Н. И.Неженец
Поэзия
народных
традиций
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
НАУЧНО-ПОПУЛЯРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
Серия «Литературоведение и языкознание»
II. И. Неженец
поэзия
НАРОДНЫХ
ТРАДИЦИЙ
Ответственный редактор
доктор филологических наук, профессор
А. Ф. ЗАХАРКИН
е
МОСКВА «НАУКА»
198S
ББК 83. ЗР
Н 43
Рецензенты:
Г. Д. ГАЧЕВ, В. А. ЗАЙЦЕВ, А. М, КРЮКОВА
Неженец Н. И.
н 43 Поэзия народных традиций.— М.: Наука, 1988 —
208 с. (Серия «Литературоведение и языкознание»)
ISBN 5—02—011394—8-^
В книге рассказывается творчестве крупнейших поэ-
тов из народа начала XX в. Анализируется лирика С. Есе-
нина, II. Клюева, С. Клычкоод Aj Шпряевца, П. Орешина.
Автор уделяет-основное вниманий жанровой природе сти-
хотворений, их композиции, сюжету, лексико-синтаксиче-
скому и образному строю.
Несмотря па своеобразие творческих почерков, данные
поэты во многом сходны. Последнее автор видит в выборе
ими тем и изобразительных средств, в их отношении к
природе, деревенскому быту, фольклору. Это позволяет
отнести их к особой поэтической школе, сложившейся на
основе народных и классических традиций русской лирики.
Для широкого круга читателей.
„4603010102-030
054 (02)-88
80—88— II—НП Л
ББК 83. ЗР
ISBN 5-02-011394-8
© Издательство «Наука», 1988
Народные златоцветы
Крестьянская поэзия — исключительно самобытное и
сложное явление в отечественной литературе. Она воз-
никла как одна из форм сближения устно-поэтической
традиции с письменной.
В XIX в. певцов из парода обычно называли самоуч-
ками. Они не всегда получали школьное образование,
грамоте учились самостоятельно. Впрочем, если рассмат-
ривать их поэзию в широком хронологическом охвате, то
можно найти и такие примеры, когда сами авторы грамо-
ты не знали и слагали свои стихи только устно, как это
делали безымянные творцы народной лирики. Именно
так поступали на первых порах Е. И. Алипанов и
Н. Г. Цыганов, чьи произведения органично сливались с
фольклором.
Свои стихотворения поэты-пахари часто пели, иногда
сопровождали пение игрой на гитаре или гармони. Они
еще считали себя продолжателями фольклорной тради-
ции. Некоторые из них являлись известными в своей
округе певцами и популярностью в народе были обязаны
прежде всего устной форме бытования их текстов, парал-
лельно с которой существовала форма литературная.
Условия жизни затрудняли знакомство крестьянских
поэтов с большой литературой. Круг их чтения был огра-
ничен дешевыми «народными книгами», сборниками пе-
сенной и сказочной поэзии, отдельными светскими и ре-
лигиозными изданиями.
И все же в прошлом столетии многие поэты из кресть-
ян уже приобщились к книжной словесности. Наиболее
талантливые из них — А. В. Кольцов, И. С. Никитин,
И. 3. Суриков, сочинения которых не только остались в
истории литературы как индивидуально-авторские, но и
вошли в сокровищницу национальной песенной культу-
ры («Хуторок», «Рябина», «Степь да степь кругом...»).
Крестьянские поэты XIX в. были уже не певцами в
традиционном понимании слова, а людьми, хорошо зна-
комыми с настоящим литературным искусством. Они не
порывали родственных связей с фольклором и вместе с
8
тем ориентировались в своем творчестве на конкретные
достижения классической поэзии.
Поэты-самоучки краппе редко обращались к тради-
ционным сюжетам. Их стихи были посвящены в основ-
ном современным делам и событиям. В фольклорных тек-
стах содержались сведения о том, откуда певец взял свои
песни и для кого их поет, но это была именно тради-
ционная формула, тогда как в произведения профессио-
нальных сочинителей входил уже собственно автобиогра-
фический материал. Они слагали песни о реальных со-
бытиях, происходивших в округе, об известных им
людях, о своей личной жизни.
Постепенно крестьянская поэзия все дальше отходила
от устной традиции и становилась письменной литера-
турой. Народные стихотворцы теперь чаще записывали
свои строки и реже пели. Изменилась и география их
поэтической деятельности: если в начале и середи-
не XIX в. они печатались преимущественно в Петербур-
ге и Москве, то в последующие десятилетия в связи с
развитием в стране типографского и газетного дела их
произведения стали широко публиковаться на страницах
местных, провинциальных изданий.
1880—1900-е годы не выдвинули из среды крестьян
сколько-нибудь крупных поэтов. Однако авторы, пришед-
шие тогда в литературу (М. Леонов, С. Дрожжин), во
многом подготовили почву для творчества своих особо
даровитых последователей — Н. Клюева, С. Клычкова,
А. Ширяевца, П. Орешина, С. Есенина. Идеи старой
крестьянской лирики возрождались на ином, более вы-
соком художественном уровне.
Любовь к природе, внимание к народному быту и осо-
бенностям национального характера определили стиль и
направление поэзии нового времени. В ее песнях чув-
ствовались и кольцовская удаль, и суриковская задушев-
ность, и никитинская боль...
Социальная база новокрестьянских певцов была зна-
чительно шире и демократичнее, наследуемые ими поэти-
ческие традиции многообразнее, хотя грани, разделяющие
их со своими предшественниками, не были особенно рез-
кими. Как и прежде, поэты из народа писали не столько
о своей личной судьбе, сколько о судьбе крестьянства в
целом. В их произведениях звучал живой голос хлебо-
пашца, облекаемый в традиционные словесно-образные
формулы, уходящие своими истоками в языческую мифо-
логию и апокрифические предания.
4
В то же время . повые художники стали проявлять
острый интерес к национально-исторической и националь-
но-эстетической основе русской жизни. Этому немало
способствовало ощущение ими независимой исторической
судьбы нации, их особая система взглядов и устойчивые
поэтические идеалы.
Поэты из народа создали в начале XX в. высокохудо-
жественную лирику. Переживания ее героев нередко
поднимались до той высоты философско-образных обоб-
щений, какой отличалась классическая поэзия. Тема
любви и родной природы, раздумья о характере челове-
ческого бытия сделались в этой лирике ведущими. Авто-
ры не только видели мир огромным, но и находили яркие
средства для его изображения. Правда, общечеловеческое
в их стихах и песнях непременно преломлялось сквозь
специфически крестьянское. Интересно в этой связи за-
мечание В. Свеницкого, которое он высказал, говоря о
сборнике Н. Клюева «Братские песни»:, «...раскрывается
это вселенское начало в чертах глубоко русских, если
можно так выразиться, полотняных, черноземных, под-
линных, национальных»1.
Своеобразные отношения установились у новокресть-
янских писателей с большой литературой. В отличие от
суриковцев они уже не называли себя самоучками, на-
оборот, их поэтическая мысль и архитектоника стиха
оказались на уровне самых высоких достижений русской
поэзии XX в. (Блок, Маяковский). В. Львов-Рогачевский
писал о поэтах есенинского круга так: «Они... принесли
нам в литературу жемчужины народных слов, народных
песен, сказаний, и за этот дорогой подарок должна ска-
зать им спасибо русская литература»1 2.
В своем мироощущении «новокрестьяпе» не видели
ничего предосудительного. Если, скажем, в 70-е годы
прошлого столетня И. Суриков извинялся перед боль-
шой литературой за свою измученную, невеселую музу,
то Н. Клюев в 10-е годы нашего века с гордостью под-
черкивал в своем стихе голос народный. Ему, как и дру-
гим поэтам его окружения, было свойственно развитое
чувство собственного достоинства. Жизнь привилегиро-
ванного общества казалась ему социально неполноценной.
1 Свеницкий В. Вступительная статья // Клюев Н. Братские пес-
ни. М., 1912. С. VI.
2 Лъвов-Рогачевский В. Новейшая русская литература. М., 1919.
С. 112.
5
Новокростьяпские поэты были свободны от эмоцио-
нальной и тематической монотонности, которая особенно
ощущалась в творчестве суриковцев. У тех отношение к
природе было обусловлено безрадостной жизнью XIX в.
Оно характеризовалось такими понятиями, как «слякоть»,
«осенняя скука» и т. д. У певцов же нового времени
природа была опоэтизирована оздоравливающим началом,
Это нашло выражение и в их особой поэтической речи,
совмещающей в себе изысканную метафоричность с кон-
кретной предметностью:
Проходя голубое наречье,
На песках с заревым пояском,
Я окрепну и духом, и речью
За трудом и за черным куском3,
Повокрестьянские певцы тонко чувствовали мир де-
ревенской природы, их образность тяготела к патриар-
хальной мифологии. Мифологическое начало значитель-
но раздвигало пациопальпо-образную перспективу стиха.
Герои мифов, как правило, олицетворяли собой силы,
с помощью которых человек вступал в духовную связь с
миром. Существа эти «поселялись» не в условных, фан-
тастических сферах, а в реальном пейзаже, сливаясь с
его пластикой, линиями, цветом, звуком:
По лесу леший кричит на сову.
Прячутся мошки от птичек в траву.
Ау!.. Звонкое эхо кричит в синеву:
— Эй ты, откликнись, кого я зову!4
Тут в каждом поэтическом образе ощущается глубин-
ная стихия русской лирической песни с ее своеобразным
восприятием и отображением мира природы, человече-
ской судьбы и душевных переживаний.
Творчество новокрестьяпских поэтов свидетельствова-
ло о росте народного самосознания, о желании социаль-
ных «низов» выразить свое отношение к современным
национально-общественным проблемам. Оно было одной
из форм приобщения народа к активной духовной жиз-
ни в новых исторических условиях.
8 Клычков С. Гость чудесный. М.; Пг., 1923. С. 69.
4 Есенин С, А, Собр. соч.: В 5 т. М.: Гослитиздат, 1961. Т. 1.
С. 196.
Романсно песенная лирика
С. А. Есенина
С поэтами новокрестьянского направления близко связан
Сергей Александрович Есенин (1895—1925). Он разде-
лял одно время фольклорно-идеалистические устремле-
ния Николая Клюева, поддерживал дружеские отноше-
ния с Сергеем Клычковым, помогал публиковать стихи
Петра Орешина и Александра Шпряевца. И это вполне
естественно. Есенина объединяло с ними не только общее
крестьянское происхождение, но и схожий характер ху-
дожественного мышления, органически вобравшего в се-
бя мотивы и образы из мира деревенской России, ее при-
роды, быта, устной поэзии.
Переплелись па первых порах и творческие пути
этих авторов. Известно, что поэтическая биография Есе-
нина начиналась в Суриковском литературпо-музыкаль-
HOxM кружке, к деятельности которого, в частности, были
причастны Клычков и Ширяевец: они печатали свои
стихи на страницах издаваемых кружком журналов. Это
была влиятельная в те годы культурная организация.
В нее входили поэты, прозаики, художники и певцы из
парода. Некоторые из них вели революционную работу
и за свою подпольную деятельность побывали в ссылке
(Е. А. Афонин, А. Д. Хвощенко). Демократических убеж-
дении придерживался и руководитель кружка С. А. Кош-
каров.
Особенно активными суриковцы стали после Ленско-
го расстрела рабочих весной 1912 г. Они создали жур-
нал «Семья народников» и в течение всего лета тайно
собирались в Кунцеве. Там наряду с творческими во-
просами горячо обсуждались и политические. Есенин,
вступивший в кружок в начале 1913 г., сначала испол-
нял на таких собраниях обязанности секретаря, а позд-
нее, когда на деньги, пожертвованные рабочими, решено
было открыть новый журнал—«Друг народа», его избра-
ли секретарем редакции.
Молодой поэт был очень требователен к себе и дру-
гим. Он придирчиво относился к каждой публикуемой
7
строке и нередко просил авторов переделывать свои ма-
териалы, если они казались ему недостаточно удовлетво-
рительными. Так, 21 января 1915 г. Есенин писал Алек-
сандру Щиряевцу в Туркестан: «Поправьте, пожалуйста,
последнюю строчку (речь идет о стихотворении «Город-
ское».— II. II.)... переправьте как-нибудь... А то уж очень
шаблонно»1.
Принципиальность Есенина не правилась некоторым
сотрудникам. К ним примыкал и председатель кружка
Кошкаров. Стремясь привлечь на страницы журнала как
можно больше авторов из народа, он настаивал на том,
чтобы публиковались все сочинения, независимо от их
художественного уровня. Есенин, разумеется, не мог с
этим согласиться и вскоре вынужден был уйти из ре-
дакции.
В то же время поэт печатал своп стихи в детских
журналах и газетах («Мирок», «Проталинка», «Доброе
утро», «Путь правды», «Новь»). Там вышли в свет его
первые произведения: «Береза», «Поет зима — аукает...»,
«С добрым утром!» п др. Однако крупные издания но
принимали есенинских стихотворении, а автору хотелось
печататься в толстых столичных журналах. Весной 1915 г.
он решил поехать в Петербург к Блоку. Тот встретил
Есенина дружелюбно, внимательно просмотрел стихи,
а затем дал ему записки к редактору «Ежемесячного
журнала» В. С. Миролюбову и поэту С. М. Городецкому.
Последний свел Есенина с И. А. Клюевым. Это прои-
зошло осенью 1915 г. Городецкий вспоминал впослед-
ствии: «Клюев, конечно, овладел молодым Есениным,
как овладевал каждым пз пас в свое время. Он был луч-
шим выразителем той идеалистической системы деревен-
ских образов, которую нес в себе и Есенин»1 2.
В апреле 1915 г. в письме к Клюеву С. А. Есенин
писал: «Читал я Ваши стихи, много говорил о Вас с Го-
родецким и пе могу не писать Вам. Тем более тогда, ког-
да у нас есть с Вами много общего. Я тоже крестьянин
и пишу так же, как Вы, по только па своем рязанском
языке»3,
Клюев познакомил Есенина с литературной жизнью
Петербурга. Он предостерегал молодого автора от влия-
ний поэтов-книжников, к которым, по его мнению, прп-
1 Есенин С. Собр. соч.: В 6 т. М.: Худож, лит., 1980. Т. 6. С. 55.
2 Цит. по: Бааа'нов В, Г, Вступительная статья // Клюев II. Сти-
хотворения и поэмы. Л.: Сов. писатель, 1977. С. 46—47,
3 Есенин С. Собр. соч.: В 6 т. Т. 6. С. 59.
8
падлежали Д. С. Мережковский, 3. Гиппиус, И. Севе-
рянин. «Знай, свет мой,— писал Клюев в одном из своих
писем Есенину,— что лавры Игоря Северянина никогда
не дадут нам удовлетворения и радости твердой, между
тем как любой петроградский поэт чувствует себя боже-
ством, если ему похлопают в ладоши в какой-нибудь
,,Бродячей собаке“, где хлопали без конца и мне и где
я чувствовал себя наинесчастнейшим существом из всех
земнородных... Я холодею от воспоминаний о тех уни-
жениях и покровительственных ласках, которые вынес
от собачьей публики»4. Другую опасность Клюев видел
со стороны реакционных изданий. Он, например, угово-
рил Есенина не печатать сборник своих стихотворений
«Авсень» в издательстве «Лукоморье», которым руково-
дил редактор черносотенной газеты «Новое время»
А. С. Суворин.
Сам Клюев возглавлял группу крестьянских поэтов,
которая открыто противопоставляла себя литературным
салонам Петербурга. В нее входили Сергей Клычков,
Александр Ширяевец, Борис Верхоустипский, несколько
позже — Петр Орешин и Сергей Есенин.
Клюев охотно раскрывал Есенину секреты поэтиче-
ского творчества. Впоследствии в биографической статье
«О себе», написанной в октябре 1925 г., Есенин сделает
важное признание: «Из поэтов-современников нравились
мне больше всего Блок, Белый и Клюев. Белый дал мне
много в смысле формы, а Блок и Клюев научили меня
лиричности»5.
В творчестве Клюева и Есенина было много схожего.
Оба они вышли из деревни — один из «рязанских раздо-
лий», другой из лесного края Заонежья. В каждой мест-
ности были, конечно, свои краски, по это были краски,
навеянные родной природой, народным бытом п поэзией.
Вместе с тем это были разные поэты. Есеппн не мог
принять фольклорно-идеалистических настроений своего
«старшего брата», его устно-лирической архаики. В пись-
ме к Александру Ширяевцу 26 июня 1920 г. он писал:
«...брось ты петь эту стилизованную клюевскую Русь с
ее несуществующим Китежом и глупыми старухами, не
такие мы, как это все выходит у тебя в стихах. Жизнь
настоящая, жизнь нашей Руси куда лучше застывшего
рисунка старообрядчества»6.
4 Клюев Н. Указ. соч. С. 47.
5 'Есенин С. Собр. соч.: В 6 т. М.: Худож. лит., 1979. Т. 5. С. 230.
6 Там же. Т, 6. С. 97.
9
Накануне 1917 г. Есеппп сблизился с Сергеем Клыч-
ковым. Поэты приветствовали февральскую и Октябрь-
скую революции, и по совету скульптора С. Т. Коненко-
ва Есенин в соавторстве с С. Клычковым и М. Гераси-
мовым написал «Кантату», которая была исполнена на
торжественном митинге, посвященном открытию мемо-
риальной доски на Красной площади в ноябре 1918 г.
Тогда же ими, совместно с четвертым автором — Надеж-
дой Павлович, был создан киносценарий «Зовущие зори»,
также тематически связанный с Октябрьской революцией.
Есенин всегда питал к Клычкову самые дружеские
чувства. В упомянутом выше письме, адресованном Алек-
сандру Ширяевцу, есть такие строки: «Клычков... сама
простота, чистота и мягкость... Я люблю его очень и це-
ню как поэта выше Орешина. И во многом он лучше
Клюева...»7.
С крестьянскими поэтами своего времени Есенин свя-
зан основными мотивами творчества, но как художник он,
безусловно, выше каждого из них.
Сергей Александрович Есенин — талантливейший поэт
земли русской. Его творчество неотделимо от духовной
жизни нашей страны, ее богатой национальными тради-
циями песенной культуры. Стихи Есенина, а также мно-
гочисленные романсы и песни на его слова широко изве-
стны. Особенно популярны «Выткался на озере алый
свет зари...», «Клен ты мой опавший, клен заледене-
лый...», «Отговорила роща золотая...», «Письмо мате-
ри» и др. Свыше 100 вокальных произведений на стихи
поэта создано профессиональными композиторами8. По
своей эстетической значимости лирика Есенина может
выдержать сегодня сравнение с творческим наследием
Пушкина и Лермонтова.
В чем же секрет столь огромной популярности этого
автора? Он в особом характере его природного таланта,
с поразительной естественностью соединившего в себе
высокую поэзию и живую действительность, фольклорно-
песенное начало и глубокую индивидуальность. К Есени-
ну в высшей степени приложимо определение, которое
дал в свое время Гегель Гете: он «поэтичен во всем
многообразии своей наполненной событиями жизни... он
7 Есении С. Собр. соч.: В в т. М.: Худож. лит., 1979. Т. 5. С. 96.
8 См.: Сохор А. Есении в музыке // Есенин и русская поэзия.
Л.: Наука, 1967. С. 294.
10
всегда жил в себе, обращая в поэтическое сознание все,
что касалось и затрагивало его. Все становилось у него
лирическим излиянием — его внешняя жизнь, своеобра-
зие его сердца... его впечатления, которые производили
на него многообразно переплетающиеся явления эпохи,
выводы, которые извлекал он из них, юношеский пыл и
задор...»0.
К вершинам художественного мастерства Есенин под-
нялся из глубин народной жизни, что и определило весь
характер его поэзии. Он родился в приокском селе Кон-
стантинове Рязанской губернии. В одном из своих сти-
хотворений он писал:
У меня отец — крестьянин,
Пу, а я — крестьянский сын 10.
Там же, в живописной «стране березового ситца», где,
казалось, сам воздух насыщен народными преданиями и
песнями, юный автор начинал постигать волшебное ис-
кусство лирического стиха. И позднее, уже живя в сто-
личных городах, поэт не забывал родного края, почти
каждый год приезжал на лето домой и вместе с мужи-
ками «целые дни проводил в лугах, помогая косить сна-
чала деду, а когда отец стал заниматься сельским хозяй-
ством, то и отцу»11.
Любовь к деревенской России, ее природе, быту,
устной поэзии Есенин пронес через все свое творчество.
В декабре 1924 г., работая в Батуми над стихотворным
циклом «Персидские мотивы», он написал проникновен-
ные строки:
Потому, что я с севера, что ли,
Что луна там огромней в сто раз...
Как бы пн был красив Шираз,
Он не лучше рязанских раздолий.
Фольклорное начало отчетливо просматривается уже
в первых стихах поэта. Некоторые из них целиком по-
строены на традпциоппо-песепиом материале. Правда,
мотивы и образы устной лирики несколько изменялись
под пером индивидуального стихотворца: в тексте появ-
0 Гегель Г, В, Ф, Эстетика: В 4 т. М.: Искусство, 1971. Т. 3.
С. 512.
10 Здесь и далее стихи С. А. Есенина цитируются по: Собр. сочл
В 6 т. М.: Худож. лит., 1977—1980.
11 Есенина А. Брат мой Сергей Есенин // Простор. 1963.	9.
С. 63.
11
лились новые содержательные подрооности, строгие рит-
мические очертания принимала поэтическая строка.
Для песенного пересказа поэт выбирал главным обра-
30лМ любовные ситуации: приглашение невесты на сви-
дание, измена милой и вызванные этим событием пере-
живания юноши, размышление молодой девушки о своей
нерадостной судьбе, которую ей предсказывают приме-
ты природы, и т. д. Как видно, пи одна из перечислен-
ных художественных коллизий по соотносилась с соци-
альным положением людей, их общественными воззре-
ниями. Деревенская действительность воспринималась в
то время Есениным премущественно в спокойных, идил-
лически-песенных тонах; опа была лишена каких-либо
классовых противоречий. Трагические же Моменты, с ко-
торыми ему приходилось сталкиваться в жизни, неизмен-
но переводились им в сферу поэтической занимательно-
сти и случайности.
Возьмем, к примеру, «Подражанье песпе», созданное
автором в 15-летпем возрасте (1910). Оно включает в
себя два эпизода из жизни лирических героев: зарожде-
ние между ними любви и похоронную процессию, кото-
рая состоялась через несколько лет, после того как «вре-
мя выткало нить». В первом компоненте произведения
говорится о том, как молодой поэт случайно встретил у
пруда веселую девушку, поившую копя. Сценка эта за-
вершена штрихом, играющим в сюжете важную роль:
«Но с лукавой улыбкой, брызнув на меня, унеслася ты
вскачь, удилами звеня».
Во второй части, где речь идет о похоронах героини,
процитированная подробность вариативно воспроизведе-
на еще раз: теперь она ожила в памяти человека, долго
и бережно хранившего свое первое чувство: «И под
плач панихид, под кадильпый канон все мне чудился
тихий раскованный звон».
В, таком же ключе изложена трагическая тема в сти-
хотворении «Хороша была Танюша, краше но было в се-
ле...» (1911). В нем лирическая ситуация составлена из
двух контрастных мотивов: вначале говорится о необы-
чайной красоте крестьянской девушки, а затем рассказы-
вается драматическая история жизни героини, случайно
погибшей от руки жестокого ревнивца.
Но кукушки загрустили — плачет Танина родпя,
На виске у Тапи рапа от лихого кистеня.
Алым венчиком кровинки запеклися на челе,—»
Хороша была Танюша, краше не было в селе.
12
Любопытно, что произведение это, строго выдержанное
в фольклорном стиле, сделалось известной песней 12.
Выдвигая в своих стихах на первый план элемент
занимательности, Есении обычно ставил перед собой две
задачи: во-первых, он стремился сохранить в сюжете
его изначальный традиционный дух, а во-вторых, прила-
гал все усилия к тому, чтобы сочинение его прозвучало
как можно оригинальнее. Преобразования, которые он
делал в том или ином тексте, принимали различные фор-
мы. Рассмотрим наиболее характерные из них.
Раньше всего в творческой практике Есенина выра-
ботался способ, связанный с введением собственного ли-
рического героя в традиционную сюжетную схему. Что
представляет собой эта художественная операция, можно
увидеть на примере стихотворения «Под венком лесной
ромашки...» (1911). Материалом для пего послужила на-
родная песня, в которой пое.тся о девушке, теряющей
символическое колечко и вместе с ним утрачивающей
всякую надежду па счастье. Вот опорные строки этого
лирического повествования:
Потеряла я колечко,
Потеряла и любовь.
А по этому колечку
Буду плакать день и ночь.
Есенин изложил данное поэтическое событие следую-
щим образом. Оп сделал главным героем не девушку,
мечтающую о замужество, а деревенского плотника, с ко-
торым, в сущности, случилось то же происшествие, что и
с фольклорной героиней: чиня лодку па берегу реки, оп
нечаянно обронил «кольцо милашки в струи пенистой
волны». Вещица была подхвачена щукой и унесена прочь,
а потом выяснилось, что любимая девушка нашла себе
нового друга. Правда, поэт, пересказывая известную си-
туацию, постарался конкретизировать ее, вследствие
чего в ней появились стихи, которые в песне отсут-
ствовали:
Не нашлось мое колечко,
Я пошел с тоски на луг,
Мио вдогон смеялась речка:
У мнлашкп новый друг.
12 Данную песню поют и попыпо. Автор даппой монографии слы-
шал ее в 1970 г. от С. Н. Родионова — жителя села Косяева
Серобряно-Прудского района Московской области.
13
Смеющаяся речка — это образ, найденный автором.
Конечно, такие частности не могли изменить общий
смысл сюжета. Они лишь несколько оживляли лириче-
ское действие, придавая ему тем самым оттенок реально-
сти. Это, собственно, и отвечало задаче поэта на первом
этапе его работы с фольклором.
В дальнейшем Есенин стал придерживаться иных
правил в процессе создания произведений с устно-худо-
жествепной основой. Они сводились к тому, чтобы, не
теряя связи с традиционным текстом в его узловых мо-
ментах, отойти от пего в подборе поэтических образов и
деталей. В данном случае появлялись обычно вариатив-
но-новые стихи, лишь отдаленно напоминающие собой
оригинал. Контакт их с песенным образцом выражался
только в одном-двух общих сюжетных витках, в то вре-
мя как лексика, синтаксические фразы, сама система
изобразительных средств не имели в своей совокупности
определенного адресата. Все это собиралось автором по
крупицам из разных фольклорных источников.
Иллюстрацией такого приема может служить сти-
хотворение «Зашумели над затоном тростники...» (1914).
Своим интонационно-ритмическим строем оно, как спра-
ведливо подметил В. М. Сидельников, перекликается с
известной народной песней «Помню, я еще молодушкой
была...», что, в свою очередь, восходит к произведению
Е. П. Гребенки «Молода еще девица я была...»13. Однако
отдельными штрихами сюжета есенинские стихи близки
к другому народно-лирическому тексту. В частности, они
схожи с песней «Грушица, грушица моя...», один из ва-
риантов которой был записан еще в прошлом веке
П. В. Киреевским. Приведем стержневые строки из это-
то произведения:
Пойду в зеленый сад гулять,
Сорву с груши цы цветок,
Совью на голову венок...
Брошу венок мой я в реку,
Погляжу в ту сторону:
Тонет ли, тонет ли венок?
Тужит ли, тужит ли дружок? 14
13 См.: Сидельников В. М. Из наблюдений над поэтикой С. А. Есе-
нина. М.: УДН им. 11. Лумумбы, 1974. С. 14.
14 Песни, собранные П. В. Киреевским. Нов. сер. М.: О-во люби-
телей рос. словесности при Моск, ун-те, 1929. Вып. 2, ч. 2.
Кг 2694, С, 270.
14
Есепин свел данный текст к одному запевному штри-
ху. Венок в его стихотворении — лишь одна из примет,
«предсказывающих» молодой девушке ее судьбу:
Погадала красна девица в семик.
Расплела волна венок из повилик.
К этой примете поэт присоединил множество других, ко-
торых в песне «Грушица, грушица моя...» нет, но ко-
торые искусно выдержаны в фольклорном стиле, отражая
собой истинный характер народных поверий и воссозда-
вая вследствие этого реальную процедуру гадания. Все в
природе обещает девушке беду: кора на березе, и машу-
щие головами грозные кони, и запах ладана, тонкими
струйками льющийся от елей. Все подчинено в стихотво-
рении единому, пришедшему из традиционной поэтики
мотиву: «Ах, не выйтп в жены девушке весной...».
Вначале Есенин старался не разрушать жанровых
границ обрабатываемого им устно-лирического творения.
Его стихи в сущности оставались в тех же формально-
содержательных очертаниях, что и фольклорные тексты,
на основе которых они возникали. В дальнейшем же ав-
тор отошел от такой практики и стал создавать произве-
дения, совершенно отличающиеся по жанру от своих
первоисточников. Это было вызвано его стремлением к
самостоятельному осмыслению народнопоэтической те-
матики.
Так, например, на Рязанщине издавна пользовалась
известностью песня «Как у наших у ворот...». Она пред-
ставляла собой бытовой лирический рассказ, который
велся от лица молодой замужней женщины. Героиня в
своем монологе делала главный упор на то, как опа тай-
ком от мужа погуляла с девушками в хороводе и как за-
тем, подойдя к дому, стала упрашивать свекра защитить
ее от возможного гнева своего суженого:
До кроваткп проводи,
До кроватки тесовой,
До перинки пуховой.
Бить-то станет — отойми,
Целовать-то станет — прочь поди 19«
Однако поэта привлекли не эти стихи, показывающие
положение женщины в дореволюционной семье, а другие, 15 *
15 Магнитский В. Песни крестьян села Беловоложского Чебок-
сарского уезда Казанской губернии. Казань, 1877. С, 114.
15
в которых нарисована обстановка праздничного гуляния
молодежи:
Как у наших у порот,
Ой, люли, у ворот,
Ой, люли, у ворот.
Стоял девок хоровод,
Молодушек табунок.
На их основе Есенин и создал панорамную лирическую
зарисовку, наполнив ее различными образными подроб-
ностями, собранными из многих фольклорных текстов.
В нее вошли пейзажно-бытовые, фантастические и обря-
довые элементы, составившие в совокупности веселую
картину девичьего хоровода:
За рекой горят огни,
Погорают мох и пни.
Ой, купало, ой, купало,
Погорают мох и пни.
А у пашпх у ворот
Пляшет девок корогод.
Ой, купало, ой, купало,
Пляшет девок корогод.
Плачет леший у сосны —
Жалко летошней весны.
Ой, купало, ой, купало,
Жалко летошней весны.
Кому горе, кому грех,
А нам радость, а нам смех.
Ой, купало, ой, купало,
А нам радость, а нам смех.
Восторженная, мажорная интонация свойственна мно-
гим есенинским произведениям фольклорного происхож-
дения. В такой лирической манере написапы «Темпа но-
ченька, не снится...», «Заиграй, сыграй, тальяночка, ма-
линовы меха...», «Выткался на озере алый свет вари...» и
др. Тут сказался особый характер мироощущения моло-
дого поэта, воспитанного в семье, где веселая шутка, по-
говорка, частушка были обыденным явлением.
По своей смысловой и эстетической значимости сочи-
нения Есенина порой не уступали традиционно-песен-
ным. Их лексика, синтаксис, образы, ритмы казались
настолько точными и выразительными, как если бы все
это было подобрано самими народными певцами. Разу-
меется, подобная атмосфера в стиле устанавливалась це-
ной неустанного творческого труда.
Над художественным замыслом стиха Есенин всегда
работал с неистощимым упорством, пытаясь высветить
каждую грань сюжета, отчего повествование нередко при-
обретало вид необычайно простой и вместе с тем поэти-
чески содержательной жизненной формулы. Случалось,
что написанное стихотворение чем-то не удовлетворяло
поэта, и тогда он принимался переделывать весь текст,
16
намечая в пем то одип, то другой мотив, пока не доби-
вался наиболее полного воплощения темы. В итоге воз-
никали совершенно новые произведения — в целом их
можно рассматривать как однотомные образно-психоло-
гические циклы стихов, напоминающие собой аналогич-
ные жанровые образования в устной поэзии.
Такова, например, группа указанных выше стихотво-
рений, единство которых обусловлено общим авторским
замыслом, связанным с темой юношеской любви. Самое
совершенное среди них—«Выткался на озере алый свет
зари...», в то время как два других произведения воспри-
нимаются не более чем ранние наброски к нему.
Начало сюжета просматривается уже в лирическом
эскизе «Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха...»,
где в форме песенного отрицательного параллелизма да-
но внешнее изображение девушки:
То пе зори в струях озера свой выткали узор,
Твой платок, шитьем украшенный, мелькнул за косогор.
f Живописная описательность стиха расходилась в дан-
ном случае с общей интонацией народных запевок, на
которую автор, несомненно, ориентировался, когда сочи-
нял эти строки . Поэтому он счел нужным продолжить
работу над своей поэтической мыслью, стремясь теперь
придать ей динамический, событийный характер. Даль-
нейшее развитие тема юношеской любви получила в сти-
хотворении «Темпа ноченька, не спится...» (1911). В нем
герой обращается к любимой девушке: «Выходи, мое
сердечко, слушать песни гусляра». И далее возникает
картина, которую поэт, по-видимому, давно рисовал в
своем воображении. В центре ее — гусляр, подробно рас-
сказывающий читателю о том, как оп, встретившись с
любимой, сорвет с нее праздничную фату и поведет де-
вушку в «терем темный, лес зеленый... вплоть до мако-
вой зари».
Но и такие стихи не составили окончательного ва-
рианта, поскольку в их структуру были внесены стиле-
вые анахронизмы, весьма распространенные в фоль-
клоре, но лишенные всякой опоры в жизни реальной
(темный терем, маковая заря, гусляр как главное дей-
ствующее лицо и т. д.). Тогда поэт путем художествен-
ной контаминации соединил в одной сюжетной ситуации
мотив свидания молодых людей и образ зари, ткущей па
озере узоры. При этом он восстановил прежнюю моноло-
гическую форму изложения от первого лица и убрал из
{	’	17
текста всю условную образную архаику. Так сложилась
основа лирической новеллы «Выткался на озере алый
свет зари...», психологически содержательной и возвы-
шенной, которой суждено было стать популярной песней:
Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.
Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мпе не плачется — на душе светло.
Пейзаж играет важную композиционно-сюжетную
роль в данном тексте. Он окрашен в народнопоэтические
тона и является средством изображения не только обста-
новки художественного события, но и душевного строя
его персонажей: счастливо-озорное настроение молодых
людей прямо противопоставлено в произведении плачу
иволги и звонам глухарей. Такой прием изложения был,
безусловно, подсказан автору устной лирикой.
Велико значение фольклора в становлении поэтиче-
ского таланта Есенина. В сущности, все творчество его
выросло на народно-песенной основе. Этим прежде всего
обусловлены оригинальность и многообразие лирических
интонаций в сочинениях поэта.
Лиризм — это образно-психологическое свойство сти-
ха, которое определяется глубиной подтекста, своеобра-
зием эмоциональной тональности и степенью сопере-
живаний автора, вызванных его отношением к худо-
жественно исследуемому им событию и его героям.
Рассмотрим различные оттенки этого поэтического явле-
ния в ранних произведениях Есенина, посвященных род-
ной природе. Они очень близки к фольклорным.
Чаще всего лирическое начало в творчестве поэта вы-
ражается интонацией. Последняя может выступать в
тексте как действенный структурообразующий элемент.
Вот стихотворение «Поет зима — аукает...» (1910), став-
шее хрестоматийным. Оно интересно тем, что природный
мир в нем осмыслен интонационно в человеческом клю-
че. Это подчеркнуто уже в первых строках произведения,
где отвлеченный образ холодного времени года показан
так, как если бы речь шла о каком-то живом существе,
Зима, словно неутомимая труженица, с утра до вечера за-
нята своими делами: она укачивает лес, крутит снежные
вихри на крестьянском дворе, перегоняет в неведомую
даль седые облака. Далее из панорамной зарисовки вы-
делен частный образ — воробышки игривые, которые, по-
18
добно «деткам сиротливым», жмутся друг к другу, чтобы
согреться; им дремлется под завывапие метели, снится
прекрасная и солпечпая красавица весна. Тут каждая
строка овеяна тонким лиризмом, основанным на теплом
сочувствии рассказчика к судьбе маленьких воробышков:
Озябли пташки малые,
Голодные, усталые,
И жмутся поплотней.
Л вьюга с ревом бешеным
Стучит по ставням свешенным
И злится все сильней.
Несколько стихотворений Есенина сложено в виде
занимательных эпизодов из жизни одухотворенной при-
роды. Этим и обусловлен их особый эмоциональный строй,
который характеризуется мирными, гармоническими то-
нами. В таком лирическом стиле написаны «Береза»,
«С добрым утром!», «Черемуха» и другие произведения,
где увлекательно и живо передана поэзия среднерусско-
го пейзажа.
Стихи о березе (1913), как и разобранные выше,
также вошли во все детские хрестоматии и сборники.
Сонное безмолвие окружает березу. Но она только на
первый взгляд кажется одинокой. В действительности
же дерево, как и другие предметы и явления внешнего
мира, живет своей особенной жизнью. Это становится
ясно из заключительной строфы, где рядом с заснежен-
ной березой возникает образ зари-тружеппцы, постоянно
подновляющей наряд своей любимицы: «А заря, лениво
обходя кругом, обсыпает ветки новым серебром».
Аналогичный оттенок лиризма свойствен повествова-
нию о крапиве, радостно встречающей начало летнего
дня. Поэтическое действие в стихотворении «С добрым
утром!» (1914) основано па условном олицетворении пред-
метов и явлений просыпающейся природы. Они даны
легкими образными мазками, составляющими в совокуп-
ности общую Картину внешней среды. Описание их по-
строено на грани природного и человеческого:
У плетня заросшая крапива
Обрядилась ярким перламутром
И, качаясь, шепчет шаловливо:
«С добрым утром!»
Все эти пейзажи проникнуты живым лирическим
интересом.
19
Иные драматические оттенки лиризма присущи сти-
хам Есенина о животных. Вспомним, например, «Песнь
о собаке» (1915), где говорится о переживаниях живот-
ного, у которого черствый и жестокий хозяин отнял всех
щенят и утопил их в реке:
В синюю высь звонко
Глядела опа, скуля,
А месяц скользил тонкий
И скрылся за холм в полях.
И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег.
С данными стихами по характеру своего лиризма пе-
рекликается новеллистическая зарисовка «Лисица» (1916).
В ней ощущаемая раненым животным боль описана так,
как будто бы автор рассказывает читателю о собственных
страданиях, причиняемых ему грубыми людьми:
Мокрый вечер липок был и ал.
Голова тревожно подымалась,
И язык па ране застывал.
Чтобы представить себе дальнейшее развитие лириче-
ской тональности в творчестве поэта, необходимо обра-
титься к его стихам второй половины 10-х годов. Они це-
ликом посвящены теме родины — самой значительной в
художественном наследии автора. Без нее есенинской
поэзии не было бы. В сущности, каждое стихотворение
этого певца связано с думами о родном крае, что подме-
тил еще в 1916 г. известный профессор литературы
П. Н. Сакулип. На страницах журнала «Вестник Евро-
пы» он так отзывался о поэте: в нем «говорит непосред-
ственное чувство крестьянина, природа и деревня обога-
тили его язык дивными красками... Для Есенина нет ни-
чего дороже родины»10.
Пафос есенинских стихов о родном крае, написанных
в предоктябрьский период, заключался в поэтическом
изображении деревенского быта и природы, в поисках
оригинальных образов, возвышенно и колоритно показы-
вающих живую, реальную действительность. Выразитель-
ность, яркость словесного рисунка составляли неоспори-
мую художественную ценность произведений тех лет.
Изложение темы в них, как правило, строилось по прин-
ципу сценично-повествовательного описания, от одного
зарисовочного момента к другому, связь между которы- 16
16 Сакулии П, II, Народпый златоцвет // Вест. Европы. 1916. № 5.
С. 114.
20
ми устанавливалась па основе ассоциации. В этом случае
лиризм как выражение авторской интонации формиро-
вался из отдельных образных штрихов и деталей, точнее,
из эстетического отношения поэта к миру:
Топи да болота,
Синий плат иебсс.
Хвойной позолотой
Взвепиваст лес.
Тенькает синица
Меж лесных кудрей,
Темным елям спится
Гомон косарей.
Самого писателя здесь непосредственно пет, но голос
его явственно слышится в каждом эпитете, метафоре,
олицетворении, которыми он характеризует природу.
Этот голос иногда вырывается «наружу»:
Слухают ракиты
Посвист ветряной...
Край ты мой забытый,
Край ты мой родной!..
По такому же принципу лирическая атмосфера стиха
создавалась и в других произведениях, посвященных теме
родины. Разумеется, в зависимости от характера сюжет-
ной ситуации само сочетание в них опосредствованно-
образного и прямого, авторского планов вариативно ме-
нялось в каждом конкретном случае.
В приведенном стихотворении «Топи да болота...»
(1914) открытая авторская интонация подытоживает
описание природы. По с нее может и начинаться изло-
жение темы. В стихах этого рода общая тональность сю-
жета устанавливается в зачине, посредством лирического
восклицания или обращения автора к предмету пове-
ствования, а затем как бы иллюстрируется частными
образными подробностями. Приведем пример из следую-
щей бытовой зарисовки, написанной в том же, 1914 г.:
Край ты мой
заброшенный,
Край ты мой, пустырь,
Сенокос некошеный,
Лес да монастырь.
Избы забочепились,
А их всех-то пять.
Крыши их зацепились
В заревую гать.
С середины 10-х годов в поэтике есенинских произве-
дений ведущую роль стало играть метонимическое осмыс-
ление образа России-родипы, что значительно усилило
лиризм стихотворений. Представление об обобщенном
образе Руси в них складывалось с помощью косвенных
признаков и понятий: название страны, края соединялось
21
в тексте с обозначением характерных национальных черт
русских людей, особенностей их жизненных условий и
быта. Черты эти показывались олицетворенпо, отчего
образ родины воспринимался как живой поэтический
персонаж. Так, в развернутой природно-бытовой карти-
не «Голубень» (1915) деревенская Россия дана в таком
синтетическом изображении:
Молочпый дым качает ветром села,
Но ветра ыет, есть только легкий звон.
И дремлет Русь в тоске своей веселой,
Вцепивши руки в желтый крутосклон.
Метонимический образ Руси-родины может иметь и
предметную конкретизацию:
О Русь,— малиновое поле
И синь, упавшая в реку,—
Люблю до радости и боли
Твою озерную тоску.
(«Запели тесаные дроги...», 1916)
Лирическая метонимия в стихах с гражданской те-
матикой помогала поэту яснее выразить свои чувства, пе-
редать всю боль и радость, которые он испытывал в своих
думах о родине. Интересна в этом отношении лиро-эпи-
ческая поэма «Русь» (1914), явившаяся своеобразным
откликом Есенина на события первой мировой войны.
Панорамное полотно русской деревни того времени с ее
тревогами, заботами, переживаниями и неутомимым
трудом тут завершено строками, исполненными необык-
новенной поэтической силы, с какой автор говорил о
своем мироощущении:
Ой ты, Русь, моя родина кроткая,
Лишь к тебе я любовь берегу.
Весела твоя радость короткая
С громкой песней весной на лугу.
Метонимический способ создания лирической тональ-
ности в сюжете применен Есениным во многих произве-
дениях о родине. Назовем наиболее характерные из них:
«По селу тропинкой кривенькой,..», «На плетнях висят
баранки...», «Устал я жить в родном краю...», «О Русь,
взмахни крылами...», «О пашни, пашни, пашни...», «О ве-
рю, верю, счастье есть!..», «Тучи —как озера...», «Я по-
кинул родимый дом...», «Русь советская», «Русь уходя-
щая» и др. Одновременно в конце 10-х — начале 20-х го-
22
дов в творчестве автора появляются стихи, в которых
основным источником лиризма выступает образ-символ.
Показательна в данном случае небольшая по объему поэ-
ма «Сорокоуст» (1920), где в символических образах па-
ровоза и бегущего за ним жеребенка изображены со-
ответственно Русь молодая, только что совершившая
революцию, и Россия старая, крестьянская, навсегда
уходящая в прошлое:
Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда оп, куда оп гонится?
Неужель оп не знает, что живых коней
Победила стальная конница?
Неужель он не знает, что в полях бессиянных
Той поры не вернет его бег,
Когда пару красивых степных россиянок
Отдавал за коня печенег?
Все отмеченные стихи написаны в декламационно-
разговорном стиле, вобравшем в себя лиро-эпическую
описательпость. Но главная особенность есенинского та-
ланта заключалась в его напевной тональности. Это по-
зволило поэту закономерно прийти в 20-е годы к романс-
но-песенному лиризму, который с особой силой проявился
в его произведениях последних лет.
Стихи Есенина классически просты и мелодичны.
Эта черта, как уже говорилось, обнаружилась в самых
ранних сочинениях автора, созданных им еще в мальчи-
шеском возрасте («Поет зима — аукает...», «Черемуха»,
«Береза», «Выткался на озере алый свет зари...» и др.).
Уисе тогда молодой поэт стремился писать легким, на-
певно-музыкальным слогом, свободным от лишних скоп-
лений согласных звуков. Вполне естественно, что эвфо-
ническая отделка стиха приобрела с годами в его творче-
стве огромное значение. В сущности, трудно назвать
хоть одно есенинское произведение, где бы звуковая
экспрессия не принимала участия в формировании ли-
рической интонации. В полной мере это положение со-
храняется, безусловно, и в стихах романсно-песеппого
склада.
Не вдаваясь чрезмерно в подробности данной темы,
можно назвать и некоторые другие способы, к которым
обычно обращался поэт, чтобы придать своему стиху
плавное, мелодичное звучание. Так, принято считать, что
наиболее напевные ритмы образуются в произведениях,
написанных хореем или апапестом. Есенин же доби-
23
вался такого положения, когда и ямбические строки на-
полнялись у него чудесной музыкой. Ее создавали корот-
кие строки этого размера в сочетании с дактилической
клаузулой, например:
Поет зима — аукает,
Мохнатый лес баюкает.,।
Умело пользовался поэт также чередованием в одной
и той же строке различных ритмов (чаще всего амфибра-
хия и дактиля), дающих в совокупности обилие гласных
звуков. Довольно широко применял он различного рода
ударения и паузы. Но особое значение автор придавал
лексико-синтаксическому строю своего стиха. Есенин
очень придирчиво подходил к каждому используемому
им слову, отбирая из них только такие, которые подходи-
ли для песенной темы. Заслуживает внимания и его
система фразировки, включающая в себя всевозможные
лирические вопросы, восклицания, словесные повторе-
ния, подхваты. Поэтическую мысль автор стремился
строить таким образом, чтобы она создавала в тексте
преимущественно двустишные фразы. Все это способ-
ствовало созданию в стихе особой напевно-дирической
интонации.
Лирика С. А. Есенина— одно из самых удивительных
литературных явлений начала XX в. Это закономерная,
логически необходимая веха в развитии русской класси-
ческой поэзии. Романсно-литературное, «пушкинское»
слилось в ней воедино со струей «кольцовской», песенной.
Стихотворения Есенина естественно вобрали в себя чисто-
ту и гармонию пушкинской музы, сложный, исповедаль-
ный психологизм лирических раздумий Лермонтова и
Тютчева. В то же время к осознанию и художественно-
му выражению поэтических чувств народа Есенин шел
путем прямого обращения к творчеству фольклорных
певцов и близких к ним по духу известных поэтов-песен-
ников (Кольцова, Некрасова, Сурикова). Все это обусло-
вило возникновение в есенинской поэзии различных жан-
ров (песни, песни-романса, романса), непосредственно
отразивших процесс сближения фольклорной лирики с
литературной.
Что же составляет основу этих жанровых образова-
ний? Можно ли провести'между ними достаточно четкие
смысловые и лексико-синтаксические границы? И каковы
связи есенинской поэзии с теми благотворными источни-
24
кцми, которые дали ей высокую художественную жизнь?
Такие вопросы давно занимают исследователей лите-
ратуры.
Ранние стихотворения Есенина создавались па песен-
ной основе. Автор использовал в них не только тради-
ционные образы и мотивы, но и композициопно-сюжет-
путо канву. Именно в такой стилевой манере были
написаны «Подражанье песпе», «Под венком лесной ро-
машки...», «Темпа ноченька, пе спится...», «Зашумели
над затоном тростники...», «За рекой горят огни...» и др.
Песенные импровизации приобщили молодого Есени-
на к богатейшему миру жизненных образов, сравнений,
уподоблений, поэтических связей, вошедших в повсед-
невный быт, язык, обычаи и обряды деревенских людей.
Но они не заняли сколько-нибудь прочных позиций в
его творчество, хотя и выводили его па «тропу», которой
следовали многие предшествующие песпетворцьт. Как
поэт иной эпохи и иного художественного мироощуще-
ния, Есенин не мог, скажем, подобно Кольцову, увлечься
искусством песенного творчества, идеально воспроизво-
дящего фольклорно-лирический стих. В начале XX в.
это было бы анахронизмом.
Кольцов, вступивший в литературу в младенческий
период национально-художественного сознапия, внес в
поэзию правду чувства, народный склад мышления и пе-
реживания. Мир кольцовской лирики рождался па осно-
ве устной словесности, оп постоянно впитывал в себя
ее дух, звучную образность, интонации. Стихотворения
Кольцова — это «произведения народной поэзии, которая
уже перешла через себя и коснулась высшпх сфер жиз-
ни и мысли»17. Они отличаются от собственно народных
песен в своей художественности, по сходны с ними в
принципе изображения «общенародного чувства», кото-
рое в творениях фольклора, говоря словами Гегеля, «пол-
ностью заключает в себе индивида, поскольку оп пе име-
ет еще сам по себе внутренних представлений и чувств,
отделенных от нации, ее существования и интересов»18.
Даже в стихотворении «Лес», посвященном конкретному
историческому событию — смерти Пушкина, Кольцов
сумел выразить чувство традиционно-коллективное, ос-
мыслив образ великого поэта, по тонкому замечанию
17 Явлинский В. Г. Поли. собр. соч.: В 13 т. М.; Л.: Изд-во /ЧТ
СССР, 1955. Т. 6. С. 573-574.
18 Гегель Г. В, Ф. Указ. соч. Т. 3. С. 505.
25
Н. Н. Скатова, «не как
стихию»19:
Что, дремучий лес,
Призадумался,
Грустью темною
Затуманился?..
индивидуальность, а... как
Густолиственный
Твой зеленый шлем
Буйный вихрь сорвал —
И развеял в прах.
Есенин же и в стихах с чисто песенной тональностью
стремился выявить индивидуально-неповторимое в чело-
веке. Ясные черты характера проступали уже во многих
его ранних произведениях.
Так, в лирической новелле «Выткался на озере алый
свет зари...», написанной около 1910 г., психологически
выразительно передано настроение юноши, собирающего-
ся на свидание. Он наделен топким восприятием приро-
ды и пылкой фантазией. У него «на душе светло» от ожи-
даемой встречи с любимой девушкой; в то же время серд-
це его чутко улавливает тревогу: плач птиц за озером
как бы предвещает «пересуды» на селе... Но все это лег-
ко отступает перед ощущениями огромной радости:
Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,
Сядем в копны свежие иод соседний стог...
И пускай со звонами плачут глухари,
Есть тоска веселая в алостях зари.
Точные штрихи внесены и в описание природы. Оно
окрашено в устпо-лирпческпе тона и вместе с тем не ли-
шено реальных, зримых очертаний. Словосочетание «алый
свет зари» восходит к песенному «заря алая»; традицион-
но осмыслен образ плачущих глухарей. Но у поэта —
свет зари «выткался на озере», иволга «схоронилась» в
дупло, глухари плачут «со звонами», а молодые люди
встречаются за кольцом дорог.
Конечно, подобная конкретизация изложения ничуть
не нарушала «песеппости» текста, заданной ему лириче-
ской темой и всей совокупностью ее изобразительных
средств.
Поэтическая мысль в этом случае не отстранялась
от народно-песенной образности, а, напротив, под-
держиваемая ею, намечала верные пути к внутреннему
миру героя.
19 Скатов II. II, Поэты некрасовской школы. Л.: Просвещение.
1968, С. G7.
26
На сочетании реально-психологического колорита с
фольклорным создавались и последующие песни Есени-
на. Сам способ раскрытия лирической темы, разумеется,
со временем несколько усложнился, но принципиальные
положения его остались незыблемыми.
Поэт и в зрелые годы по-прежнему шел в своем твор-
честве от каких-то очень известных в устной лирике
образов и мотивов. Есенин писал о том, что составляло
тематическую основу многих народных песен: о любви к
родному краю, о тихой «печали полей», о нежных чув-
ствах к «милой» и о быстро промчавшейся юности, на-
пример:
Над окошком месяц. Под окошком ветер.
Облетевший тополь серебрист и светел.
Дальний плач тальянки, голос одинокий —
И такой родимый, и такой далекий,
Или:
Сыпь, тальянка, звонко, сыпь, тальянка, смело!
Вспомнить, что ли, юность, ту, что пролетела?
Не шуми, осина, не пыли, дорога.
Пусть несется несня к милой до порога,
А вот начало старинной песни, помещенной в сборнике
Даниила Кашина. Она тоже наполнена грустью о про-
шедшей молодости, но выдержана в иной структурной и
образно-психологической тональности:
Ах ты, молодость, моя молодость.
Ах ты, буйная, ты разгульная!
Ты когда прошла, прокатилася?
И пришла старость, не спросилася.
Как женил меня родной батюшка,
Говорила мне родна матушка.. ,20
Есенинские стихи не имеют точных аналогий в народ-
ной поэзии. Их лексика, тропы, синтаксические сраще-
ния — все это по крупицам собиралось автором из разных
поэтических источников и органично вносилось в стихо-
творный текст. Так в едином эмоционально-лирическом по-
токе сливались типично песенное (милая, голос родимый,
липа вековая, конь буланый), просторечное (пускай, пу-
ще, ввяньше, спозаранку), нейтрально-книжное (чужая
юность, облетевший тополь, ветерок робок и застенчив).
20 115 русских народных песеп для пепия и фортепиано, собран-
ных ДаниилохМ Кашиным: В 3 ч. М., 1868. Ч. I. Я® 28. С. 57.
27
Песенный стих Есенина близок к народному самихм
складом его образной мысли, характерно традиционным
движением темы, раскрывающим душевное состояние ге-
роя через внешний мир предметов и явлений природы.
Художественная простота и точность изобразительно-
выразительных средств обусловили особую музыкаль-
ность есенинской лирики. Ничто в пей не мешает мело-
дически-плавпому течению стиха, свободе и легкости его
восприятия. В песнях поэта не встретишь пи одной ме-
тафоры, которая бы затрудняла понимание смысла на-
певной речи или как-то отвлекала от него; слова здесь
ложатся в строку точно, образно и непринужденно, соз-
давая внутри фразы мягкую, лиричную атмосферу:
Плачет и смеется песня лиховая.
Где ты, моя липа? Липа вековая?
Песни Есенина невелики по объему: в них насчиты-
вается от восьми до двенадцати строк. Строфы их, двух-
или четырехстрочные, скреплены главным образом пар-
ной, звучно слаженной рифмой, незамедлительно подчер-
кивающей идею стиха. Удлиненную хореическую строку
с четко выраженной паузой в середине часто разнообра-
зит пиррихий, способствующий образованию в тексте ши-
рокого, величаво-протяжного напева:
Слышишь — мчатся сапи, слышишь — сани мчатся,
Хорошо с любимой в поле затеряться.
Ветерок веселый робок и застенчив,
По равнине голой катится бубенчик.
Есенин — поэт чувства, настроения и огромной, почти
стихийной художественной силы — каждую строку своего
произведения как бы пропускает сквозь сердце. Он ни-
когда не торопится распутать событийную нить сразу,
а подступает к ней словно бы издалека, раздумчиво за-
держиваясь на разных природно-бытовых и психологиче-
ских деталях: ему надо прежде воспроизвести обстановку
действия, подслушать движение своей души, уловить его
тончайшие изгибы. Но и потом о переживаниях героя
прямо не говорится, а лишь упоминается о них в виде
какого-то метафорического штриха, полунамека. Это соз-
дает в тексте иллюзию динамики чувства, сообщает ему
некую таинственность.
Есенинский герой несколько объективирован в своем
лиризме, что роднит его с персонажами народных песен.
Его чувства и мысли также несут в себе нечто общее,
28
коллективное. Отсюда — свободная ассоциативность обра-
за. То, что пережил и «пропел» поэт, легко может прило-
жить к себе другой поющий, если найдет в стихах что-то
созвучное своему душевному состоянию, собственной жиз-
ненной судьбе.
И тем не менее внутренний мир певца у Есенина не
так синкретичен, как у героя устной лирики; из сферы
есенинского «я» всегда слышится голос автора — народ-
ный по духу, но в чем-то независимый, индивидуальный.
Это проявляется в целом ряде обособленных образов и
картин, которые и выводят стих поэта за грани тради-
ционно-лирического изложения.
Так, в стихотворении «Над окошком месяц. Под окош-
ком ветер...» поэт, сожалея о прожитом, слышит, как
«плачет и смеется» чья-то песня, и ему начинает казать-
ся, что и сам он давно смеется и плачет «под чужую
песню».
Столь же нетрадиционно озвучены многие образные
тонкости в другом песенном тексте, где передано впечат-
ление поэта-певца о быстрой езде на тройке. Тут и «ве-
терок... робок и застенчив», и «клен танцует пьяный»,
и, конечно, не в стиле устоявшейся песенной темы звучит
заключительная строфа, в которой поэт обращается к
любимой с иронической просьбой — подъехать к клену и...
Мы к нему подъедем, спросим — что такое?
И станцуем вместе под тальянку трое.
Такие интонационно-смысловые «изгибы» сюжета от-
крывали доступ к индивидуальности автора, его личной
жизни. Они несли в себе ростки необычного, романсного
стиха, к которому в 20-е годы Есенин пришел не без
влияния пушкинской лирики и который, преобразуя при-
вычный стиль поэта, утверждался в его творчестве мно-
гими своеобразными структурными признаками.
Некоторые исследователи полагают, что между ро-
мансом и авторской песней нет сколько-нибудь суще-
ственного различия в композиционно-сюжетном отноше-
нии. Такой точки зрения придерживается, в частности.
М. Л. Гаспаров. В статье, помещенной им в «Краткой
литературной энциклопедии», он пишет: «Твердых жан-
ровых признаков романс не выработал: обычно это не-
большое лирическое произведение, строфическое, со сти-
хами средней длины»21.
21 Гаспаров М. Л. Романс // Краткая литературная энциклопе-
дия. М.: Сов. энциклопедия, 1971. Т. 6. С. 367.
29
Другие авторы, обращавшиеся к данной теме, были
менее категоричны в своих суждениях, однако никто, по
сути дела, не дал до сих пор убедительной характеристи-
ки названных жанров. Серьезную попытку в этой обла-
сти предпринял еще в 20-е годы Б. М. Эйхенбаум.
В книге «Мелодика русского лирического стиха» он
утверждал, что стихотворениям романсного типа прису-
ща «синтаксическая периодизация, осложненная систе-
мой повторений и параллелизмов, при которой строфы,
не замыкаясь в себе, образуют сплошное нарастание...
интонационных фигур», в то время как в песне послед-
ние оказываются очерченными «пределами куплета»22.
Несостоятельность подобной концепции была тогда же
подмечена В. М. Жирмунским. В своей статье «Мелоди-
ка стиха (1922), созвучной по названию с книгой
Б. М. Эйхенбаума, он высказал справедливую мысль
о том, что развитая синтаксическая система интонации
не может служить отличительным признаком романса,
поскольку она в такой же мере свойственна и песенному
тексту. Рассматривая вопрос о различии между тремя
типами лирики (разговорной, декламативной и напев-
ной), В. М. Жирмунский предложил производить это де-
ление по «общей смысловой окраске или эмоционально-
му тону речи»23.
К сожалению, идеи В. М. Жирмунского не получили
необходимого развития в работах тех авторов, которые
писали впоследствии о жанровой специфике романса и
песни. Эти стихотворные формы по-прежнему различа-
лись весьма приблизительно. Так, например, В. Нико-
нов уже в наше время назвал вслед за Эйхенбаумом сле-
дующие приметы романсного произведения: «напевная
мелодика, синтаксическая простота и стройность, закон-
ченность предложения в пределах строфы». Правда, ав-
тор тут же оговорился, что данные условия нельзя счи-
тать абсолютными, так как ими характеризуется напев-
ность поэтического текста вообще24. Наиболее ценным
замечанием в его статье ( как и в ряде работ других ли-
тературоведов) является лишь то, в котором романс опре-
деляется как художественно развитая песня, сложная по
22 Эйхенбаум Б. М. Мелодика русского лирического стиха. Пг.:
Опояз, 1922. С. 26.
23 Жирмунский В. Вопросы теории литературы. Л.: Academia,
1928. С. 147.
24 Никоное В, Романс // Словарь литературоведческих терминов.
М.: Просвещение, 1974. С. 331.
30
психологическому рисунку и субъективная в своем ли-»
ризме25. Однако это общее принципиально важное суж-
дение не было раскрыто ни в одном исследовании.
Родиной романса является Испания. Именно там в
XIII—XIV вв. в творчестве странствующих певцов-ска-
зителей (хугларов) утвердился необычный песенный
жанр, исполнявшийся под гитару одним (реже двумя) со-
листом. Первые произведения такого рода отличались
балладно-героическим содержанием. Они представляли
собой как бы фрагменты эпических поэм, в которых на
родном языке в противоположность книжной латыни
(отсюда и пошло название «романсы») рассказывалось
о выдающихся событиях национальной истории. Позд-
нее, сближаясь с народно-бытовой и придворной поэзией,
романс обогатился чертами интимной, любовной лирики.
Это сделало его исключительно популярным не только
на родине, но и во всей Европе. В XVIII в. романс из
Франции попал в Россию, где несколько изменилась его
тематика и поэтическая структура. Став чисто лириче-
ской пьесой, он соединил в себе признаки таких жанро-
вых разновидностей, как литературная песня, баллада,
элегия, баркарола, мимический танец, что немало спо-
собствовало развитию отечественной поэзии и музыки.
Чем же характеризуется способ изложения лириче-
ской темы, положенной в основу произведений этого рода?
По сравнению с песенным это иной, более субъективный
в своем лиризме тип образного обобщения жизненного
материала, его жанровой организации. Он вбирает в себя
своеобразные психологические и композиционно-сюжет-
ные ходы, обеспечивающие рождение новой содержатель-
ной формы.
Романс —жанр менее демократичный, чем песня.
Чувства его лирического героя носят характер индиви-
дуальный, личный; часто они раскрывают внутренний
мир самого автора-повествователя. Это, разумеется, не
означает вовсе, что в романсе изображаемое событие ли-
шено черт типичности. Напротив, оно, широко известное,
распространенное, получает и здесь свое необходимое
25 См.: Акимова Т. М. «Русская песня» в романс первой трети
XIX века // Рус. лит. 1980. № 2. С. 37—38; Бакус Л. В. Песен-
ная лирика С. Есенина: Автореф. дис. ...капд. филол. паук. М.,
1973. С. 7; См. также статьи музыковедов: Асафьев Б. В. Эта-
пы развития русского романса // Русский романс. М., Л.:
Academia, 1930; Васина В. А, Романс и песня // Очерки совет-
ского музыкального творчества. М.; Л.: Музгиз, 1947. Т. 1; и др.
31
развитие, только имеет иные, более утонченные очерта-
ния, чем в песне. Тут поэтическая мысль, проникая в
суть человеческих отношений, нередко фиксирует мель-
чайшие изменения настроений, чувств, что соотносится
с тонкой художественной отделкой стиха. Каждая строка
в романсе приобретает особый словесно-образный рису-
нок и каждая пронизывается неповторимой, только ей
свойственной тональностью, которая, в свою очередь,
обусловлена «художественно-психологическим заданием,
осуществляемым в единстве приемов стиля»2®.
Пушкин, создавший классическую форму романсного
стиха, сообщил ему ту «прелесть нагой простоты», что
стала для данного жанра определяющей. Благодаря это-
му романс выделился из сферы «комнатной, домашней,
салопной песни»26 27, ролью которой удостоивалась прежняя
искусственно-сентиментальная муза, и коснулся широких
просторов национального русского языка и националь-
ной поэзии.
Важнейшим признаком напевной лирики явилась яр-
ко выраженная сосредоточенность ее в пределах своей
непосредственной темы. Это обусловило ее внутреннее
единство, чистоту и высокость.
Пушкин ввел традиционно-романсную тему любви в
мир внутренней красоты человека, его духовного богат-
ства, где радости и страдания наполнены высшей муд-
ростью и благородством:
Я вас любил так искрение, так нежпо,
Как дан ва.м бог любимым быть другим.
Лирический стих осветился у Пушкина гуманным
идеалом, который утверждает величие и одухотворен-
ность чувства, очищает и облагораживает человека:
И сердце бьется в упоенье,
И для пего воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.
Идея гармонии жизпп, открывшаяся Пушкину, нашла
выражение в его гармонически слаженном стихе. Поэт
придал своей художественной мысли стройную ясность
и завершенность, так что стих его предстал миру как бы
26 Жирмунский В. Указ. соч. С. 147.
27 Асафьев В. В. Путеводитель по концертам. 2-о изд. М.: Сов.
композитор, 1978. С. 115.
32
в «очищенной», нерукотворной красоте. Все в нем сли-
лось в нерасторжимом единстве: важное жизненное со-
держание и легкая, строфическая форма, «сладкоглас-
ный» звук и изобразительная пластичность, музыка сло-
ва и его смысловая «бездна пространства»28. Лев Толстой
говорил: «У Пушкина не чувствуешь стиха, несмотря на
то, что у пего рифма и размер, чувствуешь, что иначе
нельзя сказать»29.
Характерное «пушкинское» начало в жанре романса
было развито последующей поэзией. При этом значитель-
но углубилось и расширилось само содержание лириче-
ского стихотворения, усложнился его ритмико-синтакси-
ческий и образный строй. Мысли о любви у поэтов часто
смешивались с мыслями «о себе и обо всем»30. Сфера
«чистого лиризма» окрашивалась интонациями глубочай-
шей серьезности и драматизма; в нее все настойчивее
просачивались ипожанровые мотивы: природные, быто-
вые, философские, традиционно-песенные. Это вызвало
к жпзпи такие формы романсного изложения, как испо-
ведальная дума (у Лермонтова), страстный повествова-
тельный монолог (у Тютчева), психологически утончен-
ная зарисовка (у Фета)'. Возникли разные веяния и
направления внутри самого жанра: концертно-классиче-
ское, бытовое городское, «цыганское».
Значительную роль в поэтической судьбе романса
играла собственно народная песня и созвучная с ней
авторская песня Кольцова, Некрасова, Сурикова. Разу-
меется, влияние это не было односторонним. По мере
исторического развития усложнялся духовный мир чело-
века из народа, и лирическая песня, являясь отзвуком
его дум и страстей, па определенной стадии своей эволю-
ции сама обогащалась более сложными изобразительны-
ми средствами романсного стиха. В результате столь
тесного взаимодействия двух родственных стихий напев-
ной лирики и родилась самобытная жапровая форма —
песня-романс.
Процесс образования этой формы начался еще в твор-
честве народных певцов 30-х годов — Цыганова, Кольцо-
ва, затем в известной степени коснулся поэзии Некрасо-
ва, Полонского, А. К. Толстого, но по-настоящему сло-
28	Гоголь И. В. Несколько слов о Пушкине II Полп. собр. соч.!
В 14 т. М.: Изд-во АП СССР, 1952. Т. 8. С. 55.
29	Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников: В 2 т. 2-е изд.,
испр. и доп. М.: Гослитиздат, 1960. Т. 2. С. 332.
80	Максимов Д. Е. Поэзия Лермонтова. М.; Л.: Наука, 1964. О. 45.
2 Н. И. Нсженец
33
яшлея уже в следующем столетии в лирике Есенина.
Тут сказалось и исключительно своеобразное дарование
этого поэта, и особый характер историко-литературной
ситуации в начале XX в.
Любовь к деревенской России, ее природе, быту,
устной поэзии органично сочеталась у Есенина с его
привязанностью к культурному миру города. Поэт глу-
боко изучал как русскую, так и западную литературу.
Он читал «Илиаду» Гомера и «Божественную-комедию»
Данте, «Короля Лира» Шекспира и «Песню о Гайавате»
Лонгфелло. Но более всего Есенин любил свою националь-
ную поэзию. Его творчество складывалось в общем русле
культурной жизни пашей страны, той художественной
традиции, которая шла от Пушкина, Лермонтова, Тют-
чева, Некрасова, Блока. Благодаря этому автору удалось
сообщить своему стиху то «внутреннее единство, чисто-
ту и высокость», которые он, несомненно, видел в клас-
сической напевной поэзии.
Первым подходом к романсной теме в творчестве
Есенина стали стихи романсно-песенные. Они отличают-
ся от песенных своеобразным настроением лирического
героя и более субъективным изложением темы, вслед-
ствие чего доля фольклора в произведениях этого рода
заметно уменьшена, хотя элементы устной поэзии еще
сохраняют свои позиции как в сюжете, так и в лексико-
синтаксическом строе. К жанру песпи-ромапса можно
отнести: «Вечером сипим, вечером лунным...», «Плачет
метель, как цыганская скрипка...», «Свищет ветер, сереб-
ряный ветер...», «Клен ты мой опавший, клен заледене-
лый...», «Снежная замять дробится и колется...», «Ах,
метель такая...», «Снежная равнина, белая луна...»,
«Письмо матери», «Песня» и др.
Романсно-песенный колорит в стихе обычно создает-
ся по принципу контрастности. Так, в произведениях о
матери сюжетный узел образован путем соотношения
жизненных и психологических позиций женщины-кресть-
янки и ее сына — поэта России. Определенное различие
в мироощущении этих людей и обусловливает в одном
повествовании два не схожих между собой, но органич-
но слитых друг с другом словесно-образных слоя: пе-
сенный и романсный. Первый связан с обликом
матери, второй же подчеркивает особенности характе-
ра поэта.
Наглядная иллюстрация такого явления — стихотворе-
ние «Снежная замять дробится и колется...», в котором
34
описана нежная встреча двух родных людей.
Спежпая замять дробится и колется,
Сверху озябшая светит луна.
Снова я вижу родную околицу,
Через метель огонек у окна.. ♦
В песенном ключе здесь изложены горестные пережи-
вания женщины о судьбе своего единственного сына.
Бесхитростная незамысловатость ее мыслей и чувств пе-
редана простым повторением одной и той же глагольной
формы («смотрит, а очи слезятся, слезятся»), синоними-
ческим рядом обстоятельств образа действия («тихо, без-
молвно, как будто без мук»), группой однородных эпи-
тетов («милая, добрая, старая, неясная»). В соответствии
с народным характером героини подобрана и лексика:
старушка, очи, родная околица, замять снежная.
Но слог произведения становится изысканно-литера-
турным, как только автор сосредоточивается на описании
своего душевного состояния и собственной жизни. Тогда
появляются фразы, выражающие обобщенный смысл его
суждений («все мы бездомпики, много ли нужно нам»),
необычные метафорические определения («гармоника
снежная», «метельные всхлипы»), сложное олицетворен-
ное изображение природного явления:
А за окном под метельные всхлипы,
В диком и шумном метельном чаду,
Кажется мне — осыпаются липы,
Белые липы в нашем саду*
Словом, перед нами предстала натура художествен-
ная и интеллектуальная. С ней и связаны романсные
интонации в жанровой структуре стихотворения.
Основной интонационно-смысловой фон в есенинской
песне-романсе, как правило, создается персонажем, чей
облик особенно близок к фольклорному. В данном случае
это мать поэта. Образ ее, не выходящий в целом за рам-
ки народно-лирических традиции, играет ведущую роль
в построении поэтического текста. Образ сына выполняет
соподчиненную функцию, направленную на углубление
сюжетной ситуации.
Романсно-песенная тональность, выражая определен-
ное мироощущение автора, может сложиться и в сти-
хотворении с одним лирическим героем. В этом случае
повествование обычно строится по схеме фольклорного
сюжета, но наполняется субъективным художественным
содержанием.
2*
3)
Проследим, как движется мысль в произведении
«Песпя», названном так по стержневому образу текста.
Сочинение это автобиографично. В нем изображается ду-
шевное состояние поэта, рассказывается о его мучитель-
ных переживаниях, вызванных сознанием быстро про-
шедшей юности:
Думы мои, думы! Боль в висках и темепи.
Промотал я молодость без поры, без времени.
Как случилось-сталось, сам не понимаю.
Ночью жесткую подушку к сердцу прижимаю.
Конкретна, наполнена реальными бытовыми подроб-
ностями и обстановка, в которой происходит лирическое
действие: окно, освещенпое месяцем, звуки гармоники,
что доносятся откуда-то с улицы, жесткая подушка, при-
жимаемая к груди.
Все это — живое, наглядно-зримое — как бы перене-
сено в традиционную сюжетную ситуацию. Автор не
просто повествует о своей жизни, а преподносит читате-
лю свои сокровенные мысли как песню, которую оп яко-
бы подслушал у деревенского соловушки:
Есть одна хорошая песня у соловушки —
Песня панихидная по моей головушке.
Этот прием усилил в тексте народно-песепные моти-
вы. Есенинский герой, как в устной лирике, называет
свою девушку милой, и к песне оп обращается как к
живому существу, а для отвлечеппого образа любви взял
типично устоявшиеся определения: «эх, любовь-калипуш-
ка, кровь —заря вишневая». Кроме того, просторечно-
поэтическому стилю подчинены в этом стихотворении
лексика и синтаксический строй фразы, что подчеркнуто
идиоматической конструкцией с подчинительным союзом
в конце («я отцвел, не знаю где»), отсутствием подлежа-
щего в предложении («в молодости нравился, а теперь
оставили»), народными эпитетами и словами с уменьши-
тельно-ласкательным и суффиксами («соловушка», «пес-
ня звонкая» «головушка забубенная»),
Конечно, функция таких элементов в романсно-песен-
ном сюжете ограпичепа самим тематическим заданием
автора — фольклорными образами «опеть» личную судь-
бу поэта-героя. Это и делает их в данном жанре менее
весомыми, чем в песенном стихотворении,
36
В стихах чисто романсного склада границы фолькло-
ра еще более сужены: его приметы встречаются преиму-
щественно в языковой ткани текста, но это лишь незна-
чительные вкрапления, которые никак не влияют на об-
щее движение и характер поэтической мысли. Именно
так написаны «Не жалею, не зову, не плачу...», «Отгово-
рила роща золотая...», «Несказанное, синее, нежное...»,
«Видно, так заведено навеки...», «Жизнь —обман с ча-
рующей тоскою...», «Гори, звезда моя, не падай...», «Не
гляди на меня с упреком...», «Ты меня не любишь, но
жалеешь...», «До свиданья, друг мой, до свиданья...»
и др. Тут все: мотивы, опорные образы, главные приемы
композиции, важнейшие событийно-содержательные хо-
ды — имеет книжно-стилистическую окраску. Этого тре-
бовали и новая лирическая тема, и повое умонастроение
героя-поэта.
Одним из ранних опытов подобной стилевой манеры
изложения стало стихотворение «Но жалею, не зову, не
плачу...», написанное в 1921 г. В литературно-авторском
ключе здесь выполнены и сравнение в запевном четве-
ростишии («все пройдет, как с белых яблонь дым»),
и общая метафорическая посылка, изображающая миро-
ощущение поэта («увяданья золотом охваченный, я не
буду больше молодым»), и отдельные образные приметы
его внутреннего состояния («сердце, тронутое холодком»;
«я теперь скупее стал в желаньях; «о, моя утраченная
свежесть, буйство глаз и половодье чувств»). Своеобраз-
но и отвлеченно звучит стержневая идея произведения,
выраженная в заключительной строфе:
Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь.. •
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.
Поэт не просто скорбит при мысли о бренности жиз-
ни, но и славит ее, отстаивая все то, чему суждено ро-
диться и «процвесть». Мысль эта родственна пушкинской
из стихотворения «Брожу ли я вдоль улиц шумных...»,
где грустное раздумье о смерти завершается прославле-
нием жизни:
И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вечною снять,
37
У Есенина романс — это прежде всего выражение
сущности художнического сознания поэта, его внутрен-
него мира и дарования, его переживаний, чувств, мыслей.
И это естественное свойство сюжета, а не отвлеченное
приложение к нему. Поэтому у Есенина всякое стихотво-
рение-романс уже по своей формально-содержательной
сути звучит обобщенно.
Синтаксическая конструкция, освещенная обобщаю-
щей мыслью, несет в сжатой форме определенные сведе-
ния о человеке, его житейской мудрости, действиях,
исканиях и находках. В ней выражено не субъективное
чувство или индивидуальная рефлексия поэта, а нечто
более широкое, объясняющее отношения между людьми:
«кто любил, уж тот любить не может»; «жизнь — обман
с чарующей тоскою»; «жить надо легче, жить надо про-
ще, все принимая, что есть на свете», и т. п.
Напевность таких поэтических обобщений создается
несколько удлиненной строкой, афористически точной и
звучной. В ней нет, как это встречается в песне, особых
словесных повторений, подхватов, лирических вопросов и
восклицаний; почти полностью удалены из текста смыс-
ловые паузы в середине строки. Поэтическую мысль
автор стремится построить таким образом, чтобы опа со-
ставляла преимущественно двустишные сочетания. Своей
плавностью, элегически-повествовательной тональностью
есенинский стих приближается к протяжной народной
песне:
Знаю я — они прошли, как тени,
Не коснувшись твоего огня,
Многим ты садилась на колени,
А теперь сидишь вот у меня.
(«Ты меня не любишь, не жалеешь,.,» }
Каждая строка романса наполнена у Есенина изы-
сканной поэтической лексикой, органично совмещающей
в себе оттенки нейтральности и образной неожиданности,
свежести: розовый конь, серебряный ветер, чарующая
тоска. Просторечные слова проникают сюда крайне' ред-
ко и только такие, которые усиливают интонационное и
смысловое звучание стиха (гулкая рань, непутевое серд-
це, далече), например:
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне;
Все пронеслося далече, мимо,. •
33
Романсные произведения Есенина написаны в испо-
ведальном духе. Они овеяпы лирическим «я» поэта, ко-
торое, занимая в сюжете центральное положение, рас-
крывает нам свое умонастроение, фантазию и чувства.
Такая биографическая заостренность изложения подчер-
кивается уже начальной, заглавной строкой стихотворе-
ния: «Не жалею, не зову, пе плачу...», «Не гляди па ме-
ня с упреком.,.», «Ты меня не любишь, не жалеешь...»
и т. д.
Строгая индивидуализация лирического героя есте-
ственно согласуется с большим разнообразием средств
выражения, необычных сюжетных ходов и композицион-
ных приемов. Видимо, поэтому романсный стих в музыке
приобретает более сложное звуковое воплощение по срав-
нению с песней.
Есенинский романсный стих насыщен в каждом звене
своем тончайшим поэтическим колоритом. Природное,
вещное очень часто наделяется в нем функцией лириче-
ского персонажа, что существенно усиливает в произве-
дении его основную жанровую тональность. Интересно в
этом отношении стихотворение «Отговорила роща золо-
тая...». Основную роль в развитии его сюжета играют
олицетворенные предметы природы (осенний лес, куст
красной рябины, улетающие на юг журавли), которые
«убеждают» лирического героя в недолговечности всего
земного:
Как дерево роняет тихо листья,
Так я ропяю грустные слова,
И если время, ветром разметая,
Сгребет их все в один ненужный ком.. •
Скажите так... что роща золотая
Отговорила милым языком.
В другом тексте решение поэта «одобряет» одухотво-
ренный ветер:
Жить надо легче, жить надо проще,
Все принимая, что есть на свете.
Вот почему, обалдев над рощей,
Свищет ветер, серебряный ветер.
Прием неожиданного поэтического следствия, применен-
ный в данном случае, заметно укрепил лирическую инто-
нацию предложений.
В жанре романса выявилось своеобразное отношение
Есенина к народно-песенной поэтике. Мотивы и образы
ЗЭ
последней по-прежнему сильно волновали его творческое
воображение. Только теперь они органически соединя-
лись с литературными и в таком сочетании входили в
словесно-художественную ткань стиха, создавая в нем
равномерный и сочный колорит лиризма. Правда,
в отличие от произведений песенных или романсно-пе-
сенных они не концентрировались в романсе в опорных
пунктах композиции и сюжета, и это производило впе-
чатление относительного сокращения их доли в данном
жанре. Но тем не менее устно-поэтические образы, про-
никая малыми штрихами в структуру стихотворных
строк, продолжали играть значительную роль в формиро-
вании авторской лирической мысли.
Поэтические открытия Пушкина, так же как Кольцо-
ва, определили многие существенные черты в творчестве
Есенина. Они оказали действенное влияние на формиро-
вание его эстетических принципов художественного' по-
знания жизни. И в этом отношении традиции мирообъ-
емлющего пушкинского искусства естественно соединя-
лись в поэзии Есенина с традициями другой великой
поэтической системы — фольклорно-песенной.
Итак, напевная лирика Есенина не однородна по
своим стилевым и жанровым свойствам. Каждой ее раз-
новидности — песенной, романсно-песенной или романс-
ной — соответствует особое мироощущение лирического
героя, его поэтический язык. Конкретный тип такого по-
вествования обусловлен известным образно-психологиче-
ским заданием автора. В этой связи и возникает свое-
образная система художественно-изобразительных средств
и приемов, меняется лексика, фразеология. В итоге рож-
дается неповторимая напевная интонация, не схожая пи
с какой-либо другой и подчеркивающая самостоятель-
ность того или иного жанра в большом и многогранном
мире лирической поэзии.
Белинский писал, что «лирическую* поэзию можно
сравнить только с музыкой. Есть даже такие лирические
произведения, в которых почти уничтожаются границы,
разделяющие поэзию от музыки»31. Таковы песенные и
романсные стихи Есенина: в них нет этой границы. Они
классически просты и мелодичны; они все — музыка.
Стилевая манера поэта все более сближалась с клас-
сической. В начале 20-х годов Есенина особенно тянуло
31 Белинский В. Г. Поля. собр. соч.: В 13 т. М.: Изд-во АН СССР,
1954. Т, 5. С. 10.
40
к Лермонтову и Тютчеву. Именно тогда в его творчестве
стали прочно утверждаться мятежные и философские по-
рывы, столь возвышенно выраженные в свое время эти-
ми двумя великими художниками. И уж конечно, как
истинно русский человек и певец, он не мог не испы-
тать мощное воздействие на свою поэзию со стороны ро-
доначальника нашей национальной литературы. Гений
Пушкина был для Есенина немеркнущей путеводной
звездой па протяжении всей жизни. К блистательным
высотам его мастерства он постоянно стремился в своих
художественных поисках, упорно постигая его стиль,
язык, эмоционально-образную систему изложения.
«Пушкин — самый любимый мною поэт,— заявил он
в 1924 г. в анкете о первом русском писателе, которая
была разослана журналом „Книга о книгах" многим ли-
тераторам, в том числе и Есенину.— С каждым годом я
воспринимаю его все больше и больше как гения страны,
в которой я живу... Постичь Пушкина — это уже нужно
иметь талант»32. И в автобиографической заметке «О се-
бе», написанной в октябре 1925 г., Есенин признавался
своим читателям: «В смысле формального развития те-
перь меня тянет все больше к Пушкину»33.
Это отмечали и товарищи поэта. Так, писатель Юрий
Либедипский, познакомившись в начале 1922 г. с есенин-
ским произведением «Не жалею, не зову, не плачу...».,
сразу ощутил в нем «пушкинскую силу», которая «слы-
шалась как в ритме этого стихотворения, так и в элеги-
ческом звучании его»34. Несколько позднее аналогичное
суждение о творческих связях народного певца было вы-
сказано на страницах «Правды». «Среди всех стихотво-
рений,— говорилось в ее рецензии,— невольно внимание
читателя приковывают прекрасные стихи Есенина. После
долгих и бурных исканий автор пришел к Пушкину. Его
„На родине" и „Русь советская" определенно навеяны
великим поэтом»35.
Действительно, в поворотные моменты своего творче-
ства Есенин всегда обращался к Пушкину. Например,
в 1921 г., перед тем, как приступить к работе над поэмой
«Пугачев», оп несколько раз перечитывал знаменитую
«Капитанскую дочку» и «Историю Пугачева». Под влия-
32 Есенин С. Собр. соч.: В 6 т. Т. 5. С. 212.
33 Там же. G. 231.
34 Либедипский 10. Мои встречи с Есениным // Современники.
М.: Сов. писатель, 1958. С. 115.
35 Правда. 1924. 24 окт.
41
нием пушкинской трагедии о Моцарте и Сальери Есе-<
ниным было написано драматичное по своему содержа-
нию стихотворение «Черный человек» (1925). Наконец,
в последний год своей жизни поэт создал «Персидские
мотивы», где он, как бы вслед за автором «Подражаний
Корану», стремился передать колорит чужой ему страны
и эпохи.
В названном цикле стихов «пушкинская сила», ко-
торую подметил в Есенине 10. Либедииский, обозначи-
лась с особенной остротой. Тут глубина мысли гармони-
чески соединена с силой страсти; веселая и задорная
ирония подкреплена ликующим оптимизмом; яркая сце-
нично-пейзажная живопись насквозь пронизана лириче-
скими интонациями и философскими раздумьями автора.
Причем восторженное отношение поэта к Востоку не за-
тушевывало здесь главного — его любви к родным ря-
занским просторам. Благодаря этому «мотивы», о кото-
рых идет речь, восприпимаются как персидско-русские.
Хотя цикл стихов и назван «Персидские мотивы», оп
навеян Кавказом, а не Персией, где автор никогда не
был. С осени 1924 по август 1925 г. Есепип трижды
приезжал в Грузию и Азербайджан, рассчитывая оттуда
совершить путешествие в Константинополь или Шираз,
где, по словам поэта, «родились все лучшие персидские
лирики». Но время было суровое, и советские власти,
опасаясь за жизнь писателя, не разрешили ему поездку.
Есенин вынужден был остановиться сначала в Батуми,
а затем в Баку.
Непосредственное участие в творческой жизни поэта
принял С. М. Киров, человек с несомненным литератур-
ным дарованивхМ и тонким эстетическим вкусом. Оп при-
гласил его к себе на дачу в Мардакяны, а затем попро-
сил редактора газеты «Бакинский рабочий» П. И. Чагина
создать Есенину «иллюзию Персии». Тот поселил певца
из России в своем загородном доме, где были большой
сад, фонтаны и другая восточная экзотика. Есенину
пришлась такая обстановка по душе, и оп с вдохновени-
ем погрузился в свой замысел, который возник у него
еще в Батуми.
Работая над стихами «персидского» цикла, Есепип
стремился прежде всего наметить основные способы
изложения поэтической темы. В этой связи оп старался
приблизить к нормам восточной литературно-народной
поэтики внутреннюю структуру своих художественных
образов, правильно определить характер и роль лирпче-
ской детали в стихотворном тексте. Автор понимал, что
только таким путем можно проникнуть в психологию
изображаемых им людей, показать их главные жизнен-
ные интересы, воспроизвести их обычаи, правы и особен-
ности мышления. Конечно, к воображаемой жизни пер-
сов Есенин в силу специфики своего таланта подходил с
лирико-романтических позиций, отбирая лишь те момен-
ты, которые «вписывались» в романсно-песенной жанр.
Вынашивая заветную цель достичь в «Персидских
мотивах» пушкинских высот в области художественной
формы, Есенин вместе с тем и учится творить по-пуш-
кински. Он проявляет искренний интерес к жизни и бы-
ту закавказских пародов. Поэт охотно посещает лавки и
базары, заводит знакомство с рабочими, крестьянами и
мелкими торговцами, вслушивается в их речь, веселые
шутки, песни, сказания. Упорно изучает поэзию древ-
нейших таджикско-персидских певцов Абуль-Касима Фир-
доуси, Омара Хайяма, Муслихиддина Саади. Первые све-
дения о них Есенин почерпнул еще во время своих пре-
дыдущих поездок в Среднюю Азию. Теперь он заново
перечитывает стихи полюбившихся ему авторов, анализи-
рует их композиционно-сюжетный и образно-интонацион-
ный строй. Все это помогло ему создать великолепные
собственные образцы восточной лирики.
По своим жанровым очертаниям произведения «пер-
сидского» цикла относятся к романсам. В них есть все
характерные признаки, которые позволяют судить об их
структуре в таком плане: известный автобиографический
характер лирического героя, глубокая философичность
сюжетных ситуаций, богатое разнообразие изобрази-
тельных средств и приемов и т. д. Вместе с тем этим
стихам свойственны особые видовые черты, обусловлен-
ные их восточным колоритом. Попробуем разобраться
в этом.
Своеобразие «Персидских мотивов» создается прежде
всего их тематикой. Она корректируется автором как бы
с двух позиций: с одной стороны, в ней чувствуется его
установка на романсный стиль изложения, уже прочно
утвердившийся к тому времени в творчестве Есенина,
а с другой — четко проступает извечная традиция восточ-
ной лирики, начатая еще Фирдоуси и его последовате-
лями. Это и создает в комплексе тематический круг идей
и мотивов данного цикла. Стихи Есенина — это задушев-
ные раздумья поэта о любви и счастье, радостях бытия
и неизбежных утратах, восторженном отношении к экзо-
43
тике чужого края и непреходящей сердечной тоске по
рязанским просторам.
«Персидские мотивы» весьма оригинальны по форме.
Тут нет ни одного произведения, которое бы своим струк-
турным рисунком точно повторяло другое. Каждое напи-
сано в самобытной композиционной манере, полностью
соответствующей заданной теме. Причем и в содержании
и в форме стихотворного текста, будь то драматизирован-
ная сценка-спор или портретно-психологическая харак-
теристика, ироническое сообщение или философская
сентенция, ясно высвечиваются контуры фольклорной и
литературной традиции Востока.
Как же удалось автору создать такой художественный
колорит? Каким путем он шел в постижении лирической
темы? Рассмотрим это па конкретных примерах.
Известно, что национальной особенностью образного
мышления восточных людей является иносказание, свое-
образно, сценично оформленное. Развернутая аллегория,
пространное метафорическое изречение, метонимия, скры-
тая ирония — обычные приемы устно-поэтической речи
народов данного края. Эти свойства ее и стремился
отобразить Есенин в своих «Персидских мотивах».
Наиболее характерный способ изложения поэтиче-
ской мысли в стихах названного цикла связан с мета-
форой, нередко переходящей в метонимию. Яркий обра-
зец его иллюстрирует лирическая сцепка «Улеглась моя
былая рапа...». Стихотворение это — оригинальный от-
клик поэта на распространенный на Востоке обычай,
согласно которому девушки и женщины пе должны по-
казывать свое лицо чужому мужчине. Оно построено в
виде безмолвного спора, возпикшего между хозяином
чайханы и его молодым гостем, приехавшим из России.
Главный предмет этого спора — юная пери, вопреки за-
претам проявившая определенный интерес к незнакомцу.
Обозначена опа в тексте вначале весьма приблизительно:
Улеглась моя былая рана —
Пьяный бред пе гложет сердце мне.
Синими цветами Тегерана
Я лечу их нынче в чайхане.
Непрямое, иносказательное значение образа «синих
цветов» выясняется лишь в общем контексте произведе-
ния. Здесь же даны только первые его приметы.
Следующей ступенькой к раскрытию лирического
образа является третья строфа, где приводится еще один
44
метафорический памек, синонимичный первому, но с бо-
лее яркими традиционными очертаниями: «Угощай, хо-
зяин, да не очень. Много роз цветет в твоем саду».
В восточной поэтике цветущая в саду роза символизиру-
ет собой молодую девушку.
Наконец, автор внес в текст более прозрачный штрих,
па этот раз метонимического характера:
Незадаром мпе мигнули очи,
Приоткипув черную чадру.
Теперь психологический портрет героини сделался более
отчетливым. Однако сам образ девушки сохранил в по-
вествовании определенную загадочность. Метафора, кото-
рую для его обрисовки применил здесь поэт, переросла
лишь в метонимию, но окончательно так и не рас-
крылась.
Видную роль в изображении неповторимых географи-
ческих примет Персии и национальных особенностей
характера ее людей играет в анализируемом цикле раз-
вернутое олицетворение. Оно позволяет автору расска-
зать обычную жизненную историю человеческих отноше-
ний не прямо, а опосредствованно, путем обращения его
к окружающим предметам и явлениям природы. Послед-
ние, естественно, подбирались с таким расчетом, чтобы
пейзаж получался наиболее типичным, экзотическим.
При этом поэт пе просто одухотворял растения, цветы,
травы, а как бы создавал их своеобразные лирические
характеры.
Возьмем стихотворение «Отчего луна так светит
тускло...». Тайна, заключенная в приведенной запевной
строке, открывается герою-автору постепенно. Согласно
традиционной поэтике, он ищет разгадку, спрашивая
различные предметы природы, и каждый из них по-раз-
ному реагирует на вопросы северного гостя. Вот как,
например, отнеслись к нему высокомерные кипарисы:
Но их рать пи слова пе сказала,
К небу гордо головы завысив.
Цветы, что росли в тихой чаще, тоже пе выдали тай-
пы поэту, но они показали ему верный путь к ней:
И цветы сказали: «Ты почувствуй
По печали розы шелестящей».
И вот секрет раскрылся, его сообщила нежная и чистая
45
роза:
Лепестками роза расплескалась,
Лепестками тайно мне сказала:
«Шаганэ твоя с другим ласкаясь,
Шаганэ другого целовала. ..»«
Каждым растением здесь образно зашифрован опреде-
ленный тип восточного человека. Но колорит экзотично-
сти в этом произведении ощущается и в самой компози-
ционно-сюжетной ситуации в целом. Он — в особой
системе образов, не утрачивающей до конца известного
момента загадочности. Только заключительные строки
содержат разгадку: «Оттого лупа так тускло светит, от-
того печально побледнела».
В ряде текстов поэтическая мысль основывается на
легкой иронии. Ироническая манера изложения, как пра-
вило, строится на столкновении в сюжетном действии
изображаемого, условно-субъективного, и подразумевае-
мого, общеизвестного.
Приведем пример из стихотворения «Свет вечерний
шафранного края...»:
Мне не нравится, что персияне
Держат жепщин и дев под чадрой. ♦.
Иль они от тепла застыли,
Закрывая телесную медь?
Или, чтобы их больше любили,
Не желают лицом загореть,
Закрывая телесную медь?
Иронический оттенок в данном случае создается тем,
что субъективный смысл, намеченный лирическими во-
просами автора, контрастирует с истинным значением
старого обычая.
В упомянутом произведении иронии подчинена толь-
ко одна строфа, но на иронии может быть построено и
все стихотворение («В Хороссане есть такие двери...»).
Ирония как средство организации поэтического тек-
ста использована Есениным и в пейзажных зарисовках
с экзотическим оттенком. Опа соседствует в них с дру-
гими элементами изобразительной системы (метафорой,
олицетворением и пр.), которые, однако, играют в пове-
ствовании второстепенную, формообразующую роль.
В качестве примера можно сослаться на стихотворе-
ние «Воздух прозрачный и синий,..». Главная мысль его
о том, что путник пе дойдет до пустыни из Персии, объ-
ясняется не расстоянием или какими-то иными прегра-
дами, а той необыкновенной притягательной силой, какую
46
источает красота шафранного края. Тут и луг, и шелест
трав, и «желтая прелесть» месяца, и нежный голос пе-
ри — все заставляет остановиться завороженного путни-
ка. Такое смысловое смещение в толковании основного
мотива изложения («ты не дойдешь до пустыни») и при-
дает тексту оттепок легкой иронии, подчиняющей себе
всю организацию лирической идеи и вместе с тем напол-
няющей последнюю типично «восточным» содержанием.
Колорит персидской поэтики создается у Есенина и
приемами композиции. Например, стихотворение «Шага-
нэ ты моя, Шагапэ!..» по содержанию сугубо русское.
В нем говорится о раздумьях поэта, связанных с его
воспоминаниями о родине, о ее природе и людях; здесь
же дается внешняя портретная характеристика автора
(«эти волосы взял я у ржи»). Персия же в этом стихот-
ворении представлена лишь незримым обликом девушки
по имени Шаганэ/ к которой поэт мысленно обращается
со своим монологом. И тем не менее весь текст, кажется,
насквозь озвучен в персидском духе. Объясняется это
спецификой его интонации, обусловленной рядом компо-
зиционных факторов — ритмическим рисунком, кольцевой
пятистишной строфой и особеннно орнаментальной струк-
турой произведения в целом.
Определяющее значение в формировании названного
текста имеет первая строфа. В ней построчно собраны
основные мотивы повествования, которые получат свое
детальное развитие ниже!
Шагапэ ты моя, Шагапэ!
Потому, что я с севера, что лп,
Я готов рассказать тебе поле,
Про волнистую рожь при лупе.
Шагапэ ты моя, Шагапэ.
В дальнейшем каждая новая строфа начинается с
одной из приведенных здесь строк. Причем порядок их
определяется расположением этих строк: вторая строфа
как бы вырастает из второй строки-мотива*' третья — из
третьей, четвертая — из четвертой и т. д. В результате
образуется стихотворение, выполненное в восточной
орнаментальной манере.
Кстати, отмеченная в этом стихотворении пятистиш-
ная строфа — далеко не редкое явление в «Персидских
мотивах» Есепипа. Опа встречается в 6 произведениях
из 15, входящих в данный цикл. Такая удлиненная стро-
фа в сочетании с задумчиво-тягучим ритмом стиха удач-
47
но передает рассудочную и витиевато-образную речь лю-
дей Востока.
В композиции некоторых стихотворений использован
и такой организующий принцип построения, как прин-
цип повторяемости. Очень наглядно оп представлен в
произведениях «Ты сказала, что Саади...», «Я спросил
сегодня у менялы...», «Никогда я не был па Босфоре...»
и др. В этих стихах запевная строка анафорически пере-
ходит (иногда с небольшими изменениями) из одной
строфы в другую, создавая тем самым устойчивую тра-
диционно-сказовую основу, характерную для восточного
поэтического синтаксиса, например: «ты сказала, что
Саади целовал лишь только в грудь»; «ты сказала, что в
Коране говорится— месть врагу»; «ты пропела: „За Еф-
ратом розы лучше смертных дев“» и т. п.
«Персидские мотивы»—это вершина творчества Есе-
нина. В них оп сумел живо и органично передать особен-
ности классической таджикской и персидской поэзии,
показать ее афористическую четкость, раскрыть специ-
фику ее художественной речи. Вместе с тем поэт создал
яркие образы лирических персонажей, наделив их ти-
пично национальными чертами.
Но значение «Персидских мотивов», равно как и дру-
гих стихов Есенина, пе было бы столь велико, если бы в
них говорилось только о чужой стране. Дело в том, что
почти каждое стихотворение этого цикла пронизано глу-
боким чувством любви поэта к родине, бесконечно мило-
му ему рязанскому краю:
Как бы пи был красив Шираз,
Он не лучше рязанских раздолий.
В этом и заключается непреходящая ценность «Пер-
сидских мотивов» и есенинской поэзии в целом.
Лирические новеллы
Н. А. Клюева
Поэзия Николая Алексеевича Клюева глубоко самобыт-
на. Она связана с фольклором и бытом северорусской де-
ревни начала XX в. Этому немало способствовало кре-
стьянское происхождение поэта. Он родился 10 октября
1884 г.1 в небольшом селении Коштуг, расположенном в
Вытегорском уезде Олонецкой губернии. Там же, на бе-
регу реки Апдомы, среди дремучих лесов и непроходи-
мых болот, прошло его детство.
Но Олонецкий край был богат не только своей приро-
дой. Оп широко славился также народными былинами,
сказаниями, легендами. Здесь жили знаменитые певцы-
сказители Рябинины и Ирина Федосова. Да и не они
одни. Как говорил впоследствии поэт, в Заонежье каж-
дый крестьянин был наделен какой-нибудь изюминкой,
так что песню или притчу можно было услышать повсю-
ду. Не случайно сюда в течение мпогих десятилетий при-
езжали различные фольклорные экспедиции, собравшие
огромное количество произведений устной поэзии.
Талантливой сказительницей и плакальщицей была
мать Клюева, Прасковья Дмитриевна. Именно она обучи-
ла сына «грамоте, песенному складу и всякой словесной
мудрости»2. Будучи религиозной, как и большинство
женщин до революции,, опа вместе с тем обладала не-
удержимой тягой к знаниям, просвещению. Благодаря
ее стараниям в доме было собрано множество книг и
все дети рано научились читать и писать. Это помогло
им в дальнейшем выбрать профессию. Сестра поэта,
Клавдия, окончила женскую прогимназию и стала учи-
тельницей, а его брат, Петр, получив образование в го-
родском училище, сделался служащим ночтово-телеграф-
1 До недавнего времени ошибочно считалось, что Клюев родился
в 1887 или 1886 г. Теперь дата его рождения уточнена по мет-
рическим записям. См.: Грунтов А. К. Материалы к биографии
Н. А. Клюева // Рус. лит. 1973. № 1. С. 118—119.
В Медведев П. II. Клюев // Современные рабоче-крестьянские поэ-
уы/Сост, П. Я, Заволокин, Иваново-Вознесенск, 1925. С, 218,
49
ного ведомства. Определенный курс пауки прошел ц бу>
дущий автор.
Две зимы мальчик посещал сельскую школу, затем
его перевели в двухклассное училище г. Вытегры, куда
в 1896 г. переехала вся семья. Последнее событие было
вызвано смертью деда, который оставил по наследству от-
цу поэта небольшой одноэтажный дом. Клюевы прожили
в нем около 15 лет.
По окончании училища Н. Клюев был принят в
Петрозаводскую фельдшерскую школу. Но через год оп
был отчислен из нее по состоянию здоровья. Тогда Пра-
сковья Дмитриевна, сама вышедшая из старообрядческой
семьи, послала сына к соловецким старцам «на выучку».
В их библиотеке он впервые познакомился с древними
рукописными и печатными книгами. Все это не могло пе
повлиять на становление его таланта.
Аскетический образ жизни, однако, пришелся юноше
не по душе. Общительный характер, которым он был на-
делен от природы, его страстный интерес к окружающей
действительности не понравились монахам с самого нача-
ла. За молодым прислужником был установлен тщатель-
ный надзор. Это вызвало с его стороны открытое недо-
вольство. После одного объяснения с «братьями» Клюев
ушел из монастыря.
К такому шагу начинающего поэта подтолкнуло еще
и отсутствие постоянного достатка в семье. Отец его,
Алексей Тимофеевич, был приписан к новгородским
крестьянам и по царским законам не имел права на зе-
мельный надел в другой губернии. Ему разрешалось дер-
жать лишь домашний скот. Нужда заставляла его каж-
дое лето идти па поклон к местным богачам, которые
«из милости» сдавали ему сенокосные участки в аренду.
Бедность погнала Н. Клюева в столицу. Здесь его
судьба оказалась столь же нелегкой, как и у тысяч дру-
гих молодых людей, приехавших из деревни в город па
поиски своего призрачного счастья. Не имея профессии,
юноша был вынужден довольствоваться первой попав-
шейся работой. Несколько лет подряд начиная с 1900 г,
он с наступлением весны отправлялся в Петербург, и вся-»
кий раз ему приходилось менять характер своего труда.
То оп становился дворником, то прислуживал в бакалей-
ной лавке, то переписывал казенные бумаги в какой-
нибудь канцелярии. Но неизменно, скопив немного де-
нег, он покидал осенью город и возвращался в родные
заонежские места.
50
В дпи революционных событий 1905 г. Клюев побы-
вал в Москве. Там оп сблизился с членами Суриковского
литературно-музыкального кружка, которым руководил
в то время видный поэт-самоучка М. Л. Леонов. Одно-
временно молодой автор установил связи и с другой
писательской организацией, известной под названием «На-
родный кружок». По предложению издателя П. А. Тра-
вина Клюев стал ее членом. Данное обстоятельство ока-
зало заметное влияние на развитие его мировоззрения.
Первые стихи Клюева появились в печати в 1904 г.
па страницах петербургского альманаха «Новые поэты».
Это были еще несовершенные в художественном отноше-
нии строки, написанные в стилистической манере Надсо-
на и Фофанова. В них не чувствовалось и намека па кре-
стьянское происхождение автора: тут говорилось об увяд-
ших цветах, скуке сердца и несбывшихся надеждах ли-
рического героя.
Теперь ясе под воздействием идей революции, с кото-
рыми Клюев тесно соприкоснулся в писательском кружке
Травина, в его творчестве утвердилась тема живой дей-
ствительности. Она внесла в худолсествепный строп его
стихотворений иные идейно-эстетические начала. Новое
заключалось в том, что определяющим во внутреннем
облике юного поэта стало отныне чувство социальности,
возбудившее в нем интерес к писателям кольцовско-пб'-
красовской школы, их демократической литературе. Об
этом, кстати, наглядно говорят стихи, опубликованные
Клюевым в 1905 г. в сборниках «Волна» и «Прибой»,
изданных Травиным. Выразительны заголовки и началь-
ные строки этих стихотворений: «Гимн свободе», «На-
родное горе», «Слушайте песню простую...», «Где вы,
порывы кипучие...», «Безответным рабом я в могилу сой-
ду...». В них отчетливо звучат мотивы вольнолюбивой
поэзии XIX в.
В январе 1906 г. власти арестовали поэта и заключи-
ли его в тюрьму за то, что он принимал непосредствен-
ное участие в движении крестьян Олонецкой губернии,
был связан с Всероссийским крестьянским союзом. Он
часто посещал сельские сходы, произносил там пропа-
гандистские речи, в которых советовал беднякам не пла-
тить податей и отобрать землю у помещиков и попов.
В тюрьме Клюев провел полгода. Выйдя на волю, он,
подобно Горькому, решил отправиться в путешествие по
России. В 1907 г. поэт посетил Тбилиси и Баку, затем
побывал в Сибири и Средней Азип. Есть предположения,
51
что он тогда же или несколько позднее добрался пешком
до самой Индии и Персии3 4. «Жизнь моя — тропа Батые-
ва. От Соловков до глубоких китайских гор пролегла
опа...»—писал о себе Клюев в короткой биографии*.
Скитания по стране, встречи с незнакомыми людьми
значительно обогатили жизненные впечатления поэта.
Одновременно он много читал, занимаясь усиленно само-
образованием. Клюев глубоко изучил произведения бы-
линного и песенного фольклора, знал наизусть множество
стихов Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Блока, читал в
подлиннике французских поэтов (в частности, Поля Вер-
лена, которого он искренне полюбил). Словом, оп был
образованнейшим человеком своего времени.
В 1907 г. началась переписка Клюева с Блоком, про-
должавшаяся около восьми лет. Поэт из парода посылал
своему знаменитому учителю не только стихи, но и пуб-
лицистические статьи, советовался с ним по многим твор-
ческим вопросам. В октябре 1911 г. он посетил Блока в
Петербурге и после этого встречался с ним еще несколь-
ко раз. Блок был первым, кто посоветовал Клюеву вы-
пустить отдельным изданием стихи. Они вышли из печа-
ти в ноябре 1911 г. под названием «Сосен перезвон»,
а предисловие к ним написал крупный поэт В. Я. Брю-
сов, с которым Клюев был также личпо знаком.
Успех, сопутствовавший первой книге певца из Зао-
нежья, был не случаен. До октября 1917 г. поэт издал
еще три сборника стихотворений («Братские песни»,
1912; «Лесные были», 1913; «Мирские думы», 1916).
Конечно, путь Клюева в литературу был далеко не
ровным. Особенно это ощущалось после поражения пер-
вой русской революции. Именно тогда в его творчество
усилились религиозные мотивы. Тут немалую роль сы-
грали воспитание, которое поэт получил в старообрядче-
ской семье, и последующее воздействие на пего некото-
рых демократов, ошибочно стремившихся в 1908 г. соеди-
нить на практике мистические идеи с социализмом.
Правда, потом Клюев в известной мере осознал невоз-
можность подобной затеи и постарался перевести свое
творчество в русло фольклорных изысканий. Поэт сделал-
ся певцом народной лирики и эпоса, тесно соприкасав-
шихся с древней мифологией.
3 См.: Грунтов Л. К. Указ. соч. С. 120.
4 Современные рабоче-крестьянские поэты. С, 218.
С2
Клюев никогда не отрывался от живой реальности.
В период подъема революционного движения он снова
оказался вместе с народом. Известно, например, что в
1911 г. поэт близко сошелся с большевиками Адмирал-
тейского судостроительного завода в Петербурге. В те-
чение пяти лет он передавал им через мужа своей сестры
В. П. Расщеперипа часть своего гонорара для ведения
пропагандистской работы среди масс. Тогда же оп под-
держивал отношения с политическими ссыльными из Мо-
качевской волости Заонежья. Они собирались на мельни-
це К. Ф. Климова в деревне Рубцово, где в то время жил
отец поэта.
Примерно в 1915 г. вокруг Клюева стали собираться
видные крестьянские литераторы. Среди них были
С. Клычков, П. Орешин, А. Ширяевец, С. Есенин и др.
Клюев постоянно переписывался с ними, организовывал
личные встречи, настойчиво стремился подчинить твор-
чество названных авторов новому направлению, связан-
ному с особым вниманием их к русской деревне и ее
фольклору.
Октябрьскую революцию поэт встретил с восторгом.
Оп переселился из деревни в г. Вытегру и активно вклю-
чился в культурно-массовую и пропагандистскую работу
с населением. В 1918 г. оп написал пьесу «Красная пас-
ха», где в характерной для той поры аллегорической фор-
ме приветствовал победу народа над своими угнетателя-
ми. Пьеса эта была приурочена к 100-летию со дня рож-
дения К. Маркса и имела у зрителей большой успех. За
ее постановку автору была объявлена через газету бла-
годарность от райкома партии.
В Вытегре Клюев подружился с редактором местной
газеты Н. И. Архиповым. По его совету поэт часто вы-
ступал перед рабочими и крестьянами с лекциями и сти-
хами, в которых разъяснял им смысл основных завоева-
ний Октября. Активное участие принимал он также в
работе созданного Архиповым кружка «Похвала народ-
ной песне и музыке».
В 1919 г. в Петрограде вышли двухтомник произве-
дений Клюева под пазваппем «Песнослов» и сборник
стихов «Медный кит». Специальный раздел в «Песпосло-
ве» составили стихотворения о В. И. Ленине. В 1921 г.
автор переплел эти стихи отдельной книжечкой и через
Архипова, избранного делегатом Всероссийского съезда
Советов, передал их вождю. Данное издание и по сей
день хранится в Кремлевской библиотеке.
*3
В 1923 г. Клюев переехал в Петроград. Там он посе-
лился в самом центре города. Но порвать окончательно с
деревней поэт не мог. Ежегодно он по нескольку месяцев
путешествовал по родпому Северу и другим районам
страны. О русской избе напоминала ему и его комната
в Лепинграде. Ее степы до самого потолка были увеша-
ны вышитыми полотенцами и расписаны деревенской
резной орнаментикой.
В Ленинграде поэт написал свои лучшие стихи после-
октябрьской поры. К ним относятся «Богатырка», «За-
стольная», «Ленинград», а также поэмы «Мать-Суббота»
и «Заозерье».
Клюев прожил в северной столице до конца 20-х го-
дов. Затем по предложению С. Клычкова он переехал в
Москву. Друзья поселились в писательском’доме, распо-
ложенном на Тверском бульваре.
В 1937 г. поэт умер.
И. А. Клюева часто называют приверженцем дедов-
ской старины, охранителем «избяного рая»5. Действи-
тельно, в своих произведениях автор нередко выступал
сторонником незыблемого крестьянского быта, его пат-
риархально-религиозных порядков, веками складывав-
шихся в русской деревне. Особенно это заметно в стихах
раннего периода, вошедших в сборники «Братские песни»
и «Мирские думы». Художественная система названных
книг насыщена мистической обрядовой символикой и
староречевой фразеологией.
И тем не менее подобное определение поэта носит
односторонний характер. Основная масса стихотворений
Клюева написана в совершенно другом стиле. Их язык,
образы, мотивы отвечают нормам литературно-фольклор-
ной поэтики, вызванной к жизни самой дореволюционной
действительностью, что одинаково вмещала в себя архаи-
ку прошлого, созидательные поиски настоящего и грезы
о будущем.
Клюев — талантливый выразитель дум и чаяний той
части крестьянства, которая возвышенно-чутко и фило-
софично воспринимала собственный быт, нравы, культу-
ру, народную поэзию и природу. Видный профессор ли-
тературы П. Н. Сакулин писал в 1918 г. о поэте: «Басно-
слов-баян, он... вольно слагает свою „песпю-золотои, как
* Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. М.: Сов. энцикло-
педия, 1966, Т, 3. С, 607.
54
слагали его предки, и говорит тем же местным наречией,
каким говорят его односельчане»0.
Такого уровня в словесном искусстве Клюев достиг
не сразу. На первых порах его стихи носили откровен-
ный ученический характер. Малоискушенный автор ис-
пользовал в своей творческой практике в основном ту
же художественную образность, лексику и фразеологию,
что и его предшественники. Сначала он следовал за по-
этами «крестьянского» направления — Кольцовым, Су-
риковым, отчасти Некрасовым; позднее его учителями
стали Тютчев и Блок.
Например, риторическое повествование «Безответным
рабом я в могилу сойду...» сочинено Клюевым па мотив
кольцовского произведения «Путь», а его проникнутое
гражданским пафосом стихотворение «Где вы, порывы
кипучие...» перекликается своим сюжетным и интонаци-
онным рисунком с суриковским «Где вы, песни светлой
доли...».
Стихи Сурикова служили Клюеву определенным «мая-
ком» и в момент его работы над лирическими сценками
биографического плана. Известно, что в конце 1907 г.
поэта призвали па военную службу, которую он считал
несовместимой со своими взглядами. Это стало предметом
ёго художественных раздумий в стихотворениях так на-
зываемого «казарменного» цикла («Горниста смолк ро-
жок...», «Прогулка», «Казарма» и др.). В них будни сол-
датской казармы сравнивались с жизнью людей в тю-
ремных застенках:
Казарма дикая, подобная острогу,
Кровавою мечтой мне в душу залегла..,
Поэтическая зарисовка «Казарма», откуда взяты эти
строки, выполнена в том же словесно-образном и ритми-
ческом ключе, что и «В остроге» Сурикова, которая,
кстати, в свою очередь, создавалась под влиянием поэмы
Некрасова «Несчастные». Приведем начало суриковского
произведения:
Угрюма камера замкнутая острога,
Как зверя дикого огромная берлога,
Нависший потолок, и стены, и углы
Покрыты сыростью и плесенью, как мазью;
Кирпичный пол меж нар залеплен слизкой грязью..,
Немолчный гам стоит, бряцают кандалы..,
6 Сакулин П, Н. Народный златоцвет // Вост. Европы. 1916. Яг 5.
С. 201.
55
Тяжеловесный, шестистопный ямб и соответствующая
ему книжная лексика характерны и для стихов Клюева!
Казарма мрачная с промерзшими стенами,
С недвижной полутьмой зияющих углов,
Где зреют злые сны осенними ночами
Под хриплый перезвон недремлющих часов,—»
Во сне и наяву встает из-за тумана
Руиной мрачною из пропасти она,
Как остров дикарей на глади океана.«•
Есть также определенное лексико-синтаксическое и
образное сходство между «жанровыми картинками» Су-
рикова «Часовой», «Два образа» и аналогичными сочи-
нениями Клюева «На часах», «Холодное, как смерть,
равниной бездыханной...» и т. д. Кстати, лирическая
сценка «На часах» свидетельствовала об определенной
перемене, которая в конце 900-х годов наметилась в ху-
дожественном сознании молодого поэта. Последнее стало
заметно смещаться в сторону фольклорной поэтики: го-
род, расположенный за воротами тюрьмы, кажется ча-
совому, точно в сказке, волшебным; возникшая в его
воображении мать названа им, как в песне, родимой;
в народном духе дан метонимический образ винтовки
(стали, которая неотступно нашептывает солдату песню
злую: «Не корись лихой судьбе. На исходе караула в
сердце выстрели себе...»); из просторечного обихода вы-
бран глагол «мнится», вытеснивший собой литературные
формы «кажется», «видится», и т. д. А в стихотворении
«Холодная, как смерть, равниной бездыханной...» наря-
ду с фольклорными элементами (старый бор, глухая ночь,
избушка), роднившими это произведение с суриковским
«Два образа», отчетливо просматривается и тютчевское
начало. Оно — в символической зашифрованное™ сюже-
та, его углубленно-философской интонации.
Писатели кольцовско-некрасовского направления воз-
будили в Клюеве интерес к народной поэзии; Тютчев
же, а вслед за ним и Блок научили его философичности,
обратив внимание дебютирующего автора на вечно жи-
вую тему родины и России. Влияние на Клюева этих
двух поэтических школ совершалось одновременно, пе-
реплетаясь своими линиями, скрещиваясь и органически
сплавляясь в его творчестве в единое целое. Не случайно
в дальнейшем многие его фольклорные по духу стихи
наполнялись широкими жизненными раздумьями и обоб-
щениями.
56
Следует отметить, что пародно-образная основа, на-
сыщенная элементами философской символики, не сразу
закрепилась в поэзии Клюева. Напротив, в 1908 г. в ней
начали появляться религиозные мотивы. Стихи, написан-
ные на данную тему, отличались, например, от произве-
дений «казарменного» цикла и в лексико-синтаксическом,
и в жанровом отношении. В них значительно ослабли
позиции фольклора; лишь редкий эпитет или метафора
народного происхождения встречаются в стихотворениях
этого рода. Автор явно ориентировался на книжную речь,
когда обращался к теме фантастических представлений
и вымыслов. Свои образы и мотивы он черпал преиму-
щественно из письменных церковных источников. Но
вместе с тем и устпые легенды, сказания, притчи ис-
пользовались им в его работе над мистическим сюжетом.
Последнее в какой-то мере открывало двери и для бы-
тового фольклора, который входил в произведения Клю-
ева в виде речевых элементов. Это сообщало стиху эсте-
тически нейтральный характер: детали народной поэтики
настойчиво нейтрализовали собой велеречиво-книжные
образы, мотивы, словесные обороты.
Стихи мистического плана создавались Клюевым в
той же жанровой форме, что и житейски-бытовые. Ху-
дожественная система таких стихотворений создавалась
па оспове мифологического романтизма, не допускающего
четкого разграничения между живым и неживым, ре-
альным и воображаемым. Например, лирический герой
произведения «Я был в духе в день воскресный...» ут-
верждает, что он слышал голос Архистратига и
Видел ратей колесницы,
Судный жертвенник и крест,
Указующей десницы
Путсводпо-млечный перст.
В этом случае поэтическое изложение, насыщенное
мистической обрядовой символикой и староречевой фра<
зеологией и лексикой, обычно строилось в виде наглядно-
зримой сцепки:
Горпие звезды как росы.
Кто там в небесном лугу
Точит лазурные косы,
Гнет за дугою дугу?..
Будьте ж душой непреклонны
Вы, кому свет пе погас,
Ткут золотые хитоны
Звездные руки для вас.
(«Горние звезды как росы..,», 1908)
Разумеется, и эта сцепка, и само событие, которое
якобы развертывалось вокруг нее (или должно развер-
57
нуться), целиком принадлежали вымыслу автора. Сю-
жеты возникали под его пером на основе сказаний и
притчей из евангелия, библии и других церковных книг
или на основе рассказов людей религиозного круга. При
этом нередко в повествование автора входили мотивы и
образы из народных легенд, сказок, былин и преданий.
В результате элементы бытового фольклора естественно
соединялись с элементами условно-мистическими, обра-
зуя единый монолитный сплав.
По своей жанровой природе произведения данного ро-
да не однотипны. Есть среди них стихи-размышления,
стихи-воспоминания, стихотворение-портрет или стихо-
творный рассказ. Но чаще всего они построены в виде
наглядных сценок, непременным компонентом которых
является предметное описание вымышленной ситуации,
условно-фантастического образа в природе, быту или на
небесах. Назовем некоторые стихи этого цикла: «Горние
звезды как росы...», «Мы любим то, чему названья
пет...», «Я был в духе в день воскресный...», «Ты все
келейнее и строже...» и др.
Сколь бы серьезными ни казались религиозно-мисти-
ческие опыты Клюева, они тем не менее не могли на-
полнить его стихотворения истинной поэзией. Автор
очень скоро почувствовал, что возвышенное присуще са-
мой действительности, но отнюдь не отвлеченной фанта-
зии о ней. Это побудило его заняться изучением устного
эпоса и лирики как области словесного искусства, тесно
соприкасающейся с живой реальностью.
Примерно в 1909 г. в творчестве поэта началась ост-
рая борьба между двумя жанрово-стилевыми линиями:
одна из них .восходила к сфере церковно-книжной ри-
торики, а истоки другой находились в фольклоре. Нель-
зя сказать, что под напором народной «музы» элементы
мистики быстро утратили свое значение в поэтике Клю-
ева. Нет, еще некоторое время они сохраняли его и в
отдельных образных выражениях, и в самом сюжете
стиха. Но главное стало бесспорным: фольклорная сти-
хия поколебала религиозные устои автора, оттеснив их
па второй план, и навсегда сделалась школой его поэзии.
Это пашло выражение прежде всего в форме песен-
ных импровизаций, которые по своей теме и способу
изложения сближались с сочинениями фольклора — лю-
бовными, обрядовыми, семейно-бытовыми, календарными,
трудовыми. Еще при жизни автора многие критики се-
товали на него за то, что он якобы скрывает от чита-
58
телей подлинный источник своих стихотворений. Они
считали, что Клюев записывает у себя на родине народ-
ные песни и, слегка обработав, печатает их под своим
именем7. В действительности же он поступал иначе: ни
одно его произведение не является точной копией фоль-
клорного. Поэт просто брал традиционный сюжет и на
его основе слагал новое повествование, которое напо-
минало бытовавшее в устном обиходе лишь в самом об-
щем — складе речи и принципе выражения. В то же
время система поэтических образов, их композиционно-
сюжетная канва как сущность художественного творения
всегда получались оригинальными и не похожими ни на
какие другие. Ведущим способом построения такого тек-
ста у Клюева сделались повторение синонимических оп-
ределений, вещных деталей, ритмических фигур, словес-
ные подхваты с уточнением и нарастанием основного
мотива, лирическое обращение героя к предмету приро-
ды и последующее развертывание темы в виде парал-
лельных синтаксических конструкций, например:
Ах вы цветики, цветы лазоревы,
Алоцветней вы красной зорюшки,
Скоротечней вы быстрой реченьки!
Как на вас, цветы, лют мороз падет,
На муравушку белый утренник,—
Сгубит зябель цвет, корень выстудит!
Ах ты дитятко, свет Миколушка,
Как дубравный дуб — ты матер-стаплив,
Поглядеть кому — сердцу завистно,
Да осилит дуб душегуб-топор. ♦.
(«Ах вы цветики, цветы лазоревы..,» )
В жанре традиционных песен написаны также «Сва-
дебная», «Посадская», «Бабья песня», «Вы, белила-ру-
мяна мои...», «Ивушка зелененька...», «Недозрелую ка-
линушку пе ломают и не рвут...» и др. Произведения эти
создавались на протяжении многих лет, что свидетель-
ствовало об устойчивом интересе автора к миру народ-
ной словесности, о его стремлении овладеть тайнами ху-
дожественного мастерства безымянных певцов-импрови-
заторов.
7 Такую точку зрения, в частности, высказывали А. Блок и
В. Брюсов. В наши дни аналогичного мнения придерживался
В. Г. Базанов. См.: Базанов В. Г. Вступительная статья // Клю-
ев Н. Стихотворения и поэмы. Л.: Сов, писатель, 1977, С. 29—30.
59
Из языка поэта исчезла велеречивая библейская ар-
хаика: пламепь, шестикрыл, судный жертвенник, дес-
ница. Лексико-синтаксический строй стиха наполнился
реалистической образностью, фольклорными и обиходно-
разговорными словосочетаниями.
В начале 10-х-годов в творчестве Клюева сложился
особый тип лирической зарисовки, основанной на сое-
динении природно-бытовых и психологических деталей.
Она невелика по размеру: в ней насчитывается три-
четыре строфы, и в центре ее часто оказывается образ
задумчивой героини. Внимание автора, который, кстати,
тоже представлен как персонаж, сосредоточено лишь во-
круг одного какого-то очень важного момента в жизни
женщины, по 'этого вполне достаточно, чтобы вызвать
в воображении ее полный облик.
Стихи подобного рода, как правило, начинаются о
изображения внешней среды, выполняющей в тексте
двойную функцию. Она создает поэтический фон, на ко-
тором развертывается действие, и вместе с тем служит
предметом глубокого размышления для лирической ге-
роини. Иными словами, природа в данном случае — это
сюжетный узел, связывающий воедино всю систему ху-
дожественных образов и мотивов.
По такой схеме построена, например, миниатюрная
сцепка «Дремны плески вечернего звона...» (1912). Глав-
ная мысль в ней завязывается во внешнем, природно-
бытовом плане, составленном из нескольких последова-
тельно-перечислительных штрихов:
Дремны плески вечернего звона,
Мглистей дали, туманнее бор.
В эту локальную tзарисовку логично вписан образ
живого человека с его думами, надеждами, тревогами.
Причем внутреннепсихологический портрет героини
(речь идет о любимой поэта) здесь дан через ее отно-
шение к природе, к которой опа близка по своему ду-
ховному складу и па которую в настоящий момент уст-
ремлено ее внимание: девушка грезит «о туманах, о се-
верном лете, о пустыне».
В заключительной, третьей строфе судьба героини
показана в отдаленном будущем, для чего использованы
те же пейзажные и психологические детали:
Отлетят лебединые зори,
Мрак и вьюги на землю сойдут,
И на тлеюще-дымном просторе
Безотзывпо молитвы замрут.
G0
Аналогичным образом созданы и другие стихи анали-
зируемого периода: «В златотканые дни сентября...»
(1911), «Темным зовам не верит душа...» (1912), «Косо-
горы, низины, болота...» (1913) и т. д. Их объединяет
то, что автор в своем описании душевного состояния пер-
сонажей (в том числе самого себя) неизменно опирается
здесь на детали внешнего мира. Последние выступают
у пего в качестве основного предмета поэтической речи.
По ним устанавливаются изменения, происходящие в
жизни людей и окружающей их действительности. Ви-
димо, поэтому в некоторых произведениях предметам и
явлениям природы сообщен иносказательно-символиче-
ский смысл. Приведем строки из стихотворения «Снова
поверилось в дали свободные...» (1913), где посредством
пейзажных тонкостей обрисована история одного жизнен-
ного предсказания, сделанного героиней:
Ты повторяла: «Туман — настоящее,
Холоден, хмур и зловеще глубок.
Сердцу пророчит забвенье целящее
В зелени ив пожелтевший листок».
Явыо безбольною стало пророчество:
Просинь небес, и снега за окном.
В хижине тихо. Покой, одиночество
Веют нагорным, свежительным сном.
Такие детали Клюев нередко стремился подбирать в
соответствии с народным взглядом па вещи. Они у него
фольклористичпы по своей сути. Например, в лириче-
ском сообщении «Мне сказали, что ты умерла...» (1913)
явления природы изображены в сравнительно-метафори-
ческой форме:
Говорят, что п • стало тебя,
Но любви иссякаемы ль струи:
Разве зори — не ласка твоя,
И лучи — не твои поцелуи?
Как известпо, заря и ее лучи служат в устной поэзии
для олицетворения девичьей красоты. Эти представления
и перенесены поэтом в контекст произведения.
Другой жанровой разновидностью в раннем творче-
стве Клюева являются стихотворения, связанные с те-
мой родины, ее неповторимой природой и народным бы-
том. В них также преобладает прямое, реалистическое
движение авторской мысли. Однако в отличие от рас-
смотренных выше произведений оно имеет здесь свою
61
специфику. Этим выражены определенные структурные
особенности стихов, вошедших в данную группу.
Образ России впервые был намечен поэтом в пред-
метно-зримой зарисовке «Костра степного взвивы...»
(1910). Она составлена из характерных пейзажных
штрихов:
Костра степного взвивы,
Мерцанье высоты,
Бурьяны, даль и нивы
Россия — это ты!
Над образом России-родины Клюев размышлял и в
стихотворной дилогии «Александру Блоку», написанной
в том же, 1910 г. Но к ее созданию автор подошел не-
сколько иначе. Тут главное — настроение лирического
героя (осенняя, рдяная тоска)', которое показано в оли-
цетворенно-вещном плане и на этой основе сближено с
обобщающим образом родной отчизны:
Я болен сладостным недугом
Осенней, рдяною тоской.
Нерасторжимым полукругом
Сомкнулось небо надо мной.
Опа везде, неуловима,
Трепещет, дыши г и живет;
В рыбачьей песне, в свитках дыма,
В жужжанье ос и блеске вод.
В шуршанье трав — ее походка,
В нагорном эхо — всплески рук.»«
В итоге вырисовывается образ родины-женщины, кото-
рый, безусловно, был навеян блоковской поэзией («Ео
ли косы смоляные, как ветер смех, мгновенный взгляд..,
о, кто Ты: Женщина? Россия?»).
Вместе с тем в поэзии Клюева возникали и другие
связи — «родина — природа». Деревенские избы, равнин-
ное поле, сосновый бор как характерные элементы со-
бирательного образа родины все чаще становились по-
этическим фоном, па котором развертывалось конкрет-
ное лирическое действие, обусловленное внутренним ми-
ром героя, его повседневными думами и надеждами. По-
казательны в этом отношении стихи «Я пришел к тебе
убогий...», «На песню, на сказку рассудок молчит...»,
«Весна отсняла... Как сладостно больно...» и др., создан-
ные также в 1911 г. Основным принципом раскрытия
художественной темы в них по-прежнему оставался на-
62
глядпо-предметпый. Автор обычно начинал свое пове-
ствование с пластически выполненной пейзажной сцен-
ки, а затем частными штрихами вводил в нее свои мыс-
ли, переживания, эмоции, которые возникали у него под
влиянием окружающей действительности. При этом изо-
бражение сюжетной ситуации принимало в каждом от-
дельном случае совершенно иные стилевые контуры,
почти всегда окрашенные в фольклорные тона.
Например, в поэтическом сообщении «Я пришел к
тебе убогий...» приметы родины заключены в форму ли-
рического вопроса, с которым возвратившийся из дол-
гих странствий герой повествования обращается к близ-
кому человеку:
Расскажи про край родимый,
Хорошо ль живется в нем,
Все лежит оп недвижимый
Под туманом и дождем?
В приведенных стихах образные подробности основа-
ны па традиционном олицетворении предметов и явлений
природы. Впрочем, фольклорный колорит создан не толь-
ко этим. Он — в особой хореической интонации стиха,
несомненной простоте и ясности изложения темы, в рас-
пространенном песенном эпитете «родимый», инверсион-
но прикрепленном к определяемому слову.
Образ родины у Клюева органически связан с рус-
ской деревней, бытом крестьянина-труженика, его песен-
но-сказочной поэзией. Поэтому зарисовки родного края
у него почти всегда социально озвучены. Так, в стихо-
творении «Весна отсняла... Как сладостно больно...» кар-
тина сельской Руси складывается из таких обнаженно-
реалистических штрихов, как серые избы, часовня убо-
гая, ковыльное поле, понурые ели, бурьяны и льны.
Поэт, добиваясь песенного звучания стиха, уделял
большое внимание его лексико-синтаксической отделке.
Речь его сделалась теперь естественнее, проще и вместе
с тем художественно богаче, нежели в ранее рассмотрен-
ных примерах. В сущности, в раскрытии темы родины
здесь намечены новые жанрово-стилистические пути.
Один из них, опосредствованный, связан с формой
психологической характеристики авторского «я». Оп
представлен в стихотворении «Я люблю цыганские ко-
чевья..,» (1914), где говорится о любви поэта к родине,
о тех предметах и явлениях жизни, которые составляли
круг его особой душевной привязанности.
63
Синтаксическую основу этого произведения образуют
однородные прямые дополнения, скрепленные перечис-
лением. Они и заключают в себе зрительные, слуховые
и отвлеченные детали, отобранные поэтом из внешней
действительности и народных представлений о ней для
воспроизведения обобщенного образа родины. Среди них
немало фольклорных элементов. Тут и поэтические штри-
хи из области крестьянских поверий и сказаний (в лож-
ках «с крестиками» «заклятия живут»), и олицетворен-
ные и опредмеченные абстрактные понятия («улыбчи-
вые очи ловят сказки теми и лучей»)1, и лирические тон-
кости из жизни природы («грай сорочий», «в росах ко-
нопля»). Так вырисовывается многообразный мир, в ко-
тором жизнь и поэзия живут рядом, естественно пере-
плетаясь в своем повседневном бытии. Но показан он как
бы па втором плане, через восприятие автора:
Я люблю цыганские кочевья,
Свист костра и ржанье жеребят,
Под луной как призраки деревья
И ночной железный листопад.
Я люблю кладбищенской сторожки
Нежилой, пугающий уют,
Дальний звон и с крестиками ложки,
В чьей резьбе заклятия живут*
Напротив, в стихотворении «Пашни буры, межи зе-
лены...» (1914) авторское звено опущено и изображение
родпого края дано непосредственно, в виде объективной
характеристики внешней среды:
Пашни буры, межи зелены:
Спит за елями закат,
Камией мшистые
расщелины
Влагу вешнюю таят.
Хороша лесная родина:
Глушь да поймища кругомI.
Прослезилася смородина,
Травный слушая псалом.
Краткая форма определений в запевной строке и оли-
цетворение предметов и явлений природы в последую-
щих стихах сразу установили в повествовании атмосфе-
ру эмоциональной теплоты и поэтичности, родственной
по своему характеру народно-лирической.
Образ родины в стихах Клюева соединен нерастор-
жимыми узами с образом самого поэта. Это особенно
заметно в таких рассмотренных выше произведениях,
как «Александру Блоку», «Костра степного взвивы...»,
«Я пришел к тебе убогий...», «Я люблю цыганские ко-*
64
чевья...», а также в лирических зарисовках и сценках,
специально посвященных теме писателя из парода: «Па-
харь», «Вы обещали нам сады...» и др. В названных
стихотворениях перед нами предстает образ молодого ав-
тора в современной ему действительности. Это — поэт-
труженик, поэт-пахарь, призванный воспевать родные
просторы, тихие деревенские избы, лес, поле, легкое
жужжание прялки у окна и любимую мать, низко скло-
нившуюся над ней. Клюев особо подчеркивал мысль о
том, что оп и его собратья по перу родились и выросли
в сельской хижине, отчего «аромат» их творений так
«смолист и едок... (и) освежительной зимы». Автор с
гордостью называл себя неутомимым «работником... па
ниве жизни и труда».
Приведенные стихи, разумеется, не исчерпывают всей
темы России-родины. Величественный образ Руси раз-
дольной колоритно обрисован во многих произведениях
поэта. Это в первую очередь относится к пейзажным за-
рисовкам, где яркими художественными красками запе-
чатлена прелесть лесного Прионежья, тонкими психоло-
гическими штрихами переданы мысли, чувства, эмоции,
которые этот край постоянно вызывал в душе писателя.
Стихотворения о природе по своим жанровым призна-
кам близки к предыдущим. Они также построены по
принципу прямого реалистического изображения: запев-
ные одна-две строки сообщают о самом характерном
предмете внешней среды, и к ним присоединяются дру-
гие поэтические детали, воссоздающие пространственный
фон действия. Далее изложение темы принимает форму
событийной ситуации, но и опа развертывается вокруг
пейзажно-бытового образа, конкретизируется, уточняет-
ся, раздвигается вширь. В этой части сюжетной сценки
приводятся лирические сведения о герое-повествователе,
дается характеристика его внутренней жизни и мира в
целом. Тут не человек вписан в природу, а природа
представлена человеком. Она является как бы частью
его духовной жизни, служит средством выражения его
настроения. О самом человеке можно судить по тем об-
разным штрихам, которые он подметил и выбрал из ок-
ружающей действительности. Заключительные строки
обычно несут в себе информацию, об идейно-смысловой
оценке художественного события.
Подобная схема встречается в таких стихах, как «На-
бух, оттаял лед па речке...», «В просинь вод заглядели-
ся ивы...» и др. Тема родины в них прямо пе названа,
3 п. п. Нежепец
G5
но мысль о ней отчетливо ощущается в подтексте этих
произведений.
В стилистическом отношении пейзажные зарисовки
неоднородны. Чаще всего они написаны литературно-ней-
тральным языком, имеющим книжное и фольклорное
происхождение. Возьмем, к примеру, стихотворение «На-
бух, оттаял лед на речке...» (1912), где картина начи-
нающейся весны дается через восприятие ее иноком в
монашеской скуфье, порвавшим с официальной церковью
и сблизившимся с вольным миром природы. Жанровое
своеобразие этого произведения обусловило его лексику.
Стихи сложены словами, общими как для письменной,
так и для устно-песенной речи:
Набух, оттаял лед па речке,
Стал пегим, ржаво-золотым,
В кустах затеплилися свечки,
И засипел кадильный дым.
Березкп — бледные белички,
Потупясь, выстроились в ряд.
Я голоску веспяпки-птички,
Как материнской ласке, рад...
Обету строгому неверен,
Ушел я в поле к лознякам,
Чтоб поглядеть, как мир безмерен,
Как луч скользит по облакам...
Данные строки звучат по-фольклорному. Объясняет-
ся это тем, что опорные слова для них взяты из арсенала
нейтрально-разговорного языка. Такие слова встречаются
и в повседневной речи, и на страницах книг. Это сооб-
щило поэтическому слогу естественность.
Интересно само по себе сращение лед «ржаво-золо-
той». Оно создано из элементов авторской и фольклор-
ной поэтики. Соединение предметного слова «лед» и оп-
ределения «ржавый» проведено в стиле сугубо индиви-
дуальном. Но в словообразование введен добавочный пе-
сенный элемент — эпитет «золотой», что сразу придало
образу иную интонацию.
В последующих стихах о природе Клюев раздвигает
возможности народной поэтики, делает их шире, про-
страннее, весомее. Он стремится выдержать в устпо-по-
этическом ключе все повествование. С этой целью его
лирический герой наделяется теми же душевными свойст-
вами, что и песенный. Это находит выражение и в общем
СО
строе его мыслей и чувств, и в особой системе художе-
ственных образов.
Наглядной иллюстрацией такой сюжетной ситуации
является стихотворение «Я пришел к тебе, сыр-дрему-
чий бор...» (1912), посвященное теме леса. Его словес-
ная ткань сочно вобрала в себя и постоянные эпитеты
(«сыр-дремучий бор», «быстрые реки», «крещеный люд»),
и традиционные метафоры («песшо-золото расточивше-
го»; «променял парчу на сермяжину, кудри-вихори на
плешь-лысину»), и устоявшиеся олицетворения («седо-
власый бор», «у него — на седых щеках слезовая смоль»}
и т. д. Известный народнопоэтический колорит привно-
сят в текст также сравнительные обороты («самоцвет-
ней зорь боевой наряд»; «крещеный люд на завалинах,
словно вешний цвет на проталинах»), символическое ос-
мысление животного и растительного мира («расскажу
я им... что в родных степях поредел туман, что сокры-
лися гады, филины, супротивники пересилены»), различ-
ные виды сложных слов («чудо-терем», «брови-трущо-
бы») и др. Фольклористичны и сама форма лирического
обращения героя-автора к миру природы, сыр-дремуче-
му бору, и его последующая исповедь-монолог о своей
жизни, выполненная в соответствии с былинной интона-
цией:
Я пришел к тебе, сыр-дремучий бор,
Из-за быстрых рек, из-за дальних гор,
Чтоб у ног твоих, вптязь-схимнище,
Подышать лесной древней силищей!
Нетрудно заметить, что прямое изложение действия
в этом произведении несколько сместилось в иносказа-
тельно-метафорическую сферу, что привело к углублению
сюжетной ситуации. Подобное явление в творческой
практике Клюева не было случайным. Оно наблюдалось
в целом ряде других стихов, созданных поэтом в 1912—
1913 гг. («Лес», «Прохожу родной деревней...», «Певу-
чей думой обуян...», «Сготовить деду круп...» и т. п.).
Под влиянием устной поэзии автор явно склонялся
к олицетворенно-метафорическому осмыслению отдельных
звеньев своего повествования. Правда, па первых порах
это еще не затрагивало всей структуры стихотворения.
Лирические образы предметов и явлений, опирающиеся
на олицетворение или метафору, имели в тексте срав-
нительно небольшую «зону действия», всего в одну-две
строки, так что поэтическая мысль по-прежнему разви-
3*	G7
валась в русле прямого, реалистического изложения. Но
теперь ее движение становилось колоритнее, пластичнее,
чем в ранее написанных стихах. Тут определенно выри-
совывались ростки непривычной стилистической манеры.
Новый способ раскрытия авторской темы основывал-
ся на условно-событийном изображении действительности.
Оно было связано со стремлением поэта возвысить фоль-
клорными средствами природу и быт русской деревни,
которую оп любил до самозабвения. Прежде такой прием
встречался у Клюева лишь в стихах песенного цикла
с элементами народно-мифической фантастики («Как по
реченьке-реке...», «Поволжский сказ»). Теперь автор пе-
ренес его в пейзажно-психологические зарисовки и
сцепки.
В 1916 г. профессор литературы П. Н. Сакулин, оз-
накомившись с последними произведениями поэта, образ-
но заметил: «Природа для Клюева — сказочный чертог,
украшенный цветными узорами...»8. Этими словами ис-
следователь характеризовал одну из особенностей твор-
ческих воззрений художника в ту пору, когда им соз-
давались лирические рассказы в виде конкретного, услов-
но-поэтического события. В данной жанровой форме, как
известно, предметы и явления внешнего мира как бы
оживали: они наделялись свойствами человеческого ха-
рактера, перенимали традиционные привычки и манеры
людей, думали, переживали и на такой основе состав-
ляли своеобразную сюжетную ситуацию, напоминающую
собой обычную жизненную обстановку. В результате ху-
дожественное действие приближалось к аллегорическому.
Например, в стихотворении «Сегодня в лесу имени-
ны...» (1914) осенняя пора описывается как необыкно-
венно яркий праздник, в котором приняла участие вся
природа: осины в багряных шугаях, вымышленный ста-
ричок-затейник, тихо скучающий «о лете — сынке-голод-
ранце», и, конечно, сама ключница-осень, щедро потчу-
ющая собравшихся гостей густой варенухОп. Каждый из
этих персонажей имеет свой индивидуальный облик, и
взаимоотношения между ними устанавливаются с учетом
общего интереса к праздничному карнавалу. Другие пред-
меты природы представлены в овеществленно-метафори-
ческом плане: «муравейник — пышней любого кулича»;
«пень — как бутыль с наливкой» и т. д.
8 Сакулин П. Н, Указ. соч. С. 203.
С8
Вполне попятно, что поэт в своем описании леса пе
выходит за пределы устной лирики; у пего все осмыс-
лено с позиций народного отношения к природе. Мета-
форические уподобления, олицетворения, сравнения, ко-
торые он использовал в настоящем стихотворении, соз-
даны им по принципу фольклорных: источником для
них послужила сама жизнь с ее укоренившимися чер-
тами:
В чаще именинник-затейник
Стоит, опершись на костыль.
Он в синем, как тучка, кафтапце,
Бородка — очесок клочок;
О лете — сынке-голодранце
Тоскует лесной старичок.
Иной раз рядом с вымышленными существами в про-
изведении действуют и живые реальные лица. Причем
те и другие имеют в тексте одинаковую художественную
значимость. Именно такая картина наблюдается в быто-
вой сценке «Изба-богатырица...» (1914). Здесь гипербо-
лизированы и очеловечены в условно-фольклорном ключе
и крестьянская изба с окнами-глазницами, и земля-зем-
лища, пьяная от дождя, и бор-старичище в подоблачном
шеломе, из-под которого «строго грозится туча-бровь».
Но наравне с этими персонажами, перешедшими в во-
ображение автора из безбрежного океана народных фан-
тастических представлений и верований, в поэтическом
событии участвуют герой-повествователь, вернувшийся
после долгого скитания в родные места, и его старая
мать. Один в сказочном свете показывает природу и быт
северорусского края:
Кругом земля-землища
Лежит, пьяна дождем,
И бора-старичища
Подоблачный шелом.
Из-под шелома строго
Грозится туча-бровь..,
К заветному порогу
Я припадаю вновь.
Другая поет сочиненную в
манере авторскую песню: •
традиционно-иносказательной
«Спорбдила я сыпка-богатыря
Под потокою па сиверке,
На холодном полузимнике,
Чтобы дитятко по матери пошло,
Не удушливато в летнее тепло,
Под морозами пе зябкое,
На воде-луде не хлябкое!..»
G9
В ряде анализируемых стихов автор удаляется за пре-
делы поэтических строк, и тогда воображаемые персо-
нажи остаются в тексте «наедине» друг с другом, объ-
ективно и независимо исполняя свои сюжетные функ-
ции и создавая тем самым видимость естественного дви-
жения стержневой мысли. Как правило, произведения
подобного рода в зависимости от конкретного соотноше-
ния в них реального и условно-фантастического могут
принимать различные жанровые очертания.
Одни из них имеют форму событийного сообщения,
рассказа с ясно выраженными общепринятыми компо-
нентами сюжета: завязкой, развитием действия, куль-
минацией, развязкой. Они всегда заключают в себе ил-
люзию какого-то происшествия, случая, примера, иллю-
стрирующего мысль.
Так, в новеллистическом повествовании «Черны про-
талины...» (1913) лирическим центром является отвле-
ченный образ времени года (марта), представленного в
овеществленном, предметно-зримом ключе. Поэт выделил
в весенней природе одну характерную деталь — меняю-
щийся под теплыми лучами солнца покров снега и изо-
бразил март рельефно и одухотворенно, словно бы речь,
как в известной просторечной пословице об этой поре
года, шла о живом, мыслящем существе:
II за неделю март-портняжка
Из плата выкроил зипун,
Наделал дыр, где пол запашка,
На воротипк нашил галун.
Чаще всего призрачные события в таких стихах на-
деляются приметами бытового характера. Любопытна в
этом отношении новелла «На сивом плесе гагарий зык...»
(1914), где говорится об извечной борьбе мрака и света,
уходящей ночи и наступающего дня. Тема эта раскрыва-
ется здесь как типичная любовная история: в красави-
цу Зорьку сначала влюбляется Рассвет, а затем День.
Благодаря олицетворению самого действия явления и
предметы почти полностью утратили свои природные
свойства и приняли человеческий облик:
Как клуб бересты в почи лупа —
Рассвету лапти плетет опа.
Сучит оборы жаровый пень,
И ткет онучи чернавка-тень<
Рассвет-кудрявич, лихой мигач,
В лесной избушке жует калач,
70
Глядит в оконце, и волос рус
Зарцт вершины, как низка бус.
Игра красок, перенесенная из внешнего мира в во-
ображение поэта, приобрела определенный идейно-худо-
жественный смысл. Она оригинально осветила быт и
нравы русской деревни, исполненные особой поэзии. Пер-
сонажи произведения, точно крестьяне, судачат о послед-
них новостях; их речь пестрит характерными идиома-
тическими выражениями и обыденными словами-обра-
зами:
Заря Рассвету: «Ах, в руку сои!
Я пряла тучку — саврасый леи,
Колдупья-буря порвала пить,
Велела прялку навек забыть!»
В отдельных случаях чисто бытовой аспект стиха уси-
лен социальным звучанием. Обычно это связано с пере-
дачей общественного настроения людей. Данная ситуация
сложилась, в частности, в психологической зарисовке
«Луговые потемки, омежки, стога...» (1914). Тут в фор-
ме вымышленного движения поэтической мысли показа-
ны начавшаяся мировая война- и отрицательное отноше-
ние к ней простого русского крестьянина. Названный за-
мысел выполнен посредством реалистических деталей,
тщательно зашифрованных народными тропами;
Захлебнулась тальянка горючею мглой,
Голосит, как в поминок семья по родпон. t *
Август-дед, бородища снопом,
Подарил гармониста ружьем,
О своей драматической судьбе поет, конечно, солдат-
гармонист. Но в тексте человека не видно: о нем только
упоминается. Метонимически роль повествователя взяла
на себя его тальянка. Она и высказывает в условном
монологе своп горестные думы о хозяине: «Чует медное
сердце мое, что погубит парнюгу ружье...».
Среди стихов анализируемой группы есть и такие,
в которых позиции иллюзорного внешнего события за-
метно ослаблены или сведены на пет. R то же время
в изложении действия особое значение приобретают опи-
сательпость и характеристики поэтических предметов и
явлений. По своим жанрово-содержательным признакам
произведения эти часто приближаются к лиро-эпическому
эссе с его свободной сюжетной композицией. Фольклор-
71
ный колорит их, как правило, создается одновременно
элементами песенной и сказочной поэтики.
К числу подобных стихотворений относится арисовка
«Галка-староверка ходит в черной ряске...» (1914 или
1915). Она составлена из строк субъективно-оценочной
лирики и перемежающихся с ними подробностей условно-
событийного повествования. Первая строфа здесь посвя-
щена метафорической характеристике домашних и диких
птиц. Эти персонажи наделены обликом крестьян и кре-
стьянок, их описание выдержано в стиле фольклорной
портретной живописи:
Галка-староверка ходит в черной ряске,
В лапотках с оборой, в сизой подпояске.
Голубь в одпорядке, воробей в сибирке,
Курица ж в салопе — клеванью дырки.
Гусь в дубленой шубе, утке ж на задворках
Щеголять далося в дедовских опорках.
Далее в воображаемо-вымышленном плане обрисовано
поведение птиц в ночное время. Сюжетная ситуация здесь
обведена канвой тематического рассказа. Суть последне-
го заключена в олицетворении конкретной бытовой сцен-
ки: в курятнике спят куры, и только петух терпеливо
дожидается рассветной зорьки, чтобы вовремя разбудить
своих хохлатых подружек и отправиться с ними на бли-
жайший бугор в поисках корма.
Внешнее событие отсутствует и в тех стихах Клюева
о природе, которые оформлены в виде панорамных за-
рисовок («В овраге снежные ширинки...», «Уже хоро-
нится от слежки...», 1915). Они созданы в обзорно-опи-
сательной манере: несколько локальных штрихов, объ-
единенных общим повествовательным тоном, составляют
сюжетно законченную тематическую сценку. Вместе с
тем каждая деталь, входящая в нее, представляет собой
относительно замкнутый художественный микромир, опи-
рающийся на отдельный метафорический образ. Приве-
дем некоторые поэтические приметы ранней весны, со-
держащиеся в стихотворении «В овраге снежные ширин-
ки...»:
Кошель с янтарною морошкой
Луна забрезжить норовит.
Или:
Зарпт... Цветет загозье лыко,
Когтист и свеж медвежий след,
Озерко — туес с земляникой,
И внешний бор — за лаптем дед.
72
Приемы и средства изображения, примененные Клюе-
вым в произведениях, рассмотренных выше, не утратили
своего значения и в последующие годы. Из них в даль-
нейшем сложилась определенная стилевая система, ко-
торой автор придерживался в своей работе над новыми
стихами. Конечно, поэтическое искусство Клюева обога-
щалось со временем многими ранее неизвестными спо-
собами словесного изложения. Однако главное в пем не-
изменно сохранялось, и суть его сводилась к тому, чтобы
в одном лирическом действии соединить достоверное и
фантастическое, литературное и фольклорное, описатель-
ное и условно-событийное. Такой принцип повествования
был обусловлен самим характером природного дарования
художника, непосредственно вышедшего из сердцевины
народа и никогда не порывавшего своих творческих по-
исков с миром его повседневных дум, надежд, чувств,
социальных устремлений и образного мышления.
Как же формировалась авторская мысль па данном
этапе? Какие жанрово-стилистические оттенки она при-
нимала в том или другом тексте? Какова функция уст-
но-поэтических элементов в становлении структуры сти-
ха? Попытаемся ответить на эти вопросы, обратившись
к конкретному анализу произведений.
В середине 10-х годов под влиянием всеобщего недо-
вольства империалистической войной п растущих' идей
социалистической революции в центре внимания Клюева
снова оказалась тема величия народной России. Русь
крестьянская с ее традиционным бытом, культурой, обы-
чаями, нравами, природой, поэзией заняла ведущее по-
ложение в его творчестве. Ее изображению были посвя-
щены целые стихотворные циклы, созданные с учетом
новейших идейно-художественных позиций поэта. И вот
какая закономерность прослеживается в движении их
кардинальной мысли, кстати единой для всех циклов:
передаваемый ею романтизированный образ Руси народ-
ной постепенно укрупняется от начальных стихов к по-
следующим. В этой связи в его обрисовке можно устано-
вить несколько композиционно-сюжетных уровней.
На первых порах в поэзии Клюева преобладала кон-
кретизирующая тенденция. Она включала в сферу реаль-
ности не только наглядно-осязаемое, предметное, но и
то отвлеченное, мифическое, которое, соприкасаясь с ре-
альным, обретало «земные» черты. Подобная направлен-
ность поэтической мысли находила ясное выражение в
воспроизведении жизненного уклада крестьян, их обихо-
73
да, психологии. Для этого использовались мельчайшие
бытовые подробности, каждая из которых предельно
приближалась к описываемому ею явлению. В итоге весь
творческий процесс автора совершался на национально-
фольклорной основе, связанной с крестьянским бытом.
Тут самим конкретным предметам предоставлялась воз-
можность «взапмоопределять друг друга, допуская как
бы жизнеподобное саморазвитие художественной действи-
тельности», ее независимое самодвижение9. Этот глубин-
ный показ крестьянской России изнутри был олицетво-
рение конкретизирован в образе песенной избы.
Стихи, раскрывающие данную тему, так и назывались
«Избяные песни». Опп возникли в конце 1914 — начале
1915 г. Как и предыдущие произведения, указанные вы-
полнены в фольклорно-метафорическом ключе. Лириче-
ское действие в них развивается на грани действитель-
ного и вымышленного, опираясь в своем изложении «на
логику жизни... на многочисленные островки реально-
сти», которые, по меткому замечанию исследователя, за-
ключены в каждом слове 10. Это помогло автору мозаич-
но обрисовать быт и поэзию дореволюционной деревни
и на такой основе построить новый, художественный
мир.
«Избяные песни» — это 15 лирических стихотворений,
связанных, точно главы одного произведения, общей
мыслью, героем, его судьбой. В них говорится о смерти
матери поэта, о душевных переживаниях сына при виде
опустевшего родительского дома. Мотив безутешного го-
ря проходит через все лирическое изложение.
Но названные стихи пе схожи по своей жанровой
природе, они очень своеобразны по характеру сюжетной
ситуации и способу ее воплощения. Есть тут и описа-
тельные сценки, и стихотворенпя-рйздумья, и портрет-
ные зарисовки, п развернутые пословично-афористиче-
ские сообщения. Каждое такое произведение имеет соб-
ственную систему поэтических образов и средств изо-
бражения. Одни из них сочинены в сугубо реалистиче-
ском плане, другие — в условно-метафорическом,
а третьи совместили в себе элементы и первого, и вто-
рого.
9 Роднянская И. Б., Кожинов В. В. Образ художественный //
Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. М.: Сов. энцикло-
педия, 1968. Т. 5. С. 366.
10 Гей 1Г К. Художественность литературы. М.: Наука, 1975.
С. 246.
74
В основу «Избяных песен» положен принцип после-
довательного изображения главного лирического героя
(хозяйки-матери) с позиций других персонажей. Для
этого избран несколько необычный путь раскрытия те-
мы. Человека уже нет, и мир его былых душевных
помыслов и тайных привязанностей раскрывается кос-
венно, посредством обрисовки тех лиц, вещей и явлений,
с которыми оп встречался при жизни. В этой связи в
одном поэтическом потоке соединены персонажи дей-
ствительные и фантастические, живые и олицетворенно-
предметные; причем последние одушевлены до такой сте-
пени, будто они от природы наделены чувствами, эмо-
циями, мыслями, человеческой памятью. Все в крестьян-
ской избе живет традиционной человеческой жизнью:
печь, ухваты, горшки, демонические существа, птицы,
животные; они помнят, грустят, переживают. Клюев
использовал здесь известный прием сказочной поэтики,
согласно которому все персонажи условного повествова-
ния несут равнозначную художественную функцию.
И вот каким образом развивается при этом главная по-
этическая мысль.
Первая глава — «Четыре вдовицы к усопшей при-
шли...» открывается реалистическим сообщением:
Четыре вдовы в поминальных платках:
Та с гребнем, та с пеплом, с рядниной в руках;
Пришли, положили поклон до земли,
Опосле с ковригою печь обошли,
Чтоб печка-лебедка, бела и тепла,
Как допрежь, сытовые хлебы пекла.
Во второй части действие изложено в условно-собы-
тпйном плане: здесь в духе старых традиционно-народ-
ных представлений рассказывается о том, как душу по-
койницы уносят журавли в бескрайние просторы неба.
В устно-поэтическом ключе осмыслен и образ природы,
принимающей участие в погребальном обряде: словно в
роскошную парчу нарядила опа усопшую в яркие зоре-
вые лучи.
Затем повествование принимает локально-психологи-
ческие очертания. Опустелая изба как бы оживает в во-
ображении героя-автора. В качество персонажей пред-
стают отдельные предметы домашнего обихода: лежанка
ждет кота, печной горшок — хозяйку... Лиро-эпическая
картина расширяется далее, пополняясь новыми дейст-
вующими лицами: в художественную ткань входят дс-
75
ионические существа («за печкой домовой твердит ско-
роговоркой о том, как тих погост для нового жильца»).
Но вот круг поэтических персонажей очерчен, услов-
ный характер лирического действия определился, и тог-
да в тексте появляется живое лицо — автор. Стало сразу
ясно, что все сцепки, которые нарисованы прежде, и те,
что идут вслед за ними, изложены от его имени. В во-
ображении поэта возникает образ хозяйки-матери. В со-
ответствии с народными представлениями о тайпах чело-
веческого бытия покойница на время вернулась в родную
избу. Все вдруг ожило и пришло в движение: предметы,
тени, птицы, звери, фантастические существа («у мате-
ри-печи одно на уме: теплынь уберечь да всхрапнуть в
полутьме»; «бродит темень по избе, спотыкается спро-
сонок, балалайкою в трубе заливается бесенок»), В та-
ком плане сюжетная ситуация развивается из прошлого
в настоящее, а из пего — дальше, в будущее.
Заключительные стихи выполнены в реалистическом
ключе. Тут особо выделяется своим поэтическим слогом
последняя глава — «Ворон грает к теплу, а сорока —
к гостям...». Опа оформлена в виде пословичных и по-
говорочных двустиший, вобравших в себя характерные
народные приметы и наблюдения о природе и быте.
Афористически отшлифованные идиоматические конструк-
ции придают высказываемой мысли черты предельной
обобщенности: «ель на полдень шумит — к звероловным
вестям», «если прыскает кот и зачешется нос — у зазно-
бы рукав полиняет от слез» и т. д.
Следующая ступень в освоении опоэтизированного об-
раза народной жизпи связана с расширением его струк-
туры за счет пространственно-географических штрихов.
По своему содержанию они выходят за пределы соб-
ственно фольклорного круга и поэтому наполняют образ
широкой сравнительной информацией. В сюжетной си-
туации стихотворения обычно четко вырисовываются две
линии: одна — конкретизирующая, она определяется
предметными художественными деталями, обращенными
вовнутрь создаваемого изображения; вторая — несколько
отвлеченная, абстрагирующая, эта устанавливается его
внешними связями. В последнем случае характеристика
русского деревенского быта и культуры складывается
через их образное сравнение с культурой и бытом дру-
гих пародов и государств. В частности, ведущая роль в
раскрытии авторской темы здесь принадлежит символи-
ческому мотиву сказочной Индии.
76
Эта древняя страна с ее высочайшими горами и пол-
новодными реками еще в детстве возбуждала интерес у
поэта. Теперь же, в годы его писательской зрелости, она
сделалась для него олицетворением вольготного «му-
жицкого рая», в котором люди живут по законам не-
прихотливой земной красоты и справедливости. И этот
легендарный рай Клюев упорно искал в обыденной жиз-
ни русской деревни, окруженной со всех сторон сосно-
вым бором и овеянной народными преданиями, поверь-
ями и песнями.
Впервые мотив «избяной Индии» прозвучал в стихо-
творении-раздумье «О ели, родимые ели...», написанном
в 1916 г. Произведение это выдержано в народно-песен-
ном плане: в основе его структуры — развернутое лири-
ческое обращение автора-повествователя к характерному
предмету внешней среды. Фольклорный колорит, подчи-
нивший себе архитектонику сюжетной ситуации, одно-
временно проник и в стилевую сферу стиха в виде по-
стоянных эпитетов (родимые ели, пир брачный), тради-
ционных олицетворений (ракиты рыдают, баюкать серд-
це), бытового сравнения («и ветер расхлябанной рамой,
как гроб забивают, стучит»); сюда же следует отнести
сложные сращения слов (лавка-крпвуша, сизо-багря-
ный) и т. д.
Правда, лирическое действие развивается в этом сти-
хотворении несколько иначе, чем в аналогичных устных
произведениях. В традиционной песне предметный образ-
символ, к которому обращается певец, обычно участвует
лишь в формировании тематического пролога, где глав-
ная мысль предстает иносказательно и сжато. В даль-
нейшей части изложения образ этот исчезает и тема
начинает раскрываться в чисто человеческом плане, на-
пример:
Сосенка, сосенушка,
Зеленая, кудрявая!
Как тебе пе стбшпится,
Во сыром бору стоючи,
На сырой дуб глядючи?
Молодая молодушка,
Как тебе пе взгрустнется,
За худым мужем живучи,
На хорошего глядючи?..11
У Клюева же ели выступают в качестве стержневого
поэтического предмета, вокруг него и построено все по-
вествование. Они служат как бы художественной вехой,
по которой . автор-герой поверяет свою личную судьбу. 11
11 Рус. беседа.. СПб., 1860. № 1. С. 126.
77
В этой связи он то приближается к данному образу
вплотную, то оставляет его, погружаясь в самого себя:
О ели, родимые ели,—
Раздумии и ран колыбели,
Пир брачный и памятник мой,
На вашей коре отпечатки,
От губ моих жизней зачатки,
Стихов недомысленный рой.
Вы грели меня и питали,
И клятвой великой связали —
Любить Тишину-богомать.
Я верен лесному обету,
Баюкаю сердце: не сетуй,
Что жизнь как болотная гать...
Ели в стихах Клюева символизируют сложную судьбу
человека-художника. Вместе с тем они и реально, вещно
входят в лирический мир поэта. Ели — предмет его са-
мобытной поэзии, источник творческого вдохновения. Они
вызвали к жизни мотив, о котором говорилось выше.
Образ «русской Индии» возникает в этом тексте
дважды: сначала — косвенно, в скрытом метафорическом
сравнении («давят томов Гималаи»), затем — прямо, как
психологический штрих творческого настроения поэта;
Об Индии в русской светелке.
Где все разнотравья и толки.
Поет, как струна, карандаш.
В следующем стихотворении этот мотив звучит еще
явственнее. Он вынесен в заголовок произведения, и все
повествование посвящено его раскрытию. «Белая Ин-
дия» (1916) —лиро-эпический сказ, составленный из не-
скольких пластических и событийно-повествовательных
сценок. Элементы народных поверий и сказаний орга-
нично вошли в основу данного изложения. Сюжетная
ситуация сказа —- это авторское сообщение о том, как
некогда был утерян на небе таинственный талисман. Его
долго искали, но найти не смогли. Лишь планете Земля
повезло. Она подобрала редкостную вещь и в знак осо-
бой привязанности передала ее в дар русской деревне.
С той поры та и стала необычайно таинственной и по-
этичной.
Во второй части сказа автор рисует ряд условно-фан-
тастических сценок, художественно возвышающих дико-
винное царство сельской жизни. В повествование введен
образ поэта с реальными думами и надеждами, показана
трудная дорога в воображаемую им страну; туда можно
попасть лишь через деревню с ее бытом и поэзией:
На дне всех миров, океанов и гор
Цветет, как душа, адамантовый бор,—»
Дорога к нему с Соловков на Тибет,
Чрез сердце избы, где кончается свет,
78
Где бабкина пряжа — пришельцу веха!
Нырни в веретенце, н нптка-леха
Тебя поведет..,
Стихотворение это философично само по себе. Отвле-
ченное в нем изображено картинно, зримо. Причем ус-
ловные сценки показаны не статично, а в определенном
событийном развитии, движении. Тут одна пластическая
зарисовка сменяется другой, образуя вместе целостное
рельефное повествование. Это — сплошная цепочка ска-
зочных сценок и метафорических авторских отступлений,
насыщенных фантастическими персонажами, видениями,
домыслами. В то же время обо всем этом в тексте рас-
сказывается как о чем-то реальном и естественном, что
во многом достигается обыденной тональностью стиха.
В заключительной строфе говорится, что поэт нашел соб-
ственное счастье в деревне: «...оно за печуркой, под ря-
бым горшком, столетия мерит хрустальным сверчком».
Об «Индии в красном углу» поэт писал также в сти-
хах «Оттого в глазах моих просинь...», «Под древними
избами в красном углу...», «Вылез тулуп из чулана...»,
«Я — древо, а сердце — дупло...» и др. Конечно, не всег-
да этот мотив лежит на поверхности, по его идея про-
низывает многие произведения 1916—1917 гг. Известно,
что поэзия Клюева отличается определенной циклич-
ностью: выбрав тот пли иной мотив, автор никогда не
исчерпывал его в одном тексте, а писал на его основе
три, четыре и более стихотворений. Несомненно, это
сближало данные стихи в стилистическом и композици-
онно-сюжетном отношении, так что в итоге возникала
целая группа однородных произведений.
Дальнейшая эволюция поэтического образа народной
России предполагала наиболее полное выявление его
пространственных и временных границ. Эта, третья по
нашей классификации, ступень в развитии художествен-
ной мысли Клюева характеризовалась усилением в струк-
туре сюжета историко-географического мотива. Новое
здесь заключалось в следующем. В рассмотренных ранее
стихотворных циклах авторский замысел был направлен
в основном на изображение сущности образа, показ его
внутреннего содержания, того индивидуально-специфиче-
ского в нем, что отличает данный образ от другого, де-
лает его самим собой. Теперь же поэт избрал предметом
своего внимания значение воссоздаваемого образа в ок-
ружающем мире, его положение средн других образов,
имеющих сходную с ним функцию. Иными словами,
79
в центр лирического события выдвинулась социальная
и поэтическая история страны, насквозь пронизанная
мифологической символикой и глобально развернутая
вглубь и вширь. В такой обобщенной картине образ Руси
сохранял все, что ему было присуще прежде: вещность
деталей, национально-фольклорный оттенок, скрытое со-
поставление с экзотической Индией; однако диапазон
его неизмеримо увеличился, вобрав в свою сферу всю
гамму временных и пространственных связей. Отсюда —
обилие различных формально-содержательных компонен-
тов, которые автор стремился ввести в состав собствен-
ных стихов. Среди них условные экскурсы в прошлое
(в «Рублевскую Русь»), обзорно-декларативные описа-
ния настоящего, воображаемые сцены будущего и т. д.
Непосредственным толчком к утверждению в творче-
стве поэта подобного направления, несомненно, послу-
жили события того времени. Шла империалистическая
война, надвигалась революция, и Клюев как истинный
гражданин отечества все более и более задумывался в
своих произведениях над судьбами Родины, ее народной
поэзии и бесконечно близкого ему крестьянского уклада.
Это беспокойство и составило предмет его новых лири-
ческих размышлений, которым он в зависимости от со-
бытий эпохи сообщал разнообразный жанровый характер.
Накануне февральской революции 1917 г. Клюев соз-
дал несколько лирических сказов. Обращение к этому
жанру было для него не случайным. Сказовая поэзия
давно привлекала внимание автора своей емкой пове-
ствовательной формой и живыми, художественно-цвети-
стыми красками, замешанными па элементах реалисти-
ческой и условно-вымышленной образности. Тут истори-
ческая действительность естественно соединялась с фоль-
клором, что приводило к рождению особого поэтического
мира с его постоянно обновляющимися замыслами, ге-
роями, композиционно-сюжетными схемами. Сказ позво-
лял писателю выразить народный взгляд на вещи, со-
бытия, историю.
Сказовые творения Клюева написаны чистым народ-
но-художественным языком. Их стихотворная ткань це-
ликом составлена из мотивов и образов устной поэтики.
Сама тема изложения позволяла автору щедро перено-
сить в собственные стихи бесценные жемчужины фоль-
клорных сочинений, благодаря чему сюжетная ситуация
от начала и до конца развивалась, в устно-поэтическом
русле.
8Q
Н. М. Федь, раскрывая специфику данного жанра в
прозе, писал, что в произведениях искусства такого рода
«недостоверное бросает поэтический отблеск на достовер-
ное, а последнее своей неопровержимостью подпирает
недостоверное, подымая его до уровня правдоподобно-
го»12. Этого принципа придерживался Клюев. История
входила в его сказы художественно переодетой. С этой
целью поэт часто использовал прием так называемой
обрядовой этимологизации сюжета, основанной на при-
дании типично бытовому факту, реальному событию оп-
ределенных черт былинно-сказового ритуала. В итоге
лексика, синтаксис, ритмический строй, интонация, сама
стержневая мысль стиха —- все несло на себе печать за-
ведомого иносказания, восходящего к фольклорной поэ-
зии.
Вот, например, центральные в смысловом отношении
строки из «Застольного сказа», с которыми незримый
повествователь обращается к званым гостям, собравшим-
ся на почестный пир:
Ой вы, други, гости званые,
Сапожки на вас сафьянные,
Становой кафтан — индийская парча,
Речь орлиная смела и горяча,
Сердце-кречет рвется в поймища степей
Утиц бить да долгоносых журавлей,
Все вы бровью в Соликамского бобра,
Русской совестью светлее серебра.
Изреките ж песпослову-мужику,
Где дорога к скоморошью теремку,
Где тропиночка в боярский зелен сад,—
Там под вишеньем зарыт волшебный клад —
Ключ от песни всеславянской и родной,
Что томит меня дремучею тоской.,.
Изложение темы здесь построено таким образом,
словно речь идет о поиске сказочных драгоценностей.
В действительности же это не так. «Застольный сказ»
имел прямую связь с происходившими в то время исто-
рическими событиями. В нем в традиционно завуалиро-
ванной форме сообщалось о неудачах России на фронтах
первой мировой войны, что, по мысли Клюева, должно
привести страну к социальным потрясениям. Слово
«клад» наделено в сказе не материальным, не вещным
12 Федъ Н. М, Путешествие в мир образов. М.: Моск, рабочий,
' 1978. С. 121.
81
зпачепттом, а условпо-метафорическпм. Оно определяет
собой духовное богатство народа, оказавшегося по вино
царизма в тяжелейшем положении. И поэт, желая разбу-
дить общественное сознание простых людей, утверждал
в своем произведении, что ключ от волшебного клада
(т. е. от их нравственной мощи) недалеко, оп — в серд-
це каждого русского человека.
В сказах Клюева нет развернутого сюжета. Это обу-
словлено тем, что внешнее событие как таковое в них
отсутствует и все повествование связано с изображением
психологии деревенского человека, его любви к родной
природе, быту, поэзии. Лирическое действие здесь совер-
шается в воображении всезнающего авторского «я», на-
чинающего свое «сказывание» издалека и постепенно
подступающего к самому главному.
По такому образцу написан «Сказ грядущий», в кото-
ром говорится о будущем народнопоэтической Руси,
вследствие чего произведение это можно рассматривать
как продолжение предыдущего. В нем сначала сообщает-
ся о добром молодце, мечтающем о покупке узорчатого
кафтана и сафьяновых сапожек с дорогой красной
опушью; о радостном отношении к данному событию
(если оно, конечно, случится) со стороны односельчан.
Синтаксически этот зачин оформлен в виде сложнопод-
чиненного предложения с придаточным условным, где
сослагательное наклонение глаголов подкреплено просто-
речно-песенным союзом «кабы» («Кабы молодцу узорча-
тый кафтан, на сапожки с красной опушью сафьян...»).
Затем колоритным народнопоэтическим штрихом показан
старинный Углич, игравший некогда видную роль в ис-
тории страны, и, наконец, перед взором читателя прохо-
дит широкая, панорамная картина России с ее черносош-
ными избами, румяными зорями-куличами и древними
героями-богатырями (Буй-Тур Всеволод, Василько, Чу-
рило, Садко, Пересвет и др.). Эти лица, пришедшие из
народного эпоса и истории, введены в поэтический поток
посредством метонимического олицетворения предметов:
персонажей древности знают, разумеется, люди, но в
сказе говорится, что их «помнят» деревенская изба,
смольный бор, голубой березняк, девичий платок. И вот
мысль, резюмирующая все изложение: народная Русь
нетленна в веках.
Анализируя природу постепенно развертывающегося
иносказания как отличительную особенность лирического
сказа Клюева, следует отметить одно важное обстоятель-
82
ство. Упомянутое свойство поэтического действия осно-
вано на недостоверном в сюжете. Последнее же возника-
ло у Клюева не па реальной почве, как в современном
прозаическом сказе, о котором пишет Н. М. Федь, а на
отвлеченно-символической, исключительно насыщенной
чертами мифологической фантастики. Фантастически-
абстрактное и естественное, невидимое и видимое, спле-
таясь воедино, и составляли жанровую структуру сказо-
вых произведений поэта. Причем первому неизменно со-
общалась иллюзия достоверности13, что способствовало
образованию в тексте повествовательно-наглядной худо-
жественной картины, которая своим внутренним содер-
жанием напоминала истинные события действительной
жизни.
Известно, что жанр как формально-содержательная
категория поэтики очень чутко реагирует на малейшие
движения эпохи. Последние, образно преломляясь в его
художественной структуре, почти всегда вызывают в ней
соответствующие смещения. Подобные явления можно
наблюдать и в творчестве Клюева, в котором под воз-
действием нарастающих революционных событий 1917 г.
заметно усилились социальные тенденции. А это пе мог-
ло не отразиться па жанровой организации сказа как
таковой. В сказовую сферу стиха все больше стали про-
никать стилевые признаки других видовых форм, в част-
ности притчи и баллады.
Яркий образец такого смешения разнородных элемен-
тов—-«Песнь Солпценосца», посвященная теме револю-
ции в России. Лирическое действие здесь построено на
описании грядущего охваченной политическим брожени-
ем страны. В центре повествования — титаническая фи-
гура русского народа, хозяина нового мира. Изложение
поэтического события, которое ведется от его лица,
в своих узловых моментах выдержано в духе фольклор-
ной сказовости. Так, в зачине произведения традиционно
сообщается о трех огненных дубах, якобы давших Рос-
сии три желудя-солнца, с помощью которых совершится
перестройка всей общественной системы планеты. Тут
обычные бытовые и природные предметы (дуб, колокол,
чертог) гиперболически раздвинуты до космических мас-
штабов, в то время как огромные географические районы
13 Подробнее об этом термине и связанном с ним явлении сло-
весного искусства см.: Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской
литературы. М.: Паука, 1979. С. 134 и след.
83
(Китай, Европа, Север, Юг, Альпийская горная цепь с
Монбланом) на основе приема литоты художественно
преуменьшены!
Мы — рать солнценосцев...
Воздвигнем стобашецвый, пламенный дом!
Китай и Европа, и Север и Юг
Сойдутся в чертог хороводом подруг,
Чтоб Бездну с Зенитом в одно сочетать.
Сказовая тональность стиха сохранена и далее, где
показаны истоки революционности масс. По мысли Клю-
ева, они кроются в исполинской силе народа, его ратном
труде и поэзии. В этой связи в лирический поток введе-
ны герои исторические и былинные; они метафорически
оживлены, поставлены в один смысловой ряд с одухо-
творенными образами, созданными автором на основе от-
влеченных понятий:
Три желудя-солнца досталися нам —
Засевпый подарок взалкавшим полям:
Свобода и Равенство, Братства венец —
Живительный выгон для ярых сердец.. <
По струпным лугам потечет молоко,
И певчий калиткою стукнет Садко:
«Пустите Бояна — Рублевскую Русь,
Я тайной умоюсь, а песней утрусь,
Почестному пиру отвешу поклон...».
Вместе с тем в самой философской заостренности
главной мысли произведения отчетливо слышны дидак-
тические интонации, свойственные жанру притчи. Кроме
того, вера поэта в особую, мессианскую роль революци-
онной Руси (Россия — мать Вселенной) подкреплена во
второй части соответствующим «поведением» людей, при-
роды, где, кажется, вся атмосфера пропитана идеями
свободы и демократии. Это сближает «Песнь Солнценос-
ца» с балладой, носящей, как известно, аналогичный по-
вествовательно-событийный характер:
«Вставай, подымайся» и «Зелен мой сад» —
В кровавых окопах и в поле звучат...
«Вставай, подымайся»,— старуха поет,
В потемках телега и петли ворот,
За ставнем береза и ветер в трубе
Гадают о вещей народной судьбе.. *
Сходные явления поэтики случались и в других сти-.
хах Клюева. Они свидетельствовали о том, что накануне
Октября лирический сказ в его творчестве стал посте-
84
пенно вытесняться другими жанровыми формами, более
устойчивыми и предельно отражавшими веяния своего
времени.
О том, какие произведения создавал поэт в новую
эпоху и каких стилистических принципов придерживался
он в своей работе над ними, н пойдет речь ниже.
Принцип фольклорно-метафорического раскрытия со-
циальной темы, положенных! Клюевым в основу его про-
изведений, написанных им после февральских событий
1917 г., предусматривал, между прочим, включение в ху-
дожественную ткань стиха определенной доли информа-
ционной риторики. Собственно, на этой почве и возника-
ло своеобразие лирических сценок, раздумий, изречений,
советов, с которыми поэт обращался к воображаемому
читателю из народа. Сочетание картинного описания
и деталей призывной, декларативной патетики в рамках
одного стихотворного текста было, конечно, обусловлено
характером революционного времени: тут требовалось не
только сценично показывать поэтическую идею, но и за-
являть о ней в открытой, газетно-плакатной форме. Эти
два слоя словесно-образной поэтики, тесно сближаясь и
смешиваясь один с другим, в различных вариациях вхо-
дили в стилевую п композиционно-сюжетную канву мно-
гих произведений Клюева («Пушистые горностаевые зи-
мы...», «Чтобы медведь пришел к порогу...» и др.).
В октябре 1917 г. совершилась великая народная ре-
волюция. Поэт встретил ее восторженными стихами «Из
подвалов, из темных углов...». Информационные по сво-
ей сути, они были выполнены в виде декламационно-по-
вествовательного изложения. В них содержалась лириче-
ская характеристика коллективного героя-победителя,
обозначенного в тексте личным местоимением «мы»:
Мостовые расскажут о пас,
Камни знают кровавые были..«
В золотой, победительный час
Мы сраженных орлов хоронили.
Приведенные строки необычайно пластичны. И тут
ведущую роль играют сходные с народными колоритные
метафорические эпитеты («золотой час», «кровавые бы-
ли»), традиционные приложения («город-дьявол», «поле
Марсово — красный курган»), развернутая синекдоха
(«город-дьявол копытами бил»), олицетворение бытовых
предметов («камни знают», «мостовые расскажут») и т. д.
85
Названные стихи как бы закрепляли в творчестве
Клюева новое жанрово-стилистическое направление,
связанное с развитием непривычной для поэта формы
лирической декламации. Известно, что к последней автор
впервые обратился после февральских событий 1917 г.
в стихотворении «Красная песня». Оно было создано под
впечатлением русской «Марсельезы» П. Л. Лаврова «От-
речемся от старого мира...».
Сюжетная ситуация в произведении Клюева своди-
лась к последовательному изложению социально-миро-
воззренческих позиций героя-повествователя. Причем
автор выступал здесь пе только от себя дично, но и от
имени своего класса. Коллективный голос «Красной пес-
ни» особенно ясно звучал в рефрене:
За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы па битву с врагами
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!
В жанре стихотворной декламации обычно раскры-
ваются эпохальные события времени. Отсюда несколько
обнаженная, призывно-риторическая манера изложения,
стремление повествователя четко расставить идеологиче-
ские акценты, показать поведение различных социаль-
ных групп и классов, дать изображение истинной карти-
ны жизненных явлений.
Основную роль в декламационном поэтическом тексте
играют плакатные, легко просвечиваемые в смысловом
отношении штрихи. Однако это вовсе не означает, что
вся фразеология и лексика используются лишь в пря-
мом, незашифрованном виде. Напротив, Клюев очень
часто прибегал в своей творческой практике к метафори-
ческой образности, тщательно скрывающей изгибы лири-
ческого действия; более того, торжественные, патетиче-
ские речения неизменно обрастали под его пером устно-
лирическими и просторечными выражениями, что в из-
вестной мере делало стихотворную фразу художественно
выпуклой, пластичной. Вот строки из уже цитированной
выше «Красной песни»:
Оку Спасову сумрак несносен:
Ненавистен телец золотой;
Китеж-град, ладан Саровских сосен —
Вот наш рай вожделенный, родной.
Безусловно, стихи эти не могли стать поспей, хотя
указание на такую жанровую возможность содержится в
86
самом заголовке. Причина данного обстоятельства очень
проста: она — и в эклектизме разнородных стилевых
элементов, и в чрезмерной растянутости текста.
Первые стихотворения, написанные поэтом в форме
лирической декламации, носили в основном обнаженно-
призывный характер. Фольклорные элементы входили в
их художественную структуру в небольшом количестве
и пе оказывали сколько-нибудь существенного влияния
на развитие поэтической темы, которая, как правило,
излагалась в прямом, реалистическом плане. К тому же
они благодаря своей цветистой образности почти всегда
выделялись па общем лексико-риторическом фоне произ-
ведения. Приведем восьмистишие из «Гимна Великой
Красной Армии» (1919):
За праведные рапы,
За ливень кровяной
Расплатятся тираны
Презренной головой.
Купеческие туши
И падаль по церквам,
В седых морях, на суше
Погибель злая вам!
В таком же духе написаны стихи «Революцию и Ма-
терь света в песнях возвеличим...» (1918), «Огонь и ро-
зы на знаменах...» (1919) и др. Следует заметить, что
сюжетная схема их, так же как и других произведений,
построена на сопоставлении мотивов настоящего («завод
железный» в знаменах красных), прошлого («потемки
шахты, дымок овина», «в Пошехонье чадят лампадки») и
будущего («и лик стожар ный нам кровно ясен, в нем
сны заводов, раздумье нив»). В основе же поэтической
детали, входящей в тот или иной компонент, лежит, как
правило, метафорически опредмеченный отвлеченный
образ пли олицетворенный предмет («из нитей невод
сплетет Отвага, в нем затрепещут стада веков», «стро-
ка — орлиный перелет»).
Прокламационно-митинговый стих в творчестве Клюе-
ва связан с небольшим периодом, относящимся преиму-
щественно к первым годам Советской власти. В дальней-
шем поэт отошел от него, возвратившись к своему из-
любленному принципу жанрово-сценического изложения
лирической темы. Такой переход наметился уже в цикле
его стихов о В. И. Левине, созданных в 1918 г.
Обращение Клюева к образу вождя социалистической
революции знаменательно вдвойне: оно было одним из
первых в зарождающейся советской литературе и, кроме
того, весьма закономерным для самого автора. События
Великого Октября он назвал «правильными», а их орга-
низатора — своим, «мужицким» человеком: Ленин дал
87
крестьянам мир, землю, волю. Вместе с тем гениальный
революционер был осмыслен поэтом в характерном для
его художественного мироощущения фольклорно-мифоло-
гическом ключе, что наложило оригинальный отпечаток
на жанровую природу этих произведений.
Стихи о В. И. Лепине разнообразны по форме. По-
вествование открывается в обычной декларативной мане-
ре. Здесь сообщаются обобщенные приметы вождя, но
при этом внешние, портретные черты его почти не за-
трагиваются; все внимание автора сосредоточено на изо-
бражении действий лирического героя.
Однако в дальнейшем обзорно-поэтическое изложение
перерастает в форму событийного рассказа, где в роли
главного персонажа выступает олицетворенный образ
Слова. История развития его во времени и составляет
сюжетную ситуацию стихотворной главы «Багряного
Льва предтечи...»: перед троном Слово танцевало от
страха, а при виде похоронных дрог с телом последнего
царя пустилось в веселый мужицкий пляс. Образ-символ
Слова обрисован здесь рельефно, зримо, по-крестьянски,
словно перед нами — портрет живого человека.
В третьей части стихотворного цикла «Ленин» дейст-
вие перенесено на север России, в страну эскимосов.
Конкретная поэтическая тема, связанная с изображени-
ем быта далекого народа, обусловила жанровые особен-
ности данного фрагмента. «Октябрьские рассветки и су-
мерки...»— это короткий лирический очерк, в котором
моменты прямой авторской речи («хорошо в теплых пи-
мах и малице слушать мысль — горностая в силке»,
«мир — пе чум, не лосиное пастбище, есть Москва — зо-
лотая башка») сочетаются с локальными наглядными
сценками («кашалоты резвятся, и плеск моржей, как
тальянка помора „в ночном"»). Кстати, ключевая мысль
зарисовки в своем кульминационном пункте тоже выра-
жена картинно: «Глядь, к тресковому чуму примчалась
Москва табунами газетных листов!». Этот метонимиче-
ский штрих одновременно является и смысловым полю-
сом всего стихотворного цикла: к нему сходятся и от пе-
го расходятся все сюжетные нити произведения. Не слу-
чайно идея, заключенная в нем, получает дальнейшее
развитие в последней, четвертой главе—«Пора лебедино-
го отлета..». Она, равно как и предыдущая, представляет
собой лирическую сценку, соединившую в себе вырази-
тельное описание природы, быта и настроения эскимосов
с соответствующей авторской информацией о них. Пре-
образовательная спла ленинских идей здесь показана
экспрессивно, предметно. Поэт тонко подметил черты
новой, революционной эпохи: в тупдре видят сны о шху-
не, о песне матросов про «последний, решительный бой»;
живописно вкраплеп образ красных грачей, прилетевших
с бурлящего юга.
Стихи о Ленине паписапы в фольклорно-авторском
ключе. Народнопоэтический колорит их создан просто-
речной лексикой («глядь, примерещился»), разговорны-
ми синтаксическими конструкциями («собирались певцы
гурьбой»), традиционными тропами («вороп-судьба»,
«Русь великая», «золотая башка»). Особый интерес вы-
бывает прием ступепчатого метафорического осмысления
лирического действия, выполненный с помощью элемен-
тов фольклорной поэтики. Изображаемая в тексте дейст-
вительность, согласно этому приему, художественно при-
равнена к сказке («в очаге допели цикады, обернулася
сказка мглой»), а сказка-руна, в свою очередь, превра-
щена в живое существо («на скале задремали руны»).
Произошло своеобразное смешение двух плоскостей —
естественно-бытовой и условно-поэтической; причем об-
раз задремавших руп введен в прямое, реалистическое
повествование и представлен в нем как равнозначный
среди других персонажей (людей, животных, олицетво-
ренных предметов природы).
Выработанная поэтом в послеоктябрьский период сце-
нично-повествовательная манера изложения была ис-
пользована им и в другом тематическом цикле стихов,
навеянных идеями социалистической революции. Произ-
ведения, вошедшие в пего, создавались Клюевым на
протяжении ряда лет, и в них в яркой, условно-метафо-
рической форме нашли выражение мотивы дружбы и
братства народов различных стран и континентов, иск-
ренней и глубокой веры автора в скорую победу «ком-
муны» на всей планете. Несомненно, это требовало само-
бытного поэтического приема, и таковой был найден.
Стихотворения, раскрывающие тему мировой революции,
написаны на основе художественного смешения в одной
сюжетной ситуации разнотерриториальпых этнографиче-
ских примет и подробностей растительного и животного
мира севера и юга, востока и запада.
Достойна внимания в данном случае обзорно-описа-
тельная зарисовка «Зурна на зырянской свадьбе...»14,
14 Зурна — музыкальный инструмент, распространенный у наро-
дов Кавказа; зыряне — старое название народа коми.
89
Она составлена пз коротких, в одну—две строки, инфор-
мационных штрихов, заключающих в себе сведения
о том, какие события происходят в мире после Октяб-
ря 1917 гл
Зурна па зырянской
свадьбе,
В братине знойный чихирь,
У медведя в хвойной
усадьбе
Гомонит кукуший
псалтырь:
«Борони, Ивап волосатый,
Берестяный семиглаз...»
Туркестан караваном ваты
Посетил глухой Арзамас.
У кобылы первенец — зебу,
На задворках — пальмовый гул.
И от гумен к новому хлебу
Ветерок шафранный пахнул.
Революция сблизила и соединила самые отдаленные
уголки нашей Родины; смешались флора и фауна, рас-
цвела национальная поэзия. И главную роль в создании
подобной сюжетной ситуации выполняет метонимическая
метафора:
И ветвятся стихи-кораллы,
Неявленные острова,
Где грядущие Калевалы
Буревые пожнут слова.
Где совьют родимые гнезда
Фламинго и журавли...
Эта же тема всеобщего сближения в мировом, вселен-
ском масштабе раскрывается и в других стихах поэта
(«Брезг самоварной решетки...», 1919 или 1920; «Придет
караван с шафраном...», 1921; «Дружба», 1926, и т. д.).
Впечатление достоверности в них достигается за счет
обыденной интонации, характерных бытовых подробно-
стей. Удивительно точные приметы жизненной обстанов-
ки, мельчайшие исторические и бытовые детали как бы
сами собой сплетаются в конкретное событие, делая его
до ощущения рельефным, видимым, возможным. Причем
смешение пародов и явлений природы, обрисованное, как
правило, в фольклорно-метафорическом плане, здесь по-
казано в различных направлениях: например, на север
идут караваны с шафраном, а Россия со своими метель-
ными снегами и огненными рассветами устремляется па
юг, в безжизненные пески и горные долины арабов («над
Сахарою смугло-золот прозябнет России лик»).
Надо сказать, что фольклора в чистом виде в назван-
ных стихах не встретишь, и тем не менее он ощущается
в каждой строке. Дело в том, что народная поэзия про-
90
никла в самые потаеппые глубины авторского языка,
расплавилась в нем и предстала в иной, преобразован-
ной форме: «Голубою неслышной павой па кибитку сле-
тит луна...».
Фольклор в произведениях Клюева 20-х годов почти
всегда оказывается в подтексте их лирического действия
и оттуда, изнутри, согревает собой словесные образы;
он — как незримый фон, на котором автор причудливо
рисует свой воображаемый поэтический мир. Это в из-
вестной степени роднит Клюева с Есениным. Кстати,
о последнем нам напоминают заключительные лириче-
ски теплые строки «Дружбы»:
Людям грустно, опп так чужды
Золотому ржанью кобыл.
Нежная и трепетная любовь Клюева к народной поэ-
зии нередко вызывала в его душе чувство тревоги за ее
судьбу (правда, пе всегда обоснованную). Ему казалось,
что в годы революции и гражданской войны многие поэ-
ты позабыли о простом и вечном: детстве ребенка, лири-
ческой песне, природе, быте. Небезынтересно, например,
ироническое замечание Клюева в одном из своих стихо-
творений в адрес Маяковского, которого оп упрекал в
излишней приверженности к патетической риторике:
«Простой, как мычание, и облаком в штанах... Росспя не
станет...».
Несмотря на то, что сам Клюев в первые годы Совет-
ской власти отдавал щедрую дань декларативной лирике,
он тем пе менее укорял своих собратьев по перу, если
те целиком подчиняли собственное творчество данной
жанровой форме. Он никогда не порывал окончательно
с наглядно-сценическим принципом изображения дейст-
вительности, справедливо считая его в своей художест-
венной практике главным. При этом родимые сосны, рав-
нинное поле, неприхотливый деревенский быт и соеди-
ненная с нимп кровными узами фольклорная поэзия по-
прежнему оставались для пего источником глубоких
творческих раздумий и оригинальных находок. «Русь
избяная» постоянно подсказывала ему новые темы и
свежие образы. Изба являлась для Клюева святилищем
простого человеческого счастья, символом скромных ра-
достей и тихих печалей; опа — хранительница причудли-
во связанной народной поэзии и вместе с тем сама пред-
мет песенных и сказовых повествований для автора. От-
91
сюда — узорно-кружевпая вязь композиционных и сю-
жетных линий. Такие сложные, арабесковые схемы ста-
ли возникать в стихах Клюева в основном в 20-е годы —
прежде они были сравнительно проще.
Например, в психологической зарисовке «Блузпик,
сапожным ножом...» (1919) показал внутренний мир по-
эта, а он очень сложен (как боль Достоевского). Харак-
теристика названного отвлеченного образа изложена в
ступенчатой форме, при которой каждая частная подроб-
ность, в свою очередь, олицетворение или метафора.
В этой связи в произведении одухотворены многие пред-
меты природы, что существенным образом раздвинуло
сферу его лирического подтекста.
Замысловатая сложность композиционно-сюжетной
структуры в стихах подобного рода («В заборной щели
солнышка кусок...», 1919; «Древний новгородский ве-
чер...», 1921, и др.) обычно складывается вследствие ус-
ловпо-образного представления главной поэтической мыс-
ли. Суть данного приема сводится к следующему.
В психологических сцепках и зарисовках, раскрывающий
настроение героя-автора, говорится не столько о самих
переживаниях, эмоциях, чувствах, сколько о связи дви-
жений души с предметами и явлениями внешней реаль-
ности. Собственно, первые только называются, в то вре-
мя как вторые описываются самым детальным образом,
нередко обретая при этом вид самостоятельной иллюст-
рации. Сюжетная ситуация в таком случае часто прини-
мает форму развернутой метафоры, метонимии или си-»
некдохи:
Думы — олонецкие сосны..»
Живут в моих книгах до вечной поры.
Бобры за постройкой плотины,
Куницы на слежке тетерьей
И синие прошвы от лыж...
Вот мое сердце, и знанье, и путь.
(«Древний новгородский вечер...»)
В 20-е годы условно-событийное изложение темы в
стихах Клюева постепенно уступает место реалистиче-
скому. Правда, позиции первого утрачиваются не сразу.
Очень часто автор сочинял произведения, в которых оба
принципа повествования использовались одновременно.
Принцип реалистического изображения действитель-
ности был связан в поэтике Клюева с жанровой формой
объективной лиро-эпической зарисовки или сходной с
вей описательной баллады, И здесь поэт достиг замет*
92
ных успехов: некоторые его стихотворения этого рода
вошли в сокровищницу классической советской лирики.
Среди них —баллады «Богатырка» (1925) и «Ленин-
град» (1926), а также диалогическая сценка «Застоль-
ная» (1926). Остановимся на художественных особенно-
стях данных произведений.
«Богатырка» — это и поэтическая характеристика но-
вой, социалистической эпохи, и вместе с тем задушевная
дума лирического героя о себе и о своих естественных
связях с историей и народом. Октябрьская революция,
события гражданской войны, борьба за становление Со-
ветской власти в годы всеобщей хозяйственной разрухи
и голода — все припомнилось ему при виде обыкновен-
ной шапки-богатырки, в которой он, молодой боец («мне
двадцать пять, крут подбородок»), не так давно шагал
по трудным дорогам Родины.
Сюжетная ситуация баллады развернута как лиро-
эпическое повествование о прошлом, настоящем и буду-
щем России. Но сказано об этом не прямо, декламаци-
онно, как в первых революционных стихах поэта, а ме-
тонимически. Богатырка как вещь, конечно, не потеря-
ла своих природных качеств. Она существует реально,
зримо, что подкрепляется в тексте сообщением о тех
действиях, которым она подвергалась в былые годы: ее
стирали, гладили, пробивали пулями. Однако смысл из-
ложения, разумеется, заключен в другом. Ведь стирали
и гладили ее особым, метафорическим способом:
Стирал тебя Колчак в Сибири
Братоубийственным штыком,
И голод на поволжской шири
Костлявым гладил утюгом.
Старуха мурманская выога,
Ворча, крахмалила испод., .
Речь, безусловно, идет о судьбе человека, а шапка-
богатырка представлена здесь лишь как вещь, вобрав-
шая в себя его судьбу. Лирическое обращение к бога-
тырке героя баллады — это только повод для поэтическо-
го осмысления прожитой жизни, победного шествия Ок-
тября. История изображена предметно. Весь внутренний
мир защитника революции художественно поместился
в характерном бытовом штрихе; она, богатырка, стала
частицей души солдата, его портретным описанием.
В таком сложном образно-смысловом сплаве, овеянном
народнопоэтическими элементами и народным сознанием,
93
и раскрывается идея данного произведения: «моя родная
богатырка — сестра в досуге и борьбе».
В балладе «Ленинград» сюжетная ситуация имеет
несколько другие контуры, хотя стилевая манера изло-
жения остается, в сущности, той же, что и в «Богатыр-
ке». Здесь — два повествователя. Вначале действие ведет
автор. Его рассказ о городе на Неве насыщен типичны-
ми для Клюева метафорическими штрихами-образами.
Причем от простой, предметной метафоры поэт часто пе-
реходит к олицетворению:
В излуке Балтийского моря,
Где невские волны шумят,
С косматыми тучами споря,
Стоит богатырь — Ленинград.
Зимой на нем снежные латы,
Метель голубая в усах,
Запутался месяц щербатый
В карельских густых волосах.
Ленинград — это город-человек. Мороз румянит ему
щеки, а ладожский ветер поет песни. И далее, как бы в
подтверждение этой поэтической метафоры, передается
содержание песен. Собственно, ряд последующих строф
и есть пересказ воображаемой речи северного ветра, ко-*
торый, подобно фольклорно-сказочному персонажу, сооб-
щает своему любимому городу все, что происходит в раз-
ное время года на его площадях и улицах. Одна картина
сменяется другой: майские колонны, Марсово поле, мо-
гила Володарского, заботливо увитая плющом,— вся не-
давняя история проходит перед читателем.
Интересна третья, заключительная часть баллады, где
песни ветра сменяются голосом самого поэта. Его рас-
сказ выводит читателя за пределы Советской страны.
Автор, как бы поднявшись над планетой, видит картину
мировых связей города революции, к жизненным ритмам
которого прислушиваются и «Рим семихолмный», и
«Египет в пустынной пыли». Произведение заканчивает-
ся вариативно повторяющимся мотивом зачина: «У лы-
сины хмурого моря стоит богатырь Ленинград...».
Баллада «Ленинград»— первая часть лиро-эпической
дилогии, получившей название «Новые песни». Вторая
глава — драматизированная сценка «Застольная». Она
связана с балладой общей «октябрьской» темой, по на-
писана иначе, в форме неполного диалога. В центре по-
вествования ее — поэт и его любимая по имени Сусапна.
Говорит только герой-автор, его же собеседница лишь
обозначена синтаксическими конструкциями с лириче-
скими обращениями и глаголами повелительного накло-»
94
нения: «не опускай ресниц, Сусанна», «о, позабудь глу-»
хие дни» и др.; опа выступает незримой слушательницей.
Разговор между персонажами ведется как будто бы о
погоде, об общехм малютке-ребенке, которому всего во-
семь лет и который «журчит и вьется медуницей,
и красным галстуком гордится». В действительности же
сюжетная ситуация развернута вокруг осмысленного в
олицетворенном плане отвлеченного образа времени
(Октября) и погода здесь — как метонимический образ
революционной бури, суровой, подобно зиме, лишь с не-
другами народа. В этой связи в лирическом действии
«Застольной» возникают иносказательные мотивы воспо-
минания, приводятся штрихи настоящего, показывается
будущее, что и составляет сюжетную канву произведе-
ния. Поэт искренне верит в грядущее, грезит им, убеж-
дая в справедливости своего предвидения собеседницу:
«Орлиный мир, то знает всякий, нам жизнь в грядущем
подарит!».
Истоки такой крепкой веры Клюев видел в новых
людях, в создаваемой ими социалистической действитель-
ности. Его герой из лиро-эпического рассказа «Я кузнец
Вавила...» (1926) горделиво сообщал своему воображае-
мому собеседнику:
Все звопчоп, напевней И над всем, что мпло '
Трудовые сны,	Ярому вождю,
Радости деревни	Я — кузнец Вавпла —
Лепиным красны...	G молотом стою.
Октябрьская революция, вошедшая широким потоком
в творчество Клюева, внесла много нового в его поэтику.
Появились необычные для автора жанровые формы, и на
этой основе возникли целые тематические циклы. Из ху-
дожественной ткани стихов почти совсем исчезли бого-
борческие мотивы, нотки пессимизма и отчаяния, которы-
ми пестрили прежние произведения Клюева. Колоритнее
стало образпое слово поэта, оно теснее сблизилось
с фольклорными и с разговорным языком рабочих и
крестьян.
Клюев всегда находился в гуще парода, он жил енпм
одними мыслями и чувствами, общими заботами и на-
деждами. Это и обеспечивало успех его оригинальной
поэзии, которая обретает «второе дыхание» в советское
время.
Поэтическая мифология
С. А. Клычкова
Почти одновременно с именем II. А. Клюева в предрево-
люционной русской поэзии появилось другое: Сергей Ан-
тонович Клычков Оп также был певцом деревенской
Руси, вышедшим из самой сердцевины народа и подняв-
шимся в своем поэтическом творчестве до подлинных
высот художественного искусства. Поэт вырос среди раз-
дольных полей и дремучих лесов Пошехонского края;
«он родной... лугам и речке»1 2, как и его лирический ге-
рой пастух, который горделиво заявлял о себе:
И я пастух, и я певец,
И все гляжу из-под руки:
И песни — как стада овец
В тумане раннем у реки.
С. А. Клычков родился 1 июля 1889 г. в деревне Дуб-
ровки, что размещалась в полутора километрах от ста-
ринного уездного городка Талдома3. Родители его про-
исходили из крепостных крестьян, но сельским хозяйст-
вом не занимались. В прошлом скудная тверская земля
давала небогатые урожаи, поэтому люди вынуждены бы-
ли спасаться от нищеты в городе. Так поступили и суп-
руги Лешенковы. Отец поэта, Антон Никитич, зарабаты-
вал на хлеб сапожным ремеслом, которому он еще под-
ростком обучился у одного умельца. Он знал грамоту,
читал книги и любил поговорить на социальные темы,
за что в округе его уважительно именовали «человеком
нового света». Мать же, Фекла Алексеевна, в отличие от
своего мужа не умела ни писать, ни читать, но обладала
веселым, жизнерадостным правом и неугомонной
страстью к песням и пляскам. Она водила хороводы и
1 Это псевдоним поэта. Настоящая его фамилия — Лешенков.
2 Лъвов-Рогачевский В. Новые книги // Современник. СПб., 1913.
Кп. .10. С. 298.
8 В наши дни названное сслоппе территориально слилось с
г. Талдомом Московской области-
96
считалась первой устроительницей свадеб в деревне.
В Талдоме она служила у купцов кухаркой.
Несмотря на повседневный труд, Лешепковы постоян-
но испытывали нужду. Крыша над головой — и та доста-
лась им по наследству: они жили в избе покойного деда,
где, по словам поэта, «всегда дождик шел гораздо доль-
ше, чем на улице»4.
Мальчик большую часть времени проводил с бабуш-
кой Авдотьей. Это была очень добрая женщина, наде-
ленная восторженной душой и заботливым сердцем.
С утра до вечера она или хлопотала по дому, или броди-
ла по окрестным урочищам, собирая для членов семьи
какие-то коренья и плоды. И всюду неотступно следовал
за ней любознательный внук, которого опа охотно забав-
ляла фантастическими рассказами про леших и домовых.
А природа в Дубровках и впрямь казалась волшеб-
ной. Березы и сосны подступали вплотную к избам; «ми-
мо крыльца лоси ходили в метели, в лесу водилась раз-
ная диковина, и вообще было все... как выдуманное»5 6.
От бабушки будущий писатель рано перенял любовь
к родной земле и народной поэзии. У нее он взял себе и
фамилию, которая показалась ему более звучной, нежели
отцовская. Образ этой чудесной женщины сохранился в
памяти Клычкова на всю жизнь. Уже будучи известным
художником слова, он писал: «Языком обязан бабке Ав-
дотье, речистой матке Фекле Алексеевне и нередко муд-
рому в косноязычных построениях отцу моему Антону
Никитичу Лешепкову (Клычков — фамилия по бабуш-
ке), а больше всего нашему полю за околицей и Черту-
хинскому лесу...»8.
Сначала Клычков учился в сельской школе, затем по
совету учителя отец повез его в Москву. Антон Никитич,
всегда с почтением «поглядывавший па инженеров»,
мечтал вывести сына в большие люди. Но первые шаги
в крупном городе сложились неудачно. В гимназии, ку-
да простой крестьянин привел своего ребенка, его встре-
тили высокомерно. Педагоги намеренно задавали мальчи-
ку самые сложные вопросы, а нарядные дети богачей
откровенно насмехались над его домотканой одеждой.
Кончилось тем, что юный соискатель страшно перепугал-
ся и не сумел четко построить своп ответы. За это раз-
4 Клычков С. Серый бария.' Харьков, 1926. С. 15.
6 Там же. С. 14.
6 Там же. С. 17.
4 п и Нсжспец
97
досадованный родитель жестоко высек его в Александ-
ровском саду.
Последнюю сцену случайно видел проходивший мимо
директор другой гимназии по фамилии И. И. Фидлер.
Он пожалел бедное дитя и предложил Антону Никитичу
прийти к нему па второй день в Лобковский переулок.
На этот раз Клычков отвечал уверенно и получил по
всем предметам отличные оценки. И. И. Фидлеру особен-
но поправилось, что сын сапожника и кухарки любит
литературу и пробует сочинять стихи. Его тут же зачис-
лили на бесплатное обучение и выдали ему новенькую
форму.
В гимназии Клычков проучился до конца революци-
онных событий 1905—1907 гг. Там он близко сошелся с
Сергее?.! Коненковым, ставшим впоследствии знаменитым
скульптором. В бурные дни московского восстания
друзья ходили на краснопресненские баррикады. Они до-
бились того, что им выдали пистолеты и поручили в сос-
таве рабочего отряда патрулировать Арбат 7.
Сразу же по окончании гимназии Клычков попытался
учиться в университете. Однако тяжелое материальное
положение не позволило ему осуществить столь дерзкую
мечту. Юноша стал искать путь в литературу.
Большую поддержку Клычкову оказал на первых по-
рах известный музыкальный критик и писатель
М. И. Чайковский. Он раньше других обратил внимание
па песенное начало, в стихах молодого поэта и стал по-
могать ему советом и делом. По свидетельству С. Т. Ко-
ненкова, Модест Ильич особенно потеплел к своему про-
теже после того, как тот обработал для песенного испол-
нения стихотворный текст С. Ф. Рыскина «Живет моя
зазноба...»8. Оп взял с собой начинающего автора в по-
ездку на Капри, а также похлопотал об опубликовании
некоторых его стихотворений. Они были напечатаны в
1907 г. сразу в двух московских альманахах: одно («Моя
кузница»)—в «Сполохах» и три других («Лесовик»,
7 Сведения об этом сообщены С. Т. Коненковым в его личном
письме к сыну поэта Г. С. Клычкову.
8 Данное стихотворение было опубликовано С. Ф. Рыскипым
(1SG0—1895) в его сборнике «Первый шаг», изданном в Москве
в 1888 г. Песенный же вариант произведения впервые был за-
писан в 1936 г. в Московской области А. М. Новиковой. Он на-
чинался словами «Живет моя красотка...». Сведения о работе
С. Клычкова над этим текстом содержатся в упомянутом выше
письме С. Т. Коненкова.
98
«Красные крылья», «Над пучиной боздпы, в океане
зноя...») — в «Белом камне»9. При содействии М. 11. Чай-
ковского поэт издал и первые сборники своих произведе-
ний («Песни», 1911; «Потаенный сад», 1913).
С первых дней мировой войны Клычков находился
на германском фронте, где был дважды ранен. Домой оп
вернулся лишь после февральских событий 1917 г.
К этому времени относится его бурный роман с женщи-
ной из купеческого сословия. Поэт познакомился с ней
еще в начале 10-х годов и тогда же сделал ей предло-
жение. По жизненные обстоятельства развели молодых
людей. Теперь же, придя с войны, Клычков узнал, что
Евгения Александровна (так звали его любимую) собра-
лась уехать из революционной страны за границу. Рис-
куя жизнью, оп отправился на ее поиски на юг, где хо-
зяйничали белогвардейцы. Шесть раз его приговаривали
к расстрелу, и столько же раз судьба была к нему благо-
склонной. Найдя Евгению Александровну, поэт убедил
ее остаться на родине и выйти за него замуж.
Клычков поселился в Москве. Там он сблизился
с «деревенскими» литераторами Н. Клюевым и С. Есени-
ным. Между ними установилось тесное творческое содру-
жество, приведшее к оформлению так называемого ново-
крестьянского направления в русской поэзии.
Один за другим вышло в свет несколько поэтических
сборников Клычкова. Среди ппх — «Дубравпа» (1918),
«Домашние песни» и «Гость чудесный» (1923), «Талис-
ман» (1927), «В гостях у журавлей» (1930). В середине
20-х годов автор обратился к прозе. Он написал романы
«Сахарный немец» (1925) и «Чертухинский балакирь»
(1926), в которых придерживался сказовой манеры, на-
сыщенной сочной народной речью. Об этих произведени-
ях высоко отзывался А. М. Горький.
В 30-е годы поэт занялся литературной обработкой
вогульского и киргизского эпоса. Им были выполнены
также переводы ряда произведений Шота Руставели.
Клычков с открытым сердцем встретил Октябрьскую
революцию. В соавторстве с С. Есениным и М. Гераси-
мовым он создал знаменитую «Кантату», посвященную
памяти павших в боях за Советскую власть рабочих п
крестьян. Опа была исполнена на Красной площади в
день первой годовщины Октября. Позднее, говоря о сво-
9 «Сполохи» вышли в издательстве «Стожары», «Белый ка-
мень» — в издательстве «Маска».
4*
99
их общественных позициях, поэт писал, что ему «дорога
полоска кумача».
Однако в творчестве Клычкова сказался известный
отрыв от жизни народа, который заключался в стремле-
нии художника войти в мир искусства без большой дей-
ствительности. Так, в 1934 г., выступая на 1-м съезде
писателей, он сравнивал себя с Вием, окруженным ма-
гическим кругом поэзии. Такая установка не принесла
автору видимых успехов.
Клычков умер 12 марта 1940 г.
Поэтический талант Клычкова сформировался в русле
романтизма. Он вобрал в себя наиболее отличительные
черты данного художественного явления, классически
разработанные в русской литературе еще в пушкинскую
эпоху. Из великой плеяды писателей-романтиков Клыч-
кову ближе всех были Кольцов и Гоголь. Первый открыл
ему тайну песенного творчества, второй обратил его вни-
мание на фольклорную фантастику как на богатейший
источник авторских тем, идей, образов. Эти ориентиры
помогли поэту создать на основе устной народной сло-
весности собственную романтическую систему изобра-
жения.
Как же происходило становление лирической мысли
Клычкова? Каковы точки соприкосновения ее с назван-
ным литературным направлением? Чтобы составить себе
суждение на эту тему, обратимся прежде к общей харак-
теристике последнего.
Искусство романтизма связано с идеей художествен-
ного преобразования действительности. Подобная «пере-
стройка» имеет социально-классовую и психологическую
основу. Одна из них означает извечное несовершенство
общественных форм жизни, что приводит к возникнове-
нию в ней всевозможных противоречий, столкновений,
противоборств. Другая относится к области человеческо-
го духа как такового. Она характеризует его изначаль-
ное педовольство существующим и неудержимое стрем-
ление к новому, неведомому. В. Г. Белинский, заземляя
известное положение Гегеля о романтизме, писал, что
его источник заключен не в одной только поэзии, но в
жизни вообще; он—«в груди и сердце человека... чувст-
во, любовь есть проявление или действие романтизма,
и потому почти всякий человек — романтик»10. И уточ-
10 Белинский В. Г. Поли. собр. соч.: В 13 т. М.: Изд во АН СССР,
1955. Т, 7, С. 145,
100
нял, развивая свою мысль далее: сфера романтизма —
«таинственная почва души и сердца, откуда подымаются
все неопределенные стремления к лучшему и возвышен-
ному, стараясь находить себе удовлетворение в идеалах,
творимых фантазиею»11.
Гегель так определял общие границы романтического
искусства: «...содержание и форму (ему.— II. Н.) достав-
ляют не вещи природные как таковые — солнце, небо,
звезды... не герои и внешние подвиги на поприще семен-
ной нравственности и политической жизни. Бесконечную
ценность обретает (в нем.— II. II.)... отдельный субъект
в его внутренней жизненности, так как единственно
в нем вечные моменты абсолютной истины, действитель-
ной только как дух, распространяются и сосредоточива-
ются, чтобы получить наличное бытие»’2. Иными слова-
ми, предметОлМ изображения в романтическом произведе-
нии является внутренняя жизнь поэта, его идеальные
грезы и представления об окружающей реальности.
Мечта об идеале составляет основу творческой фанта-
зии художника. Он изображает тот мир, что придуман
им самим и живет в его воображении. Это ставит его в
положение отчужденности от повседневных интересов
общества. Поэт-романтик как бы находится в вечном бо-
рении с жизнью действительной.1 Он ищет для нее фор-
мы возвышенные, совершенные. В этих условиях житей-
ская обыденность объявляется им сферой, лишенной
всякого эстетического наслаждения; особенное, прекрас-
ное он видит в области собственных вымыслов и фанта-
стики. Условное же представление о мире требует от
автора условных форм выражения. Вот почему писатели
романтического склада воздерживаются от реалистиче-
ских принципов изложения.
Представая в произведении во всем величии своих
духовных способностей, поэт, однако, выступает пе как
человек с определенным характером, ограниченными
страстями, конечными целями, по как художник, сознаю-
щий себя единственным творцом. В поле зрения его ока-
зываются личные чувства, переживания, мысли; борьба
общественная целиком переносится в его сердце, где раз-
гораются настоящие страсти, вырисовываются контуры
эфемерного идеала и отстаиваются его принципы; здесь
создаются и рушатся миры. 11 12
11 Там же. С. 145—146.
12 Гегель Г. В. Ф. Сочинения: В 14 т. М.: Соцэкгпз, 1940. Т. 13.
С. 90.
101
Это, конечно, не означает, что поэт, погружаясь в са-
мого себя, перестает замечать окружающую среду. На-
против, он видит и чувствует се постоянно, но каждый
внешний штрих воспринимает нс умственным, а душев-
ным способом. Он как бы процеживает жизнь «сквозь
призму сердца» (В. А. Жуковский).
Романтик удовлетворяется сознанием, что образцовый
мир, создаваемый его воображением, не есть только бла-
го для пего одного. Он всегда стремится к воплощению
в своих сочинениях интересов всех единомышленников
своего времени.
Цель поэта — создание самоценных характеров, неза-
висимых от жизненных обстоятельств. Под его пером со-
вершается то, что Гегель называл «торжеством мира ду-
ши... над внешним миром»13. Это производит иллюзию
свободы и независимости художника от внешнего мира.
На самохм деле все обстоит иначе. Искусство роман-
тизма, как и всякое иное, только относительно можно
считать свободным. Во-первых, оно всегда ограничено са-
мой действительностью, которая им отрицается, но вмес-
те с тем возбуждает в поэте возвышенные грезы. Писа-
тель но может творить, но высовывая головы наружу.
Он непрестанно сверяет свои произведения с реаль-
ностью. Чтобы возвести в своем воображении невидан-
ный мир, поэт прежде всего стремится сокрушить то, что
его окружает, и только затем уже приступает,к построе-
нию вымышленного царства. Новое обычно сооружается
на обломках старого. Оно возникает в соответствии
с нуждами и запросами жизни фактической, которая,
точно подспудно, водит рукой творца.
Во-вторых, романтический поэт как истинный ху-
дожник неизменно руководствуется определенной идеей,
замыслом, задачей, строго лимитирующей его литера-
турные поиски. И, наконец, создавая идеальное, он не-
вольно опирается на интересы своего класса; поэт живет
идеалами общества, с которым кровно связан.
Предметом романтических' устремлений С. А. Клыч-
кова была крестьянская действительность. Прекрасное
оп видел в деревенском быте, природе, народной поэзии.
Поэта покоряла тишина полей, шум дубрав, покой
сельской ночи. Па этой почве он и возводил свой субъ-
ективный мир, полный восторженного вымысла и фапта-
13 Гегель Г. В. Ф. Сочинения: В 14 т. М.: Соцэкгиз. 1938. Т. 12.
С. 85.
102
стики. В своем творчестве Клычков шел за народными
певцами и сказителями; материалом для его стихов слу-
жили их устные сказы, легенды, притчи, песни.
Ранний романтизм Клычкова можно назвать фольк-
лорно-идиллическим. Его основой являлась песенная и
сказочная поэзия парода. Молодой автор писал как бы
по рецептам народных певцов и сказителей, отбирая в
их творчестве лишь такие идеи и образы, которые спо-
собствовали созданию мира возвышенного. Он принимал
во внимание поэзию светлую, безмятежную, лишенную
историко-социальных и бытовых мотивов, что были со-
пряжены с трудом и горестями народа. Его увлекало
только то, что напоминало ему о красоте и гармонии.
Повседневные мелочи жизни не получали доступа в
лирику Клычкова. Они оставались за пределами ее обла-
сти, поскольку, по мнению автора, пе несли в себе в до-
статочной степени эстетического начала. Действитель-
ность могла войти в творчество поэта лишь той своей
стороной, которая сочеталась с красотой и совершен-
ством.
Естественно же прекрасное Клычков находил на пер-
вых порах в одной природе. Вот почему изображение
родных лесов и полей, садовых уголков и тихих речек
стало главной темой его ранней поэзии. Мотивы тишины,
покоя, мирной юношеской радости и светлой грусти про-
низывают многие его произведения тех лет.
Но Клычков не был последовательпьш до конца. Он
еще не понимал, что натуральные формы природы уже
сами по себе превосходны, и считал, что есть иные пред-
меты и явления, которые несравненно выше существую-
щих и которые в отличие от них являются идеалом. По-
этому природа реальная принимала у него расплывчатые
очертания. Поэт постоянно стремился к ее преобразова-
нию, так что под его пером она представала уже в дру-
гом, улучшенном виде. Он искал безукоризненные фор-
мы пе в самой природе как таковой, а в тех устных ле-
гендах и сказах, которые создавались о ней народом.
Мир народной фантазии становился для него источником
поэтических тем, идей и сюжетов.
Причем поэт никогда не пересказывал фольклорных
творений дословно, а соединял их с конкретной обста-
новкой природы средней полосы России. Оп поручал ми-
фо-демоническим персонажам определенную художест-
венную роль, исполняемую ими применительно к быто-
вым условиям жизни,
103
Автор населял природу несуществующими образами,
которые, по его мысли, призваны были одухотворить и
возвысить ее. А чтобы сделать этих персонажей зримы-
ми, он сообщал им движения своей души — радости,
боли, сожаления, надежды.
В произведениях Клычкова ощущалось спокойствие
и беспечность, умилепность и беззаботность. Полнейшее
чувство духовного здоровья и жизнерадостности овевало
строки его стихов. «Это отсутствие забот о внешнем и
отражающаяся в этом внешнем внутренняя свобода и
есть то, чего требует понятие идеального»14.
Персонажи в поэзии Клычкова не знают ни душев-
ной досады, ни внутреннего разлада с окружающей сре-
дой. Они довольны и счастливы, наслаждаются своим
бытием; в их движениях и мыслях царят благодушие и
невозмутимость. Герои его ничего не делают и ни о чем
не говорят; они не спорят и не беснуются, как это не-
редко случается в сказках; им совсем неведомы житей-
ские невзгоды, они слились с природой, сделались ее не-
отъемлемой частью и, как в фольклорных поверьях, жи-
вут в полном согласии с внешним миром, внося собой
известное оживление в его неподвижное состояние. Они
оттеняют в нем вечное, непреходящее, величественное,
которые воистину кажутся идиллией.
Поэт считал идеальным отнюдь не жизнь, но само
искусство. Эта формула романтиков стала ведущей в его
творчестве.
Основы романтической поэтики Клычкова сформиро-
вались в середине 10-х годов. Суть их сводилась глав-
ным образом к следующим трем исходным положениям:
а)	подчинение лирического действия народно-песен-
ной традиции;
б)	включение в поэтическое событие условно-фанта-
стических персонажей;
в)	образно-символическое изображение действитель-
ности.
Указанные способы составляли в совокупности еди-
ную художественную систему изложения. Она отражала
преимущественно идеальные представления о мире, ко-
торые были свойственны поэту в его юношескую пору.
Наиболее полно система эта воплощена в его ранних
стихах.
14 Гегель Г. В. Ф. Сочинения: В 14 т. М.: Соцэкгиз, 1940, Т. 13.
С. 174.
104
z Клычков ёыл крупнейшим певцом деревенской Руси
10—20-х годов. Его поспи, подслушанные па родине, пи-
сал критик топ поры В. Львов-Рогачевскпй, таили в се-
бе «много... чуткости, топкости и стыдливой влюбленно-
сти в природу»; они отличались свежестью слова и па-
строения: в них жила какая-то удивительная по своей
самобытности «намекающая неясность символов»15 16.
Эта колдовская «неясность» стиха, его «намекающая»
образность были созданы на основе мифологического
принципа изложения. В стихотворениях Клычкова на'
фоне туманных деревенских лугов и говорливых речек
«оживали» русалки, лешии, дубравны, лели. Герои на-
родных сказаний и представлений как бы сливались с
внешним миром, становились частью его жизни, внося
в обычное состояние предметов и явлений дух чарующей
поэзии. Автор верно уловил способ реального изображе-
ния мифических и демонических существ, свойственный
фольклорной поэтике: своим складом ума и внешним
видом они мало чем отличались от человека, например:
Задремал в осоке леший —
Старичок преклонный...
А в бору пылают клены
От столетней плешн.
(«Леший* )
В других стихах легендарный Дед одиноко блуждает
по лесу то в скромном наряде инока, покрытом росяны-
ми слезами («Осень»), то в одежде, расцвеченной «зо-
лотыми лучами полумесяца» («Старец»). Столь же зри-
мо дан и сказочный богатырь Бова, величественно воссе-
дающий за праздничным столом со своей дружиной
(«Бова на пиру»).
Конечно, в таком свете фантастические персонажи
появлялись в произведениях поэта только потому, что он
занял своеобразную «позицию человека, буквально веря-
щего в буквальное существование всех отвлеченных при-
зраков»10. Эта позиция и сделала его повествование ми-
фом, а не простой метафорой.
Мифическая «вера» поэта выражается единством при-
родного и духовного, живого и неживого. Например, Ла-
да у Клычкова показана как обыкновенная крестьянская
15 Лъвов-Рогачевский В. Указ. соч. С. -297.
16 Лосев А. Ф. Проблема символа и реалистическое искусство.
М.: Искусство, 1976, С. 173.
105
девушка; опа живет в тихой избе, погружена в привыч-
ные заботы: прядет, сеет, жнет, мечтает о замужестве.
Но в то же время Лада — языческая дева, пришедшая
в поэзию Клычкова из старых славянских поверии. Ее
образ олицетворяет труд и быт людей, их радости, печа-
ли, красоту жизни. Поэтому он так обобщен, малокон-
кретен, легко перевоплощается из одного состояния в
другое. В лирической новелле «Лада-невеста» героиня
обращается со словами традиционного причета к березе,
просит у нее подвенечное платье из листьев, кисею-фату
из тумана:
— Сропь мне платье кружевное,
Всю осыпь меня листвою,
Наряди меня, береза,
В ал-шелковый сарафан,
Белым поясом-берестой
Окружи по шелку стан,
Убери меня невестой,
Кисеей накрой, туман!
В другой поэтической миниатюре, названной «Жар-
птица», условность образа (Лада-жница) подчеркнута
гиперболой:
Осень, осень на пороге!
Лада в поле от ворот
Вдоль оврагов и болог
К синю морю по дорого
Разбросала умолот!
Искусство поэта поддерживать свою мысль на грани
иллюзорного и реального сказалось и в цикле стихов
о Дубравне (1918). Имя этой героини, очевидно, возник-
ло по ассоциации с названием родной деревни Клычко-
ва — Дубровки, а также окрестных рощ-дубрав, которые
вплотную подступали к пей. Дубравна — это символ ра-
дости, любви, весеннего солнца. Ее образ по своей худо-
жественной функции и способу построения тождествен
образу Лады: от внешней лирической детали незримая
нить тянется к героине. Дубравну можно узнать по тому,
«что шепчет в тумане ковыль, как лес головою колышет».
На этой основе и возникает своеобразная, «живая» игра
поэтических оттенков, полутонов, переходов, утонченно
соединенных с обликом условного персонажа. Мир фан-
тазии у Клычкова «очеловечен», персонифицирован:
«дочь зарн» оказывается то мечтательной красавицей,
окруженной венцами журавлей («Окутал туман пере-
лески...»), то молодой хозяйкой, поселившейся в сосед-
нем лесу («В пашей роще есть хоромы...»). В таком
«психологическом портрете» зримое и воображаемое час-
106
то сходятся в одном образном штрихе:
Издалече в полуночи
Светят мне зарницы,—
Из-за облачной ресницы
Голубые очи!
(«В частой роще меж черемух...» )
Мифологическое начало авторского образа усилено об-
разом традиционным: рядом с Дубравной живет юный
Лель, чей образ заимствован поэтом из мифологии древ-
них славян. Лель — это и весенние цветы в поле, и мо-
лодая листва па деревьях, и утренний луч, похожий па
золотую стрелу. Но вместе ,с тем это — и «чей-то голос...
па ветру», искусно передающий игру па «серебряной
цевне»; Леля слушают птицы и звери, деревья и поля:
Оп играл па серебряной цевне,
И в осиннике смоль* л и щеглы...
На Дубне журавли пе кричали,
Сыч пе ухал над чащей лесной,
И стояла Дубравна в печали,
На опушке иод старой сосной...
(«Лель цветами все поле украсил...»)
Мифологические образы, вступая в различные отно-
шения с предметами природы и романтически одухотво-
ряя их, создали вместе с ними единую «психологическую»
среду. Признаками живых существ у Клычкова наделены
не только герои языческих легенд и поверий, по также
и звезды, месяц, река, ветер. Их образам сообщена повы-
шенная степень условности, в них ясно обозначен эле-
мент фантастического.
Мотивы мифологии и природы здесь эстетически со-
измеримы, так как они вместе выражают поэзию жизни.
Ле случайно они представлены в одинаково ярком и пест-
ром окружении олицетворенных эпитетов, метафор, упо-
доблений. Предметный образ в лирике Клычкова «до-
стигает... степени мифа»17 и оказывает влияние на «судь-
бы» ого персонаже]’!.
Так, в бытовой зарисовке «В пашей роще есть хоро-
мы...», где в сказочном ключе описана лесная изба Дубрав-
пы, «заревой туман» выполняет двойную функцию: оп —
фон, па котором развертывается поэтическое событие, и в
то же время — действующее лицо, персонаж. Автор осмыс-
лил это природное явление в качество мифического сто-
17 Лосев А. Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М.:
Искусство, 1976. С. 211—212.
107
рожа, приставленного к дому прелестной волшебницы:
Стережет ее хоромы
Голубой речной туман,
И в тумане вьются дремы
И цветет трава-дурман...
Еще более независим месяц в стихотворении «Лада-
певеста». Он функционально приравнен к героине; у него
свой, обособленный от нее круг «интересов»:
Над грядою перелесиц
Полуночью голубой
Ходит месяц, за собою
Водит облаки гурьбой. ♦.
В другом произведении образ-миф вовсе вытеснен из
текста и поэтическая мысль целиком сосредоточена на
изображении природных явлений. Здесь живописно об-
рисован Месяц в грозовую ночь, изложена необычная ис-
тория его «роскошной одежды»:
— Месяц, Месяц,
Над грядою перелесиц,
По краям его кафтана
Серебрёная кайма.
— А кафтан кроили ветры
Из высоких облаков,
Шили молнии па туче
Золоченою иглой...
( «Месяц»)
Однако и такое повествование по утратило своей ин-
тонационной и смысловой связи со всем лирическим цик-
лом. Это ощущается как в деталях, так и в ведущем мо-
тиве: художественно-психологическая значимость основ-
ного образа тут подчеркнута прописной буквой — Месяц,
образ-стих, указывающий на место действия (над грядою
перелесиц), без изменения перенесен сюда из предыду-
щего текста; наконец, само стихотворспие «Месяц» орга-
нично вписывается в контекст общего сюжета о Ладе как
(фрагмент-новелла о поэтическом мире, в котором живет
мифическая дева.
В лирике Клычкова миф художествен. Он является ис-
точником поэзии, воспевающей труд и быт людей, их ра-
дости, печали, красоту жизни. Его содержание поясняет-
ся народно-песенными и сказочными тропами, с которы-
ми миф очень близко сходится, превращаясь в ходе изло-
жения в метафору, аллегорию, символ.
Образ-миф у Клычкова обычно дается уже в названии:
«Купава», «Леший», «Лада прядет», «Лада в саду». Текст
же стихотворения есть не что иное, как развернутое ино-
108
сказание, конкретизирующее содержание этого образа.
Чаще всего оно строится в виде «скрытой» метафоры, ос-
нованнюй на внутреннем сопоставлении сходных си-
туаций. Главной особенностью ее является элемент загад-
ки, который создается двупланным условно-образным
описанием. Например, в стихотворении «Сват» говорит-
ся о действиях некоего таинственного деда, мчащегося
на быстром коне к Ладе-невесте, чтобы устроить ей пыш-
ную свадьбу. Но при анализе поэтического строя стиха
выясняется, что в действительности речь идет о причуд-
ливых явлениях осеннего листопада:
Вихрем копь летит..*
Перед ним, качая бор,
Мчится ветер-лпстодер,
Стелет под ноги ковер!
В «скрытой» метафоре предметно-бытовое, явное не
вытесняет абстрактного, фантастического, а как бы на-
слаивается на него, добавляясь к абстрактному. Видимо,
поэтому некоторые стихи сохраняют свою образную
«затемнецность» до конца повествования. Любопытно в
этом отношении стихотворение «Лада прядет», где пер-
вые волокна снега, потянувшиеся к земле, ситуативно
сближены с белой, «лебяжьей» пряжей, которую якобы
прядет Лада, сидя у окна. Обыденное, бытовое здесь ги-
перболически раздвинуто, перенесено из избы в природу:
Лада нить в ладони сучит,
Прикрываясь волокном,
И спадают ниже тучи,
И темнее за окном...
Загадочность поэтического события пе снимается и за-
ключительной строфой, написанной в проблематичной ма-
нере. Прямые, реалистические штрихи ее как будто про-
ясняют подлинный смысл изложения и в то же время
кажутся нейтральными, если учесть, что все эти детали
ничуть не меняют условного характера темы, а только за-
вершают ее пейзажное обрамление:
И туманы это, что ли,
В поле белые легли:
То белеет в тихом поле
Новина по край земли.«,
«Скрытая» метафора в стихах Клычкова естественно
соотносится с символом п аллегорией. Аллегоричны о^-*
103
разы, чьи действия не выходят за пределы одного текста:
месяц-пастух, что «водит облаки гурьбой» («Месяц»);
туман-сторож, оберегающий покой Дубравны («В нашей
роще есть хоромы...»). Но те же образы, вариативно по-
вторяясь в различных произведениях цикла, обретают
уже устойчивые, символические очертания. В этом случае
туман воспринимается как выражение покоя, тишины и
гармонии в природе, а месяц служит воплощением люб-
ви, зыбкой девичьей грусти: «средь вечернего тумана спит
деревня у холма»; «луг в туманы нарядился, в небе ме-
сяц народился»;
Ходит бережком Купава,
Мнет шелковую траву...
Полумесяц, словно пава,
Выплывает в синеву.
Принцип лирической идеализации, которому следовал
в своем творчестве поэт, обусловил его пристрастие к свет-
лой, «пушкинской» интонации. Это часто приводило к из-
менению содержания традиционных образов, введенных
в структуру авторского стпха. Например, в народной ли-
рике образ тумана почти всегда однозначен: он тожде-
ствен сумраку (где тумап, там темно, печально):
Ох вы туманы мои, тумапушки!
Не пора ли вам, туманушки, со спня моря долой?
Не пора ли тебе, кручинушка, с ретива сердца долой? 18
У Клычкова же тумап ясен и чист, что подчеркнуто
прикрепленными к пему определениями: голубой, заре-
вой, ранний. Но особое очарование придает образу эпи-
тет «белый»: «бел туман спадает с выси»; «средь поко-
шенных полян белый стелется туман»; «и туманы... в по-
ле белые легли». Из белого тумана мифическая дева со-
бирается сшить себе подвенечную кисею-фату («Лада-не-
веста»). Это же значение нарядности данный образ сохра-
няет и в стихотворении «Хлеб зорится», хотя эпитет к не-
му здесь опущен: «луг в туманы нарядился».
Осветлены также и другие явления природы, род-
ственные туману. На этой основе возникли неожиданные,
оксюморонные сочетания: «в поле мгла как белый плат»,
«серебряная мглица».
18 Киреевский П. В. Собрание народных песен. Л.: Паука, 1977.
№ 150. С. 133.
ПО
В теплые, светлые тона окрашеп демонизм Клычкова.
Волшебное, органично впитывая в себя народпо-нессппые
мотивы и интонации, теряло в стихах поэта своп искон-
ные, природные признаки дикого и страшного. Попадая в
лирическую сферу, оно уже не причиняло людям ни зла,
ни беспокойства, а, напротив, покрывалось какой-то ча-
рующей дымкой человечности. Таков, например, старец
Леший, что с вечной улыбкой и поклонами ходит «вкруг
родной деревни» («По лесным полянам...»). Мирным, бла-
годушным странником оказывается и старый бес: он во-
дит дружбу с птицами и зверями, проявляет интерес к
«музыке», по ночам у пего на плече пост глухарь-петух
(«Встал в овраге леший старый...»).
Несмотря на столь сложное переплетение образных
линий, стих Клычкова течет легко и свободно. В его по-
этическом строе ощущаются та художественная простота
и ясность, которые всегда сообщают фразе мягкие, звуч-
ные, пословично-круглые очертания. Это достигается оби-
лием в тексте постоянных эпитетов, сравнений, качествен-
ных гипербол, просторечно-песенных слов. Они подобра-
ны в соответствии с романтической темой и заложенной
в ней напевной интонацией: «луг зеленый», «светлы очи»,
«золоты узоры», «облик светлолицый»; «легче ветра
крылья сокола»; «в окнах яхонт, бирюза»; «певун», «се-
ребрёный», «зои» (звуки).
Видную роль в формировании мелодии стиха играют
также повторы — словесные, звуковые, образные, синтак-
сические: «ходит Лада павой, павой»; «белой, белой руч-
кой водит»; «забегает парень русый, закликает паренек»;
«вы, приливы! вы, прибои!» и др. Они передают движе-
ние лирического мотива, оттеняют характерные черты
изображаемого предмета, расширяют смысловые и эмо-
циональные границы образа. Благодаря анафоре слово в
строке «уживается» с музыкой.
Лирика Клычкова сложилась па почве русского на-
родного быта и народной песенпо-легепдарной поэзии.
Богатство заключенного в мифе содержания послужило
источником емких авторских «формул», мотивов, образов,
определивших оригинальное направление поэта в начале
XX в. В результате тесного взаимодействия клычковской
поэзии и мифологии сформировалась особая разновид-
ность условно-художественного обобщения. Миф у Клыч-
кова стал самобытным способом поэтического иносказа-
ния, созданного с привлечением тех или иных черт «язы-
ческой» образности.
ill
Стихи Клычкова исполнены радости, света, любви
к жизни. По ним можно учиться «чувству поэзии», вос-
приятию и постижению прекрасного, разлитого во всем:
и в природе, и в душе человека:
Как пе петь и по молиться,
Если все поет вокруг —
Лес и луг, ручьи и птицы,
Если облак светлолицый
Улыбается, как друг!
Друг прекрасный, облик милый,
Вестник радости земной!,.
Новый шаг в развитии собственной поэтики Клычков
сделал в книге «Домашние песни», изданной в 1923 г. Тут
сам принцип восприятия автором действительности су-
щественно отличался от прежнего. Это сказалось главным
образом в отношении поэта к устному творчеству. Рань-
ше народнопоэтические мотивы и образы широко входи-
ли в лирику Клычкова, затрагивая в ней основы компо-
зиционно-сюжетной ситуации. Случалось, что целые фраг-
менты, а иногда и все произведение были построены па
фольклорном материале. Тогда художественное событие
заведомо принимало условно-вымышленные очертания,
предопределенные вторжепиеАм в него лиро-эпических пер-
сонажей из народных поверий, сказов, легенд. При этом
фантастические герои действовали рядохМ с реальными
(автором-повествователем, его близкими). Теперь же, на
страницах «Домашних песен», многое изменилось в ро-
мантической поэтике Клычкова: исчезли из стихотворе-
ния призрачные существа, главная мысль стала разви-
ваться в психологическом, естественно-бытовом плане. Это
в значительной мере ограничило использование фолькло-
ра в тексте; он входил чаще всего лишь в синтаксические
конструкции, в виде отдельных, преимущественно малых
элементов — эпитета, метафоры, сравнения. Тем самым
создавался особый тип поэтической фразы, органически
сочетающей в себе различные образы литературной и на-
родной песенной речи.
В свое время поэт В. В. Князев говорил о сходстве
«Домашних песен» Клычкова и «Избяных песен» Клюе-
ва 19. Думается, такое сближение недостаточно обоснова-
но. Клюев создал развернутое лирическое воспомина-
ние-поэму, где говорится о том, как горестно пережива-
ют смерть своей любимой хозяйки одухотворенные пред-
меты быта. Клычков написал психологический дневник,
19 См.: Князев Bt Ржавые апостолы, Пг.: Прибой, 1924. С, 11,
112
включив в пего мысли о родипе, о природе, о самом себе
и о своих взаимоотношениях с родными и близкими. Его
стихи — это жанровые сцепки, портретные зарисовки, фи-
лософские раздумья. Весь мир поэта с его повседневными
думами, надеждами, заботами и эмоциями нашел в них
отражение. Это — стихи-песни о вселенной писателя-ро-
мантика, доверительно пропетые им в домашне^м кругу
своему воображаемому читателю.
Темы, идеи, образы Клычкова получали свое раскры-
тие прежде всего в романтизированной интонационной
среде. Эмоционально-ритмическое оформление стихотвор-
ной речи, ее словарь и синтаксис способствовали созда-
нию в произведении особого лирического подтекста, в ко-
тором явственно ощущалось восторженное отношение ав-
тора к природе, людям, жизни вообще.
Удивительно чисто звучит стихотворение «В лесу на
проталой полянке...». В нем трехстопным амфибрахием
нарисована своеобразная «обрядовая» сценка из жизни
зверей. Она составлена из лаконичных стилистических
фигур, сцепленных между собой анафорически повторяю-
щимся союзом «и». Такая система фразировки удачно
передает экспансивное движение темы, неуклонно расту
щее с каждой новой строкой:
Звенели весенние воды,
II прыгал с пригорка родник,
II зайцы вели хороводы,
Забывши про мой дробовик.
И зайцы по-заячьи пели,
Водили за лапки зайчих...
И радостно сосны шумели,
II звезды качались на них...
Условное в этой сюжетной ситуации легко просматри-
вается. Но оно значительно сужено и приближено к ре-
альному, что в известной мере подкреплено и позицией
самого поэта, которая непосредственно высказана им. в
заключительном четверостишии: «Ах, друг мой, открою
тебе: за бедную заячью душу я так благодарен судьбе!..».
Это строки о большой любви художника ко всему земному.
В том же светлом тоне описан в пейзажной зарисов-
ке «Улюсь» определенный уголок природы, который по-
степенно «разрастается», превращаясь в собирательное
изображение родной земли. Повествование начинается в
событийно-бытовом плане:
Улюсь, Улюсь, лесная речка,
Ты увела меня в леса
С одной веревочной уздечкой,
С лукопцем звонкого овса.
Вчера коня ловил, ловил я:
Хотел с полос возить снопы...
113
Мажорная интонация здесь воспроизведена народно-
поэтической фразеологией, насыщенной яркими опреде-
лениями (звонкий овес, росяной куст черемухи) и сло-
вами с уменьшительно-ласкательными суффиксами (лу-
конце, уздечка); лирическим обращением к лесной реч-
ке, название которой дважды повторено в начальной стро-
ке; повтором глагольной формы, точно выражающей эмо-
циональный характер действия (ловил, ловил; и далее:
сбери, собери).
Во второй части стихотворения идиллическая обста-
новка усилена традиционным олицетворением. Лес, по-
добно сказочному персонажу, приветливо встречает за-
блудившегося в его зарослях человека: «Останься здесь,
сбери бруснику, малину в кузов собери...».
Но окончательно идея произведения проясняется поз-
же, когда на основе разрозненных художественных штри-
хов выведена одна, итоговая фраза: «Здесь сквозь туман
синеют села, пылает призрачная Русь». Автор использо-
вал в данном случае прием, который станет затем харак-
терным в его творческой практике: он расширил частную
природную картину до обобщенного образа-символа роди-
ны, выразив в такой форме главный замысел стихот-
ворения.
Описание родных просторов в «Домашних песнях» не-
отделимо от изображения внутренней жизни поэта. Пси-
хологизм названной книги связан с поэтизацией автор-
ского воображения, которому романтики всегда придава-
ли огромное значение.
Поэт не стремился показывать собственные пережи-
вания и эмоции во всех мелочах и подробностях. Он на-
мечал лишь общие границы своего душевного состояния,
в которое обыкновенно погружался в напряженнейшие
творческие моменты. Его психологический портрет скла-
дывался из романтических суждений и грез, тематически
обращенных к природе, родине, ее судьбе.
В свое время Новалис справедливо указывал на необ-
ходимость романтической ориентации при обработке мате-
риалов человеческой жизни. «Нет ничего романтичнее то-
го,— писал он,— что обычно именуется миром и судь-
бой»20. И ниже замечал: «...искусство принадлежит при-
роде...»21.
20 Новалис. Фрагменты // Литературные манифесты западноевро-
пейских романтиков. М.: Изд-во МГУ, 1980. С. 100.
21 Там же. С. 104.
114
Для Клычкова природа была неисчерпаемым источни-
ком поэзии — истинной, глубокой, первозданной. Она по-
стоянно служила ему образно-стилистическим материа-
лом, из которого его художническая фантазия строила
невиданные миры.
Природа формировала духовный и эстетический мир
поэта, определяла его настроение, возбуждала в нем свет-
лые мысли и чувства. Она помогала ему находить точные
лирические приметы ого внутреннего «я» и окружающей
действительности.
Природа в стихах Клычкова чудодейственно одухот-
ворена. Опа живет независимой, полнокровной и разнооб-
разной жизнью, очень схожей с человеческой. Она мыс-
лит, говорит, радуется, печалится, проявляет живой инте-
рес к людям и всегда добивается у них особого располо-
жения. Ей есть что сказать им: опа наделена богатой ду-
шой художника, чутко воспринимающего самые сложные
жизненные события и явления. Кажется, вся история на-
рода и история отдельной человеческой личности запечат-
лены ее волшебными красками и звуками... Не случайно
поэт обращался к ним, чтобы «погадать» о своей немудре-
ной судьбе. Из внешних посылок слагал оп свои «проро-
ческие» сцепки и символические зарисовки, «пролива-
ющие» зыбкий свет па облик романтического певца.
Психологизм стихотворений Клычкова лишен острого
драматизма: оп формировался чаще всего в относительно
спокойных, идиллических сюжетных ситуациях. Клычко-
ва больше влекла к себе романтика обычного, естествен-
ного, широко известного — романтика простых вещей и
явлений. При этом в его поэтике исключительное неиз-
менно приобретало черты повседневной обыденности,
а обыденное, бытовое, напротив, возводилось в ранг худо-
жественно-возвышенного, значительного. Какими же спо-
собами это достигалось? Вот основные из них:
а)	колорит поэтичности в стихе мог создаваться осо-
бым'кругом природпых предметов и явлений, традицион-
но наделенных лирико-романтическим значением (звезды,
лупа, ручей, тишина ночи, свет солнца и т. д.):
Звезду прекрасную принес вечерний час
И свет для нас зажег у изголовья...
Забудь же, друг, беду, сгони с унылых глаз
Печаль и глянь без слез хоть раз с любовью...;
б)	безыскусные, распространенные в быту и природе
предметы показывались в преобразованном, одухотворен-
но-метафорическом свете: «дубки стоят, сложивши
115
крылья»; «глядят нахмуренные хаты»; «ступает тишь, как
сторож у ворот, не шелохнет ни листика, ни ветки»; «ми-
гает огоньком лампада»; «яблони из рукавов расшитых за
изгородку кажут кулаки»; «туман ворожит на пути»
и т. д.;
в)	иногда в образную структуру лирико-реалистиче-
ского сюжета вводились элементы условной, сказочно-
фольклорной поэтики («сны-вяхири», «гость чудесный»):
В пераспоясаппой рубахе
Заснешь тотчас, и сонный слух
Чуть ловит, как воркует вяхирь,
Черпополосный, нивный дух.
Указанные приемы устанавливали в «Домашних пес-
нях» своеобразное соотношение между идеальным и пред-
метным. Связь эта складывалась в типично романтиче-
ском плане: первое всегда обусловливалось вторым. Мир
реальный настойчиво и зримо вторгался в творчество
Клычкова, но он непременно покрывался при этом туман-
ной пеленой субъективно-образного лиризма. Восторжен-
ная тональность стиха, страстная вера поэта в существо-
вание всеобщей, мировой радости неуклонно размывали
бытовую основу повествования, оттесняя в область иллю-
зорных представлений главную мысль, так что та должна
была варьировать где-то на грани объективного и ус-
ловного.
В пейзажной зарисовке «Куда ни глянь, везде ометы
хлеба...» автор пристально всматривается в раскинувший-
ся перед его взором мир, выделяет в нем наиболее выра-
зительные штрихи, непосредственно высказывает свое
отношение к увиденному и непринужденно говорит о са-
мом себе:
Куда ни глянь, везде ометы хлеба,
И в дымке спозарань не видно деревень.
Идешь, идешь, и только целый день
Ячмень и рожь пугливо зыблют тень
От облака, бегущего по небу.
А ниже — торжественно-теплые строки, внушенные по-
эту зарождающейся новой действительностью:
II верю я, идя безбрежной повью,
Что сладко жить, неся благую весть:
Есть в мире радость, есть., ♦
116
Поэтическая деталь у Клычкова почти всегда двупла-
нова. Опа как бы одновременно пребывает в двух измере-
ниях — предметно-бытовом и психологическом. Это позво-
ляет характеризовать ею не только природу, но и душев-
ное состояние человека. Переход от одной функции внеш-
него штриха к другой совершается па основе метафориче-
ского переосмысления его первоначального значения.
В стихотворении «Люблю тебя я, сумрак предосенний...»
свет в природе, о котором говорится,— это и самостоятель-
ный образ, и вместе с тем прообраз психологического яв-
ления:
И в сердце у меня такой же тихий свет:
Не ты ль завороженный след
Давно в душе угасшего страданья?
Кстати, подобные аналогии не всегда проводились по-
этом в открытой форме. Чаще всего это делалось утончен-
но, одним каким-нибудь намеком. Такой прием использо-
ван, в частности, при построении сюжетной ситуации
«Осенний день прозрачно стынет...». В этом произведении
автор обронил о себе только одну фразу, поместив ее в
первой строфе: «Прощаюсь я с весною синей, с тобой и
далью голубой...». А все последующее изложение посвя-
щено природе, обрисованной широко, одухотворенно,
в фольклорно-литературной манере («склонилась синева
над чащей, и очи сини и строги»; «и тихо кружит по
опушке берез умолкший хоровод»; березка «нагие руки
уронила» и т. д.). Тут посредством известного песенного
приема из общей картины выделен единичный предмет —
березка. Образ ее олицетворен, приближен к человече-
скому:
И так торопится кому-то
Листком, всколыхнутым едва,
С вершины, ветром изогнутой,
Сказать последние слова.
Эта завершающая подробность многое прояснила в
структуре сюжета. Слова, которые «торопится сказать»
березка, по-видимому, обращены не только к лесному
миру, но и к лирическому герою, прощающемуся «с вес-
ною синей». Волнение предметного образца — это волне-
ние самого поэта, как бы подслушанное и переданное при-
родой.
В рассмотренных стихах пейзаж еще выполнял двой-
ную функцию: он выступал в качестве самостоятельного
117
поэтического предмета и вместе с тем пояснял внутрен-
ний мир человека. Предметные детали, которые использо-
вались в тексте, употреблялись главным образом в прямом
значении. Они несли в себе информацию лишь о внеш-
ней среде, и только общая картина природы раскрывала
душевные переживания лирического героя. Такими стиха-
ми Клычков как бы проложил путь к иному, философско-
психологическому изображению действительности. II вот
какие изменения произошли в связи с этим в структуре
произведения.
Сюжетный центр повествования переместился от при-
роды к человеку, и соответствующим образом изменилась
функция предметной детали. Опа стала использоваться
преимущественно в иносказательно-символическом значе-
нии, характеризуя собой романтическое мироощущение
героя. Словом, предметный штрих получил непосредствен-
ный доступ к внутреннему миру человека. Чисто пей-
зажных стихов почти пе стало в поэзии Клычкова. Вместо
них появились психологические и философские сценки,
составленные из метафорически-иносказательных природ-
ных посылок. Последние обрели собственный микромир,
имеющий прямую аналогию с жизнью человека. Есте-
ственно, «удельный вес» природы значительно сократился
в тексте: она использовалась чаще всего в одном-двух
штрихах, как этого требовала художественная мысль про-
изведения.
Характерно в данном случае лирическое высказыва-
ние «Земная светлая моя отрада...», где в обобщенно-пси-
хологическом плане обрисованы житейские привязанно-
сти поэта, ого отношение к окружающей действительно-
сти и творческому труду. В качестве опорных деталей это-
го стихотворения употреблены природные посылки. Так,
покой и мир, к которым постоянно стремится автор, мето-
нимически заменены народно-песенным образом месяца,
плывущего по небу, а жизнь людей изображена в форме
вечно кочующего тумана.
Природной ситуации в ее чистом виде в произведении
нет; в нем есть другая картина — психологическая, соци-
ально-бытовая. Но нарисована она в соответствии с кано-
нами романтической поэтики иносказательно, посредством
метафорически осмысленных предметных деталей. Это,
конечно, пе означает, что в таких пейзажных топкостях
пет ничего реальпо-естествеппого; напротив, в них встре-
чаются очень интересные наблюдения о внешнем мире.
Например, в психологической зарисовке «На селе пе по-
118
ют петухи па повети...» люоопытпы следующие стихи:
«ио весне, когда поле, как хлебная мякоть, из-под корки
отставшей дымит». Однако эта реалистическая подроб-
ность внесена в контекст лирического образа, поясняю-
щего творческие позиции поэта-романтика:
На селе не поют петухи на повети,
И туман ворожит на пути.
Я ищу в забытьи, чего нету па свете
И чего никогда не найти.
Светлый образ мне в облаке, в облаке спится.. *
В философско-бытовой сценке «В тумане хижина
моя...» из таких иносказательных деталей составлена це-
лая сюжетная ситуация. В стихотворении говорится о хи-
жине, окруженной сумеречным туманом; над ней светят
далекие звезды, а возле порога «рдеет тонкая ладья», го-
товая отплыть с необычным грузом — обыденной бедой
или проходящей юностью. И вот герой ощущает уже себя
в волнах житейского моря, и сердце его постепенно на-
полняется теплым, радостным чувством. Все это изобра-
жено пластично, образно:
И сладок мне вечерний свет
И след от тихих весел...
Содержательно двуплановая конструкция образа не
могла остаться в границах идиллических представлений
о мире. Поиски поэтом покоя и гармонии неизменно на-
талкивались на мысль о неизбежном разладе в реальной
действительности. Это в конечном счете нашло отраже-
ние в поэтике автора. В «Домашних песнях» Клычкова
нередко соединяются в одном тексте две контрастные по
смыслу оценки: сначала герой-повествователь выдвигает
мысль, основанную на каких-то конкретных фактах дей-
ствительности; затем он начинает сосредоточенно раз-
мышлять над данными посылками, логично развертывая
их в цельное изложение и припоминая новые жизненные
факты и психологические подробности. Это приводит ге-
роя к суждению, противоположному тому, которое было
высказано им в самом начале.
Возьмем, к примеру, стихотворение-раздумье «Пылает
за окном звезда...». Представление о личном счастье поэта
здесь составлено из бытовых и природных деталей. Они
помещены в один смысловой ряд, образуя вместе единое
целое:
Звезда — в окне, в углу — лампада,
И в колыбелп — синий свет,
119
Поутру — стол и табурет.
Так, значит, суждено, и — пет,
Иного счастья и не надо! ..
Подобное заключение высказано автором в конце про-
изведения. А вначале он утверждал другое: «...так, зна-
чит, суждено, и надо, чтоб стала горечью отрада, нивесть
ушедшая куда». Переход от этой посылки к приведенной
выше и составил основу данной сюжетной ситуации.
Иногда лирическое действие в стихах такого рода со-
вершает в своем движении не один, а два поворота, так
что в итоге заключительные строки стихотворения оказы-
ваются полностью созвучными с запевными. Своеобраз-
ной иллюстрацией этой мысли может явиться повество-
вательное размышление, имеющее следующее начало:
«Мне говорила мать, что в розовой сорочке багряною за-
рей родился я да свет...».
Выраженный в пословичной форме мотив тут же оп-
ровергнут реальными фактами: «Л я живу лишь от стро-
ки до строчки, и радости иной мне в жизни нет...». Но
так ли это? После некоторого раздумья герой обнаружи-
вает в своей судьбе приметы настоящего счастья: дар
восторженно-чистой любви к женщине, способность пре-
даваться радости бытия. И вот окончательное суждение
поэта о жизни:
Но верь мне: не обман в заплечном узелочке —
Чудесный талисман от злых невзгод и бед:
Ведь говорила мать, что в розовой сорочке
Багряною зарей родился я на свет.
Стержневая мысль дважды изменила свое направле-
ние и вернулась в первоначальное измерение — правда,
уже в углубленно-философском виде. То, что прежде вос-
принималось героем-автором с иронией, теперь сделалось
для него повседневной опорой, «чудесным талисманом» от
всевозможных житейских бед.
В сборнике «Домашние песни» представлены различ-
ные виды лирических коллизий, созданных по принципу
контрастности. Сюжетно они сводятся к следующим по-
ложениям, которые у Клычкова полностью согласуются
с законами его романтической поэтики.
1)	Унылое, будничное настроение героя вытесняется
его неожиданным ощущением любви и семейного счастья.
По такому плану написаны «Я закрываю на ночь став-
ни...», «Так ясно все и так несложно...», «Поутру нелады
и ссоры,.,» и др, Приведем запевные строки последнего
120
произведения, они даны в нарочито сниженном Стилей
Поутру нелады н ссоры
II неумытое лицо.
Ох, как же закатилось скоро
В лазью мышиную кольцо.
А вот его концовка; она дана в совершенно другой, про-
светленно-мажорной тональности:
И оба мы глядим пугливо,
Как на поток бежит гроза.
На берегу цветок счастливый,
И у него твои глаза.
2)	Красота и молодость противопоставляются старости.
Эта идея положена, например, в основу стихотворения-
портрета «Стал голос хриплый, волос грубый...», где по-
казаны два лица: герой-повествователь и его жена. Пер-
вый охарактеризован в плане прямого и неблагоприятно-
го изложения: «грузны руки, как кряжи», «еле перево-
дишь дух», «голос хриплый, волос грубый» и т. д. Вторая
изображена в ином свете: она обрисована преимуществен-
но иносказательно-предметными штрихами, эстетически
возвышающими героиню. Каждая ее черточка опоэтизи-
рована, оживлена: «в глазах играют ямки», «а у тебя все
те же губы и за ресницей — как во ржи».
О емкости последнего образа следует сказать особо.
Известно, что метафорическое сравнение углубляет оп-
ределяемое понятие за счет сближения его с другим.
В данном же случае автор опустил название предмета в
сравнительном компоненте фразы, ограничившись лишь на-
меком на него: «а за ресницей — как во ржи» (т.е. за рес-
ницей— васильки). Дело в том, что в фольклоре сравне-
ние глаз с васильками очень распространено, и Клычков,
стремясь к оригинальному оформлению этого народного
образа, использовал в своем стихе прием поэтического
умолчания. Это повысило выразительность строки.
Завершающие детали портрета выведены в перспекти-
ве будущего времени. Тут обаяние героини усилено еще
одним качеством — материнством. Это обещает ей быть
вечно женственной и привлекательной, ибо красота ее пе-
решла к ребенку.
3)	Общие, отвлеченные суждения-формулы опровер-
гаются частно-бытовыми фактами.
В стихах, где преобладает подобная схема, первая по-
сылка обычно строится па каком-нибудь сообщении по-
121
эта о себе, о своей личной жизни, о душевных пережива-
ниях близкого ему человека, например:
Родился я и жил поэтом,
А жизнь поэта — страх п боль,—
Любовь и боль...
Словом, определение жизни дано, уточнено (любовь и
боль), и в таком виде оно осуждено, отрицательно оцене-
но автором. Теперь нужно какое-то очень веское доказа-
тельство, которое сумело бы опрокинуть это суждение,
отодвинуть в сторону. После глубокого размышления ге-
рой находит его:
И милы желтые пеленки,
Баюканье и звонкий крик:
В них, как и в рукописи тонкой,
Заложен новой жизни лик.
4)	Жизнь есть борьба, одна веха жизненного пути не-
отвратимо сменяется другой.
На этой почве Клычковым разрабатывалась традици-
онно-романтическая идея срока, тяготеющего над челове-
ком. Она нашла выражение в стихотворениях «Земля и
небо, плоть и дух...», «Юность — питье содовое...», «Ли-
сица» и др. Специфика поэтического содержания обусло-
вила и несколько усложненный жанровый «облик» на-
званных произведений.
Одно из них написано в тютчевском ключе, в виде
общего, философского рассуждения о смысле бытия:
Земля и небо, плоть и дух...
Из сипи в синь равно бежит дорога...
Весна — росу, зазимок — белый пух
И лето дождь в своп срок прольет из рога.
Несмотря на столь отвлеченную тему, само повествование
насыщено конкретной предметностью, иносказательно ха-
рактеризующей судьбу человека и окружающего его мира.
В другом стихотворении, «Лисица», мысль о скоро-
течности жизни выражена в форме философско-психоло-
гического параллелизма. Жребий человека, йо мнению по-
эта, напоминает собой участь зверя, за которым неотступ-
но следует веревка охотника. Несмотря на свою природ-
ную осторожность, он рано или поздно попадается в хит-
ро подстроенную лопушку. Иносказательно-метонимиче-
ское изложение завершается глубокомысленным изрече-
122
ппем автора, точно поясняющим истинный смысл зари-
совки:
Все до времени, все до пиры:
Человечьи следы у могилы, а лисьи
Пропадают всегда у поры.
Философское раздумье «Юность — питье содовое...»
выполнено по принципу портретного описания. Отвлечен-
ное — юность, зрелые годы, старость — здесь изображено
с помощью природных, предметно-бытовых и портретно-
психологических штрихов, характерных для каждого че-
ловеческого возраста в отдельности:
Юность — питье содовое,
Без опохмелки дурман:
Поле... калитка садовая...
Месяц да белый туман...
Годы — как воды с околицы,
Дни — как с горы полоза,—
Щеки щетиною колются,
Лезет щетина в глаза...
Вместе отвлеченное и предметное составляют яркое
метафорическое выражение с элементами иносказания,
где первый компонент — однословная загадка, а второй —
развернутый образ-отгадка. В этом метонимическом клю-
че прослежена вся человеческая жизнь в се основных мо-
ментах.
Интересна концовка стихотворения, представляющая
собой сбобщенпо-мстафоричсскую характеристику века-
жпзпп:
Высушит чарку до донышка,
Стукнет по донышку раз —
И по покажет уж глаз
Месяц — цыганское солнышко.. ♦
Данный образ воспроизведен в форме пластично об-
рисованного жеста, изображение которого основано па
традиционном переосмыслении понятия жизни как выпи-
той чарки. Вместе с тем к этому образу автор присовоку-
пил еще собственный компонент-метафору; последний
олицетворен и показан в народно-лирическом духе («и не
покажет уж глаз месяц — цыганское солнышко»). В ре-
зультате получилось сложное, многомерное понятие, свя-
занное с художественным представлением о прожитой
жизни.
Образ «месяца — цыганского солнышка» непосред-
ственно перекликается с гоголевским образом луны из
повести «Страшная месть». Луна (в народном обиходе —
месяц) является у Гоголя «основою всего чудесного»; об-
123
раз ее, величественный и кроткий, навеян поэтическим
воображением писателя: «Ни калина пе растет меж ними
(т. е. между кладбищенскими крестами.— II. //.), ни тра-
ва не зеленеет, только месяц греет их с небесной выши-
ны»22, Ту же функцию выполняет месяц в поэзии Клыч-
кова, где он соединен с романтической жизнью цыган,
кочевавших в 20-е годы но степным просторам и находив-
ших тепло, уют и семейное счастье под открытым небом,
у костра, при свете ночного «солнышка». Ночь, по-види-
мому, казалась этим цыганам самым таинственным вре-
менем суток после прозаического, трудового дня.
«Домашние песни» сыграли определенную роль в раз-
витии творческой мысли автора. Они подготовили собой
благодатную почву для ее нового взлета, состоявшегося в
последующие годы.
Венцом поэтического творчества Клычкова стала его
последняя книга стихов «В гостях у журавлей» (1930).
В тематическом отношении она являлась как бы продол-
жением предыдущего сборника. Однако сам принцип ли-
рического повествования, а следовательно, и средства ху-
дожественного выражения в ней были несколько другие,
чем раньше. Это объяснялось прежде всего теми измене-
ниями, которые произошли в мировоззрении автора.
В 1919 г. В. Л. Львов-Рогачевский писал о поэте: «Сер-
гей Клычков всегда верен своей Дубравне, и революци-
онная буря только косвенно отражается на его творчестве,
углубляя его демократизм и просветляя его грусть...»23.
Теперь сам автор открыто заявлял о себе: «Мне дорога
полоска кумача...». Созидательные идеи революции оказы-
вали мощное влияние на специфику сюжетных и стилевых
особенностей его стихов. Для поэта не стояла дилеммы
об отношении к новой жизни. Он принимал ее целиком,
со всеми положительными и отрицательными штриха-
ми, глубоко веря, что последние носят временный и не-
избежный характер. Жизнь, по мысли Клычкова, много-
лика и противоречива, и надо всем сердцем любить ее,
чтобы отстаивать в ней «и боль, и цветы». В стихотворе-
нии-раздумье «Душа, как тесное ущелье...» поэт так по-
22 Адамс В. Т. Прпродооштсапие у Н. В. Гоголя // Учен. ван.
Тарт, ун-та. Тарту, 1962. Т. 5, вып. 119: Труды по русской и
славянской филологии. С. 89.
23 Лъвов-Рогачевский В. Поэзия новой России. М.: Книгоизд-во
писателей в Москве, 1919. С. 53,
124
яснял свое социальное кредо:
Под этой высью голубою,
Где столько звезд горит в тиши,
Увы! — нам достаются с бою
Все паши радости души.
Но вот когда б мы не страдали,
Не проклинали, не клялись,
Померкли б розовые дали,
Упала бы бессильно высь..,
Клычков неудержимо стремился к углубленному рас-
крытию поэтической темы. Его, как, впрочем, в свое
время и Тютчева, у которого он постоянно учился, оди-
наково волновали вопросы земного бытия и человеческо-
го характера, поэзия внешнего мира п тонкости житей-
ских отношений между людьми.
Верный своему романтическому идеалу, Клычков по-
прежнему тяготел к мирной, деревенской тишине и
покою. Священной колыбелью для его лирики была при-
рода. С ней связаны лучшие творения поэта. У родных
дубрав и полей брал он оригинальные образы, мотивы,
сюжеты. Здесь же, «в гостях у журавлей», он нередко
создавал свои произведения:
Люблю наедине слагать своп молитвы
И не хожу молиться в монастырь...
Тут с боку у меня поля, покос и жнитво,
С другого — сроду позабытый, брошенный пустырь.
В обыденном среднерусском пейзаже, издревле овеян-
ном фольклорной поэзией, Клычков старался оттенить
величественное, непогрешимое, чарующее. Он непремен-
но хотел видеть в жизни гармонию, а в гармоническом
мире — полное умиротворение и согласованность.
Но поначалу природа представлялась ему просто таин-
ственной. Все в ней являло собой замысловатую загадку,
покрытую сплошной, непроницаемой завесой. Каждый
предмет завораживал своей вековечной неясностью, скло-
няя поэтический ум к длительным и проникновенным
раздумьям. В 20—30-е годы творчество Клычкова все
теснее сближалось с философией.
Зрелые стихи поэта очень философичны. Истинный
смысл их лежит, как правило, не в первом, поверхност-
но-словесном слое, а значительно глубже. Онп почти
всегда звучат обобщенно. За каждой лирической сцен-
кой автора обычно скрыта какая-то определенная сторо-
на социального мира, земной цивилизации, В этой связи
125
у позднего Клычкова пот конкретных описаний природы;
опа у пего либо расширена так, что сквозь пейзажные
штрихи просматривается вся Вселенная, либо служит
метонимическим прикрытием бытовых отношений между
людьми, их переживаний, эмоций, чувств.
Приведем в качестве примера фрагмент из поэтиче-
ского высказывания «Лежит заря, как опоясок...». В нем
за внешним изображением мира отчетливо видна фило-
софская мысль об известной загадочности природы,
о невозможности дойти до сути ее колдовских тайн:
Лежит заря, как опоясок,
И эту реку, лес и тишь
С их расточительностью красок
Ни с чем на свете не сравнишь!
Нельзя сказать о них словами,
И нету человечьих слов
Про чащуру с тетеревами,
Про синеву со стаей сов...
В другом стихотворении, начинающемся словами
«О чем в ночи шепочут ивы, поникши у дорог?», та же
идея выражена в фольклорно-песенном ключе. Тут по-
средством традиционных лирических вопросов покров
таинственности наброшен на многие предметы и явления
окружающей среды: «Куда плывет простор бескрайний,
откуда льется свет?». Ответов, конечно, пе находится,
и вместо них дан вариативно повторяющийся в конце
каждой строфы мотив о неразгаданности земного бытия.
Сюжетная ситуация несколько проясняется в заключи-
тельных стихах, где говорится о постоянном процессе
обновления, совершающемся в природе:
Весна, берез зеленокудрость,
И свежесть их лица...
Вот только это мудрость,
Которой пет конца!
В произведениях подобного рода приемы и средства
народной поэтики сосредоточены преимущественно в
области стиля. Но в иных случаях они могут затрагивать
основы композиции и сюжета, что способствует еще боль-
шему усилению эмоционально-романтической и философ-
ской интонации стиха.
Данное положение полностью согласуется с движе-
нием стихотворной темы. Известно, что лирическое дей-
ствие с оттенком философичности почти всегда вытекает
из конкретной обстановки. Обсуждение мировых тайп
обычно начинается в нем с описания определенного угол-
ка: река, лес, ивы у дорог, простор бескрайний; и лишь
затем, по мере развития поэтического повествования, вы-
126
рисовывается общее: природа, вселенная. В этой связи
фольклорная образность, формирующая композиционно-
сюжетную ситуацию и ее тональность, чаще всего при-
ходится на вторую часть текста, где окончательно выяв-
ляются все акценты главной идеи.
Развернутое философское суждение «О, если бы вы
знали слово...» открывается характеристикой точной гео-
графической местности. Поскольку предметное изложе-
ние не нуждается в чрезмерном использовании фолькло-
ра, доля последнего здесь краппе незначительна, стихи
выдержаны в нейтралыю-стилевой манере:
О, если бы вы знали слово
От вышины и глубины,
Вы не коснулись бы покрова
Лесной волшебницы Дубны..<
Не смяли б плечи перекатов
И груди влажных берегов...
Однако авторское письмо существенно меняется в
дальнейшем, когда диапазон изображения раздвигается
и вся планета предстает перед взором читателя. Тут удач-
но применена форма орнаментально сложного предложе-
ния, предельно насыщенного элементами фольклорной
фантастики: «где сдревле сом стерег па плесе, скрутивши
длинным усом смерть, а золотые бивни лося века под-
держивали твердь».
Надо сказать, что пародно-мпфическпе образы сохра-
няют свои позиции до конца текста, замыкая его по
принципу вариативно-смыслового кольца, весьма харак-
терного для поэтики Клычкова:
О, если бы вы звали слово,
Что под лупой хранят в ночи
О г древности седые совы,
От века мудрые сычи...
Нередко в общую канву философских размышлений
автора о сущности земного бытия вписывалась фигура
живого человека, но и она, разумеется, как п все осталь-
ное в мире, также принимала черты сокровенного таин-
ства. В этом случае пейзажные картины наполнялись за-
шифрованной символикой, неодушевленные предметы
освещались животворной идеей и покров туманности еще
гуще ложился на многие события жизни.
Например, в стихотворении «Как тих прозрачный ве-
чер...» очень образно изложены таинственные явления
природы, но теперь им сообщены перечислительная ин-
127
тонация и определенная логическая последовательность,
так что в итоге из таких штрихов получилась единая
описательная сцепка. В качестве завершающей детали
ее введен мотив душевных переживаний героя, вызван-
ных разлукой с любимой. Этим самым переброшен
«мостик» от природного к человеческому, впитавшему в
себя типичные признаки обобщенного:
Как тих прозрачный вечер...
Как никнет синева!
Что за слова лепечет
Поблекшая листва?
И звезды, словно свечи,
Горят, горят, горят!
Среди бескрайней сечи
Березы встали в ряд..,
И месяц им на плечи
Свой облик уронил..,
И ты теперь далече,
И я не сохранил
Ни память нежной встречи,
Ни нежные слова...
В стихах Клычкова настроение лирического героя
как-то естественно вытекает из внешней, природной си-
туации. При этом психологические подробности иногда
выносятся в начало повествования, а посылки природы
излагаются ниже. Но характер взаимосвязи между на-
званными частями сохраняется прежний: сообщение о
внутренней жизни героя поясняется сведениями извне.
Причем последним временами придается форма условного
события с элементами народной фантастики:
Душа покоя лишена!
Какая вышина и тишина..,
Из облака плывет луна,
Среди прозрачности такой
Лаская белоснежною рукой
Туман над сонною рекой!
Какая тишипа!
В душе тревога и обман,
И скачущий из лучезарных стран
Конь без удила и стремян,
И светлый всадник над лукой..,
(«Душа покоя лишена...» )
Заметим, что метафорически олицетворенный образ
луны, прозвучавший в данном тексте, не случайная поэ-
тическая находка автора. Прямо или косвенно он возни-
кает на многих страницах кнпги «В гостях у журавлей»,
как бы насквозь пронизывая ее художественную ткань
своим тихим, лучезарным светом. Это — неотъемлемый
компонент образной системы Клычкова. Луна у него
представляет собой метонимический образ всей Вселен-
ной. Кстати, основной раздел сборника так и назван —
«Лукавая луна».
128
В «лунном цикле» стихов ясно обозначились харак-
терные черты позднего романтического стиля Клычкова.
Автор стал ориентироваться преимущественно па быто-
вую, просторечно-лирическую фразу, заключающую в се-
бе в определенной мере топкости философского раздумья
и фольклорной поэтики. Одновременно народно-эпиче-
ские и песенные формы использовались им в области
композиции и сюжета. Все это способствовало утвержде-
нию в поэтической системе Клычкова сказовой манеры
изложения, которая уходила своими истоками в его ран-
нюю лирику и которая впоследствии получила широкое
развитие в его прозе 20-х годов, в частности в романах
«Сахарный немец» (1925) и «Чертухипскнй балакирь»
(1926).
Стихотворный сказ Клычкова близок к традиционно-
му. Своими формально-содержательными особенностями
он тесно связан с изустной сказовой поэзией, что под-
черкивается рядом его жанровых признаков: четко вы-
раженной фабульностыо повествования, органическим
соединением в сюжете фольклорно-фантастического и
реального планов, построением лирического действия по
принципу условного смещения причинно-следственных
отношений в природе, особыми, раздумчиво-мерными ин-
тонациями в звуковом строе речи.
Сюжетной опорой сказового произведения у Клычкова
является образ «лукавой луны». Его изображение во
многом сходно с мифическим. Автор по-фольклорпому
олицетворяет небесное светило, сообщая ему черты «все-
знающего» живого существа: его луна «корректирует»
человеческие судьбы, напоминает людям о радостях и
утратах земной жизни, помогает им отгадать свое буду-
щее и оцепить настоящее и прошедшее.
Основу сказового события составляет развернутое в
ирреально-бытовом плане описание животворного света
планеты: все, что с пим соприкасается, непременно на-
полняется новым содержанием. С восходом луны как-то
по-особенному теплеет настроение у крестьянина-хлебо-
роба; в ясную ночь умиротвореннее дремлют, набираясь
сил, озимые посевы; при лунном сиянии совсем наряд-
ной выглядит и старая деревенская изба: кружевной
резьбой ложатся золотистые лучи «по князьку, под за-
стрехой истлевшею»... Такой мотив и создает в стихот-
ворении особую живописную сказовость. Жанровая то-
нальность текста, как правило, устанавливается уже в
первой строфе, где с позиций народно-художественных
б н. И. Неженец
129
воззрений дается общая характеристика «цыганского
солнышка»:
Ты проходишь такая лучистая,
А земля в обиходе простом.
Пред тобою и сила нечистая,
Как собака, виляет хвостом!
Как уже отмечалось выше, для композиции стихот-
ворного сказа типичен прием поэтического смещения
причинно-следственных отношений в природе, согласно
которому все в мире — и крупное, и незначительное —
оказывается зависимым от преобразующей энергии лун-
ного света. В этой связи содержание каждой обыденной
подробности в контексте метафорически расширено и
представлено в качестве приметы народного быта или
человеческого характера.
Вместе с тем в поэтику сказа Клычков внес немало
самобытных черт. Повествование в его стихах строго ин-
дивидуализировано, оно почти всегда связано с личной
историей поэта. Например, в стихотворении «Лукавая
луна» говорится о тайпом раздоре, возникшем однажды
между неземной волшебницей и скептически настроен-
ным к ней писателем. Другое произведение, «Мне не
уйти из круга...», также по-бытовому озвученное, напи-
сано в виде философского раздумья художника о глав-
ных вехах своего жизненного пути. Последний, есте-
ственно, метафорически обусловлен магическими дей-
ствиями лупы, от которых невозможно избавиться:
Мпе по уйтп из круга,
В котором мне дана
Бессменная подруга,
Полночная луна...
Я вижу блеск и славу, -
Сияние лучей
И взгляд ее лукавый,
Призывный и ничей...
Авторские суждения в стихотворном сказе Клычко-
ва то принимают форму отвлеченного сообщения, то на-
полняются сценично-колоритными деталями. Общее и
частное, незримое и предметное, возвышенное и прозаи-
ческое чередуются между собой, образуя сплошной поэ-
тический поток. Речь идет как будто о величии луны,
а на самом деле вырисовывается облик поэта-труженика,
нередко одинокого в жизни. В этом случае небесная ку-
десница становится его единственной подругой.
Сказовые стихи Клычкова пронизаны тонкой роман-
тической иронией и философичностью; в их ритмической
структуре можно отчетливо услышать и легкие баллад-
130
пые интонации. Все эти разножанровые элементы орга-
нически вплетаются в архитектонику сюжета, часто
осложненную всевозможными композиционными и смыс-
ловыми ходами.
Чтобы наглядно представить себе, сколь перипетийно
гибка и узорчата фабула в лирическом сказе Клычкова,
обратимся к анализу стихотворения «Не зря, лукавая лу-
на...». Первые его строки — поэтическое обращение ге-
роя-автора к луне как к живому существу. Здесь в
соответствии с народными поверьями воспроизведено
распространенное мнение о вечной спутнице Земли:
Не зря, лукавая луна,
С фатой прозрачно-синей,
Тебя в иные времена
Считали за богиню...
Да и поныне человек
Глядит с нескромной думой
В излучины тяжелых век
И в росчерк лба угрюмый...
В последующих строфах, где посредством повторяю-
щихся вопросно-восклицательных фраз создана неопре-
деленно-личная сценка, одухотворенный образ луны об-
рисован конкретнее: он соотнесен с обликом женщины-
гадалки, предсказывающей людям их судьбу. Собственно,
сама луна переведена в подтекст, а на поверхности поэ-
тических строк оставлено лишь ее по-бытовому заземлен-
ное, метонимическое изображение: «И кто ж не отдавал
в тоске, метаяся по свету, рябой гадалке по руке послед-
нюю монету?!».
Далее лирическое действие принимает событийно-по-
вествовательные очертания. Оно связывается с личной
историей рассказчика. Такой сюжетный поворот возвра-
щает луну в план прямого изложения, сделав ее очело-
веченный образ еще более определенным и романтичным:
Смешав полынь и белену,
Я понял, что напрасно
Считали в древности луну
Богинею прекрасной...
Недавно я открыл обман,
Мечтая в полнолунье:
То просто с табора цыган
Сбежавшая колдунья!..
Подобное разоблачение и последовавшие за ним прак-
тические шаги героя-автора («и с той поры я ни о чем и
ни о ком не грежу») создают в сюжете конфликтную си-
туацию. Но задуманное во внешнем плане снижение
образа луны в действительности не происходит. «Заде-
тая за живое», небесная красавица величественно при-
нимает вызов человека: «Да и она ко мне лучом загля-
дывает реже...». И последний начинает сомневаться в
справедливости своего поступка, отступает перед строгим
5*	131
ликом планеты и распространенным па эту тему
мнением:
По чтобы пе попасть в беду
II веря в мудрость предков,
Л за окно всегда кладу
На легкий сон монетку..«
И окончательное суждение лирического героя таково:
«Не зря в седую старину считали за богиню луну, лука-
вую луну...».
Так наметившаяся в первом, словеспом слое ирония
обернулась в подтексте ясным, психологически верно пе-
реданным житейским смыслом.
Черты условной сказовости рассыпаны у Клычкова и
по многим стихам несказовых жанровых форм. Символи-
ческий образ лупы обрисован в них всего одним-двумя
штрихами, и тем не менее он играет ведущую роль в
построении лирического сюжета. Правда, выявить это
значение не так просто, если пользоваться только кон-
текстом данного произведения. Тут надо непременно
обратиться ко всему циклу произведений, и тогда кон-
кретный смысл романтического образа-символа станет по-
нятен.
Например, в стихотворении-раздумье «Я тешу и ле-
лею грусть...» говорится о душевном состоянии героя в
разное время его жизни. Поэтические образы, которыми
оперирует автор при изложении своей темы, на первый
взгляд кажутся логично не связанными с возникшим в
конце повествования образом луны. В действительности
же это не так. Пока речь шла о молодости человека, в тек-
сте преобладали «дневные» образы.
Но вот улеглись «глупые бури» и в сердце воцари-
лась грусть. Оказывается, в жизни человека наступило
другое, более позднее время, которое и обозначено г
произведении «вечерним» образом лукавой луны:
Всему пора, всему свой час —
И доброму, и злому...
И пусть луны лукавый глаз
Кривится из-за дома!
Сказовый образ луны может выполнять и функцию
внешней черты в психологическом портрете героини. Бес-
спорно, в стихотворении «Слова жестоки, мысли зыб-
ки...», где он использован в таком значении, луна также
132
связана с поэтической категорией времени: опа напоми-
нает человеку о прошлом.
Как и в предыдущем случае, образ луны здесь завер-
шает собой повествование, что обусловлено его особой
ролью в развитии сюжетной ситуации. Последпяя раз-
вернута как внутреннее размышление лирического героя
о самом себе и своей жене, о той печати, которую годы
наложили на их лица и психологию. В первой части это-
го монолога, где запечатлено душевное состояние рас-
сказчика, ведущее положение занимает развернутый ме-
тонимический образ слова:
Слова жестоки, мысли зыбки,
И призрачны узоры снов...
Хочу и вот — не получается улыбки,
Раскрою рот — и нету нежных слов..«
Верней всего — забыто слово,
Откуда льются все слова...
Но чуда прежнего все ожидаешь снова,
Не глядя, что седеет голова.
Во второй части стихотворения лирическая мысль пе-
реведена из отвлеченной сферы в предметную. Здесь
просторечно-гротескными штрихами изображена внеш-
ность жены: «Безмолвна ночь и безответна... Какой жо
это злой колдун провел меня и обморочил и вместо кос
подсунул мне колтун?!». В этой связи герою-автору при-
поминается иное время, когда его подруга была молода
и-красива. Теперь же лишь
... взглядом ласковым, таким твоим и прежним,
Глядит в окно лукавая лупа...
Сказовая направленность стиха внесла дух драматиз-
ма в лирику Клычкова: опа стала ближе к повседневным
заботам и нуждам человека и окружающего его мира.
Подобная тематическая ориентация поэта в корне изме-
нила жанровую специфику его произведений. Это были
уже не идиллические сцепки, которые он писал прежде
и которые напоминали собой старую романтическую бу-
колику, по стихотворения, вбиравшие в себя всю сущ-
ность житейских волнений и исканий, извечно свой-
ственных людям. Драматическая напряженность дей-
ствия разъедала образную канву повествования, делала
ее еще более символически значимой. Природа, «приоб-
щаясь» к простейшему и земному, «заболевала» в сти-
хах Клычкова всеми переживаниями возвышенной нату-
ры художника; ока постигала его пытливый ум и доброе
133
сердце, перенимала непринужденные привычки и тайные
склонности.
Когда поэт осознал это, он вдруг явственно понял,
что никакого идеального покоя и гармонии в мире нет,
а есть просто жизнь с ее обыденными поисками, сомне-
ниями, трудностями — жизнь изменчивая и чрезвычайно
богатая событиями. Тогда иная гармония открылась
ему — гармония живой действительности, где счастье,
успехи, свершения столь же естественны, как и невзго-
ды, утраты, горести.
И Клычков из стихотворения в стихотворение начал
переносить мотив о сложности мироустройства. Противо-
речия сознания и противоречия бытия органически пере-
межались в его позднейшей лирике; в нее прочно вхо-
дила идея о невозможности в текущей жизни полного
умиротворения и слаженности. Так в творчестве поэта
возник образ «прозревшей» природы, которой как бы
впервые открылись личные, семейные и общественные
связи людей в их истинном виде.
Естественно, Клычков по-прежнему продолжал стро-
ить свой художественный мир по законам романтической
словесности. В его стихах луна, веками льющая на зем-
лю таинственный свет, становилась участницей бытовых
событий24; и красота, и молодость, уходившие из жизни
поэта, рисовались в них какими-то особыми, колдовски-
ми красками; и ветер в море превращался в грозную со-
циальную бурю, символизировавшую собой революцион-
ные потрясения эпохи. Слияние условно допускаемого и
реального сделалось обычной нормой поэтики Клычкова
последних лет. Такая творческая установка требовала от
автора для воплощения его замыслов непривычных,
усложненных средств изображения.
В стихотворениях, написанных поэтом в конце 20-х —
начале 30-х годов, раскрывается мир человеческих отно-
шений вообще. Они не связаны с каким-нибудь опреде-
ленным лирическим героем, и все рассуждения автора
ведутся в отвлеченно-суммарном плане. Это, конечно, не
означает, что в словесном потоке таких произведений
совершенно отсутствуют конкретные образы. Напротив,
они всегда есть, поскольку самое абстрактное, умозри-
24 Данный прием, восходящий к поэтике Н. В. Гоголя, получил
дальнейшее развитие в романе М. А. Булгакова «Мастер и
Маргарита» (1940). См.: Булгаков М. Л, Избранное. М.: Худож.
лит., 1983. С. 46, 50-51, 138, 306, 367-368, 369, 379-380 и др.
134
тельпое у Клычкова неизменно принимает опредмечеп-
ный вид. Поэтическая мысль в тексте так и развивается:
от общего понятия к осязаемо-зримой метонимической
метафоре, суть которой, как известно, сводится к тому,
что с помощью косвенных признаков и деталей образно
показывается жизненное явление в целом.
В этой связи в одном ряду художествеппого события
оказываются общее и частное, отвлеченное и предметное.
Тут обобщенный образ анализируемого понятия (любви,
дружбы, душевных переживаний, специфики человече-
ского характера) выступает в стихотворении как бы в
качестве лирического персонажа. Все действие завязы-
вается вокруг него, пи единым штрихом не отступая от
стержневой идеи. По своим жанровым признакам такие
стихи приближаются к поэтической характеристике, сти-
хотворению-изречению, стихотворению-раздумью. Разуме-
ется, абсолютной жанровой чистоты здесь нет. Можно
говорить лишь о преобладании в контексте тех или иных
формально-содержательных особенностей:
В свой черед идет год за год,
И захочешь сам ты, нет ли:
В верный срок морщипы лягут,
Словно после зайца петли.
И прикроют их седины,
Словно белою порошей,
И кому-то все едино,
Что плохой ты, что хороший!
(«В свой черед идет вод за вод...»)
В этом же стиле написаны «Душа, как тесное
ущелье...», «Любви откровенные речи...», «Страданья мно-
го в жизни...» и др. Последнее произведение представля-
ет собой развернутое философское изречение о том, как
трудно до конца познать человеческую душу. Мысль эта
изложена на грани отвлеченного и метафорически-пред-
метного: в душе, «как в бездонной торбе, за каждыми
плечами набиты туго скорби, удачи и печали». Данный
характер образности сохранен и в заключительных стро-
ках, где тема повествования неожиданно углубляетС/Ч
посредством контрастпо раскрытой повой посылки:
Душа — лихая штука,
А вызвать душу — жутко:
Живет в ней часто мука,
Похожая на шутку!
Элементы раздвоенности, антитезы — естественное яв-
ление в зрелой поэзии Клычкова. Они нередко составля-
ют основу лирической ситуации. Интересно, что контра-
сты жизни поэт справедливо объяснял известной протп-
135
воречивостыо всего земного. Это позволяло ему в лучших
своих стихах подниматься до истинного понимания ха-
рактера человеческих отношений, и человеческой нату-
ры в частности:
И кто бы захотел, с рожденья
Избегнув страшного кольца,
Прозреть до срока наважденье
В чертах любимого лица?..
И потому так горек опыт,
И каждый невозвратен шаг,
И тщетен гнев, и жалок ропот,
Что вместо жертва ты и враг,—
Что на исход борьбы напрасной
Падут в неведомый тайник
И образ юности прекрасный,
И оскорбительный двойник.
(«Душа, пак тесное ущелье...» )
Движение отвлеченной поэтической мысли происхо-
дит у Клычкова, как правило, по определенной схеме,
которая с небольшими вариациями повторяется во мно-
гих текстах. Суть ее состоит в том, что абстрактный
образ, обозначившись в первых строках, перевоплощает-
ся далее в предметный символ и некоторое время разви-
вается в таком виде, но в конце изложения он снова
обретает (правда, уже па ипом смысловом уровне) свою
прежнюю незримую форму.
Это движение образа «по кругу» колоритно обрисова-
но в локальном поэтическом суждении «Доколе любовь
без лукавства...». Переход от отвлеченного к предметно-
му здесь осуществлен путем развернутого сравнения с
отрицательным значением:
Доколе
Любовь без лукавства
И в скрытости
Нашей
Без боли.
Мы словно у чаши,
Где яства
Без сытости,
Перца и соли..«
Возникшие в сравнительной части фразы веществен-
ные образы перца и соли начинают вдруг жить самостоя-
тельной жизнью, пока не исчерпывают своих идейно-ху-
дожественных возможностей, после чего философская
мысль опять попадает в свою первоначальную сферу:
Пока же для соли	И боли
И перца
Найдем мы и долю,
И меру,
И наша одежда
От моли,
Причем довольно часто
штрихи обрастают, в свою
образными подробностями,
Источится сердце,
Любовь же, попавши в неволю,
Утратит надежду
И веру...
предметно-метафорические
очередь, многочисленными
тогда серединный компо-
136
нент произведения превращается в пространную симво-
лическую сценку. Показательно в этом отношении сти-
хотворение «Прошла любовь с лицом пригожим...»,
написанное в жанре обобщенного раздумья. Тут перед
читателем развернута целая иносказательная картина.
Об ушедшей из жизни немолодых людей любви раньше
всего напоминает им луна, которая никого больше уже
«не манит» и никому «не ворожит». Соответствующим
образом отреагировала на это и природа: в ней наступи-
ла осенняя пора. На гумне стало тесно от снопов, начал-
ся обмолот сжатого урожая. Вот-вот «пойдут крепчать
морозы». Но только ли в природе происходят такие из-
менения?..
И тихо падают снежники
Тебе в виски, а мне на хмурый лоб.
В данном случае двойной смысл отчетливо просмат-
ривается в каждом поэтическом штрихе. Все построено
на романтических полутонах, полунамеках; сквозь
предметное изображение легко угадывается судьба чело-
веческой жизни, ее движение — от ранней поры к зрело-
му возрасту и далее к закату. Символическая картина
приняла событийно-повествовательные очертания. От-
влеченное в пей естественно переплелось с веществен-
но-бытовым и в этой обрисовке, пластичной, видимой,
дошло до самого конца стихотворения:
И не понять пам вести черной,
Под вечер огребая ток,
Когда метла схоропит в зерна
С безжизненной головкою цветок.
Конечный цветок прожитой жизни...
Впрочем, иногда дымка символики, обволакивающая
основную идею произведения, оказывается настолько
плотной, что создается впечатление, будто после первых
строк, где обычно появляется отвлеченный образ, послед-
ний навсегда исчез из художественной ткани повество-
вания. И только заключительные строки убеждают чита-
теля, что это не так.
Возьмем, к примеру, стихотворение-раздумье «Лю-
бовь— неразумный ребенок...». В нем в самом начале от-
влеченное (любовь) переплавилось в наглядно-зримое
(ребенок). Приведенная фраза звучит в символико-срав-
нительном плане: любовь естественно завершается рож-
дением ребенка. И далее тема развивается предметпо-
137
олицетворснно. В стихах говорится о том, что ребенка
надо воспитывать, за ним требуется постоянный уход.
Более того, образ дитя конкретизируется, раздваивается:
это уже дочь или сынишка, которые растут, развиваются.
Наконец, в тексте сообщается о судьбе молодых людей:
Но так, знать, положено нам уж,
Что счастью не вечно же длиться:
И дочь может выскочить замуж,
И может сынок отделиться!
Дети ушли от родителей — ушла опредмеченная лю-
бовь. Но чувство любви (отвлеченный образ) осталось в
сердце матери и отца. Оно, правда, уже другое — как хи-
лый ребенок, которому весь век суждено жить в родном
доме,— не .покидает их до самой смерти: «...с тобой до-
живет до могилы и ляжет в могилу с тобою».
В конечной строфе абстрактный образ возник рядом с
предметным: «любовь — неразумный ребенок, смотреть
да смотреть за ней надо!». Теперь ясно, что образ аб-
страктный и пе исчезал из сюжетной ситуации, а рос в
ней, развивался вместо со своим символом (ребенком).
Только последний находился в видимом плане изложе-
ния, а тот — в подтексте.
Иносказательное изложение поэтической темы вообще
характерно для позднего Клычкова. В этой связи особое
звучание в его поэзии имеют природно-бытовые сцепки
с элементами размышления. Отвлеченные образы в них
часто совсем не появлялись на поверхности лирических
строк, целиком уходя в «подводное течение» стихотвор-
ного текста. Поэт стремился объясниться с читателем
лишь посредством метафоры, символа, метонимического
выражения, за которыми, как правило, скрывалась глу-
бокая философская мысль.
Вот, папример, в каком образном ключе обрисовапа в
произведении «Как прежде все в знакомом перелеске...»
уже известная нам идея быстротечности времени. Дей-
ствие изложено здесь па грани природного и психологи-
ческого. В картине осеннего леса автором найдены и
описаны приметы естественного увядания деревьев, их
старости. Но эти штрихи поданы так, что они могут
стать и характеристикой уходящей человеческой жизни.
Тут сама сюжетная ситуация развита в одухотворенном
плане: речь идет о каком-то готовящемся торжестве; что
это за праздник, сказать трудно; одно ясно, что это пе
свадьба: ведь «пе похожи старые березы на пышный хо-
138
ровод невест», «и эта ночь с колечком новолунья уж пе
напомнит сватовства». Все проясняется в заключитель-
ной строфе: в перелеске пробила «с висков... седина»;
луна и звезды ждут «не жениха, а колдуна». Так обыч-
ные явления природы стали средством изображения люд-
ской судьбы, обусловленной неумолимым сроком. Жизнь
уходит, и человек, подобно олицетворенному лесу, ждет
своего колдуна (символический образ старости).
Две описательные зарисовки поэта иносказательно
воспроизводят социально-бытовую обстановку 20-х годов,
полную классовых столкновений и открытой враждебно-
сти к революции со стороны уходящего мира. В одной,
начинающейся словами «Плывет лупа, и воют волки...»,
обобщенный образ бурлящей планеты изображен в виде
символической картины «метельного всполья»:
Все слилось в этом древнем мире,
И стало все теперь сродни;
И звезд мерцание в эфире,
И волчьи на снегу огни!..
Во втором стихотворении, «Брови черной тучи хму-
ря...», столь же символично изображена разбушевавшая-
ся морская стихия. Гроза и ветер подняли высокие вол-
ны; кажется, что вся Вселенная пришла в движение.
Поэт размышляет о сущности классовой борьбы и о своей
роли в революции. Предметные и психологические посыл-
ки создают своеобразное символическое оформление глав-
ной мысли автора о том, что идеи великих свершений
можно успешно защищать силой своего таланта:
Верю я и каждым словом,
Как багром тугим,
Подбираю сеть с уловом
Дорогим!
Надо сказать, что Клычков постоянно стремился к
расширению функции предметно-символической детали.
Один и тот же художественный штрих мог характеризо-
вать в его тексте особенность какого-нибудь частного
образа (из мира природы) и замысел произведения в це-
лом (связанный с обликом человека и его средой). Бла-
годаря этому возникали интересные по своему строю
многомерные сюжетные ситуации («Славно жить под
новой дранью...», «Крикливы и прожорливы вороны...»
и т. п.).
Некоторые особенности рассмотренных стихов были
использованы автором и в других его творениях, в част-
139
ности в произведениях, где говорится об отношении поэ-
та к жизни, любви, семейному счастью. Стихотворения
эти принимали у Клычкова жанровые формы поэтиче-
ских раздумий, высказываний, сопоставительных сценок и
портретно-психологических характеристик. Причем лири-
ческое действие в них также складывалось из отвлечен-
ных и предметных деталей, нередко отражая различные
иносказательно-метафорические зарисовки.
Особую эмоциональную тональность в указанных сти-
хах создают элементы драматизма,/обусловленные самой
темой. Лирический драматизм Клычкова, как уже гово-
рилось, почти всегда исходит из обыденности изображае-
мого психологического события, в которое втягиваются
герои, что в сущности и определяет специфику и глубину
художественно-романтического мышления поэта. Внеш-
не между персонажами как будто бы ничего не происхо-
дит, а тем не менее что-то все-таки случается и уносит
прочь семейное счастье. Этим «что-то» часто является
мысль о скоротечности жизни, об утрате ощущений мо-
лодости и любви. Клычков тут известным образом сбли-
жался с Чеховым, в чьих рассказах и повестях отчетли-
во обозначилась идея драматизма повседневного бытия.
Одно из стихотворений такого рода—«Словно друг,
сверчок за печью...», написанное в сценичпо-бытовохМ
плане. Действующими лицами в нем выступают лириче-
ский герой и его жена. Об отношениях между ними, со-
гласно поэтике романтизма, вначале «намекают» приме -
ты домашней обстановки, подобранные в олицетворен-
но-метафорическом стиле. Они, точно мыслящие существа,
вводятся в сюжетную ситуацию, заранее предсказывая
ее характер:
Словно друг, сверчок за печью
Тянет разговор,
И глядит по-человечьи
Маятник в упор.
По тому, что сказано, можно представить себе душев-
ное состояние лирических героев.
От тревог и неудач уж
Желоба на лбу..,
Что ты плачешь, что ты плачешь
На свою судьбу?
Это — портретно-психологическое изображение женщины.
Далее сообщены топкости внутреннего настроения ее
140
мужа. Страдание близкого человека попятно ему: время
запорошило в его сердце чувство былой любви, хотя и со-
хранило жалость к жене. Это и создает драматическую
коллизию стихотворения.
Идея драматизма семейно-бытовых отношений порой
получала выражение в форме фольклорного гротеска или
иронии. Сатирическое начало в таком случае подчиняло
себе не только общую тональность произведения, его
лексику и синтаксис, но и композиционно-сюжетную
структуру. Оно организовывало систему поэтических
образов, принципы раскрытия лирических характеров и
коллизий. Автор широко использовал с этой целью иро-
нический намек; пародийное переосмысление видимого,
реального условно-воображаемым, фантастическим; раз-
личные приемы изустных загадок и вопросов. Приведем
строфу из портретной зарисовки «Ты с откинутой ру-
кою...»; близко копирующую стилевую манеру загадки и
тем самым придающую образу героини некую ирониче-
скую таинственность:
Только вот и эти губы,
Как подсохнувшая ранка.
Кто так выворотил грубо
Жизнь и душу наизнанку?
С еще большим сарказмом дано описание героя-по-
вествователя в стихотворении «Слышишь: сердце раз от
разу...», построенном на основе мотива традиционного
предположения:
Уж не бес ли разноглазый
Сглазил нас из подворотни? , t
Юркий бес из буерака,
Где расходятся дороги..»
Вон он в зеркале... из мрака..«
Тоже в туфлях... свесил ноги..,
Жизненный идеал Клычков стремится найти в наро-
де. В произведении «Уставши от дневных хлопот...» он в
духе крестьянина-труженика решает для себя вопрос о
семейном счастье:
Уставши от дневных хлопот,
Как хорошо полой рубашки
Смахнуть трудолюбивый пот,
Подвинуться поближе к чашке...
Как хорошо, когда в семье,
Где сын жених, а дочь невеста,
Уж не хватает на скамье
Под старою божницей места..<
Поэт горячо и преданно любил народный быт. Ему
он посвятил лучшие свои творения. В «Домашних пес-
141
нях» есть интересная бытовая иллюстрация, где показа-
ны простые сельские труженики: отец, мать и младший
брат поэта. Они живут думами о погоде, об урожае,
о труде. Заботой «о едином хлебе» жил и сам поэт, по-
народному мудрый и глубоко влюбленный в родную зем-
лю и ее людей. Не случайно его идейно-художественные
позиции так близко соприкасались с фольклорными.
В зрелый период своего творчества Клычков пришел
к трезвой мысли о невозможности непогрешимо-идилли-
ческих отношений в реальном мире. Но он настойчиво
продолжал пользоваться романтической образностью.
Здесь, по-видимому, сказывалась специфика его лириче-
ского таланта. Не всегда находя в жизни возвышенно-
чистое, Клычков тем не менее постоянно делал таковой
свою поэзию,
Песенно-сказовый романтизм
А. В. Ширяевца	--
Александр Васильевич Ширяевец1 (1887—-1924) родился
и вырос на Волге, в живописном местечке Ширяево-Буе-
рак Симбирской губернии. Знаменитые Жигулевские го-
ры и безграничное речное разводье создавали редкостный
колорит этого среднерусского края. Позднее поэт так
описывал свою родину:
В междугорье залегло
В Жигулях мое село.
Рядом — Волга... Плещет, льнет,
Про бывалое поет...
Супротив — Царев Курган —
Память сделал царь-Иваи.,.
А кругом простор такой —
Глянешь — станешь сам не свой1 2 * * *.
Родители будущего поэта были в молодости дворовы-
ми крепостными. В автобиографии, написанной Ширяев-
дем в 1913 г. по просьбе одной редакции, сообщаются
следующие сведения: за отцом и матерью стоит «чума-,
зая Русь... деды-лапотники, пахотники, черпокостники-
смерды»8.
Отец поэта, Василий Иванович Абрамов, Мечтал при-
строить сына к торговому делу. Но мальчика с детства
тянуло на Волгу, к бурлакам и грузчикам, среди которых
было немало великолепных певцов и рассказчиков:
Ах, какие песни с барок и плотов!
А какие сказы ходят с голытьбой!
Впрочем, народными песнями и плясками, историче-
1 Псевдоним, связанный с названием села. Еще ранее поэт под-
писывался фамилией Симбирский (по наименованию губернии).
Настоящая же фамилия Александра Васильевича — Абрамов.
2 Стихи автора в основном приводятся по кн.: Ширяевец А,
Волжские песни: Стихотворепия/Под ред. В. Львова-Рогачевско-
го, И. Орешина. М.: Артель писателей «Круг», 1928,
8 Там же. С. 6.
143
скими сказаниями и легендами славилось и само Ширяе-
во. Здесь жили люди веселые, вольнолюбивые, с богаты-
ми поэтическими и социально-психологическими тради-
циями. Село это некогда знало Степана Разина и его
«удалых ватажников». Естественно, что воспоминания о
старине постоянно будоражили воображение крестьян.
Такая атмосфера оказывала серьезное влияние па разви-
тие и воспитание начинающего автора.
Трудовая жизнь Ширяевца началась рано, сразу пос-
ле смерти отца. В 15 лет оп уже был рабочим писчебу-
мажной фабрики; затем перешел в лесничество, куда его
взяли писарем. В 1905 г. обнищавшие мать и сын реши-
ли податься в хлебный край Туркестан. Там молодой
поэт сделался почтово-телеграфным служащим. Абрамо-
вы жили в Бухаре, Ашхабаде, Чарджоу, лишь изредка
приезжая погостить на родину. В 1922 г. Ширяевец, по
настоянию своих литературных друзей С. Клычкова и
С. Есенина, перебрался в Москву.
К этому времени поэт остался совсем один: умерла
мать, с которой он не расставался в течение всей жизни.
Личная жизнь сложилась неудачно: девушка, на кото-
рой он собирался жениться, вышла замуж за другого.
Ширяевец целиком ушел в писательскую работу. Он тру-
дился как каторжный. За два неполных года им были
напечатаны поэма «Мужикослов», сборники стихов «Раз-
долье» и «Волшебное кольцо», детские сказки «Узоры»;
подходила к концу работа над поэмой «Палач». В поэти-
ческих кругах все чаще стали говорить о появлении но-
вого крупного таланта. Но тут случилось непоправимое.
Неожиданно Ширяевец заболел менингитом, и его отвез-
ли в больницу. 15 мая 1924 г. он в возрасте 37 лет скон-
чался.
Поэт умер на пороге своей славы. После выхода в
свет книги «Раздолье» о нем громко заговорили. Тогда,
конечно, мало кто знал, что первые стихи этого автора
были опубликованы еще в 1904 г. в волжских газетах,
а с 1908 г. его имя регулярно появлялось на страницах
периодических изданий Туркестана.
Что же принес в литературу Александр Ширяевец,
этот «прирожденный и потомственный романтик», воспи-
танный па поэзии дворовых крепостных и волжской
вольницы, как сказал о нем уже после его смерти критик
В. Львов-Рогачевский?4
4 Там же. С. 8.
144
По своим романтическим устремлениям Ширяевец,
как и другие крестьянские поэты его времени, близок к
безымянным народным певцам и сказителям. Их изуст-
ная поэзия постоянно служила ему богатейшим лексико-
синтаксическим и образным материалом, на основе кото-
рого оп создавал различные по виду условно-лирические
зарисовки и сценки. Но если, скажем, Клюев или Клыч-
ков опирались в своем творчестве преимущественно на
нейтральные формы фольклорного стиха, то Ширяевец
больше тяготел к историческим песпям, сказам, леген-
дам и преданиям, тематически связанным с прошлым
родного приволжского края. Недаром в литературе за ним
утвердилось имя певца среднерусского раздолья, живо-
писных Жигулевских гор, вольнолюбивых и прекрасно-
душных волгарей. Это был романтически-восторженный
поэт-тружепик, стремившийся выразить величие револю-
ционного настоящего через героику былого.
Своеобразным и сложным был путь Ширяевца к вы-
сотам художественного мастерства. На первых порах в
его творчестве преобладали книжные формы стихов. Это
особенно заметно в сборпике «Ранпие сумерки», вышед-
шем из печати в 1911 г. в Ташкенте. Его авторами были
Л. Порошин, П. Поршаков и А. Ширяевец. Последний
был представлен несколькими произведениями зарисо-
вочного плана. В них поэт традиционно жаловался на
свою судьбу «добровольного изгнанника», с любовью и
грустью вспоминал родную Волгу и Жигули, по-своему
пересказывал известные песенные мотивы. Ширяевец в
то время еще не ощутил в себе собственной поэтической
мысли, могущей со всей простотой и наглядностью вос-
создать избранную тему. Такое дарование к нему приш-
ло поздпее, в середине 10-х годов, а пока оп владел лишь
ученическим пером.
Вот одно из ранних сочинений Ширяевца, названное
«Льдипа». В нем в форме условной аллегории рассказы-
валось о судьбе человека, плывущего по воле волн «не-
ведомо куда»; одно только известно этому лирическому
герою — его путешествие будет недолгим:
Белой попой я расстаю
II навек сольюсь с волной.
В тех же сентиментально-декоративных очертаниях,
но гораздо более усложненная возникала композиция в
лирической сценке «Всю ночь...». Автору удалось в ней
6 Н. И. Неженец
не только пластично обрисовать «дикий пляс» метели,
похожей па «призрак белый», но и подметить в этом
природном явлении признаки, как бы предваряющие со-
бой движение человеческого чувства:
Всю ночь метель рыдала,
И кралась в сердце жуть,—
И сердце, поя, знало,
Что счастья не вернуть.
Даже стихам, раскрывающим песенную тему («Мете-
лица», «Деревенская»), поэт сообщал искусственную то-
нальность. Народно-лирические по своему духу раздумья
о любви и верности излагались у пего ритмически стро-
гими синтаксическими конструкциями, очищенными от
излишних словесных повторов и архаизмов: «кабы не
было зазнобы, не ходил бы молодец»; «кабы не было пе-
чали, звать не стал бы на крыльцо»; «ты носи, носи
колечко, да смотри, не урони» и т. д.
Недостаточная развернутость образно-психологиче-
ских линий как характерная черта указанных стихотво-
рений на какое-то время сделалась у Ширяевца устойчи-
вой стилистической нормой. Он старался писать беглым,
безыскусным слогом, в чрезмерно сжатой композицион-
но-сюжетной манере, исключающей из повествования
всякую долю усложненной метафоричности и вместе с
тем как-то нечетко-суммарно передающей самую суть
ключевой мысли. Подобный строй речи присущ, в част-
ности, большинству песенпых переложений, которыми
молодой поэт увлекался особенно, словно усматривая в
жанровых образованиях такого рода крайне необходимую
для себя творческую ступень.
Нетрудно заметить, что в небольшом по размеру поэ-
тическом сообщении «Пал туман» автор па свой лад пе-
ресказал старинный фольклорный текст «Ах, пал туман
на сипе море...». При этом драматическая ситуация, со-
ставляющая основу устной песни (изображение ранено-
го солдата в его последний час), была заменена им па
другую. Ширяевец, в сущности, взял из народного произ-
ведения лишь его экспозицию и развил ее в самостоя-
тельное лирическое действие с социально-бытовым моти-
вом. Чтобы убедиться в этом, приведем строки из обоих
текстов. Вот начало народной песни:
Ах, пал туман на синё морё,
Вселилася кручина в ретиво сердце,
146
Не охаживать туману со синя моря,
Злодейке кручине с ретива сердца!5 6
У Ширяевца данный компонент представлен как за-
конченное в сюжетном отношении изложение, лишенное,
однако, той естественной глубины и поэтической преле-
сти, которой всегда отмечено творение фольклорной
классики:
Пал тумап па сине море, Не сойти туману с моря,
Мглой подернулась вся даль, Не блеснуть вновь синеве,
Л па сердце пало горе,	Не размыкать злого горя
Неуемная печаль.	Бесталанной голове...
Поэтическое письмо Ширяевца не было перегружено
образами, исполненными подлинного чувства, так что
редко какое его произведение содержало свежее жизнен-
ное наблюдение. Тут вместо страсти рождалась чувстви-
тельность, и даже в изображении реальной картины воз-
никало иносказание, не всегда наполненное плотью и
кровью.
В 1916 г. стихи Ширяевца вышли отдельной книгой,
получившей обещающее название «Запевка». В пей от-
четливо обозначалась тема русского народного характера.
В ее разработке автор ориентировался на тради-
ционные балладно-песенные тексты. Это помогало ему
строить свои стихотворения па событийной основе. Каж-
дое внешне малосущественное явление у пего неизменно
оформлялось в виде занимательного житейского расска-
за. Ширяевец выбирал для своей поэзии такие бытовые
истории, которые казались ему чрезвычайно интересны-
ми: в них неприметное становилось значительным и обы-
денное, текущее наделялось чертами диковиппо-непов-
торимого и возвышенного. Но поэту еще пе в полной ме-
ре удавалось самое главное — умение уравновесить в
сюжетном действии эпическое и лирическое начала. Пер-
вое в произведениях «Запевки» почти всегда преоблада-
ло над вторым. Ширяевец больше склонялся в них к
новеллистическому принципу раскрытия народно-быто-
вой темы.
Так, например, лиро-эпическое повествование «Бур-
лак» построено как рассказ героя о собственной жизни.
Тут каждое его суждение как бы внутренне им прого-
варивается, а затем сопровождается воображаемым
5 Чулков М. Д. Собрание разных посеп. СПб., 1771. Ч. 2. № 138.
С. 178.
6*
147
жестом или движением, что, разумеется, и создает вне-»
чатление событийно развитого лирического действия:
«уплыву, как только вспенится Волга-матушка река»;
«любо... видеть волны — гребни белые»; «не меня ль кра-
са румяная манит с берега рукой» и т. д. В другом сти-
хотворении, «Разбойник», рассказ главного героя о себо
целиком переведен во внешний план. Это — история о
том, как молодому человеку отказали в любви и оп с го-
ря подался в «ущелья Жигулей», как он увлекся там
разбойным ремеслом и как потом до него дошла го-
рестная весть, что его невеста «стала... под венец с дру-
гим».
Характеры людей в данных стихах только обозна-
чены, но не раскрыты во всей их сложности. Автор здесь
больше увлечен внешней, событийной стороной жизни,
нежели ее психологическими перипетиями; Ширяевец
стремился в пределах небольшого текста обрисовать об-
щие приметы человеческой судьбы в целом. Поэтому в
его произведениях довольно четко намечались основные
моменты поэтического события: завязка, развитие сюже-
та, кульминация и развязка.
Интересно в этом отношении стихотворение «Бро-
дяжья». Начало его традиционно: «Ой, песня, тоску мне
размыкай! Шуми, вековая тайга! Любилась со мной го-
ремыкой, да бабья любовь недолга...». Это — лирическая
экспозиция. Далее следует обыденный рассказ героя о
том, как «сманил в золотые палаты зазнобу купеческий
сын». История эта, конечно, закончилась трагически:
изменница и ее возлюбленный «сгибли... от ножа»,
а разбойника отправили в Сибирь. И вот заключитель-
ный штрих сюжетной ситуации: осужденный бежал из
острога, сделался бродягой; только это не очень обрадо-
вало его: «одна мне судьбина-дорога: засыплет снегами
Сибирь!».
Такие стихи, безусловно, схематичны и фабульны;
они легко поддавались пересказу. Отсутствие в них пси-
хологических тонкостей и усиление событийной стороны
делали повествование близким к устному сообщению или
сказу, в основу. которых, как правило, почти всегда по-
ложен какой-нибудь конкретный жизненный случай.
Тут авторская мысль сводилась к увлекательному изло-
жению типичного из общественно-бытовых отношений
людей. Это сильно ослабляло социальный аспект произ-
ведения.
148
Ширяевец в середине 10-х годов, по-видимому,
исследовал особенности народной жизни не вглубь,
а вширь. Поэтому одна и та же поэтическая тема у него
нередко варьировалась много раз, вследствие чего его
стихотворения соотносились одно с другим, точно главы
единого лирического цикла. Только в каждой из них
изображалось свое действующее лицо: бурлак, разбой-
ник, бродяга, молодец-неудачник и т. д.
В том же сборнике были помещены и стихи, в ко-
торых мир героя не отделялся от внутреннего облика
поэта. Частные переживания и эмоции последнего непо-
средственно питали этот мир, внося в него своеобразный
личностный оттенок. Вместе с тем такое сближение по-
прежнему совершалось на песенной основе, что, собствен-
но, определялось устойчивым народно-поэтическим ми-
роощущением автора.
Это и обусловило структуру указанных стихотворе-
ний. Событийная канва в них едва проступала, и движе-
ние мысли чаще всего принимало картинно-описательный
характер. Жанровая сценка, зарисовка с натуры были у
Ширяевца излюбленными формами изложения. Он писал
о природе и быте деревни, для чего, естественно, требо-
вались сугубо реалистические подробности. Однако вер-
ность поэта фольклорной традиции искусно склоняла его
воображение к условным граням образного вымысла.
Так, в метафорической зарисовке «Облака» Ширяевец
удачно запечатлел обычный предмет природы посред-
ством причудливо сменяющихся устпо-фантастических
штрихов. Сам стихотворный текст здесь выполнен в
стилевой манере народной загадки, тогда как заголовок
к нему можно рассматривать с полным основанием как
своего рода отгадку:
Что за диво — не понять!
Стала сказочная рать:
Копп, копья и мечи,
Голубые епанчи!
Всколыхнулись и ушли.
Показались корабли
И уплыли...
Драматические интонации, свойственные предыдущим
стихам, в произведениях этого цикла приглушены бодря-
щими нотками радости и веселья. Теперь чуть ли не в
каждой строке скрыта какая-то условность, озвученная,
как правило, в шутливо-ироническом ключе:
149
Во серебряном бору
Дрогнет леший па ветру,
Караулит бубенцы...
Берегитесь, молодцы!
( «Зимнее»)
Кто-то тяпется и корчится,
Мстит лапою обнять...
Убежала бы, да хочется
Про заветное узнать.
(«Святки»)
Поэтический слог сделался мягче, раскованнее, лирич-
нее; причем это отнюдь не исключало из текста конкрет-
ной образности:
Я из города — из плена Засмотрюсь, как васильковый
К вам приду	Леи цветет...
И на травы, и па сено	Пусть кует мне жизнь оковы —
Упаду.	Пе скует!
( «Полям» )
Так поэт говорит о своей будущей встрече с родным
краем. Воображаемая им деревенская картина с ее ва-
сильковым льном и золотистым шумом ржаного поля на-
рисована колоритно, в виде последовательно изложенных
пейзажно-бытовых деталей, с детства сохранившихся в
памяти повествователя. Правда, в подобных стихах не-
сложно перейти па язык относительных сопоставлений.
Иллюстрацией этого положения может служить поэтиче-
ская сценка «Чайки», в которой реалистическое изобра-
жение Волги и ее птиц неожиданно обрастает условно-
историческим мотивом: «Что хотите спросить у волны?
Что вы ищете с тихими стонами? Не кольцо ли персид-
ской кпяжпы?».
10-е годы нашего столетия ознаменовались величай-
шими социальными переменами. Ширяевец незамедли-
тельно откликнулся на них стихами. В одном из произ-
ведений, написанном после февральских событий 1917 г.,
поэт приветствовал свержение царя: «Русь, вставай!
Довольно муки! Нет ни тюрем, ни оков!». А когда на-
ступил социалистический Октябрь, Ширяевец выпустил
вторую книгу стихов с символическим названием «Зори-
зоряпицы». В короткой «Запевке», помещенной там, он
впервые иносказательно представил изображаемое явле-
ние, обратившись для этого к мифическим образам на-
родной поэзии. Торжественное шествие пролетарской
150
революции по городам и
следующими строками:
Пышут зори-зоряпицы!
На копе Егорий мчится!
О победе звонко трубит!
селам России автор описывал
Черных гадов с маху рубит!
Отворяет все темницы...
Скачут зори-зоряницы!
Поэзия Ширяевца все более становилась аллегорпчпо-
иносказательной. Ее певец часто стремился скрыть свою
художественную мысль за каким-нибудь условным кар-
тинным изображением, которое лишь ассоциативно напо-
минало читателю о действительной жизни и ее событиях.
Причем мышление его пе выходило за пределы фоль-
клорно-метафорической поэтики. Он пользовался преиму-
щественно образным материалом народной лирики.
В творчестве поэта, от стиха к стиху, усиливалась
революционно-символическая струя. Ширяевец открыто
заявлял в своих произведениях о собственных обществен-
ных позициях; он звал народ к борьбе с угнетателями.
Одно из его стихотворений этого времени начиналось
так:
Верю в зарево сплошное,
В этот вещий грозный гром!
При, чумазая, таежная,
Напролом!
Нету пушек — прп с дубиною
Через дебри, через шш!
Силу вражию, змеиную
Разгони!
Лучшие стихи поэта впоследствии были собраны в
книге «Раздолье», вышедшей в год его смерти. Основ-
ная часть их связана с родным Поволжьем. В них автор
воспел свой жигулевский край с его извечным вольно-
любием п героикой. «Раздолье» — это поэтическая био-
графия родины писателя, бесконечно милого его сердцу
села Ширяево-Буерак, где оп родился и вырос.
Большинство стихов книги составило своеобразный
«волжский цикл». Произведения, вошедшие в пего, сое-
динены между собой одной тематической линией. Они
посвящены изображению родной поэту среднерусской
стороны, ее историко-поэтической летописи.
Автор, находясь в далеком Туркестане, видимо, по
случайно выбрал для своего художественного повество-
вания именно эту, а пе другую какую-либо тему. Его
пером па протяжении долгих лет водило чувство неиз-
бывной грусти и томления, вызванное разлукой с роди-
ной. К этому добавлялась еще особого рода жажда по-
знать отодвинутый расстоянием мир во всем его велико-
лепии. Некоторые сведения на этот счет, кстати,
приводя гея в начальном стихотворении «Есть ли что
151
чудесней Жигулей...», наделенном явными признаками
пролога.
В названном тексте как бы намечены узловые сю-
жетные линии разбираемого цикла: величие Волги, ее
бунтарское прошлое и революционное настоящее, нако-
нец, Русь сказовая, песенная, богатырски сильная и
красивая. Тут в одном смысловом ряду собраны воеди-
но образы предметно-зримые и отвлеченные, и все они,
подернутые дымкой печали, метафорически «переоде-
ты», опоэтизированы, гиперболически возвышены;
Жемчуг пьяных весел,
Паруса — суда!
Все бы кинул-бросил
И махнул туда —
С озорпой волною
В эту синь и ширь!
Добывал бы с бою
Новую Сибирь.
После такого несколько обобщенного повествования
о Волге и ее людях лирическое действие данного сти-
хотворного цикла естественно распалось па отдельные
зарисовки и сценки. В каждой из них рассказано о ка-
ком-то частном жизненном или природном явлении, так
что, лишь объединенные вместе, они воссоздают целост-
ную панораму волжского края. Рассмотрим некоторые сю-
жеты и стилевые особенности этих поэтических глав,
написанных с той необходимой долей романтического
мироощущения, которая всегда свойственна высокоода-
ренным творцам русской народной и профессиональной
лирики.
В зрелых произведениях Ширяевца романтична
прежде всего историко-географическая среда. Волга,
степь, звезды, сторожевые курганы, утесы Жигулей —
эти и другие ее предметы издавна закреплены тради-
цией за песенно-сказовой поэзией и уже сами по себе
создают в тексте атмосферу изысканно]’! живописности
и лиризма. Но поэтичность пх еще более возрастает,
когда они даются в сочетании с конкретными лицами
эпохи, исполненными особого образного смысла (Сте-
пан Разин, его «ватажники», персидская княжна.)
К изображаемому приближены и средства изображе-
ния. Они также подобраны в стиле романтизма и све-
дены автором в самобытную систему поэтических фор-
мул, мотивов, тропов. Характер этих художественных
примеров обусловлен духовной близостью поэта к наро-
ду, его социальной судьбе и фольклору.
Эстетическим установкам Ширяевца отвечали иде-
альные аспекты устной лирики. Они помогали ему най-
ти точки соприкосновения между красотой и поэзией

искусства и обыденной, житейской прозой. Прекрасное
в искусстве в данном случае мыслилось как прекрасное
в самохм быту. Л это виделось поэту лишь в сфере воз-
вышенной, чаще всего там, где человек вступает в гар-
монические отношения с природой. К исследованию на-
стоящей темы, раскрывающей поэзию народной жизни,
Ширяевец шел через традиционный символ, метафору
и олицетворение. Он считал, что песенные тропы роман-
тичны уже по своей сути, так как их значение основа-
но на условно воображаемом переосмыслении действи-
тельного мира вещей.
Как же складывалась в таких условиях творческая
мысль автора? Какие признаки сообщала она природе
и что нового открывалось ею в облике человека?
Пейзажи Ширяевца ярко окрашены «местным коло-
ритом». Пластичны в стихах поэта описания приволж-
ской деревни; декоративно-эффектны в них подробности
среднерусских обычаев и нравов. Природа и быт здесь
наполнены фактическими мелочами и топкостями. Го-
ры, степь, воды, их ширь и очертания показаны певцом
правдоподобно и зримо; Ширяевец точно передает их
естественные предметы: цвет, запахи, ввуки, контуры
линий:
Из вешней синей дали, Смутьянил запах смольный,
Веселый мчался вал...
А кто-то песней вольной
Куда-то зазывал...
Где вспышки огоньков,
Смеялись и рыдали
Распевы бурлаков.
(«Весна»)
Но всякий внешний образ художника приподнят над
обыденностью: он соотнесен с настроением человека,
приобщен к его частной судьбе, дан в исторической
перспективе. В этом положении пейзаж не мог оставать-
ся нейтральным поэтическим фоном. Он входит в стих
поэта как живое, действующее лицо, всегда участливое
и чуткое к простым человеческим радостям и заботам:
Запела ты о откоса
Запевом волн и гор..«
Милует ветер косы,
А пена ткет узор.
Солнце, гром, молнии в природных зарисовках поэ-
та очеловечены и выполняют роль условных лириче-
ских персонажей. Они метафорически гиперболизирова-
ны и показаны, как в фольклоре, предметно и сценично.
153
Вот, к примеру, звуковой портрет грозы, выдержанный
в стиле народной поэзии:
Громовые грохоты!
Удалые хохоты!
Громовая вольница
Громыхает, гонится.
В «Грозовом» явлениям природы передан бунтарский
дух людской толпы. Это — не гроза в полном смысле дан-
ного слова, это — бурлящая человеческая вольница; идеи
свободы, непринужденность в действиях тут словно
прочувствованы и восприняты самой Вселенной. Осо-
бый оттенок этим стихам сообщен аллитерацией.
Природа у Ширяевца полна жизненного интереса.
Опа занята конкретным «бытовым» делом, имеющим
прямое отношение к действиям людей. Автор не просто
описывал в своих стихах реку, лес, ветер или скалистые
хребты Жигулей; он наделял эти предметы и явления
высшим, духовным началом. В его поэзии постоянно
случались какие-то необычные, занимательные истории,
в которых вещи, словно живые, играли активную роль.
В стихотворении «Буря» один из главных лириче-
ских персонажей — река. Опа здесь бурлит так, точно
собирается выбросить наружу все, что некогда было по-
гребено под ее волнами. Разумеется, такой мотив из-
ложен в предположительной форме:
Гонит Волга волны злые,
Неприветна и мутна.
Не подарки ль воровские
Хочет выбросить опа?
Само событие в природе часто скрывается под дым-
кой таинственности. О его характере в тексте прямо пе
говорится; о нем можно судить лишь по отдельным
звуковым деталям, как бы издалека долетающим до слу-
ха повествователя. Но ясно, что в поэтическом действии
принимает участие пе только человек, но и одухотво-
ренный внешний мир:
Черные шорохи слышатся с гор,
Дики ущелья и склоны.
Где-то как будто бы точат топор,
Посвпсты, выстрелы, стопы..,
Месяц взглянул и ушел в Жигули...
( «Ночная»)
154
По мысли автора, загадку этого события способно
разгадать лишь дневное светило: «Солнцу бы, солнцу
скорее взглянуть!».
Пейзажи Ширяевца так естественно связаны с осо-
бенностями крестьянского быта, что невольно проника-
ешься вниманием к волнам, скалам, звездам, лугам,
степному ветру и запоминаешь их «житейские будни»
надолго, точно нюансы какой-либо затейливой истории.
Ведущим принципом раскрытия поэтической идеи в
стихотворениях такого рода выступает песенпо-сказо-
вая аллегория, предельно насыщенная светлой, мажор-
ной тональностью.
В зарисовочном сообщении «Золотого багреца...» оли-
цетворенное описание внешнего мира, составленное из
инверсионно-назывных фраз, дополнено коллективным
образом народа, который обозначен в тексте личным
местоимением «мы». Сюжетная канва в данном случае
построена на передаче всеобщего настроения припод-
нятости и безудержного веселия, что якобы в одина-
ковой мере свойственно людям и окружающей их при-
роде:
Золотого багреца
Сказка — быль огнистая!
Солнца — молодца-гребца
Кудри золотистые!
Зеленит весна холмы,
Пляшут волны-пьяницы!
Ну н песню грянем мы! —
Горы зашатаются!
Природа в стихах Ширяевца сближена с миром на-
родной истории и мифологии. В ее наружных покровах,
очень чутких к течению времени, ясно проступают чер-
ты далеких событий, легенд, преданий. Автор с необы-
чайной непосредственностью умел переносить историко-
бытовые отношения между людьми на предметы и
явления внешней среды, благодаря чему в его произве-
дениях возникала своеобразная, романтическая
ситуация.
Возьмем, например, цикл лирических сценок, озаг-
лавленный «Веспа». В нем дана природно-бытовая кар-
тина пробуждающейся жизни. Движение темы здесь
начато с олицетворенно-психологического изображения
ветра. Он сопоставлен с фольклорно-литературным ге-
роем: «Свистнул ветер Кудеяром, зыкнул: „Скоро
ледоход!..“». Одухотворив таким образом природное
явление, поэт повел свою сюжетную мысль далее, по
замкнутому кругу, пока опа опять пе попала в челове-
ческий мир, но уже не прежний, вымышленно-неопре-
155
деленный, а живой и конкретный, близкий к автор-
скому «Я»!
Ие с его ли свиста-клича
Кудеяром стал я сам!
Потянуло на добычу
Вниз по Волге да в леса.
Теперь олицетворенная природа переведена в план
образно-исторический: «Зорко глядят Жигули: нет ли
Степана вдали?». Такой ассоциативный штрих-намек
значительно расширил условные очертания действия.
Чтобы вернуть ему достоверность, Ширяевец ввел в
поэтическое событие живое, реальное лицо. Так в пове-
ствовании возник образ любимой девушки рассказчика:
«С зеленого откоса ты жадно смотришь вдаль, а ветер
треплет косы и голубую шаль...».
В заключительном компоненте нарисована картина
народного гуляния. Тут человеческое и природное,
реальное и воображаемое, настоящее и давно минувшее,
обыденное и праздничное — все слилось в общем лири-
ческом потоке:
Разомлели бабы, девки — Посылало
Жар-огонь!	Алый зной!
Все от солнцевой запевки, Припевало
От него!	И звенело
Веселело,	Стенькиной казной!
Заплясало,
Однако внешней живописности в сюжете Ширяевца
отводилась лишь подчиненная роль. Зрелый поэт избе-
гал в своем творчестве чистого эстетического созерца-
ния, его романтизм был гражданственным и действен-
ным.
В этой связи можно говорить о драматизме, при-
сущем стихотворениям Ширяевца. В самом деле, их
описательные штрихи всегда подчинены действию.
В поэзии Ширяевца сплетались воедино действитель-
ное и песенное, повседневное и особенное, современное
и былое. Это был особый путь в лирике, основанный на
фольклорно-историческом романтизме. В художествен-
ных образах, созданных поэтом, отчетливо запечатлелся
конкретный смысл революционных событий XX в. и
событий предшествующих столетий. Ширяевец стре-
мился объяснить происходившее с точки зрения особен-
ностей русского народного характера, психологические
156
корпи которого on видел в героической отечественной
истории.
Историко-романтическое видение мира находило у
Ширяевца весьма простое объяснение. Прошлое, по его
мнению, наложило печать и на психологию людей, п па
внешнюю природу. Эти-то следы поэт и стремился
«отыскать» лирическим способом в самом характере че-
ловека и в том, что его окружает и связывает с миром.
В поэзии Ширяевца пет мертвенно-неподвижных
предметов. В пей все одухотворено и наполнено движе-
нием жизни. Причем само олицетворение вещей как-то
естественно обращено в прошлое. Это сообщает внеш-
ним образам псторико-пациопальпый колорит. События
минувшего в стихах Ширяевца «известны» прежде все-
го природе: о пих «грезят» и необозримые степи, и
одинокие сторожевые курганы, и скалистые уступы
Жигулей. Собственно, события эти и являются совре-
менному человеку в той образно-лирической дымке, ко^
торую якобы в свое время набросила на них седая
история.
В произведениях Ширяевца горные склоны «хму*
рились» при воспоминании о прошлом — тут сами кам-
ни как бы говорили: нам есть что скрывать; и раздоль-
ная Волга неумолчно плескалась своими темными вол-
нами, словно и под ними были спрятаны вековые
тайны; и полуночный месяц пристально вглядывался в
очертания земли своим недремлющим оком, как если
бы он тоже был посвящен в самые глубокие загадки
древности.
Поэтическая мысль Ширяевца строилась на основе
художественного допущения. Суть этого приема своди-
лась к условно вымышленному положению: как повела
бы себя природа, если бы опа была наделена человече-
ской памятью? И ответ следовал весьма простой и ло-
гичный: она стала бы рассказывать людям их собствен-
ную историю. А поскольку поэт интересовался прежде
всего жизнью родного края, то корни такой истории
уходили в XVII в., когда Поволжье, охваченное восс-
танием Степана Разина, переживало вторую свою на-
циональную славу со времен Иоанна Грозного.
Эпоха крестьянской вольницы имела для Ширяевца
и этическое, и эстетическое значение. Она была для
него историей, той самой историей, которая для поэтов-
романтиков является материалом не только фактиче-
ским, но и живописным. Удалая песня, историческое
157
сказание, живая реальность, просвечиваясь друг через
друга, сливались в стихе певца воедино. На этой осно-
ве и возникали отстраненные от обыденности самобыт-
ные поэтические образы и характеры, суть которых —
красота и вечность, что всегда тревожат воображение
своим далеким и немеркнущим существованием.
Первым подступом к историко-ассоциативному ос-
мыслению действительности стала миниатюрная сценка
«Закат». В ней конкретное явление природы (закат)
сопоставлено с метонимическим образом запорожских
казаков:
Все громче на диком наречье
Валов расшумелся раскат.
Зацвел Запорожскою Ссчыо
Закат»
Жупанов горит узорочье,
Над золотом пляшут, галдят.
Гонец засылается ночью
В Царьград.
В следующих произведениях Ширяевец обратился к
прошлому своего края, которое, как известно, сыграло
значительную роль в пробуждении народного сознания
в целом. Так в творчестве поэта родилась мысль о ра-
зипской вольнице и ее великой речной колыбели. Стихи
его на эту тему были написаны в традиционном, песен-
но-сказовом ключе. Автор, в сущности, развил в них
идеи и образы, широко бытовавшие в устной поэзии.
Вместе с тем он внес в разработку устоявшихся сюже-
тов немало новых формально-содержательных нюансов.
Об оригинальном подходе Ширяевца к изображению
героики старого времени можно судить уже по жанро-
вым очертаниям стихотворения «Жигули», созданного
в виде лирического воспоминания. В центре текста —
приволжские горы, погруженные в свои вековечные ду-
мы и наделенные, подобно всеведущему писательскому
«я», одухотворенной способностью ворошить в своей
«памяти» давние страницы истории. В произведении
говорится о том, как их «внутреннему взору» предстали
струги с казачьей беднотой, плывущей за волей вверх
по широкому речному разводью:
Под зеленой шапкой-мурмолкой
Задремали над рекой.
Не спугнуть шумливой
сутолкой
Горькой думы вековой...
Встарь ушли вы хмуро-сонные,
И на сердце тает лед:
Скачут волны опьяненные,
С песней вольница плывет!
Атаманом струги правятся,-
Как с таким не уплывешь!
Много спеси поубавится
У приказных и вельмож!
158
В других стихах «разинского цикла» автор убрал из
лирического действия всякую метафорическую услов-
ность п от своего имени повел рассказ о старине. Одна
из зарисовок, названная «Больница», явилась как бы
продолжением предыдущей: в ней колоритными краска-
ми описано движение по реке веселого и отважного
войска восставших. Многолика тональность этого стихот-
ворения, вобравшая в себя, кроме авторского «я», еще
и голоса действующих лиц повествования — участников
исторического похода. Прием полифонии и лексико-син-
таксический строй стиха существенно приблизили про-
изведение Ширяевца к народной удалой песне:
На стругах па быстрых	Ой ты, Волга, Волга-матушка!
вольница
Верны други Жигули!
Повелел нам атамапушка
Плыть до шаховскон земли!
Разпаряжепа плывет...
Ой ли, вольное раздолыще!
И горланит п поет...
Столь же психологично и живо изложены лиро-эпи-
ческие сценки, объединенные идеей трагической судьбы
персидской княжны. Так, в стихотворении «Разин и
княжна», где развернута картина гуляния мятежного
атамана со своей возлюбленной, главное смысловое уда-
рение сделано па общем недовольстве крестьян, вызван-
ном беспечностью вождя: «Сетуют ватажники: позабыл-
де нас! Эк его опутала! Не видать добра!». Здесь в
соответствии с известным песенным мотивом намечено
начало конфликтной ситуации.
Последняя дана в развитии. В «Песне княжны» речь
идет о предчувствии пленницей своей неминуемой смер-
ти. Героиня говорит: «...чую: ждет несчастье, все раз-
бойники грозят». В этом стихотворении перед читателем
предстает женщина, искренне полюбившая своего пове-
лителя и переживающая собственную неволю и надви-
гающуюся беду.
В новом поэтическом этюде «В огневые шелка разо-
дета...» тема гибели княжны звучит уже от лица авто-
ра, который оформил свое сообщение в виде вопроса-
раздумья:
На узорпых коврах замирая,
Знала ль ты, что тебе суждено,
Что закинет рука дорогая
На глубокое мертвое дно?
Наконец, в произведении «Утонула касатка пред
вольницей пьяной...» показано разинское войско после
свершения самосуда: «...голосисто запевала ватага, пля-
159
шут струги, играют паруса над рекой! Кружит головы
воля, словно хмельная брага...».
Заканчивается повествование о казачьей вольнице
одухотворенным пейзажем. По своей сюжетной струк-
туре «Утес Разина» прямо перекликается с начальным
стихотворением цикла «Жигули», образуя вместе с ним
единую кольцевую композицию. Здесь также переда-
ется «душевное состояние» природы, метафорически
вобравшей в себя мысли и чувства народа. Утес Разина
«бредит Стенькиным костром», припоминая героическое
прошлое, и рисует в своем «воображении» революцион-
ное будущее:
Упрям утес осиротелый,
Не гаснет дума с давних пор:
Всколеблет горы голос смелый,
Вновь вспыхнет Разина костер!
К историко-романтическим описаниям природы
близки по своему строю и сценки с былинными и ска-
зочными мотивами («Осеннее — зимнее», «Светит ме-
сяц», «Машет солнце платочком пунцовым...» и др.).
Персонажи этих произведений возникли на основе оли-
цетворения внешних явлений и, как правило, обрисо-
ваны в картинно-зримом ключе. С каждым из них слу-
чается какое-нибудь обыденное происшествие, метони-
мически соответствующее определенной поре года:
«тучи — сулица Ильи Муромца...», «не Тугарин-змей —
громовая весть...», «зазвонило монисто осеннее, Несме-
яны запела свирель...» и т. д. А вот что сказано о нача-
ле зимы; «Затворила Волгу в келыо Лют-яга — эимища,
а она с тоски-безделья нож булатный ищет...».
Иногда в художественное событие, придуманное ав-
тором, оказывалась втянутой вся Вселенная. Именно
по такой схеме построено аллегорическое описание бури
на реке в стихотворении «Машет солнце платочком
пунцовым...». Тут небесное светило, как явствует из
приведенной строки, соотнесено с образом какого-то
необыкновенно состоятельного существа, решившего
поделиться своим несметным богатством с обеднелой
землей. Раньше всех это стало известно прибрежному
кургану: с него молодецки дохнуло ветром, А затем в
неописуемое волнение пришла и река:
Потянулась вдруг Волга к обновам,—
Вал смелее на берег взбежал.
Шлет ей солнце медовую чару —
Не одну —без конца, без конца!
160
Лишь заключительный штрих прояснил данную сюжет-
ную ситуацию, выдав читателю мысль об истинном по-
ложении в природе: «Разошлись волновые пожары —
упаси, бог, пловца и гребца».
Природа и история изображались Ширяевцем в соот-
ношении с народными представлениями и идеалами.
Воображение автора извечно манили родные волжские
берега: там свободолюбивый дух, нравы и обычаи скла-
дывались столетиями, поддерживались доброй традици-
ей. Эти-то вольные речные просторы и рисовал он в
своих произведениях, где на фоне живописного средне-
русского пейзажа и опоэтизированного крестьянского
быта оживали древние сказания, поверья, песни, еще
в детстве подслушанные певцом у своих земляков.
История, быт, фантастика причудливо смешивались
в стихах поэта, иногда серьезных и трогательных, по
чаще иронических и шутливых. Существующее и без-
возвратно ушедшее сходились здесь лицом к лицу: мо-
тивы старой, деревенской России непринужденно соче-
тались с идеями повой, революционной действительности.
Разумеется, Ширяевец воспевал пе столько прошлое,
сколько связывал прошлое с настоящим и, уловив таким
образом само движение жизни, показывал в ней то не-
преходящее и значительное, что составляло ее нравст-
венно-психологическую основу. Былое служило ему
неиссякаемым источником мотивов, образов, раздумий
о современном человеке и его эпохе.
В произведениях, посвященных поэзии русского на-
родного характера, Ширяевец, по сути, использовал те
же художественные приемы, что и в разобранных выше
пейзажно-бытовых стихах. Это обусловлено тем, что и
то и другие построены на общей лирической тонально-
сти. В каждом психологическом портрете ясно чувству-
ется мотив широкой удали молодецкой, открытого про-
тивопоставления душевных черт героя его социальному
положению в обществе. Тут что ни образ, то целый
мир — раздольный и вольный, как сама Волга. Вместе
с тем люди у Ширяевца глубоко индивидуализированы:
сколько сюжетных ситуаций, столько и характеров. Та-
кая многоликость персонажей объясняется разнообра-
зием идейно-поэтических средств, применяемых авто-
ром в своем творчестве.
Возьмем, например, двухчастное стихотворение
«Гармонист». Каждая из его частей оригинальна по
своей интонационной и сюжетной характеристике. Пер-
161
вая написана в стиле протяжно-разухабистой песни. Ее
ритмическая организация в известной мере определена
однотипным ямбическим размером, подчинившим себе
14-сложную строку с многочисленными пропусками
метрических ударений. Тут поэтическая мысль направ-
лена на воссоздание задорно-удалого характера крестья-
нина-бедняка. Несмотря па его нищету, герою свойст-
венно высокое чувство собственного достоинства: «Пу-
скай портки заплатаны, гармопя — красота! А куплена
в Саратове да, значит, неспроста!».
Во второй части произведения, выдержанной в рит-
ме песенного хорея, действие из сферы портретно-пси-
хологической переведено в план воображаемого внешне-
го события. Последнему в соответствии с народными
представлениями о сущности бытия и его формах сооб-
щены условно-фантастические очертания устного поэ-
тического сказа. Здесь веселый крестьянин «сказывает»,
как он поведет себя на том свете, в аду. И там во всей
силе и страсти раскроется его живая и размашистая
натура:
Жарковато там немножко,
Ничего — была б гармошка.
Как гармопю растяпу,
Взвеселю и сатану.
Скажет: «Черт его дери!
Иу и парни волгари!»
Иные художественные приемы и средства в стихах
зарисовочпо-описательпого склада. Один из способов
повествования заключался в передаче психологического
портрета персонажа через ощущения рассказчика. Он
помогал сделать внутреннее, подтекстовое, движение
мысли намного шире ее словесного описания. Дости-
галось это следующим образом. Лирическое «я» автора
непосредственно (на правах участника поэтического со-
бытия) вводилось в капву сюжета, и все значительное
и зримое во внешнем облике его героя переживалось
сначала им самим, а затем уже через второе лицо по-
казывалось читателю. В результате такого ступенчато-
го изложения темы в текст попадали лишь наиболее
существенные словесные детали, пунктирно обозначав-
шие собой «подводное течение» сюжетной ситуации.
Интересно в данном случае стихотворение-портрет
«На синей опушке...». В его художественную ткань
вкраплен всего один сравнительно-метафорический
162
штрих, изобличающий в одежде крестьянки своеобраз-
ную подробность:
На синей опушке
Березам сродни,
Сияет твой шушпан,
Узоры — огни.
Но этого оказалось достаточно, чтобы составить себе
представление о национальном облике героини в целом.
Дело в том, что деталь с узорным шушпаном в даль-
нейшем дважды осмыслена в психологическом плане.
Вначале на ее основе сделан образный намек о духов-
ном богатстве молодой девушки: «какою-то древней
цветешь ворожбой». А затем показано внутреннее со-
стояние самого повествователя, увлеченного ее красо-
той и естественной близостью к природе:
Хмельного тумана
Стряхнуть не могу...
К заветным полянам
С тобой убегу.
Еще сложнее движение темы в лирической зарисов-
ке «Землячка», где в психологический портрет героини
внесены поэтические приметы ее родного Поволжья.
Приведем первое четверостишие:
Ведь какая же глазастая!
А в глазах поля, поля,
Да речные звезды пьянствуют,
Да запевы ковыля!
Сочетание «речные звезды пьянствуют» само по се-
бе уже есть олицетворенная метафора. По, будучи соот-
несенным с внешним изображением девушки и ее на-
строением, оно наращивается еще одной одухотворенной
ступенькой, в результате чего происходит как бы двой-
ное олицетворение метафорического образа.
Столь же орнаментально обрисована и метонимия
во второй строфе, устанавливающей духовную связь
между рассказчиком и его героиней. Тут отвлеченное
изображение слова, конкретно представляющее челове-
ка, сначала опредмечено эпитетом «каленый», а затем
сближено с географическим явлением природы. Вслед-
ствие такого лирического хода метонимический образ
волжанки пополнился сдвоенной метафорой:
И пе иначе как тезки мы!
Не единого ль отца?
163
Веют ветры жигулевские
От каленого словца!
Но и такие масштабы человеческого характера по-
казались поэту-волгарю не вполне достаточными. По-
этому в заключительной строфе, изображая свой внут-
ренний мир, он раздвинул его границы до размеров
Вселенной, для чего применил прием условной гипер-
болизации собственных возможностей:
Не березки — часты ельнички —*
Шаль сбежала по плечу!
Перестану я бездельничать,
Солнце ярче расцвечу!
Вообще ступенчатое движение поэтической мысли,
переходящей из одного образного измерения в другое,
весьма присуще для стилевой манеры зрелого Ширяев-
ца. И это не было увлечением формалистского толка.
Усложненный рисунок Лирического действия автор, как
правило, брал у народных певцов и сказителей. Именно
такими узорными линиями расшивали они сюжетную
канву многих своих художественных творений. Вот, на-
пример, орнаментально-метафорические строки из ста-
рой народной песни:
Из-за лесу идут тучи,
Тучи темные,
Как по мне, молодешенькой,
Горе горькое,
Горе горькое, кручинушка
Непокрытая:
Что пошел мой мил сердечный друг
Во солдатушки,
Он покинул меня, младу,
Одинешеньку %
В приведенном тексте использована олицетворенная
метафора-идиома «идут тучи, тучи темные». Далее поэ-
тическая мысль свела в общий синонимический ряд два
отвлеченных изображения: одно — метафорически оп-
редмеченное («горе горькое»), другое — олицетворен-
ное, представленное зримо в виде некоего живого су-
щества («кручинушка непокрытая»); причем второе
уточняет первое.
Ширяевец, отличавшийся, в сущности, тем же ха-
рактером образного мышления, что и безымянные соз-
6 Якушкин П, И. Народные русские поспи. СПб., 1865. С. 102.
164
датели фольклора, расписывал сюжетную ситуацию
своих стихов не менее утонченной лирической вязью.
Поэтические краски в отдельных его произведениях
были настолько сгущены, что в них совершенно не ос-
тавалось просвета для прозаических фраз и выражений,
а переходы от одной детали к другой осуществлялись
с такой логической естественностью, что у читателя не
сразу возникала мысль об авторском происхождении
того или иного поворота. Казалось, что сочинения поэ-
та были сотворены как в фольклоре, неведомо кем и
когда.
Художественный мотив в стихах Ширяевца разви-
вался как бы по спирали. От строки к строке, он обра-
стал все новыми и новыми образными оттенками, скру-
чиваясь и завиваясь в замысловатые формально-содер-
жательные штрихи. Эпитет у него неизменно насыщался
различными нюансами метафоры, а последняя, в свою
очередь, часто «перерастала» в олицетворение или
символ.
В этом можно убедиться на примере стихотворения-
характеристики «Апрель». Оно посвящено иносказатель-
ному изображению поэтического дарования автора. Его
стержневая мысль начата с обобщенной посылки, соот-
несенной с природными свойствами отвлеченного образа
времени (апреля): «он — цветотепь». Однако предмет
описания тут же переведен в индивидуально-человече-
ский план и там олицетворенно-метафорически детали-
зирован: «Мой он крестный! Он в песни влил вина и,
окунувши в весны, дал перстень певуна». После этого
действие разделяется на две сюжетные линии: одна,
событийно-абстрактная, продолжает тему первой стро-
фы: «Оп (т. о. апрель.—7Л II.), знаю, с Волгой вместе
наладил струны мне...»; другая, связав себя с мелькнув-
шей в сравнительной фразе предметной аллегорией
(«перстень певуна»), ушла на какое-то время в под-
текст. Но в заключительном четверостишии обе эти нити
опять переплетаются в видимом, словесном плане, соз-
дав таким движением своеобразное смысловое кольцо:
Цветет весеппий перстень,
И я, как цветень, юн!
Над половодьем песен
Плыву я с песней струп..»
Конечно, в фольклорном произведении подобные
орнаментальные извивы мысли, как правило, пе распро-
165
страпены на все повествование. Они присущи в основ-
ном лишь запевочному компоненту, где экспозициопно
формируется общий сюжетный рисунок стиха. Далее
действие чаще всего освобождается от метафорической
дымки и совершает свое течение уже в прямом, реали-
стическом ключе. Именно в таком виде предстало оно
после узорной завязки в приведенной выше народной
песне:
Что пошел мой мил сердечный друг
Во солдатушки,
Оп покинул меня, младу,
Одинешеньку.
Выйду ль я, млада, ранешенько
В поле чистое,
Расскажу ль я, расскажу тоску
Ветру буйному...
Ширяевец же, напротив, никогда не давал непосред-
ственной словесной расшифровки своей идеи. Его автор-
ская мысль сразу попадала в область условпо-образной
иносказательности и до конца продолжала свой путь в
скрытом подтексте. В этой связи его стихи по своей
структуре соответствовали лишь началу песенного тек-
ста. То, что в песне обычно составляло зачин, у Ширя-
евца развертывалось на целое произведение. Поэтому
при чтении его стихов довольно часто возникает впечат-
ление, будто бы они выросли из каких-то очень знако-
мых фольклорных строк.
Возьмем, к примеру, стихотворение «Не таковского
я рода...», где, как и в предыдущем, речь идет о харак-
тере поэта и его даровании. Первая строфа названного
произведения и по своему образно-ритмическому рисун-
ку, и по чистоте звукового оформления напоминает
собой частушечную распевку:
Не таковского
Я рода,
Чтобы ныть да маяться!
Не с мордовского ли
Меда
Песня разгорается?
Разумеется, в дальнейшем движение сюжета наполни-
лось самобытным содержанием. Метафорическое предпо-
ложение («не с мордовского ли меда песня разгорается?»)
тут же сменилось другим, правда схожим по своему строю,
предметно-зримым изображением с элементами условной
событийности: «Гуслей строй певуче-звонкий! Звонче
1G6
струны трогаю!». От этой двухступенчатой метафоры дей-
ствие ушло затем в сферу гиперболической метонимии:
«Разольюсь родной сторонкой, песенною Волгою!».
В некоторых произведениях Ширяевца в силу их жан-
ровых особенностей лирическая тема изложена в более
обнаженной словесно-образной манере, по и в них тропы
играют ведущую роль при обрисовке характерных черт
русской жизни и человеческой психологии. Яркий пример
данного положения дает нам стихотворение-убеждение
«Ты с молитвами, с четками, с ладаном...», в котором ге-
рой-повествователь призывает свою подругу порвать с
условностями религии и обратиться к реальной, здоровой
жизни. При этом в качестве доводов он использовал при-
родные посылки с постепенно усиливающимся в них мо-
ментом метафоризации. В начальной строфе, где устанав-
ливаются первые подступы к душевному состоянию ге-
роини, применена несколько опрощенная в образном
отношении деталь: «Аль забыла, что нами загадано, раз-
любила простор волновой?». Затем, в связи с углублени-
ем поэтического мотива-упрека, употреблены локаль-
ные олицетворенно-метафорические штрихи: «леса непо-
корные», «удалые росплески», «раздольная степь». А в
заключении, содержащем в себе главное смысловое уда-
рение, природа совсем ожила и стала действовать наравне
с человеком:
Пусть старухи вздыхают и молятся,
Не молиться, а петь нам с тобой!
Слышишь, в песне и в пляске околица!
Погляди, как метнулся прибой.
Россия, ее простые труженики и родная природа всег-
да были в центре внимания Ширяевца. Этой главной
теме своего творчества, кроме сборника «Раздолье», он
посвятил еще ряд стихотворных циклов («Осеннее — зим-
нее», «Туркестанские мотивы», «Земь» и др.), в которых
отчетливо обозначились его гражданские и эстетические
позиции. Примечательно, что и в них поэт придерживал-
ся привычных романтических устремлений. Его стилевую
систему по-прежнему определяли приемы образных упо-
доблений и параллелизмов, поясняющие социально-быто-
вые отношения между людьми через сходные явления
внешней среды.
Сказовый стих Ширяевца складывался на историче-
ской и природно-бытовой основе, овеянной мотивами уст-
ной поэзии. Но он мог возникнуть и на чисто фольклор-
167
ной почве. Сближение в тексте фантастического мира с
действительным, как правило, осложнялось былинно-пе-
сенной аллегоричностью и символикой. В таких условиях
пейзаж почти полностью утрачивал свою описательпость и
становился лирически-эмоциопальным. Авторская мысль,
созданная па грани двух планов — реального и условно
воображаемого, живописно расцвечивалась поэтическими
кружевами слов и образов, весьма характерными для са-
мых различных жанровых форм. Вот строки лирического
изречения «Егорий» из цикла «Земь»:
Узорьем	С ключом
Цветным,	Золотым
Лучом	Отдай всем наказ:
Озорным	Не кручинно жить!
Славен вешний сказ! Хоровод водить!
Егорьем	Девушек любить!
Святым
Зачин здесь представляет собой олицетворенно-мета-
форическое сообщение об отвлеченном образе весны, обо-
значенном, в свою очередь, по принципу абстрактности
(«вешний сказ»). В следующей части стихотворения, вы-
ступающей как бы в роли второго компонента паралле-
лизма, показано мифическое лицо из «вешнего сказа» —
Егорий. Строфа о нем составлена из краткой портретной
зарисовки вымышленного персонажа и его житейской за-
поведи, дословно заимствованной автором из песенного
источника: «Не кручинно жить! Хоровод водить! Девушек
любить!».
Фольклорному вымыслу Ширяевец обычно придавал
характер конкретного бытового происшествия. Примером
такого положения может служить стихотворение «Авсень».
Произведение это названо по имени персонажа народно-
эпического предания, которое говорит о том, что всякий
день в мире начинается с выхода из тайного укрытия
фантастического героя, одним взмахом меча уничтожа-
ющего ночную тьму. Лирическое событие у Шпряевца
одномоментно, что отмечено в тексте глаголами совершен-
ного вида: «хлынул», «сверкнул», «рухнул». Оно насыще-
но многими частными подробностями: «заревой кистень»,
«черный скит»,«котомка». Наконец, в русло повествова-
ния в качестве непосредственного участника действия
введено авторское «я». Приведем стихи:
На потемки
Хлынул
Молодой Авсепь,
Из котомки
Вынул
Заревой кистень!
168
Сверкнул могутно,
Черный рухнул скит!
День из дали мутной
Веселясь катит!
Мед густой
С ним ели,
Пели все .звончей!
Зазвенел в свирели
Золотой
Ручей!
Порой сюжетная ситуация строилась как описательно-
событийная характеристика персонажа, составленная не-
зримым поэтом. Обратимся к стихотворению «Микула»,
изложенному в виде развернутой синекдохи. Здесь в опре-
деленную бытовую обстановку вписан обобщенный,образ
русского пахаря-воина, схожего своим именем и харак-
тером с известным былинным богатырем. Герой Ширяев-
ца — символическое изображение крестьянина, которого
враги-недруги отрывают от любимого хлеборобского дела,
заставляя «позапрятать борону и соху... в клеть» и вы-
ступить на защиту родной земли.
Движению темы в данном произведении подчинена
многообразная форма поэтического времени. Запевочиые
строки текста — повелительное обращение повествователя
к образу-символу птиц, произносимое им в момент разви-
тия лирического события: «Перестаньте, вороны, каркать
и шуметь!». В последующих стихах передан оттенок не-
однократно повторяющегося в будущем действия: «по-
запрячет борону», «зашагает по полю». Это и придает
образу черты обобщенности. По мере развертывания ба-
тальной сцены в изложение вводятся отдельные штрихи
одномоментного настоящего и прошедшего времени, одпа-
ко они не разрушают создаваемой предыдущими глагола-
ми картины типичного явления, а только конкретно ил-
люстрируют его:
— Недругов — пе много ли?
Пу-кась, становись!
Нечего бахвалиться!
Хошь Микулу знать? —
Размахнулся — валится
Вражеская рать.. *
Наиболее полному раскрытию народного характера в
этом стихотворении способствует диалог. Им предельно
насыщена художественная ткань авторского сообщения.
Причем строки, несущие в себе основную смысловую на-
грузку, выполнены именно в форме прямой, некпижной
речи крестьянина, наполненной диалектными словами и
169
идиомами. Микула, очистив свою’ землю от непрошеных
гостей, произносит:
— Вольготно ли?
Ох, грехи, грехи!
Эка, черти, отняли
От жены —сохи!
Повествование с характерными репликами и восклица-
ниями широко применялось Ширяевцем и при обрисовке
реалистических бытовых картин. Вот, например, из каких
синтаксических фраз построена лиро-эпическая зарисовка
«Святки», где показано гуляние деревенской молодежи:
Снежный хруст... Возня и шутки
Брызжут пылью снеговой...
— Как зовут? ..— Зовут Зовуткой!
— А тебя? — Меня — Бовой!
— Мне кольцо не подаришь ли?
— Подарю, да не при всех!..
С пляской ряженые вышли,
Ой, умора! Визг и смех!
Это произведение также пе лишено элемептов метафо-
рической условности, романтически возвышающей живую
действительность. Она создана олицетворенным образом
месяца. Последний открывает собой поэтическое событие:
Месяц — ласковый кудесник —
Встал и ясен и пригож,
А в селе — гульба и песни,—
Расходилась молодежь!
И вместе с тем па основе кольцевого обрамления завер-
шает его:
Месяц — ласковый кудесник —
Зачинает ворожбу...
А в селе гульба и песни,
И гадаиье про судьбу.
Ночное светило здесь как бы предваряет собой содер-
жание обрядовой идиллии и в соответствии с народными
представлениями о мире оказывает прямое воздействие на
весь ее ход.
Стихи Ширяевца последних лет отличаются необычай-
ной пластичностью. При этом его поэтическая мысль еще
глубже погружается в былые времена истории. Важную
роль в развитии сюжета начинает играть реалистическая
170
информационно-событийная деталь, содержащая в себе
приметы прошлого. Как правило, рассказ основан на двух-
голосии: «я» повествователя сливается с голосами исто-
рических персонажей, что усиливает впечатление досто-
верности описываемого события:
Сибирской ночи заклятая мгла,
Вой бусурмапский, радостно визгливый...
Ножей сверканье... Пе одна стрела
Несется ко груди вольнолюбивой..,
Иззубреп меч...
Это — драматическая картина сражения Ермака с та-
тарским ханом Кучумом. Ее частные подробности (иззуб-
ренный меч, сверкающие в темноте ножи, несущиеся на-
встречу стрелы) настолько рельефны, точно они переданы
очевидцем. В последующих строках «Ермака» автор по-
вествует о душевном состоянии героя в минуту гибели:
«Ватажники, ко мне!»
Ни одного! Пошли, Иртыш, удачу!
Насели волны... Тяжело в броне!
А с берега льнут стрелы, жутко плача. ♦.
Несколько иные очертания принял образ рассказчика
в другой исторической зарисовке, «После побоища», напи-
санной Ширяевцем по мотивам известного полотна
В. М. Васнецова о битве князя Игоря с половцами в
1185 г. Как и в предыдущем стихотворении, здесь, кроме
автора, чувствуется еще одно лицо, принимающее уча-
стие в изложении лиро-эпической темы: это — один из
незримых свидетелей описываемого события. Именно его
глазами увидены многие характерные детали, позволя-
ющие представить не только батальную сцену далекой
эпохи, по и сам пейзаж с его «кровяной луной» и злове-
щими степными птицами:
Пьет Каяла багряную муть —
Захлебнулась! А птицы маячат —
Жадным клювом бойцов полоснуть.. (
Озарила поля роковые
Кровяная луна с высоты,
Заглянула в глаза неживые,
Па шеломы, колчаны, щиты..,
Вместе с тем в строках с элементами отвлеченного
раздумья больше ощущается голос современного поэта:
«Сына мать не дождется в Путпвле, молодица — милого
171
дружка»; «Мать! Любимого сына не жди!» и т. д. Разуме-
ется, оба эти «я» можно обнаружить лишь аналитически,
поскольку они выведены за пределы словесного текста.
Одним из положительных моментов творческого мето-
да Ширяевца, по-видимому, следует считать то обстоя-
тельство, что автор постоянно стремился к жанровому и
интонационпо-смысловому разнообразию своих произведе-
ний. Поэтому даже близкие по теме стихи у него непре-
менно получали своеобразное изложение.
Уже говорилось о том, что, воссоздавая определенную
историческую эпоху, поэт использовал так называемый
прием двухголосия, помогающий ему через конкретное
воображаемое лицо «припоминать» наиболее колоритные
штрихи древности и по ним воскрешать картины былого.
При этом он то сближался с лирическим персонажем
(«Ермак»), то заметно отходил от него, разделив как бы
весь текст па две роли («После побоища»). Ничего похо-
жего на это мы не найдем в лиро-эпическом сообщении
«Стрелецкая» (из цикла «Складень», 1924), посвященном
изображению удалого, воинственного духа Руси времен
Иоанна Грозного. Автор здесь совсем устранил себя из
повествования, ведя его от имени молодого стрельца. Тот
рассказывает читателю о политической обстановке в стра-
не, о собственном душевном состоянии и о приготовлени-
ях к походу. Поэт же в данном случае лишь незримо
организует художественный материал. Приведем стихо-
творение:
Приутих народ,
Слобода, что кит,
На заре в поход
Царь идти велит.
Неча хмурить бровь!
Самопал готовь!
Пей ковшом вино,
Заливай сукно!
Тает, тает снег,
Засинелся лед..,
Без меня твой смех
Через тып плеснет.. ,
Славен терем твой
За Москвой-рекой.
Спасу на Бору
Помолись утру..«
Иногда автор, наоборот, исключал из числа повество-
вателей лирических персонажей и свои историко-поэти-
ческие экскурсы в прошлое Руси совершал от собственно-
го лица. Это чаще всего происходило тогда, когда Ши-
ряевец задавался целью дать папорамное изложение судь-
бы родины и ее народа. В данном случае под пером поэта
возникали стихи-воспоминания, стихи-обзоры. Жанровое
своеобразие этих сочинений обусловливало способ органи-
зации художественной темы. Главную роль в развитии
172
сюжета выполняла та же информационно-описательная
деталь, что и в предыдущих стихотворениях. Только те-
перь она в большей мере была насыщена иносказательной
метонимией и метафорой, наделенными особыми функ-
циями изобразительности.
Связующим сюжетным центром в таких произведениях
являлось авторское «я», которое из настоящего взирало
на давно минувшее время, обобщая, систематизируя и
соединяя в стройное целое разные события прошлого.
Оценка последних производилась Ширяевцем в соответ-
ствии с народными суждениями на ту или иную тему, что
всегда находило выражение в отвлеченно-специфических
деталях текста.
Подобная схема положена, например, в основу стихо-
творения «Москва», где локальными штрихами отмечены
важнейшие вехи в жизни столицы и Русского государства
в целом. Повествование об этом начато с конкретных реа-
листических посылок, которые затем ассоциативно-мето-
нимически развернуты автором в непрерывную и последо-
вательную цепь иносказательных исторических образов:
Синью, звоном, златом палитая!
Острый меч твой помнят крепко все.
Облака тоскуют, улетая,
По твоей диковинной красе.
Набиралась сил, давала сдачи.
Издавна обычай твой таков...
Да не те ли вороны маячат,
Что отпели Новгород и Псков?
Закружились над зубчатой башней,
С карканьем уплыли, как тогда.
Вот несут опять и мед и брашно,
Бьют челом деревни, города...
Далее в жанрово-сценический поток произведения вве-
дены отдельные оценочные обобщения, призванные по-
дытожить развивающуюся стержневую мысль. Вот одно
из них, оформленное в виде усложненной синекдохи:
«Не согнули татарва и бары круглого, покатого плеча!».
В этом же сценично-сужденческом ключе, но в более
широком масштабе рассказано об исторической судьбе Рос-
сии в лиро-эпической поэме «Мужикослов», написанной
в 1921 г. Сюжетная ситуация ее такова. В романтическом
воображении поэта возникают различные ассоциации, уво-
дящие его посредством тропов в мир прошлого. Подобный
прием позволил Ширяевцу хронологически стройно изобра-
173
зить отечественную историю от времен монгольского на-
шествия до Октябрьской революции 1917 г. Приведем
некоторые штрихи такого условно-художественного экс-
курса: «Свищут стрелы! Сестра — нагишкой па татарском
лежит седле...»; «Брызжут искры костра Аввакума! Слы-
шу Разина грозный крик!»; «Душегубцы и страстотерпцы,
на мужицкий гляньте рассвет!» и т. д. Как и в предыду-
щем стихотворении, здесь предметно-слуховые детали че-
редуются или, точнее, подытоживаются абстрактными
обобщающими суждениями, приоткрывающими завесу в
сферу философского подтекста.
Вообще отвлеченные посылки, подводящие итог како-
му-либо сценическому описанию,— типичное явление в
изобразительной поэтике Ширяевца.
Небольшая группа стихов в творчестве поэта посвяще-
на изображению его жизпи в Средней Азии. В кратких
восьмистишиях («Зной», «Бухара», «Ночь», «Голодная
степь»), написанных нестандартным слогом, автор сумел
раскрыть ослепительно-яркую экзотику восточных красок.
Одно из произведений туркестанского цикла названо
«Моя песенка». Оно составлено из фраз, заключающих в
себе своеобразные причинно-следственные отношения:
Не пойду в Мекку —
в глазах девушек Мекка моя!
Не буду сидеть за священными свитками —
ласковое девичье слово мой Коран!
Пусть падают ниц пред аллахом в мечетях,
я буду смотреть на зацветающий урюк.
Интересна по своему сюжетному строю лирическая
сценка «Зной», где в метафорической форме переданы
физические ощущения от нестерпимой азиатской жары.
Тут весь мир с его предметно-зримыми и слуховыми обра-
зами как бы процежен сквозь сердце поэта:
Зыбко струится из душной небесной эмали
Зной нестерпимый и властный...
Листья в бессилье уснули...
Сонные-сопные, теплые, зыбкие волны весь мир
укачали,
Всех захлестнули!
Медленно-верно тону в золотом океане...
Мягкие струи... Все глубже и глубже...
Смежаю ресницы...
Странную песню без слов кто-то яростный,
огненный тянет
Долго ль томиться? . .
174
В 1922 г. Ширяевец написал цикл стихов «Голодная
Русь», где показал неслыханные мучения приволжского
крестьянства во время голода. Автор попытался нарисо-
вать панорамную картину страны в трудный для нее час
и выявить при этом особенности характера людей. В сво-
ем художественном мышлении оп по-прежнему опирался
на известные былинные и песенные образы и мотивы.
Например, в описательной сцепке «Не поет Микула
русый...» обобщенный образ русского крестьянина пред-
ставлен в облике былинного персонажа, в дом которого
пришло невиданное горе. По-фольклорпому осмыслено
и самое изображение голода, опредмечепное в виде не-
прошеного гостя, свирепо разгуливающего по городам и
селам Поволжья: «Ходит гость незваный,— пепрошепый,
голод окаянный, людей, что травы, покошено...».
В аналогичном стиле построена и лиро-эпическая за-
рисовка «Не прогремел, пе отозвался гром...». Сюжетное
действие в пей оформлено в виде развернутого метоними-
ческого образа разящей косы, несущейся за людьми «с не-
сытым, жадным взглядом».
В своих стихах на историческую тему Ширяевец стре-
мится выявить национальный характер, показать лицо
Руси. В этом он сближается с Клюевым и Есениным. Его
«Ермак», «Кудеяр», «Китеж», «Опта», «Нил Сорский»,
«Кулугурка», произведения о Разине напоминают нам
полотна В. И. Сурикова и В. М. Васнецова, у которых,
по словам Ширяевца, «разгульны взлеты русского мазка»
и «каждая картина Русью бредит». В последние месяцы
жизни поэт работал над эпической поэмой-сказом «Па-
лач». Смерть помешала ему завершить это сочинение.
И в коротких лирических зарисовках, и в крупных
эпических сказах Александр Ширяевец шел своим, само-
бытным путем. Это был поэт-романтик, глубоко влюблен-
ный в родное Поволжье и его людей, которых оп хотел
видеть свободными и сильными, справедливыми и чест-
ными. Оп стремился в своем творчестве подняться над
тусклой обыденностью, веками складывавшейся в старой
России, и показать мир таким, каким он должен быть.
В этой связи интересно вспомнить данное в свое время
И. С. Тургеневым определение романтической лирике:
«Поэзия говорит о том, чего пет, но что гораздо лучше
того, что есть, и даже больше похоже на правду»7. При-
веденные слова полностью отражают дух и характер про-
изведений А. В. Ширяевца.
7 Тургенев И. С. Соч.: В 28 т. М.; Л.: АП СССР, 1962. Т.1.С.440.
Поэтика жанровой зарисовки
П. В. Орешина
В крестьянской литературе начала XX в. очень популяр-
но имя Петра Васильевича Орешина. Его творчество сло-
жилось как бы на грани двух эстетических систем: с од-
ной стороны, оно развивалось на прочной народно-песен-
ной основе, а с другой — постоянно впитывало в себя
ритмы и интонации русской классической лирики. Этому
способствовала и сама среда, в которой рос и воспитывал-
ся будущий поэт.
Орешин родился в 1887 г. в рабочем предместье г. Са-
ратова. Родители его жили однообразной трудовой жизнью:
отец был приказчиком в мануфактурной лавке, мать —
швеей. Нужда и лишения ощущались в семье каждоднев-
но. Несмотря па это, в доме Орешиных часто появлялись
книги. Их приносил со службы отец, питавший необычай-
ную слабость к печатному слову. Он вышел из крепост-
ных крестьян, самостоятельно выучился грамоте и при
случае любил захаживать в книжную лавку, где в деше-
вом оформлении продавались стихи Пушкина, Кольцова,
Некрасова, Сурикова. Мать, напротив, была женщиной
неграмотной, но музыкально одаренной. Она хранила в
памяти множество народных песен и охотно напевала их,
сидя за шитьем или занимаясь каким-либо делом по хо-
зяйству. Это и было первой поэтической школой талант-
ливого мальчика, в котором интерес к творчеству пробу-
дился довольно рано.
Когда Орешину исполнилось девять лет, его благодаря
хлопотам отца определили в городскую школу, где учи-
лись преимущественно дети бедняков. Но закончить ее он
не смог из-за недостатка материальных средств. Оставив
учебу в последнем классе, подросток пошел искать счастье
«в людях».
Более десяти лет Петр Орешин скитался по России.
Он объездил все Поволжье, от Нижнего Новгорода до
Астрахани, побывал на Урале и в Сибири. За это время
ему пришлось переменить несколько профессий: был
грузчиком, рыбаком, лесорубом, плотником.
17G
Незадолго до первой мировой войны Орешпп приехал
в Петербург, где устроился конторщиком па железнодо-
рожной станции. К тому времени окончательно сформи-
ровались его литературные наклонности. У него накопи-
лось большое количество стихов и рассказов, с которыми
он начал обращаться в различные редакции. Вскоре два
столичных журнала—«Вестник Европы» и «Заветы» —
опубликовали его первые стихотворения.
В 1914 г. молодого поэта призвали в армию и отпра-
вили на фронт рядовым. Орешин сражался в Восточной
Пруссии и Финляндии. Тогда-то он и написал проникно-
венные строки об окопной жизни русского солдата. Стихо-
творение «Письмо с позиций» сделало автора известным.
Накануне Октябрьской революции поэт вернулся в
Петроград. Здесь оп подружился с II. Клюевым, С. Есе-
ниным, С. Клычковым, заочно познакомился с А. Ширя-
евцем, который жпл в ту пору в Туркестане. В 1918 г.
при поддержке Есенина Орешин выпустил первый сбор-
ник своих стихов, посвященный становлению социалисти-
ческой жизни в деревне и городе.
Октябрьская революция идейно и художественно обно-
вила все творчество Орешина. Она внесла в него новые
темы, мотивы, образы. Поэт познал настоящий расцвет
своего таланта. Он выпустил свыше 50 книг. Особой по-
пулярностью среди читателей пользовались его сборники
«Красная Русь» (1918), «Зарево» (1918), «Вторая трава»
(1933), «Под счастливым небом» (193G) и др. В 20-е го-
ды вышло четырехтомное Собранно сочинений поэта. Оп-
ределенный интерес вызывала у читательской аудитории
и его проза.
В 1925 г. П. Орешпп был избран членом правления
Всероссийского союза поэтов. В 1938 г. он скончался.
Петр Васильевич Орешин известен в истории совет-
ской поэзии как мастер короткой лирической зарисовки.
Стремление к жапрово-сцеппческому изложению темы у
пего обнаружилось сразу же, в самом начале его творче-
ства. Уже тогда его стихи принимали форму повествова-
тельного описания, развернутого поэтического высказы-
вания. Сюжетной основой для таких произведений чаще
всего служил какой-нибудь жизненный случай с ярко
выраженной социальной окраской: тайный уход на за-
работки в город крестьянской девушки («Беглянка», 1913),
возвращение с промысла в пургу деревенских бедняков
(«С обозом», 1914), схватка беглых каторжников со свои-
ми преследователями («Побег», 1915) и т. д. В других
7 Н. И, Нежен ец
177
сочинениях автора приводились типичные суждения кре-
стьян о своем нерадостном житье-бытье («Золотая соха»,
«Худая слава», «Ночь», «Рассвет»).
Характерной особенностью рапней лирики Орешина
являлась ее прочная связь с фольклором, обусловленная
естественной близостью художественного и общественного
мышления поэта к народному. Это сказывалось во всем:
в мотивах, образах, лексике, синтаксисе, композиционно-
сюжетной структуре стихотворений. Последние отлича-
лись от песенных творений разве только книжным харак-
тером своего ритмико-интонационного рисунка, сквозь
строгие линии которого отчетливо проступало авторское
лицо.
Язык его «поэзии... глубоко народеп, как и ее содер-
жание. Унаследовав пушкинскую традицию, поэт насы-
тил русскую лирику достоверным воспроизведением эмо-
ций своего современника...» — говорил В. Сидорин об
Орешине в предисловии к одному из его последних сбор-
ников1. Наглядной иллюстрацией данной мысли могут
стать следующие строки, взятые из стихотворения «Золо-
тая соха»:
Темен лес, темнее — хижины,
Злой тоской-соломой крытые.
Не судьбой ли мы обижены,
В чистом поле позабытые?
В такой иносказательно-метафорической форме кол-
лективный лирический герой жаловался читателю па свое
обездоленное положение в обществе. Будущее крестьян-
ского быта, о котором грезят в этом произведении бедня-
ки, также охарактеризовано песенной метонимией: «и пой-
дет гулять заставами с золотой сохой детинушка».
В другом стихотворении-жалобе «Худая слава», по-
строенном на традиционном обращении героя к «шумихе-
травушке», молодой человек использовал в своем разгово-
ре с собеседницей распространенные в устпо-поэтическом
обиходе синтаксические фразы: «пе шуми, шумиха-тра-
вушка, слез заутренних не лей»; «голова моя кудрявая
захмелела без випа»; «с крепкой думой степь широкая
обручила молодца» и т. д. Эти насыщенные лиризмом
идиоматические конструкции помогли поэту ярче обрисо-
вать песенный мотив его повествования: напрасно в де-
1 Орешин П. Избранное: Стихи. М.: Моск, рабочий, 1968. С. 10.
Стихи в тексте приводятся по этому изданию.
178
ревпе считают, что молодцу весело от вина; его «птица-
радость» связана с предчувствием скорой свободы для
людей труда, готовых «землю полоненную с вольной во-
лей повенчать».
В народно-лирическом стиле складывалась сюжетная
ситуация произведений Орешина. В центре ее, как прави-
ло, находился обобщенный персонаж из мира устной поэ-
зии: милый, красавица, коллективно-сказовое «мы». Изло-
жение темы, естественно, велось от их лица, что придава-
ло художественному сообщению оттенок известной досто-
верности. При этом поэтическое действие часто разверты-
валось в воображении героя. Последний особо выделял
в своей задушевной нсповеди то, что будет, что произой-
дет, а не то, что было, что есть. Это усиливало в стихах
колорит песенности. Например, никакого внешнего собы-
тия в лирической зарисовке «Вечер» (1913), в сущности,
не происходит. В бытовом плане оно только намечено:
За окном — роса да зелень,
Ветерок прохладный...
По тропинке ходит милый,
Празднично нарядный.
О том же, как сложатся отношения между молодыми
людьми, можно узнать лишь предположительно — на осно-
ве следующей оценки, которую нарисовала в своем пред-
ставлении героиня-повествовательница: «Побегу я по тро-
пинке — зазвенят цветочки... На скамейке под березкой
просижу до ночки».
Еще более определенно выражены песенные очертания
ситуации в стихотворном монологе «Беглянка» (1913),
где с первой и до последней строки поэтическое событие
развивается в воображаемом ключе:
В белом ситцевом платочке
По проталинке пройдусь...
Погрущу по той березке,
Что срубили на заре.
За чужой уйду повозкой,
Оглянусь на той горе.
Даже в тех произведениях, в которых воссоздаются
картины давно минувшей жизни, автор непременно вво-
дит стихи, по-фольклорпому показывающие перспективу
лирического действия. Характерно в данном случае сти-
хотворение «Волга» (1914), имеющее подзаголовок «рус-
ская песня». В нем от имени олицетворенных речных
волн сценично изображен крестьянский вожак Емельян
7*
179
Пугачев. Особенно звучны по содержанию и интонации
заключительные строки текста, где говорится о вечной
музыке ветра и волн, припоминающих прошлое:
Гаркнет ветер-певун,
Зарокочет прибой.
Клочья порванных струп
Загудят стариной.
Надо отметить, что ранние стихи Орешипа пе всегда
психологически точно передавали переживания лириче-
ских героев, которые больше говорили о внешних предме-
тах и явлениях, чем о собственных чувствах. Это несколь-
ко уводило действие от главной идеи произведения и де-
лало его излишне растянутым. Например, сельская девуш-
ка из стихотворения «Рассвет» (1914), жалуясь на бед-
ность, мешающую устроить ей свое личное счастье, с ка-
кой-то чрезмерной изысканностью упоминала многие при-
родно-бытовые штрихи:
На малых окнах просипи,
У прялки дремлет кот.
Березка перед осенью
Тоскует у ворот.
Столь же детально описаны зори в следующем стихо
творении (1914), которому сообщена песенная интонация
Заря к заре ласкается
Над Волгой и в лугах.
Ласкаются, купаются
И в Волге, и в цветах.
На барки лягут пятнами,
Румяными, каймак:
Над соснами лохматыми
Раскинут алый стяг.
Несоответствие между народно-лирическим замыслом
и его эарисовочпым воплощением ощущается в этом тек-
сте сразу. Ошибка молодого поэта заключалась в том, что
оп в одном повествовании пытался соединить разножан-
ровые признаки. С одной стороны, его тянуло к событий-
но-сценическому изображению природы и быта людей и
оп поэтому досконально и метафорически-образно обрисо-
вывал самые незначительные мелочи, а с другой —такое
описание неизменно соединялось с интонационно-ритми-
ческой организацией устного стиха, как если бы текст
надлежало петь, а не читать. Подробная детализация из-
ложения и песенный ритм, разумеется, не уживались
в одном произведении, что и создавало в нем известный
диссонанс.
Заметным явлением в становлении жанровой структу-
ры поэзии Орешина стал цикл его стихов, посвящейных
180
войне. Автор отошел в них от фольклорной тематики,
сосредоточив свое внимание на реальном материале. Прав-
да, и в лексико-синтаксическом строе, и в средствах вы-
ражения идеи позиции народной лирики тут сохранялись.
Но теперь элементы устной поэтики играли в тексте лишь
второстепенную, формообразующую роль. Сама интонация
произведений была уже не песенная, а другая, обуслов-
ленная темами и мотивами суровой действительности.
Возьмем, к примеру, одно из первых стихотворений,
посвященных новой теме. Оно так и называется—«Вой-
на» (1915). В нем в иносказательно-условной форме по-
казано первоначальное отношение поэта к историческому
событию:
— Война? — ручьи спросили.—
Какоё дело нам! —
И, вспыхнув, забурлили
По дымчатым лугам.
И далее в такой же сценичной манере рассказано о дру-
гих предметах и явлениях природы, как автор, равно-
душно воспринявших суровое известие: «хохочет в небе
солнце, ему не до войны, и весел лес сосновый, дожив-
ший до весны», и т. д. Соответственно такому легкому
настроению персонажей подобрана и несколько игривая
тональность изложения. Она не привнесена в текст отку-
да-то из внешних источников традиционной поэтики,
а рождена непосредственно в нем — самим характером
повествования, его темой.
Следующее стихотворение, открывающееся строкой
«II плач, и стон на поле брани...» (1916), изображало
войну картинно, в виде реалистической зарисовки. Здесь
уже чувствовалось иное умонастроение автора, выражение
неприятия войны, скорби о погибших. Восторженные
поэтические краски были приглушены в стихе, хотя мо-
менты идиллической образности все еще пробивались в
отдельных фразах:
II плач, п стон па ноле
брани,
II ночь задумчиво-ясна.
Плетет узорчатые ткани
Невозмутимая лупа.
Тоскуют порванные струны,
Томятся где-то огоньки.
А звезды искристы, и юны,
И серебристы, и легки.
Неприглядный лик войны тут еще не предстал перед
художественным взором поэта во всей своей наготе. Оре-
нин по-прежнему романтизировал природно-бытовую об-
становку, почти не считаясь с характером темы!
181
Определенным успехом для автора в постижении им
специфики поэтического жанра явились два других про-
изведения из названного цикла, написанные в том же,
1916 г. Они с документальной точностью воссоздавали
психологию окопного солдата, оказавшегося вследствие
жизненных обстоятельств на переднем крае фронта и до
конца понявшего там антинародную сущность войны.
Стихи эти автобиографичны. Содержание одного из них,
кстати, было прозаически пересказано в письме Орешина-
призывника к своему товарищу по творчеству В. С. Ми-
ролюбову. И июля 1916 г. Орешин писал ему из марше-
вой роты, перебрасываемой на передовую: «Если со мной
стрясется беда, прощу Вас, Виктор Сергеевич, распоря-
диться моими произведениями. Половина находится у Вас,
в моем сундучке, а другая половина — в Саратове, у отца
(Гостиный двор, магазин М. А. Курамшпна), в „Вест-
н<ике> Евр<опы>“ и „Современном) сл<ове>“. Наберется
добрая книга»2.
«Письмо с позиций», в образной форме передавшее
эту вероятную ситуацию, было написано на основе повест-
вовательно-вопросительной тональности. Сюжетная канва
его составлена из сложного предложения с придаточным
условным, к которому прикреплен целый ряд информа-
ционно-лирических вопросов, задаваемых героем-рассказ-
чиком своему адресату. Такая композиция позволяет не
только выделить опорные образы психологического дей-
ствия, но и охарактеризовать их, сообщив о них краткие
поэтические сведения:
Если умру я, усну навсегда,
Кто пожалеет?
Может быть, солнце могилу мою
В полдень согреет?
Может быть, ветер в могильных кустах
Ночью заплачет?
Может быть, месяц, как по полю конь,
Мимо проскачет?
Нетрудно заметить, что вопросы, многократно (как i
фольклорной ситуации) конкретизирующие основной мо-
тив произведения, традиционны по своей сути. Они наме
тили собой известный в народной поэтике мотив трагиче-
ской обреченности человека: «кто пожалеет?» — солнце
ветер, месяц?..
2 Цит. по кн.: Орешин П. Указ. соч. С. 339.
182
Душевная драма солдата ясно обнажена в последу-
ющем, ответном компоненте стихотворения, где от имени
того же героя-автора утверждается: «Все позабудут!..
Время закроет дороги-пути конным и пешим». А затем
данное суждение ступенчато перенесено в сферу отноше-
ний между близкими людьми, благодаря чему сюжетная
ситуация «заземляется», получает обобщенное жизненное
звучание:
Как я любил! Лишь родная моя
Это оцепит.
Пли и ей, как и всем па земле,
Память изменит?
Столь же психологически-пластично выполнена жан-
ровая структура и в стихах «Отчего пе рыдают камни...»
(1916). Как и предыдущее, это произведение сложено из
вариативно оформленных однородных вопросов, обращен-
ных героем-автором к незримому слушателю и последова-
тельно раскрывающих ему па различных примерах из
жизни природы и общества характерное социальное яв-
ление:
Отчего пс рыдают кампп
П пе кричит лупа в небе,
II солнце, и звезды,—
Когда пас расстреливают?
Следующее четверостишие синтаксически построено
так же, по теперь для иллюстрации мысли о трагической
участи солдат па империалистической воине саркастиче-
ски выбратто «отношение» к людям одухотворенного ми-
фического существа: «Где же бог, великий и грозный...
когда пас расстреливают?». Затем аналогичным образом
затронута культура: «Почему же молчит культура и ваши
университеты, и храмы ваши?..». Стержневой мотив
«когда пас расстреливают?» анафорически переходит из
зтрофы в строфу и лишь в самом конце меняется инто-
национно и словесно, констатируя всеобщее равнодушие
к судьбам простых людей:
Безответно седое небо,
Земля бессловесна...
II кому очепь больно,
Что пас расстреливают!
Новые жанровые признаки в структуру стиха Орешина
шеелп идеи Великого Октября, которые с восторгом были
183
восприняты поэтом. Он тотчас объявил себя бойцом рево-
люции и стал служить ей художественным словом. Его
до глубины души взволновало содержание первых ленин-
ских декретов, автор торжественно возвещал о них своим
читателям:
... вздыбились красные вьюги,
Ударили громы вдали,
И волю убогой лачуге
И землю с собой принесли!
Наметившаяся в произведениях «военного» цикла во-
просительная интонация изложения сменилась в новыз
стихах декламационной патетикой. Ликующее сообщение
риторический возглас, агитационный призыв сделалиш
неотъемлемыми элементами жанровой системы Орешина
Поэт славил историческую победу народа, нацеливал ег<
на беспощадную борьбу с угнетателями, еще пе сложив
шими своего оружия. »
Характерно в этом отношении стихотворение «Думь
мои», написанное в первые дни революции. В нем отвле
ченными метафорическими образами была нарисован*
панорамная картина Вселенной с «тенью» грозного мужи
ка в центре: «Красные зори обняли темную землю. Pyci
подняла Миру свой солнечный стяг». В эту повествова
тельную ткань произведения автор ввел в форме прямо!
речи собственную мысль-думу, призывающую пахаря i
возмездию:
— Суд беспощадный наглым царевым оравам,
Грабившим нас долго па бедной земле!
Некоторые стихи послеоктябрьской поры созданы Оре
шиным в стиле публицистического выступления. Таковс
например, произведение «Клич» (1918), в котором лири
ческий герой-рабочий обращается с революционным ело
вом к труженикам деревин. В стихотворении целый кас
кад призывных возгласов: «Брат пахарь, Свобода! Да.
братскую руку! Ты слышишь?».
Такие детали часто заключали в себе социальные све
дения о герое-повествователе. Вот как характеризуют се
бя, к примеру, рабочие в стихотворении с патетически!
заголовком «Слава!» (1918): «Мы, серые пахари, мы, лю
ди машин, мы, ужас войны пережившие, мы, голодох
мором, войной изнуренные...». Элементы декларативно
патетики нередко становились названиями произведений
«Бей!» (1919), «Да здравствует!» (1922), «На выборы!
(1924).
184
Призывная фраза проникала и в стихотворную ткань
описательных сцепок: «Рожь шумит высоким лесом, нын-
че весело полям»; «синь-косой раздайся шире, сытой
грудью развернись» и т. д.
Одна из сцепок поэта посвящена картинному описа-
нию отвлеченного образа «грозного клича». Это абстракт-
но-слуховое понятие сделалось своего рода персонажем
стихотворения «Венок» (1918). Оно показано здесь пред-
метно и одухотворенно, точно живое существо:
Ходит звоном по околицам
Светлой воли грозный клич.
Рожь пескошенпая клонится
Слово новое постичь.
Спокойная тональность, установившаяся в данной строфе,
в дальнейшем разрушается риторическими восклицаниями
автора, возвестившими миру о революционных переменах
в жизни планеты:
Гей вы, птахи бездомовые,
Гей вы, соколы, без крыл,
Буйных ветров крылья новые
День вам новый подарил!
Вместе с тем условная зримость повествования сохра-
нена до конца сюжетной ситуации, где она дополнена еще
одним предметным штрихом из области абстрактной фан-
тастики: поэт дарит без домовым птахам-людям «снятый
с месяца венок».
Но Орешин персонифицировал в своих стихах не толь-
ко умозрительные вещи; он олицетворял бытовые пред-
меты, машины, станки. Последние, в сущности, жили у
него тем же духом неизбежных свершений и счастья, что
и люди;
Покорно мчат по рельсам тачки.
— Товарищ, эй, цигарку брось!,. —•
Хохочет весело и плачет
Под аркой старый паровоз.
( «В мастерских», 1981)
Элементы иносказания автор вводил в стихи, в кото-
рых обрисовывал собственное социально-художественное
кредо. В произведении, названном «Портновская» (1920),
многозначительно говорится о работе в 21-й мастерской,
где поэту-портному дали необычный заказ: «сшить в. одну
семью разбросанных людей». Гордый этим поручением,
185
умелец обращался к своим посетителям: «Чья душа сегод-
ня в дырах — заходи. Я любую переделаю, зашью».
В другом стихотворении труд поэта сравнивался с до-
лом профессионального мастера: «Мои топор — живое
Слово, мысль — упрямая пила». Композиция «Плотника»
(1921) двухчастна. В первой части сценично показана
работа строителя: «С бревен шелковые стружки лезут в
снежные пруды». Во второй — эта картина метафорически
соотнесена с писательским «я», призванным очищать лю-
дей от серых стружек прошлого.
Конечно, не все стихи революционного периода имели
столь сложную структуру. Чаще всего они оказывались
неприхотливыми по своему содержанию. Произведение
такого рода очень часто напоминало собой какой-нибудь
бытовой рассказ, отражающий характерные изменения,
происходящие в жизни и сознании людей. Например,
в стихотворении «Обновка» (1924) крестьяне-бедняки ра-
дуются ситцу, полученному ими от Советской власти.
На рубеже 10—20-х годов Орешин намеренно стремил-
ся охватить в своем творчестве различные аспекты социа-
листической действительности. Его поэтическая мысль,
как бы выполняя заказ времени, больше развивалась
вширь, нежели вглубь. Она легко переключалась от сель-
ской тематики к городской и даже к космической. Вся
Вселенная представала в произведениях автора этих лет.
Поэтому он был прав, когда настойчиво возражал своим
критикам, видевшим в нем только поэта сохи:
Вы меня пе таким загадали
И напрасно связали с избой.
Ураганы железа и стали
Пронеслись над моей головой.
Солнце, луна, ветер, земля наполнялись в стихах Оре-
шина определенным социальным смыслом. В этой связи
особое звучание в них приобрел символический эпитет
«красный». Красным объявлен путь революции («Песня
старого коммунара»); красными становились орудия тру-
да («Молот»), океан («Роза Люксембург»), человек
(«Плотник»). Этот эпитет вынесен в заголовки ряда про-
изведений («Красный поезд», «Красная мельница», «Крас-
ный стяг»). В стихотворении «Да здравствует!» красной
названа забастовка, а в риторическом повествовании «Де-
ревня» данным эпитетом определены сразу отвлеченный
и предметный образы: «в красный жар затрепещут ко-
лосья», «семя красное весело бросим под оркестры весен-
них дождей» и т. д.
186
Орешину удалось в названных стпхах создать свое-
образную поэтическую деталь, соединившую в себе зри-
мую предметность и отвлеченно-риторическую деклара-
тивность. Вещный образ в пен органически сливался с
оценочным моментом, благодаря чему изображаемый пред-
мет показывался и обсуждался одновременно. Такая де-
таль несла в себе черты поэтической публицистики. Прав-
да, опа порой оголяла художественную мысль поэта,
представляя ее в просторечно-прозаической форме, напри-
мер: «теперь изба не пахнет самогоном, сняла иконы,
сбросила кресты».
В 1926 г. в творчестве Орешина наметился определен-
ный перелом. Он коснулся самых основ его поэтики.
Прежде лирическая мысль в стихах автора как бы лежа-
ла па поверхности строк, почти пе создавая своим неза-
мысловатым движением никакого тематического подтекста.
Теперь опа углубленно уходила в «подводное течение»
произведения. Это было обусловлено ее переводом в сферу
внутренней жизни человека. Поэтическая деталь в таком
случае стала психологичнее, а сюжетная ситуация в це-
лом — реальнее, художественнее, проще.
Сам поэт так высказался о переменах, происшедших
в его лирике:
Во мне забился новый,
Совсем живой родник.
Я человечье слово
По-новому постиг.
... Постиг ппое слово
Я в буре нашим дней:
Природа — очень ново,
По человек повей!
Стихотворение «Родник» (1926), откуда взяты проци-
тированные выше строки, написано в форме разверну-
той олицетворенно-метафорической характеристики отвле-
ченного понятия (слова), и вот какие примеры использо-
ваны в данном случае: «оно звенит и плачет и чувствует,
как грудь»; «оно полно томленья, отравы и услад»; «опо
светло, как реки» и т. д. За онредмечсппым образом слова
тут символически скрыта сама многогранная жизнь, под-
сказавшая автору принцип разносторонне реалистическо-
го изложения темы.
Такой подход к изображению человека и его мира,
разумеется, нисколько пе поколебал социальных позиций
Орешина. В его поэзию навсегда вошла идея чистого и
восторженного отношения художника к революции, ее
завоеваниям. Только в середине 20-х годов опа зазвучала
психологичнее и глубже, чем раньше. 13от как, например,
187
задушевно написал автор о земле родной в одноименном
зарисовочном раздумье, посвященном Артему Веселому:
Надо выстрадать землю родную
Для того, чтоб ее полюбить.
Пусть опа пе совсем красовита,
Степь желта, а пригорок уныл,—
Сколько дум в эту землю убито,
Сколько вырыто свежих могил!
Тема родины и родной земли стала ведущей в творче-
стве поэта.
Произведения Орешина этих лет можно назвать ил-
люстративно-сценичными. Даже стихи-суждения у него
непременно обрастали наглядными зарисовочными штри-
хами. Автор больше стремился к зримому изображению
поэтического предмета, чем к аналитическому раздумью
о нем. Последнее возникало в тексте разве только в виде
стержневой идеи, всегда несущей в себе определенные
моменты философичности. Этим в известной степени и
обусловлена сюжетная ситуация в рассматриваемых
стихах.
Авторская мысль поэта чаще всего начиналась в про-
изведении с какой-то общей посылки, которая затем от
строки к строке детально конкретизировалась и уточня-
лась. Разумеется, такая схема не являлась стереотипной
для многих стихотворений. В каждом отдельном случае
художественная мысль проделывала вариативно-новое
движение, создавая тем самым своеобразное лирическое
действие.
Возьмем, например, стихи Орешина о родине и поэте,
Одно из них открывается лирическим обращением; «Русь
веселая моя...». Обобщенное определение, заключенное в
данной строке, далее пространно развернуто и представ-
лено частными подробностями: ягода лесная; бескрайние
степи и поля; леса и города, что «кроются туманом». В эту
панораму вписан выразительным штрихом и образ самого
поэта:
И шумят мои хлеба
Колосом и цветом.
Загадала мне судьба
Быть твоим поэтом.
Хороша ли ты, плоха ль,
Я не позлословлю.
Буйну голову не жаль
За родную кровлю.
Иное движение поэтической мысли намечено в папо-
рамной зарисовке «Родина». Авторское «я» здесь переме-
щено из словесного слоя в подтекст и там наделено функ-
цией незримого и всевидящего художника. Оно как бы
188
развернуто и поднято пад землей. Повествование о новой,
социалистической России ведется от лица поэта, что легко
ощущается в эмоциональной окраске тона, которым изла-
гается данная тема.
Вообще тональность играет важную роль в раскрытии
идеи этого стихотворения. Родина, по мысли поэта, это
и величавая Волга с речниками-моряками, и лес, и поле,
и завод, и упругий российский ветер, что «от моря до
Москвы дует-веет», Соответственно такому содержанию
подобран и необычайно бойкий, местами переходящий в
песенно-плясовой ритм стиха:
А вокруг одни луга
Да просторы.
Да наметаны стога,
Словцо горы.
Первые строфы стихотворения построены на перечис-
лении примечательных явлений и предметов окружающе-
го мира. Оно сделано от имени автора:
Избяпая сторона,
Щи-окрошка,
Полевая тишина
Да гармошка.
Перелески да леса,
Да туманы.
Голубые небеса
Да курганы.
Далее к авторскому голосу примешиваются игривые
п озорные нотки непосредственных участников лирическо-
го действия. Описывая гуляние в деревне, поэт как бы
одновременно пересказывает потаенные мысли крестьян
и крестьяпок:
Бабы водят хоровод
По рассадам.
Озорная шевельнет
Сипим взглядом.. 4
Мало, что лп, нам берез
Да осины?
Голубых, как небо, слез
Да кручины?
Интонация «Родины» психологична. Она драматизиру-
ет повествование различными оттенками, соответствующи-
ми живым голосам героев.
В отдельных стихах Орешина тема родины и поэта
изложена в форме лирического раздумья с элементами
сценичности. Характерной особенностью таких произведе-
ний является олицетворение предметов и явлений внеш-
ней среды, которые наравне с человеком выступали в
тексте в качестве полноправных поэтических персонажей.
Конечно, природа при этохМ пе теряла своих естественных
свойств.
1В9
Известно в этом отношении стихотворение «Ласкай,
чудесная земля...» (1926). Оно построено как лирическая
беседа автора с обобщенным образом земли-родины. По-
следней, разумеется, приданы все признаки живого чело-
века. Поэт обращается к ней, словно к матери, с задушев-
ной просьбой:
Ласкай, чудеспая земля,
Ласкай, пока я жив,
Игрой степного ковыля
И звоном желтых пив.
Качай, раскачивай, тряси
Соломой и зерном,
Чтоб каждый терем на Руси
Курлыкал журавлем!
В ходе такого изложения Орешин сумел составить
развернутую картину «чудесной России» и вместе с тем
показать собственный психологический и художествен-
ный мир.
Внешние детали очень часто оказывались в стихах
Орешина приметами внутренней жизни героя, его душев-
ного состояния. При этом сами они претерпевали различ-
ные метафорические превращения, создавая причудливые
сцепки, которые, в свою очередь, отражали сложные дви-
жения внутреннего «я» героя.
Орешин умел в простом, будничном явлении или фак-
те подсмотреть характерные закономерности жизни. Обы-
денное у пего нередко осмысливалось как философично
значимое. Вот, к примеру, поэт едет в трамвае. Оп видит,
как люди входят в вагон, занимают места, поглядывают
в окна, за которыми сыплет снег, быстро заносящий следы
пешеходов... И в его воображении вдруг возникает ассо-
циативная сцепка, схематично передающая движение са-
мой жизни: человек вошел в трамвай — родился, едет —
живет, сошел па остановке — ушел в небытие:
Jia окне узоры,
И звонки опять...
Уж кому-то скоро
Надо вылезать.
(«В трамвае», 1926)
Поэтический предмет раздвоен в стихах позднего Оре-
шина. Оп стал одновременно принадлежать двум различ-
ным сферам жизни — внешней, природной, и внутренней,
психологической.
Поэт никогда пе доводил предметов и явлений приро-
ды до их полного олицетворения. Он «оживлял» лишь от-
дельные, наиболее характерные их штрихи, которые и
приближали изображаемое к миру людей. Его поэтическая
190
мысль развивалась как бы па грани двух соседствующих
сфер: природной п человеческой.
По такому принципу написано стихотворение «Ка-
раульщик». Это — портретно-событийная зарисовка о кле-
не, одиноко стоящем «при широком пути», и судьбе поэта,
поселившегося в крестьянской избе. Клеи, естественно,
мыслится деревом: у него золотая листва и окружают его
«небеса да трава». Суждения автора в известной мере
построены на ощущении этого природного плана. Но из-
ложены они таким образом, словно возможна иная ситуа-
ция, живая, одухотворенная. Поэт доверительно обраща-
ется к клену, как к близкому другу, товарищу. Он рас-
сказывает ему о самом себе, о своей «музе»; в расчете на
клена-караульщика высказывается задушевная просьба и
подводится резюме повествования:
Уж ты стой, сторожи,
Табуны попаси,
От накошенной ржи
Весело на Руси!
Не горюй, пе грусти,
Сторожи мой загон,
При широком путп
Златолиствениый клен.
Мне дана от судьбы
Синеногая прыть,
А тебе — от избы
Никуда не ходить!
Своеобразный психологический параллелизм текста
позволил автору глубже показать свой внутренний и худо-
жественный мир.
Дидро как-то заметил, что искусство заключается в
том, чтобы найти необыкновенное в обыкновенном и обык-
новенное в необыкновенном 3. Этим правилом, по-видимо-
му, руководствовался и Орешин, когда в зрелые годы со-
чинял свои стихи на основе сопоставления двух миров —
природного и человеческого. Он стремился обыденное,
примелькавшееся явление внешней среды представить как
необычное и малоизвестное поэтическое открытие. Такого
эффекта автор добивался путем явного или скрытого
сравнения неживой природы с одухотворенным миром.
Вот строки из зарисовочного размышления «Снег» (1927):
Белый снег, как я заметил,
Думать вовсе пе умеет.
Ни тоска его не гложет,
Ни печаль под деревами.
Потому он п пе может
Думать нашими словами.
3 Цит. по кн.: Паустовский К. Собр. соч.: В 6 т. М.: Гослитиздат,
1957. Т. 2, С. 509.
191
Снег действительно не обладает названными человече-
скими качествами, но своей «лебединой» белизной оп
может напомнить людям о душевной чистоте, об их по-
таенных думах, о смысле бытия: «Все мы в мире — лебе-
дята, все живем, как снег, и таем!».
Некоторые оценки такого рода построены в условно-
событийном плане. Именно подобными посылками обри-
сован олицетворенный природный персонаж из стихотво-
рения «Цветок» (1927):
Если по рассвету
Не сверкнешь душой,
Будет темпым цветом
Век недолгий твойг.
Если ты услышишь
Звон живых нолей,
Будет небо выше
И земля милей.
Образ цветка в данном случае одухотворен самой ма-
нерой изложения: так можно написать только о живом
человеке. Когда картина природы нарисована, в повество-
вание вводится образ героя-автора, который и сопоставлен
непосредственно с цветком. Причем сравнение это дано
в плане возможного сближения, так что становится ясно,
что предыдущая характеристика цветка — это метоними-
ческая зарисовка внутреннего мира поэта, чистого, непод-
купно честного и крайне необходимого людям.
Внешние, предметно-природные штрихи использованы
Орешиным при обрисовке психологического портрета жен-
щины в одноименном произведении (1926). Изложение
темы здесь ведется на основе приема смещения причинно-
следственных связей. Автор поставил явления и предметы
природы в прямую зависимость от душевного состояния
героини:
Если ночью мне тепло и душно,
От жары туманится луна.
Это значит — плоть твоя послушна,
Ты в кого-то нынче влюблена!..
Если ветер бьет дождем и пеной,
Лес шумит, а степь черным-черна,
Эю значит, чьей-то злой изменой
Ты до дна души возмущена.
Обращение поэта к данному приему в известной сте-
пени обусловлено тем, что образ женщины в этом стихо-
творении философски обобщен и возвеличен: «мир твоими
ямками смеется», «ты любовью напоила землю», «в каж-
дой песне про тебя поется» и т. д.
Принципиальное значение в раскрытии идейно-худо-
жественного замысла стихотворений Орешина имеют за-
головки, Они в концентрированной форме выражают суть
192
поэтического повествования. Можно отметить несколько
видов смысловой связи между названием произведения
и самим текстом.
Чаще всего заголовок дается по какому-то важному
образному штриху, который может находиться в любой
части лирического действия. Если он помещен в началь-
ной строфе, то все последующее изложение темы деталь-
но поясняет его содержание. Так, стихотворное высказы-
вание «Купавы» (1927) открывается характерной для зре-
лого Орешина олицетворенной сценкой:
Из воды веселые купавы
Тянут шейки и кивают мне.
Никогда пе дорожил я славой
И не бредил лаврами во сне.
Больше образ-символ купав в стихотворении не появ-
ляется. В нем есть солнечная ива, матушка-сосна, бере-
говой откос. Но все эти иносказательные приметы внеш-
него мира логически выведены из стержневого образа
«веселых купав». Последние являются как бы главным
смысловым центром произведения, к которому стягивают-
ся все нити лирического сюжета. Это и подчеркнуто на*
званием стихотворения. Купавы символизируют здесь воз-
вышепно-чпстое отношение людей к народному писателю.
В другой зашифрованной зарисовке «Лунные заборы»
(1927), напротив, образ, вынесенный в заголовок, пере-
кликается с заключительными строками и образует с ни-
ми своеобразное композиционно-смысловое кольцо. Автор
в данном произведении говорил о том, что поэты нового
общества «все мечтой похорошели и завтрашним (томят-
ся) днем». А критики обвиняют поэтов в чрезмерном
пристрастии к деревенской теме и недостаточном внима-
нии к индустриальному городу. «Лунные заборы», по мыс-
ли Орешина, это искусственные преграды, которые порой
ставились в то время литературной критикой перед пев-
цами и прозаиками из народа:
И с неба лунные заборы
Спускаются в ночную тпшь!
В стихотворении «Прицел» (1927) метафорическими
штрихами намечена жизненная программа автора:
Надо жить без боли,
Жить без суеты...
Догореть, как в поле
Жаркие цветы.
Надо жить в полете.,,
193
И опять лпшь в конце текста появляется образ, пере-
кликающийся с заголовком: «словно на охоте, ты берешь
прицел!». Это сразу освещает идею всего сюжета.
Подбирая название для стихотворения, Орешин стре-
мился к тому, чтобы оно «отражало природу самого жан-
ра, его особенности»4. Заглавие становилось у него выра-
жением идейной и формально-содержательной сути про-
изведения. Более того, в нем порой в лаконичном виде
концентрировалась художественная информация об авторе
и его поэзии в целом.
Известно, например, какое влияние на жизнь и твор-
чество Орешина оказывали природа и простой деревен-
ский быт. Они являлись неисчерпаемым источником его
лирических дум, устремлений, душевного спокойствия и
вдохновения. Темы, образы, мотивы, целые сюжетные си-
туации — все это определялось в его поэтической системе
«лесом... солнцем и травой». Природа была как бы по-
стоянной собеседницей автора, а у деревенских жителей
он учился постигать искусство народного слова. Не слу-
чайно, обращаясь к олицетворенному образу весны, Оре-
шин написал такие строки:
Не зря над теменью полей.
Созвездия горят.
По доброй милости твоей
Я песнями богат.
Его природно-бытовые сценки, зарисовки, стихи-раз-
мышления по своей ритмико-интонационной и содержа-
тельной структуре действительно приближались к фольк-
лорным творениям. Эта художественно-мировоззренческая
позиция автора нашла свое отражение в процитированном
выше стихотворении «Весна» (1927).
Конечно, не во всех стихотворениях Орешина загла-
вие имеет существенное значение. Некоторые стихи поэта
не получили названия. В этом случае его функцию в из-
вестной мере выполняет запевная строка.
Последний период творчества поэта характерен тем,
что Орешин несколько отошел от символических основ в
своей поэтике. Он стал писать проще, обнаженнее, так,
чтобы мысль его сразу доходила до сознания читателей.
У Орешина появились пейзажные и бытовые зарисовки,
4 Федь Н. М. Путешествие в мир образов. М.: Моск, рабочий,
1978. С. 103.
19/
не зашифрованные метафорической образностью. Намного
шире стала их тематика. Поэт воспевал природу и труд
людей, писал об индустриализации в деревне, с убежден-
ностью высказывал мысль о том, что в Стране Советов
скоро вырастут «свои Шекспиры, Пушкины и Гете, Пыо-
топы, Лобачевские». Вот характерные названия его сти-
хотворений тех лет: «Комсомольцы», «Железная мечта»,
«На сенокосе» (1928); «Сияют дни своей красой...» (1930);
«Плывут в глазах поля, холмы, лотципы...» (1931) и др.
В 1933 г. Орешин написал цикл произведений, посвящен-
ный колхозной жизни: «Земля родная, лес да поло...»;
«Косьба в разгаре, шум в лесу веселом...» и т. д.
Поэт всем сердцем был предан идеям Великого Октяб-
ря. Характеризуя свой духовный мир, он с гордостью
писал в «Песне о счастье» (1934):
Мне хорошо дышать со всеми
Березой, солнцем и дымком,
И воспевать звезду па шлеме,
И в песнях быть большевиком.
Продолжение традиций
Новокрестьянская поэзия, во главе которой по праву вы-
сочайшей одаренности стоял Сергей Есенин, давно вышла
за грани своего направления, сделавшись одним из не-
повторимых проявлений художественного сознания XX в.
К такому пониманию творчества певцов из парода обще-
ственная, научная и критическая мысль приблизилась в
последние годы, на что, разумеется, были свои причины
историко-литературного характера. Поэтические открытия
этих авторов явились закономерным этапом развития оте-
чественной словесности, в котором органически соедини-
лись самые разные стороны взаимодействия их с куль-
турой своего времени (Блок), с классической русской
лирикой (Пушкин), с искусством фольклора и в первую
очередь, конечно, с жизнью народа, с реальной действи-
тельностью накануне и в период грандиозных перемен,
вызванных Великой Октябрьской социалистической рево-
люцией.
В центре внимания поэтов есенинской плеяды всегда
был образ Родины, родной земли, неба, природы, людей,
среди которых они выросли. Кровная связь с «малой»
родиной обеспечила каждому художнику глубокое свое-
образие их истинно народного мышления, питавшегося
от истоков извечной жизни народа, его поэзии. Это на-
полнило их творчество конкретным общечеловеческим
содержанием, придало их образному слову современный,
непреходящий и по-своему злободневный смысл.
Фольклорные традиции естественно переплетались в
произведениях «повокрестьяп» с традициями романтиче-
скими, идущими от Жуковского, Пушкина, Лермонтова,
Фета. На этой основе и сложилась их собственная школа,
оказавшая влияние на развитие последующей советской
поэзии.
С. Есенин, несомненно, поспешил со своим печальным
пророчеством: «Я последний поэт деревни». Еще при жиз-
ни его в печати стали появляться стихи Михаила Исаков-
ского (1900—1973), которому суждено было стать впо-
следствии крупнейшим лириком пашей эпохи.
196
Песни Исаковского широко вошли в народный обиход.
Некоторые из них до сих пор популярны не только на
родине, но и за рубежом. Особую известность получили
«Катюша», «Прощание», «Провожанье», «И кто его зна-
ет...», «Огонек», «Ой, цветет калина...», «Каким ты был,
таким остался...» и др.1 Произведения эти художественно
просты и музыкальны, близки к фольклорным по своей
тематике.
Поэт часто воспевает чувство любви, преданность и
верность девушки своему возлюбленному. Вспомним «Про-
вожанье». Толчком к его написанию послужила украин-
ская песня, в которой автора привлекла фраза «Б1сов
батька його знае, чого Bin моргае». Она и дала «разбег»
сюжетному мотиву Исаковского. А в лучшей своей пес-
не — «Лучше нету того цвету...» поэт опирался на текст
народной припевки, сохранив не только ее размер, но и
отдельные строки:
Лучше ноту того цвету,
Когда яблоня цветет.
Лучше нету той минуты,
Когда милый мой идет:
Как увижу, как услышу —
Все во мне заговорит...
Приведенные стихи прямо перекликаются с частуш-
кой, еще до революции записанной В. И. Симаковым в
Тверской губернии:
Лучше нету того цвету,
Когда яблоня цветет.
Веселей беседы нету,
Когда миленький придет
Творческий опыт М. Исаковского, а также его учите-
лей-предшественников С. Есенина и А. Ширяевца чуть
позже был использован А. Т. Твардовским (1910—1971).
Это художник эпического склада. Его поэмы «Страна Му-
равия», «Дом у дороги», «За далью — даль» вобрали в
себя все лучшее от поэзии классической и народной. В их
основе — живая россыпь изустной мудрости, песенные
интонации русского народа, его юмор, жизнеутвержда-
ющий оптимизм.
Кульминацией развития художественного духа поэта
стала его «книга про бойца» «Василий Теркин», создан-
1 Симаков В. Сборник деревенских частушек. Ярославль, 1913.
№ 510,
197
ная в годы войны. В ней образно показаны типические
черты рядового советского солдата, защищавшего Родину
от наглых захватчиков.
Текст поэмы богат народными речениями и тропами,
выбранными автором из фольклорных изданий или под-
слушанными им в устном бытовании. Легкий и учащен-
ный в некоторых местах ритм произведения, всегда свя-
занный с его замыслом и композицией, сходен с тради-
ционной скороговоркой, присловьем или частушкой. Ви-
димо, поэтому стихи Твардовского непринужденно запо-
минаются, превращаясь, как и афористические строки из
«Горя от ума» А. С. Грибоедова, в устоявшиеся погово-
рочные выражения: «Это малый сабантуй», или «Вам бы,
знаете, во флот с вашим аппетитом», или «Лучше нет
воды холодной, лишь вода была б вода».
Поэма «Василий Теркин» насквозь пронизана песен-
ными интонациями. Так, начало главы «Смерть и воин»
написано, по признанию самого автора, под влиянием
старинной песни о солдате «Ты не вейся, черный ворон,
над моею головой», известной еще с русско-турецкой вой-
ны конца прошлого столетия. В целом же глава построена
на сказочном мотиве борьбы со смертью:
За далекие пригорки
Уходил сраженья жар.
На снегу Василий Теркин
Неподобранный лежал.
Снег под ним, пабрякши кровью,
Взялся грудой ледяной.
Смерть склонилась к изголовью:
Ну, солдат, пойдем со мной.
В 60—70-е годы традиции повокрестьяпской поэзии
получили углубленно-философское развитие в лирике
Н. М. Рубцова (1936—1971). Его лучшие стихи кажутся
самородными, словно они сочинены не поэтом, а самой
природой, народом, историей.
Россия, Русь — куда я ни взгляну..»
За все твои страдания и битвы
Люблю твою, Россия, старину,
Твои леса, погосты и молитвы,
Люблю твои избушки и цветы
И небеса, горящие от зноя,
И шепот ив у омутпой воды,
Люблю навек, до вечного покоя...
Россия, Русь! Храпи себя, храпи!..
(«Видение на холме»)
198
Рубцова нередко сравнивают с Есениным. Однако сам
поэт был против такого прямого сопоставления: если его
предшественник «оплакивал» в своих песнях быстро ме-
няющуюся деревенскую Русь 20-х годов, то Рубцов как
художник иной эпохи стремился запечатлеть в образном
слове Россию уходящую, навсегда исчезающую вместе с
устоями крестьянского мира. Оттого и стихи его зазвуча-
ли безысходпее, трагичнее есенинских. Это потребовало от
автора непривычных, малоизвестных в творческой прак-
тике средств изображения. У Есенина обилие цветовых
оттенков представало как поверхность, плоскость, кото-
рая непроницаема. Глубина же поэтического мира Рубцо-
ва создавалась контрастом света и тьмы, покоя и ветра,
извечно существующим в народном сознании, но обрет-
шим в произведениях индивидуального певца новое, «глу-
боко личностное бытие»2. Вслед за Достоевским и Тютче-
вым Рубцов почувствовал в стихии света и ветра не толь-
ко единство мира человеческого и природного, но и по-
рожденный глубочайшим непокоем вселенский разлад. Он
обычно ставил вопросы простые и значительные:
Скажите, знаете ли вы
О вьюгах что-нибудь такое:
Кто может их заставить выть?
Кто может их остановить,
Когда захочется покоя?
И не всегда находил на них ответы... Но такого рода
вопросы определили высокую судьбу его поэзии, художе-
ственно ценной и неповторимой.
Русская поэзия всегда вдохновлялась красотой своей
земли, работами на ней. Много лет назад предшественник
и один из литературных наставников С. Есенина С. Клыч-
ков писал:
Вот и ток весь в изумруде,
Словно песня, стук цепов.
И играет солнце в груде
Обмолоченных снопов!
Тема родной земли и работы на ней кровно близка и
современным певцам российских деревень — С. Викулову,
О. Фокиной, И. Зиборову, II. Тряпкппу, А. Прасолову.
Они знают, что к земле надо относиться бережно, забот-
2 Кожинов В. Статьи о современной литературе. М.: Современ-
ник, 1982. С. 180.
199
лпво, только тогда она может тебе отплатить сполна. Об
этом убедительно написал в стихотворении «Завет» Сер-
гей Викулов:
Помню: дед, оставив ручку плуга,
Говорил нам (градом пот с лица):
— Можно обвести вкруг пальца друга,
Изловчившись — можно и отца;
Можно обмануть свою невесту,
И жену, и мать, коль нет стыда,—
Землю же — да будет вам известно —
Землю не обманешь никогда!
Глубокой тревогой о судьбе отчего края проникнуты
и стихи О. А. Фокиной. В них страстно осуждается не-
почтительное отношение человека к внешней среде —
полю, лесу, безымянной речке. Но поэтесса верит, что
Природа найдет в себе силы, чтобы противостоять вар-
варским действиям близоруких, живущих лишь сегодняш-
ним днем людей,— и очистится речка, оживет родник...
Порой голос его словно бы слышится из-под земли:
Я не сдамся, я — упорный,
И не зря зовусь ключом.
За других пе поручаюсь,
За себя не побоюсь:
Огорчусь, но не отчаюсь,
Тут засыплют — там пробьюсь.
В своих произведениях Ольга Фокина воспевает при-
роду, славит русскую землю и бытовой уклад крестьян.
Она осознает себя жителем очень большого дома, имя ко-
торому — Россия:
— Я, конечно, из деревни...
Песни есть о ней и книжки,
Есть о ней стихотворенья,
И зовут ее Россия..,
О. Фокина родилась в 1937 г. в деревне Артемьевской
Архангельской области. Среда, «воздух», окружавший ее,
крепко настоены на народной поэзии. Благодаря этому
словарь ее близок к разговорному. Он ярок, гибок, богат
многоцветной образной мыслью. Поэтесса часто говорит
языком местных крестьян: «давно тебя не видела, стоск-
нулось — и покликала»; «люди в лес-то с кузовьем бе-
гут». Во многих ее стихах четко ощущаются интонации
севернорусской частушки, меткой, нередко зарифмован-
ной пословицы и поговорки. Но, пользуясь этими разме-
200
рами, автор всегда удерживает свою тему на должной
художественной высоте:
Свято верую, столицаг
Ты, конечно, разберешь,
Где овес, а где — пшеница,
Где полова, а где — рожь.
Не подумаю рядиться
В чужеродное перо:
И в столице — вся я жница,
И мое при мне добро.
Иначе складывается поэтическая речь в тексте, где
говорится о мудром завете дедов и прадедов. Она звучит
здесь величаво, размеренно и сурово, как заклинание:
Храни огопь родного очага,
Но не позарься па костры чужие!
Таким законом паши предки жили
И завещали нам через века:
— Храни огопь родного очага!
М. Исаковский, уже будучи тяжело больным, писал
О. Фокиной: «Я чувствую какое-то своеобразное родство
по отношению к Вашей поэзии»3. Разумеется, быть в род-
стве с таким выдающимся песнотворцем XX в. (а значит,
и с его предшественниками из кольцовско-некрасовской
и есенинской плеяды) — это одновременно и большая честь
для современной поэтессы, и бесспорное признание ее
таланта.
Поэзия российских деревень живет сегодня простыми
человеческими заботами и тревогами. Одной из ее несом-
ненных ценностей является отстаивание ею всего того,
что поддерживает на земле основы жизни,— непрерывной
работы по добыванию хлеба насущного, закрепления на-
родных форм быта.
Напевен, широк лирический стих курянина И. Ф. Зи-
борова (родился в 1939 г.). Многие произведения этого
автора, афористически точные, емкие, написаны в тради-
ционно-хрестоматийном стиле.
А гром гремел с такою силой
По всей небесной мостовой,
Что даже молния крестилась
Дрожащей огненной рукой.
Сердцу поэта дорого все устойчивое, земное. Вот стро-
ки о бабушкином сундуке:
II сторожит он бабкины секреты,
Ее простой крестьянский гардероб.
3 Подлинник письма хранится у О. А. Фокиной. Цит. по ст.!
Викулов С, «...Чтоб вышел с людьми разговор»: О творчестве
Ольги Фокиной // Ыаш современник. 1985. № 3. С. 137.
201
II пенсию в платочке, и монеты,
И покрывало в клеточку — на гроб.. .
Но иногда пытливому взору Ивана Зиборова открыва-
ется тревожный мир. Тогда с «клочка» земли ему видится
вселенски значительное и противоречивое в своем веко-
вом пепокое:
Не опасаясь
Сил несметных,
Нацеленных куда-то
Вдаль,
Пичужка села
На ракету
И клюв почистила
О сталь.
С давпих пор поэты России воспевали природу, слави-
ли родпую землю. Современные авторы уже не удовлетво-
ряются ясной, прозрачной онисателыюстыо; они стремятся
заглянуть в сущностные явления жизни. Природа в их
стихах часто предстает очеловеченной, встревоженной не-
предвиденными болями и ожиданиями. Именно в таком
ключе выполнена новеллистическая зарисовка А. П. Ши-
ряева «В лесу»:
Здесь многое пе состоится,
А что нс ждешь — тому тут быть.
Ты слышишь, как обиженно рыдает птица?
И скоро также волки будут выть...
Незримо тянется событий пить.
Чему-то быть!.. Чему-то в мире быть!
В последнее десятилетне в лирике России сформиро-
вался новый тип художественного мышления. В поэтиче-
ский мир пришел певец-гражданин, певец-мыслитель. Его
стих наполнился тревожным раздумьем о несовершенстве
жизненных устоев, о неподготовленности человечества к
вселенской гармонии; темой изложения стала природа
человеческого «я» и обусловленная ею судьба парода,
судьба нации в ее соотнесенности с двумя основными ка-
тегориями жизни — времени и пространства. Поэт, желая
уберечь людей от возможных бед, заговорил сурово и
честно о том, что было, о том, что есть и что будет. На-
родность писательского мироощущения вобрала в себя
черты космической и историко-социальной философич-
ности.
Произведения Н. Тряпкипа, С. Купяева или А. Прасо-
лова в отдельности, быть может, и не составляют того
литературного явления, без которого немыслимо движение
национальной поэтической культуры дальше, но вместо
творчество этих художников образует особую и значи-
202
тельную главу отечественной поэзии, получившую некогда
название «тихой», или «деревенской». Впрочем, опреде-
ление это не подходит данным авторам, как не подходит
оно, скажем, Кольцову или Есенину. В сельской тишине,
где прошла большая часть их жизни, поэты всегда стре-
мились прислушаться к словам и звукам целого мира:
Где-то есть космодромы,
Где-то есть космодромы.
И над миром проходят всесветные громы,
II, внезапно издав ураганные гамы,
Улетают с земли эти странные храмы...
А в печах в это время, у пас в деревнюшке,
Завывают, как ведьмы, чугунные вьюшки..«
А в зеленые дни, за бугром на поляне,
Как и прежде, горластые пляшут цыгане..«
( «Где-то есть космодромы...» )
В приведенных стихах, написанных Н. И. Тряпкипым
(родплся в 1918 г.), «космическая» тема естественно сбли-
жена с традиционной образностью, восходящей к устной
песне и сказу. В лучших произведениях этого лирика ор-
ганически слиты вековые фольклорные речения, живая
разговорная стихия и понятия, рожденные городской куль-
турой. Истоком авторской мысли здесь всюду выступает
то коренное, народное слово, которое «столетиями скла-
дывалось в глубине русских лесов, в шири русских по-
лей»4. Не случайно иные сочинения Н. Тряпкина «под-
разумевают» песенное исполнение: «Летела гагара...»,
«Что за купчики проезжали...», «Прощальная» и др. Но
нередко слог его принимает романсно-элегические очер-
тания, и тогда архитектоника повествования непосред-
ственно примыкает к традициям классической поэзпп
Пушкина, Лермонтова, Фета, Блока, Есенина:
А жизнь прошла. Закончены ристанья.
Исправим печь. II встретим холода.
И только смутный гул воспоминанья
Проходит вдруг по жилам иногда...
( «А жизнь прошла...»)
С особенной силой «лирическая дерзость» поэта, как
сказал в свое время Лев Толстой о Фете, проявилась
в стихотворениях историко-бытового плана. В них с едкой
народной усмешкой в голосе прослеживается автором пе-
4 Кожинов В, Указ, соч. С. 49.
203
вадачливый путь государственных мужей, всю жизнь по-
святивших коллекционированию собственных заслуг:
Процветает человек —
В орденах.
Умирает человек —
В колтунах.
Сколько всяких орденов
Золотых!
А затем — и колтунов
Никаких,
Прямо тут же — целиком,
Навсегда
Покрывает все кругом
Лебеда.
Все покроет, позабьет —
И пожрет.
А припомнится Федот —
Да не тот.
( «Процветает человек,.,» )
Рядом с такими «оголтелыми» плутами-деятелями да-
же бродяга Гришка Отрепьев, покушавшийся в кои лета
на царский трон, кажется ныне менее «продувным» и бес-
честным;
Только все ж — за дымкой-невидимкой
Ты уж тем хорош, приятель мой,
Что из всех, пожалуй, проходимцев
Ты, ей-ей, не самый продувной:
Изрубили все же и спалили,
Заложили в пушку — и каюк.
А иным бродягам все простили,
Даже тьму придумали заслуг.
(«Стихи о Гришке Отрепьеве»)
Столь же необычайно остро озвучен и стих С. 10. Ку-
няева (родился в 1932 г.). В нем воспевается историче-
ская память народа, его незыблемая нравственность, сама
человечность. Гражданская муза поэта вобрала в себя все
болевое, тревожное: трагедию в Чернобыле, поворот север-
ных рек, беспамятство «человечьей ветви», разгульное
пьянство... Автор с горечью размышляет о том, почему
в наши дни забыты народные песни и обряды, почему
из широкой жизни они, несущие в себе память былого,
народную эстетику, остались лишь в фольклорных коллек-
тивах как нечто диковинное. Открытым социальным пре-
достережением проникнута его «Антиутопия» i
Вновь на дворе беспокойное время —
Администраторов дряхлое племя
Заново силится помолодеть.
Поэт огорчен, что старые администраторы, не способ-
ные к новому мышлению, пересаживают себе «нежные
железы^ сердце и почки», чтобы продолжить свой век не
на благо человечеству; но еще большее недовольство вы-
зывает их общее желание, сходное с желанием Великого
204
Инквизитора, пересаживать людям души, властвовать над
ними.
В стихах С. Куняева наряду с сегодняшними реалиями
появляются поле Куликово и иконописец Дионисий, на-
родная песня «Ой да ты, Калинушка...» и Лавра, и не
всегда современное представляется милосердным и гармо-
ничным. Истоки кажутся автору чище, и потому оттуда,
из глубины веков, слышится его лирическому герою голос
Дионисия:
Глянь за горизонт,
Ты видишь храм, что Ферапонт
Воздвиг, как бы венец природы,
Но повернешь теченье рек —
Вода затопит этот брег
И рухнут расписные своды.
Истинный художник, по мысли С. П. Залыгина, ничего
не выдумывает, «он только открывает... ту действитель-
ность... мимо которой мы то и дело проходим, не замечая
ее, сегодняшнюю ли, современную или историческую —
но ее»5. С. Куняеву видится в этом грешном мире, вплот-
ную приблизившемся к пропасти ядерной катастрофы,
многое; ему ясно открылся нравственно-возвышенный иде-
ал парода, его заданное самой природой назначение на зем-
ле, исполнить которое тот всегда стремится, даже если и
не умеет это сделать. Но при этом поэт постиг и иную
горькую истину: парод, не воспринимающий себя некоей
положительной величиной мира, есть уже «величина от-
рицательная и по отношению к самому себе, и по отно-
шению к человечеству»0. От осознания этого состояния,
от несоответствия действительности идеалу и рождается
поэзия искренней и совестливой боли. Казалось бы, нет
ничего драматичного в том, чтобы равнодушно пронестись
ночью в машине мимо «голосующего» мальчика, оставив
его на обочине. Но писатель, размышляя о том, каким
образом влияют нынешние дни па день завтрашний, как
и за счет чего меняется род людской, делает из этого
случая значительный вывод:
II еслп рухнет эта жизнь —’
Виной не атом, не ракета,
А потому что — пронеслись,
II надо заплатить за это, 6
6 Залыгин С, П. Народность писателя Ц Лит. газ. 1987, 18 марта.
6 Там же.
205
Вековечный спасительный путь к очищению и обнов-
лению человечества видится поэту через постижение гар-
монии природы, через слияние с нею. В стихах С. Куняе-
ва ощущается загадочная сила, открывается врачующий
простор:
Сполохи к ночи горят,	Буквы и вещие знаки
Словно бы вечность сама
Не на газетной бумаге,
И на просторе былинном Словно бы вечность сама
Гуси на Капин летят	Не на газетной бумаге,
Нежным извилистым клипом. Не на казенных столах,
Чертит свои письмена, А на вселенских просторах...
В свое время Ф. М. Достоевский задавался вопросом:
«Неужели жив самом деле есть какое-то химическое
соединение человеческого духа с родной землей, что ото-
рваться от нее ни за что нельзя, и хоть и оторвешься,
так все-таки назад воротишься»7. Певцы деревенской Рос-
сии глубоко и образно чувствуют эту живительную силу
родимой почвы, как некогда, в 10-е и 20-е годы нашего
столетия, кровно чувствовали ее их поэтические предки —
писатели фольклорно-художественного направления в ли-
тературе.
Проходят годы, десятилетия, а новокрестьянская лири-
ка не теряет своей притягательной прелести, не увядают
ее мотивы и образы, как не может увясть вечное древо
русской народной поэзии, от ствола которой родилась эта
крепкая ветвь, достигшая в своем развитии классического
совершенства,
7 Достоевский Ф. М, Зимние заметки о летних впечатлениях Ц
Поли. собр. соч.: В 30 т. Л.: Наука, 1973. Т. 5. С. 52.
Содержание
Народные златоцветы.................... 3
Романсно-песенная лирика С. А. Есенина	7
Лирические новеллы Н. А. Клюева « • •	49
Поэтическая мифология С. А. Клычкова	96
Песенно-сказовый романтизм А. В. Ши-
ряевца ...............................143
Поэтика жанровой зарисовки П. В. Оре-
шина ...............................  176
Продолжение	традиций...............  196
Неженец Николай Иванович.
ПОЭЗИЯ НАРОДНЫХ ТРАДИЦИЙ
Утверждено к печати редколлегией
серии научно-популярных изданий
Академии наук СССР
Редактор-издательства Т. А. Бслопасцева
Художник А. М. Драговой
Художественный редактор В. С. Филатович
Технический редактор Е. Ф. Альберт
Корректор Г. Г. Петропавловская
ИБ Хэ 38232
Сдано в набор 30.09.87
Подписано к печати 02.02.88
А-0482Й. Формат 84X108732
Бумага типографская № 2
Гарнитура обыкновенная
Печать высокая
Усл. печ. л. 10,92. Усл. кр. отт. 11,8. Уч.-изд. л. 12,3
Тираж 70 000 экз. Тип. зак. № 1050
Цена 55 коп.
Ордена Трудового Красного Знамени
издательство «Наука»
117864, ГСП-7, Москва, В-485,
Профсоюзная ул., 90
4-я типография издательства «Наука»,
630077, Новосибирск, 77, ул. Станиславского, 25
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
Литературоведение и языкознание
55 коп. «Наука»
Лирика повокрестьянских авторов явилась закономер-
ной, логически необходимой вехой в развитии русской
классической поэзии. Литературное, «пушкинское» ор-
ганично слилось в ней со струей фольклорной, пе-
сенно-сказовой. Это обусловило возникновение в твор-
честве Есенина и поэтов его плеяды различных жан-
ровых форм изложения (песни-романса, лирического
сказа, историко-мифологической зарисовки, бытовой
новеллы), непосредственно отразивших процесс сбли-
жения устной лирики с книжной.