История античных религий. Том 1-3 - Зелинский Φ.Ф.

Фаддей Францевич Зелинский. Краткая биографическая справка. Т.Г. Сидаш

Глава V. ОСВЯЩЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ОБЩЕЖИТИЯ

Глава VIII. СЕКУЛЯРИЗАЦИЯ И САКРАЛИЗАЦИЯ

Author: Зелинский Φ.Ф.

Tags: современные духовные течения религиоведение религия история античная литература

ISBN: 978-5-9906155-9-5

Year: 2014

Similar

История античных религий. Том 5. Книга 2

История античных религий. Том 5. Книга 1

Эллинская религия

Религия Древнего Рима, с приложением, посвященным религии этрусков

Text

w
iLii—^" л
II
Ш ^
.,
IrQÜADRIviu^l
1 издательский проект!
J

Φ. Φ. Зелинский
ИСТОРИЯ
АНТИЧНЫХ
РЕЛИГИЙ
Том I—III

УДК 291.11
ББК 86
3-495
Редакторы С. Д. Сапожникова, Т. Г. Сидаш
3-495 Зелинский Φ. Ф, История античных религий. Том 1-3. —
СПб.: Издательский проект «Квадривиум»; Алетейя,
2014. - 864 с.
ISBN 978-5-9906155-9-5
Настоящее издание обнимает собой первые три тома
монументального труда великого русского филолога Φ. Ф. Зелинского
«История античных религий», в котором он завершил свой
блестящий творческий путь. Если два первых тома были известны
русскому читателю по изданиям начала XX века и переизданиям
в постсоветский период, то третий том впервые переведен нами
с польского языка, на котором были написаны и все остальные
тома, создававшиеся ученым в 20-40-х годах XX века в Польше и
Германии. Для широкого круга читателей, интересующихся
историей религий.
Издание осуществлено при финансовой поддержке
издательства «Алетейя».
© Бей И. Г., третий том,
пер. с польского, 2014
© Сидаш Т. Г., вступительная
статья, 2014
© Болгова Ε. Α., обложка,
ISBN 978-5-9906155-9-5 иллюстрации, 2014

Фаддей Францевич Зелинский.
Краткая биографическая справка
Поскольку мое изложение в основном опирается на
Автобиографию Φ. Ф. Зелинского1, то позволю себе использовать
предложенное самим великим филологом деление его жизни
на периоды.
Фаддей (Тадеуш) Францевич Зелинский (Зелиньски) был
вторым ребенком в семье польских дворян (по материнской
линии весьма сановитых). Он родился 2 (14) сентября 1859 года
в с. Скрипчинцы Каневского уезда Киевской губернии (сейчас
Корсунь-Шевченковский район Черкасской области
Украины). Был назван в честь главного героя известной поэмы
Мицкевича «Пан Тадеуш» и крещен в католицизме. Лишился
матери в возрасте четырех лет и с этого момента жил вместе с отцом
в Санкт-Петербурге: сначала на углу Большой Подьяческой
и Екатерининского канала, затем на углу Стремянной улицы
и Поварского переулка.
Немецкий период. С 1869 года он ученик и пансионер Ан-
неншуле — немецкой школы, располагавшейся на Кирочной, 8
(его патриотически настроенный отец стремился, насколько
можно понять, максимально отдалить своего наследника от
русских сверстников — как из сознания своей
польско-католической инаковости, так и поскольку полагал, что его отпрыску
придется довольно тяжело в русской гимназии после польского
1 Зелинский Ф. Ф. Автобиография / Пер. с нем. А. И. Рубана // Древний мир и
мы: Классическое наследие в Европе и России: Альманах. Вып. 4. СПб., 2012.
С. 46-172.

6
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
восстания 1863 года)2. В 1872 г. Зелинский осиротел полностью,
оказавшись на попечении дяди — инженера-путейца, который
порвал со своим воспитанником, когда уверился, что тот
собирается продолжить классическое образование, а не получить
реальное. Уже в старших классах гимназии Зелинский
начинает зарабатывать уроками.
По успешном окончании гимназического курса Зелинский
получает возможность продолжить на казенный счет
образование в Русской Филологической Семинарии при Лейпциг-
ском Университете3. Здесь в 1876-1879 гг. Зелинский прожил
важнейший, образующий период своей жизни, обретя все те
блага, которые дает полноценно пережитое студенчество.
Диплом Фаддея Францевича «Последний год пунической войны»
вышел в виде отдельной книги и получил похвальный отзыв
Моммзена. Осенью 1879 года Зелинский получает
государственную субсидию для продолжения образования, совершив
трехлетнюю образовательную поездку: он движется из
Мюнхена в Вену — Верону — Венецию — Флоренцию — Рим — Неа-
2 Национальный вопрос был весьма болезненным для Зелинского: русским он
себя определенно не считал, во многих коллегах подозревал неприязнь к себе
на национальной почве (возможно, вполне справедливо); считал, что в России
является гражданином второго сорта (сознавая при этом, что на государство
ему роптать не за что) — одним словом, был носителем типического
«польского комплекса», т. е. переживал свою «польскость» как силу, по его весьма
точному выражению, центростремительную. С другой стороны, Зелинский не
овладел польским языком в совершенстве до конца своих дней: будучи женат
на прибалтийской немке, говорил дома и вел деловые бумаги на немецком,
а свою Автобиографию, будучи уже стариком, написал на русском; на
протяжении же всей жизни любил и умело пел украинские песни. Интересно, что в
последние годы жизни эта же «центробежность», которая у Зелинского и
супруги сменилась после 1917 г. «центростремительностью», владела его детьми,
занимавшими, насколько можно понять, относительно немецкого общества
ту же позицию, что сам филолог занимал прежде относительно российского,
что явно не способствовало взаимопониманию отцов и детей. См.: X. Геремек.
Дневник Φ. Ф. Зелинского 1939-1944г. //Древний мир и мы... С. 216-217.
3 Это учебное заведение было учреждено председателем Ученого комитета
Министерства народного просвещения А. И. Георгиевским и существовало в 1873-
1890 гг., подготавливая учителей древних языков для гимназий; диплом
семинарии приравнивался к университетскому.

Том I. Древнегреческая религия
7
поль — Корфу — Коринф — Афины — Пелопоннес, — и в
ноябре 1882 года возвращается в Санкт-Петербург, где получает
стипендию для написания диссертации. В конце 1883 года он
защищает магистерскую диссертацию и в январе 1884
становится штатным приват-доцентом Санкт-Петербургского
Императорского Университета, дебютируя в качестве
преподавателя с лекциями об Аристофане; параллельно он преподает в
родной для него Анненшуле.
Только начиная с этого момента, Фаддей Францевич
знакомится с русским (в очень неопределенном петербургском
понимании слова) обществом: до сих пор он общался
исключительно в немецком кругу. В мае 1885-го года он обручается с
Шарлоттой Доротеей Луизой Гибель и в июне в Мальтийской
Капелле Воронцовского Дворца венчается с ней. В 1886 году у
них рождается первенец Феликс, и в ближайшие потом годы:
Амата (1887 г.), Корнелия (1889 г.), Вероника (1892 г.).
В 1886 году Зелинский публикует в Лейпциге книгу
«Строение древней аттической комедии», на основании которой
пытается защитить докторскую диссертацию; не встретив сочувствия
в Петербурге, он защищается в Юрьеве (тогдашнем Дерпте,
нынешнем Тарту), что не составило труда, поскольку книга была
написана на немецком. В 1884 году происходит университетская
реформа: не доверяющее — на глазах становящимся все более
революционными — университетам, правительство лишает их права
на выбор профессоров, считая, что занимать эти посты должны
люди, назначенные свыше. Таким именно путем, пользуясь
протекцией А. И. Георгиевского, Зелинский и попадает в штат
профессоров петербургского университета, став в 1887 году
экстраординарным профессором. Преподавание в Анненшуле он с этого
момента оставляет. В 1890 году он на этот раз уже избирается
ординарным профессором. С 1889 года Зелинский возглавляет
также кафедру древней истории на Бестужевских курсах — месте, где
его преподавательский талант явит себя с наибольшим блеском.
В 1892 году впервые становится председателем экзаменационной
комиссии историко-филологического факультета, а с 1894 года

8
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
назначается им уже постоянно. В 1893 году становится членом-
корреспондентом Императорской Академии Наук.
Русский период. Переломным годом — т. е. годом, когда
Φ. Ф. Зелинский превратился из молодого филолога,
читающего свои лекции по записям, проговаривая темы и параграфы, во
вдохновенного оратора, собирающего огромные аудитории, —
стал 1895 год. Разумеется, Зелинский постоянно работал над
собой и как педагог и как ученый, однако довольно долго не мог
найти в аудитории свой тон. Произошло это одномоментно —
с началом чтения по Вакханкам Еврипида: первая же лекция
закончилась овацией (случай беспримерный для урока
филолога-классика). Помимо того, что филолог душевно возрос до
возможности артистической импровизации, он изменил само
содержание преподавания: разбирая Вакханок, он рассказывал
о дионисической идее как таковой... В этом же году Зелинский
начинает публиковаться в Европейском Вестнике Стасюлеви-
ча, что обозначало выход на общероссийскую аудиторию.
Через Стасюлевича знакомится с В. С. Соловьевым, А. Ф. Кони,
С.А. Венгеровым, 3. Н.Гиппиус4. В1897 г. выходит первая книга
Зелинского, получившая всеевропейскую известность — Cicero
im Wandel der Jahrhunderte — Цицерон в зеркале столетий (на
русский язык по сей день не переведена)5. Если книга о Цицероне
(Зелинский ставил перед собой задачу проследить значение
одного человека для человечества на протяжении столетий) из-за
требований издателя на другие языки так и не была переведена,
то следующее творение филолога, изначально написанное на
русском языке, не только выдержало три издания в России, но
и было переведено на 12 европейских языков: это была книга
Древний мир и мы (Die Antike und wir). Заслуживает упоминания
4 В русский период жизни среди учеников Зелинского мы видим М. И.
Ростовцева, С. М. Городецкого и А. А. Блока; Иннокентий Анненский и Вячеслав
Иванов— друзья молодого профессора, Ф. К. Сологуб, М. Горький, Л. H. Андреев,
А. В. Луначарский, К. Д. Бальмонт, В. Я. Брюсов, И. А. Бунин, М. А. Кузьмин,
А. М. Ремизов — знакомые.
5 В Германии она выдержала 5 изданий: в 1897, 1908, 1912, 1929, 1967 гг.

Том I. Древнегреческая религия
9
контекст, в котором она была написана. В начале XX в. споры
о преимуществах классического и реального образования
(последний протуберанец которых в виде советского антогонизма
«физиков» и «лириков» угас уже на моей памяти) были в самом
разгаре: либеральная (= евроцентристская или атлантистская)
партия ратовала за сокращение и уничтожение классического
образования в качестве социально значимого феномена (что и
произошло позднее при большевиках), партия консервативная
(= государственническая или континенталистская)
отстаивала возрожденский идеал studia humana в качестве
системообразующего для всякой вообще образованности. Помимо
ученых дебатов и административных маневров на всех мыслимых
уровнях, противостояние это выражалось и в прямой
проповеди: определяющееся после окончания среднего образования
юношество было ее целевой аудиторией. Русское государство
до падения империи разделяло в целом гуманистический
идеал, и система государственного образования даже технически
была прямой производной от немецкой, континентальной
школы. Благодаря этому положению дел Зелинский — человек
крайне либеральных на тот момент взглядов — оказался
союзником государства в вопросе об образовании. Перед
выпускниками петербургских гимназий Зелинский как раз прочел с
большим успехом тот курс лекций, который затем лег в основу
его книги.
На стороне правительства Зелинский выступил и в
революцию 1905 года, своим авторитетом послужив введению
студенческих волнений на историко-филологическом
факультете в законосообразное русло. В этом году университеты вновь
обрели право избрания профессуры и широкую автономию
в деле преподавания. Левая и либеральная профессура,
ратовавшая за демократические преобразования, объединилась
в Академический союз; на двух его съездах в 1905 году
Зелинский был одним из представителей Петербурга, причем во
всероссийском масштабе петербургский либерал оказался едва
ли не крайне правым. В этом же году от Бестужевских курсов

10
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
отделились Высшие женские историко-литературные и
юридические курсы во главе с бывшим директором Бестужевских
курсов Н. П. Раевым (они поместились на ул. Гороховой, 20),
и Зелинский, оставаясь профессором кафедры эллинистики
на Бестужевских курсах, становится главой кафедры древней
истории на Раевских. В 1906 году Зелинский избирается
деканом историко-философского факультета. В этом же году его
лекции выходят за пределы академической среды: он
начинает сотрудничать с Обществом народных университетов6. Тогда
же из университетских студентов и студенток высших женских
курсов образовался и кружок Зелинского, оформленный как
филологический семинар в помещениях университета.
Фаддей Францевич в это время — и вплоть до большевистского
переворота — куда более проповедник и учитель, нежели
преподаватель и университетский администратор. К этому же
периоду жизни относятся получившие в то время нехороший
резонанс романы филолога со своими ученицами — мы знаем,
по крайней мере, о трех внебрачных детях Фаддея Францеви-
ча. Что касается научной деятельности, то именно в это
время к Зелинскому приходит понимание того, что «психология
в той же мере важна для гуманитарных наук, как математика
6 Общество это, бывшее прототипом многих советских образовательных
начинаний, было основано А. А. Марковым, И. Р. Тархановым и П. Ф. Лесгафтом и
являлось легитимной формой попечения русской интеллигенции о
малообразованных сословиях. Деятельность этого общества осуществлялась в Народных Домах
(предшественниках советских Домов Культуры), первый из них был построен в
1882 году в Томске. Это были одновременно библиотеки, театры, лектории,
площадки для функционирования всевозможных кружков и и клубов. Нынешний
петербургский Мюзик-холл, скажем, представляет собой театральную
площадку Николаевского Народного Дома, который находился на месте Театра им.
Ленинского Комсомола, нынешнего Балтийского Дома, пока не погиб в тридцатых
годах от пожара. Нынешний ДК Железнодорожников (ул. Тамбовская, 63) также
помещается в здании бывшего Литовского Народного Дома... Всего в Петербурге
начала двадцатого века Общество народных университетов осуществляло свою
деятельность в 25 лекториях (что весьма немало для миллионного на тот момент
города), в том числе в Тенишевском училище (Моховая, 33) и Доме городских
учреждений (Садовая, 55).

Том I. Древнегреческая религия
11
для наук естественных»7. Попытка взглянуть на древние
тексты через призму психологии привела к появлению работ Das
Incompatibilitätsgesetz bei Homer* и Das constructive Rhytmus bei Ciciro
(обе работы были написаны на немецком и на русский не
переводились). Последняя (а она была обрамлена сопутствующими
статьями) стяжала ему членство в Британской Академии Наук.
В первой из них речь шла об особенностях гомеровского
ощущения времени, последовательности одновременного,
необратимости, различении кажущихся и действительных событий.
Во второй — о ритме как бессознательном упражнении и о
ритмическом опознавательном знаке индивидуальности. Нет
ничего удивительного в том, что весьма чуткие к эмпирическим
обобщениям англичане высоко оценили эти наблюдения.
Маститый английский ученый Альберт Кларк тут же
применил эти открытия в новом издании речей Цицерона. Работы
Зелинского о Цицероне вышли в 1914 году.
Именно во время Первой мировой войны Зелинский
задумывает и начинает работать над публикуемым нами трактатом,
еще не зная, что с годами он превратится в итоговый труд всей
его жизни. Вот как он сам пишет об этом в Автобиографии:
Сбросив с плеч «Der constructive Rhythmus», я принялся на закате
жизни за четыре исследования: история античной религии,
история античной литературы, история античной этики и
энциклопедия философии. Сначала я задумывал их как обширные
научные работы, но для этого я нуждался в заграничных библиотеках.
Мой возраст не давал мне отсрочки, поэтому я довольствовался
малым. Своего рода синтезом стала моя работа «История
античной культуры» в двух небольших томах9. Затем небольшой том
«Древнегреческая литература эпохи независимости»; второй том,
посвященный «вселенской эпохе» (то есть от Александра Вели-
7 Автобиография (указ. изд., с. 146).
8 Закон несовместимости у Гомера.
9 История античной культуры. СПб., 1914. Ч. 1-2 (пособие для гимназий).

12
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
кого до Юстиниана), последовал только в 1921 году10. Между тем
центр тяжести переместился на переводы, а именно на
хрестоматию, первая часть которой, поэтическая, напечатана в 1920 г.,
а вторую, прозаическую, я оставил подготовленной для печати11.
Истории античной религии посвящен первый, но
самостоятельный том — «Древнегреческая религия», появившийся во время
войны; второй, «Религия эллинизма», вышел лишь в 1921 г.; над
третьим томом, «Эллинизм и иудаизм», я еще работаю. Все
исследование составит шесть томов. Историю античной этики я начал
с двух статей, «Бог и добро» и «Возникновение греха»,
напечатанных в ежемесячных журналах»12. Продолжая исследование в этом
направлении, я увидел необходимость изучить сначала
«гомеровскую психологию»; первая глава работы, «Органы душевной
жизни», снабженная обширным научным аппаратом, вышла в
«Известиях Петербургской Академии наук» в 1922 г.13
К этому же периоду относится апогей переводческой
деятельности Зелинского: в 1913 г. в издательстве М. и С.
Сабашниковых выходят Героиды Овидия, затем в 1914-1915 гг. — Софокл
в трех томах, и, наконец, посмертное издание переводов
покойного друга Фаддея Францевича —- Иннокентия Федоровича
Анненского — трехтомник Еврипида (в котором Зелинский
заново перевел приблизительно треть трагедий, а также написал
сопроводительные материалы)14. Можно спорить о том, были
ли прежде более удачные работы и возникли ли они в
последующее столетии; однако то, что с момента выхода в свет два этих
издания являются мерилами и эталонами, от которых и в связи
с которыми отсчитываются и будут отсчитываться успехи и не-
10 Он так и не был издан.
11 Древнегреческая литература эпохи независимости. Ч. 1. Общий очерк. Пг., 1919;
4. 2. Образцы. Пг., 1920.
12 Бог и добро: Как нравственность стала религиозной и как религия стала
нравственной /Ι Вестник Европы. 1917. Кн. 1.С. 113-140; Возникновение греха в сознании
древнейшей Греции // Русская мысль. 1917. № 7—8. С. 1-27.
13 Гомеровская психология. Гл. 1: Органы душевной жизни. Пг., 1922 (брошюра).
14 Театр Еврипида. М., 1916-1921. Т. 1-3.

Том I. Древнегреческая религия
13
успехи в сфере поэтического перевода древних авторов, — это
неоспоримо.
К этому же периоду относится постепенно разраставшийся
и по мере разрастания издававшийся сборник статей Из
жизни идей, достигший к концу русского периода четырех томов15.
Здесь же следует назвать сборник авторской беллетристики
Аттические сказки — при жизни автора он издавался
отдельными брошюрами16 и лишь в постсоветское время был издан
одной книгой17. Здесь же специально предназначенное
отрочеству сочинение Античный мир, начатое в России, а законченное
уже в Польше18. Уже в советское время Зелинский принимал
участие в переводах Грильпарцера и Иммермана... в
послереволюционной сумятице работы эти были утеряны — двухтомник
Иммермана полностью, а из трехтомника Грильпарцера вышел
лишь первый том19.
Польский период. Сближение Зелинского со своей
исторической родиной началось в 1916 г., когда после падения
Варшавы в Петербург прибыло много эмигрантов, возникла польская
гимназия и некие польские курсы «академического
направления», как их называет филолог, который стал в гимназии
председателем школьного совета, в обществе —- председателем, а на
курсах — директором. Случился октябрьский переворот, в
Варшаве открылся университет, и Зелинский сразу же был избран
15 Из жизни идей: Научно-популярные статьи. Т. 1.СП6., 1905 (1916); т. 2. СПб., 1903
(1911); т. 3. СПб., 1907; т. 4. Вып. 1-2. Пг., 1922.
16 Иресиона: Аттические сказки. Пг., 1921-1922. Вып. 1-4 («Тайна долгих скал»,
«У матери-земли», «Соловьиные песни», «Каменная нива»); Терем зари: Из
аттических сказаний. Пг., 1922; Царица вьюг (Эллины и скифы): Из аттических
сказаний. Пг., 1922.
17 Аттические сказки. СПб., 2000.
18 Античный мир. Т. 1. Эллада. Ч. 1: Сказочная древность. Вып. 1-3. Пг., 1922-1923;
Grecja niepodlegia. Warsawa, 1933; Rzeczpospolita rzymska. Warsawa. 1935/ Римская
республика. СПб., 2002; Cesarstwo rzymske. Warsawa. 1938/ Римская империя.
СПб., 1999.
19 Грильпарцер Φ. Пьесы. Пг., 1923. Т. 1.

14
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
его профессором. «Если Варшава зовет, поляк не может не
откликнуться»20, — Зелинский решил бежать «из египетского
плена». Почему страна, давшая ему образование, деньги,
позволявшие не стесняться в средствах, кафедры для своих
лекций-проповедей и т. д., оказалась вдруг «домом рабства», для
которого у филолога не находится ни одного доброго слова и
чья судьба не вызывает у него ни малейшего сочувствия — ясно
не вполне. Полагаю, только крайняя форма национального
надмения позволила нашему герою — человеку в целом
довольно чуткому — не обратить внимания на чудовищное хамство
собственной неблагодарности: отношение Зелинского к
пореволюционной России — нечто несравненно более
отвратительное, нежели все его похождения с ученицами, хотя некоторой
родственности этих двух явлений нельзя не увидеть.
Страницы Автобиографии, на которых он описывает те академические
свары, которые, якобы, создали для него невыносимые условия
жизни, — заставляют краснеть людей, к нему расположенных.
Итак, пользуясь своим знакомством с А. В. Луначарским,
Зелинский получает у советского правительства годичную
научную командировку за границу и — опять же, благодаря
связям — обменивает советские деньги на доллары. Прибыв в
Варшаву, чета Зелинских получает польские паспорта и с лета
1919 по лето 1920 г. проводит в путешествиях, двигаясь из
Парижа в Испанию, оттуда в Алжир, зимует в Тунисе, затем
Неаполь, Рим, Мюнхен, Лейпциг, Берлин. Осенью 1920 г. с
полугодичным опозданием возвращается в Советский Союз (с тем,
чтобы в случае бегства не были репрессированы дети).
Наконец, в мае 1922 года, будучи делегирован как представитель
петербургского университета на юбилей падуанского,
Зелинский оседает в Варшаве21. В 1923 г. он выступает на семинарах
и читает лекции в Брюсселе, Париже, Бордо, Тулузе, Дерпте,
посещает Оксфорд. В ноябре 1923 года умирает от менингита
20 Слова из речи филолога в Варшаве.
21 Сын Зелинского к этому времени уже бежит через Финляндию в Германию.

Том I. Древнегреческая религия
15
его жена Луиза Гибель. Этим прискорбным событием
оканчивается Автобиография. Дальнейшие события мы, не найдя пока
возможности связаться с польскими коллегами, представляем
заметно хуже22.
Этот «польский» период жизни теснейшим образом
связан с немецким местечком Шондорф под Лейпцигом:
именно там осел — в качестве преподавателя биологии и химии в
местной гимназии — бежавший из Советской России Феликс
Фаддеевич Зелинский (1886-1970), завещавший архив своего
отца, являющийся для нас единственным источником
сведений о последних годах жизни ученого, библиотеке
ленинградской АН23. В Шондорфе Зелинский бывал — едва ли не
каждое лето — в период своей работы в Варшавском
университете, где до 1935 года он заведовал кафедрой классической
филологии и в квартире при котором проживал. В
Варшавский период жизни ученый доводит до завершения
начатые им в России проекты и участвует в переиздании своих
прошлых работ24. Когда в 1939 году эту квартиру уничтожило
22 Надеюсь, ко времени выхода следующего тома мы переведем бесценные для
нашей темы статьи Мариана Плезя, предваряющие последние тома «Истории
античных религий», а также и M. Plezia. Ζ dziejow klasycznej w Polske. Warsawa, 1993.
S. 181-235.
23 Здесь следует сказать несколько слов о судьбах детей ученого, рожденных в
браке. Амата Зелинская (1888-1967) вышла в 1909 году замуж за видного русского ви-
зантиста Владимира Николаевича Бенешевича. Родила ему трех сыновей, один
из которых умер в голодные революционные годы, а два вместе с отцом были
расстреляны в 1937 (о чем Амата Фаддеевна так в этой жизни и не узнала). Ей довелось
пережить лагерь, нищету, крайнее одиночество и умереть несломленной.
Краткая биография этой героической женщины публиковалась Людмилой Вольфцун
в журнале «Звезда» (1997. № 4. С. 178-184). Корнелия Зелинская (1889-1970)
вышла замуж за японского ученого (?) Казунобо Канокоги, с которым
познакомилась, обучаясь философии в Йене; жила и умерла в Японии. Вероника Зелинская
(1893-1942), тяжело болея с детства, прожила всю жизнь с отцом, будучи
заботливой и преданной дочерью. Неизданные мемуары двух старших дочерей ученого
хранятся в Архиве РАН. Если кто-то из читателей этой книги готов подготовить
упомянутые тексты к публикации, то издательский проект «Квадривиум» готов
оплатить этот труд и устроить публикацию.
24 Например: Zielinski Th. Cicero im Wandel der Jahrhunderte. Leipzig, 1929;ZielinskiTh.
Horace et la société romaine dutemps d'Auguste. Paris, 1938.

16 Зелинский Φ. Φ. История античных религий
бомбой (вместе с обстановкой погибла и библиотека ученого,
в том числе и пятый том издаваемого нами труда), — Фаддея
Францевича разбил временный паралич; с этого момента он
становится беспомощен и перебирается жить к сыну,
сосредоточив все свои усилия на завершении главного труда своей
жизни, который он называл в своих письмах «дитя печали».
Сохранился дневник филолога 1939—1944 годов,
позволяющий представить, как по три-пять страниц ежедневно
создавались тяжело больным ученым на пепелище старой Европы
завершающие тома «Религий античного мира».
Т. Г. Сидаш

TomI
ДРЕВНЕГРЕЧЕСКАЯ
РЕЛИГИЯ

Глава I
ВВЕДЕНИЕ
Среди всех так называемых «языческих» религий нет ни
одной, которая была бы нашей интеллигенции в одно и то же
время и так хорошо известна и так глубоко неизвестна, как
древнегреческая. Это может показаться парадоксальным, и тем
не менее это так.
Ее известность — осадок двух эпох. Во-первых, эпохи
французского классицизма (не будем заглядывать далее) XVII в. с его
культом греческой мифологии и в поэзии, и в изобразительном
искусстве, и во всей тогдашней «галантной» жизни. Как
известно, этот классицизм перекинулся и к нам, изучение греческой
мифологии стало обязательным предметом несложного
образования немногочисленной русской интеллигенции, и краткое
греческое руководство Аполлодора стало первой грекоязычной
книгой, переведенной и напечатанной по-русски по приказу
самого императора Петра I. Отсюда популярность греческих

20
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
богов — правда, по традиции того же французского
классицизма, более в их латинских наименованиях. Они положительно
вытеснили из сознания людей христианских святых; и
верующий интеллигент, для которого и св. Пантелеймон, и св.
великомученица Варвара, и даже сам св. Николай Чудотворец были
лишь простыми, хотя и произносимыми со священным
трепетом именами, — соединял в то же время очень определенные
представления с Зевсом-Юпитером и Герой-Юноной, со
строгой Палладой-Минервой и легкомысленной
Афродитой-Венерой, с воинственным Марсом и хитрым Меркурием.
Определенные, без сомнения; только правильные ли? Вот
вопрос. И ответить на него приходится: нет, безусловно
неправильные. Именно популярность греческой мифологии была
сильнейшей помехой пониманию греческой религии: она была
одной из главных причин того, что эту греческую религию, как
таковую, отказывались принимать всерьез. Тон задавал
Овидий, певец галантного Рима эпохи Августа, столь родственной
по настроению веку французского короля-Солнце; а в
роскошном цветнике его «Метаморфоз» можно было найти какой
угодно аромат, кроме религиозного. Неисправимый волокита
Юпитер, ревнивая и сварливая Юнона, вороватый Меркурий,
кокетливая Венера, склонный к выпивке Вакх — помилуйте,
какая же это религия!
Это, повторяю, осадок одной эпохи, эпохи французского
классицизма. Ее вредное влияние было отчасти уравновешено
концом XVIII в. и началом XIX, эпохой так называемого
«неогуманизма» — Винкельмана, Гете, Шиллера. Произошла
реакция, но главным образом на эстетической почве. Зевс Фидия
даже в тех позднейших преломлениях, которые только и знал
Винкельман, — это все же не овидиевский сластолюбивый
вельможа, и Гете недаром так любил его супругу, мнимополи-
клетовскую Геру, от которой на него веяло, «как от поэмы
Гомера». И все же эта реакция, самым красноречивым выражением
которой был восторженный гимн Шиллера в честь «богов
Греции», была исключительно эстетического характера: античные

Том I. Древнегреческая религия
21
божества, объявляющиеся в красоте, противополагались
христианскому в его исключительной духовности; и когда Гете в
незабвенной сцене изобразил свою замученную Гретхен в молитве
перед Богородицей — «о склони, Многострадальная»... — ему и
в голову не приходило, что в сущности она у него призывает
прямую наследницу древней богини, прообраза скорбящих,
Деметры.
Требовалось очень внимательное изучение древнего мира
для того, чтобы греческая религия получила свою
справедливую оценку; это изучение производилось, разумеется, в недрах
науки о древнем мире — классической филологии. Не сразу
были найдены верные пути: иные прямо завели
исследователей в дебри, другие, будучи сами по себе хорошими, все же не
вели к той цели, которую мы имеем в виду здесь. Увлечения
винкельмановских времен в связи с мистицизмом Сведенборга
и Калиостро (прошу припомнить настроение нашей
Александровской эпохи) повели к пышному расцвету древнегреческого
«символизма» (Сент-Кроа, Крейцер), вызвавшему в свою
очередь крайнюю реакцию в духе минувшего «просветительства»
(Фосс, Лобек), после которой как-то неловко было даже
заикаться о благодати элевсинских мистерий. Богатый
сравнительно материал, доставленный изучением священных книг
Индии и Ирана, поставил ребром вопрос о происхождении
греческих представлений о богах; решали его обыкновенно в
духе физического монизма, исходя либо от световых
(«солярная теория» Макса Мюллера и др.), либо от атмосферических
явлений (Форхгаммер). Но не говоря уже о несомненных одно-
сторонностях и заблуждениях, ясно, что греческая религия как
таковая могла быть только затемнена всеми этими
толкованиями. Пусть Паллада-Афина была первоначально грозовой тучей,
что очень вероятно; все же это была не та Афина, которая, по
религиозному представлению Солона, простирает свои руки
над его родиной и своим великодушным заступничеством
спасает ее от гибели. — Ясно, что и методы «исторической школы»,
изучавшей развитие культов в ранние эпохи странствований

22
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
и скрещений греческих племен, непосредственно не вели к
выяснению сущности греческой религии; и если тем не менее
имя основателя этой школы, Отфрида Мюллера, должно быть
названо с честью как имя одного из главных иерофантов
эллинизма, то это благодаря тому, что он и в своих книгах об
истории греческих племен, и в своем издании «Евменид» Эсхила
сумел соединить генетическую цель своих трудов со
служением той задаче, о которой речь идет здесь.
В настоящее время света уже пролито достаточно; внутри
классической филологии серьезная оценка древнегреческой
религии — совершившийся факт. Если — чтобы назвать только
двух ее корифеев — Эрв. Роде говорит, что «самые глубокие, как
и самые дерзкие мысли о божестве были продуманы в древней
Греции», если Виламовиц называет эллинов «самым
благочестивым народом мира», — то смысл совершившегося переворота
ясен. Все же в сознание интеллигенции он еще не проник; это
раз. А затем — подробное изложение греческой религии
по-прежнему остается задачей будущего. Само собой разумеется, что
оно должно быть дано на исторической почве; но хотя и
имеются сочинения, гордо называющие себя «Историей греческой
религии», все же это в лучшем случае — хорошие сборники
материалов. Автора этих строк не покидает надежда, что ему
будет суждено заполнить этот важный пробел; в каком духе он
предполагает это сделать — это показывают соответствующие
главы его конспективной «Истории античной культуры» (изд.
Сытина). Но здесь его задача другая: историческая точка
зрения остается в стороне, будет изложена, так сказать, сущность
греческой религии в эпоху расцвета греческого народа.
§2
Но где же мы ее найдем, эту «сущность» греческой религии?
Ответ затруднителен; и именно в этой затруднительности
заключается внутренняя причина того незнакомства европей-

Том I. Древнегреческая религия
23
ской интеллигенции с греческой религией, о которой была речь
до сих пор.
Где найдем мы сущность христианства? — в Евангелии. —
Сущность иудаизма? — В Торе и пророках. — Сущность
ислама? —■ В Коране. Все это — канонические книги, каждая
строка которых характерна и обязательна для приверженцев
соответствующих религий. Получились они благодаря
наличности основателя религии и могущественного духовенства,
оберегавшего (действительную или мнимую) чистоту его
учения от посторонних вторжений. Ни того, ни другого в
древнегреческой религии не имелось — в этом ее сила, в этом и ее
слабость. Самое понятие «канона» было в этой области
органически противно свободолюбивому духу эллина.
Совершенно правильно отцы церкви называли эллинизм «отцом всех
ересей»; слово «ересь» означает «выбор», а право выбора было
для эллина неотъемлемым признаком умственной свободы.
Какова «природа» божества? Есть ли это чисто духовное,
нематериальное существо? Или оно лишь соткано из более
тонкой, нетленной материи, из «небесного эфира» и поэтому не
подвержено обмену веществ, не нуждаясь ни в пище, ни в
питье, ни во сне? Или, наконец, оно вообще вроде человека, но
имеет в своих жилах не кровь, а «ихор», питается не хлебом,
а нектаром и амброзией, и потому не старится и не умирает?
Все эти мнения были высказаны; каждому было вольно
признавать правильным то, которое ему было понятнее и
доступнее, и на смех были бы подняты те, кто вздумал бы призывать
небесные и земные громы на инакомыслящего и верующего.
Но зато, когда засверкает на небесах полная луна месяца Ге-
катомбеона, тут уже каждый афинянин выйдет на улицу, на
площадь Акрополя смотреть торжественное шествие старцев,
юношей и дев через Пропилеи к храму Афины-Градодержицы,
в священном трепете дрогнет его сердце при звуках
старинного гимна в честь ее — «Грозную дщерь Громовержца
восславим», — и счастлив будет тот, кто увидит свою молодую дочь
среди кошеносиц богини.

24
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Итак, нет для эллинской религии канонической «книги»;
это раз. Но нет также и того, что выручает исследователя
индийской, египетской, вавилонской религии — богатой
богословской литературы. Правда, это уже не органический, а
случайный недостаток. Греческая религия тоже была (т. е. считала
себя) богооткровенной, она тоже имела свои богоявления и
своих пророков. Но богоявления, поскольку они выражались в
откровении обрядности и учения, вели к установлению тайных
(мистических) культов, которые оставались наследственными
в роде избранника. Так, Деметра объявилась элевсинским
царям Келею и Метанире, и ее «таинства» остались
наследственными в роде Евмолпидов — тайна так и не была обнаружена.
Пророков древняя Греция знала немало — я говорю именно о
«пророках», а не о прорицателях — от мифических времен и
до полного расцвета исторических: Меламп, Орфей, Мусей,
Гесиод, Эпименид Критский, Пифагор, Эмпедокл, Диотима.
И имелась богатая литература, стихотворная и прозаическая,
прямо или косвенно к ним восходившая. Но нам, к сожалению,
от этой литературы почти ничего не сохранилось; сущность
греческой религии, поэтому, мы найдем не в ней.
А где же?
Везде — и в этом огромная трудность нашей задачи.
Прежде всего, во всей литературе без исключений нет
положительно ни одной отрасли, которой мы бы не были обязаны
тем или другим важным свидетельством в области
интересующих нас вопросов. Но все же литература запечатлена
индивидуальностью тех авторов, которые ее составляют; для контроля
с точки зрения «среднего эллина» очень важны
эпиграфические свидетельства, постановления общин в религиозной или
смежной с религией области, выражения религиозных чувств
заурядных граждан в надгробиях, посвящениях и т. п. И,
наконец, ясно, что и изобразительная традиция — статуи, рельефы,
стенопись, вазопись — для такой религии, как греческая, имеет
первостепенное значение; достаточно напомнить, что именно
она открыла глаза на нее Винкельману и его последователям.

Том I. Древнегреческая религия
25
Я назвал трудность, порожденную этим обилием
источников, огромной; действительно, она заключается не в одной
только необходимости владеть всем этим необозримым
материалом, но также и в пестроте и противоречивости
извлекаемых из него свидетельств. Аркадские пастухи секли крапивой
кумир своего Пана, если их надежда на господское угощение
была обманута — что это, «греческая религия»? Да, конечно,
раз аркадцы были греками. Сократ молился богам, чтобы они
посылали ему благо, даже если он их не будет об этом просить,
и не посылали зла, даже если бы он стал их об этом просить;
и это «греческая религия»? Очевидно, да, раз Сократ был
греком. И между этими двумя полюсами — какая пестрая радуга
и яркой, и тусклой окрашенности религиозного чувства! Как
поступить, чтобы не рябило в глазах?
Сами древние задавали себе уже этот вопрос и отвечали на
него — приблизительно с III в. до Р. X. — следующим образом.
Есть не одна религия, а три, обязательность которых
неодинакова. Во-первых, религия поэтическая — она же и мифология.
Она ни для кого не обязательна; а впрочем, каждый волен
путем аллегорического толкования приобщить к своему
религиозному сознанию ту или иную ее область и этим перевести ее во
вторую религию. Эта вторая религия — религия философская.
Она не едина: иначе понимает божество Академия, иначе
Лицей, еще иначе Стоя и подавно иначе Эпикур. Об
обязательности, поэтому, и здесь не может быть речи; пусть каждый,
пользуясь своим «правом выбора» (hairesis), идет туда, куда его
тянет, сохраняя также возможность не идти никуда, если его
никуда не тянет. Карой за неправильный выбор будет душевная
неудовлетворенность, карой за отказ — душевное убожество;
но громко высмеян был бы тот проповедник, который стал бы
угрожать «иноверцам» вечными мучениями на том свете.
Наконец, третья религия — религия гражданская; она,
действительно, обязательна для гражданина как для такового. Но она
обязует его только к участию в общих государственных культах, не
связывая его совести каким-нибудь догматом — религиозного

26
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
насилия и гнета, таким образом, и здесь не было. Будучи
избран архонтом, афинский гражданин в определенный день
бросит щепотку ладана на пылающий жертвенник Артемиды;
со стороны религиозного человека этот акт означал: «верую в
Артемиду»; со стороны вольнодумца — «исполняю долг
архонта афинского народа». И не тот был изувером, кто при данных
обстоятельствах подчинялся старинному обычаю, а тот был бы
изувером, кто бы вздумал протестовать против этого
безобидного подчинения.
Как видит читатель, эти три религии соответствуют
приблизительно тому, что мы ныне называем повествовательной,
догматической и обрядовой частью единой религии; и в этом
заключается причина, почему мы в настоящем очерке не
можем ограничиться какой-нибудь одной из них, будь это даже
наиболее обязательная из них — гражданская — картина
получилась бы неполная.
А так как объять все проявления греческого религиозного
чувства в этом кратком очерке и подавно невозможно, то
остается один исход — думается, вполне удовлетворительный. Мы
возьмем самих себя, верующих христиан из интеллигенции;
мы перенесем себя в Афины IV—III вв. до Р. X. и постараемся
ответить на вопрос, какова была бы наша вера, если бы мы со
своей душой и ее запросами жили тогда. Мы, конечно, набожно
справляли бы установленные отцами праздники, и наша
великодушная заступница там, на Акрополе, имела бы в нас своих
самых ревностных почитателей; мы приобщились бы отрадных
тайн Элевсинской Деметры с их глубокомысленным учением и
возвышающей душу обрядностью, чтобы уготовить себе
лучшую участь в загробном мире; мы еще со школьной скамьи
знали бы основательно всего Гомера, но, разумеется, не
сомневались бы в том, что если у него Зевс угрожает Гере побоями, то
это значит только, что одетое в тучи небо хлещет своими
молниями воздушное пространство; мы исправно в Великие
Дионисии смотрели бы трагедии наших великих поэтов — Эсхила,
Софокла, Еврипида — благо наш мудрый правитель Ликург

Том I. Древнегреческая религия
27
позаботился о том, чтобы они не сходили с орхестры и сцены
Диониса; но мы прислушивались бы также и к вдохновенной
проповеди учеников Платона в Академии, к тонким
рассуждениям Аристотеля и его последователей в Лицее, к словообиль-
ным лекциям Зенона в Пестрой Стое, а иногда заглядывали бы
и к праведному вольнодумцу Эпикуру в его соблазнительный
«сад». И вот изо всех этих элементов и составилась бы наша
вера — то, что для нас здесь является сущностью
«древнегреческой религии».
...Читателя не удивило, что я обращаюсь не просто к
интеллигенту, а именно к интеллигенту верующему — умом, сердцем,
воспоминанием, все равно? Действительно, как это ни
странно, но мне пришлось впервые формулировать правило, которое
скоро, надеюсь, станет трюизмом: «Как не может понять
греческого искусства человек, лишенный художественного чувства,
так не поймет и греческой религии тот, в ком религиозное
чувство отсутствует». Религиозное чувство — это и есть та
магическая палочка, которая вздрагивает всякий раз, когда проходишь
мимо подлинного золота народной веры, и остается
недвижимой перед свинцом и мишурой. У кого она есть, тот легко
разберется в лабиринте сказаний и обрядов древней Греции; у кого ее
нет, того никакая ученость не вывезет. Устрашающий пример —
объемистое сочинение Отто Группе: его полнота поразительна,
это одна из настольных книг для всякого исследователя в нашей
области. Но в то же время, это — все что угодно, но только не
изложение религии: то, что вы у него читаете, никогда ни для
кого не могло быть предметом веры. Будучи сам атеистом, автор
не чувствует разницы между живым и мертвым также и в том,
что идет под ярлыком «греческой религии».
Правда, не менее бесплодна и другая крайность —
изуверство. Кто считает нехристями и нечестивцами всех людей
иного вероисповедания, тому лучше не трогать греческой религии.
И тут аналогией может служить искусство. Не только
человек, лишенный художественного чувства — также и тот, кто
односторонне и беззаветно отдался одному какому-нибудь из

28
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
враждующих направлений, окажется неприспособленным для
восприятия произведений греческого резца: кто не признает
искусства вне сферы «Монны Иды», тому Пракситель ничего
не скажет.
Итак, читатель, мы условились. Возожгите в вашем сердце
яркий светоч религиозного чувства и оставьте дома тусклый
фонарь конфессионализма; тогда величавый храм греческой
религии покажет вам свои чудеса.

Глава II
ОБОЖЕСТВЛЕНИЕ ПРИРОДЫ
§з
Основой — быть может, самой глубокой — религиозного
чувства древнего эллина было сознание таинственной жизни
окружающей его природы. И не только жизни, но и
одухотворенности; и не только одухотворенности, но и божественности.
И это — первое, что требует объяснения для современного
человека.
Слово «жизнь» следует понимать не в том смысле, в каком
мы обычно противополагаем «живую» природу, т. е.
органический мир животных и растений, «мертвой», т. е.
неорганическому царству минералов. Для греческого сознания мертвой
природы не было: она вся была жизнью, вся — духом, вся —
божеством. Не только в своих лугах и лесах, в своих родниках и
реках — она была божественна также и в колышущейся глади
своих морей, и в недвижном безмолвии своих горных пустынь.
И здесь даже более, чем где-либо. Здесь, где нас не отвлекают

30
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
отдельные жизни рощ и лужаек — здесь сильнее чувствуется
Единая жизнь Ее самой, нетленного источника всех этих
отдельных жизней, великой матери-Земли. Ей поклоняются
среди белых скал; она
«Царица гор, ключ жизни вечный, Зевеса матерь самого».
(Софокл)
Одному русскому поэту почти что удалось возвыситься до
этого сознания; это был Лермонтов в его известном,
прекрасном стихотворении «Когда волнуется желтеющая нива»... Но и
он остановился на полпути. Остановку я чувствую в последнем
стихе:
И в небесах я вижу Бога.
Здесь сказалась отрава, внесенная иудаизмом в
христианство и через него в души потомков эллинизма. Почему в
«небесах»? Разве там «волнуется желтеющая нива»? Да,
конечно, ветхозаветная религия насильственно отвлекает ваше
естественное чувство благодарности от того, что вас
непосредственно ласкает и холит, к предположенному творцу:
«Кто шествует по дороге, и "повторяет" (Закон), и прерывает
это повторение, и говорит: "Как прекрасно это дерево", — тому
Писание вменяет это в вину, лишающую его права на жизнь»
(Пиркей Авот).
Древний эллин был счастливее; для него этот
расхолаживающий обход не был нужен, он чувствовал и видел бога в ней
самой, в желтеющей ниве, в душистой роще, в наливающейся
благодати плодового сада. Он окружил себя и свою
человеческую жизнь целым сонмом природных божеств, то ласковых, то
грозных, но всегда участливых. И, что важнее, он сумел
вступить в душевное общение с этими божествами, преломить их

Том I. Древнегреческая религия
31
жизнь в своем сознании и влить в них живое понимание себя.
К нему фаустовский Нострадамус не обратился бы с
укоризненными словами:
Мир не закрыт духов природы —
Ты слеп умом, ты мертв душой.
После крушения античного мира и это
осчастливливающее сознание исчезло из человеческой души, хотя и не
совсем: древнехристианские религии сохранили его зародыши,
и у лучших представителей этих религий они дали и довольно
яркие плоды, как у того Франциска Ассизского, когда ему
через пелену иудаизма открылась истинная, античная подпочва
христианства... Вернемся, однако, к эллину.
Из недр земли, из расщелины скалы бьет прохладный
родник, распространяя зеленую жизнь кругом себя, утоляя жажду
стада и их владельца: это — богиня, нимфа, наяда. Воздадим
ей лаской за ласку, покроем навесом ее струю, высечем
бассейн под ней, чтобы она могла любоваться на его зеркальной
глади своим божественным обликом. И не забудем в
положенные дни бросить ей венок из полевых цветов, обагрить кровью
закланного в ее честь ягненка ее светлые воды. Зато, если мы
в минуту сомнения и душевной муки придем к ней, склоним
свое ухо к ее журчанию — и она вспомнит о нас и шепнет нам
спасительный совет или слово утешения. А если то место, где
она струит свои ясные воды, удобно для человеческого
селения — здесь может возникнуть и город, и будет ей всенародная
честь, всеэллинская слава. Такова Каллирроя в Афинах, Дир-
цея в Фивах, Пирена в Коринфе. Будут каждое утро сходиться
к храму наяды городские девушки, чтобы наполнить ее водой
свои кувшины и потешить ее участливый слух своей девичьей
болтовней, и будут граждане в ее очищающих струях омывать
своих новорожденных детей.
Течет ручей, соединяется с другим ручьем, образует
реку; тут представление ласки уступает уже место другому

32
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
представлению — силе. Правда, больших рек Греция не знает,
самых крупных из них — Пенея, Ахелоя, Алфея, Еврота — не
сравнить даже с нашими Метой или Мологой. Но все же в
половодье и они могут произвести немало опустошений, бросаясь
на пажити и посевы, ломая встречные деревья со
стремительным напором разъяренного быка. Их и представляли, поэтому,
в виде быков или полубыков. Но все же их гнев был редким
явлением, вызываемым обыкновенно нечестием граждан,
творящих кривой суд у себя на городской площади, прогоняющих
Правду со своих сходов; в другое время это — благодетельные
божества, орошающие своей влагой не только прилегающие
луга и леса, но — благодаря отведенным каналам — и всю
равнину; они поистине в малодождной Греции «кормильцы» своей
страны. За это им и честь воздается. Им строят храмы на
удобных местах, приносятся жертвы; они призываются в
государственных молитвах, и уже обязательно мальчики, достигшие
возраста эфебов, посвящают им первую срезанную прядь
своих волос. Таковы, помимо вышеназванных, Кефис для Афин,
Йемен для Фив, Инах для Аргоса. Будучи кормильцами всей
страны, они влияют таинственным образом и на человеческий
урожай — к ним обращаются бездетные родители с мольбой
о потомстве. И если вам встретятся среди множества
греческих имен такие, как Кефисодот, Исмений или Анаксимандр
(т. е. «меандр») — вам уже нечего спрашивать, откуда родом их
носители. Но речной бог не только в мирное время кормилец
своих граждан, он и в военное был для них оплотом, притом
не только физическим, но и религиозным. Как ни мала
речушка Инах — ее буквально курица вброд перейдет — а все-таки
спартанский полководец Клеомен, идя походом на Аргос, не
решился переправиться через нее, когда ее бог после многих
жертвоприношений не дал ему на это своего согласия.
Своим божеством живет и роща, — и притом не только как
таковая, но и в лице отдельных своих деревьев. И здесь мы
имеем нимф, древесных нимф, дриад; они счастливы тем, что их
много: зато они в лунные ночи покидают свои деревья и спле-

Том I. Древнегреческая религия
33
таются в хоровод под предводительством своей
повелительницы, богини рощ Артемиды. Но божественно и одинокое
дерево, если оно могуче и прекрасно — таков тот чинар на берегу
афинского Илисса, под которым некогда отдыхали Сократ с
Федром...
«Как он раскидист и высок, этот чинар, как высок и тенист и
растущий под ним агнец; он в полном расцвете теперь, наполняя все
это место благовонием. И что за чудный родник течет под
чинаром! Как холодна его вода — и ногам заметно. Куколки
привешены и другие приношения — видно, здесь святыня нимф или Ахе-
лоя» (Платон).
За ласку надо платить лаской, мы это уже знаем, а это ли
не ласка — прохладная тень в знойную пору, приветливый
шелест подвижных листьев, пенье... если не всегда птичек, то хоть
милых греческому сердцу цикад. Во всем этом чувствуется
любовь; а где любовь, там и бог.
Но нимфы знают и другую любовь. Ведь роща, лес — это
вечное, неустанное плодотворение, созидание той физической
жизни, которой живет природа. И для эллина его нимфа — это
неустанная оплодотворяемость, неустанная любовная игра с
шаловливыми представителями оплодотворяющего начала
леса, с сатирами, — а иногда и с тем высшим богом, который
из верховного бога-творца и оплодотворителя у себя в Аркадии
превратился для прочей Греции в бога-странника,
ласкового и беспечного Гермеса. Это уже к смертным не относится...
а впрочем, есть исключения. Бывает, что и смертный за свою
красоту удостоится ласки божественной нимфы: рассказывают
это между прочим про одного прекрасного пастуха, Дафниса.
Не впрок пошла ему любовь богини: он осмелился изменить ей
ради смертной, за что, слепец, и был наказан действительной
слепотой. И когда в роще, на поляне находили младенца
дивной красоты и силы — невежды терялись в догадках и
сплетнях, но опытные старушки знали, что это дитя нимфы.

34
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
А там выше и выше — на Гиметте, Пентеликоне — там уже
нет лесов и деревьев, туда только козы заходят щипать
колючую зелень, пробивающуюся между белыми глыбами
известняка. Там все чаще и чаще виднеются голые громады скал с их
причудливыми выступами и пещерами. Это царство нимф-
ореад, обитательниц горных пустынь. Там в пещерах они ткут
свои тонкие, невидимые ткани, сопровождая песнью свою
работу; никто из смертных не дерзнет их подслушать и
подглядеть, но их станки можно видеть днем, войдя в их
пещеру — разумеется, после надлежащей молитвы. Им приятны и
другие знаки внимания — намащение елеем выступа скалы,
прикрепление повязки, скромное жертвоприношение на
алтаре у входа в пещеру. Они не останутся в долгу; кто же, как
не они, бережет драгоценный источник, бьющий на
вершине? Кто, как не они, не дает заблудиться нашей козочке среди
утесов?
Впрочем, нет: тут они действительно имеют соперника.
Это — гость из Аркадии, сравнительно недавно приобщенный
к сонму общегреческих божеств, причудливый
дух-хранитель коз, козлоногий Пан. Если мы называем его «богом», то
просто потому, что мы этим именем называем всякое могучее,
бессмертное существо; на деле же мы прекрасно понимаем
разницу между ним и великими олимпийскими богами.
Позднее дурная совесть религии, порвавшей с природой и
матерью-Землей, превратила его в беса; но мы его любим и
уважаем, ласкового горного бога со звонкой свирелью. Правда, мы
знаем за ним и немало причуд, даже не считая тех, о которых
могли бы рассказать его соседки, нимфы-ореады. В полдень
он изволит почивать (это — «час Пана»), и горе тому
неосторожному пастуху, который вздумал бы в это время
забавляться игрой на свирели. Как высунет потревоженный свою
косматую голову из-за утеса, как рявкнет на всю гору — помчатся
вниз по камням испуганные козы, сбивая с ног и друг
дружку и оторопевшего пастуха. Да, будет он помнить Пана и его
«панический» страх!

Том I. Древнегреческая религия
35
§4
Божественна земля, но божественно и море. Для эллина
оно важнее, чем для какого-либо другого народа, даже
приморского: оно ведь не просто омывает его побережья, оно любовно
вливается в его землю бесчисленными заливами и проливами,
освежая ее и создавая повсюду удобные пути сообщения. Зато
же и сроднились с ним эллины: каждый из них —
прирожденный пловец и плывун. Велика, поэтому, честь, которую они
воздают богу морей Посейдону и его супруге Амфитрите,
обитающей глубоко под голубой гладью и властвующей надо всеми
рыбами и крабами и прочими причудливыми и чудовищными
жителями ее влажного царства. Все же Посейдон — не
просто стихийное божество, он — почтенный член олимпийской
семьи, и о нем у нас еще будет речь.
Непосредственно с морем связаны его нимфы, нереиды,
«олицетворения ласковых морских волн», как некогда будут
сухо и глупо говорить. «Олицетворения»! Никогда, конечно, не
сподобятся эти люди увидеть воочию их самих, среброногих,
как они резвятся в ясный день взапуски с дельфинами и
сверкают своими золотыми кудрями по гребням волн. Это великая
милость, но все же еще ничто в сравнении с той, которую они
оказывают своим избранникам, подобно той Фетиде, которая
осчастливила своей любовью Пелея и, богиня, родила ему
прекраснейшего и доблестнейшего в мире сына, Ахилла. Об этом
простому смертному мечтать нечего; он молит могучих богинь
о счастливом плавании и не забудет воздать им установленную
дань благодарности посвящением и жертвой.
Нереиды — нимфы моря; есть в нем, однако, и свои сатиры.
Это тритоны, юноши о рыбьих хвостах. С ними лучше не
заводить знакомства; они, как скажут те же умники,
«олицетворения разъяренных волн». Бывает, заволокут тучи синеву неба,
зловещею черною рябью подернется море — вдруг что-то вдали
громко, протяжно загудит... Это тритоны дуют в свои
раковины; это — наигрыш к предстоящей буре. Тогда, пловцы, долой

36
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
паруса, налегайте на весла — и в то же время усердно молитесь
и Посейдону, и нереидам, и спасителям на море, близнецам-
Диоскурам. Будут услышаны ваши молитвы, засияют на обоих
концах реи два слабых огонька — это они и есть, божественные
Диоскуры, они предвещают вам спасение.
Есть, затем, в море и свой Пан: это — Протей, пастух стада
причудливых морей и сам великий чудак. Об его образе трудно
говорить: он его меняет беспрестанно, подобно самому морю,
но чаще всего это — просто морской дед. Об его странностях
знает его дочь Идофея — дочь не особенно почтительная, но
зато ласковая для пловцов. Такова же и Левкофея, тоже морская
богиня, некогда обиженная женщина Ино. ...Кое-где в Элладе
справляются вакхические таинства в ее честь, но в Аттике она
более известна из Гомера как добрая спасительница Одиссея.
Затем — кто испытывал неотразимость морских чар в
ясный день, когда и солнце играет, и волна тихо плещет, и
неудержимо хочется окунуться в эту голубую гладь, — тот знает
тоже морское божество Главка (т. е. «голубого»). Есть еще
другая тоска, роковая — когда тебя после долгой борьбы уже
залили волны, и твои руки опустились, и в ушах звенит томный
призыв к успокаивающей смерти. Это поют Сирены на далекой
пустынной скале, среди бушующих валов; не дай бог никому
услышать их песнь!
§5
И, наконец, третья стихия — небо. Зовут его Ураном, но это
имя не возбуждает в нас религиозного чувства. Богословы
говорят, что его некогда выделила из себя предвечная мать-Земля,
что он стал ее оплодотворяющим началом, произведшим с ней
Титанов и Титанид, что под конец ей стало тесно от
собственных порождений и по ее просьбе младший из Титанов, Кронос,
лишил своего родителя его оплодотворяющей силы — таков
был первородный грех у небожителей. Для нас эти домыслы

Том I. Древнегреческая религия
37
необязательны; несомненный владыка неба— это Зевс, сын
Кроноса (т. е. «вершающего»). Его сущность далеко не
исчерпывается его значением, как бога природы, но здесь идет речь
только о Зевсе-«тучегонителе», собирающем грозу на
омраченном небе, о Зевсе-«громовержце», бросающем свой огненный
перун на выступы земли, в высокие деревья и здания, во все
слишком высокое, к вящему назиданию для смертных. Его
прежде всего должно ублажать молитвой и жертвой... Жертвой!
Но как? Небо — не земля и не море, его не коснется дарящая
рука. Да, мы были бы вечно разобщены с царем эфира, если бы
друг человечества, титан Прометей, не принес нам тайно
небесного огня. Огонь стремится обратно в свою небесную обитель,
он возносится к ней в виде летучего дыма — пусть же он унесет
с собой и дым, и чад нашей жертвы. Огненная жертва —
настоящая дань небесным богам.
В божественном небе божественны и его обитатели, и прежде
всего, конечно, его великие светила, Гелий-Солнце и Селена-
Луна. О природе Гелия общепринятых убеждений нет. Многие
думают и поныне, что это — божественный юноша,
разъезжающий на золотой колеснице по небесной «тверди», и что тот
ослепительный свет, который мы видим — именно сияние ее
кузова. Загадкой является, как это он, заходя на западе,
поднимается с востока; раньше думали, что он ночью совершает
переезд обратно на восток по кругосветной реке-Океану, но теперь
достаточно удостоверено, что он вместе с прочими светилами
погружается под горизонт и во время нашей ночи освещает
обитель блаженных на отвращенном от нас облике нашей земли.
Когда-то Анаксагор нас учил, что Гелий — раскаленный шар,
огромный, величиной с Пелопоннес. Это тогда многим
показалось преувеличенным — подумайте, с целый Пелопоннес! —
а другие называли его нечестивцем, что он бога превратил в
шар, да еще в раскаленный. Мы предоставляем астрономам
в Александрии научно разрабатывать вопрос о виде и
движении светил; бог остается богом, независимо от ризы, которую
ему угодно будет надеть. И Гелий для нас прежде всего — бог

38
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
очищающий; как его ярые лучи обезвреживают своей палящей
силой всякий тлен, так и его дух разгоняет всякую скверну,
всякое наваждение ночных страхов. Мы встречаем его
приветствием и молитвой при восходе и рассказываем ему привидевшиеся
нам тревожные сны, чтобы он очистил от них нашу душу.
Селену мы уважаем и любим за то, что она освещает нам ночи
своим ласковым светом; по ней мы считаем дни нашей жизни,
исправно начиная каждый месяц с новолуния и кончая им же.
Он распадается, поэтому, на время растущей, время полной и
время ущербной луны — приблизительно по десяти дней.
Влюбленным предоставляется, сверх того, поверять ей свои радостные
и горестные тайны: она, добрая, не откажет им в совете. О
дальнейшей ее силе можно спросить колдуний, особенно фессалий-
ских, которые своими песнями умеют сводить ее с ее небесной
стези и заставлять служить своим чарам, это — область нечестия,
справедливо преследуемого в благоустроенных государствах.
Полно чудес ночное небо... Вот «вечерняя звезда», Геспер,
прекраснейшая из звезд, «сопрестольница Афродиты» —
почему, знают те же влюбленные. Вот семизвездие Плеяд; это как
бы небесные нимфы. Они, как «голубицы» (peleiades),
приносят Зевсу амброзию; они же и прекрасные богини, дочери
титана Атланта, супруги богов, как та Мая, которая родила Зевсу
Гермеса на вершине Киллены. Вот (Большая) Медведица, в нее
Зевс обратил свою избранницу, нимфу Калл исто, которую
перед тем ревнивая Гера превратила в дикое четвероногое того же
имени. Не понравилась небесной царице эта почесть, оказанная
ее сопернице, и она выговорила у бога кругосветной реки
Океана, чтобы он не разрешил ей освежать себя погружением в его
светлые струи. Вот Арктур, или Боот: он приставлен охранять
Медведицу («Arkturos» — «страж медведицы», «Боот» —
«пастух»). Вот Орион: это страстный «любовник», осмелившийся
посягнуть на Артемиду. И много, много таких рассказов ходит про
значение таинственных фигур, в которые собираются небесные
звезды; но все это — «поэтическая религия», скорее игра
воображения, чем предмет веры. Исключение составляют только

Том I. Древнегреческая религия
39
небесные «Близнецы» — «Диоскуры», Кастор и Полидевк: когда
после морской бури тучи разрываются и на лоскутке ночной
синевы показывается приветливый свет этих двух звезд — пловец
с горячей благодарностью возносит к ним свои руки: он спасен
этим появлением своих всегдашних заступников.
Говоря о небесных явлениях, нельзя умолчать и о ветрах:
они тоже божественны. Их различают по направлению и
соответственно характеризуют: «загорный» ветер Борей приносит
стужу, но зато разгоняет тучи; в Аттике он пользовался особым
почетом, так как дул из Фракии, на которую у этого государства
были особые, политические виды. Его противник, Нот, дует с
раскаленных пустынь Африки и, проносясь над морем, забирает
с собой его влагу, которую и опускает в виде дождя. Западный,
Зефир, в Греции не имеет обязательно того значения весеннего
ветра, которое ему придали римляне; это скорее — ветер
страстный и бурный, так же, как и его противник, Евр.
§6
И если читатель утомился, присматриваясь к отдельным
частям этой божественной природы, пусть он теперь соберет
свои впечатления, пусть сосредоточит свое чувство
благоговения на двух великих господствующих началах — отце Зевсе и
матери Земле. В них основной, изначальный дуализм греческой
религии. Там — оплодотворяющая, здесь — оплодотворяемая
сила; их влечение друг к другу — та предвечная святая любовь,
тот Эрот, который создал всю жизнь живого мира, первообраз
и оправдание также и человеческой любви.
Ведь любит Небо Землю покрывать -
так защищает Афродита у Эсхила смертную любовь Гипер-
мнестры к Линкею, нарушившей строгий наказ своего отца. Да,
небо оплодотворяет землю — своим теплородом, своим светом,

40
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
своим дождем; оно — вечно мужское, она — вечно женское
начало. Греческий язык вполне отчетливо выразил это
отношение — у него uranos мужского, gaia женского рода — гораздо
отчетливее, чем латинский (caelum — ср. р.) и славянский (небо —
ср. р.); хотя, с другой стороны, «земля» во всех арийских языках
женского рода. И если что-либо способно доказать
непостижимость египетской религии для нашего чувства, то это то, что
там, наоборот, земля — бог, а небо — богиня. Почему, однако,
Эсхил называет мировым оплодотворителем Небо (Урана), а не
Зевса? Он мог смело назвать и его: и индийские, и латинские,
и германские аналогии доказывают нам, что первоначальное
значение имени Zeus и есть «небо». Когда-то дуализм Зевса и
Земли чувствовался особенно сильно в греческой религии; на
нем основаны ее древнейшие и прекраснейшие мифы, и еще
знаменитый догмат Сивиллы в Додоне признает его:
Есть Зевс, был он и будет; воистину молвлю, велик Зевс!
Зиждет плоды вам Земля; величайте же матерью Землю!
Но как для непосредственного чувства человека родившая
и вскормившая его мать физически ближе, чем косвенный
виновник его жизни, отец — так и из обоих космических
родителей жизни отец рано одухотворился, в непосредственной
близости к сознанию людей пребывала только она, мать Земля.
Она древнейшая в сонме олимпийских богов; много храмов
построила ей Греция, просто как Матери (Meter) — в Афинах,
в Олимпии — задолго до того, как из Малой Азии был
принесен культ родственной, но все же варварской богини, Великой
Матери богов, или Кибелы. Изображали ее полногрудой
женщиной материнского облика, лишь верхней половиной своего
тела выникающей из своей родной стихии.
И эллин питал истинно сыновние чувства к этой своей
родительнице и кормилице — и любовь, и почтение — в такой
степени, которая прямо непостижима для извращенного
сознания современного человека. Конечно, и мы способны пойти

Том I. Древнегреческая религия
41
в бой за родную землю; но что этот «физический патриотизм»
в сравнении с тем, который воодушевлял эллина при мысли о
его матери-Земле, с тем, который нашел себе выражение в
дивных стихах Эсхила:
Не выдавайте города родного
И алтарей заступников-богов!
Не допустите, чтоб забвенья мглою
Их почести покрылись! И детей
Не выдавайте, и милейшей сердцу
Из всех кормилиц — матери-Земли!
Вы некогда на лоне благодатной
Младенцами играли; и она
Всю приняла обузу воспитанья,
Чтоб щитоносцев-жителей взростить,
Чтоб верную в годину бедствий службу
Вы сослужили матери своей.
...Аграрные реформы и у нас на очереди, причем клич
«Земля — народу!» считается верхом демократизма. Эллину он
показался бы кощунственным: нет, не земля для народа, а народ для
земли! На первом плане должны стоять ее интересы. Их имел
в виду Солон, производя первую аграрную реформу, о которой
знает история; ее милость хотел он заслужить:
Свидетельницей на суде времен
Да будет мне она, из всех богов
Древнейшая, что ведает Олимп —
Кормилица мать — черная Земля!
И в этом — истинный, дальновидный демократизм.
Земля — это больше, чем народ, ибо она — зародыш жизни всех
потомков ныне живущего народа. Эллину этот глубоко
правильный и благодетельный догмат был дан его непосредственным
религиозным чувством.
Удивительна ли после этого та гордость, которую
испытывали афиняне при мысли, что они «автохтоны», т. е. что их

42
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
предки были в буквальном смысле рождены той землей,
которую они поныне населяют? Эта мысль обязательно встречается
в каждом хвалебном слове в честь Афин, и в стихах, и в прозе —
видно, как она была дорога гражданам Паллады. И неслучайно
был афинянином и тот мыслитель, который облек ее в форму
философского учения, — правда, распространяя ее на все
человечество, — Эпикур. Мать-Земля теперь уже отрожалась, она
более не производит ни людей, ни других живых существ,
кроме низких пород (отнесемся снисходительно к этому результату
внимательного, но недостаточного наблюдения). Но в пору ее
плодовитой молодости было иначе: тогда она произвела и
первых людей непосредственно из своего лона. И тотчас после
этого акта рождения в ней произошло то же явление, что и в теле
родительницы-женщины: избыток соков обратился в молоко,
повсюду возникли бугры, из которых полились живительные
струи для новорожденного.
Quare etiam atque etiam maternum nomen adepta
Terra tenet merito -
заключает восторженный приверженец Эпикура, Лукреций.
И понятно также, что под любовной опекой этой своей
матери, окруженный ее участливыми детьми, эллин никогда не
чувствовал себя одиноким: он не знал того безотрадного
чувства покинутости, которое так часто испытывает современный
человек как заслуженную кару за свою неблагодарность и свое
нечестье. Приведу один пример среди многих. Напомню участь
Филоктета. Брошенный своими товарищами на пустынном
острове Лемносе, хромой, с вечной болью незаживной раны в
ноге — казалось, что могло быть несчастнее? А между тем
посмотрите, как он после десяти лет томления в этой пустыне
с ней прощается — причем, однако, прошу читателя не
мудрствовать на почве новейшей эстетики, не искать пиитических
прикрас и пиитических вольностей, а понимать каждое слово
бесхитростно в его буквальном смысле.

Том I. Древнегреческая религия 43
А теперь пред уходом земле помолюсь.
Ты прости, мой приют, безмятежная сень,
Влажнокудрые нимфы весенних лугов!
Ты, раскатистый рокот прибоя, и ты,
Под навесом горы прибережный утес,
Где так часто летучею пылью валов
Мне порывистый ветер чело орошал!
Ты, Гермейский хребет, что в мученьях моих
Мне участливо стоном на стон отвечал!
О певучий родник, о святая струя!
Покидаю я вас, покидаю навек —
Благостыню нежданную бог мне явил.
Мой привет тебе, Лемноса кряж бреговой!
Ты же с ветром счастливым отправь нас туда,
Куда рока великого воля влечет,
И усердье друзей, и могучий призыв
Всеблагого вершителя — бога!
Но это чувство осиротелости было только одной карой
Матери ее отступникам-сынам; страшнее была другая.
Прямою противоположностью эллинам был древний
Израиль. Ведомый своим Богом-Саваофом, он пришел
чужестранцем и завоевателем в свою «обетованную страну». Он не знал
сыновних отношений к этой земле, которая никогда не была
ему матерью — ее населяли злые духи. И это свое властное,
хищническое отношение к земле он привил и тем религиям,
которые отчасти от него пошли, христианству и исламу; земля
из матери стала рабой — покорной, но и мстительной. Правда,
христианство еще не дерзнуло быть палачом земли — слишком
могуч был в нем другой, античный корень. Но поистине
ужасным было опустошительное действие ислама. Пусть читатель
справится в античных источниках, какими цветущими
землями были в эпоху греко-римской культуры Малая Азия,
«страна о пятистах городах», Сирия, северная Африка — и пусть он
вспомнит, чем они стали теперь. Поистине эта огромная
область «Богом сожжена»; античные боги ее любовно берегли.

Глава III
ОСВЯЩЕНИЕ ТРУДА
§7
Кем-то когда-то было пущено в оборот положение, будто
древние греки пренебрежительно и презрительно относились
к физическому труду; и с тех пор эта нелепость безвозбранно
гуляет по страницам руководств и изложений, черпающих свои
материалы из вторых и десятых рук. Конечно, и здесь нет дыма
без огня; огнем, и притом очень ярким, было мнение писателя-
аристократа Платона и некоторых других о неблагоприятном
влиянии на умственность человека ремесленной работы,
приковывающей его к станку и в то же время направляющей его
помыслы на одну только наживу. Но, не говоря уже о том, что
здесь говорится не о всяком физическом и особенно не о
земледельческом труде — кто же позволяет нам видеть в словах
Платона мнение Греции вообще? Почему не противопоставить
им гомеровского Одиссея, с такой же гордостью
ссылающегося на свою выносливость среди жнецов, как и на свои бранные

Том I. Древнегреческая религия
45
подвиги? Одиссея, собственной рукой смастерившего и свое
брачное ложе, и свою спасительную ладью? Почему не
вспомнить о Гесиоде, посвятившем своему легкомысленному брату
Персу свои «Работы и дни» с их основным мотивом «Работай,
о Перс неразумный!» и их знаменитым стихом:
Труд никакой не позорен, позорно одно лишь безделье.
Мать-Земля, наделившая свою любимицу Элладу
столькими драгоценными дарами, не избаловала ее плодородием:
ее народ должен был добывать свое скудное пропитание таким
трудом, о котором понятия не имеют жители благодатных
равнин. Приходилось строить каменные террасы по склонам гор,
чтобы спасти от зимнего размыва плодоносный слой, которого
никто, бывавший в тех краях, не назовет «черноземом»;
приходилось в удобных местах рыть бассейны в каменистой почве,
чтобы сберечь драгоценную небесную влагу на бездождные
месяцы; приходилось посредством каналов отводить струи рек,
чтобы обеспечить полям необходимое орошение — афинский
Кефис так и не достигал моря, будучи весь разобран на каналы.
И мало ли что еще приходилось.
Как видно отсюда — но, конечно, не только отсюда — труд
человека довольно-таки основательно нарушал божественную
жизнь Матери и ее родных детей; как отнесутся они к этому
вторжению? Необходим был договор, указывающий человеку
его права и обязанности; необходима была служба божеству
взамен той службы, которую оно согласилось служить
человеку; другими словами, необходимо было освящение труда
религией. И оно состоялось, притом в такой мере, как ни у одного
другого народа; если обилие явлений, отчасти упомянутых в
предыдущей главе, позволяет нам рассматривать античную
религию как религию природы, то те, к которым мы переходим
теперь, дадут нам полное право видеть в ней религию труда.
Но, замечу это с самого начала, не просто труда, а — прошу
разрешить мне это возрожденское слово — трудорадостности.

46
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Всего менее нарушал человек уклад природной жизни в
своем охотничьем быту; ведь в сущности человек-охотник не
многим отличается от льва, волка, коршуна и прочих
хищников, жизнь которых составляет одно целое с жизнью прочей
природы. Немногим — а все-таки кое-чем: тем умом, той
сверхприродной сообразительностью, которая навела его на
изобретение сетей, стрел, дротов, на приручение собак, на целый
аппарат охоты, грозящий истреблением живым тварям леса и гор.
Пусть же он получит закон своей деятельности от той
богини, которой он служит как охотник — от Артемиды. Она —
могучая заступница всякого зверья, всякой птицы; ее сердцу
одинаково дороги детеныши всех живых существ, будь то даже
детеныши хищников. Она предоставляет человеку вволю
пользоваться взрослыми особями, но не дозволяет ему разрушать
породу — и Эриния настигает ее ослушника. Священны
поэтому гнезда птиц, священны беременные самки; если
охотнику досталась таковая — он обязан «отпустить ее Артемиде».
Вообще то гуманное отношение к животным, которым
древние эллины так выгодно отличались от своих
нынешних потомков, — оно сказалось между прочим в прекрасной
пословице «есть и у собак свои Эринии» — было в
значительной степени вызвано тем, что они чувствовали над собой
взоры Артемиды, внемлющей жалобному крику мучимой твари
и обрекающей обидчика каре страшных богинь преисподней,
блюстительниц великого договора, которым живет мир. И еще
в эпоху земледельческого быта это право животных на хорошее
обращение было подтверждено в самых священных греческих
таинствах, в Элевсинских: одна из заповедей Триптолема так
гласила: «Не причиняй обид животным».
Как видно, те благодетельные меры, которые в новейших
государствах были лишь сравнительно недавно выработаны
гражданским законодательством и соблюдаются со всем
известной добросовестностью — были подсказаны эллину его
религией как непосредственное последствие его сыновних
отношений к матери-Земле.

Том I. Древнегреческая религия
47
И само собой разумеется, что за счастливый улов человек
должен был воздать благодарность той же Артемиде...
вообще, если читатель хочет получить надлежащее представление
о всей целомудренной прелести отношений охотника к этой
его богине-покровительнице, пусть он ознакомится с молодым
охотником Ипполитом в одноименной трагедии Еврипида. Но
пусть тот же человек не думает, что если он от охотничьего быта
перешел к другому, то он может забыть о девственной богине
лесов. Так поступил Эней Калидонский; собрав обильный
урожай со своей нивы, он почтил начатками прочих богов, но
обошел своим благочестием Артемиду. Она напомнила ему о себе,
послав чудовищного вепря на его посевы и дав повод к трагедии
«Калидонской охоты», в которой она играла такую же роль, как
Афродита в трагедии Троянской войны.
И все-таки кровопролитие на охоте, хотя бы и законное,
беспокоило чуткую совесть эллина, и он чувствовал
потребность по возвращении домой подвергнуть себя религиозному
очищению — и не только себя, но и своих охотничьих собак:
Зевс ведь законом поставил и зверю, и птице, и рыбе,
Чтоб пожирали друг друга — на то им неведома Правда;
Но человеку он Правду послал...
(Гесиод)
§8
Переходя от охотничьего быта к скотоводческому, человек
почувствовал потребность и эту отрасль своего труда
посвятить богам, и ее облечь в форму богослужения. Первый долг
благодарности должен был быть уплачен, понятно, тому богу,
который дал руководимому им человечеству достигнуть этой
более высокой ступени его культуры; это был Гермес, бог
Аркадии — той страны, которая, оставшись и в историческое время
преимущественно скотоводческой, лучше других сохранила

48
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
традиции скотоводческой эпохи. Это он похитил с Олимпа
первое коровье стадо и дал его смертным — похищение же это
имело первоначально глубокий смысл, подобно похищению
огня Прометеем, и лишь дурная слава, которой покрыли себя
аркадцы в историческое время как бродяги и воры, позволила
певцам обратить и это благодетельное деяние их бога в ловкую
воровскую проделку — ведь «много певцы измышляют», чему и
сами не верят. В других местах пастухи воздавали честь
Аполлону: он сам некогда, искупляя убиение Пифона (или Циклопов),
согласился в течение целого года быть пастухом фессалийского
царя Адмета — хорошо жилось при таком пастухе и стадам, и их
владельцу. Пана мы уже знаем; и его родиной была Аркадия, где
его считали сыном Гермеса. Но необходимыми помощниками
всех этих богов были «влажнокудрые нимфы весенних лугов»,
доставлявшие влагу пастбищам в знойные летние дни; им
пастухи тоже воздвигали непритязательные капища и чествовали
их молитвами, приношениями и жертвами.
И еще их чествовали — и их, и прочих пастушьих богов —
игрой на лире или свирели и песнями. Лиру изобрел Гермес,
найдя однажды высохший остов черепахи — прекрасный
резонанс для струн, как он сразу сообразил. Ею он выкупил у
Аполлона похищенное стадо, и с тех пор ею владеет Аполлон,
наравне с кифарой, которая, в сущности, была лишь
усовершенствованной лирой. Свирель — по-гречески сиринга — была, как мы
уже знаем, инструментом Пана. Пастушья жизнь с ее
привольем располагала к игре; она и тешила душу играющего, и была
полезна стаду, которое, прислушиваясь к знакомым звукам, не
подвергалось опасности заблудиться; но из нее развилась
особая отрасль труда — труда умственного — и поэтому о ней речь
будет дальше.
Скотоводство и родственное с ним пчеловодство давало
человеку естественную, бескровную пищу — и для него, и для
его богов: молоко, мед и, в-третьих, вода — таков состав
древнейшего «нефалического» (т. е. трезвого, бесхмельного)
возлияния. Долго ли осталось от него скрытым, что козы, овцы

Том I. Древнегреческая религия
49
и в особенности коровы могут его кормить также и своим
питательным и вкусным мясом? Не без содрогания
использовали это открытие; ведь для этого нужно было зарезать свою
кормилицу, пролить ее кровь. Отголосок этого страха
сохранился и в историческое время в обрядности праздника т. наз.
Буфоний (т. е. «быкоубийства» — именно «убийства», а не
«заклания»). Быка подводили к жертвеннику Зевса, на котором
находилась посвященная богу растительная жертва; когда
неразумное животное принималось ее есть, присутствующий
тут же жрец его убивал ударом топора и тотчас же бросался
бежать: за его отсутствием судили топор; положенные части
быка приносились в жертву Зевсу, остальные служили пищей
людям. В историческое время просвещенные люди много
смеялись над этим странным обрядом с его наивным лукавством;
но справедливее оценить чуткость, сказавшуюся в основном
чувстве — что нельзя без греха проливать кровь прирученного
животного.
§9
И, наконец, оседлый, земледельческий быт. Он
предполагает собственность и ее охрану, прочное поселение и
государственный строй; человеческий труд получает свое высшее
освящение в общегосударственном богослужении. Цикл
государственных праздников был установлен в греческих городах,
между прочим, в Афинах в эпоху сравнительно близкую к
исторической по соглашению с Дельфами, верховными
руководителями Эллады в религиозных делах; отсюда — преобладающая
роль Аполлона и Артемиды, в честь которых названо и
большинство месяцев. Но при всем том эти праздники — апофеоз
труда, и притом в такой возвышенной, благоговейной,
прекрасной форме, какой не знает ни один народ мира.
Вынужденные ограничиться краткой характеристикой, мы не выйдем
за пределы Афин.

50
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Богиня земледельческого труда — Деметра, — собственно,
одна из разновидностей матери-Земли, указание на которую
она сохранила, по-видимому, в своем имени (De-meter, «почва-
мать»). Для эллина она была символом зреющей нивы, в волнах
которой мы и поныне можем ее чувствовать. И поэтому у этой
«матери» есть «дочь» — Кора, символ тех зерен, из которых
взойдет нива будущего года. Как из этого таинства
возрождаемого хлеба вещий ум эллина вывел дальнейшее таинство
бессмертия души, об этом у нас речь впереди; на этом
изумительном синтезе основано самое священное из празднеств Де-
метры — Элевсинии с их мистериями; но все же это был
первоначально праздник посева, почему ему и предшествовал
праздник пахотьбы (proerosia). Священным было и преполовение
бытности Коры у ее подземного властелина; но еще священнее
праздник самой жатвы. И тут ум эллина, афинянина, не
остановился на одном физическом значении акта: даровательни-
ца урожая предстала перед ним как основательница оседлой
жизни вообще с ее прочным браком и семейственностью — он
видел в ней свою «закононосицу» (thesmophoros),
первоначальный праздник жатвы стал для него глубокомысленным
праздником семейной жизни вообще, Фесмофориями,
празднуемым исключительно хозяйками. Шиллер прекрасно развил
его значение в своем «Элевсинском празднестве», в котором
только заглавие неправильно: он имеет в виду Деметру, но не
Элевсинскую, а Фесмофору.
За работой землепашца— работа виноградаря, важность
которой на юге очень велика; посвящена она Дионису. В
сущности Дионис испытал в Греции развитие, противоположное
развитию Деметры: та из скромной богини зреющей нивы
развилась в богиню-закононосицу и в богиню тайн загробной
жизни; Дионис пришел в Грецию как бог творческого экстаза,
приносящий своим посвященным также и весть о бессмертии
их души; но в гражданском культе пришлось и его праздник
приурочить к человеческой работе — и ему поручили
виноделие, родственное даруемому им экстазу, но первоначально от

Том I. Древнегреческая религия
51
него независимое. Мы здесь и будем иметь в виду эту сторону
его естества.
Правда, забота о благословении Диониса растущей,
цветущей и плодоносной лозе было делом частного культа;
государство заботилось о винограде лишь с момента его снятия. Цикл
праздников Диониса открывался веселыми Осхофориями,
т. е. «ношением гроздий». Носили их избранные от отдельных
фил — всех было десять — эфебы, и притом из храма Диониса
в Афинах в храм Паллады в Фалере: гроздья были даром от
Диониса богине-покровительнице страны. Остальные
праздники были приурочены к различным стадиям брожения
молодого вина; то были Сельские Дионисии в декабре, Леней в
январе и Анфестерии в феврале. Все они были обставлены
отчасти веселой, отчасти серьезной обрядностью и
расцвечены прелестными мифами и легендами; но прекраснейшим
из всех дионисических праздников были учрежденные Пи-
систратом Великие Дионисии в марте. Учредитель понял
чествуемого бога в его первоначальном значении как бога
творческого экстаза: вино отступает на задний план,
первенствует песнь и в ее области — песнь из песней, трагедия. Друг
человеческой культуры должен преклониться перед Великими
Дионисиями: они дали повод к возникновению величайших
произведений аттического гения, творений Эсхила, Софокла
и Еврипида.
Из прочих отраслей земледельческого труда — древоводство
вообще было посвящено тому же Дионису как «дендриту», богу
приливающих весенних сил; но свою маслину афинянин
посвятил своей богине-покровительнице, Палладе-Афине. Она
ведь ее подарила своему народу в тот знаменательный день,
который решил его участь. Посейдон, желая показать ему свою
силу, ударом своего трезубца извлек источник морской воды
из скалы Акрополя; но Паллада показала людям, что не сила,
а благость — высшее проявление божественности; по ее
мановению там же выросла ее бессмертная маслина, почтенная
прародительница вековых маслин в долине Кефиса. Почтенны,

52
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
впрочем и они: их зовут «мориями», т. е. древами рока, ибо рок
настигает того, кто коснется такого дерева святотатственной
рукой:
Ни стар, ни млад рук ударом дерзких
Ввек не сгубит его: видит врага
Сну непокорный и день и ночь
Зевса-Мория лик — и взор
Ясноокой Афины.
Спартанцы соблюли этот завет в Пелопоннесскую войну:
как люди благочестивые, они не тронули священных морий
Паллады. Да, тогда люди еще знали, что такое благочестие.
А впрочем, неудивительно, что в Афинах культ Паллады как
богини-покровительницы всего государства, затмил ее культ
как покровительницы маслины: на ее роскошном
празднике Панафиней оливковое масло играет роль только приза
победителям в состязаниях, которым государство его дарило в
красивых глиняных амфорах, тоже афинского производства,
с символическим изображением и надписью «Я — с афинских
состязаний» — на вечную, завидную память.
§10
Палладе же был посвящен и труд ремесленника в его полном
объеме — на то она была Афиной-Эрганой, имела как таковая
свою ограду на Акрополе перед Парфеноном и свой ежегодный
праздник в октябрьское новолуние. Но изо всех ремесел одно
было ей как богине особенно близким: это было самое
выдающееся по художественному совершенству среди женских
ткацкое мастерство. Зато на ее ежегодном празднике Панафиней ей
посвящался на ее Акрополе сотканный лучшими афинскими
мастерицами пеплос, и его передача в ее храм была
центральным актом всего торжества.

Том I. Древнегреческая религия
53
Из других ремесел она особенно опекала гончарное,
гордость своей Аттики:
Внемли молитвам, Афина; десницею печь охраняя,
Дай, чтобы вышли на славу горшки и бутылки, и миски,
Чтоб обожглись хорошенько и прибыли дали довольно...
говорится в случайно сохранившейся гончарной молитве ей.
Как покровительница этого ремесла, она легко могла унять и
вредоносных его бесенят, о разрушительной деятельности
которых сказано там же, в следующем за молитвой проклятии:
Эй, Разбивака, Трескун, Горшколом, Сыроглинник коварный,
Эй, Нетушим, что искусству сему столько бед уж наделал!
Бей и жаровню, и дом, вверх дном опрокидывай печку,
Все разноси, гончары же пусть криком избу оглашают.
Такие же бесенята, вероятно, имелись и в других ремеслах,
только мы случайно о них не узнаем.
Зато в кузнечном Паллада имела товарища: искусным
кузнецом считался тот, кого научили этому искусству «Гефест и
Паллада-Афина». Гефест как бог («вулканического») огня был
тут необходим. Афины особенно его уважали; они воздвигли ему
прекрасный храм — вероятно, тот самый, который сохранился
поныне и обыкновенно называется «храмом Тесея» — и
чествовали его вместе с Палладой ежегодным праздником («Гефес-
тиями» и «Халкиями», т. е. «праздником кузнецов») в конце
октября, перед наступлением зимы, когда было особенно уместно
вспомнить о благодетельной силе огня. Впрочем, богом огня
был для эллинов также их благодетель Прометей; и он по праву
говорит про себя в одноименной трагедии Эсхила:
От Прометея все ремесла людям.
Это не повело к расколу: афиняне почитали обоих, и
притом схожим образом. Центром праздников обоих богов огня

54
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
был ночной факельный бег, в котором эллинская страсть к аго-
нистике была очень искусно поставлена в связь с природной
стихией обоих божеств.
Торговля, как в известном смысле и поныне, имела
своим покровителем Гермеса: бог-странник, знаменитый жезл
которого — жезл со змейками — обеспечивает странникам
безопасность на больших дорогах, естественно призывался и
владельцами торговых караванов. Отсюда, однако, значение
Гермеса распространилось в двух направлениях. Вообще
торговля распадалась у древних, как и у нас, на две отрасли: во-
первых, на крупную ввозную и вывозную (emporike), и,
во-вторых, на мелочную на местах (kapelike): первая была в почете,
вторая не особенно. Покровительство Гермеса также и второй
с ее органическим мошенничеством не могло не уронить
значения самого бога; во всем своем величии он являлся как
покровитель первой, соединенной с опасностью для жизни,
притом не только в ее сухопутной, но и в ее морской ветви. И здесь
нужен был Гермес как оплот против пиратов; но все же чаще
приходилось торговцу-мореходу подвергаться опасности со
стороны самого моря — и поэтому усердно молиться всем его
божествам, о которых у нас была речь выше.
А так как благодаря всему построению эллинской
земли морская торговля была много значительнее сухопутной,
то работа торговца почти что совпадала с работой судовщика.
Ее важность была огромна в Элладе: «Работы и дни» Гесиода
ограничивают свою тему земледелием и судовым промыслом.
И равным образом в системе греческих праздников
мореходство занимает следующее по значению место
непосредственно после земледелия. Понятно, что самым удобным временем
для праздников мореходства было начало и конец его сезона,
дни непосредственно после весенних бурь и перед осенними.

Том I. Древнегреческая религия
55
В Афинах это были Дельфиний в начале апреля и Пианопсии в
октябре: оба эти праздника были поставлены в красивую связь
со знаменательным для города Паллады, хотя и не торговым
плаванием — а именно с плаванием Тесея и обеих его
обреченных Минотавру седьмиц юношей и девушек на остров Крит.
С трепетом провожали их отцы и матери, с трепетом ждали их
возвращения — понятно, что обрядность обоих праздников
сохранила память об этих чувствах.
В настоящее время Греция не знает особого морского
сезона — паровая машина и компас позволяют не считаться с
бурями и облачностью неба. В древности дела обстояли иначе.
Но все же после ноябрьского ненастья наступала тихая, ясная
погода, во время которой труженики Посейдона могли
вернуться к своему промыслу и привести домой отрезанные бурей
в чужих гаванях суда. И греческая религия природы не
затруднилась объяснить это странное явление. Дело в том, что в это
время священная птица морского бога, алкиона, высиживает
своих детенышей в своих плавучих гнездах — почему эта птица
и поныне называется по-русски «зимородком»; так вот ради нее
Посейдон и сглаживает своим трезубцем морские волны,
чтобы они не заливали надежды его любимицы. Отсюда красивая
греческая притча об «алкиониных днях», как о затишье после
бури; отсюда также и греческое имя декабря — Посейдеон.
Возвращаясь, однако, к Дельфиниям и Пианопсиям, может
показаться странным, что эти два главных праздника
мореходства посвящены не столько Посейдону или Гермесу, сколько
богу, ничего общего как будто не имеющему с торговлей и
морем, — Аполлону. Это несомненно стоит в связи с тем, что весь
цикл праздников, как мы видели, был установлен греческими
общинами при содействии и с благословения Дельфов; вполне
понятно, что их жреческая коллегия отвела своему богу
первенствующее место во всем цикле. Это сказывается в
особенности в обрядности только что упомянутых Пианопсии. Они
были не только праздником завершения мореходства:
совпадая с концом также и земледельческих работ, они были самым

56
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
значительным праздником труда вообще. И первое место в их
обрядности занимало нечто поразительное по своей
красивой осмысленности: в торжественной процессии миловидный
мальчик, оба родителя которого были в живых (amphithales),
нес масличную ветвь, увешанную плодами, булочками,
кувшинчиками с елеем, медом и вином, одним словом, дарами и
Деметры, и Диониса, и Паллады; это была «иресиона». И нес
он ее к храму Аполлона как хозяина праздника, как бога
труда и трудорадостности вообще. При этом участники шествия
исполняли веселые песни, из коих две нам сохранились; одна
гласит так:
Иресиона и хлебы несет, и пурпурные смоквы,
Мед она в банке несет и душистое масло Паллады,
С ним и кувшинчик вина, чтобы сладко дремать ей
в похмелье.
В тот же день и в частных хозяйствах происходили свои
приношения иресионы — и, конечно, здесь-то и зародился этот
обряд, на почве религии Деметры, а не Аполлона. Иресиона
прикреплялась к стене дома, которому она служила охраной
до следующего урожая; что с ней делали потом, мы не знаем,
но есть основание предполагать, что ее с молитвой сжигали на
домашнем очаге.
§12
Мы говорили до сих пор главным образом о физическом
труде; само собой разумеется, однако, что и умственный имел в
Элладе свое религиозное освящение. Вначале его главным
проявлением и как бы совокупностью была поэзия — точнее
говоря, раз мы на греческой почве, хорея, т. е. соединение поэзии,
музыки и пляски, триединая зародышевая ячейка позднейших
обособленных искусств.

Том I. Древнегреческая религия
57
Афиняне гордились тем, что именно чистота их горного
воздуха приспособляет их к умственному труду, к поэзии: там,
на высоких склонах, проясняется ум, окрыляется душа,
черпается творческое вдохновение. Его богини, поэтому, — горные
Нимфы; «нимфолептами» называют и прорицателей,
получивших свой вещий дар от самих дочерей вещей природы. Горных
нимф в их физическом значении мы называем «ореадами» (от
oros «гора»); но как вдохновительницы поэтов они удержали
более древнее имя, родственное с латинским mons — имя Муза.
Имела и Аттика свой «холм Муз», здесь, по местному преданию,
они даже «родились» как дочери Гармонии; но это предание не
могло соперничать с более старинными, освященными
именами Гомера и Гесиода, согласно которым Музы, дочери Мнемо-
сины («Памяти»), жили либо на Олимпе (Гомер), либо на
Геликоне (Гесиод). Нам все-таки ближе афинский холм Муз, хотя он
и должен был уступить свое имя почтенному, но
неблагозвучному имени Филопаппа, украсившего его во II в. по Р. X.
отчасти сохраненным памятником. Отсюда открывается самый
восхитительный вид на Акрополь и город Паллады, и
отрадно бывает, прохаживаясь в прохладный вечер по его
пустынной вершине, молиться его забытым богиням, вдохновлявшим
здесь некогда Эсхила, Софокла, Еврипида.
Музы покровительствовали всему умственному труду
человека — amusos называли того, кто к нему был неспособен: «да не
доведется мне жить среди амусии», молился некогда Еврипид.
Они покровительствовали ему с первых же неуверенных шагов
ребенка на его поприще, с уроков грамоты: в классной комнате
стоял обязательно кумир Музы, со своим свитком или складнем
в руке она была в глазах малыша как бы образцом того
трудного искусства, которому его обучали. И неудивительно, что свое
первое достижение он посвящал именно ей, что он первым
делом учился... склонять ее священное имя: Musa, Muses в
греческой грамматике, Musa, Musae в латинской были примерами
«первого склонения» (и вот, если это кого интересует, почему
грамматика стала самой рыцарской из всех наук, отводя свое

58
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
«первое» склонение женским именам и лишь «второе» —
мужским). В христианскую эпоху такое прославление языческой
богини показалось, конечно, недопустимым: Musa в
грамматике должна была уступить свое место по созвучию безразличной
mensa — тоже прогресс.
Вырастет мальчик, посвятит себя умственному труду — Музы
и подавно станут его покровительницами. О поэтах это
известно всем; в хорошую пору античной религии они исправно перед
проявлением своего искусства молились Музам — в новейшее
время их некогда живое имя стало лишь классическим
привидением. К ним приобщали и другие радостные божества —
Аполлона, Гермеса, Палладу (последнюю, отождествив со своей
Минервой, специально римляне), — но главное место принадлежит
все-таки Музам. И не в одной только поэзии — «музыка»
унаследовала их имя, и обе они вместе с пляской стали
называться «мусическими» искусствами, в отличие от изобразительных,
развившихся из ремесел. А когда Птолемей Сотер в III в. до Р. X.
основал в Александрии первую в истории академию наук — он
вполне правильно назвал ее Museion, каковое имя в суженном
значении поныне сохраняет «музей».
Но, можно спросить, получил ли также и умственный труд
свое освящение в греческих праздниках, и если да, то где? Да,
ответим мы, получил, и притом везде. Он явился главнейшим
их украшением, главной причиной того, что они стали не
только отдыхом, но и всенародной образовательной школой. Но
этой стороной дела нам придется заняться в следующей главе.
Здесь мне хотелось бы в заключение указать на одно
обстоятельство, стоящее в непосредственной связи с интересующей
нас здесь темой — освящением труда. Я очень сожалею, что
небольшие размеры настоящего очерка не позволяют мне описать
хоть сколько-нибудь обстоятельно обрядность даже
главнейших греческих и в частности афинских праздников; читатель
убедился бы тогда, что благодаря ей греческая религия имеет
полное право на имя первой и единственной в истории
человечества религии радости. Это сознавал уже один из ее умнейших

Том I. Древнегреческая религия
59
сынов, Перикл; вот как он отзывается в своей знаменитой
надгробной речи об этой стороне афинской жизни.
«Более чем какой-либо народ доставляем мы отдыха душе
человека, внося в обрядность нашей религии ежегодные состязания и
торжества... радостность которых изгоняет уныние».
Подробностей, повторяю, я здесь дать не могу. Но уже из тех
немногочисленныхданныхи намеков, которые ему встретились
в настоящей главе, читатель должен был вывести заключение,
что греческие праздники всего менее были «праздниками» в
нашем смысле слова, т. е. днями праздности. Согласно вообще
положительному характеру своей этики, эллин был
органически неспособен признавать какую-либо заслугу за безделием;
для него праздник был днем не праздности, а, наоборот,
кипучего труда, но только не ради наживы, а ради прославления
богов и возвышения собственной души. Конечно, в тот день,
когда народ Паллады чествовал свою богиню на Акрополе или
смотрел трагедию Софокла в театре Диониса, будничный труд
не мог иметь места: торговец поневоле запирал свою лавку, не
имея никакой надежды зазвать в нее покупателя, и всеобщее
возмущение вызвал бы архонт, который вздумал бы собрать
присяжных для разбора судебного дела. Но это прекращение
будничного труда было лишь последствием праздника, а не его
смыслом и внутренним содержанием. И если бы эллины эпохи
расцвета услыхали, что есть или будет народ, который в работе
как таковой усмотрит осквернение праздника и службы
своему богу, достойное даже «истребления» — они заключили бы,
что этот народ имеет очень странные представления о
благочестии.
Конечно, пришло и для них время разубедиться в этом:
было ли это им на благо? Нет надобности отвечать на этот
вопрос: самое беглое сравнение хотя бы внешнего облика
античной и византийской Греции ответит на него самым
красноречивым образом.

Глава IV
ОБЪЯВЛЕНИЕ БОГА В КРАСОТЕ
§13
Боги обитают каждый в своей стихии, одушевляя ее,
таково, по-видимому, древнейшее представление также и эллинов.
Мы называем его аниматизмом, видоизменяя этим несколько
в видах большей плодотворности значение этого термина,
введенного антропологом Мэреттом. Вначале они сливались с этой
стихией, не имея своего независимого от нее образа; это был
период имманентного аниматизма. Но мало-помалу
сосредоточение мысли и чувства на самом боге как душе стихии
привело к тому, что его физически обособили от нее: дриада могла
оставаться в своем дереве, но могла и покидать его, пребывая,
однако, вблизи его, как его дриада. Наступил период
трансцендентного аниматизма. А для этого обособления бог нуждался в
собственном образе, отделенном от образа своей стихии; какой
же это мог быть образ?
Это — решающий, роковой вопрос.

Том I. Древнегреческая религия
61
Переход к трансцендентному аниматизму не характерен
для греческой религии, это — явление заурядное; характерен
ответ на вопрос об образе. Ясное дело, что всякий образ мог
быть только символом — ведь боги по существу своему
незримы и только объявляются кому хотят и когда хотят. Как же
зримо передать незримое? Как и в чем объявляется бог? В силе,
отвечают одни; в знаменательной загадочности, отвечают
другие; в устрашающем безобразии, отвечают третьи. И вот
индиец изображает своего бога многоруким; египтянин своему дает
голову шакала, ибиса и т. д.; дикарь представляет своего с
исковерканным лицом и с клыками. Один только эллин ответил:
бог объявляется в красоте.
В сущности, он не мог ответить иначе: нет в мире страны,
равной по красоте Элладе. Если она даже теперь чарует своих
все еще немногочисленных гостей — теперь, когда ее обезбо-
жившие природу жители сорвали с нее зеленую ризу ее лесов,
иссушили серебряные струи ее рек, — то каковой должны мы
себе представить ее в счастливые времена мира и любви между
сыном-человеком и матерью-Землей? Нет, божества,
одушевлявшие эту Природу, не могли не быть прекрасны сами; надо
было только прийти к сознанию ее красоты — и правильный
ответ получался сам собой.
Но, разумеется, и на это потребовалось время; эллины тоже
провели свое божество через несовершенные стадии силы,
устрашения, знаменательности прежде, чем найти истинно
благочестивое успокоение в красоте. А так как созданное в
древнейшие времена изображение силой пиетета сохраняется и
до позднейших — грубое стремление к иконоборству было
органически чуждо эллину, — то даже в историческое время
можно было видеть четверорукого Аполлона в Лаконике, Деметру о
лошадиной голове в Аркадии и в особенности — страшно
безобразных Эриний и Горгон. Но это были лишь пережитки. Менее
всего смущала людей эта пережиточность в Эриниях, Горгонах
и т. п. олицетворениях мрачных, вредоносных сил; еще Эсхил с
ней мирился. Но к концу V века всеобщее стремление к красоте

62
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
побороло даже этот пережиток, казалось бы, вполне
законный. Нет, высшая сила не может быть безобразной.
Страшной — да, где это нужно; но разве не может быть страшной и
красота? И вот были созданы позднейшие типы Эриний и
Горгон, бледные, грозные — и прекрасные; стынешь перед взором
этой Медузы («Медузы Ронданини») — и все-таки чувствуешь,
что перед тобой неземная красота. Один только бог упрямо
отстоял свою пережиточную звериную безобразность перед
победоносным напором новой красоты — кого другого, а Пана
нельзя было разлучить с его козлиным обличием. Он и
остался одиноким в прекрасном греческом Олимпе. Сами эллины
добродушно с этим мирились; но когда наступили
христианские времена — козлоногий бог безвозвратно перешел в новую
изобразительную мифологию под именем черта.
Но мы заглядываем вперед. Даже тогда, когда в мысли
эллина был найден единственно благочестивый ответ на вопрос
о внешнем образе бога, до его осуществления было еще
далеко: резец и кисть не поспевали за творческой мыслью,
слишком сильны были путы, связывающие их. Нет сомнения, что
и в ту эпоху, которая связана с именем Дедала, художник хотел
по мере сил передать витавшую перед его взором красоту
божественного образа; но рука туго повиновалась ему, изображение
получалось детски несовершенное. А между тем окруживший
его почет современников, естественно видевших в нем образец
совершенства, передавался из поколения в поколение, до более
поздних и искусных времен. Велика была опасность окоснения:
могли возникнуть «подлинники» с их монополией святости,
и творцы божественных образов в более зрелые времена могли
почувствовать себя скованными ими. Тогда видение красоты
вновь бы улетучилось, не дождавшись своего окончательного
осуществления.
Великим подвигом эллинского гения было то, что он эту
опасность победоносно поборол. Конечно, «дедаловские»
изображения богов с их наивной условностью остались в старинных
храмах: сын не отказывал в почете тому, чему поклонялся его

Том I. Древнегреческая религия
63
отец, традиция обнаруживала свою освящающую силу. Если
же они были истреблены случайным пожаром, то
унаследованная любовь поклонников стремилась восстановить их по
возможности в том же виде — это было условием сохранения
того же чувства. Так получились те так называемые
«архаистические» кумиры, которых нам сохранено немало. Но ничто не
мешало художнику создавать кумир того же бога для его нового
храма в наиболее совершенном для его разумения виде; оба
течения, консервативное и прогрессивное, шли рядом, ничуть не
стесняя друг друга.
§ И
В VI в. до Р. X. был уже достигнут идеал красоты в
изображении богов, идеал также и для нас: прерафаэлиты
научили нас ценить целомудренную прелесть этой так называемой
«зрелой архаики». Недоставало, однако, индивидуализации.
Конечно, никто не мог принять Посейдона за Аполлона и
наоборот: наличность или отсутствие бороды определяло выбор.
Но, впрочем, боги были похожи друг на друга — и на людей,
и мы различаем их только по их атрибутам: трезубец
характеризует Посейдона, жезл со змейками — Гермеса, перун —
Зевса, львиная шкура — Геракла и т. д.
Это было еще несовершенством; побороть его удалось
следующим поколениям, V и IV вв. Мы плохо оценим Фидия,
Поликлета, Алкамена, Праксителя, видя в них только
художников, хотя бы и религиозного ваяния: это были настоящие
пророки, пророки резца. Ту же службу, которую сослужили
древнему Израилю ветхозаветные пророки — создание
определенного, возвышенного и притом единого представления о
божестве, — ее древним эллинам сослужили их художники,
и притом настолько действительнее, насколько образ сильнее
слова. На почве догматической и повествовательной
объединение было невозможно: не было центрального органа, который

64
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
обладал бы достаточной силой и даже — мы ведь в Элладе —
волей, чтобы истребить все противоречивое; обрядность и
подавно в различных государствах была различна. Но после того, как
Фидий создал своего Зевса в Олимпии, было уже невозможно
представлять себе его иначе. Да, это был именно он, этот
величавый и кроткий бог, «отец богов и людей»; именно таким был
он в тот миг, когда он обещал припавшей к его коленям матери
исполнить ее просьбу:
Рек, и во знаменье черными Зевс помавает бровями:
Долу волной благовонной власы устремились владыки,
Долу с бессмертной главы, и великий Олимп содрогнулся...
И уж, конечно, при виде этой возвышенной красоты
исчезали, как дым, всякие мелкие и низменные представления,
которыми умственная незрелость или игривость певцов запятнала
образ олимпийца; с ней уживалось только самое благородное,
самое возвышенное, самое — эсхиловское:
Как ни ищет мысль кругом —
Не сравнить тебя ни с чем,
Если сомнений напрасных обузу
Мы стряхнуть хотим с души.
И уже не мог быть совсем несчастным человек, которому
раз открылся владыка мира в его олимпийском образе.
Все же это была при всей милостивости строгая красота.
Подавно строгой была и его супруга, аргосская Гера в
изображении его современника Поликлета — Гера-Вершительница,
блюдущая таинство брака для греческих жен, с его
строгими обязанностями, сменяющими приволье девичьей жизни.
И строгой была также Афина, объявленная ее городу
вышеназванным Фидием — Афина-Дева, обитательница названного
в честь ее Парфенона, указующая афинянину его воинский и
гражданский долг, но и спасающая за исполнение этого дол-

Том I. Древнегреческая религия
65
га его родину своими молитвами у престола своего могучего
отца, как про нее сказал еще древний афинский законодатель
Солон:
Город же наш не погибнет по воле державного Зевса,
Ни по решению иных в сонме бессмертных богов:
Великодушная наша заступница, дева Афина,
Дщерь Громовержца, свою руку простерла над ним.
Заметно смягчена была эта строгость в облике Деметры,
богини-матери, ласковой кормилицы и утешительницы людей;
мы не знаем, кому мы обязаны ее образцовым кумиром, но
родственным ему по выражению был сохраненный нам (в хорошей
копии) кумир Ирины, благодатной богини мира, изваянный в
начале IV в. афинским художником Кефисодотом. Он
открывает собой религиозную скульптуру эпохи после Пелопоннесской
войны, эпохи младших пророков, объявивших эллинам и нам
сущность их младших и второстепенных богов. Первенствуют
среди них Пракситель и Лисипп. Тогда были созданы три
дивных типа богов-юношей... только один нам сохранился в
оригинале его творца, Праксителя, но именно его превосходство
перед всеми копиями и заставляет нас мысленно поднять и оба
других на ту же высоту совершенства. Аполлон, идеал ясной
умственной красоты, весь дух, весь мечта и воля в своей
неземной стройности и легкости. Дионис, томный бог сокровенных
чар природы, пленительный и загадочный, как влажный
весенний воздух с его вестью о пробуждении, о приливе
жизнетворных сил. Гермес, упругая юношеская сила, весь действие и
действительность... какова она должна быть, не какова она есть.
И в соответствии с ними два молодых женских типа:
Афродита, царица любовных чар, оправдание жизнетворной
чувственности в целомудрии красоты... читатель приглашается
тут думать не столько о знаменитой «Медицейской Венере»,
уже слегка затронутой придворной игривостью александ-
ринизма (почему она так и пришлась по вкусу галантному

66
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
классицизму XVII в.), сколько об Афродите Праксителя,
несмотря на все несовершенство ее ватиканской копии. Она
соответствует Дионису; в такой же степени Гермесу соответствует
Артемида, богиня-охотница, сильная и быстрая, какой и
надлежит быть неутомимой бегунье по лесам и полянам,
неутомимой предводительнице в ночных хороводах дриад. Аполлону
соответствовала бы Паллада, если бы ее тип не был закреплен
религиозной скульптурой предыдущей эпохи; а впрочем,
известная «Паллада Джустиниани», пожалуй, была таким
приближением фидиевского идеала к более земным тенденциям
IV века. Превосходство образов Фидия и Поликлета не
исключало таких претворений, и Зевс Олимпийский, и Гера аргосская
испытали таковые, сохраняя при этом свое родство с
первообразами V в.; и знакомые всем читателям бюсты Зевса («Отри-
коли») и Геры («Людовизи»), которыми по праву восхищались
Винкельман и Гете, — именно такие законные метаморфозы в
духе религиозно-художественных запросов IV века.
Родным братом Зевса был Посейдон; но он относился к
нему, как к величаво спокойному небу относится страстно
подвижное море. Это уразумел Лисипп; в своем Посейдоне он
изобразил именно страстную вспыльчивость. Похожий лицом
на Зевса, он не «помавает» бровями — они у него гневно
подняты, как подняты и волосы, как и весь он — ставшая
божественным образом сила вздымающейся волны. — «Истинным
сыном Зевса» был рожденный в смертной доле Геракл; но земная
страда наложила свою печать на него, создав этим настоящую
трагедию богочеловечества. Софокл дал ее изображение в
поэзии — тот же Лисипп в скульптуре («Геракл Фарнезе»).
И, наконец, в III в. тот же образ фидиевского Зевса еще раз
преломился и дал под резцом Бриаксида последнее творение
религиозного ваяния греков— александрийского Сараписа,
каковым чисто греческим божеством Птолемей хотел заменить
для греков своего египетского царства брата-супруга Изиды,
Озириса. Бриаксид и понял его, как подземного Зевса, брата
светоченосной Деметры Элевсинских таинств — ведь и Изида

Том I. Древнегреческая религия
67
первоначально изображалась греками под видом Деметры. Зевс,
Посейдон и Сарапис — это как бы три брата, цари неба, моря и
подземного царства. Волосы плавно поднимаются и опускаются
у Зевса — бурно вздымаются у Посейдона — грустно ниспадают
у Сараписа, покрывая черной тенью его ласковое чело.
Напоследок приберег я еще одно преломление все того же
фидиевского Зевса, хотя оно и было древнее Бриаксида; я
разумею Асклепия. Он был только добр, этот целитель людей, этот
их спаситель от неумолимой смерти; его почитание, именно как
спасителя, вступило в период особого расцвета около
Рождества Христова. И когда христиане почувствовали потребность
иметь у себя образ своего Спасителя — они для него
воспользовались готовым уже образом Асклепия. Так-то поныне живет
вдохновенная мысль величайшего пророка божественности
среди людей — Фидия.
§15
Прежде чем идти дальше, оглянемся немного назад.
Что созданное великими греческими художниками племя
олимпийцев, воплощенное в мраморе и бронзе, было
настоящим «объявлением божественности в красоте» — это сознаем,
конечно, не мы одни, которым (если не считать праксителев-
ского Гермеса олимпийского) ни одно из этих воплощений не
сохранено в оригинале. Если даже уцелевшие воспроизведения,
хранящиеся в наших музеях, исторгли у восхищенного
историка христианской религии возглас: «Истинные боги, истинные
богини!» (Ренан) — то каково же должно было быть действие
самих оригиналов на тот народ, для которого они были
созданы? И действительно, самый трезвый и рассудительный
Аристотель нам свидетельствует:
«Если бы когда-либо с нами повстречался человек такого вида,
в каком ваятели изображают богов — не подлежит сомнению, что

68
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
все были бы готовы поклоняться и служить ему как высшему
существу».
Ну вот, здесь и названо то, что являлось и является
поныне, по мнению многих, камнем преткновения: древние эллины
поклонялись своим кумирам, служили им; их культ был «идоло-
латрией», идолопоклонством.
Другие идут еще дальше: указывая на пережиточные
формы этой идололатрии, свидетельствующие о том, что во время
оно, до сооружения человекоподобных идолов, и всевозможные
примитивные чурбаны служили предметом поклонения, —
они говорят о «фетишизме» в древнегреческой религии. И
прекрасно: теперь создана общая религиозная почва для эллинов с
дикарями Верхней и Нижней Гвинеи.
Займемся сначала «фетишизмом». Когда португальские
пловцы, поклонявшиеся у себя дома Иисусу Христу,
Богородице и святым на холстах своих великих мастеров,
ознакомились с чурбанами только что названных дикарей, они дали им
имя feitico, т. е. facticius (deus), «деланного» (бога) — именно
потому, что данное племя, по их мнению (правильному или
нет, все равно), видело в таком чурбане не изображение или
символ существующего вне его и независимо от него
божества, а само божество. Ведь в противном случае пришлось бы
назвать фетишистами и самих христиан, притом не только
католиков и православных, но и протестантов, признающих
Распятие священным — т. е. самое слово «фетишизм»
потеряло бы всякую терминологическую ценность, сохраняя
лишь — бранную.
Теперь я спрошу: имеем ли мы малейшее право
предполагать, что для царя Миноса и его подданных лабрия (двухлезвий-
ный топор) была не символом Зевса-Громовержца, а
самостоятельным божеством, и что каменотес, высекавший этот топор,
или любой человек, выцарапывавший его очертание на стене,
считал себя «делающим бога»? Очевидно, немой памятник как
таковой ничего не может нам сказать о том, как к нему относи-

Том I. Древнегреческая религия
69
лись. Итак, приходится судить по аналогии более поздних
времен, т. е. от «фетишизма» перейти к «идолопоклонству».
И тут дело совершенно ясно, уже начиная с Гомера. Когда
Зевс дарует Фетиде исполнение ее просьбы, когда Афина
воодушевляет Диомеда, когда Аполлон охраняет Гектора — что это,
самовольно ли движущиеся небесные боги, или их сделанные
человеческой рукой кумиры? И спрашивать нечего — тем более,
что кумиров ахейская эпоха, представляемая Гомером, даже и
не знает. Но, быть может, в следующую эпоху, построившую
богам их храмы и поставившую в них их кумиры, произошел
такой сдвиг религиозного чувства, и кумиры заняли в сознании
верующих место тех, которых они должны были представлять?
Посмотрим. Многотысячная толпа афинян следит в театре за
«Орестеей» Эсхила; она видит, как преследуемый Эриниями
герой сидит на Акрополе, обнимая своими руками кумир Пал-
лады; вслед за тем к нему спускается сама Паллада, становясь
таким образом рядом со своим кумиром. Достаточно ли ясно
этим сказано, что кумир — лишь изображение божества, а не
само божество?
Но все же ему поклонялись. Да, конечно; но совершенно в
таком же смысле, в каком верующие древнехристианских
исповеданий «поклоняются» (термин не важен) своим
изображениям Христа, Богородицы и святых; и афинянин, воскурявший
фимиам перед кумиром своей Паллады, делал это с совершенно
таким же чувством, с каким и поныне католик или
православный в субботний вечер зажигает лампаду перед образом
Пресвятой Девы. И как у нас верующие выделяют «чудотворные»
иконы из числа других, приписывая им большую святость, так
же, буквально так же, и про кумир Аполлона в Магнесии на
Меандре полагали, что он имеет «силу для каждого дела».
Аналогия здесь полная — что и неудивительно, так как мы имеем дело
именно с античным корнем христианства. Правда, с другой
стороны, что протестанты именно поэтому и не отказывают себе в
удовольствии называть нас «идолопоклонниками»; но мы ведь
знаем, что они при этом только бранятся, а не говорят дело.

70
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Упрек в идолопоклонстве утвердился за древнегреческой
религией со слов христианских апологетов; христианская
апологетика в свою очередь пошла по стопам иудейской, которая
имела свою иконоборческую закваску еще в откровениях
ветхозаветных пророков, но в своем споре с эллинизмом повторяла
только соображения эллинской же философской апологетики
эпикурейцев, новоакадемиков и киников. Наиболее вескими
были тут два довода.
Первый, характерный для философской апологетики,
касается вообще антропоморфизма, лежащего в основе не только
поклонения кумирам, но и их простой наличности. Он
восходит еще к Ксенофану, рапсоду-философу VI в. до Р. X.:
«Арапы, — говорил он, — представляют себе своих богов черными;
и если бы лошади обладали способностью изображать своих
богов — они несомненно изобразили бы их в лошадином виде».
Ну, и что же? Не только мы, люди XX в., можем ответить на это
соображение бессмертным словом Гете «все преходящее есть
только притча» и указанием на то, что сама религия, как
преломление божества в сознании преходящего человека, есть
нечто преходящее, есть только притча. Спросим Эсхила, что бы он
ответил Ксенофану? «Зевс, кто бы ты ни был — если тебе
приятно, чтобы мы тебя называли этим именем — мы этим именем
и называем тебя», — сказал элевсинский пророк, справедливо
настаивая на эллинском сознании относительности
наименований богов, столь отличном от семитской
исключительности. И, разумеется, в этом же духе он ответил бы и Ксенофану.
«Зевс, каков бы ты ни был — если тебе приятно, чтобы мы в
этом образе тебе поклонялись, мы в этом образе и поклоняемся
тебе!» — в образе, скажем, Антенора, а позднее — Фидия.
Но откуда же эллины знали, что это ему приятно? Об этом
речь впереди.
Впрочем, очень возможно, что Ксенофан и не нуждался в
этом поучении — мы ведь имеем дело с отрывком. Очень
возможно, что эллинский рапсод восставал не против поклонения
кумирам, а против отождествления их преходящего образа с

Том I. Древнегреческая религия
71
вечным, независимым от человеческих чувств образом
божества. Но, повторяю, все это соображение характерно только
для эллинско-философской апологетики; иудеи, а за ними
христиане, признававшие, что Бог создал человека «по своему
образу и подобию», им, понятно, пользоваться не могли.
Популярнее другое. Эллин поклоняется кумиру, т. е.
изделию каменщика или литейщика. Он приписывает ему,
человеку, силу делать бога. Что за заблуждение! Вот я возьму и отобью
у вашего бога руку; посмотрим, будет ли он в состоянии
защитить себя и наказать меня. А вы, ослепленные, чем поклоняться
изделью человека, поклоняйтесь тому, кто создал его самого,
этого вашего человека-богодела.
Это соображение с виду очень убедительно — и оно
доказало на деле свою действительность в темные времена и против
темных людей; но мы, афиняне IV—III вв., признаем его тем,
чем оно и есть — сплошной передержкой, иногда невольной,
но чаще злостной. Да, мы поклоняемся Палладе в ее
изваянном Фидием образе, но мы никогда не приписывали ему силы
защищать себя против посягательства варвара. И если ты
искалечишь его — это будет кощунством, грехом, таким же, как
и клятвопреступление, как непочтительность по отношению
к родителям, как оскорбление гостя; и богиня, не беспокойся,
накажет тебя за него — если не тотчас, то когда-нибудь, если
не на этом свете, то на том, если не в лице тебя, то в лице
твоих потомков до четвертого колена и далее. Но независимо от
этого, это будет оскорблением нашего религиозного чувства, за
которое мы накажем тебя от себя, и притом немедленно. Что
же касается «богодела», то это простое невежество с твоей
стороны. Никогда изваянный хотя бы самим Фидием кумир не
будет объектом поклонения сам по себе: пока он в мастерской
художника, и он, и всякий другой может его резать, отбивать
какие угодно части и даже вовсе его разбивать, и это не будет
кощунством. Объектом поклонения он становится лишь с
момента его посвящения (hidrysis), т. е. религиозного акта
сакраментального характера, очень торжественного, о котором ты

72
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
можешь прочесть в «Экзегетике» Автоклида. И самому
посвящению должно предшествовать обращение к богу с запросом,
угоден ли ему посвящаемый кумир, и согласен ли он влить в
него часть своей божественной силы, чтобы он был отныне
видимым посредником между ним, незримым, и его
поклонниками. В обыкновенных случаях для этого достаточно обратиться
к местному «экзегету» пифийского Аполлона или элевсинских
богинь; в более торжественных мы снаряжаем феорию в Дель-
фы. Но когда Фидий изваял своего Зевса олимпийского — он
дерзнул обратиться к самому Громовержцу с вопросом, угоден
ли ему его кумир, и тот с небесной выси послал свою огненную
вестницу, молнию, к его ногам. Поезжай в Олимпию; там тебе
покажут священный «энелисий» — место, куда грянул Зевсов
перун на радость нам и на вечную хвалу его пророку.
§16
Продолжаем, однако. До сих пор у нас была речь только об
одном способе художественного откровения —о ваянии, и
притом в одной только области — в области созидания кумиров
как предметов поклонения. Живопись, к слову сказать,
играет в этом отношении второстепенную роль — писаные образы
богов как предметы поклонения в государственном культе не
встречаются вовсе и только в частном, да и там лишь изредка.
Мы, однако, еще вернемся к ней, а также и к другим отраслям
ваяния; здесь же поговорим об архитектуре.
В те далекие времена «ахейской эпохи», когда не знали
кумиров богов, обходились также и без храмов; богослужение от
имени государства совершалось под открытым небом, для него
требовался алтарь, но не храм. Храм развился лишь со
временем в связи с необходимостью дать дом — не самому незримому
богу, конечно, а его видимому образу, кумиру. И,
по-видимому, такой храм вырос и развился из священной рощи:
сначала сплетали беседку из ее деревьев, образуя навес для кумира

Том I. Древнегреческая религия
73
(этот обычай, упоминаемый еще Гомером, в некоторых культах
уцелел до позднейших времен); затем сочли более надежным
строить между деревьями небольшую «хорому», а затем хорому
с окружающими деревьями претворили в виде
полукаменного или каменного здания — получилась «целла» с колоннадой,
всем известная, простая, но величавая и пленительная форма
«греческого храма». Богослужение по-прежнему совершалось
у алтаря под открытым небом, перед храмами, а не в самих
храмах, которые были только обителью божества, а не местом
собрания верующих, поэтому не было надобности строить их
особенно вместительными, и даже самые величественные из
них были довольно скромных размеров в сравнении с
каменными гигантами восточных религий и христианской.
Где же строили храмы? С тех пор, как в греческих
государствах пала царская власть, их «акрополи» из царских твердынь
превратились в естественные обители богов; там и строили
преимущественно их храмы. Так и в Афинах, на Акрополе,
храм Паллады занял место «дома Эрехфея» ахейских времен,
хотя и унаследовал его имя — и к нему присоединились
другие храмы той же богини, кончая Парфеноном. Затем очень
желательны были храмы на городской площади, где вершились
государственные дела. Средоточия общеэллинской
религиозности, священные рощи в Дельфах, в Олимпии, изобиловали
храмами. Охотно их строили тоже и на больших дорогах, вне
городских стен — как fuori le mura в христианском Риме,
чтобы путник издали испытывал отрадное чувство приближения
к «благозаконному» городу. И еще более желательным местом
был мыс, издали видный пловцам — и нынешний паломник,
огибающий аттический Суний с его белыми колоннами
храма Посейдона, может еще испытать то теплое чувство близкой
благодати, которое этот храм некогда внушал гражданам и
гостям Афин.
Но это были только храмы в высшем смысле слова: для
дополнения внешнего религиозного облика Эллады следует
прибавить небольшие и незатейливые, но прелестные в своей

74
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
задумчивой простоте капища нимф и местных «героев»,
священные пещеры и рощи, скромные изваяния сельских
богов — там тирс, прислоненный к причудливой смоковнице,
или привешенный к ветви тимпан посвящает ее Дионису, там
из дупла маслины смотрит герма Паллады, там столб
изгороди увенчан головою Гермеса или Пана. Повсюду то интимное
слияние природы с искусством в общей гармонии
религиозного чувства, которое мать-Земля знала только раз на своем веку;
современный человек получает о нем представление по помпе-
янским пейзажам, особенно по тем небольшим, скромным,
которые не принадлежат к общеизвестным и не сразу привлекают
внимание посетителей развалин немого города и зал
Неаполитанского музея.
Но роль ваяния — мы к нему теперь возвращаемся — была
тоже и служебной: оно украшало храм, служивший жилищем
созданному им божеству. Если весь храм по основному
принципу греческой тектоники был естественным и в то же время
прекрасным выражением работы структивных сил, то ваяние
украшало отдых от этой работы — те плоскости, в которых
движущиеся друг против друга силы взаимно
уравновешивались. То были в особенности фронтон — плоский треугольник
фасада между горизонталью карниза и скатами кровли, и
метопы — квадраты фриза между поддерживающими карниз
триглифами. Здесь было место уже не для единоличного кумира,
а для сцен — крупных во фронтонах, мелких на метопах. А где
сцена, там и мифология — та необязательная для верующего
«поэтическая религия», тоже прекрасная, но все же
второразрядная. Пусть же резец изображает на фронтонах сцены
рождения Паллады и ее спора с Посейдоном из-за аттической
земли, сцены состязания Пелопа с Эномаем и похищения дикими
кентаврами лапифских жен — никто не обязан верить, что все
это именно так произошло, что это вообще произошло. Но
созерцание этих прекрасных белых фигур на темноокрашенном
фоне все же настроит нас в духе строгой красоты — и через нее
в духе религии.

Том I. Древнегреческая религия
75
И наконец — посвящения. Ими были полны «хорома»,
преддверия, пространства между колоннами, ступени,
ближайшие окрестности храма — статуи, барельефы, картины, все
здесь было представлено. Каждый храм был музеем, но музеем,
посвященным славе божества и опять-таки, поэтому,
направляющим душу созерцающего через красоту к религии. А
ограды многочтимых всеэллинских богов — Аполлона в Дельфах,
Деметры и Коры в Элевсине, Паллады на Акрополе, Зевса в
Олимпии — это уже были настоящие живые царства
религиозной красоты и прекрасной религии. Читаешь хотя бы сухие
каталоги Павсания — и душа плачет по этой погибшей,
одухотворенной красе, какой уже никогда более мир не видал. А ведь
Павсаний ее видел во II в. по Р. X., после стольких разрушений
беспощадных войн и хищений римских наместников; что же
было в те времена, в которые мы перенеслись мыслью — в
цветущие IV и III столетия до Р. X.?
§17
Красота недвижного образа — лишь одна из обеих форм
откровения божества; другой была красота — слова — подскажет
читатель? Нет. Эллин не был бы эллином, если бы он так
ограничивал область, подвластную его Музе. Нет, вообще
выражения движущегося, преходящего аффекта не только в слове, но и
в звуке, и не только в звуке, но и в немом жесте. Я говорю здесь
о полном творчестве эллинской Музы — о триединой хорее,
состоящей в одинаковой степени из поэзии, музыки и
пляски. Все три были посвящены божеству, но преобладала в этой
троице — пляска.
Вот что органически непонятно современной
религиозности. Благодаря ли внешнему обстоятельству, тяжелому
восточному одеянию — благодаря ли его основе, антифизическому
стремлению стыдливо скрывать формы тела, как чего-то
нечистого — или благодаря своей принципиальной вражде ко всякому

76
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
видимому образу— но отрицательный корень христианства,
иудаизм, окончательно вытравил у наследников античной
религиозности даже само понимание этого ее основного начала.
Способны ли мы вникнуть в эти важные слова Платона: «Надо,
чтобы наша молодежь не только плясала хорошо — надо, чтобы
она плясала хорошее!». У нас они даже грамматически выходят
неправильно, и мы нуждаемся в аналогии из области слова: «не
только говорить хорошо, но и говорить хорошее», чтобы
догадаться об их смысле. А между тем психология нас учит, что жест
гораздо непосредственнее и внушительнее слова, и логика
заставляет нас признать, что поэтому и поэма жеста — т. е.
именно пляска в античном смысле слова — если бы она была
осуществлена, тоже гораздо глубже бороздила бы нашу душу, чем
это может сделать самая гениальная поэма слова. В настоящее
время люди, воодушевленные античностью, делают попытки
«раскрепощения тела», восстановления выразительного жеста в
его правах; и хотя на древнего эллина эти попытки,
несомненно, произвели бы такое же впечатление, какое на нас производят
упражнения в членораздельной речи немого, которого в зрелом
возрасте учат говорить, — все-таки мы должны их
приветствовать и поощрять: быть может, нашим внукам и удастся раскопать
зарытый храм, вернуть человеку утраченную полноту жизни.
Эллины ее знали — но увы, грамоты для пляски и они не
изобрели, и поэтому гениальные поэмы античных
хореографов, передававшиеся только путем подражательного
исполнения, погибли навсегда. Мы можем судить только об их
значении; а как велико оно было, это видно из того, что все крупные
праздники сопровождались хороводами дев, этих цветов
данного поколения. Юноши свою красоту, кроме того, показывали
во всевозможных физических состязаниях: пеших и конных,
налегке и в оружии; но в Афинах даже благообразные старцы с
масличными ветвями в руках совершали шествие в честь
богини — это была их хорея.
Музыка и поэзия как элементы богослужебной хореи
непосредственно понятны и нам, благо и наша церковь их сохрани-

Том I. Древнегреческая религия
77
ла и развила. Духовную музыку знала и античная религия; она
сопровождала духовную поэзию, очень разнообразную по
своим отраслям, и была, вероятно, столь же разнообразна; простая
в своих средствах, она была могуча по своему действию.
Знаем мы о ней все же очень мало. Лучше всего мы осведомлены
о духовной поэзии эллинов, хотя и здесь наши сведения очень
отрывочны. Только наивысшая ступень триединой хореи
стоит перед нами в полном освещении истории — драма; но опять
только в ее словесной, не в ее музыкальной и орхестической
части. Драма была самым совершенным выражением
дионисической идеи; только на этом религиозном фоне она и может
быть вполне понята.
Наша картина была бы очень недостаточна, если бы мы,
говоря о хореической части эллинского богослужения, не
подчеркнули надлежащим образом той ее придачи, которая ей
неизменно сопутствует — агонистики. Правильно понимая идею
равенства как равенства потенциального, т. е.
общедоступности благ в зависимости от неотъемлемо различных
способностей человека — античная демократия освятила своей
религией стремление к соревнованию, это побуждение к напряжению
и развитию всех индивидуальных сил на пользу совокупности,
И притом в самых разнообразных формах. Мы легко
понимаем соревнование в гимнастических упражнениях — здесь аго-
нистика является душой всего дела. Не столь доступна нашему
пониманию агонистика в хорее; все же и здесь она была
необходимой приправой. Состязались отдельные кружки девушек,
выступавшие в хороводах; состязались взрослые, именитые
рапсоды, исполнявшие Гомера на празднике Панафиней; но
состязались также и рапсоды-мальчики, сыновья граждан,
исполнявшие его на празднике Апатурий. Состязались поэты
трагедий на праздниках Диониса; состязались и хоры,
исполнявшие их «лирические» (т. е. специально хореические) части;
состязались и актеры, выступавшие в главных ролях. Мало
того, агонистика освящала до некоторой степени и низменные,
вульгарные формы народного веселья: на Сельских Дионисиях

78 Зелинский Φ. Φ. История античных религий
получал награду тот, кто долее других удержится босой ногой
на смазанном маслом полном мехе, на Анфестериях — тот, кто
первый выпьет по сигналу глашатая кружку вина.
Ну, нечто в этом роде и у нас происходит на народных
игрищах, где они есть; но вот что поразительно. Лишь недавно
найденный отрывок Герода оповестил нас об agon eupaidias в
последний день Фесмофорий — награду получала счастливая
мать, родившая самого прекрасного младенца в году.
Подробности нам неизвестны, но факт установлен.
Самого прекрасного — Эллада осталась верной себе и здесь.
И это на празднике Деметры-Фесмофоры. Ибо бог
объявляется в красоте — такова вера эллина, кощунственно забытая его
наследниками.

Глава V
ОСВЯЩЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО
ОБЩЕЖИТИЯ
§18
Переходим теперь к тем аспектам греческой религии,
которые были названы «высшими» — хотя для такого их
обозначения в отличие от разобранных в предыдущем требовалось
некоторое отступничество от матери-Земли. И здесь первое
слово принадлежит религиозному освящению
человеческого общежития — т. е., с одной стороны, семьи, рода и колена,
с другой — кружка и корпорации, далее — города, государства,
Эллады, человечества.
В центре семьи, т. е. объединенной общностью дома и
крова ячейки гражданского общежития, стояло божественное
существо, очаг — и глубокая религиозная вдумчивость эллинов
сказалась в том, что у них (и, кажется, у них одних) это
существо представляется женского пола, как богиня Гестия. Будучи

80
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
одним из древнейших божеств, она, можно сказать, на наших
глазах вырастает из имманентного, каким ее только и знает
Гомер, в трансцендентное: уже для Гесиода она богиня-личность,
сестра Зевса наравне с Герой и Деметрой, но в отличие от них —
девственница; это потому, что ее стихия — очажное пламя. Ее
поздняя трансцендентализация имела последствием и то, что
ее редко изображали: даже в общественные храмы не ставили
ее кумиров, ее почитали в ее символе, пылающем на алтаре
внутри храма неугасимом огне. В доме и подавно.
Недвижно обитая на посвященном ей очаге, Гестия была
настоящим символом хозяйки — деятельность которой, в
отличие от деятельности мужа, происходила внутри дома; ей
она, поэтому, была непосредственно сродни. И в то время,
как в силу «патрилинеарного» строя греческой семьи, дом со
всем имуществом переходил нормально от отца к сыну, и дети
величались по отчеству— для Гестии была законом матри-
линеарная преемственность. Когда новобрачную вводили в
дом ее мужа — впереди нее шествовала ее мать с факелом, воз-
жженным на очаге ее дома, и этим факелом она зажигала новый
огонь на очаге своей дочери и зятя — красивый символ всей той
хозяйственной традиции, которая отныне переходит от матери
и тещи через дочь-невесту в новый дом. Так водруженная
Гестия становится богиней-покровительницей дома, могучей и
благосклонной; об интимности и сердечности этих отношений
может дать свидетельство трогательная предсмертная молитва
к ней Алкесты у Еврипида:
Богиня!
Меня Аид в свой темный дом берет.
И я теперь в последний раз пришла
К тебе: храни моих сирот, молю.
Ты сыну дай жену по мысли, мужа
Дай дочери достойного, и пусть
Не так, как мать, без времени, а в счастье,
Свершивши путь житейский и вкусив
Его услад, в земле почиют отчей.

Том I. Древнегреческая религия
81
Взамен этих благ и честь ей оказывалась великая. Было
принято в молитвах, обращенных ко многим богам, называть
ее на первом месте: «...Гестии, с которой благоразумье
начинать велит», — говорит старый царь в «Фаэтонте» того же Ев-
рипида; слова «начинать с Гестии» вошли даже в поговорку.
Ей молился домохозяин, уезжая; ее приветствовал он,
возвращаясь. Когда в доме рождался ребенок, его приблизительно в
пятый день обносили вокруг очага, представляя его этим
Гестии; это был настоящий семейный праздник (Амфидромии),
в котором принимали участие все присутствовавшие при
рождении, и сопровождался он угощением. И священен был
каждый, сидящий у очага (ephestios): этим актом обыкновенно
преследуемый обеспечивал себе покровительство того, к кому
он обращался.
Поскольку Гестия была женским началом семьи,
постольку мужским ее началом был Зевс Ограды (Zeus Herkeios),
стоявший у своего алтаря во дворе дома. Здесь происходили
домашние жертвы под главенством домохозяина; перед таковой
он погружал пылающую головню с алтаря в ведро с водой и
этой освященной водой окроплял присутствующих, как
хозяев, так и гостей, как свободных, так и рабов. Это окропление
(chernips) было сакраментальным актом, скрепляющим узы
между участвующими; отлучение от окропления было поэтому
карой, налагаемой на нечестивых. Сама жертва
сопровождалась угощением и даже, можно сказать, главным образом в нем
состояла: в честь бога сжигались лишь символические,
малоценные по своей питательности части жертвенного животного,
остальные потреблялись приглашенными, которые таким
образом становились «сотрапезниками богов». Эллины
прекрасно понимали, что богу нужна честь, выраженная в символе,
а не материальный корм; обычай уничтожения живности
путем «всесожжения» был ему поэтому чужд. С другой стороны,
редкость мясной пищи вела к тому, что всякое заклание
животного сопровождалось жертвоприношением, так что даже
русскому слову «зарезать» (животное) соответствовало греческое

82
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
«принести в жертву» (hiereuein, thyein) — в чем сказалась,
вероятно, и указанная выше (§ 7) чуткость.
Охранителями дома могли быть, конечно, и другие боги,
различные в различных случаях; обычно бывали такими духи
предков. Это — опять одна из интимнейших сторон греческой
религии. Они ведь живы; им домохозяин приносит
установленные обычаем дары и возлияния; они, поэтому, заинтересованы
в том, чтобы его род процветал и сохранил чистоту своей
крови — их крови. Из своей подземной обители они «возсылают
благо» своему потомку; их приглашают принять участие в
радости бракосочетания, которая ведь была также и их радостью;
и понятно, что их беспощадный гнев настигал грешницу-жену,
которая, нарушая обет супружеской верности, прерывала
преемственность их крови и вводила «подложных детей» в их и свой
дом. А так как из гневной души покойника развилась Эриния,
то понятно также, что наравне с убийством и прелюбодеяние
жены ею каралось:
Вы, что видите жертвы безбожных убийств,
Вы, что видите ложа растленье во тьме! -
молится Электра у Софокла. Прелюбодеяние мужа как
оскорбление женского чувства его супруги тоже осуждалось обычаем
и, в случае жалобы оскорбленной — законом, но по указанной
причине оно не составляло религиозного преступления.
«Человек должен участвовать в вечной жизни природы,
всегда оставляя детей после себя, чтобы они могли служить
богу вместо него», — говорит Платон (Законы VI, 773 Е); и Фар-
нелль справедливо называет эти слова «самым возвышенным
выражением долга супружества и отцовства, которое когда-
либо нашло себе место в нравственной или религиозной
литературе». С этой точки зрения понятно, что по греческому
воззрению брак был таинством. Он так и назывался — telos; его
покровители, первобрачники Зевс и Гера как таковые
назывались teleioi. Это можно бы объяснить и иначе; но решающим

Том I. Древнегреческая религия
83
моментом является то, что в Афинах во время
бракосочетания мальчик-сын живых родителей — первообраз «мальчика
с иконой» русских свадеб — обносил брачующихся корзиной
с хлебом, произнося при этом сакраментальные, известные из
таинств слова: «Я бежал от зла, я обрел благо». Зло — это прехо-
дящесть, благо — это вечность, как в браке, так и в таинствах:
бессмертие породы, обусловленное браком, соответствует
бессмертию души, удостоверенному таинствами. И с этим вполне
согласно то, что жениха и невесту в брачном терему
встречала жрица Деметры — богини возрождающегося хлеба, богини
таинств — и лишь после ее благословения для них начиналась
брачная ночь. И опять прав вышеупомянутый Фарнелль, когда
он говорит:
«Слова ап. Павла в его послании к ефесянам (гл. V, 32) "тайна
(mysterion) сия велика есть", имевшие решающее значение для
учения позднейшей церкви о браке, и по духу и по формулировке
скорее согласны с древнеэллинским религиозным обычаем, чем
с иудаизмом».
Я только что назвал «богами-первобрачниками» Зевса и
Геру; действительно их «священная свадьба» (hieros gamos)
была первообразом для человеческой и притом — как доказал
недавно найденный отрывок из древнейшего прозаического
сочинения греков, таинственной книги Ферекида Сиросско-
го — в мельчайших подробностях ее обрядности. Ее память
праздновалась в январе месяце, который назывался
«свадебным месяцем» (Gamelion), в соответствии с обычаем
земледельческой Греции справлять свадьбы преимущественно
зимой. Тогда первый человеческий урожай поспевал
приблизительно одновременно с урожаем матери-Земли, и в месяце
Пианопсионе (октябре) можно было справить и праздник
отцов, Апатурии, и праздник матерей, Фесмофории... красивое,
думается мне, свидетельство об изначальном единстве
человека с природой.

84
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
И еще сильнее сказалось это единство в той богине, к
которой обращались роженицы; это была не Гера и даже не Деметра,
богини утвержденного государством брака и домовитости:
плод своего чрева женщина-гражданка рожает по тем же
законам, как и любая лесная самка, и одна и та же богиня охраняет
их обеих. Мы ее уже знаем: это — Артемида.
Вполне понятно, что освященная такой религиозной
благодатью семья сильнейшим образом сплачивала своих членов.
Хотя закон не признавал за отцом права над жизнью и смертью
своих детей, как в Риме, тем не менее особа отца и, в еще
большей степени, матери была для детей священной.
«Старый отец или мать должны пользоваться в доме не меньшей
честью, чем даже кумиры богов; проклятие родителей скорее
достигает слуха богов, чем какое-либо другое, и равным
образом их благословение; сам бог радуется чести, которую дети и
внуки оказывают своим родителям и дедам» (Платон, Законы XI,
930Е ел.).
И никто не может освободить сына от долга с честью
содержать своего отца до его смерти, если только этот отец сам
предварительно не нарушил своего долга по отношению к нему,
пренебрегши его воспитанием. Также святы были и взаимные
обязанности братьев и сестер — достаточно тут сослаться на
«Антигону» Софокла. И действительно, история греческих
государств, сколько бы мы в ней ни насчитывали мрачных
страниц, не представляет нам примеров розни отцов с сыновьями
и братьев между собой, так часто пятнающей историю
германских и славянских народов; и если в IV веке Тимолеонт
Коринфский убил своего брата, то потому только, что этот брат
стал тираном своей родины и что в душе героя после страшной
борьбы долг гражданина восторжествовал над долгом брата.
Но греческая семья обнимала, кроме свободных, еще и
рабов; и они были объединены с ней «узами окропления», и они
пользовались покровительством Гестии и Зевса Ограды. Им

Том I. Древнегреческая религия
85
их представляли в день их приобщения к семье, причем
полагалось их осыпать лакомствами — ради приметы, чтобы им
«сладко» жилось в доме их новых хозяев. Прогресс в сравнении
с ахейскими временами Гомера заключается в том, что хозяин
уже не пользуется правом над жизнью и смертью своей
челяди: убийство раба хозяином не только карается законами, но
и составляет религиозное преступление, оскверняющее дом,
в котором оно произошло. И эллины сознавали, что с этим
воззрением на святость жизни раба они стоят одиноко среди
народов. Вообще надлежит помнить, что ходячее представление об
ужасах «античного» рабства относится только к римской эпохе
латифундий, когда восторжествовала изобретенная
Карфагеном «плантационная» система крупнопоместного хозяйства;
в Греции, как нам доказывают комедии и Платон, рабам
жилось очень сносно: участие в общей жизни семьи давало и их
личной жизни большее содержание, чем если бы они были ею
ограничены. Конечно, рабство должно было пасть, и пало оно
в силу лозунгов, выдвинутых впервые самой Грецией; но если
оценивать формы жизни в зависимости от благочувствия,
которое им свойственно, то беспристрастный судья не сможет не
признать, что в общем итоге греческое общество даже в своей
несвободной части было счастливее нашего с его
центробежными стремлениями, разобщившими нас уже давно с матерью-
Землей, разобщающими нас теперь друг с другом и вносящими
одиночество и холод туда, где некогда царило уютное тепло под
лучами Гестии.
§19
Посредствующими звеньями между семьей и
гражданской общиной (polis) были род, фратрия, фила (родовая). Их
политическое значение отпало повсеместно в Греции, где
раньше, где позже — в Афинах со времени реформ Клисфена
в 507 г. до Р. X. — и они бы совсем исчезли, если бы они, как

86
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
расширяющиеся концентрические круги человеческого
общежития, не были в свое время освящены религией. Они и
сохранили свое религиозное значение.
Правда, для рода это значение ограничивалось частным
культом. Род совмещал семьи, родственная связь которых была
удостоверена наличностью общей родословной; его
покровителем был опять-таки Зевс, но уже не herkeios, как в семье,
a homognios, выразитель «единства рода». И обычай повелевал
приглашать родственников на семейные торжества — свадьбы,
наречения детей, поминки. Но этим, по-видимому, и
ограничивалось дело.
Более крупным было значение фратрии, совмещавшей те
роды, которые производили себя от общего (мифического)
родоначальника без удостоверенной родословной. Они имели
свой государственный праздник; это был уже знакомый нам
трехдневный «праздник отцов» в октябре, Апатурии.
Фраторы собирались, счастливые отцы представляли им
своих новорожденных со свидетелями, удостоверяющими их
законное происхождение; и они вносили их в свои «фратор-
ские» списки, имевшие, подобно записям в наших церковных
книгах, государственное значение. Понятно, что не эта
канцелярская операция занимала три дня: полагалось основательное
угощение, для которого те же отцы поставляли жертвенных
животных — более крупное (kureion) за мальчика, более мелкое
(meion, т. е. именно «меньшее») за девочку. И это было не все:
фраторы интересовались и урожаем прежних лет, ими
внесенным в списки граждан. Выступали мальчики с плодом своего
ученья, читая наизусть Гомера — и отличившиеся среди юных
рапсодов получали награды.
Были, наконец, и праздники (родовых) фил; но о них мы
почти ничего не знаем.
От особи через семью, род, фратрию и филу к государству —
это один путь, сильно сокращенный в историческую эпоху
благодаря почти исчезновению трех из названных звеньев.
Был, однако, другой, созданный на пороге исторической эпо-

Том I. Древнегреческая религия
87
хи: соперничая с семейным укладом, он собирал схожие особи
в кружки (или корпорации) и в этих формах общежития
подчинял их гражданской общине. В иных государствах кружковая
организация восторжествовала, поскольку это было возможно,
над семейной — так обстояло дело в Спарте. В других — мы о
них мало слышим — семейная осталась неприкосновенной.
В Афинах они уравновешивали друг друга.
Корпорации, поскольку они были ремесленного характера,
объединялись общим культом тех богов, которые
покровительствовали их ремеслам: их мы отчасти уже знаем. Если же они
были вольного характера, то от них же зависел и выбор бога или
«героя»-покровителя. Конечно, добрая часть корпорационной
жизни состояла в праздниках этих богов и героев с обычными
жертвоприношениями, угощениями, а иногда и играми и т. п.
Особенно интересны для нас корпорации умственного труда,
основанные поэтами, художниками, философами. Их
основатель после своей смерти сам становился своего рода «героем»
для переживающих членов вплоть до позднейших поколений.
От этих корпораций, объединяющих зрелых людей, притом
часто на всю жизнь, мы различаем кружки сверстников,
преимущественно юношей и девушек. Созданные дельфийской
религией, они и были посвящены дельфийским божествам —
юноши Аполлону, девушки Артемиде, — причем это была,
однако, позднейшая Артемида, девственная сестра Аполлона,
лишь в силу исторического развития отождествленная со
старинной богиней леса и его плодотворения, с которой девушке
опять придется иметь дело, когда она, пройдя через искус Геры
и Деметры, будет призывать ее как богиню родов. Мы касаемся
здесь очень пленительной стороны греческой жизни,
юношеских состязаний и девичьих хороводов и песен. На этой почве
развивается и дружба, культ которой нигде не был так силен и
священен, как именно у эллинов. Не можем долго
останавливаться на ней, но здесь добрая часть эллинской красоты, и
Платон с его идеалистической философией вполне понятен только
на этой почве.

88
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§20
Но все же венцом человеческого общежития было, по
греческому представлению более чем по какому-либо иному,
государство — точнее говоря, его эллинская разновидность,
город-государство, независимая и самодовлеющая polis.
Понятно, что и оно было поставлено под покровительство
религии, и притом с такой готовностью, с таким усердием, что
многие из современных исследователей сочли возможным,
вопреки истине, всю греческую религию рассматривать под углом
государственности.
Миф — необязательный, как и все мифы — повествует, что
некогда боги, собравшись в Сикионе (почему именно там, мы
не знаем), поделили между собой города людей. При этом Гере
достался Аргос, Диоскурам — Спарта, Аресу — Фивы; об
Афинах заспорили Посейдон и Паллада, причем спор был решен
известным нам уже образом (§ 16). С тех пор Паллада —
богиня-покровительница Афин; ее молитвам у престола Зевса город
обязан тем, что он жив и здоров. Когда с востока надвигалась
персидская гроза, тогда казалось, что
Речью и мыслью за вас заступается часто Паллада —
Тщетно: не в силах она умолить вседержавного Зевса.
Но все же ей удалось упросить его об одном:
оплот лишь стены деревянной
Дщери дарует своей дальновидящий Зевс; необорным
Будет лишь он, во спасеньи и вам, и наследникам вашим.
И благодаря тому, что ее лучший гражданин, Фемистокл,
сумел правильно понять ее волю — что «деревянная стена»
означает борты кораблей — ее город и этот раз уцелел.
Итак, Паллада в Афинах — «Градодержица» (Polias, Poliu-
chos); ее праздник — знакомые нам уже Панафинеи в июле —
был праздником гражданской общины как таковой. Много
дней было посвящено «агонам» всякого рода, дававшим ей

Том I. Древнегреческая религия
89
возможность налюбоваться на силу, ловкость и красоту своей
молодежи — и кто при этом, исполняя «пляску во всеоружии»,
слабой рукой неуклюже держал щит ниже груди, того
стыдили тем, что он «забывает о Тритогении» (т. е. о Палладе). Но
самым торжественным был последний день, день гекатомбы,
когда богине на ее Акрополе представлялась вся ее община в
избранных по красоте и представительности образцах, когда
снаряжалось знаменитое «панафинейское шествие» к ее
храму — шествие, изображенное Фидием на «фризе целлы»
Парфенона. Там были и почтенные старцы с ветвями Палладиной
маслины, и мужи с жертвенными животными, и юноши
верхами, и заглядение процессии, красавицы девы-кошеносицы и
даже девочки-аррефоры; героинями же празднества были
хозяйки — ученицы богини, соткавшие в честь ее праздничный
пеплос с изображением ее собственных подвигов в борьбе с
темной силой гигантов, но также и заслуженнейших граждан,
которых благодарный город их искусными руками поручал
милости своей великодушной заступницы.
Государственный характер эллинской религии сказывался
и в том, что праздники также и остальных богов происходили
при участии государства; это было неизбежно, раз они должны
были справляться под открытым небом, на улицах и площадях,
а не под укромной сенью частных помещений. Но это еще не все:
при почти обязательном включении агонистики и специально
хореи в состав этих праздников они были настоящей
образовательной школой для граждан, и демократия была справедливо
озабочена тем, чтобы даже беднейшие из них могли пользоваться
ее благодеяниями. Это повело к установлению так называемых
«феорикона», т. е. раздачам очень скромных
вспомоществований (по 2-3 обола, т. е. по 10-15 коп.) нуждающимся на участие
в праздниках. Зато эти праздники были, можно сказать, цветом
жизни для афинянина; те мечты, которые у современного
человека витают вокруг эгоистических центробежных целей — их
центростремительный дух эллина и особенно афинянина
сосредоточивал на своих любимых, всегражданских праздниках.

90
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
До некоторой степени и частная религиозность граждан
составляла предмет заботы государства, но лишь постольку,
поскольку она касалась соблюдения установленной отцами
по указанию богов обрядности — дела совести государство не
касалось. Афинские родители охотно вводили в храм Афины
своих дочерей-невест, и в соответствии с этим, после
свадьбы ее жрица посещала новобрачную, передавая гражданке
и будущей матери граждан благословение
богини-покровительницы. И когда гражданину поручалась государственная
должность — ее занятию предшествовал допрос, исполняет
ли он обязанности своего наследственного культа, чтит ли
могилы своих предков. Этот допрос вызывался опасением,
как бы, в случае его нерадения, гнев богов не отразился также
и на успехе той государственной деятельности, которая была
ему вверена.
Правда, многих смущают некоторые случаи, указывающие
на то, что эллинам, и специально афинянам, не была чужда
некоторая религиозная нетерпимость: самый знаменитый —
это, конечно, осуждение Сократа восстановленной афинской
демократией в 399 г. до Р. X., «обвиняемого в том, что он не
признает признаваемых государством богов и вместо них
вводит новые демонические силы, а также и в развращении
юношества». Все же это — недоразумение. Ни в Афинах, ни где-либо
не имелось закона, под который можно было бы подвести то,
что вменялось в вину Сократу; это одно принципиально
отличает отношение к религии Афин и Эллады от узаконенной
нетерпимости новейших государств. Собственно, по нашим
понятиям, при таких условиях и суд состояться не может, ибо
nullum crimen sine lege. В Афинах это еще было возможно — но
понятно, что в этом случае и вина за проявленную
нетерпимость падает не на государство как длительное «благозакон-
ное» учреждение, а на данный состав судей. А о них мы знаем,
что они действовали под влиянием минутного настроения;
государство только что освободилось от власти «тридцати
тиранов», главой которых был Критий — увы, ученик Сократа и

Том I. Древнегреческая религия
91
по внешней видимости красноречивый пример «развращения
юношества» семидесятилетним мудрецом.
Скорее можно упрекнуть эллинов в противоположном —
в чрезмерной терпимости к низкопробным религиозным
формам чужеземных народностей, пользовавшихся доступом в
страну этого гостеприимнейшего в мире народа. Правда,
культы безнравственные, сопряженные с жестокой или развратной
обрядностью, были запрещены; но все же встречаются
исключения, и мы не можем не посетовать на коринфян, что они,
владыки международной торговли в VII-VI вв. до Р. X., допустили
в свой приморский город, под именем Афродиты, семитскую
Астарту с ее «иеродулией», т. е. с религиозной проституцией.
«Мы соперничали с финикиянами, — сказали бы они в свою
защиту, — которых и победили; не могли же мы отказать в почете
богине, которая так явно покровительствовала им на море». Все
же было нечестиво вводить у себя отвратительный варварский
обычай и пятнать им чистый образ древнеэллинской богини
красоты и любви. Афиняне, счастливые соперники коринфян
в VI-V вв. до Р. X., в этом за ними не последовали — и были,
разумеется, правы.
Вкратце коснемся и других примет религиозного
освящения гражданского общежития. Так как государство было
лишь развитием семьи, город — развитием дома, то мы не
удивимся, найдя и в государстве-городе священный очаг-
средоточие и его богиню Гестию. Находился он в пританее,
месте заседаний постоянно присутствующих органов
государственного управления; здесь горел неугасимый огонь
богини как покровительницы города, и понятие hestiuchos polis
указывает на священный его характер. Как дом имел
представителем мужского начала своей хозяйственности, рядом с
Гестией, своего Зевса Ограды, так и государство чтило
своего Зевса-Градодержца, Zeus polieus; к его празднику (Dipolia)
и был приурочен вышеупомянутый (§ 8) обряд «буфоний»,
что достаточно доказывает его древность. И Платон
поступает как афинянин вполне правильно, посвящая в «Законах»

92
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
акрополь своего идеального города Зевсу, Гестии и Афине
(V, 745 В).
И как дом чтил души своих предков, так государство
оказывало религиозный почет душам своих усопших граждан, что
делалось в праздник Анфестерий, соответствующий
празднику душ (dzien zaduszny) в католических государствах. Только
там он приурочен к концу церковного года, ко 2 ноября;
греческая религия, верная своей интимной связи с природой,
праздновала свои Анфестерий (т. е. «праздник цветов») в феврале,
когда после зимней стужи открываются поры земли и вместе с
первыми весенними цветами также и души умерших вылетают
из-под ее покрова. Но Анфестерий, как мы видели (§ 9), были
также праздником Диониса; действительно, в силу
красивого символизма, возвращение душ уподоблялось возвращению
вина, зарытого осенью в землю, на ее поверхность в новом,
одухотворенном естестве. Как бы то ни было, души приглашались
в обители живых; там их угощали снедью, питьем и зрелищами,
чтобы обеспечить себе их благосклонность на следующий год,
а потом изгоняли обратно в их подземное жилище со словами:
Вон, души! Анфестериям конец.
Читатели «Дедов» Мицкевича припомнят соответствующие
обряды и слова.
Но, оказывая честь всем душам, город все-таки выделял из
них избранные, делая их предметом личного культа; это были
его местные «герои» (в сакральном смысле этого слова). Иногда
это были действительно жившие некогда люди, удостоенные за
свои заслуги «героизации» (соответствующей приобщению к
лику святых в древнехристианских религиях): таковыми были
в особенности в городах недавнего происхождения их
основатели («герои-ктисты»). А так как каждый город был кем-либо
основан, то каждый должен был иметь своего
героя-основателя; и если традиция не сохранила его имени, то
предполагалось, что оно было тождественно с именем города — т. е., что

Том I. Древнегреческая религия
93
он дал городу свое имя: на этом основании Спарта-Лакедемон
чтил своего героя Лакедемона, Коринф — своего героя
Коринфа, — Афины, конечно, нет, на то это был город «богозданный».
Все же своих местных героев имел и он. Одним из них был
загадочный для нас герой Академ, роща которого приютила школу
Платона на девять веков, благодаря чему его имя живет поныне
во всех наших «академиях». Кимоном введен был культ Тесея,
царя-основателя Афин — если не как города, то как столицы
Аттики; это введение было обусловлено «перенесением мощей»
героя с острова Скироса в Афины. Были и другие герои.
Само собой разумеется, что важные действия, в которых
сказывалась государственная жизнь города — народные
собрания, суды и т. д. — освящались религиозными актами,
соответствующими нашим молебствиям. В частности мы, однако,
входить не будем.
§21
Дальше города понятие государственности у эллинов не
шло; тем не менее сознание своего национального единства у
них было, и держалось оно, во-первых, на общности
преломленного в бесчисленных говорах языка (в силу которой
эллины противополагали себя «варварам», каковое первоначально
безобидное слово означало только говорящего на непонятном
языке), во-вторых, на общности многих обычаев («общие
законы Эллады»), и, в-третьих, и главным образом в том, что
эллины признавали одних и тех же богов и притом под одним и
тем же именем. На этой последней почве и состоялось
национальное объединение Эллады — поскольку оно состоялось. Его
правовой формой была Амфиктиония.
«Амфиктионы» значит «живущие вокруг». Вокруг чего?
Обязательно вокруг храма. Храм требовал охраны — у него ведь
были, кроме здания, и часто драгоценные приношения, и
стада, и земли. Сам себя он охранять не мог — и вот его охраняли

94
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
«окрестные жители», амфиктионы. Это их сближало между
собой. Так евбейские города охраняли общий храм Артемиды
Амаринфской: и когда два главные из них, Халкида и Эретрия,
начали между собой долгую «Лелантскую войну», в которой
приняла участие вся Эллада (VII в. до Р. X.), они обязались не
употреблять дальнестрельного оружия, каковой уговор был
записан на камне в храме богини. И он был соблюден — с
Артемидой не шутили, это не «клочок бумаги».
Таких амфиктионий было много; но самой славной была
все-таки дельфийская, заключенная на пороге истории между
теми племенами, которые были тогда самыми
могущественными. И главным образом благодаря этой амфиктионий Дель-
фы получили свое преобладающее положение среди греческих
городов, как «общий очаг всей Эллады», причем выбор этого
выражения указывает на то, что эта Эллада уже понималась
как расширенная община, так же, как община с ее очагом в
пританее была расширенным домом. Благодетельные для всей
междуэллинской политики последствия этого религиозного
объединения сказались и здесь в договоре: «Клятвенно
обязуюсь не допускать разрушения города — члена амфиктионий,
не отрезывать у него питьевой воды ни на войне, ни в мире
и идти войной на то государство, которое бы позволило себе
нечто подобное». К сожалению, эти многообещающие
начала не дали полностью тех плодов, которых от них можно было
ожидать; насколько мы можем судить, этому были две
причины. Во-первых, из заключивших договор государств многие в
историческую эпоху стали совсем незначительными, а
между тем в совете амфиктионов они продолжали пользоваться
равным правом голоса с Афинами и Спартой, вследствие чего
этот совет как представительный орган перестал
соответствовать политическому строю Эллады. А, во-вторых, Дельфы в
VI-Vbb., соблазнившись международной политикой,
уронили свое значение в Элладе как оплот национальных идеалов
против персов. Не будь этих двух причин, «общий очаг
Эллады» стал бы ее великим пританеем под сенью всеэллинского

Том I. Древнегреческая религия
95
Зевса и его могучего сына Аполлона. Такова была намеченная
религия Эллады.
Другими центрами религиозного объединения эллинов
были их национальные игры, тоже носившие богослужебный
характер — Зевса в Немее и особенно в Олимпии, Посейдона
на Истме, Аполлона в названных уже Дельфах. Сюда же
относятся и Элевсинские таинства с тех пор, как волею того же
дельфийского Аполлона за ними было признано общеэллинское
значение.
Из вышеназванных общих законов Эллады некоторые,
если не все, тоже имели религиозную санкцию. Укажу два
главнейшие.
Мы уже знаем Гермеса и его могучий жезл — жезл со
змейками — символ безопасности среди чужих и врагов. В руках его
слуг, глашатаев, он охранял не только их самих, но и
сопровождаемых ими лиц — и поэтому в военное время сословие
глашатаев получило междуэллинский характер. «С этих пор эти два
государства уже не сносились друг с другом иначе, как через
глашатаев» — это значило: они находились на военном
положении. Прошу обратить внимание, как здесь перед нами
вырастает Гермес, этот «бог воров», каким себе его представляют люди,
принимающие игривую мифологию за религию. Нет, конечно,
это нужно основательно позабыть. «Клянусь Гермесом,
покровителем моей честной профессии», — говорит у Софокла
глашатай Лихас; «Если посол или глашатай неправильно передаст
порученное ему, он должен быть обвинен как беззаконно
нарушивший заветы Гермеса и Зевса», — говорит Платон — вот это
голоса подлинной религии. И шутить с ним нельзя было: когда
аргосский глашатай Копрей пал в Афинах жертвой народного
самосуда — элевсинские богини, соблюдавшие в этом городе
интересы Гермеса, наложили на него эпитимию, от которой он
был освобожден лишь через тысячу лет.
Второй из этих законов касался просительства (гикесии) и
гостеприимства, двух родственных друг другу институтов,
объединенных общим покровительством самого Зевса. Священен

96
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
был чужеземец, даже враг, если он с масличной веткой в руке
припадал к алтарю бога: Зевс-Гикесий призирал на него,
охраняя его от обид. Были, однако, и более простые обряды проси-
тельства; в крайнем случае достаточно было коснуться
умоляющей рукой руки, или колена, или подбородка какого-нибудь
человека, чтобы именем того же Зевса обеспечить себе его
покровительство. В близкой связи с этим обычаем состояло также
право убежища (asylon), которым в известной степени
пользовались все святыни, но некоторые особенно. Конечно, во всех
подобных случаях возникала опасность злоупотребления;
правовое сознание «благозаконных» общин не могло допустить,
чтобы путем просительства или убежища даже преступник мог
уйти от заслуженной кары. Но во всяком случае чужеземцу и
врагу как таковому безопасность была обеспечена.
Не менее действительным средством было гостеприимство,
особенно свято соблюдавшееся в Греции: «уважай богов»,
«уважай родителей», «уважай гостя» — таковы были там три
важнейшие заповеди. Вначале знали только частное
гостеприимство, которое было, однако, наследственным: ахеец Диомед и
троянский союзник Главк опускают копья друг перед другом
и даже обмениваются доспехами, заключая нечто вроде
побратимства, узнав друг в друге «наследственных по отцу гостепри-
имцев». Чаще же такое узнавание происходило по излому
дощечки (symbolon), которую некогда отцы или предки, заключая
союз гостеприимства, разломали пополам.
Но так как община была расширенной семьей и имела свой
очаг, охраняемый Гестией, то союз гостеприимства был
возможен и с целой общиной: так возник институт проксении,
соответствующий отчасти нашему консульству. Кимон, например,
будучи афинянином, был в Афинах проксеном Спарты; это
значило следующее. Если Кимон приезжал в Спарту — он был
гостем государства; если спартанец приезжал в Афины, он был
гостем Кимона и пользовался его покровительством во всех
своих делах. Так под сенью Зевса-Гостеприимца (Zeus xenios)
зародилось в гостеприимной Элладе междуэллинское право.

Том I. Древнегреческая религия
97
§22
Могло ли из него развиться и международное право?
Другими словами: признавала ли греческая религия также и
человечество? Мы здесь касаемся той ее приметы, которая одна
должна поставить ее выше всех прочих современных ей
религий: в то время, когда Иегова был еще только племенным богом
своего «избранного народа», пользовавшимся другими
народами только как орудиями его награды или кары — гомеровский
Зевс был богом всего человечества, взиравшим с одинаковой
благосклонностью и на эллина, и на врага, если он этого
заслуживал.
Горе! Любимого мужа, гонимого около града,
Вижу очами своими, и плачет о нем мое сердце -
говорит он о Гекторе, главном враге ахейцев под Троей. И я
желал бы, чтобы читатель этой книги запомнил эти два стиха
тверже всего остального, чтобы они первыми воскресали в его
сознании при словах «греческая религия».
Произошло это оттого, «что эллин не был связан
магической силой имени, что он был восприимчив к гуманной и
толерантной идее, которая так трудно давалась семитской душе
Израиля — идее, что человек может поклоняться одному и тому
же божеству под различными именами» (Фарнелль). Мы
находим эту идею ясно высказанной уже в глубокомысленной
молитве Зевсу Эсхила:
Зевс, кто б ни был ты — коль так
Нам ты звать себя велел,
Так зовем мы, бог, тебя.
«Самый жестокий фанатизм, самые дикие религиозные
войны были вызваны, по крайней мере отчасти, враждебными
чувствами, внушенными магией имен. Эллины были свободны

98
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
от всего этого; ни одна религиозная война, в настоящем смысле
этого слова, не пятнает страниц греческой истории; и никакая
несчастная логика не заставила их низводить до уровня
дьяволов божества других наций. А если новейший человек дошел до
того сознания, что разница в божественных именах не имеет
большого значения — концепция неоценимой важности для
дела человеческого единства — он обязан этим главным
образом душе Эллады» (Фарнелль).
Вначале, когда эллинизм был еще ограничен пределами
своей родины, это сознание имело последствием только
терпимое отношение к религиям других народов. Пусть читатель
перелистает с этой точки зрения историю Геродота: он
убедится, что для эллина нет «язычников», «фракийцы
поклоняются Аресу», «египтяне поклоняются Зевсу (Аммону), Деметре
(Изиде), Афине (Гатор)», «персы поклоняются Аполлону» и т. д.
Положительно, все человечество поклоняется одним и тем же
богам, все оно составляет единую религиозную общину. На
почве этого сознания Дельфы попытались сделать свою
религию общечеловеческой. На Западе это им удалось: Рим Таркви-
ниев признал Аполлона и по его внушению отождествил
греческих богов со своими, приняв даже в значительной степени
их обрядность; с этих пор мы имеем Зевса-Юпитера и т. д. На
Востоке дела сначала тоже пошли на лад, при Крезе; но когда
«Крез, чрез Галис перейдя, величайшее царство разрушил» —
свое собственное — и Дельфы пожелали оказать
покровительство его победителям-персам — они этим только уронили
собственное обаяние в Элладе и все-таки не объединили мира
под стягом религии бога-отца и бога-сына. Для этого нужно
было, чтобы «исполнилось время».
Зато когда Александр Великий разбил перегородку между
эллинизмом и варварским востоком, когда его наследники с
помощью своего греко-македонского войска стали
властителями восточных царств, тогда наступило время для их
религиозного объединения. И приходится очень сожалеть, что
источники нам так мало сообщают о том апостоле элевсинской

Том I. Древнегреческая религия
99
Деметры, который был главным вдохновителем этого
объединения, о Тимофее, иерофанте из Элевсина. Все же мы знаем,
что он — вероятно, при Лисимахе — произвел слияние Элевсин-
ских мистерий с малоазиатским культом Великой Матери
богов в Пессинунте (Кибелы), вследствие которого религия этой
Матери стала официальной религией Пергамского царства;
мы знаем также, что он же при Птолемее Сотере произвел
слияние тех же Элевсинских мистерий с культом Изиды в
Египте, вследствие которого религия Зевса-Сараписа и Деметры-
Изиды стала официальной религией в царстве Птолемеев. Обе
затем перешли в Грецию и Рим — тот Рим, который был миром.
И когда этот римский мир признал христианство, обе они
соединенными усилиями дали новой религии его богиню... Это
не догадка, а удостоверенный факт. Когда Григорий
Чудотворец в Каппадокии, идя навстречу религиозным потребностям
своей паствы, разрешил ей чествовать поклонением
Богородицу, — фанатики среди христиан роптали, говоря: «Да ведь
это — Изида!», «Да ведь это — Великая Матерь!». Они были бы
еще более правы, если бы они сказали: «Да ведь это — Деметра,
многострадальная мать, оплот и утешение скорбящих!».

Глава VI
ОБЪЯВЛЕНИЕ БОГА В ДОБРЕ
§23
«Каждый должен стремиться к тому, чтобы хранить свою душу
чистой от всякого зла, ибо боги не принимают почести от злых
людей. Им служат не драгоценными приношениями и
пышными затратами, а добродетелью и честной волей, направленной
к правде и добру. Поэтому каждый должен стараться быть как
можно добрее, если он хочет быть угодным божеству; он должен
помнить, что боги карают неправедного, должен помнить, что
придет время, когда он будет отозван от жизни, и что тогда уже
будет поздно раскаиваться в своих дурных делах и желать, чтобы
его поступки были справедливы. А если к нему приблизится злой
демон, подстрекая его к кривде — пусть он ищет убежища в
храмах, у алтарей и в святынях и молит богов, чтобы они помогли ему
уйти от греха, точно от злого и безбожного господина».
Эти знаменательные слова стояли во вступлении к
законодательству Залевка — древнейшему писаному законодатель-

Том I. Древнегреческая религия
101
ству Греции. Правда, они написаны не им. Залевк жил в VII в.
до Р. X. в италийских Локрах; но его законодательство в
различные времена с соответствующими изменениями перешло и
в другие государства Греции, и вот во время одного из таких
переходов и могло быть присочинено наше вступление. Но во
всяком случае оно относится к эпохе, о которой у нас идет речь.
В нем ясно сосредоточено то убеждение, которое рассеянным
светом озаряет и прочую литературу этой эпохи: что греческая
религия была в высшей степени этической религией, что
греческий бог объявляется в добре.
Не всегда это было так. Первоначально и в Греции, как и
везде, бог объявлялся не в правде, а в силе, и гомеровская эпоха
была эпохой постепенного слияния понятий «бог» и «добро».
И, конечно, если бы Греция, подобно Израилю, находилась
во власти всесильного духовенства — оно бы тщательно
уничтожило следы первоначального донравственного
понимания божества. Но к счастью, этого не случилось, и временная
последовательность различных наслоений гомеровских поэм
дает нам возможность проследить довольно подробно этот
интересный и важный процесс последовательной морализации
греческой религии. Вначале бог блюдет только — зато очень
ревниво — сакральный долг человека, т. е. исполнение им его
обязанности относительно его, бога; затем он распространяет
свою заботу и на те человеческие отношения, которые
вследствие слабости одной из сторон легко вели к соблазну
злоупотребления силой — отношения сыновей к старым родителям,
хозяина к беззащитному гостю. И, наконец, весь
нравственный долг человека становится предметом божеской opis — так
называет Гомер в «Одиссее» всевидящую и карающую
нравственную силу божества.
За гомеровской эпохой последовала та, которая
ознаменована преобладающим влиянием дельфийского Аполлона. Ей
принадлежит важный прогресс в нашей области — правда,
вначале сопровождавшийся известными уклонениями от
прямого пути, предначертанного эволюцией гомеровской эпохи.

102
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
В силу первоначального значения Аполлона как солнечного
бога, главным требованием аполлоновской религии стало
требование чистоты (hagneia). Богу ненавистно все пятнающее
человека и через него — его, всякая скверна (miasma); скверной
из скверн было убийство, затем прелюбодеяние и т. д. Мы не
можем здесь начертать историю развития понятия скверны —
берем ее в готовом виде.
Опасность же означенного уклонения состояла в том, что
скверна могла пониматься независимо от умысла, как
«самодовлеющая скверна»: оскверняет всякая пролитая кровь
человека, даже пролитая невольно или в справедливой обороне;
и не оскверняет самый злодейский замысел, неудавшийся по
независящим от замыслившего обстоятельствам; оскверняет
всякое прикосновение к убийце, всякий разговор с ним и т. д.,
ибо скверна действует наподобие заразы. Другая опасность
заключалась в растяжении: оскверняет всякая пролитая кровь,
даже животных, всякое половое совокупление, даже в
законном браке. Велик был соблазн (религиозного) вегетарианизма
и прославления антифизической девственности; и,
действительно, мы имеем кое-где их осуществление, первого — в
пифагореизме, второго — в том движении, о котором мы находим
свидетельство в «Ипполите» Еврипида. И, наконец, так как
богом-очистителем от скверны был, разумеется, тот же
Аполлон, и очищение производилось с помощью религиозных
обрядов, то велика была также и опасность ритуализма, т. е. что
за очистительными обрядами будет признано самодовлеющее
значение, независимо от настроения очищаемого —
другими словами, чтобы сослаться на средневековые аналогии, что
в религии Аполлона восторжествует точка зрения не Фомы
Аквинского, а Дунса Скота, и религиозное оправдание будет
признано возможным ex ореге operato sine bono motu auctoris.
Развитие религии Аполлона в VII-VI вв. было эпохой
борьбы, затянувшейся отчасти и в V веке; кончилась она победой
нравственного принципа. Особенно содействовала этой
победе пифагорейская школа пророков: удержав (главным образом

Том I. Древнегреческая религия
103
по соображениям эсхатологического характера, о которых речь
впереди) вегетарианизм, она, впрочем, энергично и успешно
боролась с внешним пониманием чистоты, с самодовлеющей
скверной и ритуализмом. Приведу для примера ответ
пророчицы Финтии — причем предупреждаю читателя, что греческое
слово «муж» (апег), как в высоком слоге у нас, означает также
«мужчина». Итак, когда ей задали важный для семейной
религиозности женщин вопрос, через сколько времени «после
мужа» женщина становится чистой — пророчица ответила:
«После своего — тотчас, после чужого — никогда».
В греческой трагедии V века еще чувствуются содрогания
старой теории самодовлеющей скверны и ритуализма; но в IV в.
нравственная точка зрения восторжествовала. За
очистительными обрядами было признано известное значение, каковое и
принадлежит им по праву как могучему средству воздействия
на чувство и настроение верующего; но первое место отводится
душевной чистоте. Прекрасно выражает это отношение к делу
эпиграмма дельфийской жрицы:
С чистой душою вступайте в святилище чистого бога,
Вод Касталийских струей члены омывши свои.
Капли одной, о паломник, достаточно добрым: злодей же
Всей Океана водой пятен не смоет с души.
§24
Возвращаясь к достижениям гомеровской эпохи, мы без
труда заметим наличность другой опасности, которую,
впрочем, многие и не считают таковой. Да, бог блюдет
нравственный долг во всем его объеме и карает его нарушителей; итак,
будем нравственны — во избежание кары? Из страха?
Разумеется, в крайнем случае и это хорошо, и никто не
станет отвергать богобоязненности как могучего стимула
к нравственному поведению. Религиозная нравственность

104
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
гомеровской эпохи и создала этот термин: она называет
богобоязненным (theudes) человека и народ, между прочим, хорошо
обходящийся с чужестранцами. Оно и понятно: боги обитают
высоко на небесах, человек их не видит; но когда осенние
дожди топят его нивы и разрушают его насаждения — он знает, что
это — кара Зевса за «кривой суд», творимый на городской
площади. Его он, поэтому, и боится.
Но вот наступили времена аполлоновской религии; боги
поселились среди людей, в прекрасных храмах, сами прекрасные
и приветливые, поскольку художнику удавалось воплотить их
подобие в созданных им кумирах; гражданский год расцветился
прекрасными праздниками, со все более и более пленительной
обрядностью, превратившей мало-помалу греческую религию в
религию радости — перед этим морем красоты прежний страх
уже не удержался. Бояться надо было Эриний; их имени
поэтому старались не произносить, и лишь тихими шагами и с тихой
молитвой проходили мимо мрачной пещеры, посвященной им
под скалой Ареопага. Вообще же слово «богобоязненный» (в
новой форме deisidaimon) стало обозначать «суеверного»;
нормально верующий человек своих богов не боялся —- он их любил.
Действительно, теперь только входит во всеобщее
употребление эпитет, которым гомеровский грек еще не дерзает
нарекать своих богов: эпитет — «милый». В гомеровские времена
еще допускали, что бог может любить смертного — «Теперь
возлюби меня, Дева!» — молится Диомед Палладе перед смертным
боем, и «Муза превыше других возлюбила» Демодока-певца;
но человек еще не решается ответить на эту любовь
взаимностью — страх не дает возникнуть более мягкому чувству.
Теперь преграда снесена. «Милый Зевс», «милый Аполлон»,
«милая Артемида», слышим мы сплошь и рядом так часто, что даже
не обращаем внимания. Праздники справляются богам, чтобы
радовать их сердца; но даже скромную песенку, спетую в честь
бога за столом, охотно кончают словами: «Улыбнись, боже, моей
песне!». И когда мы слышим, что человек обязательно
посвящает богу предметы, не имеющие никакой ценности, но знаме-

Том I. Древнегреческая религия
105
нательные для него в ту минуту, когда он чувствовал особенно
ясно над собой спасительную руку любящего бога —
потерпевший кораблекрушение свое влажное и, конечно, не очень
нарядное платье Посейдону, спасенный любовью пиратской
дочери пленник свои кандалы Афродите, даже родильницы свои
хитоны Артемиде — то не действует ли и здесь та же любовь,
придающая и среди людей при схожих обстоятельствах
ценность самым малоценным предметам?
И как для детей, любящих своих родителей, нет наказания
горестнее, чем разрыв общения с ними — так и эллину было
горестнее всего убеждение, что вследствие его греха боги не
пожелают допустить его перед свой облик, что ему будет
недоступен святой Акрополь, что он не увидит своей родной Паллады,
не будет вместе с другими участвовать в возвышающей душу
обрядности городских праздников, будет отлучен даже от уюта
домашней жертвы с ее молитвой и окроплением.
А теперь спросим: где вы еще найдете подобную подкладку
религиозной этики, подобное отношение человека к богу? —
В христианстве? Да, конечно: «Как (правда то, что) я Бога
люблю», — гласит у поляка самая употребительная заверительная
формула, и «милый Бог» стало у немцев ходячим обозначением.
Но, быть может, не излишне будет поставить вопрос: которая из
двух рек, соединившихся в христианстве, принесла с собой это
радостное чувство?
Когда в греко-римском мире возникли первые общины
людей, поклонявшихся Богу Израиля, они отличали себя от
других и были ими отличаемы официальным обозначением:
«Люди, боящиеся Бога» (phobumenoi ton theon).
И когда стоики достроили начатое Платоном здание
автономной этики, им оставалось только поставить на место
божества свою богиню — добродетель, чтобы получить ту же
разницу между свободной и несвободной душой:
Добрым любовь к добродетели путь запрещает греховный;
Что ж? А тебя только кары боязнь от порока удержит?

106
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§25
Этический характер, достигнутый древнегреческой
религией в эпоху ее расцвета, сказывается также и в тех обычных
средствах богослужения, которые — независимо от индивидуальных
черт каждого праздника — присущи им всем, а также и частному
культу в его различных проявлениях. Это главным образом
приношения, в особенности жертвоприношения, а затем молитвы.
Жертвоприношения — тут разумеются всякие, от
скромного фимиама или возлияния, к которому прибегали постоянно,
согревая каждый мало-мальски важный момент жизни
теплотой символического общения с божеством, — до торжественной
гекатомбы. Здесь религиозно-этический прогресс состоял в
том, что центр тяжести постоянно переносился от
материальной ценности жертвы в благочестивое настроение
приносящего. Задатки к этому имелись уже в очень древние времена: как
было сказано выше, даже огненная жертва была у эллинов не
всесожжением, а общей трапезой бога и людей, причем в огонь
бросались лишь малоценные в смысле питательности части
животного; и если грубоватый крестьянский ум Гесиода мог
себе объяснить это явление только тем, что Зевс, хотя и
добровольно, поддался обману со стороны друга человечества
Прометея, — то это объяснение остается на его ответственности,
факт же тот, что уже в гомеровские времена верующие
сознавали символическую, а не материальную ценность совершаемого
обряда. При таких условиях гекатомбы как государственные,
так и частные, сводились к обильному угощению бедноты, для
которой они были единственными случаями порадовать себя
мясной снедью. Их обилие было поэтому угодно богу, как
благотворительность от его имени — и выходило, значит, все-таки,
что богатый имеет более средств заслужить его расположение,
чем бедный? Так думали многие еще в V в., и почтенный старец
Кефал у Платона на вопрос, что он считает лучшим в своем
богатстве, отвечает в духе многих: «То, что я ухожу на тот свет без
боязни, не будучи должником ни богов, ни людей».

Том I. Древнегреческая религия
107
Но лучшие умы Греции боролись с этой опасностью
материализации жертвоприношения, и боролись успешно.
Результат этой борьбы сказывается между прочим в
вышеприведенных словах мнимого Залевка; чем далее, тем более признается
ценность «лепты вдовицы». Ей Гораций, проповедник
эллинских идей среди римлян, посвятил одну из своих самых
прекрасных и задушевных од.
Сказанное о жертвоприношениях как общих трапезах богов
и людей касается, впрочем, только одного их класса, правда,
самого обычного — молебственных жертвоприношений. Были и
другие, из которых мы коснемся одного, самого внушительного
и страшного класса жертвоприношений —искупительных. Они
предполагают не радостное и доверчивое, а угнетенное
настроение приносящих — угнетенное несомненным божьим гневом,
не утоленным никакими молебствиями. В таких случаях
иногда прибегали к старинному символическому обряду —
избирали жертвенное «животное отпущения», делали его носителем
греха и скверны всего народа и посвящали его разгневанным
богам — путем ли всесожжения (holokauston), или зарытия, или
бросания в море. Это — знаменательная идея, перешедшая в
сокровеннейшее таинство христианской религии — Agnus Dei, qui
tollit peccata mundi. И как здесь, так и там из этой идеи
развивается страшный обряд — «лучше нам, чтобы один человек умер
за людей, нежели, чтобы весь народ погиб» (Ин. XI 50) — обряд
искупительного человеческого жертвоприношения.
Он был всеобщим и на востоке, и на западе, и на севере,
и на юге; некогда его знала и Эллада — всем известно
жертвоприношение Ифигении, и красивая легенда о дочери Иеффая
имеет очень точную параллель в греческой легенде о критском
царе Идоменее, который тоже однажды легкомысленно
обещал принести в жертву богам то, что ему выйдет навстречу —
и неожиданно встретился с родной дочерью. Но Идоменей был
изгнан критянами за это нечестивое жертвоприношение, а от
Агамемнона Артемида не приняла крови Ифигении, заменив
ее в решающий момент ланью.

108
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
И в историческую эпоху здравое чувство Греции
победоносно борется с этим страшным пережитком. Где
человек заменяется жертвенным животным, наряжаемым точно
человек; где — куклой; где человек остается человеком, но
жертвоприношение заменяется окроплением жертвенника его
кровью, или же его сбрасывают со скалы, принимая меры к
тому, чтобы он был спасен; где, наконец, очень редко — и это
было самым строгим отношением к старине — для
жертвоприношения приберегают присужденного к смертной казни
преступника. Все это были так называемые «фармаки», т. е.
средства «исцеления» государства от болезни. И во всех этих
заменах, вплоть до последней, сказывается сознание, что
человеческое жертвоприношение несовместимо с религиозно-
нравственным чувством исторической Греции. С этой точки
зрения и Еврипид протестует против жестокой обрядности
варварской Артемиды у таврийцев:
Нет, это здешних вымысел людей:
Им кровожадность свойственна; они же
Богов в своем нечестии винят.
Но бог свободен от людских пороков.
Переходя к молитве, мы и здесь можем установить такой же
прогресс в направлении к нравственности. Греческая молитва
состоит вообще из трех частей — призыва, просьбы и санкции.
Возьмем ради примера одну из самых древних и прекрасных —
молитву Аполлону его жреца Хриса, оскорбленного ахейцами
в своих отцовских чувствах (Илиада, I, 37).
Бог сребролукий, внемли мне: о ты, что, хранящий, обходишь
Хрису, священную Киллу и мощно царишь в Тенедосе,
Оминфей!..
Это — призыв (theologia): молящийся нагромождает
эпитеты, полагая, что богу приятнее слышать о своей силе и своих

Том I. Древнегреческая религия
109
почестях, и не желая по возможности упустить ни одной из
сторон деятельности призываемого.
...О если когда-либо храм твой священный покрыл я,
Если когда-либо коз и тельцов возжигал пред тобою
Тучные бедра...
Это — санкция: молящийся ссылается на свои заслуги
перед богом, чтобы этим склонить его внять его молитве:
...услышь и горячую просьбу исполни:
Слезы мои отомсти аргивянам стрелами твоими!
Это — просьба (euche) — в данном случае, просьба о мести,
о каре: молитва по своему содержанию сводится к проклятию.
«И внял молящему Аполлон».
Во всех трех частях прогресс был и возможен и осуществлен.
Пышное многословие призыва было, в сущности,
безобидно и поэтому сохранилось надолго: но все же мы чувствуем рост
этической силы в уже упомянутом выше призыве Эсхила:
Зевс, кто б ни был ты — коль так
Нам звать себя велел,
Так зовем мы, бог, тебя.
Важнее была санкция. В молитве Хриса она, при всей ее
красоте, сводится к указанию на божий долг. Да, на долг; и
потому выше в нравственном отношении более поздняя молитва
Диомеда Палладе, тоже уже упомянутая (§ 24): герой ссылается
не на свои заслуги, а наоборот, на любовь богини,
многократно уже проявленную:
Слух преклони, необорная дочь громоносного Зевса!
Если когда-либо мне иль отцу моему ты любовно
Помощь являла в бою — о, теперь возлюби меня, дева!

по
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
И на той же почве стоит и молитва Сапфо Афродите, одна
из самых трогательных и задушевных, какие нам сохранены.
Перед нами любящая женщина, любовь которой отвергнута
любимым человеком...
Позволительно ли христианке давать волю в молитве
подобным земным чувствам? Думаю, все-таки, что Богородица
принимает и такие молитвы, раз они искренни, и искренне
чувство обиды, их вызвавшее. Но во всяком случае их
принимала Афродита:
Нет, приди сюда, если в дни кручины
Ты мой зов когда-либо с выси горней
Услыхав, оставила дом свой отчий
И колесницу
Запрягла...
Во времена оны знали, вероятно, и другую санкцию:
человек ссылался на свою силу над божеством, приобретенную
магическими средствами: он не просил, а требовал и грозил;
молитва была заклятием. Так во все времена египтяне относились
к своим богам; но для грека это — предположительная
древнейшая эпоха суеверия, от которой не только в историческую
эпоху, но уже и в гомеровскую не осталось более ни следа... если
не считать низменных областей частной магии.
И, наконец, просьба... О чем следует просить? Конечно,
жажда возмездия — естественное чувство, особенно если
нанесена кровная обида; и сам Платон признает, что проклятие
отца или матери, обиженных своими детьми, вернее всего
достигает слуха богов. На этом основании понятно также, что и
государство, общая мать всех граждан, иногда призывает кару
богов на своих дурных сынов, уклонившихся бегством от кары
гражданского правосудия. И все же — каким благородством
веет от ответа Феано, жрицы Деметры! Когда афинская
демократия, возмущенная предательством Алкивиада, обратилась
ко всем жрецам и жрицам с требованием проклясть его от име-

Том I. Древнегреческая религия
111
ни своих богов — она одна отказалась, ответив: «Я — жрица
молитв, а не проклятий».
Бог есть благо, и только благо от него исходит, учил
Платон; а потому только о благе и следует его просить. Очень
соблазнительно было понимать это благо в низменном смысле и
обращаться к богам с такими просьбами, которых, по
насмешливому выражению позднейшего стоика Персия, нельзя было
им доверять иначе, как отведя их в сторону. Чтобы
противодействовать этому низменному пониманию, еще Пифагор
требовал, чтобы всякая молитва была громкой. Государства в своих
официальных молитвах подавали в этом отношении хороший
пример: Афины молились «о благе и спасении граждан
афинских, их жен и детей и всей страны, а также и союзников»;
Спарта — чтобы боги даровали ей «прекрасное в придачу к
благу». Но выше всех, конечно, была молитва, которую Платон,
или его школа, влагает в уста Сократу: «Владыка Зевс, даруй
нам благо, даже без нашей просьбы, не даруй нам зла, даже по
нашей просьбе».
Но — можно поставить вопрос — не упраздняет ли такое
понимание молитвы ее самой? Нет, ответил неоплатонизм; «ибо
молитва возвышает душу к непосредственному общению с
божеством». Этим была достигнута крайняя высота в религиозно-
нравственном понимании молитвы.
§26
До сих пор была речь о религии для добрых; но есть в
народе и злые, и их даже много. Пусть же мысль о каре божества их
удерживает от злодеяний, раз они нечувствительны к общению
в любви.
О каре божества — но где? На этом свете, или на том? У За-
левка сказано об обеих; поговорим об обеих и мы.
Бог на этом свете награждает добрых и карает злых; что
это значит? Это значит, что благополучие добрых и несчастье

112
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
злых, независимо от вызвавших то и другое естественных
причин, понимаются как награда и кара божества. Ибо все деяния
и претерпения человека связаны между собой двойной
причинностью — естественной и сверхъестественной — и эти
причинности не исключают взаимно друг друга, а стоят рядом; так
гласит установленный мной «закон двойного зрения», нечто
аналогичное признанному некоторыми новейшими
философами «психофизическому параллелизму».
Прекрасно; пока добрый счастлив и злой несчастен, все в
порядке Но ведь бывает и наоборот — опыт неумолим — и даже
часто. Где же тут божья opis — или, как скажут позднейшие,
божий промысел (pronoia, лат. Providentia)? Затруднение есть, но
преодолеть его нетрудно. Не торжествуй, злодей, не унывай,
праведник; подожди, что дальше будет: «Медленно мельницы
мелют богов, но старательно мелют».
Что ж, подождем... Ну вот, и дождались — смерти. Злодей
умер в благополучии, праведник умер в несчастии. Где вы
теперь, мельницы богов?
Здесь камень преткновения. Автор Иова — тот еще не
доходя до него поник душой и только во мгле агностицизма
нашел спасение от отчаяния. Эллина благополучно перенесла
через него его глубокая вера в мать-Землю и ее законы. Мы
подходим тут к важному для античной этики, в ее отличие
от новейшей, воззрению, которое я назвал филономизмом,
противополагая его онтономизму современности (термины
подобраны по аналогии геккелевских «филогенеза» и
«онтогенеза»).
Да, мы дождались смерти — и остановились, воображая, что
она — повторяю — на этом свете — предел. И в этом мы
ошиблись: смерть не есть предел. Через нее или поверх ее жизнь
особи продолжается — в породе.
«Это — труизм». Пока — да; и конечно, не в этом филоно-
мизм. Он в том, что особь сознает себя как одно целое со своей
породой по восходящей и нисходящей линии, сознает бремя
ответственности, возложенное на нее предками, а равно и то,

Том I. Древнегреческая религия
ИЗ
которое она возлагает на своих потомков. Филономизм —
явление сознания, а не естественной истории.
Нас в последнее время развитие науки с заслуженной
нашим отщепенством грубостью поставило лицом к лицу с этой
забытой нами истиной, воздвигнув перед нами страшную
проблему наследственности. Да, поистине мы своей физической
природой пожинаем урожай наших предков и отвечаем за их
грехи — безо всякой нашей заслуги или вины... Нашей?
Смехотворная отговорка! Да разве они — не мы?
Эллин давно ее предвосхитил и разрешил, эту проблему,
на почве своего филономического сознания... тогда последний
батрак был аристократом, и в сравнении с ним самый
царственный из нынешних царей в его онтономическом скудочувствии
представляется плебеем. Порода не только бессмертна — она и
осознает себя как таковая в лице каждой своей особи.
Потомок отвечает за грехи своих предков — это также
естественно, как и то, что старик отвечает за грехи своей молодости.
Если человека настигает несчастье, незаслуженное ничем в его
жизни как особи — его первая мысль та, что он искупает грех
какого-нибудь предка.
Горе, горе мне! Знать давно, давно
Пращур мой грехом запятнал мой род —
Грех слезами тот замываю я!
восклицает у Еврипида Тесей, узнав о внезапной смерти своей
молодой жены Федры. Религиозная этика «трагической эпохи»
Греции олицетворила этот наследственный грех под именем
Аластора; добрая часть греческой трагедии, особенно в
трилогиях Эсхила, построена на его признании. Насколько глубоко
он проник в народную веру, мы не знаем, но это все равно. «От
богов не может скрыться клятвопреступник, не может уйти от
их кары; и если не его самого, то его детей и весь его род
настигнет верная гибель», — говорит еще к исходу IV в. духовный
вождь, тогдашних Афин, правитель и оратор Ликург.

114
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Этим вера в божий промысел спасена. Добрый умирает в
несчастии? Пусть он утешится, взирая на свое потомство; его
добрые дела создадут для него теплый покров божьей
благодати, под которым ему хорошо будет жить. — Злой умирает в
благополучии? Пусть он трепещет при мысли об Аласторе,
которого он своими злодеяниями ввел в свой дом, обрекая ему на горе
и гибель свое потомство. — А если они оба бездетны? Тогда они
уже наказаны — добрый за злодеяния предков, злой — за свои;
и притом так страшно, как это только возможно для карающей
десницы божества.
Действительно, одно сознание лежит в основе античного
филономизма и античного мировоззрения вообще: «дети —
благодать, бездетность — несчастье».
Да, для людей ребенок, это — жизнь;
И если кто, бездетный, в неразумьи
Меня корит — от боли острой он
Хоть и ушел, но верьте: этот муж
Несчастьем большим счастье окупает.
(Еврипид)
В этом сходятся нити, идущие от античной религии как
религии природы, и от нее же как религии общежития — нить
физическая и нить политическая. В этом и заключается
глубокий смысл слов, сопровождающих таинство бракосочетания:
«Я бежал от зла и обрел благо».
§27
На этом свете — это одно, для многих главное, но все же не
все: в заветах Залевкида говорится и о каре на том свете. Нас это
не удивит: таково же приблизительно и христианское
воззрение. Все же есть разница в сравнительной уверенности
человека в том и другом.

Том I. Древнегреческая религия
115
Интересны в этом отношении слова вышеупомянутого (§ 25)
Кефала, представителя религиозной морали среднего эллина:
«Когда человек близок к ожиданию смерти, на него находит страх
и забота, которых он раньше не знал. Рассказы о загробной
жизни, о том, что за здешние грехи там нас ждет кара, возбуждавшие
до тех пор его улыбку, теперь начинают сверлить ему душу: а что,
если в них заключена и правда?».
Действительно, догматической определенности тут не
было; различные воззрения, плоды религиозного сознания
различных последовательных эпох уживались рядом. Душа
переживает тело — это признано; но как? Она витает незримо
участливым духом в доме своих потомков — она живет
поблизости своего тела в гробнице, где и следует ухаживать за ней,
но навещает свой прежний дом в праздник Анфестерий — она
вместе с другими душами живет в общей для всех призрачной
обители Аида, представляемой либо на крайнем западе, за
Океаном, либо под землей. Во всем этом нравственного
элемента пока нет; мы имеем отдел античной религии,
именуемый анимизмом.
Нет его непосредственно и в том характерном для Греции
институте, которого мы уже нередко касались — в героизации.
«Герой» в сакральном смысле — просветленный покойник. Он
пользуется полной сознательностью (pampsychos); он, как
преображенный, одет в ризу высшей красоты (eumorphos); он
блажен в своей силе и воздаваемых ему почестях (makarios).
Связанный узами любви с живыми, он получает от них честь
памяти во втором из трех возлияний на пиршествах; новоаттическая
комедия не раз изображала его духом — хранителем
преданного ему дома, спасающим от обид оставленных без призрения
сирот. Но за что удостаивался покойник героизации? Не всегда
за нравственные заслуги своей жизни.
Все же было ученье, широкой струей впустившее
нравственность в эсхатологию, только это ученье было тайным, было

116
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
для посвященных; мы говорим о таинствах, или, по-гречески,
мистериях (от глаг. myein «жмурить глаза»; посвящаемый
должен был оградить себя от внешнего мира в видах внутреннего
созерцания). Таких таинств было в Греции несколько; но мы
ограничимся двумя главными — Элевсинскими таинствами
Деметры и Орфическими Диониса.
Элевсинские таинства, прикрепленные к аттическому
городу Элевсину на Саронском заливе, были в своей основе
таинствами возрождающегося хлеба: как погруженное в борозду
земли зерно не погибнет, а после некоторого пребывания под
ее покровом воскреснет, так воскреснет и душа
опущенного в лоно земли человека. Свое выражение нашло это учение
в мифе: дочь Деметры Кора была похищена царем
преисподней, ее мать после долгих страдальческих скитаний открыла ее
местопребывание и достигла того, что ее дочь была ей временно
возвращена, проводя треть года у своего супруга и две трети с
ней. Достигла она этого своей материнской любовью; любовь и
жажда воссоединения с утраченными, а вовсе не мнимый
эгоизм жизнелюбивой особи, была в античной религии
вдохновительницей учителей бессмертия души. Кора вследствие своего
похищения познала тайны подземного мира; познав их, она
открыла их матери. Они знают, как человек может обеспечить
себе «лучшую участь» на том свете; и любя людей, они
согласились уделить своего знания также и им.
Для этого и основали они свои таинства в том самом Элев-
сине, где впервые заколосились зеленые нивы в силу другого
благодеяния, оказанного человечеству той же Деметрой. Сюда
отныне стекаются посвященные — из Элевсина, из Аттики,
со всей Эллады; мужчины, женщины, богатые, бедные,
свободные, рабы — перед богинями все равны. В праздник
Элевсиний — первоначально праздник посева — они приходят,
чествуют богиню ночными хороводами и песнями на ее
светозарном приморском лугу и затем в храме таинств (telesterion)
удостаиваются созерцания священной драмы, внушающей
созерцающим уверенность в бессмертии их души и ее «лучшей

Том I. Древнегреческая религия
117
участи» на том свете. Она не будет реять беспомощным и
полусознательным признаком в мглистых пропастях Аида — она
войдет в зеленые, прохладные рощи, озаренные солнцем
наших ночей, она будет кружиться в вечной хорее просветленных
душ и вдыхать блаженство всем своим существом.
Но условием этого блаженства должно быть посвящение:
только посвятивших себя предварительно в весенние «малые
мистерии» голос глашатая звал осенью в Элевсин. И с этой
точки зрения можно поставить вопрос: имели ли Элевсинские
таинства также и нравственное значение? Отрицал это циник-
пересмешник Диоген: «Разбойник Патекион, — говорил он, —
как посвященный удостоится вечного блаженства, которого
будет лишен непосвященный Эпаминонд». Это все равно, как
если бы какой-нибудь изувер из католиков стал утверждать:
«Крещеный и причастившийся перед казнью разбойник Фра-
Дьяволо с райских высот созерцает, как томится в пламени
геенны некрещеный Сократ». Утверждать это в крайнем случае
можно, но все же Блаженный Августин рассуждал не так.
Синопец Диоген сам не был посвящен и элевсинского
учения не знал: знал его зато афинянин Аристофан. Разглашать
его он не смел; но все же он счел возможным в одной из
своих комедий вложить в уста своему хору — хору посвященных в
Элевсинские таинства — на том свете следующую песню:
Ведь нам одним сияет свет
И радостное солнце,
Познавшим святыню тайн,
Век в правде проведшим свой,
Гостей почитавшим, всех
Любившим бездольных.
А она не оставляет никаких сомнений. Нет, условие
блаженства в раю Деметры было не простое, а двойное.
Посвящение — это сакральное условие, как для христианина крещение.
Но вторым было нравственное — проведенная в правде жизнь.

118
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Посвященным в Элевсине иерофант читал «возвещение»
(prorrhesis); в нем он исключал из святой хореи всех тех, кто,
хотя и будучи посвящен, прогневил богинь своей порочной
жизнью — они, значит, и не участвовали в дальнейших
священнодействиях, а если и участвовали, то на духовную погибель
себе. После смерти ни суда, ни особых кар не требовалось;
непосвященная масса вела призрачную, хотя и безбольную жизнь
в пропастях Аида, но запечатленных элевсинской печатью
добрая царица загробного мира брала за руку и вела в ту обитель,
где для них начиналось эллинское блаженство — вечная хорея
на цветистом лугу под шелест ласкового ветерка, играющего в
подвижной листве тополей.
§28
На пороге исторической жизни Греции новый культ,
резко несовместимый с ее всегдашним чувством меры и
предела, проник в нее из страны буйных сил и бурных страстей,
из Фракии — культ Диониса. Первоначально это было,
вероятно, магическое воздействие на плодородие земли, и в
необузданной варварщине половой разгул как симпатическое
средство побуждения земли к плодородию не был ему чужд;
при переходе, однако, на почву «благозаконной» Эллады этот
элемент должен был отпасть; осталось, как характерная
черта новых таинств, исступление (ekstasis), достигаемое при
помощи оглушительной музыки тимпанов, кимвалов и флейт
(т. е. тамбуринов, медных тарелок и кларнетов) и главным
образом — головокружительной «оргиастической» пляски.
Особенно подвержены чарам исступления были женщины;
вакханки составляли поэтому главную свиту нового бога; в своих
«небридах» (т. е. ланьих шкурах), препоясанных живыми
змеями, с тирсами в руках и плющевыми венками поверх
распущенных волос — они остались незабвенным на все времена
символом прекрасной дикости, дремлющей в глубине чело-

Том I. Древнегреческая религия
119
веческой души — но прекрасной лишь потому, что красотой
наделила ее Эллада.
В исступлении пляски душа положительно «выступала»
из пределов телесной жизни, преображалась, вкушала
блаженство внетелесного, слиянного с совокупностью и с природой
бытия; на собственном непреложном опыте человек убеждался
в самобытности своей души, в возможности для нее жить
независимо от тела и, следовательно, в ее бессмертии; таково было
эсхатологическое значение дионисиазма. Он завоевал всю
Грецию в VIII—VII веке в вихре восторженной пляски. Эрв. Роде,
лучший исследователь этого явления, убедительно сравнивает
с ним «манию пляски» («Tanzwut»), обуявшую среднюю
Европу после великой чумы XIII в. Конечно, умеряющая религия
Аполлона постаралась сгладить излишества нового культа:
Дионисовы «оргии» были ограничены пределами времени и
места, они могли справляться только на Парнасе и притом раз
в два года (в так называемых «триетеридах»). В прочей Греции
дионисиазм был введен в благочиние гражданского культа;
его праздники, как мы видели (§ 9), были приурочены к
работе винодела, и лишь в играх ряженых и поэтическом
преображении Дионисова театра сохранились следы первоначального
исступления.
По-видимому, это укрощение первобытного дионисиазма
вызвало новую его волну из той же Фракии, отмеченную
именем Дионисова пророка Орфея. И эта волна подпала
умеряющему воздействию Аполлоновой религии; результатом этого
воздействия были Орфические таинства, состоящие из трех
частей: космогонической, нравственной и эсхатологической.
Космогоническая часть орфического учения примыкала к
более старинному мифу о победе Зевса над Титанами (ср. ниже,
§ 29) и основанном путем насилия царстве богов. Чтобы иметь
возможность передать его из запятнанных насилием рук в
чистые, Зевс делает матерью царицу подземных глубин Персефо-
ну, и она рождает ему первого Диониса — Загрея. Но
мстительные Титаны завлекают младенца Диониса к себе соблазном

120
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
его отражения в их зеркалах и, завлекши, разрывают на части,
которые и поглощают. Сердце спасает Паллада и приносит
Зевсу; поглотив его, он вступает в брак с Семелой, дочерью Кадма,
и она рождает ему (второго) Диониса. От Титанов же
произошел человеческий род.
Здесь к космогонической части, в которой первобытная
фракийская дикость так странно преображена греческим
глубокомысленным символизмом, примыкает нравственная. Раз
мы происходим от поглотивших первого Диониса Титанов, то,
значит, наше душевное естество состоит из двух элементов —
титанического и дионисического. Первый тянет нас к
телесности, к обособлению, ко всему земному и низменному; второй,
наоборот, к духовности, к воссоединению в Дионисе, ко всему
небесному и возвышенному. Наш нравственный долг —
подавить в себе титанизм и содействовать освобождению тлеющей в
нас искры Диониса. Средством для этого служит объявленная
в Орфических таинствах посвященным «орфическая жизнь».
В число ее обязанностей входило и воздержание от убоины; оно
было внушено соображением, о котором речь будет тотчас.
Действительно, из нравственного учения вырастает
эсхатологическое. Живой Дионис, сердце Загрея, жаждет
воссоединения со всеми частями его растерзанного тела. Целью
жизни каждого человека должно быть поэтому окончательное
освобождение той его частицы, которая в нем живет, и ее
упокоение в Великой сути целокупного Диониса. Но путь к
этому очень труден. Титанизм является нам постоянной помехой,
соблазняя нас к новой индивидуации и новому воплощению.
И вот мы рождаемся и умираем, и вновь рождаемся, все снова
и снова замыкаем свою душу в «гробу» ее «тела» (soma — sema),
все снова и снова воплощаемся — между прочим и в звериных
телах (почему Орфей и приказывает воздерживаться от
убоины) — и нет конца этому томительному «кругу рождений»,
пока мы, наконец, не внемлем голосу Диониса, не обратимся
к «орфической жизни». И тогда мы спасемся не сразу.
Трижды мы должны прожить свой век безупречно и здесь, на зем-

Том I. Древнегреческая религия
121
ле, и в царстве Персефоны, пока, наконец, не настанет для нас
заря освобождения, воссоединения и упокоения.
Пребывание в царстве Персефоны перед новым
воплощением понимается как время очищения от грехов жизни; ее
обитель — для большинства людей чистилище. Кто
безгрешно провел земную жизнь, тот и на том свете проводит жизнь в
блаженстве, во временном раю — пока голос Необходимости не
призовет его обратно на землю для новых испытаний. Но есть и
такие, которые запятнали себя «неисцелимыми» злодеяниями;
для них нет очищения, они терпят вечную кару в аду. Вот
почему каждую душу после смерти ждет загробный суд; строгие
и неподкупные судьи должны определить, в которую из трех
обителей ей надлежит отправиться.
Орфические таинства, в отличие от Элевсинских, не были
прикреплены к какому-нибудь городу: повсюду в Греции,
особенно в колониальной на Западе, возникали общины орфиков,
жившие и справлявшие свои праздники под руководством
своих учителей. Конечно, от личности последних зависели и
чистота, и духовный уровень самого учения; и если с этой точки
зрения большинство «орфеотелестов», пугавших простой
народ ужасом загробных мучений, и вызывало подчас насмешки
просвещенных, то с другой стороны серьезные проповедники
учения сумели поднять его на такую высоту, что не только
поэты, подобно Пиндару, но и философы подчинялись его
обаянию. Великий Пифагор сделал орфизм центральным
учением своего ордена — настоящей масонии, имевшей в VI в. свою
главную ложу в Кротоне, а начиная с V приблизительно до
II в. — в Таренте. И через пифагорейцев, и независимо от них
подпал орфизму и Платон; правда, в специально
догматической части своего учения он не делает ему уступок, но в тех
фантастических «мифах», которыми он украсил своего «Горгия»,
«Федона» и в особенности последнюю книгу «Государства»,
сказывается в сильнейшей степени влияние орфической
эсхатологии. И оно им не ограничилось: отчасти через широкое
русло его философии, но более посредством подземных струй,

122
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
лишь ныне отчасти раскрываемых, она вливается и в
христианство. Церковь иногда старалась воздвигнуть против нее
плотину Евангелия, — иногда же и нет, находя, что те или другие
частности (напр., учение о чистилище) не противоречат ему и
даже, пожалуй, им рекомендуются. Как бы то ни было, орфизм
в значительной степени скрасил христианские представления
о загробном мире: без Орфея и Данте немыслим.

Глава VII
РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯ
§29
Ученый филолог и знаток греческой религии Г. Ф. Шеман
во втором томе своих «Греческих древностей» (с. 164 4-го изд.),
процитировав вышеприведенное (§ 23) вступление к законам
Залевка, продолжает:
«Тем более возбуждает наше удивление, что ни Залевку, ни Со-
лону, ни кому бы то ни было из других законодателей не пришло
в голову или не оказалось возможным позаботиться, путем
соответственных учреждений, соединенных с культом, о правильном
и истинном обучении народа и распространении настоящей бо-
гобоязни».
Выписываю эти слова в дословном переводе, так как в них
сказалась бесподобным образом вся узость христианской и
даже протестантской точки зрения, вся ее беспомощность перед

124
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
лицом такой полной, такой всеобъемлющей религии, какой
была греческая. Надеюсь, что читатель, внимательно следивший за
ходом нашего рассуждения, найдет их так же странными, как и
автор этой книги. Представить себе, что эллин эпохи Платона,
черпавший непосредственное откровение божества из
созерцания Фидиева Зевса и участия в обрядах элевсинского праздника
и им наставляемый в духе настоящей — правда, не богобоязни,
а боголюбви, — что этот эллин нуждался еще в особых уроках
закона Божия и в чем-то вроде краткого катехизиса Лютера!
Шеман как протестант ответил бы, конечно, что образ и
обряд — лишь притча, а настоящее богооткровение бывает лишь
в слове. И в этом он как протестант и ошибся бы; ибо слово,
раз речь идет о боге, такая же притча, только гораздо менее
действительная. Грек был не только интеллектуалистом, но и
отцом нашего интеллектуализма; но все же он сознавал, что
религия — область не интеллекта, а чувства, сознавал то, что много
веков спустя высказал его лучший ученик Гете в бессмертных
словах своего Фауста. Образ и обряд — вот самые могучие
проводники религиозного чувства; я и выдвинул их надлежащим
образом в настоящем изложении греческой религии. Но,
поговорив о них достаточно в пределах этой краткой книжки,
перехожу и к третьей притче — к притче слова.
Потребность облечь в несовершенную ризу слова полноту
религиозного чувства появилась в Греции рано — задолго до
Гомера. Сознавая себя прежде всего во власти религии
природы, сам в ней участвуя как часть этой природы, человек
замечал ее бурную жизнь, которую можно было понимать либо
как борьбу, либо как развитие. Свет борется с тьмой, теплота
борется со стужей — да, но точно так же день исходит от ночи,
лето исходит от зимы. Обе концепции подсказали человеку обе
основные притчи позднейшей мифологии — притчу борьбы
и, следовательно, раздора и притчу рождения и,
следовательно, полового совокупления. Уран (Небо), оплодотворив
Землю, рождает Титанов и Титанид, представителей буйных сил
природы. Но Земля, теснимая собственными порождениями,

Том I. Древнегреческая религия
125
взмаливается к младшему из Титанов, Кроносу, и он по ее
просьбе лишает своего отца его детородной силы. Затем, после
собственного совокупления с Титанидой Реей (второй
ипостасью той же Земли), он рождает могучее поколение богов;
предвидя себе гибель от него, он поглощает свои порождения; но
одно из них, Зевса, Рея спасает, и Зевс в мировой борьбе
побеждает Кроноса с Титанами и, бросив их в Тартар,
основывает собственное царство, при котором живем мы. Правда, и он
ждет себе возмездия, и ему родится сын, который будет могучее
его, и ему суждено поражение от возрожденных сил Земли, от
Гигантов. Мы видели уже (§ 28), как к этой космогонии
примыкает космогония орфизма. Иначе к ней отнеслась религия
Аполлона, провозгласившая вечность царства Зевса с
примиренной Землей и устранившая кошмар «гигантомахии»... не
вполне, впрочем: старинный страх продолжает дремать в
чуткой душе людей, и еще в I в. по Р. X., когда с Везувия поднялась
туча, засыпавшая Помпеи, греки неаполитанской области ясно
различали в ее фантастических очертаниях чудовищные
образы Титанов, возвратившихся через жерло огненной горы с
Тартара, чтобы поглотить царство богов и людей.
В поэме Гесиода эта «Теогония», порождение глубокой
древности, дошла и до исторических времен; что было с ней делать?
Ведь к тому времени давно успело укрепиться сознание
объявления бога в добре, а добра в этой мифологии восстаний сына
против отца и совокуплений брата с сестрой было очень мало...
Что было делать? Да то же, что делали со старинными,
грубыми изваяниями Дедала при наличности Зевса Фидия; оказывая
почтение несовершенным откровениям старины, питать свой
дух более совершенными новых времен. Да, но ведь они были
вредны: у Аристофана в «Облаках» ясно представлено, как ими
пользуются софисты, чтобы опровергнуть самую идею правды:
Да ведь если бы Правда жила средь богов —
Объясни мне, как мог не погибнуть Зевес,
Заключив в подземелье родного отца?

126
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Да мало ли чем софисты не пользовались! И у Аристофана
противник говорящего дает единственно правильный ответ,
указывая на тошнотворный характер его рассуждения:
Ну, конечно, опять эта гадина! — тьфу,
Принеси мне лохань кто-нибудь поскорей!
Ведь в том-то и дело, что ни «Теогония» Гесиода, ни какая
бы то ни было другая книга старины не была канонической.
Есть у нас религиозное чувство; что для него приемлемо, то и
действительно, остальное для нас не существует.
Правда, и в эпоху Сократа были люди, истолковывавшие
по-своему старинные мифы о раздорах богов и находившие их
в этом толковании приемлемыми; Платон выводит перед нами
такого богослова в лице Евтифрона, человека очень
интересного и по-своему глубокого. Ему отвечает Сократ: «Не за то ли,
Евтифрон, и обвиняют меня, что я неохотно прислушиваюсь к
людям, утверждающим подобные вещи (т. е. вражду и насилие)
о богах?»
Ответ дан под гнетом рокового для афинского мудреца
обвинения и дышит поэтому горечью, не заслуженной Афинами;
в самый разгар Пелопоннесской войны Еврипид безнаказанно
высказал такую же мысль устами своего Геракла:
А все же я... не верил и не верю,
Чтоб бог вкушал запретного плода,
Чтоб на руках у бога были узы:
Все это — бредни дерзкие певцов.
§30
Оставим, однако, Дедалов словесного откровения,
перейдем к его Фидиям и Праксителям. Сосредоточивая свое
внимание на Афинах IV и III вв., мы этим самым избавляем себя

Том I. Древнегреческая религия
127
от необходимости проследить историю греческой религиозной
философии через учения ионийцев, элеатов, Эмпедокла,
софистов; они отпали к нашему времени, поскольку не
возродились в Платоне и других. И если мы сделали исключение для
древнейшей теогонии, то потому только, что она осталась на
поверхности, живя в поэмах Гомера и особенно Гесиода.
Согласно сказанному, мы будем иметь дело с притчей
Платона, Аристотеля, Стой, Эпикура, с символическим
изречением неизреченного. Все эти мудрецы действуют резцом
своего логоса, стремясь к возможному для них совершенству;
все они оправданы честностью своей умственной работы.
А к этой честности принадлежит и сознание пределов
своего логоса, сознание основной неизреченности изрекаемого
и вытекающая из него терпимость. И этой терпимостью они
вдвойне оправданы.
И еще одно надлежит предпослать. Наша религиозная
схоластика уже давно завела якобы основное деление религий на
монотеистические и политеистические и признала последние,
в сравнении с первыми, «несовершенными», что опять-таки
дало ей право ставить даже ислам выше религии Периклов и
Софоклов, т. е. довести себя до абсурда. Сроднившийся с этим
предрассудком читатель бывает обыкновенно очень удивлен,
видя, что вопрос о монотеизме или политеизме даже не
ставится названными мыслителями. Его упразднила с давних пор
греческая религия. Сколько Муз — одна или много? А Харит?
А Эриний? Еще лучше: в Олимпии была признана система
двенадцати богов, один алтарь был посвящен Зевсу и Посейдону,
один Гере и Афине, и т. д. и, наконец, один — Дионису и Хари-
там, «так что, — поучает нас Шеман (II, 142), — ввиду многости
последних, число двенадцать собственно нарушено».
Положительно, выходит, что греки считать не умели.
На самом деле они прекрасно чувствовали, что в области
божественности единство и многость сливаются, и это ставит
их религиозное сознание не ниже, а выше нашей схоластики.
В дискурсивном мышлении соответственную работу проделала

128
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
школа элеатов: она пришла к результату, что единое есть, но
как нечто непредицируемое, лишенное всяких свойств, всякой
действенности; а действенным оно становится, лишь
преломившись во многости. Для мыслящего человека этим устранен
вопрос о том, была ли греческая религия монотеистической
или политеистической.
Она была той и другой также в философии Платона,
приведшего бога или богов в интимное соприкосновение с
человечеством на почве его величавого учения об идеях. Правда, не сразу
достиг он этих метафизических высот. Он очень чувствителен к
красотам видимого мира, к бессмертию живущих в нем пород;
его Эрот — божественная сила, сводящая в восторге мужскую
и женскую особи в видах продления породы, «любовь — жажда
рождения в красоте ради достижения бессмертия». Так
понимает он глубокомысленное учение о любви пророчицы Диотимы.
Но он чает красоту выше красоты видимого мира, он
поднимается над ним на крыльях орфизма — и тут тело представляется
ему уже лишь темницей души, а смерть — освобождением. Ее
истинная родина — обитель Аида; здесь обретет она полноту
своих сил, ослабленных вожделениями тела, остроту взора,
затуманенного его покровом...
Нет, не обитель Аида, а наднебесное пространство. Здесь
в сияющей недвижности пребывают совершенные прообразы
того, что нам лишь казалось совершенным на земле,
пребывают вечные идеи, созерцание которых — истинная пища
бессмертия и для богов, и для души. Боги в силу своего
совершенства вкушают ее беспрепятственно; они, поэтому, от природы
бессмертны. Но души наши —■ это колесницы, запряженные
каждая парой коней, конем сильной воли и конем
чувственного вожделения, и управляемые возницей разума. И когда
они, примыкая к объезду богов по наднебесной обители идей,
стараются их созерцать, чтобы и самим вкусить пищу
бессмертия — конь чувственного вожделения упрямо их тянет вниз,
в область поднебесного тумана, и для многих душ становится
причиной падения.

Том I. Древнегреческая религия
129
И вот они на земле, заключенные в темницу своего тела:
они принесли с собой, однако, воспоминание о том, что они
видели в наднебесной обители идей —- кроме тех несчастных
и погибших, которые вследствие неодолимой тяги своих
чувственных коней ничего разглядеть не могли. И они
одержимы тоской по виденном и потерянном рае. Эта тоска бывает
особенно сильна, когда они встречают на земле отражение
небесной идеи; но, закутанные в оболочку тела, они лишь через
органы чувств могут воспринимать и эти земные отражения.
А так как самое действительное из наших чувств — зрение, то
мы более всего воодушевляемся в присутствии видимого
отражения идеи, т. е. красоты, земной красоты. Вот почему душа
человека при виде красоты чувствует сильнейшую,
непреоборимую тоску; мы называем это чувство любовью и
воображаем, что она направлена на обладание любимым существом; но
это не так. Она направлена на ту наднебесную идею, отражение
которой душа видит в любимом существе; и под ее влиянием
душа освящается, у нее вновь вырастают потерянные крылья,
и она возвращает себе способность, сбросив узы тела,
вернуться в свою наднебесную родину.
Это, конечно, лишь притча — тоже лишь отражение
витавшей перед умом пророка божественной идеи. Но как таковая
эта притча о платоновской любви всегда обладала и поныне
обладает в наивысшей степени тою способностью, которую сам
пророк приписывал совершеннейшим отражениям
наднебесной красоты в видимом мире — способностью окрылять нашу
душу и направлять ее, поверх туманов видимости, к ее
наднебесной обители.
§31
А боги?
Читатель Платона не без удивления отметит некоторую вто-
ростепенность их роли в этом двоемирии. Вечны пребывающие

130
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
в наднебесии идеи, вечен и непреложен закон их отражения в
поднебесной материи, вечна она сама, эта материя,
воспринимающая отпечатки идей. Не бог ее творец: он только ее мастер,
ремесленник-«демиург».
Платон примыкает тут к двум коренным воззрениям «де-
даловской» религиозной философии; мы еще не имели случая
говорить о них и должны здесь наверстать упущенное.
Первое — это идея рока и зависимости от него богов. Она
особенно сильна в древнейших частях Гомера, не признающих
божьего всемогущества: Зевс взвешивает на весах Миры
судьбу людей и не может оказывать помощи обреченному Мирой
человеку. Потом наступает усиление представления божьего
всемогущества, находящее свой венец в изречении «Одиссеи»:
«все могут боги». Мира с тех пор — не что иное, как воля
богов и Зевса, они и он назначают ее людям, предвечная пряха
по-прежнему прядет человеку нить его жизни, но руководит ее
работой бог. Особенную силу получает это представление в
религии Аполлона:
Людям же буду вещать я отца непреложную волю, -
объявляет первородный сын олимпийского владыки при своем
рождении.
...Но что такое Мира? На мой взгляд — знание и вещая сила
Земли, т. е. природы. Наш Писарев был совсем близок к истине,
когда видел в ней олицетворение закона причинности. Власть
Миры над Зевсом — естественный коррелят к представлению о
превосходстве предвечной Земли над рожденным во времени и
страшащимся гибели от Гигантов Зевсом. И поэтому она пала,
когда Аполлон провозгласил предвечность и вечность также и
Зевса.
Пала, да не совсем; ведь старинные части «Илиады»
продолжали оставаться в сознании людей, никакой канон не
объявил их еретическими; и пока жива была эллинская
религия — представление о божьем всемогуществе соперничает с

Том I. Древнегреческая религия
131
представлением о власти над богами Миры. И если христианин
думает, что его религия поборола это соперничество — пусть
он попробует ответить на детский вопрос, может ли Бог
сделать, чтобы дважды два не равнялось четырем.
Религиозная мысль VI и V вв. по-своему использовала его.
Боги властвуют над людьми, но над богами властвует закон
(nomos). И вот почему она мирилась с многобожием даже на
почве народных представлений. «Непобедимое» возражение
Магомета, что многобожие повело бы к анархии, она нашла бы
вполне достойным его варварского ума, никогда не знавшего
благозаконной polis. Ведь если даже человек, чем он
совершеннее, тем охотнее подчиняется гражданскому закону — то что же
думать о совершеннейших из совершенных, о богах?
А затем — материя с ее пред вечностью; и здесь мы узнаем ту
же Землю, только расширенную и логически (не фактически)
обезбоженную. И приходится подчеркнуть, что эллин в лучшие
эпохи своего бытия не допускал и мысли, чтобы бог мог создать
землю, т. е. материю, из ничего. Правда, по «Теогонии» Гесио-
да выходит как будто, что раньше Земли (и Урана-неба) был
хаос, но это не более как фигуральное выражение. Хаос у Ге-
сиода значит «зияющая пасть». Эллин последовательно
проводил представление, давшее и у нас уподобление «небо — нёбо».
Да, мироздание — это как бы пасть. Небу соответствует нёбо
(по-гречески uranos значит и то, и другое); земля — это язык,
плоский диск в пространстве; нижняя челюсть, если угодно,
Тартар. Представьте себе, что нет ни земли, ни неба (ни
Тартара) — что остается? Хаос, т. е. пасть, пустота, ничто. Вот что
хочет сказать Гесиод. Но никогда ему и в голову не приходило,
что кто-то своим властным словом сотворил небо и землю из
ничего, из пустоты.
Позднейшая спекуляция опять-таки по-своему
воспользовалась гесиодовскими понятиями «хаос» и «Земля».
Временную последовательность она поняла буквально, а не
фигурально, а это повело к тому, что слову «хаос» пришлось дать другое
значение — то самое, которое привычно и нам. «Хаос» — это

132
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
беспорядочная материя, ей противопоставляется «Космос»,
материя упорядоченная. Был, значит, акт упорядочения
материи; автор этого акта — бог.
Таково воззрение Платона; подробности оставляем в
стороне.
Но как создатель мирового порядка бог имеет дело с
пассивной и в своей пассивности строптивой материей. Сам он как
упорядочитель — источник добра и только добра, как солнце —
источник только света и только тепла. Темными и холодными
мы называем те части материи, куда недостаточно проникло
солнце; точно так же мы недостаточное проникновение той же
одушевленной материи силою добра называем злом.
Боги — посредники между идеями и людьми. Все идеи
подчинены одной, идее добра; добрые боги вводят среди людей
добро, но отнюдь не зло. И вы, поэты, как учителя народа, должны
просвещать его именно в этом духе. Угодно вам представить
ему в ваших творениях, что боги и зло насылают на людей — вы
можете это делать, но вы должны обязательно показать, что это
кажущееся зло — страдания и т. п. — имеет высшею целью
добро. В добре оправдание всего, исходящего от богов.
Но боги, общаясь с людьми, пользуются для этого общения
опять-таки посредниками; эти посредники — демоны. В
религиозной философии Платона это понятие, значение которого в
народной вере колеблется, получает свое определенное
содержание низших, посредствующих сил. Есть у каждого человека
его демон, его дух-хранитель, доставшийся ему при рождении
и даже до рождения; есть и демоны общие, вестники богов. Они
приносят богам молитвы людей и людям вещания богов; все
поднебесье полно демонов.
Демоном должны мы считать и того, тайным
прикосновением которого человек при виде земной красоты направляется
к той, которую он некогда созерцал в своей наднебесной
обители, вследствие чего его душа окрыляется и становится
способной вернуться туда, откуда она низошла. Любовь — первое
и последнее слово философии Платона.

Том I. Древнегреческая религия
133
§32
Насквозь проникнутая шелестом поэзии, вся
волнующаяся радостным волнением восторженной души, философия
Платона могучей силою чар созывала родственно настроенных
людей под шумящие чинары Академа — пока, через
несколько поколений, не вызвала временного похмелья в виде едкого
скепсиса Аркесилая и «новоакадемической» школы; о нем как о
религиозно бесплодном мы говорить не будем. Все скажет одно
слово: античное вольтерьянство.
Но еще до того в роще Аполлона Ликейского был возжжен
другой светоч религиозной мысли, и возжег его ученик
Платона, верный и любящий, но не восторженный, а трезвый и
рассудительный — Аристотель. «При наличности двух друзей,
Платона и истины, должно предпочесть истину». А истина —
его истина — гласила так.
Жизнь есть движение, все живое движется: источник
движения мы называем божеством. Божество никем не движимо,
ибо, будучи движимо, оно имело бы источник движения вне
себя и не было бы им само; но не будучи движимо, оно все-таки
движется, ибо оно живет. Оно движется собою и движет себя,
в нем и только в нем совпадает действительная и страдательная
способность движения. Мир же движется божеством, которое
поэтому должно соприкасаться с ним («тяготения»
Аристотель бы не понял, как не понимаем его, положа руку на сердце,
и мы). Соприкасается же оно с ним, восседая в наднебесном
пространстве непосредственно за «твердью», первой и
наиболее совершенно движимой из сфер космоса. Сфер этих много,
и много богов, приводящих их в движение и черпающих свою
двигательную силу от высшего божества; в этом истина
народной притчи о многобожии.
Но то, что внешне представляется движением, внутренне
является мышлением; высшее божество, источник движения,
есть также и источник мышления, есть высший разум. Здесь
также совпадают действительная и страдательная способности:

134
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
божество мыслит себя и мыслится собой. В силу же его
высшего совершенства в нем совпадает и то, что у человека
разъединено — мышление и воление. У человека воля направлена на то,
что ему кажется прекрасным — для божества нет кажимости,
предмет его мышления и воления — истинная красота. Ее оно
осуществляет, мысля и воля — осуществляет в движимом им
космосе.
И в этом высшее блаженство божества; опять права
народная притча, признавая богов не только бессмертными, но и
блаженными. Только это блаженство для человека
непредставимо. Редко, редко удается нам путем напряжения всех наших
мыслительных способностей погрузиться в самих себя, зажить
своим разумом — и это для нас минуты несравненного
блаженства; божество же его испытывает постоянно и вечно.
Оно мыслит самое себя, свою совершенную красоту и,
мысля ее, волит ее, и, воля ее, осуществляет ее в движимом им
космосе, согласно с мыслимою им целью мироздания. Это
осуществление состоит в проникновении собой его материи.
Божество и материя — и здесь тот же исконный дуализм, Зевс и
Земля народной притчи. Подобно божеству и материя предвеч-
на — идея сотворения мира из ничего чужда Аристотелю, как
она чужда, и притом органически, и здравому греческому уму
вообще. Ни божество, ни материя не имели начала, а значит, не
имело начала и их движение. Божество — причина, но не
начало движения материи.
Здесь — то, что для нас непонятно, и тоже органически.
Философия Аристотеля сводится к эволюционизму, но к
эволюционизму не во времени, а в причинности. Примиримся — и,
для этого, смиримся.
Материя (hyle), сама по себе бессвойственная и
бесформенная, безгранично освойствляема и оформляема: она —
безграничная возможность (dynamis, potentia). В ней, значит,
потенциально (динамически) заключены все свойства и все формы;
постепенное осуществление этих свойств и форм, приведение
их из потенции к актуальности, или энергии, приводит ее самое

Том I. Древнегреческая религия
135
из состояния бессвойственной и бесформенной материи в
состояние освойствленной и оформленной сути (usia, substantia).
Постепенное осуществление — но, повторяю, постепенное
не во времени. Первая ступень — четыре стихии. Обе
противоположные (земля с ее тягой вниз и огонь с его тягой вверх) и обе
посредствующие. Вторая ступень — вещества неорганической
природы. А затем, на следующей ступени является уже душа,
и дальнейшая степенность развивается в ней и через нее. Душа
растительная, способная к росту и к плодотворению. Душа
животная, способная к чувственному восприятию. И, наконец, —
пропуская везде переходные формы — душа человеческая,
способная к мышлению, обладающая разумом.
Разум, таким образом, ядро человеческой души в ее
растительно-животном естестве; он действует в ней приблизительно
так же, как божественный разум действует в материи. Он и сам,
как разум божественного происхождения, искра того высшего
наднебесного огня. Он поэтому и не подвержен разложению
и смерти. Хотя рассуждения Аристотеля о судьбе души после
смерти тела и отличаются крайней осторожностью и
сдержанностью — Лютер вывел из них даже заключение, что
Аристотель отрицает бессмертие души, за что и проклял его, — все
же видно, что смертность он ограничивает растительно-
животным естеством человеческой души. Освобожденный от
его пут, божественный разум вернется к своему источнику и
воссоединится с ним в единой, великой сути; так Аристотель
принял в свою философию глубокомысленную притчу
орфической религии.
Но уже при жизни человек в силу наличности этой искры
разума в его душе сродни божеству. Разум делает его
способным к высшему роду добродетели, к добродетели дианоэти-
ческой, отличной от покоящейся на природных свойствах и
бессознательном навыке добродетели этической; разум же дает
ему возможность хоть изредка оторваться от тяги своей
растительно-животной души, погрузиться в самого себя и путем
внутреннего созерцания (theoria, contemplatio) предварить свое

136
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
конечное блаженство, когда он, воссоединенный со своим над-
небесным источником, будет участвовать в его мышлении
вечной, нетленной красоты.
§33
Дом и сад у Дипилонских ворот в Афинах начала III в.;
скромный дом и скромный сад. Из того дома в этот сад верные
друзья выносят в теплые дни неизлечимо больного человека,
чтобы мягкий воздух и мягкое солнце облегчило его страдания.
И тогда больной человек читает им философию своей болезни.
Это — Эпикур.
Все зависит от тела, все на свете — тело и тела. Тело
образуется посредством скопления и сцепления атомов различных
форм. Самые гладкие из них образуют то, что мы называем
нашей душой; проникая в силу своей гладкости в наше тело, они
сдерживают его и в свою очередь сдерживаются им —
некоторое время. Смерть, разлука души и тела, имеет последствием
разложение того и другого: медленное разложение тела и
мгновенное — души. Ее бессмертие — праздная мечта.
Мир — тоже лишь тело, совокупность обнимаемых им тел;
он возник во времени путем скопления и сцепления тех же
атомов и тоже со временем рассыплется и погибнет. И не он один,
а все миры, сколько их ни есть.
А боги? Конечно, они суть, раз их признают все — тут
единоличное дискурсивное мышление Эпикура преклоняется
перед соборной интуицией. И они именно таковы, каковыми все
их признают; во-первых, бессмертны, во-вторых, блаженны.
Конечно, и они телесны и, значит, состоят из атомов, но они
обладают способностью вечно делать то, что мы, люди, делаем
лишь на время, т. е. обновляться выделением одних атомов и
присоединением других. Миры этой способностью не
обладают; в них, поэтому, боги и не живут. Живут они в междуми-
риях — своего рода тихих оазисах между бурями миров. А раз

Том I. Древнегреческая религия
137
они блаженны, значит, они — и тут взор больного с любовью
и грустью ласкал его друзей, озабоченно следивших за всеми
симптомами возвращения его страданий — значит, они
свободны от забот о роде человеческом и о мире вообще. Значит,
мир и род человеческий всецело предоставлены
механическому действию своих атомов, всецело управляются двумя
слепыми силами — необходимостью и случаем.
Не всецело. Мир, да; но человек обладает, кроме того,
свободной волей, точнее: силой предпочтения (prohaeresis),
дающей ему возможность извлекать лучшее из положений,
созданных для него необходимостью и случаем. Это не вытекало
логически из механических предпосылок мудреца, но вытекало
силой очевидности из того безропотного мужества, с которым
он побеждал свою болезнь, из той тихой и ласковой улыбки,
с которой он переносил ее мучительные приступы.
Как бы то ни было, но человек предоставлен самому себе;
боги, не участвуя в становлении мироздания, не заботятся о
нем. Божьего промысла нет. Это неопровержимо следует из
основной предпосылки блаженства богов; и столь же
неопровержимо из жизненного опыта. Разве было бы возможно
благополучие злых и — тут опять вид страданий учителя исключал
возможность возражения — несчастье добрых, если бы боги
действительно пеклись о нашей судьбе?
Воздержимся пока и мы от возражений, додумаем мысль
Эпикура до конца. Что это — религия или отрицание
религии? Боги признаются — бессмертными, блаженными, даже
человекоподобными, ибо «раз человеческий образ самый
совершенный из всех, нельзя допустить, чтобы боги ему
предпочли какой-либо иной». Но в то же время у них отнимается
всякое участие в управлении миром и судьбой человека, они
удаляются на уединенные острова междумирий. Какой же при
таких условиях может быть культ? К чему воссылать молитвы,
которые не будут даже услышаны? К чему приносить жертвы,
справлять праздники, которые не обрадуют чествуемых? А
какая же религия без культа?

138
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Тут презрительная улыбка мелькала на устах мудреца. Да,
люди, это похоже на вас: вы хотите извлечь пользу из вашего
служения. А мы в ней не нуждаемся. Мы поклоняемся богам
как образцам совершенства, как высшим существам, не
зараженным бренностью и разрушимостью мира. Мы участвуем в
ваших молитвах, жертвоприношениях и праздниках; но в
отличие от вас, мы делаем это бескорыстно.
Как видит читатель, в центре религиозной философии
Эпикура стоит идея божьего промысла — точнее, ее отрицание.
Ни Платон, ни Аристотель с ним бы не согласились. У
Платона бог, источник всех благ для людей, видимо подает им руку
помощи, действуя через своих служителей-демонов; у
Аристотеля он делает это косвенно, осуществляя в мироздании свою
предуказанную цель красоты и блага. И менее всего
согласились бы они с доказательствами, которые приводил Эпикур.
Их два — доказательство сверху и доказательство снизу.
Сверху: блаженство богов, несовместимое будто бы с заботой. Вот
поистине философия болезни! Нет, для здорового —
блаженство в силе и в проявлении ее, в деятельности и действенности,
в осуществлении благой цели. Есть и у сильного своя слабость:
он нуждается в том, кому нужен он. Но без этой слабости не
было бы и силы, не было бы и блаженства.
Доказательство снизу; благополучие злых и несчастье
добрых. Возражения Платона и Аристотеля мы разберем ниже;
теперь же укажем на почву, на которой только и могли
возникнуть как эти возражения, так и само доказательство. Читатель
не забыл того полного, счастливого сознания, которое в
эпоху наибольшей силы эллинского духа предупреждало самую
возможность Эпикурова довода — не забыл филономизма. Так
вот теперь следует прибавить, что уже с конца V в., уже с Еври-
пида филономизм идет на убыль. Он еще держится в обществе
средних людей, находя себе опору в государственных
учреждениях, вызванных им в старину; но ему противодействовали
все учения, утверждающие ценность единоличной души, не
исключая и Академии, и Лицея. Эпикуру болезнь не позволи-

Том I. Древнегреческая религия
139
ла основать семью; у этой обреченной на бесцельное увядание
ветви не было сознания солидарности с отпрысками, которые
ей не были суждены. Непозволительно обобщая свою
философию болезни, он и другим советовал не обзаводиться семьей,
этим источником постоянных забот, — а забот более всего
боялась его болезненная душа. Понятно, что он весь стоял на почве
онтономизма.
...Не в религиозной ее части сила философии Эпикура; ее
сила — в ее физике, в ее, хотя и не оригинальной, но
самостоятельно воспринятой и развитой атомистике, которая после
многих метаморфоз живет и ныне как основная теория
физики и химии. Для развития же религиозной мысли эпикуреизм,
очень влиятельный в течение последующих столетий, имел
только отрицательное значение. Эстетический привесок бого-
признания и богопочитания, не вызываемый непосредственно
атомистической теорией как таковой, не имел большой
важности для учителей и совершенно игнорировался учениками и
обыкновенными людьми. Трудно было понять богов без
божьего промысла; для большинства эпикурейцы все-таки были
атеистами, своим атеизмом привлекавшими одних и
отталкивающими других.
§34
В самом центре Афин, на их городской площади,
красовалось здание, в котором город Паллады мог по праву видеть
памятник своего героизма; это была зала с колоннадой,
именуемая Пестрой Стоей. Выстроенная в Vb. героем персидских войн
Кимоном, сыном героя Мильтиада, она по его же поручению
была украшена фресками, изображавшими героические битвы
афинян как в мифические, так и в исторические времена. В
нашу эпоху, пока в больничной атмосфере сада у Дипилонских
ворот распускался хилый цвет религиозной философии
Эпикура, героическая Стоя на площади получила, наконец, свою

140
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
душу в виде философии героизма — философии Стой, как ее
принято было называть, или стоицизма.
Правда, в своем учении о божестве, Стоя несущественно
отличается от Лицея; как то, так и другое исповедание можно
было с одинаковой справедливостью называть и
монотеистическим, и политеистическим, как это и естественно для
продуманной, не закованной в цепи словопочитания религиозной
мысли. Божество в сущности едино, но проявления его мно-
ги. Сильнее, чем Аристотель, Стоя настаивает на
материальности единого божества; но, разумеется, это тончайшая
материя — огонь, и притом не стихийный, а эфирный огонь, он же
и принцип движения, он же и разум. В виде огня он
проникает собою все мироздание, оживляя и одухотворяя его;
стоическая религия — пантеизм. И притом пантеизм эволюционный:
проникая мировую материю, огонь ведет ее ко все высшим и
высшим формам. И смиряться нам здесь нечего: в согласии с
нашим способом мышления и Стоя признает эволюцию во
времени, а не в одной только причинности.
Мировой огонь, душа вселенной — отчего не назвать его
Зевсом? — одухотворяя материю, создает прежде всего
четыре стихии, тоже живые и божественные; землю — Деметру,
воду — Посейдона, воздух — Геру и (стихийный) огонь —
Гефеста. Внутри стихий — другие божественные формы, и
прежде всего светила: солнце — Аполлон, луна — Артемида. Как
видит читатель, греческой религии пошло впрок то, что она
была в своей основе религией природы: благодаря этому
своему основному свойству, она вся уложилась в систему
стоицизма, вся была оправдана им. Но не только как религия природы:
Зевс есть также и высший разум, и вся полнота
божественного естества в красоте, добре и истине; и отдельные боги, как
его преломления в материи, участвуют в этих его свойствах.
Таким образом, в горниле стоического мышления греческая
народная религия достигла своей вершины в области мысли,
точно так же, как в своей обрядности она достигла своей
вершины в области чувства.

Том I. Древнегреческая религия
141
Искрой божественного разума является разумная душа,
вселяемая в человеческое тело, хотя и не при зачатии, и не
при рождении: младенец неразумен, подобно животному, его
душа — лишь psyche, а не pneuma. Нет, душу разумную человек
всасывает лишь постепенно из атмосферы, в которой она
разлита, но всасывая ее, он ее индивидуализирует согласно
своим предрасположениям, чеканит собственным чеканом,
вследствие которого она по смерти уже не может раствориться в сути
божественного разума, а сохраняет свое бытие как особи. Как
видно отсюда, Стоя принципиально иначе относится к инди-
видуации, чем преображенный в учении Аристотеля орфизм;
она не зло, а благо, и человек должен дорожить своими
свойствами как особи, поскольку они хороши. Стоицизм — самое
индивидуалистическое из философских учений древности.
И потому он принципиально онтономичен. А раз это так,
то проблема Иова возникает перед ним во всем своем величии.
Дурному живется хорошо, хорошему — дурно, и нет этому
оправдания в жизни предыдущих, нет возмездия в жизни грядущих
поколений, каждый отвечает за себя, каждая жизнь — нечто
целое, со своей завязкой и развязкой. Где тут справедливость
божьего промысла?
Быть может — в загробной жизни?
Быть может. Стоицизм ее признает, притом в духе народной
религии, для каждой души в отдельности. Да, душа
индивидуально бессмертна; да, ее ждет суд по оставлении земного
поприща, а за судом и награда, и кара. Знаменитый «сон
Сципиона», которым кончается сочинение Цицерона «О государстве»,
дает нам достаточно величественную картину стоического
рая, которая многих воодушевляла и в христианские времена.
А впрочем, хотите — верьте, хотите — нет. Стоицизм, будучи и
в этом отношении сродни религии Аполлона, предполагает
загробный мир, но на подробностях не настаивает.
Как ответить на вопрос, почему дурному живется хорошо,
а хорошему — дурно? Отрицанием самого вопроса. Следуя
заветам Платона, Стоя именно здесь развивает свою величавую

142
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
этику. Неправда, что дурному живется хорошо и хорошему
дурно: «хорошо» значит «в обладании добром», «дурно» значит
«в лишении добра». Добро же одно — «добродетель»; ею
хороший обладает всегда, дурной — никогда. Добродетель довлеет
себе для счастливой жизни.
Вот философия героизма.
Стоицизм и эпикуреизм властвуют над умами в течение
четырех столетий по обе стороны Рождества Христова; а в эту
эпоху уже не Греция, а Рим был ареной человеческой
культуры. Здесь мы поэтому можем присмотреться к урожаю,
данному тем и другим учением, и на этой пробе проверить их
ценность; а это, полагаю я, проба решающая. Эпикуреизм — это
в лучшем случае ласковые эстеты, подобные Аттику или
Меценату, а в худшем — себялюбивые прожигатели
случайного дара обезбоженной жизни. А стоицизм — это Катон, Брут,
Фрасея, Сенека, Марк Аврелий — это все те славные, своей
жизнью и смертью давшие свидетельство о добродетели,
которая их воодушевляла. Он поистине оправдал себя: не только в
прохладной тени Пестрого портика, но и на знойном поприще
жизни он был философией героизма.

§35
Подобно двум другим высшим объявлениям бога, и его
объявление в истине — явление производное в развитии
религиозной мысли человечества. Гомер от него еще довольно
далек. Бог у него, во-первых, даже и не всегда знает истину:
его знание вначале также ограниченно, как и его могущество,
и только «Одиссея» провозглашает принцип «боги все знают»
наравне с принципом «боги все могут». И подавно он не
чувствует необходимости всегда вещать истину. Зевс посылает
на Агамемнона обманчивый сон; Паллада в образе
смертного призраком удачи соблазняет Пандара нарушить перемирие
предательским выстрелом; и та же Паллада, явившись
своему любимцу Одиссею в образе смертного, с милой улыбкой
выслушивает его вымышленный рассказ о себе и, дав себя
узнать, ласково прощает ему его вымысел, сознаваясь, что и
она бывает охоча хитрить.

144
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Но как солнце рассеивает туман, так и лучи Аполлона в
VIII—VI веках разрушают в человеческом сознании всякую
мысль о совместимости понятий «божество» и «ложь». «Лжи
не дозволено касаться тебя», — говорит пророк Аполлона Пин-
дар о своем боге, причем он под «ложью» разумеет не только
субъективное, но и объективное отклонение от истины.
«Истина» и «свет» — это как бы соответствующие друг другу
понятия; Аполлон властвует и здесь, и там, а за ним и прочие боги.
И в этой области успешно трудилась просветительница
Эллады в VI в., пифагорейская школа; самому учителю
приписывается знаменательный ответ на вопрос: «Когда человек более
всего уподобляется богу?» — «Когда он говорит правду».
А так как гомеровские поэмы все-таки оставались на
поверхности, и вместе с ними и игривые представления о легком
отношении богов к истине могли проникнуть в сознание
людей, то Платон в своем «Государстве» настаивает на их
недопустимости. Нет, бог несовместим с ложью. Он не может
ошибаться, ибо он знает все; он не может облекать свои слова в ризу
лжи или своего образа в ризу притворства, ибо он весь истина и
только истина. И если Пан представляется двуобразным, то это
имеет символический смысл — Пан есть слово (logos). А
слово двуобразно, будучи правдивым и лживым, пребывая своим
правдивым естеством в горних, в общении с богами, а своим
лживым — в нижней сфере, где только и место «козлиной»
природе... В подлиннике игра слов: «козлиный» гласит по-гречески
«трагический», и выбором этого термина Платон намекает на
мифологию, исказившую представление о богах.
Да, бог есть истина, он и знает, и вещает ее. В боге истина,
и в истине бог.
Мы должны основательно внедрить в себя это убеждение,
вполне согласное, конечно, с учением всякой религии
высшего порядка. Мы должны слить с ним и другое убеждение, тоже
вполне естественное для нас, христиан — что бог любит
человеческий род и заботится о нем. Тогда мы, быть может, поймем —
не возникновение, но упорное, даже в умах самых просвещен-

Том I. Древнегреческая религия
145
ных людей, пребывание того красивого пустоцвета греческой
религии, которому имя мантика, или ведовство.
§36
Не возникновение, сказал я. Действительно, мантика как
таковая древнее обоих убеждений, позднее служивших ей
опорой. В своих примитивных формах она даже мало связана
с религией. Вспомним разнообразную систему примет:
запрыгала жилка в правом виске — «к чему» это? Задел ногой за
порог, уходя, змея переползла через дорогу, кто-то чихнул и т. д.
Тут, с одной стороны, наивная эмпирия, замеченная
повторяемость следующих за данными приметами явлений; с другой
стороны, кажущаяся аналогия так называемой прогностики
важной для жизни в природе: ласточки высоко летают — это
к вёдру. Неразвитая наука не дает еще возможности различать
между совпадением таких явлений, связь которых только
загадочна, и таких, где она невозможна; все одинаково
растворяются в общем тумане таинственно тяготеющих друг к другу
частиц природы и жизни.
В нашу эпоху просвещенные люди отдавали себе уже отчет в
том, что эта мантика примет принадлежит к области суеверия;
Феофраст в своей характеристике «суеверного» (deisidaimon)
уделяет ей должное внимание. Другое дело — мантика
религиозная. Конечно, при желании можно было и мантику примет
туда же подвести: мало ли какими средствами может
пользоваться любящий бог, чтобы предостеречь нас от пагубного
решения. Понятно, что граница тут очень зыбкая, и если кому
угодно было, насилуя здравый смысл, обращать внимание на
все бесчисленные приметы и этим превращать свою жизнь
в ад — его воля. Но разумного человека выручал именно его
здравый смысл.
Оставляя в стороне и мантику примет, и отличную от нее,
но столь же низменную мантику всякого рода ворожбы, —

146
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
по решету, по муке, по клеву куриц и т. д. — обратимся к той,
связь которой с религией была очевидна и всеми сознавалась.
Она распадалась на мантику «атехническую», или вещание,
и мантику «энтехническую», или гадание. В первом случае бог
непосредственно обращается к человеку, во втором он
посылает ему знаки, нуждающиеся в истолковании через опытного
гадателя. Конечно, четкой границы и здесь быть не могло; самая
известная в древности и поныне мантика вещих снов занимала
среднее место, так как сны иногда были символические и
нуждались в гадателе для их истолкования.
С них мы и начнем. Если мы видели во сне умершего, то
ясно, что именно его душа нас навестила, познавши тайны
подземного мира, она стала вещей, и если она к нам
дружелюбно настроена, то мы можем положиться на ее слова. Если
мы видим живого, то это можно объяснить тем, что бог создал
его призрак и прислал нам его как своего вестника, и тогда
его слова тоже достоверны. Но возможно также, что само
Сновидение приняло на себя его образ, и тогда дело
осложняется. Дело в том, что Сновидения обитают там же, где и души,
в преисподней: днем они, подобно летучим мышам, дремлют
в пещере; ночью вылетают, иногда по поручению соседки-
души, иногда и по собственному желанию, и являются
спящим. Таков знаменитый Морфей, прозванный так потому,
что берет охотно на себя «образы» людей. Во всяком случае,
вполне полагаться на такие сны нельзя; конечно, как демоны,
и Сновидения могут вещать истину — вопрос, однако,
пожелают ли. Все зависит от того, через какие «врата» они
вылетели: на беду, их двое... и если мы прибавим: «одни — роговые,
другие — из слоновой кости», то читатель должен будет
перевести эти атрибуты по-гречески, чтобы понять, почему
первые — достоверны, а вторые нет. А так как они нам не
сообщают, через какие врата они к нам прилетели, то... Оттого-то
Еврипид и рассказывает нам в шутливой песне, как Аполлон,
чтобы прекратить неудобную конкуренцию, упросил Зевса
отнять достоверность у снов.

Том I. Древнегреческая религия
147
Читатель, конечно, давно понял, что все сказанное —
фантазия певцов, необязательная для веры. Вообще же мнение о
вещем значении знаменательных снов было очень
распространено, и нам сохранен «Сонник» Артемидора, обстоятельный,
интересный и сравнительно серьезный. Даже философия
считалась с этим мнением, объясняя вещий характер снов тем, что
душа спящего, не будучи связана путами тела, обретает свое
божественное естество. Но зато и наша утешительная
пословица: «страшен сон, да милостив Бог» была известна древним:
если человеку привиделся тревожный сон, он утром
«рассказывал его Солнцу» (психологически тонкий акт), очищая себя
его лучами, а затем молился Аполлону, чтобы он исполнил
его лишь постольку, поскольку он благоприятен, а поскольку
враждебен, обратил на врагов.
Вещий характер, приписываемый душам умерших,
заставляет людей иногда обращаться к ним самим, т. е. вызывать их...
Греция тоже знала своих аендорских ведьм. Только в благоза-
конных государствах их не терпели. Одержимые роковым
любопытством должны были отправиться к некромантам в дикий
Эпир или полудикую Аркадию. Читатель может прочесть у
Геродота рассказы о том, как коринфский тиран Периандр
вызывал душу убитой им жены Мелиссы, или спартанский царь
Павсаний — душу тоже убитой им византийской девушки: они
очень внушительны.
В чистой сфере витают боги. Входя в тесное общение с
известными, возлюбленными ими людьми, они делают их
пророками. Так, Гесиод в начале своей «Теогонии» рассказывает
нам о том, как Музы, явившись ему на Геликоне, сообщили ему
пророческий дар — и по справедливости этот рассказ беотий-
ского певца был сравниваем со словами ветхозаветного Амоса
о поставлении его во пророки. Таковы были Бакиды и
Сивиллы — и при греческой свободе неудивительно, что появилось и
немало юродивых обоего пола, находивших себе публику
среди простонародия. Иногда благодать бога была
наследственна — так мы слышим о пророческом роде Иамидов в Олимпии;

148
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
иногда она простиралась на всех жителей определенного
города, например Тельмисса. Правда, она могла состоять не столько
в собственно пророческом даре, сколько в искусстве гадания
по знакам, и в таком случае преемственность естественна.
Но бог мог сообщить вещую силу непосредственно не
человеку, а месту — очень понятное последствие обожествления
природы. Тут мы подходим к самому славному проявлению
древнегреческой мантики — к оракулам, и прежде всего,
разумеется, к «общему очагу всей Эллады», к оракулу в Дельфах. На
склоне Парнаса, у подножия двух отвесных, голых скал, Фед-
риад, между которыми стекает Касталийский ручей — это
место и поныне поражает странника своей величавой красотой.
Здесь некогда возвышался посредине священной рощи храм
Аполлона, окруженный целым лесом сокровищниц, статуй и
прочих приношений всякого рода, живой музей не только
греческой религии, но и греческой истории. Сюда в определенные
дни — раз в месяц, а то и чаще — стекались паломники, желая
вопросить бога. После жертвоприношения они, определив
порядок жребием, предлагали богу свой вопрос, кто устно, кто
письменно, не переступая порога храма. Священнослужитель
передавал его жрецу, тот относил его во внутреннюю часть
храма, в его святая святых (adyton). Здесь на треножнике сидела
Дева-Пифия, впавшая в беспамятство, говорят, от испарений
земли, поднимавшихся из-под треножника. Ее слова, часто
бессвязные, подхватывали стоявшие тут же «пророки» и
приводили их в порядок, который в торжественных случаях был
стихотворным; это и был ответ бога.
Так происходило дело с древних времен до императора
Юлиана Отступника, тысячу с лишком лет: как мог так долго
держаться обман среди умнейшего народа древности?
Именно тем, что никакого обмана здесь не было; была, если угодно,
иллюзия. Случаи явного предсказания будущего — и Эдипу,
и Крезу — относятся к области легенд; в историческое время
Дельфы были обителью доброго совета о том, как поступить,
чтобы было «лучше»; это «лучше» (ameinon) вообще — лозунг

Том I. Древнегреческая религия
149
дельфийского бога. Понятно, что в этой форме ответ бога был
неопровержим: даже в случае неудачи нельзя было утверждать,
что при неисполнении данного совета не вышло бы еще хуже.
Все же, вопросив бога, верующий чувствовал себя бодрее,
самоувереннее — а бодрость и самоуверенность всегда лишний
шанс успеха.
Переходим к гаданиям; мы коснемся лишь двух самых
торжественных способов — гадания по полету птиц и по жертвам.
Первое имело своим основанием веру, что боги, и в частности
Зевс, обитают в горних; птицы, и притом хищные, — только по
ним и гадали — ближе всех к ним подлетали и поэтому могли
считаться их вестницами. Конечно, наблюдать их можно было
не везде: птицегадатели имели свои вышки, с которых они
следили не только за полетом орлов, но и за их клекотом, за их
обращением друг с другом и с прочими птицами или животными
(особенно змеями) и т. п.; усмотренные явления затем
подвергались истолкованию.
Во время жертвоприношения человек вступает в
непосредственное общение с богом; понятно, что он в различных
признаках, сопровождающих его, старается угадать волю того,
кому жертва приносилась. Эти признаки были двойные: одни
касались самого горения жертвенного огня, другие состава и
формы внутренностей принесенного в жертву животного,
особенно рисунка жил его печени. Конечно, и это все должно было
быть искусно разгадано. Гадание этого рода было особенно в
ходу перед сражениями, чтобы узнать, благословляет ли бог
данный момент, или же «лучше» будет подождать. Поэтому
полководцы обыкновенно имели при себе гадателей; все же нас
наводят на размышления слова Лахета у Платона, что «гадатель
должен быть во власти полководца, а не полководец во власти
гадателя».
В последние столетия жизни древнего мира — позднее той
эпохи расцвета, которую имеем в виду мы — возник и
развился особый вид гадания, затмивший все остальные и
перешедший, несмотря на все протесты церкви, даже в христианство;

150
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
это была астрология. Ее элементы Греция получила уже в III в.
до Р. X. из Вавилона через ученого жреца Ваала, Бероса; но ее
превращение в мудреную систему было уже ее собственным
делом.
§37
Практика невзыскательна; средний эллин обычно
прибегал к мантике, не особенно углубляясь в ее научные
предпосылки; он обращался к богам с такой же доверчивостью, с
какой дети обращаются за советом к родителям.
Но для мышления мантика представляла мучительную
загадку — и притом не для одного только философского.
Конечно, боги любят нас и поэтому предостерегают,
обращаемся ли мы к ним или нет; прекрасно. Но какой же смысл
имеет при этом избегание дурной приметы? Вы
отправляетесь в путь — и притом не прощаетесь с дорогим вам
человеком из боязни, что он будет плакать, и его слезы навлекут на
вас несчастье. Вы приехали на повозке — и, сильный,
здоровый человек, зовете слуг помочь вам сойти, чтобы, упаси бог,
не оступиться и этим не приворожить беду. Какой тут смысл?
Быть может, бог желает вам послать примету, чтобы вас
предостеречь, а вы ему мешаете!
Конечно, это бессмысленно; ну, а мы зачем избегаем
подавать гостю руку через порог и садиться тринадцатым к
столу? Очевидно, здесь произошел сдвиг: примета-вещание и
примета-предостережение превратилась в примету-ворожбу.
В этом убедиться нетрудно даже верующему в ведовство. Он
убеждается — и все-таки по возможности избегает дурных
примет: как-никак, а неприятно.
И, конечно, боги знают все... что это значит, все?
Прошедшее — пусть; Демарат спрашивает дельфийского бога, кто был
его отцом, это понятно. Настоящее — пусть: я могу спросить
того же бога, где ныне находится мой беглый раб, это тоже по-

Том I. Древнегреческая религия
151
нятно. Но будущее? — Посмотрим. Ведь будущее зависит между
прочим и от того, так или иначе я поступлю; кто говорит: «Бог
знает будущее», — тот этим самым говорит мне: «Бог знает, как
ты поступишь». Но если так, то это значит, что мои действия
предопределены: это значит, что свободной воли не существует.
А между тем свобода воли — основной постулат всего
греческого мышления, всей греческой морали. Как же быть?
Более древняя эпоха нашла себе исход в молчаливой теории,
которую я назвал «обусловленным фатализмом». Да, моя воля
свободна, но она ведь — лишь один из моментов, влияющих на
будущее; выделим же его. Пусть ответ бога будет условным: «если
Лаий родит сына, он будет им убит»; «если Крез перейдет Галис,
он разрушит великое царство». — Ну, а если нет, тогда, конечно,
нет. В поэзии это очень красиво, но более обстоятельное и
глубокое размышление подскажет нам, что эта теория годится только
для Робинзонов. Для живущего среди других людей человека
будущее обусловлено не только его волей, но и волей всех
окружающих его, и ответ бога, поэтому, должен быть обставлен таким
множеством условий, которое лишит его всякой ценности.
В серьезной философии мы поэтому и не встречаемся с
обусловленным фатализмом. Там вопрос о ведовстве
непосредственно связан с вопросом о божьем промысле; и
поэтому понятно, что положительно к ведовству относится
ревнительница промысла Стоя, имея против себя не только школу
Эпикура, но и скептиков Новой Академии. Книги Цицерона
о «ведовстве», столь важные для вольтерьянства XVIII в., дают
нам отголоски этого интересного спора.
Мы здесь займемся только положительным отношением к
делу, т. е. учением Стой. Если бы ведовства не было, то это
значило бы, что боги или не знают будущего, или не желают нам
его сообщить, потому ли, что не заботятся о нас, или же потому,
что считают его знание для нас бесполезным. Первое
предположение противоречит представлению о всезнании божества,
второе — о его всеблагости, третье — здравому смыслу. Такова
знаменитая трилемма Стой, воскресшая в оптимизме Лейбница.

152
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Будем откровенны: два последних пункта неопровержимы.
Да, даже третий. Будет простой придиркой, если мы возразим,
что часто знание будущего вредно для человека; несомненно,
что часто оно и полезно, а этого для Стой вполне достаточно.
Единственный слабый пункт в ее трилемме, это первый,
и мы уже знаем почему. Знание богом будущего предполагает его
предопределение, а предопределение исключает свободу воли.
...Исключает ли? Детерминизм и индетерминизм:
антиномия Канта.
Стоя не углублялась в эти дебри; она искала исхода в другом
направлении. Различала «рок», «судьбу», «случайность»;
писала длинные трактаты «о возможности». Вообще, видимость
брала свое, сводя мало-помалу свободу человеческой воли к
добровольному следованию року. Ибо
Ducunt volentem fata, nolentem trahunt.
Таков герой Энеиды Вергилия, принципиально отличный
от героев свободной воли, изображенных в древней и новой
трагедии, и поэтому принципиально непонятный для плоской
критики современности, особенно немецкой — Буассье, тот его
понял. На его челе запечатлен только что приведенный лозунг,
осеняя его трагической грустью. И тот же отпечаток грусти мы
находим и на челе других великих стоиков империи —
Сенеки, Эпиктета, императора Марка Аврелия. Оно и понятно: кто
заглядывал в вещую бездну Трофония, говорили древние, тот
уже не смеялся никогда.
Преклонимся перед ними — и вернемся душой к тем,
которые, не вникая в метафизические загадки, просто
чувствовали над собой участливый взор любящего божества и отвечали
ему сыновней благодарностью. Таков Тесей в Просительницах
Еврипида:
Хвала тому бессмертному, который,
Над дикостью звериной нас подняв,

Том I. Древнегреческая религия
153
Дал разум нам и голос окрылил
Осмысленною речью; кто от стужи
Нам дал оплот и от жары небесной;
Кто нам ладью морскую даровал,
Чтоб меною взаимной доставляла
Нам то, в чем наш нуждается народ;
Кто пред завесой будущего темной
Пророков достоверных вдохновил,
Чтоб по приметам огненных разгаров,
Иль по узору жертвенных частей,
Иль по полету вещунов пернатых
Грядущий рок истолковали нам.
§38
«В боге истина» — это одна сторона интересующей нас здесь
догмы, если так угодно назвать ее. «В истине бог» — это другая.
И здесь уже не придется говорить о красивом пустоцвете,
возникшем на древе греческой религии, а о могучей и цветущей
ветви, давшей и дающей поныне много прекрасных плодов.
От бога и во славу бога всякое искусство — ибо бог
объявляется в красоте. От бога и во славу бога всякая наука — ибо бог
объявляется в истине. Певцы были первыми учителями Греции;
Муза их не только вдохновляла, но и сообщала им те знания,
которые они передавали людям. Если бы нам была сохранена
вся богатая дидактическая поэзия школы Гесиода в VIII—VI вв.,
мы могли бы подтвердить сказанное здесь многочисленными
прямыми свидетельствами; но и те косвенные заключения,
которыми мы вынуждены ограничиться, вполне надежны. И если
сама Муза, как мы это видели, до последних времен удержала
свое место в школе грамоты, то это было лишь
онтогенетическим выражением ее давнишней филогенической роли.
Из практики Асклепиевых врачеваний развилась
медицинская наука: отец научной медицины, Гиппократ, происходил
из рода жрецов — Асклепиадов на Косе, а этот остров, центр

154
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
культа Асклепия, был и в позднейшее время своего рода
медицинским факультетом. Побочным отпрыском науки Асклепиа-
дов было знание целебных трав, ставшее со временем
фармакологией и в качестве таковой — одним из обоих корней научной
ботаники; другим, давшим ей ее имя, было знание кормовых
трав, дарованное богами скотоводства, Гермесом и Аполлоном.
Гадание по полету птиц заставило обращать внимание на их
жизнь и нравы; так создалась орнитология, первая отрасль
зоологии. Таким образом, и тот пустоцвет был не вполне
бесплоден. Равным образом и изучение внутренностей жертвенных
животных, важное для другой отрасли гадания, дало в виде
побочного результата анатомию, которая, хотя и не была корнем
медицины, но все же соединилась с ней и превратила ее этим
из эмпирии в науку. Отец же греческой и нашей математики,
Пифагор, был собственно пророком Аполлона. И легенда
глубоко права, рассказывая нам, что он, открыв свою знаменитую
теорему, принес гекатомбу вдохновившему его богу.
Но внутренней силой каждой науки, приспособляющей ее
вывести из данных предпосылок должное заключение, был
Логос — а он был посвящен Гермесу, который поэтому и назывался
Гермесом-Логием. Был посвящен... этим слишком мало
сказано. Нет, если подлинно «в истине бог», то Логос был самим
богом, был божественным сыном Гермеса, каким его и признает
«герметизм». Я в другом месте говорил об этом замечательном
явлении, установив происхождение от греческой религии, а не
от философии, того божественного Логоса, который приобрел
такую важность для христианского богословия.
А потому и все честные труженики Логоса были в большей
или меньшей степени пророками бога. Когда для Диогена
начался томительный период скитания мысли, он с сыновней
доверчивостью обратился в Дельфы к Аполлону. И Аполлон,
входя в его положение и намекая на профессию его отца, си-
нопского менялы, посоветовал ему «перечеканить свои
монеты» — в каковом совете читатель без труда узнает знаменитую
«переоценку ценностей» философа недавнего прошлого.

Том I. Древнегреческая религия
155
Диоген, как известно, последовал этому совету с полной
готовностью; но он этим лишь повторил пример другого
философа, еще гораздо более знаменитого — того, карикатурой
которого его некоторые называли. Сократ, тот не решился
обратиться в Дельфы сам; сделал это за него один из его
восторженнейших учеников. И Аполлон объявил Сократа мудрейшим из
смертных. Ответ этот озадачил мыслителя; он был бесконечно
далек от того, чтобы считать свое незнание мудростью. Но это
незнание делало его учеником каждого встречного... каждый
ведь воображал, что он что-нибудь да знает. И Сократ просил
его уделить ему своего знания, и вместе с ним, пользуясь
заступом Логоса, старался докопаться до его основ — и опускал
руки, видя безуспешность этих попыток. Но теперь,
окрыленный Словом бога, он с удвоенным жаром продолжал свое
служение Логосу; а когда встревоженные его деятельностью
граждане хотели заставить его прекратить ее, он ответил: «Не могу:
это было бы неповиновением богу». Многие читали Платонову
«Апологию Сократа», из которой я беру эту черту; но многие ли
обратили внимание на то, что в ней так ясно сказано — что ее
герой не просто мудрец, а мудрец-пророк?
Это и факт, и символ: благословляя Сократа на вечное
ученичество во имя Логоса и присуждая ему за него пальму
высшей мудрости, бог повторил на одном лице то, что он еще
раньше сделал для всей Эллады. И она признавала себя вечной
ученицей чуть ли не всех народов, с которыми ее сводила
судьба — чем и ввела, к слову сказать, и вводит поныне многих в
заблуждение. И благодаря этому она стала мудрейшей из всех,
стала учительницей нового мира.
§39
«В истине бог» — это глубокое слово содержит в себе,
однако, страшную опасность. И слава Эллады была бы неполна,
если бы мы не могли доказать, что она этой опасности избегла.

156 Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Истина одна; если в истине бог — то кто же в неистине?
Решитесь ответить «дьявол» — и вы развяжете уста анафе-
матствующим, вы зажжете костры для еретиков. Вы
оправдаете всякое проявление нетерпимости.
Мы уже знаем: греческой религии дьявол был чужд. Есть
бог — и земля, «мать»-земля, «материя»; это латинское слово
прекрасно передает глубину синтеза, скрытого в этом понятии,
по греческому чувству. Мать же не может быть дьявольской
силой. Бог есть добро, но материя не есть зло: она лишь не вся
равномерно прониклась благостью бога, и «злом» мы называем
лишь то, что в недостаточной степени согрело солнце добра.
То же самое и здесь. Бог есть истина, конечно; и все-таки
ложь (в общем смысле неистины) не есть дьявол и не может им
быть, так как дьявола вообще нет. Ложь — это просто та область
нашего сознания, которая недостаточно озарена солнцем бога-
истины.
А раз это так, то и проклинать и анафематствовать нечего;
бросьте изгонять несуществующего дьявола. Старайтесь,
чтобы солнце победило; в этом будет все.

Глава IX
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
§40
Факты, приведенные в настоящем очерке, в своем
подавляющем большинстве не составляют тайны для
исследователей греческой религии; если же тем не менее она в нем
получила такое освещение, какого еще не получала нигде, то
это объясняется тем основным принципом, о котором было
сказано во вступлении: мы зажгли в своем сердце светоч
религиозного чувства — и оставили дома тусклый фонарь кон-
фессионализма.
Но чем прекраснее и совершеннее представилась в этом
освещении греческая религия, тем навязчивее стал вопрос: да
почему же она исчезла? Мы привыкли верить в справедливость
приговоров истории... и именно Греция научила нас верить в
нее. Где же здесь была Правда, сопрестольница Зевса?
Вопрос требует ответа; он и будет «заключением»
настоящей книжки.

158
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Мы могли бы ответить просьбой сравнить тех гордых,
свободных эллинов, которые в эпоху Перикла и Платона молились
Деве-Афине Фидия и справляли таинства Деметры в Элевсине,
с теми униженными греками, которые несколько веков спустя
приняли религию креста. Могли бы показать, как постепенное
их порабощение, утрата гражданской независимости,
экономическая эксплуатация, расхищение
религиозно-художественных сокровищ, оскудение праздников мало-помалу лишило их
того подъема, который составлял одно целое с их радостной
религией. Право выбора предполагает духовно свободных людей;
порабощенный жаждет властного голоса господина, жаждет
канона, снимающего с него обузу — да, обузу свободы. И в этом
ответе будет значительная доля истины.
Мы могли бы показать, что даже в этом своем состоянии
умственного порабощения греки — жители старой Эллады не
вполне добровольно дали у себя вырвать старую религию.
Проповедь ап. Павла на Ареопаге афинян не обратила; так же и в
последующие времена правнуки Периклов и Софоклов туго
поддавались соблазну чужеземной веры. Увы! То, что
составляло главную прелесть греческой религии, ее культ видимой
красоты, ее обожествление природы, ее прекрасная и радостная
обрядность — все это представляло также и ее уязвимую сторону
для насилия. Разрушение дома Иеговы на Сионе не причинило
ущерба иудаизму: он уцелел в свитках Торы и пророков, и
синагога успешно продолжала дело храма. Но когда гот Аларих,
христианин и варвар, разрушил храм Деметры Элевсинской;
когда молот изуверов раздробил пророческие откровения
Фидиев и Праксителей; когда были запрещены шествия к Пал л аде
на ее Акрополь и зрелища в театре Диониса — тогда поистине
и душа греческой религии захилела и поникла. И в этом ответе
будет другая доля истины.
И, наконец, — этот третий ответ с виду противоречит
первым двум, на деле же их дополняет — и, наконец, греческая
религия вовсе не исчезла из сознания охристианенного мира; она
перелилась в него, живет в нем поныне и будет жить, пока будет

Том I. Древнегреческая религия
159
живо и само христианство. В этом ответе — третья и главная
доля истины. Знатокам он известен, широкой публике — нет;
а так как настоящая книжка назначена именно для нее, то
будет уместно здесь его развить.
§41
Корнем христианства принято считать иудаизм; с него мы
и начнем.
Мы не должны быть слепы к высоким достоинствам — не
только поэтическим, но и нравственно-религиозным —
Ветхого Завета. В абсолютной оценке он занимает очень почетное
место; в сравнительной — тоже, если сравнивать с его религией
религию окружающих Израиля народов, этих Ваалов и Астарт
с их человеческими жертвоприношениями и религиозной
проституцией. Но здесь приходится его сравнивать не с ними,
а с религией народа, которого его творцы не знали; с религией
народа, который, хотя никогда не называл себя избранным, но
несмотря на это... нет, именно поэтому воистину им был. И тут
результат сравнения и сравнительной оценки не может быть
сомнительным.
Иудаизм, прежде всего, не признавал объявления бога в
красоте — один из трех идеалов совершенства был им
выключен, оторвана одна из трех сторон священного треугольника,
в котором для нас покоится недреманное око божества. С ней
отпало и обожествление природы: иудей не испытывал
сыновних чувств к великой матери-Земле.
Оставались — добро и истина; но и здесь придется сделать
значительные ограничения. В идею добра у иудея не
входило чувство общечеловеческого братства, чувство гуманности:
свою привязанность он ограничивал крошечной частицей
человечества, брезгливо чуждаясь всех остальных, ставя
непреодолимую преграду между собой и ими в виде своих запретов
общей трапезы, о которых он и сам сознавал, что Иегова их ему

160
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
дал именно для того, чтобы затруднить его общение с
«язычниками».
Внутри своего народа он опять-таки отвергал одну
половину, считая ее недостойной полной милости Иеговы — женщин.
Всякому, кто только знаком с греческой религией, незабвенен
образ греческой жрицы и пророчицы; нам лишь вскользь
приходилось говорить о ней, как и о жречестве вообще, но все же,
надеюсь, не исчезнут из сознания читателя имена Феано и Дио-
тимы. Если он желает дополнить этот образ — пусть он
сравнит пророчицу Феоною в «Елене» Еврипида, Пифию в его же
«Ионе» или хоть жрицу Афродиты в «Канате» Плавта. Израиль
в древнейшие времена еще знал пророчиц, вроде Деворы, но уже
к исходу царства пророчицы Израиля занимались «сшиванием
чародейных мешочков под мышки», а результатом развития
была известная молитва раввина Иехуды-бен-Илаи, открыто
благодарившего Бога за то, что он не создал его женщиной...
Следует, впрочем, признать, что это обстоятельство нимало не
повредило иудаизму среди женщин в эпоху прозелитизма;
наоборот. Но это — особая загадка, находящая себе разрешение
на почве не истории религий, а женской психологии — и скорее
всего в том, что женщинам более всего нравятся не только те
мужчины, но и те религии, которые их менее всего любят.
И, наконец, даже в своем мужском кругу иудей понимал
идею добра, в противоположность к эллину,
преимущественно в ее отрицательном смысле, как воздержание от дурных
действий: дурными же считались те, которые прямо или косвенно,
хоть в отдаленной степени, могли нарушить закон. Развилась
та особая, законническая мораль, сосредоточенная в
бесчисленных правилах о соблюдении суббот и о запрещенных
яствах; идеалом иудейского праведника стал фарисей.
Ограничения необходимы и для принципа «бог
объявляется в истине» на почве иудаизма. Да, конечно, и для иудея Бог
был истиной, и он признавал ведовство и пророков. Но, во-
первых, этот принцип не имел коррективы в принципе
«истина есть Бог»: иудей не находил в своей религии побуждения

Том I. Древнегреческая религия
161
для творчества в области знания, для науки иудаизм был так
же бесплоден, как и для искусств... Позднее евреи (не иудеи) и
в той, и в другой области достигли больших успехов и вписали
много славных имен в скрижали прогресса: но это стало для
них возможным лишь после того, как — и потому, что — они
как народ приобщились к общечеловеческой культуре и, стало
быть, косвенно к тому же эллинизму.
А, во-вторых, та опасность, от которой эллины были
обеспечены своим органически отрицательным отношением к
дьяволу, она по соответственной причине сказалась на иудаизме
с ужасающей силой: для иудея его истина с самого начала
выступает огражденной изгородью нетерпимости. И в этой
нетерпимости заключался — чтобы сказать это тотчас — его самый
роковой дар христианству.
Скажем и это тотчас: когда имеешь дело с рабскими
душами, в этой нетерпимости заключается важный залог успеха;
этим мы можем дополнить наш вышеприведенный первый
ответ. Нетерпимость христианских апологетов, которая бы
обрекла их на осмеяние в Афинах Перикла, сильно
действовала на рабские умы его потомков шесть веков спустя. Мы
можем это проверить на сравнительно недавнем примере.
Изо всех реформированных исповеданий самым
просвещенным и симпатичным был несомненно социнианизм; истый
сын Возрождения, он унаследовал также и возрожденческую
терпимость; и именно от нее он погиб. Психология тут очень
простая. «Скажи, Социн, могу я спастись, будучи —
примерно говоря — кальвинистом?» — «Конечно, если будешь добр
и честен», — «Благодарю. А теперь скажи ты, Кальвин: могу я
спастись, будучи социнианцем?» — «Конечно, нет; за что же я
сжег Сервета?» — «Итак, я перехожу к Кальвину: оно, выходит,
на оба конца надежнее». Предполагается при этом, повторяю,
что имеешь дело с рабской душой.
И еще одно должен сказать я тотчас: роковой дар
нетерпимости, полученный христианством от иудаизма, оказался
поистине обоюдоострым мечом; христиане обратили его против

162
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
своих же учителей. В этом великая, страшная наука: все
гонения на евреев, позорящие историю христианской религии,
имеют свой источник в Ветхом Завете. И, наоборот, слово
терпимости по отношению к ним раздавалось под влиянием
воскрешенного античного мировоззрения: вспомните в эпоху
Возрождения — Рейхлина и его спор с кельнцами; вспомните в
эпоху неогуманизма — Лессинга. И получается замечательная
картина: антисемит в своем изуверстве оказывается
действующим под прямым или косвенным влиянием иудаизма;
человеколюбивый заступник евреев — под прямым или косвенным
влиянием эллинизма.
Но человеколюбивое отношение к исповедывающим
данную религию не исключает объективной критики ее самой; без
критики иудаизма — краткой, как и все в этой книжке — нельзя
было обойтись при ответе на вопрос о причине замены
эллинской религии христианской.
§42
В течение второго и особенно первого века до Р. X. кольцо
эллинизма все теснее и теснее смыкалось вокруг страны,
управляемой Сионом; при последних Хасмонеях и в особенности при
Ироде Великом Иудея стала уже в значительной степени
эллинистическим царством. И если даже в Иерусалиме ревнители
Закона и законнической морали яростно отбивались от
всевозрастающего влияния «эллинствующих», то каково
должно было быть настроение его привеска на верховьях Иордана,
«языческой Галилеи», лишь недавно подчиненной власти
Закона? Мы можем здесь поставить только вопросительный знак:
Галилея дохристовой эпохи для нас — великая загадка.
Но факт тот, что она еще более самой Иудеи была
вклинена в эллинизм; факт тот, что появление Христа совпало с его
сильнейшим влиянием на умы иудеев; факт тот, что Его
учение было протестом против иудейского законничества в духе

Том I. Древнегреческая религия
163
эллинской свободы, эллинского человеколюбия, эллинского
сыновнего отношения к любимому богу. Вывод пусть каждому
подскажет его научная совесть.
Как бы то ни было, но политически Галилея тяготела к
Иерусалиму, и трагической мечтой Учителя было собрать детей
его, «как птица собирает птенцов своих под крылья». Отсюда
иудеохристианизм первых десятилетий и в Палестине, и в
рассеянии; отсюда роковая иудаизация христианства, привившая
ему и то свойство, от которого оно потом уже не могло
освободиться — нетерпимость.
Мало-помалу, однако, иудаизм выделяет из себя
несовместимое с ним христианство: гибнут христианские общины в
Палестине, а в рассеянии новое учение из ядра иудейских общин
переходит в окружающие кольца прозелитов и дальше, и
дальше в «языческий мир», которому оно было гораздо более
сродни. Результатом этого перехода был важный и плодотворный
процесс, сущность и значение которого выяснила научная
работа последнего столетия — эллинизация христианства.
Правда, эта эллинизация христианства идет рука об руку с
разрушением эллинизма; борьба обеих религий начиная уже с
III в. сопровождается страшными утратами культурных
ценностей человечества, при одной мысли о которых сердце
обливается кровью. Поражаешься этой бессмысленной
самоубийственной яростью народа против всего, что было им создано
самого прекрасного, самого благородного со времени его
существования на земле. Можно было приспособить «языческие»
храмы к христианскому богослужению — пример Парфенона
это доказал. Нет: жилища «дьяволов» надо было разрушить.
Можно было сохранить как музейные достопримечательности
плоды вдохновения Фидиев и Праксителей, так даже требовал
эдикт христианнейшего императора Феодосия — нет, кумиры
«дьяволов» надо было уничтожить. Погибла эта видимая
красота; но погибла также и вся литература, имевшая
касательство к «языческому» богослужению, все литургические
гимны, все сочинения богословов и экзегетов. И читатель даже

164
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
этой книжки должен помнить, что прочитанное им изложение
основано на данных, почерпнутых из светской литературы; что
если бы в наших руках были сочинения античных пророков и
толкователей родной религии — ее образ вышел бы настолько
ярче, насколько ярче было бы и изложение истории
античного искусства, если бы наши музеи, вместо поздних и большей
частью посредственных копий, вмещали подлинные творения
Фидиев и Праксителей.
Прошелся самум по лугам и рощам Эллады, и она
пожелтела, почернела. Но все же она осталась Элладой, и на
выжженной почве мало-помалу стали появляться новые
всходы разрушенной растительности. Назло изуверам охрис-
тианенный эллин вернул себе древний дар своего Олимпа,
объявление Бога в красоте. Правда, эта красота была очень
скромная, пришлось человечеству пережить новую эпоху
Дедалов, — но все же зародыши будущего были спасены.
Божество преломилось в трех ипостасях, Богородица и святые
населили пустынные высоты небес — и противопоставление
христианского единобожия «языческому» многобожию стало
простой иллюзией. Новый культ расцветился символической
обрядностью, которая, правда, была лишь слабым
воспоминанием в сравнении с исчезнувшими навсегда Панафинеями
и Элевсиниями, но все же радовала и утешала душу.
Пытливый ум устремился в тайны откровения, соединяя
спекуляцию Академии, Лицея, Стой с основными положениями
новой религии, и, ведомый рукой античного Логоса, создал
христианское богословие... Правда, нам трудно при мысли о
нем отделаться от представления об анафематствованиях и
гонениях, о казнях и религиозных войнах; но в них уже
Эллада неповинна. Сам по себе спор Ария и Афанасия о естестве
Христа был так же безобиден, как во времена оны спор Лицея
и Стой о естестве богов — как споры, они вполне
аналогичны. То, что их отличает — это в христианском споре переход
от слов к делу, от диспута к гонению; это — несчастное
убеждение, что от принятия той или другой теории зависит спа-

Том I. Древнегреческая религия
165
сение души, что одна из них от Бога, а другая — от дьявола.
А откуда это, — это мы тоже уже знаем.
Действительно, эллинизованное христианство, на горе
себе, не могло отделаться от неправильного отождествления
своего Бога с богом Авраама, не могло освободить себя от
Ветхого Завета — этой великой и замечательной книги, которая,
однако, может только выиграть в глазах христианина, если он
перестанет видеть в ней книгу откровения. Виной была иудео-
христианская иллюзия, будто приход Христа был возвещен
ветхозаветными пророками — иллюзия, так основательно и
так немилосердно разбитая совместной работой как еврейских,
так и христианских исследователей новейших времен.
Средневековая церковь, чуя опасность, делала все от нее зависящее,
чтобы ее предупредить: она, с одной стороны, развивала
эллинские элементы христианства в обрядности и богословии,
развивала успешно, местами даже превосходя свой
первообраз — вспомним задушевный символизм вечернего благовеста,
che pare il giorno pianga, che si muore, величавую музыку органа,
задумчивую красоту стрельчатых сводов, благодетельность
человеколюбивых учреждений с их тихим миром и действенной
верой — ас другой стороны, она старалась по мере
возможности обезвредить другой корень своего учения. Но отсечь его она
не могла: а его сохранение грозило, рано или поздно, реиудаи-
зацией христианства.
Она наступила в XVI в.; имя ей — реформация. Вторично
было устранено объявление Бога в красоте; иконоборство
разрушило церковную живопись средневековья, оно разрушило и
зародыши дальнейшего ее развития: Дюрер, Кранах, Гольбейн
уже не нашли себе последователей в протестантской Германии.
Была разрушена также и красивая, символическая обрядность
средневековой церкви: вопреки психологии, но в угоду
синагоге богослужение было сосредоточено исключительно в слове.
Природа вновь была обезбожена: исчезли Распятия,
знаменовавшие вершины холмов и перекрестки дорог, часовни и образа
Богородицы и святых, освящавшие урочища и рощи, каменные

166
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
гроты и дупла старинных деревьев и напоминавшие
странникам о присутствии божества.
Реакцией и здесь был неогуманизм XVIII века: сближение
с античностью неизбежно повело за собой и сближение с
эллинским христианством. Правоверные протестанты и теперь
не могут примириться с тем, что Шиллер становится
«католиком» в «Орлеанской деве» и в «Марии Стюарт», Гете
«католиком» в «Фаусте», особенно в его второй части. Но делать нечего;
роковой круг эволюции совершился, иудаизованное
христианство само себя опровергло в последнем фазисе своего
развития, в школе Гарнака. Оно признало правоту вещего слова
Гете: Gefühl ist alles. Религиозное чувство — ядро религии; все
остальное — лишь притча.
И это сознание должно нас заставить серьезно и любовно
относиться к той религии, которая предоставила религиозному
чувству верующих такое широкое и благодарное поле, которая
первая познала откровение и в красоте, и в добре, и в истине,
и создала тот священный треугольник, в котором для нас
покоится недреманное око божества.

Том II
РЕЛИГИЯ
ЭЛЛИНИЗМА

Глава I
ВВЕДЕНИЕ
Мой очерк о древнегреческой религии был
представлен читателю как самодовлеющая обработка определенной
и замкнутой в себе темы; это значение я и теперь желал бы за
ним сохранить. От историзма я в нем сознательно отвлекся; не
оспаривая его прав в руководстве большого объема и строго
научного характера, каковое и поныне составляет долг
всенародной филологии по отношению к исследователям и читателям,
я там поставил себе более скромную и не менее заманчивую
задачу — изложить в поперечном разрезе сущность греческой
религии в период расцвета греческого народа, в тот период,
когда он дал миру Софокла и Платона, Фидия и Праксителя.
Если мой труд был не напрасен, то читатель моего очерка знает,
что религия, которую исповедовали эти люди, никоим образом
не может быть причислена к религиям низшего достоинства,
к «языческим» в той окраске, которую иудейская нетерпимость

170
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
придала этому слову; и если мы сохраняем его как подчас
удобный термин, то, конечно, без той окраски и исключительно в
угоду обычаю.
Думаю, однако, и даже знаю, что на мою долю достался еще
другой успех, не имевшийся у меня в виду, но тем более
отрадный. Отдача худшего за лучшее ни в ком не возбуждает
удивления; но чем прекраснее и совершеннее представилась моим
читателям очищенная от пыли и паутин религия современников
Перикла и Демосфена, тем неотвязчивее становился вопрос: да
как же объяснить, что культурное человечество решилось ею
пожертвовать, решило отказаться от своего, родного в пользу
пришлого, в пользу учения, занесенного к нему с далеких
берегов Иордана, да к тому же еще выходцами из народа, отнюдь
не пользующегося его уважением и расположением? — Этот
вопрос совпадал с тем, который я сам себе ставил уже давно, с тех
самых пор, как перестал смотреть на античную религию через
установленные нашей традицией очки.
Формула, в которой я сосредоточивал ответ для себя и
своих слушателей и читателей, что «античная религия — это
и есть настоящий ветхий завет нашего христианства», могла
скорее подзадорить, чем удовлетворить нашу общую
любознательность; к тому же, она сама по себе своей необычностью
вызывала недоумение. Правда, это не была формула
предвзятая: в своем двухлетнем университетском курсе, не раз
повторяемом, я делился со своей аудиторией теми фактическими
материалами, из которых она была мною извлечена. Но то
была университетская молодежь, своего рода кружок или
круг посвященных; раз сама формула была вынесена наружу,
возникал неоспоримый долг, в предупреждение указанного
недоумения, дать ей в сопровождение и подтверждающий и
основывающий ее материал. А при таком понимании задачи
элемент эволюционизма, старательно устраненный из
вышеназванного очерка, заявлял о своей наличности и о своих правах.
Все же я не решился приступить к той истории античной
религии, о которой мечтал некогда, когда еще надеялся, что

Том II. Религия эллинизма
171
мне будет дозволено провести вечер моей жизни в тихой работе
над излюбленными задачами, в постоянном плодотворном
общении с товарищами по специальности в западном мире.
Вышло иначе, а жизнь не ждет — и подавно не ждет и смерть, даже
напротив. Приходится ставить себе задачи в зависимости от
возможности их исполнения — и ограничиться, вместо
сплошного продольного разреза, рядом поперечных, но
произведенных так, чтобы они, сопоставленные, создавали хоть иллюзию
продольности.
При такой постановке задачи мой очерк о древнегреческой
религии, не утрачивая своего значения как самодовлеющее
изложение этой религии для V и IV вв. до Р. X., станет в то же
время и первым поперечным разрезом через всю историю
античной религии вообще. Для второго мы перешагнем через
три столетия: они дали эллинской культуре победу надо всем
ближневосточным миром, а это в свою очередь повело к
взаимному проникновению греческой и восточной религий, к
эллинизации восточных и ориентализации греческой; результатом
этого двойного процесса была та религия эллинизма,
изложению которой посвящен настоящий очерк. Этот поперечный
разрез будет произведен, согласно сказанному, для I в. до Р. X.,
накануне зарождения самого христианства.
В сущности, к этим эллинизующимся и ориентализую-
щим религиям греческой вселенной принадлежит и религия
того народа, который расположился на берегах Иордана; но
ее важность для позднейшего христианства не позволяет
излагать ее наряду с религией какой-нибудь Великой матери, не
говоря уже о том, что ее неорганическое включение в «религию
эллинизма» непомерно увеличило бы объем посвященного
последнему выпуска; она, поэтому, будет предметом следующего
очерка, числом третьего, носящего заглавие «Эллинизм и
иудаизм». Оговариваюсь теперь же, что под иудаизмом, в отличие
от древнего Израиля, с одной стороны, и еврейства, с другой,
здесь разумеется исключительно средний период в
религиозном развитии еврейского народа, эпоха второго храма, как ее

172
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
тоже называют, между возвращением из вавилонского
пленения и разрушением иерусалимского храма — только эта эпоха
испытала сближение с эллинским миром, только она имела
важность для зарождающегося христианства. Все же она не вся
войдет в наше изложение: поперечный разрез и здесь будет
произведен для I в. до Р. X.
Греческую вселенную сменила римская; но прежде, чем
перейти к ней, необходимо будет наверстать религию того
народа, который наложил на нее свою государственную печать.
Четвертый очерк, поэтому, будет посвящен религии
республиканского Рима. По времени он будет параллельным обоим
предыдущим, т. е. поперечный разрез и тут будет произведен
для I в. до Р. X., для эпохи Цицерона. — Вслед за тем
наступило под сенью императорской власти культурное объединение
римского Запада с греческим и негреческим Востоком; для
этой римской вселенной христианство было предначертанной
религией; но прежде, чем найти в нем свое успокоение, она из
совокупности своих религиозных сил создала нечто
своеобразное, отличное и от предыдущего и тем более от того, что
последовало. Эта религия вселенской империи — примерно эпохи
Диоклетиана, т. е. конца третьего века по Р. X. — и должна
составить содержание пятого очерка. — И, наконец, шестой даст
завершение здания — раннее христианство, но все же не совсем
раннее, а определившееся в своей идее, каковым его знала
эпоха непосредственно после окончания арианского спора.
Таков план; удастся ли его выполнить — покажет будущее.
§2
Бывают брахилогии содержания, как и брахилогии формы;
к первым принадлежит ходячее мнение, что та греческая
вселенная, религиозным показателем которой была
представленная в этом очерке совокупность верований и культов, возникла
вследствие побед Александра Великого. Я не возражаю против

Том II. Религия эллинизма
173
нее; но, будучи вполне хороша во всемирно-исторической
схеме, она требует известного, так сказать, разрешения в более
обстоятельном изложении. Таковое должно состоять в указании
подготовительных процессов, предшествовавших решающему
удару царя-завоевателя и обусловивших его успешность.
Как читатель мог заметить, мы пользуемся в настоящем
очерке словом «эллинизм» в значении, не только не
совпадающем со значением слова «эллинство», но отчасти даже
противоположном ему. Эту дифференциацию ввел двумя поколениями
перед нами Дройзен; хороша ли она или дурна, это другой
вопрос, ставить который уже поздно: она привилась и приходится
ею пользоваться наравне с прочей научной терминологией.
Религией эллинства была именно представленная в первом
очерке: она была многообразна в своем расщеплении,
соответствующем расщеплению самого народа, и лишь выдающаяся
культурная роль Афин в V-IVbb. дозволила нам сосредоточить
свой интерес на них и изобразить афинскую религию
указанного периода под именем древнегреческой. Переход эллинства
в эллинизм — переход медленный и постепенный, как и всякое
прочное историческое становление — совершился в ряде
одновременных процессов, сплетающихся друг с другом и взаимно
друг друга обусловливающих, из которых главными были
следующие.
Первым было постепенное объединение отдельных
эллинских племен, совершающееся как в массах, так и в
малочисленных, но влиятельных кружках. То «аттическое
государство», которое было политической сигнатурой пятого века
после освободительных войн, объединило Афины со всем
почти ионийским миром, правда, этим самым еще более
подчеркивая его антагонизм с тоже эллинской зарубежной стихией.
Причины экономического характера заставляли эллинскую
молодежь искать службы, преимущественно военной, вне
пределов собственной Эллады; припомним те десять тысяч
храбрецов, которые последовали за знаменами Кира Младшего в
его не очень почтенный поход против своего старшего брата.

174
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Это были выходцы из разных стран; беотиец сражался рядом
с афинянином, с лакедемонянином; их родные государства
воевали друг с другом, но они чувствовали себя товарищами
в виду окружающих их варварских народов, чувствовали себя
эллинами, поклоняющимися тем же богам, говорящими почти
что на одном и том же языке и, во всяком случае,
понимающими друг друга без толмача. То были грубые души; пусть, хотя
все же среди них был и Ксенофонт. Но того же Ксенофонта
история показывает нам и в другом обществе — товарищем
афинян Антисфена и Платона, но и фиванцев Симмия и Кебета,
и мегарца Евклида, и элидца Федона, и Аристиппа из далекой
африканской Кирены. Много ли осталось от эллинской
расщепленности в этой дружеской атмосфере, созданной теплым
словом Сократа? А далее— Платон и его Академия, Исократ
и его риторическая школа, Аристотель и его Ликей, ряд
культурных центров, сглаживающих племенные различия в угоду
общеэллинской солидарности. Это и была та эллинская
стихия, с помощью которой Александр и его преемники
подчинили себе культуру завоеванного азиатско-африканского мира.
Конечно; но для этого все же был нужен Александр. А для
того, чтобы возник Александр, нужно было предварительное
падение междуэллинской гегемонической идеи,
составившей добрую часть содержания политической истории Эллады
в IV веке. Афины еще в конце V века потерпели крушение со
своей великодержавной в тогдашнем и тамошнем масштабе
политикой; прекрасно. Но что же будет дальше? А дальше
будет то, что станет невозможна гегемония уже не только Афин,
но и всякого эллинского государства, так как против каждого,
претендующего на таковую, образуется коалиция из
ближайших к нему по могуществу, и этой коалиции ему не одолеть.
Спарта требует для себя гегемонии после падения Афин — ее
союзники Коринф и Фивы объединяются с ее врагами
Афинами и Аргосом и впутывают ее в «Коринфскую войну», после
которой — несмотря на ее сравнительно благополучный для нее
исход — Фивы торжествуют над расслабленной носительницей

Том II. Религия эллинизма
175
гегемонии. Фивам многое удается, благодаря гению Эпами-
нонда; но их успех сближает Афины со Спартой, и фиванская
гегемония не доходит до своего осуществления. Правда, Эпа-
минонд восстановляет порабощенную Спартой Мессению,
объединяет против той же Спарты Аркадию, создает для
обеих областей центральные города — Мессену в Мессении, Ме-
галополь в Аркадии, — но политическим последствием этих
мер было не упрочение фиванской гегемонии, а только
окончательное разрушение спартанской. После гибели Эпаминон-
да, схоронившей надежды его родины, Афины могли бы вновь
занять убылое место; но даже тот небольшой перевес, который
они получили, поднял против них их ближайших союзников,
и к середине IV века крушение междуэллинской гегемониче-
ской идеи было уже совершившимся фактом.
Централизующая сила не могла явиться изнутри — она
пришла извне; ее носительницей стала не республика, а
монархия. Филипп Македонский восторжествовал там, где
изнемогли в непосильной борьбе Афины, Спарта, Фивы; после
двадцатилетней междуэллинской анархии умный македонский
властитель заставил себя признать гегемоном эллинов в
походе против варваров, уже в течение двух поколений владевших
жемчужиной эллинского мира — Ионией. Осуществить этот
замысел, вследствие его ранней смерти, пришлось его сыну
Александру Великому; осуществление же было таково, что не
только Иония, но и весь ближний Восток до границ Индии и
Египет подчинились вождю эллинов. Правда, еще более
ранняя смерть также и этого победителя раздробила только что
объединенную вселенную; но и в занявших ее место греко-
восточных государствах правящим элементом стала эллинская
по языку элита, руководимая македонским монархом.
То были правящие; а кто же управляемые? Вполне ли
чуждыми явились эллинские пришельцы в принявшую их
поневоле варварскую среду? И тут надо сказать, что IV век в
значительной степени подготовил то, что расцвело в III. Иония
была связана морскими путями с коренной Элладой, но

176 Зелинский Φ. Φ. История античных религий
сухопутными — с персидской монархией; к тому же
пограничные с нею провинции — Фригия, Лидия, Кария — уже с давних
пор успели подчиниться культурному превосходству
эллинского гения. Греческие художники, не находившие поля для
своего таланта в своей оскудевшей родине, охотно следовали
заманчивому призыву анатолийских князей и правителей; их
резиденции украшались памятниками греческого искусства,
и мы легко можем себе представить, как заразительно пример
властителей действовал на вельмож, пример вельмож— на
прочих; ученые, в особенности медики из последователей
Гиппократа, были почетными гостями даже царского двора;
предприимчивые торговцы тоже охотно следовали туда, куда их
звала надежда на прибыль, почти несомненная при их веками
воспитанной изворотливости. Все эти люди цепко держались
друг за друга, перенося и на чужбину кружковую жизнь своей
родины; но они не чуждались и туземных элементов,
поскольку таковые сами не относились к ним слишком нетерпимо. Так
постепенно, шаг за шагом, вступала греческая культура в
пределы азиатской монархии; почва была уже в значительной
степени подготовлена, когда несокрушимые фаланги Александра
Великого разнесли последние перегородки между греческим и
восточным миром и дали эллинской культурной идее прочное
положение в бывшей персидской державе.
§з
Ближайшее сорокалетие после смерти Александра до
битвы в равнине Кора (281 г.), симметрично разделенное на две
половины битвой под Ипсом (301 г.), было временем
хаотического бурления в завоеванной территории, продолжением
хаотической борьбы греческих государств за гегемонию. Идею
гегемонии сменила идея объединения монархии, и масштаб
из узкоэллинского стал мировым в смысле тогдашней греко-
восточной вселенной; но впрочем мы имеем тот же роковой

Том II. Религия эллинизма
177
закон — претендент на венец Александра этим самым
объединяет против себя остальных и гибнет в неравном бою. Анти-
патр, Антигон, Селевк — все трое чередуются на мировой
арене с неизменно одинаковым успехом. Быстра карьера первого;
Антигона уносит Ипс, Селевка — равнина Кора. А кругом них
сколько других выходцев из того же Александрова гнезда — все
способны, все могучи, все запечатлены печатью имморализма.
На то это македонцы, продолжатели нравственности Архелаев,
Аминтов, Филиппов. Жутко становится при чтении их деяний,
столь несогласных с душою подлинного эллинства; сыновья
убивают мать, отец убивает сына, вассалы убивают царей,
воинство покидает вождя, браки заключаются и расторгаются
по требованию минуты, царства сколачиваются почти в одну
ночь и разваливаются в следующую. История, достойная пера
Тацита, находит в лучшем случае какого-нибудь Дурида Са-
мосского, да и его изложение мы вынуждены восстановлять из
производных источников. Религиозные итоги этого бурления
мы в свое время подведем; здесь необходимо вкратце подвести
политические.
Держава-мать огромной империи, Македония, не в
состоянии осуществить свои права на нее; даже ее влияние на
покоренную Филиппом Грецию оспаривается могучим Антигоном
и его смелым сыном, Деметрием Градоосаждателем. Вскоре она
и сама делается яблоком раздора между полководцами. Сын
Антипатра, Кассандр, ненадолго переживает Ипс; спертая
между Эпиром с запада и фрако-фригийским царством Лиси-
маха с востока, она достается то ему, то Пирру, то
вышеназванному Деметрию, но получает ее в конце концов, вскоре после
решающей битвы в равнине Кора, сын Деметрия, Антигон Го-
нат, основатель династии македонских царей, Антигонидов.
Восточная соседка Македонии, управляемая Лисимахом
Фрако-Фригия вырастает после Ипса за счет анатолийского
царства Антигона и, благодаря своему выгодному положению
на проливах и обладанию высококультурной Ионией и
прилежащими эллинизованными провинциями, обещает стать

178
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
руководящим членом эллинистической семьи; но гибель Ли-
симаха в равнине Кора и начавшееся вслед за этой битвой
нашествие галлов разрушили эти мечтания. Галльский поток
залил это государство, омывая, однако, Пергамскую скалу, на
которой засел умный Филетер. С этой скалы и поднялся со
временем тот полководец, который вогнал этот поток в его
позднейшее русло вокруг нынешней Ангоры и подчинил
новообразовавшуюся варварскую «Галатию» эллинскому царству Атта-
лидов; но это случилось приблизительно через сорок лет после
Кора — в ущерб той династии, которая рассчитывала завладеть
наследием Лисимаха, династии преемников Селевка. Царство
Селевка — третье числом среди эллинистических — возникло
как-то внезапно из наместничества восточных сатрапий и за
счет державы представителя единства, засевшего в Анатолии
Антигона; этой естественной и неминуемой враждой и была
обусловлена политика Селевка, ведшая его от успеха к успеху,
вплоть до торжества на Коре, вскоре после которого
насильственная смерть положила предел дальнейшим победам старого
Победоносца (Nikator), как его по праву прозвали. Счастливее
Антипатра и Лисимаха, он стал основателем династии,
подобно своему врагу Антигону, но более надежным и покойным
путем: царством Селевкидов стало царство самого Селевка,
персидский Ближний Восток. Но удержать его в его полном
объеме они не могли. Мы видели уже, как в Анатолии отщепилось
пергамское царство Аттала и Атталидов; почти одновременно с
ним (около 240 г.) Селевкиды потеряли заевфратскую Персию,
образовавшую отдельное парфийское государство Арсакидов.
С тех пор их царство почти ограничивается Сирией, имея своей
столицей одну из жемчужин эллинистического мира,
прекрасную Антиохию на Оронте.
После Македонии и Пергама Сирия была третьим
крупным эллинистическим царством; четвертым и главным был
Египет с его столицей Александрией. Благодаря
проницательности своего первого правителя, Птолемея «Спасителя» (Soter),
умевшего и ограничивать свое честолюбие, и отстаивать его

Том II. Религия эллинизма
179
облюбованные границы, он первым, непосредственно после
смерти Александра, выделился из всеобщего хаоса и зажил
мирной культурной жизнью. Недоступные в пределах своего
царства, огражденного пустынями и морем, Птолемеи могли
бы и вовсе отказаться от участия в эллинистической бойне; но
политико-экономические условия заставляли их иметь свою
руку в Элладе, если они не желали, чтобы греко-македонская
элита рассосалась в окружающей египетской среде. Отсюда
их войны за Кирену, за Кипр, за пограничную с Селевкида-
ми «Полую Сирию». Особенно важной по своим религиозно-
историческим последствиям была война за последнюю, так как
непосредственно задела Иудею; но этот эпизод мы приберегаем
для следующего очерка.
Год 240 может считаться веховым для истории
эллинистических царств: именно с него определяется их состав, те четыре
державы — Македония, Пергам, Сирия и Египет, — которые
мы выделили только что. Неодинакова была судьба
эллинизма в этих четырех. Македония стала как бы новой Элладой,
но Элладой единой и монархической, в отличие от
республиканской раздробленности страны-матери; оба энергичные и
талантливые представители власти, занявшие один за другим
ее престол после упомянутой смуты, два Антигона — Гонат и
Досонт, — с честью поддерживали знамя и эллинства, и
монархизма, и лишь с преемником последнего, известного из войны
с Римом Филиппа, началось падение страны. Но сплоченно-
эллинской она оставалась и впоследствии, и после своего
обращения в римскую провинцию, и ее новая столица Фессало-
ника, как один из главных городов Балканского
полуострова, победоносно донесла свое эллинское наследие вплоть до
последнего времени, вернувшего ей ее прекрасное имя после
варварских Салоник и Солуни. Пергамское царство тоже было
прочным центром эллинизма; греческое само по себе, оно было
насадителем греческого языка и культуры также в
ближайших областях Анатолии, даже в варварской среде
новообразовавшейся Галатии. Его задача была облегчена предыдущим

180
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
развитием, неудержимо втягивавшим полуостров в круг
эллинизма; труднее была задача правителя третьего
эллинистического государства, Селевкидов. Но эта трудность
уравновешивалась поразительной энергией как самого основателя династии,
Селевка Никатора, так и его преемников. Будучи убеждены в
превосходстве греческой культуры, они усердно
распространяли ее по всему протяжению своего огромного царства, главным
образом, путем основания колоний, причем они следовали
традициям самого царя-завоевателя, большинство «Александрии»
которого пришлось именно на подчиненный позднее Селевки-
дам Ближний Восток. Первое место, понятно, заняла столица
царства, Антиохия на Оронте в Сирии с ее морской гаванью
Селевкией; второе — Селевкия на Тигре, наследница величия
своего соседа Вавилона. Правда, этот сирийский эллинизм был
особого рода: здоровая чистота выходцев греко-македонских
гор не устояла против расслабляющего влияния новой среды,
и современные ученые не без основания сравнивают этих ан-
тиохийских греков с нынешними левантинцами. Труднее всего
было положение эллинизма в Египте. Греко-македонский
материал, имевшийся в распоряжении Птолемеев, был не
особенно многочислен, широкой колонизаторской деятельности они
развивать не могли; а с другой стороны, окружающая
египетская культура в своей вековой определенности обладала
огромной силой сопротивления. Правда, ее органом было жречество,
а с ним Птолемеи старались поддерживать хорошие
отношения; и, действительно, оно охотно признало новую династию
законной преемницей старых фараонов и изображало на
своих гранитных памятниках александрийских властителей, не
умевших даже говорить по-египетски, в таком туземном виде и
облачении, что они, наверное, сами бы себя не узнали. Но все
это была лишь видимость; эллинизм прочно держался лишь
при энергичных первых трех Птолемеях — Сотере, Филадель-
фе и Эвергете, — правление которых заняло первое столетие
новой власти; начиная же с четвертого, Филопатора,
националистическая реакция стала подмывать устои эллинизации,

Том II. Религия эллинизма
181
чем далее, тем успешнее: расслабленная кровосмесительными
браками династия не могла больше ей сопротивляться. Все же
язык администрации остался греческим, и сохранившиеся нам
многочисленные памятники обыденной деловой жизни
наглядно доказывают, что египетское население, хотя иногда и
с грехом пополам, но справлялось с поставленною ему новым
положением вещей лингвистической задачей.
Эллинистические государства полукольцом окружали
старую коренную Грецию, прямо и косвенно определяя ее
дальнейшее политическое развитие; роль ее, материально
слабая, благодаря ее культурному превосходству оставалась
довольно значительной. С исчезновением пугала гегемонии и
междуэллинские войны почти прекратились; Афины и
окрепшая Спарта были в течение первого столетия эллинизма
довольно важными политическими единицами, но их
затмевали, с одной стороны, быстро растущий Родос, эта Венеция
эллинизма, умело использовавший свое выгодное островное
положение в точке пресечения торговых путей между новыми
государствами, а с другой — оба новообразовавшихся союза
второстепенных общин: «Этолийский» в средней Греции и
«Ахейский» в Пелопоннесе. Когда кончилось первое столетие
после смерти Александра Великого, взоры эллинизма
обратились на Запад, с замиранием следя за перипетиями борьбы
между обоими гигантами тамошнего мира, Римом и
Ганнибалом. Чувствовалось, что от исхода этой борьбы будет зависеть
судьба также и восточного Средиземноморья. И,
действительно, едва она кончилась победой Рима на рубеже III и II
столетий, как началось вмешательство победителя и в его дела;
умело используя имевшиеся причины раздора, вражду обоих
союзов друг против друга и против Македонии, и Пергама
против Сирии, Рим медленно и прочно распространял свою
власть в восточном бассейне Средиземного моря. Не успело
истечь первое пятидесятилетие II в., как Македония и Греция
стали римскими провинциями. Второе отдало ей также и Пер-
гам, уже раньше расширенный за счет Сирии; дело дошло бы

182
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
и до нее, если бы восточный эллинизм не нашел себе
заступника в демонической личности Митридата, царя эллинизо-
ванного Понта в задней Анатолии, а с другой стороны,
внутренние неурядицы, последовавшие за реформами Гракхов, не
отвлекли Рима от его внешнеполитических задач. Но это было
лишь отсрочкой: неизбежное все-таки совершилось, и еще до
истечения первой половины I в. Помпеи обратил и Сирию в
римскую провинцию. Оставался Египет, уединенный в своей
отчужденности и от греческих, и от римских дел. Эта
отчужденность продлила ему самобытную жизнь еще на одно
поколение, но не долее: романтическая любовь Антония и
Клеопатры втянула и его в круговорот мировых событий, и в 30 г.
до Р. X. и он подчинился Риму.
Этим круг был сомкнут. Через три столетия после
Александра Великого его восточная греческая вселенная растворилась
в полной греко-римской.
§4
Рим мы, согласно сказанному, пока выключаем из круга
нашего внимания. Хотя мы и заняли для своего
наблюдательного поста то столетие, когда он уже подчинил себе
Балканский полуостров с доброй частью Анатолии и оттуда угрожал
Сирии, заглядывая по временам и в Египет, но это
вмешательство нас не смутит, так как оно не отразилось еще на
религиозной жизни восточного Средиземноморья и на том, что мы
назвали «религией эллинизма». Расширяя площадь своего
наблюдения шаг за шагом, мы в этом очерке будем иметь дело
только с нею, с той своеобразной амальгамой греческих и
восточных элементов, которая дала временное удовлетворение
человечеству, покинувшему уютный круг своей национальной
религии и искавшему религии вселенской.
С амальгамой... психологической, конечно, но, как
показывает уже само выражение, аналогичной определенному метал-

Том II. Религия эллинизма
183
лургическому процессу, механическому по своему существу.
Так, значит, создаются религии?
В переживаемое нами время не требуется никакого
мужества для того, чтобы на этот вопрос ответить утвердительно:
завеса сорвана, с религией не церемонятся. Скорее, требуется
мужество для противоположного ответа. А где мужество, там и
честь; а где честь, там и...
Но дело не в мужестве и даже не в чести: дело в истине.
Истина же та, что религии механически не создаются;
механически создаются только те гомункулы, выдаваемые за религии,
которые не переживают кратковременной власти своих
фабрикантов. Скажу больше: даже органически они не создаются,
органически они только видоизменяются в своей оболочке,
не в своем ядре. А как же они создаются? Не знаем; это —
тайна, столь же непроницаемая, как и тайна зарождения жизни.
И если вы хотите быть честным исследователем в области
религиозной истории, а не шарлатаном, — первым делом водворите
завесу обратно на то место, с которого ее сорвали шарлатаны.
Как автор нынешнего очерка, я приглашаю читателя с собой
на путь честного исследования; этим все сказано, — и прежде
всего то, что мы завесы трогать не будем. Правда, этим сказано
также и то, что у нас не будет речи о ней и подавно о том, что за
ней скрывается; наша задача — исследование, и мы не касаемся
того, что не может быть его предметом. Наш путь — трезвый,
но не холодный путь науки: никого мы не намерены ни
совращать, ни обращать.
Такова же была моя точка зрения и в первом очерке,
посвященном древнегреческой религии; но там одна моя фраза
могла вызвать и действительно вызвала недоразумение. В ней
я приглашал читателя (§ 2) «возжечь в своем сердце яркий
светоч религиозного чувства и оставить дома тусклый фонарь
конфессионализма»: отсюда можно было вывести заключение,
что я старался настроить его враждебно к его
вероисповеданию, рекомендуя ему какой-то неопределенный интеркон-
фессионализм, вроде того деизма, которым часть европейской

184
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
интеллигенции тешила себя в XVIII в. Это заключение
неправильно: конфессионализм не есть вероисповедание или
конфессия, он отличается от нее именно тем элементом
исключительности, который выражается суффиксом «изм». Если бы
я осуждал привязанность человека к его вероисповеданию,
мне пришлось бы осудить прежде всего самого себя. Своим
сердцем и душой, своей верой, надеждой и любовью я прочно
коренюсь в том исповедании, в котором был воспитан с
младенческих лет; эта привязанность, однако, была для меня не
помехой, а подспорьем к тому, чтобы понимать умом и
чувством религиозную жизнь тех многих, отчасти очень близких
мне людей, с которыми меня сводила судьба. Мало того, могу
сказать по совести, что я мог отдаваться религиозному чувству
и испытывать религиозный подъем даже в турецкой тюрбе; но
зато никогда не удавалось мне познавать ни того, ни другого в
вольнодумческом крематории.
Читатель простит мне эту автобиографическую справку:
я спокойно пользуюсь местоимением «я» там, где оно имеет
«парадигматическое» значение, как в геометрическом
рассуждении: «я беру угол ABC...» Интерконфессионализм — не путь,
а преграда, почти такая же, как и атеизм; а то, что
требуется—я назвал бы это «супраконфессионализмом» — не
исключает конфессию, а наоборот, имеет ее своим предположением.
По долгу объективности я должен стараться быть понятным
каждому интеллигентному человеку, будь он атеистом или
верующим; но суть предмета такова, что первый поймет меня
только умом, а второй — и умом, и сердцем. Пусть он
только, этот второй, не затрудняет себе понимания предвзятой
мыслью, будто симпатическое отношение к религиозным
формам, предшествовавшим христианству, т. е. к так называемому
«язычеству» — равносильно измене его религии. Мне
приходилось читать рассказы христианских миссионеров о религии
среднеафриканских дикарей и с удовлетворением отмечать их
симпатическое отношение к малейшим зародышам более
возвышенного богопонимания и богопочитания у этих пасынков

Том II. Религия эллинизма 185
природы; неужели то, что было одобряемо там, должно быть
осуждено здесь?
Но это уже взгляд вперед; мы же, естественно, в этом
втором очерке должны оглянуться назад. Что религия древних
греков V и IV вв. была религией высшего порядка, было
доказано в первом очерке; была ли религия эллинизма по сравнению
с ней прогрессом или регрессом — это мы увидим в следующих
главах.

Глава II
РЕЛИГИЯ ТАИНСТВ
§5
В смущающей многочисленности имен и культов
древнегреческого политеизма взору освоившегося с ней
наблюдателя представятся два довольно четко отделенных друг от друга
течения. Первое — это течение явное, участие в котором не
было обусловлено ничем, кроме разве принадлежностью
чествующего к соответственной гражданской общине; сюда мы
относим большинство государственных культов Греции —
и Зевса Олимпийского, и Паллады Афинской, и Аполлона
Дельфийского. Но второе — это течение тайное; условием
участия в нем было посвящение, посвящение же налагало на
того, кто был его удостоен, обязательство — никому из
непосвященных не выдавать тех священнодействий, участником
и свидетелем которых он сподобился стать; сюда относится
тоже ряд культов, хотя и значительно меньший, но особенно
два: культ Деметры Элевсинской и культ Диониса, развитый

Том II. Религия эллинизма
187
его пророком Орфеем — другими словами, элевсинские и
орфические таинства.
Там — Зевс и его обитающая в вечном свете олимпийская
семья; здесь — Земля и мрак, полный жутких тайн... жутких,
да, но в то же время и утешительных: ведь это же мать-Земля.
Мы живем под всевидящими очами Зевса и прочих
олимпийцев; но стоит нашему телу покрыться могильной перстью, и мы
переходим под власть иных, «хтонических» богов. Эта
двойственность может нас озадачить — и, действительно,
христианство ее отвергло. Но в сознании эллина она коренилась
твердо — до поры до времени (ниже, § 19, кон.).
От Земли Деметра, от Земли и Дионис; обаяние их учения
заключалось именно в том, что они раскрывали перед
смертным покров подземных тайн и не только удовлетворяли его
любознательность, давая ему определенный ответ на
мучительный вопрос, что с ним будет после смерти, но и учили его
обеспечить себе лучшую участь на том свете. В те отдаленные
времена, когда и сами боги еще не сознавались как стражи
нравственности, и условия этой лучшей участи были скорее
сакральные, чем нравственные, т. е. скорее сводились к
исполнению обрядов посвящения, чем к справедливой жизни.
Морализация таинств шла вровень с морализацией религии
вообще; ко времени расцвета последней она также и в области
таинств была совершившимся фактом.
Обаяние их вследствие этого росло и росло, но все же
неодинаковым образом. Причиной разницы было то, что
элевсинские таинства были прикреплены к определенной
общине, к аттическому Элевсину, и имели здесь свой
административный центр в виде жреческой коллегии Эвмолпидов,
между тем как орфические, распространяемые через
странствующих жрецов и пророков, были рассеяны по всей
Элладе. Нам теперь трудно решить вопрос, что было выгоднее.
Без сомнения, орфизму легче было находить себе
поклонников, не только среди простого народа, но и среди поэтов и
мыслителей, с Пиндаром и Платоном во главе; но чистоту

188
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
и определенность учения легче было сохранить при
наличности центральной коллегии, руководившей действиями
своих эмиссаров, благодаря своему авторитету, основанному
на преемственности полученного некогда от самой Деметры
откровения.
В этом отношении элевсинская коллегия успешно могла
соперничать с дельфийской; их положение было одинаково.
Внешним образом это соперничество выразилось в том, что
именно они — и только они, насколько мы знаем, — имели в
прочей Греции своих так называемых «эксегетов», т. е.
толкователей; засвидетельствовано это, правда, только для Афин,
но при скудости наших сведений об организации
сакрального дела в других эллинских общинах, заключение по
аналогии здесь позволительно. Какова была роль такого эксегета,
это нам показывает колебание отца платоновского Эвти-
фрона. Один его клиент на острове Наксосе в пьяном виде
убивает его раба; так вот, хозяин, прежде чем отплатить ему
равным, отправляет в Афины доверенное лицо, чтобы узнать
от эксегета, как ему поступить. Мы понимаем его колебание:
ведь если бы он без соизволения эксегета его казнил — он,
как убийца, был бы исключен из участия в таинствах.
Отсюда видно, что греческие эксегеты выработали особую систему
сакрального права; это их сближает с понтификами в Риме.
И те, и другие были не судьями, а скорее экспертами, но это
не умаляет их значения: и здесь, и там суд не мог не считаться
с их экспертизой.
§6
Имея свой прочный центр в Элевсине, религия Деметры
представляет нам две особенности, важные для ее
дальнейшего развития. Первая — это та легкость, с которой она
могла принимать в себя культы других богов и в известной мере
амальгамироваться с ними; вторая — это энергия, с которой

Том II. Религия эллинизма
189
она, путем основания подворий, распространялась по
прочему греческому миру. Первая обусловливала вторую — в этом
состоит характерная черта, отличающая терпимый эллинский
прозелитизм от нетерпимого иудейского.
Нам необходимо бросить беглый взгляд на этот
прозелитизм: как читатель увидит в дальнейшем, он был действенным
началом в возникновении религии эллинизма.
Древнейшую, достижимую для нашего знания, ступень
элевсинского культа представляет для нас сохраненный в
Московской рукописи «Гомеровский» гимн Деметре; согласно ему,
содержание священной драмы будет следующее.
С разрешения Зевса его брат Аид похищает Кору, дочь
Деметры, в то время как она играла с девами-океанидами на
цветистом лугу. Содействовала похищению сама Земля,
произведя чудесный нарцисс; Кора его срывает и этим отдает
себя во власть похитителя. Никто не слышит ее отчаянного
крика, кроме «нежнодушной» Гекаты и Гелия. Но когда она,
уже увлекаемая вглубь земли, крикнула вторично, ее
услышала и мать. Она бросилась ее искать; девять дней она ее
искала, не зная ни пищи, ни сна; на десятый с ней встретилась
Геката и рассказала, что могла — что кто-то похитил Кору,
но кто именно, этого и она не знает. С ней вместе Деметра
отправилась к Гелию и от него, всевидящего бога, узнала всю
правду.
Разгневавшись на Зевса, она отказалась от общения с
олимпийскими богами и, превратившись в старушку, села
у Девичьей криницы в Элевсине близ дворца Келея. Там ее
нашли четыре дочери Келея; им она назвалась Дотой кри-
тянкой и рассказала, что она, будучи похищена морскими
разбойниками, бежала от них. Они называют ей главных
вельмож города Триптолема, Диокла, Поликсена, Эвмолпа,
Долиха и самого Келея, и предлагают ей поступить няней к
их матери Метанире, чтобы вынянчить их позднорожденного
братца Демофонта. Деметра последовала за ними, но и в доме
Метаниры продолжала горевать и поститься, пока служанка

190
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Ямба своими шутками не заставила ее улыбнуться. К
своему питомцу она привязалась так, что пожелала сделать его
бессмертным; с этой целью она ночью, тайно от родителей,
держала его в огне, а днем намащала амброзией. Но однажды
Метанира подсмотрела ее ночные чары и вскрикнула, думая,
что чужая хочет извести ее сына; разгневалась богиня, дала
себя узнать и повелела, чтобы граждане ей выстроили храм
на холме своего города, а священнодействия она укажет им
сама.
Еще год прошел, тяжелый для смертных, так как Демет-
ра поразила бесплодием землю; тогда Зевс послал за
разгневанной Ириду и затем всех прочих богов, но она упорно
отказалась вернуться на Олимп. Пришлось ему покориться: он
отправил к Аиду Гермеса с приказанием отпустить Кору к
матери. Аид повиновался, но дал уходящей отведать сладкого
зерна гранатового яблока, чем лишил ее права совсем его
покинуть. Мать с дочерью встретились на Рарийской равнине,
близ Элевсина; Кора рассказала про свое похищение, называя
поименно своих товарок-Океанид, но вместе с ними и обеих
девственных богинь Олимпа, Палладу и Артемиду. К
разговаривающим подошла, по поручению Зевса, его и Деметрина
мать Рея и пригласила их на Олимп, сказав, что по
определению Зевса Кора будет отныне проводить только треть года с
мужем, остальные же две трети — с матерью. Этот раз Деметра
послушалась, но прежде, чем покинуть Элевсин, она вернула
земле плодородие и, во исполнение своего обещания,
учредила в Элевсине свои таинства.
Кончая свой гимн, певец называет, кроме Элевсина, еще два
других центра мистического культа Деметры; это —
«окруженный морем» Парос и «скалистый» Антрон. О втором (в
Фессалии) ничего не известно; о Паросе мы некоторые сведения
имеем, но их здесь приводить незачем. Интереснее то, что певец
умалчивает об Афинах: видно, что те две филиали возникли до
соединения Элевсина с Афинами и превращения старинного
элевсинекого культа в общеафинский.

Том II. Религия эллинизма
191
§7
Само собою разумеется, что далеко не все поименованные
в гимне лица были предметом культа в Элевсине. Что
касается, прежде всего, богов, то Элевсин до позднейшего времени
почитал только одну троицу, или, правильнее выражаясь, две
пары с одним общим членом в каждой. Это были, во-первых,
«Бог» и «Богиня», т. е. Аид-Плутон и Персефона-Кора, имен
которых предпочитали не называть, а во-вторых, мать и дочь,
Деметра и та же Кора, последняя в ее наземном бытии. Не так
ясен для нас вопрос об элевсинских героях; здесь, несомненно,
произошла известная эволюция. Во-первых, питомец Демет-
ры — Демофонт — поблек в памяти позднейших; его заменил
в этой роли тот Триптолем, которого автор гимна называет в
числе знатных элевсинских граждан, получивших от Деметры
ее таинства. Во-вторых, эта олигархия первопосвященных с
Келеем во главе сама уступает место своего рода сакральной
монархии, сосредоточенной в потомстве Эвмолпа, — того Эв-
молпа, которого гимн тоже знает только как одного из
учредителей таинств.
Эта эволюция, обусловленная, скорее всего, борьбою родов
в самом Элевсине, сопровождалась другой, более интересной
и важной: постепенным превращением элевсинского культа
из местного в общеэллинский. Отдельные фазисы этого
развития нам неизвестны; когда оно завершилось, Элевсин занял
место рядом с Дельфами, этим «общим очагом Эллады». И
действительно, они взаимно дополняли друг друга. Дельфийский
Аполлон указывал смертным пути жизни, к нему обращались
они в трудные минуты за советом и руководительством; но о
тайнах загробного мира он ничего им не говорил. Вот тут-то
и начиналась власть Деметры, учившей доверяющих ей, как
обеспечить себе «лучшую участь» в царстве своей дочери.
Аполлон был от Зевса, Деметра — от Земли, если не самой
Землею; в преобладании этих двух культов возродился исконный
дуализм греческой религии.

192
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Дуализм этот был признан и провозглашен Аполлоном
Дельфийским; неудивительно, что и возвышение элевсинского
культа состоялось по его указанию. Когда афиняне в 420 году
обратились к союзникам и прочим эллинам с приглашением
посылать начатки плодов в Элевсин, они настаивали на том,
что делают это «согласно обычаям отцов и дельфийскому
прорицанию».
Афиняне... в этом заключается третья реформа:
администрация культа из местно-элевсинской стала элевсинско-
афинской. Это было естественным последствием поглощения
Элевсина аттическим государством. Когда же оно состоялось?
По легенде, еще при царе Фесее, поколением раньше Троянской
войны, т. е., по позднейшим вычислениям, около 1200 года; по
предположению некоторых новейших ученых, не ранее VII
века. Имею основание полагать, что истина и тут заняла среднее
место, но это не важно; важно следующее.
Принятие элевсинского культа в число афинских должно
было иметь последствием, во-первых, постройку элевсинским
богиням подворья в Афинах; им стал «Элевсиний» у подножья
Акрополя. Во-вторых, обогащение обрядности самого культа.
Конечно, элевсинское ядро, возникшее по откровению самой
Деметры, должно было остаться неприкосновенным; но ничто
не мешало учредить специально для афинских мистов особые
церемонии в придачу к элевсинским, особенно, если получить
на это — что, вероятно, и было сделано, — благословение
дельфийского бога. Так были учреждены так называемые Малые
мистерии, весенний праздник, как подготовление к великому
осеннему; но и осенний требовал увеличения своей обрядности,
по крайней мере, одним приращением, вызванным самой
сутью дела — торжественным шествием посвященных из Афин в
отстоящий приблизительно на 20 верст Элевсин. А это шествие
повело к чрезвычайно важному обогащению самой элевсинской
религии — такому, о каком, вероятно, не думали его учредители.
Радость, естественно охватывающая паломников по мере
приближения к месту благодати, находила себе выражение

Том II. Религия эллинизма
193
в ликующих возгласах и песнях, в так называемой iache,
«сопровождавшей» их на всем их пути от афинского до элевсин-
ского Кефиса. Эта iache, как часть священнодействия, была
божественной... до сих пор наше религиозное чувство может
уследить за эллинским, но в дальнейшем уже сказывается его
собственная психология. Она была божественной — мало того:
она была божеством, — юным, ласковым, «сопровождающим»
богом Иакхом. И вот этот созданный религиозным чувством
паломнической радости бог Иакх облекается в плоть и кровь:
ему тоже в Афинах строится капище, Iakcheion; его кумир,
несомый на руках афинских эфебов, «сопровождает» процессию
в Элевсин и там принимается кем-то — в самом элевсинском
празднике этот не предусмотренный Деметрою гость
участвовать не мог.
Но кто же был он сам, этот ласковый вождь паломников? —
Бог юный, радостный, любитель плясок, то и дело
прерывавших торжественное шествие — а тут еще и созвучие: Iakchos,
Bakchos. Сомнения нет: он тождествен с одним из величайших
богов греческого Олимпа, с Дионисом-Вакхом. Но если так, то
этот юный бог не мог оставаться простым демоном
частичного священнодействия, подобно какой-нибудь Ямбе: он
требовал себе достойного места, рядом с четой великих богинь, как
сын — да, как сын старшей и как брат младшей из них. Элев-
синского культа это новшество, повторяю, не затронуло; но в
Афинах троица, состоящая из Деметры, Коры-Персефоны и
Иакха-Диониса, была признана. Случайное совпадение
увеличило обаяние ее младшего члена: в самый день Саламинской
битвы послышалось со Священной дороги в Элевсин
ликование толпы в честь Иакха — итак, он сам пришел на помощь
своему народу и благословил его оружие.
О важности этого приобщения Диониса к Элевсинской чете
мы можем только догадываться: учение ведь было тайным. Но
обе мистические религии были родственны между собою, обе
давали ответ на вопрос о судьбе душ на том свете и учили
людей обеспечивать себе «лучшую участь» за пределами смерти.

194
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Не было бы ничего удивительного, если бы элевсинское учение
о загробном мире приняло в себя некоторые дионисические,
т. е. орфические черты, и равным образом, если бы шумные
дионисические оргии или строгие предписания «орфической
жизни» повлияли на элевсинскую обрядность. Но не будем,
подобно ряду ученых, теряться в заманчивых, но беспочвенных
догадках: вернемся к нашей теме.
Последствием возведения элевсинского культа в
афинский были, как мы видели, во-первых, постройка афинского
подворья в виде «Элевсиния», во-вторых, обогащение элев-
синской обрядности учреждением Малых мистерий и
священной процессии с ее Иакхом-Дионисом; третьим последствием
должна была стать общая администрация таинств. Для нее
Элевсин дал свой первенствующий со времени объединения
род Эвмолпидов: из него во все времена ставились как
главный иерофант, так и обе «иерофантиды» обеих богинь. Но и
Афины дорожили тем, чтобы быть представленными если не
на первом месте, за отсутствием у них преемственности для
исходящего от самой Деметры откровения, то хоть на втором.
Остановились (кто, не знаем) на роде Кериков (т. е.
глашатаев), производивших себя от Гермеса и дочери древнейшего
афинского царя Кекропа; им была передана, не считая
других, менее важных жречеств, вторая по достоинству после
иерофанта сакральная должность дадуха, т. е. «светоченосца».
Благодаря этому привлечению Кериков, и их родовой бог
Гермес был поставлен в близкие отношения к элевсинским
божествам; правда, в самом Элевсине эти отношения остались
довольно внешними — нам известно только, что ему там в дни
великого праздника приносили в жертву козу — но в Афинах
дело обстояло иначе. Когда обнаружилась необходимость
искупления насильственной смерти глашатая Копрея от руки
афинского царя Демофонта, Керики, вступаясь за своего
бога-родоначальника, покровителя глашатаев, наложили на
Афины своеобразную епитимью: их эфебы должны были
сопровождать элевсинское шествие в траурных хламидах. Толь-

Том II. Религия эллинизма
195
ко в 160 году по Р. X. Герод Аттик, тоже из рода Кериков, снял
с них эту многовековую епитимью.
Но кроме рода Кериков еще один аттический род был
приобщен к элевсинским священнодействиям, а именно к
дадухии, хотя подробности тут представляются спорными; это
были Ликомиды, славный род, долженствовавший со
временем дать Афинам и Элладе великого Фемистокла. Их
родина — аттическое село Флия — была богата храмами и алтарями;
но все другие культы затмевал культ «Великой Богини», под
которой разумели Землю — мистический культ,
непосредственно родственный элевсинскому культу Великих Богинь.
Он и был родовым культом Ликомидов; а при его наличности
их привлечение с афинской стороны также и к
администрации элевсинского культа вполне естественно. Свидетельства
источников не позволяют нам идти далее установления этой
связи: при каких условиях Ликомид в дадухии мог заменить
Керика, — этого мы сказать не можем. Но и этого
установления достаточно, чтобы понять дальнейший шаг в победном
шествии элевсинской религии.
§8
В последние дни героической борьбы мессенцев со
спартанцами за свою независимость прорицатель Феокл, узнав по
известным приметам, что их гибель неминуема, счел за лучшее
открыть божью волю также и народному вождю Аристомену.
Дело в том, что у последнего имелся талисман, «уничтожение
которого навеки похоронило бы Мессению, между тем как его
сохранение, согласно оракулу Пандионова сына Лика
(родоначальника Ликомидов, замечу между скобок), было залогом
ее возрождения в далеком будущем». Аристомен внял голосу
прорицателя: прокравшись на вершину Итомы, родной горы
мессенцев, бывшей тогда уже во власти врагов, он зарыл
талисман, помолившись Зевсу Итомату и прочим богам, чтобы

196
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
они сохранили доверенный им клад и не дозволили
спартанцам уничтожить единственную надежду мессенцев на
освобождение.
Это случилось около середины седьмого века. Вскоре
затем последний оплот мессенцев пал; наступили для ее жителей
три столетия порабощения. Но вот, около середины четвертого
века, и звезда спартанцев померкла, к мессенцам явился
освободитель в лице Эпаминонда. Была основана новая
столица освобожденной страны, Мессена; а вождю, которому было
поручено Эпаминондом восстановление мессенского
государства — это был Эпитель, родом аргосец, — явился во сне
незнакомый муж, предложивший ему отправиться на Итому и,
найдя растущие рядом тис и мирт, разрыть землю между ними.
Эпитель повиновался и принес Эпаминонду найденную на
указанном месте старинную гидрию; вскрыв ее, они нашли в
ней записанный на оловянных дощечках устав таинств
Великих Богинь. — Это и был талисман Аристомена.
Я воспроизвел местами буквально сохраненную Павсанием
легенду о возрождении мессенских таинств; полагаю, что мне
нечего учить моих читателей как следует обращаться с
сакральной легендой вообще и с легендами о «найденной книге» в
частности. Но то, о чем придется говорить теперь, уже не легенда,
а история.
Древнейшей столицей Мессении до ее порабощения была
Андания; здесь, значит, и следовало учредить возрожденные
таинства, причем можно было поставить этот оскудевший
городок в такие же отношения к новой столице Мессене, в каких
Элевсин находился к Афинам. Само же возобновление таинств
надлежало поручить сведущему человеку — конечно, из
жреческой коллегии элевсинского культа. Такового нашли в лице
некоего Мефапа (Methapos), родом Ликомида — опять, прошу
заметить, Ликомида. Это была интересная во многих
отношениях личность, настоящий апостол мистических культов. Как
Ликомид, он был руководителем своего родного культа
Великой Богини-Земли; но в то же время он был также чем-то вроде

Том II. Религия эллинизма
197
дадуха в элевсинских таинствах. Как опытный в мистических
культах богослов, он был приглашен фиванцами в эпоху Эпа-
минонда руководить реформой их культа Кабиров в связи с
перестройкой посвященного этим божествам загородного храма.
Несколько слов об этом культе, о котором у нас до сих пор
не было речи. Основанный некогда финикийскими пловцами
на острове Лемносе, он перекинулся на соседние острова и
нашел со временем свой центр на Самофракии; всё же во время
греческой независимости эти «самофракийские мистерии»
влачили довольно темное существование, и только после
Александра Великого расцвели, заняв место рядом с элевсинскими
и орфическими таинствами. Греция их чуждалась, очевидно,
ввиду их семитического происхождения, о котором
свидетельствовало и имя почитаемых в них богов (Kabirim — «Великие»
боги); приняли их, быть может, по той же причине Фивы,
приписывающие свое основание финикийскому выходцу Кадму.
Здесь еще в VI в. был основан храм Кабиров, тот самый,
перестройка которого в IV в. дала повод к миссии Мефапа.
Восточная неопределенность Кабиров, в связи с
естественной потребностью их почитателей сблизить их с религией
окружающего эллинского мира, повела к отождествлению Великих
богов с теми или другими образами греческого Олимпа,
причем они могли, в силу той же неопределенности, произвольно
менять и свое число, и свой пол. Первоначально их было,
кажется, двое, «Кабир» и его «сын» — Зевс и Дионис, значит:
удобный предлог для внесения в кабирические таинства элементов
дионисиазма и орфизма. Под влиянием этой мистической
религии чета превращается в троицу, два брата Кабира убивают
третьего, причем его смерть и воскрешение или воскресение
образуют священную легенду культа, параллельную легенде о
смерти и воскрешении первозданного Диониса. Но в силу
другой метаморфозы, первоначальная чета, приобщив к себе два
женских божества, становится четверицей; в ней узнают элев-
синскую троицу — Деметру, Аида, Персефону — с
прибавлением к ней родоначальника Кериков, Гермеса, что указывает

198
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
на специально афинское влияние. Так, собирая в себе лучи и
дионисических, и элевсинских таинств, самофракийские
становятся всеобъемлющей мистической религией, готовясь этим
к своей вселенской роли при наследниках основателя
вселенского эллинизма.
Фиванский росток этой религии и был поручен заботам
элевсинского апостола, Ликомида Мефапа. Частности его
деятельности уже от его современников были скрыты
непроницаемой завесой; нам о них и подавно спрашивать не
приходится. Но вот возвращается свету дня талисман Аристомена;
порабощенные до тех пор мессенцы вместе со свободой
обретают вновь и свою национальную святыню. Понятно, что об
ее восстановлении заботятся те же фиванцы, которые своими
победами им и свободу возвратили; понятно, что они поручают
это дело тому самому апостолу элевсинекой Деметры,
которому они уже были обязаны упорядочением своего кабирическо-
го святилища — Мефапу. И вот Мефап отправляется в
освобожденную страну: он принимает — будем продолжать
легенду, переливая ее в историю — от аргосца Эпителя найденный
им талисман Аристомена и на основании его, а также и своего
прочего святительского знания и опыта, учреждает в Андании
мистический культ элевсинских богинь.
Поручение было из самых почетных, и гордость апостола
законна. О своей деятельности он сам оставил потомкам
свидетельство в той надписи, которую он велел вырезать на
пьедестале своей статуи, посвященной им в палатку Ликомидов в
Афинах:
Дом я очистил Гермеса и путь благодатной Деметры
С Дщерью ее первородной, в том граде, в котором Мессена
Праздник святой учредила во славу Великим Богиням.
Гермес здесь назван наряду с Деметрой и Корой: это нас не
удивляет, родовой бог афинских Кериков не мог отсутствовать
в культе, учрежденном афинским Ликомидом. О других его

Том II. Религия эллинизма
199
особенностях нас оповещает знаменитая, найденная в
середине прошлого столетия анданийская мистическая надпись,
состоящая из 200 без малого строк.
Кто ныне стал бы подходить к ней со священным
трепетом, надеясь найти в ней сам талисман Аристомена или уже,
во всяком случае, изложение самой сути религии таинств, того
бы постигло горькое разочарование: в ней говорится
исключительно о внешностях культа и его благочинии, и при этом чаще
упоминаются штрафы и даже телесные наказания его
нарушителям, чем это приятно для нашего религиозного чувства; но
если присмотреться ближе, то и из нее можно извлечь немало
для нас интересного. Вызвана она была, прежде всего,
превращением самого культа из родового в государственный,
состоявшимся в начале I в. до Р. X. — до тех пор, значит, т. е. в
течение двух с половиной веков, его ведал определенный род,
соответствующий элевсинским Эвмолпидам — быть может,
род Кресфонтидов, потомков древних мессенских царей. Но
вот последний иерофант из этого рода, Мнасистрат — по
собственному ли почину, или по желанию народа — отдает свой
святительский сан в распоряжение государства, а вместе с ним
и «ковчег и книги»... по-видимому, те самые, в которых легенда
видела талисман Аристомена. Эта передача вызвала и ряд
других реформ, закрепленных в нашей надписи.
Божества анданийских мистерий перечисляются в
следующем, хотя и не очень строго соблюдаемом, порядке. На первом
месте стоит, как это и понятно, Деметра; на втором — Гермес,
в угоду, как мы видели, Афинам и их Керикам; на третьем —
Великие Боги, т. е. Кабиры — мы узнаем соглашательскую
деятельность Мефапа; на четвертом — Аполлон Карнейский,
в ограде которого и происходил праздник — это для нас
нечто новое, но отнюдь не удивительное. Аполлон Карнейский
(прозвище темное) был национальным богом спартанцев, иго
которых лежало на Мессении в течение ряда столетий; теперь
иго было разбито, но Аполлон оставался Аполлоном, и его
пришлось поставить в связь с возобновленным национальным

200
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
культом возрожденной Мессении — интересный образчик
греческой религиозности. Наконец, на пятом месте стоит богиня
о страшном имени, робко нарекаемая в надписи описательным
обозначением Чистой (Hagna); это, как мы знаем из других
свидетельств, сама царица подземных глубин, Персефона, она же и
Кора. Удивляет нас отсутствие ее супруга Аида, неустранимого
участника священной драмы; но наш недоуменный вопрос не
получает сколько-нибудь определенного ответа.
Как бы то ни было, но круг чествуемых божеств роковым
образом расширяется при каждом новом переходе: афинский
культ был шире элевсинского, анданийский стал шире
афинского. Местные особенности стираются в угоду общей религии
таинств, конечной цели развития мистического культа.
Священная драма предполагается и здесь: упоминается
«театр», а также и «те, которым надлежит приспособиться к
представлению богинь»: нам при этом вспоминается и «путь
Деметры и Коры», о котором говорится в надписи Мефапа.
Из остальных постановлений нас интересует клятва «святых»
обоего пола, т. е. непосредственных распорядителей
празднества; она касалась вообще его благочиния, но от женщин
требовалась в придачу и клятва, что они «по чести и правде блюли
свое сожительство с мужем». Интересна также и заботливость,
с которой устранялась всякая роскошь в нарядах и всем
прочем: она лишила бы праздник Деметры его демократической
общедоступности. А на этой демократичности устав
настаивает: как в Элевсине, так и здесь, наравне со свободными
посвящаются и рабы.
§9
Мы по этому вопросу, как и везде, находимся в досадной
зависимости от наших источников: связного изложения элев-
синской религии нам не сохранилось, наши сведения о местах
и обрядах случайны и отрывочны. Связь с Элевсином иногда

Том II. Религия эллинизма
201
ясна, иногда более или менее затемнена; иногда переносится
миф, но в то же время его содержание прикрепляется к новому
месту. Так, таинственная бездна, через которую Аид умчал Де-
метрину дочь в свое царство, показывалась и в аркадском Фе-
нее, и в аргосской Лерне, и в других местах. В иных случаях мы
вправе предположить учреждение, так сказать, на свежем месте
элевсинского культа; в иных — его слияние с другим,
исконным, путем отождествления издревле почитаемого божества
с Деметрой или Корой. В иных случаях культ, как и в самом
Элевсине, был мистическим; в иных мистический элемент
отпал, остался самый миф о похищении Коры Аидом и о
даровании человечеству хлеба ее божественной матерью.
Здесь не место собирать отдельные обломки элевсинской
религии со всех частей эллинского мира — тем более, что эта
работа уже сделана; возьмем для иллюстрации по образчику с
трех его концов — западного, южного и восточного.
Сицилия, благодаря своему изумительному плодородию,
вся считалась посвященной Деметре; ее культ распространен
здесь повсюду, но нас удивляет то, что не какая-нибудь
греческая колония была его центром, а далекий от моря туземный
город, Энна. Вероятно, здесь придется признать
отождествление старинной местной богини с Деметрой; но оно могло быть
только основанием перенесения в Энну элевсинского мифа
как последствия культовой ее эллинизации, пути перенесения
нам неизвестны. Похищение божественной девы было
локализовано именно здесь, близ Энны, у озера Перга; здесь Кора
рвала цветы на зеленом лугу, здесь из разверзшейся земли
появился царь преисподней на своей колеснице, запряженной
черными конями; свою добычу он умчал по поверхности
земли, пока нимфа сиракузской речки Кианы не преградила ему
пути; разгневанный, он через ее русло проложил себе путь в
преисподнюю.
Когда состоялось перенесение элевсинского мифа в
Сицилию? Во всяком случае, очень давно. Когда в самом начале
своего республиканского быта Рим вычитал в книгах кумской

202
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Сивиллы повеление дать у себя место культу элевсинских
божеств, он заимствовал его не из Элевсина, а — прямо или
косвенно, не знаем — из Сицилии. И вот, в Риме был воздвигнут
первый греческий храм для греческого культа с
соблюдением греческой обрядности — храм, посвященный Cereri Libero
Liberae. Церера, это Деметра; неопределенная римская богиня
зреющей нивы была отождествлена с греческой даровательни-
цей хлеба. Либера, «дочь», это буквальный перевод греческой
Коры; но кто такое Либер? Это слово значит «сын» — сын Де-
метры, надо полагать, коль скоро Либера — ее дочь; но римляне
во все времена разумели под ним Вакха-Диониса. Вот он,
значит, «юный бог» священного шествия Иакх, олицетворенное
ликование чающих близкую благодать паломников. Слияние с
Афинами создало и само шествие и сопровождающего его бога;
а если так, то и в создании сицилийско-римской троицы
придется признать влияние Афин.
Принятие в Рим этой троицы составляет событие скорее
римской, чем греческой религиозной истории; все же на одну
особенность мне хотелось бы и здесь обратить внимание. Я уже
имел случай указывать на демократический характер элев-
синской религии — тот же характер, в силу которого она стала
святыней угнетаемых Спартой мессенцев. Его она оправдала и
здесь. Основание элевсинского храма в Риме совпало с началом
борьбы сословий; и вот он становится религиозным центром
плебеев в их двухсотлетних усилиях добиться гражданского
равноправия в общем государстве.
Не знаем, был ли эннейский культ мистическим;
римский, во всяком случае, таковым не был. Можно представить
себе, что трезвый, деловой дух римлян той эпохи не
чувствовал той религиозной потребности, которая в Греции находила
себе удовлетворение в мистицизме; во всяком случае, факт не
подвержен сомнению. Мистическим был зато тот, о котором я
имел сказать на втором месте — культ александрийский; о нем
мы кое-что знаем, благодаря тому случайному обстоятельству,
что нам сохранился написанный Каллимахом в честь его гимн.

Том II. Религия эллинизма
203
Античный его толкователь приписывает второму Птолемею,
Филадельфу, учреждение если не самого праздника, то
одного его обряда, а именно шествия с кошницей, «в подражание
Афинам»; на беду, мы о таком обряде в Афинах ничего не знаем,
но это при отрывочности наших сведений об афинской
обрядности не может служить опровержением. С другой стороны,
наличность александрийского пригорода по имени «Элевсин»
служит немаловажным подтверждением этой
преемственности, особенно если к этому прибавить, что автор гимна Калли-
мах до своего призвания в Александрию был учителем именно
в этом Элевсине. Получается, таким образом, довольно
стройный ряд совпадений, достаточно доказательный; ответов на все
возникающие у нас вопросы мы требовать не можем.
Александрийский культ был мистическим:
«непосвященным» гимн запрещает смотреть с высоты на шествие с
кошницей. Его учреждение требовало своего апостола, нового
Мефапа; кто им был? Не знаем; но его — кажется —
непосредственного предшественника мы назвать можем. Об этом потом.
Самый гимн дает нам интересное свидетельство об изменении
религиозного настроения в сравнении с древнеэлевсинскими
временами. В самом деле, возьмем в вышеупомянутом
«Гомеровском» гимне то место, где говорится о посте скорбящей Де-
метры (ст. 47 ел.).
Девять скиталася дней в безутешной печали Деметра,
Путь освещая ночной пылающих светочей парой;
Не прикасалась она ни к амбросии сладкотекучей
В горе своем материнском, ни к нектару; тела купелью
Тоже она не свежила. Но с новой зари появленьем...
С этим объективным, хотя и небезучастным описанием
прошу сравнить слова Каллимаха (ст. 10 ел.).
Как тебя ноги носили, владычица, к солнца закату,
К черных жилищам людей, где сверкают плоды золотые?

204
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Столько не ела ты дней, не пила, не хотела умыться!
Трижды ведь ты перешла среброструиного брод Ахелоя,
Столько же раз перешла остальные потоки Эллады...
И не хотела устами коснуться их вод и умыться!
Други, умолкнем о том, что на слезы Деметру наводит!
Лучше расскажем, как грады в законах она воспитала,
Лучше о том, как... и т. д.
Эта чрезмерная участливость, доходящая до
сентиментализма и вместе с тем низводящая богиню с ее пьедестала на
общий со всеми уровень, это усиление любви в ущерб
благоговению — характерно именно для той эпохи, которая,
будучи подготовлена развитием греческого искусства и греческой
религиозности в IV в., пришла к сознанию самой себя после
Александра Великого. В этом отношении сопоставление обоих
переведенных отрывков очень поучительно: оно наглядно нам
показывает разницу между религиозным чувством древнего
эллинства и религиозным чувством эллинизма.
Античный комментатор гимна, на которого мы сослались
выше, уж очень немногословен, и было бы слишком
поспешно — из его слов, что Птолемей Второй ввел обряд шествия с
кошницей, выводить заключение, что он же перенес в свою
столицу и весь элевсинскии культ; это перенесение, которому
Элевсин Александрийский обязан своим именем, могло
состояться и раньше, при Птолемее I Сотере.
Как бы то ни было, отметим эту наличность
мистического культа Деметры и Коры у самого порога греческого царства,
возникшего в стране древних фараонов.
Обращая свои взоры на восток, мы находим, можно
сказать без преувеличения, всю эллинскую Малую Азию
освященной элевсинским культом, особенно, что и понятно, ее
ионийскую часть. Правда, наши сведения тут более
отрывочны, чем где-либо; часто они ограничиваются изображением на
монете или упоминанием какой-нибудь улики в надписи. Не
всегда мы даже можем утверждать с уверенностью, что культ

Том II. Религия эллинизма
205
обеих богинь носил мистический характер. Сама наличность
легенды о похищении Коры его не доказывает; но если,
например, в Кизике на Пропонтиде эта Кора почитается под именем
Спасительницы (Soteira) так же, как и в Элевсине и в некоторых
других мистических центрах, то мы вправе думать о
милостивой спасительнице душ умерших из тьмы поддонного царства.
В Смирне, в Эфесе, в Микале прямо упоминается мистический
или элевсинский культ; то же можно предположить и для ряда
других мест. Особую важность имеют тут два: Кизик и Пергам.
О них еще будет речь (§ 12); но уже здесь следует подчеркнуть
мистический характер культа в раскопанном пергамском храме
с его Девичьей криницей и ступенями для смотрения
священной драмы. Местные традиции связывают эти малоазийские
колонии с Афинами, как с их признанной общей метрополией;
филиали элевсинских мистерий были лишь религиозным
показателем этой связи. Итак, мы видим, что старинная богиня
таинств прочно укрепилась в сознании греческой Анатолии;
это подготовило ее слияние с могучей туземной богиней и, как
последствие этого слияния, — одну из самых влиятельных и
живучих отраслей религии эллинизма.
§ю
О ней будет речь в следующей главе. Прежде, чем покончить
с настоящей, соберем ее разрозненные лучи в один общий
фокус, представим себе, что давала элевсинская религия таинств
религиозному сознанию греков на пороге эллинизма —
именно на пороге эллинизма и, стало быть, в отличие от того, что
она же ему давала в эпоху Перикла.
Тогда она была лишь одной из нескольких форм
мистического общения с божеством — пусть чистой, пусть влиятельной,
но все же лишь одной, и посвященный, доверивший участь своей
души иерофанту-Эвмолпиду, даже независимо от всякого кон-
фессионализма, не мог питать полной уверенности, что он не

206
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
обеспечил бы ее лучше, поступив в какой-нибудь другой
мистический кружок. Теперь различия были сглажены. Великие
богини не одни встречали паломника на своем светозарном лугу.
Он видел рядом с ними Гермеса с его агнцем на плечах, доброго
пастыря, возвращающего стаду его отбившегося и заблудшего
члена; там же и Диониса — властителя шумных оргий, ведущего
верующих по своему пути к той же цели; там же и загадочных
Великих богов из Самофракии, уже и здесь спасающих пловца
от гнева моря в ожидании того дня, когда они спасут его от еще
более грозных сил подземного мрака; там же и Аполлона,
всеведущего руководителя его земной жизни; там же и других
богов, которым его с детства научили молиться. Получалась
утешительная соборность божественных сил, растворение каждой
отдельной единицы не в одной всеобъемлющей — этого еще не
требовалось, — а в объединенном сообществе. Как это назвать?
Единобожьем? Многобожьем? Я уже восставал против этого
противопоставления в пределах подлинной эллинской
религии; эллинистическая не изменила своей родительнице.
Достаточно, что человек и в этом меньшем кругу чувствовал себя
так же удовлетворенным, как и в том широком, члены которого
чередовались между собою в обладании городами общей
греческой родины и праздниками ее благословенного года.
Посвящение оставалось сакральным условием обещанного
блаженства, но вторым была нравственная жизнь. В
принципе, тут ничего нового не было; ту же двойственность мы могли
установить уже для V века. Но, принимая во внимание общее
настроение эпохи, мы не ошибемся, предполагая, что центр
тяжести чем далее, тем более перемещался с сакрального
условия на нравственное. Уже четвертый век был эпохой усиленной
этической пропаганды — платонизма на верхах, кинизма — на
низах; третий прибавил к ним и стоицизм, крепче, чем какое-
либо другое направление, связавший религиозный и
нравственный идеалы.
Угодно убедиться, как глубоко было влияние этих духовных
сил? На Родосе, в Линде находился важный для той местности

Том II. Религия эллинизма
207
храм Афины; недалеко от него некто Селевк... но пусть он сам
нам расскажет про себя:
Здесь я, Селевк, Шептуну храм выстроил многоколонный,
Я ж и украсил его, как он мне сам приказал.
Пусть его жертвами чтут, у кого безупречная совесть,
Драхмой героя даря (менее он не хотел).
Будет посредником он для допущенных к храму Афины,
Чтоб вожделенный успех жертве сопутствовал их.
Был ли этот герой или демон Шептун (Psithyros) назван так
потому, что шепотом внушал верующим свои наставления, или
потому, что полагалось шепотом поверять ему свои просьбы,
или по обеим причинам — во всяком случае, читатель
согласится со мною в том, что этот непрошеный посредник, за драхму
обещающий паломникам протекцию у своей госпожи,
никакого доверия не заслуживает; оттого-то я и выбрал его
предпочтительно перед ней и многими другими почтенными богами
и богинями. В самом деле, не знаменательно ли, что даже он не
довольствуется своей драхмой, а требует от жертвователей еще
«безукоризненной совести»? После этого образчика нас уже не
удивит «священный закон», относящийся к тому же Линду и,
быть может, даже к той же Афине: «должно следовать во
святилище благочестиво, прежде всего и главным образом соблюдая
свои руки и свою душу чистыми и здравыми и ничего грешного
за собою не сознавая».
Мы отвлеклись, однако, от непосредственной
характеристики религии таинств, стараясь путем аналогии заполнить
пробелы традиции о ней; возвращаясь к теме, подчеркнем еще
раз ту повышенную участливость, которой эллинистическая
религия отличается от своей предшественницы. Спешу
прибавить, что и эта разница, подобно предыдущей, лишь
количественная: само создание трогательного мифа о горе и
скитаниях Деметры, а равно и обряд симпатического поста,
доказывает, что посвященные уже и тогда роднились душой со своей

208
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
богиней, переживая ее горе и радость. Но в силе все-таки
разница есть. Я не буду особенно возражать, если читатель,
сравнивая участливость эллинистической религиозности,
поскольку о ней свидетельствует Каллимах, с той прежней, назовет ее
сентиментальной и слащавой; это дело вкуса. Но раньше взоры
горюющей богини, полные неисповедимых чар, скользили
поверх ее робких поклонников и, не давая и не требуя взаимности,
терялись в недоступной дали; теперь они спускаются к
человеку, отвечая лаской на ласку. Во времена Гете еще не
различали эпох; но я беру на себя смелость утверждать, что та богиня,
которая умела своим участливым взором приголубить
обиженную Миньону — «дитя мое, что сделали с тобой?» — была
скорее эллинистической, чем древнеэллинской богиней.
Происходило ли это усиление нравственного элемента и
углубление участливости самопроизвольно или сознательно,
благодаря учению призванных реформаторов? Вероятно, одно
содействовало другому. Во всяком случае, второй путь тоже не
был исключен. Конечно, при скудости наших сведений было бы
легкомысленно утверждать, что апостолы элевсинских богинь,
вроде вышеупомянутого Мефапа, появились лишь на пороге
эллинизма; более, чем вероятно, что уже передача их культа в
Аргос, Феней, Кизик, Эфес, да и само его слияние с Афинами
состоялось при содействии сведущих жрецов из рода Эвмол-
пидов, а позднее, и Кериков и Ликомидов. Вероятно даже, что
эти апостолы — так их принято называть — видели свою
главную задачу в том, чтобы перенести на новое место сакральный
устав культа, согласно древнему откровению Деметры,
предоставляя утвержденным центральной инстанцией в Элевсине
толкователям (эксегетам) и местным поэтам, вроде Каллима-
ха, вложить в этот внешний устав живой современной души.
Мы можем здесь только указать на пробелы нашего знания и
на возможные пути их заполнения. Утверждать, что указанный
путь совпадает с истиной, было бы легкомысленно; но еще
более удалится от истины тот, кого недоверие к этим
предположительным путям заставит умолчать о самих пробелах.

Том II. Религия эллинизма
209
И, наконец, позволительно будет сослаться на
правильную мысль Шиллера, что сообщество всех усиливает веру (Die
Gegemeinschaft aller stärkt den Glauben). Мы видели, что вера в
загробное возмездие у среднего афинянина эпохи Перикла
была далека от полной уверенности: с одной стороны,
различие культов в расщепленной Элладе, с другой стороны, и
софистическое движение Vb. не давало ей возникнуть в
сознании мыслящего человека. Теперь софистическая буря улеглась,
скептицизм остался уделом немногих, наиболее влиятельные
философские школы признали религию, а в то же время росло
и росло число посвященных и в самом Элевсине, и в его
многочисленных подворьях, причем другие мистические культы не
прекословили его учению, а напротив, шли ему навстречу.
Неудивительно, что сообразно со всем этим росла и уверенность в
том, что было лишь возможностью или, в лучшем случае,
вероятностью для дедов. Кто знает, не смерть ли наша жизнь, и не
жизнью ли называется там внизу наша смерть?— спрашивал
Еврипид. Теперь это знали, и чем дальше, тем прочнее:
Девять он лет всем смертным являл откровенья Деметры,
А на десятый и сам был он к богам вознесен.
Слово от мира владык то прекрасное: смерть почитайте,
Люди, не только не злом — нет, но добром для себя.

Глава III
ВЕЛИКАЯ МАТЕРЬ БОГОВ
§11
Деметра Элевсинская, мать Коры, владычица таинств — кем
была она с точки зрения той религии природы, которая, если
не совпадала вполне с древнегреческой религией, то, во всяком
случае, составляла значительную ее часть? Вдумчивый эллин
несомненно ответил бы: «это — Мать-Земля», — как это и
сделал Еврипид устами своего пророка Тиресия (Вакх. 275 ел.):
Послушай, сын мой. Два начала в мире
Суть главные: одно — Деметра-матерь
(Она ж — Земля; как хочешь, называй).
Но это толкование, как и вообще религиозные толкования
в Древней Греции, не было обязательным, и какой-нибудь
другой богослов мог бы оспорить его довольно вескими
соображениями, ссылаясь и на миф, и на земледельческий характер

Том II. Религия эллинизма
211
культа. В мифе Земля тоже выступает, но, скорее, как
противница Деметры: это она производит, «угождая Аиду», тот
волшебный нарцисс, обладание которым отдает Кору похитителю;
а если отождествлять Мать-Землю с Реей, матерью и Деметры,
и Аида, и самого Зевса — как это делали многие, — то ведь и
Рея выступала в мифе отдельно, как примирительница в
споре своих детей. Земледельческий же характер культа заставлял
видеть в Деметре богиню хлебопашества, т. е. той человеческой
деятельности, которая насиловала Мать-Землю, заставляя ее
против своей воли служить человеку своими дарами.
На деле греческая религия переросла старинную религию
природы, почему Деметра и оставила далеко за собой тот
символический образ, с которым она некогда была тождественна;
но все же он и впредь оставался ей родственным. Мы стали
бы бесплодно тратить свое время, стараясь разобраться в том,
в чем уже эллины цветущей эпохи разобраться не могли; здесь
достаточно будет отметить, что Деметра сознавалась, как
богиня, если не обязательно тождественная с Матерью-Землею, то,
во всяком случае, родственная и, поэтому, тяготеющая к
слиянию с нею.
Но мы должны пойти дальше: даже символический образ
Матери-Земли не един, даже он существует в мифах и, в
особенности, в культах в двух, так сказать, ипостасях: как Мать и
как Земля. Понятно, что эти две ипостаси и подавно сознаются
как родственные и поэтому тяготеющие к слиянию; но все же,
повторяю, и мифы, и культы их разъединили. Мы здесь
оставляем пока в стороне Землю, всецело коренящуюся в религии
природы; займемся только богиней-Матерью (Meter). Ее культ
принадлежит к самым запутанным проблемам
древнегреческой религии. С одной стороны, мы должны различать чисто
греческую богиню-Мать; ее нам представляет уже
доисторическая критская культура II, если не III тысячелетия: это —
женская фигура на вершине горы с копьем в руке, по обе ее
стороны стоят львы, вблизи — символы критского Зевса, перед
ней — адорант в экстатической позе. Так как Крит и позднее

212
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
считался родиной Зевса и местом культа его матери Реи, то
соблазнительно присвоить это имя безыменной, как и все
доисторические фигуры, древнекритской богине львов, особенно,
если согласиться с тем, что само имя Реи (Rheie = (o)reie
«горная») означает «горную» богиню; но читатель сейчас увидит,
какие трудности этим создаются. Эта богиня-Мать, но не под
именем отличаемой от нее Реи, и в раннее историческое время
пользовалась культом в Греции; в Афинах, как и в Олимпии, ей
были посвящены старинные храмы, Metroa, из коих афинский
служил государственным архивом, и благочестивый Пиндар
выстроил ей капище у своего дома, в котором он чествовал ее
вместе с божествами природы, Паном и нимфами.
От греческой богини-Матери мы должны отличать
азиатскую, чтимую в Греции и греками под тем же именем. В самом
чистом, но именно азиатско-чистом виде, ее культ правился в
Пессинунте, в той области анатолийской Фригии, которая в
III в. была занята пришлыми галльскими племенами (выше,
§ 3); но на религиозном сознании коренной Греции этот
азиатский образ с окружающим его своеобразным культом долгое
время действовал не непосредственно, а через свои сильно эл-
линизованные претворения в греческой Азии. С чрезвычайной
опаской подходим мы к этому вопросу: свидетельства о культе
Матери в греческих колониях Анатолии многочисленны, но
очень лаконичны. Они большею частью установляют только
наличность в данной общине нашего культа, ничего не говоря
ни об его характере, ни подавно об его филиации с пессинунт-
ской Матерью, с одной стороны, и с ее культами в коренной
Греции, с другой. Оставляя в стороне тернистый и
неблагодарный путь культо-исторического и культо-топографического
исследования, которому здесь не место, ограничимся общей
характеристикой религии этой азиатско-греческой Матери,
средней между чисто греческой и чисто азиатской — той,
которую знала коренная Греция V и IV вв.
Эта азиатско-греческая Мать, называемая иногда, подобно
своему пессинунтскому первообразу, Кибелой, представлялась

Том II. Религия эллинизма
213
всепревосходящей по своему могуществу богиней, как и
подобало той, которая родила Зевса; это к ней относится молитва
хора в Филоктете Софокла (ст. 391 ел.):
Царица гор, ключ жизни вечный,
Зевеса матерь самого,
Что златоносного Пактола
Блюдешь течение — Земля!
Чьей волей над быком могучим
Ретивый торжествует лев...
Таинственный символ заклания быка — точнее,
растерзания быка львом — проходит через всю греческую религию от ее
зародышей до позднейших времен, поскольку она находилась
под азиатским влиянием; что он означает здесь, тщетно
спрашивать — это было одной из тайн мистического культа.
Непосвященные знали только, что торжествующий над быком лев
сам был покорен Великой Матери: прирученный, он ластился к
ее ногам, смирно лежал на ее коленях — вы представляете себе
ее исполинский рост — но еще чаще пара или четверка этих
хищников везла колесницу, на которой разъезжала их
повелительница. — Одна? В Греции — да; но если она и сидела в
недостижимом величии одинокая на своей чудесной колеснице,
то ее окружали ее демонические прислужники — корибанты.
Кто они — опять тщетно спрашивать; их роль напоминает роль
сатиров в оргиастическом культе Диониса: но в то время как в
тех мы легко узнаем леших народной веры и наше почтение к их
божественности приправлено доброй долей насмешливости,
по отношению к корибантам никакой юмор неуместен: их
впечатление — безумие и ужас. Не обрадуется тот, кого в безлюдии
встретит Царица гор со своею шумною свитою корибантов: не
скоро вернется к нему его спугнутый их внезапным появлением
разум. Правда, и здесь «ранивший исцеляет»: чтобы вылечить
обезумевшего, прибегали к помощи корибантов. Сами они,
конечно, на зов не являлись; их заменяли «корибантствующие»,

214
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
смертные жрецы или священнослужители Великой Матери.
Обступив связанного и осененного покровом больного, они
плясали вокруг него, сопровождая свою пляску
оглушительной музыкой на кимвалах (медных тарелках) и тимпанах
(тамбуринах). Эта дикая пляска должна была вызвать в больном
искусственный экстаз, а затем, по охлаждении пыла, вместе с
этим новым безумием его покидало и прежнее... так, по
крайней мере, надеялись.
Этой надежде культ Великой Матери был обязан
значительной частью своей популярности. Как видно из сказанного,
он был экстатическим: «оргии» Великой Матери упоминаются
в литературе. Были ли они оргиями также и в нашем смысле
слова? Об этом знали точнее справлявшие их, но слава их была
не безукоризненна, и законодательница пифагореизма Финтия
не допускала для порядочных женщин участия в мистериях
Великой Матери. Действительно, ее оргиастический культ был в
то же время и мистическим, т. е. участие в нем обусловливалось
предварительным посвящением; это его сближало, с одной
стороны, с элевсинским, с другой стороны — с дионисическим.
С первым он разделял особу центральной богини, нередко
отождествляемой с Деметрой; но больше точек сближения было
со вторым. Я уже упоминал о сходстве корибантов с сатирами;
но и весь оргиазм, весь орхестически-музыкальный элемент
был общей чертой обоих культов. Еврипид полагал даже, что
тимпаны от культа Матери попали в культ Диониса; и
действительно, там они были исконны. Сама Мать часто изображается
с тимпаном в руке.
Прибавим, раз речь зашла об изображениях, что она
изображается сидящей на престоле; легко понять происхождение
этого воззрения от представления о ней как об
обожествленной Земле. Во всяком случае, это сидение и этот престол для
нее характерны; посвященные ей обрядовые песни называются
«престольными» (enthronismoi): таковые для нее сочинял Пин-
дар, тот самый, который основал ее культ у себя в Фивах. На
то же родство с обожествленной Землей указывает и ее (необя-

Том И. Религия эллинизма
215
зательный, впрочем) головной убор — цилиндрический сосуд,
первоначально — хлебная мера, характеризующий ее как
богиню плодородия и урожая. Из этого сосуда развился со временем
стенной венец; мать Кибела стала богиней-покровительницей
укрепленных городов.
Таковы положительные черты, отличающие эту азиатско-
греческую Кибелу, с одной стороны, от чисто греческой
Матери, с другой — от чисто азиатской; на практике пограничная
линия не везде проходила достаточно четко, но это нас здесь
не касается. Зато одна отрицательная черта резко отличает
греко-азиатскую Кибелу V—IV веков от ее пессинунтского
первообраза; это — отсутствие рядом с ней ее
пессинунтского спутника, Аттиса. Огромное значение этой разницы станет
для читателя ясным, когда он познакомится с этой культовой
личностью и с той своеобразной обрядностью, которая с нею
сопряжена.
§12
Но до Пессинунта нам еще далеко; вступая на почву
Анатолии, мы первым делом сталкиваемся с культами Матери в
ее прочно эллинизованной части, и прежде всего — в Троаде.
Вышеприведенная молитва Софокла обращена именно к
троянской Матери, хотя поэт и называет ее имя рядом с именем
золотоносной реки, омывающей лидийскую столицу Сарды.
И здесь нас положительно дразнят совпадения с далеким
Критом, не объясняемые сколько-нибудь ясными для нас путями
культового общения между обеими странами.
Возвышающаяся над Троей гора Ида дала имя «Идейской Матери»; но Иду,
и притом в культовой близости с Матерью-Реей, имеем мы и на
Крите. Там — корибанты, здесь — куреты, тоже демонические
существа, заглушавшие некогда своей шумной пляской и
музыкой крик новорожденного Зевса; разницу между ними
установить можно, но факт тот, что уже древние их отождествляли.

216
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Критскую Мать зовут Реей, и она, как «Зевеса матерь
самого», заняла прочное место в генеалогиях; положим, имя Реи
для Идейской Матери в Трое непосредственно не
засвидетельствовано. Но, во-первых, если мы правильно истолковали это
имя как «горная», то оно уже заключено в имени Идейской,
так как Ида означает именно «лесистая гора» или «нагорный
лес». А во-вторых, и это еще больше нас дразнит — мы
встречаем его в римском отпрыске Идейской богини в Трое, матери
близнецов-основателей, Реи Сильвии: ведь и «Сильвия» — не
что иное, как перевод греческого Idaia в смысле «лесная». Но об
этом здесь распространяться не приходится.
Но вот что нас еще более поражает: Идейская Мать, пусть
не Рея, но зато Кибела, согласно свидетельствам греков
исторической эпохи — главная богиня Трои; казалось бы, она
должна бы была быть главной покровительницей ее народа
в его борьбе с пришлым врагом. Об этой борьбе повествует
Илиада — и вот, Илиада совершенно умалчивает об Идейской
Матери. Как это объяснить? Должны ли мы допустить, что
культ Матери на Иде или под Идой, еще неизвестный Гомеру,
был введен в эпоху, отделяющую его от V века? Но
позвольте, ведь эта эпоха была эпохой усиленной эллинизации
анатолийского побережья; возможно ли, чтобы результатом этой
эллинизации было введение на Иде азиатского культа,
между тем как в гомеровскую эпоху там нераздельно царили боги
греческого Олимпа?
Вот это последнее обстоятельство и дает нам, думается мне,
ключ к разгадке. Гомер был великим эллинизатором: как он,
лишь скрепя сердце, удерживает местами имя троянской реки
Скамандра, оставшееся за нею в извращении и поныне, и
предпочитает на «языке богов» называть ее Ксанфом, так он, мы
можем быть уверены, и троянских богов нам представляет под
их принятыми в Греции именами. С какими же греческими
богинями отождествлялась азиатская Мать? Мы можем назвать
даже несколько. Во-первых, Деметру, что после сказанного
неудивительно; это отождествление произошло в Кизике, мис-

Том II. Религия эллинизма
217
терии которого были слиянием элевсинских мистерий (выше
§ 9 кон.) с мистериями Великой Матери... очень интересными
для нас, к слову сказать, как мы увидим ниже. Но Деметры
Гомер почти не знает; о причинах много спорят, но факт
несомненен. Во-вторых, Артемиду; уже давно установлено, что
недевственная «великая Артемида Эфесская» лишь греческая
перелицовка местного материнского божества. Артемиду Гомер
знает, и притом в ряду сочувствующих Трое богов, но особенно
он и ее роли не выдвинул. — Наконец, в-третьих, Афродиту;
ее с нею отождествлял старинный историк Харон из Лампса-
ка, что для нас особенно драгоценно ввиду близости Лампсака
и Трои. И, конечно, внимательный читатель Гомера не станет
сомневаться, что это и есть искомое божество: никто так
любовно, так страстно не заступается за обреченный город, как
именно она.
Итак, Афродита — Мать? И Мать Идейская? Да, именно
Мать — мать Энея, прежде всего, того Энея, который пережил
Трою и стал царем-родоначальником Энеадов, сначала под той
же Идой, а затем и в других местах, кончая Римом. И именно
на Иде; об этом нам расскажет другой Гомер — автор
«гомерического» гимна только что названной богине.
Не будем только требовать от него особой глубины
религиозного чувства: Афродита в его эпоху неизбежно
наводила людей на игривые мысли. Да что людей! Самого владыку
Олимпа не пощадила она, внушая ему предосудительную
страсть то к той, то к другой женщине, на великое огорчение
его божественной супруге Гере. Это ей, однако, не сошло
безнаказанно: Зевс ее самое заставил испытать такую же участь
(ст. 53 ел.):
В душу внедрил Афродите томящую страсть он к Анхизу,
Что на лесистых отрогах ключами прославленной Иды
Пастырем стад был коровьих, богам красотою подобный.
Страсть требовала удовлетворения, а гора не знает греха.

218
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Украсилась богиня, как подобало, а затем (ст. 63 ел.):
Следует снова на Иду, зверей многовлажную матерь,
Прямо к загону стремясь через гору; склонялись за нею
Волки седые, и львы о бесстрашных очах, и пантеры, —
признавая в ней, несмотря на перелицовку, очевидно, не только
Афродиту, но и исконную усмирительницу львов. Анхиза она
нашла вдали от других пастухов, занятого игрою на кифаре. Он
сначала, руководимый верным чувством, принял ее за богиню,
но она его разуверила: нет, она дочь Отрея-фригийца,
научившаяся говорить по-троянски от своей троянской няни; Гермес
ее вырвал из хоровода подруг, чтобы она стала женой его,
Анхиза, и родила ему дивных детей. И свершилось заветное дело,
согласно страстному желанию обоих (ст. 168 ел.):
В час, когда к стойлам обратно с лугов упестренных цветами
Гонят рогатых коров пастухи и овец белорунных,
Сон разлила беспробудный на вежды Анхиза богиня,
Сладкий, сама же на члены прекрасные ризы надела.
Стала она у дверей, с потолком головою равняясь;
Свет неземной красоты на ланитах сиял Афродиты,
Дивный, какой подобает прекрасновенчанной Киприде.
Сон ему с тела спугнув, она слово Анхизу сказала:
«С ложа воспрянь, Дарданид! Ты не в вечный же сон погрузился.
Встань, посмотри: покажусь ли тебе я такой же и ныне,
Как и недавно, когда пред тобой я впервые предстала?»
Молвила; он же с очей стряхнул свою дрему немедля,
Но лишь увидел глаза и чарующий стан Афродиты,
Робость его обуяла: он вспять обратил свои взоры,
Краем плаща торопливо свой лик осенил миловидный
И, ублажая богиню, смиренное слово промолвил:
«Только увидев тебя, я признал тебя дочерью Зевса,
Дивная; ты же тогда не сказала правдивого слова,
Но заклинаю, богиня, эгидодержавного бога
Именем грозным тебя: да не стану я в людях бессильным!

Том II. Религия эллинизма
219
Нет, пожалей: цвет жизни навеки теряет тот смертный,
С коим в горячей любви свое ложе разделит богиня».
Афродита утешает его; не будет ему вреда ни от нее, ни от
других, так как он любезен богам. Сына, которого ей
предстоит родить, она отдаст на воспитание нимфам и через пять лет
приведет к нему; но пусть он никому не говорит, кто его мать,
иначе Зевс поразит его своим перуном. — Здесь гимн Гомери-
да кончается, или, вернее, обрывается; кто его продолжал, мы
не знаем, но разумеется, Анхиз не соблюл запрета той, которая
удостоила его столь неслыханной милости: за кубком вина он
разболтал тайну и был наказан, согласно предостережению.
С этой поры он — тот расслабленный старец, которого
представил Вергилий во II и III песнях своей Энеиды.
После падения Трои Эней, дивный сын Анхиза и Афродиты,
согласно местному преданию, остался в Троаде под Идой; там и
царствовали его потомки, а при них расцвел и культ их богини-
родоначальницы, которая вне горизонта гомеровской поэзии,
разумеется, сохранила свое исконное имя Матери — Матери
Идейской, пожалуй, и Кибелы. Священным мифом этой
Матери была ее любовь к пастуху Анхизу и его расслабление; кто
этот Анхиз? Этимология на греческой почве (от anchi
«близко») ничего не объясняет, и ученые скорее склонны признать
ее «народной этимологией», само же имя — приспособленным
к греческой речи фригийским именем. Как же оно звучало по-
фригийски? Быть может, и на этот вопрос удастся ответить.
Поселки Энеадов под Идой влачили, по-видимому,
довольно жалкое существование в раннеисторическую эпоху, и Идей-
ская Мать нам известна гораздо лучше из упоминаний
греческих поэтов, чем по непосредственным свидетельствам об ее
местном культе. Но не очень далеко от разрушенной Трои, на
Пропонтиде, лежал довольно значительный ионийский город
Кизик, о котором уже дважды была речь в нашем изложении.
Он славился, во-первых, как один из анатолийских центров
элевсинского культа Деметры; рассказывали, что Зевс дал его

220
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Коре в приданое по случаю ее свадьбы с Аидом, похитившим
ее именно здесь; об ее мистическом имени как
Спасительницы уже говорилось. Этот культ элевсинских богинь в Кизике
тем более замечателен, что для Милета, его метрополии (Ки-
зик осн. 756 г.), он вовсе не засвидетельствован; придется
допустить, что он был занесен туда в историческое время прямо
из Элевсина, через одного из, по-видимому, многих
предшественников вышеупомянутого Мефапа.
Причину его занесения нам объяснит, быть может,
наличность в Кизике культа Великой Матери, о которой вскользь
было упомянуто выше. В его исконности не может быть
сомнения: его учреждение приписывается самому Ясону,
посетившему со своими Аргонавтами эту страну фригийских
долионов, задолго, разумеется, до основания в ней города Кизи-
ка. Это обстоятельство заставляет нас внимательнее отнестись
к кизикенским мифам об Аргонавтах; правда, наш древнейший
источник — Аполлоний Родосский (III в. до Р. X.), но на его
добросовестность положиться можно. Итак, рассказывается,
что Аргонавты на пути в Колхиду заехали в страну долионов
на Пропонтиде и были радушно приняты ими и их молодым
царем Кизиком, сыном Энея (Aineus) и Энеты (прошу
отметить это двойное созвучие с именем сына Анхиза и Афродиты-
Матери на Иде). Все же, вследствие рокового недоразумения
между обеими дружинами, возникла битва, в которой пал
молодой царь. Ясон с Аргонавтами должным образом почтил
память погибшего, учредил годичное траурное празднество в
честь него, и по этому поводу, можем мы добавить, соединяя
две разрозненные у Аполлония ветви предания, учредил
также культ Великой Матери, грозной владычицы безумия. Точно
так же ведь тот же Ясон на Лемносе искупил страшный «лем-
носский грех» женщин-мужеубийц учреждением у них тех
мистерий Кабиров, о которых речь была выше (§ 8). Нельзя ли,
кстати заметим, предположить, что и кизикенский культ
Великой Матери принял в себя кабирический элемент? Еще раз
вспомним Мефапа и его анданийские мистерии.

Том II. Религия эллинизма
221
Но связь культа героя Кизика с культом Матери нам
кажется несомненной: они объединяются личностью мифического
основателя Ясона. А если так, то интересно, что рядом с
Матерью почитается и юный герой, погибший во цвете лет, и
почитается плачем. Кизиком он называется, разумеется, только
здесь, в том городе, который якобы был назван в честь него: его
исконное имя, как спутника Великой Матери, должно было
быть другое. Какое — это мы увидим.
Об этом кизикенском культе Матери мы еще нечто узнаем
и притом для нас очень интересное. Скиф Анахарсис,
рассказывает Геродот (IV, 76), «объездив значительную часть земли
и усердно приобщившись ее мудрости, возвращался в свою
родную Скифию. Плывя через Геллеспонт, он
останавливается в Кизике. Случилось, что как раз тогда кизикенцы очень
торжественно справляли праздник в честь Матери богов; и вот
Анахарсис дал Матери обет, что если он здравый и невредимый
вернется на родину, он справит в честь нее торжество по тому
же уставу, по какому его справляли кизикенцы, и отпразднует
панихиду (т. е. "всенощную"). Когда, поэтому, он вернулся в
Скифию, он удалился в так называемую Лесную (а это
местность близ Ахиллова ристалища, и она изобилует всякого рода
деревьями) — удалившись, повторяю, туда, он справил богине
празднество во всей его полноте, имея в руке тимпан и
увешавшись священными изображениями. Но вот один из скифов
подсмотрел, что он делает, и донес царю Савлию; тот явился
сам и, увидев, что Анахарсис действительно делает то, что про
него говорили, убил его выстрелом излука».
Греческий историк приводит это предание в доказательство
нетерпимости, с которой скифы относились к чужестранным,
особенно же к греческим, обычаям; мы бы его охотно
спросили о другом. Был ли кизикенский культ Матери мистическим?
В пользу этого говорит аналогия, затем таинственность, с
которой его справляет Анахарсис в Скифии (хотя тут возможно и
другое объяснение), тимпан и священные изображения.
Правда, пришлось бы допустить, что скифский путешественник в

222
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
свою краткую и, по-видимому, случайную побывку в Кизике
дал себя посвятить; но это вполне возможно. На приобщение
кабирических элементов указывает одна подробность: обет
Анахарсиса на случай его невредимого возвращения домой —
а возвращался он морем; мы знаем, что кабирические мистерии
обещали посвященным именно счастливое плавание на море;
этому обстоятельству они и были обязаны своей
популярностью среди моряков. И еще хотели бы мы узнать, в каких
отношениях находился этот мистический культ Матери с
мистическим же культом Деметры и Коры; что заставило кизикенцев,
уже обладавших первым, еще послать в Элевсин за вторым? На
этот вопрос мы никакого ответа не получаем; мы должны
удовольствоваться самим фактом существования обоих. Деметра
и траур по Коре — Великая Матерь и траур по Кизике: там —
воссоединение и «лучшая участь», а здесь?
Еще отметим, что и кизикенская Мать, подобно Идейской,
была «горной»: она так и называется Идейской также и в Кизике
(а поскольку это считалось важным, видно из того, что Анахарсис
в Скифии, где гор нет, справлял свое празднество в «Лесной»), но
еще популярнее было ее прозвище «Диндимена», по имени горы
Диндима, возвышающейся над Кизиком. Так же называлась и
пессинунтская гора; ясно, что и имя горы вместе с самим
культом было занесено в Кизик из Пессинунта, вероятно, задолго до
основания там греческой колонии. Но если так, то как же могло
явиться предание, что он был учрежден Ясоном? Очень
вероятно, что этот «Ясон» был не столько учредителем самого культа,
сколько соединителем с ним тех кабирических элементов, о
которых была речь; недаром Аполлоний причиной учреждения
выставляет бурю, мешавшую отправлению Аргонавтов. Другими
словами, в «Ясоне» придется признать первого пророка-эллини-
затора пессинунтского культа... А вторым, быть может, был тот,
который перенес в Кизик культ элевсинской Деметры? Быть
может; догадка дозволена, не следует только выдавать ее за факт. Мы
еще не кончили нашего изложения; возможно, что в дальнейшем
некоторые вопросы получат и более определенные ответы.

Том II. Религия эллинизма
223
§13
И вот, наконец, мы в Пессинунте; от
Матери-Афродиты и Матери-Деметры переходим к их первообразу, к Мате-
ри-Кибеле, как гласит ее исконное имя. Пессинунт — город
жрецов, подобно Мекке или Лхасе, управляемый старшим из
жреческой коллегии, своего рода Далай-Ламой. Политические
перевороты оказались бессильными перед этой сакральной
организацией; даже дикие галлы, занявшие всю страну,
преклонились перед таинственным обаянием святыни, покорившей
их — быть может, своей непонятностью, но, быть может, и тем,
что она напомнила им друидов их далекой родины. Правда,
Рим впоследствии... но о Риме здесь говорить не приходится.
Итак, величественный храм странной азиатской
архитектуры и посад при нем, кругом горы — Агд, Диндим. Посад
омывает речка по имени Галл... да не смутит читателя созвучие
с хозяином страны, оно чисто случайное; она после
короткого течения вливается в реку Сангарий, сохранившую поныне
свое фригийское имя. Мы в самой родине религиозного
экстаза, в самом сердце Анатолии, проявившем свою чрезмерную
чуткость и в «пепузских святых» раннего христианства, и в
мусульманском дервишизме. Но эта чуткость — не наша, как не
была она и эллинской; и полезно предупредить читателя, что
ему предстоит познакомиться с новым и отталкивающим
проявлением религиозного чувства и в мифах и в обрядах.
Сексуализм сам по себе — неизбежное последствие
антропоморфизма, соединенного с многобожием; мы имели его и
в древнегреческой религии, но в его здоровой форме,
соответствующей человеческому браку как условию деторождения.
Эротизм в нем первоначально отсутствовал и был введен лишь
поэтами в видах вящего очеловечения мифа. Не то имеем мы
в семитических религиях: они — за почетным
исключением древнего Израиля — широко отворяют двери
эротическому сексуализму и притом извращенному, как в его избыточно
положительной форме религиозной проституции, так и в его

224
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
избыточно отрицательной форме религиозного скопчества.
Здесь будет речь о последнем; и если пессинунтский миф,
который мне придется рассказать, покажется читателю
отвратительным, то пусть он поставит это впечатление в счет чуждой
обстановке, в которую ему предстоит вступить.
Сила Зевса во время его сна стекает на землю;
оплодотворенная Земля рождает страшное двуполое существо, получившее
от места своего рождения, горы Агда, имя Агдистис. Его
разрушительная удаль заставила богов принять меры против него; по
их постановлению, Дионис налил вина в источник, из которого
оно утоляло свою жажду, последствием чего был глубокий сон
опьяненного. Тогда Дионис тонкой веревкой привязал его
мужской детородный член к его же ноге, так что оно, проснувшись,
сильным и быстрым движением само себя оскопляет.
Из просочившейся на землю крови вырастает миндальное
дерево; один его плод срывает Нана, дочь речного бога Санга-
рия, и прячет в своем лоне. Миндаль внезапно исчезает, Нана
же становится беременной и рождает дитя Аттиса. Аттис
расцветает юношей неземной красоты; Агдистис, теперь уже
только женщина, влюбляется в него, делает его своим товарищем
на охотах и вообще всюду берет его с собой. Но и царь страны,
Мидас, обращает на него свое внимание и назначает его мужем
своей дочери — Ии, как ее называют некоторые источники. Во
время свадьбы врывается ревнивая Агдистис; при ее виде
всеми овладевает безумие. Аттис схватывает свирель Агдистис,
бежит в горы и там под сосной сам себя оскопляет. За этим
самоизувечением следует смерть. Тогда Агдистис раскаивается в
своей ревности: она просит Зевса вернуть жизнь ее любимцу.
Это, однако, оказывается невозможным; единственное, что он
может ей даровать, это — нетленность его тела: его волосы
продолжают расти, его мизинец продолжает двигаться. Агдистис
хоронит тело Аттиса в Пессинунте и учреждает в честь него,
как бога, ежегодное празднество и жреческую коллегию — тех
оскопленных «галлов» (местных, пессинунтских, названных
так от реки), которых мы там встречаем.

Том II. Религия эллинизма
225
Этот миф об Аттисе мы заимствуем из христианской
апологии Арнобия (III в.), который, в свою очередь, ссылается на
«Тимофея, известного богослова (theologum), почерпнувшего
свои сведения, как он сам говорит, из заповедных старинных
книг и из самой глубины таинств», а также и на «других не
менее сведущих людей». Это значит, если принять во внимание
распространенный у древних метод цитирования: «моим
источником был позднейший компилятор, называющий в числе
своих источников также и Тимофея». Для нас здесь традиция
Тимофея имеет исключительный интерес; ее мы (следуя Геп-
дингу в его книге об Аттисе) выделили из рассказа
компилятора и представили в чистом виде.
Но и в этом чистом виде традиция Тимофея носит на себе
следы согласовательской работы; самый явный — рассказ об
исходе самого героя. Одержимый безумием, он бежит,
оскопляет себя под сосной и там же умирает. Это — обычное в
подобных случаях удвоение мотива, если автору традиции
угодно было заставить Аттиса умереть, самооскопление было
излишне; если он хотел, чтобы он, в пример жрецам-галлам, жил
оскопленным слугой своей богини, ему не следовало отправить
его тотчас же на тот свет. Всматриваясь в эти два соединенные
Тимофеем мотива, мы легко убедимся, что один из них
греческого происхождения, другой — азиатского. В самом деле,
сосредоточимся на первом. В прекрасного пастуха Аттиса
влюбляется богиня Агдистис, она берет его с собою на охоту — не
так ли и Артемида сопутствовала прекрасному охотнику
Ипполиту? Но юношу не удовлетворяет любовь богини: он ей
изменяет ради царевны и становится жертвой ее ревнивого гнева,
лишая себя жизни под влиянием насланного ею безумия — не
так ли и Дафнис, променявший божественную нимфу на
смертную царевну, стал жертвой ее ревности? Но Агдистис
раскаивается в своей суровости: она ищет своего возлюбленного, ищет
его, ищет... и находит наконец во власти смерти — не так ли
и Деметра искала свою дочь, пока не нашла ее во власти царя
мертвых? — И это все? «Она хотела вернуть ему жизнь, но Зевс

226
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
воспротивился». Знакомый прием при рудиментарном мотиве:
«Неосуществленное намерение». Уже по этому одному мы
можем догадаться, что первоначально Агдистис своею любовью
вернула жизнь своему возлюбленному. Но это подтверждается
и другими источниками: исходом Аттисовых мистерий было
воскрешение их героя, символ и условие... но об этом после.
Не правда ли, какой прекрасный греческий миф мы
обнаружили под неприглядной оболочкой пессинунтского
сказания? И главное: какое сходство по исходу и смыслу с элевсин-
ским мифом! Любовь побеждает смерть, таков смысл и здесь и
там — любовь любовницы здесь, любовь матери там. И в
обоих случаях эта победа содержит в себе утешительную
уверенность... но, повторяю, об этом после.
Но кто же он такой, этот «известный богослов» Тимофей?
Ответ на этот вопрос дает нам Тацит (Ист. IV 83). Птолемей
Первый «Тимофея афинского из рода Эвмолпидов, которого
он еще раньше выписал из Элевсина, чтобы сделать его
руководителем обрядов»... Как видит читатель, дело и мастер
подходят друг к другу: элевсинская реформа пессинунтского
культа имела своим автором жреца элевсинской Деметры. Этим
определяется и время реформы — Тимофей был
современником Птолемея Первого (правил 322-283); Пессинунт был тогда
подвластен диадоху Лисимаху. И все дело представляется нам
в следующем свете.
Как правитель фрако-фригийского царства, в котором
греческая элита городов, особенно прибрежных,
сожительствовала с туземным населением, Лисимах, верный заветам
Александра Великого, пожелал объединить оба эти элемента
общностью религии. Он обратился тогда к своему всегдашнему
союзнику и свату, Птолемею Первому египетскому; тот
прислал ему Тимофея элевсинекого, который перед тем в его
египетском царстве произвел религиозную реформу, служившую
такой же объединительной цели. Тимофей нашел свой путь
предначертанным: не могло быть сомнения в том, что общей
религией должна была стать религия Великой Матери, которой

Том II. Религия эллинизма
227
уже поклонялись обе части населения — правда, по обрядности
настолько различной, что общих элементов в этом поклонении
было очень мало.
Греки во многих городах справляли мистическую службу
своей горной Матери, но ей одной, без Аттиса и подавно без его
оскопленных последователей-галлов; именно их и признавали
фригийцы, имевшие свой религиозный центр в Пессинунте.
Надлежало найти средний путь. Было ясно, что греки не
согласятся осквернить свой старинный культ Великой Матери
обрядом оскопления, органически противным их
религиозному чувству: уния — мы можем ее так назвать — должна была
совершиться на почве принятия Аттиса, но без его оскопленных
галлов и, стало быть, без его самооскопления. Последнее
следовало заменить смертью — остальное подсказывала элевсин-
ская религия. За смертью, благодаря любви Матери, должно
было последовать воскрешение, радостный и благоговейный
конец «мистерий Аттиса».
Ибо, само собою разумеется, что Агдистис — не более как
прозвище Матери, владычицы горы Агда над Пессинунтом,
вполне понятное там и непонятное в других местах. Отсюда
извращения: Agdistis, Angdistis, Angistis, Angissis — все эти
правописания в надписях встречаются. Кроме искажений, были
возможны и перемещения, раз связь с горною Матерью была
утрачена: далеко ли от Angissis до Anchises, до того пастуха,
которого полюбила Идейская Мать-Афродита (выше, § 12)?
Кайбель и я, мы оба, независимо друг от друга, дошли до этого
отождествления; полагаю, что его можно считать достаточно
прочным — а в то же время и подтверждением отождествления
Идейской Афродиты с Великой Матерью.
Пред нами предстал один из самых замечательных людей в
истории античной религии, новый апостол Деметры элевсин-
ской, Тимофей Эвмолпид. Он был много влиятельнее Ме-
фапа: тот только освобожденную Мессению просветил
таинствами своей элевсинской владычицы, этот же создал на
почве этих таинств религиозную унию для всей Анатолии. А если

228
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
припомнить, что он до того так же эллинизировал и египетскую
религию Исиды — об этом у нас речь будет в следующей главе —
и что эти две богини, Великая Матерь и Исида, были обоими
главными божествами греческого востока и остались
таковыми и во всей вселенской империи, то можно будет сказать без
преувеличения, что Тимофей Элевсинский был основателем
религии эллинизма, этого моста между эллинством и
христианством. И все, что мы узнаем об этом человеке, ограничивается
немногими строками у Тацита, Арнобия и еще географа
Стефана Византийского. Что его сочинение без остатка погибло, это
нас не удивляет — такова была участь всех богословских
сочинений «язычества». Но что и память о нем почти угасла, это
скорее может нас поразить. С этим, однако, приходится мириться:
его дело зато оказалось очень живучим. Присмотримся к нему,
насколько это дозволяет завеса «Аттисовых таинств».
§14
Великая Матерь прежде всего и везде — горная богиня;
в этом ее первоначальное значение. И ее праздник везде и
всегда — весенний праздник. Теперь представим себе, что
такое весна на горе, и исконный смысл таинств Матери на почве
религии природы станет нам понятным. Здесь, на горе,
грознее, чем где-либо, бушуют бури равноденствия, громче, чем
где-либо, раздается безумящий свист, вой и рев южного ветра,
несущего с собой вместе с тем душистую влагу теплого моря и
этим наполняющего душу сладким чаянием какого-то
неведомого блаженства. Из этих двух чувств, безумия и чаяния,
рождается основное состояние для мистического воспринимания
божества — экстаз.
Да, это царица гор, Великая Матерь, разъезжает по своему
царству в сопровождении своей шумной свиты под звуки ее
кимвалов, тимпанов и флейт; это ее львы оглашают гору своим
рычанием — не забудем, что мы в Азии — это они запускают

Том II. Религия эллинизма
229
свои когти в дрожащую плоть своей любимой добычи,
дикого тура, чтобы отведать его горячей крови. Блажен, кто может
душой приобщиться к ее блаженной свите! Путь указуют
мистерии Великой Матери; они родственны мистериям Диониса,
особенно же его фракийского двойника, Сабазия, почему и
сливаются с ними очень легко. Великая Матерь
сопоставляется с Сабазием; для какого общего действия? Почем нам знать!
Греки, и среди них афиняне, поддерживали оживленные
сношения и с фригийцами, и с фракийцами; частные религиозные
кружки, уже начиная с V в., принимают их таинства,
возбуждая этим насмешки не только комедии, но и серьезных
государственных деятелей, вроде Демосфена, не упустившего случая
уязвить своего противника Эсхина двусмысленной ролью
его матери в распространении двусмысленных оргий фрако-
фригийских божеств.
А там, в недоступной глуби Фригии, таинства Матери
справлялись с жестокой, кровавой обрядностью. Не в виде
ласковой женщины с символом плодородия изображалась горная
Матерь: ее кумиром был черный камень, хранимый в
пещерном храме ее горы. И экстаз участников ее весеннего
праздника принимал грозный вид исступления: острыми
камнями, черепками, ножами они наносили раны друг другу и себе
и в крайнем разгаре страсти доходили до самооскопления. Это
было симпатическим чествованием любимца богини, Аттиса,
впервые принесшего ей эту неслыханную жертву... Что это
значит? Пытались объяснить это странное извращение
религиозного чувства на почве религии природы: так и растительность
гибнет перед зимней стужей.
— Но ведь праздник справлялся весной?
— Ну, значит, перед летней засухой: мы ведь на юге.
— Это было бы смертью; но при чем тут самооскопление?
— Так и растительность летом гибнет в цвету, не давши
плодов.
— Ну, нет, простите: если бы она погибала до
принесения плодов, то она и продолжаться бы не могла. Нет, на почве

230
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
религии природы загадка неразрешима; ее смысл должен быть
иной. А какой, это, думается мне, укажет нам девиз
позднейшего герметизма: «да познает мыслящий человек самого себя,
что он бессмертен, и что причина смерти — любовь». Любовь
продолжает жизнь в породе, обрекая смерти особь: если хочешь
остаться лично бессмертным, не уделяй породе данной тебе
искры жизни.

Глава IV
ИСИДА
§16
Прошли те времена наивной и восхищенной веры, когда
люди искали в замкнутой долине Нила таинственных истоков
мистицизма, ревниво охраняемых молчаливой кастой жрецов
и лишь путем посвящения или предательства ставших уделом
также и чужеземных гостей. Чем более разбирались древние
записи, смущавшие и подстрекавшие фантазию сторонних
зрителей загадочностью своих прихотливых письмен, тем
более трезвого, холодного света проливалось на сущность
египетской религии. Развеялись соблазнительные и жуткие
призраки египетской ночи; то, что нам показал ворвавшийся свет
еще только утреннего солнца, оказалось довольно бесцветным,
житейско-практическим, убогим богопониманием, вряд ли
даже составлявшим предмет тайного учения. С одной
стороны, неопределенные и малоотличимые друг от друга местные
божества, произвольно сплетаемые в троицы или девятерицы

232
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
по тоже местным соображениям соседства, — божества,
награждающие своих поклонников и карающих своих врагов;
с другой — ряд других с определенными функциями,
управляющих путями солнца или нарастанием Нила и принципиально
недоступных просьбам и угрозам людей.
Что могла дать эта религия ищущей душе чужеземных
народов и особенно греков? То, что она им действительно дала:
почти ничего. Уже одно то, что Египет представлял себе небо
женским и землю мужским началом, делало понимание его
религии природы невозможным для эллина с его исконным и
основным дуализмом оплодотворяющего неба и
оплодотворяемой матери-земли. Вольно было Геродоту — с доверчивостью
любознательного ребенка прислушивавшегося к рассказам не
очень сведущих, как оказалось, толмачей — объявлять чуть ли
не весь греческий Олимп сколком с египетского пантеона; на
самом деле общение Эллады с негостеприимной страной
фараонов дало ей папирус и другие полезные товары, но не
откровения о богах и религиозных началах мироздания. Ра и Птах,
Нейт и Себек так и остались у себя дома.
Одно только божество, выделяясь из их среды,
оплодотворило греческую религиозную интуицию — правда, лишь
после того, как оно само было оплодотворено ею; это то,
которое мы и поныне называем его эллинизованным именем, не
будучи в состоянии произнести его исконно-египетского —
Исида. Она, в то же время, единственная, о которой имеется
настоящий миф, а не только мифообразная формула; правда,
связным пересказом этого мифа мы опять-таки обязаны
греку Плутарху, между тем как Египет нам его сохранил в
клочках, подобно растерзанному телу его второго героя Осириса;
но так как эти клочки укладываются в то целое, которое нам
дает Плутарх, то мы и относимся с полным доверием к его
знанию и добросовестности. Своим же исключительным
воздействием на эллинское религиозное сознание Исида была
обязана, в низменных сферах, тому, что она была
волшебницей среди богов и учительницей магии — об этом потом;

Том II. Религия эллинизма
233
а в более высоких — тем ее качествам, о которых будет
сказано здесь.
Итак, Исида — дочь отца-земли и матери-неба, Геба и Нут;
это антифизическое сплетение жреческой теологии не важно,
важно то, что она — мать молодого солнца Гора (Horos). Как
таковая, она богиня восточного небосклона; богиней
западного стала ее сестра Нефтида (Nephthys), и их братьями были
дневное, надземное Солнце, Осирис, и ночное, подземное, Сет-
Тифон (Typhon). Братьями и в то же время мужьями: Исиды —
Осирис, а Нефтиды — Сет.
Это — в плоскости религии природы; а в плоскости
истории — Осирис был древним царем Египта, мужем Исиды и
братом обоих остальных. Но брак Сета и Нефтиды был бесплоден,
что легко объясняется в плоскости религии природы; Нефтида
устроила так, что Осирис совокупился с нею, приняв ее за Иси-
ду, и родила ребенка. Родив его, она, однако, из страха перед
мужем, его бросила; Исида, зная о происшедшем, его отыскала
и (из любви к мужу, дополняем мы) воспитала; это был Анубис,
отныне ее верный страж.
Сет, (догадавшись и сам о происшедшем, дополняем мы
опять) возненавидел своего брата и решил его погубить; для
этого он воспользовался следующей хитростью. По размерам
тела Осириса (которые он, надо полагать, узнал от Нефтиды)
он заказал ларец; затем, устроив у себя пир и пригласив к нему
и брата, он объявил, что подарит ларец тому, кому он
придется впору. Стали пирующие поочередно в него ложиться; когда
очередь дошла до Осириса, друзья Сета подбежали и
заколотили ларец, после чего бросили его в Нил.
Узнала о случившемся Исида; отрезав свои волосы и
одевшись в траурные ткани, она отправилась искать своего мужа.
Тем временем Нил отнес ларец в море, а море выбросило его у
Библоса (египетского) на берег; на месте, куда он был
выброшен, быстро выросло дерево-эрика и охватило его своим
стволом. Библосский царь срубил дерево и, не заметив
находившегося в нем ларца, сделал из него столб для своего дворца. Исида

234
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
после долгих блужданий «по божественному наитию» пришла
и в Библос.
...Я пропускаю здесь подробности, слишком уже
напоминающие службу Деметры у Метаниры и, по-видимому, уже
после эллинизации Исиды заимствованные из элевсинского
мифа; конец был тот, что Исида, выслужив столб, извлекла из
него ларец и из ларца — труп Осириса. Она ласкает, оплакивает
его; но что-то ее отзывает, она должна его бросить, а тем
временем злой Сет подоспевает и находит тело своего брата.
Чтобы предупредить его — не то оживление, не то похороны, он
разрывает его на четырнадцать частей и разбрасывает по всей
земле. Приходит Исида; новое отчаяние, новые поиски; она
находит разрозненные части, собирает их; Нефтида
присоединяется к ней, они вдвоем оплакивают погибшего. Но этого мало:
Исида научилась волшебству, своими магическими средствами
она возвращает покойному и целость, и жизнь.
Тем временем подрос и Гор, сын Осириса и Исиды;
подросши, он требует к ответу убийцу своего отца. Ответ в плоскости
истории происходит перед судом, но в плоскости религии
природы в пространстве, в «день ужасов», в виде поединка Сета
и Гора. Сет превращается в разные чудовища, между прочим,
в вепря; ему удается вырвать глаз у Гора (намек на затмение
солнца), но и у него его противник вырывает ядра. К сражающимся
является Исида; своими магическими средствами она
возвращает сыну его глаз, но когда она таким же образом исцеляет и
его врага, своего брата, возмущенный Гор отсекает ей голову...
эта «ужасная черта» не встретила доверия со стороны
благочестивого Плутарха, но мы тем более должны считать ее
исконной. Гермес-Тот, в свою очередь, исцелил Исиду, и при
посредничестве богов спор между всеми участвующими был улажен.
Знакомый с греческим мифом читатель признает тут
первообраз или, по крайней мере, параллель к трагической
истории Атридов: Осирис — Агамемнон, Сет — Эгисф, Гор — Орест;
Исида соответствует Клитемнестре, и для этой параллелиза-
ции мотив ее обезглавления ее сыном особенно драгоценен.

Том II. Религия эллинизма
235
Но это мимоходом. В египетской религии миф об Осирисе был
прототипическим для обрядности похорон умерших в видах их
оживления на том свете. Исида указала для этого путь;
соблюдая примененные ею магические практики, всякий покойник
становился Осирисом, с каковой целью ему и давалась в
качестве путеводителя на том свете знаменитая книга «о выходе
с дня» («книга мертвых», как ее со времени Лепсиуса принято
называть). Магию мы пока оставляем в стороне; важно то, что
Исида научила смертных, как уготовить себе... грек бы
выразился: лучшую участь в царстве Аида.
Об этом тотчас; еще одно замечание, прежде, чем мы
покинем пересказ Плутарха. Внимательный читатель не мог не
заметить, что в нем встречается явное удвоение: Сет дважды
злоумышляет против брата, Исида дважды его находит,
дважды оплакивает. Прибавим тут же, что древнеегипетский миф
этого удвоения не признает: у него Исида только раз спасает
Осириса, воссоединяя его тело. Не спорю, что в более
обстоятельном рассказе крутость могла быть смягчена. Я
представляю себе дело так: Исида находит труп Осириса в ларце, она
хочет возвратить ему жизнь, но для этого ей надо научиться
магии. Спрятав дорогое тело, она отправляется к Гермесу-Тоту
и становится его ученицей (на это имеются намеки в мифах).
Опытной волшебницей она возвращается туда, где она
спрятала труп Осириса — но его тем временем нашел и растерзал Сет.
Она вторично его ищет, и т. д.
Так, вероятно, передавал дело источник Плутарха; но при
всем том удвоение остается удвоением. И читатель не
затруднится припомнить, что мы такое же удвоение на том же, так
сказать, месте рассказа нашли и в мифе об Аттисе (§ 13). И там
мы установили его происхождение и смысл: причиной
возникновения был вариант, введенный Тимофеем элевсинским
в подлинный пессинунтский миф, а целью его введения было
желание дать ему приемлемую для эллинского сознания
форму. Как увидит читатель, то же самое случилось и здесь и
притом по почину того же Тимофея.

236
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§17
Заговорив о чествуемом в Александрии Сараписе, Тацит
(Ист. IV 83 ел.) следующим образом рассказывает о
происхождении этого культа. Когда Птолемей I устанавливал
богослужение в новооснованной столице своего царства, ему явился
во сне юноша неземной красоты и роста и потребовал от него,
чтобы он перенес с Понта его кумир на благо своему царству,
после чего он, окруженный огнем, вознесся на небо. Птолемей
сообщил свое сновидение египетским жрецам; но так как они
Понта и вообще чужих земель не знали, «то он обратился к
Тимофею афинскому из рода Эвмолпидов, которого он еще перед
тем выписал из Элевсина, чтобы сделать его руководителем
обрядов» — а именно: как мы имеем право дополнить,
основателем александрийского Элевсина и его воспетых Каллима-
хом таинств (§ 9). Тимофей, на основании рассказов бывалых
людей, устанавливает, что разумелся понтский город Синоп и
его пригородный храм Аида. Отвлеченный другими заботами,
Птолемей не сразу воспользовался указанием своего
советника; тогда тот же сон приснился ему вторично и уже в
угрожающей обстановке. Пришлось повиноваться; Птолемей посылает
сначала в Дельфы и после полученного там благословения —
в Синоп, к царю Скидрофемиду. Не сразу согласился царь
расстаться со своей святыней; но тут и ему приснился страшный
сон, подтвержденный болезнью и другими явными
признаками божьего гнева. Народ, узнав о происходящем, сплошной
массой обступил храм, чтобы не допустить похищения кумира.
Тогда сам бог покинул храм и через пораженную ужасом толпу
проследовал на египетский корабль, который после
невероятно быстрого плавания на третий день приходит в Александрию.
Здесь и был построен величественный храм новому богу, как
Сарапису, «на месте старинного храмика Сараписа и Исиды».
Мы узнаем здесь обычного типа «ареталогию», т. е.
храмовую легенду, имеющую целью прославить «доблесть» (arete)
чествуемого бога; такая же точно рассказывалась и про перене-

Том II. Религия эллинизма
237
сение в Рим пессинунтского кумира Великой Матери.
Чудесные прикрасы нетрудно выделить; в результате получится
важная религиозная реформа, произведенная родоначальником
новой династии египетских царей.
Таковые в Египте обычно отмечали свое восшествие на
престол учреждением нового культа; египтяне ничего не могли
иметь против возобновления старинной традиции. Но
Птолемей преследовал еще другую, более важную цель: он хотел под
знаком объединяющей религии сплотить между собою оба
элемента своего народа, греческий с туземным. Для этого он
обратился к Тимофею элевсинскому с поручением насадить в
Александрии его родные мистерии (§ 9); но культ чисто греческой
Деметры, охотно принятый его подданными-греками —
прошу вспомнить гимн Каллимаха — ничего не говорил чувству
египтян. Тогда был сделан дальнейший шаг: по свидетельству
вышеназванного, очень добросовестного, Плутарха, «эксегет
Тимофей с его заседателями и Манефон-себеннит доказывают
Птолемею, что синопский кумир, который ему был привезен,
представляет собою не кого-либо иного, а именно египетского
бога Сараписа». Итак, Птолемей образовал комиссию из
представителей греческого и египетского жречества для
учреждения нового, общего для обеих наций культа; представителем
греческого был тот же Тимофей, учредитель элевсинских
таинств в Александрии, успевший за время своей деятельности в
этом городе присмотреться и к египетской среде, и египетский
жрец Манефон, написавший по-гречески историю своего
народа и, стало быть, освоившийся с пришлой, греческой частью
александрийского населения. Их общим делом были культ и
религия Сараписа, кумир которого был привезен из греческого
города Синода, имя же было заимствовано из недр египетского
символизма, обозначая «ставшего Аписом — Осириса».
Так мы, следуя древней традиции, представляем себе
возникновение этой самой влиятельной ветви эллинистической
религии, оставляя, по необходимости, побочные вопросы в
стороне. Нечего говорить, что о нем существует целая литература;

238
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
нечего говорить также, что и установленные главные вехи не
остались неоспоренными. Но что можно сколько-нибудь
разумно возразить против древней традиции? «Религии не создаются
по приказу». Не создаются, согласен, но очень часто
реформируются по приказу, и лютеране это знают лучше, чем кто-либо;
полагаю, что и у царя Птолемея был свой Вартбург, куда он
отправил Тимофея, Манефона и их заседателей. — «Не стал бы
Тимофей учреждением мистерий Исиды делать конкуренцию им
же перенесенным мистериям Деметры элевсинской». По моему
изображению нет места конкуренции; Сарапей стоит рядом с
Элевсином александрийским, как Мегалесий рядом с храмом
Деметры в Пергаме или как соответственные святыни в Кизи-
ке. — «Понтский Синоп назван по недоразумению; на деле Са-
рапис был взят из египетского Мемфиса, холм которого,
освященный храмом этого бога, назывался по-египетски Sen-Hapi
("домом Аписа"), а по-гречески "Sinorion"». Созвучие очень
интересное; действительно, оно объясняет нам, полагаю я, то, что
до сих пор оставалось непонятным, почему кумир нового бога
был взят именно из отдаленного Синопа на Евксине. — А в
противовес этим несостоятельным возражениям сколько
подтверждений! И аналогия пессинунтского культа, и явные элементы
элевсинской религии в мифе об Осирисе-Сараписе, и указанное
предательское удвоение. Прибавлю и одно хронологическое
соображение. Кумир александрийского Сараписа приписывается
славному греческому ваятелю Бриаксиду (Bryaxis), деятельность
которого относится к середине IV века; между тем,
учреждение его культа в Александрии состоялось полустолетием позже.
Сколько гипотез вызвало это мнимое противоречие!
Допускались самые невероятные хронологические натяжки,
оспаривалось авторство Бриаксида, измышлялся никому неизвестный
Бриаксид Младший —между тем как древняя традиция
никакого противоречия в себе не содержит. Бриаксид и не думал о Са-
раписе: он, главный в Анатолии художник, изваял для синопцев
их Плутона, которого затем Птолемей перевез в Александрию.
Самый вид александрийского Сараписа, известный нам по мно-

Том II. Религия эллинизма
239
гочисленным копиям, не оставляет никакого сомнения в том,
что его художник имел в виду чисто греческого Аида-Плутона.
Итак, кумир — греческого, имя — египетского
происхождения; этим обе нации были удовлетворены. Имя имело для
египтян решающее значение: из него они путем
этимологических хитросплетений выводили свои богословские построения,
им они пользовались для своих магических практик; от имени
они бы никогда не отказались. Напротив, особенностью греков
было именно то, что они видели в имени лишь безразличную,
меняющуюся ризу божественного естества. Пусть им предложат
поклоняться богу с негреческим именем Сараписа: они не
затруднятся это сделать, видя в нем своего родного бога Плутона.
Так Птолемей разрешил религиозную проблему,
поставленную ему его призванием на обновленный эллинизмом
престол фараонов; решение было блистательным. Это доказала,
во-первых, поразительная живучесть нового культа, культа
Исиды и Сараписа: он пережил все остальные культы в Египте
и был истреблен лишь императором Юстинианом в VI в., да и
то только по видимости. Это доказала его еще более
поразительная притягательная сила, проявленная в прозелитизме, его
быстрое распространение по греко-восточному, греческому,
греко-римскому и римскому миру. Это доказало, наконец, его
обаяние среди чутких к мистическим восприятиям умов новой
Европы; ведь не египетская богиня о непроизносимом
имени, сопрестольница Себека, Птаха, Хатхор и др., заворожила
эти умы, создавая «жриц Изиды» вплоть до последних времен,
а богиня эллинистическая, Исида Тимофея, эллинистическое
претворение Деметры элевсинской.
§18
Было бы, однако, ошибочно утверждать, что Исида до этого
претворения была совершенно чужда внеегипетскому и
специально греческому миру. Морские гавани, места прихода и

240
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
ухода иностранных судов, были естественными местами
оседлости также и для иностранных «колоний» в нашем смысле
слова. Как в египетской Навкратиде была эллинская колония,
Hellenion, отгороженная довольно прочной стеной от
остального египетского мира, так, наоборот, в афинском Пирее жила
колония египтян. Разница, правда, состояла в том, что Нав-
кратида была самоуправляющейся общиной, имевшей,
естественно, и свои собственные культы, между тем как египетская
колония в Пирее жила среди прочих жителей этого города. Но
таким иностранным поселенцам предоставлялось при
соблюдении известных условий образовать корпорации, thiasoi,
которые были общинами в общине. И вот мы читаем в одной,
случайно сохранившейся надписи, относящейся к 333 г. — как раз
накануне основания Александрии:
«...по предложению (оратора) Ликурга, сына Ликофрона, из рода
Бутадов и вследствие признанного законным прошения китий-
ских (на Кипре) купцов, чтобы им было разрешено приобретение
участка земли для постройки храма Афродите, постановляется:
разрешить китийским купцам приобретение участка земли для
постройки храма Афродите на тех же основаниях, на каких и
египтяне построили храм Исиде».
Итак, египетская «колония» в Пирее еще до птолемеевской
эллинизации имела храм своей излюбленной богини; не
следует, однако, преувеличивать значение этого факта.
Современная ему афинская литература, очень живо откликнувшаяся на
введенные частным образом чужеземные культы Адониса, Са-
базия, Котитто, совершенно молчит об Исиде; очевидно,
внутри своей специально египетской общины поклонников, при их
строгой отчужденности от «варваров», эта богиня не имела той
жажды и силы прозелитизма, которую приобрела после
реформы Тимофея. Зная отношения эллинов, и специально афинян,
к чужеземным культам, и египтян к неегиптянам, мы наверное
можем утверждать, что пирейский храм Исиды, — вероятно,

Том II. Религия эллинизма
241
наглухо замаскированный гражданскими пристройками, —
ничем не возбуждал внимания посторонних; египетского
кумира с его непривычными скульптурными формами и не видел
афинский глаз, как никакое афинское ухо не слышало
литургических причитаний в ее честь. А если и слышало, то ничего
не понимало: причитания были на египетском языке.
Теперь все изменилось: в Александрии, гостеприимном
греческом городе, в роскошном «Сарапее» рядом с кумиром
бога, изваянным рукою эллина Бриаксида, стояла его
супруга Исида, в которой каждый эллин должен был признать свою
Деметру — действительно, чтобы это дополнить, раскопки на
Делосе доказали нам, что Исида Тимофея первоначально
изображалась в виде Деметры, пока для нее не нашли специально
греко-египетской формы — что и неудивительно. Вся литургия
была на греческом языке — для египтян был выстроен особый
Сарапей в Мемфисе, более приноровленный к их религиозным
нуждам — и вперемежку с переделанными по египетским
образцам молитвами слышались пеаны — да, именно пеаны Де-
метрия Фалерского, ученика Аристотеля и бывшего правителя
Афин, ныне советника царя Птолемея; пеаны, сочиненные им
в честь новых богов в благодарность за исцеление от болезни
глаз. Эта Исида, конечно, уже иначе действовала на
религиозное чувство. Первым делом она привилась среди греческого
населения самой Александрии: следовать примеру великого
афинянина Деметрия ни для кого не было зазорно. А затем —
мы уже видели, что Птолемеи поддерживали морские
сношения с собственной Грецией, их флот разъезжал по
Архипелагу — Исида получила новое значение как охраняющая на море
богиня, значение, какого за ней не знали боявшиеся моря
египтяне. Операционным базисом Птолемеев на Архипелаге были
Киклады; и вот Делос, по-видимому, первый заводит у себя
Сарапей — когда, наверное не знаем, но, конечно, в III в.,
прежде, чем Птолемеи потеряли свою власть на море. Политика их
была антимакедонская; это их особенно сблизило с Афинами,
которые были главным предметом завоевательных стремлений

242
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
македонских царей. Птолемей II оказывает им помощь против
Антигона Гоната; благодарные афиняне основывают новую
филу в честь его, Птолемаиду, и, по-видимому, в то же время
строят — уже не в Пирее, а в самих Афинах, недалеко от
Акрополя — храм в честь Сараписа и Исиды.
Другим средством распространения их культа было
наемничество. Как популярна была военная служба у Птолемеев,
видно из стихотворений Феокрита. Из греческих наемников
многие, конечно, оставались в Египте, получая земельный
надел в тамошних военных поселениях — лучшее средство элли-
низаторской политики, которым располагали греческие цари
Египта; но многие возвращались на родину и там, понятно, не
переставали служить той богине, которая их охраняла в чужой
стране. Так возникли культы Исиды на Крите, в Этолии и, по-
видимому, во многих других местах.
Деметра элевсинская, как мы видели, не делала разницы
между свободными и рабами, всех одинаково принимая в свой
храм посвящений; эту свою гуманную черту она, естественно,
передала и александрийской Исиде. Отсюда возник — мы это
можем удостоверить специально для ее беотийских культов —
один обычай, несомненно увеличивший ее популярность в
низших слоях общества: обычай отпущения рабов на волю
путем посвящения их Исиде. Это делалось таким образом: сумма
денег на выкуп, собранная или самим рабом, или его
покровителями, или в видах юридической фикции объявленная самим
хозяином, вносилась последнему от имени Исиды, которая,
таким образом, становилась как бы госпожой отпускаемого. Это
не стесняло его свободы, а только скрепляло ее, так как хозяин,
в случае нарушения ее, подвергался не только светскому, но и
духовному взысканию; но понятно, что освобожденный таким
образом становился в особенно близкие отношения к своей
госпоже, делался особенно ревностным ее слугой.
Одновременно с восточным греческим миром был завоеван
и западный. Кирена была более или менее подвластна
Птолемеям, Сиракузы же через своего тирана Агафокла вступили с

Том II. Религия эллинизма
243
ними в родственные отношения. Это случилось еще в III веке;
из Сицилии же богине нетрудно было перекочевать и в южную
Италию, в ее главную гавань Путеолы и дальше. Посетителям
Помпеи памятен тамошний внушительный — не по размерам,
а по загадочной архитектуре и не менее загадочным фрескам —
храм Исиды; многие знают его также и по эффектной, но очень
фантастической роли, которую он играет в известном романе
Бульвера. Он был построен уже после землетрясения,
незадолго до гибели города, но на месте более древнего, заложенного
еще во II в. до Р. X. А основавшись в южной Италии, Исида
стала настойчиво стучаться и в ворота Рима, пока не добилась
своей цели; но это уже выходит за пределы настоящего очерка.
Немногое из многого пришлось здесь привести; если
читатель перелистает книгу Лафеи (Lafaye), посвященную вне-
египетскому культу александрийских божеств, или хоть
обстоятельную статью Дрекслера в мифологическом словаре Ро-
шера, — он будет поражен триумфальным шествием эллини-
зованной Исиды по всему греко-римскому миру. Но он видит
также, что громадное большинство свидетельств относится к
эпохе империи: очень редко удается приурочить
возникновение того или другого культа к эпохе эллинизма. Мы
ограничиваемся, поэтому, сказанным и, переходя от внешностей к сути
дела, постараемся дать ответ на более интимный вопрос: чего
искали и что нашли новые поклонники египетской богини и ее
супруга в их полувосточной, полугреческой службе?
§19
Начнем с того, чего они не нашли.
Не нашли они, во-первых, той особенности египетской
религии, которая уже давно возбуждала их насмешки и с которой
они никогда бы не примирились: обоготворение животных в
виде ли придавания божественным изображениям животной
или полуживотной формы, или в виде прямого поклонения

244
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
разным священным баранам, котам, крокодилам и т. д. Надо,
впрочем, сказать, что специальный культ Исиды и Осириса
уже в своей позднейшей египетской форме был довольно
свободен от этих уродливостей. Правда, Исида была для египтян
собственно «небесной коровой» и вначале изображалась не то
полной коровой, не то с коровьей головой; но до
александрийской эпохи даже эта самка Минотавра не дожила. Она успела
потерять и эту коровью голову и сохранить только рога по обе
стороны своего солнечного диска в виде особого головного
убора; таковой знали ее мемфиты, между тем как
александрийцы видели в ней только свою родную Деметру, без
всякого намека на ее бывшее коровье естество. Сарапис, даром, что
«Осирис-Апис», оставил себя как Аписа (т. е. быка), в Мемфисе;
Александрия по всему миру распространила его таким, каким
его — т. е., собственно, не его, а синопского Плутона, —
изваял Бриаксид. Их сын Гор — да, тот неизменно представлялся
с головой кобчика, поскольку ему не давали головы павиана,
что было еще менее утешительно; зато Александрия его совсем
оставила в покое в его взрослом подобии и ограничилась Го-
ром-младенцем, Har-pe-chrat, по-гречески Гарпократом,
который был представляем обыкновенным человеческим
младенцем либо у матери на руках, либо отдельно. В первом случае
получилась красивая и знаменательная группа, богиня-мать с
божественным младенцем; греку предоставлялось вспомнить о
Деметре с ее питомцем, дитятей Метаниры, или Иакхом, пока
не наступили времена, признавшие за этой группой еще более
священное значение — времена, продолжающиеся и поныне.
Самого Гарпократа египетский реализм не постеснялся бы
изобразить прямо сосущим свой палец, но ради греческой
благопристойности пришлось ограничиться приложением этого
пальца к губам, причем, получился новый, красивый символ:
символ молчания, приличествующего посвящаемому в
таинства Исиды.
Не нашли они, во-вторых, и той разветвленной
заупокойной магии, которая составляла славу египетской Исиды как

Том II. Религия эллинизма
245
волшебницы среди богов, и внешними символами которой
была сложная мумификация покойников и даваемая им на
тот свет «Книга мертвых» из ста с чем-то глав. Книга мертвых
не была переведена по-гречески, а греки-поклонники Исиды
были хоронимы по своей родной обрядности, т. е. или
погребаемы в земле, или сжигаемы. Это было очень важной
реформой: признавалось, что сохранение тела не было условием для
благоденствия души на том свете. Конечно, давления и тут
не производилось никакого: если в самой Александрии грек-
поклонник Исиды считал более надежным, чтобы его по
смерти мумифицировали на египетский лад, то это было дело его
и его родственников; мумии с греческими надписями в самом
Египте нам сохранились. Но через море этот обычай за Иси-
дой не последовал: культ этой богини в прочем греко-римском
мире мы должны себе представить без мумий и сопряженной
с ними загробной магии. Это не значит, впрочем, что Египет
вовсе обошел Грецию этим роковым даром: магия попала в
Грецию, мы это еще увидим (§ 38), и притом благодаря
обаянию Исиды. Но это было второй волной, пошедшей от Египта,
и александрийская религия Тимофея в ней неповинна.
Зато вот, что они нашли.
Во-первых, каждый грек, откуда бы он ни происходил,
нашел в Исиде свою родную богиню, в Сараписе — своего
родного бога. Что Исида была Деметрой, это мы уже видели; но она
же была Афродитой Морской для коринфского купца,
которого она благословляла в опасный путь через Архипелаг; она же
Герой-Вершительницей охраняла брачную жизнь замужних
женщин, она Артемидой облегчала их родильные муки, и так
далее; даже с Великой Матерью она дала себя отождествить,
когда прозелитизм также и этой анатолийской богини повел к
ее столкновению с ней. Столь же всеобъемлющим божеством
был и ее супруг Осирис-Сарапис. Его кумир, как мы видели,
изображал его, как Аида-Плутона; но этот бог не пользовался
в Греции особенно распространенным культом и даже в самом
Элевсине играл довольно второстепенную роль. Там мужским

246
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
членом троицы был, как мы видели, Дионис; и действительно,
Диониса признал в Осирисе еще Геродот задолго до учреждения
александрийского культа. Это значение осталось за Осирисом-
Сараписом и впредь, причем орфики могли припомнить, что и
их первозданный Дионис-Загрей был растерзан Титанами, как
Осирис — Тифоном, и молиться на том свете, чтобы «Осирис
уделил им холодной воды» памяти и сознания. Но, кроме того,
он был по своему первоначальному значению Гелием-Солнцем,
и это значение со временем опять станет преобладающим —
недаром он, явившись во сне царю Птолемею, в пламени вознесся
к небесам. Он же и Посейдоном охраняет пловцов во время их
плавания; он Асклепием исцеляет ищущих его помощи
больных; он, наконец, превышает всех остальных богов своей силой,
будучи Зевсом, супругом Исиды-Геры: «един Зевс-Сарапис»,
читаем мы много раз на передающих его любимое изображение
резных камнях. «Един Зевс-Сарапис» — стоит запомнить эту
формулу: она характерна и для этой эпохи, стремящейся уже к
единобожию в иной форме, более простой и откровенной, чем
та, в которой осуществила эту идею и исконная греческая
религия и позднейшая религия Деметры (выше, § 10). Нам сохранена
легенда, что в самый момент возникновения александрийского
культа кипрский царь Никокреонт, обратившись к новому богу
с вопросом, кто он, получил от него ответ: «Небо — моя глава,
море — мое чрево, в землю упираются мои ноги; мои уши реют
в воздухе, мои очи сияют солнцем». Это не очень наглядно, но
идея Сараписа-всебога выражена ясно.
После древнегреческой радуги божественных
проявлений, после собирания богов под укромной сенью деметриных
таинств эта феокрасия — «смешение богов» — была
следующим неизбежным шагом. Культ Исиды первый его совершил;
при данном настроении эллинизма это был один из залогов его
успеха.
Во-вторых, верующие нашли в культе Исиды и хорошо
организованное, сильное и умное жречество, естественное
наследие фараоновского Египта... Подлинно ли они его искали?

Том II. Религия эллинизма
247
Можно подумать, что вначале дело обстояло наоборот.
Материалистически рассуждая, можно сказать, что жречество было,
что оно требовало значительных затрат, и что необходимостью
изыскать соответственные средства объясняется
поразительный прозелитизм культа Исиды. Готов согласиться, что часть
правды этим высказана; но интереснее другая. При
многочисленности жреческого персонала было возможно гораздо более
интимное, личное отношение жреца к посвящаемому, чем в
древнегреческих культах с их немногими жрецами и жрицами;
то, что там было случайным явлением, здесь могло стать
правилом. Я нарочно не привлекаю самого подробного и яркого
описания культа Исиды, которое нам сохранилось —
одиннадцатой книги «Метаморфоз» Апулея: будучи написана к концу II в.
по Р. X., эта книга изображает нам этот культ в его последнем
римско-вселенском фазисе и, несомненно, содержит элементы,
чуждые эпохе эллинизма. Но позволительно будет сослаться на
слова героя о посвятившем его жреце, на его сыновнюю к нему
нежность и сыновнее почтение — несомненно, представление
о жреце как о духовном отце впервые осуществляется в культе
Исиды. А что это значит, это поймет всякий.
Но кроме того, многочисленность жреческого персонала
допускала и большую торжественность религиозных
церемоний... Более внушительную и радостную, чем древнегреческие
процессии и хореи, чем ночь Дионисий и игры посвященных
на светозарном лугу элевсинской Деметры? Этого бы я не
сказал; но эпоха эллинизма вообще склонна заменять
всенародную соборность виртуозностью специалистов — и в искусстве,
и в агонистике, и в религии. И в этом отношении жреческое
богослужение с народом в качестве зрителя, а не участника,
пожалуй, соответствовало новым требованиям. Не буду и здесь
предвосхищать того изложения, которое должно найти себе
место в пятом очерке, оставлю нетронутым описание Апулея;
но и геркуланские фрески, относящиеся именно к
эллинизму, в связи с литературными свидетельствами открывают нам
многое. Служба Исиде была прежде всего постоянной: была

248
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
утренняя служба «открытия дверей» храма, была и пополуден-
ная. Открытие дверей... а древние греки его не знали? Нам
случайно сохранился стих из потерянных «Жриц» Эсхила:
Благовествуйте! Мелиссы вблизи, дабы дом Артемиды открыть нам.
Если присутствующие приглашаются соблюдать благове-
щее настроение (euphemia) в то время как жрицы Артемиды,
мелиссы (пчелы), будут открывать ее храм, то, значит, это
открытие было богослужебным актом. Да, мы многое знали
бы лучше, если бы нам было сохранено побольше творений
этого питомца элевсинской Деметры. Но и теперь мы можем
сказать, что и другой питомец той же Деметры, Тимофей
элевсинский, знал, что он делал, вводя лишь такие обряды,
которые имели параллели себе в исконно греческом
богослужении.
Все же они были, по-видимому, в культе Исиды значительно
сложнее. В закрытый еще храм входили прислужницы,
«будили» ее приветственной песнью, причесывали, одевали и затем
лишь открывали храм, чтобы она могла принять своих
почитателей. Завеса распахивалась; взорам верующих представлялась
богиня. Без сомнения, ее утренняя служба состояла в
значительной степени в исполнении пеанов — они так и
называются—в честь нее, вроде тех, которые для нее сочинил Деметрий
Фалерский, поэт-философ; знаем еще, что молитвы
сопровождались потрясанием «систра», звонка особой конструкции, по
своему значению вряд ли многим отличавшегося от того,
которым поныне сопровождается католическая литургия. —
Каково было содержание вечерней службы, мы не знаем; вряд ли,
однако, можно сомневаться, что песни и систр находили себе
место и здесь.
Это была ежедневная служба, но кроме нее Исида имела
свои ежегодные праздники. Опять-таки не будем
предвосхищать того, что нам подлинно известно только для эпохи
римской империи: мы не можем быть уверены в том, что веселый

Том II. Религия эллинизма
249
всенародный праздник «корабля Исиды» существовал уже в
нашу. Но зато несомненно существовал праздник мистерий
Исиды; и эти мистерии — это и было то третье и главное, чего в
ее культе искали верующие.
Главным оно было, конечно, и для Тимофея, влившего дух
своего родного элевсинского культа в мистический культ
египетской богини. И здесь душа посвящаемого настраивалась
созерцанием священной драмы, героями которой были Осирис и
Исида, а содержанием — страдание, смерть и воскрешение
первого, горестные поиски и самоотверженный подвиг последней.
Посвящаемый переживал вместе со страдальцем странствие
через ужасы мрака к блаженству вечного света.
«Я дошел до пределов смерти, я коснулся своей стопой порога Пе-
ресефоны; пройдя через все стихии, я вернулся обратно; среди
ночи я увидел солнце, сверкающее своим белым светом; к богам
и неба и подземной глубины я подошел и вблизи сложил им дань
своего благоговения», —
так говорит герой Апулея; и кто читал изображение элевсин-
ских таинств в Лягушках Аристофана, тот знает, что в кратком
рассказе Апулея, по крайней мере, столько же греческого,
элевсинского, сколько и египетского.
Такова была религиозная реформа Тимофея, проведенная
им по почину царя-эллина Птолемея Спасителя, при
дружелюбном содействии слуги Исиды, эллинствующего жреца
Манефона. Ее последствия были неисчислимы. Благодаря ей,
Исида действительно завоевала весь культурный мир: да, но
это была эллинизованная Исида: египетские украшения,
которые она взяла с собою с берегов Нила, так же мало изменили
ее эллинское естество, как и «канопские» узоры третьего пом-
пеянского стиля — его эллинскую основу: в своеобразных, но
все же не древнеегипетских льняных ризах — жаждущих
мистического откровения поклонников утешала все та же Деметра
элевсинская, богиня тайн о синем покрове.

250 Зелинский Φ. Φ. История античных религий
И все же одна разница была — разница крупная,
решающая. Боги греческого Олимпа чуждались подземной тьмы; мы
видели — прощаясь с жизнью, грек переходил под власть
других богов и других законов (§ 5). Здесь было не то: Сарапис
главой витал в эмпирее, а стопами попирал подземные глубины;
отдавшийся ему при жизни поклонник и здесь, и там
пользовался его неизменным покровительством. Основное различие
в греческом пантеоне, различие олимпийских и хтонических
богов, собиралось исчезнуть из сознания верующих, готовя
путь Тому, Чья все превосходящая власть одинаково объемлет
и земной, и загробный мир.

Глава V
АДОНИС И АФРОДИТА
§20
В предыдущих главах мы изучили вклады Анатолии и
Египта в религию эллинизма. Переходя теперь к третьей греко-
восточной области, к Сирии, мы должны прежде всего
заметить, что ее роль как оплодотворительницы античной религии
почти вся еще впереди. В нашу эпоху она сама является полем
усиленной эллинизации со стороны своих царей Селевкидов;
но, покоряясь им внешне, она в то же время ревниво бережет
про себя своих презираемых западным миром кровожадных
Ваалов, в ожидании того, еще далекого момента, когда этот
мир, униженный и расслабленный, и их призовет к себе.
Только одно сирийское божество уже с давних пор сумело
доставить себе доступ в круг эллинской религии,
использовав то чувство ее носителей, в котором заключалась их и сила,
и слабость — чувство красоты: это была Астарта с ее любимцем
Адоном. Но, быть может, и это исключение лишь подтверждает

252
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
правило: дело в том, что для этой четы Сирия была только
переходной областью, ее же родиной была древняя Вавилония.
Атак как вавилонская религия нам к тому же и лучше
известна, чем сирийская, то с нее целесообразнее будет начать.
В древневавилонском пантеоне богиня Иштар занимает
особое место, как богиня самостоятельная и яркая, а не бледное
женское дополнение к мужскому божеству. В силу коренного
астрально-природного дуализма вавилонской религии и роль
Иштар двойная: она и душа одной из семи планет, той самой,
которая поныне, после двойной лингвистической метаморфозы,
сохранила ее имя — вечерне-утренней звезды Венеры — и
богиня земного плодотворения и его условия, чувственной любви.
В этом втором своем естестве она чествовалась безудержным
половым разгулом, сакральным выражением которого была
религиозная проституция; но созданный ею буйный урожай
весны обречен гибели, разрушительное время года срывает
одно украшение за другим у вянущей природы, снимает с нее
под конец и ее зеленую ризу и отдает ее, обнаженную, во власть
смерти. Так возник в сознании вавилонянина образ юного бога
природы, Таммуза, любимца Иштар. Причина его гибели
именно в его плодотворении — «причина смерти — любовь», можно
сказать и тут. А царица любви — Иштар: это она своими
ласками обольстила Таммуза, она стала причиной его гибели.
И вотТаммуз покинул свет дня, стал жителем преисподней,
где царствует Нергал и его грозная супруга Эрешкигаль... тут
начинается для нас один из любопытнейших памятников
вавилонской религии, Сошествие Иштар, как его принято
называть. «Стала мыслить Иштар о стране без возврата»;
отправляется туда, находит стража у первых врат, посылает его к царице
Эрешкигали: «Пришла Иштар, твоя сестра». Закручинилась
владычица мрака... жалеет она богиню и ее неотвратимую
судьбу? По ее приказанию страж пропускает ее через семеро врат,
снимая с нее последовательно украшение за украшением, под
конец даже ризу стыда; обнаженной является она к
Эрешкигали. Та заражает болезнью ее глаза, чресла, ноги, сердце, голову,

Том II. Религия эллинизма
253
всю ее — и с этого мгновения прекратилось всякое плодотворе-
ние на земле, вся живая природа заснула. Испугались высшие
боги; создав слугу, они посылают его к Эрешкигали с
властным словом. Эрешкигаль проклинает слугу, но переданное им
слово исполняет; по ее приказу, ее прислужник Намтар
окропляет Иштар живою водою, ведет ее обратно через семеро врат,
возвращая ей у каждых последовательно отнятые украшения...
конец гимна плохо сохранился и загадочен, но все же видно,
что и Таммузу уделяют живой воды, что он воссоединяется с
возлюбившей его богиней. Опять весна на земле.
И красиво, и странно сплелись в этом мифе оба естества
астрально-природной Иштар: мы узнаем богиню плодотворе-
ния, обрекающую гибели особь ради продления жизни
породы, но узнаем и лучезарную звезду, спускающуюся через рубеж
небосклона под землю, где предполагается царство мрака.
Умирающая и воскресающая природа странно раздвоена в Тамму-
зе и Иштар как natura naturata и natura naturans; первая в
своем мужском, вторая в своем женском естестве, что уже совсем
странно. Но мы, может быть, неправильно поступаем,
рассуждая по-нашему в вавилонской атмосфере. Во всяком случае,
Таммуз — символ расцветающей и увядающей природы.
«О, пастырь! — поется в жалобном гимне в честь него, —
ты — семя, не отведавшее влаги в борозде, зародыш, не
принесший плода в поле, деревцо, не посаженное у орошающей струи,
деревцо, корни которого подрезаны, лоза, не отведавшая влаги
в борозде».
Одно хотели бы мы узнать: видели ли вавилоняне в
воскрешении Таммуза залог возможного освобождения также и
человека из «страны без возврата»? Ученые-ассириологи бывают
склонны это допустить, но я не вижу для этого, пока, никаких
оснований; воскрешение мертвых упоминается в
богослужебных гимнах, но только как проявление силы соответственных
богов, не в связи с воскрешением Таммуза, не как последствие
освободительного подвига самой Иштар. И, думается мне,
этим обусловлено также и то обстоятельство, что культ Иштар

254
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
и Таммуза не имеет мистического характера. Конечно, вся
религия вавилонян гораздо более подчинена жречеству, чем
греческая, но о специальных посвящениях в таинства Таммуза мы не
слышим. Религиозная мысль еще не прорвала своей природно-
мифической пелены: служба Таммузу, справляемая храмовыми
проститутками — только симпатическая служба умирающей и
воскрешающей природе, вне связи с возможной для человека
«лучшей участью» за пределами смерти. Такой «лучшей
участи» для смертных людей Вавилон вообще не признавал.
§21
Покорившие Вавилонию пришельцы семитского племени
сами прониклись ее религией и стали посредниками между
нею и своими западными соплеменниками, населившими
Сирию с Финикией; им они принесли культ Иштар и Таммуза.
Его сущность была сохранена, только имена были заменены
другими. Иштар стала Астартой, хотя это имя не было
обязательным; Таммуз же был обозначаем нарицательным Adon, что
значит «Господь». Немногочисленны свидетельства об этом
культе: сирийцы и финикияне не оставили нам такой богатой
литературы, которая могла бы идти в параллель с клинописной
вавилонской; что же касается греческих, то они тоже не очень
обильны, позднего происхождения и возбуждают подозрение в
том, что они переносят в Сирию обратно определившиеся уже
в Греции особенности культа и мифа.
Как бы то ни было, можно признать за достоверное, что
одним из центров культа Адона и Астарты был город Библос
в Финикии. Адон был ранен вепрем на охоте в роще Ливана и
умер от раны; на память об этом библийцы ежегодно
справляют «оргии» с плачем и ударами в грудь, после чего они приносят
ему заупокойные жертвы как мертвому. А на следующий день
они выносят его изображение (из усыпальницы?) на воздух,
объявляют его живым и чествуют отрезанием своих волос и ре-

Том II. Религия эллинизма
255
лигиозной проституцией. В эти дни, будто бы, и протекающая
мимо Библоса река, тоже носящая имя Адона, окрашивает свои
волны в багровый цвет.
Местом столкновения и слияния финикийского и
греческого элементов был остров Кипр; здесь финикийская Астарта
превратилась сначала в «кипрскую богиню» (Киприду), а затем
в Афродиту; здесь была помещена и родина ее любимца, Миф о
нем получил следующую форму. У кипрского царя Кинира была
прекрасная дочь, по имени Мирра. Воспылав нечестивой
любовью к своему отцу, она путем обмана достигла своей цели, но
под конец обман обнаружился, Кинир с мечом в руке бросился
преследовать оскверненную осквернительницу — но боги, по
ее просьбе, превратили ее в дерево, то самое, с которого сочится
благовонная смола, носящая ее имя. Через десять месяцев кора
дерева лопнула и выдала младенца — Адониса. Воспитанный
пастухами, он и сам стал пастухом. Своей божественной
красотой он покорил сердце самой Афродиты, и она сделала его своим
товарищем и любимцем. Однажды он, однако, отправился на
охоту. Исход был для него роковым; вепрь, встретившись с ним,
ранил его в бедро, и он от этой раны умер. Безутешно было горе
Афродиты; оплакав своего любимца, она спустилась за ним в
преисподнюю и добилась его частичного возвращения себе. По
решению Зевса, он отныне треть года должен был проводить в
преисподней, треть с Афродитой, а треть, где захочет сам — но
он, конечно, и эту треть подарил своей божественной подруге.
Из Кипра культ Адониса рано проник в Грецию как
колониальную, так и коренную. Самым ранним свидетельством о
нем мы обязаны Сафо (VI в. до Р. X.); она сочиняла обрядовые
песни для праздников Адониса, из которых нам сохранен
маленький, но содержательный отрывок (пер. Вяч. Иванова):
Что, Киприда, творить нам повелишь?
Никнет Адонис!
Бейте в перси, взрыдав, девы, по нем,
Рвите хитоны!

256
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
В пятом веке мы встречаем «Адонии» уже в Афинах;
справляют их там плачем и жалобами суеверные женщины к
великому неудовольствию властей — пришлый характер
праздника живо чувствуется в этом к нему отношении представителей
государства. Вообще, нигде в Греции до падения ее
самостоятельности Адонии не получают официального характера:
справляют их частные кружки вроде того, для которого Сафо
писала свои богослужебные песни. И притом,
преимущественно, если не исключительно, кружки женщин: вторая
после Сафо даровитая стихотворица греков, Праксилла, тоже
писала адонические песни, и нам из них тоже сохранен
отрывок — наивный плач умирающего Адониса:
Бросить я должен красу над красами, лучистое солнце,
Бросить алмазные звезды и лик благодатный Селены,
Сочные бросить арбузы, и яблоки бросить, и груши...
из которого мы заключаем, что в Греции праздник Адониса
справлялся не весною, как в Вавилоне праздник Таммуза, а
летом или ранней осенью.
Но тот же культ — вряд ли из Финикии, а скорее,
непосредственно из Вавилона — проник и в семитскую Анатолию,
главным образом, в Лидию, и там существенным образом изменил
местный миф и культ Великой Матери и Аттиса. Имена
остались местные; но была введена одна подробность, сближающая
Аттиса с Адонисом: его самооскопление было заменено смертью
на охоте, и притом именно от поранения клыком вепря. В этом,
действительно, отличие лидийского Аттиса от того
фригийского, о котором была речь в предыдущей главе. И это
проникновение должно было состояться в очень ранние времена; оно
успело повлиять на легенду о лидийских царях и создать тот ее
вариант, который мы знаем, благодаря пересказу Геродота (136 ел.).
Здесь Аттис (правда, с правописанием Atys, не изменяющим
дела) является сыном царя Креза, и гибнет он от руки Адрас-
та («Неизбежного», т. е. бога смерти) во время охоты на вепря.

Том II. Религия эллинизма
257
Но это мимоходом; не в первый раз мы встречаем слияние
Афродиты с Великой Матерью. Возвращаемся к настоящему
Адонису. Мы проследили его судьбу в древнем Вавилоне, в
семитской Сирии и в Греции эпохи независимости; теперь перед
нами последний и главный для нас вопрос: роль культа
Адониса и Афродиты в религии эллинизма.
§22
Она именно такая, какой мы ее ожидаем при
греко-восточном характере этого эллинизма: Адонис, не допущенный до
тех пор в греческий пантеон, принимается в него теперь, его
культ из частного становится государственным. Доказательств
мы ищем прежде всего в царстве Селевкидов, взрастившем во
времена оны религию Адониса и передавшем ее собственной
Греции. К сожалению, оно мало дает о себе знать в нашей
литературе; жаль, что не сохранилось почти ничего от
придворного поэта Селевкидов, от Эвфориона! С другой стороны, мы
знаем эллинизаторские тенденции Селевкидов, их нелюбовь
ко всему варварскому, особенно в религии. Но культ Адониса
был достаточно эллинизован своим долгим сожительством с
эллинской Афродитой: в этой греческой — уж, конечно, не
финикийской, — форме его можно было принять в цикл
государственных культов. И действительно, он был принят; мы
заключаем это, правда, из очень немногословного свидетельства, оно
состоит буквально из одного только слова, но это слово вполне
доказательно. Это — имя месяца Adonisios в Селевкии —
неизвестно, какой, но, конечно, основанный Селевкидами. Прошу
отметить форму — Adonisios, не Adonios; отсюда видно, что
чествовался греческий Адонис, а не семитский Адон.
Этого мало; ничего не поделаешь. Красноречивее наши
источники для третьего из греко-восточных царств, для пто-
лемеевского Египта — точнее говоря, один источник, но зато
первостепенный, — лучший поэт эллинизма, Феокрит. Он

258
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
навестил Александрию в правление Птолемея II Филадельфа,
в 60-е годы III века, был свидетелем праздника Адониса,
справленного царицей Арсиноей в ее дворце — праздника царского,
прошу отметить, а стало быть, при тогдашней форме
правления, государственного — и описал виденное им в одной из
своих прелестнейших идиллий, в «Сиракузянках». Описал он его
в форме драматической: две землячки поэта, поселившиеся в
Александрии сиракузские мещанки, приходят посмотреть на
праздник. С трудом протиснувшись через толпу, они входят во
двор царских хором; их взорам представляется открытая
спереди зеленая беседка, в ней два серебряных ложа, на одном лежит
кумир Адониса, на другом кумир Афродиты. Деловитые
хозяйки, они обращают свое внимание первым делом на расписные
материи, которыми устланы ложа:
Что за ткачихи, Афина, покровы им эти соткали!
Чья им искусная кисть создала этих образов1 прелесть:
Ведь, что живые стоят, что живые, гуляют по ткани.
Скажешь, с душою они: нет на свете мудрей человека!
Потом лишь приковывает их взоры и лежащий поверх
спускающихся с ложа тканей кумир:
Сам же какой ненаглядный лежит на серебряном ложе,
Пухом весенним как раз золотя молодые ланиты,
Трижды любимый Адонис, и в мраке Аида любимый.
То же скажет вскоре затем и певица богослужебного гимна:
Лет жениху восемнадцать, поди — девятнадцать, не больше:
Пух золотой на устах, молодое не колет лобзанье.
Само ложе — высокое, из черного дерева с золотыми и
серебряными украшениями; ножки облицованы барельефами
1 Т. е. писанные красками образцы, по которым ткали.

Том II. Религия эллинизма
259
из слоновой кости, изображающими похищение молодого Га-
нимеда орлом, этот чудный символ тоски «вверх, вверх!», так
хорошо переданной Гете в его дифирамбе об этом отроке.
Чувствовала ли ее и наша певица?
Что тут эбена, что злата! Орлы же из кости слоновой
Зевсу-Крониду несут виночерпия ввысь молодого.
Сверху — порфира ковров; они сна беспробудного мягче.
С гордостью скажет Милет и на Самосе пастырь загонов:
«Нашей работой твое изукрашено ложе, Адонис!»2
Ложе Киприде — одно, а Адонису-свету — другое.
Перед ложами — столы с угощениями для блаженной четы:
Все здесь лежит на столах, что в ветвях плодоносных поспело;
Садики нежные тут же в серебряных вижу корзинках;
Тут же в сосудах златых благовоний сирийских услада;
Тут же печенья манят — на листах их пекут мастерицы,
Сок многовидных цветов к белоснежной муке прибавляя;
В меде ее ж разведя, иль в елее густом, налепили
Птичек пекарки для вас и зверьков всевозможных подобья.
Тут наше внимание привлекают особенно упомянутые
«садики» Адониса — это их техническое имя — в серебряных
корзиночках, характерная принадлежность именно нашего
праздника. Принято было украшать ложе Адониса быстро
взращенными цветами и злаками — это достигалось, вероятно, тем, что
их поливали вином вместо воды — которые, разумеется, так же
быстро и вяли, не дав плодов: символ скоротечности жизни
самого Адониса. Можно при этом вспомнить слова из
вавилонского гимна Таммузу: «ты — зародыш, не принесший плода в
поле» и т. д.
И наконец, сама беседка, осеняющая эту красивую
сцену. И здесь, согласно эллинскому вкусу, природа украшена
2 Т. е. милетские мастерицы сделали ковры изсамосской шерсти.

260
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
искусством, приличествующими скульптурными
изображениями:
Ложа — в зеленой беседке; анис (?) ее кроет приятный.
В ней средь листвы над четою младенцы-эроты летают,
Точно птенцы-соловьи, что пытают на дереве смело
Крылышек силу растущих и с ветки на ветку порхают.
В Александрии, как вероятно и везде, где праздник
Адониса приходился в жаркую пору года — день горя следовал
за днем радости; последний, поэтому, представлял не
воссоединение любящей четы, а ее блаженную жизнь до
разлуки. Поэтому и особенной литургической службы не было:
народ приходил посмотреть на беседку и уходил, и только
певицы сменяли друг друга у лож, состязаясь из-за награды,
назначенной для лучшей. Нашим мещанкам
посчастливилось: как раз после их прихода очередь дошла до
прошлогодней победительницы. После принятого призыва богини она
продолжает:
Видишь, сколь дивным тебе с вечноструйного волн Ахеронта
В месяц двенадцатый днесь возвращают Адониса Оры...
Относящиеся к описанию лож и беседки стихи мы уже
привели; заключение же гимна следующее:
Радуйся ныне, Киприда, общению радуйся мужа!
Завтра ж с росой предрассветной мы города стогны покинем
И понесем вас толпой, где у берега волны бушуют.
Волосы там распустив, расстегнув выше пояса платье,
Грудь обнажим мы свою и печальную песню затянем.
Милый Адонис, сюда приходить и в Аид возвращаться
Силу имеешь один среди всех ты блаженных героев...
Радуйся, милый Адонис, и нам будь приход твой на радость!
Милостив будь к нам и ныне, Адонис, и впредь; дружелюбно
Приняли ныне тебя мы, и примем, когда ты вернешься.

Том II. Религия эллинизма
261
Праздник Адоний, значит, по крайней мере двухдневный —
но, конечно, ничто не мешает предположить, что драгоценное
сооружение, описанное нами, не на один только день было
рассчитано, и что мы только случайно вместе с нашими
мещанками попали на последний. Как бы то ни было, «завтра»
предстоит праздник разлуки, а с ним и плач по Адонисе, тот самый
плач, который мы имели в виду выше, приводя относящиеся к
нему отрывки Сафо и Праксиллы.
Как видит читатель, и эти эллинистические Адоний не
имели мистического характера: все, кому угодно, смотрят на
беседку блаженной четы, все слышат посвященный ей гимн,
все «толпой» выйдут завтра на морской берег — почему именно
туда, мы не знаем — оплакивать ее разлуку. И радость, и плач
имеют только симпатическое значение: залогом воскресения
также и чествующих обряды Адоний не служили, почему мы
никогда не слышим о «мистах Адониса» наподобие мистов Де-
метры, Аттиса или Исиды. Благочестивые люди приходили на
праздник Адониса и уходили с него, прощаясь с ним так, как
это делают наши мещанки.
Все же для оценки религии эллинизма и этот
государственный праздник Адониса имеет свое значение, так же, как и
мистерии Деметры, Аттиса и Исиды. Об этом значении и придется
теперь поговорить.
§23
Оставим в стороне коренную разницу между культом
Адониса, с одной стороны, и Аттиса и Сараписа, с другой — а
именно ту, что первый не был мистическим, между тем как оба
последних открывали свою завесу только для посвященных;
ведь и по сю сторону завесы эти два культа представляли
достаточно интересного для обыкновенных смертных. Возьмем
то чувство, которое находило себе удовлетворение
одинаково во всех трех — чувство «симпатии» в отношении божества,

262
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
т. е. непосредственного переживания его судьбы. В чем
заключалось его содержание?
Я думаю, если читатель сравнит вышеприведенные
выписки из Сиракузянок Феокрита с прочитанной им раньше (§ 9) из
гимна Каллимаха в честь Деметры — он будет поражен
сходством религиозного настроения. И здесь, и там та же
повышенная участливость, тот же, можно сказать напрямик,
религиозный сентиментализм. И именно вследствие этого совпадения
здесь и там, при совершенно ином характере религиозного
чувства в гимнах древней Греции, я и поставил этот религиозный
сентиментализм в счет не Каллимаху, а именно религии
эллинизма. Не будем считать его преходящим явлением: мы найдем
его в гимнах и размышлениях католической церкви, имеющих
своим предметом страдания Спасителя и печали Богородицы.
Мы могли это удостоверить для культа эллинистической
Деметры и Адониса, так как нам случайно сохранились
стихотворения Каллимаха и Феокрита; и, конечно, мы не
сомневаемся в том, что нашли бы его и в гимнах в честь Аттиса и Са-
раписа — пеанах Деметрия Фалерского, например, — если бы
они до нас дошли; явление это, таким образом, и всеобщее в
нашу эпоху и, как доказывает только что приведенная справка,
очень живучее. Сравним же на этой почве древний культ
Деметры, хотя бы и эллинистической — с этими тремя новыми,
хотя и эллинизованными; найдем ли мы разницу?
Там Деметра тоскует по Коре; здесь Великая Мать — по
Аттисе, Исида — по Осирисе-Сараписе, Афродита — по
Адонисе: тоска— мотив общий, вызывающий симпатию
участников празднества. Да, только там это была святая тоска
матери по утраченной дочери — здесь тоска любовницы по
том, с кем она делила сладкие, но слишком земные утехи
чувственной любви. Элемент эротизма — законный где угодно,
но только не в религиозном чувстве — совсем
отсутствовавший в чистых мистериях Деметры, сильно расцветал в этих
новых культах. Это не предположение; читатель сам мог
прочесть свидетельство:

Том II. Религия эллинизма
263
Пух золотой на устах, молодое не колет лобзанье.
Вот на какие мысли и чувства наводило поклонников
созерцание блаженства божественной четы, предложенного их
благоговейным взорам.
Тут, правда, напрашивается одно возражение, и даже два.
Во-первых, можно сказать, что и в исконно греческих
мистериях этот элемент имелся налицо, если не в элевсинских, то в
орфических: ведь и Орфея любовь к невесте, к Эвридике,
заставила спуститься в преисподнюю. Это верно, и мы охотно
пользуемся этим красивым мифом в подтверждение нашего
догмата, что «любовь — привратница бессмертия». Но миф об
Эвридике — не содержание орфических мистерий, а только
рамка, и не тоска Орфея, а страдания первозданного Диониса
предлагались симпатии верующих.
А во-вторых, можно попытаться выделить хоть таинства
Исиды из этого круга: она была, все-таки, не любовницей,
а супругой убитого Осириса-Сараписа. И все же, отвечу, на
практике эротизм не был исключен, и мистерии Исиды
стали не менее соблазнительны, чем мистерии Кибелы и Аттиса.
Овидий в своей легкомысленной Науке любви прямо
рекомендует их искателям игривых приключений (I 77):
Не забывай и святыни телицы в льняном облачении:
Дев она делает тем, чем была Зевсу сама.
Практика была очень красноречива; и мы имеем право
утверждать, что религиозный эротизм вырос на почве именно
этих эллинизованных восточных культов. Появилось полное
соблазна мнение, противоположное тому, которое некогда
создало религиозное скопчество (§ 14): мнение, что чувственный
экстаз —лучший путь к религиозному экстазу... и все дальнейшее.
Появилось ли? Ясное дело, что мы не можем проследить
всего подповерхностного развития религиозных практик, да
еще тайных. Мистерии Диониса в породившей их варварской

264
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
стране сопровождались половым разгулом; это было
понятно, так как они имели первоначально значение приворожения
плодоносности к земле. Греция, приняв их, очистила их от
этого нежелательного элемента; можем ли мы поручиться, что
это ей удалось вполне? Но, во всяком случае, в самих
мистериях, поскольку они были греческими, этот эротизм не находил
почвы; теперь же, с перенесением в греческий мир этих
восточных культов, он ее получил. Как религиозное скопчество,
так и религиозная хлыстовщина выросла в соблазнительной
укромности восточных таинств. Прошу сравнить
нижеследующее надгробие нашей эпохи (I в. до Р. X.) в честь одной такой
духовной особы, причастной к культу и Великой Матери, и
Афродиты с Адонисом — надгробие, имеющее к тому же автором
философа, хотя и эпикурейской школы — Филодема:
Здесь шаловливое тело Тригонии нежной зарыто,
Здесь упокоила персть цвет сабакейских (?) гетер.
Были сродни ей беседка и шум вдохновенных кимвалов
И беззаботный задор, Матери милый Богов.
По сердцу женская служба была Афродите влюбленной;
Чары Лаиды-красы3 ей открывались одной.
Почва святая, шипов не рождай над любимицей Вакха:
Белым левкоем, прошу, камень ее увенчай.
Надо ли настаивать на том, что и здесь эллинский дух
покрыл тлен восточной распущенности обычным белым
левкоем своей неотъемлемой красоты? Он остался верен себе; и все
же это была опасная, роковая приправа. Сами ревнители этих
культов это поняли, и позднее, уже в эпоху империи,
постарались их очистить от нее; насколько это им удалось, покажет
пятый очерк, но принцип «развратом спасешься» так и не удалось
вырвать из сознания людей. Он заразил и раннее христианство,
и молодой церкви стоило немалого труда его искоренить —
поскольку она его действительно искоренила.
3 Славнейшая из всех гетер, жившая в конце V века.

Глава VI
ДРЕВНИЙ ОЛИМП
§24
Все вышеописанные почти исключительно мистические
культы восходят так или иначе к Деметре, богине таинств, и
через нее к Матери-Земле; ими представлено хтоническое начало
греческой религии. Но мы видели, что, вышедши из заветных
недр Земли, они не удовольствовались той частью жизни
верующих, которая запечатлена вторжением загробного мира и
заботой о «лучшей участи» в нем: боги таинств взялись
руководить человека и в его земной жизни с ее земными заботами,
обеспечивая ему, например, безопасное плавание по бурным
морям, а упомянутый девиз синопско-египетского пришельца
«един Зевс-Сарапис», казалось, устранял из сознания людей
самого владыку древнего Олимпа. Спрашивается, как
отнеслись к этим притязаниям его «легкоживущие» обитатели, что
осталось от той религии радости, которую мы изучили в
лучшую эпоху греческой культуры? Мы начали настоящий очерк

266
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
с противопоставления друг другу двух течений греческой
религии, явного и тайного; широкое распространение тайного
занимало нас до сих пор; какова же была судьба явного?
Существует мнение, что оно сильно оскудело.
«В течение третьего века религиозное чувство изменяется, хотя
и не ослабевает. Часть верований хиреет, но другая часть еще
сильнее выходит из испытания. То, что теряют боги Олимпа, идет
на пользу единого бога; его еще только смутно различают, но его
царство уже обеспечено» (Лафеи).
Со второю частью этого положения я согласен: да, идея
единого бога, не отвлеченного, как у же давно у философов,
а культового, идея «единого Зевса» уже вырисовывается в
сознании людей, и чем дальше, тем больше будет выигрывать в
определенности. Только правильно ли, что в соответственной
мере теряют почву боги Олимпа? — Но ведь этого требует
логика! — А что же здесь требует самой логики? — Если Зевс един,
то есть ли рядом с ним место Аполлону? — В том-то и дело, что
да; никогда не следует забывать, что мы находимся в области
чувства, а не рассудка.
О богах Олимпа мы должны повести исследование особо,
не довольствуясь заключением, которое нам может
подсказать наш рассудок. Положим, это делают и Лафеи, и другие;
они обращаются к литературе эллинизма, допрашивают — не
его поэтов, которых позволительно не принимать всерьез,
когда они романтически увлекаются верованиями святой
старины, а его прозаиков, т. е. философов и историков... а впрочем,
и поэтов, но только комических, не склонных к романтизму,
Менандра, Филемона. И тут, несомненно, обнаруживается
тяготение к единому лучу божества и к отвлечению от пестрой
радуги Олимпа.
Это и верно, и ценно; и все-таки мы должны потребовать
отвода этих свидетелей. Писатели — не народ, а элита
народа; а народ оставил нам достаточно памятников своей рели-

Том II. Религия эллинизма
267
гиозной жизни, притом и в своей совокупности, и в лице
отдельных своих единиц, сложение которых тоже дает
совокупность. Итак, какую роль играли боги Олимпа в жизни общин
по свидетельству их избранных представителей? И какую в
жизни «среднего человека», создающего своим многократным
повторением ту же общину? Чтобы это узнать, надо от
литературных памятников обратиться к надписям; что они нам
показывают для эпохи эллинизма, т. е. от III до I в. включительно?
Всякий, хоть поверхностно их просмотревший, должен
сказать: величайшую заботливость общин о богах, храмах и всем
богослужебном деле; это касается одинаково и таких
передовых общин, как афинская, и самых захолустных.
Островку Микону удалось объединить свои «города»: он
всей землей реорганизует их праздничные календари,
определяя, в какие дни каких месяцев приносить жертвы своим
богам — Зевсу олимпийскому, Зевсу хтоническому, т. е. Аиду,
и Земле хтонической, Посейдону, Деметре с Корой, Аполлону,
Дионису с Семелой, Ахелою (Мишель, 714). — Еще подробнее
регламент жертвоприношений на острове Косе (М., 716-718);
мы поражаемся их множеством. Магнеты в Фессалии... но
послушаем их самих (М., 842):
«Так как наш город относится благочестиво ко всем богам, но
особенно к Аполлону Коронейскому, оказывая ему величайшие
почести за испытанные им от него милости, за то, что он через
свой оракул давал и общине, и частным лицам указания,
важные для их здоровья и благополучия; и так как справедливо,
чтобы прорицалище столь древнее, удостоенное со стороны наших
предков стольких знаков уважения, было предметом особой
заботы со стороны города, тем более при все растущем наплыве к
нему чужестранцев» — и т. д.
Танагрейцы в Беотии, во исполнение оракула Аполлона
Птойского, заботятся о «принятии в венец» своих стен
пригородного храма Деметры и Коры (Циен, 68). — Этот оракул

268
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
принадлежал беотийской общине Акрефиям; ее граждане
рассылают во все общины беотийского союза послов в видах
усиления благолепия его празднества и притом, как мы заключаем
по случайно сохранившемуся благоприятному ответу оропий-
цев (М., 699), с полным успехом. — Позднее те же акрефийцы
(М., 706) заботятся и о божьем мире ради того же праздника
того же Аполлона, причем находят себе поддержку в решении
Амфиктионов. — Схожий с танагрейским случай известен нам
из жизни островка Анафы (М., 853): его гражданин Тимофей
спросил оракул, построить ли ему часовню Афродиты,
которую он намерен был пожертвовать общине, в ограде Аполлона
или нет, и вследствие утвердительного ответа бога совет и
народ имеют суждение о дальнейшем. — Ремонт существующих
храмов и забота о посвятительных дарах тоже дает повод к
совещаниям совета и народа: афиняне издают постановление об
очищении храма Афродиты Пандемос (М., 682), о своеобразной
конверсии приношений «герою Врачу» (М., 687):
предполагается из серебра приношений и монет отлить большой винный
сосуд, причем имена жертвователей должны быть записаны на
каменной плите, и в образованную же для этого дела комиссию
избрать двух ареопагитов, трех депутатов от народа и ex officio
жреца, стратега по общественным работам и архитектора по
священным постройкам; оропийцы — о таком же сплаве
посвящений Амфиарая (М, 827); афиняне о поручении кефисий-
цу Диоклу, согласно его предложению, дарового ремонта
храма Асклепия и Гигиеи с правом поместить об этом памятную
надпись над дверьми «для того, чтобы и других приохотить к
подражанию» (М., 690); смирнейцы — о непричинении обид
священным рыбам, «а буде кто таковую причинит, да погибнет
он лютою гибелью, сам будучи съеден рыбами» (М., 728).
Особенно часто имеет община суждение о надлежащем
использовании доходов с пожертвованных разными лицами на
те или другие культовые нужды капиталов; так дельфийцы —
с приношения Аттала II, между прочим, на жертвы Аполлону,
Артемиде и Латоне (М., 263), они же и с пожертвования некоего

Том II. Религия эллинизма
269
Алексиппа в честь того же Аполлона (Циен 78), итакийцы —
с уступленной их Артемиде земли, причем оговорено: «если
кто ослушается, то будет заботой богини» (Циен 83); ферей-
цы — с отказанной покойною Эпиктетой суммы на
жертвоприношения 1) музам, 2) «героям» Фениксу (ее мужу) и Эпиктете и
3) «героям» Кратесилоху и Андрагору (ее сыновьям) (М., 1001);
косцы — о порядке жертв Зевсу и Афине Спасителям из средств
Пифокла (Циен 131); илионцы — об использовании
пожертвования Гермия для праздника своих Панафиней (М, 731).
Столь же часто встречаем мы и похвалу от имени общины
тому или другому гражданину за его усердие в службе богу:
граждане лаконского города Гифия награждают пожизненным
жречеством своих сограждан Филемона и Феоксена за по
стройку ими на свои средства храма Аполлона на площади (М., 185);
самосцы в Миное аморгинской «венчают» Гегесарету ради ее
благочестивого отношения к богам и дружелюбного — к ним
самим (М., 713); афиняне венчают плющевым венком Зопира,
пославшего свою дочь кошеносицей на праздник Паллады,
«ради его благочестия и усердия в службе народу» (М., 688).
И так далее; мы можем привести лишь часть из
сохранившегося, а сохранилась, разумеется, лишь незначительная часть
из того, что некогда было. Это во-первых; а затем еще раз
подчеркиваю, что за каждым таким свидетельством скрывается
целая община, дух которой таким образом в нем отражается.
А вместе взятые эти общины составляют Элладу.
Второй метод — изучение бесчисленных посвящений
частных лиц тому или другому богу — здесь может быть только
указан издали; так как за каждым из них скрывается только
одно лицо, то образцы недоказательны, а для приведения
серий здесь нет места. Ограничусь одним примером, дающим
нам косвенное доказательство того, о чем идет речь. В Афинах
постановляется принять меры к тому, «чтобы не
затемнялся кумир бога (какого, неизвестно — сохранился лишь
обломок надписи) множеством посвятительных дощечек; пусть же
жрец перенесет их из храма на паперть, и пусть впредь никто

270
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
ни одной посвятительной дощечки не ставит в храм без
разрешения жреца». Циен, принявший эту надпись в свой сборник
leges sacrae (№ 39), очень удачно сравнивает ее с объявлением,
прочитанным им на одной католической часовне в деревне
Арнсгаузен; его начало гласит так: «отныне запрещается
ставить посвятительные картины и дары в обновленной часовне,
им место на паперти».
Нет, положительно: оскудения религиозного чувства не
замечается, Эллада по-прежнему усердно служит своим
богам. Оскудение сказывается в другой области, тоже
затрагивающей культ, но не чувство — в области экономической.
Если не считать выдвинувшегося, благодаря своему
географическому положению, Родоса, то Греция вообще
обеднела, общинам трудно было сводить концы с концами, и их
гражданам тоже. Жрецы получали по обычаю отцов доходы
с жертвоприношений; явилась мысль обложить их податью
в пользу государства. Она была осуществлена в нашу эпоху
кое-где по соседству с Азией введением азиатского обычая
продажи жреческих должностей, которого цветущая Греция
не знала. Свидетельствует ли это новшество об упадке
религиозного чувства? Скорее, наоборот: оно доказывает
доходность жреческих должностей, а стало быть — усердие частных
лиц в службе богам. Наблюдается и другая перемена: если еще
в III веке, в Афинах, отец, обрадованный, что его дочь Фила
была удостоена чести быть «аррефорой» Паллады, посвящает
богине ее изображение (М., 1041), то в следующем столетии,
наоборот, в тех же Афинах народ венчает плющевым венком
такого же отца, нарядившего свою дочь канефорой той же
богини (М., 688). Эти венки и прочие награды, к слову сказать, не
следует понимать в смысле ослабления религиозного усердия
у награждаемых — без поощрения, мол, не согласились бы:
приходилось превозмогать экономические трудности, а тот
факт, что награда исходила от народа, неопровержимо
доказывает, как уже было замечено, живость и силу религиозности
у этого народа.

Том II. Религия эллинизма
271
§25
Сказанное относится ко всем вообще олимпийским богам.
Проследить роль каждого из них в религиозной жизни Эллады
эпохи эллинизма нет ни возможности, ни надобности; все же
один из семьи олимпийцев заслуживает нашего особенного
внимания, как тот, который как бы сосредоточил в себе все значение
и обаяние явных культов Греции. Это тот, главный храм
которого считался «общим очагом Эллады» — Аполлон Дельфийский.
Велико было его значение в раннюю эпоху греческой истории:
он руководил колониальным движением, он благословлял и
свергал властителей, он вдохновлял законодателей и поэтов, он
указывал всем верующим пути их земной жизни. Но именно в
эпоху расцвета это значение пошло на убыль, чему виною была
светская политика дельфийской коллегии: она
благоприятствовала персам в годы национальной войны, Спарте в ее
столкновении с Афинами, Филиппу в его замыслах против греческой
независимости. Казалось, это последнее обстоятельство
должно было окончательно подорвать обаяние Дельфов в эпоху
эллинизма, когда греческие общины и союзы старались всячески
оградить себя от македонских захватов: случилось, однако,
обратное, и эта эпоха стала временем нового расцвета Дельфов и их
«срединного» храма. Друзья повредили, помог враг.
Как мы уже видели (§ 3), почти непосредственно после
битвы в равнине Кора, определившей приблизительно состав
эллинистических государств, началось нашествие галлов на
Балканский полуостров. Его первой жертвой стала, конечно,
Македония; правил ею тогда Птолемей Перун, — старший сын
Птолемея I египетского; изгнанный из родины, он
просителем пришел к Селевку и был им милостиво принят, но теперь,
после Кора, изменнически умертвил своего победоносного
покровителя. Он-то теперь во главе македонской армии выступил
против галльских полчищ. Не благословил бог сражений
оружия нечестивца: он был разбит галлами и потерял жизнь в бою.
Вслед за Македонией и Фессалия открылась победителям —

272
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
а было их свыше полутораста тысяч одной пехоты; их
соблазняли богатства Эллады, находившиеся и в частных руках,
и в храмах, особенно же в храме дельфийском.
Известие о происшедшем и имевшем произойти
всколыхнуло Элладу. Кантональные споры и вражда с Македонией были
временно забыты; опять, как двести лет тому назад, все
почувствовали себя эллинами. Теперь положение было даже еще
опаснее: от галлов нельзя было, как некогда от персов, откупиться
данью «земли и воды», их целью было полное разорение страны
и истребление жителей. И снова, как двести лет назад, теснина
Фермопил засверкала от эллинских шлемов, снова афинские
триеры помогали с моря ее защитникам. Но Спарта в защите уже
не участвовала: ее заменяли этолийцы, союз которых был тогда
самой крупной военной силой Греции. И доблестна и успешна
была защита; но опять, как тогда, ее сломила измена. Местные
жители взялись перевести галлов горными тропинками в обход
греческому войску, не из вражды к национальному делу, а чтобы
избавиться от разорявшей их страну вражьей силы. Счастьем
было, что афинские корабли могли принять фермопильских
героев и доставить их невредимыми в Беотию.
Теперь и Фокида открылась хищникам, а в ней — цель их
похода, дельфийский храм. В страхе бросились жители к про-
рицалищу бога, но он их утешил: он сам позаботится о них и
о себе. Все же дело представлялось грозным: полчища Бренна,
галльского вождя, заняли подножия Парнаса, и греческие силы,
слишком слабые, не могли задержать их напора. Еще немного —
и «всеобщий очаг Эллады» был бы разрушен варварами.
И вдруг вся площадь земли, занятая галльскими войсками,
вздрогнула; поражая ужасом непривычные к подобным
явлениям умы северян, сгустились тучи, всегда окружавшие главу
Парнаса, послышались раскаты грома, засверкали молнии —
и при их свете эллины узнали в горних героев-заступников
дельфийской святыни, увидели, как они направляли пламя
Зевса на святотатцев, сжигая и их оружие и их самих. Им стало
не до грабежей: день они провели в страхе, а ночь была и того

Том II. Религия эллинизма
273
страшнее. Наступила леденящая стужа; с туч посыпался густой
снег, покрывая белым саваном галльский стан. Не думая о сне,
они жались вокруг разведенных костров. Но и тут они не
находили покоя: огромные валуны, отделяясь от парнасских круч,
летели в равнину и, казалось, нарочно старались попадать в те
места, где отряды врагов грелись у своих огней. Они уже были
обессилены страхом и лишениями, когда взошло солнце; а при
его свете они увидели перед собой эллинское войско,
пришедшее защищать Дельфы, и, что было еще хуже, в тылу — легкие
дружины фокидцев, умело обошедших их по знакомым
тропинкам Парнаса. Жаркая это была битва; сам Бренн был
ранен, множество галлов полегло.
Отчаиваясь в успехе, они решили отступить, прикончив
своих раненых. Но неудача и тут не перестала их преследовать.
На первом же ночлеге их обуял «панический» страх;
воображая, что эллины ворвались в их стан, они принялись колоть и
рубить друг друга, в странном умопомрачении принимая
родную речь за эллинскую, галльское оружие за вражье. Свыше
десяти тысяч их полегло в эту ночь, а на следующий день не
замедлил сказаться и обычный спутник панических
отступлений — голод. С трудом, ценою невероятных потерь, удалось
им дойти обратно до Фермопил; Бренн еще раньше, не вынося
страха и стыда, утопил в крепком вине свою униженную душу.
Но тут фессалийцы решились предупредить вторичный
разлив галльского потока по их благословенной стране. Заперев
их в Фермопильской теснине, они произвели среди них такую
резню, что ни один варвар не вернулся к своим.
Так сдержал Аполлон свое слово.
§26
Уважающая себя политическая история относится к этому
рассказу с подобающим презрением: простая «ареталогия»,
храмовая легенда, а на самом деле этолийцы вместе с афинянами

274
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
и фокидцами отразили нападение галлов, которых было, надо
полагать, не полтораста с лишком тысяч, а значительно
меньше — за что им честь и слава. Но уважающая себя история
религии не может не дорожить легендой; «чудо — любимейшее
дитя веры», справедливо сказал Гете, а вера —- именно предмет
этой науки. И если мы подробно пересказали легенду о
защите Аполлоном своего храма от галлов, то именно для того,
чтобы показать читателю, как велика была вера в могущество
дельфийского бога в эпоху эллинизма.
А теперь вернемся к трезвой истории.
Опасность, которой подвергался дельфийский Аполлон,
усилила любовь к нему всей Эллады: теперь более, чем когда-
либо, он стал ее живым символом в борьбе с варварским
миром. С другой стороны, этолийцы, его славные спасители,
увенчав себя бессмертной славой, не устояли против
соблазна остаться его светскими покровителями и впредь. Именно
остаться: захватили они эту роль уже поколением раньше, как
союзники Пирра в его войне с Македонией; но тогда этот
захват был встречен эллинами очень недружелюбно, и
афиняне в политической песне обратились к своему гостю Демет-
рию Градоосаждателю с просьбой уничтожить этолийского
сфинкса, насилующего Элладу с парнасской скалы. Теперь
обстоятельства изменились; и когда этолийцы, желая
подчеркнуть свою новую роль, учредили в Дельфах новые игры, игры
Спасения (Soteria), и разослали по эллинским общинам
глашатаев с просьбой принять в них участие, признавая их в их
музыкальной части равноправными с пифийскими, а в
гимнастической — с немейскими, то просьба эта была уважена.
Особой сердечностью отличается сохранившийся нам почти
целиком хиосский декрет; приводим из него выдержку,
интересную во многих отношениях (М, 365):
«Вследствие и т. д., народ, желая и со своей стороны участвовать
в чествовании богов и помня о своей искренней дружбе с это-
лийцами, постановляет: в добрый час принять их предложение и

Том II. Религия эллинизма
275
признать состязания Сотерий, которые этолийцы учреждают в
благодарность за спасение дельфийского храма Аполлона и всей
Эллады, с награждением победителей венками, согласно
постановлению этолийского союза... воздать хвалу этолийскому
союзу и увенчать его золотым венком за его благородство,
благочестие в служении богам и доблести в войне с варварами. А чтобы
все знали об этом чествовании, священноглашатаю возгласить в
Дионисии в театре непосредственно перед состязанием отрочь-
их хоров, что народ хиосский венчает этолийский союз золотым
венком за его благородство и благочестие в служении богам».
Таковы были эти медовые годы этолийской гегемонии в
Средней Греции, продолжавшейся целое столетие — и
значит, долее афинской двумя веками раньше. Понятно, что союз,
заняв преобладающее положение в амфиктионии, не всегда
удерживался от произвольных и насильственных действий; но
дельфийский храм при нем, несомненно, увеличил свое
обаяние. Его духовный авторитет признавался; к нему
обращались желающие обеспечить право убежища за той или другой
святыней. Не только греческие общины, и эллинистические
властители заискивали перед ним — и пергамские Атталиды,
и сирийские Селевкиды, и египетские Птолемеи. Главным
торжеством Дельфов было обращение к ним Рима в 216 г. после
поражения при Каннах; а так как последствием этого обращения
были успехи побежденных в дальнейшей войне с Ганнибалом,
то Рим временно и сам стал клиентом дельфийского бога и
вторично к нему обратился десятью годами позже с запросом
относительно смысла одного оракула Сивиллы. Результатом
этого вторичного обращения было введение в Рим культа Великой
Матери и начало ориентализации Рима, — это мы увидим в
четвертом очерке.
Особенно близкими были отношения Дельфов и Селев-
кидов по причине, о которой придется сказать вскоре; это
было на руку этолийцам, которые и сами заключили союз с
сирийскими властителями — на гибель себе. Но вскоре за

276
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
победой над Ганнибалом начались вмешательства римлян в
дела греческого востока. Их первой жертвой стал царь
Македонии; пришлось Дельфам приветствовать победу потомков
Энея над притеснителем Эллады — быть может, искренне.
Ближе и ближе стали отношения их к Италии и Риму,
сильнее их обаяние. Но союзником македонского царя в его войне
с Римом был Антиох сирийский; союзник также и этолийцев;
победа над ним Рима в 191 г. повела к роспуску этолийского
союза. Ну, что ж, тем лучше: Дельфы были, таким образом,
«освобождены» от своего покровителя и господина. Правда,
место этолийцев занял Рим; пришлось и за этой заменой
признать хорошую сторону и рядом с этолийскими Сотериями
учредить в честь нового покровителя новые игры — Ромеи.
Гегемония Рима принесла Дельфам не упадок, а, скорее, еще
больший расцвет их обаяния. До того они были стеснены
неприязненными отношениями своих покровителей-этолийцев
к ахейскому союзу, отчуждавшими от них всю подвластную
последнему область: теперь это стеснение отпало, клиентела
оракула расширилась также и в эту сторону, а также и в сторону
Италии. Росло и росло число дельфийских «проксенов» (т. е.
государственных гостеприимцев, по-нашему, почти «консулов»)
по всей вселенной, становящейся постепенно из греческой
греко-римской: а так как Дельфы умело поддерживали связи и
с литературным и художественным миром, то и поэзия и
изобразительные искусства взапуски украшали земную обитель
Аполлона. Одним словом, первое столетие римской гегемонии
было для Дельфов эпохой нового, еще не виденного
благополучия; обращение Греции в римскую провинцию около середины
этого столетия ничего в этом отношении не изменило.
Гром грянул в начале следующего. Очень вероятно, что
пророчество Сивиллы, грозившее сыну древней Трои гибелью
через десять веков после смерти его праматери, содействовало
роковому безумию, обуявшему греческий мир. Этот срок —
83 год — приближался; но кто будет вершителем рока? Если
вообще кто-либо, то, конечно, могучий царь анатолийского

Том II. Религия эллинизма
277
востока, Митридат. И вот Эллада признает его, отрекаясь от
гибнущего Рима. Но Рим не погиб: его спасла могучая рука
Суллы, и легковерная Греция не замедлила почувствовать
тяжесть этой руки. Дельфы были разграблены, обаяние их про-
рицалища пало надолго. Из духовного центра вселенной оно
обратилось в скромный очажок местного значения, дававший
частным людям указания о местонахождении их беглых рабов
и успешности задуманных ими торговых предприятий.
«Выдохлась, видно, вещая сила Земли, вдохновлявшая некогда
Пифию», — объясняли современные Цицерону греки.
§27
Упадку значения дельфийского оракула в I в. до Р. X.
содействовало также крушение той эллинистической
монархии, которая была в течение двух веков его наиболее горячей
поклонницей — Сирии Селевкидов, обращенной в 63 году в
римскую провинцию. Причину и проявление этой
доброжелательности полезно выяснить теперь; это — одна из самых
любопытных страниц в истории религии и религиозной
политики эллинизма.
Как читатель мог заметить, вклад Сирии в эту религию был
наименее значительным: в то время как Анатолия и Египет
дали эллинскому миру первая — Великую Матерь, а второй —
Исиду с Сараписом, чрезвычайно влиятельные своим
мистическим культом божества, — из Сирии он почерпнул только
сладострастную идиллию Афродиты с Адонисом, к тому же давно
уже эллинизованную и ничуть не мистическую. Причина этой
разницы заключалась в том, что религиозно-политическая
задача, которую Селевк поставил себе в своем ближневосточном
царстве, коренным образом отличалась от той, которую
имели в виду Лисимах и Аттал в Анатолии и Птолемей I в Египте.
Те хотели, по возможности, объединить единством культа оба
подвластных им элемента населения, эллинский и восточный;

278
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
для этого им нужна была греко-восточная религия и реформа
Тимофея. Именно этой цели не преследовал Селевк
Победоносец; гнушаясь варварского элемента в подвластном ему
населении, он был строгим и последовательным эллинизатором.
Главным средством эллинизации было, в подражание
Александру Великому, основание греческих городов на всем
протяжении бывшей персидской монархии, поскольку она была
подвластна Селевку — а не забудем, что эта подвластная ему
территория еще доходила до границ Индии, обнимая, кроме частей
Анатолии, Сирию, Месопотамию и собственную Персию. Так
вот на этом, правда, значительном пространстве, он основал
не менее 75 греческих городов; называл он их отчасти в честь
своей семьи, с собой включительно (так возникло, в честь его
отца 16 Антиохий, в честь его матери 5 Лаодикий, в честь его
самого 9 Селевкий, в честь его первой жены 3 Апамеи и в честь
второй 1 Стратоникея); отчасти же в честь своих родных
македонских или же греческих городов. По-видимому, он наметил
себе целью постепенную эллинизацию всех этих земель; и если
принять во внимание могучую вербующую силу эллинизма и
пассивность значительной части его подданных, то эта цель
вовсе не покажется утопической. Отложение Парфии,
внутренние неурядицы в его доме при его внуках и вмешательство
Рима помешали ее достижению.
Что и религия должна была служить орудием эллинизации,
было ясно; но Селевк хотел, чтобы это была чистая эллинская
религия, а не эллинизованная местная. Все же политическое
благоразумие советовало при выборе такой религии
остановиться на той, которая представляла возможность наиболее
тесного сближения с местными. И с этой точки зрения выбор
не представлялся сомнительным. Царство Селевка, повторяю,
состояло из Персии, Месопотамии и Сирии. В Персии
пользовался наибольшим почетом позднейший могучий соперник
христианства, Митра; его римляне, когда он к ним перешел,
назвали Sol Invictus. Главным богом Вавилона был Мардук,
который, согласно самой вавилонской религии, олицетворял

Том II. Религия эллинизма
279
солнце; наконец, сирийские Ваалы тоже были солнечными
божествами, в силу чего тот из них, который при Аврелиане
(середина III в. по Р. X.) был приобщен к римскому пантеону, и
получил там имя бога-Солнца. Итак, было ясно, бывшие подданные
бывшего Великого царя были солнцепоклонниками. Греки это
знали давно. Еще в V веке Аристофан в своей Ирине влагает в
уста своему герою следующий забавный донос (ст. 410):
Тригей: Селена, знаешь, и негодный Гелий,
Давно злоумышляя против вас,
Решили варварам предать Элладу.
Гермес: Что ты! Зачем же так они хлопочут?
Тригей: Затем, что мы приносим жертвы вам,
А варвары всегда о них радеют.
Если, затем, спросить, какой из общепочитаемых греческих
богов имел наиболее солнечный характер, то ответ опять-таки
не будет сомнительным: таковым был только Аполлон. Было бы
неправильно полагать, что Аполлон — это и есть бог-Солнце:
ни в культах, ни в мифах он с ним не отождествляется. Но он
несомненно от Солнца, так же, как Деметра от Земли; в обоих
этих божествах эллинская религия переросла религию
природы, но сохранила на себе ее следы. Вот почему религиозная
философия и на верхах, и на низах признает Аполлона богом-
Солнцем. Но еще важнее с нашей точки зрения то, что таковым
его уже с давних пор признавали и персы. Когда Датис в 490 г.
во главе своего флота переплывал Архипелаг, направляясь в
Аттику, где его ждал Марафон, делосцы покинули свой остров;
но он упросил их вернуться: «Я и сам настроен так, и царь мой
так приказал, чтобы я оставил неприкосновенной родину
обоих божеств» (Геродот, VI97) — т. е. по-гречески Аполлона и
Артемиды, а по-персидски — Солнца и Луны. Это был Аполлон
делосский; еще ближе сердцу персов Аполлон дельфийский,
открыто ставший на их сторону во время их похода на Элладу

280
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
и действительно совершивший то, в чем Аристофан шутливо
упрекал Гелия.
Всем этим путь был Селевку предначертан: его
олимпийским союзником в деле эллинизации его царства мог быть
только Аполлон. И действительно, он стал ревностным
распространителем его культа. Легенда — быть может, и не совсем
народного происхождения — рассказывала, что когда его отец
Антиох был на войне в качестве полководца Филиппа, то его
мать Лаодика увидела сон, будто к ней входит Аполлон и в
благодарность за ее любовь дарит ей перстень с изображением
якоря, поручая ей подарить его тому сыну, которого она имеет
родить. Проснувшись, она действительно нашла в своей постели
перстень описанного вида; а когда она через девять месяцев
родила, у ребенка на бедре оказалось родимое пятнышко в
форме якоря. Этим ребенком и был Селевк. Перстень Аполлона
сопровождал его во всех его походах, охраняя его жизнь среди
величайших опасностей — между прочим, и в том
баснословном походе, который он предпринял с границ Индии против
находящегося тогда в зените своего могущества Антигона. Его
слоны, подарок индийского царя, решили тогда сражение под
Ипсом в его пользу и сделали его внезапно царем всей
передней Азии. Можно себе представить, какую пищу эти чудесные
успехи дали фантазии его подданных.
Тотчас после Ипса он основал свою новую столицу, Антио-
хию на Оронте, переводя туда жителей из соседнего города,
основанной его соперником Антигонии. Близ самого города он
велел разбить роскошный парк из лавровых деревьев,
окружностью в десять верст с лишком; это была Дафна (Daphne —
«лавр»), отныне излюбленная резиденция сирийских царей и
вельмож, античный Версаль. Центр этого парка занимал
величественный храм Аполлона Дафнейского или Пифийского;
действительно, это было подворье дельфийского храма, с
новым оракулом и новыми пифийскими играми — центр религии
Аполлона на Востоке. Для храма требовался кумир; он и был
ему дан, прекрасный и величавый — тут мы вторично встреча-

Том II. Религия эллинизма
281
емся с тем именем, которое уже раз привело нас в недоумение:
кумир Аполлона Дафнейского был работой Бриаксида, так же,
как и кумир Сараписа в Александрии. Бриаксид был одним из
творцов Мавсолея около 355-350 г.; мог ли он же быть творцом
Сараписа для Птолемея, т. е. не ранее 320 г.? Тогда мы обошли
затруднение, благодаря традиции, согласно которой Сарапис
попал в Александрию из Синопа. Теперь же затруднение еще
больше: в Антиохии Бриаксид мог работать не раньше 300 г.,
года ее основания. Должны ли мы и здесь предположить, что
Бриаксид изготовил свой кумир для другого города, и что Се-
левк его оттуда увез? Это было бы полным подражанием
Птолемею; все же надо признать, что этот раз традиция нам
навстречу не идет.
Оставим загадки; факт все-таки тот, что творцом Аполлона
Дафнейского был Бриаксид. Его вид нам известен по описанию
Либания и по монетам. Славилась ласковость его облика,
нежность его мраморной шеи; бог был изображен выступающим
вперед, в длиннополом золотом (т. е. позолоченном) хитоне с
кифарой в левой руке и чашей в правой.
«Так и кажется, что он поет... да кто-то и слышал, как говорят,
как он, играя на кифаре, пел песню в полуденный час (mendianus
daemon!). А содержанием песни было восхваление Земли; ей,
думается мне, и приносит он возлияние из золотой чаши за то, что
она сокрыла деву, разверзшись и сойдясь вновь».
Эти последние слова Либания требуют объяснения. Дело
в том, что в Аркадии существовал старинный миф о любви
Аполлона к нимфе Дафне, дочери бога местной реки Ладона
и самой матери-Земли. Дорожа своей девственностью, Дафна
хотела спастись бегством: когда же он стал ее настигать, она
взмолилась к своей матери, и та, разверзшись, приняла ее в
свое лоно. С того места, где она исчезла, выросло лавровое
дерево; Аполлон понял, что это и есть его превращенная
милая, и с тех пор лавр — его любимое дерево. Миф этот, будучи

282
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
аркадского происхождения, стал бродячим; последним местом
его прикрепления была Антиохия. Дело в том, что когда Селевк
охотился на берегу Оронта, его конь ударом копыта вышиб из
земли острие стрелы; на нем Селевк прочел имя «Феба» и
вывел из него (несколько смелое) заключение, что именно здесь
Аполлон высыпал стрелы из своего колчана с горя об утрате
своей возлюбленной. Отсюда Дафна, как имя рощи, и все
дальнейшее.
Итак, вот какого рода мысли навевал на людей кумир Бри-
аксида: эротизм также и здесь. Ласковость взора, нежность
шеи — и кифара... для чего кифара? Это нам скажет помпеян-
ская стенопись; влияние на нее Антиохии как раз за последнее
время все более выясняется. Он играет на ней, преследуя деву,
призывный, любовный напев: останови свой робкий бег, вкуси
блаженство в объятиях того, кто тебя любит! Но нет, Дафна не
послушается его — и ему останется только возлиянием почтить
ее исчезновение и украсить свое чело венком от ее дерева. — Это
ли хотел изобразить Бриаксид? Не знаем; но так понимала его
творение веселая, изнеженная Антиохия и двор старого льва,
Селевка Победоносца.
§28
Таким-то образом исполнился, наконец, золотой сон Дель-
фов, приснившийся им еще три столетия тому назад: сон о
вселенской религии Аполлона, опирающейся на союз с Тарк-
виниями в западной, на союз с Персией в восточной половине
мира. Те две измены, которыми дельфийская коллегия себя
запятнала в глазах свободолюбивой Эллады, принесли, наконец,
свои желанные плоды: расположение к Персии подготовило
благоприятную почву для посева, расположение к Македонии
произвело и сеятеля в лице едва ли не лучшего среди
полководцев царя-героя, нареченного сына Аполлона. А потому не будем
лучше говорить об изменах: религии, сознающей в себе стрем-

Том II. Религия эллинизма
283
ление стать вселенской, не дозволено замыкать себя в пределы
одного только народа, хотя бы и эллинского.
Сон исполнился: с антиохийской Дафны Аполлон царил
над Востоком. Как к нему отнеслись его народы? Признали ли
они в нем своего Митру, Мардука, Ваала? Традиция об этом
молчит, но это не ее вина: антиохийская литература
эллинистической эпохи известна нам гораздо хуже, чем пергамская и
александрийская. — Или же солнечный аспект юного бога был
совсем затемнен влюбленным Аполлоном Бриаксида? — Он
был впору изнеженным антиохийским левантинцам; пусть и
было много, все же ими были не все. А для людей с более
глубокой душой, с серьезными религиозными запросами Аполлон
оставался Аполлоном Пифийским, сыном Зевса, богом
великого пришествия, принесшим людям науку о том, как очищать
себя от греха. «Пророк отца-Зевеса Аполлон», — гласит
известный стих о нем; «Велик, велик ты у престола Зевса», — говорят
ему Эвмениды в одноименной трагедии Эсхила. Аполлон, как
бог-сын, неотделим от Зевса, как бога-отца; своим
пришествием он спас царство своего отца от той гибели, которая ему
грозила от Гигантов; но это было забыто, как был забыт и
первоначальный, родственный смысл популярного сказания об
убиении им Пифона, дельфийского змея; помнили зато, что он
принес людям искупление от грехов. И, разумеется, никто не
усомнится в том, что это-то и есть самая глубокая идея в той
религии, которая, благодаря Селевку, утвердилась в долине
Оронта — той долине, южным продолжением которой была
долина Иордана.
Рядом с Аполлоном и Деметрой меркнут остальные боги
древнего Олимпа: ни один из них в эллинистическую эпоху не
обнаружил такого стремления к прозелитизму. Зевс, правда,
не в счет: он стоит рядом с Аполлоном, как бог-отец рядом с
богом-сыном; местами, впрочем, и его именем прикрывается
тот или другой чужеземный бог, вроде того египетского Ам-
мона, который просиял одно время, благодаря соседству
греческой Кирены, и даже удостоился чести прослыть небесным

284
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
отцом Александра; или того сирийского Ваала, которого
называли Зевсом Долихеном и изображали с перуном в деснице,
разъезжающим стоя на быке — правда, это случилось лишь в
эпоху вселенской империи. Артемида совсем стушевалась
рядом со своим братом, хотя дафнейский храм и был посвящен им
обоим — великая Артемида Эфесская, как мы уже видели,
ничего, кроме имени, не имеет общего с дочерью Латоны. Правда,
родственная с ней Геката получила внушительную известность
как богиня привидений и черной магии, но, скорее, на низах.
Гера с Гестией не играет роли в эллинистической религии, так
же, как и их брат Посейдон; эта олимпийская аристократия не
обладала решительно никакой силой привлечения умов.
Афродита пользуется некоторой популярностью в соединении с
Адонисом; но мы уже видели, что это, собственно, сирийская
Астарта. Дионис через своих «технитов» подчиняет весь
понимающий мир до границ Индии обаянию театра Еврипида, но
это всего менее религиозная победа; его же собственные оргии
в своем орфико-пифагорическом претворении после яркого
расцвета на Западе подвергаются в начале II в. сильнейшим
гонениям со стороны римского правительства, а если и
возрождаются в I в. (в так называемом новопифагореизме), то уже
без Диониса. Гермеса — доброго пастыря мы видели в свите Де-
метры элевсинской; правда, он и независимо от нее, проникши
из своей Аркадии через Кирену в Египет, слился там с богом
Тотом и стал источником так называемых «герметических»
откровений; но так как расцвет этого герметизма относится уже
к эпохе вселенской империи, то здесь им заниматься не
приходится. Роль Ареса и Гефеста, скромная уже в эллинскую эпоху,
становится еще скромнее теперь; Афина гордо царит на своем
Акрополе — в Афинах, как и в Пергаме, — чуждаясь всякого
соприкосновения с варварским миром. Об Асклепии — боге ли,
герое ли, все равно — будет еще сказано.
Без оговорок, как видит читатель, дело не обошлось, но это
не изменяет его сути: все-таки главными божествами
эллинистической религии, имеющей своим условием и основанием

Том II. Религия эллинизма 285
сожительство варварских народов с эллинским, остаются два
божества древнегреческой религии, Аполлон и Деметра, бог-
сын, великий у престола своего отца, и богиня-мать. Мало-
помалу народы привыкают к этим двум воплощениям
божества; именно то, что они познают их под различными
именами, и теперь уже, и еще более впоследствии — именно это
приучает их отвлекаться от всяких имен и обращаться мыслью
и чувством к тому, что под этими именами скрывается. Идет
долгая, воспитательная работа; но она успешна, и чем далее,
тем более уготовляется путь, наравне с единым-всемогущим
богом, этим двум более близким и доступным божественным
естествам — богу-сыну и богине-матери.

Глава VII
КУЛЬТ ГЕРОЕВ И АПОФЕОЗ
§29
«...Таковы почести, воздаваемые спартанской общиной ее царям
при их жизни; после же их смерти происходит следующее.
Всадники возвещают по всей Лаконике о случившемся, и город
обходят женщины, ударяя в котел. По этому сигналу необходимо,
чтобы из каждого дома двое свободных, мужчина и женщина,
присоединились к скорбящим — не исполняющим эти
требования грозят тяжелые пени. Закон же лакедемонян,
касающийся смерти царей, совпадает с тем, который соблюдают варвары в
Азии. А именно: после смерти лакедемонского царя, чтобы изо
всей Лаконики, не считая спартиатов, определенное число пе-
риэков по принуждению отправилось на похороны. И вот, когда
они, а равно и илоты и сами спартиаты, вместе со своими
женами, много тысяч, сойдутся в одно место, они ударяют себя
усердно в лоб и издают нескончаемые стоны, называя в каждом данном
случае последнего умершего царя лучшим изо всех. А если кто из

Том II. Религия эллинизма
287
царей погибнет на войне, они изготовляют его подобие и выносят
его на украшенном ложе. После же похорон у них в течение десяти
дней пустует площадь и не происходит выборных собраний: эти
дни посвящены скорби».
Так описывает Геродот (VI 58) похороны царей у
спартанцев, отмечая сходство их обычая с персидским; а так как
Спарта — единственное греческое государство, в котором уцелела
царская власть, то мы вправе распространить сказанное им на
похороны греческих царей вообще. А Ксенофонт, имея в виду
эти самые почести, выражается так (Гос. Лак., XV 9):
«...спартанские законы определяют царям выдающиеся почести,
равняющие их уже не с людьми, а с героями».
Что же такое эти герои? Этимология слова темна; из нее
ничего вывести нельзя, кроме вероятного родства с именем
богини Геры, которое, однако, прибавляет только новую загадку к
прежним. По смыслу же герои — это избранные среди
покойников, ставшие предметом не только семейного, но и
общественного или государственного культа. Этот культ, таким образом,
усиленный культ душ. Подобно последнему, он отсутствует у
Гомера; подобно ему, он существовал, однако, в
предшествовавшей ему и современной ему Греции; подобно ему, он и у него
выдает свое существование несколькими
непоследовательностями; подобно ему, наконец, он получил широкое
распространение в послегомеровской Греции до позднейших времен.
Первоначальные герои — это, по-видимому, те, о которых
говорит Геродот, покойные цари. Оно и понятно. Чем любой
гражданин был для своей семьи, тем царь был для всей
общины; семейному культу там соответствовал, поэтому,
государственный культ здесь. Можно, однако, предположить, что среди
этих героев особенно почетное место занимали
цари-родоначальники, те, о которых повествует «героический» эпос; это —
единственные, которых еще Гесиод знает под этим именем.
В послегомеровскую эпоху круг героев значительно
расширился. Это стояло несомненно в связи с аристократизацией,

288
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
а затем и демократизацией Греции: царей-героев не стало,
а между тем, нежелательно было лишить общину тех
потусторонних сил, которые представлялись воплощенными в
героях. Возник поэтому обычай считать героями тех, которые
оказали общине выдающиеся услуги. А это были в первую
голову основатели, экисты или ктисты общины — для
древних общин обязательно люди мифической старины. Хорошо,
если таковые были известны, подобно Кадму в Фивах; если
же нет, то сочиняли имя такового по имени самой общины;
Лакедемон основал герой Лакедемон, Коринф — «сын Зевса
Коринф». Значило ли это, что в реальность возводилась
фикция? Вовсе нет. Ведь кто-нибудь должен был быть
основателем Коринфа; ему, реальному лицу далекого прошлого, и
воздавали честь под этим именем. При греческих представлениях
об относительности имен это было вполне естественно: как
бы он ни назывался, мы будем почитать его под этим именем.
Тем более, что это вероятно и было его именем: основатель
ведь называл по своему имени основанный им город, — так,
по крайней мере, полагали. Но города основывались также и в
историческую эпоху, в виде ли колоний, подобно Амфиполю,
или путем синэкизма, подобно вышеупомянутой (§ 8) Мессе-
не; в таком случае и его исторические экисты (в Амфиподе,
например, Агнон, сподвижник Перикла) после смерти
получали в нем героические почести.
Своего рода государствами в государстве были его меньшие
группы — будь то политические, т. е. филы и фратрии, или
общественные, т. е. кружки, корпорации и т. д. С первыми дело
было ясно: каждая такая политическая единица имела своего
героя архегета, по имени которого она называлась; со вторыми
затруднений было больше, и признание героев-архегетов
корпораций не стало всеобщим обычаем.
Экист и архегет был как бы отцом основанной им
политической единицы. Но по античным воззрениям, как
греческим, так и римским, спаситель (Soter) почитался наравне с
родителями, и праздник спасения был как бы вторым днем

Том II. Религия эллинизма
289
рождения. Неудивительно поэтому, что и общины воздавали
героические почести наравне со своими основателями также
и своим спасителям. Таковыми были первым делом
законодатели, спасшие своими установлениями общину от
гражданской смуты и обеспечившие ей священное для грека «благо-
законие» (eunomia); затем, во-вторых, герои в нашем смысле
слова, принявшие смерть на поле брани за отечество. Леонид
был на все времена героем в Спарте; еще дальше пошли в этом
отношении демократические Афины — все павшие под
Марафоном были признаны героями для своего отечества. Это
было, разумеется, прекрасно; все же путь, указанный этой
героизацией, оказался впоследствии довольно скользким. Но об
этом ниже.
А раз причиной героизации была признана заслуга перед
общиной, то этим самым открывался новый, длинный ряд
кандидатов в герои. Заслуги были возможны в самых
различных областях. Они признавались за боголюбезными
жрецами и прорицателями, за вдохновенными поэтами — Гомером,
Гесиодом, Пиндаром; за теми, кто — характерное для Греции
воззрение — своими изобретениями поднял человеческую
жизнь на более высокую ступень. — Но разве они были
известны? — Это, согласно вышесказанному, не так важно. Гончарное
дело (керамика) несомненно полезное изобретение... воздадим
же честь «герою Кераму». Мельники пусть поклоняются герою
«Милету» (Myles), рудокопы — герою «Алету» и т. д.; боги уж
разберут.
Таким образом, определяется круг, очень широкий, героев;
это — те же, которым позднее Вергилий назначает место в
своем Элисии:
Воины, ревностно кровь за отчизну пролившие в битве,
Чистые сердцем жрецы, соблюдавшие долг свой при жизни,
Лиры владыки святой, оправдавшие Феба заветы,
Изобретатели, чьим наша жизнь стала выше искусством,
Все, кто делами любви благодарную память оставил.

290
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§30
Но это уже позднейшее представление; по исконно
греческому культ героя был прикреплен к его могиле — это и
естественно, раз этот культ был усиленным заупокойным культом.
Понятно, однако, что лишь в редких случаях могила героя,
которому учреждался культ, была известна; как же было
поступать, если ее налицо не оказывалось?
Этот вопрос связан с другим: как учреждался в
историческое время культ героя? Ответ: по указанию оракула, почти
всегда дельфийского. К нему обращались по поводу беды,
постигшей государство или угрожающей ему; оракул тогда
советовал воздать почесть такому-то герою, чтобы замолить его
гнев или приобресть его милость. Следующим вопросом было:
а где найти его останки? Оракул и на этот счет давал указания;
останки находили по приметам (например,
сверхчеловеческому росту) и торжественно переносили на место их
окончательного упокоения; так, в 478 г. усердием Кимона были перенесены
из Скироса в Афины останки Тесея. Это перенесение останков
было первым праздником в честь нового героя. — Если же
найти их было невозможно, то герою сооружалась «пустая могила»
(кенотаф), в которую, путем сакральных обрядов, призывалась
его душа.
Спрашивается: как понимать эту руководящую роль
оракула? Во всяком случае, очень серьезно.
«Бог не измышляет новых героев, он не увеличивает собственным
могуществом и произволом сонма местных святых — он только
находит их там, где человеческие глаза не могут их видеть; он, сам
все проникающий своим взором, как дух, узнает духов и видит их
действующими там, где человек ощущает только последствия их
деятельности» (Роде).
Но, конечно, эта централизация, так сказать, в руках Дель-
фов всего дела героизации не могла не усилить их обаяния, по-

Том II. Религия эллинизма
291
добно самой катартике (т. е. очищению от скверны), с которой
она была в значительной степени связана. И Дельфы охотно
пользовались этим могучим рычагом религиозной
деятельности: время их расцвета было и временем распространения
культа героев по Греции. И когда они в начале Vb. пожелали
замкнуть не в меру расширившийся круг, объявляя новогерои-
зованного Клеомеда «последним героем», это оказалось уже
невозможным: движение, ими поддерживаемое, переросло их
собственные силы, и они оказались не в состоянии соблюсти
свое собственное постановление.
Над могилой героя ему сооружалось капище (heroon),
формы и размеры которого были различны: для особенно
многочтимых, вроде Тесея, оно могло вырасти в настоящий храм.
Здесь и совершались жертвоприношения в его честь. Они были
принципиально отличны от жертвоприношений в честь богов:
те происходили днем, эти ночью или в сумерки; для тех
брались светлые, для этих черные животные; там они
приносились на высоком алтаре, здесь на низком «очаге» (eschara); там
по сожжении символических частей остальная туша служила
угощением для живых, здесь животное сжигалось совсем, и
никто не должен был даже отведать его мяса. Одним словом, там
жертвоприношение имело олимпийский, здесь — хтонический
характер.
Жертвы эти приносило государство, если герой был,
подобно Тесею, общегосударственным; или же непосредственно
заинтересованная политическая или социальная группа. Но
независимо от этого существовал в Греции красивый обычай,
свидетельствовавший особенно ярко об интимном,
задушевном характере этого культа: это был обычай трехкратного
возлияния перед началом попойки. Первое и третье возлияния
полагались в честь Зевса, но среднее между ними, второе —
в честь родных героев; они приглашались каждый раз
разделить радость радующихся.
Взамен воздаваемого ему почета герой оказывал важные
услуги как общине в ее совокупности, так и отдельным ее

292
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
членам. Как существо среднее между богом и смертным, он
был для людей призванным посредником в их сношениях с
богами, благодаря его заступничеству, они легче могли найти
милость у них; примером — правда, малопочтенным — может
послужить вышеупомянутый (§ 10) герой Шептун. Но,
помимо того, полагали, что после смерти он преображался как
телесно (т. е. в своем внешнем виде), так и духовно. Он
становился существом сверхземного роста и красоты — eumorphos,
как принято было говорить. Но и силу получал он выше той,
которая сопутствовала ему при жизни. Это была прежде
всего сила вещая: как познавший тайны дух, он мог внушать
хорошие решения тем, которые с верой подходили к его могиле.
Лишь разновидностью этой вещей силы была сила целебная:
почти все герои были героями-исцелителями, хотя у некоторых
из них — Асклепия и других — эта сила, доведенная до высшей
степени, превосходила все другие. Герой-сосед дома
оказывал свое покровительство его благочестивым хозяевам;
комедия нравов не упустила этого благодарного мотива незримого
покровителя обижаемых сирот, как это можно заключить по
недавно нам возвращенному началу комедии Менандра,
носившей именно это заглавие — заглавие Heros. Этот образчик
озарил нам очень ласковым светом важную сторону семейной
жизни греков; здесь особенно наглядно сказался уютный, так
сказать, характер их религии. Но величавее была, конечно, та
помощь, которую герои оказывали всей общине, притом в
самую трудную годину ее жизни — в годину военной опасности.
Полагали, что герои самолично вступают в бой против ее
врагов; простые люди представляли себе это заступничество
наглядно и реально, более развитые, вероятно, духовнее, но в его
факте были согласны все, и Фемистокл, конечно, выражал
всеобщее чувство, когда он после саламинской победы смиренно
заявил, что ее одержали не они, эллины, а их боги и герои.
Эта помощь была последствием их силы; но откуда же
получалась у них эта сила? Дельфийский оракул, как мы видели,
только удостоверял ее наличность, наделял их ею не он, а кто

Том II. Религия эллинизма
293
же? Софокл отвечает нам: боги. Он же называет нам и имя этой
силы: charis, «благодать». А за что награждались они этой
благодатью? — Нам ли, христианам, об этом спрашивать? A gratia
gratis data?
Конечно, иногда и человеческий ум мог проникнуть в
тайны божьей воли, и даже довольно часто: мы ведь видели, какую
роль играла заслуга покойного перед общиной, как повод к его
героизации. Нетрудно было поверить, что и боги, освятившие
человеческое общежитие, принимали во внимание эти
гражданские заслуги человека при наделении его благодатью. Но
вот Эдип, изгнанный из своей фиванской отчизны, нищий
слепец, является в Афины — и тут он рачением богов становится
источником благодати для приютившей его страны, будущим
ее оплотом в военную грозу; за что? Поэт подсказал нам ответ:
за его страдания, сделавшие богов как бы его должниками.
А Одиссей, которому Тиресий предвещал:
Тебе же вне моря
Смерть суждена, и постигнет она, благосклонная, долгой
Жизнью тебя утомленного, вдруг. А кругом тебя люди
Счастливы будут...
Тоже за его страдания? Вероятно; на то Гомер и называет
его «многострадальным», если мы правильно переводим этим
словом его polytlas. Но мы знаем и такие примеры, которые нас
заставят только руками развести.
§31
Чтобы понять те черты веры в героев, о которых
придется говорить теперь, надо твердо помнить, что культ их либо
развился из культа душ, либо, во всяком случае, с ним
тесно связан. А между тем, в представлении об оставившей тело
душе совмещаются два друг другу прямо противоположные:

294
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
она и блаженный дух, охраняющий своих близких, но она же
и страшное привидение, от которого спасаются заклятиями и
чарами. Само собою разумеется, что и душа вообще
благодетельная будет карать своих оскорбителей; соответствующую
деятельность мы встречаем и у героев, и ее мы, как не
определяющую их основного характера, оставляем в стороне. Из тех
же двух противоречащих друг другу основных представлений
о душе развиваются два представления о герое, столь же резко
друг другу противоречащие: это, выражаясь по-нашему, герой-
святой и герой-упырь. О первом была речь в предыдущем;
поговорим и о втором.
Мы не будем удивлены, прежде всего, убедившись, что
представление о нем развивается преимущественно на низах
общества; здесь оно становится даже преобладающим.
Гиппократ в своем замечательном по широте взглядов сочинении
«О священной болезни» борется с предрассудками людей,
воображающих, что болезненное состояние души, заставляющее
людей вскакивать по ночам с постели, — последствие
«наваждения героев». Полемику в другом роде имеем мы у баснописца
Бабрия, писавшего в самую эпоху расцвета магии и
вампиризма: у него герой является во сне своему почитателю: «О благе
моли ты богов, мы же посылаем только зло; поэтому, если тебе
понадобится зло, обращайся смело к нам: зол мы пошлем тебе
много, даже если ты попросишь только об одном». Шутливая
греческая поговорка, которой человек отклонял от себя
подозрение в злом умысле — «я не из этих героев» — тоже
свидетельствует о наличности класса принципиально, так сказать, злых
героев. Интересно присмотреться к их деятельности — причем
мы, повторяю, оставляем в стороне наказания, посылаемые
добрыми героями за понесенные ими оскорбления — героя
Анагира, например, за порубку его священной рощи — которое
обыкновенно с нею смешивают.
В южноиталийском городе Темесе стало одно время
появляться по ночам страшное существо, все черное и
облаченное в волчью шкуру: бросаясь на прохожих, оно душило их до

Том II. Религия эллинизма
295
смерти. Никакие меры не помогали, стали уже помышлять о
том, чтобы покинуть всей общиной нечистое место. Все же
решили предварительно вопросить дельфийский оракул.
Оракул ответил, что чудовище — дух некоего Ликаса, забредшего
некогда в Темесу, совершившего здесь насилие над девушкой
и за это убитого возмущенными жителями. Он ответил далее,
что этот Ликас успокоится не раньше, чем ему, как герою, будет
воздвигнуто капище и ежегодно отдаваема самая прекрасная
девушка в городе. После этого прошло несколько лет; ночные
нападения прекратились, темесейцы могли оставаться в своем
городе, но и ужасный ежегодный выкуп уплачивался исправно.
Но вот в 170 г. в Темесу пожаловал некто Евфим, уроженец
соседних италийских Локров, на обратном пути из Олимпии, где
он победил в кулачном бою; это было как раз тогда, когда новая
жертва в капище Ликаса ждала своего мучителя. Захотелось
ему проведать этого «темесейского героя»; он дал себя отвести
в капище. Вид несчастной девушки внушил ему и сострадание,
и любовь: он дождался ночи, — и когда «герой» пришел, он был
неприятно поражен, увидев перед собой вместо обычной
легкой и сладкой добычи — кулачного бойца. Но Евфим не дал ему
опомниться: вступив с ним немедленно в бой, он выгнал его из
храма, преследовал до взморья и загнал наконец в святую
пучину, обезвреживающую всякую нечисть. Тогда он вернулся,
отпраздновал свадьбу с освобожденной красавицей и жил с ней
счастливо до глубокой старости; а затем он, не изведав смерти,
и сам стал героем.
Нетрудно узнать в этой красивой сказке храмовую
легенду («ареталогию»), прикрепленную к капищу героя Евфима;
возможно, что ее возникновение было отчасти обусловлено и
соперничеством между Темесой с ее злым и Локрами с их
добрым героем. Но поражает нас здесь роль Дельфов — не потому,
чтобы мы верили в ее историчность, нет, мы берем из легенды
только то, что мы вправе от нее требовать: факт, что народная
совесть могла приписать «общему очагу Эллады» установление
такой безнравственной службы. Для его объяснения возьмем

296
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
другой пример: он касается вышеупомянутого «последнего
героя», КлеомедаизАстипалеи.
Он тоже, подобно Евфиму, был кулачным бойцом, но ему не
повезло: участвуя в олимпийских играх в 496 г., он
неправильным ударом убил своего противника, вследствие чего венок
ему присужден не был. Вернувшись на родину с позором
вместо ожидаемой чести, он обезумел и опрокинул столб, на
котором держался потолок местной школы. Потолок обрушился и
похоронил под собою учившихся детей. Преследуемый
разгневанными гражданами, убийца бросился в храм Афины и,
увидев в нем пустой ларец, спрятался в нем, захлопнув крышку над
собой. Преследующие стали открывать ларец; это им долго не
удавалось; когда же, наконец, под их руками крышка
отскочила, в ларце не оказалось никого. Удивленные граждане
сообщили в Дельфы о таинственном исчезновении преступника;
им было, однако, отвечено:
Астипалеец отсель Клеомед — из героев последний.
Жертвами чтите его: непричастен он смертной уж доле.
И пришлось астипалейцам соорудить капище тому,
которого они хотели побить камнями.
Это уже не сказка, а быль; тем более напрашивается
вопрос: что это за странный носитель «подземной благодати»?
Нечестивый убийца невинных детей, в лучшем случае —
невменяемый безумец: на какие благочестивые мысли может
навести культ такого человека? Действительно, враги
античной религии из лагеря и вольнодумцев, и христиан, не
упустили этого примера. — Мы можем догадываться, что именно
нравственная сомнительность этого героя подсказала Дель-
фам мысль о том, чтобы замкнуть героев вообще; но что же
ответили бы они, если бы их спросить о причине этой
странной героизации?
Я думаю, вот что. «Дарованная нам вещая сила дает нам
возможность установить возведение того или другого покойника в

Том II. Религия эллинизма
297
сонм героев и, таким образом, наделение его превосходящим
могуществом; но причина этого возведения — тайна самих
богов. Считаясь с этим, мы отвечаем на вопросы людей, что им
следует сделать для того, чтобы новообъявленная сила стала
для них если не благотворной, то как можно менее злотворной:
все наши ответы направлены на то, чтобы людям было
"лучше"; а лучшим является меньшее из двух зол». Во всяком
случае, приведенные примеры доказывают скорее искренность и
убежденность дельфийской жреческой религии; вероятно, в ее
экзегетике имелись приметы, по которым можно было
установить героический характер покойника; и среди них, вероятно,
было отмечено и таинственное исчезновение его тела. На это
имеются указания; достаточно сравнить легенду об Эмпедокле
и его прыжке в кратер Этны.
§32
До сих пор наша характеристика культа героев относится
в одинаковой мере и к древнегреческой, и к эллинистической
религии; краткий ее эскиз помещен поэтому и в посвященном
первой очерке. Если я здесь остановился на ней подробнее, то
это объясняется тем, что именно в эллинизме культ героев стал
почвой, на которой зародились новые, хотя и не очень
утешительные, религиозные формы.
Переходя мало-помалу к ним, предупреждаю, что для них
имеют особенную важность два класса героев: герои-ктисты и
герои-спасители. Еще напомню, что хотя обряды культа
героев и отличаются существенно от обрядов культа богов, но для
отдельных просветленных существ граница между тем и
другим классом была довольно зыбкой: Гераклу поклонялись, где
как герою, где как богу; то же самое приблизительно касалось
Асклепия, Диоскуров, Амфиарая, Левкотеи и др. Иные
становились героями после своей смерти, иные и не изведав
смерти, вроде только что рассмотренного Клеомеда. Но никогда

298
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
человек при жизни не становился ни героем, ни, тем более,
богом; пока Эллада была еще настоящей Элладой, это правило
соблюдалось строго.
И все же зародыши его разложения были налицо. В самом
деле, города основывались и в историческую эпоху — в 437 г.
Агнон, друг Перикла, «основал» колонию Амфиполь на Стри-
моне. Представим же себе психологию этого человека,
знавшего еще при жизни, что после смерти он станет «героем-ктистом»
этого города; или, что еще интереснее, психологию амфиполи-
тов, знавших, что через несколько лет они будут обращаться с
молитвами и жертвоприношениями к этому самому человеку,
которого они теперь видят в своей среде! Не ясно ли, что он уж
теперь должен был стать для них как бы полугероем?
Агнону, впрочем, недолго пришлось пользоваться
героическими почестями в основанной им колонии: отношения между
Амфиполем и Афинами испортились во время пелопоннесской
войны, спартанская партия получила в нем перевес, и когда в
424 г. спартанский полководец Брасид взял Амфиполь, его там
приветствовали как «спасителя». А так как вскоре после
этого подвига он пал под стенами освобожденного им города, то
уже ничто не мешало, устранив Агнона, учредить героический
культ Брасиду как «герою-спасителю». Обращались ли в Дель-
фы, не знаем; но препятствий и оттуда быть не могло: Дельфы в
пелопоннесской войне сочувствовали Спарте.
Политика вторглась в религию; это было нехорошо и стало
вскоре еще хуже. Афинский морской союз, ставший под конец
в тягость его членам, был разрушен спартанским полководцем
Лисандром, разбившим в 405 г. афинян при Эгоспотаме; в
благодарность за это «спасение» Иония стала воздвигать ему
алтари, не то как герою, не то как богу, а соседний с ней Самос даже
праздник своей богини-покровительницы, Гереи,
переименовал в Лисандрии. Новшеством здесь было то, что эта
героизация (или апофеоз) была постановлена в честь живого человека;
вряд ли можно признать случайным то обстоятельство, что не
коренная, а азиатская Греция первая решилась на такую меру.

Том II. Религия эллинизма
299
Об ее авторизации со стороны Дельфов ничего не слышно,
и она крайне невероятна.
Это случилось еще к концу V в. В начале IV поразительные
успехи Агесилая, первого носителя новой спартанской
гегемонии, побудили фракийских фасосцев чествовать его таким же
образом; сам царь, скромный в своей спартанской простоте, об
этих почестях не помышлял. Более серьезную попытку сделал в
середине столетия Филипп Македонский: на то он был
основателем названных в честь него, впоследствии столь знаменитых
Филиппов, и в качестве потомка Геракла имел руку в
основанных последним олимпийских играх. Действительно, он после
Херонеи велел соорудить в Олимпии капище, «Филиппей»,
с драгоценными статуями, изображавшими и его, и его семью,
и распорядился, чтобы в процессиях его кумир следовал за
кумирами олимпийских богов. Но это не было еще апофеозом и
к его Македонии не относилось; там он по-прежнему жил, пил
и напивался со своими приближенными, почти как равный с
равными.
Решающий шаг был сделан его сыном, Александром
Великим; после своих сказочных побед он потребовал божеских
почестей не только от отдельных городов — а был он ведь
основателем и, стало быть, героем-ктистом тридцати слишком
Александрии, которые вряд ли стали дожидаться его смерти,
чтобы почтить его как такового — но и от главных греческих
общин, а также и от своих приближенных. Причины этого образа
действий для нас поныне загадочны. Был ли он актом глубокой
политической мудрости, подсказанным ему желанием
объединить его разнообразных подданных под знаком единой, хотя
бы и кощунственной религии? Или простым сумасбродством,
в котором выразилось его опьянение собственными успехами?
Или он был ему внушен населением отвоеванной у
персидского царя области, где «подобно иудеям, и другие порабощенные
народы мечтали об идеальном царе-боге, имеющем вернуть
своему племени и всему миру желанное величие» (Группе)? —
отклик его требования встретили различный.

300
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
В Афинах правящей македонствующей партии нетрудно
было при угрюмом молчании друзей Демосфена добиться
льстивого народного постановления; Спарте скорее удалось соблюсти
свое достоинство в ее «лаконическом» декрете: «Если Александр
желает быть богом, да будет он богом»; наибольшую стойкость,
однако, обнаружили македонцы, как непосредственные
приближенные загостившегося на чужбине царя, так и оставленный
им в Македонии наместник Антипатр, наотрез отказавшийся
признать высокомерные притязания своего повелителя.
В одном историки, впрочем, довольно согласны между
собою: как бы они ни объясняли психику самого Александра —
в его почине они признают попытку ориентализации греческой
религии. Предшествовавший в самой Греции культ героев-
ктистов и спасителей дал только внешнюю зацепку; сама идея
живого царя-бога была восточного происхождения.
§33
Мы встречаем ее в двух различных формах в обеих
главных частях монархии Ахеменидов — ярче всего в Египте, в
более смягченном виде в Персии. Там, в Египте, божественность
властителя принадлежит к исконным догматам.
«Только в двух пунктах царь отличается от настоящих богов: в то
время как Ра, Осирис или Тот носят эпитет "великих богов",
фараон при жизни довольствуется титулом "благого бога" и лишь
после смерти получает также и тот другой эпитет. А во-вторых, он
при жизни, по крайней мере, в более раннее время, еще не
пользуется настоящим культом с храмами, жертвоприношениями и
жрецами» (Эрман).
Эта последняя оговорка, однако, не имеет для нас значения,
так как Птолемеи примыкают, конечно, к поздним периодам
египетской религиозности.

Том II. Религия эллинизма
301
На помощь догмату приходила легенда. Полагали, что когда
новая царица «сидела в красоте своего дома», к ней являлся в
образе ее мужа величайший бог местности. Она просыпалась
от окружающего его благовония и улыбалась ему. Тогда он
приближался к ней в своем настоящем виде, и она ликовала по
поводу его красоты. Он «делал с ней все, что ему угодно было» и
затем покидал ее с обещанием, что она родит сына, который
будет царем Египта. Таким образом, фараон был действительно
«сыном Ра», как он официально назывался, и Александр
Великий принял только наследие своих египетских
предшественников, поощряя легенду о навещении его матери Олимпиады
Зевсом-Амоном, т. е. этим самым Амоном-Ра.
Что касается Персии, то ее царь, по мнению греков, тоже
был богом:
Бога ты женой у персов, бога матерью слывешь,
обращается хор у Эсхила к царице-вдове, супруге покойного
Дария и матери Ксеркса — «бога дочерью», прибавил бы он,
вероятно, если бы знал, что его героиня была Атоссой,
дочерью Кира. Подлинные персидские грамоты не подтвердили
этой греческой теории: «подобно царям Вавилона и Ассура и
персидские не были пребывающими на земле богами
наподобие фараонов» (Эд. Мейер). Теория эта была, вероятно,
заключением из того чрезмерного, по греческим представлениям,
почета, которым персы окружали своего владыку, и прежде
всего, из его внешнего знака, так называемой «проскинезы»,
т. е. обычая падать ниц при встрече с ним. Это-то и было то,
в чем Александр пожелал быть преемником побежденного
монарха и чем он возбудил наибольшее возмущение у своих
македонских подданных: проскинеза считалась символом
обожествления.
При диадохах наступил период лучшего ознакомления с
нравами народов Востока; поэтому неудивительно, что
настоящий апофеоз возник не на персидской, а на египетской почве.

302
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Все же не сразу: непосредственные преемники Александра
слишком живо помнили свое собственное возмущение
притязательностью своего царя, чтобы последовать его примеру. С их
стороны мы поэтому никаких попыток в этом направлении не
встречаем. Правда, они все были основателями городов и
поэтому кандидатами в герои-ктисты всех этих Кассандрий, Ли-
симахий, Антигоний, Деметриад, Селевкий и Птолемаид; про
некоторых мы знаем даже, что они пожелали при жизни
предварить свою героизацию. Но это были муниципальные культы,
державшиеся более или менее старинных греческих рамок;
государственная религия ими затронута не была.
Драгоценное тело умершего в Вавилоне Александра
досталось Птолемею I; трудно сомневаться в том, что он с самого
начала имел в виду похоронить его в Александрии, но для этого
нужно было, чтобы этот еще только строившийся город принял
более или менее готовый вид и, главное, чтобы был окончен
величественный храм-памятник, который Птолемей сооружал в
честь своего покойного полководца и царя. Его тело было
поэтому временно похоронено в Мемфисе, и Птолемей успел
умереть, не исполнив своего намерения. Исполнить его пришлось
его сыну и наследнику, Птолемею II, тогда еще не Филадельфу;
но если династический интерес и заставлял его внимательно
относиться к памяти основателя эллинистического Египта, то
личный интерес еще более привязывал его к тому, через
которого египетский венец достался ему самому.
Птолемей I еще при жизни получил от благодарных ро-
досцев, которым он помогал в их героической обороне против
Деметрия Градоосаждателя, почетное прозвище Спасителя
(Soter); оно и осталось за ним. Его наследник не был его
старшим сыном: своим престолом он был обязан той любви,
которую его отец питал к своей второй жене, его матери Беренике.
Вполне понятно поэтому, что он учредил в Александрии и их
культ рядом с культом царя-основателя, и притом их обоих как
«царей-спасителей» (theoi Soteres). Все же это был культ
мертвых; до полной египтизации было далеко.

Том II. Религия эллинизма
303
Но тот же Птолемей II вторым браком был женат,
согласно египетским обычаям, на своей родной сестре, тогда уже
пожилой Арсиное; по ее смерти он и ей, как дочери
обоготворенных Сотеров, посвятил храм (или придел) под культовым
прозвищем «богини братолюбицы» (thea Philadelphos). И это
еще не нарушало традиции. Но сестра незаметно
притягивала к себе и брата: египетские воззрения, как мы видели, этому
благоприятствовали, сам царь вряд ли особенно противился —
мало-помалу храм «богини Филадельфы» превратился, еще
при жизни царя-участника, в храм «богов Адельфов».
Свершилось роковое для западной культуры событие: кощунственная
идея царя-бога была принята в греческую религию. Остальное
пошло уже гладко: за «богами (Фил)адельфами» последовала
при третьем Птолемее чета «богов-Эвергетов», за ней «богов-
Филопаторов» и т. д. О титулатуре дает нам представление
начало розеттской надписи — той самой, которая послужила нам
ключом для разрешения проблемы иероглифов: «В правление
молодого, принявшего венец от отца, владыки венцов, велико-
славного, установившего Египет и благочестивого в служении
богам, победителя супостатов, исправившего человеческую
жизнь, владыки тридцатилетий (?) подобно великому Гефесту
(т. е. Птаху), царя подобно Гелию (т. е. Ра), великого царя
верхних и нижних мест, отпрыска богов-филопаторов, которого
Гефест одобрил, которому Гелий доставил победу, живого образа
Зевса, сына Гелия, Птолемея присносущего, возлюбленного
Птахом...», причем разумеется Птолемей V Эпифан (т. е.
Объявленный — дополняй: бог), тогда, т. е. в 136 г., еще 12-летний
мальчик. Все же царь пока только допускает, чтобы его
называли богом, сам не пользуясь этим эпитетом в своих указах; но
вскоре, еще в том же II веке, и этот последний остаток
скромности был утрачен.
В царстве Селевкидов, согласно вышесказанному, были
сдержаннее. Селевк I официально игнорировал дафнейскую
легенду о своем происхождении от Аполлона (§ 27), оказывая
всякого рода почести своему земному отцу Антиоху; лишь после

304
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
своей смерти он получил от своего сына божеские почести,
зато чрезмерные, как — даже не «бог», а «Зевс-Победоносец»
(Zeus Nikator). Кто видит в своем отце Зевса, тот себя как бы
проводит в Аполлоны; и действительно, этот сын, очень
деятельный и дельный Антиох I, был после смерти обожествлен,
как «Аполлон-Спаситель» (Soter). Но при жизни впервые его
сын Антиох II, современник и враг Птолемея Филадельфа,
последовал примеру последнего и установил в своем царстве для
себя божеские почести со жрецами, храмами и
жертвоприношениями; особого культового имени он не получил, а был назван
просто «богом», каковым именем его впервые приветствовали
милетцы за то, что он признал их независимость, освободив их
от их тирана. Все же сам себя называет богом впервые
Антиох IV Эпифан — тот самый, неудачливая политика которого в
Иудее повела к восстанию Маккавеев около середины II века.
Пример Селевкидов повлиял, в свою очередь, на царей Пер-
гама; но здесь это движение остановилось. Македония осталась
верна здравым традициям Антипатра и Антигона Гоната, и си-
ракузское царство, несмотря на все свое сходство с
эллинистическими монархиями, тоже осталось свободным от этой
неутешительной аберрации религиозного чувства. Если, таким
образом, оставить в стороне явно льстивые заявления некоторых
общин коренной Греции, относившиеся исключительно к
чужим, а не к своим властителям, то эту аберрацию можно будет
ограничить варварской территорией эллинизма.
§34
Но все же она существовала и требует себе объяснения.
Мы же стараемся вдуматься и, еще лучше, вчувствоваться в
религиозные явления античного мира; как же нам отнестись
к этому? Если Группе в своей рационалистической истории
греческой религии говорит, что «человек, обожествляя себя, не
столько человека возвышает к богам, сколько богов низводит

Том II. Религия эллинизма
305
к людям», то это заявление, подкупая своей эпиграмматично-
стью, не оправдывается историей: мы встречаем апофеоз в
эпохе не падения, а наоборот, подъема религиозного чувства. Нет,
было бы неправильно видеть здесь своего рода Rückbildung,
уродливый продукт его старческой немощи; надо искать иного
объяснения. Для него нам открывается несколько путей.
1. Одним из сынов возрожденной Эпаминондом и
просветленной таинствами Деметры Мессены был знаменитый или
пресловутый Евгемер; родившись вскоре после ее основания,
он стал приближенным македонского царя Кассандра,
вообще жаловавшего философов. Уже после его смерти он написал
свое главное сочинение, находясь в кругозоре его противника,
Птолемея I — быть может, в тогдашнем убежище выдающихся
литераторов, на острове Косе.
Этим сочинением была «священная запись» (hiera anagra-
phe). В ней автор рассказывал об одном из своих
«многочисленных путешествий, предпринятых по поручению Кассандра»;
оно завело его на группу островов Индийского океана, один из
которых, остров Панхея (т. е. по-дорически «всепрекрасный»)
и привлек его особое внимание. Он описывал его внешний вид
и нравы его жителей — трезво и деловито, чуждаясь обычных в
утопических романах того времени преувеличений и прикрас,
чем и заслужил доверие серьезных людей также и в главной
части своего сочинения, для которой описание самого
путешествия было только внешней рамкой.
Дело в том, что в главном храме Панхеи Евгемер прочел
запись на золотом столбе, имевшую своим составителем
древнего царя страны, Зевса; ее содержанием были деяния как деда и
отца составителя, Урана и Кроноса, так и его собственные. Они
все были благодетелями человечества, создав своими трудами
его культуру; между прочим, первый, Уран, установил также
почести «небесным богам» и был, таким образом, творцом
религии. Взамен этих благодеяний Зевс установил божеские
почести также и им, благодетелям, притом, деду и отцу после их
смерти, а самому себе еще при жизни. Когда он, в свою очередь,

306
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
умер, — а именно на Крите, где и показывается его могила, — его
дело продолжали его дети, как об этом свидетельствовало
продолжение записи Зевса, составленное Гермесом; все они были
удостоены звания богов, кто за одни, кто за другие заслуги.
Такова «история»; а вот какова заключающаяся в ней
религиозная философия. Почитаемые Элладой боги — не что иное,
как обоготворенные люди. Значит ли это, что Евгемер был
атеистом? Вовсе нет. Во-первых, он признавал наличность
«небесных богов», именно тех, которым учил поклоняться Уран —
правда, не говоря, по-видимому, кто они такие. А во-вторых,
что же из того, что Зевс, Аполлон, Гермес были некогда
людьми? Это не мешало им быть теперь настоящими богами.
Именно ознакомление с египетской религией подсказывало такое
решение вопроса. Ведь, согласно ей, и Осирис, и Исида, и Гор,
и Тот были некогда людьми; несмотря на то, они египтянами
почитались как боги, и притом такие, выше которых у них не
было. Как люди, они «упорядочили Египет»; читатели помнят
эту фразу даже в розеттской надписи, где ею, по-видимому,
мотивируется божественность 12-летнего Птолемея Эпифана. Да
и грекам эта мысль не была совсем чужда: Дионис, сын
смертной Семелы, жил некогда среди людей и за принесенный им
дар вина был удостоен высших почестей — это не мешало ему
быть полноправным богом наравне с высшими. Конечно,
строгая философия требовала — в силу принципа «всякому
происшедшему будет конец» — предвечности для вечных богов, хотя
Платон в Тимее сумел обойти и это затруднение; но Гесиод,
например, в своей Теогонии — одно это заглавие сколько
говорит! — держался иных взглядов, и многие шли за ним.
Одним словом, прямого атеизма в этом учении Евгемера
еще не было; все зависело от его ответа на вопрос: «суть ли
обоготворенные настоящие боги или только считаются
таковыми?» И, по-видимому, он имел благоразумие ответа не давать.
А раз положительный ответ был логически возможен — «ев-
гемеризм» мог дать настоящую философскую и историческую
подкладку самообожествлению Птолемея Филадельфа и его

Том II. Религия эллинизма
307
последователей. Надо быть благодетелем — sic itur ad astra.
Величайшие благодеяния может оказать стране ее царь; этим
путем он становится богом на вечные времена. Желательно
только, чтобы эти благодеяния были настоящими благодеяниями,
чтобы действительность не опровергала образа, созданного
верою и любовью; и вот это-то удавалось далеко не всегда,
несмотря на благотворную силу «пафоса дистанции».
2. Другой друг Кассандра, Деметрий Фалерский, философ-
перипатетик, правил по его поручению Афинами от 317 до 307 г.,
правил умно и благополучно, но все же в духе поддерживаемой
Македонией аристократической партии. Когда поэтому его
тезка, Деметрий Градоосаждатель, «освободил» Афины от него и
от Кассандра, ликованию демократов не было конца. Ему с его
отцом Антигоном был определен божеский культ под именами
«богов-спасителей», их позолоченные статуи были поставлены
на городской площади рядом со статуями обоих тираноубийц,
в их честь были названы две новые филы, Антигонида и Демет-
риада, и празднества сменялись одно другим. На одном из них
была исполнена «итифаллическая» песнь, сохраненная нам в
значительной части Афинеем; в ней встречались, между
прочим, следующие стихи:
Будь счастлив, Посейдона с Афродитой сын,
Доблестный Деметрий!
Ведь все другие боги далеко от нас,
Иль они без слуха,
Иль их нет, или дела нету им до нас;
А тебя мы видим:
Не древо ты, не камень — настоящий бог;
Молимся тебе мы.
Молимся, да — через сто лет после того, как мы же казнили
Сократа за то, что он якобы «не верует в тех богов, в которых
верует государство, и взамен их признает новые божества»; как
к этому отнестись?

308
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
В вышесказанных словах заключена целая богословская
теория; сводится она к следующему: 1) про богов народной
веры неизвестно, существуют ли они вообще, а если
существуют — способны ли они услышать нас, а если способны —
заботятся ли они о нас; 2) их деревянные и каменные кумиры
подавно бессильны; 3) раз бог есть сила, то богом должно быть
признано сильнейшее существо, а таковым показал себя Де-
метрий. Другими словами, мы имеем здесь антрополатрию на
почве агностицизма; эпитет бога отнимается у сомнительных
владык Олимпа и присуждается гораздо более слабому, но зато
реальному существу.
Теперь одно из двух: или эта теория серьезна, или нет. Если
да, то последовательность требовала для Афин отмены всех Па-
нафиней, Дионисий, Элевсиний и т. д. и оставления одних
только Сотерий в честь обоих новообъявленных «богов». Так как об
этом никто и не думал, то приходится признать теорию такой
же шуткой, как и песнь о прелюбодеянии Ареса и Афродиты
в VIII п. Одиссеи. Это не мешало ей, конечно, сохранить свою
полную серьезность для разных псевдоинтеллигентов,
нахватавшихся всякого вольнодумства тут недалеко, в саду Эпикура
у Дипилонских ворот. Но в устах народа она представится нам
несомненной масляной шуткой — тем более, если вспомнить,
что развивается она в итифаллической песни, и иметь в виду
значение этого слова, которого я здесь объяснять не буду.
3. Перейдем, однако, от шутки к действительности. Каковы
были на самом деле теоретические постулаты апофеоза?
Сопоставим прежде всего различные его разновидности.
a. Александр признается сыном Зевса-Амона, Селевк —
сыном Аполлона; это вполне в духе древнегреческой религии.
Точно также ведь и Минос признавался сыном Зевса, и Ион
афинский сыном Аполлона; это давало им право на
героизацию после смерти, вот и все.
b. Тот же Селевк (допустим это) получил после смерти
героические почести в основанной им Селевкии; это опять-таки
в духе той же древнегреческой религии. Постулатом была

Том II. Религия эллинизма
309
вера, что просветленная душа этого «героя-ктиста» живет
в его всеми почитаемой могиле, как могучий дух-хранитель
основанного им города.
c. Он в ней (допустим и это) получает не героические, а
божеские почести. Это значит, что ему надлежит приносить
жертвы не ночью, а днем, не на «очаге», а на алтаре и т. д.
(см. § 30). Постулатом была вера, что душа покойного не
заключена в его могиле, а вознесена к богам на Олимп, или в
эфир. Отсюда легенды о птицах — орлах или коршунах, —
поднявшихся с костра, где сжигались останки покойного,
таковая или сама была его душою, или уносила ее.
d. Ему эти самые почести воздавались уже при жизни.
Теологически это трудно было мотивировать, но психологически
объясняется легко (ср. § 32), как предварение, льстивое с
одной стороны, тщеславное — с другой.
Во всех этих случаях новый бог или герой чествовался под
своим собственным именем; но вот нечто новое.
e. Птолемей I с женой после смерти получают божеский культ
как «боги-Спасители», Селевк — как «Зевс-Победоносец»
и т. д.: следует заметить, что терминология тут
последовательна, что никогда не говорится официально о «боге
Птолемее», о «боге Селевке», а именно только о
«боге-Спасителе», о «Зевсе-Победоносце». Вот это действительно
новшество; как это объяснить? Разгадку дает нам второй случай.
Очевидно, Зевс частью своего естества воплотился в
Селевке, он стал его душою; в момент смерти эта душа оставила
тело Селевка, которое отныне покоится в могиле, сама же
она вознеслась на Олимп; чествуют, поэтому, бога «Зевса-
Победоносца». Но как же понимать это воплощение Зевса
при продолжении его деятельности как царя Олимпа? — Да
так же, как и службу Марии-привратницы (Marie la touriere)
в христианской легенде, обработанной Метерлинком в его
«Сестре Беатрисе»: бог и вездесущ и бесконечно делим. —
А как Зевс-Победоносец, он остается в связи с Селев-
ком? — В сознании людей, да; так же, как Зевс Додонский

зю
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
пребывает в связи с Додоной, несмотря на одновременное
существование Зевса Олимпийского,
f. И с этой точки зрения даже полный апофеоз — т. е. возда-
вание богу-Адельфу, богу-Эвергету и т. д. соответственных
почестей при их жизни, покажется не нелогическим
предварением, внушенным лестью или тщеславием, а вполне
последовательным развитием догмата. Раз признано, что
в Птолемее III воплотился бог, которого люди, не зная его
подлинного имени, назвали богом-Благодетелем, то не
только позволительно, но и необходимо было воздавать
этому богу соответственные почести уже при жизни того
бренного тела, которое он избрал своим временным
местопребыванием. Здесь только в сознании людей блеснул
новый религиозный догмат: появление бога во плоти и его
пребывание в ней до ее разрушения смертью. Спешу
заметить, что это толкование несомненно; сошлюсь уже здесь на
2-ю оду Горация, хотя говорить о ней придется при
изложении римской религии.
Вполне ли это догмат новый? Думаю, что да, хотя
зародышевые его формы имелись уже и в древнегреческой религии.
Если у Гомера Афина является Телемаху и другим в образе
Ментора и в качестве такового с ним путешествует, ест, пьет
и т. д., то здесь мы, несомненно, имеем воплощение божества;
но, во-первых, настоящий Ментор живет независимо от этого
своего подобия — это прямо сказано — а во-вторых, это лишь
кратковременная иллюзия, а не воплощение на всю жизнь,
почему Платон в своем «Государстве» и протестует против
этого «обмана». Затем известно, что Софокл после своей смерти
был героизован не под именем Софокла, а под именем Дексио-
на, т. е. «Приемлющего» — на память о том, что он по легенде
«принимал» у себя бога Асклепия. Это — внешняя параллель к
переименованию Птолемея в бога-Спасителя, но не более. Мы
не знаем в точности богословского основания этого
переименования; думаем, однако, что оно аналогично с
представлением о преображении героизованного. Впрочем, оно не было обя-

Том II. Религия эллинизма
311
зательно: большинство героев почиталось под теми именами,
которые они носили при жизни.
Да, зародыши были, но именно только зародыши: и фактом
остается, что благодаря почину Птолемея Филадельфа религия
эллинизма обогатилась новым догматом, и религиозное
сознание людей стало свыкаться с мыслью, что бог может избрать
себе земным местопребыванием тело человека от его рождения
вплоть до его смерти.

Глава VIII
СЕКУЛЯРИЗАЦИЯ
И САКРАЛИЗАЦИЯ
§35
Движение религиозной мысли и изменяющаяся
объективация религиозного чувства — это одна сторона дела в истории
религии; отношение религии, как целого, к прочим
культурным силам — это другая. Мы можем себе представить такое
состояние культуры, при котором она вся с ее наукой,
искусством, бытом будет находиться под властью религии, проводя
во всех своих областях последовательно и исключительно
принцип богоотносимости; но мы можем себе представить и такое,
при котором все области культуры окажутся подчиненными
одним только мирским, посюсторонним расчетам и
двигателям, религия же будет оттеснена в свою неотъемлемую
территорию ·— религиозное чувство тех, кто таковым обладает. Для
последнего состояния давно уже принят термин секуляриза-

Том II. Религия эллинизма
313
ции или обмирщения; для первого я предложил термин
сакрализации.
Оба эти состояния представляются нам идеалами,
математическими пределами, которые в реальной жизни не были и не
будут осуществлены никогда. Реальная жизнь движется между
этими двумя полюсами, идя от одного к другому —
прямолинейно ли и безвозвратно? Были люди, которые так полагали.
Философ французской революции Кондорсе представил себе и
другим движение умственной культуры человечества как
шествие от «суеверия» (superstition) к «разуму» (raison) при
постепенно убывающих элементах первого и постепенно возрастающей
силе второго...
Эта формула пришлась очень по вкусу людям с
математическим умом; к сожалению, этих последних не всегда удается
упросить, чтобы они удовольствовались теми огромными
заслугами, которые вдохновляющая их наука имеет перед
человечеством в своем как чистом, так и прикладном виде, и не
переносили ее в политику, заменяя в ней трезвую и
спасительную индукцию неправильной и вредной дедукцией, и здравый
политико-исторический опыт — отвлеченной политической
алгеброй. В многочисленных и страшных бедствиях,
обрушившихся над человечеством, немало виновны те люди, которые,
обладая математически-дедуктивным умом (что не означает
еще знания математики), а не исторически индуктивным, были
поставлены судьбой во главе политических движений.
Что касается культурно-политической алгебры Кондорсе,
то античность ее безусловно опровергает. Ее древнейшая
достижимая для нас ступень, описанный Гомером ахейский период —
все равно, отождествлять ли его с микенским, как я считаю
это правильным, или нет — показывает нам культуру Греции
в состоянии поразительной (хотя, разумеется, не полной)
секуляризации: светское искусство, светская наука — Асклепиады
лечат лекарствами, не прибегая даже к заговорам, — светский
быт. Следующий, эллинский период, в VII-VI в. доводит
сакрализацию до ее зенита: храмовая архитектура, сакральная

314
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
скульптура и живопись, Асклепий становится сыном Аполлона,
и его врачи лечат с помощью вещих сновидений и волшебства,
походами и битвами управляют выпрашиваемые у богов
знамения, политикой Эллады — дельфийское жречество, и рядом
с культами олимпийских богов возникают неизвестные Гомеру
мистические религии Деметры и Диониса. Аттический период
в Уи IV вв. знаменует собой новый поворот в сторону
секуляризации. Архитектура опять, как в ахейский период, ставит себе
светские задачи; но это уже не царские дворцы, а здания для
потребностей державного демоса — палата для его пританов,
стой для него самого и его детей. Скульптура посвящает себя
уже не только богам, но и атлетам и вообще выдающимся
людям; живопись прославляет национальные победы; Гиппократ
ведет медицину обратно на рациональные пути, софисты
делают то же с другими науками и философией, причем их почин
находит себе продолжение в Демокрите и завершение в
Аристотеле. Туже всего поддается новым влияниям частный быт;
все же и здесь успех софистов и их продолжателей доказывает,
что для умов наступила пора самостоятельного мышления.
Таково было состояние греческой культуры в момент ее перехода
из эллинского мира в эллинистический.
Каково же было ее дальнейшее движение?
§36
Более всего остается верным старому пути изобразительное
искусство. Конечно, основание новых городов повело к
основанию и новых храмов, но это творчество в старых формах не
определило собою характера эллинистической архитектуры.
Ее новой, заманчивой задачей стал царский дворец — как и в
ахейскую эпоху — а затем его смягчения, дом вельможи, дом
вообще зажиточного гражданина; явились проблема перистиля,
проблема триклиния (столовой), проблема эка (гостиной) — их
построения, их архитектонического, скульптурного, живопис-

Том II. Религия эллинизма
315
ного украшения. Главные центры эллинистической культуры
соперничали между собою в их разрешении — Коринф, Кизик,
Антиохия, Александрия; результатом был тот тип
эллинистического дома, который нас восхищает в Помпеях.
В скульптуре следует различать ее статуарную и ее
рельефную отрасль: последняя с интересующей нас здесь точки
зрения составляет одно целое с живописью. Что касается первой,
то мраморные боги уже под резцом Праксителя (IV в.) в
значительной степени обмирщали: чисто женственная при всей
целомудренности красота его Афродиты принципиально
отлична от религиозной красоты фидиевской Паллады. Эллинизм
пошел в этом отношении еще дальше, как показывает лучше
всего сопоставление Афродиты Праксителя с Медичейской:
там переход от богини к женщине, здесь от целомудренной
женщины к гетере.
Все же в Сараписе (или Плутоне) Бриаксида чувствуется
нечто новое: доброта этих глаз, грустно смотрящих на нас из-
под завесы спускающихся на чело кудрей, свидетельствует о
том, что эволюция, совершенная религией в IV в., не прошла
бесследно для его творца. Эллинизм находился на
дальнейшей линии этого развития; но мы не можем утверждать, чтобы
его статуарное искусство по ней проследовало. Бриаксид так и
остался последним творцом религиозного идеала, последним
в ряду пророков резца. Созданный эллинизмом религиозный
тип тимофеевской Исиды гораздо менее говорит нашему
сердцу; что же касается тимофеевской Великой Матери, то еще
вопрос, была ли она вообще как таковая осуществлена в
статуарной скульптуре. То же самое придется сказать о тимофе-
евском Аттисе; что же касается пессинунтского, то он, правда,
заинтересовал художников, но далеко не перворазрядных,
своей физиологической извращенностью, и то, что они из него
сделали, должно быть названо прямо отталкивающим. Нечего и
говорить, что тут не было и атома религиозности. Более же
всего должны мы посетовать на художников эллинизма за то, что
они не воспользовались новым благодарным типом, который

316
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
был выработан религией эллинизма: типом богини-матери с ее
младенцем-сыном, Деметры с Иакхом, Исиды с Гором, матери
Реи с Зевсом, Афродиты с Эротом. Они изображаются изредка,
но без оригинальности, и до центрального положения в
религиозном искусстве этому типу очень далеко. Высшее
достижение здесь, таким образом, отсутствует, и античность
предоставила христианству осуществить в искусстве его самую
интимную религиозную идею — идею Мадонны.
Видно, и здесь художники были отвлечены чисто светскими
задачами. На очереди стояло развитие портрета в путях
одухотворенного реализма; эту задачу ставили и цари
греко-восточных государств, и выдающиеся полководцы, и
государственные мужи, и основатели и руководители философских школ —
земные боги и здесь затмили небесных. И потомство не могло
не признать, что эллинизм блистательно разрешил эту, столь
же нужную, сколь и трудную задачу; но именно пути, в
которых он справедливо искал ее разрешения — пути, как я сказал,
одухотворенного реализма — не благоприятствовали
развитию религиозного искусства. Только к концу нашего периода
всеобщая сакрализация охватывает и статуарную скульптуру,
возрождается идеализм, возникает школа ваятеля Пасителя.
Но полем его деятельности были уже не эллинистические
государства, а Рим, и сколько-нибудь решающего значения его
школа, по-видимому, не получила.
Переходя затем к рельефной скульптуре и живописи, мы
опять-таки должны установить сильную убыль религиозного
духа. Мы его видим в последний раз в тех дивных рельефах,
которыми благочестие живых украсило могильные плиты
дорогих покойников в Афинах IV в. — в тех рельефах, которые
наполняют собой ряд зал в афинском национальном музее; к
сожалению, Деметрий Фалерский своим законом против
пышности похорон в конце этого века убил эту прекрасную отрасль
искусства, и она уже более не возрождалась. В других, чисто
светских областях «роскошь», т. е. необходимая для
процветания искусства счастливая избыточность, не преследовалась:

Том II. Религия эллинизма
317
искусство пошло туда, куда ему давали ход. Это было —
украшение того самого эллинистического дома, который сам был
созданием нашей эпохи. Стены, не заставляемые, как у нас,
мебелью, требовали украшения живописью; рельефы были менее
необходимы, но все же и они, вделанные в стену, красили ее,
а поэтому спрос был и на них. Что же представлялось? Очень
часто сцены из мифологии с ее богами и героями; да, но это
была мифология в духе Овидия с эротизмом на первом плане
и безо всякой религиозности. И, странным образом, более,
чем в этих мифологических сценах, мы находим религиозного
настроения в чисто жанровых — в этом прелестном
идиллическом жанре эллинистического искусства с его сельским
религиозным бытом, с его часовнями нимф, кумирами Диониса или
Артемиды в дубовой роще и священными деревьями с
символами их посвящения. Но это религиозное настроение придется
уже поставить в счет не художникам и не искусству, а той
природе, которую они воспроизводили.
Из представленного мною здесь в очень беглом изложении
материала вытекает один очень важный для развития античной
религии факт: в своем эллинистическом периоде эллинская
античность уже начинает изменять самой себе, искусство
перестает быть проводником религиозных идей. Это значит, что та
гармония эстетических, этических и интеллектуальных начал,
которая составляла характерный признак древнегреческой
религии и была вновь достигнута лишь христианством — что эта
гармония уже начинает нарушаться в ущерб ее первой
составной части. Объявление бога в истине и добре продолжается,
его объявление в красоте идет на убыль. Спешу оговориться:
оно только идет на убыль, оно еще не исчезает. Зевс
Олимпийский и Афина-Дева по-прежнему пленяют сердца; эллинство
не лишается своих старых откровений, оно только не получает
к ним равноценных новых именно в области тех религий,
которые теперь выступают на первый план. Это — тоже одна из
причин, почему религия эллинизма не может считаться чисто
эллинской религией.

318
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§37
Переходя от искусства к науке, мы оставляем в стороне ту,
которая по своему характеру вдали от области спора между
верой и разумом; ограничиваясь последней, мы должны назвать
на первом месте ту науку, которую древние греки называли
метеорологией. Да не смутит читателя это ныне более чем
безобидное имя: тогда под meteora разумелись вообще явления в
горних, начиная с туч небесных и кончая сферой
неподвижных звезд. Тут при попытке рационалистического объяснения
нельзя было не забрести в сферу могущества богов; Зевс ли
мечет перун в нечестивцев и льет дождь, орошая поля? Солнце,
луна — что это, божественные ли существа или шары,
огненный и застывший? Уже в V веке шел об этом ожесточенный
спор; о психологической необходимости альтернативы «наука
или вера» свидетельствуют слова, которые Еврипид влагает в
уста своей обращенной и раскаявшейся Авге:
Кто тот богом забытый, отверженный муж,
Чтоб при виде таком не признать божества,
Звездочетов кривой заклеймивши обман?
Их греховная речь по подобьям одним
Заключает о сути невидимых сил,
Непричастная знанию правды.
«Звездочетов» — в подлиннике сказано именно
«метеорологов». Но психологическая необходимость не была логической
необходимостью; при духовном понимании божества можно
было без кощунства отдать во власть опыта и «заключений»
небо наравне с землей, не рискуя вместе с материальной
обителью богов потерять и их самих. И вот софистическая
метеорология превращается в научную космологию Аристотеля и
его школы, его старший современник Евдокс Книдский и Ге-
раклид Понтийский создают научную астрономию;
измеряются диаметры Солнца, Луны, Земли, убеждаются, что Солнце в

Том II. Религия эллинизма
319
сравнении с Землею — что великан в сравнении с карликом;
вероятно ли, чтобы мать-Земля занимала место в центре
вселенной? Вопрос сдается в Александрию; здесь, т. е. в Египте,
греческая творческая мысль оплодотворяет вековой
египетский опыт, накопившийся в гелиополитанской обсерватории,
и Аристарх Самосский (сред. III в.) отвечает на поставленный
вопрос отрицательно. Создается не более и не менее, как
гелиоцентрическая система, та самая, которую в новые времена
возобновил Коперник.
Это был расцвет секулярной науки; он сопровождался,
однако, грозным знамением: против дерзновенной попытки
Аристарха сдвинуть мать-Землю с ее прочного седалища
восстал от имени религиозной философии Клеанф, второй глава
стоической школы: «Эллинам бы следовало обвинить этого са-
мосца в безбожии за то, что он сдвинул с его места очаг
мироздания». Но Аристарху нечего было опасаться участи Галилея:
сильный покровительством Птолемея Филадельфа, он
продолжал свои исследования в александрийской обсерватории и, по
крайней мере, на полтораста лет обеспечил жизнь своей
гелиоцентрической теории.
Но пока секуляризованная астрономия радовалась своим
научным открытиям, в самую ее сердцевину вкрадывался враг,
имевший изнутри ее разложить. С незапамятных пор в
Вавилонии практиковалось звездочетство в нашем смысле слова;
с конца Vb. сведения об этом стали просачиваться и в
Элладу. «По мнению халдеев, все небесные явления происходят по
воле богов, и можно, на основании долгого наблюдения,
многое предсказать по положению звезд не только о мировых
изменениях вообще, но и о судьбе отдельных людей» (Диодор). Но
дело долго ограничивалось такими общими сведениями, пока
в начале III в. вавилонянин Берос не перекочевал на остров
Кос и не начал читать в этом центре одухотворенного отдыха
для Эллады лекции по своей родной науке. Это был тот самый
Берос, который посвятил Антиоху I Сотеру составленную им
краткую историю своего народа; не вижу надобности отбросить

320
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
определенное свидетельство рассудительного Витрувия,
приписывающее ему основание также и первой астрологической
школы в Греции. Во всяком случае, не могу признать серьезным
возражение Шварца, находившего невероятным, чтобы Берос
мог покинуть свое доходное место жреца Бела в Вавилоне ради
косской профессуры; мне кажется, что мы слишком мало
знаем и личную жизнь Бероса, и финансовое положение косских
профессоров, чтобы высказывать подобные суждения.
Но астрология — это сакрализованная астрономия.
Божественны планеты с обоими «светилами» включительно;
главные божества вавилонского пантеона обитают в них и своими
движениями изъявляют смертным свою волю, а их судьбу.
Грекам при их равнодушии к именам нетрудно было заменить
вавилонских богов своими; Гелий и Селена были указаны сами
собой, в остальных признали, руководясь вавилонскими
образцами, Гермеса, Афродиту, Ареса, Зевса и Кроноса. Это
отныне были планетные божества, носители особой религии, — по
мнению многих, высшей из всех, по крайней мере, для земной
жизни человека. Кос тяготел к Египту; здесь и расцвела
астрология. Ведь ближайшими к земле из планетных богов были
Луна и Гермес или, что одно и то же, Исида и Тот, владыки
египетской магии; астрология приняла в себя магию и стала
от этого еще могучее. О гелиоцентрической системе она не
давала и думать: Гелий был планетным богом наравне с прочими
шестью. В борьбе с астрологией гелиоцентризм был побежден:
после 100 г. до Р. X. о нем уже не слышно. Но этого было мало:
астрологическая религия требовала себе доступа в святая
святых науки, в философию, а в этом та ей долго отказывала. Но в
I в. до Р. X. и эта позиция была ею взята; как это случилось, об
этом придется сказать в следующей главе.
После макрокосма — микрокосм: науки о человеке,
которые в древности составляли содержание медицины. Об ее
сначала секулярном, а затем и сакральном характере было
сказано выше, а равно и о том, как Гиппократ в конце V в. повернул
ее снова на секулярный путь. Перелом в этом отношении зна-

Том II. Религия эллинизма
321
менует для нас его любопытная статья «о священной болезни»
(т. е. о падучей). В ней он протестует против мнения тех,
которые приписывают ее, а равно и другие физико-психические
заболевания, непосредственному воздействию богов — Великой
Матери, Гекаты, Ареса — или «героев», т. е. мертвецов, и
клеймит поведение шарлатанов, которые, пользуясь невежеством
толпы, берутся исцелять больных не рациональными, а
мистическими средствами. Школе Гиппократа принадлежит весь
IV век; правда, она, увлекаясь новоприобретенными
сведениями о природе человеческого тела, подчинилась
общеэллинской страсти к преждевременным обобщениям и чаще
прибегала к дедукции, чем это дозволяет здравый метод; все же эта
«догматическая школа» твердо стоит на почве разума и чисто
светской науки. Ее расцветом был опять-таки
александрийский период и специально эпоха Птолемея II Филадельфа,
который, вследствие своей тщедушной природы, с особенным
интересом следил за развитием врачебной науки; ознаменован
он обоими великими именами Эрасистрата и Герофила,
которым принадлежит честь открытия анатомии и физиологии и
доведение обеих до значительной степени совершенства. Но
второй из названных, Герофил, через своего ученика
Филина стал также основателем «эмпирической школы», которая,
относясь скептически к дедукциям «догматиков»,
признавала единственным вопросом, составляющим предмет
медицинской науки, вопрос о том, как исцелить данную болезнь,
и единственными средствами к его разрешению —
наблюдение, свое и чужое, и аналогию. Полемика между догматиками
и эмпириками, неизбежная в споролюбивой Греции, занимает
следующие два столетия; медицина росла и процветала,
увеличивая запасы и своих знаний, и своего опыта.
Но пока высокая наука врачевания делала свои
поразительные открытия, пока ее преподавательские центры выпускали
образованных врачей, применявших свои знания на
муниципальной службе и в частной практике — врачебные центры
иного рода тоже собирали свою публику. Это были здравницы

322
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
при храмах Асклепия в Эпидавре, на острове Косе, в фессалий-
ской Трикке и других местах. Спор между догматизмом и
эмпиризмом их не коснулся: не в них была сила, а в благодати.
Пациенты после жертвоприношения ложились спать — для этого
были устроены особые спальные, отдельные для мужчин и для
женщин; во сне их навещал бог; сон был либо «теорематиче-
ский», непосредственно понятный, либо «аллегорический»,
нуждающийся в истолковании; по исполнении требования
сна больной выздоравливал — таково было правило,
исключения не записывались. Живучесть этой сакральной медицины
не должна нас удивлять: она ведь даже не лишена известной
психологической обоснованности. Какова была публика,
посещавшая эти здравницы, это нам показал один мим нововоз-
вращенного Герода; но образ самого Асклепия, этого ласкового
друга страждущих, благодаря чарам эллинского резца в
участливом IV веке, был дорог даже самому просвещенному
человеку — это ведь была область чувства.
Полтора столетия длилось соперничество догматиков и
эмпириков, а с ним и торжество научной медицины; но затем
наступило утомление. Династические споры властителей-
Птолемеев, VI Филометора с VII Фисконом, невыгодно
отозвались на составе и деятельности Музея; греческую науку
оттеснила реакция египетской сакральной медицины, имевшей
своего Асклепия в лице Имхотепа. Наступил I в. — и тоска по
чуду и по спасению чудом стала распространяться в
человечестве, тогда уже видевшем в Риме свой политический центр.
Понял знамение времени некто Асклепиад, человек более умный,
чем добросовестный. Соединив соединимое в учении обеих
враждовавших школ, он основал третью, школу
«методическую»; но главное было для него не теория, а практика. От него
требовали чудес — он и творил чудеса. Встретив на своем пути
похоронное шествие, он велел ему вернуться обратно;
покойник, мол, вовсе не мертв. Он и сам проводил его домой и своим
искусством вернул ему жизнь. Таков был преемник Герофила и
Эрасистрата, величайший медик I в. до Р. X.

Том II. Религия эллинизма
323
Мир жаждал чудес; чудом было возвращение правильного
движения хромому, зрения — слепому; чудом из чудес —
возвращение жизни умершему. Сакральная медицина снова
заняла свое прежнее, преобладающее место, а с нею и ее бог,
Асклепий. Египетская струя — эллинизованная Исида с Сарапи-
сом, — усилила его значение: Сараписом был, разумеется, он,
а для дополнения его мужского естества женским возвеличили
его дочь, Гигиею — это было ему на пользу ввиду усердия его
поклонниц. Асклепий с Гигиеей становятся в первый ряд
среди богов убывающего эллинизма; Асклепий призывается как
Спаситель, Soter, спаситель от телесных недугов прежде всего,
исцеляющий хромых и слепых прикосновением своей ласковой
руки, но это еще не все — спаситель болящей особи
становится спасителем всех и всего, Soter ton holon. Его образ, средний
между юношей и мужем, с мягкими волосами и бородой и со
светом неземной доброты в очах, глубоко запал в сердце
человечеству: он его более не покинет.
После науки о человеке — наука об его деяниях и судьбе, т. е.
историческая наука. Подчеркиваю последнее слово:
историография была также искусством и составляет как таковое одну
из трех отраслей художественной прозы; но раз мы говорим о
секуляризации, то этим самым мы переводим вопрос на
научную почву. Сакрализованную историю дали бы нам, вероятно,
древнейшие логографы, если бы они были сохранены; не очень
далеко от них ушел и Геродот с его верой в оракулы и в перст
божий, хотя он уже в своем отношении к чудесам
исторической легенды обнаруживает подчас наивный, но сознательный
и последовательный рационализм. Окончательно
секуляризованную историографию дал миру Фукидид с его требованием
строгой и притом исключительно посюсторонней
причинности: дальше него в этом отношении историческая наука уже не
пошла ни в древнее, ни в новое время, ибо и идти было некуда.
Оставалось удержаться на достигнутой высоте; такова была
задача историографии IV века. Можно сказать, что она ее
исполнила добросовестно: если даже Ксенофонт, при всей своей

324
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
личной религиозности с верой в оракулы включительно, как
историк следует заветам Фукидида, то это значит, что его
завоевания были прочны. Конец этого века, правда, расщепил
историографию на два направления, из коих одно,
риторическое, имея в виду, главным образом, удовольствие читателей,
считало себя вправе снисходительнее относиться к творимой
легенде; но эта разница чувствовалась, и то, что себе позволяли
Каллисфен и Дурид Самосский, не было законом для Птолемея
и Иеронима Кардианского. Все же настало время, когда и
прагматическая история — она-то и составляла второе
направление — незаметно подчинилась сакрализационной тенденции.
Это был исход II в., умственным показателем которого
является для нас историк Полибий; человек не только науки, но и
жизни, он составил себе очень определенное миросозерцание.
Два фактора, согласно ему, влияют на историческое
становление; один от нас зависит, другой — нет. Да, «есть сила, вне
человека находящаяся, существо, властвующее над землей,
разумно управляющее делами людей, часто помогающее им в их
деяниях, но нередко и становящееся поперек их планов; это
божество — Тиха (Фортуна). В ее руках жизнь человека; она
охотно ее видоизменяет, находясь в постоянной борьбе с условиями
нашего быта. Никогда не следует ей доверять, и менее всего в
счастии. Ее особенная страсть — решать дела против ожидания
людей; располагать будущим, не принимая в расчет ее — это то
же самое, что составлять счет без хозяина» (Маркгаузер).
Такова историческая философия Полибия. Конечно,
ссылка на случайность встречается не впервые у него: не обходится
без нее и Фукидид, как не обходится ни один историк,
имеющий рассказывать о фактах. Но у Полибия случайность — это
особый безличный момент, to automaton; от него он отличает
Тиху, именно как личную богиню, действующую по-своему
разумно, с расчетом, хотя и вопреки нашим ожиданиям, и
всего менее по нравственным соображениям. Эта Тиха —
настоящая богиня эллинизма в его и истории, и частной и
семейной жизни: комедия нравов ее много раньше признала, чем

Том II. Религия эллинизма
325
она получила, благодаря Полибию, доступ в прагматическую
историю.
На этом пока остановилась ее сакрализация; дальнейшее
развитие ее принадлежит уже следующей эпохе — поскольку
оно не было предварено тем гением умирающего эллинизма,
которому будет посвящена следующая глава.
§38
Переходя от науки к широкой области быта и нравов, мы
должны прежде всего оговориться, что здесь наша точка
зрения по необходимости будет другая. Сакрализация науки
справедливо считается недопустимой; как бы ни был человек
благочестив, мы требуем от него, чтобы он в своих научных
исследованиях строго исключал потустороннюю причинность и
объяснял явления их «естественными» причинами, а не
вторжением безответственной божьей воли. В области быта мы
рассуждаем иначе: так как его идеал, добро, вполне достижим при
религиозном миросозерцании и даже, как показывает опыт,
скорее достижим при нем, чем при иррелигиозном, то мы его
не считаем помехой для культурного прогресса, — поскольку
мы, по крайней мере, руководимся в своих воззрениях
данными опыта, а не политической алгеброй.
Неудивительно поэтому, что самая секулярная в других
отношениях эпоха греческой истории, аттический период с
первым столетием эллинистического, представляет нам в то же
время очень интенсивную сакрализацию обыденной жизни.
Участие в обрядах государственной религии со стороны
гражданина — нечто самопонятное; но этого мало. Он чуток также
к тому освящению своей обыденной и частной жизни,
которое обусловливается поставлением ее в связь с
потусторонними силами: рождение, свадьба, похороны
сопровождаются религиозными актами, но таковые же придают и трапезе и
ложу человека достоинство, превосходящее чисто естественное

326
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
удовлетворение естественной потребности кормления и
отдыха: и именно в этом достоинстве чувствуется то, что даже в этой
области возвышает человека над животным.
Это — область веры; но к ней тесно, без твердо разграничи-
мой грани, примыкает область суеверия (deisidaimonia).
Что такое суеверие? Спросим лучше, раз мы в Греции, что
такое deisidaimonia. Этимология дает нам любопытный ответ:
это — «страх перед божеством»; но ответ этот не смутит того,
кто отдал себе отчет в том, что греческая вера имеет своим
основанием не страх перед божеством, а любовь к нему. А в
каких актах выражается суеверие, об этом дает нам
представление в своей 16-й характеристике Феофраст, живший к исходу
IV века и, стало быть, накануне эллинизма.
«Если, — говорит он, — ласка пересечет путь суеверному, то
он не будет его продолжать, а либо обождет, пока по нему не
пройдет кто-нибудь другой, либо, по крайней мере, перебросит
три камня. Увидит он в своем доме змею — он, если это будет
pareios, призовет на помощь Сабазия, если же "священная", —
построит ей, как герою, капище. Проходя мимо лежащих на
перекрестках намащенных камней, он и сам из своей
бутылочки нальет на них несколько капель масла, станет на колени,
почтит их поцелуем и затем уже пойдет дальше. Прогрызет мышь
его мешок для муки — он отправится к экзегету с вопросом, что
ему делать; и если тот посоветует ему отдать его для починки
кожевнику, он обидится и от себя принесет
умилостивительную жертву. Он способен много раз очищать свой дом, говоря,
что он стал жертвой наваждения Гекаты. Крикнет сова на его
пути — он вздрогнет и не пройдет мимо, не сказав: "Со мною
сила Афины!" Он не войдет в гробницу, не отправится на
похороны, не посетит родильницы; а скажет, что для него лучше не
соприкасаться со скверной... Увидит сон — будет ходить по
толкователям, по птицегадателям, спрашивая всех, какому богу
или богине молиться, и упросит орфеотелеста посвятить его.
Ежемесячно отправляется он для омовения на взморье
вместе с женой — а если жене некогда, то и с няней — и детьми...

Том II. Религия эллинизма
327
Увидит сумасшедшего или страдающего падучей — испугается
и сплюнет».
Интересно отметить, как иронически экзегеты,
представители настоящей религии, относятся к этому несчастному;
его настоящие руководители — это те шарлатаны, против
которых Гиппократ написал свой трактат о падучей
болезни, жрицы Гекаты, жрецы Сабазия, орфеотелесты (которых
не следует смешивать с орфиками) и т. д. Даже его жене его
постоянные очищения надоели: ей, трудолюбивой хозяйке,
«некогда» идти с ним на взморье, и он вынужден
удовольствоваться няней.
Страх — это был один двигатель суеверия; другим было
желание с надеждой. В лучшую эпоху Греции влюбленные и
обиженные девушки обращались к помощи птицы-вертишейки,
чтобы вернуть себе любовь своих обидчиков; они подчас
«связывали» своих соперниц, посвящая их подземным божествам
посредством исписанной свинцовой грамотки, свернутой
трубкою и прикрепленной к стене гробницы безвременно
погибшего. Это было старо как свет и передавалось из поколения в
поколение; кто верил, верил, — вреда от этого не было никому.
Влюбленную и обиженную изобразил нам Феокрит в
первое столетие эллинизма в своей прелестной Ворожее; но тут
мы находим один стих, заставляющий нас призадуматься
(ст. 162):
Зельем я ныне любовным свяжу его; если ж и впредь он
Станет меня обижать — постучится во дверь он Аида:
Столько губительных средств я храню про него в своем ларце,
А научил меня им, госпожа моя, гость ассирийский.
Этот ассирийский гость — тоже один из тех, которые
пожаловали в Элладу через открытую Александром для Востока
дверь. Его родина была главной отчизной магии, — и слова,
и дела. Только здесь, — точнее говоря, в Персии, она получила

328
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
религиозно-философскую подкладку, благодаря ее
национальной религии, маздаизму. Его собственно религиозное влияние
на западный мир начинается лишь в следующую, римско-
вселенскую эпоху, почему о нем не было речи до сих пор; но
пока высший гений добра, Ахура-Мазда (Ормузд), спокойно
ждал своей очереди, его злой противник, Ангра-Манью,
поторопился отправить вперед своих гонцов — учителей и
распространителей «черной магии». Египет не пожелал отставать: его
сильные в эллинистическом мире божества тоже имели власть
над сокровенными силами природы. Исида, ученица Тота,
была владычицей благодетельных демонов, к ее противнику
Сету-Тифону обращались со злыми наговорами, поручая ему,
ослоголовому богу, гибель своих противников. Персидская
магия действовала, опираясь на знание мнимых чудесных
свойств предметов, особенно драгоценных камней; ее
остаток — поныне существующее поверье о «счастливых камнях на
каждый месяц»; Египет был особенно силен своими
заклинаниями, его чудодеи кичились знанием подлинных имен всех
демонов — мы знаем, ведь они были настоящими «имяслав-
цами». Естественными посредниками между теми и другими
были евреи; они не пожалели «страшного четырехзначного
имени» своего бога для магических чар, и «абрайские имена»,
благодаря им, стали тоже одним из предметов таинственного
знания заклинателей. Все это было лишь начало; магия тоже,
подобно астрологии, ждала систематизирующей мысли
эллинов, чтобы из низкопробной практики превратиться в
некоторое подобие науки. Она ждала не напрасно; но прождать
ей пришлось довольно долго, в течение эллинистического
периода она была лишь руководительницей жизни веривших ей.
А таковых было много и становилось больше с каждым
поколением; и если бы к исходу эллинизма новый Феофраст вздумал
написать новую характеристику deisidaimon'a — его картина,
заимствуя пестрые и горячие краски Востока, вышла бы
много ярче, чем та, которую дал нам тот старый для сравнительно
рассудительного IV века.

Том II. Религия эллинизма
329
§39
Чему же нас научил этот, по необходимости краткий и
беглый, обзор взаимоотношения секуляризации и сакрализации
за три столетия эллинизма? Он научил нас дать убедительный
ответ на вопрос, обязательно представляющийся уму
вдумчивого историка, сравнивающего между собой умственную
культуру эпохи, современной Александру Великому, и эпохи,
современной Иисусу Христу. Что мы там имеем апогей
секуляризации, это ясно для самого поверхностного наблюдателя; не
менее ясно, однако, что христианство могло зародиться только
в такие времена, когда творческие силы сакрализованной
культуры достигли своего предела. Переход от той эпохи к этой —
это и есть «исполнение времен».
Занимает оно три столетия; к сожалению, не все они нам
одинаково хорошо известны. Некоторая равномерность
известности наблюдается лишь в области искусства; но мы видели,
что это и есть та область, в которой сакрализация всего менее
дает себя знать. А для других областей, в которых она оказалась
более сильна, источники наши более чем скудны. Особенно
приходится сожалеть о потере почти всей эллинистической
литературы: потомки в своем благоговении перед классицизмом
отвернулись от этих продуктов упадочничества и отняли у нас
этим не только памятники поэзии и прозы за весь этот период,
но и свидетельства об его быте и нравах. Все же кое-что
разобрать можно.
Около столетия продолжается, несмотря на долгие и
сильные сотрясения, торжество эллинизма и его секулярной
культуры; но затем его силы ослабевают, начинается восточная
реакция. Чувствует ее прежде других самое протяженное из
эллинистических царств, монархия Селевкидов: от нее отторгается
ее восточная половина, Парфия становится политически
самостоятельным, определенно варварским государством.
Чувствует ее поколением позже и птолемеевский Египет: не будучи в
состоянии продолжать с помощью новых военных поселений

330
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
эллинизаторскую политику своих первых царей, он поневоле
становится добычей нарастающей египетской волны. Ориен-
тализация усиливается всюду, либо вопреки противодействию
эллинских царей, как это было в Сирии, либо при их
попустительстве, как это было в Египте. Ориентализация — это еще не
то же самое, что сакрализация; но читатель, внимательно
отнесшийся к первым главам этой книги, легко согласится, что
эти две силы действуют параллельно и заодно, имея против
себя чисто эллинскую и нигде, кроме Эллады, не расцветшую
секулярную мысль.
Ее оплотом была наука; и мы видели, как эта наука,
подтачиваемая сакрализационной волной, мало-помалу
обрушивается в нее. Третье столетие — расцвет секулярной науки; в
продолжение его она держится стойко, но уже со второго,
утомленная, делает уступки сакральному элементу. Было бы интересно
проследить судьбу александрийского Музея и, в особенности,
историю его разложения при шестом и седьмом Птолемеях во
II в., когда должность его директора — как мы узнали
недавно — была отнята у ученых и предоставлена царскому офицеру.
Не было ли здесь напора египетской сакральной волны на
секулярную греческую науку? Как бы то ни было, во II в. эта наука
уступает — в I в. она сдается. Астрология заволакивает
космологию, сакральные практики затемняют медицину; в
историографии, даже держащейся вдали от области чудес, признание
иррационального и все же в себе разумного властвования
олицетворенной Фортуны становится поперек трезвой
посюсторонней этиологии. И тут повторяется платоновская притча в
«Государстве» о крупном и мелком шрифте: признанная в
крупном шрифте государственной жизни, Фортуна легко узнается в
мелком шрифте частной жизни отдельных граждан. Создается
та отрасль литературы, которая посвящена специально
прославлению ее власти в человеческой жизни — роман, как серия
произвольно растяжимых авантюр.
Все же Фортуна — только одно из божеств, руководящее
человеческой жизнью; их много, и знать их нужно, чтобы успешно

Том II. Религия эллинизма
331
провести свою линию среди утесов. А восточные люди знают
их куда лучше своих. К ним и прибегает встревоженный
человек — к халдею, египтянину, еврею. А в этом деле легче найти
начало, чем конец.
«Повсюду преследует нас суеверие, ни шагу не можем мы ступить
без него — все равно, слышишь ли ты ясное прорицание или
знаменательные слова, закалываешь ли ты жертвенное животное или
увидел птицу, встречаешься ли с халдеем или с гадателем,
случается ли быть грозе с молнией и громом, или особому явлению
природы, или вообще какому-нибудь приключению — а без этого
не проходит ведь ни одного дня, так что ты ни разу не бываешь
в состоянии спокойно вздохнуть. От всех других обуз и тягостей
дает нам убежище — сон; но тут и он становится для нас лишь
новым источником забот и страха» (Цицерон).
Вот каково было настроение вселенского общества в I веке
до Р. X.
Секуляризация раннего эллинизма сменилась
сакрализацией позднего; это было так же необходимо, как религиозная
реакция в Европе XVI-XVII вв. после вольнодумства эпохи
Возрождения.
Не будем ставить наивного вопроса, что лучше,
секуляризация или сакрализация; исторический опыт доказывает нам,
что человечеству нужна полнота миросозерцания,
охватывающая также и ту область, которая лежит за пределами опыта и
основанного на опыте знания; нарушение равновесия в одну
эпоху ведет, естественно, к его восстановлению в следующую.
И если тут говорить о том, что «лучше», то по справедливости
можно сказать одно: лучше посильно заботиться о том, чтобы
равновесие не нарушалось.

Глава IX
ПОСИДОНИЙ
§40
Мы до сих пор намеренно оставляли философию вне круга
нашего наблюдения: будучи сама по себе уделом
сравнительно немногих, она в то же время отражает в себе настроение
тех многих, которые составляют общество, и в свою очередь
влияет на него. Замкнутая в цикле своего учения, она и
допускает, и требует специального, ей одной посвященного
исследования.
Эллинистическая философия — это дальнейшее развитие
тех школ, которые были основаны в IV веке. Других имен не
слышно; Академия, Ликей, Стоя, Эпикур — пожалуй, с
прибавлением кинизма, пифагореизма и спорадически
возникающего одинокого скептицизма — вот движение философской
мысли в III—I вв. до Р. X. Но все же это движение: одни и те же
школы в I в. представляют собою уже не то, чем они были в III
или во время своего основания.

Том II. Религия эллинизма
333
Начнем, однако, с оговорки: среди названных школ одна
помечена именем своего основателя. Это не случайно:
эпикуреизм был действительно почти во все времена учением
Эпикура. Мы можем, поэтому, ссылаясь на краткую его
характеристику, оставить его здесь в стороне — все же не забывая, что он
существовал во всю нашу эпоху и в своей почти недвижности
имел огромное, секуляризационное влияние на умы.
Построенный на физике Демокрита, эпикуреизм был секу-
лярным с самого момента своего возникновения; то же самое
можно сказать и о кинизме, который, как философия
пролетариата, поставил себе задачей борьбу с «суеверием» на
низах общества. Скептицизм (в его чистом, пирроновском виде)
направлял свои стрелы не столько против религии, сколько
против знания, возможность которого он отрицал; как
философия интеллектуального отчаяния, он не образовал школы
и не стремился к образованию таковой, оставаясь
достоянием пресыщенных единиц. Прочие направления были в своей
основе религиозными — и испытали в своем эллинистическом
развитии хотя и не равномерную, но поразительную по своей
роковой неизбежности секуляризацию, не считая, впрочем,
пифагореизма, который зато временно замирает.
Первым сдался Ликей — уже в лице Стратона Лампсакен-
ского, непосредственного преемника Феофраста и учителя
Птолемея II Филадельфа. Энциклопедист, подобно основателю
школы, он построил свою научную систему на исключительно
посюсторонней основе, низводя божество до роли природной
силы и опровергая учение Платона о бессмертии души.
После Ликея очередь дошла до Академии. Религиозное
направление ее основателя, поддерживаемое его выдающимися
умом и сердцем преемниками — Спевсиппом, Ксенократом,
Крантором, из коих последний был даже приверженцем
сакральной медицины — жило в ней в течение приблизительно
столетия; но в III в. секуляризационная волна захватила и ее. Схо-
лархат перешел к Аркесилаю, основателю «средней» Академии;
отказавшись от коренного для Платона учения о двоемирии

334
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
и оставляя в силе его же догмат о ненадежности источников
познания в видимом, для него единственном мире, — он
последовательно был доведен до довольно радикального
скептицизма, исключая этим Платона из Академии. Скептицизм этот
касался прежде всего религии, а затем и этики; Аркесилай не
был, правда, ни атеистом, ни имморалистом, но для него ни
божество, ни благо не могли быть предметом знания — кто хотел,
мог добавить: а только веры. Еще дальше пошел в указанном им
направлении столетием позже Карнеад; отправленный в Рим в
155 г. в знаменитом посольстве трех философов, он пленил умы
римлян своей красивой речью о необходимости
справедливости в политике, но совершенно сбил их с толку на следующий
день, с такой же убедительностью доказывая
противоположное. Таким-то образом побежденная тремя почти столетиями
назад софистика заняла в Академии кафедру Платона.
У религиозной философии оставался один столп —
философия героизма, стоицизм; твердо держась заветов своих
основателей, эта школа подверглась ожесточенным нападениям
отщепенческой средней Академии, но эти нападения только
укрепляли ее в ее философском самосознании. Памятники этой борьбы
нам сохранены, если не в сочинениях самих школ — я уже
сказал, что литература эллинизма почти вся погибла — то в
трактатах вдохновлявшегося обеими Цицерона. Отсюда видно, что
говорить о религиозной философии эллинистической эпохи — это
то же самое, что говорить о религиозных теориях стоицизма.
Отсылая читателя по существу к сказанному, замечу, что
основателем религиозной философии стоицизма должен
считаться не столько первый схоларх — Зенон, сколько его
преемник Клеанф из Ассоса. Суть своей теологии он выразил в своем
философском гимне Зевсу — и будет полезным выписать его в
переводе, напоминая читателю, что одновременно с ним
создавался догмат об «едином Зевсе-Сараписе» (выше § 19).
Радуйся, многоименный, всегда всемогущий, всесильный
Зевс, повелитель бессмертных, властитель природы, законом

Том II. Религия эллинизма
335
Путь указующий миру: тебя нам приветствовать должно.
Жизнью обязан тебе одному на земле многородной
Всякий, кто в смертного доле движенью и звуку причастен:
Буду всегда потому воспевать твою дивную силу.
Весь этот пламенный мир, что вращением землю обходит,
Воле послушен твоей, добровольно тебе подчиняясь:
Власти орудьем своей во всесильной ты держишь деснице
Неугасимый перун, обуострое жаркое жало;
Мощным ударом своим всю жизнь во природе творящий.
Им направляешь ты разум всеобщий, повсюду разлитый,
Как в наименьших светилах проявленный, так и в великих;
Он тебя, боже всевышний, царем и властителем ставит,
Так что без воли твоей ничего на земле не свершится,
Ни в неизведанной выси эфирной, ни в моря пучине —
Кроме того, что дурные творят в неразумии праздном.
В нечет возводишь ты чет в своей мудрости вечной, бескрасной
Вещи красу ты даешь и немилое милым нам ставишь.
Так воедино спаял ты с хорошим повсюду дурное,
Чтобы единому разуму все подчинить мирозданье.
Но не постигли его средь людей земнородных дурные.
Жалкие! Вечно гоняясь за призраком блага летучим,
Общего в боге закона не видят они и не слышат,
Следуя коему, жизнь они в счастье могли бы устроить.
Нет! В безрассудстве своем они к злу ослепленно стремятся,
Те ради славы пустой проявляя усердье чрез меру,
Те неудачливый путь направляя к наживе позорной,
Те к растлевающей неге и к тела греховной усладе;
Зло принимая за благо, без устали мечутся люди
И добывают плоды нежеланные лживой надежды.
Щедрый Зевес, туч черных и огненных молний владыка,
Смертных людей охраняй от тьмы роковой неразумья,
С душ их развей ты ее, наш отец, и коснуться даруй им
Разума, им же вовек ты по правде вселенною правишь,
Дабы, тобой почтены, мы тебе отплатили почетом,
Всюду деянья твои воспевая, как нам подобает,
Смертным; ведь большего нет ни богам наслажденья, ни людям,
Как в справедливости славить закона всеобщего силу.

336
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Так в религии Клеанфа Зевс властвует и над физическим,
и над нравственным миром, представляясь эфирным огнем
в первом, разумом во втором и «всеобщим законом» в обоих.
С этим убеждением можно было идти навстречу невзгодам
жизни — и мы, имея в виду эту нравственную цель также и его
физики, того «мира, что вращением землю обходит», быть
может, отнесемся терпимо к нетерпимости, проявленной им
относительно того астронома, который сдвинул землю с этого
почетного места (выше, § 37).
Началась полуторастолетняя война между средней
Академией и древней Стоей, на первых порах между Аркесилаем
и Клеанфом — между принципами, не между людьми: о том,
как благородно она велась, свидетельствует факт, что Аркеси-
лай запретил комическому поэту Батону доступ в свою школу
за направленную против Клеанфа насмешку и смягчил свою
строгость только тогда, когда сам Клеанф за неудачника
заступился. В следующем поколении спор разгорелся еще сильнее:
сам Хрисипп выступил на арену, двинув против средней
Академии все тяжелое оружие своей учености. Щадя романтическое
настроение эллинистического мира и, быть может, отчасти ему
подчиняясь, эллинские представители этой школы, Аркесилай
и Карнеад, не выносили своей полемики на улицу; сделал это
Клитомах, ученик Карнеада — на то он был карфагенянином
и назывался, собственно, Аздрубалом. И именно когда он это
сделал, его нападения потеряли уже свою актуальность: не
дожидаясь их, Стоя, в лице Панэтия Родосского, сдалась.
Божество — мировой огонь, душа вселенной; этого
основного догмата стоического пантеизма Панэтий не тронул. Не
тронул и его преломлений по многости божественных светил,
реющих в эфире; но богов народной веры он отвергнул,
признав их вымыслами поэтов и законодателей: в своем идеальном
государстве он им, поэтому, места не уделяет. Душа вселенной,
как ее разум, будучи разлита повсюду, управляет ею; в этом
смысле, но только в этом, можно сказать, что вселенная
управляется божьим промыслом. Будучи управляема божественным

Том II. Религия эллинизма
337
разумом, она пребывает в наилучших условиях; в этом
заключается залог ее вечности. Но вмешательства божества в
человеческие дела не бывает: ведовства Панэтий не признает, не
признает и того догмата, в котором его предшественники видели
его физическое обоснование — догмата всемирной симпатии.
Метафизическим догматом, на который опиралось учение о
ведовстве, был догмат о предопределении, о роке: и его отвергал
Панэтий, признавая во всем его объеме догмат свободы
человеческой воли. Разум человеческий, отпрыск божественного,
управляет его жизнью по своим собственным ненарушимым
законам; только он и может быть назван роком человека.
Этот разум составляет часть человеческой души,
отличающий ее именно своей наличностью от души животного. Но
предшественники ошибались, полагая, что эта душа извне
входит в человеческое тело: нет, она рождается вместе с ним и
поэтому не имеет самобытного существования вне его. Другими
словами: Панэтий отвергал бессмертие души.
Немного, как видит читатель, осталось от теологии Кле-
анфа в этом учении его последователя: все положительные
позиции были отданы, сохранено было только
пантеистическое представление об огне-разуме как мировой душе. Спешу
оговориться, что заслуга Панэтия заключалась вообще не в
его физике и метафизике, а в его этике: признав кроме
высокой и недостижимой для человека добродетели еще долг (to
kathekon, officium) регулятором нашего поведения, он
поставил рядом с совершенной моралью, но ступенью ниже,
мораль честных людей; за нее ему были особенно благодарны
его новые ученики — римляне. Но при всем том его
философия была философией секулярной; а так как сколько-нибудь
видного философского направления правее его (выражаясь
по-нашему) тогда уже не было, то можно сказать, что его
эпоха — средина второго века до Р. X. — была эпохой полной
секуляризации греческой философии. Она завершила собою то
секуляризационное движение эллинистической эпохи, о
котором была речь в предыдущей главе.

338
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§41
Но струна, чрезмерно натянутая, не выдержала, и реакция
не заставила себя долго ждать. Человечеству предстояло еще
много переживаний и опытов в области религиозной
философии: оно не могло от нее отказаться. Осуществил реакцию
ученик Панэтия, тот самый, которому мы, как истинному
философу религии эллинизма, посвятили настоящую главу, — По-
сидоний.
Панэтия с Посидонием мы признали нужным выделить
в особую группу, как представителей «средней Стой», и это
выделение рекомендуется рядом причин. Оба они переносят
центр тяжести с физики и метафизики на этику, оба они в ней
занимают приблизительно одинаковое положение как
представители практической этики долга в отличие от скорее
теоретической этики добродетели. Оба они и теоретически
включили риторику в круг своих научных интересов и практически
пользуются ее достижениями для более действительной
пропаганды своего учения: в отличие от своих невзыскательных и
прямо-таки неряшливых в своем изложении
предшественников, они пишут красиво, оживленно, эффектно, стараясь
расположить к себе душу своих читателей, прежде чем действовать
на них убеждениями. Наконец, и в системах обоих мыслителей
наблюдается известное сходство или, по крайней мере,
известный параллелизм.
Но специально в той области, которая нас занимает здесь,
Посидоний не продолжает и не развивает догматов своего
учителя, а исправляет их, отчасти возвращаясь на пути их общих
предшественников, но отчасти и прокладывая себе дорогу
сам. Последнее он делает везде там, где простое возвращение
к старому оставило бы неудовлетворенным читателя,
встревоженного сомнениями и возражениями Панэтия. Его система,
поэтому, должна считаться проверенным и доведенным до
логического совершенства сводом стоического учения; в ней оно
вышло омоложенным и окрепшим из горнила философской

Том II. Религия эллинизма
339
мысли, достаточно сильным для того, чтобы не бояться
нападений следующих времен. Но это была не только последняя, так
сказать, редакция стоицизма; вследствие того, что в течение
упомянутой полуторастолетней войны между средней
Академией и Стоей последняя была признанным оплотом религии,
люди привыкли отождествлять со стоицизмом положительное
отношение к религии вообще. Почин Посидония недолго
оставался одиноким: к середине I в. и Академия, покинув аркеси-
лаевы пути, вернулась к традиции своего основателя и, стало
быть, к религии. Но первенствующее место стоицизма осталось
неоспоренным, и когда пересмешнику Лукиану требуется для
противопоставления атеисту человек верующий — он таковым
выводит именно стоика.
Указанные обстоятельства придают личности Посидония
огромный интерес, как руководящей, прямо символической
личности уходящего эллинизма; по обыкновению, однако, нам
о ней очень мало известно. Родился он около 135 г. в сирийском
городе Апамее — в атмосфере Антиохии, значит; в юном
возрасте отправился в Афины, тогдашний центр философских
занятий, и стал там учеником стареющего Панэтия. Трудно
поверить, чтобы он ограничился его лекциями: чтобы опровергать
противников, надо их знать, а самым влиятельным
противником Стой был современник Панэтия, Клитомах. — За
периодом учения последовал период странствий. Посидония пленяла
Александрия с ее Музеем, тогда все еще центром математико-
астрономических и естественноисторических занятий, т. е.
именно тех, которым предстояло сыграть столь важную роль
в будущей научной деятельности философа. Но он не
удовольствовался лабораторной и обсерваторной наукой: его тянуло
в живой свет, в столь загадочный для эллина западный мир,
к пределам Атланта и на волны Океана. На родину он более не
вернулся; знакомства с коммерческим миром, естественно
возникшие у молодого путешественника, направили его в один из
важнейших торговых и в то же время умственных центров
нашей эпохи, в Родос. Здесь таланты ценить умели; Посидоний

340
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
получил не только гражданство, вследствие чего мы и
называем его Посидонием Родосским, — но и столь почетное
положение, что по прошествии известного времени его можно было
избрать пританом, т. е. высшим магистратом деятельной
островной республики.
Началась для Посидония эпоха громкой славы. В Риме
свирепствовала междоусобная война: выбор партии, к
которой наиболее безопасно было бы примкнуть, был для
окружающих Рим государств жизненным и ответственным
вопросом. По такого рода вопросу и родосцы отправили в Рим
послом к Марию нашего Посидония, оказывая ему этим
величайшее доверие, какого он только мог от них ожидать. Его
аудитория в Родосе посещалась не одними только греками:
он имел среди своих слушателей и римлян, между прочим,
в 78 г. и Цицерона, отправившегося именно тогда в
образовательное путешествие на Греческий Восток. А когда десятью
годами позже великий Помпеи навестил остров, Посидоний
принял у себя также и этого именитого гостя. Угощением
со стороны философа полагалась лекция на философскую
тему. Посидоний как раз тогда страдал от подагры; он избрал
подходящую тему из области стоического героизма: «что
(телесная) боль не есть зло». Иногда его мучили приступы
коварной болезни; он с улыбкой говорил: «Ты трудишься
понапрасну, боль: я все-таки не признаю тебя злом». У Цицерона
он, как оказалось впоследствии, оставил даже чересчур
хорошую память: когда консулару по политическим
соображениям показалось желательным, чтобы его консулат с
подавлением заговора Катилины и торжеством над роком был
достойным образом описан по-гречески, — он обратился с
этим желанием к философу рока и историку-мистику Поси-
донию. Но последнему, по причинам, о которых он предпочел
не распространяться, не угодно было взять на себя такую
деликатную задачу: его учтивый отказ его знаменитому
ученику в 59 г. — последнее, что мы о нем слышим. Он умер 84 лет к
концу того десятилетия.

Том II. Религия эллинизма
341
Его литературная деятельность была так же разнообразна,
как и его жизнь. К религиозной философии относятся его
сочинения: 1) о богах, 2) о героях и демонах, 3) о роке, 4) о
ведовстве, 5) о душе. Но чтобы получить понятие об объеме его
знания, следует помнить, что тот же человек в своих
сочинениях «о физике» (не менее 5 книг) и «о мироздании»
трактовал о возникновении мира; в сочинениях «о слове» и «к Гер-
магору» — о риторике; «о критерии» — по теории познания;
«о страстях», «о гневе», «о добродетелях», «этика», «увещания»
и «о долге» — об этике; в сочинениях «объяснение Платонова
Тимея», «о небесных явлениях», «о величине солнца» — о
космологии; в сочинении «к Зенону» — о математике; в сочинении
«об Океане и его берегах» — о географии; в сочинении
«продолжение Полибия» — об истории; и в «тактике» — о военном
деле. Ни одно из этих сочинений нам не сохранилось; но ими
так усердно пользовались писатели следующих поколений, что
они, тем не менее, нам достаточно известны. И то, что нам о
них известно, дает нам право сказать: как Аристотель стоит на
грани между аттическим и эллинистическим периодами,
собирая в себе все лучи первого и сообщая их второму, так и в такой
же роли стоит Посидоний на грани между эллинистическим
периодом и римским. Оба отражают в себе свою эпоху; и если
литературно-научная деятельность Посидония окажется
проникнутой жаждою божества и мистических откровений, то и в
этом придется признать примету времени, которое, после
долгих поисков и смелых дерзаний, склонило голову перед
неисповедимой тайной бытия.
§42
Основной догмат стоицизма обязателен также и для
Посидония. Эфир-разум — мировая душа; от него вся жизнь, вся
сознательность. Единое преломляется во многом: светила —
преломления огненной души мира. Они — как бы боги второй

342
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
степени; боги третьей степени — духи, населяющие воздушное
пространство (демоны, как их называет Платон). Других богов
нет; называемые же так — лишь поэтические или
политические олицетворения, созданные для нужд культа. Как видно
отсюда, в оценке народной религии Посидоний ушел недалеко
от Панэтия; всякий, однако, сразу заметит, что место, отнятое
у богов народной религии, в этой богословской системе
предоставлено божествам светил и демонам. Религия отцов уже не
довлеет себе, она ищет поддержки у астрологии, с одной
стороны, у демонологии и ее помощницы магии — с другой. Это и
есть сакрализация в духе позднего эллинизма.
Управляемый этим божеством мир представляет собой
единый и цельный организм, все части которого одна с другой
соединены тысячью нитей, так что ни одна не может
измениться без того, чтобы ее изменение не отразилось так или иначе
на остальных частях. Это и есть догмат всемирной симпатии:
оставленный, как мы видели, Панэтием, он вновь был
выдвинут Посидонием и поставлен в центр его мистической
космологии. Всемирная симпатия на языке Посидония соответствует
всемирному тяготению на языке Ньютона; она отличается от
него, как одушевленность от бездушности. В ней и только в ней
предполагается жизнь мира; она дает пищу всякому
космологическому мистицизму, астрологии и магии во время оно,
телепатии, оккультизму и т. д. теперь. Она — первое слово мировой
загадки в древности, так хорошо, так метко выраженное, как
только умел выражаться эллин. По многим признакам судя,
она опять на очереди теперь; вопрос лишь в том, последует ли
хоть ныне за этим первым словом второе.
Развиваясь в пределах времени по своим внутренним
законам, мир из числа своих движущих сил исключает случайность:
его развитие происходит под знаком рока. И в этом отношении
Посидоний вернулся к учению первоучителей стоицизма,
покинутому Панэтием. Но как с этим догматом согласовать
этически необходимый принцип свободы воли? Задача эта, будучи
органически неразрешима, не была разрешена и Посидонием.

Том II. Религия эллинизма
343
Воля человека, как бы она ни казалась себе свободной, не
может иметь другого результата, кроме предопределенного; кто
это познал, тот будет усматривать смысл своей деятельности
только в согласии с божественным становлением. В этом
состоит «резиньяция» стоического мудреца:
Веди меня, властитель Зевс и Рок,
К назначенному вами мне пределу!
Последую охотно; если ж нет —
Я, ставши трусом, все ж вас не избегну:
Ведет послушных Рок, влечет строптивых,
как писал много раньше Клеанф. Последний стих, к слову
сказать, сохранен только в переводе Сенеки и запечатлен всей
жуткой красотой его стиля; поручаем его долгой памяти
понимающих — он стоит ее:
Ducunt volentem fata, nolentem trahunt.
Эней Вергилия — вот послушный року стоический мудрец
в духе Посидония. Энеида — не в одном только этом
отношении эпическая проекция его учения. В этом ее великое,
роковое значение для всей последовавшей культуры и ее громадный
интерес также для наших времен, вопреки всей плоской
критике невежд.
Итак, Посидоний только повторил Клеанфа, возвращая
престол свергнутому Панэтием року? — Обладая только
отрывками того и другого учения в позднейшей традиции, мы не
знаем, сколько было в рассуждении Посидония
оригинального: но даже, если бы он ограничился повторением, то
культурное значение его дела все-таки было бы очень велико. Писатель
неискусный, Клеанф имел свою публику только в своих
учениках, число которых к тому же все уменьшалось: он бы
похоронил Стою, если бы ее спасителем не явился в последнюю
минуту его преемник Хрисипп. Напротив, Посидоний был поистине

344
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
вселенским учителем: его аудиторией был весь понимающий
мир. Некоторое время средняя Академия еще оспаривала его
положения — любопытным образчиком этого спора нам
сохранилось, хотя и в искалеченном виде, сочинение Цицерона de
fato. Но вскоре, как мы увидим, сдалась и она; рок Посидония
восторжествовал.
Ас ним восторжествовала и первоначальная концепция
исконной греческой религии, концепция Илиады о власти рока
даже над богами: расшатанная уже Одиссеей, отвергнутая
позднейшим, особенно секулярным развитием умственной
культуры греков, она теперь опять навязывает уму смертных свою
власть. Легкомысленная Фортуна, богиня смелых искателей
приключений раннего и среднего эллинизма до поглощения
своевольной Эллады роковой силой Рима, богиня Полибия и
его друга Панэтия, меняет свою личину: исчезает прихотливая
улыбка, исчезают задорные румяна и подведенные брови —
перед нами опять безжалостный, жутко-прекрасный мраморный
лик древнепрестольной Миры.
Но не ее одной: отдавая человечество под ее волю, Поси-
доний приставил к ней надежный отряд телохранителей. Ведь
рок — это предопределение; кто отвергает рок, тот этим самым
отвергает и возможность заранее узнать то, что имеет
свершиться в будущем: Панэтий, отвергавший рок, вполне
последовательно вместе с ним отвергал и высмеивал ведовство. По
причине противоположного характера Посидоний его признавал.
Есть всемирная симпатия; все существа вселенной ею связаны,
изменения в одной области мироздания ощущаются во всякой
другой, неясное там может проявиться здесь. Атмосферические
явления, имеющие завтра изменить погоду, уже сегодня
определяют собой поведение вороны, по которому и могут быть
узнаны; на этом основана наука прогностики, а
прогностика — лишь часть мантики, более близкая нашему пониманию,
но ничуть не более достоверная: вся разница лишь в степени.
Посидоний был на пути если не истинном, то очень серьезном,
выводя ведовство из незримой, доступной только сознанию

Том II. Религия эллинизма
345
очень чуткой души сцепленности явлений; и он мог бы сказать,
подобно Метерлинку: никто не знает, где кончается душа.
Объективная возможность ведовства дана именно в этой
сцепленности явлений; но субъективная? Кто распознает
крепкие, но незримые узы, более незримые, чем те, которыми
в свое время Гефест сковал свою неласковую мать Геру? Мы
на это уже намекнули: душа. Душа — сродни божеству,
будучи также и сама соткана из того самого эфирного огня,
который был материей божества. Правда, ее зоркость затуманена ее
погружением в грубую материю тела; но и эта затуманенность
различна у различных людей, различна в различные моменты
жизни одного и того же человека. Есть люди, обладающие от
природы необыкновенною чуткостью души: мы называем их
пророками. Но и у других она проявляется в зависимости от
ослабления телесных уз: во сне, в экстазе, перед смертью. Все
это— состояния, обусловливающие естественное ведовство:
человек в них непосредственно, в силу божественности
природы своей души, чует незримые узы всемирной симпатии.
Но независимо от этого естественного ведовства существует
и искусственное, существует ведовская наука, основанная на
многовековом наблюдении. И здесь мы имеем в основе
всемирную симпатию. Перемена в одной, непосредственно
важной для нас сфере явлений, сопровождается переменой также в
другой, переменой для нас неважной, но зато видимой: по этой
мы заключаем о той. Это искусственное ведовство, таким
образом, ближе всего к прогностике; отличается оно от нее еще
большей неуловимостью сцепления. Связь между завтрашней
погодой и сегодняшним поведением вороны для нас неясна,
но представима; связь между рисунком печени принесенного
мною в жертву животного и предстоящей смертью моего брата
и неясна, и непредставима. Но что же из этого следует при
ограниченности нашего представления вообще? Разве представима
связь между соком чемерицы и состоянием душевнобольного?
И все-таки мы предписываем его ему, руководимые
исключительно опытом. Очень вероятно, что принципы и деятельность

346
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
врачей эмпирической школы не остались без влияния на эту
часть учения Посидония: они помогли ему успешно отразить
нападки Клитомаха и средней Академии, направленные
против стоического учения о ведовстве. Успешно — до поры до
времени, по крайней мере. Те нападки были увековечены в
сочинении Цицерона «о ведовстве» и через него перенесены в новые
времена, в эпоху Просвещения, во Францию Вольтера и Дидро,
которые со своей точки зрения пересмотрели весь вопрос о
ведовстве и его основаниях.
Итак, мантика есть — ну что ж, для Греции это не новое
слово. Она всегда ее признавала; ее сыны с незапамятных времен
отправлялись в Дельфы к своему вещему богу, чтобы от него
узнать угрожающее им в будущем. Только узнать? Нет,
конечно: узнать и, милостью богов, предотвратить. Поприще
прорицателя по Солону — одно из почтенных поприщ в человеческой
жизни:
Этого Феб-Аполлон нам вещателем мудрым поставил:
Издали взором своим грозный он рок узнает.
Узнает для чего? Конечно, не для того, чтобы пригласить
нас «согласиться» с ним. Напротив, он предостерегает нас: «не
плыви — потерпишь крушение». И я остаюсь на суше и спасен.
Пока перед нами ласковая предостерегающая мантика. Рок
Посидония не таков, и его мантика иная. Разницу прекрасно
выразил Валленштейн у Шиллера:
Да, есть такие голоса, не спорю:
Назвать «остерегающими» их,
Однако, не решился б я: они ведь
Лишь неизбежность возвещают нам.
Это именно те, которые слышит пророк Посидония и в
глубине своей чуткой души и в немых приметах своего веками
испытанного искусства.

Том II. Религия эллинизма
347
Вернее, своих искусств: их ведь много, и Посидоний с
уважением относится ко всем. Толкование снов, толкование
жертвенных знаков, толкование полета птиц — все это старо, много
раз и безуспешно осмеяно. Но вот, что ново, что действует на
нас всей силой своей новизны, подавляя нас в то же время своим
тысячелетним опытом: астрология! Для нее не прошли даром те
два столетия, которые она, будучи Беросом перенесена в
Грецию, провела в ближайшем соседстве с греческой наукой: она
сама стала наукой, выработала свои методы, нашла свое
философское основание, заняла свое прочное место среди ведовских
наук. Нападки и насмешки средней Академии, пренебрежение
подлинной астрономии тоже пошли ей впрок; будучи
вынуждена защищаться, она стала еще неуязвимее. Теперь она
празднует свой первый, великий триумф: философия в лице Посидо-
ния принимает ее в свою систему. Отныне астрология — наука
среди наук, пока равноправная, вскоре центральная; мало того,
она — первая среди телохранительниц рока. Нигде его
властная запись не действует на нас с такой подавляющей силой, как
на этой огненной скрижали небес; нигде, равным образом, его
неотвратимость не становится так ясной для самого неученого
человека. Уйти от Рока? Да, как же! Попробуйте сдвинуть одну
из планет, соединивших свои аспекты в вашем гороскопе!
Да, астрология — это наглядное доказательство
неотвратимости рока. С тех пор, как наша личность, в момент ее
рождения — или, по иным, в момент ее зачатия, получила от
«влияющих» звезд свою неизгладимую астральную печать, она в
силу этой печати измеряет обставленный предопределенными
вехами путь своей жизни, не будучи в состоянии сдвинуть ни
одной потугами своей мнимо-свободной воли. Таков был знак,
под которым, благодаря Посидонию, человечество начало свою
новую жизнь под сенью римской империи. Счастлив, кто мог,
веруя, не мыслить; счастлив, пожалуй, и тот, кто, веруя и
мысля, мог принять рок, «согласиться» с ним. Но каково было тем,
в ком бурлила жажда свободы, чья воля не давала себя
заворожить жужжанием веретена предвечной пряхи? Удивительно

348
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
ли, что они чем далее, тем любовнее прислушивались к
ласковому голосу благодати, нашептывающему им, что водою
святого крещения смывается астральная печать?
§43
Объективным основанием ведовства был догмат всемирной
симпатии: его субъективным основанием была наличность
души, родственной божеству. И в отношении ее Посидоний
вернулся к догмату первоучителей, отброшенному Панэтием:
она не рождается вместе с телом, будучи одинакового с ним
происхождения, — она вселяется в него извне, будучи по
своей природе самобытна. Эта самобытная душа существовала до
своего воплощения и будет существовать после своей разлуки
с оживляемым ею ныне телом: догмат прибытия и
бессмертия души, тоже отвергнутый Панэтием и не без колебаний
выставленный первоучителями, получает у Посидония свою
полную определенность, обязательную отныне для его
последователей.
Где же пребывает душа, свободная от темницы тела? В
подземном царстве? Нет. С этим представлением, восходящим к
исконному анимизму и основанным, в сущности, на
отождествлении могилы, т. е. обители разлагающегося тела, с обителью
переживающей его души, Посидоний энергично порывает,
завершая этим начавшийся еще в V веке перелом. Тогда начинало
получать право гражданства противоположное мнение —
мнение о надземном эфире как об обители отделившихся от тела
душ: не без удивления читаем мы в одном афинском
государственном надгробии V в. слова:
Души их принял эфир... —
столь резко противоречащие тоже государственной элевсин-
ской религии. Нет, всего этого нет: нет бездонных адских про-

Том II. Религия эллинизма
349
пастей, в которых терпят вечные мучения непосвященные
и злые, нет стража Кербера, нет перевозчика Харона и всей
этой фантастической эсхатологии, которой пугают детей. Ведь
душа — эфирное существо, родственное богу; вполне ясно, что
она после разлуки с бренным телом воссоединяется со своей
стихией, возвращается в эфир. Да, душа возвращается в эфир:
надлежит твердо запомнить этот «догмат вознесения души».
Все же ее царство здесь ограничено: душа — сродни богу, но
еще не бог, те чистые сферы небес, в которых обитают боги, для
нее недоступны. Ее обитель по выходе из тела и до нового
воплощения — надземное пространство, над которым, рея в
первой сфере светил, плывет Луна, пространство, занятое тремя
надземными стихиями — небесной водой, воздухом и
(стихийным) огнем. В них они очищаются, а затем, очищенные,
проводят остаток времени до своего перевоплощения в Элисии,
который Посидоний представляет себе на Луне.
И тут Посидоний впускает в свою систему сильную струю
платонического орфизма; он мог это смело сделать, так как и
Платон ведь видел в эфире (хотя не исключительно в нем)
обитель отделившихся от тела душ. Посидоний назначил им местом
очищения подлунное пространство; оно же, по мнению
Платона, было обителью демонов, т. е. посредников между богами и
людьми, препровождающих от последних первым их молитвы
и от первых последним их указания. Это очень убедительно:
ведь душа — это и есть демон. Посредничество между богами
и людьми — не это ли и есть чары? И ими ведают души,
отделившиеся от тела, души, очищаемые в пространстве,
управляемом Луною, безмолвною богинею чар и демонов: это позволяет
ввести магию в эсхатологию Посидония. Но Луна в то же время
и первая планета; за нею следуют Гермес, Афродита, Солнце,
Apec, Зевс, Кронос, эфирные божества небесных светил — мы
видели, только их и допускал Посидоний, кроме единого
своего всебога. Это опять-таки очень удобно, так как позволяет
ввести в эсхатологию Посидония также и астрологию. Души-
демоны передают людям указания богов? Это только теперь

350
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
стало понятно, когда мы убедились, что эти боги — планетные
божества, обитающие каждое в своей сфере, повыше Луны.
Пусть так; души-демоны обитают в подлунном царстве,
соприкасаясь с надлунной обителью богов. Значит ли это, что их
участь здесь одинакова? Никоим образом.
«Всем, которые заступились за невредимость отчизны,
оказали ей услуги, способствовали ее величию, назначено на небесах
определенное место, где они наслаждаются вечным блаженством.
Для того высшего бога нет на всей земле ничего более угодного,
чем те скрепленные правом сообщества людей, которые
называются государствами: их правители и спасители отсюда ведут свое
происхождение и сюда же возвращаются» (Цицерон).
Это — посидониевская теория апофеоза.
«...Соблюдай же справедливость и благочестие; велико их
значение в отношениях к родителям и близким, но наиболее велико
в отношении к отчизне. Такая жизнь — путь к небесам и в этот
сонм людей, уже проживших свою жизнь и населяющих по своем
освобождении от тела то место, которое ты видишь» — а был это
круг, отличающийся своим сиянием от окружающих его огней —
«и которое у вас зовется Млечным путем. С него и прочее
показалось моим наблюдающим взорам прекрасным и чудесным. Были
там звезды, которых мы никогда с этого места не видим, и все
такой величины, которой мы никогда не подозревали: меньшей из
них была та, которая, будучи всех дальше от неба и ближе к земле,
сияет чужим светом...
Девятью кругами — или, точнее, сферами связано все. Из них
одна— небесная, самая наружная, та, что окружает все
остальные, — она сама высшее божество, сдерживающее другие; к ней
прикреплены кружащиеся в вечном вращении звезды. Ей
подчинены те семь сфер, которые вращаются в обратном против неба
направлении. Из них одну занимает та звезда, которую на земле
зовут Сатурновой; следует счастливый для человеческого рода и
спасительный блеск Юпитера; за ним багровый и грозный для

Том II. Религия эллинизма
351
земли той звезды, которую вы называете Марсом; под ним
средний приблизительно пояс занимает Солнце, вождь, глава и
правитель прочих светил, душа и мерило мира, такой величины, что
оно все озаряет и наполняет своим светом. Ему сопутствует два
бога — Венеры и Меркурия, а в низшей сфере, зажигаемая
лучами Солнца, вращается Луна. Ниже ее помещено уже одно только
смертное и бренное, кроме душ, данных божьим даром
человеческому роду, между тем как все, что выше Луны, бессмертно.
Девятая же и центральная — Земля, недвижно занимает низшее место,
и к ней тяготеет все, что имеет свой вес».
Своим вращением эти сферы производят определенные
звуки, совокупность которых составляет гармонию сфер: «их
воспроизвели мудрые люди на струнах и своею песнью
открыли себе возврат в это место (т. е. рай), как и другие, которые,
благодаря своему высокому уму, посвящали свою человеческую
жизнь божественным занятиям» (т. е. изобретатели, см.
выше, § 29).
«Знай, поэтому, не ты смертен, смертно только твое тело. Ведь
ты — это не то, что составляет твой внешний образ: душа
каждого — это и есть каждый, а не та фигура, на которую можно
показать пальцем. Будь уверен, ты бог — ведь богом можно назвать
существо живое, чувствующее, помнящее, предвидящее,
управляющее, ведающее и движущее подчиненным ему телом в такой
же мере, в какой этим миром — высший бог. Да, подобно тому
как миром, отчасти бренным, движет сам бессмертный бог, так и
бренным телом движет бессмертный дух».
Мысли это Посидония, слова— Цицерона,
воспроизведшего их в своем Сновидении Сципиона, которым у него
кончаются книги о Государстве. Благодаря его красноречивому
изложению, эсхатология родосского философа овладела умами
Запада и уже не выпускала их никогда: рай Посидония — это
ведь также и рай Данте, полтора тысячелетия ни в чем его не
изменили.

352
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§44
Неохота Посидония признать подземное царство народно-
орфической эсхатологии несомненно зависела и от того, что
он имел о подземных глубинах иное, научное представление,
несовместимое с той эсхатологической легендой. Они всецело
входят в систему подлунного, бренного мира. Влиянию Луны
на атмосферу следует приписать происхождение ветров;
ветры проникают также и под землю, в те места, где широкие и
глубокие бездны чередуются с узкими проходами. Отсюда
расширения и сгущения движущегося в ветре воздуха, а их
последствия — землетрясения и другие вулканические
явления. Понятно, что в таких подверженных научному
наблюдению пространствах не было места Харону и прочим страхам.
Зато сила интеллектуального убеждения действовала здесь
вовсю: мы получаем о ней представление по «естественно-
историческим исследованиям» Сенеки, но в особенности по
анонимной поэме Этна, зависимость которой от изысканий
Посидония удостоверена.
Но откуда же сам Посидоний черпал свои сведения? Он не
был кабинетным ученым, его наставницей была сама
природа. Ее изучал он на своих путешествиях, заведших его, как мы
видели, далеко в область, сопредельную с Океаном. Он провел
целый месяц в Гадах (ныне Кадисе), по ту сторону Геракловых
столбов, чтобы изучать явления прилива и отлива, почти
незаметные в Средиземном море; три месяца противные ветры
задержали его в островной полосе западного бассейна этого
моря — он посвятил их изучению их самих, этих враждебных
ему ветров.
Геология соприкасается у Посидония с метеорологией (в
нашем смысле), но также и с географией; она имеет у него отчасти
описательный характер, как это понятно у путешественника-
исследователя, но отчасти и математический. Вопрос об
измерении Земли интересовал и его и был им значительно двинут
вперед, благодаря ряду самостоятельных исследований; но с

Том II. Религия эллинизма
353
ним связан и вопрос об измерении небесных светил, как их
самих, так и их путей и расстояний от Земли. И тут древний
читатель мог прочесть поразительное для покровителя
астрологии признание, что с астрономической точки зрения
гелиоцентрическая система (Аристарха Самосского)
представляется безупречной, возражения же против нее возможны только
с точки зрения физики (в античном смысле слова). Исходя же
из шаровидности земли, он впервые, насколько нам известно,
объявил возможным достижение Индии морем с запада:
проблема Колумба совместилась с проблемой Коперника.
Таким гигантом мысли представляется нам в области
чистой науки великий сакрализатор стоической философии: он
поистине соединил в себе оба течения эллинизма, как раннее,
так и более позднее. Это оправдывается также его
отношением к истории. Она прежде всего в своей доисторической
части была для него предметом спекуляции, приблизительно так
же, как и для Платона, с которым он, как и подобало стоику,
разделял мнение о периодических обогневениях и потопах и
обусловленных ими возобновлениях культуры. Относясь
доверчиво к преданиям старины, он ставит в начале нашего
культурного периода золотой век, представляя дальнейшее
развитие человечества — как его постепенное падение.
Но спекулятивное отношение к истории дополнялось у
Посидония истинно научным: древность знала его также и
как историка, притом как одного из самых крупных. Я имею
здесь в виду его пространное сочинение, которому он дал, по-
видимому, скромное заглавие Продолжение Полибия (ta meta
Polybion).
Полибий довел свою историю до 144 г.: ее конец озарял
зловещим светом пожар одновременно разрушенных торговых
соперников Рима, Карфагена и Коринфа. Эти жертвы
экономической политики Рима вопияли о мщении; мстителями
явились насильственные реформаторы его экономического строя,
Гракхи. Внешние удары один за другим обрушились на
слишком самоуверенный город: кельтиберийцы, кимвры, Югурта;

354
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
но кровавые семена, брошенные Гракхами, взошли богатым
урожаем в виде первой междоусобной войны между Марием и
Суллой, и бесчеловечно угнетаемые рабы грозно зашевелились
на родине плантационной системы, в Сицилии. Нависший
над Римом меч готов был ежеминутно сорваться — а навис он
действительно в виде десятивекового рока после разрушения
родоначальницы-Трои; срок ему должен был наступить в 83 г.
Да, Риму суждено было погибнуть; и преемник его величия
уже был налицо, им был могучий царь Понта, Митридат Ев-
патор. Единственным спасителем и против внешнего, и
против внутреннего врага был Сулла Счастливый: его диктатурой
в 82 г. кончалось сочинение Посидония. Но этой диктатуре
предшествовало взятие им Рима у марианцев в 83 г. и пожар
Капитолия... Пожар Капитолия! Надо вчувствоваться в римскую
душу, чтобы оценить значение этого события, в котором тогда
видели первый удар, направленный против наследника
древней Трои, предвестника грядущей его гибели. Пожар
Карфагена и Коринфа там, ответный пожар Капитолия здесь — таковы
были обе багровые зари, освещавшие начало и конец «истории»
Посидония.
Если сравнить характер этого периода с характером
предыдущего, описанного Полибием, с его Филиппами,
Антиохами и Персеями, то можно будет сказать без преувеличения:
как тот просился под перо почитателя прихотливой Тихи-
Фортуны, так этот требовал себе в историки человека,
признающего силу Рока. Было бы легкомысленно утверждать, что
Посидоний выработал свою философию рока под влиянием
исторических событий переживаемой им эпохи: они могли
быть лишь одним из мотивов общей сакрализации, которой
подчинился и он. Было бы, с другой стороны, неправильно
ожидать, что он изобразит все это жуткое
шестидесятилетие как сплошную и последовательную трагедию рока; такое
безусловное подчинение разрозненного исторического
материала центральной идее не было в духе античной
историографии. Можно сделать ряд оговорок; и при всем том история

Том II. Религия эллинизма
355
под пером Посидония стала динамической философией
умирающего эллинизма.
Вводит ли он, прежде всего, «машину богов» в свою
историю, как можно было ожидать от ее сакрализатора? Ничуть не
бывало. Конечно, люди суеверны, но историк выше их
суеверия. Стоит прочесть, как язвительно он описывает хитрость
Никия, использовавшего набожность энгийцев для своего
побега (отр. 45 М), как он осмеивает мнение Эсхила о чудесном
происхождении булыжников Камарги в дельте Роны (отр. 28),
как он клеймит шарлатанов, путем мнимых заговоров
сгущающих сирийскую нефть (отр. 63). Нет, от него до Кассия Диона
еще далеко: он все-таки еще историк эллинизма. Но рок — это
дело другое.
Одна из многих красот посидониева изложения
заключалась в том, что он, вводя на сцену какого-нибудь нового врага
Рима, описывал его историю и быт; этому хорошему правилу
древний мир был обязан тем, что мог прочесть у него, задолго
до Цезаря и Тацита, этнологию галлов и германцев, этнологию
очень интересную, почерпнутую из собственных наблюдений.
Этот же принцип заставил его в начале своего рассказа о
невольнических войнах дать своим читателям связное изложение
происхождения и развития рабства. Здесь спекуляция
подавала руку эмпирии: золотой век, его вырождение, возникновение
рабства, войны... Некоторые народы оказались неспособными
к самоуправлению — им пришлось предоставить другим,
более способным, управлять и собою, и ими. Таково было
естественное рабство; было, однако, и насильственное. В Греции
первыми хиосцы силою подчинили себе свободных людей,
превращая их в рабов. Но настало время — хиосцы были сами
обращены в рабство Митридатом, были предоставлены
своим собственным рабам для переселения в колхидскую землю.
«Так, очевидно, разгневалось на них божество за то, что они
первые воспользовались услугами купленных рабов, между тем
как налицо были для службы им и свободные работники». Мы
вынуждены по когтю судить о льве — от истории Посидония

356
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
нам сохранились только отрывки. Что он говорил о гневе того
же божества за пожар Карфагена и Коринфа, о десятивековом
роке, нависшем над отпрыском Трои — об этом нам
предоставляется только догадываться. Но случайность сохранила нам
знаменательное место о Митридате, «которому оракул повсюду
предсказывал владычество над вселенной» (отр. 41) и не менее
знаменательное о тревоге семикратного консула Мария,
«об его ночных страхах и зловещих снах, причем ему все казалось,
что он слышит чьи-то слова:
Грозно ведь даже и ложе далекого льва-душегуба.
Но так как он более всего боялся бессонницы, то он отдался
бражничеству, опьяняя себя несвоевременно и в несвойственной его
возрасту мере, стараясь всячески приворожить к себе сон, точно
целебное средство от забот. И вот, наконец, когда к нему пришел
вестник от моря, его обуяла новая тревога, отчасти от страха перед
предстоящим ему, отчасти же и из досады и пресыщения
настоящим. Прибавился незначительный повод — и он впал в тяжелую
болезнь» (отр. 40).
Тогда именно его посетил Посидоний как посол родосской
республики.
Мы любовно вникаем теперь в эти отрывки, эти красивые
клочки некогда прекрасной картины; их немного, но все-таки
они подтверждают суждение Афинея, что «стоик Посидоний
создал свою Историю достойно той философии, которую он
исповедовал» (отр. 25).
§45
Посидоний — не из тех, которых можно охватить одним
несложным определением. Философ, ученый и историк,
соединяющий философскую спекуляцию с трезвым научным на-

Том II. Религия эллинизма
357
блюдением и строящий на обоих свою историю одной из самых
захватывающих эпох в жизни человечества, он совмещает в
себе борющиеся друг с другом силы эллинизма, секуляризаци-
онную и сакрализационную. Но при этом чувствуется, что
первая — убывает, вторая — растет. Посидоний силится собрать в
своем сознании ускользающую струю первой и преградить путь
чрезмерному напору второй. И чувствуется также, что недалеко
то время, когда и та, и другая плотина будет прорвана.
Обращение Стой в лице Посидония — это был первый шаг
на пути сакрализации философии; вся новая Стоя эпохи
империи, Сенека, Музоний, Эпиктет, Марк Аврелий — находится
под его влиянием.
Вторым шагом было воскресение пифагореизма,
дремавшего столетие с лишком после кровавой расправы с
«вакханалиями» в начале II века; это событие касается, скорее, римской
религии, но упомянуть о нем здесь следовало, так как оно
подготовило расцвет магии и волшебства в эпоху до и после
Рождества Христова.
И третьим шагом было обращение также и Академии — той
средней Академии, которая в течение почти двух столетий вела
свою ожесточенную войну с благочестивой Стоей
красноречивыми устами своих смелых представителей от Аркесилая до
Филона, учителя Цицерона — ее обращение на пути первоучителя
в лице Антиоха Аскалонского. Читая «просветительные»
трактаты Цицерона «о природе богов», «о ведовстве» и др., полезно
помнить, что это — последние проявления секулярной мысли
античной философии, символ веры последнего представителя
средней Академии; с его современника Антиоха начинается
трехсотлетнее царство новой Академии. Она нас не пленяет
оригинальностью — спасибо ей и на том, что она прилежно
толковала в своих школах творения первоучителя, не давая
заглохнуть в сознании людей его вдохновенному провидческому
слову. Но не следует забывать и того, что без новой Академии не
было бы и неоплатонизма, а с ним — самого яркого в античном
мире проявления сакрализованной философской мысли.

358
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
А так как в Ликее всеподавляющий авторитет Аристотеля
никогда серьезной опасности не подвергался, то из крупных
философских школ к исходу I в. до Р. X. одна только
эпикурейская, строго державшаяся традиций своего первоучителя, была
оплотом вольнодумства. В Риме она была очень влиятельна:
Филодем ее с честью и успехом представлял — мы
познакомились выше с образчиком его отношения к эллинистической
религии (§ 23); с жаром неофита Лукреций ее воспевал в своей
творческой мании; Вергилий и Гораций ей учились в
молодости... В молодости, да; но в более зрелом возрасте они оба от нее
отошли: Горация личное переживание обратило на путь бого-
почитания, Вергилия переманил все тот же маг
исполняющихся времен, тогда уже покойный Посидоний. Отсюда четвертая
эклога, этот вещий привет грядущему младенцу, вождю нового
золотого века; отсюда любимец рока Эней; отсюда стоический
Элисий шестой песни Энеиды.
Да, многих переманил Посидоний; нелегко было с ним
тягаться эпикурейцам с их в основе убедительной, но в своей
разработке поверхностной и легкомысленной физикой. В
сущности, эпикурейцы не были исследователями: физика
интересовала их л ишь постол ьку, поскольку она открывал а возможность
объяснения природных явлений opera sine divum. У Посидония
не то. Его чисто научные сочинения были проникнуты и
исследовательским, и систематизаторским духом: наука
интересовала его сама по себе, а не как обводной канал для
«суеверия». Тщательно разработанная неутомимым исследователем в
таких серьезных сочинениях, как Об Океане или Метеорология,
она возбуждала доверие и к его спекулятивно-физическим
теориям. Если такой глубокий ученый, как Посидоний,
признавал и богов, и бессмертие души, и рок, и ведовство — то кто
отважится ему прекословить?
Поклонник Рока был сам лучшим доказательством его
могущества. Дело ли простой случайности это соединение столь
разнообразных и ярких естественноисторических дарований
со столь глубокой и искренней религиозностью и столь чарую-

Том II. Религия эллинизма
359
щим даром слова? Нет. Умирающий эллинизм искал того, через
которого он мог бы передать свои величавые достижения
следующей, все еще развитой и деятельной, но уже не столь
творческой эпохе; он нашел его в Посидонии.

Глава Χ
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
§46
Посидоний умер около 50 г. до Р. X.; последовавшая за его
смертью эпоха второй и третьей междоусобных войн не могла
не укрепить человечество в том духе, которого он был
отчасти творцом, отчасти показателем. А затем уже недолго было до
того года, которым открывается наша эра. Было бы, конечно,
неправильно видеть в христианстве непосредственного
преемника эллинизма: для громадного большинства жителей греко-
римской вселенной они были отделены друг от друга той
религией, которая была характерна именно для этой вселенной. Но,
во-первых, для многих все-таки и непосредственный переход
оказался возможным: все те, к которым обращалась проповедь
ап. Павла, были в религиозном отношении воспитанниками
эллинизма. А во-вторых, — из двух шагов, которые пришлось
совершить человечеству на пути от древнегреческой религии
к христианству, т. е. религии эллинизма и религии вселенской

Том II. Религия эллинизма
361
империи, первый был много значительнее второго: религия
вселенской империи во многих отношениях развила религию
эллинизма, и оставлять ее без внимания нельзя, но ее
принципиальный вклад в религиозную сокровищницу был
сравнительно не так велик.
Это дает нам право уже теперь поставить вопрос о
подготовлении христианства религией эллинизма. Напоминаю и
здесь, что вопрос этот должен быть понимаем в том смысле,
который был мною установлен в § 4. Мы вовсе не намерены
искать в эллинизме «источников» или «корней» христианства,
с целью умалить значение творческого почина его Основателя.
Исходя из несомненного факта, что только область
эллинистической вселенной была на первых порах охвачена движением
к христианству, мы спрашиваем, в чем сказалось, так сказать,
воспитательное значение эллинизма: к каким религиозным
воззрениям успел он приучить человечество, облегчая этим
восприятие им христианства; какие пробудил в нем
религиозные потребности, имевшие со временем найти свое
удовлетворение в христианстве.
Во-первых, религия таинств поставила в центр
религиозного сознания вопрос о спасении человеческой души,
понимаемом как спасение либо от дальнейшего «круга» воплощений
и смертей, либо от унылого полусознательного прозябания,
или же от адских мук на том свете, но сводящемся во всех этих
случаях к вечному блаженству. Само слово «спасение», так
понимаемое (soteria), встречается впервые в эллинистической
религии (см. выше, § 14, свидетельство Фирмика). Уверенность в
возможности этого спасения черпается из «прототипического»
подвига того божественного существа, которое дало людям
таинства; подвиг же этот рассматривается как подвиг любви,
поборовшей смерть — причем, правда, эта любовь понимается
пока как личное чувство к спасенному божественному
существу того, которое своим самоотвержением совершило акт
спасения. Условием же его обретения ставится сакраментальный
акт, посредством которого ищущий его принимается в общину

362
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
исповедников религии таинств, причем этим сакральным
актом может быть священная трапеза («есть с тимпана, пить с
кимвала») или намащение.
Во-вторых, та же религия таинств в ее различных формах
поручает поклонению посвящаемых образ богини-матери:
она и есть та, которая своим самоотвержением спасла
любимое божественное существо и дала этим обнадеживающий
пример такого же торжества над смертью и своим
почитателям. Образ этой богини-матери пребывает в мистическом
родстве с исконным образом матери-Земли, но эта связь уже
только смутно чувствуется в глубине религиозного
сознания, не всплывая более на его поверхность. Соединение этой
Матери с ее святым младенцем наблюдается спорадически,
но еще не получило всеобщего распространения. Чувству
наличность этой богини-матери, именно как страждущего
женского существа, дает чрезвычайно много: им обусловлена
та повышенная участливость, тот религиозный
сентиментализм, который составляет характерную черту
эллинистической религии.
В-третьих, развивающаяся и распространяющаяся
параллельно с религией таинств религия древнего Олимпа
выдвигает, в ущерб прочим его богам, образ бога-сына, а именно
Аполлона. Этот бог-сын понимается как посредник между
богом-отцом, т. е. Зевсом, и людьми: он вещает людям его
непреложную волю, приносит исцеление от недугов и вообще
своим советом помогает им устроить к лучшему свою земную
жизнь. Отзвуки старинной религии природы и здесь слышатся
постольку, поскольку чувствуется мистическое родство этого
бога-сына с Гелием-солнцем, но на поверхность религиозного
сознания и это представление более не всплывает. Все же рядом
с этим образом бога-сына удерживается и еще более исконное
представление о богочеловеке, сыне бога, т. е. о Геракле, земное
подвижничество которого дает повод к совершенно
особенному кругу религиозных концепций. Расцвели они, однако, лишь
в следующую эпоху.

Том II. Религия эллинизма
363
В-четвертых, признание посвящения необходимым
условием спасения естественно должно было подсказать вывод, что
вне общины посвященных спасение невозможно, а с ним и один
из принципов, на коих покоится институт церкви. Второй
принцип, организованное жречество, достаточно многочисленное
для личных сношений с каждым посвящаемым, тоже имелся
налицо; мы знаем это точнее о таинствах Исиды, но и в элев-
синской религии нашей эпохи институт «святых», о которых
упоминает анданийская надпись (§ 8), позволяет догадываться
об аналогичных явлениях также и на этой почве, тем более при
нравственных требованиях, которые к ним ставились. При
назначении жрецов соблюдается в элевсинской религии таинств,
а вероятно, и в других, принцип преемственности благодати,
ведущей свое начало от предполагаемого откровения самой
богини. Ярче всего он сказывался в апостолате, имевшем место
при основании новых религиозных общин (Мефап — в Анда-
нии, Тимофей ■— в Александрии).
В-пятых, получает все больше и больше определенности
представление о троякой участи душ на том свете, а именно о
вечных муках для неисцелимых грешников, об
искупительных карах для исцеляемых и о вечном блаженстве для добрых,
причем вопрос о прабытии и перевоплощении решается иногда
положительно для душ средней категории, но именно только
иногда. Представление об обители блаженных колеблется
между подземным Элисием и небесным раем, с перевесом, однако,
в сторону последнего. Из общего числа блаженных выделяются
те, которые своими заслугами приобрели особую действенную
силу, а с нею и особое право на почитание со стороны людей,
т. е. так называемые герои; условием для их признания
таковыми продолжает считаться откровение Аполлона в Дельфах.
В-шестых, возникает мнение и верование, что божество
может, не утрачивая полноты своего потустороннего естества,
воплотиться в человеческом образе и жить земною жизнью вместе
с другими людьми, с тем, чтобы лишь по смерти
воссоединиться со своим потусторонним естеством: так Зевс-Победоносец

364
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
был на земле Селевком, царем сирийским. Все же вера
ограничивает эту возможность тесным кругом правителей, признавая
в ней, наравне с дальнейшим развитием героизации, одну из
основ апофеоза государей.
Таковы те главные догматы религии эллинизма, которые
подготовили ее приверженцев к восприятию учения, ставшего
каноническим в христианской церкви. Не все они были
впервые усвоены культурным миром именно в нашу эпоху; но даже
те, которые ведут свое начало из предыдущей эпохи
древнегреческой религии, получили в нашу настолько большую
определенность и действенность, что могут быть по справедливости
объявлены именно ее догматами.
§47
Мы заглянули вперед; оглянемся, однако, и назад.
Древнегреческая религия прошла перед читателем в своих различных
аспектах, и как религия природы, и как освящение труда, и как
освящение человеческого общежития; равным образом, ставя
ее в отношение к трем великим идеалам нашей культуры, мы
признали в ней объявление божества и в красоте, и в добре,
и в истине. Сохранила ли она и в нашу эпоху эти черты,
характеризующие ее как религию высшего порядка?
Религия природы, плод любви к матери-Земле и ее силам,
продолжается и в нашу эпоху с неослабевающим рвением
благочестия: капища сельским божествам и приношения им,
священные гроты, камни и деревья, все это сохраняется на старых
местах, заводится на новых. При этом замечается даже
проникновение эстетического и научного интереса в религию. На
одном холме Александрии в честь Пана разбивается роскошный
парк (Paneion), как место для общественных гуляний;
Артемида сознается как «владычица зверей», potnia theron, и в честь
нее устраивается на острове Косе зверинец с заморскими
диковинами. Со стороны интеллигенции наблюдается особого

Том II. Религия эллинизма
365
рода любовное отношение к религии природы, продукт
двойной романтической тоски — и эпигона по вере славного
прошлого, и горожанина по деревне: это настоящая идиллическая
религия. Стихотворения Феокрита и Палатинской антологии,
александрийские барельефы, помпеянские ландшафты дают
о ней исчерпывающее представление, и притом такое,
которое способно тронуть душу наименее чуткого к религиозным
вопросам современного человека. Пан, сатиры, нимфы
всячески изощряют фантазию художника; божественного в первом
мало, но как символ дикой природы он в своей добродушной
грубости вполне приемлем. Но душа не довольствуется этим,
при всей романтичности, реальным пониманием природы:
она рвется в область чаяний, в мир грез и экстаза, воплощая
в дивных видениях таинственный шепот влажного ветра
теплых морей: резвые игры нереид и тритонов, хороводы дриад с
Артемидой или Афродитой в лунную ночь, исступленный бег
Диониса с его вакханками при свете факелов... Труднее
примириться с Приапом, приобретением нашей эпохи; ответственен
за него анатолийский Лампсак, впервые нашедший нужным
обогатить свой пантеон этим чересчур откровенным демоном
плодоносных садов своей варварской округи. Поэтам нашей
эпохи он дал повод к бесчисленным эпиграммам,
свидетельствующим, правда, гораздо больше об их остроумии, чем об их
нравственной строгости, — не говоря уже о религиозной.
Не менее материалов дает наша эпоха и для трудового
аспекта греческой религии. Следует помнить, что она была
эпохой особого расцвета корпорационного дела. Греческая
промышленно-торговая элита в восточных государствах
прекрасно понимала, что ее сила в ее солидарности: кружковая
организация, поэтому, сопровождала ее повсюду, а кружок
был немыслим без охраняющего его божества, покровителя
той отрасли труда, которой он объединялся, причем
окружающая варварская среда еще усиливала сознание того эллинского
единства, которое создавала служба общему богу-покровителю.
И мы видим не уклонение от трудового аспекта религии, а лишь

366
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
его органическое видоизменение в том, что в зависимости от
новых условий заработка боги легкой наживы до некоторой
степени отнимают почву у тех, что благословляют усидчивый и
невзыскательный труд: тороватый Гермес затмевает солидную
работницу Палладу и честного, но неповоротливого кузнеца
Гефеста; но наибольшим почетом пользуется та прихотливая
богиня, которая легким поворотом своего колеса вчерашнего
бедняка превращает в богача и завтра может вернуть его в его
прежнее состояние — та, которую мы уже знаем как богиню-
знаменосицу эллинистической эпохи (§ 37), Тиха-Фортуна.
Сильнее изменился, как принято полагать, политический
(в первоначальном значении) аспект греческой религии. Боги
греческого Олимпа были ведь прежде всего богами греческой
polis, с ее падением должна была пасть и она. Я уже указывал
на то, что основанная на эпиграфических памятниках
индукция не подтверждает этого дедуктивного вывода: polis остается
прежней polis и продолжает чтить своих богов по заветам
предков. Но, действительно, прибавляется нечто новое —
эллинистическое государство, уже не тождественное с polis, а
вмещающее в себе много таких мелких организмов. Новая
политическая формация, заключают далее, требовала себе религиозного
показателя в новом божестве и нашла его в... И прекрасно,
отвечу я; такое требование, каково бы ни было его
удовлетворение, доказывает все-таки, что божество продолжало считаться
чем-то необходимым для освящения всякого человеческого
общежития, кончая его самой грандиозной формой, областным
государством. И если такое политическое соображение
повело к усилению культа Исиды и Великой Матери или же
обоготворенных Антиохов и Птолемеев, то это будет лишь новым
доказательством живучести также и политического аспекта
греческой религии в нашу эллинистическую эпоху.
Остается поговорить о трех откровениях — в красоте, в
добре и в истине; и тут с первого взгляда может показаться, что
центр тяжести в эпоху эллинизма передвигается с первой на
последние. Говоря выше (§ 36) об искусстве, мне пришлось

Том II. Религия эллинизма
367
отметить факт, что сакрализация эллинистической эпохи его
почти не коснулась; а между тем казалось бы, что сакрализация
искусства и эстетизация религии — две стороны одной и той
же медали, что откровение бога в красоте должно в
одинаковой степени повести к обеим. И все же это бывает не всегда.
Кто поклонялся Зевсу Фидия, тот проникался всею полнотою
богопонимания великого V века; для нашей эпохи — Сарапис
Бриаксида, как творение IV в., не в счет — мы не можем указать
такого же совпадения изображения с изображаемым. Исида
Тимофея сосредоточила в себе глубинный смысл жертвенного
подвига религии таинств; но напрасно стали бы вы искать
выражение этого смысла на гладких Исидах, созданных резцом
этой эпохи. И все-таки религиозное искусство продолжает
творить и творить, его творения переполняют собою наши музеи,
радуют наши взоры — но это уже не полное, а только
частичное, первоступенное откровение божества, откровение в
прекрасной человечности, но и только.
Физическая красота эллинистических богов — первая
ступень откровения; кто внимательно читал слово Диотимы
в Пире Платона, тот поймет, что это значит. Вторая и
третья — это добро и истина. Отождествление бога с добром,
решительно, даже гневно проведенное Платоном в его
Государстве, становится догматом в нашу эпоху: его выражения
мы, разумеется, должны искать в той философии, которая
одна только в нашу эпоху отнеслась серьезно к религии, в
стоической — и там мы найдем ее в виде знаменитой стоической
теодицеи. Мир весь оправдан благой целью его если не
творца, то упорядочителя-бога; он к лучшему направляет как его,
так и того, ради которого он его создал — человека. Если это
не сразу так покажется непосвященному, пусть он проникнет
вглубь вопроса, и он убедится, что это так. И подавно от бога
истина, ибо бог — высший разум, источник всех его
частичных воплощений в человеке. Не все с этим были согласны —
но победил Посидоний, а с ним и этот догмат,
отождествивший бога с истиной.

368
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§48
И теперь позволительно будет попытаться дать ответ на
вопрос, поставленный во введении: была ли религия
эллинизма прогрессом или регрессом, в сравнении с
древнегреческой? Обыкновенно на него отвечают в отрицательном
смысле, причем ставят этот ответ в связь с ориентализацией
греческой религии в эпоху эллинизма. Таково изображение,
даваемое Группе в написанных с видимой досадой последних
главах его объемистого сочинения: восточное влияние имело
последствием непомерное расширение нездорового
мистицизма, вследствие чего «религия искусства» отступила на задний
план. Все же дело представляется мне сложнее.
Конечно, если погрузиться душой в величавую религию
Эсхила и от него перейти хотя бы к Клеанфу (§ 40), то религия
эллинизма покажется нам сильным шагом назад. Но это будет
чистейшей иллюзией. В начале V века поэты были еще
учителями эллинов; в IV их роль перешла к философам. Не гимн Кле-
анфа должны мы противопоставить трагедиям Эсхила, а
трактаты Посидония, и разобрать те и другие не с поэтической,
а с религиозно-философской точки зрения, сводя грандиозные
символы элевсинского певца к отвлеченным рассуждениям, —
тогда результат будет иной. Нет, как читатель мог рассмотреть
из предыдущего параграфа, да и изо всей настоящей книги,
эллинизм не пожертвовал ни одним из религиозных достижений
предшествовавшей ему эпохи, но зато от себя прибавил многое;
таким образом, если видеть в понятиях «прогресс» и «регресс»
понятия скорее количественные, чем качественные, то
придется признать религию эллинизма крупным прогрессом в
сравнении с религией независимой Эллады.
Но само собою разумеется, что эти понятия в такой же
степени качественные — если не в большей, — в какой и
количественные; это-то и имеет в виду Группе, обвиняя эллинизм в
том, что он, подчиняясь восточному наркозу, выдвинул
нездоровый мистицизм в ущерб «религии искусства», т. е. древнего

Том II. Религия эллинизма
369
Олимпа. О наркозе потом; что же касается «нездорового»
мистицизма, то в этом определении сказалась атеистическая
закваска автора, делающая его вообще плохим критиком в
религиозных делах. «Нездоров» мистицизм Франциска Ассизского,
Данте, Фомы Кемпийского, св. Терезы, Кальдерона,
Мицкевича, Вл. Соловьева... спорить тут бесплодно. Все же мне
думается, кто вместе с нами серьезно вник в сущность мистицизма
эллинистической религии таинств и вместе с нами взвесил
сопоставленные в § 46 пункты, тот согласится признать и в этом
углублении религиозного чувства значительный прогресс.
Но все же не по всей линии. Читатель разрешит мне лишь
бегло сослаться на те стороны, в которых мы усмотрели изъяны
религиозного развития нашей эпохи; религиозный эротизм,
астрологию, магию, поклонение року. Можно бы подробнее
обсудить некоторые пункты, лишь мимоходом затронутые нами.
Да, конечно, дефекты есть; но в общей сложности придется
все-таки сказать: есть и прогресс.
Но как быть с восточным наркозом? Отрицать факт ориен-
тализации нельзя; но можно и должно подчеркнуть, что ей
предшествовала эллинизация всех без исключения
религиозных сил, которые произвели эту ориентализацию — в этом
отличие нашего периода от вселенской империи. И при этом
прогрессе эллинизации отпали те элементы восточных
культов, которые были в них собственно восточными. Великая
Матерь? Да, но без религиозного скопчества. Исида? Да, но без
заупокойной магии. Астарта с Адоном? Да, но без
религиозной проституции. Культ государей? Да, но без «проскинезы».
И если взвесить, какое значение имеют откинутые элементы,
какое опустошение они произвели бы в эллинской народной
душе, если бы они не были откинуты, то ясно будет, что ни о
каком восточном наркозе речи быть не может. Скорее, можно
поставить вопрос, может ли при этих условиях быть речь об
ориентализации вообще, и не справедливее ли будет признать
в религии эллинизма просто дальнейший этап в самобытном
развитии древнегреческой религии.

370
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Я и сам склоняюсь к тому, чтобы признать эту ориентали-
зацию скорее внешней, чем внутренней; но как таковую я все-
таки считаю полезным ее удержать. Имена и прочие внешности
имели все-таки одно огромное значение: они создали у
эллинов, быть может, иллюзию, но благотворную, что они
исповедуют одну и ту же религию с исконными поклонниками Иси-
ды, Великой Матери и т. д., с жителями Египта, Анатолии,
Сирии — и значит, можно продолжать, и всей oikumene. Другими
словами: благодаря им, религия эллинизма была поднята на
ступень универсализма.
Осмеливаюсь верить, что читатель моей Древнегреческой
религии не забыл тех гомеровских стихов, которые я более всего
прочего поручил его вниманию и его памяти, стихов,
доказывающих, что уже в те далекие времена основание универсализма
было глубоко заложено в греческую душу, что, при всей любви
Паллады к ахейцам и Аполлона ктроянам, над обоими стоящий
царь Олимпа с одинаковым участием смотрел на бойцов обоих
враждебных друг другу станов, милуя человека
исключительно в зависимости от его собственных заслуг. Отметив эту
черту, я, не вдаваясь в частности, на нескольких ярких примерах
охарактеризовал дальнейшее развитие этого универсализма,
доводя его до нашей эпохи и до того реформатора, которого
настоящая книга изобразила как творца религии эллинизма — до
Тимофея элевсинского. Да, Тимофей завершил то, что — для
нас, по крайней мере — начал Гомер: он дал тогдашней
вселенной, правда, не единую, но все же вселенскую религию. Демет-
ра опять, как во дни царицы Метаниры, изменила свое имя: она
согласилась стать Исидой в Александрии и Великой Матерью в
Кизике, но осталась и тут, и там тою же Деметрой элевсинской,
царицей святых таинств, ведущей все народы одинаково к той
же великой и радостной цели.
Это ли ориентализация? Нет, конечно: не мог Восток дать
Элладе то, чего не имел сам. Он стал лишь страдательной
матерью, действенной силой была эллинская религия, была та
удивительная ее особенность, благодаря которой для созна-

Том II. Религия эллинизма
371
ния вдохновляемого ею народа не было «язычников», не было
«гяуров», а были окрестные народы, под различными именами
почитающие одних и тех же богов. Подобно самому понятию
человечества, и общечеловеческая религия была созданием
эллинов; об этом следует настойчиво напоминать теперь, когда
все развивающийся процесс реварваризации человечества по
частям отнимает у нас то драгоценное наследие, которое нам
досталось от этого поистине избранного народа.

Том III
ЭЛЛИНИЗМ
И ИУДАИЗМ

Моим трем Людвикам:
матери
Людвике Францишке Зелинской;
супруге
Людвике Эльжбете Зелинской;
дочери
Людвике Веронике Зелинской, —
посвящаю этот самый зрелый плод жизни,
окруженной их заботой.

Аксиомы
I
Научные исследования происхождения религии также, как
и научные исследования происхождения жизни, изначально
обречены на бесплодность: ignoramus et ignorabimus.
II
Как не может понять античное искусство лишенный
художественного вкуса человек, так и античную религию не может
понять тот, кто лишен религиозного чувства.
III
Зажги в своем сердце яркий факел религиозного чувства,
но оставь дома чадящую лучину конфессиональности, если ты
хочешь, чтобы святыня античной религии явила тебе свои
чудеса.
IV
Бог является в красоте, истине и благе; совершенна лишь
та религия, которая принимает все три этих откровения в их
полноте.
V
Вершиной религиозных достижений человечества является
христианство в его наиболее развитой форме.
VI
Античная религия — это и есть Ветхий Завет нашего
христианства.

Предисловие
Неоиудаизм как религия образованных слоев современного
еврейского народа — творение не одного, а трех Моисеев: кроме
египетского свой вклад сделали — и, возможно, даже в большей
степени — Моисей Маймонид1 в XII в. и Моисей Мендельсон2
в XVIII в. Первый ввел в иудаизм Аристотеля, второй —
Платона: дело последнего, начатое в его «переломном» Федоне, было
продолжено его наследниками, среди которых самым
известным является современный платонист — марбургский
профессор Коген3. Вполне уместно в отношении обоих более поздних
1 Моисей Маймонид (Maimonides, наст, имя — Моше бен Маймон; 30 марта 1135 г.,
Кордова, Испания — 13 декабря 1204 г., Фустат, близ Каира) — средневековый
еврейский философ. В 1148 покинул Испанию из-за преследования евреев
династией Аль-мохадов, жил в Марокко, Палестине и с 1165 г. в Египте. В 1187 г. стал
лейб-медиком каирского султана Салах ад-Дина. В 1190 г. в Египте на арабском
языке был опубликован главный философский труд Путеводитель
колеблющихся, который позднее был переведен на еврейский и латинский языки. — Примеч.
перев.
2 Моисей (Мозес) Мендельсон (нем. Moses Mendelssohn; 6 сентября 1729 г., Дессау,
Анхальт, Германия — 4 января 1786 г., Берлин) — еврейско-немецкий философ,
экзегет и переводчик библейских текстов, критик, основоположник и духовный
вождь движения «Хаскала» («еврейского просвещения»). Получил прозвище
«немецкий Сократ». Идеи Мендельсона оказали огромное влияние на развитие идей
немецкого просвещения и реформизма в иудаизме в XIX веке. — Примеч. перев.
3 Герман Коген (нем. Hermann Cohen; 4 июля 1842 г., Косвиг, Анхальт,
Германия — 4апреля 1918г., Берлин)— немецко-еврейский философ-идеалист, глава
Марбургской школы неокантианства. В 1902 г. Коген стал одним из основателей
«Общества поддержки иудаики», отредактировал и опубликовал последний
философский труд Ф. А. Ланге Логические штудии (Лейпциг, 1877) и его же Историю
материализма (1902). Наряду с философскими работами написал ряд работ в
области иудаики, в том числе Ознакомление с еврейским вопросом (1880) и
Культурно-историческое значение Субботы (1881). Посмертно были опубликованы книги
Религия разума по источникам иудаизма (1919), Германство и еврейство и Этика
Маймонида. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
377
Моисеев говорить о двух «возрождениях» иудаизма или, что
одно и то же, о двух его эллинизациях. Их результатом стал
«неоиудаизм» — явление очень серьезное, снискавшее
почетное место в истории не только еврейской, но и
общечеловеческой культуры.
Вместе с этой творческой работой, заслуживающей
признания и всяческой поддержки со стороны тех, для кого слово
«человечность» не пустой звук, — идет работа другого рода:
ученые богословы неоиудаизма стараются обосновать следующее:
то, что в действительности является плодом эллинизации, уже
содержится в святой Книге Израиля; вводя эллинизм в
Писание, они считают, что наоборот очищаются от него. Это
делается для сохранения иллюзии тождественности Торы
современному вероисповеданию просвещенного еврейства; одним из
самых известных плодов этих стремлений является трехтомное
сочинение раввина M. Weill'a Le judaïsme, ses dogmes et sa mission
(1866-1869).
Также после появления на русском языке моей Истории
античной Греции, последние страницы которой были посвящены
сравнению эллинизма и иудаизма, мой бывший ученик М. Ту-
бянский4 написал относительно объемное сочинение под
названием Эллинизм и иудаизм, апологетическое исследование с целью
опровержения моих утверждений; однако напечатать, к
сожалению, не успел — уже наступили времена большевиков, — но
был настолько любезен, что прислал мне рукописный
экземпляр. Хотя это очень ученое сочинение, опирающееся на
самостоятельное изучение источников и литературы, особенно из
4 Михаил Израилевич Тубянский (1893 г., Санкт-Петербург— 24 ноября 1937г.,
Ленинград) — индолог, тибетолог, монголовед. Ученик акад. Ф. И. Щербатского
и Б. В. Владимирцова. Основоположник российской бенгалистики, первый
исследователь и переводчик Р. Тагора. В 1930-1936 гг. — ученый секретарь Учебного
комитета МНР, награжден орденом Труда I степени МНР; за это время им
выполнен ряд работ по тибетоведению и монголоведению, в том числе перевод Ламрим
чхенмо, составлен пятиязычный словарь основополагающих терминов
буддийской философии и логики, собраны богатые материалы по истории индийской
философии. После возвращения на родину — сотрудник ИВ АН СССР. — Примеч.
перев.

378
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
неоиудейского круга, прочитанное мной с большим интересом
и пользой для меня, я почувствовал себя обязанным отметить
его в «Примечаниях» к настоящей работе — исключительные
условия требуют исключительного приспособления к ним.
Итак, первое обвинение, предъявляемое мне этим автором,
заключается в том, что я «антикизирую» иудаизм. «Первая и
основная ошибочная предпосылка Зелинского, — пишет он, —
заключается в том, что иудаизм он трактует как нечто такое,
что "было", независимо от его развития и интерпретации в его
собственном круге».
Это ключевое различие между моими взглядами и
взглядами Тубянского, а также множества ученых из неоиудейского
лагеря, в защиту которых он выступает. В сущности, для меня
религия Моисеева Иеговы является чем-то похожим на
религию Зевса; я рассматриваю оба эти явления под одним и тем же
углом зрения. Потому я считаю это элементарным постулатом
научной справедливости — о чем будет подробнее рассказано
во «Введении» настоящей работы.
Я решительно и осознанно «антикизирую» иудаизм, о
котором пойдет речь в данной книге, — иудаизм Писания и
«учителей закона»; это дает мне возможность антикизировать и ту
ненависть, для которой он был источником и жертвой.
* * «
Над этой книгой я начал работать уже после моего
окончательного переезда в Варшаву в 1922 г. Естественно, будучи
лишен моей частной библиотеки, я не мог ограничиться
скромными в рассматриваемой области фондами университетской
библиотеки; большая часть материалов, используемых в этой
книге, которые я описываю в примечаниях, — была
отобрана во время поездок в отпуск в Мюнхенской государственной
библиотеке, а также в Римском Institutum biblicum; пользуясь
возможностью, искренне благодарю руководство этих библио-

Том III. Эллинизм и иудаизм
379
тек за разрешение использовать их сокровища. В не меньшей
степени чувствую себя обязанным руководству нашей
синагогальной5 библиотеки на ул. Тломацкой, которое мне
исключительно либеральным способом предоставило доступ к своим
фондам, и особенно библиотекарям г-дам Бромштайну и Вайс-
бергу, а также г-ну раввину проф. д-ру Шорру6. Я считаю, что
мое благосклонное отношение к этой замечательной синагоге
и ее благородным гуманитарным тенденциям дает мне право
воспользоваться этим либерализмом; и мне будет очень горько,
если содержание настоящей книги окажет негативное влияние
на отношение ее представителей ко мне. Но я надеюсь, что
этого не случится.
В связи с вышеизложенным я также сердечно благодарю
моего бывшего ученика д-ра 3. Жмигрыдера7, непрерывная
поддержка которого значительно облегчила мне выполнение
моей задачи.
Но наибольшую благодарность я выражаю моему
уважаемому и любимому коллеге проф. Й. Уейскому8; с подлинно
5 Речь идет о Тломацкой хоральной (Большой) синагоге Варшавы — ныне
несуществующей синагоге, которая была символом реформированного иудаизма
и одним из красивейших зданий Варшавы XIX века. Взорвана 16 мая 1943 г., что
стало последним актом уничтожения еврейского гетто в Варшаве фашистами. —
Примеч. перев.
6 Моисей Шорр (польск. Mojzesz Schorr; 10 мая 1874 г., Перемышль — 8 июля
1941 г., Узбекистан) — раввин Тломацкой хоральной синагоги в Варшаве, польско-
еврейский историк, ориенталист, специалист по Ассирии. В 1918 г. избран
действительным членом Академии Наук Польши. Сенатор Парламента Польши в
1936-1938 гг. - Примеч. перев.
7 Здислав Жмигрыдер-Конопка (пол. Zdzislaw Zmigryder-Konopka; 23 ноября
1897 г. —4 ноября 1939 г., Львов) — историк-антиковед, специалист по Риму и
Греции, профессор Варшавского университета, Свободного польского
университета, Университета Яна Казимира во Львове. Член Польской военной организации,
сенатор Парламента Польши в 1938-1939 гг. — Примеч. перев.
8 Юзеф Уейский (пол. Jozef Ujejski; 8 января 1883 г., Тарное — 8 июля 1937 г.,
Варшава) — польский историк литературы. С 1919 г. профессор Варшавского
университета (1932-1933 гг. — ректор). Исследователь романтизма, философских и
идейных течений своего времени и их отражения в литературе, особо интересовался
мистическо-утопической и философской идеей мессианизма. — Примеч. перев.

380
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
дружественной жертвенностью он прочитал весь текст моей
книги в рукописи и своими правками и стилистическими
замечаниями в значительной степени послужил тому, чтобы я
мог представить ее польским читателям в подходящей для этой
достойной темы форме.
Варшава, январь 1927 г.
Ф. Зелинский

Глава I
ВСТУПЛЕНИЕ
Настоящий очерк должен послужить сжатым ответом на
поставленный в заголовке вопрос об отношении эллинизма
к иудаизму; сама по себе эта тема достаточно интересна,
особенно учитывая, что вопрос обязательно возникнет в мыслях
каждого, кто вспомнит решающую роль и одного, и второго
элемента в развитии европейской культуры. С этой точки
зрения настоящая зарисовка самодостаточна; она стоит на
собственных ногах, ей не нужна помощь со стороны, чтобы быть
понятой образованным читателем.
Однако я должен признать, что во время моей работы над
текстом меня посетила еще одна мысль.
Религия Иеговы9 — я прошу прощения, что и дальше
использую эту форму, освященную многовековой традицией
9 «Ягве — это имя Бога; слово "Иегова" никогда не существовало», — пишет
В. Duhm (Israels Propheten [1916], 6). Прощу прощения: оно существовало в течение

382
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
европейской литературы, хотя вполне доверяю нашим
ученым гебраистам, считающим ее неправильной — итак,
религия Иеговы с христианской точки зрения есть единственно
истинная религия древнего мира; как таковая она составляет
одну хронологическую целостность с христианством,
относясь к нему как религия обетования к религии исполнения.
В противопоставлении с двумя этими религиями все
остальные считаются ошибочными, «языческими»; это теологическое
понимание темы. Я не буду его ни опровергать, ни доказывать;
моя точка зрения в этой книге не теологическая, а культурно-
историческая. И я прошу не указывать мне на то, что не бывает
двух истин об одном и том же предмете, и не может быть, чтобы
то, что истинно с одной точки зрения, было ошибочно с другой;
речь идет не о двух взглядах на одну и туже вещь, но, зачастую,
о двух разных вещах.
Христианство вышло из иудаизма — так часто говорят, но
это ложь. Фактом является лишь то, что первыми учениками
Христа были те, кто изначально и одновременно исповедовали
закон Иеговы. Однако неопровержимым является тот факт, что
закон Христа, не принятый иудаизмом, был воспринят
эллинизмом, то есть эллинской и эллинизированной душами
Востока и Запада — причем до такой степени, что границы
христианства в IV—V вв. после Р. X. почти совпадали с пределами
Римской Империи — кроме Иудеи. Отсюда неопровержимо
всей христианской традиции Средневековья и Нового времени. Но это не все. Ас-
сиролог Frdr. Delitzsch (особенно в Die grosse Täuschungll [1921], 8) защищает форму
«Яго» как более правильную. Holtzmann (в издании Мишны Berakot [1912], VII)
предлагает форму «Ея» («Jeja»), которую последовательно использует в своих
произведениях. Также Heunemann (Monatsschrift für Geschichte und Wissenschaft des
Judetums) пишет «Jhv» (почему не «Jhvh»?). Разве эти различия стоят того, чтобы от
теории перескакивать к практике и отрекаться от тысячелетней традиции? Ведь
мы не называем, напр., Иезекииля «Ехезкеэлем», а Иеремию «Йирмейягу»; тогда
же зачем здесь такая скрупулезность?
Пользуясь случаем, отмечу, что в транскрипции еврейских имен я буду
руководиться приблизительным соответствием, исключая любые диковины и
педантичность (в особенности это касается шва, придыханий, долгот, различных букв
для звуков с-з и т. д.).

Том III. Эллинизм и иудаизм
383
следует, что не было психологической преемственности10 между
иудаизмом и христианством, и что напротив такая
преемственность существовала между эллинизмом с одной стороны и
христианством с другой. Это значит, что религия эллинов лучше
готовила умы к принятию христианства, чем иудаизм. Вот тот факт,
который мы должны принять изначально, поскольку если бы
было иначе, развитие христианской религии было бы иным.
Отсюда следует мой парадокс, уже многократно
озвученный: настоящим Ветхим Заветом нашего христианства является
религия эллинов. Он не содержит в себе никакой ереси; те, кто
меня в ней подозревают, не осознают, кажется, термина:
психологическая преемственность.
Но недостаточно считать эту преемственность априорным
постулатом: ее следует подтвердить a posteriori, проследить
постепенное развитие античной души, венцом которого стало
принятие христианства. Вот собственно цель, которую я себе
определил в этом последнем периоде моей жизни.
В первую очередь необходимо представить религию
античной Греции времен Эсхила и Платона, Геродота и Демосфена.
Конечно, и она была следствием длительного развития; однако
для избранной мной цели она должна послужить пунктом или,
скорее, исходной точкой, я считаю уместным представить ее
как целостность, заключающуюся в самой себе и отчасти
неподвижную. Но это еще не все: понятие психологической
преемственности, которое было для меня основным, требовало от
меня гораздо более глубоко погружения в эту религию и, так
сказать, вживания в нее больше, чем это считают необходимым
10 Термин «психологическая преемственность», емко описывающий
отношение эллинской религии к христианству, был введен мной (в лекциях—
достаточно давно, в печатных работах впервые в книге La Sibille [1924], с. 34: continuité
psychologique). Но вопрос, на который отвечает этот термин, как я позже
убедился, был поставлен уже А. Гарнаком (Mission und Ausbreitung des Christentums, с. 45
1-го изд.). Подчеркивая тот исторический факт, который и для меня был
исходным пунктом, он называет его заслуживающим, «чтобы над ним остановиться,
больше любого другого», и продолжает: «В христианской религии было
очевидным—и остается в ней — нечто, что делает ее более родственной со свободным
эллинским духом».

384
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
для себя многочисленные исследователи греческой религии.
Мне казалось, что мое многолетнее обращение с литературой
и искусством античной Эллады, сопровождаемое
неоднократными поездками по ее нынешней территории, а в первую
очередь — моя органичная любовь к ней, настроили меня на эту
задачу; я осуществил ее в 1917 г. в изданной на русском
языке книге Древнегреческая религия, которую в 1921 г. мой друг
проф. Стефан Сребрный11 перевел на польский язык.
Следующей ступенью развития греческой религии было то
ее состояние, которое последовало после ее соприкосновения с
религиями Востока после побед Александра Великого и
зарождения греко-восточных государств на обломках Персидской
империи. Была ли победа оружия и греческой культуры также
и победой греческого религиозного духа? Триумфальное
шествие азиатской Великой Матери и египетской Изиды в течение
первых столетий после этой победы мнимо свидетельствует о
противоположном. И эта видимость сбивает многих
исследователей так называемого эллинизма; преодолевая этот взгляд,
я подчеркнул весомую реформаторскую роль апостола Демет-
ры, Тимофея элевсинского, благодаря которому оба этих
восточных культа были эллинизированы внедрением в них духа
элевсинской религии, и лишь потом они смогли начать это
триумфальное шествие. Такой была основная идея моей
следующей книги о религии эллинизма, которую я издал в начале
1922 г. также на русском языке. В то время я был профессором
Петербургского университета, и обе книги возникли в
естественной связи с курсами по античной религии, которые я
читал в этом университете, а также на Высших женских курсах там
11 Стефан Сребрный (пол. Stefan Srebrny; 14 января 1890г., Варшава— 12
октября 1962 г., Торунь) — польский классический филолог и переводчик, знаток
античной драмы, театральный критик, режиссер и художественный руководитель.
В 1912 г. закончил Петербургский государственный университет, где его
учителями были Ф. Зелинский и М. Ростовцев, преподавал в этом же университете и на
Высших женских курсах. В 1918-1923 гг. читал классическую филологию в
Люблинском университете, с 1923 г. — в вильнюсском Университете Стефана Батория
(профессор с 1936 г.) и в Свободном польском университете. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
385
же в Петербурге. На польском языке она была издана в 1925 г. в
переводе, выполненном д-ром Габриэлой Пянкувной12.
Третья в серии — настоящая книга, которую я уже пишу
по-польски. Иудаизм также относится к религиям Ближнего
Востока, с которыми эллинский дух соприкоснулся в
результате побед Александра Великого; под таким углом зрения не
было никакой принципиальной разницы между религиями
Великой Матери и Изиды с одной стороны и религией
Иеговы — с другой. Поскольку мы имеем в виду склонность
эллинской души к христианству, нет сомнений в том, что для
данного исторического процесса знакомство этой души с иудаизмом
имело гораздо более серьезное значение, чем его знакомство
с обеими вышеупомянутыми религиями. Именно поэтому я
посвящаю данной проблематике отдельную книгу. Она, как
уже было указано в начале, — это самодостаточная обработка
указанной в названии темы и в то же время третий том целой
серии об истории античной религии.
Четвертый и пятый тома должны быть посвящены
республиканскому и имперскому Риму; когда я смогу их издать и
смогу ли вообще, я, очевидно, предвидеть не могу. Но если кто-то
хочет узнать мои взгляды и на эту проблематику, он может
найти их изложение в брошюре Рим и его религия (Замость, 1919).
В конце перспективы — моей работы и моей жизни — я вижу
венчающий мое творчество шестой том Античное христианство.
Для меня это далекая фата-моргана: я сам еще пока не могу
достаточно сориентироваться в ее туманных контурах. Однако
уже сейчас ее очертания наполняют мое сердце
умиротворением; я думаю, что это как раз тот мир, который обещан людям
доброй воли независимо от силы и настойчивости разума.
.. .Стремление к самодостаточности обязывает автора к тому,
чтобы его книга сама по себе без обращения к другим трудам
была понятна читателю; однако ему не воспрещается ради тех,
12 ГабриэлаПянкувна(иногдаПианковна) (пол. GabrielaPiankowna, иногдаPianko;
1893-1973) — классический филолог, переводчик античной и средневековой
литературы. — Примеч. перев.

386
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
кого интересует общее развитие античных религий, ссылаться
на предыдущие работы, в которых это развитие было
представлено. Данной цели в тексте настоящей книги служат
аббревиатуры, взятые в прямоугольные скобки. Кому будет угодно,
пусть запомнит, что [ДР] означает Древнегреческую религию,
[РЭ] — Религию эллинизма, а [РР] — Рим и его религия.
§2
Тема настоящей книги — «эллинизм и иудаизм»; оба эти
термина требуют пояснения.
Что касается первого, он, к сожалению, используется в двух
значениях соответственно терминам «эллинский» и
«эллинистический». Первый из них, очевидно, имеет общее
этнографическое значение, относясь ко всему греческому: от микенской
культуры до наших дней; но когда мы противопоставляем этот
термин термину «эллинистический», мы подразумеваем его
более узкое значение: «эллинская» — это независимая
Эллада, «эллинистическая» — это греческая культура после
Александра Великого на территории основанных после его смерти
греко-восточных государств. Это различие ввел Дройзен13 чуть
меньше века тому назад, и ученые, особенно немецкие,
одобрительно приняли его. Мне же оно кажется достаточно
непрактичным, поскольку привело к тому, что слово «эллинизм»
получило двойное значение, о котором чуть выше шла речь,
относясь, с одной стороны, ко всему эллинскому, с другой
стороны, к эллинистическому, а зачастую к обоим, что будет уже
третьим его значением. Но поскольку я не люблю сражаться с
обычаем, покоряюсь ему; в моей Религии эллинизма это слово
обозначает эпоху после смерти Александра.
13 На непрактичность этого введенного Дройзеном термина обратил внимание
R. Laqueur {Hellenismus [1924]. Встреча эллинизма с иудаизмом). Замечание в § 46
не опровергает изложенное здесь: греческие товары могли попасть в Иудею при
посредничестве других купцов.

Том III. Эллинизм и иудаизм
387
Но здесь никакого недоразумения быть не может. Ведь во
времена независимой Греции греческая стихия не
соприкасалась с еврейской: греческий парусник, проплывая вдоль
берегов Палестины, не видел на своем пути сынов Израиля, страну
которых, подвластную персам, отделял от моря край
подвижных филистимлян; а иудейское рассеяние, достаточно крупное
в Вавилоне и Египте, Греции еще не достигло. То
соприкосновение греков с исповедующими Иегову, о котором здесь пойдет
речь, начинается лишь после смерти великого македонского
царя, причем уже в то время, когда их культура была не
эллинская, а эллинистическая.
Религию Иеговы того времени, а также всю культуру ее мы
называем иудаизмом. Почему так? Мы имеем в виду различие,
действительно не всеми признаваемое, однако вполне
обоснованное, а главное — практичное. Согласно этому различию
история народа, ведущего свое начало от Авраама, делится
на три крупных периода. Первый — от патриархов до
вавилонского пленения — называется периодом израильским; это
преимущественно история двенадцати колен в земле Ханаанской,
в частности, история царства, а начиная со смерти
Соломона — двух царств: Израиля и Иудеи. Второй — от возращения
из пленения до разрушения Иерусалима Титом — называется
иудейским; это история исключительно Иудеи, поскольку
Израиль из пленения не вернулся, а кроме того — царства, хотя
преимущественно несуверенного. И, наконец, третий — от
разрушения Иерусалима до наших дней — называется еврейским;
это история уже не государства, а только народа, состоящего из
общин религиозного, общественного или племенного
характера в чужих государствах, остающихся только в идеальной связи
между собой14.
Это различение отнюдь не произвольное, поскольку,
хотя религия народа, о котором идет речь, была и оставалась
в течение всех трех периодов — по крайней мере, на первый
14 Прошу на основании этого разделения не думать, что я считаю первый, а тем
более третий из периодов цельными. Я просто оставляю их без внимания.

388
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
взгляд— одной и той же, религией Иеговы, установленной
Моисеем, однако есть другие отличия, очень яркие, имеющие
решающее значение. Они касаются как сферы народной
жизни, так и сферы религиозной жизни. В течение первого
периода, израильского, территорией проживания этого народа был
исключительно Ханаан, обычно называемый Палестиной; за
границами этой земли израильтян не было. В течение
второго — иудейского — кроме Палестины появляется значительное
и постоянно растущее так называемое рассеяние (диаспора)
потомков Авраама по всей территории средиземноморской
культуры от берегов океана до границ Индии и от скифских
кочевий до экваториальных стран. И наконец, в течение третьего —
еврейского — периода Палестина утрачивает свое значение как
территория проживания народа — остается только рассеяние.
В связи с таким национально-территориальным развитием
изменяется и центр религиозной жизни. Во время израильского
периода им является святилище и жертвенный культ, все более
монополизируемый Иерусалимом. В течение иудейского
вместе с ним появляется плод вавилонского пленения — синагога
с ее культом слова — не привязанная к постоянному месту и
процветающая в рассеянии не менее пышно, чем в отчем краю;
со священниками соревнуются раввины. И наконец, во время
еврейского периода Храма уже нет, а синагога остается
единственным центром религиозной жизни рассеянных по всему
миру приверженцев Иеговы.
Отсюда следует, что средний, иудейский, период — самый
насыщенный; он также — и это его значение для нас
решающее — единственный, в котором имело место соприкосновение
с эллинизмом. Мы уже видели, что в израильские времена
эллины не знали о жителях Ханаана; естественно, возможно, что
уже тогда какой-то греческий купец, зимуя в Аскалоне или Газе
Филистимской, слышал от своих хозяев об удивительном
народе, проживающем на берегах Иордана, и, возможно, даже мог
познакомиться с тем или иным его представителем; но следов
таких случайных встреч не осталось вовсе. После повторного

Том III. Эллинизм и иудаизм
389
разрушения Иерусалима наступило то, что удачно было
названо окончательным «окостенением»15 еврейского народа в его
особой религии и той культуре, которой эта религия
управляла; определенное влияние эллинизма на эту культуру было
возможно, несмотря на это, и в дальнейшем, но не наоборот — вот
единственное, что имеет для нас значение.
По этой причине, говоря в данной книге о приверженцах
религии Иеговы, я буду преимущественно использовать
термины «иудаизм», «иудейский», «иудеи», изредка вспоминая об
израильтянах прошлого или евреях последующих времен.
Такое разделение, кроме терминологического уточнения, имеет
еще и практическое значение, о котором также следует сказать
несколько слов. Ведь стремящийся к справедливости историк
отношений эллинизма и иудаизма тех времен мог бы не
достичь успеха в достижении своей цели, если бы рассматривал
оба течения с единственной точки зрения — тем более, с точки
зрения будущего. Но это не так просто, и современные условия
вносят значительные поправки там, где требуется
единообразный подход. Действительно, среди нас есть и потомки
античных эллинов; но, во-первых, не вполне среди нас, поскольку
они проживают в дальнем углу Европы, в который мы редко
заглядываем; а, во-вторых, будучи христианами, они не
слишком усердны в защите религии своих предков. В совершенно
другом положении находится иудаизм. Потомки его
приверженцев, благодаря рассеянию, проникают в местное
население — особенно у нас, в Польше, — приобретая приязнь одних
и неприязнь других, будучи фактором и знаменем
ожесточенной общественной борьбы; и их религия отождествляется с
религией их предков, и святые слова «Слушай, Израиль:
Господь — Бог наш, Господь один!» звучат в синагогах до наших
дней так же, как при Хасмонеях и Иродах. Отсюда огромная
раздражительность обоих лагерей в отношении всего, что
говорится о религии Иеговы. Устранить эту раздражительность;
15 «Zesztywnienie» — так я перевожу использованный Hausrath'oM (Neutestamentliche
Zeitgeschichte, IV) термин Versteifung. Подробности ниже, см. § 15.

390
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
сгладить ее отчасти возможно, избегая терминов, которые
сейчас вызывают возмущение в обоих лагерях. Но я буду говорить
скорее об иудаизме и иудеях; поскольку же иудеев среди нас
нет, читателям будет проще убедиться, что речь идет о делах
давней старины, в отношении которых давно прозвучал
приговор истории.
§3
Поскольку, как мы видели, народная жизнь иудеев
протекала в рассматриваемый период на двух территориях, а именно
в Палестине и рассеянии, следует, в первую очередь,
познакомиться и с одной, и с другой с точек зрения и географической16,
и исторической. Отмечу, что согласно программе,
составленной для эллинизма [ДР, § 1], в географическом очерке имеется
в виду первый век от Р. X., а также события той мощной элли-
16 География Сиропалестины. Лучший атлас— Guthe Η. Bibelatlas [21926], очень
подробный; к сожалению, он не содержит карт эллинизации этого края. Из
систематических работ наибольшего внимания заслуживает Smith G. A. The historical
Geography of the Holy land [I31907]. См. также: Wellhausen J. Israelitische und Jüdische
Geschichte [31897J, с 1 и ниже, Nowack W. Lehrbuch der hebräischen Archäologie [1894],
т. I, с 25-108, Palästina und seine Bewohner. Ключевое произведение Ε. Schürer'a
Geschichte des jüdischen Volkes im Zeitalter Jesu Christi было моим советчиком не
только для настоящего географического очерка, но и для всего тома.
Книга Gust. Hölscher'a (Palaestina in der persischen und hellenistischen Zeit: Quellen und
Forschungen zur alten Geschichte und Geographie hero von W. Sieglin, H. 5, 1903)
оказалась не очень полезной: автор и здесь, как в других своих работах, стремится к
излишней оригинальности. Основательный труд Fr. Boehl'a Kanaanäer und Hebräer
[1911], уделяющий основное внимание израильской области, не был
бесполезным и для нас. На польском языке мне известна работа д-ра Станислава Дутке-
вича (Dutkiewicz) Refleksje па tie podroty do liemi swiçtej (1912, со с. 197); см. также:
Godlewski M. Archeologja biblijna (2 т., 1899 и 1903) и Lipinski Α., Archeologja biblijna
[1911], a также работы проф. Вл. Щепанского (ks. prof. Wi. Szczepanski), в первую
очередь Poczatki narodu zydowskiego (286-330). Об этнографическом характере
Сиропалестины см. книгу Boehl'a, где справедливо подчеркивается сложность
определения даже коренного населения, к которому, как оказалось, кроме семитских
племен относятся и арийские — потомки древних хеттов (с. 19).

Том III. Эллинизм и иудаизм
391
низации, которая увенчала деяния Александра Великого и его
преемников.
Если разделить преимущественно вертикальную, то есть
проходящую с севера на юг, линию восточного побережья
Средиземного моря на две примерно равные части и через
центральную точку провести горизонтальную линию от моря к
пустыне, эта линия разделит две области: на север от нее лежит
Сирия (называемая на местных наречиях Арам), на юге — Па-
лестина.
Сирия также в горизонтальном направлении делится на
две части.
Южная называется Келесирия (лат. Coelesyriä). Ее
географические характеристики следующие: ее в вертикальном
направлении пересекают два параллельных горных хребта
Ливан и Антиливан, покрытые чудными, до наших дней еще не
вырубленными кедровыми лесами. Этой географической
особенности край обязан своим названием, поскольку греческое
выражение Κοίλη Συρία обозначает Полая Сирия. Ее столицей,
преимущественно эллинизированной, был Дамаск (Damascus);
эллинской была и Халкида17, расположенная между хребтами;
наиболее цельный арамейский характер сохранили другие
города этого края: Гелиополь18, Эмесса и Пальмира, центры
17 Халкида (греч. Χαλκίς, лат. Chalcis) по одной версии располагалась примерно в
25 км к юго-западу от современного Халеба (Алеппо) в районе современного
города Киннашрин, по другой — на месте современного города Анджара. Халкида
упоминается Птолемеем как главный город Халкидики (Χαλκιδική). Страбон
называет Халкиду в числе городов, принадлежавших царю Итуреи Птолемею, сыну
Меннея, поддержавшему восстание Цецилия Басса. В «Естественной истории»
Плиния Старшего Халкида упоминается как сирийский город, центр области под
названием Халкидена (лат. Chalcidene), которую Плиний характеризует как
«плодороднейшую область Сирии». — Примеч. перев.
18 Арамейское название — Баальбек. Сведения об этом городе не встречаются до
завоевания Сирии Александром Македонским в 332 г. до Р. X. После его смерти
Сирия отошла к Птолемею, который переименовал город в честь египетского Ге-
лиополя. Уже в то время он был крупнейшим религиозным центром, где
поклонялись Ваалу (отсюда название) и Дионису. В 200 г. до Р. X. сирийский Гелиополь был
завоеван Антиохом Великим. В правление императора Октавиана Августа (27 г.

392
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
культа соответствующих Ваалов, перенятого Римом в III в.; но
до этого еще было еще очень далеко.
Среди двух хребтов лежат истоки двух рек: одна из которых
течет на север, а вторая — на юг. Северная река — Оронт\
покинув долину обоих Ливанов, она течет в более-менее том же
направлении через собственно Сирию и у самых ее северных
границ неожиданно поворачивает на запад и впадает в
Средиземное море. Возле этого поворота лежит столица Сирии
Антиохия-на-Оронте, один из крупнейших городов
тогдашнего Средиземноморья, чуть выше над той же рекой — Апамея,
а прямо напротив них у моря — два главных портовых города
всей страны: Селевкия Пиерия (Σελεύκεια Πιερία) напротив Ан-
тиохии и Лаодикея напротив Апамеи. Этот четырехугольник
с показательно эллинским характером был главным оплотом
Селевкидов, самых рьяных среди преемников Александра
насадителей эллинизма [РЭ, § 3].
Как Оронт — река сирийская, так Иордан — река палестин-
ская\ она протекает через всю эту страну и впадает в Мертвое
море. Но эта страна неоднородная; на запад от Иордана
выделяют три четко выраженных зоны, а на востоке две, не считая
побережья, о котором речь пойдет ниже.
Из этих пяти зон чисто иудейской, собственно говоря, была
только юго-западная, гористая, но знойная область между
Иорданом и Мертвым морем с одной стороны и филистимским
побережьем с другой. Это была Иудея, обетованная земля Иеговы,
культ которого, сосредоточенный в Иерусалиме, притягивал к
этому городу мысли и пути верующих не только со всей Иудеи,
но и со всего света, насколько он был затронут рассеянием.
Преимущественно иудейской также была Перея19, область на
до Р. X. — 14 г. по Р. X.) Гелиополь превращен в римскую колонию (Julia Augusta
Felix); в I—111 вв. здесь было построено много римских храмов. — Примеч. перев.
19 Перея, Галаад или Гилеад (ивр. lybyn) — историческая область Древнего
Израиля на восточном берегу реки Иордан и к северу от Мертвого моря. В настоящее
время — на территории Иордании. Область изобиловала пастбищами, славилась
скотоводством. Кроме того, в древние времена был знаменит галаадский
бальзам — смесь из смолы и пряностей, которую использовали для заживления ран.

Том III. Эллинизм и иудаизм
393
восток от Мертвого моря и Иордана, давний удел колен Рувима
и Гада; но в ней уже был мощный центр эллинизма — крупный
город Филадельфия, само название которого свидетельствует,
что он как греческая колония был основан Птолемеем II Фила-
дельфом в середине III в. до Р. X.
Продвигаясь вдоль Иордана, на запад от него мы находим
неиудейскую и даже ненавидимую иудеями область —
Самарию, давний удел происходящих от Иосифа колен Ефрема и
Манассии. Население здесь было смешанным: к остатками
уведенного в ассирийское пленение Израиля присоединились
ассирийские колонисты, несомненно отправленные
захватчиками для «ассиризации» этой области. Результат был
противоположный: победила религия Моисея, и самаритяне стали
горячими почитателями Иеговы, не признавая, однако, иудейских
стремлений монополизировать его культ в Иерусалиме, крепко
держась за свой собственный религиозный центр на горе Гари-
зим, основанный по преданию патриархом Иаковом. В
результате этого Гаризим стал соперником, правда, неполноценным,
Сиона, а его почитатели правоверными иудеями считались
вероотступниками. В таких условиях неудивительно, что
эллинистические стремления не встретили в этом крае сильного
сопротивления: его столица Самария стала эллинской; а
административным центром для местного населения стал Сихем у
подножия Гаризима. Таким был этот «глупый народ, живущий
в Сикимах», как о нем пренебрежительно отзывается Иисус,
сын Сираха {Сир. 50:28).
Выше на левом восточном берегу Иордана, вплоть до
сирийской пустыни и границ Келесирии простирается дикий и
преимущественно пустой край со множеством урочищ и пещер,
предоставляющих укрытие разбойникам. Но и в нем иногда
В конце II в. до Р. X. — I в. по Р. X. Галаад (Перея) был подчинен Иудее. При Ироде
Антипе (4 г. до Р. X. — 39 г. по Р. X.) была выделена в тетрархию. В 68 г. была
завоевана Веспасианом. В христианской традиции Перея (Галаад) — место
деятельности Иоанна Крестителя и Иисуса. Так, например, сказано, что Иисус из Галилеи
шел в Иудею «за Иорданскою стороной», то есть через Галаад {Мк. 10,1). — Примеч.
перев.

394
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
встречаются места, тянущиеся к культуре, и именно они
обратили на себя внимание колонизационного гения греков. Так
возникли эллинские города Гераса, Гадара, Бостра, Канафа,
Дион и несколько других, а также Панеада (позднее — Кесария
Филиппова) на границе Келесирии. Позже, уже под
патронатом Рима, эти греческие города основали союз под названием
Десятиградие (Декаполис); в рассматриваемые времена
каждый из них собственными силами оборонял свою эллинскую
культуру от алчности диких разбойников, а временами и от не
менее дикого фанатизма властителей Иудеи, косо глядящих на
тот печальный факт, что первая добыча толп Иисуса Навина,
отданная колену Манассии, оказалась в руках «язычников».
И наконец, напротив Десятиградия, на правом берегу
Иордана — самая ценная для нас из этих пяти область, колыбель
наибольшей тайны в истории человечества — Галилея20. В
давние времена и она принадлежала Израилю, будучи уделом
четырех его северных колен; но именно окраинный характер
этой земли, умноженный на религиозную беспечность
израильских царей и на пассивность самих жителей, привел к тому,
что уже во времена великих пророков регион, о котором идет
речь, считался «краем язычников», галиль har-Гоим, откуда и
произошло такое название. После возвращения колена Иуды
из вавилонского пленения началась иудаизация также и
древнего края потомков Авраама; но продвигалась она
чрезвычайно медленно. Условия были сложными: иудейские колонисты в
Галилее были отделены от своей метрополии враждебной
Самарией — настолько враждебной, что в своих путешествиях в
Иерусалим они предпочитали брести по левому берегу Иордана
20 Израильтян этой области пленил уже ассирийский царь Феглаффелласар
(4Цар. 15, 29); с этого времени область стала языческой. То обычное толкование
названия, которое подано в тексте, ставит под сомнение Hölscher (с. 81) без
достаточных оснований, произвольно относя Ис. Нав. 8, 23 к более позднему
времени. Также безосновательно его утверждение о том, что после изгнания иудеев
Симоном большая их часть осталась в Галилее и стала в I в. ядром ее повторной
иудаизации. Эта иудаизация началась, как установил Schürer, II. 12, только при
Аристовуле I, против чего не возражает и Hölscher (с. 89).

Том III. Эллинизм и иудаизм
395
через языческое Десятиградие. В любом случае, еще во времена
Маккавеев иудейское население Галилеи было настолько
малочисленно, что оно предпочло бы, «спасаясь от язычников»,
в полном составе переехать в Иудею — отдавая, таким образом,
всю эту землю полностью в руки врагов Иеговы. С того
времени, а тем более в течение всей второй половины II века Галилея
была снова несомненно «языческой областью». Ее
систематическая иудаизация началась лишь в I веке до Р. X.
До сих пор ничего не было сказано о побережье. Есть некая
фатальность в том географическом факте, что из двух
крупных рек нашей Сиропалестины только северная — сирийский
Оронт, — впадая в Средиземное море, направляет мысли
обитателей этого края, собственно Сирии, к морю, этому
великому объединителю народов античности, тогда как южная —
ханаанский Иордан — в своем течении отдаляется все дальше
от живого моря и в конце погибает в бесплодных водах моря
Мертвого.
Очевидно, только собственно Сирия была приморским
краем. Келесирия была отделена от моря высоким хребтом
Ливана, западные отроги которого заняла родственная по крови
и религии, но совершенно отличная от своей пассивной
соседки и сестры своим национальным характером, смелая и
предприимчивая Финикия. В рассматриваемые времена эта давняя
королева морей, которая когда-то своей благородной отвагой
в войне за независимость вызывала отвращение
призывающих к покорности и пассивности пророков Израиля, уже
утратила свой гордый дух былых «кораблей Фарсиса»; она уже не
могла противостоять влиянию эллинской цивилизации, и ее
прибрежные города — Тир, Сидон, Берит, Библ — постепенно
все более утрачивали древнефиникийские и семитские черты,
превращаясь в центры эллинизма; в самом южном среди них,
Доре, это происходило тем проще, что уже во времена афинской
гегемонии в V в. он принадлежал к делосскому союзу.
Еще более был подвержен эллинизму край, лежащий на
склонах иудейских и самаритянских гор — та несемитская

396
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Филистия, несколько переиначенное название которой —
Палестина — греки и римляне перенесли на всю область между
морем и пустыней. Филистимляне этих времен отнюдь уже
не были похожи на современников Самсона и Голиафа.
Конечно, религия предков еще не совсем была забыта: Газа все
еще был городом бога Марны, Азот — все еще городом Даго-
на, но приверженцы старых богов уже стали меньшинством,
причем на порядок беднее приверженцев Зевса и Аполлона;
и, конечно, то же самое можно сказать об остальных филис-
тимских городах: Рафии, Аскалоне и Башне Стратона, позднее
ставшей Кесарией Приморской, — царском городе в долине
Сарон (Σαρών). Иудеям удалось захватить только один из
филистимских городов; это была Ямния — наиболее
удаленная от моря — в которой они разрушили великолепный порт,
не умея его использовать. Ямния после падения
Иерусалима даже стала центром возникающего на обломках иудаизма
еврейства.
Перед тем, как закончить этот короткий географический
очерк, я хотел бы обратить внимание читателей еще и на те
выводы, которые можно из него сделать, об отношении к эллинизму
обеих (поскольку Перея нас не интересует) главных иудейских
областей: Иудеи и Галилеи.
Итак, лишь с западной стороны Иудея была открыта
влиянию эллинизма, сосредоточенного в
вышеперечисленных городах филистимского побережья. На юге лежала иудаи-
зированная Идумея, которая со временем дала Иудее ее самого
великого царя — Ирода. На востоке, с противоположной
стороны Мертвого моря и Иордана, лежала иудейская
правоверная Перея. И наконец, северную границу защищала Самария,
горячая, но не вполне правоверная почитательница Иеговы.
Можно даже сказать, что географические условия не слишком
способствовали эллинизации этого сурового края.
Полный контраст ей, как с этой точки зрения, так и с
многих других ракурсов, представляла Галилея. Обычно широкая
общественность не вполне представляет себе огромную разни-

Том III. Эллинизм и иудаизм
397
цу между коренной Иудеей и присоединенной к ней хасмоней-
скими победами «языческой областью».
В действительности сама природа, таинственная
воспитательница и направительница людских помыслов, отделила
мягкую, веселую Галилею от ее хмурой колыбели. По
свидетельству авторов, это была одна из красивейших стран мира:
страна мягких, лесистых взгорий, венчающих пресноводное,
изобильное рыбой «море галилейское» — Геннисаретское
озеро, живительные воды которого омывают на одном и другом
берегах «прелестные городки» (Плиний), — тогда как ни одно
человеческое жилье не приближается к соленым водам «моря
иудейского», и сожженные жестоким солнцем горы этой
страны кажутся убегающими от его совершенно «мертвой»
поверхности, оживленной только запечатленными в человеческой
памяти ужасными видениями Содома и Гоморры.
Итак, Галилея со всех сторон была открыта влиянию
эллинской культуры. На север от нее — Келесирия, как мы уже
знаем, издавна эллинизированная, и, в первую очередь, при-
иорданский эллинский город Панеада, посвященный, как это
видно из названия, добродушному божку пастухов и их стад.
На западе с ней соседствовали отчасти эллинские, отчасти
эллинизированные города Финикии — Тир, Птолемаида, Дора.
На востоке лежало эллинское Десятиградие, и достаточно
было галилейским рыбакам пересечь свое озеро на лодках,
чтобы оказаться в полностью эллинской среде, где, как
известно из Евангелия (Мф. 8, 30), даже «паслись стада свиней».
Лишь ее южная соседка Самария исповедовала закон Моисея,
но и она, как еретичка, несла угрозу правоверным потомкам
Авраама, а кроме того, в ней находился эллинский город с тем
же названием; таким образом, с южной стороны замыкался
венок эллинизма, окружавший Галилею. Но это не все: в
самой Галилее мы находим эллинский город, загадочный Ски-
фополь, лучи которого, соединяясь с проникающими снаружи
лучами этого венка, заливали всю область светом эллинизма.
Также этот «фон и окружение жизни нашего Господа было

398
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
подвижным и очень веселым — оно было эллинским во всем,
что это название предлагает как символ трудолюбивой
жизни, замечательного искусства и трогающей чувства религии.
Его влияние на темперамент галилеян очевидно: они, по
свидетельству Талмуда, больше заботились о славе, чем о
прибыли, тогда как характер Иудеи был совершенно
противоположным»21 — я прошу сравнить это со свидетельством Горация
об эллинах, который называет их praeter laudem nullius avari22.
«Потому и Господь Иисус избрал своих друзей из среды
этого народа, и тот, кто его предал, не был галилеянином»23. Мы
могли бы еще вспомнить о легенде, приписывающей особую
красоту назаретянкам24; но свидетельство об этой легенде
относится лишь к III веку по Р. X. Эта красота должна была быть
даром, сделанным Пресвятой Девой своим соплеменницам в
прошлом; ведь божество проявляется в красоте... согласно
эллинам.
Но силе действия, как это часто бывает, отвечала сила
противодействия. Галилея определяла, как уже было сказано,
северные границы иудаизма. А на границах развивается, обычно
преувеличенный, именно «пограничный» патриотизм. Как раз
здесь насаждаемый хасмонеискими царями иудаизм приобрел
своих самых преданных и даже фанатичных последователей.
Мы знаем только одно; подробности борьбы между
эллинизмом и иудаизмом в Галилее нам неизвестны, к сожалению,
поскольку в истории этих пересекающихся влияний заключается
значительная часть того, что мы выше назвали самой большой
тайной в истории человечества.
21 Свидетельство Талмуда (Jer. Keth., IV 14), приведенное Ad. Neubauer'oM в
Géographie du Talmud [1868], 191.
22 «Не стремились ни к чему, кроме славы» (лат.). Ног. Arspoeto, 324.
23 Smith, с. 431 и 422.
24 Антонин из Плаценции. Iiiner. V.

Том III. Эллинизм и иудаизм
399
§4
В завершенном чуть выше географическом очерке25
Палестины мы уже показали, согласно нашей программе,
эллинизацию и иудаизацию, которые были следствием ее исторического
развития; в настоящем параграфе остается подать
содержательный очерк26 всего остального. Как исходный пункт мы возьмем
время возвращения колена Иуды из вавилонского пленения.
Поскольку оно состоялось по милости персидского царя Кира,
и иудеи и далее оставались подданными персидских царей, мы
называем этот первый период истории иудаизма (536-332 гг.)
персидским периодом.
Страна евреев — как персидская сатрапия — в это время
включала только Иудею, окружающую возобновленный Зо-
ровавелем в очень скромном виде храм Иеговы в Иерусалиме.
Светская власть принадлежала персидскому сатрапу,
обязанностью которого был, преимущественно, сбор «податей,
налогов и пошлин» (7 Ездр. 4, 13), а также поддержание
порядка, без которого эти сборы были бы невозможны. Духовная
власть была отдана первосвященникам из рода Аарона; один
из них— Ездра (457 г.) торжественно обновил среди иудеев
закон Моисея, тем самым сделав навсегда невозможным
существование Иудеи как отдельного государства и обрекая ее
25 Описание Галилеи см. Иосиф Флавий (далее — Иосиф). Иудейская война, III. 41 и
ниже; 516 и ниже. Из новых авторов в первую очередь следует упомянуть Э. Рена-
на; страницы его труда Жизнь Иисуса, посвященные Галилее, — это, несомненно,
лучшая и до сих пор не утратившая актуальности часть его сочинения. Об
эллинизации Галилеи и Иудеи см. соответствующие разделы у Schürer'a.
Специфической чертой было то, что изображения не обитавших в Иудее животных были
разрешены в синагогах: Schürer, II3.521. Свидетельство Плиния: Н. N. V. 71, Genesaram
amoenis circumsaeptum oppidis. Это и нам хорошо известные и дорогие Капернаум,
Магдала, Вифсаида и другие. О вредных испарениях Мертвого моря см. там же,
у Плиния, § 73, ab occidente litora Esseni fugiunt usquequa nocent; Tac. Я. V. 6, gravitate
odoris accolis pestifer.
26 Кроме указанных в § 3 трудов здесь следует отметить новое сочинение
G. Hölscher'a Geschichte der israelitischen und jüdischen Religion [1922] ради указанной
и использованной в нем литературы. С его собственными взглядами я редко когда
мог согласиться.

400
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
народ на рассеяние, но также и обеспечивая ему в этом
рассеянии вечное национальное самосознание. «Радость была
весьма великая» (2 Ездр. 8, 17)27, заглушающая плач
уведенных из отчизны жен, которых иудеи вынуждены были вместе
с детьми прогнать из своих домов, не блюдя уже супружескую
верность. Собственно об этом персидском периоде мы
знаем очень мало; это были, насколько мы можем судить, самые
счастливые времена иудейского народа.
Стремительный поход Александра Великого положил им
конец, о сопротивлении не могло быть и речи: «и умолкла
земля пред ним» (7 Мак, 1, 3). К сожалению, это смирение не
пережило сияния его царских глаз; после его смерти Палестина
стала предметом борьбы его преемников, пока ее
окончательно не получил «южный царь». Начался второй период истории
иудаизма, который a potion мы называем эллино-египетским
периодом (332-200).
О нем мы знаем еще меньше, чем о предыдущем периоде;
но нет сомнений, что та эллинизация, последствия которой мы
описали в предыдущем параграфе, была результатом именно
этой эпохи. Положил ей начало сам Александр Великий,
основывая город за городом на всей территории своего огромного
государства; он также, сломив сопротивление Тира, снес
главный оплот семитизма на побережье Средиземного моря. По
намеченному Александром пути пошла политика северных царей,
сирийских Селевкидов, следствием которой стала
основательная эллинизация северной соседки Палестины — Келесирии.
Что касается египетских Птолемеев, непосредственных хозяев
Палестины, их религиозная политика была скорее
сдержанная; однако, поскольку значение Палестины заключалось
преимущественно в том, что через нее пролегала дорога в Келеси-
рию с ее кедровыми лесами, — они должны были позаботиться
о том, чтобы открыть эллинизму эти северные границы своего
государства. Отсюда основание эллинских городов Птолемаи-
27 В Синодальном переводе это Неем. 8, 17. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
401
ды, Филадельфии и других, и, вероятно, также эллинизация
Филистеи. Отношение иудеев к египетским царям было
скорее недоброжелательное, быть может, по этой причине, а
может и вследствие традиционного отвращения к «дому рабства».
Проявилась эта недоброжелательность в действенной помощи,
которую иудеи оказали сирийскому царю в его походе против
бездарного наследника царского венца Птолемеев.
Им был Антиох III Великий; победив войско Птолемея V
Епифана в битве под Панеадой (200 г. до Р. X.), он занял
Палестину, положив тем самым начало третьего периода истории
иудаизма — периода эллино-сирийского (200-63 гг.).
В те времена переход этой территории от одного
правителя к другому не приводил к таким серьезным и зачастую
трагичным последствиям, какие имел, например, переход Эльзаса
от Франции к Германии или наоборот; для греческих полисов
Палестины все изменения заключались в том, что
собираемые в них пошлины, сборы и другие налоги отправлялись не
в Александрию, а в Антиохию. Более серьезные различия
ощутили только иудейские общины, вследствие того, что их
государственное устройство было теократическим, и что
политическая религия сирийских Селевкидов28 в корне отличалась от
религиозной политики александрийских Птолемеев; тогда как
последние были к религии своих подданных настроены
терпимо, первые были настойчивыми эллинизаторами [РЭ, § 27].
Антиох Великий, как осмотрительный правитель, подверг
принудительной эллинизации свои новые владения,
обоснованно надеясь на непреодолимую силу и обаяние эллинской
цивилизации; и эта надежда его оправдалась. В первую
очередь, иерусалимская аристократия так называемых саддукеев
(§ 32), начиная с самого первосвященника, поддалась новому
течению; потомки Аарона и Ездры, стыдясь своих еврейских
имен, давали себе имена греческие, греческие обычаи начали
28 О Селевкидах см. новей шую работу Ed. Меуег'а Blüte und Niedergang des Hellenismus
in Asien (1925; Kunst und Altertum, t. V), в которой он надлежащее место отводит их
завоеваниям.

402
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
распространяться в городе Давида, иудейская молодежь
соперничала с эллинской в палестрах; и поскольку то, что для
правоверного приверженца Иеговы было наружным знаком его
примирения с Ним (§ 21), во время соревнований было обозримым
и вызывало насмешки «языческой» молодежи, местные
хирурги должны были для этого знака придумать средство
сведения на нет. И кто знает, что бы случилось, если бы приемники
Антиоха Великого и далее проводили эту мягкую и мудрую
религиозную политику.
И вот в 175 г. из Рима в Антиохию вернулся Антиох IV, так
называемый Антиох Епифан. Полный энтузиазма,
воодушевленно преданный эллинизму, он мечтал о том, чтобы все его
подданные исповедовали религию Зевса и его сына Аполлона
Дафнейского [РЭ, § 27]. Таким настроениям царя
воспользовался брат тогдашнего первосвященника Онии — Ясон (как
он назывался по-гречески), чтобы получить от него
первосвященство ценой уступок эллинизму; можно даже сказать, что
инициатива более форсированной эллинизации исходила из
самого Иерусалима. Антиох охотно согласился и «написал
всему царству своему, чтобы все были одним народом и
чтобы каждый оставил свой закон» (1 Мак. 1, 41-42). Это
вызвало реакцию со стороны правоверных, так называемых хасидов
(то есть «набожных»), а реакция — еще более жесткие меры со
стороны царя, который, заняв Иерусалим, «устроил на
жертвеннике мерзость запустения» (7 Мак. 1, 54), т. е. попросту
приказал поставить на нем статую Зевса Олимпийского29. Это
безрассудство вместе с другими похожими поступками
привело ко всеобщему восстанию, во главе которого стал
священник из рода Хасмонеев Маттафия со своими сыновьями, Иудой
Маккавеем и его братьями. Это было известное Маккавейское
восстание (168 г.).
29 В Иерусалиме — Зевс Олимпийский, в Самарии — Зевс Гостеприимный (Ξένιος).
Почему именно он? Возможно, чтобы научить гостеприимству местных жителей,
которых греки обычно корили за άπόξενος τρόπος.

Том III. Эллинизм и иудаизм
403
Отдавая честь мужеству и рассудительности вождей, не
стоит забывать о других обстоятельствах, которые послужили
причинами этого восстания. Силы Антиоха, все царство
которого помещалось на небольшой территории самой Сирии и
части Месопотамии, отнюдь не были значительными, а местность
благоприятствовала повстанцам. Кроме того, царь был занят
войной с теми противниками, которых он считал гораздо более
серьезными, в частности, с египтянами на юге и парфянами на
востоке. В войне с последними он и погиб после
непродолжительного царствования в 164 г. По его смерти дела царства
пришли в полное расстройство. По сути дела, не было такого
времени, когда против правящего царя не выступил какой-нибудь
претендент. В таких обстоятельствах повстанцы стремились
получить помощь иудеев, пусть даже ценой любых возможных
уступок, а не воевать с ними30. Но и цели Маккавеев — власть в
Иудее (165-161) унаследовали два его брата Иоанафан (161-143)
и Симон (142-135) — непрестанно возрастали: после
религиозной свободы — независимость, после независимости —
преемственность первосвященства, а затем и царской власти. Но что
источником такого поведения была слабость царей Селевки-
дов — стало ясно при сыне Симона Иоанне Гиркане (135-105):
достаточно было, чтобы на сирийском престоле воссел
деятельный правитель, Антиох VII Сидет (138-129), и Иудея снова
стала вассалом Селевкидов (131), но царствовал он недолго, и
после него толковых уже не было.
Как это часто бывает, вчерашние угнетаемые
превратились в угнетателей. Иоанафан Маккавей не остановился
30 Войны Гиркана и Яннея по римским представлениям были «разбойничьими»
(latrocinia Pomp. Trog, prolog. XXXIX и Justin XL 2). Ср.: Joseph. Α., XIII. 397.
Я не разделяю о филэллинизме Гирканидов (негативного) мнения Ed. Меуег'а,
Ursprung und Anfänge des Christentums, II [1921], 279 и ниже. Следует отличать
культурный филэллинизм от религиозного — как здесь, так и вотношении Ирода. Ведь
филэллинизм последнего несомненен (Jos. Α., XVII. 306). При этом он не выдает
сестру за иноземца, требуя от него обращения. И Аристовул I тоже χρηματίσας
φιλέλλην (Jos. Α., XIII. 318: используемое в тексте значение этих слов однозначно),
однако же и он понуждает обрезаться. Это ощутила завоеванная им Галилея.

404
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
на том, что «истребил нечестивых из среды Израиля», как об
этом со зловещей лаконичностью повествует автор первой
книги Маккавейской (9, 73); заняв в одной из междоусобных
войн Селевкидов прибрежный город Азот, он доставил себе
«еврейскую радость» (un plaisir de Juif, Ε. Renan), сокрушив
алтарь Дагона. Бедному филистимлянскому божку не помогла
покорность, с которой он приветствовал забранный его
приверженцами Ковчег Завета (7 Цар. 5, 3). Идя по следам Иоана-
фана, Иоанн Гиркан занял самарянский Сихем и уничтожил
его алтарь на горе Гаризим. Это была уже явная религиозная
война. Еще дальше пошел в этом направлении второй сын Гир-
кана Александр Янней (104-78). Это был мужественный вождь,
но жестокий и к своим, и к чужим. Пользуясь слабостью
корчащейся в предсмертной агонии сирийской державы, он занимал
окружающие Иудею эллинистические города, понуждая их
жителей принять обрезание и вырезая тех, кто сопротивлялся
этому; лишь римляне двадцать лет спустя возместили убытки,
нанесенные культуре Палестины этим варваром, — насколько
такое возмещение было возможным.
Несмотря на это, отношение Хасмонеев и к эллинизму,
и к хасидизму было неоднозначным. Что касается хасидов,
они горячо поддерживали и Маттафию, и Иуду Маккавеев,
поскольку те сражались, обороняя закон Моисея и ничего не
требуя для себя. Но уже Иоанафан потерял их приязнь, когда
присвоил себе должность первосвященника, обойдя
претендентов из рода Аарона, которому эта должность принадлежала
традиционно. Отношения испортились при Иоанне Гиркане,
который открыто конфликтовал с фарисеями, как в его время
называли хасидов, причем если не со всеми, то с большей их
частью (§ 35). Его неприятие фарисеями сблизило его с их
врагами — с грекофильской аристократией саддукеев. Такое его
грекофильство — культурное, а не религиозное, снова
получило свое внешнее проявление в греческих именах, которые он
давал своим детям; начиная с него, мы снова находим среди
владетелей Иудеи звучные эллинистические имена: Аристо-

Том III. Эллинизм и иудаизм
405
вул, Антигон, Александр, Береника (Вероника) и т.д.
Ситуация обострилась во время краткого правления старшего сына
Гиркана Аристовула 7(105-104), который первый присвоил себе
помимо первосвященства, еще и корону Давида. О нем
историк Иосиф говорит, что он «официально назывался грекофи-
лом». Но своего пика взаимная ненависть Хасмонеев и
фарисеев достигла при втором Гирканиде Александре Яннее; помнят
о ней так называемые псалмы Соломоновы (вероятно, времен
Помпея), повествующие о роде, который насильно присвоил
себе совершенно необетованную ему власть над Израилем (17,
6), как и апокрифическое «Вознесение Моисея» (первых годов
нашей эры). Зато после смерти Александра наступила резкая
перемена: его вдова Александра Саломея (78—69) подчинилась
фарисеям, за что была вознаграждена их благодарной
памятью в раввинистической традиции. После ее смерти настала
распря; началась братоубийственная война двух братьев Гир-
кана ПиАристовула II, которая вместе с анархией в сирийской
державе спровоцировала в 63 году интервенцию Помпея.
Сирия стала римской провинцией; Палестине пока была
оставлена номинальная самостоятельность, но фактически она была
поставлена в зависимость от наместников Сирии и
опосредована от Рима.
С интервенции Помпея начинается четвертый период
существования иудаизма (63 до Р. X. — 73 по Р. X.) — период
римский.
Эта интервенция не привела к независимости Палестины.
В начале, правда, распоряжения Помпея, исполняемые его
ставленником, проконсулом новой «провинции» Сирии Габи-
нием, были достаточно суровыми: несмотря на алчность,
которая привела к его отзыву, он наводил порядок в
благосостоянии края, исправляя ущерб, нанесенный разрушительным
фанатизмом Александра Яннея. Но и сам Рим был накануне
гражданской войны (44-30), в которой значительное, хотя и
преимущественно пассивное участие приняли Сирия с
Палестиной.

406
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Они должны были по очереди признать власть Помпея,
Цезаря, республиканцев с Кассием во главе, Марка Антония с
Клеопатрой и, наконец, Октавиана, будущего императора
Августа. И как когда-то сирийской смутой воспользовались Хас-
монеи, так и теперь гражданской войной в Риме
воспользовался предугадавший будущее правитель иудаизированой Идумеи
Антипатр, как регент последнего Хасмонея -— беспомощного
Гиркана II, — а со временем, от своего собственного имени,
сын Антипатра Ирод Великий (37-4)31.
Он был, без сомнения, самым одаренным и самым
мощным царем Иудеи, но и наиболее жестоким и беспощадным,
подлинным прототипом итальянских тиранов Возрождения.
Будучи совершенно безразличным к римским правителям, он
умело переходил на сторону очередного победителя,
обеспечивая себе, таким образом, безраздельную власть в
собственном государстве; вершиной его успеха была эпоха правления в
Риме кесаря Августа, когда Ироду удалось собрать в свои руки
всю Палестину. Он деспотично правил ею с помощью
преданного ему войска наемников; войско содержал из собственного
кармана, всегда туго набитого. Его казна пополнялась
налогами, которые он высасывал из своих подданных; а его
подданные могли плодотворно работать, пользуясь тем порядком,
который поддерживало царское войско; но, в конце концов,
этот деспотизм не был единственной причиной недовольства
возглавляемого фарисеями иудейского народа: будучи
образцово верным слугой Иеговы, Ирод в то же время был
настойчивым эллинизатором. Его правление было второй, после
Антиоха Великого, эпохой рассвета эллинизма не только вне,
как мы видели, окруженной этим элементом Галилеи, но и в
коренной Иудее, и, в первую очередь, в Иерусалиме. Основной
целью царя было вознесение этого города на один уровень с
31 О филэллинизме Ирода см. (кроме Jos. Α., XVII. 306) также Jos. Α., XIX. 16: «Было
очевидно, что эллинов он любил больше иудеев, и даже передавал крупные суммы
на украшение иноземных городов» (см.: Иудейская Война, II. 85). Он даже
отправил деньги на ремонт храма Аполлона Пифийского на Родосе (ИВ, I. 424).

Том III. Эллинизм и иудаизм
407
Александрией, Антиохией и другими столицами
эллинистических государств. Для этого на месте старого убогого Храма
Зоровавеля на Сионе он построил новый, насколько это было
возможно — в эллинистическом стиле, который можно было
сравнить с александрийским Серапейоном (Σεραπείον) или
храмом Аполлона Дафнийского в Антиохии. Ироду
повсеместно сопутствовал успех, но только не в семейной жизни. Свары
с собственными сыновьями совершенно омрачили его
последние годы жизни; и когда он умер после долгого и внешне
счастливого царствования, вопрос наследования его трона еще не
был разрешен.
В результате этого Палестина — хотя и не во всех ее
частях и не навсегда — попала в зависимость от римских властей.
Мы не будем здесь распутывать клубок истории этих земель
во времена правления Иродиадов и соперничавших с ними за
власть римских «прокураторов», наподобие повсеместно
известного Пилата; народ же с одинаковой ненавистью
относился и к одним, и к другим, поскольку возглавлялся почти
исключительно фарисеями. Эта ненависть особо
обострилась, когда сумасшедший император Калигула (37—41) захотел
последовать неразумному примеру Антиоха Епифана, но уже
не в честь Зевса, а в честь своей собственной божественной
персоны. Ранняя смерть безумца опередила взрыв, но
посеянные им семена угрозы всходили еще долго. Из среды фарисеев
выделилась активная партия «зилотов», как их называли
греки. Именно они в последние годы Нерона вызвали крупное
восстание против Рима, печальным концом которого стало
разрушение Иерусалима вместе с его Храмом при Тите, сыне
императора Веспасиана (70 г.).
Эпилогом этой трагедии было двукратное восстание иудеев
при Траяне (115-117) и при Адриане (132-135); подавление
последнего восстания стало также концом политического
иудаизма. Концом иудаизма религиозно-культурного было издание
около 200 г. книги, которая вместе с Библией стала управлять
жизнью еврейского народа, — Мишны.

408
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§5
Палестинскому иудаизму мы противопоставляем иудаизм
рассеяния*2.
Чем для политически и хозяйственно активных народов,
таких как финикийцы, греки и римляне, было движение
колониальное, тем для преимущественно пассивного иудейского
народа было, если его можно так назвать, движение рассеяния:
с одной стороны, оно предоставляло жизненное пространство
тем, кому на родине было тесно, а с другой стороны —
возможность вербовки в иудаизм новых членов из окружающих
народов. Разница заключалась, собственно, в том, на что мы только
что указали, противопоставляя пассивность одних активности
других: евреи совершенно не стремились к основанию
самостоятельных городов, которые должны и могли были бы
обороняться своими собственными силами, какими были,
например, финикийский Карфаген, греческая Массалия (Марсель)
или римский Нарбо (Нарбонна): их идеалом была зависимая
от чуждого города и защищаемая им община, в известной мере
обеспечивающая своим членам свободное проживание, в
соответствии с предписаниями их веры. Поэтому мы не можем
указать за границами Иудеи ни одного иудейского города,
который можно было бы поставить на один уровень с
Карфагеном, Массалией или Нарбо; однако же иудейские общины во
всех городах Средиземноморья были уже во второй половине
II века настолько многочисленными, что иудейская Сивилла
могла сложить о своих соплеменниках известный стих:
«Будут тобою полны все земли и воды морские»33 (III, 271). В этих
32 О его размере см., кроме стиха Сивиллы, слова Иосифа {Иуд. война, 11, 398):
«поскольку нет в цивилизованном мире города, в котором бы не было части вашего
(т. е. иудейского) народа». Здесь знаменательно слово ойкумена (οικουμένη):
первопроходцами среди варваров — как финикийцы, греки или римляне — иудеи
никогда не были, они селились только там, где уже другими были созданы условия
культурной жизни. См.: J. Juster. Les Juifs dans l'empire Romain [1914], I. 179 и ниже.
33 Русский перевод цит. по изд.: Книги Сивилл / Пер. с древнегреч. М. Г. Витков-
ской, В. Е. Витковского. М.: Энигма, 1996. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
409
условиях, т. е. в отсутствие политического самоуправления,
поселившиеся в греческих и римских городах иудейские
общины, несомненно, растворились бы в них, если бы не прочные
скрепы, которыми стала их религия; благодаря таким скрепам
общины не только сохраняли свой отличный от окружения
характер, но даже могли вербовать Иегове новых почитателей из
среды окружающих их «язычников»: собственно, «рассеяние»
во времена иудаизма стало причиной «прозелитизма». Именно
прозелитизмом объясняется огромное количество
приверженцев религии Моисея в рассеянии.
Ввиду вышеизложенного мы не можем преподнести
краткую историю иудейского рассеяния: подчиненные
самостоятельным городам или полисам, которые их принимали,
иудейские общины разделяли и их судьбу. Потому мы должны
ограничиться кратким географическим очерком.
Знаменательная и яркая иллюстрация той пассивности,
о которой речь шла выше: основным источником
возникновения иудейского рассеяния был плен: египетский плен во
времена, предшествовавшие Моисею, вавилонский плен при царе
Седекии, римский плен во времена Помпея. В отношении
первого — папирусы, открытые в начале нынешнего столетия на
острове Элефантина34 (в окрестностях Асуана), убедили нас,
что там, а тем более на южных границах Египта, еще до того,
как персы в VI веке овладели этой страной, существовала
многочисленная община приверженцев Ягу, т. е. Иеговы; вероятно,
это были потомки семей, оставшихся после выведения
Израиля из египетского плена Моисеем. Вторая волна хлынула в
Египет во времена последнего фараона Псамметиха, третья — при
34 О папирусах Элефантины см.: Ed. Meyer. Der Papyrusfund von Elephantine [1912]
и W. Staerk. Alte una neue aramäische Papyri [1912], обе — отличные работы. Вопрос
происхождения этой египетской колонии все еще не разрешен; поданная в тексте
гипотеза является только гипотезой, которая ни лучше, ни хуже остальных.
Единственный установленный факт: она уже существовала в VI в. и была основана до
появления кодекса Иосии. См. также: Е. König. Volksreligion überhaupt und speziell bei
der Hebräern (Archiv für Religionswissenschaft XVII, 1914,35 и ниже); Muuss (Zeitschrift
füralttestamentliche Wissenschaft, 1916, 83 и ниже).

410
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Кире. Но наиболее многочисленными в Египте стали
иудейские иммигранты при Птолемее I, когда он, покорив
Иерусалим, забрал с собой в плен тысячи иудеев, из которых вскоре
образовалась многочисленная колония в Антиохии. В
результате стихийного стремления евреев рассеяния в большие
города эта столица Птолемеев со временем собрала в своих стенах
большую часть и тех, кто ранее был расселен в других городах
страны. В эллинистические времена иудейская община
Александрии была самой крупной из всех общин рассеяния: из пяти
округов огромного города два были отданы преимущественно
иудеям. Потому неудивительно, что именно иудейская община
играла самую значительную роль в истории культуры
иудейского рассеяния.
Появление иммигрантов в Египте во времена,
предшествовавшие Моисею, объясняет нам, как кажется, их
поразительные отличия от иммигрантов, расселившихся в других странах.
Эта исключительность касается преимущественно двух
пунктов. Во-первых, египетский иудаизм, помимо своего
идеологического тяготения к Моисею (результаты обильного наплыва
именно оттуда), не признавал той исключительности, которой
Второзаконие наделило Иерусалимский храм: не только
древняя элефантинская колония имела собственный храм, но и в
Леонтополе в эллинистические времена существовал храм с
первосвященниками, всесожжениями и вообще с
соблюдением всего иерусалимского церемониала. При этом египетских
иудеев не считали отщепенцами, как, например, самаритян на
горе Гаризим. Вторым проявлением этой отличности стало
активное участие египетских иудеев в военной службе, которую
вообще, как мы это еще увидим (§ 43), нельзя было соединить
с суровыми предписаниями закона Моисея; подробности нам
неизвестны, мы даже не знаем, какой выход нашли тамошние
иудеи из этого затруднительного положения.
Очевидно, из Египта иудеи попали в его западную
соседку— греческую Кирену, жители которой во времена Суллы
состояли из четырех классов, а именно граждан, крестьян,

Том III. Эллинизм и иудаизм
411
пришельцев и иудеев — поразительная схожесть со
временами нашего дворянства. Благодаря количеству своих членов,
эта колония также играла важную роль в истории иудейского
рассеяния; она породила как минимум одного выдающегося
писателя эллинистических времен — Иасона Киренейского,
историка Маккавейского восстания. Также немало иудеев
проживало и в западных странах африканского побережья, вплоть
до современного Марокко.
Вторым и по древности, и по многочисленности центром
рассеяния был месопотамский Вавилон, в эллинистические
времена наследницей его значения, славы и богатства была
Селевкия~над-Тигром; тут проживали потомки тех, кто не
захотел воспользоваться разрешением вернуться, которое дал
Кир вавилонским пленникам. Во времена Селевкидов этот
город также стал важным центром эллинизма; здесь, в первую
очередь, процветала греческая философия, главным
представителем которой во II в. до Р. X. был стоик Диоген35. Но здесь
процветала и еврейская наука; уже в I в. она породила
выдающегося раввина Гиллеля, а в первые века еврейства целую
школу ученых, совместным продуктом которых стал Вавилонский
Талмуд, соперник Иерусалимского.
Очевидно, и окружавшие Иудею страны —Палестина, Сирия
и Аравия — были пронизаны иудейским элементом, и, в первую
очередь, города Антиохия и Дамаск. Отношения между
эллинизмом и иудаизмом здесь были, вероятно, самыми
неприязненными, поскольку к общим причинам взаимного неприятия
добавилась свежая память походов Хасмонеев, в частности,
35 Диоген Вавилонский, или Диоген из Селевкии (греч. Διογένης, ок. 240 —
ок. 150 гг. до Р. X.) — философ-стоик, представитель Ранней Стой. Учился у Хри-
сиппа, а затем, возможно, у его преемника Зенона Тарсийского, после которого
возглавил школу. Вместе с академиком Карнеадом и перипатетиком Критолаем в
155 г. до Р. X. ездил в Рим в составе афинского «философского» посольства,
просившего освободить Афины от штрафа за разграбление Оропа. Выступив в Риме,
Диоген впервые познакомил римлян со стоическим учением и впоследствии
пользовался среди них большим уважением. Цицерон называл Диогена
«авторитетным и влиятельным стоиком». — Примеч. перев.

412
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Александра Яннея, с их последствиями: насильственным
обрезанием и уничтожением дорогих эллинскому сердцу реликвий.
Потому «погромы» были здесь явлением достаточно обычным.
Более позднего происхождения были иудейские колонии
в Северном Средиземноморье, начиная от Анатолии или
Малой Азии. Отчасти их появление в этой весьма процветающей
в рассматриваемые времена стране было плодом естественной
экспансии иудейского элемента из смежной Сирии и, как
таковое, могло иметь место еще до Александра Македонского. Этим
поясняется присутствие того иудея36, с которым познакомился
Аристотель во время посещения Анатолии (348-345) и о
котором тот свидетельствует, что это был эллин не только по языку,
но и по духу — а может быть, даже отщепенец (это первое
упоминание об иудеях в греческой литературе). Но в любом
случае экспансия не могла быть значительной, потому как в до-
селевкидской Сирии иудейский элемент был слаб. Основным
источником иудейского рассеяния и в этом случае был плен:
Антиох Великий насильно выселил из Месопотамии две
тысячи иудейских семей и поселил их во Фригии и Лидии.
Размножились они очень быстро; в первом веке до Р. X. все города
Анатолии были полны иудеев. В Апамее Фригийской37 их было
так много, и так велико было их влияние, что даже возникло
предание о том, что здесь причалил Ноев Ковчег, которому
Апамея обязана своим названием «Απάμεια Κιβωτός» (κιβωτός
по-гречески — «ковчег»). Еще больше нас интересует иудей-
36 См.: Th. Reinach. Textes d'auteurs grecs et romains relatifs au judaïsme [1895], 12. Я не
вижу причин сомневаться в аутентичности этого текста, как это делает
страдающий гиперкритицизмом H. Willrich. Juden und Griechen vor der makkabäischen
Erhebung [№5], 45.
37 Апамея Фригийская (Апамея Кивотос; Келены, Κελαιναί) — город во Фригии
на границе с Лидией (Малая Азия), совр. Динар (Dinar), Турция. Город
располагался на перекрестке торговых путей, связывающих Фригию с Памфилией,
Лидией, Ионией. В городе расположен исток реки Меандр — важнейшей водной
артерии Западной Анатолии, почему и город именовался также Апамея-на-Меандре.
Мифы повествуют, что здесь проживал силен Марсий, неосторожно вступивший
в соперничество с Аполлоном, за что с силена была содрана шкура. Марсий стал
символом города, чеканившимся в античное время на монетах. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
413
екая колония в Тарсе Киликийском38, поскольку именно
оттуда происходил апостол Павел. Следует отметить, что в то время
вся Анатолия, особенно ее приморские области, была изрядно
эллинизирована. В Тарсе иудейская синагога существовала
рядом с очень значимой греческой риторической школой.
Из Анатолии иудейский элемент проник также на северное
побережье Евксина, особенно в Боспорское царство в
Тавриде. Более раннего происхождения была иудейская колония на
побережье Каспийского моря в Гиркании; она была основана
еще при персах, часть ее теми же персами была переселена в
Анатолию, где она дала название «Гирканской долине» возле
Сард. К слову сказать, в связи с иудаизированностью Гиркании
было чрезвычайно популярным имя «Гиркан» в Хасмонейской
династии, хотя конкретные причины этого нам неизвестны.
Напротив, в самой Греции, вместе с Македонией и
островами, иудейский элемент был не очень многочисленным —
конечно, если исключить соседствующие с Анатолией острова
Кипр, Родос и Самос. Впрочем, в адресованном императору
Калигуле письме царя Ирода Агриппы I39 перечисляются как
места расселения иудейских колоний Фессалия, Беотия,
Македония, Этолия, Аттика, Аргос, Коринф, а также большая и
лучшая часть Пелопоннеса; впрочем, найденные в этих местах
эпиграфические свидетельства отнюдь не указывают на
проживание здесь большого количества иудеев.
Обращаясь к Италии в интересующую нас эпоху, мы
находим крупную иудейскую общину только в Риме. Существовала
38 Таре Киликийский, находившийся на берегу р. Кинд и отстоявший от моря на
расстоянии 15 км, в 64 г. до Р. X. стал столицей римской провинции Киликия.
Школы Тарса в эллинистические времена соперничали с афинскими и
александрийскими. Главным божеством здесь был Ваал-Таре, «господин Тарса»,
изображение которого в окружении колосьев и гроздьев винограда чеканили на
монетах. — Примеч. перев.
39 Филон. Leg. ad G. Достоверность этого письма весьма сомнительна; похоже, что
это такая же удачно замаскированная угроза со стороны Филона, как и монолог
Петрония; см. мою статью L'empereur Claude et l'Idée de la domination mondiale des Juifs
(Rev. de Г Univ. de Bruxelles, 1927).

414
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
она там уже в первом веке до Р. X., занимая квартал «по ту
сторону Тибра» {trans Tiberim), но она выросла и числом, и
значением с тех времен, когда Помпеи отправил в Рим рабов-иудеев,
плененных в захваченном им Иерусалиме. Стесненные своими
религиозными предписаниями рабы-иудеи не подходили для
совместных работ в «языческой»,/шш7ш и по этой причине легко
получали от своих хозяев освобождение; а согласно римскому
праву «вольноотпущенник» (libertinus) автоматически
становился римским гражданином, хотя и пораженным в правах.
Благодаря этому иудейская община Рима достаточно быстро
начала приобретать влияние и на римскую политику: уже в 59 г.
Цицерон в своей речи в защиту Флакка жаловался на хлопоты,
причиненные ему в то время сплоченной и шумной иудейской
партией среди его слушателей (§ 32-45).
Остальная Италия, как и западные провинции — Испания,
Галлия, Германия — также были колонизированы иудеями, но
произошло это уже в имперские времена.
Что касается количества проживающих в рассеянии иудеев,
конечно, понятно, что указать его даже приблизительно мы не
можем. При чтении случайных упоминаний в отношении
отдельных городов и стран, преимущественно о жертвах взрывов
ненависти коренного населения, складывается впечатление,
что количество иудеев в то время было не меньше числа
нынешнего еврейства на всей поверхности земного шара. Не
следует, однако, забывать, что, во-первых, те количества были,
вероятно, преувеличены, а во-вторых, что в них, очевидно, были
включены прозелиты. В любом случае не подлежит сомнению,
что благодаря своему количеству иудеи рассеяния были очень
серьезным фактором общественной и политической жизни тех
времен.
Я еще должен добавить замечание в отношении
повседневного языка всех этих колоний. Иудеи ни в Палестине, ни в
рассеянии не использовали родной еврейский язык. В
Палестине они разговаривали между собой «по-арамейски», т. е. на
сирийском языке, как и почти все подданные Селевкидов вар-

Том III. Эллинизм и иудаизм
415
варского происхождения; в рассеянии же языком иудеев, даже
в Риме и вообще на Западе, был греческий. И при этом — что
заслуживает особого внимания — не некий иудейский
жаргон, а повсеместно принятый в обычной речи чистый, хотя и не
классический греческий язык, так называемое κοινή (т. е. язык
всеобщий, повсеместный). Что же касается языка еврейского,
то он был, как язык Священного Писания, обязательным для
всех «докторов» и вообще для людей, стремящихся к
религиозному образованию, но только в Палестине; в рассеянии он
утратил даже такую, последнюю позицию с того времени, как
Писание было переведено на греческий язык.
Это различие языков стало фундаментальной и
принципиальной разницей между Палестиной и рассеянием; от него
зависели и другие, о которых еще пойдет речь в настоящей
книге. В то же время читатель должен помнить, что иудейство тех
времен имело не один центр, а два: одним из них был
Иерусалим, столица иудейской Палестины; вторым — Александрия,
в известной степени столица иудейского рассеяния.
§6
Позвольте мне еще в нескольких словах рассказать о духе,
в котором я собираюсь проводить настоящее исследование40.
Несмотря на то, что я рассказал в конце § 2, у меня нет ни
малейшей надежды на то, что мне удастся избежать
неуместного вопроса: является ли автор этого сочинения филосеми-
том или антисемитом? Итак, я постараюсь, чтобы этот
ненужный интерес, как минимум, не получил никакого
убедительного ответа. И пусть в конечном итоге оба лагеря останутся
40 Тема настоящей работы еще не была предметом специального исследования.
Упомянутая выше книга Willrich'a совершенно не уделяет внимания
отношению иудаизма к эллинизму. В то же время весьма полезна книга P. Wendland'a Die
hellenistisch-römische Kultur in ihren Beziehung zu Judentum und Christentum [1912]; но в
ней лишь характеристики обоих культур, рассматриваемые порознь.

416
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
неудовлетворенными, для меня это будет доказательством
того, что с этой точки зрения я не ушел в сторону.
Но в этом деле есть и другая сторона, отличающая мою
работу от прочих. В других исследованиях предметом
рассмотрения был иудаизм сам по себе; нас же иудаизм интересует
исключительно в отношении к эллинизму. А каким было
историческое развитие этого отношения? Итак, эллинская душа в
своем стремлении к высшему религиозному идеалу встречает
иудаизм: встретив, с интересом всматривается в него. Не
содержит ли он в себе искомый идеал? Она обманывается на время:
это период иудейского прозелитизма.
Такой самообман тем более естественен, что эта новая для
нее религия обращается к ней не только на ее собственном
языке, но даже и в приближенном к ее понятиям и требованиям
виде — действительно, определенная эллинизация иудаизма
есть условие иудейского прозелитизма. Но, несмотря на все,
самообман непродолжителен: длительное общение убеждает
эллинскую душу в том, что иудаизм не для нее, что он органично
чужд фундаментальным чертам ее естества; она отбрасывает
его и ищет дальше.
Таково развитие исторического отношения между
иудаизмом и эллинизмом; и именно это развитие я намерен изложить.
Я намерен представить читателю и то, что эллинизм мог в
начале найти привлекательным в иудаизме, и то, что, в конечном
итоге, оттолкнуло их друг от друга. Но если так, то очевидно,
что моя концепция этого развития, независимо от симпатий
самого автора, по природе самой темы должна быть эллино-
центричной. Меня интересует не сам иудаизм и не его
предметная, абсолютная оценка — если такая оценка вообще
возможна, а то, как он отображался в эллинской душе, в какой степени
отвечал ее религиозным потребностям. Я не думаю, что такое
ограничение темы умаляет ее и может повлиять на интерес
читателя. Эллинская душа не может быть нам безразлична в силу
хотя бы той единственной причины, что — сознательно или
несознательно — она живет в нас до сегодняшнего дня. Но и

Том III. Эллинизм и иудаизм
417
кроме этого достаточно задаться вопросом, что бы случилось,
если бы эллинский и эллино-римский мир в первых веках по
Р. X. обратился к иудаизму, для того, чтобы осознать значение
описанной выше темы.
Но чтобы подлинно почувствовать эллинскую душу, мы
должны сами перенести себя в нее, мы должны совершить над
собой некого рода метемпсихоз. Мы уже совершили этот акт,
необходимый для полного понимания. Уже в первой части
настоящего труда [ДР, § 2] я обратился к читателю следующим
способом: «Мы возьмем самих себя, верующих христиан из
интеллигенции; мы перенесем себя в Афины IV—III вв. до Р. X. и
постараемся ответить на вопрос, какова была бы наша вера, если
бы мы со своей душой и ее запросами жили тогда. Мы,
конечно, набожно справляли бы установленные отцами праздники,
и наша великодушная заступница там, на Акрополе, имела бы в
нас своих самых ревностных почитателей; мы приобщились бы
отрадных тайн Элевсинской Деметры с их глубокомысленным
учением и возвышающей душу обрядностью, чтобы уготовить
себе лучшую участь в загробном мире; мы еще со школьной
скамьи знали бы основательно всего Гомера, но, разумеется, не
сомневались бы в том, что если у него Зевс угрожает Гере побоями,
то это значит только, что одетое в тучи небо хлещет своими
молниями воздушное пространство; мы исправно в Великие
Дионисии смотрели бы трагедии наших великих поэтов — Эсхила,
Софокла, Еврипида — благо наш мудрый правитель Ликург
позаботился о том, чтобы они не сходили с орхестры и сцены
Диониса; но мы прислушивались бы также и к вдохновенной
проповеди учеников Платона в Академии, к тонким рассуждениям
Аристотеля и его последователей в Лицее, к словообильным
лекциям Зенона в Пестрой Стое, а иногда заглядывали бы и к
праведному вольнодумцу Эпикуру в его соблазнительный "сад".
И вот изо всех этих элементов и составилась бы наша вера».
Итак, сейчас с такой верой в нашем сердце мы стоим на
пороге синагоги. Что нам даст она и ее вдохновенные раввины,
глашатаи религии Иеговы?

Глава II
ИЕГОВА
§7
Szma Israel, Adonai Elohenu, Adonai echad: «Слушай,
Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть». Эти слова Моисея
(Втор. 6, 4), повторяемые до сегодняшнего дня евреями
ежедневно в их главной молитве, вероятно, эллины впервые
услышали при общении с последователями иудаизма; они содержат
в себе главный (некоторые считают — единственный) догмат
иудейского монотеизма41. И о нем, конечно, эллин в первую
очередь спрашивал своего любезного иерофанта.
41 Кроме вышеупомянутых работ общего характера (Wellhausen, Kittl, Hölscher)
см. также: W. Bousset. Religion des Judentums; R. Smend. Lehrbuch der alttestamentlichen
Religionsgeschichte (1893; об иудаизме с. 348 и ниже). У меня нет причин разбирать
здесь вопрос возникновения и развития израильского и иудейского
монотеизма; но не будет излишним указать здесь главные направления, существующие в
современной науке. Опуская апологетов, для которых с самого начала
религией Израиля был строгий монотеизм, мы различаем: 1) строго эволюционистское
направление Wellhausen'a и его школы, производящее религию Израиля от при-

Том III. Эллинизм и иудаизм
419
Ведь это значение могло быть двояким — и на силе книг
Писания, тех книг, в которых
quaerit sua dogmata quisque
Invenit et pariter dogmata quisque sua42 —
и то, и это значения могли быть обоснованными.
Первое. «Наш Бог, — говорят иудеи, — един», — так же как,
предположим, и наш царь Антиох III тоже един; это не
исключает существования у других народов иных царей и иных
богов; это скорее «монолатрия» (Э. Ренан), чем монотеизм. В
таком понимании догмат не содержит в себе ничего, что могло
бы смутить религиозное сознание эллинов, но и ничего нового
для них. Афиняне молятся Палладе, антиохийцы —
Аполлону, персы — Митре, так пусть иудеи молятся своему Иегове,
ведь это вполне естественно. И мы помолимся ему, если судьба
занесет нас в Иерусалим, и надеемся, что вы, будучи нашими
митивных форм «религии бедуинов» до возвещаемого пророками монотеизма;
2) условно эволюционистское направление, по которому полученный Моисеем в
откровении монотеизм был испорчен из-за совместного проживания с Ханааном
и восстановлен лишь пророками. Здесь различаются параллельные течения
народной, официальной и высшей религии. К этому направлению принадлежат:
К. Marti, Die Religion des AT unter den Religionen des vorderen Orients [1906]; Baentsch,
Altorientalischer und israelitischer Monotheimus. Ein Wort zur Revision der entwickelungsges
chichtlichen Auffassung der israelitischen Religionsgeschichte [1906]; отчасти и Ed. Meyer,
Die Israeliten und ihre Nachbarstämme; 3) панвавилонистическое направление, по
которому монотеистическая религия, отождествляемая с наукой (Lehre),
попала в Израиль из Вавилона. Ее придерживаются доц. Alfr. Jeremias, Handbuch der
altorientalischen Geistescultur [1913; сокр. HAOG]; Das AT im Lichte des alten Orients
[31916; сокр. ATLO\\ Monotheistische Strömungen innerhalb der babylonischen Religion
[1904]; H. Winckler, Religionsgeschichtler und geschichtlicher Orient [1906]; и,
естественно, Frdr. Delitzsch, который в своих знаменитых памфлетах Bibel und Babel (2 ч.) и
Die große Täuschung (2 ч.) вымел сор из избы. Прочую литературу читатель найдет в
упомянутых сочинениях.
42 Известная эпиграмма базельского профессора богословия Самуэля Верен-
фельса (t 1740): Hic liber est in quo sua quaerit dogmata quisque, / Invenit et pariter dogmata
quisque sua. (В этой книге каждый ищет свои догматы, и любой находит угодное
ему.) — Примеч. перев.

420
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
гостями в Антиохии, воздадите почести Аполлону в его
великолепном дафнийском храме43.
Ну, уж нет. Первое, с известными ограничениями, еще
возможно (§ 31), но второе абсолютно исключено: никогда ваш
антиохийский идол не получит от нас почестей.
— Но по какой же причине, скажите на милость?
— Вы должны знать, что наш Бог — наивысший среди
богов: он отдал народы под власть их богов44, а с нами заключил
завет, оставив себе Израиль как свой личный удел (Втор. 4, 20;
29, 25).
— Чудится в этом огромная заносчивость, в которой
сомнительно, чтобы ваша история и ваши заслуги перед
человечеством давали вам право, но пусть будет так. Поскольку же
ваш Бог отдал нас, антиохийских эллинов, под власть Апол-
43 Обвинение: quomodo ergo, si sunt cives, eosdem deos quos Alexandrini non colunt
(почему же, если они граждане, они не почитают тех же богов, что александрийцы)?
(Апион у Иосифа, Contra Αρ., II. 65; [русск. пер.: Филон Александрийский.
Против Флакка; О посольстве к Гаю; Иосиф Флавий. О древности еврейского народа;
Против Апиона. М.; Иерусалим, 1994]). Напрасно С. Лурье в работе Антисемитизм
в древнем мире (Пг., 1923, 25 [переиздано в качестве приложения в книге: Филон
Александрийский. Против Флакка; О посольстве к Гаю; Иосиф Флавий. О
древности еврейского народа; Против Апиона]) старается нивелировать значение
этого свидетельства, ссылаясь на то, что: 1) во времена эллинизма уже и эллинское
общество было неверующим, и 2) что это свидетельство единичное. Об
ошибочности первого допущения см.: РЭ, § 35 и ниже; о втором, это Апион сосредоточил
в себе весь антисемитизм своего времени. Но не стоит, впрочем, забывать, что в
такой форме обвинение Апиона сопряжено с попытками александрийских
иудеев получить александрийское гражданство, о которых см. мою статью L'empereur
Calaude.
44 Я не могу согласиться с толкованием соответствующих мест W. Staerk'oM,
Neutestamentliche Zeitgeschichte II (1907, 6), будто «боги народов — это лишь формы
откровения Иеговы», вследствие чего монолатрия сводится к универсализму.
Справедлив R. Kittel (Geschichte des Volkes Israel II2, 1907, 419), ссылаясь на
известные пассажи Суд. 11, 24 (р. I. 58) и 1Цар. 26, 19 (Давид Саулу: «ибо они изгнали
меня ныне, чтобы не принадлежать мне к наследию Господа [Иеговы], говоря:
"ступай, служи богам чужим"»). Впрочем, он относит их к «народной» религии,
отличая ее от «высшей» религии пророков; но что нам тогда сказать об Ис. 19, 1:
«Вот, Господь восседит на облаке легком и грядет в Египет. И потрясутся от лица
Его идолы [букв, «рукотворен и я» — χειροποίητα] Египетские, и сердце Египта
растает в нем»?

Том III. Эллинизм и иудаизм
421
лона, почему вы, будучи нашими гостями, не желаете почтить
честью нашего господина и вашего гостеприимца?
— Поскольку сказано: «Да не будет у тебя других богов перед
лицем Моим. Не поклоняйся им и не служи им; ибо Я Господь,
Бог твой, Бог ревнитель» (Втор. 5, 7-9).
— А нас учитель наш Платон наставлял, что зависть чужда
сонму богов (Федр, 247а). Простите меня, но до сих пор я не
заметил, чтобы ваш закон был лучше нашего.
Очевидно, что с этой точки зрения иудаизм нисколько не
был привлекателен для эллинской души — напротив, он
скорее оскорблял ее. Это же мы видим при частых приступах
ненависти коренного населения к иудеям: последних обвиняют
в том, что они, будучи гостями данного эллинского полиса,
отказывают его богам в надлежащем почитании. Но это еще
не все: с такой точки зрения нельзя обосновать прозелитизм.
Поскольку сам Бог отдал народы под власть их божественных
вождей (Сир. 17, 17), по какому праву его последователи
подстрекают эти народы против власти, Им самим
установленной? Удивительно, что в эпоху прозелитизма этот образцовый
монотеизм — или монолатрия — утрачивает основу, а его
место занимает монотеизм всеобщий и исключительный. Иегова
перестает быть единственным Богом для одних только
иудеев — Он единый вообще, иных Богов кроме него нет, а те так
называемые боги, которых исповедуют другие народы, — это
ничто, это выдумки воображения или каменные и бронзовые
болваны, которые «не могут помогать». Так обращается к
эллинам одна из самых значительных сил нашей эпохи,
вербующая в иудаизм, — иудейская Сивилла (5, 7):
Бог — единый Владыка, безмерный и нерожденный,
Правит всем и невидим, а Сам все сущее видит45.
45 Вероятно, Ф. Зелинский допустил описку. Цитируемый фрагмент находится во
II послании Феофила Антиохийского К Автолику (II, 36). Здесь и далее русский
перевод цит. по изд.: Книги Сивилл / Пер. с древнегреч. М. Г. Витковской, В. Е. Вит-
ковского. — Примеч. перев.

422
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Устами и ее, и иных своих пророков тех времен иудаизм
противопоставляет себя эллинской религии — как монотеизм
политеизму; этот антитезис победил, он жив до
сегодняшнего дня. И здесь, собственно, мы видим второе значение святой
формулы Израиля, о которой я говорил в начале этого
параграфа. Какое впечатление оно могло произвести на душу эллина?
В первую очередь, такое, что и здесь для нее не было ничего
принципиально нового. Уже древний рапсод Ксенофан (VI в.)
Олимпу народной веры противопоставляет своего «единого»
бога, а незадолго до соприкосновения эллинизма с иудаизмом
философия Стой начала возвещать учение о едином божестве.
Но эта схожесть была мнимой. Так, Ксенофан был пророком
единого бога; однако это не мешало ему обращаться к «богам»
с великолепной, возвышенной молитвой (Eleg. 1, 15). Так, Стоя
исповедовала единое божество в центре своей теологии, но
признавала также многообразные проявления этого божества
в природе, даже сохраняя для них имена богов народной
религии: Посейдона, Геры и т. д. Иудаизм же кроме своего единого
Иеговы не терпел никаких иных богов, причем их почитание и
культ считал самым тяжким грехом против своего
«завистливого» Бога, грехом такой тяжести, что единственным наказанием
за него была смерть. Характерной чертой этого
исключительно иудейского монотеизма была его крайняя нетерпимость*6;
именно она была новизной для эллинской души.
46 К элементарным аксиомам истории относится противопоставление
принципиально толерантного отношения эллинов к иноверцам принципиальной
нетерпимости иудаизма; характерно, что апологеты даже с этим согласиться не могут.
Тубянский, оппонируя моему утверждению в ДР, что нетерпимость была
фатальным даром иудаизма христианам, который последние вернули своим учителям,
утверждает: 1) что толерантность не была присуща эллинам, в тысячный раз
ссылаясь на судилище над Сократом. Об этом суде я писал в ДР, § 20 и ниже,
обосновывая его случайный характер; здесь достаточно будет добавить, что этот вопрос
не имеет ничего общего с рассматриваемым. Сократ был осужден не как
иноверец, а как (мнимый) атеист, и именно на этом основании его защищают Платон и
Ксенофонт. Это, конечно, не значит, что я одобрял бы нетерпимость в отношении
атеистов; атеизм (настоящий), будучи атрофией религиозного чувства, является
умственным увечьем, заслуживающим, как и любое увечье, скорее жалости, чем

Том III. Эллинизм и иудаизм
423
Каким же могло быть ее отношение к этому новому для нее
принципу? Ответ этой души, развитие которой мы описали
несколько выше, не вызывает сомнений. «Истина сама по себе —
достаточная награда для владеющего ею; ошибочное суждение
само по себе достаточное наказание для разделяющего его, —
так учил нас Платон. Какой смысл тогда имеют ваши угрозы,
наказания на этом и на том свете? Они не свидетельствуют о
справедливости вашего учения. Очевидно, вы хотите напугать
меня; но я не трус, я не позволяю страху оказывать влияние на
мои действия, а тем более на мои убеждения».
Но оставим пока эту подготовку, отпугивающую свободную
мысль; рассмотрим это дело фактически. Являются ли
монотеизм и политеизм взаимоисклюнающимися
противоположностями? Я предупреждаю, что если даже это так, вопрос этим еще
не разрешается в пользу монотеизма, поскольку следовало бы
еще исследовать, который из этих двух религиозных взглядов
истинен, а который ошибочен. Для нас, однако, это
исследование излишне; поскольку сам антитезис неверен.
Он ошибочен для философски воспитанной души. Отличие
между монотеизмом и политеизмом есть отличие в числе
высших сущностей. Но число существует либо в пространстве,
либо во времени. В сферах метафизических, где пребывает
наказания. И это — особый вопрос. 2) Что касается нетерпимости иудеев, то
следует отличать внутреннюю нетерпимость от внешней. Первая в иудаизме и вовсе
приемлема; Тубянский клеймит греческую религию как «детскую» за то, что она
была свободна от этой мерзости, и с удовольствием цитирует бесценное замечание
Гегеля: Diese schlaffe Gutmütigkeit hat die jüdische Religion nicht. Очевидно, инквизиция
тоже ее не имела. Что же касается второй — внешней — толерантности, Тубянский
освобождает от нее иудаизм, ссылаясь на Kohler'a: «Все нетерпимые предписания
Второзакония были применены на практике христианством и исламом, тогда как
в иудейском кодексе они оставались теорией». Прошу прощения, но это ложь;
достаточно вспомнить о Хасмонеях. Однако иудеи не разрушили храм Юпитера на
Капитолии. Но ведь не из-за отсутствия такого желания? Однако и это достаточно
общие слова; конкретизируем их. О чем идет речь? Об уничтожении «языческих»
храмов, о принудительном обрезании и т.д. Одобряем мы это или нет? Если нет,
то можем подать себе руку; если же да — то права была инквизиция. Но разве
третьего не дано? Отнюдь: «нетерпимость уместна, когда ее взращивает иудаизм,
и неуместна, если она обращена против него». Я прошу хоть это признать открыто.

424
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
божество, вне времени и вне пространства, числа быть не
может, и вопрос о числе божества47 не менее наивен, чем вопрос
о цвете его волос. Оно имело смысл для последователей Торы
с ее — о чем пойдет речь ниже (§ 8) — материальным, не
метафизическим понятием божества; но утрачивает его для души,
воспитанной философски.
Однако на это можно ответить, что не все те, к кому
обращался иудейский прозелитизм, имели философское
образование. Конечно, здесь мы видим пример отщепления важного
антропологического (или народно-психологического) закона: до
тех пор, пока истина не охватится всеми высшими чувствами
человечества, она отбрасывает вперед свою тень в виде
неясного, но настойчивого и безошибочного предчувствия. Мы можем
убедиться в этом и сегодня. Очевидно, немного приверженцев
христианской религии осознало метафизический смысл ее
догмата о святой Троице; но можно ли вообразить, что такая
набожная базарная торговка, получив от покупателя оплату за
три апельсина, дает ему один, ссылаясь на то, что по
христианскому учению одно равно трем? Более того, она предчувствует,
что истинное в метафизической области не имеет значения в
области опытной — области практической жизни. И благодаря
этому предчувствию она стоит выше тех образованных людей,
для которых догмат о святой Троице неприемлем — как будто
бы отождествляющий единичность с троичностью.
То же самое мы видим и сегодня: истина, заключающаяся
в безучастности божества к числу, отложила отпечаток и на
народную религию эллинов и породила в ней равноценность
47 Его амбивалентность осознавал уже Филон, когда образ его мыслей был
эллинским. Еще выразительнее ее подчеркнул великий еврейский эллинизатор Май-
монид {Путеводитель растерянных, I гл. LVII): «Для Того, Кто необходимо-сущ
и прост в истинном смысле этого слова, Кому никоим образом не сопутствует
сложность, в той же мере, в какой немыслим акцидент множественности, [для
Того] немыслим и акцидент единства, то есть единство не есть нечто добавочное
к Его сущности, напротив — Он един не единством» [русск. пер.: Рабби Моше бен
Маймон (Маймонид). Путеводитель растерянных / Пер. и коммент. М. А. Шней-
дера. Иерусалим; М.: Гешарим; Мосты культуры, 2010].

Том III. Эллинизм и иудаизм
425
понятий «бог» и «боги». Эта равноценность существовала в
сознании самых скудных умов в виде, как я уже сказал, неясного,
но настойчивого и безошибочного предчувствия; более того,
и для них, для этих самых убогих умов, как и для философски
образованных душ, учение иудейского монотеизма было
излишним.
Но все равно прозелитизм существовал некоторое время;
потому мы должны прийти к выводу, что и среди эллинов были
такие, на которых возвещаемый иудеями монотеизм произвел
впечатление. Что это были за люди? Наши прежние
размышления предлагают нам убедительный ответ: это были люди
полуобразованные — такие, которые из-за своего
половинчатого образования утратили инстинктивное предчувствие
черни, однако не достигли вершин философской мысли.
Они были также, естественно, более впечатлены теми
угрозами, которыми иудеи запугивали несогласных с верой: sum
paulo infirmior, — говорит такой о себе у Горация (Sat., I, IX. 71);
из таких элементов складывались общины прозелитов —
«богобоязненных», как они сами себя называли и как называла их
удивленная родня. К ним не принадлежал ни один значимый
мыслитель из эллинов тех времен; к ним не принадлежала и ни
одна политическая община как целое. Это были люди,
достигшие середины развития своей интеллектуальной жизни.
§8
Но этот иудейский монотеизм — монотеизм Торы и
пророков — обладал явственными основными чертами,
неприемлемыми для тех, кто даже поверхностно соприкоснулся с эллинской
мыслью. К таким чертам принадлежало, в первую очередь,
представление о внешности** этого высочайшего и единого божества.
48 Справедливо замечает H. Gunkel, Schöpfung und Chaos, 11: «Древний иудей
всегда представлял себе Иегову похожим на человека». Так же считает и Edw.
Lehmann, Skabt i Guds hiilede [1918], который подает развитие догмата, начиная с его

426
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
В том, что можно назвать эллинским монотеизмом,
высшее существо последовательно и настойчиво именовалось
совершенно телесного восприятия; так же и Alfr. Jeremias, ATLO (см. примеч. 41).
Философское учение Филона не оказало влияния и на герметизм, который и
далее, опраясь на Тору, истолковывал подобие материально (Point. XV; см.: Ed. Meyer.
Ursprung und Anfänge des Christentums, II [1921], 375), ни на Талмуд, для которого
было достоверным антропоморфическое учение великого Гиллеля (W. Bacher.
DieAgada der Tannaiten, I. 10): «Как статуи императоров в театрах и цирках должны
чиститься, так и омовение тела обязательно для человека, созданного по образу и
подобию наивысшего царя». Это было доведено ими до полного ребячества: Бог в
течение трех часов изучает Тору, в течение трех следующих правит, еще три часа
заботится о пропитании человечества, а последних три часа играет с Левиафаном
(Ab. ζ. 3 b; см.: Ferd. Weber. System der altsynagcgalen palaestinischen Theologie [1880],
156). Напротив, старые таргумы (в первую очередь Онкелос) повсеместно
устраняют из Библии антропоморфизм и антропопатизм Бога (Weber, 150);
возмутительное по своей выразительности свидетельство Бытия в них истолковывается
таким образом, будто Бог создал человека по подобию ангелов (Weber, 202).
Современное еврейское богословие, как известно, отрицает антропоморфизм;
ст. III еврейского Credo гласит: «Верую искренней верой, что Бог не есть тело, не
имеет ничего телесного и Его невозможно вообразить». Мы вполне можем
указать на такую выразительную эллинизацию религии Иеговы в одном из ее
фундаментальных догматов, которого одного достаточно, чтобы выявить
неисторичность утверждения о тождественности современной иудейской религии и ее
«антикизации». Мы совершенно не можем согласиться с антифилологической,
гармонистической интерпретацией Втор. 4, 12-15, на которой еврейские
богословы (Lehren des Judentums, IV [1924], 74 и ниже) хотят обосновать свой новый догмат.
Если там Моисей говорил израильтянам: «глас слов [Его] вы слышали, но образа
[ομοίωμα — подобия] не видели», — это вовсе не означает, что Бог, по его словам,
не имел образа; ведь и Ипполит (в духе народной религии) говорит Артемиде (Ев-
рипид. Ипполит, 86): «горжусь я даром... голосу внимать, лица не видя» (русск. пер.
И. Ф. Анненского). Ничего не подтверждают и слова Исайи (40, 25): «Кому же вы
уподобите Меня и с кем сравните? говорит Святый» — совершенно
тождественно словам Эсхила о Зевсе (Агамемнон, 163): «Нет на свете ничего, что сравнилось
бы с тобой» (русск. пер. С. К. Апта). Даже М. Wiener во вступлении в указанную
главу Lehren d. lud. признает: «источником методики религиозной спекуляции
современного еврейства был не иудейский, а греко-арабский дух» — т. е. изначально
греческий. Начало этому положил Маймонид (Путеводитель растерянных^ I, гл. I)
к большому возмущению его современников-единоверцев. Современное
христианское богословие с этой точки зрения разделяет мнение эллинизированного
еврейского; но в обычном сознании древние антропоморфизмы держатся крепко. Об
этом свидетельствует «обезьяний процесс» в Дайтоне (Теннесси) в 1925 г. На вопрос
защитника, представляет ли себе Брайан Бога похожим на человека, тот ответил:
«Естественно, ведь он нас создал по своему образу и подобию», — на что
защитник, искоса глядя на Брайана, заметил: «Но я надеюсь, что Он выглядит лучше».

Том III. Эллинизм и иудаизм
427
бескачественным. Основатель элейской школы Ксенофан
остро полемизирует с наивным антропоморфизмом народной
веры, отказывая своему единому божеству в любых оттенках,
а также в ограничивающих его чертах не только во внешних,
но и во внутренних: о нем ничего нельзя сказать, кроме того,
что оно есть. Можно было поставить под вопрос религиозную
ценность такого беспредметного божества — потому также
религиозная философия элеатов направляла мысли и, особенно,
чувства верующих к частичным явлениям этого
метафизического бога, ко многим «богам», исповедуемым также народной
верой; но, в любом слу чае, это была важная философская
концепция. Не менее последовательными были размышления о
едином боге у стоиков, об их Зевсе, пронизывающем всю
природу, эфирном, нестихийном, огне и разуме; в конце концов,
и здесь предметами живой и деятельной веры могли стать боги
народной религии, за которыми стоицизм сохранил
соответствующие места в своем богословии — как за частными
проявлениями всеобщего божества.
Все это можно было бы опровергать (ведь в школах
склонных к спору эллинов борьба не прекращалась), но можно было
бы и отстаивать с помощью весьма серьезного орудия мысли;
как бы то ни было, окончательным результатом этих
утверждений и споров стала неоспоримая аксиома: монотеизм и
антропоморфизм являются взаимоисключающими.
В то же время именно антропоморфизм в его наиболее
яркой, наивной форме мы наблюдаем в монотеизме Торы и
пророков. Решающим является здесь общеизвестный стих Быт. 1,
26: «Сотворим, — говорит Бог, — человека по образу нашему и
по подобию нашему»; а если кто сомневается, что здесь мы
находимся в физической сфере, того убедит Быт. 9, 6: «Кто
прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека:
ибо человек создан по образу Божию»; еще более разномастная
теофания, приводимая в Исх. 33, 13-23. Моисей просит Бога:
«[Моисей] сказал: покажи мне славу Твою... И потом сказал
Он: лица Моего не можно тебе увидеть, потому что человек не

428
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
может увидеть Меня и остаться в живых. И сказал Господь: вот
место у Меня, стань на этой скале; когда же будет проходить
слава Моя, Я поставлю тебя в расселине скалы и покрою тебя
рукою Моею, доколе не пройду; и когда сниму руку Мою, ты
увидишь Меня сзади, а лице Мое не будет видимо [тебе]».
Также и Семела49 должна была погибнуть, когда, удовлетворяя ее
неразумное пожелание, Зевс предстал перед ней во всем
блеске своего олимпийского величия. — Не иной и Бог пророков,
тот Бог, о котором говорит Исайя (30, 27): «уста Его исполнены
негодования, и язык Его, как огонь поедающий», — и Иеремия
(17,4) «вы воспламенили огонь гнева Моего; он будет гореть
вовеки». Эллин увидит здесь очень убедительный параллелизм
с Паном, богом и божком аркадских пастухов, о котором Фео-
крит (1, 18) говорит, что «в голову бросится желчь, и раздует он
ноздри от гнева»50. В общем, Бог в Ветхом Завете представляется
как сверхчеловек: он является, ходит, стоит, находится в покое
или движении; невольно мы представляем его более или менее
таким, каким его рисовал Микеланджело, в полный рост
человека — и даже наподобие Зевса у Гомера и Фидия. Но у Зевса
этот человеческий вид был осмысленными — ведь он
представлялся как глава олимпийской семьи, как брат, супруг и отец;
а у одинокого Творца Вселенной и Земли такая совокупность
человеческих черт неприемлема.
49 Семела (Σεμέλη) — мифологическое имя; принадлежит к циклу фиванских
легенд о Дионисе. Семела — четвертая дочь мифического основателя Фив Кадма и
Гармонии, мать Диониса, зачатого от Зевса. Супруга Зевса Гера в гневе решила
погубить соперницу. Она внушила новой пассии Зевса желание убедиться, что ее
возлюбленный — действительно божество, и попросить бога предстать во всем
величии. Вынужденный клятвой Зевс удовлетворил ее просьбу, и Семела сгорела
от пламени божества или умерла от ужаса. Зевс спас недоношенный плод, вложив
его в свое бедро, и, когда наступило время, произвел на свет Диониса.
Согласно более древнему варианту, приводимому Еврипидом в Вакханках, Дионис, уже
способный к жизни, вышел из пламени невредимым.
Когда Дионис стал небожителем, он, подобно Гераклу, снизошел в Аид и вывел
оттуда свою мать, которая с того времени заняла место на Олимпе в кругу богов
под новым именем Фионы (Θυώνα — «Неистовая»). — Примеч. перев.
50 Перевод Μ. Е. Грабарь-Пассек. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
429
Мы также видим, как в эпоху соприкосновения
эллинизма с иудаизмом осуществляются шаги для устранения такой
слишком антропоморфистской концепции божества.
Подготовительным шагом в этом направлении было
устранение из повседневного употребления личного имени Бога,
а именно Иегова (или лучше Ягве): оно давно было записано
в текстах, но произносить это «страшное четырехбуквенное
имя» было запрещено, вместо него произносили Адонай, то есть
«Господь» (точнее «мой Господь»). Этот шаг, который я назвал
подготовительным, не был сделан с целью сближения обоих
миров — эллинского и иудейского, — это было скорее одно из
многочисленных проявлений тенденции «возведения ограды
вокруг Закона», которое Пиркей Авот51 приписывает мужам
Великого собрания (1, 1) и о котором у нас еще неоднократно
пойдет речь. Было сказано в Законе «Не произноси имени
Господа, Бога твоего, напрасно» (Исх. 20, 7); оградой вокруг этой
заповеди был запрет использования этого имени вообще. Но
результатом, хотя и непредвиденным, такой универсализации
имени Творца стало значительное упрощение пропаганды
иудаизма: Иегова был чуждым элементом для религиозного
сознания эллинов, тогда как «Господа» (Бога) — по-гречески
κύριος — уже и так каждый из них исповедовал. По правде
говоря, эта универсализация привела и к другому результату,
также непредвиденному и даже совершенно нежелательному:
раз уж это «страшное четырехбуквенное имя» имело такую
силу, большим было искушение использовать его в
заклятиях для изгнания злых духов. Потому мы достаточно часто
встречаем это имя — в греческой форме Ίάω52 — в написанных
51 Пиркей Авот или Абот (ГПЗК ^рчв, «Поучения отцов») — одно из древнейших
собраний раввинистических афоризмов, вошедшее в Талмуд (трактат Мишны из
раздела «Незикин»). В устной форме многие из этих афоризмов восходят к
межзаветному периоду и периоду Второго Храма. Наиболее ранняя часть Талмуда. —
Примеч. перев.
52 Эллинизация Иеговы в Септуагинте: см. работу Deissmann'a Die Hellenisiemngdes
semitischen Monotheismus (Neue Jahrb., 1903, 161 и ниже). He стоит также забывать
об исследованиях А. Т. Dähne, Geschichtliche Darstellung der jüdisch-alexandrinischen

430
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
по-гречески заклинаниях^ в окружении таких же страшных
«абрайских» имен. Это также была пропаганда иудаизма, но
пропаганда сомнительной ценности, направленная на
психику низших слоев тогдашнего общества.
Вместо этого подлинной «эллинизацией» иудейского
монотеизма было частичное устранение антропоморфизма в
греческом переводе Писания, возникшем во времена первых
Птолемеев в Александрии, в так называемой Септуагинте; оно было
осуществлено несмело и непоследовательно, без
принципиальных изменений священного текста, но, тем не менее, тенденция
достаточно выразительна. В книге Исход (24, 10-11) речь идет о
тех вождях Израиля, которые вместе с Моисеем взошли на гору,
отделившись от народа: «и видели Бога Израилева... И Он не
простер руки Своей на избранных из сынов Израилевых: они
видели Бога, и ели и пили» (т. е. им это совершенно не мешало).
Септуагинта переводит следующим образом «и видели место
Бога Израилева... И Он не простер руки Своей на избранных из
сынов Израилевых: они видели место Бога, и ели и пили». Но и
здесь, и в ряде других мест устраняются антропоморфические
представления о подлинной теофании.
Очевидно, это была незначительная ретушь; ведь
Септуагинта — это перевод, поэтому серьезные вторжения в текст
исключены. Но в это же время существовала другая литературная
форма, в которой авторы не стеснялись выражать свои
взгляды; это была так называемая Агада — переделка и дальнейшее
развитие исторической части Писания. Первым примером
такой общей Агады стала дошедшая до наших дней Книга
Юбилеев или Малое Бытие, написанная, вероятно, в годы, близкие
к Рождеству Христову. В части содержания она параллельна
каноническому Бытию; потому, собственно, внедренные
автором изменения характерны иудейской эпохе. Он
принципиально, насколько это возможно, вымарывает неопосредованное
Philosophie [1924], II. 1 и ниже, содержащие обильные материалы. См. также (и об
апокрифах) сочинение Bousset'a (выше, примеч. 41).
53 Подробнее см.: Reitzenstein. Poimandres; Deissmann. Bibelstudien, 1 и ниже.

Том III. Эллинизм и иудаизм
431
общение Бога с людьми. В каноническом Бытии (2, 19) сам
Бог, произведя из земли всех зверей земных и птиц небесных,
привел их к Адаму; в Книге Юбилеев их приводят ангелы по
слову Божьему (3). В Бытии сам Бог является Аврааму и дает
ему обетование о великом будущем его семени (12, 1); здесь же
только «слово проникает в его сердце» (12, 17), внешнее
откровение представлено внутренним откровением. Притом, что
изначально в Бытии сам Бог искушает Авраама (22, 1), требуя от
него закласть на всесожжение сына Исаака, здесь искусителем
выступает Мастема — старший среди злых духов (17, 16).
Очевидно, мы не можем утверждать с уверенностью, что
эти достаточно скромные изменения были вызваны влиянием
эллинизма и целями облегчения пропаганды: Книга Юбилеев
была написана в Палестине, в среде если не фарисейской, то
близкой фарисеям, и Агада, несмотря на свою видимую
свободу, не могла противоречить основным утверждениям
традиций, к которым относилось, например, сотворение человека
Богом «по образу и подобию» Его. Плодовитее Агады с этой
точки зрения была аллегоризация, практикуемая иудейской
школой в Александрии. До нас она дошла в сочинениях
Филона Иудея (§ 46), но отсюда не стоит делать вывод, что именно
он первым применил этот метод к Писанию (сам по себе это
наидревнейший греческий метод, при интерпретации Гомера
датируемый уже IV веком, т. е. наверняка общеизвестный). Как
бы там ни было, в этом случае для нас Филон — единственный
представитель этой школы.
Итак, опираясь на слова «по образу и подобию», как говорит
Филон (De opif. mundi 69): «Весьма хорошо, что ничто из
возникшего не уподоблено Богу более, чем человек. Но пусть никто
не представляет это подобие в чертах телесных, ибо ни Бог не
имеет вида человека (άνθρωπόμορφος), ни тело человеческое
не богоподобно. Об "образе" же говорится по отношению к
водительствующему души уму (νους). Ведь в соответствии с тем
единым для всего [умом, послужившим] как бы
первообразом, был создан [ум], существующий у каждого в отдельности

432
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
и в некотором смысле являющийся богом того, кто его
содержит и хранит»54. Это уже полная эллинизация; метафизическое
божество Платона вводится в наивное антропоморфическое
бытие. Оно изменяется и далее, затрагивая кропотливую
переработку Талмуда и даже комментарии христианских
толкователей. В то же время иудейское богословие обращается и
к эллинам, возвращая им с иудейской печатью то, что
позаимствовало у них же. Это тот же самый Бог, о котором возвещала,
как мы помним, иудейская Сивилла:
Правит всем и невидим, а Сам все сущее видит.
Невидимым должен быть тот, кого видели и Адам, и
патриархи, и Моисей с вождями Израиля, и пророки? Пусть об
этом спорят аллегористы; однако эллинизированный
монотеизм мог смело, следуя путем эллинизированных религий
Исиды и Великой Матери, начать свое дело иудаизации
эллинского мира.
§9
Но следует быть чрезвычайно осмотрительным, иначе
может легко получиться, что толкователь, выигрывая в одном,
гораздо больше терял бы в другом. Другими словами: приняв
в Писание абстрактное перипатетическое понятие о божестве,
«которое объемлет все, само не будучи объемлемым», утратил
бы Бога личного, Бога живого, пастыря избранного народа —
Израиля.
Ведь наиболее привлекательной чертой иудейского
понятия божества была та исключительная забота, которой оно
окружает израильский народ. Все развитие истории
человечества иудеоцентрично; намерением Провидения было ведение
54 Русский перевод приводится по изданию: Филон Александрийский. Толкование
Ветхого Завета. М.: ГЛК, 2000. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
433
Израиля по пути совершенства, который это совершенство
достигает неукоснительным соблюдением данных в Торе
заповедей. Прочие же народы — это лишь инструменты воли Божи-
ей, направленной на усовершенствование Израиля; Бог либо
отдает их в руки избранного народа с наказом беспощадного
уничтожения (как хананеев), — либо использует их в качестве
бича для наказания за строптивость (как вавилонян), — либо,
в конце концов, в качестве избавителей того самого народа (как
персов с Киром во главе). И необходимо признать, что в этой
длительной, трогательной, хотя и не всегда мягкой заботе есть
что-то чрезвычайно утешительное — в первую очередь,
конечно, для иудеев или для тех, кто смотрит на мировую историю их
глазами; но этот инструмент настолько привлекателен, что
заурядный читатель пропитывается им. Ведь те выражения, в
которых пророки описывают личную связь Бога с Его народом,
неустанную заботу, настолько мощны, что трудно не поддаться
их влиянию.
Доминирует здесь, в первую очередь, Исайя в средней
части своего пророчества или, как называют его критики, Второ-
Исаия. «Так как ты дорог в очах Моих, многоценен, и Я
возлюбил тебя, то отдам других людей за тебя, и народы за душу
твою» (43,4). «А Сион говорил: "оставил меня Господь, и Бог
мой забыл меня!" Забудет ли женщина грудное дитя свое, чтобы
не пожалеть сына чрева своего? но если бы и она забыла, то Я не
забуду тебя» (49, 14-15). «Горы сдвинутся и холмы
поколеблются, — а милость Моя не отступит от тебя, и завет мира Моего не
поколеблется, говорит милующий тебя Господь» (54, 10).
Попробуем все же, поскольку этого требует наша тема,
прочитать чудные и притягательные для иудея слова глазами
эллина. Вот их провозглашает своему слушателю архисинагог
и добавляет: вот каким образом о нас печется наш Бог; есть
ли у вас нечто подобное? — «Да, — отвечает афинянин, —
есть, и твои слова полностью отвечают моим убеждениям.
Ведь так же, согласно нашим провидцам, печется о нас наша
великодушная покровительница Паллада-Афина. Об этом

434
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
рассказал наш древний законодатель Солон, современник
вашего Иеремии:
Наша страна не погибнет вовеки по воле Зевеса
И по решенью других присноблаженных богов.
Ибо хранитель такой, как благая Афина-Пал л ада,
Гордая грозным отцом, длани простерла над ней55.
На сто лет позже, когда персидские наездники своими
толпами заполонили нашу Элладу, она — как нам
пророчествовала наша провидица, дельфийская Пифия, — испросила для нас
у своего отца средство избавления:
Гнев Олимпийца смягчить не в силах Афина Паллада,
Как ни склоняй она Зевса — мольбами иль хитрым советом...
Лишь деревянные стены дает Зевес Тритогенее
Несокрушимо стоять во спасенье тебе и потомкам56.
И во время еще большего бедствия, когда наше войско было
уничтожено под Сиракузами, наш Еврипид — ведь мы наших
вдохновенных поэтов считаем провидцами — в своем «Ионе»
ее саму сводит с Олимпа; она, сопровождая нашу царевну
Креусу в Афины, обращается к ней с такими словами,
которые в то время столько смелости придали нашим угнетаемым
предкам:
Креуса: О дитя, Афины ждут нас.
Афина: В путь же... А за вами я.
Ион: Ты достойнейший нам спутник.
Креуса: И Афин старинный друг57.
55 Фрагмент 3 Diehl (русский перевод Г. Ф. Церетели).
56 Геродот. История, VII, 141 (русский перевод Г. А. Стратановского).
57 Еврипид. Ион, 1616 (русский перевод И. Ф. Анненского). О времени написания
этой трагедии (411 до Р. X.) см. мою статью Les reflets de Vhistoire politique dans la
tragédie grecque, И (в La Pologne au Congrès international de Bruxelles, 1923).

Том III. Эллинизм и иудаизм
435
Из этого ты видишь, что мы вас можем понять: ваш Иегова
заботится о своем Израиле так же, как и наша Паллада о своем
любимом городе Афинах».
«Но, — продолжает наш афинянин, — есть большая
разница между вашим представлением и нашим, и эта разница
отнюдь не в вашу пользу.
Внимательно представь себе описываемую Пифией сцену.
Персидский враг угрожает нашей отчизне; наша защитница
Паллада обращается с молитвами о спасении к своему
олимпийскому отцу. Видишь ее как просительницу у подножия
трона Зевса? Но Зевс изначально не на нашей стороне. Он не
греческий и не персидский бог; он справедливо и беспристрастно
судит дела и судьбы обоих народов. И лишь после длительного
размышления он дарует своей дочери скудное, но при
правильном использовании действенное средство обороны. Итак,
Паллада — наша заступница, а Зевс — заступник всего
человечества; это значит: наша религия универсальная^. А ваша?»
Ответ на этот вопрос отнюдь не легок — и он не
становится проще сегодня; но верно замечают об иудаизме его хорошие
знатоки, что он «религия противоречий»59, «религия
дисгармонии»60. Однако до того, как мы попробуем дать требуемый
ответ, нам следует понять, в каком смысле мы будем
использовать слово «универсализм»; ведь его многозначность могла бы
стать причиной путаницы. Поскольку речь идет о сравнении
с эллинизмом, памятные слова Гомера [ДР, § 22] дают
следующее определение: это универсализм заботы, охватывающей
все народы, которая в отношении каждого отдельного человека
зависит лишь от его заслуг, а не от его национальности. И тогда
на вопрос, когда греческая религия была универсальной в этом
58 См. работу J. Szerudy Charakter narodowy i uniwersalny religji izraelickiej [1922], 16 и
ниже. Автор использует термин «универсализм» в его самом широком значении,
включая и моральный характер; у нас об этом речь еще пойдет ниже (§ 13). Е. Seilin.
DieATliche Religion im Rahmen der andern altorientalischen [1908], 59 и ниже; другие.
59 Bousset, 185.
60 Staerk (выше, примеч. 44), 108.

436
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
значении, последует ответ: всегда — уже с самых ранних песней
«Илиады». Мы наблюдаем прогресс в определении понятия
заслуги — от Гомера через провидцев VIII—VI веков до Платона —
от аспекта сакрального до аспекта морального61; но Зевса всегда
считали богом наднациональным. Таким же является понятие
христианское, что само собой разумеется. — Но на вопрос, была
ли религия Иеговы универсальной в этом значении, с такой же
решительностью мы должны дать ответ: никогда. Этому
противоречит сам символ этой религии, без конца повторяемый
в Писании: Израиль — народ Иеговы, Иегова — Бог Израиля,
под этим-то лозунгом и был заключен тот знаменитый завет
под облаками Хорива.
Не может быть и речи об универсализме этой религии;
мы можем говорить только об ее отношении к универсализму.
И хотя само отношение изменялось соответственно
изменениям времени, говорить о нем будет неуместно.
С самых давних времен — времен монолатрии —
господствовал безотносительный национализм62: Иегова — это Бог
Израиля, другие боги избрали другие народы, они
существуют на одном уровне с Иеговой, но служить им израильтянин не
должен, поскольку это было бы предательством собственного
«завистливого» Бога. О таком понятии божества
неопровержимо свидетельствуют известные слова Иеффая к царю
аммонитов (Суд. 10,24): «Не владеешь ли ты тем, что дал тебе Хамос, бог
твой? И мы владеем всем тем, что дал нам в наследие Господь
Бог наш».
Переход от монолатрии к монотеизму стал причиной
изменений также и в этом аспекте. В течение некоторого
времени —- и в определенных сферах — можно было поддержать
существование языческих богов как богов подвластных
Иегове, как мы это показали выше; но раз выше было принято,
61 См. мою статью Бог и добро (Из жизни идей, I. 289 и ниже).
62 Кроме указанных слов Иеффая, см. слова Давида (выше, примеч. 44). Вообще,
это точка зрения «иеговиста»; см.: Alfr. Bertholet. Die Stellung der Israeliten und der
Juden zu den Fremden [1896].

Том III. Эллинизм и иудаизм
437
что кроме Иеговы других богов нет, боги народов — суть
«ничто»; должно было возникнуть представление, что судьбой
этих народов также управляет Иегова. Здесь, очевидно, виден
определенный универсализм, но лишь универсализм силы62,
а не заботы — я подчеркиваю эту разницу, на которую до сих
пор не обращали, насколько мне известно, достаточного
внимания.
По-прежнему Иегова печется исключительно об Израиле
как о своем «избранном народе», другими народами он
только управляет, используя их как орудия своей опеки Израиля,
соответственно тому, что было сказано выше. Окостенение
последующих времен (§ 41) укрепило это чувство
исключительности; возникло убеждение, что Иегова создал мир
исключительно для своего избранного народа. На фоне такого
убеждения псевдо-Ездра (вероятно, во времена Домициана)
объявил — но нет уверенности, что он был первым — свои
знаменитые слова: «Для нас создал Ты век сей... Если для нас
создан век сей, то почему не получаем мы наследия с веком?»
(3 Ездр. 6, 55-59). О фатальной роли такого убеждения в войне
с «народами» еще зайдет речь (§ 43); здесь мы хотим лишь
обратить внимание на существование такого
ультранационалистического направления.
Но в других сферах и в более спокойные времена было
возможным и другое восприятие роли «избранного народа» — и на
его фоне относительный или потенциальный универсализм64
опеки. Его формула выглядит так: Господь Бог сотворил
63 Иегова «поднимет знамя народам дальним, и даст знак живущему на краю
земли» (Ис. 5, 26); «наведет на него (Дамаск и Самарию) Господь воды реки бурные и
большие — царя Ассирийского со всею славою его» (8, 7); «(воздвигнет Господь)
Сириян с востока, а Филистимлян с запада; и будут они пожирать Израиля
полным ртом» (9, 12); Ассур — «жезл гнева Моего! и бич в руке его» (10, 5) и т. д.
«Если бы не было Израиля, мир бы не существовал» (Bammidbar rabba, 18),
см.: Weber (выше, примеч. 48), 201.
64 Мы встречаемся с ним везде, где речь идет о судьбах народов в жизни «того
времени», см. § 28. Отступничество народов было позже отягощено тем допущением,
что Бог открыл Тору и им, но они ею пренебрегли: Weber, 56 и ниже.

438
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Адама и Еву, прародителей не одного лишь Израиля, но и
всего человечества. Однако прочие народы забыли своего
создателя и отступились от него, вручая себя опеке ложных богов;
один лишь Израиль в лице своих патриархов смог соблюсти
веру в Иегову, вследствие чего, собственно, стал «избранным
народом», а Иегова — «Богом Авраама, Исаака и Иакова».
Поскольку отступление Иеговы от народов было вызвано их
собственным отступлением от него, можно предположить, что оно
прекратится, как только прекратится отступление последних;
пусть народы обратятся к Иегове, и он снова станет Богом
всего человечества. Насколько это обращение связано с идеей
мессианизма, еще будет сказано ниже; здесь мы приведем лишь эту
голую формулу.
Понятно, что такая формула иудейского
универсализма содержала в себе мощный стимул для прозелитизма; кто
хотел, мог даже толковать в этом направлении известную
заповедь Второ-Исаии: «но Я сделаю Тебя светом народов,
чтобы спасение Мое простерлось до концов земли» (49, 6). В
такой перспективе, добавлю это сразу, не было ничего
привлекательного для народов; а пророк продолжает: «и принесут
сыновей твоих на руках и дочерей твоих на плечах. И будут
цари питателями твоими, и царицы их кормилицами
твоими; лицом до земли будут кланяться тебе и лизать прах ног
твоих». Как бы то ни было, такими пророчествами великого
пророка не сложно было оправдать прозелитизм и придать
религии Иеговы определенную видимость универсализма.
Но с другой стороны, понятно, что последователи строгого
и исключительного иудаизма неохотно наблюдали за таким
распространением своего учения среди народов, вследствие
чего и на эти народы распространились данные Израилю
обетования, а в конечной перспективе — и за полным
растворением Иеговы как «Бога Израиля»; победа этого направления
привела как раз к «окостенению» иудаизма и к
талмудистской поговорке: «Прозелитизм — это язва на здоровом теле
иудаизма» (§ 43).

Том III. Эллинизм и иудаизм
439
Но не все проявления иудейского универсализма
вписываются в формулу потенциального универсализма; мы также
должны принять во внимание и те, для которых —
привязываясь к терминологии христианских богословов65 — я предлагаю
термин «монистический универсализм» (не «догматический»).
Он возник как результат деятельности пророков и их борьбы с
идолопоклонством народа и царей.
Такой союз, девизом которого было: «Израиль — народ
Иеговы, Иегова — Бог Израиля», получил у пророков поэтическую
форму супружеского союза', следующим последствием этого
65 Из-за противоречий, замеченных в творениях Отцов Церкви, различаются те
их слова, которые были сказаны при построении христианского учения (т. е.
«догматично*), от тех, которые прозвучали в огне полемической войны (агонистиче-
ских). С этой точки зрения понятна деятельность Ильи, преследуемого в
Израиле, в Сарепте (3 Цар. 7, 9), как и исцеление Неемана из Дамаска Елисеем (4 Цар. 5);
не говоря о том, что упомянутая вдова, вероятно, была прозелиткой (см.: 3 Цар.
17, 24), о Неемане же это сказано прямо (4Цар. 5, 17; см. бараиту в Сангедрине, 96
b). В последнем случае необходимо было обосновать, что Иегова сильнее
сирийских Ваалов. Агонистической является и красивая, возвышенная новелла,
известная нам под названием «пророчество Ионы». Она происходит, по мнению
критиков, из последних лет III в., когда нежелание иудеев попасть в «дом рабства»,
т. е. к Птолемеям, послужило причиной приязненных отношений с «северным
царем», т. е. с Сирией, с которой отождествлялась Ассирия.
В талмудистические времена существовало два течения; тогда как первое, верное
всеобщему духу окостенения, старалось вымарать из Писания даже слабейшие
намеки на универсализм, относя, например, указанные в тексте слова Малахии
исключительно к иудеям рассеяния (Weber [выше, примеч. 48], 20), второе
привело к появлению великолепной агады: «В это время ангелы захотели петь
[хвалебную] песнь перед Святым, Благословен Он. Святой, Благословен Он, сказал
им: Мои творения тонут в море, и вы хотите петь передо Мной?» (Мидраш Авкир;
Мегила 10) (Szemoth, г. 23; Sank., 39 b). Впрочем, эта агада выделилась из другой
традиции; см.: Bacher (выше, примеч. 48), II. 214.
Современное еврейство официально исповедует всеохватный универсализм;
см.: Lehren des Judentums, IV 98 и ниже. Но см. там же, во вступлении, признание
Holzmann'a: «Бог Израиля называется так, поскольку в Израиле Предвечный был
познан как духовное существо (это ложь, см. выше, примеч. 48) и как Бог
единый. Но так как большая часть народа долгое время поклонялась Ваалу и прочим,
ей сложно было понять высокую идею о Боге человечества, и она долго считала
Предвечного Богом исключительно Израиля». С этим можно согласиться; но не
с утверждением апологета-максималиста S. Bloch'a (Israel und die Völker [\922], 14),
который из слов трех таннаитов приходит к выводу, dass dem Judentum der Preis des
jeden nationalen Attributs entkleideten Menschentums eigen sei.

440
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
аспекта было понимание отступления Израиля как
супружеской неверности, как прелюбодеяния. Отдельные
проявления такого понимания могли быть очень красивыми, как,
например, у Иеремии: «Так говорит Господь: Я вспоминаю о
дружестве юности твоей, о любви твоей, когда ты была
невестою, когда последовала за Мною в пустыню, в землю
незасеянную» (2, 2; отсюда, добавлю мимоходом, аллегорическое
токование Песни Песней как книги о любви Израиля к «дщери
Сиона», см. ниже, § 40); но могли быть и отвратительными,
как у Иезекииля — совершенно порнографическая повесть о
двух блудницах. Более того, такое понимание давало
оптимистам сильный козырь: Иегова отнюдь не уничтожит нас
за наше прелюбодеяние, иначе он станет вдовцом, богом без
народа. Потому-то Иезекииль приписывает Иегове
простодушное признание, что Он щадит Израиль не ради ценности
народа, а ради собственного имени (36, 21 и ниже).
Очевидно, такие взгляды были разлагающими, даже
подталкивающими ко греху; но опровергнуть их можно лишь опровергнув
предпосылку, на которую они опираются. Более того: «Вы
заблуждаетесь: вы не единственный Мой народ; Я люблю
другие народы так же, как и вас». Таково значение обычно
приводимых в пользу универсализма Иеговы слов Амоса: «Не Я
ли вывел Израиля из земли Египетской и Филистимлян — из
Кафтора, и Арамлян — из Кира?» (9, 7) и Малахии: «Ибо от
востока солнца до запада велико будет имя Мое между
народами» (1, 11).
Впрочем, урожай такого агонистического универсализма
весьма скудный, и о нем совершенно забывают, когда
наступает согласие между Иеговой и его возлюбленной, дщерью
Сиона. Вестником такого согласия, как мы уже видели, выступал
Второ-Исаия; он же был вдохновителем отношения к народам
как к «каплям, исчезающим на солнце», несмотря на то, что к
этим народам принадлежали и персы, которым Израиль
обязан своим избранием. Естественно: жертвой согласия между
супругами всегда была — tertio plorans.

Том III. Эллинизм и иудаизм
441
§10
Итак, остается потенциальный универсализм, у которого
не было актуальной ценности, поскольку до обращения всех
народов было еще далеко. Этот великолепный и
захватывающий образ, о котором шла речь чуть выше — Паллада у ног
Зевса как заступница своего любимого эллинского народа — был
возможен только на фоне политеизма, который единственный
в каком-то виде предоставлял возможность примирить две эти
противоположности: национализм и универсализм в религии.
Поэтому религия Иеговы содержала в себе зародыш или
рудимент такого, для данной цели совершенно достаточного,
политеизма; им была ангелология66.
Учение об ангелах (maleakîm), в котором критики видят
пережитки астрального политеизма вавилонян, не играет
большой роли в древней еврейской литературе; только под
влиянием эллинизма старые семена пробиваются и приобретают более
или менее ясные очертания. Это, конечно, не означает, что сами
фигуры были заимствованы из эллинизма; это значит только,
что эллинское влияние стало причиной развития того, что уже
содержалось в старой иудейской традиции. Однако роль
ангелов в позднем иудейском богословии была двоякой. С одной
стороны, они сделали возможной далеко идущую трансценден-
тализацию самого божества: там, где изначально — вследствие
наивного антропоморфизма старой религии — Иегова лично
вступал в общение с людьми, теперь его замещал один из
ангелов. Но с другой стороны, именно потому, что ангелов было
66 Поскольку здесь больше, чем где бы то ни было, свирепствует модная ныне пер-
сомания, я считаю уместным упомянуть несколько работ, иллюстрирующих это
направление: Ег. Stave, Über den Einfluß des Parsismus auf das Judentum (1898;
конкретно об ангелологии с. 204 и ниже; относительно сдержанно). W. Bousset (выше,
примеч. 41); R. Reitzenstein, Das iranische Erlösungsmysterium [1921] и прочие
сочинения этого замечательного религиоведа, особенно его полемику с Scheftelowitz'eM;
Ed. Meyer (выше, примеч. 30), II. 58 и ниже; об ангелологии 96 и ниже: Ed. Norden,
Die Geburt des Kindes [1924]. He особо доверяя этой теории (см.: Eos XXVII [1924], 173
и ниже), я не буду принимать ее во внимание в настоящей книге.

442
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
так много, точность и исключительность иудейского
монотеизма была нарушена; ведь по греческим представлениям
ангелы были божественными существами: ангел-вестник (άγγελος)
Иеговы ничем не отличался от Гермеса, вестника Зевса.
Я прошу сравнить с одной стороны Быт. 16, 6-8: «И Сара
стала притеснять ее (Агарь), и она убежала от нее. И нашел ее
Ангел Господень у источника воды в пустыне, у источника на
дороге к Суру. И сказал [ей Ангел Господень]: Агарь, служанка
Сарина! откуда ты пришла и куда идешь?», а с другой Гомера
(Одиссея, 10. 277-282):
Вдруг, как уж к дому я шел, предо мной златожезлый явился
Аргоубийца Гермес, похожий на юношу видом
С первым пушком на губах, — прелестнейший в юности возраст!
За руку взял он меня, по имени назвал и молвил:
— Стой, злополучный! Куда по горам ты бредешь одиноко,
Здешнего края не зная?67
Действительно, по греческим представлениям культ
является характерной чертой божественных существ; но разве у
еврейских ангелов не было собственного культа? В
иерусалимском Храме, очевидно, нет, но если говорить о еврейских
общинах рассеяния, то достаточно упомянуть хотя бы
предостережение ап. Павла, касающееся «служения Ангелов» (θρησκεία
των αγγέλων) (Кол. 2,18). Согласно известному во времена
иудейского восстания раввину Иоханану, «Святой (т. е. Бог) ничего
не делает, не посовещавшись предварительно со своими
ангелами» (Санх. 38 Ь); поэтому в самой сердцевине иудаизма мы
встречаем «множество богов» (θεών άγοραί) гомеровской
религии. Дальше в этом направлении продвинулся автор
откровения Еноха: согласно ему, Господь оставил свое святилище и
свою башню (т. е. Иерусалим и его Храм) и отдал свой народ под
власть семидесяти «пастухов», т. е., по обычному толкованию,
ангелов, — и с этого момента начались несчастья избранного
67 Перевод В. В. Вересаева. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
443
народа. Так чем же это отличается от шутливо богохульной
выдумки пассажира у Виктора Гюго: «Господь Бог в отлучке.
Нужно бы издать декрет, обязывающий его сидеть на своем месте.
Он прохлаждается на даче, и ему не до нас... Ясно, милейший,
что Богу надоело управлять людьми, он отдыхает, а его
наместник, ангелок из семинаристов, дурачок с воробьиными
крылышками, вершит все дела. Капитан... промолвил: —
Довольно! Осторожней, сударь, в выражениях. Ведь мы на море» {Les
travailleurs de la mer [Труженики моря]. VI. 4). Автор
апокалипсиса здесь, как видно, никакого богохульства не чувствовал.
Автор этого откровения писал его, вероятно, во времена
Хасмонеев; и если это так, то его семьдесят ангелов-пастухов
заслуживают нашего пристального внимания. Опираясь на
эллинизированную греческими переводчиками песнь Моисея
{Втор. 32, 8): «Когда Всевышний давал уделы народам и
расселял сынов человеческих, тогда поставил пределы народов по
числу Ангелов Божиих» (в еврейском тексте — сынов Израиле-
вых), — раввины эллинистической эпохи предположили, что
существует семьдесят народов, каждый из которых имеет
своего ангела-хранителя68. Этой традицией во времена Маккавей-
ского восстания воспользовался автор пророчества Даниила.
68 Ангел Михаил в таргуме Иова XXV 2 «стоит одесную Бога» (Weber [выше,
примеч. 48], 163), как Аполлон — одесную Зевса; аналогия тем более поразительная,
поскольку оба поразили драконов (Откр. 12, 7; в этом месте я, как и Dieterich в
Abraxas, 117 и ниже, усматриваю эллинское, а не персидское влияние, как Gunkel
[выше, примеч. 48], 283 и ниже). Еще более интересно сравнение, приводимое
Тацитом (История, V. 13), который говорит, что перед взятием Иерусалима audita
major humanâ vox excedere deos. Это свидетельство находит себе поддержку в агаде,
по которой город мог быть захвачен только после того, как его оставили ангелы.
Ср. оставление богами Трои (трагедия Софокла Ξοανηφόροι. Nauck TGF, с. 230).
Подобные представления имеют место и в агаде: истреблению народа
предшествует гибель его ангела-хранителя. Если по другой агаде (Шабб. 12 Ь) ангелы
понимают только по-еврейски, чем вызван запрет молиться по-арамейски, мы
отчетливо видим представление об ангелах, приносящих Богу молитвы людей, а также
представления Платона о соответствующей роли демонов (Пир, 202е). На
периферии остается представление об «ангеле Божием» как о внешней душе Божества
(Lods в Rev. des et. juives LXXII [1921], 265 и ниже); это напоминает мою трактовку
гениев богов у римлян (РР, 45).

444
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Его Даниилу предстал ангел-хранитель иудейского народа,
Михаил, который снова должен сражаться за свой народ с
персидским и греческим ангелами {Дан. 10). Мы видим здесь
бесспорную аналогию с афинской Палладой из приведенного выше
пророчества Пифии: ангел или архангел Михаил был
хранителем иудейского народа и его покровителем перед лицом
Наивысшего. Сравните это с известной неаполитанской амфорой69
IV века до Р. X. Здесь в середине Зевс восседает на своем троне;
крылатое создание у его ног обращает его внимание на две
женские фигуры, приближающиеся с правой стороны. Это Паллада
ведет за руку несчастную Элладу (есть надпись), отдавая ее на
милосердие высшего бога. А дальше на престоле гордо сидит
«Азия», разговаривающая со стоящей перед ней женщиной с
двумя факелами: она, очевидно, не подозревала, что ее
советчица — это «Ложь», Απάτη, как звучит соответствующая надпись.
Иудейская концепция не сравнялась с эллинским
первообразом, но этого и нельзя было требовать. В любом случае, мы
встречаемся здесь с заметным сближением обеих религий: в
таком понимании ангелология иудаизма была непосредственно
понятна эллинскому прозелиту. Но не только в нем.
В хорошо известном и очень важном пассаже своего Пира
Платон (или, скорее, Диотима) устами Сократа, повествуя о
том, кто такие демоны10, говорит, что их назначение: «быть
истолкователями и посредниками между людьми и богами,
передавая богам молитвы и жертвы людей, а людям наказы богов
и вознаграждения за жертвы. Пребывая посредине, они
заполняют промежуток между теми и другими, так что Вселенная
связана внутренней связью... Не соприкасаясь с людьми, боги
общаются и беседуют с ними только через посредство гениев —
и наяву, и во сне»71. Со временем из соединения этой «демо-
69 Monumenti delli Institute di corr. arch., IX, t. L. и LI; ср.: S. Reinach. Répertoire des vases
peints, I. 194. Часто издается.
70 С. К. Апт в своем переводе Пира употребляет слово «гений», которое я здесь
оставляю. — Примеч. перев.
71 Платон. Пир, 202е.

Том III. Эллинизм и иудаизм
445
нологии» Платона с иудейской ангелологией возникнет
средневековая кабалистика; но уже сейчас это соединение вполне
заметно. Ведь то, что Платон приписывает своим демонам, по
традиции эллинистического иудаизма является делом ангелов,
в частности, архангела Михаила, этого «посредника между
Богом и людьми» (Дан. 6). Ведь он приносит пред лице Господне
добрые поступки богобоязненных людей, собранные их
ангелами-хранителями (4 Бар. 2, 299).
Их ангелами-хранителями — вот новый пункт сближения
иудейской ангелологии и эллинской демонологии. Согласно
последней, у каждого человека есть свой собственный «демон»,
сопровождающий его от первого до последнего дня жизни. Но не
Платон — создатель этого верования; он только стремился к его
реформе, утверждая в своем известном «видении Эра» устами
Лахесис, дочери Необходимости: «не вас получит по жребию
гений, а вы его себе изберете сами» (Государство, X. 617е72); отсюда
мы приходим к выводу, что — согласно общепринятой вере —
демоны при рождении человека бросали жребий о нем, о чем,
впрочем, есть и другие свидетельства. На эту же общепринятую
веру ссылается и Платон (Федон, 107d73): «Рассказывают же об
этом так. Когда человек умрет, его гений, который достался ему
на долю еще при жизни, уводит умершего в особое место, где все,
пройдя суд, должны собраться, чтобы отправиться в Аид с тем
вожатым, какому поручено доставить их отсюда туда». Итак, мы
видим демона-хранителя в роли демона смерти. В этой же роли
мы встречаем в иудейской эсхатологии ангелов74; иногда в ней
выступает сам архангел Михаил, иногда и другие — Иеремиэль,
Истраэль; последний, очевидно, как ангел смерти Азраил
проник в поэтическую мусульманскую легенду. Но у греков в этой
72 Перевод Α. H. Егунова (греческое слово «даймон» нередко переводится
филологами отечественной школы заимствованным из латыни словом «гений»). — При
меч. перев.
73 Перевод С. П. Маркиша. — Примеч. перев.
74 Bousset, 322. О Гермесе в этой роли см. мое исследование Гермес, трижды Вели
кий, 26.

446
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
роли личный демон каждого человека сталкивается с
конкурентом — общим «проводником душ» (ψυχοπομπός) Гермесом,
которого мы уже видели как вестника Зевса и даже «ангела»
(άγγελος) над ангелами. Об умершем говорили: «Его прибрал
Гермес». Представляли, что этот бог блуждал по человеческим
жилищам и высматривал, кому суждено перейти из царства
света в царство тьмы. Потому если в середине оживленного
разговора вдруг наступала тишина, в те времена замечали, что это
«вошел Гермес». У христиан Гермеса в этой роли замещает
«тихий ангел»; ангел чего? Несложно догадаться. Спустя несколько
столетий греческая демонология в соединении с еврейской ан-
гелологией и с искусством чернокнижия египтян создаст науку
с великим будущим; ею станет наука Гермеса — герметика, —
позднейшая алхимия и наша химия (§ 52).
Я еще раз повторяю: для меня не имеет значения, возникла
ли эта ангелология под влиянием эллинизма; она могла иметь
и более древнее происхождение — такое, которое эллинизм
лишь стимулировал к развитию и более сформированному
выражению. Но в любом случае она приблизила иудейские
небеса греческому Олимпу; «Предвечный» Даниила с
огромной свитой служащих Ему гораздо легче поддавался
пониманию воспитанного в политеизме эллина, чем одинокий Иегова
Моисея и Исайи. И случилась странная вещь: в первые века
после Рождества Христова иудейская религия производила
впечатление религии политеистической как на язычников —
например, на Цельса75, — так и на христиан. Среди последних
соответствующие обвинения иудеям предъявлял уже автор
апокрифического Апокалипсиса Петра: «Мы не должны, —
говорит он, — служить Богу как иудеи. Ведь они считали, что
познали Бога, но не смогли познать Его, служа ангелам и
архангелам». Были ли эти обвинения, которые повторяет первый
христианский апологет Аристид Афинский76, справедливы
75 См.: Ориген. Против Цельса, I. 26; V. 6.
76 Аристид. Апология, XIV. 4 (см. комментарий J. Geffcken'a в его Zwei griechische
Apologeten).

Том III. Эллинизм и иудаизм
447
или нет — вопрос другой; нас интересует только впечатление,
которое на постороннего наблюдателя производила иудейская
религия тех времен.
§11
Вернемся же, однако, к Палладе. Для афинян она была,
согласно рассмотренной чуть выше терминологии, ангелом —
«опекающим» их отчизну перед лицом высшего всемирного
бога; но для всех эллинов она была воплощенной мыслью
последнего. Как мысль Зевса, она возникла просто из его головы;
это понятное всем значение прозрачного антропоморфистско-
го мифа о рождении Паллады из головы Зевса. И кто хоть раз
видел мысль Зевса в ее наготе (как тот молодой фиванец Тире-
сий77), тот уже утрачивает зрение для всего, что есть на Земле и,
как пророк, получает высшее откровение настолько мощное,
что даже смерть не в силах совладать с ним, и он в Аиде
единственный живет с полным сознанием, тогда как другие — лишь
тени. Потому-то трон Паллады — как «лареброс'а»78 Зевса —
находится возле его трона.
Потому что Зевс единственный,
Выше, чем он сам, ничего нет в мире,
И ничто ему не равно по славе.
Ближе всех к нему занимает место
Дева Паллада...79 —
говорит Гораций80. Как мысль Зевса она сопровождает любимых
его героев: именно она помогла Персею в его грозной вылазке
77 См. мою статью deActaeonis Tiresiaeque \r\fortuniis (Eos, XXXIX [1926], 1 и ниже).
78 Πάρεδρος — сидящий рядом или вместе. Πάρεδρος II Ô и ή 1) паредр, член
судилища; 2) советник, помощник; 3) спутник, сотоварищ. — Примеч. перев.
79 О роли Паллады в жизни греческих героев см. учебники по мифологии.
80 Оды, I. 12, 17 (пер. Н. С. Гинцбурга). — Примеч. перев.

448
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
против Медузы; именно она вызволила Ясона из ловушки
дракона; именно она, видимо и невидимо, сопровождала Геракла
в трудных приключениях его жизни, и в последнюю минуту,
чтобы облегчить муки героя, она вызвала «теплый источник на
бреге морском» — тот теплый источник, который дал имя
Фермопилам; в конце концов, именно она была верной
заступницей Одиссея и под стенами Трои, и во время его возвращения в
Итаку. Потому-то все эти герои жили и действовали по мысли
Зевса.
Итак — и здесь мы уже более обоснованно можем говорить
о влиянии эллинизма81 — к такому же воплощению мысли
81 Линия развития: Паллада — Мудрость — Хокма (в Притчах и книге
Премудрости) — это моя собственная теория; естественно, она связана с вопросом
возникновения книги Премудрости и пролога Притч. В этом вопросе ведущее
положение занимают: с одной стороны, Maur. Friedländer, преимущественно в
работах Geschichte der jüdischen Apologetik [1903], 54 и ниже, и Griechische Philosophie
im AT [\904], особенно 59 и ниже, 182 и ниже; с другой — Р. Heinisch. Die griechische
Philosophie im Buche der Weisheit [1908]; тогда как первый распространяет эллинское
влияние кроме книги Премудрости, о которой преимущественно идет речь,
пролога Притч, тесно с ней связанного, а также Иов. 27 и Екклесиаста с книгой Сира-
ха, на всего остального Иова и на все Псалмы, — второй даже книгу Премудрости
полностью исключает из ветхозаветной традиции. Среднее положение
занимают Е. Sellin (Die Spuren griechischer Philosophie im AT [1905], против Friedländer'a)
и Fr. Focke (Die Entstehung der Weisheit Salomons [1913], работа из-за недозрелости
гиперкритичная). Что касается меня, то после тщательного рассмотрения этого
вопроса я занял положение, среднее между Friedländer'oM и Sellin'oM.
Но в первую очередь, Паллада — Мудрость. Сомнения в этом могут происходить
только от незнания греческой религии: я полагаю, что выполненная в тексте
четкая параллелизация приведет к их исчезновению. Конечно, толкование мифа о
происхождении Паллады как мысли из головы Зевса не могло возникнуть ранее
V в. до Р. X., ведь только около 500 г. пифагореец Алкмеон Кротонский
установил, что центром мышления является головной мозг, см.: Th. Gomperz. Griechische
Denker, I. 119 и ниже; до того таким центром считалось сердце. Но это был
дополнительный момент; уже у Гомера Паллада, оставаясь валькирией,
развивается в интеллектуальном направлении. О тесных отношениях Паллады и Геракла,
засвидетельствованных уже Гомером (Илиада, 8. 362 и ниже), еще более
выразительно свидетельствуют рисунки на вазах— равно как и о популярности таких
представлений. Первый шаг к абстракции мы находим в рассказе Продика (V в.)
о Геракле на распутье (Xen. Memorab., II, I. 21 и ниже); если он называет будущую
покровительницу Геракла (в противоположность Наслаждению-Афродите) не
Мудростью, а Добродетелью, необходимо подчеркнуть, что для философов эти
понятия равнозначны, — ведь и Филон свою Сарру аллегоризирует то как муд-

Том III. Эллинизм и иудаизм
449
или «мудрости» (Хокма) Иеговы свелся и иудаизм нашей
эпохи: «Господь имел меня началом пути Своего, — говорит она
о себе в Притчах (8, 22-31), — прежде созданий Своих,
искони... от века я помазана, от начала, прежде бытия земли. Я
родилась, когда еще не существовали бездны, когда еще не было
источников, обильных водою... тогда я была при Нем
художницею82, и была радостью всякий день, веселясь пред лицем
Его во все время, веселясь на земном кругу Его, и радость моя
была с сынами человеческими». «Она, — говорит автор книги
Премудрости, — возвышает свое благородство тем, что имеет
сожитие с Богом, и Владыка всех возлюбил ее: она таинница
рость, то как добродетель (§ 51). Повесть о Геракле на распутье была весьма
популярна в Средневековье (ср.: J. Alper. Hercules in bivio [1912]), а ее неоспоримую
параллель мы встречаем также в Прем. 8, 3-18. Добавлю еще, что Мудрость как
πάρεδρος των θρόνων Бога (Прем. 9,4) совершенно совпадает с Палладой,
ближайшей к трону Зевса, у Горация и вообще; что в Hen. XLVIII отношение Мудрости
к Мессии такое же, что и Паллады — к эллинскому мессии Гераклу (см. мою La
Sibylle, 24); что догмат о предсушествовании Мудрости (Сир. 1, 4 и проч.) также
отождествляет ее с Палладой; что если в Александрии развивалось уравнение
Исида = Мудрость (Focke, 105), то лишь как вариант уравнения Паллада=
Мудрость, поскольку Исида «многоименная» также соответствовала Палладе; о
стойкости этой формулы свидетельствует и освящение в христианские времена храма
Паллады — афинского Парфенона — именно в честь Мудрости-Софии (и лишь
позже — в честь Матери Божией).
О дальнейшем развитии Паллады-Мудрости в христианском гностицизме я
расскажу в VI т.; не будет излишним, впрочем, указать на его развитие в Агаде. Ведь
догмат о предсушествовании Мудрости — вследствие отождествления ее с Торой
(см. Bacher, II. 540) — создал странный догмат о предсушествовании Торы (см.:
Bereszit rabba I, Szir. г. V. 11: см. также: Philo de ebr. I, с. 36). Раввины очень бы
удивились, если бы смогли узнать в свой предвечной Торе «языческую» Палладу.
Естественно, парсомания свирепствует и здесь; см.: W. Schenke. Die Chokma in der
jüdischen Hypostasenspeculation [1913].
82 Этот перевод, приписывающий Мудрости активное участие в сотворении мира,
ненадежен: он опирается на масоретскую огласовку слова тип, правильность
которого поставлена под вопрос Sellin'oM (с. 17) и другими, предлагающими
огласовку атйп — «возлюбленная», «любимый ребенок». Для моей теории это не имеет
значения, ведь Палладе тоже не приписывается участие в сотворении мира, тогда
как «любимого ребенка» мы видим в Илиадеу 8. 373, где Паллада, разгневавшаяся
на Зевса за отсутствие у него благосклонности к ахейцам, напоминает об услугах,
которые она ему оказала, и добавляет: «Будет, когда он опять назовет и Афину
любезной!» (перевод H. И. Гнедича].

450
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
ума Божия и избирательница дел Его» (8, 3). Она «предстоит»
(скорее, «пресидит»: πάρεδρος) престолу Божию (9,4). Она
Адама «от собственного его падения спасла: она дала ему силу
владычествовать над всем» (10, 1-2). Она ради Ноя спасла
«потопляемую землю, сохранив праведника посредством малого
дерева» (10, 4). Она Авраама «соблюла неукоризненным пред
Богом, и сохранила мужественным в жалости к сыну» (10, 5).
Она Иакова, «бежавшего от братнего гнева, наставляла на
правые пути» (10, 10). Она Иосифа «не оставила проданного, но
спасла его от греха, она нисходила с ним в ров и не оставляла
его в узах, и потом принесла ему скипетр царства» (10, 13). Она
сопровождала Моисея и весь народ израильский до Земли
Обетованной (10, 16-19).
Очевидно, остается еще большая разница между этой
блеклой фигурой воплощенной Мудрости и эллинской Палладой,
которая сразу возникает в нашем представлении такой, какой
ее изваял пророк Фидий; но это уже следствие общего
недостатка иудейского народа, о котором еще пойдет речь, в его
неспособности ощутить божественное откровение в красоте.
В любом случае, эта мудрость Иеговы не является праздной
абстракцией, простым достоинством Его божественности.
Она — фигура воплощения (или — как звучит технически
термин — ипостась*3).
И, как таковая, она не единственная; конечно, учение об
ипостасях не меньше ангелологии послужило для внесения
разнообразия в божественный мир иудеев. Олицетворенной была
Слава Иеговы, Jekara, позже, преимущественно, Szechina
(изначально: присутствие), та Szechina, которая, как
сверхчеловеческое существо, играла такую роль в мистических течениях
еврейского средневековья. Следующей ипостасью был Дух
Божий (Ruach)SA; его начало мы находим уже у Второ-Исайи, напр.
83 Об ипостасях в общем см. Bousset'a.
84 Еврейский корень, как известно, происходит из Быт. 1, 2 {mach женского
рода) — загадочное и известное множественностью толкований место.
Греческий корень проанализировал Н. Leisegang (кратко в Hellenistische Philosophie von

Том III. Эллинизм и иудаизм
451
40, 13: «Кто уразумел дух Господа, и был советником у Него,
и учил Его?». Но в более ясном олицетворении мы встречаемся
с ним лишь в книге Премудрости: «В лукавую душу не войдет
премудрость... ибо святый Дух премудрости удалится от
лукавства» (1, 4). Ипостасью было также Имя Божие*5; она
развилась из слов Иеговы, обращенных к Моисею {Исх. 23, 20): «Вот,
Я посылаю пред тобою Ангела [Моего] хранить тебя на пути...
блюди себя пред лицем Его и слушай гласа Его; не упорствуй
против Него, потому что Он не простит греха вашего, ибо имя
Мое в Нем». Страх, которым было окружено это имя в
иудейские времена, также мог послужить к тому, чтобы оно
олицетворяло эманацию божества; осколками чего до нынешнего
дня остались молитвы благословения и заклятия «во имя»
Бога, а также интересная ересь «имяславцев», которая
возникла относительно недавно в среде афонских монахов. В конце
концов, этот культ имени был, скорее, проявлением восточного
духа и мостом к эллинизму послужить не мог. Напротив,
легко согласовывалась с эллинизмом спекуляция более позднего
иудаизма, опирающаяся на Сир. 5, 7: «ибо милосердие и гнев у
Него, и на грешниках пребывает ярость Его», — спекуляция,
связанная с двумя «атрибутами» (middoth)*6 Бога:
милосердием и карающей справедливостью. Для них, согласно великому
Aristoteles bis Plotin [1923] 24 и ниже, и подробнее в работе Das Pneuma Hagion). Он
встречается в учении Ксенократа о космогонической триаде; она слилась с
триадой Филона: Бог, Мудрость (Дух Божий) и Логос. «Так, пока Александр Великий
открывал Восток для эллинизма, в той самой Элладе создавалась всеобщая
религия, под которой и эллины, и люди Востока могли бы жить одинаково». О другом
понимании Святого Духа свидетельствует Числ. 11, 17; 25; ср.: 4 Цар. 2, 9; это
пророческий дух.
85 Имя Божие замещает Его самого в Иерусалимском храме: «Я освятил сей храм,
который ты [Соломон] построил, чтобы пребывать имени Моему там вовек»
(3 Цар. 9, 3 и др.). О ереси «имяславцев» в среде афонских монахов в российской
печати вышло много материалов в начале столетия. Относительность имени у Вто-
ро-Захарии (9 и ниже) находит также Eckhardt. Zeitschriftfür Theologie und Kirche, III.
318, ср.: Мал. 1, 11; Лс. 65, 3,6. Его опровергает Α. Bertholet (примеч. 62), 219.
*6 Атрибуты (согласно Филону: силы, δυνάμεις) совместно с Богом представляют
ту троицу, которая открылась Аврааму в долине Мамре Быт. 18; это один из
принципиальных пунктов спекуляций Филона. См. § 51.

452
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
раввину адриановских времен Акибе, принесены «стулья»
на суде Предвечного в видении Даниила (7, 9). Милосердие и
справедливость называются по-гречески αιδώς и δίκη; о
первом говорит Софокл устами своего Полиника87:
Но ведь недаром у престола Зевса
Во всяком деле Милость восседает, —
однако еще более известным является олицетворение второй,
«девы Истины», дщери и «πάρεδρος» Зевса.
Но еще больше приблизилась к греческому духу спекуляция
о Слове Божием {debar, memräf*. Очевидно, в Бытии, где
Господь своим словом творит мир, мы еще не встречаем ни одной
ипостаси; приближается к ней только Пс. 106, 19: «Но воззвали
к Господу в скорби своей, и Он спас их от бедствий их; послал
87 Эдип в Колоне, 1267 (пер. Φ. Ф. Зелинского).
88 См. работу проф. J. Szerud'a Das Wort Jahwes [1921] — весьма основательное
изложение развития еврейской ветви этой спекуляции. Начиная от апокрифов и
Филона, он признает (с. 62 и ниже) также влияние греческой ветви. Об этой
последней см.: An. Aall. Geschichte der Logosidee in der griechischen Philosophie (1896; Der
Logos, т. I). Этот ученый метко (в противоположность Pfleiderer'a Die Philosophie
des Heraklit, 234 и другим) подчеркивает, что Гераклит не ипостазирует свой
Логос (с. 32 и ниже), что и античный философ не является отцом Логоса как
ипостаси, которым его постоянно считают. Также и А. Busse, Der Wortsinn des Logos
bei Heraklit (Rhein. Mus. 1926, 203 и ниже), после тщательного рассмотрения всех
соответствующих пассажей у Гераклита приходит к выводу, что философ
использует это слово только в двух значениях: либо «язык» (науки, доказательства),
либо «всемирное право» (Weltgesetz)', «божественный» же «логос» был унаследован
стоиками лишь от поздних гераклитиков. Это вполне согласуется с моей
теорией, поскольку и Кратил Платона принадлежал к этим гераклитикам. На вопрос,
откуда происходит Логос-ипостась, собственно, отвечает моя теория (см. текст,
по этому же праву «мифологема — отец философемы»), которую я впервые
раскрыл в немецкоязычном исследовании под названием Hermes и. d. Hermetik (Archiv
f. Religionswissenschaft VIII и IX [1905-1906]). Я нашел ее недавно у Leisegang'a,
Der Bruder des Erlösers (Angelos 1925, с 31 и ниже); поскольку он не ссылается на
меня, я допускаю, что он пришел к ней независимо. Тем лучше. «Господь —
Логос — Мемра» точно соответствуют «Палладе — Мудрости — Хокме».
Я еще должен добавить, что описание тревожной египетской ночи в Прем. 18,
14 — это явное подражание тревожной троянской ночи, в которую город был
сокрушен; см.: С. Robert. Griechische Heldensage, 1253.

Том III. Эллинизм и иудаизм
453
слово Свое и исцелил их, и избавил их от могил их»; еще больше
приближается описание книги Премудрости (18, 14): «ибо, когда
все окружало тихое безмолвие и ночь в своем течении достигла
средины, сошло с небес от царственных престолов на
средину погибельной земли, — речь идет о египтянах, — всемогущее
слово Твое, как грозный воин. Оно несло острый меч —
неизменное Твое повеление и, став, наполнило все смертью: оно
касалось неба и ходило по земле». Здесь, наконец-то, мы видим
Слово как подлинную Ипостась Божества — после
столкновения иудаизма с эллинизмом. С тем, как на эллинской почве
возник сначала миф, а потом, после ряда очищений, — и
философский догмат о Логосе, я прошу ознакомиться в моем Герме-
се Трисмегисте (с. 34 и ниже). В ту эпоху, о которой идет речь,
творческий Логос был постоянным элементом: не столько
понятием, сколько персонажем стоической философии. Оттуда
его заимствовал Филон — или, скорее, философская иудейская
школа в Александрии, которой он руководил, а для нас
является ее единственным представителем.
Действительно, как творец мира, его Логос — конкурент
Мудрости, которую мы уже видели в этой роли; напротив,
методом аллегорической интерпретации Писания он
осмысляет Логос просто как второе божественное существо рядом с
Творцом: это первосвященник, архангел, человек Божий, сын
Божий... О Филоне еще пойдет речь (§ 46 и ниже), сейчас же
я хотел бы только отметить этот крайний пункт, эту
метафизическую высоту, на которой эллинизм и иудаизм подали друг
другу руки.

ОТКРОВЕНИЕ ИЕГОВЫ
§12
Религия античной Греции была представлена читателю
в соответствующей части этой работы как тройственное
явление божества — откровения89 в благе, в истине и в красоте.
Поскольку в соединении трех этих идеалов содержится все,
к чему может стремиться возвышенный человеческий дух,
было ясно, что религия, которая объяла и освятила собой все
эти отдельные стремления, действительно является религией
наибольшей ценности. Перед этим неоспоримым фактом
сникают убогие обвинения предубежденных людей, не знающих,
чем является подлинная основа религии, и потому называю-
89 Слово «откровение» я использую здесь (так же, как и в ДР) в более широком
значении — сразу, я надеюсь, понятном читателю, а не в том узком, в котором его
понимает, напр., Seilin (выше, примеч. 58), 70, сравнивая Израиль с Востоком в пользу
первого. Что касается Греции, полезно будет помнить о словах Wellhausen'a (выше,
примеч. 16), 222: «Кто называет Эмпедокла и Эсхила язычниками — не говоря уже о
Сократе и Платоне — тот, очевидно, не сопрягает с этим словом какое-либо понятие».

Том III. Эллинизм и иудаизм
455
щих «божком» Зевса Фидия и Платона, а его последователей —
«идолопоклонниками».
Повторять такое тройственное исследование в
отношении религий нет нужды: ведь эти религии не мечтали о том,
чтобы поставить себя на место религии независимой Греции.
Древний эллинский Олимп с тремя его откровениями мог
принять в свои объятия Исиду и Великую Мать... или, скорее,
свою Деметру в виде одной и второй, совершенно не утрачивая
собственные качества. Я также не буду повторять результаты
исследования в отношении римской религии, поскольку, как
мы увидим, ее предварительная основательная эллинизация
принесла с собой все три откровения. Напротив, в отношении
религии Иеговы такое исследование необходимо. Ведь эта
религия обращалась к эллинской душе с требованием отбросить
религию своих отцов и в ней одной искать удовлетворение
своих потребностей. Потому неудивительно, что эта душа —
осознанно или неосознанно — обращалась к такой религии с
принципиальным вопросом: «Ведь по своей природе я так устроена,
что ищу откровения божества в благе, в истине, в красоте;
найду ли я их в религии вашего Иеговы?»
Отдавая в печать свою Древнегреческую религию, я видел в
ней часть большого произведения в гораздо более далекой
перспективе; я не знал, когда я ее обработаю и обработаю ли
вообще; я считал уместным уже тогда (в Заключении) подать краткое
сравнение эллинской религии с иудаизмом с трех упомянутых
точек зрения, а также временный ответ на разумные и
уместные вопросы моих читателей. Я знаю, что это краткое сравнение
вызвало горячие протесты предубежденных людей, которые
забыли о моем предупреждении (см. с. 27-28) либо не
захотели обратить на него внимание. Здесь я беспомощен: моя книга
не является, не может и не желает быть книгой для всех. Я
заявляю об этом без гордости. Религия — это не только предмет
исследований, но, в первую очередь, руководительница жизни,
создательница действия. Для кого религиозное действие
невозможно при таком его понимании (даже принимая во внимание

456
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
сказанное на с. 183), тот, наверняка, поступит разумнее, если
не позволит переубедить себя моими размышлениями — а еще
лучше, если он вообще не будет их читать.
Но я пишу то, что пишу, не исходя из желания переубедить
предубежденных, а лишь потому, что этого требует тема. Итак,
мы оставили эллинскую душу на распутье. Иудаистическая
пропаганда зовет ее в Иерусалим ко Храму Иеговы, но — до
того, как она пойдет туда — она должна поставить вопрос об
отношении Иеговы к ее трем извечным и дорогим идеалам.
§13
Итак, во-первых, об идеале блага. Известен пассаж в самом
начале Одиссеи, где поэт — устами самого Зевса — опровергает
тезис квиетистов о том, что людское зло происходит от богов:
Странно, как люди охотно во всем обвиняют бессмертных!
Зло происходит от нас, утверждают они, но не сами ль
Гибель, судьбе вопреки, на себя навлекают безумством?
Так и Эгист, — не судьбе ль вопреки он супругу Атрида
Взял себе в жены, его умертвив при возврате в отчизну?
Гибель грозящую знал он: ему наказали мы строго,
Зоркого аргоубийцу Гермеса послав, чтоб не смел он
Ни самого убивать, ни жену его брать себе в жены.
Месть за Атрида придет от Ореста, когда, возмужавши,
Он пожелает вступить во владенье своею страною.
Так говорил ему, блага желая, Гермес; но не смог он
Сердца его убедить. И за это Эгист поплатился90.
Как видно, человек в своем моральном возрастании не
является рабом ни судьбы, ни богов; он одарен свободной во-
90 Одиссея, 1. 32 (перевод В. В. Вересаева). О значении этого пассажа для
религиозной этики эллинов см. мою работу Powstanie gnechu w smadomoici staroiytnej
Grecji [Возникновение греха в сознании античной Греции] (Przegl. filozoficzny
[1925], 52).

Том III. Эллинизм и иудаизм
457
лей, а потому несет ответственность за свои действия. Боги
только помогают ему в решающие минуты его жизни, чтобы
удержать от греха, посылая ему Гермеса, который здесь уже
явно выступает как вестник, «ангел», воли богов; но от
человека зависит — внимать их доброму совету или нет. Эгист не
захотел послушать доброго совета Гермеса не совершать
прелюбодеяние и убийство, а потому жизнью поплатился за свое
безумие.
Я считаю, что еще никто не произвел более возвышенного
суждения о богах как направителей людей в их нравственном
возрастании — т. е. об откровении божества в благе.
Чуть ниже речь пойдет о Посейдоне, т. е. тоже о боге и о его
гневе на Одиссея; читая поэму дальше, мы узнаем, что
причиной гнева послужило ослепление Одиссеем циклопа
Полифема, сожравшего его товарищей: ведь это чудовище было
сыном Посейдона. И о многом другом мы узнаем из дальнейшего
повествования поэмы, например, что Apec, тоже бог,
совершил прелюбодеяние с богиней Афродитой, супругой Гефеста.
Т. е. тут — тот же грех, за который Эгист поплатился жизнью.
И здесь, и там это извне покрыто одним и тем же
авторитетом — авторитетом Гомера.
Потому здесь явно видно благотворное влияние того, что
ни творения Гомера, ни вообще чьи бы то ни было не имели
значения канонической книги и не стесняли нравственного
развития. Ведь человек наделен непосредственно
инстинктивным чувством нравственности. Читая вышеприведенное
вступление, он слышал, что оно обращается к нему с вершин
религиозной этики; а читая о циклопе и гневе Посейдона, он
не менее ясно слышал, что перед ним в поэтической обработке
народное предание, игра воображения, совершенно
необязательная для него в нравственном и религиозном отношении;
и, в конце концов, читая об Аресе и Афродите, он еще полнее
ощущал, что это праздничный водевиль с бокалом вина, о
котором никто не будет помнить, принося жертвы тому или
иному божеству.

458
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Именно потому Платон, философ и пророк, мог в
Государстве безнаказанно вычеркнуть из религиозного и морального
сознания читателей все свидетельства такого рода у Гомера и
других поэтов, возвещая — в полном согласии с этим первым
вступлением — свой благородный догмат о божестве как
причине блага и только блага. Никто за это не возбудил против
него процесс, обвиняя его в ереси и безбожии; таковой была
психика подлинно свободных людей.
Итак, воспитанная в такой свободе эллинская душа
приближается сейчас к Синагоге, знакомится с Писанием. Я
допускаю, что доброжелательный и осмотрительный учитель
рассказывает ей о царе Давиде: как он, имея множество жен и
наложниц, допустил прелюбодеяние с Вирсавией, женой Урии,
а ее мужа предательски поразил оружием аммонитян. Тогда
(2Цар. 12, 1) Господь послал пророка Нафана, который, придя
к царю, сказал: «И послал Господь Нафана [пророка] к Давиду,
и тот пришел к нему и сказал ему: в одном городе были два
человека, один богатый, а другой бедный; у богатого было очень
много мелкого и крупного скота, а у бедного ничего, кроме
одной овечки... и пришел к богатому человеку странник, и тот
пожалел взять из своих овец или волов... а взял овечку бедняка и
приготовил ее для человека, который пришел к нему».
Очевидно, здесь должна была дрогнуть та магическая
поросль религиозного чувства в эллинской душе: ведь здесь перед
ней открывалось чистое золото народной веры. И этот
великолепный образ вдохновленного пророка перед лицом грозного
царя — был ли он ей настолько чуждым? Нет! Таким же самым
был, по эллинским преданиям, фиванский пророк Тиресий, не
убоявшийся царя Креонта, когда, руководимый своим богом,
он пришел к властителю на защиту несправедливо наказанной
Антигоны (Софокл. Антигона, 1065):
Запомни же. Немного вех ристальных
Минуют в горних Солнца бегуны —
И будет отдан отпрыск царской крови

Том III. Эллинизм и иудаизм
459
Ответной данью мертвецам — мертвец.
Ты провинился дважды перед ними:
Живую душу, дщерь дневного света,
В гробницу ты безбожно заключил...91
Итак, там золото — чистое золото религии и религиозной
поэзии, а здесь — напротив — свинец: уродливый, гадкий
свинец.
Непосредственно после святых для потомков Авраама слов:
«Слушай, Израиль!» и т. д. — Иегова устами Моисея так
обращается к своему народу (Втор. 6, 10-11): «Когда же введет тебя
Господь, Бог твой, в ту землю, которую Он клялся... дать тебе
с большими и хорошими городами, которых ты не строил,
и с домами, наполненными всяким добром, которых ты не
наполнял, и с колодезями, высеченными из камня, которых ты
не высекал, с виноградниками и маслинами, которых ты не
садил, и будешь есть и насыщаться».
— Как же так? — спросит эллин. — Что же будет с теми, кто
построил эти города и дома, выкопал колодцы, возделывал
виноградники и оливковые рощи? Забыл ли о них Бог Израиля?
О, нет, Он помнит и о них (7, 2, 5): «И предаст их тебе
Господь, Бог твой, и поразишь их, тогда предай их заклятию, не
вступай с ними в союз и не щади их... Но поступите с ними так:
жертвенники их разрушьте, столбы их сокрушите, и рощи их
вырубите, и истуканов [богов] их сожгите огнем». Добывая
далекий город (20, 13), «порази в нем весь мужеский пол острием
меча; только жен и детей и скот и все, что в городе, всю
добычу его возьми себе и пользуйся добычею врагов твоих, которых
предал тебе Господь Бог твой; так поступай со всеми городами,
которые от тебя весьма далеко, которые не из числа городов
народов сих. А в городах сих народов, которых Господь Бог твой
дает тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души».
И это, как мы читаем дальше, было выполнено точно (см.: Ис.
Нав. 6, 21; 8, 25; 10, 40; 11, 40 и др.). И даже более чем точно, как
91 Перевод Ф. Ф. Зелинского. — Примеч. перев.

460
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
показывает судьба несчастного, взятого живым, царя города
Гая, которого Иисус «повесил... и оставил его висеть там до
вечера» (8, 29) из избытка набожности92.
Неохотно затрагиваю эту тему. Она постоянно фигурирует
в брошюрках антисемитов, напоминающих евреям о
бесславных сторонах в истории их народа; а те в своих ответах
вспоминают не менее бесславные стороны истории христианских
народов. Это бесплодный, бессмысленный спор. Я хорошо
знаю, что если исследовать деяния народов в прошлом (и, к
сожалению, также в настоящем), то не найдется никого, кто не
мог бы справедливо применить к себе молитву мытаря: «Боже,
милостив буди мне грешному».
Но речь сейчас не об этом. Беженцам из «дома рабства»,
кочевникам Аравийской пустыни захотелось захватить
землю, «наполненную молоком и медом», силой отобрав ее у
настоящих хозяев; это, конечно же, кривда, и симпатии любого
непредвзятого человека будут на стороне последних. Но это не
единственный факт; так поступали и другие: галлы, тевтоны,
готы, норманны. В таких случаях у побежденных забирают
часть земли, их же самих оставляют как подданных — если они
92 Конечно, в действительности не все хананеи были истреблены, см.: Wellhausen
(выше, примеч. 16), 38; 46; Hölscher (выше, примеч. 16), 57 и другие. Это
следует из Ис. Нав. 16, 10; 17, 12; но, преимущественно, из Jud. III. 1-6. С этической
точки зрения это, очевидно, не так важно в отношении ясного приказа Иеговы;
об этом же говорит Frdr. Delitzsch, Die grosse Täuschung [1921], 36; 41 и ниже; 75, по
этому (и другим) поводу о sittlicher Tiefstand Иеговы, с другой стороны апологеты
пытаются оправдать этот жестокий приказ. Кроме «героических средств» Bloch'a
(выше, примеч. 65; см. далее на с. 461), 18, есть и защита J. D. Michaelis'a {Mosaisches
Recht1 [1775], I. 356), старающегося обосновать, почему хананеи не имели права
на свою землю (на с. 359 он также винит израильтян в том, что они не
истребили тех под корень); наивные размышления du Clot'a {La S. Bibie vengée des attaques
de l'incrédulité [1875], II. 386), согласно которому «y хананеев было больше земли,
чем им было надо, и они могли, по крайней мере, часть ее отдать израильтянам»,
и теория Е. König'a (Frdr. Delitzschs d. gr. Tg. kritisch beleuchtet [1921], 51), по которой
Израиль имел religionsgeschichtliches Anrecht an Kanaan. Часто я возмущался,
читая памфлеты Delitzsch'a; но ответы Königa всегда сглаживали мое возмущение.
Взвешенную позицию занимает Sellin (выше, примеч. 58), 22 и ниже, который
усматривает в этой жестокости «непреодоленный осколок древнего варварства».

Том III. Эллинизм и иудаизм
461
не захотят искать себе другого места жительства. Но Израилю
и этого было мало: желая захватить всю землю без остатка, он
решил истребить ее настоящих владельцев, истребить
полностью, не щадя ни женщин, ни детей. Для такой неслыханной
жестокости необходимо было быть «больше, чем первым из
дьяволов», а потому она приписывалась Богу.
И это единственное, что нас здесь интересует. Совесть
человека не отягощает даже самое жестокое злодеяние,
совершенное его предком или им самим, если он сам в состоянии
это преступление осудить. Но здесь и такой возможности не
было: преступление предстает здесь как совершенное по
приказу Самого Иеговы. А потому и самому Израилю, и всем его
потомкам огнем и мечом было приказано защищать это
преступление, называя белое черным, а доброе — злым. Именно
этим отравлялась совесть. Приказ, по крайней мере, частично,
был выполнен. Д-р Й. Блох соглашается с тем, что «закон
Моисея в отношении ханаанских народов отличался чрезвычайной
жестокостью. Но, — продолжает он дальше, — цель
законодателя — сделать из египетских рабов, обесправленных
нравственно, умственно и физически изматывающей барщиной целых
столетий, сделать из них народ, обладающий не только
собственным государством, но и чистым представлением о Боге (?),
благородной жизненной нравственностью (??), идеальным
общественным устройством (???), такое гигантское предприятие
требовало героических средств (heroische Mittel)». Как же так —
истребление младенцев должно послужить ступенью для
возвышенной нравственности? К сожалению, такой богохульный
метод апологетики переняли даже христианские библеисты93.
93 Жестокость к амалекитянам Michaelis, очевидно, также защищает: они «также
не заслуживали хорошего отношения» (I. 363). Согласно С. Montefiore (The ОТ
and after [1923]), который признает не только «величие» Ветхого Завета, но и его
«несовершенство», лишь пророки выработали представление о благости Иеговы.
Однако в отношении этого у меня есть ряд замечаний; при чтении таких мест, как
Ам. 3, 6 (ср.: Н. Gressmann. Der Ursprung der israelitisch-jüdischen Eschatologie [1905],
86), скорее возникает впечатление, что Иегова открывается во зле. Подробнее
см.: Volz. Das Dämonische in Jahwe [1924]. Филон тоже, несмотря на собственный

462
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Здесь я имею в виду одно из таких «героических средств», а
именно — приказ «Господа воинств», данный Саулу (1 Цар. 15, 2).
К этому безобразию католический комментатор добавляет
следующую приписку: «Смерть для этих детей была — с одной
стороны — карой за грех, в котором они были зачаты, а с другой
стороны — благодеянием, ведь вырастая, они шли бы по стопам
своих родителей и уготовали бы себе вечное осуждение; а
умирая так рано, они соблюли себя от мук». Это лишь слова, но они
влекут за собой и действие. Доказательством являются зверства
«нового Израиля»: последователей Кромвеля в отношении их
врагов, которых они потому-то и называли «амаликитянами,
хананеями и т. д.»; долгие муки «идолопоклоннической»
Ирландии; мерзость американского рабства, религиозным
обоснованием которого послужил стих Быт. 9, 25: «Проклят Ханаан; раб
рабов будет он у братьев своих». Но и это не все: ужасная ирония
истории заключалась в том, что когда христианское общество
присвоило себе название «новый Израиль», то в роли амали-
китян, хананеев и прочих оказались как раз потомки Моисея,
Иисуса и Самуила, и «героические средства» были применены
к ним; отсюда берутся те возмутительные поступки, которыми
заполнена толстая книга д-ра Блоха. Но на возмущение имеем
право мы, а не он: patere legem quam ipse tulistP4.
А ты, эллинская душа, что скажешь на это? — Не то ли, что
сказал уже Еврипид:
Грубый вкус
Перенесли туземцы на богиню...
При чем она? Да разве могут быть
Порочные среди богов бессмертных?95
принцип любой ценой защищать Писание, время от времени — искренне или
ради своих эллинских читателей — сглаживает его жестокость; ср.: Afoys., I. 311
сЧисл.г\, 17.
94 «Подчинись закону, тобой же изданному». — Примеч. перев.
95 Ифигения в Тавриде, 383 (перевод И. Ф. Анненского). — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
463
§ И
Я подчеркиваю еще раз, что вообще не собираюсь с точки
зрения нравственности клеймить такие и многие другие
жестокости, которые пятнают историю Израиля: это не имело бы
ни малейшей связи с содержанием и целью настоящей книги,
а кроме того, я уже говорил, что ни за одним народом не
признаю права бросать в Израиль камни из-за этого. Речь идет о
том, что такие жестокости приписываются Богу, что Бог из-
за подобных кощунственных свидетельств был сброшен со
своего трона, с которого единственный — как высший
представитель идеи добра — имел право управлять стремящимся
к совершенству миром. А еще конкретнее, речь идет о том,
что эти свидетельства неопровержимы. Здесь, по сути,
полностью проявилась вредность каноничности для
последователей Иеговы и отсутствие каноничности для приверженцев
Зевса. Еврипид мог презрительно отбросить наивные, но в то
же время и богохульные мифы о разных проделках
олимпийцев, открыто говоря со сцены афинского театра, что «в
своем обмане многое из этого измыслили поэты»; никто за это
в отношении него не инициировал разбирательства. Иудей,
напротив, не мог спасти своего Бога, говоря, что эти
отвратительные приказы придумали пророки Моисей и Самуил,
не мог (даже, если бы хотел спасти авторитет этих великих
пророков) допустить, что их придумали авторы Пятикнижия
и Книг Царств, поскольку эти книги считались
непогрешимыми. А отсюда следует, что у эллинов понятие божества
могло развиваться без препятствий вплоть до вершин
Платона, тогда как иудаизм навсегда был прикован к уровню своих
варварских времен.
Но последуем дальше. Господь Воинств, по своему
собственному признанию, был богом завистливым, а по
свидетельству его пророков — жестоким богом. Это не значит,
что он всегда и повсюду был безжалостным; конечно,
Писание дает нам великолепные примеры также и его милости.

464
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Но общее впечатление следующее: бог Израиля — гневный
Бог96.
Гневный Бог... Гнев — одна из страстей, а божество,
казалось бы, должно быть бесстрастным, ведь и для человека
нравственный прогресс заключается в постепенном избавлении от
них. Вихри и молнии беснуются в тучах над нашими головами,
но кто бывал на вершинах высоких гор, тот знает, что над
этими тучами светит безбрежная лазурь невозмутимого неба. Кто
приказывал Израилю искать своего Бога в гневных тучах Хори-
ва, а не выше — в тихой шири эфира?
Однако эллинская душа — благодаря своим великим
пророкам, с Платоном во главе, — достигла этих вершин, а потому
для нее, пока она оставалась самой собой, гневный бог
Израиля был неприемлем. Она покорилась лишь со временем; Лак-
танций, вынужденный защитник Торы, с большими усилиями
должен был обосновать в своем трактате de ira Dei уместность
библейского понятия высшего божества. Но покорилась она
лишь мнимо и поверхностно, в сердце же своем носила
ощущение другого бога и охотно перенесла его на того, кто умер за
нее на Голгофе.
Есть, как есть: Бог гневный. Но постоянен ли он при этом?
Конечно, без сомнения. Он награждает того, кого обещал
наградить, и еще несомненнее карает того, кого обещал покарать:
это он говорит о себе устами Валаама (Числ. 23,19): «Бог не
человек, чтобы Ему лгать, и не сын человеческий, чтоб Ему
меняться. Они ли скажет, и не сделает?» Однако Писание требует веры
не только в целом, но и во всех деталях; но если так, то, конечно
же, его свидетельства о Боге не могли не смутить верующих и
богобоязненных слушателей. С этой точки зрения, важным в
богословских спорах был пассаж из Бытия (6, 6): «И раскаялся
96 См.: Wellhausen (выше, примеч. 16), 98, — эллинское влияние мы видим у псевдо-
Аристея, 254: «Ты должен считать, царь, что бог ведет весь мир в любви и без
гнева», — не говоря уже о Филоне, вообще отбрасывающем любой антропопатизм
бога. Наоборот, в Талмуде мы снова встречаем и гнев, и прочие аффекты — смех,
плач и т. д.; см.: Weber (выше, примеч. 48), 156.

Том III. Эллинизм и иудаизм
465
Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце
Своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков,
которых Я сотворил... ибо Я раскаялся, что создал их». Но
разве Бог изменчив?97 Автор тех слов, очевидно, это допускает; но
такое очеловечивание (антропопатизм), естественное для
наивных времен, уже не соответствовало более зрелым понятиям
божества, особенно после соприкосновения иудаизма с
эллинизмом. Необходимо было — с помощью умелой
интерпретации — согласовать это и другие похожие места с таким зрелым
понятием, почерпнутым из греческой философии; сделал это
предводитель эллинизированного эллинизма Филон в своем
трактате О том, что Бог неизменен. Таковое убеждение,
почерпнутое из греческой философии, обрело свое выражение в его
гимне в честь Бога (Cherub, 86): «Один Бог празднует неложно,
ведь Он один радуется, один веселится, один наслаждается,
и Ему одному свойственно пребывать в мире, не смешанном
с войной. Он чужд горя и страха, непричастен злу, неутомим,
бесскорбен, безустален, исполнен беспримесного счастья. Его
природа наисовершенна»98. Это Зевс Клеанфа [РЭ, § 40]; но с
Богом Ноя, Моисея и Самуила этот бесстрастный Господь
непорочного эфира имеет очень мало общего.
Движемся дальше. Понятие откровения божества во благе
основывается на отождествлении божества с идеей добра; так,
известно, что у эллинов это отождествление было следствием
развития, вершиной которого стала религиозная философия
Платона. Боги Гомера еще очень далеки от такого
отождествления: но это никак не связывает эллинов более зрелых эпох,
97 Ос. 11, 8-9 (слова Иеговы): «Повернулось во Мне сердце Мое, возгорелась вся
жалость Моя! Не сделаю по ярости гнева Моего, не истреблю Ефрема» (см.: 14,
5); Мер. 42, 10: «...ибо Я сожалею о том бедствии, какое сделал вам»; / Цар. 15, 11:
«Жалею, что поставил Я Саула царем; ибо он отвратился от Меня, и слова Моего
не исполнил» (т. е. не хотел убить пленника). Напротив, стих 29: «И не скажет
неправды, и не раскается (говорит Самуил) Верный Израилев; ибо не человек Он,
чтобы раскаяться Ему», — иной характер имеют те места, в которых Иегова
позволяет Себя упросить искренним раскаянием и сокрушением.
98 Перевод Е. Д. Матусовой. — Примеч. перев.

466
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
поскольку поэмы Гомера, как уже много раз было сказано, не
были каноническими книгами. А потому интересной
ступенью этого развития было представление греков о
«справедливой хитрости» (δίκαια άπατη). Так, в IV песне Илиады (стих 93),
Паллада — хотя и в человеческом облике — искушает Пандара,
советуя ему во время битвы предательской стрелой убить Ме-
нелая, и убедила его, «безрассудного». Пандар ранит Менелая,
война разгорается снова; в это время сама Паллада, невидимо
стоя на колеснице своего любимца Диомеда, направляет его
копье так, чтобы оно, отсекши предателю его
лжесвидетельский язык, убило и его самого (5. 292). Еще более
выразительным является второй пример, приводимый Геродотом (I, 157
и ниже). Пактий, восставший против Кира, нашел убежище
в греческом городе Киме. Уполномоченный Киром Мазарес
требует от кимейцев выдачи Пактия. Озабоченные кимейцы
обращаются к оракулу Аполлона в Бранхидах с вопросом, что
им делать. Оракул ответил: «Выдать». Удивил этот ответ
благородного кимейца Аристодика; с группой других послов он
повторно отправился к Бронхидам и повторно получил тот же
самый ответ: «Выдать». Тогда Аристодик начал разорять
птичьи гнезда, находящиеся в храме. И вот из глубины алтаря
зазвучал голос: «О, нечестивейший из смертных! Зачем дерзаешь
ты на такое деяние? Зачем изгоняешь ищущих защиты из
моего храма?» Аристодик возразил: «Владыка! Сам ты помогаешь
прибегающим к твоей защите, а кимейцам приказываешь
выдать молящего о защите!» «Да, — ответил голос, — так я
повелеваю, чтобы вы скорее погибли из-за вашего нечестия и впредь
не приходили вопрошать оракул о выдаче молящих о защите».
О распространении такого взгляда свидетельствует также одна
из самых популярных комедий Аристофана Облака. Хор этой
комедии — или, скорее, трагикомедии, — представляющий
Облака (точнее, божественные существа, своего рода нимфы
небесные), узнав, что герой намерен с помощью софистики
обмануть своих заимодавцев, испытывает его план и дает ему
совет, как его воплотить; а когда его, вследствие его плана, дома

Том III. Эллинизм и иудаизм
467
встречает поражение, и он сетует: «Вы всем моим несчастьям,
Облака, виной. Вам, Облака, я вверил все дела мои!.. Но
прежде так со мной не говорили вы? Слепого дурня, старика
морочили?» — облака отвечают ему: «Мы поступаем так же всякий
раз, когда погрязшего встречаем в преступлениях. Его в
пучину бедствий повергаем мы, чтобы богов бояться научился он».
Я прошу отметить богобоязненность. Мы встречаем здесь
течение, противоположное тому, которое инициировал
приведенный в начале предыдущего параграфа пассаж из Одиссеи; тогда
как тот — ласковое предупреждение грешника богами —
приводит к любви Божией. Здесь мы встречаемся, в сущности, со
страхом перед богами.
Морально-религиозный принцип здесь, очевидно,
следующий: человеку дано (в зрелой религии мы можем добавить: от
Бога) — нравственное чувство, или совесть; вследствие этого
он способен сам по себе, независимо от Бога, различать добро
и зло. А потому он должен иметь в самом себе силы бороться с
искушениями, даже приходящими от бога: уступая им, он
становится грешником и за этот свой грех претерпевает
справедливую кару.
Религия Израиля — как мы еще увидим (§ 20) — была
религией страха: и здесь мы встречаемся с таким же представлением
о «справедливой хитрости»99. Устами Иезекииля Бог
запрещает пророкам обращаться к нему от имени идолопоклонников.
Если идолопоклонник «придет к пророку вопросить Меня
через него, — то Я, Господь, дам ли ему ответ от Себя? Я обращу
лице Мое против того человека и сокрушу его в знамение и
притчу, и истреблю его из народа Моего, и узнаете, что Я Господь.
А если пророк допустит обольстить себя и скажет слово так,
как бы Я, Господь, научил этого пророка, то Я простру на него
руку Мою и истреблю его из народа Моего, Израиля» (14, 7-9).
99 См.: S. Volz. Mose, 46. Примером может также послужить 2 Цар. 17, 24. Иегова
делает так, что добрый совет Ахитофела не находит отклика у Авессалома — для
того, чтобы последний погиб. У эллинов: L. Schmidt. Die Ethik der alten Griechen, I,
231 и ниже (весьма поверхностно).

468
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
На фоне этого представления о справедливой хитрости
божества становится также понятным и другое поведение
Иеговы, которое нередко возмущает молодых читателей
Писания и приводит в смущение их совесть — не столько само по
себе, сколько из-за неумелых толкований и из-за обязательств,
взятых на себя апологетами. Я имею в виду такие места, как
Исх. 4, 21: «И сказал Господь Моисею: когда пойдешь и
возвратишься в Египет, смотри, все чудеса, которые Я поручил тебе,
сделай пред лицем фараона. А Я ожесточу сердце егот, и он не
отпустит народа», — что несколько раз повторяется в
описании Исхода.
Имплицитно мы встречаемся с этим в истории Ровоама,
который не послушал мудрого совета старцев, а поступил по
губительному совету своих ровесников (3 Цар. 12, 15): «И не
послушал царь народа; ибо так суждено было Господом,
чтобы исполнилось слово Его, которое изрек... Иеровоаму»; также
Иосиф, рассказывая об этом (Апыон 8, 216), прямо использует
такие слова: Бог сделал так, что Ровоам пренебрег полезным
советом. Ровоам должен быть покаран за грехи отца своего
Соломона — это вполне в духе филономизма, сознание которого
было у древнего Израиля общим с древней Грецией, о чем еще
пойдет речь ниже (§ 26). Итак, свободная воля Ровоама
изначально искажена этим предначертанием. Но это
предначертание — принципиальная разница между действиями фараона
и действиями Ровоама. Там никакое предначертание не
воспрещало фараону отпустить народ; напротив,
предзнаменовано было отпустить его. Его упрямство стало причиной только
его собственной погибели: «ожесточилось сердце его» в таком
упрямстве, и Иегова ускоряет погибель согласно греческой по-
100 См.: Ис. 63, 17: «Для чего, Господи, Ты допустил нам совратиться с путей Твоих,
ожесточиться сердцу нашему, чтобы не бояться Тебя?»; Ис. Нав. 11, 20: «Ибо от
Господа было то, что они [хананеи] ожесточили сердце свое и войной встречали
Израиля для того, чтобы преданы были заклятию, и чтобы им не было
помилования, но чтобы истреблены были так, как повелел Господь Моисею». Ведь
защищать собственные жилища — великий грех, особенно если в отношении этих
жилищ выдвигает претензии Израиль.

Том III. Эллинизм и иудаизм
469
словице: «Но того, кто сам стремится к яме, бог уж подтолкнет»
(Эсхил. Персы, 742)101. В действиях же Ровоама мы видим
разительный конфликт между предначертанием и свободой воли.
Старцы советовали ему: «Если... будешь говорить им ласково,
то они будут твоими рабами на все дни», — а раз так, то угроза
Иеговы, вызванная грехами его отца, останется
невыполненной. Однако, очевидно, этого быть не могло: потому Ровоам
пренебрег советом старцев.
Это тяжелое, печальное учение. Платон нашел из него
выход в своем принципиальном догмате, что Бог является
причиной лишь добра. «Опять-таки, — говорит он {Государство,
II. 382), — нельзя позволить юношам слушать то, что говорит
Эсхил: "Причину смертным бог родит, когда чей-либо дом
желает истребить". Если в каком-либо произведении встретятся
такие ямбические стихи и будут описаны страдания Ниобы или
Пелопидов, или события Троянской войны, или что-нибудь в
этом роде, то надо либо не признавать все это делом божьим,
либо, если это дело божье, вскрыть здесь примерно тот смысл,
который мы сейчас отыскиваем, и утверждать, что бог вершит
лишь справедливое и благое, а кара, постигающая этих людей,
им же на пользу»102. Иудаизм полностью освободился от этого
кошмара Бога — виновника греха; но освободился с помощью
другого кошмара — кошмара этического дуализма.
§15
Дуализм, как мы уже знаем, был сущностью и греческой
религии [ДР, § 6]; это был дуализм Зевса и Земли, который в тигле
философов породил длительный и плодоносный дуализм бога
(или духа) и материи. В религиозной мифологии этот дуализм
приобрел форму войны Зевса с Землей, которая выставляет
Перевод С. К. Апта. — Примеч. перев.
Перевод Α. H. Егунова. — Примеч. перев.

470
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
против него свои силы в разных личинах: то ли титанов, то ли
гигантов (великанов) — или, в конце концов, ужасающего
дракона Тифона. Первые не имеют еще четкого вида; вторые уже
выразительно приближаются к драконьему облику, в котором
до сих пор живут в представлении греков (великаны народных
сказаний называются у них дракос); но в наибольшей степени
его приобрел третий из упомянутых противников Зевса — «сто-
головый» Тифон. В анализе космогонического мифа мы
встречаемся с этим же драконом и в Пифоне, угрожавшем Аполлону
(который должен был родиться) и убитом им (Титий Гомера,
«сын многославный Земли», обидчик Латоны — все это его
ассоциации с титанами), и в драконе Ареса, которого убил Кадм,
и во многих других чудовищах, связь которых с матерью-Землей
часто очевидна. Этический элемент здесь нигде не встречается,
как его нет и в разрушительной буре, которую греки тоже
называют Тифоном103.
Один шаг — но только один — сделала к этическому
дуализму орфическая религия [ДР, § 28]. Титаны преследуют
Диониса-Загрея по той же причине, по которой Пифон-Тифон
преследует Аполлона. Они его растерзали, поглотили; но они
также являются и прародителями человеческого рода. Отсюда-
то в каждом человеке живут и действуют два элемента:
первый — титанический — притягивает нас к земному и низкому,
другой — дионисийский — к небесному и возвышенному.
Обращаясь снова к этому орфическому представлению и сочетая
с ним представления народных верований, Платон допускает
(Федон, 81с), что душа, пронизанная дебелостью и отягощенная
ею, без охоты оставляет землю: она все время бродит среди над-
103 О мифологических существах см. соответствующие места в учебниках и
словарях; что касается Пифона и Латоны, следует сравнить аргументы A. Dieterich'a,
Abraxas, 117. Интересный фрагмент мы находим также у Еноха 98, 4: «грех не был
послан на землю, люди образовали его из самих себя». Полемическая форма (о
которой см. мое исследование о dissimulata invectiva в Tragodumenon L III, 113) внушает
ту мысль, что, согласно противникам Еноха, грех был собственно послан на
землю, так же как и Ата (Обида) — в стихе Илиады, 19. 130, — с которой полемизирует
Одиссея, 1. 32 и ниже.

Том III. Эллинизм и иудаизм
471
гробий и могил, «там иной раз и замечают похожие на тени
призраки душ». Ведь существует же определенное сродство между
землей и тем, что есть зло? Это остается невысказанным. Но в
любом случае, это не есть добро; и притягивает нас к нему
земной элемент нашей души. Это и есть тот самый первый шаг.
Следующим шагом было бы четкое отождествление
земного со злом. Но этого не допускало исконное представление
эллина о Земле как о матери; разве мать может быть злом?
Дальнейшим шагом могло бы быть олицетворение этого
притягивающего ко злу элемента и даже формирование образа сатаны;
и последним шагом — противопоставление сатаны божеству
как существа, обладающего такой же силой. Это было бы уже
полным дуализмом в стиле маздаизма и манихейства.
Но это был запретный путь; были опробованы другие,
однако ни один из них не приводил к цели. Гомер олицетворил
Атуш, изгнанную с небес и блуждающую среди людей. Но эта
прельстительная Ата не имеет в себе ничего страшного,
будучи только, как я обосновал это в другом месте, причиной
ошибок в расчетливости. Более серьезным был образ трагического
Аласторат — демона погибели, введенного в дом грехом
прародителя и приводящего к истреблению этого запятнанного
дома. Тем более, что этот Аластор, искушая человека, может
обращаться к нему даже голосом бога. Еще более важен образ
Эриниишу изначально разгневанной и мстительной души
убитого человека. Но деятельность обоих была ограничена. И что
касается Эринии, то она чаще представляется нам
воплощением грозного аспекта справедливости. В конце концов, и
философия — в лице старого Платона — приблизилась, в результате
своих спекуляций, к идее преступной метафизической тяги:
я имею в виду здесь известное место из Законов (X, 896с).
Приблизилась и, испугавшись, застыла на пороге.
Об Ате Гомера см. мое исследование (см. выше, примеч. 103).
См.: L. Schmidt, 236 и ниже.
О ней см. в первую очередь: Е. Ronde. Psyche.

472
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Но еще меньше могло привести к эсхатологическому
результату представление об Аиде107: «слепой» бог подземного
мрака был ведь родным братом олимпийского Зевса. Даже
когда — вследствие этизации греческой эсхатологии в религиях
мистерий — возникла идея наказаний (вечных и временных)
в темном царстве Аида, последний получил роль
справедливого управителя своей безрадостной страны. Конечно, муки
страдающих требуют палачей; то же самое Платон в своем
апокалиптическом «видении Эра» (Государство, X. 615е)
говорит о «мужах диких и словно созданных из огня»,
издевающихся над своими жертвами. Но это лишь подручные
существа без собственной силы: их хозяином, очевидно, является
справедливый царь загробного мира, а не какой бы то ни было
сатана.
Напротив, развитой и полный дуализм мы встречаем в
иудаизме. Однако не столько в канонических, сколько в
апокрифических произведениях этой эпохи. Самое
выразительное свидетельство мы находим в Заветах патриархов,
которые в своей первоначальной иудейской форме должны были
возникнуть, самое позднее, около Рождества Иисуса Христа.
«Есть два духа, — рассказывает Иуда своим детям (XX), —
которые опекают человека; это дух правды и дух лжи. Между
ними стоит разум человеческий, не уверенный, куда ему
повернуть. И принципы правды, и принципы лжи записаны на
груди человека. И Господь знает их. И никогда деяния человека
не будут сокрыты, поскольку они записаны Господом на
груди человека. Дух правды свидетельствует обо всех и обвиняет
всех, и у грешника трепещет сердце, и он не может обратить
своего лица к Судии».
107 Однако Аристотель, поясняя своим землякам дуалистическую теорию Зороаст-
ра, сравнивает Ормузда с Зевсом, а Аримана с Аидом, очевидно, имея в виду
властителя темного царства (в «программной» лекции о философии W. Jäger,
Aristoteles [1923], 135). Это свидетельствует о том беспокойстве, которое
доставляла эллинам идея злого бога; впрочем, Аид в греческой религии никогда не
играл такой роли.

Том III. Эллинизм и иудаизм
473
Эдв. Меер справедливо замечает в этих словах «программу
и квинтэссенцию дальнейшего развития»; однако стоит
добавить, что притча Иуды — сама по себе чисто эллинская,
почерпнутая, возможно, не столько из Платона (Горгий, 524), сколько
из народного источника этого платонического «мифа» — ведь
здесь понятие человеческой души чисто интеллектуалисти-
ческое. Но прогресс заключается в том, что добрые и дурные
деяния человека приписываются не его собственной воле,
а влиянию двух соперничающих духов; здесь мы видим ярко
выраженный этический дуализм. Он не вполне чужд греческой
мысли; ведь мы помним рассказ Продика о Геракле на распутье
между добродетелью и наслаждением; но он никогда не был
предметом настоящей веры.
Откуда же происходит этот дуализм в иудейских
представлениях?108
Я не думаю, что единственный «демон по имени Асмодей» в
Экбатане (Тов. 3, 8) был достаточен для обоснования гипотезы
о том, что он происходит из религии Зороастра; я не
сомневаюсь, что Асмодей идентичен демону гнева Аешмадаева у персов.
Но само помещение его в персидскую Экбатану отдаляет его от
иудейского мира. В конце концов, этот вопрос нас уже не
интересует. В любом случае, откуда бы ни возник образ противника
Иеговы в религиозной мысли иудеев, — началось
соответствующее приспособление к нему родственных, отчасти
загадочных фигур, то ли в книгах канона, то ли в народных
верованиях. С ним сближались, в первую очередь, те «сыновья Божий»
(Быт. 6, 2), которые взяли себе в жены «дочерей человеческих»
и породили с ними исполинов, и эти исполины, наполнив
108 О пассаже из Завета Иуды см.: Ed. Meyer (выше, примеч. 30), II. 106. Оно
получает свое дальнейшее развитие в Талмуде — в представлении о двух озерах (Weber
[выше, примеч. 48], 204). О рассказе Продика см. выше, примеч. 81. О сатанах
вообще см.: Енох XL 7; согласно Веег'у (см. его комментарий к изданию Kautzsch'a
Die Apokryphen und Pseudeepigraphen des AT), их функции тройные: 1) они искушают
ангелов, LXIX; 2) они обвиняют богобоязненных перед Богом, XL 7, ср.: Зах. 3, 1;
Иов. 1, 2; Откр. 12, 10; 3) карают преступников, LUI. 3 и в прочих местах. См. об
этом: N. Messel. Die Einheitlichkeit der jüdischen Eschatologie [1915], 178.

474
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
злобой землю, стали причиной потопа. Отсюда автор
Откровения Еноха (II в. до Р. X.) выдвигает легенду о возникновении
ангелов и их падении (6—11): это они создали все злое на земле,
в особенности ворожбу, астрологию, а также и все языческие
науки. А их потомки до сих пор блуждают среди людей: это
демоны или бесы, насылающие болезни и грехи — в первую
очередь, грех идолопоклонства.
Если эти исполины Бытия максимально соответствовали
греческим гигантам, то их предкам, «сынам Божиим»,
соответствовали титаны; ведь, согласно Еноху, и в иудейской
религии была своя «титаномахия»109. Я не говорю здесь о влияниях
и происхождении, а только о схожести и родстве.
Монархическая тенденция этой религии привела к тому, что толпы
противников Иеговы тоже получили своего предводителя. Им стал
Азазель, или Шемьяза110 {Енох, неизвестного происхождения).
Позже, в Книге Юбилеев, — Мастема (вероятно, воплощение
«безумия») или также сатана (διάβολος, клеветник), Велиал,
Вельзевул. При создании Адама Бог через архангела
Михаила приказал ангелам поклониться «образу Божию». Сатана из
гордости отказался послушаться его, за что был низвергнут с
небес; преисполненный зависти, он искусил Адама (Vita Ad.
12). Таким образом, сатана-искуситель был отождествлен с тем
змеем Бытия, который был «хитрее всех зверей полевых» (3, 1).
В конце концов, уже книга Премудрости (2, 24) допускает, что
он был использован демоном для обольщения жены. Итак,
первородный грех возник из силы диавольской; это было начало
возвышенной концепции, которую дополнило христианство,
сосредоточивая мистическую историю человечества, его
отхода от Троицы и возвращения к ней в лицах Адама и Христа, Евы
и Марии.
109 Следы титаномахии в Ветхом Завете открыл H. Gunkel (выше, примеч. 48),
с панвавилонистическими взглядами которого я не вполне согласен.
110 Шемьяза— в иудейской и христианской традициях— падший ангел, один из
григореев («бодрствующих»); в Книге Еноха — предводитель падших ангелов,
сошедшихся с дочерьми человеческими. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
475
В ходе постепенного развития фигура сатаны не была ясно
определенной; в первую очередь, это касается его отношения
к Творцу. Временами он — послушный приказам Иеговы дух
обвинитель и мучитель (см. книгу Иова)\ временами — его
противник, который будет им усмирен «в день оный».
Действительно, «в тот день поразит Господь мечом своим
тяжелым, и большим, и крепким, Левиафана111, змея прямобегу-
щего, и Левиафана, змея изгибающегося, и убьет чудовище
морское», — говорит Исайя (27, 1). Пусть это будет аллегория в
отношении враждебных народов, которые угнетали Израиль;
в любом случае, образ чудовища Левиафана был заимствован
из народных верований. Итак, мы видим и определенные
параллели с Тифоном-Пифоном эллинской мифологии.
Определенные; поскольку никогда воображение греков не доходило
до такого абсурда, чтобы консервы из копченого мяса этого
Тифона были поданы на трапезу для благословенных, как это,
вслед за Енохом, описывала изощренная фантазия
талмудистов в отношении этого Левиафана.
В «день оный»; ведь сегодня сатана «господь этого мира».
Он господствует над ним, используя армию своих демонов-
искусителей, а также демонов — насылателей болезней. В этих
демонов превратились также и божества природы, а потому
обитают они преимущественно в местах диких и пустынных,
т. е. там, где эллин отчетливее всего ощущал присутствие
своего благодетельного божества, — для иудеев же Земля никогда
«матерью» не была. Это еще не явный дуализм по персидскому
образцу: сатана по силе еще не был равен Богу и
господствовал лишь настолько, насколько это позволял разгневавшийся
на человеческий род Бог; однако же господствовал, и в этом,
собственно, заключается тот кошмар, которого еще не знал
Израиль и который становился все более тяжелым во времена
иудаизма.
111 См.: Gunkel, 41; там же и толкование загадочных слов Исайи. У талмудистов:
Weber (выше, примеч. 48), 195.

476
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§16
«Выкован весь ты из правды, как следует отпрыску
Зевса»112, — говорит один из героев Феокрита другому (VII, 44),
свидетельствуя, собственно, шутливой формой своих слов о
близком в то время родстве понятий «Зевс» и «правда». «Глава
же Зевеса неправде не покивает вовек», — говорит Каллимах
(Гимны, V. 135), «так и Зевесова дщерь»113 — та Паллада,
которая, согласно, мифическому повествованию, произошла из его
головы. Не всегда Афина говорит правду у Гомера; но — хвала
богам — повествования Гомера, не обладая значимостью
канона, не искажали развития греческой религии. Результатом
этого развития стало то, что во времена Каллимаха и Феокрита,
т. е. в эллинистические, понятия «бог» и «правда» полностью
сблизились одно с другим. Бог является в правде; Бог есть
правда, и в правде есть Бог. Мы уже видели, как этот догмат,
соединенный с другим — о любви Божией к роду
человеческому, — усилил ту институцию, которая является неотъемлемой
частью эллинской религии, т. е. мантику, в обеих ее
разновидностях: мистическую мантику, или предсказательскую, и
искусственную мантику, или ворожбу.
«Бог есть правда», — это исповедовали также и иудеи. «Бог не
человек, чтоб ему лгать», — говорит он о себе сам устами Валаама
(Числ. 23,19). И его любовь... если не ко всему человеческому роду,
то, по крайней мере, к избранному народу, была также
бесспорна. А потому неудивительно, что и у израильтян мы встречаем
мантику, а также пророков. Там ими были Тересий, Амфиарай,
Меламп, Орфей, Калхант, а в исторические времена — Гесиод,
Эпименид, Пифагор, Эмпедокл; здесь же — Моисей, Самуил,
Нафан, Илья, а позже — Исайя, Иеремия, Иезекииль и другие114.
112 Перевод М. Е. Грабарь-Пассек. — Примеч. перев.
113 Перевод С. С, Аверинцева. — Примеч. перев.
114 О пророках Израиля см., кроме учебников по истории и религии этого
народа, специальные сочинения: В. Duhm. Israels Propheten [1916] и Η. Schmidt. Die
Propheten, а также комментированные издания отдельных пророков.

Том III. Эллинизм и иудаизм
477
И другие — да, очень много других. А среди них такие,
которые своими же коллегами назывались лжепророками. Тогда
возникает вопрос — мучительный, кошмарный: как отличить
настоящего пророка от лжепророка?
Очевидно, коль скоро Бог является в правде, то надежной
проверкой правдивости пророка будет правдивость его
пророчества. Это признавала также Греция. Геродот рассказывает
нам красивую историю о том, как Крез Лидийский устроил
греческим оракулам что-то вроде экзамена. Он послал к каждому
из них своего слугу с поручением, чтобы все эти посланники
в сотый день после отъезда из Сард задали везде один и тот же
вопрос, а именно: «Что делает сейчас царь лидийский Крез?» —
и принесли записанный ответ. Что ответили прочие оракулы,
об этом свидетельств не сохранилось; но когда лидийцы вошли
в дельфийский храм и задали указанный вопрос, Пифия
гекзаметром ответила им следующее:
Числю морские песчинки и ведаю моря просторы,
Внятны глухого язык и слышны мне речи немого.
В грудь мою запах проник облаченной в доспех черепахи,
В медном варимой котле меж кусками бараньего мяса.
Медь распростерта под ней и медною ризой покрыта115.
...Услышав эти слова, Крез тут же обратился с молитвой к
богу: он убедился, что дельфийская пророчица —
единственная отгадавшая, что он в действительности сделал. А сделал он
следующее: желая придумать дело, которое совершенно
невозможно отгадать, он нарубил черепашьего и бараньего мяса и
начал готовить его в медном котле, накрыв его медной
крышкой (I, 47).
Конечно, это совершенно наивная легенда, но она
выражает здравую мысль: бог является в правде, а пророк —
настолько является пророком, насколько он вещает правду. А потому
лжепророчество является отрицанием пророческого дара его
115 Перевод Г. А. Стратановского. — Примеч. перев.

478
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
автора. С дельфийской Пифией этого никогда не случалось,
и мы знаем, почему: «Бог дельфийский, — говорит Гераклит, —
не говорит, не скрывает, но символизирует»; и если пророчество
не исполнилось, это значит, что люди неверно его
истолковали. Не так осторожны были пророки обычного типа; неверные
предсказания были у них достаточно частым явлением, и
некий Александр116 времен императора Марка Аврелия, чтобы
не потерять свою репутацию, издавая post factum свои
пророчества, изменял в них то, что не случилось; так, по крайней мере,
утверждал биограф и заклятый враг «лжепророка» Лукиан.
Нас же здесь интересует не достоверность греческих
пророков, а лишь убеждение, что пророк настолько является
пророком, насколько от имени своего бога говорит правду. Это
же убеждение мы встречаем и в религии Израиля. «Если
пророк, — говорит Иегова своему народу {Втор. 18, 22), — скажет
именем Господа, но слово то не сбудется и не исполнится, то не
Господь говорил сие слово, но говорил сие пророк по дерзости
своей — не бойся его». Я не разделяю мнения тех, кто
усматривает в этой формулировке порочный круг117; ведь, — говорят
они, — царь, который ставит в зависимость от пророчества свой
поход, если он получает это пророчество, должен изначально
иметь уверенность в его достоверности, а не дожидаться, пока
это пророчество исполнится. Конечно, он получит ее только в
том факте, что исполнилось уже множество предыдущих про-
116 О «лжепророке» (ψευδομάντης) Александре см. невероятно интересный
рассказ Лукиана под этим названием. Его фортель с пророчествами недавно
повторил немецкий публицист Maks Harden, издавая свои статьи времен начала войны;
но и он обрел своих Лукианов.
1,7 Я имею в виду Duhm'a, 223. Впрочем, Ed. König, Wie weit hat Delitzsch Recht?, 24,
указывает, что Иеремия «только для народных пророков ставит в зависимость их
правдивость от исполнения их пророчеств». Более того, «подлинные пророки»
могут обманывать; спасибо ему за такую защиту. Поблагодарил бы за нее даже
сам Исайя; стоит обратить внимание, что с такой скрупулезностью он (8,1) и с
помощью выразительного символа, и с помощью «верных свидетельств» утверждает
свое пророчество, чтобы после его исполнения сослаться на него. Ср. также 30, 8 и
слова Duhm'a, 148. «Пророки пишут, чтобы предоставить доказательства того, что
они предсказали ожидаемые события до их наступления».

Том III. Эллинизм и иудаизм
479
рочеств этого же пророка, что в совокупности принесло
пророку славу правдивого и достоверного.
Нет: трагедию пророчества следует искать в другом месте.
Если спросить самого пророка, в чем для него заключается
залог правдивости его пророческого дара, он, несомненно,
ответит: во внутреннем ощущении моего призвания. Ведь Исайя
собственными глазами видел «Господа, сидящего на престоле
высоком и превознесенном» (Ис. 6, 1), Иеремия сам ощутил,
как «простер Господь руку Свою и коснулся уст моих, и сказал
мне Господь: вот, я вложил слова Мои в уста твои» (Иер. 1, 9);
Иезекииль также видел над рекой Ховар «великое облако и
клубящийся огонь, и сияние вокруг него, а из середины его как бы
свет пламени из середины огня» (Иез. 1, 4—5). Этого было
достаточно, я повторяю, для внутреннего убеждения; но снаружи
эти видения силы не имели. Как убедить народ в подлинности
своего призвания, а также в достоверности своих спасительных
советов, которые пророк от имени Бога давал его народу? Не
было другого средства, кроме того, которое предлагает
Второзаконие: исполнение или неисполнение пророчества. Что же
следовало делать, если между этим внутренним и тем внешним
залогом возникало противоречие — если не исполнялись
предсказания пророка, который все же ощущал внутренне
призвание своим богом?
Вот, собственно, — отвечают нам, — этого не было, и быть
не могло; Самуил, Илья, Исайя и прочие были подлинными
пророками, пророчества которых, вложенные Богом в их уста,
исполнились все.
Давайте посмотрим. Очевидно, о так называемых «ранних
пророках», аутентичные пророчества которых не сохранились,
здесь речь не идет — ведь исторические книги приводят только
те пророчества, которые исполнились. Что касается
сохранившихся, то Исаиют мы тоже можем оставить в покое. Живя во
118 См. также 9, 12. «...Сириян с востока, а Филистимлян с запада; и будут они
пожирать Израиля полным ртом». Этот стих, — говорит Duhm, 153, — не
исполнился. Сирия не поглотила Израиля полным ртом. Или 28, 3-4: «Ногами попирается

480 Зелинский Φ. Φ. История античных религий
времена иудейских царей от Иоафама до Езекии, он
предсказывал то, что должно свершиться на двести лет позже —
избавление Иуды от вавилонского плена, называя даже имя
избавителя: «который говорит о Кире: пастырь Мой, и он исполнит всю
волю Мою» (44, 28). ...Я прошу здесь не ссылаться на мнения
критиков, приписывающих предсказание о Кире, и вообще
среднюю часть книги Исайи, анониму более поздней эпохи,
так называемому Второ-Исаии; эта критика не существовала
во времена иудаизма, для иудеев Исайя был тем, кто в VIII в.
предсказал вавилонский плен и избавление вместе с именем
избавителя, а это был настолько огромный успех, при
достижении которого уже не стоило обращать внимания на мелочи.
Тем более, что это был не единственный успех: он также
предсказал падение Сеннахирима, который уже считал Иерусалим
своей добычей, и избавление от него народа иудейского, — по
крайней мере, так записано в его пророчестве (38; ср.: 4Цар. 19).
Впрочем, предсказанное египтянам и эфиоплянам «чудо» в
течение трех лет и их освобождение от ассирийского плена (20)
успеха не имело; но это пророчество не было очень
выразительным. Итак, Исайя для Израиля был пророком из пророков, он
не сомневался в себе сам и другим не давал повода сомневаться.
Он «взывал громко, не удерживался, возвышал голос подобно
трубе» (58, 1).
Подлинным героем трагедии пророчества, был, однако
же, Иеремия119 — тот, который говорил о себе: «Горе мне, мать
венок гордости пьяных Ефремлян, и увянет цветок красивого убранства его»
[синодальный текст слегка изменен. — Примеч. перев.]. Напротив, Ефрем оборонялся
лучше, чем это допускал пророк (Duhm, 159).
119 Ср. также гл. 50 и 51 (против Вавилона). Пророчества об обращении и
возвращении Израиля мы встречаем также у Осии (14, 6 и ниже); «но случилось
иначе», — говорит Wellhausen (выше, примеч. 16), 116; пророчества того же Осии и
Амоса об истреблении династии Иуды ассирийцами также не исполнились —
Wellhausen, 114.— Frdr. Delitzsch. Die grosse Täuschung, II. 23-29, присовокупляя
некоторые из упомянутых здесь (в тексте и сносках) не исполнившиеся
пророчества, говорит просто: «Предсказания пророков обычно не исполнялись»; на что
его непреклонный рецензент J. Meinhold (Theologische Literaturzeitung, 1921, 286)
отвечает, что тот offene Türen einrennt [ломится в открытую дверь]. Я не мог обойти

Том III. Эллинизм и иудаизм
481
моя, что ты родила меня человеком, который спорит и
ссорится со всею землею!» (15, 10). Его искренность не подлежит ни
малейшему сомнению — этим он отличается от Иезекииля; он
ощущал свое призвание, глубоко верил в ту миссию, которую
получил от Бога для Израиля. Вместе с автором Второзакония
и он признает, что Бог открывается в правде: «Пророк... тогда
только признаваем был за пророка, которого истинно послал
Господь, когда сбывалось слово того пророка» (28, 9). Так он в
гневе пророчествует о царе Иоакиме, своем противнике:
«Посему так говорит Господь о Иоакиме, сыне Иосии, царе
Иудейском: не будут оплакивать его: "увы, брат мой!" и: "увы,
сестра!" Не будут оплакивать его: "увы, государь!" и: "увы, его
величие!" Ослиным погребением будет он погребен; вытащат его
и бросят далеко за ворота Иерусалима» (22, 18-19). Случилось
ли это? Нет: «И почил Иоаким с отцами своими [598 г. до Р. X.],
и воцарился Иехония, сын его, вместо него» (4 Цар. 24, 6). Этот
Иехония тоже не обрел любви у пророка: «Так говорит Господь:
запишите человека сего лишенным детей» (Иер. 20, 3). Остался
ли Иехония бесплодным? Нет; сыновья Иехонии: Асир, Сала-
фиил, сын его; Малкирам, Федаия, Шенацар, Иезекия, Гошама
и Савадия (7 Пар. 3, 17-18); этого вполне достаточно. Тогда как
Седекия, второй сын Иосии и главный виновник разрушения
Иерусалима, неизвестно почему получил благословение
пророка: «Слушай слово Господне, Седекия, царь Иудейский! так
говорит Господь о тебе: ты не умрешь от меча; ты умрешь в мире,
и как для отцов твоих, прежних царей, которые были прежде
тебя, сожигали при погребении благовония, так сожгут и для
тебя и оплачут тебя: "увы, государь!", ибо Я изрек это слово,
говорит Господь» (34,4-5). В действительности же в 586 г. «И
взяли царя, и отвели его к царю Вавилонскому в Ривлу, и
произвели над ним суд: и сыновей Седекии закололи пред глазами
его, а самому Седекии ослепили глаза и сковали его оковами,
этот пункт, поскольку он касается моей темы. Но у меня было намерение, как у
Delitzschs, не принизить Ветхий Завет, а лишь указать на то, что я назвал
«трагедией пророчества».

482
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
и отвели его в Вавилон» (4 Цар. 25, 6-7). Не исполнилась также
надежда Иеремии на раскаяние и возвращение взятого в
ассирийский плен Израиля: «Слышу Ефрема плачущего: "Ты
наказал меня, и я наказан, как телец неукротимый; обрати меня,
и обращусь, ибо Ты Господь Бог мой..." Внутренность Моя
возмущается за него; умилосержусь над ним, говорит Господь» (31,
18, 20). Израиль не обратился и не возвратился, а остался в
Ассирии и слился с окружающими языческими народами.
Вопреки «пророкам избавления», Иеремия, вдохновленный Иеговой,
пророчествовал Иуде погибель от ассирийцев, от скифов — но
ничего не сбылось: царь Иосия господствовал в мире и счастье.
Пророки избавления торжествовали: «Где слово Господне?
пусть оно придет!» (17, 15) Но разве был он обманут Иеговой?
был ли он лжепророком? Это было бы отрицанием всей
сущности его жизни. Нет: «Пусть постыдятся гонители мои, а я не
буду постыжен; пусть они вострепещут, а я буду бестрепетен;
наведи на них день бедствия и сокруши их сугубым
сокрушением» (18). Это значит: пусть сгинет моя родина, лишь бы
исполнилось мое пророчество. Однако Иегова был вместе с этим
милостив к своему пророку: «Ты влек меня, Господи, — и я
увлечен... и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо
мною» (20, 7). Это подлинная трагедия пророчества.
Похоже, не ощущал ее третий в плеяде великих пророков —
Иезекииль120. В 586 г. Навуходоносор, разрушив Иерусалим, вы-
120 Согласно Delitzsch'y, в другом пассаже (29, 17) пророк непосредственно
признается в конфузе, который поставит под сомнение его авторитет (ст. 21).
Иначе рассматривают этот вопрос апологеты. D. Rothstein в коллективном издании
Kautzsch'a дословно утверждает следующее: «Wenn der Abzug Nebukadnezars von
Tyrus... nun seine bestimmten Kundgebungen wenigstens zunächst als unerfüllt erwies,
so war damit nicht gesagt, dass sie nicht später, wenn auch durch ein andres Werkzeug des
Herren del Völker dennoch in Erfüllung gehen werden». Но есть маленькое quia pro quo:
Навуходоносор вместо Александра Великого. Это, очевидно, мелочь; но я думаю,
что в таких либеральных условиях пророком может стать кто угодно. Однако, —
продолжает дальше Rothstein, — Иезекииль glänzend, wenn auch schmerzlich
оправдал свой пророческий дар, поскольку его предсказание о гибели его отечества
свершилось. В таком случае я прошу также причислить к пророкам и меня; ведь
в 1916 г. в статье под названием «Фонтан на ипподроме», напечатанной в россий-

Том III. Эллинизм и иудаизм
483
двинулся против Тира, и началась осада этой Венеции антич-
ного мира. Иезекииль, полностью преданный вавилонскому
царю, пророчествовал погибель сопротивляющемуся городу:
«Ибо так говорит Господь Бог: вот, Я приведу против Тира от
севера Навуходоносора... И разграбят богатство твое, и
расхитят товары твои, и разрушат стены твои, и разобьют красивые
домы твои, и камни твои, и дерева твои, и землю твою бросят в
воду... И сделаю тебя голою скалою, будешь местом для
расстилания сетей; не будешь вновь построен: ибо Я, Господь, сказал
это, говорит Господь Бог» (26, 7-14). Но эта угроза не
исполнилась: героический город под руководством храброго царя
Иттобала превозмог превосходящие силы противника, и после
тринадцатилетних напрасных трудов Навуходоносор отступил
и обратился к Израилю. Иезекииль спокойно принимает к
сведению эти изменения в намерениях Иеговы: «было ко мне
слово Господне: сын человеческий! Навуходоносор, царь
Вавилонский, утомил свое войско большими работами при Тире; все
головы оплешивели и все плечи стерты; а ни ему, ни войску его
нет вознаграждения от Тира за работы, которые он употребил
против него. Посему так говорит Господь Бог: вот, Я
Навуходоносору, царю Вавилонскому, даю землю Египетскую, чтобы
он обобрал богатство ее и произвел грабеж в ней, и ограбил
награбленное ею, и это будет вознаграждением войску его. В
награду за дело, которое он произвел в нем, Я отдаю ему землю
Египетскую, потому что они делали это для Меня (!), сказал
Господь Бог» (29,17-20). И снова Иегова подвел своего пророка:
воинственный царь египетский Априй вместе со своим
военачальником Амасисом сделал напрасными алчные намерения
ской газете «Биржевые ведомости» (20 октября), я предсказывал, что император
Вильгельм II, который в то время находился на пике своего могущества, потеряет
трон и будет изгнан. На такие аргументы метко отвечал уже Цицерон: «Neque enim
tanta est infelicitas haruspicum, ut ne casu quidem umquam fiat, quod futurum illi esse
dixerint». А на смелый призыв Второ-Исаии к языческим богам (41, 23): «Скажите,
что произойдет в будущем, и мы будем знать, что вы боги» — Duhm вполне
корректно отвечает (с. 316), что «если бы некий грек предоставил ему пророчество
Аполлона, то они бы убедились в том, что и у иных народов есть боги».

484
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
вавилонского захватчика, и он никакой «награды» за «работу»,
которую он выполнял для Иеговы, налагая ярмо на свободные
народы, не получил.
Я подчеркиваю, что отнюдь не намерен принижать
величие пророков Израиля, этого наиболее живучего плода его
религии; такое величие непосредственно ощутит любой, кто
непредубежденно читает высокопоэтические предсказания
пророков и может их даже с большей силой ощутить в
позднейших пересказах, напр., в проповедях нашего Скарги121. Те, кто
подвергся влиянию этих впечатляющих предсказаний, мало
заботились о том, какой смертью умер Седекия и каков был
результат похода Навуходоносора на Тир, — а если и заботились,
то к их услугам был гармонизирующая критика апологетов с их
изощренными интерпретациями. Нас же интересует не общая
оценка пророков как посланников Иеговы, а лишь тот вопрос,
действительно ли божество иудаизма открывалось в правде.
Ответ мы получили в подтверждающей теории, хотя и со
значительными оговорками на практике.
Чуть выше я говорил о том, что к услугам встревоженных в
своей вере людей была гармонизирующая интерпретация.
Кажется, что эта тревога возникла одновременно с той, которая во
времена первых эпигонов Александра Великого породила
книгу Иова. Почти не подлежало сомнению — воспользуемся
предыдущим примером — и то, что Иеремия предсказывал царю
Иоакиму нищенскую смерть и «ослиное погребение», и то,
что Иоаким умер в мире и получил царское погребение.
Следует допустить одно из двух: или Иеремия был лжепророком,
или его пророчество соответствовало тогдашним намерениям
Иеговы, которые последний изменил™ с течением времени. Не-
121 Петр Скарга (польск. Piotr Skarga; 2 февраля 1536 г., Груец в Мазовше,
Польша— 27 сентября 1612 г., Краков) — католический теолог, писатель, деятель
контрреформации в Речи Посполитой, первый ректор Виленского
университета. Автор Житий святых и Проповедей на сейме. Один из инициаторов Брестской
унии. — Примеч. перев.
122 Так было с болезнью набожного царя Иезекии вследствие его молитвы; но
в этом случае он предупредил своего пророка {Ис. 38, 4-8). Очевидно, такое

Том III. Эллинизм и иудаизм
485
удивительно, что потомки, чтобы спасти пророческую честь
Иеремии и прочих, алчно вцепились во вторую возможность:
да, пророки всегда говорят правду, но Иегова иногда может
изменить свои намерения. Почему меняет? Возможно, из-за
сокрушения того, кому было предсказано несчастье. А,
впрочем, разве он обязан нам давать отчет в своих намерениях и
действиях? Разве не мог он на дерзкий вопрос человека дать ему
тот же ответ, который дал Иову (38, 4): «Где был ты, когда Я
полагал основание земли?»
Итак, на фоне этих сомнений и тревог возникла одна из
самых интересных и самых благородных книг Ветхого
Завета — книга Ионы. Иона — по приказу Иеговы — начал взывать в
Ниневии: «Еще сорок дней, и Ниневия будет разрушена!» (3, 4).
Услышав это, ниневитяне раскаялись перед Богом; «и
пожалел Бог о бедствии, о котором сказал, что наведет на них, и не
навел» (3, 10). «Иона сильно огорчился этим и был раздражен»
(4, 1); «И произрастил Господь Бог растение... чтобы над
головою его была тень... И устроил Бог так, что... червь подточил
растение, и оно засохло... И солнце стало палить голову Ионы,
так что он изнемог и просил себе смерти, и сказал: лучше мне
умереть, нежели жить... И сказал Бог Ионе: неужели так
сильно огорчился ты за растение?.. Мне ли не пожалеть Ниневии,
города великого, в котором более ста двадцати тысяч человек,
не умеющих отличить правой руки от левой [т. е. детей], и
множество скота?» (4, 6-11).
Очевидно, тенденция «Ионы» заслуживает нашей
несомненной симпатии. Тем более, что его гуманизм соединен с
определенным универсализмом: ведь Ниневия — это
языческий, а не израильский город, и его Бог «любящий и
милостивый, терпеливый и многомилостивый, и прощающий зло» мало
похож на грозного Господа Хорива. Но, помимо этого, мы
должны задаться вопросом: какая, в связи с такой изменчивостью
предупреждение было необходимо, если авторитет пророка должен был
остаться непоколебимым; во всех остальных случаях, упомянутых в тексте и в сносках,
такого предупреждения не было. Это же относится и к Ионе.

486
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
намерений Иеговы, цена приведенных выше слов из
Второзакония (18, 22): «Если пророк скажет именем Господа, но слово то
не сбудется и не исполнится, то не Господь говорил сие слово,
но говорил сие пророк по дерзости своей»? На что опирается
вера Филона, а сегодня Mich. Friedländer'а123 и его единоверцев,
что если исполнились предсказания пророков, касающиеся
близких времен, то исполнятся также и касающиеся времен
отстоящих, а тем более Мессии и т. д.? Ведь не исполнились
многие предсказания великих пророков об иудейских царях и
языческих народах! — Ведь Иегова изменил свои намерения. —
Пусть так, но если так, то разве может быть кто-то уверен в том,
что Бог не изменит и тех намерений, которые относились к
далекому будущему?
§17
Однако догмат о явлении божества в правде имел и другую
сторону: не только в боге правда, но и в правде бог. Изменчивая
религия Аполлона осветила и эту сторону догмата: ведь именно
ее пророком был Пифагор, который после открытия
геометрической теоремы, носящей его имя, принес Аполлону в жертву
гекатомбу, и ее оракулом была дельфийская
прорицательница, которая в своей «делийской задаче» об удвоении куба дала
такой мощный толчок к развитию стереометрии. Но разве это
обожествление правды, приводящее и к обожествлению науки,
было присуще иудейскому мышлению?
Давайте спросим Иеремию, того, который так живо
переживал трагедию откровения Бога в правде; вот что о нем
говорит его биограф Варух: «И сказал Седекия Иеремии: никто
не должен знать этих слов, и тогда ты не умрешь [слов, между
123 В его книге The Jewish religion в отношении ст. VI еврейского символа: «Верю
искренней верой, что все слова пророка правдивы». Мы встречаемся с этим уже
у Филона (О жизни Моисея, II. 288): «Залог будущего — исполнение пророчеств в
прошлом».

Том III. Эллинизм и иудаизм
487
прочим, об условиях сохранения Иерусалима — впрочем,
опасных для царя]; и если услышат князья, что я разговаривал с
тобою, и придут к тебе, и скажут тебе: "скажи нам, что говорил ты
царю, не скрой от нас, и мы не предадим тебя смерти, —- и также
что говорил тебе царь", то скажи им: "я повергнул пред лице
царя прошение мое, чтобы не возвращать меня в дом
Ионафана, чтобы не умереть там". И пришли все князья к Иеремии и
спрашивали его, и он сказал им согласно со всеми словами, ка-
кие царь велел сказать, и они молча оставили его, потому что
не узнали сказанного царю... И Иерусалим был взят» (Иер. 38,
24-28). Я не могу тут не вспомнить параллельной сцены из
Финикиянок Еврипида. Пророк Тиресий говорил с фиванским
царем Креонтом; он знал средство избавления осажденных Фив,
но губительное для Креонта. Царь сказал пророку: «Молю...
чтоб ты своих гаданий страшных кому-нибудь из граждан не
открыл...» — Тиресий отвечает: «Преступного не вымолишь
молчанья...» (926). Чуть позже этот же благородный муж
сокрушается над тем, что мы также могли бы назвать трагедией
пророчества: «Обижены мы, вещие: коль правду им говоришь,
так от людей укор, а пожалеть нельзя — обидишь бога» (955)124.
Также и Агамемнон в Ифигении в Авлиде не считает
возможным, чтобы страх смерти мог удержать Калханта от сообщения
войску пророчества, избавительного для этого воинства, но
гибельного для его вождя: «Порода их пророчья, — говорит он
с обидой, — любит честь» (Филотимон, 520)125. — Но это лишь
фантазии Еврипида, — скажет читатель. Речь не об этом.
Решающим является то, что Варух, очевидно, не видел ничего
плохого в том, что его великий учитель обманом сохранил свою
жизнь, тогда как, согласно Еврипиду, не только обман, но даже
утаение правды под угрозой смерти не соответствует высокому
призванию пророка.
124 Перевод И. Ф. Анне некого. — Примеч. перев.
125 Перевод И. Ф. Анненского. — Примеч. перев.

488
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
«Вообще, — корректно замечает Hölscher, размышляя над
этим свидетельством у Иеремии, —правдивости (Wahrhaftigkeit)
как добродетели этического самоутверждения личности не
найти в литературе приверженцев Иеговы в доэллинистиче-
ские времена»126; это означает, что она является также плодом
эллинизации иудаизма. Я хотел бы, чтобы сторонники теории
иранского влияния хорошо осознали этот факт. Ведь
превозношение правды было главным догматом религии Зороастра:
впрочем, мы не встречаемся с ним в Палестине до тех пор, пока
ей его не открыл Аполлон.
Возвеличивание правды как правды, незаинтересованный
интерес к ней создал в Элладе науку. Об этом свидетельствуют
ее внутренние судьбы. Кротонская школа пифагорейцев, в
которой современная Италия признает прародителей своих
университетов (путешественник найдет ее изображение на
потолке актового зала Неаполитанского университета), — это был,
собственно, религиозный орден; Академия Платона, Лицей
Аристотеля — это θίασοι, содружества в честь богов;
Александрийский Музей, главная лаборатория всего эллинизма, был,
собственно, как о том свидетельствует его название, храмом
Муз — покровительниц любого умственного труда, и
руководил ими жрец этих богинь. Именно это последнее должно было
быть на виду в те времена; ведь Музей находился в
Александрии, в главном центре иудейского рассеяния; он цвел буйным
цветом благодаря любви просвещенных Птолемеев, в первую
очередь в области астрономии и географии, обладая такими
исследователями, как Аристарх Самосский — этот Коперник
античности, как Гиппарх, как Эратосфен. Очевидно, очень
часто враги иудеев — собственно, в Александрии их было
множество — обвиняли их в том, что они не сделали ни одного
126 Он ссылается на Сир. 4, 39; 5, 10; 7, 12 и ниже; 22, 24-26; Arist. 206; 3 Ездр. 4, 35;
Test. Dan. IV-VI; Gad. V; Ис. VIII; Еноха (слав.) 4, 12. В опровержение этого нельзя
ссылаться на Зах. 8, 16: «Говорите истину друг другу; по истине и миролюбно
судите у ворот ваших»; очевидно, это лишь парафраз восьмой заповеди. Еще менее
значима Ис. 45, 23. Напротив, Филон (Decal., 138) сравнивает правду с солнцем:
это подлинное пифагорейское эллинство.

Том III. Эллинизм и иудаизм
489
открытия на ниве науки, не произвели ни одного ученого; об
этом свидетельствует Иосиф127. И что же можно было на это
ответить?
С точки зрения правды — ничего и ничего; к сожалению,
так было на самом деле. Для науки ни израильтяне, ни иудеи (не
говоря уже о евреях) не сделали совершенно ничего. С точки же
зрения не беспокоящейся о правде полемики, можно было дать
двойной ответ.
Во-первых, они правильно ничего не сделали, поскольку
наука совершенно ничего не стоит. По этому пути пошел
анонимный автор, пишущий под именем (иудейской) Сивиллы:
Город есть на Востоке, зовется он Уром Халдейским,
Праведной жизни народ происходит оттуда, те люди
Мыслили здраво всегда и много благого творили.
Их не заботит ничуть светил небесных вращенье,
Не помышляют они о земных чудовищах жутких,
Ни о манящих глубинах соленых вод Океана.
То, как птицы клюют, иль то, как люди чихают,
Их не волнует, они чародеям и магам не верят,
Чревовещатели ложью своей соблазнить их не в силах.
Не признают они там ни халдейских гаданий по звездам,
Ни астрономии. Нет, все то почитают обманом,
Чем занимаются изо дня в день неразумные люди,
Те же, о ком говорю, почитают все справедливость
И добродетель, не думают, как бы им стать побогаче128.
127 Иосиф. Против Апиона, II. 135: Апион обвинял иудеев в том, что они не
произвели выдающихся людей, как, например, изобретателей в сфере техники или
известных мудрецов. Также и Молон (ibid., 148) говорил о них, что они бездарнейшие
среди варваров, а потому сами они никаким полезным для жизни изобретением
не внесли вклад во всеобщее благополучие. Duhm в комментарии к Псалмам, 26
(к Пс. 36 и 104), кратко указывает: «Хотя иудеи были рассеяны по всему миру, они
знали настоящий мир хуже греков, поскольку не имели представления о научном
собирании и обработке обширного материала». С ним полемизирует A. Jeremias
(см. выше, примеч. 41),/47X0, 51, но без доказательств.
128 Книга Сивилл. Песнь третья, 218-229, 234-235. Перевод Μ. Г. Витковской,
В. Е. Витковского — Примеч. пер ев.

490
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Другими словами: право Торы, в котором заключаются и
справедливость, и добродетель.
Если таким было отношение иудейской Сивиллы,
представительницы более или менее эллинизированного иудаизма в
рассеянии, можно себе представить, с каким презрением
жители самого города, происходящего от Ура Халдейского, т. е.
собственно иерусалимляне, смотрели на научные исследования
эллинов. Но презрение было взаимным, и не оно разрешило
спор; его разрешило непроизвольное тайное, но тем более
красноречивое признание самих иудеев. Не вполне честно
говорила о них Сивилла, что их не интересовали светила небесные и
глубины Океана, поскольку единственным предметом их
исследований были справедливость и добродетель. Какие
именно были эти справедливость и добродетель, будет еще сказано
ниже (§ 36); но о том, что они интересовались и этими
вопросами, мы располагаем их собственными свидетельствами.
Правда в том, что ответ они искали не мозолистым путем эллинских
исследований. Пусть александрийские астрономы
выясняют тайны звездного неба с помощью астролябий, секстанов и
мудреных тригонометрических расчетов; наверняка никто из
раввинов не мечтал об основании в Иерусалиме обсерватории.
Можно было действительно избрать более легкий путь:
простое использование того, что было добыто тяжелым упорным
трудом этих астрономов. Но как можно читать сочинения Эра-
тосфена и прочие языческие книжки? Никогда в жизни! Да и
зачем? У иудея был гораздо лучший источник знания:
апокалипсис. Итак, мы читаем у Еноха (30): как ангел показывает
ему края земли, на которые опирается небо, показывает врата,
через которые должна проходить каждая звезда. Он очень
серьезно говорит об этом, и, очевидно, с не меньшим вниманием
читатель изучал все подробности этого откровения. Концы
земли, врата звезд...129 Гомер также говорит о столбах, которые
отделяют небо от земли, о Медведице, которая «единственная
129 О характере этой науки см. справедливые слова Duhm'a (выше, примеч. 114),
392: «Этим ученым, — говорит он, — даже в голову не приходит, что следует снача-

Том III. Эллинизм и иудаизм
491
лишена купели Океана». Но то, что во времена Гомера было
милой детской наивностью, то, примерно в сотом году до Р. X.,
когда писал автор Еноха — кстати сказать, фарисей, а
следовательно, человек достаточно образованный, — было уже
позорной неученостью зрелого мужа: ведь к этому времени Эрато-
сфен уже давно с вызывающей восхищение точностью
рассчитал площадь поверхности Земного шара, Гиппарх уже давно
установил траектории и взаимоотношения небесных светил,
а потому лишь чувство жалости могли вызвать эти так
называемые откровения Еноха (особенно если принять во внимание,
что должны были наступить времена, когда этот
апокалиптический бред занял в ослабевших умах человечества место точных
результатов здравой эллинской науки).
ла узнать или исследовать те предметы, о которых говорится столь подробно», —
и Lagrange'a, Le Messianisme chez les Juifs [1909], 46.
Лишь в конце периода Мишны появилась некая белая ворона — кесарийский
раввин Бар-Каппара (ср.: Bacher [см. выше, примеч. 48], II. 514; Н. Strack.
Einleitung in Talmud und MidraS, 134), — который из слов Исайи (5, 21) «и цитра... на
пиршествах их; а на дела Господа они не взирают и о деяниях рук Его не
помышляют» приходит к смелому, но спасительному выводу, что следует заниматься
астрономией (Szabb. 76 а; ср.: А. Jeremias. Handbuch der altorientalischen Geisteskultur
[1913], 20, который, однако, ошибочно относит этого раввина ко второму
столетию до Р. X.), но это было как горохом об стену. Второй белой вороной был его
современник раввин Шимон Бен Халафта, которого называли
«экспериментатором», ср.: Bacher, II. 531.
Напротив, очень черной вороной был выдающийся раввин Ишмаэль Бен Элиша,
автор известных тринадцати правил раввинской логики. Он провозгласил
благоразумный принцип, что Тора считается с обстоятельствами человеческой жизни,
вследствие чего придерживался того мнения, что фатальный стих Ис. Нав. 1, 8:
«Да не отходит сия книга закона от уст твоих; но поучайся в ней день и ночь...»
и т.д., — не исключает и других полезных занятий, напр., земледелия; но когда
один из его учеников пожелал после соответствующего изучения Торы
ознакомиться также и с наукой греческой, т. е. с наукой вообще, раввин Ишмаэль,
ссылаясь на этот стих, позволил ему для соответствующих занятий избрать только
тот час, который не был ни днем, ни ночью (Bacher, II. 70; 123).
«Врата звезд», скорее всего, имеют вавилонское происхождение, мы
встречаемся с ними уже в космогоническом вавилонском эпосе Энума Элиш [Я открою
тебе сокровенное слово: литература Вавилонии и Ассирии / Пер. с аккадского; сост.
В. К. Афанасьевой и И. М. Дьяконова, русск. пер. В. К. Афанасьевой. М.: Худож.
лит., 1981. С. 32-50], см.: Jeremias, 133.

492
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Интересны были также морские явления; как можно было
объяснить, почему море не поднимается, хотя множество рек
непрерывно выливает в него свои воды? «Думаю, ему расти не
подобает», — ответил когда-то воспитанный на принципах
демократического равенства афинянин у Аристофана {Облака,
1292). Здесь мы видим замечательный по своей наивности
ответ; но он был дан еще до появления эллинистической науки.
Но вот Посидоний путешествует на берега Океана и, соединяя
свой собственный опыт с исследованиями своих
предшественников, пишет свое ученое и переломное произведение Об
Океане [РЭ, § 41]. К чему оно евреям! Они все это знают еще лучше.
Почему море не повышается. Очень просто, — отвечает Варух
(слав., IV). Есть такой змей, который ежедневно выпивает на
один локоть морской воды, а это как раз столько, сколько
приносят вливающиеся в океан 333 реки.
Такой же была астрономия и география иудеев; но была у
них еще одна очень серьезная наука: гематрия. Это название
было заимствовано у греков: ведь это собственно «геометрия».
Но что они сотворили с этой здоровой и полезной эллинской
наукой! Следовало рассчитать числовое значение букв
каждого слова (Alef = 1, Beth = 2, Gimel = 3 и т. д.), результаты будут
изумительны. Эллины также знали это искусство; но
использовали его лишь шутки ради. Слова с одним и тем же числовым
значением назывались ίσόψηφα; эпиграмматист очень красиво
расскажет нам, как кто-то, узнав, что имя Δαμαγορας и слово
λοιμός (по-нашему «чума») являются изопсефами, хотел
подтвердить этот результат, взвешивая оба на весах, но убедился,
однако, что «чума» легче.
Да, для Эллады это были шутки; для иудеев — напротив.
Что значит, когда Саул говорит народу: «заколайте [вола] здесь»
(т. е. на камне) (1 Цар. 14, 34)? Это значит, — отвечают
раввины, — каким должен быть нож: bâzjeh («на нем») — Beth = 2,
Zain = 7, Не = 5: 14 пальцев. И кажется, что результаты этой
науки отразились даже на тексте Писания. Сколько было
вооруженных израильтян при их исходе из Египта? Следует рас-

Том III. Эллинизм и иудаизм
493
считать количественное значение выражения bneJizrael (сыны
Израиля): Beth = 2, Nun = 50, Jod = 10, Sin = 300, Resz = 200,
Alef = 1, Lamed = 30 — т. е. 603 (тысячи). Столько, собственно
(с загадочным дополнением 550) указывают Числ. 1, 46. Разве
Синайский полуостров мог прокормить столько людей — ведь
с невооруженными их количество превышало 2 миллиона —
это историка не заботило. Сколько священников Иеговы
убил по приказу Саула Доик Идумеянин? — 85 (1 Цар. 22, 18);
но ведь это численное значение слова kohanê (священники).
Сколько домашних слуг было у Авраама, когда он выдвинулся
против Кедорлаомера? Это уже более сложный вопрос: но ведь
главным из них был Елиезер (Быт. 15, 2), и его число было 318.
А потому: «вооружил рабов своих, рожденных в доме его, 318,
и преследовал [неприятелей] до Дана» (Быт. 14, 14)130.
Более поздняя агада сохранила нам память об ученой
дискуссии, которую провел раввин Иехошуа бен Ханания (около
100 г. до Р. X.) с греческим «философом». Этот последний, путем
долгого наблюдения установивший время беременности змеи
(какой?), задал своему собеседнику соответствующий вопрос;
«7 лет», — ответил р. Иехошуа, ссылаясь на Быт. 3,14. Тогда
философ ударился головой о стену и воскликнул: «На то, что мне
стоило семи лет жизни, потраченных на исследование, он мне
снисходительно без труда указывает!»131 Очевидно, агада хотела
130 Δαμαγορας (δ = 4, α = 1, μ = 40, α = 1, γ = 3, о = 70, ρ = 100, α = 1, σ = 200,
итого - 420) и λοιμός (λ = 30, ο = 70, ι = 10, μ - 40, ο = 70, σ = 200, итого — 420), см.:
Anth. Pal. XI. 334. — еврейское: о ноже Саула см. мидраш к этому месту у Wünsche,
Aus Israels Lehrhallen, V 97. О прочих см. комментарии к соответствующим местам.
Что касается слуг Авраама, Baentsch (см. выше, примеч. 41), 60, предлагает другой
вариант происхождения их количества, который опирается на то, что 308 — это
количество лунных ночей в году, и допускает, что из этого количества было
рассчитано имя Елиезера. Однако я сомневаюсь, что эта операция возможна без
логарифмических таблиц, и вообще я считаю, что раввины тех времен наплодили
достаточно собственных бредней, и наши им уже не нужны. Принятое в тексте
толкование приводит уже равви Бен Kannapa (Bacher, II. 511). «Гематрия» все еще
не умерла: ее при жизни поддерживает апокалиптический зверь, уже не говоря о
тех научных сорняках, которые выросли вокруг числа Мицкевича — 44.
131 См.: Bacher (выше, примеч. 48), раздел VIII. 3 (из Вег. г. XX). Каким образом
этот раввин из Быт. 3, 14 высчитал семь лет беременности, которых там вообще

494
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
здесь высмеять греческую науку, построенную на тщательных
исследованиях и трезвом размышлении; однако, неосознанно,
но тем более действенно, высмеяла себя сама.
Так отомстила наука своим насмешникам. «Где нет богов,
там правят упыри», — говорит немецкий поэт; с упырями науки
был знаком и иудаизм того времени. Но вернемся к Сивилле.
Ее целью является склонение язычников к прозелитизму;
но если так, то избранный путь был, очевидно, ошибочным:
проще, наверное, было отторгнуть мать от ее ребенка, чем
Элладу от созданной ею науки. А потому со временем хитрые люди
рассеяния придумали другой ответ на эти обвинения: а
именно— что их авторам вообще нечего стыдиться, поскольку
наука является созданием не эллинов, и вообще не язычников,
а Израиля. Авраам первым научил египтян астрономии... Где
это написано? — А нигде. Но для чего же тогда «агада»? Иосиф,
поставленный фараоном над всей землей Египетской, разделил
страну на участки и, таким образом, стал первым учителем
геометрии. Моисей среди израилитов был изобретателем
алфавита; это изобретение позже перешло от израильтян к
финикийцам, а от финикийцев к грекам. Этот же Моисей по-гречески
назывался (как будто) Мусей; а Мусей, согласно греческой
традиции, был учителем Орфея и опосредованно Гомера,
которого сами греки почитали основателем своей
интеллектуальной культуры. Крупнейшие греческие философы — Пифагор,
Гераклит — были учениками израильтян132. Это не сразу стало
нет, я не знаю; Bech. 8а этого не поясняет. «Этот рассказ, — продолжает дальше
Bacher, — который, очевидно, стремится к тому, чтобы обосновать преимущество
иудейской мудрости над языческой, стал в вавилонских школах исходным
пунктом для более развернутого повествования, в котором раввин Иехошуа бен Хана-
ния, "мудрец иудеев", побеждает "афинских старцев"».
132 Я не буду здесь затрагивать запутанный вопрос о происхождении этой теории;
его решение зависит: 1) от аутентичности свидетельства Гермиппа(Ш в. до Р. X.),
Ори гена {Против Цельса, I. 15) о том, что «Пифагор свою философию от иудеев
перенес к эллинам», аутентичность чего опровергает Schürer, II. 828, тогда как,
например, Th. Reinach (см. выше, примеч. 36), 40, считает ее возможной, и 2) от
того, когда жил, и жил ли вообще, тот Аристовул, который должен был быть
автором этой теории. Его существование отрицает Elter, De gnomologiorum Graecorum

Том III. Эллинизм и иудаизм
495
распространенным убеждением; были даже
сфальсифицированы стихи и абзацы известных поэтов и греческих прозаиков,
показывающие их зависимость от Моисея.
Напрасно стараются апологеты иудаизма в наше время
защищать эти фальшивки как основательные результаты так
называемых «исследований», выполненных по эллинскому
методу; вся теория — несомненный обман, осознанный и
бессовестный. Но следует признать: редко когда в истории человечества
наиправдивейшая правда была настолько же спасительной,
насколько спасительной оказалась эта ложь. Ведь коль скоро
наука — открытие богобоязненных приверженцев Иеговы,
очевидно, что пренебрегать ею не следует. От этого вывода были
далеки иудеи; действительно, ведь вся их теория была
сфабрикована, так сказать, на экспорт. Напротив, она пригодилась
христианам греческого и римского происхождения в их борьбе
за научную культуру с такими фанатиками самодостаточной
веры, какими были Тертуллиан или Татиан. И это было
позицией не каких-то там представителей новой религии, а таких
ее столпов, какими были св. Амвросий и св. Августин133. Без
преувеличения можно сказать: если эллинская наука была
сохранена для новой Европы — насколько она была сохранена —
historiaatque origine, V-IX (1894, 95), признает Schürer, III4,512 и ниже; общий обзор
Stähelin'a у W. v. Christ — W. Schmid. Geschichte der griechischen Literatur, II. 16;
литература по этому вопросу очень обширна. В любом случае, во времена Филона
такая теория уже существовала. Ее сущностью являются: 1) та фикция, что
Писание, помимо литературного смысла, имеет также тайный, философский смысл,
который извлекается из него аллегорическим толкованием; 2) та фикция, что эти
поэты и философы читали Писание, wo&wf&JudaeusApella не поверили бы, что они
понимали по-еврейски. Более того, нужна была еще 3) фикция, что уже в
древнейшие времена существовал греческий перевод Писания, который потом был
утрачен; и, наконец, 4) фикция, что все они понимали и аллегорический смысл.
Помимо своей отвратительности, это фальсификаторство вместе с так
называемыми стихами Орфея и прочих пережило свыше полутора тысяч лет вплоть до
критики Скалигера, со стороны которого оно вызвало гневные слова Judaeorum
est mentiri. Очевидно, апологеты не могли с этим согласиться: об их ухищрениях
см.: С. Лурье (выше, примеч. 43), 179.
133 О свв. Амвросии и Августине см. мою книгу Cicero im Wandelder Jahrhunderte1',
308.

496
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
за это следует благодарить эту иудейскую ложь. Это забавная
иллюстрация пессимистического парадокса Фридриха
Ницше: «Если ты видишь, что победила правда, всегда спрашивай,
насколько мощный обман боролся за нее».
§18
И, в-третьих, божество открывается в красоте — причем
либо в красоте природы, либо в красоте искусства.
То, что и одно, и второе принадлежат к ядру
религиозного ощущения греков, — вещь архиизвестная. Рассмотрим
первое утверждение. Ведь первую значительную часть эллинской
религии можно рассматривать как обожествление природы
[ДР, § 3]; непосредственность этого неосознанного вывода
«красивая природа, следовательно — бог» лучше всего
отражается мыслью, неоднократно в разных вариантах приводимой в
сочинениях Овидия: «Деревья там шумят зеленые, над истоком
резвого ручья, / Видя это, ты и сам скажешь: конечно, здесь
обитает божество».
Напрасно мы искали бы такие выражения и такие
ощущения в книгах Израиля; напротив, они налагают проклятия на
того, кто ощущает божество «под каждым зеленым деревом»134.
134 Мер. 2, 20; 3, 6; 17, 2 и т. д. Еще более выразительно: «На вершинах гор они
приносят жертвы и на холмах совершают каждение под дубом и тополем и теревин-
фом, потому что хороша от них тень; поэтому любодействуют дочери ваши и
прелюбодействуют невестки ваши» (Ос. 4, 13; это «поэтому» очень характерно).
Следует сравнить это место с приведенным в ДР, § 3 (с. 33), пассажем из Платона
и спросить себя: что из них ближе нашему сердцу? Раввин Акива говорил просто,
опираясь на Втор. 12, 2: «Где только в Писании идет речь о высоких горах, холмах,
зеленых деревьях, ты должен знать, что имеется в виду идолопоклонство» (см.:
Bacher [выше, примеч. 48], 1883, 3621).
Также Филон (Legg. spec, I. 74) защищает предписание Втор. 16, 21: «Не сади себе
рощи из каких-либо дерев при жертвеннике Господа, Бога твоего» — ведь деревья,
не приносящие плодов, не имеют никакой ценности (разве это не слепота!) и,
кроме того, дают пристанище разбойникам (здесь мы, впрочем, могли бы сослаться
на Еврипида, Андромаха, 1115). Противоположная ситуация у эллинов: лавровая
роща у храмов Аполлона в Дельфах и Антиохии, роща Академа в Афинах, Аль-

Том III. Эллинизм и иудаизм
497
Напротив: «Небеса проповедуют славу Божию, и о дел ах рук Его
вещает твердь. День дню передает речь, и ночь ночи
открывает знание... Он поставил в них жилище солнцу, и оно выходит,
как жених из брачного чертога своего, радуется, как исполин,
пробежать поприще: от края небес исход его, и шествие его до
края их, и ничто не укрыто от теплоты его» {Пс. 18, 2-3, 5-7)135.
Эти строки, относящиеся к самым известным словам Писания,
должны поразить любого внимательного читателя.
Исследователи еврейской литературы в ее историческом развитии также
приписывают этот псалом влиянию нового эллинского духа,
о котором, в конце концов, неопровержимо свидетельствует
образ соревнований, настолько близких грекам и настолько
чуждых израильтянам. Это, повторяю, общепринятое мнение,
и если я здесь среди прочих упомяну Мориса Фридлендера, то
потому, что у него как у еврея я нахожу особо тонкое, с этой
точки зрения, ощущение. «Наиболее выразительно, — говорит
он, — проявляется влияние нового (т. е. эллинского) духа на
набожных псалмистов в их описании откровения Бога в природе
без каких-либо ссылок на Закон... Поэт показывает нам здесь в
немногих, но мощных словах, как познание Бога вырастает из
природы: здесь не нужен Закон, чтобы нам открыть Бога, ни
данных традиций, ни выразительных слов; молчаливая
природа обращается к нам величественно и мощно. Но более поздний
псалмист, искусившийся таким полным обхождением Закона,
дополнил указанные слова своего предшественника в
неожиданном обороте следующим дидактическим стихом ad majorem
legisgloriam: "Закон Господа совершен, укрепляет душу;
откровение Господа верно, умудряет простых" и т. д.»136 — отводя
тис в Олимпии, Панейон в Александрии. Христианство, слава богу, последовало
в этом отношении эллинскому, а не еврейскому образцу; и наша детвора в
селах и городах до сих пор неосознанно благословляет подлинную религиозность
Эллады.
Апологию божества, расторгшего связь с природой, любой желающий может
прочитать у Sellin'a (см. выше, примеч. 58), 59 и ниже.
135 Ср. также Пс. 8 и 103.
136 Maur. Friedländer. Griechische Philosophie im AT [1904], 51.

498
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
иудейскую душу от солнечных дорог, возвращая ее на узкие
тропинки синагогальной науки.
И на них эта душа остается. «Кто шествует по дороге и
"повторяет" (Закон), и прерывает это повторение, и говорит: "Как
прекрасно это дерево", — тому Писание вменяет это в вину,
лишающую его права на жизнь»137.
Но если идея откровения Бога в прекрасной природе была
непродолжительным отклонением религиозной мысли
иудеев под искушающим влиянием эллинизма и являлась именно
ересью, то родственная ей эллинская идея откровения
божества в красивом искусстве была для нее совершенно
неприемлема. Здесь контраст был гораздо более разителен. В отношении
красоты в природе иудей, очевидно, как мы видели чуть выше,
не должен был восхищаться, повторяя Закон: но в свободные
от этих размышлений минуты ему не было запрещено такое
восприятие (хотя, говоря к слову, мы не представляем себе,
когда бы он нашел на это время, поскольку повторение Закона
было — согласно Ис. Нав. 1,8 — его обязанностью в каждый час
дня и в каждый час ночи). Что же касается красоты в искусстве,
она была запрещена ему совершенно, всегда и везде. Ведь так
говорил Господь: «Не делай себе кумира и никакого
изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде
ниже земли» (Исх. 20, 4)138.
137 Цитируется по ДР, § 3.
138 Попытку иудейской апологетики приводит Иосиф, Против Апиона, II. 75. В
новейшие времена богословы протестантского лагеря находились, зачастую, под
давлением реиудаизации Лютера (даже Wellhausen (см. выше, примеч. 16), 127).
Вполне рассудительно говорит, однако, R. Smend (см. выше, примеч. 41) о
пассаже Βτορο-Исаии: «он поясняется страхом, который народ, помимо всего прочего,
чувствовал перед богами язычников, но также свидетельствует о том, что профе-
тический монотеизм уже не понимал сущность поклонения идолам» (359); автор
также цитирует Пс. 15; 135; Мер. 10; можно добавить и Прем. 13, 13; Оракул Сивиллы
III. 8 и ниже. Так же считает и Duhm(cM. выше, примеч. 114), 213. Также, но с еще
большей категоричностью Frdr. Delitzsch (см. выше, примеч. 92), уместно
сравнивая положение «язычников» с католическим. Интересна точка зрения
эллинизирующего автора Премудрости, согласно которому статуи возникли из памятников
умершим, в которых люди, восторженные их красотой, усмотрели богов (13, 13);
стоитсравнитьс ними свидетельство Аристотеля, приведенное в ДР, § 15 (с. 67-68).

Том III. Эллинизм и иудаизм
499
Да, это так читается сейчас, читается безразлично или даже
с неким удовольствием и симпатией. Разве много читателей
отдает себе отчет в том, что это действительно ужасные слова,
смертный приговор, вынесенный искусству в настоящее время
и в прошлом — и приговор, к сожалению, слишком реальный?
Я считаю, что фатальный приказ так называемых мужей
Великого Синода: «Воздвигните ограду вокруг Закона» (Пиркей
Авот, I. 1) применялся уже во времена возникновения Торы; я
считаю, что упомянутые чуть выше слова Иеговы имели лишь
изначальное значение запрета идолопоклонства, согласно
мысли следующего стиха: «Не поклоняйся и не служи им». Такой
запрет можно было бы полностью понять с точки зрения
скверной религии соседей Израиля, которые зачастую поклонялись
ужасным изображениям своих богов — но не всегда ужасным,
как мы сейчас увидим, и, быть может, хотя мы не знаем этого
наверняка, отождествляли эти изображения с самими богами.
Здесь не было даже отрицания откровения божества в красоте,
поскольку эти изображения Ваалов, Хамосов и Дагонов,
очевидно, ничего общего с красотой не имели.
Полемика и очернение религии
соседей-идолопоклонников начинается уже со Второ-Исаии: «Делающие идолов все
ничтожны, и вожделеннейшие их не приносят никакой
пользы... Кто сделал бога и вылил идола, не приносящего никакой
пользы?.. Кузнец делает из железа топор и работает на угольях,
молотами обделывает его и трудится над ним сильною рукою
Принципам Торы был верен славный Knox, который, находясь среди
католической команды корабля, в ее присутствии выбросил в море почитаемый ею образ
Матери Божией, говоря, что это «разрисованная доска». Его собратом, с этой
точки зрения, был старый распутник Карамазов у Достоевского, который,
издеваясь над религиозным чувством своей молодой набожной жены, обратился к ней:
«Вот, ты поклоняешься ей, а я плюю на нее»— в буквальном смысле слова. Carlyle
(Lectures on heroes, кн. IV) прославляет «героическое» деяние Кпох'а: «Для него
эта икона, очевидно, была крашеной доской» (apainted board). Я охотно верю; ведь
я знаю, что человеческая слепота непреодолима. Но для измученной
Маргариты — «О, сквозь великую боль, Богородица, призри на покаянный труд!» — образ
Матери Божией был не просто раскрашенной доской; и для его создателя тоже,
наверняка, таким не был.

500
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
своею до того, что становится голоден и бессилен, не пьет воды
и изнемогает. Плотник [выбрав дерево] протягивает по нему
линию, остроконечным орудием делает на нем очертание, потом
обделывает его резцом и округляет его, и выделывает из него
образ человека красивого вида, чтобы поставить его в доме.
Он рубит себе кедры, берет сосну и дуб, которые выберет
между деревьями в лесу, садит ясень, а дождь возращает его. И это
служит человеку топливом, и часть из этого употребляет он на
то, чтобы ему было тепло, и разводит огонь, и печет хлеб. И из
того же делает бога, и поклоняется ему, делает идола, и
повергается перед ним... и молится ему, и говорит: "спаси меня, ибо
ты бог мой"» (44, 9-17). Я переписал почти весь этот пассаж,
поскольку это первое звено в очень длинной цепи, которая тянется
до эллинистических и римских времен, и еще гораздо дальше.
И вся эта полемика никчемна. Ведь в ее основе лежит
убеждение в том, что так называемые «идолопоклонники»
отождествляли своих идолов со своими богами, а не видели в них только
символы, материальные знаки этих небесных существ.
Аргумент, подобный аргументу Исайи, мы находим лишь у
Горация, который, впрочем, даже опосредованно от пророка не мог
зависеть. Он говорит о божестве садов Приапе (1 Cam., VIII, 1):
Некогда был я чурбан, от смоковницы пень бесполезный;
Долго думал художник, чем быть мне, скамьей иль Приапом.
«Сделаю бога!» сказал; вот и бог я!139
Но у Горация это была добродушная шутка, не более; так
как он хорошо знал, что статуи богов его народа — это лишь
символы живых богов на небесах, святостью они обладают
лишь настолько, насколько получили ее благодаря
сакраментальному акту посвящения [ДР, § 15]. Если кто-то из нас, из
необразованной черни, действительно отождествлял «образ»
с богом, то преодолевайте этот предрассудок, а не
разбивайте творения ваших вдохновенных мастеров. Очевидно, уже в
139 Перевод М. А. Дмитриева. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
501
то время можно было обратить внимание законодателя на то,
что abusus поп tollit usum]A0, что нельзя, борясь с предрассудками
черни, лишать человечество его любимых символов, из боязни
уродливых изображений — запрещать все изображения
вообще; но пусть будет так. И все же, «не поклоняйся так
называемым изображениям Бога твоего»; разве этого достаточно? Нет:
чтобы ты не мог поклониться даже случайно такому
изображению, тебе нельзя создавать никаких изображений ни одной
вещи на небе, на земле или в море.
Итак, искусство было убито в самом зародыше. О том,
что именно таким было понимание этих слов Моисея,
свидетельствует вся история иудаизма. Не только размещение
статуй в храме и в синагогах возмущало иудейский народ — нет,
его земля должна была быть свободна от каких бы то ни было
«изображений». Штандарты римских легионов, как известно,
были украшены погрудными изображениями императора; для
иудеев даже это было непереносимо: во времена римских
прокураторов иерусалимский гарнизон был лишен привычных
штандартов. Пилат — считая, что такое исключительное
положение Иудеи оскорбляет величие Рима, — хотел эту символику
вернуть, но это вызвало такой плач иудеев, что он вынужден
был отменить свой приказ141. Когда сирийский легат Вителий
воевал с арабским царем Аретасом, его когорты должны были
обходить Иудею, чтобы не запятнать ее своими штандартами142.
Это были просто человеческие изображения; но и этого было
мало. Даже невинный орел, которым Ирод Великий украсил
ворота храма, задел религиозные чувства народа143; ведь это
было «изображение того, что на небе, вверху».
Ну и что с того? — скажет читатель. Очевидно, в результате
этой суеверной сдержанности внешний вид Иерусалима должен
140 Злоупотребление не уничтожает доброго обычая. — Примеч. перев.
141 Кос. Ant., XVIII. SS; Иуд. воина; ср.: II. 169; ср.: Ant., XV. 276.
142 Ллл, XVIII. 121
143 Ant., XVII; Иуд. война, I. 650.

502
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
быть достаточно скучным по сравнению не только с Антио-
хией или Александрией, но даже с беднейшими эллинскими
городами Келесирии или Декаполиса; что это значило для
огромных территорий стран, насквозь пронизанных эллинской
культурой и эллинской религией с ее догматом об откровении
божества в красоте? — Да, очевидно; пока что Иудея никого не
обидела, кроме себя.
Но пусть бы это самоослепление ограничилось одной
только маленькой страной! Однако нет: уже в эти
эллинизированные времена иудаизм занимался очень активным
прозелитизмом, пытаясь убедить эллинов в том, что именно в его слепоте
заключается настоящая религия. В действительности это было
одной из главных причин его неудачи: ведь здесь
компромиссы вроде тех, о которых мы говорили выше, были невозможны,
и как для иудеев «идолопоклонническое» искусство эллинов,
так и для последних слепота иудеев были неприемлемы.
Впрочем, там, где провалился иудаизм, победило
христианство, а христианство в теории признавало Тору вместе с
Десятью Заповедями, а следовательно — и запрет на
«изображения». Но только в теории; на практике, слава Богу, уцелело и
искусство, и откровение божества в красоте. Однако временами
вредная теория брала верх над спасительной практикой; в это
время начинался разрушительный поход слепоты на
беззащитную область красоты. Иконоборчество VIII—IX вв. сокрушило
византийскую культуру; иконоборчество XVI в. уничтожило
в странах, охваченных этой болезнью, великолепное наследие
средневековья. И пусть читатель не думает, что речь идет лишь
о религиозном искусстве. Нет, ущерб был нанесен всему
искусству человечества144: и художественному, и искусству ваятелей.
Во-первых, как нас учит история и античного, и нового ис-
144 Желая, чтобы читатель как можно ярче представил себе все разрушительное
значение этого стиха, я привожу свидетельство пылкого поклонника Ветхого
Завета и в этом отношении — Вальтера Скотта. Он описывает {РобРой, II. 2) устами
садовника-шотландца оскорбление кафедры в Глазго (ноя отказываюсь, конечно,
передавать говор шотландского Лоулэнда, хотя оригинал и усиливает впечатление
этой sancîa simplicitas): «Было время, в Реформацию, ее чуть не разрушили, когда

Том III. Эллинизм и иудаизм
503
кусства, светское искусство произошло от религиозного; а во-
вторых, потому, что этот запрет касается всех изображений,
несмотря на их цель; таким был спасительный результат
этого «огораживания». Но пусть читатель не обольщается
тщетной надеждой: то, чего иудаизм требовал от эллинизма, было
истреблением любого искусства, истреблением в реальности
фидиев, праксителей, апеллесов, истреблением в возможности
микеланджело, рафаэлей, Рембрандтов... за исключением,
возможно, лишь некоторых новейших течений в изобразительном
искусстве. Ведь их, которые не передают никакого изображения
какой бы то ни было сотворенной Господом Богом вещи,
которая на небе вверху или на земле внизу, или в водах под землей,
вполне можно согласовать с жестоким требованием Моисея.
Я повторяю: в той сфере, о которой здесь идет речь —
области откровения божества в красоте искусства, — никакая
эллинизация иудаизма не наступила и наступить не могла. Иудеи
были для эллинов — не говорится об этом явно, но так было
по сути — слепцами, не видящими божества там, где оно им,
эллинам, так мощно открылось; эллины же для иудеев были —
сносили церковь Сент-Эндрюс, и Пертскую церковь, и все другие, чтоб очистить
страну от папистской нечисти, от идолопоклонства, от икон...
Из окрестных поселков, из Ренфру, Баронии, Горбалса, в одно прекрасное утро
привалили в Глазго толпы народа: надумали своими руками очистить собор от
папистской дребедени. Но горожане испугались, как бы у их старой церкви не
лопнули все подпруги от такого невежливого обращения. Они забили в набат...
все цеха дружно поднялись и объявили, что дадут настоящее сражение, а
разрушить церковь не позволят, как разрушают их всюду вокруг... Договорились на том,
чтоб вынести из ниш идольские статуи святых (будь они неладны!), — вынесли,
разбили эти каменные кумиры на мелкие куски по слову Священного Писания (by
Scripture warrant) и бросили те куски в воду, в речку Молен динар; а старый храм
остался целехонек — стоит себе веселый, точно кот, когда ему вычешут блох, и все
остались довольны» (перевод Н. Д. Вольпин).
Итак, этот гнусный упырь, который уже однажды истребил практически все
великолепное наследие античности, тысячелетие спустя снова восстал из гроба,
в который он был мудро и благочестиво положен кафолической церковью, чтобы
повторить свой разрушительный труд еще раз в отношении менее красивого, но
не менее святого и трогательного наследия средневекового искусства. Плоды
наследия стольких немецких, голландских, английских джотто были сокрушены и
брошены в воду by Scripture warrant — и в бездонную человеческую глупость.

504
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
о чем говорится даже слишком выразительно —
идолопоклонниками, «поклоняющимися творениям собственных рук».
И, собственно, именно тем, что об этом говорится так
выразительно, еще раз подчеркивается слепота тех, кто так говорит.
То, что эллины не были идолопоклонниками, т. е. не
отождествляли свои статуи с теми богами, которые в них
изображены, я обстоятельно обосновал в другой книге [ДР, § 15]; то, что
они вычитывали на ясном челе фидиевского Зевса, было лишь
откровением божества, слишком вознесенным для того, чтобы
облечься в несовершенные одеяния слов. Но как
слепорожденный не в состоянии понять того, что говорится о красках, так
иудей органически не был в состоянии охватить своим
ограниченным сознанием всей возвышенности этого откровения
и этой религии. Для него она была «идолопоклонничеством».
Я не обвиняю его в умышленном и сознательном обмане; это
был, скорее, естественный и необходимый результат
исчезновения соответствующего органа чувств у него.
Но если целью этого несчастного запрета — что часто
поддерживается апологетами — было одуховление религии путем
устранения всех внешних и материальных символов, — то
можно решительно сказать: во-первых, за это одуховление
заплачено слишком дорого, а во-вторых — эта цель не была достигнута
ни в израильские, ни в иудейские времена.
В израильские времена таким внешним и материальным
символом был так называемый Ковчег Завета145, т. е.
изначально ковчег самого Иеговы. Иегова говорит о нем Моисею так:
«И устроят они Мне святилище, и буду обитать посреди их...
так и сделайте. Сделайте ковчег из дерева ситтим: длина ему
два локтя с половиною, и ширина ему полтора локтя, и высота
ему полтора локтя; и обложи его чистым золотом... там Я буду
145 Я не разделяю мнения (между прочим, R. Ganszyniec, Der Ursprung der
Gesetzestafeln), как будто изначально он был исключительно ящиком для
скрижалей Десяти Заповедей; это лишь его производное значение, а первоначальным
было то, о котором свидетельствует Книга Исхода. — Wellhausen (см. выше,
примеч. 16), 32.

Том III. Эллинизм и иудаизм
505
открываться тебе и говорить с тобою над крышкою...» (Исх. 21,
8-22). И, конечно, Иегова с тех пор обитал в этом ковчеге.
И был он окружен таким же почитанием, что и само божество:
несчастный израильтянин, который неосторожно
притронулся к нему, пусть и с самыми благими намерениями —
например, хотел спасти его от падения, — был убит им (2 Цар. 6, 7);
и когда филистимляне, забрав его у израильтян, поставили его
в храме своего «божка» Дагона, этот божок сам, как, по
крайней мере, утверждает израильское предание (1 Цар. 5, 3), — пал
на лице свое перед ним, поклоняясь божеству, которое выше
его. Вот, пожалуйста, разве не мог Второ-Исаия и к нему
применить свою вышеприведенную полемику? «Плотник... часть
дерева сожигает в огне, другою частью варит мясо в пищу... А из
остатков от того делает бога, идола своего, поклоняется ему,
повергается перед ним и молится ему, и говорит: "спаси меня,
ибо ты бог мой"» (44, 16-17)? Очень верно отмечает Вельхаузен:
«Отнюдь нельзя утверждать, что этот — в любом случае, лишь
израильский — ковчег был лучше какого-либо изображения».
Нет, — можно ответить на это. Потому-то пророки, эти
проповедники одуховленной религии, очевидно, были
противниками этого Ковчега Завета; Иезекииль его вообще не
упоминает в своем описании старого культа, и когда после
возвращения из вавилонского пленения Зоровавель отстроил
храм, никакой ковчег в нем уже не помещался. Очевидно, так
было; и вот, во второй раз органическое стремление
человеческой души к символизму, не найдя естественного выхода,
обратилось к предметам менее ценным. На этот раз таким
предметом были свитки Торы. О том, что для иудеев они были
святыней в гораздо большей степени, чем, например, являются
для христианина его книги, ярко свидетельствует следующий
случай. При прокураторе Кумане, во время одного из
бунтов, который получилось усмирить силой оружия, римский
солдат в присутствии иудеев разорвал свиток Торы. Этим он
в иудейской среде вызвал такое возмущение, что прокуратор,
опасаясь общего восстания, был вынужден предать виновного

506
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
смерти146. Я вообще не намерен защищать грубый поступок
этого солдата: любое оскорбление чьего-либо религиозного
чувства достойно кары. Но обязательно ли кара должна быть
смертной? Конечно, можно сказать, что и здесь мы
встречаемся с определенным фетишизмом.
Как там наука, так и здесь искусство отомстили тем, кто
ими пренебрегал: от символизма приверженцы Иеговы не
убереглись, но их символизм был настолько хуже символизма
эллинского, насколько деревянный ящик или свиток папируса
хуже паллад и аполлонов эллинских храмов. Символизму
эллинов мы, живущие сегодня, обязаны всем нашим искусством,
не только религиозным, но и светским; символизму
израильтян и иудеев мы не обязаны вообще ничем147. Таков приговор
истории.
146 Иос. Ant., XX. 117 (ср.: Иуд. война, II. 229). Иудеи утверждали, что «не стоит жить
при таком пренебрежении их родными обычаями». До сегодняшнего дня в
синагогах, когда свитки Торы после прочтения соответствующей «параши» в
торжественном шествии возвращаются в «ковчег», самые набожные среди молящихся
стараются поцеловать их или, по крайней мере, прикоснуться к ним рукой. Я не
порицаю этот обычай, мне он даже нравится. Еще больше уважения у меня
вызывает замечательная легенда о мученической смерти (во времена Адриана) раввина
Ханины бен-Терадиона, который был сожжен на костре, обмотанный свитками
его Торы. На отчаянный возглас своей дочери он ответил: «Тот, который отомстит
за пренебрежение к Торе, отомстит и за мою смерть», а ученикам, которые
удивлялись сиянию, исходящему от умирающего, и спрашивали его, что он видит,
отвечал: «Пергамент горит, а буквы возносятся к небу» (Bacher (см. выше, примеч. 48
[205], 1884, 136). И это свидетельствует и о том, что сказано в тексте.
147 Я не могу не обратить внимания на размышления Тубянского (см. выше, с. 377
и примеч. 4), 40, поскольку они обосновывают актуальность затронутого нами
вопроса. Полемизируя с моими доводами [ДР, § 41] о том, что иудаизм «был
бесплодным для искусства», автор спрашивает, «должно ли это значить, что его
иконоборчество воспрепятствовало развитию у евреев художественных искусств в
рамках их национальной культуры? (Очевидно.) Но, в первую очередь, это
утверждение следует ограничить; речь может идти только об искусствах, изображающих
предметы, но не о декоративном искусстве, архитектуре, музыке, а тем более, не о
поэзии. Отодвигаются лишь (сущий пустяк!) изобразительно искусство и резьба;
но где обоснование того, что они являются необходимой частью целостной
культуры? Мы вполне можем себе представить высокоразвитую, даже в эстетическом
смысле, культуру и без этих факторов; такой была, например, культура Норвегии
и Исландии во времена скальдов и саг».

Том III. Эллинизм и иудаизм
507
У религии иудаизма было и множество положительных
элементов; я старался их подчеркнуть в предыдущих частях
этого произведения и буду стараться делать это и дальше. Но
если бы гений человечества, взяв весы, положил на одну их
чашу все эти положительные элементы, а на другую — лишь
этот запрет с заключенным в нем истреблением искусства, кто
знает, перевесила ли бы первая чаша вторую.
Такие размышления показывают, насколько глубоко я был прав, называя
отношение иудаизма к искусству слепотой. Ведь и в известном романе Уэллса слепые
стараются убедить зрячего в том, что глаза ему совершенно не нужны, что у него
есть уши, нос, язык, не говоря уже о тактильных наслаждениях. Декоративное
искусство, архитектура... быть может, в Элладе их не было? Конечно же, были.
Причем на высочайшем уровне, тогда как собственно иудаизм даже с этой точки
зрения не произвел ничего собственного, и нынешние евреи в строительстве и
украшении своих храмов вынуждены использовать чужие стили. Однако
искренность заслуживает благодарности; из нее видно, что в случае победы иудаизма
нам угрожало бы новое иконоборчество, новое истребление картин и статуй. Но
нет, у Шейлока и на этот раз находится своя Джессика. И имя ей — Израэльс,
Антокольский, Левитан и т. д.

-тгггггт-гдсд
Глава IV
ИЕГОВА И ЕГО НАРОД
§19
Сравнивая иудейское понимание божества с греческим
с точки зрения отношения к трем идеалам совершенства, мы
должны были признать, что оно по каждому из пунктов
уступает греческому; в добре и правде Иегова открывается лишь
частично, а в красоте не открывается вовсе. Но если поставить
вопрос, в чем полностью Иегова является своему народу и
вообще человечеству, то внимательный читатель Торы и пророков
без колебания ответит: в силе. И добавит деталь: своему народу
в силе и благодеяниях и (возможно, чаще) злодеяниях, чужим
же народам — исключительно в злодеяниях.
Решающим здесь является рассказ об испытании Илии
(3 Цар. 18, 22-39) перед Ахавом и израильским народом.
«И сказал Илия народу: я один остался пророк Господень,
а пророков Вааловых четыреста пятьдесят человек [и четыреста

Том III. Эллинизм и иудаизм
509
пророков дубравных]; пусть дадут нам двух тельцов, и пусть они
выберут себе одного тельца, и рассекут его, и положат на дрова,
но огня пусть не подкладывают; а я приготовлю другого тельца и
положу на дрова, а огня не подложу; и призовите вы имя бога
вашего, а я призову имя Господа Бога моего. Тот Бог, Который даст
ответ посредством огня, есть Бог. И отвечал весь народ и сказал:
хорошо, [пусть будет так]... пророки Ваала... призывали имя Ваала
от утра до полудня, говоря: Ваале, услышь нас!.. Во время
приношения вечерней жертвы подошел Илия пророк [и воззвал на небо]
и сказал: Услышь меня, Господи... Да познает народ сей, что Ты,
Господи, Бог... И ниспал огонь Господень и пожрал всесожжение...
Увидев это, весь народ пал на лице свое и сказал: Господь есть Бог,
Господь есть Бог!»
Это очень важное событие, которое сыграло значительную
роль в иудейском прозелитизме, так как иудеи, стараясь
обратить язычников в свою веру, ссылались преимущественно на
него, о чем мы делаем вывод из слов Горация по поводу
аналогичного чуда в Гнации (1 Cam., V. 97):
...За ним нас потешила вдоволь
Гнация (город сей был раздраженными Нимфами создан).
Здесь нас хотели уверить, что будто на праге священном
Ладан без пламени тает у них! — Одному лишь Лпелле
Иудею поверить тому, а не мне148.
Оно относилось к тем событиям, темой которых является
«спор богов о народе». В Греции самым известным был спор
Посейдона и Паллады об афинском народе перед царем Кекроп-
сом; этот сюжет Фидий изобразил на западном фронтоне
Парфенона. И речь здесь идет о том, чтобы народ «не охромел на
обе ноги», но знал, за кем он должен следовать. Так,
Посейдон, ударив трезубцем о скалу Акрополя, вызывает источник
морской воды; Паллада прикосновением своей руки создает
Перевод М. А. Дмитриева. — Примеч. перев.

510
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
оливковое дерево, прародителя всех деревьев этого рода в
Аттике. Сила обоих одинакова; но Посейдон использовал свою
для ненужного дела, тогда как Паллада одарила край полезным
растением. И народ пошел за Палладой: поскольку не только в
силе открывается бог, но и в добре [ДР, § 9]149.
Также и пророки, стараясь отвадить народ Иеговы от чужих
богов, лишь на одно обращают внимание: на их бессилие. «Не
бойтесь их, ибо они не могут причинить зла, но и добра делать
не в силах. Нет подобного Тебе, Господи [Иегова]!.. Ты велик,
и имя Твое велико могуществом. А Господь [Иегова] Бог есть
истина; Он есть Бог живый и Царь вечный. От гнева Его дрожит
земля, и народы не могут выдержать негодования Его» (Иер. 10,
5-10). Но это, правда, был меч обоюдоострый...150
Эта сила, как я говорил, в отношении народа Божия могла
быть и благотворной, и тлетворной. Благотворной она была в
прошлом, при Моисее, и пророки все время об этом
напоминали народу: «...И вывел народ Твой Израиля из земли
Египетской знамениями и чудесами, и рукою сильною и мышцею
149 О греческих Streit-um's-Land-Sagen см. мою статью Erysichthon (Philologus, 1890).
Чудо с пожиранием жертвы огнем Иеговы мы встречаем уже в Лев. 9,24. Очевидно,
не только у Горация со стороны язычников он вызывал насмешки. Также и Филон
(Moys., II. 154 — стоит помнить, что это произведение написано для язычников)
подает полурационалистическое толкование этого события. Но было нетрудно
этой «аретологии» в честь Иеговы противопоставить другую: ее подает нам
интересный папирус (№ 1242 0xyrh. Pap. X [1914]). Здесь с Иеговой воюет Сарапис, ион
творит чудо, с которым Иегова справиться не может, а потому «един есть Зевс
Сарапис»; это «языческий» ответ на «Адонай эхад» (см.: О. Weinreich. Neue Urkunden
zur Sarapisreligion [1919]).
150 Это направленное на идолопоклонников обвинение, будто их боги не могут им
помочь (ср.: Иер. 2, 28), имело обратную сторону: ведь оно могло быть обращено и
против самих почитателей Иеговы. В то время начиналась своеобразная трагедия
веры. Самые трогательное ее выражение мы видим в Пс. 42, 4. «Слезы мои были
для меня хлебом день и ночь, когда говорили мне всякий день: "где Бог твой?"»
(ср.: стих 11; Smend [см. выше, примеч. 41], 338); также Пс. 78, 10 (по поводу
преследований Антиоха IV): «Для чего язычникам говорить: "где Бог их?" Да
сделается известным между язычниками пред глазами нашими отмщение за пролитую
кровь рабов Твоих». Или Откр. Вар. 1: «И зачем, Господи, не воздал Ты нам другим
наказанием, но предал нас язычникам, чтобы надругались они, говоря: "Где Бог
их?"». Нам этот мотив особо близок.

Том III. Эллинизм и иудаизм
511
простертою, при великом ужасе, и дал им землю сию, которую
дать им клятвенно обещал отцам их, землю, текущую молоком
и медом. Они вошли и завладели ею, но не стали слушать
гласа Твоего и поступать по закону Твоему, не стали делать того,
что Ты заповедал им делать, и за то Ты навел на них все это
бедствие» (Иер. 32, 21). Такова формула для прошлого и
настоящего; будущее настолько отлично, насколько оно связано с
личностью Мессии, о котором речь пойдет ниже.
Что касается других народов, не исповедующих Иегову, то
в отношении их его сила может быть лишь только злотворной.
«...Сын человеческий! обрати лице твое к сынам Аммоновым...
истреблю тебя из числа народов, и изглажу тебя из числа
земель; сокрушу тебя, и узнаешь, что Я Господь» (Иез. 25, 2, 7).
К Моаву: «И над Моавом произведу суд, и узнают, что Я
Господь» (11). К Едому: «И совершу мщение Мое над Едомом... по
Моему гневу и Моему негодованию, и узнают мщение Мое,
говорит Господь Бог» (14). К Филистии, Тиру и Египту:
везде одно и то же — в несчастье, посланном на них, узнают они
Иегову.
В связи с таким ощущением силы божества интересно
сравнить значение двух выражений в греческом и еврейском языках.
Это выражение: «простереть руку»151 (над кем-то) и «посетить».
Если эллин высказывается о божестве, будто оно над кем-
то «простирает руку свою», он всегда подразумевает опеку и
защиту. Я уже приводил трогательные слова Солона о богине-
заступнице его отчизны: не сгинет та отчизна, Афины, если
Паллада «длани простерла над ней» (см. выше, § 9). Также и
ахейцы во время гнева Ахилла не добудут Трою, «над нею
перунов метатель Кронион руку свою распростер, и возвысилась
дерзость народа»152 (Илиада, 9.419). Насколько фамильярным
было это представление для эллина, видно из пародии в
комедии Аристофана; там (Всадники, 1174-1175) колбасник убеждает
151 Характерно, что эллинизирующий Филон и это выражение использует в
эллинском, а не в еврейском значении; ср.: Q. d. s. immut., 72; q. 7. Div. hero, 58; Somn., II. 265.
152 Перевод H. И. Гнедича. — Примеч. перев.

512 Зелинский Φ. Φ. История античных религий
воплощенного Демоса: «Тебя богиня охраняет явственно, и над
тобой простерла миску с кашею»153. Иудей, напротив, глядя на
Иегову с простертой над кем-то рукой, видит при этом в этой
руке чашу гнева Его, которую Господь на того выливает: «За то
возгорится гнев Господа на народ Его, и прострет Он руку Свою
на него и поразит его, так что содрогнутся горы, и трупы их
будут как помет на улицах. И при всем этом гнев Его не
отвратится, и рука Его еще будет простерта» (Ис. 5, 25), «И воздвигнет
Господь против него (Израиля) врагов... и будут они пожирать
Израиля полным ртом. При всем этом не отвратится гнев Его,
и рука Его еще простерта... Но народ не обращается к Биюще-
му его, и к Господу Саваофу не прибегает... Поэтому о юношах
его не порадуется Господь, и сирот его и вдов его не помилует...
При всем этом не отвратится гнев Его, и рука Его еще
простерта» (5, 11-17).
Периодические «посещения» страны божеством были
догматом, например, религии Аполлона. Они технически
назывались έπιδημίαι. Читатель не должен думать о нынешнем
значении этого слова, которое сохранилось благодаря
медицинской традиции в узком смысле посещения страны болезнью;
здесь идет речь об эпидемии в противоположном смысле —о
посещении страны божеством. Вот как Каллимах в своем
культовом гимне к Аполлону описывает посещение этим богом его
любимого острова Делос:
Слышишь, как зашептались листы Аполлонова лавра,
Как содрогается храм? Кто нечист, беги и сокройся!
Это ведь Феб постучался к нам в дверь прекрасной стопою.
Или не видишь? Нежданно согнулась делосская пальма, —
Но не от ветра! — а в воздухе лебедь залился напевом.
Вот уже сами собой засовы снялись, и раскрылись
Вот уже сами собой врата. О, бог уже близко!
Юноши, время настало: усердие в пляске явите!
Зрим не для каждого царь Аполлон, но для славного мужа:
Перевод А. И. Пиотровского. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
513
Кто его узрит, велик, а кто не узрит, тот жалок, —
Мы же, узревши тебя, Дальновержец, жалки не будем.
Но, коль скоро явился нам Феб, — о, дети! — не должно
Вашим кифарам молчать или топоту ног прерываться,
Если хотите дожить до брака и старость увидеть,
Если желаете стенам стоять на древних устоях.
Так вот за это хвалю: я слышу, лира не праздна:
Ныне безмолвствуйте все, внимая песни о Фебе,
Ибо и море безмолвно, когда поют песнопевцы
Лук и кифару, прекрасный убор ликорейского Феба.
Горькие стоны Фетиды, тоскующей матери, молкнут,
Только заслышит она пэана, пэана напевы;
В оное время и камень от скорби своей отдыхает —
Слезоточивый утес фригийский, высоко подъятый
Мрамор, сковавший жену с разверстыми мукой устами.
Звонче пойте пэан! С богами спорить негоже.
Тот, кто спорит с богами, — с моим поспорь-ка владыкой!
Тот, кто спорит с владыкой моим, — поспорь с Аполлоном!
Если ж усердствует хор, воздаст Аполлон за усердье
Щедро: на то его власть — одесную сидит он от Зевса.
О, не один только день будет Феба хор славословить154.
Иначе посещает людей Иегова. «Бог от Фемана грядет и
Святый — от горы Фаран. Покрыло небеса величие Его, и
славою Его наполнилась земля. Блеск ее — как солнечный свет;
от руки Его лучи, и здесь тайник Его силы! Пред лицем Его
идет язва, а по стопам Его — жгучий ветер. Он стал и поколебал
землю; воззрел, и в трепет привел народы; вековые горы
распались, первобытные холмы опали; пути Его вечные... Во гневе
шествуешь Ты по земле и в негодовании попираешь народы»
(Авв. 3, 3-6, 12)155. Я привожу это место как можно подробнее;
154 Перевод С. С. Аверинцева. — Примеч. перев.
155 Ср. также Лм. 5, 16-17: «на всех улицах будет плач... "увы, увы!"... и во всех
виноградниках будет плач, ибо Я пройду среди тебя, говорит Господь». В хорошем
значении, насколько я знаю, употребляется только Быт. 1, 1 и Соф. 2, 7, см. Volz
(выше, примеч. 93), 189. Это отчасти вопрос лексикологический, который я
оставляю библеистам: я привожу здесь только дополнительные примеры.

514
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
собственно, выражения «посетить, посещение» мы встречаем
в Библии часто, и практически всегда в отрицательном
значении. Об этом свидетельствует также и то значение, которое до
сих пор имеют соответствующие польские выражения, а может
еще больше немецкие heimsuchen, Heimsuchung. Это очень
красноречиво. Мы же, славяне, говорим: «Гость в дом, Бог в дом».
А у последователей Иеговы «Бог в дом» означало практически
всегда истребление дома.
§20
Тем, что я выше сказал о различном характере
божественного откровения в греческой и иудейской религиях,
поясняется также и различие в религиозном чувстве людей в
отношении божества здесь и там. Если божество открывается в добре,
в правде, в красоте, — соответствующим чувством человека к
нему будет радостная любовь; если оно открывается в силе, то
соответствующим чувством будет страх. Так было и в
действительности: религия греческая была религией любви, религия
Израиля и Иуды — религией страха.
Греческая религия — религия любви [ДР, § 6]; но она не
сразу стала такой. У Гомера набожность еще переплетается
с понятием богобоязненности: когда Одиссей пробуждается
на новом для него берегу, он, встревоженный, спрашивает,
относится ли тот народ, к которому он попал: «...К диким ли,
духом надменным и знать не желающим правды, или же к
гостеприимным и с богобоязненным сердцем?»156 (θεύδης,
Одиссея, 13. 201-202). Так и Авраам, когда судьба занесла его
в Герар, подумал с тревогой: «Нет на месте сем страха Божия»
(Быт. 20, 11). До тех времен религиозное чувство и здесь и
там было одинаковым — ведь до тех времен и эллины не
отваживались создавать изображения своих богов, видя в них
156 Перевод В. В. Вересаева. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
515
только хозяев Олимпа, безвидных и страшных в своей без-
видности.
Очень хорошо ощутил эту связь римский ученый Варрон
(у блаж. Августина, О Граде Божием, IV. 31, 3): эллины,
говорит он, «поставив для народа статуи богов, уничтожили в
своих государствах страх». Собственно, это случилось в Греции и
не случилось в Израиле. И вот, в молитвах исторической
Греции мы встречаем все чаще те ласкательные эпитеты, которые
Гомер не осмеливается еще приписывать своим богам:
«возлюбленный Зевс», «возлюбленная Артемида», «возлюбленные
Оры»157. Но найдем ли мы хоть раз в еврейском Писании
выражение «возлюбленный Иегова»? Ведь каждый читатель Торы
знает, что соединение двух этих слов попросту невообразимо.
Религия Израиля — религия страха. А разве не любви? Как
же тогда с этим сочетать слова Втор, 6, 4-5: «Слушай,
Израиль... люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею
душею твоею и всеми силами твоими». Ведь эти слова
приказано иметь в своем сердце и писать на косяках дверей и на
воротах; до сегодняшнего дня их повторяет каждый правоверный
еврей в своей самой святой ежедневной молитве «Шма Изра-
эль»... На косяках и на воротах? Это было просто, ведь речь шла
о внешнем действии. Но и в сердце? Нет, сердце не слушало.
И в этом нет ничего странного. Ведь если передо мной две
семьи: и если в одной я слышу, как отец говорит дрожащему
ребенку: «Помни, что ты должен любить меня от всего сердца»
и т. д., а в другой я вижу, как ребенок без каких-либо приказов
бросается на шею отцу, крича: «Любимый папочка!», — разве
усомнюсь я в том, где находится подлинная любовь?
Речь идет совершенно не о том, какой была эта заповедь,
а о том, как она исполнялась. А о том, как она исполнялась,
свидетельствует чуть ли не каждая страница Ветхого
Завета: все время повторяется необходимость страха Божия,
157 Оры — богини времен года, ведавшие порядком в природе. Дочери Зевса и
Фемиды (либо дочери Гелиоса и Селены). Стражи Олимпа, открывающие и
закрывающие его облачные ворота. — Примеч. перев.

516
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
а необходимость любви — почти никогда. Ср.: Ис. 66, 2: «А вот
на кого Я призрю: на смиренного и сокрушенного духом и на
трепещущего пред словом Моим»; Иер. 5, 22: «Меня ли вы не
боитесь, говорит Господь, предо Мною ли не трепещете?»; 10,
10: «От гнева Его дрожит земля, и народы не могут выдержать
негодования Его»; Ос. 13, 7: «И Я буду для них [израильтян] как
лев, как скимен буду подстерегать при дороге» и т. д. Но самым
характерным для настроения собственно иудеев является
рассказ об Иехошуа бен Ханании (I в. по Р. X.): когда раввин Иехо-
шуа бен Гиркан от имени своего учителя бен Патури158, толкуя
Иов. 27, 2, выдвинул предположение, что Иов служил Богу из
любви, — тот раввин возмущенно воскликнул: «О, кто бы мог
отряхнуть могильную пыль с очей твоих, мой учитель, Иоханан
бен Заккай! Ведь ты всегда учил, что Иов лишь из страха
служил Богу. Ведь так написано в Иов. 1, 1. А теперь ученик твоего
учителя утверждает, что он был набожен из любви» (Sot. V 5).
Об этом свидетельствуют резюмирующие теории ученых,
беспристрастных, непредубежденных исследователей: Вельхаузе-
на, Буссе и прочих159. Но еще выразительнее об этом
свидетельствуют бездарные полемические сочинения апологетов160.
158 См.: W. Bacher (выше, примеч. 48), 161. Это был, собственно, бесконечный спор,
о перипетиях которого см. там же, II. 53; 452.
159 См.: Wellhausen (выше, примеч. 16), 203 и ниже: «Обоснованием моральности,
в результате которого она становится религиозной, является страх Божий. Бог —
суровый Господь; Он приказывает рабам, которых возводит из праха, и в прах же
возвращает»... «Мотиву страха, который господствовал в иудейских
представлениях о Боге, учение Христа противопоставляет мотив любви». — Bousset'a (см.
выше, примеч. 41), 35; Hölscher'a (см. выше, примеч. 26), 86; и, в первую очередь,
Smend' а (см. выше, примеч. 41), 198 и ниже; 285. Прочих пропускаю.
160 Таким является Joz. Bloch (см. выше, примеч. 65). Bloch принадлежит (как
некогда Филон) к апологетам à outrance, которые, например, защищая некий стол,
стараются обосновать, чтототодновременноявляется и четырехугольным, и
круглым. Ему не нравится, в первую очередь, приведенное выше мнение Wellhausen'a;
приписывая этому кропотливому исследователю непростительную ненависть к
Ветхому Завету (кто его читал, знает, что это — клевета), он указывает, что
«любовью к Богу преисполнены поэтические и пророческие книги Библии» (с. 519,
впрочем, об исторических он молчит и сам). Даже «преисполнены»? В
действительности он приводит лишь шесть свидетельств, пять из которых (Пс. 41, 2; 83, 3;

Том III. Эллинизм и иудаизм
517
Это не значит, что необходимость любви к Богу вообще
обходится вниманием в Ветхом Завете. Мы встречаем ее
несколько раз. В Псалмах мы читаем: «Любите Господа, все праведные
Его» (30, 24); «И любящие имя его будут поселяться на нем [на
Сионе] (68, 37); «Любящие Господа, ненавидьте зло!» (96, 10);
«Буду утешаться заповедями Твоими, которые возлюбил» (118,
47); «Хранит Господь всех любящих Его» (144, 20). Но это все
Псалмы, которые критика — как это найдет читатель в
научных комментариях — уже по другим причинам приписала
более поздней эллинистической эпохе, это уже отчасти плоды
эллинизации иудаизма. Что же касается прочих пассажей, а
может, отчасти и этих, следует помнить о том, что в отношении
Иеговы слово «любить» часто имеет и внешнее значение
«соблюдать заповеди» без какой бы то ни было связи с сердечным
чувством. Так мы и читаем: «...Люби Господа... и соблюдай...
заповеди Его во все дни» (Втор. И, 1); «...Будете любить Господа,
Бога вашего, ходить всеми путями Его» (11, 22); «Молю Тебя,
Господи Боже великий и дивный161, хранящий завет и милость
любящим Тебя и соблюдающим повеления Твои!» (Дан. 9, 4);
«любовь же — хранение законов ее [премудрости]» (Прем. 6,18).
Очевидно, так же следует понимать и последний стих песни Де-
воры162: «Любящие же Его да будут как солнце, восходящее во
всей силе своей» (Суд. 5, 31).
Ис. 26, 9, Иер. 31, 3; Лев. 3, 18) вообще не говорят о любви человека, а о его
потребностях, либо о любви Бога к человеку, последние же {Иер. 2, 1) имеют переносное
значение, основанное на сравнении связи Иеговы с его народом с супружеской
связью; см. с. 60.
161 *УЩ — причастие от глагола со значением «бояться, страшиться,
пугаться; быть страшным, грозным или ужасным (внушающим страх или
благоговение)». — Примеч. перев.
162 Я не привожу Пс. 18, 1, где Wujek, согласно ошибочному чтению Масоры,
толкует «буду любить Тебя»; см. об этом критический комментарий. О внешнем
значении слова «любить» см. приведенные выше слова SmencTa (ошибочно Seilin [см.
выше, примеч. 58], 22 и ниже). Что касается слов Ос. 6, 6: «Ибо Я милости (Wujek:
"милосердия") хочу, а не жертвы», на которые опирается Иисус в своем ответе
фарисею (Мф. 9,13), то не только он, но и Иоханан бен Заккай понимал их в значении
любви к ближнему.

518
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Нет, здесь тщетна война; очевидно, наиболее корректным
является мнение беспристрастных исследователей
Ветхого Завета, а не апология, напр., Блоха, который разве что сам
о себе может сказать, что он беспристрастен. «Религиозность
иудаизма, — говорит Буссе, — лишь там, где она искренняя и
правдивая, обладает одной характерной чертой; ее везде
проявляющимся настроением является страх — боязливая,
трепетная тревога. Это — то настроение, которое так замечательно
выражает ежедневная молитва иудаизма: "Боже отцов наших...
великий, могучий, страшный Боже"» (2 Ен. 39, 8)163. Эта
тревога касается, во-первых, ожидаемых ударов временной жизни,
а во-вторых, и в гораздо большей степени, — судьбы, которая
после смерти исполнится в отношении каждого
верующего. И когда Джеймс в своей популярной книге о религиозном
опыте различает в современном христианстве два отдельных
течения: течение хмурой и тревожной религиозности и
религиозности мягкой и радостной, — то несложно представить, из
каких источников происходят эти течения.
Эту разницу ощутил и наш писатель, который, будучи
иудеем, жил в эллинской среде, принимал участие в жизни
эллинов и имел ясное представление об ощущении, с которым
они молились своим «ложным» богам, — Филонт. Различая в
Боге — по примеру иных — две силы: благодетельную и
жестокую, и видя воплощение первой в его имени «Бог» (θεός),
второй — «Господь» (κύριος), он требует от человека, чтобы тот
«любил его как своего благодетеля или хотя бы боялся его как
своего Господа» (Legg. spec, I. 300; 307). В другом месте,
опираясь на слова Иосифа (Быт. 42, 18): «Вот что сделайте, и
останетесь живы; ибо я боюсь Бога», Филон, будучи враждебно
настроенным к Иосифу как к слуге фараона, укоряет его, говоря:
«Да, он боится Бога, поскольку не способен еще любить его»
(Migr. Abr., 21).
163 Имеется в виду Вторая книга Еноха — одна из апокрифических книг Ветхого
Завета. — Примеч. перев.
164 Ср. также: Virtutt., 184; Q. D. immut. 69.

Том III. Эллинизм и иудаизм
519
Почувствовали это и те эллины, которые с удивлением
взирали на возникающие в их среде общины прозелитов Иеговы:
отметив отличие их религиозного чувства в сравнении со своим
собственным, они называли их: «боящимися бога» (φοβούμενοι
τον θεόν).
Однако болезненнее всего воспринял ее тот, кто
происходил из кроткой страны, на которую наложил свое ярмо
суровый и жестокий Закон, но еще залитой лучами отовсюду
окружающего ее эллинизма: обращаясь к поборникам этого
закона, считающим недопустимым прощение, он сказал им
прямо: «Но знаю вас: вы не имеете в себе любви к Богу» (Ин. 5,
24; ср.: Лас. 11,42).
...Я совершенно не намерен принижать религию иудаизма
тем утверждением, что ее основным инструментом является
страх; я уже признавал, что богобоязненность остается
мощным моральным стимулом [ДР, § 24], и, наверное, было бы
лучше, если бы в нашем обществе его было больше. В любом
случае, апологеты в своих собственных интересах поступили бы
разумнее, если бы сосредоточили свою защиту именно на этом
пункте. Теория веры требовала от приверженца Иеговы, чтобы
тот любил Его от всего сердца своего, и от всей души своей, и изо
всех сил своих — практика утопила эту заповедь любви в
страхе. Страх перед «посещением» Господа Воинств на этом свете
и Его судом на том свете задавал узкое направление жизни
набожного иудея; но единственным средством избегания и этих,
и тех мук, единственным оправданием человека перед лицом
его творца является послушание — покорное, беспрекословное
безграничное послушание, каким было когда-то послушание
Авраама, праотца народа, который исполнил жестокое
приказание Иеговы в отношении своего сына Исаака не только без
внешнего протеста, но и без внутренней борьбы.
Заповеди Иеговы должны быть исполнены: не потому, что
они мудры или добры, а потому — что это его заповеди. Речь
совершенно не идет об их обоснованности с точки зрения
здравого смысла или моральности. Речь идет, во-первых, о том, чтобы

520
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
точно описать объем каждой заповеди, чтобы люди знали,
что собственно заповедано или запрещено; о том, во-вторых,
чтобы создать «ограждение вокруг Закона», и, таким образом,
избежать того, чтобы люди — пусть непроизвольно и
случайно — могли его нарушить; о том, в-третьих, чтобы донести и
первое, и второе до сознания всех приверженцев Иеговы, для
чего надо, как описывают сами мудрецы так называемого
Великого Собрания, «воспитывать как можно больше учеников».
Об этих учениках — «докторах» Нового Завета — еще пойдет
речь (§ 35); а здесь мы должны рассмотреть характер заповедей,
в отношении которых от Израиля требуется это безграничное
послушание.
Конечно, эти заповеди в значительной мере
общечеловеческие, не единожды выраженные в очень красивой и
волнующей сердце форме. Помимо них, присутствуют и заповеди
жестокие или неуместные, которые мы толкуем как естественные
плоды варварских времен, в то время как сами приверженцы
Иеговы, в теории, стараются их так или иначе согласовать с
авторитетом Господа Воинств, а на практике часто сами
попирают их несоблюдением. Нас же здесь не интересуют ни те, ни
другие, а лишь три самые характерные для религии Израиля:
те, которые сделали из него, говоря словами Иеремии, «народ
преткновения для всех народов» — те три, в которых
заключена «трагедия Вечного Жида». Это, во-первых, заповедь,
касающаяся обрезания; во-вторых, заповедь о праздновании
субботы; и, в-третьих, заповедь о «нечистой» пище, и вообще об
обязательной для иудея чистоте.
§21
Заповедь об обрезании мы находим в Быт. 17, 9-14: «И
сказал Бог Аврааму: ты же соблюди завет Мой, ты и потомки твои
после тебя в роды их. Сей есть завет Мой, который вы
должны соблюдать между Мною и между вами и между потомками

Том III. Эллинизм и иудаизм
521
твоими после тебя [в роды их]: да будет у вас обрезан весь
мужеский пол... Восьми дней от рождения да будет обрезан у вас
в роды ваши всякий младенец мужеского пола, рожденный в
доме и купленный за серебро у какого-нибудь
иноплеменника, который не от твоего семени... Необрезанный же
мужеского пола, который не обрежет крайней плоти своей [в восьмой
день], истребится душа та из народа своего, ибо он нарушил
завет Мой»165.
Итак, здесь мы видим выразительный знак завета Бога с
Его народом и народа с его Богом — обоснование
исключительно религиозное. Уже лишь это вынуждает нас в настоящем
религиозно-историческом повествовании отложить все
посторонние толкования, а среди них и гигиеническое; последнее,
если бы оно было обоснованным, могло бы, в лучшем случае,
пояснить возникновение этого обычая как такового, но не
его понимание как заповеди Божией. Ведь Иегова отнюдь не
165 Возникновение этого обычая нас здесь не интересует: достаточно будет
весьма убедительного толкования Wellhausen'a, что это изначально было «варварское
испытание мужественности до брака» (осколок: Исх. 4, 25: «Ты жених крови у
меня»; это место остается загадочным, даже после истолкования G. Richter'oM
[Zeitschr. f. ATI. Wiss. 1921, 121], который относит эти слова Сепфоры к Иегове),
со временем перенесенное на младенцев (с. 18; 99). Ведь эта операция не
вполне безопасна, особенно у взрослых. Сначала для нее применялись каменные
ножи, а сейчас стальные; до наложения повязок из раны высасывается кровь,
см.: Шабб. XIX. 2. — Гигиеническое толкование встречается уже у Филона. Он
отвечает (Legg. spec, I. 1) на обвинения «черни», ссылаясь на пример египтян,
забывая о своем обычном презрении к этому народу, который у него, даже среди
язычников, занимает последнее место. Он называет их «народом, который своим
философским образованием опередил все прочие». Потом он добавляет четыре
причины в пользу этого «весьма болезненного увечья»: 1) оно должно
предохранить от некоторых болезней, в частности, карбункула; 2) оно полезно с точки
зрения чистоты, поскольку под крайней плотью накапливается грязь; 3) glans
recutita similitudinem praebet cordis humani; 4) confert ad pro lis ubertatem, quoniam
jacturam seminis impedit (ср. также: Quaestt. in Gen., III. 47, 48). К этим причинам,
описанным «благословенными Богом исследователями прошлого» (а потому
упомянутым также Иосифом в его ответе Апиону, Против Апиона, II. 137), он
добавляет еще две собственных; эта операция должна быть символом
укрощения 1) сладострастия, 2) гордости. В новое время их с воодушевлением
защищает Saalschütz, Das Mosaische Recht (1853), 2245 и ниже. Напротив, Sellin (см. выше,
примеч. 58) в своей апологии (с. 15), очевидно, стыдится говорить об этом.

522
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
говорит Аврааму: «...Чтобы вы обезопасились от таких-то и
таких-то болезней», но только: «Сей есть завет Мой, который
вы должны соблюдать между Мною и между вами». И, требуя
смертной кары для необрезанного, Он отнюдь не добавляет:
«Поскольку таковой мог бы стать источником заразы для своих
ближних», но лишь «ибо он нарушил завет Мой». Более того,
апологеты этой операции, очевидно из лагеря вольнодумцев,
могли допустить, что изначально гигиеническое, либо иное
обоснование со временем исчезло в сознании израильтян и
было заменено обоснованием религиозным; но нас интересует
именно такое осознание. Оно противопоставлялось
эллинскому сознанию времен соприкосновения его с иудаизмом. «Если
вы хотите присоединиться к нам, вы должны быть обрезаны;
поскольку такова заповедь нашего Бога».
Однако временами процедура была и короче, и
действеннее. Ревностные в распространении этого завета
приверженцы Иеговы совершенно не спрашивали язычников, хотят они
такого присоединения или нет. Саул потребовал от Давида,
когда тот должен был стать его зятем, вместо большого вена
(= калым), сто филистимских «краеобрезаний» (7 Цар. 18, 25),
и Давид «принес краеобрезания их, и представил их в полном
количестве царю»166. Следует представить себе как можно
более живо эту отвратительную смрадную сцену, и читатель
согласится, что склонность краснокожих дикарей к собиранию
скальпов— это спорт гораздо более благородный. Впрочем,
Давид облегчил себе выполнение царского приказа
насколько мог, еще перед операцией убивая владельцев желанных
краеобрезаний, так что в этом случае «завет» был заключен с
166 Требование краеобрезаний смутило даже доброго Kittel'a: он называет его
«существенной чертой варварства этих диких воинственных времен». До наших
дней дошел также барельеф из Куюнджика: чиновнику приносят отрубленные
человеческие головы, а тот записывает их количество (Jeremias. HAOG [см. выше,
примеч. 41], 294). Наш случай как будто пародирует этот обычай; интересно, что
Иосиф для своих читателей-эллинов указывает вместо шестисот краеобрезаний
шестьсот филистимских голов (Λ., VI. 10, 2).
О принудительном обрезании соседних народов: Иосиф. Ant., XIII. 257; 318.

Том III. Эллинизм и иудаизм
523
трупами; иначе поступали Маккавеи и их наследники. Так,
царь Антиох IV запретил иудеям обрезать своих детей, и этот
запрет стал причиной мученичества ревностных
последователей Иеговы: рассказывалось о набожных матерях, которым за
то, что они преступили запрет тирана, краеобрезание их детей
привязывалось на шею, чтобы вместе с ним сбросить их со стен
на скалы. Отсюда возникла реакция: уже Маккавеи
принудительно обрезали всех мужчин в Израиле; Гиркам, захватив
соседнюю Идумею, обрезал и ее жителей. Аристовул I поступил
так же с захваченными Итуреей и Галилеей, Александр Янней,
наконец, расширил этот своего рола pax judaica на захваченные
города палестинских греков. Очевидно, инициаторы этой
реакции придерживались того мнения, которое в Средневековье
защищали последователи Дунса Скотта против взглядов Фомы
Аквинского и его школы — что действительность
сакраментального акта зависит исключительно от opus operatum, даже sine
bono motu auctoris, т. е., в данном случае, жертвы.
Стоит, однако, давать себе отчет в нравственном значении
этого акта. Конечно, мы не будем спрашивать о нем
современных евреев. Нет; поскольку нас интересует вербующая сила
иудаизма в отношении эллинской души. Представим себе,
собственно, эту душу и ее отношение к такому условию завета с
высшим единственным истинным Богом.
Необходим внешний знак посвящения себя Богу.
Отлично; эллин сам весьма живо ощущал эту необходимость. Таким
внешним знаком был для него венок: венок из лавра, если речь
шла об Аполлоне, венок из плюща, если речь шла о Дионисе,
и т. д. Этот замечательный обычай сохранился до наших времен
в обряде возложения венков на девочек, приступающих к
первому причастию. Или же он жертвовал божеству локон своих
волос, как у нас священники или монахини; и это замечательный
знак любовного посвящения — прошу вспомнить... «из
девичьей косы». Но это знаки недолговечные. Ладно; и с этим можно
было бы что-то сделать. Ведь сам Второ-Исаия указывает, что
такой язычник «напишет рукою своею: "Я господень"» (44, 5).

524
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Это был бы обряд если не очень красивый, то и не слишком
отвратительный. Пусть бы это был долговечный знак на лбу, на
ухе, на груди...167 нет: Иегова выбрал для символизации своего
завета такую часть человеческого тела, которую даже дикари
стыдятся показывать, о которой приличные люди в
культурном мире стараются вообще не упоминать, а менее порядочные,
если и говорят, то для провоцирования похабного смеха. Нет,
давайте будем искренними: этим знаком своего завета Иегова
высмеял свой народ среди всех прочих народов мира.
Высмеял; именно так. Конечно, его последователи и этот
предмет трактуют серьезно и говорят с большим
возмущением о «необрезанных телом и духом»; напротив, они сами для
всех народов Рима стали «куцыми» иудеями, curtiJudaei, и даже
с веселым преувеличением verpi. Эта насмешка еще не очень
чувствовалась, пока иудеи обращались с филистимлянами и
прочими народами с не очень импонирующей культурой:
напротив, она очень болезненно ощущалась при
соприкосновении с эллинизмом. При первых Птолемеях, особенно во время
мудрого правления Антиоха III, обаяние эллинской культуры
дало о себе знать в самом центре иудаизма, в Иерусалиме; были
основаны палестры, в которых еврейская молодежь
состязалась с эллинской молодежью по эллинскому обычаю, т. е.
нагишом. И здесь «знак завета» проявлялся слишком явно. Мы
можем себе представить, как издевались молодые эллины над
этими άπεψωλημένοι своих противников. Тех охватывал стыд,
они хотели избавиться от этого каинского знака.
Они обращались к хирургии, использовалось так
называемое «натягивание» (έπισπασμός)168. И, естественно, отец, ко-
167 Duhm в комментарии ссылается также на Иез. 9, 4; Откр. 7, 3; 13, 6; Гал. 6, 17,
указывая, однако, что такие знаки на лбу были запрещены, Лев. 19, 28: «Ради
умершего не делайте нарезок на теле вашем, и не накалывайте на себе письмен.
Я Господь» (ср.: Исх. 13, 16).
Необрезанные в переносном значении: ушами Мер. 6, 10; сердцем Лев. 26, 41;
Втор. 10, 16;Яе/?.4,4;9, 25.
168 См.: Иосиф. Ant., XII. 241; a Bertholet (см. выше, примеч. 62) добавляет еще
Св. Павла, / Кор.1, 18 и Martialis— Εφ. 7, 29, и особенно интересную агаду

Том III. Эллинизм и иудаизм
525
торый на себе познал всю горечь такого унижения, стремился
избавить от него своих сыновей: «каменный нож» Авраама и
Сепфоры перестал окровавливать тело иудейских младенцев.
И кто знает, что бы из этого получилось, если бы
непредусмотрительное воодушевление Антиоха IV и маккавейское
восстание не затормозили это эллинофильское течение. «Знак завета»
снова был введен во всей своей суровости на все времена.
Но чего ради — повторим вопрос — Иегова обрек своих
последователей на такое болезненное осмеяние? Одного
желания обособления недостаточно: оно предполагало, скорее,
использование другого, более заметного знака. Нет: если мы
хотим пояснить выбор некоего предмета, который имел
определенное легкое в осуществлении действие, то наиболее
естественным толкованием — особенно если речь идет о Боге или
о его мудром пророке — будет то, что тот, кто его выбрал, хотел
именно такого, а не иного действия. Это значит: Иегова — или
Моисей — подверг Израиль осмеянию на все времена потому,
что хотел его осмеять. Естественно, что основатель новой
религии или нового закона требует неких жертв от своих
адептов. Господь Иисус говорил Своим ученикам: «Остерегайтесь
же людей: ибо они будут отдавать вас в судилища, и в синагогах
своих будут бить вас. И будете ненавидимы всеми за имя Мое;
претерпевший же до конца спасется» (Мф. 10, 17, 22) — но ведь
в ненависти, а не в осмеянии. И, сообразно мысли учителя,
св. Франциск, будучи —■ вместе со своим учеником — с
почестями принят в некоем городе, сказал ему: «Идем отсюда! Нет нам
пользы там, где нас возвеличивают, — наша польза там, где нас
ругают и притесняют!» (Apophth. LI).
Erub. 19 а, которую я привожу ниже (с. 600). Здесь к месту будет указать еще
несколько характерных черт агады, касающихся обрезания, обращая, однако же,
внимание непосвященных на то, что агада вообще не имела значения
обязательного догмата: «С агадой мы не спорим», — говорят уважаемые раввины. Итак,
допускается, что Адам Господом Богом был сотворен уже обрезанным (Tanchuma
Noach 5; см.: Weber [выше, примеч. 48], 37); что Иосиф обрезал египтян перед тем,
как дал им зерно во время голода (Weber, 258; очень остроумное истолкование
возникновения такого знака у этого народа).

526
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
И первый, и второй считали мученичество обязанностью
тех, кто за ними последовал. Потому с таким же мученичеством
мы встречаемся и здесь — самым болезненным из всех —
мученичеством осмеяния169. Законодатель потому, собственно,
требовал от своих последователей смешного в своей постыдности
знака завета, чтобы закалить их таким образом: ведь он
надеялся, что после такого мученичества осмеяния — все другие будут
для них гораздо более легкими. И действительно, эта надежда
его не подвела.
Но для эллина, воспитанного так, как мы описали выше,
подобное мученичество было неприемлемо; его еще с
молодости учили «от насмешек — грозой загораться» (Аристофан. Об-
лака, 992). И нечувствительность к этому считалась чертой
человека, лишенного чувства чести (Феофраст. Характеры, IV. 4).
Конечно, были и другие мученичества: мученицей была
Антигона, мучеником был Сократ. Но это были красивые
мученичества, достойные народа, исповедующего откровение
божества в красоте; и потому-то эллин никогда бы не признал
откровение божества в такой смешной гнусности, какой было
обрезание. Нет: чтобы осуществлять прозелитизм среди
эллинов, от этого пункта следовало решительно отказаться;
и, с этой точки зрения, эллинизация иудаизма должна
предшествовать его пропаганде. О том, как это произошло, речь
169 Оно до сих пор вызывает удивление, связанное с иными чувствами — разными
у разных людей — у стороннего наблюдателя, особенно у нас в Польше: осмеяние
фамилий, данных когда-то с очевидным намерением оскорбить, осмеяние одежд,
осмеяние говоров — тогда как было бы очень легко, следуя примеру евреев запада,
избежать всего этого. Но нет, очевидно это осмеяние не чувствуется, и что уже в
античности это самое болезненное ученичество привело к таким последствиям,
что иудеи славились своей стойкостью к другим мученичествам, о чем мы
располагаем достоверными свидетельствами. Иосиф повествует, что Веспасиан во
время осады Иерусалима не доверял перебежчикам (Иуд. Война, III. 7, 33), зная
«взаимную верность иудеев и видя, как равнодушно они относятся к
наказаниям». О таком пассивном мученичестве сикариев говорится и в VII. 418.
Чтобы представить, как в античности относились к обрезанию, достаточно
привести свидетельство Рутил ия Намациана (I. 358) о «gens, quae genitale caput
propudiosa met it».

Том III. Эллинизм и иудаизм
527
еще пойдет ниже (§ 44); но здесь следует отметить, что этот
эллинизированный иудаизм был исключительно — я бы так
сказал — экспортным товаром, предназначенным для
поиска среди язычников поклонников Иеговы: в чисто иудейских
общинах — как в Палестине, так и в рассеянии — со времен
маккавейских уже никаких уступок не было.
И еще стоит отметить, что этот эллинизированный
иудаизм, очевидно, считался пропагандистами переходным
состоянием. Пока эллинская душа не в состоянии принять
мученичество осмеяния, пренебрежем для нее этим условием.
Пусть гой в течение некоторого времени исповедует
эллинизированный иудаизм; а потом, когда он привыкнет считать
богов Фидия и Праксителя отвратительными идолами, когда
он отучится признавать откровение божества в красоте, тогда
уже легче — он или его сын — согласится и на этот
последний шаг, и станет нашим полностью. Именно такое развитие
прозелитизма имеет в виду Ювенал в своих известных стихах
(КСв/и., XIV. 97-100):
Выпал по жребью иным отец — почитатель субботы:
Лишь к облакам их молитвы идут и к небесному своду;
Так же запретна свинина для них, как и мясо людское,
Ради завета отцов; они крайнюю плоть обрезают
С детства...170
§22
Достоин внимания тот факт, что Иегова, требуя от своих
последователей этого знака, распространяет свои требования
только на мужчин: «Сей есть завет Мой: да будет у вас
обрезан весь мужеский пол» (Быт. 17, 10). Я прошу не думать, что
этот знак по своей природе невозможно распространить на
170 Перевод Ф. А. Петровского. — Примеч. перев.

528
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
женщин171; это было бы неверно. «Обрезанию» (περιτομή) у
мужчин соответствует «вырезание» (έκτομή)172 у женщин, с чем
мы также встречаемся у мусульманских народов. Очевидно, мы
не обвиняем Израиль в том, что он не ввел у себя и второе
варварство; однако объективность такова, что Иегова заключил
свой завет лишь с мужской половиной своего народа,
нисколько не заботясь о женской. Потому тот же Иегова так
обращается с Хорива к Моисею: «Три раза в году должен являться весь
мужеский пол твой пред лице Владыки, Господа» (Исх. 23, 17).
Это три торжественных праздника Израиля; но женщины из
них исключены. И раввины, возводя — согласно мысли
своего законодателя — «ограждение вокруг Закона», в дальнейшем
устраняют женщину из религиозной жизни своего народа.
Святая ежедневная молитва «Слушай, Израиль...» обязательна
171 См., кроме общих учебников, следующие монографии: Löhr. Das Weib in der
Jahwereligion [1908]; J. Döller. Das Weib im AT (в Biblische Zeitfragen, серия IX, тетрадь
7-9, 1920; вообще глорификация, а соответственно, и признание, что женщина
в иудейском культе в позднейшие времена претерпела некоторое принижение);
G. Beer. Die sociale und religiöse Stellung der Frau im israelitischen Altertum [1919] (во
времена иудаизма с точки зрения общественной — лучше, а религиозной — хуже);
W. Wijngarden. De sociale positie van de vrouw bij Israel [1919] (сравнивает с
обычаями других народов и указывает на неудачи в развитии Израиля). — О женщинах
в Элладе см. новейшую работу A. W. Gomme The position of women in Athens in the V
and IVcentury {Classical Philology, 1925, 1 и ниже), в которой преодолеваются такие
предрассудки, как будто «женщина у греков в своей женской половине
располагала ненамного большей свободой, чем восточная, и являлась предметом торговли»
и т. д. (Bloch, 363).
172 После сказанного в тексте нам уже не удивительно, что мнение о
существовании такого обычая у иудеев возникло в греческой среде; апологеты говорят о нем
с большим возмущением как об изуверстве — хотя трудно было бы сказать, чем
одно лучше или хуже другого. И совершенно уместно здесь замечание древнего
христианского апологета: «Если обрезание необходимо для спасения, почему оно
не предписывается также женщинам?» (Altercatio Ecclesiae et Synagogae в FIJI, XLII.
1131 и ниже).
Следует отметить, что исключение женщин из праздников было следствием
развития в исторические времена. «Обкрадывание Египта» (см. ниже, § 43)
позволяет нам прийти к тому выводу, что когда-то женщины принимали в них участие
наравне с мужчинами; и даже культ в Силоме (столице Земли обетованной при
Иисусе Навине. — Примеч. перев.) осуществлялся с участием женщин (7 Цар. 2, 18;
22, 18; ср.: Исх. 3, 22; Ос. 2, 13, Ос. 4, 14).

Том III. Эллинизм и иудаизм
529
для мужчин, но не для женщин (Вег., III. 3); при определении
количества участников совместной благодарственной
молитвы количество присутствующих женщин не принимается во
внимание (там же, VI. 2). Вершиной, однако, такого
принижения женщин было и есть известное благословение, введенное
раввином Меиром (во II по Р. X.) в ежедневную молитву евреев
и фигурирующее в ней до сих пор: «Благословен Ты, Превеч-
ный, Боже наш, Владыка вселенной, что не сотворил меня
женщиной»173.
173 Tos. Вег. VII. 18; Jer. Вег. 13 b; Menach. 43 6. Цитируя его в ДР, § 41, я приписал его,
согласно двум первым свидетельствам и Васпег'у (см. выше, примеч. 48), II. 202,
его современнику раввину Иехуде бен Илаю; Меиру же приписывает согласно
Menachoth Tubianski (см. выше, с. 377 и примеч. 4), 39, ссылаясь на I. J. Weissa,
Beth Talmud, II. 137 и на A. Blumenthal'a, Rabbi Meir, которыми я не располагал.
Очевидно, это был общий источник и для него, и для Bloch'a; они понимают
его одинаково, а именно: раввин Меир был учеником известного филэллина
и отступника Элиши бен-Абуя, а поскольку такое же благословение Диогеном
Лаэртским (I. 1, 7) приписывается Сократу (вместо которого Лактанций,
Божественные установления, III. 19, называет Платона) — становится совершенно
ясно, что именно от него это позаимствовали иудеи. Я мог бы ответить на это,
во-первых, что они могли позаимствовать и что-то получше; во-вторых, в устах
измученного супруга Ксантиппы такая отчаянная молитва вполне понятна, но
непонятно, как может весь народ ежедневно пред лицом своего творца повторять
такие обидные для своих матерей, жен, сестер и дочерей слова. Да, я мог бы... Но
не буду этого делать, поскольку мы встречаемся здесь с явным мифом, с
«бродячим мотивом», со следами которого мы встречаемся даже в Китае. Plath
указывает три следующих «радости» китайского мудреца Сунг Чунг Чи: что он человек,
а не животное; мужчина, а не женщина; и 95-летний старец, а не ребенок (Abh.
d. Bayr. Akademie, 1870, с. 40). Последнее вполне в китайском духе. Кроме этого,
естественно, остается возможным, что во время Элиши этот миф уже
прицепился к имени Сократа вместе с прочими ксантиппиками, и что раввин перенял
его из этой традиции; и что с того? Уже ввиду этого явно гойского
происхождения, правоверный еврей должен требовать устранения этой оскорбительной
молитвы, а не защищать ее, как это делают и Tubianski, и Bloch. Первый говорит,
что «никто ее не воспринимает серьезно» — но этого мы оба не знаем, уже не
говоря о том, что ценность молитвы, которую никто не воспринимает
всерьез, сама по себе очень сомнительна; в те же времена, когда она вводилась, ее не
могли воспринимать несерьезно; а это как раз те времена, о которых идет речь.
Согласно Bloch'y. напротив (в соответствии с Тосефтой), еврей в этой молитве
выражает свою благодарность Богу за то, что тот, сотворив его мужчиной,
сделал для него возможным соблюдение Закона во всей его полноте (т. е. включая
обрезание). Такой ли должна быть защита? Ведь мы утверждаем, что, согласно

530
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Принижена была женщина, понятное дело, и в правовой
жизни иудейского народа; знаменателен тот факт, что в то время,
когда мужчина назывался баал (господин), женщина называлась
беулах, т. е. «собственностью». Насколько иначе звучали
свадебные слова римлянки: ubi tu gaius, ibi ego gaja, т. е., согласно
собственному значению этих старолатинских выражений: «где ты
будешь господином, там я буду госпожой»174. «В трех пунктах, —
говорит Бенцингер, — выразительнее всего проявляется
однобокость супружеских отношений в Израиле: 1) в праве мужа иметь
несколько жен175, 2) в праве мужа разводиться с женой, тогда как
Закону, женщина была принижена по сравнению с мужчиной. Об этом говорит
и Талмуд: женщина не владеет Торой и по той причине, что, будучи безоружной
перед своим злым началом/духом (jezer — злой дух женского рода), она должна
быть бдительно охраняема (Шир. т. 16 а; Weber, 231).
Это необладание Торой, кстати говоря, должно иметь для нее плачевные
результаты в будущем. Впрочем, не во времена Мессии: здесь женщины все еще
нужны, но рожать они будут ежедневно (Шабб. 30 а; Weber, 363; Volz [см. выше,
примеч. 93], 35), как считает Гамалиил II. Но что же будет потом, в жизни вечной,
которая невозможна для не обладающих Торой?
Об этом же факте — т. е. о том, что религия это дело мужчин, —
свидетельствует и отмеченное Wellhausen'oM отсутствие так называемых теофорических имен
у женщин Израиля; это отсутствие очень красноречиво, если сравнивать его с
греческим, с этой точки зрения, равноправием: Артемисия, Аполлония, Демет-
рия вместе с Артемидор, Аполлоний, Деметрий, а также Феодора, Феогения, Фео-
дота, Дорофея с соответствующими мужскими и т. д. Итак, в Израиле мы
встречаемся со множеством мужских имен, в которых имя Иеговы является одним из
компонентов, т. е. -иаху {-ягу), или кратко -иа: Йермия(гу), Хизкия(гу), Элиягу —
но только в мужских, в женских я заметил одно лишь исключение, но очень
знаменательное: это проклятая традицией иудейская царица Аталия (Гофолия), дочь
также проклятых царя и царицы Израиля Ахава и Иезавели.
174 Формула ubi tu gaius и т. д.: Плутарх, QR, 30; его разъяснение я уже приводил в
моих Quaestiones comicae, 91. Насколько распространен тот обман, с которым я
сражаюсь, видно, например, из достаточно рассудительной книги В. Ritter'a Philo und
die Halacha [1879], 60: «Как известно, моисеево-талмудическое учение, очевидно,
единственное, которое — в противоположность антике — имеет достойное
представление о браке» (он ссылается на: Fränkel. Grundlinien des mosaisch-talmudischen
Eherechts, III и ниже, которого я не читал).
175 Что касается многоженства, никаких сомнений здесь быть не может:
достаточно сослаться на Втор. 21, 15: «Если у кого будут две жены — одна любимая, а
другая нелюбимая, и как любимая, так и нелюбимая родят ему сыновей, и первенцем
будет сын нелюбимой, — то, при разделе сыновьям своим имения своего, он не

Том III. Эллинизм и иудаизм
531
может сыну жены любимой дать первенство пред первородным сыном
нелюбимой». При таком выразительном свидетельстве (которое отнюдь не
единственное) тщетны потуги апологетов, старающихся любой ценой отнести Израиль к
моногамным народам. Они опираются, во-первых, на слова Быт. 2, 2: «Оставит
человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут одна плоть»
(Lehren des Judentums, II. 90). Под другим углом они открываются при
сопоставлении с Суд. 14, 16 (Самсон — жене): «Отцу моему и матери моей не разгадал ее;
и тебе ли разгадаю?»; что касается Втор. 21, 15, то либо здесь есть противоречие,
либо его нет; не ощущая обязанность помогать примиряющей критике, я не имею
ничего против противоречий. Но в этом случае последнее слово всегда за
Законом. Напротив, такая критика является обязанностью апологетов, но если так,
то при ясности последнего права, несомненно, что пассаж из Бытия должен
согласовываться со Втор., а не наоборот. Но что же сказать о Е. König'e (Fr. Delitzschs
d.gr.Т. [выше, примеч. 92], 30), который не стыдится для опровержения ясного
права Втор, ссылаться на 9-10 заповеди Декалога (Втор. 5, 21) и писать: «"Не
желай жены ближнего твоего"... ведь здесь сказано жены, а не жен, из чего следует,
что она должна быть только одна». Отлично, но что написано дальше? «...ни вола
его, ни осла его». Так значит, должен был быть только один вол, только один осел?
Таковы плоды этого апологетизма à outrance: рассудительный, в общем-то,
человек забывает об элементарнейших правилах логики. Я представляю себе, что
случилось бы, если бы было написано «не желай жен»... Раввинская смекалка тут же
пришла бы к выводу, что двух и более жен желать нельзя, а одну можно.
На практике, говорят, обычной была моногамия. Мы об этом доподлинно ничего
не знаем, впрочем, это вполне возможно; но содержание нескольких жен —
особенно такая «любимая» рядом с «нелюбимой» — было достаточно дорогим, а
бедняков в Израиле было гораздо больше, чем зажиточных. То же самое можно
заметить сегодня среди турков и вообще магометан. Нас же интересует право, а в
отношении него это традиция устоявшаяся: еще Талмуд позволяет обычному еврею
«только» четыре жены одновременно, а права царя ограничивает восемнадцатью.
Последнее ограничение — это значительный прогресс в сравнении, например,
с царем Соломоном, у которого жен было восемьсот, не считая трехсот наложниц;
но поскольку в талмудические времена царей в Израиле не было, следует
допустить, что раввинов интересовала лишь теория, которую можно будет применить
только во времена мессианские. Впрочем, рабби Тарфон (Ив. по Р.X.) почти
сравнялся с Соломоном, поскольку у него было триста жен одновременно (Bacher
[см. выше, примеч. 48), 1883, с. 498). С его стороны это был акт милосердия;
напротив, раввин Абба Ариха (или «Рав», около 200 г. по Р. X.) и раввин Нахман скорее
для собственного комфорта имели привычку брать себе жен в каждом месте,
которое они посещали, «на один день» (Krauss. Talmudisce Archäologieу II. 27). Если бы
апологеты соизволили чаще заглядывать в Мишну, они бы убедились в том, что
все супружеское право иудаизма рассчитано на многоженство или, по крайней
мере, на бигамию (о мысли / Цар. 1; Втор. 21, 15; 2 Пар. 24, 3; W. Nowack. Lehrbuch
der hebräischen Archäologie [1894], I. 158). Раввины весьма заботятся о
справедливом разделении между женами, между прочим, даже таких причин супружеской

532
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
жена не могла расторгнуть свое супружество176, и 3) в
наследственном праве177, не благосклонном к женщине»178. Мы не
обвиняем в этом Израиль; это вообще черта восточной культуры,
и чудом является, скорее, отличающееся поведение Эллады,
которая, будучи практически со всех сторон окружена
признающими многоженство народами, однако же упорно
придерживалась необходимого для прогресса человечества принципа
нежности, которые, казалось бы, не должны зависеть от какой бы то ни было
бухгалтерии; заботятся и о детях от разных матерей (напр., Bech., VIII. 4).
Об этом вполне корректно тщательный исследователь Juster (см. выше,
примеч. 32), II. 52, обходя изощрения Saalschütz'a (см. выше, примеч. 165), 725 и ниже,
и прочих апологетов, сухо указывает: «Иудеи практиковали многоженство» —
в течение всей античности, и даже те, которые были римскими гражданами,
обходя нормы римского права. Впрочем, и Lehren der Julentums (II. 90) признает, что
около 1000 г. по Р. X. раввин Гершон хотел запретить многоженство под угрозой
интердикта (Bann), но ему это не удалось.
176 Об одностороннем праве на развод говорится во Втор. 24, 1: «Если кто возьмет
жену и сделается ее мужем, и она не найдет благоволения в глазах его, потому что
он находит в ней что-нибудь противное, и напишет ей разводное письмо, и даст
ей в руки, и отпустит ее из дома своего...». Это как раз то предписание, с которым
боролся Господь Иисус. Среди раввинов были, впрочем, и такие, которые хотели
ограничить это право «высылания» противной жены; влиятельный в I в. до Р. X.
раввин Шаммай требовал, чтобы слова «что-нибудь противное» понимались
исключительно в значении неверности. Но раввин Гиллель не соглашался с ним,
настаивая — справедливо с филологической точки зрения, — что это
ограничивающее толкование использованных толкователем слов ничем не обосновано:
«Нет, — говорил он, — законодатель дает мужу право на развод с женой по
множеству причин, например, если она просто испортила ему обед». См. об этом, а также
о не менее либеральном мнении раввина Акибы, трактат Гиттин (IX. 11); вообще,
весь этот трактат, как и родственный ему трактат Coma, следует прочитать, чтобы
убедиться в том, до какой степени женщина была ущемлена в Израиле. Прогресс
наступил только в талмудические времена; см.: J. М. Rabbinowicz. Législation civile
du Tabnud [1880], I. XXXVII и ниже.
177 Об обездоленности в наследственном праве я не говорю, поскольку с такой же
обездоленностью мы встречаемся в греческих законодательствах, если не
упоминать о том, что там, однако же, брат-наследи и к вместе с наследством отца
принимал на себя обязательство содержания и выделения приданого для сестер. С такой
точки зрения, прогрессом было лишь римское законодательство с его догматом:
utpater superfamilia sua legassitjus ratumque esto [как глава семьи распорядится, так и
должно быть] — огромное значение которого подчеркивает Jhering в своем
классическом труде.
178 Realencyklopädie. Haugk'a, V. 740.

Том III. Эллинизм и иудаизм
533
моногамии и привила его новым народам — с евреями
включительно.
Определенное ограничение для женщин содержится,
в частности, и в законодательствах греков и римлян — propter
infirmitatem consilii, как поясняет Цицерон (In Muren., 27): с этой
точки зрения, лишь Платон опередил и своих современников,
и всю античность. Но перед лицом божества у женщины были
такие же — не те же — права179, что и у мужчины. Об этом с
гордостью свидетельствует одна из героинь Еврипида —
соответствующий отрывок относительно недавно был открыт,
а потому еще не фигурирует в работах о женском вопросе в
179 Причиной этого стали две особенности греческой религии, которые мы не
находим в Израиле:
1) нежность к матери Земле [ДР, § 6]. Об отсутствии этого чувства у Израиля
свидетельствует вся Библия: если R. Eisler, Mutter Erde bei der Juden (Arch. f. Religionswiss.
XVII [1914), 696 и ниже), находит его следы у псевдо-Ездры {IVЕздр. V. 43-55), то
следует помнить, что эта часть его апокалипсиса находится под очевидным
влиянием эллинизма. Это же, но в еще большей степени касается Филона {Opif. т. 133;
Plant. 14).
2) нежность к Гестии, богине домашнего очага [ДР, § 18]. В Израиле очаг как
середина дома никакой роли не играл — скорее уже ее играло навозохранилище
(Wellhausen, 82; Kittel [см. выше, примеч. 44], II. 386). Интересно, что Филон в
своей эллинской среде и под ее влиянием научился думать по-эллински; см.: Moys., I.
36; ViriutL, 124; Cher., 26; Q. d. s. immut., 134.
О чувственной жизни эллинок, с этой точки зрения, у нас есть ценное
свидетельство Аристофана: «В честь земли нам родной [Афины], что в свободе и в
веселье с детства воспитала нас, семь годков было мне, в сумке шерсть я несла
[была аррефорой]. В десять лет зерно молола для владычицы святой. В платье
алом, во Бравроне, я медведицей была. Дочь отцовская, потом я шла с корзиной
[Паллады], спелых смокв гроздь неся» {Лисистрата, 663-670, перевод А. И.
Пиотровского). Вот эта речь; кто хочет представить себе сам предмет, пусть
прочитает об аррефорах и носительницах корзин мою работу Печать Персефоны
(Irezjona, II. 81 и ниже.), а о медведицах — Кубок кривды (там же, I. 23 и ниже).
Что могла бы этому — хотя это лишь частности — противопоставить иудейка?
Об этом у нас тоже есть аутентичные свидетельства. У нее есть, согласно
раввину Иосифу бен-Халафте (во времена Адриана) только три «Религиозных
обязанности»: 1) в отношении менструальной крови (следует прочитать
соответствующие предписания Нидды, чтобы узнать, как это мерзко), 2) налог на тесто и
3) зажигание субботних свечей; пренебрежение ими грозит ей смертью (Bacher
[см. выше, примеч. 48], II. 162).

534 Зелинский Φ. Φ. История античных религий
античности. Поэтому я считаю уместным привести его
полностью:
Так w sluibie boiej — to uwaiam przecie
Za najwainiejsze — udzial my bierzemy
Zazdroéci godny. Wszak w przybytku Feba
Kobieta ludziom myél objawia boga;
U czystych progow Dodonejskich, w cieniu
Swiçtego dçbu te2 niewiasta slowo
Oznajmia Zeusa tym Hellady synom,
Co go iadaj^. Tei ofiary Mojrom
Wraz ζ obrzçdami bogin bezimiennych —
Nie wolno mç2om do nich sic przybltéaé,
Kobiety same éwiçtoéé im nadaja.
Так prawo swoje przed obliczem bogow
My uzyskaiy w caiej jego peJni;
Czy shisznie zatem wy poniewieracie
Niewieicim rodem?180
Этот факт, очевидно, был известен и ранее. Женщина в
Греции и Риме могла быть жрицей; и там, и здесь
жительницы имели собственные государственные праздники, недо-
180 Так в служении богу - ведь я считаю это
самым важным - мы принимаем участие
завидное. Но под кровом Феба
женщина людям являет мысль бога
у чистых порогов Додонских, в тени
святого дуба, и девица слово
Зевса возвещает сынам Эллады,
его взыскующим. И жертвы Мойрам
вместе с обрядами безымянным богиням —
мужчинам приближаться к ним воспрещено,
лишь женщины совершают их таинства.
Так свой закон пред лицами богов
мы обрели во всей его полноте;
Так зачем же вы помыкаете
женским родом?
Из Меланиппы скованной (см.: H. v. Arnim Supplementum Euripideum, с. 33). Его не
принимает во внимание даже Gomme в указанной выше (примеч. 171) работе.

Том III. Эллинизм и иудаизм
535
ступные для мужчин, и это уравнивание в правах заложило
основу для уравнивания в правах граждан в будущем. Само
же оно было результатом благотворного влияния
политеизма с его плеядой богинь при плеяде богов. Возможно ли было
пренебрежение женщиной в том месте, которое считало Пал-
ладу своей заступницей пред троном Зевса, ведь эта Паллада
не говорила своим жителям: «В мои праздники пусть
каждый мужчина явится пред лице мое». Нет: в
наиторжественнейший праздник Панафиней она призывала на Акрополь
пред свое лице всю общину: хозяйки, которые приносили ей
праздничные убранства, дело рук своих, девушки,
приносящие ей таинственные корзины, и даже хорошенькие девочки,
аррефоры, в белых и золотых платьицах — представали пред
глазами богини не менее пышно, чем гарцующие на
лошадях юноши, совершающие гекатомбы мужчины и уважаемые
старцы с оливковыми ветвями в руках. И Гера, суровая
защитница чистоты браков, которая «охраняет очень строго двери
брачного покоя, узы брака бережет»181 и заботится о правах
замужних (Аристофан. Женщины на празднике Фесмофорий, 976
и ниже), очевидно не позволяет мужу произвольно отсылать
обвенчанную перед ее лицом жену, в то же время лишая
аналогичного права и последнюю: развод был разрешен как
крайнее средство, но требовать его могла обманутая жена наравне
с обманутым мужем.
И было вполне естественно, что Израилю его монотеизм,
связанный с антропоморфизмом, навевал совершенно
противные и неблагоприятные для женщин мысли, пускающие
ростки и дальше. Не могу здесь не вспомнить слова, услышанные
когда-то от одной измученной старушки: «Неудивительно, что
нам, женщинам, так плохо живется на свете, ведь Господь Бог
и сам — мужчина». Я подчеркиваю, что это была протестантка;
ведь у католички есть своя заступница на небесах: «О, несмотря
на великую боль, Богородица, призри на покаянный труд!» —
181 Перевод H. И. Корнилова. — Примеч. перге.

536
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
молится она Ей в своем отчаянии. Но отнюдь не Израиль она
благодарит за такое утешение.
Я прошу читателя хорошо запомнить, что мы имеем в виду.
Женщина перед лицом божества — вот в чем мы сравниваем
эллинизм с иудаизмом; и в этом состязании эллинизму
принадлежит неоспоримое первенство. Это центральное
положение — почетное в Элладе и презираемое в Израиле — влияет и на
общественную жизнь женщин, несомненно, соответствующим
образом; но не следует забывать, что в жизни эти религиозные
лучи встречаются с другими лучами разной, зачастую
сомнительной ценности. Если апологеты, чтобы облегчить себе свое
злое дело, цитируют постыдные для женщины стишки Гиппо-
накта182, Еврипида и проч., я хотел бы их спросить, знают ли
они такой рыцарский народ, который не позволял бы себе
временами подобных шуток. Действительно, Гиппонакт
подсмеивался над женщинами, но ведь это был гениальный мерзавец
и бродяга, который сам отнюдь не претендовал на какой-либо
авторитет в вопросах нравственности. Подсмеивался над ними
при случае и серьезный Еврипид; но и над ним же
подсмеивались авторы комедий, приписывая его враждебное к женщинам
настроение — его собственным супружеским бедам.
Речь совершенно не об этом. У Гомера мы встречаем
светлые образы Гекубы, Андромахи, Пенелопы, Ареты, Навсикаи
и множества других. Но вот Гесиод в его Трудах и днях, где мы
читаем наставления молодому хозяину (405-406): «В первую
очередь заботься о доме, о жене и о корове-землепашице»
(дословный перевод). Место женщины не очень почетное: она
стоит между домом и коровой. Поучительно. Аристократическая
монархия гомеровских времен создала очаровательные типы —
царицу и дворянку: демократия сама по себе способна создать
лишь бабу, и лишь просвещенная демократия может создать
гражданку.
182 Гиппонакт из Эфеса (вторая пол. VI в. до Р. X.) — греческий поэт, ямбограф.
В его творчестве присутствовал натурализм. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
537
Я также не ставил бы Израилю в вину, что у него
заповеди 9 и 10 звучат так: «Не желай дома ближнего твоего; не
желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни
вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего» (Исх. 20,
17) — вполне по-гесиодовски. Во Второзаконии, правда,
Иегова произвел некоторую переоценку значения дома и
женщины, говоря: «Не желай жены ближнего твоего, не желай дома
ближнего твоего, ни поля его... ни вола его, ни осла его...»
(Втор. 5, 21). Жаль, что нынешнее еврейство вернулось к
исходному порядку. Но лишь христианская церковь (западная)
компенсировала честь гражданки, отделив заповедь о жене
как девятую — от десятой, касающейся имущества. У меня
еще будет случай рассказать об ужасно обманчивом взгляде
на женщину как источник нечистоты (§ 24); здесь я хотел бы
привести несколько изречений раввинов — причем не каких-
то безответственных гиппонактов, а духовных вождей народа.
Итак: «"...и не веди праздных разговоров с женщиной, даже,
как о том сказано, с собственной женой, тем более — с женой
твоего друга". Сказали на основании этого мудрецы:
"Каждый, кто ведет праздные разговоры с женщиной, вредит себе,
и отвлекается от занятий Торой, и в конце концов окажется
в аду"», — говорит раввин Йосей бен Йоханан (Пиркей Авот,
I. 5). «Чем больше жен — тем больше колдовства», — говорит
великий раввин Гиллель (там же, II. 7). «Набожный глупец,
мудрый безбожник, презренный фарисей и ученая
женщина ведут мир к погибели», — говорит раввин Йосей (Coma,
III. 4)... «Женщина зла, — предостерегает псевдо-Рубен своих
сыновей, — поскольку она бессильна перед мужчиной, она
действует хитростью и коварством» (Test XIIpair. I. 5). «Жена,
говорит закон, во всем хуже, чем муж», — отмечает фарисей
Иосиф (Против Апиона, П. 201). Предлагаю сравнить с этим
высказывание Сократа — подлинного Сократа — у Ксено-
фонта: «...женская природа нисколько не ниже мужской,
только ей не хватает силы и крепости. Поэтому, у кого из вас
есть жена, тот пусть учит ее смело тем знаниям, которые он

538
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
желал бы в ней видеть»183 (Пир, II. 9). О Филоне и его
неистовом женоненавистничестве еще пойдет речь (§ 50); здесь
же я отмечу только то, что желая ярче всего выбранить Лота,
Филон называет его «дочеределом» (θυγατροποιός: Ebr. 164),
причем имеет в виду не то, что тот делал со своими дочерями,
а то, что они у него вообще были. В согласии с ним, раввин
Меир придерживался того мнения, что благословение Божие
Аврааму заключалось в том, что у патриарха не было дочерей
(Tos. Kidd. V. 17; В. b. 16 b; 141 а). Но все рекорды бьет
сентенция раввина Иехуда ха-Наси — личности величайшего
авторитета, патриарха и создателя Мишны (II в. по Р. X.): «Мир не
может обойтись без ароматов и зловония; счастлив тот, кто
избрал благоуханное, несчастлив тот, кто вонючее ремесло.
И мир не может обойтись без мужчин и женщин: но счастлив
тот, у кого рождаются сыновья, а несчастлив тот, у кого
рождаются дочери». Такими мудрыми словами «напутствовал
почтенный патриарх некоего земляка, когда у того родилась
дочь»184. Благородный сенатор Сульпиций также утешал
Цицерона; но здесь причиной была смерть, а не рождение его
дочери... впрочем, зачем нам здесь спрашивать раввинов и
т. д. «Если отец ее плюнул ей в лице, то не должна ли была
бы она стыдиться семь дней», — говорит сам Иегова (Числ. 12,
14). Извините, но мне кажется, что — согласно нашим
чувствам — скорее, отец должен был бы исполниться стыда.
Это свидетельства простые и непосредственные; но еще
более красноречивы те свидетельства, которые мы выводим из
повествований вопреки воле их авторов. Прошу сравнить
начало Есфири — а это, как известно, одна из самых святых книг
Писания (II в. до Р. X.). Царь Артаксеркс семь дней
пьянствовал со своими подданными; «в седьмой день, когда
развеселилось сердце царя от вина» (1, 10), он приказал привести царицу
Астинь, «чтобы показать народам и князьям красоту ее» (1, 11).
183 Перевод С. И. Соболевского. — Примеч. перев.
184 См.: Bacher, 11.461.

Том III. Эллинизм и иудаизм
539
Благородная царица Астинь — естественно, чувство ее
гордости как женщины и как царицы было оскорблено —
отказывается послушаться своего пьяного мужа. Что на это царь? Был ли
он благодарен своей супруге, что во время его отсутствия она
блюла и его, и свою честь? Да где там! Вместе со своими
«мудрыми» мудрецами он посчитал это бунтом и приказал «о том,
что Астинь не будет входить пред лице царя Артаксеркса,
а царское достоинство ее царь передаст другой, которая лучше
ее» (1, 19). Этой немилостью воспользовался иудей Мардохей,
который подсунул на ее место свою племянницу Есфирь; ее
готовили «шесть месяцев мирровым маслом и шесть месяцев
ароматами и другими притираньями женскими...» (2, 12); ну, и она
понравилась царю. Она, очевидно, будет мягче и не поскупится
на благодарность, когда царь, напившись, захочет похвастаться
ею перед своими пьяными собеседниками. Таков
интеллектуальный уровень автора. Он писал новеллу; у него была
возможность более благородным способом обосновать интронизацию
своей героини, но он выбрал этот: очевидно — вполне
соответствующий собственным чувствам. Принижение
израильской и иудейской женщины в сравнении с эллинской нашло
свое выражение также и в некоторых внешних знаках, особенно
в характерных для первой средствах украшения, которые были
совершенно непредставимы в эллинской среде; во-первых, это
были кольца в нос185, а во-вторых — цепочки на ногах.
Первые мы встречаем, между прочим, в рассказе — вообще-
то очень красивом — о том, как слуга Авраама Елиазар по
поручению своего господина пошел в страну Халдейскую,
чтобы там найти жену его сыну Исааку. Там он встретил Ревекку
{Быт. 24, 22), и достал для нее «золотую серьгу [в евр. тексте —
"кольцо в нос"] весом полсикля, и два запястья на руки ей
весом в десять сиклей золота»; а потом сам рассказывает (24, 47),
185 Nowack (см. выше, примеч. 16), 128, добавляет также Ис. 3, 20; Исх. 16, 29;
Притч. И, 22; см. также: J. Benzinger. Hebr. Arch.1 [1907], 83, там же и изображения.
Из Талмуда: Шабб. VI. 1. На барельефе из Зенджирли Асархаддон так посрамляют
побежденных царей: А. Jirku. Altorient. Komm. zum. Λ Г [1923], 179.

540
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
как «дал я серьги [в евр. тексте — "вдел кольцо"] ей и запястья
на руки ее». Авторы археологии Ветхого Завета считают, что
такие кольца до сих пор используют арабские женщины: у них
зачастую бывает целых три витка. Уничижительное значение
этого так называемого «украшения» было живо еще во
времена пророков; оно изначально использовалось, как и сейчас,
для укрощения медведей и других диких животных, а вслед за
этим и людей; у Исайи мы читаем слово Иеговы к Сеннахири-
му, царю Ассирийскому (Ис. 37, 29): «За твою дерзость против
Меня и за то, что надмение твое дошло до ушей Моих, Я вложу
кольцо Мое в ноздри твои и удила Мои в рот твой, и возвращу
тебя назад тою же дорогою, которою ты пришел». Цепочки от
ноги до ноги имеют такое же значение; ведь они (или оковы)
используются для спутывания лошадей или скота, чтобы они
не могли злоупотреблять оставленной им свободой и убегать
слишком далеко. В конце концов, используемая для
женщины — девицы или замужней — такая цепь получала еще одно
значение, о котором читатель может узнать из Саламбо
Флобера. Очевидно, не стоит полагать, что женщины тех времен
ощущали унизительность таких украшений. Допустить
можно много вещей, особенно когда речь идет о женском
тщеславии: я читал в еженедельниках, что кольца в нос то тут,
то там снова появляются в моде. О цепочках на ноги я еще не
слышал, и предлагаю эту идею законодателям мод; в конце
концов, нынешние узкие юбки с большим успехом могут
конкурировать с ними. Они страшно стесняют движения тех, кто
их носит, но с этим уже ничего не поделаешь; pour être — laide
il faut souffrir. A эти цепочки были «с серебряными блестками»
{Песнь 1, 10), или, по крайней мере, позолочены; не
удивительно, что израильтянки ими даже хвастались, и пророк Исайя,
понося их за тщеславие, сурово отчитывал их (3, 16): «за то,
что дочери Сиона надменны... и гремят цепочками на ногах..»
и т. д. И Ревекка, очевидно, не печалилась из-за того
пришельца из Ханаана, который сразу — за здорово живешь —
продырявил ей нос.

Том III. Эллинизм и иудаизм
541
Знаменательно, что в рассеянии — после знакомства с
эллинской культурой — иудеи начали стыдиться этого
варварского наследия. В рассказе о Ревекке александрийские
переводчики (LXX) заменили кольца в нос на серьги, и наш Вуйек
поясняет упомянутый пассаж Быт. 24, 47: «Тогда я повесил
серьги для украшения лица ее». Также в проклятии Исайи
дочерям Сиона пропущено предательское слово гремели, а
оставлено просто «ходили ногами своими», на удивление того
читателя, который тщетно будет интересоваться, в чем же
провинились израильтянки, что они вынуждены ходить своими
ногами, а не каким-то другим способом. Для нас же эта маленькая
фальсификация имеет свое незаурядное значение, ведь она
свидетельствует о том, что и в этой области произошла
определенная эллинизация иудаизма, и что в иудейской семье отказ
от этих варварских украшений был результатом благородного
влияния эллинизма.
Вообще, отношение к женщине — это, несомненно, одна из
самых слабых сторон религии Иеговы; и, возможно, самой
выразительной причиной запальчивости ее апологетов является
то, что они не хотят даже признавать такое отношение. Блох
просто восклицает: «где во всем мире положение женщины
было таким же почетным, как и в Израиле!» — даже почетным?
Но этого оптимизма не разделяет благородная Брурия
(Валерия)186, дочь раввина Хананьи бен Терадиона; и когда раввин
Йосе Галилейский вежливо спросил ее, «по какой дороге идти
в Лод?», она ответила ему ядовитой аллюзией на
вышеупомянутые максимы «мудрецов»: «Глупый галилеянин! Разве не
говорили мудрецы: Не умножай бесед с женщиной? Ты
должен был сказать: По какой в Лод?» (ВТ Эрувин, 536).
Очевидно, ее протесты не имели другого результата, кроме личных
186 См.: Bacher (выше, примеч. 48), 1883, с. 507; 1884, с. 138. Ее мужем был раввин
Меир — тот самый, который ввел приведенную выше (см. примеч. 173) молитву;
можно предположить, что здесь есть определенная причинная связь, т. е. что
почтенный раввин, имея свою собственную Ксантиппу, не имел необходимости
обращаться к Сократу.

542
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
неприятностей для нее; впрочем, Блох о них молчит;
напротив, он ссылается на слова «Я изнемогаю от любви» (Песнь 5, 8),
спрашивая, где во всей античности женщина представлена
изнемогающей от любви? Но если это должно быть
преимуществом, то и Еврипид представил свою Федру, и Феокрит свою
Симету страдающими от любви, и это только самые
известные примеры. Блох любит ссылаться на греко-римскую
античность, но имеет о ней представление весьма слабое.
Далее он ссылается на приказ Иеговы, данный Аврааму,
чтобы он слушался свою жену Сарру, и приводит слова
пророчицы Олдамы, спрашивая, где можно найти другой пример
столь уважаемой женщины. Что касается Сарры, то речь здесь
идет о самом омерзительном поступке ее и самого Авраама: об
изгнании Агари и Измаила. Очевидно, такое поведение
патриарха по отношению к женщине, которая отдалась ему по
приказу своей госпожи и его жены, и в отношении собственного
сына, малолетнего мальчика, — изгнание обоих из-за каприза
завистливой старухи — даже автору Бытия показалось
чересчур обидным; он оправдал его ссылкой на приказ Иеговы, так
же, как в деле хананеев и амаликитян. Насколько благороднее
старый Пелей, который стал на защиту своего внука Неоптоле-
ма и его матери, спасая их от гнева законной жены Гермионы:
Иди сюда, дитя мое, — тебе
Моя рука оградой будет...
Ты же,
Несчастная, не бойся... Бури нет
Вокруг тебя. Ты в гавани, за ветром...187
Об «уважаемом» положении прародительницы Израиля
сказано достаточно. Что касается его пророчиц, то в доцар-
ские времена у Израиля действительно была — не говоря о
Мириам, сестре Моисея — героиня Девора, без которой даже
воинственный вождь Варак не отваживался дать битву хана-
187 Еврипид. Андромаха, 745-749 (перевод И. Ф. Анненского). — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
543
неям и их воеводе Сисаре. У меня есть некоторые замечания к
ее этическому уровню: мне отнюдь не нравится ее воспевание
предательского убийства упомянутого Сисары Иаилью188,
принявшей его в гости, и, тем более, ее бесчеловечная насмешка
над скорбью матери убитого героя — ведь разве Ахиллес
насмехался над скорбью Гекубы? Но не будем, однако, это наивное
в своей жестокости сочинение — песнь Деворы — измерять
188 О том, что деяние Иаили было мерзостью и не меньшей мерзостью было
его воспевание автором Судей 4-5 и Песни Деворы, о том у людей,
различающих добро и зло, двух мнений быть не может. В связи с этим совершенно прав
Frdr. Delitzsch (см. выше, примеч. 92), I. 76, квалифицирующий это деяние как
Schandtat, и бесчестный мидраш Ed. König'a (см. выше, примеч. 92), 74,
свидетельствует либо о его крайне низком нравственном уровне, либо о ядовитой
силе апологетизма. Он говорит, что Иаиль действовала in einem geradezu tragisch zu
nennenden Konflikt zweier Pflichten, der Vaterlandsliebe und der Gastfreundschaft (в
трагическом конфликте между любовью к отечеству и долгом гостеприимства). Об
этом конфликте летописец не только не говорит— он его просто исключает:
Иаиль была не израильтянкой, акенеянкой, и «между Иавином, царем Асор-
ским [военачальником которого был Сисара], и домом Хевера Кенеянина [мужа
Иаили] был мир» (4, 17). Просто изумительно то старание, с которым летописец
устраняет все подробности, которые могли бы хоть отчасти, с моральной точки
зрения, оправдать предательство Иаили. Пока Иавин и Сисара были сильны,
«был мир между ними и домом» Иаили. Сейчас Сисара побежден, разбит;
убегая, он приходит в ее шатер; она сама приглашает его, сама угощает его, сама
накрывает, когда он, измученный, желает отдохнуть; пользуясь его сном, она
предательски убивает его, а потом, торжествуя, показывает труп его
победителю. Что этим хотел сказать летописец? Очевидно, только одно: наигнуснейшее
предательство, коль скоро оно совершено на пользу Израиля, должно считаться
добродетельным и рыцарским деянием; «Да будет благословенна между женами
Иаиль...» (5, 24). Это взгляд, характерный для народов самого низкого
морального уровня; вот что мы называем «готтентотизмом».
Несколько порядочнее действует, между прочим, Kittel (см. выше, примеч. 44), 79:
усматривая противоречие между рассказом летописца (4, 21) и песнью Деворы (5,
26), он приходит к выводу, что автор последней indem erJahel im Affekte handeln läßt,
ihrer Tat viel von ihrer Häßlichkeit nimmt (в почти трагическом конфликте между
любовью к отечеству и долгом гостеприимства). К сожалению, автор песни, заботясь
о чистоте своего готтентотизма, даже эту увертку устраняет: у него Иаиль ударяет
Сисару, «отыскав [по евр. тексту] на голове место для удара», что исключает
аффект, для которого, впрочем, никаких причин и не было.
История Иаили, с точки зрения готтентотизма, образует параллель истории
Раав. Ее стоит сравнить с описанием предательского выстрела Пандара у Гомера
(Илиада. 4; см. ною Древнегреческую литературу эпохи независимости, 28), чтобы
убедиться в непреодолимой разнице междутой и этой нравственностью.

544
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
мерой учителя человечности; я охотно признаю, что из этого
старейшего осколка литературы Израиля к нам обращается
некое величие. «Здесь проявляется триумфально-счастливая
доверчивость молодого народа, который в великие минуты своей
истории, когда дух его национальности пробивается из своих
глубин, видит своего бога как предводителя своих воинств»
(Вельхаузен).
Но Девора Деворой; она была пророчицей времен
первобытной дикости. Кем стали пророчицы царских времен, об
этом я уже приводил свидетельства мужа, который знал их, —
Иезекииля189. Одной из них действительно была Олдама190,
о которой Блох говорит с таким воодушевлением; но какова же
была ее роль? Итак, во времена молодого царя Иосии
первосвященник Хелкия «нашел» в храме древнюю книгу закона: по
мнению большинства критиков — первоначальную редакцию
«Второзакония»...191 Действительно, ведь и Эпител Аргосец
189 Иез. 13, 17-18. Напрасно Тубянский (см. выше, с. 377 и примеч. 4) старается
ослабить значение этого свидетельства, говоря, что Иезекииль обличает здесь
только лжепророчиц, которых он сопоставляет со лжепророками; ведь здесь есть
та разница, что лжепророков он может противопоставить настоящим пророкам,
тогда как настоящих пророчиц ни он, ни кто либо другой в эти времена не
знает. Впрочем, Тубянский упоминает еще во времена Ездры пророчицу Ноадию;
к сожалению, это тоже была лжепророчица (Неем. 6, 14). Я считаю, что и раввин
Гиллель подразумевал таких пророчиц, когда изрек свой афоризм: «Чем больше
жен — тем больше колдовства» (I. 152).
190 Раввины сделали Олдам у двоюродной сестрой Иеремии: она учила женщин так
же, как он мужчин; Иосия обращается к ней, а не к Иеремии, считая, что она —
благодаря большей чуткости женского сердца — вернее заступится за него перед
Иеговой {Мегилл. 14 а Ь). Впрочем, это было лишь одно из течений талмудической
науки. Второе, напротив, сурово отчитывало и ее, иДеворузато, что те
преступили границы дозволенного женщинам.
191 Против мнения Wellhausen'a, будто это был изначальный текст Второзакония,
недавно выступил G. Hölscher. Komposition und Ursprung des Dt. (Zft. f. AT-1. Wft. 1922,
161 и ниже); его протест мало кого переубедил (напр.: В. Струве. Zur geschickte
derjüd. Kolonie von Elephantine в Известиях Академии наук СССР, 1926, 445 и ниже;
см. также: А. С. Welch. The Code of Deuteronomy (1924), где приводится
литература). Другой вопрос, действительно ли Хелкия «нашел» эту книгу, которая была
для него столь полезна (об этом см.: Wellhausen, 134). На этот вопрос отвечают по
настроению. Jirku, Ägyptische Parallelen zur Auffindung des Df. (Zeitschr. f. A Tl. Wiss.,

Том III. Эллинизм и иудаизм
545
«нашел» старый закон анданийских учителей, закопанный там
когда-то Аристоменом, а римский пахарь «нашел» в древнем
захоронении книги Нумы Помпилия, и, пропуская примеры
более поздних времен, пророк мормонов Джозеф Смит
«нашел» в Пальмире золотые таблички своей библии. Что
касается этих «обретенных» книг, никто не верит в их
аутентичность; здесь же у нас свидетельство Писания, а это нечто иное.
Главным требованием найденной первосвященником книги
было уничтожение традиционных капищ на высотах (bamoth)
и сосредоточения всего культа на Сионе, что, очевидно, было
весьма выгодно для этого храма и для его первосвященника;
но поскольку здесь мы располагаем свидетельством Писания,
принцип is fecit cui prodest192 утрачивает свою силу. Впрочем,
можно допустить, что царь Иосия имел определенные
скрупулы193; в любом случае, он потребовал, чтобы по вопросу
этой книги обратились к Иегове. К Иегове — значит, к
одному из признанных пророков, а потому первосвященник и те,
кого царь послал с ним, обращаются — наверняка к Иеремии
или к другому уважаемому пророку? Нет, к некоей Олдаме
(4 Цар. 22, 14), «к жене Шаллума, хранителя одежд» (храма).
И она, конечно, признала аутентичность книги194. Извините,
но разве это не практически то же самое, как если бы,
например, ректор университета для подтверждения аутентичности
1921, 147 и ниже), ссылаясь на Naville'a, Hermanna и собственные исследования,
старается обосновать мнение, что на востоке был повсеместным обычай хранения
важных документов на святых местах — что никто не опровергает. См. также его
Altorientalischer Commentar zum AT [1923], 184. Jeremias,y47XO(cM. выше, примеч. 41),
556, ссылаясь на надпись Ашшурбанипала, сам при этом считает: hier liegt offenbar
Täuschung vor. Kittel (см. выше, примеч. 44), 535, естественно, не сомневается, что
эта книга была действительно найдена; Sellin (см. выше, примеч. 58), 22 и ниже
тоже не сомневается, ведь и Тутмос III заявлял, что нашел «великий закон» (но
кто же ему верит?).
192 «Сделал тот, кому выгодно» (лат.). — Примеч. перев.
193 Скрупул (лат. scrupulum, от scrupulus — маленький острый камешек) —
античная весовая единица. — Примеч. ред.
194 Пророчество Олдамы и его значение в «нерассудительной политике Иосии» —
см.: Duhm (выше, примеч. 114), 261.

546
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
документа, содержащего в себе важную привилегию этого
университета, обратился к жене одного из его привратников?
Я отнюдь не хочу обидеть ни Олдаму, ни мудрого
первосвященника Хелкию, ни уважаемого царя Иосию. Я даже не считаю
дурным, что ее пророчество о счастливой смерти набожного
царя (22, 20) не исполнилось (23, 29), ведь это случалось, как
мы видели, даже с великими пророками. Но пусть и апологеты
разберутся в том, о чем говорят.
Столкновение с эллинизмом стало причиной
определенного улучшения отношения иудаизма к женщине. Правда, не
у всех, а лишь у тех, кто оставил нам о себе свидетельства в так
называемой «литературе Мудрости». Я имею в виду, в первую
очередь, великолепный панегирик в честь супруги и хозяйки,
который мы читаем у сына Сирахова. Он смело может быть
сравнен с характеристикой женщины-пчелы у Симонида
Старшего (от которого он, вероятно, зависел), либо молодой жены
Исхомаха в Домострое Ксенофонта, и евреи поступили
разумно, включив его в свой молитвенник; это было бы отчасти
справедливой компенсацией за неудачную молитву раввина Меира.
Но, кроме всего прочего, как мы должны понимать то, что
во времена прозелитизма именно женщины греко-римского
мира так активно склонялись к этой иноземной вере? Что
подталкивало их к перемене положения «госпожа» на положение
«собственность»? Сам факт не подлежит сомнению: Иосиф
свидетельствует о том, что в Дамаске, эллинизированной
столице Келесирии, женщины были преданны иудаизму
(Иудейская война, П. 560); в римском мире известен пример Поппеи,
жены Нерона, и прочих. Некоторые считают, что
относительная легкость принятия иудейского порядка была причиной
этому: от женщин не требовалось то, что для мужчины было
главным препятствием — внешний «знак завета». Впрочем,
эта причина могла быть только второстепенной195;
относительная легкость или сложность принятия чужого порядка только
195 Причину, которую я здесь называю второстепенной, признают Bertholet
(см. выше, примеч. 62), 336; Juster (примеч. 32), 255, и другие.

Том III. Эллинизм и иудаизм
547
тогда принимается во внимание, когда сам этот порядок
представляется привлекательным. Итак, я спрашиваю, что
привлекательного женщины находили в том порядке, который их
унижал. Возможно, именно то, что он их унижал. Здесь нет
ничего удивительного, если вспомнить тот успех, который имел у
женщин Шопенгауэр со своей диатрибой против
«коротконогого пола», Ницше со своим Бином или, относительно недавно,
Вейнингер со своей сумасшедшей книгой196. Но, как я уже
указывал [ДР, § 41], это вопрос не столько религии, сколько
женской психологии, и очень даже может быть, что мудрый раввин
Меир хорошо знал, что делал.
В любом случае, когда я ощущаю потребность отдохнуть
взглядом на фигуре преданной своему божеству жрицы, я
думаю не о бесцветной Мириам, не о дикой Деворе, не о покорной
жене сторожа Олдаме. Нет, в эти моменты пред моими глазами
появляется любимица Деметры, мягкая и стойкая афинянка
Теано, которая на приказ народа проклясть Алкивиада
ответила: «Я жрица молитв, а не проклятий».
§23
Заповедь о почитании субботы дана в Торе в следующих
словах (Исх. 20, 8-11): «Помни день субботний, чтобы святить
его; шесть дней работай и делай [в них] всякие дела твои, а день
седьмой — суббота Господу, Богу твоему: не делай в оный
никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни
рабыня твоя, ни [вол твой, ни осел твой, ни всякий] скот твой, ни
196 Вероятно, Зелинский имеет в виду защищенную в Венском университете
диссертацию Отто Вейнингера на тему бисексуальности: Пол и характер.
Принципиальное исследование (1902), хотя были и другие, опубликованные уже после его
смерти — О последних вещах (1904), Любовь и женщина (1917). Следует отметить,
что Вейнингер, родившийся в богатой еврейской семье, после защиты
диссертации, представлявшей глобальное исследование «мужского» и «женского» начала,
принял протестантизм. Через год он, в возрасте 23 лет, демонстративно покончил
с собой в том же гостиничном номере, в котором умер Бетховен. — Примеч. перев.

548
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
пришлец, который в жилищах твоих; ибо в шесть дней создал
Господь небо и землю, море и все, что в них, а в день седьмой
почил; посему благословил Господь день субботний и освятил
его»197. Как отсюда следует, обоснование субботы намного
более основательное и серьезное, чем любого другого праздника:
те вызваны естественными поводами или событиями в жизни
людей, это же — примером самого Творца. В этом заключается
разница между нашим взглядом и иудейским; у нас большие
праздники — Рождество и Пасха — торжественнее обычного
воскресенья, а там — напротив.
Речь не идет о возникновении обычая празднования
субботы; во времена, которые нас интересуют, оно [празднование]
считалось самым сердцем религии иудаизма и, как таковое,
представлялось и противопоставлялось греко-римским
обычаям. Ведь там у него не было никаких аналогий. В Греции
такое отсутствие было полным; у римлян, однако, существовала
восьмидневная неделя, и ее последний день — так называемые
нундиныт, и внешнее сходство с христианской неделей было
таким, что «нундиальные литеры» вечного римского календаря
А-Н (за исключением последней) могли быть приняты в
вечный календарь христианской церкви. Однако же внутреннего
197 Фундаментальной работой о его возникновении все еще остается J. Meinhold.
Sabbat und Woche im ΛΓ(1905 в Forschungen zur Religion und Literatur des A. und NT,
her. v. Bousset und Gunkel 5 H.). Кажется установленным, что суббота изначально
была днем полнолуния, как вавилонское шапат-ти соответствовало новолунию
(ср.: Jirku [см. выше, примеч. 185], 86); см.: Ис. 1, 13: «новомесячий и суббот,
праздничных собраний не могу терпеть» (ср. с календами и идами римского календаря).
Более сложен вопрос о возникновении семидневной недели и об отождествлении
субботы с седьмым ее днем; Meinhold тоже не может обойтись без произвольных
гипотез и атетез (атетеза — отрицание принадлежности произведения лицу,
которое ранее считалось его автором. — Примеч. перев.). Впрочем, кажется, что со
времен Иезекииля новомесячия были устранены, и субботняя неделя уже сушествала.
См. также: Hölscher (выше, примеч. 26), 81, введ. 9-11; В. D. Eerdmans. Der Sabbath
(в Festschrift f. К. Marti, 1924); Jastro в Original character of the Hebrew Sabbath.
198 ШНеем. 13,15-21 можно прийти к выводу, что до Неемии суббота для
израильтян была рыночным днем (ср.: Wellhausen [выше, примеч. 16), 172). Это вполне бы
сблизило иудейскую субботу и римские нундины.

Том III. Эллинизм и иудаизм
549
сходства не было: нундины были днями ярмарок и
религиозного значения не имели.
Но было ли празднование субботы иудеями преимуществом
или недостатком по сравнению с греко-римскими обычаями?
Новые исследователи охотно признают первое; «язычники»
тех времен, как мы видим, — второе; в действительности же не
правы ни те, ни другие199.
Значение праздника двояко: во-первых, он дает телу отдых,
освобождая от повседневного труда; во-вторых, возвышает
душу, обращая ее от временных забот к вечному. Ведь у иудеев
праздников было очень мало: изначально только три; а потому
необходимость периодического отдыха и общения с божеством
была здесь весьма актуальна. В Афинах праздников, например,
Диониса было не больше, чем в Иерусалиме праздников
Иеговы; но поскольку там, кроме Диониса, также Паллада,
Аполлон, Артемида и прочие имели свои праздники, гражданский
год был достаточно насыщен праздничностью, и введение
специального «дня отдыха» было бы излишним и даже вредным.
Суббота же была необходимым коррелятом монотеизма, она
никак не пересекалась с политеизмом. Неудивительно, что в
языческие времена она в греко-римском обществе
высмеивалась как праздник лени, что мы увидим ниже; неудивительно
также, что в результате принятия тем же самым обществом
христианского монотеизма введение еженедельного праздника
стало необходимостью. Это отнюдь не было иудаизацией
античности: христианская неделя200 возникла не из иудейской,
199 Новые исследователи многочисленны в обоих лагерях. В качестве примера я
укажу Sellin'a (см. выше, примеч. 58), 23. Филон ради своего эллинского
окружения подчеркивает, что суббота была введена Богом не как бездействие в
отношении добра, а как безболезненная деятельность (Cher. 87); но это символическая
сублимация. В действительности «суббота уже в священническом кодексе была
исключительно днем отдыха без значения для культа» (Wellhausen, 184).
200 Ср.: Е. Schürer. Die siebentägige Woche im Gebrauch der christlichen Kirche (Zeitschr. f.
NT-liche Wiss. 1905, 14 и ниже). He следует забывать, что во времена
соприкосновения с иудаизмом греки, как и римляне, имели собственный астрологический
календарь, не официальный, но распространенный в обществе и совершенно
независимый от иудейского; поскольку в этой неделе субботе отвечал «день Сатурна»

550
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
а из астрологической, как об этом свидетельствуют названия
отдельных дней в западных календарях, и «день Господень»
{Dominica) был отождествлен с «днем Солнца» (Sonntag, Sunday)
астрологического календаря под влиянием тех самых причин,
которые вызвали отождествление дня Рождества Иисуса с днем
рождения Непобедимого Солнца (natalis Solis Invicîi), которым
издавна была Ьгита, т. е. 25 декабря.
Но следует признать, что само по себе празднование
субботы в Израиле было разумной и благотворной институцией;
и если бы иудаизм остался верным израильской практике, он
был бы свободен от всех обвинений.
В действительности все произошло иначе: как с этой точки
зрения, так и со многих других иудаизм был искажением
религии Израиля. Источником искажения и здесь, естественно,
была мания создания «ограждения вокруг Закона», которая,
впрочем, берет начало в этом самом Законе.
Это искажение мы можем наблюдать в трех направлениях.
1) Во-первых, в принципе самого требования отдыха. «Не
делай в оный день никакого дела» — отлично; я, как прозелит,
могу этому только аплодировать. «Пусть отдыхают вместе с
тобой и раб твой, и рабыня твоя» — это еще лучше, особенно в
(англ. Saturday, голл. Zaterdag), а это была планета зла, под влиянием которой
суеверные люди воздерживались от работы, — аналогия с субботой была полная. Но
двустишия Тибулла(1. 3, 17):
Aut ego sum causatus aves, aut omina dira,
Saturnique sac ram me tenuisse diem
[Робко на птичий полет, надурные предвестья ссылался
Или на то, что настал праздник Сатурна святой.
Перевод Л. Е. Остроумова] —
недостаточно для отнесения его к poète sabbatisant (Th. Reinach [см. выше,
примеч. 36], 247). Происходит ли эта неделя из Вавилона, это уже другой вопрос.
Meinhold (с. 16), ссылаясь на Jensen'a, утверждает, что вавилоняне знали только
пятидневную, а не семидневную неделю; напротив, Jeremias, HAOG (см. выше,
примеч. 41), 163, полагает, что планетарная неделя имела вавилонское
происхождение.
В отношении приведенной в тексте аналогии вопрос S. Reinach'a, Cultes, mythes et
religions, II. 429: «Sait-on seulement, pourquoi le christianisme a choisi le dimanche*!» —
кажется мне гиперскептическим; частности нас не интересуют.

Том III. Эллинизм и иудаизм
551
сравнении с практикой позднейших, еврейских, времен. «Пусть
отдыхает и пришелец (гой), который в жилищах твоих» — если
речь идет о вынужденной работе, я согласен и на это. Но ведь я
освобождаю себя и своих от специальной работы; я оставляю в
спокойствии волов и плуг, закрываю магазин, иду в храм, в
синагогу, и «возрадуюсь пред лицем Иеговы»; разве этого
недостаточно?201
Нет, ты должен воздержаться не только от специальной
работы, но и от всякой работы вообще. Не готовь себе горячих
блюд в субботний день, не разжигай даже огня в своем очаге, не
201 Далее всех в этом отношении продвинулась теория (и практика?)
самаритянских сектантов, которые в течение всей субботы сохраняли то положение своего
тела, в котором они проснулись (S. Reinach, II. 428); они отдыхали, как следует
допустить, а тем самым насиловали субботу. Очень скрупулезной была также
теория «общины Нового Завета» в Дамаске: между прочим, «в субботу нельзя
помогать скоту в родах; если в субботу животное упадет в колодец или в яму, его нельзя
оттуда доставать... если человек упадет в воду, нельзя ему подавать ни лестницу,
ни веревку, ни чего-либо другого» и т. д. (Ed. Meyer. Die Gemeinde der neuen Bundes in
Damascus в Abh. d. Berl. Akad., 1919, с 51 и ниже). Впрочем, датировка этого недавно
(в 1910 г.) найденного «дамасского текста» не установлена; доводы Меуег'а,
относящие его к селевкидским временам (незадолго до 170 г.), натянуты; кроме того,
например, Bertholet, Zur Datirungder Damaskusschrift (Zeitschr. f. ATliche Wiss. 1920;
Bein., 11.31 и ниже), датирует его на сто лет позже, a W. Staerk (Theol. Lit.zt. 1922,31
и ниже) допускает диапазон от 200 г. до Р. X. до 100 г. по Р. X. Подчеркнутой была
скрупулезность раввина Йозефа га-Когена: он никогда не оставлял ничего им
написанного в руках язычника — из опасения, что тот мог бы носить это в субботу
и, таким образом, стать причиной нарушения субботы (Tos. Szabb. XIII [XIV]. 13;
Szabb. 19а; ср.: Bacher (см. выше, примеч. 48), I. 72.
Основным источником здесь является трактат Мишны под названием Шаббат
(sed. II. 1) с приложением Тосефты и комментарием Гемары в Вавилонском
Талмуде, а также следующий трактат Эрубин; следует, однако, навсегда запомнить, что
Талмуд еще в большей степени, чем Тора, есть соединение противоречий;
апологеты в стиле Bloch'a пользуются этим, извлекая из него лишь здравые зерна и
создавая впечатление, что таков весь Талмуд, тогда как в действительности эти
зерна утопают в океане нелепостей. Так, в Вег. IV. 3 мы находим слова раввина
Елиезера (100 г. по Р. X.): «Кто свою молитву совершает как привычное занятие
(т. е. по-нашему "пустословит"), того молитва — не просьба», — эти здравые слова
в духе Аквината, а не Дунса Скотта обеляют как целый трактат, так и
предписание самого раввина Елиезера. Так и слова раввина Ионафана бен Йосефа (Jörn.
85 b; 160 г. по Р. X.) или его современника раввина Шимона бен Менасии (Mech. Ex.
XXXI. 13; 14): «Суббота отдана в ваши руки, а не вы в ее руки», которые мог бы
произнести и сам Господь Иисус, обеляют весь трактат о субботе вместе с эрубами.

552
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
переноси тяжести с одного места на другое, и вообще не ходи,
пусть и без груза, на большие расстояния. Не воюй, даже если
неприятель захочет использовать этот день, чтобы напасть на
твою страну. Не лечись и не помогай больному. Не срывай,
проходя мимо спелой нивы, колосья, чтобы утолить свой
голод. Одним словом, пребывай в полной бездеятельности, как и
Господь Бог после сотворения мира...202 Я удивляюсь тому, что
сотворенный Господом Богом мир не следует его примеру: ведь
и рожь растет, и виноград зреет, и пчелы собирают мед, и
Иордан течет203. Но ведь природа также затронута грехом человека,
202 О субботних запретах вообще см.: G. Beer, в издании Schabbat (\90&, с. 7 и ниже).
«Не воюй», — этот запрет, очевидно, относился к самым фатальным: ведь он
затрагивал не отдельную личность, а весь народ. Потому Иосиф (Против Апиона, I.
212) должен защищать своих соотечественников от обвинения, что ради субботы
они предали родину, но защищает безуспешно, поскольку неоспоримым фактом
было то, что Птолемей II в субботу захватил Иерусалим (Agatharchides у того же
Иосифа там же, 209; см.: Wellhausen [выше, примеч. 16], 228). О прорехах в нем см.
ниже, с. 560-561. Впрочем, позже этот запрет помог иудеям получить у римлян
освобождение от воинской повинности, см.: Juster (выше, примеч. 32), 358.
Прочие предписания и запреты. Если у человека болит живот, его можно погладить,
но не сильно (Шабб. XXII. 6). В субботу нельзя убивать живую тварь, даже вошь, —
к такому выводу приходили шаммайцы; согласно гиллелитам это было дозволено
(Шабб. 12 ab). Можно ли съесть яйцо, которое курица вынашивала или снесла
в субботу? «Можно», — говорили шаммайцы. «Нельзя», — говорили гиллелиты
(Вег. I. 1). То, что охота была запрещена, — само собой разумеется. Но вот,
например, лань заскочила в мой дом; если я закрою дверь — я виновен. Я не закрыл их,
а лишь сел на пороге. Если при этом я закрыл своим телом проход, я виновен. Если
я оставил достаточно пространства, чтобы животное могло уйти от беды, — нет.
Не я загородил проход, а кто-то другой, севший рядом, закрыл его — тогда он и
виноват (Шабб. XIII. 5 и ниже). Разболелись зубы. Прополоскать их уксусом
нельзя, «но если человек привык погружать свою пищу в уксус, то может это делать
и сейчас. И если это облегчит его боль, хорошо, значит, так и надо» (XIV. 4).
203 После изобретения эруба (см. с. 560-561) раввину Акибе проще было ответить
на вопрос ученика, почему Бог нарушает собственный запрет, посылая ветер и
дождь в субботний день: «Мир, —ответил раввин, — это собственный дом Божий,
в котором Он пользуется свободой даже в субботу» (Месп. рабби Шимона, 104 а о).
Но если бы ученик был более остроумным, он спросил бы, почему Иегова в
субботу делает гром, ведь, согласно изречению «тридцати девяти отцов» (а именно 38,
Шабб. VII. 2), даже молотком нельзя бить, чтобы не шуметь; или почему Он делает
молнии, ведь нельзя даже зажигать огонь. Но таких, очевидно, не было; и как,
согласно раввину Иегуде, Иегова ежедневно три часа изучает Тору (Ab. ζ. 3 b), так

Том III. Эллинизм и иудаизм
553
однако там, где-то далеко, есть богобоязненная река Самбати-
он204: она в субботу не течет.
Но этого недостаточно. Чем среди дней является суббота,
тем среди лет является «субботний год»205, т. е. каждый седьмой
год. Он должен быть особенно отмечен. Итак, в течение
субботнего года вообще нельзя обрабатывать землю; ты будешь
питаться только урожаем предыдущего года, который по милости
Иеговы будет двойным. Раб-иудей в субботний год, если
захочет, может получить свободу. Должнику в субботний год
прощается его долг; но на случай опасения, что в таких условиях
никто не захочет одалживать в канун субботнего года, Писание
выразительно проклинает таких чересчур осторожных людей
(см. ниже, § 39).
Усилением субботнего года был юбилейный год (Jobel)m,
который должен был наступить после семи субботних лет,
возникло и убеждение, что Он скрупулезно соблюдает субботу (Szem. г. XXX;
ср.: Weber [см. выше, примеч. 48], 17).
204 См.: Иосиф. Иуд. война VII. 97-99; Beresz. г. II; напротив, Плиний в Ест. ист.,
XXXI. 2, § 24 in Judaea rivus sabbatis omnibus siccatus. Ее благочестивое бездействие
позволило раввину Акиве дать точный ответ на вопрос, откуда известно, что
суббота попадает именно на этот, а не на другой день. Жаль только, что никто ее не
видел (Bacher [см. выше, примеч. 48], 1883, 348).
205 Теория: Исх. 21, 1; 23,11; Лев. 25, 7-9; 20-23; Втор. 15, 12; трактат Шебиит
(sed. I. 5). Практика: / Мак. 49, 53; Иосиф Флавий. Л., XI. 343; XIV. 202; XV. 7; Philo
ар. Eus. Praep. ev. VIII. 7; Tac. H. V. 4. Отношение теории к практике для нас
загадочно. Согласно Wellhausen'y, эта заповедь до изгнания никогда не соблюдалась и
была признана лишь после реставрации (см. выше, примеч. 16); согласно Smend'y
(см. выше, примеч.41), 332, она соблюдалась, тогда как заповедь о юбилейном годе,
как неисполнимая, — нет; прочие — иначе. В частности, вызывающим смущение
было обещание Иеговой удвоенного урожая на шестой год. Интересно мнение
старого Michaelis'a (см. выше, примеч. 92), II. 42: он отчитывает Warburton'a, слова
которого он in gutem Deutsch пересказывает так: «Это право настолько неуместно,
что тот, кто его определил, должен быть действительно послан Богом, поскольку
Бог единственный был в состоянии предупредить губительные последствия
такого неуместного права». Сам он считает, что Израиль не соблюдал право,
которое само себя отрицало из-за своей неисполнимости. О соблюдении субботнего
года свидетельствует — что, кажется, еще не было отмечено — упомянутый ниже
в § 45 (с. 771-772) палестинский мим.
206 Теория: Лев. 25, 8-16. О практике ничего не известно.

554
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
т. е. каждые 50 лет. Впрочем, раввины не были согласны,
должен ли был этот юбилейный год быть отдельным календарным
годом после семи субботних лет, или совпадать с седьмым
годом. Первое допущение (осуществленное в наших «юбилеях»)
грозило необходимостью празднования двух субботних лет
подряд и, следовательно, голодом. Но этот спор был
бесплодным, поскольку сама идея юбилейного года с его
неслыханными хозяйственными последствиями — возвращение
имущественных отношений к их началу — осталась на бумаге.
Напротив, идея субботнего года с его неудобными для крестьянства
последствиями была действительностью еще во времена мак-
кавейские — и снова стала действительностью уже в наши
времена с расцветом сионизма. Когда приближался субботний год
1888/1889, ученые сефардского направления, обученные,
очевидно, практике шабесгоев, предлагали фиктивную продажу
еврейской земли в Палестине гоям и ее возделывание руками
гоев; но победило мнение ашкеназцев о дословном соблюдении
слов Писания, и решение вопроса в пользу еврейских
колонистов в Палестине обеспечило им их благочестивую
бездеятельность.
В действительности уже само Писание содержит такие
требования в отношении субботы, которые просто поражают нас
своей неуместностью. Исх. 35, 3: «не зажигайте огня во всех
жилищах ваших в день субботы»; Мер. 17, 27: «святить день
субботний и не носить нош»; Исх. 16, 29: «никто не выходи от места
своего в седьмый день». Впрочем, смекалка раввинов
развивает эти запреты в общий принципиальный запрет работы.
Нельзя зажигать огня — значит, огонь должен быть зажжен уже
до того; отсюда обряд зажигания субботних свечей207,
которым так гордились иудеи208, хотя гоям он часто представлялся
с другой стороны209. Множество предписаний касаются этих
207 Шабб. II. 4 и ниже; III. 6.
208 Филон. Moys., II. 21; Иосиф. Αρ., II. 282.
209 См. приведенные ниже нас. 562стихи Персея.

Том III. Эллинизм и иудаизм
555
субботних свечей, но речь не о них. Поскольку нельзя зажигать
огонь — нельзя его и гасить; Аристотель не признал бы эту
логику, но она соответствовала тринадцати предписаниям
раввина Исмаэля210, до сегодняшнего дня фигурирующих в
молитвенниках евреев. Но что же мне делать, если в моем доме в
субботний день возникнет пожар? Ничего, пусть себе горит. Как
же так? Я должен смиренно выносить свои вещи, оставляя дом
моих предков на съедение враждебной стихии. Ничего нельзя
выносить, поскольку ношение тяжести запрещено — за
исключением, конечно, Священного Писания... ну и трех блюд, —
говорит раввин Йозе, хотя другие придерживались иного мнения
(Шабб. XVI). — Значит, дом должен сгореть со всем, что
внутри? Конечно. Разве что какой-либо проходящий мимо гой
пожалеет его. Ты не можешь сказать ему: «Гаси!», но ты и не
обязан говорить ему: «Не гаси!», поскольку его субботний отдых
тебя не касается (там же, XVI. 6). Ну, слава Тебе, Боже, что ты
создал гоев; но могу ли я, по крайней мере, постараться,
чтобы малый пожар, возникший в каком-то уголке, не уничтожил
всего здания? Можешь, — отвечает раввин Симон бен-Наннос
(нач. II в.), — огородить горящее место посудой с водой или без
воды; но, — добавляет раввин Йозе, — смотри, чтобы это не
была новая посуда, поскольку она могла бы треснуть, а
разливающаяся вода могла бы погасить огонь (XVI. 5). А какая
разница? — Огромная: ведь тебе можно поставить подставку под
субботнюю свечу, чтобы на нее падали искры, но нельзя
наливать в эту подставку воду, чтобы в ней эти искры гасли (III. 6).
2) Во-вторых, искажением этого в принципе
положительного учреждения было несоответствующе суровое наказание
2,0 Об этих формальных предписаниях см.: Strack (выше, примеч. 129), 99: они
являются развитием семи предписаний раввина Гиллеля и были доведены до
полной логической прострации в более поздних 32 предписаниях раввина Елиезера.
Здесь мы видим умозаключение по аналогии (предписание II): «нельзя зажигать,
следовательно, нельзя и гасить» или также a minori ad majus: «нельзя зажигать,
следовательно, вообще нельзя обращаться с огнем». По этой логике можно,
например, седьмое предписание довести до запрета благотворительности: «нельзя
брать чужое, следовательно, нельзя давать свое».

556
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
за нарушение отдельных предписаний. Впрочем, Писание
приписывает такое наказание наидревнейшим временам:
Исх. 35, 2: «Всякий, кто будет делать в нее [субботу] дело,
предан будет смерти», — говорит Моисей; устрашающим
примером был рассказ Чысл. 15, 32-36. Но у нас есть повод допустить,
что эта нечеловеческая жестокость, именно потому
приписанная самому Иегове, была плодом вавилонского пленения,
когда желание отличиться от языческого окружения вынуждало
иудеев приписывать преувеличенное значение как обрезанию,
так и строгому соблюдению суббот. Со временем
отвратительное умножение субботних предписаний привело к тому, что
побивание камнями за их несоблюдение стало невозможным;
можно ли предавать человека смерти за то, что он, например,
забавы ради, написал две ничего не значащие буквы на стене
своего дома?211 А потому начали различать: если он сделал это
действительно забавы ради и неосознанно, то должен
принести искупительную жертву, т. е., на практике, заплатить
соответствующий штраф. А если умышленно «гордой рукой», то
он должен быть исключен из общины (согласно мягкому
толкованию Исх. 31, 14: «Душа должна быть истреблена из среды
народа своего»). Но если он отяготил себя тем, что пренебрег
предостережением, то карой должна быть смерть212. К счастью,
смертные приговоры во времена независимости иудеев были
весьма затруднены, а в рассеянии и после утраты свободы —
невозможны к исполнению.
211 Шабб. XII. 3 и ниже. Этот совершенно произвольный запрет дал повод для
еще более произвольных и детских дистинкций: а если одна буква на одной,
а другая — на другой стене? А если не рукой, а ногой, зубами, локтем и т. д.?
А если (на понятном нам примере) и вместо ü? А если одна буква, но как
сокращение?
212 Beer в предисловии к Шабб., гл. I, в качестве иллюстрации приводит Эрубин,
63а. Раввин видит, как некто в субботу привязывает своего осла к ограде. Он
кричит ему, что это запрещено, но тот его не слушает, а потому раввин решает: этот
человек повинен смерти. Ср.: Nedar. 50 b (Weber [см. выше, примеч. 48], 135). Но
позже наказание за нарушение субботних предписаний сводилось к порке или
бичеванию (Weber, 139).

Том III. Эллинизм и иудаизм
557
Вторым принципом было усиливающееся убеждение в том,
что наименьшие преступления против любых субботних
предписаний вредят не только преступнику, но и всему народу.
Согласно Шабб. 32 Ь—33 а, последствиями несоблюдения субботы
бывают размножение диких животных, ущерб стадам,
изгнание жителей. Согласно этой же книге (118 Ь), Израиль тут же
был бы спасен, если бы две субботы подряд он вел себя
надлежащим образом; а если бы соблюл хотя бы одну субботу,
этим ускорил бы приход Мессии. Неудивительно, что это было
невозможно. Оказалось недостаточно того, что уже Мишна
установила 39 главных видов деятельности (согласно
литературному переводу — «отцов (aboth) деятельности»),
запрещенных в субботу; ревнивость раввинов не прекращалась: «отцы»
породили «дочерей», во времена Гемары у каждого из тридцати
девяти отцов уже было по тридцать девять дочерей — может ли
кто запомнить хотя бы имена этих 1521 дочери? А это значит,
что Мессия никогда не придет, и Израиль никогда не увидит
своего избавления.
Но верно замечает Беер (с. 7), что благодаря этой
преувеличенной скрупулезности «Закон развивается до предела и сам
собой упраздняется». И еще справедливее, отмечает он, что
«противоречие деятельности Господа Иисуса с субботними
предписаниями в рамках конфликта эллинизма с иудаизмом
ускорило и углубило его разрыв с последним и стало причиной
возникновения первоначальной христианской общины, для
которой суббота перестала существовать». Но пока эта община
возникала, страшный божок с 39 головами поглотил великую и
святую жертву — самого Иисуса.
3) Третье, и самое большое, искажение заключается в том, что
вежливо может быть названо, и было названо, обманом Бога213.
213 Как мы видели, субботний год упраздняет долги: чтобы этого не случалось,
раввин Гиллель против Иеговы придумал так называемый «просвул» (греч.:
προσβολή), т. е. «приложение»: заимодавец свидетельствует перед судьями, что он
оставляет за собой право требовать возвращение долга в любое время — и субботний
год утрачивает свою силу (Szeb. X. 4). Кто вторую десятину (которую он должен
отнести в Иерусалим, чтобы там ее потребить) поменяет на деньги, должен добавить

558
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Хитрость раввинов — как в отношении заповеди о субботе, так
и прочих заповедей — развивалось в двух противоположных
направлениях: с одной стороны, она выводила из
изначальных заповедей такие следствия, которые в них совершенно не
заключались, усложняя, таким образом, всю жизнь человека
ненужными и неуместными правилами; с другой стороны, она
ослабляла свои собственные выводы, и даже первоначальные
заповеди, — головоломными толкованиями, давая, таким
образом, немного послаблений стесненной жизни. Общим
результатом обоих направлений деятельности стало то, что иудей не
осмеливался и шагу ступить без раввинского учения: «Простой
человек214 (am ha-arez, terrae filius) не может быть
благочестивым», — говорил раввин Гиллель, человек, вообще-то, мягкий
и либеральный. Вот о чем следует помнить, чтобы понять
ценность протеста Христа.
Бог даровал израильтянам манну в пустыне. Накануне
субботы — в двойном количестве, чтобы не вынуждать их
нарушать заповедь собиранием манны в святой день. Несмотря
на это, и в субботу некоторые вышли собирать манну, но
ничего не нашли. «И сказал Господь Моисею: долго ли будете вы
пятую часть; но он может сказать своему взрослому сыну: «Вот тебе деньги,
выкупи вторую десятину» — и тогда ничего не добавляет (Maasr. sz. IV. 4). Спасать вещи
из горящего дома в субботу нельзя, однако можно обратиться к другим иудеям:
«Спасайте для себя» — но предполагается, что они не захотят воспользоваться
бедой соотечественника {Шабб. XVI. 3). Можно ли иудею в субботу ходить под
парусом? В принципе, нет, но пусть он накануне субботы потребует от капитана,
чтобы тот остановил корабль. Если тот его не послушает, то это уже не вина иудея
(Эрубин, IV. 1). Одним из «отцов деятельности» (Шабб. VII. 2) является
завязывание, но в субботу оно запрещено. Но что делать, если у женщины развяжется ее
пояс. Очевидно, что пристойность и женский стыд должны были ослабить этот,
вообще-то, совершенно произвольный запрет: а потому женщины получили
право завязывать свои пояса даже в субботу. Эта исключительная привилегия
женского пояса была, однако, распространена и на другие виды деятельности:
привязывать ведро к журавлю колодца женским поясом можно, а веревкой нельзя
(Шабб. XV). Я думаю, что спрос на такие пояса в иудейских общинах должен был
быть большим; ведь и тот несчастный (см. примеч. 212) избежал бы смерти, если
бы привязывал своего осла к ограде женским поясом.
214 Пиркей Лвот, II. 5.

Том III. Эллинизм и иудаизм
559
уклоняться от заповедей Моих и законов Моих? Смотрите,
Господь дал вам субботу, посему Он и дает в шестый день хлеба на
два дня: оставайтесь каждый у себя, никто не выходи от места
своего в седьмый день» (Исх. 16, 28-29). Здесь воспитанный на
греческой логике человек, истолковывая этот запрет έκ φητοΰ
και διάνοιας215, сказал бы: он был выдан для этого
конкретного случая; «оставайтесь каждый у себя» значит то же, что и
«не оставляйте ваших шатров для собирания манны, которой
сегодня нет». Иначе понимает раввинская логика: нет, здесь
сказано: «Пусть никто в субботу не покидает своего жилища»,
и на этом конец; этот запрет касается Иерусалима и
рассеяния — так же, как и пустыни. Как же так? Всю субботу я
должен сидеть дома? Подожди, найдется совет и для этого случая.
Ведь речь идет о том, что значит «у себя». Если общим входом,
символизированным цепью от дома до дома, связать между
собой несколько жилищ, и где-то на доступном для всех месте
положить немного еды, все соединенные таким образом
жилища будут как бы одним общим жильем, и тогда ты можешь
ходить из одного в другое. Это называет erub — конкретнее, erub
ha-azeroth. Поэтому одним из трех вопросов, с которым хозяин
во время празднования субботы обращался к своей семье, был:
«Сделали ли вы эруб?» (Шабб. II. 7). Но этого недостаточно:
«связыванием входа» (erub maboi) можно было соединить целую
улицу, и отсюда, кстати сказать, происходит институт так
называемых гетто в рассеянии, что неверно приписывается
нетерпимости христиан. Таким образом, я получаю свободу
передвижения в границах города и иудейской общины. — И все?
Нет. С помощью связывания места, выписанного из книги
Исход, и головоломной интерпретации этого же места, мы
получаем результат, что иудей может отдаляться от своего жилища
на 2000 локтей. — Но если этого мало? — Ты можешь
накануне субботы в диапазоне 2000 локтей от своего жилья положить
немного еды и объявить: «Это мое жилище»; тогда тебе можно
Т. е. в отношении слова к мысли его автора. R. Volkmann. Rhetorik, 88.

560
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
будет в субботу отдалиться от этого пункта еще на 2000 локтей
в том же самом направлении. Это будет «соединение границ»
{erub techamin). Обо всех этих эрубах рассказывает специальный
трактат Мишны (Эрубин, Мишна, II. 2); в нем раввинская
оборотливость достигла своего апогея.
Второй пример. Как мы видели, запрет субботы касался
не только израильтян и их челяди, но и проживающих среди
них иностранцев, gerim, и это была весьма благородная сторона
упомянутого запрета. Это было хорошо для Палестины, но не
для рассеяния: поскольку там gerim (за исключением
прозелитов) были гоями, и их субботний отдых «отнюдь не затрагивал»
иудеев. Мы уже видели, что можно было использовать работу
такого гоя с целью гашения пожара, лишь бы только не
приказывать ему этого. Это же касалось и других работ. Если гой
зажигал лампу в субботу, иудей мог пользоваться этим светом,
если только тот не зажег свет для него. «Случилось как-то
раввину Гамалиилу и старейшинам приплыть на корабле; гой
поставил лестницу, чтобы сойти; по этой лестнице спустились и
они» (Шабб. XVI. 8). Отсюда следует, что использование работы
гоя разрешено тогда, когда она не была сделана специально для
пользующегося ею иудея. Этого принципа придерживается не
только Мишна, но и Гемара, т. е. Талмуд. Но во времена после
Талмуда брешь в субботнем запрете снова была расширена.
Ведь если гой за работу на пользу еврея получает
вознаграждение, то работает он, собственного говоря, не для своего
работодателя, а для себя; а в таких случаях использование его работы
должно быть разрешено. Таким образом, возникла ужасная по
своему лицемерию институция шабесгоевш\ легко можно дога-
2,6 Они «работают для себя» (Szibbole ha Lekat, 84 и ниже). Все началось с
использования музыкантов-неевреев в постталмудические времена. The injunction not to
kindle afire might have worked hardship; but the institution of the Sabbath goy met the exigency
[Предписание не зажигать огня могло служить причиной неудобств. Однако
институция шабесгоев отвечала насущной потребности] (раввин Е. G. Hirsch в Jewish
Encyclopedia, Χ. 598 — дословно!). О том, что во времена Мишны их еще не было,
см.: Beer (выше, примеч. 202), 32.

Том III. Эллинизм и иудаизм
561
даться, что на это сказали бы не только Моисей и Иеремия, но
и почтенный раввин Иоханан бен Заккай.
Третий пример. Коль скоро запрещена любая работа,
запрещена и солдатская служба — хотя, собственно, о ней, неизвестно
почему, ничего не сказано в перечне 39 «отцов». Что же должен
делать иудей, если враг нападет на него в субботу? Ничего, его
защита возлагается на самого Иегову. Зная об этом и не очень
веря в Иегову, войско Антиоха IV набросилось на лагерь Матта-
фии; лагерь не защищался и был вырезан полностью. Очевидно,
таким образом легко было подавить восстание — и принизить
Тору; Маттафия, однако, издал новый приказ: обороняться в
субботу можно, но запрещены все другие солдатские работы217.
Такой была новая брешь в субботних заповедях: она обязана
своим возникновением уже не раввинской хитрости, а
суровым требованиям самой жизни. Но и этой бреши было
недостаточно: осадив Иерусалим, Птолемей использовал субботу
для возведения шанцев; осажденные ему не мешали,
поскольку возведение шанцев не является вооруженным нападением,
но благодаря этим шанцам Иерусалим был взят. Вообще,
субботние запреты, даже с брешами, исключали военную службу:
поэтому Иосиф с этой точки зрения сурово порицает восстание
зелотов, вкладывая в уста Агриппы слова: «Если вы захотите
строго блюсти запреты субботы и не дадите себя склонять ни
на какую работу в этот день, то вы в таком случае будете легко
одолены, подобно тому, как пали ваши предки перед
Птолемеем, пользовавшимся, главным образом, теми днями, которые
праздновали осажденные218, для усиления и ускорения осады.
Если же, наоборот, вы во время войны сами будете нарушать
отцовские законы, то я не понимаю, из-за чего вам еще воевать.
Это же единственная цель вашего рвения — оставить за собою
2,7 В субботу не роют окопы (Иосиф. Л.у XIV. 64). В Антиохии упразднена суббота:
Иосиф. Иудейская война, VII. 52. — О битвах в субботу см.: 1 Макк. 2, 34; 2 Макк.
5,25; 15, 11.
218 Как отсюда видно, болезненный опыт времен Птолемея даже у иудеев
расшатывал веру в помощь Иеговы.

562
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
неприкосновенность отцовских законов. Но как вы можете
взывать к помощи Бога, если вы преднамеренно грешите
против него» (Иудейская война, II. 392).
Резюмируем. Риторизм и риторическая казуистика в
определенной степени необходимы там, где есть ritus, т. е. обряд.
А обряд — это сама жизнь религии. Не вполне свободна от
риторизма и христианская религия: тот трепет, с которым мы
относимся к Святому Причастию, привел к обычаю принятия его
натощак; а в таком случае следовало тщательно растолковать
христианской совести, что не будет нарушением этого
запрета, если человек перед причастием проглотит какую-то
крошку, которая осталась в зубах от вчерашнего ужина. Иудаизм не
тем себя осудил сам, что не освободился от риторизма, а тем,
что совершенно в нем погряз, что сделал религиозные чувства
исключительно внешними, обращая религию в opus operatum.
И это также было последствием основной черты иудаизма —
того, что он был религией страха. Именно это ощутил в нем
эллинизм: тот эллинизм, который уже давно, насколько это
можно было, освободился от ритуализма [ДР, § 23], становясь,
если воспользоваться христианскими терминами, bonum motwn
auctoris вместо opus operatum: для римского поэта иудей или
прозелит был человеком, «боящимся субботы», metuens sabbata.
Отсюда отрицательное отношение эллинов и эллинизированных
римлян также к этой институции иудаизма. Я выше (с. 527)
приводил язвительные слова Ювенала о «боящихся субботы»;
одного из них имеет в виду и Персей (V. 184), обвиняя их в
суеверности:
Иродов день наступил, и на окнах стоящие сальных
Копотью жирной чадят светильники, что перевиты
Цепью фиалок; когда на глиняном плавает блюде
Хвостик тунца и вином горшок наполняется белый,
Шепчешь ты тут про себя и бледнеешь — ради субботы219.
219 Перевод Ф. А. Петровского. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
563
Это было реалистическое описание того возжигания
субботних свечей, которым так гордятся иудеи. Не очень они
нравились и Сенеке, который с представлением субботы
связывает представление о коптящей лампе {Письмо 95, 47).
Очевидно, бедные иудеи не могли себе позволить
рафинированное масло; но тем более удивляли они римлян, погружаясь
в эту вонь в ясный день, когда такое освещение было
совершенно не нужным. Другую сторону субботнего обряда имеет
в виду Марциал (IV. 4, 4), когда он среди зловоннейших вещей
называет испарения постящихся в субботы женщин (Jejunia
sabbatariarum).
И еще раз подчеркиваю, что речь не идет об оценке
субботы с точки зрения, или, скорее, с точки ощущения, самого
иудаизма. Я охотно верю, что для иудея или еврея суббота —
это «царица» и «невеста» (Шабб. 119 а; В. К. 32 а Ь; Век г. X)220,
и я восхищаюсь трогательной молитвой, которой евреи до
сегодняшних дней встречают приход своего наибольшего
праздника: «Выйди, друг мой, навстречу невесте; мы встретим
субботу». Но наша тема — это не иудаизм сам по себе, а только в
отношении к эллинизму; а раз так, тогда тот эллин, которого
раввин Гиллель приобщил к иудаизму, исполняя его желания,
чтобы эллину был пояснен закон, пока он стоит на одной ноге,
и которому раввин, исполняя это желание, сказал: «Не делай
другому того, чего не хочешь, чтобы тебе делали — вот закон,
все остальное — только комментарий», — у этого эллина было
право сказать раввину: «Ты обманул меня, учитель, ваши
субботние заповеди не имеют ничего общего с этим принципом
справедливости, который у нас, впрочем, не менее
признаваем, чем у вас».
И тот лишь склонил к себе сердца эллинов, кто сказал
«Суббота для человека, а не человек для субботы» (Л//с. 2, 27).
220 Суббота— невеста, возлюбленная, жених. Последняя молитва— lechach dodi
likraath kallah — происходит из каббалистических кругов XV в.; ср.: Jeremias. ATLO
(см. выше, примеч. 41), 64. Ею восхищался Гейне в Еврейских мелодиях.

564
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§24
Но ни обрезание, ни празднование субботы сами по себе
не привели бы к трагедии Вечного Жида; его сердцевинной
причиной были предписания о запрещенных блюдах и
ритуальной чистоте221 в целом. Они были настолько
многочисленны, настолько суровы и настолько неуместны, что сам иудей,
собеседник псевдо-Аристея, мог пояснить их появление
только тем, что святой законодатель хотел каменной стеной
оградить своих приверженцев от всего мира и, можно добавить,
посеять семена ненависти между одними и другими, чтобы
эти семена прорастали и колосились все буйнее с каждым
новым поколением.
Впрочем, первосвященник Елеазар, размышляя о
неуместности идолопоклонничества (в разговоре с греками, что было
не очень дружелюбно, но это уже, скорее, неуклюжесть
фальсификатора письма), пишет следующее: «чтобы мы не
осквернились общением с прочими и не были испорчены сожительством
со злыми людьми (φαύλοι — ведь все, кроме, конечно же,
иудеев, плохие), наш законодатель оградил нас отовсюду законами,
касающимися чистоты пищи, напитков, соприкосновений и
221 Ср.: J. Döller. Die Reinheits — und Speisegesetze des AT. (ATliche Abhandlungen VII,
тетради 2 и 3, 1917); однако он мало внимания уделяет учению раввинов,
которое предоставило мне основной материал для этого параграфа. Но, тем не менее,
справедливо подчеркивает, что целью соответствующих предписаний было
обособление евреев. — К. Wigand. Die altisraelitischen Vorstellungen von unreinen Tieren
(в Archiv für Religionswiss, XVII [1914], 413) проводит с этой точки зрения
параллели между Израилем и Элладой. Последняя стала исключительным предметом
рассмотрения Th. Wachter'a, Reinheitsvorschriften im griechischen Kult (в
Religionsgeschichtliche Versuche und Vorarbeiten, IX. 1; 1910). Из этого сопоставления видно,
насколько безвредными и не усложняющими повседневную жизнь были
эллинские предписания; см.: ДР, § 23, к которым следует также добавить замечательное
предостережение:
Следует быть чистым идущему в храм, где курится фимиам;
чистота же есть святость мышления.
(Порфирий. О воздержании, II. 19. Перевод Т. Г. Сидаша)
Собственно, о такой чистоте мысли Тора вообще не беспокоится; об увертках
Филона см. ниже.

Том III. Эллинизм и иудаизм
565
вообще всего, что мы видим и слышим». Давайте
присмотримся к этим законам.
Предписание о разрешенных и неразрешенных для
употребления в пищу животных мы встречаем в Торе два раза (Лев. 11 и
Втор. 14); приводим их в сокращении: «Всякий скот, у
которого раздвоены копыта и на копытах глубокий разрез, и который
жует жвачку, ешьте... и зайца, потому что он жует жвачку, но
копыта у него не раздвоены, нечист он для вас... из всех животных,
которые в воде, ешьте сих: у которых есть перья и чешуя в воде,
в морях ли, или реках, тех ешьте (но, например, угря нельзя)... из
птиц же гнушайтесь сих [не должно их есть, скверны они]: орла,
грифа и морского орла (и т. д., 17 разновидностей), удода и
нетопыря... Все животные пресмыкающиеся, крылатые, ходящие на
четырех ногах, скверны для нас; из всех пресмыкающихся,
крылатых, ходящих на четырех ногах, тех только ешьте, у которых
есть голени выше ног, чтобы скакать ими по земле» и т. д.
Наивная систематизация законодателя еще больше
подчеркивает неуместность предписаний222. Потому неудивительно,
что нетопырь находится среди птиц — это обычная
классификация популярной зоологии, по которой Лукиан, например,
и муху называет «птичкой»223, совершено не желая таким
образом опровергнуть научную классификацию Аристотеля, а
англичане до сих пор называют Божью коровку «птичкой
Пресвятой Девы» (ladybird). Но что заяц не жвачное животное — это
лишь Иегова, который его создал, мог знать. Как и то, что у
насекомых не по четыре ноги, а по шесть. Совершенно
непонятно, почему именно соединение раздвоенного копыта со
жвачкой делает «чистым» млекопитающее или, например, наличие
перьев и чешуи — плавающее в водах животное224. Но меньше
222 О причинах такой нечистоты написано много («Древнее табу»: Rob. Smith;
«святыня у язычников»: Ed. Meyer, и т. д.), но совершенно неубедительно.
223 См. лукиановский панегирик Похвала мухе.
224 О попытках Торы защититься от обвинения в зоологической безграмотности
говорить не стоит; эти потуги профессионального апологетизма достойны только
жалости, которую лучше всего выразить молчанием.

566
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
об этом. До сих пор эти предписания не препятствовали
эллину с эллинским гостеприимством пригласить иудея на жаркое;
он не будет угощать его ни свининой, ни зайчатиной, ни угрем,
своими главными лакомствами — только и всего225.
Нет, иудей не примет его гостеприимства ни в коем
случае, ни его хлеба, ни его вина, ни вообще какой-либо еды.
Почему? Потому что и он, и все принадлежащее ему, для иудея
нечистое.
Следует знать, до какого уровня гостеприимство было
центральным стержнем эллинской души; и мы, славяне, не
обделены этим, но у эллинов это ощущение и эта потребность во
сто крат больше. Гостеприимство было одной из трех
заповедей изначального кодекса нравственности вместе с заповедями
почитания богов и родителей; впрочем, уже количество
греческих имен, в которые входит корень ксенос (гость) — Филоксен,
Аристоксен, Тимоксен, Ксенофон, Ксенофант, Ксенократ
и т. д. — выразительно свидетельствует об этом. «Радуйся,
странник! Войди! Мы тебя угостим, а потом уж, — говорит ахе-
225 Тщетно пытается Лурье (см. выше, примеч. 43), 213 и ниже, защитить с этой
точки зрения иудеев. В первую очередь, он забывает о том, что иудеям нельзя
было приглашать «язычников» к столу (трактат Sann. 63 b; ср.: Bertholet [см. выше,
примеч. 62], 306); а активное гостеприимство было запрещено полностью. Что же
касается пассивного, то ему не следовало недооценивать (кроме Rut. Nam. I. 384
animal... humanis disssociale cibis, см. ниже, примеч. 238) приводимого
свидетельства комментатора Эсфирь, в котором Аман говорит царю: «Если в кубок упадет
муха, они выбросят эту муху, а вино выпьют; если же ты, царь, прикоснешься к
кубку, они выльют это вино и пить его не будут». Во времена иудаизма,
рассказывает он, эти предписания соблюдались только в Палестине; он делает такой
вывод из свидетельства раввина Шимона бен-Елиазара (II в. по Р. X.): «Иудеи вне
Палестины — идолопоклонники; ведь если язычник, справляя свадьбу своего
сына, приглашает всех проживающих в городе иудеев на праздник, они
приходят. Правда, едят они те блюда и те напитки, которые принесли с собой, и подают
им их собственные их слуги, но все равно это идолопоклонничество» (ср.: Bacher
[примеч. 48], И. 430). Можно себе представить, насколько приятным для хозяина
и собеседников было такое поведение гостей! Лурье, конечно, ссылается на
греческий обычай приношения еды с собой, засвидетельствованный уже
Аристофаном, но тщетно. Ведь одно — трапеза вскладчину, на которую каждый приходит с
собственной корзинкой (угощая друг друга), и совершенно другое — обособление
на общей трапезе из-за того, что хозяйская пища считается «нечистой».

Том III. Эллинизм и иудаизм
567
ец Гомера неизвестному скитальцу, — пищей насытившись, ты
нам расскажешь, чего тебе нужно»226 (Одиссея, 1.123—124; также
3, 69; 4. 60 и т. д.). «Вспомни, — говорил побежденный в битве
троянец Ликаон Ахиллу, — я у тебя насладился дарами Демет-
ры в день, как меня полонил ты в цветущем отца вертограде»227
(Илиада, 21. 76-77). Итак, разделенные дары Деметры — вот
огниво, соединяющее между собой самых далеких людей, символ
и основа братства между ними, семя гуманизма. Потому-то
эллин приглашает иудея совместно потребить эти дары, как
человек человека, и слышит: «Не хочу, не могу». Уже этот отказ был
болезненной обидой. «Почему?» — «Потому, Аристид — или
Сократ, или Платон, — что и ты, и все, что есть у тебя, для меня
нечисто».
Откуда такая нечеловеческая гордость и заносчивость?
Во-первых, оттуда, что даже разрешенная пища не
считается чистой, если она не приготовлена таким-то и таким-то
образом. Отчасти эта скрупулезность имеет свои корни уже в
Торе — как, например, запрет поедания мяса, из которого не
была выпущена кровь, из-за суеверия, «что душа и тело в
крови» (Лев. 17, 11), или загадочный запрет приготовления
козленка в молоке «его матери» (Исх. 23, 19; 34, 26; Втор. 14, 21)228. Но
главная заслуга в развитии правил этой чистоты принадлежит
раввинам.
Запрет крови стал причиной возникновения весьма
запутанного церемониала заклания животных (см. трактат Хул-
лин, Мишна V. 30); поскольку он был достаточно
мучительным для последних, общество по борьбе за права животных
226 Перевод В. В. Вересаева. — Примеч. перев.
227 Перевод H. И. Гнедича. — Примеч. перев.
228 Очень притягательно сближение этого запрета с формулой орфических
мистерий: «Козленком я упал в молоко»; см.: S. Reinach (выше, примеч. 200), II. 123 и
ниже. W. Vollgraff eriphos и т. д. (в Mededeelingen d. Kon. Ak. ν. Wetensch. LVII Α. Ν. 2,
1924). «Возведение ограждения» вокруг него описывает Mich. Friedländer (см.
выше, примеч. 123), 376: «Послушные принципу Возведите ограждение вокруг закона,
мы после употребления мяса лишь спустя некоторое время едим масло или пьем
молоко».

568
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
неоднократно пыталось добиться его запрета, но это считалось
«антисемитизмом» и, в любом случае, посягательством на
свободу «религии», и было совершенно безрезультатным. Запрет
приготовления козленка также был распространен творцами
славного «ограждения»: козленка нельзя готовить в молоке
вообще, поскольку оно могло бы быть молоком его матери.
А также и жарить в масле, поскольку масло делается из
молока. А также, по аналогии, и всех других животных. А
поскольку «готовит» не только котел, но и человеческий желудок —
ведь переваривание это также приготовление (ср.: coquere,
concoquere), — вообще нельзя одновременно употреблять мясо
с молоком или маслом. А поскольку и посуда, и прочие
приборы, к которым прикоснулась нечистота, и сами нечистые, они,
в свою очередь, делают нечистыми ту пищу и те напитки, к
которым они прикасались. Так, собственно, возникают целые
трактаты о чистоте посуды и т. п.
И здесь, возможно, мы встречаемся с искажением —
правда, архидревним — изначально здравой и правильной мысли:
профилактика инфекционных болезней229. Их существование
не было тайной ни для эллинов, ни для израильтян. Впрочем,
у эллинов наука, обращавшаяся с ними, т. е. медицина, уже с
Vb., начиная с Гиппократа, была направлена на торную дорогу
врачебной этиологии, результатом чего был молниеносный
прогресс в александрийские и более поздние времена; сегодня мы
с гордостью читаем в книгах Варрона о землевладельцах (I. 12)
его предупреждения о болотистых местах: «...кроме того, в бо-
229 Гигиенический взгляд не существовал во времена иудаизма, как не существует
и в наше время. Ср.: агностицизм Mich. Friedländer'a (с. 363); Bertholet'a (см. выше,
примеч. 62), 315; S. Reinach'a, Les interdictions alimentaires et la loi Mosaïque (см. выше,
примеч. 200), II. 12. Этот ученый (II. 426) называет гигиенический взгляд unevieille
et puérile erreur répudiée par l'abbé Loisy и считает, что (с. 419) presque tous les Juifs, qui
depuis B. Spinoza ont honoré le judaïsme aux yeux du monde, se sont plus ou moins émancipés
des lois rituelles (старым ребяческим заблуждением, разоблаченным аббатом Лози...
почти все евреи, со времен Спинозы внешне почитавшие иудаизм, в той или иной
мере отошли от ритуальных законов). Впрочем, и его отнесли к «антисемитам»
(с. 443). О гигиене же он говорит, что это одна из идей, за которую мы благодарим
гения Греции (с. 434).

Том III. Эллинизм и иудаизм
569
лотах заводятся какие-то крохотные существа, которых нельзя
уследить глазом, но которые попадают по воздуху через рот и
нос внутрь тела и производят тяжелые заболевания»230 —
отсюда видно, что Греция, не зная еще микроскопа, уже
предвосхитила бессмертное открытие Пастера. В Торе мы также находим
предписания, касающиеся инфекционных болезней, в
частности, проказы, более или менее одновременно с Гиппократом
(Лев. 13; 14), и в них, помимо значительного количества ритуа-
листической казуистики, присутствуют несколько здравых
мыслей по наблюдению за симптомами и изоляции больного:
из этих предписаний во времена иудаизма вырос целый трактат
Негаим (Мишна, VI. 3), в котором то здравое, что было в Торе,
окончательно утонуло в море ритуалистической казуистики.
Вообще, представления о чистоте и нечистоте носят в
иудаизме исключительно ритуальный и мистический характер,
не имеющий совершенно ничего общего ни с патологией, ни с
нравственностью. Мы видели, как в эллинизме здравая
рассудительность народа успешно превозмогла опасности ритуализ-
ма, угрожавшие ему в течение некоторого времени [ДР, § 23];
тогда как в иудаизме мы встречаем совершенно
противоположное развитие. Вся раввинская смекалка направлена на решение
следующих вопросов: какие существуют ступени нечистоты,
к какой ступени относится данная нечистота, каким способом
передается нечистота, какие средства очищения для каждой
ступени. Ответы на эти вопросы охватывают весь VI седер231 —
двенадцать трактатов, но рассыпаны они и по остальным седе-
рам, раввины ими попросту наслаждаются. Это повторное
нагромождение совершенно бесплодной науки, в которой мы не
находим ни одного здравого зерна. Мы уже видели потуги этой
науки описать 39 «отцов» деятельности, нарушающих субботу,
из которых каждый наплодил 39 «дочерей»: но здесь генеалогия
230 Варрон. Сельское хозяйство / Пер. с лат., комментарий и вступительная статья
М. Е. Сергеенко. М.; Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1963.
231 Седер (здесь) — один из шести разделов (шиша сдарим, акроним «шас»), на
которые делится Мишна. — Примеч. перев.

570
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
гораздо более сложная. Итак, здесь следует различать, если
речь идет о ступенях, во-первых, «прародитель» нечистоты,
которым является, например, труп. Тот, кто прикоснулся к трупу,
тот, со своей стороны, становится «отцом» нечистоты; тот, кто
прикоснулся к «отцу», становится «дитем» нечистоты первой
ступени, ришощ тот, кто прикоснулся к ришону, становится
дитем второй супени, шени; тот, кто прикоснулся к шени,
становится дитем третьего уровня, шлиши; тот, кто прикоснулся к
шлиши, становится дитем четвертой ступени, рави'и; и лишь
здесь передаваемая от «прародителя» нечистота заканчивается:
тот, кто прикоснулся к рави'и, остается чистым232.
Но пусть мнимая легкость этой формулы не вводит нас в
заблуждение: не говоря уже о том, что всюду, если речь идет
о соприкосновении, следует отличать человека от его вещи,
а временами и отдельные части тела самого человека — очень
часто нечистота умирает до рави'и, и следует точно знать, на
какой ступени эта нечистота утрачивает свой заразный
характер. Но, впрочем, я говорил об одном только средстве
передачи нечистоты, а всего их восемь: соприкосновение, ношение,
поднимание и вообще передвижение, шатер, внутренность
(посуда), вхождение, обработка, глотание. Логика везде здесь
чрезвычайно слаба, или, скорее, чрезвычайно мощна для нас.
Я сижу у стола, на котором лежит мерзость: покуда я еще чист.
Я ударил кулаком по столу, вследствие чего мерзость
подскочила: я запятнан «приведением в движение». Что касается
«шатра», основание которому положено в Числ. И, 22, то
ошибается тот, кто мог бы подумать, будто речь здесь идет о взаимном
осквернении лиц и вещей, находящихся под одной крышей:
это понятно само по себе, но это еще не все. Если под моим
окном лежит мерзость, а я высунулся из окна, то своим телом
«я создал шатер» и осквернил свой дом {Oh. XI. 4). Впрочем,
источником нечистоты является не только труп, но и огромное
количество других предметов.
232 Я использовал здесь систематизацию Переферковича {Талмуд, Мишна и
Тосефта. СПб., 1904. VI, с. IX и ниже).

Том III. Эллинизм и иудаизм
571
Я не буду здесь приводить список: он был и слишком
длинным, и слишком неаппетитным; впрочем, я должен упомянуть,
что одним из источников нечистоты, и притом очень частым,
для иудея является женщина233. Об этом рассказывает целый
трактат Нидда, седьмой шестого седера; весь этот трактат
должен привлечь внимание апологетов, рассказывающих нам о
чрезвычайно почетном положении женщины в Израиле (с тем,
однако, предупреждением, что, читаемый натощак, он может
довести до обморока). И я прошу здесь не рассказывать мне,
что виновен в этом сам Господь Бог: Господь Бог, с этой точки
зрения, ничем не отличил иудейку от эллинки, отличие было
надумано развращенной раввинской фантазией. Ведь не
всегда женщина бывает нечистой — и это, собственно, исходный
пункт для очень точных исследований, наполняющих этот
трактат. С подлинным ужасом мы читаем, какие подробности
супружеского сожительства интересовали раввина. И я
снова прошу мне не рассказывать, что гигиена все-таки должна
интересоваться этими подробностями и что здесь излишняя
стыдливость была бы скорее вредна, чем полезна; и не о гигиене
здесь идет речь. Причина в том, что раввины признают
женщину зрелой для супружеского сожительства — настоящего, а не
233 Следует многократно подчеркнуть: то, что делало женщину «нечистой» для
иудея, совершенно ей не мешало с точки зрения эллинов, см.: Wächter (выше,
примеч. 221), 36. Напротив, у иудеев время регулярной нечистоты продолжалось
четырнадцать дней (Нидда I. 1; см.: Katzenelsohn в Monatschrift f. Gesch. и. Wiss. d.
Jud. 1899, 104 и ниже). Тора ограничивалась, тоже не вполне отвечая физиологии,
семью днями (Лев. XV 19 и ниже; см.: Cursus scripturae sacrae auctoribus R. Comely...
aliisque S. J. presbyteris... Comm. in Ex. et Lev. (1897), 457: Fluxus consuevit quadriduo
durare; lex tempus nonnihil protrahit, quo certius contaminatio praecaveatur).
Удвоение, очевидно, было результатом «ограждения». Интересно также предписание
Лев. 12, 2-6: «если женщина зачнет и родит младенца мужеского пола, то она
нечиста будет семь дней... и тридцать три дня должна она сидеть, очищаясь от кровей
своих... Если же она родит младенца женского пола, то во время очищения своего
она будет нечиста две недели, и шестьдесят шесть дней должна сидеть, очищаясь
от кровей своих» и т. д. Итак, от младенца женского рода нечистота двойная — за
мать и за дочь. У греков и в этом случае никакой разницы не было: период
очищения продолжался сорок дней, как и в христианской церкви (ср.: W. R. Paton. An
inscription from Eresos Class. Rev. XVI, 1902).

572
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
фиктивного — уже с трех лет: такое сладострастное калечение
и уничтожение девочек, для которого наш закон
предусматривает самые строгие наказания, рассматривается там как вещь
вполне естественная (§ 44). И ладно бы только раввины
вмешивались в такие интимности сексуальной жизни женщины; но
нет, практика ими не ограничивается. Если женщина кому-то
наступит на плащ — чтобы узнать, не был ли ты «осквернен»
ею, надо спросить ее, чиста ли она или нет, а она, естественно,
должна ответить на этот весьма нескромный вопрос (Tech. V 8).
И даже самые элементарные принципы женской стыдливости
могут быть попраны, если речь идет об этом кошмаре
нечистоты. В гораздо более счастливом положении, чем иудейки, были
в этом отношении самаритянки: они уже «с самой колыбели»
были нечистыми (Нидда, IX. 1), а потому их уже можно было не
спрашивать. Ну, а язычниц тем более.
Впрочем, не всегда следует спрашивать и у иудейки; ведь у
«дочерей Израиля» есть средство — весьма неаппетитное —
сообщать всем прохожим, чистые они или нет (Tos. Teh. VI. 12). В
случае сомнений допускается худшее. Если воры влезли в дом,
то осквернена пища, напитки и открытые кастрюли — не
потому, что они воры (нравственность, как и гигиена, не имеет
ничего общего с ритуальной чистотой), а потому, что это
неизвестные люди, среди которых может находиться и какой-то
«родитель» или «прародитель» нечистоты. Но только еда,
напитки и открытые кастрюли осквернены; вся остальная посуда
и приборы чистые. Но если среди них был язычник или
женщина, то весь дом нечистый {Teh. VII. 6). Тут следует припомнить
восклицание Bloch'a (см. выше, с. 541): «Где еще в мире
положение женщины столь же почетно, как и в Израиле?»
Чуть выше я говорил, что в седере о нечистоте нет ни
единого здорового зерна. Но это не вполне так. Изредка мы бываем
приятно удивлены неожиданными проблесками здравого
рассудка. Так, на вопрос, что следует делать, если на ручку посуды
упала капля нечистой жидкости, раввин отвечает: «Ее следует
вытереть, и она будет чистой» (Kel. XXV 6). Но это белые во-

Том III. Эллинизм и иудаизм
573
роны. Возможно, даже эллинского происхождения. Впрочем,
для посуды существует обязательное правило: «Единственное
ее очищение — разбитие» (Kel. II. I)234; так творцы Галахи
заботятся о благополучии своего народа.
Но не будем односторонними. Оскудение науки вследствие
преобладания нездоровых мистических течений — явление,
наблюдаемое отнюдь не исключительно в иудаистских кругах:
чтобы не говорить о прочих восточных культурах, даже для
греческой науки должны были наступить времена — собственно,
это были те времена, на пороге которых мы стоим — когда и она
оскудела, и серьезные открытия последних столетий до
Рождества Христова погрязли в астрологических бреднях. И
именно астрология, если представить себе ее фатальные последствия
для здоровой науки, должна считаться одним из наиболее
жалких явлений античной культуры. Впрочем — если вспомнить
о принципах этой лженауки, о таинственном «круге жизни» с
его двенадцатью «домами», которые так удивительно и
чарующе сочетаются с двенадцатью знаками зодиака, об очередности
тригональных, квадратных и прочих «аспектов» семи планет —
следует признать, что, несмотря на все, Греция и здесь осталась
верной себе, что она красива, так же красива, как те небесные
звезды, с которыми обращается астролог. И когда я вынужден
сказать, что все это бред, мне сложно не добавить: к
сожалению! Так выглядело даже это отклонение эллинского гения.
А что, тем временем, здесь? Поскольку содержанием этого
седера является нечистота, то читателю несложно догадаться,
о чем здесь чаще всего идет речь. Итак, когда я перелистываю
этот толстый том, наполненный лишь безвкусными
бреднями, я с удивлением спрашиваю себя, что вынудило этих
уважаемых людей, например, такого почтенного Иоханана бен
Заккая с его учениками, погружаться в эту грязь,
анализировать ее, систематизировать... и, к сожалению, я не нахожу на
234 Впрочем, мы встречаемся с этим уже в Торе: «...если же какое-нибудь из них
упадет в какой-нибудь глиняный сосуд, то находящееся в нем будет нечисто, и
самый [сосуд] разбейте» (Лев. 11, 33).

574
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
этот вопрос такого ответа, который с их точки зрения не был
бы глумлением.
Другим, не менее частым источником нечистоты является
призрак идолопоклонничества. Любое жилье гоев нечистое,
поскольку в нем стоят идолы; и если бы эллин, приглашая к себе
иудея, соблюл даже все его кухонные предписания, все равно
иудей не смог бы принять его приглашение. А поскольку
нечисто его жилье, такое же и все, что из него происходит. Товия
гордится тем, что «когда я отведен был в плен в Ниневию, все
братья мои и одноплеменники мои ели от снедей языческих,
а я соблюдал душу мою и не ел [от снедей языческих]» {Тов. 1,
10). Но как иудею путешествовать в таких местах, в которых нет
иудейских общин? Очевидно, требования жизни и здесь
проделали бреши в раввинских предписаниях; свидетельствует об
этом трактат Мишны Абода Зара, содержащий предписания о
соблюдении себя от идолопоклонников. Сейчас он нас не
интересует, поскольку мы можем не считаться
идолопоклонниками, но эллины для иудеев были ими несомненно. Итак, я
прошу читателя, сообразно цели настоящей книги, прочитать
следующее глазами эллина.
В первую очередь, в течение трех дней перед языческими
праздниками нельзя заключать с ними договоры, одалживать
им или одалживать у них, платить им или принимать от них
плату... Нет, говорит раввин Йегуда бен Илаи (сер. II в. по Р. X.):
«Брать плату у них можно, поскольку им это доставляет
печаль» (I. 1). Итак, здесь предписание о чистоте нарушается
другим... но не любовью к ближнему. Гемара в этом направлении
идет еще дальше, позволяя покупать у язычников скот и рабов,
«поскольку без них они не могут работать, и такая покупка
приводит их к бедности» (до I. 4). Если язычникам продается
белый петух, ему следует обрубить (очевидно, живому)
пальцы, поскольку покалеченных животных они своим идолам не
жертвуют (I. 5). Нельзя продавать язычникам скот (I. 6): «ведь
допускается, что они вынудят его работать в субботу, которую
и скот должен соблюдать» (Исх. 20, 10). Нельзя сдавать языч-

Том III. Эллинизм и иудаизм
575
никам в аренду в земле Израиля жилье, поскольку они в нем
поставят своего божка (I. 9). Нельзя оставлять свой скот в
хозяйстве язычников, поскольку те совершают с ним содомский
грех (II. 1); Гемара развивает этот вопрос: «и предпочитают
еврейский скот своим женам». Дочь Израиля не смеет помогать
язычнице во время родов235 (поскольку, мотивирует Гемара,
это послужило бы увеличению количества
идолопоклонников); напротив, она могла принимать языческую помощь в
собственных родах. Также израильтянка не смела кормить грудью
языческого младенца, тогда как могла использовать подобные
языческие услуги для собственного младенца (II. 1).
Следующие продукты язычников разрешены: молоко,
если язычник выдоил его в присутствии иудея; мед; виноград;
оливки... нет, говорит раввин Йозе, мягкие оливки запрещены
(П. 7). Если из дуба (т. е. священного дерева язычников) сделан
ткацкий челнок, использовать его нельзя; если с его помощью
соткана одежда, носить ее тоже нельзя; если эта одежда
сложена с другими, они все запрещены (III. 9).
Много предписаний касается вина, поскольку язычники
использовали его в своих идолопоклоннических возлияниях.
Если, например, язычник вместе с иудеем перевозил амфоры
с вином с одного места на другое, вино можно использовать,
если оно все время находилось под надзором. Но если иудей
отдалился хотя бы на такое время, которого достаточно, чтобы в
его отсутствие язычник мог открыть вино и снова закрыть, то
вино запрещено — допускается, очевидно, что язычник
охотно воспользуется ситуацией для возлияний (V. 3). Если иудей с
помощью лейки нальет вино в сосуд язычника, а потом с
помощью той же самой лейки нальет вино в собственный сосуд, то
вино нечисто (V. 7).
Об этом достаточно. Шейлок говорит герою шекспировской
драмы Венецианский купец: «Я готов покупать с вами, продавать
235 Исторической карой Немесиды был в средневековье запрет, воспрещающий
еврейкам пользоваться помощью христианских акушерок и повитух (Th. Reinach.
Histoire des Israelites, 142).

576
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
с вами, разговаривать с вами, прогуливаться с вами и так
далее; но я не стану ни есть с вами, ни пить с вами, ни молиться
с вами»236. В этих словах поэт замечательно сконцентрировал
то, что более всего отличало душу иудея от души эллинской.
Эллин говорит своему гостю: «Будешь с нами есть, будешь с
нами пить, но в первую очередь будешь с нами молиться» — во
время святой жертвы, когда святая вода окропления соединит
всех: и хозяина, и семью, и челядь, и гостя в один тесный круг
перед лицом Зевса — Хранителя очага, который в то же время
был и Зевсом-Гостеприимцем237, Ζευς Ξένιος; я очень советую
читателям перечитать у Гомера (Одиссея, III. 1 и ниже)
прелестное описание, как Нестор во время жертвы принимал
молодого Телемаха с Ментором-Афиной. Итак, главным обвинением,
которое эллины выдвигали современным им иудеям, был
«негостеприимный способ жизни» последних, απόξενος τρόπος238.
И когда Антиох IV проникся неудачной мыслью, следуя
примеру иудеев, силой и принуждением обратить их в эллинскую
религию — он приказал в гаризимском храме установить статую
Зевса-Гостеприимца.
Все это, однако, относится к далекому прошлому. Но
перестало ли это привидение существовать сейчас, стали ли евреи
236 Перевод П. И. Вейнберга. — Примеч. перев.
237 Зевс-Гостеприимец (Ксений), покровитель— сакральный эпитет Зевса. См.,
например, у Гомера (Одиссея, 14. 389), Пиндара (Немейские оды, XI. 9; Олимпийские
оды, VIII. 28), Эсхила (Агамемнон, 61) и мн. др.
238 Иосиф, Α., XIII. 245, свидетельствует, что иудейская άμιξία вызывала
отвращение у эллинов. Он защищает ее устами Николая Дамаскина перед Агриппой
(зятем Августа) от обвинения в человеконенавистничестве (απάνθρωπον А. XVI.
42. Ср. в общем Schürer, II. 552; 786 и ниже). Апологеты (Филон и Иосиф, Против
Апиона) уклоняются от дискуссии на эту тему, указывая либо на гуманитарные
предписания Закона вообще, либо на положение иностранцев в других странах —
тогда как речь идет лишь о практическом гостеприимстве, активном и пассивном,
отсутствие которого у иудеев так же бесспорно, как и его высокое развитие у
эллинов; к чему же тогда изгаляться? Bloch (см. выше, примеч. 65), 493, с негодованием
обвиняет Frdr. Delitzschs в том, что тот приписывает Тациту слова об odium generis
humani [ненависть к роду человеческому] иудеев — и говорит, что этих слов у
Тацита нет. Он прав; впрочем, есть слова adversus omnes alios hostile odium [враждебная
ненависть ко всем другим] (История, V. 5); а разве это не то же самое?

Том III. Эллинизм и иудаизм
577
наших времен гостеприимнее к людям другой веры, т. е., в
первую очередь, к христианам? Конечно, среди них есть более и
менее гостеприимные; статистики у нас нет, каждый судит по
собственным впечатлениям, и мне приятно признать, что мои
собственные впечатления в этом отношении вполне
положительны. Но мы-то говорим о том далеком прошлом, об общении
иудеев с «идолопоклонниками», т. е. с эллинами.
Спрашивалось, что было причиной такой стихийной ненависти, которую
последние испытывали к иудеям, и, прошу обратить внимание,
только к ним, при совершенно терпимом отношении к прочим
чужеземным народам. И вот ответ для интересующихся:
читайте Мишну (с Гемарой) и, в первую очередь, читайте — и здесь,
и там — трактат Абода Зара, памятуя при этом, что, наверное,
еще больше, чем любая неправда, ненависть вызывают
снисходительные и неприязненные отношения в мелочах
повседневной жизни.

Глава V
ПОТУСТОРОННИЙ МИР
§25
Древнейшие доступные нашему исследованию времена
эллинской культуры свидетельствуют о выразительном культе
мертвых, в частности, и о его необходимой предпосылке — вере
в прочность отделившейся от тела душит. Я умышленно
использую термин «прочность» вместо «бессмертие»; ведь
бессмертие души — это философский догмат, чуждый народной
религии. Эта стойкая душа привязана к месту погребения; она,
с некоторых точек зрения — слаба, а потому требует помощи от
живых, с других точек зрения — чрезвычайно сильна: она
может вознаграждать тех, кто почитает ее с любовью, и еще боль-
239 Я вынужден поместить этот параграф сюда, поскольку в ДР эта тема не
освещалась. Я проработал ее так же самостоятельно, как и остальные; впрочем,
естествен но, что эти м вопросом зан и мал ись и другие исследовател и, в первую очередь
Е. Ronde в своей Psyche и R. Ganszyniec в своей статье Katabasis (в энциклопедии
Pauly-Wissowy). Краткое изложение этого параграфа я уже приводил в моей книге
La Sibylle.

Том III. Эллинизм и иудаизм
579
ше повредить тем, кто ее притесняет. Любовь и страх — вот две
силы, управляющие культом мертвых; добавим, что чем
дальше мы заглядываем в прошлое, тем более явно страх
преобладал над любовью.
Избавителем народа от этого гнетущего страха стал тот
великий эллинский пророк, которого мы называем Гомером. Он
создал — самостоятельно или нет, мы этого не знаем — догмат
об Аиде, «невидимом» царстве душ на западных границах мира
как их общем обиталище. Душа уже не привязана к месту
своего погребения; огонь погребального костра уничтожает ее тело,
оставляя лишь крохотную горсть пепла для сентиментальной
памяти в семье, сама же она улетает вместе с дымом далеко за
океан и уже никогда не возвращается в мир живых. Но коль
скоро так, то и культ души бессмыслен; душа в далеком
заокеанском крае даже не узнает о нем и никоим образом не сможет
за него отблагодарить.
В такой суровости эта «гомеровская реформа» не могла
устоять против продолжительного, хотя и тихого
сопротивления народной религии; окончательным результатом этого
противостояния стал компромисс постгомеровской эпохи,
благодаря которому Аид был принят всеобщей верой (впрочем,
не как заокеанский край, а как подземная бездна, т. е. в более
близком контакте с могилой погребенного, а ее посредством —
и с миром живых). Удержался также обычай сожжения трупов,
но лишь как соперничающий с обычаем их погребения; а культ
душ в народной религии одержал несомненную победу над
гомеровским равнодушием240.
Этот Аид — заокеанский или уже подземный — был
одинаковым для всех; Ахилл там встречается с Терситом, Гектор
с Долоном. Идея справедливости еще не восторжествовала в
эсхатологии. Хотя говорится о вечных муках Тантала, Сисифа
240 Очевидно, представленная здесь теория происхождения этого компромисса
может быть только гипотетической. Интересно, что с таким же компромиссом мы
встречаемся и в вавилонской религии, см.: A. Jeremias, HAOG (выше, примеч. 41),
67, 298. Зависимость или конвергенция?

580 Зелинский Φ. Φ. История античных религий
(Одиссея, 11. 582 и ниже), — в первую очередь
клятвопреступников (Илиада, 3. 278) — но это были люди, которые оскорбили
богов, если можно так сказать, лично, и избыточность их кары
свидетельствует, скорее, о карающей силе, чем о карающей
справедливости богов. Нам рассказывается о Менелае, о Ра-
даманте и т. д., что, избежав смерти, они были приняты в круг
блаженных на «Елисейских полях» (Одиссея, 4. 561 и ниже) —
но это были сыновья и зятья Зевса, и их счастливая судьба
свидетельствует, скорее, о любящем могуществе, чем о любящей
справедливости богов. Не было необходимости переносить
справедливость в потусторонний мир, поскольку ее действие
в этом мире было бесспорным; проявлялась она, однако, не
в жизни индивида, а в жизни рода. В конкретном индивиде
живут его предки, а сам он вместе с ними будет жить в своих
потомках; это одна цепь не только физической
наследственности, но и нравственного сознания. За благодеяния предков
потомки получат награду, за их преступления — кару в своей
преходящей жизни; такова была справедливость филономизма
[ДР, § 26].
Впрочем, во времена исторического развития Греции идея
филономизма была in cadente domo; будущее принадлежало ее
противнице, идее онтономизма; ограничивающей
нравственную ответственность лишь жизнью индивида. А когда пришла
ее победа — собственно, накануне нашей эпохи —
справедливость уже давно сумела найти себе убежище в эсхатологии.
Действительно, освоение эсхатологии идеей справедливости —
таков был огромный прогресс религиозной нравственности, за
который грек благодарил свою религию мистерий.
Сама по себе, правда, религия мистерий [ДР, § 27] не имела
причин излишне заботиться идеей справедливости: и в своей
элевсинской, и в своей орфической форме она ставила в
зависимость «лучшую судьбу» человека на том свете, в первую
очередь, от соблюдения сакрального условия посвящения, а не
от морального — благодетельной жизни. Но так было лишь
поначалу. Уже в Vb. солнечный рай Деметры предназначен

Том III. Эллинизм и иудаизм
581
только для тех посвященных, которые вели себя благочестиво
(εύσεβός) в отношении иностранцев и обездоленных, а также
ее ад с сумраком и вечным болотом — для тех, кто пренебрег
хотя бы одной из трех великих заповедей греческой
религиозной нравственности: почитания богов, родителей и гостей241.
Между первым и вторым местом оставался безразличный
гомеровский Аид, принимая тех, кто во время земной жизни не
был ни явно добрым, ни явно злым.
Как видит читатель, этизация эсхатологии сразу приводит
логичную мысль греков к разделению мира на три, а не на две
части, в зависимости от двух только направлений
нравственности — добра и зла. Ведь нет средней линии, разделяющей
добро и зло; это не — используя термин логики —
«контрадикторное» или «противоположное» противопоставление, между
которыми tertium non datur: это лишь отношения «контрарные»
или «противительные», между которыми лежит широкая
полоса того, что не является явно ни тем, ни другим242. Итак, мы
можем решительно заявить: тройственность потустороннего
мира является неизбежным результатом этизации эсхатологии
для логично упорядоченной мысли.
Однако прогресс греческой религии — религии мистерий —
не остановился на этом. Следует знать, что великие греческие
пророки, признав Аполлона источником своего вдохновения,
занимались одновременно и врачебным искусством —
очевидно, на религиозных основаниях — как «ятромантикой»; в
частности, это известно о Мусее, ученике Орфея, что также —
вместе с прочими аргументами — дает нам право приписать ту
241 В отношении элевсинской религии размышления Rohde страдают
однобокостью, на которую уже обратили внимание другие ученые; ср.: А. Körte в Arch. f.
Religionswiss. XVIII (1915), 116. Ее этическое значение несомненно. Аллюзия в
тексте относится к Аристофану (Лягушки, 454),
242 Использованные термины контрарный и контрадикторный у нас технические,
как я узнал от коллег-философов; другими словами, наша философия
действительно развила категорию «контрадикторных противоположностей», считая их
более противопоставленными, чем «контрарные противоположности». Впрочем,
я бы советовал отказаться от этих курьезов, пока о них не узнали за границей.

582
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
реформу, о которой еще пойдет речь, собственно орфическим
мистериям243. Последствием этого стал взгляд на грех как на
болезнь души; ведь и одно, и второе было «пороком» — с апол-
лоновской точки зрения [ДР, § 23]. А коль так, понятие
излечимости и неизлечимости не трудно было с болезни тела
перенести и на болезни души. Можно было выделить души, в общем,
здоровые, а также случайно и временно затронутые
«излечимыми» болезнями — от тех, которые, будучи принципиально и
«неизлечимо» злыми, по необходимости обречены на духовную
смерть, т. е. на погибель. Этого, очевидно, требовала
справедливость; поскольку боги справедливы, следует допустить, что
они определили ад и вечную погибель только душам
неизлечимо злым. Тем же, кто, будучи вполне добр, болел в момент
смерти излечимыми грехами, они предназначили другое место
загробного мира, чтобы там они могли излечиться от пороков
этих грехов. Так в орфических мистериях возникло понятие
чистилище', это центральное аполлоническое понятие,
органически связанное с аполлоническими же понятиями чистоты и
порока.
Со временем души из чистилища попадут в рай; произойдет
это тогда, когда они пройдут все уровни очистительных
страданий, исполняя божественные приговоры, либо тогда, когда
они получат прощение тех, кого обидели при жизни. Такая
была орфическая эсхатология, которая достигла своего пика в
поразительных видениях Платона.
Итак, рай, ад и чистилище — это орфическая
тройственность загробного мира. Можно задаться вопросом,
какую ценность имело по отношению к этому, и этически и
логически удовлетворительному, решению старое гомеровско-
элевсинское представление о равнодушном Аиде — как месте
одеревеневшего существования (ведь никто не скажет
«жизни») посредственных душ. Очевидно, для приверженцев
такой много более совершенной тройственности оно должно
243 Ср.: Rohde, к которому у меня на этот раз нет замечаний. Об орфическом
чистилище см. последний «миф» в Федоне Платона.

Том III. Эллинизм и иудаизм
583
было потерять любой смысл бытия. Пусть оно не было
вполне устранено — для такого устранения у греческой религии не
было практических средств — но оно использовалось, скорее,
в общем смысле: говорилось «в Аиде», как мы сейчас говорим
«на том свете», без более конкретного указания.
Я не буду здесь решать сложности, которые вводят в эту
простую и убедительную тройственность идеи предсущество-
вания душ и метемпсихоз, поскольку для нашей темы они не
имеют значения; впрочем, я должен затронуть два других
последствия рассматриваемого в этом параграфе развития.
Первым является то, что мы могли бы назвать
относительной трансцендентализацией идеи потустороннего мира. О ней
еще нет речи у Гомера, у которого заокеанский Аид — это что-
то вроде Америки, вполне доступной смелым морякам, не
боящимся Сциллы и Харибды. Мы не встречаемся с ней и у Демет-
ры Элевсинской: пользуясь прогрессом географической науки,
она разместила свой рай на противоположной нам поверхности
земного диска, где солнце светит во время нашей ночи, а
пекло с Аидом — в мрачных пропастях между той и этой
поверхностями. Это было вполне понятно: ведь Деметра — это, отчасти,
и сама мать Земля; и неудивительно, что она своих избранных
держит у себя.
Напротив, в течение, кажется, VI в. была осуществлена
переломная реформа по направлению к трансцендентализации
потустороннего мира; первое свидетельство о ней мы
встречаем в надписи начала Vb.244 Ведь душа происходит от богов,
только тело — от земли; потому неудивительно, что после
смерти душа возвращается к богам — т. е. на небо — если,
запятнанная слишком тесным сожительством с земным телом,
она не будет обречена и после смерти разделять его судьбу.
Каким же образом небесный рай заместил земные Елисейские поля;
и за эту реформу мы тоже благодарим орфические мистерии?
Очень возможно, но выразительными свидетельствами об этом
244 IG. I. 442, ср.: Rohde. Psyche, II. 258.

584 Зелинский Φ. Φ. История античных религий
мы не располагаем. Я назвал это «относительной трансценден-
тализацией», ведь, очевидно, те небеса, на которых пребывают
«благословенные», это — как следует из Видения Эра у
Платона — небеса реальные, а не метафизические; такие же, впрочем,
что и у Данте. Пифагор, реформатор орфических мистерий, по-
видимому, своей теорией небесных сфер обогатил
представления о небесном рае; но еще выразительнее обогатила
представления в ту эпоху, которую мы рассматриваем, астрология с
наукой о свойствах планет и их сфер. Итак, восьмое небо, «огдоа-
да», небо богов и неподвижных звезд — вот подлинная отчизна
души; нисходя к своему телу, душа от каждой планеты
получает семя свойственного ей греха, т. е.: 1) от Сатурна — лень; 2) от
Юпитера — гордость; 3) от Марса — гнев; 4) от Солнца —
прожорливость; 5) от Меркурия — жадность; 6) от Венеры —
сладострастие; 7) от Луны — зависть... Читатель наверняка с
удивлением узнает здесь хорошо известный ему из христианской
этики перечень «семи смертных грехов»245; но еще больше он
будет удивлен, когда я покажу ему этот же перечень у язычника
Горация (Iпослание, I. 34—39):
Жадностью (5) если кипит твоя грудь и несчастною страстью,
Есть заклинанья, слова, которыми можешь ослабить
Горе такое и часть болезни большую отбросить.
Пусть честолюбье (2) тебя раздувает — есть верное средство:
С искренним сердцем прочесть тебе формулу нужно три раза.
Всякий: завистник (7), гневливый (3), лентяй (1), волокита (6),
пьянчуга (4),
Как бы ни был он дик, — смягчиться он все-таки может...246
245 См. мою статью Die sieben Todsünden (в Süddeutsche Monatshefte, 1905, ноябрь);
см. также: Гермес Трижды Великий (1921), 58. Моя теория получила развитие в
пространной работе M. Gothein'a; согласился со мной и W. Röscher (Hebdomadenlehre,
183). Впрочем, вопрос ясен. О восхождении души на небо см. статью W. Bousset'a
Die Himmelsreise der Seele {Archiv für Religionswissenschrift). Об относительной транс-
цендентализации загробного мира в целом ср. IV книгу Энеиды Вергилия и
комментарий к ней Ed. Norden'a.
246 Перевод H. С. Гинцбурга. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
585
Но пойдем дальше. С этими семенами воплощенная душа
начинает свою земную жизнь. Если она проживает ее
добродетельно, замыкая в себе эти губительные семена, у нее есть
возможность после смерти, проходя постепенно через
сферы, вернуть каждой планете ее дар как «неосуществленный»
(άνενεργητόν) и беспрепятственно вернуться к огдоаде и ее
богам.
Впрочем, мы не знаем, получила ли эта астрологическая
специализация всеобщее признание; в любом случае,
популярнее было другое, простое представление, согласно которому
«небеса» вообще (т. е. и весь надлунный мир) были местом
пребывания блаженных. Погибшие же, очевидно, прикованные к
земле своими земными страстями, и после смерти оставались
в ее пропастях. И в этом случае сама собой приходила мысль,
что местом пребывания душ чистилища является среднее
пространство, т. е. подлунный мир с самой луной включительно.
Впрочем, со времен Платона было известно, что этот
подлунный мир — обиталище «демонов», связующих людей с богами
(см. выше, с. 444); принимая во внимание и это, мы получаем
представление вполне сформировавшееся и подходящее для
убеждения других. Блаженные — на небесах с богами, души
чистилища — между небом и землей с демонами, погибшие —
под землей с... может, с бесами? Именно так; в любом случае,
с «мужами дикими и словно созданными из огня», о которых
там слышал Эр Платона (см. выше, с. 472).
Как известно, это та же концепция, которую развивает
Данте в своей Божественной комедии; он использовал даже теорию
о семи смертных грехах, оторвав ее, правда, от семи
планетарных сфер.
Итак, это первое последствие описанного развития, второе
касается не столько судеб самих душ, сколько отношения к ним
живых людей. Как мы видели, Гомер пытался полностью
разорвать это отношение, разрушая культ душ — вероятно, с
намерением освободить греков от страха перед мертвыми, — но это
не удалось; а когда в дальнейшем развитии представлений о

586
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
загробном мире любовь начала превозмогать страх,
параллельно с трогательной любовью к богам в послегомеровской
религии, — уже невозможно было оторвать греков от их «любимых
предков». Религия мистерий усугубила это чувство. Потому-то
на нем следует сделать наибольший акцент: иерофанткой
мистерий была любовь.
Люди, которые были напрочь лишены любого
религиозного чувства, придумали теорию, согласно которой источником
веры в бессмертие души был эгоизм: алчному человеку мало
было временной жизни, ему захотелось продлить ее до
бесконечности в загробном мире. Однако, это — по крайней мере,
если речь идет об эллинах — ложь, и даже хуже, чем ложь: это
клевета на благороднейшие чувства человечества. Осознавали
ли такие исследователи значение благословляющих слов Адме-
та умирающей Алкесте:
Ты будешь ждать меня? Не так ли? Дом ты
Для нас там приготовишь, чтоб его
Делить со мной, когда умру?247
Со своим собственным уничтожением чувствительный
человек еще может согласиться: «Не буду — так ведь я и не был:
что мне оно!» — как гласит эпикурейская эпитафия248; но
непереносима для него мысль, что уж нет, совсем нет тех, кого он
любил при их жизни. Давайте представим себе основные мифы
мистерий: о себе ли пеклась Деметра, желая освободить свою
дочь из-под власти царя смерти? Собственное ли бессмертие
интересовало Орфея, когда он побеждал страхи подземных
бездн, стремясь к своей возлюбленной Эвридике?
И настолько сильно было это любовное волнение, что оно
проникло даже в эллинистические религии: все они были
религиями любви, торжествующими над смертью.
247 Перевод И. Ф. Анненского. — Примеч. перев.
248 Эпикурейскую эпитафию я прочитал на мозаике в Ламбириди в Алжирском
музее. См.: J. Carcopino. Le tombeau de Lambiridi et l'hermétisme africain (Rev. arch. XV
[1922],211).

Том III. Эллинизм и иудаизм
587
Любовь к мертвым характеризовала их культ в исторической
Греции: достаточно одного взгляда на трогательные могильные
барельефы, которые украшают анфилады Афинского
национального музея, чтобы в этом убедиться. Но как приложить эту
любовь к разным местам пребывания душ, о которых мы
говорили чуть выше? Понимая теоретически — ибо на практике,
очевидно, никто не мог знать, какую судьбу боги
предназначили данной душе, — что о погибших печалиться не следует; они
заслужили полное забвение. Что же касается блаженных, они
не нуждаются в нашей скудной помощи; это нам, скорее,
следует просить их о заступничестве в случае тревог или несчастий.
Подлинным предметом нашей заботы будут души в чистилище.
Та же любовь, которая в варварские времена побуждала людей
кормить и забавлять «любимых» умерших в их гробницах, та
же любовь была сейчас для них мотивом возвышенного культа,
целью которого было послабление очистительных мук для душ
в чистилище. Справедливость этому не сопротивлялась. Ведь
это заслуга, если человек оставил по себе тех, кто любит его;
пусть же она уменьшит тяжесть божественной кары.
К такому благородному мотиву у Платона присоединился
второй, не менее благородный: жажда крепкого и
невозмутимого знания, вера в то, что освобожденная от власти тела душа
незамутненным взглядом будет взирать уже не только на
подобие красоты, но на красоту саму по себе, а также на другие
великие идеи. Его Сократ потому-то так спокойно принимает
смерть, что он должен на том свете увидеть мудрых и
благочестивых мужей прошлого и то чистое знание, к которому он
стремился в течение всей своей жизни.
Третьим мотивом была жажда справедливости, но мы его
уже рассматривали.
Справедливо отметил св. Фома: corruptio optimi pessima2*9.
Люди, к сожалению, всегда остаются людьми; а те «орфео-
телесты», которые в вечных скитаниях по городам и весям
Падение лучшего — худшее (лат.). — Примеч. перев.

588
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
обращали чернь к мистериям своего великого мастера, не
являли собой образцы ни добродетели, ни мудрости. Не
удивительно, что они пугали простаков описаниями жестокостей
загробных мук; неудивительно также, что они предлагали
перепуганным свое посредничество (отнюдь не безвозмездно,
следует понимать), чтобы сократить время покаяния
умершего отца, или хозяина, или друга. Что так было в
действительности, сомневаться не стоит, ведь и сам Платон свидетельствует
об этом (Государство, II. 384с). Но что из этого следует? Это
общая судьба великих и чудных идей — претерпевать поношения
людей глупых или слишком хитрых. Но это не ущемляет ни их
величия, ни их красоты.
Я думаю, что читатель следовал за автором в настоящем
параграфе с возрастающим удивлением: ведь то, что ему казалось
следствием самостоятельного развития античной эсхатологии,
полностью перешло в христианскую, а особенно — в
католическое учение о загробной жизни. Так оно и есть в
действительности. Но если оно так и есть, то какова же была роль
иудаизма в его возникновении? Может, действительно, не слишком
большая, серьезная или почетная; и кто знает, может быть в
этой области, больше чем в любой другой, подтверждается мой,
уже известный читателю, парадокс о том, что античная
религия — это настоящий Ветхий Завет нашего христианства. Но,
в любом случае, в этом следует убедиться; я попытаюсь
предложить в следующем параграфе параллельную зарисовку
развития иудейской эсхатологии.
§26
С развитием идеи загробного мира у эллинов — у развития
этой же идеи в религии Иеговы, на первый взгляд, мало
похожего. Разница заключается уже в том, что изначально идея
не только бессмертия, но и длительного существования души
была Израилю чуждой. «Личность умирает, и на этом конец.

Том III. Эллинизм и иудаизм
589
Душа и тела идут вместе. Жизнь — это дыхание Божие,
проходящее через тварь. Когда Бог отбирает его, тварь погибает»250.
Тени в Шеоле не имеют ни жизни, ни отношения к Богу и миру;
в псалмах молитвы о спасении от опасности и смертельных
мук всегда, как раз, подаются как мотив, который в результате
смерти и отношения молящегося с Богом также будет прерван:
«И в шеоле кто восхвалит Тебя!»
Но я уже говорил: так это выглядит лишь на первый взгляд.
Более подробные исследования убеждают нас, что Тора — так
же, как и Гомер, — борется с народной религией; последняя,
признавая культ мертвых, признавала также его логическую
предпосылку: продолжительность и определенное сознание
разлученной с телом и пребывающей в загробном мире души.
Но в Иудее борьба между пророческой книгой и народной
религией привела к иному, чем в Элладе, результату: победила
Тора251.
Отсюда выразительная временность израильских религии и
нравственности. Ни о наградах, ни о муках на том свете речь не
идет; все начинается и заканчивается в рамках земной жизни:
«Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои
на земле» (Исх. 20, 12), — говорит Господь. Но поскольку
справедливость в рамках жизни индивида, очевидно, не
соблюдается, ее в древнем Израиле корректирует тот же фылономизм, что и
у древних эллинов. Его признает и сам Иегова: «ибо Я Господь,
Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до
третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня (т. е., как видно
250 Wellhausen (см. выше, примеч. 16), 208.
251 См.: Ad. Lods. La croyance à la vie future et le culte des morts dans l'antiquité Israélite
(1906), 2 тома (фундаментальная работа; на с. 6-42 — критический анализ
предшественников). О жизни в шеоле — I. 196. Но толкование Пс. 113, 25: «Ни мертвые
восхвалят Господа, ни все нисходящие в могилу» (ср.: Ис. 37, 18), поскольку
изначально мертвые сами были божествами (elohim, с. 225), — кажется мне
притянутым.
На параллелизм развития здесь и там, борьба как Гомера, так и Торы с народной
религией — насколько я знаю — еще никто не обращал внимания. Он
присутствует и в Риме: культ мертвых, приглушенный «религией Нумы», возродился
вследствие эллинизации. Об этом пойдет речь в IVтоме.

590
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
из последующих слов, не исполняющих заповеди), и творящий
милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим
заповеди Мои» (Исх. 20, 5; Втор. 5, 9). Это же в популярной форме
говорится в поговорке: «Отцы ели кислый виноград, а у детей
на зубах оскомина».
Переломной здесь была деятельность «мужа преткновения»,
самой трагической фигуры среди пророков — Иеремии.
Предвидя близкое возвращение Израиля на старое место
жительства и заключение нового завета между Иеговой и его народом,
он говорит: «В те дни уже не будут говорить: "отцы ели кислый
виноград, а у детей на зубах оскомина"» (31, 29). Таким образом,
Иеремия стал первым онтономыстом в Израиле252. В логическом
развитии этой мысли нельзя согласиться с тем, что за
идолопоклонничество отцов наказываются дети и внуки; опираясь
на высшие понятия об определенной способности ощущения у
останков и праха мертвых людей, без которых сам обряд
захоронения этих останков был бы напрасным и бессмысленным,
он говорит: «...выбросят кости царей Иуды, и кости князей
его, и кости священников, и кости пророков, и кости жителей
Иерусалима из гробов их» (8, I)253.
252 Некоторые критики (напр., Hölscher [см. выше, примеч. 26], ИЗ) считают
приведенное место интерполяцией; в таком случае, первым онтономистом будет
Иезекииль (18, 2 и ниже, ср.: Duhm [выше, примеч. 114], 235). Впрочем, я не вижу
причин для этого антитезиса (Marti [см. выше, примеч. 41], 76). Знаменательно,
что во дни постов исповедовались и в грехах отцов, как в собственных (Зах. 7. 3, 5;
8. 19; ср.: Smend [см. выше, примеч. 41], 427.
Связь с филономизмом проявляется и в том, что кровная месть касалась также
потомков убийцы, см.: Nowack (выше, примеч. 16), I. 330. Царь Амаси (нач. VIII в.),
как и первый (см.: Kittel [выше, примеч. 44], II. 374), карая смертью убийц своего
отца, пощадил их сыновей (4 Цар. 14, 6). Историк, впрочем, ссылается при этом на
Втор. 24, 16, причем считает это правом Моисея; мы же отнесем все
Второзаконие, как и «кодекс Иосии», ко временам пророка Иеремии. А особенно Втор. 7,10,
где мы также встречаемся с онтономизмом наказания.
253 «Грехи отцов» — причина поражения: Лев. 26, 29. Удивительный аспект фило-
номизма мы видим у богобоязненного царя Езекии: он надеется, что Исайя
предсказывал падение его сыновьям, а не ему самому (4 Цар. 20, 19). Это не по-
эллински.

Том III. Эллинизм и иудаизм
591
Иеремия победил: эпоха иудаизма, начинающаяся от Езд-
ры, это эпоха подчеркнутого онтономизма, но поначалу
также — немало подчеркнутой временности. Это значит: кто ест
кислый виноград, у того будет оскомина: именно у того, а не у
его детей, причем в этой жизни, а не в будущей. Хорошо,
почему же так часто преступник до самой смерти живет в
благоденствии, а благочестивый так часто живет и умирает в нужде?
Героическое решение Платона было слишком возвышенным для
иудаизма, но в этой религии время для идеи потусторонних
наград и наказаний еще не пришло. Отсюда весь ужас проблемы
Иова, которая, собственно, в этом раннем иудаизме возникла
и нашла свое самое поразительное выражение254. Иов
является антитезисом тезиса Иеремии: он не ел кислого винограда,
но и у него на зубах оскомина. Как ответить на это? Очевидно,
решение самого автора чисто новеллистическое — не каждого
Бог вознаграждает так, как в этом случае вознаградил Иова.
Единственный общий ответ — агностицизм: «Где ты был, когда
Я полагал основания земли?» (Иов. 38, 4) Но все равно
материалистически ориентированный дух иудаизма решительно
сопротивлялся идее загробной жизни. Лишь когда пришли
времена эллинизации, и когда она окружила его со всех сторон, он
узнал эту идею. Кризис наступил при Антиохе IV; набожные
хасиды всеми средствами подбивали людей, чтобы те против
воли могущественного царя, не обращая внимания на его
угрозы, соблюдали верность Иегове. В это время (в 165-164 гг.)
творил автор книги, послужившей переломным моментом,
которая, как пророчество, приписывается Даниилу — известному
пленнику Навуходоносора. Ссылаясь на пророчество
Иеремии, он предсказывает близкое наступление дня избавления:
недолго будут продолжаться страдания, только «к концу
времени и времен и полувремени» (Иер. 4, 25; 12, 7), т. е. 31Л года.
254 Возникновение книги критики (см. вступление D. Steuernagel'a в коллективном
толковании Kautzsch'a, И. 296) датируют концом IV в.; это вполне отвечает
развитию идей онтономизма, о которых здесь идет речь. Идея загробной жизни уже
витает вокруг иудаизма (J4, 18 и ниже), но еще не становится предметом веры.

592
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
И, следовательно, необходимо выстоять, как выстоял Даниил
при Навуходоносоре и Дарий. Да, его защищал Бог, не давая
погибнуть ему и его товарищам ни в огненной печи, ни во рву
со львами. Но слишком заметно, что сейчас Бог таких чудес не
творит: он не вызволил никого среди тех, кто был верен ему, из
рук палачей Антиоха. — Сейчас уже нельзя не согласиться:
эллинская идея, которая так долго витала вокруг иудеев, наконец
проникла и в их убеждения: «И многие из спящих в прахе
земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное
поругание и посрамление. И разумные будут сиять, как светила на
тверди, и обратившие многих к правде — как звезды, вовеки,
навсегда» {Дан. 12, 2-3). Вот, — справедливо отвечает Марти
в комментарии к этим словам, — наисвятейшее место Ветхого
Завета, в котором говорится о воскресении255\
Автор ограничивается тем, что наиболее необходимо в
данный момент; он не занимается эсхатологической спекуляцией,
он должен лишь убедить верных быть стойкими и выдержать
все испытания, должен отвратить слабых и изменников от
отступничества. Пусть они знают, что та вечная жизнь, которая
должна прийти через «время и времена и полувремя», будет
даром Иеговы не только тем, кто перенесет годы страданий, но и
тем верным, которые до того погибнут или уже погибли на
войне; и пусть знают также, что те безбожники, которые отреклись
от Иеговы, — и в смерти своей не обретут защиты от
заслуженного возмездия: они тоже воскреснут, но для вечного позора и
мук. Об остальных, тем более о язычниках, пророк не
беспокоится; он не обещает им ни исчезновения, ни каких-либо иных
судеб, они его совершенно не интересуют.
255 См. также ниже, примеч. 283. Черты парсомании присутствуют и здесь; в этом
отношении я разделяю мнение Duhm'a (см. выше, примеч. 114), 417: «Эсхатология
Даниила обязана парсизму в наибольшей мере самыми общими
поверхностными побуждениями». Ведь эта книга, несомненно, возникла в 165-164 гг., когда
парсизм давно уже утратил актуальность — напротив, как никогда актуален был
эллинизм.
Преемственность этого «ограниченного бессмертия» (см.: Volz, 240) продолжалась
вплоть до Тацита: animosproelis aut suppliaisperemptorum aeternosputant {История, V. 5).

Том III. Эллинизм и иудаизм
593
Воспринимая эллинскую мысль, иудаизм в лице
псевдо-Даниила переплавил ее соответственно своему
материалистическому характеру. Его интересует не вечность разлучившейся с
телом души, что мы встречаем у орфиков и у Платона, а
воскрешение самого тела. Что касается мест вечной славы и вечного
позора, об этом ничего не сказано, но, согласно упомянутому
материалистическому характеру, мы должны предположить,
что и эти места будут на земле. В любом случае, их только два,
а не три, как у греков.
Книга Даниила послужила стимулом для возникновения
достаточно богатой апокалиптической литературы, в которой
идея загробной жизни и эсхатология в общем были развиты
до своих вершин. И, очевидно, очень притягательным
заданием было бы прослеживание развития этой идеи в течение
нескольких столетий — от Даниила до ее окончательной
кристаллизации в книгах Талмуда; но, к сожалению, выполнение
такого замысла невозможно256. Не по причине пространности
соответствующей литературы: напротив, она очень скудна, а ее
прочтение и анализ не представляют больших трудностей. Но,
во-первых, большая часть не может быть точно датирована,
а во-вторых, редко когда трактаты сохраняются в своей
первоначальной форме. Практически все они искажены
интерполяциями и переделками в поздние времена; в-третьих, даже в
своей изначальной форме, насколько она может быть
воспроизведена, они не имеют цельного характера, поскольку авторы,
осознанно или неосознанно, зачастую компилируют
противоречащие друг другу традиции. Если к этому добавить еще и
загадочный язык, допускающий самые разные толкования, то
задание, о котором идет речь, представляется нам совершенно
256 Развитие эсхатологии было представлено весьма тщательно и
исчерпывающе в работе Р. Volz'a Jüdische Eschatologie von Daniel bis Akiba (1903); эсхатология до
Даниила, проработанная H. Gressmann'oM, Der Ursprung der israelitisch-jüdischen
Eschatologie (1905), нас здесь мало интересует. По его мнению, «этическая
проработка эсхатологии падения (Unheilseschatologie) — это заслуга пророков» (с. 153),
но «после изгнания снова преобладает эсхатология избавления (Heilseschatologie),
и этическое значение было забыто» (с. 157).

594
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
безнадежным. Единственное, что в наших силах, это
выявление основных линий этого развития, опирающееся не столько
на внешнюю хронологию и филиацию памятников, сколько на
внутреннюю логику самого развития.
Принимая за исходный пункт эсхатологию самого
Даниила, мы должны дополнить ее ответами на те вопросы, которые
пророк не поднимает. Так, в первую очередь, где должны быть
эти места славы и позора? Очевидно, на земле. Обращаясь к
древним пророкам, мы убеждаемся, что местом славы будет
новый Иерусалим на Сионе, место же позора находится
рядом — в страшной долине Ga-hinnom (по-гречески — Геенна);
блаженные с вершин Сиона будут взирать на мучения
погибших в Геенне, и это зрелище — согласно жестокому характеру
их мстительных душ — будет причиной их счастья. — Но кем
будут те и другие? — Поскольку источником вдохновения были
преследования, то ответ не вызывает сомнений: в Геенну будут
вброшены преследователи, т. е. язычники, а Сион займут
верные заповедям Иеговы иудеи. Что отступники окажутся вместе
с язычниками, это вполне ясно: кто преступил Закон Иеговы,
тот перестал быть иудеем. Логика здесь будет удовлетворена.
Не может быть никакого третьего — tertium non datur — между
иудеем и неиудеем; а потому не может быть никакого среднего
места между Сионом и Геенной257.
Таким представляется наш исходный пункт: логически и
филологически дополненная эсхатология Даниила. Это
националистическая эсхатология, не универсалистская и не
этическая; эсхатология материалистическая и приземленная, а не
257 Новый Иерусалим сходит с неба: Volz, 336; — Messel (см. выше, примеч. 108), 89.
Блаженные наслаждаются видом страданий погибших— 3Ездр. 7, 93; Volz, 367.
Ср.: мнение раввина Йозе бен Халафты (Bacher, II. 242). Близость обоих мест
видна в притче Христа — Лк. 16, 23 и ниже; радости спасенного о муках погибшего
здесь нет совершенно. Напротив, в высшей степени мы видим ее у Тертуллиа-
на, Spect. 30, и эта дикая радость христианина дала Ф. Ницше повод для резкого
выпада в сторону «рабского характера» христианства. Он не знал, кто был здесь
возмутителем спокойствия; см.: Lagrange (выше, примеч. 129), 57. Разделение на
«людей света» и «людей тьмы» (Volz, 77); это либо иудеи и язычники, либо
соблюдающие Закон и преступающие его.

Том III. Эллинизм и иудаизм
595
спиритуалистическая и трансцендентальная. Дальнейшее
развитие могло произойти и, отчасти, хотя и не вполне, произошло
в трех направлениях.
Во-первых, по направлению к универсализации.
Распространение воскрешения и «дня Иеговы» на все человечество
должно было отразиться на представлении о местах славы и
позора. Они должны были либо, оставаясь на земле,
разрастись до огромных размеров — пик такого развития мы
наблюдаем в Талмуде, в котором Святой, возводя новый Иерусалим,
нагромождает три горы— Кармил, Фавор и Синай— одну
на другую, и лишь на самой вершине возводит новый храм258.
Либо следовало оставить землю и переместить одно и второе
куда-то на небеса. Лишь здесь у нас появляется настоящий
загробный мир: новый Иерусалим будет отождествлен с раем
Эдема259, Геенна будет тоже где-то недалеко, чтобы блаженные
могли видеть и ее саму, и ее обитателей. Последняя реформа,
т. е. перенесение места славы с земли на небо, была
приближением иудейской эсхатологии к той, с которой мы встречаемся,
например, в «видении Эра» у Платона; но изначально
националистический принцип всего этого комплекса представлений
послужил причиной трудностей, которых не знала простая,
разумная и благородная эллинская мысль.
Поскольку сохранилось убеждение, что должен наступить
этот принципиально националистический «день Иеговы» —
изначально (у древних пророков) день битвы260, постепенно
258 Weber (см. выше, примеч. 48), 359. Очевидно влияние греческого мифа об
Алоадах, очень известного не только среди «язычников», но, как видно из
полемики Филона (Conf. 1. 4), и у иудеев. О гигантских размерах Нового Иерусалима
см.: Bacher, 1884, 133; И. 291.
259 См.: Weber, 326.
260 См.: Volz, 173 и ниже; Messel, 180. Лавина народов разбилась о стены
Иерусалима (Сивилла, III. 670 и ниже) — как некогда галлы под Дельфами. Согласно Енох,
61, враги уничтожают друг друга, что находит свой прототип в дельфийской
легенде. Знаменательно здесь абсолютно пассивное поведение иудеев: никто ничего
не делает, судьбы вершатся автоматически (Volz, 6). Это вполне в иудейском духе:
«Иегова будет сражаться за вас, а вы сидите тихо».

596
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
трансформировавшийся в День последнего суда261, в котором
каждый, воскреснув в собственном теле, узнает, будет ли он
принадлежать к блаженным или к погибшим. Например,
согласно Даниилу, этот день должен был наступить очень скоро,
а раз так, то можно было не беспокоиться о переходном
состоянии мертвых во время страданий мучеников. Сейчас же, при
распространении догмата воскрешения на всех людей от
Адама и с отдалением дня Иеговы на все более отдаленное
будущее, этот вопрос становится весьма актуальным. В эллинском
мире верили, что бессмертная душа сразу после расставания с
телом получает награду или наказание; эта идея, понятная в
своей справедливости и рассудительности, привлекала к себе
и мысли иудеев. Но если принять ее, то какова будет
разница между этим переходным состоянием души между смертью
и судом и — окончательным состоянием всего человека после
воскрешения его тела и суда? Сложный вопрос. На него можно
было дать целый ряд ответов, но все они приблизительные и
неубедительные262. Еще больше усложнялось дело личностью
Мессии: она приводила к разделению времен на три отдельных
периода: период временный, период мессианский и период
вечный. Но о Мессии речь пойдет ниже (§ 30).
Универсализация, однако, была лишь одним из трех
направлений развития иудейской эсхатологии под влиянием
гораздо более совершенной эллинской эсхатологии. Вторым
была ее этизация. С этой точки зрения, в эллинской
эсхатологии господствует совершенная ясность; ее точная этичность не
имеет ни единого пятнышка национализма. Разделение людей
на эллинов и варваров в эсхатологии не играет никакой роли.
Люди делятся на хороших, плохих и средних, т. е. «излечимо
плохих», и, соответственно этому разделению, здесь мы ви-
261 См.: Volz, 257. Обоснованием приговора является Закон: либо верные, либо
преступники; ученикам Авраама вечная жизнь, ученикам Валаама — Геенна
(3 Ездр. 7, 79; 88 и т. д.; см.: Volz, 91).
262 Об отношении переходного состояния (души без тела) к окончательному
состоянию (после воскрешения и суда) см.: Volz, 145.

Том III. Эллинизм и иудаизм
597
дим три потусторонних места: рай, ад и чистилище. Я прошу
мне не напоминать, что ведь и Даниил говорит о праведных и
о безбожниках, ведь из его описания видно, что праведными
он считает исключительно иудеев, которые оставались
верными заповедям Иеговы, а безбожниками — тех отщепенцев,
которые отошли к язычникам, говоря: «...пойдем и заключим
союз с народами, окружающими нас, ибо с тех пор, как мы
отделились от них, постигли нас многие бедствия» (1 Макк. 1, 11).
Итак, вследствие универсализации вернулось старое
разделение: Сион для иудеев, Геенна для язычников. И здесь нас не
должны запутать выражения, которые используют авторы
апокалипсисов, «праведные» и «безбожники»: ведь праведники —
это только те, кто соблюдает закон Иеговы, включая обрезание.
Очевидно, что такими могут быть только иудеи. Итак, мы
видим здесь лишь мнимую этизацию. И следует сказать правду:
полную этизацию своей эсхатологии иудаизм так и не
завершил. Однако полное отождествление понятий «праведный»
и «иудей», как и «безбожник» и «язычник», так же не удалось
осуществить, как и обеспечить новый Сион для всех иудеев при
ввергании всех язычников в Геенну. Среди тех и этих
выделились значительные группы людей, которые отчасти перестали
к ним принадлежать; со стороны язычников это были
прозелиты, со стороны иудеев — отщепенцы. О прозелитах еще пойдет
разговор; пока лишь отмечу, что их существование не слишком
смущало иудейскую эсхатологию. Иначе дело обстояло с
отщепенцами: мы видели, что именно им Даниил предназначает
место позора.
Итак, можно быть урожденным иудеем, но, вследствие
своего поведения, утратить право на вечную жизнь в новом
Иерусалиме. Здесь не было еще этизации, однако ее семя,
несомненно, зрело в этом преодолении националистического
принципа. Разве безбожником был лишь тот, кто под угрозами
палачей пренебрегал обрезанием своих детей, нарушал
субботу, ел свинину, воскурял идолам? Нет, был им и тот, кто делал
это безо всякой угрозы, и еще много-много других. Фарисеи

598
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
были очень активны в этом направлении, отказывая в праве на
вечную жизнь всем тем, кто был с ними не согласен — «теряет
право на вечную жизнь тот, кто считает, что бессмертие души
не может быть обосновано Торой»263; «кто преступает закон»
и т. д. (см. выше, с. 498); «кто поет Песнь Песней на празднике,
как обычную светскую песню»; «кто читает религиозные
книги, не содержащиеся в Писании»; «кто заговаривает раны
стихом» (Исх. 15, 26); «кто не согласен с раввином Акибой» и т. д.
Но и этого недостаточно; ведь очевидно, что соблюдение всей
Торы вместе с «ограждением» невозможно: и что же тогда? Всех
в Геенну? Следует отказаться от грубого представления об
этической проблеме. Нет, Бог отмеряет награды и кары в
зависимости от преобладания добрых или дурных поступков. Ну,
а в случае равновесия одних и других наименьший добрый
поступок препровождает человека в рай, наименьший дурной —
в Геенну. Нелегко было сохранить безмятежный характер при
такой эквилибристике264. «Таким образом, — справедливо
отмечает Вебер (с. 321), — иудей никогда не был уверен в
избавлении, страх сопровождал его до самой смерти и даже дальше,
лишая его всякой радости». И с этой точки зрения иудаизм был
религией страха.
Но это еще не все. Существование таких средних категорий
людей — прозелитов и отщепенцев — сложно было согласовать
с таким суровым эсхатологическим дуализмом; однако это
было возможно, если придерживаться того принципа, что
прозелит становился иудеем, а отщепенец переставал им быть. Но
этизация изначально националистической эсхатологии
слишком уж неудовлетворительным способом вынуждала
пересекаться ее когда-то простые четкие линии. И если бы иудаизм
был в состоянии достигнуть вершин эллинского
мировоззрения и, освободившись от оков своего ограниченного
национализма, довести до конца этизацию своей эсхатологии, то и он
См., кроме Schürer'a: Bacher [выше, примеч. 48], 1883, с. 257; 379; 445.
См.: Bacher, ibid., с. 2653; 444; II. 63.

Том III. Эллинизм и иудаизм
599
бы, без сомнения, дошел до простого в своей очевидной
справедливости эллинского догмата: рай для благих, ад для плохих,
а чистилище для тех, кого нельзя отнести ни к тем, ни к другим.
Лишь это бы стало удовлетворительным разрешением
проблемы Иова. Но именно на это иудаизм не был способен;
национализм всегда стоял в нем на первом месте, а нравственность
лишь на втором — и это продолжалось вплоть до времен
Талмуда. Мог ли добродетельный язычник попасть в новый Сион?
Нет, это совершенно исключено: Закон с обрезанием
включительно! Иных ворот для язычника не было: Аристид с
Сократом и прочими будут стонать в Геенне265. С этой точки зрения,
иудаизм не признавал компромиссов — единственный пассаж
о «праведных среди язычников» в Заветах патриархов (Naphth.
8)266, несомненно, является христианской вставкой. Напротив,
преступники из иудейской среды — это нечто иное;
религиозное чувство раввинов не могло согласиться с той мыслью, что
они, будучи обрезанными, будут претерпевать вечные муки
вместе с необрезанными аристидами и Сократами. Нет, их
мука в Геенне будет лишь временной, не вечной; когда-нибудь,
265 Добродетельных язычников не бывает: «каждое доброе дело язычника есть
грех» (В. Ь. 10b), из раввинской дискуссии на тему Притч. 14, 34: «Праведность
возвышает народ, а беззаконие — бесчестие народов» (в евр. тексте —
язычников). Это очень напоминает известный афоризм «virtutes gentium splendida vilia»,
приписываемый (между прочим, и Bloch'oM, 37, уловки которого нас не касаются)
блаженному Августину (ср. моего Cicero im Wand. d. Jahrh., 320). См.: Volz, 75: «Даже
лучшего из язычников я истреблю» (Weber, 66; иначе, но хуже Bloch, 251; иначе,
и лучше Bacher, II. 86).
266 См.: Volz, 222. В любом случае, существование таких средних звеньев —
прозелитов среди язычников и грешников среди иудеев — временами навевает раввинам
мысль о чистилище, т. е. о лишь временном пребывании в Геенне и очищении:
«Школа Шаммай учит: три звена тянут к судному дню, совершенные праведники,
конченые преступники и средние. Первые сразу будут записаны для рая в Эдеме,
вторые — в Геенну, третьи же нисходят в Геенну, мучаются там и снова выходят»
{Rosz. h. 16b; 17а; см.: Lagrange [выше, примеч. 129], 152 и ниже). Но это мнение
не возобладало. Если добавить, что и в отношении погибших не было согласия —
раввины колебались между вечными мучениями и полным уничтожением, — это
выглядит как настоящий лабиринт. Самым популярным было мнение раввина
Симона бен Йохая, что Израиль получил от Творца три преимущества: Тору,
землю Ханаана и жизнь вечную (Mech. 73а).

600
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
в далеком будущем, праотец Авраам освободит их, всех, кроме...
наверняка каких-то ужасных преступников, отцеубийц и т. д.?
Итак, нет: «Кроме тех, кто ходил к самаритянке, как и тех, кто
натягивал себе крайнюю плоть так, что евреев в них уже нельзя
было распознать». Неизвестно, как почтенный раввин
представлял себе всю отвратительность этой больничной сцены. Не
все, впрочем, соглашались выпустить из Геенны отцеубийц и
им подобных; чтобы не оскорблять удивительную силу знака
примирения, другой раввин очень ловко решил вопрос таким
образом: обрезанным преступникам, заслуживающим того,
чтобы они остались в Геенне, Авраам при выходе вернет
крайнюю плоть... Легко сказать! Откуда он ее возьмет? — Но и на
это есть ответ. Он возьмет ее у младенцев, умерших до восьмого
дня своей жизни, т. е., говоря современным языком,
осуществит трансплантацию.
Еще несколько слов о том, «кто ходил к самаритянке». Это
аллюзия на некое событие времен Ездры, о котором шла речь
в § 4. Когда этот фанатик приказал изгнать всех захваченных
на чужбине женщин с детьми, внук первосвященника Элиа-
шива Манассия не захотел нарушить супружеских
обязанностей — и вместе со своей любимой женой отправился к своему
тестю в Самарию. Итак, за то, что он единственный из всех
подданных Ездры честно поступил со своей женой, он должен
претерпевать вечные муки в Геенне. Так выглядела этизация
иудейской эсхатологии.
Она была очень несовершенной, не о чем и говорить; но это
было уже окончательным результатом отождествления
справедливости с Торой. В любом случае, главная цель была
достигнута: проблема Иова была решена онтономически. Чтобы
убедиться в этом, достаточно сравнить агностицизм Иова с
категорическим и оптимистическим ответом известного раввина
Акибы267 (нач. II в. по Р. X.). Ссылаясь на Пс, 36, 7, он — в споре
с раввином Исмаэлем — заявил следующее: «И над благочес-
См.: Bacher (см. выше, примеч. 48), 1883, с. 453.

Том III. Эллинизм и иудаизм
601
тивыми, и над нечестивыми Бог учинит справедливый суд.
Первые будут вынуждены раскаяться в своих
немногочисленных злых поступках еще на этом свете, чтобы получить
неистощимую награду на том свете; нечестивым же даруется счастье
и благополучие в изобилии за их немногочисленные добрые
поступки, чтобы на том свете им была отмерена еще более
изобильная кара».
И наконец, третьим направлением была спиритуализация.
Ее развитие проще всего отследить в учении о душе у
эллинов — от Гомера до Платона. У первого, кроме тела, мы видим
еще целых три духовных элемента, а именно: ψυχή, элемент
физической жизни, θύμος, эмоциональную душу, и νόος,
интеллектуальную душу. С момента смерти, т. е. оставления тела
ψυχή, это тело остается мертвым на земле, a ψυχή, хотя и не
сразу, сама отправляется в Аид, чтобы вести там долгую, хоть
и неосознанную одеревеневшую жизнь, тогда как θύμος и νόος
гибнут. У Платона ψυχή оставляет при себе и θύμος, и νόος,
и, усиленная в своем сознании, живет такой полной жизнью в
эфире, что в сравнении с ней земная жизнь, скованная
путами телесности души, кажется неким полусознательным
существованием. Это два полюса греческой эсхатологии; однако
же в обоих этих полярных представлениях мы видим спири-
туальное, а не материальное понятие души: тело не
принимает никакого участия в загробной жизни своей души. Но есть
и исключения: некоторые любимцы богов всем своим
существом — т. е. и телом, и душой — переходят в вечную жизнь. Но
это были те, кто вообще не вкусил смерти; если душа покинула
тело, разлука вечна. Другими словами, идея воскрешения тела
органически чужда греческой эсхатологии.
Есть ли в религии Иеговы представление души,
противопоставляемой телу? Конечно, и называется она руах или не-
фешш. Это неравнозначные слова: они точно отвечают
славянским выражениям дух и душа. Первое — более широкое. Так,
268 См.: R. Dussaud. Les origines canaaneénnes du sacrifice Israélite, 89 (pyax— âme
spirituelle; нефеш — âme végétative); M.; Lichtenstein. Das Wortnefesin der Bibel (1920).

602
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
например, демон, по этой терминологии, будетруах, a не нефеш.
Но применительно к человеку разницы между ними нет, и
попытки различить их согласно ясной гомеровской формуле не
дали никаких результатов.
Итак, здесь у нас только простой дуализм: тело и душа.
Таков ли дуализм Платона? Нет, та душа, помимо всего, это
только ψυχή в гомеровском значении, ее загробная жизнь —
это одеревенение бессознательного существования в Шеоле.
Так было во времена израильские, вплоть до псевдо-Даниила,
т. е. до Маккавеев.
Но к этой израильской концепции с ее принципиальной
и органичной временностью примешивается — как мы
видели — эллинская идея о душе как предмете загробных наград и
наказаний. Так, но в иудейском понимании: условием первых
и вторых является повторное соединение души и тела, т. е.
воскрешение тела. Что же должна делать душа между смертью и
этим воссоединением? Только ждать. Древний Шеол — зал
ожидания для душ. Их судьба в этом зале совершенно
безразлична, пока можно было верить, что воскрешение произойдет
в ближайшем будущем — через «время и времена и
полувремя», как говорит Даниил. Но чем больше этот срок — «день
Иеговы» — отдалялся, тем больше это переходное состояние
приковывало к себе внимание авторов апокалипсисов. Души
праведных потеряли терпение у Еноха (ок. 100 г. до Р. X.); они
взывают к Богу: «Доколе будешь держать нас здесь?» (9, 10)269.
Постепенно награда и наказание переносятся также на
переходное время: допускается, что существуют два зала ожидания:
для «праведных» и для «безбожных» (22). А значит, суд сразу
после смерти? Мы не будем требовать от смятенных мыслей
авторов апокалипсисов логической ясности греческой
эсхатологии; в любом случае, спиритуализация не подлежит
сомнению. Ее постепенное усиление в иудейской апокалиптике
привело к тому, что уже не было разницы между судьбами душ
См. также: 3 Ездр. 4, 34; ответ: «Когда количество таких, как вы, наполнится».

Том III. Эллинизм и иудаизм
603
праведников и погибших в переходном состоянии и судьбами
этих же самых людей после воскрешения тел и последнего суда;
т. е., другими словами: эсхатология из времени была перенесена
в пространство™, и понятия «нынешнего» и «будущего» века
были замещены понятиями «этого» и «того» света.
Окончательным результатом такого прогресса было бы полное
отбрасывание идеи о воскрешении тела — как лишней в отношении
полной спиритуализации загробного мира; она возвещается
в — отчасти эллинском — ответе, который Иисус Христос дал
на материалистические иудейские вопросы саддукеев. Но этого
не случилось: «будущий век» сохранился вместе с «тем светом»,
а вместе с ними сохранился и смущающий иудейский догмат
о воскрешении тела вместе с эллинским догматом о
бессмертии души, освобожденной от телесных оков. Его разительное
неправдоподобие не очень беспокоило раввинов; на вопрос,
каким образом Иегова призовет к новой жизни изгнившие и
зачастую развеянные кости давно умерших, раввины давали
достаточно искусный ответ: ведь еще большим чудом является
появление живого человека из его эмбриона.
Как бы то ни было, этот эсхатологический дублет остался,
причем не только остался, но проник даже и в христианское
богословие271. Известно, сколько неудобств причинил он Данте,
которому надо было ответить на вопрос, чем будут отличаться
наслаждения блаженных и муки погибших после воскрешения
их тел — от тех, которые уже сейчас претерпевают их души,
разлученные с телами272.
270 Это отрицает N. Mesel, Die Einheitlichkeit derjüdischen Eschatologie (1915), указывая,
что лишь христианство совершило переход от старой, временной и
националистической эсхатологии к новой, трансцендентной (Иустин, С. Tryph., 80 и ниже) —
произошло это под влиянием эллинизма.
271 См.: Lagrange (выше, примеч. 129), 178. Еще более изысканное толкование
придумал раввин Иехошуабен Хананья, см.: Bacher, I2. 166.
272 Purg. III. См. мою статью Homer— Wirgiljusz — Dante [Гомер — Вергилий —
Данте] (Przegl. Warszawski, 1925, май), с. 170.

604
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§27
При сопоставлении чисто иудейского характера учения о
«том веке» (ôlâm habbâ) с эллинским учением о «том мире»
кажется совершенно неправдоподобным, что первое могло иметь
своего двойника и даже, пусть отчасти, свой источник в
эллинизме273. Но в действительности так и было, однако эллины не
соединяли свои представления о том веке с эсхатологией души
и благодаря этому избежали такого противоречия, которое
настолько фатально повлияло на иудейскую эсхатологию. Мы
встречаемся здесь с двумя — кажется — независимыми друг от
друга течениями, которые со временем слились в одном русле,
и лишь тогда начали оказывать влияние на иудаизм.
Одно из них начинается — по крайней мере, для нас —
поэзией Гесиода; это известная легенда о четырех веках: золотом,
серебряном, медном и железном274. Я говорю о четырех, а не о
пяти; хотя Гесиод между медным и железным веками вставляет
еще «век героев», но эта его личная интерполяция настолько
была чужда сознанию греков, что Платон — даже там, где он
ясно ссылается на Гесиода (Государство, VIII. 546е) — говорит
только о четырех веках, называемых по рудам. Напротив,
новейшие исследования установили существование еще более
древней «трихотомической» формулы, признающей только три
поколения: золотое, серебряное и железное. Мы будем помнить
и о ней.
Сейчас мы рассмотрим четыре «гесиодовских» века как
наиболее популярные и влиятельные в греческом сознании. В них
раскрывается постепенная дегенерация человеческого рода,
причем как физическая, так и нравственная. Сейчас, — гово-
273 См.: Lagrange (выше, примеч. 129), 178. Еще более изысканное толкование
придумал рабби Йозе бен Хананья, см.: Bacher, 12, 166.
274 См.: Rohde. Psyche, 5, 91 и ниже. Об изначальной троице см.: W. Hartmann. De
quinque aetatibus Hesiodeis (1915), 32 и ниже; я тоже должен был бы добавить что-то
свое в интерпретацию этого эпизода. Трудный вопрос о понятии и культе Зона
в Греции, по которому опубликовал исследование Weinreich (Arch. f. Religionswiss.
XIX [1916-1919], 174 и ниже) мы не будем здесь поднимать; см.: Lackeit. Aion (1916).

Том III. Эллинизм и иудаизм
605
рит поэт, — продолжается железный век, и конца ему не видно.
Но будет еще хуже. Впрочем, в конце концов, Зевс уничтожит и
это железное поколение. Это случится {Труды и дни, 181)
После того, как на свет они станут рождаться седыми273,
т. е. когда наступит окончательная дегенерация. Мы будем
помнить и об этом стихе. Тем временем обращаю внимание на
следующие слова поэта (ст. 174-175):
Если бы мог я не жить с поколением пятого века!
Раньше его умереть я хотел бы иль позже родиться.
Второе пожелание понятно. А первое? Возникает вопрос,
что же случится, если Зевс уничтожит это железное поколение.
Поэт не говорит об этом ясно, но его первое пожелание дает
понять, что в то время снова будет стоить жить. Впрочем, это
неявное признание, связанное с верованиями, о которых еще
пойдет речь, однозначно доказывает, что после истребления
железного поколения наступит так называемый «апокатаста-
сис»: новое начало, новый золотой век. Итак, и у Гесиода мы
встречаемся с идеей «того века».
И еще один вывод мы можем сделать из его слов, или,
скорее, из его молчания. Уже другие исследователи установили
несогласованность между рассказом о четырех (или пяти) веках
и основными тенденциями всей поэмы Труды и дни. Ведь во
всей поэме Гесиод воодушевляет своего легкомысленного брата
Перса вести трудолюбивую и честную жизнь:
Слушайся голоса правды, о Перс, и гордости бойся!..
Слушайся голоса правды и думать забудь о насилье...
Помни всегда о завете моем и усердно работай,
Перс, о потомок богов, чтобы голод тебя ненавидел...
Перевод В. В. Вересаева. — Примеч. перев.

606
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
(ст. 214; 275; 298-299) и т. д. Но какая во всем этом польза, ведь
мы живем в железном веке, и конца невзгодам не видно, вплоть
до окончательного истребления? Выход один: даже в этих
тяжелых условиях горстка людей, трудолюбивых и праведных,
уцелеет. И как мы увидим, эта надежда находит свое
подтверждение в верованиях греческой эсхатологии.
Притча о четырех веках была у греков не единственной
попыткой огульного физико-нравственного понимания истории
человечества; существовала и другая, связанная с именем
пророчицы Аполлона Сивиллы (гр. Σίβυλλα). Это притча о десяти
веках, после которых должен наступить «апокатастасис» —
истребление и новое начало276. В другом месте я говорил о судьбах
этого «сивиллиного» оракула в Риме как результате
перенесения в Рим известных сивиллиных книг; здесь нас интересует
только Восток. С одной стороны, сивиллины предсказания
попали к Гераклиту, который соединил их со своей
теорией периодического уничтожения мира огнем; а из его физики
они перешли в физику стоиков. С другой стороны, следовало
соединить сивиллину теорию о десяти веках с гесиодовской
о четырех; это можно было сделать двумя способами.
Во-первых, допуская, что совокупность четырех гесиодовских веков
равняется совокупности десяти веков Сивилл — т. е., что один
век Гесиода отвечает двум с половиной векам Сивилл. В таком
случае десятый последний сивиллин век будет относиться к
железному периоду, после чего наступит «апокатастасис» и
новый золотой век. На эту интерпретацию опирается, между
прочим, известная «мессианская» эклога IV Вергилия. Во-вторых,
можно было, соблюдая одинаковое представление о веке у
Гесиода и у Сивилл, допустить, что совокупность четырех веков
Гесиода соответствует лишь первой части десяти веков Сивилл;
в пользу этой интерпретации в те времена, которые нас интере-
276 См. мою книгу La Sibylle (1925). Также труд Е. Norden'a Die Geburt des Kindes
(1924) и мою заметку Eos XXVII (1924), 173. У Сивиллы иудейской эти десять веков:
III. 108; IV. 20; 47; 86 и подробнее в книгах I и II. Зависимость ее от аполлон и ческой
больше, чем это обычно допускается. См.: S. Reinach (выше, примеч. 200), III. 318.

Том III. Эллинизм и иудаизм
607
суют, свидетельствовало то, что Гесиод, который, по
собственному признанию, принадлежал к железному веку, жил в VII в.
до Р. X., т. е., собственно, за шесть веков до рассматриваемого
времени. Мы встречаем эту вторую точку зрения в «этрусской»
теории, сохраненной для нас Цензорином (XVII. 6), который
ссылается на Варрона; тот также цитировал — наверняка
апокрифическую — Историю этрусков, написанную в их VIII в.
Эта цитата гласит следующее: «И написано так, что четыре пер-
вые века были по 100лет, пятый — 123, шестой — 119, седьмой —
столько же, восьмой тогда еще длился, оставались девятый и
десятый, по истечении которых должен был наступить конец
этрусскому имени»277 (этруски придерживались теории
«естественного века», по которой век равен самой продолжительной
жизни человека данного поколения). Эта история четко
обособляет первые четыре века из всех десяти; очевидно, потому,
что их считали четырьмя гесиодовскими.
В I в. до Р. X. ожидался предсказанный «апокатастасис» на
Западе точно так же, как и на Востоке. В том, что
продолжался железный век, можно было не сомневаться: земля стареет,
люди вырождаются. О первом выразительно свидетельствует
Лукреций в интересном месте своей известной поэмы (II
книга, ст. 1135-1143; ст. 1162-1163):
Так же с теченьем времен и стены великого мира,
Приступом взяты, падут и рассыплются грудой развалин.
Пища, конечно, должна восстанавливать все, обновляя,
Пища — поддерживать все и пища служить основаньем,
Но понапрасну, когда не способны выдерживать жилы
То, что потребно для них, а природа доставить не может.
Да, сокрушился наш век, и земля до того истощилась,
Что производит едва лишь мелких животных...
Мы изнуряем волов, надрываем и пахарей силы,
Тупим железо, и все ж не дает урожая нам поле...278
277 Перевод В. Л. Цымбурского. — Примеч. перев.
278 Перевод Ф. А. Петровского. — Примеч. перев.

608
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
О втором свидетельствует известное восклицание Горация
(Оды ///, VI. 45):
Чего не портит пагубный бег времен?
Отцы, что были хуже, чем деды, — нас
Негодней вырастили; наше
Будет потомство еще порочней279.
И все-таки благочестивому человеку не следовало
отчаиваться: истребление грозит не всему человечеству:
богобоязненное меньшинство может найти такой обособленный уголок
мира, в котором переживет не только безопасно, но даже
счастливо, до наступления обещанного золотого века. То, к чему мы
могли прийти из молчания Гесиода, явно засвидетельствовано
Горацием в его юношеской 16 эподе, в которой он
совершенно серьезно — как я обосновал это в другом месте — призывает
своих соотечественников, чтобы они (по примеру Сертория)
отправились в тот уголок, т. е. на Острова Блаженных, осколки
прежнего золотого века (ст. 63-64):
Зевс уготовил брега те для рода людей благочестных,
Когда затмил он золотой век бронзою...280
Это предсказание было связано, как уже говорилось, с
именем Сивиллы. Но кто же она? Очевидно, воплощение
пророческой силы Аполлона. Источником пророческой силы
является Аполлон, а Сивилла должна быть его любимицей.
Но в женщине пророческая, как и любая другая чудотворная
сила, имеет своим условием девство; а потому ухаживания
Аполлона должны были быть тщетными. Отсюда тот
дивный и замечательный миф о девственнице, которая,
получив от Аполлона пророческий дар, сопротивлялась его
любви — была ли это Сивилла, или Кассандра, или Дафна; ведь
279 Перевод Н. С. Гинцбурга. — Примеч. перев.
280 Перевод А. П. Семенова-Тян-Шанского. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
609
все это разные имена одного и того же лица. Итак, известный
на весь восток храм Аполлона в Антиохии назывался храмом
«Аполлона над Дафной» επί Δάφνει; здесь под фундаментом
святыни находилась пещера девицы, в которой она, заживо
отданная в глубины земли, пророчествовала; мы не
располагаем свидетельствами о том, что в Антиохии были свои
Сивилл ины книги, но должны это допустить по аналогии. Отсюда
Сивилла преображалась и дальше, создавая фигуры Сивиллы
вавилонской, Сивиллы персидской и наиболее нас
интересующей Сивиллы иудейской.
Итак, благодаря пророкам, Гесиоду и Сивилле, перед
эллинами возник образ «того века». Что же это будет за век?
Поскольку он должен быть повторением древнего
золотого века, того рая молодого человечества, — мы имеем право
приписать ему все те черты, которые традиция приписывает
тому золотому веку далекого прошлого, соединяя описания
Гесиода, Горация, Вергилия (IV эклога), но и той античной
комедии Vb., которые не пресыщены комизмом и пародией.
Итак, люди будут вести долгую жизнь без болезней и недугов,
и умирать без боли — будто охваченные сном. Изнуряющего
труда не будет — Мать-Земля снова станет питать всем своих
возлюбленных детей. Упразднятся войны и рабство; мир
воцарится над всеми: не только над людьми, но и над хищными
животными. Тем более не останется ни греха, ни неправды:
всеобщая любовь, всеобщее доверие. Вечные песни, вечная
«хорея» — вот цель, содержание и смысл этой благословенной
жизни.
Это было очень похоже на ту благую жизнь, которую
блаженные вели в раю — правда, по представлениям скорее
народной, чем философской религии. Но, помимо этого, было
еще два отличия. «Тот век» принадлежал земле и только ей,
тогда как «тот свет» был пристанищем одних лишь душ,
которые оставили землю, а вместе с ней и свои тела. Эти две линии
представлений никогда не пересекаются, они независимо стоят
рядом друг с другом, как метафизика рядом с физикой. Ясность

610
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
этой эсхатологии отдельных душ не была омрачена
фантазиями о будущих судьбах земли и ее народов.
Но какова же была ценность этих гесиодовско-сивилли-
ных конструкций? Апологеты иудаизма281 с гордостью
указывают на то, что — в отличие от эллинской религии так
называемого «культа природы» — иудаизм был «культом
истории» как «второй природы» (так ее называет Гегель, который
первым «возродил еврейский историзм»). Уместно ли первое
описание, знают читатели моей ДР. Что же касается второго,
я хотел бы спросить апологетов, верят ли они сами в
возвеличиваемую ими иудейскую историософию с ее иудеоцентриз-
мом и иеговоцентризмом, или же, говоря конкретнее — lateî
dolus in generalibus2*2 — верят ли они, что Навуходоносор
разрушил Иерусалим из-за идолопоклонничества Манассии, а Кир
был сотворен Иеговой именно для того, чтобы после
принесения покаяния Израилем вернуть его в Палестину, и что в этих
концепциях заключается преимущество иудейской
историографии над эллинской, которая, трезвая и скромная, в своих
лучших представителях настаивала на поисках земной
причинности событий?
Итак, ощущение другой, высшей причинности характерно
для души изначально подготовленного человека; оно было
характерно и для эллинской души. И как Платон в недоступные
разуму миры совершенства возносился на крыльях мифа, так
и вся Эллада свои чувства этой высшей причинности
воплотила в изложенный миф об очередности поколений. Но еще
не вполне признан тот факт, что нашему историософическому
понятию развития в античности соответствует понятие цикла;
цикл четырех (или десяти) поколений — вот эллинское
понятие «культа истории».
281 См.: Tubianski (выше, с. 377 и примеч. 4), который ссылается на неизвестную
мне книгу M. Hess'a Rom und Jerusalem (1862), 127.
282 В обобщениях таится обман. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
611
§28
Теперь давайте сравним свидетельства иудейской апока-
липтики о «том веке». В первую очередь, это так называемый
сон Навуходоносора в пророчестве Даниила и его толкование
пророком. Итак, царь видел (Дан. 2, 31-34): «Огромный
истукан... У этого истукана голова была из чистого золота, грудь его
и руки его — из серебра, чрево его и бедра его медные, голени его
железные, ноги его частью железные, частью глиняные. Ты
видел его, доколе камень не оторвался от горы без содействия рук,
ударил в истукана, в железные и глиняные ноги его, и разбил
их»283. По толкованию Даниила, четыре части металлического
истукана — это четыре царства, которые по очереди будут
«владычествовать над всею землею» (четыре, не пять, так как
железно-глиняные ноги, по Даниилу, также относятся к четвертому,
железному царству, означая его внутреннюю слабость). И здесь
мы встречаем четыре гесиодовских века; после последнего же
{Дан. 2, 44): «Бог небесный воздвигнет царство, которое
вовеки не разрушится». Об этом новом царстве говорится в другом
283 Знаменательным является тот факт, что Ed. Meyer (см. выше, примеч. 255),
II. 190, выводит его не из Гесиода, а из парсизма, поскольку в Авесте говорится
о разделении тысячелетия на четыре периода: золотой, серебряный, стальной и
«смешанный железный». Однако медного нет— а ведь это, собственно, общая
черта для Гесиода и книги Даниила. Но разве из-за этого я не могу говорить о
парсомании? — Впрочем, в догесиодовской концепции, как мы видели выше, для
бронзы тоже не было места. Должны были быть нити, связующие древний
парсизм с догесиодовским эллинством. Тем более, что и в Авесте мы видим
тысячелетие, т. е. совокупность десяти веков Сивиллы. Но эти нити мы проследить уже
не можем.
«Камень с горы» происходит, вероятно, из приведенного Геродотом (V. 92)
дельфийского пророчества.
Знал ли иудаизм теорию точного счета (4, 7, 10, 12 поколений)? Gressmann (см.
выше, примеч. 93), 163 и ниже, конструирует теорию четырех (первое — до Ноя —
ср. также: A. Jeremias. HAOG [см. выше, примеч. 41], 78, — второе — до Авраама,
третье — до Моисея, четвертое — прочие) и др., но это лишь гипотеза.
Вавилонский счет, если Jeremias (ibid., 145; 193 и ниже) прав, охватывает огромные
астрономические периоды; впрочем, Беросс, если верить Иосифу (Λ., 1.158), определяет
Аврааму, «не называя его по имени», десятое поколение после потопа. Ср.: Messel
(см. выше, примеч. 108), 54 и ниже.

612
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
месте {Дан. 7,18), что примут его «святые Всевышнего», т. е.
Израиль; таким было во времена маккавейские
националистическое видение универсалистской притчи Гесиода.
Несколько позже возникает апокалипсис Еноха. Его автор
также говорит о будущем веке, который у него соединяется с
личностью Мессии, о чем еще пойдет речь. Тем временем
стоит обратить внимание, что и согласно Еноху (5, 7) «избранные
наследуют землю» — т. е., очевидно, представители избранного
народа. Для избранных — гора Сион, для погибших — долина
Гехинном; «здесь будут собраны все, кто своими устами
говорил негодное против Бога» (там же, 5, 26). «Ведь ваш Творец, —
говорит к ним ангел, — возрадуется вашей погибели» (там же,
94, 10; ср.: 97, 2). Это не вполне согласуется, например, с Иезе-
киилем (18, 23): «Разве Я хочу смерти беззаконника? говорит
Господь Бог. Не того ли, чтобы он обратился от путей своих и
был жив?» — и можно допустить, что радость будет
преимущественно у «избранных»; но это плод ожесточения маккавейских
времен.
Автору апокалипсиса всегда кажется, что он живет в
последнем, «железном» веке, а также — что конец света и
обновление должны наступить в ближайшем будущем; потому
неудивительно, что в своем окружении он ищет доказательства того,
что его времена действительно последние. На эти признаки
указал еще Гесиод:
После того, как на свет они станут рождаться седыми, —
их развила эллинистическая эсхатология: старость земли,
старость человеческого рода; они же проникли и в иудаизм. Так
называемый Ездра в выразительно эллинистическом пассаже
(3 Ездр. 5, 54-55) говорит: «Вы теперь меньше станом, нежели
те, которые были прежде вас; и те, которые после вас родятся,
будут еще меньше вас, так как творения, уже состаривающиеся,
и крепость юноши уже миновала» (ср.: 14, 10). «Из земли, —
далее продолжает автор апокалипсиса в полном согласии с Лук-

Том III. Эллинизм и иудаизм
613
рецием, — рождены все мы» (10, 10). «...Как ты с трудом родила,
так и земля дает плод свой человеку» (10, 14) — пересаживая
на иудейскую почву стержневой антииудейский и эллинский
догмат о матери-земле. То же самое о нынешнем веке говорит и
сирийский Варух, современник псевдо-Ездры (85,10): «Уже
минула пора молодости земли»284. Но выразительнее всего
следует за Гесиодом иудейская Сивилла, приводя неопровержимое
свидетельство того, насколько популярна была в иудаизме тех
времен эсхатология Гесиода.
Что касается количества веков, или «поколений», то оба
счета — и гесиодовский, и сивиллин — мы видим и в
иудейской апокалиптике. Сивиллин унаследовала, как и следовало
ожидать, Сивилла иудейская; она, правда, отрицает
подозрения в том, что является пророчицей «лживого Феба» (IV. 4), но
вместе с этим подчеркивает, что ее пророчества охватывают «от
первого рода начав и окончив десятым» (IV. 20). Совокупность
четырех гесиодовских веков мы встречали уже у Даниила,
впрочем, без указания продолжительности каждого. Однако это
несущественно, поскольку их продолжительность не указывал
и сам Гесиод. Это греческий счет. Помимо него мы встречаем
вавилонский, основывающийся на астрономических цифрах 7
и 12. Пока он нас не интересует.
Как бы то ни было, мир должен погибнуть. Каким образом?
Греческая эсхатология, опираясь на греческую мифологию,
указывает на два окончательных средства истребления:
бедствие Фаэтона и бедствие Девкалиона — пожар и потоп, —
допуская, впрочем, что последнему средству будет
предшествовать целый ряд нарастающих бедствий: глад, мор, война. Для
иудея потоп был исключен обетом Иеговы Ною: «Поставляю
завет Мой с вами, что не будет более истреблена всякая плоть
284 О древности мира говорит и Филон (Opif. т. 140); Cohn допускает здесь
влияние греческой философии, ср.: Плотин (Zeller. Philosophie der Griechen, III. 24 558).
Ср.: 3 Ездр. 14, 10, saeculum perdidit juventutem suant; Bap. 85, 10. В общем см.: Messel
(выше, примеч. 108), 31. Эта теория циркулировала и дальше: в гомилии папы
Гри гория Великого по поводу римской чумы 590 г. также речь идет о том, что «мир
стареет и седеет».

614
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
водами потопа, и не будет уже потопа на опустошение земли»
(Быт. 9, 11); оставался лишь огонь. Мы встречаем его уже в
угрозах эсхатологических пророков, правда, вместе с
другими средствами наказания «жестоковыйного» народа. На
первый план он выходит только в нашу эпоху. Иудейская
Сивилла (III. 54), естественно, относит его к концу своего десятого
«века». Для симметрии потом она датирует потоп концом
пятого века, а потому, вероятно, к четвертому, железному веку Ге-
сиода она добавляет этот пятый, который еще хуже железного,
а потому он заслуживает истребления.
Чем больше люди убеждались в грядущем истреблении, тем
больше их тревожила мысль, будет ли истребление тотальным?
Если да, то откуда возьмется семя для возобновления
человеческого рода в ожидаемом золотом веке? Одним из возможных
ответов было, очевидно, «воскрешение тел»; однако до
Даниила о нем не могло быть и речи, и даже после пророка этот новый
догмат получал признание очень медленно. Но раз так, то
следует допустить, что не все будут истреблены, что определенная
часть людей спасется. Какая? Очевидно, та, которую можно
обратить. И здесь, как и в Греции, должна была возникнуть идея о
«богобоязненном остатке». О нем, похоже, размышлял уже
Михей в пророчестве о разрушении «дочери полчищ» (Mux. 5, 1),
когда надеялся, что обратится «остаток братьев»; в любом
случае, его подразумевал Исайя, когда давал своему сыну имя
Шеарясув, что значит «остаток обратится» (Ис. 7, 3; ср.: 10, 21)285.
Здесь мы встречаем тех самых «богобоязненных», о которых
говорит и Гораций, т. е. Сивилла греческая; зависимости, точно
так же, нет ни здесь, ни там: однако условия —
последовательность веков — должны были создать и здесь, и там одинаковые
представления.
285 Ср.: Ис. 37, 32: «ибо из Иерусалима произойдет остаток, и спасенное — от горы
Сиона» (не вижу причин вместе с Duhm'oM признавать влияние Второзакония и
интерполяцию, мне ближе мнение Sellin'a (см. выше, примеч. 58), 42. В общем ср.:
J. Meinhold. Der heilige Rest (в Studien zur isr. Religionsgeschichte, t. I). Я не разделяю
гиперкритицизм Gressmann'a (см. выше, примеч. 93), с. 242 и ниже: я обращаю
особое внимание на приводимые из классической литературы пассажи.

Том III. Эллинизм и иудаизм
615
Что касается самого обновления, то его представление у
иудеев раздвоилось под влиянием мессианской идеи, о которой
еще будет сказано ниже; в наиболее продуманной эсхатологии
различались «мессианские времена» — как переходные от
грядущего после них окончательного обновления. Неудивительно,
что краски для этого описания были заимствованы из первых
глав Бытия; новый Иерусалим, естественно, был полностью
отождествлен с садом Эдема. Само собой разумеется, что
чужим в этот рай вход заказан; терпимые в мессианские
времена — на каких условиях и зачем, об этом ниже, — они будут
полностью устранены перед обновлением, т. е. либо ввергнуты
в Геенну, либо уничтожены. В любом случае, в новом
Иерусалиме гоев286 уже не будет.
§29
Возвращаясь к греческой эсхатологии, мы можем добавить
один пункт, о котором я сознательно до сих пор не говорил:
идея избавления должна получить свою конкретизацию и
олицетворение в идее Избавителя1*1. В те времена, когда героями
эсхатологической драмы были не столько люди, сколько боги,
286 Ср.: Второ-Исаия 52, 1: «Ибо уже не будет более входить в тебя (Иерусалим)
необрезанный и нечистый». Если Duhm (комм.) ограничивает эти
выразительные слова халдеями, «поскольку Второ-Исаия еще далек от пуризма позднейших
иудеев», то я хотел бы узнать, откуда ему это известно. Ср.: с. 61; см. также: Weber
(выше, примеч. 48), 282; 382. Даже для Ам-гаарецев нет воскрешения (Keth. 111b);
прозелитов также не будет, Weber, 368. Язычники никогда не покинут геенну
{Ватт. г. II); их судьба — либо уничтожение, либо вечные муки (Weber, 375).
Резюмируем. «Увековечивание человеческой истории путем основания царства
Божия — это самая великолепная идея дохристианского мира», — говорит Duhm
(см. выше, примеч. 9), 440. Он был бы прав, если бы основа этого царства была
этическая. Но поскольку она националистическая, поскольку ее ценность для
иудаизма заключается в том, что она дает ему с рабской радостью наслаждаться
своим будущим триумфом над народами, — мы должны назвать эту идею скорее
губительной и преступной.
287 См.: Ed. Müller. Parallelen zu den messianischen Weissagungen und Typen aus dem
hellenischen Altertum (Jahrb. f. klass. Philol. Suppl. VIII (1875)).

616
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
а представлению о теогонии логически соответствовало
диаметрально противоположное представление о «сумерках
богов», этим избавителем не мог быть сам властелин Олимпа,
а лишь его сын. Итак, избавитель — сын Божий.
Греческая религия знала его в двух ипостасях: как бога,
ставшего человеком, и как человека, ставшего богом. А
именно — либо как Аполлона, либо как Геракла. Я подчеркиваю,
что это лишь примеры.
Среди богов сыном божьим является Аполлон1™. Он должен
принести избавление царству своего отца, которому угрожают
силы Земли (см. выше, с. 470); потому огромный дракон, в
котором сосредоточены эти силы, еще до его рождения
выступает против него, а скорее — против той, которая должна стать
его матерью. Преследование матери избавителя драконом было
одним из самых трогательных образов греческой религии; его
отражение мы находим даже в Откровении Св. Иоанна (гл. 12).
Пристанище дала ей, преследуемой посланником Земли, та
земля, которая еще не была землей, — плавающий остров
Делос. Здесь родился Аполлон. Выросший, он победил дракона
(Пифона) в его дельфийской пещере, и сам воцарился на этом
месте, пронизанном вещей силой земли. Но убийство
дракона, сына Земли, требовало искупления; поэтому Аполлон
отрекается от своего божества, становится человеком. В течение
целого (большого) года он служит как раб «непобедимому» —
Άδμητος — владыке подземного царства. Лишь когда Земля
удовлетворена, Аполлон возвращается на Олимп, и, как
избавитель царства своего отца, он «велик и у престола Зевса», как
говорит Эсхил (Евмениды, 229), «одесную сидит он от Зевса», —
как говорит Каллимах. Своим примером он научил людей, как
288 Мифологические данные можно почерпнуть из учебников и словарей; что же
касается мифа о рождении Аполлона и его роли в апокалипсисе, ср.: А. Dieterich.
Abraxas, 117 и ниже (замечания Gunkl'a, Boll'a и прочих я не считаю
убедительными). Вообще, проработка греческой мифологии с точки зрения религии относится
к пожеланиям; в скромной форме книги для молодежи я предпринял эту попытку
в моей Staroiytnoéci bajecznej (Swiat antyczny, 1.1). Ср. также мою La Sibille.

Том III. Эллинизм и иудаизм
617
можно очиститься от пролитой крови и получить отпущение
этого — самого страшного — греха.
Другой торной дорогой, но в том же направлении пошла
греческая религия при создании мифа о человеке, который
стал богом — о Гераклет. И он, как о нем свидетельствует Геси-
од, был создан своим отцом Зевсом, чтобы отвратить погибель
от богов и от человеческого рода (Щит Геракла, 27 и ниже), но
сотворенный в юдоли смертной. Его матерью была женщина,
но женщина чистейшая из чистых — Алкмена. Будучи
супругой Амфитриона, она отказывала ему в своей любви, пока он
не отомстит за смерть ее отца его убийцам; во время его
отсутствия ее навещает Зевс, приняв образ ее супруга. Комедия, как
известно, использовала этот мотив, но его характер был очень
серьезный и, скорее, трагический: ведь у Еврипида Алкмена
была героиней трагедии. Мать избавителя, я повторяю, должна
была быть чистейшей из чистых: никто, кроме ее настоящего
супруга, не мог посягать на ее любовь. Потому-то Зевс должен
был принять образ Амфитриона, чтобы осуществить свое
намерение; это намерение было очень серьезным, и оно должно
оцениваться с точки зрения Гесиода, а не комедии.
Так рождается Геракл. У него великая миссия и на небе, и на
земле. Что касается последней, то об этом так пророчествует
великий прорицатель его фиванской отчизны Тиресий:
Некогда будет тот день, как, младого оленя на поле
Волк острозубый увидев, его погубить не захочет290.
Об этом свидетельствует Феокрит, поэт III в. (Идиллия,
I. Тирсис, или Песня, XXIV. 86); но уже в Vb. то же самое
подразумевает Еврипид, говоря, что миссия Геракла — «освоение
земли» έξημερώσαι γήν; ведь по-гречески ήμερα ζώα — это,
собственно, одомашненные животные. Отсюда его многочисленные
289 Мое восприятие его как избавителя я обосновал в моих Excurse zu den
Trachinierinnen (Philologus. XCVI [1896], раздел I). См. также: La Sibylle.
290 Перевод Μ. Ε. Грабарь-Пассек. — Примеч. перев.

618
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
походы, цель которых — победа над чудовищами в виде
животных и людей; но апогей его деятельности — поход против
гигантов, сыновей Земли, в котором он примет участие, чтобы
освободить своего отца Зевса, тогда он и сам станет богом,
живущим на Олимпе как супруг Гебы, воплощенной молодости.
Эти мифы обязательно должны быть соединены с
эсхатологическими представлениями об истреблении мира и о новом
золотом веке, который должен будет наступить после этого; но,
в любом случае, такое соединение возможно, и оно
действительно случилось. Сивилла в своей притче о десяти поколениях
каждому приписывает в качестве покровителя одного из богов;
покровитель последнего века — Аполлон. Он пойдет последней
войной против сил тьмы и проведет богов и богобоязненный
«остаток» человечества над трупами безбожников к новому
золотому веку, царем которого станет тот же самый бог, который
был его царем и в прошлом, Кронос или Сатурн; тогда
«вернется царство Сатурна», — как поет Сивилла у Вергилия, и тогда
совершится то, что Тиресий пророчествовал о Геракле: и львов
могучих страшиться стада перестанут;
Станет сама колыбель тебе распускаться цветами.
Сгинет тогда змея, и трава, напоенная ядом...291 —
как мы читаем у этого пророка Сивиллы (Эклога IV. 22-24).
Таковы-то «сыны божий» греческой религии. И когда в I в.
до Р. X. население Римской империи с тревогой ожидало конца
света и с надеждой смотрело на молодого Цезаря, видя в нем
обещанного обновителя, — мысль о том, что он может о
казаться тем самым сыном Божиим, который откроет для людей,
изнуренных непрекращающимися невзгодами, новый золотой
век, должна была возникнуть сама по себе (Гораций. IOd. Ilex.
29-32; 41-45):
Грех с нас жертвой смыть на кого возложит
Бог Юпитер? О Аполлон, приди же,
Перевод А. П. Цветкова. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
619
Вещий бог, рамен твоих блеск прикрывши
Облаком темным.
Ты ль, крылатый сын благодатной Майи,
Нас спасешь? Приняв человека образ,
Ты согласье дал ведь носить здесь имя
«Цезаря мститель».
В небо ты поздней возвратись, желанный...
§30
Таким был Мессия греческой религии. Впрочем, само слово
происходит из еврейского: Машиах, что значит «помазанник»,
χριστός293. Какими же были мессианские представления и
мессианские надежды в религии Иеговы?
Древнейшее свидетельство о них мы находим у Исайи (11,
1-4, 6-8, 10, 12, 14): «И произойдет отрасль от корня Иессеева
(т. е. Давида), и ветвь произрастет от корня его; и почиет на нем
Дух Господень, дух премудрости и разума, дух совета и
крепости, дух ведения и благочестия; и страхом Господним
исполнится, и будет судить не по взгляду очей Своих и не по слуху ушей
Своих решать дела. Он будет судить бедных по правде, и дела
страдальцев земли решать по истине; и жезлом уст Своих
поразит землю, и духом уст Своих убьет нечестивого... Тогда волк
будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с
козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое
дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею,
и детеныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будет есть
солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя
292 Перевод Г. Ф. Церетели. — Примеч. перев.
293 Литература о нем очень обширна; фундаментальная работа — M. J. Lagrange, Le
Messianisme chez les Juifs (1909). Новейшая обработка Lor. Dürr, Ursprung und Ausbau
der israelitisch-jüdischen Heilandserwartung (1925) — односторонне иудаистическая.
Ср. также: Р. Klausner. Die messianischen Vorstellungen des jüdischen Volkes im Zeitalter
der Tannaiten (Краков, 1903).

620
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
протянет руку свою на гнездо змеи... И будет в тот день: к
корню Иессееву, который станет, как знамя для народов,
обратятся язычники, — и покой его будет слава... И поднимет знамя
язычникам, и соберет изгнанников Израиля, и рассеянных
Иудеев созовет от четырех концов земли... И полетят на плеча
Филистимлян к западу, ограбят всех детей Востока; на Едома
и Моава наложат руку свою, и дети Аммона будут
подданными им». Не стоит ограничивать значение этого пророчества:
если первые слова обещают лишь нового царя из рода Давида,
который будет справедливее своих предшественников, то в
последующих — явное обещание возврата райских времен, когда
еще не было неприязни между семенем змея и семенем жены
(Быт. 3, 15). Но все равно, он избавитель лишь для Израиля;
остальные народы интересуют пророка настолько, 1)
насколько среди них в рассеянии живут израильтяне, и 2) насколько
они должны быть повержены объединенными силами
Израиля. Царь из рода Давида должен собрать остатки своего
рассеянного народа и ограбить народы Востока и Запада, а потом,
очевидно, наступит длительный мир — тот мир, по поводу
которого пророк в другом пассаже говорит о царе своей надежды
(9, 6): «Отец вечности, князь мира... умножению владычества
Его и мира нет предела». Правда, этот потомок Давида не назван
здесь Мессией, такой термин мы найдем только в очень важном
Пс. 2.: «Восстают цари земли, и князья совещаются вместе
против Господа и против Помазанника Его»; но поскольку
Мессией, т. е. «помазанником», был каждый царь Израиля, начиная
от Саула, его отсутствие не имеет значения: несомненно, тот
потомок Давида, о котором пророчествует Исайя, по его
мнению — Мессия, поскольку был царем.
Но в этом загадочном Псалме есть еще один стих, который
обращает на себя внимание: в седьмом стихе Мессия говорит:
«Господь сказал Мне: Ты Сын Мой; Я ныне родил Тебя».
Значит, в религии Иеговы есть образ Сына Божия?294 Это было бы
294 См. об этом: Bousset (выше, примеч. 41), 215. Справедливо отмечает М. Mieses в
своей очень неглубокой книге Der Ursprung des Judenhasses (1923), 499: «Этот момент

Том III. Эллинизм и иудаизм
621
опровержением самого стержневого принципа этой религии,
перенесением ее из категории теократических религий —
используя терминологию Тиля (Tiel) — в категорию теоантро-
пических религий. Но нет, уже не говоря о возможности
отнесения этих слов к персонификации народа израильского,
предложенной очень серьезными библеистами, это «Я ныне
родил тебя», обращенное к взрослому человеку, исключает
возможность буквального понимания слова «сын».
Очевидно — если здесь вообще речь идет о конкретной личности,
а не о собирательном понятии, — мы видим метафорическое
выражение своего рода усыновления Иеговой царя из колена
Давида. Еще более метафорично это наименование выступает
в параллельном пассаже (Лс. 88, 27, 28): «Он будет звать Меня:
Ты отец мой... (говорит Господь) И Я сделаю его первенцем»,
что — принимая во внимание Исх. 4, 22: «Так говорит Господь:
Израиль есть сын Мой, первенец Мой», — дает возможность
собирательного понимания. И даже в апокрифах титул «сын
Божий» используется очень редко, в частности, лишь в 3 Ездр.
13 и 14, 9, под очевидным влиянием Пс. 2, а потому мы вполне
имеем право им пренебречь.
Образ обещанного Мессии — избавителя своего народа —
естественным образом и здесь соединился с представлениями
о «том веке», о новом Иерусалиме, о возвращении райских
времен, а также (что знаменательно) с эсхатологией отдельных душ
и с представлением последнего суда. Комбинации были очень
разными, но всегда выдерживается характерная для иудейской
религии националистическая черта: Мессия — царь своего
народа, его царство — Палестина, его столица — Иерусалим, его
обитель — Сион. То, что с этой точки зрения иудейская Сивилла
является исключением, представляя своего «чистого господа»
как всем1рного творца мира, вполне понятно: ее предсказания
имели пропагандистскую цель — цель обращения язычников;
телесного рождения от Бога (der leiblichen Gottessohnschqft)y который сделал Иисуса
доступным политеистам, был, собственно, тем, что сделало возможным Его
принятие в высших кругах иудаизма».

622
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
ее универсализм был исключительно экспортным товаром.
Для самого же иудаизма чужие народы могли иметь только два
значения: либо как предмет эксплуатации, либо как
враждебный элемент, который должен быть уничтожен; а поскольку
это были противоречащие друг другу представления,
согласовать их можно было, только отделив мессианские времена от
«того века», ôlâm habbâ. Окончательное развитие мессианской
идеи представляет следующая легенда будущего, которую мы
находим у авторов апокалипсисов иудейских времен,
преимущественно у Еноха и в J Ездр.:
1) Конец нынешнего века, ôlâm hazzeh. Будет все хуже; в
конце концов наступит полное разложение жизни природы и
человеческого общества. Солнце и Луна забудут о своих
обязанностях, из деревьев закапает кровь, камни возгласят, урожай
пропадет, источники иссякнут, сын восстанет против отца,
наступит всеобщая война, а с ней — землетрясения, пожары и
голод. Это будет «боль рождения Мессии» hammaszija cheblê.
2) В это время появится Мессия, царь из колена Давида. Он
был, согласно очень влиятельной традиции, создан Богом еще
до сотворения мира, но рождается только сейчас. Его первым
деянием будет победа над врагами Израиля. Последних
традиция собирает вокруг загадочных Гога и Магога (или Гога из
Магога) Иезекииля; но понятно, что каждое поколение ставит
на их место собственных врагов, т. е. в маккавейские
времена — царей Сирии, а потом, начиная от Помпея — Рим и его
вождей. Последний враг, как наибольший, оставил самый
заметный след в традиции; в представлении позднейших
раввинов этим антимессией или антихристом является «Армилус»295,
т. е. Ромул. Мессия победит врагов Израиля, согласно одним —
оружием, согласно другим — словом. Согласно пророчеству
Исайи: «и жезлом уст Своих поразит землю» (11, 4). Лишь тогда
начнутся мессианские времена.
295 Он встретится еще в позднем (VII в.) Апокалипсисе Зоровавеля\ см.: Is. Levy. Rev.
des et. juives, LXVII (1914), 129, где он является сыном сатаны и статуи Девы. См.:
W. Bousset. Der Antichrist.

Том III. Эллинизм и иудаизм
623
Их цель — счастье исключительно избранного народа. Все
его сыновья вернутся из рассеяния и рабства. Это
триумфальное возвращение еще во времена великих пророков было
излюбленным предметом фантазий. Оно представлялось
подобным исходу из египетского рабства; как тогда Красное море, так
и сейчас глубины Евфрата чудесным способом пропустят
освобожденных израильтян; как тогда, так и теперь их будет вести
столп огненный. Но и этого было мало. Следовало это
возвращение осуществить самым унизительным для языческих
народов способом. Именно они вынуждены будут нести
возвращающихся, будто кони и ослы: «и принесут сыновей твоих на руках
и дочерей твоих на плечах» (Ис. 49, 22)296. Что же касается жизни
в мессианские времена, то если легкомысленная Греция
нежилась фантазией о вечной хорее, то настроение иудаизма было
гораздо более серьезным. Ведь предназначением избранного
296 Еврейский текст о дочерях несколько отличается; Duhm переводит und deine
Tochter werden auf der Hüfte getragen, но я должен признать, что помимо его
объяснения jedenfalls von den Heidenweibern als Warterinnen rittlings auf der Hüfte sitzend,
техническая сторона этого дела мне непонятна. О дальнейшей судьбе этих
носильщиков в мессианские времена говорится в 59, 5-6: «и будут пасти стада ваши;
и сыновья чужестранцев будут вашими земледельцами и вашими виноградарями.
А вы будете называться священниками Господа (видно, автору очень понравилось
обетование Иеговы — Исх. 19, 3, — из которого он извлекает самые далеко идущие
выводы); будете пользоваться достоянием народов и славиться славою их». Ср.:
Ис, 59, 21; 66, 26; 45, 14. Это было слишком даже для Duhm'a. Он, опираясь на
Ис. 14, 2, говорит: «Язычники понесут обитающих среди них иудеев в Палестину
и из благодарности станут рабами последних!»
В таком контексте это естественно. Фраза о «священническом народе» находит
свое пояснение в не менее известном слове Иеговы к Иисусу {Ис. Нав. 1, 8): «Да
не отходит сия книга закона от уст твоих; но поучайся в ней день и ночь, дабы
в точности исполнять все, что в ней написано: тогда ты будешь успешен в путях
твоих и будешь поступать благоразумно» — что исключает для израильтянина
любые другие занятия, кроме изучения Торы. Если раввин Исмаэль, основываясь
на своем принципе, будто Тора считается с жизнью человека, признал
возможными также и иные занятия (Bacher, 1883, 70), такое пренебрежение словом Божиим
могло иметь лишь переходное значение: собственно говоря, как учил раввин Ши-
мон бен Йохай (Вег. 35 Ь), язычники должны работать для Израиля, чтобы сделать
для него возможным изучение Торы, и лишь из-за своих грехов Израиль работает
сам (Weber, 29; Bacher, II. 88). А из этого снова следует, что в мессианские времена
язычники будут работать для народа Божия. Lex injuriae четко обоснована.

624
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
народа является памятование и исполнение Торы. До сих пор
у него было слишком мало времени на это, он все время
отвлекался на заботы о насущном хлебе; а это также было причиной
постоянных преступлений святых заповедей, которые все
время отдаляли пришествие Мессии. Теперь же этот замкнутый
круг разорван: языческие народы обратятся297, но даже после
обращения будут работать на пользу нового Израиля; он же все
свое время посвятит Торе, которой его будет учить сам
Иегова298. Или также наступят райские времена, хищные звери
будут одомашнены или уничтожены299; у каждой виноградной
лозы будет тысяча побегов, каждый побег даст тысячу гроздей,
на каждой грозди — тысяча виноградин, и каждая
виноградина даст одну меру вина300. О том, что урожай людей будет
соотноситься с этим урожаем земли, понятно само собой. Ведь
мы видели, что — согласно раввину Гамалиилу, II — женщины
будут рожать ежедневно.
3) Мессианские времена будут продолжаться четыреста
лет — столько, сколько продолжалось египетское рабство. Их
конец будет также концом «этого» века. Умрет мессия, а с ним и
все живущие, земля будет снова пуста и нема, как в первые
минуты творения. Это молчание будет продолжаться семь дней.
Потом Иегова снова разбудит землю, и она снова отдаст своих
мертвых для последнего суда. Результат этого суда нам уже
известен: язычники вместе с безбожниками из израильтян либо
будут уничтожены, либо погибнут, праведные среди иудеев
«унаследуют землю» жизни вечной. Бог будет довольствовать-
297 Об этом красиво пишет Исайя (2, 1 и ниже), к сожалению, не рассказывая о
том, какая судьба ожидает обращенных. Его преемник заполнил лакуну— как,
мы уже знаем (с. 438). Понятно, что Seilin (см. выше, примеч. 58), 44, восторгается
этим пассажем. Но как он свой восторг может переносить и на другие пассажи —
Ис. 19, 18 и ниже; 42, 1 и ниже; 45, 14 («они последуют за тобою, в цепях придут и
повергнутся пред тобою, и будут умолять тебя» и т. д.); 51, 4 и ниже, — я не
понимаю. Ср.: Klausner (см. выше, примеч. 293), 85.
298 Ис. 30, 20
299 Книги Сивилл, III. 788; Gressmann, 193 и ниже.
300 Schürer, 11.437.

Том III. Эллинизм и иудаизм
625
ся малым числом спасенных и не будет жалеть огромного числа
погибших (3 Ездр. 7, 26-61).
Таким представляется повествование о Мессии — согласно
иудейской апокалиптике. Вариантов рассказа много,
согласованности от отдельных авторов ожидать не стоит, поскольку
иудаизм, скрупулезно нормируя жизнь своих адептов, мало
заботился об их верованиях. Всеобщей была лишь вера в
Мессию — как царя из колена Давида, который должен вывести из
рассеяния в святую землю осколки Израиля. Эта вера обрела
свое выражение в ежедневной молитве иудеев и евреев,
составленной вскоре после разрушения второго Храма и
произносимой до наших дней в так называемой Амиде (шмоне эсре): «И
подними знамя, чтобы собрать изгнанников наших, и собери нас
с четырех концов земли» (благословение 10); «росток Давида,
раба Твоего, взрасти без промедления и силу его вознеси в
спасении» (благословение 15). Сообразно этому предпоследний из
тринадцати принципов веры у евреев гласит: «Я верю полной
верой, что Бог пришлет нам Мессию (hammaszija), в то время,
которое Он назначил, и которое знает Он один»301.
Разница между этим иудейским Мессией и ожидаемым
эллино-римским миром избавителем и восстановителем, о
котором, в частности, говорит четвертая эклога Вергилия (41 г.
до Р. X.) заключается, во-первых, в том, что тот имеет
универсальный характер, тогда как миссия иудейского Мессии — это
исключительно националистическая миссия, которая
воспринимает прочие народы только как основу для величия
возрожденного Израиля. Этот универсализм не является — я должен
это подчеркнуть — естественным результатом того факта, что
в указанные времена Рим действительно был всем миром: ведь
мы видели, что такое универсальное понятие божества, а
следовательно, и сына Божия, сопутствовало греческой религии
с самого начала, т. е. от Гомера и Гесиода. Второе различие
301 Так у Ф. Ф. Зелинского. В русскоязычных сидурах этот принцип изложен так:
«Я верю полной верой в приход Мессии, и, несмотря на то, что он задерживается,
я все же каждый день буду ожидать его прихода». — Примеч. пере в.

626
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
заключается в том, как я указал чуть выше, что эллинско-
римский избавитель был сыном божиим — сага dewn suboles,
magnum Jovis incrementum302, — тогда как иудейский помазанник
был только царем из колена Давида и, строго говоря, фигурой
не столько религиозной, сколько политической. Ведь тот, кто
выдавал себя в Иудее за Мессию, мог быть обвинен только в
политическом преступлении, поскольку присваивал себе власть,
соответствующую данному положению — был ли это местный
царек (такой — как, например, Ирод) или римский
император, — но ни в коем случае не в святотатстве.
Потому-то в эти тревожные времена мы видим в Палестине
не одного фантазера, который и сам выдавал себя за Мессию,
и другими признавался таким303. Если в дошедшей до нас
традиции Иуда Маккавей не носит этого титула, причиной тому
было, в первую очередь, то, что он происходил не из рода царя
Давида, и даже не из колена Иуды. Однако заметное
преимущество, которое в Заветах патриархов получает колено Левия —
из которого происходят Хасмонеи — над коленом Иуды,
свидетельствует о том, что обещается изменение решения Иеговы
в пользу Маккавеев. И кто знает, что бы из этого вышло, если
бы не печальный конец этой династии. Ирод, который даже не
был иудеем, очевидно, не принимается во внимание; напротив,
жестокость его правления скорее подталкивала к мысли, что
это «родовые боли» предмессианских времен. Мы также
знаем, что как раз в последние дни старого царя
распространились предсказания о скором рождении Мессии304, как об этом
свидетельствует традиция не только христианская, но и
иудейская в лице Иосифа305. Этим предсказанием воспользовалось
302 Отпрыск богов, Юпитера гордый в грядущем потомок! (Перевод А. П. Цветко-
ва.) — Примеч. перев.
303 См.: Lagrange, 17 и ниже, — который справедливо опровергает (с. 25) мнение
Loisy, будто до Бар-Кохбы таковых не было; 85 и ниже.
304 Wellhausen, 342.
305 См. справедливое замечание Lagrange'a о границе между иудейским и
христианским мессианизмами.

Том III. Эллинизм и иудаизм
627
множество народных вождей времен римских прокураторов,
начиная Иудой Галилеянином, который в 7-м году руководил
восстанием иудеев против римлян, и заканчивая известным
Бар-Кохбой (т. е. сыном звезды), предводителем последнего
восстания Иудеи во время императора Адриана. Последний
пользовался особым уважением среди своих, и даже
архивлиятельный раввин Акиба признавал его Мессией. Но судьба
лжепророков всегда одинакова. Пробой их призвания мог быть
лишь успех. И мы видим это, когда после их неудач народ
отрекается от них и свою осанну изменяет на проклятия.
Но тот, который происходил из Назарета, не был Мессией
обычного иудейского типа. Галилея, как мы уже знаем, была
местом соприкосновения иудейских и эллинских
интеллектуальных стихий. И когда он стал пред первосвященником, тот
не спросил, является ли он Мессией, а лишь: «Скажи нам, Ты
ли Христос, Сын Божий?» И тогда ответил ему Иисус: «Ты
сказал». «Тогда первосвященник разодрал одежды свои и сказал:
Он богохульствует!» (Мф. 26, 63—65). Слово «богохульствует»
не относилось к Мессии — в этом, я повторяю, никакого
богохульства не было — оно относилось к словам «Сын Божий»,
перечащим теократическому характеру религии Иеговы.
Тем не менее, следует признать: Иисус-Мессия после
смерти на кресте повторил бы судьбу всех остальных Мессий,
которые были до него и после него. Тот, который покорил мир, был
Иисус, Сын Божий306. Лишь он нашел выход из того
замкнутого круга, которым соединение иудейского мессианизма с
эсхатологией души безнадежно спутывало иудейскую
спекуляцию; и этот выход, органично недоступный для
ограниченных рамками национализма иудейской теософии и
историософии, заключался в сверхъестественном для человека девизе:
306 Справедливо отмечает Klausner (см. выше, примеч. 293), с. 2: «Слова "Царство
мое не от мира сего" в устах иудейского Мессии непредставимы». Правда, это
отрицает Maur. Friedländer, Die religiösen Bewegungen innerhalb des Judentums (1905),
спрашивая: разве мессия из апокалипсиса Еноха не иудейский? Ответить
следует: нет.

628
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
«Царство мое не от мира сего». Развитие этой переломной идеи
превышает границы настоящего очерка, но пусть читатель
запомнит уже сейчас, что будет иметь дело с фигурой, которая —
будучи гораздо ближе эллинизму, чем иудаизму — настолько
вознеслась над первым, насколько первый был выше второго.

Глава VI
ХРАМ И СИНАГОГА
§31
«Меня ты поразила, — говорит слуга Аполлона афинской
царице, в печали приближающейся к дельфийскому храму, —
...слезы оросили Твои ланиты нежные, едва Храм Вещего
тебе открылся... Что же Тебя печалит, женщина?.. Другим так
радостно увидеть рощу бога» (Еврипид. Ион, 242-247). Эта
трепетная радость паломника — который, наконец, видит перед
собой святую цель своего путешествия — не была чужда
сердцу израильтянина или иудея307: «Как вожделенны жилища
Твои, Господи сил! Истомилась душа моя, желая во дворы
Господни... Блаженны живущие в доме Твоем: они
непрестанно будут восхвалять Тебя» {Пс. 83, 2-3, 5). Такая общность
307 См. также Пс. 121, 1: «Возрадовался я, когда сказали мне: "пойдем в дом
Господень"». R. Smend (см. выше, примеч. 41), 439. Свидетельствует об этой радости
и Филон (Legg. spec, I. 70), зная о ней из собственного опыта (prov. II. 107 и фр. II.
646 М).

630
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
религиозного ощущения (вообще-то достаточно редкая, как
мы видели, у приверженцев двух этих религий) должна была
склонить принципиально толерантную мысль эллина к воз-
данию почестей и богу Израиля, если бы судьба занесла его
в Иерусалим. Но пусть он пойдет, взяв с собой свою жертву,
на гору сионскую, где стоит воздвигнутый Иродом Великим
великолепный Храм Иеговы308. Он увидит длинные красивые
колоннады в чисто греческом стиле. Ведь Ирод, влюбленный
в эллинизм, насколько мог, следовал архитектуре великих
эллинистических городов309.
Правда, эти колоннады были пустыми и немыми; в Дель-
фах все было по-другому. «Смотри! — говорили афинянки одна
другой, входя в колоннаду Аполлона, — нет, не только Палла-
ды град дивно славен колоннами храмов или по улицам
красотой изваяний, — здесь, у сына Латонина, ярки прелестью
дивных глаз близнецы над воротами. Посмотри, подивися: Гидру
Лерны Кронидов сын золотой поражает косою. Подойди же,
взгляни, сестра. В самом деле... А рядом с ним кто-то с
факелом пламенным. Помню, часто у кросен ведь нам о нем
говорили: Иолай со щитом своим, верен сыну Кронидову и в бою и
в трудах он был... Посмотри: это всадник, на коне окрыленном
он, с пастью огненной чудище, трехсоставного зверя разит...
Это кто ж потрясает щит, к Энкеладу склонив его, и Горгона
на нем горит?..» — «То — Афина-владычица» (Еврипид. Ион,
184-212310). Там, в Дельфах, скалы возвещали хвалу Зевсу и его
дочери, которые своей победой над силами хаоса установили
царство права на небе и на земле, хвалу сыну божьему, который
внес и свой вклад в эту победу, одолевая чудовищ,
досаждавших людям; здесь, в Иерусалиме, мрамор молчит, колоннады
308 См.: Иосиф с указанием: Иерусалимский храм — это «место, почитаемое всем
культурным миром, о котором с уважением говорят чужеземцы в концах земли».
309 Общее описание храма Ирода см. у Schürer'a, как и в учебниках по иудейской
археологии и в энциклопедиях. Частности и противоречия в отношении его
точного местонахождения нас здесь не интересуют.
310 Перевод И. Ф. Анненского. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
631
пусты. Но не совершенно. Вот, при входе во внутреннюю
крепость стоит столб с греческой надписью311. Прочитаем ее: «Ни
один чужеземец да не проникает за средостение, окружающее
Храм, в ограду. Кто же проникнет, сам будет повинен в
[наказании], которое последует: смерти»312. Буквы греческие, но
содержание не эллинское.
Откуда эта жестокость, явно свидетельствующая о том, что
Господь Воинств считался исключительно Богом Израиля, а не
всего человечества? Мы снова должны отметить искажение
израильской религии иудаизмом. Но не такими были намерения
творца первого Храма на Сионе: в молитве Соломона мы
читаем следующие благородные слова: «Если и иноплеменник,
который не от Твоего народа Израиля, придет из земли далекой
ради имени Твоего... — и придет он и помолится у Храма сего,
услышь с неба, с места обитания Твоего, и сделай все, о чем
будет взывать к Тебе иноплеменник, чтобы все народы земли
знали имя Твое, чтобы боялись Тебя, как народ Твой Израиль...»
(3 Цар. 8, 41-43). Очевидно, вавилонское пленение и в этом
отношении стало причиной определенного очерствения религии
Иеговы. Его усиленная во времена пленения боязнь нечистоты,
источником которой мог стать необрезанный чужеземец,
сделала Храм Иеговы недоступным для всех тех, кто не
принадлежал к его народу.
Здешнему народу это не пошло на пользу. Таинственность313
в религиозных вопросах никогда не была полезна для тех, кто
зп Schürer, II. 329. Оригинал хранится в Оттоманском музее в Константинополе,
издан и переведен Clermont-Ganneau в Rev. arch. XXIII. 232 (сейчас в Dittenberger
Orientis Graeci inscriptiones selectae. II. Nr. 598). Апологеты (Derenbourg) и здесь
хотели обвинить в жестокости Иегову, объясняя смертную кару его гневом. Но слово
lephthei указывает на ошибочность этой теории. Ведь Иегова не имел
необходимости ограничения своего гнева в том, что касается человеческого восприятия.
См.: Bertholet (выше, примеч. 62), 313.
3,2 Перевод приведен по книге: Снигирев Ростислав, прот. Библейская археология:
Учебное пособие для духовных школ. М., 2007. С. 407. — Примеч. перев.
313 Исследователь должен представить себе психологию таинственности как
можно ярче и принципиально не верить тем легендам, которые возникают на ее фоне.
Примеров в истории человечества предостаточно: «оргии» Диониса (см.: Вакханки

632
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
ее вводит. Непосвященным всегда кажется, что под покровом,
куда нет доступа, должно быть что-то ужасное. Потому-то и о
сионском Храме ходили вызывающие опасения легенды, одна
хуже другой314. Язычники, как мы только что видели,
допускались лишь в наружную крепость с ее колоннадами.
Внутренняя, доступная лишь приверженцам Иеговы, была разделена
на две части: восточную и западную. Женщины могли попасть
в восточную; только мужчинам был открыт доступ в
западную, где находилось Святилище. Здесь они останавливались,
прислушиваясь к пению в святыне, падая ниц при звуках труб.
И только лишь священники и те, кто совершал обряды, могли
войти в само святилище, где стоял алтарь для каждения,
знаменитый семисвечник и стол для приношений хлебных. Но и они
должны были находиться в передней, восточной части
святилища. От нее тяжелым занавесом была отделена западная —
Святая Святых, вход в которую был запрещен всем, кроме одного
лишь первосвященника, но и ему лишь раз в году можно было
входить туда, где пребывала слава Иеговы. Так постепенно
возрастала таинственность Храма; что же могло находиться там, за
занавесом, в том страшном месте, которого никто никогда не
видел и не увидит?
Об этом-то и ходили легенды, оскорбительные своей
смехотворностью и своей жестокостью. Очевидно, там
находился главный предмет поклонения иудеев, наверняка такого же
чудного, как и они. И ладно, был бы это всадник на осле, не дай
Боже, на благородном коне, или еще лучше — сам осел, или
голова осла (конечно, из чистого золота). Это были сплетни
относительно невинные. Поговаривали и о других вещах, страшных
по своей мнимой сути и еще более страшных в своих
настоящих проявлениях. Там, за тем занавесом, священники кормят
плененного грека, чтобы в святой день принести его в жертву
Еврипида) — заговор Катилины у Цицерона, женские праздники у Ювеналия,
элевсинские мистерии у христианских апологетов, агапы христиан у языческих
апологетов, шабаши ведьм, обряды тамплиеров — фармазоны и т. д.
314 См. в первую очередь: Иосиф. Против Аниона, II. 93; в общем у Schürer'a.

Том III. Эллинизм и иудаизм
633
своему Богу... Как раз с того времени обвинение в ритуальном
убийстве нависло над головами приверженцев Иеговы — часто
повторяемое, никогда ничем не подтвержденное, но и сегодня
живое.
Когда в 63 г. по Р. X. Помпеи захватил Иерусалим, он
захотел узнать, кому же, собственно, молятся его новые подданные.
Как победитель, он вошел во внутреннюю крепость, в
святыню, за занавес, и увидел пустое пространство. Как благородный
человек, он не тронул сокровищ Храма, а его свидетельство,
насколько это было возможно, послужило для опровержения
этих оскорбительных легенд. У иудеев был очень серьезный
повод для благодарности этому великодушному и
просвещенному полководцу315. Однако же он стал предметом их горячей
ненависти. Почему? Потому что, будучи язычником, осквернил
своими грязными следами святилище.
В конце концов, хотя вход в Храм был запрещен гоям, от них
можно было принимать дары в честь Иеговы. И в таких дарах
не было недостатка, поскольку эллины и римляне в результате
своей терпимости к чужим верованиям охотно воздавали честь
и Иегове316, видя в нем то своего Диониса, то другого могучего
бога, владыку Иерусалима. Иудеи же снова гордились тем
признанием, которое Господь Воинств принимал от властителей
тогдашнего мира. Лишь фанатизм, сопутствовавший
восстанию 69 г., растоптал семена приязненных отношений.
§32
Иерусалимский Храм с самого начала своего существования
был главной святыней приверженцев закона Моисея; с 621 г.
до Р. X., когда, в результате «обнаружения» первосвященником
315 См.: Иосиф. Иуд. война, I. 152. О его благородстве — там же и Λ., XIV. 72. Ср.:
Maur. Friedländer. Geschichte der jüdischen Apologetik (1903; чванство просто
несносное), 169.
3,6 См.: Bertholet (выше, примеч. 62), 313.

634
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Хелкией Второзакония, был запрещен культ на холмах, он стал
их единственным местом поклонения. Здесь, и только здесь
совершали свои службы священники; здесь, и только здесь
приносились жертвы Иегове; здесь, и только здесь израильтяне
и иудеи в праздничные дни «Радовались пред лицом
Господним»317.
Результатом такой монополии (если уместно использовать
здесь подобное слово из сферы коммерции) было, в первую
очередь, неслыханное в античном мире сосредоточение всего
священства в одном центре. Раньше дела обстояли иначе. Пока
культ на холмах сохранял терпимость, в каждом селении был,
как минимум, собственный левит, «который между братьями
твоими», согласно часто используемой формуле; и было их так
много, что священники вместе с левитами представляли одно
из двенадцати колен израилевых, возводя свою генеалогию к
сыну Иакова Левию. Собственной земли они не имели, они
жили от доходов своего служения. Когда же служение на
высотах запретили, возник вопрос, что делать с этими левитами.
Согласно Второзаконию, — т. е. тому законодательству, которое
упразднило такое служение — следовало направить их в
Иерусалим и предоставить им работу и оплату в Храме; но
конкуренция иерусалимского священства расстроила это намерение
законодателя, и вопрос отношений обнищавшего сельского ле-
витства к столичному оставался очень острым.
Количество сосредоточенного в Иерусалиме и его
окрестностях священства было огромным; если самих священников
во времена Ездры в этой малочисленной иудейской общине
персидского периода было около шести тысяч, то можно себе
представить, сколько их должно было быть во времена расцвета
317 О его пользе для священников Сиона см.: Duhm (выше, примеч. 114), 209; 222.
Против попыток Kittl'a истолковать этот акт как «высшее расположение Бога»
верно выступает Schwally (Archiv f. Religionswiss. XIX. 1916-1919), 363, признавая
в нем, скорее, проявление заносчивости, амбиций и эгоизма. Kittl'a опередил уже
Филон, Legg. spec, I. 67: «Один храм, поскольку и Бог один»; но это уже
специфически иудейская логика. Мы могли бы, развивая эту мысль, придерживаться
необходимости единственной синагоги, единственного свитка Торы и т. д.

Том III. Эллинизм и иудаизм
635
при Хасмонеях и Ироде Великом318. Но к этому количеству
следует добавить еще количество левитов — помощников
священников — которых, наверняка, было еще в несколько раз
больше, а также количество певчих, привратников и храмовых слуг,
которых тоже было немало. И все они кормились доходами
Храма. Что касается их обязанностей, то — даже принимая во
внимание административные функции старшего священства с
первосвященником во главе, а также очень сложный обряд
храмового богослужения — следует признать, что общее
количество священства во много раз превышало количество тех, кому
можно было найти хоть какую-то работу. Потому священство
было разделено на 24 череды, которые по очереди в течение
года приступали к служению. Так, у священника в течение года
было полмесяца не слишком сложной работы, и одиннадцать с
половиной месяцев отпуска.
Не в первый раз грек сталкивался с настолько развитым
священством, которого его собственная родина — не исключая
даже «общего очага», коим являлись Дельфы — не знала вовсе.
Исида — я говорю об эллинизированной, поскольку
первоначальная египетская нас не интересует— тоже призывала на
службу себе большое количество священников; так, но эти
священники действительно работали, поскольку, помимо очень
сложных обрядов, они были — сообразно мистическому
характеру культа— пастырями совести посвященных [РЭ, § 19].
Одиннадцатая книга Метаморфоз Апулея представляет нам
очень выразительный и красноречивый пример такого
пастырства. Но было ли такое пастырство в иудаизме? Конечно, было,
и о нем еще пойдет речь; но — следует подчеркнуть это здесь —
не священство выполняло эту миссию. Кто хотел бы найти в
318 Количество священников описывает Schürer (II. 190). Вопросом о том, кто из
священнической семьи имел право пользоваться доходами храма, стоит в Мишне
не менее остро, чем, например, в Афинах V-IVbb. вопрос об условиях получения
афинского гражданства (и, отчасти, по тем же самым причинам). Яркой
иллюстрацией такого права был акт раввина Тарфона, который однажды, во время
голода, взял триста жен, чтобы дать им возможность прокормиться (Bacher [см. выше,
примеч.48], 1883,491).

636
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
этом иудейском священстве черты, известные ему из
окружающего нас христианского священничества или монашества, тот
получит совершенно другую картину: ни больничному, ни
воспитательному, ни проповедническому, ни научному, ни
созерцательному труду эти священники в течение IVA месяцев
своего отпуска не предавались. И на вопрос, что делали
священники двадцати трех черед во время служения двадцать четвертой,
нет никакого другого ответа, кроме «совершенно ничего». Я не
разделяю радикального мнения тех, кто обвиняет духовенство
вообще в тунеядстве и безделье, но в данном случае такая
характеристика мне кажется вполне обоснованной.
Очевидно, в этом священничестве, кроме, так сказать,
горизонтального разделения на 24 череды, было еще
вертикальное разделение: мы должны отличать священническую
аристократию «сыновей Садока», или саддукеевт, от
священнического плебса. Она группировалась вокруг первосвященника
из рода Аарона; те ее члены, которые были начитаны в Торе
и — согласно терминологии нашего Евангелия — назывались
«учителями», могли принадлежать священническому совету,
так называемому сангедрину (так иудеи переиначили
греческое название синедрион). И, очевидно, будучи, ввиду своих
административных функций, ближе всего к сокровищнице,
они распоряжались ее средствами согласно своей доброй или
злой воле и себя не обижали; мы читаем даже жалобы на
присвоение ими всех доходов, в ущерб простого священства. Это
представляет материальное положение простого священства
в не слишком радужном свете: тунеядство и безделие, но при
этом и нужда.
Напротив, собственно саддукеи вели, насколько мы
можем судить, очень вольготную жизнь; а поскольку такая жизнь
была гарантирована Торой и традициями отцов, они не
стремились ни к каким переменам ни здесь, ни там — были кон-
3,9 Состояние этого вопроса хорошо освещает Schürer; из позднейших работ
можно еще указать Руд. Лешинского(Ье821П8кО, Die Sadduzäer (1912). Избегая
противоречивых пунктов, я ограничиваюсь тем, что неопровержимо.

Том III. Эллинизм и иудаизм
637
серваторами в отношении того способа жизни и прав, которые
были установлены тремя веками ранее во время реформы или,
скорее, реакции Ездры. Это не мешало им быть иногда элли-
низаторами, поскольку, во-первых, эллинизм приводил к
более пышным формам жизни, а во-вторых — отвечал
тенденциям правителей: Антиох IV в своей эллинизаторской политике
приобрел самых покорных последователей именно в среде сад-
дукейской аристократии с первосвященником во главе, тогда
как восстанием против него руководил представитель
простого священства Маттафия из Модиина, родоначальник
Маккавеев. Когда же Маккавеи захватили власть, саддукеи и с ними
поладили, не слишком озираясь на то, что — не происходя из
рода Аарона — те присвоили себе первосвященство.
Но можно спросить, где находился источник тех средств,
которые были необходимы для содержания такого огромного
количества преимущественно лодырничающего
священничества? Другим словами, каковы были доходы
иерусалимского Храма? И здесь мы сталкиваемся с одной из самых
удивительных институций иудейской теократии. Ведь те времена,
когда царь Саул обогащал свой народ и Иегову грабежами
соседей, прошли совершенно: единственным источником
доходов стало теперь налогообложение. Но это был источник
преизобильный. Во-первых, каждый иудей отдавал Иегове
любого первенца мужеского пола — от скота до собственного
ребенка — либо в натуре, либо в денежном эквиваленте; то же
касается плодов деревьев и лоз во время первых трех лет; но
это были еще цветочки. Кроме того, он отдавал десятину всего
урожая: не только зерна, но и овощей, фруктов и т. д. — всего
без исключения. В теории право Иеговы в отношении
десятины опиралось на то, что земля Палестины принадлежит Ему,
а пахарь ее всего лишь использует {Лев. 25, 23). Об этой
десятине Второзаконие — т. е. кодекс Иосии 621 г. — говорит
следующим образом: «Отделяй десятину от всего произведения семян
твоих, которое приходит с поля [твоего] каждогодно, и ешь
пред Господом, Богом твоим, на том месте, которое изберет

638
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Он...» (Втор. 14, 22-23), т. е. В Иерусалиме. Ему противоречит
священнический кодекс, т. е. кодекс Ездры 458 г. (Числ. 18, 21) о
десятине: «а сынам Левия, вот, Я дал в удел десятину из всего,
что у Израиля, за службу их, за то, что они отправляют
службы в скинии собрания...» Для иудеев хронологической
разницы здесь не было: все эти предписания считались заповедями
самого Иеговы, данными через Моисея. Что же следовало
делать? Следовало, согласно известному принципу, «возводить
ограду вокруг Закона». И именно ради этой ограды
постановили, что иудей должен отдавать Иегове две десятины. Но во
Второзаконии (Втор. 14, 28-29) предусмотрено также: «По
прошествии же трех лет отделяй все десятины произведений
твоих в тот год... и пусть придет левит... и пришелец, и сирота,
и вдова... и пусть едят и насыщаются...», а это будет уже третья
десятина. Это просто повторное налогообложение сельского
хозяйства. Когда Верес хотел ввести на Сицилии нечто
подобное, результатом стало полное разрушение сельского
хозяйства этого плодородного острова; но ведь Иудея в отношении
урожайности не могла сравниваться с Сицилией, и здесь такое
разрушительное хозяйствование продолжалось не всего лишь
три года, а целыми столетиями. Разве это уже все? Нет:
каждый мужчина старше двадцати лет должен был, вне
зависимости от своего имущественного положения, платить подушную
подать — полсикля (серебряного), т. е. два польских злотых320;
конечно, это немного, но следует добавить бесконечные
жертвы «за грех» по причине любой «нечистоты» — а «нечистой»
была каждая женщина во время месячных, как и каждая
роженица, — и по причине нарушения субботних заповедей (мы же
помним о 1521 «дочери») и проч.
320 Обновленный злотый был введен польским правительством в 1924 г. в ходе
денежной реформы. Злотый был обеспечен золотом (1 зл. = 0,2903 г золота), его
первоначальный курс был равен швейцарскому франку, а курс к доллару
составлял 5,18 зл. за 1 долл. США. В результате немецко-польской таможенной войны в
1925 г. курс злотого выразительно упал (ок. 10 зл. за 1 долл. США). В 1926 г. злотый
стабилизировался на уровне 9,1 зл. за 1 долл. США. Такой курс продержался до
1934 г. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
639
Особого внимания, как характерная черта иудейской
религии, заслуживает та десятина, которую иудей должен «съесть»
пред очами Господа в Его Иерусалиме. Отправить эту
десятину — скот, зерно, оливки, мед и т. д. — например, из далекой
Галилеи в столичный город, было, конечно же, сложно; но
Тора позволяет ему, продав всю десятину на месте и обратив
ее в деньги, купить на эти деньги в Иерусалиме
соответствующее количество еды, напитков и благовоний {Втор. 14, 25).
На практике подтверждено — о чем можно было догадаться и
наперед — что продажа сельских продуктов в селе с целью
повторного приобретения их в городе очень невыгодна; поэтому
иудей вынужден был к вырученной на селе сумме добавить еще
20%321. Конечно, он приносит десятину в один из тех
праздников, в которые, по заповеди Иеговы, перед лицом Его должен
был предстать каждый мужчина — женщины, как мы знаем,
оставались дома. Итак, он приходит в Иерусалим и покупает у
торговца в Храме то, что ему надо — это те самые торговцы,
которых Господь Иисус очень правильно оттуда выгнал. И тогда,
когда мать такого паломника, его жены и дочери
довольствовались куском сухого хлеба, он вынужден был пировать, стараясь
все съесть и выпить, поскольку из Иерусалима ничего нельзя
было выносить.
Очевидно, такая бессмысленная вынужденная
расточительность бедняка понятна только как результат
исторического развития. В давние времена, когда праздники Иеговы
праздновались в селениях, на «высотах», и других налогов вообще
не было, такие пиршества имели семейный характер, и в них
принимали участие, кроме хозяина, его семья, его челядь,
а также случайный гость и, конечно, «левит, живший между
воротами» его; употреблялось все, что уродилось, без
неуместного и разрушительного двойного обмена продуктов на деньги
и денег на продукты. Лишь установленная кодексом Иосии
321 Какие фортели изыскивались, чтобы избежать этой неприятности, см.
примеч. 213. Однако я должен признать, что мое непрактичное воображение не может
здесь справиться со смекалкой этих старых раввинов.

640
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
централизация культа в Иерусалиме внесла бессмысленность
и жестокость в то установление, которое изначально было если
не рассудительным, то относительно невинным.
В конце концов, называя это искаженное установление
жестоким, я имею в виду его сущностный характер, а не
личные ощущения приносящих десятину. Конечно, если верить
Мишне (Bikk. Ill) и Филону322, это приношение десятины
представлялось как веселый праздник. Железная десятина
наследников Ездры и унаследованная от отцов вера
проявлялись и здесь: иудей охотно отдавал то, чего от него требовало
Писание и его толкователи, зная, что тем самым он
обеспечивает себе, своему дому и своей отчизне благосклонность
Иеговы. В торжественном шествии жертвователи
поднимались на Сион с песнями и музыкой. Во главе —
великолепный бык, увенчанный ветвями оливкового дерева, с
позолоченными рогами. Навстречу шествию выходили
священники; жертвователи доставали свои кошельки и во внутреннем
средостении Храма отдавали левитам, которые, принимая их,
пели: «Воздайте Господу, сыны Божий, воздайте Господу
славу и честь...» (Пс. 28, 1). Очевидно, здесь нет и тени тех чувств,
которые иудеи питали к тогдашним мытарям, собиравшим
налоги в пользу государства.
Но никакое чувство не могло сгладить хозяйственные
результаты такого чрезмерного налогообложения; а такими
результатами, как я уже указывал, могло стать только крушение
иудейского сельского хозяйства. Это крушение было мощным
стимулом для иудейской иммиграции323, а также фактором
рассеяния. Ведь на заработок ремесленника или торговца не рас-
322 Филон о радости при уплате налогов: Legg. spec, I. 77; 142, в
противопоставление с государственными налогами. Но в § 154 он признает, что они вносились
небрежно, отчего и случилось обнищание священничества.
323 Мне кажется, что я затронул здесь один из главных пунктов, поясняющих это
исключительное стремление античного иудейства к рассеянию. Его развитие
будет заданием того, что должна нам дать — вместо существующих сейчас
апологетических обработок Моисеева права с их детскими восторгами — обработка
трезвая, опирающаяся на юридические понятия, принимая во внимание эконо-

Том III. Эллинизм и иудаизм
641
пространялась десятина; она взималась исключительно —
говорит Мишна (Maas. 1.1) — с того, «что служит в пищу и требует
кормления, и растет из земли». Вне родины иудей обычно не
был крестьянином, а потому был свободен от десятины; а если
и был им, то десятину Иегове не платил, поскольку земля вне
его родины не была землей Иеговы. Там его повинности в
отношении иерусалимского Храма ограничивались лишь — если
не считать жертв «за грех», которые наверняка имели характер
штрафа, — подушной податью в полсикля или две драхмы со
взрослого мужчины. Это было терпимо.
Этот налог в рассеянии собирался очень ревностно. Мы уже
знаем, что почти во всех городах греческого востока, а отчасти
и римского запада, существовали иудейские общины; именно
они собирали этот налог с отдельных членов и, собранный,
отсылали в Иерусалим. И то, что было парой драхм для
отдельного человека, вырастало в несколько мин для каждой общины
и в серьезную сумму талантов для целой провинции.
Неудивительно, что «язычники» роптали, видя, как ежегодно
мешки золота вывозились в эту совершенно им несимпатичную
иудейскую столицу. Как же так: они, во имя своего Иеговы,
пренебрегают нашими богами, а мы должны спокойно терпеть,
что зарабатываемое нами золото уезжает для восхваления
этого Иеговы; но даже независимо от всех симпатий и антипатий,
сам факт выкачки денег из провинции возбуждал неприязнь
властей: здесь право частной собственности необходимо
конкурирует с государственным правом — чего и сами мы сейчас
являемся свидетелями. Неудивительно, что римское
государство сопротивлялось подушной подати в пользу
иерусалимского Храма; сенат запретил этот налог, а наместники следили за
соблюдением запрета.
Случай сохранил нам интересную иллюстрацию
этого вопроса. Люций Флакк, бывший квестор Цицерона, был в
60 г. наместником провинции Азия (т. е. бывшего Пергамского
мику и культурную историю. О разнице между землей в Палестине и землей за ее
пределами см.: Juster(Bbiiiie, примеч. 32), II. 294 и ниже.

642
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
царства); после возвращения в Рим он был обвинен в
вымогательстве, и Цицерон защищал его в дошедшей до нас речи
В защиту Флакка. В § 66-69 этой речи мы видим то интересное
место, de aurijudaici invidia (о недовольстве из-за золота иудеев),
благодаря которому Цицерон — неверно, как мы увидим, —
заслужил свою славу римского антисемита324. «Вот, несомненно,
причина, —говорит здесь защитник Флакка, —почему дел о это
слушается невдалеке от Аврелиевых ступеней. Именно из-за
этого обвинения ты, Лелий (он был обвинителем), и выбрал это
место и собрал эту толпу (т. е. иудеев). Ты знаешь, как велика
эта шайка, как велико в ней единение, как велико ее значение
на народных сходках. Поэтому я буду говорить, понизив голос,
чтобы меня слышали одни только судьи; ведь в людях, готовых
натравить иудеев на меня и на любого честнейшего человека,
недостатка нет; не стану им это облегчать. Хотя золото обычно
из года в год от имени иудеев вывозилось в Иерусалим из
Италии и из всех наших провинций, Флакк эдиктом своим
запретил вывозить его из Азии. Кто искренно не похвалил бы его за
это, судьи? О запрете вывоза золота сенат принимал
строжайшие постановления и неоднократно в прошлом, и в год моего
консулата. Бороться с этим варварским суеверием было долгом
строгости, презирать, ради блага государства, толпу иудеев,
нередко приходившую в ярость на народных сходках, — долгом
высшего достоинства. "Но ведь Гней Помпеи, — скажут мне, —
взяв Иерусалим, ни к чему не прикоснулся в святилище, хотя и
был победителем". — В этом случае, как и во многих других, он
поступил особенно мудро; в городе, столь склонном к подозре-
324 См. напр., Лурье (выше, примеч. 43), 90; в другом пассаже он говорит даже об
«антисемитской пропаганде» Цицерона, с. 194. В действительности позиция
Цицерона в речи в защиту Флакка поясняется тем, что он был защитником; с
таким же обоснованием мы могли бы за умаление греческих свидетельств против
его клиентов назвать его греконенавистником — его, который был горячим
поклонником греческой культуры. Впрочем, он, конечно, называет иудеев
«народом, рожденным для рабства» {Prov. cons. 10); но это лишь применение известной
теории Аристотеля. Вообще-то, он ни антисемит, ни филосемит: иудеи его
попросту не интересуют.

Том III. Эллинизм и иудаизм
643
ниям и к злоречию, он не подал ни малейшего повода к
пересудам хулителей; ибо не религия иудеев и притом наших врагов,
не сомневаюсь, помешала нашему выдающемуся императору
сделать это, а его личная порядочность. В чем же преступление
Флакка, если ты нигде не обнаруживаешь хищений, одобряешь
эдикт, признаешь дело решенным, не отрицаешь того, что
золото было найдено и предъявлено в присутствии всех; о том,
что все было совершено достойнейшими мужами,
свидетельствуют обстоятельства дела. В Апамее при посредстве
римского всадника Квинта Цесия, честнейшего и бескорыстнейшего
человека, у всех на глазах на форуме у ног претора было
взвешено около 100 фунтов задержанного золота; в Лаодикее при
посредстве присутствующего здесь Луция Педуцея, нашего
судьи, — немногим более 20 фунтов; в Адрамиттии (количество
неизвестно) при посредстве легата Гнея Домиция... (лакуна);
в Пергаме — немного. Отчет, касающийся золота, верен;
золото—в (провинциальном) эрарии; хищений не раскрыто; все
дело — в стремлении вызвать ненависть к нам. Произнося речь,
от судей отворачиваются и обращаются к слушателям,
толпящимся вокруг. В каждом государстве своя религия, Лелий,
у нас своя. Когда Иерусалим был независим, а иудеи —
мирными, то совершение ими своих религиозных обрядов все же было
несовместимо с блистательностью нашей державы, с
достоинством нашего имени, с заветами наших предков; теперь — тем
более, так как этот народ, взявшись за оружие, показал, каковы
его чувства к нашей державе; насколько он дорог бессмертным
богам, мы поняли, так как он побежден, так как сбор дани с
него сдан на откуп (?), так как он порабощен»325.
Какова бы ни была риторическая «окраска» последних
слов, они показывают, что неприязнь к aurum Judaicum со
стороны жителей провинции имела религиозную подоплеку. Что
же касается самого Цицерона, его позиция была обусловлена
лишь тем, что он был защитником наместника, обвиненного
Перевод В. О. Горен штейна. — Примеч. перев.

644
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
во враждебном действии по отношению к иудеям; настоящим
«антисемитом» называть его поэтому не следует.
§33
Та подушная подать, о которой мы говорили выше,
имела свое четкое предназначение; она служила потребностям не
священства, а самого Храма. Что же это были за потребности?
Главная из них была ежедневная жертва всесожжения, так
называемый тамид.
Вообще, жертвы326 у иудеев были либо общинные
(всесожжения), либо частные; последние же были либо также все-
сожжениями, либо «жертвами за грех», либо «жертвами
умиротворения» — т. е. либо мирными жертвами, либо жертвами
повинности. Их предназначение было разным: первые, как
показывает название, должны были быть сожжены на алтаре
без остатка в «воню благоухания» для Иеговы; из жертв за грех
на алтаре сжигался только тук, мясо потреблял жертводатель
(Лев. 1-7). Жертвы двух последних категорий были, впрочем,
скорее случайные и исключительные; они и количеством и
торжественностью превышали жертвы всесожжения. Из них
жертву ежедневную составляли два годовалых агнца;
добавлялось некоторое количество муки и елея. В день субботний
количество жертвуемого было удвоенным, что давало около
девятисот агнцев ежегодно. Но наибольшим количество жертв
всесожжении было во время праздников. В продолжение
пасхальной недели ежедневно сжигались два тельца, один баран,
семь агнцев и козел, с добавлением, опять-таки,
соответствующего количества муки и елея; во время праздника первых
плодов, второго торжественного праздника, то же самое; во время
восьми дней празднования кущей — в среднем десять тельцов,
два барана и четырнадцать агнцев в день. Меньшим, но всегда
326 Ср.: Schürer, II. 352 и ниже; Hölscher (см. выше, примеч. 26), 145, и приводимая
ими литература.

Том III. Эллинизм и иудаизм
645
заметным, было количество жертв всесожжения в менее
значительные праздники. Вертолет подсчитал, что на одни только
обязательные общинные праздники ежегодно истреблялось:
1093 агнца, 113 тельцов, 37 баранов, 32 козла, 5500 литров
отборной муки, 5500 литров вина и столько же елея. Но это были
только общинные жертвы; гораздо большим было количество
частных жертв, среди которых всесожжения также занимали
первое место: «Множество мириадов скота заколается здесь в
праздничные дни», — говорит псевдо-Аристей (§ 88).
Иудеи очень гордились этой частью своей религии. Она
была для них не только удовлетворением их религиозных
потребностей, но и своего рода эстетическим удовольствием.
Свидетельствует об этом упомянутый чуть выше иудей,
пишущий под маской Аристея (§ 92-95): «Служение священников
по силе, а также настроению благоприличия и тишины
несравненно. Все усердно трудятся по доброй воле и с великим
напряжением; каждый же заботится о порученном. Они
непрерывно работают: одни доставляют дрова, другие — масло,
иные — крупинчатую муку; иные — ароматы; другие — сожи-
гают части жертвенного мяса, обнаруживая необыкновенную
силу. Взяв обеими руками ноги телят, каждая из которых весит
почти более двух талантов, они удивительно ловко и без
промаха бросают их обеими руками на значительную высоту, точно
так же и овец и коз, отличающихся значительным весом и
тучностью. Назначенные для этого выбирают беспорочных и
особенно тучных, и совершается вышеуказанное. Для отдыха им
назначено место, где сидят отдыхающие. В это время
пробуждаются те из отдыхавших, которые имеют желание, хотя никто
не приказывает им служить. А тишина такова, что можно
подумать, будто здесь нет никого, хотя служащих находится
около семи тысяч (количество приносящих жертвы также очень
велико), но все совершается в страхе и достойно великого
Божества»327. В этом восторге содержится не лишенная трагизма
Перевод В. Ф. Иваницкого. — Примеч. перев.

646
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
невольная ирония: религия, которая сознательно подавила
и исключает из своей службы подлинную красоту и
откровение божества в красоте, ищет красоту и находит ее в массовом
убийстве и уничтожении домашних животных, обращая свой
самый святой Храм в огромную скотобойню. Но обычай и здесь
был тираном: «гордостью сынов Аарона было ступать в крови
до косточек», — с грустью вспоминает Талмуд {Пес. 65 а, Ь).
Но, — может спросить кто-то, — не с тем же ли мы
встречаемся и в жертвенном культе греков с их гекатомбами? С той,
например, гекатомбой, которую изобразил Фидий на фризе
Парфенона [ДР, § 20]. Нет, не с тем же. Ведь то, что у иудеев
было правилом — жертвой всесожжения — у греков было
редким исключением; что же касается гекатомб, они относились к
тем жертвам, которые, согласно иудейской терминологии,
назывались мирными жертвами. Лишь символичные части
животных незначительной пищевой ценности сжигались в честь
бога. Что касается основных, то после окончания
жертвоприношения они употреблялись в пищу людьми, которые, таким
образом, становились сотрапезниками бога, и в этом у греков
заключался религиозный смысл жертвы. Когда же мы читаем
в греческих письмах о гекатомбах, мы должны осознавать, что
речь в первую очередь идет о народном празднике, об
угощении граждан либо государством, либо магнатами; зачастую
бедняк, обычно кормящийся сухим хлебом или даже
оливками и луком, при такой благоприятной возможности получал
кусок печеного мяса для себя и для своей семьи. И если бы
этот псевдо-Аристей был действительно эллином, за которого
он себя выдает, он говорил бы не с эстетическим
удовлетворением, а с обидой и гневом о той безумной расточительности,
свидетелем которой он был в Иерусалиме.
Это отнюдь не гипотеза: свидетельство подлинного эллина
об этой стороне иудейского культа дошло до наших дней. Был
им известный Феофраст328, ученик Аристотеля; в своем тракта-
328 Ср.: J. Bernays. Theophrasts Schrift über die Frömigkeit, 85. Об отсутствии
характера коммонии в иудаизме ср.: Smend (выше, примеч. 41), 324; этот характер был,

Том III. Эллинизм и иудаизм
647
те О культе он указывает, что иудеи «не используют
жертвенное мясо для пиршеств, а уничтожают его в огне под покровом
ночи... а потом уничтожают и следы жертвы, чтобы
всевидящий Гелиос не увидел этой мерзости». Эти сведения не
вполне точны, но нас здесь интересует исключительно отношение
Феофраста. Так и Апион Александрийский в сочинении,
направленном против иудеев, выразил свое возмущение по
поводу того массового уничтожения домашних животных, которое,
как он говорил, могло стать причиной того, что в мире будет
недостаточно скота. Ему, правда, отвечает Иосиф (Против
Аниона, II. 137-39) и— неверно считая его египтянином—
обвиняет последнего в том, что если бы все следовали египетским
обычаям, то на земле не доставало бы людей из-за
размножения диких животных, которых египтяне почитают как богов и
старательно их откармливают; но этот полемический оборот
не очень убедителен. Факт остается фактом: со всей ойкумены,
изо всех провинций в Иерусалим стекается двудрахмовая
подать для того, чтобы купленные за эти мириады золота
мириады голов скота — причем отборного — сжигать в огне, в «воню
благоухания» Иегове. Отнюдь не надо быть материалистом,
чтобы осуждать такую бессмысленную форму поклонения.
Однако же она просуществовала до последнего дня
существования города и Храма. Когда Иерусалим был осажден
легионами Тита329, когда банда грабителей, терроризирующая
жителей, обратила святую скинию в пещеру убийств, когда
народ умирал от города — алтарь Иеговы по-прежнему пожирал
собственно, одним из самых ярких связующих звеньев между «язычеством» и
христианством, в котором он возродился в новой чистой форме. То, что Апион
был египтянином, допускают (среди прочих Juster, I. 33) потому, что он осуждает
жертвенный культ, который все-таки существовал у эллинов; забывают при этом
о принципиальной разнице между эллинизмом и иудаизмом с той точки зрения,
что Апион осуждал именно уничтожение животных. Разницу ясно обозначил
Феофраст, говоря: «Если бы они (иудеи) требовали от нас, чтобы и мы
приносили жертвы тем же способом, мы бы оставили это дело: ведь они не употребляют
мясо принесенных жертв, а полностью его сжигают» (см.: Th. Reinach [выше,
примеч. 36], 8).
329 См.: Иосиф. Иудейская война у V. 100; Мишна. Таап. IV. 6.

648
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
ежедневный тамид, по-прежнему мясо животных, которое
могло уберечь от смерти сотни граждан, истреблялось огнем.
И лишь когда ничего не осталось, этот обряд прервался; и это
считалось самым тяжелым ударом, который мог обрушиться
на защитников обреченного города. Я должен признать, что
это сверхчеловеческое усиление неуместности приобретает
характер некоего хмурого величия; эти люди все время ожидали
чудесного избавления Иеговы, но условием чуда считали
скрупулезное выполнение своих обязательств в отношении него;
чтобы он мог, как добрый отец, освободить их от этих
обязательств, принимая во внимание их страдания, такого они
допустить не могли — и именно потому, что их религия, религия
страха, не признавала в нем (Иегове) такого доброго отца.
§34
Жертвенный культ, центром которого — сначала главным,
а потом, со времен царя Иосии, единственным — был Храм,
относился к сердцевине религии Иеговы. «...Пусть не являются
пред лице Мое с пустыми руками» — как мы читаем в первой,
исключительно сакральной форме Декалога (Исх. 34, 20); это,
я бы сказал, суть, а множество прочих пассажей,
рассыпанных по всей Торе, является лишь комментарием к ней. Ведь
весь смысл религии потомков Авраама заключался в их
оправдании перед Богом; средством же сохранения такого состояния
оправдания была жертва, средством его восстановления, если
оно было нарушено, снова была жертва, причем либо жертва
как подать, либо жертва как штраф. То, что стоимость жертвы
для частных лиц иногда ставилась в зависимость от их
имущественного положения (напр., Лев. 27, 8), отнюдь не обеляет
этот принцип; ведь и при налогообложении имущественное
положение также иногда принимается во внимание. Но
нигде — вплоть до появления Господа Иисуса — мы не
встречаемся с тем замечательным эллинским принципом, который

Том III. Эллинизм и иудаизм
649
для нас, христиан, соединен с понятием о «лепте вдовы»^и; мы
приходим к такому выводу не только из полного молчания об
этом Торы, но еще более из головоломных усилий Филона,
направленных на приписывание Торе этого основного элемента
эллинской религии (§ 51). Потому-то раввин Йошуа, ученик
Иоханана бен Заккая, согласно раввинской традиции, после
взятия Иерусалима римлянами воскликнул: «Увы нам:
разрушено место, в котором Израиль получал отпущение своих
грехов!» Об утешающем ответе331, который он получил от своего
учителя, речь пойдет ниже.
Однако в те времена, когда жертвенный культ
осуществлялся по всей земле израильской и иудейской, а приверженцы
Иеговы в своей скрупулезности, понимая его слова «освяти Мне
каждого первенца, разверзающего всякие ложесна между
сынами Израилевыми, от человека до скота...» (Исх. 13, 2) слишком
буквально, бросали в огонь в его честь своих собственных
сыновей — в эти времена пророк Михей изрек знаменитые слова:
330 См. о «лепте вдовы» у Филона. Он прочитал у Феофраста (см.: J. Bernays, 65 и
ниже; ср.: Цицерон. Legg., II. 19 pietatem adhibento opes amovento; Сенека. I ben.,
VI. 3) о том, что малые жертвы от чистого сердца божеству милее обильных и
многоценных; эту мысль уже в Moys., II. 108 Филон высказывает от своего имени,
a Legg. spec, I. 127 и ниже старается ввести в Тору. Он говорит, что в храме были
два алтаря: один в средостении из камня для кровавых жертв, второй — во Святая
Святых из золота для каждения. Отсюда необходимо следует, что кроха фимиама
из рук богобоязненного человека настолько милее Богу, чем тысяча жертвенных
животных, которые приносят даже грешники, насколько золото ценнее камня.
Еще удивительнее он понимает § 290. Опираясь на греческое слово θυσιαστήριον
(алтарь — как будто Иегова с Моисеем говорил по-гречески) и ошибочно
производя его от θύσιας τηρεΐν (хранить жертвы), он продолжает: «ведь огонь пожирает
плоть; что же тогда хранит алтарь? В этом заключается вполне убедительное
доказательство того, что Бог считает жертвой не животных, а намерение и добрую
волю жертвователя, которым добродетель придает стойкость». С ошибочной
этимологией мы встречаемся и у Платона, и у других греческих писателей; но они
не используют ее для столь тенденциозных уловок. Не лучше и Legg. spec, II. 35.
Вывод, выводимый из Лее. 27, 9.
Лишь с конца II в. мы встречаем в иудаизме отдельные тезисы эллинского
характера: «Все равно, большие или малые приносятся жертвы, главное, чтобы мысли
были направлены к Богу» (Men. XIII. 11). Но в это время жертв уже не было.
331 Слово раввина Иоханана бен Заккая к раввину Йошуа (Aboth de rabbi Nathan, 21).

650
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
«"С чем предстать мне пред Господом, преклониться пред Богом
небесным? Предстать ли пред Ним со всесожжениями, с
тельцами однолетними? Но можно ли угодить Господу тысячами
овнов или неисчетными потоками елея? Разве дам Ему
первенца моего за преступление мое и плод чрева моего — за грех души
моей?" О, человек! сказано тебе, что — добро и чего требует от
тебя Господь: действовать справедливо, любить дела
милосердия и смиренномудренно ходить пред Богом твоим» (Mux. 6, 6).
Еще поколением раньше от имени своего бога говорил Осия:
«Ибо Я милости хочу, а не жертвы, и Боговедения более,
нежели всесожжении» (Ос. 6, 6). Отсюда не следует приходить к
выводу, будто эти пророки — а с ними и те, чьих слов я не буду
приводить, — были противниками жертвенного культа332; это
значило бы, что они старались заменить религию
нравственностью, т. е. упразднить самое религию, а это противоречило бы
наиболее фундаментальным предписаниям Торы. Нет, смысл
этих предостережений наверняка следующий: «Ваши жертвы
не радуют Иегову, если нет правды в сердцах и в жизни вашей»;
а это значит, что центр тяжести, очевидно, был у этих пророков
передвинут с сакральной на моральную сторону религии. Это
было серьезным, знаменательным и, в дальнейшем,
результативным прогрессом в учении этих пророков.
Но не всех. Иезекииль сам, будучи священником, снова
делает акцент на сакральной стороне религии, а благодаря
реакции Ездры — она на долгое время получила преимущество в
общине, созданной вокруг обновленного иерусалимского
Храма. Но лишь преимущество; движение, источником которого
332 Так считают Hölscher (см. выше, примеч. 26), 104 (об Амосе), Seilin (см. выше,
примеч. 58), 68; по-другому, и, как мне кажется, правильно, Dussaud (см. выше,
примеч. 268), 16 и ниже, Duhm (см. выше, примеч. 114) 131 и Kittel (см. выше,
примеч. 44) II. 441 (ссылаясь на Ис. 1, 15). Последний тезис мы встречаем уже в
Вавилонии; см.: Jeremias, HAOG (выше, примеч. 41), 334. Признание необходимости
жертв (всесожжения и прочих) встречается — не говоря об Иезекииле, который
сам был священником — в следующих местах: Ис. 56, 7; 60, 7; Мер. 17, 26; 33, 18;
Иоил. 2, 13; Мал. 1,8, 11. При таких выразительных свидетельствах я не понимаю,
как в таком ключе можно противопоставить Торе «профетизм».

Том III. Эллинизм и иудаизм
651
был профетизм, существовало и дальше в иудейском народе,
и во времена соприкосновения иудаизма с эллинизмом
получило мощную поддержку последнего. Правда, когда говорится
о враждебных священству направлениях в иудаизме, в первую
очередь имеется в виду деятельность фарисеев, о которых речь
ниже; но здесь их роль была очень странной. Действительно,
они были противниками священников-саддукеев, и их влияние
на народные массы было настолько велико, что — как говорит
Иосиф в известном пассаже (Α., XVIII. 17) — саддукеи против
собственной воли должны были считаться с ними, иначе народ
бы их не вытерпел. Но при этом фарисеи были
скрупулезными толкователями Торы вместе со священническим кодексом;
результатом этого было необычное зрелище: заботясь о точном
соблюдении святых заповедей, фарисеи подталкивали верных
к беспрекословной оплате десятин и прочих повинностей,
причем все они шли на пользу их врагам — священникам.
Нет, оппозиция против жертвенного культа, как
следующий шаг профетизма, имела свой центр в третьей религиозной
партии иудеев — в той, которая наиболее подверглась влиянию
эллинизма, а именно в ессеяхт. Это, очевидно, была иудейская
ветвь ордена пифагорейцев, с которым их соединяет
наибольшее количество общих черт; жили они — начиная со времен
маккавейских — преимущественно в сельских общинах и
насчитывали в I в. до Р. X. около 4000 членов. Итак, эти ессеи,
воздавая почести Храму, в который они посылали дары, не
принимали никакого участия в жертвенном культе; поэтому, как и
язычников, священники отлучили их от Храма. Насколько
велико было влияние ессеев на иудейский народ, мы — из-за
недостатка свидетельств — судить не можем; однако велико было
333 Литература о ессеях необозрима. Несмотря на протест Ed. Меуег'а (см. выше,
примеч. 28), II. 393 и ниже, с его парсоманией (с. 402), я и дальше придерживаюсь
мнения Zeller'a, Schürer'a (II3. 569) и прочих, которые признают эллинское и
особо (нео)пифагорейское влияние. Развитие неопифагореизма в нашу эпоху в
общем еще недооценено. Недавно найденная римская «базилика при Porte Majeure»
свидетельствует об этом чрезвычайно красноречиво (см.: I. Carcopino. La basilique
pythagorieienne de la Porte Majeure [1927]).

652
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
влияние того пророка, который вместе с общим проявлением
религии осуждал и ритуализм культа — Господа Иисуса.
В любом случае, иудейская душа в I в. до Р. X., будучи
внешне верной Храму и его культу, внутри в значительной степени
стала от него независимой; именно потому она могла пережить
разрушение Храма римлянами точно так же, как — благодаря
своим пророкам — пережила его разрушение Навуходоносором
шестью столетиями ранее; и когда вышеупомянутый раввин
Йошуа жаловался, что вместе с Храмом было разрушено и то
место, где Израиль получал отпущение своих грехов, его
учитель, раввин Иоханан бен Заккай, отвечал ему: «Нет, осталось
у нас средство отпущения не меньшей ценности —
благотворительность. Ведь сказано: милости хочу, а не жертвы».
Действительно, с таким учением и такими учителями
можно было переживать потерю внешнего символа связи народа с
его Богом; но именно переживать — быть в переходном
состоянии. В принципе, Храм и жертвенный культ остались той
необходимостью, которую ничто не может упразднить, пока не
будет упразднена и Тора, которая вводит эту необходимость.
А потому раввины и после разрушения Иерусалима не
перестали размышлять об отдельных предписаниях,
касающихся Храма и его жертвенного культа; почти весь пятый седер
Мишны вместе с Гемарой, одиннадцать трактатов, посвящен
этим размышлениям, которые в это время не имели никакого
практического значения. Возникло даже убеждение, что
размышления об этой аводе (т. е. о жертвенном культе) как
будто заменяют этот невозможный на практике культ, и в глазах
Иеговы сами являются аводой334. Таким образом,
несуществующий Храм и далее остается центром, вокруг которого
витали мысли изгнанного народа, и не было сомнений, что скоро
этот народ вернется на свою древнюю родину, и Храм —
третий Храм — станет на том месте, где стояли и первых два, а его
культ — культ жертвы — будет воскрешен. До сегодняшнего
См.: Weber (см. выше, примеч. 48), 38.

Том III. Эллинизм и иудаизм
653
дня этот народ повторяет в своей утренней молитве (Шмо-
нэ Эсрэ): «..восстанови службу в Святилище Своего Храма (ve
hâszêb eth ha-aboda lidbêr bêthekâ). И жертвы, приносимые
Израилем, и его молитву скорее прими с любовью и с
благоволением. Чтобы было Тебе всегда желанным служение (abodath)
Израиля, Твоего народа». Итак, случилось то, о чем без малого
2000 лет израильский народ возносил молитвы Иегове:
возвращение в Иерусалим. Будет ли построен третий Храм? Будут ли
снова «мириады» голов скота уничтожены — как жертвы
всесожжения в огне этого алтаря? Будут ли снова потомки Аарона
по косточки ступать в их горячей крови?335 Это непредставимо.
Но разве откажется народ от послушания Иегове и
однозначным заповедям его Торы? Именно в этом и заключается
трагедия сионизма. Лучше не будем ломать голову над этим; будем
рады, что этот кошмар нависает не над нами.
§35
Народ Иеговы пережил разрушение второго храма так же,
как пережил и разрушение первого. Причина здесь и там была
одинакова: пережил потому, что у него был храм духовный,
разрушение которого было невозможно, — это была Тора. Но
чтобы Тора могла оказывать свое одновременно объединяющее
и разъединяющее действие, были нужны мужи, которые бы ее
толковали народу и использовали в особых случаях; нужны
были центры, в которых могло бы иметь место ее теоретическое
изучение и ее практическое применение. Итак, такими мужами
335 О восстановлении культа см.: H. Strack. Das Wesen des Judentums (1906), 10.
Очевидно, оборотливость искушенных людей найдет себе выход. Некоторые
раввины, ссылаясь на Лев. 1,2: «Когда кто из вас хочет принести жертву» и т. д., считают,
что жертва в Торе только позволительна, а не заповедана (Ed. Meyer [см. выше,
примеч. 30], II. 398). В действительности же, жертвенный культ — это альфа и
омега израильской религии и иудаизма; если он не будет возобновлен в нынешнем
иудаизме, то уже не будет ни одной причины говорить о преемственности
«религии Моисея».

654
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
были те, кого наше Евангелие называет «законоучителями», по-
еврейски sopherîm\ такой институцией была синагога.
Последнее само собой разумеется: коль скоро храма не
стало, должно возникнуть то, что его заменяет. Скорее нас может
удивить первое: почему учители, почему не священники? Ведь
последние не были истреблены; будучи вне пределов родины
свободными от своих сакральных обязанностей, они могли
еще усерднее заниматься Торой и воспитывать народ в ее духе.
Потому Иезекииль, пророк вавилонской эпохи, говорит от
имени Иеговы священству: «Они должны учить народ Мой
отличать священное от несвященного и объяснять им, что
нечисто и что чисто» (44, 23). Это еще не вся Тора, но, к сожалению,
очень важная ее часть. Ведь в Мишне ей отвечает весь шестой
и последний седер, двенадцать трактатов. И у нас нет причин
сомневаться, что в начале так и было; но поскольку для этой
деятельности преемственность крови не предусматривалась,
священники со временем нашли соперников в стремлении к
учености — в людях из иных слоев израильской общины.
Леность и тунеядство священников эпохи второго храма не
благоприятствовали развитию богословской науки в их среде; таким
образом, положение учителей все более противопоставлялось
положению священников. Последние, как мы видели,
образовывали партию «сыновей Садока», как их называли по имени
главенствующего рода. Первые были учеными, sopherîm. Народ,
очень почитавший их, называл каждого из ннхрабби, что
значит «мой господин»; со временем это обращение — так же, как
и французское monsieur стало существительным. Здесь раскола
еще не было: софером и раввином мог стать и священник. Но
поскольку раввины несвященнического происхождения
отличали себя от саддукейского священства и противопоставлялись
ему, их сначала называли «хасидами», т. е. «благочестивыми»,
а потом — с I в. до Р. X. — фарисеями™у т. е. «обособившимися»
336 О фарисеях вообще см. Schürer; мое рассмотрение от него не зависит и
опирается на самостоятельное изучение Мишны и мидраши.

Том III. Эллинизм и иудаизм
655
(peruszîm). Итак, саддукеи и храм с одной стороны, фарисеи и
синагога — с другой.
Синагогой (по-еврейски Kenêseth) в собственом смысле
слова называлось место субботних собраний, где читалась Тора
и произносились проповеди — в теории, любым желающим,
в действительности же, раввином — на тему, взятую из Торы.
С этой точки зрения она отличалась от более древней, кажется,
раввинской школы {beth ham-midrasz). В последней происходило
обучение стремящейся к богословию молодежи выдающимися
раввинами, а также их дискуссии между собой, о которых
многократно и живописно повествует Талмуд. Но мы — поскольку
и народ, и цель, и дух были одинаковыми и здесь, и там —
будем использовать слово «синагога» в более широком и при этом
первоначальном значении, по аналогии с нашим словом
«церковь»337, противопоставляя ее как целое храму.
Упомянутая чуть выше цель заключалась в том, чтобы, так
сказать, осуществить Тору в сознании и жизни иудейских
общин как в Палестине, так и за ее пределами. Однако Тора
состоит из двух частей: эпической и дидактической. Эпическая
часть — это рассказ об истории Израиля и его предков, а
именно: от Адама до Ноя, от Ноя до Авраама, от Авраама до
Моисея, от Моисея до Ездры и Неемии; то, что происходило потом,
было уже безразлично. И даже в упомянутые периоды все было
безразлично, кроме одного принципиального вопроса: каково
отношение этих людей к Иегове и его заповедям. И хотя,
естественно, каждое слово Торы и в этих пределах было святым,
нельзя отрицать, что она содержала много лишнего, т. е. не
имеющего ничего общего со столь принципиальным вопросом,
и она также не вполне удовлетворяла интересы иудея с
последней точки зрения. А потому Тору следовало дополнить.
Как это, — спросил бы здесь эллин, выраставший в
атмосфере историографических методов Фукидида, Эфора, Поли-
бия. Если, например, о жизни Адама и Евы после изгнания из
337 Понятие «церковь» тождественно греч. εκκλησία, т. е. «собрание». — Примеч.
перев.

656
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
рая у вас нет ничего, кроме двух куцых упоминаний в Бытии —
разве можно заполнить этот пробел?
Можно. В первую очередь, Иегова не все продиктовал
Моисею на Хориве; многое он передал ему устно, и эта устная
традиция через пророков дошла до (мифических) «мужей великой
синагоги», которые, в свою очередь, передали ее раввинам.
Таким образом, фарисеи противопоставили преемственности
крови в священнических родах, которой так гордились
саддукеи, преемственность учения — как основу своего
авторитета; неудивительно, что саддукеи совершенно не признавали
эту устную традицию (как, впрочем, не признавал ее и Иисус
Христос). Но в иудаизме победили фарисеи, и ст. 8
сегодняшнего исповедания веры у евреев звучит так: «Верую полной верой,
что вся Тора, находящаяся ныне в руках наших, — это [Тора],
данная учителю нашему Моше (да пребудет он в мире)», в
которой под словами «вся Тора» раввины понимают: и записанная,
и устная338.
Впрочем, эта так называемая устная традиция была только
одним источником; вторым и, кажется, гораздо более мощным
было личное вдохновение. Следует отметить, что иудей был
очень далек от историографических методов Фукидида,
Эфора и Полибия; размышляя о событиях прошлого, он считал
правдой то, что ему казалось добрым и полезным,
естественно, с его точки зрения. Лишь эллинизированному иудаизму мы
можем быть благодарны за такие исторические сочинения, как
/книга Маккавейская — относительно достоверный источник
по истории этого восстания; но она была забыта синагогой339
и дошла до наших дней только в греческом переводе благодаря
338 Это интересный пункт. Здесь приводится дословный перевод восьмой статьи.
Как видно, здесь «устная Тора» не названа. Но, например, раввин A. b.-Baruch
Crehange в своем французском переводе еврейского молитвенника Tephillath adath
Yeschouroun, с. 346, переводит его следующим образом: «/е crois etc que la Loi tant
écrite qu'orale, que nous suivons, a été donnée par Dieu a Moïse (Верую, что Закон, как
письменный, так и устный, которому мы следуем, был дан Богом Моисею)».
339 Очень хорошо говорит об этом Wellhausen (см. выше, примеч. 16), 254, опираясь
на слова историка об Иуде Маккавейском: «Он разгневал великих царей и порадо-

Том III. Эллинизм и иудаизм
657
христианству. Напротив, в иудаизме расцвела так называвае-
мая агада340 — плод буйной раввинской фантазии. Древнейшее
произведение такой направленности — так называемые книги
Паралипоменон — получили свое место даже в библейском
каноне; большая часть, созданная как раз во времена иудаизма,
осталась вне канона, поскольку он был уже завершен; это так
называемые апокрифы. Еще большая — вошла в Талмуд и
вообще в более позднюю раввинскую литературу.
Что же касается агады, в первую очередь следует отметить,
что она полностью подавила у иудеев и евреев последующих
поколений какое бы то ни было чувство исторической
правды — не только в отношении событий далекого прошлого, но
и тех, свидетелями которых были они сами или их отцы.
Часто в Талмуде говорится о том или ином римском императоре,
вал Иакова, память его будь благословенна навеки»; «Но, несмотря на все, Иаков
забыл бы о нем, если бы книга Маккавейская не была сохранена церковью».
340 Фундаментальная работа по интересующему нас периоду: Bacher (см. выше,
примеч. 48). В последнее время агада у нас пользуется большой популярностью;
появляются агадические хрестоматии на разных современных языках. Их
литературная ценность, как и хрестоматий вообще, бесспорна; но о настоящей ага-
де эти выжимки дают очень одностороннее представление. Следует помнить,
что плод агады — особенно в Гемаре и мидрашах — преизобилен; трудолюбивый
собиратель мог, ограничившись относительно малым процентом того, что было
толковым (сказками, повестями, рассказами, диалогами), составить достаточно
показательный том. Что же касается исторической стихии, то прочтение
полезного сборника Monumenta Talmudica (V. 1) убедило меня в его совершенной
бесценности; легковерность Maur. Friedländer'a, Apol. (см. выше, примеч. 81), 270, — его
личная наивность. Агада любит представлять некоего раввина, беседующего
с неким римским императором (охотнее всего с Адрианом), или наместником
(напр., Руфом), или известной языческой «матроной» (прототип диалогов Дидро
и проч.); здесь на вопросы, честно говоря, достаточно глупые, даются обычно еще
более глупые ответы, и мудрость раввина, естественно, всегда побеждает. В этом
отношении интересно, что Иосиф (Против Апиона, I. 24) обвиняет эллинских
историков в отсутствии чувства правды; это такая же и с его стороны бессовестная
Retourkutsche, как и его жалоба на греческую άπανθρωπία (Α., XVI. 45; 160).
Впрочем, раввины более поздних времен и сами придерживались невысокого мнения
о достоверности своей агады; часто встречается тезис «с агадой не спорят» (Strack
[см. выше, примеч. 129], 93). О греческом влиянии на агаду я не буду говорить.
Кажется, что Weinstein, Zur Genesis der Haggada (1901), в этом отношении
преувеличивает, тогда как о FreudenthaPe, Hellenislische Studien (1875), такого сказать нельзя.

658
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
правда, всегда с проклятием: «пусть кости его сокрушатся в
прах!»; но наши надежды, что эти — часто достаточно
подробные — рассказы дадут нам что-то новое, всегда обманывают
нас. Однако же агада имеет определенную ценность, пусть
не историческую, но литературную. Она часто бывает
занимательной и трогательной, однако еще чаще — неуместной в
своей детской наивности, но, в любом случае, свидетельствует
о повествовательном таланте и определенной смекалке
раввинов. Правда, это касается одной только части Торы —
эпической; вторая была дидактической, причем в узком значении
этого слова. Тут следует быть гораздо более
осмотрительным, ведь право было не только предметом веры, оно имело и
огромное практическое значение, нормируя всю жизнь иудея,
чем дальше, тем больше. В этой области деятельность
фарисеев руководствовалась правилом, мною уже многократно
цитированным, которое мы читаем в первой главе трактата
Пиркей Авот: «Постройте ограждение вокруг закона». Ведь и
это развитие Торы, пусть лишь в направлении права. Но
слово «право» не должно вводить нас в заблуждение. Право Торы
очень не похоже на римское право: оно состоит из
предписаний лишь отчасти юридических, отчасти нравственных, но
в огромном количестве — ритуальных. В «ограждении»
раввинов — оно технически называется галаха — центр тяжести
еще более сдвинут в ритуалистическую сторону. Источником
галахи для времен иудаизма является, как известно,
появляющаяся во II в. по Р. X. Мишна; итак, из ее 63 трактатов только
2 имеют нравственное содержание, только 9 — юридическое,
а прочие, т. е. 51 — содержание исключительно ритуальное.
Каким образом такое поразительное количество
предписаний было извлечено из Торы? Отчасти, естественно, и здесь
можно было бы сослаться на устную традицию. Что же
касается предписаний о расторжении брака (Недорим), сами
раввины признавали, что они висят в воздухе, поскольку не имеют
ни малейшего обоснования в Торе, тогда как предписания о
праздновании субботы и прочие похожи на горы, висящие на

Том III. Эллинизм и иудаизм
659
одном волоске, ибо свидетельства о них в Торе весьма кратки;
тогда как гражданское право, предписания о чистоте и т. д.
полностью основаны на Торе (Chag. I. 8). Потому-то для
выведения галахи из свидетельств Торы должны существовать
определенные методы; здесь нельзя было предаваться такому
независимому личному вдохновению, как в агаде: раввины
четко контролировали друг друга, и дискуссии между ними были
такими, как в средневековой Сорбонне, — Мишна, и вообще
раввинская литература сохранила нам целый ряд крупных и
малых фрагментов таких дискуссий; разница заключалась в
том, что в Сорбонне использовалась логика Аристотеля, тогда
как синагога в лице раввина Измаила (II в. по Р. X.) разработала
13 практических, а именно ремесленнических, правил, так
называемых МиддотЪА\ с точки зрения научной логики весьма
наивных; достаточно упомянуть, что, согласно этим правилам,
коль скоро запрещено возжигание огня в субботу, запрещено
и его тушение, — и один бог только знает, сколько сгоревших
иудейских домов висит на совести раввина Измаила.
Результатом такой логики стало, по удачному выражению Дума342,
341 Здесь будет уместно указать для их характеристики, что чаще всего среди них
используется так называемая KoL «от простого к сложному», которая имела форму
греческой энтимемы. Греки отнесли ее не к логике, а к риторике (см.: Volkmann.
Rhetorik, 193, а именно: «коль скоро... тем более...»); напр.: «Коль скоро стеклянная
посуда, возникшая через дыхание человека, после разбития может быть
восстановлена (?), тем более может быть воскрешен человек, возникший через дыхание
Божие» (Быт. 2, 7). Аргумент раввина Йошуа бен-Халафты, см.: Bacher (выше,
примеч. 48), II. 189, позорно пропущен Платоном в Федоне. Верно, но, очевидно,
несознательно, этот, так называемый силлогизм пародировал раввин Акиба (во
времена Адриана), приписывая идолопоклонникам Иезекииля (33, 24) такой ход
мысли: «Коль скоро Авраам, поклонявшийся одному лишь Богу, унаследовал эту
землю, тем более унаследуем ее мы, поклоняющиеся множеству богов» (Bacher,
1883, 365; ср.: II. 324). Я прошу не ссылаться здесь на известные шутки с
силлогизмами Аристотеля, типа quaternio terminorum (Parisinisunt Galli, galli suntaves, ergo
Parisini sunt aves [Парижане суть галлы (Galli), петухи (galli) суть птицы,
следовательно, парижане суть птицы]) и т. п.: здесь мы видим ошибочное использование
верного принципа, а там ошибочен сам принцип. Но можно сказать без экивоков,
что большая часть всей галахи была выведена с помощью такой энтимемы.
342 Duhm (см. выше, примеч. 114), 443.

660
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
то, что «иудеи были в состоянии вывести из одного
практического предписания 30 новых, но никогда не были в состоянии
хотя бы для трех мыслей найти то общее правило, которому
они подчиняются». В этих словах стороннего исследователя
отлично отображена разница между гением иудейским и
гением эллинским. Иудеи и евреи весьма почитали и почитают
эти тринадцать миддот; до сегодняшнего дня они фигурируют
в еврейских молитвословах343 и читаются каждым благочести-
343 Напр., Crehange'a (см. выше, примеч. 338), 16. Однако на французский он их не
перевел.
Но миддот раввина Измаила были еще относительно разумны в сравнении с
прочими методами раввинской интерпретации. Одним из них был метод «влияния
соседнего стиха» — даже если этот стих не имел ничего общего с
рассматриваемым (пример я приведу ниже, на с. 677-678). Вторым был метод нотарикона, по
которому данное слово рассматривается как состоящее из двух сокращенных
слов; так, например, если бы кто-то, желая обезвредить наносящую урон нашему
патриотизму поговорку «ma.dry Polak ро szkodzie» [поляк задним умом крепок]»,
желал бы толковать это, будто Polak [поляк] означает то же самое, что и «ро(пигу)
Lak(edemonczyk)» [унылый лакедемонец], или будто «ро szkodzie» означает «ро
szk(olnej) odzie(zy)» [после школьной одежды], т. е. сразу по окончании
общеобразовательной школы. Интересно, что самое раннее свидетельство этого
иудейского метода приводит Плутарх (Q. conv., IV. 6, где Иегова отождествляется с
Дионисом): имя левитов выводится из двух эпитетов Диониса: L(ysios) eui(os). Третьим
был метод «перебрасывания слов» из одного предложения в другое (Bacher, II.
526). Он был знаком и грекам; у них он был связан с именем филолога Сосибия,
члена Александрийского музея во времена Птолемея II. Когда этот царь выразил
удивление по поводу стихов Илиады, И. 636 (об известном кубке Нестора):
«Тяжкий сей кубок иной не легко приподнял бы с трапезы, полный вином; но
легко поднимал его старец пилосский», — то Сосибий ответил, что слово «старец»
следует перенести в предыдущее предложение, соединяя его со словом «иной».
Царь промолчал. «Так как Сосибий был у него на царском жаловании, то царь
вызвал своих казначеев и велел, когда придет за деньгами Сосибий, сказать ему,
будто он их уже получил. Тот пришел, потребовал денег, а они ответили, что он
их уже получил, и все тут. Когда Сосибий пришел с жалобой к царю, Птолемей
призвал казначеев и потребовал принести книги со списками тех, кто получает
жалованье. Взявши эти книги, царь просмотрел их и тоже заявил, что Сосибий
свои деньги уже получил. А доказал он это так. В книге перечислялись имена:
"Сотер, Сосиген, Бион, Аполлоний..."; взглянув на них, царь сказал: "Дивный
мой разгадчик, возьми-ка ты "Со" от Сотера, "си" от Соси гена, начальное "би"
от Биона, а конечное "й" от Аполлония, вот ты и увидишь, что по твоей же логике
ты давно получил деньги"» [перевод Η. Т. Голинкевича, приводится по изданию:
Афиней. Пир мудрецов: В 15 кн. Кн. XI. М.: Наука, 2010. — Примеч. перев.]. Тако-

Том III. Эллинизм и иудаизм
661
вым евреем среди утренних молитв. Кроме того, когда в новые
времена Маймонидом и его последователями была создана
система еврейского богословия — система очень серьезная, — они
пользовались не миддотами раввина Измаила, а аналитикой
Аристотеля, вследствие чего эту систему уже с чисто
формальной стороны можно назвать торжеством эллинизма над
иудаизмом344.
Независимо от объективной ценности агады и галахи,
следует признать, что в обоих направлениях работа фарисеев была
колоссальной; и если с точки зрения трудолюбия мы сравним
фарисеев с саддукеями, о которых было сказано выше, то
симпатии стороннего наблюдателя будут полностью на стороне
фарисеев, И эти симпатии усилятся, если задаться вопросом,
какими средствами для жизни располагали одни и другие.
Саддукеи и священники вообще имели, как мы уже видели,
обильные доходы от податей, которые собирались в их пользу
и о которых, поскольку они были установлены Торой, так
ревностно заботились их враги фарисеи. Последние же никаких
государственных доходов не имели; было принципиальным,
чтобы каждый раввин кормился от своего ремесла, а не от
ва была здравая эллинская рассудительность. У талмудиста бы такое открытие
осталось безнаказанным.
Множество примеров использования таких методов читатель найдет в часто
упоминаемой работе Bacher'a, восхищающей не только ученостью автора, но и его
стойкостью: изложить в двух толстых томах все эти бредни и ни разу не охнуть!
Я прошу сравнить их, например, с венецианскими схолиями к Илиаде: и там
бывают ошибочные интерпретации, но это лишь случайные промашки нормально
рассуждающих людей. Здесь же мы встречаемся с систематической дрессурой с
целью хождения вверх ногами. Чтение этой работы полезно и с других сторон.
Многие люди, по примеру J. St. Mill'a, принижают значение логики Аристотеля,
считая ее чем-то само собой разумеющимся. Вот бы они прочитали Bacher'a. Тогда
они поймут, какую огромную услугу оказал нам этот великий воспитатель
нашего средневековья.
344 Его признает также и Tubianski (см. выше, с. 377 и примеч. 4), 53, называя
соответствующий период просто «первым возрождением» иудаизма. Но если он
опровергает мое утверждение о том, что чем больше евреи продвигались в науке, тем
больше они отдалялись от иудаизма, то я могу сослаться на компетентное мнение
S. Reinach'a(cM. выше, примеч. 200).

662
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
деятельности в качестве раввина. Мы располагаем целым
рядом очень благородных наставлений о том, что такой раввин-
ремесленник не должен отдавать своему ремеслу слишком
много времени в ущерб своей раввинской деятельности. Не всегда
удавалось сохранить эту отстраненность, и очень возможно,
что общины с течением времени старались все больше
вознаграждать своих раввинов, особенно после разрушения храма,
когда синагога осталась единственным центром религиозной
жизни; но в любом случае сравнение с саддукеями, с их
терпимым и оплачиваемым тунеядством — это жирный плюс для
фарисеев.
Но была в их характере и другая сторона, нам менее
симпатичная. Конечно, стараясь выполнить Тору вместе с ее
«ограждением» в Израиле, они должны были начинать с самих
себя — т. е. в первую очередь сами должны были соблюдать все
предписания о чистоте, которые сейчас заполняют весь шестой
седер Мишны с его двенадцатью трактатами. Как им это
удавалось, мы не знаем; кто хоть раз держал в руках — не скажу,
читал — этот огромный седер, тот не будет сомневаться, что кроме
них, виртуозов ритуальной чистоты, ни один живущий
обычной жизнью человек соблюсти их не сможет. А это значит, что
все люди, даже иудеи, были для фарисеев источником
нечистоты, будучи если не «прародителями», то «отцами» или «детьми»
нечистоты в большей или меньшей степени. Другими словами,
это значит, что фарисеи лишь между собой могли общаться без
боязни осквернения. Они были друг другу скаЬег'ши, т. е.
«товарищами», тогда как все прочие последователи Иеговы были
для них am-haarez'zMH, т. е. «людьми земли», terrae filii. Отсюда
их возмущение тем, что Господь Иисус, который, по их
представлению, также был раввином и имел учеников, общался с
мытарями, женщинами и т. д. Отсюда их заносчивость и
гордость345, которые часто порицаются Евангелием, чисто внешнее
345 Кто в этом отношении не доверяет Евангелию, вполне убедительные материалы
найдет в раввинской литературе. Один из самых известных раввинов Шимон бар-
Йохай был о себе настолько высокого мнения, что утверждал, будто он сам свои-

Том III. Эллинизм и иудаизм
663
понимание благотворительности, набожности и добродетели
вообще — настолько непохожее на нравственность сердца,
которую заповедал Иисус, и на этику эллинов.
§36
Это возвращает нас к нашей теме. Иудейский храм с
жертвоприношениями мы могли бы сравнить с подобной
институцией греко-римского мира; но с чем нам сравнить синагогу?
Лучше всего было бы спросить у самих представителей того
мира. Их ответ совершенно ясен: когда в рассеянии возникли
иудейские общины, каждая из которых группировалась вокруг
своей синагоги, они рассматривались как товарищества или
союзы — θίασοι по-гречески, collegia — по-латински. Это
сравнение было решающим для определения юридического статуса
иудейских общин в римском государстве346; в какой мере оно
ми заслугами искупил от наказания весь остальной современный ему мир —
естественно, иудейский (Sukk. 45 b). Или: «Я видел сынов избавления; немного их было.
Если тысяча или сотня, то и мы к ним принадлежим — мой сын и я; если двое, то
ими являемся мы оба, если один, то только я» (Bacher (см. выше, примеч. 48), II. 74).
Кстати, не отсюда ли источник прекрасной строфы Виктора Гюго:
Si l'on n'est plus que mille, eh bien, j'en suis! Si même
Ils ne sont plus que cent, je brave encore Sylla ;
S'il en demeure dix, je serai le dixième ;
Et s'il n'en reste qu'un, je serai celui-là.
[Я буду и тогда республики солдатом!
Меж тысячи бойцов — я непоколебим;
В десятке смельчаков я стану в строй десятым;
Останется один — клянусь, я буду им!
Перевод М. А. Донского].
Но французский поэт говорил здесь, скорее, о сынах погибели (политической).
346 См.: Juster (выше, примеч. 32), 1.499 и ниже, который, по моему мнению,
неверно опровергает аналогию с римским collegium., его аргументы доказывают только
то, что это был коллегиум sui generis. Я не поднимаю здесь вопрос, разработанный
Bousset'oM (см. выше, примеч. 41), о синагоге ab Heilanstalt, поскольку его
результаты преимущественно отрицательные. Ср.: Staerk(cM. выше, примеч. 44), 119,
который с этой точки зрения справедливо подчеркивает разницу между синагогой
и церковью.

664
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
было осуществлено, видно, например, из свидетельства
Иосифа: «Гай Цезарь в своем постановлении относительно
запрещения всяких сходок в городе [Риме] изъял именно иудеев из
общего правила и разрешил им собирать деньги и собираться на
совещания» (Иудейские древности, XIV. 215), т. е., иными
словами, легализовал синагоги, одновременно устранив все
прочие θίασοι. Такие θίασοι (collegia) зачастую имели политический
характер современных профсоюзов, и этим поясняется
неприязненное к ним отношение государственных властей; такой же
характер имели и синагоги, и когда мы читаем о политических
демонстрациях иудеев в Риме (ср. приведенный выше пассаж
из речи Цицерона Pro Flacco) либо об их восстании в Кирене и
других городах, — то не будем сомневаться, что центрами этих
движений были именно синагоги. И если кесарь их пощадил,
то не потому, что не признавал их политического характера,
а потому, что считал его полезным для своей демократично-
империалистической политики. И эта надежда его не подвела.
Но нас здесь интересует не политический, а религиозно-
культурный характер, общий коллегиумам и синагогам. Ведь
коллегиум был, в принципе, союзом поклонников данного
божества, группирующихся вокруг его храма — не обязательно
городского, часто собственного, коллегиального — и
отмечающих его праздники; таким же было принципиальное значение
синагоги, только ее божеством был исключительно Иегова, его
праздниками, скрупулезно соблюдаемыми, — праздники
иерусалимского календаря, и в первую очередь субботы. Коллегиум
обеспечивал своим малоимущим членам похороны после
смерти и поддержку в разных жизненных ситуациях; таким же было
хозяйственное значение синагоги, здесь находила себе поле
деятельности та благотворительность, в которой — согласно
замечательным словам раввина Йоханана бен Заккая — после
разрушения храма Израиль сохранил единственное средство
оправдания. Коллегиум устраивал для своих членов в
праздничные дни — наверняка, скромные — пиршества, которые для
многих из них были единственным способом разнообразить

Том III. Эллинизм и иудаизм
665
обыденность пищи домашнего очага; о таких же синагогальных
беседах (σύνδειπνα) говорит и Иосиф в приведенном чуть выше
свидетельстве. Коллегиум, чтобы не быть убыточным, взимал
со своих членов определенные по общему согласию взносы;
такие же взносы собирала и синагога. У коллегиума было свое
начальство и свое правление, которые занимались его делами и
несли ответственность перед общим собранием членов; такой
же была организация и синагоги. Коллегиум, ввиду
невозможности наложения на своих большей частью малообеспеченных
членов увеличенных взносов, очень заботился о том, чтобы
получить богатых покровителей, которым, в благодарность за их
жертвы, присваивались почетные звания «отца» или «матери
коллегиума»; такие же позывы и такие же титулы мы находим
и в синагогах... Неужели? Даже «матери»? Казалось бы, что из-
за известного положения женщин в иудаизме это невозможно.
Однако же общение с эллинским миром даже в этом пункте
пробило брешь в суровости галахи, и — к большому нашему
изумлению — на одном из надгробий мы читаем: «Эруфина
иудейка, архисинагогиня»347, т. е. почетная председательница
синагоги.
Это пункты схожести; однако же разница, причем разница
огромная, заключалась в том, что эллин или римлянин, если
он был свободным, был не только членом своего коллегиума, но
гражданином своего родного города; иудей вне своей синагоги
был никем. К услугам первого были все средства образования
и развлечения, которыми распоряжался город: и
торжественные обряды в городских храмах, и школы (начиная с начальной
и народной и заканчивая публичными лекциями в Академии
и Лицее, выступлениями бродячих философов и речами
приглашенных ораторов), выступления в театрах, на стадионах,
цирках и (к сожалению) амфитеатрах — а также и все чудеса
природы и искусства, к которым он, как мы видели,
относился совершенно не так, как иудей; у последнего же вся жизнь
Schürer, II (второе издание), 367. Ср.: Jüster, I. 490.

666
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
сосредоточивалась на синагоге. Неудивительно, что благодаря
такой концентрации сил синагога стала институцией гораздо
более мощной, чем обычный коллегиум. В первую очередь это
касается субботнего богослужения. Его первоначальной целью
было, насколько мы можем судить, чтение соответствующего
пассажа (параши) Торы, а также пассажа из пророческих книг,
а потом проповедь. Но со времени разрушения Храма
некоторые части храмового церемониала были перенесены в синагогу
(сначала, очевидно, в Палестине, а потом и в рассеянии). Это
были молитвы: на первом месте Шма Исраэль («Слушай,
Израиль») и Шмонэ Эсрэ (т. е. «Восемнадцать благословений»),
потом и другие; позже — и песни с музыкой: единственное
искусство, которое могло украшать иудейское богослужение.
В конце один из присутствующих священников благословлял
народ; если же не было священника, то уважаемый в
общине человек молился Иегове о благословении. Таким образом,
в течение столетий возникало то несомненно великолепное
устроение синагогального богослужения, которое существует
и сегодня. Никакой тайны здесь не было: в отличие от храма,
синагога за свой порог впускала и неиудеев348, а потому в эпоху,
благосклонную прозелитизму, она была мощным орудием
религиозной пропаганды.
До этого места апологеты старых и новых времен правы, но
они идут дальше, куда беспристрастный человек пойти уже не
может.
«Справедливость и добродетель, — говорит иудейская
Сивилла, — это единственный предмет заботы иудеев», —
очевидно, понимая под этим обучение в школах, дискуссии и речи
в синагогах. Сообразно этому и Филон, и Иосиф
противопоставляют спасительные собрания в синагогах, на которых люди
учатся справедливости, — испорченности эллинов. «У нас в
субботние дни во всех городах, — говорит Филон, — открыты
все школы мудрости, целомудрия, мужества, справедливости
Juster, I. 279, 412 (ссылается на Minuc. F. X; на Celsus, Ар. Orig. I. 1).

Том III. Эллинизм и иудаизм
667
и прочих добродетелей. Одни здесь порядочно сидят со всей
общиной, стремясь услышать животворящее слово, а один из
самых умудренных, встав, рассказывает им о том, что самое
лучшее и самое полезное, о том, что выравнивает пути жизни».
«Начиная от Моисея, — говорит он в другом месте {Moys., II.
216), — и до сегодняшнего дня иудеи в субботние дни изучают
свою национальную философию, посвящая это время науке и
созерцанию природы (т. е. Бога). Ведь дома молитв в городах —
это школы мудрости, мужества, целомудрия, справедливости,
богобоязненности, чистоты и любой добродетели, приводящей
к познанию божественных предметов и к исправлению
житейских». «Наш законодатель, — говорит Иосиф {Против Апиона,
И. 175), — ни единой мелочи не оставил на произволение тех,
кто станет жить по этому закону... чтобы живущие по нему...
ни по собственному произволению, ни по незнанию не
согрешали ни в чем. Он даже не оставил возможности оправдаться
неведением, поскольку сделал знание закона самым важным и
непременным условием воспитания и повелел слушать его не
один раз, не два и даже не несколько раз, но каждую неделю
собираться для чтения закона и подробно его изучать...»
Вместе с ним и М. Friedländer349 идеализирует моральное значение
иудейского рассеяния в «безнадежно испорченном» греко-
римском обществе... Безнадежно испорченном? Кто об этом
349 Maur. Friedländer: passim, в особенности же Das Judentum in der vorchristlichen
griechischen Welt, 20 и ниже. Напротив, даже Филон не осмеливается приписать
своим сородичам особую моральность, надеясь лишь на то, что они приобретут ее
в будущем (Virtutt., 120).
В каком значении следует понимать эту школу мудрости, видно, между прочим,
из утопии раввина Элеазара бен Азарии (Bacher [см. выше, примеч. 48], 1883, 20):
«Ученики мудрости будут сидеть, собранные в своих классах, и говорить о том,
что чисто и нечисто, что можно, а что запрещено». Это значит: тогда как в
греческих школах — в зависимости от их характера — шли дебаты о том, являются ли
причины дружбы эгоистическими или альтруистическими, или о том, в чем
причина отливов и приливов, — в школах иудейских с большой ученостью
рассказывалось о том, что следует делать с покрывалом, о котором неизвестно, сидела ли
на нем женщина, о которой не известно, была ли она «нидда». Вот в чем разница
между греческой и иудейской «мудростью».

668
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
свидетельствует? — Ювеналий, Лукиан и прочие сатирики.
А кто свидетельствует о том, что общины рассеяния — оазисы
моральности? — Филон, Иосиф и вообще панегиристы. —
Отлично, значит, мы будем судить об эллинах и римлянах по их
сатирикам, а о иудеях — по их панегиристам; конечно же, это
будет справедливый суд.
Впрочем, мы еще расскажем об этом (§ 44). Справедливость,
добродетель... звучит это очень хорошо, но давайте пристальнее
присмотримся к тому, что скрывается за этими словами.
В субботние дни их учение заключается, очевидно, в
чтении соответствующего пассажа из Торы и в проповеди на
изложенную там тему. Если, например, такой темой было
изгнание Авраамом Агари и ее сына, или оправдание Торой
обмана умирающего отца, благородного брата или незрячего тестя
Иаковом, или спекуляции Иосифа в Египте, или заповедь об
истреблении хананеев, — я сомневаюсь, что по такой
проповеди можно научиться справедливости (или, говоря строже,
того, что под этим словом понимали греки и понимаем мы). Но
именно в этом и заключается соль: эллинская и наша
справедливость имеет мало общего с тем, что под этим словом — це-
дек — понимают Филон, Иосиф и вообще иудеи. Эд. Мейер350
правильно подчеркивает, что иудейское представление о
мудрецах и о «мудрости» радикально отличается от
эллинского (и, добавлю, нашего). «Ведь у эллинов мудростью является
автономное познание непредубежденного мышления, у
иудеев — правильное называние Бога на основании его откровения
в Торе, где всюду мышлению дается неопровержимая норма».
Это же можно отнести и к справедливости. Эллинская
справедливость автономна, независима от того или иного слова бо-
жия, часто являясь нравственным чувством беспристрастной
совести — и развитие греческой религии от Гомера до Платона
заключается, собственно, в постепенном приближении
божества к справедливости, вплоть до их полного отождествления;
Ed. Meyer (см. выше, примеч. 30), II. 104.

Том III. Эллинизм и иудаизм
669
у иудеев напротив, справедливость— это заповеди Божий,
данные в Торе, независимо от их нравственного значения.
Отсюда, с одной стороны, недостаточность различения
добра и зла: справедлив фараон, когда по приказу Иеговы он
возвращает Аврааму его жену, но справедлив и Авраам, когда по
приказу того же Иеговы он изгоняет Агарь, а с нею — своего
собственного сына. Отсюда, с другой стороны, отсутствие
разницы между существенным и незначительным: несправедлив
тот, кто притесняет вдов и сирот, но несправедлив и тот, кто
пренебрегает тем, чтобы пришить требуемые Моисеем
кисточки, цицит. Но не только это. Если здесь есть преимущество, то
скорее в пользу того, что нам кажется ритуалистической
мелочью: согласно Талмуду, заповеди, касающиеся субботы, — мы
уже знаем, насколько они были важны, — сами по себе важны
настолько, насколько все остальные, взятые вместе351. Потому-
то термин «справедливый», цадик, применительно к тому или
иному иудею не должен вводить нас в заблуждение: он не имеет
нравственной ценности, означая не некоего Аристида, а лишь
человека, скрупулезно выполняющего заповеди Торы вместе с
ее «ограждением».
Впрочем, у нас нет необходимости останавливаться на
обобщениях и априорном понимании; субботние
проповеди и дискуссии — так называемые мидраши — дошли до нас в
огромном количестве, и познакомиться с ними может каждый
желающий. Я приведу несколько взятых наугад отрывков из
мидрашей к / Цар352.
1) Раввин Ицхак сказал: «Кто упоминает преступника, не
проклиная его, преступает заповедь: ведь сказано: "имя
преступника исчезнет". Ведь и раввин Ионафан, читая в книге
Эсфирь (2, 10) имя Навуходоносора, привычно добавлял: "Да
сокрушатся кости его"» и т. д. Весь Талмуд свидетельствует о
351 Jer. Вег. 4; Weber (см. выше, примеч. 48), 271.
352 Я взял их из работы А. Wünsche Aus Israels Lehrhallen, т. V (1910). Примеры: 1) с. 8;
2) с. 16 (об Авигее см. с. 130); 3) с. 31; 4) с. 102; 5) с. 104; 6) с. 129.

670
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
том, что пример обоих раввинов получил ревностных
последователей.
2)(1Цар. 1,11): «"И дала (Анна) обет, говоря"... Сказано ведь
(Пс. 127, 3): "Жена твоя, как плодовитая лоза, в доме твоем". Там
(Нидда, 64 Ь) нас учат: женщины в состоянии девства подобны
виноградным лозам; одна лоза дает красное, вторая белое вино,
одна дает много, вторая мало. Раввин Иегуда сказал: в каждой
лозе есть вино, а в которой его нет — та суха. С одной
женщиной случилось, что ее привели к раввину Измаэлю б.-р. Йозе,
и найдено в ней лишь столько девственной крови, сколько бы
содержалось в горчичном зерне. Он ей сказал: таких, как ты,
пусть много будет в Израиле. Раввин Захария говорит: это
следует понимать в таком значении, будто кто-то слепого назвал
ясновидящим. Его коллеги толкуют это так, что тот раввин
сказал ей это, чтобы пристыдить ее» и т. д.
Очевидно, ученик Аристарха получил бы здесь заворот
мозгов: что все это должно значить, и что общего у этого с
простыми словами Писания об обете Анны, матери
Самуила? Но оставим это. Нас удивляет болезненная наклонность
к непристойным темам, к которым Писание не давало
обычно ни малейшего повода. Мы встречаемся с ними часто: см.,
напр., мидраш к совершенно невинным словам (7 Цар. 25, 20):
«Когда же она (Авигея), сидя на осле, спускалась по извилинам
горы, вот, навстречу ей идет Давид и люди его». Приводить я
их здесь не хочу, чтобы не обезображивать мою книгу.
Принимая во внимание эти склонности, следует усомниться, был ли
искренним Филон, называя те субботние проповеди «школой
целомудренности», σωφροσύνη, для участников. Кто читал
рассказы факиров, увидит здесь аналогию.
3) «Сказано (Песн. 5, 11): "Голова его — чистое золото;
кудри его волнистые, черные, как ворон". Его голова — это Тора,
ср. (Притч. 8, 22): "Господь имел меня (мудрость, т. е. Тору)
началом пути Своего". Его волосы — это стихи, черные, как
ворон, потому что это буквы. Раввин Елиезер и раввин Йошуа:
у кого они хранятся? У того, кто и утром, и вечером (т. е. в

Том III. Эллинизм и иудаизм
671
течение всего дня: известное требование раввинов, согласно
Ис. Нав. 1, 8) размышляет над ними. — Но что же будет его
пищей? Сказано (Иов. 38, 41): "Кто приготовляет ворону корм
его?" (пусть читатель отметит это первое искажение ворона
из Леси.). Раввин Шмуэль бен-Имми сказал: "Над словами
Торы следует размышлять с утра до вечера; тому, что это так,
есть следующее обоснование. Илья — да будет благословенно
имя его! — размышлял с утра до вечера: но разве «И вороны
приносили ему хлеб и мясо»?" (3 Цар. 17, 6; второе искажение
ворона). Это значит: если человек не будет суров со своими
детьми и домашними как ворон (третье искажение ворона),
он не поймет слов Торы. Однажды раввин Асни шел по своим
делам. Он увидел, как ворон вил себе гнездо, нес яйца и
высиживал птенцов. Он взял их, вложил в новый горшок и закрыл
его. Через три дня открыл горшок, чтобы увидеть, что они
делают. Он заметил, что они нагадили, а из их помета
вылупились комары, которых птенцы ловили и ели. Тогда он понял
значение слов: "Кто приготовляет ворону корм его?"»
4) И сказал Самуил Саулу (7 Цар. 15, 3): «Иди и порази Ама-
лика... предай смерти от мужа до жены, от отрока до
грудного младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла». Но Саул
сказал: «Если человек согрешил, правильно убить его. Но в чем
согрешил скот?» Тогда прозвучал голос с неба: «Саул, Саул, не
будь слишком справедливым» {Еккл. 7, 16) — т. е. не будь более
справедлив, чем твой творец; нечто подобное — у Еврипида:
безнравственная кормилица Федры своей воспитаннице
(Ипполит, 474):
...А рваться (состязаясь с ними в благочестии) одолеть
Богов, дитя, —- поверь мне, только гордость353.
Но это воспринимается как явное богохульство; там же мы
видим «школу справедливости», как называет ее Филон.
Перевод И. Ф. Анненского. — Примеч. перев.

672
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
5) Несчастный царь амаликитян на себе узнал — как
пленник — характер справедливости Иеговы: «И разрубил Самуил
Агага пред Господом в Галгале» (7 Цар. 15, 33). Для
сладострастной жестокости проповедников этого было слишком мало: они
хотели представить себе подробнее «рассечение». Об этом есть
соответствующий мидраш: согласно раввину Аббе бен-Кагану,
Самуил начал нарезать из его мяса кусочки, как оливки, и
давать их на съедение страусам; это то, что написано: «Съест
члены тела его, съест члены его первенец смерти» (Иов. 18,13) —это
значит, что он обеспечил царю горькую смерть (7 Цар. 15, 32).
Согласно раввинам, пророк разложил царя на четырех шестах,
и растянул на них его тело; и сказал: «Конечно, горечь
смерти миновала» (т. е., очевидно, в сравнении с этими мучениями
смерть утрачивает свою горечь). Согласно раввину Ицхаку, он,
в конце концов, оскопил его, в соответствии со своими
словами: «Так мать твоя между женами пусть лишена будет сына».
Интерпретация последних слов, очевидно, достаточно
сомнительна, но это не заботило набожного раввина.
6) Напротив, пример точной интерпретации мы видим в
мидраше к 7 Цар. 25,22. Давид угрожает, что не оставит «до
рассвета утреннего из всего, что принадлежит Навалу, мочащегося
к стене». «Это значит, — толкует раввин Неемия, — он угрожает
убить и псов».
Итак, изложенного о субботних проповедях, т. е. мидра-
шах, вполне достаточного; все они более или менее сходны, но
большей частью еще более нудны. Читатель должен помнить
об этом, чтобы понять ценность утверждения панегириков о
так называемом возвышенном характере этой «школы
мудрости, справедливости, целомудренности» и т. д., но и для того,
чтобы критически относиться к часто повторяемому мнению,
будто проповеди Христа чем-то напоминали синагогальные
мидраши354. Напротив, мне кажется, что после таких приме-
354 Тезис о мидрашном характере проповеди Христа справедливо опровергает
Weber (см. выше, примеч. 48), XXXI.

Том III. Эллинизм и иудаизм
673
ров каждый лучше поймет слова евангелиста о том, что Иисус
«учил как власть имущий, а не как их учителя и фарисеи».
Тип проповеди Христа — благодаря апостолам — проник
в греко-римский мир; здесь он соединился с разработанной
в Элладе теорией и практикой красноречия: таким образом
возникли проповеди христианских проповедников. Это была
формальная эллинизация христианства.
Эллинизированное красноречие оказало свое облагораживающее влияние
на соответствующую практику еврейства во время двух его
«возрождений», особенно во время второго, относящегося к
XVIII в. Современная синагогальная проповедь в лучших
своих примерах уже ничем не напоминает эти мидраши; ее
настоящими предками являются не раввины времен Мишны, а
риторы классической Эллады.
Но не только субботние проповеди были для иудеев
источником справедливости; к ней стремилась также та
деятельность синагоги, которая заключалась в дискуссиях раввинов,
в прениях старейшин, в обучении учеников, в судах. Об этом
мы также располагаем богатым материалом, содержащимся
в неоднократно упомянутых трактатах Мишны. К
сожалению, иноверцев на эти обряды не пускали; но у нас есть
перстень Гига355, мы можем подслушать, оставаясь невидимыми,
355 Гиг (греч. Γύγης) или же Гигес — сын Даскила (по Геродоту) или Лида (по
Платону), основатель лидийской династии Мермнадов, к которой принадлежал и
царь Крез. Воцарился ок. 680 г. до Р. X., умертвив царя Кандавла и женившись на
его вдове. Согласно Платону, «как-то раз, при проливном дожде и землетрясении,
земля кое-где расселась и образовалась трещина в тех местах, где Гиг пас свое
стадо. Заметив это, он из любопытства спустился в расселину и увидел там, как
рассказывают, разные диковины, между прочим медного коня, полого и
снабженного дверцами. Заглянув внутрь, он увидел мертвеца, с виду больше человеческого
роста. На мертвеце ничего не было, только на руке — золотой перстень. Гиг снял
его и взял себе, а затем вылез наружу. Когда пришла пора пастухам собраться на
сходку, как они обычно делали каждый месяц, чтобы отчитаться перед царем о
состоянии стада, Гиг тоже отправился туда, а на руке у него был перстень. Так
вот, когда он сидел среди пастухов, случилось ему повернуть перстень камнем к
ладони, и чуть только это произошло, Гиг стал невидимкой, и сидевшие рядом с
ним говорили о нем уже как об отсутствующем. Он подивился, нащупал снова
перстень и повернул его камнем наружу, а чуть повернул, снова стал видимым.

674
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
синагогальные споры и прения старейшин в разных городах
Палестины и рассеяния. Начнем же356.
Итак, приходит некий ткач и приносит свернутый лоскут,
прожженный на одном из концов; спрашивает, можно ли
использовать его как фитиль для возжигания субботних свеч.
«Никоим образом, — отвечает раввин Алеф, — твой лоскут,
будучи шире трех пальцев, является одеждой (Kel. XXVII. 2 и 11),
одежда же перенимает нечистоту от соприкосновения,
например, с трупом, а нечистые предметы нельзя использовать для
возжигания субботних свечей». — «Прошу прощения, рабби, —
говорит ткач, — ткань, от которой этот лоскут, не
соприкасалась ни с трупом, ни с какой-либо иной нечистотой, я исткал ее
на собственном ткацком стане и знаю об этом». — «Но это
ничего не значит, — отвечает раввин Алеф, — наши предписания
касаются любой одежды, не выделяя специальные случаи». —
«Я не согласен, — вмешивается раввин Бет, — из-за
ссучивания лоскут перестал быть одеждой, а стал орудием». — «Но раз
это орудие, — отвечает раввин Алеф, — тем более оно не может
быть использовано, ведь из-за прожженного конца оно стало
ущербным орудием, каковые для субботнего обряда
использовать запрещено». Вывод: ткач может использовать свой лоскут в
повседневные дни, а не для возжигания субботних свечей (ср.:
Szabb. И. 3).
Второй пример. Приходит некий плотник с жалобой: «Вот,
я возвращался по дороге из Дамаска на осле и заметил, что
солнце уже заходит; я спустился, лег у дороги и начал молиться.
Потом пришли разбойники, забрали моего осла, а меня избили.
Прошу выдать мне пособие, т. к. я поступал по закону». — «Ты
Заметив это, он начал пробовать, действительно ли перстень обладает таким
свойством, и всякий раз получалось, что стоило только повернуть перстень
камнем кладони, Гиг делался невидимым, когда же он поворачивал его камнем
наружу — видимым» {Государство, II. 359d-360a). — Примеч. перев.
356 Решения раввина Йошуа Галилеянина в № 5 и раввина Шимона бен-Гамалии-
ла в № 9 аутентичны; прочие безымянны, для большей понятности я использовал
буквы еврейского алфавита. Для № 7 я использовал комментарий J. J. Rabe к
трактату Makkoth, для № 8 — толкование Strack'a (см. выше, примеч. 129), 56.

Том III. Эллинизм и иудаизм
675
ничего не получишь, — отвечает раввин Гимель, ученик Гилле-
ля, — поскольку без необходимости спустился с осла; ведь
сказано: "Сидя в доме твоем и идя дорогою"» {Втор. 6, 7). —
«Отнюдь нет, — возражает раввин Далет ученик Шаммая, — эти
слова касаются Торы вообще, а не молитвы Шма, о которой
сказано: "И ложась, и вставая", а потому он лег правильно и
имеет право на пособие». После долгой дискуссии приступили
к голосованию; большинство получили гиллелиты, и решено
было в пособии отказать (Вег. I. 3).
Третий пример. Земледелец Илай обвиняет своего соседа
Абталиона; поскольку он был свидетелем того, как
принадлежащий Абталиону козел, будучи выпущенным в субботний день,
покрыл козу того же стада. Такое оскорбительное осквернение
стало возможным из-за того, что Абталион пренебрег
необходимостью следить за козлом так, как того требуют
предписания (Szabb. V. 2). Поскольку он, Илай, предупреждал его о
необходимости следить, он предлагает, чтобы все три нарушителя
субботы, т. е. Абталион, козел и коза, были забросаны
камнями. Абталион не может отрицать, что это в действительности
произошло, потому предложение было рассмотрено. И
действительно, козел и коза были забросаны камнями (ср.: Исх. 21,
28). Что же касается Абталиона, мы можем быть спокойны за
него, поскольку проконсул решит его судьбу в соответствии со
своим провинциальным эдиктом, а не по галахе. Но из общины
он в любом случае может быть исключен.
Четвертый пример. Приближается праздник опресноков;
купец Филипп отлично знает, что, согласно Исх. 13, 7, он
должен осмотреть весь свой дом, чтобы в нем не осталось ни
крошки квасного хлеба. Но у него есть подвал, а в нем 500 больших
амфор масла. Потому он спрашивает, распространяется ли
заповедь и на подвал, который никто как столовую не
использует. «Несомненно, — так отвечает раввин Хет. — Во-первых,
потому, что и он является частью дома, а во-вторых, потому,
что ты или твой раб мог войти в него с куском хлеба в руках и
неумышленно оставить в нем пару крошек». — «Значит, я должен

676
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
вынести из подвала все 500 амфор? Боюсь, я не смогу». — «Не
совсем так: по предписаниям учителей достаточно обследовать
два первых передних ряда». — «Ты ошибаешься, —
вмешивается раввин Вав, — предписание учителей касается не двух
первых передних рядов, а двух верхних». Начинается долгий спор
между представителями обеих соперничающих школ — гил-
лелитов и шаммаитов; при голосовании обе партии получают
равное количество голосов. Филипп может поступить, как
решит сам (Pes. I. 1).
Пятый пример. Горожанин Ионафан оспаривает право
своего племянника на наследство своего брата Иегуды,
поскольку его мать была primo voto женой Берока и не получила от
него надлежащего развода, из чего следует, что ее второй брак
был незаконным. Ведь ее первый муж, Берок, написал ей
разводной лист на коровьем рогу; а по мнению же раввина Йошуа
Галилеянина, разводной лист, написанный на живом
животном, недействителен. Племянник возражает на это, указывая,
что коровий рог никоим образом не может считаться живым
животным; но Ионафан настаивает на том, что Берок написал
свой лист на роге еще живой коровы, которая относилась к
приданому его жены и была возвращена ей как ее собственность.
Поскольку по представленному суду коровьему рогу с
написанным на нем разводным листом невозможно определить, был
ли этот лист написан на нем при жизни или уже после смерти
коровы, было определено в удовлетворении жалобы Ионафана
отказать (Git. III).
Шестой пример. Старейшины совещаются над следующей,
поставленной одним из членов, проблемой. Если пес,
принадлежащий гражданину Алеф, украл печеный на углях пирог,
принадлежавший гражданину Бет, и в последующем съел этот
пирог, спрятав его под стожком пшеницы, принадлежавшем
гражданину Гимелю, и оставил на том месте пылающий уголь,
из-за чего стожок сгорел дотла, — должен ли Алеф возместить
убытки гражданам Бет и Гимель, и в каком порядке? Молодой
раввин Иехошуа заметил, что этот случай изначально невозмо-

Том III. Эллинизм и иудаизм
677
жен, поскольку пес, не обладая железной мордой, никак не мог
украсть горячий пирог с пылающими под ним углями; за такой
объективизм он был выруган председателем как
размышляющий несоответственно духу галахи. После долгих совещаний
остановились на резолюции раввина Заина, которая звучит
следующим образом: поскольку способность пса к краже
принадлежит к его «засвидетельствованным» чертам, а
способность его к поджиганию, напротив, к чертам «невинным», Бету
следует возместить точную стоимость его пирога, а Гимелю —
половину стоимости его стожка (В. К. II. 3). Во время горячего
спора о том, верно ли разграничение черт на
«засвидетельствованные» и «невинные», а также их связи с суммами
возмещения, вбежала взъерошенная лавочница Юста с жалобой на то,
что ее сосед Самбатион публично оскорбил ее на улице, сорвав
платок с ее головы. Самбатион это не отрицает, указывая,
однако, что Юста не может считать срывание платка
оскорблением, поскольку тогда, когда он разбил перед ее магазином
горшочек, в котором было масла на один ас, она, выбежав из своего
магазина, сама сорвала с себя платок и начала размазывать по
голове разлившееся по земле масло: «Ведь вы видите, что для
этой женщины стыд стоит меньше одного аса». На это раввин
Хет отвечал, что любой может оскорбить себя сам, но не своего
ближнего, и наложил на него штраф в размере 400 дузов
(столько же польских злотых). Когда же Самбатион начал
возмущаться тем, что на него был наложен столь крупный штраф, как
будто речь шла о благородной, а не о торговке, которая мажет
себе голову маслом с земли, раввин Хет ответил, что наказание
верное, поскольку Юста, происходящая от Авраама, Исаака и
Иакова, имеет самую чистую кровь (В. К. VIII. 6).
Седьмой пример. Толпа привела в зал совещаний
старейшин столяра Бабаса, обвиняя его в отрезании нижней части
бороды. Поскольку Бабас этот слишком очевидный факт не
отрицает, несомненно, что он должен за это ущемление
данного ему Господом Богом украшения лица, согласно Лев. 19, 25 и
21, 5, получить телесное наказание. Но тут возникает вопрос,

678
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
какое именно телесное наказание. Раввин Тет считает, что оно
заключается в 40 розгах, поскольку сказано (Втор. 25, 3):
«Сорок ударов можно дать ему, а не более»; раввин Йод, однако,
обращает внимание старейшин на то, что перед словом
арбаим (сорок) стоит в конце предыдущего предложения (т. е. ст. 2)
слово бемиспар (количество); а поскольку Закон является
целостным, следует соединить их «в количестве 40», что значит
«в количестве, соседующем с 40», а именно — 39 или 41; точнее
же — 39, поскольку мы читает бемиспар арбаим — если бы было
наоборот арбаим бемиспар, было бы 41. С такими
размышлениями не согласен раввин Каф, утверждая, что Бабас должен
получить 41 удар, 20 направо, 20 налево, и 1 посередине;
ссылаясь при этом, вероятно, на принцип «создания ограждения
вокруг закона», поскольку очевидно, что тот, кто получил 41,
получил также и 39 и 40, тогда как ограничение себя 39 ударами
грозило бы нарушением предписаний Торы, если бы это
предписание действительно имело в виду 40 или 41 удар (Макк. III.
10). Большинству же показалась очень убедительной
филологическая интерпретация раввина Йода, и хасан уже должен
был отвести Бабаса к месту экзекуции, когда возник новый
вопрос: что же такое борода? Ведь очевидно, что она состоит
из 5 «углов» (пеот), двух под ушами, двух на месте изгиба
нижней челюсти и одного внизу; два первых угла в данном случае
не считаются, поскольку отрезана была только нижняя часть
бороды, но три были несомненно обезображены Бабасом, а
отсюда следует, что он должен получить не одно, а три телесных
наказания. Нет, — вмешивается раввин Ламед; если он отрезал
бороду одним движением, используя для этого ножницы, то он
провинился только один раз, и должен получить только одно
наказание, если же по очереди, используя бритвы, тогда,
очевидно, три. Спрашивают у столяра, каким орудием он отрезал
себе бороду: ножницами или бритвой. Ни ножом, ни
ножницами, — отвечает он, — а лезвием от рубанка. Это
непредусмотренное галахой орудие доставляет старейшинам много хлопот;
но после продолжительного совещания принимается точка

Том III. Эллинизм и иудаизм
679
зрения раввина Кафа, что лезвие от рубанка гораздо больше
похоже на бритву, чем на ножницы. Окончательный вердикт:
столяр Бабас получает за отрезание своей бороды три
наказания, но, по гуманному толкованию раввина Йода, только по
39 ударов, итого, в общей сумме, 117 раз (Макк. III. 5).
Восьмой пример. Сказано в Лев. 22, 28: «Но ни коровы, ни
овцы не заколайте в один день с порождением ее». Селянин
Барамос в один день зарезал не только телку с ее матерью, но,
вдобавок, и мать последней, т. е. бабку первой. То, что ему не
избежать наказания, он сам не отрицает; но возникает вопрос,
можно ли ограничиться одним только наказанием. Раввин
Мем, шаммаит, считает, что наказание должно быть двойным,
поскольку преступление было двойным. Не соглашается с ним
раввин Нун, гиллелит: в первую очередь, — говорит он, —
надлежит рассмотреть последовательность действий. И так
оказывается, что Барамос зарезал сначала бабку, после нее дочь (т. е.
внучку зарезанной) и в конце мать. Но раз так, — продолжает
раввин Нун, — следует ограничиться одним только
наказанием, потому как: первое деяние Барамоса, забиение бабки,
очевидно, свободно от вины. Второе деяние — заклание внучки —
тоже, поскольку запрещено заклать корову вместе с ее плодом,
а не с плодом плода. И лишь третье деяние — заклание
матери — было преступным; потому здесь только одно
преступление, а потому и наказание должно быть только одним. Было бы
иначе, если бы он зарезал сначала бабку, потом мать, а потом
дочь, или сначала дочь, потом мать, а в конце бабку; в таком
случае, и второе, и третье действие были бы преступными,
и наказание было бы двойным. Из-за неопровержимости
такого доказательства хитрый Барамос получает только 39 ударов.
И, наконец, девятый пример. Гражданин Апелла, сам того
не желая, ударил гражданку Хану, которая была беременной,
у нее случился выкидыш; возникает вопрос, сколько он
должен заплатить ее мужу для возмещения убытка. Раввин Самех
предлагает такое решение: следует посчитать, сколько Хана
стоила до выкидыша и после него, и разницу пусть выплатит

680
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Апелла (Исх. 21, 22). В таком случае, — возражает раввин Ши-
мон бен-Гамалиил, — он не заплатит ничего, поскольку после
выкидыша она стоит больше (В. К. V. 4); но раввин Самех
настаивает на своем, указывая, что до выкидыша стоила больше;
потому что даже если бы, не дай Боже, она родила девочку, то
со временем ее муж мог и на этой девочке заработать, продав ее
богатому человеку в наложницы (Исх. 21, 8) — и это уже через
три года. Спор заканчивается безрезультатно, не считая того,
что раввин Блох, присутствовавший на совещаниях, с
восторгом воскликнул: «Где еще в мире положение женщины так же
почетно, как в Израиле!»
Я мог бы продолжать до бесконечности. Прошу не думать,
будто я преувеличиваю; я лишь немного драматизировал
изложенные в Мишне случаи, ориентируясь на сохранившийся
в Пес, 6 спор раввина Елиезера, Йошуа и Акибы на тему,
можно ли накануне Пасхи выскрести бородавку пасхального
агнца в том случае, если этот день выпадает на субботу; я только
добавил вымышленные имена, и это все. Прошу также не
думать, что я специально выбрал несколько поражающих своей
неуместностью случаев среди множества рассудительных; кто
хоть однажды просмотрел упомянутые трактаты — Шаббат,
Беракот, Песахим или любой другой из 63, из которых
состоит Мишна, тот знает, что все они такие: более рассудительных
нет, есть только более нудные. Это огромный труд,
посвященный вопросу, что в каждом случае заповедано или разрешено,
а что нет; а поскольку в результате победы «номократии»
справедливость и добродетель иудеев была отождествлена с
соблюдением предписаний, — не подлежит никакому сомнению, что
все прения в синагоге походили на приведенные.
А если сейчас читатель сравнит эти прения с теми, которые
велись в «языческом» мире:
Наш разговора предмет — не дома и не земли чужие;
Наш разговор не о том, хорошо ли и ловко ли пляшет
Лепос, — но то, что нужнее, что вредно не знать человеку.

Том III. Эллинизм и иудаизм
681
Судим: богатство ли делает счастливым иль добродетель;
Выгоды или наклонности к дружбе вернее приводят;
Или в чем свойство добра и в чем высочайшее благо?357
(Гораций, II Сатир., VI. 70)
— не в школах Академии, Лицея и т. д., но, как видно отсюда,
в разговорах частных людей, — то легко понять, почему
эллинская душа не согласилась отказаться от свободного и чистого
воздуха собственных колоннад в пользу чаетокольного
«ограждения», которое раввины создали вокруг закона.
Но разве не пошла она со временем за словом учителя,
который уже во время своей жизни учил в синагогах? Пошла,
конечно, но именно потому, что этот учитель учил не как
«книжники и фарисеи» (Мф. 7, 29).
Перевод М. А. Дмитриева. — Примеч. перев.

Глава VII
ТОРА
§37
Вследствие реформы Ездры и Неемии Писание стало
основой религии иудеев. Творческое слово пророков замолкло,
наступила эпоха экзегетического слова толкователей
Писания: сначала священников {Втор. 33, 10), а позже —
книжников, т. е. раввинов. Во время встречи иудаизма с эллинизмом
первый был уже исключительно «религией книги», книги
закона: бывшая «теократия» превратилась в «номократию».
Агада очень точно выразила значение этой перемены в
легенде о «великом» раввине Шаммае. Во время его спора с
противником вдруг прозвучал «голос с неба» {bath kol,
постоянный элемент агады), подтверждающий правильность
мнения противника. Обиженный раввин Шаммай воскликнул к
небу: «Вы, там сверху, цыть! Тора была дана нам, а не вам, и ее
толкование — это наше дело, а не ваше!»

Том III. Эллинизм и иудаизм
683
Эта «книга» уже в то время состояла из трех частей. Первая,
и самая важная — Тора в узком значении, т. е. 5 книг
«Моисеевых» (по-гречески Πεντάτευχος), с добавлением, как шестой,
книги Иисуса Навина. Вторая — «книга пророков» (nebiim),
а именно так называемых «передних пророков», т. е. книги
Судей и Царств, и «задних пророков», т. е. Исайи, Иеремии,
Иезекииля и 12 «малых». И, наконец, третья— просто
«книги» (ketubim), т. е. весь остаток, содержание которого не вполне
очерчено.
Это было Писание (Mikrä) или Тора в широком значении; его
толкование и применение с тех пор стало основным заданием
религиозных вождей иудейского народа. Живой аналогией для
них в это период было развитие греческой философии, в
первую очередь в Афинском университете, профессоры которого
также считали своей главной задачей толкование слушателям
сочинений основателей школ, т. е. Платона, Аристотеля, Хри-
сиппа, Эпикура. И если бы в Иерусалиме или в рассеянии мог
возникнуть некий иудейский Сенека, то с не меньшим
возмущением, чем римский, видя, чем занимаются современные ему
раввины, он мог бы воскликнуть: Philologia facta est, quae antea
fuerat — religiom. С не меньшим, а (скажем это сразу) с большим
основанием.
Следует ли в этом принципиально признать упадок?
Очевидно, будучи сам филологом, я никоим образом не могу с этим
согласиться. Если бы этот народ обладал в своей Торе
идеальным словом Божиим, открывающимся в красоте, в добре и
истине; если бы его учителя, направляемые со своей стороны
духом истины, разработали научную систему здоровых
принципов филологической интерпретации, — тогда, наверное, это
philologia facta est было бы не только исторической
необходимостью, но и явлением спасительным. Но этого, к сожалению,
не случилось. Тора была делом рук слишком человеческих,
358 «Филологией стало то, что было некогда религией» — измененные слова
Сенеки «quae philosophia fuit facta philologia est (то, что было философией, отныне
сделалось филологией)» (Epistles, 108.23)». — Примеч. ред.

684
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
а филология уважаемых раввинов, усматривающая свою цель
в возведении «ограждения вокруг закона», а свои средства —
в тринадцати правилах раввина Исмаэля, наверняка вызвала
бы пренебрежительную улыбку Аристарха и других уважаемых
филологов Александрийской школы (я прошу припомнить
приведенные в предыдущем параграфе мидраши).
Но не так, конечно же, считали иудейские филологи; и
поскольку их мнение не могло не отразиться на их деятельности в
вербовке прозелитов, уместно будет их рассмотреть.
Вообще, их отношение к предмету и к интерпретации,
т. е. к Торе, было двояким.
С одной стороны, мы находим в них преклонение перед
этим предметом, выходящее за любые разумные пределы.
Тремя дарами из рук Божиих, в отличие от гоев, обладает Израиль:
Торой, землей Ханаанской и жизнью вечной (Neg. 19 b). Но это
мелочь. Досадно было то, что Бог дал Израилю Тору только при
Моисее; отсюда следует, что Авраам, родоначальник народа, ее
не знал? Напротив, он был ее живым воплощением: обе его
почки, — говорил не слишком аппетитно раввин Шимон бен Йохай
с аллюзией на Псалом 15, 7, — были двумя орудиями, из которых
сочилась Тора359. Но это еще не все: Тора существовала еще до
сотворения мира360; Бог руководствовался ею, творя его. Таким
образом, она была существом, независимым от Бога; потому
неудивительно, что Бог ее изучает ежедневно. Впрочем, делает это
для собственной пользы; но когда придут мессианские
времена, он лично будет ее истолковывать своему народу (сообразно
Ис. 30, 20).
Как следует из этого, Тора для Израиля была сокровищем из
сокровищ: «Если бы все моря были чернилами, — говорит
раввин Елиезер, используя известный оборот, — весь тростник —
ручками, небо и земля — свитками, а все люди — писарями,
даже этого не хватило бы для написания того, чему я научился
359 Weber (см. выше, примеч. 48), 255.
360 О предсуществовании Торы (вследствие отождествления Торы с мудростью):
см. замечание L. Cohn'a к Филону Ор. т. 3.

Том III. Эллинизм и иудаизм
685
из Торы»361 (Szir. Т. 4 Ь). Правильно поступил тот, кто продал
собственную дочь (очевидно, как наложницу, см.: Исх. 21, 7),
чтобы получить средства для изучения Торы362. «Соблюдая
законы Мои (т. е. Тору), человек будет жив», — говорит автор
Левита (18, 5); отсюда следует, что изучение Торы — самое лучшее
средство избегания смерти (M. Kat. 28 а); и т. д.
Но с другой стороны, раввины ощущали некоторое
превосходство в сравнении с Торой. Ведь лишь их толкование
дает ей способность управлять жизнью иудеев; отсюда следует
большая доступность раввинских предписаний, изложенных
в Мишне, а после и в Гемаре, чем голого текста Микры. «Ми-
кра — это вода, Мишна — это вино, а Гемара — это мускатное
вино» (Sot. 15 b). Кто преступает Мишну363, согрешает больше
того, кто преступает Тору (Sanh. XI. 3). Напрасно люди
считают, что изучение Торы для человека спасительно само по
себе: ведь даже если кто-то к Торе добавил Мишну, но не
совещается при этом постоянно с раввинами, он останется ам-
гаарецем (Sot. 22 а). Ведь комментатор Торы — это подлинно
высшее существо. Если кто-то из них толкует Тору, птица не
может перелететь над его головой, а все потому, что там светит
шехина: слава Бога Воинств покинула небеса, чтобы учиться
его словам о том, как следует понимать закон. Ощущая себя
на такой высоте, раввины могли даже пренебрегать
постановлениями Торы: «Старейшины, — говорит Гемара (Макк. 17), —
отменили четыре предписания Закона». Т. е. они верят, что
Бог заповедал, а раввин запретил; и что хуже, прав не Бог,
а раввин. Впрочем, речь идет о таких предписаниях, которые
своей неуместностью окончательно компрометировали Тору
и иудаизм вообще.
361 Bacher (см. выше, примеч. 48), I. 28; W. Klinger. Do historjijednej formuty poetyckiej
[Кистории одной поэтической формулы] (Eos XI [1905], 14 и ниже); R. Ganszyniec.
Polskie listy mUosne (1925), 84 и ниже.
362 Weber, 30.
363 Об этом «нередко цитируемом», но часто неверно истолковываемом
предписании см.: Strack (выше, примеч. 129), 52.

686
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§38
С такой уверенностью в своем деле и самих себе
обращались миссионеры к эллинской душе, требуя от нее, чтобы она,
до сих пор не знавшая канонической книги, руководившаяся
исключительно собственным религиозным чувством,
отреклась от своего права на выбор и признала Тору
неопровержимой истиной с первого до последнего слова. Итак, эллин берет
Тору в руки, вчитывается в нее, — что она дает ему?
В первую очередь, описание истории давно прошедшей: от
сотворения мира до возвращения Иуды из вавилонского
пленения. Критик выделяет здесь, очевидно, без четких границ,
1) космогонический миф, 2) чистую легенду, 3) историческую
легенду и 4) чистую историю: однако прозелитам все истории
представлялись как одинаково непогрешимые отражения
реальности — Адам в такой же мере, в какой и царь Седекия. Но,
даже допуская с их стороны полное доверие, мы должны
космогонический миф — т. е. первую главу Бытия — назвать особым
местом; ведь это, с греческой точки зрения, не история, а
философия — одного уровня с подобными сочинениями греческой
литературы: от Теогонии Гесиода до Тимея Платона и
источников, использованных Овидием во вступлении к Метаморфозам.
Что же сказать об этом мифе, а именно — о сотворении мира,
первородном грехе и потопе?
В последнее время часто говорится о неоригинальности
Бытия в этих главах. Были открыты вавилонские источники:
с удивлением установлено разительное сходство библейских
рассказов и соответствующих поэм клинописной литературы;
нашелся даже среди ассирологов ревнитель364, который запус-
364 Frdr. Deitzsch. Die grosse Täuschung I (1920) и II (1921). Кто хочет ощутить самую
живую симпатию к автору, пусть прочитает ответы Ed. Konig'a; Fr. D's. "D. gr. T."
kritisch beleuchtet (1921) на I и Wie weit hat Del. recht?(\92\) на II. О панвавилонистах
см. выше. Рассудительно: К. Marti (см. выше, примеч. 41); ему, с точки зрения пан-
вавилонизма отвечают H. Winckler, Religionsgesichtler und geschichtlicher Orient [1906]
и Α. Jirku, Altorientalischer Commentar zum Α Τ (1923). См. также: S. Reinach (выше,
примеч. 200), I. 386 и ниже; Seilin (см. выше, примеч. 58), 28 и ниже. Сравнение с

Том III. Эллинизм и иудаизм
687
тил в оборот термин «великий обман» Ветхого Завета.
Защитники Писания не уклонились от войны. Битва была завершена
и, должен признать это искреннее, пока выиграна
защитниками. Да, сходство есть, оно неопровержимо; более того, есть и
зависимость. Но, помимо прочего, высота в понимании
проблемы на стороне Бытия, ведь космогонические мифы
востока построены на теогоническом принципе: боги не предвечны,
они возникли во времени из предвечных стихий. Космология
же Бытия построена на теократическом принципе: Бог предве-
чен, он в начале всех времен своим словом создал небо и землю.
Это раз. А во-вторых, библейская космогония, как только
появляется человек, пропитана этической идеей, которую не
знает вавилонская космогония: отсюда первородный грех, отсюда
и представление о потопе как каре за грехи приговоренного к
истреблению человечества. Впрочем — должны мы добавить —
эта этика также выросла на теократическом грунте. Деяния
Адама, будучи сами по себе нейтральными, приобретают
форму греха, будучи непослушанием Творцу; и, естественно,
такими же были грехи затронутых потопом людей, ведь о Ное
говорилось, что он единственный «ходил пред Богом» {Быт. 6, 9).
Отсюда импонирующий образ библейского Иеговы, с которым,
очевидно, не сравнится ни Мардук, ни любой другой из членов
вавилонского пантеона.
Эллинская космогония изначально также основывалась на
теогоническом принципе: боги возникли во времени, и
первородный грех был грехом Зевса, а не человека. Из такого
принципа выросла Теогония Гесиода; но это было в незапамятные
времена. Во времена иудаизма эллинская мысль уже давно
отреклась от такого детского представления; о переломном
изменении в этом отношении свидетельствует не только сложный
эллинизмом см.: К. Gronau, Poseidonios und diejüdisch-christliche Genesisexegese (1914):
он ссылается на комментарий Посидония к Тимею Платона, в отношении
которого следует принять во внимание исследование Reinhardt'a Poseidonios (1923).
Эллинизация библейской космогонии у Филона, Opif. m. 9 (и уже раньше Прем. 11, 17)
заключается в том, что вместо творения из ничего допускается упорядочение.

688
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
для понимания Тимей Платона, но и популярная космогония
Метаморфоз Овидия. Бог предвечен; он, если не сотворил «из
ничего», то, в любом случае, своим творческим словом
упорядочил материю, завершил раздоры стихий, поставил космос на
место хаоса. Воспитанный на таких понятиях эллин легко мог
принять космогонию Бытия. В принципе, она не давала ему
ничего нового, но зато — кроме сотворения Евы из ребра
Адама — не содержала ничего такого, что противоречило бы его
мировоззрению. Но это не все: в одном очень серьезном пункте
такая космогония согласовывалась с эллинизмом больше, чем
с иудаизмом. «И создал Господь Бог человека из праха земного,
и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею
живою» (2, 7). Итак, тело — от земли, дух — от Бога. Казалось бы,
этими словами определялась будущая судьба одного и второго.
Собственно, это эллинское учение:
Соединилось, и разъединилось, и вновь ушло, откуда пришло:
В землю — земля, дыханье — в небо. Что тут страшного? Ничего!365—
как описывает его уже Эпихарм (кон. VI в.). А иудаизм
посылает этот происходящий от Бога дух в Шеол; а если бы возникло
учение о бессмертии души, то действительно в небо, но
вместе с происходящим от земли телом. Однако меньше об этом;
в любом случае, было некое обаяние в такой драматизации, так
сказать, акта сотворения, и сама загадочность некоторых его
деталей — «и Дух Божий носился над водою» — давала пищу
для размышлений, но еще больше — для чувств.
Повесть о рае и падении человека — нечто иное. В этом
отношении в Элладе бытовали два противоположных мнения:
согласно первому, в начале истории человечества стоит
«золотой век», а его дальнейшее развитие — это постепенное
ухудшение первоначального благого состояния; это, как мы
видели, спекуляция Гесиода и Сивиллы, весьма популярная в
любые времена. Противопоставлялась ей, начиная с Эмпедокла и
365 Перевод А. В. Лебедева. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
689
далее вплоть до Эпикура, другая спекуляция, философская, по
которой изначальным было состояние дикости, а дальнейшим
развитием был постепенный прогресс человечества366. Итак,
очевидно, что от Эпикура до Торы было очень далеко; правда,
он заморочил голову автору Екклесиаста, но мы можем быть
уверены, что среди прозелитов ни одного эпикурейца не было.
Итак, в прозелитизме мы видим соединение первого
направления эллинской мысли с Торой, и это соединение произошло
вполне естественно. Райская жизнь, очевидно, была золотым
веком. Греческая мифология не давала ответа на вопрос, что
было причиной ухудшения судеб человечества; эту лакуну
теперь заполнила Тора: это был первородный грех367. Такое
представление само по себе не было принципиально чуждым
эллинской мысли; но изначально она признавала первородный
грех богов, а не человека: войну Зевса с его отцом Кроносом и
титанами. Спекуляция Анаксимандра добавила к нему еще и
первородный грех человека, используя, возможно,
современные ему орфические спекуляции, но это был, скорее, грех
метафизический — индивидуализация. Наконец, перенесенная в
Рим спекуляция Сивиллы образовала и этический
первородный грех, но это был грех Рима, совершенный его прародителем
на римской либо на троянской почве, а не грех всего
человечества. Кроме этого, интерес к проблеме первородного греха был
очень живым именно во времена столкновения с иудаизмом и
гораздо более глубоким, чем в недрах самого иудаизма;
казалось даже, что Быт, 3 получила в среде прозелитов, а в
последующем и среди христиан, такое значение, какого она не имела
среди националистически настроенных иудеев. Предание о
золотом веке не считалось в «языческом» мире только историей
366 Переломным в этом отношении было учение Спевсиппа, ученика Платона; он
решительно отнес совершенство к концу и нашел себе преемника в лице
Аристотеля. Но стоики вернулись к концепции Гесиода. См.: P. H. Leisegang. Hellenische
Philosophie (1823), 21; 85.
367 О первородном грехе в греко-римском мире ср. мою La Sibylle, 121. Сравнение с
Востоком у Sellin'a, 50 и ниже.

690
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
прошлого: повсеместным было желание его обретения. Он был
утрачен из-за греха прародителей — а потому этот грех
требовал искупления, искупитель будет спасителем, как об этом в
своей вещей песне пророчествовал Вергилий:
Те duce, si qua manent sceleris vestigia nostri,
Irrita perpétua solvent formidine terras368.
Этот грех был делом змея, о котором Бытие знает только то,
что он был «хитрее всех зверей полевых». Эллины
отождествили его со своим драконом Тифоном или Пифоном; условием
избавления будет окончательное уничтожение этого
дракона — по пророчеству Вергилия:
Occidet et serpens369.
Теперь становятся понятны загадочные слова Творца змею,
которые на почве иудаизма истолковать невозможно {Быт. 3,
15): «и вражду положу между тобою и между женою, и между
семенем твоим и между семенем ее; оно будет поражать тебя в
голову, а ты будешь жалить его в пяту». Итак, избавление
человечества отдано в руки будущей анти-Еве —
Iam redit et Virgo370 —
очевидно, Матери Спасителя, которой иудаизм
совершенно не интересовался; она все время должна была возрастать
в обаянии и уважении, пока не возникло средневековое
мировоззрение, основанное — как это замечательно описывает
368 В смену твою исцелим вины последние язвы,
И от извечной угрозы земле избавленье настанет.
Эклога IV.
Здесь и ниже перевод А. П. Цветкова. — Примеч. перев.
369 Сгинет и змей.
370 Уже приходит (возвращается) и Дева.

Том III. Эллинизм и иудаизм
691
Шпенглер — на противостоянии двух миров: сатанинского и
мариального.
Вообще в этом разделе было много черт, манящих своей
знаменательностью: древо познания добра и зла, древо
жизни, стыд Адама после падения из-за наготы, но и, правда, одна
черта, которая была неприемлема греческой душе (Быт. 3, 17):
«Проклята земля за тебя» — мать-земля, и проклята? Напротив,
братоубийство Каина ничего нового не давало. Из него могло
возникнуть новое понимание первородного греха,
согласующееся с братоубийством Ромула, что имело такое же значение
в римском сознании, но перевесило первое. Очевидно, гневные
слова Творца: «Что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет
ко Мне от земли» (Быт. 4, 10) оказали глубокое впечатление на
чувства, о чем свидетельствует до сих пор представление о
грехах над грехами — грехах, «вопиющих об отмщении к Богу». Но
изначальное предубеждение Творца против Каина затемняло
смысл легенды (современное толкование, дефективность
земледельческого быта в сравнении с пастырским, очевидно,
никому не могло прийти в голову), и все же [здесь присутствует]
его удивительная доброта к братоубийце; ведь «знак Каина» —
согласно Быт. 4, 15, спасительный — получил со временем в
христианском сознании совершенно обратное значение.
Напротив, легенда о потопе очень странно соответствует
параллельной греческой легенде, связанной с именем Девка-
лиона: не только в своем этическом восприятии, которого, как
уже было сказано, не доставало соответствующей вавилонской
легенде, но даже в таких деталях, как происхождение грешного
человечества от исполинов («Сынов Божиих», Быт. 6,2 и ниже),
орфическое представление о которых мы находим даже у
Овидия. Драматизация легенды в Бытии добавила замечательные
детали к эллинскому мифу, как и обаятельный символизм
радуги (9, 13), так не соответствующий обычному равнодушию
иудаизма по отношению к природе; слова же Творца к Ною: «не
будет уже потопа на опустошение земли», — внесли серьезную
поправку в стоическую теорию об очередных уничтожениях

692
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
мира потопами и пожарами. Следующим в очереди должен был
быть, собственно, новый потоп, так живо описанный —
наверняка, согласно Посидонию — Сенекой; теперь это было
исключено: dies irae, dies ilia solvet saeclum infavillam.
Этим (Быт. 9, 7) заканчивается содержательная, так
сказать, часть космогонической легенды, ведь то, что следует за
ней — рассказ о том, как Ной напился и какие у этого деяния
были последствия, — очевидно, не подлежало серьезному
толкованию. Эллинская типология обогатила свои закрома
образом Хама как прототипа «хамского поведения», но это была
малая награда за подлое слово Ноя (Быт. 9, 25): «Проклят Ханаан;
раб рабов будет он у братьев своих», что послужило
религиозным фундаментом для рабства негров в Америке, а до этого —
крепостного права у нас.
Я подробно рассказал о космогонической легенде, ведь она,
благодаря своему универсальному характеру, возбудила у
эллинов наибольший интерес; она была ближе всего их собственным
мифам и спекуляциям, а потому стала органичной частью про-
зелитической, а потом и христианской веры. Уже в античные
времена в обычай проповедников вошло в течение Великого
Поста рассказывать о космогонии Бытия как предуготовле-
нии к размышлению о смерти Христовой в течение Страстной
Седмицы: Иоанн Златоуст из всего Ветхого Завета одну только
космогонию и комментировал. Адам и Христос, Ева и Мария —
с тех пор это были полярные фигуры глубокой драмы, которая
увенчала собой религиозное здание античного мира.
§38 а
С Авраама начинается именно национальная, а потому
для инородцев менее интересная часть описываемой Ветхим
Заветом истории. К ней отношение эллинской души могло
День гнева, тот день, повергнет мир во прах... — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
693
быть чисто этическим; история могла привлекать ее только в
той мере, которая покажется ей совершенной или, по крайней
мере, совершеннее собственной истории души и ее описаний у
Гомера и историков. Что же она могла в ней найти?
Здесь следует, в первую очередь, поставить
принципиальный вопрос, часто оставляемый без внимания. Это расхожее
мнение, будто этическая ценность данного произведения
зависит от того, фигурируют ли в нем добродетельные люди и
добродетельно ли описаны в ней события. Так, например,
тема Макбета — цареубийство, Отелло — убийство и
предательство, Лира — нарушение четвертой372 заповеди, а Илиады...
впрочем, здесь из первых слов: «Гнев, богиня, воспой
Ахиллеса», — видно, что ее предмет отнюдь не является
проявлением добродетели. Против такого мнения, которое я встречал у
очень уважаемых писателей, следует с наибольшим акцентом
отметить, что ни описания добродетелей не делает сочинение
этическим, ни описание пороков — антиэтичным; речь не об
этом, а о том, какова та этическая атмосфера, в которой
пребывает сам автор. Очевидно, что излишней является
жестокость, когда Ахиллес тело убитого им Гектора привязывает к
своей колеснице и едет с телом к своему стану; но из слов поэта
(Илиада, 22. 395): «И на Гектора он недостойное дело
замыслил», — мы видим, что его душа пребывает в атмосфере чистой
от такой жестокой ненависти.
Это же мы должны применить и к истории Израиля. Пусть
когда Адони-Везек побежал, Иуда с Симеоном «погнались за
ним, и поймали его, и отсекли большие пальцы на руках его
и на ногах его» (Суд. 1, 6); пусть Аот «спаситель», предательски
подойдя к царю Еглону, вонзил меч «в чрево его, так что вошла
за острием и рукоять, и тук закрыл острие; ибо Аот не вынул
меча из чрева его, и он прошел в задние части» (Суд. 3, 21); пусть
даже богобоязненный царь-псалмопевец Давид, захватив Рав-
ву, «народ, бывший в нем, он вывел, положил их под пилы, под
Зелинский имеет в виду заповедь о почитании родителей. — Примеч. перев.

694
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
железные молотилки, под железные топоры и бросил их в
обжигательные печи. Так он поступил со всеми городами Аммонит-
скими» (2Цар. 12, 31). Мы готовы перенести и эти, и множества
других жестокостей такого рода не на весь Ветхий Завет, а л ишь
на совершителей этих деяний, но даже их не следует слишком
строго судить, памятуя, что они относились к восточным
народам и что их соседи совершали такие же и даже более ужасные
жестокости.
Очевидно, ознакомляясь с источниками по истории
Ближнего Востока, мы встречаем некоего военачальника фараона
Уну373, который на воздвигнутом самим себе памятнике
хвастается тем, что его войско удачно вернулось, опустошив землю
врагов (в Палестине), вырубив все их фиговые деревья и
виноградные лозы, разрушив огнем все их селения и убив сотни
тысяч их солдат374, — или того, кто запрягал в свою колесницу
взятых в рабство царей, проколов им ноздри уздой, — или
некоего царя Вавилона, который держал побежденных царей в
клетках, — или некоего Ашурбанипала, который, разрушив
царские гробницы в Сузах375, с гордостью рассказывал о себе:
«Их прах я забрал с собой в Ассирию, обрекши их души на
скитания»; и т. д.
Но не будем слишком суровы к израильтянам; вспомним
об изумлении, с которым греческие воины, отправившиеся
вместе с Ксенофонтом в Персию, в первый раз увидели людей
с отсеченными руками, ушами, носами — как жертв варвар-
373 См.: Jeremias. ATLO (выше, примеч. 41), 563.
374 Это войско вернулось благополучно, / разворотив страну бедуинов. / Это
войско вернулось благополучно, разорив страну бедуинов. / Это войско вернулось
благополучно, / снеся ее крепости. / Это войско вернулось благополучно, /
срубив ее смоковницы и виноград. / Это войско вернулось благополучно, / зажегши
огонь во всех ее... / Это войско вернулось благополучно, / перебив в ней отряды в
числе многих десятков тысяч. / Это войско вернулось благополучно, / [захватив]
в ней пленными премногие [отряды]. / Его величество хвалил меня за это
чрезвычайно.
Текст приводится по: История Древнего Востока: Тексты и документы / Под ред.
В. И. Кузищина. М.: Высш. шк, 2002. С. 8. — Примеч. перев.
375 Ibid., 318.

Том III. Эллинизм и иудаизм
695
ской судебной системы этой страны376. Но одного мы будем
требовать решительно: если книги, в которых все это
описывается, должны иметь для нас этическую, воспитательную
ценность, — пусть их автор будет выше описываемых им
людей. У него было отличное средство задокументировать нам
это — Бога живого и его пророков. Когда Ахиллес надругался
над трупом Гектора, сам Зевс — по жалобе Аполлона —
осуждает его деяние (Илиада, 24. 32 и ниже). Можно ли сказать что-
то подобное об Иегове?
Царь израильский Ахав победил сирийского царя Венадада
и увел его в неволю. И сказали Венададу слуги его: «Мы
слышали, что цари дома Израилева — цари милостивые»... Они
возложили вретища на чресла свои и пришли к царю Израильскому,
и сказали ему: «Раб твой Венадад говорит: Пощади жизнь мою,
и тот сказал: Разве он жив? он брат мой». Тогда вышел к нему
Венадад, и Ахав посадил его с собой на колесницу. Эта
необычайно удивительная черта, как раз соответствующая позднему
римскому девизу, приводимому Вергилием:
рагсеге subjectis et debellare superbos377.
Что на это сказал Иегова? Похвалил ли он своего слугу за
его великодушие? Вот один из его пророков предстал перед
царем на дороге и встретил его словами: «Так говорит Господь: За
то, что ты выпустил из рук твоих человека, заклятого Мной,
душа твоя будет вместо его души, народ твой вместо его
народа» (3 Цар. 30-42). Сколь невысоко стоит такой бог в сравнении
с таким царем!378 Эллин, читая эти рассказы, не мог не
вспомнить о геродотовском Кире и его великодушии к
побежденному и покоренному царю Крезу: «Царь подумал, что и сам он
376 См.: Ксенофонт. Анабазис, I. 9, 13.
377 Милость покорным являть и смирять войною надменных (Энеида, VI). Перевод
С. А. Ошерова. — Примеч. перее.
378 О деятельности царя Ахава и его отца Амврия свидетельствуют и анналы Сал-
манассара; см.: Jeremias. Λ7X0, 508.

696
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
все-таки только человек... и рассудив, что все в человеческой
жизни непостоянно... Кир повелел снять с него оковы,
усадил рядом с собой, оказывая [пленнику] величайшую честь»379
(I. 86, 88). Очевидно, Геродот не вменяет ему в вину жалость к
побежденному.
Вообще, удивительно, что мы, вопреки воле историографа,
ощущаем высшую симпатию к этому деятельному и
благородному царю; правда, он приписывает ему предательство в
отношении Навуфея и его виноградника. Впрочем, это было
единственное преступление, в котором он раскаялся, «возложил
на тело свое вретище и постился, и спал во вретище, и ходил
печально» — для царя этого было более чем достаточно.
Хроникер же говорит нам о нем: «...и не было еще такого, как Ахав,
который предался бы тому, чтобы делать неугодное пред очами
Господа» (3 Цар. 21, 25); поскольку он позволял своей супруге,
финикиянке Иезавели, поклоняться своим родным богам, что
для завистливого бога Израиля было грехом из грехов. Впрочем,
к Иезавели мы тоже ощущаем симпатию, которую совершенно
не предполагал хроникер. Когда после смерти Ахава, на
войне, при жизни его сына Иорама, пророк Елисей предательски
помазал на царство его военачальника, отвратительного Ииуя,
и этот последний, убив своего царя и истребив весь род Ахава
(за что, кстати, получил благословение Иеговы380, 4 Цар. 10, 30),
выступил против Изреела, Иезавель «нарумянила лице свое и
украсила голову свою, и глядела в окно» — очевидно, она хотела
умереть во всей своей красоте, и встретила палача своего дома
язвительными словами: «Мир ли Замврию, убийце государя
своего?» (так как Замврий был первым цареубийцей в Израиле)
(4 Цар. 9, 30-37). Это были ее последние слова —■ она умерла по-
царски.
Действительно, мы часто ощущаем восхищение теми, кого
унижает Иегова и хроникер; еще чаще любимцы обоих вызы-
379 Перевод Ф. Г. Мищенко. — Примеч. перев.
380 Разве Kittel (см. выше, примеч. 44) упустил из виду этот факт, говоря, что
хроникер (согласно Ос. 1, 4) враждебно настроен к жестокому Ииую?

Том III. Эллинизм и иудаизм
697
вают в нас — или в эллинской душе: я говорю от ее имени —
отторжение. Я не буду говорить здесь об отвратительном Ииуе;
начинается это с самого начала — от Авраама, прародителя
народа.
Сватать не смей, человек, супругу свою, род свой пятная, —
так звучит иудейская заповедь в поэме псевдо-Фокилида; тем
временем мы видим Авраама, торгующего в Египте
прелестями своей молодой жены: «Дабы мне было хорошо ради тебя»
(Быт. 12, 13), а Иегова карает великими бедствиями не его,
сводника, а невинного фараона, купившего ее у Авраама, не
зная, что она его жена381. Еще раз он повторил эту уловку с Ави-
мелехом — царем Герара (Быт. 20), и даже научил этому
своего сына (Быт. 26). О его поведении в отношении наложницы
Агари382 и собственного с ней сына Измаила я уже говорил —
Иегова здесь снова был на стороне несправедливости. Но
главное деяние Авраама — жертвоприношение Исаака (Быт. 22)383.
381 Интересные ухищрения по этому вопросу эллинизирующего Филона (Abr., 91 и
ниже): Авраам невиновен, на фараона возводится незаслуженный поклеп.
Напротив, искренний иудей Иехудабар-Илай признает и апробирует это оригинальное
средство обогащения: Bacher (см. выше, примеч. 48), II. 206. Интересным
способом использовал эту уловку Вальтер Скотт: чтобы оправдать низкие поступки
графа Лестера и его креатуры Варни в отношении несчастной графини Эми,
говорится: and thus even the patriarch Abraham feigned Sarah to be his sister when they went
down to Egypt (Kenilworth, II, r. V). [«Сам патриарх Авраам выдал Сарру за сестру
свою, когда они переселялись в Египет». — Перевод П. В. Мелковой. — Примеч.
перев.] Утроение мотива считается, согласно критическому методу, триплетом; но
нас интересует отношение Торы к тем, о ком в ней идет речь.
382 Удивительную аналогию отношения Сарры и Агари к Аврааму представляет
одно из постановлений кодекса Хамураппи, из которого следует, что в
Месопотамии положение Агари было бы лучше. См.: Jirku (выше, примеч. 364), 62.
383 Толкование апостола Павла (Евр. 11, 17-19) — аллюзия на воскресение —
очевидно, не могло прийти в голову эллину; прав ли A. Jeremias (см. выше,
примеч. 41), 302, сопоставляя его с вавилонской религией, пусть рассудят ассирологи.
Об интересном споре между иудеями и эллинами насчет этого
жертвоприношения свидетельствует Филон (Abr., 178 и ниже). Его собственное толкование
аллегорично: Исаак значит «смех», Авраам приносит смех в жертву Богу, поскольку
только Бог имеет право на радость; но никакая аллегория не может оправдать его

698
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Здесь эллин не мог не вспомнить параллельную легенду из
своей родной сокровищницы: жертвоприношение Ифигении
Агамемноном. Мы не говорим уже о поэтической ценности:
неудивительно, что с этой точки зрения библейский пассаж
не сравнится с трагедией. Мы говорим об этическом значении
одного и второго. Для Агамемнона жертвоприношение дочери
было условием успешности похода против Трои, в его сердце
обязанности царя и вождя вели бой с отцовской любовью; бой
был долгим и болезненным, но первая обязанность, суровая и
неумолимая, победила. А что склонило Авраама к этой ужасной
жертве? Лишь слова Иеговы: «Возьми сына своего,
единственного своего... и принеси его во всесожжение». Ничего больше.
Апологеты именно этим и гордятся, и именно в этом видят
превосходство библейской легенды над эллинской: ни одной
причины, кроме слепого послушания — разве у вас есть что-то
похожее? Тут каждый будет судить по собственному усмотрению:
я подозреваю, что эллин ответил бы словами нашего пророка:
Послушание такое
Лишь псу заслуга, человеку грех384.
Впрочем, кому как нравится.
каннибалистического наслаждения подробностями замышленного
сыноубийства, которое справедливо вызвало возмущение Dähne (см. выше, примеч. 52),
1.410.
Впрочем, версия об этом жертвоприношении в Бытии не является оригинальной.
Следует помнить, что Исаак был предком Израиля: если бы он умер ребенком,
Израиль не смог бы появиться. Итак, первым препятствием был уже
преклонный возраст родителей, его устранило чудо Иеговы. Сейчас приходит опасность
его жизни (с которой можно сравнить в греческой легенде опасность Линкея и
Гипермнестры, прародителей греческого Мессии — Геракла). С точки зрения
первоначального дуализма, подавляемого иеговизмом Торы, источником такой
опасности мог быть лишь противник Бога, т. е. сатана, а потому заслуживает
внимания версия Книги Юбилеев, по которой Авраам искушает не Иегова, а Мастема,
т. е. сатана.
384 Зелинский здесь приводит по памяти цитату из пьесы Дзяды Адама
Мицкевича. Ввиду неточности цитаты переводим со слов самого Зелинского. — Примеч.
перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
699
Совершенно блекл второй патриарх Исаак. Зато слишком
ярок третий — Иаков, троекратный плут, обманувший
благородного брата, впавшего в детство отца и очень на него
похожего тестя. Это примеры архиизвестные: называясь вторым
именем Израиль, будто являясь олицетворением всего народа, он
пользуется особой популярностью у антисемитов. Я не буду с
ними соперничать.
Напротив, подлинной жемчужиной легенды о патриархах
является история четвертого из них, Иосифа. Здесь рассказчик
действительно достигает вершины хронографического
искусства, и мы могли бы поставить эти главы (Быт. 37—47) рядом с
лучшими главами Геродота, если бы их не испортила
несчастная непреодолимая иудейская любовь к уловкам. Ведь когда во
время долгого голода у покупателей-египтян стало не доставать
денег, Иосиф, как царский наместник, сказал им привести свой
скот. Вскоре и скота стало недостаточно: «ничего не осталось у
нас пред господином нашим, кроме тел наших и земель наших»;
«и купил Иосиф всю землю Египетскую для фараона, потому
что продали египтяне каждый свое поле... и народ сделал он
рабами, от одного конца Египта до другого»385. В результате таких
же условий в VII в. до Р. X. земля Аттики стала собственностью
немногочисленных латифундистов, а все ее мелкие арендаторы
стали их подданными; но вот появился Солон, который
уничтожил закладные столбы, вернул закрепощенным свободу и
землю, и навсегда запретил одалживание денег «под залог тела».
Потому он, верный сын матери-земли, гордится своим деянием:
Моей свидетельницей пред судом времен
Да будет черная земля, святая мать
Богов небесных!386
385 Раввинам и этого было мало. Иосиф обрезал египтян перед тем, как выдать им
зерно (Weber, 258). Удивительный прозелитизм!
386 Текст приводится по изданию: Античная лирика. Библиотека всемирной
литературы. Серия первая. Т. 4. М.: Художественная литература, 1968. С. 135. Перевод
Вяч. Иванова. — Примеч. перев.

700
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Вот два полюса; кого ты изберешь, эллинская душа: Иосифа
или Солона? Впрочем, я забыл: ведь Иосиф имел дело с
«язычниками». Это другая ситуация.
И, наконец, история Моисея. Это бродячий мотив —
чудесное спасение младенца, будущего основателя царства или
спасителя. Такие легенды есть и у Эллады (о Телефе, о Пелее и
Нелее), и у Рима (о Ромуле и Реме)387; к сожалению, снова
следует отметить, что еврейский рассказчик своей злосчастной
любовью к уловкам и здесь испортил красивую легенду. Я уж
не говорю о смешной прелюдии: об эпизоде с повивальными
бабками (Исх. 1, 15), обычно пропускаемом в современных
пересказах; но вот, в главе 2, рассказ о самом Моисее. В
результате запрета на воспитание мальчиков, выданного фараоном,
мать Моисея положила пригожего младенца в плетеную
корзину из тростника и оставила в тростинке у берега реки. Дочь
фараона, найдя ребенка, сжалилась над его красотой и решила
его воспитывать. До сих пор мы видим наивный тон настоящей
легенды, которая стоит и Греции и Рима: руку Божью,
невидимо распростертую над будущим Спасителем. Но
рассказчику этого мало: у него старшая сестра младенца «стала вдали
наблюдать, что с ним будет»; увидев, что ребенок понравился
царевне, она подбежала и спросила: «Не сходить ли мне и не
позвать ли к тебе кормилицу из Евреянок, чтоб она вскормила
тебе младенца?» И позвала мать ребенка. Очевидно, такая роль
непрошеного вмешательства и обман доброй царевны портит
чудесное настроение легенды: вместо помощи Божьей —
человеческая интрига. Но рассказчик этого не ощущал.
Неуклюж рассказ о чудесах Иеговы над фараоном.
Слишком много казней. В их последовательности не прослеживается
градация; непонятно ожесточение фараона; я также не
понимаю, почему его волхвы, умея творить жаб, не сумели создать
387 Из параллельных греческих — миф о Телефе рассказывается в трагедии Еври-
пида Авга, миф о Пелее и Нелее — трагедия Софокла Тиро, особенно влиятельной
была последняя; не исключено, что римская легенда о Ромуле и Реме возникла
под ее влиянием. Только до нас эта легенда дошла в подробном пересказе Ливия.

Том III. Эллинизм и иудаизм
701
мух — и еще меньше понимаю, почему они, вместо того, чтобы
облегчить страдания народа своими чудесами, наводят на него
кары еще более тяжелые. Но все это относится к эстетической
стороне вопроса.
Для оценки отличий национальных характеров бывает
очень продуктивной оценка восприятия разными народами
одного и того же эпического мотива; к счастью, у нас есть один
такой мотив в трех разных способах восприятия: еврейском,
греческом и римском. Это мотив «заслуженной награды блуд-
ницы»т.
В Библии мы встречаемся с ним в следующих пассажах
(Ис. Нав. 2; 6 и ниже). Иисус посылает двух соглядатаев в город
Иерихон; они входят в дом блудницы по имени Раав. Иерихон-
цы узнают об этом, но Раав обманывает посланных от царя,
а соглядатаев выпускает на червленой веревке через окно
(поскольку ее дом стоял у стены), взяв с них обещание, что после
захвата города будут сохранены жизни ее отца и матери,
братьев и сестер, и все их имущество. Соглядатаи убегают,
наказывая ей, чтобы при захвате города она привязала ту же самую
веревку к окну, через которое она их спустила. Обещание было
исполнено.
С композиционной точки зрения рассказ не безупречен;
ведь город был захвачен чудом «иерихонских труб», для
которого, очевидно, отправка соглядатаев не была нужной.
Допускается, что первоначальный конец был другим, т. е. что
добытые соглядатаями сведения в значительной степени
послужили тому, чтобы город был взят. Однако и в нынешнем его
виде нравственный уровень этого пассажа очень низок. Раав не
только блудница, но и предательница своих сограждан; и все
равно она спасена. Она — единственная. Но следует обратить
388 зти три рассказа первым сравнил Windisch, Rahabgesichte (в Zeitschr. f. ATliche
Wiss. XXXVII [1917-1918], 188 и ниже), не давая, однако, соответствующей оценки.
Приложение Hölscher'a (ibid., 1920, 54) я считаю ошибочным. Мотив обозначения
дома при взятии города мы встречаем также у эллинов, но в легенде об Антеноре;
см. мою статью DeAiacis Locrensisfabula Sophoclea (EosXXVIII [1925], 30).

702
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
внимание и на ее слова... «отца моего». Т. е. у нее был отец,
который жил в одном доме с дочерью и кормился ее телом! В Лев. 19,
29 сказано: «Не оскверняй дочери твоей, допуская ее до блуда».
А здесь негодяй, который сделал это, единственный среди всех
мужчин города получает спасение! — но ведь двойное бесчестие
Раав пошло на пользу Израилю; это все оправдывает. Впрочем,
раввины пошли еще дальше: Раав была святой, — говорит один
(Szir. г. 21 а). Она, — трогательно говорит другой (Ah. ζ· 17 b), — не
один, а три греха искупила тройным добрым поступком в
отношении соглядатаев, поскольку выпустила их 1) на веревке, 2)
через окно, 3) на стену. И если христианин удивляется, видя эту
блудницу среди предков Спасителя (Мф. 1, 5) как жену Салмо-
на, от которого произошел Вооз (7 Пар. 2, 11), пусть не обвиняет
евангелиста: тот, признавая Христа Мессией, потомком Давида,
необходимо вынужден был считаться с раввинской традицией
о генеалогии последнего; итак, мы приходим к выводу, что эта
традиция сделала иерихонскую блудницу прабабкой
славнейшего царя Израильского. Такова мораль этой повести.
Такова мораль этой повести. Теперь же сравним с ней
греческую. Ее, согласно историку Неанту, приводит Афиней.
Город Абидос на Геллеспонте был занят отрядом неприятеля;
абидосцы осадили его. Однажды ночью солдаты отряда,
напившись, взяли себе множество гетер. Когда после разврата
они заснули, одна из гетер украла у них ключи от городских
ворот и, перебравшись через стену, отнесла их абидосцам. Те
тут же с оружием в руках вторглись в город, сняли стражу,
заняли крепость и таким образом отвоевали свободу для своей
родины. В благодарность гетере — от ее имени они построили
храм Афродиты. Вот подлинное эллинское восприятие. Здесь
мы снова видим блудницу, которая к своему позорному
ремеслу добавила предательство, но она не сограждан предает врагу,
а врага-захватчика согражданам. Естественно, такое ее
гражданское деяние было вознаграждено. Никакого «готтентотиз-
ма» здесь нет; наше восприятие отождествляется с чувствами
освобожденных абидосцев и их хроникером.

Том III. Эллинизм и иудаизм
703
Такой же нам покажется и римская форма легенды,
сохраненная для нас Ливием (XXVI. 33, 8). Капуя Кампанская,
которая после поражения римлян под Каннами расторгла союз с
ними и впустила в свои стены отряд Ганнибала, после долгой
осады была захвачена римским войском. Сенат дискутировал
о том, как следует себя вести в отношении граждан неверного
города. Во время прений оказалось, что некая Пакула Клувия,
некогда блудница, тайно носила еду бедным римским
пленникам. Было постановлено возвратить ей свободу и имущество,
и позволено, если у нее есть еще какое-то пожелание,
отправиться с ним в Рим. Я считаю, что и этот рассказ не обижает
наше нравственное восприятие; Клувия действительно
желает зла врагам своей отчизны, но ее деяния — акт
милосердия к пленным, и никакого вреда своим согражданам она не
принесла.
Такова принципиальная разница между античным и
иудейским нравственным чувством. Я не скажу, что эллины и
римляне никогда не нарушали заповедей нравственности ради
политической выгоды: но они никогда не выдавали такие
выходки за акты добродетели. Человек может грешить: он всего
лишь человек. Но он не должен прославлять свой грех — это
уже вмешательство совести.
С этической же точки зрения рассказ Торы не мог
удовлетворить требования эллинской души. Однако обаяние
художественного произведения заключается не только в этике, но,
в равной мере, и в эстетическом впечатлении от него. С этой
точки зрения, Тора местами стоит очень высоко. Кроме истории
Иосифа, о которой уже шла речь, стоит вспомнить о Елеазаре
с его идиллическим фоном; повесть о «пчеле» Деворе: «В дни
Шамгара, сына Анафа, в дни Иаили пути опустели, и ходившие
прежде дорогой прямой пускались в обход. Обезлюдели в
Израиле села, обезлюдели, пока не явилась, не восстала я, Девора,
мать в Израиле» (Суд. 5, 6-7); повесть о Иеффае Галаадитянине
и его дочери {Суд. 11, 30-40)... Последняя в особенности
должна была понравиться эллинам. Ведь и у них была параллельная

704
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
легенда об Идоменее Критском, который — также связанный
безрассудным обетом — должен был принести в жертву
своего родного ребенка. «И сказала отцу своему: сделай мне только
вот что: отпусти меня на два месяца; я пойду, взойду на горы и
оплачу девство мое с подругами моими» (ст. 37). Это вполне по-
эллински. Так и царевна Андромеда у Еврипида, принесенная
в жертву за родину, оплакивала с подругами свое девство, а эхо
гор вторило ее плачу389.
Я не скажу того же самого о Самсоне, израильском Солнце-
богатыре, он не сравнится с эллинским Гераклом ни в его
трагическом, ни в комическом восприятии, исключая, разве что,
его смерть: «И уперся всею силою, и обрушился дом на
владельцев и на весь народ, бывший в нем» (Суд. 16, 30). Много красоты
мы найдем и в первых двух книгах Царств. История царя Саула,
к сожалению, очень неудачно отредактированная и
испорченная дублетами, покоряет своим трагическим величием,
усиленной демонической фигурой пророка Самуила. Неоднозначное
впечатление производит история царя Давида. Мы совершенно
не сочувствуем его поединку с бесцеремонным гигантом
Голиафом. Разве не таким же предательским способом Полидевк
сокрушил великана Амика во время путешествия аргонавтов.
Убить из пращи беззаботного противника — это не рыцарское
деяние. Но хронографа, очевидно, интересует не рыцарство.
Первая половина биографии Давида — до смерти Саула — имеет
несколько красивых черт, но здесь видны дублеты. Изгнанник
при дворе филистимского царя Анхуса (7 Цар. 27) напоминает
Фемистокла и Кориолана; но и здесь снова иудейская страсть к
уловкам. Получив от благородного царя город, он опустошает
земли его союзников, царю же говорит, что грабит села
Израиля; а чтобы тот не узнал правду, Давид не оставлял в живых «ни
389 Андромеда Еврипида до нас не дошла; плач героини сохранился только в
пародии Аристофана {Женщины на празднике Фесмофорий, 1029 и ниже). Напротив,
есть параллельная сцена в Антигоне Софокла (806 и ниже), с той лишь разницей,
что героиню окружают не девушки-ровесницы, а старцы хора. Приведенные из
Суд. 11, 37 слова, поясняют нам значение и этой греческой сцены.

Том III. Эллинизм и иудаизм
705
мужчины, ни женщины» на опустошенных землях. Такого ведь
ни Фемистокл, ни Кориолан не делали. Вторая половина —
история Давида-царя — заполнена его гаремными делами и их
результатами: Вирсавия, Амнон, Фамарь II, Авессалом, Авес-
са, Адония. Эти дела были очень интересны; эллины должны
были вспомнить гаремные истории персидских царей,
описанные Ктесием, о которых нам рассказывает биография царя
Артаксеркса, написанная Плутархом. Иногда они вызывают
сочувствие к несчастному царю, ведущему себя к тому же отнюдь
не мужественно; но это сочувствие полностью перечеркивается
сатанинским завещанием, которое он оставляет своему сыну
(ЗЦар. 2)390. И эллин, узнав, что этот Давид считается иудеями
идеальным царем и рыцарем, имел право поблагодарить их за
такой идеал.
Две остальные книги Царств с литературной точки зрения
стоят намного ниже, если не считать рассказа о суде Соломона,
подающего милую, хоть и не наилучшую вариацию бродячего
мотива.
390 «Вот, я отхожу в путь всей земли, ты же будь тверд и будь мужествен и храни
завет Господа Бога твоего, ходя путями Его и соблюдая уставы Его и заповеди
Его, и определения Его и постановления Его, как написано в законе Моисеевом,
чтобы быть тебе благоразумным во всем, что ни будешь делать, и везде, куда ни
обратишься; чтобы Господь исполнил слово Свое, которое Он сказал обо мне,
говоря: "если сыны твои будут наблюдать за путями своими, чтобы ходить предо
Мною в истине от всего сердца своего и от всей души своей, то не прекратится
муж от тебя на престоле Израилевом". Еще: ты знаешь, что сделал мне Иоав, сын
Саруин, как поступил он с двумя вождями войска Израильского, с Авениром,
сыном Нировым, и Амессаем, сыном Иеферовым, как он умертвил их и пролил
кровь бранную во время мира, обагрив кровью бранною пояс на чреслах своих и
обувь на ногах своих: поступи по мудрости твоей, чтобы не отпустить седины его
мирно в преисподнюю. А сынам Верзеллия Галаадитянина окажи милость, чтоб
они были между питающимися твоим столом, ибо они пришли ко мне, когда я
бежал от Авессалома, брата твоего. Вот еще у тебя Семей, сын Геры Вениамитя-
нина из Бахурима; он злословил меня тяжким злословием, когда я шел в Маха-
наим; но он вышел навстречу мне у Иордана, и я поклялся ему Господом, говоря:
"я не умерщвлю тебя мечом'*. Ты же не оставь его безнаказанным; ибо ты человек
мудрый и знаешь, что тебе сделать с ним, чтобы низвести седину его в крови в
преисподнюю» (с. 2-9).

706
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Я говорю только о вкрапленных в общий рассказ отдельных
пассажах, скорее, об изюминках в тесте. О самом же тесте мы
ничего хорошего сказать не можем. Местами оно просто
ужасно; и кому не нравится, например, нудный характер «перечня
судов» во второй песне Илиады, на того я бы наложил епитими-
ей прочтение вслух Числ. 7, но целиком, все 89 стихов.
Но это детали: то, что рассказы Торы стоят намного выше,
чем ее восточные предшественники, включая даже поэму
Сошествие Иштарт, не подлежит сомнению. Впрочем, важнее
вопрос духа, так сказать, всего рассказа от Авраама до Неемии,
трактовки исторической проблемы, которую мы в нем находим.
Этим более всего гордятся апологеты: в противопоставление
светскому прагматизму греческой историографии здесь мы
видим религиозную трактовку; история народа
Израильского — это, по сути, трагедия, творимая Господом Богом; Иегова,
очевидно, печется о своем народе и ведет его счастливыми и
несчастливыми путями к намеченной им цели.
Я согласился бы, если бы эта цель была религиозно-
этической, — увы, она лишь религиозно-сакральная. Но
присмотримся к самой трагедии.
Она состоит из трех актов: пролога (от Авраама до
египетского пленения), переломного акта (Моисей и Иисус) и
последующей истории. Пролог содержит в себе обетования,
переломный акт — их исполнения. Это основание всей будущей
истории Израиля: «Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя
из земли Египетской, из дома рабства; да не будет у тебя
других богов пред лицем Моим» (Исх. 20, 2-3). Подходила ли такая
трактовка для того, чтобы импонировать эллинской душе?
В ее лучших представителях, конечно же, нет. Ведь у них
как переломный акт их собственной истории была рыцарская
война с персидским захватчиком — Марафон, Фермопилы, Са-
391 С русским переводом можно ознакомиться: «К стране безысходной...»
Сошествие Иштар в преисподнюю / Перевод В. Ш и лей ко // Я открою тебе сокровенное
слово: Литература Вавилонии и Ассирии / Пер. с аккад. Сост. В. К. Афанасьевой и
И. М. Дьяконова. М.: Худ. лит., 1981. С. 92-98. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
707
ламин; отсюда эллинские вожди открыто и смиренно узнали,
что своей свободой они обязаны не собственной силе, а лишь
любви своих богов и героев. Но, и это принципиальная
разница, они и сами послужили ей своей самоотверженностью,
своими героическими действиями, тогда как Израилю был дан
приказ (Исх. 14, 14): «Господь будет поборать за вас, а вы
будьте спокойны». Если же «выведение из рабства», т. е. удобное
бегство должно быть предметом гордости (ведь им хвалится
Иегова очень странным для эллина способом, Втор. 4, 34), то и
у нас есть свои — их описал Ксенофонт, богобоязненный вождь
десяти тысяч, — и явно более славные. Никто чудесно не
разделял реки, препятствовавшие нашему возвращению, мы сами
должны были позаботиться о кораблях; никто не топил
преследующих нас врагов — мы должны были сами дать им кровавую
битву; никто не кормил нас манной и перепелами — мы
должны были сами договариваться с отдельными племенами и
добывать себе пропитание. В то же время мы возносили молитвы
богам, приносили им жертвы. И боги благословили наши
усилия, даровали нам возвращение на родину. А уж наше и ваше
поведение лучше не сравнивать; кто из эллинов мог бы
произнести такие позорные слова, как ваши: «Оставь нас, пусть мы
работаем Египтянам? Ибо лучше быть нам в рабстве у Египтян,
нежели умереть в пустыне» (Исх. 14, 12).
Что же касается третьего акта, он был однообразный в
наивысшей степени. С одной стороны, постоянное повторение
заповеди Иеговы, чтобы его народ никоим образом не служил
иным богам — это совершенно непонятная эллинам зависть,
о которой речь шла выше. Для израильтян она была даже
слишком понятной; коль скоро у Иеговы не было никакого другого
народа, кроме Израиля, отступление последнего грозило ему
тем, что он останется богом без народа; а поэтому молящиеся
за Израиль392 ловко изыскивают его заботливое расположение.
392 См.: Числ. 14, 13, 16 и ниже: «услышат Египтяне, из среды которых Ты силою
Твоею вывел народ сей... Господь не мог ввести народ сей в землю, которую Он с
клятвою обещал ему, а потому и погубил его в пустыне» (ср.: Исх. 32, 12). И Орест

708
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
С другой стороны, не менее монотонное повторение
формулы393: «Отступление — наказание; обращение — освобождение;
новое отступление» и т. д. in infinitum. Вот постоянный
припев книги Судей: «И сделали сыны Израилевы злое пред
очами Господа, который предал их в руки (такого-то и такого-то
народа) на (столько-то) лет. И возопили сыны Израилевы к
Господу, и воздвигнул Господь (такого-то), который спас их от
(тех-то)» (2, 11, 13; 3, 7, 12; 4, 1; 6, 1; и т. д.). Совершенно
непонятно сопротивление людей такому столь часто повторяемому
опыту: откуда такое непримиримое отторжение собственного
бога? В книгах Царств припев звучит несколько иначе: «И
делал (такой-то царь) угодное пред очами Господа, как Давид,
отец его... И делал неугодное пред очами Господа, и ходил
путем Иеровоама, который ввел Израиля в грех», — понимая под
«угодным» преданное служение Иегове, а под «неугодным»
идолопоклонничество. Для оправдания формулы следовало бы
обосновать, что делающие угодное были праведными,
делающие же неугодное — напротив. К сожалению, история
противилась этому, а талмудическая агада еще не была придумана.
Потому хроникер выражал свое отвращение к истории:
«Прочее о (таком-то) и обо всем, что он сделал, написано в летописи
царей Иудейских/Израильских».
Я повторяю, это не могло импонировать эллинской душе:
но, повторяю также, в лучших ее представителях. Что касается
других, то сравнение мужественной заповеди «На Афину
надейся, а сам не плошай» с заповедью «Господь будет поборать за
вас, а вы будьте спокойны» — будет, несомненно, в пользу
первого. Также мы видели, что прозелитов было немало, но
выдающихся людей среди них не было. Хотя и они не остались в ла-
уЕврипида тогда, когда его охватывает отчаяние, говорит Пиладу (Ифигения в
Тавриде, 711-713): «Оракул нам солгал, нас Феб искусно/ Подальше от Эллады
заманил, / Чтоб не краснеть за прежние вещанья», т. е. за то, чего он не мог
исполнить. Но там это воспринимается как святотатство, которое обнаружит
дальнейшее развитие трагедии.
393 Уже Иосиф (А., I. 14; 20) отметил, что мораль истории Израиля заключена в
принципе: за богобоязненность — награда, за отступление — отмщение.

Том III. Эллинизм и иудаизм
709
гере пассивности; со временем и они отказались быть
послушными Иегове и приняли религию, лозунгом которой, согласно
мужественной греческой поговорке, было: ora et labora.
§39
Для современного читателя Библии ее эпическая часть —
главная; дидактическая — так называемый закон Моисея —
интересует только специалистов. Иудею ситуация является
противоположной: закон был жемчужиной, эпическая часть —
оправой, существование которой должно было быть
оправдано394. Бог, как говорилось, диктуя Моисею рассказ о
сотворении мира и историю патриархов до законодательства, поступил
весьма рассудительно: он хотел наперед задокументировать
свое могущество, чтобы таким образом увеличить авторитет
законодательства. И как он, сотворив мир, был удовлетворен
своим деянием: «И увидел Бог все, что Он создал, и вот,
весьма хорошо» (Быт. 1,31) — так и, давая Израилю устами Моисея
свой закон, обращается к нему: «И есть ли какой великий
народ, у которого были бы такие справедливые постановления и
законы, как весь закон сей, который я предлагаю вам сегодня?»
(Втор. 4, 8).
Обоснованна ли эта гордость? Сегодня мы можем дать ответ
на этот вопрос. Очевидно, законодатель имел в виду народы,
современные ему; и лишь в последние времена были найдены
законодательства некоторых из них. Особый интерес вызвал,
именно с сопоставительной точки зрения, вавилонский
«кодекс Хаммурапи». Но если такой энтузиаст-панвавилонист,
как Фридрих Делич395, считает, что этот кодекс, который
старше Моисеева, гораздо лучше последнего, то в свете
приводимых им параллельных мест его утверждение не выглядит
394 Другие и более мистические оправдания приводит Филон, Opif. т.
395 Frdr. Delitzsch (см. выше, примеч. 41), 117. Иначе и лучше Sellin (см. выше,
примеч. 58), 19.

710
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
обоснованным. С логической точки зрения, и здесь, и там
одинаково недостает подчиненности отдельных прав общим
принципам, что, впрочем, нас не удивляет, поскольку за
такое подчинение мы благодарны лишь римскому праву. С точки
зрения эстетической, очень редко — например, в вопросе
кровной мести — Хаммурапи представляет более прогрессивный
взгляд, чем Моисей; но общее впечатление таково, что законы
Моисея более гуманистичны, чем законы его
предшественника, уже хотя бы потому, что они не признают
членовредительство средством наказания.
Однако же эллины времен иудаизма сравнивали закон
Моисея не с правом давно забытого вавилонского царя, а с
законами своих собственных законодателей: Солона, Харонда,
Залевка в их новых редакциях и, в первую очередь, если речь
шла о I в. до Р. X., — с римским правом, либо в основанном на
jus gentium преторском эдикте, либо в основательном система-
тизационном произведении Муция Сцеволы. Что же касается
этого сравнения, то его результат предопределен заранее; это
было бы то же самое, что и сравнение мышления ребенка с
мышлением взрослого человека. Верно замечает о. Лаграндж:
«Есть ли такое современное законодательство, которое не
использовало бы римское право — и есть ли такое, источником
вдохновения для которого были бы законы Талмуда?»396 Вместо
законов Талмуда мы могли бы смело сказать «законы Моисея»,
развитием и «оградой» которых был Талмуд.
Но оставим сравнения. Рассмотрим законодательство
Моисея само по себе. Оно до сих пор ждет своего исследователя —
nota bene такого, который, будучи свободным от
апологетических тенденций и соединяя точную юридическую науку с
экономической и историко-культурной, сможет из сохранившихся
396 Правда, церковное право кое-что заимствовало из Торы, как, например, законы
о запрещенных браках, но эти исключения незначительны. Зато Schwarmgeister
эпохи реформации, например, анабаптисты в Мюнстере и др., взяли за основу
Тору; известно, что из этого получилось. Лютер также, принимая ее за основу,
чуть не ввел многоженство, о чем следует помнить.

Том III. Эллинизм и иудаизм
711
предписаний Торы извлечь то, что можно назвать подлинным
духом законодательства Моисея397. Я думаю, что такой
исследователь основательно обоснует то, что я — не будучи ни юристом,
ни экономистом — могу л ишь ощущать, а именно: что это
законодательство из-за своей совершенной непрактичности
сделало для иудеев невозможной самостоятельную государственную
жизнь и вынудило их искать более приемлемые условия жизни
в рассеянии398. Очень точно говорит апологет М. Фридлендер:
«Все прочие народы создали законодательство согласно
своим государственным устройствам, и лишь Израиль создавал
государство, сообразуясь со своим законодательством»399. Он
ошибается лишь в том, что принимает за достоинство: история
показала, что это государство стоило своего законодательства.
Но, в сущности, он прав, причем как с ортодоксальной, так и с
критической точки зрения. С первой дело обстоит так: Моисей
в самом начале кочевой жизни своего народа получает для него
законодательство, по которому лишь 40 лет спустя — т. е. после
занятия обетованной земли и перехода к оседлой жизни —
получится нормировать устройство нового государства. С точки
зрения критической, рисуется следующий образ: Иезекииль
397 Я имею в виду известное сочинение J. Heringa Der Geist des romischen Rechts
{Дух римского права). Отсутствие такого сочинения для законодательства
Моисея отмечает уже Duhm (см. выше, примеч. 114), 218; с иудейской точки зрения,
с ним соглашается Ad. Büchler, Types of Jewish Palestinian piety (1922). Сочинения
Michaelis'a (см. выше, примеч. 92), Saalschütz'a (см. выше, примеч. 165), I. Schnell'a
Das israelitische Recht in seinen Grundziigen dargestellt [Право израэлитов в его основных
чертах] (1853), Nowack'a (см. выше, примеч. 16), I. 317 и ниже, предоставляют лишь
материал, первые два — с добавлением пустых апологетических споров.
398 О непрактичности законодательства Торы см.: Smend (выше, примеч. 41), 266
(ссылается на Kuenen'a). Она сыграла роль в споре об отношении кодекса Иосии
к Втор. См.: G. Hölscher. Komposition und Ursprung des Dt. {Zeitschr.f. ATliche Wiss.,
1922, 161 и ниже), особенно 197: «Теоретическое закостенение (Verstiegenheit)
этого законодательства, совершенно не принимающего во внимание практические
требования жизни». Это касается, в первую очередь, закона о десятинах, см. выше
(ср.: Ed. Reuss. L'histoire sainte et la loi, II. 307). Также L. Horst {Revue de Vhist. des rel.
XXVII. 162 и ниже). О том, что Втор. 20 исключает возможность разумного
ведения войны, отметил уже Cornill.
399 Maur. Friedländer (см. выше, примеч. 81), 4.

712
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
и его последователи, сидя на реках вавилонских, используя
отчасти Книгу Завета и кодекс Иосии, создают новое
законодательство, которое вступит в силу лишь по возвращении на
родину. И в первом, и во втором случае сначала было
законодательство, а потом государство; наперекор немецкой поговорке,
создаются сначала очки, а потом под них подстраивается нос.
Но законодательство Торы обладает, по мнению
апологетов, и другими достоинствами, в первую очередь тем, что оно
целиком происходит от Бога. Книга Исход очень эффектно это
драматизирует: «Моисей взошел к Богу [на гору], и воззвал к
нему Господь с горы, говоря: так скажи дому Иаковлеву и
возвести сынам Израилевым: вы видели, что Я сделал Египтянам,
и как Я носил вас [как бы] на орлиных крыльях, и принес вас к
Себе; итак, если вы будете слушаться гласа Моего и соблюдать
завет Мой, то будете Моим уделом из всех народов, ибо Моя вся
земля, а вы будете у Меня царством священников и народом
святым; вот слова, которые ты скажешь сынам Израилевым.
И пришел Моисей и созвал старейшин народа и предложил им
все сии слова, которые заповедал ему Господь. И весь народ
отвечал единогласно, говоря: все, что сказал Господь, исполним,..»
(Исх. 19, 3). Здесь-то и был заключен завет: Израиль возложил
на свои плечи «бремя Торы»400. Это так называемый берит —
нечто среднее между lex data и lex rogata, для которого нашему
юридическому сознанию, воспитанному на римском праве, не
достает соответствующего термина. Отсюда позднейшие
раввины пришли к выводу, что Бог и другим людям предложил
святую предвечную Тору, но они отвергли ее, и этим подтвердили
привилегию Израиля как избранного народа и его мечтания о
400 Таковым оно считалось уже раввинами древних времен, см. Bacher (выше,
примеч. 48), II. 312. Я должен поставить под сомнение справедливость утверждения
Bloch'a (см. выше, примеч. 65), 365, об altjüdische Anschauung, о том, что
выполнение религиозных заповедей для иудея было сопряжено с чувством блаженной
радости. Обязанность благодарения Бога за то, что он дал такую и такую
заповеди, этому не противоречит: в семьях, далеких от идеалов Руссо, детей вынуждали
целовать розги после соответствующей акции.

Том III. Эллинизм и иудаизм
713
будущем блаженном состоянии, когда этот народ священства
не будет делать ничего, а другие народы будут работать за него.
Впрочем, меньше о драматизации; более важным было
убеждение в том, что Тора — вся Тора — происходит
непосредственно от Бога. Является ли это чем-то уникальным? Пан-
вавилонисты после обнаружения кодекса Хаммурапи
обратили внимание на барельеф над его заглавием,
представляющий царя пред лицом бога Мардука; но им было справедливо
замечено, что этот барельеф, ввиду отсутствия поясняющей
легенды, отнюдь не подтверждает, что все законодательство
происходит от Мардука. На эллинской же почве мы
располагаем более подходящими аналогиями: они двух типов. Первый
полностью совпадает с библейской легендой: Критский Минос
после девяти лет общения с Зевсом на Диктийской горе
принес народу свое законодательство; спартанский предводитель
Ликург в Дельфах из уст самого Аполлона услышал и — не
записав — принес в Спарту свою эвномию, которая была
записана лишь Тиртеем. Это дорическое решение проблемы: при
этом будет уместно заметить, что критяне, как и спартанцы, со
временем закостенели в своем так называемом данном богами
неподвижном законодательстве. А кроме того, иудеи Маккавей-
ских времен считали спартанцев «братьями».
Иначе разрешили эту ситуацию ионийцы. Читая у Гомера
слова Ахилла к его просителю Приаму (Илиада, 24. 568):
...и не страшись, да тебя, невзирая, что ты и молитель,
в куще моей я не брошу и Зевсов завет не нарушу, —
убеждамся, что заповедь милосердия к просителю происходит
от Зевса; потому-то, собственно (Одиссея, 6. 207-208):
...от Зевса приходит к нам каждый странник и нищий.
Это один из «общих законов Эллады» [ДР, § 21], один из
тех «неписаных законов» (άγραφοι νόμοι), которые, согласно

714
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Фукидиду, считаются самыми святыми в Афинах (II. 37), о
которых Софокл написал свою замечательную песню (Царь Эдип,
II. 863-870):
Судьба моя! Дай мне вечно
Слов и дел святую чистоту блюсти
И чтить Законы, что в небесной выси
Излома Правды самой взошли.
Их край родной — ясный свет эфира;
Олимп им отец', родил
Не смертного разум их;
Не он в забвения мгле их схоронить властен!401
Если мы захотим исследовать, что это за законы, — мы
легко убедимся в том, что к ним относятся главные принципы
нравственности: почитать богов, почитать родителей, почитать
гостя. Таков непоколебимый божественный закон; от него
следует отличать государственные законодательства — Залевка,
Хоронда, Солона. Они были даны людьми и приняты людьми
же — в соответствии с тогдашним состоянием
интеллектуальным и политическим, и от людей зависит их изменение или
упразднение согласно новым условиям жизни; это lex rogata,
которая как таковая может быть и ab rogata402. В этом
заключается разница между эллинским и израильским
представлением: там — различение вечных принципов нравственности
и подвижного государственного, гражданского и уголовного
права, а здесь — огульная незыблемость, охватывающая
заповеди о богопочитании точно так же, как и предписания о роде
дерева для носилок Скинии Завета.
Переходя к содержанию законодательства Моисея, мы
поражаемся, в первую очередь, его хаотичностью. Критики
толкуют историю его появления как постепенные наслоения,
которые со временем обволокли ядро; в особенности выделяют
401 Перевод Ф. Ф. Зелинского. — Примеч. перев.
402 Lex rogata (лат.) — изданный закон; abrogata (лат.) — отмененный. — Примеч. ред.

Том III. Эллинизм и иудаизм
715
«Книгу Завета» как древнейшее ядро, потом кодекс Иосии,
или Второзаконие, и наконец, «священнический кодекс».
Но эта гипотеза не поясняет хаотичность внутри каждого из
возможных разделов, о которых у нас нет причин говорить,
поскольку для иудеев, а тем более для прозелитов
законодательство Моисея представляло одно целое. Всматриваясь
пристальнее, мы убеждаемся, что в одном и том же
законодательстве собраны заповеди нравственного, юридического
и ритуального характера. Именно это, по мнению
апологетов, является преимуществом закона Моисея; где, — говорят
они, — вы найдете что-то похожее? Нигде, — я отвечу, — или,
говоря осмотрительнее, ни у одного из рассудительных
законодателей. Сочетание же моральности с законом (о ритуализ-
ме они предпочитают не говорить) под одной и той же
санкцией стало причиной принципиально юридического характера
иудейской нравственности.
В действительности нравственность должна быть
свободной, закон — точно очерченным; смешение обоих приводит к
абсурду. Как красиво звучит заповедь: «Пришельца не
притесняй, и не угнетай его; ибо вы сами были пришельцами в земле
Египетской» (Исх. 22, 21), — о том, как эту заповедь испортит
иудаизм, будет рассказано в следующем параграфе. Или: «Ни
вдовы, ни сироты не притесняйте, если же ты притеснишь их,
то, когда они возопиют ко Мне, Я услышу вопль их» (Исх. 22-
23), или «Не следуй за большинством на зло» (23, 2) — заповедь,
которую следует золотыми буквами высечь на стенах
сессионных залов и совещательных комнат. Или (ст. 4): «Если найдешь
вола врага твоего или осла его заблудившегося, приведи его к
нему» (ср.: 22, 1) — мудрый принцип бережливой общины,
понимающей, что живой инвентарь ее члена является частью
общего инвентаря. Таких разумных и здравых заповедей можно
привести еще несколько.
Но законодатель хотел соединить моральные принципы с
юридическими предписаниями, и эта-то тенденция привела
его к абсурду: «Если, — говорит он, — возьмешь в залог одежду

716
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
ближнего твоего, до захождения солнца возврати ее, ибо она
есть единственный покров у него, она — одеяние тела его: в чем
будет он спать? итак, когда он возопиет ко Мне, Я услышу, ибо
Я милосерд» (Исх. 22, 26-27). Звучит это очень хорошо; но
захочет ли должник вообще отдавать одолженные ему деньги, зная,
что в любом случае залог до захода солнца будет ему возвращен?
«В седьмой год делай прощение... чтобы всякий заимодавец...
простил долг и не взыскивал с ближнего своего» (Втор. 15, 1-
2). Впрочем, здесь законодателю пришло в голову, что в этом
случае приближение седьмого года (субботнего, см. выше,
с. 553) может иметь фатальные последствия для всех кредитных
операций, а потому он добавляет: «берегись, чтобы не вошла
в сердце твое беззаконная мысль: "приближается седьмой год,
год прощения", и чтоб оттого глаз твой не сделался немилостив
к нищему брату твоему, и ты не отказал ему; ибо он возопиет на
тебя к Господу, и будет на тебе грех» (ст. 9). И что дальше?
Накануне субботнего года нищие могут растащить все имущество
богача, зная, что следующий год упразднит их долг?403
Очевидно, в условиях совместного проживания у всех
народов есть много общего; потому и предписания
преимущественно таковы, что они могли бы иметь место во всех
законодательствах; но есть и другие, отчасти очень странные.
Известно, каким красивым способом эллины праздновали
поступление нового раба в дом его хозяина: его обсыпали сладостями
в знак того, что его жизнь в новом доме должна быть сладкой.
Сравним теперь предписание Торы в отношении раба
израильтянина, который, получив от своего господина жену и имея с
ней детей, не захотел в седьмой год воспользоваться правом,
которое дает свободу исключительно ему самому, и сказал бы:
«Я люблю моего господина, и жену, и детей, не уйду
свободным». Вот какова его награда за любовь: «То пусть господин его
приведет его пред богом и поставит его к двери, или к косяку,
403 Об уловке раввина Гиллеля см. примеч. 213. Интересно восхищение Филона
(Legg. spec, II. 71).

Том III. Эллинизм и иудаизм
717
и проколет ему господин его ухо шилом404, и он останется рабом
его вечно» (Исх. 21, 6). Не менее странны последующие
предписания, касающиеся дочери, которую отец продает в служанки,
т. е., как видно из дальнейшего текста, в наложницы; эллинские
и римские законы совершенно запрещали гражданам такую
отвратительную торговлю собственной кровью. Напротив,
соответствует эллинскому, по крайней мере, афинскому,
законодательству запрет под угрозой наказания избиения рабов; но и
это гуманистическое предписание было испорчено неуместной
дистинкцией405: «но если они день или два дня переживут, то не
должно наказывать его...» (Исх. 21, 21); следовательно, раба
следует ударить так, чтобы несчастный промучился сутки и умер
только на следующий день, тогда-то за его убийство никто не
будет наказан.
Однако гораздо многочисленнее и нравственных и
юридических предписаний предписания ритуальные. Они
мелочны до смешного; Иегова не пренебрегает даже кулинарными
рецептами (Числ. 15, 4). Но шутить с ними не стоит:
наименьшее отклонение грозит проклятием — «и истребится душа
та из народа своего» (Лев. 19, 8). Некоторые из них настолько
смехотворны, что критики могут пояснить их лишь
противопоставлением обычаям соседних народов; согласно Ле*. 18, 3: «По
делам земли Египетской... и по делам земли Ханаанской... не
поступайте», — очевидно, не взирая на то, были эти обычаи
хороши или плохи. Таков запрет приготовления козленка в
молоке матери его, который настолько беспокоил законодателя, что
он повторил его целых три раза (см. § 24); или запрет заклания
коровы или овцы в один день с ее плодом (см. выше, с. 679); но,
404 Здесь уловки апологетов особо мерзки: «Этот негодник, чье ухо слышало
слово о том, что израильтяне должны быть рабами одного только Бога {Лев. 25, 55),
и который возложил на себя еще и чужое иго, пусть несет на своем ухе знак своей
покорности» (Tos. В. К. VII. 5; Bacher [см. выше, примеч. 48], I. 30). Согласно
Филону (Legg. alleg., III. 198; ср.: Cher., 72; Q. r. div. her., 185), вина раба заключается в том,
что он «осмелился господина и жену назвать "своими"».
405 Очень несуразно ее защищает Филон (Leg spec, III. 142), очевидно, только по
принуждению.

718
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
в первую очередь, запрет на употребление крови: «Потому что
душа всякого тела есть кровь его» (Лев. 17, 14). К этой
категории следует отнести и совершенно несуразный запрет (Лев. 19,
19): «Скота твоего не своди с иною породою; поля твоего не
засевай двумя родами семян; в одежду из разнородных нитей,
из шерсти и льна, не одевайся», — который дал столько пищи
для остроумия создателей Мишны (см. трактат Kilajim). А что
сказать о Втор. 25, 11: «Когда дерутся между собою мужчины,
и жена одного [из них] подойдет, чтобы отнять мужа своего из
рук бьющего его, и протянув руку свою, схватит его за срамный
уд, то отсеки руку ее: да не пощадит [ее] глаз твой»? Отметим,
что это единственный пример нанесения увечий как судебного
наказания»406. Критики считают его «демонизмом»; очевидно,
одержимым должен быть законодатель, издавая такой закон.
Некоторые нормы, вопреки общему характеру
законодательства, имеют характер абсолютного суеверия. К ним
относятся испытания верности жен с помощью «горькой воды»
(Числ. 5, 11 и ниже), которые доставляют столько хлопот
апологетам, но, в первую очередь, подробные заповеди о рыжей
телице, из пепла которой делается вода очищения (гл. 19)407.
Очевидно, суеверный характер последней нормы не обошли
вниманием просвещенные «язычники», и раввинская
литература сохранила для нас интересный след прения некоего
римлянина и известного раввина Йоханана бен Заккая. Споря с
римлянином, раввин ссылается на «языческий»
очистительный обряд очищения предмета дымом, восходящим от огня
корений; после ответа раввина ученики обратились к нему:
«Ты его победил слабым тростником, но что ты ответишь нам?»
Йоханан ответил: «Ни труп не оскверняет, ни вода не очищает;
406 О несуразной апологии Филона см. выше, примеч. 405. Раввины были
рассудительнее, делая невозможным исполнение этого предписания: см. замечания
Heinemann'a (в изданном L. Сопп'ом коллективном переводе Филона).
Интересно, что за аналогичный проступок мужчины раввины считаютуместным такое же
точно наказание; соответствующее предписание читатель найдет в Нидде).
407 См.: I. Scheftelowitz. Das Opfer der roten Kuh [Жертва рыжеи телицы] (Zeitschr.f.
ATliche Wiss. 1921, 113).

Том III. Эллинизм и иудаизм
719
эта заповедь Всесвятого, о причинах которой спрашивать
нельзя»408, т. е. агностицизм. Так и раввин Йошуа из Сахнина от
имени раввина Левия (III в. по Р. X.) засвидетельствовал: «Есть
четыре темных заповеди Торы, которыми сатана искушает
человека: право левирата, запрет на ношение одежды, сотканной
из шерсти и льна, козел отпущения (Лев. 16, 21) и рыжая
телица. Лишь на том свете человек узнает причины этих
заповедей». Очевидно, таково было самое осмотрительное решение.
Впрочем, это не помешало раввинам в деталях описывать
подробности упомянутого обряда — о том, сколько белых
волосков может иметь такая телица, не утрачивая названия рыжей,
и т. д.; целый трактат Мишны и Талмуда — Para (Sed. VI. 4) —
посвящен этому важному вопросу.
Впрочем, это невинное буквоедство. Другие заповеди были
не только несуразны, но еще и болезненно отражались на тех,
кто старался жить сообразно Торе; некоторые даже своей
преступной силой мешали в христианские времена. Апостол
Павел, по мысли своего Учителя, освободил его народ от
«бремени Торы»; однако же это все равно было «слово Божие», и его
авторитет тревожил людей. «Если восстанет среди тебя
пророк... и скажет притом: "пойдем вслед богов иных...", — то не
слушай слов пророка сего... а пророка того... должно предать
смерти за то, что он... желал совратить тебя с пути, по
которому заповедал тебе идти Господь, Бог твой; и так истреби зло
из среды себя» {Втор. 13, 1-5). Во времена инквизиции таких
пророков называли ересиархами, и, согласно этой заповеди, их
очень скрупулезно сжигали: Яна Гуса, Савонаролу, Джордано
Бруно и др. «Если будет уговаривать тебя тайно брат твой, [сын
отца твоего или] сын матери твоей, или сын твой, или дочь
твоя, или жена на лоне твоем, или друг твой, который для тебя,
как душа твоя, говоря: "пойдем и будем служить богам иным,
408 (Pesikta 40 a): Bacher (см. выше, примеч. 48), I. 41. Wellhausen (см. выше,
примеч. 16), 180, сравнивает со второй сурой Корана. Филон (Legg. spec, 1.1. 262)
считает себя обязанным защитить и эту заповедь, но тот пассаж, в котором он это
сделал, если сделал вообще, до нас не дошел.

720
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
которых не знал ты и отцы твои"... то убей его; твоя рука прежде
всех должна быть на нем, чтоб убить его, а потом руки всего
народа; побей его камнями до смерти, ибо он покушался
отвратить тебя от Господа...» (Втор. 6-11). Здесь произошла замена:
христианство таких еретиков не побивало камнями, а скопом
жгло на кострах, и пламя этих костров тусклым заревом
осветило позднее средневековье и новое время, вплоть до XVIII в.
«Если услышишь о каком-либо из городов твоих, которые
Господь, Бог твой, дает тебе для жительства, что появились в нем
нечестивые люди из среды тебя и соблазнили жителей города
их, говоря: "пойдем и будем служить богам иным, которых вы
не знали", — ...порази жителей того города острием меча,
предай заклятию его и все, что в нем... и да будет он вечно в
развалинах...» (ст. 12-16). Ужас этой заповеди в крестовом походе
против альбигойцев узнала родина трубадуров, прекрасная
Тулуза, вместе с городком Безье, все жители которого погибли от
«острия меча» — еретики вместе с правоверными, — поскольку
«Господь распознает своих». «Ворожеи не оставляй в живых»
(Исх. 22, 18)409. Итак, новые бесконечные ряды костров,
зажженных для мучения бесконечных жертв собственного и
чужого невежества (Втор. 22, 5): «На женщине не должно быть
мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в женское
платье, ибо мерзок пред Господом Богом твоим всякий
делающий сие»410. Это указание поражает своей неуместностью. Но
за него заплатила жизнью бедная Жанна д'Арк.
409 Шумерский царь Гудеа, воюя с колдунами, изгнал их из города (Jeremias.
HAOG [см. выше, примеч. 41], 11; 38); Тора лишала их жизни. Sellin (см. выше,
примеч. 58), 53, считает, что так лучше. Такого же мнения придерживается и
пресвитерианский пастору В. Скотта (Guy Mannering, I, г. И [*Гай Мэннеринг, илиЛст-
ролог»]), который жаловался, что его наследник «не очень-то старался очистить
свои земли от ведьм (а ведь о них сказано: "Не оставь в живых чародея")» [перевод
А. М. Шадрина].
4,0 Филон защищает и эту заповедь. О ее роли в процессе над Жанной см.: S. Reinach
(выше, примеч. 200), V. 122. Св. Киприан пользовался этой заповедью против
актеров (Epist. II. 1).
Интересным примером той «злой силы», о которой речь идет в тексте, являются
произведения Вальтера Скотта. Он, как протестант, преисполнен преклонения

Том III. Эллинизм и иудаизм
721
§40
«...и большой и сильный ветер, раздирающий горы и
сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра
землетрясение, но не в землетрясении Господь; после
землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра,
[и там Господь]... И был к нему голос и сказал ему: что ты здесь,
Илия?» (3 Цар. 19, 11-13).
При переходе от собственно Торы к пророкам сразу
ощущается изменение атмосферы. После педантичности множества
ритуалистических предписаний, в которых тонут
немногочисленные принципы здравой нравственности — будто мощный
ветер с Хорива или Кармеля — действительно раздирающий
горы и сокрушающий скалы. Ведь они вышли из экстатических
общин «небиим»411 — тех дервишей древнего Израиля, которые
своим заразительным примером повлияли даже на
рассудительного Саула. От них унаследованы яркость видимого
вдохновения, удивительный конкретизирующий символизм, гром
беспорядочных слов. Так, одним из небиим был тот Седекия,
сын Хенааны, который подстрекал Ахава на неудачный поход
против сирийцев: «И сделал себе... железные рога, и сказал: так
перед Библией (и, кстати говоря, презрения к католическому superstition); но,
несмотря на это, когда у него ссылаются на Библию, мы можем быть уверены, что
делается ради оправдания какого-либо преступления. О двух примерах я говорил
выше; еще один подает Вудсток, или Кавалер, в котором генерал Гаррисон,
«кровожадный, лицемерный фанатик, так начитался Библии, что всякое убийство
может оправдать Священным Писанием» [перевод Е. С. Петровой] (I, гл. 2).
Пуританский священник Стрикал Троу, подбивая Кромвеля казнить пленных,
говорит, что «его обязанностью является истребление амаликитян, евуситян» (и
прочих «-итян»), сославшись на тех пятерых царей аморрейских, которые скрылись в
пещере города Макед, но, схваченные Иисусом Нави ном, были повешены на пяти
деревьях и провисели там до вечера {Ис. Нав. 10), а также на замечательный девиз
«Проклят тот, кто удерживает меч свой от крови» (2, гл. 17); исключением
являлся язвительный совет упомянутого героя Кромвелю, чтобы тот в качестве текста
для своей ближайшей проповеди избрал стих «Мир ли Замврию, убийце государя
своего?» (там же). Ему мы симпатизируем, но ведь это слова проклятой Иезавели
{4 Цар. 9, 31).
411 Wellhausen (см. выше, примеч. 16), 73 и ниже.

722
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
говорит Господь: сими избодешь Сириян до истребления их»
(3 Цар. 22, 11); но разве не таким же способом Иеремия ясно
наложил на себя ярмо, чтобы показать угрожающее Иерусалиму
рабство — то ярмо, которое на его вые сокрушил другой, более
радостно настроенный пророк (Иер. 28, 11)? И похоже, таково
же значение загадочных слов Иеговы Осии: «И сказал Господь
Осии: иди, возьми себе жену блудницу и детей блуда; ибо
сильно блудодействует земля сия, отступив от Господа» (Ос. 1, 2).
Понятно, что в таком настроении постоянного напряжения
и воодушевления, постоянного общения пророков с
надземными силами (кроме Иезекииля, который был священником), не
очень по вкусу приходились скрупулезные предписания Торы
о жертвоприношениях и прочих обрядах; об этом мы читаем,
например, у того же Осии: «Ибо Я милости хочу, а не жертвы,
и Боговедения более, нежели всесожжении» (Ос. 6, 6), а у Михея
не менее известные и славные слова: «О, человек! сказано тебе,
что — добро и чего требует от тебя Господь: действовать
справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить пред
Богом твоим» (6, 8). Отсюда, однако, слишком поспешно
приходят к выводу, что «высшей религией» этого «профетизма» (про-
фетизма без Иезекииля!) была исключительно религия
добродетельной жизни, свободной от любого ритуализма, и что лишь
реформа Ездры вернула прежнее состояние. Действительно,
все это сказано; но сказано было и гораздо более выразительно:
«И пусть не являются пред лице Мое с пустыми руками» (Исх. 23,
15) — и что из этого следует необходимость всесожжении, жертв
примирения, жертв за грех и т. д. Нет, но несомненно то, что
благодаря пророкам центр тяжести был перенесен с ритуальной
части религии на нравственную. А поскольку власть, на которую
у пророков возрастали претензии, соперничала с властью царей,
неудивительно, что их положение было положением
несомненной оппозиции. Отсюда их социальная деятельность, их
отстаивание прав обездоленных, вдов и сирот412, их враждебное отно-
412 Wellhausen, 112; Duhm (см. выше, примеч. 114), 102.

Том III. Эллинизм и иудаизм
723
шение к господствующей среди элиты культуре413; отсюда также
трудности, которые пророки создавали царям в
международных вопросах в ужасно опасные времена соперничества между
Ассиро-Вавилонией и Египтом. Примирение с Египтом? — Ни
за что на свете, ведь это «дом работы»! Примирение с Ассирией?
Тоже нет. Самостоятельное сопротивление? — Еще меньше414.
А что же тогда? Ничего: как Моисей приказал народу сидеть
тихо, когда Иегова будет поборать за него (см. выше, с. 707), — так
и Исайя говорит: «В тишине и уповании крепость ваша» (Ис. 30,
15)415. Это очень сомнительная политика416, и отчасти прав
некий новый критик, говоря: «Профетизм нанес Израилю удар
больший, чем ему могли бы нанести ассирийцы и халдеи»417.
Но сами по себе это располагающие личности.
Укрепляемые осознанием силы, которую им даровал Бог, они выступают
против царей, против власть имущих, против враждебно
настроенных толп. Нерадостной была та весть, которую они
приносили: это весть о гневе Бога на его народ — гневе, вызванном
мерзостями этого народа; весть о дне Иеговы, который должен
прийти — о том дне, который будет тьмой, а не светом (Ам. 5,
20); об истреблении всего, что сейчас процветает в роскоши —
забывая о слезах тех обездоленных, вдов и сирот, которые
заплатили за эту роскошь, не помня и об угрозах, окружающих
со всех сторон; о малом остатке, который должен пережить эти
угрозы и стать семенем нового народа. И их речь не кроткая:
гнев и кары обещает их обиженный голос. Эта речь —
сокрушительный ветер с вершин Хорива или Кармеля,
землетрясение, огонь, опаляющий все вокруг. Но она не отзвучала вместе
413 G. Wüdeboer. Jahwedienst und Volksreligion in Israel [Культ Яхве u народная религия
в Израиле] (№9), 31.
4,4 См.: Мер. 38,2.
415 Duhm к Ис. 3015; 17 (он ее апробирует); Kittel (см. выше, примеч. 44), 508 (тоже).
416 H. Winckler. Ex oriente lux, II. 124 и ниже.
417 Gunkel. Israels Heldentum und Kriegsfrommigkeit im AT. [Героизм и вера Израиля
в войне в представлении В. 3] (Internat. Monatschr. 1915, март и апрель. Впрочем,
здесь ощущается военный дух.)

724
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
с теми событиями, которые ее вызвали: она все еще живет в тех
свитках, которые носят их святые имена, и может быть
воскрешена в любой момент. Есть ли у тебя нечто подобное, Эллада?
Конечно, — ответит она, — есть. Были и у нас пророки:
и Гесиод, и Солон, —- не говоря уже о других. И они были
вдохновлены божественными силами; первый ясно говорит
о своем видении на Геликоне, о том, как музы увенчали его,
чтобы он пророчествовал в своем народе. Оба обличали
несправедливость «царей» и власть имущих, оба проповедовали
блюсти Справедливость — дочь Зевса, которая плачет, когда
ее изгоняют с агор; она жалуется у трона отца на своих
обидчиков и со временем возвращается, облеченная в сумрачные
одеяния Эриний с карающим мечом в руке. Но ненависти в их
сердце не было: обличали, но не проклинали; их речь — это
шум ветра с теплых отрогов Геликона или Гимета. Не к
бездеятельности призывали они своих сограждан, когда война
стояла у порога; конечно, когда афиняне, измученные
жертвами, готовы были уже отречься от Саламина — этого
заложника своей былой мощи, — явился Солон и влил новое
воодушевление в их души, и после нового решительного
похода Саламин был возвращен. А когда страшное нашествие
с Востока, благодаря деятельности их потомков, разбилось о
скалы этого Саламина, явился новый пророк, воспитанник
Деметры Элевсинской. И он принимал мужественное участие
в кровавой битве за свободу, и он видел своего брата мертвым
у своих ног, и все же — горел ли он ненавистью к
побежденному и покоренному захватчику, проклинал ли его, обращался
ли к нему из безопасного укрытия с язвительными словами:
«Сойди и сядь на прах, девица, дочь Вавилона!.. Возьми
жернова и мели муку... откроется нагота твоя, и даже виден будет
стыд твой» (Ис. 47, 1-3), — как это делает пророк вашего
народа, лягая убитого другими льва? Нет! Хорошо зная, что даже
самая священная война заключает в себе кривду, он
обращался со словами предостережения к своим согражданам, указуя
им помнить, как много невинных персидских жен и дочерей

Том III. Эллинизм и иудаизм
725
осталось из-за них вдовами и сиротами. Есть ли у тебя что-то
похожее, народ Иеговы?
В сравнении с Торой, пророки, однако же, занимали
второстепенное место в религиозном сознании иудеев. Ездра и Нее-
мия о них молчат, Филон — тоже практически никогда на них
не ссылается. Еще ниже стояли Книги в узком значении слова.
Их ценность — поэтическая и этическая — была очень разной.
В самом низу стоит, с обеих точек зрения, та — которая, однако
же, в религиозной жизни иудеев и евреев занимает
привилегированное место, будучи праздничной книгой торжественного
дня Пурим; та, которая сосредоточила в себе все отрицательные
стороны своего народа, и ни одной положительной — книга
Есфирь4™. Гораздо лучше коротенькая книга Руфь. Начало очень
4,8 См. справедливую критику Smend'a (выше, примеч. 41), 406, и, в первую
очередь, F. Stähelin'a, Der Antisemitismus im Altertum (1905), 21, который, очевидно, за
эту критику и сам был отнесен к лагерю антисемитов. Мы можем насладиться
примером Е. Renan'a, Le cantique des cantiques, 140: Le livre d'Esther... dur, orgueilleux,
cruel, hautain, d'où Dieu est si absent (e'est le seul livre de la Bible, où le nom de Dieu ne
soit pas prononcé). Защищает Есфирь Лурье (см. выше, примеч. 43), 151 и ниже; но
если он обвиняет ее противников в замалчивании того факта, что царь позволил
израильтянам убивать своих врагов только защищая собственную жизнь (8, 11),
такое же обвинение можно выдвинуть против него; он умолчал о втором приказе
царя (9, 14), по просьбе Есфирь, который стал причиной новой резни язычников
израильтянами — на этот раз, очевидно, не ради защиты жизни последних; как
видно, вкус крови нравился бродячей кошке. Но, несмотря на это, прошу
представить себе следующую ситуацию. Сначала царь под влиянием Аммана
приказывает, чтобы его подданные язычники истребили израильтян. Вмешивается
Есфирь. Царский приказ (поясняют апологеты, ссылаясь на Дан. 6, 15) отменить
невозможно. Но царь позволяет израильтянам, «защищая свою жизнь», убивать
погромщиков. Здесь я спрошу: 1) разве без царского разрешения израильтяне не
защищали бы собственные жизни, позволяя резать себя как баранов? 2) что это
за царь, который таким образом настраивает одну часть своих подданных
против второй, и наоборот? 3) разве из-за таких несуразностей не прав Gutschmid,
называя эту книгу ein dummes Buch («глупой книгой»)? Интересна, в конце
концов, и частичная эллинизация Есфири в Септуагинте. В оригинале мудрый царь
приказывает израильтянам «истребить, убить и погубить всех сильных в народе...
детей и жен, и имение их разграбить...» (8, 11), а Септуагинта пропускает
упоминание о женах и детях. Лурье объясняет это тем (156), что «первоначальная
яркость восприятия уже оскорбляла нравственные чувства иудеев III в.». (Как же
так? Ведь сам автор соглашается с учеными, относящими книгу Есфирь к
эпохе Маккавейской!) Я полагаю, что убийство женщин и детей, которые не могли

726
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
приятное: поэтическая идиллия на фоне древнеизраильского
землевладения. Но конец совершенно отвратителен: Ноеминь,
свекровь, в роли снохи своей невестки; молодая Руфь, умытая и
напомаженная, «открыла у ног» старого и пьяного Вооза
(впрочем, из Втор. 22, 30; 27, 20 и проч.), мы знаем, что означает этот
эвфемизм; сомнительной ценности похвала Вооза за то, что эта
молодая женщина предпочла его, богатого старика, молодым
людям, «ибо у всех ворот народа моего знают, что ты женщина
добродетельная» (3, 11). А потому Руфь приобрела такую
благосклонность генеалогов, что вместе с двумя другими
блудницами, Фамарью I и Рахавой, фигурирует в родословии царя
Давида... это единственные известные женщины в этом родословии
(Мф. 1, 5). А жаль... Мощное впечатление производит
пророчество так называемого Даниила: колосс на глиняных ногах и пир
Бальтасара помнят абсолютно все, поскольку это
воодушевляет на мученичество во времена опасностей. За эти достоинства
мы прощаем автору неуклюжесть композиции, историческую
безграмотность и обман. Небольшую ценность, этическую и
эстетическую, имеет План Иеремии; у нас он невольно
вызывает сравнение, которое еще менее служит на пользу ему, но и в
западном мире План сыграл отнюдь не почетную роль,
будучи прообразом бесконечных «иеремиад». Двоякое впечатление
производит Екклесиаст™'; эллин с интересом признает в нем
плод поверхностного знакомства с философией Эпикура, как
и в письме Серена в лучшем «диалоге» Сенеки420, и отметит
губительное влияние такой поверхностности на невозделанные
умы — a little learning is a dangerous thing2\ как говорит Поуп. Но
кроме того, «суета сует» и «нет ничего нового под солнцем» —
принимать никакого участия в погромах, считалось экспортным товаром
слишком низкого качества.
419 Ср.: P. Humbert. Qohéleth (Rev. de Théol. et de Philos. 1915).
420 Вступление к De tranquillitate animi (Русский перевод: Трактат «О
безмятежности духа» Луция Аннея Сенеки / Вступит, статья и перевод H. Г. Ткаченко //
Труды кафедры древних языков. Вып. 1. СПб., 2000. С. 161-200. — Примеч. перев.)
421 «Недостаток учености есть вещь опасная» (англ.). — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
727
остается в памяти как quousque eadem422 Серена. В Притчах,
египетский прототип которых был недавно найден423, эллина
заинтересовало бы начало, которое вместе с премудростью
является плодом греческого влияния на иудейскую душу; среди
самих предостережений он нашел бы ряд добрых и хороших,
тонущих в море посредственности. Он сказал бы, по общему
впечатлению, что знатоку Гесиода и Феогнида они
импонировать не могут. Но перед Песнью Песней он бессильно опустил
бы руки. Она пользуется большим успехом в нынешние
времена благодаря двум своим принципиальным качествам:
эротике и экзотике; в иудейский и христианский канон она попала,
как известно, благодаря символическому толкованию
«жениха» как самого Иеговы в отношении «дщери Сиона» (в любом
случае, я предпочту такое понимание рассказу Иезекииля о
Оголе и Оголиве424, в котором развратное воображение автора
тщетно примеряет маску высокоморальности), либо как
Мессии в отношении к его церкви. Но горячие краски распаленной
чувственности победоносно пробиваются сквозь завесу
символизма, и в средневековье искусительная «Песнь» сыграла роль
настоящего дьявола в монашеском облачении, как это хорошо
описывает Шеффель в своем Эккехарде425. Что же до эллина,
его чувство меры, менее толерантное, чем наше, было бы
обижено такими сравнениями влюбленного хозяина как: «волосы
твои — как стадо коз, сходящих с горы Галаадской; зубы твои —
422 «Сколько можно об одном и том же?» (лат.). — Примеч. перев.
423 Это— так называемый Ономастикой Аманемопа, изданный Е. A. W. Budge,
Egyptian hieratic Papyri in the British Museum (1923). Далеко идущее допущение
Ermann'a (в Sitz-Ber. d. Preuss. Ak. [1924], 81 и ниже) ограничивает Wiermann, Eine
ägyptische Quelle der Sprüche S'alomons (Bibl. Zeitschr. XVII [1925], 43 и ниже), однако
и он признает несомненное египетское влияние. Впрочем, это свидетельствует в
пользу раннего происхождения притч — кроме, конечно же, эллинизирующего
вступления, о котором см. ниже, § 46 (с. 781-782).
424 Иез. 23, 4 и далее.
425 Русский перевод под названием: Фрейтаг, Густав; Шеффель, Иосиф Виктор
фон. Инго и Инграбан. Эккехард: романы /Перевод Л. И. Протасовой. M.: OctoPrint,
1994. — Примеч. перев.

728
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни, из
которых у каждой пара ягнят, и бесплодной нет между ними...»
(Песн. 4,1-2), и он наверняка сказал бы, что предпочтет им
песни Сапфо.
И, наконец, две самых ценных книги — Иов и Псалмы.
Первая, очевидно, состоит из двух сплетенных между собой
частей: 1) этической драмы, посвященной собственной проблеме
Иова, и 2) ряда лирических песней, вложенных в уста героя, его
друзей и Бога. О ней уже заходила речь; ее кульминационный
пункт — потрясающее проклятие самому себе несчастного, без
вины наказанного Иова; друзья насколько принимают участие
в этой драме, настолько же и осуждают его, невинного, в
тайных грехах. Эллин, очевидно, вспомнил бы о справедливом у
Платона, лишенном всяких благ, кроме чувства собственной
справедливости (Государство, II. 361с); и, конечно, —
признавая, что автор не нашел такого решения, которое открылось
пророческой мысли его учителя, — удивился бы чрезвычайной
силе этого драматизма. Лирические части стоит рассматривать
сами по себе, независимо от драмы Иова, чтобы оценить их
собственную ценность. Как диалог они не очень ценны: друзья
говорят то, что мог бы сказать и сам Иов, и наоборот426; но в этом
нет никакого упрека; иудеи вообще не владели искусством
компоновки, как не владел им и никакой другой народ, кроме
эллинов и тех, кто у них научился. Но сами по себе они относятся
к жемчужинам еврейской поэзии и насыщены местами,
поражающими своей красотой или загадочностью: «И дух прошел
надо мною; дыбом стали волосы на мне» (Иов. 4, 15) — или
трогательностью: «А я знаю, Искупитель мой жив» (19, 25), —
которые потому сейчас не производят надлежащего впечатления,
что читатель ожидает прогресса в развитии драмы и не находит
его. Собственно говоря, это такие же псалмы — о
всемогуществе Бога, о хрупкости человека, — как и те, из которых состо-
426 Несмотря на больше количество работ, посвященных этой книге, я не читал ее
оценки как диалога с литературной точки зрения; книгу К. Fries'a Das philosophische
Gespräch von Hiob bis Plato (1904) я считаю неудачной.

Том III. Эллинизм и иудаизм
729
ят книги с таким названием. Изо всей библейской литературы
они самые близкие христианской душе. А потому-то церковь
воспользовалась множеством из них. Я бы не советовал читать
их один за другим в течение продолжительного времени: их
однообразность, в конце концов, произвела бы печальное
впечатление, как капли дождевой воды, ударяющие по одному и тому
же месту. Но взятые в отдельности в соответствующий момент
они обладают чем-то удивительно успокаивающим, причиной
чего является также их композиция: такая необычная для нас
и торжественная волнистость мыслей, составленных попарно.
Всемогущество Бога— хрупкость человека... у эллина были
параллели к первой теме в его литургических гимнах, о
которых хоры трагедий дают нам некоторое представление. Вторая
тема — особенность еврейской поэзии. Я имею в виду в первую
очередь покаянные псалмы; обнаруженные недавно
аналогичные древневавилонские сочинения только подчеркнули
этическую высоту еврейских427. Эллин ничего подобного не мог
им противопоставить — может быть, его гордая душа не
знала соответствующего настроения? Возможно, но со временем
узнала его и она: псалмы Давида, освоенные ее поэзией, с тех
пор стали ее неотъемлемой частью.
Как жаль, что даже эти жемчужины поэтического чувства,
эти жалобы угнетенного сердца так часто оскверняются
дикими, совершенно нечеловеческими проклятиями. Например,
один из великолепнейших псалмов: «При реках Вавилона, там
сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе» (77с. 136)
завершается подлой молитвой: «Дочь Вавилона, блажен, кто
возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!», — заставляя
содрогнуться наше сердце: нет, такой религии мы точно не хотим.
Проф. свящ. И. Архутовский верно замечает в конце своего —
впрочем, очень благосклонного — труда по этому предмету, что
«христианин, произносящий сегодня псалмы, должен
памятовать о несовершенстве ветхозаветной религии и благодарить
Sellin [см. выше, примеч. 58], 47.

730
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Бога за то, что Он в Евангелии принес людям понятия и закон
гораздо более совершенные»428.
428 Свящ. Архутовский. Ztorzeczenia w psalmach [Проклятия в псалмах] {Przegl.
Powsz.y 1924). Свою апологию Лурье [см. выше, примеч. 43], 150 и ниже,
выстраивает именно на указанном Пс. 136, который Генрих Гейне в Еврейских мелодиях
называет отваром безумия (tolle Sud); как искусный эллинист, он приводит
несколько абзацев из законодательства общины Теос, предусматривающего для
ряда преступлений казнь преступника «со всем его потомством». Таков уж метод
апологетов: если никаким образом не получается защитить мерзость, —
указывается на то, что и у эллинов присутствовало нечто подобное. Против такого метода
уже Цицерон высказал свои лапидарные слова: «ubicunque factum, improbe factum
(где бы оно ни было сделано — [все равно] было сделано недостойно)»; в любом
случае, я вынужден просить отложить эту аналогию. Поскольку: 1) Теос вообще
не может претендовать на то, чтобы представлять эллинский дух: следует
ссылаться на Афины, а не на эту азиатскую общину; 2) эти абзацы толкуются
исключительно на почве филономизма. Убийство индивидуума было лишь его
частичной смертью; полная смерть — это его истребление со всем его потомством, так,
«чтобы и очага его не осталось в общине». Потому, собственно, самой
эффективной была так называемая присяга κατ' έξώλειας: «Пусть я погибну со всем моим
потомством, если...» Но и в нашем случае община за наитягчайшее
преступление карает тем, что классифицируется как смерть. Что общего она может иметь с
тем отвратительным наслаждением от убийства ребенка, существа и невинного,
и беззащитного? Слишком рано ликует Лурье, говоря, что «от кровожадной
мстительности» его предков «не осталось и следа». (Не говоря уже о том, что это место
отнюдь не единственное. Что скажет он, например, о таком «слове Божием»
пророка Осии [14, 1]: «Опустошена будет Самария... от меча падут они; младенцы их
будут разбиты, и беременные их будут рассечены»?)
Напротив, я могу предложить ему другую аналогию— хотя отнюдь не
разделяю мнения антисемитов о специфической еврейской шейлоковской жестокости
[см.: Венецианкий купец Шекспира. — Примеч. перев]. Несколько лет тому назад
банда коммунистов во Флоренции на мосту через Арно окружила мальчика по
фамилии Берта, вся вина которого заключалась в том, что он был сыном богатых
родителей. Его хотели сбросить в реку, но когда несчастный ухватился за
поручни моста, кто-то из подонков отрубил ему руки: естественно, мальчик упал в реку
и утонул... Аналогия не в этом. До сих пор мы встречались только с чудовищным
действием, достаточно обычным в наши времена оскотинивания человечества. Но
это не все: коммунисты написали песенку для прославления своего подвига: «Они
убили Берта, акульего сына, слава коммунисту, что отсек ему руки». И на выборах
1934 г. фашисты умело использовали этот козырь: расклеили на всех стенах
изображения этого преступления и напечатали под ним это двустишие и ничего больше:
Hanno ammazzato Berta,flglio dipescicani.
Ewiva il comunista, che gli taglio le manif
(Они убили Берта, акульего сына,
Слава коммунисту, что отсек ему руки.)

Том III. Эллинизм и иудаизм
731
Также и эллинская душа, знакомясь с Торой, должна была
сказать себе, что перед ней одна из ступеней к совершенству,
а не — вопреки восхищениям панегиристов — само
совершенство. Она взяла для своего использования наилучшую — к
сожалению, не наибольшую — часть новой книги; остаток
отринула и пошла искать дальше.
В этом-то и есть аналогия к «благословению» нашего псалма, единственному,
которое я смог найти.

Глава VII
ИЕГОВА И НАРОДЫ
§41
На вопрос, какая наибольшая заповедь закона, Иисус
ответил: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим... сия
есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей:
возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22, 37-39), —
именно на этот евангельский пассаж опирается наша оценка
христианства как религии любви.
Однако же в обеих заповедях Господь Иисус дословно
цитирует Тору, т. е. закон Моисея. И апологеты последнего, конечно,
правы, считая, что в действительности христианство не дало
человечеству ничего нового — ничего такого, чего не было бы в
законе Моисея. Но так только кажется.
Ведь обе заповеди были взяты из разных частей Торы:
первая — из Второзакония, вторая — из Левита, и именно их со-
Ко всей этой главе ср.: К. Morawski. Rzym i narody [Рим и народы], 73 D.

Том III. Эллинизм и иудаизм
733
единение было архидеянием творческой интерпретации,
благодаря чему и первая, и вторая получили новое значение,
именно то, что отличает христианство от иудаизма.
В первой любовь к Богу, вследствие ее соединения с
любовью к человеку, приобрела значение той сердечной приязни,
которую мы ощущаем к дорогим нам людям, только в гораздо
большей, усиленной степени: она была освобождена от страха,
который, как мы видели, заполонил тревожные умы Израиля.
Ведь в Законе (Втор, 6, 5) эта любовь была соединена не с
приязнью, а, с одной стороны, со скрупулезным писанием на руках
и воротах, а с другой — с заповедью ненависти к народу Ханаана.
Однако нас здесь особо интересует вторая заповедь, ведь в
Законе она звучит следующим образом (по еврейскому
тексту): «Не мсти и не имей злобы на сынов народа твоего, но люби
ближнего твоего, как самого себя» {Лев. 19, 18). Но ведь,
согласно Иегове, ближним является лишь «сын народа твоего»:
Христос же исторг эту заповедь любви к ближнему из такого
ограничивающего соседства и, соединив ее с заповедью любви к Богу,
придал ей то значение, в котором ее понимаем мы, христиане.
Ведь Богу противопоставляется лишь человек как таковой: Бог
над нами, и человечество вокруг нас, — вот указанные
предметы нашей любви, неодинаковые в своей степени, но одинаково
обязательные; но если так, то мы справедливо называем
христианство религией любви и справедливо отказываем в
названии христианина тому, кто не соблюдает эту двойную заповедь
«христианской любви». И пусть нам не указывают, что таких
много, и что, с другой стороны, и еврейство в новейшее время
произвело немало благородных людей, признающих и в теории,
и на практике заповеди любви именно в том значении, которое
имел в виду Христос — их прототипом является Натан
Мудрый Лессинга430. Не они нас интересуют, а религия иудаизма,
и отчасти религия Израиля, насколько она была источником
иудаизма.
430 Русский перевод: Готхольд-Эфраим Лессинг. Натан мудрый /Перевод В. С.
Лихачева. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1953.

734
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Но для израильтянина и для иудея чужак никогда не будет
«ближним». Отчасти происхождение от Авраама, т. е. расовое
родство, в любом же случае, исповедание Иеговы — вот та
незыблемая стена, которая отделяет ближних от тех, кто ими не
является. Однако это не значит, что лишь первые должны быть
предметом любви, а другие — лишь предметом ненависти
израильтянина и иудея. Мы должны констатировать развитие в
интеллектуальной культуре народа Иеговы, но, к сожалению,
снова лишь развитие к худшему. И лишь понимание этого
развития дает нам средство для сглаживания тех разительных
противоположностей, которыми преисполнены книги Закона.
Следует живо помнить, что народ Иеговы в своей трехтыся-
челетней истории прошел через три периода отгораживания от
чужих народов.
Первый период такого отгораживания начинается с
пророческой реформы, т. е. со времен Иезекииля (VIII в.), и
продолжается до вавилонского пленения (VI в.); последствия такого
отгораживания были зафиксированы в результате
реакционной реформы Ездры (V в.), их показателем является Тора с
пророками — более или менее в своем нынешнем состоянии.
Второй период отгораживания начинается с реформы
фарисеев, спровоцированной эллинофильством саддукеев; его
кульминацией является Маккавейское восстание.
Показателем этого второго периода является апокалиптическая
литература, начиная от Даниила и первого слоя Мишны.
Третий период отгораживания начинается с разрушения
Храма Титом. Его показателем является Талмуд.
Два последних периода имели выразительно
антиэллинский характер; но и первый, на несколько столетий
опережающий первое соприкосновение эллинизма с иудаизмом, был
настолько антиэллинским, насколько и антигуманистическим.
Как следует из этой схемы, Талмуд — вместе с приложением —
был последним словом антиэллинского настроения еврейства;
но не был последним словом еврейства вообще. Ведь обаяние
эллинизма непобедимо; оно и после Талмуда начало влиять на

Том III. Эллинизм и иудаизм
735
евреев, и если бы моим заданием было изложение дальнейшего
развития их культуры, я бы показал, что таким развитием
является постоянно усиливающаяся эллинизация еврейства в его
наиболее выдающихся представителях.
Начинается она в то время, когда евреи оказали
человечеству огромную услугу, став соединительным звеном между
арабами и христианами, и впустили в европейскую культуру новое
течение эллинизма, переводя творения эллинской литературы
и науки, сохранившиеся в сокровищнице арабов; очевидно,
это общение с эллинизмом не могло не оказать определенного
влияния на их сознание. Произошло это в последние века
средневековья; вскоре после этого началось Возрождение — новая
эллинизация населения Европы, включая евреев. Это,
собственно, были те времена, когда дочь Шейлока покинула
угрюмый дом своего отца и убежала с тем Лоренцо, который
наверняка не был Лоренцо Великолепным Медичи, но, возможно, не
совсем случайно получил от поэта имя этой ярчайшей
фигуры Возрождения. Венецианский купец — это не символическая
драма, но, как и любое гениальное произведение, она содержит
в себе идею, а следовательно — и символ.
Я повторяю, что не буду говорить об эллинизации, но прошу
помнить о ней. Грехи Талмуда непростительны; видно это хотя
бы из тех примеров, которые я приводил в настоящей книге, но
это была лишь капля в море. Однако не следует обвинять в этих
грехах тех, кто, будучи потомками их совершителей, сегодня
занимают гораздо более благородное положение; это было бы
также непростительно.
§42
Попытаемся представить себе продиктованное религией
отношение Израиля к иностранцам перед этим первым
окостенением, т. е. до пророческой реформы431. Первая проба у
431 Ср.: Bertholet [см. выше, примеч. 62].

736
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
нас уже была (I. 245): это молитва царя Соломона о том, чтобы
Иегова выслушал также иностранца, если тот будет
молиться на этом месте, т. е. в том самом Храме, вход в который был
ему потом запрещен под страхом смерти. Общее настроение
Израиля тех времен заключено в следующем
предостережении — одном из красивейших во всем Ветхом Завете: «Когда
поселится пришлец в земле вашей, не притесняйте его:
пришлец, поселившийся у вас, да будет для вас то же, что туземец
ваш; люби его, как себя; ибо и вы были пришельцами в земле
Египетской» {Лев. 19, 33).
Недаром эта молитва приписывается именно царю. Ведь
цари были естественными опекунами чужеземцев в Израиле,
так же, как и у иных народов. Впрочем, следовало отличать тех
иностранцев, которые проживали в среде Израиля (так
называемые ger), от таких, которые лишь приезжали (так называемые
nochri); последние почитались, поскольку они
распространяли славу Израиля среди народов, а первые лишь терпелись. Но
жизнь первых в царские времена была вполне сносна. Правда,
они должны были жить среди своих единоверцев в отдельных
гетто, но там они могли жить по своим обычаям, т. е. и
возводить алтари своим богам432. Это значит, что от них не
требовалось, чтобы они формально присоединились к общине
Иеговы, т. е. подверглись обрезанию. Браки между израильтянами
и «герами» были разрешены. Это свидетельствует о достаточно
свободных приязненных отношениях между одними и
вторыми; о том, что они и для израильтян были полезны — правда,
несколько странным способом — свидетельствуют некоторые
заповеди Торы, напр. Втор. 14, 21: «Не ешьте никакой
мертвечины; иноземцу, который случится в жилищах твоих, отдай ее,
он пусть ест ее, или продай ему, ибо ты народ святой у Господа
Бога твоего», или Втор. 23, 20: «Иноземцу отдавай в рост, а
брату твоему не отдавай в рост, чтобы Господь Бог твой
благословил тебя во всем, что делается руками твоими...»
432 См.: Bertholet, 75; Nowack [см. выше, примеч. 16], I. 337.

Том III. Эллинизм и иудаизм
737
Деятельность пророков имела явно оппозиционный
характер против царской власти — с одной стороны, и против
идолопоклонства — с другой. По обеим причинам она
должна была быть неприязненна к герам433. Поэтому после
возвращения из вавилонского пленения — точнее, после реформы
Ездры — начинается новая эра в отношении последователей
Иеговы к герам. Последним уже нельзя было жить
согласно своим правам и исповедовать свою религию; они
должны были принимать права и религию иудеев, с обрезанием
включительно. Все более выразительно признается принцип,
что для ноги необрезанного нет места в святой земле Иеговы.
Впрочем, это только принцип; на практике уступки были
неизбежны: отчасти для «нохри», поскольку их хотели иметь у
себя, а во времена зависимости — и для представителей
властей и их свиты. Но терпелись эти исключения с большой
неохотой.
До какого уровня дошла нетерпимость к необрезанным
во времена иудаизма, выразительно свидетельствует один
случай, о котором говорит Иосиф в автобиографии (§212 и
ниже; 149 и ниже). Когда уже началось восстание против Рима,
и Иосиф руководил им в Галилее, к нему в качестве
помощников пришли два князя из Декаполиса с кавалерией, оружием
и деньгами — любым повстанцам наличие союзников на руку.
Но к ним прицепились иудеи: «Если вы хотите остаться у нас,
вы должны обрезаться». Иосиф, как говорит он сам, начал
переубеждать иудеев, говоря: «Следует позволить всем служить
Богу по собственной воле, а не по принуждению», и что «было
бы плохо, если гости пожалеют, что присоединились к нам»;
и действительно, со временем князей оставили в покое. Но
враждебная Иосифу партия воспользовалась этой поблажкой
и начала подговаривать низы против него; вскоре снова
собралась толпа у дома князей, грозя убить их, если они не
обрежутся. Настроение толпы было настолько решительным, что
Геры задерживают приход Мессии (Ndd. 13 b): Bertholet, 343.

738
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Иосиф испугался: он заплатил князьям за их коней и на лодке
перевез их на другую сторону озера, т. е. обратно в Декаполис,
откуда они пришли. Он оказал им этим очень плохую услугу;
«но, — говорит он, — пусть лучше их убьют на земле римлян,
лишь бы не на моей».
Печальный результат этого восстания в 70 г. положил конец
практической нетерпимости иудеев к герам: теперь уже они не
были хозяевами на своей земле, и не от них зависело указание
пришельцам, на каких условиях те могут у них остаться. Но
когда и новое отчаянное их восстание при Адриане было
подавлено, его практические последствия были еще хуже: теперь
уже иудеям было запрещено проживать в их бывшей столице,
которая даже утратила имя Иерусалим и официально была
названа Элия Капитолина, а то обрезание, к которому они
хотели принудить всех проживающих среди них, было запрещено
даже им самим.
Но чем худшей была для них действительность, тем охотнее
они искали утешения в райской стране миража, в фантазиях о
новом Иерусалиме и о своем в нем проживании. Какой будет
там судьба геров? На это у раввинов было два взгляда, и оба они
слишком печальным образом свидетельствуют о
разрушительном характере этого третьего окостенения.
Согласно одному из этих взглядов, в новом Израиле вообще
не должно быть ни одного чужеземца: потомки Авраама,
вернувшись в землю обетованную, будут там общаться лишь
между собой. Геры уже не нужны, и даже вредны: ведь они до этого
задерживали приход Мессии.
Представители второго взгляда были более
практичными. Что будут делать новые израильтяне в Новом Иерусалиме?
Очевидно, они будут служить Богу, ведь в этом и заключается
их предназначение; и именно такое служение будет занимать
все их время (Ис. Нав. 1, 8) — это отнюдь не преувеличение,
если помнить, что религиозность приказывает каждому
израильтянину три раза в день молиться в Храме. Но если так, то
кто же за них и для них будет заниматься хозяйством? Именно

Том III. Эллинизм и иудаизм
739
это и будет обязанностью геров и вообще чужеземцев (см.
выше, § 30).
Это полностью соответствует древним пророчествам434.
Ведь мы читаем в книге Исайи: «Господь посетит Тир; и он
снова начнет получать прибыль свою... Но торговля его и
прибыль его будут посвящаемы Господу... ибо к живущим пред ли-
цем Господа будет переходить прибыль от торговли его, чтобы
они ели до сытости и имели одежду прочную» — очевидно, без
собственного труда (23, 17-18). Это говорится о Тире, но —
согласно логике раввина Исмаэля — может быть распространено
вообще на всех иноземцев. Впрочем, в других местах уже нет
никаких ограничений: «Так говорит Господь: труды Египтян
и торговля Ефиоплян, и Савейцы, люди рослые, к тебе
перейдут и будут твоими; они последуют за тобою, в цепях придут и
повергнутся пред тобою, и будут умолять тебя, говоря: у тебя
только Бог, и нет иного Бога» (Ис. 45, 14). Или вот еще: «И
будут всегда отверсты врата твои, не будут затворяться ни днем
ни ночью, чтобы приносимо было к тебе достояние народов и
приводимы были цари их. Ибо народ и царства, которые не
захотят служить тебе, — погибнут, и такие народы совершенно
истребятся... И придут к тебе с покорностью сыновья
угнетавших тебя... И груди царские сосать будешь» (Ис. 60, 11-12, 24,
16). А также: «И придут иноземцы и будут пасти стада ваши;
и сыновья чужестранцев будут вашими земледельцами и
вашими виноградарями» (Ис. 61, 5). И это будет продолжаться вплоть
до «дня Иеговы», до дня последнего суда; потом же чужеземцы,
до тех пор работавшие на евреев, уже не будут нужны, и они
получат свое вознаграждение. Что же касается этой отплаты, то
вообще-то полного согласия у раввинов не было, но это мелочь:
согласно одним — они будут уничтожены, согласно другим —
ввергнуты в огонь геенны на вечную муку.
434 См. также: Ис. 49, 23 (см. выше, с. 438). Duhm в своем комментарии говорит об
этом стихе: «Если Βτορο-Исаия действительно написал этот стих, он несет часть
ответственности за безбожную гордость позднейшего иудаизма».

740
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Таким стал после троекратного окостенения
окончательный результат этого развития435. О нем верно говорит Вертолет,
которому мы благодарны за обстоятельную и толковую работу
об отношении израильтян и иудеев к чужеземцам: «После
многообещающих стремлений к универсализму — печальный
конец» (с. 349).
§43
До сих пор мы рассматривали отношение иудеев к
иностранцам на их собственной земле. Однако важнее — ввиду
размеров иудейского рассеяния — вопрос об их отношении к
тем, кто был для них не гостями, а хозяевами.
Примерами были здесь для иудеев в интересующее нас
время два предыдущих плена: египетский и вавилонский;
и, очевидно, только с этой точки зрения они имеют значение
и для нас. Что касается первого, немало хлопот доставляет
апологетам один эпизод накануне исхода Израиля из земли
Египетской. Так, Иегова говорит Моисею: «И дам народу сему
милость в глазах Египтян; и когда пойдете, то пойдете не с
пустыми руками: каждая женщина выпросит у соседки
своей и у живущей в доме ее вещей серебряных и вещей золотых,
и одежд, и вы нарядите ими и сыновей ваших и дочерей ваших,
и оберете Египтян» (Исх. 3, 21-22); ср.: 11, 2; Быт. 15, 14. Так
и случилось. Используя добродушное доверие египтянок,
израильтянки одолжили у них «вещей серебряных и вещей
золотых, и одежд», поскольку Иегова «Господь же дал милость
народу Своему в глазах египтян; и они давали ему, и он обо-
435 «Язычникам Бог не дал закон, как Израилю; они могут либо работать, либо
не работать, по своему усмотрению. Их конец — погибель» (Tanchuma Szemot, 3).
«Предназначение израильтян — служение Богу, тогда как язычники должны
заботиться об их превременных вещах» (Mech. 110 Ь; ср.: Bertholet, 240. Также: Вег.,
35 Ь, и Weber [см. выше, примеч. 48], 29). С этим стоит сравнить апологетическую
идиллию у Saalschütz'a (см. выше, примеч. 165), 627 и ниже, который не различает
времен, и его диатрибу о якобы так называемой ненависти иудеев к иноверцам.

Том III. Эллинизм и иудаизм
741
брал египтян» — и народ его бежал (Исх. 12, 35-36)436. Участие
Иеговы в этом некрасивом деле двоякое: сначала Он дал
Моисею нехороший совет, а также помог его осуществить, давая
своему народу «милость у египтян»; но мы уже неоднократно
видели, что Писание охотно приписывает Богу то, что было
бы для человека слишком постыдным. Потому-то апологеты
были очень озабочены тем, чтобы оправдать это божественное
предательство. Уже во времена иудаизма был обнаружен
следующий аргумент, имеющий своих приверженцев до сих пор:
ведь Израиль четыре столетия был невольником у египтян —
что удивительного в том, что они сейчас берут свою оплату?
Пусть так, — скажу я,—я охотно отдал бы ему на обирание всю
436 Обирание Египта было воспето Псалмопевцем (Пс. 104, 17-37). Приводимая в
тексте апологетическая увертка была высказана уже поэтом Иезекиилем,
автором поэмы на греческом языке об исходе, II в. до Р. X. (см.: К. Kuiper. Mnemosyne,
XXVIII [1900], 237 и ниже), повторенная Jubil. XLVIIi. 18 и ниже; Филон. Moys.,
I. 141; Sann. 91 а. Из новых см.: К. Schultz. ATliche Theologie, 506 и ниже; Лурье
(см. выше, примеч. 43), 69. Другой, еще более отвратительный мидраш у Koenig'a
(см. выше, примеч. 92), 73, которым он очень гордится. Но его, что удивительно,
опередил Wellhausen {Skizzen, V. 100). A. Jeremias, ATLO (см. выше, примеч. 41),
365, топит весь этот вопрос в эсхатологическом символизме. Правильный, напр.
Duhm (см. выше, примеч. 114), 76; Bertholet, 11. Из этого пассажа Филона
(особенно из слов: «Но не из жадности, как мог бы сказать обвинитель...») Лурье
приходит к справедливому выводу, что его противники эллины обвиняли его и иудеев
вообще в некрасивом поведении их бога: потому-то Иосиф, считая его негодным
для вывоза товаром на экспорт, позволил себе маленькую фальсификацию,
говоря {Α., II. 314), что египтяне «сами одарили израильтян, одни, чтобы скорее от них
избавиться, а вторые из соседской сердечности». О других апологетах в этом же
направлении см.: Maur. Friedländer (выше, примеч. 81).
Я добавлю, что на это благочестивое «обирание египтян» у В. Скотта
ссылаются разбойники— очевидно, пресвитерианского вероисповедания {Monastery,
I, гл. 10). (Русский перевод: Скотт В. Монастырь / Собр. соч. в 20 т. Т. 9 /
Перевод М. А. Колпакчи и В. Д. Метальникова. М.: Гос. изд-во худ. лит., 1963. —
Примеч. перев.)
Напротив, совершенно неожиданным является благородное отношение к этому
вопросу раввина Акибы. Я хотел бы это подчеркнуть с особой силой, поскольку
никто из современных ученых не обратил на это внимание. «Над золотыми и
серебряными драгоценностями, забранными израильтянами из Египта, все
пророки восклицали: беда!» {ßeresz., гл. XXVIII; ср.: Bacher [см. выше, примеч. 48], 1883,
299). Здесь я бы охотно сказал вместе с раввином Тарфоном: «Кто не согласен с
Акибой, тот отрекается жизни вечной».

742
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
сокровищницу фараона. Но здесь-то речь не об этом:
израильтянки обращаются каждая к своей соседке и хозяйке, т. е. к тем
людям, которые из-за отвратительных спекуляций их предка
Иосифа были такими же рабами, как и они (см. выше, с. 699);
они обращаются, злоупотребляя добротой и доверием
последних, с просьбой одолжить посуду и украшения, будто для
служения своему Богу, таким способом отбирая у тех последние
ценности, которые им оставил Иосиф. Было ли это возможно
в отношении к людям, находящимся в таком же бедственном
положении? Очевидно, израильтянам нравится двойная
мораль: одна — в отношении своих, включая заповедь «не
укради», вторая — в отношении того народа, в среде которого они
живут. И этой развращенной двойной морали437 Израиль в
своей полноте так и не смог преодолеть.
Напротив, из эпохи второго плена, плена вавилонского, мы
можем привести свидетельство, которое просто поразит нас
своим благородством; мы благодарим за него рыцаря «трагедии
пророчества», самого располагающего из пророков — Иеремию:
«И заботьтесь о благосостоянии города, в который Я переселил
вас, и молитесь за него Господу; ибо при благосостоянии его
и вам будет мир» (Иер. 29, 7). Коль скоро упомянутая заповедь
касается Вавилона, который насильно привел иудеев к себе,
тем более — и раввин Исмаэль соглашается с этим — она
должна распространяться и на другие места рассеяния, избранные
иудеями по собственной воле. Дальнейшее развитие такого
принципа могло бы привести к приязненным отношениям
иудейских общин рассеяния к их хозяевам; но, к сожалению,
этого не случилось. Уже у Иеремии такой совет был белой
вороной; пророку гораздо больше нравится наслаждаться
фантазиями о ненависти к чужеземцам, к Египту (Иер. 43, 12), к Моаву:
«Проклят, кто дело Господне делает небрежно, и проклят, кто
удерживает меч Его от крови!» (Иер. 48, 10) и т. д. И это осталось
доминантой.
Так же и по Талмуду, см.: Bertholet, 347.

Том III. Эллинизм и иудаизм
743
В общем, следствием такого окостенения было: в
Палестине, как мы видим, стремление к полной ассимиляции геров,
согласно Второ-Исаии 52, 1: «ибо уже не будет более входить в
тебя (Иерусалим) необрезанный и нечистый»; в рассеянии же
все большее обособление от «языческого» окружения438. Здесь,
в первую очередь, следует упомянуть общеизвестные гетто439.
Ведь совершенно некорректно мнение, очень
распространенное у апологетов, согласно которому создание этих зверинцев
приписывается христианам; они возникли в дохристианские
времена по воле самих иудеев, которые, обосабливаясь от
язычников, хотели жить сами по себе, и из-за эрубов, о которых я
говорил выше (с. 559), и из-за многих других.
Вообще, девизом иудеев в рассеянии было suis legibus vivere
[жить по собственным законам. — Примеч. перев.], причем —
чем дальше, тем больше. А это необходимо приводило к
противоречиям в теории и к конфликтам на практике.
Здесь, однако, говоря о язычниках, мы должны отличать
эллинов от римлян. Требования и к одним, и к другим были
одинаковыми, а ответ не обязательно был один и тот же.
Возьмем, например, эллинские города, ведь они
первыми столкнулись с иудеями. Итак, Газа, Тир, Дамаск, Антио-
хия, Александрия. В них образуются иудейские общины, но
и их граждане проживают в Иерусалиме. Иудейские общины
выдвигают свое требование: «Мы хотим жить по нашим
законам». — «Хорошо, — отвечают эллины, — но пусть и наши
граждане у вас живут согласно собственным законам». — «Нет,
этого мы позволить не можем; если они хотят жить среди нас,
они должны отказаться от своих идолов, подвергнуться
обрезанию и вообще принять закон Моисея». — «Что это за
бесчестие, — отвечают те. — Вы требуете от нас то, чего сами не
даете?» На это иудей, если он был искренним, мог ответить только
438 См.: Bertholet, 105 и ниже.
439 «Это была дарованная привилегия, а отнюдь не причинение им зла». Juster
(см. выше, примеч. 32), II. 177. В средневековье это действительно стало
принуждением; см.: Reinach. Histoire des Israélites, 143.

744
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
одно: «Потому что только у нас истинная вера». Понятно, что
такой ответ был не очень убедительным для эллина.
Но даже независимо от поведения палестинских иудеев в
отношении к иностранцам, это требование должно было
вызвать возмущение со стороны эллинов. «Жить по собственным
законам» — что это значит? Праздновать субботу, к примеру.
А поскольку празднование субботы нельзя сочетать с воинской
повинностью, — освобождение от этой повинности440. То есть,
другими словами: «Вы, наши хозяева, защищая свои дома,
будете защищать и наши, но мы в защите нашего совместного
очага никакого участия принимать не будем».
Очевидно, это новое, явное насилие над принципами
справедливости. На практике не всегда иудеям удавалось получить
столь неслыханную привилегию: мы несколько раз встречаем
их в войсках эллинистических государств, а позже в войске
Римской империи, и наши источники, к сожалению, не дают
нам ответа на вопрос, каким образом эту службу удавалось
совместить с заповедями о субботе. Но несомненно, что это
согласование никоим образом не могло быть достигнуто. Потому
освобождение от воинской повинности, как результат
принципа «Жить по собственным законам», оставалось целью
политики иудейского рассеяния — как известно, даже в новейшее
время, даже в XIX в. Часто им это удавалось, но мы можем быть
уверены, что такая привилегия — благодаря исключительно
настойчивости общин и проворству их старейшин, —
противореча элементарной справедливости, еще больше возмущала
против них языческое окружение.
Следует еще раз подчеркнуть, что это уклонение от воинской
повинности было следствием невозможности согласовать его с
обязательными субботними заповедями — а не органической
трусостью иудейского народа; неудивительно, что
неблагожелательно настроенные к иудеям эллины не слишком отличали
440 См.: Juster, II. 265. Освобождение было получено от Лентула до Долабеллы
Августа. Справедливо замечание Juster'a (I. 245): «Иудейский культ не мог
существовать без привилегий».

Том III. Эллинизм и иудаизм
745
одну причину от другой. Еще можно добавить, что Тора в своих
заповедях о военной службе очень трогательно заботится о
трусах; ведь сказано (Втор. 20, 8): «Кто боязлив и малодушен, тот
пусть идет и возвратится в дом свой, дабы он не сделал робкими
сердца братьев его, как его сердце». Я сомневаюсь, что любое
другое законодательство будет вводить такие привилегии для
трусости; сомневаюсь также, что эту заповедь на практике
удавалось когда-либо соблюсти. Скорее, мы должны допустить,
что и здесь — что уже неоднократно было отмечено в
отношении Второзакония, мы видим заповедь совершенно
непрактичную, существующую только на бумаге. Но, как бы то ни было,
обвинение в трусости относится к тем, которые уже в
языческие времена падали на иудеев; оно встречается у Аполлония
Молона, как об этом свидетельствует Иосиф (Против Аниона,
II. 248), и у Элия Аристида (XLVI).
Но именно это неприязненное отношение эллинского
общества к иудеям, и наоборот — помогло последним, когда
римляне начали вмешиваться в дела Востока. Ведь римляне
выступали как враги Селевкидов, которые уже со времен Антиоха III
Великого видели в тех главную опасность своему владычеству;
потому неудивительно, что иудеи своей оппозиционностью
к Селевкидам нашли в лице римлян союзников очень
благосклонных и активных. Уже во времена Маккавеев был
заключен первый союзный договор или, как минимум, соглашение
между иудейскими повстанцами и римлянами; не подлежит
сомнению, что лишь благодаря отдаленности Рима могло
возникнуть самостоятельное Хасмонейское царство. Правда, их
злоупотребления не могли терпеться; уничтожительная
политика Александра Яннея в отношении окружающих
эллинских городов — латрациния, как она называлась — привела к
реакции, инициатором которой стал Помпеи и его легат Габи-
ний. И снова иудеям повезло: разразилась гражданская война,
и враг Помпея Цезарь вполне естественно стал деятельным их
опекуном. Он также был их божеством; никто так истово не
оплакивал его кончину, как иудейская община Рима. Такая же

746
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
игра повторилась еще раз в гражданской войне между
Антонием и Октавианом, в последующем Августом: снова победил тот,
кто был врагом врагов иудеев.
Благодаря такому поведению иудеи смогли получить от
Рима множество привилегий не только в Палестине, но и в
рассеянии. Главным принципом было упомянутое уже право
suis legibus vivere; но это право, соблюдаемое римлянами по
возможности в отношении всех народов, у иудеев, из-за особого
характера их leges, приобрело черты совершенно
исключительные, и в своей исключительности неслыханные. — «Мы хотим
служить нашему Богу». — Конечно, Рим не имел ничего против
этого: толерантность была главным принципом его религиозной
политики. — «Но эта служба нашему Богу не допускает
служение иным богам, которых мы считаем истуканами и, в лучшем
случае, "ничтожными"». — А потому-то иудеи освобождены от
воздавания им каких-либо почестей; даже тогда, когда культ
гения кесаря становится общегосударственным на Западе, а культ
самого Цезаря на Востоке, — иудеев это не касается: у них есть
собственная привилегия. — «Но наш Бог запрещает нам любые
изображения». — А потому когорты Вителия в походе на арабов,
вопреки выгодам стратегии, обходят Иудею, чтобы не смущать
ее зрелищем имперских погрудных изображений императора
на своих штандартах (см. выше, с. 501). — «Но наш Бог требует
от нас обрезания». — Согласно нашим законам, это
называется членовредительством и сурово карается. Но коль скоро это
часть вашего культа, пусть будет так. — «Но средоточием нашего
культа в чужих землях является синагога». — А потому,
несмотря на запрет любых коллегиумов, для синагоги делается
исключение (см. выше, с. 664). — «Но наш Бог требует от нас полной
бездеятельности в субботние дни». — Так появляется приказ о
том, чтобы судебные рассмотрения, в которых иудеи
принимают участие как стороны или свидетели, не происходили в
субботние дни; но это не все: тем иудеям, которые были
уполномочены собирать государственные подати, в том случае, когда
эти сборы выпадают на субботу, разрешено было приходить на

Том III. Эллинизм и иудаизм
747
следующий день. — «Но празднование субботы
несовместимо с военной службой, потому мы хотим быть освобождены от
нее». — Ну, это уже чересчур; но, как мы видели, временами
удавалось получить даже такую привилегию.
Откуда такая неслыханная благосклонность властелинов
мира к элементу, отнюдь не пользующемуся их симпатией?
Мы понимаем любовь римских магнатов и императоров к
эллинам — они признавали, что от тех происходит как мировая,
так и собственная римская культура, они наслаждались их
историей, их литературой, искусством, жизненным укладом.
Об иудеях мы не слышим ни одного похвального слова, более
того, они считались самым бесполезным народом на земле,
despecîissima gens, как говорит Тацит {История, V. 8); однако им
было разрешено занять совершено исключительное
положение в государстве. Чем это объяснить? Отчасти, как мы видели,
тем, что на их счастье Рим почти всегда выступал врагом их
непосредственных врагов; но мы должны обозначить также и
наличие других причин — менее заметных, но зато постоянных:
фанатичного упрямства иудейского сообщества и ловкости его
вождей, с одной стороны, пренебрежения — с другой. Именно
так, пренебрежения. Ведь «как устоит Иаков? он очень мал», —
как говорит пророк (Ам. 7, 5). Неудивительно, что эллины в
Дамаске или Газе были возмущены тем, что иудеи, требуя
собственного закона для своих общин в этих городах, в то же
время отказывали в подобных правах эллинским кругам в
Иерусалиме; но чем был Иерусалим в сравнении с огромной Римской
империей? Ведь Рим, как добродушный великан, мог
спокойно терпеть это неравенство, в принципе оскорбительное, а на
практике безвредное; мог даже, как мы видели, карать смертью
собственных граждан, которые преступили запретные пороги
иерусалимского Храма.
Итак, сопротивление, проворство, пренебрежение — и
больше ничего? Может быть, что-то еще, В Талмуде мы читаем
занятную историю, анахронично перенесенную на время взятия
Вавилона мидянами, т. е. персами. Большая тревога охватила

748
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
иудейскую общину; ведь рассказывались страшные вещи о
нетерпимости магов, т. е. мидянских священников, к иноверцам.
Старый раввин Иоханан сидит, спокойно поглаживая свою
седую бороду, и ждет, пока не утихнет плач, а потом спрашивает:
«А примут ли маги взятки?» — «Конечно, — отвечают ему, —
и очень охотно». — «Ну, раз так, нет повода для беспокойства»
(Jet. 63 b).
Как бы то ни было, привилегии были достигнуты. Именно
это стало причиной гнева римлян старой школы: «Побежденные
победителям навязали свои законы», — восклицал Сенека (yicti
victorious leges dedetunt)AA\ Но это отнюдь не привело к улучшению
отношения иудейского народа к Риму: иудеи были благодарны
отдельным лицам — как, например, Цезарю, — но не римским
властям вообще. Слишком велика была ненависть, заложенная
Торой и пророками в иудейское сознание народа в отношении
к прочим народам, а также заносчивость, с которой этот народ,
как народ избранный, ставил себя выше всех остальных.
Очевидно, апологеты до сегодняшнего дня оправдывают
такое подстраивание иудеев под Рим и стараются представить
народ Иеговы как угнетаемый языческими властями; они
ссылаются на отдельные выходки этих властей — как, например,
сумасшедшего императора Калигулы, который пытался
повторить покушение Антиоха IV на иерусалимский Храм в
пользу собственной божественности, — забывая также, что если
такая попытка не имела фатальных последствий для Иудеи и
иудейства вообще, то произошло это благодаря благородству
римского наместника Сирии П. Петрония, который, ставя под
угрозу собственную жизнь, воспротивился воле императора.
Нет, повторилось то, что обычно происходит в таких случаях:
имея обеспеченную свободу собственного культа с ее далеко
идущими последствиями, народ иудейский начал вести
наступательную войну с религиями прочих народов на их собствен-
441 У св. Августина {О граде Божьем, VI. 11). Жалобы язычников еще до того: Пс. 7,
4 и ниже (Smend [см. выше, примеч. 41], 393). Иосиф сравнивает мягкость римлян
с ожесточенностью иудеев: Иудейская война, V. 376.

Том III. Эллинизм и иудаизм
749
ной земле. Это было настолько же само собой разумеющимся
с иудейской точки зрения, насколько недопустимым с точки
зрения всех прочих народов и, в первую очередь, с точки зрения
той власти, которая гарантировала этим народам свободу их
вероисповедания; а потому справедливо император Клавдий,
преемник Калигулы, отозвав безрассудное распоряжение
своего предшественника, обратился и к иудеям с предостережением,
чтобы те были довольны собственной религиозной свободой и
не требовали себе больших привилегий (см. ниже, с. 775—776).
Очевидно, он ничего не добился: слишком велико было
различие не только отдельных религиозных взглядов, но и
взглядов на религию вообще между иудаизмом и эллинизмом.
Эллин не просто был творцом философии. Даже не отдавая себе
в этом отчета, он ощущал, однако, что абсолютным является
лишь божество, а не религия, что религия — это лишь
отражение божества в несовершенном восприятии человека. В моем
восприятии оно отражается таким способом, и я считаю, что
лучше всего, а потому, собственно, считаю это моей религией;
в восприятии других оно отражается иначе, и наверняка хуже,
но — несмотря на это — их религия является отображением
божества, и я не имею права ею пренебрегать (насколько она,
естественно, не является его искажением, приводя к жестоким
и безнравственным обрядам). Отсюда принципиальная
терпимость эллинов, в особенности вывод об обязанности гостя в
отношении религии его хозяина — вывод, который нашел такое
выражение в словах Софокла:
Помни, странник: в земле чужой
Воля граждан — тебе завет:
Что им любо — воздай почет.
Что не любо — чуждайся!442
{Эдип в Колоне, 184-187)
442 Перевод Ф. Ф. Зелинского. — Примеч. перев.
С этими стихами Софокла (буквальный перевод: «Отважься, как несчастный
чужак в чужой земле, иметь страх перед теми силами, которые город вскормил как

750
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Для иудея, напротив, его божество было реальной
личностью — тем Иеговой, который избрал его народ среди всех
прочих, сурово запрещая ему любое поклонение иным
божествам как не имеющим ни малейшего участия в истине;
результат этого убеждения нашел ярчайшее выражение в
словах, которыми Ездра обращается к Иегове: «...для нас создал
Ты век сей. О прочих же народах, происшедших от Адама, Ты
сказал, что они ничто, но подобны слюне, и все множество их
Ты уподобил каплям, каплющим из сосуда... (ср.: Ис. 40, 15)
Если для нас создан век сей, то почему не полунаем мы наследия
с веком!» (3 Ездр. 6, 55-59)443. Это было написано еще до
третьего, окончательного окостенения народа Иеговы, результатом
которого стал Талмуд; неудивительно, что там ненависть к
прочим народам еще большая. Я не скажу, что он не содержит
ни одной заповеди внутренне благородной и
гуманистической. Но нас здесь интересует дух, а не внешний вид. А каков
этот дух, свидетельствуют такие места, как Nas. 30: «Должны
ли израильтяне давать милостыню убогим среди язычников
или погребать их умерших? Конечно, должны, но лишь для
того, чтобы те их не беспокоили». Очевидно, такое фатальное
обоснование вызывает у читателя подозрение и в отношении
прочих гуманных предписаний Талмуда: может быть, все они,
в сущности, для того, чтобы не иметь беспокойства от гоев?
Неудивительно, что такое обоснование у антисемитов стало в
новейшее время очень востребованным; апологеты
защищаются, но весьма неудачно. Настоящая же защита заключается
неприятные [речь идет об Эриниях], и призывай те, которые ему благосклонны»)
стоит сравнить иудейские свидетельства, как, например: «Иудей не должен
восхищаться приятными и красивыми благами неиудеев» {Pesikta, 144 b); или «Не
веселись, Израиль, не радуйся, как языки».
443 «Для благочестивых был создан этот мир; и тот мир также будет создан
для них» {Вар. 15, 5 и ниже; ср.: 14, 19; 21, 24). Creavit enim orbem terrarum propler
plebem suam {Ass. Mos. I, 2). «Если бы не было Израиля, мир бы не существовал»
{Ватт. г. 28). «Чтобы мир существовал, в каждом поколении должно быть, по
крайней мере, тридцать праведников» {Tanchunla Wajj. 13); праведник же — тот,
кто соблюдает Тору.

Том III. Эллинизм и иудаизм
751
в том, что я указал выше: между Талмудом и современным
еврейством — по крайней мере, его большей и лучшей частью —
лежит эллинизация.
§44
«Если для нас создан век сей, то почему не полунаем мы
наследия с веком?» — вопрошает так называемый Ездра в
апокалипсисе. Очевидно, вторая часть фразы была следствием первой,
а обе — следствием догмата об «избранном народе»444.
В любом случае, мир должен был быть покорен этим
народом. Но как? О покорении силой оружия не было и речи. Ни
своих Александров, ни даже Пирров Иудея не произвела.
Согласно авторам апокалипсисов, Иегова должен был сотворить
чудо — либо сам, либо посредством архангела Михаила,
покровителя иудеев, либо посредством своего Мессии — при
полной пассивности своего народа. Но рядом с этим пассивным
течением существовало и другое — активное: пока не придет
«день Иеговы», не помешает, однако, уже сейчас вербовать его
приверженцев среди язычников. Конечно, последнее обещает,
кроме идеологического удовлетворения, еще и практические
выгоды. Во-первых, если этими приверженцами будут
влиятельные личности — а именно такие в первую очередь и
интересовали, — они будут союзниками иудеев в их войне с
язычниками, будут стараться сохранить уже достигнутые привилегии
и получить новые. А, во-вторых, ведь обращение к Иегове равно
444 Сейчас этому догмату приписывается очень благородное значение, так
сказать, noblesse oblige (ср.: Lehren des Judentums, IV. 150 и ниже): миссия еврейского
народа — распространение среди народов религиозно-этических идеалов. Этому,
конечно, можно лишь поаплодировать, ведь каждый народ в таком смысле
считает себя избранным! Менее понятно введение, согласно такому принципу,
необходимости обособления: «Иудейский народ без ненависти (?!) исключил себя
из среды других народов, чтобы избежать искажения этих идеалов». Так кому
же он будет их прививать? Ср.: Siegfried. Profetische Missionsgedanken und jüdische
Missionsbestrebungen (Jahrb. f. prot. Theo/. XVI [18901 447).

752
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
признанию Торы вместе с Второзаконием, следовательно —
признанием Иерусалима как религиозного центра, а из этого
следуют и материальные выгоды: не только распространение
двудрахмового налога, но и многочисленные жертвы и т. д. Так
возникает иудейский прозелитизм: он является характерной
чертой именно иудаизма, в отличие от предыдущего —
израильского — и последующего — еврейского — периодов.
Когда начинается этот мирный прозелитизм,
принципиально отличный от того принудительного обрезания
окружающих народов, которое мы встречали во времена Хасмонеев, —
этого мы не знаем. То, что он осуществлялся одновременно и на
Востоке, и на Западе, следует допустить, даже если бы у нас не
было явных свидетельств; и хотя такие свидетельства касаются
преимущественно Запада, в них нет недостатка и на Востоке.
Здесь наиболее ярким успехом иудейской пропаганды
является обращение в иудаизм царского дома Адиабены445 — в то
время (в I в. по Р. X.) независимого микрогосударства на восток от
Тигра, т. е. достаточно далеко от иудеев. Об этом обстоятельно
повествует Иосиф (А.9 XX. 17 и ниже), и его рассказ интересует
нас со многих точек зрения. Обращены были царь Изат и мать
его Елена (очевидно, и здесь инициатива происходила от
женщины). Их учитель Анания сам советовал царю воздержаться
от обрезания, поскольку это могло возмутить подданных и
против самого царя, и против его советника; но другой
проживавший в Адиабене иудей, фанатик Елиазар, убедил царя, что
обращение без обрезания недействительно, и царь подчинился.
Результатом этого стали весьма ценные дары для храма и
военная помощь во время иудейского восстания в 66-70 гг.
Уже из этого рассказа видно, каково было главное
препятствие для настоящей пропаганды: обрезание и связанные с
ним «мученичества осмеяния». А потому в пропаганде среди
445 Государство античного мира, столица — Арбель (сейчас — Эрбиль, Ирак)
в верхнем течении реки Тигр. Предположительно, его населяли ассирийцы.
В разные периоды относилось к Парфии, Римской империи и Великой
Армении. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
753
гоев устанавливается два уровня: половинчатый иудаизм, без
обрезания, а соответственно — и без некоторых слишком
поражающих неофитов обязательств; второй — полный
иудаизм, с обрезанием и со всем законом Моисея. Неофиты
первого уровня назывались «богобоязненными», φοβούμενοι или
σεβόμενοι τον θεόν; неофиты второго уровня — прозелитами в
собственном смысле слова. Позже, но уже в талмудическое
время, иудаизм первой степени был ограничен семью заповедями,
которые назывались «заповедями сыновей Ноя». Это
следующие заповеди (Sanh. 56 b): 1) дисциплина, 2) почитание имени
(Бога), 3) избегание идолопоклонничества, 4) избегание
разврата, 5) избегание убийства, 6) избегание кражи, 7) избегание
употребления в пищу живого мяса (т. е. такого, из которого не
выпущена кровь). Но к тем временам этот перечень не может
быть применен, поскольку здесь недостает одной заповеди,
которая, кажется, была первой — празднование субботы.
Если мы зададимся вопросом о средствах этой
пропаганды, то на первом месте следует, конечно же, как вообще в
религиозной пропаганде, поставить личное уговаривание. О нем
в нескольких словах, как обычно, очень ярко говорит Гораций
(1 Сатира, IV. 138-143):
Так иногда сам с собой рассуждаю я молча, когда же
Время свободное есть, я все это — тотчас на бумагу!
Вот один из моих недостатков, который, однако,
Если ты мне не простишь, то нагрянет толпа стихотворцев;
Вступятся все за меня; а нас-таки очень немало!
Как иудеи, тебя мы затащим в нашу ватагу!446
Итак, убеждали, приглашали в синагогу, используя то, что
обряды были публичными и совершались на греческом языке;
обращаемых также устрашали наказаниями — как на этом
свете, так и на том. Горячая и непосредственная вера убеждающих
446 Этот и следующий фрагменты даны в переводе М. А. Дмитриева. — Примеч.
ne рев.

754
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
действовала здесь, конечно же, как бывает зачастую, сильнее
всего; итак, наш неофит делает для уговаривающих одну,
первую уступку — обещает праздновать субботу. Это еще никакое
не обращение, а лишь осторожность, потому что, кто там
знает? Таким был Аристий Фуск447, приятель Горация. Тот
напоминает ему о каком-то деле.
— «Помню, — сказал он, — но лучше в другое удобное время.
У иудеев тридцатая ныне суббота и праздник;
Что за дела в подобные дни, и на что оскорблять их!»
— «Строг же ты в совести! — я возразил, — а я, признаюся,
Я не таков!» — «Что же делать! — в ответ он, — я многим слабее,
Я человек ведь простой, с предрассудками; лучше отложим!»
Черный же день на меня!
(I Сатира, IX. 67-73)448
Итак, перед нами еще не «богобоязненный», но уже —
согласно словам Ювенала — «боящийся субботы», или «суббот-
ствующий». Потом пойдут и другие уступки, которые дадут
возможность причисления неофита к этой общине
«богобоязненных», а потом, возможно, в следующем поколении, и венец
всего дела — обрезание с его последствиями: полным
отчуждением от сограждан и вступлением в общину прозелитов. Так
это нам представляет Ювенал в том месте XIV сатиры, где он
говорит о дурном примере родителей (ст. 99-106). Начало я уже
приводил выше (с. 527), а далее он пишет:
...они крайнюю плоть обрезают
С детства, они презирать приучились обычаи римлян,
Учат, и чтут, и хранят лишь свое иудейское право, —
Что бы им там ни дано в Моисеевом тайном писанье, —
Право указывать путь лишь поклоннику той же святыни
447 Римский грамматик и драматический поэт. — Примеч. перев.
448 Здесь есть одна трудность, о которой я прошу посмотреть мою заметку в Eos
XXX (1927), с. 58.

Том III. Эллинизм и иудаизм
755
Иль отводить к роднику лишь обрезанных, но не неверных.
Здесь виноват их отец, для которого каждый субботний
День — без забот, огражденный от всяких житейских занятий449.
Конечно, закона о пути и роднике в «Моисеевом тайном пи-
санье» нет, и слова Ювенала мы не должны понимать
буквально: обязанность указания пути и родника любому путнику
считалась первым признаком элементарной гуманности (как
показывают, между прочим, староафинские «клятвы Бузига»450),
и распространение этой обязанности лишь на единоверцев
должно характеризоваться как odium generis humani451 —
исключительная бесчеловечность, которая приписывалась иудеям.
Однако, кроме этой действительно неуловимой устной и
личной пропаганды, существовала также пропаганда литера-
турная\ ее главным центром стал тот город, где столкновение
эллинизма с иудаизмом было наиболее интенсивным и
приводило к самым частым трениям — Александрия. Собственно
говоря, вся апологетическая литература, которая возникла в
результате этих трений, вела одновременно и иудаистическую
пропаганду, но об этом речь пойдет несколько ниже. Что же
касается исключительно пропагандистской литературы, она
группируется преимущественно вокруг одного — правда,
собирательного — образа: им была уже упомянутая выше (§ 27)
иудейская Сивилла452.
449 Перевод С. С. Аверинцева. — Примеч. перев.
450 См.: L. Schmidt. Die Ethik der alten Griechen, I. 88.
451 Ненависть к роду человеческому. — Примеч. перев.
452 О ней три фундаментальных работы J. Geffcken'a: издание (в Берлинском
собрании отцов Церкви, 1902), исследование под названием Komposition und Entstehungszeit
der Oracula Sibyllina (в Texte und Untersuchungen Harnack'a, N. F. VIII. 1, 1902) и
краткая зарисовка Die Sibylle (в Preussische Jahrbücher CVI [1901], 193 и ниже). Однако
же отношение иудейской Сивиллы к эллинской еще недостаточно исследовано.
Какие из-за этого недостатка могут возникнуть ошибки, видно у М. Friedländer'a
{Das Judentum in der vorchristlichen griechischen Welt, 20 и ниже), который слова
иудейской Сивиллы о мучительном принуждении к пророчествованию (приводимые в
тексте) поясняет как попытки иудейских общин рассеяния распространить
подлинную добродетель в безнадежно испорченной языческой среде.

756
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Вообще говоря, иудейской ее называем мы; сама же она
представлялась той самой, единственной греческой
пророчицей. Однако те, кто ей верил, называли ее «эритрейской» — от
того города в Ионии, который, согласно преобладавшей
традиции, был местом ее нахождения. Конечно же, она не была
вещательницей фальшивого Феба, которого нерассудительные
люди называли богом, в избытке лжи приписывая ему
«пророческий» дар. Нет, она пророчица подлинного Бога.
Впрочем, и она следует способам пророчествования той языческой
Сивиллы. И для нее пророческое вдохновение мучительно:
это «бич», которого она хотела бы избежать, но не может;
великолепное описание этого события у Вергилия (Энеида VI)
повторяет — или, скорее, предваряет — и нашу Сивиллу (III. 3
и ниже). И она вещает будущее человеческого рода, Азии и
Европы, в рамках тех десяти поколений, которые были созданы
языческой Сивиллой: с «первого до десятого» (IV. 20). И она,
в конце концов (что было самым достойным ее деянием),
пыталась использовать апокалиптическое ожидание конца мира,
вызванное близким концом десятого поколения: то ожидание,
которое было — как я показал в другой работе453 —
распространенным настроением общества, преимущественно римского,
в двух последних веках до Христа; но она старалась их
использовать с целью иудаистической пропаганды. Такова
характерная черта ее пророчества; она пытается странным и очень
неорганичным способом соединить древнегреческую традицию
о четырех веках, о Титанах с традицией Торы о Вавилонской
башне, о потопе и т. д. — с одной стороны, и с историей Азии и
Европы с древнейших времен до новейших —■ с другой. Но
поскольку сама она должна была жить еще до Троянской войны,
осуществление ее пророчеств в исторических временах было
очень убедительным залогом их достоверности также и для тех
апокалиптических времен, которые должны будут наступить.
С этой точки зрения иудейская Сивилла была таким же самым
См. мою статью Dies irae в польском (подготовленном) издании моей Сивиллы.

Том III. Эллинизм и иудаизм
757
«псевдоэпиграфом», как и псевдо-Даниил, псевдо-Енох и пр.:
как там — под маской древних израильских пророков, так и
здесь фальсификаторы скрывают свое учение под маской
древней греческой пророчицы.
Но там подразумевались иудеи. Здесь же фальсификатор
сосредоточивается на язычниках, обращая их в иудаизм.
Средство было одинаково удобным и действенным и здесь, и там:
благодаря легковерию людей, к которым оно обращалось, имя
так называемых авторов никто не ставил под вопрос ни здесь,
ни там. Если даже христиане признавали аутентичность
Сивиллы: и теоретически, называя ее эритрейской, и
практически, фабрикуя под ее именем собственные пророчества, — мы
можем себе представить, сколь велик был ее авторитет в кругах
«богобоязненных».
Ведь она, собственно, являлась их органом. У него нет
непосредственной цели преумножить поклонников
иерусалимского Храма за счет «прозелитов» в узком смысле этого слова,
а только за счет тех приверженцев, которые свободно
посещают синагогу. Пусть они сначала начнут соблюдать некоторые
заповеди Моисея, пусть в достаточной степени начнут
обособляться от своих. А когда эта внутренняя стена будет прочной,
тогда уже можно будет думать и об устранении внешней
стены, отделяющей «боящихся» от синагоги, можно будет убедить
неофита, что все его старания напрасны, если он не примет
фатального «знака примирения». Теперь он соглашается на ту
операцию, которой бы ужаснулся, если бы она была
предложена ему изначально: «Сначала сахар, а потом пилюля», — как
верно отмечает Вертолет (338).
То, что действительно так и было, видно из того, что
Сивилла требовала от язычников — или, скорее, из того, чего она не
требовала (III. 760-767):
Ибо единый Он Бог, и быть другого не может —
И сожжет Он огнем человеческий род нечестивый.
Так поспешите же, люди, слова мои сердцем усвоить:

758
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Идолов мерзких оставьте, живому Богу служите;
Остерегайтеся блуда и грязного ложа мужского,
Если дети родятся, растите их, не убивайте —
Все прегрешения эти влекут Божий гнев за собою.
Итак, кроме запрета идолопоклонства, все это требования
исключительно нравственного характера. Причем,
нравственности, так сказать, семейной. А потому следует допустить,
что учившие, с этой точки зрения, были безупречны. Таково
и мнение Иосифа: «Когда язычники увидели, что многие
считают нас примером, то начали завидовать» (Против Апиона, I.
225). С ним полностью соглашается М. Фридлендер: «Иудаизм
в рассеянии, — говорит он, — оказывал влияние на людей как
своим примером, так и своим учением»454. С этим не
соглашается лишь действительность.
Действительно, запрет гомосексуализма в теории и его
избегание на практике остается положительной стороной
иудейской половой нравственности — и, с другой стороны, выходки
с этой точки зрения римского общества нельзя ни отрицать, ни
тем более оправдывать. В другой работе455 я пояснил
возникновение этого странного извращения; то же, что его
поддерживало сейчас, имело другой характер. Половой инстинкт с одной
стороны, нежелание отягощаться семьей — с другой: решением
двух этих противоречащих друг другу стремлений
представлялся гомосексуализм. Христианская пропаганда пошла, с этой
точки зрения, по иудейскому примеру, и ее заслугой было
очищение современного общества от этого пятна.
Также и агитация против истребления младенцев** была
положительной стороной иудейской нравственности; хотя мы за-
454 Friedländer в указанной выше (см. примеч. 315) работе. Что касается избегания
на практике, свидетельство Марциала (XI. 94) выдвигает некоторые оговорки; но
вполне верить ему не следует.
455 См. мою книгу Софокл (с. 130).
456 Этот обычай отметил уже Гекатей Абдерский (IV-III в. до Р. X., ср.: Schürer IIP,
603 и ниже), видя в нем причину быстрого роста численности иудеев. О практи-
ковании этого обычая у эллинов свидетельствует преимущественно комедия,

Том III. Эллинизм и иудаизм
759
трагиваем вопрос, который еще далек от своего разрешения —
вопрос пауперизма457, — однако не подлежит сомнению, что
такое устранение никоим образом нельзя согласовать с нашим
нравственным сознанием. С этих двух точек зрения, правда
была на стороне иудаизма — и неудивительно, что апологеты
ставят здесь точку, указывая на иудейские общины в рассеянии
как на оазисы нравственности среди «неслыханно
развращенного» античного мира.
Однако справедливость требует, чтобы мы, помимо
положительных черт, указали и отрицательные.
К отрицательным сторонам относится, в первую очередь,
многоженство; я уже говорил об этой постыдной институции
иудейского общества, и здесь я хотел бы лишь подчеркнуть ее
существование, вопреки отговоркам апологетов.
В определенной связи с ней находилось также и широко
распространенное чужеложество (я указывал, что и в одном,
и во втором обществе, и даже в христианстве, вплоть до
относительно недавних времен, чужеложеством называется грех,
совершаемый исключительно с замужней; ведь очевидно, что
должна была делать такая «опротивевшая», живущая рядом
с «любимой»?). Потому адиабенская царица Елена, приехав в
Иерусалим, приказала установить — вероятно, в средостении
Храма — золотую доску, на которой была начертана заповедь
Торы о чужеложестве {Jom. III. 10). В действительности, зло не
было ею искоренено; в следующем поколении оно снова было
настолько распространено, что раввин Иоханан бен-Заккай
но, как верно отметил А. Körte, Die griechische Komödie (1914), 71, эти
свидетельства подозрительной ценности, поскольку в нем мотив брошенного ребенка,
несомненно, происходит из трагедии: «Унаследованный из героической сферы
трагедии, этот мотив постепенно стал выгодным средством драматической
техники, без которого аттический комедиограф не мог обойтись так же, как и автор
парижского водевиля без прелюбодеяния». Ограничивает распространенность
этого обычая H. Bolkestein, Hette vondeling leggen in Athene (Tijdschrift voor geschiede -
nis III [1923]); также La Rue van Hook, The exposure of infants at Athens (Transactions of
the American philological Association /,/[1928]), 134 и ниже.
457 T. е. нищеты народной. — Примеч. перев.

760
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
признал себя побежденным: «Перестали, — говорит он, —
карать за чужеложество, из-за распространенности этого греха,
по словам пророка Осии (4, 14): "Я оставлю наказывать
дочерей ваших, когда они блудодействуют, и невесток ваших,
когда они прелюбодействуют..."» (Sot. IX. 9). Я умышленно
ограничиваюсь свидетельствами самих иудеев, не прибегая ни
к языческим, ни к христианским свидетельствам458,
беспристрастность которых сомнительна. Поэтому у меня есть право
отложить также панегиристическое, с этой точки зрения,
противопоставление народа Иеговы язычникам у Филона. Этот
грех, очевидно, существовал также у язычников, однако не на
таком уровне, чтобы власть была вынуждена преследовать его.
Это открыто признает такой беспристрастный и тщательный
исследователь, как Й. Юстер, которого также никто не может
упрекнуть в «антисемитизме»; казалось бы, такой же
беспристрастности и тщательности можно было бы требовать и от тех
ученых, которые создали систему «закона Моисея», как,
например, доктор Й. Л. Заалыиютц, но нет; идеализируя во всем
семейную жизнь иудеев, последний, в сравнении с первым,
старается принизить нравственную ценность греческой семьи.
«О каком глубоком пренебрежении женским полом, —
восклицает он (с. 726), — свидетельствует распространенный (!) у
эллинов обычай одалживания жен, что делал даже Сократ». Здесь
нас не столько удивляет тот факт, что Сократ желал на
некоторое время одолжить свою Ксантиппу, как тот, что он нашел ей
поклонника; он, очевидно, был в этом отношении счастливее
458 Читатель найдет их у Juster'a (см. выше, примеч. 32), II. 211. Тот же Juster
признает распространение этого греха в иудейском обществе: 11.56. Напротив, Филон
хотел убедить своих легковерных читателей, будто бы иудеянки сохраняют девство
вплоть до брака (Jos., 42); а в другом пассаже (Legg. spec, I. 102)
неосмотрительно признает, что и в иудейских общинах существует проституция. Быть может,
она для женатых? Что же касается девушек, то это общий мотив в утопических
описаниях добродетели отдаленных народов — скифов, германцев, — у которых
было свое постоянное место в кинико-стоической диатрибе; отсюда его,
вероятно, одолжил Филон (о его связи с этой диатрибой см.: Р. Wendland. Philo und die
kynisch-stoische Diatribe в Beitr. ζ. Gesch. d. griech. Philos, u. Religion v. P. Wendland u.
O.Kern, 1895).

Том III. Эллинизм и иудаизм
761
господина Твардовского459, у которого это не получилось, хотя
известно, к кому он обращался. Еще больше удивляет нас то,
что авторы таких серьезных работ ссылаются на такие
неуместные анекдоты460.
Но, наверное, самый худший факт — следующий:
поскольку Тора забыла указать возраст, с которого женщина готова к
замужеству, сладострастие ее приверженцев воспользовалось
этим недостатком и позволило себе брать для супружеской
жизни — настоящей, а не фиктивной — девонек уже от трех лет',
поскольку известные мне учебники закона Моисея, насквозь
459 Имеется в виду польская легенда о пане Твардовском (в некотором роде
аналогичная легенде о докторе Фаусте), который в XVI в. продал душу черту в обмен на
покровительство того в течение семи лет. По истечении этого срока нечистый в
Риме должен был забрать пана Твардовского в ад. Отведенное время Твардовский
посвятил путешествиям, врачеванию, бурным кутежам и эксцентричным
проделкам: катался на петухе, оборвал все колокола в Кракове, вызвал призрак покойной
жены польского короля Сигизмунда-Августа и т. п. Долгое время обманывал
черта, не являясь в Рим и не давая тому повода забрать его в пекло. Лишившись
покровительства нечистого, активной деятельности не прекратил: самостоятельно
занялся изучением магии, алхимии, астрологии; нашел рецепт омолаживания;
пробрался в ад и вернулся оттуда целым и невредимым.
В конце концов, черту удалось перехитрить Твардовского, завести его в корчму
под названием «Рим» и оттуда забрать в пекло. Но когда они поднимались на небо,
Твардовский начал читать молитву Деве Марии, в результате чего нечистый
ретировался, оставив хитрого пана между небом и землей (или, по другой версии, на
Луне), где тот будет находиться вплоть до наступления Страшного Суда.
Иную развязку (на которую и ссылается Зелинский) предлагает Адам Мицкевич
в произведении «Пани Твардовская» (Pani Twardowska). Поймав увертливого пана
в корчме «Рим», черт вынужден выполнить три его желания перед тем, как
забрать душу. С первыми двумя (оживить коня на холсте и сделать дом из ореховой
скорлупы, а также искупаться в миске со святой водой) нечистый справляется. Но
третье — обменяться с чернокнижником местами и пожить с его не весьма
приветливой супругой — черт вынести не смог и вынужден был спасаться бегством.
(Подробнее об этом см.: Мицкевич А. Сочинения А. Мицкевича. СПб.: Типография
М. О. Вольфа, 1882. Т. I. С. 45 / Перевод Л. А. Мея.) — Примеч. перев.
460 Это бродячий мотив античных сплетен. О Демосфене также наушничали,
будто он одолжил свою жену Ктесиону; но Эсхин, который об этом заявил первым
(II. 149), обвиняет ритора, из чего следует, что это было не вполне «привычным»
у греков. Жертвой такой же сплетни стал и Еврипид в своих отношениях с Ке-
фисофонтом [слуга Еврипида, упоминаемый вЛхарнянах Аристофана. — Примеч.
перев.] {Satyros, col. 13). Ср. об этом: Е. Drerup. Demosthenes im Urteile des Altertums
(1923), 64.

762
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
пропитанные апологетизмом, обходят вниманием этот
позорный факт, я подаю (в сносках) соответствующие тексты Миш-
ны в кратком переводе461. Во Ив. по Р. X. некоторые раввины
461 Hanc tarnenpaginam latine loqui malo. Locum classicum habemus Tos. Ndd. II. 6: "Tria
mulierum genera in coitu mucho utuntur (quod byssi genus fuisse dicitur), puta minorennes,
gravidae et nutrientes (et gravidae quidem, ne iterum concipiant, quod rabbini, qua erant
physiologiae ignorantia, fieri posse putabant). Minorennis — ne fructu concepto pereat...
Quae dicitur minorennis? Ab annis XI die I usque ad annos XII diem I. Si vero minor est hac
aetate, aut etiam major, coitum patitur secundum usum communem sine metu; ita r. Meir,
sapientes autem ita: ut haec, sic etiam illa (se. undecennis) coitum patitur communem,
uteri autem Dominus custos erit, secundum quod scriptum est Ps. CXVI. 6: Dominus
parvulos custodit". Omitto sacri Iegum Psalmi abusum ad foedam libidinem defendendam;
summa in eo vertitur, quod undecennes gravidae quidem fieri per naturae leges possunt,
cum magno tarnen vitae periculo, cujus vitandi causa misericors r. Meir praeservativum
eis muchi usum commendat, invitis "sapientibus", vivatne pereatne puellula sublimiter
securis, modo ne comprimentium libido ullam patiatur jacturam; minores autem XI annis
cum concipere non possint, etiam sine mucho ad coitum aptae putantur.
Hi eidem "sapientes" secundum Misznicum (Ndd. V. 7), obscena organi muliebris
cum ficu comparatione usi, aetatem puellarem in très partes digesserunt, pagam, id est
gemmam, appellantes infantem, bochal sive immaturam ficum — vixdum pubescentem,
zamel autem sive maturam — virginem. Fusius de hac paga Misznicus Ndd. V. 4 praecipit:
"Puellula" inquit "trium annorum et unius diei communis (puta cum sacerdote) vitae usu
sanctificatur, et levir earn convivendo in manum accipit, et matronae instar obnoxium
reddit maritum, et (cum Nidda fit, hoc est menstrualis; quod quomodo trienni usu venire
possit, inter rabbinorum arcana referendum est) stragulam vestem inferiorem una cum
superiore commaculat (mystice hoc, non physice accipiendum); ...si earn in matrimonio
habuerat propinquorum aliquis, qui in Lege percensentur, morte multandus est, ipsa est
libera. Si vero tribus annis minor est — quasi quis oculum digito foderit" — hoc est, si quid
video, patienti acerrimum infligit dolorem, ipse voluptatem percipit nullam (cf. Tos. II. 8).
Adde Ndd. XI: "Si puella aetatis nondum menstrualis {paga igitur aut ad sumffium bochal)
in matrimonium ducitur, quattuorei noctes dari jubent Szammaitae".
Gemara sane, qua mulierum conditionem tolerabiliorem redditam esse supra (p. 218)
vidimus, discernit inter matrimonia, quae concubitu consummantur, et talia, quae hunc
effectum non habent (AM/. 64 b ad Misznae III. 8); sed et ipsa Kidd. 81b de infantilis aetatis
puella agit, quae cum cognitam habeat coitus voluptatem, coitum tarnen renuat. Ibidem
r. Eleazar cavisse dicitur, ne quis filiam puellulam in matrimonium det (iteim Kidd. 41 b),
cum Misznicus hoc licitum esse dicat {Kidd. III. 7).
Hue etiam hoc pertinet: "Quoad filiae minorennis libera est patri venditio (sec. Ex. XX. 7),
nulla est (constupratori) multa" (de L siclis agitur, quae constuprator secundum Dt. XVII.
26 patri pendere debebat (Chull. I. 7). Credo libenter homines in puellulis libidinem suam
explevisse, cum id sibi impune cessurum scirent; quos non ita paucos fuisse Baraitha Ndd.
13b demonstrat: "proselyti et qui cum infantibus ludunt Messiae adventum retardant", ubi
hoc "ludunt" de libidine exercenda accipiendum esse et amoraei docent (Klausner. Die
messianischen Vorstellungen..., 37) et Kraus (v. infra) II. 25 cf. 450 concedit. Nonne tarnen

Том III. Эллинизм и иудаизм
763
his omnibus aliquatenus probatur notum Taciti de Judaeis judicium H. V. 5: projectissima od
libidinem gens, alienarum concubitu abstinent, inter se nihil illicitum?
[Однако на этой странице я предпочитаю говорить на латыни. Имеем
классическое место Tos. Ndd. II. 6: «Три рода женщин пользуются при соитии mucho,
который, говорят, был разновидностью тонкого полотна: а именно minorennes,
беременные и кормящие (да, даже беременные, чтобы не зачать снова, так как
раввины полагают, что это может получиться, из-за незнания физиологии). Minorennis
[делает это] для того, чтобы не погибнуть из-за зачатого плода. А кого называют
minorennis? С первого дня одиннадцатилетия до первого дня двенадцатилетия.
А ежели она меньше этого возраста (или даже старше), то переносит соитие, по
обычаю, без страха. Так [свидетельствует] Meir, так же и мудрые: когда эта, так же как
и та (то есть одиннадцатилетняя), вступает в соитие, то Господь является стражем
ее чрева, как написано в Пс. 114, 6: Хранит Господь малолетних [в Синодальном
переводе — «простодушных»; используемое в Септуагинте νήπια допускает оба
варианта. — Примеч. перев.]. Пропускаю здесь святотатственное злоупотребление
псалмами для защиты отвратительной похоти; дело же сводится к тому, что
одиннадцатилетние могут забеременеть даже и по законам природы, однако с большой
опасностью для жизни, и для предотвращения этой опасности сердобольный
раввин Меир советует пользоваться этими muchi с целью контрацепции, против
желания этих «мудрецов», которым совершенно все равно, выживет ли девчушка
или погибнет, лишь бы похоть насилующего не претерпела бы никакого ущерба;
а поскольку те, кто младше одиннадцати лет, не могут зачать, они считались
пригодными для соития без mucho.
А эти самые «мудрецы», согласно Мишне {Ndd. V. 7), сравнивая известный орган
женщины со смоквой, делят девичьи возраста на три части: pagam, то есть почка
(младенцы); bochal или незрелая смоква (до полового созревания); и zamel, зрелая
смоква — девушки. Фузиус в Мишне наставляет насчет этой почки, Ndd. V. 4:
«девочка трех лет и одного дня от роду по обычаю (при участии жреца) освящается,
и деверь принимает ее в руки для сожительства, и в этом позорном супружестве
она наподобие супруги, и (когда бывает Nidda, то используется менструальная
кровь, а как это происходит с трехлетними, это среди раввинов содержится в
тайне), расстелив, оскверняют ее верхнюю и нижнюю одежду (это надо принимать
мистическим образом, а не физическим). А если ее в супруги получил кто-то из
близких родственников, который рассматривается в Законе, то он должен быть
наказан смертью, а сама она становится свободной. А если она меньше трех лет —
то как будто кто-то пальцем глаз выколол» — то есть, если что вижу, на
претерпевающего налагает горчайшую печать, а сам не ощущает никакого желания (ср.:
Tos. II 8). И вдобавок Ndd. XI: если девушка еще не в возрасте менструаций {почка
или незрелая смоква), и она берется замуж, то шаммаиты приказывают дать ей
четыре ночи.
Гемара, о которой мы выше видели, что там положение женщин изложено более
сносно, различает среди браков те, которые используются для сожительства, и те,
которые такового применения не имеют {Kidd. 64 b ad Misznae III. 8); но и сама
девушка с младенческих лет поступает так, что, даже когда замечает желание

764
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
(как об этом свидетельствует Талмуд) хотели запретить выдачу
замуж девочек младше 12 лет; отсюда видно, что в
талмудические времена не получилось еще искоренить этот
отвратительный обычай. Очевидно, он был искоренен лишь вместе с
многоженством, что вполне понятно: кто может взять лишь одну
жену, тому нужна хозяйка, а не ребенок. Позорным является,
в первую очередь, то, что Мишна говорит об этом садистском
искалечивании и уничтожении девочек как о вопросе
совершенно нормальном и естественном, спокойно включая его в
свою нескромную систематизацию супружеской жизни; я
считаю, что такой — достойной наказания — снисходительностью
к этим не только неестественным, но и просто отвратительным
половым извращениям иудаизм перечеркнул ту похвалу,
которая ему принадлежала за запрет гомосексуализма.
Заслуживает внимания также и то, что апостолы
нравственности по призванию отнюдь не считали себя обязанными
показывать собственный пример; потому удивительно не то,
что раввины позволяли себе половые излишества — кажется,
соития, от оного отказывается. Там же раввин Елеазар велит остерегаться,
чтобы кто-нибудь не отдал малолетнюю дочь в супружество (item Kidd. 41 b), хотя
Misznicus говорит, что это дозволено.
Сюда же также относится следующее: «До тех пор, пока продажа малолетней
дочери является для отца свободной (согласно. Ex. XX 7), nulla est (constupratori) multa
[никакая пеня не является большой для (осквернителя)]» (говорят о 50 сиклях,
которые осквернитель согласно Втор. 17, 26 должен отдать отцу (Chull. I 7)). Мне
кажется, люди охотно удовлетворяли свою похоть по отношению к девочкам, так
как знали, что это для них будет безнаказанно (без последствий); что таковых
было немало, показывает Baraitha Ndd. 13b: «прозелиты и те, кто развлекаются с
младенцами, замедляют приход мессии». А что здесь «развлекаются» говорится
об удовлетворении похоти, это утверждают и amoraei (Klausner [примеч. 293], 37),
и Kraus (v. infra), II. 25 cf. 450, так считает.
Не свидетельствует ли в некоторой мере об этом же и замечание Тацита об
обычаях иудеев {История, V. 5): народ, весьма подверженный похоти, они воздерживаются
от браков с чужими, а промеж себя нет для них ничего недозволенного?]
После приведенных свидетельств мне кажется странным, что Juster (см. выше,
примеч. 32), II. 54, ссылаясь на Ndd. V. 6, считает, что иудейки были на выданье
лишь с 12-13 лет. Со стороны Saalschütz'a меня это отнюдь не удивляет. Напротив,
коротко и ясно излагает S. Kraus (Talmudische Archäologie, II. 28): das Mädchen konnte
schon als Kind von drei Jahren verlobt, verheiratet und geehelicht werden.

Том III. Эллинизм и иудаизм
765
повсюду, — но что Талмуд говорит об этом без малейшего
порицания, как о вещи совершенно невинной. «Удивительно, —
говорит Вебер, — с какой простотой {Unbefangenheit) Талмуд
рассказывает о выходках раввинов против нравственности,
особенно против шестой заповеди, считая, очевидно, что они
оправданы своим положением»462. Или также, позволю себе
добавить, что их мораль — это маска, которую следует надевать
перед язычниками, как это делает Филон, и которую в кругу
своих можно спокойно отбросить.
Вот что я должен был сказать по этому делу. Читатель
сможет отметить, что я не пользовался свидетельствами —
весьма многочисленными — авторов, неприязненно настроенных
к иудеям, а лишь собственными свидетельствами последних,
а кроме того, что я оставил вне поля зрения единичные
факты, в которых нет недостатка ни в одном, ни в другом лагере.
Моей целью отнюдь не является принижение иудаизма, а лишь
опровержение провозглашаемого апологетами неверного
мнения об исключительной нравственности иудейских общин
в «неслыханно развращенном» языческом мире. Напротив,
я придерживаюсь того мнения, что и здесь, и там было
достаточно поводов для известной из Евангелия молитвы мытаря —
и на этом точка.
Таков был тот сахар, которым вербовали прозелитов. Из
каких слоев языческого общества их вербовали — об этом
уже было сказано выше (I. 46); я вполне согласен со взглядом
Т. Рейнаха о том, что это были «рабы, женщины и
полуобразованные»463. С этой точки зрения очень поучительно сравнение с
христианством. Во второй половине I в. началась его пропаганда
среди язычников — и уже во II в. мы встречаем замечательных
462 Weber (см. выше, примеч. 48), с. 124, ссылаясь на Вег. 20 а; 58 a; Pesikta 90 b; ЛЬ. ζ.
17 a; Sot. 7 a; Sifre 35 b и т. д.
463 Th. Reinach (см. выше, примеч. 36), с. X. В общем о последующих тезисах,
кроме соответствующих разделов Schürera (§ 31, V), Juster'a (см. выше, примеч. 32), I.
253 и ниже, и прочих, также: М. Friedländer. Die religiösen Bewegungen innerhalb des
Judentums im Zeitalter Jesu (1905), 22 a.

766
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
христианских авторов языческого происхождения. В течение
трех веков продолжалась пропаганда иудаизма — и она не
произвела ни одного автора, который по происхождению был
эллином или римлянином; иудеи, конечно, желая скрыть этот
печальный факт, писали сами, представляясь эллинами — под
именами Аристея или Гекатея, — но эти фальсификации,
будучи раскрыты, скомпрометировали их еще больше.
Итак, в отношении к прозелитам среди иудеев мы
встречаем несколько течений. Наиболее благосклонное к ним
представляет вождь эллинизированного иудаизма Филон:
«Прозелитов, — говорит он, — следует любить и почитать еще больше,
чем сынов Авраама, поскольку они, отрекаясь от своих,
принесли еще большую жертву Богу»464. Однако можно допустить,
что поведение самих прозелитов делало невозможным такое
либеральное отношение. «Многие среди эллинов, — говорит
Иосиф {Αρ., II. 123), — признали наш закон; некоторые из них
устояли, иные же, неспособные сносить его бремя,
отступили». Без сомнения, последние для иудеев были очень
нежелательным элементом: ведь известна психология «отступников».
Отступили — почему? В христианстве мы тоже видим таких
lapsi; там причиной был страх перед мученичеством. Может,
то же и здесь? Страх перед мученичеством — осмеянием. В
любом случае, осмотрительность была нужна; потому-то
раввины рекомендовали отваживать желающих присоединиться к
иудейским общинам, указывая им на то, какая операция будет
над ними проведена. Это называлось: «Левой рукой
отталкивать, правой привлекать» (Mech. 66 а). Вторая причина —
беспечность выросших в эллинской свободе прозелитов в
соблюдении раввинских предписаний (Ndd. VII. 3), что было очень
опасно, поскольку задерживало приход Мессии. Отсюда
неблагосклонность к ним правоверных иудеев; в раввинской
иерархии они занимают очень невысокое место: «Сначала —
священник, потом— левит, потом— обычный израильтянин,
464 Legg. spec, I. 51 и ниже (locus classicus); 309; II. 118; IV. 178; Viru 102; 179;
Praem., 152.

Том III. Эллинизм и иудаизм
767
потом — ублюдок, потом — слуги Храма, потом — прозелит,
потом — вольноотпущеник» {Ног. III. 8). Окостенение II в. по
Р. X. предоставило преимущество враждебному к прозелитам
течению. Нет, обетование пророков предназначено
исключительно для потомков Авраама: «Прозелиты — это проказа на
теле еврейства» {Jeb. 47 b; Kidd. 70 b; Ndd. 14 b; и т. д.). Таково
отношение Талмуда.
§45
«Нужно было обладать всеми совершенствами, чтобы не
раздражаться на этот дух, ограниченный, высокомерный, враждебный
ко всему остальному человеческому роду, приписываемый всеми
поверхностными наблюдателями еврею как его основная
сущность... На чьей стороне были первые несправедливости в
великой ненависти, существующей в течение свыше двух тысяч лет
между еврейской расой и остальным миром? Такого вопроса и
ставить нельзя. В такого рода явлениях каждый факт есть
результат действия и реакции, причина и результат. Эти обособления,
цепи гетто, особые костюмы, — конечно, акты несправедливые;
но кто первый пожелал их? Тот, кто считал себя оскверненным
соприкосновением с язычниками, тот, кто искал для себя
обособления, старался создать отдельное общество. Фанатизм
создавал цепи, а цепи удваивали фанатизм. Ненависть порождает
ненависть...»465
В этих красноречивых словах Э. Ренан {Антихрист, 232)
отвечает, однако же, на тот вопрос, который, по его мнению,
даже задавать не следует — вопрос о началах антисемитизма466,
465 Русский перевод Е. В. Святловского приводится по изданию: Э. Ренан.
Антихрист (1907), 176-177. — Примеч. перев.
466 См. об античном антисемитизме краткую зарисовку F. Stahelin'a Der
Antisemitismus im Altertum (1905), особенно обстоятельную работу моего бывшего санкт-
петербургского слушателя, профессионального филолога-классика С.Лурье
(выше, примеч. 43). У меня много замечаний к частностям, однако в целом я

768
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
чтобы удержать по традиции это неуместное слово. Пока
говорилось об антисемитизме лишь на почве отношений иудео-
христианских, можно было считать открытым вопрос о первом
виновнике; поскольку нетерпимости еврейской отвечала
нетерпимость христианская. Таковым было и отношение
поверхностных наблюдателей, ничего не знающих и не желающих знать об
аналогичных отношениях до христианства. И именно на такой
почве этот вопрос получает быстрый и недвусмысленный
ответ; с одной стороны, мы видим греко-римское общество с его
принципиальной и огульной терпимостью, с его безграничной
любовью к самому понятию человечности, humanitas, им и
только им созданному, с другой стороны — народ, замкнутый на
самом себе, негостеприимный к иноверцам, всех ненавидящий,
проклинающий всех, кроме самого себя. Отсюда явно видно,
как действие вызывает противодействие, как отвержение
братской длани у домашнего очага и очага общинного порождает
ту ненависть, которая до сих пор остается наследственной для
обеих сторон.
Наиболее ощутим для нас антисемитизм литературный.
Хотя сохранившиеся о нем свидетельства очень скудны467,
однако и они нам дают достаточное представление об отношении
образованного общества обоих античных народов к иудеям
и о тех обвинениях, которые им предъявлялись.
Первые упоминания эллинских писателей об иудеях
весьма благосклонны. Они принадлежат Аристотелю и его
ученику Феофрасту, которые иудейской среды по собственному
опыту не знали. Аристотель в своих путешествиях
познакомился с одним иудеем, который, по свидетельству первого,
был иудеем не только по языку, но и по душе; Феофраст своих
считаю это произведение лучшей обработкой указанной темы. Вопреки мнению
апологетов обоих лагерей, автор принципиально убежден в том, «что причина
антисемитизма заключается в самих иудеях» (с. 7). Он также тщательно использовал
обширную литературу по этому вопросу.
467 Свидетельства, на которые я ссылаюсь, лучше всего перечислены у Th. Reinach'a
(см. выше, примеч. 36).

Том III. Эллинизм и иудаизм
769
источников не раскрывает, и хотя он, как было показано,
имеет некоторые предубеждения в отношении жертвенного
культа иудеев (с. 646-647), однако видит в них нечто вроде
философской секты. Но уже с III в., благодаря личному контакту с
иудейской средой, начинаются трения и обвинения, не всегда
оправданные. Неудивительно, что центром, из которого
происходил литературный антисемитизм, снова была Александрия;
здесь иудеев было больше всего — около 40% [жителей
города]; здесь у них было больше всего прав, и поэтому они больше
всего мешали жителям; здесь, наконец, циркулировала
традиционная, с каждой Пасхой заново прививаемая, ненависть к
давнему «дому работы». Потому Манефон —
эллинизированный египтянин, автор истории Египта на греческом языке и,
вместе с Тимофеем, творец эллинистической религии Исиды
[РЭ, § 17] — возмущенный (после прочтения) книгой Исход,
написал в ответ свою собственную книгу Исход; по ней,
израильтяне происходили от прокаженных египтян, которых
фараон изолировал в каменоломнях. Сам ли он это придумал, или
использовал греко-египетские сплетни, — этого мы не знаем;
проказа и сходные болезни кожи, как известно из Библии,
часто встречались у евреев, и неудивительно, что окружающие
заметили и использовали это. С течением времени добавлялись и
другие обвинения; мы видели, как таинственность храмового
культа в Иерусалиме подпитывала воображение греков. Своего
пика это направление достигло в начале I в. до Р. X. благодаря
Посидониюш.
Этот историк и философ старался соединить и согласовать
эллинскую религию с философией [РЭ, § 42], а потому
вполне естественно, что иудеи, как неприятели эллинизма, были
ему в высокой степени антипатичны. Его антипатии разделял
468 Антисемитизм Посидония не вполне однозначен; I. Могг, Die Landeskunde von
Palästina bei Strabon undJosephos (Philologus, LXXXI [1926], 264 и ниже), имеет в этом
отношении определенные замечания, считая, что Иосиф в данном вопросе
позволил Апиону обмануть себя.

770
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
и ритор Молон469, современник и, отчасти, земляк Посидония,
поскольку оба жили на Родосе, где также находилась крупная
иудейская община. Их нелюбовь к иудеям имела для последних
фатальные результаты, поскольку оба они имели значительное
влияние в Риме. Цицерон был поклонником обоих. Однако же
его антисемитом — тем более, «крайним» — назвать нельзя
(см. выше, с. 642). Он питал к иудеям то спокойное презрение,
которое с тех пор стало характерной чертой хозяев мира в их
отношении к этому народу. Такое отношение при Августе все
еще было очень спокойным, что видно из аллюзий Горация, но
презрение возрастает при Тиберии, Нероне, Флавиях — и
достигает своего пика у Тацита, историка иудейской войны.
Вместе с этим растет антисемитизм у греков; но здесь для
него было характерно не спокойное презрение, а горячая
ненависть. И своего пика она снова достигает у
александрийца— грамматика Апиона. Личность это была, кажется, не
очень уважаемая — «бряцало мира» (cymbalum mundi), согласно
императору Тиберию. Написал ли он отдельное произведение
против иудеев, следует усомниться, но кажется, что его
антисемитские излияния излагались — как и у Манефона — в его
Истории Египта (в пяти частях, в которых описание исхода
Израиля было достаточным основанием для характеристики
этого народа). Можно предположить, что Апион с тщательностью
грамматика отовсюду собрал и — по правде говоря, не очень
систематично — изложил в своем сочинении все обвинения,
которые кто-то когда-то высказал против потомков Авраама,
то ли по поводу их исхода из Египта, то ли по поводу их
культа и закона, или, в конце концов, по поводу их частной жизни
(которая александрийцам была известна очень хорошо и была
у них источником сплетен весьма оживленных — как нигде
более в мире). Потому сочинение Апиона стало своего рода биб-
469 Молон из Алабанды (II-I вв. до н. э.) — греческий оратор и грамматик. Один из
его учеников — Цезарь. Предположительно является автором учебника
риторики. Также автор речей, исторических трактатов Против иудеев и Против
философов. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
771
лией антисемитов античности. Оно имело такое влияние, что
еще двумя поколениями позже Иосиф считал необходимым
написать против него свою апологию Израиля и иудаизма. Это
те две книги «Против Апиона», за которые его единоверцы до
сегодняшнего дня склонны прощать ему предательство своего
отечества. Мы, скорее, благодарны ему за ценный материал, им
собранный, тем более, что он не ограничивается одним лишь
Апионом, но принимает во внимание и другие проявления
антисемитского движения в греческой литературе.
Однако эта литература была пищей образованных кругов:
простой люд наслаждался, скорее, театральными
представлениями. Политическая комедия, некогда процветавшая в
Афинах, в эллинистические времена воскресла в Александрии в
образе мима и оттуда осияла весь Восток — до Кесарии
Палестинской, Антиохии и т. д. Мим не мог сравниться гениальностью с
Аристофаном, но имел собственную ценность как индикатор
настроений общества. Потому в миме иудей — как позднее и в
средневековых мистериях — был одним из популярнейших, но,
естественно, не одним из самых любимых персонажей. О том,
как его изображали, дает представление — правда, для времен
несколько более поздних (III в. по Р. X.) — рассказ раввина Аб-
баху (Echan 14). Раввин опирается на Пс. 69, 13: «О мне толкуют
сидящие у ворот и поют в песнях пьющие вино», — и поясняет
его так: сидящие у ворот — это язычники, сидящие в театрах
и цирках, а «пьющие вино» — это те же язычники, когда они
садятся за столы, едят, пьют и напиваются, тогда они
просиживают, спорят обо мне и смеются надо мной, говоря: «Мы не
будем кормиться стручками карубов (т. е. хлебом), как эти иудеи».
И говорят друг другу: «Как долго ты хочешь жить?» — а другой
отвечает: «Столько, сколько существует субботняя рубашка
иудея». Или заводят в свои театры верблюдов, покрытых
(черной) попоной. Вопрос: почему этот верблюд в трауре? И ответ:
у иудеев сейчас как раз субботний год (описывается
происходящее в Кесарии Палестинской), у них закончились овощи,
а потому они ели колючки, которым кормился верблюд, вот

772
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
почему он в трауре. Или также выводят на сцену Мома (это
сумасшедший в греческом миме) с бритой головой470. Вопрос:
зачем Мом обрил голову? Мом отвечает: во всем виноваты иудеи,
потому что все заработанное в течение недели они проедают в
субботу. А так как у них нет дров для приготовления пищи, они
ломают и жгут свои кровати. Потому они вынуждены спать на
земле, их волосы полны пепла, они должны мазать их маслом,
но ведь масло дорожает. А потому (следует дополнить) я побрил
себе голову, ведь у меня нет денег на такое дорогое масло471. Как
видно, юмор этих насмешек был очень прозрачен, он направлен
лишь на то, чтобы любой ценой высмеять тех, кто странностью
своих обычаев раздражал общество.
Все это было еще сносно; но не всегда неблагосклонное
настроение общества получало такие мягкие формы; слишком
часто население тех городов, в которых присутствовали
иудейские общины, охватывала страсть к разрушению. В это время
на сцену выходил «активный антисемитизм» и его
отвратительные проявления — погромы. Нет необходимости их
описывать: это было явление, к сожалению, слишком известное
новым временам и даже современности. Когда же они начались и
какие предпосылки имели?
Когда? Похоже, с самого начала иудейского рассеяния;
первый погром, о котором мы знаем, относится еще к персидским
временам472. В том периоде, о котором сейчас идет речь, первый
известный нам погром имел место в Александрии при
императоре Калигуле в 38 г. Мы знаем о нем благодаря тому, что его
описал очевидец — Филон — в своем памфлете против намест-
470 См.: Феофраст. Характеры, X. 14, до сих пор ошибочно толкуемый; два этих
свидетельства поясняют друг друга.
471 О миме см. объемнейшую работу Reich'a Der Mimos (1903), который, однако же,
не воспользовался этим весьма интересным свидетельством иудейской
литературы.
472 О погромах в персидские времена мы знаем из элефантинских папирусов. Отом,
что будет изложено ниже, особенно о письме Клавдия, см. мою статью L'empereur
Claude et l'idée de la domination mondiale des Juifs в брюссельском Revue universitaire,
1927, за январь.

Том III. Эллинизм и иудаизм
773
ника Авилия Флакка. Однако не стоит забывать, что история
эллинистических городов известна нам очень фрагментарно;
историческая литература тех времен погибла, а
вспомогательная дисциплина эпиграфика ничего не дает нам, поскольку
погромы в камне никто не увековечивает. Будучи для нас
первым, этот погром 38 г., даже при нашей скудной
осведомленности, не является последним. Такие же бои повторялись на
улицах Александрии и при Нероне, и при Веспасиане, и
позже; иудейская же война 66-70 гг. дала толчок к неисчислимым
погромам в соседних с Иудеей городах Сиропалестины. При
Траяне пришла отплата: трудности императора в войне на
восточной границе снова дали иудеям повод для безумных надежд
на захват всемирной власти, иудейские общины с оружием в
руках восстали в Александрии и других городах эллинизма и
начали истреблять своих языческих сограждан. Впрочем,
легионы совладали с повстанцами, но в результате этого была
истреблена вся — некогда очень многочисленная — иудейская
община в Александрии.
Какие же были предпосылки этих погромов? Пользуясь
здравым методом Фукидида, следует в первую очередь
различать причины и поводы — взрывоопасный материал и искру,
которая привела к взрыву.
Взрывоопасным материалом была глубокая, стихийная,
накапливавшаяся в течение многолетнего совместного
проживания неприязнь эллинов и язычников вообще к той занозе,
которую они ощущали в телах своих городов. Что же касается
причин этой неприязни, то здесь современность никоим
образом не может послужить основанием аналогии для прошлого.
У нас, когда речь идет о ненависти христианского общества к
евреям, мы слышим чаще всего такие слова: эксплуататоры,
спекулянты, ростовщики и т. д.; указываются
преимущественно экономические причины, основанные на представлениях
о евреях — как деятелях в сфере торговли и банковских услуг.
В античности — к большому сожалению приверженцев теории
экономического материализма — эти экономические причины

774
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
серьезной роли не играли. В торговле иудеи начинают
принимать активное участие лишь с Vb. по Р. X.473; что же касается
ростовщичества, то апологеты вплоть до недавних времен с
триумфом могли утверждать, что наши источники —
достаточно изобильные — не предоставляют нам ни единого примера
взимания процентов иудеями. Сейчас, правда, так решительно
утверждать это нельзя: лет 15 назад было найдено письмо
одного александрийского купца другому (41 г. по Р. X.) с советом
согласиться со своим кредитором и с предостережением: берегись
иудеев474. Несмотря на усилия апологетов придать этим словам
другое значение475, Юстер корректно поясняет, что здесь у нас
«явное доказательство взимания иудеями процентов и
ростовщичества в Александрии, как и то, что они пользовались этим
для возмездия своим преследователям»; но даже если в
Александрии были Шейлоки, обобщать такое единичное
свидетельство не следует476.
Существенные причины упомянутой стихийной
неприязни нам уже известны. В огромной, и преимущественно
греческой, Александрии осело значительное количество граждан,
живущих своей обособленной жизнью — поскольку считало
богов своих хозяев «отвратительными идолами», а их самих
«нечистыми», с которыми никакое общение невозможно. От
властей они требовали для себя всё больших прав,
уклоняясь одновременно — насколько было возможно — от
исполнения гражданских обязанностей, пользуясь тем, что власти,
не слишком хорошо приспособленные к греческому обществу,
были благосклонны к этому чужому и враждебному
иудейскому элементу. Указанного могло быть достаточно, но и это
не всё. Иудейский элемент не останавливался на равноправии
и даже на привилегиях — давайте не будем думать, что такие
473 См.: Juster(Bume, примеч. 32), II. 310.
474 Предостережение издано по-гречески в Berl.griech. Urkunden, IV. 1079, ср.: Wilk-
ken, Zum alexandrinischen Antisemitismus, 8, и в Archiv für Papyruskunde, IV. 567.
475 Лурье, 53.
476 Co мной согласны Juster (H. 302); Morawski (см. выше, примеч. 429), 109.

Том III. Эллинизм и иудаизм
775
фантазии, как 3 Ездр:. «Если для нас создан век сей, то почему
не получаем мы наследия с веком?», — остались тайной
среди приверженцев Иеговы! Нет, Мессия должен прийти. Царь
из колена Давидова должен заполучить жезл для себя и для
сынов Израиля, а язычники будут лизать пыль их следов. Все
иудейство жило в воодушевленной атмосфере этого
ожидания. Правда, Иерусалим был порабощен, в нем правили
ненавистные римские прокураторы — такова была воля жестокого
Тиберия. Но лишь только Тиберия не стало, с разрешения его
наследника Калигулы в Палестину едет новый царь — Ирод
Агриппа, он приезжает также в Александрию. Можно себе
представить, как вскружилась голова у иудейского сброда в
этом шумном городе. Не прошло еще и пяти лет, как римские
власти были вынуждены в Иерусалиме распять так
называемого «царя иудейского»! Однако это был скромный раввин из
презираемой Галилеи, ведущий бродяжнический образ
жизни со своими двенадцатью учениками; а здесь был настоящий
царь с многочисленной свитой, с золотым и серебряным
убранством. Тогда-то иудейские низы помешались. Его везде
встречали выкриками: «Господи! Господи!»
Это была искра. Напрасно старался префект Авилий
удержать возмущенных греков; он вынужден был стать во главе
последних, и тогда начался этот жестокий погром — первый,
известный нам в истории эллинистического иудаизма.
Его результаты были чрезвычайно тяжелыми. Когда после
краткого правления безумного Калигулы власть перешла к
мягкому и относительно рассудительному Клавдию,
александрийских иудеев охватила страсть к отмщению: было добыто
оружие, умело оберегаемое от бдительности бывшего
префекта; иудейские толпы (мы помним, что они составляли 40%
жителей), усиленные еще умышленно приглашенными из
остального Египта и Сиропалестины помощниками, бросились на
своих преследователей — и началась та «правдивая» война, как
ее называет тот правдивый документ, о котором я сейчас
расскажу. Что сделал в этой ситуации новый префект, мы не знаем.

776
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Так или иначе, стороны разняли, и оба лагеря, «будто два
разных города», послали своих представителей к императору.
Император выслушал обе стороны, но свое решение сообщил
лишь позже, в письме к новому префекту. Копия этого письма
недавно (1924) была найдена. Оно чрезвычайно интересно.
Император — вопреки изложению Иосифа, который здесь снова
бессовестно фальсифицирует, — отнюдь не благосклонно
настроен к иудеям, которых, очевидно, он осуждает за
возобновление гражданской войны; он запрещает им приглашать
родню из других мест, запрещает хлопотать о новых привилегиях
и кривыми путями стремиться к получению
александрийского гражданства; а в конце называет войну «болезнью, которая
может охватить весь мир». Как видно, фантазии псевдо-Ездры
уже в это время охватывали умы.
Это было в 41 г., в первом году правления Клавдия. Были
ли его гнев на иудеев и восприятие иудаизма как «всемирной
болезни» вызваны исключительно александрийскими
событиями, и не имели ли они более близких поводов? К сожалению,
в Анналах Тацита первые годы Клавдия сгинули в длинной
лакуне, которая поглотила всю середину сочинения; зато в
краткой биографии Светония мы находим замечательное
упоминание: «Иудеев, постоянно волнуемых Хрестом477, он изгнал из
Рима»478 {Жизнь двенадцати цезарей, V. 25). Ведь Мессия, царь
иудейский из дома Давида, должен был, согласно пророчеству,
стать залогом всемирного господства Израиля.
В дальнейшем течении своего правления Клавдий
смягчился в отношении иудеев; наши источники приписывают
это влиянию царя Агриппы — очевидно, второго — и некоей
иудейки Саломеи. История Эсфири повторилась при этом
втором Артаксерксе; и когда волнения в Александрии снова
разгорелись, предводители греков этого города Исидор и
Лампой — мы встречаем их уже у Филона как заядлых антисеми-
У Зелинского вместо «Хрестос» стоит «Мессия». — Примеч. перев.
Перевод М. Л. Гаспарова. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
777
тов — нашли Цезаря, настроенного в отношении них очень
враждебно. Они оба были уже стариками; зная, что их судьба
предопределена, они держались перед ним отчаянно, обличая
его даже в отношении Саломеи; и в конце Лампон, обращаясь
к Исидору, советует оставить его в покое, поскольку
император сошел с ума и ничего не понимает. Очевидно, оба они были
казнены; но папирус, который сохранил нам свидетельство об
этом интересном разговоре, повествует еще об одном не менее
интересном предмете, а именно о том, что эллинское общество
Александрии считало Исидора и Лампона мучениками за
народное дело и почитало их память в течение целых столетий.
Это было в 54 г. Вскоре (56 г.) Клавдий умер. При его
наследнике Нероне наваждение всемирной власти еще дальше
распаляло болезненно напряженное воображение иудеев, пока
в 66 г. не привело к большому восстанию в Палестине. О том,
что именно воспаленное воображение послужило причиной
восстания, свидетельствуют оба лагеря единогласно.
«...Большинство, — говорит Тацит {История, V. 13), — полагалось на
пророчество, записанное, как они верили, еще в древности их
жрецами в священных книгах: как раз около этого времени
Востоку предстояло якобы добиться могущества, а из Иудеи
должны были выйти люди, предназначенные господствовать
над миром»479. «На Востоке распространено было давнее и
твердое убеждение, — говорит Светоний (Веспасиан, IV. 5), — что
судьбой назначено в эту пору выходцам из Иудеи завладеть
миром. События показали, что относилось это к римскому
императору; но иудеи, приняв предсказание на свой счет,
возмутились». «Главное, — говорит Иосиф (Иудейская война, V.
15), — что поощряло их к войне, было двусмысленное
пророческое изречение, находящееся также в их Священном
Писании и гласящее, что к тому времени один человек из их родного
края достигнет всемирного господства». Иосиф очень умело
применил это предсказание к самому Веспасиану (III. 41), но из
Перевод Г. С. Кнабе. — Примеч. перев.

778
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
его слов следует, что вожди восстания — Иоанн Гисхальский,
или Симон бар-Гиора, или Элеазар, а может, и все трое —
Мессией считали самих себя. Печальный конец восстания показал
обманчивость их мессианских претензий, но не охладил
мессианских надежд иудеев.
Собственно, в это время и был написан апокалипсис
псевдо-Ездры, в котором такая надежда получила свое самое
яркое выражение. Правда, железная рука Домициана
подавила ее в зародыше; римские власти организовали даже розыск и
истребление так называемых потомков Давида, как возможных
Мессий и царей иудейских, но мягкость его преемников,
особенно благородного Траяна, стала сигналом к новым попыткам
ее осуществления. Используя его тяжелую войну с парфянами,
иудеи снова восстали в Кирене, в Египте и даже в Палестине.
Снова в центре мы видим «царя», а следовательно, и Мессию —
Лукуаса, по-гречески Андрея; снова главной ареной сражений
была Александрия. Наступательный характер этого восстания
широко известен, о его ожесточенности свидетельствуют
следующие факты: разрушение великолепного города иудеями и
истребление его когда-то столь крупной иудейской общины.
После приговора десницы следует приговор закона:
снова виновники из обоих лагерей должны были предстать пред
лицом цезаря, которым был, после смерти Траяна, его
преемник Адриан. До нас дошли лишь документы по делу эллинов,
которые понесли ответственность за выходки своих
соотечественников: это — дальнейшее продолжение «мученических
актов». Очевидно, виновники понесли наказание, но гнев
цезаря — эстета и эллинофила — обратился преимущественно
против иудеев. Отсюда — запрет обрезания, план восстановления
Иерусалима с храмом Зевса на Сионе, а с течением времени —
новое (и на это раз последнее) восстание 132-135 гг. И снова мы
видим Мессию: был им тот «князь» Симон, который —
используя аллюзию на Числ. 24, 16 — назвал себя бар-Кохба, т. е. «сын
звезды»; и даже известный раввин Акиба, духовный
предводитель иудеев, признал его Мессией. Но недолго сверкала новая

Том III. Эллинизм и иудаизм
779
звезда над Израилем; и теперь уже, после столь болезненного
разочарования, призрак всемирной власти растаял в эфире.
Таковы были последствия молитвы Ездры: «Если для нас
создан век сей, то почему не получаем мы наследия с веком!»
Единоверцы не получили его ни тогда, ни когда бы то ни было;
напротив, он по собственной воле отдался тому, кто четко сказал,
что царство его не от мира сего.

Глава IX
ФИЛОН ИУДЕЙ
§46
Наступательные намерения иудаизма изначально были
обречены на поражение; напротив, сближение его с
эллинизмом по пути его собственной эллинизации обещало быть
вполне успешным — на некоторое время не только в
рассеянии, но даже и в Палестине. Суждение о принципиальном
противопоставлении этой точки зрения рассеяния
Иерусалиму, кажется, неверно; как максимум, могли бы быть отличия в
уровне, смягчаемые из-за общения между синагогами здесь и
там. Раввин Гиллель, как говорят, из Вавилона приехал в
Иерусалим, чтобы убедиться, что его метод толкования Торы
согласуется с методом митрополии; очевидно, там заботились о том,
чтобы в лоне иудаизма не возникали ереси. Эллинизация же
самого Иерусалима — очень сильная в III в. до Р. X. и при
обоих Антиохах, и временно погашенная при Маккавеях — снова
началась в I в. до Р. X., и достигла своего пика при Ироде. Ее

Том III. Эллинизм и иудаизм
781
наглядным примером служат собственные греческие имена
не только в семьях правителей — Хасмонеев и Иродов — но и
у черни: читатель мог бы припомнить, сколько их в Новом
Завете: Петр, Андрей, Филипп, Никодим, Варфоломей (т. е. «сын
Птолемея») и т. д.480
В кратком очерке, говоря об эллинизации иудаизма, мы не
будем различать Палестину и рассеяние. То, что и здесь и там
эллинизаторское течение отразилось на литературе, — вполне
понятно; вероятно, сочинения, написанные по-еврейски,
возникли в Палестине, а написанные по-гречески — в рассеянии;
вопрос, собственно, о том, какие из сочинений, дошедших до
нас на греческом (а их большинство), были сразу написаны по-
гречески, а какие переведены с еврейского, — вызвал много
споров, которые нас здесь интересовать не будут.
Есть ли следы эллинизации более ранние, чем Септуагин-
та! Выразительных и несомненных, в любом случае, у нас
нет. Было справедливо отмечено, что соприкосновение
Палестины с эллинизмом не начинается лишь с Александра
Великого, и что импорт греческих товаров в эту страну
датируется — как нам показали раскопки — уже VII в. Но отсюда до
идейного влияния еще очень далеко. Самый горячий
сторонник этого влияния М. Фридлендер признает его в длинном
ряде Псалмов, считая, что «безбожники» в них — это люди,
оказавшиеся под влиянием греческой философии; его
крайний противник Зеллин был бы рад вообще исключить
Псалмы из этой разновидности эллинизированной литературы481.
Истина, кажется, и здесь находится где-то посередине, но из-
за хронологической подвижности Псалмов и она не дает
ответа на поставленный чуть выше вопрос. Не отвечает на него
480 Об эллинизации иудеев вообще ср. соответствующие места Schürer'a.
Фантазии Ed. Меуег'а о так называемой полной остановке эллинизации при Маккавеях
{Ursprung und Anfänge des Christentums, II. 279), как предпосылки для его (Ed. Меуег'а)
парсомании, я, конечно же, не разделяю.
481 Maur. Friedländer (см. выше, примеч. 136); против него: Е. Seilin. Die Spuren
griechischer Philosophie im Λ Τ (1905).

782
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
и выразительно эллинский характер 28-й главы Книги Иова
(песнь о мудрости): ведь те, кто его признает, одновременно
признают эту главу вполне автономной позднейшей
интерполяцией.
Как бы то ни было, заключающаяся в настоящей главе
идея — наиболее ранняя эллинская идея в сознании иудеев.
Она имеет религиозное происхождение, т. е. вдвойне
«языческая» (см. выше, § 11); но, несмотря на это, она оказала на
иудейские умы глубокое впечатление, создавая образ
персонифицированной, независимой и даже предсотворенной Мудрости,
по совету которой Бог сотворил мир. Вот самые ранние плоды
эллинского влияния на литературу иудаизма: Иов. 28,
вступление к книге Притч (1, 8) и (апокрифическая) книга
Премудрость. Раввины должны были считаться с ними, что, впрочем,
не было трудно: ведь нельзя было отрицать, что высшая
мудрость содержится в Торе; они создали агаду о
персонифицированной независимой и предсозданной Торе (см. выше, § 38).
Они были бы, я полагаю, очень удивлены, узнав, что их пред-
сотворенная Тора изначально называлась Палладой.
В то же время произошло новое — не менее важное —
изменение в библейской космогонии под влиянием эллинской
философии. Двойственный рассказ о ней в первой и второй главах
Бытия создавал хлопоты древним толкователям, точно так же,
как и новым: но выход, найденный последними — соединение
двух, изначально параллельных, повествований «Иеговиста»
и «Элохиста», согласно устоявшейся терминологии, был для
первых, конечно же, неприемлемым. Итак, здесь пришел на
помощь платонический миф о двойном сотворении мира:
сначала в идее, а потом наяву. Опираясь на этот миф,
переводчики Септуагинты представили сотворение мира в Быт. 1 — как
сотворение мира идей, невидимого, который должен был быть
образцом видимого мира второй главы; благодаря такому
допущению они позволили себе даже маленькую
фальсификацию, переводя еврейское wa ha-arez hajetafohu wa bohu (и земля
была пуста и праздна) как και ην ή γη αόρατος (и земля была

Том III. Эллинизм и иудаизм
783
безвидна = невидима)482. Таким образом философия Платона
была введена в Тору. Поскольку же было неопровержимо, что
Моисей жил за много столетий до Платона, была создана
предпосылка для неслыханной, но, как мы видели (см. выше, § 17),
спасительной фикции, будто Платон — а равно и прочие
греческие философы — переняли свою философию от Моисея.
Ареной таких исследований был тот самый город, который
также был родиной Септуагинты —Александрия. Сначала он не
слишком благосклонно относился к философским
умозрениям, уступая с этой точки зрения своему сопернику Пергаму; но
со временем различия стерлись, философские школы нашли
себе убежище и здесь, и возникло новое состояние сознания,
в результате которого (правда, лишь в III в. по Р. X.)
Александрия стала родительницей последнего направления греческой
философии — неоплатонизма — и, в то же время, первой
христианской философии — философии Климента и Оригена.
Но мы-то говорим о III в. до Р. X. Тора была переведена и
предоставлена для использования также и эллинам;
философы академического, стоического, перипатетического
направления, слова которых звучали в колоннадах Александрии,
могли, если хотели, пользоваться ею. Хотели ли они, мы не
знаем; но мы, напротив, знаем, что лекциями этих
философов пользовались «доктора» александрийской синагоги. Это
привело к очень интересному явлению (впрочем,
непродолжительному), которое мы можем назвать эллинизацией мидра-
шей. Но следует помнить, что греки уже с VI в. практиковали
метод аллегорического толкования Гомера, поэмы которого
хоть и не считались канонической книгой, однако — из-за той
роли, которую они играли в школьном образовании —
должны были разбираться очень глубоко. Этот метод вырос на
482 См.: А. F. Dähne. Geschichtliche Darstellung der jüdisch-alexandrinischen Philosophie
(1839), IL 11; с ним соглашается С. Siegfried. Philo von Alexandria (1875), 9, несмотря
на свой принципиальный скептицизм по отношению к платонизму в LXX. Иного
мнения придерживается I. Horowitz. Untersuchungen über Philons und Piatons Lehre von
der Weltschopfüng (1900), 119.

784
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
почве религиозной дискуссии; известны обвинения Ксено-
фана в постыдных деяниях, которые Гомер приписывает
богам — кражи, чужеложества, мошенничество — сами по себе
они не могли быть истолкованы: следовало либо отказаться
от Гомера, либо снять религиозно-этические обвинения с
помощью соответствующего пояснения тех пассажей, которые
вызывали вопросы — т. е. с помощью аллегорического метода.
Первый выход избрал Платон; для влюбленных в своего
Гомера эллинов такое решение было неприемлемым: кто же
вообще не хотел игнорировать этот вопрос (а мы можем допустить,
что большинство неосознанно выбирало именно это наиболее
выгодное средство), — тот был вынужден перейти в другой
лагерь. Возник лозунг: «Гомер должен быть аллегористом, раз
он не был атеистом». Собственно, стоическая школа, которая
пыталась согласовать философию с народной религией, была
самой горячей распространительницей аллегорического
толкования. Она не остановилась на аллегоризации отдельных
мест, смущающих с религиозно-этической точки зрения. Этот
метод не знал пределов; с помощью аллегории — не только
физической, но и этической — можно было всю стоическую
философию внедрить в Гомера или, скорее, по мнению
приверженцев этой теории, вывести ее из него483. Центром таких
попыток была школа в Пергаме, которой полностью завладели
стоики. С презрением смотрели ее представители —
«критики», как они гордо себя называли — на старания своих
александрийских соперников, «грамматиков», заботившихся об
очищении текста, о лексикологии, о точной интерпретации.
В течение некоторого времени александрийцам удавалось не
допускать стоиков в свой круг: но во II—I в. должны были
уступить и они. С тех пор Александрия становится центром
философской аллегоризации — вплоть до времен неоплатонизма в
III-Vbb. по Р. X. О ее популярности в те времена, о которых
идет речь, свидетельствует интересный памятник— Посла-
См., напр.: С. Siegfried, 10 и ниже.

Том III. Эллинизм и иудаизм
785
ние I. 2 Горация, уже хотя бы потому достойный внимания, что
Гомер здесь назван философом:
Что добродетель, порок, что полезно для нас или вредно,
Лучше об этом, ясней, чем Хризипп или Крантор, он учит484, —
а это были известные представители стоической и
академической школ.
Таковы были александрийские школы — академическая,
перипатетическая и, в первую очередь, стоическая,
опирающаяся на аллегорическое толкование Гомера как первого мудреца.
Здешние школы посещали также иудеи; используя их в
качестве примера, они основали собственные школы, следующие
за эллинскими, но также соперничающие и полемизирующие
с ними. В школах мы можем различать три направления, не
рассуждая над вопросом, были ли это направления трех
обособленных эллинистическо-иудаистических школ, или только
разных людей, принадлежащих к одной школе этого типа485.
А людей первого типа мы можем назвать эллинистами. Это
были те, кто полностью отдал себя эллинской философии,
желая стать такими же ее представителями, как и их учителя,
отрекаясь как философы от всего наследия Моисея. От этого шага
до полного отступления было, очевидно, совсем недалеко.
Вторые пытались согласовать эллинскую философию с
Законом, используя в отношении последнего тот же
аллегорический метод, который их учителя применяли к Гомеру, т. е.
полностью устраняя буквальное толкование в пользу
аллегорического. То, что именно этот метод был единственным
возможным при аллегорической интерпретации Гомера, следует уже
из его апологетической цели. Зевс угрожает поколотить Геру;
кто так говорит, тот, конечно же, святотатствует. Нет, Зевс здесь
является лишь персонификацией неба, а Гера —
персонификацией воздуха (ήρα — αήρ): весь этот процесс значит, что небо
484 Перевод Η. С. Гинцбурга. — Примеч. перев,
485 См.: W. Bousset. Jüdisch christlicher Schulbetrieb in Alexandria und Rom (1915), ч. I.

786
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
своими молниями пронизывает пространство воздуха.
Хорошо, но разве рядом с таким аллегорическим толкованием может
иметь силу буквальное толкование, т. е. настоящая угроза
владыки Олимпа поколотить свою божественную супругу?
Конечно же, нет, иначе святотатство осталось бы святотатством, и мы
ничего бы не добились нашим аллегорическим толкованием.
Итак, такой же точно метод наши гипераллегористы — назовем
их так — применяли к Торе; благодаря ему она была полностью
эллинизирована и философицирована, но ее первоначальный
смысл — именно как книги израильского закона — был предан
полному забвению. Очевидно, это тоже было отступлением486.
Гипераллегористическому противостояло третье
направление: умеренных аллегористов. Их принципом было сохранять
буквальное значение Торы наряду с аллегорическим. Можно
легко убедиться, что именно такое отношение соответствовало
стремлениям эллинизаторов в среде александрийских иудеев.
Ведь разница между Гомером и Торой была принципиальной.
Там следовало убегать в аллегорию, чтобы избежать
святотатства; здесь же никакого святотатства — по крайней мере,
в сознании иудеев — не было, а потому ничего не требовалось
избегать; напротив, следовало — чтобы отобрать у гоев
причину гордиться своей философией — ввести ее как дополнение к
рассказам и заповедям Торы. Так возникло известное с тех пор
двойное толкование Писания: аллегорическое, или духовное,
и естественное, или телесное. Конечно же, аллегорическое
значение содержится в естественном, как душа в теле, и точно так
486 Это направление продолжало существовать в старосинагогальном богословии.
О нем хорошо сказал Е. Renan (Le cantique des cantiques, 127): La vieille exégèse juive
admettait que chaque passage de la Bible a 70 sens, tous également vrais, et au milieu du
dédale des sens allégoriques, tropologiques etc. le sens literal était a peu près le seul que l'on
négligeât (Древнееврейское толкование допускало, что каждый отрывок Библии
может иметь до 70 смыслов, при этом все считались истинными. И во всей этой
путанице аллегорических, топологических и др. трактовок почти полностью
игнорировалось значение буквальное). Примеры приводит Bacher в многократно
цитировавшейся работе. Еще можно указать, что к этим семидесяти значениям
наш А. Немоевский добавил еще одно — астралическое (Biblja agwiazdy [Библия и
звезды], 1923; ср.: Przegl. Warsz., 1924, с. 304 и ниже).

Том III. Эллинизм и иудаизм
787
же не наносит ему вреда, как и душа своим существованием не
калечит тела.
Можно себе представить, какие из-за этих трех
направлений должны были разгореться споры в александрийских
синагогах — не считая тех, которые должны были возникнуть между
синагогами, с одной стороны, и эллинскими школами — с
другой. Но даже среди сторонников одного и того же направления
прения были неизбежны, в зависимости от большей или
меньшей дозы эллинизма, которая вводилась в Закон. Конечно, это
были живые и интересные времена — I в. до рождества Иисуса
Христа.
§47
У нас есть только один свидетель упомянутых споров. И это
многократно уже упомянутый Филон Иудей487. Мы не очень
много знаем о его жизни. Тому, что он был из
священнического рода, можно верить, хотя не все с этим соглашаются488.
487 См. о нем фундаментальную работу: Е. Brehier. Les idées philosophiques et religieuses
de Philon d'Alexandrie (1908; второе издание 1924 г. ничем не отличается от первого).
Кроме него по-прежнему заслуживают внимания упомянутые выше (примеч. 482)
работы Dahne и Siegfriede; напротив, книга Е. Herriot'a Philon le /ш/(1898) не
заслуживает особого внимания. Внимательно следует отнестись к главе о Филоне в
известном сочинении Е. Zeller'a Philosophie der Griechen, III. 2, на которой
базируется соответствующая глава у Schürer'a. [Из более новой литературы следует
упомянуть: Кеннет Шенк. Филон Александрийский. Введение в жизнь и творчество. М.:
Библейско-богословский институт св. апостола Андрея, 2007. — Примеч. перев.]
Цитаты из Филона приводятся по образцовому изданию L. Cohn'a и P. Wendland'a,
в котором впервые было введено практичное разделение на мелкие параграфы.
Я пользовался качественным немецким переводом, изданным тем же L. Сопп'ом
с его ценными комментариями.
488 О том, что Филон был de génère sacerdotum, указывает лишь св. Иероним.
Поэтому Schürer (с. 489), Stählin в греческой литературе Christ'a (II. 1 b, 625) и другие
ставят под вопрос это свидетельство. Мне эта причина не кажется достаточной,
и, с другой стороны, священническим происхождением Филона
поясняются следующие его странности: 1) его апотеозис первосвященника, которого он
отождествляет с логосом как сверхчеловеческой сущностью (ср.: Legg. spec, III.
135 с комментарием Heinemann'a и Cohn'a); 2) прославление Филоном Левия и

788
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Единственным хорошо задокументированным фактом было
его делегирование в Рим по причине александрийских
волнений при императоре Калигуле, о которых речь шла выше
(с. 775); поскольку Филон в это время (в 40 г.) был, по
собственному свидетельству, уже пожилым (Leg. ad G., 29), мы можем
допустить, что он родился около 20 г. до Р. X. О дате его
смерти можно сделать определенные выводы по открытым недавно
«Актам александрийских мучеников» Исидора и Лампона —
казненных, как теперь оказывается, императором Клавдием в
53 г. Два этих антисемита были ярыми врагами Филона, и он
также говорит о них в своем памфлете против Флакка с
наивысшей ненавистью; а поскольку тенденцией этого памфлета было
распространение веры в то, что Бог жестокой смертью карает
преследователей избранного народа, очевидно, что он не
умолчал бы о столь яркой иллюстрации своего тезиса, как позорная
смерть Исидора и Лампона, если бы дожил до нее.
Напротив, о его интеллектуальной жизни свидетельствуют
вполне удовлетворительным способом его многочисленные —
даже слишком многочисленные — сочинения. Добавляя к
этим свидетельствам то, что само собой разумеется, коль скоро
речь идет об иудее, в развитии Филона мы можем выделить три
периода: период иудейского тезиса, период эллинского
антитезиса и период эллинско-иудейского антитезиса.
Сочинений первого периода нет, поскольку это был
период исключительно рецепции. Та обстоятельная
начитанность Филона в книгах Писания, о которой свидетельствуют
его колена (Det. pot., 132): Лия зачала от Бога (см. ниже, с. 799), Левий получил
право первородства над Рувимом, как и Иаков над Исавом (Sacr. ЛЬ. et С, 119),
братоубийственная резня была великолепнейшим деянием в мировой истории
(см. ниже, с. 802); 3) его согласие с саддукейством в противопоставлении
фарисейской галахи, особенно в защите juris talionis (Legg. spec, III. 181 и ниже, ср.:
В. Ritter. Philo und die Halacha [1879], 18) и в отрицании воскресения из мертвых и
потустороннего мира. Следовало бы вообще рассмотреть, не находят ли
отклонения Филона от галахи, упомянутые Ritter'oM, свой источник скорее всаддукей-
стве, чем в допустимой практике александрийского сангедрина (гебреизирован-
ная форма «синедриона»).

Том III. Эллинизм и иудаизм
789
его позднейшие творения, могла быть приобретена только
благодаря длительному обучению в раввинской школе, — это
однозначно. Что же касается многочисленных и очень
интересных точек соприкосновения в его сочинениях с
высказываниями позднейших раввинов, сохранившимися в Талмуде
и Мидрашах, — нельзя с уверенностью сказать, являются ли
они плодом влияния Филона на этих раввинов или следствием
того, что и сам Филон, кроме Писания, ознакомился также с
его толкованием в раввинских школах. В любом случае, этот
немой для нас период должен был быть достаточно
продолжительным.
Второй период — это тоже, отчасти, период рецептивный:
ведь Филон сам свидетельствует, что в молодости он изучил те
семь наук, которые составляли совокупность
«энциклопедического воспитания» (т. е. средней школы), а именно:
грамматику, диалектику (или логику), риторику, арифметику,
музыку, геометрию и астрономию. Потому он охотно ссылается на
эти науки в более поздних своих произведениях, но во время
их изучения он, очевидно, еще ничего не писал. Лишь позже
Филон начал посещать лекции александрийских философов
академического, перипатетического, стоического, а
возможно—и эпикурейского направлений, которые, вместе взятые,
составляли высшее образование; и из этой второй половины
его обучения мы получили, как их результат, несколько
сочинений философского характера.
Это трактаты: 1) О вечности мира, особенно первая часть
работы на эту тему, в которой автор развивал аргументы
перипатетиков в пользу вечности мира; вторая часть, в которой
он спорил с аргументами стоиков, не дошла до нас; 2) О том,
что всякий добродетельный свободен — это, наоборот, вторая
часть всего трактата; первая — О том, что каждый грешник
порабощен — утрачена. Это теоретическая и историческая
апология известного стоического парадокса; 3) О провидении в
двух частях — трактат в форме диалога, в котором автор
стоическими аргументами опровергает эпикурейские сомнения в

790
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
существовании провидения489; 4) Александру или обладают ли
животные разумом (или О животных)490 — также диалог,
содержащий стоические аргументы против академического
суждения о том, что животные также наделены разумом.
Повсюду здесь мы видим размышления, опирающиеся на
основательное и многолетнее обучение; но отношение автора
всюду изначально обусловлено Писанием, которое — пусть и
редко цитируемое — все равно задает направление его мысли.
Идея вечности мира противоречит идее его творения; о
провидении свидетельствует любая страница священных книг;
разумом Творец наделил лишь созданного по своему подобию
человека; а потому правы должны быть стоики, а не перипатетики,
академики или Эпикур.
К третьему периоду относится огромное количество писем
Филона. Все они могут быть рассмотрены как обстоятельное
(по убеждению автора) обоснование трех следующих
утверждений: 1) Писание с любой точки зрения является совершенной
и подлинно божественной книгой; 2) оно содержит в себе всю
философию греков, которая, собственно, и была из него
выведена; 3) все выступления против иудейского народа
несправедливы, преступны и наказуемы, да и в действительности
наказывались Иеговой. Для обоснования этих утверждений Филон
написал следующие сочинения: 1) огромный аллегорический
комментарий на первые двадцать глав Бытия, который
сохранился практически полностью, правда, в форме более мелких
трактатов и размышлений под разными названиями; 2)
краткий катехизис ко всей Торе, тоже аллегорического характера,
из которого сохранились катехизис к Бытию и частично к
Исходу; 3) объемное панегирическое толкование Торы, содержащее
описание создания мира, жизни патриархов и законодательства
Моисея с исторической, а не аллегорической точки зрения,
с приложением о добродетелях, наградах и наказаниях; 4) ряд
489 Этот трактат с искажениями сохранился в армянском переводе, кроме двух
цитат у Евсевия Кесарийского. — Примеч. перев.
490 Также сохранился только в армянском переводе. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
791
апологетических сочинений, из которых для нас наиболее
интересно сочинение под загадочным названием О
добродетелях в пяти книгах491, из которых до нас дошли только полторы,
а именно: книга о Калигуле (обычно под названием Посольство
к Гаю) и полкниги о египетском наместнике Флакке и его роли
в александрийском погроме 38 г. (см. выше, с. 772). Цель
автора — доказать, что Иегова всегда наказывает преследователей
своего народа; таким образом он превозносит «добродетели»
своего Бога — так же, как это делали и языческие апологеты,
так называемые «аретологи» (aretalogowie). Отсюда следует, что
все его творчество было «аретологией» широкого масштаба;
это побуждает нас быть осторожными в использовании его как
исторического источника492.
§48
Религиозная философия Филона, как это видно из перечня
его сочинений, ни в одном из них не проработана
систематически, а, скорее, рассеяна по всем; потому мы повсюду собираем
отдельные ее положения. Она не позволяет сложить ее в
монолитную систему без пробелов и противоречий, как, например,
религиозная философия Аристотеля или Посидония; с этим
следует согласиться изначально. Собственно, то же самое
можно сказать и о философии Платона, но причины здесь разные.
У Платона причина противоречий — интеллектуальное
развитие автора, о котором на протяжении более чем пятидесяти лет
свидетельствуют его отдельные сочинения; у Филона причина
491 Приводимое Евсевием {История церкви, II. 18,8) ироническое толкование этого
названия — хотя Филон говорит в своем сочинении о порочности людей —
справедливо было повсеместно отброшено; но толкование Schürer'a (с. 530), поскольку
в нем добродетель торжествует над безбожностью, тоже неубедительно. Принятое
в тексте толкование привел W. Weber (Hermes L [1915], 73 и ниже).
492 Об «аретологиях» см. работу S. Reinach'a (см. выше, примеч. 200), III, 292 и
ниже, и статью Crusius'a у Pauly-Wissowy. О недостоверности Филона в его арето-
логии см. процитированную выше мою работу (примеч. 472).

792
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
в разнородности тех источников, из которых он черпает свои
философские взгляды.
Эта философия представляется более или менее
следующим образом.
Бог есть существо трансцендентное, наивысшее, вне
границ предметности, превышающее единство (Legg all., II4),
превышающее добродетель, превышающее знание, превышающее
само добро (Ор. т., 8), превышающее пространство и время
(Post Cain., 14); объемлющее все, само не будучи объятым —
согласно науке Аристотеля. В то же время он есть существо
имманентное, пронизывающее вселенную, которой он управляет
снаружи, согласно пантеизму стоиков (Legg all., Ill 4), будучи
провидением для людей (Flacc. passim). В то же время он есть
Бог Живой, Бог Авраама, Исаака и Иакова, который открыл
себя людям через своего пророка Моисея, как об этом
свидетельствует Писание.
Бог — Творец мира из ничего? Да, из ничего (Legg all., Ill
10; Somn., I. 76), ведь так утверждает Писание (Moys., II. 267). Но
это нельзя было бы согласовать с греческой философией, а раз
нельзя — значит, Бог создал из ничего мир идей,
трансцендентальный (transcendentalny), а потом, согласно этому идеальному
образцу, упорядочил предсуществующую материю (Plant., 3) и,
таким образом, стал Творцом и мира видимого (Qu. in Gen., IV.
160; 348; Ehr., 61). Или, скорее, не создал сам, а лишь приказал
творить, «чтобы не соприкасаться с материей: ведь это было бы
неправильно (ού θέμις), если бы всеведущий и благой
прикоснулся к неразумной (?) и нечистой материи» (Legg. spec, I. 230);
для того-то и нужны те посредничающие силы, называемые
здесь «идеями», о которых еще пойдет речь. Удивительно здесь
пробивается сквозь учение Платона иудейский кошмар
нечистоты: очевидно, материя для Бога отчасти некошерна. Точно
так же он сначала создал человека-идею, андрогина, и лишь
потом человека телесного (т. е. Адама).
Для чего же он создал мир? Из-за своей благости (Ор. т., 21),
согласно Платону (Тимей, 29е). Называя его Богом (θεός) и Гос-

Том III. Эллинизм и иудаизм
793
подом (κύριος), мы различаем в нем две Силы (δυνάμεις):
творческую и владычествующую493. Другими словами, используя
нашу терминологию, Бог открывает себя в силе и в благе — но
здесь ясно можно видеть, что это последнее откровение
происходит из греческого источника. Вместе с этими двумя Силами
Бог составляет высшую троицу, не переставая, однако же, быть
единицей. Каждая из этих двух его сил, в свою очередь,
также составляет троицу. Творческая Сила, или Любовь (Χάρις),
состоит из трех Граций, а именно: учения, природы и
упражнения (διδαχή, φύσις, άσκησις); Сила владычествующая (Δική)
также состоит из трех Сил: законодательной, повелевающей и
карающей {Qu. in Gen., I. 57).
Две эти троицы отделены одна от другой умозрительной
сущностью, которая вместе с этими шестью Силами составляет
седмерицу; это известный из стоической философии
персонифицированный Логос. Ведь Бог (согласно Платону) — причина
лишь блага (Agric, 128; Con/. /., 180); поскольку же мир является
смесью добра и зла, он не мог быть создан Богом
непосредственно, а должен был быть создан посредником, которым именно
и был Логос. Он — первая из сил умозрительного мира,
связующее звено между ним и миром видимым; используя
терминологию стоиков, он является логосом, разделяющим роды на
виды, логосом осеменяющим (σπερματικός), который
вызывает к жизни разнообразие сущностей видимого мира. Впрочем,
у него, как у непосредственного устроителя мира, есть
соперница — созданная еще до мира (Virtutt., 62) Мудрость, благодаря
которой все произошло (Fug., 109). Впрочем, логосов столько,
сколько идей, сколько ангелов; Силы, с одной стороны, — не-
персонифицированные силы, с другой —личностные ангелы.
И не только в мире умозрительном: кроме умозрительного Ло-
493 Кажется, что обе свои триады Филон заимствует из греческой мифологии:
ведь Граций, или Харит, было (согласно общепринятой схеме) три, а Дике —
наряду с Евномией и Ириной — была одной из трех Ор. О личностности, и в то же
время неличностности сил см.: I. Horowitz. Untersuchungen über Philons und Piatons
Weltschöpfung (1900), 106 и ниже.

794
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
госа существует также логос человеческий, который указывает
человеку то, что ему следует делать, и запрещает то, что не
следует. Независимо от всего этого, Логос есть также и
произнесенное слово Божие — поскольку греческий термин Логос
обозначает одновременно и внутреннюю мысль (λόγος ένδιάθετος),
и произнесенное слово (λόγος προφορικός).
Тщетны попытки согласования между собой этих
неорганично скомпонованных, и отчасти даже противоречивых,
взглядов. Переходя к человеку, мы обнаруживаем сначала
такую же двойственность: Бог создал человека-идею из ничего
и «слепил» человека видимого, т. е. Адама, из земли. Мы уже
видели, что двойной рассказ о создании человека в Бытии мог
быть использован и с такой целью. Но это дела дней
минувших. Нынешний человек, происходя от того первого,
видимого, сохранил в себе дыхание Божие; ему он благодарен за
«повсеместное различение» добра и зла (Gig., 20; Legg all., I. 37),
без которого наказание за преступление было бы
несправедливым {Legg all, I. 42). Здесь мы встречаемся с той совестью
(σύνεσις, συνειδός, συνε(δησις), которая — предвосхищаемая
еще Гомером (Пандар, Илиада, V) — впервые получила свое
название у Еврипида {Орест, 396) и заняла потом
господствующее положение в этике стоиков. Имея божественное
происхождение, она и для человека является позывом ко все
большему усовершенствованию своей души. Ведь
добродетель — истинное служение Богу, который, как совершенное
существо, не требует жертв {Plant., 108; Moys., II. 108); однако
же следует приносить предписанные жертвы в Иерусалиме,
как поступает и сам Филон {Prov., 107).
Это продвижение в добродетели является также принципом
стоической этики (προκοπή); но Филон соединил ее с учением
Платона о двумирности, придавая ему, таким образом, этико-
метафизический характер. Ведь совесть, будучи дыханием
Бога, отчасти является и логосом {Qu. Gen., IV. 62; 295; Deus
imm., 182); человек, внимая ее советам, преодолевает видимый
мир, и, входя в умозрительный мир, сам становится логосом

Том III. Эллинизм и иудаизм
795
и, в конечном итоге, — Богом (Somn., II. 189). Но еще при
жизни он обладает возможностью непосредственного общения с
Богом, средством для чего служит исступление (Post. С, 167).
В наибольшей степени им обладают пророки. Исступление —
гораздо более эффективное средство постижения Бога, чем
философская диалектика, ведь та приводит нас только к
таким Божественным Силам, как благость и мощь, а эта —
непосредственно к Богу.
Здесь начинается то, в чем некоторые усматривают
оригинальность Филона: замена философского размышления
непосредственным вмешательством Бога. Но чтобы говорить об
оригинальности Филона, следовало бы знать обстоятельнее,
как развивались стоицизм и Академия в Александрии; ведь в
учении Филона мы явно видим соединение обоих. В любом
случае, мы получаем здесь новые оттенки теории
потустороннего. Рай — это идеальный мир; он будет наградой
совершенных душ (Jos., 264), которые при жизни действительно
пытались преодолеть видимый мир. Ад — судьба человека, который
не смог сбросить с себя оковы видимости, и, nota bene, его
судьба уже здесь, на земле — причем согласно учению Эпикура494.
Признает ли Филон эсхатологический потусторонний мир,
который играет такую роль в современном иудаизме? В любом
случае, он ничего о нем не говорит.
Но этот идеальный потусторонний мир, награда
спасенных, будет ими достигнут лишь благодаря вмешательству
самого Бога в их интеллектуальную жизнь, а не благодаря их
собственным стараниям. Очевидно, у Филона мы видим
зачатки позднейшего учения св. Августина о любви. Этот зачаток
вырос на иудейской, а не на греческой почве; это новое
применение уже известного нам иудейского лозунга: «Господь будет
поборать за вас, а вы будьте спокойны», противоречащего
эллинскому принципу «На Афину надейся, а сам не плошай».
494 См.: Лукреций Кар. О природе вещей. Уместно будет упомянуть, что, согласно
Иосифу, саддукеев считали эпикурейцами.

796
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
§49
Я попытался, используя результаты исследований моих
предшественников, а также собственные, предложить
краткую систему религиозной философии Филона, который сам ее
систематической обработки не дает, как не дает ее и Платон.
Я уже говорил выше не только об этом сходстве, но и о
принципиальной разнице между первым и вторым мыслителями.
Здесь будет уместно сказать и о втором отличии, не менее
принципиальном.
Часто случается, что читатель знакомится с философией
Платона сначала по какой-то из систематических обработок,
и лишь потом — с его оригинальными произведениями.
Результатом этого обычно бывает возрастающее очарование: так
часто красивая истина становится еще красивее, когда мы
видим, как она вырастает из напряжения мысли спорящих
собеседников — в вопросах одного, ответах другого; так же и
ошибка, поражающая нас в системе, получает свое оправдание в том
же самом, так сказать, одеянии медленного развития мысли.
Но пусть читатель попробует сделать то же самое с Филоном:
результат будет противоположным.
В систематической обработке философия Филона
представляется как одна из систем, возникших в результате
переработки осколков академических, перипатетических и
стоических спекуляций в духе напряженного мистицизма тех времен,
а еще больше — самого интеллектуального течения, которое
потом произвело герметизм, неоплатонизм, гностицизм.
Тщательно истолкованная серьезными современными
мыслителями, она тоже производит серьезное впечатление — по крайней
мере, на тех, кто не имеет органического отвращения к
подобного рода спекуляциям. Но пусть такой читатель попробует
после ознакомления с какой-либо систематической
обработкой подойти к оригинальным произведениям Филона периода
его эллинско-иудейского синтеза; результатом их прочтения
будет все более возрастающее чувство возмущения. Не только

Том III. Эллинизм и иудаизм
797
потому, что это сочинения в высшей степени нудные из-за
невыносимой словоохотливости автора495 и его дурной привычки
вечного повторения одних и тех же мыслей; нет, причина здесь
глубже — причина этическая. Ведь Филон представляет нам
свою философию не как результат собственных спекуляций и
даже не как содержание пророческого видения — как,
например, герметисты; нет, он то, что было результатом
неорганического соединения эллинских крошек, выдает за настоящее
оригинальное учение Моисея.
Возможно, это и было оригинальной идеей Филона —
такое насильственное внедрение, так сказать, эллинской
философии в Тору? Нет, даже этого сказать нельзя, ведь стоики
после своего переезда в Александрию, ознакомившись с
религией египтян, подвергли ее такой же аллегорической
интерпретации, которую их предки применяли к Гомеру и которая
действительно удивила бы древних фараонов. Это должно
было начаться уже в I в. до Р. X.; среди современников Филона
этот метод использовали Апион и Херемон, оба —
представители александрийского антисемитизма. Представление о нем
дает нам трактат Плутарха Об Исиде и Осирисе. Очень
возможно, что в результате длительного соперничества египетской и
иудейской стихий в Александрии именно их пример
подтолкнул Филона последовать им.
Какое же отношение Филона к Писанию?
Оставляя пока аллегорическое толкование в стороне,
присмотримся лишь к тому, как у него отражается Писание,
т. е. именно Тора в узком значении, поскольку остальная часть
495 Словоохотливость Филона известна любому, кто читал его самого. На фоне
такой многословности кажутся странными следующие его утверждения: «я имею
привычку сокращать продолжительность повествования» (Legg. spec, IV. 148);
«(этот пункт я охотно пропускаю, чтобы не повторяться)» (Mut. пот., 53); или
«следует избегать велеречивости» (Fug. inv., 181). Я прошу не ссылаться здесь на
Платона, чья «пространность» (χύσις), отмеченная еще в античности, также казалась
Картезию чрезмерной словоохотливостью. Платон писал в те времена, когда
разработанной логики еще не было, а Картезий — тогда, когда исторический взгляд
на литературные явления еще не был известен.

798
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
мало его интересует. Итак, следует признать, что его
отношение к Торе — это безграничное возвеличивание, без
малейшего даже проблеска критики; возвеличивание до такой степени,
что эллинской душе оно казалось совершенно раболепным —
άνδραποδώδης, используя греческий термин. Свидетельствуют
об этом все его сочинения, но ярче всего те, в которых он
толкует Тору преимущественно в буквальном смысле, а кроме того —
экзегетический комментарий и жизнеописание Моисея.
Последний может пониматься как вступление к
первому— ведь и александрийские филологи, издавая
произведения, например, Софокла, предваряют их биографией автора.
Жизнеописание Моисея Филон написал, по собственному
признанию, для эллинов, поскольку они «из зависти» о нем
умалчивали (I. 2). Замысел был хорош: эллины издавна
питали к биографиям большую любовь, привитую им еще школой
Аристотеля. Она делила биографии на категории; Моисей был
законодателем — отлично: законодателем афинян был Солон.
А потому можно было сравнивать жизнеописание Моисея с
любой из биографий Солона — можем сделать это и мы, поскольку
располагаем биографией последнего, написанной Плутархом.
И я очень советую читателю сделать это. Вы будете поражены,
видя, как на фоне скромного, предметного описания
греческого биографа отражается несносное чванство, невыносимая
лесть Филона. Вы познаете разницу между
доброжелательностью свободной души и приторным славословием раба. Платон
видел условие политического успеха в том, чтобы царь
одновременно был философом или философ царем; Моисей был и
первым, и вторым, но, кроме того, еще и пророком, и законодателем
(II. 2); он вообще перерос человека... может быть, он был богом?
«Этого я не отважился бы сказать» (Somn., II. 189); в любом
случае, он был сверхчеловеческим существом и, как таковой,
существовал еще до сотворения мира (Moys., I. 162). Для
составления его земной биографии автор использует, кроме Торы, еще и
«предания старцев из его народа»; т. е. мы видим здесь «устную
Тору», дополняющую писаную, т. е., попросту говоря, агаду.

Том III. Эллинизм и иудаизм
799
О ее ценности дает представление история из детства героя.
Дочь фараона, спасшая Моисея, была у своего отца
единственной (I. 12); чтобы выдать ребенка за собственного, она
симулирует беременность (I. 19); таким образом, Моисей вырастает как
царевич и наследник египетского трона, но благородно
отрекается от царской власти, чтобы стать вождем своего угнетаемого
народа. В дальнейшем повествовании мы видим непрерывный
крайний апологетизм, преисполненный преувеличенного
восторга; можно вообще усомниться в том, что такая биография
приобретет для Иеговы много поклонников.
Но это было вступление. Сам комментарий состоял из
описания сотворения мира, жизни патриархов и толкования
Закона. В двух первых частях мы встречаем интересную теорию
умножения любви Господней, стремящейся к искуплению
греха Адама. Ведь Адам был персонификацией ума (νους); Ева —
чувственности (αϊσθησις); змей — искупительного
наслаждения (ηδονή). Уступив последней, Ева рождает Каина — грех.
Искупление символизируют сначала три патриарха
допотопного периода, а именно: Енос (надежда), Енох (раскаяние) и
Ной (справедливость); но лишь во второй троице, послепо-
топной, мы видим подлинную добродетель: Авраам
(добродетель через учение), Исаак (добродетель через природу) и
Иаков (добродетель через навык); опираясь на свою теорию Сил
(см. выше, с. 793), Филон считает Авраама, Исаака и Иакова
тремя Грациями Израиля (Abr., 54). Двумя этими троицами
выражается стремление к подлинному искупителю, воплощению
совершенства, Моисею. Параллелизм с идеей христианского
искупления должен впечатлить здесь любого; более того,
автор даже старается идею рождения от девы ввести в Тору. Это,
по его мнению, великое таинство, настолько святое, что до его
возвещения следует изгнать весьprofanum vulgus (Cher., 42). Ведь
сказано (Быт. 29, 31), что «Господь отверз утробу Лии»; итак,
это дело мужчины, отсюда необходимо следует, что Лия была
оплодотворена самим Господом. В другом пассаже (Legg. allege
III, 216 и ниже) он то же самое утверждает в отношении Сарры,

800
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
поскольку, согласно Быт. 18, 11, «обыкновенное у женщин у
Сарры прекратилось» (τα γυναικεία), когда она родила Исаака.
Но коль скоро она не была женщиной, она должна была быть
девой (Post. С, 123); а поскольку сказано (Быт. 21, 1): «И
призрел Господь на Сарру», значит... (Dei., 124). Очевидно, это и
есть «наисвятейшее таинство» (Legg. all., IX. 219). Но это еще не
все: Фамарь I была зачата от Бога (Mut. п., 134) — как и
прародительница колена Иуды.
Жизнеописания Исаака и Иакова не сохранились. Но до
нас дошло жизнеописание Иосифа. Отношение Филона к
этому патриарху двоякое: с одной стороны, он не может не
возвеличивать того, кому Писание так явно симпатизирует; с
другой стороны, Иосиф был родоначальником двух главных колен
враждебного Иуде Израиля и, отчасти, ненавидимых
самаритян. Это нашло отражение в письмах Филона: в экзегетическом
комментарии, а тем более в биографии он восхваляет Иосифа,
снисходительно умалчивая о его спекуляциях; напротив, в
аллегорическом комментарии писатель судит о нем удивительно
строго. Однако об аллегориях речь еще пойдет ниже.
Но самое главное — это толкование закона Моисея. И здесь,
конечно, нельзя требовать от Филона объективности и
научной непредвзятости; ведь он был иудеем, а потому он впитал
этот закон с молоком матери. Потому мы должны быть готовы
к далеко идущей снисходительности. Я, однако, должен
признать, что и ее не будет достаточно.
Этот не столько комментарий, сколько панегирик —
начинается с Декалога; ведь все законы, данные пророком,
могут быть выведены из этого краткого кодекса (Dec. 19). Здесь
достойно удивления уже само число— святое число десять
(20 и ниже). Нам интересно, как Филон из Декалога выведет,
например, заповедь о рыжей телице (см. выше, с. 718-719).
Автор говорит нам, что это святой обряд, гораздо более
возвышенный, чем эллинские очищения, и что он раскроет его
значение «в другом месте» (Legg. spec, I. 262) — но поскольку он
своего обещания не выполнил, мы не знаем, как он защищал

Том III. Эллинизм и иудаизм
801
это суеверие, которое в его времена уже было упразднено.
Почему Лее. 2, 11 запрещает есть мед и квасной хлеб? Потому, что
пчела — это нечистое насекомое, а дрожжи — символ души,
«надутой» гордостью (ibid., I. 291). Но в другом пассаже
квасной хлеб — это символ радости, которая «возвышает душу»
(II. 185). «Вино, — сообщает Legg. spec, 1.100, сообразно своему
общему аскетическому настроению, — вредно во всех случаях
жизни». Но ведь Ной — этот образец справедливости —
напился? А как иначе: из казуистических размышлений стоиков на
тему, будто «мудрецу можно напиваться», приводится ряд
доводов в защиту патриарха (Plant., 142 и ниже). Отметив, что
закон Моисея не использует членовредительство как наказание,
Филон преисполняется восторга: верно! «Ведь это нонсенс —
гневаться на вспомогательное орудие, а не на виновника: ведь
не рука совершает преступление, но преступники своими
руками, и именно преступников следует карать» (Legg. spec, П.
245). И так он читает фатальный стих о женщине (Втор. 25,11),
которая и т. д. (см. выше, с. 718), с еще более фатальным
определением: «Отсеки руку ее»... Снова восторг: справедливо!
Ведь, пожалуйста, женщина вообще должна сидеть дома и не
выходить на улицу. А даже если может выйти, то это
оскорбительное бесчестие — вмешательство в драку мужчин и участие
в ней. Однако примем во внимание, что нежность в отношении
мужчины побудила ее нарушить границы принципа женской
стыдливости; но пусть и здесь она останется женщиной! Ведь
это отвратительно, если она, чтобы сохранить мужа от
позора, позорит себя, посрамляя свою жизнь тем деянием, которое
нельзя искупить... Пусть в своей отчаянности, превышающей
все границы, она будет обуздана карой, которая сделает ей
невозможным повторение такого же преступления, а других же
лихо отпугнет. И этим наказанием пусть будет отсечение той
руки, которая прикоснулась к тому, к чему не должна была
прикасаться (ibid., III. 170-175).
Вообще у Филона отношение к Писанию
одно-единственное: безоглядный и безграничный восторг. Мелочей в Торе нет:

802
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
самое незначительное слово пронизано важной, таинственной,
святой знаменательностью. Ведь сказано: «Молчи496 и слушай»
(Втор. 27, 9) — какая «архипрекрасная заповедь»! (Div. her., 10).
Или также: «Возьми Мне» (Быт. 15, 8) — «краткое выражение,
но очень сильное, поскольку оно дает столько пищи для
размышлений» (ibid., 102). Но это мелочи. Печальной страницей в
истории Израиля было убийство сыновьями Левия около 23
тысяч людей, тоже израильтян, народа не только безоружного, но
и нагого — это была кара за идолопоклонничество (Исх. 32, 27
и ниже); для Филона эта братоубийственная резня была
«великолепнейшим и величайшим из всех героических деяний всего
человечества» (ibid., III. 24)... Что бы на это ответили потомки
погибших в Фермопилах?! Не менее Филон восхищен похожим
деянием Финееса, жертвой которого пали четыре тысячи
соплеменников (Числ. 25, 10); это тоже «великолепное деяние»
(ibid., I. 55). Но больше всего Филону по душе то, что его герой
«пронзил обоих их, Израильтянина и женщину в чрево497 ее»
(Числ. 25, 8) — «поскольку это место было орудием запретного
наслаждения» (Moys., I. 302). В постановлении о каре за соитие
со скотом убитыми должны быть и человек, и животное (Исх. 22,
19 и др.); последняя часть вызывала вопросы у рассудительных:
в чем же виновата скотина? Филон и это защищает: в том, что
послужила для такой мерзости, и чтобы избежать повторений,
возможных в таких отвратительных случаях (Legg. spec, III. 49).
Допустим, хоть это и бредни. Но есть же еще заповедь о
побивании камнями быка, забодавшего человека, и запрет на
использование в пищу его мяса (Исх. 21, 28) — весьма нерачительно,
несомненно. Филон снова защищает: «Ведь было противно
богобоязненности, если бы мясо животного, убившего человека,
использовалось бы человеком в пищу (Legg. spec, III. 145);
неуместной казалась всем здравомыслящим людям заповедь, по
496 Так в Септуагинте — «σιώπα», синодальный перевод предлагает «внимай». —
Примеч. перев.
497 Так в синодальном переводе. Септуагинта описывает этот момент еще жестче:
«δια της μήτρας αυτής» — буквально, «через матку ее». — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
803
которой невольные убийцы, которые искали убежища в
«городе левитов», должны были оставаться в нем вплоть до смерти
великого священника (Числ. 35, 25-28); Филон и для этого
находит обоснование, причем даже два (Legg. spec, I. 131 и ниже):
1) великий священник — это общий родственник всех
соотечественников, а следовательно — и убитого (а разве его
преемник — нет?) и 2) великий священник должен быть свободен от
любой нечистоты (а его преемник?)498. Сказано, что преступник
«пять волов заплатит за вола и четыре овцы за овцу» (Исх. 22,
1). Откуда такая удивительная разница? Филон знает: ведь овца
приносит человеку четвероякую пользу, а именно: молоко, сыр,
шерсть и ягнят (прошу прощения, а разве овца, помимо
молока, еще и сыр дает?). А вол же или, скорее, корова, пятиякую:
498 Интересно, что в своем аллегорическом комментарии Филон еще чувствует
неуместность этого предписания. Ведь это явная несправедливость, — говорит
он (Fug. inv.y 107), — ставить в зависимость время изгнания невольного убийцы
от жизни великого священника; а если он совершил это накануне смерти
священника, то на следующий день он может вернуться к себе домой? Здесь Филон
устраняет буквальное толкование и дает аллегорическое: великий священник —
это логос, при жизни которого неосознанные действия невозможны. Вообще,
отношение экзегетического комментария к аллегорическому очень удивительное:
оно часто вызывает впечатление раскаяния. Кто знает, не имел ли Филон в своей
общине неприятностей из-за своего аллегорического комментария, в принципе,
исключающего Тору; не был ли он, с этой точки зрения, предшественником Эли-
ши бен-Абуи, Маймонида, Уриэля Акосты, Спинозы — с той, однако, разницей,
что, будучи послушнее их, он отказался от своих ересей и именно чтобы обелить
себя и написал свой экзегетический комментарий? Если бы у нас была такая
книга о Филоне, которая принимала бы во внимание его развитие, т. е. более или
менее такая, которую лишь недавно Аристотелю посвятил В. Йегер, — то и этот
вопрос был бы подробно разъяснен.
Возвращаясь к рассматриваемому предписанию, я хотел бы также указать, что
на практике оно может быть не настолько неуместным, как это кажется из-за его
неуклюжего описания. Ведь время смерти одного великого священника было
началом правления его преемника— а новый правитель всегда начинает с
более или менее широкой амнистии: это обычай, существующий до сих пор, и нет
ничего удивительного в том, что этой амнистией пользуются в первую очередь
невольные преступники. Я не уверен, что именно это было замыслом
законодателя — Филону это в голову не пришло. В любом случае, абсурдность заключается в
следующем: 1) вместо вступления в должность нового великого священника
указана смерть его предшественника, и 2) из того, что имеет смысл как добровольное
решение правителя (или, в лучшем случае, как обычай) — сделан закон.

804
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
молоко, сыр, телята, вспахивание и молотьба (Legg. spec, IV.
12). — И так далее. Здесь фальсификации еще нет. Но Филон
и ее позволяет себе ad majorem legis gloriam [к вящей славе
закона. — Примеч. перев.]. Я не говорю здесь о том, что он выводит из
Торы с помощью аллегористики; об этом я расскажу ниже,
сейчас же мы рассматриваем буквальное толкование. Итак, Филон
убеждает своих читателей, что израильтяне, поразив мадиани-
тян, пощадили мальчиков (Moys., I. 311) — тогда как Тора
четко говорит {Числ. 31, 17), что и они были убиты. Рассказывая о
золотом тельце, он корит израильтян, отливших его, но ни
словом не упоминает об Аароне, который приказал им это сделать
(Moys., II162, ср.: Исх. 32, 2 и ниже). Он многократно
утверждает, что в Храме возносились молитвы за все человечество {Moys.,
I. 49; Legg. spec, I. 97; 168; 190; II. 167), о чем во всей Торе нет ни
единого упоминания; что «Закон позволяет обиженной
супруге требовать развода» {ibid., III. 82), чего этот закон ей отнюдь
не разрешает (см. выше, с. 532 и примеч. 176); о том, что Закон
«запрещает злословить кого угодно, особенно же глухого» {ibid.,
IV. 197), тогда как в действительности в Лев. 19, 14 сказано «Не
злословь глухого»; что Закон запрещает убивать беременных
животных {Virtutt., 137), хотя об этом там ничего не сказано499.
§50
Очевидно, будучи безгранично преданным собственной
религии, Филон очень враждебно настроен к «религии
эллинов». Их «идолопоклонничество» он порицает весьма сурово,
499 Об этом не только ничего не сказано: из Втор. 22, 22 раввины делали вывод —
вопреки обычаям всех культурных народов, — что не следует отлагать казнь
беременной женщины вплоть до родов (Ar., I. 4; 7а). Этот безобразный закон был
получен с помощью логики благородного раввина Елиезера; см. Strack (выше,
примеч. 129), 101.
Впрочем, эти богобоязненные упражнения остались без практических
последствий — так же, как и садистское издевательство над обвиненной женщиной в
трактате Coma (см. выше, примеч. 176).

Том III. Эллинизм и иудаизм
805
выдвигая уже известные неуместные аргументы {Dec, 7; 66;
Legg. spec, I. 21 и ниже); для эллинских праздников у него есть
только оскорбительные выражения, Филон видит в их
религиозной сущности бессмысленное сплетение мифов, а в их
поведении — ненасытность, пьянство и разврат {Cher., 91 и ниже);
что касается мистерий, он задает коварный вопрос: «Если они
такие красивые, почему же они тайные?» {Legg. spec, I. 320) —
однако очень неосмотрительный, ведь что он сам мог бы
ответить, если бы его противники воспользовались тем же
аргументом для защиты своих лживых сплетен о том, что скрывает
таинственная завеса Храма Иеговы (см. выше, с. 632)? — Но это
только одна сторона дела, ведь Филон также образованный
член александрийского общества, он и сам считает себя
эллином {Congr. er., 44; Conf. I., 129), а как таковой — он должен
разбираться в искусстве. То же самое он говорит об
изобразительном искусстве и скульптуре {Ор. т., 141; Cher., 11; Legg. spec, III.
109; 184; Migr. Abr., 167) и, как эллин, даже хвалит их {АЬг., 267;
Jos., 39; 87), не исключая их применения в религии {Legg. spec,
I. 29); хвалит, в частности, Фидия {Ebr., 89), и не без восторга,
к сравнению, говорит «о святых изваяниях в святых храмах»
{Ор. т., 137; Legg. spec, IV. 238). После этих примеров нас уже не
очень удивит его полное признание диатрибы об
изображениях богов в Leg. ad G., 11—16; это такая же мимолетная
эстетическая восторженность, как у Гейне в его Паломничестве в Кевлар.
Так же, как Гейне свою подлинную природу показывает в этой
неистовой диатрибе против кёльнской кафедры (в Германии),
так и Филон в других пассажах представляет изобразительное
искусство и скульптуру как вредоносные {Dec, 156), коварные
(επίβουλοι, Q. г. d. her., 69) и ведущие к политеизму {Ebr., 109), и,
соответственно, превозносит Моисея за то, что тот изгнал их из
своей общины {Gig., 59). — Не иначе он относится и к театру.
Филон часто {Ebr., 177) бывал в нем, а также ссылается на него
в уместных случаях для сравнения {Legg. spec, Ι. 28; IV. 185; ср.:
Post. С, 104, где он говорит о сходстве театра и человеческого
уха); к сожалению, он бывал и на жестоких римских venationes,

806
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
которые описывает с печальной для нас обстоятельностью
(Mut. пот., 160). Несмотря на это, Филон отчитывает не только
трагических актеров за их чванство (Dec, 43), но и театр вообще
(Agric, 35). — Но гораздо чаще он пускается в размышления о
третьей особенности эллинской жизни, которую так
ненавидели иудеи, — об атлетизме. Жизнь — это война, а потому
сравнение с соревнованиями было вполне естественным. Мы
находим их вообще в популярной философии, к ним охотно
прибегает и Филон (Jos., 82; 138; 223; Legg. spec, II. 230; 246; IV. 74; 214;
Praem., 6; 11; 29; Legg. all., III. 70; 72: Sacr. A. et C, 17; 116; Det.pot.,
49; Somn., IL 145 и ниже; наиболее обстоятельно: Det. pot, 29),
сравнивая своего Иакова, который достигал добродетели через
упражнение (см. выше, с. 799), с атлетом (Mut. пот., 84).
Различая отдельные направления атлетического искусства, он
говорит о борцах (Moys., I. 106; Virtutt., 6; Praem., 157), бегунах (Moys.,
IL 171; D. Immut., 36; Plant., 76; Migr. Abr., 133), используя также
красивую аллегорию бега с факелами, известную из Лукреция
(Ор. т., 148), наиболее подробно — о кулачных бойцах (Cher.,
80), говорит и о желанной награде атлетов — победе в Олимпии
(Virtutt., 19; 23; D. immut., 147); но, несмотря на это, Филон
преисполнен иудейского презрения и к этой стороне эллинской
жизни (Agric, 35).
Эллинской и эллино-римской жизни мы благодарны за еще
один фактор нашей культуры — возвышение женщины. Каким
было к ней отношение иудаизма, мы уже знаем. Итак, Филон и
с этой точки зрения остался правоверным иудеем. В
аллегорической интерпретации, к которой мы скоро перейдем,
мужчина — начиная уже от Адама — это ум (νους, λογισμός),
женщина — чувственность (αϊσθησις, Legg. all., IL 5; HI. 103; Cher., 57; 67;
Migr. Abr., 100); чтобы оценить значение последнего сравнения,
следует помнить, что у Филона животные — это тоже символ
чувственности (Agric, 27). Но не все: баран, например, будучи
мужского рода, является представителем логоса (Q. г. d. her.,
125). Женщина же «существо несовершенное, подчиненное,
созданное, скорее, для пассивности, чем для действия» (Legg.

Том III. Эллинизм и иудаизм
807
spec, I. 200; Рог. gig., 4; Migr. Abr., 95; 206); женский пол — это
худший пол (D. imm., 121), и, соответственно, мужской пол —
высший пол (Legg. all., III. 11); а также «женскими свойствами
души являются пороки и страсти, мужскими же — спокойствие
и добродетель», из-за чего Богу следует приносить лишь жертвы
мужеского пола (Sacr. A. et С, 103); напротив, тот идол, золотой
телец, справедливо был отлит из женских украшений (Post. С,
166). Вообще, доблесть — мужчина, вожделение — женщина
(Agric, 73); Платон поблагодарил бы за такое извращение его
учения об обеих эмоциональных силах души. Здесь Филону
на помощь пришла греческая грамматика, согласно которой
θυμός (доблесть) мужского рода, επιθυμία же (вожделение) —
женского; но при этом его очень смущает тот факт, что σοφία
(мудрость) по той же грамматике женского рода. Впрочем, это
ничего не доказывает: «Мудрость, — говорит он, — по имени
женская, а по сущности мужская» (Fug. inv., 51). Даже для
святого имени матери Филон не делает исключения. Конечно же,
он порицает тех, кто любит своих матерей (Ebr., 35). — Но ведь
женщиной была и Сарра, которую Филон считает
воплощением мудрости и добродетели! Так-то оно так, но, во-первых,
сама она не имела матери, как это следует из слов Авраама о
ней (Быт. 20, 12): «Она дочь отца моего, только не дочь
матери моей» (Ebr., 61; эта бессмыслица повторяется в Q. г. d. her.,
61); во-вторых, ясно сказано (Быт. 18, 11), что у нее
«обыкновенное у женщин прекратилось» (τα γυναικεία), т. е., другими
словами, она вовсе и не была женщиной (Fug. inv., 128, и снова
та же бессмыслица: 167 и Somit., II. 185). Потому-то, тогда как
все женщины рождают с болью, Сарра единственная рождает,
смеясь (Legg. all., Ill 217)... что, в общем-то, неверно, поскольку
Сарра смеется при обетовании (Быт. 18, 10), но не будем
слишком придирчивы. Знаменательно, что тогда как Авраам,
влюбленный в мудрость, дочерей не имел, их имел Лот сластолюбец
(Migr. Abr., 13), который не мог породить ни одного сына и был
только «дочкодел» (Ebr., 164). «Когда люди начали умножаться
на земле, и родились у них дочери...» (Быт. 6, 1). Наверное, это

808
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
была кара за их грехи (Gig., 4). Ведь дочери — это воплощенные
наслаждения тела (Gig., 17). Потому-то святой является семерка
έβδομάς; она «дева, лишь от отца рожденная, сама идея
мужественности, без какого-либо участия женственности» (Legg.
spec, И. 56); очень обстоятельно Филон размышляет об этом
числе, числе логоса, которое сам Бог освятил установлением
субботы. Но вот, к своему удивлению, он открывает, что у Рагу-
ила, священника Мадиамского, было семь дочерей (Исх. 2, 16).
А как же иначе? Очевидно, семерка означает здесь семь
бессознательных сил человека, т. е., кроме пяти чувств, также голос
и воспроизводительную силу (Mut. пот., ПО).
Благодатную почву для своей полемики Филон находит
там, где он придирается к настоящим недостаткам эллинской
жизни, а именно: гомосексуализму (Legg. spec, III. 37) и
оставлению младенцев (ibid., НО; Virtutt., 131). Об отношении
иудаизма к этим порокам уже шла речь; очевидно, Филон и с нашей
точки зрения прав в своей полемике, но и здесь он не может
обойтись без перегиба. Так, по первому пункту он осуждает
также и обычай разведения мулов, как будто тоже
противоестественный; делает он это вынужденно, поскольку
указанный обычай противоречит странным предписаниям Торы об
избегании двойственности (см. выше, с. 718). Что же касается
второго пункта, он считает, что эллины оставляют младенцев
не из опасения пауперизма, как это было в действительности,
а из-за «врожденной мизантропии». Здесь намерения автора
не менее прозрачны, хотя сейчас он пытается их скрыть: здесь
просто желание переложить с больной головы на здоровую,
ведь такое обвинение в мизантропии, собственно, эллины
выдвигали иудеям — и, к сожалению, как мы уже могли убедиться
(см. выше, с. 575-576), слишком справедливо. Вероятно, Филон
имел это в виду в Abr., 22, где говорится о желании мудреца
обособиться без ненависти к людям. Но, несомненно, именно
это предполагается в Virtutt., 141. Ведь, говоря о запрете
заклания животного с его детенышем (см. выше, с. 717), он
восклицает: «Пусть же злоречивые наветчики и дальше обвиняют наш

Том III. Эллинизм и иудаизм
809
народ в ненависти к людям и пеняют нашему закону, будто тот
требует обособления и нежелания общаться с другими, тогда
как наш закон столь явно требует жалости даже к скоту!» На это
эллин ответил бы, во-первых, что силлогизм «к скоту, а значит,
тем более к людям» соответствует иудейской логике, но
совершенно не отвечает логике Аристотеля; а во-вторых, что это
обвинение касается не Закона, а практики повседневной жизни,
а потому оно не может быть снято ссылкой на Закон.
§51
И все же к одному сокровищу эллинов Филон имеет
искреннее, безграничное чувство: это их философия. Философия...
А может, и наука? Были времена, когда вторая утопала в
первой; но в эпоху Филона наука стала совершенно независимой
от философии. Как предмет обучения она заключалась
преимущественно в семи «искусствах» так называемого
«энциклопедического образования» (εγκύκλιος παιδε(α). Так, об
отношении образования к философии у Филона есть очень
интересная притча. Авраам, очевидно, — воплощенный ум; Сарра, как
мы уже знаем, — мудрость; ну а Агарь — это и есть, собственно,
энциклопедическое образование... Читатель спросит: как же
так? Та Агарь, которая и об алфавите имела очень слабое
представление, она и есть воплощение всего энциклопедического
образования? Конечно, она же была рабой, по-гречески (в
переводе Семидесяти) — παιδίσκη, а от παιδίσκη до παιδεία лишь
один шаг (Legg. all., III. 244). Читатель еще увидит и убедится в
том, что редко когда аллегоризация Филона бывает настолько
хорошо обоснована.
Энциклопедическое образование имеет для философии
значение подготовительное. Потому-то и Филон получил его
от эллинов и охотно рассказывает о нем (Legg. spec, IL 230;
Cher., 105; Congr. er. gr., 15 и ниже; 74; MuL nom., 33; Somn., I. 205).
Это не очень нравилось его соплеменникам; Филон считает,

810
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
что Моисей от эллинов был посвящен в семь artes {Moys., I. 23),
очевидно, допуская, что уже во времена Моисея в Египте были
эллины — так же, как и в его собственные времена. Однако это
юношеское воодушевление не было продолжительным:
ссылаясь на Втор, 20, 20: «те деревья, о которых ты знаешь, что они
ничего не приносят в пищу, можешь портить и рубить», —
Филон клеймит предметы энциклопедического образования,
специально выделяя риторику, диалектику и геометрию, а также
физиологию {Agric, 13); в других местах добавляет и
астрономию {Mut. пот., 72; Somn., I. 52), а еще в одном пассаже — и
науку вообще (Migr. Abr.y 185). Авраам, как видно, окончательно
изгнал Агарь.
При этом он оставил у себя Сарру — совершенную
добродетель, мудрость, философию, ведь все это одно и то же.
Философия для эллинов— то же, что для иудеев Закон {Virtutt.,
65) — а потому мы не должны удивляться, что она происходит
от него. Мы уже знаем об этой наглой иудейской
фальсификации (см. выше, с. 494); Филон с ней вполне согласен.
«Гераклит, — говорит он, — использовал учение Моисея...» (Legg. all,
I. 108); а также «некоторые законодатели эллинов издали
замечательный закон, который они переняли из святых скрижалей
Моисея...» {Legg. spec, IV. 61). Значит— та эллинская
философия, краткий очерк о которой мы привели выше, заключается
уже в Торе? Да, и гораздо яснее: ведь Моисей не любит
неопределенности, он стремится к неискаженной истине (ακραιφνής
αλήθεια, Sacr. A. et С, 12). Пускай же лучшие из эллинских
мудрецов, всматриваясь в созданное, размышляют о
создателе; Моисей говорит с ним напрямую {Исх. 33, 13): «Открой мне
путь Твой, дабы и я познал Тебя» {Legg. all, III. 101).
Тем более мы ожидаем, что непроясненное в греческой
философии будет ясно изложено в Торе. Там — мнения и
сравнения, а здесь — «незамутненная истина». В действительности
дело обстоит иначе: то, что ясно сказано в греческой
философии, Филон выводит с помощью средств рассуждения из Торы,
или, скорее, вводит в нее. Таких средств у него два. Первому он

Том III. Эллинизм и иудаизм
811
научился в раввинской школе, второму — в эллинской. Первым
является известный нам иудейский силлогизм Kol, открытый
раввином Гиллелем, вторым — аллегория.
Вот примеры первого. Мы видели, что по красивому
принципу эллинской религии божество больше заботится о
чистоте души молящегося и приносящего жертвы, чем о наружной
чистоте. К большому огорчению Филона, предписания Торы
касаются исключительно наружной чистоты; но здесь как раз и
появляется KoL Бог требует чистоты тела в Храме, а тем более —
чистоты духа (Q. d. s. immut., 8)500. Бог заботится о безупречности
жертв — а тем более души (Agric, 130). Это, как мы видим,
хорошее средство, но недостаточное.
Гораздо более плодотворным средством является аллегория',
ее Филон, как мы уже знаем, позаимствовал у стоиков, а те,
в свою очередь, у защитников Гомера; но и у тех, и у других
аллегорическое толкование было средством избегания таких
святотатств, к которым привело бы буквальное толкование
определенных пассажей древнего поэта, и лишь производным было
внедрение в произведения Гомера стоической философии;
в любом случае, здесь аллегорическое толкование устраняло
буквальное. Не иным было отношение греческих философов к
египетским мифам, аллегорически ими толкуемым (Плутарх.
Исида и Осирис, XI). Пойдет ли Филон по этому пути? В его
окружении были такие, которые считали это и возможным,
и желательным; но их, однако, весьма сурово порицает наш
автор за их неуместную «мягкость»: «Следует, — говорит он (Migr.
Abr., 89), — иметь в виду и одно, и второе, и точное исследование
500 Следует сравнить размышление Цицерона Legg., II. 24 о данном им рецепте
(§ 19): «К богам люди да обращаются чистыми, да проявляют они благочестие, да
отказываются они от роскоши»; «Закон велит, чтобы люди "обращались к богам
чистыми", видимо, чистыми духом, в котором сосредоточено все. Закон не
отвергает и чистоты тела, но следует понять одно: так как дух во многих отношениях
преобладает над телом, а тело свое люди и без того стараются держать в чистоте,
то гораздо важнее сохранять чистоту души» [пер. В. О. Горенштейна]. Здесь
логика безупречна, поскольку Цицерон провозглашает новый закон в соответствии с
религиозным сознанием своих времен, тогда как Филон вводит в закон Моисея
такие заимствованные у стоиков взгляды, которые законодателю и не снились.

812
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
тайного, и тщательное пестование явного... Священное слово
учит их заботиться о правильном понимании и соблюдении
обычаев, введенных мужами, достойными восхищения и
превышающими величием живущих сегодня. Разве толкование
семерки как Силы в отношении нетварного и отдыха с точки
зрения тварного позволяет нам отменить закон субботы?..
Отнюдь, поскольку (буквальное толкование) следует считать
подобием тела, тогда как (аллегорическое толкование) подобием
души». В полном соответствии с этим остроумным лозунгом
Филон считает (Ргает. 61), что истории трех великих
патриархов подлежат и буквальному, и аллегорическому толкованию.
Таков его ответ гипераллегористам, как мы их называем.
Вторым лагерем его противников были те, кого он называет
«сикофантами», «вредителями» (κακοτεχνοΰντες) и просто
безбожниками: это не просто язычники, а — как можно вывести из
Conf. /., 2 — и вольнодумцы из его собственной общины. К ним
он не испытывает ни малейшей благосклонности, напротив,
два стиха из Быт. 17, 5 и 15: «и не будешь ты больше называться
Аврамом, но будет тебе имя: Авраам», «Сару, жену твою, не
называй Сарою, но да будет имя ей: Сарра», — очевидно, давали
ему такую благодатную почву для издевательств. Давайте
послушаем об этом самого Филона: «Недавно, — пишет он (Mut.
пот., 61), — я слышал издевательства и насмешки одного
безбожника, который отважился сказать: "О сколь великолепные
и ценные дары, которыми, согласно Моисею, Господь
наделяет их: удвоением буквы он безмерно осчастливил и Аврама и
Сару!" — и прочие шуточки того же рода без зазрения совести,
с язвительной улыбкой он источал, но вскоре получил
заслуженное наказание за свое безумие: из-за пустой и
незначительной причины он повесился. Это случилось, чтобы насмешник
и пакостник даже чистой смертью не мог умереть».
Несчастный не знал, что «Аврам» — значит «вышний отец», тогда как
«Авраам» — значит «отец множества», и что изменением имени
Иегова обозначил его переход от халдейской астрологии к
слушанию слова Божия (ср.: Gig., 62), а потому и «Сару» (евр. Sarai),

Том III. Эллинизм и иудаизм
813
т. е. «власть моя», сделал «Саррой» (евр. Sara), т. е. «властью»,
переведя ее из понятия видового в понятие родовое, т. е. более
высокое. Мягче Филон воспринимает противников из третьего
лагеря — антиаллегористов. Это попросту слепцы, которые за
буквами не видят ничего (Somn., I. 164), микрополиты, которые
хотели бы приковать Писание к одному лишь иудейскому
народу, тогда как аллегорическое толкование делает из него
книгу всего человечества (ibid., I. 39).
Такова теоретическая позиция Филона. На практике же и
он является гипераллегористом, который, где только может,
отстраняет буквальное значение, как «низкое» (ταπεινόν),
«нелепое» (εύήθης) и т. д. в пользу аллегорического. Он даже не
признает шесть дней творения (Legg. alleg., I. 2); ведь шестерка — это
просто число совершенства. Он устраняет рай: разве можно
допустить, чтобы Бог, которого мир не может объять, завел себе
сад, будто некий правитель? это вертоград земной добродетели
(ibid., I. 43). Он устраняет четыре райских реки: это лишь четыре
основные добродетели (ibid., 63; 85). Он устраняет создание Евы
из ребра Адама, когда тот спал: чувственность возникает, когда
ум спит (ibid., 19). Он устраняет посох, с помощью которого
Господь помог Иакову перейти через Иордан (Быт. 32, 10): посох —
это наука (ibid., II. 89). Он устраняет высылку Иосифа Иаковом
из долины Хеврон к братьям (Dei. pot. 13): разве у Иакова не было
слуг, и он посылает сына? Хеврон — это телесность; Иаков, видя,
что его сын слишком предан телесности, старается его от нее
отдалить. Он отменяет заповедь Втор. 17, 16, чтобы царь Израиля
«не умножал себе коней»: разве будет законодатель ограничивать
средства защиты страны? Кони — это бессловесные (αλόγα)501
стремления души (Agric, 84-88). Он устраняет Евиного змея:
ведь это бессмыслица, что змей говорит человеческим голосом.
Змей — это телесное наслаждение, к которому женщина
имеет непреодолимую тягу (Agric, 96). Он устраняет Лев. 19, 23-25
о запретных плодах (Plant., 113); он устраняет жертву Исаака
501 Современные греки как раз и называют коней άλογα; возможно, уже во времена
Филона народные говоры использовали это слово в таком значении?

814
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
(Migr. Abr., 140); устраняет обеих жен Haxopa (Congr. er. gr., 43);
устраняет зависть Сарры (ibid., 180); устраняет даже
замечательный закон об одежде, отдаваемой в залог, но не по той причине,
которую мы указали выше (с. 715-716), нет: «Разве мог творец
и властитель вселенной печься о такой мелочи — плаще,
который заимодавец не возвращает должнику!» (Somn., 1.93). Однако
здесь поклонник Платона забыл слова своего учителя о том, что
боги заботятся о мелких делах не меньше, чем о великих (Legg.,
X. 900с). — Я привел несколько примеров, в которых автор явно
отбрасывает буквальные толкования; их гораздо больше, а еще
больше — таких, в которых, не отбрасывая их явно, Филон
подчеркнутое преимущество отдает аллегории. Вообще, у читателя
возникает серьезное сомнение в том, понимает ли автор хоть
одно-единственное слово Торы в его буквальном значении. Но
является ли Филон, по крайней мере, последовательным в
своем методе аллегоризации? Он, конечно, говорит (Somn., I. 73)
о «канонах аллегории»502, но на самом деле он поступает
совершенно произвольно и без какой бы то ни было системы.
Семерка — это число мира, но когда он говорит о семи карах за
убийство Каина, это количество семи неразумных сил (Det. pot., 167);
о семи дочерях мы уже говорили (с. 808). Пастух также является
символом благородства, коль скоро речь идет об Авеле и
Моисее (Sacr. A. et С, 49); но если это пастухи в потомстве Каина,
то — как имеющие дело со скотом — они являются символом
неразумной жизни и предающегося наслаждениям тела (Post.
С, 98). Разноцветная одежда Иосифа описывает его как
преданного многоразличным и противоречивым догматам (Det. pot., 6;
Somn., 1.220; II. 8; 16; 48; Conf. /., 71); тогда как разноцветные
одеяния первосвященника указывают на то, что разнообразие
жизни требует от руководителя разнообразных способностей (Ebr.,
86), или также, что он должен в своей власти иметь не только
силы ума, но и чутье (Migr. Abr., 102), а пестрый скот Иакова — на
то, что его ум изощрен и стремится к знаниям (Fug., 10).
502 Последовательность Филона в их применении пытается обосновать Siegfried
(см. выше, примеч. 482); но приведенные мною факты опровергают его теорию.

Том III. Эллинизм и иудаизм 815
Интересны случаи, когда аллегорическое толкование
приводит Филона к противоречиям — либо с его собственным
экзегетическим комментарием, либо с Писанием. Чуть выше мы
говорили об Иосифе; Филон посвятил ему панегирик в своем
экзегетическом комментарии — как мудрому правителю; но в
аллегорическом понимании тот изображается как символ тела
и его чувств (Sobr., 12; Migr. Abr., 203), тогда как братья,
продавшие его, — это любители добродетели (φιλάρετοι). Иофора,
тестя Моисея, Филон хвалит в буквальном (Legg. spec, IV. 173), но
ругает в аллегорическом смысле (Gig., 50; Ebr., 37; Mut. nom., 103).
Однако интереснее всего его отношение к Лии и Рахили. Ведь
Филон из общего порицания, которым он хает всех женщин,
исключает трех: Сарру, Лию и Фамарь I. Первую, вероятно, как
прародительницу Израиля вообще, а двух последних— как
прародительниц колена Иуды. Это те три, которые, по его
мнению, зачали не от своих супругов, поскольку «мудрецы не
познали своих жен» (Cher., 40), но от самого Бога (см. выше, с. 800;
о Лии: Mut. пот., 255). Итак, что касается двух жен Иакова,
Филон справедливо сравнивает этот особый случай с общим
законом: законом о двух женах — «любимой» и «постылой». Он
так понимает этот случай: любимая для мужа — наслаждение,
постылая — добродетель. Здесь он остроумно вплетает
рассказ Продика о Геракле на распутье (Sacr. A. et С, 19). Отсюда
следует, что Лия была символом добродетели, а Рахиль —
наслаждения или, по крайней мере, чувственности (Legg. all, II.
46; Post. С, 135; Plant., 134; Ebr., 47; Div. her., 47; 51; 175; Mut. nom.,
187). Лия была некрасива, «слаба глазами» (Быт. 29, 17), пусть
так, зато она обладала красотой души. Но сказано также, что
Иаков «любил Рахиль больше, чем Лию» (ibid., 30); как же может
Филон называть его при этом «любителем добродетели» (Somn.,
I. 45)? — Это не важно, ведь следует знать, что Иаков был
гладкий, а Исав косматый. Но ведь «гладкий» по-гречески λείος;
а как таковой — Иаков был настоящим мужем Λεία (т. е. Лии,
Migr. Abr., 153; Legg. all., II. 59). Ну конечно, Моисей ведь
по-гречески писал!

816
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Но как с помощью такого метода из Писания можно
вывести греческую философию? Это нам покажут следующие
примеры.
Итак, «и вот, три мужа стоят против него... и сказал:
Владыка!» (Быт. 18, 2-3) и т. д. То есть он обращается к ним, как к
одному; это значит, что он «постиг тройной вид единого
предмета, одного как "Сущего" (ών), оставшихся двоих, как
отбрасываемых им теней; далее, это значит: "если кто, ближе всего
стоящий к истине, скажет, что отцом вселенной является
средний, тот, кто в Священном Писании называется собственным
именем Сущий" (Исх. 3, 13-14), а по обеим сторонам от него —
старейшие и ближайшие к нему силы, одна творящая, а вторая
владычествующая; и творящая называется Богом...
владычествующая же Господом» (Abr.9 121). Дальнейшие подробности
подает нам семисвечник (Исх. 37, 17-24); ведь здесь средняя
чашечка разделяет две троицы, каждая из которых является
растроением одной из двух вышеуказанных Сил, — итак, эта
средняя, будто разделяющий Логос (τόμευς): тот, который,
разделяя, создал мир. Семисвечник— символ семи планет;
средняя чашечка соответствует солнцу, которое является
Логосом (Q. г. d. her., 218 и ниже). Это разделение на
противоположности показано еще и другим способом. Ведь Авраам «взял
всех их (телицу, козу и овна), рассек их пополам и положил одну
часть против другой...» (Быт. 15, 10): «конечно, — делает вывод
Филон, — все вещи, существующие в мире, противоположны
одна другой, начиная с самых первых: тепло противостоит
холоду, и сухое — влажному, и легкое — тяжелому, и... (22 стиха),
и слабость — силе. Разве это не то же самое, что у эллинов их
великий и славный Гераклит положил в основание своей
философии, хвастаясь этим, словно новым открытием? Тогда как
это древнее открытие Моисея, что из тождественности
возникают противоположности, как будто ее рассечением, что я
убедительно доказал» (ibid., 207-216; ср.: Ор. т., 33).
Напротив, бестелесность Бога Филон никоим образом не
мог вывести из Торы; он о ней просто заявляет. Что же касается

Том III. Эллинизм и иудаизм
817
тех неисчислимых мест, которые у любого непредубежденного
читателя вызывают образ антропоморфического и антропо-
патического Иеговы, то о них следует судить так же, как и о
противоречащих друг другу высказываниях «Бог не человек»
(Числ. 23, 19) и «Господь Бог твой как человек» (Втор. 1, 31):
первое подается ради истины, второе — для предостережения.
«Пусть же все те, кто имеет слабый ум, изучают ложь,
полезную им, коль скоро они не могут быть направляемы истиной»
(Q d. s. immut., 53-64; Somn., Ι. 235). Так же и учение об
идеях лишь с помощью агады можно было внедрить в Тору;
Филон провозглашает его устами самого Иеговы (Legg. spec, I. 46
и ниже). Но Логос является не только через солнце или через
чашечку семисвечника, ведь сказано во Втор. 23, 13: «Кроме
оружия твоего должна быть у тебя лопатка»; пусть сам
читатель ознакомится с целым стихом, эта лопатка — Логос в его
воздействии на «необузданную страсть».
Это нас приводит к психологии и этике. Платон
признает три части души: ум, энергию и желание, указывая, как их
местоположения, голову, грудь и живот. Добродетель
первого — мудрость, второго — мужество, третьего —
умеренность, а всех вместе — справедливость. То же самое
открывает Моисей в названиях четырех райских рек (Быт. 2, 11-14):
«Имя одной — Фисон: она обтекает всю землю Хавила», — это
мудрость, называемая Pheison, поскольку она бережет (по-
гречески φείδομαι) и защищает душу от ее беззакония, а
окружает землю Хавила (Euhilat) — поскольку наделяет
благосклонным (ευμενής) и мирным (ίλεως). Ведь Иегова, как мы
уже знаем, говорил по-гречески, а кроме того — хорошо знал
метод «нотарикона» (см. выше, примеч. 343). «Имя второй
реки Тихон: она обтекает всю землю Куш», — это мужество,
поскольку Тихон обозначает либо «грудь», либо
«прободающий», но одно и второе относится к мужественности, которая
имеет местонахождение в груди и встает на защиту; она
обтекает землю Куш, что значит «покорность», поскольку
мужественность побеждает трусость. «Имя третьей реки Хиддекель:

818
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
она протекает пред Ассириею», — это воздержание,
борющееся с человеческим наслаждением, управляющим
слабостями: ведь ассирийцы по-гречески называются
«управляющими» (?). С тигром (Хиддекелем) же, самым диким из зверей,
сравнивается та страсть, которая имеет дело с
воздержанием. «Четвертая река Евфрат». Евфрат значит «плодородный»
(по-гречески εύφορος), и это четвертая добродетель —
справедливость, как подлинно плодородная, благодатная и
радующая (по-гречески εύφραίνουσα) ум (Legg. all., I. 66-72; ср.:
III. 115; Conf. /., 21; Moys., I. 26; Legg. spec, IV. 79; 92; Post. C,
128). Тому, что Моисей предварил психологию Платона, есть
еще одно доказательство. То, что мнимо было сказано о змее,
в действительности сказано о любом безрассудном и
страстном человеке, это истинно слово Божие: «На груди на чреве
(sic!) твоем ходить будешь» (Быт. 3, 14); ведь грудь —
местонахождение вспыльчивости (θυμός), а чрево — вожделения,
безрассудный же использует оба, отбросив возницу и
проводника — разум. Противник же его, однако, исторг из себя
вспыльчивость и вожделение, а кормчим избрал
божественный ум: как наиболее возлюбленный Богом Моисей, который,
принося всесожжения за душу, вымыл сначала внутренности
(Лев. 8, 21), т. е. вымыл все виды страстности, и взял грудину
(грудь: ibid., 29), т. е. всю воинственную вспыльчивость, чтобы
оставшаяся и лучшая часть души — ум — могла предаваться
освобожденным и подлинно благородным стремлениям ко
всему красивому, а не удерживалась и не останавливалась
чужим вмешательством (Migr. Abr.y 66 и ниже).
Это еще далеко не все, но, наверное, здесь уже достаточно.
§52
Часто кажется, что писатель достоинствами своего
характера искупает свои писательские недостатки; можно ли это
сказать о Филоне?

Том III. Эллинизм и иудаизм
819
У нас был повод сказать о его крайней мстительности
тому человеку, который без надлежащего почтения
отзывался о переименовании Иеговой Аврама в Авраама; в памфлете
Против Флакка читатель найдет и другие проявления этого
resentment, в котором Ницше справедливо видит характерную
черту рабской души.
Именно так: рабской. С эллинской точки зрения, право на
свободу слова (παρρησία)503 тесно связано со свободой души;
тот, кто ее не имеет, — как говорит Еврипид, — тот раб
{Финикиянки, 392). Итак, я прошу сравнить с этим высказывание
Филона (Somn., II. 83): «Не безумцы ли те, кто, не к месту
используя свободу слова (παρρησίαν), отваживается иногда говорить и
действовать наперекор царям и тиранам? Они не задумываются
о том, что не одну только шею отдали они под ярмо, будто скот,
но связаны они с ним всеми телами и душами, женами, детьми,
родителями, всем множеством друзей и сородичей; что их
возница и наездник может их с совершенной легкостью
пришпоривать, подгонять» и т. д. Потому-то «мудрый Авраам
поклонился сынам Хетовым (Быт, 23, 7), поскольку обстоятельства
требовали этого, ведь не из уважения к тем, кто по природе, по
рождению и по обычаям был врагом ума (здесь приводится
неуместная аллегоризация), он почтил их поклоном, но из страха
перед их могуществом и необоримой силой, не желая их
разгневать» (ibid., 89). Здесь, в конце концов, Филон собственную
психологию приписывает Аврааму; в Бытии эти сыны Хетта
представлены как люди благородные. Действительно, он был
прав, говоря о себе: «Я научился послушанию, словно раб своих
господ» (ibid., 108).
Но вернемся к его философии.
«То, что душа старается породить сама собой, зачастую
бывает ущербным, недозрелым; когда же ее оплодотворит Бог,
503 Греческое слово ларрт)о(аобозначает не свободу слова, но откровенность и
дерзость, необходимую, чтобы быть откровенным: это один из
основополагающих терминов кинической этики; «паррэсиа» в дурном смысле — наглость. —
Примеч. ред.

820
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
лишь тогда она производит плод совершенный,
безукоризненный и отличный. Я не буду стыдиться, признавая в этом мой
собственный многократный опыт», — как он говорит о себе сам
(Migr. Abr., ЗЗ)504. Не в этом ли заключается противопоставление
плодов его эллинско-иудейкой системы тому, что относится
к области его эллинского антитезиса? Сам он, как видно, был
высокого мнения о первых, считая их совершенными,
безукоризненными и отличными. К сожалению, это его мнение более
чем когда бы то ни было «ущербное и недозрелое».
Я не собираюсь осуждать аллегорию как таковую: пусть
она не пользуется у нас особым почетом, но кто знает — правы
ли в этом мы, или те, кто наслаждался ею, ведь к последним
относился и Данте. Я не осуждаю также применения
аллегорического толкования и к тем произведениям, которые
своими авторами были изданы без какой бы то ни было мысли об
аллегории; впрочем, такое толкование не имеет научной
ценности, хотя само по себе оно может быть чудным и
трогательным. Хуже, когда предубежденный человек внедряет всю
философскую систему с помощью аллегорического толкования в то
произведение, автору которого ничего подобного и не снилось.
Еще хуже, если толкователь не придерживается даже
элементарной последовательности, когда — желая насильно втиснуть
избранную систему в неподатливый материал — он
приписывает одним и тем же символам то одно, то другое значение (по
собственному, в каждом случае, наитию). Но хуже всего —
когда он делает все это тенденциозно, чтобы присвоить своим то,
что было произведением чужих.
504 Насколько я знаю, еще не было отмечено, что эти размышления Филона
базируются на таком же свидетельстве Платона о самом себе (Письмо VII, 341с—d):
«Это не может быть выражено в словах, как остальные науки; только если кто
постоянно занимается этим делом и слил с ним всю свою жизнь, у него внезапно,
как свет, засиявший от искры огня, возникает в душе это сознание и само себя там
питает» [перевод С. П. Кондратьева]. Об этом интересном месте см.
комментарии—с двух разных точек зрения — Wilamowitz'a (Platon, I. 651) и Ε. Howald'a (Die
platonische Akademie... (1921)).

Том III. Эллинизм и иудаизм
821
Однако мы видим, как Филон блуждает в лабиринте
греческой философии. С одной стороны, его влечет Академия,
с другой— Стоя, с третьей— Аристотель; были и другие в
том же положении, и Лукиан в своем диалоге Гермотим
весьма трогательным способом описывает их беспомощность. Но
положение Филона еще больше заслуживает ж&лости: он не
мог блуждать, ведомый собственной волей, поскольку к ногам
его цеплялся Моисей, повсюду ограничивая свободу первого.
Результатом всего этого была увеличенная противоречивость,
постоянное мошенничество: Моисея обманывали ради
реальной выгоды греческой философии; читателей — ради
формальной выгоды Моисея.
Правда, читатели и рады были обманываться, и Филон у
многих из них имел успех — между прочим, и у христиан,
которым он дал вожделенную возможность спасения греческой
философии, приписав ее Моисею. У евреев же, напротив, он
не имел успеха: филоновская теория Логоса и вообще
посредничающих сил была неприемлема для них. Отброшены были,
однако, лишь конкретные результаты; его пример и дальше
воодушевлял тех, которые, как и он, не могли противостоять
привлекательности греческой философии. И когда, по крайней
мере для большинства, завершился период талмудического
окостенения, когда арабский эллинизм втянул также и
просвещенных евреев в свою таинственную сферу, тогда неудачная
попытка Филона с большим успехом была повторена Маймо-
нидом (1135-1201). Не только по форме размышлений
последний является учеником Аристотеля: он вводит в Закон
значительную часть и реальной философии Стагирита, пользуясь,
как и Филон, но с большей осмотрительностью,
аллегорическим методом. У Маймонида было много врагов при жизни и не
меньше после смерти. В 1232 г. раввин Соломон из Монпелье505
505 Шломо бен-Авраам, или Шломо с Горы, жил в первой половине XIII в. Он
расколол ученые круги испанских и французских евреев, обратился к
доминиканцам, чтобы те приняли участие в борьбе с просветительскими
тенденциями в еврейской среде. Выступал против применения французскими учеными

822
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
обратился даже к инквизиции с требованием уничтожения
сочинений Маймонида, указывая, что они вредны для
христианской религии506; а тремя столетиями позже известный Шулъ-
хан Арух50\ этот сокращенный Талмуд, «обездвижил иудаизм,
вплоть до Моисея Мендельсона». Зато последний в третий раз
обновил попйггку эллинизации иудаизма, снова вводя в нее
Платона; это продолжается доныне, а результат — благородный
неоиудаизм просвещенных кругов современного еврейства.
Я желаю ему всяческих успехов. Если для его успеха
необходимо, чтобы достояние греческой философии было
ретроспективно приписано Моисею, пусть будет так.
Но, как минимум, в этой книге, которая не имеет никаких
пропагандистских целей, можно будет сохранить истину и
вернуть Платону то, что ему принадлежит.
аллегорического метода для толкования Писания, стремившегося представить
текст Писания как исключительно аллегорический, не имеющий связи с
действительностью. — Примеч. перев.
506 См.: Th. Reinach. Histoire des Israélites, 120.
507 Ibid., 220.

Глава Χ
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
§53
В предыдущих главах я представил читателю иудаизм — во
времена второго Храма и ближайшие по его разрушении —
в главных проявлениях этой религии.
Как я многократно предупреждал в течение всего
повествования, моей целью было представление иудаизма не самого
по себе и не такого, каким он представал перед верующими,
а такого — каким он казался или должен был казаться
эллинам, к которым он обращался на пути прозелитизма. Я
подчеркнуто напоминаю об этой принципиальной точке зрения моей
книги здесь— в Заключении исследовательской части. Я не
сомневаюсь, а знаю со всей уверенностью, опираясь на
аналогии предыдущего опыта, что освещение иудаизма в этом
повествовании покажется несправедливым ортодоксальному
приверженцу Закона Моисея, отождествляющему этот Закон
и свою собственную веру с иудаизмом; ведь этот приверженец

824
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
вносит в свою критику или, скорее, в свой отказ от любой
критики, такие факторы, которые необходимо должны были быть
устранены мною во время настоящего исследования.
Семейные традиции, упоминание родителей в самом
впечатлительном возрасте, обычай, принятый без критического
рассмотрения (напротив, со всей любовью юношеской души), его связь
с наиболее решительными и торжественными моментами
семейной жизни — все эти моменты и множество других
создают в глазах приверженца красивый ореол вокруг его веры;
и неудивительно, что он неосознанно переносит великолепие
этого ореола на то, что тот окружает, и видит в этой красоте
органичную красоту самого вероисповедания. В мои намерения
отнюдь не входит запятнать это доброе и благородное чувство;
как я уже сказал, я не хочу никого ни смутить, ни обратить. Но
я также сказал, что в этой книге я буду иметь дело не с самим
иудаизмом и уж тем более не с его отражением в душах его
приверженцев, а — напротив — с его отображением в душах тех
эллинов, к которым его приверженцы обращались. А это значит,
что все те факторы, о которых речь шла чуть выше, действовали
не в благосклонном к новой вере направлении, а в направлении
совершенно противоположном. Хочу напомнить
замечательные слова, в которых Платон (Законы, X. 887d) отчитывает тех
несчастных, которые «не верят сказаниям, слышанным ими с
детства, когда они питались еще молоком кормилиц и матерей,
рассказывавших им эти предания и для забавы, и всерьез, как
если бы они пели им зачаровывающие песни. Они слышали эти
предания в молитвах при жертвоприношениях. Они видели
соответствующие зрелища, весьма приятные как для глаз, так и
для слуха молодых людей. Они видели, как их родители с
величайшим тщанием относились к принесению жертв, обращаясь
за самих себя и за своих детей с молитвами и просьбами к
божествам...»508. И вопрос следующий: обладал ли иудаизм сам по
себе такими достоинствами, таким обаянием, чтобы успешно
Перевод Α. H. Егунова. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
825
одолеть эти факторы? Таким вопросом я задавался в каждой из
глав, в каждом из параграфов завершаемого сейчас
повествования; именно в нем заключается главное различие между ним и
работами моих предшественников. Но ответ везде был
отрицательным — должен был быть отрицательным, поскольку иначе
не могло быть никакой разницы между иудаизмом, с одной
стороны, и эллинизмом — с другой. И если читатель —
последователь Моисеевой веры скажет, что мои суждения — суждения
эллиноцентрические — об иудаизме зачастую диктовались мне
не только холодным и строгим рассудком, но и аффектом, —
пусть будет убежден, что такой аффект во стократ сильнее был
в эллинской душе.
Впрочем, что касается уже обсуждавшихся факторов, я
некорректно сказал чуть выше, что все они противодействовали
новой религии; конечно, один из них действовал в ее пользу,
и именно это было причиной того, что ознакомление
эллинской души с религией Иеговы вообще могло стать
возможным. Этим фактором, так сказать, была восточная ориентация
сознания, которая для греков начинается вскоре после побед
Александра Великого, а для римлян — после побед Помпея.
Религиозная реформа Тимофея, о которой я говорил в своей
книге Религия эллинизма, оказала серьезное влияние на эту
ориентацию. Впрочем, она не была отступлением от религии
отцов; ведь мы видели, что и в образах Исиды и Великой
Матери Тимофей вернул эллинам их собственную Деметру. Однако
же, даже абстрагируясь от элементов чисто восточных, которые
божества Тимофея сохранили в своей эллинизации, это были
именно Исида и Великая Мать, которые уже одним этим
направляли умы эллинов на Восток — к Пессинунту и Мемфису.
Теперь к упомянутым двум божествам добавляется третье —
Иегова; рядом с Пессинунтом и Мемфисом возникает
Иерусалим; возможно, это третье открытие будет таким же близким
и притягательным, как и два первых? В любом случае, следует
убедиться; интерес проявлен, сознание подготовлено наиболее
благосклонным способом. Вожди религиозной жизни иудеев

826
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
рассеяния, со своей стороны, легко посчитали, что это течение
очень для них полезно с целью получения и сохранения
привилегий в настоящем и — кто знает? — возможно, и всемирной
власти в будущем. А потому синагога широко раскрывает свои
ворота; Тора в греческом одеянии, предусмотренном для
собственного использования уже забывшими родной язык
приверженцами этой книги, дается в руки заинтересовавшимся;
псевдо-Сивилла в стихах, пусть не всегда умелых, но всегда
греческих, призывает к обращению, признанию
единственного истинного Бога, знаком которого является лишь высшая
нравственность, но — упаси, Боже! — не обрезание.
Начинается ознакомление, а затем появляются субботствующие —
«богобоязненные» — прозелиты.
Это продолжается некоторое время, но что дальше?
Какими окажутся стойкие следы влияния иудаизма на эллинскую
культуру?
Ответ на этот вопрос весьма усложнен фактом развития
христианства именно из кругов «богобоязненных». Он делает
возможной следующую формулу: «богобоязненные»,
очевидно, были прозелитами (такими последователями Иеговы, чья
религия была наполовину иудейской, наполовину эллинской),
т. е. они были последователями эллинизированного Иеговы.
Такое его восприятие они привнесли и в христианство. По этой
формуле и христианский Бог — эллинизированный Иегова: так
же, как Исида и Великая Мать Тимофея были
эллинизированной Исидой и эллинизированной Великой Матерью. Иудаизм
в греко-римском мире развивался совершенно параллельно
религиям двух этих, тоже восточных, божеств; роли Тимофея
здесь — там отвечала роль Христа или ап. Павла. Таково более
или менее — опустив сравнение с Тимофеем, о котором он
ничего не знал, — мнение М. Фридлендера: Иисус, согласно ему,
был продолжателем того самого эллинизаторского движения,
представителями которого были до него авторы Премудрости,
Притчей, Екклесиаста', он такой же иудей, как и они, durch und
durch Jude.

Том III. Эллинизм и иудаизм
827
Очевидно, наше согласие или несогласие с этим взглядом
будет зависеть от нашего ответа на два вопроса: во-первых,
насколько «богобоязненные», став христианами, привнесли
в свою новую веру основные догматы старой; а во-вторых,
насколько Господь Иисус был в Своем учении иудеем — пусть и
эллинизаторского направления? Ни первый, ни второй вопрос
не входит в круг интересов настоящего исследования; ему будет
посвящена последняя работа в этой серии, если я смогу ее
написать. Пока я должен остановиться на том, что вкратце изложу
свое мнение по обоим пунктам. Итак, во-первых: ап. Павел,
обращая «богобоязненных» в христианство, не позволял им идти
дальше по избранному ранее пути, а наоборот требовал от них,
чтобы они оставили прежний путь и избрали новый, указанный
апостолом. Во-вторых: учение Христа было не дальнейшим
продолжением иудаизма, пусть и в эллинизаторском направлении,
а его полным отрицанием, и сам Он был durch und durch Antijude.
Это значит, что христианская пропаганда радикально
стерла те следы, которые иудаизм оставил в греко-римском
обществе в образе «богобоязненных».
§54
Начнем снизу. Вот, мы в Александрии; здесь нижний слой
состоит из трех элементов: эллинского (но не эллино-маке-
донского, поскольку это был высший слой), египетского и
иудейского. Иудеи вроде тех, которых — на потеху не слишком
утонченного общества — изображал тогдашний мим: грязные,
вонючие, в одежде, которая переходит от отца к сыну. С
презрением смотрят на них не только их сограждане эллинского
и египетского происхождения, но и Филон со своими
товарищами: ведь их скрупулезность в отношении заповеди о
чистоте — ритуальной, конечно, поскольку о физической не стоит
говорить, — очень сомнительна; иудеи — это ате ha-arezoth.
Сомнительно также, что они когда-либо посещают Храм,

828
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
причем даже не Иерусалимский, а хотя бы тот, который, к ужасу
правоверных, построил Оний неподалеку в Леонтополисе, но в
отношении к прочим элементам чувство презрения
смешивается также с чувством страха: ведь их бог — страшный бог,
которого даже имени никто не отважится произнести, кроме
первосвященника в Храме в особо торжественные моменты. Итак,
иудеи владеют тем страшным именем, перед которым дрожат
демоны колдовства. Произносить его им действительно нельзя,
но вот если их умолить... Заключается союз с целью
чернокнижничества: грек дает язык, египтянин — формулу, иудей — имя
своего Бога, то «страшное четверобуквенное имя», в греческой
транскрипции, скорее, трехбубквенное, ΙΑΩ. Пишутся
таблицы заклинаний, ряд их сохранился до наших дней.
Так чернокнижничество соединило три эти элемента. Но
не только для заклинаний. Чернокнижничество служит не
только ненависти и не только разнузданной чувственной
любви — прибегают к нему и те, кому не дает покоя бедность,
алчность, кто жаждет золота. Нельзя ли превратить низкую руду
в благородное золото? Можно, — говорит египтянин, — ведь
Исида научилась этому искусству от мудрого Тота, заплатив
ему за обучение... впрочем, не будем об этом. А потому, во имя
Исиды, медный кубок в руках египтянина начинает блистать
как золото... Но это пустой фокус, как легко может убедиться
грек, поскольку это лишь позолота, причем плохая, нестойкая.
Нет, чтобы действительно превратить кубок в золото, нужны
чары посильнее. А потому снова обращаются к иудею. Это
получается не сразу, надо поработать. Ведь иудей — ремесленник,
египтянин — шарлатан, у грека есть какая-никакая наука, он
знает о семи планетах, которые так замечательно отвечают
семи рудам. Все это сливается в новую чернокнижническую
науку, подчиненную, понятно, астрологии. В этом
заключалось ее счастье, поскольку такое слияние позволило ее
систематизировать. Удивительно, астрология, которая уничтожила
все древние науки, здесь — в своем бесплодном лоне —
выносила и породила на свет новую, до тех пор неизвестную науку: ту,

Том III. Эллинизм и иудаизм
829
которую мы называем химией. И еще более удивительная вещь:
иудей, пренебрегавший всеми науками и не отличившийся ни
в одной из них, лишь в этой начал работать творчески,
полностью отдавшись под руководство грека. И самое удивительное:
иудейская женщина, везде последняя (а тем более, в религии,
которая у иудеев заключала в себе науку), здесь выступает на
первое место: кроме грека Зосимы в этом чернокнижническом
круге фигурирует иудейская «божественная Мария».
Конечно, не следует преувеличивать. Зосиме так же далеко
до Лавуазье, как божественной Марии до г-жи Склодовской-
Кюри. В этом мутном растворе, из которого лишь должна была
еще родиться наука, чернокнижнический элемент доминировал
над естественнонаучным; в тех таинственных метаморфозах
материи, происходивших в тигле экспериментатора, видели скорее
деятельность демонов, надлежащим образом заклятых, чем
умелое использование сил природы; не следует сомневаться в том,
что даже божественная Мария скорее походила на
средневековую ведьму, чем на исследователя или исследовательницу наших
дней. Но, как бы то ни было, перед нами факт: первым
представителем науки, которого породил иудаизм, была женщина.
Это также не обошлось без фундаментального и
непрерывного влияния той, как говорит Ювенал, «таинственной книги
Моисея». Наука ею пользоваться не могла, поскольку науки там
не было; напротив, чернокнижничество использовало ее пре-
изобильно. Тот загадочный пассаж о «сынах Божиих», которые
увидели, что дочери человеческие красивы, брали их себе вжены,
отчего произошли исполины (см. выше, с. 691), был истолкован в
смысле новой науки: ведь они принесли на землю семена. Царь
Соломон, этот образец древнеизраильской мудрости, вырос в
исполина силы, как повелитель демонов, совершающий
метаморфозы материи: кто владеет его «ключом», тому послушны
демоны. Какие демоны? Здесь снова пригодилась та ангелология
и демонология, о которой шла речь выше. Мы видели, что она
уже во времена Христа затмила принципиальный монотеизм
веры Израиля. И дальше, и дальше буйствовало воображение:

830
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
создается кабалистика, родная сестра алхимии, ее опекунша в
течение всего средневековья и еще долго после него.
Таковы, конечно же, были результаты соединения
иудаизма с эллинизмом в нижнем слое общества. Благие ли? — Если
применить к упомянутому процессу поговорку: «Все хорошо,
что хорошо кончается», — этого нельзя отрицать. Ведь именно
он привел к возникновению научной химии. Если же вместо
обобщающего суждения мы захотим проанализировать их
совместное наследие с точки зрения научной ценности, результат
будет другой. Но такой анализ, насколько он вообще возможен,
не является нашей целью и превосходит наши силы; в любом
случае, факт иудейского влияния неоспорим.
Вообще, открытия новых времен (найденные в Египте
папирусы, исследования астрологических, алхимических,
магических источников, доступ к которым открылся в последние годы)
предоставили нам интересные сведения о той роли, которую
играл охваченный эллинской наукой иудейский
пролетариат в низших слоях человеческого общества тех времен — роли
еще слишком мало исследованной. Хотелось бы узнать
побольше об этом странном, подпольном, так сказать, прозелитизме,
окруженном мраком и страхом, но и очарованием тайны; об
отношениях тех, кто его осуществлял, к господствующим слоям:
считались ли они отступниками, проклятыми за профанацию
священного имени Иеговы, или же тайными агентами и
помощниками? была ли связь между ними и теми подозрительными
деятелями в Риме и вне Рима, аферы которых известны нам из
античных источников? Быть может, новые открытия дадут нам
ответ на этот и другие вопросы такого рода; мы же пойдем дальше.
§55
Результатом рассеяния была, как мы видели, языковая
эллинизация обитавших в чужих краях иудеев; результатом же
эллинизации, в свою очередь, — перевод на греческий язык

Том III. Эллинизм и иудаизм
831
всего Священного Писания. Согласно иудейской традиции,
выразителем которой для нас является псевдо-Аристей, оно
было переведено, собственно, для того, чтобы удовлетворить
благородный интерес эллинов; мы не верим в это, допуская,
скорее, что причиной были потребности самих живших в
рассеянии иудеев, которые уже не понимали по-еврейски. Но как
бы то ни было, скудная еврейская литература с III в. до Р. X.
существовала на греческом языке. Это было событие исклю-
чительнейшее; впрочем, в это же время Манефон ознакомил
греков с историей египтян и Берос — с историей Вавилонии; но
никому не пришло в голову переводить на греческий гимны в
честь Исиды и Таммуза, или египетский романс о двух братьях,
или вавилонский эпос о Гильгамеше. Здесь мы видим то, чего
до тех пор не было: литература чужого народа — пусть
проживающего в тех же городах — в греческом переводе дается в руки
греческому читателю. На первый взгляд, это факт
чрезвычайной важности: «Впервые, — говорит с восторгом Хаусрат509, —
этот мир, который раньше слушал звучные периоды
Цицерона, узнал громогласные слова пророков, жалобные нарекания
Псалмов». Но этот восторг заводит Хаусрата слишком далеко.
Не только потому, что в эпоху перевода Писания на греческий
язык (III в. до Р. X.) Цицерона на свете еще не было, но и
вообще в отношении впечатления, которое Писание иудеев должно
было произвести на умы языческого мира. Ведь если исключить
нескольких александрийских антисемитов, которые из книги
Исход черпали материалы для своих злобных придирок, и
загадочного пассажа в трактате О возвышенном™, — то тщетно
искать в греческой литературе следы знакомства с Септуагинтой...
509 Хаусрат (Гаусрат (Hausrath)) Адольф (1837-1909)— немецкий
протестантский историк Церкви, близкий по взглядам к тюбингенской школе. Автор
работ Der Apostel Paulus, 1865, Neutestamentliche Zeitgeschichte, 1868-1874, Jesus und die
neutestamentlichen Schriftsteller, 1908-1909, биографий и исторических романов
Antinou, Klytia и Jetta (последние писал под псевдонимом Джордж Тэйлор — George
Taylor). — Примеч. перев.
510 Работа посвящена ораторскому искусству (в том числе причинам его упадка),
эстетике, теории литературы, определению возвышенного в природе, социуме

832
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
И тут, в конце концов, следует сделать исключение для герме-
тизма. Очевидно, совместная работа греческого, египетского и
иудейского элементов, которую мы указали в низах, привела
к определенному взаимному знакомству друг с другом на
религиозной почве. У герметизма была также своя космогония,
которая сохранилась в книге под названием Поймандр511. Итак,
эта космогония, несомненно, отразила влияние Бытия:
«Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю», — обращается
Бог к первым людям в Бытии (1, 28). «Растите в возрастании и
умножайтесь в множестве, все создания и существа», — говорит
он в космогонии Поймандра (ср.: Гермес трижды величайший,
с. 70)512. Позднейшие христиане возмущались этим сходством,
ведь книга Поймандра считалась сочинением египетского
мудреца домоисеевых времен, и поскольку нельзя было допустить,
что Моисей у него позаимствовал эти слова, так как
источником знания израильского пророка был сам Бог, решение
мучительной загадки было найдено в гипотезе, будто дьявол украл
мысль Бога и передал ее мудрецу.
Так, действительно, в герметизме мы встречаем несколько
следов знакомства с Торой, но этого очень мало. Что же
касается остальной греческой литературы, то самым красноречивым
свидетелем для нас является Плутарх. Этот историк и философ,
столь начитанный в произведениях, написанных по-гречески
и искусстве. Предназначалась изучающим риторику. Вероятно, создавалась как
ответ на одноименное произведение Цецилия из Калакты. — Примеч. перев.
511 Божественный Пимандр (или Поймандр) Гермеса Меркурия Трисмегиста
считается наиболее ранним произведением герметической направленности. Состоит
из семнадцати фрагментов. Скорее всего, текст был неточно переведен и частично
переделан в христианский период, но, несмотря на это, сохранил в себе многие
концепции герметических культов. Считается, что вторая книга Божественного
Пимандрау Помандрес {Видение), описывает метод, благодаря которому Гермесу
открылась божественная мудрость, после чего он приступил к исполнению
жреческих обязанностей, обучая тайнам вселенной. В Видении излагается
космогония и представления египтян о душе и культуре. — Примеч. перев.
512 С русским текстом можно ознакомиться по изданию: Гермесъ трижды-вели-
чайШ1й // Φ. Ф. Зелинский. Соперники христианства (статьи по истории
античных религий). СПб.: Алетейя; Логос-СПб., 1995. С. 88-152. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
833
и даже по-латински, такой искусный знаток египетской,
вавилонской и персидской религии, однако на странный вопрос, по
какой причине иудеи отказываются от употребления в пищу
мяса — то ли из-за отвращения, то ли из-за чрезмерного
почтения — не может найти точного ответа. Он с легкостью
нашел бы ответ в Торе, если бы эта книга в переводе
Семидесяти находилась в поле его зрения. Но, очевидно, — несмотря на
утверждение Иосифа, что иудеи во времена Птолемея II и Елиа-
зара разрешили перевести ее, согласно своему
«унаследованному от отцов обычаю», ничто красивое не держать в тайне (Ant., I.
10), — Тора осталась для тех, кто не был прозелитами, тайной
книгой, неким arcanum volumen, как ее называет Ювенал.
Столько о содержании. Но, кроме содержания,
существует еще и форма, в отношении которой греки рассматриваемых
времен были очень впечатлительны. Принесло ли им Писание
с этой точки зрения что-то новое, за чем стоило последовать
и что нашло своих приверженцев?
Здесь следует различать прозу и поэзию. В прозе Тора
отличается тем стилем, который греки называли «нанизывающим
стилем», λέξις είρομένη: из-за крайней скудости еврейского
синтаксиса предложения, как бусинки на нитку,
нанизываются одно на другое, соединяемые преимущественно союзом va,
который греки переводили через καί (т. е. «и») или δέ (т. е. «же»).
Например: «И когда Моисей выходил к скинии, весь народ
вставал, и становился каждый у входа в свой шатер и смотрел вслед
Моисею, доколе он не входил в скинию. Когда же Моисей
входил в скинию, тогда спускался столп облачный и становился у
входа в скинию, и [Господь] говорил с Моисеем. И видел весь
народ столп облачный, стоявший у входа в скинию; и вставал
весь народ, и поклонялся каждый у входа в шатер свой. И
говорил Господь с Моисеем лицем к лицу...» (Исх. 33, 8-11). В этом
примитивизме, несомненно, есть определенная прелесть, а
потому он нашел своих последователей и в новейшие времена —
Мицкевича в Книге польского народа и польского паломничества,
Ницше в Заратустре, и ряд других. Грекам он тоже понравился

834
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
как контраст к богатой периодизации, процветавшей в те
времена воскрешения аттизма; хотя у них не было необходимости
заимствовать его у других, поскольку они обладали и
собственным великолепным примером — историческим сочинением
Геродота. Геродот и с этой точки зрения мог быть поставлен
рядом с эпическими книгами Библии, но не потому, что
синтаксис языка, которым они писал, был убог — ведь это был
греческий язык, самый богатый из всех языков с точки зрения
синтаксиса, — а потому, что его богатство находилось во
времена этого историка еще в зачаточном состоянии. И лишь труды
последующих поколений раскрыли его изобилие. Потому за
Геродотом охотно следовали. В сравнении с ним
«нанизывающий стиль» Библии не явил ничего нового.
Напротив, новым для греков был принцип, на котором
построена еврейская поэзия — принцип параллелизма. «Господи!
не в ярости Твоей обличай меня и не во гневе Твоем наказывай
меня. Помилуй меня, Господи, ибо я немощен; исцели меня,
Господи, ибо кости мои потрясены... ибо в смерти нет
памятования о Тебе: во гробе кто будет славить Тебя?» (Пс. 6, 2-3,
6). Конечно, нельзя сказать, что Греция вообще не знала такой
формы; впрочем, мы встречаемся с ней не в поэзии, а в прозе —
среди тех «фигур», которыми наслаждались Горгий, Исократ и
их почитатели. Но библейский параллелизм принципиально
отличается от этого риторического параллелизма: во-первых —
тем, что он чаще всего удваивает только главные предложения,
тогда как риторический параллелизм греков подчинен
разветвленному синтаксису сложносочиненного предложения; а во-
вторых — тем, что требует чаще всего повторения другими
словами той же самой мысли, что, с точки зрения греческой
риторики, было бы ошибкой. По этим двум причинам грек,
несомненно, увидел бы в библейском параллелизме новое для себя
речевое средство. А поскольку в переводе оно проявляется так
же хорошо, как и в оригинале, то повторить его вполне
возможно. Но весьма показательно, что мы его совсем нигде не
встречаем. Библейский параллелизм в греческой литературе ограни-

Том III. Эллинизм и иудаизм
835
чивается первыми поколениями христианских общин, т. е. так
называемыми мужами апостольскими, однако уже следующие
полностью отбросили этот чуждый греческой речи элемент,
а классики греческой риторики окончательно вернулись к
давним традициям родного красноречия.
Но, возможно, незначительным с обеих точек зрения —
реальной и формальной — было лишь непосредственное влияние
Писания на греческую литературу? Может быть, более
обильный урожай дал эллинизированный иудаизм, который все
свои силы черпал из Писания, и, в первую очередь, главный
его представитель, Филон? Если бы было так, то мы могли бы
говорить об опосредованном влиянии Писания и иудаизма на
эллинскую литературу и вообще на мышление этого народа.
Ответ на этот вопрос как будто похож на парадокс. Но
именно «как будто». Звучать он будет следующим образом: Филон
действительно оказал весьма значительное влияние на
дальнейшее развитие греческой мысли, но — кроме этого — о
стойком влиянии Писания на нее не может быть и речи.
Ведь в философии Филона, как мы видели, результаты
метафизического и этического характера выводились не из
религии Моисея, а — напротив — внедрялись в нее с помощью
насильственных и совершенно головоломных аллегорических
интерпретаций. Потому «филонизм» был чрезвычайно
неорганичной философской сущностью: из иудейского тела была
изгнана изначальная иудейская душа, а вместо нее введена
эллинская, ничего общего с ним не имеющая. Потому-то
наследники Филона в дальнейшем развитии греческой
философии охотно использовали эту сродственную себе эллинскую
душу, но решительно отбрасывали иудейское тело. Мы видим
здесь интересный пример того, что можно назвать
интеллектуальным «менделизмом»: насильственное сопряжение
обоих элементов — эллинского и иудейского — удалось в одном
случае, а именно в Филоне; но в дальнейшем размножении
оба элемента снова обособились: эллинский и дальше
циркулировал в Элладе, пока не создал неоплатонизм, а иудейский

836
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
оплодотворил умы раввинов и произвел из себя раввинскую
литературу мидрашей — чем далее, тем более изгонявшую из
себя эллинские элементы.
Но если Нумений, неоакадемик на пороге
неоплатонизма, называл Платона «аттическим Моисеем», — мы приходим
к выводу, во-первых, что он с настоящим Моисеем, т. е. с
Торой, не был знаком вовсе, а во-вторых, что он поверил Филону,
который сделал из Моисея философа академической школы.
Впрочем, располагая этим афоризмом лишь во фрагментарной
цитате позднейшего автора, мы не знаем наверняка, каков был
ее собственный смысл.
§56
Таково было окончательное развитие несколькосотлетнего
совместного проживания эллинизма с иудаизмом — результат
совершенно изумительный. Общины иудеев существовали на
всем пространстве Римской империи: «Будут тобою полны, —
говорит Сивилла, — все земли и воды морские» (III. 271).
Внешняя ассимиляция продвинулась достаточно далеко: иудеи,
забыв родной язык, приняли греческий как средство общения
не только с окружавшими их язычниками, но и друг с другом.
Священное Писание иудеев было переведено на греческий
язык, и вокруг него возникла вся грекоязычная иудейская
литература. Синагога гостеприимно открывала свои ворота для
заинтересовавшихся язычников — и в таких действительно не
было недостатка — делая им свою религию доступной уже хотя
бы тем, что ее языком был греческий. Но, несмотря на все это,
иудейское течение разлито по эллинскому морю, словно масло
по поверхности воды, не оказывая на это море влияния и при
первой возможности полностью от него обособляясь.
Однако следует добавить, что при этом заявление на
развод подает и вторая сторона — сторона иудейская.
Первоначальный успех прозелитизма наполнил надеждой сердца тех,

Том III. Эллинизм и иудаизм
837
кто мечтал о всемирной власти, согласно известной претензии
псевдо-Ездры: «Если для нас создан век сей, то почему не
получаем мы наследия с веком?»
Явились лже-мессии, старающиеся злоупотребить этим
распространенным поверьем, что приводило к восстаниям и
обильному пролитию собственной и чужой крови: при
Калигуле в Александрии, при Клавдии в Риме, при Нероне в
Иерусалиме и всей Палестине, при Траяне — снова
преимущественно в Александрии, при Адриане — снова в Палестине. Успеха не
имело — потому что и не могло иметь — ни одно из восстаний.
Напротив, с каждой новой неудачной попыткой захватить весь
мир возрастало отвращение к тому неподатливому эллинскому
элементу, который сделал невозможным эти потуги.
Первым шагом в направлении овладения миром был, как
мы видели, греческий перевод Писания, так называемая Сеп-
туагинта\ в течение длительного времени это была одна из
причин гордости иудаизма, и день завершения перевода
отмечался в Александрийской иудейской общине как народный
праздник. Теперь ситуация изменилась: в результате победы
националистического течения возникает мнение, что перевод
Септуагинты был национальным поражением, поскольку он
дал язычникам право, обладая ею, также считать себя
избранным народом. С иудейской стороны начинаются придирки к
Септуагинте — дискредитированной, как казалось, тем, что
христиане использовали ее для обоснования собственных
догматов. Правда, ее еще не осмеливались заменить еврейским
оригиналом или одним из употреблявшихся в Палестине
арамейских таргумов, поскольку в рассеянии ни тот, ни другой
язык не понимали. Но пытались, однако, причем
небезуспешно, заменить старый перевод новыми: Аквиллы или Феодотио-
на — оба начала II в. по Р. X. Это удалось. Мы можем
допустить, что именно слабость александрийской общины,
практически уничтоженной при Траяне, стала причиной победы
палестинского иудейства над рассеянием. Но, естественно,
создавшееся положение вещей считалось переходным; целью

838
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
было полное устранение эллинского элемента из иудейских
общин.
Вторым шагом был запрет изучения греческого языка513,
который Мишна (Sofa, IX. 14) относит ко временам Квиета514,
наместника императора Траяна; Гемара (49 а) комментирует
это следующими словами: «Проклят тот, кто разводит свиней,
и проклят тот, кто учит своего сына греческой мудрости».
Вероятно, это было результатом репрессий, вызванных
восстанием иудеев во времена восточной войны Траяна. Очевидно, это
решение палестинского раввината могло лишь указать
направление для агитации в иудейских общинах рассеяния, пока там
было достаточно трудно обойтись без греческого языка.
Напротив, можно было обойтись без «греческой мудрости», причем
очень просто; также стремились начисто устранить из иудаизма
то эллинофильское направление, вершиной которого был в I в.
по Р. X. Филон Иудей. На вопрос, когда человек может учиться
греческой мудрости, раввин отвечает: сказано, что Тору следует
изучать в каждый час дня и в каждый час ночи; для греческой
мудрости, следовательно, остается тотчас, который не является
часом дня или часом ночи. Следовательно, час сумрака —
могли бы парировать эллинофилы (который, впрочем, в южных
краях очень непродолжителен); но подлинным смыслом этого
издевательского ответа был, очевидно, полный запрет. У вас
есть Галаха, есть «гематрия», есть кабалистика. Зачем вам
греческая мудрость? Таким образом, образование иудейского
народа было насильно обращено вспять на тысячелетие. Семена
5.3 Не обошлось, естественно, без конвульсий и помимо проклятого Элиши
(Елисея). Известный раввин Шимон II бен-Гамалиил II (сер. II в. по Р. X.) в доме
своего отца научился «греческой мудрости». Потому он обладает большими для своей
среды естественно-научными знаниями. См.: Bacher (выше, примеч. 48), II. 322 и
ниже.
5.4 Лузий Квиет (лат. Lusius Quietus) — римский полководец времен императоров
Домициана и Траяна. Был офицером вспомогательной кавалерии, затем
всадником (лишен этого звания за неподобающее поведение). Воевал в Дакии, Парфии,
Нисибисе и Эдессе, подавил иудейские восстания в Вавилонии и Иудее. Убит в
118 году, после смерти императора Траяна. — Примеч. перев.

Том III. Эллинизм и иудаизм
839
эллинизма (правда, более чем скромные), которые появились в
истекшие времена в эллинистическо-иудейской литературе, —
были обречены на уничтожение; Филон с его
предшественниками и преемниками был забыт. Даже история собственного
народа: эта эпоха народной гордости — Маккавейские
времена — забыта; книги Маккавеев были, впрочем, написаны по-
еврейски, но отчасти в духе эллинской историчности, а потому
они были избыточны тому, у кого была агада с ее
разнузданной фантастикой. Тем более был заклеймен Иосиф, который в
своих литературных трудах использовал греческий язык.
Освобожденный от любого эллинского балласта, иудаизм, после
подавления восстания «сына звезды» при Адриане, вступил в
талмудический период истории своей культуры.
Но не без судорог. Историк отношений эллинизма и
иудаизма не должен забывать о последнем эллинофиле среди
иудеев: это был раввин Элиша бен-Абуя (II в. по Р. X.). Еще в
молодости, — рассказывает о нем Талмуд, — он познакомился с
книгами Гомера, которые возбудили в нем непреодолимую
тягу к эллинской литературе. Позже он познакомился также
с греческой философией; ее превосходство над Галахой стало
для него очевидным, а потому он решил посвятить свою жизнь
служению этому идеалу среди своих единоверцев. Потому и он,
как и ап. Павел, ездит по всему пространству иудейства, от
синагоги к синагоге, везде проповедуя о красоте эллинизма,
стараясь противодействовать окостенению иудаизма тех времен.
Его ожидала та же участь, которая и позже — вплоть до наших
времен — постигает его последователей. Эллины не записали
его имени среди имен тех, кто прививал их идеалы; напротив,
это имя было проклято в синагоге, его нельзя было
произносить, и когда хотели сказать что-то (очевидно, не слишком
приятное) о нем, его называли словом acher, что значит «тот,
другой». Гуцков в своей интересной трагедии Уриель Акоста5]5
515 С русским переводом можно ознакомиться по изданию: Гуцков К. Уриель
Акоста / Перевод Г. С. Пиралова. М.: Художественная литература, 1937. —
Примеч. перев.

840
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
вспоминает об этом еретике иудаизма, и устами своего героя
удачно символизирует и сублимирует понятие «того, другого»,
отрывая его от личности случайного носителя. Очевидно, в
результате пройденного развития, эллинизм окончательно стал
«тем, другим» духом для иудаизма, вредным и проклятым; но,
несмотря на это, «тот, другой» дух не переставал кружить
вокруг синагоги, показывая ее приверженцам, что не в
отчуждении от окружающего общества, а в искреннем и честном
совместном проживании и совместной работе с ним заключается
залог их избавления.
Но развод, о котором идет речь, не был бы полным и
окончательным, если бы между эллинизмом и иудаизмом остался
тот мост, которым был прозелитизм. Его начали рубить с обеих
сторон. Император Адриан после подавления восстания бар-
Кохбы пожелал уничтожить его вместе с самим иудаизмом; во
всей империи он запретил родителям обрезать детей,
приравнивая этот акт к кастрации, которая — согласно римскому
праву — была уголовно наказуема на одном уровне с убийством.
Впрочем, эта крайняя мера продержалась недолго, и наследник
Адриана Антонин Благочестивый (Антонин Пий) позволил
иудеям обрезать собственных детей, оставляя, впрочем, эдикт
своего отца в полной силе для тех неиудеев, которые хотели
совершить этот акт на себе или на других. Отсюда следует, что
иудаизм и дальше оставался терпимым, но прозелитизм был
запрещен. Впрочем, касалось это только прозелитизма в узком
смысле слова, а не той первой ступени приближения к
иудаизму, которая осуществлялась в общинах «богобоязненных»;
но поскольку общины во времена Антонина давно уже были
христианскими, — можно сказать, что с этого времени приток
неиудеев в иудаизм был принципиально остановлен (на
практике, вероятно, тоже).
Таким же было поведение другой стороны. Следует
вспомнить из времен расцвета прозелитизма слова самого
выдающегося эллинизатора иудеев и, в то же время, иудаизатора
эллинов, — Филона. Он предлагает своим единоверцам вести себя

Том III. Эллинизм и иудаизм
841
в отношении прозелитов, вышедших из язычников, не хуже,
а лучше, чем в отношении иудеев по происхождению: ведь
первые, разорвав связи, которые соединяли их со своими, со всей
предыдущей жизнью, гораздо большую жертву принесли Богу
и своей новой вере, чем те, кто в этой вере родился и был
воспитан в ней своими родителями. Позже воодушевление
обращенных остыло. Скорее, рекомендуется отваживать тех, кто
проявил желание вступить в общину иудеев: осознавали ли эти
желающие, что они намерены совершить? Ведь нас все
ненавидят, все преследуют. Будешь ли ты настолько стойким, чтобы
разделить нашу судьбу? Не пожалеешь ли ты об этом шаге?
Таково то поведение, которое рекомендуют раввины, говоря, что
левой рукой надо отталкивать прозелита, а правой привлекать
(Mech. 66 а). Но и положение прозелитов в иудейской общине во
времена Мишны далеко отстояло от идеальных представлений
Филона; «По достоинству — говорит Мишна, — сначала —
священник, потом — левит, потом — обычный израильтянин,
потом — ублюдок, потом — слуги Храма, потом — прозелит,
потом — вольноотпущеник» (Ног. III. 8). Как бы то ни было, здесь
мы еще не видим явной неблагосклонности к прозелитам, ведь
во всем античном мире так называемые метеки, т. е.
полуграждане, были в общественных отношениях частично поражены в
правах по сравнению с гражданами с рождения (правда, не в
такой степени, чтобы фигурировать ниже храмовых слуг).
Но вот проходит столетие после Филона, принесшее ряд
разочарований. Круги прозелитов должны были укрепить
воинство Иеговы в стремлении к мировому господству,
обещанному Тем, Кто сотворил этот временный мир; однако же
эти стремления не только не достигли желаемой цели, но,
напротив, привели к изгнанию и истреблению тех, кто,
поверив обетованиям, покушался на корону. Иудеи, изгнанные
из Рима при Клавдии, наполовину истребленные в Палестине
при Веспасиане, полностью истребленные в Александрии при
Траяне и еще раз разбитые в Палестине при Адриане, — зачем
им нужна примесь языческой крови к семени Авраама? Ведь

842
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
ясно, что таким образом мировое господство заполучить не
удастся. Оно будет достигнуто со временем (что не подлежит
сомнению), но случится это благодаря чуду самого Иеговы
или его Мессии, без активного вмешательства его народа;
народ должен лишь свято исполнять его заповеди. Но при таком
отношении к вопросу прозелиты, во-первых, не нужны — это
само собой разумеется; во-вторых, нежелательны — как
претенденты на награды, обещанные Иеговой его народу;
в-третьих, вообще вредны — поскольку своей недобросовестностью
в соблюдении обязанностей перед Иеговой отдаляют приход
Мессии. Отсюда возникло окончательное суждение о
прозелитах, несколько раз повторенное в Талмуде как поговорка:
«Прозелитизм — это язва на теле Израиля».
Таковым через пару столетий неудачного совместного
проживания было свидетельство о расторжении брака, выданное
иудаизмом эллинской душе.
§57
Но именно эллинская душа нас интересует более всего.
Мы встретили ее на распутье; в поиске такой религии, которая
удовлетворила бы ее тогдашние потребности, она пришла на
порог синагоги. Она была радушно принята раввинами, ей
показали и разъяснили все то, в чем заключается отличие и, как
утверждали иерофанты, превосходство синагогальной веры в
сравнении с той, которой она жила до тех пор. Ее поощряли
вступить — не сразу, может, а постепенно — в общину Иеговы;
итак, сейчас, после обстоятельного ознакомления с
принципами этой новой для нее веры, от нее ждали ответа.
Отвечает она примерно следующее: «Братья мои, я
признательна вам за вашу искренность и благосклонность. Благодаря
ей я получила обстоятельное и точное представление о вашем
Боге и о вашем Законе, насколько его может получить
иностранец, т. е. за исключением тех факторов, которые проявляются

Том III. Эллинизм и иудаизм
843
только в наследственности и семейных традициях. Позвольте
и мне с такой же искренностью ответить вам, почему — после
длительного и тщательного размышления — я не могу войти в
вашу общину.
Братья мои, уже лишь то, что я вас называю так, проявляет
принципиальную разницу между вашим и моим взглядом на
мир: ведь вы в отношении меня никогда бы не использовали
подобного выражения, если я не приму вашу веру, тогда как
я считаю всех людей братьями, если в их умах отражается —
пусть и в самом искаженном виде — идея божества. Но разве
в ваших умах эта идея отражается совершеннее, чем в моем?
Таков был мой первый вопрос, и после тщательного изучения
разъяснений ваших и наших мудрецов я должна ответить
отрицательно. Ваше гордое противопоставление вашего
единого Бога нашему так называемому политеизму — лишь убедило
меня, что вы имеет о последнем совершенно ошибочное,
материальное представление, не соответствующее нашему
представлению о божестве; об этом же свидетельствует и очевидный
антропоморфизм вашего Бога, проявляющийся в вашей святой
книге, вопреки потугам ваших мудрецов, поверженных
величием нашего пророка Платона. Столь же тщетно вы пытаетесь
вознести вашего Иегову на те вершины человечности, которые
издавна занимает наш Зевс: помимо некоторых чахлых ростков
универсализма, я убедилась, что вы считаете Иегову лишь
своим богом, а самих себя — его избранным народом. Не
удивляйтесь, что для меня такой взгляд неприемлем.
Далее, меня интересовало, насколько треугольник идей,
в котором для меня заключено вечно бдящее око божества в его
откровении в красоте, благе и истине, был проявлен в вашей
вере. И я убедилась, что и с этой точки зрения ваше
понимание божества гораздо менее совершенно, чем мое. Откровение
божества в красоте вам вовсе неведомо; впрочем, из-за своего
материалистического настроя вы очень гордитесь этим
недостатком, и — напротив — желаете уличить меня в моем так
называемом "идолопоклонничестве", но ваши восклицания на

844
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
эту тему всегда вызывают во мне желание ответить вам:
"Слепцы, перестаньте говорить о красках!" Я не знаю, какие судьбы
ждут меня в будущем, но знаю, что никогда не позволю довести
себя до такого интеллектуального убожества, чтобы отречься
от основания моей веры: божество являет себя в красоте. Более
обоснованной была ваша позиция по второму вопросу: об
откровении божества в благе. Но и здесь я должна была
убедиться, что вы слишком склонны к отождествлению блага с тем,
что для вас, так называемого избранного народа, сиюминутно
полезно, и что по этой и по другим причинам вы приписываете
своему Богу такие намерения и действия, которые для человека
были бы постыдны. Проще всего можно было бы согласиться
с вами по вопросу откровения божества в истине, но ничего
нового в этом для меня не было. У меня слишком много
замечаний в отношении истины, открывающейся в пророческом
слове не только у вас, но и у нас. Вполне возможно, что я буду
вынуждена с этой точки зрения прийти к другим, более
чистым результатам. Но уж не от вас я этому научусь.
Я попыталась на некоторое время занять вашу позицию,
позицию избранного народа, но это было ненадолго, ведь
требования, предъявляемые вашим Богом своему народу, я
вынуждена была признать нелепыми и отвратительными. В
первую очередь они касаются обязательного у вас обрезания; даже
не мечтайте, братья мои, что я когда-нибудь введу у себя эту
дрянь. Впрочем, поскольку этот знак так называемого
обетования доступен только мужчинам, мне было интересно, как ваша
религия относится к женщине, и я убедилась, что тогда как у
нас она именно в области религии равноправна с мужчиной,
ваша религия исключает ее и из храма, и из молитвы, и вообще
из обетования с вашим Богом. Больше всего мне понравились
ваши субботы. Впрочем, они у нас пока не нужны из-за
множества гораздо более торжественных праздников, но если в
будущем судьбы приведут к уменьшению их количества, вполне
возможно, что и я заведу у себя нечто подобное. Но, очевидно,
без вашей гипертрофированной скрупулезности, благодаря ко-

Том III. Эллинизм и иудаизм
845
торой вам и здесь удалось испортить изначально разумную и
благотворную институцию. Напротив, я должна решительно
отбросить ваши неисчислимые заповеди о ритуальной чистоте.
Я не нашла в них решительно ничего здравого; они нелепы в
своей основе, и для вас они имели самые вредоносные
последствия. Во-первых — потому, что они привели к созданию очень
обширной псевдо-науки, совершенно бесплодной, которая
излишне забила ваши головы, отталкивая от подлинных наук,
созданных мною. Во-вторых — потому, что они еще больше
замкнули на себе вашу религию, отождествляя справедливость
со скрупулезностью в соблюдении этих нелепых предписаний
и давая повод виртуозам этой так называемой справедливости,
фарисеям, почву для необоснованной заносчивости над "ате
ha-arezoth", как вы их называете, которым усердные
повседневные занятия не позволяют заниматься изучением этой вашей
псевдо-науки. И, в-третьих, — главным образом потому, что
они делают невозможным ваше совместное проживание с
иноверцами на принципах взаимной гостеприимности и создают
недоверие, презрение и ненависть в отношениях, которые, по
моему мнению, могли бы быть вполне доброжелательными и
дружескими.
Вот что касается посюстороннего мира. Но поскольку мои
мысли сейчас более, чем когда-либо, направлены к жизни
вечной, я хотела бы знать, каковы в ее отношении ваши верования.
Я убедилась в том, что ваше учение о судьбах душ на том свете
никоим образом не сравнимо с теми чистыми взглядами,
которые нам привили наши пророки, жрецы Деметры, Орфей и
Платон, ведь вам всегда мешает ваша заносчивость, ваше
бессмысленное суждение, будто вы избранный народ, будто ваш
Иегова заботится преимущественно и даже исключительно
о вас, и будто для него все прочие народы, как хорошо сказал
ваш пророк, подобны слюне и каплям, каплющим из сосуда.
Мне было приятно узнать, что и вы, как и мы, ожидаете
скорого пришествия золотого века, но, опять-таки, меня поразили
предсказания вашего пророка, будто в золотом веке я должна

846
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
буду лизать прах ваших следов, чего я решительно делать не
хочу и не буду. Еще больше меня заинтересовало то, что и вы,
как и мы, ожидаете приход Спасителя, которого вы называете
Мессией; но, по-вашему, этот избавитель должен избавить ваш
народ, а по-моему — все человечество, с вами включительно,
если вы захотите быть спасенными. Мое предчувствие говорит
мне, что тот Спаситель — предсказанный вашими пророками
так же, как и нашей Сивиллой, — грядет в ближайшем
будущем, но, несомненно, он будет спасителем сообразно моим,
а не вашим ожиданиям.
Идя далее, от теории к практике, я старалась
присмотреться к вашей религиозной жизни, как она проходит в двух ваших
центрах: Храме и синагоге. Что касается первого, то меня
оттолкнули ваши заповеди, под угрозой смерти запрещающие
чужим вход в него; я сказала себе, что не может быть хорошим то,
что так старательно скрывается от чужих глаз, ведь мы никого
не отталкиваем от наших храмов. Но, независимо от этого, мне
не нравилось также и то, что я слышала о вашем жертвенном
культе, об обильном и бессмысленном уничтожении
домашних животных, которого этот культ требует от вас. Мы также
имеем жертвенный культ, но наши гекатомбы — это народные
пиршества, на которых мы становимся сотрапезниками наших
богов. Гораздо больше мне нравились ваши синагогальные
богослужения; но в них также отсутствовала доминанта —
отсутствовала жертва. В любом случае, я благодарна вам за
поданную идею. Я постараюсь осуществить ее в будущем, но в
более совершенной форме, введя в богослужение мою жертву, но,
конечно, не в кровавой, а в символической форме.
Поскольку я часто слышала от вас, что в вашем
синагогальном богослужении центральным является чтение Торы и,
благодаря этому, ваша синагога — это школа справедливости и
вообще всех добродетелей, я постаралась изучить вашу книгу,
вокруг которой сосредоточена ваша религия. Бывали времена,
когда само понятие "религия книги" было мне неприемлемо.
Это были времена отчаянной молодости, когда я еще не тер-

Том III. Эллинизм и иудаизм
847
пела никаких пут для моей исследовательской мысли. Сейчас
я измучена и охотно подпала бы под обаяние книги, которую
я могла бы признать откровением Бога, милостиво
снизошедшего к моей слабости. Поэтому я жадно ухватилась за вашу
книгу, но — как ни старалась — Бога в ней не нашла. Конечно,
приведенные в ней истории вашего прошлого часто интересны
и время от времени красивы, но и наши, записанные нашим
историком Геродотом, отнюдь не хуже, причем последние не
оскорбляют наши нравственные чувства, как это часто делают
ваши. В своей дидактической части ваша Тора содержит
удивительную смесь заповедей отчасти нравственного, отчасти
юридического, отчасти ритуального характера. Последние
совершенно неприемлемы, юридические содержат в себе здравые
зерна, но как целое они совершенно не сравнятся с тем
законодательством, которое создал вдохновленный моими
философами Рим; больше всего мне пришлись по душе некоторые
заповеди нравственного характера, а потому я охотно добавляю
их к предостережениям моих мудрецов. Что же касается ваших
пророков и псалмов, то я обнаружила в них немало серьезных и
замечательных мест, но и здесь отпугнули меня длинные
проклятия чужим народам; я никогда не поверю, что Бог мог до
такой степени ненавидеть созданное им человечество.
Как бы то ни было, я не отрицаю, что из вашей книги можно
выкроить сборник красивых легенд, серьезных
предостережений и возвышенных молитв; но они будут лишь приложением
к той книге, которая мне нужна — книге любви, а не ненависти
Божией.
И вот суть всего дела: отношение ваше и вашего народа ко
всему прочему человечеству. Ваше отношение полностью
искажено вашей надменностью, вашей верой, будто вы —
избранный народ вашего Бога. Вы не желаете иного братства с
народами, как только при условии их обращения в вашу веру со
всеми ее предписаниями; вам удалось обратить к ней часть моих
граждан, возник ваш прозелитизм, который принес вам
достаточно серьезные выгоды, но зерен стойкости в нем не было.

848
Зелинский Φ. Φ. История античных религий
Напротив, вы вызвали со стороны моих граждан отвращение и
ненависть — те настроения, которые мои потомки назовут
нелепым словом «антисемитизм». И я боюсь, что эти настроения
будут гораздо более стойкими, что антисемитизм на много
столетий переживет хилое и чахлое деревце прозелитизма.
Нет, братья мои, нет мне спасения в иудаизме, и это мое
последнее слово в этом деле. Тогда как для вас спасение — и это
будет единственное спасение — в эллинизации. Вы должны и
дальше следовать по тому пути, который вам указали ваши эл-
линизаторы с Филоном во главе, но на сей раз гораздо дальше,
а главное — гораздо тщательнее. Ту первую попытку я должна
признать неудачной, и именно из-за недостатка тщательности.
Меня оскорбляет бессовестность, с которой Филон, по
примеру своих предшественников, приписывает вашему
законодателю благородное наследие моих оракулов и мудрецов. Еще
больше меня оскорбляет, что некоторые из моих граждан поверили
этому обману. Неудивительно: приученные нашими великими
учителями к тщательности в научных исследованиях,
предполагают такую же тщательность и у других. Меня оскорбляет
жадность вашего богослова: желая присвоить как можно
больше найденных у меня добрых и разумных принципов, он
отнюдь не заботится о том, не будут ли эти принципы
противоречить друг другу. Но еще больше меня оскорбляет его несносная
чванливость и зазнайство. А самое оскорбительное — рабство,
так сказать, его интеллектуальной натуры.
Я никогда не называла себя избранницей Божией. Но никто
не сможет отрицать, что пути развития в направлении блага,
истины, красоты, были указаны человечеству мной, и вы
должны это признать. Вы должны полностью отречься от вашей
совершенно необоснованной веры, будто вы народ,
избранный Богом, и — отвратившись от путей чванства — найти те,
на которые указала я. Я создала подлинную нравственность,
поставив в ее главе понятие человечности; и вы должны
признать ее. Я создала подлинное искусство, исходя из убеждения
в том, что Бог открывается в красоте; ваш законодатель запре-

Том III. Эллинизм и иудаизм
849
тил вам эту богатую и обаятельную сферу интеллектуальной
жизни. Я создала подлинную науку с помощью
всестороннего и непредубежденного исследования как внутреннего, так и
внешнего мира; ваши вожди оттолкнули вас от этих прямых и
торных дорог, обольщая вас в то же время призраками таких
псевдо-наук, как галаха, гематрия, кабалистика. Я боюсь, что
они надолго преградили вам пути развития и, в любом
случае, привели вас к тому, что до сегодняшнего дня вы
абсолютно ничего не дали человечеству. Надолго, но ведь не на целую
вечность. Перед нами еще сумрак и новое детство культуры;
но пройдет и он, и колокола Возрождения — моего
Возрождения — пробудят вместе с остальными и вас. Вы не испытываете
недостатка в способностях; когда вас позовут эти колокола на
указанные мною дороги, тогда и вы впишете немало
собственных имен в золотую книгу прогресса человечества.
Я знаю, что мои слова пока не дойдут до вашего сознания.
Потому мы должны расстаться. Вы и дальше пойдете своим
ложным путем к бесконечному — и, что самое прискорбное —
совершенно бесплодному страданию, а я, как искала до сих
пор, так буду искать дальше, пока не найду».

Список сокращений произведений Филона
1 Сокращения,
используемые
Φ. Ф. Зелинским
1 Abrah.
1 Agric.
1 Cherub.
1 Conf. ling.
Congr. erud.
1 Decal.
Det. pot. ins.
1 Deus immut.
Ebriet.
Fug. et inv.
Gigant.
Joseph.
Leg. ad G.
Legg. alleg.
Legg. spec.
Migr. Abr.
Moys.
Mut. nom.
Opif. mundi
Plantat.
Poster. Cain.
Praem.
Provid.
Quaest. Gen.
Qu. г. div. her.
Sacr. Ab. et С.
Sobriet.
Somn.
Virtut.
Латинские названия
De Abrahamo
De Agricultura
De Cherubim
De Confusione Linguarum
De Congressu Eruditionis
Gratia
De Decalogo
Quod Deterius Potion In-
sidiari Soleat
Quod Deus Sit Immutabilis
De Ebrietate
De Fuga et Inventione
De Gigantibus
De Iosepho
Legatio ad Gaium
LegumAllegoriae
De Specialibus Legibus
De Migratione Abrahami
De Vita Mosis
De Mutatione Nominum
De Opificio Mundi
De Plantatione
De Posteritate Caini
De Praemiis et Poenis
De Providentia
Questiones et Solutiones
in Genesim
Quis Rerum Divinarum
Heres Sit
De Sacrificiis Abelis et
Caini
De sobrietate
De Somniis
De Vertutibus
Русские названия1
Об Аврааме
О сельском хозяйстве
О Херувимах
О смешении языков
О собраниях ради воспитания
О десяти заповедях 1
О том, что худшее склонно
нападать на лучшее
О том, что Бог неизменен
Об опьянении
О бегстве и обретен и и
О гигантах 1
Об Иосифе 1
Посольство к Гаю
Аллегории законов
Об особых законах 1
О переселении Авраама
О жизни Моисея
О перемене имен
О сотворении мира
О насаждении
О потомстве Каина
О наградах и наказаниях
О Провидении 1
Вопросы и Ответы на книгу Бытия
О том, кто наследует божественное
О жертвах Авеля и Каина 1
О трезвости 1
О сновидениях
О добродетелях |
1 Ввиду отсутствия полного собрания сочинений Филона на русском языке
приводим названия, используемые в русском переводе монографии К. Шенка: Филон
Александрийский. Введение в жизнь и творчество. М.: ББИ, 2007.

Оглавление
ТОМ I. ДРЕВНЕГРЕЧЕСКАЯ РЕЛИГИЯ
Глава I. ВВЕДЕНИЕ
§ 1. Роль древнегреческой религии в сознании современного
общества. — Осадок эпохи французского классицизма. — Осадок
эпохи неогуманизма. — Научная разработка древнегреческой
религии. — Задача настоящего очерка. — § 2. Трудность этой
задачи. — Отсутствие канонических книг. — Отсутствие
специальной богословской литературы. — Наша постановка
вопроса. — Религиозное чувство и конфессионализм.
Глава II. ОБОЖЕСТВЛЕНИЕ ПРИРОДЫ
§ 3. Чувство природы в древности и у нас. — Природные
божества. — Божества родников, рек, рощ и деревьев, горных
полян: нимфы, сатиры, Пан. — § 4. Божества моря: Посейдон,
нереиды, тритоны, Протей, Главк, сирены. — § 5. Божества неба:
Зевс, Гелий, Селена, звезды, ветры. — § 6. Зевс и Земля. — Культ
матери-Земли.
Глава III. ОСВЯЩЕНИЕ ТРУДА
§ 7. Отношение греков к труду. — Отношение труда к религии. —
Труд охотничьего быта: Артемида. — Гуманное отношение
к животным. — § 8. Труд скотоводческого быта: Гермес, Аполлон. —
«Быкоубийство». — § 9. Труд земледельческого быта: Деметра,
Дионис, Паллада. — § 10. Ремесленный труд: Паллада, Гефест. —
§11. Торговый труд: Гермес, Посейдон, Дельфиний
и Пианопсии. — § 12. Умственный труд: Музы. — Древнегреческая
религия как религия радости.
Глава IV. ОБЪЯВЛЕНИЕ БОГА В КРАСОТЕ
§ 13. Аниматизм имманентный и трансцендентный. —
Возникновение божьего образа. — Несовершенное осуществление
красоты: Дедал. — § 14. Постепенное совершенствование:

852
Оглавление
зрелая архаика, Фидий, Поликлет. — Их значение как пророков
резца. — Пракситель, Лисипп. — Создание божественных типов. —
§ 15. «Идолопоклонство» и «фетишизм». — Доводы христианской,
иудейской и древнефилософской апологетики. — § 16. Архитектура:
храмы. — Ваяние и живопись. — § 17. Хорея как украшение
богослужения. — Пляска; ее гибель. — Музыка и поэзия. —
Агонистика.
Глава V. ОСВЯЩЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ОБЩЕЖИТИЯ 79
§ 18. Семья и ее очаг. — Гестия, Зевс Ограды, души предков. —
Брак как таинство: Деметра, Гера, Артемида. — Семья и челядь. —
§ 19. Род, фратрия и фила. — Кружки и корпорации. —
§ 20. Государство. — Паллада-Градодержица. — Государственные
праздники. — Отношение государства к частной религиозности. —
Осуждение Сократа. — Терпимость. — Культ душ и героев. —
§ 21. Национальное единство: амфиктиония. — Национальные
игры. — Глашатаи, просительство, гостеприимство. —
§ 22. Общечеловеческое единство.
ГлаваУ1. ОБЪЯВЛЕНИЕ БОГА В ДОБРЕ 100
§ 23. Бог и добро; постепенное сближение этих понятий. — Аполлон
и культ чистоты; понятие скверны. — Опасность ритуализма
и ее преодоление. — § 24. Богобоязненность и боголюбие. —
§ 25. Жертвоприношения молебственные и искупительные. —
Молитва и ее развитие. — § 26. Награды и кары божества. —
На этом свете: филономизм и онтономизм. — Аластор. —
§ 27. На том свете. — Героизация. — Элевсинские таинства. —
§ 28. Оргии Диониса и экстаз. — Орфей и его таинства.
Глава VII. РЕЛИГИОЗНАЯ ФИЛОСОФИЯ 123
§ 29. Философия древних теогонии: раздоры и совокупления. —
§ 30. Притча словесного откровения. — Монотеизм и политеизм. —
Платон. — Идеи и душа. — Красота и любовь. —
§ 31. Боги у Платона. — Рок и закон. — Бог и материя. — Демоны
и любовь. — § 32. Аристотель. — Движение и мышление. — Разум
и блаженство. — Многостепенность души. — § 33. Эпикур. —
Материалистический монизм. — Мир и боги. — Проблема
Иова. — Падение филономизма. — § 34. Стоя. — Эволюционный
пантеизм. — Мировой огонь. — Боги стоицизма. — Разумная
душа. — Идея промысла. — Ее осуществление в загробной жизни. —
Ее осуществление на земле. — Самодовлеющая добродетель. —
Философия героизма.

Оглавление
853
Глава VIII. ОБЪЯВЛЕНИЕ БОГАВ ИСТИНЕ 143
§ 35. Бог и истина. — Постепенное сближение этих понятий. —
«В боге истина». — § 36. Мантика. — Приметы и ворожба. —
Вещание и гадание. — Вещие сны. — Пророки. — Дельфийский
оракул. — Гадание. — Полет птиц и огненные знаки. —
§ 37. Проблема ведовства. — Обусловленный фатализм. —
Промысел и ведовство. — Стоическая трилемма. —
Предопределение и свобода воли. — § 38. «В истине бог». —
Религиозное происхождение наук. — Медицина. — Логос. —
Диоген, — Сократ. — Вечное ученичество. — § 39. Опасность
слова «в истине бог». — Нетерпимость и ее преодоление.
Глава IX. ЗАКЛЮЧЕНИЕ 157
§ 40. Вопрос об исчезновении древнегреческой религии. —
Корни христианства. — § 41. Иудаизм. — Его отношение
к трем объявлениям. — Нетерпимость. — § 42. Эллинизм
и христианство. — Иудаизация, эллинизация, реиудаизация
и реэллинизация христианства.
ТОМ И. РЕЛИГИЯ ЭЛЛИНИЗМА
Глава I. ВВЕДЕНИЕ 169
§ 1. «Древнегреческая религия». — Новая задача. — Иллюзия
продольности. — Последовательные разрезы. — § 2. Понятие
эллинизма. — Условия его возникновения. — Культурное
объединение эллинских племен. — Падение междуэллинской
гегемонической идеи. — Централизующая сила извне. —
Эллинизация «варваров». — § 3. Распад державы Александра
Великого. — Македония. — Фрако-фригия. — Галлы
и Пергам. — Царство Селевкидов. — Египет. — Судьба
эллинизма в этих государствах. — Коренная Греция. —
Поглощение эллинистического мира Римом. — § 4. Религия
эллинизма. — Процесс религиозного становления. — Путь
исследования. — Религиозное чувство и конфессионализм. —
Интерконфессионализм и супраконфессионализм.
Глава II. РЕЛИГИЯ ТАИНСТВ 186
§ 5. Два течения в древнегреческой религии. — Религия Земли. —
Деметра элевсинская. — Элевсин и Дельфы. — § 6. Прозелитизм

854
в религии Деметры. — Гомеровский миф о Деметре. — § 7. Боги
элевсинского культа. — Соединение Элевсина с Афинами. —
«Дельфийское прорицание». — Шествие в Элевсин. —
Иакх-Дионис. — Эвмолпиды, Керики, Ликомиды. —
§ 8. Талисман Аристомена. — Возрождение Мессении. —
Анданийские таинства. — Апостол Мефап. — Таинства Кабиров. —
Анданийская надпись. — § 9. Видоизменения культа. — Энна
и Рим. — Александрия; гимн Каллимаха и религиозный
сентиментализм. — Анатолия, Кизик и Пергам. — § 10. Характер
эволюции религии таинств.
Глава III. ВЕЛИКАЯ МАТЕРЬ БОГОВ
§ 11. Деметра и Земля. — Богиня-Мать. — Ее исконно-греческий
образ. — Ее азиатский образ в Пессинунте. — Ее греко-азиатский
образ. — § 12. Идейская Мать. — Молчание Гомера. — Афродита
и Анхиз. — Великая Мать в Кизике. — Анахарсис. — Ясон
и Аргонавты. — § 13. Великая Мать в Пессинунте. —
Пессинунтский миф. — Реформа Тимофея. — § 14. Таинства
Великой Матери. — Горная Мать и экстаз. — Черный
камень. — Самооскопление галлов. — Его смысл. — Обрядность
реформированного культа. — Смерть и воскрешение. — § 15. Взгляд
назад. — Мать и любовница. — Развитие культа.
Глава IV. ИСИДА
§ 16. Характер египетской религии. — Особое положение
Исиды. — Миф Плутарха. — Удвоение гибели Осириса. —
§ 17. Эллинизованный культ Исиды и Сараписа. — Рассказ Тацита. —
Тимофей и Манефон. — Возражения. — Кумир Бриаксида. —
§ 18. Распространение дореформенного культа. — Распространение
реформированного культа. — Освобождение рабов. — Сицилия,
Помпеи, Рим. — § 19. Характер реформированного культа.
Отсутствие териоморфизма. — Отсутствие магии. — Феокрасия. —
Жречество и литургия. — Мистерии Исиды.
Глава V. АДОНИС И АФРОДИТА
§ 20. Астарта и Адон. — Их вавилонская родина. — Иштар
и Таммуз. — Сошествие Иштар. — Элементы религии природы. —
Вопрос о мистическом характере культа. — § 21. Библос и Кипр. —
Кипрский миф об Афродите и Адонисе. — Распространение их
культа в Греции. — Его частный характер. — Сафо и Праксилла. —
§ 22. Изменение в эпоху эллинизма. — Александрийский праздник
и Феокрит. — § 23. Аттис, Осирис, Адонис. — Религиозный
сентиментализм. — Отличие от Деметры: религиозный эротизм.

Оглавление
855
Глава VI. ДРЕВНИЙ ОЛИМП 265
§ 24. Мнимое оскудение многобожия. — Соотношение
литературных и эпиграфических источников. — Заботы общин
о богослужении по надписям. — § 25. Аполлон Дельфийский. —
Нашествие галлов. — § 26. Власть этолийцев. — Праздник
Сотерий. — Рост дельфийского влияния. Переход гегемонии
к Риму. — Сулла и падение Дельфов. — § 27. Селевк-
эллинизатор. — Культ бога-Солнца. — Селевк и Аполлон. —
Аполлон Дафнейский. — § 28. Торжество Аполлона на Востоке. —
Идея Аполлона как бога-сына. — Скромная роль прочих богов в
религии эллинизма. — Ее итоги: бог-сын и богиня-мать.
Глава VII. КУЛЬТ ГЕРОЕВ И АПОФЕОЗ 286
§ 29. Герои в эпосе. — Герои-основатели, архегеты,
спасители. — Героизация и заслуга. — § 30. Прикрепление героя
к могиле. — Роль оракула. — Культ героев. — Их помощь. —
«Благодать». — Темесейский герой и Клеомед. — § 31. Герои-
святые и герои-упыри. — Сила как условие героизации. —
§ 32. Исторические герои-основатели. — Героизация живых. —
Апофеоз. — Ориентализация феческой религии. — § 33. Апофеоз
фараонов. — Параллели в Персии. — Диадохи. — Апофеозы
Птолемеев и Селевкидов. — § 34. Постулаты апофеоза. — Евгемер
и евгемеризм. — Разновидности героизации и апофеоза. — Идея
воплощения бога в человеке.
Глава VIII. СЕКУЛЯРИЗАЦИЯ И САКРАЛИЗАЦИЯ 312
§ 35. Обе силы в ахейский, эллинский и аттический периоды. —
§ 36. Переход к эллинизму. — Искусство. — § 37. Наука. —
«Метеорология», космология, астрология. — Медицина: школы
догматическая, эмпирическая и методическая. — Храмовые
здравницы; Асклепий и жажда чудес. — Историческая наука;
Фукидид и Полибий. — § 38. Быт. — Вера и суеверие. — Магия. —
§ 39. Исполнение времен. — Реакция Востока. — Тиха-фортуна. —
Равновесие элементов миросозерцания и его нарушение.
Глава IX. ПОСИДОНИЙ 332
§ 40. Философские школы эллинизма. — Религиозная
философия Стой. — Клеанф и его гимн Зевсу. — Война
Академии и Стой. — Секуляризация Стой: Панэтий. — § 41. Роль
Посидония. — Внешние данные его жизни. — Его литературная
деятельность. — § 42. Философия Посидония. — Догмат всемирной
симпатии. — Рок. — Прогностика и ведовство. — «Согласие». —

856
Оглавление
Астрология. — § 43. Учение о душе. — Догмат вознесения души. —
Души и демоны. — Рай в религиозной философии Посидония. —
«Сновидение Сципиона». — От Посидония к Данте. —
§ 44. Посидоний как ученый. — Отношение Посидония
к истории. — Фортуна Полибия и рок Посидония. —
§ 45. Посидоний и сакрализация философии; причины его успеха.
ГлаваХ. ЗАКЛЮЧЕНИЕ 360
§ 46. От эллинизма к христианству. — Зародыши христианства
в религии эллинизма. — § 47. От эллинства к эллинизму. — Аспекты
природный, трудовой, политический. — § 48. Эллинистическая
религия как продолжение древнеэллинской. — Прогресс или
регресс?
ТОМ III. ЭЛЛИНИЗМ И ИУДАИЗМ
Аксиомы 375
Предисловие 376
Глава I. ВСТУПЛЕНИЕ 381
§ 1. Эллинизм и иудаизм в отношении к христианству. —
Психологическая преемственность. — Задание настоящего
очерка. — § 2. Эллинский и эллинистический мир. — Израильтяне,
иудеи и евреи. — Палестина и рассеяние. — § 3. География
Сиропалестины: собственно Сирия, Келесирия и Палестина. —
Иудея, Перея, Самария, Галилея, Десятиградие. — Финикия
и Филистия. — § 4. История иудаизма в Палестине. — Персидский,
Эллино-египетский, Эллино-сирийский (Маккавейское восстание
и Хасмонеи) и римский (Ирод и Иродиады; конец иудаизма)
периоды. — § 5. Иудаизм в рассеянии: Египет, Кирена,
Междуречье, Анатолия, Греция с Македонией, Италия, Запад. —
Количество иудеев в рассеянии, их язык. — §6. Дух настоящего
очерка. — Его необходимая эллиноцентричность. — Эллинская
душа на распутье.
Глава П. ИЕГОВА 418
§ 7. «Бог один». — Двузначность этого догмата. — Монотеизм
и политеизм. — Ошибочность такого разграничения. —
§ 8. Внешний вид. — Антропоморфизм. — Его постепенное
устранение. — Имя Бога. — Ретуширование антропоморфизма

Оглавление
857
в Септуагинте. — Агада. — Аллегоризация и Филон. — § 9. Иегова
в отношении к Израилю. — Национальность и универсализм. —
Абсолютный универсализм эллинов, агностический
и потенциальный иудеев. — § 10. Элементы политеизма. —
Ангелология. — Демонология Платона и ангелология иудаизма. —
§11. Паллада как «πάρεδρος» Зевса. — Паллада и Мудрость. —
Учение об ипостасях. — Слава, Дух, Имя, Атрибуты, Слово и Логос.
Глава III. ОТКРОВЕНИЕ ИЕГОВЫ 454
§ 12. Тройственность откровения божества. — Сравнение
эллинизма с иудаизмом. — § 13. Откровение божества
в благе. — Морализация божества у эллинов. — От Гомера
до Платона. — Нафан и Тиресий. — Ханаане и амалекитяне. —
§ 14. Завистливый, гневный, переменчивый Бог. — Устранение
этих представлений. — Теория «справедливой хитрости»
в эллинизме и в Писании; «ожесточение сердца». —
§ 15. Космогонический дуализм у эллинов. — Зачатки этического
дуализма. — Этический дуализм в иудаизме. — Демонология;
сатана; Левиафан. — § 16. Откровения божества в истине. —
«Истина в Боге». — Мантика в Греции и Палестине. — Истинность
как проверка пророков. — Дельфийский оракул. — Исайя. —
Иеремия и трагедия пророчества. — Иезекииль. — Теория
и практика. — § 17. «В истине бог». — Аполлон и Пифагор. —
Иеремия и греческие пророки. — Истина и наука. — Отношение
иудеев к науке: 1) пренебрежительное, 2) потребительское. —
§ 18. Откровение божества красоте. — Красивая природа;
отношение к ней в иудаизме. — Отклонения псалмопевцев. —
Красота в искусстве. — Закон Моисея. — Его деяния: истребление
искусства.
Глава IV. ИЕГОВА И ЕГО НАРОД 508
§ 19. Откровение Иеговы в силе. — Испытание Елисея. —
«Простертая рука» и «посещение». — § 20. Религия Иеговы
как религия страха. — Обязанность безграничного послушания. —
Характер заповедей. — Трагедия вечного жида. — § 21. Обрезание
как завет. — Отсутствие его обоснования. — Практика
в отношении чужаков. — Охота на краеобрезания и принудительное
обрезание. — Практика в отношении своих: curti Judaei
и мученичество осмеяния. — § 22. Односторонность завета:
женщины. — Религиозное пренебрежение ими. — Молитва раввина
Меира. — Многоженство. — «Любимая» и «постылая». — Развод
по причине «мерзости». — Сравнение с эллинкой: «Меланиппа»

858
Еврипида. — Кольца в нос и цепочки на ногах. — Неуклюжесть
апологии; «больная от любви». — Сарра, Олдама; раввин Меир
и Сократ. — Улучшение под влиянием эллинизации. —
§ 23. Суббота как еженедельный праздник; разумность его
наличия у израильтян и отсутствие такой разумности в греко-
римском мире. — Искажение этой разумности в иудаизме. —
Чрезмерность в требовании отдыха: вынужденное полное
бездействие. — Чрезмерность кары за нарушение субботы. — Обман
Бога, «эрубы», использование работы гоев, военная служба. —
Отношение к субботе в греко-римском мире. — § 24. Ритуальная
чистота. — Чистая и нечистая пища. — Отношение к эллинскому
гостеприимству. — Запрет крови и «приготовления козленка
в молоке матери его» с его «ограждением». — Призрак женской
нечистоты. — Призрак идолопоклонничества. — Принцип
Шейлока и эллинство.
Глава V. ПОТУСТОРОННИЙ МИР
§ 25. Душа у эллинов. — Гомеровская реформа. — Аид. —
Филономизм и онтономизм. — Овладение эсхатологии идеей
справедливости. — Элевсинские мистерии. — Тройственность
потустороннего мира. — «Врачуемые» грехи и идея чистилища. —
Небесный рай и семь смертных грехов. — Отношение живых
к душам умерших: предводительствующая любовь. — § 26. Душа
у израильтян, временность их религии. — Филономизм Торы
и онтономизм пророков. — Проблема Иова и ее принципиальная
неразрешимость в религии Иеговы. — Реформа Маккавейских
времен. — Двоякость потустороннего мира, его здоровая логика
и нездоровая этика. — Универсализация эсхатологии. — Ее
этизация. — Ее спиритуализация: бессмертие души и воскрешение
тела. — § 27. «Этот век» и «тот век» у эллинов. — Гесиодовское
течение: четыре «поколения». — Сивиллинское течение: десять
«веков». — Их сочетание. — Истребление и обновление. —
Ожидание обоих в I веке до Р. X. — § 28. «Этот век» и «тот век»
у иудеев. — Даниил и апокалиптика. — Ее националистический
характер. — Эллинские стихии: Иудейская Сивилла. —
«Благочестивый остаток». — Новый Иерусалим. — § 29. Идея
спасителя в греческой эсхатологии: сын божий. — Сын божий
в божественной судьбе: Аполлон. — Миф о его рождении. —
Убийство Пифона и служба у Адмета. — Возвращение на Олимп
и трон «одесную Зевса». — Сын божий в судьбе человека: Геракл. —
Зевс и Алкмена. — Задание Геракла: освоение земли и возвращение
золотого века. — Пророчество Виргилия. — § 30. Идея спасителя

Оглавление
в иудаизме. — Мессия. — Пророчество Исайи. — Царь из колена
Давидова. — Мессия и «тот век». — Тройственность времен:
нынешний век, времена мессии и век будущий. — Разница между
эллинизмом и иудаизмом. — Исторические мессии. — Мессия —
сын Божий.
Глава VI. ХРАМ И СИНАГОГА
§ 31. Внешний вид храма. — Чужие здесь не ходят. — Молитва
Соломона. — Таинственные действия. — Лживые легенды. —
Помпеи в храме. — Жертвы язычников. — § 32. Сосредоточение
культа. — Священство. — Его количество и разделение. —
Священническая служба. — Саддукеи. — Доходы храма
и священников. — Десятины. — Хозяйственные следствия. —
Двудрахмовый налог. — Луций Флакк. — § 33. Жертвы. —
Всесожжения. — Сравнение с гекатомбами. — Конец жертвенного
культа. — § 34. Отношение пророков к жертвам. — Ессеи. —
Освобождение религии от жертвенного культа. — Конец
или перерыв? — § 35. Законоучители. — Их отношение
к священникам. — Фарисеи. — Синагога. — Осуществление
Торы. — Эпическая часть: агада. — Ее следствия для чувства
исторической правды. — Дидактическая часть: Галаха. — Методы
галахического мышления. — Характер фарисеев в сравнении
с саддукеями и «людьми земли». — § 36. Греко-римский эквивалент
синагоги: Коллегиум. — Схожесть и отличия. — Достоинства
синагогального богослужения. — Характер синагогальной
справедливости. — Мидраши. — Прения старейшин.
Глава VII. ТОРА
§ 37. Характер иудаизма как религии книги. — Профетизм
и номократия. — Двоякое отношение иудеев к Торе: возвеличение
и чувство собственного превосходства. — § 38. Отношение
эллинов к Торе. — Эпическая Тора. — Космогония в сравнении
с вавилонской. — Сотворение мира. — Рассказ о рае и падении
человека. — Зарождение христианства. — Братоубийство Каина. —
Потоп. — § 38 а. Историческое повествование. — Критерии
этичности. — Жестокость. — Ахав. — Патриархи. — Мотив
«заслуженной награды блудницы» в еврейском, греческом
и римском восприятии. — Литературная ценность. — Девора,
Иеффай, Самсон, Саул, Давид. — Восприятие исторической
проблемы: три акта. — § 39. Дидактическая Тора. — Сравнение
с Элладой и Римом. — Государство для закона. — Закон от
Бога. — Нравственность и закон. — Хаотичность. — Юридический

860
характер израильской нравственности. — Положительные черты. —
Непрактичность. — Фатальные последствия для новых времен. —
§ 40. Пророки. — Символизм. — Перенесение центра тяжести. —
Общий характер профетизма. — Сравнение с пророками Эллады. —
«Книги»: Есфирь, Руфь. — Пророчество Даниила. — Плачи. —
Екклесиаст. — Песнь песней. — Иов. — Псалмы. — Окончательный
результат.
Глава VII. ИЕГОВА И НАРОДЫ
§ 41. Заповедь любви и понятие ближнего. — Три
периода отгораживания и три периода эллинизации. —
§ 42. Первоначальное отношение к чужакам: геры и нохри. —
Царская власть в отношении геров. — Иудаизм и чужестранцы. —
Окончательный результат развития. — § 43. Отношение
к иноверцам. — Пример из египетского плена. — Практика
иудаизма. — Suis legibus vivere: как далеко простирается этот
принцип. — Неприязненность эллинов, благосклонность
Рима. — Привилегии. — Терпимость и нетерпимость. —
§ 44. Прозелитизм. — Его выгоды. — Прозелитизм на Востоке. —
Постепенность прозелитизма. — «Заповеди Ноя». — Прозелитизм
на Западе. — Личное убеждение. — «Субботствующие»
и «богобоязненные». — Подлинные прозелиты. — Литературная
пропаганда. — Иудейская Сивилла. — Нравственные требования. —
Сравнение греко-римской нравственности с иудейской. —
§ 45. Антисемитизм. — Кто в нем виновен? — Литературный
антисемитизм. — Манефон и легенда об исходе. — Посидоний
и римляне. — Апион. — Вульгарный антисемитизм. — Мимы. —
Активный антисемитизм: погромы. — Условия погромов. —
Отличие от нынешних времен. — Отсутствие экономических
причин. — Призрак нечистоты и марево мирового господства. —
«Царь иудейский».
Глава DC. ФИЛОН ИУДЕЙ
§ 46. Эллинизация иудаизма. — Септуагинта. — Происхождение
аллегорического толкования. — Александрия и ее школы. —
Гипераллегористы, аллегористы и антиаллегористы. —
§ 47. Жизнь Филона. — Три периода интеллектуального развития:
иудейский тезиз, эллинский антитезис, эллиноиудейский
синтез. — § 48. Характер религиозной философии Филона. —
Бог. — Сотворение мира. — Силы. —- Две троицы и разделяющий
Логос. — Человек-идея и видимый человек. — Совесть. —
Нравственное развитие и двумирность. — Пророчество

Оглавление
861
и экстаз. — Вмешательство Бога. — § 49. Платон и Филон. —
Отображение Писания в сочинениях Филона. — Жизнеописание
Моисея. — Экзегетический комментарий. — Патриархи. —
Законодательство Торы. — Безоглядное восхищение и апология
вздора. — § 50. Отношение к эллинам. — Религия, искусство,
агонистика, женщина. — Справедливые обвинения. —
Мизантропия. — § 51. Отношение к греческой философии. —
Энциклопедическое образование. — Философия, внедренная
в Тору. — Средства внедрения: «kol» и аллегория. — Характер
аллегорического толкования у Филона. — Сохранение
буквального смысла в теории и его отстранение на практике. —
Непоследовательности и противоречия. — Примеры. —
§ 52. Характер Филона как личности. — Рабская душа. —
Характер его мышления. — Последователи Филона и эллинизация
иудаизма.
Главах. ЗАКЛЮЧЕНИЕ 823
§ 53. Существенные факторы. — Христианство -
эллинизированный иудаизм? — § 54. Влияние иудаизма на судьбу:
чернокнижничество, алхимия, кабалистика. — § 55. Литературное
влияние: герметизм. — Нанизывающий стиль. — Параллелизм. —
§ 56. Иудейское заявление на развод. — Запрет греческого
языка. — Элиша бен-Абуя. — Исчезновение прозелитизма. —
§ 57. Эллинское заявление на развод.
Список сокращений произведений Филона
850

IIADRIVIUM
Издательский проект «Квадривиум» — это благотворительный проект,
имеющий целью:
— организовать издание научной литературы, и прежде всего
источников, к которым равнодушны в нынешней России
религиозно-государственные структуры;
— создать для переводчиков и авторов достойные условия работы;
— сделать книги доступными для читателя как благодаря их рассылке
в основные библиотеки России и ближнего зарубежья, так и
благодаря низкой отпускной цене.
Проект включает в себя четыре серии: «HELLENICA», «BIZANTINA»,
«RUSSICA» и «GOTHICA», в рамках которых ведется систематическая
работа.
По вопросам сотрудничества, а также покупки и распространения книг
с нами можно связаться, написав по адресу: quadrivium_izdat@mail.ru.
Интернет-магазин Издательского проекта «Квадривиум»: www.neizdat.ru.
Наши книги можно прочитать в библиотеках
следующих городов России и стран СНГ
Абакан, Архангельск, Астрахань, Барнаул,
Белгород, Благовещенск, Брянск, Великий
Новгород, Владивосток, Владикавказ,
Владимир, Волгоград, Вологда, Воронеж, Горно-
Алтайск, Екатеринбург, Иваново, Ижевск,
Иркутск, Йошкар-Ола, Казань,
Калининград, Кемерово, Киров, Кострома,
Краснодар, Красноярск, Курган, Курск, Липецк,
Майкоп, Махачкала, Москва, Мурманск,
Нальчик, Нижний Новгород, Новосибирск,
Омск, Орел, Оренбург, Пермь, Петрозаводск,
Псков, Ростов-на-Дону, Рязань, Самара,
Санкт-Петербург, Саранск, Саратов,
Смоленск, Ставрополь, Сыктывкар, Тамбов,
Тверь, Томск, Тула, Тюмень, Улан-Удэ,
Ульяновск, Уфа, Хабаровск, Челябинск, Чита,
Элиста, Якутск, Ярославль
Баку (Азербайджан),
Ереван (Армения), Ба-
рановичи, Витебск,
Гомель, Гродно, Минск
(Белоруссия), Тбилиси
(Грузия), Алма-Ата,
Астана (Казахстан), Бишкек
(Киргизия), Рига
(Латвия), Вильнюс (Литва),
Кишинев (Молдова),
Душанбе (Таджикистан),
Ташкент (Узбекистан),
Днепропетровск, Донецк,
Киев, Львов, Одесса,
Симферополь, Ужгород,
Харьков (Украина), Тарту
(Эстония)

Наши книги
можно купить
с минимальной наценкой
в интернет-магазине
издательского проекта
"Квадривиум"
vavw.neizdat.ru
Оптовая продажа
в Москве и Санкт-Петербурге:
«УНИВЕРСИТЕТСКАЯ КНИГА-СПБ»
(812) 640-08-71
e-mail: uknigal@westcall.net
(495) 915-32-84
e-mail: ukniga-m@libfl.ru
Розничная продажа
в Санкт-Петербурге:
МАГАЗИН «КНИЖНЫЙ ОКОП»
В. О., Тучков пер., 11/1
(812)323-85-84

Фаддей Францевич Зелинский
ИСТОРИЯ АНТИЧНЫХ РЕЛИГИЙ
Том 1-3
Вступительная статья Т. Г. Сидаша
Третий том, перевод с польского И. Г. Бея
Оформление серии Е. А. Болговой
Редактор С. Д. Сапожникова
Верстка Е. Ю. Кузъменок
Корректура Д И. Захаровой, Е. Ю. Кузъменок
Подписано в печать 10.12.2014. Формат 60x90V16. Объем 54 печ. л.
Тираж 500 экз. Заказ 353
ISBN 978-5-9906155-9-5
9 "7 8 5 990"6 1 5 5 9 5"
Отпечатано способом ролевой струйной печати
в ОАО «Первая Образцовая типография»
Филиал «Чеховский Печатный Двор»
142300, Московская область, г. Чехов, ул. Полиграфистов, д. 1
Сайт: www.chpd.ru, E-mail: sales@chpd.ru, т/ф. 8(496)726-54-10