремящихся во что бы то ни стало проникнуть к месту
сходняка, одна за другой нейтрализовывались бойцами
противоборствующей стороны. Как все там происходило на
самом деле, Карташ представлял себе смутно – из
мимолетных оговорок и Фрола он уяснил, что Большой
Сход проходит где-то в центре Шантарска, не иначе, в
каком-нибудь навороченном ресторане, и вообразить, как
посреди тихого мирного города разворачиваются боевые
действия, было сложновато. Не на танках же они там
разъезжают, в самом-то деле...
–
Ч-черт... – пробормотал Данил и потер лоб.
–
Чего еще?
–
А?.. Да нет, все нормально.
–
Тогда что?
Данил поднял на Карташа затуманенный взгляд.
–
Понимаешь, старлей... Это-то и смущает, что все
нормально. Очень уж гладко все идет. Эти пытаются
просочиться вниз, мы не даем. Они снова пытаются – мы
успешно гавриков отлавливаем... Слишком просто. Я-то
Зуба считал хитрее.
–
Вниз? – удивленно поднял брови Гриневский. –
Сходняк что, в подвале проходит?!
–
Типа того, – Данил мгновенье помялся. –
Да ладно,
теперь уже можно... Слушай сюда. Фрол все голову ломал,
где в Шантарске место поспокойнее найти, чтоб никто не
мешал о делах тереть, никакая падла вроде Зуба под ногами
не путалась. И нашел. В Шантарске лет пять назад метро
начали копать, потом деньги закончились, и стройку
заморозили. Так вот Фрол и решил собрать дружков на

недостроенной станции. Входов-выходов там всего ничего,
обеспечить охрану – плевое дело.
–
Ловко, – хмыкнул Карташ. –
Еще один пинок под
жопу Зубу.
–
В смысле? – не понял Данил.
20.06
Станция метро «Левобережная» была почти готова к
сдаче – в отличие от трех других заложенных станций,
которым до завершения было еще ой как далеко.
«Левобережная» еще не была начинена всей
необходимой электрикой и электроникой, не был наведен
окончательный лоск – ну а куда спешить, скажите на
милость, когда метро пустят дай бог еще года через три!
«Левобережная», конечно, мало походила на дворец,
ее строители обошлись без мрамора, псевдоримских
колонн, мозаики или позолоты, без чего не обходилось,
скажем, строительство ленинградских и московских
станций в доперестроечный период. Но здесь, во всяком
случае, было тепло, светло и вполне уютно. Стол для
собравшихся авторитетов поставили вдоль пустующих
перронов, и места хватило всем с избытком. И еще очень
важным для сегодняшнего дня достоинством обладала
«Левобережная» – прекрасной акустикой...
20.09
–
В том смысле, –
объяснил Алексей, –
что
строительство метро финансировал-то Зуб, даже сам
проекты утверждал. Он мне рассказывал. А теперь, вишь
ты, на его территории заседают его закадычные враги.
–
Метро строилось на деньги Зубкова? – искренне
удивился Данил. И вдруг расхохотался. –
То-то я смотрю,
он так бесится!
–
А ты не знал?.. – хохотнул и Таксист.
Прекратил Черский смеяться так же неожиданно, как
и начал. И посмотрел на воскресших покойничков с таким

видом, будто они и в самом деле восстали из мертвых.
–
Тихо, – металлическим голосом проговорил Данил,
бледнея на глазах. –
Стоп. Еще раз. Строительство метро
финансировал Зуб. И он же утверждал проекты станций. А
сейчас там идет сход... Твою мать! Игорь, Митяй, ко мне,
живо!!!
И он метнулся к рации...
20.26
Не обошлось и без конфликтов. Владивостокские
воры вдруг припомнили, как в начале перестройки воры
казахские гнали через них вагоны с ворованными
рельсами – то ли в Индонезии, то ли на Каролинских
островах товар сей шел зело бойко и покупался за
сумасшедшие деньги, а казахи до сих пор за рельсы не
рассчитались.
А счетчик-то!.. Фрол взаимные предъявы погасил
быстро и пообещал разрулить ситуацию, но – позже. Сейчас
не до этого, люди, вернемся в мирное русло.
Например, поговорим на тему «Власть и мы». Есть тут
у меня кое-какие соображения на этот счет...
20.34
Весь личный состав Черского, выделенный на охрану
подступов к метро, был занят выявлением противника и его,
противника, устранением. Бойцы Фрола рассредоточились
под землей – мало ли кто из зубковских пойдет тоннелями.
Так что рассчитывать они могли только на себя. Данил со
своими ребятами, Игорем и Митяем, Карташ и Гриневский.
Все. Больше никого не было.

Глава 16
ЩИПЦЫ ДЛЯ ГНИЛОГО ЗУБА
24 сентября 200* года, 21.03.
Странное это зрелище – недостроенное метро.
Непривычное. Словно попал на подземный рудник или в
декорации голливудского блокбастера про постъядерный
мир.
Они
сбегали,
растянувшись
цепочкой,
по
неработающему эскалатору станции, которая в будущем
должна получить – если, конечно, в мэрии не передумают –
название «Новосибирская». Эскалатор, собственно, был на
станции единственным, две другие «дорожки» еще только
начали монтировать, и на их месте сейчас загадочно и даже
где-то зловеще проступали в полумраке металлические
полосы, валики и шестерни.
Разумеется, вдоль единственной «чудо-лестницы» не
были еще установлены вертикальные светильники, и мрак
разреживал лишь свет, падающий сверху, и свет,
просачивающийся снизу. Хорошо хоть, подземка в
Шантарске относился к метрополитенам неглубокого
залегания, происходи дело, скажем, в питерском метро –
как известно, самом глубоком в мире, где иные станции
уходят под землю аж до ста метров, – вот там середина
спуска пребывала бы в кромешном мраке, сквозь который
пришлось бы осторожно, медленно пробираться наощупь.
А тишина стояла такая, что грохот собственных шагов
оглушал.
У схода с эскалатора их поджидал один из тех, кто
был оставлен для охраны подземной части станции.
–
Нормально? – быстро, на ходу спросил его Данил.
–
Полный ништяк, – с показной вялостью расстягивая
слова, ответил худой и загорелый дочерна тип с заткнутым
за пояс «тэтэшником». Рубаха на нем была расстегнута до
пупа, открывая напоказ украшенную пятью синими

куполами грудь.
Миновав короткий участок между эскалатором и
началом платформы, они вышли на платформу.
Собственно, никакой платформы не было еще и в
помине. И вообще, подземная часть станции представляла
собой гораздо более странное зрелище, чем недоделанный
эскалатор. Вместо платформы имелась ровная площадка,
засыпанная щебнем, кое-где на ней были сооружены из
деревянных настилов дорожки и островки. Без всякой
геометрии и подобия порядка по площадке рассредоточены
были несколько курганов щебенки, штабеля шпал, холмы
болтов, шплинтов, кронштейнов, накладок, подкладок,
противоугонов и прочих полезных изделий из железа,
большое количество катушек с электрокабелями и
множество инструментов разного вида, в том числе
диковинного, и разного назначения, в том числе Карташу
непонятного напрочь. У боковой стены матово блестели
завезенные, но еще не уложенные рельсы. Посреди будущей
станции бросалась в глаза – из-за обилия красного цвета –
гора из одних только оградительных сигналов, а сложенные
рядом железные треноги – обязательное приложение к
сигналам – походили на некое мифологическое чудовище с
тысячью металлических когтей. Вдоль дальней стены
ровным гренадерским строем выстроились металлические
шкафчики для одежды, которые потом перекочуют в
подпдатформенные
помещения,
а
пока
работягам
приходится переодеваться в полевых условиях.
Весь этот метрополитеновский джаз освещали
гирлянды ламп, висящие по обеим боковым стенам, и
несколько мощных переносных прожекторов.
Кроме хлопца, что встретил их у эскалатора,
наличествовало еще трое охранников. «Так называемых
охранников», – тут же поправился Карташ, потому что
увидел на длинном дощатом ящике, вокруг которого сидела
эта троица (никто из них, кстати, и не думал отрывать
задницы от своих мест), брошенную колоду карт.
Эти друзья, выходит, до последнего момента
преспокойно резались в карты, лишь изредка давая себе

труд оглядеться по сторонам.
А еще Карташ мог дать голову на отсечение, что
коричневая жидкость в алюминиевых кружках не что иное,
как чифир. Для полноты картины не хватало разве бутылки
водки или забитых анашой косяков... Вояки, бля. Но тут уж
Данил ни при чем. Этот участок был полностью доверен
людям Фрола, которые в чем-то, может быть, и толковые
ребята, например, по части разборок и вразумляющих бесед
с прижимистыми барыгами, но словосочетание «воинская
дисциплина» им незнакомо напрочь. Если они уверены, что
никакая опасность ни им, ни их паханам не грозит, то
лишний раз и не почешутся...
Конечно, у них имелись основания вести себя столь
разгильдяйски. Мест, через которые можно проникнуть в
шантарское
метро,
насчитывающее
всего
четыре
непостроенные станции, раз-два и обчелся. И наверху все
блокировано самым надежнейшим образом, охраняется как
золотой запас. Так что их пост, получается, чисто
формальный, ну надо же кому-то находиться на пустой
подземной станции, ну просто чтобы быть, чтобы заполнить
пустоту. А главное, что не укладывалось в их понимание, –
как кто-то может посягнуть на столь авторитетных людей!
Менты и прочие силовики? Не смешите. Они ж тоже люди,
у них тоже есть дети. На авторитетов такого уровня могут
посметь замахнуться только равные рангом, каких в
Шантарске нет и не было, какие есть разве что в Москве. Но
если б прибыл кто из Москвы, об этом было бы известно.
Еще задолго до вылета из столицы этих голубей было бы
известно. И совсем не факт, что, вылетев из своей столицы,
они долетят до места.
Данил, вместо охранников увидев перед собой чистой
воды курортников, болезненно поморщился. В его голове,
конечно, возникла та же мысль, что и у Карташа: мимо
таких сторожей уже могли пройти. Просто просочиться
мимо, не вступая в боестол-кновение.
–
Здорово, Коля. Вы тут никак не шумели за
последний час? Музыку, например, не включали? – спросил
Данил, глядя на жилистого мужика с большими залысинами

и в пиджаке, наброшенном поверх футболки.
Карташ понял суть вопроса Черского: если тишина
была такой же, какая стоит сейчас, сторожа обязательно
услышали бы шум.
–
А тебе какое дело? – огрызнулся мужик в пиджаке.
Черский поиграл скулами, но сдержался. Обернулся к
своим людям.
–
Игорь, Митяй, разверните два прожектора на эти два
выхода из туннелей. Останьтесь там и держите выходы.
Таксист и Чика, задвиньте дальние прожектора за шпалы.
Карташ, оттащи этот прожектор за груду поддонов, на пол
положи.
Все понятно. Данил прятал прожектора от пуль.
Можно на девяносто девять процентов быть уверенным, что
люди Зубкова пойдут по туннелю в приборах ночного
виденья. Потому что, в отличие от Черского и Карташа, у
них было время как следует подготовиться к вылазке, а
догадаться, что «труба» неработающего метро залита
полной и беспросветной темнотищей, много ума не требует.
Таким образом, если начнется перестрелка и нападающие
погасят выстрелами прожекторы, преимущество будет на их
стороне – гирлянды из обыкновенных стоваттных лампочек
на боковых стенах станции много света не дадут.
Ну а два прожектора, которые Данил поручил Игорю и
Митяю, наоборот, должны осветить выходы из туннелей.
Оба выхода. Зубковцы могут пожаловать на станцию по
любой из линий. Когда роют туннели, сразу делают через
равные промежутки переходы с линии на линию, для
удобства туннельных работников – когда путейцам,
обходчикам и прочим эксплуатационникам понадобится
перейти из одного параллельного туннеля в другой, чтобы
не тащились по шпалам до станции, там разворачивались и
еще раз отматывали тот же километраж. Работать
туннельщикам приходится по ночам, время ограничено, и
негоже тратить его на пустые прогулки.
Таким образом, теоретически зуб-ковцы могут
нагрянуть и с обеих линий одновременно...
Оттаскивая свой прожектор за поддоны, Карташ

услышал голос Данила:
–
Давай, Метель, оставим выделывания до завтра.
Тогда и решим, кто из нас выше на стену ссыт. Сейчас сюда
могут нагрянуть ребятки, обвешанные оружием до ушей,
они не станут вникать в тонкости, положат всех без
выяснений личности и прикладывания пальцев на предмет
отпечатков. Меня, тебя, моих парней, твоих парней.
–
Откуда они там возьмутся? Подкоп, что ли,
сделают? – послышался смешок.
–
Обнаружился один неучтенный нигде лаз. И
противник про него знает.
–
А ты, типа, только щас пробил?
–
Представь себе, типа да. Еще вопросы?!
Карташ, управившись с прожектором и повернувшись
к Данилу, увидел, как мужик в пиджаке поднес к губам
алюминиевую кружку, залпом влил в себя остатки чифиря,
высоко задрав голову, утер губы рукавом. После чего
сказал:
–
Сдается мне, туфту ты гонишь, Черский. Набиваешь
цену, типа, гляди, какой я старательный... Никто тут не
проходил и не пройдет, мы любую крысу услыхали бы и без
твоих умных советов. Короче, вот что. Ты там с Фролом
можешь контачить сколько влезет, ваши дела, мне они по
фонарю. Мне на твои приказы, фраерок ментярный,
положить и сдвинуть. Я Леня-Метель, ясно? Я тебе не
баклан и не мужик, меня все люди знают. Если я кого здесь
и буду слушать, так только Фрола, ясно?
И мужик в пиджаке сплюнул на пол.
–
Ну, как знаешь, тебе жить, – только и сказал Данил.
Отошел шагов на двадцать от Лени с кликухой Метель
и его подчиненных, присел на хребтину какого-то
инструмента,
отдаленно
напоминающего
мотоцикл,
дождался, когда к нему подойдут Карташ, Таксист и
широкоплечий парень по имени Чика, из фроловских орлов.
–
Черт с ними, – Данил достал из кармана пачку
«Парламента», вытащил сигарету, протянул пачку
остальным. – Из них сторожа и вояки, как из говна снаряды.
Значит так, хлопцы. Будем считать, перевал перекрыли.

Через час, максимум через полтора прибудет подкрепление,
тогда вздохнем и вовсе спокойно.
Ну а в случае чего, до их подхода, думаю,
продержимся. Дай бог и вовсе не понадобится держаться. В
конце концов, тревога может оказаться ложной. Может, Зуб
понервировал нас ездой вокруг да около, получил от того
свое удовольствие и успокоился.
Данил прикурил последним.
–
Однако что-то я теперь стал совсем подозрительный.
Вот не дает мне покоя мысль: а нет ли и на следующем
перегоне еще чего-то неучтенного. Еще одного хода,
который, блин, ваще ни в одну карту не вошел, но который
известен Зубу... Знаешь что, старлей, – он взглянул на
Карташа, – прогуляйся-ка ты до следующей станции по
одной ветке и обратно по другой. Береженого бог бережет.
–
А если...
–
Беспокоишься насчет гавриков на соседней станции,
социально близких нашим чифирщикам? спросил Данил,
словно прочитав мысли Алексея. –
Уж конечно, эксцессы
нам ни к чему. Сейчас позвоню им, упрежу, договорюсь. А
если все же начнут залупаться, назовешь мою фамилию.
Кстати, прежде пошакаль на станции фонарь, должен же
где-то тут фонарь быть... Не спичками же дорогу освещать.
–
Может, стоит вообще сыграть общую тревогу и
эвакуировать людей! – предложил Чика.
–
Тогда мы сыграем не тревогу, а триумфальный марш
в честь Зубкова. Он даже если ничего больше делать не
будет, уже частично добьется своего. Свалить Фрола не
свалит, но подгадит знатно, трон пошатнет. Не, тревогу мы
сыграем только когда поймем, что амба, кердык без
вариантов.
–
Пошел, – сказал Алексей, давя ногой окурок.
Пройдя станцию до половины и оглянувшись, Карташ
увидел, как Данил накручивает рукоять полевого телефона.
Мобилы здесь не брали по вполне понятным
причинам – пласты земли препятствовали, и еще далеко за
горами то время, когда в шантарском метро операторы
сотовой связи установят свое оборудование. Имелся в

наличии, стоял на стуле около эскалатора, телефончик
привычного вида, подключенный к метростроевскому
коммутатору. На коммутаторе, понятное дело, сейчас сидел
человек Черского, однако очень неоперативным был этот
вид связи, вдобавок провода брошены поверху, и любая
ерундовая случайность может прервать связь в любое
время. Поэтому в метро дополнительно протянули от
станции к станции простую и надежную полевую связь.
Фонарь Карташ отыскал действительно без труда.
Большой, аккумуляторный, с ручкой и с переключением на
красный фильтр. Фонарь был заряжен под завязку, светил
мощно и ровно. Во всяком случае, уж на одну-то прогулку
должно хватить.
Конус желтоватого света шарил по бетонным стенам,
куда уже были вбиты полукруглые скобы под кабели, но
сами кабели еще не протянули. Свет фонаря позволял
видеть, куда ставишь ногу, что было вовсе не лишним:
шпалы в туннеле еще не уложены, поэтому Карташу ничто
не мешало, оступившись, загреметь в водоотводный желоб
глубиной в полметра, по краю которого он шел.
В туннеле висело парниковое влажное тепло. Очень
скоро одежда стала прилипать к потеющему телу –
подобные ощущения Карташ к числу приятных никогда не
относил. Пахло плесенью и пылью.
Алексей отшагал метров пятьдесят от станции, уже
оставил позади площадку, явно приготовленную под
будущий стрелочный перевод, когда увидел узкую
железную лестницу, поднимающуюся к двери в стене.
Здрасьте. И что это у нас такое? Ну, что бы ни было, а
проверить надо. И очень не хочется верить, что это какой-
нибудь еще какой-нибудь неотмеченный выход на
поверхность. «Если за дверью вентшахта, то это ерунда, она
узкая, человеку не пролезть, ну разве что старина Зубков
нанял на работу ниндзя, которые в любую дыру
протиснутся, – думал Карташ, поднимаясь по ступеням. –
Да и вообще, откуда взяться лишнему ходу к поверхности –
чтобы пробурить мало-мальски узкую шахту на такую
глубину, необходимо уйма затрат, времени, сил...» Он

открутил проволоку, которую использовали вместо замка, и
открыл дверь.
Луч, пущенный внутрь, высветил десятка два
очкообразных углублений в полу с одной стороны, а с
другой стороны примерно десять душевых кабинок. Е-мое,
совмещенный санузел коллективного пользования. Ах да,
метро же у нас не просто транспорт, но также и
бомбоубежище на случай ядерной атаки. А в убежище
должны быть предусмотрены удобства. Но никакого выхода
на поверхность отсюда нет – Карташ все-таки обежал лучом
помещение сверху донизу. Точно нет.
Алексей вернулся на лестницу, прикручивать
проволоку на место не стал...
Блядь!
Со стороны станции, которую он недавно покинул,
донесся взрыв, потом еще один, потом послышались
хлопки.
Карташ буквально слетел по лестнице, бросился
обратно. Он несся по узкой тропе между желобом и
началом изгиба бетонного тюнинга, как называют кольца,
из которых сложен туннель. Фонарь следовал дергатне
отведенной в сторону руки, и конус света прыгал вверх-
вниз. Все-таки он оступился, зацепился за какую-то
железную хренотень, брошенную в туннеле неаккуратными
работягами, и загремел-таки в желоб, больно ударившись
коленом о бетонный выступ, оцарапал кисть и выронил
фонарь. Хорошо хоть фонарь был явно сработан по
советским техническим образцам – неизвестно, как там
насчет всех прочих качеств типа удобства ношения,
долговечности, не говоря уж про дизайн, но прочность в его
конструкцию была заложена немалая. Поэтому, хоть стекло
и треснуло, но лампа не погасла.
Фонарь Карташ выключил и поставил на бетон, когда
достиг выхода из туннеля. Разрывы и выстрелы как
начались, так и не прекращались, разве что звучали с разной
интенсивностью. На станции, не оставалось никаких
сомнений, завязался бой. И бой серьезный.
Скинув с плеча АКС-74 и выдвинув откидной

приклад, Алексей осторожно, по стеночке подобрался к
краю туннеля. После падения колено нещадно ныло и
постреливало, плевать, лишь бы в нужный момент не
подвело...
Кто и откуда шмаляет, по первости разобраться не
было никакой возможности.
Вот полыхнула оранжевым цветком вспышка за
накрененной путейской тележкой, вон еще одна возле
сложенных горой частей стрелочного перевода, еще, и
еще... и где тут свои, где чужие?!
Дьявол, пули принялись выбивать крошку из стены
совсем рядом от Карташа, звякнуло потревоженное пулей
железо, Алексей инстинктивно рухнул на бетон без всякого
дешевого геройства, распластался на полу. По нему лупили
или как? А вот откуда лупили, он засек.
Ага, это точно не наш. Наши на лоб приборы ночного
виденья не сдвигают – за неимением оных. Человек в
черном, похожем на гидрокостюм прикиде полз по щебню,
лавируя между метростроевским барахлом. Вот он обогнул
груду фарфоровых изоляторов для контактного рельса,
отодвинул рукой в сторону полушпалок... А, ну ясно, куда
ты намылился, соколик. Хочешь погасить еще один
прожектор...
Все же как прав оказался Черский, упрятав
прожектора от пуль! Правда, один уже не горел, зато четыре
лупили светом со всей дури, это весьма кстати, поскольку
большинство лампочек, что висели на боковых стенах, были
уже перекопаны пулями. Ну а те два прожектора, что
светили на выходы из туннелей, разумеется, были разбиты в
первые же секунды боя.
Отсюда снять этого лазутчика будет затруднительно.
Скорее всего, промахнусь, выдам себя. Нет, надо
подобраться ближе...
Под сводами станции громыхнуло, гранатный взрыв
скинул верхний слой деревянных досок с отверстиями, не
иначе – рельсовых накладок, разметал щебень, поднял
облако черной пыли. И последовал жуткий, бьющий по
нервам крик боли.

Если учесть, что гранат в арсенале их отряда не
было... Скверно, ох как скверно...
Где-то возле дальнего, правого от Карташа выхода из
туннеля вспыхнула ожесточенная перестрелка, садили не
меньше чем из пяти стволов одновременно.
Ага, увязли, гады, на станции «Новосибирская», не
проскочили дальше сквознячком.
Пользуясь тем, что замеченный им противник лежит,
уткнувши лицо в щебень, Карташ взмыл с бетона и рванул
вперед. Перемахнул через внушительных размеров дрель
для сверления рельсов, через положенный на бок
портальный кран...
Тот, в черном, поднял голову и увидел Карташа.
Споро перевернулся на спину, поднял автомат.
Алексей одним махом запрыгнул на груду шпал,
проехал на животе по верхнему штабелю, скользкому от
пропитки, успел вдохнуть чарующий аромат креозота,
выехал за шпальный край и вдавил спуск. Противник
Карташа к подобному маневру оказался не готов, не успел,
вишь ты, переместить ствол, и очередь из АКСа прошила
его от головы до паха.
Твою мать! Алексей разглядел, что на этом зубковце –
да уж надо думать, и на остальных тоже – надет броник.
Придется метить в голову или, в крайнем случае, для начала
по ногам.
Карташ, не спеша покидать штабель, сперва
огляделся. И правильно сделал.
От прямоугольной туши компрессора отделилась
невысокая худая фигура. Человек, который находился
сейчас спиной к Карташу, снял с пояса округлый предмет,
знакомым движением выдернул чеку... Неважно, куда и в
кого он задумал метать.
Это был чужой – значит, метать станет в нашего.
Какие-то мгновения...
Карташ поднялся на сложенных штабелями шпалах во
весь рост и принялся поливать из автомата, как из шланга.
Пес его знает, попал ли в голову, вряд ли, но тут было
достаточно просто попасть, удары летящего с сумасшедшей

скоростью свинца по бронику пусть и не смертельны, но
чувствительны, словно по корпусу засаживают ломом.
Человек возле компрессора споткнулся, выронил гранату,
рухнул на колени... И тут граната рванула. Взрывом его
подкинуло и влепило спиной – в полете он раскидал руки-
ноги – в беспорядочно наваленные друга на друга
пластиковые короба, что надеваются на контактный рельс.
Этими коробами его и завалило.
–
С-сука, – выдохнул Карташ.
Очередь простучала откуда-то сбоку, и сильный
толчок в плечо сбросил Алексея вниз.
Левая рука онемела враз. Одно хорошо, что левая, а не
правая. Карташ прижался к шпалам, ожидая, что зашуршит
щебень под торопливым бегом и надо будет выкатываться
навстречу, садя из АКС, или под нос упадет граната и тут
уж придется рвать когти изо всех сил, молясь на бегу....Но
ничего этого не произошло. Или подстреливший его хрен
решил, что враг мертв, или отвлекли иные важные дела.
Карташ отложил автомат, готовый, впрочем, в любой
момент снова его схватить. Здоровой рукой выдернул из
петель брючный ремень. Пуля прошила руку сантиметров
на десять выше локтевого сгиба, ткань вокруг проделанной
пулей дыры уже пропиталась кровью. Карташ обмотал
ремнем руку выше входного отверстия, затянул петлю изо
всех сил. Кровь он, может, и остановил, но одна рука не
действует.
Подхватив со щебня здоровой рукой автомат,
выглянул из-за шпал, увидел фигуру, перебегающую с
места на место... и, к своему облегчению, узнал Данила.
Коротко свистнул. Данил замер, присев, обернулся на
свист. Даже с расстояния в двадцать шагов было заметно,
как напружинены его ноги, готовые в любой момент
выбросить тело с линии огня.
Черский
признал
Карташа,
кивнул,
показал
указательным пальцем направление, после чего отогнул два
пальца, сжав остальные в кулак. И изобразил рукой
вкручивание. Ясно. Двое засели за тем огромным холмом из
болтов. Карташ кивнул: понял вас. Тогда Данил ткнул себя

в грудь большим пальцем и изобразил ладонью обводящее
движение справа. Показал на Карташа, показал обводящее
движение слева. Ага: я захожу справа, ты слева. Черский
махнул рукой. Вперед.
Они двинулись параллельными курсами, держа друг
друга в поле зрения. Тухло воняло пороховой гарью,
поднятая взрывами пыль оседала медленно, подолгу зависая
в напрочь лишенном ветра воздухе. Ага, вот и тот курган из
болтов...
Человек возник перед Карташем из ниоткуда. Не
было – и вот он, выскользнул из-за уложенных штабелями
рельсовых коротышей. Но, похоже, и человек не искал
Карташа, а тоже, что называется, напоролся. Впрочем, это
обстоятельство никак не меняло смысла противостояния,
смысл оставался прежним – кто быстрее выстрелит.
(«Где-то я видел эту рожу, – даже успела проскочить
мысль на периферии сознания. – В Нижнекарске, что ли...»)
Выстрелили одновременно. Две автоматные очереди
слились в одну.
Карташ ощутил тычок в бок, что-то мощно садануло в
ногу, нога подогнулась, и Алексей упал. «Ну вот и
звиздец», – пронеслось в голове.
Все же Карташ перевернулся с бока на спину,
высвободил из-под себя АКС – может, все же успеет
вдавить спуск, когда увидит над собой противника и
автоматное дуло... И не увидел ни того, ни другого.
Приподнявшись, Алексей обнаружил, что его
противник лежит поблизости с разбросанными в стороны
руками, с пробитым черепом, из которого толчками
выплескивается на щебень кровь. «Это не я, – понял
Карташ. – Я не успевал. Это Данил».
Алексей попробовал подняться на ноги. Не
получилось. Раненая нога не держала.
–
Л-ладно, –
прошептал Карташ, вставил новый
«магазин» и пополз.
Данила там, где он последний раз находился, видно не
было, стало быть, проследовал прежним курсом, и теперь
ему придется брать на себя двоих. Но и Алексей не

собирался лежать в ауте, эдакой выброшенной на берег
рыбой, закатывать глаза и стонать – «Санитара!» Пока еще
есть силенки двигаться, он будет двигаться.
А потом он увидел Таксиста.
Гриневский несся, умудряясь замысловато петлять и
не сбавлять при этом скорости, к человеку, который
отступал в сторону туннеля и отстреливался. По фигуре и
пластике Карташ издали признал в том человеке Зубкова.
Выходит, олигарх тоже полез в метро. За каким лядом,
спрашивается?!
Ему-то
самому-зачем?
Неужели
окончательно крыша съехала? Или приспичило непременно
самолично, и никак иначе, прикончить Фрола?
А на Гриневском был бронежилет, трофейный, ясное
дело, но вот оружия в его руках Карташ не разглядел...
Й-о-о! Запредельной остроты боль пронзила раненую
ногу, заставила выгнуться дугой позвоночник, разорвалась в
глазах, на миг ослепив.
Когда спустя секунду-другую отпустило и Карташ
пришел в себя, снова смог смотреть в ту сторону, где был
Гриневский, то он увидел, как Таксист, сократив расстояние
между собой и Зубковым метров до пяти-семи, с размаху
бросает в спину олигарху короткий обрезок рельса, тут же
падает на щебень и перекатывается под защиту каких-то
труб и швеллеров. Зубков сумел вовремя обернуться, сумел
среагировать, отпрыгнуть – ну, боксер все же! не сумел
разве что удержаться на ногах. Алюминиевый королек
повалился на деревянный настил, выпустив из рук автомат.
В этот момент Таксист вскинул себя с пола и бросился к
Зубкову.
Алексей пополз. С такой дистанции, да еще с одной
действующей рукой, в которой автомат, он ничем
Гриневскому помочь не мог. Надо подобраться поближе.
На несколько секунд Карташ выпустил из виду тот
участок, а когда снова взглянул, то увидел Гриневского и
Зубкова, которые вцепились друг в друга и катались по
деревянному настилу. С настила они, впрочем, почти сразу
же скатились на щебень.
Нечего было даже и пытаться выстрелить, стрелять

можно будет только подобравшись вплотную, поэтому
Карташ полз и полз вперед, не обращая внимания на то, что
одна нога онемела, что раненая рука почти не слушается,
что ноет задетый пулей бок, а позади него остается на
щебне темный от крови след. Карташ надеялся успеть.
И не успел.
Он видел, как все случилось. Когда спарка Зубков –
Гриневский оказалась поблизости от куска рельса, которым
Таксист сбил олигарха с ног, Гриня отпустил Зубкова,
схватил рельсину... А рука Зуба метнулась к поясу. И
первый удар рельсовым обрубком совпал с первым
выстрелом.
Зрелище было жуткое. Таксист как заведенный
опускал и опускал на голову Зубкова кусок рельса длиной
сантиметров тридцать, превращая голову в кровавое
месиво, а Зубков, уже ничего не видя перед собой, жал
курок пистолета, и пули летели куца попало – в
Гриневского, мимо, в бронежилет, в руку, в голову.
Зубков жал курок до пустых щелчков.
Вместе с одним из своих ударов Гриневский
повалился на Зубкова, и больше уже не поднимался.
Но Карташ упорно полз в ту сторону – теперь уже для
того, чтобы помочь Таксисту, если тот еще жив. Алексей и
не заметил, как потерял сознание...
–
Да живее там, в бога душу мать! – услышал он,
очнувшись. Это был голос Данила Черского. –
Не хрен
искать носилки, вон, видишь кусок брезента, тащи сюда!
–
Данил Петрович, – раздался незнакомый голос, –
может, все-таки эвакуировать это собрание от греха
подальше?
«Наверное, подоспела подмога, о которой Черский
упоминал», – вяло подумал Карташ.
–
Теперь тем более не надо, – сказал Данил. –
Нехай
заседают. Все, больше диверсантов не будет. А я, как ты
знаешь, ошибаюсь редко.
–
Почему этот парень не стрелял? – услышал Карташ
голос Чики. –
Я видел... Он успевал поднять автомат Зуба,
но даже не попытался... Он бы остался жив.

–
Потому что ему надо было свернуть шею врагу
своими руками. Почувствовать, как из врага уходит жизнь,
такая же, как и та, которую Зубков отнял у его жены, –
ответил Данил. Что ж, пожалуй, Карташ мог бы сказать то
же самое.
–
А ты знаешь, вероятно, для него это и к лучшему, –
после долгой паузы, сказал Черский. –
Иначе казнил бы
себя всю оставшуюся жизнь, что жена погибла из-за него.
Карташ хотел возразить, но у него не было сил. Не
было у него сил даже на то, чтобы приподнять веки. Силы
покидали его стремительно, испарялись, как воды в
пустыне. В той пустыне, что они совсем недавно пересекали
с Машей и Гриневским...
ЭПИЛОГ
30 сентября 200* года, 13.38.
Он открыл глаза. И увидел над собой белый потолок, а
на нем – вытянутый в узкий параллелепипед контур окна.
Карташ повернул голову. Ага, вот оно, окно.
Занавески раздвинуты, на подоконнике цветочки в горшках,
кем-то забытая ручка. За окном же, на фоне по-осеннему
высокого, холодно-голубого неба покачивались под ветром
деревья, уже наполовину желтые. Какая-то птица качалась
вместе с веткой, вцепившись в нее всеми когтями.
Алексей обнаружил, что лежит в кровати, никоим
образом не походящей на больничную койку. Слишком
широкая, не на скрипучих пружинах, нет заметно
обшарпанных железных спинок с круглыми навершьями. Да
и постельное белье пахло не по-больничному – есть у
больничных простыней и наволочек свой особый запах, – а
скорее по-домашнему. Раздалось короткое: «Ой!», – сзади, в
изголовье.
–
Очнулись? – колокольчиком прозвучал девичий
голосок. – Тогда я сейчас. Только не вставайте.
Мимолетное виденье пропорхнуло мимо Карташа,

выскользнуло за дверь, даже не дав себя толком разглядеть.
Кажется, что-то весьма юное и вполне симпатичное. А
каким еще должно быть мимолетное виденье? Не толстой
же бабищей с красными глазами... «Что-то вы, господин
обер-лейтенант ВВ, расшутились внутри себя, не зная
обстановки снаружи, –
заработала, ожила в Карташе
мыслительная деятельность. –
Стоило только образоваться
чему-то воздушному, эфемерному в аромате тонких
духов...» Карташ закрыл глаза. И перед ним, сквозь
млечный туман полудремы сразу же поплыли, как лодка по
волнам, воспоминания: Парма, Егор Дорофеев, «археолог»
Гена и Топтунов, тайга, болотный старец-раскольник,
прииск, потом Туркмения, верблюды, горное озеро с
купающимися наложницами шаха, Каспий, площадь Огуз-
хана, Ниязов на трибуне, ночной дворец хякима и, наконец,
весь кошмар последних дней. А потом кино запустили по
новой. И еще раз. И опять.
–
Говорят, живой? – прервал эту карусель знакомый
голос, вытряхнул Карташа из полудремы.
Алексей приподнялся на простынях, прислонился
спиной к подушке.
–
Здорово, ковбой, –
сказал Данил, придвигая к
кровати стул. – Опять, значит, выпутался?
–
Тебе виднее, – сказал Карташ. – Где это я?
–
Мой загородный дом. Я подумал, что тут будет
лучше, чем в больнице. Мне будет лучше, я имею в виду.
Приглядывать проще. Отсюда ты точно не убежишь, так что
и не пытайся.
–
Данил Петрович, – Карташ снова услышал девичий
голосок.
–
Ах да! Что,
больной, есть
какие-нибудь
сиюминутные пожелания? Может, «утку» изволите?
–
Закурить хочу.
–
Ну-у, я смотрю, ты совсем ожил, раз травиться
потянуло. Тогда мы девушку отпустим, откроем окно, я и
сам, пожалуй, подымлю за компанию...
Конечно, от первой сигареты голова у Карташа
закружилась, что твоя «Ромашка» в парке аттракционов. И

уже после второй затяжки пришлось сигарету загасить.
–
Не помрешь, – усмехнулся Черский. –
Лепилы, что
тебя лечили и осматривали, в один голос уверяют: жить
будешь, даже ничего оттяпывать тебе не пришлось. Да и
вообще, это я уже от себя добавлю, свой смертью не
помрешь, если собираешься и дальше жить так же бурно.
Ну, к «дальше» мы еще перейдем, а пока вернемся к делам
насущным. С Петром Гриневским... ты же видел, как это
было?
Карташ кивнул.
–
Его похоронили на Западном кладбище, положили
рядом с женой.
–
Маша?..
–
С Машей все замечательно, она здесь, в этом доме,
увидишься с ней чуть позже.
–
Зубкова тоже похоронили?
–
Ну. В Нижнекарске. С оркестрами, речами и
ружейными залпами. Он, будет тебе известно, погиб при
обвале в метро, когда инспектировал вместе со своими
соратниками ход ведения строительных работ.
–
Красивая смерть, – сказал Карташ, закуривая во
второй раз. –
А главное, серьезного следственного
разбирательства не будет. Многих пришлось задабривать
для выдачи такого заключения?
–
А ты как думал! Фрол, между прочим, крайне
недоволен таким исходом. Он бы предпочел, чтоб Зубков
остался жив и загнан обратно в Нижнекарск, в свою
алюминиевую клетку... Теперь пойдет свара за комбинат.
Впрочем, там есть одна толковая тетка...
–
Знаю, видел, – сказал Карташ.
–
Фрол думает ее поставить на Зубковское место. Хотя
это будет непросто.
–
А что съезд народных авторитетов? – вспомнил
Карташ.
–
Нормально все.
Данил рассказал, что в тот день авторитеты спокойно
дозаседали, даже не подозревая о том, что через станцию от
них идет самый настоящий бой. Потом кто-то из гостей

этого съезда что-то пронюхал, но Фрол спокойно задвинул
все расспросы, заявив, что, как всегда, кто-то распускает
слухи, никогда, мол, без этого не обходится. Ну, а
доказательств, что это не слухи, а быль, ни у кого,
разумеется, не было. И быть не могло. В метро делегаты
уже больше не собирались, впрочем, так и планировалось
изначально – каждую встречу проводить на новом месте.
Перерешал ли сходняк все намеченные вопросы, кто, с кем
и о чем договорился или, наоборот, разругался навсегда, –
про это Черский знать не мог, да и не желал знать, чтобы
спалось спокойнее. Вот культурная программа – та удалась
как нельзя лучше, все гости отдохнули на заимках, охотах,
рыбалках, в банях так, что ничего уж, наверное, им не
захочется, кроме работы вплоть до следующего схода.
Правда, и деньжищ эти увеселения стоили таких, что даже
сумму называть страшно. Но стоило тратить, стоило.
Приняв сходняк по высшему разряду, Фрол очень высоко
себя поднял, а сие открывает перспективы. И не только для
одного Фрола, между прочим, но и вообще для Шантарска.
Был, правда, один инцидент... Ну, начинать следует
все же от печки.
Итак, генерал Глаголев заранее знал о сходняке.
Откуда-то, одному ему ведомыми путями, он прознал и о
том, кто именно из авторитетов съедется в Шантарск. А
среди прочих прибыть в Шантарск должен был и некий...
ну, назовем его Али. Этот Али постоянно обитает в одной
очень южной, очень виноградной и очень непростой для нас
республике, ныне независимой, а раньше, разумеется,
советской социалистической. Али занимается помаленьку
всеми криминальными делами, но предпочтение отдает
торговле оружием. Любит он, понимаете ли, торговать
оружием. И, надо признаться, в этом деле он ас, у него
отлажены-налажены такие связи, такие каналы проложены,
такие сделки за его плечами, что любая спецслужба любой
страны отдала бы за возможность переговорить с Али тет-а -
тет многое, очень многое, вплоть до принесения в жертву
собственных не самых последних агентов. Но поди
доберись до этого Али, когда он не покидает территорию

своей удаленной от цивилизации страны, а у себя дома его
никак не достанешь.
И вот Глаголеву выпадает такой шанс. Али сам идет к
нему в руки. Между прочим, нетрудно догадаться, что
главные поставщики оружия для Али проживают не где-
нибудь, а в России, и проживают они не в панельных
хрущовках, а преимущественно за кремлевскими стенами
или же на генеральских дачах по Рублевскому шоссе, и
торгуют не пистолетами «ТТ» из-под полы, а сразу, не
мелочась, комплектами, вагонами, комплексами. Поэтому
не приходится удивляться, что Глаголев готов был на
многое, только бы добраться до Али.
И вдруг Глаголев узнает, что сходняк под угрозой
срыва, потому что некий Андрей Валерьевич Зубков
вознамерился свести старые счеты с Фролом, для чего готов
устроить в городе заварушку а-ля девятьсот пятый год.
Генерала такое развитие событий никак не устраивало, Али
ведь тогда просто-напросто не приедет. И тут
подворачиваются платина и живое приложение к ней в виде
трех авантюристов-любителей. Достаточно отдать Зубкову
первое вкупе со вторым и подкинуть олигарху мыслишку,
как разыграть комбинацию с предъявой Фролу на сходняке.
Таким образом, Зубков из желающих сорвать толковище
переходит в категорию тех, кто с нетерпением ждет дня
открытия сходняка.
Кто подкидывал столь дельные мыслишки от
Глаголева олигарху Зубкову, и не только подкидывал, надо
полагать, а и продавливал их, да и вообще кто столь
обстоятельно, проявляя глубокое знание предмета,
информировал генерала обо всех делах внутри империи
Зубкова?
–
Как думаешь, сказал бы я тебе, если б даже и знал? –
спросил по этому поводу Черский. –
Нуактомужеяине
знаю...
«Ясное дело, кто-то из ближнего круга, – подумал
Карташ. – А весь ближний круг я наблюдал тогда за столом.
Может, Пловчиха – человек Глаголева, а может, Уксус. Или
та старая грымза. А нужно ли ломать голову?..»

–
Значит, генерал принес нас в жертву во имя
интересов России? – спросил Карташ. Данил поморщился.
–
Как я уже говорил, вы сами себя принесли в жертву,
вас никто не неволил ввязаться в эту историю. Глагол лишь
воспользовался ситуацией, обернул ее в свою пользу.
–
И польза была? Добрался он до Али?
Черский, усмехнувшись, достал из внутреннего
кармана пиджака свернутую трубкой газету.
–
«Вечерний Шантарск». Открытый источник. Вот,
почитай, небольшая такая заметочка на первой полосе, как
раз под темной и неразборчивой фотографией.
Ага, эта.
–
Разбился...
частный
самолет...
в
двухстах
пятидесяти километрах от Шантарска... принадлежащий
гражданину Турции... имя...
–
Имя по паспорту, а паспорт фальшивый, равно как и
гражданство, – сказал Данил. –
Не обращай внимания на
ерунду. Короче, это наш Али и есть. Для Фрола плохо,
конечно, что гость не вернулся из Шантарска домой живым
и здоровым, но к нему, к Фролу, какие могут быть
претензии? Даже «черный губернатор» не властен над
воздушными стихиями и пилотами из сопредельных
государств.
–
Ты хочешь сказать, что Али вовсе не разбился в
отличие, скажем, от своей свиты?.. –
Карташ отдал газету
Данилу. –
М-да. Глупо задавать вопрос, как удался такой
фокус генералу. Наверняка, он проделывал финты и
почище, всяких разных исполнителей у него хватает. Хотя,
может быть, за неимением возможности захватить Али,
Глаголев решил, что мертвая синица лучше журавля,
который безвозвратно улетает в далекую виноградную
страну. И без лишних хитростей приземлил ракетой «земля-
воздух» плохого торговца хорошим оружием.
–
Версия гладкая, – кивнул Черский. –
Однако есть
сомнения. Если б ты не валялся в древесном состоянии все
это время, а следил бы за новостями, то во вчерашних
выпусках на центральных каналах прошел репортаж об
успешной операции спецслужб. А спецслужбы эти – заметь,

не называются, какие именно – задержали одного генерала,
подозреваемого в том, что он долгое время продавал
оружие чеченским сепаратистам. Обстоятельства дела и
имена фигурантов, разумеется, не раскрываются, но
задержанный уже начал давать показания. Совпадение?
–
Почему бы и нет... Слушай, Данил Петрович, а ты
мне, часом, не рассказываешь лишнего?
–
Я? Лишнего? – удивленно вскинул брови Черский.
–
Али какой-то, спецоперации, комбинации генерала
Глаголева, торговля оружием – зачем мне это знать! Что
мне до Али! И о генерале я вроде уж забывать стал... Все
это смахивает на подводы к вербовке, а?
–
Только человеку расскажешь на миллиграмм больше
нужного, и уже в вербовщики записывают. Ну народ!..
Кстати, раз уж речь зашла. Интересно было бы узнать, как
сам-то ты видишь свою дальнейшую жизнь? Чем
собираешься заниматься, например? Денег у тебя нет,
обратно на службу тебя, может, и возьмут, но, думаю, сам
возвращаться не захочешь. К тому же, тебя пока никто
отсюда не отпускал на все четыре стороны, позволю себе
заметить. Ты пока лишь выкупил себе жизнь, но никак не
свободу.
–
Ай-яй-яй, – покачал головой Карташ, – ну чистая
классика вербовки. Немножко задушевности, немножко
угроз, еще понемногу всякой всячины, и, наконец,
последует предложение, от которого трудно будет
отказаться.
–
Если и последует, то не сегодня, мон шер, – сказал
Данил, поднимаясь. –
Мне пора. Есть, знаете ли, кое-какие
дела и помимо вас, господин Карташ.
Он подошел к двери.
–
По поводу здешнего распорядка и быта у тебя будет
с кем проконсультироваться. Вот, например, один
консультант уж точно заждался конца нашей беседы.
Данил распахнул дверь.
–
Прошу пожаловать, панночка.
В палату вошла Маша.

СОДЕРЖАНИЕ
Тайга и зона........................................................................................ 5
Ашхабадский вор........................................................................... 257
Сходняк........................................................................................... 568

Официальный сайт А. Бушкова
www.shantarsk.ru
Литературно-художественное издание
Бушков Александр
ПЛАТИНА
Роман
Ответственный за выпуск Д. Хвостова
Художественный редактор А. Гладышев
Технический редактор Н. Ремизова
Компьютерная верстка О. Тарвид
Корректор А. Гундаев
Подписано в печать 10.10.07.
Формат 60х901/16. Бумага офсетная. Гарнитура «Ньютон».
Печать офсетная. Усл. печ. л . 44,0+1,0 прикл.
Тираж 7000 экз.
Изд. No 07-8550. Заказ No 18517 (K—Sm).
ЗАО «ОЛМА Медиа Групп»
105062, Москва, ул. Макаренко, д. 3, стр. 1
www.olmamedia.ru
ОАО «Смоленский полиграфический комбинат».
214020, г. Смоленск, ул. Смольянинова, 1.