О^ин
^11 ОокзЦЬПЕ
В Теоновнин^
Перевод,
Знр1и210*\оГо
G\r НоскдЯ
•АуД°?КЕ <т0 Енная
cJ“/TrEPa^pS'
iCDQQd

ББК 84.7США
М15
Colleen McCullough
THE THORN BIRDS
1977
Вступительная статья
Б. ГИЛЕНСОНА
Оформление художника
А. СЕМЕНОВА
4703000000-182
М 028(01)-88
ISBN 5-280-00341-7
© 1977 by Colleen McCullough.
© Статья, перевод.
Издательство «Художественная ли-
тература», 1980 г.
Оформление. Издательство «Худо-
жественная литература», 1988 г.
САГА О СЕМЬЕ КЛИРИ
По-разному складываются судьбы писателей. Иные медленно
и упорно добиваются успеха, годами идут к своей «главной кни-
ге». Другие, напротив, стремительно обнаруживают свой талант.
Наверно, к ним следует отнести и Колин Маккалоу, хотя ее при-
мер по-своему уникален. Имя это было практически никому не
известно и приобрело популярность вместе с выходом ее романа
«Поющие в терновнике». Он увидел свет весной 1977 года одно-
временно в Нью-Йорке, Сан-Франциско, Лондоне и Сиднее, веду-
щие критики тепло о нем отозвались, книгу вскоре перевели на
семь языков, и около двух лет она лидировала в списках бестсел-
леров. Журналисты, поспешившие проинтервьюировать столь
удачливого автора, обнаружили, что он пребывает в скромной дол-
жности медицинского работника и что литературный труд не
является для него делом профессиональным.
Колин Маккалоу родилась в австралийском штате Новый
К )жный Уэльс в семье строительного рабочего, выходца из Ирлан-
дии, юные годы провела в Сиднее. Будущая писательница,
учившаяся в католической школе, с детства мечтала о карьере
врача, однако не смогла завершить университетского образова-
ния. Затем она испытала силы еще на нескольких поприщах —
в журналистике, библиотечном деле, преподавании, пока опять не
вернулась к медицине, занимаясь на курсах и специализируясь
в области нейрофизиологии. Далее в ее послужном списке зна-
чится работа в клиниках Сиднея, Лондона и Бирмингема, затем
переезд в США, где мы встречаем ее сотрудником медицинской
школы при Йельском университете. Есть здесь и первый «выход»
в литературу — издание в 1974 году романа «Тим», который
1 ♦
3
остался почти не замеченным и разошелся в количестве 7500 эк-
земпляров. Этот неуспех, однако, не отвратил ее от художе-
ственного творчества.
Обычно молодой автор, дебютирующий крупным прозаиче-
ским произведением, вносит в него немало автобиографического.
«Поющие в терновнике» Колин Маккалоу в общем-то подтвер-
ждают эту закономерность. В романе сказались и австралийские
впечатления детства и юности писательницы, и ее любовь к пути
шествиям, и поистине бесценный для литератора-психолога опыт
врача. Естественно, что и сама книга, столь крупномасштабная,
вынашивалась долго, неторопливо. Около четырех лет ушло на
обдумывание плана, кристаллизацию замысла, после чего писа-
тельница взялась за перо. Это произошло летом 1975 года. Затем
роман писался «запоем», словно бы па одном дыхании, и был
закончен за десять месяцев. Все это время она с полной загрузкой
была занята в клинике, отдавая литературному детищу ночные
часы и воскресные дни. Писательница делала порой до десяти
различных вариантов отдельных сцен и эпизодов книги. В некото-
рые дни она работала по четырнадцать часов в сутки. Порази-
тельно, но первый серьезный литературный дебют Маккалоу со-
стоялся, когда писательнице было тридцать девять лет.
Критики единодушно отмечали закономерность огромного
читательского успеха книги, выделяя как искусство рассказчика,
так и неутомимую фантазию — качества, которыми счастливо
наделен автор. Писалось и о том, что роман ориентирован, по
преимуществу, на женскую аудиторию,— замечание, не лишен-
ное, в известном смысле, справедливости. Высказывалось также
лестное мнение, что роман — это «ответ Австралии на вызов, бро-
шенный «Унесенными ветром» Маргарет Митчелл».
И все же в большинстве отзывов, воздававших должное энер-
гии удачливого автора, роман истолковывался походя как «при-
чудливый букет фантазии» и увлекательных сюжетных перипе-
тий. А это, естественно, вело к недооценке как австралийской на-
циональной традиции, так и, главное, тех серьезных нравственно-
этических и социальных проблем, которые нашли в книге
столь оригинальное и неожиданное эстетическое воплощение.
Роман этот — явление примечательное на фоне современной
литературы Запада, в том числе и иных книг, оказавшихся в
счастливом списке бестселлеров. Наверно, сама «непрофессио-
нальность» автора негаданно сыграла здесь роль плодотворную,
позволив Колин Маккалоу не поддаться соблазну гарантирующих
успех на современном книжном рынке литературных штампов —
«брутальности», секса, терпкого натурализма. Не по душе ей и из-
рядно поднадоевшие развинченные «антигерои», подобные тем,
что кочуют по страницам «массовой», расхожей беллетристики.
4
Романистка словно бы уловила внутреннюю потребность
•in । птрли, уставшего от нравственного нигилизма и «вседозво-
ленности» , явно истосковавшегося политературе, утверждающей
иысокие моральные ценности, содержащей примеры человече-
ской доброты, любви, преданности.
/(а, в романе «Поющие в терновнике», представляющем
полувековую хронику трех поколений трудовой семьи Клири,
|'гт1. притягательная новизна, и в самом жизненном материале —
малоизвестном, добротно, серьезно поданном, и в характерах —
необычных, романтизированных, и в захватывающих сюжетных
перипетиях, в основе которых — сильные человеческие страсти
и глубокие привязанности. Непривычна сегодня и сама повество-
вательная манера, детализированная, неторопливо-эпическая,
даже несколько «старомодная», заставляющая вспомнить о лите-
ратурной технике минувшего века. Все это сразу же привлекает
к роману читательское внимание.
Конечно, в мировой литературе мы находим разнообразней-
шие и высокоталантливые образцы семейно-хроникального эпиче-
ского повествования, выкристаллизовавшегося как своеобычная
жанровая разновидность: упомянем форсайтовскую эпопею Гол-
суорси, «Будденброков» Томаса Манна и «Семью Тибо» Роже
Мартен дю Гара, «Дело Артамоновых» Горького. Произведения
зги, всемирно знаменитые, при всем своем различии имеют важ-
ные черты сходства: судьба семьи в них становится олицетворени-
ем судьбы всего буржуазного класса; ее устои на протяжении трех
поколений подвергаются расшатыванию и внутреннему кризису;
отдельные ее члены порывают с традиционным семейным укла-
дом. Смена поколений оказывается как бы зеркалом движущейся
истории.
В известной мере произведение Колин Маккалоу находится
в русле «семейной» темы, включается в эту широкую реалистиче-
скую художественную традицию, хотя, конечно же, речь идет
о явлениях различного историко-литературного масштаба. Но
гели чтение этого романа вызывает известные ассоциации с неко-
торыми классическими образцами европейского «семейного»
романа, то нельзя не отметить и своеобразия Маккалоу в выборе
и обрисовке героев, в сюжете, в самом «местном колорите», свое-
образия, определяемого особенностями австралийского материа-
ла, который художественно запечатлен в романе. Писательница
опирается на национальную литературную традицию семейно-
исторических, эпических циклов, составляющих специфику лите-
ратуры Австралии, традицию крупномасштабных произведений,
воссоздающих емкие, широкие и насыщенные полотна жизни
огромного континента.
Среди предшественников Маккалоу — Этель Флоренс Ри-
5
чардсон (1870 — 1946), автор трилогии «Судьба Ричарда Мехони»,
в центре которой — фигура врача, человека независимого, цель-
ного, а действие развертывается попеременно то в Австралии, то
в Англии, охватывая вторую половину прошлого столетия. Близка
Маккалоу и к Вэнсу Палмеру (1885—1959), одному из пионеров
реализма в австралийском романе, художнику прогрессивных,
демократических убеждений, автору цикла романов («Аванпост»,
«Кронуолла», «Люди человечны» и др.), сделавшему героями
своих книг простых тружеников, рыбаков, овцеводов, стригалей,
рабочих на рубке сахарного тростника в Квинсленде. В романе
Маккалоу можно усмотреть и определенную перекличку с творче-
ством зачинателя социалистического реализма в Австралии Ката-
рины Сусанны Причард (1884 — 1969), прежде всего с ее трило-
гией — «Девяностые годы», «Золотые мили», «Крылатые семе-
на». История одной трудовой семьи Гаугов, трех ее поколений,
среди которых выделяется старейшина, незабываемая Салли,
вызывающая ассоциации с горьковской Ниловной, включена у
Причард в широкую историческую панораму рабочего движения
в Австралии почти за полвека, вплоть до окончания второй миро-
вой войны. Демократизм и реализм Причард с особой отчетливо-
стью воплотились в сочувственном, конкретном изображении
труда золотоискателей и горняков, становлении их классового
самосознания, в общей интонации, мажорной, жизнеутверждаю-
щей, ибо само движение истории озарено у нее светом социалисти-
ческой перспективы...
Конечно, социально-классовые акценты расставлены у Мак-
калоу, тяготеющей к нравственно-психологическим коллизиям,
не так решительно, как у Причард. Однако важно то, что объект ее
художественного внимания — не буржуазная, а трудовая семья:
это определяет гуманистический пафос романа «Поющие в тер-
новнике», особую нравственную атмосферу книги. И этими
чертами писательница весьма органически вписывается в австра-
лийскую литературную традицию.
Действительно, в отличие от европейской школы критическо-
го реализма с ее пафосом изобличения золотого тельца, равно как
и порожденных им пороков собственничества, в реалистической
литературе Австралии — в силу известной замедленности разви-
тия буржуазных отношений по сравнению со Старым Светом,—
социальная критика находила свое воплощение не столько прямо,
открыто, сколько через активное, действенное утверждение поло-
жительных начал, носителями которых становятся простые люди,
труженики. Они «подаются» крупным планом, выводятся на
художественную авансцену. Историк австралийской литературы
А.-А. Филипс пишет по этому поводу: «Впервые за много столе-
тий представители англосаксонской словесности вырвались за
6
пределы воззрений среднего класса, в рамках которых они были
HAiJiyxo замурованы. Диккенс, Гарди и Брет Гарт писали с со-
чувствием и пониманием о неимущих, но при этом апеллировали
к среднему классу... Для Лоусона и Фэрфи средний класс оли-
цетворял начало чуждое; они зачастую выступали как горячие
поборники бедняков. Они писали о народе, для народа, с точки
прения народа. Их самыми прямыми непосредственными пред-
шественниками после Беньйна были Бернс и Марк Твен...»
При всем очевидном различии их литературной значимости
есть немало существенных моментов, сближающих роман Макка-
лоу с творчеством Патрика Уайта (род. в 1912 г.), крупнейшего
современного австралийского прозаика, лауреата Нобелевской
премии, художника сложного, реалиста и психолога, не избе-
жавшего, однако, влияния модернизма. Писатель, выросший на
национальной почве, но тяготеющий к общечеловеческой фило-
софской масштабности, Уайт в серии своих романов стремится
запечатлеть многообразные, не сводимые к какой-то плоской
формуле лики того феномена, который именуют «средним австра-
лийцем». Читая одно из лучших его произведений — роман
«Древо человеческое» (выпущенный издательством «Прогресс»
и 1976 г.), эту охватывающую четыре*десятилетия историю трудо-
вой фермерской семьи Паркеров, обнаруживаешь некоторые
мотивы и темы, получающие, правда в ином стилистическом
ключе, воплощение также и в книге Маккалоу: это изображение
природы в единстве с переживаниями героев, и любовное изобра-
жение труда в его конкретности, и, наконец, внутреннее неприя-
тие официальной оптимистической «мифологии», закрепляющей
«имидж» «процветающей Австралии». Вместе с тем роман Мак-
калоу, думается, вырастает не только из австралийской нацио-
нальной традиции, но и по-своему вписывается в американский
литературный контекст второй половины 70-х годов, отзывается
на некоторые новые знаменательные тенденции, для него ха-
рактерные. Конечно, сам жанр семейных саг не был в США
распространен достаточно широко, вопросы родственных связей,
проблемы «отцов и детей» волновали писателей США, пожалуй,
не так остро, как их коллег из Старого Света. Объясняется это
специфическими социально-историческими условиями, культом
индивидуализма и личной инициативы, большой разобщенностью
между поколениями, родителями и детьми, как правило, живущи-
ми порознь, в разных частях североамериканского континента.
Однако семейная проблематика отнюдь не была чужда литературе
США, примером чего являются такие шедевры, как циклы рома-
нов Фолкнера или стейнбековские « Гроздья гнева», в которых три
поколения трудовой семьи Джоудов мужественно противостоят
обрушившейся на них беде..
7
Показательно и то, что за последнее время жанр семейных саг
начинает обретать в США заметную популярность, отражая
возросшую потребность в возвращении к «корням», «истокам»:
это и имевшие шумный успех «Корни» Алекса Хейли — хроника
одной негритянской семьи за несколько столетий, и «Камероны»
Роберта Крайтона, переносящие читателя в Шотландию прошлого
века, в шахтерскую среду, и «Земная оболочка» Рейнольдса
Прайса, прослеживающего судьбы двух южных семейств почти за
пятьдесят лет. Роман Маккалоу явно сродни этим и ряду других
значительных книг, которые, в сущности, противостоят настрое-
ниям хаоса и отчаяния, утверждая позитивные нравственно-
этические ценности. Герои этих книг, очень разные люди, стре-
мятся преодолеть одиночество и неприкаянность, нащупать жи-
вые, надежные связи с другими людьми, вернуться к надежным
жизненным первоистокам. Таковы романы Роберта Пенна Уорре-
на «Куда мы возвращаемся», Джона Чивера «Фолконер», Джона
Гарднера «Октябрьский свет», книги, высоко оцененные совет-
ской критикой.
Но обратимся непосредственно к роману Маккалоу «Поющие
в терновнике». Его начальные «новозеландские» главы пред-
ставляют развернутую экспозицию, в которой как бы запрограм-
мированы будущие конфликты. Они вводят читателя в историю
трудовой многодетной семьи Клири, живущей в Новой Зеландии,
знакомят с ее укладом, намечают характеры главных действую-
щих лиц. В эпосе Форсайтов Голсуорси акцептировал социально-
родовые черты этого семейства — чувство собственности, солид-
ность, физическое здоровье как следствие благополучия и уве-
ренности. В семье Клири также выявляется родовое, самобытное,
то, что станет генетически «проходить» сквозь поколения: трудо-
любие, внутреннее достоинство и основное — фамильная гор-
дость, едва ли не главная пружина поведения этих людей. Роман
«Поющие в терновнике» можно было бы назвать сагой о семье
Клири.
Критиками было замечено, что в современном зарубежном
романе главенствуют две ведущие типологические разновидно-
сти: с одной стороны, широкий временной охват действия,
достоверность и конкретность деталей, жизнеподобпе ситуации,
последовательность и логичность сюжета; с другой — резко
спрессованные временные рамки, разного рода условности, от-
ступления, нарушения привычных форм повествования. Роман
«Поющие в терновнике» представляет первую тенденцию, тради-
ционную.
Есть что-то эпически спокойное, в духе старинных саг,
в неспешной повествовательной манере романистки, в ее при-
страстии все фиксировать с дотошной обстоятельностью, будь
8
io !11кч!1ность героя, его одежда, убранство дома* подаваемые на
। ।ол блюда, то есть живописать не широкими мазками, а создавать
картину путем накопления множества мелких деталей. Добавим
к и гом у и весьма подробное воспроизведение диалогов, речи пер-
сонажей. Манера эта, на первый взгляд старомодная, создает
имеете с тем ощущение подлинности, жизненности картин, раз-
вертывающихся как бы на глазах у читателя. К тому же писатель-
ница обладает даром рассказчика: повествование густо насыщено
событиями, непрерывно сменяющимися. Если романистка и гре-
шит иногда сентиментальностью и мелодраматизмом, то зато она
но позволяет читателю скучать. Роман от первой и до последней
сграпицы интересен, он по-настоящему захватывает.
И все же, прочитав первые главы произведения, нельзя не
почувствовать, что перед нами отнюдь не, бытописательский
семейный роман в духе «доброго» прошлого столетия, а нечто
иесьма своеобразное. Специфика книги заключается в ее «двупла-
повости», во взаимопроникновении, «сосуществовании» в ней
романтических и реалистических элементов. Если в точности,
конкретности картин природы, пейзажей, в описании трудовых
процессов, разного рода австралийских бытовых реалий, короче
говоря — «местного колорита», писательница стоит на почве
реалистической достоверности, то в способах обрисовки своих
героев, в самой концепции их характеров, в сюжетных перипети-
ях произведения заметны нередко сгущение красок, приподня-
тость, романтизация, отход от строгого жизнеподобия.
«Поющие в терновнике» — роман особого рода с точки зрения
своей жанровой специфики. Он содержит в себе элементы того
жанра, который английские критики называют «романс» (ro-
mance) . Его классическими образцами по праву считаются рыцар-
ские романы раннего средневековья, однако черты этой жанровой
разновидности можно обнаружить и много позднее, в романтиче-
скую эпоху, например у Вальтера Скотта. Обычно под «romance»
разумеют повествование, содержащее героические, захватываю-
щие, неординарные деяния, сцены и события, колоритные, яр-
кие — в противовес «novel», который базируется на материале
бытовом, повседневном.
Эта романтическая стихия романа определяется исторически
обусловленными особенностями австралийского литературного
развития. Сами реальные условия, в которых жили и трудились
австралийцы, поставленные лицом к лицу с суровой природой на
огромном, почти безлюдном континенте, объясняют их склон-
ность к романтическому мироощущению с его культом одинокой,
гордой, независимой личности. Вспомним, что в Австралии Бай-
рон и Вальтер Скотт сохраняли роль художественных образцов
долгие годы после того, как у себя на родине мода на них уже
9
померкла. Исследователи свидетельствуют о популярности своего
рода «байронического» героя, человека ярко выраженного инди-
видуалистического склада, в чем-то загадочного, как одного из
излюбленных персонажей австралийской беллетристики. Уже
первые образцы национальной прозы несли отчетливую романти-
ческую печать, представляя собой сочетание обстоятельных опи-
саний реалий местного колорита с приключенческой интригой
и остродраматическими сюжетными ходами. В сущности, этот
художественный принцип получает развитие у Колин Маккалоу.
В особенностях характеристики персонажей чувствуется
романтическая приподнятость. Писательница словно бы очища-
ет своих героев от всего сугубо бытового, повседневного, при-
земленного, она показывает их в решающих для них жизненных
ситуациях. Поэтому к ним и не следует подходить с мерками
плоско-бытового жизнеподобпя.
Роман строится как хроника семьи Клири. Но спокойное
течение их несколько однообразного бытия прерывается события-
ми бурными, экстраординарными. И причина тому — не столько
внешние обстоятельства (хотя и они, конечно, играют свою роль),
сколько сами характеры героев, людей упрямых, не умеющих
идти на компромиссы. Среди них выделяются три наиболее инте-
ресно задуманных образа: это Фиона, ее дочь Мэгги и Ральф де
Врикассар.
Образом Фионы, значительным и во многом типичным, автор
воздал должное австралийской женщине — труженице, храни-
тельнице семейного очага, выносящей на своих плечах все тяготы
ведения домашнего натурального хозяйства, в то время как ее
муж с гуртами овец месяцами кочует вдали от дома. Фиона —
мать шестерых детей, хозяйка, постоянно занятая то на кухне, то
на огороде, сдержанная, немногословная, гордо несущая свою
тайну, никогда не жалующаяся на судьбу. Кажется, годы не
властны над ней: она «настоящая красавица», лицо «строгое,
суровое», «безукоризненная фигура», весь ее облик светится
женственностью. Рядом с ней Падрик Клири — простой рабо-
чий, крепкий, кряжистый, привыкший к тяжелому труду ов-
чара, человек с ярко выраженным чувством собственного досто-
инства.
Погруженность в быт, в трудовые будни не лишает, однако,
героев Маккалоу особой внутренней одухотворенности, способно-
сти чувствовать сильно и глубоко.
Второе поколение — дети несут родовые черты Клири. Они
трудолюбивы, спаяны крепкой привязанностью друг к другу,
умеют постоять за себя. Четырехлетней девочкой появляется на
страницах романа Мэгги — главная героиня произведения, кото-
рой суждено прожить в книге целую жизнь. С видимой симпатией
10
'опин этот характер, самобытный и притягательный, остаю-
tiiiiih я и читательской памяти. В отличие от большинства персона-
ни’Й романа, предстающих на его страницах сложившимися
1юд|.ми, образ этот дан в развитии. На наших глазах ребенок
нр|'11ращается в девочку, затем в юную цветущую девушку, милую
и г ноги наивности, явно наследующую материнскую женствен-
ное гь и обаяние.
Переезд семьи Клири в Австралию, где богатая сестра Пэдди
Мэри Карсон, владелица поместья Дрохеда, предлагает ему долж-
ность старшего овчара в своем огромном хозяйстве, обозначает
itiiiioKy главной коллизии романа. Здесь ненавязчиво, но реши-
тельно входит в произведение социальная тема.
Мотив нравственной чистоты и благородства семьи Клири
оттеняется фигурой Мэри Карсон. Противопоставление брата
и сестры дано в плане не только психологическом, но и социаль-
ном. С высоты своего положения и состояния Мэри Карсон
третирует семью Клири как бедных родственников. Ее отношения
с Пэдди носят чисто деловой характер. Богатство, власть развили
и ней черты внутренней жестокости и одновременно самодурства.
Питая неразделенную страсть к священнику Ральфу де Брикасса-
ру, обостренную к тому же чувством ревности к Мэгги, она
подвергает Ральфа изощренному моральному испытанию, избрав
своим оружием деньги, понимая, сколь цепка их власть над люд-
скими душами.
Принцип романтического сгущения красок, даже заострения
дает себя знать в обрисовке Мэри Карсон, этой «старой паучихи»,
несущей черты мрачной злодейки. В немощном теле этой семиде-
сятидвухлетней женщины бушуют страсти сильные и злые.
Готовясь перейти в иной мир, она устраивает пышный прием
в честь дня своего рождения, являясь гостям в белом платье,
словно невеста, что странно контрастирует с ее возрастом. Симво-
лическую выразительность приобретает сама картина ее смерти:
закрытое в спальне, тело Мэри подвергается быстрому разложе-
нию, облеплено мухами, источает отвратительный запах. Даже
в смерти продолжает она быть причиной зла: ее завещание разлу-
чает Ральфа и Мэгги.
Мотив дегуманизирующей власти денег входит в роман и через
образ мужа Мэгги — Люка О’Нила. Этот выходец из бедняков,
сезонник, мастер на все руки, стригаль и овчар, отличный ра-
ботник, более того, самозабвенно любящий труд, одержим все-
поглощающей страстью — стать хозяином, выбиться «в люди»,
иметь свое дело. Деньги становятся для него неким фетишем.
Апофеоз его устремлений даже не ферма, а счет в банке, «акку-
ратные ряды цифр», обозначающие сумму, положенную на его
имя. Женитьба превращается в средство достижения этой цели.
11
Погоня за деньгами, отупляющий физический труд огрубили его,
выхолостили все человеческие чувства и привязанности.
Но все же не люди, подобные Мэри Карсон и Люку О’Нилу,
движимые злобой или темными эгоистическими страстями, опре-
деляют нравственную атмосферу романа. В нем, несмотря на
события горькие, порой трагические, отражающие сложность
самой жизни, господствует в целом стихия чувств светлых, гу-
манных. Человек добр, утверждает своим произведением Колин
Маккалоу. И этой своей привлекательной особенностью ее роман
противостоит модной беллетристике, создаваемой писателями
антигуманистической направленности, для которых человек -
слаб, порочен, подчинен животным, биологическим инстинктам
Через весь роман проходит мотив человеческой солидарности,
дружбы. И это не прекраснодушная иллюзия писательницы: ведь
для людей труда, нередко разбросанных по бескрайним просторам
континента, взаимовыручка, помощь друг другу являются жиз-
ненной необходимостью. В скольких произведениях мировой
литературы читали мы о том, как алчность, собственнические
инстинкты разъедают естественные родственные привязанности
и связи. Семья Клири привлекает своей внутренней спайкой. И не
только Клири. Муж п жена Мюллеры искренне заботятся о Мэгги.
Во время страшного пожара местные фермеры сообща противо-
стоят грозной стихии. Жертвы кризиса, бродяги, находят в Дрохе-
де стол и кров. И здесь писательница развивает одну из глу-
бинных тем прогрессивной австралийской литературы — тему
товарищества людей труда, столь ярко представленную в творче-
стве ее классика Генри Лоусона, поэта и новеллиста социалисти-
ческой ориентации.
В романе несколько сюжетных линий, мотивов, тем. Но
безусловно, что все они подчинены одной главной истории -
большой и светлой любви Мэгги и Ральфа де Брикассара. С ней
связана внутренняя, лирическая линия всего романа.
Если женские образы — Фионы, Джастины и особенно Мэг-
ги — ощущаются как живые, в своей плотской реальности и само-
бытности, то Ральф де Брикассар выписан в сугубо романтиче-
ском ключе. Есть на нем даже печать очевидной идеализации:
человек редкой красоты, высокообразованный, обаятельный, при-
рожденный дипломат, не просто духовный наставник своей
паствы, но умеющий быть и простым пастухом, овчаром, несмотря
на изысканные манеры, мастер на все руки, объект неосуще-
ствленных вожделений Мэри Карсон, как, впрочем, и других
женщин, твердо хранящий верность католическим принципам
безбрачия священнослужителей, он, подчиняясь аскетической
догме, кажется, накрепко подавил в себе человеческие страсти
и влечения.
12
Встреча с Мэгги преображает его. Уже тогда замечает он в ней
го ело уловимое обаяние женственности, которое составит суще-
< । по се натуры. Именно такой останется она и в памяти читателей.
По своему трогательна эта дружба священника и девочки-под-
ростка, дружба, перерастающая в привязанность, затем в любовь,
/щи Мэгги еще смутную, неосознанную. Через всю жизнь проне-
сет она это чувство к своему первому и единственному избранни-
ку, и та смятая, случайно уцелевшая от пожара роза, которую она
подарит Ральфу, станет залогом прочности ее любви, многознач-
ным символом.
Наверно, есть в этой немного грустной истории двух «однолю-
бов» налет сентиментальности и даже литературности. Иным
читателям она может показаться далекой от реальной жизни. Но
учтем жанровые особенности этого романа. Позволительно ли
мерить романтическое сгущение красок мерками бытового прав-
доподобия? Думается, что в любви Мэгги и Ральфа есть своя
глубинная правда, выражающая всю силу и трагизм этого чувства
в его самых высших проявлениях.
Переключая в последних частях романа внимание на Дэна
и Джастину — тех, кто представляет третье поколение, писатель-
ница обращается к новым идейно-нравственным коллизиям. Дети
Мэгги уже нарушают семейную преданность земле. Дэн, пре-
красный и чистый юноша, пойдет по стопам отца, станет католи-
ческим священником, вступит в орден иезуитов. Его трагическая
гибель окажется роковым ударом и для Ральфа.
Безусловно, есть в обрисовке Дэна, как и его отца, известная
идеализация. И все же отношение писательницы к католицизму
не лишено критического начала. Утверждая непреходящую цен-
ность всего первородного, живого, естественного, романистка
самой логикой воссозданных ею событий обнажает антигуман-
пость католической догмы безбрачия духовенства, являющейся
вызовом самой человеческой природе. Проблема эта охотно об-
суждалась в литературе начиная с эпохи Возрождения: в новелли-
стике Боккаччо, например, остроумно обыгрывались изощренные
проделки монахов, чьи плотские вожделения восстают против
запретов, наложенных на них саном. В романе служение католи-
ческому богу фактически означает отречение от жизни, оно
оборачивается глубочайшей жизненной драмой для Ральфа и Мэг-
ги. В уста своей героини писательница вложит слова горького
укора всевышнему, отнявшему у нее любимого. Да и самому
Ральфу, перед лицом земной красоты Мэгги, бог будет казаться
порой «колоссом на глиняных ногах». Гордыня и честолюбие
Ральфа, его преданность сану обнаружат в конце концов всю свою
эфемерность на фоне реальной земной любви — может быть,
самого прекрасного, что он познал в жизни.
13
Историзм романа проявляется и в обрисовке различных
поколений семьи Клири. Дочь Мэгги — Джастина, ставшая актри-
сой, покинувшая родной дом и живущая в Европе, — еще один
интересно задуманный женский образ. Она несет родовые черты
Клири, горда, независима, самостоятельна, и в то же время она —
человек иного времени, круг ее интересов, идеалов шире, чем у ее
немного «провинциальных» родителей, а нравственные нормы —
иные, свободные. Рядом с ней фигура ее возлюбленного Хартгей-
ма кажется, однако, бледнЬй, сама история их отношений —
несколько надуманной, описывая ее, писательница, думается,
сбивается на штампы «светского» романа, воссоздавая «красивую
жизнь» людей, не обремененных материальными заботами.
В целом в обрисовке своих героев Колин Маккалоу избегает
полутонов, она тяготеет к линиям рельефным, резким, краскам
пронзительным и броским. Ральф де Брикассар не только велико-
душен и блестяще образован, он также являет собой феномен
редкостного физического совершенства. Вот каким, например,
Ральф видится Мэри Карсон: «...высок, безупречно сложен, тон-
кое аристократическое лицо, во всем облике удивительная гармо-
ния и законченность,— далеко не все свои создания господь бог
одаряет столь щедро. Весь он, от волнистых черных кудрей и из-
умительных синих глаз до маленьких изящных рук и ступней,
поистине совершенство». Перед нами — испытанные атрибуты
романтического портрета. Такой же выразительностью, неорди-
нарностью отличается и внешность ряда других героев — Фионы,
Мэгги, почти всех членов клана Клири.
Яркое, удивительное торжествует в романе над буднично-
прозаическим, повседневным. Возлюбленный Фионы, отец Фрэн-
ка, не просто известный человек, но государственный деятель,
именем которого названы на его родине улицы. Джастина не
только становится актрисой, она блистает в шекспировском ре-
пертуаре — в ролях Офелии, Дездемоны. Мэри Карсон — бога-
тейшая женщина Австралии. Ральф де Брикассар, начавший свой
путь в австралийском захолустье, делает головокружительную
карьеру. Его старинный знатный род насчитывает более полутора
тысяч лет, его дальний предок был бароном при Вильгельме Заво-
евателе, а все де Брикассары, истые католики, стойко защищали
веру. Ральф приезжает к Мэгги на остров Матлок, безлюдный
и сказочно прекрасный.
Даже самый уход героев из жизни, как правило, освещен особо
трагическим светом. Дэн, наследовавший от Ральфа не только
физические, но и нравственные качества, гибнет в море, спасая
двух женщин; Пэдди умирает в пламени лесного пожара; Стюарт
убит диким вепрем; Ральф испускает последний вздох на руках
у Мэгги.
14
Романтическая тенденция романа дает себя знать и в разлитой
и нем своеобразной атмосфере целомудрия, в акцентировке моти-
нон одиночества, безбрачия. Это — результат вдовства (Фиона
и Мэри Карсон), неудачной семейной жизни (Мэгги), много-
летнего пребывания в тюрьме (Фрэнк), развода (Лион Харт-
(ейм), принадлежности к католическому духовенству (Ральф де
Брикассар и Дэн). В ряде случаев черта эта, например у братьев
Мэгги — Боба, Джека и Хью, оставшихся неженатыми, кажется
психологически малодостоверной, хотя Фиона и говорит о прису-
щей всем представителям рода Клири холодности. Вообще поведе-
ние влюбленных героев, их неискушенность носят заметный
налет «викторианства», «джентильности», кажется возвращени-
ем к классическим английским романам прошлого века, столь
чтимым австралийцами. Любимые книги семьи Клири — и детей
и родителей — романтико-приключенческие сочинения, рассчи-
танные на юношеский возраст, где и поцелуй, не говоря о каких-
либо рискованных описаниях, был редкостью.
Правда, на фоне этой целомудренной атмосферы романа
выделяются несколько интимных сцен, достаточно натуралистич-
ных. Конечно, они играют весомую роль в обрисовке психологиче-
ского облика героев, характеризуют нравственные понятия раз-
ных поколений Клири. Например, подробно описанная первая
брачная ночь Мэгги позволяет ей открыть в Люке человека грубо-
го, ей глубоко чуждого. Возможно, что «моделью» послужила для
писательницы соответствующая сцена из романа Мопассана
«Жизнь», столь важная для характеристики Жюльена де Ламара.
Встреча Мэгги и Ральфа на острове Матлок, напротив, очищена от
физиологических подробностей: она предстает как высокий апо-
феоз подлинной любви. Джастина, вполне современная девушка
«без предрассудков», во время свидания с Артуром Лестренджем
хочет познать «технику» любви. И все же в сцене этой, так же как
и в описании первой брачной ночи Мэгги, явно присутствуют
«избыточные» детали, в которых писательница отдает дань «мод-
ным» образцам.
Однако не эти эпизоды определяют общую атмосферу произве-
дения. Герои Колин Маккалоу — люди совестливые, переживаю-
щие коллизии страсти и долга, гордости, лрбовь для них —
чувство стойкое, серьезное. Кажется, что время не властно над их
душами. Годами хранят они свои тайны, переносят одиночество.
Но главное в них то, что они следуют своей природе, своей
внутренней сути, идут своим путем. Об этой глубинной идее
произведения напоминает и заголовок романа, и вынесенная
в эпиграф старая кельтская легенда о птице, бросающейся на
острые шипы и поющей перед смертью удивительно прекрасную
песню: «Все лучшее покупается лишь ценою великого страда-
15
ния». Образ этой птицы как лейтмотив возникает и в тексте
книги: к нему возвращают нас заключительные строки романа.
Идут своей дорогой и Фрэнк, и Люк, и Дэн, и Джастина. Они
не способны поступиться своими убеждениями, переломить свой
характер. Ничего не могут поделать с охватившим их чувством
Мэгги и Ральф; оно приносит им и великую боль, и великое
счастье...
Своеобразие романа заключается в том, что сосредоточенность
писательницы на нравственно-психологических коллизиях, пере-
живаемых ее героями, соединяется в романе с широкой панора-
мой действительности, с масштабностью географических и исто-
рических горизонтов. В этом отчетливо проявляется реалистичес-
кая тенденция произведения. Особенно интересны в познаватель-
ном отношении австралийские части романа, конкретные описа-
ния специфически национальных форм бытового уклада, ярмар-
ки, танцевальных вечеров, жизни на ферме, в монастырской шко-
ле, праздника «силида» в Квинсленде и так далее. В то же время
как бы ни была отделена Дрохеда от «большого мира», властный
ветер истории доносится и до нее, он увлекает героев романа, оп-
ределяет их судьбы. Действие переносится из Новой Зеландии в
Австралию, из Нового Южного Уэльса — в Квинсленд, из Сид-
нея — в Лондон, в Бонн и Рим, в Афины, Северную Африку, на
острова Тихого океана. Романистке в высокой степени присуще
чувство истории. И это — важнейшая примета современного
реалистического искусства.
Семья Клири являет собой как бы модель национальной
истории. Эта мысль подчеркнута самой композицией романа,
который членится на части, названные именами действующих лиц
и заключенные в строго определенные хронологические рамки.
Прослеживая генеалогию некоторых своих героев, Маккалоу
делает важные экскурсы в историю и экономику Австралии.
История — не только фон, на котором разыгрываются судьбы
героев. По мере развития сюжета и приближения к современно-
сти ее дыхание все явственней чувствуется в романе. Напоми-
ная о событиях первой мировой войны, романистка устами Пад-
рика Клири, ирландца, помнящего об угнетении своей родины,
осуждает своекорыстие английского колониализма, равно как и
ура-патриотическую пропаганду, жертвой которой едва не ока-
зался Фрэнк. В романе упоминаются попытки официальной прес-
сы героизировать операцию в Галлиполи, с военной точки зрения
явившуюся авантюрой, вдохновителем которой был тогдашний
морской министр Черчилль. За эту бесславную акцию заплатили
тысячами жизней австралийские и новозеландские солдаты.
Известный австралийский поэт-социалист Генри Лоусон как-
то написал об Австралии:
16
'!'<», кто сказали, что нужды и нищеты здесь нету,
Имели, видно, свой резон, чтоб ложь придумать эту.
Споим романом Колин Маккалоу также оспаривает миф
• • г 'нн тливой, вечно процветающей Австралии, этой едва ли не
м ipiuie обетованной». Выразительна характеристика жестокого
ниномического кризиса 30-х годов, поразившего всю страну
к иссьма ощутимого в Дрохеде. Этот кризис, долгий, мучитель-
ный, оставляет тяжелый след в душах людей: тысячи бродяг-
1>||1|цорабочих, «свэгменов», скитаются по дорогам страны, они
нпродко кормятся подаянием состоятельных фермеров, перебива-
Iй геи мелкой поденной работой, иные находят конец, умирая
и дороге...
Освещены в романе и события второй мировой войны, которые
ппил екают героев книги. Двое сыновей Клири, Патрик и Джеймс,
близнецы, неразлучные друзья, оказываются в рядах Девятой
нпстралийской дивизии, сражающейся в Северной Африке с фа-
шистами. Сначала она блокирована в осажденном Тобруке, затем
переброшена под Эль-Аламейн, где осенью 1942 года под началь-
< гном фельдмаршала Монтгомери принимает участие в знамени-
той битве, приведшей к поражению корпуса Ромйеля и началу
освобождения Северной Африки.
Наверно, батальные сцены романа покажутся советскому
читателю наивными, недостаточно убедительными. Вообще тема
войны, ее влияния на судьбы героев в романе звучит не так ярко,
как хотелось бы, что, впрочем, имеет свои объяснения. Хотя Ав-
стралия внесла свой вклад в разгром немецкого и особенно
нионского фашизма, война не оставила столь трагического следа
к жизни ее народа, а жертвы, ею понесенные, не идут ни в какое
< равнение с тем, что выпало на долю Советского Союза, его армии
и мирного населения.
Однако антифашистская направленность романа очевидна.
Прибегая к историческому вымыслу, писательница вводит не-
сколько важных сцен, касающихся деятельности Брикассара
к Ватикане в годы войны. Ральф де Брикассар представляет те
силы внутри католической церкви, которые находились в оппози-
ции к нацизму и его человеконенавистническим доктринам.
Именно в уста Ральфа вложила писательница резкое и проница-
тельное развенчание пронемецкой позиции папы Пия XII. Отвер-
тя тезис о «непогрешимости» папы, Ральф заявляет: «Его
суждения предвзяты. Все его усилия направлены на борьбу с ком-
мунизмом. Германия для него — самый надежный враг комму-
низма, единственная препона продвижению коммунизма на запад,
и он хочет, чтобы Гитлер прочно держался у власти в Германии,
гак же как его вполне устраивает Муссолини в роли правителя
Италии».
17
В этом эпизоде, на первый взгляд частном, писательница
затрагивает острый политический вопрос, солидаризируясь с за-
падногерманским драматургом Рольфом Хоххутом, который в
своей известной пьесе «Наместник» обвинил папу Пия XII
в преступном отказе возвысить свой голос против массовых ре-
прессий, осуществлявшихся нацистами.
Вместе с де Брикассаром внутреннюю оппозицию нацизму
представляет и Лион Хартгейм, который совсем еще юношей,
солдатом вермахта, встречался с кардиналом в драматические дни
июля 1943 года в Ватикане. Правда, о характере его политической
деятельности в романа говорится довольно глухо; можно, однако,
заключить, что Лион Хартгейм — противник «крайностей» на-
цистской идеологии, приверженец широкой буржуазно-демокра-
тической платформы. Конечно, в рядах антифашистов в Италии,
Франции, Германии было немало католиков. Однако,— и это
отметит советский читатель книги,— решающую роль в европей-
ском Сопротивлении играла активная, героическая борьба левых
сил, прежде всего коммунистов. К сожалению, их деятельность —
вне поля зрения писательницы.
Реализм романа, как уже отмечалось, проявляется в незабыва-
емых по яркости, точно и подробно выписанных картинах приро-
ды, пейзажах. И здесь искусство Колин Маккалоу вырастает
из национальной традиции, имеющей глубокие исторические
корни.
Еще с прошлого века вошла в литературу поэтизация «бу-
ша» — девственных австралийских зарослей. Как и американ-
ские пионеры, осваивавшие «фронтир», австралийские первопро-
ходцы продирались сквозь «буш»; там закалялся их характер,
формировались стойкость и трудолюбие. Жизнь в «буше» требо-
вала самоограничения, приучала к одиночеству, она противопола-
галась существованию в условиях города, который ассоцииро-
вался с изнеженностью, даже греховностью. Природа, воспетая во
многих произведениях австралийской поэзии и прозы, напротив,
словно бы очищала души людей, позволяла увидеть и саму чело-
веческую природу в ее цельности, свободной от всего нанос-
ного.
Образы природы, постоянно присутствующие в романе Макка-
лоу, особенно в австралийской его части,— это не просто живо-
писный фон, на котором развертываются события. Лесные чащи,
пастбища, выгоны для овец, тростник выше человеческого роста,
заросли кустарника — все это реальные условия существования
для семьи Клири, прочно привязанной к земле. Герои Маккалоу
словно бы приближены к извечным первоосновам жизни. И пото-
му, наверно, столь прямодушны и цельны.
К числу самых запоминающихся картин в романе относятся
18
л* й.ники и окрестностях Дрохеды, этого своеобразного заповедни-
। । аж*трал и некой флоры и фауны. Кажется, писательница пере-
iMHin пас в легендарный эдем, где вполне современные люди
"'и ущоствуют» в редкостной гармонии с первозданной приро-
цмй, по подвергшейся разрушительному воздействию техническо-
|и прогресса.
Гак возникает в романе своеобразная философия жизни,
некий возрожденный руссоизм — как форма противостояния лич-
ности дегуманизирующей «машинной» цивилизации. Поэтизация
природы, безусловно, составляет романтический элемент произве-
дения, что придает ему волнующую новизну на фоне современной
литературы с ее урбанизмом и пропитанностью вещно-техниче-
гкими реалиями и аксессуарами «массового» общества.
Если поэтизация природы и своеобразный руссоизм Маккалоу
< пидетельствует о романтических тенденциях ее романа, то реали-
стический элемент проявляется с особой отчетливостью в изобра-
жении труда. Тема эта всегда играла выдающуюся роль в реали-
стической литературе Австралии начиная с XIX столетия и до
сегодняшнего дня, примером чего служит и творчество уже упо-
минавшегося Патрика Уайта. Осваивая огромный материал,
поколения первопроходцев и пионеров должны были обживать
гигантские безлюдные пространства, вырубать леса, засевать
поля, строить, пасти гигантские отары овец. Они были пионерами,
боровшимися со стихиями: лесорубы и гуртовщики, рубщики
пекарного тростника и рыболовы, золотоискатели и сборщики
фруктов своим трудом созидали богатство Австралии. Все это во
многом определяло самый строй и характер литературы, прозы
и поэзии, а также фольклора, в которых тема природы сливается
с темой труда. Австралийская поэзия, например, вообще отлича-
ется реальностью, конкретностью, ее лирический герой не скло-
нен к медитациям, не витает в облаках, он максимально прибли-
жен к земным заботам. Тех же героев, показанных в реальной
трудовой практике, встречаем мы в рассказах и романах Г. Лоусо-
не, В. Палмера, К.-С. Причард, А. Маршалла. При этом труд
ассоциируется не просто с прозаическим заработком: выявлена
его высокая этическая ценность. Вот почему не только традици-
онные темы литературы — любовь, странствия, горе и радость, но
и такие, казалось бы, бытовые «материи», как хлебопечение,
позвышаются и поэтизируются. Нэнси Кизинг в стихотворении
«Хлеб» пишет:
Древнейшую еду
Готовлю я умело,
Она вбирает жизнь,
Теплеет, словно тело.
Ее тугую плоть
Мешу я кулаками,
19
А тесто на дрожжах
Вспухает под руками.
Понятье «человек»
Символикой согрето,—
Зерно, закваска, хлеб
И плод под сердцем где-то.
Наверно, эти слова могла бы повторить и героиня Маккалоу
Фиона, которая спокойно, с присущим ей достоинством и гордо-
стью несет нелегкую ношу матери и хозяйки в огромном доме.
Главное дело, которым заняты мужчины в семье Клири,— это
овцеводство. Писательница включает в свое повествование
«пласты» специальной информации, касающейся выращивания
овец, их стрижки, ухода за ними, гуртования, мясйого производ-
ства. Все это дается в живых, по-своему увлекательных подробно-
стях и представляет несомненный познавательный интерес. Чита-
тель узнает, сколько тяжелого труда вложено в получение той
самой знаменитой шерсти, которой славится Австралия. Особенно
нелегка пора стрижки. И хотя в текст романа вводится немало,
казалось бы, специальных технологических подробностей, стра-
ницы эти читаются с неослабевающим интересом. А между тем
история литературы знает и немало примеров так называемых
«производственных романов», например Пьера Ампа, схематич-
ных и бесцветных, в которых в плотных описаниях машинно-
технической фактуры растворяется человек.
Значит ли это, что основное в жизни людей — их труд — не
поддается художественно-эстетическому освоению? Конечно же
нет. И прежде всего потому, что в значительных, весомых художе-
ственных произведениях изображение трудового процесса суще-
ствует не само по себе, как некое инородное тело, а сопряжено
органически с обрисовкой человеческой индивидуальности, с ее
социально-психологической характеристикой. Вот почему поко-
ления читателей с неостывающим вниманием следят за тем, как
Робинзон Крузо работает на гончарном круге, мастерит лодку,
приручает домашних животных, строит хижину!
Герои Колин Маккалоу любят свой труд. Они отдаются ему
с какой-то жадностью и самозабвением. Фрэнк с увлечением
трудится в кузнице. Маленькая Мэгги с трепетом наблюдает, как
он рубит огромные эвкалиптовые деревья. Ее братья, живущие
в Дрохеде, настолько привязаны к земле, к своему делу, что по-
жертвовали ради этого семейной жизнью. Мастерски описывается
рубка тростника в Квинсленде.
И если работа эта вызывает физическую усталость, то она
вознаграждается радостью и удовлетворением. Маккалоу поэти-
зирует труд людей, находящихся на лоне природы, не связанный
20
। крупным машинным, конвейерным производством; ведь в усло-
iiKiix капитализма индивидуальность работника нивелируется,
/ин умапизируется, утрачивает свою человеческую сущность и
превращается в некий обезличенный придаток безжалостно функ-
ционирующей «системы».
«Ноющие в терновнике» — произведение многоплановое, оно
подтнерждает ту известную истину, что творчество серьезного
писателя питается живительными соками реальной действитель-
ности. Колин Маккалоу всего самобытней там, где художественно
< нидотельствует о природе, труде, укладе своей родины, знакомит
с характерами, несущими национально-специфические черты.
Напротив, переходя на европейскую сцену, она как-то теряет
присущую ей свежесть...
Вот почему едва ли не самым важным образом, главенствую-
щим надо всем, является образ Дрохеды. Он несет в себе лириче-
скую тему романа, тему «дома», «истоков», «корней». С Дрохедой
< низаны главные герои произведения. Ее бескрайние просторы
пнляются воплощением родины, родной земли, самых дорогих для
человека начал. Здесь герои рождаются, живут, умирают, находят
на тихом кладбище последнее успокоение. Даже иссохшая, истер-
занная засухой земля Дрохеды полна для братьев Клири «неска-
занной прелести», один вид овец служит утешением, а запах
поздних роз в саду кажется «райским блаженством». Не без чув-
ства элегической грусти говорится в финале о Дрохеде — по-
следнем из громаднейших землевладений Нового Южного Уэльса;
имеете с ней должна отойти в прошлое старая патриархальная
Австралия, мир чувств непосредственных, безыскусных и глубо-
ких...
История зарубежной литературы, и особенно американской,
знает немало примеров «писателей одной книги»: автор, счастли-
во дебютировавший первым произведением, впитавшим в себя
весь его жизненный опыт, подвергается труднейшему испыта-
нию — успехом, славой — и в дальнейшем часто не может удер-
жаться на уровне первого своего достижения.
Сейчас Маккалоу — автор пяти книг, и «Поющие в тернов-
нике» — бесспорно, лучшая. Но писательница не хочет повторять
уже достигнутое.
Ее построенный уже на американском материале роман «Не-
скромное увлечение» (1981) оказался неудачным. Затем Макка-
лоу в соавторстве с Джин Истхоуп публикует книгу по кулина-
рии. В 1985 году увидел свет ее роман «Символ веры для третьего
тысячелетия» — произведение, несомненно, интересное, в кото-
ром писательница пробует силы в новом для себя утопическом
жанре. Действие романа происходит в XXI веке, главный герой —
провинциальный врач-психиатр Джошуа Кристиан, человек боль-
21
шой душевной щедрости, исполненный чувства сострадания к
своим соотечественникам, решает излечить «невроз тысячеле-
тия», страх перед грозящим в результате перенаселения планеты
и истощения природных ресурсов «ледяным веком». Под влия-
нием своей последовательницы Джудит Керриол, женщины дело-
вой, энергичной и честолюбивой, Кристиан пишет книгу, име-
ющую огромный успех. Ею он стремится помочь преодолеть нев-
роз, воспитать в людях веру в себя, свои силы, чувство собствен-
ного достоинства. Встав во главе массового шествия, направляю-
щегося в Вашингтон, он сознательно пригвождает себя к кресту,
желая ценой самопожертвования послужить моральному обнов-
лению общества. Хотя писательнице здесь и не удалось избе-
жать плакатно-символической условности образов, роман этот
одушевлен гуманистическими идеями. Несомненно, однако, что
после «Поющих в терновнике» Маккалоу находится в нелегком
творческом поиске новых тем и новых художественных подходов.
Будем надеяться, что Колин Маккалоу в новых своих сочинениях
закрепит успех романа «Поющие в терновнике».
Австралия дала плеяду высокоталантливых женщин-писа-
тельниц, прозаиков и поэтов: Этель Флоренс Ричардсон, Майлс
Франклин, Катарина Сусанна Причард, Димфна Кьюсак, Мэри
Гилмор. Хочется верить, что в этом перечне неоспоримое место
займет имя Колин Маккалоу.
Б. Гиленсон

Джин Истхоуп, «старшей сестре»
Есть такая легенда — о птице, что поет
лишь один раз за всю свою жизнь, но зато
прекраснее всех на свете. Однажды она
покидает свое гнездо и летит искать куст
терновника и не успокоится, пока не най-
дет. Среди колючих ветвей запевает она
песню и бросается грудью на самый длин-
ный, самый острый шип. И, возвышаясь
над несказанной мукой, так поет, умирая,
что этой ликующей песне позавидовали бы
и жаворонок, и соловей. Единственная,
несравненная песнь, и достается она ценою
жизни. Но весь мир замирает, прислушива-
ясь, и сам бог улыбается в небесах. Ибо все
лучшее покупается лишь ценою великого
страдания... По крайней мере, так говорит
легенда.
1
Восьмого декабря 1915 года Мэгги Клири исполнилось
четыре года. Прибрав после завтрака посуду, мать молча
сунула ей в руки сверток в коричневой бумаге и велела
идти во двор. И вот Мэгги сидит на корточках под кустом
угесника у ворот и нетерпеливо теребит сверток. Не так-то
легко развернуть неловкими пальцами плотную бумагу; от
иге немножко пахнет большим магазином в Уэхайне, и
Мэгги догадывается: то, что внутри, не сами делали и никто
нс дал, а — вот чудеса! — купили в магазине.
С одного уголка начинает просвечивать что-то тонкое,
золотистое; Мэгги еще торопливей набрасывается на оберт-
ку, отдирает от нее длинные неровные полосы.
— Агнес! Ой, Агнес! — говорит она с нежностью
н мигает, не веря глазам: в растрепанном бумажном гнезде
лежит кукла.
Конечно, это чудо. За всю свою жизнь Мэгги только раз
была в Уэхайне — давно-давно, еще в мае, ее туда взяли,
потому что она была пай-девочкой. Она забралась тогда
и двуколку рядом с матерью и вела себя лучше некуда, но
от волнения почти ничего не видела и не запомнила, только
одну Агнес. Красавица кукла сидела на прилавке наряд-
ная, в розовом шелковом кринолине, пышно отделанном
25
кремовыми кружевными оборками. Мэгги в ту же минуту
окрестила ее Агнес — она не знала более изысканного
имени, достойного такой необыкновенной красавицы. Но
потом долгие месяцы она лишь безнадежно тосковала по
Агнес; ведь у Мэгги никогда еще не было никаких кукол,
она даже не подозревала, что маленьким девочкам полага-
ются куклы. Она превесело играла свистульками, рогатка-
ми и помятыми оловянными солдатиками, которых уже
повыбрасывали старшие братья, руки у нее всегда были
перепачканы, башмаки в грязи.
Мэгги и в мысль не пришло, что Агнес — игрушка. Она
провела ладонью по складкам ярко-розового платья —
такого великолепного платья она никогда не видала на
живой женщине — и любовно взяла куклу на руки. У Аг-
нес руки и ноги на шарнирах, их можно повернуть и со-
гнуть как угодно; даже шея и тоненькая стройная талия
сгибаются. Золотистые волосы высоко зачесаны и разубра-
ны жемчужинками, открытая нежно-розовая шея и плечи
выступают из пены кружев, сколотых жемчужной булав-
кой. Тонко разрисованное фарфоровое личико не покрыли
глазурью, и оно матовое, нежное, совсем как человеческое.
Удивительно живые синие глаза блестят, ресницы из насто-
ящих волос, радужная оболочка — вся в лучиках и окруже-
на темно-синим ободком; к восторгу Мэгги, оказалось, что
если Агнес положить на спину, глаза у нее закрываются.
На одной румяной щеке чернеет родинка, темно-красный
рот чуть приоткрыт, виднеются крохотные белые зубы.
Мэгги уютно скрестила ноги, осторожно усадила куклу на
колени к себе — сидела и не сводила с нее глаз.
Она все еще сидела там, под кустом, когда из зарослей
высокой травы (так близко к забору ее неудобно косить)
вынырнули Джек и Хьюги. Волосы Мэгги, как у истинной
Клири, пылали точно маяк: всем детям в семье, кроме
Фрэнка, досталось это наказанье — у всех рыжие вихры,
только разных оттенков. Джек весело подтолкнул брата
локтем — гляди, мол. Переглядываясь, ухмыляясь, они
подобрались к пей с двух сторон, будто они солдаты и
устроили облаву на изменника маори. Да Мэгги все равно
бы их не услышала, она была поглощена одной только
Агнес и что-то ей тихонько напевала.
— Что это у тебя, Мэгги? — подскочил к ней Джек.—
Покажи-ка!
— Да, да, покажи! — со смехом подхватил Хьюги,
забежав с другого боку.
Мэгги прижала куклу к груди, замотала головой:
26
Нет! Она моя! Мне ее подарили на рожденье!
А ну, покажи! Мы только поглядим!
Гордость и радость взяли вверх над осторожностью.
М.н гп подняла куклу, пускай братья полюбуются.
Смотрите, правда, красивая? Ее зовут Агнес. 1
Агнес? Аг-нес? — Джек очень похоже изобразил,
будто подавился.— Вот так имечко, сю-сю! Назвала бы
просто Бетти или Маргарет.
Нет, она Агнес.
Хьюги заметил, что у куклы запястье на шарнире,
и присвистнул.
- Эй, Джек, гляди! Она может двигать руками!
— Да ну? Сейчас попробуем.
— Нет-нет! — Мэгги опять прижала куклу к груди, на
глаза навернулись слезы.— Вы ее сломаете. Ой, Джек, не
гронь, сломаешь!
— Пф-ф! — Чумазыми смуглыми лапами Джек стис-
нул запястья сестры.— Хочешь, чтоб я тебе самой руки
пыкрутил? И не пищи, плакса, а то Бобу скажу.— Он стал
разнимать ее руки с такой силой, что они побелели, а Хьюги
ухватил куклу за юбку и дернул.— Отдай, а то хуже будет.
— Не надо, Джек! Ну пожалуйста! Ты ее сломаешь,
я знаю, сломаешь! Ой, пожалуйста, оставь ее! Не тронь, ну
пожалуйста!
Ей было очень больно, она всхлипывала, топала ногами
и все-таки прижимала куклу к груди. Но под конец Агнес
выскользнула из-под ее рук.
— Ага, есть! — заорал Хьюги.
Джек и Хьюги занялись новой игрушкой так же
самозабвенно, как перед тем их сестра, стащили с куклы
платье, нижние юбки, оборчатые штанишки. Агнес лежала
нагишом, и мальчишки тянули ее и дергали, одну ногу
задрали ей за голову, а голову повернули задом наперед,
сгибали и выкручивали ее и так и сяк. Слезы сестры их
ничуть не трогали, а Мэгги и не подумала где-то искать
помощи: так уж было заведено в семье Клири — не мо-
жешь сам за себя постоять, так не надейся на поддержку
и сочувствие, даже если ты девчонка.
Золотые куклины волосы растрепались, жемчужинки
мелькнули в воздухе и пррпали в густой траве. Пыльный
башмак, который недавно топал по кузнице, небрежно
ступил на брошенное платье — и на шелку остался жир-
ный черный след. Мэгги поскорей опустилась на колени,
подобрала крохотные одежки, пока они не пострадали еще
больше, и принялась шарить в траве — может быть, най-
27
дутся разлетевшиеся жемчужинки. Слезы слепили ее,
сердце разрывалось от горя, прежде ей неведомого,— ведь
у нее никогда еще не бывало ничего своего, о чем стоило бы
горевать.
Фрэнк швырнул шипящую подкову в холодную воду
и выпрямился; в последние дни спина не болела — пожа-
луй, он привыкает наконец бить молотом. Давно пора,
сказал бы отец, уже пол года работаешь в кузнице. Фрэнк
и сам помнил, как давно его приобщили к молоту и нако-
вальне; он мерил эти дни и месяцы мерою обиды и ненави-
сти. Теперь он швырнул молот в ящик для инструментов,
дрожащей рукой отвел со лба прядь черных прямых волос
и стянул через голову старый кожаный фартук. Рубашка
лежала в углу на куче соломы; он медленно побрел туда
и стоял минуту-другую, широко раскрыв черные глаза,
смотрел в стену, в неструганые доски, невидящим взгля-
дом.
Он был очень мал ростом, не выше пяти футов и трех
дюймов, и все еще по-мальчишески худ, но обнаженные
руки уже бугрились мышцами от работы молотом и мато-
вая, безупречно чистая кожа лоснилась от пота. Из всей
семьи его выделяли темные волосы и глаза, пухлые губы
и широкое переносье тоже были не как у других, но это
потому, что в жилах его матери текла толика крови мао-
ри — она-то и сказалась на облике Фрэнка. Ему уже скоро
шестнадцать, а Бобу только-только минуло одиннадцать,
Джеку десять, Хьюги девять, Стюарту пять и малышке
Мэгги три. Тут он вспомнил: сегодня восьмое декабря,
Мэгги исполняется четыре. Он надел рубашку и вышел из
сарая.
Их дом стоял на вершине невысокого холма, от сарая —
он же конюшня и кузница — до него с полсотни шагов. Как
все дома в Новой Зеландии, он был деревянный, несклад-
ный, всего лишь одноэтажный, зато расползался вширь:
случись землетрясение, хоть что-нибудь да уцелеет. Вокруг
дома густо росли кусты утесника, сейчас щедро осыпанные
ярко-желтыми цветами; и трава зеленая, сочная, настоя-
щая новозеландская трава. Даже среди зимы, когда, случа-
ется, в тени весь день не тает инея, трава никогда не буреет,
а долгим ласковым летом ее зелень становится еще ярче.
Дожди идут тихие, спокойные, не ломают нежных ростков
и побегов, снега никогда не бывает, а солнце греет как раз
настолько, чтобы взлелеять, но не настолько, чтоб иссу-
шить. Грозные стихии в Новой Зеландии не разят с небес,
28
ни цы рыпаются из недр земли. Горло всегда перехвачено
• мп и дни иом, всегда Ощущаешь под ногами неуловимую
зришь, глухие подземные раскаты. Ибо там, в глубине,
। и и re я невообразимая устрашающая сила, сила столь могу-
чи и, что тридцать лет тому назад она смела с лица земли
шромную гору; в безобидных на вид холмах разверзлись
ipeiHiiiiLi, с воем и свистом вырвались столбы пара, вулка-
ны изрыгнули в небо клубы дыма, и воды горных потоков
обжигали. Маслянисто вскипали огромные озера жидкой
ipiiin, волны неуверенно плескались о скалы, которых,
быть может, они уже не найдут на прежнем месте в час
попою прилива, и толщина земной коры кое-где не превы-
шала девятисот футов.
И все же это добрая, благодатная земля. За домом
раскинулась чуть всхолмленная равнина, зеленая, точно
изумруд на кольце Фионы Клири — давнем подарке жени-
на; равнина усеяна тысячами белых пушистых комочков,
только вблизи можно разглядеть, что это овцы. За вол-
нистой линией холмов голубеет небо и на десять тысяч
футов вздымается гора Эгмонт, уходя вершиной в облака,
иг склоны еще побелены снегом и очертания так правиль-
ны, так совершенны, что д^же те, кто, как Фрэнк, видит ее
нею жизнь, изо дня в день, не устают ею любоваться.
Подъем к дому довольно крутой, но Фрэнк торопится,
он знает, что отлучаться из кузницы ему сейчас не положе-
но: у отца правила строгие. Но вот он обогнул угол дома
и увидел детей под кустом утесника.
Фрэнк сам возил мать в Уэхайн за куклой для Мэгги
и до сих пор удивляется, с чего ей это вздумалось. Мать
новее не склонна делать в дни рожденья непрактичные
подарки, на это нет денег, и она никогда прежде никому не
дарила игрушки. Все они получают что-нибудь из одежды;
и дни рожденья и на рождество пополняется скудный
юрдероб. Но, наверно, Мэгги увидала эту куклу, когда
один-единственный раз ездила в город, и Фиона об этом не
забыла. Фрэнк хотел было расспросить ее, но она только
пробормотала, что девочке нельзя без куклы, и скорей
заговорила о другом.
Сидя на дорожке, ведущей к дому, Джек и Хьюги
и четыре руки безжалостно выворачивали все куклины
суставы. Мэгги стояла к Фрэнку спиной и смотрела, как
братья издеваются над Агнес. Аккуратные белые носки
Мэгги сползли на черные башмачки, из-под праздничного
коричневого бархатного платья виднелись голые ноги. По
гнине рассыпались и сверкали на солнце тщательно накру-
29
ченные локоны — не медно-рыжие и не золотые, а какого-
то особенного цвета между тем и другим. Белый бант из
тафты, которому полагалось удерживать волосы спереди,
чтоб не падали на лицо, обмяк и съехал набок, платье все
в пыли. В одной руке Мэгги стиснула куклины одевашки,
другой тщетно пытается оттолкнуть Хьюги.
— Ах вы, паршивцы!
Джек и Хьюги мигом вскочили и дали стрекача, поза-
быв про куклу: когда Фрэнк ругается, самое разумное —
удирать.
— Только троньте еще раз эту куклу, я вам ноги
повыдергаю! — закричал им вдогонку Фрэнк.
Потом наклонился, взял Мэгги за плечи и легонько
встряхнул.
— Ну-ну, не надо плакать. Они ушли, больше они твою
куклу не тронут, будь спокойна. Улыбнись-ка, ведь нынче
твой день рожденья!
По распухшему лицу девочки в три ручья катились
слезы; она подняла на Фрэнка такие огромные, такие стра-
дающие серые глаза, что у него перехватило дыхание. Он
вытащил из кармана штанов грязный лоскут, неуклюже
вытер ей лицо, зажал в складцах носишко:
— Сморкайся!
Мэгги послушалась, слезы высыхали, только говорить
было трудно — мешала икота.
— Ой, Ф-ф-фрэнк, они у меня от-от-отняли Агнес! —
Она всхлипнула.— У нее в-в-волосы растрепались и м-ма-
ненькие жемчу-жинки все рассыпались! П-покатились
в т-т-траву, и я их никак не н-найду!
И опять прямо на руку ему брызнули слезы; Фрэнк
посмотрел на свою мокрую ладонь, потом слизнул с нее
соленые капли.
— Ну, ничего, сейчас мы их отыщем. Только ведь когда
плачешь, так, конечно, ничего в траве не углядишь, и по-
том, что это ты залопотала, как младенец? Ты давно умеешь
говорить не «маненькая», а «маленькая». Давай еще раз
высморкайся и подбери свою несчастную... как ее, Агнес?
Надо ее одеть, а то она обгорит на солнце.
Он усадил девочку с края дорожки, осторожно подал ей
куклу и стал шарить в траве — и скоро с победным криком
поднял над головой жемчужинку.
— Одна есть! Вот увидишь, мы их все разыщем!
Мэгги с обожанием смотрела на старшего брата, а он все
шарил в высокой траве и одну за другой показывал ей
найденные жемчужины, потом она спохватилась — у Аг-
30
иге, наверно, очень нежная кожа, как бы и вправду ее не
южгло солнце,— и принялась одевать куклу. Та как будто
всерьез не пострадала. Прическа рассыпалась, волосы
растрепались, руки и ноги в пятнах оттого, что мальчишки
вертели и крутили их грязными лапами, но целы. У Мэгги
над ушами были вколоты черепаховые гребенки — она
стала дергать одну, наконец вытащила и принялась расче-
сывать волосы Агнес, самые настоящие волосы, искусно
наклеенные на марлю и выбеленные до соломенно-золоти-
стого цвета.
Мэгги неловко теребила какой-то узел в волосах куклы,
и вдруг случилось ужасное*. Волосы оторвались все сразу
и спутанным комом повисли на гребенке. Над гладким лбом
Агнес не оказалось ничего — не было темени, хотя бы
голого черепа. Просто ужасная зияющая дыра. Испуганная
Мэгги наклонилась и, вся дрожа, заглянула внутрь. Изнут-
ри неясно угадывались очертания щек и подбородка, свет
проникал через приоткрытые губы, и силуэтом чернели
зубы, точно у какого-то зверька, а над всем этим Мэгги
увидела глаза Агнес — два страшных твердых шарика
насажены были на проволочный прут, безжалостно пронза-
ющий голову куклы.
Мэгги отчаянно, совсем не по-детски вскрикнула, от-
швырнула Агнес и все кричала, закрыв лицо руками, ее
трясло, колотило крупной дрожью. Потом она почувствова-
ла — Фрэнк отнимает ее ладони от лица, берет ее на руки,
прижимает к себе. Она уткнулась лбом ему в шею, крепко
обняла — его близость утешала, успокаивала, и Мэгги даже
почувствовала, как славно от него пахнет: лошадьми,
потом, железом.
Наконец она немного успокоилась, и Фрэнку удалось
выспросить у нее, что случилось; он поднял куклу и с недо-
умением разглядывал ее пустой череп и пытался вспо-
мнить — мучили ли и его непонятные страхи, когда он был
малышом. Но нет, его преследовали другие наваждения:
люди, перешептывания, косые взгляды. Вспомнилось изму-
ченное, робкое лицо матери, дрожь ее руки, сжимающей его
руку, ее поникшие плечи.
Что же увидела Мэгги, что ее так ужаснуло? Пожалуй,
она бы куда меньше напугалась, если бы Агнес, потеряв
волосы, просто залилась кровью. Это дело обычное, в семей-
стве Клири по меньшей мере раз в неделю кто-нибудь уж
непременно порежется или разобьется до крови.
— Глаза... глаза...— шептала Мэгги, она отворачива-
лась, нипочем не хотела смотреть на куклу.
31
— Чудо, а не кукла! — пробормотал Фрэнк, зарываясь
лицом в волосы сестры. Что за волосы, густые, мягкие
и такие удивительно яркие!
Добрых полчаса он умасливал Мэгги, пока удалось
заставить ее посмотреть на Агнес, и еще с полчаса — пока
не уговорил заглянуть в дырявую куклину голову. Он
показал девочке, как устроены глаза, как все точно рассчи-
тано и пригнано, чтобы они не косили, легко закрывались
и открывались.
— Ну, а теперь тебе пора домой,— сказал он, повыше
поднял сестренку, прижал к себе, втиснул куклу посе-
редке.— Мы попросим маму привести ее в порядок, ладно?
Постираем и погладим ей платье и приклеим обратно воло-
сы. А с этими жемчужинками я тебе сделаю настоящие
шпильки, чтоб не падали, и ты сможешь ее причесывать на
все лады, как захочешь.
Фиона Клири на кухне чистила картошку. Она была
чуть ниже среднего роста, очень хороша собой, настоящая
красавица, но лицо строгое, суровое; безукоризненно
стройная фигура с тонкой талией ничуть не расплылась, не
отяжелела, хоть эта женщина и выносила под сердцем
шестерых детей. На ней было серое миткалевое платье,
длинная юбка спадала до чистого как стеклышко пола;
спереди платье прикрывал широчайший накрахмаленный
белый фартук, он надевался через голову и завязан был на
спине аккуратнейшим жестким от крахмала бантом. С ран-
него утра и до поздней ночи жизнь ее протекала в кухне
и в огороде, ноги в грубых черных башмаках носили ее все
по тому же кругу — от плиты к корыту, от стирки к гряд-
кам, а там к бельевой веревке и снова к плите.
Она положила нож на стол, посмотрела на Фрэнка
с Мэгги, углы красиво очерченных губ опустились.
— Мэгги, я тебе позволила с утра надеть лучшее платье
с одним условием — чтобы ты его не запачкала. А посмотри
на себя! Какая же ты грязнуля!
— Она не виновата, мам,— вступился Фрэнк.— Джек
с Хьюги отняли у нее куклу, хотели поглядеть, как действу-
ют руки и ноги. Я ей обещал, что мы поправим дело, будет
кукла опять как новенькая. Мы ведь сумеем, правда?
— Дай посмотрю.— Фиа протянула руку.
Она была не щедра на слова, больше отмалчивалась.
О чем она думала, не знал никто, даже ее муж; держать
в строгости детей она предоставляла ему и все, что он велел,
исполняла беспрекословно и безропотно, разве только слу-
32
чин и что то уж вовсе необычное. Мэгги слыхала, мальчики
।игптплись между собой, будто мать боится отца не меньше,
ч<’м они сами, но если это было и верно, страх она скрывала
нид маской непроницаемого, чуть хмурого спокойствия.
Она никогда не смеялась и, что бы ни было, ни разу не
мгпыл ила.
Внимательно осмотрев Агнес, Фиа положила ее на
шкафчик возле плиты и поглядела на Мэгги.
Завтра утром я постираю ей платье и сделаю новую
прическу. А сегодня вечером, после ужина, Фрэнк может
приклеить ей волосы и вымыть ее.
Слова эти прозвучали не то чтобы утешительно, скорее
деловито. Мэгги кивнула, неуверенно улыбнулась; в иные
минуты ей ужасно хотелось, чтобы мать засмеялась, но
этого никогда не бывало. Мэгги чувствовала — есть у нее
с матерью что-то общее, что отделяет их обеих от отца
и мальчиков, но мама всегда занята, всегда такая прямая,
непреклонная — не подступишься. Кивнет рассеянно, лов-
ко повернется от плиты к столу, колыхнув длинной сборча-
той юбкой, и опять работает, работает, работает.
И никто из детей, кроме Фрэнка, не понимал, что
в матери живет непреходящая, неисцелимая усталость. Так
много надо сделать, и ни на что нет денег, и не хватает вре-
мени, и на все про все только одна пара рук. Хоть бы уж
Мэгги подросла и стала помощницей; малышка и сейчас де-
лает что попроще и полегче, но ей всего-то четыре, на ее
плечи много не переложишь. Шестеро детей — и только од-
на девочка, да притом самая младшая. Все знакомые и со-
чувствуют матери такого семейства, и завидуют, но работы
от этого меньше не становится. В рабочей корзинке накопи-
лась гора нештопаных носков, и на спицах еще новый
носок, йедовязанный, и Хьюги уже вырастает из своих
свитеров, а Джек еще не настолько вырос, чтобы отдать ему
свой.
По чистой случайности неделю, на которую приходился
день рожденья Мэгги, Падрик Клири проводил дома. Вре-
мя стрижки овец еще не настало, и он ходил работать по
соседям — пахал и сеял. Сам он был стригаль — занятие
сезонное, длится с середины лета и до конца зимы, а потом
наступает время окота. Обычно Клири ухитрялся найти
достаточно работы, чтобы продержаться с семьей весну
и первый месяц лета: помогал принимать ягнят, пахал
землю или подменял хозяина какой-нибудь молочной фер-
мы, который не поспевал дважды в день подоить всех коров.
Где найдется работа, туда он и шел, предоставляя семье
2 К. Маккалоу
33
в большом старом доме справляться своими силами; и не
так уж это жестоко. Если ты не из тех счастливчиков, у кого
есть своя земля, ничего другого не остается.
Когда он в этот день вскоре после захода солнца вернул-
ся домой, лампы были уже зажжены и на высоком потолке
плясали тени. Мальчики — все, кроме Фрэнка,— собра-
лись на заднем крыльце, играли с какой-то лягушкой;
Падрик сразу понял, где Фрэнк: от поленницы доносилось
размеренное тюканье топора. Падрик прошел через широ-
кое крыльца, почти не задерживаясь, только дал пипка
Джеку да дернул за ухо Боба.
— Подите помогите Фрэнку с дровами, бездельники. Да
поживей, пока мама не позвала ужинать, не то всем попа-
дет.
Он кивнул Фионе, которая хлопотала у плиты; не обнял
ее, не поцеловал, полагая, что всякие проявления нежных
чувств между мужем и женой уместны только в спальне.
Пока он стаскивал облепленные засохшей грязью башмаки,
подбежала вприпрыжку Мэгги с его домашними шлепанца-
ми, и Падрик широко улыбнулся ей; как всегда, при виде
малышки в нем всколыхнулось непонятное удивление. Опа
такая хорошенькая, такие у нее красивые волосы; он подце-
пил один локон, вытянул и легко отпустил — забавно
смотреть, как длинная прядь опять свернется пружинкой
и отскочит на место. Потом подхватил дочку па руки, подо-
шел к очагу, подле которого стояло единственное в кухне
удобное кресло — деревянное, с резной спинкой и привя-
занной к сиденью подушкой. Негромко вздохнул, сел,
достал свою трубку, пепел небрежно вытряхнул прямо на
пол. Мэгги уютно свернулась у отца на коленях, обвила
руками его шею и подняла к нему прохладную свежую
рожицу — то была ее обычная вечерняя игра: смотреть,
как сквозь его короткую рыжую бороду просвечивает
огонь.
— Ну, как ты, Фиа? — спросил жену Падрик Клири.
— Все хорошо, Пэдди. Кончил ты сегодня с нижним
участком?
- Да, все закончил. Завтра с утра пораньше примусь за
верхний. Ох, и устал же я!
— Еще бы. Макферсон опять дал тебе эту норовистую
кобылу?
— Ясное дело. Неужто, по-твоему, он станет маяться
с этой животиной сам, а мне даст чалого? Плечи ломит, сил
нет. Бьюсь об заклад, другой такой упрямой скотины во
всей Новой Зеландии не сыщешь.
34
Ну, ничего. У старика Робертсона все лошади хоро-
iiihi', п ты уже скоро перейдешь к нему.
I (оскорей бы. — Падрик набил трубку дешевым таба-
ним, притянул к себе фитиль, торчащий из жестянки подле
нниты. На миг сунул фитиль в открытую дверцу топки, ион
•мн и лея; Падрик откинулся на спинку кресла, затянулся
♦ ни глубоко, что в трубке даже как-то забулькало.— Ну
инк, Мэгги, рада, что тебе уже четыре года? — спросил он
ДНМЬ.
Очень рада, пап.
Мама уже отдала тебе подарок?
Ой, пап, как вы с мамой догадались, что мне хочется
Ai him ?
Агнес? — Он с улыбкой быстро глянул на жену
найдиценно поднял брови. — Стало быть, ее звать Агнес?
Да. Она красивая, папочка. Я бы целый день на нее
смотрела.
Счастье, что еще есть на что смотреть — хмуро
сказала Фиа.— Джек с Хьюги сразу ухватили эту куклу,
бедняга Мэгги и разглядеть ее толком не успела.
Ну, на то они мальчишки. Сильно они ее испортили?
Все поправимо. Фрэнк им вовремя помешал.
Фрэнк? А что он там делал? Он должен был весь
день работать в кузне. Хантер торопит с воротами.
Фрэнк и работал весь день. Он только приходил за
каким-то инструментом,— поспешно сказала Фиа: Падрик
игегда был слишком строг с Фрэнком.
Ой, папочка, Фрэнк мой самый лучший брат! Он
гипс мою Агнес от смерти, и после ужина он опять прикле-
ит ей волосы.
- Вот и хорошо,— сонно промолвил отец, откинулся
на спинку кресла и закрыл глаза.
От очага несло жаром, но он этого словно не замечал; на
лбу его заблестели капли пота. Он заложил руки за голову
и задремал.
От него-то, от Падрика Клири, его дети и унаследовали
lycTbie рыжие кудри разных оттенков, хотя ни у кого из
них волосы не были такими вызывающе медно-красными.
Падрик был мал ростом, но необыкновенно крепок, весь
lo’iiio из стальных пружин; ноги кривые оттого, что он
сызмальства ездил верхом, руки словно стали длинней
«итого, что долгие годы он стриг овец; и руки и грудь —
и курчавой золотистой поросли, будь она черной, это бы
выглядело безобразно. Ярко-голубые глаза, привыкшие
смотреть вдаль, всегда прищурены, точно у моряка, а лицо
и*
35
славное, улыбчивое и с юмором эта неизменная готовность
улыбнуться сразу привлекала к нему людей. И притом
великолепный, истинно римский нос, который должен бы
приводить в недоумение сородичей Падрика, а впрочем,
у берегов Ирландии во все времена разбивалось немало
чужестранных кораблей. Речь его еще сохранила мягкость
и торопливую невнятность, присущую голуэйским ирланд-
цам, но почти двадцать лет, прожитых в другом полуша-
рии, наложили на нее свой отпечаток, изменили иные
звуки, чуть замедлили темп и придали ей сходство, со ста-
рыми часами, которые не худо бы завести. Счастливец, он
ухитрялся куда лучше многих справляться со всеми труда-
ми и тяготами своей жизни — и, хотя семью держал
в строгости и поблажки никому не давал, все дети, за одним
исключением, его обожали. Если в доме не хватало хлеба,
он обходился без хлеба; если надо было выбрать — обзаве-
стись чем-то из одежды ему или кому-то из его отпрысков,
он обходился без обновы. А это в своем роде куда более
веское доказательство любви, чем миллион поцелуев, они-
то даются легко. Он был очень вспыльчив и однажды убил
человека. Но ему повезло, тот человек был англичанин,
а в гавани Дан-Лэри как раз стоял под парами корабль,
уходящий в Новую Зеландию...
Фиона выглянула из дверей кухни и позвала:
— Ужинать!
Один за другим явились сыновья, последним — Фрэнк
с большой охапкой дров, он свалил их в ящик у плиты.
Падрик спустил Мэгги с колен, прошел в дальний конец
кухни и занял место во главе грубо сколоченного обеденно-
го стола, мальчики расселись по сторонам, а Мэгги вска-
рабкалась на деревянный ящик, который отец поставил для
нее на стуле подле себя.
Фиа раскладывала еду по тарелкам прямо на столе, за
которым стряпала, и делала это быстрей и сноровистей
любого официанта; она подавала по две тарелки сразу —
сперва мужу, потом Фрэнку, дальше мальчикам по стар-
шинству, наконец, Мэгги и последней взяла себе.
— У-у! Студень! — скривился Стюарт, берясь за вил-
ку.— Зачем вы меня назвали вроде этой еды...
— Знай ешь,— оборвал отец.
Большие тарелки полны были доверху: к студню щед-
рые порции вареного картофеля, баранина, бобы только
сегодня с огорода. Хоть кое-кто и фыркал и ворчал себе под
нос, ребята, включая Стюарта, уплели все дочиста да еще
вытерли тарелки хлебом и получили в придачу по несколь-
36
। •• |пмп»й хлеба с маслом и с джемом из своего крыжовни-
। и «I»ин подсела с общему столу, наскоро поела сама, снова
|нн пошила к кухонному столу и разложила по глубоким
•предкам изрядные куски пудинга, очень сладкого и на-
। i.h.iii пропитанного джемом. Все это было тут же залито
||ц||||(11ми еще дымящегося заварного крема, и опять она
прилилась сновать от рабочего стола к обеденному, разнося
пи дне тарелки сразу. И наконец, со вздохом села: теперь
мн ило спокойно поесть самой.
Ой, как вкусно! Джем с кремом! — закричала Мэгги
н < гпла чертить по лакомству ложкой, так что скоро сквозь
•1<«'1гый крем проступили розовые разводы.
Да, Мэгги, дочка, ведь сегодня твое рожденье, вот
мима и приготовила твой любимый пудинг,— с улыбкой
riiii.uui отец.
На этот раз никто не ворчал и не жаловался — какой бы
нн был пудинг, его уплетали за обе щеки: в семействе
Клири все были сластены.
Но хоть они и ели так обильно и сытно, никто не тол-
< м»л. Не приобреталось ни грамма лишнего веса — все
рас ходовалось в работе либо в игре. Овощи и фрукты съеда-
юсь потому, что это вкусно, но если бы не хлеб и карто-
||н’Л I., не мясо и горячие мучные пудинги, неоткуда было бы
И.ШТЬ силы.
А потом Фиа налила всем чаю из огромного чайника,
и еще около часу семья не расходилась: пили чай, читали
ра.(говаривали; Пэдди, попыхивая трубкой, увлеченно чи-
пы какую-то книгу, взятую в библиотеке, Боб с головой
ушел в другую. Фиа опять и опять подливала всем чаю,
младшие строили планы на завтра. Занятия в школе кончи-
лись, впереди долгие летние каникулы, мальчики почуяли
( иободу, и им уже не терпелось приняться за свою долю
работы по дому и в огороде. Бобу поручено подкрасить, где
надо, стены снаружи, Джеку и Хьюги — держать в порядке
поленницу, надворные постройки, помогать с дойкой, Стю-
iipi v - пропалывать грядки; по сравнению с ужасами
школы все это просто детская игра. Отец порой поднимал
iплову от книги и подбавлял к списку еще какое-нибудь
дою, но Фиа молчала; Фрэнк устало обмяк на стуле и при-
мебывал чай, одну чашку за другой.
Наконец Фиа поманила к себе Мэгги и, когда та взобра-
лась на высокую табуретку, перевязала ей на ночь волосы
лоскутками и отправила ее, Стюарта и Хьюги спать; Джек
г Бобом упросили дать им еще немного времени и вышли во
диор кормить собак; Фрэнк взял с кухонного стола сестри-
37
ну куклу и стал приклеивать на место волосы. Падрик
потянулся, закрыл книгу и положил трубку в большую,
отливающую всеми цветами радуги раковину пауа, которая
служила ему пепельницей.
— Ну, мать, я пойду лягу.
— Спокойной ночи, Пэдди.
Фиа убрала все с обеденного стола, потом сняла с крюка
на стене оцинкованную лохань. Поставила ее напротив
Фрэнка, на другом конце кухонного стола, налила горячей
воды из тяжелого чугуна, что стоял на огне. От лохани
повалил пар, и Фиа подбавила холодной воды из старой
жестянки из-под керосина; взяла с проволочной сетки
мыло, взбила пену и принялась за посуду — мыла, спола-
скивала, ставила тарелки ребром.
Фрэнк не поднимая головы трудился над куклой, но
когда на столе выросла груда вымытых тарелок, он молча
встал, взял полотенце и принялся их вытирать. Опять
и опять он переходил от кухонного стола к посудному
шкафу, чувствовалась давняя привычка и сноровка. То
была для них с матерью тайная и небезопасная игра, ибо
одним из строжайших правил, установленных в семье
властью Пэдди, было четкое распределение обязанностей.
Работа по дому — женское дело, и все тут. Никто из муж-
чин, большой или малый, не должен ничего такого касать-
ся. Но каждый вечер, когда Пэдди отправлялся спать,
Фрэнк помогал матери, а Фиа, как настоящая сообщница,
нарочно откладывала мытье посуды напоследок, пока не
услышит, как в спальне тяжело шлепнутся на пол сбро-
шенные мужем домашние туфли. Раз уж Пэдди их скинул,
больше он в кухню не придет.
Фиа ласково посмотрела на сына.
— Не знаю, что бы я без тебя делала, Фрэнк. Толь-
ко напрасно ты это. Ведь совсем не отдохнешь до
утра.
— Пустяки, мам. Невелик труд вытереть тарелки, не
помру. А тебе хоть немножко да легче.
— Это моя работа, Фрэнк. Я не жалуюсь.
— Хоть бы нам когда-нибудь разбогатеть, наняла бы ты
себе подмогу.
— Вот уж пустые мечты! — Фиа вытерла кухонным
полотенцем мыльные, распаренные руки и взялась за
поясницу, устало перевела дух. Со смутной тревогой по-
смотрела на сына — всякий рабочий человек недоволен
своей долей, но в Фрэнке уж слишком кипит горькая обида
на судьбу.— Не заносись, Фрэнк, не воображай о себе
38
мннинчо. Такие мысли не доводят до добра. Мы простые
люди, труженики, а значит, никогда не разбогатеем и пика-
ний прислуги в подмогу не заведем. Будь доволен тем, что
ем ть и что имеешь. Когда ты так говоришь, это оскорби-
нч11.и() для папы, а он такого не заслуживает. Ты и сам
•111Н4Ч111». Он не пьет, не играет, он ради нас работает как
1н11'>ржный. Ни гроша заработанного не тратит на себя.
Hi с для нас.
Сын нетерпеливо передернул крепкими плечами, хму-
рое лицо стало еще мрачней и жестче.
Да что в этом плохого — хотеть от жизни еще чего-
• о, чтоб не только весь век гнуть спину? Я хочу, чтоб у тебя
Пыли в хозяйстве подмога — не понимаю, что тут худого.
Худо, потому что невозможно! Ты же знаешь, у нас
нет денег и нельзя тебе учиться дальше, кончить школу, так
чем еще ты сможешь заниматься, если не черной работой?
По тому, как ты говоришь, как одет, по твоим рукам сразу
видно, что ты просто рабочий человек. Но мозолистые
руки — не позор. Знаешь, как говорит папа: у кого руки
и мозолях, тот человек честный.
Фрэнк молча пожал плечами. Посуду всю убрали; Фиа
достала корзинку с шитьем и села в кресло Пэдди у огня,
Фрэнк опять склонился над куклой.
- Бедняжка Мэгги! — сказал он вдруг.
- Почему это?
- Да вот сегодня наши сорвиголовы расправлялись
с ее куклой, а она только стоит и плачет, будто весь мир
рушится. — Он поглядел на куклу, волосы снова были на
месте.— Агнес! И откуда она такое имя выкопала?
— Наверно, слышала, как я говорила про Агнес Фоти-
скью-Смит.
- Я ей тогда отдал куклу, а она заглянула в куклину
голову и чуть не померла со страху. Глаз куклиных испуга-
лись, уж не знаю почему.
- Ей всегда чудится то, чего на самом деле нет.
- Жаль, не хватает денег, надо бы малышам подольше
учиться в школе. Они у нас такие смышленые.
— Ох, Фрэнк! Знаешь, если бы да кабы...— устало
сказала мать. Провела рукой по глазам, одолевая дрожь,
и воткнула иглу в клубок серой шерсти.— Не могу больше,
(‘•овеем вымоталась, уже и не вижу толком.
- Иди спать, мам. Я погашу лампы.
- Мне еще надо подбросить дров в печь.
- Я подброшу.
Он встал из-за стола, осторожно уложил изящную
39
фарфоровую куклу на посудный шкаф, за противень, по-
дальше от греха. Впрочем, не стоило беспокоиться, чго
мальчишки опять на нее покусятся — расправы Фрэнка
они боялись больше, чем отцовской кары, потому что кры-
лась в нем какая-то злость. Она никогда не проявлялась
при матери и сестре, но всем братьям случалось испытать
ее на себе.
Фиа смотрела на сына, и сердце ее сжималось: есть во
Фрэнке что-то неистовое, отчаянное, что-то в нем предве-
щает беду. Хоть бы он и Пэдди лучше ладили друг с другом!
Но вечно между ними споры и раздоры. Быть может, Фрэнк
уж чересчур о ней заботится, быть может, уж слишком
к ней привязан. Если так, она сама виновата. Но ведь это
значит, что он добрый, любящее сердце. Он только хочет,
чтобы ей жилось хоть немного легче. И опять она с тоской
подумала: скорей бы подросла Мэгги, сняла бы с плеч
Фрэнка эту заботу.
Фиа взяла со стола маленькую лампу, тотчас опять
поставила и пошла через кухню к Фрэнку — он сидел на
корточках перед очагом, укладывал дрова на завтра, орудо-
вал заслонкой. На белой коже выше локтей вздувались
вены, в руки прекрасной формы, в длинные пальцы въелась
уже навеки несмываемая грязь. Мать несмело протянула
руку, осторожно, едва касаясь, отвела со лба сына и пригла-
дила прямые черные волосы; трудно было бы ждать от нее
ласки нежнее.
— Спокойной ночи, Фрэнк, спасибо тебе.
Выйдя из кухни, Фиа неслышно пошла по дому, и от ее
лампы по стенам кружили и метались тени.
Первая спальня отведена была Фрэнку с Бобом; мать
бесшумно отворила дверь, подняла повыше лампу, свет
упал на широкую кровать в углу. Боб лежал на спине,
с открытым ртом, и весь вздрагивал, подергивался, как
спящая собака; Фиа подошла, повернула его на правый
бок, покуда им еще не окончательно завладел дурной сон,
и постояла минуту-другую, глядя на него. Вылитый
отец!
В соседней комнате Хьюги и Джек будто в один узел
связались, не разберешь, кто где. Несносные мальчишки!
Озорники ужасные, но ничуть не злые. Напрасно она пыта-
лась отодвинуть их друг от дружки, хоть как-то расправить
одеяло и простыню — две курчавые рыжие головы упрямо
прижимались одна к другой. Фиа тихонько вздохнула
40
и । далась. Непостижимо, как они умудряются вскакивать
по утрам свеженькими после такого сна, но им это, видно,
।олько на пользу.
Комнатка, где спали Мэгги и Стюарт, была унылая,
безрадостная, совсем не для таких малышей — стены вы-
крашены тусклой коричневой краской, на полу коричневый
ппюлсум, на стенах ни одной картинки. В точности как
и других спальнях.
Стюарт перевернулся в кровати так, что только обтяну-
IIIH ночной рубашкой попка торчала наружу там, где
должна бы лежать голова; весь, по обыкновению, скорчил-
• и, лоб прижат к коленкам, непонятно, как он только не
шдохнется. Фиа тихонько просунула руку, тронула про-
ггыню и нахмурилась. Опять мокро! Что ж, с этим при-
дется подождать до утра, а тогда, конечно, и подушка тоже
будет мокрая. Он всегда так, перевернется и потом опять
обмочится. Что ж, на пятерых мальчишек только один
гпкой — еще не страшно.
Мэгги свернулась клубочком, большой палец во рту,
полосы, все в лоскутных бантиках, разметались. Един-
ственная дочка. Фиа мельком поглядела на нее и поверну-
лась к двери; в Мэгги нет ничего таинственного, она всего
лишь девочка. Известно заранее, какая ее ждет участь, не
стоит ни завидовать, ни жалеть. Мальчики другое дело,
каждый — чудо, мужчина, в силу некоей алхимии воз-
никший из ее женского естества. Нелегко это, когда некому
помочь тебе по дому, но мальчики того стоят. В своем кругу
Падрика Клири уважают больше всего из-за сыновей. Есть
у человека сыновья — значит, он воистину настоящий че-
iobpk и настоящий мужчина.
Она тихо затворила дверь своей спальни и поставила
лампу на комод. Проворные пальцы легко пробежали
сверху вниз по десяткам крохотных пуговок, от высокого
порота до самых бедер, стянули рукав, другой. Высвободив
руки, она старательно прижала лиф платья к груди и, вся
изгибаясь, изворачиваясь, облачилась в длинную, до пят,
фланелевую ночную рубашку. Только тогда, благопристой-
но укрытая, она окончательно сбросила платье, панталоны
и нетуго зашнурованный корсет. Рассыпались по плечам
« крученные днем в тугой узел золотистые волосы, шпильки
улеглись в раковину пауа на комоде. Но и этим прекрасным
(устым, блестящим, прямым, как лучи, волосам не дано
было свободы — Фиа закинула руки за голову и принялась
проворно заплетать косу. Потом, бессознательно затаив
дыхание, обернулась к постели; но Пэдди уже спал, и у нее
41
вырвался вздох облегчения. Не то чтобы ей бывало непри-
ятно, когда Пэдди в настроении,— как любовник он и ро-
бок, и нежен, и внимателен. Но пока Мэгги не стала по-
старше года на три, было бы слишком тяжело завести еще
малышей.
2
По воскресеньям семейство Клири отправлялось в цер-
ковь, только Мэгги должна была сидеть дома с кем-нибудь
из старших мальчиков, и она с нетерпением ждала того дня,
когда подрастет и ее тоже станут брать в церковь. Падрик
Клири полагал, что маленьким детям нечего делать в чу-
жом доме, пусть даже и в доме божием. Поступит Мэгги
в школу, научится сидеть тихо — тогда можно будет ее
и в церковь пустить. Но не раньше. И вот каждое воскрес-
ное утро она стояла у калитки, под кустом утесника,
и горестно смотрела, как все семейство усаживается в дрях-
лую колымагу, а тот из братьев, кому поручено присматри-
вать за нею, Мэгги, прикидывается, будто ему одно удо-
вольствие пропустить мессу. Из всех Клири только Фрэнк
и вправду наслаждался, когда мог побыть подальше от
остальных.
Религия занимала в жизни Пэдди совсем особое место.
К его женитьбе католическая церковь отнеслась не слиш-
ком одобрительно, потому что Фиа была протестанткой;
ради Пэдди она оставила свою веру, но не перешла в муж-
нину. Трудно сказать почему — быть может, дело в том, что
сама она была из Армстронгов, старинного рода первопосе-
ленцев, издавна неукоснительно исповедовавших англи-
канскую веру, Пэдди же только-только приехал из Ирлан-
дии, да притом не из английской ее части, и за душой ни
гроша. Армстронги жили в Новой Зеландии задолго до
прибытия первых официальных «колонистов» и потому
принадлежали к местной аристократии. С их точки зрения
замужество Фионы было не что иное, как постыдный «me-
salliance»
Основателем новозеландского клана был Родерик Арм-
стронг, и основал он его прелюбопытным образом.
Все началось событием, которое отозвалось в Англии
восемнадцатого века множеством непредвиденных послед-
ствий: американской войной за независимость. До 1776 го-
да британские корабли ежегодно переправляли в Вирги-
* Неравный брак, здесь — брак ниже ее достоинства (фр.).
42
imho и Северную и Южную Каролину свыше тысячи мелких
и|нч гупников, запроданных по контракту на долгосрочные
рнГюты, что по сути было ничуть не лучше рабства. Британ-
। koi’ правосудие тех времен было сурово и непреклонно:
убийцы, поджигатели, загадочные преступники, туманно
именуемые «виновные в ложном цыганстве», и воры, ук-
равшие на сумму свыше шиллинга, карались смертью на
виселице. Виновника в преступлениях помельче ждала
пожизненная ссылка в Америку.
Но с 1776 года доступ в Америку был закрыт, и перед
Англией встала нелегкая задача; число осужденных день
ого дня множится, а девать их некуда. Все узилища пере-
полнены, «излишки» набиты битком в плавучие тюрьмы,
шиющие на якорях в устьях рек. Надо было что-то пред-
принять — ну и предприняли. С великой неохотой, ибо
пришлось потратить на это несколько тысяч фунтов,
капитану Артуру Филипу велено было отплыть к Великой
Южной Земле. Шел 1787 год. На одиннадцати судах капи-
I II и и Филипа отправились в путь свыше тысячи осужден-
ных, да еще матросы, офицеры и отряд морской пехоты. То
отнюдь не было овеянное славой странствие в поисках
свободы. В конце января 1788 года, через восемь месяцев
после отплытия из Англии, флот прибыл в залив Ботани-
Iи»й. Его Сумасшедшее Величество Георг Третий основал
новую свалку для своих каторжников — колонию Новый
Южный Уэльс.
В 1801 году, когда ему только-только минуло двадцать,
Родерик Армстронг был приговорен к пожизненной ссыл-
ке. Последующие поколения Армстронгов уверяли, будто
он был из сомерсетских дворян, начисто разоренных амери-
канской революцией, и ни в каком преступлении не
повинен, однако никто никогда всерьез не пытался прове-
рить родословную знаменитого предка. Они лишь грелись
в отраженных лучах его славы и кое-что присочиняли от
себя.
Каковы бы ни были его происхождение и положение
в Англии, молодой Родерик Армстронг был сущий дьявол.
За восемь месяцев невыразимо тяжкого плавания к Новому
Южному Уэльсу он обнаружил крайнее упрямство и несго-
ворчивость и нипочем не поддавался смерти, что еще
возвысило его в глазах корабельного начальства. Прибыв
к 1803 году в Сидней, он повел себя и того несносней, и его
отправили на остров Норфолк, в тюрьму для неисправи-
мых. С ним невозможно было сладить. Его морили голодом;
бросили в карцер — тесный каменный мешок, где ни стать,
43
ни сесть, ни лечь; стегали бичами так, что вся спина пре-
вращалась в кровавое месиво; приковали цепями к скале
в море — пускай захлебывается. А он смеялся в лицо пала-
чам — жалкий скелет, обтянутый прозрачной кожей и еле
прикрытый грязным тряпьем, во рту у него не уцелело ни
одного зуба, тело сплошь в рубцах и шрамах, но весь он
был — вызов, ненависть, и казалось, ничем это пламя не
угасить. Каждый свой день он начинал с того, что приказы-
вал себе не умирать — и кончал торжествующим смехом
оттого, что все еще жив.
В 1810 году его с партией кандальников отправили на
Ван-Дименову Землю пробивать дорогу в- твердом, как
железо, песчанике в пустыне за Хобартом. Улучив минуту,
Родерик своей киркой пробил дыру в груди начальника
конвоя; он и еще десять каторжников разделались с пятью
остальными конвоирами, медленно, по ломтику срезая
у них мясо с костей — все пятеро изошли криком и умерли
в страшных мучениях. Ведь и ссыльные, и их стражи были
уже не люди, а сущее зверье, дикари, в чьих чувствах не
осталось ничего человеческого. Родерик Армстронг просто
не мог удариться в бега, оставив своих мучителей на свобо-
де или предав скорой смерти, так же как не мог он прими-
риться с участью каторжника.
Поддерживая силы ромом, хлебом и вяленым мясом, что
нашлось у убитых солдат, одиннадцать беглецов под ледя-
ным дождем одолели долгие мили лесной чащи и вышли
к гавани китобоев — Хобарту; здесь они украли баркас
и без парусов, без воды и пищи решили пересечь Тасманово
море. Когда баркас вынесло на дикий западный берег Юж-
ного острова Новой Зеландии, на борту оставались в живых
только Родерик Армстронг и еще двое. Он никогда не рас-
сказывал об этом невообразимом плаванье, но люди пере-
шептывались, будто эти трое потому и выжили, что убили и
съели своих более слабых спутников.
Было все это ровно через девять лет после высылки
Родерика Армстронга из Англии. Он был еще молод, но
выглядел на все шестьдесят. К 1840 году, когда в Новой
Зеландии появились первые поселенцы, чей приезд был
официально разрешен, Армстронг уже отхватил отличные
земли в округе Кентербери на Южном острове, взял себе
«жену» из племени маори и стал отцом тринадцати кра-
савцев отпрысков, наполовину полинезийцев. А к 1860 году
Армстронги уже принадлежали к новозеландской аристо-
кратии, сыновей отправляли в Англию в самые привилеги-
рованные учебные заведения и хитроумием и стяжатель-
44
• । пом пренаглядно подтвердили, что они и впрямь потомки
игпшсти незаурядной и опасной. Внук Родерика Джеймс
к 1880 году стал отцом Фионы — единственной дочери
» реди его пятнадцати детей.
Если Фионе и недоставало суровых протестантских
обрядов, к которым она привыкла в детстве, она ни разу ни
«'ловом об этом не обмолвилась. Она вполне терпимо отно-
силась к вере мужа, по воскресеньям ходила с ним слушать
мессу, следила за тем, чтобы дети росли католиками. Но
сама в католическую веру так и не обратилась, а потому
каких-то оттенков не хватало — не читались молитвы пе-
ред едой и перед сном, будни не были проникнуты благоче-
стием.
•
Если не считать единственной поездки в Уэхайн полто-
ра года назад, Мэгги никогда еще не отходила от дома
дальше коровника и кузницы в овражке. Утром первого
школьного дня она так разволновалась, что после завтрака
ее стошнило — пришлось поскорей отнести ее в спальню,
аымыть и переодеть. Прощай, чудесная новенькая синяя
матроска с широким белым воротником, пришлось опять
влезть в противное платье из коричневой фланели с таким
тесным высоким воротом на пуговицах, что Мэгги всегда
казалось — вот-вот он ее задушит.
— И ради бога, Мэгги, в другой раз, когда тебя за-
тошнит, скажи сразу! Не сиди и не жди, пока будет поздно
и мне, ко всему, придется еще прибирать и чистить за
тобой. А теперь поторапливайся, если опоздаешь к звонку,
сестра Агата уж наверно тебя побьет. Веди себя хорошо
к слушайся братьев.
Когда Фиа наконец уложила в старую школьную сумку
завтрак Мэгги — хлеб с джемом и легонько вытолкала ее за
дверь, Боб, Джек, Хьюги и Стюарт уже подпрыгивали
у ворот от нетерпения.
— Пошли, Мэгги, опаздываем! — крикнул Боб, и они
зашагали по дороге.
Мэгги, еле поспевая, бегом кинулась за братьями.
Было рано, начало восьмого, а утреннее солнце давно
уже пригревало; только в самых тенистых местах на траве
еще не высохла роса. На Уэхайн вела проселочная дорога,
две глубокие колеи — полосы темно-красной глины — раз-
деляла широкая лента ярко-зеленой травы. А по обе
45
стороны в высокой траве цвели во множестве белые лилии,
каллы и оранжевые настурции, и аккуратные дощатые
заборы предупреждали, что посторонним сюда доступа нет.
Боб всегда шел в школу, точно канатоходец, по верху
заборов с правой стороны и кожаную сумку с книгами при
этом нес не через плечо, а на голове. Левые заборы при-
надлежали Джеку, и младшим Клири досталась сама
дорога. Из овражка, где стояла кузница, они взобрались по
высокому, крутому косогору, где Робертсонова дорога сое-
динялась с Уэхайнской, и приостановились перевести дух;
пять ярко-рыжих голов вспыхнули на фоне голубого неба
в пушистых белых облачках. Теперь — лучшая часть пути,
под гору; они взялись за руки и пустились вприпрыжку
с вершины холма, она быстро скрылась позади, в зарослях
цветов... жаль, некогда прокрасться под забором мистера
Чепмена и скатиться до самого низа, будто пущенные
с горы камни.	*
От дома Клири до Уэхайна было пять миль, и когда
Мэгги увидала вдали телеграфные столбы, у нее дрожали
коленки и совсем сползли носки. Прислушиваясь — не
звонит ли уже школьный колокол, Боб нетерпеливо погля-
дывал на сестренку — еле тащится, порой поддергивает
штанишки и тяжко вздыхает. Розовое лицо ее в рамке
густых локонов как-то странно побледнело. Боб вздохнул,
сунул сумку с книгами Джеку и вытер ладони о штаны.
— Поди сюда, Мэгги, я тебя дотащу на закорках,—
проворчал он и свирепо глянул на братьев — пусть не
воображают, будто он разнюнился из-за девчонки.
Мэгги вскарабкалась ему на спину, подтянулась повы-
ше, обхватила его ногами, блаженно прислонилась головой
к костлявому братнину плечу. Теперь можно с удобством
поглядеть на Уэхайн.
Смотреть-то было не на что. Уэхайн, беспорядочно
раскинувшийся по обе стороны дороги с полосой гудрона
посередине, в сущности, был просто большой деревней.
Самым большим домом тут была гостиница — двухэтаж-
ная, с навесом от солнца, он тянулся над дорожкой,
ведущей к крыльцу, и дальше, на столбах, вдоль сточной
канавы. Следующим по величине был универсальный мага-
зин, он тоже мог похвастать навесом для защиты от солнца,
да еще под заваленными всякой всячиной витринами стоя-
ли две длилные деревянные скамьи, чтобы прохожие могли
передохнуть. Перед зданием муниципалитета красовался
флагшток, на ветру полоскался трепаный, линялый госу-
дарственный флаг. Город еще не обзавелся гаражом, экипа-
46
жи па бензиновом ходу были наперечет» зато по соседству
< муниципалитетом имелась кузница и за нею конюшня,
а бензоколонка торчала рядом с колодой» из которой поили
жннадей. Лишь один-едипственный дом — какая-то лав-
ки и правда бросался в глаза: престранный» ярко-синий,
очень неанглийского вида; все остальные выкрашены были
и скромный коричневый цвет. Бок о бок стояли англикан-
ская церковь и городская школа, как раз напротив —
церковь монастыря Пресвятого Сердца и монастырская
школа.
Мальчики Клири поспешно миновали универсальный
магазин, и тут зазвонил колокол монастырской школы,
к тотчас отозвался звоном погуще колокол на столбе перед
городской школой напротив. Боб пустился рысцой, и они
вбежали в посыпанный песком двор, там с полсотни детей
уже выстраивались в ряд перед монахиней очень маленько-
го роста, у нее в руках была гибкая трость выше нее самой.
Не дожидаясь ее распоряжения, Боб отвел своих в сторону
от общего строя и остановился, не сводя глаз с трости.
Не сразу можно было заметить, что здание монастыря
двухэтажное, потому что стояло оно за оградой» поодаль от
дороги, в глубине просторного двора. Четыре монахини
ордена милосердных сестер жили в верхнем этаже, одну из
них никогда никто не видел — она исполняла должность
экономки; три большие комнаты внизу служили классами.
Но всем четырем сторонам здания снаружи шла широкая
крытая веранда, в дождь ученикам разрешалось чинно
сидеть здесь во время перемены и завтрака, но в погожие
дни никто из детей не смел сюда сунуться. Несколько
ветвистых смоковниц давали кое-какую тень просторному
двору перед школой, а позади нее пологий спуск вел к по-
росшему травой кругу, вежливо именуемому «крикетной
площадкой» — здесь и правда частенько играли в крикет.
Боб и его братья застыли на месте, не обращая внима-
ния на приглушенные смешки остальных, а те вереницей
двинулись в дом под звуки гимна «Вера наших отцов»,
который бренчала на плохоньком школьном фортепьяно
сестра Кэтрин. Лишь когда вся вереница скрылась в две-
рях, сестра Агата, все время стоявшая точно суровое
изваяние, повернулась и, величественно шурша по песку
широчайшим саржевым подолом, прошествовала к детям
Клири.
Мэгги уставилась на нее во все глаза — она никогда еще
не видела монахини. И правда, необычайное зрелище,
живого — только три красных пятна: лицо и руки сестры
47
Агаты, а остальное — ослепительно белый крахмальный
чепец и нагрудник, и черным-черны складки необъятного
одеяния, да с железной пряжки — кольца, скрепляющего
на плотной талии широкий кожаный пояс, свисают тяже-
лые деревянные четки. Кожа сестры Агаты навек побагро-
вела от чрезмерного пристрастия к чистоте и от острых,
как бритва, краев чепца, стискивающих голову спереди,
и то, что даже трудно назвать лицом, словно существовало
само по себе, никак не связанное с телом: на двойном подбо-
родке, немилосердно сжатом тисками того же головного
убора, там и сям пучками торчали волосы. А губ вовсе не
видно, озабоченно сжаты в жесткую черту — нелегкая
задача быть невестой христовой в такой вот глуши, в дале-
кой колонии, где времена года — и те шиворот-навыворот,
если дала монашеский обет полвека назад в тихом аббат-
стве в милом Килларни, на юге милой Ирландии. Стальная
оправа круглых очков безжалостно выдавила на переносье
сестры Агаты две ярко-красные отметины, из-за стекол
подозрительно высматривали блекло-голубые злые глазки.
— Ну, Роберт Клири, почему вы опоздали? — отрыви
сто рявкнула сестра Агата, в голосе ее не осталось и следа
былой ирландской мягкости.
— Простите, сестра Агата,— без всякого выражения
сказал Боб, все еще не сводя голубовато-зеленых глаз
с тонкой, подрагивающей в воздухе трости.
— Почему вы опоздали? — повторила монахиня.
— Простите, сестра Агата.
— Начинается новый учебный год, Роберт Клири,
и я полагаю, что хотя бы сегодня ты мог постараться прий-
ти вовремя.
Мэгги бросило в дрожь, но она собрала все свое муже-
ство.
— Ой, извините, это все из-за меня! — пропищала она.
Взгляд блеклых голубых глаз передвинулся с Боба на
Мэгги и пронизал ее насквозь; в простоте душевной девочка
не подозревала, что нарушила первое правило в нескончае-
мой войне не на жизнь, а на смерть между учителями
и учениками: пока тебя не спросят, молчи. Боб поспешно
лягнул ее по ноге, и Мэгги растерянно покосилась на него.
— Почему из-за тебя? — спросила монахиня.
Никогда еще с Мэгги не говорили так сурово.
— Ну, меня за столом стошнило, даже до штанишек
дошло, и маме пришлось меня вымыть и переодеть, и я всех
задержала,— простодушно объяснила Мэгги.
Ничто не дрогнуло в лице сестры Агаты, только рот стал
48
ii'ihcm как сжатая до отказа пружина да кончик трости
ш много опустился.
Это еще что? — отрывисто спросила она Боба, слов-
но перед нею появилось какое-то неведомое и до крайности
oiнрнтительное насекомое.
Извините, сестра Агата, это моя сестренка Мэгенн.
Так объяснишь ей на будущее, Роберт, что есть
вещи, о которых воспитанные люди, настоящие леди и
джентльмены, никогда не упоминают. Никогда, ни при
1О1КИХ обстоятельствах мы не называем предметы нашей
нижней одежды, в приличных семьях детям это правило
внушают с колыбели. Протяните руки, вы все.
- Но ведь это из-за меня! — горестно воскликнула
Мэгги и протянула руки ладонями вверх — она тысячу раз
видела дома, как это изображали братья.
- Молчать! — прошипела, обернувшись к ней, сестра
Агата. — Мне совершенно неинтересно, кто из вас виноват.
Опоздали все, значит, все заслуживают наказания. Шесть
ударов,— с холодным удовлетворением произнесла она
приговор.
В ужасе смотрела Мэгги, как Боб протянул недрогнув-
шие руки и трость так быстро, что не уследить глазами,
опять и опять со свистом опускается на раскрытые ладони,
на самую чувствительную мякоть. После первого же удара
па ладони вспыхнула багровая полоса; следующий удар
пришелся под самыми пальцами, там еще больнее, и тре-
тий — по кончикам пальцев, тут кожа самая тонкая и неж-
ная, разве что на губах тоньше. Сестра Агата целилась
метко. Ещи три удара достались другой руке, потом сестра
Агата занялась следующим на очереди — Джеком. Боб
сильно побледнел, но ни разу не охнул, не шевельнулся,
так же вытерпели наказание и Джек, и даже тихий, хруп-
кий Стюарт.
Потом трость поднялась над ладонями Мэгги — и она
невольно закрыла глаза, чтоб не видеть, как опустится это
орудие пытки. Но боль была как взрыв, будто огнем про-
жгло ладонь до самых костей, отдалось выше, выше, дошло
до плеча, и тут обрушился новый удар, а третий, по кончи-
кам пальцев, нестерпимой мукой пронзил до самого сердца.
Мэгги изо всей силы прикусила нижнюю губу, от стыда
и гордости она не могла заплакать, от гнева, от возмущения
такой явной несправедливостью не смела открыть глаза
и посмотреть на монахиню; урок был усвоен прочно, хотя
суть его была отнюдь не в том, чему хотела обучить сестра
Агата.
49
Только к большой перемене боль в руках утихла. Все
утро Мэгги провела как в тумане: испуганная, растерян-
ная, она совершенно не понимала, что говорится и делается
вокруг. В классе для самых младших ее толкнули на парту
в последнем ряду, и до безрадостной перемены, отведенной
на завтрак, она даже не заметила, кто ее соседка по парте;
в перемену она забилась в дальний угол двора, спряталась
за спины Боба и Джека. Только строгий приказ Боба заста-
вил ее приняться за хлеб с джемом, который приготовила
ей Фиа.
Когда снова зазвонил колокол на уроки и Мэгги нашла
свое место в веренице учеников, туман перед глазами уже
немного рассеялся, и она стала замечать окружающее.
Обида на позорное наказание ничуть не смягчилась, но
Мэгги высоко держала голову и делала вид, будто ее вовсе
не касается, что там шепчут девочки и почему подталкива-
ют друг друга в бок.
Сестра Агата со своей тростью стояла перед рядами
учеников; сестра Диклен сновала то вправо, то влево позади
них; сестра Кэтрин села за фортепьяно — оно стояло в
классе младших, у самой двери,— и в подчеркнуто марше-
вом ритме заиграла «Вперед, христово воинство». Это был,
в сущности, протестантский гимн, но война сделала его
и гимном католиков тоже. Милые детки маршируют под его
звуки и впрямь как крохотные солдатики, с гордостью
подумала сестра Кэтрин.
Из этих трех монахинь сестра Диклен была точной
копией сестры Агаты, только на пятнадцать лет моложе, но
в сестре Кэтрин еще оставалось что-то человеческое. Она,
разумеется, была ирландка, всего лишь тридцати лет
с хвостиком, и прежний пыл в ней не совсем еще угас; ей
все еще радостно было учить детей, и в обращенных к ней
восторженных рожицах ей по-прежнему виделось нетлен-
ным подобие христово. Но она вела старший класс, ибо
сестра Агата полагала, что старшие уже достаточно биты,
чтобы вести себя прилично даже при молодой и мягкосер-
дечной наставнице. Сама сестра Агата обучала младших,
дабы по-своему вылепить из младенческой глины послуш-
ные умы и сердца, а средние классы были предоставлены
сестре Диклен.
Надежно укрывшись в последнем ряду, Мэгги решилась
поглядеть на соседку по парте. Пугливо покосилась —
и увидела широкую беззубую улыбку и круглые черные
глазищи на смуглом и словно бы чуть лоснящемся лице.
Восхитительное лицо — Мэгги-то привыкла к светлой коже
50
н к веснушкам, ведь даже у Фрэнка, черноволосого и чер-
цп| лв.юго, кожа совсем белая, и она быстро решила, что ее
। 1'дкп самая красивая девочка на свете.
Как тебя зовут? — краешком губ шепнула смуглая
нрнглвица; она грызла карандаш и сплевывала кусочки
/И«|нчн1 в дырку, где полагалось бы стоять чернильнице.
Мэгги Клири, — прошептала в ответ Мэгги.
Ты, там! — раздался сердитый окрик.
Мэгги подскочила, недоуменно огляделась. Послышал-
। и приглушенный стук — все двадцать детей разом отло-
вили карандаши — и негромкий шорох отодвигаемых в
гюропку драгоценных листков бумаги, чтобы можно было
потихоньку облокотиться на парту. У Мэгги душа ушла
и нитки — все смотрят на нее! По проходу между партами
Лыс трым шагом приближалась сестра Агата; Мэгги охватил
him'казанный ужас; если б было куда, она бросилась бы
Люкать со всех ног. Но позади — перегородка, за которой
помещается средний класс, по обе стороны тесные ряды
нарт, а впереди сестра Агата. Мэгги побледнела, задохну-
лись от страха, руки ее на крышке парты то сжимались, то
разжимались, она подняла на монахиню огромные, в пол-
лица, перепуганные глаза.
Ты разговаривала, Мэгенн Клири.
- Да, сестра Агата.
Что же ты сказала?
Как меня зовут, сестра Агата.
- Как тебя зовут! •— язвительно повторила сестра Ага-
III и обвела взглядом других детей, будто уверенная, что
и они разделяют ее презрение.— Не правда ли, дети, какая
честь для нас? В нашей школе появилась еще одна Клири,
и ой не терпится всем сообщить, как ее зовут! — Она опять
повернулась к Мэгги.— Встань, когда я с тобой говорю,
невежа! Изволь протянуть руки.
Мэгги кое-как поднялась, длинные локоны упали на
лицо и опять отскочили. Она отчаянно стиснула руки и все
сжимала их, но сестра Агата истуканом стояла над нею
и ждала, ждала, ждала... Наконец Мэгги заставила себя
протянуть руки, но под взмахом трости задохнулась от
ужаса и отдернула их. Сестра Агата вцепилась в густые
волосы у Мэгги на макушке и подтащила ее к себе, лицом
чуть не вплотную к страшным очкам.
— Протяни руки, Мэгенн Клири.
Это было сказано вежливо, холодно, беспощадно.
Мэгги раскрыла рот, и ее стошнило прямо на одеяние
сестры Агаты. Все дети, сколько их было в классе, испу-
51
ганно ахнули, а сестра Агата стояла багровая от ярости
и изумления, и отвратительная жидкость стекала по склад-
кам черной ткани на пол. И вот трость пошла лупить М:и i и
по чему попало, а девочка скорчилась в углу, вскинув руки,
закрывая лицо, и ее все еще тошнило. Наконец сестра Агата
выбилась из сил, рука отказывалась поднять трость, и тогда
она показала на дверь.
— Иди домой, маленькая дрянь, филистимлянка,—
сказала она, круто повернулась и ушла в класс сестры
Диклен.
Вне себя от боли и ужаса, Мэгги оглянулась на Стю-
арта; он кивнул — мол, уходи, раз тебе велено, в добрых
зеленоватых глазах его были жалость и понимание. Мэгги
вытерла рот платком, спотыкаясь, побрела к двери и вышла
во двор. До конца занятий оставалось еще два часа; она
понуро плелась по улице, нечего было надеяться, что
братья ее нагонят, и она натерпелась такого страху, что не
могла сообразить, где бы их подождать. Придется самой
дойти до дому и самой признаться во всем маме.
Шатаясь, через силу Фиа вытащила на заднее крыльцо
корзину, полную только что выстиранного белья, и едва не
споткнулась о Мэгги. Девочка сидела на верхней ступень-
ке, уронив голову в колени, ярко-рыжие локоны на концах
слиплись, платье спереди все в пятнах. Фиа опустила
непосильную ношу, со вздохом отвела прядь волос, упав-
шую на глаза.
— Ну, что случилось? — устало спросила она.
— Меня стошнило на сестру Агату.
— О господи! — Фиа взялась руками за ноющую по-
ясницу.
— И еще меня побили,— прошептала Мэгги, в глазах
ее стояли непролитые слезы.
— Весело, что и говорить.— Фиа подняла тяжелую
корзину, с трудом выпрямилась.— Ума не приложу, как
с тобой быть, Мэгги. Придется подождать, посмотрим, что
скажет папа.
И она пошла через двор к веревкам, где уже моталась на
ветру половина выстиранного белья.
Мэгги уныло потерла глаза ладонями, поглядела вслед
матери, потом встала и поплелась по тропинке вниз, к куз-
нице.
Когда она стала на пороге, Фрэнк только что подковал
гнедую кобылу мистера Робертсона и заводил ее в стойло.
52
। >н обернулся, увидел сестру, и его разом захлестнули
•мм поминания о всех муках, которых он сам когда-то на-
к pH елся в школе. Мэгги еще совсем малышка, такая
иvк. tenькая и такая милая чистая душа, но живой огонек
нее и глазах грубо погасили, и в них затаилось такое...
убнп. бы за это сестру Агату! Да-да, убить, стиснуть ее
диоипой подбородок и придушить... Инструменты полетели
нм нол, кожаный фартук в сторону; Фрэнк кинулся к
<14 гренке.
Что случилось, кроха? — спросил он, низко накло-
нился и заглянул ей в лицо.
От девочки противно пахло рвотой, но он овладел собой
и не отвернулся.
Ой, Ф-ф-фрэнк! — всхлипнула Мэгги.
Лицо ее скривилось, и, наконец, будто прорвав плотину,
• линули слезы. Она обхватила руками шею Фрэнка, изо
исех сил прижалась к нему и заплакала — беззвучно,
мучительно зарыдала, так странно плакали все дети Клири,
<»диа выходили из младенческого возраста. На эту боль
тяжко смотреть, и тут не поможешь ласковыми словами
и поцелуями.
Когда Мэгги затихла, Фрэнк взял ее на руки и отнес на
кучу душистого сена возле гнедой кобылы Робертсона; они
сидели вдвоем, позабыв обо всем на свете, а мягкие лошади-
ные губы подбирали сено совсем рядом; Мэгги прижалась
головой к обнаженной гладкой груди брата, и локоны ее
разлетались, когда лошадь раздувала ноздри и громко
фыркала от удовольствия.
- Почему она побила нас всех, Фрэнк? — спроси-
ли Мэгги.— Я ведь ей сказала, что мы все из-за меня опоз-
дали.
Фрэнк уже притерпелся к запаху; протянул руку,
рассеянно погладил кобылу по чересчур любопытной морде
и легонько оттолкнул ее.
- Мы — бедные, Мэгги, в этом главная причина. Мо-
нахини всегда ненавидят бедных учеников. Вот походишь
еще денек-другой в эту паршивую школу — и сама уви-
дишь, сестра Агата не только к нам, Клири, придирается,—
н к Маршаллам тоже, и к Макдональдам. Все мы бедные.
А были бы богатые, приезжали бы в школу в большой
карете, как О’Брайены,— так монашки нам бы в ножки
кланялись. Но мы ж не можем пожертвовать церкви орган,
или шитый золотом покров на алтарь, или новую лошадь
и коляску для монахинь. Чего ж на нас глядеть. Как хотят,
гак с нами и расправляются. Помню, один раз сестра Агата
53
до того на меня озлилась — стала орать: «Да заплачешь гы
наконец, Фрэнсис Клири? Закричи, доставь мне такое
удовольствие! Взвой хоть раз, и я не стану бить тебя так
сильно и так часто!» Вот тебе и еще причина, почему она
нас ненавидит, тут Маршаллам и Макдональдам до
нас далеко. Из нас, Клири, ей слезы не выбить. Она дума-
ет, мы станем лизать ей пятки. Так вот, я ребятам ска-
зал, что я с ними сделаю, если кто из них захнычет, ког-
да его бьют, и ты тоже запомни, Мэгги. Как бы она
тебя ни лупила, и пикнуть не смей. Ты сегодня пла-
кала?
— Нет, Фрэнк.
Мэгги зевнула, веки сами закрылись, большой палец
потянулся ко рту и не сразу попал куда надо. Фрэнк уло-
жил сестренку на сено и, улыбаясь и тихонько напевая,
вернулся к наковальне.
Мэгги еще спала, когда вошел Пэдди. Руки у него были
по локоть в грязи — сегодня он убирал навоз на скотном
дворе мистера Джермена,— широкополая шляпа нахлобу-
чена до бровей. Он окинул взглядом Фрэнка, тот ковал
тележную ось, над головой его вихрем кружились искры;
потом Пэдди поглядел на дочь — она спала, свернувшись
клубочком на куче сена, и гнедая кобыла Робертсона свеси-
ла голову над спящим ее лицом.
— Так я и думал, что она здесь, — сказал Пэдди,
отбросил хлыст для верховой езды и повел свою старуху
чалую в глубь сарая, к стойлу.
Фрэнк коротко кивнул, вскинул на отца сумрачный
взгляд, в котором Пэдди всегда, к немалой своей досаде,
читал какое-то сомнение и неуверенность, и опять занялся
раскаленной добела осью; обнаженная спина его блестела
от пота.
Пэдди расседлал чалую, завел в стойло, налил ей воды,
потом приготовил корм — смешал овса с отрубями и плес-
нул туда же воды. Чалая тихонько благодарно заржала,
когда он наполнил ее кормушку, и проводила его глазами,
а Пэдди, на ходу стаскивая с себя рубаху, прошел к большо-
му корыту у входа в кузницу. Вымыл руки, лицо, опо-
лоснулся до пояса, при этом намокли и волосы, и штаны.
Растираясь досуха куском старой мешковины, недоуменно
посмотрел на сына.
— Мама сказала, Мэгги в школе наказали и отправили
домой. Не знаешь толком, что там стряслось?
Фрэнк отложил остывшую ось.
— Бедную дурашку стошнило прямо на сестру Агату.
54
Илдди уставился на дальнюю стену, торопливо согнал
। Iицн усмешку и тогда лишь как ни в чем не бывало кив-
нул пи Мэгги.
Уж так разволновалась, что поступает в школу, а?
Не знаю. Ее еще утром стошнило, потому они все
и подержались и к звонку опоздали. Всем досталось по
niern» ударов, и Мэгги ужасно расстроилась — она-то счи-
III л а, что ее одну должны наказать. А после завтрака сестра
А гита опять на нее накинулась, и нашу Мэгги вывернуло
нрнмо на ее чистый черный подол.
И дальше что?
Сестра Агата чуть трость об нее не обломала и отпра-
вила домой.
- Ну, наказана, и хватит, подбавлять не стану. Я на-
ших монахинь очень уважаю, и не нам их судить, а только
хотел бы я, чтоб они пореже хватались за палку. Оно ко-
нечно, приходится им вбивать науки в наши тупые ирланд-
ские головы, но, как ни говори, кроха Мэгги нынче только
норный раз пошла в школу.
Фрэнк смотрел на отца во все глаза. Никогда еще Пэд-
ди не говорил со старшим сыном как со взрослым и рав-
ным.
От изумления Фрэнк даже позабыл свою вечную обиду:
тик вот оно что, хоть Пэдди всегда гордится и хвастает
сыновьями, но Мэгги он любит еще больше... Во Фрэнке
не колыхнулось доброе чувство к отцу, и он улыбнулся без
обычного недоверия.
— Она у нас малышка первый сорт, правда?
Пэдди рассеянно кивнул, он все еще не отрываясь
глядел на дочь. Лошадь шумно вздохнула, фыркнула;
Мэгги зашевелилась, повернулась и открыла глаза. Увиде-
ли рядом с Фрэнком отца, побледнела от испуга и порыви-
сто села.
— Что, Мэгги, дочка, нелегкий у тебя денек выдался?
Пэдди шагнул к ней, подхватил на руки и чуть не ахнул
от резкого запаха. Но только дернул плечом и крепче при-
шил к себе девочку.
— Меня побили, папочка,— призналась она.
— Что ж, насколько я знаю сестру Агату, это не
и последний раз,— засмеялся Пэдди и усадил дочь к себе на
плечо. — Пойдем-ка поглядим, наверно, у мамы найдется
и котле горячая вода, надо тебя вымыть. От тебя пахнет
похуже, чем на скотном дворе у Джермена.
Фрэнк вышел на порог и провожал глазами две огненно-
рыжие головы, пока они не скрылись за изгибом тропы,
55
ведущей в гору, потом обернулся и встретил кроткий
взгляд гнедой кобылы.
— Пошли, старуха, отведу тебя домой,— сказал он
и взялся за повод.
Приступ рвоты неожиданно принес Мэгги счастье.
Сестра Агата продолжала бить ее тростью по рукам, но
держалась теперь на безопасном расстоянии, а от этого
удары были не так сильны и далеко не так метки.
Смуглая соседка Мэгги по парте оказалась младшей
дочерью итальянца — хозяина ярко-синего кафе в Уэхайне.
Звали эту девочку Тереза Аннунцио, и она была тупова-
та — как раз настолько, чтобы не привлекать особого
внимания сестры Агаты, по не настолько, чтобы стать для
сестры Агаты постоянной мишенью. Когда у Терезы вы-
росли новые зубы, она стала настоящей красавицей, Мэгги
ее обожала. Каждую перемену они гуляли по двору, об-
няв друг друга за талию — а это знак, что вы задушевные
подруги и никто больше не смеет добиваться вашего
расположения. Гуляли — и говорили, говорили, гово-
рили.
Однажды па большой перемене Тереза повела Мэгги
в отцовское кафе и познакомила со своими родителями, со
взрослыми братьями и сестрами. Все они пришли в восторг
от этого золотого огонька, так же как Мэгги восхищалась их
смуглой красотой, а когда она поглядела на них серыми
глазищами в милых пестрых крапинках, объявили, что она
настоящий ангелочек. От матери Мэгги унаследовала ка-
кую-то неуловимую аристократичность — все ощущали ее
с первого взгляда, ощутило это и семейство Аннунцио. Как
и Тереза, они принялись ухаживать за Мэгги, угостили ее
хрустящим картофелем, поджаренным в кипящем барань-
ем сале, и восхитительно вкусной рыбой, без единой
косточки, обвалянной в тесте и поджаренной в том же
кипящем жиру, только в отдельной проволочной сетке.
Мэгги никогда еще не пробовала такой чудесной еды и
подумала — хорошо бы тут есть почаще. Но надо еще,
чтобы такое удовольствие ей разрешили мать и мона-
хини.
Дома от Мэгги только и слышали: «Тереза сказа-
ла», «А знаете, что сделала Тереза?», и наконец Пэдди
прикрикнул, что она ему все уши прожужжала своей Тере-
зой.
— Не больно это умно — якшаться с итальяшками,—
56
Hponop’ia.i он с истинно британским бессознательным недо-
iirpiicM ко всем» у кого темная кожа и кто родом с берегов
Средиземного моря.— Итальяшки грязный народ, Мэг-
1И. дочка, они редко моются,— кое-как пояснил он, сме-
н । о и 111 и с ь под обиженным и укоризненным взглядом
ИЧ1ОЧКИ.
Фрэнк, обуреваемый ревностью, поддержал отца.
II Мэгги дома стала реже заговаривать о подруге. Но не-
одобрение домашних не могло помешать этой дружбе,
которую расстояние все равно ограничивало стенами шко-
ды; а Боб и младшие мальчики только радовались, что
сестра поглощена Терезой. Значит, в перемену можно
нолю носиться по двору, будто никакой Мэгги тут вовсе
и нет.
Непонятные закорючки, которые сестра Агата вечно
выводила на классной доске, понемногу обретали смысл,
и Мэгги узнала, что когда стоит « + », надо сосчитать все
цифры вместе, а когда « — » — от того, что написано сверху,
отнять то, что ниже, и под конец получится меньше, чем
было. Она была смышленая и стала бы отличной, даже,
пожалуй, блестящей ученицей, если б только могла одолеть
страх перед сестрой Агатой. Но едва на нее обращались эти
сверлящие глаза и сухой старческий голос бросал ей отры-
вистый вопрос, Мэгги начинала мямлить и заикаться и уже
ничего не соображала. Арифметика давалась ей легко, но
когда надо было вслух доказать, как искусно она считает,
опа забывала, сколько будет дважды два. Чтение распахну-
ло перед нею двери в чудесный, увлекательнейший мир, но
когда сестра Агата велела ей встать и громко прочитать
несколько строк, она еле могла выговорить «кошка» и со-
всем запуталась на слове «мяучит». Казалось, ей навек
суждено ежиться под язвительными замечаниями сестры
Агаты, краснеть и сгорать от стыда, потому что над нею
смеется весь класс. Ведь это ее грифельную доску сестра
Агата с неизменным ехидством выставляет напоказ, ее
старательно исписанные листки неизменно приводит в при-
мер грязи и неряшества. Некоторые ученики из богатых
были счастливыми обладателями ластиков, но у Мэгги
п.тмен резинки имелся лишь кончик пальца — послю-
нив его, она терла и терла сделанную от волнения ошибку,
гак что отдирались бумажные катышки и выходила одна
। рязь. Палец протирал в листке дырки, способ этот стро-
I о настрого запрещался, но Мэгги с отчаяния готова бы-
III на все, лишь бы избежать громов и молний сестры
Агаты.
57
До появления Мэгги главной мишенью для трости
и злого языка сестры Агаты был Стюарт. Но Мэгги оказа-
лась куда лучшей мишенью, потому что было в Стюарте
печальное спокойствие и отрешенность, точно в каком-то
маленьком святом, и через это не удавалось пробиться даже
сестре Агате. А Мэгги хоть и старалась изо всех сил не
уронить достоинство рода Клири, как велел ей Фрэнк, но
вся дрожала и заливалась краской. Стюарт очень жалел ее,
старался хотя бы отчасти отвлечь гнев сестры Агаты на
себя. Монахиня мигом разгадывала его хитрости и еще
сильней разъярялась от того, как все эти Клири стоят друг
за друга, что мальчишки, что девчонка. Спроси ее кто-
нибудь, чем, собственно, ее так возмущают дети Клири, она
не сумела бы ответить. Но старой монахине, озлобленной
и разочарованной тем, как сложилась ее жизнь, не так-то
легко было примириться с нравом этого гордого и чуткого
племени.
Самым тяжким грехом Мэгги оказалось, что она —
левша. Когда она впервые осторожно взялась за грифель на
первом своем уроке письма, сестра Агата обрушилась на
нее, точно Цезарь на галлов.
— Положи грифель, Мэгенн Клири! — прогремела она.
Так началось великое сражение. Мэгги оказалась безна-
дежной, неизлечимой левшой. Сестра Агата вкладывала ей
в правую руку грифель, насильно сгибала пальцы должным
образом, а Мэгги недвижимо сидела над грифельной до-
ской, голова у нее шла кругом, и она, хоть убейте, не могла
постичь, как заставить эту злосчастную руку исполнять
требования сестры Агаты. Она внутренне деревенела, слеп-
ла и глохла; бесполезный придаток — правая рука — так
же мало повиновался ее мыслям, как пальцы ног. Рука не
слушалась, не сгибалась, как надо, и тянула корявую стро-
ку не по доске, а мимо, и, точно парализованная, роняла
грифель; и что бы ни делала сестра Агата, эта правая рука
не могла вывести букву «А». А потом Мэгги потихоньку
перекладывала грифель в левую руку и, неловко заслоня
доску локтем, выводила длинный ряд четких, будто отпеча-
танных прописных «А».
Сестра Агата выиграла сражение. Утром до уроков она
стала привязывать левую руку Мэгги к боку и не развязы-
вала до трех часов дня, до последнего звонка. Даже в боль-
шую перемену Мэгги приходилось есть свой завтрак,
ходить по двору, играть, не шевеля левой рукой. Так про-
должалось три месяца, и под конец она научилась писать
правой, как того требовали воззрения сестры Агаты, но
58
почерк у нее навсегда остался неважный. Для верности,
’нобы она не вспомнила прежнюю привычку, левую руку
<»й привязывали к боку еще два месяца; а потом сестра
Анна собрала учеников на молитву, и вся школа хором
но.(благодарила господа, который в премудрости своей на-
правил заблудшую Мэгги на путь истинный. Все чада
югиодпи пользуются правой рукой; левши же — дьяволово
«•’ми, тем более если они еще и рыжие.
В тот первый школьный год Мэгги утратила младенче-
скую пухлость и стала очень худенькая, хотя почти не
выросла. Она привыкла чуть не до крови обкусывать ногти,
и пришлось терпеть, когда сестра Агата в наказание подво-
дила ее с вытянутыми руками к каждой парте и всем
и каждому в школе показывала, как безобразны ногти,
когда их грызут. А ведь половина ребят от пяти до пятнад-
цати лет грызла ногти не хуже Мэгги.
Фиа достала пузырек с горьким соком алоэ и намазала
.пой гадостью кончики пальцев Мэгги. Все в доме обязаны
были следить, чтобы она не смыла горький сок, а девочки
в школе заметили предательские темные пятна, пришлось
вытерпеть и это унижение. Сунешь палец в рот — мерзость
жуткая, хуже овечьего мыла; в отчаянии Мэгги смочила
слюной носовой платок и терла пальцы чуть не до крови,
пока не смягчился немного мерзкий вкус. Пэдди взял
хлыст — орудие куда более милосердное, чем трость сестры
Агаты, и пришлось Мэгги прыгать по всей кухне. Пэдди
считал, что детей не следует бить ни по рукам, ни по лицу,
пи по ягодицам, а только по ногам. Больно не меньше, чем
в любом другом месте, говорил он, а вреда никакого не
будет. И, однако, наперекор горькому алоэ, насмешкам,
сестре Агате и отцову хлысту, Мэгги продолжала грызть
ногти.
Дружба с Терезой была великой радостью в ее жизни;
если б не это, школа стала бы невыносима. Все уроки на-
пролет Мэгги только и ждала, когда же настанет перемена
и можно будет, обнявшись, сидеть с Терезой в тени смо-
ковницы и говорить, говорить... Тереза рассказывала про
свое удивительное итальянское семейство, и про бесчислен-
ных кукол, и про кукольный сервиз — самый настоящий,
в китайском стиле, синий с белым.
Увидав наконец этот сервиз, Мэгги задохнулась от
восторга. Тут было сто восемь предметов — крохотные
чашки с блюдцами, и тарелки, чайник, и сахарница, и мо-
лочник, и еще ножи, ложки и вилки, малюсенькие, как раз
куклам по руке. Терезиным игрушкам счету не было, еще
59
бы: самая младшая, много моложе остальных детей в семье,
да притом в семье итальянской, а значит, всеобщая люби-
мица, и отец не жалел денег ей на подарки. Тереза и Мэгги
смотрели друг на дружку с какой-то пугливой, почтитель-
ной завистью, хотя Тереза вовсе не хотела бы для себя
такого сурового кальвинистского воспитания. Напротив,
она жалела подругу. Чтобы нельзя было броситься к мате-
ри, обнять ее и расцеловать? Бедная Мэгги!
А Мэгги уж никак не могла равнять сияющую доброду-
шием кругленькую Терезину мамашу со своей стройной
неулыбчивой матерью, ей и в мысль не приходило поже-
лать: вот бы мама меня обняла и поцеловала. Думалось
совсем по-другому: вот бы Терезина мама обняла меня
и поцеловала. Впрочем, объятия и поцелуи рисовались ее
воображению куда реже, чем кукольный сервиз в китай-
ском стиле. Такие чудесные вещицы, такие тоненькие,
прозрачные, такие красивые! Вот бы иметь такой сер-
виз и каждый день поить Агнес чаем из темно-синей с бе-
лым узорчатой чашки на темно-синем с белым узорчатом
блюдце!
В пятницу во время службы в старой церкви, укра-
шенной прелестными по наивности маорийскими дере-
вянными скульптурами, с ярко по-маорийски расписанны-
ми сводами, Мэгги на коленях молила бога послать ей
китайский кукольный сервиз. И вот отец Хейс высоко
поднял святые дары, и дух святой засиял в цветных стек-
лах, в лучах из драгоценных каменьев, и осенил своим
благословением склоненные головы прихожан. Всех прихо-
жан, кроме Мэгги, она даже не видела его, слишком была
занята: вспоминала, сколько же десертных тарелочек в Те-
резином сервизе. И когда торжественно запел хор маори
на галерее над органом, голову Мэгги кружила ослепитель-
ная синь, весьма далекая от католической веры и от Поли-
незии.
Школьный год подходил к концу, настал декабрь,
близился день рождения Мэгги, казалось, вот-вот нагрянет
настоящее лето, и тут Мэгги узнала, какой дорогой ценой
покупается исполнение заветных желаний. Она сидела на
высоком табурете у печки, и Фиа, как обычно, причесывала
ее перед школой — задача не из легких. Волосы у Мэгги
вились от природы — в этом ей, по мнению матери, очень
повезло, девочкам с прямыми волосами не так-то легко,
когда вырастут, соорудить пышную прическу из жалких
60
ни । i.i х прпдей. На ночь длинные, почти до колен, вьющиеся
ин ни'и туго накручивались на белые полоски, оторванные
hi ( inрой простыни, и каждое утро Мэгги надо было вска-
рнбкнться на табурет, чтобы мать развязала эти лоскуты
и причесала ее.
(’.тарой серебряной щеткой для волос Фиа расчесывала
иди у за другой длинные, круто вьющиеся пряди и ловко
накручивала на указательный палец, так что получалась
i влетая блестящая колбаска; тогда, осторожно убрав палец,
Фиа встряхивала ее, и получался длинный, на зависть
• угон локон. Эту операцию приходилось повторять раз
дне наддать, потом спереди локоны поднимались на ма-
кушку, перевязывались свежевыглаженным бантом из
белой тафты — и Мэгги была готова. Другие девочки в шко-
iy ходили с косичками, а локоны у них появлялись только
м торжественных случаях, но на этот счет мать была не-
преклонна: Мэгги должна ходить только с локонами, как ни
трудно по утрам урвать на это время. Фиа не подозревала,
что столь благие намерения не вели к добру, ведь у дочери
и без того были самые красивые волосы во всей школе.
А неизменные локоны еще подчеркивали это и вызывали
косые завистливые взгляды.
Возня с локонами была не очень-то приятна, но Мэгги
привыкла, ее так причесывали, сколько она себя помнила.
В сильной руке матери щетка продиралась сквозь спу-
гни и ые волосы, безжалостно тянула и дергала, даже слезы
•наступали на глаза, и приходилось держаться за табурет
обеими руками, чтобы не упасть. Был понедельник по-
следней школьной недели, и только два дня оставалось до
дня рожденья; Мэгги цеплялась за табурет и мечтала о бе-
ло-синем кукольном сервизе, хоть и знала, что мечта эта
несбыточная. Был такой сервиз в уэхайнском магазине,
и она уже достаточно разбиралась в ценах, чтобы пони-
мать — ее отцу такое не по карману.
Внезапно Фиа так странно охнула, что Мэгги разом
очнулась, а муж и сыновья, еще не встававшие из-за стола,
удивленно обернулись.
— Боже милостивый! — вырвалось у матери.
Пэдди вскочил, пораженный, никогда еще он не слыхал,
чтобы Фиа поминала имя господне всуе. Она застыла со
щеткой в руке, с прядью дочериных волос в другой, и лицо
ее исказилось от ужаса и отвращения. Пэдди и мальчики
окружили их обеих; Мэгги хотела было взглянуть, в чем
дело, но ее так стукнули щеткой с жесткой щетиной, что на
1ЛАэа навернулись слезы.
61
— Смотри! — прошептала мужу Фиа и подняла локон
на свет.
В ярком солнечном луче густые волосы засверкали как
золото, и Пэдди сперва ничего не разглядел. А потом уви-
дел — по руке Фионы, по тыльной стороне кисти движется
нечто живое. Он перехватил у нее локон и в искрах света
разглядел еще немало хлопотливых тварей. Волосы были
унизаны крохотными белыми пузырьками, и эти твари
деловито нанизывали все новые гроздья. В волосах Мэгги
кипела бурная деятельность.
— У нее вши! — сказал Пэдди.
Боб, Джек, Хьюги и Стюарт глянули — и, как отец,
отступили на безопасное расстояние; только Фиа и Фрэнк,
будто околдованные, стояли и смотрели на волосы Мэгги,
а она, бедняга, съежилась на табурете, недоумевая, в чем
же она провинилась. Пэдди тяжело опустился в свое кресло
и хмуро уставился на огонь очага.
— Это все та итальянская паршивка,— сказал он нако-
нец и свирепо посмотрел на жену.— Ублюдки паршивые,
сволочи, грязные свиньи!
— Пэдди! — Фиа задохнулась от возмущения.
— Извини за ругань, жена, но ведь это надо же, чтоб
Мэгги завшивела из-за паршивой итальяшки! — взорвался
Пэдди и яростно стукнул себя кулаком по колену. — Прямо
хоть сейчас пойти в Уэхайн и разнести в щепки их поганое
кафе!
— Мам, а что там такое? — выговорила наконец
Мэгги.
— Вот, смотри, грязнуля! — сказала мать и сунула
руку под нос Мэгги.— Смотри, что ты подхватила от своей
подружки, в волосах полно этой гадости. Что мне теперь
с тобой делать?
Мэгги в изумлении посмотрела на существо, которое
слепо бродило по обнаженной руке Фионы в поисках более
волосатой территории, и горько заплакала.
Не дожидаясь, пока ему скажут, Фрэнк поставил на
огонь котел с водой, а Пэдди зашагал по кухне из угла
в угол, опять и опять он поглядывал на дочь и все сильней
разъярялся. Наконец подошел к двери заднего крыльца —
тут на стене вбиты были в ряд гвозди и крюки,— снял
с одного из них хлыст для верховой езды, нахлобучил
шляпу.
— Съезжу в Уэхайн, Фиа, скажу этому паршивому
итальяшке, пускай со своей жирной рыбой и жареной кар-
тошкой катится куда подальше! А потом пойду к сестре
62
Л । и и*, ей тоже кое-что выскажу, надо же, держит в школе
шинных ребятишек!
Осторожнее, Пэдди! — взмолилась Фиа.— Вдруг
и । и л ii>i почка ни при чем? Даже если у нее есть насекомые,
может быть, и она, и Мэгги подхватили их от кого-нибудь
еще.
Чепуха! — презрительно фыркнул Пэдди.
Громко стуча башмаками, он сбежал с крыльца, и через
минуту с дороги донесся топот копыт — он пустил чалую
искачь. Фиа вздохнула, беспомощно посмотрела на Фрэнка.
Хоть бы он из-за всего этого не угодил в тюрьму.
Зон и мальчиков в дом, Фрэнк. В школу сегодня никто не
пойдет.
Она тщательно осмотрела головы сыновей, одного за
другим, проверила и Фрэнка и заставила его посмотреть
полосы у нее самой. Незаметно было, чтобы еще кто-нибудь
инразился болезнью несчастной Мэгги, но Фиа рисковать не
собиралась. Когда вода в огромном котле для стирки заки-
пела, Фрэнк снял с крюка лохань, налил пополам кипятка
и холодной воды. Потом принес из сарая непочатую пяти-
галлоновую жестянку керосина, кусок простого мыла
и принялся за Боба. Одному за другим он смачивал братьям
юловы водой из лохани, щедро цоливал керосином и густо
намыливал. Получалась противная жирная каша, от нее
щипало глаза и ело кожу; мальчишки вопили, терли глаза
кулаками, скребли покрасневшие зудящие головы и грози-
лись жестоко отомстить всем итальяшкам.
Фиа достала из корзинки с шитьем большие ножницы.
(>пять подошла к Мэгги, которая уже больше часа не смела
слезть с табурета, и остановилась, глядя на этот водопад
сияющих волос. А потом защелкала ножницами — раз,
раз! — и под конец все длинные локоны обратились в
блестящие холмики на полу, а на голове Мэгги кое-где
стала просвечивать кожа. Тогда Фиа нерешительно по-
смотрела на Фрэнка.
— Неужели надо ее обрить? — выговорила она через
силу.
Фрэнк возмущенно вскинулся, поднял руку.
- Ну, нет, мам! Ни за что! Вымыть как следует
керосином — и хватит. Только, пожалуйста, не надо брить!
И вот Мэгги отвели к рабочему столу, нагнули над
лоханью и кружку за кружкой поливали ей голову кероси-
ном и терли едким мылом жалкие остатки ее волос. Когда
г згой работой было покончено, глаза Мэгги почти ничего
не видели — так долго и старательно она жмурилась, а на
63
лице и на коже головы высыпали красные* пупырышки.
Фрэнк смел остриженные волосы на лист бумаги и сунул
в печь. Потом окунул метлу в жестянку с керосином. Они
с матерью тоже вымыли головы едким мылом, которое жгло
кожу так, что дух захватывало, а потом Фрэнк взял ведро
и вымыл пол в кухне раствором, которым моют овец.
Наведя в кухне стерильную чистоту, не хуже, чем
в больнице, они прошли по спальням, сняли одеяла и про-
стыни со всех кроватей и до вечера кипятили все это,
выжимали и развешивали для просушки. Матрасы и по-
душки повесили на забор за домом и обрызгали керосином,
а ковры в гостиной выбивали так, что только чудом не
превратили в лохмотья. Все мальчики призваны были на
помощь, только Мэгги не позвали, на нее и смотреть никто
не хотел. От позора она спряталась за сараем и заплакала.
После всех терзаний голова горела, в ушах стоял шум,
а еще горше и мучительней был горький стыд; когда Фрэнк
ее здесь отыскал, Мэгги даже не подняла на него глаз и, как
он ее ни уговаривал, не хотела идти в дом.
В конце концов Фрэнку пришлось тащить ее домой
насильно, а Мэгги отбивалась руками и ногами, и когда под
вечер вернулся из Уэхайна Пэдди, она забилась в угол. Вид
стриженой дочкиной головы сразил Пэдди — он даже
всплакнул, раскачиваясь в кресле и закрыв лицо руками,
а домашние стояли вокруг, переминались с ноги на ногу
и рады были бы очутиться за тридевять земель. Фиа вски-
пятила чайник и, когда муж немного успокоился, налила
ему чашку чая.
— Что там случилось, в Уэхайне? — спросила она.—
Мы тебя заждались.
— Ну, первым делом я отстегал кнутом этого италь-
яшку и швырнул его в колоду, из которой лошадей поят.
Потом вижу — из своей лавки вышел Мак-Лауд и смотрит,
я ему и объяснил, что к чему. Мак-Лауд кликнул в тракти-
ре еще ребят, и мь^рсех итальяшек покидали в эту лошади-
ную водопойню, и ‘женщин тоже, и налили туда несколько
ведер овечьего мыла. Потом пошел в школу к сестре Агате,
и она чуть не сбесилась — как это она раньше ничего не
замечала! Вытащила она ту девчонку из-за парты, гля-
дит — а у нее в волосах целый зверинец. Ну, отослала ее
домой — мол, пока голова не будет чистая, чтоб ноги твоей
тут не было. Когда я уходил, она с другими сестрами всех
ребят подряд проверяла, и, ясное дело, еще нашлась куча
таких. Эти три монашки и сами скребутся вовсю, когда,
думают, никто не видит.— Вспомнив об этом, он ухмыль-
64
пулен, но поглядел на голову Мэгги и опять помрачнел.—
Л ты, барышня, больше не смей водиться ни с итальяшка-
ми, ни с кем, хватит с тебя братьев. А не хватит — тем хуже
для тебя. И ты, Боб, гляди, чтоб она в школе ни с кем боль-
ше не зналась, понял?
Боб кивнул.
— Понял, пап.
На другое утро, к великому ужасу Мэгги, ей опять
игл ел и идти в школу.
— Нет, нет, не пойду! — взмолилась она и обеими
руками схватилась за голову.— Мама, мамочка, не могу
и такая в школу, там же сестра Агата!
— Прекрасно можешь, — сказала мать, Фрэнк посмот-
рел просительно, но она словно и не заметила.— Вперед
будешь умнее.
И повязали голову Мэгги коричневым ситцевым плат-
ком, и поплелась она в школу, еле передвигая ноги. Сестра
Лгата ни разу не взглянула в ее сторону, но на перемене
девочки сдернули платок, чтоб посмотреть, на что она
теперь похожа. Лицо Мэгги почти не пострадало, но ко-
ротко стриженная голова с воспаленной, разъеденной
кожей выглядела устрашающе. Тут подоспел на выручку
Боб и увел сестру в тихий уголок — на крикетную пло-
щадку.
— Плюнь на них, Мэгги, не обращай внимания,—
сердито сказал он, опять неумело повязал ей голову
платком, похлопал по закаменелым плечам.— Они просто
недьмы. Жаль, я не догадался прихватить у тебя с головы
несколько штук про запас. Только бы эти злюкп зазевались,
я бы им подпустил в космы.
Подошли младшие мальчики Клири и до самого звонка
сидели и стерегли сестру.
Тереза Аннунцио забежала в школу только на большой
перемене, голову ей дома обрили. Она хотела поколотить
Мэгги, но, конечно, мальчики не дали. Отступая, она высо-
ко вскинула правую руку со сжатым кулаком, а левой
похлопала по бицепсу — загадочный ворожейный знак,
никто его не понял, но всем мальчикам понравилось —
надо перенять!
— Ненавижу тебя! — закричала Тереза. — Твой отец
моему все испортил, теперь нам придется отсюда уехать!
И она, рыдая, убежала.
Мэгги не опустила головы и не проронила ни слезинки.
Она училась уму-разуму. Что бы про тебя ни думали дру-
гие, это все равно, все равно, все равно! Девочки теперь ее
3 К. Маккалоу
65
сторонились — побаивались Боба и Джека, да и родители,
прослышав о случившемся, велели детям держаться от нее
подальше: так ли, эдак ли, а дружба с кем-либо из Клири
обычно к добру не ведет. И последние школьные дни Мэгги,
как тут выражались, провела «в Ковентри»,—это был
настоящий бойкот. Даже сестра Агата не нарушала новую
политику и зло срывала уже не на Мэгги, а на Стюарте.
Как всегда бывало, когда дни рожденья младших детей
приходились в будни, праздновать шестилетие Мэгги ре-
шили в следующую субботу, и тогда-то она получила
заветный сервиз. Посуду расставили на красивом голубом
столике,— столик вместе с двумя такими же стульями
искусно смастерил Фрэнк в минуты досуга (которого у него
никогда не бывало), и на одном из этих стульчиков восседа-
ла Агнес в новом голубом платье, сшитом Фионой в минуты
досуга (которого у нее тоже никогда не бывало). Горестно
смотрела Мэгги на бело-синие узорчатые чашки и блюдца
с веселыми сказочными деревьями в пушистых цветах,
с крохотной пышной пагодой и невиданными птицами
и с человечками, что вечно спешат перейти выгнутый дугою
мостик. Все это начисто утратило былую прелесть. Но
Мэгги смутно понимала, почему родные, урезая себя во
всем, поднесли ей, как они думали, самый дорогой ее серд-
цу подарок. И, движимая чувством долга, она приготовила
для Агнес чай в четырехугольном чайничке и словно бы
с восторгом совершила весь положенный обряд чаепития.
И упорно продолжала эту игру много лет, ни одна чашка
у нее не разбилась и даже не треснула. И никто в доме не
подозревал, как ненавистны ей этот сервиз, и голубой
столик со стульями, и голубое платье Агнес.
В 1917 году, за два дня до рождества, Пэдди принес
домой свою неизменную еженедельную газету и новую
пачку книг из библиотеки. Однако на сей раз газета оказа-
лась поважней книг. Ее редакция под влиянием ходких
американских журналов, которые хоть и очень редко, но
все же попадали и в Новую Зеландию, загорелась новой
идеей: вся середина посвящена была войне. Тут были не
слишком отчетливые фотографии анзаков ’, штурмующих
неприступные утесы Галлиполи, и пространные статьи,
прославляющие доблестных воинов Южного полушария,
1 Солдаты Австралийско-Новозеландского корпуса в годы первой
мировой войны.
66
к |>ih скалы обо всех австралийцах и новозеландцах, удосто-
енных высокого ордена — креста Виктории за все годы, что
। ущнстнуст этот орден, и великолепное, на целую страницу,
и н»6|Н1/кепие австралийского кавалериста на лихом скаку-
1н» in кинута наотмашь сабля, сбоку широкополой шляпы
pH 1ИГНП1ОТСЯ шелковистые перья.
Улучив минуту, Фрэнк схватил газету и залпом все это
нр'илотил, он упивался этой ура-патриотической деклама-
цией, и глазах загорелся недобрый огонь. Он благоговейно
положил газету на стол.
Я тоже хочу воевать, папа!
Фиа вздрогнула, обернулась, расплескав мясной соус по
нгий плите, а Пэдди выпрямился в кресле, забыв про книгу.
Ты еще слишком молод, Фрэнк,— сказал он.
Ничего подобного, мне уже семнадцать, папа, я
иароглый! Как же так, немцы и турки режут наших почем
|||1И, а я тут сижу сложа руки? Пора уже хоть одному Клири
ианться за оружие.
Ты несовершеннолетний, Фрэнк, тебя не возьмут
и армию.
Возьмут, если ты не будешь против,— возразил
Фрэнк и в упор поглядел черными глазами на Пэдди.
Но я очень даже против. Сейчас ты у нас один
работаешь, и ты прекрасно знаешь, нам не обойтись без
гмоого заработка.
Но в армии мне тоже будут платить!
Пэдди засмеялся.
Солдатское жалованье, да? Кузнецу в Уэхайне пла-
тит куда лучше, чем солдату в Европе.
Но там я, может быть, чего-то добьюсь, не останусь
на всю жизнь кузнецом! А иначе мне не выбиться, папа!
Чепуха! Ты не знаешь, о чем говоришь, парень.
Война страшная штука. Я родом из страны, которая воева-
ла тысячу лет, я-то знаю, что говорю. Слыхал ты, что
рассказывают ветераны бурской? Ты ведь часто ездишь
и Уэхайн, так вот, в другой раз послушай их. И потом, я же
нижу, для подлых англичан анзаки просто пушечное мясо,
они суют нашего брата в самые опасные места, а своих
драгоценных солдат берегут. Гляди, как этот вояка Чер-
чилль зазря погнал наших на Галлиполи! Из пятидесяти
1ЫГЛЧ десять тысяч убито! Вдвое хуже, чем расстрелять
каждого десятого. И с какой стати тебе воевать за старуху
Англию? Что ты видел от нее хорошего? Она только и знает
гогать кровь из своих колоний. А приедешь в Англию —
ты нее от тебя нос воротят, уроженца колоний и за челове-
!♦
67
ка не считают. Новой Зеландии эта война не опасна,
и Австралии тоже. А если старуху Англию расколошматят,
это ей только на пользу; сколько Ирландия от нее натерпе-
лась, давно пора ей за это поплатиться. Даже если кайзер
и промарширует по Стрэнду, будь уверен, я плакать не
стану.
— Папа, но мне непременно надо записаться добро-
вольцем!
— Надо или не надо, никуда ты не запишешься, Фрэнк,
лучше и не думай про это. Для солдата ты ростом не вышел.
Фрэнк густо покраснел, стиснул зубы; он всегда страдал
из-за своего малого роста. В школе он неизменно был мень-
ше всех в классе и потому кидался в драку вдвое чаще
любого другого мальчишки. А в последнее время его терза-
ло страшное подозрение — вдруг он больше и не вырастет?
Ведь сейчас, в семнадцать, в нем те же пять футов три
дюйма, что были в четырнадцать. Никто не ведал его те-
лесных и душевных мук, не подозревал о тщетных на-
деждах, о бесплодных попытках при помощи труднейшей
гимнастики хоть немного вытянуться.
Между тем работа в кузнице наградила его силой не по
росту; старайся Пэдди нарочно выбрать для Фрэнка самое
подходящее занятие при его нраве и складе, он и тогда не
мог бы выбрать удачнее. Маленький, но крепкий и напори-
стый, в свои семнадцать он в драке еще ни разу не потерпел
поражения и уже прославился на весь мыс Таранаки. Даже
самый сильный и рослый из здешних парней не мог его
побороть, потому что в бою для Фрэнка был выход всей
накипевшей злости, чувству ущемленности, недовольству
судьбой, и при этом он обладал великолепными мышца-
ми, отличной сметкой, недобрым нравом и несгибаемой
волей.
Чем крупней и крепче оказывался противник, тем
важней было Фрэнку победить его и унизить. Сверстники
обходили его стороной — кому охота связываться с таким
задирой. И Фрэнк стал вызывать на бой парней постарше,
вся округа толковала о том, как он сделал отбивную котлету
из Джима Коллинза, хотя Джиму уже двадцать два, и росту
в нем шесть футов четыре дюйма, и он вполне может под-
нять лошадь. Со сломанной левой рукой и помятыми
ребрами Фрэнк продолжал молотить Джима, пока тот,
скуля, не свалился окровавленным комом к его ногам,
и пришлось удержать его силой, чтоб не пнул уже бесчув-
ственного Джима в лицо. А едва зажила рука и сняли тугую
повязку с ребер, Фрэнк отправился в город и тоже поднял
68
Hilum. пускай все знают, что не только Джиму такое
под силу и дело тут не в росте.
Пэдди знал, какая слава идет о его необыкновенном
иг иpi.irке, и прекрасно понимал, что в бою Фрэнк стремится
ня<Ч’Дить свое достоинство, однако его сердило, когда эти
мри к и мешали работе в кузнице. Пэдди, и сам ростом неве-
лички, н молодости тоже доказывал свою храбрость кулака-
ми. по в его родном краю немало людей и пониже, а в Но-
вую Зеландию, где народ крупнее, он приехал уже взрос-
лым. И сознание, что он ростом не вышел, не терзало его
неотступно, как Фрэнка.
11 теперь Пэдди осторожно присматривался к парнишке
и тщетно силился его понять; сколько ни старался он отно-
। нп.ся ко всем детям одинаково, старший никогда не был
ши дорог ему, как другие. Он знал, жену это огорчает, ее
цшпожит вечное молчаливое противоборство между ним
и Фрэнком, но даже любовь к Фионе не могла унять посто-
янную неодолимую досаду на Фрэнка.
Коротковатые, но хорошо вылепленные руки Фрэнка
прикрыли газетный лист, в глазах, устремленных на отца,
странно смешались мольба и гордость — гордость чересчур
упрямая, чтобы высказать мольбу вслух. Какое чужое лицо
у мальчишки! Нет в нем ничего ни от Клири, ни от Арм-
стронгов, разве только глаза, пожалуй, походили бы на
материнские, если бы и у Фионы они были черные и вот так
>•«• гневно вспыхивали из-за каждого пустяка. Чего-чего,
а храбрости парнишке не занимать.
После того, что сказал Пэдди о росте Фрэнка, разговор
оборвался; тушеного кролика доедали в непривычном мол-
чании, даже Хьюги и Джек лишь вполголоса перекидыва-
лись словечком да поминутно хихикали. Мэгги вовсе
ничего не ела и не сводила глаз с Фрэнка, будто боялась,
•по он вот-вот растворится в воздухе. Фрэнк для приличия
•чце немного поковырял вилкой в тарелке и спросил разре-
шения встать из-за стола. Через минуту от поленницы
донесся стук топора, Фрэнк яростно накинулся на непо-
датливые колоды, которые Пэдди добыл про запас,— это
шердое дерево горит медленно и дает зимой вдоволь тепла.
Когда все думали, что она уже спит, Мэгги приотворила
онио и украдкой пробралась к поленнице. Этот угол двора
играл особо важную роль в жизни всего семейства; про-
странство примерно в тысячу квадратных футов устлано
плотным слоем коры и мелких щепок, по одну сторону
высятся ряды еще не разделанных бревен, по другую —
мозаичная стена аккуратно уложенных ровных поленьев
69
как раз по размеру дровяного ящика в кухне. А посередине
остались невыкорчеваны три пня, на которых можно ру-
бить дрова и чурки любой величины.
Фрэнка тут не оказалось — он орудовал над эвкалипто-
вым бревном, таким огромным, что его не втащить было
даже на самый низкий и широкий пень. Бревно в два фута
в поперечнике лежало на земле, закрепленное на концах
железными костылями, а Фрэнк стоял на нем, упористо
расставив ноги, и рубил поперек. Топор так и мелькал, со
свистом рассекая воздух, и рукоятка, стиснутая влажными
ладонями, издавала какой-то отдельный шипящий звук.
Лезвие молнией вспыхивало над головой Фрэнка, блестело,
опускаясь, тусклым серебром и вырубало из ствола клинья
с такой легкостью, точно то был не твердый, как железо,
эвкалипт, а сосна или какой-нибудь бук. Во все стороны
летели щепки, голая грудь и спина Фрэнка взмокли, лоб он
повязал платком, чтобы пот, стекая, не ел глаза. Такая
рубка — работа опасная, чуть промажешь — и полступни
долой. Фрэнк перехватил руки в запястьях ремешками,
чтобы впитывали пот, но рукавиц не надел, маленькие
крепкие руки держали топорище словно бы без усилия,
и каждый удар был на диво искусным и метким.
Мэгги присела на корточки возле сброшенной Фрэнком
рубашки и смотрела пугливо и почтительно. Поблизости
лежали три запасных топора — ведь об эвкалипт лезвие
тупится в два счета. Мэгги втащила один топор за рукоять
на колени к себе и позавидовала Фрэнку — вот бы и ей так
ловко рубить дрова! Топор тяжеленный, она его насилу
подняла. У новозеландских топоров только одно острое, как
бритва, лезвие, ведь обоюдоострые топоры слишком легкие,
эвкалипт такими не возьмешь. А у этого тяжелый обух
в дюйм шириной и топорище закреплено в его отверстии
намертво вбитыми деревянными клинышками. Если топор
сидит непрочно, он того и гляди соскочит в воздухе с топо-
рища, промчится, как пушечное ядро, и еще убьет кого-
нибудь.
Быстро смеркалось, и Фрэнк рубил, полагаясь, кажется,
больше па чутье; Мэгги привычно пригибала голову под
летящими щепками и терпеливо ждала, пока он ее заметит.
Он уже наполовину перерубил ствол, повернулся, перевел
дух; снова занес топор и принялся рубить с другого боку.
Он прорубал в бревне узкую глубокую щель — и для скоро-
сти, и чтоб не изводить дерево зря на щепу; ближе к сердце-
вине лезвие почти целиком скрывалось в щели, и крупные
щепки летели чуть пе прямиком во Фрэнка. Но он их будто
70
ни ,inмочал и рубил еще быстрей. И вдруг — раз! — бревно
распалось надвое, но в тот же миг, едва ли не прежде, чем
• опор нанес последний удар, Фрэнк взвился в воздух. Обе
полони и ы бревна сдвинулись, а Фрэнк после своего ко-
Н1ПЧ1.0ГО прыжка стоял в стороне и улыбался, но невеселая
••го была улыбка.
< >п хотел взять другой топор, обернулся и увидел
। не гру — она терпеливо сидела поодаль в аккуратно за-
стегнутой сверху донизу ночной рубашке. Странно, непри-
вычно — вместо длинных волос, перевязанных на ночь
лоскутками, у нее теперь пышная шапка коротких кудря-
шом, по пусть бы так и осталось, подумал Фрэнк, с этой
мальчишеской стрижкой ей очень славно. Он подошел
к Мэгги, опустился на корточки, топор положил на колени.
Ты как сюда попала, негодница?
- Стюарт заснул, а я вылезла в окно.
Смотри, совсем мальчишкой станешь.
Ну и пускай. С мальчиками играть лучше, чем
одной.
Да, наверно. — Фрэнк сел, прислонился спиной к ог-
ромному бревну, устало поглядел на сестренку.— Что
стряслось, Мэгги?
- Фрэнк, неужели ты правда уедешь?
Руками с обкусанными ногтями она обхватила его
колонку и тревожно смотрела снизу вверх ему в лицо,
приоткрыв рот — она очень старалась не заплакать, но
подступающие слезы уже не давали дышать носом.
— Может, и уеду,— мягко ответил брат.
- Ой, нет, Фрэнк, что ты! Нам с мамой никак нельзя
бон тебя! Честное слово, просто не знаю, что бы мы без тебя
долили!
Как ни худо было Фрэнку, он не мог не улыбнуться —
малышка сказала это в точности как мать.
- В жизни не все выходит так, как нам хочется, Мэгги,
ты это запомни. Нас, Клири, всегда учили — трудитесь все
имеете на общую пользу, каждый о себе думайте в послед-
нюю очередь. А по-моему, это неправильно, надо, чтоб
каждый мог сперва подумать о себе. Я хочу уехать, потому
что мне уже семнадцать, пора мне строить свою жизнь по-
енному. А папа говорит — нет, ты нужен семье дома.
И я должен делать, как он велит, потому что мне еще не
скоро будет двадцать один.
Мэгги серьезно кивнула, пытаясь разобраться в этом
объяснении.
Так вот, Мэгги, я долго думал, ломал голову. И ре-
71
шил — уеду, и все. Я знаю, вам с мамой будет меня не
хватать, но уже подрастает Боб, а папа и мальчики по мне
скучать не станут. Папе только и нужно, чтоб я зарабаты-
вал деньги.
— Значит, ты нас больше совсем не любишь?
Фрэнк повернулся, подхватил ее па руки, обнял, обуре-
ваемый мучительной жадной и горькой нежностью.
— Мэгги, Мэгги! Тебя и маму я люблю больше всех на
свете! Господи, была б ты постарше, я бы с тобой о многом
поговорил... А может, это и лучше, что ты еще кроха, мо-
жет, так лучше...
Он вдруг выпустил ее и силился овладеть собой, мотал
головой, ударяясь затылком о бревно, судорожно глотал,
губы его дрожали. Наконец он посмотрел на сестру.
— Вот подрастешь, Мэгги, тогда ты меня поймешь.
— Пожалуйста, Фрэнк, не уезжай,— повторила она.
У него вырвался смех, больше похожий на рыдание.
— Ох, Мэгги! Неужели ты ничего не слыхала, что
я толковал? Ну, ладно, неважно. Главное, ты никому не
говори, что видела меня сегодня вечером, слышишь? Не
хочу я, чтоб они думали, что ты все знала.
— Слышу, Фрэнк, я все-все слышала,— сказала Мэг-
ги.— И я никому ничего не скажу, честное слово. Только
мне так жалко, что ты уезжаешь!
Она была еще слишком мала и не умела высказать то
неразумное, что билось в душе: кто же останется ей, если
уйдет Фрэнк? Ведь только он один, не скрываясь, любит ее,
он один иной раз обнимет ее и приласкает. Раньше и папа
часто брал ее на руки, но с тех пор, как она ходит в школу,
он уже не позволяет ей взбираться к нему на колени и обни-
мать за шею, говорит: «Ты уже большая, Мэгги». А мама
всегда так занята и такая усталая, у нее столько хлопот —
мальчики, хозяйство... Фрэнк — вот кто Мэгги милее всех,
вот кто — как звезда на ее нешироком небосклоне. Ка-
жется, только он один рад посидеть и поговорить с ней, и он
так понятно все объясняет. С того самого дня, как Агнес
лишилась волос, Фрэнк всегда был рядом, и с тех пор самые
горькие горести уж не вовсе разрывали сердце. Можно
было пережить и удары трости, и сестру Агату, и вшей,
потому что Фрэнк умел успокоить и утешить.
Но она встала и нашла в себе силы улыбнуться.
— Раз уж тебе непременно надо, Фрэнк, так уезжай,
это ничего.
— А тебе пора в постель, Мэгги, пока мама тебя не
хватилась. Беги скорей!
72
Гут у Мэгги все вылетело из головы: она наклонилась,
подцепила подол ночной рубашонки, просунула его сзади
наперед, будто хвостик поджала, и, придерживая так,
цуг । плась бегом, босыми ногами прямо по колючим острым
щепкам.
Утром встали — Фрэнка нет. Фиа пришла будить Мэгги
мрачная, говорила отрывисто; Мэгги вскочила с постели
iuik ошпаренная, поспешно оделась и даже не попросила
лнгтегнуть ей бесчисленные пуговки.
В кухне мальчики уже сидели угрюмо за столом, но
г гул Пэдди пустовал. И стул Фрэнка тоже. Мэгги про-
скользнула на свое место и замерла, стуча зубами от страха.
Ногле завтрака Фиа велела им всем уходить из кух-
ни, и тогда, уже за сараем, Боб сказал Мэгги, что слу-
чилось.
— Фрэнк сбежал,— прошептал он.
— Может, он просто поехал в Уэхайн,— ответила
Мэгги.
— Да нет же, дурочка! Он ушел в армию. Эх, жалко,
мне лет мало, я бы тоже с ним пошел! Вот счастливчик!
— А мне жалко, что он ушел, лучше остался бы дома.
Боб пожал плечами.
— Вот что значит девчонка, ничего ты не понимаешь!
Против обыкновения, Мэгги не вспылила, услыхав
такие обидные слова, и пошла в дом — может быть, она
пригодится матери.
Фиа дала ей утюг, и Мэгги принялась гладить носовые
платки.
— А где папа? — спросила она.
— Поехал в Уэхайн.
— Он привезет Фрэнка назад?
— Попробуйте в этом доме сохранить что-нибудь в сек-
рете! — сердито фыркнула Фиа.— Нет, в Уэхайне ему
Фрэнка уже не найти, он и не надеется. Он даст телеграмму
и Уонгануи, полиции и воинскому начальству. Они ото-
шлют Фрэнка домой.
— Ой, мама, хорошо бы они его нашли! Не хочу я, чтоб
Фрэнк от нас уехал!
Фиа вывернула на стол содержимое маслобойки и стала
ожесточенно лупить полужидкий желтый холмик двумя
деревянными лопатками.
— Никто не хочет, чтоб Фрэнк от нас уехал. Потому
пипа и постарается его вернуть.— Губы ее дрогнули, она
еще сильней принялась бить по маслу.— Бедный Фрэнк,
бедный, бедный Фрэнк! — вздохнула она, забыв про Мэг-
73
ги.— Ну почему, почему дети должны расплачиваться за
наши грехи. Бедный мой Фрэнк, такой неприкаянный...
Тут она заметила, что Мэгги перестала гладить, плотно
сжала губы и не промолвила больше ни слова.
Через три дня полиция вернула Фрэнка домой. Соп-
ровождавший его из Уонгануи сержант сказал Падрику,
что Фрэнк отчаянно сопротивлялся, когда его задер-
жали.
— Ну и вояка же он у вас! Как увидал, что армейских
про него предупредили, мигом дал деру — с крыльца да на
улицу, двое солдат — за ним. Я так думаю, он и улепетнул
бы, да не повезло — сразу налетел на наш патруль. Дрался
как бешеный, пришлось им навалиться на него впятером,
только тогда и надели наручники.
С этими словами сержант снял с Фрэнка тяжелую цепь
и впихнул его в калитку; Фрэнк чуть не упал, наткнулся на
Пэдди и отпрянул, как ужаленный.
Младшие дети собрались в десятке шагов позади взрос-
лых, выглядывали из-за угла дома, ждали. Боб, Джек
и Хьюги насторожились в надежде, что Фрэнк опять ки-
нется в драку; Стюарт, кроткая душа, смотрел спокойно,
сочувственно; Мэгги схватилась за щеки и сжимала и мяла
их ладонями, вне себя от страха — вдруг кто-то обидит
Фрэнка.
Прежде всех Фрэнк обернулся к матери, посмотрел
в упор, и в его черных глазах, устремленных навстречу ее
серым, было угрюмое, горькое понимание, затаенная бли-
зость, которая никогда еще, ни разу не выразилась вслух.
Голубые глаза Пэдди обожгли его яростным и презритель-
ным взглядом, ясно сказали — ничего другого я от тебя
и не ждал,— и Фрэнк потупился, словно признавая, что
гнев этот справедлив. Отныне Пэдди не удостоит сына ни
словом сверх самого необходимого, чего требуют приличия.
Но трудней всего Фрэнку было оказаться лицом к лицу
с детьми — со стыдом, с позором вернули домой яркую
птицу, так и не пришлось ей взмыть в небо, крылья подре-
заны, и песнь замерла в горле.
Мэгги дождалась, пока Фиа не обошла на ночь все
спальни, выскользнула в приотворенное окно и побежала
на задворки. Она знала, Фрэнк забьется на сеновал, подаль-
ше от отца и от всех любопытных взглядов.
— Фрэнк, где ты, Фрэнк? — позвала она громким
шепотом, пробираясь в безмолвной кромешной тьме сарая,
босыми ногами чутко, точно зверек, нащупывая — куда
ступить.
74
Я здесь, Мэгги,— отозвался усталый голос, совсем
иг похожий на голос Фрэнка, угасший, безжизненный.
И опа подошла туда, где он растянулся на сене, при-
корнула у него под боком, обняла, насколько могла дотя-
нутый руками.
Ой, Фрэнк, я так рада, что ты вернулся!
Фрэнк глухо застонал, сполз пониже и уткнулся лбом
пЙ и плечо. Мэгги прижала к себе его голову, гладила
густые прямые волосы, бормотала что-то ласковое. В темно-
ю он не мог ее видеть, от нее шло незримое тепло со-
чувствия, и Фрэнк не выдержал. Он зарыдал, все тело
сжималось в тугой узел жгучей боли, от его слез ночная
рубашка Мэгги промокла, хоть выжми. А вот Мэгги не
плакала. В чем-то она, эта малышка, была уже настолько
взрослая и настолько женщина, что ощутила острую неодо-
лимую радость: она нужна! Она прижала к груди голову
брата и тихонько покачивалась, будто баюкала его, пока он
но выплакался и не затих, опустошенный.
Эта дорога на Дрохеду ничуть не напоминает о днях
юности, думал преподобный Ральф де Брпкассар; щурясь,
чтоб не так слепил глаза капот новенького «даймлера», он
вел машину по ухабистым колеям проселка, ныряющего
в высокой серебристой траве. Да, тут вам не милая туман-
ная п зеленая Ирландия. А сама здешняя Дрохеда? Тоже не
поле битвы и не резиденция власти предержащей. Впрочем,
так ли? Живое чувство юмора, которое он, правда, уже
научился обуздывать, нарисовало преподобному де Бри-
кассару образ Мэри Карсон — Кромвеля в юбке, распро-
страняющего на всех и вся неподражаемую величествен-
ную неблагосклонность. Кстати, не такое уж пышное
сравнение: бесспорно, сия особа обладает не меньшей
властью и держит в руках не меньше судеб, чем любой
могущественный военачальник былых времен.
За кунами самшита и эвкалипта показались последние
ворота; отец Ральф остановил машину, но мотор не выклю-
чил. Нахлобучил потрепанную и выцветшую широкополую
шляпу, чтобы не напекло голову, вылез, устало и нетерпе-
ливо отодвинул железный засов и распахнул ворота. От
джиленбоупской церкви до усадьбы Дрохеда двадцать семь
ворот, и перед каждыми надо останавливаться, вылезать из
76
нашнны, отворять их, снова садиться за руль, проезжать
порота, останавливаться, снова вылезать, возвращаться,
in и и рать ворота на засов, опять садиться за руль и ехать до
। лгдующих ворот. Сколько раз им овладевало желание
махнуть рукой по крайней мере на половину этого обря-
да мчаться дальше, оставлять за собою все эти ворота
«ккрытыми, точно изумленные разинутые рты; но даже его
ннушающий благоговейное почтение сан не помешал бы
ни да владельцам ворот спустить с него шкуру. Жаль, что
мннади не так быстры и неутомимы, как автомобиль, ведь
открыть и закрыть ворота можно и не слезая с седла.
— Во всякой бочке меда есть своя ложка дегтя,—
« казал он, похлопал свою новенькую машину по боку и,
оставив за собою накрепко запертые ворота, поехал даль-
ше — до Главной усадьбы оставалась еще миля зеленого
дуга без единого деревца.
Даже на взгляд ирландца, привычный к замкам и
роскошным особнякам, это австралийское жилище выгля-
дело внушительно. Ныне покойный владелец Дрохеды,
старейшего и самого богатого имения во всей округе, без
памяти влюблен был в свои владенья и дом отстроил им под
стать. Двухэтажный, построенный в строгом георгианском
стиле, дом этот сложен был из отесанных вручную плит
кремового песчаника, доставленных из карьера с востока,
in пятьсот миль; большие окна с узорчатым переплетом,
широкая веранда на металлических опорах опоясывает
весь нижний этаж. У всех окон, точно изящная рама, став-
ни черного дерева — и это не только украшение: в летний
зной их закрывают, сохраняя в комнатах прохладу.
На дворе уже осень, и крыша веранды и стены дома
обвиты просто сетью зеленой листвы, но весной эта глици-
ния, посаженная полвека назад, когда достроен был дом,
псе захлестывает буйным цветеньем лиловых кистей. Дом
окружен несколькими акрами заботливо ухоженного газо-
на, по этой ровной зелени разбросаны аккуратные, на
английский образец, куртины — и даже сейчас еще ярко
цветут розы, желтофиоли, георгины и ноготки. Строй
великолепных «призраков» — эвкалиптов с почти белыми
стволами и узкими листьями, трепещущими на высоте
добрых семидесяти футов, заслоняет дом от безжалостного
солнца: их ветви, густо перевитые плетями ярко-лиловой
бугенвиллеи, образовали сплошной шатер. Даже неизбеж-
ные в этом полудиком краю уродливые цистерны-водохра-
нилища укрыты плащом выносливых местных вьюнков,
ползучих роз и глициний и ухитряются выглядеть скорее
77
не грубой необходимостью, а украшением. До безумия
влюбленный в свою Дрохеду покойный Майкл Карсон
наставил цистерн с избытком: по слухам, тут хватило бы
воды поливать газоны и цветники, даже если бы десять лет
кряду не выпало ни капли дождя.
Тому, кто подъезжал со стороны луга, прежде всего
бросался в глаза сам дом и осенявшие его эвкалипты, но
потом взгляд замечал по сторонам и немного позади еще
одноэтажные постройки из светло-желтого песчаника, со-
единенные с главным зданием крытыми галереями, тоже
захлестнутыми вьющейся зеленью. Здесь дорога с глубоки-
ми колеями переходила в широкую подъездную аллею,
усыпанную гравием; она огибала дом сбоку — здесь откры-
валась круглая площадка для экипажей — и вела дальше,
туда, где кипела подлинная жизнь Дрохеды: к скотным
дворам, сараям, стригальне. Все эти постройки и связанные
с ними работы укрывала тень исполинских перечных де-
ревьев — в душе отец Ральф предпочитал их бледным эвка-
липтам, стражам Большого дома. Густая листва переч-
ных деревьев, такая светлая, звенящая неумолчным жуж-
жаньем пчел, таит в себе что-то благодушно-ленивое и как
нельзя лучше подходит для фермы в недрах Австралии.
Отец Ральф поставил машину и пошел к дому, а с ве-
ранды уже сияло широчайшей улыбкой ему навстречу
осыпанное веснушками лицо горничной.
— Доброе утро, Минни,— сказал он.
— Доброе утречко, ваше преподобие, да как же приятно
вас видеть в такой славный денек! — Выговор у нее был
самый ирландский. Одной рукой она распахнула перед
гостем дверь, другую заранее протянула за его потрепан-
ной, совсем не подобающей сану шляпой.
В просторной полутемной прихожей, где пол выложен
был мраморной плиткой и поблескивали медные перила
широкой лестницы, отец Ральф помедлил, пока Минни не
кивнула ему, давая знак пройти в гостиную.
Мэри Карсон сидела в кресле, у высокого, во все
пятнадцать футов от полу до потолка, раскрытого окна и,
видимо, не замечала вливающегося с улицы холода. Густые
волосы ее оставались почти такими же ярко-рыжими, как
в молодости; на огрубелой веснушчатой коже проступили
еще и коричневые пятна — печать старости, но морщин для
шестидесяти пяти лет было немного — так, легкая тонкая
сетка, словно на пуховом стеганом одеяле. Неукротимый
нрав этой женщины угадывался разве только по глубоким
резким складкам, идущим от крыльев прямого римского
78
ноги к углам рта, да по холодному взгляду бледно-голубых
I лип.
Отец Ральф прошел по дорогому французскому ковру
и молча поцеловал руки хозяйки; при своем высоком росте
и непринужденности движений он это проделал с большим
изяществом, да еще строгая черная сутана придавала всему
его облику особую изысканность. Невыразительные глаза
Мири Карсон вдруг блеснули смущением, она едва сдержа-
ла жеманную улыбку.
— Выпьете чаю, отец Ральф?
— Это зависит от того, хотите ли вы прослушать
мессу,— сказал он, сел напротив нее, закинул ногу на ногу,
так что под сутаной стали видны брюки для верховой езды
и сапоги до колен: в этих краях приходскому священнику
иначе одеваться трудно.— Я приехал исповедать вас и при-
частить, но если хотите прослушать мессу, через несколько
минут буду готов начать. Я вполне могу попоститься еще
немного.
— Вы чересчур добры ко мне, святой отец, — самодо-
вольно заявила Мэри Карсон, превосходно понимая, что
и он, как все прочие, относится столь почтительно не к ней
самой, но к ее деньгам.— Пожалуйста, выпейте чаю,—
продолжала она.— С меня вполне достаточно исповедаться
и получить отпущение грехов.
На лице его не выразилось ни тени досады — здешний
приход был отличной школой самообладания. Раз уж зама-
ячил случай подняться из ничтожества, в какое он впал из-
пп своего слишком пылкого нрава, больше он такой ошибки
не совершит. И если тонко повести игру, быть может, эта
старуха и есть ответ на его молитвы.
— Должна признаться вам, святой отец, что я очень
довольна минувшим годом, — сказала она.— Вы куда более
подходящий пастырь, чем был покойный отец Келли, да
сгноит господь его душу.— При последних словах в ее
голосе вдруг прорвалась мстительная свирепость.
Отец Ральф вскинул на нее весело блеснувшие глаза.
— Дорогая миссис Карсон! Вы высказываете не слиш-
ком христианские чувства!
— Зато говорю правду. Старик был отъявленный про-
пойца, и я уверена, господь бог сгноит его душу, как
выпивка сгноила его тело.— Она наклонилась к священни-
ку.— За этот год я неплохо вас узнала, и, надо думать,
и вправе задать вам несколько вопросов, как вы полагаете?
В конце концов вам тут, в Дрохеде, живется привольно —
изучаете скотоводство, совершенствуетесь в верховой езде,
79
избежали неустроенной жизни в Джилли. Разумеется,
я сама вас пригласила, но, надо думать, я вправе и получить
кое-какие ответы, как вы полагаете?
Не так-то приятно услышать это напоминание — сколь
многим он ей обязан, но он давно ждал часа, когда она
сочтет, что он уже достаточно в ее власти, и начнет предъ-
являть какие-то требования.
— Конечно, это ваше право, миссис Карсон. Я вам
бесконечно благодарен за доступ в Дрохеду и за все ваши
подарки — за лошадей, за машину.
— Сколько вам лет? — спросила она без перехода.
— Двадцать восемь.
— Еще меньше, чем я думала. И все равно, таких
священников, как вы, обычно не засылают в дыру вроде
Джилли. Чем же вы провинились, что вас сослали в такое
захолустье?
— Я оскорбил епископа,— спокойно, с улыбкой отве-
тил он.
— И, видно, не на шутку! Однако, думаю, пастырю
с вашими талантами мало радости застрять в таком вот
Джиленбоуне.
— На то божья воля.
— Вздор и чепуха! Вас привели сюда вполне человече-
ские слабости — и ваши, и епископа. Один только папа
римский непогрешим. В Джилли вам coBcein не место, все
мы, здешние, это понимаем, хотя, конечно, приятно для
разнообразия получить такого духовного отца, обычно к
нам шлют неудачников без гроша за душой, кому смолоду
была одна дорога — в священники. А вам самое место где-
нибудь в высших церковных сферах, а вовсе не тут, с ло-
шадьми да овцами. Вам очень к лицу была бы красная
кардинальская сутана.
— Боюсь, на это надежды нет. Думаю, архиепископ,
наместник папы римского, не часто вспоминает о столь
отдаленном приходе и едва ли станет искать здесь достой-
ных кардиналов. Но могло быть и хуже. Здесь у меня есть
вы и есть Дрохеда.
Она приняла эту откровенную лесть именно так, как он
и рассчитывал: приятно, что он так хорош собой, так вни-
мателен, так умен и остроумен; да, право, из него вышел бы
великолепный кардинал. Сколько она себя помнит, никогда
не встречала такого красавца — и притом чтобы так свое-
образно относился к своей красоте. Конечно же, он не
может не знать, до чего хорош: высок, безупречно сложен,
тонкое аристократическое лицо, во всем облике удивитель-
80
пин нфмония и законченность,— далеко не все свои созда-
нии господь бог одаряет столь щедро. Весь он, от волнистых
чсрных кудрей и изумительных синих глаз до маленьких
НЛН1ЦНЫХ рук и ступней, поистине совершенство. Не может
быть, чтобы он этого не сознавал. И однако, есть в нем
ihikiih то отрешенность, как-то он дает почувствовать, что
но был и не станет рабом своей наружности. Без зазрения
। О1ИЧ ТИ воспользуется ею, если надо, если это поможет
достичь какой-то цели, но ничуть при этом не любуясь
«обою, скорее — так, словно людей, способных поддаться
подобным чарам, даже презирать не стоит. Да, Мэри Кар-
< он дорого бы дала, лишь бы узнать, что же в прошлом
Ральфа де Брикассара сделало его таким.
Любопытно, очень многие священнослужители пре-
красны, как Адонис, и влекут к себе женщин неодолимо,
как Дон-Жуан. Быть может, они потому и дают обет безбра-
чна, что боятся — не довело бы до беды такое обаяние?
- Чего ради вы терпите Джиленбоун? — спросила
она. — Не лучше ли отказаться от сана, чем пойти на такое?
При ваших талантах вы достигли бы и богатства, и власти
на любом поприще, и не уверяйте меня, что вас не привле-
кает хотя бы власть.
Он приподнял левую бровь.
— Дорогая миссис Карсон, вы ведь католичка. Вам
известно — обет мой нерушим. Священником я останусь до
самой смерти. Я не могу изменить обету.
Она презрительно фыркнула:
— Да ну, бросьте! Неужели вы и впрямь верите, что,
если откажетесь от сана, вас поразят громы небесные или
кто-то станет преследовать с собаками и ружьями?
— Конечно нет. И точно так же я не верю, что вы столь
неумны, чтобы вообразить, будто в лоне святой церкви меня
удерживает страх перед возмездием.
— Ого! У вас злой язык, отец де Брикассар! Так что же
тогда вас связывает? Чего ради вы готовы сносить здешнюю
пыль, жару и мух? Почем вы знаете, может быть, ваша
каторга в Джилли — пожизненная.
На миг синие глаза его омрачились, но он улыбнулся
и посмотрел на собеседницу с жалостью.
- А вы великая утешительница! — Он поднял глаза
к потолку, вздохнул.— Меня с колыбели готовили к свя-
щенному служению, но это далеко не все. Как объяснить
зто женщине? Я — сосуд, миссис Карсон, и в иные часы
и полон богом. Будь я лучшим слугою церкви, я никогда не
бывал бы пуст. И эта полнота, единение с богом не зависят
81
от того, где я нахожусь. Она дается мне, все равно, в Джи-
ленбоуне ли я или во дворце епископа. Но определить это
чувство словами трудно, ибо даже для священнослужите-
лей оно великая тайна. Божественный дар, мало кому его
дано изведать. Вот, пожалуй, так. Расстаться с ним? Этого
бы я не мог.
— Значит, и это власть, так? Но почему она дается
именно священникам? По-вашему, человек обретает
ее только оттого, что во время длиннейшей утомительней-
шей церемонии его мазнут елеем? Да с чего вы это вообра-
зили?
Он покачал головой.
— Послушайте, ведь посвящению в духовный сан
предшествуют многие годы. Тщательно готовишь дух свой,
чтобы он мог стать сосудом господним. Благодать надо
заслужить! И это труд ежедневный, ежечасный. В этом
и есть смысл священнического обета, неужели вы не пони-
маете? Дабы ничто земное не могло стать между служите-
лем церкви и состоянием его духа — ни любовь к женщине,
ни любовь к деньгам, ни нежелание смиряться перед други-
ми людьми. Бедность для меня не внове — я родом из
небогатой семьи. Сохранять целомудрие мне ничуть не
трудно. А смирение? Для меня это из трех задач самая
трудная. Но я смиряюсь, ибо если поставлю самого себя
выше своего долга быть сосудом господним, я погиб. Я сми-
ряюсь. И, если надо, я готов терпеть Джиленбоун до конца
дней моих.
— Тогда вы болван,— сказала она.— Я тоже считаю,
что есть вещи поважнее любовниц, но роль сосуда божьего
не из их числа. Странно. Никогда не думала, что вы так
пылко веруете. Мне казалось, вам не чужды сомнения.
— Они мне и не чужды. Какой мыслящий человек не
знает сомнений? Оттого-то подчас я и ощущаю пустоту.—
Он смотрел поверх ее головы, на что-то ее взгляду не-
доступное.— Знаете ли вы, что я отказался бы от всех своих
желаний, от всех честолюбивых помыслов, лишь бы стать
воистину совершенным пастырем?
— Совершенство в чем бы то ни было — скука смерт-
ная! — сказала Мэри Карсон.— Что до меня, я предпочи-
таю толику несовершенства.
Он засмеялся, посмотрел на нее с восхищением и не без
зависти. Да, что и говорить, Мэри Карсон женщина незау-
рядная!
Тридцать три года назад она осталась вдовой, един-
ственный ее ребенок, сын, умер в младенчестве. Из-за
82
ih nfioio своего положения в джиленбоунском обществе она
мм удостоила согласием даже самых честолюбивых пре-
• 1»нд1М1т<>11 на ее руку и сердце; ведь как вдова Майкла
Киргона она была, бесспорно, королевой здешних мест,
выйди же она за кого-то замуж, пришлось бы передать ему
ормпк на все свои владения. Нет, играть в жизни вторую
। ирипку — это не для Мэри Карсон. И она отреклась от
рпдостей плоти, предпочитая оставаться самовластной вла-
кычицой; о том, чтобы завести любовника, нечего было
и думать — сплетни распространялись в Джиленбоуне как
илек грический ток по проводам. А она отнюдь не жаждала
HiiKiLiuTb, что не чужда человеческих слабостей.
Но теперь она достаточно стара, принято считать, что
•»к» возраст, когда плотские побуждения остались в про-
шлом. Если новый молодой священник старательно испол-
ним’ долг ее духовного отца и она вознаграждает его
усердие маленькими подарками вроде автомобиля, тут нет
ничего неприличного. Всю свою жизнь Мэри Карсон была
неколебимой опорой католической церкви, надлежащим
образом поддерживала свой приход и его пастыря духовно-
|н даже тогда, когда отец Келли перемежал чтение молитв
ио время службы пьяной икотой. Она не единственная
благоволит к преемнику отца Келли: отец Ральф де Бри-
иассар заслужил признание всей паствы, богачи и бедняки
гут оказались единодушны. Если прихожане с далеких
окраин не могут приехать к нему в Джилли, он сам их
навещает — и пока Мэри Карсон не подарила ему автомо-
биль, пускался в путь верхом. За его терпение и доброту все
питают к нему приязнь, а иные искренне полюбили; Мар-
тин Кинг из Бугелы, не скупясь, заново обставил церков-
ный дом, Доминик О’Рок из Диббен-Диббена оплачивает
отличную экономку.
Итак, вознесенная на пьедестал своего возраста и поло-
жения, Мэри Карсон без опаски наслаждается обществом
отца Ральфа; приятно состязаться в остроумии с противни-
ком столь же тонкого ума, приятно превзойти его в прони-
цательности — ведь на самом-то деле никогда нет уве-
ренности, что она и вправду его превосходит.
— Да, так вот, вы говорили, наместник папы, наверно,
ко часто вспоминает о столь отдаленном приходе,— сказала
IHHI, поглубже усаживаясь в кресле.— А как по-вашему,
что могло бы поразить сего святого мужа настолько, чтобы
он сделал Джилли осью своей деятельности?
Отец Ральф невесело усмехнулся.
— Право, не знаю. Что-нибудь необычайное? Внезап-
83
ное спасение тысячи душ разом, внезапно открывшийся
дар исцелять хромых и слепых... Но время чудес миновало.
— Ну, бросьте, в этом я сильно сомневаюсь. Просто
господь бог переменил технику. В наши дни он пускает
в ход деньги.
— Вы циничная женщина! Может быть, поэтому вы
мне так нравитесь, миссис Карсон.
— Меня зовут Мэри. Пожалуйста, зовите меня просто
Мэри.
И горничная Минни вкатила в комнату чайный столик
в ту самую минуту, как отец де Брикассар произнес:
— Благодарю вас, Мэри.
Над горячими лепешками и поджаренным хлебом с ан-
чоусами Мэри Карсон вздохнула:
— Я хочу, чтобы сегодня вы молились за меня с удво-
енным усердием, дорогой отец Ральф.
— Зовите меня просто Ральф,— сказал он и продолжал
не без лукавства: — Право, не знаю, можно ли молиться за
вас еще усерднее, чем я молюсь обычно, но — попытаюсь.
— О, вы прелесть! Или это злой намек? Вообще-то я не
люблю откровенной лести, но с вами никогда не знаешь,—
пожалуй, в этой откровенности кроется смысл более глубо-
кий. Некая приманка, клок сена перед носом у осла.
В сущности, что вы обо мне думаете, отец де Брикассар?
Этого я никогда не узнаю, у вас никогда не хватит бестакт-
ности сказать мне правду, не так ли? Прелестно, очарова-
тельно... Однако молиться обо мне вы обязаны. Я стара
и грешила много.
— Все мы не становимся моложе, и я тоже грешен.
У нее вырвался короткий смешок.
— Дорого бы я дала, чтобы узнать ваши грехи! Да-да,
можете поверить! — Она помолчала минуту, потом круто
переменила тему: — Я осталась без старшего овчара.
— Опять?
— За минувший год сменилось пятеро. Все труднее
найти порядочного работника.
— Ну, по слухам, вы не слишком заботливая и щедрая
хозяйка.
— Какая дерзость! — ахнула она и засмеялась.— А кто
купил вам новехонький «даймлер», чтобы избавить вас от
поездок верхом?
— Да, но ведь как усердно я молюсь за спасение вашей
души!
— Будь у Майкла хоть половина вашего ума и твердо-
сти, наверно, я бы его любила,— вдруг сказала Мэри
84
К и |»<<>и. Лицо ее стало злым и презрительным. — Вы что же
думаете, у меня нет никого родных и я должна оставить
। пни деньги и свою землю святой церкви, так, что ли?
Понятия не имею,— спокойно отозвался Ральф и на-
анл <• обо еще чаю.
Имейте в виду, у меня есть брат, счастливый папаша
множества сыновей.
Очень рад за вас,— пресерьезно заявил священник.
Когда я выходила замуж, у меня не было ни гроша.
II и знала, что в Ирландии мне замужеством ничего не
поправить,— там, чтобы подцепить богатого мужа, нужно
хорошее воспитание, происхождение и связи. И я работала
кпк каторжная, копила на билет в страну, где состоятель-
ные люди не столь разборчивы. Когда я приехала сюда,
у меня только и было что лицо да фигура да побольше ума,
мем принято ждать от женщины, и этого хватило, чтобы
поймать богатого дурня Майкла Карсона. Он обожал меня
до самой своей смерти.
А что же ваш брат? — подсказал отец Ральф, думая,
что она забыла, с чего начала.
Брат на одиннадцать лет моложе меня, стало быть,
сейчас ему пятьдесят четыре. Нас осталось в живых только
двое. Я его почти не знаю; когда я уехала из Голуэя, он был
еще маленький. Теперь он живет в Новой Зеландии, но если
он перебрался туда, чтобы разбогатеть, это ему не удалось.
А пот вчера вечером, когда с фермы пришел скотник и ска-
ны, что Артур Тевиет собрал свои пожитки и дал тягу,
а вдруг подумала о Падрике. Я тут старею, рядом ни души
родной. А ведь у Пэдди опыт, на земле он работать умеет,
в своей земли нет и купить не на что. Вот я и подумала,
почему бы не написать ему — пускай приезжает и сыновей
привезет. После моей смерти ему останутся и Дрохеда,
и «Мичар Лимитед», и ведь он единственный ближе мне по
крови, чем какие-то там родичи в Ирландии, седьмая вода
ни киселе, я их даже и не знаю.
Она улыбнулась.
— Ждать глупо, правда? С таким же успехом он может
приехать сюда прямо теперь, пускай привыкает разводить
овгц на наших черноземных равнинах, у нас ведь не Новая
Зеландия, все по-другому. И тогда после моей смерти он
будет чувствовать себя вполне спокойно в роли хозяина.
Она опустила голову и исподлобья зорко всматривалась
к священника.
- Странно, почему вы не подумали об этом раньше,—
сказал он.
85
— А я думала. Но до недавнего времени мне вовсе не
хотелось, чтобы стая стервятников только и дожидалась,
когда я наконец помру. А теперь, похоже, мой смертный
час приближается, и у меня такое чувство... ну, не знаю.
Может быть, приятно, когда вокруг не чужие, а кровная
родня.
— А что случилось, вам кажется, вы серьезно боль-
ны? — быстро спросил отец Ральф, и в глазах его была
неподдельная тревога.
Мэри Карсон пожала плечами.
— Я совершенно здорова. Но когда уже стукнуло
шестьдесят пять, в этом есть что-то зловещее. Вдруг пони-
маешь: старость это не что-то такое, что может с тобой
случиться,— оно уже случилось.
— Да, понимаю, вы правы. Вам утешительно будет
слышать в доме молодые голоса.
— Ну нет, жить они здесь не будут,— возразила она.—
Пускай поселятся в доме старшего овчара у реки, подальше
от меня. Я вовсе не в восторге от детей и от детского крика.
— А вам не совестно так обращаться с единственным
братом, Мэри, хоть он и много моложе вас?
— Он унаследует все мое состояние — пускай сперва
потрудится,— отрезала Мэри Карсон.
За неделю до того, как Мэгги исполнилось девять,
Фиона Клири родила еще одного сына, но перед этим, как
она считала, ей везло: несколько лет детей не прибавля-
лось, только и случились два выкидыша. В девять лет
Мэгги стала уже настоящей помощницей. А Фионе минуло
сорок — возраст немалый, носить и рожать уже не под
силу. И мальчик, Хэролд, родился слабеньким; впервые на
памяти семьи в дом зачастил доктор.
И, как водится, пошла беда за бедой. После войны
в сельском хозяйстве вместо расцвета настал упадок. Все
трудней становилось найти работу.
Однажды вечером, когда кончали ужинать, старик
Энгус Мак-Уэртер доставил в дом Клири телеграмму,
и Пэдди вскрыл ее дрожащими руками: телеграммы до-
брых вестей не приносят. Мальчики стеснились вокруг,
только Фрэнк взял чашку чая и вышел из-за стола. Фиа
проводила его глазами и обернулась, услышав, как охнул
Пэдди.
— Что случилось? — спросила она.
Пэдди смотрел на листок бумаги такими глазами,
словно тот возвещал чью-то смерть.
86
Это от Арчибальда, мы ему не нужны.
I»об яростно грохнул кулаком по столу: он давно мечтал
11<Н1ги с отцом, работать помощником стригаля, и начать
/<«•/•>•(<41 был на ферме Арчибальда.
Почему он так подло нас подвел, папа? Нам же
'1йиг|н1 надо было приступать!
Он не пишет почему, Боб. Наверно, какой-нибудь
• ид нанялся за меньшую плату и перебежал мне дорогу.
Ох, Пэдди,— вздохнула Фиа.
В колыбели у очага заплакал маленький Хэл, но Фиа
и шевельнуться не успела, а Мэгги уже очутилась *
икпло пего; вернулся Фрэнк, стал на пороге с чашкой с руке
и in» сводил глаз с отца.	•
Что ж, видно, придется мне съездить потолковать
с Арчибальдом,— сказал наконец Пэдди.— Теперь уже
поздно искать другое место, но пускай объяснит толком,
почему он меня подвел. Будем надеяться, что пока нас хоть
на дойку где-нибудь возьмут, а в июле начнется стрижка
а Уиллоуби.
Из груды белья, что лежало для тепла рядом с печкой,
Mbit и вытащила пеленку, аккуратно разостлала на рабочем
столе, вынула из плетеной колыбели плачущего младенца.
На голове у него золотился яркий, под стать всем Клири,
редкий пушок; Мэгги проворно и ловко, не хуже матери,
перепеленала братишку.
- Мамочка Мэгги,— поддразнил Фрэнк.
- Ничего подобного! — сердито отозвалась она.—
Просто я помогаю маме.
- Я знаю,— мягко сказал Фрэнк.— Ты у нас умница,
малышка Мэгги.
Он подергал бант из белой тафты у нее на затылке
и свернул его на сторону.
Мэгги вскинула серые глазищи, посмотрела на Фрэнка
с обожанием. Над мотающейся головкой младенца лицо ее
напилось почти взрослым. У Фрэнка защемило сердце — ну
почему на нее это свалилось, она сама еще ребенок, ей бы
ннпчиться только с куклой, но та теперь забыта, сослана
а спальню. Если бы не Мэгги и не мать, Фрэнк бы давным-
давно ушел из дому. Он угрюмо посмотрел на отца — вот
кто виноват, что в семье появилось еще одно живое суще-
ство и все перевернуло вверх дном. Теперь отца не взяли на
форму, где он всегда стриг овец, и поделом.
Почему-то ни другие мальчики, ни даже Мэгги не
вызывали у него таких мыслей, как Хэл; но на этот раз,
когда талия матери начала округляться, Фрэнк был уже
87
достаточно взрослый, мог бы уже и сам жениться и стать
отцом семейства. Все, кроме малышки Мэгги, чувствовали
себя неловко, а мать особенно. Мальчики исподтишка ее
оглядывали, и она пугливо съеживалась, и пристыженно
отводила глаза, и не могла выдержать взгляд Фрэнка. Ни
одна женщина не должна бы переживать такое, в тысячный
раз говорил себе Фрэнк, вспоминая, какие душераздира-
ющие стоны и вопли доносились из спальни матери в ночь,
когда родился Хэл; Фрэнка, уже взрослого, не отправили
тогда к соседям, как остальных. А теперь отец потерял
работу, получил от ворот поворот, так ему и надо. По-
рядочный человек уже оставил бы жену в покое.
Мать смотрела через весь длинный стол на Пэдди, при
свете недавно проведенного электричества ее волосы были
точно золотая пряжа, правильный профиль такой красо-
ты — не сказать словами. Как же это случилось, что она,
такая прелестная, такая утонченная, вышла за бродягу,
стригаля-сезонника родом с болот Голуэя? И пропадает она
тут понапрасну, как и ее сервиз тонкого фарфора, и краси-
вые полотняные скатерти, и персидские ковры в гостиной,
никто ничего этого не видит, потому что жены таких, как
Пэдди, ее чуждаются. При ней им неловко, они вдруг заме-
чают, что слишком крикливы, неотесаны и не знают, как
обращаться со столовым прибором, если в нем больше
одной вилки.
Иногда в воскресенье мать одиноко садилась в гостиной
за маленький клавесин у окна и играла, хотя за недосугом,
без практики, пальцы ее давно утратили беглость и она
справлялась теперь лишь с самыми простыми пьесками.
В такие часы Фрэнк прятался под окном, среди сирени
и лилий, закрывал глаза и слушал. И тогда ему виделось:
мать в длинном, пышном платье из нежнейших бледно-
розовых кружев сидит за клавесином в огромной комнате
цвета слоновой кости, озаренная сияньем свечей в велико-
лепных канделябрах. От этого видения ему хотелось пла-
кать, но теперь он уже никогда не плачет — с того памят-
ного вечера в сарае, с тех пор, как полиция вернула его
домой.
Мэгги опять уложила Хэла в колыбель и отошла
к матери. Вот и эта пропадает понапрасну. Тот же гордый
тонкий профиль; и в руках, и в совсем еще детской фигурке
тоже что-то от матери. Когда вырастет, она будет вылитая
мать. А кто тут на ней женится? Тоже какой-нибудь ирлан-
дец-стригаль или тупой мужлан с молочной фермы под
Уэхайном? Она достойна лучшей участи, но рождена не для
88
।v uiiii'i о. Выхода никакого нет, так все говорят, и с каждым
нцом псё непоправимей убеждаешься, что это правда.
Внезапно ощутив на себе его взгляд, и Фиа, и Мэгги
ибпрпулись, одарили его несказанно нежной улыбкой —
1йк улыбаются женщины только самым дорогим и люби-
мым. Фрэнк поставил чашку на стол и вышел за дверь
кормить собак. Если бы он мог заплакать или убить кого-
нибудь! Что угодно, лишь бы избавиться от этой боли!
Через три дня после того, как Пэдди потерял работу
у Арчибальда, пришло письмо от Мэри Карсон. Он прочел
|»|о тут же на почте в Уэхайне, как только получил, и вер-
нулся домой вприпрыжку, точно маленький.
— Мы едем в Австралию! — заорал он и помахал перед
ошарашенным семейством дорогой веленевой бумагой.
Тишина, все глаза прикованы к Пэдди. Во взгляде
Фионы испуг, и во взгляде Мэгги тоже, но глаза мальчиков
радостно вспыхнули, а у Фрэнка горят как уголья.
— Пэдди, но почему она вдруг вспомнила о тебе после
ггольких лет? — спросила Фиа, прочитав письмо.— Она
пгдь не со вчерашнего дня богата и одинока. И я не при-
помню, чтобы она хоть раз предложила помочь нам.
— Похоже, ей стало страшно помереть в одиночестве,—
сказал Пэдди, пытаясь успокоить не только жену, но
и себя.— Ты же видишь, что она пишет: «Я уже не молода,
гы и твои сыновья — мои наследники. Я думаю, нам следу-
ет увидеться, пока я жива, и тебе пора научиться управлять
«поим наследством. Я намерена сделать тебя старшим
овчаром, это будет отличная практика, и твои старшие
сыновья тоже могут работать овчарами. Дрохеда станет
семейным предприятием, можно будет обойтись без посто-
ронних».
— А она не пишет, пришлет она нам денег на доро-
• у? — спросила Фиа.
Пэдди выпрямился. Сказал, как отрезал:
— И не подумаю у нее клянчить! Доберемся до Австра-
лии на свои деньги; у меня кое-что отложено, хватит.
— А по-моему, ей следовало бы оплатить наш пере-
ел»— упрямо повторила Фиа к общему изумлению и расте-
ри и пости: не часто ей случалось перечить мужу.— С какой
< тити ты все здесь бросишь и поедешь работать на нее
только потому, что она тебе что-то пообещала в письме? Она
прежде ни разу и пальцем не шевельнула, чтобы нам по-
мочь, и я ей не доверяю. Я только помню, ты всегда гово-
рил, что другой такой скряги свет не видал. В конце концов,
89
Пэдди, ты ведь ее почти не знаешь; ты гораздо моложе ее,
и она уехала в Австралию, когда ты даже в школу не
ходил.
— По-моему, сейчас это все уже неважно, а если она
скуповата, что ж, тем больше останется нам в наследство.
Нет, Фиа, мы едем в Австралию и за дорогу заплатим сами.
Фиа больше не спорила. И по лицу ее нельзя было
понять, рассердило ли ее, что муж поставил на своем.
— Ура, мы едем в Австралию! — крикнул Боб и ухва-
тил отца за плечи. Джек, Хьюги и Стюарт прыгали от
восторга, а Фрэнк улыбался, заглядевшись на что-то далеко
эа стенами этой комнаты, видное лишь ему одному. Только
Фионой и Мэгги овадели сомнения и страх, и они мучитель-
но надеялись, что, может быть, эта затея еще сорвется, ведь
им в Австралии легче не станет — их ждут те же заботы
и хлопоты, только все вокруг будет чужое, непривычное.
— Джиленбоун — это где? — спросил Стюарт.
Вытащили старый географический атлас; хоть семья
и жила в постоянной нужде, но на кухне позади обеденного
стола имелось несколько полок с книгами. Мальчики впи-
лись в пожелтевшие от времени листы и наконец отыскали
Новый Южный Уэльс. Привыкшие к малым новозеланд-
ским расстояниям, они не догадались свериться с масшта-
бом, указанным в левом нижнем углу карты. И, само собой,
решили, что Новый Южный Уэльс не больше Северного
острова Новой Зеландии. А в левом верхнем углу карты
отыскался и Джиленбоун — пожалуй, не дальше от Сид-
нея, чем Уонгануи от Окленда, хотя кружки и точки —
города — встречались гораздо реже, чем на карте Северно-
го острова.
— Это очень старый атлас,— сказал Пэдди.— Австра-
лия вроде Америки, она растет не постепенно, а скачками.
Теперь там наверняка стало больше городов.
На пароходе придется ехать четвертым классом, но не
беда, ведь это всего три дня. Не то что долгие недели, когда
перебираешься из Англии в другое полушарие. С собой
можно будет взять только одежду, посуду, постельное
белье, кухонную утварь да вот эту драгоценность — книги;
мебель придется продать, иначе не хватит денег перевезти
скромную обстановку Фиониной гостиной — ее клавесин,
ковры, стулья.
— Я не допущу, чтоб ты от всего этого отказалась,—
решительно заявил жене Пэдди.
— Но разве такой расход нам по карману?
— Безусловно. А что до остальной мебели, Мэри пишет,
90
дли пне приготовят дом прежнего старшего овчара и там
«ми. псе, что нам может понадобиться. Я рад, что нам не
придется жить с ней под одной крышей.
Я тоже,— сказала Фиа.
Пэдди поехал в Уонгануи и взял билеты в восьмиме-
ггпую каюту четвертого класса на «Уэхайне»; странно,
пароход назывался так же, как ближайший к ним город.
(Иплывал он в конце августа, и уже с начала месяца все
(гили понимать, что великое событие и вправду состоится.
Надо было отдать собак, продать лошадей и двуколку,
мебель погрузить на подводу старика Энгуса Мак-Уэртера
и отправить в Уонгануи на распродажу, а немногие вещи из
приданого Фионы упаковать заодно с посудой, бельем,
книгами и кухонной утварью.
Фрэнк застал мать возле прелестного старинного клаве-
сина — она поглаживала чуть розоватое, в тонких про-
жилках дерево и задумчиво смотрела на следы позолоты,
оставляющей пыльцу на кончиках пальцев.
— У тебя всегда был этот клавесин, мам? — спросил
Фрэнк.
— Да. Мои собственные вещи у меня не могли отнять,
когда я выходила замуж. Этот клавесин, персидские ковры,
кушетку и стулья в стиле Людовика Пятнадцатого, пись-
менный столик эпохи регентства. Не так уж много, но все
пто было мое по праву.
Печальные серые глаза ее смотрели мимо Фрэнка на
стену, на маслом писанный портрет — от времени краски
немного поблекли, но еще хорошо можно было разглядеть
золотоволосую женщину в пышном наряде из нежных
бледно-розовых кружев — в кринолине и несчетных обор-
ках.
Фрэнк обернулся и тоже посмотрел на портрет.
— Кто она такая? — с любопытством спросил он.—
И давно хотел спросить.
— Одна знатная дама.
— Наверно, она тебе родня. Немножко на тебя похожа.
— Мы в родстве? — Фиа оторвалась от созерцания
портрета и насмешливо посмотрела на сына.— Неужели
по мне похоже, что у меня могла быть такая родствен-
ница?
- Да.
— Опомнись, у тебя каша в голове.
— Ты бы рассказала мне все как есть, мам.
Фиа вздохнула, закрыла клавесин, стряхнула с пальцев
полотую пыльцу.
91
— Тут нечего рассказывать, совершенно нечего. Помо-
ги-ка мне выдвинуть эти вещи на середину комнаты, папа
их запакует.
Переезд оказался сущим мученьем. Еще прежде, чем
«Уэхайн» вышел из Веллингтонской гавани, семью одолела
морская болезнь и не отпускала до конца, пока не остались
позади тысяча двести миль штормового зимнего моря.
Пэдди вывел сыновей на палубу и держал их тут, хоть
и хлестал ветер и поминутно обдавало пеной, и лишь когда
какая-нибудь добрая душа вызывалась присмотреть за его
несчастными, измученными рвотой мальчишками, спус-
кался в каюту проведать жену с дочерью и малыша.
Фрэнк тоже томился по глотку свежего воздуха, но все же
оставался при матери и Мэгги. В тесной душной каюте
воняло нефтью, она помещалась ниже ватерлинии, близко
к носу, и качка была жестокая.
После первых же часов плавания Фрэнк и Мэгги
решили, что мать умирает; врач, вызванный из первого
класса встревоженным стюардом, мрачно покачал головой.
— Хорошо еще, что переезд не длинный, — сказал он
и велел сестре милосердия принести молока для младенца.
Между приступами морской болезни Фрэнк и Мэгги
ухитрялись поить Хэла из бутылочки (хотя он упрямился
и не брал соску). Фиону больше не выворачивало, она
лежала как мертвая, и они не могли привести ее в чувство.
Стюард помог Фрэнку уложить ее на верхнюю койку, где
дышалось немного легче, и, прижимая ко рту полотенце,
потому что его и самого понемножку рвало желчью, Фрэнк
примостился рядом на краю койки и отводил со лба матери
спутанные золотистые волосы. Как ни худо ему было, он
часами оставался на посту; и всякий раз Пэдди заставал
в каюте ту же картину: Фрэнк сидит около матери и гладит
ее по волосам, а Мэгги, с полотенцем у рта, скорчилась на
нижней койке возле Хэла.
Через три часа после стоянки в Сиднее море утихло,
и старый пароход обволокло туманом, который подкрался
по зеркальной глади с далекой Антарктики. Опять и опять
выла сирена — и Мэгги, немного пришедшей в себя, чуди-
лось, что теперь, когда жестокие удары в борта прекрати-
лись, старая посудина вопит от боли. «Уэхайн» еле-еле,
крадучись двигался в липкой серой мгле, точно преследуе-
мый зверь, и опять откуда-то сверху доносился хриплый, на
одной ноте, вопль — одинокий, безнадежный, бесконечно
унылый. А потом все вокруг заполнилось такими же горе-
92
। ।иi4Mil воплями, и по курящейся призрачными свитками
।умниц воде они скользнули в гавань. На всю жизнь за-
помнила Мэгги эти голоса гудков в тумане, которыми
н< тротила ее Австралия.
Пэдди снес жену с парохода на руках, за ним шли
Фрэнк с малышом, Мэгги с чемоданом, и каждый мальчик,
упало спотыкаясь, тащил какую-нибудь поклажу. В Пир-
монт — название, которое ничего им не говорило,— они
прибыли туманным зимним утром, кончался август
IU21 года. За огромным железным навесом пристани ждала
икскончаемая вереница такси; Мэгги изумленно раскрыла
। лаза, никогда еще она не видела такого множества автомо-
билей сразу. Пэдди кое-как втиснул все семейство в одну
Мишину, шофер которой вызвался свезти их в Народный
дворец.
- Место для тебя в самый раз, приятель,— пояснил
ни. Вроде гостиницы для рабочего человека, а хозяйки
ши из Армии спасения.
Улицы кишели автомобилями, мчащимися, кажется,
। разу во все стороны; лошадей почти не было видно. Из
окоп такси ребята Клири восторженно глядели на высо-
ченные кирпичные дома, на узкие извилистые улицы, их
поражало, как быстро собирались и вновь рассеивались
кипы, будто исполняя некий странный городской обряд.
Миллингтон внушил им почтение, но перед Сиднеем и Вел-
111 игтон казался просто захолустным городишкой.
Пока Фиона отдыхала в одной из бесчисленных ячеек
огромного улья — дома Армии спасения, любовно именуе-
мого Народным дворцом, Пэдди собрался на Центральный
вокзал узнать, когда будет поезд до Джиленбоуна. Мальчи-
ки уже совсем пришли в себя и запросились с ним: они
прослышали, что это не очень далеко и по дороге полно
магазинов, в том числе лавка, где торгуют засахаренным
морским луком. Пэдди уступил, завидуя их мальчишеской
прыти, сам он после трех дней морской болезни еще не
очень уверенно держался на ногах. Фрэнк и Мэгги остались
козле Фионы и малыша, им тоже очень хотелось пойти, но
куда важней им было, чтобы полегчало матери. Впрочем, на
।кордой земле силы быстро к ней возвращались, она выпила
чашку бульона, принесенного ангелом-хранителем в чепце,
н даже пощипала ломтик поджаренного хлеба. И тут вер-
нулся Пэдди.
•- Если мы не поедем сегодня, Фиа, следующего пря-
мого поезда ждать целую неделю,— сказал он.— Как ска-
iKoiiib, под силу тебе двинуться нынче же вечером?
93
Фиа, вздрагивая, села.
— Ничего, как-нибудь справлюсь.
— По-моему, надо подождать, — смело вмешался
Фрэнк.— Мама еще, по-моему, очень слаба для дороги.
— Ты, видно, не понимаешь, Фрэнк, если мы упустим
нынешний поезд, придется целую неделю жить тут, в Сид-
нее, нет у меня на это денег. Австралия — страна большая,
туда, куда нам надо, поезда не каждый день ходят. Завтра
есть три поезда на Даббо, по там надо будет ждать местного,
и мне сказали, мы так больше намучаемся, лучше уж под-
натужиться и поехать нынче прямым.
— Я справлюсь, Пэдди,— повторила Фиа. — При мне
Фрэнк и Мэгги, ничего со мной не случится.
Взглядом она умоляла Фрэнка молчать.
— Тогда я сейчас отправлю телеграмму, чтоб Мэри
ждала нас завтра вечером.
Центральный вокзал был громаден, в такое здание им
попадать еще не случалось — исполинский стеклянный
цилиндр словно бы и отзывался эхом, и в то же время по-
глощал шум и голоса тысяч людей, что ждали подле своих
потрепанных, перехваченных ремнями или веревками че-
моданов, не сводя глаз с большой доски-указателя, на
которой служащие при помощи длинных шестов меняли
сведения о поездах. В густеющих сумерках семейство
Клири слилось с толпой, все глаза прикованы были к же-
лезной решетке — раздвижным воротам, ведущим на плат-
форму номер пять; сейчас ворота были закрыты, но на них
висела доска с надписью, выведенной от руки: «Джиленбо-
унский почтовый». На платформах номер один и номер два
поднялась суматоха, возвещая о близком отправлении ве-
черних скорых на Брисбен и Мельбурн, и пассажиры
хлынули наружу. Скоро настал и черед Клири — створки
ворот перед пятой платформой сложились гармошкой,
и народ заторопился на перрон.
Пэдди отыскал свободное купе второго класса, усадил
старших мальчиков к окнам, а Фиону, Мэгги и малыша —
у двери, дверь отодвигалась в сторону, и за нею был длин-
ный коридор, соединявший все купе. В окно заглядывали
с платформы, надеясь найти незанятое место, и сразу шара-
хались при виде такого множества детворы. Иногда и у
большой семьи есть свои преимущества.
Ночь была холодная, пришлось отвязать от чемоданов
прикрученные к ним сбоку дорожные пледы; вагон не
отапливался, но от расставленных на полу железных ящи-
ков с горячими угольями шло тепло, а отопления в поезде
94
ниц к» и по ждал — ни в Австралии, ни в Новой Зеландии
inn никогда не бывало.
Пап, а нам далеко ехать? — спросила Мэгги, когда
цн1»,|д тронулся, постукивая и покачиваясь на бесчислен-
ным стыках рельсов.
Гораздо дальше, чем видно было по нашему атласу,
Мэгги. Шестьсот десять миль. Будем на месте завтра поз-
дно номером.
Мальчики ахнули, но тут же обо всем забыли, заворо-
шенные: снаружи расцвела огнями сказочная страна; они
прильнули к окнам, летела миля за милей, а перед глазами
ил» мелькали дома. Потом поезд еще ускорил бег, огни
поредели и наконец исчезли, только мчались мимо уноси-
мы!' воющим ветром искры. Потом Пэдди вышел с мальчи-
ками в коридор, чтобы Фиа могла накормить малыша,
и Мэгги с грустью поглядела им вслед. Видно, прошло то
время, когда можно было не разлучаться с братьями, после
рождения Хэла вся ее жизнь перевернулась, и она прикова-
на к дому совсем как мама. А впрочем, она не в обиде,
подумала Мэгги — преданная старшая сестра. Малыш та-
кой славный, он — самая большая ее радость, и еще так
приятно, что мама теперь обращается с нею как со взрос-
лой. Совершенно неизвестно, отчего рождаются дети, но
маленький Хэл — прелесть. Она подала его матери; вскоре
поезд остановился и стоял целую вечность, пыхтя от уста-
лости. Мэгги ужасно хотелось открыть окно и выглянуть,
но в купе, несмотря на ящики с угольями, становилось все
голоднее.
Вошел Пэдди, принес Фионе чашку горячего чая, и она
отложила сытого, сонного Хэла на скамью.
-	Где мы стоим? — спросила она.
-	Это место называется Верхняя долина. Буфетчица
сказала, тут нам прицепят второй паровоз, иначе не одолеть
подъем до Литгоу.
— А я успею выпить этот чай?
- Есть еще пятнадцать минут. Фрэнк сейчас принесет
н’бс сандвичи, а я пригляжу, чтобы все мальчики поели.
В следующий раз можно будет поесть только поздно вече-
ром, на станции Блэйни.
Мэгги выпила пополам с матерью горячий сладкий чай
и наспех проглотила кусок хлеба с маслом, который принес
Фрэнк, ею вдруг овладело нестерпимое волнение. Фрэнк
уложил ее на длинной скамье в ногах у маленького Хэла,
укутал пледом, потом так же старательно укрыл Фиону,
которая вытянулась на скамье напротив. Стюарта и Хьюги
95
уложили на полу между скамьями, но Пэдди сказал жене,
что Боба, Фрэнка и Джека уведет в купе немного дальше по
коридору, потолкует с едущими там стригалями и там же
все они переночуют. В поезде оказалось куда приятней, чем
на пароходе, слышно было, как свистит ветер в телеграф-
ных проводах, под размеренное пыхтенье двух паровозов
постукивали стальные колеса, а иногда злобно взвизгивали
на крутых поворотах, словно вот-вот соскользнут с рельсов
и отчаянно стараются удержаться; Мэгги уснула.
Утром они застыли у окна, испуганные, встревожен-
ные — никогда они не думали, что такое возможно на одной
планете с Новой Зеландией. Правда, и тут расстилалась
холмистая равнина, но ничто, ничто больше не напоминало
о родных краях. Все какое-то бурое и серое, даже деревья!
Под ослепительным солнцем уже изжелта серебрилась
озимая пшеница, зыбились и клонились на ветру колосья,
лишь кое-где среди нескончаемых полей вставала рощица
высоких, тощих деревьев с голубоватой листвой или чахлая
поросль пропыленных серых кустиков. Фиона смотрела на
эту картину со стоическим спокойствием, не меняясь в ли-
це, но бедная Мэгги чуть не плакала. Что за ужас эта
пустыня, ни единой живой изгороди, ни пятнышка зелени...
Солнце поднималось все выше, и холод ночи сменился
палящим зноем, а поезд с грохотом несся все дальше и
дальше, лишь изредка останавливаясь в каком-нибудь кро-
хотном городишке, где полно было велосипедов и конных
повозок, но почти не заметно автомобилей. Пэдди открыл,
насколько возможно, оба окна, хотя в них и летела и все
покрывала сажа; они задыхались от жары, потели в плот-
ной одежде, рассчитанной на новозеландскую зиму, кожа
зудела. Казалось, только в аду может стоять зимой такая
жара.
В Джиленбоун приехали уже на закате, это оказалось
престранное место — горсточка ветхих деревянных домов
и построек из рифленого железа, всего одна широкая ули-
ца. пыльная, унылая, нигде ни дерева. Заходящее солнце
мазнуло по всему этому золотой кистью и на миг облагоро-
дило, но приезжие еще не сошли с перрона, а позолота уже
померкла. И опять перед ними зауряднейший поселок
в дальней дали, на глухой безвестной окраине,— последний
очаг цивилизации на самом краю плодородных земель; чуть
западней раскинулось на две тысячи миль безлюдье, без-
водная пустыня «Невер-Невер», где никогда не бывает
дождя.
Возле станции стоял великолепный черный автомобиль,
96
и и preпокойно шагая по толстому слою пыли, к семейству
1^1 при приближался католический священник. В своей
/и и и ной сутане он словно вышел из прошлого, и каза-
не переступает ногами, как все люди, но плывет по
ио муху, точно сновидение; пыль вздымалась и клубилась
вокруг него и алела в последних лучах заката.
Здравствуйте, я пастырь здешнего прихода де Бри-
iiiiri пр,— сказал он Пэдди и протянул руку.— Вы, оче-
видно, брат Мэри; вы с ней похожи как две капли воды.—
Пн обернулся к Фионе, поднес ее слабую руку к губам,
и улыбке его было неподдельное удивление: отец Ральф
г первого взгляда умел отличить женщину благородного
происхождения.— О, да вы красавица! — сказал он, словно
• в кой комплимент в устах священника звучит как нельзя
«и гогтвенней; потом глаза его обратились на тесную кучку
сыновей Клири. Мгновение он озадаченно смотрел на
Франка с малышом на руках, потом оглядел одного за
другим мальчиков, от старших к младшим. Позади них, на
отшибе, стояла Мэгги и смотрела на него, приоткрыв рот,
будто на самого господа бога. Словно не замечая, что пачка-
ет и пыли тонкую шелковую сутану, отец Ральф прошел
мимо мальчиков, присел на корточки перед Мэгги и взял ее
ли плечи, руки у него были крепкие, добрые и ласковые.
- Ну, а ты кто такая? — спросил он с улыбкой.
- Мэгги, — ответила она.
Ее зовут Мэгенн,— сердито буркнул Фрэнк, он сразу
возненавидел этого на удивленье рослого статного кра-
спица.
- Мэгенн — мое любимое имя.— Отец де Брикассар
выпрямился, но руку Мэгги не выпустил.— Вам лучше
сегодня переночевать у меня,— сказал он, ведя Мэгги
к машине.— Завтра утром я отвезу вас в Дрохеду; это
слишком далеко, а вы только-только с поезда.
Помимо гостиницы «Империал» в Джиленбоуне из
кирпича построены были католическая церковь и при ней
школа, монастырь и дом священника; даже большая город-
ская школа скромно размещалась в дощатых стенах.
С наступлением сумерек вдруг резко похолодало; но тут,
и гостиной, жарко пылали в огромном камине поленья
и откуда-то из глубины дома тянуло вкуснейшими запаха-
ми. Экономка, сморщенная, сухонькая, на диво живая
к проворная шотландка, развела всех по комнатам, ни на
и нуту при этом не умолкая.
Семейство Клири, привыкшее к холодной неприступно-
сти уэхайнских пастырей, никак не могло освоиться с весе-
К. Маккалоу
97
лым, непринужденным добродушием отца Ральфа. Один
Пэдди сразу оттаял, он еще не забыл дружелюбных свя-
щеннослужителей родного Голуэя, которые не чуждались
своей паствы. Остальные за едой осторожно помалкивали
и после ужина поспешили улизнуть наверх. Пэдди нехотя
последовал за ними. Он-то в своей католической вере обре-
тал тепло и утешение; но остальных членов семьи она
только держала в страхе и покорности: поступай как веле-
но, не то будешь проклят вовеки.
Когда они ушли, отец Ральф откинулся в своем излюб-
ленном кресле; он покуривал, смотрел в огонь и улыбался.
Перед его мысленным взором снова проходили один за
другим все Клири, какими он увидел их в первые минуты
на станции. Глава семьи, удивительно похожий на Мэри, но
согнутый тяжелым трудом и, в отличие от сестры, по при-
роде явно не злой; его красивая измученная жена,— ей
впору бы выйти из элегантной коляски, которую примчала
пара белых лошадей; хмурый Фрэнк, у него черные волосы
и глаза черные... глаза — черные! Другие сыновья все
в отца, только младший, Стюарт, очень похож на мать, вот
кто будет красив, когда вырастет; что получится из мла-
денца, пока неизвестно; и, наконец, Мэгги. Премилая,
очаровательная девчурка; волосы такого цвета, что не
передать словами — не медно-рыжие и не золотые, какой-
то редкостный сплав того и другого. И как она подняла на
него серебристо-серые глаза, изумительно чистые, сияю-
щие, точно растаявшие жемчужины. Отец Ральф пожал
плечами, бросил окурок в камин и поднялся. Видно, он
стареет, вот и разыгрывается воображение; растаявшие
жемчужины, не угодно ли! Вот у него, наверно, глаза сдают
от вечной пыли и песка.
Наутро он повез гостей в Дрохеду; они уже освоились
с видом этой новой, незнакомой земли и очень забавляли де
Брикассара, высказывая вслух свои впечатления. Послед-
ние холмы остались на двести миль восточнее, объяснил он
им, а здесь раскинулась черноземная равнина. Просторы
почти безлесные, луга, ровные и гладкие, как доска. День
настал такой же знойный, как накануне, но ехать в «Дай-
млере» было куда удобнее, чем в поезде. Выехали споза-
ранку, натощак, в черном чемодане сложены были облаче-
ние отца Ральфа и святые дары.
— Овцы тут грязные,— огорчилась Мэгги, глядя, как
сотни рыжеватых шерстяных клубков тычутся носами в
траву.	*
— Да, видно, надо было мне поселиться в Новой
98
Ii> ч индии, — вздохнул отец Ральф. — Должно быть, она по-
мнен пи Ирландию, и овцы там беленькие и чистенькие.
Это верно, с Ирландией там много похожего. И трава
«мини же зеленая, любо смотреть. Только места более ди-
кие, ;н»мли невозделанные, — отозвался Пэдди. Отец Ральф
пришелся ему очень по душе.
И тут из травы тяжело поднялись несколько страусов
•му и помчались как ветер, вытянув длинные шеи, неразли-
чимо быстро перебирая нескладными голенастыми ногами.
Мнльчики ахнули от изумления, потом расхохотались: вот
чудеса, какие огромные птицы — и не летают, а бегают!
Как приятно, что мне не приходится вылезать
и открывать эти злосчастные ворота,— сказал отец Ральф,
когда Боб, который проделывал это вместо него, закрыл за
• ди им лером» последние ворота и опять забрался в машину.
После стольких неожиданностей, которыми, не давая
передышки, ошеломляла их Австралия, в усадьбе с при-
метливым домом в георгианском стиле, обвитым едва
ивцвотающей глицинией и окруженным несчетными куста-
ми роз, им почудилось что-то родное.
-	Вот тут мы будем жить? — пискнула Мэгги.
-	Не совсем,— поспешно сказал отец Ральф.— Вы
будете жить в доме у реки, примерно за милю отсюда.
Мэри Карсон ждала их в большой гостиной, она сидела
и споем глубоком кресле и не поднялась навстречу брату,
пришлось ему подойти к ней через всю комнату.
-	Здравствуй, Пэдди, — сказала она довольно любезно,
по смотрела при этом мимо: взгляд ее прикован был к отцу
Ральфу, тот стоял с девочкой на руках, маленькие руки
обвились вокруг его шеи.
Мэри Карсон величественно поднялась, ни с Фионой, ни
г детьми она здороваться не стала.
— Давайте сейчас же послушаем мессу, — сказала
опа. — Отец де Брикассар, без сомнения, спешит.
— Нисколько, дорогая Мэри. — Он засмеялся, синие
глаза его весело блестели. — Я отслужу мессу, вы угостите
нас отличным горячим завтраком, а после этого я обещал
показать Мэгги, где она будет жить.
— Мэгги,— повторила Мэри Карсон.
— Да, ее зовут Мэгги. Но, пожалуй, знакомство начина-
ется не с того конца? Разрешите мне представить всех по
порядку, Мэри. Это Фиона.
Мэри Карсон коротко кивнула и почти не слушала, как
отец Ральф одного за другим называет ей мальчиков: она
неотрывно следила за священником и Мэгги.
4*	99
4
Дом старшего овчара стоял на сваях, футов на тридцать
возвышаясь над узким ущельем, густо окаймленным пла-
кучими ивами, среди которых кое-где высились одинокие
эвкалипты. После великолепия Дрохеды он казался голым
и скучным — крыша над головой, и только, зато он был
удобный и этим напоминал прежний их дом в Новой Зе-
ландии. И в комнатах полным-полно солидной викториан-
ской мебели, покрытой тончайшей красноватой пылью.
— Вам повезло, тут есть даже ванная,— сказал отец
Ральф, ведя приезжих по деревянным ступеням к передней
веранде; подъем оказался не маленький: сваи, на которых
стоял дом, были вышиной в пятнадцать футов.— Это на
случай половодья,— пояснил отец Ральф.— Вы тут над
самой речкой, а я слышал, иной раз вода за одну ночь под-
нимается на шестьдесят футов.
И правда, здесь имелась ванная: старая жестяная ванна
и дровяная колонка помещались в огороженном конце
задней веранды. Но, к брезгливому удивлению Фионы
и Мэгги, уборная была просто ямой, вырытой в каких-
нибудь двухстах шагах за домом, и от нее исходило злово-
ние. После Новой Зеландии это казалось дикостью.
— Видно, не слишком чистоплотные люди здесь жи-
ли,— заметила Фиона, проводя пальцем по пыльному
буфету.
Отец Ральф засмеялся.
— Не пробуйте бороться с пылью, вам ее не победить,—
сказал он.— Здесь, на краю света, у вас три неодолимых
врага — жара, пыль и мухи. Как бы вы ни старались, вам от
них не избавиться.
Фиа подняла на него глаза.
— Вы очень добры к нам, ваше преподобие.
— Как же иначе? Вы — единственные родные моего
доброго друга Мэри Карсон.
Фиона слегка пожала плечами.
— Я не привыкла к дружескому отношению служите-
лей церкви. В Новой Зеландии они держатся очень обо-
собленно.
— Вы ведь не католичка?
— Нет. Пэдди — католик. Дети, естественно, все до
единого воспитаны в католической вере, пусть это вас не
беспокоит.
— Я и не думал беспокоиться. А вам это неприятно?
— Право, мне все равно.
100
Сами вы не обратились в католическую веру?
Я не лицемерка, отец де Брикассар. Я утратила веру
н I V церковь, к которой принадлежала, и не желала обра-
ти । к другой религии, столь же бессмысленной.
Понимаю.— Священник следил глазами за Мэгги:
। юн на передней веранде, она вглядывалась в дорогу,
амдущую наверх, к большому дому хозяйки Дрохеды.—
О'нчн» хорошенькая у вас дочка. У меня, знаете, слабость
и i n циановским волосам. У нее они такие, что Тициан сразу
|'М1Н1тился бы за кисти. Никогда прежде не видел точно
некого оттенка. Дочь у вас только одна?
Да. И у меня и у Пэдди в роду больше все мальчики,
цепочки у нас редкость.
Бедняжка,— непонятно сказал отец де Брикассар.
Потом из Сиднея прибыл багаж, расставлены были по
мостам книги, посуда, кое-какие украшения, а в гости-
ной — клавесин и другие вещи Фионы, и в доме стало
привычнее, жизнь понемногу входила в колею. Пэдди
и мальчики, кроме младшего, Стюарта, почти все время
проводили с двумя работниками, которых Мэри Карсон
мидержала на ферме, чтобы они обучили приезжих хозяй-
ничать, ведь на северо-западе Нового Южного Уэльса
нпцеводство поставлено совсем не так, как в Новой Зелан-
дии. А Фиа, Мэгги и Стюарт убедились — хозяйничать
и доме старшего овчара Дрохеды совсем не то, что в пре-
жнем их доме в Новой Зеландии; подразумевалось, что
бес покоить Мэри Карсон ни в коем случае не следует, но ее
икономка и остальные служанки так же рады были помочь
женской половине семейства Клири, как работники фер-
мы — Падрику и его сыновьям.
Скоро оказалось, что Дрохеда — нечто обособленное,
самодовлеющее, отрезанное от всего цивилизованного ми-
ри, и даже Джиленбоун понемногу стал всего лишь назва-
нием, от него мало что осталось в памяти. Границы огром-
ном усадьбы вмещали и конюшни, и кузницу, и гаражи,
и множество хозяйственных построек, где хранились всяче-
ские запасы и припасы, от провизии до инструментов
и машин; тут и псарня, собачий питомник, сложный лаби-
ринт скотных дворов, гигантская стригальня, где могут
работать сразу ни много ни мало двадцать шесть стригалей,
и за нею еще головоломная путаница всяких хозяйствен-
ных дворов. Тут птичники, свинарники, коровники с поме-
щениями для дойки, маслодельня, жилища для двадцати
шести стригалей, хибарки для сезонников, еще два дома
101
вроде отведенного семье Клири, но поменьше, для других
овчаров, барак для новичков, бойня и нескончаемые штабе-
ля дров.
Все это размещается примерно посередине круглой
луговины трех миль в поперечнике и называется «Главная
усадьба». Лишь в одной точке, у дома старшего овчара, это
скопище разномастных построек почти вплотную примыка-
ет к лесу. Однако и между сараями, дворами и выгонами
растет немало деревьев, они дарят такую необходимую
и отрадную сень; по большей части это перечные деревья —
огромные, могучие, с густой, дремотной, чудесной листвой,
А за ними, в высокой траве приусадебного выгона, лениво
пасутся лошади и молочные коровы.
По дну глубокого оврага возле дома, где поселились
Клири, вяло струится мелкая, мутная неспешная речонка.
Невозможно поверить рассказу отца Ральфа, будто она
иногда за одну ночь поднимается на шестьдесят футов.
Воду для ванной и кухни накачивают ручным насосом из
этой речушки, и Фиона с Мэгги не скоро привыкли мыться,
мыть посуду и стирать в этой зеленовато-бурой воде. На
прочных деревянных опорах, похожих на буровые вышки,
громоздятся шесть солидных баков рифленого железа,
и когда идет дождь, в них сбегает с крыши вода для
питья — выяснилось, что ее нужно очень беречь и ни в ко-
ем случае не тратить на стирку. Ведь никто не знает, когда
опять пойдет дождь и наполнит баки.
Овец и коров поят водой из артезианского колодца — не
из неглубокого, легкодоступного пласта, но из настоящей
артезианской скважины, уходящей на глубину больше трех
тысяч футов. Вода эта бьет ключом из трубы у так называе-
мого водоема и по узеньким канавкам, окаймленным
ядовито-зеленой травой, разбегается во все загоны, сколько
их есть в имении. Это дренажные канавы, и вода в них,
насыщенная серой и минеральными солями, для людей не
годится.
Поначалу всех Клири ошеломили здешние расстояния:
в Дрохеде насчитывается двести пятьдесят тысяч акров.
Самая длинная граница имения тянется на восемьдесят
миль. От Джиленбоуна до дома Мэри Карсон сорок миль
и двадцать семь ворот,— и никакого другого жилья не
сыщешь ближе чем за сто шесть миль. К востоку владения
Мэри Карсон сужаются клином, и границей им служит
Баруон — так местные жители называют реку Дарлинг
в северном ее течении,— этот огромный мутный поток
тянется на тысячу миль и под конец сливается с Мурреем
102
•I нппдпот в Индийский океан за полторы тысячи миль, на
। нм«»м юге Австралии. Джилен-крик, речка в ущелье возле
• р и < J мчим его жилища Клири, впадает в Баруон за две мили
hi Глинной усадьбы.
Падрику и мальчикам сразу полюбились новые места.
I iv чал ось, они целые дни проводили в седле, за много миль
hi дома, и ночевали под открытым небом, таким глубоким,
1АКИМ звездным, что под ним словно и сам приобщаешься
к богу.
На бурой, непривычного цвета земле кишмя кишит
жизнь. Меж деревьями проносятся огромными прыжками
пл ичные стада кенгуру, шутя перемахивают через изгоро-
ди, и нельзя налюбоваться ими, такими легкими в движени-
их, такими свободными; на равнинах, в высокой траве,
। ноздятся эму — шагают, точно гиганты часовые, вокруг
гпоих жилищ, но пугаются всего непривычного и убегают
быстрей любого коня прочь от своих темно-зеленых яиц
иол и чиною с футбольный мяч; термиты возводят башнй
циста ржавчины, подобные крохотным небоскребам; свире-
пые кусачие муравьи-великаны темными потоками влива-
ются в похожие на кратеры отверстия в почве.*
А птицам всех видов и пород и вовсе нет числа, и живут
они не поодиночке и не парами, но многотысячными стая-
ми: крохотные желто-зеленые попугайчики (Фиа называет
их неразлучниками), и небольшие ярко-красные с голу-
бым, и крупные светло-серые попугаи гала с яркой лилово-
розовой грудью и такой же головой и подкрыльями,
и огромные какаду, белоснежные, с вызывающим ярко-
желтым хохолком. Порхают и кружат в воздухе крохотные
прелестные зяблики, и воробьи, и скворцы, хохочут и весе-
ло хихикают крепкие коричневые зимородки-кукабурра
и с разлету подхватывают с земли змей — свое излюблен-
ное лакомство. Во всех этих птицах есть что-то почти
человеческое, бесстрашные, они сотнями сидят в ветвях,
поглядывая вокруг быстрыми смышлеными глазами, тре-
щат, болтают, смеются, подражают всем голосам и звукам
на свете.
Страхолюдные ящерицы длиною в пять, шесть футов
топают по земле, а потом легкий прыжок — и они уже
высоко на дереве, и внизу и в вышине они чувствуют себя
как дома; это гоанны. Водится тут и множество других
ящериц, помельче, но подчас не менее страшных с виду;
одни, точно динозавры, красуются в ожерельях колючих
роговых наростов, другие дразнятся толстыми ярко-синими
языками. Змеям самых разных пород и обличий поистине
103
счету нет, и скоро выяснилось, что самые большие и гроз-
ные на взгляд обычно наименее опасны, а короткая толстая
змейка не длиннее фута может оказаться смертельно ядо-
витой гадюкой; тут есть и ковровые питоны, медянки,
древесные змеи, и черные, краснобрюхие и коричневые,
и несущие верную смерть тигровые змеи.
А насекомые! Кузнечики, сверчки, саранча, пчелы,
мухи всех видов и размеров, цикады, москиты, стрекозы,
огромные мотыльки и всевозможные бабочки! Ужасны
пауки — огромные, мохнатые, с лапами длиною в несколь-
ко дюймов, и обманчиво маленькие ядовитые черные твари,
которые прячутся в отхожем месте; иные живут в огром-
ной, круглой, точно колесо, сети, натянутой меж деревьев,
другие качаются в тончайшей, густого плетения паутинной
колыбели, подвешенной к травинкам, третьи зарываются
в земляные норы и захлопывают за собой дверку.
Хватает и хищников: дикие кабаны, черные волосатые
зверюги ростом с корову, плотоядные, свирепые, ничего на
свете не боятся; дикие собаки динго шныряют, крадучись,
чуть ли не ползком, и сливаются цветом с травой; стаи
воронья уныло каркают, облепляя белесые скелеты иссох-
ших мертвых деревьев; недвижно парят в вышине ястребы
и орлы.
От многих хищников надо оберегать коров и овец,
особенно в ту пору, когда появляется потомство. Кенгуру
и кролики поедают драгоценную траву; кабаны и динго
пожирают ягнят, телят, заболевших животных; вороны
выклевывают им глаза. Молодым Клири пришлось на-
учиться стрелять, и они стали ездить с ружьями — порой
надо покончить с мучениями раненого животного, порой
случается подстрелить кабана или динго.
«Вот это жизнь!» — с восторгом думали мальчики.
Никто из них не тосковал о Новой Зеландии; мошкара
липла к уголкам глаз, забивалась в ноздри, в рот, в уши, но
они научились отпугивать ее, переняв чисто австралий-
скую уловку — подвесили к полям шляп куски пробки на
бечевках. Чтобы ползучая насекомая мелочь не забиралась
снизу в их мешковатые штаны, они перевязывали штанины
ниже колен ремешками из кенгуровой кожи, назывались
эти штуки смешно — тетивашки, но без них было не обой-
тись. Да, вот она, настоящая жизнь, не то что пресная скука
Новой Зеландии!
Их матери и сестре, привязанным к дому, в Австралии
нравилось куда меньше, ведь у них не находилось ни досу-
га, ни предлогов для поездок верхом и все их занятия
104
V । и г г и л и однообразием. Одни и те же вечные женские
.шПотм -- стряпать, убирать, стирать, гладить, нянчить ма-
111411111, только здесь все это труднее. Против тебя жара,
НМЛ» и мухи, крутые лестницы, мутная вода, а мужчины
тио в отлучке, и некому принести и нарубить дров, нака-
чать поды, зарезать курицу к.обеду. Несносней всего жара,
м и<’дь только еще начинается весна; и однако, на тенистой
ннрппде термометр день за днем показывает сто ’.Ав кух-
III', когда топится плита, доходит до ста двадцати.
Одежда всех Клири приспособлена была для Новой
Лелапдии, где в доме прохладно и надеваешь одно на дру-
нм\ и все плотное, прилегающее. Мэри Карсон, прогулива-
игь, зашла однажды к невестке и окинула надменным
•пи лидом миткалевое платье Фионы, длинное, до полу, с вы-
гоним воротом. Сама она была одета по новой моде: кремо-
ног шелковое платье с большим вырезом — свободное, не в
талию, и лишь до половины закрывает икры, широкие ру-
ин па едва доходят до локтей.
- Право, Фиона, вы безнадежно старомодны,— сказа-
ли Мэри, оглядывая гостиную, заново окрашенную кремо-
вой краской, персидские ковры и хрупкую старинную
мебель.
-	У меня нет времени гнаться за модой,— сказала
Фиона резковато, чего в роли хозяйки никогда себе не
позволяла.
- Теперь у вас будет больше времени, мужчины ваши
тио в разъездах, не надо кормить столько народу. Укоро-
1ите свои платья, перестаньте носить нижние юбки и кор-
сет, не то летом вы умрете. Имейте в виду, будет еще жарче
||)пдусов на пятнадцать, на двадцать.— Взгляд Мэри Kap-
ron остановился на портрете белокурой красавицы в крино-
лине времен императрицы Евгении.— Кто это? — спросила
опа и показала пальцем.
-	Моя бабушка.
-	Вот как? И эта обстановка, и ковры?
— Мне подарила бабушка.
— Вот как? Значит, этот брак лишил вас положения
п обществе и, наверно, еще многого, дорогая Фиона?
Фиа никогда не теряла самообладания, не потеряла и на
итот раз, только плотнее сжала тонкие губы.
-	Не думаю, Мэри. У меня хороший муж; вы должны
бы это знать.
-	Но у него ни гроша. Как ваша девичья фамилия?
1 По Фаренгейту.
105
— Армстронг.
— Вот как? Неужели родня Родерику Армстронгу?
— Это мой старший брат. Его назвали Родериком
в честь моего прадеда.
Мэри Карсон поднялась, отмахиваясь нарядной широ-
кополой шляпой от мух, которые не питают почтения даже
к столь важным особам.
— Что ж, вы по рождению выше, чем мы, Клири,
я готова это признать. Неужели вы настолько полюбили
Пэдди, чтобы от всего этого отказаться?
— Почему я так поступила, мое дело,— ровным голо-
сом сказала Фиа.— Вас это не касается, Мэри. Я не намере-
на обсуждать моего мужа даже с его сестрой.
Складки у губ Мэри Карсон прорезались глубже, она
вытаращила глаза.
— Фу-ты ну-ты!
Больше она не появлялась, но ее экономка, миссис
Смит, приходила часто — и тоже посоветовала одеть семью
по-другому.
— Послушайте, у меня есть швейная машина, она мне
совсем не нужна. Я велю двум работникам принести ее
к вам. А если мне когда-нибудь понадобится шить, я сама
к вам приду.— Глаза ее остановились на маленьком Хэле,
который весело катался по полу.— Я люблю слушать дет-
ские голоса, миссис Клири.
Раз в полтора месяца конная повозка доставляла из
Джиленбоуна почту — вот и вся связь с внешним миром.
В Дрохеде имелись два грузовика — «форда», из них
один — приспособленный под перевозку водяной цистер-
ны, да еще легковой «форд» и роскошный «роллс-ройс»,
но, кажется, никто никогда ими не пользовался, в Джилли
ездила изредка одна лишь Мэри Карсон. Добираться за
сорок миль — все равно что до луны.
«Непоседа» Уильямс, окружной почтальон, за полтора
месяца еле поспевал объехать весь свой округ. Его крытую
повозку с плоским верхом, на огромных колесах десяти
футов в поперечнике, груженную всякой всячиной, какую
только могли заказать самые отдаленные фермы, тащила
великолепная упряжка в дюжину ломовых коней. Кроме
писем и газет, Уильямс развозил бакалею, бензин в же-
лезных бочках на сорок четыре галлона, керосин в четырех-
угольных пятигаллоновых бидонах, сено, зерно, муку,
сахар и картошку мешками, чай в деревянных ящиках,
сельскохозяйственные машины, заказанные по почте иг-
106
рушки и одежду из магазина Энтони Хордерна в Сиднее
н ниобии» все, что только требовалось переправить из Джил-
<ц| или из далеких больших городов. Лошади двигались
мерным шагом, по двадцать миль в день, и где ни оста-
iHiiijiнпалея Уильямс, его встречали радушно, расспраши-
ihijiii про новости, про погоду в дальних краях, вручали
нккуратно завернутые в бумажку деньги на новые покупки
и Джилли и отдавали старательно написанные письма,
ногорые тут же укладывались в брезентовый мешок с над-
писью «Почта».
К западу от Джилли на дороге было лишь два больших
имения: поближе Дрохеда, подальше Бугела; а за Бугелой
ичкала местность, куда почта попадала только раз в полго-
/|н. По громадной извилистой дуге Непоседа объезжал все
«но западные, западные и северо-западные фермы и воз-
вращался в Джилли, после чего оставалось съездить к вос-
tiiicy — путешествие не длинное, всего миль шестьде-
। нт, дальше действовала уже почта города Буру. Изредка
Уильямс кого-нибудь привозил — рядом с ним, на кожа-
ном облучке, ничем не защищенный от солнца, сидел гость
или работяга без гроша за душой; иногда он кого-нибудь
унизил — гостя или недовольных прежним местом овчаров,
юрпичных, сезонников, редко-редко — гувернантку; у
фермеров-скотоводов были для разъездов свои машины, но
tex, кто работал на фермеров, не только снабжал письмами
и товарами, но и выручал транспортом один Непоседа
Уил ьямс.
Когда прибыли с почтой заказанные рулоны материи,
Фин уселась за швейную машину — подарок миссис
Смит — и принялась шить свободные платья из светлого
ситца для себя и Мэгги, легкие штаны и комбинезоны
для мужчин, платьица для Хэла, занавески на окна. Что
и говорить, когда скинули плотную, облегающую одежду
и несколько слоев белья, стало куда прохладнее.
Мэгги жилось одиноко, в доме из мальчиков оставался
один Стюарт. Джек и Хьюги разъезжали с отцом, учились
ходить за овцами — новичков в этом деле здесь называли
желторотиками. Стюарт не годился в товарищи для игр,
ннкими были прежде Джек и Хьюги. Маленький, тихий, он
жил в каком-то своем отдельном мире, мог бы часами си-
деть на одном месте и глядеть, как непрерывной вереницей
избираются на дерево муравьи, а Мэгги любила сама лазить
но деревьям и с восторгом жевала смолу: ее в Австралии
гик много, и вся разная! Но, по правде сказать, не очень-то
пни успевали лазить по деревьям или любоваться муравь-
107
ям и. II у Мэгги и у Стюарта работы было по горло. Они
кололи и таскали дрова, копали ямы для отбросов, гнули
спину на огороде и присматривали за курами и свиньями.
И к тому же учились убивать змей и пауков, хотя так и не
перестали их бояться.
Несколько лет кряду дождей выпадало почти доста-
точно; в речке воды было мало, но в цистернах примерно до
половины. И трава еще неплохая, хотя далеко не такая
сочная, как в лучшие времена.
— Наверно, будет хуже,— мрачно предсказала Мэри
Карсон.
Но прежде настоящей засухи им довелось испытать
наводнение. В середине января эти места задело южным
крылом налетающих с северо-запада муссонов. Эти могу-
чие ветры бесконечно коварны и изменчивы. Порой они
приносят летние ливни лишь на краешек австралийского
материка, а порой врываются глубоко, до самого Сиднея,
и оделяют злосчастных горожан дождливым летом. На этот
раз в январе небо внезапно затянули черные набрякшие
тучи, ветер рвал их в клочья, и хлынул дождь — не
быстрый проливной дождик, но дождь упорный, яростный,
сущий потоп, и не было ему конца.
Их предостерегли заранее; явился Непоседа Уильямс
с повозкой, нагруженной до отказа, и с дюжиной запасных
лошадей — он спешил снабдить округу всем необходимым,
пока дожди не отрезали путь к дальним фермам.
— Идут муссоны,— сказал он, свертывая самокрутку,
и кнутом показал на груды провизии, припасенной сверх
обычного.— Реки того гляди выйдут из берегов — и Купер,
и Барку, и Дайамантина, а Разлив уже разлился. Весь
Квинсленд на два фута покрыло водой, они там, бедняги,
ищут хоть какой холмик, куда бы повыше загнать овец.
Внезапно поднялась сдерживаемая тревога; Пэдди и
мальчики работали как бешеные, переводили овец с ни-
зинных выгонов как можно дальше от своей речки и от
Баруона. Приехал отец Ральф, оседлал свою лошадь и
вместе с Фрэнком и лучшими собаками поспешил на выго-
ны, лежащие по берегу Баруона, а Пэдди и оба овчара,
прихватив по одному из мальчиков, разъехались каждый
в свою сторону.
Отец Ральф и сам был превосходный овчар. Он ехал на
чистокровной каурой кобыле — подарке Мэри Карсон —
в светло-коричневых безупречного покроя брюках для
верховой езды, в коричневых, начищенных до блеска высо-
ких сапогах, в белоснежной рубашке, рукава закатаны
108
к ш к рыкают мускулистые руки, ворот распахнут и откры-
насг гладкую загорелую грудь. Фрэнк в серой фланелевой
лишней рубашке и старых мешковатых штанах из серой
г арш и, перетянутых ниже колен ремешками, чувствовал
। 1*611 жалким ничтожеством. Да так оно и есть, сердито
подумал он, проезжая за стройным всадником на изящной
ношпдке среди самшитов и сосен заречной рощи. Под Фрэн-
ном была норовистая пегая племенная кобыла, злобная
упрпмая скотина, которая люто ненавидела всех других
лошадей. Взбудораженные собаки лаяли, прыгали, рычали
друг на друга и сцепились было, но присмирели, когда отец
Ральф безжалостно и метко хлестнул по ним пастушьим
кнутом. Казалось, этот человек умеет все на свете, он знал,
как свистом подать собакам любую команду, и кнутом
младел куда лучше Фрэнка, который только еще учился
атому редкостному искусству австралийских пастухов.
Громадный свирепый квинслендский пес-вожак про-
никся преданной любовью к отцу Ральфу и покорно
следовал за ним, явно не считая Фрэнка хозяином. Фрэнка
ато почти не обижало; из сыновей Пэдди ему одному не
полюбилась жизнь в Дрохеде. Он отчаянно рвался из Новой
Зеландии — но вовсе не за тем, что нашел здесь. Он возне-
навидел нескончаемые объезды выгонов и эту жесткую
аемлю, на которой приходилось спать чуть не каждую ночь,
и этих злобных псов — их не приласкаешь, и если они плохо
несут свою пастушью службу, их пристреливают.
Но ехать верхом, когда над головой сгущаются тучи,—
ато уже попахивает приключением; и даже деревья не
просто со скрипом гнутся под порывами ветра, но будто
приплясывают в диком веселье. Отец Ральф неутомим,
точно одержимый, подстрекает и горячит собак, напускает
пн рассеянных по равнине ничего не подозревающих овец,
быстрые тени стелются в траве, гонят перед собою безмоз-
глые клубки шерсти — и те скачут, блеют в страхе и,
наконец сбитые в кучу, бегут куда надо. Не будь собак,
горсточке людей нипочем бы не управиться с таким огром-
ным имением, как Дрохеда; специально обученные пасти
коров и овец, эти псы на диво умны и почти не нуждаются
и приказаниях.
К ночи отец Ральф, с помощью собак и Фрэнка, который
ткнулся за ними, как мог, вывел с одного выгона всех
овец — обычно на эту работу уходит несколько дней. У во-
рот второго выгона, где росли несколько деревьев, он
расседлал свою кобылку и сказал бодро, что, пожалуй, они
и с этого участка сумеют вывести стадо прежде, чем хлынет
109
дождь. Собаки, высунув языки, растянулись в траве, свире-
пый квинслендец-вожак раболепно льнул к ногам свя-
щенника. Фрэнк вытащил из переметной сумы мерзкого
вида куски кенгурового мяса, швырнул собакам, и они,
огрызаясь и оттирая друг друга, накинулись на еду.
— Паршивое зверье,— сказал Фрэнк.— Прямо шакалы
какие-то, порядочные собаки так себя не ведут.
— Мне кажется, господь бог скорее всего задумал собак
именно такими,— мягко возразил отец Ральф.— Они про-
ворны, умны, воинственны, и их почти невозможно приру-
чить. Мне они, признаться, больше по вкусу, чем бало-
ванные комнатные собачки. — Он улыбнулся,— Вот и кош-
ки тоже. Вы видели, какие кошки на скотном дворе? Дикие,
злобные, сущие пантеры; ни за что не подпустят к себе
человека. Но охотятся превосходно и вовсе не нуждаются,
чтобы люди их опекали и кормили.
Он извлек из своей переметной сумы кусок холодной
баранины, хлеб, масло, отрезал ломоть баранины, осталь-
ную протянул Фрэнку. Положил хлеб и масло на бревно
между ними и с явным наслаждением впился белыми
зубами в мясо. Жажду утолили из брезентовой фляжки,
потом свернули по самокрутке.
Неподалеку стояло одинокое дерево вилга; отец Ральф
указал на него самокруткой.
— Вот место для ночевки,— сказал он, снял с лошади
седло, отвязал одеяло.
Фрэнк пошел за ним к вилге — дереву, которое считают
самым красивым в этой части Австралии. Крона его почти
круглая, листва светло-зеленая, очень густая. Ветви
спускаются совсем низко, их легко достают овцы, и потому
снизу каждое дерево как бы подстрижено ровно-ровно,
будто живая изгородь в саду. Вилга всего надежней укроет
от дождя, ведь у других деревьев Австралии листва не
такая густая, как в землях, которые богаче влагой.
Отец Ральф вздохнул, лег и приготовился снова заку-
рить.
— Вы несчастливы, Фрэнк, я не ошибаюсь? — спро-
сил он.
— А что это такое — счастье?
— Сейчас счастливы ваш отец и братья. А вы, ваша
мама и сестра — нет. Вам не нравится в Австралии?
— Здесь — нет. Я хочу перебраться в Сидней. Может,
там я сумею чего-то добиться.
— В Сидней? Но ведь это гнездилище порока,— улыб-
нулся отец Ральф.
110
Пу и пускай! Тут я связан по рукам и ногам, все
•меццо как было в Новой Зеландии; никуда от него не де-
нусь.
()т него?
Но у Фрэнка это вырвалось ненароком, и он не желал
продолжать. Лежал и смотрел вверх, на листья.
Сколько вам лет, Фрэнк?
Двадцать два.
Вот как! А вы когда-нибудь жили отдельно от
родных?
Нет.
- Ходили когда-нибудь на танцы? Была у вас по-
дружка?
Нет.
Фрэнк не желал прибавлять, как положено, «ваше
преподобие».
- Тогда он, наверно, скоро вас отпустит.
- Он меня не отпустит, пока я жив.
Отец Ральф зевнул, улегся поудобнее.
- Спокойной ночи,— сказал он.
Утром тучи спустились еще ниже, но дождя все не было,
и за день они вывели овец еще с одного выгона. Через всю
йомлю Дрохеды, с северо-востока на юго-запад, тянулась
гряда невысоких холмов — на этих-то выгонах и собирали
сейчас стада, тут можно будет искать убежища от воды,
если реки выйдут из берегов.
Дождь начался уже к ночи, и Фрэнк со священни-
ком рысью пустились к броду через речку пониже дома
Клири.
— Не жалейте лошадь, сейчас не до того! — крикнул
отец Ральф.— Гоните вовсю, не то потонете в гряэи!
В считанные секунды они вымокли до нитки — и так же
мгновенно размокла прокаленная зноем почва. Она ничуть
но впитывала влагу и обратилась в море жидкой грязи,
лошади еле переступали в ней, увязая чуть не по колено. По
траве еще удавалось двигаться быстро, но ближе к реке, где
нее давно вытоптал скот, всадникам пришлось спешиться.
Боз седоков лошади пошли легче, но Фрэнк не держался на
ногах. Это было хуже всякого катка. На четвереньках они
карабкались вверх по крутому берегу, скользили и снова
скатывались обратно. Мощенную камнем дорогу нетороп-
ливая вода обычно покрывала на месте переправы едва на
фут, а сейчас тут мчался пенный поток в четыре фута глу-
биной; Фрэнк вдруг услышал — священник смеется. Ло-
шадей подбадривали криками, хлопали по бокам насквозь
111
промокшими шляпами, и они в конце концов благополучно
выбрались на другой берег, но Фрэнку и отцу Ральфу это не
удавалось. Опять и опять они пытались одолеть косогор
и всякий раз сползали вниз. Отец Ральф предложил залезть
на иву, но тут Пэдди, встревоженный появлением лошадей
без седоков, подоспел с веревкой и втащил их наверх.
Пэдди пригласил отца Ральфа зайти к ним, но тот
улыбнулся и покачал головой.
— Меня ждут в Большом доме,— сказал он.
Мэри Карсон услышала его голос прежде, чем кто-либо
из прислуги,— он обошел дом кругом, рассчитав, что с па-
радного хода легче попадет в отведенную ему комнату.
— Ну нет, в таком виде вы не войдете,— сказала она
ему с веранды.
— Тогда сделайте одолжение, дайте мне несколько
полотенец и мой чемодан.
Нисколько не смущаясь, она стояла у полуоткрытого
окна гостиной и смотрела, как он стянул мокрую рубашку,
сапоги, брюки и стирает с себя жидкую грязь.
— Никогда не видела мужчины красивее вас, Ральф де
Брикассар,— сказала она.— Почему среди священников
так много красавцев? Ирландская кровь сказывается? Ир-
ландцы ведь красивый народ. Или красивые мужчины
ищут в сане защиту, ведь такая наружность осложняет
жизнь? Ручаюсь, все девчонки в Джилли чахнут от любви
к вам.
— Я давно уже научился не обращать внимания на
влюбчивых девиц,— засмеялся он.— Некоторые способны
влюбиться во всякого священника моложе пятидесяти,
а если священнику нет тридцати пяти, в него, как правило,
влюблены все. Но откровенно соблазнить меня пытаются
только протестантки.
— О чем вас ни спросишь, ответа начистоту не жди —
так? — сказала Мэри Карсон. Выпрямилась и положила
ладонь ему на грудь.— Вы сибарит, Ральф, вы принимаете
солнечные ванны. Что же, у вас всюду такой загар?
Он с улыбкой наклонился, усмехнулся ей в волосы,
расстегнул полотняные кальсоны; они соскользнули на-
земь, он отбросил их ногой и стоял, точно статуя, изваянная
Праксителем, а Мэри обошла его и неторопливо осмотрела
со всех сторон.
События последних двух дней веселили его, развесели-
ла и внезапная мысль: а ведь Мэри Карсон, пожалуй,
гораздо уязвимее, чем он воображал! Однако он неплохо
знал ее и потому бесстрашно спросил:
112
Вы что же, Мэри, хотите, чтобы я занялся с вами
любовью?
Опа оглядела вяло поникший знак его мужского досто-
нт ilia, насмешливо фыркнула:
И в мыслях не было так вас утруждать! А вам нужна
нкчнцина, Ральф?
<>п презрительно вскинул голову.
Нет!
Мужчина?
Они еще хуже, чем женщины. Нет, никто мне не
нужен.
Так что же, обходитесь сами?
Ни малейшего желания.
Любопытно. — Она шагнула обратно в гостиную,—
Ральф, кардинал де Брикассар! — съехидничала напосле-
док. Но, уйдя от его проницательного взгляда, сникла
а споем глубоком кресле, стиснула кулаки, охваченная
Лесеильной злобой на капризы судьбы.
Отец Ральф, обнаженный, сошел с веранды на подстри-
йншный газон и остановился — руки закинуты за голову,
вами сомкнуты; он подставлял все тело теплым, вкрадчи-
йым, покалывающим струйкам дождя, и они чудесно
ласкали незащищенную кожу. Стало совсем темно. Но
й нем сохранялось все то же вялое спокойствие.
Речка вышла из берегов, сваи, на которых стоял дом
Пэдди, все глубже уходили в воду, она подкрадывалась по
Глинной усадьбе к Большому дому.
Завтра начнет спадать, — сказала Мэри Карсон, ко-
|дп встревоженный Пэдди пришел сказать ей об этом.
Как всегда, она оказалась права: на следующей неделе
йода понемногу убывала и наконец вернулась в обычное
русло. Выглянуло солнце, воздух раскалился до ста пят-
надцати в тени, и трава будто взлетела в небо — высокая,
чуть не по пояс, свежая, сверкающая бледным золотом так,
чго слепило глаза. Блестела отмытая от пыли листва де-
ревьев, вернулись орды попугаев, которые неведомо где
укрывались во время дождя,— теперь они снова мелька-
ли в ветвях всеми цветами радуги и тараторили пуще преж-
НГ1 о.
Отец Ральф возвратился к своей заброшенной было
пастве, невозмутимый и довольный: выговор за отлучку
••му не грозит, ведь у самого сердца, под белой священниче-
ской сорочкой, покоится чек на тысячу фунтов. Епископ
будет в восторге.
ИЗ
Овец опять перегнали на всегдашние пастбища, и се-
мейству Клири пришлось выучиться обычаю здешнего
края — сиесте. Вставали в пять утра, заканчивали все дела
к полудню и валились без сил, обливались потом, вороча-
лись и не находили себе места до пяти вечера. Так было и с
женщинами в доме, и с мужчинами на выгонах. Работа, ко-
торую нельзя было сделать до полудня, заканчивалась пос-
ле пяти, ужинали после захода солнца, стол был выставлен
на веранду. Постели тоже пришлось вытащить из дому, по-
тому что жара не спадала и к ночи. Кажется, ртуть уже це-
лую вечность ни днем, ни ночью не опускалась ниже ста.
Про говядину и думать забыли, в пищу годились только ба-
рашки поменьше,— их успевали съесть, пока мясо не ис-
портится. И все жаждали разнообразия, всем опостылели
вечные бараньи отбивные, тушеная баранина, пастуший
пирог из бараньего фарша, баранина под соусом кэрри,
жареная баранья нога, баранина с пряностями, вареная,
соленая, баранина во всех видах.
Но в начале февраля жизнь Мэгги и Стюарта круто
изменилась. Их отослали в Джиленбоун, в монастырскую
школу с пансионом, потому что ближе учиться было негде.
Хэл, когда подрастет, будет учиться заочно, в школе, кото-
рую устроили доминиканцы в Сиднее, сказал Пэдди, но
Мэгги и Стюарт привыкли к учителям, и Мэри Карсон
великодушно предложила платить за пансион и ученье
в монастыре Креста господня. Притом у Фионы слишком
много хлопот с маленьким Хэлом, некогда ей следить еще
и за тем, как они учатся. С самого начала подразумевалось,
что образование Джека и Хьюги закончено: Дрохеде они
нужны были для работы на земле, а им только того и хоте-
лось.
Странной показалась Мэгги и Стюарту после Дрохеды,
а главное — после школы Пресвятого Сердца в Уэхайне
мирная жизнь в монастыре Креста господня. Отец Ральф
тонко дал монахиням понять, что эти двое детей — его
подопечные, а их тетка — самая богатая женщина в Новом
Южном Уэльсе. И вот застенчивость Мэгги преобразилась
из порока в добродетель, а Стюарт своей необычайной
отрешенностью, привычкой часами смотреть куда-то в
невообразимую даль заслужил прозвище «маленького свя-
того».
Да, тут жилось очень мирно, потому что пансионеров
было совсем мало: жители округа, достаточно богатые,
чтобы учить своих отпрысков в закрытой школе с пансио-
ном, неизменно предпочитали посылать их в Сидней.
114
II джплопбоунском монастыре пахло лаком и цветами,
а полутом пых коридорах с высокими сводами обдавало
• шинной и явственно ощутимым благочестием. Все говори-
ли нполголоса, жизнь проходила словно за тончайшей
чорной вуалью. Детей никто не лупил тростью, никто на
ни* иг кричал, и притом был на свете отец Ральф.
< hi постоянно навещал их и так часто брал к себе домой,
•til» даже перекрасил спальню, где ночевала Мэгги, в неж-
но юлений цвет, купил новые занавески на окна и новое
нд1Ч1ло. Стюарт по-прежнему спал в комнате, которую
дважды окрашивали все так же — кремовой с коричневым;
нмщ Ральф вовсе не задумывался, хорошо ли Стюарту.
Прогто он спохватился, что надо пригласить еще и его,
чк>бы не было обиды.
Отец Ральф и сам не знал, почему он так привязался
н М.нти, да, по правде говоря, и не удосужился спросить
гибл об этом. Началось с того, что ему стало ее жаль в тот
давний день на пыльном вокзале, когда он заметил ее,
растерянную, позади всех; она в семье на отшибе, потому
что девочка, с неизменной проницательностью догадался
ок Но его ничуть не заинтересовало, почему в стороне
держался и Фрэнк, и жалости к Фрэнку он тоже не ощутил.
Ныло во Фрэнке что-то такое, что убивало и нежность,
и сочувствие — этому угрюмому сердцу не хватало внут-
реннего света. А Мэгги? Она тогда нестерпимо растрогала
огца Ральфа, и, право же, он не понимал отчего. Да, ему
нравятся эти необыкновенного цвета волосы, и цвет и раз-
рез ее глаз — глаза у нее материнские и уже поэтому
красивые, но еще милее, выразительнее; и характер истин-
но женский: податливость, но притом безграничная сила.
Мэгги отнюдь не мятежная душа, совсем напротив. Всю
твою жизнь она будет покоряться, смиренная узница своей
женской доли.
Но нет, это еще не все. Загляни он в себя поглубже, он,
быть может, понял бы, что его чувство к этой девочке рож-
дено странным сочетанием времени, места и характера.
Никто о ней всерьез не думает, а значит, есть в ее жизни
пустота, которую он может заполнить и наверняка заслу-
жит ее привязанность; она еще совсем ребенок и, значит,
ничем не грозит его образу жизни и его доброму имени
пастыря; она красива, а все красивое доставляет ему удо-
вольствие; и, наконец,— в этом он меньше всего склонен
Пыл себе признаться,— она сама заполняла пустоту в его
жизни, которую не мог заполнить бог, потому что она живое
любящее существо, способное ответить теплом на тепло.
115
Осыпать ее подарками нельзя, чтобы не ставить в неловкое
положение семью, а потому он старался почаще с ней ви-
деться и немало времени и выдумки потратил, заново
отделывая для нее комнату в церковном доме — не столько
затем, чтобы порадовать девочку, главное — чтобы создать
достойную оправу для своей жемчужины. Ничто дешевое,
второсортное для нее не годится.
В начале мая в Дрохеду собрались стригали. От Мэри
Карсон ни один пустяк не ускользал в Дрохеде — ни рас-
пределение отар по выгонам, ни взмах пастушьего кнута; за
несколько дней до прихода стригалей она вызвала к себе
Пэдди и, как всегда утопая в глубоком кресле, подробно, до
мелочей распорядилась, что и как надо делать. Падрика,
привычного к скромным масштабам Новой Зеландии, с пер-
вых дней ошеломил огромный сарай-стригальня с отделе-
ниями для двадцати шести мастеров; и теперь, после разго-
вора с сестрой, от цифр и прочих сведений у него гудело
в голове. Оказалось, в Дрохеде стригут не только своих
овец, но еще и овец из Бугелы, Диббен-Диббена и Бил-
Била. А это значит, что все и каждый в имении, и мужчины
и женщины, должны работать без роздыха. По обычаю,
стрижка овец — работа общая, и жители окрестных ферм,
которые пользуются отлично оборудованной для этого Дро-
хедой, всячески стараются помочь, но тяжелее всех неми-
нуемо приходится здешним.
Стригали приводят кого-нибудь, кто стряпает на всю
артель, провизию покупают в Дрохеде, но надо, чтобы
здешних запасов хватило, надо загодя вычистить, вымыть
старые, сколоченные кое-как бараки, и кухню при них,
и нехитрую пристройку для мытья, наготовить тюфяков
и одеял. Не все фермы устраивали стригалей с такими
удобствами, но Дрохеда гордилась своим гостеприимством
и славой «распрекрасного места для стрижки». Ни в каких
других общих начинаниях Мэри Карсон участия не прини-
мала, зато уж тут она не скупилась. Ее стригальня была не
только одной из крупнейших в Новом Южном Уэльсе, но
и требовала лучших стригалей, мастеров вроде Джеки Хау;
больше трехсот тысяч овец надо будет остричь, прежде чем
стригали погрузят свои закатанные в одеяла пожитки
в старый грузовик подрядчика и покатят туда, где их ждет
еще работа.
Фрэнк уже две недели не был дома. Вдвоем со старым
овчаром Питом Пивной Бочкой, прихватив двух запасных
лошадей, собак и двуколку, нагруженную их нехитрыми
116
iHHi'iiпсами, которую нехотя волокла ленивая кляча, он
е ми । па дальние западные участки — надо было пригнать
nt i\ да овец, постепенно сводить их вместе, отбирать и сор-
III ропать. Тягучая, утомительная работа, ничего похожего
ни I V неистовую гонку перед наводнением. На каждом
уча<"гко свои загоны, там можно отчасти распределить
и пометить овец, пока не придет их черед. При самой стри-
। а 11.1К» размещаются зараз только десять тысяч овец, так
•ио псе время, пока работают стригали, вздохнуть будет
некогда — знай мотайся взад-вперед, заменяй уже остри-
женных овец нестрижеными.
В кухне Фрэнк застал мать за ее вечной, нескончаемой
работой: она стояла у раковины и чистила картошку.
Мам, это я! — весело окликнул он.
Она круто обернулась, и, после двух недель, что они не
ми делись, Фрэнк сразу заметил ее живот.
О господи! — вырвалось у него.
Радость в ее глазах погасла, лицо залилось краской
в гида; она прикрыла руками вздувшийся фартук, будто
руки могли спрятать то, чего уже не прятала одежда.
Фрэнка затрясло.
Мерзкий старый козел!
-	Не смей так говорить, Фрэнк. Ты уже взрослый,
должен понимать. Ты и сам появился на свет не иначе, и это
ккслуживает не меньшего уважения. Ничего мерзкого тут
нет. Когда ты оскорбляешь папу, ты оскорбляешь и меня.
-	Он не имеет права! Мог бы оставить тебя в покое! —
прошипел Фрэнк, в углу его дрожащих губ вскипел пузы-
рек пены, он отер рот ладонью.
-	Тут нет ничего мерзкого,— устало повторила Фиона
и так посмотрела на сына ясными измученными глазами,
словно решила раз навсегда избавиться от стыда.— Ника-
кой тут нет мерзости, Фрэнк, и в том, отчего дети ро-
дится,— тоже.
Теперь побагровел Фрэнк. Не в силах больше вы-
держать взгляд матери, он повернулся и пошел в комнату,
которую делил с Бобом, Джеком и Хьюги. Ее голые стены
и узкие кровати насмехаются над ним, да, насмехаются,
такие скучные, безликие, некому вдохнуть в них жизнь,
нечему освятить их, придать им смысл. А лицо матери,
прекрасное усталое лицо в строгом ореоле золотистых
колос, все светится из-за того, чем она и этот волосатый
ггврый козел занимались в нестерпимую летнюю жару.
Никуда от этого не уйти, никуда не уйти от матери, от
ткйпых, подавляемых мыслей, от желаний, таких есте-
117
ственных, ведь он уже взрослый, он мужчина. Чаще всего
удается вытеснить их из сознания, но когда она выставляет
перед ним явный знак своих вожделений, похваляется
загадочными действиями, которым предается с этим по7
хотливым старым скотом... Нет сил думать об этом, как
с этим мириться, как это вынести? Почему она не может
быть непорочно святой, чистой и незапятнанной, как сама
богоматерь, почему не стоит выше этого, пусть даже в этом
виновны все женщины на всем свете! А она прямо и откры-
то подтверждает, что виновна,— от этого можно сойти
с ума. Чтобы не лишиться рассудка, он давно уже себе
внушал, будто она ложится рядом со старым уродом, сохра-
няя полнейшее целомудрие, надо же ей где-то спать, но
никогда они ночью не обернутся, не коснутся друг друга...
О черт!
Что-то заскрипело, звякнуло, и Фрэнк опустил глаза —
оказалось, он согнул спиралью медную перекладину в из-
ножье кровати.
— Жаль, что ты не папашина шея,— сказал он ей.
— Фрэнк...
В дверях стояла мать.
Он вскинул голову, черные влажные глаза блестели,
точно уголь под дождем.
— Когда-нибудь я его убью.
— Этим ты убьешь и меня,— сказала Фиа, подошла
и села на его постель.
— Нет, я тебя освобожу! — горячо, с надеждой возра-
зил он.
— Не буду я свободна, Фрэнк, и не нужна мне эта
свобода. Хотела бы я понять, почему ты такой слепой, да
никак не пойму. Это у тебя не от меня и не от отца. Я знаю,
ты не чувствуешь себя счастливым, но неужели надо выме-
щать это на мне и на папе? Почему ты так стараешься все
усложнять? Почему? — Она опустила глаза, потом снова
посмотрела на сына.— Не хотела я говорить, но прихо-
дится. Пора тебе выбрать девушку, Фрэнк, женись, обзаве-
дись семьей. В Дрохеде места довольно. Я никогда в этом
смысле не тревожилась за других мальчиков; они, видно, по
природе совсем другие. А тебе нужна жена, Фрэнк. Когда
женишься, тебе уже некогда будет думать обо мне.
Фрэнк стоял к ней спиной и не оборачивался. Ми-
нут пять она сидела на краю постели, все надеялась до-
ждаться от него хоть слова, потом со вздохом поднялась и
вышла.
118
5
После отъезда стригалей, когда вся округа поуспокои-
пастроясь на зимний лад, настало время ежегодной
Джнлепбоунской выставки и скачек. То были главные
местные праздники, и продолжались они два дня. Фионе
нппдоровилось, и когда Пэдди повез Мэри Карсон в город
и с«' «роллс-ройсе», рядом не было жены, его надежной
нноры, чье присутствие заставило бы Мэри придержать
И'1ык. Пэдди уже давно заметил — непонятно почему при
Фионе его сестра как-то притихает и теряет самоуверен-
ность.
Остальные все поехали. Мальчикам, пригрозив самыми
мришными карами, велели вести себя прилично, и они
имеете с Питом Пивной Бочкой, Джимом, Томом, миссис
С.мит и служанками набились в грузовик, но Фрэнк отпра-
вился спозаранку один на легковом «фордике». Взрослая
чисть всей компании оставалась и на второй день, на скач-
ки; из соображений, известных только ей одной, Мэри
Карсон отклонила приглашение отца Ральфа, однако на-
стояла, чтобы у него в доме переночевали Пэдди с Фрэнком.
Где нашли ночлег другие два овчара и Том, младший са-
довник, никого не интересовало, а миссис Смит, Минни
и Кэт остановились у своих приятельниц в Джилли.
В десять утра Пэдди отвел сестру в лучший номер,
каким располагала гостиница «Империал»; потом спустил-
ся в бар и у стойки увидел Фрэнка с огромной кружкой
пипа в руках.
Теперь я угощаю, старик,— весело сказал он сы-
ну. - Мне придется отвезти тетю Мэри на торжественный
митрах, так надо подкрепиться, а то без мамы мне с этаким
испытанием не справиться.
Привычный почтительный страх въедается прочно, это
понимаешь только тогда, когда впервые пытаешься разо-
рвать его многолетние путы; оказалось, Фрэнк при всем
желании просто не в силах выплеснуть пиво отцу в лицо, да
•»що па глазах у всех в баре. И он допил остатки, криво
ул ыбнулся.
- Извини, папа, я обещал встретиться на выставке
с приятелями.
Ну, тогда иди. На-ка вот, возьми на расходы. Желаю
косело провести время, а если напьешься, постарайся, чтоб
мать не заметила.
Фрэнк уставился на хрустящую синюю бумажку —
пять фунтов,— разорвать бы ее, швырнуть клочки Пэдди
119
в лицо! Но привычка опять взяла верх, он сложил новень-
кую бумажку, сунул в нагрудный карман и поблагодарил
отца. И со всех ног бросился вон из бара.
Пэдди — в парадном синем костюме, жилет застегнут
доверху, золотая цепочка с брелоком, тяжелым самородком
с приисков Лоренса, надежно удерживает в кармане золо-
тые часы — поправил тугой целлулоидный воротничок
и огляделся, не найдется ли в баре знакомого лица. За
девять месяцев, с приезда в Дрохеду, он не часто бывал
в Джилли, но его-то, брата и, по всей видимости, наследни-
ка Мэри Карсон, все знали в лицо, и всякий раз он встречал
в городе самый радушный прием. Несколько человек за-
улыбались ему, несколько голосов окликнули, предлагая
выпить пива, очень быстро его окружила небольшая, но
дружелюбная компания; и он позабыл о Фрэнке.
Мэгги теперь ходила уже не в локонах (несмотря на
деньги Мэри Карсон, ни одной монахине не хотелось об
этом заботиться), по плечам ее сбегали две туго запле-
тенные толстые косы с темно-синими бантами. Монахиня
приводила ее в скромном темно-синем форменном платье
воспитанницы монастырской школы через монастырскую
лужайку в дом отца Ральфа и передавала с рук на руки
экономке — та девочку обожала.
— Ох и красота же волосы у крошки, такие только
в наших горах увидишь,— с сильным шотландским выгово-
ром объяснила она однажды отцу Ральфу; его забавляла
эта неожиданная пылкость: вообще-то Энни отнюдь не
питала нежных чувств к детям и соседство школы ей совсем
не нравилось.
— Полно вам, Энни! Волосы ведь неживые, нельзя же
кого-то полюбить только за цвет волос,— поддразнил он.
— Ну, она же, милая, бедняжечка — есть такие неубе-
реги, сами знаете.
Нет, отец Ральф не знал и не стал спрашивать, что это за
слово «неуберега», и не сказал вслух, что оно даже по зву-
чанию своему подходит к Мэгги. Порой не стоит вникать
в смысл речей Энни и поощрять ее излишним внимани-
ем; Энни недаром называет себя вещуньей — и вот жа-
леет девочку, а ему вовсе не хочется услышать, что жа-
лости достойно не столько прошлое Мэгги, сколько бу-
дущее.
Явился Фрэнк, его все еще трясло после встречи
с отцом, и он не знал, куда себя девать.
— Пойдем, Мэгги, я сведу тебя на ярмарку,— сказал он
и протянул руку.
120
Может быть, я отведу вас обоих? — И отец Ральф
ноне подал ей руку.
II пот Мэгги идет между двумя людьми, которых
боютаорит, и крепко-крепко держится за их руки — она на
«пдьмом небе.
Джиленбоунская выставка располагается на берегу
Наруопа, рядом с ипподромом. Хотя после наводнения
минуло полгода, почва еще не просохла и, растоптанная
м»бравшимися пораньше нетерпеливыми зеваками, уже
обратилась в жидкую грязь. За стойлами для отборных,
нариоклассных овец и коров, свиней и коз, соперничающих
in награды, разбиты палатки со всяческой снедью и ку-
 lapiiuMH поделками местных умельцев. Племенной скот
и печенье, вязаные шали и вязаные кофточки и капоры
длп младенцев, вышитые скатерти, кошки, собаки, кана-
рейки,— есть на что посмотреть.
А дальше, за всем этим, скаковой круг, здесь молодые
агмдпики и всадницы на скакунах с подстриженными
«инетами гарцуют перед судьями,— судьи и сами очень
похожи на лошадей, решила Мэгги и не удержалась, хи-
хикнула. Наездницы в великолепных амазонках тонкой
шерсти, в цилиндрах, кокетливо обмотанных тончайшей
ауалью с развевающимися концами, сидят бочком на вы-
точенных лошадях. Мэгги просто понять не могла, как
можно в такой шляпе и при такой непрочной посадке удер-
жаться на лошади и сохранить пристойный вид, если она
хоть немножко ускорит шаг, но тут на глазах у Мэгги одна
блистательная дама заставила своего гордого коня проде-
лать ряд сложнейших прыжков и скачков — и до конца
им глядела безупречно. А потом эта дама нетерпеливо при-
шпорила коня, проскакала галопом по размокшему полю
и остановилась как раз перед Мэгги, Фрэнком и отцом
Сильфом, преграждая им путь. Перекинула ногу в черном
лакированном сапожке через седло и, сидя уже совсем
боком, на самом краешке, повелительно простерла руки,
натянутые в перчатки:
- Отец Ральф! Будьте столь любезны, помогите мне
спешиться!
Он протянул руки, взял ее за талию, она оперлась на его
плечи, и он легко снял ее с седла, а как только ее сапожки
коснулись земли, отпустил эту тонкую талию, взял лошадь
под уздцы и повел; молодая особа пошла рядом, без труда
применяясь к его походке.
— Вы выиграете Охотничий заезд, мисс Кармайкл? —
foa малейшего интереса осведомился священник.
121
Она капризно надула губы; она была молода, очень
хороша собой, и ее явно задело странное равнодушие отца
Ральфа.
— Надеюсь выиграть, но не вполне в этом уверена.
У меня ведь серьезные соперницы — мисс Хоуптон и мис-
сис Энтони Кинг. Однако состязания по выездке я рассчи-
тываю выиграть, так что если в Охотничьем заезде и не
выиграю, огорчена не буду.
Она говорила так гладко, так правильно, до странности
чопорно — то была речь благородной особы, столь воспи-
танной и образованной, что ни живое чувство, ни единое
образное слово не скрашивали эту речь. И отец Ральф,
обращаясь к ней, тоже заговорил округлыми фразами,
приглаженными словами, без следа обаятельной ирланд-
ской живости, словно чопорная красавица вернула его
к тем временам, когда он и сам был таким. Мэгги нахмури-
лась, озадаченная, неприятно удивленная: как легко, но
и осторожно они перебрасываются словами, как переме-
нился отец Ральф — непонятно, в чем перемена, но она
есть, и ей, Мэгги, перемена эта совсем не нравится. Мэгги
выпустила руку Фрэнка, да и трудно им теперь стало идти
всем в ряд.
Когда они подошли к широченной луже, Фрэнк уже
далеко отстал. Отец Ральф оглядел лужу — она была боль-
ше похожа на неглубокий пруд,— и глаза его весело
блеснули; он обернулся к девочке, которую по-прежнему
крепко держал за руку, наклонился к ней с особенной
нежностью — это мисс Кармайкл мигом почувствовала,
ъот чего не хватало их учтивой светской беседе.
— Я не ношу плаща, Мэгги, милая, и потому не могу
бросить его к твоим ногам, как сэр Уолтер Роли. Вы, ко-
нечно, извините меня, дорогая мисс Кармайкл,— тут он
передал ей поводья ее коня,— но не могу же я допустить,
чтобы моя любимица запачкала башмачки, не так ли?
Он легко подхватил Мэгги под мышки и прижал ее
к боку, предоставив мисс Кармайкл одной рукой подобрать
тяжелую длинную юбку, другой — поводья и шлепать по
воде без посторонней помощи. За спиной у них громко
захохотал Фрэнк, отчего настроение красавицы отнюдь не
стало лучше, и, перейдя лужу, она круто свернула в другую
сторону. Отец Ральф спустил Мэгги наземь.
— Вот ей-богу, она бы рада вас убить,— сказал
Фрэнк.
Он был в восторге от этой встречи и от рассчитанной
жестокости отца Ральфа. Такая красавица и такая гордая,
122
•»»i»ne।<11, пи один мужчина перед ней не устоит, даже и свя-
ни*п н и к, и вот отец Ральф безжалостно сокрушил ее веру
и • 1*Гн1, в силу дерзкой женственности, которая служила ей
•»|iу iHнем. Как будто он, священник, ненавидит ее и все, что
инн олицетворяет, этот женский мир, утонченный и таин-
। ♦ пенный, куда Фрэнку еще не случилось проникнуть.
Ь |ыилг|111ый словами матери, он очень хотел, чтобы мисс
Кнрмнйкл его заметила, как-никак, он старший сын на-
iледника Мэри Карсон, а она даже не удостоила его
Bin лядом, будто его и нет вовсе. Она была поглощена этим
попом, а ведь он существо бесполое. Хоть и высокий, и
(муыый, и красавец, а все равно не мужчина.
Не беспокойтесь, она так просто не угомонится,—
ийиительно усмехнулся отец Ральф.— Она ведь богата
и и ближайшее воскресенье всем напоказ пожертвует цер-
нйи десять фунтов.— Он засмеялся, глядя на изумленное
мицо Фрэнка.— Я не намного старше вас, сын мой, но хоть
и и священник, а человек очень даже практический. Не
। гапьте это мне в укор; просто я много в жизни повидал.
Ипподром остался позади, они вышли на площадь,
огмеденную для всевозможных увеселений. И Фрэнк и Мэг-
। и вступили сюда как в волшебную страну. Отец Ральф дал
Млн и целых пять шиллингов, у Фрэнка — пять фунтов;
никое счастье, когда можешь заплатить за вход в любой
лймннчивый балаган. Народу полным-полно, всюду снует
/(отпора, круглыми глазами глядит на завлекательные,
подчас довольно неуклюже намалеванные надписи над
инодом в потрепанные парусиновые шатры: «Самая тол-
стя женщина в мире»; «Принцесса-Гурия, Танец со
>1меими (спешите видеть, она разжигает ярость Кобры!)»;
• Человек без костей из Индии»; «Голиаф, Величайший
Силач на Земле»; «Русалка Фетида, Морская Дева». Дети
выкладывали монетки и зачарованно глядели на все эти
чудеса и не замечали, как потускнела чешуя русалки и как
A«*;i:iy6o ухмыляется кобра.
В дальнем конце площадки, во всю ее ширину —
(иромный шатер, перед ним высокий дощатый помост,
и над помостом протянуто размалеванное полотнище, подо-
бие фриза, с которого грозят зрителям нарисованные
фигуры. И какой-то человек закричал в рупор собравшейся
Iпл не:
- Внимание, господа публика! Перед вами знаменитая
команда боксеров Джимми Шармена! Восемь лучших в ми-
ре боксеров! Храбрецы, испытайте свои силы, победитель
получает денежный приз!
123
Женщины и девушки стали выбираться из толпы, и так
же поспешно со всех сторон подходили мужчины, молодые
парни и подростки теснились к самому помосту. Торже-
ственно, совсем как гладиаторы, выходящие на арену
в цирке древнего Рима, вереницей выступили на помост
восемь человек и стали: перебинтованные в запястьях руки
уперлись в бока, ноги расставлены, — стоят, красуются под
восхищенные ахи и охи толпы. На всех черные, в обтяжку,
фуфайки и длинные трико, а поверх тоже облегающие
серые трусы до половины ляжек,— Мэгги решила, что они
вышли в нижнем белье. На груди у всех белыми большими
буквами выведено: «Команда Джимми Шармена». Они
разного роста — есть и очень высокие, и средние, и низень-
кие, но все на редкость крепкие и складные. Болтают друг
с другом, пересмеиваются, небрежно поигрывают муску-
лами, словом, прикидываются, будто обстановка самая
что ни на есть будничная и общее внимание ничуть им
не льстит.
— Ну, ребята, кто примет вызов? — орал в рупор
зазывала.— Кто хочет попытать счастья? Прими вызов,
выиграй пятерку! — опять и опять вопил он, и крики его
перемежались гулкой дробью барабана.
— Принимаю! — крикнул Фрэнк.— Иду! Иду!
Отец Ральф хотел было его удержать, но Фрэнк стрях-
нул его руку, а вокруг в толпе, кто поближе, засмеялись,
увидав, что храбрец небольшого росточка, и начали добро-
душно подталкивать его вперед.
Один из команды дружески протянул руку и помог
Фрэнку взобраться по крутой лесенке на помост и стать
рядом с восьмеркой, а зазывала с величайшей серьезностью
объявил:
— Не смейтесь, господа публика! Он не очень велик
ростом, зато первый охотник сразиться. Сами знаете, не тот
храбрец, кто великан, а тот великан, кто храбрец! Ну-ка,
вот малыш принял вызов, а вы, верзилы, что жметесь? Кто
примет вызов и выиграет пятерку, кто померяется силами
с молодцами Джимми Шармена?
Понемногу набрались и еще охотники — молодые пар-
ни смущенно мяли в руках шляпы и почтительно глядели
на стоящих рядом профессионалов, на избранных и недося-
гаемых. Отцу Ральфу очень хотелось посмотреть, чем все
это кончится, но ничего не поделаешь, давно пора увести
отсюда Мэгги, решил он, опять подхватил ее, круто по-
вернулся и пошел было прочь. Мэгги завизжала и с каждым
его шагом визжала все громче; на них уже глазели, это
124
Ам/in очень неловко, хуже того — неприлично, ведь отец
Рнльф лицо в городе всем известное.
Послушай, Мэгги, я не могу повести тебя туда! Твой
Шец спустит с меня шкуру — и будет прав!
Я хочу к Фрэнку, я хочу к Фрэнку! — во все горло
(ймопила Мэгги, она отчаянно брыкалась и пыталась уку-
। ин. его руку.
Вот бред собачий! — сказал отец Ральф.
II покорился неизбежному, нашарил в кармане мелочь
и двинулся ко входу в балаган, косясь по сторонам — нет
ли гут кого из мальчиков Клири; но никого из них не было
иидпо — должно быть, состязаются в искусстве набросить
подкову на гвоздь либо уплетают пирожки с мясом и моро-
ineiioe.
Девочке сюда нельзя, святой отец,— удивленно и не-
юдующе сказал зазывала.
Отец Ральф возвел глаза к небу,
- Я и рад бы уйти, научите — как? На ее крик сбе-
жится вся джиленбоунская полиция, и нас арестуют за
жестокое обращение с ребенком. Ее старший брат будет
Пороться с одним из ваших молодцов, ей непременно надо
посмотреть, как он выйдет победителем.
Тот пожал плечами.
Что ж, святой отец, не мое дело с вами спорить,
иорио? Только ради... э-э... только, сделайте милость, гляди-
10, чтоб она не путалась под ногами. Нет-нет, уберите свои
деньги, Джимми с вас денег не возьмет.
Налагай заполняли мужчины и мальчишки, все тесни-
лись к арене посередине; крепко сжимая руку Мэгги, отец
Ркльф отыскал свободное место позади всех, у парусиновой
ггонки. Воздух был сизый от табачного дыма, и славно
пахло опилками, которыми тут для чистоты посыпали пол.
Фрэнк был уже в перчатках, ему предстояло драться пер-
ком у.
Добровольцу из толпы случается, хоть и не часто,
иыдержать схватку с боксером-профессионалом. Правда,
команда Джимми Шармена была не бог весть что, но в нее
иходили и несколько первоклассных боксеров Австралии.
Из за малого роста Фрэнка против него выставили боксера
пнилегчайшего веса — Фрэнк уложил его с третьего удара
и вызвался сразиться с кем-нибудь еще. К тому времени,
когда он дрался с третьим из команды, об этом прослышали
на площади, и в балаган набилось полно народу, яблоку
покуда упасть.
Противникам почти не удавалось задеть Фрэнка, а не-
125
многие их удары, попавшие в цель, только разжигали
постоянно тлеющую в нем ярость. Глаза у него стали беше-
ные, он весь кипел, в каждом противнике ему чудился
Пэдди, в восторженных воплях зрителей слышалась одна
могучая песнь: «Бей! Бей! Бей!» Ох, как он жаждал случая
подраться, до чего недоставало ему драки с тех самых пор,
как он попал в Дрохеду! Драться! Он ведь не знал иного
способа излить боль и гнев — и когда валил противника
с ног, ему слышалось, могучий голос твердит уже иную
песню: «Убей! Убей! Убей!»
Потом против него выставили настоящего чемпиона-
легковеса, которому велено было держать Фрэнка на
расстоянии и выяснить, так ли он хорош в дальнем бою, как
в ближнем. У Джимми Шармена заблестели глаза. Он
всегда был начеку — не сыщется ли новый чемпион, и на
таких вот представлениях в глухих городках уже открыл
несколько «звезд». Легковес выполнял что велено, и ему
приходилось туго, хоть руки у него были длиннее, а Фрэнк,
одержимый одним неистовым желанием — свалить, одо-
леть, прикончить,— видел одно: враг неуловим, все при-
плясывает, все ускользает — и преследовал его неотступно.
И из каждого захвата и из града ударов извлекал все новые
уроки, ибо принадлежал к той странной породе людей, что
даже в порыве страшнейшей ярости способны думать. И он
продержался весь раунд, как ни жестоко отделали его
опытные кулаки чемпиона; глаз у него заплыл, бровь и губа
рассечены. Но он выиграл двадцать фунтов — и уважение
всех зрителей.
Улучив минуту, Мэгги вывернулась из рук отца Ральфа
и кинулась вон из балагана, он не успел ее удержать. Вы-
шел следом и увидел, что ее стошнило и она пытается
вытереть крохотным носовым платком забрызганные баш-
маки. Он молча подал ей свой платок, погладил огненную
головку, которая вздрагивала от рыданий. В балагане его
и самого мутило, но увы, сан не позволял давать себе волю
на людях.
— Хочешь подождать Фрэнка или, может быть, пой-
дем?
— Обожду Фрэнка,— прошептала Мэгги и прислони-
лась к его боку, благодарная за это ненавязчивое сочув-
ствие.
— Не понимаю, откуда у тебя такая власть над моим
несуществующим сердцем? — сказал он в раздумье, пола-
гая, что она, ослабевшая, жалкая, не слушает, и, как мно-
гие, кто живет в одиночестве, уступая потребности выска-
126
•in11» гнои мысли вслух.—Ты ничуть не похожа на мою
кин и, сестры у меня никогда не было, просто не пойму, что
♦hi* .но такое в тебе и в твоем несчастном семействе... Очень
• pv/uio тебе живется, моя маленькая Мэгги?
И а балагана вышел Фрэнк, промакивая платком рассе-
ченную губу, бровь залеплена куском пластыря. Впервые
ни псе время их знакомства лицо у него счастливое — до-
нник) быть, так выглядит большинство мужчин после того,
мп» называется «неплохо провести ночь с женщиной»,
подумал священник.
Почему тут Мэгги? — свирепо спросил Фрэнк, еще
извинченный после боя.
Удержать ее можно было бы только одним способом:
гииаать по рукам и ногам и, конечно, заткнуть рот кля-
пом,—едко ответил отец Ральф; не очень-то приятно
оправдываться, но, пожалуй, Фрэнк и на него может ки-
нуться с кулаками. Он опасался вовсе не Фрэнка, но
скандала на людях. — Она испугалась за вас, Фрэнк, и хоте-
ли быть поближе, своими глазами убедиться, что с вами
ничего худого не случилось. Не надо на нее сердиться, она
и без того переволновалась.
- Не смей рассказывать папе, что ты сюда совалась,—
сказал сестре Фрэнк.
-- Если не возражаете, может быть, на этом закончим
нашу прогулку? — предложил священник.— Я думаю,
всем нам не помешает отдохнуть и выпить горячего чаю
у меня дома.— Он легонько ущипнул Мэгги за кончик
коса.— А вам, молодая особа, не помешает еще и хорошень-
ко вымыться.
Пэдди весь день состоял при сестре, и это была сущая
пытка, Фиона никогда им так не помыкала; старухе надо
было помогать, когда она, брюзжа и фыркая, пробиралась
во французских шелковых туфельках по джиленбоунской
1рлзи; улыбаться и что-то говорить людям, которых она
удостаивала кивком свысока; стоять рядом, когда она
вручала победителю главного заезда Джиленбоунский
приз — изумрудный браслет. Пэдди, хоть убейте, не пони-
мал, с какой стати, чем бы вручить кубок с золотой
пластинкой и солидную сумму наличными, все призовые
деньги ухлопали на женскую побрякушку,— слишком
чужда была ему сугубо любительская природа этих состя-
заний: подразумевалось, что люди, занимающиеся конным
спортом, не нуждаются в презренном металле и могут
127
пустить выигрыш на ветер ради женщины. Хорри Хоуп тон,
чей гнедой мерин Король Эдуард выиграл этот изумрудный
браслет, в прошлые годы уже стал обладателем других
браслетов — рубинового, бриллиантового и сапфирового,
но сказал, что не успокоится, пока не наберет полдюжины:
у него была жена и пять дочерей.
В крахмальной сорочке и целлулоидном воротничке
Пэдди было не по себе, он парился в плотном синем костю-
ме, желудок, привычный к баранине, плохо мирился
с экзотической сиднейской закуской из крабов и моллю-
сков, которую подавали к шампанскому на торжественном
завтраке. И он чувствовал себя дурак дураком и не сомне-
вался, что вид у него дурацкий. Его лучший костюм плохо
сшит и откровенно старомоден, так и разит глубокой про-
винцией. И все вокруг ему чужие — все эти шумные,
напористые скотоводы, и их солидные высокомерные же-
ны, и долговязые, зубастые молодые женщины (в них
и самих есть что-то лошадиное) — все эти сливки того, что
местный «Бюллетень» именует «скваттократией» Ведь
они изо всех сил стараются забыть о тех днях, когда в про-
шлом веке они переселились сюда, в Австралию, и захвати-
ли обширные земли, которые потом, с созданием Федера-
ции и самоуправления, власти молчаливо признали их
собственностью. Эта верхушка вызывает в стране всеобщую
зависть, эти люди образовали свою политическую партию,
посылают своих людей в аристократические школы в
Сиднее, запросто принимают у себя принца Уэльского,
когда он является в Австралию с визитом. А он, Пэдди
Клири,— простой человек, рабочий. И ничего у него
нет общего с этими колониальными аристократами, слиш-
ком неприятно напоминают они ему семейство его
жены.
И когда вечером в гостиной отца Ральфа он застал
Фрэнка, Мэгги и самого хозяина у пылающего камина —
спокойных, довольных, сразу видно, провели день безза-
ботно и весело,— его взяла досада. Ему отчаянно не
хватало незаметной, но надежной поддержки жены, а
сестру он терпеть не мог, пожалуй, не меньше, чем когда-то
в раннем детстве, в Ирландии. И вдруг он заметил
пластырь над глазом Фрэнка, его опухшее лицо и неска-
занно обрадовался предлогу для вспышки.
— Ты как же это покажешься матери на глаза в таком
1 От «скваттер» — австралийский первопоселенец — плюс аристо-
крат.
128
ни i<’i‘ заорал он,— Чуть за тобой не уследи, ты опять за
• кто на тебя косо ни поглядит, сразу лезешь в драку.
Пораженный отец Ральф вскочил, раскрыл было рот —
 мирип,, успокоить, но Фрэнк опередил его.
Я на этом заработал деньги, — очень тихо сказал он,
• * • .1 п,1вая на пластырь.— Двадцать фунтов за несколько
мнн \ I, тетушка Мэри нам с тобой двоим за месяц столько
• •• it i.i । ит! Нынче в балагане Джимми Шармена я уложил
||"»и\ классных боксеров и продержался целый раунд
••г•мин чемпиона в легком весе. И заработал себе двадцать
•| \ н । пн. Может, по-твоему, мне и не следует этим занимать-
• и и только нынче сколько народу там было, все меня
и* у нажали!
Управился с парочкой выдохшихся перестарков на
hi иол устном представлении да и возгордился? Пора под-
р и । и, Фрэнк! Понятно, росту в тебе уже не прибавится, но
*<>и. бы ради матери постарался ума прибавить!
Как побледнел Фрэнк! Лицо —точно выбеленная непо-
...hi кость. Выслушать жесточайшее оскорбление, да еще
 koi о — от родного отца, и нельзя ответить тем же. Он
• (ыхался, еле пересиливая себя, чтобы не пустить в ход
। \ 1.1 ни.
Никакие они не перестарки, папа. Ты не хуже меня
• u.iriiib, кто такой Джимми Шармен. И сам Джимми Шар-
ме и сказал, из меня выйдет классный боксер, он хочет взять
м. ня в команду и сам будет тренировать. Да еще станет мне
и шить! Может, росту во мне и не прибавится, зато силы
пытает, я кого хочешь разделаю под орех — и тебя тоже,
hi, вонючий старый козел!
Пэдди прекрасно понял намек, скрытый в последних
словах, и тоже страшно побледнел.
- Да как ты смеешь!
- А кто ж ты есть? Скот похотливый! Ты что, не
можешь оставить ее в покое? Не можешь не приставать
к пей?
- Не надо, не надо! — закричала Мэгги. Отец Ральф
цг<> когтями впился ей в плечи, больно прижал к себе.
। к зы струились у нее по щекам, она отчаянно тщетно
। ыралась вырваться.— Не надо, папочка! Ой, Фрэнк, не
mi до! Пожалуйста, не надо! — пронзительно кричала она.
Но ее слышал один только отец Ральф. Фрэнк и Пэдди
। 1ОЯ.1И лицом к лицу, страх и враждебность наконец обрели
IH.I \од. Плотина, которая прежде их сдерживала — общая
•побовь к Фионе,— прорвалась, ожесточенное соперниче-
• ню из-за нее вышло наружу.
Л К. Маккалоу
129
— Я ей муж. И господь благословил нас детьми,—
сказал Пэдди спокойнее, силясь овладеть собой.
— Ты гнусный кобель, ты на каждую сучку рад
вскочить!
— А ты весь в гнусного кобеля — своего папашу, уж не
знаю, кто он там был! Слава богу, я-то тут ни при чем! —
заорал Пэдди... и осекся.— Боже милостивый! — Его бе-
шенство разом утихло, он обмяк, съежился, точно проколо-
тый воздушный шар, руками зажал себе рот, казалось, он
готов вырвать свой язык, который произнес непроизноси-
мое.— Я не то хотел сказать! Не то! Не то!
Едва у Пэдди вырвались роковые слова, отец Ральф
выпустил Мэгги и кинулся на Фрэнка. Вывернул его пра-
вую руку назад, своей левой обхватил за шею, так что едва
не задушил. Он был силен, и хватка у него оказалась же-
лезная; Фрэнк пытался высвободиться, потом перестал
сопротивляться, покорно покачал головой. Мэгги упала на
пол и так и осталась на коленях, заливаясь слезами, и толь-
ко беспомощно, с отчаянной мольбой смотрела то на отца,
то на брата. Она не понимала, что произошло, но чувствова-
ла — одного из них она теряет.
— Именно то самое ты и хотел сказать,— хрипло
вымолвил Фрэнк.— Наверно, я всегда это знал! Наверно,
знал! — он попытался повернуть голову к священнику.—
Отпустите меня, отец Ральф. Я его не трону, клянусь богом,
не трону.
— Клянешься богом? Да будьте вы прокляты богом
вовеки, вы оба!— прогремел отец Ральф, единственный,
в ком теперь кипел гнев.— Если вы погубили девочку, я вас
убью! Мне пришлось оставить ее здесь, чтоб она все это
слышала, потому что я боялся — уведу ее, а вы тем време-
нем друг друга прикончите, понятно это вам? И лучше бы
прикончили, напрасно я вам помешал, остолопы безмоз-
глые, только о себе и думаете!
— Ладно, я ухожу,— тусклым, не своим голосом сказал
Фрэнк.— Я поступаю в команду Джимми Шармена и ни-
когда не вернусь.
— Ты должен вернуться! — еле слышно выговорил
Пэдди.— Что я скажу твоей матери? Ты ей дороже всех
нас, вместе взятых. Она мне вовек не простит!
— Скажи ей, я поступил к Джимми Шармену, потому
что хочу чего-то добиться. Это чистая правда.
— То, что я сказал... это неправда, Фрэнк.
Черные глаза Фрэнка сверкнули презрением — чужие,
неуместные глаза в этой семье, они озадачили отца Ральфа
130
тогда, в день первой встречи: откуда у сероглазой
Финны и голубоглазого Пэдди взялся черноглазый сын?
Он«ц Ральф знаком был с учением Менделя и полагал, что
цнт<» серые глаза Фионы этого никак не объясняют.
Фрэнк взял пальто и шапку.
Ну, ясно, это правда! Наверно, я всегда это знал. Мне
ж поминалось, мама играла на своем клавесине в комнате,
никой у тебя сроду не было! И я чувствовал, тебя раньше не
было, я был до тебя. Сперва она была моя. — Он беззвучно
'Ни*мнился.— Надо же, сколько лет я клял тебя, думал, ты
«•ИТП1ЦИЛ ее в болото, а это все из-за меня. Из-за меня!
Тут никто не виноват, Фрэнк, никто! — воскликнул
гюиценник и схватил его за плечо.— Неисповедимы пути
• исподни, поймите это!
Фрэнк стряхнул его руку и легким, неслышным своим
шагом, шагом опасного крадущегося зверя пошел к выходу,
/(и, он прирожденный боксер, мелькнуло в мозгу отца
Ральфа — в бесстрастном мозгу прирожденного кардинала.
«Неисповедимы пути господни!» — передразнил с
порога Фрэнк.— Когда вы разыгрываете пастыря духовно-
|о, вы просто попугай, преподобный де Брикассар! Да
помилует бог вас самого, вот что я вам скажу, из всех нас вы
гут один понятия не имеете, что вы такое на самом деле!
Пэдди, мертвенно-бледный, сидя на стуле, не сводил
испуганных глаз с Мэгги, а она съежилась на коленях
у камина и все плакала и раскачивалась взад и вперед. Он
нетал, шагнул было к ней, но отец Ральф грубо оттолкнул
14*0.
Оставьте ее. Вы уже натворили бед! Возьмите там
и буфете виски, выпейте. И не уходите, я уложу девочку,
а потом вернусь, поговорим. Слышите вы меня?
— Я не уйду, ваше преподобие. Уложите ее в постель.
Наверху, в уютной светло-зеленой спаленке, отец Ральф
расстегнул на девочке платье и рубашку, усадил ее на край
иронати, чтобы снять башмаки и чулки. Ночная рубашка,
приготовленная заботливой Энни, лежала на подушке; отец
Ральф надел ее девочке через голову, скромно натянул до
пнг, потом снял с нее штанишки. И все время что-то болтал
и пустяках — пуговицы, мол, не хотят расстегиваться,
н шнурки от башмаков нарочно не развязываются, и ленты
не желают выплетаться из кос. Не понять было, слышит ли
Мэгги эти глупые прибаутки; остановившимися глазами
ина безрадостно смотрела куда-то поверх его плеча, и в гла-
•
131
зах этих была невысказанная повесть слишком ранних
трагедий, недетских страданий и горя, тяжкого не по годам,
— Ну, теперь ложись, девочка моя дорогая, и постарай-
ся уснуть. Скоро я опять к тебе приду, ни о чем не тревожь-
ся, слышишь? И тогда обо всем поговорим.
— Как она? — спросил Пэдди, когда отец Ральф вер-
нулся в гостиную.
Священник взял с буфета бутылку и налил себе иол-
стакана виски.
— По совести сказать, не знаю. Бог свидетель, Пэдди,
хотел бы я понять, что для ирландца худший бич — его
страсть к выпивке или бешеный нрав? Какая нелегкая вас
дернула сказать это? Нет, не трудитесь отвечать! Тот самый
нрав. Конечно, это правда. Я знал, что он вам не сын, понял
с первого взгляда.
— Вы, видно, все замечаете?
— Многое. Впрочем, довольно и самой обыкновенной
наблюдательности, чтобы увидеть — кто-то из моих прихо-
жан встревожен или страдает. А когда я вижу такое, мой
долг — помочь, насколько это в моих силах.
— Вас в Джилли очень любят, ваше преподобие.
— Без сомнения, этим я обязан моей наружности.—
Священник хотел сказать это небрежно, но, против его
воли, в словах прозвучала горечь.
— Вон вы как думаете? Нет, ваше преподобие, я не
согласен. Мы вас любим, потому что вы хороший пастырь.
— Ну, во всяком случае, я, видно, уже по уши увяз
в ваших неприятностях,— не без смущения сказал отец
Ральф.— Так что давайте выкладывайте, что у вас на душе,
приятель.
Пэдди уставился на горящие поленья — он терзался
раскаянием, не находил себе места и, чтобы хоть чем-то
заняться, пока священник укладывал Мэгги, развел в ками-
не целый костер. Пустой стакан так и прыгал в его трясу-
щейся руке; отец Ральф встал за бутылкой и налил ему еще
виски. Пэдди жадно выпил, вздохнул, утер лицо — раньше
он не замечал, что по щекам текут слезы.
— Я и сам не знаю, кто отец Фрэнка. Мы с Фионой
после познакомились. Ее родные в Новой Зеландии, можно
сказать, самые видные люди, у отца за Ашбертоном, на
Южном острове, громадное имение, там и овцы, и пшеница.
Деньгам счету нет, а Фиа у него единственная. Я так пони-
маю, он для нее всю жизнь загодя обдумал — съездит она
в Англию, представят ее ко двору, найдут подходящего
мужа. В доме она, понятно, ни до какой работы не касалась.
132
lb ник игр го хватало — и горничные, и дворецкие, и лоша-
IH и кареты... Жили как важные господа.
Н там работал подручным на маслобойне, бывало, видел
и	Фиа гуляет с мальчонкой, годика полтора ему.
II ног раз приходит ко мне сам Джеймс Армстронг. Дочь,
нитрит, опозорила семью — незамужняя, а родила. Тогда
<••»», конечно, замяли, хотели сплавить ее подальше, да
1Н1МР11111ла бабушка, до того расходилась — делать нечего,
uni. н неловко, а оставили они ее в доме. А теперь, говорит
мне Джеймс, эта бабушка помирает, и уж без нее они от
ночки с ее младенцем непременно избавятся. А я, мол,
ЧЮ1ОИСК одинокий; коли женюсь на ней да обещаю увезти ее
। Южного острова, они нам дадут денег на дорогу и еще
гш’рх того пятьсот фунтов.
Что ж, ваше преподобие, для меня пятьсот фунтов —
богатство, и одинокая жизнь надоела. Только я всегда был
। пм нительный, перед девушками робел. Ну и подумал,
может, оно и нехудо получится, а что ребенок, так я вовсе
но против. Бабушка про это прослышала и, хоть совсем уже
плоха была, послала за мной. Голову прозакладываю,
прежде она была сущая ведьма, но что благородная дама —
йго точно. Она мне рассказала малость про Фиону, но про
го. кто отец малыша,— ни звука, и мне неохота было спра-
шивать. Ну и вот, взяла она с меня слово, что Фиа от меня
'Ю не увидит... она понимала: только она помрет — они
гною дочку в два счета из дому выгонят, вот и подсказала
Джеймсу, мол, сыщите ей мужа. Я тогда старушку пожа-
лел, Фиа ей была дороже всех на свете.
Хотите верьте, хотите нет, ваше преподобие, а я с Фио-
ной первое слово сказал только в тот день, когда мы по-
венчались.
-	Охотно верю,— прошептал отец Ральф. Поглядел на
гной стакан, залпом выпил виски, потянулся к бутылке
и наново наполнил оба стакана. — Значит, вы женились на
анатной особе, Пэдди, много выше вас по рождению.
Ну да. Поначалу я ее до смерти боялся. Она в ту пору
была такая красавица, отец Ральф, и такая... сторонняя, что
ли. как бы это путем объяснить. Будто ее здесь и нет, будто
иге это не с ней, а с кем другим происходит.
-	Она и сейчас красавица, Пэдди,— мягко сказал отец
Ральф. — Я по Мэгги вижу, какая была ее мать, пока не
начала стареть.
-	Ей нелегко жилось, ваше преподобие, но не отказы-
ваться же мне было? Со мной она, по крайности, пристрое-
на, и уже никто не мог над ней измываться. Целых два года
133
я набирался храбрости, покуда... ну, покуда не стал ей
мужем по-настоящему. И пришлось ее всему научить —
стряпать, полы подметать, стирать, гладить. Она ничего не
умела.
И ни разу за все годы, что мы женаты, ваше преподобие,
ни единого разу она не пожаловалась, и не засмеялась, и не
заплакала. Только в самые-самые секретные минуты, когда
мы с ней вместе, видно, что Фиа не бесчувственная, и даже
тогда она ни словечка не скажет. Я все надеюсь, может,
заговорит, и не хочу тоже, почему-то боюсь, вдруг она того
по имени назовет. Нет-нет, я не говорю, что она ко мне или
к детям худо относится. Но я-то ее люблю всей душой,
а она, думается, больше уже ничего такого почувствовать
не может. Только к Фрэнку. Я всегда знал, Фрэнка
она любит больше нас всех, вместе взятых. Наверно,
его отца она любила. Только мне про него ничего не извест-
но, кто он был такой, почему ей нельзя было за него
выйти.
Отец Ральф, понурясь и часто мигая, смотрел на свои
руки.
— Ох, Пэдди, какая адская пытка — жизнь! Слава
богу, у меня только и хватило мужества ходить по самому
ее краешку.
Пэдди, пошатываясь, поднялся.
— Ну вот, наделал я дел, верно, ваше преподобие?
Выгнал Фрэнка, теперь Фиа мне вовек не простит.
— Вы не можете ей это сказать, Пэдди. Нет, вы не
должны ей рассказывать, ни в коем случае. Скажите про-
сто, что Фрэнк сбежал с боксерами, и довольно. Она знает,
какой он беспокойный, она вам поверит.
— Не могу же я ей соврать! — ужаснулся Пэдди.
— Надо, Пэдди. Неужели она мало страдала и мучи-
лась? Не взваливайте на нее нового горя.
А про себя священник подумал: как знать? Быть может,
любовь, которую она отдавала Фрэнку, она научится нако-
нец дарить и тебе — тебе и той крошке наверху.
— Вы и правда так думаете, ваше преподобие?
— Да, так. О том, что сегодня случилось, больше никто
знать не должен.
— А как же Мэгги? Она все слышала.
— О Мэгги не тревожьтесь, это я улажу. Думаю, она не
все поняла, знает только, что вы с Фрэнком поссорились.
Я ей объясню: раз Фрэнк уехал, сказать матери про вашу
ссору — значит только еще сильней ее огорчить. Впрочем,
мне кажется, Мэгги далеко не всем делится с матерью.—
134
Он поднялся.— Идите спать, Пэдди. Не забудьте, завтра
мим надо быть таким же, как всегда, и в придачу плясать
под дудку Мэри.
Мэгги еще не спала; она лежала с широко раскрытыми
глиаими, слабо освещенная ночником у постели. Отец
Рйльф сел рядом и тут заметил, что косы ее все еще запле-
п»ны. Он аккуратно развязал темно-синие ленты и осто-
|н1жпо отделял прядь за прядью, пока ее волосы не покрыли
сплошь подушку волнистым расплавленным золотом.
Фрэнк уехал, Мэгги,—сказал он.
Я знаю, ваше преподобие.
А знаешь почему, детка?
Он поссорился с папой.
- Что ты теперь будешь делать?
Я уеду с Фрэнком. Я ему нужна.
- Ты не можешь уехать, маленькая моя Мэгги.
— Нет, могу. Я хотела сегодня его искать, только
у меня ноги не идут, и я не люблю, когда темно. А утром
пойду его искать.
— Нет, Мэгги, так нельзя. Пойми, Фрэнку нужно по-
гйосму устроить свою жизнь, пора ему уехать. Я знаю, тебе
•того не хочется, но он-то давно уже хотел уйти из дому.
Нельзя думать только о себе, дай ему жить по-своему.—
Отцу Ральфу казалось, что, опять и опять повторяя одно
и то же, он внушит ей эту мысль. — Когда мы становимся
йирослыми, это наше право и наше естественное желание —
узнать другую жизнь, выйти из стен родного дома, а Фрэнк
*>ке взрослый. Пора ему обзавестись собственным домом,
и женой, и своей семьей. Понимаешь, Мэгги? Фрэнк с тво-
им папой потому и поссорились, что Фрэнку непременно
мечется уйти. Вовсе не потому так получилось, что они не
любят друг друга. Очень многие молодые люди именно так
и уходят из дому, это для них как бы предлог. Эта ссора для
Фрэнка просто предлог, чтобы поступить так, как ему очень
дивно хотелось, предлог, чтобы уйти из дому. Ты поняла,
моя Мэгги?
Она посмотрела ему в лицо. Такие усталые глаза были
у нее, такие страдальческие, совсем не детские.
Я знаю,— сказала она,— Знаю. Фрэнк хотел уйти,
когда я была маленькая, и не вышло. Папа его вернул
и заставил жить с нами.
- Но на этот раз папа не станет возвращать Фрэнка,
потому что теперь он уже не может заставить его остаться.
Франк ушел навсегда, Мэгги. Он не вернется.
135
— И я больше никогда его не увижу?
— Не знаю,— честно признался отец Ральф.— Я и рад
бы тебе ответить: конечно, увидишь, но никто не может
предсказать будущее, Мэгги, даже священник.— Он пере-
вел дух.— Не говори маме, что они поссорились, Мэгги,
слышишь? Это очень, очень ее расстроит, а она не совсем
здорова.
— Потому что у нас скоро будет еще ребеночек?
— А что ты об этом знаешь?
— Мама любит отращивать малюток, она много отра-
стила. И у нее такие милые малютки получаются, ваше
преподобие, даже когда она нездорова. Я тоже одного отра-
щу, вроде Хэла, тогда мне не так скучно будет без Фрэнка,
правда?
— Партеногенез промолвил отец Ральф.— Желаю
удачи, Мэгги. Только вдруг ты не сумеешь отрастить ребе-
ночка?
— Ну, у меня есть Хэл,— сонно пробормотала Мэгги,
сворачиваясь клубком. Потом спросила: — Ваше преподо-
бие, а вы тоже уедете? Вы тоже?
— Когда-нибудь уеду, Мэгги. Но, наверно, не скоро,
так что не волнуйся. Чует мое сердце, что я надолго, очень
надолго застрял в Джилли, — сказал священник, и в i лазах
его была горечь.
6
Ничего не поделаешь, пришлось Мэгги вернуться до*
мой. Фиа не могла справляться без нее, а Стюарт, остав-
шись один в Джиленбоунском монастыре, тотчас начал
голодовку — и таким образом тоже вернулся в Дрохеду.
Настал уже август и принес жестокие холода. Прошел
ровно год с их приезда в Австралию, но эта зима оказалась
много холоднее. Дождей нет, от морозного воздуха перехва-
тывает дыхание. На вершинах Большого водораздела,
встающего за триста миль к востоку, такой толстый слой
снега, какого не видано многие годы, но с минувшего лета,
после ливней, принесенных тогда муссонами, западнее
Бэррен Джанкшен не выпало ни капли дождя. Опять надо
ждать засухи, говорили в Джиленбоуне, пора ей быть,
давно уж не было, видно, теперь не миновать.
Мэгги увидела мать после долгой разлуки — и словно
1 Однополое размножение.
136
»гриншая тяжесть ее придавила; быть может, то уходило
дентво, всколыхнулось предчувствие — вот что значит
быть женщиной... С виду Фиа как будто не переменилась,
юл мео живот большой; но что-то в ней ослабело, будто
пружина в старых усталых часах, которые все замедляют
и мп медля ют ход, пока не остановятся навсегда. Не стало
прежней, так свойственной Фионе живости движений. Те-
перь она неуверенно переставляла ноги, словно позабыла,
ни к это делается, в самой ее походке появилась растерян-
но'ть; и она совсем не радовалась будущему ребенку, не
было даже того тщательно сдерживаемого довольства, с ка-
ким она ждала Хэла.
Л этот маленький рыжик теперь ковылял по всему дому,
поминутно лез куда не надо, но Фиа и не пыталась приу-
чить его к порядку или хотя бы следить, чем он там занят.
Она брела все по тому же вечному кругу — от плиты к ку-
понному столу, от стола к раковине — и уж ничего больше
ио замечала вокруг. И у Мэгги не оставалось выбора, она
наполнила пустоту в жизни малыша и стала ему матерью.
Лто вовсе не было жертвой, ведь она нежно любила бра-
тишку, и он так беспомощно, так охотно принимал всю
любовь, которую ей уже хотелось на кого-то излить. Он
всегда звал ее, ее имя научился говорить прежде всех дру-
1их, к ней просился на руки; и это так радовало, это было
счастье. Наперекор нудным повседневным заботам, вязала
ли опа, шила, чинила, стирала и гладила, кормила ли кур
или выполняла иную работу по дому, Мэгги все равно была
довольна жизнью.
Никто не упоминал о Фрэнке, но каждые полтора меся-
НН| заслышав издали рожок почтальона, Фиа вскидывала
голову и ненадолго оживлялась. А потом миссис Смит при-
носила все, что пришло на имя Клири, письма от Фрэнка
гпм не оказывалось, и мимолетное болезненное оживление
вновь угасало.
В доме появились два новых человечка. Фиа родила
близнецов, еще двух рыженьких Клири, их назвали
Джеймс и Патрик. Такие славные мальчишки, все в отца —
неунывающие, доброжелательные, они с первых дней ока-
пались на общем попечении, сама Фиа почти не обращала
мп них внимания, только грудью кормила. Вскоре их стали
низывать коротко — Джиме и Пэтси; они сделались лю-
бимцами женщин в Большом доме — двух старых дев —
горничных и бездетной вдовы — экономки миссис Смит,
все три давно истосковались по этой радости — нянчиться
с малышами. Появление сразу трех любящих матерей
137
помогло Фионе на диво легко забыть о близнецах, и вскоре
уже само собой разумелось, что они, когда не спят, почти
все время проводят в Большом доме. Мэгги просто недосуг
было взять и их под свое крылышко, дай бог управиться
с Хэлом, тот не желал с ней расставаться ни на минуту.
Неловкие, подобострастные заигрывания миссис Смит,
Минни и Кэт Хэлу не по вкусу. Мэгги — вот любящее
средоточие его мирка, никто ему больше не нужен, никого
он больше не желает — только Мэгги!
Непоседа Уильямс сменял своих отличных ломовых
лошадей и огромный фургон на грузовик, и теперь почта
приходила чаще — раз не в полтора месяца, а в месяц, но от
Фрэнка по-прежнему ни слова. И понемногу воспоминание
о нем блекло, как всегда блекнут воспоминания, даже
самые дорогие сердцу; словно помимо нашего сознания
душа исцеляется и заживают раны, как бы ни была велика
наша отчаянная решимость ничего не забыть. К Мэгги
исцеление приходило с ноющей грустью: уже не вспом-
нить, какой он был, Фрэнк, смутны стали милые черты, их
заслонил некий до святости просветленный облик, так же
мало схожий с настоящим Фрэнком, как иконописный
Христос — с тем, каким, наверно, был Сын человеческий.
А к Фионе из тех молчаливых глубин, где безмолвно со-
вершалось движение ее души, пришло на смену новое
чувство.
Происходило это исподволь, никто ничего не замечал.
Ведь Фиа всегда замыкалась в молчании, в непроницаемой
сдержанности; и эту глубинную внутреннюю перемену
никто не успевал уловить, ее ощутил лишь тот, на кого
теперь обратилась ее любовь, но не подавал виду. Это пота-
енное, невысказанное соединяло их и облегчало им груз
одиночества.
Пожалуй, иначе и не могло быть, ведь из всех детей
один только Стюарт пошел в мать. В свои четырнадцать лет
он был для отца и братьев такой же неразрешимой загад-
кой, как прежде Фрэнк, но, в отличие от Фрэнка, не вызы-
вал досады и враждебности. Не жалуясь, исполнял все, что
велено, работал ничуть не меньше других и ничем не возму-
щал тишь да гладь в доме. Он был рыжий, как все мальчи-
ки, но темнее — волосы цвета красного дерева, а глаза,
ясные, прозрачные, словно ключевая вода в тени, казалось,
проникли в глубь времен, к началу начал и всё видели та-
ким, как оно есть. И он единственный из сыновей Пэдди
обещал стать красивым мужчиной, хотя Мэгги в душе не
138
। ом копалась, что Хэл, когда вырастет, затмит его. Никто не
'НН1л, о чем Стюарт думает,— он, как Фиа, был не щедр на
। лона и никогда ни о чем не высказывал своего мнения.
II пищ он умел как-то чудно затихать, будто замирало
п неподвижности не только тело, но и душа,— и сестре,
г которой они были погодки, казалось, он куда-то уходит,
нуди больше никому нет доступа. Отец Ральф определял
нго по-другому.
У этого паренька все не по-людски! — воскликнул
он и день, когда привез Стюарта домой из монастыря, где
tor без Мэгги устроил голодовку.— Хоть бы он сказал, что
хочет домой! Хоть бы сказал, что скучает без Мэгги! Ничего
подобного! Просто взял и перестал есть и терпеливо ждет,
ника эти тупые головы сообразят, с чего это он. И ни сло-
вачка жалобы. Пришел я к нему, заорал — ты что, домой
пнешь? — а он только улыбнулся и кивнул!
Но со временем как-то молчаливо признано было, что
Стюарт не пойдет работать на выгонах с Пэдди и с брать-
ими, хоть он уже не маленький. Его дело оставаться при
доме, колоть дрова, присматривать за огородом, доить
корову — счету нет хозяйственным заботам, а когда на
руках трое малых детей, женщинам всюду не поспеть. Да
и осторожности ради пускай будет в доме мужчина, хоть
и не взрослый, вроде как знак, что есть и другие поблизо-
сти. Мало ли кто заявится посторонний — громыхнут
чужие сапоги по деревянным ступеням задней веранды,
чужой голос окликнет:
— Эй, хозяйка, не накормите прохожего человека?
В здешней глуши они кишмя кишат — сезонники с за-
катанными в синее одеяло пожитками на горбу скитаются
от фермы к ферме, кто из Квинсленда, кто из Виктории;
бедолаги, кому не повезло, и такие, кто побаивается связать
тебя постоянной работой, а предпочитают топать тысячи
миль в поисках неведомо чего. Почти все они люди поря-
дочные: придут, наедятся досыта, сунут в складки одеяла
что им дадут — немного чаю, сахару, муки — и уходят по
большой дороге, держа путь на Барколу или Нарранганг,
позвякивая помятыми жестяными котелками, и за ними
плетутся тощие псы. Австралийские путники редко ездят
йорхом; они передвигаются на своих двоих.
Но изредка появляется и недобрый гость, высматривает
дом, где остались одни женщины, без мужчин, не для наси-
лия — для грабежа. А потому в углу кухни, там, где не
достанут малыши, всегда был прислонен к стене заряжен-
ный дробовик, и Фиа держалась к нему поближе, пока
139
наметанным глазом не определит, каков он, захожий чело-
век. Когда Стюарту поручили заботу о доме, Фиа с радо-
стью передала ему дробовик.
Не все захожие люди оказывались сезонниками, хотя
таких было больше всего; к примеру, появлялся на старом
«фордике» приказчик из магазина Уоткинса. Он привозил
все, что угодно, от лошадиной мази до душистого мыла,
совсем не похожего на жесткие катыши из смеси жира
и соды, которые варила Фиа в котле прачечной; привозил
он и лавандовую воду, одеколон, пудру и крем для обож-
женной солнцем кожи. Иные вещи никому и в голову бы не
пришло купить у другого, только у продавца от Уоткинса;
к примеру, имелся у него бальзам, с каким не сравнятся
самолучшие аптечные снадобья и притирания, он заживлял
все на свете — и разодранный бок овчарки, и язву на ноге
у человека. В какую бы кухню ни заглянул приказчик
Уоткинса, туда толпой сбегались женщины и нетерпеливо
ждали, когда он откинет крышку большущего чемодана со
своим товаром.
Наезжали сюда, на край света, и другие торговцы,
правда, не столь аккуратно, а от случая к случаю, но им
тоже радовались, и чего они только не предлагали — от
сигарет машинной набивки и причудливых курительных
трубок до тканей в рулонах, а порой даже дьявольски со-
блазнительное белье и сверх меры изукрашенные лентами
корсеты. А здешним женщинам едва ли раз или два в год
удавалось съездить в ближайший город, и они так истоско-
вались, отрезанные от роскошных магазинов Сиднея, от
новинок моды и от всяких женских безделушек.
В жизни, кажется, только и осталось, что мухи да пыль.
Дождя давным-давно не было, хоть бы побрызгал, прибил
бы немного пыль, угомонил бы мух; ведь чем меньше до-
ждя, тем больше мух и пыли.
Со всех потолков свисают и лениво поворачиваются
в воздухе длинные спиральные ленты клейкой бумаги,
черные от налипших за день мух. Ни одну тарелку или
кастрюлю ни на миг нельзя оставить неприкрытой, она
тотчас обращается либо в пиршественный стол для мух,
либо в мушиное кладбище; мухами засижены стены, ме-
бель, красочный календарь-реклама джиленбоунского уни-
версального магазина.
А уж пыль! Никакого спасенья нет от этой тончайшей
бурой пыли, она проникает под самые плотные крышки,
набивается в складки одежды и занавесок, скрипит на
коже, от нее тускнеют только что вымытые волосы и глад-
140
ним, полированные столы, сотрешь эту мутную пленку, не
угпжчнь оглянуться — она снова тут как тут. На полу она
лежит толстым слоем, занесенная башмаками, как их ви
вытирай, и сухим жарким ветром, задувающим в распахну-
окна и двери; Фионе пришлось свернуть в гостиной
персидские ковры, взамен она велела Стюарту прибить
линолеум — выписала какой попало из Джиленбоуна.
В кухне, куда больше всего заходило народу с улицы,
дощатый пол без конца скребли проволочной мочалкой
и щелочным мылом, и он стал белесым, точно старая кость.
Фиа и Мэгги посыпали его опилками, которые Стюарт
бережно собирал у поленницы, скупо сбрызгивали драго-
ценной водой и потом выметали влажную, остро пахнущую
смолой массу за дверь, с веранды и дальше — на огород, где
они понемногу превратится в перегной.
По ничто не могло остановить наступление пыли,
и речка вскоре пересохла, обратилась в цепочку неглубоких
луж, и уже неоткуда было накачать воды для кухни и ван-
ной. Стюарт съездил с автомобилем-цистерной к Водоему,
привез ее полную, вылил свою добычу в запасной бак,
и женщинам пришлось привыкать мыться, мыть посуду
и стирать водой, отвратительной по-другому, еще хуже, чем
мутная вода из речки. Эта оказалась жесткая, отдавала
едким серным запахом, посуду после нее надо было тща-
тельно вытирать, а вымытые волосы делались тусклыми
и сухими, как солома. Дождевой воды в запасе осталось
совсем мало, и ее надо было беречь только для питья и
стряпни.
Отец Ральф с нежностью наблюдал за Мэгги. Она
расчесывала рыжие кудряшки Пэтси, а Джиме стоял ря-
дом, чуть покачиваясь на еще нетвердых ногах, и послушно
ждал своей очереди; две пары сияющих голубых глаз с обо-
жанием смотрели на сестру. Мэгги — настоящая малень-
кая мама. Должно быть, это у женщин врожденное, раз-
мышлял отец Ральф, это поразительное пристрастие к мла-
денцам, иначе для девочки ее лет возня с ними была бы не
удовольствием, а всего лишь обязанностью и она спешила
бы, чуть только можно, сбежать и заняться чем-нибудь
поинтереснее. А она нарочно длит это причесывание, закру-
чивает волосы Пэтси пальцами, чтоб не курчавились как
попало, а легли волнами. Несколько минут священник
любовался ею, потом ударил хлыстом по запыленному
сапогу для верховой езды и хмуро поглядел с веранды туда,
где, опутанный плетями глицинии, за призрачными эвка-
141
линтами и перечными деревьями, за всевозможными сарая-
ми и службами, отделенный всем этим от жилища старшего
овчара — от оси, вокруг которой вращалась вся жизнь
фермы,— скрывался Большой дом. Что она замышляет,
старая паучиха, что за новые сети она ткет, сидя там, посре-
ди своей паутины?
— Отец Ральф, вы не смотрите! — с упреком сказала
Мэгги.
— Извини, Мэгги. Я задумался.
Он обернулся, Мэгги уже причесала Джимса, и все трое
стояли и вопросительно смотрели на него; наконец он
наклонился, подхватил близнецов, одного правой рукой,
другого левой.
— Что ж, идемте в гости к тетушке Мэри, так, что ли?
Мэгги пошла за ним по дороге, она несла его хлыст
и вела в поводу каурую кобылу, а отец Ральф с легкостью
как ни в чем не бывало нес под мышками малышей, хотя от
речки до Большого дома почти миля ходу. У домика, где
помещалась кухня, он передал близнецов с рук на руки
восторженно просиявшей миссис Смит и повел Мэгги по
дорожке к Большому дому.
Мэри Карсон восседала в своем глубоком кресле. По-
следнее время она его почти не покидала; да в этом больше
и не было надобности, всеми делами имения превосходно
управлял Пэдди. Когда вошел отец Ральф, держа Мэгги за
руку, она уставилась на девочку таким недобрым взглядом,
что Мэгги опустила глаза, под пальцами отца Ральфа чаще
затрепетала жилка ее пульса, и он сочувственно сжал ее
руку. Малышка неловко присела, здороваясь с теткой,
и пролепетала что-то невнятное.
— Иди на кухню, девочка, выпьешь там чаю с миссис
Смит, — отрывисто распорядилась Мэри Карсон.
Отец Ральф опустился в кресло, которое уже привык
считать своим.
— Почему вы ее так не любите? — спросил он.
— Потому что ее любите вы,— был ответ.
— Полноте, Мэри! — Чуть ли не впервые он расте-
рялся.— Мэгги очень одинокий ребенок.
— Вы не потому с ней нянчитесь и сами это знаете.
Великолепные синие глаза смерили ее язвительным
взглядом; отец Ральф почувствовал себя увереннее.
— Вы, кажется, полагаете, что я растлитель мало-
летних? Как-никак я — священник!
— Вы прежде всего мужчина, Ральф де Брикассар! Как
священник вы чувствуете себя в безопасности, вот и все.
142
Ошеломленный, он засмеялся. Почему-то сегодня ему
не удается отбивать ее выпады; похоже, она отыскала
грещинку в его доспехах и забралась туда со своим паучьим
идом. А он уже не тот, быть может, стареет, привыкает
к прозябанию в джиленбоунской глуши. Гаснет былой
огонь; или, может быть, теперь его воспламеняет не то, что
прежде?
Я не мужчина,— сказал он.— Я священник... Мо-
жет быть, меня одолела жара, и пыль, и мухи... Но я не
мужчина, Мэри. Я священник.
' Ах, как вы изменились, Ральф! — съехидничала
они. - Вас ли я слышу, кардинал де Брикассар?
- Это невозможно.— На миг глаза его затуманились
печалью.— Кажется, мне это больше и не нужно.
Она засмеялась, покачиваясь в кресле, пристально
глядя на собеседника.
— Вот как, Ральф? Кардинальство вам не нужно? Что
ж, я предоставлю вам еще немного помучиться, но будьте
укорены, час расплаты придет. Еще не завтра, быть может,
года через два, через три, но он придет. Я как Сатана-иску-
гитель предложу вам... пока молчок! Но будьте уверены,
и готовлю вам адские муки. Никогда я не встречала мужчи-
ны обворожительнее. Своей красотой вы бросаете нам
тазов и презираете нас за безрассудство. Но я припру вас
и стене вашей же слабостью, и вы продадите себя, как
последняя размалеванная шлюха. Не верите?
Он с улыбкой откинулся на спинку кресла.
— Верю, что попытаетесь. Но едва ли вы уж так хорошо
меня знаете, как вам кажется.
— Вот как? Время покажет, Ральф, только время по-
нижет. Я стара, у меня только одно и осталось — время.
— А у меня что осталось, по-вашему? Время, Мэри,
только время. Время, и пыль, и мухи.
В небе собирались тучи, и Пэдди стал надеяться на
дождь.
— Будет пыльная буря, — сказала Мэри Карсон.— Эти
тучи дождя не принесут. Нам еще долго ждать дождя.
Напрасно члены семейства Клири воображали, будто
уже изведали злейшие выходки сурового климата Австра-
лии, их ждало еще одно испытание — пыльные бури на
(нажженных засухой равнинах. Лишенные умиротворяю-
щей влаги, иссохшая земля и воздух с треском терлись друг
о друга, едва ли не высекая искры, напряжение все на-
растало и не могло в конце концов не разрядиться гигант-
143
ским взрывом скопившейся энергии. Небо спустилось
совсем низко и так почернело, что Фионе пришлось зажечь
в доме лампы; на конюшне лошади вздрагивали и артачи-
лись от малейшего шума; куры забирались на насест
и пугливо прятали голову под крыло; псы рычали и лезли
в драку; домашние свиньи перестали рыться в отбросах на
помойке, поглубже уткнулись носами в пыль и только
поглядывали по сторонам быстрыми блестящими глазками.
Все живое трепетало перед мрачными силами, заключен-
ными в небесах, где огромные непроглядные тучи поглоти-
ли солнце и готовились низвергнуть пламя его на землю.
Из дальней дали, все ускоряя шаг, надвигался гром,
малые вспышки на горизонте четко высвечивали очертания
высоко громоздящихся туч, над иссиня-черными, как пол-
ночь, глубинами пенились ослепительно белые закру-
ченные гребни. И вот с воем налетел вихрь, взвил столбы
пыли, швырнул ее, колючую, в глаза, в уши, в рот, и все
рухнуло. Теперь Пэдди и его домашним нетрудно было
вообразить гнев господень, как его живописует Библия,—
они ощутили его на себе. От ударов грома все вздрагивали,
никто не мог удержаться — гремело яростно, оглушитель-
но, будто шар земной распадался на куски,— но посте-
пенно все, кто был в доме, притерпелись к этому грохоту,
немного осмелели, вышли на веранду и неотрывно смотре-
ли за реку, на дальние выгоны. Каждый миг десятки
исполинских ветвистых молний вставали по всему гори-
зонту и огнем полосовали небо; вереницы ядовито-синих
вспышек проносились, ныряя в тучах, будто играли в ка-
кие-то фантастические прятки. Торчащие кое-где среди
лугов деревья, в которые ударила молния, исходили едким
дымом — и все Клири поняли наконец, почему эти одино-
кие стражи выгонов мертвы.
В воздухе постепенно разливался жуткий, неесте-
ственный свет, самый воздух уже не был невидим, но
светился каким-то затаенным, фосфорическим огнем —
розовым, лиловым, сернисто-желтым, возник странный
запах, въедливо сладкий, неуловимый, ни на что не похо-
жий. От деревьев исходило мерцание, рыжие волосы всех
Клири при вспышках молний были точно огненный ореол,
волоски на руках стали дыбом. Так длилось целый день,
лишь под вечер буря отодвинулась на восток, и с закатом
солнца весь этот ужас кончился, но и тогда не пришло
успокоение, все были взвинчены, раздражены. Не упало ни
капли дождя. А все-таки пережить это буйство природы
и остаться невредимыми было все равно что умереть и
144
hiioiii. вернуться к жизни; потом целую неделю только об
щпм и говорили.
Радоваться рано,— скучливо сказала Мэри Карсон.
Да, радоваться было рано. Вторая сухая зима оказалась
люто холодной, они и не думали, что возможен такой холод,
когда нет снега; за ночь землю покрывал толстый слой
ине», собаки, дрожа, съеживались в конурах и не замерза-
ли только потому, что до отвала наедались мясом кенгуру
и га лом забитого домашнего скота. В морозы по крайней
мере можно было вместо опостылевшей вечной баранины
•ч и. говядину и свинину. В печах и каминах пылал огонь,
и мужчины, когда только могли, поневоле возвращались
дамой — на выгонах ночью они совсем застывали. Зато
< григали съехались веселые: в холод можно работать
быстрей и не так обливаться потом. В огромном сарае для
стрижки овец, в отделении для каждого мастера, на полу
резко выделялся светлый круг — за полвека доски пола
обесцветил едкий пот, что роняли, сменяясь, стоявшие тут
г । ригали.
После памятного наводнения еще росла трава, но она
илоиоще поредела. День за сумрачным днем небо затягива-
ли тучи, а дождь все не шел. Уныло завывал ветер, проно-
сился по равнине, гнал перед собою вихри и темные завесы
ныли, и они напоминали дождь, терзали воображение
призраком воды. Она так походила на дождь, эта взме-
тенная ветром пыль.
У детей трескалась кожа на коченеющих пальцах, они
стирались не улыбаться потрескавшимися губами, носки
приклеивались к кровоточащим пяткам и щиколоткам, и их
приходилось отдирать. Неутихающий жгучий ветер никак
не давал сберечь тепло, ведь дома здесь построены были
тик. чтобы впустить малейшее дуновение, а вовсе не защи-
щать от него. В ледяных спальнях ложились в постель,
а ледяных спальнях вставали по утрам, терпеливо ждали,
пока мать плеснет немножко горячей воды из огромного
чайника, всегда стоящего наготове, чтобы умыванье не
превращалось в пытку, от которой зубы поневоле выбивают
дробь.
Однажды маленький Хэл начал хрипеть и кашлять, ему
становилось все хуже. Фиа смешала горячей воды с золой,
сделала из этой каши припарку ему на грудь, но он дышал
асе так же мучительно трудно. Поначалу она не слишком
тревожилась, но шли часы, малыш угасал на глазах, и она
уже просто не знала, что делать, а Мэгги сидела около
братишки и, ломая руки, без конца твердила про себя мо-
145
литвы. В шесть вечера, когда вернулся Пэдди, хриплое
дыхание Хэла слышно было даже с веранды и губы стали
синие.
Пэдди тотчас кинулся в Большой дом, к телефону, но
доктор, живший за сорок миль, как раз уехал к другому
больному. Запалили на сковородке немного серы и держали
над нею Хэла — быть может, от сильного кашля вылетит из
гортани пленка, которая медленно душит его... но в груди
у него не было сил ее вытолкнуть. Он совсем посинел,
дышал судорожно, прерывисто. Мэгги держала братишку
на руках и молилась, у нее сердце разрывалось, больно
было смотреть, как несчастный малыш борется за каждый
вздох. Он ей дороже всех детей в семье; в сущности, она ему
мать. Никогда еще она так не хотела быть настоящей взрос-
лой матерью, ей казалось — будь она взрослая женщина,
как Фиа, ей была бы дана сила, способная его вылечить.
Фиа не может его вылечить, потому что Фиа ему не мать.
Растерянная, перепуганная, Мэгги прижимала к себе
содрогающееся тельце, пытаясь помочь Хэлу дышать.
Ей и в мысль не пришло, что он может умереть, даже
когда Фиа и Пэдди, не зная, что еще делать, опустились на
колени у кровати и стали молиться. В полночь Пэдди вы-
свободил неподвижное тело из рук Мэгги и тихонько
уложил на подушки.
Девочка мгновенно открыла глаза — она задремала
было, убаюканная затишьем, оттого что Хэл больше не
бился в судорогах.
— Ему лучше, папочка! — сказала она.
Пэдди покачал головой; казалось, он ссохся и постарел,
свет лампы падал на изморозь, серебрящуюся у него в воло-
сах и на подбородке, в отросшей за неделю щетине.
— Нет, Мэгги, Хэлу не лучше в том смысле, как ты
думаешь, но он успокоился. Бог взял его, и он больше не
страдает.
— Папа хочет сказать, что Хэл умер,— ровным голосом
сказала Фиа.
— Нет, папочка, нет! Не умер! Не может быть!
Но малыш, утонувший в подушках, был мертв. Мэгги
поняла это с первого взгляда, хотя никогда прежде не виде-
ла смерти. Будто не ребенок лежит, а кукла. Мэгги встала
и вышла к братьям, они понуро сидели на кухне у очага,
будто несли какую-то тягостную вахту, а рядом миссис
Смит, выпрямившись на деревянном стуле, присматривала
ва крохотными близнецами — их кроватку перенесли в
кухню, ведь здесь теплее всего.
146
Хэл сейчас умер, — сказала Мэгги.
Стюарт очнулся от глубокой задумчивости, поднял
I <м|ону.
Так лучше,— сказал он.— Ведь это покой.
В дверях появилась Фиа, Стюарт поднялся, подошел
и матери, но не коснулся ее.
Ты, наверно, устала, мама. Иди ляг, я разожгу у тебя
и < пильне камин. Иди, иди ляг.
Фиа молча повернулась и пошла за ним. Боб тоже встал,
амшол на веранду. Остальные мальчики помялись немного,,
питом вышли за Бобом. Пэдди не появлялся. Миссис Смит,
ив говоря ни слова, выкатила из угла веранды коляску,
осторожно уложила спящих близнецов. По щекам ее кати-
слезы; она посмотрела на Мэгги.
Я иду в Большой дом, Мэгги, — сказала она.—
Джимса и Пэтси беру с собой. Утром приду опять, но лучше
пускай маленькие побудут у нас, я, Минни и Кэт за ними
присмотрим. Скажи маме.
Мэгги опустилась на стул, сложила руки на коленях.
Умор, ее малыш умер! Маленький Хэл, она так о нем забо-
гились, так любила его, была ему матерью. Место, которое
пи занимал в ее душе, еще не опустело; она и сейчас ощу-
щает на руках его теплую тяжесть. Четыре долгих года она
ощущала эту тяжесть, а больше уже никогда ей не держать
bio па руках... Ужасно! И тут нет слез; плакать можно было
из за Агнес, из-за ран, от которых не спасала хрупкая
скорлупка — чувство собственного достоинства, плакать
можно было в детстве, а оно позади и не вернется. Эту
покую тяжесть Мэгги должна будет нести до конца дней
и жить ей наперекор. В иных людях воля к жизни очень
сильна, в других — слабее. В Мэгги она была тонкой и
прочной, как стальной трос.
Так и застал девочку отец Ральф, когда привез врача.
Мэгги молча показала им в сторону коридора, но не пошла
«ей ними. И очень не скоро священнику удалось, как он
жаждал с первой минуты после звонка Мэри Карсон, по-
дойти наконец к Мэгги, побыть с нею, согреть маленькую
•1олушку семейства Клири толикой душевного тепла, от-
дпппого только ей одной. Он сильно сомневался, чтобы хоть
иго то еще понимал, как много значил для нее Хэл.
Но это удалось очень не скоро. Надо было совершить
последний обряд — быть может, душа еще не покинула
голо, и поговорить с Фионой, и поговорить с Пэдди, и дать
мок какие практические советы. Доктор уже уехал, он был
удручен, но давно привык к трагедиям, неизбежным, когда
147
пациентов отделяют от врача многие десятки миль. Впро-
чем, судя по тому, что ему рассказали, он все равно не мог
бы ничем помочь так далеко от своей больницы, от помощ-
ников и сестер. Забираясь в такую даль, люди сами идут на
риск, бросают вызов судьбе и упорствуют наперекор всему.
В свидетельстве о смерти он поставит одно слово: круп. Эта
болезнь убивает быстро.
Но вот отец Ральф позаботился обо всем, о чем только
мог. Пэдди ушел к жене, Боб с братьями — в мастерскую,
делать гроб. Стюарт сидел на полу в комнате Фионы, его
точеный профиль, так схожий с материнским, тонким
силуэтом выделялся на фоне ночного неба за окном; Фиа
откинулась на подушки, сжимая в ладонях руку Пэдди,
и неотрывно смотрела на сына, который съежился в темный
комок на холодном полу. Уже пять часов, дремотно закопо-
шились петухи на насестах, но до рассвета еще далеко.
На кухне огонь в очаге почти погас; забыв снять с шеи
лиловую епитрахиль, отец Ральф наклонился и разжег
пламя, потом привернул фитиль лампы на столе за спиной
и сел на деревянную скамью напротив Мэгги, присмотрел-
ся к ней. Выросла Мэгги, движется вперед семимильными
шагами, вдруг ее уже и не догонишь? И, присматриваясь
к ней, он остро, как никогда, ощутил бессилие, сомнение
в собственном мужестве — чувство, которое грызло и пре-
следовало его всю жизнь. А чего он, в сущности, стра-
шится? С чем, случись оно, не посмеет столкнуться лицом
к лицу? Он ведь бывает сильным, когда надо постоять за
других, и он никого не боится; но страшно другое, нечто
безымянное, неведомое в нем самом,— вдруг оно просколь-
знет в сознание и застигнет его врасплох? А вот Мэггщ
которая моложе него на восемнадцать лет, его перерастает.
Нет, она не святая, она почти такая же, как все. Только
никогда не жалуется, это особый дар — а быть может,
проклятие? — всеприемлющего терпения. Какова бы ни
была утрата, какой бы ни обрушился удар, она встречает
их, принимает все, что есть, и хранит в себе, и тем питает
пламя, горящее внутри. Что научило ее этому? И можно ли
этому научиться? Или он просто выдумал ее, приукрасил
в своем воображении? Да и не все ли равно? Что важнее —
подлинная Мэгги или та, какой она ему кажется? <
— Ох, Мэгги,— беспомощно пробормотал он.
Она подняла на него глаза и из глубины страдания
улыбнулась ему; была в этой улыбке безмерная, безза-
ветная, ничем не сдерживаемая любовь, еще не ведающая
запретов, что вынуждают женщину скрывать свои чувства.
148
.Ин безмерная любовь потрясала его, сжигала — почему,
iitt'ii’му бог, в чьем бытии он порой сомневался, не создал
но другим, кем угодно, только не Ральфом де Брикасса-
рпм? I Так, может быть, это оно и есть — то неведомое
и ।>и нс ное, что скрыто в нем самом? О господи, ну почему он
• мн и’ любит? Но, как всегда, никто ему не ответил, а Мэгги
и< I» г и дела и улыбалась ему.
На рассвете Фиа поднялась и начала готовить завтрак,
(.ионрт ей помогал, потом пришла миссис Смит, привела
Минни и Кэт, и женщины, стоя вчетвером у плиты, толко-
ййли о чем-то ровными, приглушенными голосами, словно
пЛыдиненные неким таинством скорби, которого не понять
было ни Мэгги, ни священнику. После завтрака Мэгги
пошла выстлать изнутри маленький деревянный ящик,
мальчики сработали его на совесть, гладко выстругали
и отполировали каждую дощечку. Фиа молча дала ей белое
длинное шелковое платье, от старости шелк давно уже
сделался желтоватым, как слоновая кость, и Мэгги отмери-
ли полосы ткани точно по внутренним стенкам. Потом
прострочила их на машинке, получились чехлы, а отец
Рйльф наполнил их лоскутами, этой мягкой обивкой затя-
нули внутренние стенки и укрепили ее кнопками. Тогда
•Рин обрядила своего малыша в парадный бархатный
костюмчик, причесала его и уложила в это мягкое гнездыш-
ко, от которого пахло ею, а не Мэгги, не той, что была ему
настоящей матерью. Пэдди закрыл гроб крышкой, он пла-
кал - впервые он потерял ребенка.
Парадная зала в Дрохеде уже многие годы служила
домашней церковью; в одном конце поставлен был алтарь,
монахини из монастыря Святой Марии расшили для него
колотом покров, за что получили от Мэри Карсон тысячу
фунтов. Миссис Смит убрала алтарь и всю залу зимними
цистами из дрохедских садов — несчетными желтофиоля-
ми н поздними розами,— розовые и ржаво-оранжевые, они
низались нарисованными и словно бы только по волшебству
источали еще и аромат. Отец Ральф, в белом стихаре без
кружев поверх строгой черной сутаны, отслужил заупокой-
ную мессу.
Как почти во всех больших имениях этого далекого
крах, в Дрохеде покойников хоронили тут же, на своей
комле. Кладбище лежало за садами, на поросшем ивами
речном берегу, его окружала кованая железная ограда,
им к решенная белой краской, и даже теперь, в засуху, здесь
было зелено, потому что поливали водой из дрохедских
цистерн. Здесь, во внушительном мраморном склепе, похо-
149
ронены были Майкл Карсон и младенец — его сын, и мра-
морный ангел в человеческий рост, с обнаженным мечом
в руке, охранял их покой. Но эту пышную гробницу окру-
жало могил десять или двенадцать куда более скромных,
границы их обозначались ровными рядами проволочных
белых полукружий наподобие крокетных ворот, да белели
простые деревянные кресты, иные даже без имени: лежал
тут безродный стригаль, убитый в драке; двое или трое
бродяг, на чьем пути Дрохеда оказалась последним прива-
лом; чьи-то безвестные, безымянные кости, найденные на
одном из выгонов — неизвестно даже, мужчине они когда-
то принадлежали или женщине; китаец — повар Майкла.
Карсона, над его прахом стоял причудливый ярко-крас-
ный зонтик, увешанный крохотными колокольчиками,
которые словно бы грустно, нескончаемо вызванивали его
имя: Хи Синг, Хи Синг, Хи Синг; какой-то гуртовщик — на
его кресте только и было написано: «Чарли с Тэнкстенда,
хороший был парень»; и еще несколько покойников, в том
числе и женщины. Но Хэла, племянника владельца Дрохе-
ды, не подобало хоронить так скромно, самодельный гробик
поместили в склепе в подобие саркофага, и бронзовые двери
искусной работы затворились за ним.
Шло время, и о Хэле говорить перестали, разве что
упомянут мельком. Мэгги хранила свое горе про себя;
в этой боли, как всегда у детей, скрывалось нерассуждаю-
щее отчаяние, непомерное, непостижимое, но как раз
оттого, что Мэгги еще не была взрослой, отчаяние заслоня-
ли и отодвигали простые повседневные события. Мальчики
не слишком горевали, кроме Боба — он-то, самый старший,
нежно любил маленького братишку. Глубока была скорбь
Пэдди, но никто не знал, оплакивает ли сына Фиа. Каза-
лось, она все дальше отходит от мужа и детей, отрешается
от всех чувств. И Пэдди в душе горячо благодарил Стю-
арта — вот кто неутомимо, особенной серьезной неж-
ностью заботился о матери. Один лишь Пэдди знал, какой
была Фиа в тот день, когда он вернулся из Джиленбоуна без
Фрэнка. Ни искры волнения не вспыхнуло в ее ясных
серых глазах, их не оледенили упрек, ненависть или
скорбь. Словно она просто ждала удара, как ждет обре-
ченная собака смертоносной пули — зная свою участь и не
в силах ее избежать.
— Я знала, что он не вернется,— сказала она тогда.
— Может быть, и вернется, Фиа, только напиши ему
поскорей.
150
(bin покачала головой, но не стала ничего объяснять,
ниц оставалась верна себе. Пусть Фрэнк начнет новую
жизнь подальше от Дрохеды и от нее. Она слишком хорошо
знала сына и не сомневалась: одно ее слово - и он снова
будит здесь, а значит, никогда у нее не вырвется это слово.
1'жди дни ее долги и горьки, ибо она потерпела поражение,
tupiivTb надо молча. Она не сама выбрала Пэдди, но лучше
Падди нет и не было человека на свете. Фиа была из тех
меидой, кто чувствует слишком сильно, так, что уже нельзя
н'рпеть, нельзя жить, и она получила жестокий урок.
Почти двадцать пять лет она подавляла в себе всякое чув-
ство - и убеждена была, что такое упорство в конце концов
победит.
Жизнь продолжалась, длился все тот же извечный,
размеренный земной круговорот; летом, хоть муссоны и не
дошли до Дрохеды, выпали их спутники — дожди, на-
полнили реку и цистерны, напоили корни изжаждавшейся
граны, смыли всепроникающую пыль. Чуть не плача от
радости, люди занимались своим делом, как требовало
время года, от души отлегло: овцы не останутся без под-
ножного корма. Травы как раз хватило, удалось про-
держаться до новой, подбавляя ветки самых густоли-
ственных деревьев,— но так было не на всех джиленбоун-
гиих фермах. Сколько на ферме скота, это всецело зависит
от скотовода, который ею заправляет. Для огромных
пастбищ Дрохеды стадо здесь было не так уж велико, а по-
гону прокормиться могло дольше.
Время окота и сразу после него — самая горячая,
изнурительная пора в году овчара. Каждого новорожденно-
го ягненка надо подхватить, окольцевать ему хвост, поме-
тить ухо, а барашка, не предназначенного на племя, еще
и холостить. Ужасная, отвратительная работа, одежда вся
и крови, хоть выжми, потому что в короткий отпущенный
пи это срок управиться со многими тысячами ягнят-самцов
можно только одним способом. Яички зажимают между
пяльцами, откусывают и сплевывают наземь. Хвосты всех
ягнят, без различия пола, перехватывают тугим жестяным
кольцом, так что кровообращение нарушается, хвост пух-
нет, потом высыхает и отваливается.
В Австралии разводят отменнейших тонкорунных овец,
и с таким размахом, как нигде в мире, а рабочих рук не
хватает, и все здесь предназначено для наилучшего про-
изводства наилучшей шерсти. Есть такая работа —
очистка: шерсть на заду овцы слипается от навоза, стано-
151
вится зловонной, кишит мухами, чернеет, сбивается в кол-
тун. Поэтому надо ее здесь постоянно выстригать, это и есть
очистка. Та же стрижка, хоть и малая, но куда неприятнее,
в вони, в туче мух, за нее лучше платят. Затем — мойка:
тысячи и тысячи истошно блеющих, скачущих овец надо
собрать и прогнать через лабиринт с длинными чанами
и каждую на мгновенье окунуть в чан с фенилом, такая
ванна избавляет животных от клещей, блох и прочей дряни.
И еще вливание: в глотку овце суют огромную спринцовку
и впрыскивают лекарства, избавляющие от внутренних
паразитов.
И нет конца и края этой возне с овцами; едва покончено
с одной работой — пора приниматься за другую. Осматри-
вать, сортировать, перегонять с пастбища на пастбище,
подбирать и менять производителей, заниматься стрижкой
и очисткой, мойкой и вливаниями, забивать и отправлять
на продажу. Помимо овец, в Дрохеде насчитывалось до
тысячи голов крупного рогатого скота лучшей породы, но
овцы много выгоднее, так что в хорошие времена в имении
на каждые два акра приходилось по овце, всего около
125 000 голов. Все это были мериносы, и потому на мясо их
не продавали; когда по старости они переставали давать
первосортную шерсть, их отправляли на живодерни и ко-
жевенные заводы и превращали в кожи и ланолин, свечное
сало и клей.
И вот постепенно для семейства Клири исполнились
смысла классики австралийской литературы. Здесь, в Дро-
хеде, на краю света, вся семья сильней, чем когда-либо,
пристрастилась к чтению; отрезанных от мира, их только
и соединяло с ним волшебство печатного слова. Но поблизо-
сти не было, как прежде в Уэхайне, библиотеки с выдачей
на дом, нельзя было, как там, каждую неделю ездить в го-
род за письмами, газетами и свежим запасом книг. Отец
Ральф заполнял эту брешь, совершая налеты на Джиленбо-
унскую библиотеку, на книжные полки у себя и в монасты-
ре — и, не успев еще все их перебрать, с удивлением
убедился, что при посредстве Непоседы Уильямса и его
почтового грузовика основал целую странствующую библи-
отеку. Среди грузов Непоседы теперь неизменно были
книги — затасканные, затрепанные томики путешествова-
ли от Дрохеды к Бугеле, от Диббен-Диббена и Брейк-и-Пвл
до Каннаматы и Ич-Юиздж и давали пищу благодарным
умам, изголодавшимся и жаждущим вырваться из повсед-
невности. Возвращали эти сокровища очень неохотно, но
отец Ральф и монахини тщательно отмечали, где какие
152
книги задерживаются дольше, а затем отец Ральф через
шонтгтво в Джилли выписывал новые экземпляры за счет
Мири Карсон и премило уговаривал ее считать это даром
Австралийскому обществу книголюбов.
В те времена не всякая книга могла похвастать даже
самым целомудренным поцелуем хоть на одной своей
мринице, никакие эротические описания не щекотали во-
ображение, граница между книгами для взрослых и для
«нрочества была не столь отчетлива, и ничуть не зазорно
было человеку в возрасте Пэдди увлекаться теми же книж-
ками, какими зачитывались его дети: «Крошка и кенгуру»,
похождения Джима, Норы и Уолли в выпусках «Билла-
бонга», бессмертный роман миссис Энис Ган «Мы из неве-
домого края». Вечерами в кухне по очереди читали вслух
стихи «Банджо» Патерсона и К.-Дж. Денниса, восторга-
лись скачкой «Парня со Снежной реки», смеялись вместе
г «Чувствительным парнем» и его Дорин, украдкой утира-
ли слезы, вызванные «Смеющейся Мэри» Джона О'Хары.
Другу Кленси написал я, только адреса не знал я,
В те края письмо послал, где сперва его встречал.
Стригалем он был тогда, я письмо послал туда,
Наугад я написал так: «В Разлив, для Кленси».
И ответ пришел такой, незнакомою рукой,
Будто в деготь обмакнули гвоздь корявый и тупой.
Я спешил ответ прочесть — вот она, про Кленси весть:
«Он овец погнал на Квинсленд, и не знаем, где он есть».
Не унять воображенья, так и вижу что ни день я:
Едет Кленси по равнине, путь вдоль Купера-реки.
Вслед за стадом едет Кленси, распевает песни Кленси,
Так всегда неспешно, с песней гонят скот гуртовщики.
В городах нам неизвестны эти радости и песни:
День приветный, солнце светит и речной сверкает плес,
Люди дружески встречают, ветерок в кустах играет,
Полночь в небе рассыпает без числа алмазы звезд.
«Кленси с Разлива» были их любимые стихи, «Бан-
джо» — любимый поэт. Не бог весть что за стишки, но ведь
trrn поэзия и предназначалась не для знатоков и мудрецов,
и для простых людей и говорила о простых людях, и в те
промена в Австралии куда больше народу знало на память
ити стишки, чем обязательные отрывки из Теннисона и
Вордсворта, какие задают учить в школе,— в своем роде и
юто не бог весть какие стишки, да притом вдохновленные
Англией. Несчетные нарциссы и лужайки, поросшие асфо-
делями, ничего не говорили детям Клири — жителям края,
где ни нарциссы, ни асфодели существовать не могут.
153
А поэты австралийской глуши им близки и понятны,
ведь Разлив у них под боком и отары, перегоняемые по
БСП,— их будни. БСП, Большой Скотопрогонный Путь,
проходит близ берегов Баруона, эту своеобразную полосу
отчуждения правительство отвело именно для того, чтобы
переправлять четвероногий товар по восточной половине
материка из конца в конец. В прежние времена гуртовщи-
ков и их голодные отары, которые поедали или вытаптыва*
ли на ходу каждую травинку, ждал отнюдь не добрый
прием, а погонщики быков, что черепашьим шагом прово-
дили от.двух до восьми десятков голов напрямик по луч-
шим пастбищам окраинных поселенцев, и вовсе вызывали
лютую ненависть. Теперь, при определенных правительст-
вом скотопрогонных путях, все это стало полузабытой сказ-
кой, и люди оседлые и перекати-поле уже не враждовали
друг с другом.
Если кому из гуртовщиков случалось заглянуть на
ферму — выпить пива, потолковать, поесть разок не всухо-
мятку, их встречали радушно. Иногда с ними бывали
и женщины — ездили в какой-нибудь старой разбитой дву-
колке, обвешанной брякающими и звякающими котелка-
ми, кастрюльками, фляжками, точно бахромой, и волокла
все это давно забракованная кляча с вытертой шкурой. То
были либо самые веселые, либо самые угрюмые женщины
Края света; они разъезжали от Кайнуны до Пару, от Гунди-
винди до Гандагаи, от Кэтрин до Карри. Странные женщи-
ны: у них никогда не бывало крыши над головой, их
жилистые тела не привыкли к мягким матрасам, ни один
мужчина не мог тягаться с ними — упорными, выносливы-
ми, как земля, цветущая под их неутомимыми ногами. Дети
их, дикие, как птицы в пронизанных солнцем кронах де-
ревьев, пугливо жались к двуколке или бежали и прятались
за поленницу, а родители за чаем беседовали с хозяевами,
обменивались всякой небывальщиной и книгами, обещали
передать путаные поручения какому-нибудь Хупирону
Коллинзу или Брамби Уотерсу и ошеломляли слушателей
сказочками про Помми-желторотика, новосела Гнарлунги.
И почему-то ясно было, что эти перекати-поле в своих
скитаниях по БСП уже вырыли могилу, схоронили ребенка
ли, жену, мужа или друга-товарища у подножья каком-
нибудь незабвенной придорожной кулибы — ведь все де-
ревья кажутся одинаковыми лишь тем, кто не знает, как
сердце может отметить и запомнить в бескрайних лесах
одно-единственное дерево.
154
11<» псом, что касается пола и деторождения, Мэгги была
»«»м<<piiiviiной невеждой — жизнь, как нарочно, прегражда-
ем си доступ к каким-либо знаниям по этой части. Отец
। »рого делил семью: мужчинам — свое, женщинам — свое;
яри матери и сестре никогда не говорили о племенном
। мот<», о случке и окоте, никогда не показывались им на
। мили полуодетыми. Книги, которые дали бы девочке хоть
никой то ключ, в Дрохеду не попадали, и у нее не было
подруг, сверстниц, способных пополнить ее образование.
Постоянные хозяйственные заботы приковали ее к дому,
й вокруг дома не происходило ничего, связанного с полом.
Пи Главной усадьбе почти все животные были холощеные.
M ipii Карсон не разводила лошадей, а покупала в Бугеле
у Мартина Кинга, у него был конный завод; но если не
Рййнодить лошадей, с жеребцами одна морока — и в Дрохе-
да не было ни одного жеребца. Был, правда, бык, дикий,
гиирепый зверь, но соваться туда, где его держали, стро-
жайше запрещалось, и напуганная Мэгги близко не подхо-
дила. Собаки сидели в конурах на цепи, о получении
чистопородного потомства заботились по всем правилам
нмуки, за этим следили орлиным глазом Боб или сам Пэдди,
и сюда тоже доступа не было. И некогда было присматри-
ваться к свиньям — Мэгги их терпеть не могла и досадова-
ла, что приходится задавать им корм. По правде говоря, ей
ни к кому некогда было присматриваться, кроме малышей
братишек. А неведение порождает неведение; когда тело
и разум еще не проснулись, они проспят и такие события,
которые естественно отметит тот, кто предупрежден.
Перед самым днем рождения, когда Мэгги исполнялось
пятнадцать, в разгар оглушающей летней жары, она стала
аамечать на трусиках бурые пятна. Дня через два они
исчезли, а через полтора месяца опять появились, и тогда
стыд сменился ужасом. Сперва она приписала их своей
неопрятности, это было унизительно, но во второй раз стало
ясно, что это кровь. Мэгги понятия не имела, откуда это —
наверно, из кишок. Три дня спустя слабое кровотечение
кончилось, и ничего такого не было больше двух месяцев;
никто не заметил, как она тайком стирала трусики, ведь на
ней лежала почти вся стирка. В следующий раз она по-
чувствовала еще и боль, а ведь у нее никогда в жизни ниче-
|о не болело, разве что стошнит от волнения. И кровь шла
яге сильней и сильней. Она потихоньку утащила старые пе-
ленки близнецов и пыталась повязываться под трусиками
и дрожала от ужаса — вдруг просочится наружу.
Когда смерть унесла Хэла, то был внезапный, грозный
155
и непостижимый удар судьбы; но какой ужас — уходить из
жизни так медленно, постепенно. И мыслимо ли пойти
к отцу с матерью и сказать им, что умираешь от какой-то
мерзкой, постыдной кишечной болезни? Только Фрэнку
она, пожалуй, призналась бы в своих мучениях, но Фрэнк
далеко, и неизвестно, где его искать. Мэгги наслушалась
разговоров о раке и злокачественных опухолях, за чашкой
чая женщины нередко рассказывали о том, как долго,
мучительно умирали их подруги, матери, сестры, и теперь
она ничуть не сомневалась — ее внутренности тоже пожи-
рает какая-то опухоль, неслышно въедается все глубже,
тянется к холодеющему от страха сердцу. Ох, как не хо-
чется умирать!
Смерть она тоже себе представляла смутно. Что ста-
нется с нею в непонятном загробном мире? Религия была
для Мэгги не духовной пищей, а скорее сводом правил
и законов и никак не могла стать ей опорой. В смятенном
сознании беспорядочно сталкивались какие-то слова, об-
рывки того, что при ней говорили родители, их знакомые,
монахини, священники в своих проповедях, чем грозили
злодеи в книжках. Нет, никак не могла она примириться со
смертью; и по ночам, в растерянности, в ужасе, пыталась
вообразить: смерть — это нескончаемая ночь или пропасть
с огненными языками, а за нею лежат золотые поля, но
через нее надо еще перепрыгнуть; или это что-то вроде
исполинского воздушного шара, в нем звучат дивные пес-
нопения и через несчетные цветные стекла внутрь льется
свет.
Мэгги как-то притихла, но это было совсем не похоже на
мирную, мечтательную отрешенность Стюарта: она засты-
ла, закаменела, как зверек под леденящим взглядом змеи.
Она вздрагивала, когда с нею неожиданно заговаривали,
и когда ее с плачем звали малыши, суетилась вокруг них,
не зная, как искупить недолгую забывчивость. А в редкие
свободные минуты убегала на кладбище к Хэлу — един-
ственному знакомому ей покойнику.
Все заметили перемену в Мэгги, но понимали так:
девочка становится взрослой, и никто не задумался, а что
это для нее значит,— Мэгги слишком хорошо скрывала
свое отчаяние. Давние уроки она усвоила прочно, самообла-
дание у нее было потрясающее, гордость неслыханная.
Никто не должен знать, что с нею происходит, она не вы-
даст себя до конца; примеры всегда были перед глазами —
Фиа, Фрэнк, Стюарт, а она той же породы и унаследовала
тот же нрав.
156
Ни оггц Ральф бывал в Дрохеде постоянно, следил за
.. ..щажепием Мэгги, и, когда она расцвела было девиче-
• и» прелестью и вдруг стала гаснуть и утратила всю свою
• iiihh и», его охватила тревога, а потом и страх. У него на
• "I гают, чахнут и тело ее, и душа; Мэгги ускользает от
•• • замыкается в себе, и невыносимо смотреть, как она
ир. вращается во вторую Фиону. Огромные глаза распахну-
• и а не гречу какому-то надвигающемуся ужасу, матово-
* и имя кожа, не знающая ни загара, ни веснушек, стано-
...и все прозрачней. Если так пойдет дальше, думал он,
। мр<» от нее останутся одни глаза, она скроется в них, как
•  • и, i летающая собственный хвост, и в мире, невесомый
• 11<»1! и незримый, будет двигаться только серебристый
• \ с еле уловимый краешком глаза, словно пугливые тени
н кмпые пятнышки, мелькающие на белой стене.
Ну нет, он выяснит, в чем дело, даже если правду
при де гея вырвать у нее силой. Как на грех, совсем неснос-
ii'Hi стала Мэри Карсон, ее злила каждая минута, которую
и проводил в доме Клири; лишь бесконечное терпение,
и пюротливость и такт помогали отцу Ральфу скрывать, как
•»' г II нем бунтует против ее самодурства. И столь несвой-
• । и»’нное его натуре пристрастие к Мэгги не всегда одержи-
|н| к» победу над хитроумием природного дипломата, не
мнлушало и тайного довольства: приятно видеть, что его
• •(нишие покоряет даже упрямую, вздорную ведьму Мэри
hiip<он. В душе его бушевала и рвалась с привязи доныне
||»гмавшая нежность, жажда заботиться о чьем-то благопо-
• \чин, кроме своего собственного, но пришлось признать,
• ।• • бок о бок с этим чувством уживается и другое: холодная
»'Н|начья жестокость, стремление взять верх над тщеслав-
ii'Hi деспотичной бабой, одурачить ее. О, ему всегда этого
'••и‘лось! Старой паучихе вовек не взять над ним верх!
Наконец он ухитрился сбежать от Мэри Карсон и за-
• ин путь Мэгги врасплох на маленьком кладбище, в тени
• "п< гм не воинственного бледного карающего ангела. Она
• м<ирела в слащаво-умиротворенное лицо статуи, сама
• • и»цгтворение страха: разительный контраст бесчувствен-
|»"< । и и чувства, подумалось ему. Но сам-то он здесь зачем?
*1.1<> ради он гоняется за ней, как встревоженная наседка,
'in ли это забота? Разве не матери с отцом полагалось бы
1Н.ПН пять, что с пей творится? Да, но они ничего худого не
• •мгчают, для них она значит куда меньше, чем для него.
II поюм, он ведь пастырь духовный, и его долг — прино-
• HII. утешение тем, кто одинок и отчаялся. Нестерпимо
пи щ и. ее несчастной, но вот беда, так все сложилось, что он
157
день ото дня сильнее к ней привязывается. Столько уже
накопилось благодаря ей милых ему случаев и воспомина-
ний, и это пугает. Любовь к Мэгги и естественное для
священника побуждение всегда и всякого духовно под-
держать боролись в нем с неодолимым страхом — вдруг
станешь кому-то нужен как воздух и кто-то станет как воз-
дух нужен тебе.
Мэгги услышала его шаги по траве, обернулась, сложи-
ла руки на коленях, но глаз не подняла. Он сел неподалеку,
обхватил руками колени, складки сутаны живописно обле-
кали его, подчеркивая непринужденное изящество строй-
ного тела. Надо приступать без околичностей, решил он, не
то она увернется.
— Что случилось, Мэгги?
— Ничего, отец Ральф.
— Неправда.
— Пожалуйста, не спрашивайте, пожалуйста! Не могу
я вам сказать!
— Ох, Мэгги! Маловерка! Мне ты можешь сказать все
на свете. Для того я здесь, на то я и священник. Я — из-
бранный ёлуга божий на земле, именем господа слушаю,
даже прощаю его именем. И нет во всем божьем мире ниче-
го такого, маленькая моя Мэгги, чему господь и я не нашли
бы прощения. Ты должна сказать мне, что случилось,
милая, ибо если кто может тебе помочь, так это я. Пока
я жив, всегда буду стараться помочь тебе, оберечь тебя.
Если угодно, я твой ангел-хранитель — и куда более на-
дежный, чем этот кусок мрамора у тебя над головой.— Отец
Ральф перевел дух и наклонился к девочке.— Мэгги, если
ты меня любишь, скажи мне, что случилось!
Она стиснула руки.
— Отец Ральф, я умираю, у меня рак!
Он чуть не расхохотался, так внезапно схлынуло вла-
девшее им напряжение; потом посмотрел на бледное до
синевы ее лицо, на исхудалые руки и готов был заплакать,
зарыдать, выкрикнуть небесам горький упрек в неспра-
ведливости. Нет, не могла Мэгги попусту вообразить такое;
наверно, тут кроется что-то серьезное.
— Откуда ты знаешь, девочка?
Не сразу она сумела выговорить это вслух, и он вы-
нужден был наклониться к самым ее губам, бессознательно
изображая обстановку исповеди — заслонился ладонью,
чтобы она не видела его лица, подставил изящной формы
ухо, привычное к нечистым признаниям.
— Уже полгода, как это началось, отец Ральф. У меня
158
опасные боли в животе, но не оттого, что тошнит, и... ой,
нищ Ральф... столько крови течет!
Отец Ральф резко вскинул голову, во время исповедей
muni никогда не случалось; он смотрел на ее пристыженно
ни у щеп и у ю головку, охваченный бурей разноречивых
чувств, и никак не мог собраться с мыслями. Нелепое,
|1нл<м'тное облегчение; дикая злость на Фиону — он готов
был убить; благоговение, восхищение — такая крошка
и nix храбро все время держалась; и безмерное, невырази-
мое смущение.
Как и Мэгги, он был дитя своего времени. В каждом
Iироде, где он бывал, от Дублина до Джиленбоуна, про-
дажные девки нарочно являлись к нему на исповедь
и шептали невесть какие выдумки, выдавая их за чистую
Ц|Н1пду, потому что видели в нем мужчину, только мужчи-
ну, и не хотели себе сознаться, что бессильны его разбу-
дить. Бормотали ему что-то про развратников, которые их
насилуют всеми мыслимыми и немыслимыми способами,
про недозволенные игры с другими девчонками, про похрть
и прелюбодеяние, нашлись и две-три со столь богатым
соображением, что подробно описывали ему свои сношения
г какими-то священниками. Он выслушивал их, и все это
ню ничуть не волновало, было только до тошноты противно,
ибо в семинарии муштровали сурово, а человеку его склада
нетрудно усвоить такой урок. Но никогда, никогда ни одна
мн тех девиц не упоминала об этой тайной жизни тела,
которая унижает женщину и делает ее существом особой
породы.
И никакими силами не удалось сдержать обжигающую
иолпу, разлившуюся под кожей; преподобный Ральф де
Брикассар сидел отворотясь, прикрыв лицо рукой, и мучи-
тельно стыдился того, что впервые в жизни покраснел.
Но должен же он помочь своей Мэгги! Он дождался,
чтобы краска сбежала со щек, встал, поднял ее и усадил на
ровный пьедестал мраморного ангела, теперь они с Мэгги
оказались лицом к лицу.
— Посмотри на меня, Мэгги. Нет, ты смотри на меня!
Она подняла измученные глаза и увидела — он улыба-
ется, и разом нахлынула безмерная радость. Не стал бы
он так улыбаться, если б она умирала; она прекрасно
ипает, что очень дорога ему, ведь он никогда этого не
скрывал.
- Ты не умираешь, Мэгги, и никакого рака у тебя нет.
Не мне следовало бы тебе это объяснять, но уж лучше
объясню. Твоей матери следовало давным-давно тебе все
159
рассказать, подготовить тебя заранее, ума не приложу,
почему она этого не сделала.
Он вскинул глаза на непроницаемое лицо мраморного
ангела и странно, сдавленно засмеялся.
— Боже милостивый! Чего только ты не возлагаешь на
меня! — И к замершей в ожидании Мэгги: — Пройдут го-
ды, ты вырастешь, узнаешь больше о жизни и, может быть,
станешь со смущением, даже со стыдом вспоминать этот
день. Не надо, Мэгги, вспоминай этот день по-другому.
Ничего тут нет постыдного, и нечего смущаться. Сейчас,
как всегда и во всем, я лишь орудие в руках господа бога.
Таково мое единственное дело на земле, единственное мое
назначение. Ты была очень напугана, ты нуждалась в помо-
щи, и господь в моем лице ниспослал тебе помощь. Только
это и запомни, Мэгги. Я — служитель господа и говорю во
имя его. С тобой происходит то, что и со всеми женщинами,
Мэгги, только и всего. Каждый месяц у тебя несколько дней
будут кровотечения. Обычно это начинается лет в двена-
дцать, в тринадцать — тебе уже исполнилось тринадцать?
— Мне пятнадцать, отец Ральф.
— Пятнадцать? Тебе?! — Он в сомнении покачал голо-
вой.— Что ж, придется поверить. Значит, ты несколько
запоздала. Но так будет каждый месяц, лет до пятидесяти,
у некоторых женщин это повторяется в точности как фазы
луны, у других не так аккуратно. У одних проходит безбо-
лезненно, другие сильно мучаются. Никто не знает, почему
это бывает так по-разному. Но ежемесячное кровотече-
ние — признак зрелости. Ты понимаешь, что значит слово
«зрелость» ?
— Конечно, отец Ральф! Я читала! Это когда стано-
вишься взрослой.
— Ну, примерно так. Пока продолжаются эти кровоте-
чения, ты можешь иметь детей. Без этого не продолжался
бы род человеческий. До грехопадения, говорится в Биб*
лии, Ева не менструировала. По-настоящему это называ-
ется менструация. Но когда Адам и Ева пали, бог покарал
женщину суровее, чем мужчину, ведь падение, в сущности,
совершилось по ее вине. Она соблазнила мужа. Помнишь,
как сказано в Писании? «В болезни будешь рождать де-
тей». А это значит: все, что связано с рождением детей, для
женщины неотделимо от мук. Это великая радость, но
и великие муки. Таков твой удел, Мэгги, и ты должна с ним
примириться.
Мэгги не знала, что точно так же отец Ральф утешил
и поддержал бы любую свою прихожанку, хоть и не прини
160
►и-i бы ее судьбу столь близко к сердцу: был бы сама
е»П|м»гн, ио суть ее тревоги ему глубоко чужда. И, может
пмп., не так уж странно, что при такой отчужденности тем
мирней утешение и поддержка. Словно бы он .выше по-
|нПных мелочей, а стало быть, они преходящи. Он и сам
«мио не сознавал; у тех, кто в тяжкий час взывал к нему
н помощи, никогда не возникало ощущения, будто он смот-
ри । на них свысока или осуждает их слабость. От многих
нй< парей подопечные уходят, мучаясь сознанием своей
нпны, никчемности или гнусности, но у отца Ральфа так
никогда не бывало. Ибо люди чувствовали, что и его мучают
। норГи» и внутренняя борьба — быть может, скорбь им
чуждая и борьба непонятная,.но не менее тяжкая. Сам же
пн не понимал и никто не мог бы его убедить, что секрет его
и 1ИПНИЯ и притягательности не столько во внешнем обая-
нии, сколько в этой холодноватой, почти божественной, но
и ыубоко человечной отрешенности его души.
И вот он говорит с Мэгги, как говорил с нею когда-то
Фрэнк, будто с равной. Но он старше, мудрей, образованней
Франка, ему спокойнее доверяешься. У него чудесный
нмос, и как славно звучит — по-английски плавно, но
। кдпа заметным ирландским выговором. Всю тоску и страх
ник рукой сняло. Но по молодости лет Мэгги одолевало
любопытство, теперь ей не терпелось узнать все, что только
можно, и ее не смущали сложные умствования, как тех,
ному всегда важнее вопрос не «кто», но «почему». Ведь он
ни друг, обожаемый кумир, новое солнце на ее небосводе.
А почему вам не следовало мне про это рассказы-
NAI в, отец Ральф? Почему вы говорите, что это мама должна
были сказать?
- Это сугубо женское дело, Мэгги. Никто никогда не
упоминает о менструациях и о своем нездоровье при муж-
чинах или при мальчиках. Женщины могут говорить об
ном только друг с другом.
Почему?
Он покачал головой и засмеялся.
Сказать по совести, я и сам не знаю почему. Я даже
м>тсл бы, чтоб было по-другому. Но ты уж поверь мне на
глико. Никогда и никому про это даже не заикайся, только
г матерью можно говорить, но и ей не рассказывай, что мы
г тобой это обсуждали.
Хорошо, отец Ральф.
Проклятие, до чего трудно выступать в роли матери,
1колько надо всего упомнить!
- Теперь иди домой, Мэгги, скажи своей маме, что
П I» Маккалоу
161
у тебя идет кровь, и попроси объяснить, что при этом надо
делать.
— А у мамы тоже так бывает?
— У всех здоровых женщин так бывает. Только когда
они ждут ребенка, это прекращается, пока ребенок но
родится. Поэтому женщина и узнает, что у нее будет ребе-
нок.
— А почему это прекращается, когда ждут ребенка?
— Не знаю, Мэгги. Извини, но я, право, не знаю.
— Отец Ральф, а почему кровь идет из кишок?
Он вскинул испепеляющий взгляд на мраморного анге-
ла, тот ответил невозмутимым взором, его-то нимало но
трогали женские заботы. Отцу Ральфу становилось не-
втерпеж. Поразительно, как она дотошно выспрашивает,—
она, всегда такая сдержанная! Но он понял, что стал для
Мэгги источником сведений обо всем, чего не найти в кни-
гах, и, слишком хорошо зная ее характер, ни намеком не
выдал неловкости и смущения. Иначе она замкнется в себе
и уже никогда ни о чем его не спросит.
И он терпеливо ответил:
— Это не из кишок, Мэгги. Внизу, под животом, у тебя
есть скрытый проход, нарочно для детей.
— А, значит, вот они откуда выходят,— сказала Мэг-
ги.— Я всегда думала, как же они выходят наружу.
Отец Ральф усмехнулся и снял ее с мраморного пьеде-,
стала.
— Ну вот, теперь ты знаешь. А знаешь, отчего родятся
дети, Мэгги?
— Ну, конечно,— с важностью сказала она, радуясь,
что у нее есть хоть какие-то познания.— Их отращивают,
отец Ральф.
— А почему они начинают расти?
— Потому что хочешь ребеночка.
— Кто тебе это сказал?
— Никто. Я сама догадалась.
Отец Ральф закрыл глаза — нет, никто не может упрек-
нуть его в трусости, если не станет он объяснять дальше.
Остается только пожалеть Мэгги, но помочь ей больше он
не в силах. Хорошенького понемножку.
7
Мэри Карсон вскоре должно было исполниться семьдо
сят два года, и она решила по этому случаю устроить прием,
каких Дрохеда не видывала уже полвека. День рожденья
162
।	 iii к-я на начало ноября — время, когда жара еще
 । mi in, во всяком случае для уроженцев Джилли.
Вы приметили, миссис Смит? — зашептала Мпн-
• ••• Пет, вы только приметьте! Третьего ноября, вот когда
и । । • шлась!
Ну и что тут такого, Минни? — спросила эконом-
Ke, невозмутимо уравновешенную англичанку, не-
. II о раздражала эта истинно кельтская таинствен-
>< ’ 11.
А как же, она, стало быть, родилась под знаком
• » "|oiiioiia, верно? Скорпион, вот она кто!
Понятия не имею, что вы такое говорите, Минни!
< )х, миссис Смит, миленькая, так ведь для женщины
।•imiii.ih скорпионом — эго хуже нет. Дьяволовы дочки,
• । "пи кто! —сказала Кэт, вытаращив глаза, и пере-
• |н । । илась.
Па миссис Смит все это не произвело ни малейшего
•-in •!.! глепия.
Право слово, Минни, и у вас, и у Кэт ужасная каша
....... сказала она.
\ вокруг все ходило ходуном, суете и хлопотам не
ирг Iвиделось конца. Старая паучиха, сидя в глубоком
• |н । |г, в самом центре своей паутины, так и сыпала распо-
|4i,i.синями — сделать то, сделать это, одно припасти,
||»\к»е из запасов достать. Обе горничные-ирландки не
• ••и 1И ни минуты передышки — начищали серебро, пере-
чни.и и сервизы лучшего фарфора, домашнюю церковь
и h i превращали в залу и готовили к приему гостей со-
 • шие с нею комнаты.
Стюарт и несколько сезонных работников прошли с ко-
• н 1В’»й и косами по лужайкам, пропололи цветочные
• 1\чбы, посыпали влажными опилками выложенные ис-
• | ।н< кой плиткой веранды, чтобы нигде не осталось пыли,
"1"’Ц‘рли толченым мелом пол в зале, чтобы танцующим
'•и к» не слишком скользко,— во всех этих делах больше
и* hi.и и, чем помогали младшие мальчики Клири. Из само-
• • Сиднея, заодно с устрицами и креветками, крабами
и омарами, выписан был оркестр Кларенса О’Тула; не-
• • "н.ких женщин из Джилли наняли помогать во время
приема. Вся округа от Радней Ханиш до Инишмари и от
l‘\ic и.! до Наррапганга гудела как улей.
Пока среди мраморных стен эхом отдавались непри-
вычный стук переставляемой мебели и перекликающиеся
....л. Мэри Карсон покинула неизменное глубокое крес-
• •• но,к ела к столу, придвинула к себе лист плотной
II •
163
бумаги, обмакнула перо в чернильницу и принялась ни
сать. Уверенно, ни секунды не медля, хотя бы в сомме
нии — где поставить запятую. За последние пять лет они
обдумала каждое слово, строила, перестраивала и довела до
совершенства каждую фразу. И не так долго пришлось
писать; понадобилось только два листа бумаги, да и то
второй исписан всего на три четверти. Но, дописав послед
нюю строчку, она несколько минут сидела недвижимо. Ес
письменный стол — шведское бюро с откатывающейся
крышкой — стоял у одного из высоких, во всю стену, окон,
если повернуть голову, видна лужайка перед домом. И она
обернулась, когда оттуда донесся смех,— сперва поглядела
рассеянно, потом застыла в ярости. Будь он проклят с его
помешательством!
Отец Ральф обучил Мэгги искусству верховой езды;
девочка из простой семьи, она никогда прежде не сидела
верхом на лошади, и преподобный отец восполнил этот
пробел. Как ни странно, дочери простых земледельцев
и пастухов редко умеют ездить верхом. Верховая езда -
в городе ли, на ферме ли — развлечение для богатых
молодых женщин. Да, конечно, девушки вроде Мэгги уме
ют править двуколкой и упряжкой ломовых лошадей,
умеют даже водить трактор, а иногда и легковую машину,
но верхом ездят редко. Такой семье верховая лошадь для
дочери не по карману.
Отец Ральф привез из Джилли невысокие сапожки на
резинках и брюки из плотной саржи для верховой езды и -
р-раз! — выложил покупки на кухонный стол в доме
Клири. Пэдди, несколько удивленный, поднял голову от
книги, которую читал после ужина.
— Что это у вас, ваше преподобие?
— Костюм для Мэгги, чтобы ездила верхом.
— Что-о?! — рявкнул Пэдди.
— Что-о? — пискнула Мэгги.
— Костюм для Мэгги, чтобы ездила верхом. Честное
слово, Пэдди, вы просто болван! Наследник самого большо
го, самого богатого имения во всем Новом Южном У эль
се — и ни разу не дали единственной дочери сесть па
лошадь! Как же она, по-вашему, займет свое место рядом
с мисс Кармайкл, мисс Хоуптон и миссис Энтони Киш?
Они-то все — прекрасные наездницы! Мэгги непременно
должна научиться ездить и в дамском седле, и по-мужски,
слышите? Я понимаю, вам недосуг, поэтому буду сам ее
учить, нравится вам это или не нравится. Если это отчасш
помешает ее домашним обязанностям, ничего не подели
164
• " Придется вашей жене раз в неделю несколько часов
।и । вся без помощи Мэгги, только и всего.
•I и» <iго, а спорить со служителем церкви Пэдди не мог,
• XI • । । и начала ездить верхом. Уже не первый год она об
-м»м мечтала, однажды робко попросила у отца разреше-
• и.| мп он тут же про это забыл, а больше спрашивать она
• • и । мгла: раз папа молчит, значит, не позволяет. А учить-
н \ <-1 мою отца Ральфа — что может быть чудеснее! Но
'I'Hii постаралась скрыть свою радость: ее преклонение
• |" । отцом Ральфом успело уже перейти в пылкую де-
• I h i" влюбленность. И, прекрасно зная, что этому не
• и 'll», она позволяла себе роскошь втайне мечтать о
 ч как бы это было, если бы он обнял ее, поцеловал?
I • И.111Р она в мечтах не заносилась, ибо понятия не имела.
чпжет быть дальше да и есть ли какое-то «дальше»
1 '"II. она знала, ч го грешно так мечтать о священнике, но
• | | не могла взять себя в руки и отогнать эти мечты.
1 •11.1.0 и ухитрялась ничем не выдать себя, чтобы он ни
• । • »• -м случае не догадался о таких беззаконных ее мыслях.
Из окна гостиной Мэри Карсон смотрела на отца
и.<ра и Мэп и, они шли от конюшни, расположенной по
• г । \ ю сторону дома, дальше от жилища старшего овчара.
..... в имении ездили на обыкновенных рабочих
.....о ш.\, этих в стойле не держали, они либо трусили по
it- и.ам в упряжке или под седлом, либо в часы отдыха
"iiii.i hi траву вокруг Главной усадьбы. Но была в Дрохеде
• • "нюшня, хотя пользовался ею теперь один отец Ральф.
I" и.ко для него Мэри Карсон держала двух чистокровных
• •ин.» цж — беспородные рабочие клячи не для него! И ко-
| | он спросил, нельзя ли и Мэгги ездить на его лошадях,
\ । нечего было возразить. Девчонка ей племянница, и он
• г hi - племянница хозяйки Дрохеды должна уметь езди л»
। • * п м.
Ьзждая косточка в обрюзгшем старом теле Мэри Кар-
• пыла от досады: если б можно было тогда отказать или
। ездить вместе с ними! Но и отказать она не могла, и
• Р"\н1здиться в седло ей уже не под силу. И зло берет,
•| I I видишь, как они шагают по лужайке — он в бриджах
• I’l.i' ••••их сапогах, в белой рубашке, изящный, точно ба-
"ын.hi танцор, она в своих брючках стройна и хороша
и "и ю мальчишеской красотой. Они так и светились
• i'\ l i t кой непринужденностью, и в тысячный раз Мэри
... ... с недоумением подумала: почему никто больше не
165
осуждает эту до неприличия тесную дружбу? Пэдди только
радуется ей, Фиа — дубина несчастная! — по обыкнове-
нию, молчит, а для мальчиков эти двое все равно что брат
и сестра. Быть может, она, Мэри Карсон, видит то, чего не
видят другие, потому что и сама любит Ральфа де Бри-
кассара? Или ей просто мерещится и ничего тут такого нет,
просто мужчина, которому сильно за тридцать, дружит
с девочкой-подростком? Чушь! Ни один мужчина за три-
дцать, даже и Ральф де Брикассар, не будет так слеп, чтобы
не разглядеть распускающуюся розу. Даже Ральф де Бри-
кассар? Ха! Особенно Ральф де Брикассар. Уж он-то все
видит и замечает.
Руки ее тряслись; на лист бумаги внизу брызнули
с пера темно-синие капли. Узловатые пальцы придвинули
новый лист, опять обмакнули перо в чернильницу и еще раз
с прежней уверенностью вывели те же слова. Потом Мэри
Карсон тяжело поднялась на ноги и потащилась к двери.
— Минни! Минни! — закричала она.
— Господи помилуй, сама зовет! — послышался голос
горничной в зале напротив. Из-за двери выглянуло усы-
панное веснушками лицо, ни молодое, ни старое.— Чего
вам подать, миссис Карсон, миленькая? — спросила Мин-
ни, недоумевая, отчего старуха, против обыкновения, не
вызвала звонком миссис Смит.
— Поди позови городилыцика и Тома. Пришли их сюда
сейчас же.
— Я сперва скажу миссис Смит?
— Нет! Делай, что тебе говорят!
Том, садовник, семнадцать лет назад был обыкновен-
ным бродягой, скитался по дорогам с котелком и скаткой,
нанимался то там, то сям на работу, но влюбился в цветни-
ки Дрохеды и уже не мог с ними расстаться. Городилыци-
ка, вечного кочевника, ибо таково уж его ремесло — без
конца ходить по участкам и выгонам, вколачивать в землю
столбы для оград и натягивать между ними проволоку,—
недавно оторвали от его прямого дела, чтобы к празднеству
поправить белую ограду Большого дома. Испуганные не-
жданным приглашением, они сразу пришли и стали перед
хозяйкой, оба в рабочих штанах, в подтяжках, в нижних
рубахах, и от беспокойства вертели в руках мятые шляпы.
— Писать умеете? — спросила Мэри Карсон.
Оба кивнули, глотнули от волнения.
— Хорошо. Вот смотрите, сейчас я подпишу эту бума-
гу, а вы распишетесь немного пониже, тут же под моей
подписью поставите свои фамилии и адреса. Поняли?
166
< Н».| кивнули.
Да смотрите, подписывайтесь в точности так, как
..... и свой постоянный адрес пишите разборчиво. Може-
• • \ । । ы гь почту, куда вам писать до востребования, это мне
••• • с iнпо, лишь бы вас можно было разыскать.
<>о.| смотрели, как она подписывалась; на этих листах
• • ।i.i.o свою подпись она вывела крупно, широко. Подошел
I -м с । рудом проскрипел брызгающим пером по бумаге,
>«|.м юродилыцик большими круглыми буквами начер-
• н| «Чез. Хоукинс» и адрес в Сиднее. Мэри Карсон
.... рывпо следила за ними; когда оба кончили, она дала
..... ion у по темно-красной бумажке в десять фунтов и от-
• »\1 in ia их, строго-настрого приказав держать язык за
• \ I• .1 \1 и.
М.и ги и отец Ральф давно уже скрылись из виду. Мэри
I• и|м (>п тяжело опустилась на стул у своего бюро, достала
пи' 1ист бумаги и снова принялась писать. На сей раз ее
и» |»<। бегало по бумаге не так быстро и свободно. Порой она
•и । । и.ia, призадумывалась, потом, оскалясь в невеселой
\> мешке, опять писала. Видно, немало ей хотелось выска-
• III., слова теснились, строчки жались друг к другу, и все
•<• । и понадобился второй лист. Наконец она перечитала
•Huiin-анное, собрала все четыре листа, сложила, сунула
и конверт и запечатала его красным сургучом.
II а празднество должны были явиться только Пэдди,
Фил, Боб, Джек и Мэгги; Хьюги и Стюарту поручено было
присмотреть дома за младшими, и они втайне вздохнули
• ••!• мч чением. Чуть ли не впервые в жизни Мэри Карсон
pm щедрилась — все получили новое платье, лучшее, какое
in и.ко можно было заказать в Джилли.
Пэдди, Боб и Джек боялись шевельнуться, закованные
и черные фрачные костюмы с белыми жилетами, в бело-
...алые крахмальные рубашки со стоячими воротничками
и । белыми галстуками бабочкой. Прием предстоял строго
официальный: для мужчин обязательны фрак и белый
• I и Iук, для женщин — длинные вечерние платья.
Платье Фионы необыкновенно шло ей — чудесного
• •• i\Гювато-серого оттенка, обильно расшитое бисером,
• м hi. открытое, но с длинными, до самой кисти, узкими
Р\к.1вами, оно струилось до полу мягкими складками со-
iii'piiicHпо в стиле королевы Марии. Подобно этой царствеп-
•1МИ особе Фиа высоко и пышно уложила волосы, открыв
• "<•, л в джилеябоунском универсальном магазине нашлись
167
неплохо сраоотанное жемчужное колье и серьги — под
делку различил бы лишь самый искушенный и придирчи
вый глаз. Картину дополнял великолепный веер из страу
совых перьев под цвет платья — отнюдь не лишнее украше
ние, как могло бы показаться с первого взгляда: была
необычная жара и в семь вечера ртуть в градуснике еще
стояла гораздо выше ста.
Когда Фиа с Пэдди вышли из своей комнаты, сыновья
так и ахнули. Никогда еще они не видели родителей такими
красивыми,, в таком недосягаемом великолепии. Сразу
видно было, что Пэдди уже шестьдесят один, но держался
он с изысканным достоинством государственного мужа;
а Фиа в свои сорок восемь вдруг помолодела па десять
лет — полная жизни красавица с чарующей улыбкой.
Джиме и Пэтси отчаянно разревелись, не желая признавать
в этих великолепных незнакомцах маму с папой; вокруг
плачущих засуетились, о достоинстве позабыли — мама
с папой вели себя по-всегдашнему, и через минуту-другую
близнецы уже в восторге им улыбались.
Но дольше всего изумленные взгляды не отрывались от
Мэгги. Быть может, вспоминая свои девические годы и ра
зобиженная тем, что остальные приглашенные на праздне
ство девицы выписали наряды из Сиднея, джиленбоунская
портниха всю душу вложила в платье для Мэгги. Оно было
без рукавов, сборчатый вырез открывал плечи и шею; Фиа
засомневалась, но Мэгги умоляла разрешить ей этот фасон,
а портниха заверила, что все девушки будут одеты в этом
же роде,— не хотите же вы, чтобы над вашей дочерью
смеялись, сочли ее отсталой провинциалочкой? И Фиа
с улыбкой уступила. Чуть приталенное, платье из тонкого
плотного креп-жоржета схвачено на бедрах поясом из той
же материи. Оно матовое, светло-серое с нежным розова
тым отливом,— в те годы цвет этот называли «пепел розы»;
общими усилиями портниха с Мэгги расшили все платы»
крохотными розовыми бутонами. И Мэгги подстриглась
коротко, как можно ближе к моде «под фокстрот», которая
потихоньку докатилась уже и до девушек в Джилли. Ко
нечно, волосы ее, наперекор моде, оставались кудрявыми,
но короткая стрижка очень ей шла.
Пэдди открыл было рот, готовый разразиться гневом -
он просто не узнал свою маленькую дочку,— и тут же
закрыл, не промолвив ни слова; давняя стычка с Фрэнком
в доме отца Ральфа кое-чему его научила. Нет, не век ей
оставаться его маленькой дочкой — она уже стала юной
женщиной и сама робеет от поразительной перемены в себе.
168
ыи ору io ей открыло зеркало. Зачем же еще усложнять
ДIIII/К ке жизнь?
< >и г нежностью улыбнулся и протянул руку.
Ну, Мэгги, ты просто очаровательна! Пойдем, я сам
Ауду твоим кавалером, а Боб и Джек поведут маму.
Всего лишь через месяц Мэгги исполнится семна-
iiiiiii. и впервые Пэдди почувствовал, что он и вправду
। ।ир. Но она его любимица, зеница ока, ничто не должно
омрачить первый в ее взрослой жизни бал.
Они медленно пошли к Большому дому, первые гости
пш вдались еще не скоро; семья Клири должна была пообе-
uiri. с Мэри Карсон и потом помогать ей принимать гостей.
Никто не желал войти в дом в нечистой обуви, и, значит,
«и шагав милю по дрохедской пыли, надо было зайти в до-
мик, где кухня, почистить башмаки, отряхнуть пыль с брюк
и длинных подолов.
Отец Ральф, как обычно, явился в сутане: никакой фрак
или смокинг не шел ему так, как это одеяние строгого
покроя, чуть расширяющееся книзу, с длинным рядом
черных матерчатых пуговиц впереди, от ворота до самого
низа, перехваченное поясом с лиловой каймой — знаком
inn сана.
Мэри Карсон была вся в белом: белое шелковое платье,
белые кружева, белые страусовые перья. Фиа смотрела на
нно но все глаза, до того ошеломленная, что ей даже измени-
in всегдашняя невозмутимость. Так вопиюще нелепо, так
некстати старуха вырядилась невестой — чего ради, спра-
шивается? Ни дать ни взять выжившая из ума старая дева,
которая разыгрывает новобрачную. В последнее время она,
ко всему, сильно растолстела, и это ее тоже не красит.
Но Пэдди словно не замечал ничего неладного; сияя
улыбкой, подошел к сестре, взял ее за руку. До чего слав-
ный малый, подумал отец Ральф, который и рассеянно,
и чуть забавляясь наблюдал эту сценку.
Ну, Мэри, ты замечательно выглядишь! Прямо как
молоденькая!
А на самом деле она была точь-в-точь как королева
Виктория незадолго до смерти на широко известной фо-
ки рафии. Глубокие складки по обе стороны крупного носа,
упрямо сжатый властный рот; выпуклые холодные глаза не
мигая уставились на Мэгги. И прекрасные синие глаза
। вищенника испытующе оглядели племянницу, тетку и
гпова племянницу.
Мэри Карсон улыбнулась брату, взяла его под руку.
Можешь вести меня к столу, Падрик. Отец де
169
Брикассар поведет Фиону, а мальчики пойдут с Мэгенн.
Она через плечо глянула на Мэгги.— Будешь сегодня
танцевать, Мэгенн?
— Она для этого слишком молода, Мэри, ей и семи а
дцати нет,— поспешно сказал Пэдди, вспомнив еще одно
свое родительское упущение: никого из его детей не учили
танцевать.
— Очень жаль,— уронила Мэри Карсон.
То был блестящий, роскошный, великолепный, ослепи
тельный бал; по крайней мере, эти слова переходили из yci
в уста. Прибыл с женой, сыновьями и единственной дочерью
даже Ройял О’Мара из Инишмари, за двести миль — самый
дальний путь, хотя и немногим длиннее, чем у других
гостей. Джиленбоупским жителям ничего не стоит прока
титься за двести миль ради крикетных состязаний, а уж
ради такого празднества тем более. Приехал Данкен Гордон
из Ич-Юиздж; никто не мог добиться от него ответа -
почему он назвал свое имение в такой дали от океана
шотландскими, вернее даже гэльскими словами, которые
означают «морской конь», иначе говоря — морж. Приехал
Мартин Кинг с женой, сыном Энтони и женой сына; то был
старейший поселенец на джиленбоунских землях — Мэри
Карсон, всего лишь женщина, не удостоилась этого звания.
Приехали Эвен Пью из Брейк-и-Пвл (местные жители, не
в силах выговорить сплошные шотландские согласные,
называли это имение Брейки-Пул), Доминик О’Рок из
Диббен-Диббена, Хорри Хоуптон из Бил-Била и еще чело
век десять — двенадцать с семьями.
Это были почти сплошь католики, мало кто носил
англосаксонские имена; тут было примерно поровну ир
ландцев, шотландцев и уроженцев Уэльса. Нет, на родине
им не приходилось надеяться на равноправие и независи
мость, а католикам в Уэльсе и Шотландии нечего было рас
считывать и на сочувствие тамошних протестантов. Здесь
же, на многих тысячах квадратных миль вокруг Джилеп
боуна, они сами себе хозяева и господа, владельцы огром
пых богатств, и где уж господам английским помещикам с
ними тягаться; в пределах Дрохеды, крупнейшего из здеш
них имений, свободно разместились бы несколько европей
ских княжеств. Трепещите, князья Монако и герцоги Лих
тепштейнские! Вам не сравниться с величием с Мэри Кап
сон. И вот здешние владыки кружатся в вальсе под вкрад
чпвую музыку оркестра, выписанного из Сиднея, а потом
снисходительно смотрят, как их дети отплясывают чарль
стон; они едят паштет из омаров и свежие устрицы со льда.
170
hi.ин выдержанное пятнадфтилетнее шампанское из
Фрикции и двенадцатилетнее шотландское виски. Если уж
। ниорить по совести, они с большим удовольствием ели бы
♦ннреного барашка или солонину и запивали дешевым,
нрнпким бандабергским ромом или графтонским пивом
прями из бочки. Но приятно знать, что к твоим услугам
шмыг изысканные яства и напитки — стоит только поже-
41111.,
Да, бывают и скудные годы, и нередко. Доходы от шер-
| |и в хорошие годы откладывались впрок, чтобы пере-
пит. годы плохие, ибо никто не может предсказать, будет
ни дождь. Но вот выпало уже несколько добрых лет кряду,
и а Джилли почти не на что тратить деньги. О, если уж ты
очутился на плодородных черноземных равнинах Великого
। пигро-Запада, нет для тебя лучшей земли. Они не тоскова-
ли по прежней своей родине и не совершали туда паломни-
ircnia; что сделала для них Англия, кроме как унижа-
in и преследовала за их верования? Австралия же
гимн страна католическая, здесь они равные среди
ринных. И Великий Северо-Запад стал для них новой
РПДИПОЙ.
И притом нынче за все платит Мэри Карсон. Уж она-то
может себе это позволить. По слухам, у нее денег хватило
Пы, чтобы купить и продать даже английского короля. Ее
нипиталы вложены в сталь, в серебро, цинк и свинец, в медь
и полото и еще в десятки всяких копей, рудников и пред-
приятий, почти все в такие, на которых в прямом и пере-
нос пом смысле делают деньги. Дрохеда уже давно отнюдь
пн главный источник ее доходов; теперь это всего лишь
мыгодная забава.
Ни за обедом, ни после отец Ральф не заговаривал
г Мэгги; весь вечер он старательно ее избегал. Обиженная,
они все время искала его глазами. Он ощущал на себе ее
йигляд, и ему очень хотелось подойти и объяснить, что ее да
и ого доброму имени только повредит, если он станет уде-
/П1Т1. ей больше внимания, чем, к примеру, мисс Кармайкл,
мисс Гордон или мисс О’Мара. Так же как Мэгги, он не
нищевал и, так же как Мэгги, притягивал множество взгля-
дов; бесспорно, они двое превзошли красотой всех при-
। утствующих.
Отец Ральф как бы раздвоился — одна половина его
существа возмущалась видом Мэгги в этот вечер, ему не-
приятны были и эта короткая стрижка, и прелестное
плнтье, и элегантные шелковые туфельки того же цвета
• пепла розы» на высоченных двухдюймовых каблуках; она
171
н так стала выше ростом/ и фигурка ее теперь — сам л
женственность. Л другая половина его души преисполни
лась гордости: его Мэгги затмила всех девушек в зале
У мисс Кармайкл точеные аристократические черты лица,
но ей не хватает необычайного сияния этих золотисто
рыжих волос; у мисс Кинг чудесные белокурые косы, но не
такое гибкое тело; у мисс Маккейл фигура изумительная,
но физиономия точно у лошади, которая тянется череа
забор за яблоком. И однако, острей всего он ощущал разоча
рование — ну почему, почему нельзя повернуть время
вспять! Ему вовсе не нужна взрослая Мэгги, ему нужна
девчурка, с которой можно обращаться как с нежно люби
мым ребенком. На лице Пэдди он подметил словно бы
отражение своих мыслей и слабо улыбнулся. Каким бла
женством было бы хоть раз в жизни не скрывать того, чю
чувствуешь! Но привычная выучка и благоразумие въелись
ему в плоть и кровь.
А вечер продолжался, и все непрпнуждеппей стапови
лись танцы, пили уже не шампанское и виски, а ром и пиво,
и празднество теперь больше напоминало обыкновенную
веселую вечеринку па простой ферме после стрижки овец.
Сюда бы хоть одного овчара да работницу с фермы — и к
двум часам ночи уже никто не отличил бы этот прием от
обычного в джиленбоунской округе гулянья, развлечения
вполне демократичного, открытого для всех.
Пэдди и Фиа все еще помогали хозяйничать, но Боб
с Джеком и Мэгги ровно в полночь ушли. Родители этого не
заметили, им было весело: их дети не умели танцевать, но
они-то умели — и танцевали вовсю, больше друг с другом;
зоркому глазу отца Ральфа они вдруг показались на диво
подходящей парой — быть может, как раз потому, что им
так редко случалось дать себе волю и порадоваться друг на
друга. Отец Ральф не помнил, чтобы ему хоть раз пришлось
видеть их одних и тут же не вертелся бы кто-нибудь ил
детей. — а ведь это нелегко в больших семьях, подумалось
ему, родителям никогда не удается побыть наедине, разве
что в спальне, а тогда, пожалуй, им уже не до разговоров,
это можно понять. Что весел и жизнерадостен Пэдди — не
диво, он всегда такой, но вот Фиа нынче вечером просто
блистательна, и когда Пэдди приличия ради учтиво пригла
шает па танец супругу какого-нибудь овцевода, у нее отбоя
нет от кавалеров; между тем женщины куда моложе уныло
сидят вдоль стен огромной залы, и никто не стремится
с ними танцевать.
Впрочем, отец Ральф лишь урывками наблюдал
172
К inpii родителями. После ухода Мэгги он словно на десять
н*| помолодел, необычайно оживился и совсем ошеломил
н«пнц Хоуптон, Макнейл, Гордон и О’Мара, станцевав —
•I превосходно — с мисс Кармайкл «блэк ботом». Но после
ною он прошелся в танце по очереди с каждой свободной
опушкой в зале, даже с некрасивой бедняжкой мисс
Нью к этому времени гости чувствовали себя уже совсем
непринужденно, исполнились благодушия и никто ничуть
ив осудил святого отца. Напротив, все вслух восхищались
ни неутомимой добротой. Никто не мог бы сказать, что его
дочери не довелось потанцевать с преподобным де Бри-
нп< тиром. Разумеется, не будь это прием в частном доме, он
in* позволил бы себе развлекаться танцами, но как приятно
видеть, что такой обаятельный человек в кои веки может
и повеселиться.
В три часа ночи Мэри Карсон поднялась на ноги
и зевнула.
Нет, праздник продолжается,— сказала она.— Если
и устала (а я и правда устала), я могу пойти и лечь и сей-
час так и сделаю. Но еды и питья хватает, оркестр для
• ого и нанят, чтобы играть, пока у кого-то еще есть же-
ните танцевать, а если немножко шумно, я только ско-
рее усну. Отец Ральф, не поможете ли мне подняться
наверх?
Выйдя из залы, она, однако, не повернула к велико-
НЧИ10Й лестнице, ведущей на второй этаж, а, тяжело
впираясь на руку священника, направилась к своей гости-
ной. Дверь была заперта; Мэри дала спутнику ключ,
подождала, пока он отпер, и первая вошла в комнату.
- Прекрасный вечер, Мэри,— сказал он.
Последний для меня.
Не говорите так, дорогая.
Отчего же? Мне надоело жить, Ральф, с меня
н катит.— Недобрые глаза ее смотрели насмешливо.— Вы
что, не верите? Вот уже семьдесят лет с лишком я делаю
1олы<о то, что хочу, ц тогда, когда хочу, и если смерть
воображает, будто в ее воле назначить мой последний час,
пни сильно ошибается. Я умру, когда сама захочу, и это
никакое не самоубийство. Наша воля к жизни — вот что
line здесь держит, Ральф; а если всерьез хочешь с этим
покончить, ничего нет проще. Мне надоело, и я хочу с этим
покончить. Только и всего.
Ему тоже надоело — не то чтобы жить, надоела маска
печной сдержанности, безжалостный климат Австралии
н го, что нет друзей, нет людей душевно близких, и сам себе
173
он надоел. В гостиной был полумрак, его почти не рассеива-
ла высокая керосиновая лампа под абажуром бесценного
рубинового стекла, и от прозрачных алых теней в упрямом
лице Мэри Карсон проступало нечто совсем уже дьяволь-
ское. У отца Ральфа побаливали ноги и спина, давным-
давно он так много не танцевал, хоть и гордился тем, что
следит за новейшими причудами моды. Ему уже тридцать
пять, он приходский священник в глубокой провинции,
а много ли это в иерархии католической церкви? Карьера
его не успела начаться — и уже кончена. Ох уж эти мечты
юности! И неосторожные речи юности, и пылкий нрав
юности. У него не хватило стойкости в час испытания.
Но никогда он не повторит такой ошибки. Никогда, ни
за что...
Он беспокойно покачал головой, вздохнул — что толку
об этом думать. Случая больше не представится. Пора
посмотреть правде в глаза, пора уже расстаться с надежда-
ми и мечтами.
— Помните, Ральф, я вам сказала — моя возьмет, я вас
побью вашим же оружием?
Сухой старушечий голос ворвался в его раздумья,
навеянные усталостью. Он посмотрел на Мэри Карсон
и улыбнулся.
— Дорогая Мэри, я никогда не забываю ни одного
вашего слова. Просто не знаю, что бы я делал без вас эти
семь лет. Ваше остроумие, ваше лукавство, ваша проница-
тельность...
— Будь я помоложе, я бы вас заполучила другим
способом, Ральф. Вам вовек не понять, до чего мне хотелось
скинуть с плеч лет тридцать. Если б ко мне явился дьявол
и предложил — продай мне душу и стань опять молодой,
я бы мигом согласилась и ничуть не пожалела бы о сделке,
как этот старый осел Фауст. Да только нет его, дьявола.
Меня, знаете ли, ничто не убедило, будто бог и дьявол на
самом деле существуют. Ни разу не видела ни малейших
доказательств. А вы?	•
— И я не видел. Но это убеждение опирается не на
доказательства, Мэри. Оно опирается на веру, вера — вот
на чем стоит католическая церковь. Если нет веры — нет
ничего.
— Весьма непрочная основа.
— Возможно. Думаю, верить способен каждый. При
знаюсь, я вынужден постоянно с собою бороться, дабы веру
сохранить, но никогда я не сдамся.
— С удовольствием разбила бы вас в пух и прах.
174
( ииие глаза его смеялись, при этом свете они казались
• I*|»ы м и.
Дорогая моя Мэри, что-что, а это я хорошо знаю!
А знаете ли, почему?
Бесконечная нежность украдкой подобралась к нему и,
ножилуй, проникла бы в душу, но он яростно воспроти-
нн;к»1.
Знаю, Мэри, и, поверьте, мне очень жаль.
Много ли женщин любило вас, не считая вашей
мм гири?
А я не знаю, любила ли меня моя мать. Во всяком
। лучпе, под конец она меня возненавидела. Почти все жен-
щины меня ненавидят. Напрасно меня не окрестили Иппо-
ми гом.
Ого! Это мне многое объясняет.
А что до других женщин, пожалуй, только Мэгги...
Но она еще совсем девочка. Вероятно, не будет преувеличе-
нном сказать, что сотни женщин меня желали, но люби-
ли?.. Сильно сомневаюсь.
Я вас любила,— с волнением сказала она.
Нет, не любили. Я оказался вызовом вашей старости,
юл 1.ко и всего. Одним своим видом я вам напоминаю о том,
'но вам в ваши годы уже недоступно.
- Ошибаетесь. Я вас любила. Еще как! Вы что думае-
н\ раз я стара, стало быть, уже не могу любить? Так вот,
преподобный отец де Брикассар, я вам кое-что скажу.
Запертая в этом дурацком теле, как в тюрьме, я еще моло-
да - еще способна чувствовать, и желать, и мечтать, и еще
иак бунтую, и злюсь на свои оковы, на свое тело. Ста-
рость — самое жестокое мщение, которое на нас обрушива-
ет мстительный бог. Почему он заодно не старит и наши
души? — Она откинулась на спинку кресла, закрыла глаза,
оскалила зубы в угрюмой усмешке.— Мне, конечно, пря-
маи дорога в ад. Но сперва, надеюсь, мне удастся высказать
юс поду богу, до чего он жалкое, злобное ничтожество!
— Вы слишком долго вдовели, Мэри. Господь предоста-
иил вам свободу выбора. Вы могли снова выйти замуж.
И если вы предпочли замуж больше не выходить и потому
страдали от одиночества, эту участь вы избрали сами, бог
гут пи при чем.
Она молча изо всех сил вцепилась в ручки кресла; не
грину ее немного отпустило, и она открыла глаза. В свете
лампы они красновато сверкнули, но не от слез; то был
какой-то жесткий, режущий блеск. У отца Ральфа захвати-
ло дыхание, ему стало жутко. Настоящая паучиха!
175
— Ральф, у меня на бюро лежит конверт. Дайте его
сюда, пожалуйста.
Опасливо, с ноющим сердцем, он поднялся, взял пись
мо, с любопытством на него взглянул. На лицевой стороне
конверта никакой надписи, но он запечатан, как положено,
на красном сургуче оттиснута печать Мэри Карсон — знак
Овна и прописное «Д». Отец Ральф подошел и протянул ей
конверт, но она не взяла и только махнула ему, чтобы сел
на свое место.
— Это вам,— сказала она и усмехнулась.— Это орудие
вашей судьбы, Ральф, вот что это такое. Мой последний,
решающий удар в нашем долгом поединке. Как жаль, что
меня уже не будет и я не увижу развязки. Но я прекрасно
знаю, какова будет развязка, ведь я знаю вас, знаю куда
лучше, чем вы воображаете. Несносный гордец! Тут, в кон
верте, ваша судьба, вот чем решится — что станет с вашей
жизнью и с вашей душой. Приходится отдать вас этой
девчонке Мэгги, но уж я позаботилась, чтобы и она вас не
заполучила.
— Почему вы так ненавидите Мэгги?
— Я вам уже однажды сказала. Потому что вы ее
любите.
— Да ведь это совести не та любовь! Она — мой ребенок,
ведь у меня детей не будет, она — радость моей жизни.
Мэгги для меня некий образ, Мэри, просто образ!
Старуха насмешливо фыркнула.
— Не желаю я говорить про вашу драгоценную Мэгги!
Я вас вижу в последний раз и не желаю тратить время
и слушать, что вы там про нее толкуете. Вот письмо. Покля
нитесь мне, дайте слово священника, что вы не вскроете
конверт, пока своими глазами не увидите мой труп, но
тогда прочтете его сразу, немедля, прежде чем похороните
меня. Клянитесь!
— Зачем же клятвы, Мэри. Я все сделаю, как вы
хотите.
— Клянитесь, или я возьму письмо обратно!
Он пожал плечами.
— Что ж, хорошо. Даю слово священника. Клянусь, что
не вскрою это письмо, пока не увижу вас мертвой, а тогда
прочту его прежде, чем вас похоронят.
— Вот и хорошо!
— Мэри, пожалуйста, не тревожьтесь. Вам все это
просто кажется. Завтра утром вы сами над этим посмеетесь.
— Утром меня уже не будет. Я умру сегодня ночью; не
так я слаба, чтобы ждать дольше только ради удовольствия
176
« ни' раз вас увидеть. Какое облегчение! Теперь я лягу.
Поможете мне подняться по лестнице?
< hi ей не верил, но какой смысл спорить, и не в том она
нас i роении, чтобы можно было свести все к шутке. Один
бо| решает, когда человеку умереть, разве что по своей
ноле, тоже дарованной богом, он сам лишит себя жизни.
Л опа ведь сказала, что этого не сделает. И отец Ральф
помог ей, грузной, одышливой, подняться по лестнице и на
площадке взял ее руки в свои, наклонился, хотел поцело-
ван. их.
Опа отдернула руки.
Нет, не сегодня. В губы, Ральф! В губы, как будто
мы любовники!
В ярком свете люстры, где ради праздника зажжены
были четыреста восковых свечей, она увидела на его лице
отвращение, он невольно отпрянул,— и ей страстно захоте-
лось умереть, умереть сейчас же, сию минуту.
Мэри, я священник! Я не могу!
Мэри Карсон засмеялась жутким, пронзительным сме-
хом.
- Ох, Ральф, ну и подделка же ты! Поддельный
мужчина, поддельный священник! А еще имел наглость
когда-то предложить мне заняться любовью! Так твердо
был уверен, что я откажусь? Эх, жаль, я отказалась! Душу
черту продала бы, лишь бы вернуть тот вечер, поглядеть бы,
нвк ты вывернешься! Подделка, фальшивая монета! Вот
что ты такое, Ральф! Никчемная подделка, импотент! И не
мужчина, и не священник! Да ты не способен разохотиться
даже на святую деву Марию! Ты ж, наверно, за всю жизнь
ни разу не мог бы взять женщину, преподобный отец де
Крикассар! Подделка!
Солнце еще не взошло, даже не начинало светать.
Непроглядная тьма жарким мягким одеялом окутывала
Дрохеду. Гости расшумелись вовсю; будь здесь поблизости
госеди, они давно бы вызвали полицию. Кого-то шумно
и мерзко рвало на веранде, а под негустым кустом хвоща
слились воедино две неясные тени. Отец Ральф обошел
стороной упившегося и любовников и молча зашагал
по свежескошенноп лужайке; такая мука терзала душу,
что он не разбирал, куда идет. Все равно куда, лишь бы
подальше от ужасной старой паучихи, убежденной, что в
ату чудесную ночь она сплетет св<^ погребальный
кокон.
177
В такой ранний час жара еще не изнуряла; в воздухе
ощущалось чуть заметное медлительное дуновение, вкрад-
чиво, томно благоухали боронии и розы, во всем — чу-
десная умиротворенность, какая ведома лишь тропикам
и субтропикам. Жить, о господи, жить полной жизнью!
Наслаждаться этой ночью, быть подлинно живым, быть
свободным!
Он остановился на дальнем краю лужайки, поднял гла-
за к небу — живая антенна, взыскующая божества. Что же
таится в ночном небе, что там, среди мерцающих огоньков,
в этой чистейшей, недоступной выси? Быть может, когда
откинут голубой заслон дня, человеку дозволено заглянуть
в вечность? Только эта бесконечная звездная россыпь,
только она одна и убедит, что бог — есть и у времени ни
начала, ни конца.
Да, старуха права. Подделка, подделка во всем. Не
священник и не мужчина. Только хотел бы понять, как
быть мужчиной и священником. Нет! Не тем и другим!
Священник и мужчина не могут существовать в одном
лице — если ты мужчина, значит, не священник. Почему,
почему я когда-то запутался в ее паутине? Она ядовита,
я и не догадывался, что яд так силен. Что в этом письме?
Это очень в духе Мэри — подкинуть мне приманку! Много
ли она знает или о многом лишь догадывается? А что тут
знать, о чем догадываться? Только пустота и одиночество.
Сомнения, тоска. Всегда тоска. Но ты ошибаешься, Мэри.
Я вполне мог бы взять женщину. Просто я отказался от
желания, годы потратил — и доказал себе, что с желанием
можно совладать, подавить его, обуздать, ибо желание
присуще мужчине, а я — священник.
На кладбище кто-то плачет. Конечно, Мэгги. Больше
никому это и в голову не придет. Отец Ральф приподнял
полы сутаны и перешагнул через кованую невысокую
ограду — этого не миновать, на сегодня он еще не распро-
щался с Мэгги. Раз уж пришлось объясняться с одной из
двух женщин, вошедших в его жизнь, неизбежно объясне-
ние и с другой. К нему возвращалась обычная насмешливая
отрешенность — вот чего она не могла лишить его надолго,
старая паучиха. Злобная старая паучиха. Да сгноит ее
господь. Да сгноит ее господь!!
— Мэгги, милая, не плачь,— сказал он, опускаясь
рядом с ней на росистую траву.— На, возьми, ручаюсь,
у тебя нет с собой порядочного носового платка. С жен-
щинами всегда фк. Возьми мой и вытри глаза, будь ум-
ницей.
178
< >иа взяла платок и послушно утерла слезы.
Ты даже не сменила свой наряд. Неужели ты
сидишь тут с полуночи?
Да.
Л Боб и Джек знают, где ты?
Я им сказала, что иду спать.
Отчего ты плачешь, Мэгги?
Вы со мной весь вечер не разговаривали.
- А! Так я и думал. Ну-ка, посмотри на меня.
На востоке тьма начинала рассеиваться, там уже скво-
мил жемчужный свет, в Дрохеде загорланили первые
питухи, приветствуя зарю. И он видел — даже от долгих
слез не потускнели эти чудесные сияющие глаза.
- Мэгги, сегодня вечером ты была самая красивая,
всех девушек затмила, а кто же не знает, что я бываю в Дро-
моде чаще, чем требуется. Я — священник и потому должен
быть выше подозрений, примерно как жена Цезаря, но,
боюсь, не всегда мысли у людей столь чисты. Для священ-
ника я еще не стар и недурен собой.— Он представил себе,
иак приняла бы Мэри Карсон эту скромную самооценку,
и беззвучно засмеялся.— Прояви я к тебе хоть на грош
внимания, об этом в два счета заговорил бы весь Джилли.
Уже гудели бы телефонные провода по всей округе. Пони-
маешь, что я хочу сказать?
Мэгги покачала головой; светало, и ее короткие кудряш-
ки золотились с каждой минутой все ярче.
- Ну, ты еще молода и не знаешь, как оно бывает, но
надо же тебе учиться, и почему-то всегда учить тебя прихо-
дится мне, верно? Так вот, я хочу сказать, люди станут
говорить, что я внимателен к тебе как мужчина, а не как
священник.
- Отец Ральф!!
- Ужасно, правда? — Он улыбнулся.— Уверяю тебя,
именно так и скажут. Пойми, Мэгги, ты уже не ребенок,
ты взрослая девушка. Но ты еще не научилась скрывать,
иак хорошо ко мне относишься, и если бы я при всех по-
дошел и стал с тобой разговаривать, ты бы смотрела на
меня такими глазами, что люди неправильно бы это
поняли.
Мэгги как-то странно смотрела на него, и внезапно
англ яд ее стал непроницаемым, она резко отвернулась,
и теперь отец Ральф видел только ее щеку.
— Да, понимаю. Очень глупо, что я раньше не пони-
мала.
А теперь не пора ли тебе домой? Дома, наверно, все
179
еще спят, но если кто-нибудь поднимется в обычный час,
тебе сильно попадет. И нельзя говорить, что ты была тут со
мной, Мэгги, даже своим родным ты не должна это гово-
рить.
Она встала и в упор посмотрела на него.
— Иду, отец Ральф. Только жаль, что они не знают вас
лучше, тогда бы про вас нипочем так не подумали. Вы ведь
ничего этого чувствовать не можете, правда?
Почему-то ее слова больно задели, ранили до глуби-
ны души,— так глубоко не проникали самые язвительные
колкости Мэри Карсон.
— Да, ты права, Мэгги. Ничего этого я не чувствую.—
Он вскочил на ноги, криво усмехнулся.— Наверно, скажи
я, что хотел бы чувствовать, тебе это показалось бы стран-
ным? — Он провел рукой по лбу.— Нет, ничего подобного
я не хочу! Иди домой, Мэгги, иди домой!
Лицо у нее стало грустное.
— Спокойной ночи, отец Ральф.
Он взял ее руки в свои, наклонился, поцеловал их.
— Спокойной ночи, Мэгги, милая.
Он смотрел ей вслед — вот она идет среди могил, вот
перешагнула через низкую ограду; в этом платье, расшитом
розовыми бутонами, она — само изящество, грация, сама
женственность и словно вышла из сказки. Пепел розы.
«Очень подходящее название»,— сказал он мраморному
ангелу.
Когда он шагал через лужайку обратно, автомобили,
рокоча моторами, уже отъезжали; праздник наконец-то
кончился. В доме музыканты, шатаясь от рома и усталости,
укладывали свои инструменты, измученные горничные
и нанятые на этот вечер помощницы пытались хоть немного
навести порядок. Отец Ральф укоризненно покачал голо-
вой.
— Отошлите всех спать, дорогая миссис Смит,— на
ходу сказал он экономке.— За такую работу лучше прини-
маться со свежими силами. Я уж позабочусь, чтобы миссис
Карсон не рассердилась.
— Хотите что-нибудь перекусить, ваше преподобие?
— Боже упаси! Я иду спать.
Уже далеко за полдень кто-то тронул его за плечо. Не
в силах открыть глаза, он дотянулся до этой руки, хотел
прижаться к пей щекой.
— Мэгги...— пробормотал он спросонок.
180
Ваше преподобие, ваше преподобие! Ох, пожалуй-
< in, проснитесь!
Голос прозвучал так, что сна как не бывало, он мигом
щ к рыл глаза.
Что случилось, миссис Смит?
Миссис Карсон... она умерла.
Отец Ральф глянул на часы — шесть вечера; шатаясь,
ши илу одолевая тяжкое оцепенение, которым оглушала
не и ы носимая дневная жара, он выпутался из пижамы,
ши пнул сутану, набросил на шею узкую лиловую епитра-
Н1Л1», достал елей для соборования, святую воду, большой
н'ргбряный крест, четки черного дерева. Он ни на минуту
in’ усомнился в словах миссис Смит — конечно же, старая
паучиха умерла. Уж не отравилась ли в конце концов? Если
ihk, дай бог, чтобы в комнате не осталось следов и чтобы не
понял врач. Что пользы ее соборовать, он и сам не знал. Но
гик полагается. Откажись он — и не миновать вскрытия,
нг ячеек их осложнений. Внезапное подозрение — не покон-
чила ли она самоубийством — тут было ни при чем; но
гопоршить священный обряд над телом Мэри Карсон пока-
залось ему непристойным.
Да, она была мертва, еще как мертва — должно быть,
умерла через считанные минуты после того, как ушла
к себе, добрых пятнадцать часов назад. Все окна закрыты
наглухо, и в комнате сыро — она всегда велела по углам, не
на виду, расставлять тазы с водой, это будто бы сохраняет
< пежесть кожи. В воздухе что-то странно гудело, минута-
другая тупого недоумения — и он понял: это жужжат мухи,
гучи мух облепили ее и пируют, и спариваются на ней,
н откладывают на трупе яйца.
- Ради всего святого, миссис Смит, откройте ок-
на! — выдохнул он, белый как полотно, и шагнул к пос-
гели.
Час, когда труп коченеет, уже миновал, она снова
обмякла, и это было отвратительно. Широко раскрытые
иаза испещрены пятнами, тонкие губы почернели; и всюду
кишат мухи. Пришлось просить миссис Смит отгонять их,
пока он совершал обряд, бормотал над телом древние свя-
щенные слова. Что за фарс, ведь она предана проклятию!
А запах! О господи! Дохлая лошадь на выгоне, под откры-
тым небом, и та не испускает такого зловония. Дотронуться
до нее мертвой так же отвратительно, как прежде до живой,
• гм более — до этих облепленных мухами губ. Еще не-
сколько часов — и ее станут жрать черви.
Наконец все сделано. Он выпрямился.
181
— Сейчас же идите к мистеру Клири, миссис Смит,
и ради бога скажите ему, пускай мальчики поскорей сколо
тят гроб. Выписывать из Джилли некогда, она разлагается
у нас на глазах. Боже милостивый! Меня тошнит. Пойду
приму ванну, все, что на мне сейчас надето, кину за дверь.
Сожгите это. Все пропиталось ее запахом, от него уже не
избавиться.
И вот он опять у себя в комнате, на нем бриджи и ру-
башка для верховой езды — вторую сутану он сюда не
захватил,— и тут он вспомнил о письме и своем обещании.
Пробило семь; до него доносилась приглушенная сумато-
ха — прислуга и временные помощницы спешили прибрать
после вчерашнего празднества, сызнова превращали залу
в домовую церковь, готовили назавтра все к похоронам.
Ничего не поделаешь, надо сегодня же съездить в Джилли,
взять другую сутану и все, потребное для погребального
обряда. Собираясь куда-нибудь на дальнюю ферму, он
непременно брал с собой из дому самое необходимое, в раз-
ных отделениях черного саквояжа аккуратно уложены
святые дары и все, что нужно пастырю для случаев рожде-
ния и смерти, и облачение, в каком в это время года подо-
бает отслужить мессу. Но он, как-никак, ирландец - везти
с собою на праздник траурное облачение и прочее,
что надобно для похорон, значило бы искушать судьбу...
Издали донесся голос Пэдди, но на встречу с Пэдди его
сейчас не хватает; все, что полагается, сделает миссис
Смит.
Он подсел к окну — за окном открывалась озаренная
закатным солнцем Дрохеда, золотились призрачные эвка-
липты, в последних лучах багрянцем отсвечивали алые,
розовые, белые розы в саду,— достал из саквояжа запеча-
танный конверт и застыл с письмом Мэри Карсон в руках.
Но она требовала, чтобы он прочитал это до похорон —
и где-то в тайниках сознания некий голос нашептывал:
надо прочитать сейчас, не вечером, не после того, как он
увидится с Пэдди и Мэгги, но сейчас, пока он не видел
никого, кроме Мэри Карсон.
В конверте лежали четыре листа бумаги; он перебрал их
и тотчас понял, что два нижних — ее завещание. Два пер-
вых адресованы ему, Ральфу де Брикассару, это ее письмо
к нему.
«Дорогой мой Ральф,
вы уже видите, что второй документ в этом конверте — мое
завещание. Прежнее, по всем правилам составленное и за-
182
нечитанное завещание находится у моего поверенного
и конторе Гарри Гофа в Джилли; это, в конверте, составле-
но много позже, и тем самым то, что у Гофа, становится
••(’действительным.
('оставила я его только вчера и свидетелями взяла Тома
и идешнего городильщика, ведь, насколько я знаю, не
полагается, чтобы под завещанием стояли подписи свидете-
лей, которые по нему что-либо получат. Документ этот
шюлие законный, хоть его и составлял не Гарри. Будьте
упарены, ни один суд в нашей стране не скажет, что это
аппощание не имеет силы.
По почему я не поручила его составить Гофу, если
пожелала распорядиться своим имуществом иначе, чем
прежде? Очень просто, милейший Ральф. Я хотела, чтобы
о существовании этой бумаги не знала больше ни одна
душа, только вы и я. Это единственный экземпляр, и он
и наших руках. Об этом не знает никто. Что весьма суще-
стпенно для моего плана.
Помните то место в Священном писании, где Сатана
••одет господа нашего Иисуса Христа на высокую гору
и искушает его всеми царствами мира? Как приятно, что
и у меня есть доля сатанинской силы и я могу искушать
того, кого люблю, всеми царствами мира и славой их. (Мо-
жет быть, вы сомневаетесь в том, что Сатана любил Христа?
II — ничуть.) В последние годы я много раздумывала
о выборе, который стоит перед вами, это внесло в мои мыс-
ли приятное разнообразие, и чем ближе смерть, тем за-
бавней мне все это представляется.
Прочитав это завещание, вы поймете, что я имею в виду.
Когда я буду гореть в адском огне, вне той жизни, какую
пилю теперь, вы будете еще в пределах этой жизни — но
гореть будете в адском пламени куда более свирепом, чем
мог создать сам господь бог. Я изучила вас до тонкости,
милый мой Ральф! Может быть, ни в чем другом я не разби-
ралась, но как мучить тех, кого люблю,— это я всегда
прекрасно знала. И вы куда более занятная дичь для этой
охоты, чем был мой дорогой покойник Майкл.
Когда мы только познакомились, вам хотелось заполу-
чить Дрохеду и мои деньги, не так ли, Ральф? В этом вы
видели средство купить возвращение на предназначенную
пам стезю. А потом появилась Мэгги, и вы уже не думали
о том, как бы меня обработать, не так ли? Я стала лишь
предлогом для поездок в Дрохеду, чтобы вы могли видеть
Мэгги. Любопытно, переметнулись бы вы с такой же легко-
стью, если б знали истинные размеры моего состояния?
183
Знаете ли вы это» Ральф? Думаю, даже не подозреваете.
Полагаю, благородной особе неприлично указывать в заве-
щании точную сумму своих богатств, а потому сообщу вам
ее здесь, пусть в час, когда вам надо будет решать, к вашим
услугам будут все необходимые сведения. Итак, с точно-
стью до нескольких сот тысяч в ту или другую сторону, мое
состояние — это тринадцать миллионов фунтов.
Вторая страница подходит к концу, и вовсе незачем
обращать это письмо в диссертацию. Прочтите мое завеща-
ние, Ральф, и когда прочтете, решайте, как поступить.
Повезете вы его к Гарри, чтобы тот дал ему законный ход —
или сожжете и никогда никому о нем не расскажете? Вот
это вам и придется решать. Должна прибавить, что завеща-
ние, которое хранится в конторе у Гарри, я написала
в первый год после приезда Пэдди — там я все свое имуще-
ство оставляю ему. Надо же вам знать, что брошено на чашу
весов.
Я люблю вас так, Ральф, что готова была убить вас за
ваше равнодушие, но эта моя месть — куда слаще. Я не из
числа благородных душ; я вас люблю, но хочу истерзать вас
жестокой пыткой. Потому что, видите ли, я прекрасно
знаю, что именно вы решите. Знаю наверняка, хоть и не
смогу видеть это своими глазами. Вы будете терзаться,
Ральф, вы узнаете, что такое настоящая пытка. Итак, чи-
тайте, красавчик мой, честолюбивый служитель церкви!
Читайте мое завещание и решайте свою судьбу».
Ни подписи, ни хотя бы инициалов. Отец Ральф чув-
ствовал — пот проступил у него на лбу, струится из-под
волос на шею. Вскочить бы, сейчас, сию минуту сжечь обе
эти бумаги, даже не читая — что там, в завещании. Но она
и впрямь отлично изучила свою жертву, эта гнусная старая
паучиха. Конечно же, он прочтет, слишком сильно любо-
пытство, где тут устоять. О господи! Чем он провинился,
что она захотела так ему отплатить? Почему женщины так
его мучают? Почему он не родился безобразным кривобо-
ким коротышкой? Быть может, тогда он был бы счастлив.
Последние два листа исписаны были тем же четким,
почти бисерным почерком. Таким же скаредным и недоб-
рым, как ее подлая душа.
«Я, Мэри Элизабет Карсон, находясь в здравом уме
и твердой памяти, сим объявляю, что настоящий документ
есть моя последняя воля и завещание, и тем самым теряют
силу все завещания, написанные мною прежде.
184
.Li исключением особых распоряжений, перечисленных
uii.hr, все мое движимое и недвижимое имущество и все
и*и и и я завещаю Святой Римской католической церкви на
нн.кгследующих условиях.
Первое: упомянутой Святой Римской католической
церкви, в дальнейшем именуемой просто Церковь, надле-
|»н । принять к сведению, сколь высоко я ценю и почитаю ее
• п жителя, преподобного Ральфа де Брикассара. Един-
. ।нгнпо его доброта, духовное руководство и неизменная
поддержка побуждают меня именно так распорядиться
мним имуществом.
Второе: данные распоряжения в пользу Церкви оста-
mir я в силе лишь до тех пор, пока она ценит достоинства
и ।планты вышеназванного преподобного Ральфа де Бри-
ниггара.
Третье: вышеназванному Ральфу де Брикассару вруча-
• и и все мое имущество, движимое и недвижимое, и все мои
пчп.ги с правом полновластно распоряжаться доходами
и игом моим состоянием.
Четвертое: после смерти вышеназванного преподобного
Ри и.фа де Брикассара его последняя воля и завещание
• 11НЮВЯТСЯ решающим законным документом, определяю-
щим все, что касается дальнейшего управления моим
»<н гоянием. Иными словами, оно и впредь останется со-
Гичценностью Церкви, но только преподобный Ральф де
Брикассар вправе избрать своего преемника, кому поруче-
но будет управление; никто не может обязать его назначить
। hi этого служителя церкви или не духовное лицо, непре-
менно исповедующее католическую веру.
Пятое: имение Дрохеда не подлежит ни продаже, ни
1>н ।делу.
Шестое: мой брат Падрик Клири остается на должности
управляющего имением Дрохеда с правом поселиться в мо-
ем доме, и жалованье ему может назначить только препо-
1<иц|ый Ральф де Брикассар по своему усмотрению и никто
HiiDii.
Седьмое: в случае смерти моего брата, вышеназванного
Падрика Клири, его вдове и детям разрешается оставать-
• и в имении Дрохеда, и пост управляющего должны пос-
ir (овательно занимать его сыновья за исключением
•1»Р тсиса — Роберт, Джои, Хью, Стюарт, Джеймс и
11 г । рпк.
Восьмое: после смерти всех сыновей (за исключением
•l»l> Шепса) те же права переходят по наследству к внукам
••i.iiiirупомянутого Падрика Клири.
185
Особые распоряжения:
Падрику Клири завещаю все, что имеется в моих домах
в имении Дрохеда.
Юнис Смит, моя экономка, может оставаться в этой
должности на приличном жалованье столько времени,
сколько пожелает, сверх этого завещаю ей пять тысяч
фунтов, а при уходе на покой ей должна быть определена
достаточная пенсия.
Минерва О’Брайен и Кэтрин Доннелли могут оставать-
ся на приличном жалованье столько времени, сколько
пожелают, сверх этого завещаю им по тысяче фунтов каж-
дой, а при уходе на покой им должна быть определена
достаточная пенсия.
Преподобному Ральфу де Брикассару должны пожиз-
ненно выплачиваться десять тысяч фунтов в год, каковой
суммой он вправе распоряжаться единолично и бескон-
трольно по своему усмотрению».
Под всем этим, как полагается, стояла ее подпись,
подписи свидетелей и дата.
Комната отца Ральфа выходила на запад. Солнце уже
садилось. Как всегда летом, в недвижном воздухе висела
пелена пыли, солнце пронизывало ее, перебирая мельчай-
шие пылинки тонкими пальцами лучей, и казалось, весь
мир обратился в золото и пурпур. Длинные узкие облака
с огненной каймой, точно серебряные вымпелы, протяну-
лись поперек громадного багрового шара, повисшего над
деревьями, что росли на дальних выгонах.
— Браво! — сказал он.— Признаюсь, ты взяла надо
мной верх, Мэри. Мастерский удар. Глуп был я, а не ты.
Сквозь слезы он уже не разбирал строк и отодвинул
бумаги, пока на них еще не появились кляксы. Тринадцать
миллионов фунтов. Тринадцать миллионов фунтов! Да,
правда, на ее деньги он и метил когда-то, пока не появилась
Мэгги. А потом отказался от этой мысли, не мог он хладно-
кровно вести эту коварную игру, обманом перехватить
наследство, которое по праву принадлежит ей. Ну, а ес-
ли бы он знал тогда, как богата старая паучиха? Как
бы он себя вел? Ему и в мысль не приходило, что у нее
есть хотя бы десятая доля. Тринадцать миллионов фун-
тов!
Семь лет Пэдди и вся его семья жили в доме старшего
овчара и, не щадя себя, работали как проклятые на Мэри
Карсон. Ради чего? Ради грошей, которые платила им
старая скупердяйка? Насколько знал отец Ральф, ни разу
186
II иди не пожаловался на то, как бессовестно с ним посту-
пит, по уж наверно он думал, что после смерти сестры
Луде г щедро за все вознагражден, ведь он управлял всем ее
имением, получая жалованье простого овчара, а сыновья
по, работая овчарами, получали жалкую плату сезонника-
чернорабочего. Он не жалел сил на Дрохеду и полюбил ее
инк спою и по справедливости ждал, что так оно и будет.
Враво, Мэри! — повторил отец Ральф, и слезы,
первые его слезы со времен уже далекого детства, капали
•»му па руки — но не на бумагу.
Тринадцать миллионов фунтов, и, возможно, он еще
г гниет кардиналом. А на другой чаше весов Пэдди, его
жена, сыновья — и Мэгги. Как безошибочно раскусила его
ига гадина! Оставь она брата нищим, выбор был бы ясен:
без малейших колебаний пойти с этим завещанием к ку-
понной плите и спалить его. Но она позаботилась о том,
чтобы Пэдди ни в чем не нуждался, после ее смерти он
будет здесь устроен лучше, чем при ее жизни, Дрохеду не
вовсе у него отнимут. Отнимут доходы с нее и звание вла-
дельца, но не самую землю. Нет, он не станет обладателем
баснословных тринадцати миллионов фунтов, но будет
прекрасно обеспечен и окружен почетом. Мэгги не при-
дется голодать, нуждаться, зависеть от чьих-то милостей.
Но не бывать ей и мисс Клири, не сравняться с мисс Кар-
майкл и прочими светскими девицами. Будет она девуш-
кой из вполне уважаемой семьи, ей откроется доступ в хо-
inniiee общество, но к «верхам» ей не принадлежать.
I иногда.
Тринадцать миллионов фунтов. Можно вырваться из
Джиленбоуна, из безвестности, занять свое место в высших
сферах церкви, заслужить прочное расположение равных
и вышестоящих. И теперь же, пока еще молод, пока еще не
поздно наверстать упущенное. Мэри Карсон разом переста-
вила захудалый Джиленбоун с далекой окраины на карте
пинского легата в самый центр его деятельности; отзвук
случившегося докатится и до Ватикана. Как ни богата
римская католическая церковь, тринадцать миллионов
фунтов не пустяк. Тринадцатью миллионами даже и она
пренебрегать не станет. А внести эти миллионы в церков-
ную казну может только его рука, рука преподобного
Ральфа де Брикассара, так написано синими чернилами
и завещании Мэри Карсон. Разумеется, Пэдди не станет
оспаривать завещание, знала это и Мэри Карсон, да сгноит
mo господь. Ну, конечно, Пэдди придет в ярость, никогда
уже не захочет видеть его и с ним говорить, но, как ни
187
велика будет досада обманутого наследника, судиться он но
станет.
Что ж тут решать? Разве он не знает, разве не знал
с первой же минуты, едва прочитал завещание, как он
поступит? Слезы высохли. С обычной своей грацией отец
Ральф поднялся, проверил, аккуратно ли заправлена ру
башка в бриджи, и пошел к двери. Надо съездить в Джилли,
взять сутану и прочее для похорон. Но сперва он еще раз
посмотрит на Мэри Карсон.
Хоть окна спальни и открыты, зловоние стало уж вовсе
нестерпимым: ни ветерка, ни дуновения, занавеси вяло
повисли. Твердым шагом он подошел к кровати и остано-
вился, глядя на покойницу. На лице, там, где оно было
влажное, из отложенных мухами яиц уже вылуплялись
личинки, полные руки в кистях и до плеч вздулись от газов
зеленоватыми пузырями, кожа кое-где полопалась. О гос-
поди. Мерзкая старая паучиха. Ты победила, но что это за
победа! Одна разлагающаяся карикатура на человеческую
природу восторжествовала над другой. Тебе вовек не взять
верх над моей Мэгги, не отнять у нее того, чего у тебя самой
никогда не было. Пусть я буду гореть в аду рядом с тобой,
но я знаю, какая адская мука уготована тебе — вечно го
реть бок о бок со мной в том же огне и видеть, что я вечно
остаюсь к тебе равнодушен...
Внизу, в прихожей, его ждал Пэдди, растерянный,
бледный до зелени.
— Ох, ваше преподобие! — заговорил он, идя навстре
чу священнику.— Вот жуть, а? Как гром среди ясного неба!
Не ждал я, что она вот так помрет, она же вчера вечером
была совсем здоровая! Боже милостивый, что ж мне теперь
делать?
— Вы уже видели ее?
— Видел. Господи помилуй!
— Тогда сами понимаете, что надо делать. Никогда еще
я не видал, чтобы труп так быстро разлагался. Поскорей
уложите ее в какой-нибудь приличный ящик, не то через
несколько часов придется ее сливать в бочку из-под кероси
на. Завтра с утра пораньше надо ее похоронить. Не теряйте
времени, не украшайте гроб; прикройте его хоть розами из
сада, что ли. Да поторапливайтесь, приятель! Я еду в
Джилли за облачением.
— Возвращайтесь поскорей, ваше преподобие! — взмо
лился Пэдди.
Но его преподобие отстутствовал дольше, чем требова
лось только для того, чтобы заехать в церковный дом.
188
। почила он повел свою машину по одной из самых богатых
v ।иц города и остановил ее у шикарного особняка, окру-
iiH'iiiioro искусно разбитым садом.
Гарри Гоф как раз садился ужинать, но, услыхав от
। при и мной, кто его нежданный посетитель, вышел в при-
емную.
Не угодно ли отужинать с нами, ваше преподобие?
V нас солонина с капустой и отварным картофелем
под соусом из петрушки, и в кои веки не слишком со-
। rii а н.
Нет, Гарри, спешу. Я только заехал сказать вам —
им один утром скончалась Мэри Карсон.
Господи Иисусе! Да я же там был вчера вечером!
Она выглядела совсем здоровой!
Знаю. Около трех часов я проводил ее наверх, и она
была совершенно здорова, но, по-видимому, умерла, как
юлько легла в постель. Миссис Смит нашла ее мертвой
нчодня в шесть вечера. Но смерть наступила гораздо рань-
нк\ и это было ужасно; днем, в самый зной, комната стояла
макупоренная, жара как в инкубаторе. Дай бог мне забыть,
им что она была похожа! Отвратительно, Гарри, никакими
словами не передать!
- Ее хоронят завтра?
- Иначе невозможно.
Который час? Десять? В такую жару нам прихо-
дится ужинать на ночь глядя, прямо как испанцам, но
топить людям по телефону еще совсем не поздно. Хотите,
и наймусь этим вместо вас, ваше преподобие?
Спасибо, вы очень добры, для меня это большое
облегчение. Я приехал в Джилли только переодеться.
Когда собирался на этот раз в Дрохеду, мне и в голову не
приходило, что предстоят похороны. И надо как можно
• корей вернуться в Дрохеду, я им там нужен. Заупокойная
месса завтра в девять утра.
- Скажите Пэдди, что я привезу с собой ее завещание,
мочу огласить его сразу после похорон. Вам она тоже кое-
чю оставила, ваше преподобие, хорошо бы и вам при-
< утствовать.
— Боюсь, тут возникает небольшое осложнение, Гарри.
Видите ли, Мэри написала новое завещание. Вчера, после
loro как она простилась с гостями, она вручила мне запеча-
ПН1НЫЙ конверт и взяла с меня слово, что я его вскрою, как
юлько своими глазами увижу ее мертвой. Я так и сделал
и обнаружил в конверте новое завещание.
Мэри написала новое завещание? Сама, без меня?!
189
— Похоже, что так. Мне кажется, она давно его обду
мывала, но чего ради держала это в секрете, понятия нс
имею.
— И это завещание у вас при себе, вайю преподобие?
- Да.
Отец Ральф достал из-за пазухи сложенные во много рал
листы бумаги и подал юристу.
Гарри Гоф, нимало не раздумывая, тут же начал читать.
Дочитал, поднял глаза — и в его взгляде много было такого,
чего священник предпочел бы не увидеть. Восхищение,
гнев — и толика презрения.
— Что ж, ваше преподобие, поздравляю! Стало быть,
вы все-таки заполучили этот жирный кусок.
Гарри Гоф не был католиком, а потому мог себе позво
лить так выразиться.
— Поверьте, Гарри, для меня это еще неожиданней,
чем для вас.
— Это единственный экземпляр?
— Насколько я понимаю, единственный.
— И она дала его вам только вчера вечером?
- Да.
— Почему же вы не уничтожили его, чтоб бедняга
Пэдди мог получить то, что принадлежит ему по праву?
У католической церкви пет никаких прав па имущество
Мэри Карсон.
Прекрасные глаза отца Ральфа смотрели безмятежно
кротко.
— Но разве годится так поступать, Гарри? Ведь это все
принадлежало Мэри, и она могла распорядиться своей
собственностью, как хотела.
— Я посоветую Пэдди опротестовать завещание.
— >1 тоже думаю, что вам следует дать ему такой совет
На том они и расстались. К утру, когда народ съедется
на похороны, весь город и вся округа будут знать, куда
пойдут деньги Мэри Карсон. Жребий брошен, отступление
отрезано, и уже ничего нельзя изменить.
Только под утро, в четыре часа, отец Ральф миновал
последние ворота и въехал на Главную усадьбу, — он вовсе
не спешил возвращаться. И усилием воли гнал от себя
всякие мысли, ни о чем он не думал. Ни о Пэдди и Фионе,
ни о Мэгги, ни о том зловонном и отвратительном, что уже
(он горячо на это надеялся) положено в гроб. Зато и взгля
дом, и сознанием вбирал он эту ночь — серебряные призра
ки мертвых деревьев, одиноко встающие среди чуть по
190
п нч кипающих лугов, и густые, черней самого мрака, тени,
|»|П|н»шенные каждой рощицей, и полную луну, плывущую
и небесах, словно детский воздушный шарик. Один раз он
ш гпповил машину, вылез, подошел к изгороди и постоял,
опершись на туго натянутую проволоку, вдыхая смолистый
ймнн х эвкалиптов и колдовской аромат полевых цветов. Как
прекрасна эта земля, такая чистая, такая равнодушная
к судьбам тех, кто воображает, будто правит ею. Пусть они
и приложили к ней руки, но в конечном счете она сама ими
прикит. Пока они не научились повелевать погодой и по
гиоей воле вызывать дождь, побеждает земля.
Он поставил машину за домом, немного поодаль, и мед-
ленно пошел к крыльцу. Все окна ярко освещены; от
комнаты экономки слабо доносятся голоса — миссис Смит
и обе горничные-ирландки читают молитвы. Под темным
шатром глицинии шевельнулась какая-то тень; отец Ральф
круто остановился, мороз пошел по коже. Она совсем выби-
ла его из колеи, старая паучиха! Но оказалось, просто это
Muiти терпеливо ждала, когда он вернется. Одетая как для
поездки верхом, в бриджах и сапожках, сама жизнь, отнюдь
по призрак с того света.
- Ты меня испугала,— сказал он сухо.
- Простите, отец Ральф, я нечаянно. Просто мне не
ютелось в комнаты, туда пошли папа и мальчики, а мама
пока еще дома, с малышами. Наверно, надо было пойти
молиться с Минни и Кэт и миссис Смит, а только мне не
мнется за нее молиться. Это грешно, да?
У него не было ни малейшего желания говорить о по-
койнице что-либо хорошее.
- По-моему, не грешно, Мэгги, а вот лицемерие —
। рех. Мне тоже не хочется за нее молиться. Она была... не
нчепь-то хорошая женщина.— Он мимолетно ослепительно
улыбнулся.— И уж если ты согрешила, говоря такие слова,
мой грех много тяжелее. Мне полагается равно любить всех
людей, тебя столь тяжкий долг не обременяет.
- Вам нехорошо, отец Ральф?
- Нет, почему.— Он посмотрел на окна и вздохнул.—
Просто не хочу я идти в дом. Не хочу быть с ней под одной
крышей, пока не настал день и не изгнал демонов тьмы.
Может быть, я сейчас оседлаю лошадей и проедемся, пока
ш» рассвело?
Рука Мэгги на мгновенье коснулась его черного рукава.
Я тоже не хочу идти в дом.
Подожди минуту, я оставлю сутану в машине.
Я пойду к конюшне.
191
Впервые она пыталась говорить с ним как равная, как
взрослая; он ощутил перемену в ней так же ясно, как ощ\
щал благоухание роз в великолепном саду Мэри Карсон.
Розы. Пепел роз. Розы, всюду розы. Лепестки на траве
Летние розы — белые, алые, чайные. Густой сладкий аро
мат в ночи. Нежно-розовые розы, обесцвеченные лунным
светом, почти пепельные. Пепел розы, пепел розы. Я <м
тебя отрекся, моя Мэгги. Но ты ведь стала опасна, понима
ешь ли, ты стала мне опасна. И потому я раздавил тебя
каблуком моего честолюбия; ты значишь для меня не боль
ше, чем измятая роза, брошенная в траву. Запах роз. Запах
Мэри Карсон. Розы и пепел, пепел и розы.
— Пепел роз,— сказал он, садясь в седло. — Давай
уедем подальше от запаха роз. Завтра в доме от них некуда
будет деться.
Он ударил каблуками каурую кобылу и пустил ее
вскачь по дороге к реке, оставив Мэгги позади, его душили
непролитые слезы. Если б можно было разрыдаться! Ибо
лишь теперь, вместе с запахом цветов, которые скоро укра
сят гроб Мэри Карсон, ею оглушило сознание неизбежно
сти. Придется уехать, и очень скоро. Слишком много
нахлынуло мыслей и чувств, и все они ему неподвластны
Когда станут известны условия этого неправдоподобного
завещания, его ни на день не оставят в Джилли, немедлен
но отзовут в Сидней. Немедленно! Он бежал от своей боли,
никогда еще он такого не испытывал, но боль не отставала
Нет, это не смутная угроза в далеком будущем, это слу
чится немедленно. Ему ясно представилось лицо Пэдди
с какой гадливостью он посмотрит и отвернется. Hei,
теперь его, преподобного де Брикассара, уже не буду i
радушно встречать в Дрохеде, и никогда больше он нс
увидит Мэгги.
А потом удары копыт, бешеная скачка стали возвращать
ему привычное самообладание. Так лучше, так лучше, так
лучше. Мчаться без оглядки. Да, конечно же, тогда боль
ослабеет, надежно запрятанная в дальней келье архиеии
скопских покоев, боль будет слабеть, слабеть, и наконец
самый отзвук ее померкнет в сознании. Да, пусть, так будш
лучше. Это лучше, чем оставаться в Джилли и видеть, как
она меняется у него на глазах — тяжкая, нежелан
пая перемена! — а потом однажды еще пришлось бы обвен
чать ее неизвестно с кем. Нет, с глаз долой — из серд
ца вон.
Тогда зачем же он сейчас с ней, скачет по роще, п<
дальнему берегу реки, среди самшита п кули бы. Кажен я,
192
ihhk г не думал зачем, ощущал только боль. Не боль
...... предательства — было не до того. Только боль неми-
• • • и разлуки.
Огец Ральф! Отец Ральф! Я не могу так быстро!
И...щите меня, пожалуйста!
I <>.1 ос звал его к долгу и к действительности. Медлен-
• ••• I..H, во сне, он повернул лошадь и удержал на месте,
• •< что она заплясала от нетерпения. И подождал, чтобы
м «и и его догнала. В этом вся беда. Мэгги всегда его до-
......
’ писем близко бурлил Водоем, над его широкой чашей
• • \ ни 1ся нар, пахло серой, крутящаяся трубка, похожая на
• -р ц'| ,н,ный винт, извергала в эту чашу кипящие струи.
Iокружности высоко поднятого искусственного озерца.
 IHIIHO спицы от оси колеса, разбегались во все стороны по
г•imiiine нещедрые оросительные канавки, края их густо
• |нм ли неестественно яркой изумрудной травой. А края
• • ’рни были серые, скользкие, илистые, и в этом иле води-
"н I. пресноводные раки.
они Ральф рассмеялся.
Пахнет прямо как в аду, правда, Мэгги? Сера тут же
i и* г под боком, на задворках ее собственного дома. Она
••• и.и.» бы признать этот запах, когда ее туда доставят,
• i.niaiinyio розами, правда? Ох, Мэгги...
Вышколенные лошади стоят смирно, хотя поводья
• | пущены; поблизости ни одной ограды, ни деревца ближе.
 • м и полумиле. Но на берегу, в самом дальнем месте от
• • । iiu ii снизу струи, где вода прохладнее, лежит бревно.
। • •• । \ г положили, чтоб было где присесть зимой купальщи-
»'1м. обсушить и вытереть ноги.
<Иец Ральф опустился па бревно, Мэгги тоже села,
....... поодаль, повернулась боком и смотрела на
in 11*
Что случилось, отец Ральф?
( । давно слышать из ее уст вопрос, с которым он сам
* I" и.ко раз обращался к ней. Он улыбнулся.
Я продал тебя, моя Мэгги, продал за тринадцать
• и । нкшов сребреников.
Продали? Меня?
Просто образное выражение. Неважно. Сядь побли-
• . Может быть, не скоро мы сможем опять поговорить
• । i.i <у на глаз.
Что пока не кончится траур по тетушке? — Мэгги
...иинулась по бревну, села рядом.— А какая разница,
• • •• м\ нельзя видеться, если траур?
f К Мпккалоу
193
— Я не о том, Мэгги.
— А, значит, потому, что я уже становлюсь взрослая
и люди станут про нас сплетничать?
— И не об этом. Просто я уезжаю.
Вот оно: встречает удар, не опуская глаз, принимает на
себя еще одну тяжесть. Ни вскрика, ни рыданий, ни бур
ного протеста. Только чуть заметно сжалась, будто груз
лег на плечи неловко, вкривь, и еще трудней будет его
нести. Да на миг перехватило дыхание, это даже но
вздох.
— Когда?
— На днях.
— Ох, отец Ральф! Это будет еще трудней, чем тогда,
с Фрэнком.
— А для меня трудно, как никогда в жизни. У меня нет
никакого утешения. У тебя по крайней мере есть твои
родные.
— А у вас есть ваш бог.
— Хорошо сказано, Мэгги! Ты и вправду становишься
взрослая!
Но с истинно женской настойчивостью она вернулась
мыслью к вопросу, который не удалось задать, пока они
скакали эти три мили. Он уезжает, без него будет очень,
очень трудно, но все равно ей надо получить ответ.
— Отец Ральф, там, в конюшне, вы сказали «пепел
роз». Это вы про цвет моего платья?
— Может быть, отчасти. Но, пожалуй, я больше думал
о другом.
— О чем?
— Тебе этого не понять, моя Мэгги. О том, как умирает
мысль, которой нельзя было родиться и уж тем более но
льзя было позволить ей окрепнуть.
— Все на свете имеет право родиться, даже мысль.
Он повернул голову, посмотрел испытующе.
— Ты знаешь, о чем я, правда?
— Наверно, знаю.
— Не все, что рождается на свет, хорошо, Мэгги.
— Да. Но уж если оно родилось, значит, так были
суждено.
— Ты рассуждаешь хитроумно, как иезуит. Скольин
тебе лет?
— Через месяц будет семнадцать, отец Ральф.
— И все семнадцать тебе дались нелегко. Что ж, щ
тяжких трудов мы взрослеем не по годам. О чем ты дума
ешь, Мэгги, когда у тебя есть время подумать?
194
Ну, о Джимсе и Пэтси, и обо всех мальчиках, о папе
MjMuii. о Хэле и тете Мэри. Иногда про то, как у меня
1 \ к । дети. Мне очень хочется детей. Про то, как я езжу
••• про овец. Обо всем думаю, о чем говорят мужчины.
Ирм погоду, про дождь, про огород, про кур, про то, что мне
••» I" делать завтра.
Л не мечтаешь выйти замуж?
Нет, но, наверно, это нужно, раз мне хочется детей.
IL хорошо маленькому расти без отца.
Несмотря на свою боль, он улыбнулся: как причудливо
• мешались в ней неведение и высоконравственные поня-
||«и Порывисто повернулся к ней, взял ее за подбородок,
inn м<прел в упор. Как тут быть, какие найти слова?
Мэгги, совсем недавно я осознал нечто такое, что
I" пли был понять раньше. Ты ведь не все мне сказала,
* «и ia рассказывала, о чем думаешь, правда?
Я...— начала она и умолкла.
Ты не сказала, что думаешь и обо мне, так? Если б
mi не чувствовала себя виноватой, ты бы и меня назвала
••mi г । е со своим отцом. Вот я и думаю, может быть, хорошо,
ни я уезжаю, как по-твоему? Ты уже слишком большая
। hi девчоночьей влюбленности, но еще не совсем взрослая
и । поп почти семнадцать, ведь так? Мне нравится, что
• ы рще мало разбираешься в жизни, но я знаю, как
ми н г страдать девочка из-за детского увлечения, я и сам
• in ia то немало намучился из-за своих детских увле-
|| и и и.
Казалось, она хотела заговорить, потом опустила за-
• и • । евшие от слез глаза и тряхнула головой, высвобожда-
Н11.
Послушай, Мэгги, это просто такая полоса, веха на
и \ । и к тому, чтобы стать взрослой. Когда ты станешь взрос-
"•II, ты встретишь того, кому суждено стать твоим мужем,
•• кн да будешь слишком занята устройством своей жизни
•• • •< in изредка вспомнишь меня, то лишь как старого друга,
• и|орый помогал тебе пройти через мучительные потрясе-
"IHI. неизбежные для каждого, кто становится взрослым.
I • и.ь<> не привыкай к романтическим мечтам обо мне, это
..... штся. Я никогда не смогу относиться к тебе так, как
< \ и । относиться муж. Я совсем не думаю о тебе в этом
•ini кд Мэгги, понимаешь? Когда я говорю, что люблю
.......... но не значит — люблю как мужчина. Я не мужчина,
..........	Так что не забивай себе голову мечтами обо
............ И уезжаю и сильно сомневаюсь, что у меня будет
• I" ми ( нова приехать сюда, хотя бы ненадолго.
195
Плечи ее опустились, словно груз оказался слишком
тяжел, но она подняла голову и посмотрела ему прямо
в лицо.
— Не беспокойтесь, я не стану забивать себе голову
мечтами о вас. Я знаю, что вы — священник.
— И я не уверен, что ошибся в выборе призвания. Оно
утоляет во мне жажду того, чего не мог бы мне дать ни один
человек на свете, даже ты.
— Знаю. Это видно, когда вы служите мессу. У вас
какая-то власть. Наверно, вы тогда себя чувствуете самим
господом богом.
— Когда все в храме затаят дыхание, Мэгги, я чувствую
каждый вздох! Каждый день я медленно умираю и каждое
утро, когда служу мессу, рождаюсь заново. Но почему?
Оттого ли, что я — пастырь, избранный богом, или оттого,
что слышу, как моя паства в благоговейном трепете затаила
дыхание, знаю свою власть над каждым человеком в храме?
— Разве это важно? Просто вы так чувствуете.
— Тебе, пожалуй, неважно, а мне важно. Меня одолева-
ют сомнения.
Но она опять заговорила о том, что было важно ей.
— Не знаю, как я буду без вас, отец Ральф. Сначала
Фрэнк, теперь вы. С Хэлом это как-то по-другому, я знаю,
он умер и уже не может вернуться. А вы и Фрэнк живы!
Я всегда буду гадать, как вы там, что делаете, хорошо ли
вам, может, я могла бы чем-нибудь помочь. Мне даже при-
дется гадать, живы ли вы, правда?
— И со мной будет так же, Мэгги, я уверен, и с Фрэн-
ком то же самое.
— Нет. Фрэнк нас забыл... и вы забудете.
— Я тебя никогда не забуду, Мэгги, до самой смерти но
забуду. А жить я буду долго, очень долго, это будет мне
наказанием.— Он встал, помог и ей подняться на ноги,
легонько, ласково обнял ее.— Что ж, простимся, Мэгги.
Больше мы не увидимся наедине.
— Если бы вы не были священником, отец Ральф, вы
бы на мне женились?
Почтительное обращение сейчас резнуло его.
— Не величай меня все время отцом! Меня зовут
Ральф!
Но это не было ответом на ее вопрос.
Он обнимал ее, но вовсе не собирался поцеловать,
Запрокинутого к нему лица было не разглядеть — лупа
уже зашла, стало совсем темно. Он почувствовал, его груди
внизу касаются острые маленькие груди... волнующее,
196
V (мнительное ощущение. И еще удивительней — так есте-
 нншно, словно давным-давно привыкла к мужским объ-
И1НИМ, она вскинула руки и крепко обвила его шею.
Никогда еще ни одну женщину он не целовал как
/цпбопник, не хотел этого и сейчас, и Мэгги уж наверно
imw этого не хочет, думал он. Ждет, что он ласково чмок-
нет ее в щеку, мимолетно обнимет — как простился бы
। нек> Пэдди, если б уезжал надолго. Она чуткая и гордая;
и, должно быть, он*жестоко обидел ее, когда бесстрастно
иииошивал и оценивал ее заветные мечты. Несомненно, она
♦•к >Ке, как и он сам, жаждет покончить с этим прощанием.
Утешит ли ее, если она поймет, что он терзается куда силь-
ней, чем она? Он наклонил голову, хотел коснуться губами
м щеки, но Мэгги стала на цыпочки и не то чтобы ухитри-
лись, просто так уж вышло — коснулась губами его губ. Он
иидрогнул, словно от ядовитого укуса, но тотчас опомнился,
гнома наклонил голову, попытался что-то сказать прямо
к эти нежные сомкнутые губы — и, пытаясь ответить, они
разомкнулись. И словно ни единой косточки не осталось
и ем» теле, оно обернулось жаркой, податливой темнотой;
одной рукой он обхватил ее талию, другой — плечи, его
ладонь легла ей на затылок, зарылась в ее волосы, он при-
жал ее лицо к своему, будто боялся, что она ускользнет —
мог сейчас, сию минуту, а он еще не успел понять и осмыс-
лить, что же это за невероятное чудо — Мэгги. Это она и
па опа, неведомая, совсем не прежняя, ведь та Мэгги,
его Мэгги, не была женщиной, он не ощущал и не мог ощу-
миь в ней женщину. И он тоже не мог быть для нее муж-
чиной.
Эта мысль прояснила его смятенные чувства; он оторвал
руки, что обвивали его шею, оттолкнул ее и силился во тьме
разглядеть ее лицо. Но она понурилась и не поднимала
Нам пора, Мэгги, — сказал он.
Нез единого слова она отошла к своей лошади и уже
а седле ждала его; обычно это ему приходилось ее ждать.
Предсказание отца Ральфа сбылось. В это.время года
Дрохеда утопала в розах, и теперь весь дом был завален
ими. К восьми часам утра в саду остались разве что одни
Путины. Вскоре после того, как сорвана была с куста по-
г/нщняя роза, начал съезжаться народ на похороны; в ма-
мой столовой подали легкий завтрак — кофе, свежие, толь-
ко только из печи, булочки с маслом. После того как
197
останки Мэри Карсон препроводят в склеп, в парадной
столовой предстоит более солидная трапеза, участникам
похорон надо будет подкрепиться перед дальней обратной
дорогой. О последних новостях уже прослышали, слухи
в Джилли разносятся мгновенно, чему содействует теле-
фон — общая линия сразу для нескольких абонентов.
Произносились приличные случаю скорбные фразы, а
взгляды и умы прикидывали, рассчитывали, втайне усме-
хались.	*
— Говорят, мы вас скоро лишимся, ваше преподобие,—
едко заметила мисс Кармайкл.
Никогда еще он не казался столь отрешенным, столь
чуждым человеческих чувств, как в это утро — в стихаре
без кружев поверх матово-черной сутаны, с серебряным
крестом на груди. Словно здесь только его тело, а дух вита-
ет далеко. Но он рассеянно посмотрел сверху вниз на мисс
Кармайкл, словно бы собрался с мыслями, и весело, ничуть
не притворно улыбнулся.
— Пути господни неисповедимы, мисс Кармайкл,—
ответил он и отошел, заговорил с кем-то еще.
Никто не догадался бы, о чем он думает, а на уме у него
было неизбежное столкновение с Пэдди из-за завещания,
и страшила ярость Пэдди, и нужно, необходимо было ощу-
тить эту ярость и презрение.
Прежде чем начать мессу, он обернулся к пастве; в зале
яблоку некуда было упасть; и тяжелый, густой запах ров
душил, несмотря на распахнутые окна.
— Не стану растекаться в пространных славослови-
ях,— произнес он чуть ли не с оксфордской изысканно-
стью, по его речи почти незаметно было, что родом он
ирландец.— Все вы знали Мэри Карсон. Она была столпом
и опорою нашего общества, опорою святой церкви, которую
возлюбила превыше кого-либо из людей.
Иные слушатели потом клялись, что при этих словах
глаза его блеснули насмешкой, другие столь же решитель-
но утверждали, что взор его туманила глубокая, неподдель-
ная скорбь.
— Она была опорою церкви, которую возлюбила превы-
ше кого-либо из людей,— повторил отец Ральф еще отчет-
ливей; он был не из тех, кто сворачивает с полпути.—
В последний свой час она была одна — и все же не одна.
Ибо в наш смертный час с нами и в нас пребывает господь
наш Иисус Христос и на себя принимает бремя наших мук.
Ни величайший из людей, ни последний из малых сих не
умирает в одиночестве, и смерть сладостна. Мы собрались
198
«ден i. для молитвы о бессмертной душе усопшей, да воз-
аве п и ей, кого^лы любили при жизни ее, по заслугам
а жизни вечной. Помолимся.
Самодельный гроб стоял на низкой тележке, сколо-
ченной мальчиками Клири на скорую руку из собранных на
усадьбе деревянных обрезков и колесиков; его совсем
гврывали от глаз горой насыпанные розы. Но, несмотря
Нй распахнутые настежь окна, сквозь душный запах роз
все ощущали и другой запах. Об этом еще раньше говорил
врач, который приехал в Дрохеду засвидетельствовать
смерть.
Когда я приехал, она уже до того разложилась, что
маня вывернуло наизнанку,— сказал он по телефону Мар-
тину Кингу.— В жизни я так никому не сочувствовал, как
биди яге Пэдди Клири — мало того, что у него отняли Дро-
1вду, так он еще должен впихнуть эту падаль в гроб.
Тогда я не вызываюсь в носильщики,— откликнулся
Мартин, его было еле слышно, их подслушивали все, кто
только мог подключиться к линии, и доктору пришлось
трижды переспрашивать.
Потому и сколотили тележку: никто не хотел под-
ставлять плечо под останки Мэри Карсон на пути через луг
и фамильному склепу. И никто не пожалел, когда двери
склепа закрылись за нею и наконец снова можно стало
дышать.
Покуда все, кто был на похоронах, собрались в парадной
столовой перекусить и кто ел, а кто только делал вид, будто
пгт, Гарри Гоф отвел Пэдди с семьей, отца Ральфа, миссис
Г.мит и двух горничных в гостиную. Никто из приезжих
пока что вовсе не спешил домой, оттого-то они и прикиды-
вались, будто заняты едой; всем хотелось поглядеть, какое
лицо будет у Пэдди после того, как огласят завещание.
Надо отдать справедливость ему и его семье: во время
похорон ничуть не видно было, чтобы они думали о своем
новом, более высоком положении в обществе. Пэдди, добрая
душа, был верен себе и оплакивал сестру, и Фиа была такая
н<о, как всегда, словно бы равнодушная к тому, что у нее
впереди.
Пэдди, я хочу, чтобы вы опротестовали завещание,—
сказал Гарри Гоф, этот поразительный документ он прочи-
тал с возмущением, с нескрываемой досадой.
- Подлая старая греховодница! — сказала миссис
Смит; отец Ральф ей нравился, но к семейству Клири она
привязалась всей душой. Благодаря им в ее жизнь вошли
дети.
199
Но Пэдди покачал головой.
— Нет, Гарри. Не могу. Она была всецу этому хозяйка,
верно? Стало быть, ее воля, распорядилась, как хотела.
Захотела все отдать церкви — и отдала. Не буду врать,
немного не того я ждал, но я ведь человек простой, так что,
может, оно и к лучшему. Не очень-то мне по плечу эта-
кая ответственность — владеть Дрохедой, уж больно она
велика.
— Вы не поняли, Пэдди! — Юрист начал объяснять
медленно, раздельно, как малому ребенку.— Речь идет но
только о Дрохеде. Поверьте, это имение — самая малая
часть наследства. Ваша сестра располагает контрольными
пакетами чуть не в сотне надежнейших акционерных об-
ществ, ей принадлежат сталелитейные заводы, и золотые
прииски, и компания «Мичар Лимитед» — одна ее контора
занимает десятиэтажное здание в Сиднее. Человека богаче
нет во всей Австралии! Любопытно, меньше месяца назад
она поручила мне связаться с директорами «Мичар Лими-
тед» в Сиднее и выяснить точно, в какую сумму оценива-
ется ее состояние. Ко дню своей смерти она стоила свыше
тринадцати миллионов фунтов.
— Тринадцать миллионов фунтов! — У Пэдди это
прозвучало как цифра, измеряющая расстояние от Зем-
ли до Солнца, как нечто недоступное пониманию.— Ну,
тогда все ясно, Гарри. За такие деньги я отвечать но
желаю.
— Никакая это не ответственность, Пэдди! Неужели вы
еще не поняли? Такие деньги сами о себе заботятся! Вам
вовсе незачем самому их выращивать и собирать урожай,
сотни наемных служащих только тем и заняты, что забо-
тятся об этом вместо вас. Опротестуйте завещание, Пэдди,
очень вас прошу! Я добуду для вас лучшего адвоката
во всей Австралии, а если понадобится, буду отстаивать
ваши права по всем инстанциям, вплоть до Тайного
совета.
Пэдди вдруг сообразил, что дело касается не его одного,
но всей семьи, и обернулся к Бобу и Джеку — тихие, озада-
ченные, они сидели рядом на скамье флорентийского
мрамора.
— Что скажете, ребята? Хотите вы добиваться три
надцати миллионов тетушки Мэри? Если хотите — ну,
тогда я стану оспаривать завещание, а если нет, нипочем ио
стану.
— Так ведь в завещании вроде сказано, нам все равно
можно жить в Дрохеде, верно? — спросил Боб.
200
Никто не сможет вас выставить из Дрохеды, пока
и । жив хоть один внук вашего отца,— ответил Гарри
Мы переселимся сюда в Бо;м>шой дом, миссис Смит
... и вушки станут нам помогать, и у всех будет хороший
• г	сказал Пэдди, в голосе его не слышалось ни
• •ни разочарования, напротив, он с трудом верил своему
......
Тогда чего нам еще надо, а, Джек? — спросил Боб.—
• ь гно я говорю?
Мне это подходит,— сказал Джек.
<>|гц Ральф беспокойно переступил с ноги на ногу. Он
। ра । ил времени на переодеванье после похорон и здесь,
...иной, не сел; одиноко стоял в тени, в дальнем углу,
».»ни*> некий мрачный красавец колдун, спрятав руки меж
• i' ii.imh складками своего облачения, лицо застывшее,
• и <»1 решенном взгляде, в самой глубине синих глаз —
. । к , недоумение, досада. Так, значит, даже этого ему не
। in I, не будет желанной кары, ни ярости, ни презрения:
И • । ui поднесет ему все на золотом блюде доброй воли, да
• и' и спасибо скажет за то, что он, Ральф де Брикассар,
> •'•ui 1яет семейство Клири от обузы.
Ну, а что же Фиа и Мэгги? — резко спросил он,
• •р.'таясь к Пэдди.— Вы так мало считаетесь со своими
•< ищипами, что даже не спрашиваете их мнения?
Фиа? — с тревогой вымолвил Пэдди.
Решай как знаешь, Пэдди. Мне все равно.
Мэгги?
Не нужны мне ее тринадцать миллионов сребрени-
.... сказала Мэгги, в упор глядя на отца Ральфа.
Вот и все, Гарри,— сказал Пэдди юристу.— Мы не
• iiih'm оспаривать завещание. Пускай церковь получает
«•или Мэри, я не против.
I дрри с досадой всплеснул руками.
Черт подери, мне смотреть тошно, как вас провели!
А я век буду благодарен Мэри,— мягко сказал
11 • Uli.—Если б не Мэри, я по сей день надрывался бы
Попой Зеландии из-за куска хлеба.
Когда они выходили из гостиной, Пэдди остановил отца
I • н ф<1 и, к изумлению всех столпившихся в дверях столо-
... любопытных, протянул ему руку.
Пожалуйста, не думайте, ваше преподобие, мы ни
• ин и,ки не в обиде. Если уж Мэри что надумала, ее вовек
••о •• дна живая душа бы не отговорила, хоть брат, хоть муж,
• ••и. священник. Вы уж мне поверьте, она сделала что
201
хотела. Вы были очень добры к ней, и вы всегда очень
добры к нам. Мы этого век не забудем.
Сознание вины. Бремя. Отец Ральф готов был нс
принять этой узловатой,*натруженной руки, но кардиналь
ский разум взял верх — он лихорадочно сжал протянутую
руку и, терзаясь в душе, улыбнулся.
— Спасибо вам, Пэдди. Будьте спокойны, я позабочусь,
чтобы вы никогда ни в чем не нуждались.
На той же неделе он уехал и до отъезда ни разу но
заглянул в Дрохеду. В оставшиеся дни уложил немногие
свои пожитки и объехал в округе все дома и фермы, где
жили католики; побывал везде, кроме Дрохеды.
Обязанности духовного пастыря в Джиленбоунской
округе принял преподобный Уоткин Томас, прибывший
для этого из Уэльса, а преподобный Ральф де Брикассар
стал личным секретарем архиепископа Дарка. Но труды
его были не так уж тяжки — ему помогали два младших
секретаря. Занят он был главным образом тем, что выяснял,
чем именно владела Мэри Карсон, и принимал бразды
правления, дабы руководить всем этим на благо и от имени
Святой католической церкви.
8
Настал Новый год, отпраздновали его, по обыкновению,
• пилу в Радней Ханиш, у Энгуса Маккуина,— а семья
ь hi |hi все еще не перебралась окончательно в Большой
•••м Не так-то просто собрать и уложить все инструменты
...нитки, что накопились за семь с лишком лет, да еще
1'ц<| объявила, что сначала надо как следует отделать в
*••• паном доме хотя бы гостиную. Впрочем, никто и не
• н-hi пл с переездом, хотя все его предвкушали. В чем-то
• и ин. будет такая же, как на старом месте: электричества
и Большом доме нет, и мух тоже полно. Но летом там
• г > ivcob на двадцать прохладней, чем на улице,— спасает
...инна каменных стен и призрачные эвкалипты, заслоня-
.... крышу от солнца. И настоящая роскошь — при-
• 1">ика с ванной, всю зиму туда подается горячая вода по
• гvoiiM, что проходят за огромной плитой в стоящей рядом
• л нп\ и вся вода — только дождевая. Купаться и прини-
Н И1. душ можно только в этой пристройке, правда, боль-
4111, с десятком отдельных кабинок, но и в Большом доме,
•» ин всех домах-службах есть теплые ватерклозеты —
• »• • 'Iмчанная роскошь, завистливые джиленбоунцы поти-
• III. к у от Мэри Карсон поговаривали, что уж это чрезмер-
• III изнеженность. Если не считать гостиницы «Импери-
203
ал», двух ресторанчиков, католического монастыря и дома
при церкви, повсюду джиленбоунцы, и горожане и ферме
ры, довольствовались уборными во дворе. Повсюду — но не
в Дрохеде, тут было столько цистерн, столько бочек у во
достойных труб под многочисленными крышами, что запа
сов дождевой воды хватало. Порядок был строгий — зря
воду не тратить, побольше пользоваться дезинфицирую
щим жидким мылом. Но после обыкновенной ямы, слу
жившей отхожим местом, это был сущий рай.
Еще в начале декабря отец Ральф прислал Пэдди чек на
пять тысяч фунтов на текущие расходы, как пояснил он
в записке; Пэдди даже ахнул от удивления и отдал чек
жене.
— Наверно, я за всю свою жизнь столько не зарабо
тал,— сказал он.
— Что ж мне с этим делать? — спросила Фиа, с недо
умением посмотрела на чек, потом на мужа, глаза ее за
блестели.— Деньги, Пэдди! Наконец-то у нас есть деньги,
понимаешь? Миллионы тетушки Мэри мне не нужны,
такая уйма — это уже что-то непонятное, ненастоя
щее. А вот эти деньги — настоящие! Что мне с ними до
лать?
— Тратить,— просто ответил Пэдди. — Отчего не ку
пить что-нибудь новое из одежды себе и ребятам? И, может,
тебе хочется какую-нибудь мебель для нового дома? Уж по
знаю, чего еще нам надо.
— И я не знаю, вот глупо, правда? — Фиа встала из-за
стола (они только что позавтракали), властно кивнула
дочери.— Пойдем-ка посмотрим, как там и что.
Хотя минуло уже три недели с той, сумасшедшей, что
последовала за смертью Мэри Карсон, никто из Клири ещо
не подходил к Большому дому. Но если прежде Фиа держа*
лась подальше от него, нынешний приход стоил многих
визитов. Сопровождаемая целой свитой — миссис Смит,
Минни и Кэт, она переходила с Мэгги из комнаты в комна
ту, и Мэгги недоумевала: никогда еще она не видела мать
такой оживленной. Фиа все время бормотала про себя —
это, мол, просто ужас, невозможно, невыносимо, слепая,
что ли, была Мэри, в цвете не разбиралась или уж вовсе
лишена вкуса?
Дольше всего Фиа задержалась в гостиной, придирчиво
всю ее оглядела. Гостиная по размерам уступала только
зале — просторная, сорок футов в длину, тридцать в ши
рину, высокий, пятнадцати футов, потолок. И престранная
смесь безобразия и красоты в убранстве, стены, сплошь
204
... < раженные в кремовый цвет, давно пожелтели и никак
...... великолепного лепного потолка и резных
H.iiir к‘й в простенках. По стене, выходящей на веранду, во
•• I" ।-орокафутовую длину ее, сплошной ряд высоких, от
• г» до потолка, окон, вернее, стеклянных дверей, но тяже-
...... hi горы коричневого бархата еле пропускают сумрач-
"нн свет; обивка кресел какая-то буро-коричневая, тут же
•и изумительные малахитовые скамьи и две необыкно-
.... красивые скамьи флорентийского мрамора и гро-
ч.1 ин.lit камин, отделанный кремовым мрамором с густо-
........вы ми прожилками. На паркете тикового дерева ровне-
..... словно по линеечке, разложены три прекрасных
•««к><•< окских ковра, чудесная уотерфордовская люстра, ко-
"•l»\io можно бы опустить на шесть футов, вздернута на
• »1»\ченных винтом цепях под самый потолок.
Честь вам и слава, миссис Смит,— сказала Фиа.—
п. г здесь просто ужасно, но нигде не пылинки. Я устрою
ц.> нибудь более достойное ваших забот. Такая красота эти
• илмьи, и совершенно теряются без подходящего фона,
дни । о стыд и срам! Меня всегда, с первого взгляда, подмы-
Mii к» переделать эту комнату, чтобы всякий, кто войдет, ах-
• । от восторга и при этом чтоб было очень уютно, просто
» > " । и гь не хотелось.
Письменным столом Мэри Карсон служило уродливое
'•п ро в истинно викторианском стиле, на нем стоял теле-
i'"ii, Фиа подошла, презрительно щелкнула по мрачному
• миому дереву.
Мой письменный столик тут будет очень кстати,—
। a in ла она. — С этой комнаты я и начну, и перееду сюда,
। "| да мы ее обставим, не раньше. Тогда у нас будет хоть
inn нескучный уголок, где приятно всем собраться и по-
и из ь.
Она подсела к бюро и сняла телефонную трубку.
Дочь и три служанки стояли бок о бок и растерянно
|\п1.1.!и, как опа дает поручения Гарри Гофу. Пускай
Марк Фойз вечерней почтой вышлет образчики тканей;
•|»и рма «Нок и Кербис» пусть пришлет образцы красок,
'•рзн.я Грейс — образцы обоев; эти и другие сиднейские
...... шны должны выслать составленные для нее каталоги
• мн нсанием имеющейся у них мебели. Смеющимся голосом
1лррн пообещал подыскать искусного мастера-обойщика
и при ль маляров, способных выполнить кропотливую рабо-
। , какой требует Фиа. Ай да миссис Клири! Она не оставит
...... никаких следов Мэри Карсон.
Г дна закончились телефонные переговоры, всем велено
205
было тут же сорвать с окон бархатные коричневые што
ры. В порыве расточительства Фиа распорядилась швыр
нуть их в кучу мусора во дворе и самолично ее подо
жгла.
— Нам они не нужны,— объявила она,— и я не стану
их навязывать джиленбоунским беднякам.
— Хорошо, мам,— оцепенев от удивления, пробормота-
ла Мэгги.
— Здесь окна занавешивать незачем,—сказала Фиа,
беспечно сокрушая все правила, принятые в ту пору и
убранстве жилищ.— Веранда очень широкая, прямо п
комнаты солнце не попадает, так на что нам занавеси? Я хо
чу, чтобы эта комната была на виду!
Прибыли заказанные ткани, и обойщик, и маляры;
Мэгги и Кэт велено было взобраться на стремянки, отмыть
и протереть верхнюю половину окон, миссис Смит и Минни
управлялись с нижней половиной, а Фиа ходила вокруг,
и ничто не ускользало от ее зоркого глаза.
К середине января работа была закончена, и, разуме-
ется, благодаря общей телефонной линии весть об этом
просочилась к ближним и дальним соседям. Миссис Клири
сделала из гостиной в Дрохеде настоящий дворец, так,
наверно, простая учтивость требует, чтобы миссис Кинг
и миссис О’Рок вместе с миссис Хоуптон навестили ее и по-
здравили с переездом?
Все единодушно сошлись на том, что Фиа старалась но
напрасно: ее гостиная — верх совершенства. Кремовые
обюссонские ковры, расцвеченные чуть поблекшими буке
тами розовых и алых роз и зеленых листьев, небрежно
раскинуты по зеркальному паркету. Стены и потолок зано-
во покрыты кремовой краской, а все лепные узоры на
потолке и резьба на стенах тщательно позолочены, но
в простенках широкие овальные медальоны гладко затяну-
ты матовым черным шелком с тем же узором из роз, что
и на коврах, и похожи на изысканные японские панно
в кремовых с позолотой рамах. Хрустальную люстру
опустили так, что нижние подвески позванивают в каких-
нибудь шести с половиной футах от пола, и каждая иа
тысяч начищенных граней сияет радугами, а массивная
бронзовая цепь уже не закручена в узел под самым по-
толком, но отведена к стене. На кремовых с позолотой
столиках с витыми ножками расставлены того же стиля
лампы, и пепельницы, и вазы, полные чайных и розовых
роз; широкие удобные кресла заново обиты кремовым
муаровым шелком, уютно придвинуты по два, по три к ши
206
рок нм диванам и так и манят к себе; в одном светлом,
। опоечном углу стоит прелестный старый клавесин Фионы,
и ни нем в большой вазе чайные и розовые розы. Над ками-
ном Фиа повесила портрет бабушки в нежно-розовом
нрнполине, а напротив, в другом конце комнаты, портрет
побольше — Мэри Карсон, еще не старая, рыжеволосая,
и г грогом черном платье с пышным турнюром, похожая на
1чцо не старую королеву Викторию.
Ну вот,— сказала Фиа,— теперь мы можем пересе-
ки гься. Остальные комнаты я отделаю на досуге, без
спешки. Правда, славно, что есть деньги и приличный дом
и можно его устроить, как хочется!
Дня за три до переезда, спозаранку, когда еще и солнце
но изошло, весело загорланили петухи на птичьем дворе.
Вот бессовестные,— сказала Фиа, заворачивая фар-
форовые чашки своего сервиза в старые газеты. — Чего они,
опрашивается, раскричались, было б чем хвастаться. У нас
ни одного яйца нет к завтраку, а до самого переезда все
ИЙ1НИ мужчины будут дома. Придется тебе, Мэгги, поша-
рить на птичнике, мне некогда.— Она пробежала глазами
пожелтевшую страницу сиднейской «Морнинг Гералд»,
презрительно фыркнула над рекламой корсета, сулящего
димам осиную талию.— Не понимаю, чего ради Пэдди не-
пременно выписывает все эти газеты, ни у кого нет времени
их читать. И мы даже не успеваем спалить всю эту гору
и печке. Ты только посмотри! Тут есть совсем старые, еще
г новозеландских времен. Что ж, хоть на упаковку приго-
дится.
Как славно, что мама такая веселая,— с этой мыслью
Мигги сбежала с крыльца и заторопилась через пыльный
диор к птичнику. Понятно, все предвкушают новую жизнь
и новом доме, но маме уж так не терпится, как будто она
помнит, до чего хорошо жить в таком большом доме. А ка-
ймя она умница и какой у нее тонкий вкус! Прежде этого
никто и не представлял, ведь пока не было ни досуга, ни
денег, все это не находило применения. Мэгги внутренне
миновала: из полученных пяти тысяч фунтов Пэдди послал
денег ювелиру в Джилли и заказал для мамы колье и серьги
ии настоящего жемчуга, да еще с бриллиантиками. Он пода-
рит их маме на первом семейном обеде в Большом доме.
Теперь Мэгги уже знала, какое лицо у матери, когда оно не
сковано привычной хмурой сдержанностью, и хотелось
скорей поглядеть, как же оно просияет при виде такого
подарка. Все мальчики, от Боба до близнецов, ждут не
дождутся этой минуты, ведь папа всем показал большой
207
плоский кожаный футляр, раскрыл, а там на черном барха
те матово, переливчато мерцает жемчуг. Всех бесконечно
радует, что мама так счастлива, просто расцвела,— как
будто на глазах у всех после засухи начинается Щедрин
живительный дождь. Прежде за всю свою жизнь никто h i
них по-настоящему не понимал, как несчастлива была их
мать.
Птичник большущий — четыре петуха и до четырех
десятков кур. На ночь они укрываются в ветхом курятнике
пол там всегда чисто выметен, по сторонам тянутся ряды
выстланных соломой корзин для несушек, а в глубине, на
разной высоте, набиты жерди-насесты. Но весь день куры
разгуливают по просторному двору, обнесенному прово
лочной сеткой. Когда Мэгги приотворила калитку и юркну
ла во двор, жадные квочки сбежались к ней в надежде на
еду, но Мэгги только засмеялась — нора бы знать дурехам,
что оча их кормит вечером! — и, стараясь пи на одну не
наступить, прошла в курятник.
— Ну и лентяйки же вы! — строго выговаривала она,
шаря по гнездам.— Вас сорок, а яиц только пятнадцать! На
завтрак и то мало, а про пирог и думать нечего. Пора вам
взяться за ум, не то, так и знайте, вся ваша компания уго
дит в суп, не только дамы, и господа тоже, так что ш*
надувайтесь и не расфуфыривайтесь и не распускай!с
хвост, милостивые государи!
Мэгги аккуратно собрала яйца в фартук и, напевая,
побежала обратно в кухню.
Фиа сидела в деревянном кресле Пэдди, остановивши
мися глазами глядя на страницу «Смитовского еженедель
ника», она была бледна как смерть, губы беззвучно шевели
лись. Слышно было, как в доме ходят и переговариваются
мужчины и хохочут в кроватке шестилетние Джиме и Пэ!
си — им не разрешается вставать, пока отец и старшие
братья не уйдут на работу.
— Что случилось, ма? — спросила Мэгги.
Фиа не отвечала, не шевелилась, на верхней губе у нет
проступили капли пота, в расширенных глазах неверо
ятная, мучительная сосредоточенность, словно опа собира
ет все свои силы, чтобы не закричать.
— Папа! Папа! — в испуге громко позвала Мэгги.
Это прозвучало так, что Пэдди вбежал в кухню, еще иг
застегнув до конца фланелевую нижнюю рубашку, :ы
ним — Боб, Джек, Хьюги и Стюарт. Мэгги молча показали
на мать.
Пэдди почувствовал: сердце у него застряло в горле.
208
.. в<и задушит. Наклонился к жене, взял бессильно упав-
|" \ I" на стол руку.
Что с тобой, родная?
Никто из детей никогда не слышал такой нежности
в «и новом голосе, но почему-то все они сразу поняли — вот
ни. он говорит с матерью, когда никого из них нет поблизо-
। I I!
Этот особенный голос все-таки проник сквозь ее оцепе-
нт*, она подняла огромные серые глаза и~ посмотрела
и «и о доброе, усталое, уже немолодое лицо.
Вот.— Она показала на небольшую заметку внизу
। I р’ИИЦЫ.
Стюарт подошел сзади, легко положил руку на плечо
i ni рп; еще не начав читать, Пэдди взглянул на сына,
и । i.iза его, точно такие, как у Фионы, и кивнул. К Стюарту
ни никогда не ревновал, как прежде к Фрэнку,—любовь
в Фионе их не разделяла, а словно бы только укрепляла их
Il 111.',ость.
II Пэдди начал медленно читать вслух, с каждой
минутой голос его звучал все тише, все горестней. Заметка
' i.i ia озаглавлена: «Боксер приговорен к пожизненному
мк Iючению».
«Фрэнсис Армстронг Клири, 26-ти лет, боксер-профес-
• попал, осужден сегодня Окружным судом в Гоулберне за
\оип( тво Роналда Элберта Камминга, работника с фермы,
i ’ х лет, совершенное в июле сего года. Присяжные сове-
та 1ись всего лишь десять минут и предложили суду
применить самую суровую меру наказания. Как сказал
• \ ц.я Фитц-Хью Канноли, дело это простое и ясное. 23-го
io • ал в баре гостиницы «Гавань» между Каммингом и Кли-
ри вспыхнула ссора. Позднее в тот же вечер сержант
i"\ шерпской полиции Том Бирдсмор в сопровождении
in"Н\ полицейских прибыл в эту гостиницу по вызову ее
• । • к'льца, мистера Джеймса Оуглви. В проулке за гости-
ницей полицейские застали Клири, который бил ногой по
• юнг лежавшего без сознания Камминга. Кулаки у Клири
ив крови, и в пальцах зажаты пучки волос Камминга.
При аресте он был пьян, но вполне сознавал происходящее.
• и,.чала его обвинили в умышленном нападении с целью
•• " in.вредительства, но на другой день Камминг скончался
а Гоулбернской окружной больнице от кровоизлияния
»' 'iii.ir, после чего Клири предъявлено было обвинение
•• мшйстве.
Королевский адвокат мистер Артур Уайт пытался дока-
209
зать невиновность своего подзащитного на основании не-
вменяемости, но четверо врачебных экспертов со стороны
обвинения решительно утверждают, что, по существующим
критериям, Клири нельзя считать невменяемым. Напут-
ствуя присяжных, судья Фитц-Хью Каннели сказал, что
о невиновности не может быть и речи, обвиняемый без-
условно виновен, но присяжным надлежит не спеша обду-
мать, следует ли применить мягкую или наиболее суровую
меру наказания, поскольку суд будет руководствоваться их
мнением. Оглашая приговор, судья Фитц-Хью Каннели
назвал действия Клири «жестокостью дикаря» и выразил
сожаление, что непредумышленное убийство, совершенное
голыми руками в состоянии опьянения, исключает смерт-
ный приговор, ибо руки Клири можно считать оружием
столь же смертоносным, как револьвер или нож. Клири
приговорен к каторжным работам пожизненно с заключе-
нием в гоулбернской тюрьме — заведении, предназначен-
ном для особо опасных преступников. На вопрос, не желает
ли он что-либо сказать, Клири ответил: «Только не говори-
те моей матери».
Пэдди посмотрел дату — газета была от 6 декабря
1925 года.
— Больше трех лет прошло,— беспомощно сказал он.
Никто не ответил, не шелохнулся, никто не знал, как
теперь быть; из глубины дома доносился заливистый смех
близнецов, их веселая болтовня стала громче.
— Только... не говорите... моей матери...— помертве-
лыми губами повторила Фиа.— И никто не сказал. О госпо-
ди! Бедный, бедный мой Фрэнк!
Свободной рукой, тыльной стороной ладони, Пэдди утер
свое мокрое от слез лицо, потом присел перед женой на
корточки, тихонько погладил ее колени.
— Фиа, родная, пойди соберись в дорогу. Мы поедем
к нему.
Она приподнялась — и вновь бессильно опустилась
в кресло, лицо ее, маленькое, совсем белое, странно блесте-
ло, точно у мертвой, расширенные зрачки потускнели.
— Я не могу поехать,— сказала она ровным голосом, но
все ощутили в нем нестерпимое страдание.— Если он меня
увидит, это его убьет. Это убьет его, Пэдди! Я ведь хорошо
его знаю, он такой гордый, такой самолюбивый, он таи
хотел чего-то добиться в жизни. Он хочет нести свой позор
один, пусть будет по его воле. Ты же прочел: «Только но
говорите моей матери». Мы должны помочь ему сохранить
210
.....крет. Что хорошего принесет ему или нам свидание
• ним?
II »дди все еще плакал, но не о Фрэнке — о том, что
’•*11 iiii» угасла в лице жены и взгляд ее помертвел. Этот
ин 11.1Й всегда был точно Иона, всегда приносил несчастье
и н.п \бу, вечно стоял между ним, Пэдди, и его женой, это
н । i.i него Фиа не открывала себя сердцу мужа и сердцам
• |" Падрика, детей. Всякий раз, чуть покажется — вот
и и* pi. го наконец Фиа будет счастлива, Фрэнк лишал ее
• ин и.и. Но Пэдди любит ее так же глубоко и неискорени-
мн. гак она — Фрэнка; после памятного вечера в доме
• |||||||г||ника он уже просто не мог питать к парнишке зла.
II теперь он сказал:
Что ж, Фиа, раз, по-твоему, лучше нам с ним не
ни и н.ся, значит, не поедем. Л только я хочу знать, как он
• нм, и если для него можно что сделать, так чтоб было
. iriaiio. Пожалуй, напишу преподобному де Брикассару,
•••«прошу приглядеть насчет этого — как ты скажешь?
Глаза ее оставались безжизненными, но щеки чуть
• -IMI-1 по порозовели.
Да, Пэдди, напиши. Только предупреди его, не
• i.i ом бы Фрэнку, что нам все известно. Пускай Фрэнк
• ш о т, что мы ничего не знаем, наверно, ему так легче.
Через несколько дней силы вернулись к Фионе, хлопо-
H.I но переустройству дома не оставляли ей досуга. Но
н •пнем спокойствии она опять стала суровой, хотя и не
NiMoi угрюмой, замкнулась в молчании. Казалось, тем, как
щ о । в конце концов выглядеть ее новый дом, она озабоче-
на юраздо больше, чем благополучием семьи. Быть может,
• и пмалось, что духовно все они в ней не нуждаются,
• накормить их, обстирать и прочее — на то есть миссис
• ми । и Кэт с Минни.
Между тем судьба Фрэнка всех потрясла. Старшие
♦in н.чпки страдали за мать, не спали по ночам, вспоминая
• < inцо в ту первую страшную минуту. Они любили мать,
..многие недели перед горькой вестью впервые увидели
• • 1и < рлой — им уже не суждено забыть этот ее новый
...... и всегда в них будет жить страстное желание вновь
% он и ть ее такой. Прежде осью, вокруг которой вращалась
..... н \ жизнь, был отец, но с той памятной минуты мать
• » i.i с ним рядом. Теперь в них проснулась тревожная,
...... . кидающая нежность, которая уже не могла угаснуть,
•••и, ни ни была Фиа сдержанна и равнодушна. Все мужчи-
....... семье, от Пэдди до Стюарта, твердо решили — пусть
211
Фиа живет так, как ей хочется, и требовали, чтобы такую
жизнь для нее помогал создать каждый. Больше никто
никогда и ничем не смеет обидеть ее или огорчить. Когда
Пэдди подарил ей тот заветный жемчуг, она поблагодарила
коротко, бесцветными словами, оглядела подарок без удо-
вольствия, без интереса, но все подумали, как бы она ему
обрадовалась, не случись несчастья с Фрэнком.
Бедной Мэгги все это принесло бы еще больше страда-
ний, если бы не переезд в Большой дом, ибо отец и старшие
братья хоть и не ввели ее в свое чисто мужское «общество
охраны мамы» (быть может, чувствуя, что Мэгги вступила
бы в него не без затаенной обиды), однако полагали, что она
должна взять на себя все дела и обязанности, матери явно
неприятные. Правда, бремя это с Мэгги разделили миссис
Смит и ее помощницы. Всего неприятней для Фионы были
заботы о младших сыновьях, но миссис Смит взялась пол-
ностью опекать Джимса и Пэтси, да с таким пылом, что
Мэгги не могла ее жалеть, напротив, только радовалась, что
экономке удалось наконец совсем завладеть близнецами.
Мэгги тоже огорчалась за мать, но не так сильно, как муж-
ская половина семьи,— слишком тяжким испытаниям под
вергалась ее дочерняя преданность; в ней рано и властно
заговорил материнский инстинкт, и теперь ей оскорбитель-
но было видеть, что Фиа становится день ото дня равно-
душней к Джимсу и Пэтси. Когда у меня будут дети,
думала она, я непременно, непременно буду любить всех
одинаково!
В Большом доме жизнь у них пошла совсем друган,
Поначалу очень странным показалось, что у каждого -
своя спальня, непривычна была Фионе и Мэгги свобода от
всех хозяйственных хлопот в доме и вне его. Минни, Кэт
и миссис Смит прекрасно справлялись втроем со стиркой
и глажкой, с уборкой и стряпней и только в ужас приходи
ли, если им предлагали помощь. И счету не было бродячему
люду, готовому за сытную еду и малую плату наняться ин
время в работники — они кололи дрова, кормили кур и сви-
ней, доили коров, помогали старику Тому ухаживать за
чудесным садом Дрохеды, делали генеральную уборку
в доме.
Пэдди постоянно переписывался с отцом Ральфом по
делам Дрохеды.
«Состояние Мэри приносит около четырех миллионом
фунтов годового дохода благодаря тому, что капиталы
частного акционерного общества «Мичар Лимитед» вложо-
212
им главным образом в сталь, пароходы и рудники,— писал
нп’ц Ральф.— Жалованье, которое я назначил вам, капля
й море миллионов Мэри Карсон, меньше чем десятая доля
/инода с имения Дрохеда. И пусть вас не тревожит, что
бывают плохие годы. На счету Дрохеды такие прибыли, что
и случае надобности я до скончания века могу платить вам
ин одних только процентов. Все, что вы получаете, вами
наслужено, и «Мичар Лимитед» не несет ни малейшего
ущерба. Вам выплачиваются деньги из средств имения, а не
акционерного общества. Держите все книги и счета имения
а полном порядке, чтобы ревизоры в любую минуту могли
внать, как обстоят дела, а больше от вас ничего не требу-
йте и» .
После этого-то письма однажды вечером, когда все
сыновья были дома, Пэдди и созвал в новой гостиной жены
гамейный совет. Водрузив на римский нос очки в стальной
ниране, он удобно расположился в кресле с кремовой обив-
ной; ноги — на таком же диване, под рукой, на хрустальной
пепельнице — трубка.
-	До чего ж тут славно! — Он улыбнулся, с удоволь-
ггнием оглядел комнату.— Я так думаю, надо нам всем
амосте поблагодарить маму за такую красоту, верно, ре-
битки?
«Ребятки» что-то забормотали в знак согласия; Фиа,
еидн в бывшем кресле Мэри Карсон — теперь оно было
обито кремовым муаровым шелком,— слегка наклонила
i олову. Мэгги сидела с ногами на диване, предпочитая его
креслу, штопала носок и упорно не поднимала глаз.
-	Так вот,— продолжал Пэдди,— преподобный отец
де Брикассар все определил, он человек щедрый и велико-
душный. Он положил в банк на мое имя семь тысяч фунтов
и и и каждого из вас открыл текущий счет и положил по две
шепчи. Я стану получать четыре тысячи фунтов в год как
управляющий имением, Боб — три тысячи как помощник
управляющего. Все мальчики, кто работает,— Джек,
Хьюги и Стюарт — получают по две тысячи в год, а малы-
ши по тысяче, пока не подрастут и не решат сами, чем
пин хотят заниматься дальше.
Когда Джиме и Пэтси станут взрослыми, им каждому
нбогпечен такой же доход с Дрохеды, как тем, кто работает
в имении, даже если они тут работать не захотят. А две-
надцати лет их пошлют в Сидней, в закрытую школу
I'и пер вью-колледж, и ученье и содержание — все за счет
Дрохеды.
213
Маме полагается отдельный годовой доход в две тысячи
фунтов, и Мэгги то же самое. На содержание дома выдается
пять тысяч фунтов — вот уж не пойму, с чего отец Ральф
взял, будто нам на это нужна такая прорва деньжищ. Он
говорит, вдруг мы захотим всерьез тут все перестраивать.
Он распорядился насчет того, сколько должны получать
миссис Смит, Кэт, Минни и Том, и опять скажу, он человек
щедрый. Сколько всем прочим платить, я могу решать сам.
Но первым делом я как управляющий обязан нанять
еще самое малое шестерых овчаров, чтобы в Дрохеде все
шло как полагается. А то больно она велика, рук не хва-
тает.
Это было самое критическое замечание Пэдди по поводу
того, как заправляла имением его сестра.
Никто из Клири и не слыхивал, что у человека может
быть столько денег; и они в молчании пытались освоиться
с неожиданным богатством.
— Нам и половины этого не потратить, Пэдди,— сказа-
ла Фиа.— Он все для нас сделал, больше уже не на что
тратить.
Пэдди с нежностью посмотрел на жену.
— Твоя правда. Но знаешь, это славно, что больше но
придется считать каждый грош, верно? — Он откашлялся,
потом продолжал: — Теперь, я так думаю, мама с Мэгги
у нас остаются малость не у дел. Я-то считать не мастер,
а вот наша мама умеет складывать и вычитать, делить
и умножать, что твоя учительница арифметики. И теперь
она будет нашим счетоводом, нечего конторе Гарри Гофа
этим заниматься. Я раньше не знал, оказывается, Гарри
отдельного служащего нанял, только чтоб вести счета
Дрохеды, а сейчас ему человека не хватает, так он не прочь
опять нам эти дела передать. Он мне сам и подсказал, что иа
мамы получится отменный счетовод. Он пришлет кого-то из
Джилли, чтоб тебя обучили по всем правилам, Фиа. Во-
обще-то, видно, дело это непростое. Надо вести бухгалтер-
ские книги, и журналы, и кассовые книги, и всю отчет-
ность, каждый день все записывать, в общем, много всего.
Работы хватит, только она не будет тебя выматывать, кам
стряпня да стирка прежде выматывали, верно я говорю?
Мэгги едва не закричала: «А я как же? Разве я меньше
мамы стирала и стряпала?!»
А Фиа улыбнулась — по-настоящему улыбнулась, в
первый раз с того дня, как они узнали про Фрэнка.
— Я с радостью за это возьмусь, Пэдди, право. По-
чувствую, наконец, что и я в Дрохеде не посторонняя.
214
Боб тебя научит водить новый «роллс-ройс», теперь
... но будет твоя работа — ездить в Джилли в банк и со-
...н.иься с Гарри. И потом, будешь спокойна, что во
... минуту можешь сама съездить, куда тебе понадо-
••»»». и. хоть бы нас никого и не было под рукой. Мы тут уж
..... на отшибе живем. Я давно хотел вас с Мэгги
»м1\чпт1. водить машину, да все недосуг было. По рукам,
•1’ил ’
По рукам, Пэдди,— весело ответила жена.
Ну, Мэгги, теперь мы и тебя определим к делу.
М.нти воткнула иголку в носок, отложила его, вскинула
• •<» • .1 на отца и вопросительно, и сердито: конечно же,
• ii’i.ic он скажет — мол, мама будет занята счетами да
• »1чг1лми, а уж приглядывать за хозяйством в доме и на
и и.Гн* твоя забота...
Не хотел бы я, чтоб из тебя получилась этакая
.. нзя барышня-белоручка вроде иных дочек здешних
........ скотоводов,— сказал Пэдди с улыбкой, от которой
• hi слова лишились всякой презрительности.—Так что
и и к бе подберу настоящую работенку, малышка Мэгги.
I.\ iriiii» присматривать за ближними выгонами — па тебе
\ iimiok у Водоема, речной, Карсонский, Уиннемурский
и \ Северной цистерны. И Главная усадьба. Будешь в отве-
• • и лошадей — которых когда на работу посылать, кото-
рым давать роздых. Понятно, в самую страду, когда окот
и ।пртировка овец, мы будем собираться все вместе, а
•• । и и.ное время, думаю, ты и сама справишься. Джек тебя
••пинт командовать собаками и работать кнутом. Ты ж у
.... бойкая, не хуже мальчишки, так я думаю, тебе это
'••• и.пк* по вкусу придется — скакать по выгонам, чем
ни । и । вся на диване, — докончил Пэдди и уж совсем до ушей
I'm илылся в добродушной улыбке.
Пока он говорил, сердитое недовольство Мэгги развея-
• ••• к как дым — опять он родной, близкий, думает о ней,
• |.»ьи г, как любил когда-то ее маленькую. Как же она могла
.... сомневаться? Со стыда Мэгги готова была ткнуть себя
• и uni в коленку, да раздумала — слишком обрадовалась,
• •   всерьез захотелось самой себе сделать больно, и во-
•< ц|' уж очень это дурацкий выход для угрызений со-
|ИЧ I II .
<>иа просияла.
Ой, папочка, это будет чудесно!
Л мне что делать, папа? — спросил Стюарт.
В доме ты женщинам больше не нужен, так что
.... кинь опять к овцам.
215
— Хорошо, папа.
Стюарт с тоской посмотрел на мать, но не сказал больше
ни слова.
Фиа и Мэгги научились водить новый «роллс-ройс»,
который Мэри Карсон выписала за неделю до смерти;
Мэгги училась заниматься собаками, Фиа — вести бухгал-
терские книги и прочую отчетность.
Если б не разлука с отцом Ральфом, Мэгги, как никто,
была бы счастлива безгранично. Ведь она давным-давно
о том и мечтала — стать заправским овчаром, скакать
верхом по лугам, под открытым небом. Но все время ей не
хватало отца Ральфа, во сне и наяву грезился тот его поце-
луй — драгоценное воспоминание, к которому она возвра-
щалась тысячи раз. А все же память неосязаема, как ни
старайся, подлинное ощущение не вернешь, остается лишь
призрак, тень, грустное тающее облачко.
Он написал им про Фрэнка — и разом рассыпались
надежды Мэгги, что под этим предлогом он сам побывает
в Дрохеде. Свою встречу с Фрэнком в гоулбернской тюрьме
он описывал очень сдержанно, ни словом не выдал, как она
была мучительна, не намекнул, что у Фрэнка душевное
расстройство и оно становится все тяжелее. Тщетно он
добивался, чтобы Фрэнка перевели в Мориссет — лечебни-
цу для душевнобольных преступников, его и слушать не
стали. И он в письме к Пэдди самыми розовыми красками
изобразил Фрэнка, покорно искупающего свои грехи перед
обществом, и подчеркнул: Фрэнк не подозревает, что род-
ным известно о случившемся. Он, отец Ральф, заверил
Фрэнка, что сам он узнал об этом из сиднейских газет и су-
меет позаботиться, чтобы до семьи Клири весть эта но
дошла. Его обещание успокоило Фрэнка, прибавил отец
Ральф и этим ограничился.
Пэдди поговаривал о том, чтобы продать каурую кобы-
лу, на которой прежде ездил отец Ральф. Мэгги теперь
ездила по выгонам на поджаром вороном меринке, который
служил ей прежде для прогулок — воронок был славный,
послушный, куда приятней злобных меринов и норовистых
кобыл с конного двора. Лошади эти были умны, но не отли-
чались кротким нравом. И от того, что в Дрохеде не было ни
одного жеребца, они не становились приветливей.
— Нет, папа, пожалуйста, не надо! — взмолилась Мэг-
ги.— Я сама стану ездить на каурой! Подумай, как будет
нехорошо, отец Ральф сделал нам столько добра, и вдруг он
приедет в гости и увидит, что мы продали его лошадь!
216
Пэдди в раздумье посмотрел на дочь.
Навряд ли отец Ральф к нам когда-нибудь приедет,
Mui ги.
А вдруг приедет! Откуда мы знаем!
Пэдди не мог выдержать взгляда ее глаз, так похожих
ин глаза матери; нет сил огорчать ее еще сильней, она и так
нццоет, бедняжка.
— Что ж, ладно, Мэгги, оставим и каурую, только
гиотри, чтоб они у тебя ходили под седлом поровну, не
устаивались, зажиревшие лошади мне в Дрохеде не нуж-
ны, понятно?
Прежде ей совсем не хотелось садиться на лошадь отца
Ральфа, но с этого дня она ездила то на одной, то на дру-
Н1Й - пускай обе честным трудом зарабатывают свой
ийас.
Да, вышло очень удачно, что близнецов без памяти
полюбили миссис Смит, Минни и Кэт,— Мэгги разъезжала
по цы гонам, Фиа долгие часы проводила у себя в гостиной
у письменным столом, а Джимсу и Пэтси жилось превесе-
1о, Бойкие, неугомонные, они у всех путались под ногами,
но были оба такие жизнерадостные и приветливые, что ни
у кого не хватало духу долго на них сердиться. По вечерам
у себя в домике миссис Смит, которая давно уже перешла
И католичество, на коленях изливала благодарность, пере-
полнявшую ее сердце. Пока жив был ее Роб, не дано ей
было радости иметь своих детей, и долгие годы не слыша-
нии детских голосов в Большом доме — тем, кто его
обслуживал, запрещалось водить дружбу с семьями овча-
рок, что жили в домиках на берегу реки. Но приехало
। гмейство Клири, родня Мэри Карсон, и наконец-то появи-
1игь дети. А теперь — теперь Джиме и Пэтси окончательно
поселились в Большом доме.
Зима прошла без дождей, не принесло дождей и лето.
Пялящее солнце иссушило сочные, высотой по колено
шлотистые травы до самой сердцевины, каждая травинка
। гмла хрусткой и ломкой. Поглядеть вдаль можно, только
1пщуря глаза в щелочку и нахлобучив широкополую шляпу
/||> самых бровей — луга отсвечивают слепящим серебром;
маж зыбких голубых миражей закручиваются вихорьки
пыли, деловито снуют, сметая в кучи и перекатывая с места
Ий место сухие листья и мертвые травинки.
Какая настала сушь! Даже деревья высохли, кора с них
1Нйнливается жесткими ломкими полосами. Опасность, что
217
овцы начнут голодать, пока не грозит — травы все-таки
хватит еще на год, а пожалуй и дольше,— но уж очень
тревожно смотреть, до чего все пересохло. Всегда может
случиться, что дождей не будет и на следующий год, и еще
через год. В хороший год их выпадает на десять — пят
надцать дюймов, в плохой меньше пяти, а то и вовсе не бы-
вает.
Несмотря на жару и мух, Мэгги любила пастушью
жизнь — славно это, шагом едешь на каурой кобылке за
тесной кучей блеющих овец, а собаки, обманчиво равно-
душные, высунув языки, растянулись на земле. Но пусть
попробует какая-нибудь овца выскочить из стада — и ми
гом ближайший пес, мстительная молния, кинется вслед,
острыми зубами с удовольствием цапнет злополучную
ослушницу за ногу.
Мэгги проехала вперед, обогнав стадо,— приятное раз
нообразие после того, как милю за милей надо было ехать
сзади и глотать пыль,— и отперла ворота следующего
выгона. Терпеливо подождала, пока собаки, радуясь слу-
чаю показать ей свое усердие, лаем и укусами не загнали
туда овец. Коров собирать и загонять трудней, они брыка-
ются, а иная и кинется на неосторожную собаку, бывает,
и на рога поднимет; вот тут-то пастуху надо быть наготове,
пустить в дело кнут, но собаки любят толику опасности.
Однако Мэгги пасти коров не поручали, этим Пэдди зани-
мался сам.
А собаками она не уставала восхищаться: до чего умны,
просто не верится! Почти все дрохедские овчарки были
темно-рыжие, только лапы, надбровья и грудь светлые, но
были и квинслендские — крупные, голубовато-серые с чер
ными пятнами, и метисы, в которых на все лады смешались
та и другая масть. Когда для сук наступала брачная пора,
им по всем правилам науки подбирали наилучшую пару
и ждали приплода; подросших щенков, которые уже перс
стали кормиться молоком матери, испытывали на выго
нах — и тех, что обещали стать хорошими пастухами,
оставляли в Дрохеде или продавали, а негодных пристрели-
вали.
Мэгги свистом подозвала собак, заперла за овцами
ворота и повернула свою каурую к дому. Неподалеку стоя
ла роща — тут росли эвкалипты разных пород, черный
самшит, кое-где на опушке — вилга. Мэгги с облегчением
въехала в тень и обрадовалась свободной минуте — при
ятно было поглядеть вокруг. В ветвях эвкалиптов полни
мелких попугаев, суетятся, верещат и свистят, передразни
218
нпн певчих птиц; кружат зяблики; два какаду с зеленовато-
нп’лтыми хохолками сидят рядышком и, склонив головы
набок, блестящими глазами следят за всадницей; трясо-
|уики шныряют по земле в поисках муравьев, забавно
подергивают хвостиками; мрачно, нескончаемо каркают
вороны. Их голоса в лесном хоре звучат всего неприят-
ной - безрадостные, безнадежные, они наводят тоску, на-
поминают о бренной плоти, о мухах, слетающихся на па-
нн ль. Невозможно представить, чтобы ворон запел птицей-
волоколом — его голос вполне соответствует занятию.
И, конечно, повсюду тучи мух; поверх шляпы Мэгги
носила вуаль, но мухи липли к обнаженным рукам, а ко-
былка без отдыха махала хвостом, ее шкура беспрестанно
вздрагивала и подергивалась. Мэгги только диву дава-
лись — у лошади такая толстая кожа и густая шерсть, а она
чувствует крохотную, невесомую муху. Лошадей и людей
мухи донимают потому, что пьют пот, но овцы им еще
нужней: на овечьем заду и везде, где шерсть влажная
и нечистая, они откладывают яички, люди для этого не
1НДЯТСЯ.
Воздух полнился пчелиным гуденьем, пронизан был
яркими стрекозами, проносящимися к оросительным ка-
цапкам, трепетал многоцветными крыльями бабочек и
дневных мотыльков. Каурая кобылка откинула копытом
обломок гнилого ствола, он перевернулся, и у Мэгги мороз
пошел по коже. Под обломком кишмя кишели червяки
и червячки, отвратительные жирные белесые личинки,
древесные вши, слизняки, громадные стоножки и пауки. Из
своих нор выскакивали кролики, прыжками кидались врас-
сыпную, высоко в воздухе мелькали их белые пушистые
। мостики, и тут же они оборачивались, глядели с любопыт-
ством, быстро-быстро дергали носами. Дальше Мэгги спуг-
нула ехидну — та прервала охоту на муравьев, в ужасе
стала торопливо зарываться в землю сильными когтистыми
ляпами и в считанные секунды наполовину скрылась под
огромным упавшим стволом. Забавно смотреть на уловки
итого колючего землекопа, свирепые иглы плотно прижа-
лись к телу, чтобы ему было легче проскользнуть в узкий
подкоп, комья земли так и летят из-под лап.
Из рощи Мэгги выехала на широкую дорогу, ведущую
к Главной усадьбе. Поперек дороги лежало серое крапчатое
покрывало — огромная стая попугаев гала подбирала насе-
комых и личинки, но, заслышав всадницу, разом взмыла
и воздух. Словно волна цвета зари взметнулась над голо-
вой - теперь Мэгги видела подкрылья и грудь, и серые
219
птицы, как по волшебству, обернулись ярко-розовыми.
Если мне суждено завтра покинуть Дрохеду навсегда,
подумала Мэгги, она мне станет сниться вот так, омытая
ярко-розовым светом, как эти крылья с изнанки... А на-
верно, дальше в пустыне все высохло, вот и кенги пересели
ются сюда к нам, их с каждым днем больше...
Громадное стадо кенгуру, должно быть тысячи дне,
мирно щипало траву, но шумно взлетевшая птичья стаи
встревожила их — и они понеслись прочь легкими граци
озными прыжками, самые быстроногие из животных, кроме
разве страуса эму. Лошадям с кенгуру не сравниться.
Да, в иные минуты приятно полюбоваться природой, но
больше всего Мэгги, по обыкновению, думала о Ральфе.
В душе она никогда не считала свое чувство к нему девчо
ночьей влюбленностью, а называла просто любовью, как
пишут в книгах. Чувствует она то же самое, что какая*
нибудь героиня Этель Делл, все у нее так же. И право,
очень несправедливо, чтобы какая-то искусственная пре*
града, его сан, стояла между нею, Мэгги, и тем, чего ей таи
хочется,— а хочется ей выйти за него замуж. Хочется жить
с ним в полном согласии, как живут ее папа с мамой, и
пускай он ее обожает, как папа маму. Мать никогда осо
бенно не старалась заслужить такое обожание, думали
Мэгги, а меж тем отец перед ней преклоняется. Вот и Ральф
очень быстро увидел бы, что быть с нею несравнимо лучше,
чем одному; Мэгги и в мысль не приходило, что Ральф ни
при каких обстоятельствах не может изменить своему
обету. Да, она знала, что не дозволено ни выйти замуж за
священника, ни влюбиться в него, но уже привыкла обхо
дить это препятствие, мысленно освобождая Ральфа от
духовного сана. Хоть ее и обучили основам католической
веры, никто при этом не разъяснял сути монашеских обе
тов, а сама она не ощущала нужды в вере и не углублялась
в подобные вопросы. Молитвы не приносили ей утешении
и радости, а велениям церкви она подчинялась просто
потому, что иначе пришлось бы после смерти вечно гореть
в аду.
И сейчас она бессвязно грезила наяву: вот блаженстпо
было бы жить с ним под одной крышей и спать рядышком,
как папа с мамой. Мысль о его близости взволновала ее,
даже неловко стало сидеть в седле, и Мэгги вообразила
несчетные поцелуи — ничего другого она вообразить ш»
могла. Поездки по выгонам ничуть не сделали ее осведом
ленной в вопросах пола, ибо, почуяв издали собаку, жи
вотные разом теряли всякую склонность к эротическим
220
• ни 1.ычдениям, а спариваться без разбору им в Дрохеде,
• и» и на любой ферме, ме давали. На время, когда баранов
...» <•< обом выгоне пускали к овцам, Мэгги отсылали куда-
HiihvAi» в другое место. А увидав, как одна собака вскочила
• и» (ругую, она принимала это за игру и огревала обеих
н\ |ом когда пасешь отару, не до баловства.
I ша ли хоть один человек способен рассудить, что
• •i.hi лей — неосознанное томление, неразлучное с беспо-
iiii ком и взвинченностью, или ясное и определенное
»• । шие, упрямо стремящееся к утолению. Бедная Мэгги
• милась, не зная толком, к чему ее тянет, но тяга не отцу-
• и и — и неотвратимое влечение сосредоточилось на
г.» и Фе де Брикассаре. И она мечтала о нем, жаждала его,
iprмялась к нему и горевала, что хоть он и говорил, будто
• ниш г ее. а ни разу не навестил, так мало она для него
• ilti'IUT.
Jui ее раздумья прервал Пэдди, он ехал той же дорогой
• и»му; Мэгги с улыбкой придержала каурую кобылу,
I",кидаясь отца.
Вот приятная встреча! — сказал Пэдди и шагом
•i\* । ил свою старуху чалую рядом с уже немолодой ло-
• и.। н.к) дочери.
Да, правда,— отозвалась Мэгги.— А как на дальних
pi и «шах, очень сухо?
-	Пожалуй, похуже, чем тут. И кенги нагрянули, я их
• • и.ко еще не видывал! Наверно, дальше к Милпаринке
।нищая засуха. Мартин Кинг говорил, надо их постре-
•III., а я думаю, тут хоть из пулеметов строчи, кенг не
'• н и гея, их тьма тьмущая.
Он такой славный, такой заботливый, любящий, все
• р-икает, и так редко ей случается побыть с ним вдвоем,
•• ПК) рядом крутится кто-нибудь из братьев... И Мэгги не
н ржалась, задала все тот же вопрос, который терзал
•| м\ чил ее, как ни старалась она себя успокоить:
Папа, а почему отец Ральф совсем нас не навещает?
Он очень занят, Мэгги,— ответил Пэдди с какой-то
..кои настороженности.
-	Но ведь даже у священников бывает свободное
• i правда? Он раньше так любил Дрохеду, уж наверно,
и хотел бы приехать сюда отдохнуть.
Да, верно, священники тоже отдыхают, Мэгги, но
.... они никогда не свободны от своего дела. К при-
I* |»v, им всю жизнь каждый день надо служить мессу, хотя
ы । при этом больше ни души не было. Я так думаю, отец де
I.рпкассар очень мудрый человек, он понимает, жизнь обт
221
ратно не повернешь, что было, то прошло. Для него Дрожи
да — дело прошлое, малышка Мэгг«. Вернись он сюда, ему
тут уж не будет прежнего удовольствия.
— По-твоему, он нас забыл,— подавленно промолвили
Мэгги.
— Не то что забыл. Тогда бы он не писал так часто и по
расспрашивал про каждого.— Пэдди повернулся к дочери,
в голубых глазах его светилась жалость.— Я так думаю,
лучше ему не приезжать, вот и не приглашаю, чтоб он про
это и не думал.
— Папа!
И Пэдди — будь что будет! — словно в омут кинулся:
— Послушай, Мэгги, не годится девушке мечтать о свн
щеннике, пора уж тебе понять. Ты свой секрет хранить
умеешь, наверно, больше никто про это не догадывается, но
ведь с вопросами-то ты идешь ко мне, верно? Не много
вопросов, но и этого довольно. Так вот, говорю тебе, кончай
с этим, ясно? Отец де Брикассар дал обет и нарушать его но
станет, точно тебе говорю, он к тебе, конечно, привязан,
только ты это неправильно понимаешь. Он был уже взрос-
лый, когда тебя узнал, а ты была совсем ребенок. Так вот,
Мэгги, ты для него и по сей день просто ребенок.
Она не ответила, и лицо ее не дрогнуло. Что и говорить,
настоящая Фионина дочка, подумал Пэдди.
Потом неестественно спокойно она сказала:
— Но он мог бы выйти из священников, просто у меня
не было случая с ним об этом поговорить.
По лицу Пэдди видно было, до чего он ошарашен, и это
неподдельное возмущение оказалось для нее куда убеди-
тельней его пылкой речи.
— Мэгги! О господи, вот беда — жить в такой глуши!
Надо было тебе учиться, девчонка, если б тетя Мэри по-
мерла раньше, я бы тебя спровадил в Сидней хоть годика на
два, там бы тебя научили уму-разуму. А теперь тебе для
этого лет многовато. Не хочу я, чтоб люди над тобой смея
лись, бедная моя малышка Мэгги.— И он продолжал мягче,
с расстановкой, что придало его словам жестокую, пронзи
тельную ясность, хотя он ничуть не хотел быть жестоким,
хотел лишь раз навсегда развеять дочкины напрасные
надежды: — Отец де Брикассар — священник, Мэгги, свя-
щен-ник. И никогда он не перестанет быть священником,
это невозможно, пойми. Он дал священный обет, торже
ственный и вовеки нерушимый. Раз уж человек принял сап,
обратного хода нет, и его наставники в духовной семинарии
позаботились, чтобы он заранее твердо знал, на что идет
222
и н чем клянется. Кто дает такой обет, наверняка знает —
ннрушить его нельзя до самой смерти. Отец де Брикас-
|Ц|» дпл такой обет — и вовек его не нарушит.— Пэдди
мидохиул.— Теперь понимаешь, Мэгги? И вперед об от-
ш« до Брикассаре не мечтай, больше не будет тебе оправ-
МПН1Н.
Они подъехали к Главной усадьбе не со стороны
нич|цн‘н, а со стороны конюшен; не говоря ни слова, Мэгги
нппгрнула каурую к конюшне, предоставив отцу ехать
чмлмне одному. Сперва он все оглядывался и смотрел ей
иглгд, но когда она скрылась за оградой конного двора,
наподдал каблуками чалой под ребра и пустился вскачь,
нтчплпно злясь на себя за то, что ему пришлось сказать.
Нудь прокляты эти любовные дела! Видно, тут какие-то
। нои правила, ни с чем другим не сообразные.
Голос преподобного Ральфа де Брикассара обдавал
холодом, но еще холодней был его взгляд, прикованный
н бледному лицу молодого священника; сухо, размеренно
мучали слова:
- Вы поступали не так, как того требует от своих
служителей господь наш Иисус Христос. Полагаю, сами вы
маете это лучше, чем можем когда-либо узнать мы, кто вас
гудит, однако я все же должен судить вас от имени ваше-
го архиепископа, ибо он не только собрат ваш по вере,
но и старший над вами. Ему вы обязаны беспрекословно
повиноваться, и не вам оспаривать его суждения и его при-
।опор.
Сознаете ли вы, какой позор навлекли на себя, на весь
маш приход, а главное — на святую церковь, которую
возлюбить должны были превыше всех людей? Данный
имми обет целомудрия священ и нерушим, равно как все
иные ваши обеты, изменить ему — тяжкий грех. Разуме-
ггсл, вы никогда больше не увидите эту женщину, однако
iiniii долг помочь вам побороть соблазн. И мы позаботились
о том, чтобы вы немедля отбыли на новое место службы,
мам поручен приход в Дарвине, на Северной территории.
Сегодня же вечером вы скорым поездом отправитесь в
Брисбен, а оттуда, также поездом, в Лонгрич. В Лонгриче
мы сядете на самолет, следующий в Дарвин. Ваши личные
мощи в настоящую минуту укладывают, они будут ждать
мне в поезде перед отправлением, так что вам незачем воз-
вращаться в ваш нынешний приход.
А теперь ступайте с отцом Джоном в нашу часовню
223
и молитесь. Вы останетесь в часовне, пока не пора будет
ехать к поезду. Ради спокойствия и утешения вашего отец
Джон будет сопровождать вас до Дарвина. Идите.
Святые отцы, стоящие у кормила католической церкви,
мудры и предусмотрительны, они не оставят грешнику
возможности обменяться хоть словом с девушкой, которая
стала его любовницей. Эта греховная связь вызвала в ны
нешнем его приходе скандальную, весьма неприятную
огласку. А девица — что ж, пусть ее ждет, и тревожится,
и теряется в догадках. С этой минуты и до прибытия в Дар
вин грешник будет под неусыпным наблюдением высо
кочтимого отца Джона, которому даны соответствующие
наставления, а впредь все письма грешника из Дарвина
будут вскрываться, и ему не дозволены будут междуго
родные телефонные переговоры. Любовница никогда нс
узнает, куда он исчез, и он никогда не сможет ей сообщить,
И никогда уже ему не вступить в новую связь. Дарвин
город на краю пустыни, женщины там наперечет. Он дал
обеты нерушимые, никто и ничто не может его от них осво
бодить; а если сам он по слабости духа не способен держать
себя в строгости, святая церковь должна сделать это ;ш
него.
Отец Ральф проводил взглядом молодого священника
н приставленного к нему стража, а когда за ними затвори
лась дверь, поднялся из-за стола и прошел во внутренние
покои. Архиепископ Клюни Дарк сидел в своем обычном
кресле, а боком к нему неподвижно сидел еще один человек,
препоясанный лиловым шелком и в круглой шапочке.
Архиепископ был человек крупный, рослый, с велико
лепной гривой седых волос и яркими синими глазами,
энергичный, жизнерадостный, большой любитель поеме
яться и хорошо поесть. Посетитель, напротив, оказало!
маленьким, худеньким, из-под шапочки падали редкие
черные пряди, синевато темнели чисто выбритые щеки
и подбородок, на худом землистом лице аскета — большие
черные глаза. Судя по виду, ему могло быть и тридцать лет,
и пятьдесят, а было тридцать девять — тремя годами боль
ше, чем преподобному Ральфу де Брикассару.
— Садитесь, отец Ральф, выпейте чаю,— радушно при
гласил архиепископ Дарк.— Я уж подумывал, не придется
ли спросить свежего. Ну что, дали вы этому молодому
человеку на прощанье подобающие наставления, чтобы вел
себя получше?
— Да, монсеньор, — коротко ответил отец Ральф и под
224
 । ip. imim к чайному столу, заставленному всякой всячи-
....... г были тонюсенькие сандвичи с огурцами, пп-
। • • ini.*, покрытые белой и розовой глазурью, горячие,
. и ко из печи, булочки с маслом, в хрустальных вазоч-
. варенье и взбитые сливки, серебряный чайник,
арийца и сливочник и эйнслиевские чашки тончайшего
, 'р.|. ipa С ИЗЯЩНЫМ ЗОЛОТЫМ узором.
Подобные случаи весьма прискорбны, дорогой архи-
.11' .о, но даже мы, служители господа нашего, всего
...в люди и не чужды слабостей,— сказал посетитель.—
И । и <>ко сожалею об этом молодом человеке и сегодня
• • н р >м стану молиться о том, чтобы впредь он был тверже
' \ \ I'M .
I <1 ।ас его звучал мягко, он слегка шепелявил, явственно
и и. । ковалось чужеземное произношение. Родом он был
• •i.i и.япец, но церковной иерархии — архиепископ, пап-
• кии легат в Австралии, звали его Витторио Скарбапца ди
1и»н । ини-Верчезе. Он играл весьма деликатную роль связу-
• •iip । о звена между церковными властями Австралии
к 1И.К шим нервным центром католической церкви — Вати-
» .нюм, а это означало, что он первый и главный пастырь
и н«»й части света.
Прежде чем получить это назначение, он, само собой,
пился поехать в Соединенные Штаты, но, поразмыслив,
I'liiii i, что и Австралия прекрасно ему подойдет. Страна
и.» । ораздо меньше если не по размерам, то по численности
и н « л(‘ния, зато гораздо более католическая. В отличие от
। и\ государств, где говорят по-английски, здесь католи -
• .н нс с читают людьми второго сорта, и если кто-то испове-
i\*л католическую веру, это ничуть не мешает ему стать
м|м \ гневающим политиком, промышленником или судьей.
II ио страна богатая, она щедро пополняет церковную
...у. Пока он в Австралии, можно не опасаться, что о нем
.... т в Риме.
Притом наместник папы был человек тонкого ума,
• • и и 1яд его поверх золоченого края чашки устремлен был
• •• па архиепископа Клюни Дарка, но на преподобного
I • и фа де Брикассара, которому предстояло вскоре стать
• • легата, личным секретарем. Как известно, архиеписко-
Дарку этот священник очень и очень по душе, но вот
। iipix : придется ли такой секретарь по душе ему, папско-
м\ плату? Они высоченные, как башни, эти австралийские
|ин|ыри ирландского происхождения, ростом куда выше
♦"• । •», вечно приходится задирать голову, чтобы смотреть им
н inцо, это очень утомительно. С теперешним своим на-
" Г М нгкалоу	225
ставником преподобный Ральф де Брикассар держится
безукоризненно — легко» непринужденно, почтительно, но
прямодушно, и чувство юмора у него есть. А как он осво*
ится с наставником совсем иного склада? Обычно секретя
рем легата назначают кого-нибудь из священников-италь*
янцев, но преподобный Ральф де Брикассар вызывает
в Ватикане особый интерес. Как ни странно, он и сам чело*
век богатый (вопреки распространенному мнению, церкоп
ные власти не вправе отнять у него деньги, а сам он их в дар
церкви не предлагает); более того, он единоличными уси
лиями принес церкви богатейший вклад. Потому в Батика*
не и предложили папскому легату ди Контини-Верчезо
взять преподобного Ральфа де Брикассара в секретари
и присмотреться к этому молодому человеку поближе: что
он, в сущности, собою представляет?
В один прекрасный день папе римскому придется
в награду австралийской католической церкви возвести
одного из ее слуг в сан кардинала, но день этот еще ни
настал. А пока легату следует изучить священников в воз-
расте де Брикассара, и несомненно, из них именно да
Брикассар самый подходящий кандидат. Что ж, быть по
сему. Пусть отец де Брикассар испробует, чего стоит его
характер против итальянского. Пожалуй, это будет любо
пытно. Если б только еще он был хоть немного пониже
ростом!
Преподобный Ральф с благодарностью мелкими глотка
ми пил чай, но был необычно молчалив. Легат заметил
он съел крохотный треугольный сандвич, к прочим лаком
ствам не прикоснулся, но с жадностью выпил четыре
чашки чая без молока и без сахара. Что ж, так о нем и до
кладывали: на редкость воздержан и скромен в своих
привычках, единственная роскошь, которую он себе позво
ляет,— отличный (и очень быстроходный) автомобиль.
— У вас французская фамилия, ваше преподобие, но,
насколько я знаю, вы ирландец,— негромко заговорил
легат.— Откуда такая странность? Ваши предки — фран
цузы?
Отец Ральф с улыбкой покачал головой.
— Это норманнское имя, ваше высокопреосвященство,
очень старинное и почтенное. Я прямой потомок некоего
Ранульфа де Брикассара, он был бароном при дворе Виль
гельма Завоевателя. В тысяча шестьдесят шестом году он
с войском Вильгельма вторгся в Англию, и один из ого
сыновей стал здесь землевладельцем. Семья эта процветл
ла, пока Англией правили норманны, а позднее, при
226
I . •• |>и\(> Четвертом, некоторые переправились в Ирландию
н •». । in в Toil ее части, что оказалась под английской коро-
.. 1ип да Генрих Восьмой отделил англиканскую церковь
и римской, мы продолжали придерживаться веры Виль-
• • и \’.i Завоевателя, иначе говоря, считали, что подчиня-
• < и прежде всего не Лондону, а Риму. Но при Кромвеле
•hi ш шились всех своих земель и титулов, и нам их уже не
•••рн\.г|. Ирландскими землями Карл награждал своих
• in 1 и неких любимцев. Ирландцы, знаете ли, не без причи-
ни и навидят англичан.
II вот мы более или менее впали в безвестность, но
"•1.1 ин ь верны католической церкви и Риму. У моего
• • ।ршего брата отличный конный завод в графстве Мит,
и мп надеется, что одна из его лошадей выиграет когда-
 нЦ|\дь приз Дерби или Большой национальный. Я —
н।npint сын в семье, а, по традиции нашего рода, второй сын
и* | | да принимал сан, если чувствовал к этому склонность.
И, признаться, горжусь своим именем и своим происхожде-
нием. Роду де Брикассаров уже полторы тысячи лет.
Да, это прозвучало недурно! Старинное аристократиче-
• ши' имя и повесть о неизменной твердости в вере, даже
пни г рекор изгнанию и преследованиям.
А откуда «Ральф»?
Сокращенное Ранульф, ваше высокопреосвящен-
• । п< ।
11онимаю.
Мне будет очень недоставать вас, отец Ральф,—
• i.a.ia.i архиепископ Клюни Дарк, густо намазал половину
ники вареньем и взбитыми сливками и разом отправил
in г а । о в рот.
(>юц Ральф рассмеялся.
Бы ставите меня в трудное положение, ваше высо-
1'1111 ргосвященство! Я оказался между прежним и новым
•пн Н1ВПИК0М, и если дам ответ, приятный одному из вас, он
милич' не понравиться другому. Но позволительно ли ска-
ни., что мне будет недоставать вас, ваше высокопреосвя-
mi ihто, и в то же время я с радостью готов служить вам,
пн и г высокопреосвященство?
<Члично сказано, поистине дипломатический ответ.
\р\игпископ ди Коптипи-Верчезе подумал, что, пожалуй,
пиши секретарь ему вполне подойдет. Только вот чересчур
i'1'.ц-ив, такие тонкие черты, поразительно яркие глаза,
и" ниы, цвет лица, великолепная фигура.
<Чгц Ральф снова умолк, невидящим взглядом уста-
MI1 н и на чайный стол. Он опять увидел молодого свя-
227
щенника, которого только что сурово отчитывал, его стра
дающие глаза в ту минуту, когда стало ясно, что ему ио
дадут хотя бы проститься с любимой. Боже милостивый,
а что, если бы на месте этого бедняги оказался он сам, а ни
месте девушки — Мэгги? Такое может некоторое время
сходить с рук, если соблюдать осторожность; может схо
дить с рук до бесконечности, если встречаться с женщина
ми только раз в году, на отдыхе, вдалеке от своего прихода.
Но позволь себе всерьез привязаться к одной какой-то жен
щине — и тайну неизбежно раскроют.
В иные дни только простояв на коленях на мраморном
полу архиепископской часовни, пока не одеревенеет и но
заноет мучительно все тело, он одолевал порыв — первым
же поездом помчаться назад в Джилли и оттуда в Дрохеду.
Уверял себя, что он всего лишь устал от одиночества и ему
недостает человеческого тепла и радушия, к которым он
привык в Дрохеде. Уверял себя, будто ничто не изменилось,
когда он, поддавшись минутной слабости, ответил на поце-
луй Мэгги,— все равно его любовь к ней остается лишь
чудесной сказкой и ничуть не преобразилась, не обрела,
в отличие от прежних расплывчатых грез, опасную, чуть ли
не осязаемую законченность. Нет, он не мог признаться
себе в каких-либо переменах и упорно думал о Мэгги как
о маленькой девочке, отгоняя образы, которые этому проти-
воречили.
Он ошибся. Время шло, а боль не ослабевала. Напротив,
мучила еще сильней, оборачивалась холодной, безобразной
пыткой. Прежде одиночество было безликим, и он никогда
не думал, что хоть один человек, войдя в его жизнь, мог бы
принести ему исцеление. Теперь у одиночества было имя:
Мэгги, Мэгги, Мэгги, Мэгги...
Он очнулся от задумчивости под пристальным немигаю
щим взглядом архиепископа ди Контини-Верчезе — эти
большие темные глаза оказались опасно всезнающими,
куда более проницательными, чем живые круглые глава его
нынешнего духовного наставника. Отец Ральф был слиш
ном умен, чтобы притворяться, будто у него нет причин дли
невеселого раздумья,— он ответил будущему наставнику
столь же проницательным взглядом, потом улыбнулся
и слегка пожал плечами, словно говоря: у каждого из нас
свои скорби и печали, и нет греха в горестных воспомипа
ниях.
— Скажите, ваше преподобие, неожиданный спад и
экономической жизни не отразился на подопечном вам
имуществе? — словно между прочим спросил итальянец,
228
Пока у нас нет причин тревожиться, ваше высо-
। *и1 ргосвященство. «Мичар Лимитед» не так-то легко
||" i (.н'тся колебаниям рыночных цен. Мне думается, боль-
IIH всею пострадают те, кто поместил свои капиталы не
• м - н. осмотрительно, как миссис Карсон. Конечно, ферма
> 11••»\ гда не так процветает, цены на овечью шерсть падают.
Ни миссис Карсон была слишком разумна, чтобы вложить
•••« « вой деньги в сельскохозяйственные предприятия, она
предпочитала металл, это гораздо надежнее. Впрочем, на
• ••и взгляд, сейчас в Австралии самое время покупать
•гм но — не только фермы, но и дома, даже здания в боль-
ших городах. Цены смехотворно низкие, но они не могут
"»"И1О оставаться низкими. Не представляю, чтобы в бли-
•г.»inline годы мы могли потерпеть убыток на недвижимо-
• in, купленной сейчас. Рано или поздно экономический
l.pll.HIC кончится.
Совершенно верно,— сказал легат.
Итак, отец де Брикассар не только в некотором роде
шнюмат, он в некотором роде еще и делец. Такой талант
Гн му, безусловно, не следует упускать из виду.
9
Но настал 1930 год, и Дрохеда хорошо узнала, что такое
ишномический кризис. В Австралии полно было безра-
|иииых. Кто только мог, переставал платить за жилье
п пускался на поиски работы, но тщетно — работы нигде не
«•i.i к». Жены и дети, предоставленные самим себе, жили
и ычугах на муниципальной земле и выстаивали долгие
• •чгредп за пособием, отцы и мужья скитались по стране.
‘1г кжок брал в дорогу самое необходимое, закатывал эти
• мдные пожитки в одеяло, перетягивал его ремнями,
• и пдывал скатку за спину и пускался в путь, надеясь, что
фермах если не наймут на работу, так хоть накормят.
уж бродяжить по Глуши, чем ночевать на улицах
« нднгя.
Цены на все съестное упали, и Пэдди до отказа набил
•ни.н ами амбары и кладовые. Всякий захожий человек мог
••• < омневаться, из Дрохеды его натощак и с пустыми рука-
ми и< отпустят. Но вот что странно, захожие люди на месте
•н 1пдерживались: подкрепятся горячей пищей, получат
। •••’ какие припасы в дорогу — и даже не пробуют осесть,
«•ргду г дальше, ищут... а чего? — это ведомо разве только
им тмим. Далеко не всюду их встречают так радушно
229
и с такой щедростью, как в Дрохеде, и тем непостижимей,
почему странники не хотят здесь остаться. Быть может,
слишком они устали от бездомности, от бесцельности своих
скитаний, от того, что некуда им возвращаться и некуда
стремиться, вот и продолжают плыть по течению. Многие
все же выживали, а иные погибали в пути, их тут же на
месте и хоронили, если только находили прежде, чем воро-
ны и кабаны дочиста обгложут их кости. Огромна и пустын-
на австралийская Глушь.
Но Стюарт снова не отлучался из дому, и дробовик
всегда был под рукой, в углу у двери кухни. Подобрать
надежных овчаров не стоило труда, в старых бараках для
пришлых рабочих Пэдди поселил девятерых холостяков,
и на выгонах без Стюарта вполне можно было обойтись.
Фиа уже не держала наличные деньги где придется и веле-
ла Стюарту за алтарем в часовне устроить потайной
шкаф — что-то вроде сейфа. Дурные люди среди неоседлых
австралийцев редкость. Дурные люди предпочитают оста-
ваться в столице и вообще в больших городах, скитальче-
ская жизнь им не по вкусу — слишком чиста, слишком
одинока и слишком мало приносит поживы. Но никто но
осуждал Пэдди за то, что он хотел оберечь своих женщин от
опасности: Дрохеда — место широко известное и вполне
могла привлечь немногих нежелательных гостей, что ски-
тались по стране.
Той зимой немало было бурь, то сухих, то с дождями,
а весной и летом лило как из ведра, и травы на землях
Дрохеды поднялись невиданно высокие, густые и сочные.
Джиме и Пэтси за кухонным столом миссис Смит
готовили уроки (они пока учились заочно) и весело болта-
ли о том, как поедут учиться в Ривервью-колледж,
Но миссис Смит от таких разговоров становилась уж
очень хмурая и сердитая, и они понемногу научились
при ней даже не упоминать, что когда-нибудь уедут из
Дрохеды.
И вот опять в небесах ни облачка; высокая, чуть не по
пояс, трава за лето без дождей совсем высохла, стала се-
ребристая и ломкая. За десять лет на этих черноземных
равнинах все привыкли к смене наводнений и засухи,
к череде взлетов и падений — вверх-вниз, вверх-вниз, и
только плечами пожимали и делали свое дело так, словно
важен один лишь нынешний день, а все остальное не в счет.
Да и впрямь, самое главное — протянуть от одного хороню
230
in года до другого, когда бы он ни пришел. Никому не под
гиду предвидеть, когда будет дождь. Объявился в Брисбене
•••«кто Иниго Джонс, неплохо предсказывал погоду надолго
ипгред, опираясь на какую-то новую теорию насчет пятен
па солнце, но здесь, на отдаленных черноземных равнинах,
его посулам не очень-то верили. Пускай ходят к нему за
предсказаниями сиднейские и мельбурнские невесты; тру-
шен ики черноземных равнин полагаются только на соб-
( гпенное чутье.
Зимой 1932 года опять налетели яростные сухие ветры,
резко похолодало, но густые сочные травы не давали ра-
иыграться пыли, и мух тоже развелось меньше обычного.
Худо пришлось только что стриженным овцам, бедняги
никак не могли согреться. Миссис О’Рок обожала у себя
а ничем не примечательном деревянном доме принимать
I остей из Сиднея и любила возить их по соседям, особенно
и Дрохеду, —надо же показать, что и здесь, в глуши, на
черноземных равнинах, кое-кто умеет вести светскую
жизнь. И любая беседа неизбежно сворачивала на злопо-
лучных овец, тощих и жалких, точно мокрые крысы,—
маково им будет зимовать без длинной, в пять-шесть
дюймов шерсти, которая теперь отрастет лишь к наступле-
нию летней жары. Но, как серьезно пояснил Пэдди одному
такому гостю, зато шерсть будет первый сорт. Самое глав-
ное ведь не овцы, а шерсть. Вскоре в «Сидней Морнинг
Гералд» появилось письмо — автор его требовал, чтобы
парламент принял закон, который покончил бы «с жестоко-
сердием скотоводов». Бедная миссис О’Рок пришла в ужас,
но Пэдди хохотал до упаду.
— Хорошо еще, что этот дурень не видал, как иной
стригаль невзначай пропорет овце живот, а потом зашивает
толстенной иглой, какой мешки шьют,— утешал он сму-
щенную миссис О’Рок.— Да вы не расстраивайтесь, миссис
О'Рок. Эти горожане понятия не имеют, как мы, не город-
ские, живем, им-то можно нянчиться со своими кошечками
да собачками, будто с малыми детьми. А у нас тут все по-
другому. Если кто попал в беду, мужчина ли, женщина,
большой или малый, мы никого без помощи не оставим,
а городские — они о зверюшках своих любимых заботятся,
а человек хоть зови, хоть плачь — и пальцем не шевельнут,
чтоб помочь.
Фиа подняла голову.
- Он прав, миссис О’Рок,— сказала она.— Никто не
ценит того, чего слишком много. У нас тут в избытке овцы,
а и городе — люди.
231
В тот августовский день, когда грянула роковая буря,
далеко от дома оказался один Пэдди. Он спешился, на
дежно привязал лошадь к дереву и сел под вилгой, собира
ясь переждать налетевший шквал. Поблизости жались друг
к дружке пять дрожащих собак, а овцы, которых он перего
нял на другой участок, разбрелись беспокойными кучками
и рысцой бестолково перебегали с места на место. Буря
налетела страшная, и полную волю своей ярости она дала,
когда сердцевина урагана оказалась как раз над Пэдди. Он
заткнул уши, зажмурился — оставалось только молиться.
Он сидел под вилгой, которая все громче шумела
никлой листвой под крепнущим ветром; невдалеке, наполо
вину скрытые высокой травой, виднелись несколько пней
и упавших стволов. А посреди этой выбеленной, точно
кость, груды мертвого дерева торчал одинокий сухой вели
кан эвкалипт, обнаженный ствол его взметнулся ввысь на
добрых сорок футов и словно вонзал в черные, как ночь,
тучи острие голой, тощей и угловатой верхушки.
И вдруг даже сквозь сомкнутые веки Пэдди ослепила
яркая вспышка синего пламени, он вскочил, и тотчас его,
как игрушку, швырнуло наземь чудовищным взрывом. Он
приподнял голову — по стволу мертвого эквалипта вверх
вниз плясали багровые и синие призрачные отсветы,
прощальное великолепие ударившей молнии; не успел
Пэдди опомниться — все запылало. В этой груде мертвой
древесины давным-давно не осталось ни капли влаги,
и высокая трава кругом была сухая, как бумага. Казалось,
земля бросает ответный вызов небесам — над исполинским
деревом, далеко над его вершиной, вскинулся столб огня,
вмиг занялись рядом пни и упавшие стволы, и отсюда,
разгоняемые вихрем, шире, шире и шире пошли кружить
и полыхать полотнища огня. Пэдди не успел даже подско
чить к лошади.
От жара занялась и вилга, мягкая эфироносная древеси
на взорвалась, во все стороны полетели обломки. Куда яи
глянь, вокруг стеной — огонь; пылают деревья, вспыхнула
под ногами трава. Жалобно заржала лошадь, и Пэдди всем
сердцем рванулся к ней — не может он бросить несчастней»
животное на погибель, беспомощное, на привязи. Взвыла
собака, и вой перешел в отчаянный, почти человеческий
вопль. Мгновенье пес метался, точно живой факел,— и рух
нул в горящую траву. Еще и еще вой — собак одну за дру
гой охватывало стремительное пламя, ветер мчал его, и пн
уйти было ни одной живой твари, самой быстроногой или
крылатой. Малую долю секунды Пэдди соображал, как бы
232
• -i '11 ся до лошади, и тут волосы его опалил огненный
• । он опустил глаза — к его ногам упал изжаренный
• । ню» большой попугай.
11 вдруг Пэдди понял — это конец. Из этого ада нет
•mi ..да ни для него, ни для лошади. Не успел додумать —
• । < пиной вспыхнул еще один сухой эвкалипт, во все
>• • I».>нi.i, как от взрыва, полетели клочья пылающей смоли-
Н'И коры. Кожа на руках Пэдди почернела и сморщилась,
• I иминные волосы его впервые затмило пламя более яркое.
11< । таких слов, которыми можно описать подобную смерть:
..hi. вгрызается внутрь. И сгорают последними, последни-
ми перестают жить сердце и мозг. Пэдди метался в этом
•'•• ревенном костре, одежда на нем пылала, он исходил
»<риком. И этот смертный вопль был — имя жены.
Остальные мужчины успели вернуться на Главную
идьбу до бури, завели лошадей на конный двор и разо-
• ц||!гь кто в барак для работников, кто в Большой дом.
II ярко освещенной гостиной Фионы, у мраморного камина,
• де жарко горели большие поленья, собрались братья
h шри и прислушивались к буре — в эти дни их не тянуло
1И.И1ГИ и посмотреть, как она бушует. Так славно пахли
мн ।истым эвкалиптрм дрова, так соблазнительно громоз-
ди шсь на передвижном чайном столике пирожки и сандви-
III Пэдди к вечернему чаю не ждали — ему слишком
• • |гко, не успеет.
Часам к четырем тучи откатились на восток, и все
нгнпльно вздохнули свободнее; во время сухих бурь тревога
и* hi пускала, хотя в Дрохеде на всех до единой постройках
имгшсь громоотводы. Джек с Бобом встали и вышли из
ihmv сказали, что хотят немного проветриться, на деле
и* обоим хотелось отдохнуть от недавнего напряжения.
Смотри! — Боб показал на запад.
Над вершинами деревьев, что кольцом окружали Глав-
ною усадьбу, разрасталась, отсвечивая бронзой, туча дыма,
*•• П1ГНЫЙ ветер рвал ее края, и они развевались клочьями
11НЦИХ знамен.
О господи! — Джек кинулся в дом, к телефону.
Пожар, пожар! — закричал он в трубку, и все, кто
<ц| । в комнате, ошеломленные, обернулись, потом выбежа-
• II наружу.— В Дрохеде пожар, страшнейший!
Джек дал отбой — довольно было сказать это телефони-
• ни* и Джилли: все, кто пользуется общей линией, обычно
ни мают трубку, едва у них звякнет аппарат. Хотя за годы,
н«» erмья Клири жила в Дрохеде, в джиленбоунской округе
233
не было ни одного большого пожара, все знали наизусть,
как надо поступать.
Братья побежали за лошадьми, работники высыпали n.i
бараков, миссис Смит отперла один из сараев-складон
и десятками раздавала дерюжные мешки. Дым встает на
западе, и ветер дует с запада,— значит, пожар надвигается
сюда, на усадьбу. Фиа сбросила длинную юбку, натянула
брюки Пэдди и вместе с Мэгги побежала к конюшням
сейчас на счету каждая пара рук, способных держан,
мешок.
На кухне миссис Смит, не жалея дров, жарко затопила
плиту, ее помощницы снимали с вбитых в потолок крючьев
огромные котлы.
— Хорошо, что вчера закололи вола,— сказала эко
номка.— Минни, вот тебе ключ от кладовой, где спиртное
Подите с Кэт, притащите все пиво и ром, сколько есть,
потом принимайтесь печь лепешки, а я буду тушить мясо
Да поскорей вы, поскорей!
Лошадей взбудоражила буря, а теперь они еще и дым
учуяли и не давались седлать; Фиа с Мэгги вывели двух
беспокойных, упирающихся чистокровок во двор, чтобы
легче с ними совладать. Пока Мэгги воевала с каурой кобы
лой, по проселку, ведущему от Джиленбоунской дороги,
тяжело топая, подбежали двое — явно бродяги-сезонники
— Пожар, хозяйка, пожар! Найдется у вас еще пара
лошадей? Давайте мешки!
— Возьмите вон там, у сарая. Господи, хоть бы пикон»
из ваших огонь не захватил! — сказала Мэгги, не знала они.
где в эту минуту был ее отец.
Они схватили дерюжные мешки и бурдюки с воден,
которые дала им миссис Смит; Боб и все мужчины с Глав
ной усадьбы уже минут пять как уехали. Эти двое носкака
ли вдогонку, Фиа с Мэгги выехали последними — галопом
к реке, на другой берег и дальше, навстречу дыму.
У дома остался Том, старик с адовник; работая насосом,
он наполнил грузовик-цистерну, завел мотор. Конечно,
такой пожар никакими запасами не потушишь, разве толь
ко хлынет проливной дождь, но надо подвезти воду, чюо
мочить мешки, да и одежду людей, которые ими орудую»
Том переключил машину на малую скорость, одолении
подъем на противоположный берег, и мимолетно oi.ih
нулей — вот он стоит, опустелый дом главного овчара, н .ш
ним еще два пустующих домика, это — самое уязвим»н»
место Главной усадьбы, только здесь то, что может злы»
реться, оказалось близко к деревьям на другом беро >
234
Г.тмрик Том поглядел на запад, покачал головой, с вне-
Н1111ЮЙ решимостью стал пятить машину и ухитрился
•адом вывести ее обратно через реку на ближний берег.
Пожар там, на выгонах, никакая сила не остановит, люди
вернутся ни с чем. Над устьем ущелья, у дома главного
овчара, где и сам он, бывало, квартировал, Том привернул
к цистерне шланг и щедро полил дом, потом перешел к
двум домикам поменьше, облил и их. Вот где он поможет
мирней всего — пропитает эти дома водой насквозь, чтоб ни
м коем случае не загорелись.
Мэгги и Фиа ехали рядом, а туча дыма на западе росла,
и истер сильней и сильней обдавал запахом гари. Быстро
гем пело; с запада по выгону мчалось все больше разной
живности — кенгуру и дикие кабаны, перепуганные овцы
и коровы, страусы эму, и огромные ящерицы гоанны, и ты-
гичи кроликов. Выезжая с Водоемного на Билла-Биллу
(м Дрохеде у каждого выгона было свое название), Мэгги
•шметила — Боб оставил все ворота настежь. Но у овец не
ипитало ума бежать в открытые ворота, они останавлива-
лись в трех шагах левей или правей и слепо, бестолково
пи кались в изгородь.
Когда всадники подъехали к краю пожара, он был уже
нм десять миль ближе, огонь распространялся и вширь, все
шире с каждой секундой. Лошади пугливо плясали под
седоками, а они беспомощно смотрели на запад — яростные
порывы ветра переносили пламя по высокой сухой траве от
дерева к дереву, от рощи к роще. Нечего и думать остано-
вить его здесь, на равнине, его и целая армия не остановит.
Индо вернуться на усадьбу и попробовать отстоять хотя бы
си. Пожар наступает уже фронтом шириной в пять миль;
••ели не погнать сейчас же усталых лошадей во всю мочь, от
П1ЧО не уйти. Жаль овец, очень, очень жаль. Но ничего не
поделаешь.
Они вброд возвращались через реку, копыта зашлепали
но мелкой воде; старик Том все еще поливал пустые дома
ни восточном берегу.
Молодчина, Том! — закричал Боб.— Продолжай,
пока не станет жарко, да смотри вовремя унеси ноги, слы-
шишь? Зря не геройствуй, ты стоишь куда дороже, чем
доски да стекла.
На Главной усадьбе полно было машин, и по дороге из
Джилли подъезжали новые, издали виднелись яркие пля-
шущие огни фар; когда Боб свернул на конный двор, тут
и ожидании уже толпились мужчины.
Большой пожар, Боб? — спросил Мартин Кинг.
235
— Очень большой,— с отчаянием ответил Боб.— Бо
юсь, не сладим. В ширину, по-моему, захватило миль пять,
и ветром гонит с такой скоростью — лошадь галопом ело
уходит. Уж не знаю, отстоим ли мы усадьбу, а вот Хорри,
наверно, надо приготовиться. До него скоро дойдет, мы-то
огонь навряд ли остановим.
— Что ж, большому пожару давно время. С девятнад-
цатого года не было. Я соберу отряд, пошлю на Бил-Бил, но
и тут народу хватит, вон еще подъезжают. Джилли может
выставить против пожара до пятисот мужчин. Ну, и тут
кой-кто из нас останется помогать. Одно скажу, слава богу,
моя земля западнее Дрохеды.
Боб усмехнулся:
— Вы мастер утешать, Мартин.
Мартин огляделся по сторонам.
— А где отец, Боб?
— Западнее пожара, наверно, где-то около Бугелы. Он
поехал на выгон Вилга за суягными овцами, а пожар на-
чался, я так думаю, миль на пять восточнее.
— Больше ни за кого не тревожишься?
— Слава богу, сегодня в той стороне никого нет.
Как будто война, подумала Мэгги, входя в дом: быстро-
та без суетливости, забота о пище и питье, о том, чтобы
собрать все силы и не падать духом. И грозная неминуемая
опасность.
На Главную усадьбу прибывали еще и еще люди
и тотчас принимались помогать — рубили немногие де-
ревья, что стояли слишком близко к берегу, широким
кольцом скашивали чересчур высоко поднявшуюся кое-где
траву. Мэгги вспомнилось, как, впервые приехав в Дрохе
ду, она пожалела, что вокруг Большого дома голо и мрачно,
куда красивей было бы, стой он среди великолепных могу
чих деревьев, их так много кругом. Теперь она поняла.
Главная усадьба — просто огромная круглая просека для
защиты от пожара.
Все толковали о пожарах, что бывали в джиленбоунской
округе за семьдесят с лишком лет. Как ни странно, в пору
долгой засухи пожар был не такой страшной опасностью -
по скудной траве огонь не мог перекинуться далеко. А вот
через год или два после обильных дождей, когда травы, как
сейчас, поднимались густые, высокие и сухие, точно по
рох,— тогда-то и вспыхивали пожары, с какими иной ран
не удавалось совладать, и опустошали все окрест на сотни
миль.
Мартин Кинг взялся командовать тремя сотнями людей,
236
• к Н1Ю1Д11ХСЯ защищать Дрохеду. Он был старшим среди
инн ншбоу неких фермеров-скотоводов и уже полвека вое-
нн । с пожарами.
У меня в Бугеле полтораста тысяч акров,— сказал
ни, и в тысяча девятьсот пятом я потерял всё, как есть, ни
одной овцы не осталось и ни единого дерева. Пятнадцать
н»г прошло, покуда я опять стал на ноги, а одно время
думал, и вовсе не оправлюсь, от шерсти тогда доходу было
чуть, и от говядины тоже.
По-прежнему выл ураганный ветер, неотвязно пахло
1ирью. Настала ночь, а небо на западе зловеще рдело, дым
опускался ниже, и люди уже начали кашлять. Вскоре
показалось и пламя, огненные языки и спирали взметались
и туче дыма на сто футов, и стал слышен рев, будто неистов-
(тновала на футбольном матче многотысячная толпа. За-
падный ряд деревьев, окаймляющих Главную усадьбу, ра-
зом занялся, на месте его встала сплошная стена огня; Мэг-
। и, окаменев, глядела с веранды, как на этом огненном фоне
скачут и мечутся крохотные черные человечки, словно
I |мчнники в аду.
— Поди сюда, Мэгги, выставь все тарелки на буфет. Да
поживей, у нас тут не гулянье! — послышался голос ма-
тери.
Мэгги с трудом оторвалась от страшной картины.
Два часа спустя первая партия измученных людей
притащилась подкрепиться едой и питьем, иначе не хвати-
ло бы сил бороться дальше. Для того и хлопотали без
роздыха женщины — чтобы для всех трехсот человек вдо-
воль было лепешек и тушеного мяса, чаю, рома и пива.
Когда пожар, каждый делает, что может и умеет лучше
всего, а потому женщины стряпают’ чтобы поддержать
силы мужчин. Ящик за ящиком вносили пиво и опустевшие
заменяли новыми; черные, закопченные, шатаясь от уста-
лости, мужчины стоя жадно пили, наспех глотали большу-
щие куски лепешек, мигом очищали тарелку едва остывше-
ю тушеного мяса, осушали последний стакан рома и вновь
спешили навстречу огню.
Мэгги бегала взад-вперед между кухней и домом,
и улучив минуту, с ужасом, с трепетом смотрела на пожар.
Была в нем какая-то чуждая, неземная красота, ибо он был
сродни небесам, шел от солнц таких отдаленных, что свет
их доходит до нас холодным, шел от бога и дьявола. Передо-
аан волна пламени пронеслась на восток, Большой дом
оказался теперь в кольце, и Мэгги различала подробности,
которые прежде в сплошной стене огня нельзя было разгля-
237
деть. Различимы цвета — черный и оранжевый, красный,
белый и желтый; вот чернеет силуэт огромного дерева,
а кора мерцает и светится оранжевым; в воздухе летают,
кувыркаются красные угольки, точно игривые призраки;
словно биение обессиленного сердца, разгорается и мер-
кнет, разгорается и меркнет желтый свет в стволах выго
ревших изнутри деревьев; взрывается смолистый эвка-
липт — и фонтаном брызжут во все стороны алые искры;
вдруг расцветает языкатый оранжево-белый костер — что
то до сих пор сопротивлялось огню и вот покорилось,
запылало. Да, ночью это красиво, это она запомнит на всю
жизнь.
Внезапно ветер еще усилился — и все женщины, за-
вернувшись в мешки, по ветвям глицинии, точно по кана-
там, бросились на сверкающую серебром железную крышу,
мужчины ведь были на усадьбе. Руки и колени обжигало
и сквозь дерюгу, но женщины, вооружась мокрыми мешка-
ми, сбивали уголья с раскаленной крыши — ведь самое
страшное, если железо не выдержит и пылающие голо-
вешки провалятся на деревянные перекрытия. Но теперь
яростней всего пожар бушевал на десять миль восточнее,
в Бил-Биле.
Большой дом Дрохеды стоял всего в трех милях от
восточной границы имения, ближайшей к городу. Здесь
к ней примыкал Бил-Бил, а за ним, еще восточнее, Нар-
ранганг. Скорость ветра достигала теперь уже не сорока,
а шестидесяти миль в час, и вся джиленбоунская округа
знала: если не хлынет дождь, пожар будет свирепствовать
неделями и многие сотни квадратных миль плодородней-
шей земли обратит в пустыню.
Пока огонь проносился по Дрохеде, дома у реки держа-
лись — Том как одержимый вновь и вновь наполнял свою
цистерну и поливал их из шланга. Но когда ветер еще
усилился, они все-таки вспыхнули, и Том, горько плача,
погнал машину прочь.
— Благодарите господа бога, что ветер не подул силь-
ней, покуда огонь только надвигался с запада,— сказал
Мартин Кинг.— Тогда бы не то что дом — и нас всех поми-
най как звали. Хоть бы в Бил-Биле народ уцелел!
Фиа подала ему стакан неразбавленного рома; Кинг
далеко не молод, но он боролся, пока нужно было бороться,
и на редкость толково всем распоряжался.
— Глупо, конечно,— призналась ему Фиа,— но когда
показалось, что уже ничего не спасти, странные меня мыс-
ли одолевали. Я не думала, что умру, ни о детях, ни что
238
t иной прекрасный дом пропадет. А все про свою рабочую
h<ip;inпну, про неконченое вязанье и коробку со всякими
путницами, я их сколько лет собирала, и про формочки
। орденком для печенья, мне их когда-то Фрэнк смастерил.
IGiic же я, думаю, буду без них жить? Понимаете, все это
пустяки, мелочи, а ничем их не заменишь и в лавочке не
купишь.
Да ведь почти у всех женщин так. Занятно, правда,
ник голова работает? Помню, в девятьсот пятом моя жена
кинулась обратно в горящий дом, я как полоумный ору
ндогонку, а она выскакивает с пяльцами, и на них начатое
мышиванье.— Мартин Кинг усмехнулся, — Все-таки мы
остались живы, хоть дом и сгорел. А когда я отстроил по-
пы й, жена первым делом докончила то вышиванье. Такой
Пыл старомодный узор, вы, верно, знаете. И слова вышиты:
• Мой дом родной». — Он отставил пустой стакан, покачал
юловой, дивясь непостижимым женским причудам.— Ну,
мне пора. Мы понадобимся Гэрету Дэвису в Нарранганге,
и Пигусу в Радней Ханиш тоже, или я сильно ошибаюсь.
Фиа побледнела.
— Ох, Мартин! Неужели дойдет так далеко?
— Всех уже известили. Из Буру и из Берка идет
подмога.
Еще три дня пожар, непрестанно ширясь, сметая
иге на своем пути, мчался на восток, а потом вдруг хлынул
дождь, лил почти четыре дня и погасил все до последнего
уголька. Но на пути пожара осталась выжженная черная
полоса шириною в двадцать миль — начиналась она при-
мерно посередине земель Дрохеды и обрывалась на сто
г лишним миль восточнее, у границ последнего имения
и джиленбоунской округе — Радней Ханиш.
Пока не начался дождь, никто не ждал вестей от Пэдди,
думали, что он спокойно ждет по другую сторону пожари-
щи, чтобы остыла немного земля и догорели все еще
тлеющие деревья. Не оборви пожар телефонную линию,
думал Боб, уже передал бы весточку Мартин Кинг, ведь
скорей всего Пэдди искал пристанища на западе, в Бугеле.
По лило уже шесть часов, а Пэдди все не давал о себе знать,
и и Дрохеде забеспокоились. Почти четыре дня они уверяли
себя, что тревожиться нечего, конечно же, он просто отре-
пан от дома и ждет, когда можно будет проехать не в Буге-
лу, а прямо домой.
— Пора бы уж ему вернуться,— сказал Боб, шагая из
угла в угол по гостиной под взглядами остальных домаш-
239
них; словно в насмешку, от дождя резко похолодало,
сырость пробирала до костей, и пришлось снова развести
огонь в мраморном камине.
— Ты о чем думаешь, Боб? — спросил Джек.
— Думаю, самое время поехать его искать. Вдруг он
ранен или тащится домой в такую даль пешком. Мало
ли. Вдруг лошадь с перепугу сбросила его, вдруг он лежит
где-нибудь и не в силах идти. Еды у него с собой на одни
сутки, а уж на четверо никак не хватит, хотя с голоду он
пока помереть не мог. Пожалуй, переполох поднимать
рано, так что пока я из Нарранганга подмогу звать не стану.
Но если дотемна мы его не найдем, поеду к Доминику
и завтра всех поднимем на ноги. Господи, хоть бы эти тело
фонщики поскорей наладили линию!
Фиону трясло, глаза лихорадочно, дико блестели.
— Я надену брюки и тоже поеду,— сказала она.— Сил
нет сидеть тут и ждать.
— Не надо, мама! — взмолился Боб.
— Если он ранен, Боб, так ведь неизвестно, где и как,
вдруг он и двигаться не может. Овчаров ты отослал в Нар-
ранганг,— значит, для поисков у нас совсем мало народу.
Если я поеду с Мэгги, мы вдвоем с чем угодно справимся,
а без меня ей придется ехать с кем-нибудь из вас, значит, от
нее пользы почти не прибавится, а от меня и вовсе толку но
будет.
Боб сдался.
— Ладно,— сказал он.— Возьми мерина Мэгги, ты на
нем ездила на пожар. Все захватите ружья и побольше
патронов.
Переехали через реку и пустились в самую глубь
пожарища. Нигде ни единого зеленого или коричневого
пятнышка — бескрайняя пустыня, покрытая черными мок-
рыми угольями, как ни странно, они все еще дымились,
хотя дождь лил уже несколько часов. От каждого листа на
каждом дереве только и осталось, что скрюченный поник-
ший черный жгутик; на месте высокой травы кое-где
виднелись черные кочки — останки сгоревшей овцы, а из-
редка чернел холмик побольше — то, что было когда-то
лошадью или кабаном. По лицам всадников вместе с до-
ждем струились слезы.
Боб с Мэгги ехали впереди, за ними Джек и Хьюги,
последними Фиа со Стюартом. Этих двоих езда почти успо-
коила — утешает уже то, что они вместе, говорить ничего
не нужно, довольно и того, что они рядом. Порой лошади
сходились почти вплотную, порой шарахались врозь, уви-
240
। •• « |цг что-то страшное, но последняя пара всадников
• I'HHin не замечала этого. От дождя все размокло, лошади
.н.п .i.incb медленно, с трудом, но им было все же куда
• \ и п и.: спаленные, спутанные травы прикрывали почву
...ин» жесткой циновкой из волокон кокосовой пальмы.
II ui р( л каждые несколько шагов всадники озирались — не
(.(лея ли на равнине Пэдди, по время шло, а он все не
...И 1Я.1СЯ.
II у всех сжалось сердце, когда ясно стало, что пожар
n.ri.i ini много дальше, чем думали, на выгоне Вилга. Дол-
гим 1)ыть, дым сливался с грозовыми тучами, вот почему
заметили не сразу. Поразила всех его граница. Ее
• кипи) провели по линейке — по одну сторону черный
• 1ГГ1Я1ЦИЙ вар, по другую — равнина как равнина, в свет-
»<• коричневых и сизых тонах, унылая под дождем, но
• пиля. Боб натянул поводья и повернулся к остальным.
Ну вот, отсюда и начнем. Я двинусь на запад, это
• имея» вероятное направление, а я покрепче вас всех. Патро-
ikiii у всех довольно? Хорошо. Кто что найдет, стреляй три
I'hi.i в воздух, а кто его услыхал, давайте один ответный
т.н грел. Потом ждите. Кто стрелял первым, пускай через
инн. минут дает еще три выстрела, и потом еще по три
•и’ргз каждые пять минут. Кто слышит, отвечает одним
|и.к грелом. Джек, ты поезжай к югу, по самой этой грани-
яг Хьюги, ты давай на юго-запад. Я — на запад. Мама
। М.нти, вы — на северо-запад. А ты, Стюарт, по границе
пмлчлрища — на север. Только не торопитесь. За дождем
н н>\(> видно, да еще деревья кой-где заслоняют. Почаще
к<няте, может, он в таком месте, что увидать вас нс увидит,
•I крик услышит. И помните, стрелять только если найдете,
v iH io-TO с собой ружья нет, вдруг он услышит выстрел
ннлгко, а самому в ответ не докричаться, каково ему это
Ь\де|?
Ну, с богом, счастливо!
II как паломники на последнем перекрестке, они разде-
||| 1ись и под серой пеленой дождя стали разъезжаться все
/in iмне, каждый в свою сторону, становились все меньше,
HHh.i lie скрылись друг у друга из виду.
Не проехав и полумили, Стюарт заметил усамой грани-
цы пожарища несколько обгорелых деревьев. Тут стояла
нгиысокая вилга, чья листва почернела и скорчилась в огне
я напоминала теперь курчавую голову негритенка, а на
краю сожженной земли — громадный обгорелый пень. Все,
•ни осталось от отцовой лошади, распростерто было у под-
пп/м.я исполина эвкалипта и в огне прикипело к нему, тут
241
же чернели жалкие трупы двух собак Пэдди, лапы у обеих
торчком кверху, будто головешки. Стюарт спешился, сапо-
ги по щиколотку ушли в черную жижу; из чехла, приторо-
ченного к седлу, он достал ружье. И пошел, осторожно
ступая, оскальзываясь на мокрых угольях. Губы его шеве-
лились в беззвучной молитве. Не будь лошади и двух собак,
он бы понадеялся, что огонь захватил тут какого-нибудь
странника-стригаля или просто бродягу, перекати-поле. Но
Пэдди был на лошади, с пятью собаками, а те, кто скитается
по дорогам Австралии, верхом не ездят, и если есть при ком
из них собака, так одна, не больше. И здесь самая середина
дрохедской земли, не мог так далеко забраться какой
нибудь погонщик или овчар с запада, из Бугелы. Пройди
немного, Стюарт наткнулся еще на три обгорелых собачьих
трупа; пять собак, всего пять. Он знал, что шестой не пай
дет, и не нашел.
И вот неподалеку от лошади, за упавшим стволом,
который поначалу скрывал его, чернеет то, что было пре-
жде человеком. Обмануться невозможно. Влажно по
блескивая под дождем, оно лежит на спине, выгнутое
дугой, земли касаются только плечи и крестец. Руки раски-
нуты в стороны и согнуты в локтях, будто воздетые в моль-
бе к небесам, скрюченные пальцы, обгорелые до костей,
хватаются за пустоту. Ноги тоже раздвинуты, но согнуты
в коленях, запрокинутая голова — черный комочек, пустые
глазницы смотрят в небо.
Минуту-другую ясный, всевидящий взгляд Стюарта
устремлен был на отца — сын видел не страшные останки,
но человека, того, каким он был при жизни. Вскинув ружье,
Стюарт выстрелил, перезарядил ружье, выстрелил еще,
перезарядил, выстрелил в третий раз. Издалека донесся
ответный выстрел, потом, много дальше, еле слышно ото'
звался еще один. И тут Стюарт вспомнил — ближним
выстрелом, должно быть, ответили мать и сестра. Они
направлялись на северо-запад, он — на север. Не пережм
дая условленных пяти минут, он опять зарядил ружье,
повернулся к югу и выстрелил. Перезарядил, выстрелил по
второй раз, перезарядил, выстрелил в третий. Положил
ружье наземь и стоял, глядя на юг, прислушивался. Теперь
ответный выстрел донесся сначала с запада, от Боба, потом
от Джека или Хьюги, и только третий — от матери. Стюарт
вздохнул с облегчением — не надо, чтобы женщины попали
сюда первыми.
И не увидел, как с северной стороны, из-за деревьям,
появился огромный вепрь — не увидел, но ощутил запах.
242
1 ’• |»-мпый, с корову, могучий зверь, вздрагивая и нокачива-
। и.। коротких сильных ногах, низко пригнув голову,
1-| । к )i в мокрой обгорелой земле. Его потревожили выстре-
• •I и । ерзала боль. Редкая черная щетина на боку опалена,
'•и ровеет обожженная кожа; пока Стюарт глядел на юг, на
•" |" аппетитно пахнуло поджаренной до хруста свиной
и \ ।• кой и салом, будто только-только из печи. Удивление
•и ни к» его из странно тихой, всю жизнь неразлучной с ним
"11.11И, и он обернулся, все еще думая, что, наверно, он
.. о то уже здесь бывал, что эта черная мокрая пустошь
..hi<> запечатлелась где-то у него в мозгу с самого его
|"» г |гц|>Я.
Он наклонился за ружьем и вспомнил — не заряжено.
П« ирь замер на месте, глядел крохотными красными глаз-
гимн, безумными от боли, острые желтые клыки его
и||»<1мными полумесяцами загибались кверху. Почуяв зве-
ри. заржала лошадь Стюарта; вепрь рывком повернул на
• ин голос тяжелую голову и пригнул ее, готовый напасть.
1м пыла единственная надежда на спасение. Стюарт по-
MH-iiiiio наклонился за ружьем, щелкнул затвором, сунул
ips । ую руку в карман за патроном. По-прежнему ровно
ицмгл дождь, заглушая все звуки. Но вепрь услышал
мт.!лический щелчок и в последний миг ринулся не на
юшидь, а на Стюарта. Выстрел в упор, прямо в грудь, не
s> пел его остановить. Клыки повернулись вверх и вкось,
i«"iiлились в пах. Стюарт упал, будто из отвернутого до
Miu.i.ia крана струей ударила кровь, мгновенно пропитала
• •о’жду, залила землю.
Вепрь неуклюже повернулся — пуля уже давала себя
•и.» । ь, — двинулся на врага, готовый снова пропороть его
н.1ками, запнулся, качнулся, зашатался. Огромная стопя-
||| пч-ятифунтовая туша навалилась сбоку на Стюарта,
>• in и ил а его лицо в жидкую черную грязь. С минуту он
"| илннпо цеплялся руками за землю, пытаясь высвободить-
• и. । лк вот оно, он всегда это знал, потому никогда ни па что
и in надеялся, не мечтал, не строил планов, только смотрел,
|" гм существом впивал окружающий живой мир, так что не
• •• г»валось времени горевать об уготованной ему судьбе.
• Млма, мама! Я не могу остаться с тобой, мама!» — была
...... щяя его мысль, когда уже рвалось сердце.
Не понимаю, почему Стюарт больше не стрелял? —
• просила у матери Мэгги.
< >п и ехали рысью в том направлении, откуда дважды
243
слышались три выстрела, глубокая грязь не давала ди и
гаться быстрей, и обеих мучила тревога.
— Наверно, решил, что мы услыхали,— сказала Фил,
но в сознании всплыло лицо Стюарта в ту минуту, когда они
разъезжались на поиски в разные стороны, и как он сжал со
руку, и как ей улыбнулся.— Теперь уже, наверно, недале-
ко.— И она пустила лошадь неверным оскользающимси
галопом.
Но Джек поспел раньше, за ним Боб, и они прегради
ли дорогу женщинам, едва те по краю не тронутой
огнем размокшей земли подъехали к месту, где начален
пожар.
— Не ходи туда, мама,— сказал Боб, когда Фиа спеши
лась.
Джек подошел к Мэгги, взял ее за плечи.
Две пары серых глаз обратились к ним, и в глазах этих
были не растерянность, не испуг, но всеведение, словно ужо
не надо было ничего объяснять.
— Пэдди? — чужим голосом спросила Фиа.
— Да. И Стюарт.
Ни Боб, ни Джек не в силах были посмотреть на мать.
— Стюарт? Как Стюарт! Что ты говоришь! Господи, да
что же это, что случилось? Нет, только не оба, нет!
— Папу захватил пожар. Он умер. Стюарт, видно,
спугнул вепря, и тот на него бросился. Стюарт застрелил
его, но вепрь упал прямо на Стюарта и придавил. Он тоже
умер, мама.
Мэгги отчаянно закричала и стала вырываться из рук
Джека, но Фиа точно окаменела, не замечая перепачкан
ных кровью и сажей рук Боба, глаза ее остекленели.
— Это уже слишком,— наконец сказала она и по
смотрела на Боба, по ее лицу бежали струи дождя, вы-
бившиеся пряди волос золотыми ручьями падали на шею.-
Пусти меня к ним, Боб. Я жена одному и мать другому. Ты
не можешь меня держать, ты не имеешь права. Пусти мени
к ним.
Мэгги затихла в объятиях Джека, уронила голову ему
на плечо. Фиа пошла, ступая по мокрым обломкам и голо-
вешкам, Боб поддерживал ее, и Мэгги проводила их
взглядом, но не двинулась с места. Из-за пелены дож
дя появился Хьюги; Джек кивнул ему в сторону матери и
Боба.
— Поди за ними, Хьюги, не оставляй их. Мы с Мэгги
едем в Дрохеду за повозкой.— Он разнял руки, помог
сестре сесть на лошадь.— Едем, Мэгги, скоро совсем стам
244
... Нельзя же оставить их тут на всю ночь, а они не
с места, пока мы не вернемся.
II" па повозке невозможно было проехать, колеса
\ пи «.• in в грязи; под конец Джек и старик Том цепями
• • । • 111»р< ‘ 11 и л и лист рифленого железа к упряжи двух ломо-
ни\ лошадей, Том верхом на третьей лошади вел эту
при,!,, у в поводу, а Джек ехал впереди и светил самым
• • • и. hi им фонарем, какой только нашелся в Дрохеде.
М и 1 и осталась дома, она сидела в гостиной перед
। ||мин‘.м, и миссис Смит тщетно уговаривала ее поесть;
• к i .i текли ручьями по лицу экономки, ей больно было
"и и•(!, это безмолвное оцепенение горя, не умеющего из-
iiiii.i я в рыданиях. Потом застучал молоток у двери,
и миссис Смит пошла открывать, недоумевая, кто мог
1’*<*1».| сься к ним в такую распутицу, и в сотый раз поража-
г. до чего быстро разносятся вести через мили и мили,
• । и‘ 1яющие в этом пустынном краю жилье от жилья.
II.» веранде, в костюме для верховой езды и клеенчатом
и i.iiiip, весь мокрый и в грязи, стоял отец Ральф.
Можно мне войти, миссис Смит?
Ох, святой отец! — вскрикнула она и, к изумлению
 пищенника, бросилась ему на шею.— Откуда вы узнали?
Миссис Клири сообщила мне телеграммой, как
• \круга управляющего — представителю владельца, и я
• • Il liь ценю ее обязательность. Архиепископ ди Контини-
111’Р‘к‘зе разрешил мне поехать. Вот имечко? А мне, пред-
• iniibre, приходится его повторять сто раз на дню. Я летел
с» Джилли. При посадке самолет перекувырнулся, там все
ри (мокло, так что я и вылезти не успел, а уже понял, как
|н» 1НСЗЛО дороги. Вот вам Джилли во всей красе. Я кинул
•••’модан у отца Уотти, выпросил у трактирщика лошадь, он
Mi’iiii принял за помешанного и побился об заклад на бу-
• i.i । ьу виски, что я увязну на полдороге. Ну полно, миссис
1 ми», не надо так плакать! Дорогая моя, как ни страшен
‘•и । пожар, это еще не конец света! — Он с улыбкой потре-
н" । ее по плечам, трясущимся от рыданий. — Смотрите,
н । .1 г стараюсь вас утешить, а вы меня не слушаете. Пожа-
• \ц< ia, не надо плакать.
Значит, вы ничего не знаете,— всхлипнула она.
Не знаю? Чего? Что... что случилось?
Мистер Клири и Стюарт погибли.
Лицо его побелело, он оттолкнул экономку. Крикнул
Где Мэгги?
В гостиной. Миссис Клири еще там, на выгоне,
245
с покойниками. Джек с Томом поехали за ними. Ох, свитой
отец, конечно, я женщина верующая, а иной раз поневоле
подумаешь, уж слишком господь жесток! Ну почему он
взял сразу обоих?
Но отец Ральф уже не слушал, он зашагал в гостиную,
срывая на ходу плащ, оставляя мокрые, грязные следы ни
полу.
— Мэгги!
Он подошел, опустился на колени возле ее кресла,
мокрыми руками сжал ее ледяные руки.
Она соскользнула с кресла, прильнула к Ральфу, голо
вой к мокрой, хоть выжми, рубашке, и закрыла глаза,
наперекор боли и горю она была счастлива — пусть бы эта
минута длилась вечно! Он приехал, все-таки есть у псп
власть над ним, все-таки она победила.
-- Я весь мокрый, Мэгги, милая, ты тоже промок
нешь,— прошептал он, прижимаясь щекой к ее волосам.
— Ну и пусть. Вы приехали.
— Да, приехал. Хотел убедиться, что с тобой ничего по
случилось, чувствовал, что я здесь нужен, хотел увиден,
своими глазами. Ужасно, Мэгги, и твой отец, и Стюарт.
Как это случилось?
— Папу захватил пожар, Стюарт его нашел. Л его убил
вепрь, раздавил, когда уже Стюарт в него выстрелил. Джок
с Томом за ними поехали.
Он больше ничего не стал говорить, просто обнимал ее
и укачивал, как маленькую; наконец жар камина подсушил
его рубашку и волосы, а Мэгги, он это почувствовал, стали
в его объятиях уже не такая оцепенелая. Тогда он взял ее ли
подбородок, приподнял ее голову, пока не встретился с ней
глазами, и, не думая, поцеловал ее. Безотчетное движение,
рожденное отнюдь не страстью, просто невольный ответ пн
то, что увидел он в этих серых глазах. Безличный обряд,
своего рода причастие. Л Мэгги высвободила руки и сами
обняла его; ои невольно сморщился, сдавленно охнул or
боли. Мэгги чуть отстранилась.
— Что с вами?
— Наверно, при посадке ушиб бок. Самолет врезался
в милую джиленбоунскую грязь по самый фюзеляж, наг
изрядно тряхнуло. Под конец меня швырнуло на спинку
кресла впереди.
— Ну-ка, я посмотрю.
Уверенными пальцами Мэгги расстегнула на нем влаж
ную рубашку, стянула рукава, вытащила ее из-за пояса
бриджей. И ахнула: под гладкой смуглой кожей, чуть ии;ш<
246
..... багровел длинный, от одного бока до другого, бе-
•.•i.p.i тын кровоподтек.
Ох, Ральф! И вы ехали верхом от самого Джилли!
h«ih же вам было больно! А сейчас вы как? Голова не кру-
• нн и? Наверно, у вас внутри что-то порвалось!
Да нет, я цел и, пока ехал, ничего такого но чувство-
• • । честное слово. Я очень спешил, беспокоился, как ты
• \ ।. и мне, наверно, было не до ушибов. Будь у меня внут-
।••пн -е кровоизлияние, оно, думаю, уже дало бы себя
.... .. Мэгги, что ты! Не смей!
Низко опустив голову, она осторожно касалась губами
’••»11»<>вой полосы, ладони ее скользнули по его груди к пле-
ым осознанная чувственность этого движения ошеломи-
• | Гл.н.фа. Потрясенный, испуганный, стремясь во что бы
и» ни стало освободиться, он оттолкнул ее голову, но как-то
• ••в вышло, что она вновь очутилась в его объятиях —
• мсиными кольцами обвила и сдавила его волю. Забылась
..... забылась святая церковь, забылся бог. Он нашел ее
। \ьы жадными губами, впился в них, алчно, ненасытно, изо
»•»« \ сил прижал ее к себе, пытаясь утолить чудовищный,
«ич»долимый порыв. Мэгги подставила ему шею, обнажила
н ••••!и, прохладная кожа ее здесь была нежней и шелкови-
• н и всякого шелка; и ему казалось — оп тонет, погружа-
। и и все глубже, задыхающийся, беспомощный. Грешная
•и’ швеческая его суть страшным грузом придавила бес-
1М1ргпую душу, и долго сдерживаемые чувства — темное
• нрькое вино — внезапно хлынули на волю. Он готов был
"«рыдать; последние капли желания иссякли под грузом
• uni грешной человеческой сути, и он оторвал руки Мэгги
I । iioito жалкого тела, отодвинулся, сел на пятки, свесив
и» шву, и словно весь погрузился в созерцание своих дро-
•ннщих рук, бессильно упавших на колени. Что же ты
• к1 ।ала со мной, Мэгги, что ты со мной сделаешь, если
и нис поддамся?
- Я люблю тебя, Мэгги, всегда буду любить. Но
и । вященпик, я не могу... просто не могу!
Ина порывисто встала, оправила блузку, посмотрела на
in n» сверху вниз, через силу улыбнулась, от насильствен-
Hiiii этой улыбки только еще явственней стала боль пораже-
нии в серых глазах.
Ничего, Ральф. Я пойду посмотрю, есть ли у миссис
। мт чем вас накормить, потом принесу лошадиный баль-
• IIм Он чудо как хорош от ушибов; боль снимает как рукой,
। \ з.| верней поцелуев, смею сказать.
- Телефон работает? — с трудом выговорил он.
247
— Да. Часа два назад протянули временную линию
прямо по деревьям и подключили нас.
Но когда она ушла, он еще несколько минут собирал
ся с силами и только потом подсел к письменному столу
Фионы.
— Пожалуйста, междугородную. Говорит преподобный
де Брикассар из Дрохеды... а, здравствуйте, Дорин, значит,
вы по-прежнему на телефонной станции. Я тоже рад слы
шать ваш голос. В Сиднее телефонисток не узнаешь, просто
отвечает скучный, недовольный голос. Мне нужен срочный
разговор с его высокопреосвященством архиепископом,
папским легатом в Сиднее. Номер двадцать-двадцать три
двадцать четыре. А пока ответит Сидней, дайте мне,
пожалуйста, Бугелу.
Едва он успел сказать Мартину Кингу о случившемся,
как его соединили с Сиднеем, но довольно было и двух слои
Бугеле. От Кинга и от тех, кто подслушивал на линии, весть
разнесется по всему Джиленбоуну — и у кого хватит храб-
рости выехать по такому бездорожью, те поспеют на
похороны.
— Ваше высокопреосвященство? Говорит Ральф да
Брикассар... Да, спасибо, добрался благополучно, но само-
лет сел неудачно, увяз в грязи, и возвращаться надо будет
поездом... В грязи, ваше высокопреосвященство, в гря-эи1
Нет, ваше высокопреосвященство, в дождь тут все раскиса-
ет, ни проехать, ни пройти. От Джиленбоуна до Дрохеды
пришлось добираться верхом, в дождь другой возможности
и вовсе нет... Потому я и звоню, ваше высокопреосвящен-
ство. Хорошо, чтопоехал. Должно быть, у меня было какое
то предчувствие... Да, скверно, очень скверно. Падрик
Клири и его сын Стюарт погибли — один сгорел, другого
убил вепрь. Вепрь, ваше высокопреосвященство, вепрь,
дикий кабан... Да, вы правы, в местном наречии есть1 свои
странности.
Непрошеные слушатели ахнули, и он невольно уемех
нулся. Нельзя же крикнуть в трубку — эй, вы все, дайте
отбой, не подслушивайте,— ведь у оторванных огромными
просторами друг от друга джиленбоунцев нет иного общего
развлечения, но, не подключись они все к линии, архиепи
скопу слышно было бы много лучше.
— Если разрешите, ваше высокопреосвященство,
я здесь задержусь на похороны и позабочусь о вдове и
оставшихся детях... Да, ваше высокопреосвященство, бла*
годарю вас. Я вернусь в Сидней, как. только будет воа
можно.
248
I • н Фенистка тоже слушала разговор; отец Ральф дал
• и и тотчас опять снял трубку.
Пожалуйста, соедините меня опять с Бутелой. До-
' 'и поговорил несколько минут с Мартином Кингом
• |* uiI, что августовский зимний холод позволяет отло-
"II. похороны до послезавтра. Многие захотят быть на
•••> похоронах, несмотря па распутицу, хоть и придется
’•II. верхом; но на дорогу уйдет немало времени и сил.
Вернулась Мэгги с бальзамом, но не предложила сама
о» iiii!. ушибы, а лишь молча протянула флакон. И сухо
•••»<»щила: миссис Смит приготовит для гостя горячий
• ин в малой столовой через час, так что он успеет сначала
"1'нпя гь ванну. Отцу Ральфу стало не по себе — Мэгги,
♦•и ип». почему-то считает, что он обманул ее надежды, но
•ii’io гй так думать, на каком основании она его осудила?
... ведь знала, кто он такой, отчего же ей сердиться?
Ранним хмурым утром горсточка всадников вместе
и жми погибших добралась до берега речки и здесь оста-
11'11111 пись. Джилен еще не вышел из берегов, однако стал
мы* настоящей быстрой и полноводной рекой глубиною
и шбрых тридцать футов. Отец Ральф на своей каурой
•••bi.i ie переправился вплавь им навстречу, он уже надел
• ин 1 рахиль; все остальное, необходимое пастырю, было
. iii'io в чемоданчике, притороченном к седлу. Фиа, Боб,
I hl ь, Хьюги и Том стояли вокруг, а ОН СНЯЛ ХОЛСТ, кото-
рым укрыты были тела, и приготовился совершить по-
• и- (нее помазание. После Мэри Карсон ничто уже не могло
ни тать у него брезгливости; но в Пэдди и Стюарте не было
•iii'ii i о отталкивающего. Лица обоих почернели — у Пэдди
..... ня, у Стюарта от удушья, но священник поцеловал
•<||Н1 \ нежно и почтительно.
Пятнадцать миль тащили ломовые лошади тяжелый
чн । рифленого железа по рытвинам и ухабам, и позади
Ч"| u i ла глубокая колея, шрам в земле, которого не скрыть
м ы |устым травам, что поднимутся здесь в ближайшие
• ui Но дальше, казалось, пути нет — до Большого дома
1|н»чгды осталась всего миля, а через бурлящую реку не
pi нравиться. И вот все стоят и смотрят на вершины
"ри (рачных эвкалиптов, видные отсюда даже сквозь завесу
l"ih ДИ.
Боб повернулся к отцу Ральфу.
Придумал,— сказал он.— Придется это сделать вам,
249
ваше преподобие, у вас одного лошадь не измученипи.
Нашим только бы на тот берег перебраться, на большее in
не хватит, столько уже тащились по грязи и по холоду,
Езжайте в усадьбу, там найдутся пустые бензиновые баки
на сорок четыре галлона, надо их закрыть наглухо, чтоб
крышки не съехали и не было щелей. В крайнем случаи
запаять. Нужно бы двенадцать штук, самое малое десять.
Связать вместе и переправить на этот берег. Мы их подио
дем под это железо, закрепим, и оно пойдет вплавь, кик
баржа.
Да, это было разумнее всего, и отец Ральф поехал.
В Большом доме он застал Доминика О’Рока из Диббен
Диббена с двумя сыновьями; по здешним расстояниям
О’Рок был сосед из ближайших. Отец Ральф объяснил, чти
надо делать, и они тотчас принялись за работу — шарили
по сараям в поисках пустых баков, опорожнили те, в кото
рых вместо бензина хранился овес, отруби и прочно
припасы, отыскивали крышки, припаивали их к бакам, ио
тронутым ржавчиной и с виду достаточно крепким, чтобы
выдержать переправу с грузом через бурную речку
А дождь все лил и лил. Он зарядил еще на два дня.
— Доминик, мне очень неприятно просить вас об этом,
но когда братья Клири попадут сюда, они сами будут полу
мертвые от усталости. Похороны завтра, откладывать боль*
ше нельзя, и если даже гробовщик в Джилли успел бы
сделать гробы, сюда их по такой распутице не доставить.
Может, кто-нибудь из вас сумеет сколотить два гроба?
А с бочками на тот берег мне хватит и одного помощники.
Сыновья О’Рока кивнули; им совсем не хотелось видеть,
во что огонь превратил Пэдди, а вепрь — Стюарта.
— Гробы мы сделаем, пап,— сказал Лайем.
Сначала волоком, потом вплавь лошади отца Ральфа
и Доминика перетащили баки на другой берег.
— Послушайте, святой отец! — крикнул по дороге До
миник.— Нам вовсе незачем копать могилы в этакой гряии!
Прежде я думал, ну и гордячка Мэри, надо же, мраморный
мавзолей у себя на задворках для Майкла отгрохала, а сей
час прямо расцеловал бы ее за это.
— Вот это верно! — крикнул в ответ отец Ральф.
Баки закрепили под листом железа, по шесть с каждой
стороны, прочно привязали покрывающий его брезент и ио
ревели вброд измученных ломовых лошадей, натягиннн
канат, который под конец и должен был перетащить плог
Доминик и Том перебрались верхом на этих рослых копни
и уже на другом берегу, на самом верху, остановились
250
... । >i и ул ись, а оставшиеся прицепили самодельную бар-
• и\стили по берегу к самой кромке и столкнули на
• к Нод отчаянные мольбы и уговоры Тома и Доминика
• ин । nt шагом тронулись, и плот поплыл. Его жестоко
hi io и качало, и все же он держался па плаву, пока его
•' II । .1 щил и на другой берег; чем тратить время, убирая
н । ।чки, Том с Домиником погнали лошадей дальше,
 I • ।иному дому, и теперь самодельные дроги двигались
• • н1, чем прежде, без баков.
Пологий въезд вел к воротам стригальни, к тому ее
..... откуда обычно вывозили тюки шерсти, и сюда,
•I ромную пустую постройку, где перехватывал дыхание
• •и.1 \ дегтя, пота, овечьего жира и навоза, поставили плот
• и. < ir с грузом. Минни и Кэт, завернувшись в дождевики,
• рп 1.1 м и пришли исполнить скорбный долг, опустились на
...пи по обе стороны железного катафалка, и вот уже
..... кивают четки и размеренно звучат голоса, то глуше,
• • । ромче, следуя привычному, наизусть памятному обря-
• \
В доме народу прибывало. Приехали Данкен Гордон из
H i Юиздж, Гэрет Дэвис из Нарранганга, Хорри Хоултон
и» Вил-Била, Иден Кармайкл из Баркулы. Старик Энгус
\lnhhVHH остановил па полдороге еле ползущий местный
"•парный поезд, проехал с машинистом до Джилли, там
• hi । взаймы лошадь у Гарри Гофа и остальной путь проде-
• । । вместе с ним верхом. В эту грязь и распутицу он одолел
• ••I много ни мало двести миль с лишком.
И гол как сокол, святой отец,— сказал Хорри отцу
।’л и фу позже, когда они всемером сидели в малой столовой
• । мясным пирогом с почками.— Мою землю огонь прошел
•• I". из конца в конец, не уцелело пи одной овцы, ни одного
• • |н на. Спасибо, последние годы были неплохие, одно могу
। я и гь. У меня хватит денег купить овец, и если дождь еще
• •!••• нржится, трава опять вырастет в два счета. Но избави
• •• ноже от новых несчастий хотя бы лет на десять, отец
Г.| и.Ф, больше мне уже ни гроша не отложить на черный
м hi.
Ну, у тебя земли поменьше, Хорри,— сказал Гэрет
I |<п< , явно наслаждаясь рассыпчатым, тающим во рту
"iipni ом великой на это мастерицы миссис Смит; никакие
...ды не отнимут надолго аппетит у жителя австралий-
• и \ равнин, ему надо солидно есть, чтобы хватило сил
... |оять.— А я потерял, думаю, половину пастбищ и, что
• им» \ уже, примерно две трети овец. Помогите нам вашими
•н пинами, святой отец.
251
— Да-а,— подхватил старик Энгус,- мне не так лен»
пришлось, нашему дружку Хорри куда хуже, и 2\ip|*n
тоже, а все равно лихо, святой отец. У меня шестьдесш
тысяч акров пожаром слизнуло и половины овечек нет кт<
нет. В этакую пору, бывает, и подумаешь: зря, мол, я пар
нишкой удрал со Ская.
Отец Ральф улыбнулся.
— Это проходит, сами знаете, Энгус. Вы покинуш
остров Скай по той же причине, что я покинул Кланамар\
Вам там стало тесно.
— Что верно, то верно. От вереска жару куда меньнн
чем от эвкалипта, а, святой отец?
Странные это будут похороны, думал отец Ральф, гл я ui
вокруг; без женщин, кроме здешних, дрохедских, ведь in
соседей приехали только мужчины.
Когда миссис Смит раздела и обсушила Фиону и уложи
ла в постель, которую прежде Фиа делила с Пэдди, Ральф
хотел дать вдове солидную дозу снотворного; Фиа наотре»
отказалась его выпить, она неудержимо рыдала, и тогда
отец Ральф безжалостно зажал ей нос и силой заставил
проглотить лекарство. Удивительно, он никак не думал, чп»
эта женщина может потерять самообладание. Лекарств»»
подействовало быстро, ведь она сутки ничего не ела. Он.»
забылась крепким сном, и отец Ральф вздохнул свободнее
О каждом шаге Мэгги ему было известно; теперь она в кух
не, помогает миссис Смит готовить для всех еду. Братьи
спят, они вконец измучились, едва хватило сил сбросип.
мокрую одежду. И когда Кэт с Минни отбыли свое в опусти
лом неосвещенном строении, читая молитвы над покойны
ками, как требует обычай, их сменили Гэрет Дэвис и гн»
сын Инек; остальные распределили между собой время
наперед, по часу на каждую пару, и продолжали есть и рал
говаривать.
Никто из сыновей не пошел к старшим в малую стол»»
вую. Все собрались на кухне, словно в помощь мисси»
Смит, а на самом деле — чтобы видеть Мэгги. Поняв эн»,
отец Ральф ощутил разом и досаду и облегчение. Что ж.
кого-то из этих молодых людей ей придется выбрать себ»
в мужья, этого не миновать. Инеку Дэвису двадцать девят ь,
за темные волосы и черные, как угли, глаза его прозвали
черным валлийцем, он очень хорош собой; Лайему О'Роьх
двадцать шесть, его брат Рори годом моложе, оба светлот»
лосые и голубоглазые; Коннор Кармайкл старше всех, ем\
тридцать два, он как две капли воды схож со своем
сестрой — тоже красив несколько вызывающей красотой.
252
•	• »" и >гой компании отцу Ральфу больше по душе Ала-
। внук шарика Эпгуса, он ближе к Мэгги по возрас :у —
• •• и'адцать четыре, очень милый юноша, у него, как
. i o чудесные синие глаза истинного шотландца, а воло-
\	((деют, это у них семейное. Пусть она влюбится
•..и . чо-нибудь из них и выйдет замуж, и пусть у них
- и, । а ги, ей так хочется детей. Боже мой, боже, пошли
•и. ату милость, и я с радостью стану терпеть боль своей
...ин к ней, с радостью.
Эти два гроба не были осыпаны цветами, и все вазы
• •• |>\। домовой часовни оставались пусты. Те цветы, что
• и или в чудовищной жаре двумя днями раньше, сбил
• «к мь дождь, и они распластались в грязи, словно мертвые
‘ни ы.и.ки. Ни веточки зелени, ни единой ранней розы.
И !»<••* устали, безмерно устали. Устали и те, кто прота-
HIII 1ся десятки миль по бездорожью, чтобы выразить
i“(»pi.ie чувства, какие они питали к Пэдди; устали те, кто
• •1'11111'з тела погибших, и те, что выбивались из сил за
||1ннней и уборкой; страшно устал и отец Ральф, и дви-
• <• ini точно во сне, и старался не видеть, как осунулось,
ним г ркло лицо Фионы, какая смесь скорби и гнева на лице
М и I и, как, подавленные общим горем, жмутся друг к дру-
• у Боб, Джек и Хьюги...
Он не стал произносить надгробную речь: немногие, но
и- крснние и трогательные слова сказал от всех собравших-
• । Мартин Кинг, и отец Ральф тотчас приступил к заупо-
...мой службе. Потир, святые дары и епитрахиль он,
i'll iv моется, привез с собой в Дрохеду, каждый священник,
"*< ущий кому-либо помощь и утешение, берет их с собою,
• iiiai'o необходимого облачения у него не было при себе
и иг осталось в Большом доме. Но старик Энгус по дороге
нипывал у джиленбоунского священника и, обернув в кле-
•нку и привязав к седлу, привез траурное облачение
। hi заупокойной мессы. И теперь отец Ральф стоял, как по-
i iHncT, в черной сутане и стихаре, а дождь хлестал по
• но.зам и стучал двумя этажами выше по железной
н |н»вле
Потом они вышли под этот беспросветный ливень п по
ivf v, побуревшему, опаленному дыханием пожара, напра-
|'Ц пк ь к маленькому кладбищу в белой ограде. На этот раз
110,111 с готовностью подставляли плечи под простые само-
н и.ные гробы и шли, скользя и оступаясь по жидкой
। ph ш, дождь бил в лицо, и не видно было, куда поставить
253
ногу. Л на могиле повара-китайца уныло позвякивали
колокольчики: Хи Синг, Хи Синг, Хи Синг.
А потом все кончилось. Пустились в обратный путь
соседи, сутулясь в седлах под дождем в своих плащах,
кто — поглощенный невеселыми мыслями о грозящем рп
зорении, кто — благодаря бога, что избегнул смерти и огни,
Собрался в дорогу и отец Ральф, он знал, что надо ехшь
скорее, не то он не сможет уехать.
Он пришел к Фионе, она молча сидела за письменным
столом, бессильно уронив руки и уставясь на них невидн
щим взглядом.
— Выдержите, Фиа? — спросил он и сел напротии,
чтобы видеть ее лицо.
Она посмотрела на него — безмолвная, угасшая душа,
и ему стало страшно, на миг он закрыл глаза.
— Да, отец Ральф, выдержу. Мне надо вести счета,
и у меня остались пять сыновей... даже шесть, если считать
Фрэнка, только, пожалуй, Фрэнка считать не приходится,
правда? Нет слов сказать, как я вам за него благодарна, дли
меня такое утешение знать, что кто-то присматривает за
ним, хоть немного облегчает ему жизнь. Если б только мир
хоть раз можно было его увидеть!
Она точно маяк, подумал отец Ральф, — такая вспышки
горя всякий раз, как мысль, свершая все тот же круг, bo.i
вращается к Фрэнку... это чувство слишком сильно, его но
сдержать. Ослепительно яркая вспышка — и опять надолго
ни проблеска.
— Фиа, мне надо, чтобы вы кое о чем подумали.
— Да, о чем? — Она снова угасла.
— Вы меня слушаете? — спросил он резко, его сильней
прежнего охватила тревога, внезапный страх.
Долгую минуту ему казалось — она так замкнулась
в себе, что и его резкость не проникла сквозь этот панцирь,
но маяк снова вспыхнул, губы ее дрогнули.
— Бедный мой Пэдди! Бедный мой Стюарт! Бедный
мой Фрэнк! — простонала она.
И тут же снова зажала себя, точно в железные тиски,
словно решила с каждым разом дольше оставаться во тьме,
чтобы свет истощился и уже не вспыхивал в ней до конца
жизни.
Она обвела комнату блуждающим взглядом, будто пи
узнавая. Потом сказала:
— Да, отец Ральф, я вас слушаю.
— Что будет с вашей дочерью, Фиа? У вас есть о щи
и дочь, вы об этом забыли?
254
< < рые глаза посмотрели на него чуть ли не с жало-
О дочерях женщины не помнят. Что такое дочь?
И|.... напоминание о боли, младшее подобие тебя самой,
••Iм 'Н'иное пройти через то же, что и ты, тянуть ту же
• «м|.\ и плакать теми же слезами. Нет, святой отец. Я ста-
। "... I. забыть, что у меня есть дочь, а если думаю о ней, то
•. 'i.iк» гоже как о сыне. О сыновьях — вот о ком никогда не
• •• ।паст мать.
Вы когда-нибудь плачете, Фиа? Я лишь однажды
• *| к । ваши слезы.
И никогда больше пе увидите, со слезами я покончи-
• » Она вздрогнула всем телом.— Знаете, что я вам
• । i \, отец Ральф? Только два дня назад я поняла, как
• плоила Пэдди, но это открытие, как все в моей жизни,
'♦ |»И III .10 слишком поздно. Слишком поздно и для него, и для
•• ни Знали бы вы, до чего это страшно, что мне уже не
• и и । в его, не сказать, как я его любила! Не дай бог никому
.... । ать такое!
(>н отвернулся, чтоб не видеть ее искаженного, словно
। пыткой, лица, дать ей время вновь натянуть маску
||"н<н1ствия, дать себе время разобраться в загадке, имя
• «порой — Фиа.
Никому и никогда не испытать чужую боль, каждо-
। уждена своя,— сказал он.
< >на сурово усмехнулась краем губ.
Да. Очень утешительно, правда? Может быть, за-
II m>iuiti> тут нечему, но моя боль принадлежит только
Согласны вы кое-что мне обещать, Фиа?
Пожалуйста.
Позаботьтесь о Мэгги, не забывайте о ней. Ей надо
Hiiiib на танцах, встречаться с молодыми людьми, пусть
.. подумает о замужестве, о собственной семье. Я видел
• |" шя, какими глазами смотрели на нее все эти молодые
• ••» in Дайте ей возможность опять с ними встретиться уже
• •рп других, не столь печальных, обстоятельствах.
Еудь по-вашему, отец Ральф.
‘ >н вздохнул и оставил ее, а она все смотрела, не видя,
о । • пни худые бескровные руки.
\1 ити проводила его до конюшни, там гнедой мерин
। • и с нбоунского трактирщика двое суток до отвала кор-
• II к л сеном с отрубями, словно в каком-то лошадином раю.
1 ’" и Ральф кинул ему на спину потертое трактирщиково
। и», наклонился и стал затягивать подпругу, а Мэгги,
255
прислонясь к тюку с соломой, следила за ним глазами. 1Ь»
вот он кончил и выпрямился.
— Смотрите, что я нашла, святой отец, — сказала тогда
Мэгги и протянула руку, на ладони у нее лежала бледнпн
розовато-пепельная роза. — Только она одна и расцвела
Я ее нашла на задворках, там есть куст под опорами
цистерны. Наверно, во время пожара он был заслонен <н
жары, а потом укрыт от дождя. Вот я и сорвала ее для nni
Это вам на память обо мне.
Он протянул руку — рука чуть дрогнула, постоял мин)
ту, глядя на полураскрывшийся цветок на ладони.
— Мэгги, никакие напоминания о тебе мне не нужны
ни теперь, ни впредь. Ты всегда со мной и сама это знаешь
Мне все равно не скрыть это от тебя, правда?
— Но иногда все-таки хорошо, если памятку и потро
гать можно,— настаивала Мэгги.— Достанете ее, посмо!
рите — и она напомнит вам такое, о чем вы иначе можно
и позабыть. Пожалуйста, возьмите, святой отец.
— Меня зовут Ральф, — сказал он. Открыл маленький
саквояж, в котором возил все необходимое священнику,
и достал молитвенник в дорогом перламутровом переплете
Его отец, давно уже покойный, подарил ему этот молитвен
ник, когда Ральф принял сан, долгих тринадцать лет том)
назад. Страницы раскрылись там, где лежала закладка
широкая лента плотного белого шелка; он перевернул еще
несколько страниц, вложил между ними цветок и закрыл
книгу.— Видно, и тебе хочется иметь какую-нибудь ни
мятку от меня, Мэгги, я правильно понял?
- Да.
— Я ничего такого тебе не дам. Я хочу, чтобы ты менн
забыла, чтобы посмотрела вокруг и нашла себе хорошем»,
доброго мужа, и пусть у тебя будут дети, ты всегда так
хотела детей. Ты рождена быть матерью. В твоем будущем
мне места нет, оставь эти мысли. Я никогда не сниму с себн
сан и ради тебя самой скажу тебе прямо и честно: я и не
хочу снимать с себя сан, потому что не люблю тебя той
любовью, какой полюбит муж, пойми это. Забудь менн,
Мэгги.
— И вы не поцелуете меня на прощанье?
Вместо ответа он вскочил на гнедого, шагом пустил ем»
к выходу из конюшни и, уже сидя в седле, нахлобучил
старую фетровую шляпу трактирщика. На миг оглянулгн,
блеснул синими глазами, потом лошадь вышла под дождь и,
скользя копытами, нехотя побрела по размокшей дорою
к Джилли. Мэгги не сделала ни шагу вслед, так и остались
256
и полутемной сырой конюшне, пропахшей сеном и конским
нинолом; и ей вспомнился тот сарай в Новой Зеландии
И Фр.ШК.
Спустя тридцать часов де Брикассар вошел к папскому
•ичигу, пересек комнату, поцеловал кольцо на руке своего
цу конного отца и устало опустился в кресло. Только ощу-
«ни на себе взгляд прекрасных всезнающих глаз, он понял,
ник с транен он сейчас, должно быть, с виду и отчего, едва
ни сошел с поезда на Центральном вокзале, люди смотрели
ни него с изумлением. Он совсем забыл про чемодан, остав-
ленный в Джилли у преподобного Уотти Томаса, в по-
с /п’днюю минуту вскочил на ночной почтовый поезд и в не-
нныс нном вагоне проехал шестьсот миль в одной рубашке,
бриджах и сапогах для верховой езды, промокший на-
«инозь, даже не замечая холода. Теперь он оглядел себя,
шиповато усмехнулся и поднял глаза на архиепископа.
Простите, ваше высокопреосвященство. Столько все-
♦ н случилось, что я совсем не подумал, как странно вы-
I in ж у
Не стоит извиняться, Ральф.— В отличие от своего
предшественника, легат предпочитал называть своего сек-
рет ря просто по имени.— По-моему, выглядите вы весьма
рнмннтично и лихо. Только немножко не похожи на ду-
niiiiioe лицо, не правда ли?
Да, конечно, обличье слишком светское. А что до
ром античности и лихости, ваше высокопреосвященство,
врос то вы не привыкли к виду самой обыденной одежды
|» нищих краях.
Дорогой мой Ральф, вздумай вы облачиться в руби-
ще и посыпать главу пеплом, вы все равно умудрились бы
нм глядеть лихо и романтично! Но костюм для верховой
•• |ды вам, право же, очень к лицу. Почти так же, как сутана,
н не тратьте слов понапрасну, уверяя меня, будто вы не
шиете, что он вам больше идет, чем черное пастырское
••дни пне. Вам присуще совсем особенное изящество движе-
ний, и вы сохранили прекрасную фигуру; думаю, и на-
н« и да сохраните. И еще я думаю взять вас с собой, когда
меня отзовут в Рим. Презабавно будет наблюдать, какое
нпечатление вы произведете на наших коротеньких и тол-
пы к итальянских прелатов. Этакий красивый гибкий кот
• |н’ди перепуганных жирных голубей.
Рим! Отец Ральф выпрямился в кресле.
Там было очень худо, друг мой? — продолжал архи-
• him*коп, неторопливо поглаживая белой рукой с перстнем
нн’!ковистую спину мурлычущей абиссинской кошки.
» Ж Маккалоу	257
— Ужасно, ваше высокопреосвященство.
— Вы сильно привязаны к этим людям?
~ Да.
— И вы равно любите всех или кого-то больше, кого-то
меньше?
Но отец Ральф в коварстве ничуть не уступал прелату
и достаточно долго служил под его началом, чтобы изучить
ход его мыслей. И на лукавый вопрос он ответил обманчи
вой прямотой — уловка эта, как он успел убедиться, мгно
венно успокаивала подозрения его высокопреосвященства
Этот тонкий изощренный ум не догадывался, что видимая
откровенность может оказаться куда лживее любой уклон
чивости.
— Да, я люблю их всех, но, как вы справедливо замети
ли, одних больше, других меньше. Больше всех люблю
дочь, Мэгги. Я всегда чувствовал особую ответственность а»
нее, потому что в семье на первом месте сыновья, а о дп
вушке там никто и не думает.
— Сколько лет этой Мэгги?
— Право, точно не знаю. Пожалуй, что-то около дна
дцати. Но я взял с матери слово хоть ненадолго оторвать
ся от счетов и конторских книг и позаботиться, чтобы дочь
иногда бывала на танцах и встречалась с молодыми людь
ми. Если она застрянет в Дрохеде, вся ее жизнь так и проЙ
дет понапрасну, и это будет слишком обидно.
Он не сказал ни слова неправды; безошибочным чутьем
архиепископ сразу это распознал. Хотя он был всего тремя
годами старше своего секретаря, его духовная карьера по
страдала от помех и перерывов, как у Ральфа де Брикасги
ра, и во многих отношениях он себя чувствовал безмерно
старым, таким старым Ральф не станет никогда; если очень
рано тобою завладел Ватикан, он в каком-то смысле подти
чивает твои жизненные силы, а в Ральфе жизненные силы
бьют через край.
Все еще настороженный, хотя и несколько усвою»
енный, прелат продолжал присматриваться к секретарю
и вновь занялся увлекательной игрой, разгадывая, что жи
движет Ральфом де Брикассаром. Поначалу он не сом по
вался, что обнаружит в этом человеке не одну, так дру| ую
чисто плотскую слабость. Такой изумительный красатщ
с такой великолепной фигурой не мог не вызывать множь
ства желаний, едва ли возможно о них не ведать и сохря
нять чистоту. Постепенно архиепископ убедился, что быи
наполовину прав: неведением отец Ральф безусловно и»»
страдает, и однако, в чистоте его нет сомнений. Стало быть,
258
нчо бы он ни жаждал, влекут его не плотские утехи. Пре-
•нн < ылкивал его с искусными и неотразимыми гомосек-
• у»листами — быть может, его слабость в этом? — но на-
н|мн но. Следил за ним, когда тот бывал в обществе самых
н|н«красных женщин,— но напрасно. Ни проблеска страсти
нин хотя бы интереса, а ведь он никак не мог в те минуты
нндолревать, что за ним следят. Ибо архиепископ далеко не
нмч да следил собственными глазами, а соглядатаев поды-
।нинал не через секретаря.
И он начал думать, что слабость отца Ральфа — в често-
нмбии, слишком горд этот пастырь своим саном; такие
ipiiiiH личности прелат понимал, он и сам не чужд был
чинолюбия. Как все великие и навеки себя утверждающие
Vi ।пновления, католическая церковь всегда найдет место
н применение для человека честолюбивого. По слухам,
||||««||<>добный Ральф обманом лишил семью Клири, которую
нм якобы так нежно любит, львиной доли ее законного
ниглгдства. Если это верно, человека с такими способностя-
ми нельзя упускать. А как вспыхнули эти великолепные
• и и и<* глаза при упоминании о Риме! Пожалуй, пора попро-
см»пл1'ь еще и другой ход... И прелат словно бы лениво
пиннул словесную пешку, но глаза его смотрели из-под
|И1К1‘лых век зорко, испытующе.
Пока вы были в отъезде, Ральф, я получил известия
mi Ватикана, — сказал он и слегка отстранил лежащую на
шии иях кошку. — Ты слишком эгоистична, моя Царица
। пне кая, у меня затекли ноги.
Вот как? — отозвался отец Ральф; он обмяк в крес-
Н1», 1лаза сами закрывались от усталости.
Да, вы можете пойти лечь, но сначала послушайте
iiihiim ть. Недавно я послал его святейшеству папе личное
и секретное письмо и сегодня получил ответ от моего друга
кардинала Монтеверди... любопытно, не потомок ли он
композитора эпохи Возрождения? Почему-то при встрече
и игегда забываю его спросить. Да ну же, Царица Савская,
неужели от удовольствия непременно надо впиваться в ме-
ни когтями?
Я вас слушаю, ваше высокопреосвященство, я еще
пр .як пул,— с улыбкой заметил отец Ральф.— Не удиви-
Hoii.iio, что вы так любите кошек. Вы и сами развлекаетесь
им кошачьи, играя своей жертвой. — Он прищелкнул паль-
ник и: — Поди сюда, киса, оставь его! Он недобрый!
Кошка мигом соскочила с колен, обтянутых лиловой
• ушной, осторожно прыгнула на колени де Брикассара
и in мерла, подергивая хвостом, изумленно принюхалась:
и®
259
непривычно пахло лошадью и дорожной грязью. Смит
глаза Ральфа улыбались навстречу карим глазам проле
та — и те и другие смотрели из-под полуопущенных вой
зорко, настороженно.
— Как вам это удается? — настойчиво спросил архи*
епископ.— Кошки никогда не идут ни на чей зов, а мои
Царица Савская идет к вам, как будто вы ей предлагаете
икру и валерьянку. Неблагодарное животное.
— Я жду, ваше высокопреосвященство.
— И наказываете меня за ожидание, отнимая мою
кошку. Ладно, вы выиграли, сдаюсь. Случалось вам когда
нибудь проигрывать? Это очень интересно. Так вот, вдп
надо поздравить, дорогой мой Ральф. Вам предстоит носить
митру и ризы, и вас будут величать владыкой епископом да
Брикассаром.
К великому удовольствию прелата, синие глаза его
собеседника распахнулись во всю ширь. На сей раз отец
Ральф и не пытался скрывать и таить истинные свои чуй
ства. Он так и сиял от радости.
10
Поразительно, как быстро земля залечивает раны; уже
•ivpca неделю сквозь слой липкой грязи пробились тонкие
♦luiriiые травинки, а через два месяца зазеленели первой
аи< твой обожженные деревья. Потому-то стойки и вы-
..ливы люди на этой земле — она не позволяет им быть
иными; малодушные, не обладающие неистовым, непре-
.....ым упорством, недолго продержатся на Великом Се-
меро Западе. Но пройдут годы и годы, прежде чем сгладят-
• и шрамы. Многие слои коры нарастут и отпадут клочьями,
прежде чем стволы эвкалиптов снова обретут прежний
Hiiei, белый, серый или красный, а какая-то часть деревьев
(пк и не воспрянет, они навсегда останутся черными, мерт-
выми. И еще много лет на равнинах там и сям будут мед-
п нно рассыпаться их скелеты; под слоем пыли, под топо-
рщим и копытцами их вберет в себя покров земли, соткан-
ный временем. И надолго остались ведущие на запад глубо-
кие колеи, которыми прорезали размокшую почву Дрохеды
i piui самодельного катафалка,— путники, знающие о том,
-пн здесь случилось, показывали эти следы другим путни-
кам. кто ничего не знал, и понемногу вплели эту скорбную
luHiiTTi, в другие легенды черноземной равнины.
Пожар уничтожил примерно пятую долю дрохедских
inn 16111ц и двадцать пять тысяч овец — сущая безделица
261
для хозяйства, где в недавние хорошие годы овец было дп
ста двадцати пяти тысяч. Как бы ни относились к стихий
ному бедствию те, кого оно коснулось, сетовать на копир
ство судьбы или на гнев божий нет ни малейшего смысли
Остается одно — списать убытки и начать все сначала. Уш
конечно, это не в первый раз и, уж конечно, как все про
красно понимают, не в последний.
А все же нестерпимо больно было видеть весной дрохгд
ские сады бурыми и голыми. Щедрые запасы воды и
цистернах Майкла Карсона помогли им пережить засуху,
но пожар ничто не пережило. Даже глициния не расцвела
когда нагрянул огонь, гроздья ее нежных, едва набухай»
щих бутонов старчески сморщились. Розы высохли, ан кии
ны глазки погибли, молодые побеги обратились в бурун»
солому, фуксия в тенистых уголках безнадежно сникла,
подмаренник увял, у засохшего душистого горошка не было
никакого аромата. Запасы воды в цистернах, истощенны»'
во время пожара, затем пополнил ливень, и теперь обитаю
ли Дрохеды каждую минуту, которая могла бы показать» и
свободной, помогали старику Тому воскресить сад.
Боб решил по примеру отца не скупиться в Дрохеде на
рабочие руки и нанял еще трех овчаров; прежде Мэри
Карсон вела другую политику — не держала постоянных
работников, кроме семейства Клири, а на горячую пору
подсчета, окота и стрижки нанимала временных; но Пэдди
рассудил, что люди работают лучше, когда уверены в эн
втрашнем дне, а в конечном счете разницы особой но
Почти все овчары по природе своей непоседы, перекаш
поле и не застревают подолгу на одном месте.
В новых домах, поставленных дальше от реки, посели
лись люди женатые; старик Том жил теперь в новеньком
трехкомнатном домике под перечным деревом за конным
двором и всякий раз, входя под собственную крышу, л и ко
вал вслух. На попечении Мэгги по-прежнему оставалшь
несколько ближних выгонов, ее мать по-прежнему ведала
всеми счетами.
Фиа взяла на себя и обязанность, что лежала прежде ни
Пэдди,— переписываться с епископом Ральфом и, верипи
себе, сообщала ему только то, что относилось к делам ими
ния. У Мэгги прямо руки чесались — схватить бы ею
письмо, впитать каждое слово, но Фиа, внимательнейшим
образом прочитав эти письма, всякий раз тотчас прятала и*
под замок. Теперь, когда Пэдди и Стюарта не стало, к пой
просто невозможно было подступиться. А что до Мэгги
едва епископ Ральф уехал, Фиа начисто забыла свое обещ»»
262
мм»- Все приглашения на танцы и вечера Мэгги учтиво
клонила, и мать, зная об этом, ни разу ее не упрекнула, не
• шила, что ей следует поехать. Лайем О’Рок хватался за
• »г><>и предлог, лишь бы заглянуть в Дрохеду; Инек Дэвис
ни» 1ОЯПН0 звонил по телефону, звонили и Коннор Кар-
мин К. I, и Аластер Маккуин. Но Мэгги со всеми была суха,
«и ннимательна, и под конец они отчаялись пробудить в ней
• ми. какой-то интерес.
Лето было дождливое, но дожди шли не подолгу и на-
жщнспием не грозили, только грязь повсюду не просыхала,
и река Варуон-Дарлипг текла на тысячу миль полноводная,
»/|уьокая и широкая. Настала зима, но и теперь время от
времени выпадали дожди и с ветром налетала темной пеле-
нки не пыль, но вода. И поток бродячего люда, хлынувший
нп большую дорогу из-за экономического кризиса, иссяк,
поюму что в дождливые месяцы тащиться на своих двоих
но раскисшему чернозему — адская мука, да еще к сырости
прибавился холод, и среди тех, кто не находил на ночь
н'плого крова, свирепствовало воспаление легких.
Боб тревожился — если так пойдет дальше, у овец
мн и и ют копыта; мериносам вредно без конца ходить по
»ырости, неминуемо начнется эта копытная гниль.
И стричь будет невозможно, ни один стригаль не прикос-
ннгся к мокрой шерсти, а если земля не просохнет ко
примени окота, множество новорожденных ягнят погибнет
«и сырости и холода.
Зазвонил телефон — два длинных, один короткий,
V» лонный вызов для Дрохеды; Фиа сняла трубку, оберну-
iinri.:	1 
Боб, тебя.
Привет, Джимми, Боб слушает... Ага, ладно... Вот
iiHi хорошо! Рекомендации есть?.. Ладно, пошли его ко
мне... Ладно, коли он уж так хорош, скажи ему, наверно
din него найдется работа, только сперва я сам на него
inn лижу; не люблю котов в мешке, мало ли какие там реко-
мендации... Ладно, спасибо. Счастливо.
I >об снова сел.
- К нам едет новый овчар, Джимми говорит — парень
нирпый сорт. Работал раньше в Западном Квинсленде — не
ю и Лонгриче, не то в Чарлвилле. И гурты тоже перегонял.
Хорошие рекомендации. Все в полном порядке. В седле
ннржаться умеет, объезжал лошадей. Был раньше стрига-
и’м, говорит Джимми, да еще каким, успевал обработать
инчти пятьдесят штук в день. Вот это мне что-то подозри-
263
тельно. С какой стати классному стригалю идти на жало
ванье простого овчара? Чтоб классный стригаль променял
колеса на седло — это не часто встретишь. Хотя нам такам
подмога на выгонах не помешает, верно?
С годами Боб стал говорить все медленней и про
тяжней, на австралийский лад, зато тратит меньше слои.
Ему уже под тридцать, и, к немалому разочарованию Маг
ги, незаметно, чтобы он поддался чарам какой-нибудь
подходящей девицы из тех, кого встречает на празднествах
и вечерах, где братьям Клири надо приличия ради хоть
изредка появляться. Он мучительно застенчив, да к тому
же по уши влюблен в Дрохеду и, видно, этой любви к земля
и хозяйству предпочитает отдаваться безраздельно. Джем
и Хьюги постепенно становятся неотличимы от старшого
брата; когда они сидят рядом на одной из жестких мра
морных скамей — больше этого они себе разнежиться дома
не позволят,— их можно принять за близнецов-тройняшон.
Кажется, им и вправду милее ночлег на выгонах, под от
крытым небом, а если уж случилось заночевать дома, они
растягиваются у себя в спальнях на полу, будто боятся, что
мягкая постель сделает их мямлями. Солнце, ветер и сушь
не слишком равномерно окрасили их светлую, осыпанную
веснушками кожу под красное дерево, и тем ясней светятси
на их лицах бледно-голубые спокойные глаза, от уголком
которых к вискам бегут глубокие морщины — признак, что
глаза эти постоянно смотрят вдаль, в бескрайний разлиа
изжелта-серебристых трав. Почти невозможно понять,
сколько братьям лет, кто из них моложе и кто старик!.
У всех троих — в отца — простые добрые лица и римский
носы, но сложены сыновья лучше: долгие годы работы
стригалем согнули спину Пэдди и руки у него стали непо
мерно длинными. А тела сыновей сделала худощавыми,
гибкими, непринужденно красивыми постоянная езда вор
хом. Но к женщинам, к удобной легкой жизни и удоволь
ствиям их не тянет.
— Этот новый работник женат? — спросила Фиа, про
водя красными чернилами по линейке ровную черту аа
чертой.
— Не знаю, не спросил. Завтра приедет — узнаю.
— Как он к нам доберется?
— Джимми подвезет, нам с Джимми надо потолковать
насчет тех старых валухов на Тэнкстендском выгоне.
— Что ж, будем надеяться, что он у нас немного
поработает. Если не женат, наверно, и месяца не про
держится на одном месте. Жалкие люди эти овчары.
264
Джиме и Пэте&воддедониыдевдеавоиокеРивервью, но
млллись, что дня лишнего не останутся в школе, пусть им
только исполнится четырнадцать, тогда по закону можно
покончить с ученьем. Они рвались работать на пастбищах,
<’ Бобом, Джеком и Хьюги, тогда в Дрохеде снова можно
будет хозяйничать своей семьей, а посторонние пускай
приходят и уходят, когда им угодно. Близнецы тоже разде-
лили присущую всем Клири страсть к чтению, но школа им
о г этого ничуть не стала милее — книгу можно брать с со-
бой в седельной сумке или в кармане куртки, и читать ее
и полдень в тени под вилгой куда приятнее, чем в стенах
иезуитского колледжа. Мальчиков с самого начала тяготи-
ли непривычная жизнь в пансионе. Их ничуть не радовали
гпетлые классы с огромными окнами, просторные зеленые
площадки для игр, пышные сады и удобства городской
жизни, не радовал и сам Сидней с его музеями, концертны-
ми залами и картинными галереями. Они свели дружбу
г другими сыновьями фермеров-скотоводов и в часы досуга
мечтали о доме и хвастали необъятностью и великолепием
Дрохеды перед почтительно-восторженными, но чужды-
ми сомнений слушателями — к западу от Баррен Джанк-
шен не было человека, до кого не дошла бы слава Дро-
меды.
Мэгги впервые увидела нового овчара чуть ли не через
месяц. Его имя — Люк О’Нил — было, как полагается,
пнесено в платежную ведомость, и в Большом доме о нем
уже толковали куда больше, чем обычно говорят о наемных
работниках. Начать с того, что он отказался от койки в ба-
раке для новичков и поселился в последнем еще пусто-
пнвшем доме у реки. Далее, он представился миссис Смит
и завоевал благосклонность этой почтенной особы, хотя
обычно она овчаров не жаловала. И любопытство стало
одолевать Мэгги задолго до первой встречи с ним.
Свою каурую кобылу и вороного мерина Мэгги предпо-
читала держать не на общем конном дворе, а на конюшне,
из дому ей обычно приходилось выезжать позже, чем муж-
чинам, и она подолгу не видела никого из наемных
работников. Но однажды, когда летнее солнце уже ало
пламенело низко над деревьями, клонясь к закату, и длин-
ные тени протянулись навстречу мирному ночному покою,
пип столкнулась наконец с Люком О’Нилом. Она возвраща-
лась с Водоемного выгона и уже готова была вброд пересечь
року, а О’Нил ехал с более далекого Юго-восточного выгона
и тоже направлялся к броду.
В глаза ему било солнце, и Мэгги увидела его первая;
265
под ним была рослая гнедая лошадь с черной гривой и
хвостом и черными отметинами; Мэгги, в чьи обязанности
входило посылать рабочих лошадей на разные участки,
хорошо знала эту норовистую зверюгу и удивлялась, поче-
му гнедой давно не видно. Все работники ее недолюблива
ют, избегают на ней ездить. А новому овчару, видно, всо
равно — верный знак, что наездник он хороший, ведь
гнедая славится своими подлыми уловками и, чуть седок
спешился, норовит цапнуть его зубами за голову.
Пока человек на лошади, трудно определить, какого он
роста: австралийские скотоводы ездят обычно в седлах
английского образца, у которых, в отличие от американ-
ских, нет высокой задней и передней луки,— в таком седло
всадник держится очень прямо, круто согнув колени. Этот
новый овчар казался очень высоким, но бывает, что тулови-
ще длинное, а ноги несоразмерно коротки, так что Мэгги
решила подождать с выводами. Однако, не в пример другим
овчарам, чья обычная одежда — серая фланелевая рубаха
и серые саржевые штаны, этот был в белой рубашке и в бе-
лых молескиновых брюках заправским франтом, как поду-
мала, внутренне усмехаясь, Мэгги. Что ж, на здоровье, если
ему не надоедает бесконечная стирка и глажка.
— Здорово, хозяйка! — окликнул он, когда они съеха-
лись у брода, приподнял потрепанную шляпу серого фетра
и опять лихо сдвинул ее на затылок.
Они поехали рядом, и его синие смеющиеся глаза
оглядели Мэгги с откровенным восхищением.
— Ну нет, вы, видно, не сама хозяйка, стало быть,
наверно, дочка,— сказал он.— А я Люк О’Нил.
Мэгги что-то пробормотала, но больше на него не
смотрела, от смятения и гнева она не могла найти слова для
подходящего случаю пустого разговора. До чего неспра-
ведливо! Как он смеет! У него и глаза и лицо совсем как
у отца Ральфа! Не в том сходство, как он на нее смотрит —
весело смотрит, но как-то по-другому, и взгляд вовсе не
горит любовью; а в глазах отца Ральфа с той первой мину-
ты, когда на джиленбоунском вокзале он опустился прямо
в пыль на колени подлз Мэгги, она неизменно видела лю-
бовь. Смотреть в его глаза, когда перед тобою не он! Жесто-
кая шутка, тяжкое наказание.
Люк О’Нил не подозревал о тайных мыслях попутчицы
и, пока лошади с плеском переходили речку, все еще полно
водную после недавних дождей, заставлял упрямую гнедую
держаться бок о бок со смирной каурой кобылой. Да, хоро
ша девушка! А волосы какие! У братьев они просто медные,
266
а у отой девчушки совсем другое дело. Вот лица толком не
рп а глядеть, хоть бы подняла голову! Тут Мэгги и правда
подняла голову, и такое у нее в эту минуту было лицо, что
Л иж озадаченно нахмурился — она посмотрела на него не
л» чтобы с ненавистью, но так, словно искала чего-то и не
ни ходила или, напротив, увидала такое, чего видеть не
«отела. Или еще что, не разберешь. Во всяком случае, что-
то ее расстроило. Люк не привык, чтобы женщины, оцени-
ипя его с первого взгляда, оказывались чем-то недовольны,
(«начала, естественно, он попался на приманку чудесных
полос цвета заката и кротких глаз, но это явное недоволь-
ство и разочарование еще сильней его подзадорили. А она
псе присматривалась к нему, розовые губы приоткрылись,
на верхней губе и на лбу поблескивали от жары крохотные
росинки пота, темно-золотые брови пытливо, недоуменно
изогнулись.
Он широко улыбнулся, показав белые крупные зубы,
такие же, как у отца Ральфа; но улыбка у него была совсем
другая.
— А знаете, лицо у вас такое удивленное, прямо как
у малого ребенка, будто для вас все на свете в диковину.
Мэгги отвернулась.
— Извините, я совсем не хотела таращить на вас глаза.
Просто вы мне напомнили одного человека.
— Можете таращить на меня глаза сколько угодно. Мне
пто куда приятней, чем глядеть на вашу макушку, хоть она
и миленькая. А кого же это я вам напоминаю?
— Да так, неважно. Просто очень странно, когда лицо
квк будто знакомое и в то же время страшно незнакомое.
— Как вас зовут, маленькая мисс?
— Мэгги.
— Мэгги... совсем не для вас имя, важности не хватает.
Ни мой вкус, вам бы больше подошло Белинда или Мэдлин,
по раз вы ничего лучшего предложить не можете, я согла-
сен и на Мэгги. Это что же полностью — Маргарет?
— Нет, Мэгенн.
— А, вот это получше! Буду звать вас Мэгенн.
- Нет, не будете! — отрезала Мэгги.— Я это имя тер-
петь не могу!
Но он только рассмеялся.
— Больно вы избалованы, маленькая мисс Мэгенн.
Кел и захочу, буду вас называть хоть Юстейсия Софрония
Огпста, и ничего вы со мной не поделаете.
Они подъехали к конному двору; О’Нил соскочил
пилемь, двинул кулаком по голове гнедую (та уже нацели-
267
лась было его укусить, но от удара отдернулась и при
тихла) — и явно ждал, что Мэгги протянет ему руки, чтобы
он помог ей спрыгнуть с седла. Но она тронула каурую
каблуками и шагом поехала дальше по дороге.
— Вы что же, не оставляете вашу дамочку с простыми
работягами? — крикнул вдогонку О’Нил.
— Конечно, нет,— ответила Мэгги, но не обернулась.
До чего несправедливо! Он и не в седле похож на отца
Ральфа. Тот же рост, те же широкие плечи и узкие бедра,
и даже толика того же изящества в движениях, хоть и про
является оно по-иному. Отец Ральф двигается как танцор,
Люк О’Нил — как атлет. У него такие же густые, вьющиеси
темные волосы, такие же синие глаза, такой же тонкий
прямой нос, так же красиво очерчены губы. И однако, он
столь же мало похож на отца Ральфа, как... как на высокое,
светлое, прекрасное дерево — голубой эвкалипт — мало
похож призрачный эвкалипт, хотя и он тоже высоким,
светлый и прекрасный.
После этой случайной встречи Мэгги сразу насторажи
валась, едва при ней упоминали Люка О’Нила. Боб, Джек
и Хьюги довольны были его работой и, видно, неплохо
с ним ладили; усердный малый, не лодырь и не лежебока,-
отзывался о нем Боб. Даже Фиа однажды вечером заметила
к слову, что Люк О’Нил очень хорош собой.
— А не кажется тебе, что он кого-то напоминает? -
словно между прочим спросила Мэгги; она растянулась на
ковре на полу, подперев кулаками подбородок, и читала
книжку.
Фиа с минуту подумала.
— Ну, пожалуй, он немного похож на отца де Бри
кассара. Так же сложен, и глаза того же цвета, и волосы. Но
сходство небольшое, уж очень они разные люди... Я бы
предпочла, чтобы ты читала сидя в кресле, как воспитанная
девушка, Мэгги. Если ты в бриджах, это еще не значит, что
надо совсем забывать о скромности.
— Кому до этого дело! — пренебрежительно фыркнула
Мэгги.
Так оно и шло. В лице какое-то сходство есть, но люди
то совсем разные, и сходство мучает только Мэгги, потому
что в одного из этих двоих она влюблена, и ее злит, что
другой ей нравится. Оказалось, на кухне он общий люби
мец, выяснилось также, почему он позволяет себе роскошь
разъезжать по выгонам весь в белом: он неизменно мил
и любезен, совсем очаровал миссис Смит, и она стирает
и гладит ему белые рубашки и бриджи.
268
Ах, он просто замечательный, настоящий ирлан-
дец! — восторженно вздохнула Минни.
— Он австралиец,— возразила Мэгги.
— Ну, может, он тут родился, мисс Мзгги, милень-
иан, только уж кого звать О'Нил, тот чистый ирландец, не
|ужо Пэддиных породистых свинок, не в обиду будь сказа-
но вашему папаше, мисс Мэгги, святой был человек, да
•ин!радуется его душенька в царствии небесном. Как же это
мистер Люк не ирландец? У него и волосы такие темные,
и глаза такие с'иние. В старину в Ирландии О'Нилы были
королями.
— А я думала, королями были О’Конноры,— коварно
наметила Мэгги.
В круглых глазах Минни тоже блеснул озорной огонек.
— Ну и что ж, мисс Мэгги, страна-то была не малень-
кая.
— Подумаешь! Чуть побольше Дрохеды! И все равно,
О'Нилы были оранжисты *, вы меня не обманете.
— Да, верно. А все равно это знатная ирландская
фамилия, О’Нилы были, когда про оранжистов никто еще
и слыхом не слыхал. Только они родом из Ольстера, вот
кой-кто и заделался оранжистом, как же этого не понять?
Только прежде того был О’Нил из Кландбоя и О’Нил Мур,
ато еще вон когда было, мисс Мэгги, миленькая.
И Мэгги отказалась от борьбы — если Минни и вооду-
шевлял когда-нибудь воинственный пыл независимых фе-
ниев2, она давно его утратила и могла произнести слово
«оранжисты», не приходя в ярость.
Примерно неделю спустя Мэгги снова столкнулась
у реки с Люком О’Нилом. У нее мелькнуло подозрение, уж
не нарочно ли он ждал ее тут, в засаде, но если и так, что ей
было делать?
— Добрый день, Мэгенн.
— Добрый день, — отозвалась она, не повернув головы.
— В субботу вечером народ собирается в Брейк-и-Пвл,
в большой сарай, на танцы. Пойдете со мной?
- Спасибо за приглашение, только я не умею танце-
вать. Так что ходить незачем.
— Это не помеха, танцевать я вас в два счета обучу.
И уж раз я туда поеду с хозяйской сестрицей, как по-ваше-
му, Боб даст мне «роллс-ройс», не новый, так хоть старый?
' Оранжисты — монархическая группировка сторонников дина-
« Н1 и принцев Оранских.
3 Фении — ирландские мелкобуржуазные революционеры-рес-
публиканцы.
269
— Я же сказала, не пойду! — сквозь зубы процедила
Мэгги.
— Вы не то сказали^ вы сказали — не умеете танцевать,
а я сказал, я вас научу. Вы ж не говорили, что не пошли бы
со мной, если б умели, стало быть, я так понял, вы были но
против меня, а против танцев. А теперь что ж, на попят-
ный?
Мэгги сердито вспыхнула, поглядела на него злыми
глазами, но он только рассмеялся ей в лицо.
— Вы до чертиков избалованы, красотка Мэгенн, но но
век же вам командовать.
— Ничего я не избалована!
— Так я вам и поверил! Единственная сестрица, братья
у вас под каблучком, земли и денег невпроворот, шикарный
дом, прислуга! Знаю, знаю, хозяин тут католическая цер
ковь, но семейству Клири тоже монеты хватает.
Вот она, самая большая разница,— с торжеством поду-
мала Мэгги,— то, что ускользало от нее с первой их встре-
чи. Отец Ральф никогда не обманулся бы внешней, казовой
стороной, а этот — глухая душа, нет у него тонкости, чутья,
он не слышит, что там, в глубине. Едет по жизни на коне
и думать не думает, сколько в ней, в жизни, сложности
и страданий.
Ошарашенный Боб безропотно отдал ключи от новень-
кого «роллс-ройса», минуту молча смотрел на Люка, потом
широко улыбнулся.
— Вот не думал, что Мэгги станет ходить на танцы, но
отчего ж, веди ее, Люк, милости просим! Я так думаю,
малышке это понравится. Она, бедняга, нигде не бывает.
Нам бы самим додуматься, а мы хоть бы раз ее куда-нибудь
свозили.
— А почему бы и вам с Джеком и Хьюги тоже но
поехать? — спросил Люк, словно вовсе не прочь был со-
брать компанию побольше.
Боб в ужасе замотал головой.
— Нет уж, спасибо. Мы не любители танцев.
Мэгги надела свое пепельно-розовое платье — других
нарядов у нее не было; ей и в голову не приходило часть
денег, что копились в банке на текущем счету, который
завел отец Ральф на ее имя, потратить на платья для балон
и званых вечеров. До сих пор она ухитрялась отказываться
от всех приглашений, ведь такие люди, как Инек Дэвис
270
и Аластер Маккуин теряются, стоит сказать им твердо
«нет*. Не то что этот нахал Люк О’Нил.
Но оглядывая себя в зеркале, она подумала — на той
иодоле мама, как всегда, поедет в Джилли, и надо бы тоже
поохать, зайти в мастерскую Герты и заказать несколько
новых платьев.
А это платье ей тошно надеть, она бы мигом его скинула,
будь у нее другое мало-мальски подходящее. Другое время,
другой темноволосый спутник... а это платье слишком
на поминает о любви и мечтах, о слезах и одиночестве,
нпдеть его для такого Люка О’Нила просто кощунство.
Мэгги уже привыкла скрывать свои чувства, на людях
всегда была спокойна и словно бы довольна жизнью. Она
псе плотней замыкалась в самообладании, точно дерево
н своей коре, но иной раз среди ночи подумает о матери —
и ее пробирает дрожь.
Неужели в конце концов и она, как мама, отрешится от
всех человеческих чувств? Может быть, так оно и начина-
лось для мамы в те времена, когда она была с отцом Фрэн-
ка? Бог весть что бы сделала, что сказала бы мама, знай она,
что Мэгги стала известна правда про Фрэнка. Та памятная
стычка в доме священника! Словно вчера это было — отец
и Фрэнк друг против друга, а Ральф до боли сжал ее плечи.
Какие ужасные слова они кричали друг другу. И тогда все
стало ясно. Едва Мэгги поняла, ей показалось, что она
всегда это знала. Она достаточно взрослая, теперь она
понимает, что и дети появляются не так просто, как ей
думалось прежде; для этого нужна какая-то телесная бли-
зость, дозволенная только между мужем и женой, а для
всех остальных запретная. Сколько же позора и унижения,
наверно, вытерпела бедная мама из-за Фрэнка! Не удиви-
тельно, что она стала такая. Случись такое со мной, подума-
ла Мэгги, лучше мне умереть. В книгах только самые
недостойные, самые дурные женщины имеют детей, если
они не замужем; но мама ведь не была, никогда не могла
быть дурной и недостойной. Как бы Мэгги хотелось, чтобы
мать ей все рассказала или у нее самой хватило бы смело-
сти заговорить. Может быть, от этого маме даже хоть
немного полегчало бы. Только не такой она человек, к ней
не подступишься, а она, уж конечно, первая не начнет.
Мэгги вздохнула, глядя на себя в зеркало, и от души пона-
денлась, что с ней самой никогда ничего подобного не
случится.
И однако, она молода, и в такие вот минуты, лицом
к лицу со своим отражением в пепельно-розовом платье, ей
271
нестерпимо хочется живого чувства, волнения, которое
обдало бы ее словно жарким и сильным ветром. И совсем но
хочется весь свой век плестись, как заведенной, по одной
и той же колее; хочется перемен, полноты жизни, любви.
Да* любви, и мужа, и детей. Что толку томиться по челово
ку, если он все равно твоим никогда не будет? Он не хочот
ее в жены и никогда не захочет. Говорил, что любит ее, но
не той любовью, какой полюбит муж. Потому что он обве1ь
чан со святой церковью. Неужели все мужчины такие -
любят что-то неодушевленное сильней, чем способны полю
бить живую женщину? Нет, конечно, не эсе. Наверно,
таковы только сложные, неподатливые натуры, у кого
внутри сомнения и разброд, умствования и расчеты. Ни
есть же люди попроще, способные полюбить женщину
больше всего на свете. Хотя бы такие, как Люк О’Нил.
— До чего ж вы красивая девушка, сроду таких нс
встречал,— сказал ей Люк, нажимая на стартер «ролле
ройса».
Мэгги совершено не привыкла к комплиментам, она
изумленно покосилась на Люка, но промолчала.
— Правда, здорово? — продолжал он, видимо, ничуть
не разочарованный ее равнодушием.— Повернул ключ,
нажал кнопку на приборной доске — и машина пошла. Ни
ручку крутить не надо, ни на педаль жать, покуда вовсо
не выбьешься из сил. Вот это жизнь, Мэгенн, верно вам
говорю.
— А там вы меня не оставите одну?
— Конечно, нет! Вы ж со мной поехали, верно? Стало
быть, на весь вечер вы моя девушка, и я к вам никого не
подпущу.
— Сколько вам лет, Люк?
— Тридцать. А вам?
— Скоро двадцать три.
— Вон даже как? А поглядеть на вас — дитя малое.
— Совсем я не дитя.
— Ого! И влюблены бывали?
— Была. Один раз.
— Всего-то? Это в двадцать три года? Ну и ну! Я в ваши
годы влюблялся и разлюблялся раз десять.
— Может быть, и я влюблялась бы чаще, только
в Дрохеде не в кого влюбиться. До вас ни один овчар не
решался мне слово сказать, здоровались — и все.
— Ну, если вы не ходите на танцы, потому что но
умеете танцевать, вас так никто и не увидит. Ничего, мм
это дело в два счета поправим. К концу вечера вы уже нау
272
•Htn-i., а через недельку-другую всех за пояс заткнете.—
и,» пиннул ее быстрым взглядом.— Но уже наверно хозяй-
ки»' сыпки с других ферм вас и раньше приглашали. На-
» h i овчаров все ясно, простой овчар понимает, что вы ему
пира, а у кого своих овец полно, те наверняка на вас за-
। । и а и вал ись.
А вы меня почему пригласили, если я овчару не
пира ?  возразила Мэгги.
Ну, я-то известный нахал! — Он усмехнулся.— Вы
••о увиливайте, говорите по совести. Уж наверно нашлись
и Д.вилли парни, приглашали вас на танцы.
Некоторые приглашали,— призналась Мэгги.—
Imji.ko мне не хотелось. А вы оказались уж очень напори-
• I 1.1 и .
Тогда они все дураки малахольные,— сказал Люк.—
\ и « разу вижу, если что стоящее, не ошибусь.
Мэгги не слишком нравилась его манера разговаривать,
и» пот беда, этого нахала не так-то просто было поставить
пи место.
На субботние танцульки народ собирается самый раз-
ный, от фермерских сыновей и дочек до овчаров с женами,
юно есть жены; тут же и горничные, и гувернантки,
юрожане и горожанки любого возраста. На таких вечерах,
и примеру, школьной учительнице представляется случай
познакомиться поближе с младшим агентом конторы по
продаже движимого и недвижимого имущества, с банков-
ским служащим и с жителями самых дальних лесных
• пнсл ков.
Изысканные манеры на таких танцульках были не
•» ходу, их приберегали для случаев более торжественных.
И । Джилли приезжал со скрипкой старик Мики О’Брайен,
ин месте всегда находился кто-нибудь, умеющий подыграть
• му не на аккордеоне, так на гармонике, и они по очереди
•in пом панировали старому скрипачу, а он сидел на бочке
и hi на тюке с шерстью и играл без передышки, даже слюна
пинала с оттопыренной нижней губы, потому что глотнуть
• м\ было недосуг — он не желал нарушать темп игры.
I! танцы тут были совсем не такие, какие видела Мэгги
»• день рожденья Мэри Карсон. Живо неслись по кругу
пары, отплясывали джигу, кадриль, польку, мазурку, води-
«м по деревенски хороводы то на английский, то на шот-
• пндскнй лад, - партнеры лишь изредка брались за руки
ihIhi стремительно кружились, не сближаясь больше, чем
•и» i..inny вытянутых рук. Никакой интимности, никакой
•«• •! । ательности. Похоже, все смотрели па такой танец
273
просто как на способ рассеять безысходную скуку, а у ха>км
вать и кокетничать удобней было вне стен сарая, на ноль
ном воздухе, подальше от шума и толчеи.
Мэгги скоро заметила, что на нее смотрят с завистью
На ее рослого красивого кавалера обращено, пожалуй, н«»
меньше манящих или томных взоров, чем обращалось,
бывало, на отца Ральфа, и взоры эти гораздо откровеннт»
Так привлекал когда-то все взгляды отец Ральф. Когда
то. Как ужасно, что он остался только в далеком-далеком
прошлом.
Верный своему слову, Люк от нее не отходил, ра ин»
только отлучился в уборную. В толпе оказались Инек Дэнн»
и Лайем О’Рок, оба счастливы были бы занять место Люнн
подле Мэгги. Он не дал им к ней подступиться, а Мэпп,
ошеломленная непривычной обстановкой, просто не пони
мала, что имеет право танцевать со всяким, кто ее при гл и
сит, а не только с тем, кто ее привез. Она не слышала, чн«
говорили вокруг, на них глядя, зато Люк слышал и втайни
посмеивался. Ну и наглец, простой овчар, а увел у них ил
под носа такую девушку! Люк плевать хотел на них на все* ,
пускай злятся. Было б им раньше не зевать, а проворопн
ли — тем хуже для них.
Напоследок танцевали вальс. Люк взял Мэгги за руку,
другой рукой обхватил ее за талию и привлек к себе. Тми
цор он был превосходный. К своему удивлению, Мэи и
убедилась, что ей ничего не надо уметь, только слушатьгм,
когда он ее ведет. И оказалось, это чудесно — очутиты н
в объятиях мужчины, ощущать его мускулистую гру о.
и бедра, впитывать тепло его тела. Мгновенья близо<1н
с отцом Ральфом были насыщены таким волнением, чн»
Мэгги ни в каких тонкостях разобраться не успела и ecepi.
ез воображала, будто чувствовала в его объятиях печи»
неповторимое. Но хотя сейчас было совсем иначе, это ю
же волновало, и еще как, сердце ее забилось чаще, и они
поняла, что и Люк это почувствовал: он вдруг попер
нул ее к себе, привлек ближе, прижался щекой к ее по
лосам.
Пока «роллс-ройс» с мягким урчаньем катил обратно,
легко скользя по ухабистой дороге, а порой и вовсе
дороги, оба почти не разговаривали. От Брейк-и-Пвла до
Дрохеды семьдесят миль по выгонам, и ни одной постройки
не увидишь, ничьи окна не светятся, можно начисто ла
быть, что где-то есть еще люди. Гряда холмов, пересекни»
щая Дрохеду, возвышается над окрестными лугами и*
274
ник у к» нибудь сотню футов, но на этих бескрайних черно-
И М1Н.1Х равнинах подняться на перевал — все равно что
м III пейцарии достичь вершины Альп. Люк остано-
ви । «роллс-ройс», вылез, обошел машину кругом и распах-
нув дверцу перед Мэгги. Она вышла и не без дрожи оста-
нмнн 1.к-ь с ним рядом. Неужели он попытается ее поце-
ОН1ПН. и все испортит? Здесь так тихо и ни души во-
•• I» \ ।
Но гребню холма тянулся полуразвалившийся дере-
...... забор, и Люк повел туда Мэгги, осторожно под-
<» 'р/кивая под локоть, чтобы она не споткнулась в легких
♦ ю|>< ii.Kax на кочке и не попала в кроличью нору. Она
мшиилась за край ограды и молча смотрела вниз, на рав-
нину, сперва она онемела от ужаса, но Люк вовсе не
нм in.к я до нее дотронуться, и страх понемногу сменился
»н»дпу мением.
В бледном свете луны почти так же внятно, как днем,
|нн качнулась перед глазами даль и ширь, мерцали белые,
• i pi.ir, серебристые травы, колыхались, будто дышали тре-
wtHKiio. Вдруг вспыхивали искрами листья деревьев, стоило
ир|ру повернуть их гладкой стороной кверху; а под купами
||>|нчп,ев таинственно зияли густые тени, точно разверза-
1Н( I. провалы в преисподнюю. Запрокинув голову, Мэгги
н|мйн>вала считать звезды, но куда там — словно мельчай-
шие росинки на исполинской кружащейся паутине, вспы-
• иннли и гасли, вспыхивали и гасли огненные точки, все в
♦ ши же ритме, вечном, как сам бог. Они раскинулись над
инн», словно сеть, прекрасные, невообразимо безмолвные,
♦нркие, проникающие прямо в душу,— так драгоценными
ним к ими вспыхивают в луче фонаря глаза насекомых,
• них не прочтешь ничего, они же видят все. Только и
• iMiiino, как шелестит в траве, в листве деревьев жаркий
ш»|ср, изредка что-то щелкнет в остывающем моторе
• |шлл( -ройса» да где-то совсем близко жалуется на незва-
ных гостей, что потревожили ее покой, сонная птица;
1ИЛ1.1Н) и пахнет душистым непередаваемым дыханьем
4»»ро(лей. Люк повернулся спиной к этой ночи, достал из
инрмнна кисет, книжечку рисовой бумаги и собрался ку-
ри 11.
Вы здесь и родились, Мэгенн? — спросил он, лениво
Р»п in рая на ладони табак.
Нет, в Новой Зеландии. А в Дрохеду мы переехали
♦рнппдцать лет назад.
< >н ссыпал табак на бумажку, ловко свернул ее двумя
Ulin.нами, лизнул, заклеил, засунул поглубже концом
275
спички в бумажную трубочку несколько торчащих волокон
табака, чиркнул спичкой и закурил.
— Вам сегодня было весело, верно?
— Да, очень!
— С удовольствием всегда буду водить вас на тайцы
— Спасибо.
Люк опять замолчал, спокойно курил, погляди мил
поверх крыши «роллс-ройса» на кучку деревьев, где они
досадливо чирикала рассерженная птаха. Окурок обком
ему желтые от табака пальцы, Люк уронил его и намертио
затоптал в землю каблуком. Никто не расправляется б
окурками так беспощадно, как жители австралийских ни
рослей.
Мэгги со вздохом отвернулась от залитого луной просто
ра, и Люк помог ей дойти до машины. Он не станет торо
питься с поцелуями, не так он глуп; жениться на ней — йот
чего ему надо, так что пускай сама первая захочет, чтобы ои
ее целовал.
Но лето шло и шло, как положено, во всем своем ярком,
пыльном великолепии, немало было других танцулек и па
черов, и постепенно в усадьбе привыкли к тому, что Мэгги
нашла себе красавца дружка. Братья не поддразнивали on,
они любили сестру и ничего не имели против Люка О'Нила,
Никогда еще у них не было работника усердней и неутоми
мей, а это — самая лучшая рекомендация. Братья Клири
по существу были не столько землевладельцы, сколько
труженики, им в голову не приходило судить О’Нила исхо
дя из того, что у него за душой ни гроша. Фиа могла бы
мерить более тонкой и точной меркой, не будь ей это безрии
лично. Притом на всех действовала спокойная самоупп
ренность Люка, словно говорящая: я вам не простой ои
чар,— и с ним обращались почти как с членом семьи.
У него вошло в привычку вечерами, если он не ночеппл
на дальних выгонах, заходить в Большой дом; спустя ни
долгое время Боб сказал, что глупо Люку есть одному,
когда у них стол чуть не ломится, и он стал ужинать с си
мейством Клири. А потом показалось — глупо отсылать его
на ночь восвояси, за целую милю, если он так любезен, что
не прочь допоздна болтать с Мэгги, и ему предложили
переселиться в один из домиков для гостей, тут же за Боль
шим домом.
К этому времени Мэгги думала о нем постоянно и ужи
не столь пренебрежительно, как вначале, когда поминутно
сравнивала его с отцом Ральфом. Старая рана заживили
Понемногу забылось, что совсем такими же губами отмц
276
Г.» н.ф улыбался так, а Люк улыбается эдак, что ярко-синие
। пн in отца Ральфа смотрели покойно, отрешенно, а в глазах
I юки беспокойный, неуемный блеск. Мэгги была молода
н 1’|ц<‘ не успела насладиться любовью, лишь на краткий
Min гг отведала. И теперь ей хотелось по-настоящему
»••ни 11. вкус любви, полной грудью вдохнуть ее аромат,
Hoi рулиться в нее до головокружения. Отец Ральф стал
♦ и in копом Ральфом; никогда, никогда он к ней не вернется.
”н продал ее за тринадцать миллионов сребреников, ду-
мни. об этом мучительно. Не скажи он этих слов в памят-
ною ночь у Водоема, ей не пришлось бы теряться в догад-
, по он так сказал — и не счесть, сколько ночей с тех пор
•Hui лежала без сна, недоумевая, что же это значило.
А в ладонях у нее жило ощущение плеч Люка в минуты,
..да он, танцуя, притягивал ее к себе; он волновал ее,
иоиповало его прикосновение, кипящие в нем жизненные
• НЛ1.1. Пет, никогда из-за него все ее существо не расплав-
ом неведомый темный огонь и не думала она, что ей
пр личем жить и дышать, если она больше его не увидит, не
млдрагивала и не трепетала под его взглядом. Но Люк возил
па вечера и танцы, она лучше узнала молодых людей
нриде Инека Дэвиса, Лайема О’Рока, Аластера Маккуина,
и однако, ни к кому из них ее так не влекло, как к Люку
и Нилу. Если кто достаточно высок и тоже надо смотреть
ни пего снизу вверх, у него не такие глаза, как у Люка,
* <ч ли глаза похожи, так волосы не такие. Всегда чего-то не
• ши пет, что есть в Люке, а чем же, в сущности, от всех
••I -inчается Люк — непонятно. Разве что очень напоминает
"|цп Ральфа... но Мэгги не желала признавать, что ее толь-
»го в нем и привлекает.
Они много разговаривали, но всегда как-то вообще: об
•»нц||\ и стрижке, о земле, о том, чего он хочет добиться
I* 'килпи, о разных местах, где он побывал. Иногда о каком-
ннЬудь политическом событии. Люку случалось иной раз
...... книжку, но он не пристрастился к чтению с дет-
• inn, как Мэгги, и сколько она ни старалась, ей не удава-
нн |. уговорить его что-то прочесть лишь потому, что ей,
Мши, эта книга показалась интересной. Не заводил он
и каких-либо умных, глубоких разговоров и, что всего
'|"Ь'»нытней и досадней, нимало не интересовался тем, как
• нт-1 ( я ей, Мэгги, и чего она хочет от жизни. Подчас ее так
и пндмывало поговорить о чем-нибудь, что задевало ее куда
• и ।i.iirii, чем овцы или дождь, но стоило ей попытаться —
...... ловко переводил разговор на какую-нибудь нака-
....... дорожку.
277
Люк О’Нил был умен, самоуверен, на редкость ноутн
мим в работе и жаждал разбогатеть. Родился он в гл и ио
битной лачуге на окраине города Лонгрич в Западном
Квинсленде, на самом тропике Козерога. Отец его был
блудным сыном состоятельного, но сурового ирландского
семейства, в котором грехов не прощали, мать — дочерью
немца, торговца мясом в Уинтоне; когда ей непременно
вздумалось выйти замуж за Люка-старшего, от нее томш
отреклись родители. В глинобитной лачуге ютились десяге
ро детишек, и на всех — ни единой пары башмаком,
а впрочем, в раскаленном Лонгриче вполне можно было
бегать босиком. Люк-старший, когда приходила охота зари
ботать кусок хлеба, нанимался стригалем, по чаще всею
у него была охота пить дешевый ром — и только; когда
Люку-младшему исполнилось двенадцать, отец погиб во
время пожара в Блэколском трактире. И сын при первой
возможности ступил на стезю стригаля, поначалу — мал в
чишкой-смолыциком: мазал растопленной смолой зияю
щие раны, если стригаль по оплошности вместе с шерстью
отхватывал у овцы клок мяса.
Одно никогда не пугало Люка — тяжелая работа: он
наслаждался ею, как иные наслаждаются бездельем, пото
му ли, что отец его был пьяница и посмешище всего городи,
или потому, что унаследовал трудолюбие матери-немки,
причина никого никогда не интересовала.
Он подрос и получил работу чуть посложней — бегал но
сараю, подхватывал взлетающие из-под «ящерок», словно
воздушные змеи, широкие сплошные полосы шерсти и ог
носил к столу для подрубки. Потом научился «подру
бать» — отщипывать слипшиеся от грязи края — и отно
сил настриженную шерсть в лари, где ее оценит нами
танным глазом аристократ среди мастеров овцеводческою
дела — сортировщик; сортировщик шерсти подобен дегу
статору вин или парфюмеру — он не научится своему
искусству, если не обладает еще и особым врожденным
чутьем. У Люка такого чутья не было, значит, чтобы зарабв
тывать побольше,— а он непременно этого хотел,— надо
было стать либо прессовщиком, либо стригалем. У нош
вполне хватило бы силы работать прессом, сжимать уже
рассортированную шерсть в тюки, но первоклассный стри
галь может заработать больше.
Его уже знали во всем Западном Квинсленде ним
отличного работника, и он без особого труда получил нрнин
на опыте учиться стрижке. В нем счастливо сочетались
ловкость и уверенность движений, сила и выносливость
278
чк) нужно, чтобы стать первоклассным стригалем.
Hi impr Люк уже стриг двести с лишком овец за день, шесть
♦•••••и к педелю, получая по фунту за сотню; и это — узкими
минными ножницами, похожими на болотных ящериц, их
♦ ин н называют — «ящерки». Инструмент новозеландских
• I рш алей — большие ножницы с широким редким греб-
•н м в Австралии запрещен, хоть он и удваивает выработ-
•ч'| ригаля.
Гижкий это труд: сгибаешься вдвое, овцу зажал между
•имк’ц и быстро ведешь ножницы вдоль тела овцы, стараясь
'пнмлгь шерсть одной длинной полосой, чтобы как можно
<•••iii.uk* оставалось достригать, да еще снимать ее надо
мн ниную к шероховатой, обвислой коже, чтоб угодить
нцидельцу,— ведь он мгновенно коршуном накинется на
*|рталя, посмевшего нарушить стандарты стрижки. Но
Iип< был не против жары, и пота, и жажды, что заставляла
нм и икать за день по меньшей мере три галлона воды, и не
при гик несчетных, неотвязных мучительниц — мух, к му-
мии <>н привык с колыбели. Он был даже не против овец —
AMoii страшной пытки стригаля: овцы бывают разные,
» иных кожа бугристая или влажная, шерсть чересчур
Ош и пая или клочковатая, или сбилась комьями, или полна
«ум. по все они мериносы, а значит, заросли шерстью до
• им их носов и копыт, и у всех эта бугристая тонкая кожа
• 1Н1Л1.3ИТ под пальцами, как промасленная бумага.
Нет, Люк был не против самой работы, чем напористей
••к работал, тем веселей ему становилось; досаждало дру-
><"< шум, зловоние, тошно взаперти, в четырех стенах.
1 «рай для стрижки овец — сущий ад, другого такого не
• ищешь. Нет, ему нужно иное, он намерен сам стать хозяи-
ном, расхаживать взад и вперед вдоль рядов согнувшихся
* । рп погибели стригалей и следить, как из-под их быстрых
'••ihuix ножниц струится его богатство, шерсть его соб-
• ни... овец.
Хозяин, шишка важная, в креслице сидит,
И всякую промашку он мигом углядит,—
»мн поется в старой песне стригалей, и вот эту-то роль
н»рал для себя на будущее Люк О’Нил. Он станет хозяи-
ном, важной шишкой, землевладельцем и овцеводом. Весь
♦•♦•н • григалить на других, чтоб согнулась спина и руки
••ми неестественно длинные,—нет, это не по нем; он
МЧ1ИГ1 работать в свое удовольствие на чистом воздухе
н । л к деть, как к нему рекой текут денежки. Он не бросал
।‘••(•Hi у стригаля только в расчете выдвинуться в первейшие
279
знаменитые мастера, каких можно пёречесть по пальцам,
такой мастер умудряется обработать за день больше три»
сот мериносов, и все строго по стандарту и только узкими
«ящерками». Такие нередко бьются об заклад, сколько
успеют остричь, и выигрывают на этом немалые деньги
сверх заработка. На беду, из-за чересчур высокого роста
Люку приходилось тратить лишние доли секунды, пакли
няясь к овцам, и это мешало ему возвыситься из первоклш
сных мастеров в сверхмастера.
Тогда его довольно ограниченный ум стал изыски нить
другие способы достичь вожделенной цели; примерно н эту
пору Люк заметил, что нравится женщинам. Первую но
пытку он проделал, нанявшись овчаром в Гнарлунгу
у этой фермы была только одна наследница, притом почти
молодая и почти недурная собой. Но, как на зло, она ирод
почла «Помми-желторотика», иначе говоря — новички,
только-только из Англии, о чьих необычайных похождени
ях уже складывались в лесном краю легенды. Поело
Гнарлунги Люк взялся объезжать лошадей в Бингелли,
здесь он нацелился на уже немолодую и некрасивую ни
следницу фермы, коротавшую свои дни в обществе папаши
вдовца. Он чуть не завоевал сердце и руку бедняжки Д01,
но под конец она покорилась отцовской воле и вышла ин
шестидесятилетнего бодрячка — владельца соседних ли
мель.
На эти две неудачные попытки у Люка ушло больше
трех лет жизни, после чего он решил, что тратить двадцан.
месяцев па каждую наследницу слишком долго и скучно
Куда приятней бродить по стране, нигде надолго не
держиваясь,— шире станет поле поисков, и в конце конции
наткнешься па что-нибудь подходящее. И он с истинным
наслаждением начал перегонять гурты по дорогам Зп
падного Квинсленда, вдоль Купера и Дайамантины, к Бар
ку, к Разливу Буллу, вплоть до западного края Hoiiohi
Южного Уэльса. Ему уже минуло тридцать — самое время
подыскать курочку, способную снести для него хоть подо
бие желанного золотого яичка.
О Дрохеде кто же не слыхал, но Люк навострил уши,
прослышав, что там имеется единственная дочка. Всему
имению она, конечно, не наследница, но можно надеяться,
что ей дадут в приданое скромную сотню тысяч акров где
нибудь около Кайнуны или Уинтона. В джиленбоупской
округе места хорошие, но на вкус Люка уж слишком лшн
стые, простора маловато. Его манили необъятные ди л и
Западного Квинсленда, там, сколько хватает глаз, колы
280
•и» н и море трав, и про деревья только смутно вспомина-
.... есть что-то такое где-то на востоке. А тут трава,
куда ни глянь, без конца и края, и, если повезет,
uMihiio прокормить по овце на каждые десять акров своей
н м in. Ведь бывает порой и так, что нигде ни травинки,
••!•••< io голая ровная пустыня, черпая, иссохшая, по-
• !••*< кавшаяся от жажды земля. У каждого свой рай; трава,
• •• hiце, зной и мухи — вот рай, о каком мечтал Люк О’Нил.
< >п подробно расспросил про Дрохеду Джимми Стронга,
uii’ii га по продаже движимого и недвижимого имущества,
i.niopi.iii подвез его сюда в первый день, и тот нанес ему
in/ккий удар, объяснив, что настоящий владелец Дрохе-
н.| католическая церковь. Но теперь Люк уже знал, что
•«гпщины — наследницы богатых имений встречаются не
•••• го; и когда Джимми Стронг прибавил, что у единствен-
ной дочки имеется кругленькая сумма на счету в банке
и in i колько любящих братьев, он решил действовать, как
• •• |у мано.
Однако, хотя Люк давно поставил себе цель — заполу-
• HII. сто тысяч акров где-нибудь около Кайнуны или
\ шпона и упорно к этому стремился, в глубине души он
попил звонкую монету куда нежней, чем все, что в конце
1н»ицов можно купить за деньги; всего неодолимей влекла
• in не земля и не скрытые в ней силы, но будущий соб-
• । ш ниый счет в банке, аккуратные ряды цифр, что станут
р.п in и множиться, означая сумму, положенную на его,
1кн<а, имя. Не земель Гнарлунги или ^ингелли он жаждал
•и ем своим существом, но их стоимости в звонкой монете.
Че ювек, который и вправду жаждет заделаться важной
• ••и hi кой, хозяином и землевладельцем, не стал бы доби-
•»ц||.1'я Мэгги Клири, у которой ни акра земли за ду-
•н«н1 И такой человек не ощутит каждой жилкой, каждой
•и..щй наслаждения от тяжелой работы, как ощущал
link О’Нил.
Вечер танцев в Джилли был тринадцатым, на который
link повез Мэгги за тринадцать педель. Какой разузнавал,
• и» они состоятся, и как умудрялся добыть иные приглаше-
нии. Мэгги по своей наивности не догадывалась, но акку-
|ы । но каждую субботу он просил у Боба ключи от «роллс-
рмига» и вез ее иной раз за полтораста миль.
В гот вечер был холодный, Мэгги стояла у ограды, глядя
ни « у мрачные под безлунным небом дали, и чувствовала,
• ок похрустывает под ногами схваченная морозцем земля.
281
Надвигалась зима. Люк взял ее одной рукой за плечи,
притянул к себе.
— Вы замерзли,— сказал он. — Сейчас я отвезу пне
домой.
— Нет, ничего, теперь мне теплее, — чуть задохнуа
шись, ответила Мэгги.
И ощутила в нем какую-то перемену, что-то новое
в руке, которая легко, равнодушно придерживала ее
плечи. Но так приятно было прислониться к его боку,
ощущать тепло, идущее от его тела, скроенного по-другому,
чем ее тело. Даже сквозь толстый шерстяной джемпер они
чувствовала — его ладонь принялась ласково, осторожно
и словно испытующе неширокими кругами поглаживать ой
спину. Скажи она в эту минуту, что замерзла, он бы тотчас
перестал; промолчи она, он бы понял это как молчаливое
поощрение. Она была молода, ей так хотелось по-настоящо
му изведать, что такое любовь! Вот он, единственный
привлекательный для нее мужчина, кроме отца Ральфа,
почему же не попробовать и его поцелуи? Только пусть они
будут другие! Пусть не напомнят поцелуев отца Ральфв)
Люк счел молчание знаком согласия, взял Мэгги сво
бод ной рукой за плечо, повернул лицом к себе, наклонил
голову. Так вот как на самом деле чувствуешь чужие губы!
Они давят на твои, только и всего! А как полагается пока
зать, что тебе это приятно? Мэгги слегка шевельнула
губами и тотчас об этом пожалела. Люк сильней надавил на
них своими, раскрыл рот, зубами и языком раздвинул оо
губы, она ощутила во рту его язык. Отвратительно. Почему
чувство было совсем иное, когда ее целовал Ральф? Тогда
поцелуи ничуть не казались мокрыми и даже противны
тогда у нее вовсе не было никаких мыслей, она открывалась
ему навстречу, словно шкатулка с секретом, когда умелей
рука нажала потайную пружинку... Да что же он делает?
Почему все ее тело встрепенулось и льнет к нему, хоти
умом она отчаянно хочет вырваться?
Люк нащупал у нее на боку чувствительное местечко
и уже не отнимал руки, стараясь ее растормошить; до сим
пор она отвечала не слишком восторженно. Он прервал
поцелуй и прижался губами к ее шее под ухом. Это ой,
видно, понравилось больше, она ахнула, обхватила ого
обеими руками, но когда губы его скользнули ниже, а рука
попыталась стянуть платье с плеча, Мэгги резко оттолкну
ла его и отступила на шаг.
— Довольно, Люк!
В ней поднялось разочарование, почти отвращение.
282
Iмне прекрасно это понял; он отвел ее к машине и с жадно-
» И.К» закурил. Он считал себя неотразимым любовником,
• Ш»’ ни одна девчонка на него не обижалась... но те ведь
пн hi не из благородных, как Мэгги. Даже Дот Макферсон,
•пн н дница Бингелли, хоть и куда богаче, сама была неоте-
• •н|пая, не обучалась в сиднейских шикарных пансионах,
никакой такой чепухи за ней не водилось. Несмотря на
• |»<но наружность, Люк по части сексуального опыта неда-
н1н» ушел от простого работника с фермы, понимал в этой
• •'\нике только то, что нравилось ему самому, и ничего не
• мыслил в теории. Многочисленные его возлюбленные
• •мн по уверяли, что им с ним хорошо и прекрасно, но тем
ИМ1.1М ему оставалось верить им на слово, а слово не всегда
’•i.i io искренним. С таким красивым и трудолюбивым пар-
нем, как Люк О’Нил, любая девушка сходится в надежде
ими г и за него замуж — и, понятно, будет врать напропа-
»\к», лишь бы ему угодить. А для мужчины самое при-
мите — слышать, что он лучше всех. Люк и не подозревал,
• кп.нжо мужчин, кроме него, попадались на эту удочку.
Все еще вспоминая старушку Дот, которая покорилась
и нышла за соседа, после того как отец неделю продержал
•  под замком в сарае для стрижки наедине с облепленной
мухами дохлой овцой, Люк мысленно только пожал плеча-
ми Мэгги — твердый орешек, нелегко будет ее одолеть
•• опасно напугать или вызвать у нее отвращение. Что ж,
hi |>i.i и забавы придется отложить, только и всего. Будем за
in n ухаживать, как ей того хочется, побольше цветов и лю-
"< шостей, поменьше воли рукам.
Долгие минуты длилось неловкое молчание, потом
Мн।и со вздохом откинулась па спинку сиденья.
Извините, Люк.
И вы меня извините. Я не хотел вас обидеть.
Нет-нет, я совсем не обиделась! Просто, наверно,
и не привыкла... Я не обиделась, а испугалась.
Мэгенн! — Он снял одну руку с баранки и накрыл
• чо стиснутые руки Мэгги. — Послушайте, не надо огор-
ниься. Просто вы еще почти девочка, а я малость поторо-
пи кя. Не будем про это вспоминать.
Не будем,— согласилась Мэгги.
А он разве вас не целовал? — с любопытством
• просил Люк.
Кто?
Не страх ли послышался в ее голосе? Но чего ей
’ И Ml I 1.СЯ?
Ну, вы же говорили, что были один раз влюблены,
283
вот я и думал, вы уже знаете, что к чему. Извините меня,
Мэгенн. Мне надо бы понимать, в таком семействе, ясное
дело, по-другому быть не могло, вы, верно, просто по-девчо
ночьи влюбились в какого-нибудь дядю, а он про это и не
догадывался.
Да, да, да! Пускай он так и думает!
— Вы совершенно правы, Люк, я тогда просто по
девчоночьи влюбилась.
У порога Люк снова привлек ее к себе и поцеловал
долгим, ласковым поцелуем в сомкнутые губы, ничего
больше. Она, в общем, не ответила, но ей явно было при
ятно, и Люк пошел к себе в домик для гостей несколько
успокоенный — еще не все потеряно.
Мэгги дотащилась до постели и долго лежала, гляди
в потолок, на расплывчатый круг света от лампы. Что ж,
одно теперь ясно: поцелуи Люка нисколько не похожи па
поцелуи Ральфа. Раза два в ней вспыхивала искорка пугаю
щего волнения — когда он поглаживал ей бок и когда
целовал шею. Бессмысленно сравнивать его и Ральфа, да,
пожалуй, больше и не хочется. Ральфа лучше забыть, он
все равно не может стать ей мужем. А Люк может.
Когда Люк второй раз поцеловал Мэгги, она вела сейм
совсем иначе. Они чудесно повеселились на танцах в Рад
ней Ханиш, самом дальнем из всех мест, какие отвел Боб
для их увеселительных прогулок,— в этот вечер все скла
дывалось на редкость удачно с первой минуты. Люк был
в ударе, едва они выехали из дому, принялся острить так,
что Мэгги хохотала до упаду, и все время оставался но
обыкновенно нежным и предупредительным. А мисс Кар-
майкл так старалась его переманить! Ни Аластер Маккуин,
ни Инек Дэвис не решались им навязываться, а вот она но
постеснялась, начала без зазрения совести кокетничать
с Люком, и ему пришлось приличия ради пригласить ее нй
танец. То был вечер церемонных городских танцев, как нй
балу, и Люк чинно кружил мисс Кармайкл в медлительном
вальсе. Но едва музыка смолкла, он тотчас вернулся к Мэг
ги и молча возвел глаза к потолку с таким видом, что у нее
не осталось ни малейшего сомнения: эта Кармайкл до
смерти ему надоела. И Мэгги посмотрела на него с неж
ыостыо — она невзлюбила мисс Кармайкл еще с того дни,
когда сия особа пыталась испортить ей удовольствие <н
праздника в Джилли. И хорошо помнила, как отец Ральф
когда-то, не обращая внимания на эту важную барышню,
перенес десятилетнюю девочку через лужу; и вот сегодня
284
1и»к показал себя таким же рыцарем. Браво, Люк, ты
и"'1иколепен!
Обратный путь был очень длинный, а вечер очень
* плодный. Подольстившись к старику Энгусу Маккуину,
'1юк получил на дорогу сандвичи, бутылку шампанского,
н к<>1 да до дому оставалась примерно треть пути, остановил
Мишину. В те времена (впрочем, так оно и сейчас) автомо-
били в Австралии, как правило, были без обогрева, но
• роллс-ройс» Боба снабжен был нагревателем; в ту ночь
но пришлось очень кстати — землю на добрых два дюй-
ма покрывал иней.
Как приятно, что в такой вечер можно сидеть без
пальто, правда? — с улыбкой сказала Мэгги, взяла из рук
Чюка складной серебряный стаканчик с шампанским и
принялась за кусок хлеба с ветчиной.
Да, очень. Вы сегодня такая хорошенькая, Мэгенн.
Какого-то необыкновенного цвета у нее глаза, в чем тут
нчсрет? Вообще-то ему серые глаза не нравятся, слишком
бледные, но, глядя в серые глаза Мэгги, он готов голову
игп» на отсечение, что они отливают всеми оттенками голу-
бю о, и фиалковым, и густой синевой, цветом неба в ясный
п»лпечный день, бархатной зеленью мха и даже чуть за-
меню — смуглой желтизной. И они мягко светятся, точно
матовые драгоценные камни, в оправе длинных загнутых
ресниц, таких блестящих, как будто их омыли золотом.
.Люк осторожно провел пальцем по ее ресницам, потом
пресерьезно осмотрел кончик пальца. 1	: "J
Что такое, Люк? В чем дело? '	4
Хотел убедиться, что вы не держите на туалетном
• шл икс золотую пудру. Знаете, до вас я ни разу не встречал
лепушки с настоящими золотыми ресницами.
Вот как! — Мэгги тоже тронула свои ресницы, по-
। in дела на палец и засмеялась.— А ведь верно! Золото
♦ писем не стирается.
От шампанского у нее щекотало в носу и что-то весело
(рожало в желудке, ей было на диво хорошо.
И брови у вас чистое золото, изогнутые, как своды
и церкви, и такие красивые золотые волосы... Я всегда
ivmii.'i, они жесткие, как проволока, а они мягкие, тонень-
кие, как у малого ребенка... И кожа так и светится, наверно,
и и пудритесь золотой пудрой... И рот такой красивый,
прими создан, чтобы целовать.
Мэгги сидела и смотрела на него во все глаза, нежные
ро КП1Ы0 губы ее приоткрылись, как тогда, в день их первой
•к гречи; Люк взял у нее из рук пустой стаканчик.
285
— По-моему, вам полезно выпить еще глоток шампаи*
ского,— сказал он и наполнил стаканчик.
— Должна признать, что это очень славно — остано
виться на полпути и немножко передохнуть. И спасибо, что
вы догадались попросить у мистера Маккуина шампанское
и сандвичи.
Мощный мотор «роллс-ройса» мягко постукивал в ти
шине, от него еле слышно струился в машину теплый
воздух; два отдельных звука, ровные, убаюкивающие. Люк
развязал галстук, снял, расстегнул ворот рубашки. Его
куртка и жакет Мэгги лежали на заднем сиденье — в ма
шине так тепло, что они ни к чему.
— Вот хорошо! И кто только изобрел галстуки да еще
выдумал, будто без галстука мужчине ходить неприлично!
Попался бы мне этот выдумщик, я бы его этим самым изо
бретением и удавил!
Люк круто обернулся, наклонил голову, и его губы
сошлись с губами Мэгги, изгиб в изгиб, будто частицы
головоломки; он не обнял ее, не коснулся руками, и однако,
она почувствовала — не оторваться, и потянулась за ним,
губами к губам, когда он отклонился на спинку сиденья
и притянул ее к себе на грудь. Сжал ладонями ее виски,
чтобы полнее, до головокружения упиваться этими удиви-
тельно отзывчивыми губами. Глубоко вздохнул, безраз
дельно отдался единственному ощущению: наконец-то эти
младенчески нежные губы по-настоящему слились с его
губами. Рука Мэгги обвила его шею, дрожащие пальцы
погрузились в его волосы, ладонь другой руки легла на
смуглую гладкую кожу у горла. В этот раз он не стал торо
питься, хотя пришел в полную боевую готовность ещв
прежде, чем дал Мэгги второй стаканчик шампанского,
только оттого, что смотрел на нее. Все еще сжимая ладони
ми голову Мэгги, он стал целовать ее щеки, ее сомкнутые
веки, дуги бровей, снова щеки — такие шелковистые, снова
губы — их младенчески нежный изгиб сводил его с ума,
всегда сводил с ума, с того самого дня, когда он увидел <м»
впервые.
И вот ее шея, впадинка у горла, плечо — кожа такам
нежная, гладкая, прохладная... Не в силах остановиться,
вне себя от страха, как бы она не заставила его остановить
ся, Люк одной рукой начал расстегивать длинный ряд
пуговиц сзади у нее на платье, стянул рукава с ее послуш
ных рук, спустил с плеч свободную шелковую сорочку,
Зарылся лицом в ямку между ее шеей и плечом, провел
кончиками пальцев по обнаженной спине, почувствовал,
286
имк прошла по ней пугливая дрожь, как напряглись кончи-
ки грудей. Он скользнул щекой, приоткрытыми губами
ниже по нежному прохладному телу в слепой, неодолимой
♦иг<\ и, наконец, губы нашли, сомкнулись вокруг тугого
сборчатого комочка плоти. Коснулся его кончиком языка,
ошеломленно помедлил, с мучительной радостью вдавил
ййдони в спину Мэгги и между поцелуями опять и опять,
как младенец, приникал губами к ее груди... извечная тяга,
иго излюбленное* самое верное наслаждение. Ах, до чего
порото, хорошо, хорошо-о-о! Он не вскрикнул, только
содрогнулся ^^нестерпимой истоме и судорожно глотнул.
Потом, как насытившийся младенец, разжал губы,
Лое конечно ласково, благодарно поцеловал грудь и лежал
но шевелясь, только дышал тяжело. Почувствовал, что
Ммти касается губами его волос, рукой — кожи под рас-
пихнутым воротом, и вдруг разом опомнился, открыл глаза.
Порывисто поднялся, натянул ей на плечи бретельки со-
рочки, ловко застегнул все пуговки на платье.
— Давай лучше поженимся, Мэгенн.— Он смотрел
/пиково, глаза его смеялись.— Уж верно твои братья нас не
похвалят, если узнают, чем мы с тобой тут занимались.
— Да, наверно, так будет лучше,— согласилась Мэгги,
опустив глаза, и залилась румянцем.
— Завтра же утром и скажем им. •
— Почему бы нет? Чем скорей, тем лучше.
— В ту субботу я свезу тебя в Джилли. Потолкуем
г преподобным Томасом — ты ж, верно, захочешь венчать-
<п в церкви,— договоримся насчет оглашения, и я тебе
куплю обручальное кольцо.
— Спасибо, Люк.
Ну, вот и все. Она связала себя, отступать некуда.
Подели через три, через месяц, сколько там времени требу-
нгся для оглашения, она выйдет за Люка О’Нила. Она
станет... миссис О’Нил! Как странно! Почему она согласи-
лись? Потому что он тогда сказал — я должна выйти
иймуж, он говорил — так надо. Но почему? Чтобы избавить
от опасности его? Кого он хотел оберечь — себя или ме-
пп? Ральф де Брикассар, иногда мне кажется, я тебя нена-
мижу...
То, что произошло в машине, поразило ее и встревожи-
ло. Ничего похожего на тот, первый случай. Сколько
прекрасных и пугающих ощущений. Его жаркие ладони!
И губы, льнущие к груди, от чего кругами ширится волне-
ние во всем теле! И ведь он сделал это в ту самую минуту,
когда в голове у нее прояснилось и она, которая перед тем
287
словно бы обо всем позабыла, вдруг очнулась: он раздешнп
ее, надо кричать, дать ему пощечину, бежать... Больше мп
убаюкивали, не оглушали шампанское, и тепло, и откры
тие, как это сладко, если тебя целуют по-настоящему, и ту i
то он с жадностью присосался к ее груди — и она оценено
ла, умолкли здравый смысл, и угрызения совести, и мысли
о бегстве. Плечи ее отстранились от его груди, его руки и.ю
всей силы надавили ей на поясницу, так что бедра и самый
безымянный уголок ее тела прижались к его телу, к чему те
твердому, как камень, и теперь, потрясенная до глубины
души, она только и хотела бы остаться так навсегда, и »
ощущением странной пустоты ждала и жаждала... чепи'
Она и сама не знала. В тот миг, когда Люк отодвинул ее ш
себя, ей вовсе не хотелось отодвигаться, она готова были
снова неистово к нему прильнуть. Но этот миг окончатся ь
но скрепил ее решение выйти замуж за Люка О’Нила. Ни
говоря уже ни о чем другом, она не сомневалась: от топ»,
что он с ней сделал, и начинаются дети.
Новость никого особенно не удивила, и никому в мысли
не пришло возражать. Только одно изумило близких
Мэгги наотрез отказалась написать епископу Ральфу и
чуть ли не истерически запротестовала, когда Боб предло
жил пригласить епископа Ральфа в Дрохеду, чтобы он
торжественно обвенчал ее с Люком в Большом доме. Hci,
нет, нет! — кричала родным Мэгги, та самая Мэгги, кото
рая никогда не возвышала голоса. Она словно бы разобидь
лась, как это он ни разу их не навестил,— и вот твердит, что
ее свадьба — ее личное дело, и если епископ Ральф вы
приличия не приехал хоть раз в Дрохеду просто так, не
станет она навязывать ему долг, от которого ему невозмож
но будет уклониться.
Итак, Фиа обещала в письмах епископу ни словом
о свадьбе не упоминать; ей, видно, все это было безразлич
но, и столь же мало, по-видимому, занимало ее, что за мужи
выбрала себе Мэгги. Вести отчетность по такому огромному
имению, как Дрохеда,— работа нешуточная. Записи, кото
рые делала в своих книгах Фиа, дали бы историку исчерны
вающую картину жизни овцеводческой фермы, потому чю
они состояли не из одних цифр и счетов. Неукоснительно
отмечалось каждое передвижение каждой отары, смени
времен года, погода в каждый день, даже все, что мисст
Смит готовила на обед. Запись в этом своеобразном вахтен
ном журнале за воскресенье 22 июля 1934 года гласили
288
Н< п<», безоблачно, температура на рассвете 34°. Мессу не
г» ли нт. Боб дома, Джек с двумя овчарами на Марримбей-
। »м выгоне, Хьюги с одним овчаром на Западной плотине,
IIin Пивная Бочка перегоняет трехлеток с Баджинского
••• и она на Уиннемурский. В 3 часа дня температура 85°.
I. *|н»метр держится на 30,6 дюйма. Ветер восточный. На
• •‘и । < олонина, отварной картофель, морковь и капуста, на
• рг । не пудинг с коринкой. Мэгенн Клири в субботу 25 авгу-
• г» обвенчается в храме Креста господня в Джиллис мисте-
Люком О’Нилом, овчаром. Записано в 9 часов вечера,
• •мнература 45°, луна в последней четверти».
11
Люк купил для Мэгги обручальное колечко, скромное,
•••* хорошенькое, с двумя одинаковыми бриллиантиками по
• । верть карата, оправленными в два платиновых сердечка.
* ни.явлено было, что венчание состоится в полдень субботы
• августа, в храме Креста господня. За этим последует
мерный обед в отеле «Империал»: на обед, понятно,
приглашены были миссис Смит, Минни и Кэт, но Джимса
.* II ней из Сиднея не вызвали — Мэгги решительно заяви-
। что незачем мальчикам тащиться за шестьсот миль,
• нпи. бы поглядеть на церемонию, в которой они мало что
Ч1.К лят. Они поздравили сестру письменно — Джиме при-
• 11 длинное, несвязное, совсем ребяческое письмо, а Пэт-
н игего три слова: «Желаю большого счастья». Люка они,
• пн ню, знали, в дни каникул немало поездили с ним по
ы н инам Дрохеды.
Миссис Смит очень огорчалась, что Мэгги непременно
‘•••h i отпраздновать свадьбу как можно скромнее, она-то
и । 1»‘ялась, что в Дрохеде единственную девушку будут
• •мавать замуж при развевающихся флагах, под звуки
 |'1.<•< тра, и праздновать это событие не день и не два. Но
М и । и решительно не желала никакой пышности, опа даже
• и казалась от положенного невесте наряда — она намерена
...аться в обычном платье и простой шляпке, и не надо
1 \ и । переодеваться для свадебного путешествия.
В воскресенье, когда они уже обсудили свои свадебные
• • i.iиы, Люк уселся в кресло напротив Мэгги.
-	Дорогая, я внаю, куда повезу тебя на наш медовый
и » ни,— сказал он.
-	Куда же?
В Северный Квинсленд. Пока ты была у портнихи,
...иол ковал кой с кем в баре, эти ребята говорят, если есть
111 К. Маккалоу	289
силенка и не боишься тяжелой работы, там на плантации*
сахарного тростника отлично платят.
— Но ведь у тебя здесь хорошая работа, Люк!
— Неудобно мужчине кормиться за счет жениной
родни. Я хочу заработать, сколько надо, и купить для пас
с тобой участок в Западном Квинсленде, да поскорей, поку
да я еще молодой и могу сам приложить руки к этой земли.
Сейчас кризис, без образовани не так-то просто найти
хороший заработок, а там, в Северном Квинсленде, рун
нехватка, и работник получает вдесятеро против дрохедско
го овчара.
— А что там надо делать?
— Рубить сахарный тростник.
— Да ведь это самая черная работа! На нее нанимаются
китайцы!
— Ошибаешься. Китайцы малорослые, им с белыми
в этом деле не сравниться, и потом, ты не хуже меня зна
ешь, по закону запрещено ввозить в Австралию негрои
и желтых для тяжелых работ и платить им меньше, чем
белым, чтоб не отнимали кусок хлеба у белых австралий
цев. Так что рубщики наперечет и платят им здорово. Ни
у всякого парня хватает росту и силы для такой работенки.
А у меня хватит! Я с чем хочешь справлюсь.
— Люк, разве ты хочешь, чтобы мы совсем переехали
в Северный Квинсленд?
— Ну да.
Мэгги смотрела поверх его плеча в огромные окна
Большого дома, за окнами открывалась Дрохеда — при
зрачные эвкалипты, Главная усадьба, ряд деревьев по ио
границе. Не жить больше в Дрохеде! Уехать куда-то, гдо
епископу Ральфу ее уже не найти, никогда его больше ни
видеть, непоправимо, безвозвратно прилепиться к этому
чужому человеку, что сидит напротив... Ее серые глаза
вновь обратились на полное жизни, полное нетерпении
лицо Люка и стали еще прекраснее, но и много печальной.
Он все-таки почуял это, хотя не увидел ни слезинки, и они
не опустила глаз, и не дрогнули, не опустились углы губ.
Но его мало трогало, какие там у нее горести, он вовсе но
намерен был отвести для Мэгги в душе столько мести,
чтобы приходилось из-за нее тревожиться. Спору нот,
она — немалый выигрыш для человека, который готов был
жениться на Дот Макферсон из Бингелли, но как раз отто
го, что она так прелестна и у нее такой кроткий нрав, Л юн
окончательно решил не впускать ее в сердце. Ни одни
женщина, пусть даже такая милая и красивая, как Мэгги
290
I» «и Г и, не заберет над ним власть и не станет им командо-
ни 11.'
Итак, верный себе, он без околичностей приступил
и н>му, что было для него важней всего. В иных случаях без
ии рости не обойтись, но в таком деле полезней идти напро-
к»м.
Мэгенн, я человек старомодный,— сказал он.
Мэгги изумленно посмотрела на него.
— Разве?
В этом вопросе ясно слышалось: а какое это имеет
• ILI'ICHUe?
— Да,— подтвердил Люк.— Я так полагаю, когда люди
•кгпятся, все имущество жены должно перейти в руки
мужа. Вроде как приданое в прежние времена. Я знаю,
\ ггбя есть кой-какие деньги, так вот, прямо сейчас тебе
i опорю, когда мы поженимся, надо тебе их переписать на
мог имя. По справедливости ты должна знать заранее, как
и про это думаю, покуда ты еще сама по себе и можешь
решать, согласна ты на это или нет.
Мэгги никогда и в голову не приходило оставить свои
цгпыи при себе; казалось, это само собой разумеется —
когда она станет женой Люка, деньги тоже перейдут
к нему. В Австралии все женщины, кроме самых образо-
ннпных и умудренных опытом, воспитаны в сознании, что
они чуть ли не рабыни своих мужей, а уж Мэгги и вовсе не
могла думать но другому. Ее отец всегда был для жены
и детей господином и повелителем, а после его смерти
। 1авпым в семье, его преемником, Фиа признала Боба.
Мужчине принадлежит вся власть над деньгами и домом,
над женой и детьми. Мэгги никогда не сомневалась в этих
ммяйских правах.
А я и не знала, что надо что-то подписывать, Люк! —
ши*кликнула она.— Я думала, все, что у меня есть, сразу
• ।пнет твоим, раз мы поженимся.
— Прежде так оно и было, а потом безмозглые трепачи
him, в Канберре, все это отменили, дали женщинам право
• а. Я хочу, Мэгенн, чтоб между нами все шло открыто,
пп 'к‘стному, вот и предупреждаю загодя.
Мэгги засмеялась.
Да ты не беспокойся, Люк, я же не против.
Она приняла это как положено хорошей старомодной
•ih’iic, Дот так легко не сдалась бы.
Сколько у тебя сейчас денег? — спросил он.
Сейчас четырнадцать тысяч фунтов. И каждый год
и получаю еще две тысячи,
ш ♦
291
Люк присвистнул.
— Четырнадцать тысяч фунтов! Ого! Это куча дешч,
Мэгенн. Давай уж лучше я сам буду о них заботиться. 1!й
той неделе съездим к директору банка, и напомни мни
договориться, чтобы вперед все записывали на мое имя. 'Гм
же знаешь, я ни гроша не трону. Мы потом на эти деньги
купим ферму. Теперь мы с тобой несколько лет попотеем,
будем беречь, откладывать каждый грош. Идет?
Мэгги кивнула:
— Хорошо, Люк.
Но кое о чем Люк забыл, и свадьба едва не сорвалась. Он
не был католиком. Узнав об этом, отец Уотти в ужасе воз
дел руки к небесам.
— Да как же это, Люк, почему вы мне раньше нм
сказали?! Бог свидетель, нам придется лезть вон из кожи,
чтобы успеть вас обратить в католическую веру и окрестить
до свадьбы!
Люк в изумлении уставился на священника.
— Да какое обращение, святой отец? Я никакой веры
не исповедую, мне и так хорошо, ну, а если вас это беспоко
ит, считайте меня хоть баптистом, хоть адвентистом, мн»
все едино. А вот в католики не пойду, и не просите.
Напрасно его уговаривали, Люк и слушать не хотел ни
о каком обращении.
— Я не против католической веры и не против Эйре, н,
конечно, в Ольстере с католиками обходятся круто. Но я то
оранжист и от своих отступаться не желаю. Будь я католик
и зови вы меня в методисты, я бы вам то же самое сказал
Мне не католиком противно стать, а перебежчиком. Так чти
вы уж обойдитесь, святой отец, у вас паствы без меня до
вольно.
— Тогда вам нельзя жениться.
— Да почему? Если вы не хотите нас обвенчать, таи
наверно преподобный отец в протестантской церкви согли
сится, или хоть мировой судья Гарри Гоф.
Фиа хмуро улыбнулась, ей вспомнились давние споры
с Пэдди и священником, который их венчал; тогда она
вышла победительницей.
— Но я должна венчаться в церкви, Люк! — испуган
но запротестовала Мэгги.— Иначе мне придется жить
грехе.
— Ну, по мне куда лучше жить во грехе, чем стаи,
отступником,— заявил Люк; иногда он становился на днмн
292
••• • । оворчивым: как ни манили его деньги Мэгги, при-
I-* i.денное упрямство заставляло стоять на своем.
Да бросьте вы глупостями заниматься! — Фиа ска-
• । hi но не Люку, а священнику. И продолжала: — Сделай-
 • i.iк, как сделали мы с Пэдди, и не о чем будет спорить,
(••и отец Томас не желает осквернить свою церковь,
< k.iii обвенчает вас у себя в доме.
Все удивленно уставились на нее, но узел был разруб-
ин отец Уотти уступил и согласился обвенчать Мэгги
Боком в доме при церкви, хотя и отказался благословить
..... Люка.
Получив одобрение церкви, пусть не полное, Мэгги
•••• is ц( гвовала, что грешит, конечно, но не столь тяжко,
и oi l попасть в ад, а старушка Энни, домоправительница
•ih.i Уотти, постаралась придать его кабинету наивозмож-
...сходство с храмом, всюду понаставила большущие вазы
пн»’ гами и медные подсвечники. И все же обряд получился
 нннтный, пастырь ничуть не скрывал неудовольствия
н I"-гм дал почувствовать: он уступил, только чтобы не
••ми,к гь в неловкое положение, если эта пара сочетается
' ihiko л просто в мэрии. Нет им свадебной мессы, пет насто-
•hih io благословения.
II все же свершилось. Мэгги стала миссис О’Нил и едет
♦• * риерный Квинсленд, там ее ждет медовый месяц, отло-
• ..ли на то время, какое требуется на дорогу. Люк не
н«ыи‘лал в субботу вечером остановиться в гостинице «Им-
• риал»: только раз в неделю, субботним вечером, по ветке
< • Гундивинди идет поезд, который как раз поспевает
• 1нм кроеному почтовому Гундивинди — Брисбен. Тогда
'•••’ прибудут в Брисбен в понедельник как раз вовремя,
..... поспеть на скорый до Кэрнса.
Поезд до Гундивинди оказался переполнен. И в нем не
*•»•« ю спальных вагонов, пришлось всю ночь сидеть, всю
..и. быть на людях. Час за часом, дергаясь, грохоча и рас-
• oiинаясь, состав тащился на северо-восток, и счету не бы-
..... ншовкам — то машинисту пришла охота вскипятить
<••• чайку, то ему надо пропустить забредшую на рельсы
• »р\ овец, то захотелось поболтать с гуртовщиком.
Не понимаю, пишут «Гундивинди», а почему же
• «Гандивинди»? — от нечего делать спросила Мэг-
• н пока они сидели на этой станции в зале ожидания:
• -| in ни в, в воскресенье там податься больше некуда, все
•н pi.iio, а зал был ужасен, стены выкрашены мутно-зеле-
... к.» ИЧ1Н0Й краской, деревянные черные скамьи жесткие
•• и«зобные. Бедняжке Мэгги было тревожно и неуютно.
293
— Почем я знаю? — вздохнул в ответ Люк.
Говорить ему не хотелось, да еще сосало под ложечкой
от голода. По случаю воскресенья даже чашку чая выпить
было негде; только в понедельник утром, когда уже ехали
брисбенским почтовым, на одной станции удалось пероку
сить и утолить жажду. Потом был Брисбен, переход чорн
весь город с Южного вокзала до вокзала на Рома-стрит и,
наконец, поезд на Кэрнс. Тут оказалось, что Люк взял дам
билета на сидячие места в вагоне второго класса.
От усталости и досады Мэгги не выдержала:
— Не такие уж мы бедные, Люк! Может быть, ты забыл
зайти в банк, так у меня с собой в сумочке сто фунтои,
которые дал Боб. Почему ты не взял билеты в спальной
купе, в первом классе?
Люк ошарашенно уставился на нее.
— Да ведь до Данглоу только трое суток езды! Мы же
с тобой молодые, здоровые, крепкие, чего ради тратить
деньги на спальный вагон? В поезде можно и посидеть
немножко, от этого не помирают, Мэгенн! Пора тебе понять,
что твой муж простой рабочий человек, не какой-нибудь
барин.
Итак, Мэгги притулилась в уголке у окна — это место
успел занять для нее Люк,— оперлась дрожащим подбо
родком на руку, отвернулась и стала глядеть в окно, чтобы
Люк не увидел ее слез. Он говорил с ней точно взрослый
с неразумным ребенком, и она впервые подумала — может
быть, он и вправду считает ее такой. В ней шевельнулось
что-то вроде желания взбунтоваться, но только так, чуть
чуть, а неистовая гордость не позволила опуститься до
пререканий. И она сказала себе: она ему жена, но для ною
это ново, непривычно. Нужно дать ему время освоитьси
Они заживут вдвоем, она будет готовить ему еду, чинить ого
одежду, заботиться о нем, у них будут дети, она будет ому
хорошей женой. Ведь вот папа — он так высоко ценил
маму, обожал ее. Нужно дать Люку время.
Они ехали в город Данглоу, всего в пятидесяти милях ни
доезжая Кэрнса — самого северного конечного пункта жи
лезной дороги, идущей вдоль всего квинслендского нобо
режья. Тысяча с лишком миль узкоколейки, на которой
вагон качает и мотает, и все места в купе заняты, никакой
возможности лечь или хотя бы вытянуть ноги. За окном
лежал край гораздо более заселенный, чем джиленбоун
ский, и несравнимо более живописный, но у Мэгги ни
осталось сил для любопытства.
Голова болела, мутило, и жара была нестерпимая, куда
294
п /кг, чем в Джилли. Премилое свадебное платье розового
пи лка покрылось сажей и копотью, летящей в окна, кожа
• шла липкая от непросыхающего пота, и, что мучительней
•<< i'\ внешних неудобств, Мэгги чувствовала — она вот-вот
...енавидит Люка. Его, видно, ничуть не утомляет и не
пн отит эта поездка, сидит себе и как ни в чем не бывало
ьинает с двумя попутчиками, которые едут в Кардуэл. Он
н»л1,ко и взглянул раза два в ее сторону, когда вставал, и,
ннкюнясь мимо нее к окну, так небрежно, что она съежива-
|.н к, швырял свернутую газету каким-то жадным до
новостей оборванцам — они выстроились вдоль полотна со
'Iильными молотками в руках и выкрикивали:
- Газет! Газет!
— Артельщики, чинят путь,— пояснил он в первый
рил. садясь на место.
Он. видно, ничуть не сомневался, что она тоже всем
юиольна, прекрасно себя чувствует и любуется пронося-
1ЦГНСЯ за окном прибрежной равниной, оторваться не
нижет. А Мэгги смотрела и не видела и уже люто невзлюби-
||| >ту землю, не успев еще на нее ступить.
В Кардуэле те двое сошли, а Люк сбегал в лавочку через
inpory от станции и принес в газетном кульке рыбы с жаре-
ным картофелем.
Говорят, в Кардуэле рыбка сказочная, не отведа-
•... — не поверишь, Мэгенн, лапочка. Лучшая рыба на
• и»«ге. На, погрызи. Ты ведь еще не пробовала настоящей
• нинслендской еды. Вот он, Банановый край, нет в мире
мп га лучше, верно тебе говорю.
Мэгги мельком глянула на сочащиеся жиром куски
впреной рыбы, зажала рот носовым платком и кинулась
• и дверь. Когда через несколько минут, бледная, еле дер-
•чк в на ногах, опа вышла из уборной, Люк ждал ее в ко-
ридоре.
Что с тобой? Нездоровится?
Мне все время нехорошо, от самого Гундивинди.
Боже милостивый! Что ж ты мне не сказала?
Что ж ты сам не заметил?
С виду ты была вроде ничего.
Нет, не стоило с ним об этом говорить. И Мэгги спро-
• и hi:
Нам еще далеко?
Часа три езды, а может, и все шесть. Тут не больно
...иг на расписание. Слушай, те парни сошли, места
И||И| о _ ты ложись на бочок, а ножки давай мне на колени.
Не сюсюкай со мной, я не маленькая! — сердито
295
оборвала его Мэгги.— Жаль, что твои парни не сошли дим
дня назад в Бан дабе pre!
— Ну-ну, Мэгенн, не раскисай. Осталось всего ничек!.
Талли, Иннисфейл, а там и Данглоу.
Уже под вечер они сошли с поезда. Мэгги отчаянно
уцепилась за локоть Люка, из гордости не желая признать
ся, что еле держится на ногах. Люк спросил у начальники
станции, где тут есть гостиница попроще, подхватил чемо
даны и вышел на улицу, Мэгги, шатаясь как пьянан,
поплелась за ним.
— Тут два шага,— утешил он. — В конце квартала, ни
той стороне. Белая коробка в два этажа.
Номер оказался маленький и тесный, да еще застап;к*н
громоздкой старомодной мебелью, но Мэгги он показался
раем, и она без сил опустилась на край двуспальной крови
ти.
— Ложись, полежи немного до ужина, лапочка. А и
пойду погляжу где что.
И Люк неторопливо вышел, бодрый, свеженький, с виду
совсем такой, как был в утро их свадьбы. То была субботи,
и вот уже четверг на исходе, пять дней они просидели
в битком набитых поездах, в духоте, в табачном дыму и ко
поти.
Кровать все еще мерно покачивалась в лад перестуку
колес, но Мэгги с благодарностью уткнулась лицом в по
душку и спала, спала...
Кто-то снял с нее туфли, чулки и укрыл простыней,
Мэгги зашевелилась, открыла глаза и осмотрелась. Пн
подоконнике, поставив на него одну ногу, колено торчком,
сидел Люк и курил. Заслышал ее, повернул голову и улыб
нулся.
— Ай да новобрачная! Я жду не дождусь медового
месяца, а моя женушка дрыхнет без малого два дня кряду!
Добудиться не мог, даже малость испугался, спасибо,
хозяин в баре сказал — мол, с женщинами это бывает, от
тряски в поезде да от влажности. Сказал, просто надо тебе
отоспаться. Ну, как ты сейчас?
Мэгги села, потянулась негибким со сна телом, зевнули
— Мне гораздо лучше, спасибо. Ты, конечно, прни,
Люк, я молодая и крепкая, но все-таки я женщина! Но
всякая пытка мне по силам, как тебе.
Он подошел, сел на край кровати, очень мило, покаянно
погладил ее по руке.
— Виноват, Мэгенн, право слово, виноват. Я как-то но
296
подумал, что ты женщина. Не привык, понимаешь, что
у меня есть жена. Есть хочешь, моя хорошая?
— Умираю с голоду. Ты подумай, ведь я почти целую
поделю ничего не ела!
— Тогда искупайся, надень чистое платье и пойдем
поглядим на Данглоу, ладно?
Люк повел Мэгги в китайское кафе по соседству с гости-
ницей, и она впервые в жизни отведала восточной кухни.
< hi а зверски проголодалась, и ей что угодно пришлось бы по
икусу, но это и впрямь была пища богов. И не все ли равно,
и.» чего приготовлено, пускай хоть из крысиных хвостов,
акульих плавников и куриных кишок, как поговаривали
и Джиленбоуне, где в единственном кафе хозяева-греки
только и подавали бифштексы с жареной картошкой. Люк
прихватил из гостиницы в бумажном пакете две бутылки
нииа и заставил Мэгги, хоть она и не любила пива, выпить
полный стакан.
— Ты пока с водой поосторожнее,— посоветовал он.—
Л от пива так бегать не станешь.
Потом взял ее под руку и повел показывать Данглоу, да
с такой гордостью, словно он — хозяин всему городу. Так
медь он, Люк, в Квинсленде родился. И Данглоу — замеча-
тельное место! Ни с виду, ни по духу ничего похожего на
липадные города. Он, пожалуй, не больше Джилли, но не
мнется без конца и без толку единственной «главной»
улицей, а выстроен ровными, аккуратными кварталами,
н все дома и магазины выкрашены не в буро-коричневы#
цвет, а в белый. Окна забраны деревянными жалюзи, про-
рези в них вертикальные, наверно, чтоб лучше проветрива-
лось, и всюду, где можно, дома обходятся без крыш,
к примеру кинотеатр: есть экран, стены с такими вот
окнами, есть ряды складных парусиновых стульев, точно
пи палубе корабля, а крыши вовсе нет.
И вплотную к городу подступают самые настоящие
джунгли. Везде вьются лианы и разные ползучие расте-
ния — взбираются по телеграфным столбам, по стенам
п крышам. Деревья растут где им вздумается, даже посре-
ди мостовой, и есть дома, построенные вокруг дерева —
или, может быть, дерево выросло внутри дома и пробило
крышу. Не поймешь, что появилось прежде — дерево или
человеческое жилье, главное, всюду буйно, неудержимо
разрастается зелень. Кокосовые пальмы много выше и
стройней дрохедских призрачных эвкалиптов, их широкие
листья колышутся в густой, головокружительной синеве
неба; куда ни глянь, все ослепительно яркое, разноцветное.
297
Ничего похожего на привычные глазу Мэгги желтовати
серые дали. И все деревья в цвету — на одних цимм
лиловые, на других белые, оранжевые, алые, розовый,
голубые.
На улицах много китайцев и китаянок в черных шел ко
вых штанах, белых носках и крохотных черных с белым
башмачках, в белых рубахах со стоячим воротом, по спина
спадает длинная коса. Мужчины и женщины одеты од и ни
ново и сами одинаковые. Мэгги не всегда могла отличить,
кто — кто. И, похоже, чуть не вся здешняя торговля в ру
ках у китайцев; на вывеске универсального магазина
большого, с богатыми витринами, в Джилли ничего но
добного не видывали — выведено китайское имя: А Вош
Все дома — на высоких столбах, как жилище старшого
овчара в Дрохеде. Это нужно, чтоб было больше воздуха,
пояснил Люк, и чтобы не подточили термиты, они за один
год могут свалить новый дом. Каждый столб поверху обво
ден листом жести с краями, загнутыми книзу — туловище
термитов не сгибается посередине, и они не могут перо
ползти жестяную преграду и добраться до деревянных
полов и стен. Конечно, они грызут столбы, но источенный
столб заменяют новым. Это куда проще и дешевле, чем
строить новый дом. Почти все сады у домов мало отличи
ются от джунглей — те же пальмы да бамбук, видно,
хозяева отчаялись обуздать эту буйную зелень.
Здешние жители и жительницы возмутили Мэгги своим
видом. Собираясь поужинать и погулять с Люком, они
оделась, как полагается: туфли на высоких каблуках,
шелковые чулки, атласная комбинация, свободное шелко
вое платье с поясом и рукавами до локтей. И, конечно,
соломенная шляпа с большими полями, и, конечно, перчат
ки. И подумать только, ей же пришлось чувствовать себм
неловко, на нее так пялили глаза, будто это она одета но
прилично!
А мужчины тут разгуливают босиком, с голыми ногами,
многие с голой грудью, в одних только мутно-зеленого
цвета штанах до колен; те немногие, что не вовсе раздеты до
пояса, носят не рубашки, а спортивные безрукавки. Жен
щины и того хуже. Некоторые в коротких и узких хлопни
тобумажных платьишках, причем снизу явно больше нич<*
го не надето, без чулок, в расшлепанных сандалиях.
А большинство — просто в коротеньких штанишках, боси
ком, и грудь едва прикрыта неприлично короткой кофточ
кой-безрукавкой. Тут ведь не пляж, Данглоу — самый
настоящий город. И однако, белые коренные жители бос
298
г гм дно разгуливают чуть ли не нагишом, китайцы одеты
юрпздо приличнее.
И повсюду велосипеды, сотни велосипедов; автомобилей
почти не видно, и ни одной лошади. Да, совсем, совсем не
похоже на Джилли. И жара, жара, какая жара! На одном
доме висел уличный градусник, и Мэгги глазам пе повери-
ли - только девяносто, в Джилли, кажется, и при ста
плтнадцати прохладнее. А тут насилу идешь, воздух плот-
ный, пробиваешься сквозь него словно сквозь размякшее,
исходящее паром масло, и вдыхаешь словно не воздух,
и «оду.
Не прошли и мили, как Мэгги не выдержала.
— Люк, я не могу! Пожалуйста, вернемся! — задыха-
ясь, еле выговорила она.
— Как хочешь. Влажно, ты не привыкла. Тут влаж-
ность почти всегда девяносто процентов, а то и больше, что
иимой, что летом, а температура почти всегда ровная, во-
семьдесят пять — девяносто пять. Круглый год примерно
одно и то же, только летом муссоны обычно догоняют влаж-
ность до ста, будь она неладна.
— Тут дожди летом, не зимой?
— Круглый год. Все время дуют муссоны, а не муссо-
ны, так просто ветер с юго-востока. И дождя они наносят
прорву. В Данглоу за год выпадает от ста до трехсот дюй-
мов.
На триста дюймов дождя в год!!! Злосчастная джи-
лопбоунская округа не нарадуется, если получит царский
подарок — пятнадцать дюймов, а тут, за две тысячи миль от
Джилли, выпадает дождей до трехсот дюймов.
— Но хоть ночи здесь прохладнее? — спросила Мэгги
уже у дверей гостиницы: ей вспомнились жаркие ночи
и Джилли, насколько же они легче этой парилки.
— Ну, не очень. Но ты привыкнешь.— Люк отворил
дверь их номера и посторонился, пропуская Мэгги.—
Л спущусь в бар, выпью еще пива, через полчаса вернусь.
’Гебе времени хватит.
Мэгги вскинула на него испуганные глаза.
— Хорошо, Люк.
Данглоу лежит всего в семнадцати градусах южнее
икватора, и ночь внезапна, как удар грома: кажется, не
успело сесть солнце — и вмиг все заливает густой теплой
патокой непроглядная темень. Когда Люк вернулся, Мэгги
ужо погасила свет и лежала в постели, натянув простыню
299
до подбородка. Люк со смехом протянул руку, сдернул
простыню и швырнул на пол.
— Не замерзнем, лапочка! Укрываться нам ни к чему.
Она слышала, как он ходит по комнате, видела смутный
силуэт,— он раздевался, и прошептала:
— Я положила твою пижаму на туалетный столик.
— Пижаму? В такую жару? Ну да, в Джилли всех
хватил бы удар — как можно спать без пижамы! Но туг
ведь не Джилли. Неужто ты надела ночную рубашку?
- Да.
— Так сними. Все равно эта дрянь только помешает.
Мэгги кое-как высвободилась из длинной батистовой
ночной рубашки, которую заботливо вышила ей к брачной
ночи миссис Смит; слава богу, совсем темно, и Люк ее но
видит. Но он прав, гораздо прохладней лежать без всего,
ветерок из раскрытых жалюзи слегка овевает кожу. Только
неприятно, что в той же постели будет еще одно горячее
тело.
Пружины скрипнули; влажная кожа коснулась ее
плеча, и Мэгги вздрогнула. Люк повернулся на бок, притя
нул ее к себе и стал целовать. Сперва она покорно лежала
в его объятиях, стараясь не замечать его раскрытых жад
ных губ и неприлично назойливого языка, потом попыта
лась высвободиться, не желает она обниматься в такую
жару, не нужны ей его поцелуи, не нужен ей Люк. Сейчас
все совсем не так, как было тогда, в «роллс-ройсе». И она
чувствует — сейчас он нисколько не думает о ней, коротко
обрезанные острые ногти впились в нее сзади... Чего он
хочет? Испуг перешел в безмерный ужас, не только тело ее
оказалось беспомощно перед его силой и упорством, сейчас
он словно и не помнит, что она живой человек. И вдруг он
выпустил ее, сел и непонятно закопошился, что-то тихонь-
ко щелкнуло.
— Надо поосторожнее,— выдохнул он.— Ляг, как на
до, пора. Да не так! Ты что, вовсе ничего не понимаешь?
Нет, нет, Люк, ничего я не понимаю, хотелось ей
закричать. Это отвратительно, непристойно, что ты со мной
делаешь, уж наверно это против всех законов божеских
и человеческих! Он навалился на нее всем телом, одной
рукой давил на нее, другой так вцепился ей в волосы, что
она не смела шевельнуть головой. Вздрагивая от чуждого,
неведомого, она пыталась подчиниться Люку, но он был
много крупней и шире, и от его тяжести и непривычной
позы ей свело бедра судорогой. Даже сквозь туман страха
и усталости она ощутила — надвигается неодолимое, не
300
1Инратимое, потом у нее вырвался громкий, протяжный
ирик.
- Тише ты! — глухо простонал он, выпустил ее волосы
и поспешно зажал ей рот ладонью.— Ты что, хочешь всю
юстиницу переполошить, черт возьми? Подумают, я тебя
рожу! Лежи смирно, больно будет, сколько полагается,
н нее. Лежи смирно, смирно лежи, слышишь!
Как безумная, она отбивалась от чего-то жестокого,
непонятного, но Люк придавил ее всей тяжестью, ладонью
«наглушил ее крики, и пытка все длилась, длилась без конца.
Люк не пробудил волнения в ее теле, и она чисто физически
гопершенно не готова была к происходящему, а Люк нс
унимался и все чаще, все громче, со свистом дышал сквозь
стиснутые зубы; и вдруг что-то изменилось, он затих,
мдрогнул всем телом, передернулся, трудно глотнул. И на-
конец-то, слава богу, оставил ее, задыхаясь, вытянулся
рмдом на спине, и жгучая боль стала глуше.
— В следующий раз тебе уже не будет худо,— еле
пыговорил Люк.— Женщине всегда больно в первый раз.
Так что же ты мне заранее не сказал! — в ярости хотела
Пы крикнуть Мэгги, но не хватало сил вымолвить хоть
слово, всем своим существом она жаждала одного — уме-
реть. Не только от боли, но оттого, что поняла: для Люка
она сама ничто, всего лишь приспособление для его удо-
вольствия.
Во второй раз боль была ничуть не меньше, и в третий
гоже; Люк злился, он воображал, что некоторое неудобство
(так он определял ощущения Мэгги) чудом пройдет после
первого же раза, и понять не мог, с какой стати она отбива-
ется и кричит; в сердцах он повернулся к ней спиной
к уснул. А Мэгги лежала на спине, слезы катились по
кискам, смачивали густые волосы; умереть бы, умереть или
перпуться к прежней жизни в Дрохеде...
Так вот о чем говорил отец Ральф, когда несколько лет
назад сказал ей, что тот потаенный путь в ее теле связан
г рождением детей? Приятным же образом открылся ей
смысл его слов. Не удивительно, что он предпочел не объ-
нгпять подробнее. А Люку такое очень нравится, вот он
н проделал все это три раза подряд. Ему-то явно не больно.
И потому она ненавидит, да, ненавидит и все это, и его
самого.
Она совсем измучилась, пыткой было малейшее движе-
ние; медленно, с трудом повернулась на бок, спиной
к Люку, зарылась лицом в подушку и заплакала. Сон не
шел, а вот Люк спал крепким сном, от ее робких, осторож-
301
них движений даже не изменился ни разу ритм его спокой
ного дыхания. Спал он очень спокойно и тихо, не храпел, но
ворочался, и Мэгги, дожидаясь позднего рассвета, думали
если б достаточно было просто лежать рядом в постели, они
бы, пожалуй, ничего не имела против такого мужа. А потом
рассвело — так же внезапно и нерадостно, как с вечера
стемнело; и так странно было, что не поют петухи и не
слышно других голосов пробуждающейся Дрохеды, где
утро шумно встречали овцы и лошади, свиньи и собаки
Проснулся Люк, повернулся к ней. Мэгги почувствоии
ла — он целует ее плечо, но она так устала, так затосковала
по дому, что уже не думала о стыдливости, не стала укры
ваться.
— А ну, Мэгенн, дай-ка на тебя поглядеть,— скомандо
вал он и но л ожил ей руку на бедро.— Будь паинькой,
повернись ко мне.
Сегодня утром ей было все равно; морщась, она по
вернулась на другой бок и подняла на Люка погасшие
глаза.
— Мне не нравится имя Мэгенн.— Только на такой
протест ее и хватило.— Лучше зови меня Мэгги.
— А мне не нравится Мэгги. Но если тебе уж так не по
вкусу Мэгенн, давай буду звать тебя Мэг.— Он мечтательно
обвел всю ее взглядом.— До чего ж ты складненькая.
Коснулся ее груди, мягкого, равнодушного розового со
ска.— Вот что лучше всего.— Взбил повыше подушки,
откинулся на них, улыбнулся.— Ну, Мэг, поцелуй моим
Теперь твой черед за мной поухаживать, может, тебе это
придется больше по вкусу, а?
Никогда, до самой смерти не захочу тебя целовать,
подумала Мэгги и посмотрела на его длинное мускулистое
тело, поросшее темной шерстью на груди и на животе
А какие волосатые у него ноги! Мэгги росла среди мужчин,
которые при женщинах никогда не снимали ничего ил
одежды, но в жару в открытом вороте рубашки видно было,
что на груди у них растут волосы. Однако отец и братьи
были светловолосые, и в этом не было ничего отталкиваю
щего; а этот, темноволосый, оказался чужим, отвратитель
ным. У Ральфа голова была такая же темная, но Мэгги
хорошо помнила, что грудь у него гладкая, смуглая, безпо
лосая.
— Слышишь, что я говорю, Мэг! Поцелуй меня.
Она перегнулась и поцеловала его; он подставил ладони
чашками ей под груди и потребовал еще и еще поцелусп,
потом потянул одну ее руку книзу. Она оторвала губы ot
302
подневольного поцелуя и в испуге посмотрела на то, что
|мнло и менялось у нее под рукой.
Нет-нет, Люк, больше не надо! — вскрикнула она.—
Пожалуйста, прошу тебя, не надо!
Синие глаза оглядели ее пристально, испытующе.
-	Так уж было больно? Ладно, поступим по-другому,
юлько, сделай милость, не будь такой деревяшкой.
Он притянул ее к себе и припал губами к груди, как
и машине в тот вечер, когда она обрекла себя на это замуже-
ство. Тело Мэгги терпело, а мысли были далеко; хорошо
Iоть, что он не повторяет вчерашнего и нет той боли, больно
просто потому, что все ноет от каждого движения. Мужчин
1НЧ1ОЗМОЖНО понять, что за удовольствие они в этом нахо-
дит. Это отвратительно, какая-то насмешка над любовью.
Но надейся Мэгги, что все это завершится появлением
ребенка, она раз и навсегда отказалась бы этим заниматься.
— Я нашел тебе работу,— сказал Люк, когда они
|Щ|1тракали в столовой гостиницы.
- Что ты, Люк? Ведь сначала я должна устроить для
пне хороший, уютный* дом. А у нас еще и нет никакого
дома!
— Нам вовсе не к чему брать в аренду дом, Мэг.
Н отправляюсь рубить сахарный тростник, все уже улаже-
но. Лучшая артель рубщиков во всем Квинсленде — под
началом одного малого по имени Арне Свенсон, у него там
и шведы, и поляки, и ирландцы; покуда ты отсыпалась
после поезда, я ходил к этому Свенсону. Ему не хватает
одного работника, и он согласен взять меня на пробу. А ста-
/|о быть, я поселюсь с ними со всеми в бараке. Работать бу-
дем шесть дней в неделю, от зари до зари. Мало того, мы бу-
дим разъезжать по всему побережью, смотря где найдется
работа. Чем больше я нарублю, тем больше получу денег,
и если справлюсь и Арне оставит меня в артели, буду выго-
нить в неделю не меньше двадцати фунтов. Двадцать
кругляков! Представляешь?
-	Я не понимаю, Люк, разве мы будем жить врозь?
-	Иначе нельзя, Мэг! Артельные не согласятся, чтоб
гут же в бараке жила женщина, а для тебя одной на что
снимать дом? И ты вполне можешь работать, все деньги нам
пригодятся для фермы.
А где же мне жить? И на какую работу я пойду?
II умею пасти овец, так ведь тут их нет.
— Да, вот это жалко. Потому я и подыскал тебе работу
303
с жильем, Мэг. И стол задаром, не будет у меня расхода о •
твою кормежку. Пойдешь служить горничной в Химмг и
хох, в дом Людвига Мюллера. У этого Мюллера богатеи ши.
плантации сахарного тростника на всю округу, а ио н 
хворая, не управляется одна по дому. Завтра утром я и »
к ним свезу.
— Когда же мы будем видеться, Люк?
— По воскресеньям. Людвиг знает, что мы женаты, он
не против на воскресные дни тебя отпускать.
— Да, что и говорить, ты все устроил очень для ( » hh
удобно!
— Надо думать. Послушай, Мэг, мы же разбогатеем'
Будем вкалывать вовсю и откладывать каждую монен \
и очень скоро сможем купить лучший участок в Западном
Квинсленде. У меня в джиленбоунском банке четырпн i
цать тысяч, да каждый год прибавляется по две тысячи, ан
тысячу триста, а то и побольше мы вдвоем в год заработаем
Это не надолго, лапочка, верно тебе говорю. Ну, ульи,
нись и расстарайся ради меня, ладно? Какая радость сии
мать дом, лучше сейчас потрудимся в полную силу, .о»
то ты скорей начнешь хозяйничать в собственной кухне
верно?
— Что ж, если ты так хочешь...— Мэгги заглянула
в свою сумочку.— Люк, ты взял мои сто фунтов?
— Я их положил в банк. Такие деньги с собой не нос»и
Мэг.
— Но ты взял их все! У меня не осталось ни пенни'
А если мне надо будет что-нибудь купить?
— Да что тебе покупать, скажи на милость? Затри
утром ты будешь в Химмельхохе, там деньги тратить не ни
что. За номер в гостинице я сам заплачу. Пойми ты паю»
нец, твой муж рабочий человек, и ты ж не балован пни
господская дочка, чтоб сорить деньгами. Твое жаловапы
Мюллер будет вносить прямо на мой счет в банке, и мин
заработок пойдет туда же. На себя я ничего не трачу, Мн
сама знаешь. К тому, что в банке, ни ты, пи я не npnip<.
немея, потому как это наше с тобой будущее, наша ферма
— Хорошо, я понимаю. Ты очень здраво рассуждашш
Люк. Ну, а если у меня будет ребенок?
На миг ему захотелось сказать ей правду — никаком»
ребенка не будет, пока они не обзаведутся фермой, ш»
что-то в выражении лица Мэгги заставило его об этом умо i
чать.
- Ну, тогда видно будет, раньше времени что бес пою»
иться, верно? По-моему, хорошо бы нам сперва заии >н
304
•!•• pMу, а уж потом ребенка, будем надеяться, что так оно
•» п<».учится.
Ни дома, ни денег, пи ребенка. Да и мужа, в сущности,
। Мэгги вдруг засмеялась. И Люк тоже засмеялся, под-
... чашку чая, словно провозглашая тост.
- Пыо за французские подарочки! — сказал он.
Наутро они пригородным автобусом — дряхлым <<фор-
••*1» всего на двенадцать мест, без единого стекла в ок-
но \ — отправились в Химмельхох. Мэгги чувствовала себя
• потому что Люк не мучил ее: она сама подставила
• м \ । рудь, ему, видно, это нравилось ничуть не меньше, чем
• •и, другой ужас. Л ей, несмотря на то, что она больше всего
••и ( вете хотела детей, попросту изменило мужество. В пер-
»•••!’ же воскресенье, когда все внутри заживет, можно будет
• пива попробовать, думала она. Л может быть, ребенок уже
н мн; будет, и тогда незачем больше маяться, пока она не
н»\<»чет второго. Глаза Мэгги засветились оживлением,
н ина с любопытством поглядела в окно автобуса, тяжело
•и. । 1ущего по ярко-красной проселочной дороге.
X дивительный край, совсем не похожий на Джилли, и,
•nt и» признаться, есть в нем величие и красота, каких там
•и । и в помине. Сразу видно, засухи здесь не бывает. Почва
••к < м красная, цвета свежепролитой крови, и там, где
••млн не отдыхает под паром, сахарный тростник на ее
1"пм особенно хорош, длинные и узкие ярко-зеленые
• •и и.я колышутся в пятнадцати — двадцати футах над
• мл' й на красноватых стеблях толщиной в руку. И Люк
•ин торгом объясняет — нигде в мире тростник не растет
• । пи высоченный и такой богатый, не дает столько сахара.
• к.п этой красной почвы толстый, до ста футов, и состав ее
• мi.iи питательный, в точности как надо, и дождя всегда
• •»«! Нют, поневоле тростник растет самолучший. И потом.
..... нигде в мире не работают рубщиками белые, а бе-
иц|. которому охота заработать побольше, самый быстрый
|"Пи»। ник.
Из тебя вышел бы прекрасный уличный оратор,—
чмгчнулась Мэгги.
!юк подозрительно покосился на нее, но смолчал:
"itiohyc как раз остановился у обочины, где им надо было
• •« I И I и.
Мюллеры недаром назвали свой большой белый дом
Химмельхох — Поднебесье,— он стоял на самой вершине
• 1*\ Кио холма, вокруг росли банановые и кокосовые паль-
• ы п еще красивые пальмы пониже, их широкие листья
।"•• ivрывались веерами, словно павлиньи хвосты. Роща
305
исполинского, в сорок футов вышиной бамбука отчисти
защищала дом от ярости северо-западного ветра; и хотя дим
построили высоко на холме, он все равно стоял еще и як
пятнадцатифутовых столбах.
Люк подхватил чемодан Мэгги, и она, тяжело дыши,
с трудом зашагала рядом с ним по немощеной дороге, таким
чинная, в чулках и туфлях на каблуке, поникшие ноли
шляпы уныло обрамляют лицо. Тростникового туза дома им
было, но когда Люк с Мэгги поднимались по ступеням, но
жена, опираясь на костыли, вышла на веранду им напстрп
чу. Она улыбалась, Мэгги поглядела на это доброе, милок
лицо, и на сердце у нее сразу полегчало.
— Заходите, заходите! — сказала хозяйка говором ко
ренной австралийки.
Тут Мэгги совсем повеселела, она ведь готовились
услышать полунемецкую речь. Люк поставил чемодан мм
пол, обменялся рукопожатием с хозяйкой, которая ни
минуту сняла правую руку с костыля, и сбежал с лестни
цы — он торопился к обратному рейсу автобуса. В десять
утра Арне Свенсон будет его ждать возле пивной.
— Как ваше имя, миссис О’Нил?
— Мэгги.
— Как славно. А я — Энн, и вы лучше зовите меня
просто по имени. Мне целый месяц было очень одиноко,
с тех пор, как прежняя девушка ушла, но сейчас нелегко
найти хорошую помощницу, пришлось кое-как управлять
ся своими силами. Мы тут только вдвоем, я и Людвиг, детей
у нас нет, хлопот вам будет не так уж много. Надеюсь, bum
у нас понравится, Мэгги.
— Да, конечно, миссис Мюллер... Энн...
— Пойдемте, я вам покажу вашу комнату. С чемоданом
справитесь? Я, к сожалению, в носильщики не гожусь,
Комната была обставлена строго и просто, как и весь
дом, но выходила на ту единственную сторону, где глаз ни
упирался в стену деревьев — заслон от ветра, и притом ни
ту же длинную веранду, что и гостиная; гостиная эта пока
залась Мэгги очень голой: легкая дачная мебель, никакие
занавесок.
— Для бархата и даже ситца тут слишком жарко,
пояснила Энн.— Так мы и живем — с плетеной мебельы,
и одеваемся как можно легче, лишь бы соблюсти приличия
Придется мне и вас этому обучить, не то пропадете. На впс
ужасно много всего надето.
Сама она была в блузе-безрукавке с большим вырезом
и в куцых штанишках, из которых жалко свисали изуродо
306
.....к» недугом ноги. Не успела Мэгги опомниться, как
н ни и ей оказался такой же наряд, пришлось принять взай-
мы v Энн, а там, может быть, она убедит Люка, что ей надо
•минь самое необходимое. Унизительно было объяснять,
по муж не дает ей ни гроша, но пришлось стерпеть, зато
М и । н не так сильно смутилась от того, как мало на ней
«• |ц‘|н. надето.
Да, на вас мои шорты выглядят гораздо лучше, чем
«in мне,— сказала Энн. И весело продолжала свои объясне-
нии Людвиг принесет вам дров, вам не надо самой их
hi ин ь и таскать вверх по лестнице. Жаль, что у нас нет
। н’к । ричества, как у всех, кто живет поближе к городу, но
шипи власти уж очень медленно раскачиваются. Может
• н.111., на следующий год линию дотянут до Химмельхоха,
• пика надо, увы, мучиться с этой скверной старой печкой.
Пи подождите, Мэгги! Вот дадут нам ток, и мы в два счета
н111гдем электрическую плиту, и освещение, и холодиль-
ник
Я привыкла обходиться без этого.
Да, но в ваших местах жара сухая. Здесь гораздо
ныи лсй, не сравнить. Я даже побаиваюсь за ваше здоровье.
I ичпний климат многим женщинам вреден, если они с ко-
н.нн ли к нему не привыкли, это как-то связано с крово-
обращением. Знаете, мы на той же широте к югу от эквато-
ра, как Бомбей и Рангун — к северу, ни для зверя, ни для
ховека, если он тут не родился, места не подходящие.—
•	>и1 улыбнулась.— Я ужасно вам рада! Мы с вами очень
• । н в и о заживем! Вы читать любите? Мы с Людвигом просто
нимгшаны на книгах.
Мэгги просияла:
И я тоже!
Чудесно! И вы будете не так скучать без вашего
крпгавца мужа.
Мэгги промолчала. Скучать без Люка? И разве он
i piii авец? Если бы никогда больше его не видеть, вот было
ы.| счастье! Да только ведь он ей муж, и по закону ее жизнь
.... с его жизнью. И некого винить, кроме себя, она
•••ми- сама на это пошла. Но может быть, когда наберется
пнчаточно денег и сбудется мечта о ферме в Западном
hniiiK ленде, они станут жить вместе и лучше узнают друг
ipvia, и все уладится.
Люк не плохой человек и не противный, просто он
|иние годы был сам по себе и не умеет ни с кем делить
• пню жизнь. И он устроен несложно, поглощен одной-
• uiin твснной задачей, вот и не знает ни жалости, ни
307
сомнений. То, к чему он стремится, о чем мечтает,— цель
простая, осязаемая, он ждет вполне ощутимой награды им
то, что работает не щадя сил и во всем себе отказывает. И мм
это его поневоле уважаешь. Ни минуты Мэгги не думали,
что он потратит деньги на какие-то свои удовольствия. Он
именно так и решил: деньги будут лежать в банке.
Одна беда, у него никогда не было ни времени, ни охоты
понять женщину, он, видно, не подозревает, что женщина
устроена по-другому и ей нужно такое, что ему совсем на
нужно, как ему нужно то, что не нужно женщине. Что ж,
могло быть и хуже. Вдруг бы он заставил ее работать у лм>
дей куда менее славных и внимательных, чем Энн Мюллер
Здесь, в доме на холме, с ней не случится ничего худого. 11о
как далеко осталась Дрохеда!
Мэгги вновь подумала о Дрохеде, когда они обошли нось
дом и остановились на веранде перед гостиной, оглядывай
землю Химмельхоха. Обширные поля сахарного тростника
(все же не такие огромные, как выгоны Дрохеды, которым
не охватить взглядом) зыбились на ветру щедрой, блести
щей, омытой дождями зеленью и по отлогому склону холим
спускались к заросшему густой чащей берегу реки
большой, широкой, много шире Баруона. За рекой вномм
полого поднимались тростниковые плантации, меж квадрм
тами ядовито-яркой зелени кроваво краснели участии,
оставленные под паром, а дальше, у подножия громадной
горы, возделанные земли обрывались, и вступали в спои
права дикие заросли. За остроконечной вёршиной этой
горы вставали новые горные пики и, лиловея, растворялись
в дальней дали. Синева неба здесь была ярче, гуще, чем нпд
Джилли, по ней разбросаны белые пушистые клубки облм
ков, и все краски вокруг — живые, яркие.
— Эта гора называется Бартл-Фрир,— сказала Энн,
показывая на одинокую вершину.— Шесть тысяч футом
над уровнем моря. Говорят, она вся сплошь — чистом
олово, а добывать его невозможно, там настоящие джунгли
Нежданный порыв ветра обдал их тяжким, тошнотпор
ным запахом, который преследовал Мэгги с той минуты,
как она сошла с поезда. Пахло словно бы гнилью, но но
совсем — слащаво, въедливо, неотступно, и запах этот ин
рассеивался, как бы сильно ни дул ветер.
— Это пахнет черной патокой,— сказала Энн, заметим,
как вздрагивают ноздри Мэгги, и закурила сигарету.
— Очень неприятный запах.
— Да, правда. Потому я и курю. Но в какой-то мер*»
к нему привыкаешь, только, в отличие от других запахом,
308
•	• никогда не исчезает. Днем ли, ночью, всегда приходится
• и !.i гь этой патокой.
А что там за постройки у реки, с черными трубами?
Та самая фабрика, откуда запах. Там из тростника
• I» ! сахар-сырец. Сухие остатки тростника называются
• •• имки. И эти выжимки и сахар-сырец отправляют на
• •• it Сидней, для очистки. Из сырца делают светлую и чер-
••м«» патоку, сироп, сахарный песок, рафинад и жидкую
• ।к.козу. А из выжимок строительный материал, прессо-
•....  плиты	для строительства, вроде фанеры. Ничто не
•ч... зря, ни одна крупинка. Поэтому выращивать
• хирный тростник выгодно, даже сейчас, несмотря на
1*1'11 нс.
Арне Свенсон был шести футов двух дюймов ростом,
•• цр|пости как Люк, и тоже очень хорош собой. Тело, всегда
ю к рытое солнечным лучам, позолочено смуглым загаром,
• •иона — в крутых золотых кудрях; точеные, правильные
•• рн>| на удивленье схожи с чертами Люка, сразу видно,
• •к много в жилах шведов и ирландцев одной и той же
• »’11грПОЙ крови.
.1юк успел сменить привычные молескиновые штаны
nr.ioii рубашкой на шорты. И теперь они с Арне забрались
»• дряхлый, одышливый грузовичок и покатили к Гупди-
••»ц|,ы. где артель рубила тростник. Подержанный велоси-
"• । - свою недавнюю покупку — Люк вместе с чемоданом
мИ|р<1спл в кузов; его жгло нетерпение — скорей бы взяться
• •« р.п юту!
(‘стальные члены артели работали с рассвета и даже
..... не подняли, когда от барака к ним зашагал Арне
•| >.i ним по пятам Люк. Одежда на всех рубщиках одна и та
• • шорты, башмаки с толстыми шерстяными носками, на
• •• lone полотняная панама. Люк, прищурясь, разглядывал
• »нч людей — престранно они выглядели. С головы до
..... и угольно-черной грязи, и на груди, на руках, на
ни' светятся розовые полосы, промытые струйками
*•••1.1
Это от грязи и копоти,— пояснил Арне.— Тростник
"I"" io так не срубишь, сперва надо опалить.
< ‘и нагнулся, подобрал два больших ножа, один протя-
•п । . I ЮКу.
Вот, получай резак,— сказал он, взвешивая в руке
..|м»п нож.— Этим и рубят тростник. Невелика хитрость,
• и умеючи.
309
И он, улыбаясь, показал, как это делается,— словно ьн
шутя, на самом деле уж наверно не так это легко и прог i • •
Люк посмотрел на свирепое орудие, зажатое в рук»*,
ничего похожего на индейское мачете. Нож не закпнчн
вался острием, напротив, треугольное лезвие становил"»»
много шире, и в одном углу широкого конца загиба и
коварного вида крюк, подобие петушиной шпоры.
— Мачете слишком мал, им здешний тростник н*
возьмешь,— сказал Арне, показав Люку все приемы
А вот эта игрушка подходящая, сам увидишь. Толым»
точить надо почаще. Ну, счастливо!
И он пошел на свой участок, а Люк мгновенье <••»»»••
в нерешительности. Потом пожал плечами и принялся
работу. И в считанные минуты понял, почему это за и л мм
предоставляли рабам и цветным, кому невдомек, что молл-
подыскать заработок и полегче; вроде стрижки овец, кринм
усмехнулся он про себя. Наклониться, ударить резаком
выпрямиться, крепко ухватить неуклюжий, с черггч\|»
тяжелой макушкой стебель, пройтись по всей его длин*
ладонями, сбивая листья, положить к другим стеблям
ровно, один к одному, шагнуть дальше, наклониться, у ин
рить резаком, выпрямиться, прибавить к той груде* гпм
стебель...
В тростнике полно всякой живности: кишмя кнпнн
мелкие и крупные крысы, тараканы, жабы, пауки, змеи
осы, мухи, пчелы. Вдоволь любой твари, способной ....
укусить или жестоко ужалить. Потому-то рубщики скача м»
опаляют урожай — уж лучше работать в грязи и саже*, ч« м
в зеленом тростнике среди этой хищной дряни. И все раним
не обходится без укусов и царапин. Не будь башмаков, inn •»
Люка пострадали бы еще сильней, чем руки, но рукавиц
один рубщик не наденет. В рукавицах работаешь медлен
ней, а в этой игре время — деньги. И потом, рукавицы
это для неженок.
Перед заходом солнца Арпе крикнул всем, чтоб ....и
ли, и подошел посмотреть, много ли успел Люк.
— Ого, приятель, неплохо! — закричал он и хлоп и\ •
Люка по спине.— Пять тонн, для первого дня совсем и»
плохо!
До бараков было недалеко, но тропическая ночь наг i и ы
мгновенно, и пришли туда уже в темноте. Не заходя вну •
все забрались нагишом в душевую и уже оттуда, с и<»
тенцами вокруг бедер, двинулись в барак, где на г....
ждали горы еды: кто-нибудь из рубщиков по очереди нг г
лю стряпал на всю артель, каждый — то блюдо, какое ум» »
310
' »ч1»дпя приготовлены были говядина с картофелем, испе-
• • «Н11.1Г в золе пресные лепешки и пудинг с джемом; лю-
III /и.|дно накинулись на еду и уплели все до последней
"|..II. и.
Г» бараке, сколоченном из листов рифленого железа,
нм. in стен тянулись два длинных ряда железных коек;
мц|.|\ая и кляня сахарный тростник на чем свет стоит
i.ii.oii изобретательностью, что им позавидовал бы любой
....... волов, рубщики нагишом повалились на просты-
• II небеленого холста, опустили москитные сетки и в два
и и уснули крепким сном, только и виднелась на каждой
lino за марлевым пологом смутная, неподвижная тень.
1юка задержал Арне.
Покажи-ка руки.— Он осмотрел ладони в кровоточа-
щих ссадинах, волдырях и уколах,— Первым делом от-
•*ии их получше, потом намажь, вот мазь. И мой тебе совет,
• » к u.iii вечер втирай кокосовое масло, ни дня не пропус-
• ||| Ручищи у тебя что надо, если еще и спина выдержит,
• .iiii'iiiь неплохим рубщиком. За неделю приспособишься,
ч и г не так больно.
В великолепном крепком теле Люка болела и ныла
♦ u i. 1зя мышца; он только и чувствовал безмерную, не-
• 1’рнпмую боль. Смазал и перевязал руки, задернув
н».| ми ную сетку, растянулся на отведенной ему койке
г» ui других таких же тесных и душных клеток и закрыл
• и» in Догадайся он заранее, в какой попадет переплет,
•Hiiin'K\м не растрачивал бы себя на Мэгги; ее образ —
н кший, нежеланный, никчемный — отодвинулся куда-
• •• и дальний угол сознания. Уже ясно: покуда он работает
щьщиком, ему будет не до нее.
Как и предсказывал Арне, прошла неделя, пока Люк
 1НИ1.1СЯ с работой и стал рубить обязательные восемь тонн
• । Irin, — норма, которую спрашивал швед с каждого члена
• ini* hi. И тогда он решил перещеголять самого Арне. Зара-
- । i.iвать больше других, а то и стать партнером старшого.
И»» । lainioe, ему хотелось, чтобы и на него смотрели так же
....... и гельно и восторженно: Арне тут для всех почти бог,
• и он лучший рубщик в Квинсленде, а значит, пожалуй,
............ белом свете. Когда субботним вечером артель от-
•ii.iiiii.iacb в город, тамошние жители наперебой угощали
............ромом и пивом, а женщины так и вились вокруг него
......рым роем. У Арне с Люком оказалось очень много
'••Hilo. Оба тщеславны, обоим льстят восхищенные жен-
। и»* взгляды, но восхищением все и кончается. На женщин
ui' хватает — все силы отданы тростнику.
311
Для Люка в этой работе заключалась и красота и мъ
ченье, каких он словно бы жаждал всю жизнь. Наклон и и.
ся, выпрямиться, вновь наклониться... особый ритм, НГК1Н1
обряд, словно участвуешь в таинстве, которое достуиин
лишь избранным. Ибо, как растолковал Люку, приемацм»
ваясь к нему, Арне, достичь совершенства в этой ра(ннн
значит стать лучшим из лучших в отборном отряде сим км
первоклассных работников на свете: куда бы ты ни noun ।
можешь гордиться собой, потому что знаешь — за редчай
шими исключениями никто из окружающих и дня ш
выдержал бы на плантации сахарного тростника. < ач
английский король — и тот не выше тебя, и, узнай он тн»н
сам английский король восхищался бы тобой. Ты впрнн'
с жалостью и презрением смотреть на докторов и адвокаии»
на бумагомарак и прочих гордецов. Рубить сахарима
тростник, как умеет только охочий до денег белый чг а»
век,— вот подвиг из подвигов, величайшее достижение
Люк садится на край койки, чувствует, как вздуваю и а
на руках бугры мускулов, оглядывает свои мозолистые
в рубцах и шрамах ладони, длинные, стройные, темные <н
загара ноги и улыбается. Кто может справиться с Tiu.ni*
работой и не только выжить, но и полюбить ее, тот поистню
настоящий мужчина. Еще неизвестно, может ли ан глин
ский король сказать то же самое о себе.
Мэгги не видела Люка целый месяц. Каждое воскр»
сенье она пудрила блестящий от жары нос, надгни »•»
нарядное шелковое платье (впрочем, от пыгки чулка мн
и комбинацией опа отказалась) и ждала супруга, а он п««
не являлся. Энн и Людвиг Мюллер молча смотрели, в*ц.
угасает ее оживление вместе с еще одним воскресным днем
когда разом опускается ночная тьма, словно падает замаю •
скрывая ярко освещенную, но пустую сцену. Не то чиюм
Мэгги очень жаждала его видеть, но, как-никак, он при
надлежит ей, или она ему, или как бы это поточней ска.ым
Стоило вообразить, что он вовсе о ней и не думает, тогда ю»ь
она все время, дни и недели напролет в мыслях ждет си»
стоило вообразить такое — и ее захлестывали гнев, разнчн
рование, горечь унижения, стыд, печаль. Как ни опции а
тельпы были те две ночи в данглоуской гостинице, тогда ю*
крайней мере она была для Люка на первом месте; и »»•••
оказывается, лучше бы ей тогда не кричать от боли, а при
кусить язык. Да, конечно, в этом вся беда. Ее му........
досадили ему, отравили удовольствие. Она уже не rep m
312
»•»• I. на него за равнодушие к ее страданиям, а раскапва-
нн ь и под конец решила, что сама во всем виновата.
На четвертое воскресенье она не стала наряжаться
н in шпала по кухне босиком, в безрукавке и шортах, гото-
ни ia горячий завтрак для Энн и Людвига — раз в педелю
• •ни позволяли себе столь несообразную роскошь. Заслыша-
i.i шаги на заднем крыльце, обернулась, хотя на сковороде
'•рыпалось и шипело сало, и растерянно уставилась на
||н»мадного косматого детину в дверях. Люк? Неужели это
Iюн? Он и на человека не похож, будто вырублен из камня.
Ни каменный идол прошел по кухне, смачно поцеловал
М и । и и подсел к столу. Она разбила яйца, вылила на сково-
I»" iy и подбавила еще сала.
Вошла Энн Мюллер, учтиво улыбнулась, ничем не
....	что зла на него. Ужасный человек, о чем он
• " ижо думал, на столько времени забросил молодую жену!
— Наконец-то вы вспомнили, что вы человек жена-
ii.hi,— сказала она.— Пойдемте на веранду, позавтракайте
• и ими. Помогите Мэгги, Люк, отнесите яичницу. А корзин-
• \ < поджаренным хлебом я, пожалуй, и в зубах снесу.
Людвиг Мюллер родился в Австралии, но в нем ясно
i \ hi гвовалась немецкая кровь: лицо побагровело под друж-
♦•i.<-! натиском солнца и пива, почти квадратная седеющая
и» кша, бледно-голубые глаза истинного прибалтийца.
II ему, и его жене Мэгги пришлась очень по душе, и они
1»и ювались, что им так повезло с помощницей. Особенно
••ни одарил судьбу Людвиг, он видел, как повеселела Энн
lex пор, как в доме засияла эта золотая головка.
— Каково рубится тростник? — спросил он, наклады-
• hi на тарелку яичницу с салом.
— Хотите верьте, хотите нет, а мне это дело очень
нравится! — засмеялся Люк и тоже взял солидную порцию.
Людвиг остановил на этом красивом лице проницатель-
ны и взгляд и кивнул:
— Охотно верю. По-моему, у вас для этого и нрав
iiMi.iii подходящий и сложены вы как надо. Можете опере-
||| и. других и чувствуете свое превосходство.
। вязанный своим наследством — плантациями сахар-
ин <» тростника, делом, весьма далеким от науки, не имея
и и какой надежды сменить одно на другое, Людвиг страстно
и к кался изучением природы человеческой и перечитал
•• мало толстых томов в сафьяновых переплетах с такими
kmi'iuimii на корешках, как Фрейд и Юнг, Гексли и Рассел.
Я уж думала, вы никогда не приедете повидаться
• М и » и, — сказала Энн, смазывая ломтик поджаренного
313
хлеба кисточкой, смоченной в жидком топленом масле
только в таком виде и можно в этом краю есть масло, а пси
же лучше, чем ничего.
— Ну, мы с Арне решили некоторое время работать
и по воскресеньям. Завтра едем в Ингем.
— Значит, бедняжка Мэгги совсем редко будет mu'
видеть.
— Мэг понимает, что к чему. Это ведь только годика ни
два, и летом будет перерыв в работе. Арне говорит, он на это
время пристроит меня на рафинадную фабрику в Сиднее,
и я смогу взять Мэг с собой.
— Почему вам приходится так много работать, Люк?
спросила Энн.
— Надо, чтоб хватило денег купить землю на западе,
где-нибудь в Кайнуне. Мэг вам разве не говорила?
— К сожалению, наша Мэгги мало говорит о своих
делах. Расскажите нам сами, Люк.
И они втроем слушали его и следили за живой игрой
загорелого энергичного лица, за блеском синих-синих глаз;
с той минуты, когда перед завтраком Люк появился па
пороге кухни, Мэгги не вымолвила ни слова. А он не умол
кая расписывал яркими красками расчудесный край свети:
какие там сочные травы, как разгуливают, красуясь, по
единственной в Кайнуне пыльной дороге огромные серые
птицы — бролга и, словно птицы, проносятся тысячные
стада кенгуру, и как там сухо и жарко печет солнце.
— И в один прекрасный день солидный кус этой
распрекрасной земли станет моим. Мэг тоже вкладывает
кой-какие деньги, и мы работаем полным ходом, так что пи
все про все уйдет годика четыре-пять, не больше. Можно бы
справиться быстрей, если мне взять участок похуже, по
я теперь знаю, сколько могу наработать рубщиком, так что
охота поработать дольше, зато уж участок будет что надо.
Люк наклонился над столом, обхватил чашку чая широки
ми, в рубцах и шрамах ладонями.— Я ведь вчера почти что
обогнал Арне, скажу я вам! Нарубил одиннадцать тонн ;ш
один только день!
Людвиг присвистнул с искренним восхищением, и они
заговорили о том, сколько можно нарубить за день. Мэгги
маленькими глотками пила крепкий, почти черный чай бон
молока. Ох, Люк, Люк! Сперва говорил, годика два, теперь
уже четыре-пять, и кто знает, сколько лет он назовет, зато
ворив о сроках в следующий раз? Люк от всего этого
в восторге, сразу видно. Так откажется ли он от этой робо
ты, когда настанет срок? Захочет ли отказаться? И еще
314
йон рос, есть ли у нее желание ждать так долго, чтобы это
ймиснить? Мюллеры люди очень добрые и вовсе не изнуря-
ют ее работой, но если уж надо жить без мужа, так нет
моста лучше Дрохеды. За месяц, что Мэгги провела в Хим-
мельхохе, она ни дня не чувствовала себя по-настоящему
Моровой — совсем не хотелось есть, то и дело невесть что
торилось с желудком, она ходила сонная, вялая и никак не
могла встряхнуться. А ведь она привыкла всегда быть
бодрой и свежей, и это невесть откуда взявшееся недомога-
ние пугало ее.
После завтрака Люк помог ей перемыть посуду, потом
повел прогуляться к ближнему полю сахарного тростника
и все время только и говорил про сахар и про рубку, и что
шить на свежем воздухе красотища, и какие в артели у Ар-
но отличные парни — красотища, и вообще работать руб-
щиком куда лучше, чем стригалем, не сравнить!
Потом они опять поднялись на холм; Люк повел Мэгги
в чудесно прохладный уголок под домом, между столбами-
опорами. Энн устроила здесь оранжерею: повсюду расстав-
лены были обрезки глиняных труб разной вышины и шири-
ны, а в них насыпана земля и посажены всякие вьющиеся
или раскидистые растения — орхидеи всевозможных пород
и расцветок, папоротники, диковинные вьюнки и кусты.
Под ногами земля была мягкая, смолисто пахла свежей
щепой; сверху, с балок, свисали огромные проволочные
корзины, и в них тоже — папоротник, орхидеи, туберозы;
в гнездах из древесной коры, прикрепленных к столбам,
росли еще вьюнки, а у оснований труб цвела великолепная,
ирная, всех оттенков бегония. Здесь было любимое убежи-
ще Мэгги, единственное, что полюбилось ей в Химмельхо-
как ни один уголок в Дрохеде. Ведь в Дрохеде на такой
крохотной площадке никогда не выросло бы столько всякой
иен чины, слишком сухой там воздух.
— Смотри, Люк, правда, прелесть? Как ты думаешь,
может быть, года через два мы могли бы снять для меня
домик? Мне ужасно хочется самой устроить что-нибудь
и этом роде.
— Да на какого беса тебе жить одной в целом доме?
Слушай, Мэг, тут ведь не Джилли, в здешних местах жен-
щине опасно жить одной. У Мюллеров тебе куда лучше,
мирно тебе говорю. Разве тебе у них плохо?
— Мне хорошо — насколько может быть хорошо в чу-
жом доме.
— Знаешь, Мэг, ты уж мирись с тем, что есть, покуда
мы не переселимся на запад. Нельзя нам так тратить день-
315
ги — снимать дом, и чтоб ты жила ничего не делая, и они»
откладывать. Понятно тебе?
— Да, Люк.
Он так разволновался, что даже забыл, чего ради попгл
ее в этот уголок под домом — хотел поцеловать ее. Вмести
этого он словно бы небрежно ее шлепнул — пожалуй,
слишком крепко, слишком больно для небрежного шлеи
ка,— и пошел прочь к тому месту на дороге, где оставил,
прислонив к дереву, свой велосипед. Чтобы повидатьсн
с ней, он двадцать миль крутил педали, лишь бы не три
титься на поезд и автобус, п теперь надо было снова кру
тить педали, одолевая двадцать миль обратного пути.
— Бедная девочка! — сказала мужу Энн.— Убить oin
мало!
Настал и прошел январь, месяц, когда у рубщикоп
меньше всего работы, но Люк не показывался. Тогда, нп
вестив Мэгги, он что-то пробормотал о том, как захватит <н*
с собою в Сидней, а вместо этого поехал в Сидней с Арш*.
Арне человек холостой, и у него есть тетка, а у тетки свой
дом в Розелле, откуда можно дойти пешком (не тратиться
на трамвай, опять же выгода) до рафинадной фабрики.
В этих исполинских цементных стенах, встающих на хол
ме, точно крепость, для рубщика со знакомствами всегда
найдется работа. Люк и Арне складывали мешки с сахаром
в ровные штабеля, а в свободное время купались, плавали,
носились, балансируя на доске, по волнам прибоя.
А Мэгги осталась в Данглоу, у Мюллеров, и не чаяли
дождаться конца мокряди (так тут называли время дождей
и муссонов). Сушь здесь длилась с марта до ноября и в этой
части австралийского материка была не таким уж сухим
временем, но по сравнению с мокрядью казалась блажен
ной порой. Вовремя мокряди небеса поистине разверзал иг к
и низвергали настоящие водопады — лило не целыми дни
ми напролет, а порывами, приступами, и между этими
потопами все вокруг словно дымилось, белые клубы пари
поднимались над плантациями сахарного тростника, над
землей, над зарослями кустарника, над горами.
Время шло, и Мэгги все сильней тосковала по родным
местам. Она уже знала, в Северном Квинсленде никогдп
она не будет чувствовать себя как дома. Прежде всего, опа
плохо переносит здешний климат, возможно, потому, что
почти всю жизнь провела в сухих, даже засушливых краях
И ей тошно от того, как вокруг безлюдно, неприветливо, вс**
316
....hi гнетущим сонным оцепенением. Тошно от того, что
... кишмя кишат насекомые и всякие ползучие твари,
....для ночь — пытка: наводят страх громадные жабы,
• '»рип гулы, тараканы, крысы; никакими силами не удается
.••и нагь их из дому, а она смертельно их боится. Такие они
.... <н ромные, наглые, такие... голодные! Больше всего ей
‘•м in ненавистны «данни» — так на местном жаргоне на-
ti.inii.।ись уборные, и этим же уменьшительным именем
•ы п.1 пали Данглоу — неизменный повод для шуточек и
• 11»<>т. Но мерзостней этих «данни» в округе Данни и во-
<Ь|н1 шть ничего невозможно: в здешнем климате немысли-
•«и копать ямы в земле, тогда не миновать бы брюшного
• ||||и1 и прочего в том же роде. И такую яму заменял обма-
HIHиый дегтем жестяной бак, он источал зловоние, привле-
ки i гудящие рои мух, кишел всякой насекомой нечистью.
Гн । в неделю бак вывозили, а взамен ставили пустой, но раз
педелю — это очень, очень редко.
Все существо Мэгги восставало против способности
• нчпних жителей преспокойно относиться к такой мерзо-
||1 как к чему-то понятному и естественному; да проживи
нн в Северном Квинсленде хоть всю жизнь, она и тогда
ним не примирится! И однако, она в отчаянии думала —
•••ккалуй, это и правда на всю жизнь, во всяком случае до
• » \ пор, пока Люк не станет слишком стар для работы
1<\(нцика. Как ни тосковала она по Дрохеде, как ни мечтала
• и г й, гордость не позволяла признаться родным, что муж
нн « м ее забросил; чем признать такое, яростно твердила
• ьг Мэгги, лучше уж терпеть эту пожизненную каторгу.
Проходил месяц за месяцем, прошел год, подползал
• концу второй. Только неизменная доброта Мюллеров
I мрживала Мэгги в Химмельхохе, и она все ломала голову
•hi i гой же неразрешимой задачей. Напиши она Бобу, он
• •и час телеграфом выслал бы ей денег на дорогу домой, но
•••’•-частная Мэгги просто не могла объяснить родным, что
1к»к ее оставил без гроша. Если уж она им это скажет,
••ini щтся в тот же день расстаться с Люком навсегда, а она
щг не решалась на такой шаг. Все правила, в которых она
• •• пптывалась с детства, не давали ей уйти от Люка: и вера
• • пи ioctl брачного обета, и надежда, что рано или поздно
••• г появится ребенок, и убеждение, что Люк по праву
• \ ки волен распоряжаться ее судьбой. Да еще и собствен-
• -Kin характер мешал — и упрямая, неодолимая гордость,
-• •"• адная мыслишка, что ведь во всем не один Люк, а и она
317
сама виновата. Что-то с ней не так, а то бы Люк уж
вел себя по-другому.
За полтора года изгнанничества она его видела то.п.ьч
шесть раз и, даже не подозревая, что есть на свете uimh
штука — гомосексуализм, часто думала: надо было ы»
Люку венчаться с Арне, ведь они наверняка живут вме« и
и Люку общество Арне куда приятней. Они уже гнии
партнерами на равных и разъезжают взад и вперед
всему тысячемильному побережью, куда позовет ногте
ший сахарный тростник, и, видно, ничего им не интер< <
кроме работы. Когда Люк все же навещает жену, он в и»
думает ни о какой близости — посидит час-другой, пн
болтает с Людвигом и Энн, потом пойдет с Мэгги пр<и \
ляться, дружески поцелует на прощанье — и опять помп
пай как звали.
Все свободное время Людвиг, Энн и Мэгги проводили г»
чтением. Библиотека в Химмельхохе оказалась богатая, in-
to что несколько книжных полок в Дрохеде, несравпгии»
больше давала разнообразных сведений, в том числе и «ш*
приличных», и Мэгги из книг многое почерпнула.
Однажды воскресным июньским днем 1936 года JI nut
приехал вместе с Арне, оба явно были очень доводи л и
собой. И объяснили: они решили отменно побаловать М.п
ги — приглашают ее на «силид».
Почти повсюду в Австралии разношерстные и развои.и*
менные переселенцы рассеиваются по стране и становии ••
заправскими австралийцами, а вот в Северном Квинслгн i«
выходцы из разных стран цепко держатся за национальны»
обычаи и традиции; больше всего здесь китайцев, итл.п
янцев, немцев и шотландцев с ирландцами. И к<н о»
затевается силид, съезжаются все до единого шотландцы
многие мили.
К изумлению Мэгги, Люк с Арне явились в шотлвп i
ских юбках и выглядели в этом наряде, решила она, к<н;п»
опомнилась и перевела дух, просто великолепно. Для чел»»
века мужественной внешности не придумаешь более муж»
ственной одежды: юбка отлично гармонирует с широким
ровным шагом, сзади развеваются складки, спереди я»
шелохнутся, кожаная сумка мехом наружу прикрышнч
чресла, подол доходит до середины колена, открывая креп
кие стройные ноги, обтянутые тугим трико в косую клнш
в туфлях с пряжками. Надеть плед и куртку в такую жп|«\
было невозможно, Арне и Люк ограничились белыми р\
башками, до середины распахнутыми на груди, pyiciinti
засучили выше локтя.
318
А что это такое — силид? — спросила Мэгги, когда
...устились в путь.
Это гэльское слово, значит сборище, вечеринка с тан-
• II м и
Почему же вы в юбках?
На силид иначе нельзя, а нас всегда зовут, где ни
••|к»лдпуют, от Брисбена до Кэрнса.
Вот как? Да, наверно, вам часто приходится ходить
ни н и праздники, не то не представляю, как бы Люк выло-
«.II । деньги на такой костюм. Правда, Арне?
Надо же человеку и отдохнуть немножко,— не без
hi.i iniia ответил Люк.
Силид справляли в каком-то нолуразвалившемся сарае
••и роди гнилой, болотистой, поросшей мангровыми деревь-
ям и низины, что тянется вдоль устья реки Данглоу. Ну
н .птахи же в этих краях, с отчаянием подумала Мэгги,
морщась от этой неописуемой смеси. И так разит черной
ниткой, сыростью, уборными, а тут еще и мангровым
«••» ином. Все гнилостные испарения побережья слились
•••••’ДИНО.
Мужчины и впрямь все, как один, явились на силид
«• национальных костюмах; Мэгги со спутниками вошла
»» сарай, огляделась и поняла, какой серенькой должна
• ми твовать себя пава, ослепленная многоцветным велико-
...н м павлина. Мужчины совсем затмили женщин — те
• каждым часом словно становились еще бесцветней и неза-
‘•I’ । нее.
В одном конце сарая, на шатком помосте, стояли два
м\.H.Iканта, одетые одинаково и особенно пестро — мно-
• минетная клетка на голубом фоне,— и дружно дудели на
..... развеселую мелодию хороводного танца — рила,
• «и гло-рыжие волосы их стояли дыбом, по багровым лицам
• ридом катился пот.
Иные пары плясали, но всего шумней и оживленней
‘•1.1 ю там, где какие-то мужчины раздавали окружающим
• hi капы — наверняка с шотландским виски. Не успела
М н । и опомниться, как ее и еще нескольких женщин оттес-
ан in в угол, и она с удовольствием осталась тут, заворо-
• i'iiiio глядя на происходящее. Ни на одной женщине не
••и ию было клетчатой ткани цветов клана, ведь шотланд-
ки г женщины не носят складчатой юбки, только плед,
। и такую жару немыслимо кутать плечи большущим
• \iivom плотной тяжелой материи. И женщины были в
•‘.i.i<iпых для Северного Квинсленда безвкусных ситцевых
•• in । |.ях, совсем тусклых и жалких рядом с пышным нацио-
319
нальным одеянием мужчин. Эти щеголяли кто в огигнн••
красном с белым — цвета клана Мензис, кто в уголым*
черном с ярко-желтым — цвета клана Мак-Лауда из J! мни
са, были тут и нежнейший голубой в красную клНку
клан Скен, и многоцветная яркая клетка клана Оуинн
и очень славная, красно-чсрно-серая — клана Макфщн нм
Люк носил цвета клана Мак-Нил, Арне — якобитов Слсенг
ков. До чего красиво!
Люка и Арне тут, несомненно, хорошо знали и люби и»
Как же часто они тут бывали без нее? И что на них наш и»
почему они взяли ее с собой сегодня? Мэгги вздохну и»
прислонилась к степе. Другие женщины с любопытством  •
разглядывали, и особенное внимание привлекало обручи *н
ное кольцо: Люком и Арне все они явно восхищались, a го
Мэгги, явно завидовали. Что бы они сказали, скажи я и*»
что этот темноволосый великан, мой муж, за последи н<
восемь месяцев навещал меня ровным счетом два рази и
когда уж навещал, ни разу даже не подумал лечь со мина
в постель? Нет, вы только посмотрите на эту парочку гамм
довольных франтов! И ведь никакие они, в сущности, н>
горцы и не шотландцы, просто ломают комедию, потому..
знают, до чего они ослепительны в этих своих юбках, и
жают, чтобы все на них глазели. Ну и мошенники ......
оба! До того самовлюбленные, что больше ничьей лнИин»
вам не требуется.
В полночь уже всех женщин без исключения отправи ш
подпирать стены: волынщики во всю мочь заиграли «К< н
бер Фейд» и пошел танец всерьез. Потом всю свою жили
стоило ей заслышать звук волынки, Мэгги вновь мысленн
переносилась в этот сарай. Довольно было и взмаха кле'гн»
той юбки; как во сне, слились в единой гармонии зву» и
и краски, живая жизнь, стремительность и сила — и н«
это, пронзительное, колдовское, неизгладимое, оста.нм •
в памяти навсегда.
На пол легли скрещенные мечи, и двое, одетые в цти»
клана Мак-Доналда из Слита, вскинули руки над голон<»н
кисти рук затрепетали, точно у балетных танцоров,
и сурово, словно остриям мечей под конец суждено вин
ЗИТЬСЯ ИМ В ГруДЬ, ЭТИ ДВОе ПОШЛИ КруЖИТЬ, СКОЛЬЗИ II
виться среди лезвий.
Потом над высоким, дрожащим напевом волынок взл»
тел громкий, пронзительный вопль, зазвучала новая мели
дия — «Обороняй свой край, шотландец!», оружие сгр<»<« •••
в кучи, и все мужчины, сколько их тут было, piIHyj’lh I
в хоровод, то сплетая, то разнимая руки, только рагличн»
320
• и» i. пестрые клетчатые юбки. Рил, стреспей, флинг —
«н'пг к»во буйные, стремительные шотландские танцы сме-
ни in друг друга, топот пог но дощатому полу гулко отдэ-
»• » н и под стрехами, сверкали пряжки туфель, и каждый
г» I, как начинался новый танец, кто-нибудь, закинув
м'кшу, испускал тот же протяжный, заливистый вопль,
в «му откликались восторженным кличем десятки глоток.
\ а < нщипы, забытые, стояли и смотрели.
Все кончилось уже под утро, около четырех; за дверями,
«.*1 •‘«••го морозной свежести Блэр-Атолла или Ская, их встре-
• н н> вялое отупение тропической ночи, огромная тяжелая
п на лениво тащилась по блестящей пустыне небес, и все
н.инало зловонными мангровыми испарениями. Но когда
\|нк‘ повез их прочь в своем пыхтящем старом «форде»,
М и ги напоследок услышала замирающий жалобный напев
-Цветы родных лесов», песня звала с веселого праздника
н»мой. Домой. А где он, дом?
— Ну как, понравилось тебе? — спросил Люк.
— Поправилось бы больше, если бы я больше танцева-
«»|, сказала Мэгги.
Как? На силиде? Брось, Мэг! Тут полагается танце-
tn и. одним мужчинам, скажи спасибо, что мы и вам хоть
««••много дали поплясать.
— Мне кажется, на свете много такого, чем занимаются
• ини мужчины, особенно если это весело и доставляет
\довольствие.
— Ну уж извини,— сухо отозвался Люк.— Я думал,
«• о«‘ приятно будет малость развлечься, потому тебя сюда
в в.1ял. Мог, знаешь ли, и не брать! А раз ты не ценишь,
...пне не возьму.
Ты, наверно, все равно больше не собираешься меня
••ику’да брать, - сказала Мэгги. — Тебе вовсе незачем
«•и\скать меня в свою жизнь. Я за эти несколько часов
-inuri) чего узнала, только, думаю, не то. чему ты хотел меня
•« »\ чить. Теперь меня уже не так легко одурачить, Люк. По
пр.» в де говоря, мне это опостылело — и ты, и моя тепе-
|ч’|||няя жизнь, всё!
— Ш-ш! — возмущенно зашипел он.— Мы не одни!
- Так приходи один! — резко ответила Мэгги.— Ты
•о со мной никогда не остаешься один, разве что на ми-
ни!
Арне остановил машину у подножья химмельхохского
мима, сочувственно улыбнулся Люку.
— Валяй, приятель, проводи ее наверх, я тут обожду.
< !!«‘|нить некуда.
1 1 К. Маккалоу
321
— Я говорю серьезно, Люк,— сказала Мэгги, едва они
отошли настолько, что Арне не мог слышать.— Всякому
терпенью приходит конец, понятно тебе? Я знаю, я дали
обет быть послушной женой, но ведь и ты дал обет любить
меня и заботиться обо мне, выходит, мы оба солгали! Я хону
вернуться домой, в Дрохеду!
И ее две тысячи фунтов в год больше не будут посту ишь
на мой банковский счет, подумал Люк.
— Что ты, Мэг! — беспомощно сказал он.— Послушай,
миленькая, это ж не навек, верно тебе говорю! А нынош
ним летом я возьму тебя с собою в Сидней, даю слоио
О'Нила! В доме у тетки Арне освободится квартирка, мы
с тобой сможем там жить целых три месяца, чудно про ни
дем времечко! Ты потерпи, обожди немного, я еще с годин
поработаю рубщиком, и тогда мы купим землю и зажином
своим домом, ладно?
Лунный свет упал на его лицо, казалось, он так искрои
не огорчен, встревожен, полон раскаяния. И так похож ни
Ральфа де Брикассара...
И Мэгги смягчилась, ей все еще хотелось от него детой
— Хорошо,— сказала она.— Еще год. Но я ловлю тобн
на слове, Люк, ты обещал взять меня в Сидней, смотри ни
забудь!
12
Раз в месяц Мэгги добросовестно писала матери и брать
ям — рассказывала про Северный Квинсленд, старательно
и в меру шутила и ни разу не обмолвилась о каких-либо
неладах с Люком. Все та же гордость. В Дрохеде только
и знали: Мюллеры — друзья Люка и Мэгги живет у inn
потому, что он постоянно в разъездах. По всему чувство1ш
лось, что Мэгги искренне привязана к этим милым людям,
и в Дрохеде за нее не тревожились. Огорчало одно — отчего
она никогда не навестит своих. Но не могла же она им
написать, что у нее нет денег на дорогу, ведь тогда при
шлось бы объяснить, как несчастливо сложилась ее семой
ная жизнь с Люком О'Нилом.
Изредка она осмеливалась будто между прочим сиро
сить, как поживает епископ Ральф, и еще того реже 1>оП
вспоминал передать ей то немногое, что слышал о епископ*»
от матери. А потом пришло письмо, в котором только и го
ворилось, что о преподобном де Брикассаре.
«Он как с неба свалился,— писал Боб.— Приехал нг
322
ежиданно и какой-то был невеселый, прямо как в воду
опущенный. А оттого, что тебя не застал, и вовсе расстро-
ился. Сперва напустился на нас, отчего мы ему не сообщи-
ли, что ты выходишь за Люка, ну, мама ему объяснила, что
гм сама не велела, такая на тебя напала блажь, тут он и за-
молчал, словечка больше про это не сказал. Но, по-моему,
он по тебе соскучился больше, чем по всем нам, да оно
и понятно, ведь никто из нас так много с ним не бывал, как
гм, и, по-моему, он всегда тебя любил, как родную сестрич-
ку. Он тут, бедняга, бродил неприкаянный, будто ждал —
гм вот-вот выскочишь из-за угла. У нас и карточек-то не
нашлось ему показать, раньше мне было ни к чему, а как он
спросил, я подумал — и правда, чудно, почему у тебя нет
снвдебной фотографии. Он спросил, есть ли у тебя дети,
и я сказал, вроде нету. Ведь нету, верно, Мэгги? Сколько
уже времени ты замужем? Скоро два года? Да, конечно,
иедь нынче уже июль на дворе. До чего быстро время летит!
Надеюсь, у тебя скоро будут дети, по-моему, наш епископ
обрадуется, когда узнает. Я хотел дать ему твой адрес, но он
ио взял. Сказал, это ему без пользы, потому как он едет на
пром я в Грецию, в Афины, с архиепископом, при котором
служит. Архиепископ, видно, из итальяшек, имя длинное-
предлинное, никак не запомню. Представляешь, Мэгги, они
туда полетят на аэроплане! Честное слово! Ну вот, он как
уанал, что тебя нет и некому с ним гулять по Дрохеде, он
особо задерживаться не стал, только и побыл неделю, раза
дна поездил верхом, каждый день служил для нас мессу,
а потом взял да и уехал».
Мэгги отложила письмо. Он знает, знает! Наконец-то он
лиает. Что он подумал, сильно ли огорчился? Почему,
почему он толкнул ее на это? Ничего хорошего из этого не
мнило. Она не любит Люка и никогда не полюбит. Люк —
просто подмена, у нее от него будут дети, похожие на тех,
каких дал бы ей Ральф де Брикассар. Господи, ну и запута-
лись же она!
Архиепископ ди Контини-Верчезе отклонил предло-
женные ему покои в афинской резиденции высших церков-
ных властей, предпочел обыкновенную гостиницу для
мирян. В Афины он приехал по делу важному и весьма
щекотливому: давно уже следовало обсудить кое-какие
ион росы с князьями греческой православной церкви —
к ней, как и к русской православной церкви, Ватикан
относился несравненно благосклоннее, нежели к церкви
И ♦
323
протестантской. В конце концов, православие — это точи
ние, но не ересь; в православии, как и в римской католит»
ской церкви, архиепископы наследуют свой сан по прямой
линии от самого святого Петра.
Архиепископ знал, что эта поездка — своего рода йены
тание: в случае успеха она станет новой ступенькой его
карьеры, и в Риме его ждет пост более высокий. Немалым
преимуществом оказались и его способности к языкам, водь
он свободно говорит по-гречески, это и перетянуло чашу
весов в его пользу. Его вызвали из такой дали, из Австра
лии, и в Афины доставили самолетом.
И конечно, немыслимо было бы не взять с собою еписко
па де Брикассара, за минувшие годы ди Контини-Верчоао
привык все больше полагаться на этого удивительно! о
человека. Ведь это поистине второй Мазарини! Сравнении
весьма лестное, ибо архиепископ восхищался кардиналом
Мазарини гораздо больше, чем кардиналом Ришелье
Ральф олицетворяет все, что ценит святая римская церкоиь
в своих высших сановниках. Он неколебимо тверд как
в вере, так и в нравственности; у него живой гибкий ум
и непроницаемое лицо; и притом особый дар: он всегда
умеет понравиться окружающим, независимо от того, при
ятны они ему или отвратительны, согласен он с ними или
расходится во мнениях. Он не льстец, но истинный дипло
мат. Если почаще о нем напоминать тем, кто стоит у власти
в Ватикане, он, без сомнения, далеко пойдет. И это весьма
приятно будет его высокопреосвященству ди Конти и и
Верчезе, который отнюдь не желает расставаться с прош>
добным де Брикассаром.
Было очень жарко, но после влажной духоты Сиднеи
сухой зной Афин ничуть не тяготил епископа Ральфа. Кнн
всегда, в сутане, в бриджах и сапогах для верховой езды, <ш
быстрым шагом поднимался по каменистой дороге в гору,
к Акрополю, через хмурые Пропилеи, мимо Эрехтейопа,
еще выше, по камню, на котором скользила нога, к Парфи
нону и дальше, к остаткам ограждавшей Акрополь стоны
Здесь, на вершине, где ветер развевал его черные,
теперь уже с проседью на висках, кудри, он остановило и
и окинул взглядом белый город и за ним — залитые соли
цем холмы и чистую, несравненную синеву Эгейскш<1
моря. У ног отца Ральфа лежала Плака с кофейнями ни
плоских крышах домов и колониями художников, сбоку ни
скале раскинулись ярусы громадного амфитеатра. Вдали
виднелись римские колонны, крепости крестоносцев, вони
цианские замки, но ни единого следа турок. Поразительный
324
Н1»|к»д эти греки. Надо ж было так ненавидеть тех, кто
•щи вил ими семь столетий подряд, чтобы, едва освободясь,
'•••<•• л одно стереть с лица земли все их мечети и минареты.
И какой древний народ, какое великолепное прошлое.
Iда Перикл одел мрамором вершину этой скалы, норман-
•H.I его, Ральфа де Брикассара, пращуры — были еще
• нкарями в звериных шкурах, а Рим — просто-напросто
••• । >г вн ей.
Лишь теперь, на расстоянии одиннадцати тысяч миль,
при мысли о Мэгги впервые к горлу не подступили рыда-
ния. Да и то вершины дальних гор на миг расплылись перед
• ।днами, и он не вдруг овладел собой. Как же мог он ее
••впить, ведь он сам сказал ей, чтобы она выходила замуж!
II <ш ( разу понял, почему опа решила это от него скрыть: не
мчала, чтобы он встретился с ее мужем, стал причастен
..повой жизни. Он-то прежде воображал, что она, выйдя
•нмуж, поселится если не в самой Дрохеде, так в Джи-
"’нбоуне, будет и впредь жить неподалеку, и он будет
'linn», что она жива и здорова, ни в чем не нуждается и ни-
ми ей не грозит. Но стоило задуматься — и ясно стало: как
Р<| । лтого она и не хотела. Нет, конечно же, не могла она не
м’\;1ть — и, пока она замужем за этим Люком О’Нилом, опа
иг вернется. Боб сказал, они копят деньги, хотят купить
н’млк) в Западном Квинсленде, и эта новость прозвучала
кик похоронный звон. Мэгги решила не возвращаться. Для
»нчо, для Ральфа де Брикассара, она умерла.
Но счастлива ли ты, Мэгги? Не обижает ли тебя муж?
1|обишь ли ты его, этого Люка О’Нила? Что он за человек,
•»<игму ты променяла меня на него? Чем он, простой овчар,
мн. тебе понравился, что ты предпочла его Инеку Дэвису,
и .'I а нему О’Року, и Аластеру Маккуину? Быть может, ты
хотела, чтобы его узнал я, чтобы именно я мог сравни-
•- II г’ Пли хотела причинить мне боль, хотела мне отпла-
ти.' Но почему у вас нет детей? В чем дело, почему твой
‘•ха. колесит по всему Квинсленду, как бродяга, а тебя
.... । ил у своих друзей? Не удивительно, что у тебя еще нет
• • и и. — муж с тобой почти не бывает. Почему так, Мэгги?
11и'|гму ты вышла за этого Люка О’Нила?
। >п повернулся, спустился с Акрополя, зашагал по
• •|\мным, людным улицам Афин. Неподалеку от улицы
I ••ринида раскинулся под открытым небом рынок; здесь он
"•м ।лил, завороженный этим зрелищем: пестрая толпа,
•ipoMiii.ie корзины остро пахнущей на солнце рыбы, бок
• ‘•••к вывешены связки овощей и расшитые блестками
 ’I'lii. его забавляли женщины —дочери совсем иной
325
культуры, по самому существу своему отличной от пури
танства, в котором воспитан был он, епископ де Брикассар!
они откровенно, без стеснения им восхищались. Будь в этим
восторженных взглядах и воркующих голосах примесь
похоти (он не умел подобрать иного слова), его бы ото
безмерно смущало, но нет, восторги вызваны иным чу»
ством, тут просто отдают дань восхищения редкой красот».
Гостиница, где они остановились, роскошная и дорогой,
находилась на площади Омония. Архиепископ ди Конти и и
Верчезе сидел у раскрытой двери на балкон, погруженный
в раздумье; когда вошел епископ де Брикассар, он поднял
голову и улыбнулся.
— Как раз вовремя, Ральф. Я хотел бы помолиться
— Я думал, что все улажено. Разве возникли какие гн
неожиданные осложнения, ваше высокопреосвященство?
— Несколько иного рода. Я получил сегодня письмо от
кардинала Монтеверди, он передает пожелания его святой
шества папы.
У епископа Ральфа от волнения напряглись плечи
и похолодел затылок.
— О чем же?
— Как только переговоры здесь закончатся,— а они
уже закончены,— мне надлежит явиться в Рим. Мони
ожидает кардинальский сан, и далее мне предстоит слу
жить в Риме, непосредственно при его святейшестве.
— А я?
— Вы становитесь архиепископом де Брикассаром
и возвращаетесь в Австралию, дабы заменить меня на посту
наместника папы.
Теперь отца Ральфа бросило в жар, даже уши покрасив
ли. Его, неитальянца, удостаивают поста папского легата!
Неслыханная честь! О, можете не сомневаться, он о щи
станет кардиналом!
— Разумеется, сначала вы получите некоторую поди»
товку и наставления в Риме. На это уйдет около полугол»,
и эти полгода я буду с вами, представлю вас моим друзьям
Я хочу, чтобы они узнали вас, потому что придет время!
когда я вас вызову, Ральф, и вы станете моим помощником
в Ватикане.
— Как мне вас благодарить, ваше высокопреосвящея
ство! Ведь это вам я обязан столь высокой честью!
— Слава богу, у меня хватает ума разглядеть человеки
одаренного, кому не следует прозябать в безвестности
А теперь преклоним колена, Ральф, и помолимся. Велики
милость божия.
326
Четки и требник епископа Ральфа лежали на соседнем
столике; дрожащей рукой он потянулся за четками и неча-
ян но сбросил требник на пол. Требник раскрылся на
середине. Архиепископ оказался ближе — он поднял
книжку и с любопытством посмотрел на нечто коричневое,
сухое и тонкое, что было некогда розой.
— Как странно! Почему вы это храните? Что это,
намять о родине или, может быть, о матери?
Проницательные глаза, глаза, которых не обмануть
митростью и увертками, смотрели на Ральфа в упор, и уже
не успеть было скрыть волнение и испуг.
— Нет,— сказал он и поморщился.— О матери я вспо-
минать не хочу.
— Но, должно быть, этот цветок много значит для вас,
пели вы так бережно храните его в самой дорогой для вас
книге. Так о чем же он вам говорит?
— О любви столь же чистой, как моя любовь к господу,
Витторио. Она делает только честь этим страницам.
— Я так и подумал, ибо знаю вас. Но не умаляет ли она,
irra любовь, вашей любви к святой церкви?
— Нет. Ради церкви я от нее и отказался и всегда буду
отказываться. Я далеко ушел от нее и никогда к ней не
иорнусь.
— Так вот откуда ваша печаль, наконец-то я понял!
Дорогой Ральф, это не так дурно, как вам кажется, право.
В своей жизни вы принесете много добра многим людям,
и многие люди вас будут любить. И та, кому отдана любовь,
имключенная в этой старой благоуханной памятке, никогда
но будет обделена любовью. Ибо вы вместе с розой сохрани-
ли и любовь.
— Я думаю, ей этого не понять.
— О нет! Если вы так сильно ее любили, значит, она
нпстолько женщина, что способна это понять. Иначе вы
дивно бы ее забыли и не хранили бы так долго эту релик-
иию.
— Иногда так сильно было во мне желание оставить
('ной пост и возвратиться к ней, что лишь долгие часы,
проведенные в молитве, меня удерживали.
Архиепископ поднялся с кресла, подошел и преклонил
колена рядом с другом, рядом с этим красавцем, которого
он полюбил, как мало что любил, кроме господа бога и цер-
кви,— любовь к богу и церкви для него была едина и не-
рппдельна.
- Вы не оставите свой пост, Ральф, вы и сами хорошо
иго знаете. Вы принадлежите святой церкви, всегда ей
327
принадлежали и всегда будете ей принадлежать. Это
истинное ваше призвание. Помолимся же вместе, и отныне
до конца жизни я стану молиться и за вашу розу. Господь
ниспосылает нам многие скорби и страдания на нашем
пути к жизни вечной. И мы — я так же, как и вы — долж-
ны учиться смиренно их переносить.
В конце августа Мэгги получила от Люка письмо
он писал, что лежит в таунсвиллской больнице, у него бо
лезнь Вейля, но никакой опасности нет, скоро его уже нм
пишут.
«Так что, похоже, нам не придется ждать конца годи,
чтоб отдохнуть вместе, Мэг. Рубить тростник я пока не
могу, сперва надо совсем поправиться, а для этого самое
верное — как следует отдохнуть. Так что примерно черен
неделю я за тобой приеду. Поживем недели две на озере
Ичем, на Этертон Тэйбленд, за это время я наберусь сил
и пойду опять работать».
Мэгги как-то не верилось, что они наконец будут вместе,
она и сама не понимала — может быть, ей этого больше и не
хочется? Конечно, «медовый месяц» на постоялом дворе
в Данни оказался для нее пыткой, и душевная боль не
проходила много дольше, чем телесная, но Мэгги так давно
и так старательно отгоняла эти воспоминания, что теперь
они уже не страшили; притом она с тех пор много читали,
и ей стало понятно, что во многом виновато было просто
непросто невежество: и она и Люк слишком мало знали.
Дай-то бог, чтобы от этой встречи родился ребенок! Будет
у нее маленький, будет кого любить, и тогда ей станет
несравнимо легче. Энн будет не против малыша в доме, они
его полюбит. И Людвиг тоже. Они ей сто раз это говорили,
все надеялись, что Люк в какой-нибудь свой приезд побудет
подольше и пустое, одинокое существование его жены
получит новый смысл.
Она рассказала им, что пишет Люк, и они вслух порадо
вались, но втайне приняли новость недоверчиво.
— Голову даю на отсечение, этот негодяй опять под
каким-нибудь предлогом укатит без нее,— сказала мужу
Энн.
Люк взял у кого-то взаймы машину и рано утром заем пл
за Мэгги. Он сильно похудел, пожелтел и сморщился, будто
вымоченный в уксусе. Мэгги была поражена; она отдала
ему чемодан и села в машину с ним рядом.
— Что это за болезнь Вейля, Люк? Ты писал, ничого
328
опасного, а по тебе сразу видно, что ты болел очень СерЬ-
ПИНО.
— Да нет, это вроде желтухи, рано или поздно ее
каждый рубщик подхватит. Ее разносят тростниковые
крысы; если у тебя порез или царапина, заразы не мино-
впть. Я парень здоровый, так что отделался легко, другие
куда тяжелей болеют. Доктора говорят, я в два счета буду
опять молодцом.
По глубокому, густо заросшему лесом ущелью дорога
набиралась в гору, в глубь материка; на дне ущелья ревела
и грохотала набухшая, полноводная река, а в одном месте
откуда-то сверху в нее низвергался, пересекая дорогу,
пеликолепный водопад. И они проехали между отвесной
скалой и падающим вкось потоком, под влажно мерцающей
аркой — причудливым сплетением света и теней. Чем вы-
ше в гору, тем становилось прохладней, в воздухе разлива-
лись чудесная свежесть,— а Мэгги уже и забыла, как легко
дышится, когда прохладно. Джунгли клонились над доро-
гой, вставали сбоку сплошной пугающей, непроницаемой
стеной. Древесных стволов было не разглядеть под тяже-
лым покровом густолистых лиан, они перекидывались
с вершины на вершину, тянулись непрерывно, нескончае-
мо, будто на весь лес наброшена исполинская завеса
пиленого бархата. Но под этими зелеными сводами перед
глазами Мэгги мелькали то изумительный цветок, то ба-
бочка, то колесо паутины и, точно ее неподвижная ось,
большущий, в нарядных крапинках, паук, то невиданные
грибы, въедающиеся в поросший мхом ствол, то птицы
г длинными, развевающимися алыми и золотистыми
к постами.
Озеро Ичем лежало на плоскогорье, прелестное в бе-
зупречной рамке незатоптанных берегов. Перед заходом
солнца Мэгги с Люком вышли на веранду пансиона погля-
деть на эти тихие воды. Мэгги хотелось посмотреть, как
большие летучие мыши, пожирательницы плодов (еще их
называют летающими лисицами), слетаясь на кормежку,
кружат в небе, точно вестницы Страшного суда. С виду они
страшны и отвратительны, но на удивление робки и со-
вершенно безвредны. При виде темной стаи, трепещущей
п расплавленном золоте заката, замирало сердце; в Хим-
мельхохе Мэгги каждый вечер выходила на веранду погля-
деть на них.
А какое это блаженство — мягкая прохладная постель,
пдесь-то не страшно шевельнуться, простыня не промокнет
от нота и не надо будет осторожно передвигаться на другое
329
место, зная, что прежнее все равно не просохнет. Лит
достал из своего чемодана плоский коричневый пакет,
вынул пригоршню каких-то круглых вещиц и разложил
в ряд на ночном столике.
Мэгги взяла одну такую штучку, повертела в руке
Спросила с любопытством:
— Это что?
— Французский подарочек. (Люк успел забыть сшн»
решение двухлетней давности — не говорить ей, что он
пользуется противозачаточными средствами.) Я сперин
надеваю эту штуку, а уж потом можно и к тебе. Иначе,
пожалуй, еще заведешь ребенка, а нам нельзя себе этого
позволить, пока у нас нет своего дома.— Он сидел на край»
кровати голый, исхудалый, кожа да кости. Но синие глина
его блестели, он потянулся к Мэгги, сжал руку, в которой
она все еще держала «французский подарочек».— Мы уже
почти у цели, Мэг, почти у цели! По моим расчетам, еще
пять тысяч — и мы сможем купить лучший участок, какой
найдется к западу от Чартере Тауэрс.
— Тогда считай, что мы его уже купили,— очень
спокойно, ровным голосом сказала Мэгги.— Я напишу
епископу де Брикассару и попрошу у него эти пять тысяч
взаймы. Он не станет брать с нас проценты.
— И не думай! прикрикнул Люк.— Черт подери,
Мэг, есть у тебя гордость? Мы свое заработаем, а одалжи
ваться ни у кого не станем! Сроду я ни у кого в долг нм
гроша не брал и брать не стану.
Она не слушала, только смотрела на него, глаза запо
локло красным туманом. Еще никогда в жизни не испыты
вала она такой ярости! Врун, жулик, эгоист! Да как он смол
так обмануть ее, лишить ребенка, морочить басней, будто
он хочет стать скотоводом! Ему и так прекрасно живется
с этим Арне Свенсоном, на рубке тростника.
Она и сама удивилась, как сумела скрыть бешенстпп,
и опять заговорила о том, что лежало у нее на ладони.
— Объясни, что такое эти подарочки. Почему из-за ниш
у меня нет ребенка?
Люк подошел, остановился у нее за спиной, и Мэгги
вздрогнула; он подумал, что его прикосновение ее волнует,
но Мэгги понимала — ей противно.
— Ты что же, совсем ничего не знаешь, Мэг?
— Ничего,— солгала она; впрочем, о таком она и прпп
да ничего не знала, не помнила, чтобы о таких штуки я
говорилось хоть в одной книге.
Его беспокойные руки мяли ей грудь.
330
— Понимаешь, когда я... готов... без этого все остается
и тебе, и тогда получается ребенок.
Так вот оно что! Нашел защиту от детей! Жулик!
Люк погасил свет, увлек Мэгги на кровать, и очень
скоро Мэгги услышала те же звуки, что тогда в гостинице
и Данни, и теперь поняла: он готовится. Жулик! Но как его
перехитрить?
Она терпела, стараясь не показать, как ей больно.
Почему должно быть так больно, если то, что они делают,
вполне естественно?
— Тебе это не нравится, а, Мэг? — спросил потом
Люк.— Видно, ты совсем для этого не выросла, если тебе
и сейчас так больно, а не только в первый раз. Ладно, боль-
ше не буду. Ты ж не против, когда мне хватает твоих
грудей, верно?
— Ох, не все ли равно? — устало отозвалась Мэгги.—
Если ты не будешь делать мне больно, пусть будет так.
— Маловато в тебе пылу, Мэг!
— Для этого-то?!
Но он уже опять воспламенился; целых два года у него
не было на это ни времени, ни сил. Да, здорово это — быть
г женщиной, волнующее и запретное удовольствие. Он
новее не чувствует себя мужем Мэг, нет, это все равно что
развлекаться с девчонкой на выгоне где-нибудь за Кайнун-
гким постоялым двором или прижать к стенке стригальни
|||нюсчивую гордячку мисс Кармайкл. Грудки у Мэг что
индо, крепенькие, как раз ему по вкусу, не зря она столько
ездила верхом, и, честное слово, так даже лучше, пристро-
ишься между ними — и не нужны никакие «подарочки».
Лти французские штучки сильно мешают наслаждаться,
в без них нельзя, того и гляди нарвешься.
Лежа навзничь, он привлек к себе Мэгги, присосался
к ее груди. Невыразимое презрение поднялось в Мэгги;
мужчины просто смешны, в такие минуты они и на людей-
го не похожи. Вот он совсем себя не помнит, мнет ее лапами
и урчит, точно какой-то громадный котенок сосет кошку...
И вдруг она ощутила бедром то самое, на сей раз ничем не
||шцищенное.
Все, что происходило, ничуть не волновало Мэгги,
имели оставались ясными. И ее осенило. Медленно, неза-
метно она передвинулась поближе к нему — и, стиснув
|убы, задержав дыхание, чтобы не изменило мужество,
соединилась с ним. Да, больно, но, оказывается, и вполови-
ну не так больно, как прежде. Так все гораздо легче и тер-
пимей.
331
Люк открыл глаза. Попытался оттолкнуть Мэгги, по,,
боже милостивый, ничего подобного он еще не испытывал!
Никогда прежде он не был с женщиной без этой помехи, он
и не подозревал, как велика разница. И у него недостало
сил ее оттолкнуть, ему было уже не до прежнего удоволь
ствия, под конец он даже обнял ее и крепче прижал к собе.
Мужчине не к лицу стонать и кричать, но он не удержал! н
и после всего нежно поцеловал жену.
— Люк...
- Что?
— Почему нельзя всегда так?
— Нам и сейчас нельзя было так делать, Мэг, и, уж
конечно, больше нельзя. Я не успел удрать...
Мэгги наклонилась над ним, погладила его по груди.
— Ох, Люк, пожалуйста! Так гораздо лучше и почти иг
больно. Я осторожна, все обойдется. Пожалуйста!
Найдется ли на свете человек, способный устоять, когда
ему так убедительно предлагают вновь испытать неска
занное наслаждение? Люк кивнул, уступая соблазну,
точно праотец Адам, ибо в эту минуту он знал гораздо
меньше, чем Мэгги: она уже понимала, как его перехит
рить.
— Наверно, ты права, а мне куда приятней, когда ты по
против. Ладно, Мэг, вперед будем делать по-твоему.
И Мэгги, довольная, улыбнулась в темноте. Так-то, мой
милый, я тебе покажу! Ты у меня дождешься, Люк О’Нил!
Осторожна, ха! Жива не буду, а ребеночка рожу!
Здесь, вдали от жаркой, удушливой сырости прибреж
ных равнин, Люк быстро поправлялся. Он ел с аппетитом,
начал прибавлять в весе и уже не пугал неестественной
худобой, с кожи слиняла болезненная желтизна, и они
снова стала смуглой. И при том, как пылко и охотно отвеча
ла теперь Мэгги на его ласки, оказалось не слишком трудно
уговорить его вместо двух недель, как было задумано,
провести на отдыхе еще и третью неделю, а там и четвер
тую. Но на исходе месяца он взбунтовался.
— Хватит, Мэг. Я опять здоров, как бык. А мы с тобой
ведем роскошную жизнь и зря тратим деньги. И я нужен
Арне Свенсону.
— Может быть, передумаешь, Люк? Если ты всерьсл
хочешь купить ферму, можешь купить ее хоть сейчас.
— Давай еще малость потерпим, Мэг.
И, конечно, он умолчал о другом: его неодолимо тянуло
на плантации тростника, то была присущая иным мужчи
нам странная тяга к самой трудной, самой тяжкой работе,
332
которая забирает человека всего, без остатка. Пока он
молод и силен, Люк тростнику не изменит. У Мэгги остава-
лись одна надежда — может быть, она заставит его переду-
мать, если родит ему ребенка, наследника их земли в окру-
10 Кайнуна.
И вот она снова в Химмельхохе, ждет и надеется. Ей
•I’U’iib, очень нужен ребенок! Если будет ребенок, распута-
ются все узлы, только бы ей ребенка! И выяснилось:
ребенок будет. Она сказала Энн и Людвигу, и оба возлико-
вали. Людвиг, тот был просто неоценим. Оказалось, он
превосходно шьет и вышивает — ни тому, ни другому
Мэгги так и не успела научиться,— и вот мозолистыми
искусными руками он колдует над крохотной иголочкой
и тонкой, нежной тканью, а Энн с помощью Мэгги готовит
детскую.
Одна беда, малыш еще до рождения вел себя плохо — то
ли из-за жары, то ли оттого, что мать не была счастлива,
итого Мэгги и сама не понимала. Ее тошнило не только по
утрам, но целыми днями, и пора бы давно прекратиться
этой тошноте, а ей конца не видно; в весе Мэгги прибавляла
мало и медленно, а между тем ее сильно мучили отеки и так
поднялось давление, что доктор Смит всерьез забеспоко-
ился. Сперва он хотел до самых родов уложить ее в больни-
цу в Кэрнсе, но после долгого раздумья решил: раз около
нои нет ни мужа, ни друзей, лучше ей оставаться в доме Энн
и Людвига, они-то о ней заботятся. Но уж на последние три
недели ей безусловно надо поехать в Кэрнс.
— И постарайтесь вызвать мужа, пускай приедет,
повидается с ней! — сердито крикнул он Людвигу.
Мэгги сразу же написала Люку о своей беременности,
она чисто по-женски воображала, будто, узнав, что неже-
ланное уже совершилось, Люк не просто примирится
с неизбежным, но придет в восторг. Его ответное письмо
мигом рассеяло эти розовые мечты. Люк пришел в ярость.
Стать отцом — для него это только и означало, что раньше
надо было лишь прокормиться самому, а теперь будут на
шее два едока. Горькая это была пилюля для Мэгги, но
пришлось проглотить — выбора не оставалось. Будущий
ребенок привязывал ее отныне к Люку так же прочно, как
н гордость.
Но теперь она совсем больная, беспомощная, и ей так не
Iнатает любви; ребенок — и тот ее не любит, он зачат про-
тив своей воли и не желает появляться на свет. Мэгги
333
чувствовала, крохотное существо внутри протестует, как
может, не хочет расти и жить. Будь у нее силы проехать дме
тысячи миль по железной дороге, она бы вернулась домой,
но доктор Смит и слышать об этом не хотел. Неделя, а то
и больше в поезде, даже с перерывами, для ребенка верпам
гибель. И как ни несчастна, как ни разочарована была
Мэгги, сознательно повредить ребенку она не хотела. Но
время шло — и меркла ее радость, мечта о живом существе,
которое принадлежало бы ей одной, которое можно бы
любить без оглядки: еще не рожденный младенец давал см
все тяжелей, все хуже с ней ладил.
Доктор Смит начал поговаривать о том, чтобы пораныпа
отправить ее в Кэрнс; он далеко не уверен, что роды в Дан
глоу сойдут благополучно, ведь тут не больница, а так,
домишко-изолятор. Кровяное давление у Мэгги то и доли
подскакивает, отечность усиливается; доктор Смит загони
рил о токсикозе, об эклампсии, произносил еще какие-то
мудреные слова и так напугал Энн с Людвигом, что они
согласились на Кэрнс, как ни хотелось им, чтобы ребенок
родился у них, в Химмельхохе.
Май был на исходе, оставалось ждать еще месяц, чер<м
месяц Мэгги наконец избавится от этой невыносимой обу
зы, от этого неблагодарного младенца. Она уже начала его
ненавидеть — того самого малыша, которого так жаждала,
пока не испытала, сколько от него неприятностей. Ну с чего
она взяла, будто Люк обрадуется, когда узнает, что ребенок
уже существует и должен родиться? По всему его поводе
нию с тех пор, как они женаты, могла бы понять — на это
надеяться нечего.
Да, пора признать: все рухнуло, пора отбросить ду
рацкую гордыню и попытаться спасти из развалин, что еще
можно спасти. Они поженились из ложных побуждений
Люк польстился на ее деньги, а она хотела убежать от
Ральфа де Брикассара и в то же время пыталась его длн
себя сохранить. Они ведь и не притворялись, будто любя г
ДРУГ друга, а между тем только любовь могла бы помочь им
одолеть тяжкую путаницу, возникшую оттого, что они
совсем разного хотели и к разному стремились.
И вот что странно, Мэгги не чувствовала настоя щей
ненависти к Люку, но все чаще, все сильней ненавидели
Ральфа де Брикассара. А ведь, в сущности, Ральф поступал
с нею много добрей и честней, чем Люк. Он всегда старался,
чтобы она видела в нем только друга и духовного пастыри,
не больше, и хоть он дважды ее поцеловал, но ведь оба раин
первый шаг сделала она.
334
Тогда с чего же так на него злиться? С чего ненавидеть
Ральфа, а не Люка? Виновата она сама, ничего не смыслит
и жизни, ее страхи виноваты и непомерная злая обида на
шч о за то, что он упорно ее отталкивал, а она так любила
ого, так жаждала его любви. И еще виноват дурацкий по-
рыв, что толкнул ее выйти за Люка О’Нила. Она предала
и себя и Ральфа. Что за важность, если ей и нельзя было
стать его женой, спать с ним, родить от него ребенка? Что
in важность, если он и не хотел ее, а он и вправду ее не
мотел. Важно одно: ей нужен только он, и нечего было
мириться на меньшем.
Но понять, в чем ошибка, еще не значит ее исправить.
< >ма остается женой Люка О’Нила и ребенка родит от Люка
О'Нила. Как же ей радоваться будущему ребенку Люка,
если сам Люк этого ребенка не желает? Бедный малыш! Но,
но крайней мере, когда он родится, он будет сам по себе,
совсем новый человечек, и можно будет любить его самого.
Ди только... Вот если бы это был ребенок Ральфа де Бри-
кассара! А это невозможно, этому не бывать. Ральф слу-
жит церкви, а церковь требует его всего без остатка,
требует даже и то, в чем не нуждается,— его мужское
начало. Святая церковь требует, чтобы оно принесено было
ай в жертву, этим она утверждает свою власть над своим
слугой — и уничтожает его, вычеркивает из жизни, ибо
когда он перестанет дышать, он никого не оставит после
• обя. Но придет день, и она поплатится за свою жадность.
Придет день — и не останется больше Ральфов де Бри-
кассаров, ибо они начнут ценить в себе мужское начало
и поймут, что церковь требует от них жертвы напрасной,
совершенно бессмысленной...
Мэгги резко поднялась, тяжелой походкой прошла
а гостиную — там Энн читала запрещенный роман Норма-
на Линдсея, явно наслаждаясь каждым запретным словом.
— Энн, кажется, выйдет по-вашему.
Энн рассеянно подняла голову.
— О чем вы, дорогая?
— Позвоните доктору Смиту. Я рожу этого несчастного
младенца тут, у вас, и очень скоро.
— О господи! Идите в спальню и ложитесь — не к себе,
и нашу спальню!
Кляня капризы судьбы и решимость младенцев, доктор
( .мит примчался из Данглоу на своей старой, расхлябанной
машине, прихватив местную акушерку и все инструменты
и лекарства, какие нашлись в его захолустной больничке.
Укладывать Мэгги в эту жалкую больничку нет ни малей-
335
шего смысла — все, что можно сделать там, он сделаем
и в Химмельхохе. Вот если бы в Кэрнс, другое дело.
— Мужа известили? — спросил он, взбежав на крыли
цо в сопровождении акушерки.
— Послали телеграмму. Мэгги в моей комнате, я поду
мала, там вам будет просторнее.
И Энн заковыляла за приезжими в спальню. Мэгги
лежала на кровати, смотрела широко раскрытыми глазами,
но ничем не показывала, что ей больно, лишь изредка судо-
рожно стискивала руки и корчилась. Она повернула голопу,
улыбнулась Энн — и в этих широко раскрытых глазах Эпи
увидела безмерный испуг.
— Я рада, что не попала в Кэрнс,— сказала Мэгги.
Моя мама никогда не ложилась для этого в больницу,
а папа как-то сказал, что из-за Хэла она ужасно намучи
лась. Но она осталась жива, и я тоже не умру. В семы»
Клири женщины живучие.
Несколько часов спустя доктор Смит вышел на веранду
к Энн.
— У бедняжки очень затяжные и тяжелые роды.
Первый ребенок почти всегда трудно дается, а у этого еще»
и положение неправильное, и она только мучается, а дело
не движется. Будь она в кэрнской больнице, мы бы сделали
кесарево сечение, а здесь об этом и думать нечего. Она
должна разродиться сама.
— Она в сознании?
— Да, в полном сознании. Храбрая малютка, не кричит,
не жалуется. Самым лучшим женщинам приходится тяжи
лей всех, вот что я вам скажу. Она все спрашивает, приехал
ли уже Ральф, пришлось что-то сочинить, я ей сказал, что
дорогу размыло. Мне казалось, ее мужа зовут Люк?
- Да.
— Хм-м! Ну, может быть, потому ей и понадобился
Ральф, кто он там ни есть. От этого Люка, видно, радости
мало?
— Он негодяй.
Энн оперлась обеими руками на перила веранды, накло
нилась. С дороги, ведущей из Данглоу, свернуло такси, noi
оно поднимается в гору, к Химмельхоху. Зоркие глаза Энн
издалека различили темные волосы пассажира на заднем
сиденье, и у нее вырвался возглас радости и облегчении
— Просто глазам не верю, но кажется, Люк все-тики
вспомнил, что у него есть жена!
— Я лучше пойду к ней, а вы с ним сами справляйтесь,
Энн. Я ей пока ничего не скажу, вдруг вы обознались
336
\ « < ли это он, прежде чем огорошить, дайте ему чашку чая.
11 v<кай сперва подкрепится.
Такси остановилось; к удивлению Энн, шофер вышел
«• <ам распахнул дверцу перед пассажиром. У Джо
Kiir । ильоне, водителя единственного в Данни такси, такая
|М»6<‘зпость была не в обычае.
Приехали, ваше преосвященство,— сказал он и ннэ-
• •» поклонился.
Из машины вышел человек в длинной развевающейся
к рпой сутане, препоясанной лиловым шелком. Повернул-
-а и на миг ошеломленной Энн почудилось, что Люк
н Нил разыгрывает с нею какую-то непостижимую шутку.
Н<»юм она увидела, что это совсем другой человек, по край-
ней мере лет на десять старше Люка. «Господи,— подумала
•па, пока он, высокий, стройный, поднимался к ней, шагая
•«грез две ступеньки,—в жизни не видела такого красавца!
\|»хиепископ, не больше и не меньше! Что понадобилось
•июлическому архиепископу от нас с Людвигом, старых
тгеран?»
Миссис Мюллер? — спросил он с улыбкой, глядя на
.... ( верху вниз синими глазами, взгляд был добрый, но
ьнвой-то отрешенный. Словно этот человек против во-
III слишком много видел на своем веку и давным-давно
\мудрился заглушить в себе способность что-либо чувст-
iHHia гь.
Да, я Энн Мюллер.
Я архиепископ Ральф де Брикассар, легат его
• пи гейшества папы в Австралии. Насколько я знаю, у вас
« цвет жена Люка О’Нила?
— Да, сэр.
Ральф? Ральф?! Так это и есть Ральф?!
— Я ее старинный друг. Скажите, нельзя ли мне ее
|ншидать?
— Видите ли, архиепископ...— нет, так не говорят,
в прхиенископу надо обращаться «ваше преосвященство»,
• ih Джо Кастильоне,— я уверена, при обычных обстоя-
• н.ствах Мэгги была бы очень рада вас видеть, но сейчас
♦ •ни рожает, и роды очень тяжелые.
I! тут Энн увидела, что этот человек не сумел до конца
подавить в себе способность чувствовать, а лишь силою
I’.ii гудка загнал ее в самый дальний угол сознания, точно
•.пниого пса. Глаза у него были синие-синие, Энн совсем
..... в них, а на дне увидела такое... и с недоумением
• просила себя: что Мэгги для этого архиепископа и что он
। in Мэгги?
337
— Я знал, знал, что с нею что-то случилось! Давно эти
чувствовал, а в последнее время тревожился до безумии
Я должен был приехать, убедиться своими глазами. По
жалуйста, позвольте мне повидать ее! Хотя бы потому, что
я священник.
Энн вовсе и не думала ему отказывать.
— Идемте, ваше преосвященство. Сюда, пожалуйста
И она медленно заковыляла, опираясь на костыли,
а мысли обгоняли одна другую: чисто ли в доме, прибрано
ли? Вытерла ли я сегодня пыль? Не забыли мы выкинуть
протухшую баранью ногу, вдруг ею все пропахло? Надо
ж было такому важному гостю явиться в самое неподхддн
щее время! Людвиг, увалень несчастный, хоть бы ты слан
наконец с трактора и пришел домой! За тобой сто лет назад
послано!
Гость прошел мимо доктора Смита и акушерки, словно
их тут и не было, опустился на колени у постели, взнл
больную за руку.
— Мэгги!
Через силу она всплыла из страшного сна, куда погру
зилась, точно в омут, уже ко всему равнодушная, и увидела
совсем близко любимое лицо, густые черные волосы, в кото
рых теперь двумя белыми крыльями светилась седина,
и тонкое аристократическое лицо, в котором чуть больше
стало морщин и — что, казалось бы, невозможно — еще
больше терпения, и синие глаза заглянули ей в глаза с
бесконечной любовью и нежностью. Как могла она вообра
зить, будто Люк на него похож? Другого такого нет на света
и не будет, а она предала свое чувство к нему. Люк — отра
жение в темном стекле, а Ральф ослепителен, точно солнца,
и, точно солнце, недостижим. Какое счастье видеть его!
— Помоги мне, Ральф,— сказала она.
Он пылко поцеловал ее руку, потом прижал к своей
щеке.
— Я всегда готов тебе помочь, моя Мэгги, ты жа
знаешь.
— Помолись за меня и за маленького. Только ты
можешь нас спасти. Ты ближе нас к богу. Мы никому на
нужны, мы никогда никому не были нужны, даже тебе.
— А где Люк?
— Не знаю, мне все равно.
Мэгги закрыла глаза, голова ее метнулась на подуш
ке — вправо, влево, но пальцы все так же крепко, не
отпуская, сжимали его руку.
Доктор Смит коснулся его плеча.
338
— Теперь вам лучше уйти отсюда, ваше преосвящен-
ГТНО.
— Если ее жизнь будет в опасности, вы меня позовете?
— Непременно.
С плантации наконец примчался Людвиг, вне себя от
гревоги: кругом ни души, а в спальню он войти не смел,
наконец на веранду вышли Энн с архиепископом.
— Как она, Энн?
— Пока ничего. Доктор не говорит прямо, но, по-моему,
у него появилась надежда. Познакомься, Людвиг, у нас
гость. Это архиепископ Ральф де Брикассар, старый друг
Мегги.
Людвиг, более сведущий в подобных делах, чем его
жена, опустился на одно колено и поцеловал кольцо на
руке, которую протянул ему архиепископ.
— Присядьте, ваше преосвященство, поговорите с Энн.
II пойду приготовлю чай.
— Так вы и есть Ральф,— сказала Энн.
Она прислонила костыли к бамбуковому столику, гость
гел напротив; живописно спадали складки сутаны, из-под
них виднелись начищенные до блеска черные сапоги для
верховой езды — он закинул ногу на ногу. Не очень-то
мужская поза, а впрочем, это неважно, ведь он священник,
и, однако, такая ли поза, другая ли, а чувствуется в нем что-
то очень мужественное. И пожалуй, он моложе, чем ей
сперва показалось, едва-едва за сорок. Такой великолеп-
ный образчик силы и красоты — и пропадает понапрасну!
— Да, я Ральф.
— С той минуты, как у Мэгги начались схватки, она не
переставала звать какого-то Ральфа. Признаться, я ничего
не понимала. Прежде она ни разу не упоминала при мне ни
п киком Ральфе.
— Очень на нее похоже.
- Откуда вы знаете Мэгги, ваше преосвященство?
И давно ли?
Священник натянуто улыбнулся, сложил тонкие, не-
♦Лыкповенно красивые руки шатром, так что касались друг
друга лишь кончики пальцев.
- Я познакомился с Мэгги, когда ей было десять лет,
через несколько дней после ее приезда из Новой Зеландии.
По справедливости можно сказать, что я знал Мэгги в дни
потопа и пожара, в дни душевного голода, в дни жизни
и смерти. Все это нам пришлось претерпеть. Мэгги — это
деркало, *в котором мне суждено видеть, что я обыкновен-
ный смертный.
339
— Вы ее любите! — с удивлением сказала Энн.
— Всегда любил.
— Какое несчастье для вас обоих!
— Я надеялся, что только для меня. Расскажите мни
о ней, что с ней было с тех пор, как она вышла замуж. Уи«г
много лет я ее не видел, но всегда за нее тревожился.
— Я вам все про нее расскажу, но сначала расскажин*
вы. Нет-нет, я спрашиваю не о личном, просто — как они
жила до переезда в Данни? Ведь нам с Людвигом совсем
ничего про нее не известно, мы только и знаем, что прежде
она жила где-то под Джиленбоуном. Нам хотелось бы знип
больше, потому что мы очень ее полюбили. Но она никогдй
ничего не рассказывала — наверно, из гордости.
Вошел Людвиг, притащил поднос с чаем и всякой едой,
сел к столу, и архиепископ коротко рассказал Мюллерам,
как жила Мэгги прежде, чем стала женой Люка.
— Вовек бы ничего такого не подумала! Чтобы у Люки
О'Нила хватило наглости оторвать ее от всего этого и пре
вратить в прислугу! И еще с условием, чтобы мы ее жало
ванье клали на его текущий счет! А вы знаете, что у бед
няжки за все время, пока она здесь, ни гроша в кармане ни
было? На рождество я велела Людвигу дать ей кое-какнн
деньги наличными, но к этому времени она уже так обноси
лась, что пришлось их сразу потратить, а больше она у нас
ничего брать не захотела.
— Не жалейте Мэгги,— резковато сказал архиепископ
Ральф.— Я думаю, сама она о своей судьбе не жалеет, а ос
ли жалеет, то уж не из-за того, что у нее нет денег. В коши»
концов, от денег-то она видела мало радости. А если бы ей
понадобились деньги, она знает, где их взять. Думаю, явное
равнодушие Люка ранит ее гораздо больней, чем бездо
нежье. Несчастная моя Мэгги!
Потом Энн и Людвиг стали рассказывать, как жишп
Мэгги у них в доме, а де Брикассар слушал, все так жп
сведя руки шатром, кончиками пальцев одна к другой,
и неотрывно смотрел на раскинувшиеся широкими веерами
листья красавицы пальмы перед домом. Ни разу ничто но
дрогнуло в его лице, ничто не переменилось в отрешенном
взоре прекрасных синих глаз. Да, он многому научился ли
годы службы при Витторио Скарбанца, кардинале ди Коп
тини-Верчезе.
Дослушав этот рассказ, Ральф де Брикассар вздохнул
и перевел взгляд на озабоченные лица Мюллеров.
— Что ж, очевидно, мы должны ей помочь, parfэтого но
делает Люк. Если она и в самом деле ему не нужна, лучина
340
«•й вернуться в Дрохеду. Я понимаю, вам жаль с нею расста-
виться, но ради блага Мэгги постарайтесь уговорить ее
иврнуться домой. Я вышлю ей из Сиднея чек, чтобы ей не
пришлось просить денег у брата. А дома она все объяснит
• иоим так, как сама пожелает.— Он взглянул в сторону
«пильни, тревожно покачал головой,— Боже милостивый,
<мй младенцу родиться благополучно!
Но ребенок родился только через сутки, и Мэгги,
•«бессиленная, измученная, едва не умерла. Доктор Смит
щедро давал ей опий, по старинке полагая, что это в по-
добных случаях самое верное, и ее затягивало и кружило
и водовороте непрестанных кошмаров, мерещились чуди-
ща, которые набрасывались на нее извне и изнутри,
царапали, грызли, рвали клыками и когтями, выли, скули-
•III, рычали. Порой на миг перед глазами отчетливо возни-
кало лицо Ральфа — и вновь его смывало нахлынувшей
болью; но она все равно помнила о нем и знала — пока он ее
««мраняет, ни она, ни ребенок не умрут.
Порой доктору Смиту удавалось урвать минуту, чтобы
перекусить, подкрепиться ромом и удостовериться, что
никто из других его пациентов по собственной опрометчи-
вости не умер; он оставлял акушерку справляться своими
«илами и за это время узнал кое-что из истории Мэгги —
ровно столько, сколько Энн и Людвиг сочли уместным ему
ригсказать.
— Вы правы, Энн,— сказал он, выслушав все это.—
Пгроятно, в ее теперешних мучениях виновата среди
прочего верховая езда. Для женщин, которым приходится
много ездить верхом, очень плохо, что дамское седло вышло
ин моды. От мужской посадки развиваются не те мышцы,
иикие нужны для родов.
— Я слышал, что это просто предрассудок,— мягко
«наметил архиепископ.
Доктор Смит окинул его недобрым взглядом. Доктор
Смит отнюдь не питал нежных чувств к католическим
гпищенникам, полагая, что они все до единого — безмоз-
ыые ханжи и лицемеры.
— Думайте как угодно,— сказал он,— но ответьте мне
ни один вопрос, ваше преосвященство: если встанет выбор,
гохранить ли жизнь Мэгги или ребенку, что подскажет вам
Numa совесть?
- В этом вопросе церковь непреклонна, доктор. Она не
попускает никакого выбора. Нельзя погубить младенца
риди спасения матери, и нельзя погубить мать ради спасе-
нии младенца.— Он ответил доктору Смиту такой же
341
недоброй улыбкой.— Но если бы до этого дошло, докшр
я сказал бы вам без колебаний: спасите Мэгги и черт с ним
с младенцем.
Доктор Смит изумленно ахнул, рассмеялся и хлопну »
архиепископа по спине.
— Да вы молодчина! Будьте спокойны, я не разбол i ню
что вы сказали. Но пока что ребенок жив, и, по-могму
сейчас нет никакого смысла его убивать.
А Энн подумала: хотела бы я знать, что бы вы ответ и о»
архиепископ, если бы это был ваш ребенок?
Часа через три, когда предвечернее солнце уже печи о.
но клонилось к окутанной туманом громаде горы Барн»
Фрир, доктор Смит вышел из спальни.
— Ну вот, кончилось, — сказал он, явно довольный
У Мэгги еще много всякого впереди, но, даст бог, все бул»»
хорошо. А родилась девочка, тощенькая, слабенькая, пен»»
пяти фунтов весом, до безобразия головастая и с бешеным
нравом, под стать ее огненно-рыжим волосам. Я в ж и.ни»
еще не принимал такого огненно-рыжего младенца. <h\
кроху даже топором не прикончишь, я-то знаю, я почти чн.
попробовал.
Сияющий Людвиг откупорил давно припасенную (»у
тылку шампанского, наполнил бокалы, и все пятеро
священник, врач, акушерка, фермер и его калека жена си»»»
выпили за здоровье и счастье молодой матери и громки
вопящего злонравного младенца. Было первое июня, шц»
вый день австралийской зимы.
На смену акушерке приехала сиделка, она должна бы и»
оставаться в Химмельхохе, пока Мэгги не окажется ....
опасности. Врач и акушерка отбыли, а Энн, Людвиг и арчи
епископ пошли взглянуть на Мэгги.
На этой двуспальной кровати она казалась такой кр<»
хотной, такой худенькой, что архиепископу Ральфу при
шлось запрятать в дальний уголок памяти еще и эту боль
позднее надо будет извлечь ее па свет, и обдумать, и си’р
петь. Мэгги, бедная моя, исстрадавшаяся, потерпевши»»
крушение Мэгги... я всегда буду тебя любить, но я не м<»» у
дать тебе того, что дал, хоть и против своей воли, Лю».
О’Нил.
А причина всего — крикливый комочек мяса — лежи >ы
в плетеной колыбели у дальней стены и знать не знала и»*
что обступили ее и разглядывали. Новорожденная сердин»
кричала, кричала без умолку. Наконец сиделка подняла »•»
вместе с колыбелью и унесла в комнату, которая отмыт*
стала детской.
342
Что-что, а легкие у нее здоровые,— сказал архиепи-
•н»п Ральф, сел на край кровати и взял бескровную руку
\1 Mill в свои.
По-моему, жизнь ей не очень понравилась,— улыб-
<i\ чась в ответ Мэгги. Как он постарел! По-прежнему
• ргпкий и стройный, но как будто прожил сто лет. Мэгги
••«•пернула голову к Энн и Людвигу, протянула им сво-
..in ую руку.— Милые, добрые мои друзья! Что бы я дела-
••• без вас? А от Люка нет вестей?
— Пришла телеграмма, он очень занят, приехать не
«нкет, но шлет вам наилучшие пожелания.
Очень великодушно с его стороны,— сказала Мэгги.
Энн быстро наклонилась, поцеловала ее в щеку.
— Мы пойдем, дорогая, не будем мешать. Уж наверно,
••мм с архиепископом есть что порассказать друг другу.—
..оперлась на руку мужа, пальцем поманила сиделку: та
•нумленпо разглядывала священника, будто глазам своим
•««» перила.— Пойдемте, Нетти, выпейте с нами чаю. Если
♦•1.1 понадобитесь Мэгги, его преосвященство вас позовет.
— Как же ты назовешь свою крикунью дочку? —
просил архиепископ, когда дверь затворилась и они
Мэгги остались вдвоем.
Джастина.
Очень хорошее имя, но почему ты его выбрала?
Вычитала где-то, и мне понравилось.
Она нежеланный ребенок, Мэгги?
Мэгги страшно осунулась, на исхудалом лице остались,
«нькется, одни глаза; глаза эти, кроткие, затуманен-
•| i.iс, тихо светились, в них не было ненависти, но не было и
tlohllll.
— Наверно, желанный. Да, желанный. Я столько хит-
рила, чтобы заполучить ее. Но пока я ее носила, я к ней
никаких чувств не испытывала, только и чувствовала: я-то
• и нежеланна. Мне кажется, она никогда не будет моим
ринги ком или дочерью Люка, она будет ничья. Мне ка-
-ычея, она всегда будет сама по себе.
Мне пора, Мэгги,— негромко сказал Ральф.
I а* глаза холодно блеснули, губы искривила недобрая
• римаса.
Так я и знала! Забавно, как мужчины всегда спешат
। |рэн> от меня и забиться в щель!
< hi поморщился.
Не надо так зло, Мэгги. Мне невыносимо уехать
•» и<»мнить тебя такой. Прежде, что бы с тобой ни случалось,
• м ш (тда оставалась милой и нежной, и это было мне в тебе
343
всего дороже. Не изменяй себе, пусть все, что произошли)
тебя не ожесточит. Я понимаю, наверно, это ужасно, Ч1н
Люк так невнимателен, даже не приехал, но не изменяй
себе. Тогда бы ты перестала быть моей>Мэгги.
Но она все смотрела на него чуть ли не с ненавистью
— А, перестаньте, Ральф! Совсем я не ваша Мэгги
и никогда вашей не была. Вы меня не хотели, это вы тол
кнули меня к нему, к Люку. Что я, по-вашему, святая? Или,
может, монахиня? Ничего подобного! Я самая обыкпо
венная женщина, и вы испортили мне жизнь! Сколько лог
я вас любила, и никто больше не был мне нужен, и я пю>
ждала... я изо всех сил старалась вас забыть, а потом выпит
за него замуж, потому что мне показалось — он немнож пн
похож на вас, а он вовсе меня не хочет, и я ему не нужпп
Неужели это такие уж непомерные требования к мужчи
не — когда хочешь быть ему нужной и желанной?
Она всхлипнула, но тотчас овладела собой; впервые пн
заметил на ее лице страдальческие морщинки и понял
этих следов не изгладят ни отдых, ни возвращенное здо
ровье.
— Люк неплохой человек и даже не без обаяния,
продолжала Мэгги.— Мужчина как мужчина. Все вы одн
наковы, этакие огромные волосатые мотыльки, изо вгош
сил рветесь к какому-нибудь дурацкому огоньку, бьетесь
о прозрачное стекло и никак его не разглядите. А уж если
ухитритесь пробраться сквозь стекло, так лезете прями
в огонь и сгораете, и конец. А ведь рядом тень и прохлади,
есть и еда, и любовь, и можно завести новых маленьких
мотыльков. Но разве вы это видите, разве вы этого хотите?
Ничего подобного! Вас опять тянет к огню и вы бьетесь,
бьетесь до бесчувствия, пока не сгорите!
Он не знал, что сказать, она вдруг повернулась к нему
новой, прежде неведомой стороной. Было в ней это всегда
или появилось оттого, что она исстрадалась, несчастии,
брошена? Мэгги — и вдруг говорит такое? Он почти и не
слышал ее слов, его слишком потрясло, что она способпм
так говорить, и потому он не понял, что это кричит в ной
одиночество и сознание вины.
— А помнишь, в тот вечер, когда я уезжал из Дрохеды,
ты подарила мне розу? — спросил он с нежностью.
— Да, помню.
Голос ее прозвучал безжизненно, гневный огонь в г.hi
зах погас. Теперь она смотрела как человек, который уже
ни на что не надеется, глазами ничего не говорящими,
стеклянными, как глаза ее матери.
344
— Эта роза и сейчас со мной, в моем требнике. И каж-
дый раз, как я вижу розу такого цвета, я думаю о тебе.
II люблю тебя, Мэгги. Ты — моя роза, твой прекрасный
человеческий образ и мысль о тебе всегда со мной.
И опять опустились углы ее губ, а глаза вспыхнули
iiieBHO, почти ненавидяще.
— Образ, мысль! Че-ло-веческий образ и мысль! Вот
именно, только это я для вас и значу! Вы просто романтик,
глупый мечтатель, вот вы кто, Ральф де Брикассар! Вы
ровно ничего не смыслите в жизни, вы ничуть не лучше
«того самого мотылька! То-то вы и стали священником!
Будь вы обыкновенный человек, вы бы не умели жить
обыкновенной жизнью, вот как Люк не умеет, хоть он-то
и обыкновенный! Говорите — любите меня, а сами понятия
но имеете, что значит любить, просто повторяете заученные
слова, потому что воображаете — это красиво звучит! Ума
ио приложу, почему вы, мужчины, еще не исхитрились сов-
сем избавиться от нас, женщин? Вам ведь без нас было бы
иуда приятней, правда? Надо бы вам изобрести способ же-
ниться друг на друге, вот тогда бы вы блаженствовали!
— Не говори так, Мэгги! Прошу тебя, не надо!
— Уходите! Видеть вас не хочу! И вы кое-что забыли
про ваши драгоценные розы, Ральф: у них есть еще и
острые, колючие шипы!
Он вышел, не оглядываясь.
На телеграмму с известием, что он стал отцом и может
гордиться дочерью весом в пять фунтов по имени Джасти-
на, Люк даже не потрудился ответить.
Мэгги медленно поправлялась, стала прибавлять в весе
и дочка. Быть может, если бы Мэгги кормила сама, ее со-
единили бы с этим тощеньким капризным созданием более
прочные узы, но в пышной груди, к которой с наслаждени-
ем льнул Люк, не оказалось ни капли молока. Вот такая
насмешка судьбы, а впрочем, это справедливо, думала
Мэгги. Она добросовестно, как оно и полагается, пеленала
и поила из бутылочки крохотное существо с красной рожи-
цей и огненно-рыжим пухом на голове и все ждала, что
инутри всколыхнется какая-то чудесная, всепоглощающая
нежность. Но ничего такого не случилось; не было ни ма-
лой шего желания осыпать эту крохотную рожицу поцелуя-
ми, тихонько кусать крохотные пальцы и проделывать еще
тысячу глупостей, что так любят проделывать матери со
гиоими младенцами. Не было ощущения, что это — ее
345
ребенок, и он так же мало тянулся к ней, так же мало в пой
нуждался, как и она в нем. Он, он! Мэгги даже не веном ни*
ла, что о дочке надо говорить — она.
Людвиг с Энн и помыслить не могли, что Мэгги вовсе ин
обожает свою Джастину и привязана к ней куда мен мин.
чем была привязана ко всем своим младшим братишкам
Стоит Джастине заплакать — и Мэгги уже тут как туг,
берет на руки, воркует над ней, укачивает, малышка всегда
чистенькая, ухоженная. Странно только, что она как будто
вовсе не желает, чтобы ее брали на руки и ворковали над
ней, и гораздо быстрей затихает, если ее оставить в покое
Понемногу она становилась приятней с виду. Кожи не
красная уже, а белая, прозрачная, как часто бывает у ры
жих, и сквозь нее чуть просвечивают голубые жилки,
крохотные руки и ноги теперь младенчески пухлые. Воло
сы стали гуще, кудрявее и навсегда обрели ту же вызывай»
ще яркую окраску, что отличала малышкиного деда Пэдди
Все с нетерпением ждали, какого цвета будут у девочки
глаза. Людвиг спорил, что в отца — синие, Энн уверяла
серые, материнские, Мэгги ничего не предугадывала, про
сто ждала. Но оказалось, глаза у Джастины совсем осп
бенные, ни на чьи больше не похожие и, пожалуй, страшно
ватые. Когда девочке минуло полтора месяца, они стали
терять младенческую молочную голубизну, а на третий
месяц окончательно определились и разрез их, и цвет
Необыкновенные, поразительные глаза. По краю радужной
оболочки очень темное серое кольцо, а сама она такай
светлая, что даже не разобрать, серая или голубая, точной
всего бы сказать — темно-белая. Какие-то странные, немо
ловеческие глаза, от них нельзя оторваться, они вселяю)
тревогу, а смотрят словно не видя; но со временем стали
ясно, что видит Джастина превосходно.
Хотя доктор Смит и не говорил об этом вслух, его сильнп
беспокоило, что девочка родилась неестественно большого
ловая, и первые полгода он пристально следил за ее разни
тием; особенно встревожили его эти странные глаза: уж ши
ли у нее, как он все еще называл это по старинке, головной
водянки (в учебниках медицины таких детей имен у
ют гидроцефалами). Но нет, судя по всему, мозг у Джиг
тины вполне нормальный и работает как полагается,
просто голова великовата, но девочка растет, выравнивай
ся, и голова уже не кажется такой несоразмерно oi
ромной.
Люк все не появлялся. Мэгги несколько раз ему писала,
но он не отвечал и ни разу не приехал посмотреть на свшн н
346
ребенка. Отчасти Мэгги это даже радовало: она бы просто
не знала, что ему сказать, и сильно сомневалась, чтобы это
странное существо — их дочка — привело его в восторг.
Родись у них большой, крепкий мальчишка, Люк, воз-
можно, оттаял бы, но Мэгги несказанно радовалась, что
Джастина не мальчишка. Вот оно, живое доказательство,
что распрекрасный Люк О’Нил далеко не совершенство:
будь он настоящим мужчиной, от него бы конечно рожда-
лись только сыновья!
Дочка чувствовала себя гораздо лучше, чем Мэгги,
быстрей поправлялась после великого испытания — появ-
ления на свет. К четырем месяцам она уже не так много
плакала и, лежа в колыбели, развлекалась самостоятельно:
«питала и дергала висящие перед нею яркие разноцветные
шарики. Но она никогда никому не улыбалась, не видали
у нее даже бессознательной «желудочной» улыбки, свой-
ственной всем младенцам.
В октябре настала мокрядь, время дождей — и это было
до невозможности дождливое время. Влажность воздуха
дошла до ста процентов и уже не уменьшалась; изо дня
п день часами лило как из ведра, потоки воды с шумом
низвергались на Химмельхох, красная почва совсем
раскисла, сахарный тростник размок, широкая и глубокая
рока Данглоу вздулась, но из берегов выйти не успела —
опа слишком коротка, воды ее слишком быстро вливаются
В море. Джастина лежала в колыбели и странными своими
глазами созерцала мир, а Мэгги сидела и тупо смотрела,
как за сплошной стеной дождя исчезает и вновь появляется
юра Бартл-Фрир.
Выглянет солнце — и земля начинает куриться тре-
петными струйками пара, в мокрых стеблях тростника
искрятся влажные алмазы, река становится исполинской
золотой змеей. И в небе от края до края встает безукориз-
ненно вычерченная двойная радуга, такая яркая на фоне
гумрачных сизых туч, что краски любой земли, кроме
Северного Квинсленда, показались бы тусклыми и жалки-
ми. Но Северный Квинсленд ничуть не меркнет даже перед
чтим божественным сиянием, и Мэгги кажется — теперь
опа понимает, отчего так бесцветна серо-бурая Джиленбо-
упская равнина: Северный Квинсленд присвоил и ее долю
нрких красок. *
Однажды в начале декабря Энн вышла на веранду, села
рндом с Мэгги, внимательно на нее посмотрела. До чего же
пип худая, угасшая! Даже чудесные золотые волосы — и те
утратили прежний блеск.
347
— Не знаю, Мэгги, может быть, я неправильно носц
пила, но дело сделано, и вы не говорите «нет», снами н»
выслушайте меня.
Мэгги отвела глаза от радуги, улыбнулась.
— Как торжественно это звучит, Энн! Что же я до.гжт»
выслушать?
— Мы с Людвигом очень за вас беспокоимся. Вы илом»
поправлялись после родов, а теперь, когда начались дожди,
выглядите и того хуже. Плохо едите, худеете. Я всичи
думала, что здешний климат вам не подходит, по, пока m
прибавилось тягот, вы кое-как справлялись. Л теперь, ми
оба считаем, со здоровьем у вас плохо, и если так и ос i и
вить, вы заболеете всерьез.
Энн перевела дух.
— Ну и вот, две недели назад я написала одной пр и и
тельнице в бюро обслуживания туристов, и мы устроили
вам каникулы. И не говорите о расходах, ни карман Лкжи
ни наш от этого не пострадают. Архиепископ прислал дан
вас очень солидный чек, и ваш брат тоже прислал денег дли
вас и для маленькой, это от всех ваших в Дрохеде, и мт
кажется, брат хочет, чтобы вы приехали домой погости и.
Мы с Людвигом все это обсудили и решили, что само"
разумное — потратить часть этих денег на хорошие кап и
кулы для вас. По-моему, поехать домой в Дрохеду для ни»
далеко не лучший отдых. Мы с Людвигом уверены, вам
сейчас нужней всего побыть одной и собраться с мыслями
Чтобы никто не мешал — ни Джастина, ни мы, ни Люк, ни
Дрохеда. Вы когда-нибудь оставались одна, на свобод»',
Мэгги? Давно пора. Так вот, мы сняли для вас на два меси
ца домик на острове Матлок, с начала января до начал.»
марта. Мы с Людвигом присмотрим за Джасти ной. Вы ж»'
знаете, ничего плохого с ней не случится, а уж если ш*
явится малейший повод для беспокойства, вот вам слот»
мы вас в ту же минуту известим, с Матлоком есть телефон
ная связь, и вы сразу вернетесь.
Двойная радуга исчезла, солнце тоже скрылось, опии,
собирался дождь.
— Энн, если б не вы и не Людвиг, за эти три года я бы
сошла с ума. Вы и сами это знаете. Иной раз ночью про
снусь и думаю — что бы со мной стало, если б Люк устрой ।
меня не к таким добрым людям. Вы всегда обо мне забои»
лись гораздо больше, чем Люк.
— Чепуха! Если б Люк устроил вас к недобрым людям,
вы бы уехали назад в свою Дрохеду — и как знать, во»
можно, это было бы к лучшему.
348
Нет. С Люком у меня вышло нескладно, но
«ни гораздо лучше — что я осталась и во всем разобра-
। <»< к.
По плантации медленно приближался дождь — и уже
•и» тускневший без солнца тростник скрывался из глаз,
 кнпю отрезанный громадным серым ножом.
Вы правы, мне нездоровится,— сказала Мэгги.—
И нездорова с тех самых пор, как зачата Джастина. Я все
•1|1емя старалась собраться с силами, но, видно, доходишь
и» какого-то предела — и тебя уже на это не хватает. Ох,
bin, я так устала и уже ни на что не надеюсь! Я и мать
и лихая, а ведь это мой долг перед Джастиной. Она не по
 ноги воле родилась па свет, это я виновата. А главное, я ни
•и» что не надеюсь, потому что Люк никак не дает мне сде-
ц|п» его счастливым. У нас был бы дом, уют, но он не хочет
нить со мной под одной крышей, не хочет, чтобы у нас были
и ги. Я его не люблю, никогда я его не любила, как надо
побить, когда выходишь замуж, может быть, он с первой
минуты это почувствовал. Может быть, если б я его любила,
•и бы вел себя по-другому. Как же мне его винить? На-
черно, я одна во всем виновата.
- А любите вы архиепископа.
- Да, люблю, еще совсем девчонкой полюбила. Я плохо
• ним обошлась, когда он в этот раз приехал. Бедный
Ральф! Я не имела права так с ним говорить, он ведь меня
нисколько не поощрял. Надеюсь, он все-таки понял, что
мне в этот раз было очень худо, я измучилась, я была такая
шт частная. Только об одном и думала, что должна бы
родить ребенка от него, а это невозможно и никогда этому
пи бывать. Как несправедливо! У протестантов священники
ьгнятся, а католикам почему нельзя? И не уговаривайте
•кия, что католические священники больше заботятся о
• inи‘й пастве, все равно не поверю. Видела я и бессердечных
нигеров, и добрейших пасторов. А вот из-за этого обета
'•|’.|брачия мне пришлось уехать от Ральфа, связать свою
кнлнь с другим, от другого родить ребенка. И знаете, что
и нам скажу, Энн? Это такой же гнусный грех, как если бы
Ральф нарушил свой обет целомудрия, а то и похуже. По
инсонам католической церкви выходит, будто мне грешно
побить Ральфа, а ему грешно любить меня — простить ей
мого не могу!
Уезжайте, Мэгги. Отдыхайте, ешьте, спите и пере-
• пшьте изводить себя. Может быть, когда вернетесь, вы
« умеете уговорить Люка взять и купить эту самую ферму.
II знаю, вы его не любите, но, может быть, если он даст вам
349
хоть малейшую возможность, вы еще станете с ни •
счастливы.
Серые глаза Мэгги казались того же цвета, что и с и?.•
ная стена дождя вокруг дома; обеим приходилось нмч»».
кричать, так гремел он по железной крыше.
— Да ведь в этом все дело, Энн! Когда мы с Люь»»м
ездили в Этертон, я наконец поняла: пока у него есть ги
нипочем он не уйдет с тростниковых плантаций. Ему нр »
вится такая жизнь, очень нравится. Нравится, когда iq»\
гом мужчины, такие же крепкие, независимые, нрннннн
вечно странствовать. Теперь я понимаю, он всегда <н» •
бродягой. А женщина ему не нужна даже и для удою» и
ствия, тростник отнимает у него все силы. И потом, как 
вам объяснить... Люк такой, ему совершенно все равно, ни
может есть, сидя не за столом, а за фанерным ящиком
и спать прямо на полу. Понимаете? Его не заманинн
уютом, какими-то милыми, красивыми вещами, ему все »«•
ни к чему. Иногда мне кажется, он просто презирает и»,
милое, красивое. В них — слабость, от них он и сам стан. •
слабым. Его ничуть не тянет переменить образ жи ли*
и мне нечем его соблазнить.
Мэгги с досадой поглядела на потолок веранды, слоим
устала перекрикивать шум дождя.
— Не знаю, Энн, хватит ли у меня сил на такую п«м
одинокую бездомную жизнь — еще на десять, пятнадщт
лет или сколько там пройдет, пока Люк наконец не ни
дохнется. У вас мне очень хорошо, не думайте, что я net» к»
годарпая. Но мне нужен дом, свой дом! Я хочу, чт<»ь»«
у Джастины были братья и сестры, хочу вытирать пыль • ••
своей мебели, шить занавески на свои окна, готовит!, и «
своей плите, для своего мужа. Ох, Энн! Я самая обмин”
венная женщина, вы же знаете, я не честолюбивая, и о»
такая уж умная, и не очень-то образованная. И мне не ни
много надо — мужа, детей и свой дом И чтобы меня и»
множко любили — хоть кто-нибудь!
Энн достала носовой платок, вытерла глаза и попытп
лась засмеяться.
— Ну и размазни же мы с вами! Но я понимаю, М н i 1»
прекрасно понимаю. Мы с Людвигом женаты десять .чи
и это единственно счастливые годы в моей жизни. Пяти л» ।
я заботела детским параличом — и вот осталась калгы»н
Была уверена, что никто на меня никогда и не посмо-цни
Никто и не смотрел, бог свидетель. Когда мы встретили' •
с Людвигом, мне исполнилось тридцать, я была учительни
цей, этим зарабатывала на жизнь. Он на десять лет мол<иы
350
Ирин, и когда он сказал, что любит, что хочет на мне же-
ниться, я просто не приняла это всерьез. Испортить жизнь
• писем молодому человеку, Мэгги,— что может быть ужас-
поп! Пять лет я обращалась с ним хуже некуда, и насмеха-
iac ь, и злилась, а он все равно приходил опять. И я вышла
m него и счастлива. Людвиг говорит, что и он счастлив, не
•паю, не уверена. Ему пришлось от многого отказаться, и
•»г детей в том числе, и с виду он теперь старше меня, бед-
пижка.
— Это все здешняя жизнь, Энн, и здешний климат.
Дождь перестал так же внезапно, как начался; выгляну-
io солнце, в небе, еще затянутом дымкой, заиграла яркая
рндуга, из стремительно уносящихся туч лиловой громадой
пынлыла гора Бартл-Фрир.
— Я поеду,— снова заговорила Мэгги.— Большое вам
•иасибо, что вы это придумали, наверно, мне это необходи-
мо. Только ведь вам будет так хлопотно с Джастиной...
— Да нет же! Людвиг все обдумал. Мне до вас помогала
но хозяйству такая Анна-Мария, у нее есть младшая сестра
Апнунциата, она хочет поехать в Таунсвилл, служить
циней. Но она через несколько дней кончает школу, а ей
юлько в марте исполнится шестнадцать. Так что, пока вы
и отъезде, она будет к нам ходить. И она прекрасно умеет
обращаться с маленькими. В семействе Тезорьеро куча
малышей.
— А где этот остров Матлок?
— У Большого Барьерного рифа, как раз у пролива
Уитсанди. Очень тихий, уединенный островок, по-моему,
гуда обычно ездят новобрачные на медовый месяц. Вы
икаете, как бывает в таких местах — не одна большая
гостиница, а отдельные домики. Вам не придется выходить
и общему столу, за которым полно народу, быть любезной
г людьми, на которых и смотреть не хочется. Да в это время
юда там, наверно, и нет никого, боятся летних циклонов.
Мокрядь с дождями никого не пугает, а летом ехать на Риф
охотников нет. Наверно, дело в том, что туда ездят больше
ии Сиднея и Мельбурна, а летом и в Сиднее и в Мельбурне
чудесно, уезжать незачем. Вот на зиму, на июнь, июль и ав-
густ, южане снимают домики за три года вперед.
13
В последний день 1937 года Мэгги села на поезд до
Таунсвилла. Ее каникулы едва начались, а она уже чув-
ствовала себя гораздо лучше, потому что позади остался
351
опостылевший ей в Данглоу тошнотворный запах пакн.н
Таунсвилл, крупнейший и процветающий город Северши..
Квинсленда, насчитывал несколько тысяч жителей, Гн нл.
деревянные дома стояли на сваях. От поезда до пар<»\<
почти не оставалось времени, и Мэгги некогда было осм •-
ривать город, но она даже обрадовалась, что и задумыипи
ся некогда, надо сразу бежать на пристань: после незаГн.н»1»
емых ужасов плавания по Тасманову морю шестнадцпн
лет назад ей совсем не улыбалось провести тридцать нм» • •
часов на суденышке гораздо меньше «Уэхайна».
Но оказалось на этот раз все по-другому, пароход»"'
чуть слышно, будто нашептывая что-то, скользит по а» р
калькой водной глади, да и ей уже не десять, а двадции
шесть. В воздухе затишье между двумя циклонами, уста,и••
море спокойно; и хоть до вечера было еще далеко, М;н । •»
прилегла — и уснула крепким сном без сновидений, tojii.i"-
назавтра в шесть утра ее разбудил стюард, принес •""»
и тарелку печенья.
Она вышла на палубу и увидела новую, незнаком v
Австралию. В прозрачном, нежном, лишенном красок нн.
медленно разливалось, поднималось все выше жемчужно
розовое сияние, и вот уже на востоке, на краю океан *
взошло солнце, новорожденный алый свет преврати.о «•
в белый день. Пароход неслышно скользил по чистенннн
воде, такой прозрачной, что за бортом, глубоко винах
можно было разглядеть сумрачные лиловые пещеры и нр*.
носящихся мимо ярких рыб. Вдали море густо сиш i *
порой отсвечивало зеленым, а местами, там, где дно покры
вали водоросли или кораллы, темнели пятна цвета гугни .
вина — и повсюду, словно сами собой, как кристал н»
в кварце, возникали острова, то ослепительно белые песни
ные, поросшие пальмами, то гористые, сплошь покрыи.н
джунглями, то плоские, в зелени кустарника, едва при
поднятые над водой.
— Вот эти плоские и есть настоящие кораллони*
острова,— объяснил какой-то матрос.— Которые кольцом
а в середке вода, лагуна, те называются атоллы, а г< н«
просто из моря торчит кусок рифа, он риф и есть. Которни
повыше, это макушки подводных гор, но вокруг них н« •
равно есть коралловые рифы, а посередке лагуны.
— А где остров Матлок? — спросила Мэгги.
Он посмотрел с любопытством: женщина едет одна и •
остров, где новобрачные празднуют медовый месяц? Инь ь
несообразно получается.
— Мы сейчас идем по Уитсандийскому проливу, а ь»м
352
им идем к тихоокеанской стороне Большого Барьерного. На
Матлоке с той стороны такой грохот, своих мыслей и то не
слышно — агромадные валы накатывают с океана за сотню
миль, что твои курьерские поезда. На одной такой волнище
можно сотню миль пролететь, представляете? — Матрос
мечтательно вздохнул.— К Матлоку придем до захода сол-
нца.
И за час до захода солнца пароходик пробился сквозь
откатывающиеся от берега волны прибоя, от которого
вставала стена пенных брызг, затуманивая небо на востоке.
Навстречу над рифом, обнаженным в этот час отлива,
добрые полмили тянулась пристань на тощих сваях, а даль-
ше вставал крутой скалистый берег,— ничего похожего на
тропическую пышность, какая рисовалась воображению
Мэгги. На пристани ждал очень немолодой человек, он
помог Мэгги сойти, взял у матроса ее чемоданы.
— Здравствуйте, миссис О’Нил,— сказал он.— Я Роб
Уолтер. Надеюсь, ваш супруг все-таки тоже сможет прие-
хать. На Матлоке в эту пору и поговорить почти что не
с кем, у нас ведь курорт зимний.
Они пошли рядом по шатким доскам пристани, обна-
женный отливом коралл словно плавился в лучах заходя-
щего солнца, грозное вспененное море отсвечивало тре-
ножным багрянцем.
— Сейчас отлив, а то бы вам было не так спокойно
плыть. Видите, какой туман на востоке? Там самый край
большого Барьерного. Тут на Матлоке мы только тем
и живы, что он нас заслоняет; там у прибоя такая силища,
у нас все время отдается, чувствуем, как остров под ногами
дрожит.— Он помог Мэгги сесть в автомобиль.— Это на-
шаренная сторона Матлока — диковато выглядит и не
больно приветливо, а? Ничего, вот увидите его с подветрен-
ной стороны, там есть на что поглядеть!
С бешеной скоростью, что вполне естественно, когда
Мишина одна-единственная на весь остров, они пронеслись,
должно быть, мили четыре по узкой дороге, устланной
хрустящим под колесами раздробленным кораллом, среди
пальм и густого кустарника, вдоль крутого горного откоса
и перевалили через хребет острова.
— Как красиво! — вырвалось у Мэгги.
Выехали на другую дорогу, она плавно повторяла все
изгибы песчаного берега, что полумесяцем окаймлял неглу-
бокую лагуну. Вдалеке, там, где волны океана разбивались
о края рифа, вновь ослепительно сверкало кружево белой
пены, но воды, охваченные коралловой рамой, были тихи
12 К. Маккалоу
353
и спокойны, точно серебряное зеркало с чуть заметным
бронзовым отсветом.
— Остров наш в длину восемь миль, поперек четыре,
объяснил Мэгги провожатый. Они проехали мимо иг
складного, расползающегося вширь белого дома с огромной
верандой и окнами точно витрины.— Универсальный мши
зин,— с хозяйской гордостью повел рукой Роб Уолтер.
Тут я живу с моей благоверной, и, скажу я вам, она не
больно рада, что к нам приезжает женщина одна, без мужа
Боится, вдруг меня совратят с пути истинного, вон кип
Спасибо, в бюро сказали, вам нужен отдых и полный покой,
и я вам отвел самый дальний наш домик, так что хозяйка
моя тоже малость поуспокоилась. В той стороне, где пн.
больше нет ни души; сейчас у нас только и отдыхает ещк
одна пара, но они в другой стороне. Можете хоть нагишом
разгуливать, никто вас не увидит. Покуда вы здесь, хозяйка
меня из виду не выпустит. Если вам что надо, прямо звони
те по телефону, и я принесу. Незачем вам самой ходни»
в такую даль. И там хозяйка не хозяйка, а раз в день, под
вечер, всегда вас проведаю, надо ж знать, все ли у вас лад
но. Так вы уж в эту пору, когда солнце заходит, будьте дома
и одетая как полагается, а то не ровен час хозяйка м«»н
нагрянет.
Домик — одноэтажный, в три комнаты, при нем совсем
отдельный серпик белого берега между двумя вдающими
ся в морс гористыми выступами, и дальше дороги in<i
Внутри все очень просто, но удобно. На острове своя э.н»к
тростанция, так что в распоряжении Мэгги и маленький
холодильник, и электрический свет, и обещанный телефон,
и даже радиоприемник. В уборную и ванную провсд1’нн
вода — удобства более современные, чем в Дрохеде и Хим
мельхохе, усмехнулась про себя Мэгги. Сразу видно, *пн
приезжают сюда жители Сиднея и Мельбурна, они in
привыкли к цивилизации и не могут без нее обходи и.» и
Роб поспешил обратно к ревнивой «хозяйке», a Манн
на свободе разобрала чемоданы и подробней осмотрела < пои
владения. Просторная двуспальная кровать несравним»»
удобнее, чем было ее свадебное ложе. Что ж, тут ведь и
устроен рай для новобрачных, стало быть, приезжим при
жде всего требуется приличная постель; а постояльцы • •••»
гостиницы в Данглоу обычно слишком пьяны и не лпмгъ»
ют выпирающих пружин. В холодильнике и на полкам нна
ним полно съестных припасов, на столике в огром и»»й
корзине — ананасы, бананы, манго и гренадиллы. <>i••••»•♦
бы ей и правда тут не есть и не спать вволю.
354
Первую неделю Мэгги, кажется, только и делала, что
ели и спала; раньше она и сама не понимала, что устала до
смерти и что климат Данглоу отбил у нее всякую охоту
к где. На этой великолепной постели она засыпает, едва
опустив голову на подушку, и спит по десять — двенадцать
часов кряду, а ест с таким аппетитом, какого у нее не быва-
ло со времен Дрохеды. Ест, кажется, без передышки, все
время, когда не спит, и даже входя в воду берет с собой
манго. По правде сказать, плоды манго разумнее всего есть
и море, да еще в ванне: они просто истекают соком. Лагуна
перед крохотным пляжиком зеркально спокойная, никаких
ючений, совсем мелко. Все — как нарочно для Мэгги, ведь
ина совсем не умеет плавать. Но вода, очень соленая, словно
сама поднимает ее — и она решила попробовать и пришла
и восторг, когда ей удалось продержаться на плаву сразу
целых десять секунд. Так славно почувствовать себя сво-
Гюдной от земного тяготения, таким счастьем было бы
плавать как рыба.
Пожалуй, только поэтому ее и огорчало одиночество —
жаль, что некому научить ее плавать. Но все-таки до чего
хорошо, когда ни от кого не зависишь! Как права была Энн!
(‘колько Мэгги себя помнит, никогда она не оставалась одна
и доме. А это такое облегчение, такой покой. И ничуть она
не чувствует одиночества, нимало не скучает без Энн и
Людвига, без Джастины и Люка, впервые за три года она
даже не тоскует по Дрохеде. Старик Роб никогда ей не
мешает: подкатит перед заходом солнца, остановится по-
одаль на дороге, и когда она приветливо махнет ему
г не ранды — мол, жива и здорова,— поворачивает машину
н катит восвояси, а рядом сидит его на удивленье мило-
индная «хозяйка», мрачная и грозная, точно готовый
к стрельбе пулемет. Однажды Роб позвонил Мэгги по теле-
...у: он везет чету других постояльцев кататься на лодке
। аастекленным дном, не соблазнит ли и ее такая прогулка?
Эго было как путешествие на другую, незнакомую
планету — сквозь стекло она заглянула в изумительный,
хрупкий, полный жизни мир, где, обласканные водой,
росли, поднимались со дна чудеса тончайшей, невиданной
красоты. Оказалось, живые кораллы окрашены совсем не
Ina грубо и крикливо, как сувениры, выставленные в вит-
ринах магазинов. В воде они нежно-розовые, или евро-
иен убыв, или цвета кофе с молоком,, и вокруг каждой
mu очки, каждого бугорка трепещет чудесная яркая радуга,
। мопно некое зримое дуновение. Большущие морские ане-
моны, добрых двенадцати дюймов в поперечнике, колышут
। • ♦
355
бахромой голубых, красных, оранжевых, лиловых щунп
лец; белые рубчатые раковины, громадные, как булыжин
ки, приоткрывают опушенные губы, манят неосторожные
пловцов заглянуть внутрь, где соблазнительно мерцает чп>
то яркое, неспокойное; точно на ветру, развеваются в под»*
какие-то красные кружевные веера; плещут, колеблю пн
ярко-зеленые ленты водорослей. Никто из четверых в лодки
нимало не удивился бы, завидев русалку — почему бы и и»»
мелькнуть шелковистой груди, быстрому хвосту в блести
щей чешуе, размывчатому облаку волос, манящей улыбка,
что завораживает моряков... А рыбы! Тысячами пронося и и
они под прозрачным дном, точно живые драгоценные ккм
ни — круглые, как китайские фонарики, удлиненные, кпк
пуля, нарядные, сверкающие всеми красками, которым
вода придает несравненную живость, блеск и чистоту,
одни горят золотой и алой чешуей, другие, серебристо
голубые, прохладны на вид, третьи — яркие плавучие
лоскуты, раскрашенные пестро и грубо, как попугаи. Туi
и морская щука с носом острым, как игла, и тупорыл пн
фахака, и зубастая барракуда, в коралловой пещере смутно
виден затаившийся морской окунь с огромной пастью,
а один раз под лодкой неторопливо, неслышной гибкой
тенью проплыла громадная серая акула.
— Вы не пугайтесь,— сказал Роб.— Которые опасные,
те так далеко на юг не забираются, у нас на Рифе только
один убийца и есть — скорпена. Так что по кораллам боен
ком не ходите.
Да, Мэгги радовалась, что поехала. Но вовсе не жажди
ла еще раз отправиться на такую прогулку или заводни,
дружбу с четой, с которой катал ее на лодке Роб. Купалась,
гуляла, грелась на солнышке. Странно, она не скучала
даже по книгам, читать не хотелось — вокруг и без тою
немало интересного, есть на что поглядеть.
Она вспомнила совет Роба и стала обходиться (мм
платья. И на первых порах вела себя точно кролик, который
в каждом дуновении ветерка чует запах динго: хруст....
сучок, грохнется оземь кокосовый орех с высокой паль
мы — и она кидается в укрытие. Но прошло несколько дней
нерушимого уединения, и Мэгги успокоилась — да, пики»
близко не подойдет. Уолтер говорил правду, этот уголок
принадлежит ей одной. И она забыла всякую робость
Бродила по тропинкам, лежала на песке, плескалась в юн
лой соленой воде и чувствовала себя зверьком, который
родился и вырос в клетке и вдруг очутился на воле в тихом,
солнечном, просторном и приветливом мире.
356
Вдали от матери, от братьев и Люка, от всего того, что
<••• |думно и безжалостно распоряжалось ее жизнью, Мэгги
• им ала открытие — есть на свете досуг, свобода, праз-
нкм ть; и точно в калейдоскопе, в ее сознании стали
• ь мдываться, сменяя друг друга, совсем новые мысли
н представления. Впервые ум ее поглощен был не только
рпботой. И она с удивлением поняла, что непрерывный
нн го физический труд — самая прочная преграда, какую
• пособны воздвигнуть люди, чтобы не давать себе но-насто-
МЩему мыслить.
Много лет назад отец Ральф однажды спросил ее, о чем
она думает, и она ответила — о папе с мамой, о Бобе, Дже-
ка, Хьюги и Стюарте, о младших братишках и Фрэнке,
• доме, о работе, о дожде. Она умолчала о том, что первое
мс( го в ее мыслях неизменно занимает он, Ральф. Теперь
и этому списку прибавились Джастина и Люк, Людвиг
и Вцц, сахарный тростник, тоска по дому и опять-таки
и»ждь. И конечно, облегчение, нет, больше -- спасение
приносили книги. Но всегда мысли возникали и пропадали
пне всякой связи и последовательности, обрывались, пута-
1нсь: не было ни случая, ни умения, ибо никто ее этому не
\ чил, спокойно сесть и подумать: а что же в сущности такое
• •па. Мэгги Клири, Мэгги О’Нил? Чего ей надо? Для чего
• •на живет па свете? Теперь она горько жалела, что ей не
хватает такого умения, этого пробела не возместить, сколь-
ко бы досуга у нее ни оказалось. И все же вот он есть, досуг,
покой, праздность, ощущение здоровья и чисто физическо-
|о благополучия — можно лежать на песке и попробовать
• обраться с мыслями.
Итак, Ральф. Невеселый, горький смешок. Не очень
приятно с этого начинать, но ведь Ральф подобен богу,
• •и - начало и конец всему. С того дня, когда в красной от
hi ходящего солнца пыли на джиленбоунском вокзале он
• •пустился на колени и взял ее за плечи, он всегда был в ее
мыслях — и если даже она никогда больше, до самой смер-
III, его не увидит, ее последняя мысль на краю могилы
<»>дет о нем, о Ральфе. Как это страшно, что один-един-
• I венный человек так много значит, так много в себе
воплощает.
Как она тогда сказала Энн? Нужно ей и хочет она всего
• .• мого обыкновенного — чтоб были муж, дети, свой дом
и ci о-то, кого любишь! Как будто довольно скромные жела-
нии, в конце концов почти у всех женщин все это есть.
Но многим ли женщинам, у которых все это есть, это-
in и впрямь довольно? Ей-то, кажется, было бы доволь-
357
но, но может быть, она так думает потому, что ей все эк> и*
дается.
Смотри правде в глаза, Мэгги Клири, Мэгги О’Нил. Тнм»
нужен только один человек — Ральф де Брикассар, а пи
тебе вовеки не получить. И однако, похоже, по его милое iи
ты потеряна для всех других мужчин. Что ж, ладно. Будем
считать, что мужчины, любимого человека нам не дани
Остается любить детей и примириться с тем, что любнп*
тебя будут только дети. А значит, остается Люк и дпи
Люка.
О, господи, милостивый боже! Нет, никакой не милом и
вый! Что дал мне господь бог? Отнял у меня Ральфа
и только. Нет, мы с господом богом не слишком любим друi
друга. И знаешь что, господи? Ты уже не пугаешь меня, кии
прежде. Ох, как я боялась тебя, твоей кары! Всю с нош
жизнь из страха перед тобой я не сходила со стези добродс
тели. А куда она меня привела? Было бы ничуть не хуже,
если б я нарушила все твои заповеди до единой. Ты обмин
щик, господи, ты — дух устрашения. Обращаешься с нами
как с малыми детьми, только и знаешь что грозить накали
нием. Но больше я тебя не боюсь. И совсем не Ральфа мне
надо ненавидеть, а тебя. Несчастный Ральф ни в чем не
виноват, это все твоя вина. А он просто живет в страхе
божием, как всегда жила я. Никогда я не могла понять, кам
он может тебя любить. Не понимаю, за что тебя любип.
Но как же мне разлюбить человека, который люби»
бога? Сколько ни стараюсь, ничего у меня не выходит. Он
недосягаем, а я никак этого в толк не возьму. Что ж, Mdi i и
О’Нил, как ни крути, а пора взяться за ум. Хватит с тебя
Люка и детей Люка. Всеми правдами и неправдами над<»
будет оторвать Люка от проклятого сахарного тростники
и поселиться с ним в краю, где даже деревья не расту»
Надо будет заявить управляющему Джиленбоунским баи
ком, чтобы впредь все твои деньги вносились не на ими
Люка, а на твое, и свой дом, не осененный ни единым дм
ревцем, ты сделаешь на эти деньги удобным и уютным,
потому что сам Люк об этом и не подумает. И еще на .ни
деньги ты дашь детям Люка настоящее образование и поаа
ботишься, чтобы они ни в чем не нуждались.
Вот и все, Мэгги О’Нил. Потому что я Мэгги О’Нил, а и»
Мэгги де Брикассар. Мэгги де Брикассар — и звучит »••
глупо. Надо было бы называться Мэгенн де Брикассар.
а я всегда терпеть не могла имя Мэгенн. Ох, наверно, я ни
когда не перестану жалеть, что у меня нет детей от Ральфа!
В этом вся суть, не так ли? Повторяй себе, повторяй (нм
358
конца: у тебя своя жизнь, Мэгги О’Нил, и нечего тратить ее
ни пустопорожние мечты о том, кого ты не получишь в
мужья, и о детях, которых у тебя не будет.
Вот то-то! Изволь это усвоить! Никакого смысла думать
о том, что прошло, пора поставить на этом крест. Буду-
щее — вот что важно, а будущее — это Люк и дети Люка.
II будущем нет места Ральфу де Брикассару. Он остался
к прошлом.
Мэгги повернулась, легла ничком, уткнулась лицом
и песок и заплакала, как не плакала с тех пор, когда ей
минуло четыре года — громко, навзрыд, и только крабы да
птицы слышали этот взрыв отчаяния.
Энн Мюллер нарочно выбрала для Мэгги остров Матлок
и собиралась при первой возможности послать туда Люка.
Но успела Мэгги уехать, Энн дала Люку телеграмму: он
срочно необходим Мэгги, пожалуйста, пускай скорее при-
езжает. Совсем не в характере Энн было вмешиваться
п чужие дела, но она любила и жалела Мэгги и обожала
капризную упрямую кроху — дочку Мэгги и Люка. Ма-
ленькой Джастине нужен дом, нужны и отец, и мать.
Тяжело будет с нею расстаться, но лучше разлука, чем
теперешняя жизнь Мэгги и ребенка.
Люк явился через два дня. Он как раз направлялся
к Сидней, на рафинадную фабрику, недолго было сделать
по пути небольшой крюк. Пора увидать своего ребенка;
родись у него сын, Люк сразу бы приехал на него посмот-
реть, но весть, что родилась девочка, была для него жесто-
ким разочарованием. Уж если Мэг непременно нужны
дети, пускай, по крайней мере, рожает будущих работников
для кайнунской фермы. От девчонок толку ни на грош,
чорт бы их побрал, одни расходы да убытки: поишь, кор-
мишь, а как вырастут, их и след простыл, будут работать на
кого-то другого, нет чтобы сидеть на месте, как сыновья,
и помогать отцу на старости лет.
— Как Мэг? — спросил Люк, поднимаясь на веран-
ду.— Надеюсь, не хворает?
— Надеетесь? Нет, она не хворает. Сейчас все расска-
жу. Но сперва подите посмотрите на свою красавицу дочку.
Люк посмотрел сверху вниз на малышку — как показа-
лось Энн, с любопытством, может быть, даже с интересом,
но без малейшей нежности.
— Какие-то у нее глаза чудные, сроду таких не ви-
дал,— сказал он.— В кого бы это?
— Мэгги говорит, в ее семье ни у кого таких нет.
359
— И в моей тоже. Странная девчоночка. Можп, »•
какую-нибудь прабабку пошла. Не больно она с виду m . •
лая, а?
— Ас чего ей быть веселой? — еле сдерживая гн«н
оборвала Энн.— Она даже ни разу не видела собствен ши •>
отца, у нее нет настоящего дома и, видно, не будет, пока они
не вырастет, если вы не возьметесь за ум!
— Да ведь я откладываю деньги, Энн! — запротестопп i
Люк.
— Чепуха! Я же знаю, сколько у вас денег. Мои дру.нн
из Чартере Тауэрс иногда мне присылают тамопнпок»
газету, я видела объявления, знаю, почем продается земли
на западе, много ближе вашей Кайпуны и много плод»»
роднее. Сейчас ведь кризис, Люк! Вы можете кунни.
задешево самый распрекрасный участок, на это совсем in»
нужно столько денег, сколько у вас в банке, и вы это отлич
но знаете.
— В том-то и дело! Сейчас кризис, а западнее гор, »>i
Джуни до Айсы, страшенная засуха. Уже второй год до
ждей нет, ни капли не выпало. Голову даю на отсечен и»’,
сейчас и в Дрохеде худо, а каково, по-вашему, вокруг Г» л.»
колла и Уинтона? Нет, мне надо обождать.
— Ждать хороших дождей, чтоб земля подорожали*’
Бросьте, Люк! Сейчас самое время покупать. При том, »но
у Мэгги верных две тысячи в год, вы можете продержан.» и
хоть десять лет засухи. Просто пока не заводите ск<>п»
Живите на деньги Мэгги, а когда начнутся дожди, ииди
и купите овец.
— Рано еще мне уходить с плантаций,— упрямо ска.и» i
Люк, по-прежнему глядя в странные светлые глаза дочери
— А, вот в том-то и соль! Почему не сказать прим»»,
начистоту? Вам не нужна ни жена, ни семья, Люк, пи
предпочитаете жить, как живете, безо всякого уюта, (»»ч
женщин, и надрываться на работе, как каторжный, полони
на австралийцев такие, я знаю. И что за страна тапни
проклятая, что здесь за мужчины — не желают жить дома
с женами и детьми, а признают только мужскую компа и и к»!
Если хотите оставаться весь век холостяком, на кой ч» р1
вам жениться? Знаете, сколько брошенных жен в одной
нашей округе, в Данни? Как они бьются, чтоб свести копны
с концами и вырастить детей без отцов? Он, видит»* ли,
только поработает на плантации, это недолго, он г корн
вернется! Ха! И каждый раз, как приходит почта, ш»
счастные жены торчат у ворот, все надеются, моллч.
негодяй послал им хоть немножко денег. А он не ш пч.
360
й сели инои раз и пришлет, так гроши, только для виду,
чтоб жена не вовсе от него отказалась.
Энн дрожала от ярости, всегда кроткие карие глаза ее
(’перкали.
— Я читала в «Брисбен мэйл», Австралия занимает
первое место в цивилизованном мире по числу брошенных
жен, известно это вам? Только в этом мы и опередили все
страны, недурен рекорд, есть чем гордиться!
— Полегче, Энн! Я же не бросил Мэг, она цела и невре-
дима и не помирает с голоду. Чего вы разъярились?
— Мне тошно смотреть, как вы обращаетесь с женой,
нот чего! Ради всего святого, Люк, станьте наконец взрос-
лым человеком, вспомните хоть на время о своих обязанно-
стях! У вас жена и ребенок. Дайте им дом, будьте мужем
и отцом, а не чужим дядей, черт вас побери!
— Сделаю, все сделаю! Только не сейчас, мне надо еще
годика два для верности поработать на плантациях. Не
хочу я жить на деньги Мэг, а так оно получится, если не
обождать лучших времен.
Энн презрительно скривила губы.
— А, бред собачий! Вы же па ней женились из-за денег,
что, неправда?
Загорелое лицо Люка густо, пятнами покраснело. Не
глядя на Энн, он сказал:
— Ну, верно, я и про деньги тоже думал, а только
женился потому, что она мне больше всех нравилась.
— Нравилась! Да вы ее любили?!
— Любовь! Что это за штука такая — любовь? Вы-
думки, бабьи сказки, вот и все.— Он отвернулся от колыбе-
ли, от странных, почти пугающих глаз: почем знать, может
быть, с такими глазами и малый ребенок понимает все, что
при нем говорят.— Кончили вы меня отчитывать? Тогда
скажите на милость, где Мэг?
— Она была нездорова. Я отправила ее немного отдох-
нуть. Да не пугайтесь вы, не на ваши деньги! Я надеялась
пас уговорить, чтоб вы поехали к ней, но, видно, это безна-
дежно.
— И думать нечего. Мы с Арне сегодня же едем
п Сидней.
— Что сказать Мэгги, когда она вернется?
Он пожал плечами, ему до смерти хотелось поскорей
унести ноги.
— Что хотите, то и говорите. Скажите, пускай еще
малость потерпит. Теперь, раз уж ей понадобились дети,
и не прочь получить сына.
361
Опираясь о стену, Энн подошла к плетеной колыбеш
вынула малышку, с трудом добралась до кровати и re in
Люк и не пытался ей помочь или взять ребенка на руки,
казалось, он боится дочки.
— Уходите, Люк! Вы не стоите того, что у вас есть. Мне
противно на вас смотреть. Убирайтесь к вашему окаянному
Арне и к треклятому тростнику и гните там спину сколии»
влезет!
На пороге он приостановился.
— Как ее назвали? Я забыл.
— Джастина, Джастина, ее зовут Джастина!
— Дурацкое имя,— сказал Люк и вышел.
Энн положила девочку на кровать и залилась слезами
Да будут прокляты мужчины, все мужчины, кроме Людин
га! Может быть, Людвиг потому и умеет любить, что он
почти по-женски нежный и чувствительный? Может быть.
Люк прав и любовь — просто выдумка, бабьи сказки? Или
любить способны только женщины да те мужчины, в кото
рых есть что-то женское? Ни одной женщине не удержать
Люка, ни одна и не могла его удержать. Того, чего ему надо,
женщина дать не может.
Однако на другой день Энн успокоилась и уже ш«
думала, что старалась понапрасну. Утром пришла нос
торженная открытка от Мэгги: ей так нравится остром
Матлок и она уже совсем здорова! Стало быть, из этой затеи
все же вышел толк. Мэгги чувствует себя лучше. Она пор
пется, когда утихнут муссоны, и у нее хватит сил жим.
дальше. Но Энн решила не рассказывать ей про разговор
с Люком.
Итак, Аннунциата, в обиходе Нэнси, вынесла Джастину
на веранду, Энн проковыляла за ней, прихватив зубами
корзиночку, где умещалось все, что надо ребенку,— по
ленка на смену, коробочка с тальком, игрушки. Она соли
в плетеное кресло, взяла у Нэнси малышку и стала поить и i
бутылочки подогретой молочной смесью. Это славно, и
жить славно; она сделала все возможное, чтобы вразумим.
Люка, и если это не удалось, что ж, зато Мэгги с Джасти ной
подольше поживут в Химмельхохе. Без сомнения, в коню
концов Мэгги поймет, что нет никакой надежды сохраним,
человеческие отношения с Люком, и тогда она вернем и
в Дрохеду. Но Энн думала об этом дне с ужасом.
Красный спортивный автомобиль на бешеной скорое i и
свернул с Данглоуской дороги и теперь поднимался в гору
это была новехонькая и очень роскошная английская мн
шина с полосками кожи на капоте, она так и сверки hi
362
пунцовым лаком и серебром выхлопных труб. Не сразу Энн
узнала, кто, пригнувшись, вылез из низко распахнутой
дверцы, потому что на нем была обычная летняя одежда
жителей Северного Квинсленда — одни только шорты. До
чего хорош! — подумала Энн, одобрительно оглядывая
гостя, а он поднимался к ней, перескакивая через две сту-
пеньки, и у нее шевельнулось смутное воспоминание.
Жаль, что Людвиг так много ест, куда здоровей было бы не
полнеть, вон в какой отличной форме этот красавец. И ведь
тоже не мальчик, виски совсем серебряные, но такого
стройного рубщика я еще не видывала.
И только встретив невозмутимый, отрешенный взгляд
приезжего, она поняла, кто перед нею.
— Господи! — Она уронила бутылочку.
Он поднял бутылочку, подал ей и прислонился к пери-
лам веранды напротив ее кресла.
— Ничего,— сказал он,— соска не коснулась пола,
можете спокойно дать ее ребенку.
Малышка, у которой отняли еду, как раз тревожно
заерзала. Энн сунула ей соску и наконец перевела дух.
— Вот так неожиданность, ваше преосвященство! —
Она окинула его смеющимся взглядом,— По правде говоря,
сейчас вы не очень-то похожи на архиепископа. Впрочем,
и раньше не очень были похожи, даже в подобающем обла-
чении. Мне всегда представлялось, что архиепископы,
к какой бы они церкви ни принадлежали,— толстые и само-
довольные.
— В данную минуту я не архиепископ, а всего лишь
священник, который честно заработал возможность отдох-
нуть, так что зовите меня просто Ральф. А это и есть
малютка, которая доставила Мэгги столько мучений, когда
н тут был в прошлый раз? Можно мне взять ее на руки?
Думаю, что сумею держать бутылочку так, как надо.
Он уселся в кресло рядом с Энн, небрежно закинул ногу
на ногу, взял ребенка и бутылочку, и кормление продолжа-
лось.
— Значит, Мэгги назвала дочку Джастиной?
- Да.
— Имя мне нравится. Нет, вы только посмотрите,
какого цвета у нее волосы! Вся в дедушку.
— Вот и Мэгги то же говорит. Надеюсь, когда крошка
подрастет, ее не обсыплют веснушки, но это вполне может
случиться.
— Ну, Мэгги ведь тоже рыжая, а у нее никаких весну-
шек нет. Правда, кожа у Мэгги другого цвета и матовая.—
363
Он поставил пустую бутылочку на пол, посадил девочку ш»
колено к себе лицом, пригнул ее как бы в поклоне и пачи ।
крепко, размеренно растирать ей спинку.— Среди прочн*
обязанностей мне полагается часто бывать в католически*
сиротских приютах, так что я вполне опытная нянька. М и 11.
Гонзага, которая ведает моим любимым приютом, roiiopin,
что это лучший способ избавить младенца от отрыжки
Когда просто прислоняешь ребенка к плечу, он слишком
мало наклоняется вперед, газы так легко не отходят, а у ж
когда поднимаются, так с ними ребенок срыгивает и мши о
молока. А вот при таком способе он перегнулся в поясе, дли
молока получилась пробка, а газы отходят.— Словно в но i
тверждение Джастина несколько раз громко икнула, но нсг,
что съела, осталось при ней. Ральф засмеялся, еще потер ги
спинку и, когда за этим ничего больше не последовали,
удобно пристроил девочку на согнутой руке.— Какие пора
зительные, колдовские глаза! Великолепные, правда? Ну
ясно, она же дочь Мэгги, как ей не быть необыкновенным
ребенком.
— Не то чтобы я старалась перевести разговор, но иы
были бы прекрасным отцом, отец Ральф.
— Я люблю детей, и совсем маленьких, всегда любил
Мне гораздо легче радоваться детям, ведь при этом нг
приходится нести никаких неприятных отцовских обязан
ностей.
— Не в том дело, просто вы — как Людвиг. У иш
в характере есть что-то женское.
Джастина, обычно нелюдимая, явно отвечала ему сим
патией — она уснула у него на руках. Ральф уложил <»*
поудобнее и вытащил из кармана пачку «Кэпстен».
— Дайте я вам зажгу,— предложила Энн.
Ральф взял у нее зажженную сигарету.
— А где Мэгги? — спросил он.— Спасибо. Простите, иг
догадался, курите, пожалуйста, и вы.
— Мэгги в отъезде. Она ведь так и не оправилась поел»'
родов, а когда начались дожди, ей стало совсем худо. И мы
с Людвигом отослали ее на два месяца отдыхать. Она игр
нется примерно к первому марта, еще семь недель осталось
С первых слов Энн заметила в нем резкую перемену
будто разом рассеялись его надежды, обманула долгожд.чп
пая радость. Он тяжело вздохнул.
— Уже второй раз я приезжаю проститься — и нг
застаю ее. Тогда, перед Афинами, и вот опять. Тогда я yr.i
жал на год, а могло случиться, что задержался бы мшнп
дольше, в то время я и сам не знал. С тех пор, как погибли
364
IЬдди и Стюарт, я ни разу не был в Дрохеде, а тут понял —
иг мегу я уехать из Австралии, не повидав Мэгги. И оказа-
нии», она вышла замуж и ее уже нет в Дрохеде. Хотел
поехать за ней, но ведь это было бы нечестно по отношению
к и ей и к Люку. А теперь я приехал, потому что знаю — не
moi у я повредить тому, чего не существует.
— Куда вы уезжаете?
— В Рим, в Ватикан. Кардинал ди Контини-Верчезе
|гц 'рь занимает пост недавно скончавшегося кардина-
•ia .Монтеверди. И, как я и предвидел, он берет меня к себе.
Ню большая честь, по и не только честь. Я не могу отка-
заться.
— И надолго вы едете?
— Боюсь, очень надолго. В Европе полыхает война,
хоть отсюда нам и кажется, что это очень далеко. Римская
католическая церковь нуждается в каждом своем диплома-
те, а благодаря кардиналу ди Контини-Верчезе меня счита-
ют дипломатом. Муссолини тесно связан с Гитлером, один
другого стоит, и Ватикан вынужден как-то объединять
противоположные мировоззрения — католическую веру и
фашизм. Задача не из легких. Я свободно говорю по-не-
мецки, пока был в Афинах — овладел греческим, пока жил
и Риме — овладел итальянским. Вдобавок бегло говорю по-
французски и по-испански.— Он вздохнул.— У меня всег-
да были способности к языкам, и я сознательно их разви-
вал. И теперь меня неизбежно переведут отсюда.
— Что ж, ваше преосвященство, если только вам не
завтра на пароход, вы еще можете повидаться с Мэгги.
Слова эти вырвались у Энн прежде, чем она успела
подумать, что говорит; да и почему бы Мэгги не увидеться
с ним разок перед его отъездом, тем более если он и правда
уезжает надолго?
Ральф повернул голову и посмотрел на нее. Красивые
синие глаза смотрят отрешенно, но так умно, так проница-
н льно, этого человека не проведешь. О да, он прирожден-
ный дипломат! И прекрасно понимает смысл ее слов и все
ге тайные побуждения. Затаив дыхание, Энн ждала ответа,
по он долго молчал — сидел и смотрел поверх изумрудной
чащи тростника на полноводную реку и, кажется, забыл
о спящей у него на руках малышке. Энн зачарованно раз-
ыядывала его сбоку — линию века, прямой нос, загадочно
сомкнутые губы, упрямый подбородок. Какие силы собирал
.... душе, созерцая эту даль? Какой сложною мерой изме-
рял любовь, желание, долг, благоразумие, волю, страстную
км*ку, что перевесит в этом противоборстве? Он поднес
365
к губам сигарету, пальцы его дрожали — и Энн неслышно
перевела дух. Так, значит, ему не все равно.
Ральф молчал, должно быть, минут десять; Энн зажгла
еще одну сигарету, подала ему взамен погасшего окурка.
Он и эту докурил до конца и все не сводил глаз с далеким
гор, с хмурых туч, что снова сгущались в небе, грозя до
ждем. Потом швырнул второй окурок вслед за первым
через перила веранды и спросил самым обычным ровным
голосом:
— Где она сейчас?
Теперь был ее черед задуматься — ведь от того, что она
ответит, зависит его решение. Вправе ли человек толкать
других на путь, который неведомо куда ведет и неведомо
чем кончится? У нее одна забота — Мэгги, и, честно говори,
ее нимало не волнует, что станется с этим архиепископом.
На свой лад он не лучше Люка. Рвется к какой-то своей
сугубо мужской цели, и некогда ему или нет охоты поста
вить на первое место женщину; цепляется за мечту,
гонится за призраком, который, должно быть, только и су
ществует в его сумасбродной голове. Жаждет чего-то не
более прочного, чем вот этот дым сахарного завода, что
рассеивается в душном, пропахшем патокой воздухе. А ему
больше ничего не надо, и он растратит себя и всю свои»
жизнь на эту напрасную погоню.
Как бы много ни значила для него Мэгги, здравый
смысл ему не изменил. Даже ради Мэгги — а Энн уже на
чин ала верить, что он любит Мэгги больше всего на свете,
кроме этой своей непонятной мечты,— не поставит он на
карту возможность рано или поздно овладеть тем, чего так
жаждет. Нет, от этого он не откажется даже ради Мэгги. И,
значит, если сказать ему, что Мэгги сейчас в каком-нибудь
многолюдном курортном отеле, где его, Ральфа де Бри
кассара, могут узнать, он к ней не поедет. Уж он-то лучше
всех понимает, что не останется незамеченным в любой
толпе. Энн облизнула пересохшие губы.
— У Мэгги домик на острове Матлок.
- Где?
— На острове Матлок. Это курорт возле пролива Уит
санди, очень уединенное место. А в это время года там
и вовсе не бывает ни души.— И не удержалась, прибави
ла: — Не беспокойтесь, вас никто не увидит!
— Очень утешительно. — Тихонько, осторожно он но
редал Энн спящего ребенка.— Благодарю вас.— Он пошел
к лестнице. Потом обернулся, посмотрел с волнением,
почти с мольбой.— Вы глубоко ошибаетесь. Я хочу только
366
увидеть Мэгги, не более того. Никогда бы я не сделал ниче-
му такого, что может погубить ее душу.
— И вашу тоже, да? Что ж, поезжайте под видом Люка
О'Нила, его там ждут. Тогда ни вам, ни Мэгги наверняка
нечего бояться скандала.
— А вдруг он тоже приедет?
— И не подумает. Он отправился в Сидней и не вернет-
ся раньше марта. О том, что Мэгги на Матлоке, он мог
узнать только от меня, а я ему об этом не сказала, ваше
преосвященство.
— А Мэгги ждет Люка?
— О нет! — Энн невесело улыбнулась.
— Я ничем не хочу ей повредить,— настойчиво ска-
зал Ральф.— Я только хочу ненадолго увидеть ее, вот
и все.
— Я прекрасно это знаю, ваше преосвященство. Но на
гамом-то деле вы повредили бы ей неизмеримо меньше,
если бы хотели большего,— сказала Энн.
Когда старая машина Роба, треща и фыркая, подкатила
по дороге, Мэгги, как всегда, стояла на веранде и помахала
ему рукой — знак, что все в порядке и ей ничего не нужно.
Роб остановил машину на обычном месте и только начал
разворачиваться, как из нее выскочил человек в рубашке,
шортах и сандалиях, с чемоданом в руке.
— Счастливо, мистер О’Нил! — крикнул, отъезжая,
Роб.
Но никогда больше Мэгги не спутает Люка О’Нила
и Ральфа де Брикассара. Это не Люк — даже на расстоя-
нии, в быстро меркнущем вечернем свете нельзя ошибить-
ся. И вот она стоит ошеломленная и смотрит, как идет к ней
но дороге Ральф де Брикассар. Так, значит, все-таки она
ему желанна? Иначе зачем бы ему приезжать к ней в такое
место под именем Люка О’Нила.
Она оцепенела, не слушались ни ноги, ни разум, ни
сердце. Вот он, Ральф, он пришел за нею, почему же она
ничего не чувствует? Почему не бежит навстречу, не кида-
ется ему на шею, почему нет той безмерной радости, когда
забываешь обо всем на свете? Вот он, Ральф, а ведь только
он ей в жизни и нужен — разве она не старалась целую
неделю внушить себе обратное? Будь он проклят, будь
проклят! Какого черта он заявляется как раз теперь, когда
она стала наконец вытеснять его если не из сердца, то хоть
из мыслей? А теперь все начнется сызнова! Оглушенная,
367
злая, вся в испарине, она стояла и тупо ждала и смотрела,
как он, высокий, стройный, подходит ближе.
— Здравствуй, Ральф,— сказала она сквозь зубы, ие
глядя ему в лицо.
— Здравствуй, Мэгги.
— Отнеси свой чемодан в комнату. Хочешь чаю?
сказала она, все так же не глядя, и пошла впереди него
в гостиную.
— С удовольствием выпью,— таким же неестествен
ным, натянутым тоном отозвался Ральф.
Он прошел за нею в кухню и смотрел, как она хлоно
чет — налила из-под крана горячей воды в чайник дли
заварки, включила электрический чайник, достала из буфе
та чашки, блюдца. Подала ему большую пятифунтовую
коробку печенья, он высыпал на тарелку пригоршню,
другую. Электрический чайник закипел. Мэгги выплеснули
воду из маленького чайника, заварила свежий чай. И пошли
с чайником и тарелкой печенья в гостиную, Ральф понес ии
нею блюдца и чашки.
Все три комнаты шли подряд, спальня по одну сторону
гостиной, кухня по другую, за кухней — ванная. Тем си
мым в домике имелись две веранды, одна обращена к доро
ге, другая — к берегу. И тем самым, опять же, сидя друг
против друга, каждый мог смотреть не в лицо другому,
а куда-то вдаль. Стемнело внезапно, как всегда в тропикам,
но в раздвижные двери вливалось мягкое теплое дыхании
ветра, негромкий плеск волн, отдаленный шум прибои
У рифа.
Они молча пили чай, к печенью не притронулись
кусок не шел в горло; допив чай, Ральф перевел глаза ни
Мэгги, а она все так же упорно смотрела, как шаловливо
машет листьями молоденькая пальма у веранды, выходи
щей на дорогу.
— Что с тобой, Мэгги? — спросил он так ласкопо.
нежно, что сердце ее неистово заколотилось и едва не рано
рвалось от боли: спросил, как, бывало, когда-то, кик
спрашивает взрослый человек малого ребенка. Совсем ни
для того он приехал на Матлок, чтобы увидать взрослую
женщину. Он приехал повидать маленькую девочку. Илю
бит он маленькую девочку, а не взрослую женщину.
Женщину в пей он возненавидел с первой минуты, один
Мэгги перестала быть ребенком.
И она отвернулась от пальмы, подняла на него изумлен
ные, оскорбленные, гневные глаза — даже сейчас, даже
в эту минуту! Время остановилось, она смотрела на него
368
и упор, и у него перехватило дыхание, ошеломленный, он
поневоле встретился с взрослым, женским взглядом этих
прозрачных глаз. Глаза Мэгги. О, господи, глаза Мэгги!
Он сказал Энн Мютлер то, что думал, он и вправду хотел
юлько повидать Мэгги, не более того. Он любит ее, но вовсе
иг затем он приехал, чтобы стать ее любовником. Только
увидеть ее, поговорить с пей, быть ей другом, переночевать
и.। кушетке в гостиной и еще раз попытаться вырвать с кор-
нем вечную тягу к пей - он издавна ею околдован, по, быть
может, если извлечь это странное очарование на свет бо-
жпй, он сумеет собраться с духом и навсегда освободится.
Нелегко освоиться с этой повой Мэгги, у которой
высокая грудь, тонкая талия и пышные бедра, но он осво-
ился. потому что заглянул ей в глаза, и там, словно лампада
в святилище, сияла его прежняя Мэгги. В неузнаваемом,
чревожно переменившемся теле — тот же разум и та же
душа, что неодолимо притягивали его с первой встречи;
и пока он узнаёт их в ее взгляде, можно примириться с но-
вой оболочкой, победить влечение к ней.
Он и ей приписывал те же скромные желания и мечты
и не сомневался, что ничего иного ей от него не нужно, так
он думал вплоть до рождения Джастины, когда Мэгги вдруг
накинулась на него, точно разъяренная кошка. Да и тогда,
• два утихли гнев и обида, он объяснил эту вспышку ее
страданиями, больше духовными, чем телесными. Сейчас
он наконец увидел ее такой, какой она стала, и теперь
г точностью до секунды мог сказать, когда же совершилась
перемена и Мэгги впервые посмотрела на него глазами не
ребенка, а женщины -- в ту встречу на дрохедском кладби-
ще, в день рожденья Мэри Карсон. В тот вечер, когда он
обьяснял, что не мог на балу быть к ней внимательнее —
вдруг подумают, будто он по-мужски ею увлекся. Она как-
то странно посмотрела на него тогда и отвернулась, а когда
опять посмотрела, непонятного выражения в глазах уже не
было. И лишь теперь он понял, что с тех пор она видела его
п ином свете; и ее тогдашний поцелуй был не мимолетной
слабостью, после чего она вновь стала относиться к нему
по-прежнему,— это ему только чудилось. Он старательно
обманывал себя, тешился этим самообманом, изо всех сил
прилаживал его к своему раз навсегда избранному пути,
облачался в самообман как во власяницу. А она тем време-
нем чисто по-женски обставляла и украшала свою любовь,
будто вила гнездо.
Надо признаться, телом он желал ее еще после того
первого поцелуя, но желание никогда не было в нем так
369
остро, так неотступно, как любовь; и ему казалось, это не
две стороны одного и того же чувства, одно с другим н«>
связано. А она, бедняжка, оставалась непонятой, на нее о»
не напала такая безрассудная слепота.
Будь у него в эту минуту хоть какой-то способ умчать» и
с острова Матлок, он бежал бы от Мэгги, точно Орес г <>i
Эвменид. Но бежать было нельзя — и у него хватило муже
ства остаться с Мэгги, а не пуститься бессмысленно
бродить всю ночь по острову. Что же мне делать, как иску
пить свою вину? Ведь я и правда ее люблю! А если люблю,
так, уж конечно, потому, что она вот такая, как сейчас,
а вовсе не в краткую пору ее полудетской влюбленное in
Я всегда любил то, что есть в ней женского: бесконечное
терпенье, с каким несет она бремя своей судьбы. Итак,
Ральф де Брикассар, сбрось шоры, пора увидеть ее такую,
как она есть, а не какой была когда-то. Шестнадцать ле»
назад, шестнадцать долгих, неправдоподобных лет... Мне
сорок четыре, ей двадцать шесть; оба мы уже не дети, но
мне несравнимо дальше до зрелости.
В ту минуту, как я вылез из машины Роба, ты решили,
что все ясно, все само собой разумеется, не так ли, Мэгги f
Подумала — наконец-то я сдался. И еще не успела оном
питься, как мне пришлось показать тебе, что ты ошиблась
Я разорвал твою розовую надежду в клочья, словно гряз
ную тряпку. Ох, Мэгги, что же я с тобой сделал? Как я moi
быть таким слепым, таким черствым себялюбцем? Во»
приехал тебя повидать — и ровно ничего не достиг, толью»
истерзал тебя. Все эти годы мы любили друг друга по
разному и совсем друг друга не понимали.
А Мэгги смотрела ему в глаза, и в ее глазах все явствен
ней сквозили стыд и унижение; а по его лицу проносились
тени самых разных чувств, под конец оно выразило безмср
ную жалость, и тут она поняла, как страшно, как жесток»»
ошиблась. Хуже того, поняла, что он это знает.
Прочь отсюда, беги! Беги от него, Мэгги, сохрани
последние жалкие остатки гордости! Едва подумав так, она
вскочила и в самом деле кинулась бежать.
Она не успела выбежать на веранду — Ральф пере хна
тил ее, она с размаху налетела на него с такой силой, чи»
закружилась сама и едва не сбила его с ног. И все оказали ь
напрасным — изнурительная внутренняя борьба, долин»
старания сохранить душу в чистоте и силой воли пода и ни.
желание; в один миг Ральф пережил десять жизней. Все
силы, что дремали в нем, заглушенные, подавлен и ьн»
только и ждали малого толчка — и вот взрыв, хаос, и разум
370
раболепно склоняется перед страстью, и воля разума гаснет
перед волей плоти.
Руки Мэгги взлетели и обвили его шею, его руки
судорожно сжались у нее за спиной; наклонив голову, он
искал губами ее губы, нашел. Ее губы — живые, теплые,
уже не просто непрошеное, нежеланное воспоминание; она
обвила его руками, словно никогда больше не выпустит;
сейчас казалось, она — воск в его руках, и темна как ночь,
и в ней сплетены память и желание, нежеланная память
к непрошеное желание. Наверно, долгие годы он жаждал
вот этой минуты, жаждал ее, Мэгги, и отвергал ее власть,
и попросту не позволял себе видеть в ней женщину!
Донес ли он ее до постели на руках, или они шли
вместе? Ему казалось — он ее отнес, а может быть, и нет; но
вот они оба на постели, и он ощущает ладонями ее тело и ее
ладони на своей коже. О, господи! Мэгги моя, Мэгги! Как
же меня с младенчества приучили думать, будто ты —
скверна?
Время уже не отсчитывало секунды, но хлынуло пото-
ком, и захлестнуло его, и потеряло смысл, осталась лишь
глубина неведомого доныне измерения, более подлинная,
чем подлинное время. Ральф еще ощущал Мэгги, но не как
нечто отдельное, пусть же окончательно и навсегда она
станет неотделимой частью его существа, единой тканью,
которая и есть он сам, а не чем-то, что с ним спаяно — и все
же иное, особое. Никогда уже ему не забыть встречного
порыва этой груди, живота, бедер, всех сокровенных линий
и складок этого тела. Поистине она создана для него, ведь
он сам ее создал; шестнадцать лет он лепил и ваял ее, и сам
того не подозревал, и уж вовсе не подозревал, почему он это
делает. Сейчас он не помнил, что отказался от нее когда-то,
что другой провел ее до конца по пути, которому он поло-
жил начало, который сам избрал для нее и для себя, ведь
опа — его гибель, его роза, его творение. Сон, от которого
ому уже не пробудиться, пока он — человек из плоти и кро-
ви. О, господи, милостивый боже! Я знаю, знаю! Я знаю,
отчего так долго, так упорно думал о ней как о бесплотном
образе, о ребенке, когда она давно уже выросла из этой
тосной оболочки,— но почему через такой жестокий урок
।ггкрылось мне это знание?
Ибо только теперь он наконец понял, что всегда стре-
мился не быть всего лишь человеком, мужчиной,— он
желал большего, судьбы несравненно более великой, чем
двстся обыкновенным смертным. И вот чем все кончи-
лось — вот она, его судьба, под его ладонями, пылает
371
и трепещет вместе с ним, женщина — с мужчиной. Челоннн
остается человеком. Боже милостивый, неужели ты иг мт
избавить меня от этого? Я — человек и вовеки не стану
богом, и моя жизнь, искания, попытки ВОЗВЫСИТЬСЯ («I
божества — все это был самообман. Неужели все мы, слуi и
церкви, одинаковы и каждый жаждет сам стать богом?
И поэтому отрекаемся мы от единственного акта, который
неопровержимо доказывает нашу человеческую суть?
Он крепче обнял ее, глазами, полными слез, при слабом
свете сумерек всмотрелся — лицо у нее тихое, нежимо
губы приоткрылись, вздохнули изумленно и счастливо. Они
оплела его руками и ногами — живыми, гибкими шелкони
стыми узами, мучительно, нерасторжимо; он зарыл г и
лицом ей в плечо, прильнул щекой к ее нежной щеке и oi
дался сводящему с ума отчаянному порыву, словно боролги
с самой судьбой. Мысли кружились, мешались, сознании
померкло, и вновь ослепительная вспышка; на миг он
очутился внутри солнца, и вот блеск тускнеет, серые су
мерки, тьма. Это и значит быть человеком, мужчиной
Большего не дано. Но боль не от этого. Боль — в последнем
миге развязки, в бесповоротном, опустошающем, 6e3im
дежном сознании: блаженство ускользает. Невыносимо
с нею расстаться — расстаться теперь, когда она ему при
надлежит, ведь он сам создал ее для себя. И он отчаянно,
поистине как утопающий за соломинку, цепляется за н<ю,
и вскоре новый вал, прилив, так быстро ставший знакомым,
поднимает его, и он покоряется неисповедимому человочп
скому жребию — жребию мужчины.
Что такое сон — спрашивала себя Мэгги. Благослови
пие ли, передышка в жизни, отголосок смерти или до
кучная необходимость? Как бы там ни было, Ральф поко
рился — и спит, прислонясь головой к ее плечу, обхпатин
ее одной рукой, словно даже во сне утверждая, что она
принадлежит ему. Она тоже устала, но не позволит сг(№
уснуть. Будто опасается дать поблажку сознанию: вдруг
когда вернешься к действительности, Ральфа уже не они
жется рядом. Спать она может после, когда проснется пи
и эти загадочно сомкнутые красивые губы вымолвят игр
вые слова. Что он ей скажет? Пожалеет ли о том, чш
произошло? Доставила ли она ему такую радость, что стон
ло ради этого от всего отказаться? Сколько лет он боролся,
не поддавался этой радости и ее заставил бороться; и труд
но поверить, что вот наконец он лежит в ее объятиях нн
372
исд|» ночью, терзаясь своей болью, он говорил ей слова,
которыми зачеркнул то долгое от нее отречение.
Л она несказанно счастлива, за всю жизнь ей не при-
помнить такого полного счастья. С той минуты, как он
перехватил ее в дверях, все стало поэмой плоти — объятия,
руки, тела, невыразимое наслаждение. Я создана для него,
для него одного... Вот почему я почти ничего не чувствовала
г Люком! Ее несло девятым валом почти уже нестерпимой
страсти, и оставалась только одна мысль — отдать ему все,
нею себя, это важнее самой жизни. Пусть никогда, никогда
он ни о чем не пожалеет. Какой болью он терзался! В иные
mi новенья она и сама ощущала эту боль. И оттого станови-
лись еще счастливей: есть же и справедливость в том, что
ему больно!
Ральф проснулся. Она заглянула ему в глаза — и в их
синеве увидела все ту же любовь, что согревала ее с детства,
придавала смысл ее существованию, и с любовью — без-
мерную, беспросветную усталость. Ту, что означает: утом-
лено не тело, без сил осталась душа.
Он думал о том, что впервые проснулся в постели не
один; и такое пробуждение, пожалуй, еще сокровеннее, чем
близость, которая ему предшествовала, знак, что их с Мэгги
гпнзуют узы более глубокого чувства, что он с ней — одно.
Вольный, невесомый, как волшебный здешний воздух,
напоенный соленым дыханием моря и ароматом пропи-
1И1П10Й солнцем листвы, он некоторое время парил на
крыльях неведомой ему прежде свободы: какое облегче-
ние» — отказаться от борьбы, к которой он вечно себя
принуждал, как спокойно па душе, когда проиграл наконец
долгую, невообразимо жестокую войну и оказывается, по-
ражение много сладостней, чем битва. Да, я отчаянно
воевал с тобой, моя Мэгги! И все же под конец не тебя,
разбитую вдребезги, надо мне склеивать по кусочкам, а кое-
как собирать собственные обломки.
Ты поставлена была на моем пути, дабы я понял: лжива
и пуста гордыня пастырей таких, как я; подобно Люциферу
возжаждал я сравняться с богом, и подобно Люциферу
и нал. Я жил в целомудрии, а до Мэри Карсон и в бедности.
По до нынешнего утра никогда я не знал смирения. Боже,
не будь она мне дорога, было бы не так тяжко, но в иные
минуты мне кажется, я люблю ее много сильней, чем те-
<»и, и этим тоже ты меня караешь. В ней я не сомнева-
юсь а в тебе? Какой-то обман, призрак, насмешка.
Можно ли любить насмешку? И однако же, я люблю.
Если бы мне удалось собраться с силами, я пошел бы
373
искупаться, а потом приготовил бы завтрак,— сказал ом,
надо ж было наконец что-то сказать, и почувствовал, ими
дрогнули в улыбке ее губы у его груди.
— Иди искупайся, завтрак я приготовлю сама. И не на
до ничего на себя надевать. Сюда никто не придет.
— Настоящий рай! — Он сел на постели, спустил ноги
на пол, потянулся.— Чудесное утро. Может быть, итн
предзнаменование?
И уже боль разлуки, оттого лишь, что он встал с поста
ли; Мэгги лежала и смотрела, как он идет к дверям, поду
щим в сторону лагуны; шагнул на порог, останови леи
Обернулся, протянул руку.
— Пойдешь со мной? А потом вместе приготоиим
завтрак.
Был прилив, риф скрылся под водой, раннее солнце ужо
припекало, но беспокойный летний ветерок нес прохладу^
жесткие травы тянули усики по мельчайшему песку, где
сновали в поисках добычи крабы и всякие букашки. Ральф
смотрел вокруг широко раскрытыми глазами.
— У меня такое чувство, словно я вижу мир впервые,
сказал он.
Мэгги стиснула его руку; вот и награда за все, imi
солнечное пробуждение еще непостижимей, чем непраадо
подобная, как сон, подлинность минувшей ночи. Она
смотрела на него и не могла наглядеться. Время, которое ма
умещается в сознании, неведомый мир.
И она сказала:
— Да ты и не видел его раньше. Не мог видеть. Это ниш
мир, пока мы здесь.
— А что такое Люк? — спросил он за завтраком.
Мэгги склонила голову набок, подумала.
— С виду он не очень на тебя похож, тогда мне просто
казалось, потому что я страшно скучала, еще не привыкла
без тебя. Наверно, я потому за пего и вышла, что он напоми
нал тебя. Ведь все равно я решила выйти замуж, а он был на
голову выше других. Не то что достойнее, или милее, или
какие там еще качества женщинам полагается ценить
в мужьях. Тут что-то другое, сама толком не попимкм»
Разве что, пожалуй, в одном смысле он и правда на тоби
похож. Ему тоже не нужны женщины.
Ральф болезненно поморщился.
— Вот как ты обо мне думаешь, Мэгги!
— Если по правде — да. Я никогда не понимала, отчтн
это, но, по-моему, так и есть. И ты и Люк в глубине души
почему-то уверены, что нуждаться в женщине — слабое! 1<
374
Я не про то, чтобы спать с женщиной, я о том, когда женщи-
на по-настоящему нужна.
— И с такими мыслями ты все-таки не отказываешься
от нас?
Она пожала плечами, улыбнулась чуть ли не с жало-
стью:
— Ох, Ральф. Я ведь не говорю, что это не важно, и,
конечно же, из-за этого я много мучилась, но так уж оно
есть. Глупо было бы мне зря тратить силы — бороться
с тем, чего все равно не одолеть. В лучшем случае я могу
воспользоваться этой слабостью, но не закрывать на нее
глаза. Мне ведь тоже чего-то хочется и что-то мне нужно.
Очевидно, мне желанны и нужны такие, как ты и Люк,
иначе я не изводилась бы так из-за вас обоих. Вышла бы за
хорошего, доброго, простого человека, вот как был мой
отец, за Такого, кому была бы желанна и нужна. Но, на-
верно, в каждом мужчине есть что-то от Самсона *. Аъ та-
ких, как ты и Люк, это особенно сильно.
Он как будто ничуть не оскорбился, только улыбнулся.
— Мудрая моя Мэгги!
— Это не мудрость, Ральф. Просто здравый смысл.
Никакая я не мудрая, ты и сам это знаешь. Но посмотри на
моих братьев. Подозреваю, что старшие, уж во всяком
случае, никогда не женятся, даже подружек не заведут.
Они до невозможности робкие, им страшно — вдруг жен-
щина получит над ними власть, и они без памяти любят
маму.
Проходили день за днем, ночь за ночью. Даже летний
ливень и тот был прекрасен, хорошо было гулять, ощущая
его на обнаженной коже, теплый и ласковый, как само
солнце, хорошо слушать, как он шумит по железной кры-
ше. И в солнечные часы они тоже гуляли, грелись, лежа на
песке, плавали — Ральф учил ее плавать.
Порой, незаметно для Ральфа, Мэгги смотрела на него
и отчаянно старалась запечатлеть в мозгу каждую черточку
его лица,— ведь как она любила Фрэнка, а меж тем с года-
ми его облик все тускнел в памяти, и уже не удавалось
мысленно его увидеть. И вот она силится запомнить глаза
Ральфа, и нос, и губы, и ослепительные серебряные пря-
ди — крыльями в черных волосах, и все это крепкое тело,
1 Очевидно, имеется в виду раскаяние библейского героя Самсона
я том, что, поддавшись страсти к Далиле, он нарушил обет назорейства.
375
еще по-молодому стройное, упругое, только, пожалуй, н»1
такое гибкое, как прежде. Л потом он обернется, поймав । ни
себе ее взгляд, а у самого в глазах тревога, скорбь, (Ицм
ценность. И она понимала, или ей казалось, будто по и и in
ет, о чем говорят эти глаза, — он должен уехать, возвра inn
ся к церкви, к своим обязанностям. Быть может, у неi о \
не будет отныне прежнего пыла, зато он станет лучшим
чем прежде, слугою церкви. Ведь только тому, кто хоть put
поскользнулся и упал, ведомы превратности пути.
Однажды, когда они лежали на берегу и зава........»»
солнце уже обагрило волны и набросило на коралловый
песок золотистую дымку, Ральф сказал:
— Мэгги, никогда прежде я не был так счастлив и inn
несчастен.
— Знаю, Ральф.
— Я так и думал. Может быть, за это я и люблю геон<
Ты не такая уж необыкновенная, Мэгги, и все-таки ш
обыкновенная. Может быть, это я и почувствовал т<и;ш
много лет назад? Да, наверно. Всегда обожал тициановский
цвет волос! Знал бы я, куда меня заведет эта страсп.
Я люблю тебя, Мэгги.
— Ты уезжаешь?
— Завтра. Надо. Я должен успеть на пароход до Генуи,
осталось меньше недели.
— Едешь в Геную?
— В Рим. Надолго, может быть, до конца жизни. II»»
знаю.
— Не бойся, Ральф, я тебя отпущу без всякого крики
Мне тоже скоро пора. Я ухожу от Люка, вернусь дом<>п
в Дрохеду.
— О, господи! Неужели из-за этого? Из-за меня?
— Ну конечно нет,— солгала Мэгги.— Я это реши i»i
еще до твоего приезда. Люку я не нужна, я ему совсем ни
к чему, скучать не станет. А мне нужен дом, хоть какой и»
свой угол, и теперь я думаю, лучше Дрохеды нигде ш-
будет. Не годится бедной Джастине расти в доме, где я при
слуга, хотя, конечно, для Энн и Людвига я почти кап
родная. Но я-то про это помню, и Джастина, когда шы
растет и поймет, что у нее нет настоящего дома, тоже стинм
считать меня просто прислугой. В каком-то смысле ей и »и
дома будет мало радости, но я должна для нее сделать в< в
что могу Вот и вернусь в Дрохеду.
— Я буду тебе писать, Мэгги.
— Не надо. Неужели, по-твоему, после всего, »n«i
сейчас было, мне нужны письма? Еще проведает про ши
376
ннкой-нибудь негодяй, вдруг тебе это повредит. Нет, не
индо писем. Если опять попадешь когда-нибудь в Австра-
IIIю, будет вполне понятно и естественно тебе съездить
п Дрохеду, хотя предупреждаю тебя, Ральф, сперва хоро-
шенько подумай. Есть только два места на свете, где ты
прежде всего мой, а уж потом — слуга божий: здесь, на
Матлоке, и в Дрохеде.
Он крепко обнял ее, стал гладить ее волосы.
— Мэгги, Мэгги, если б я мог на тебе жениться, если
(» никогда больше не расставаться... Не хочу я от тебя уез-
жать. В каком-то смысле ты никогда уже меня и не отпу-
стишь. Пожалуй, напрасно я приехал на Матлок. Но себя
нс переменишь — и, может быть, так лучше. Теперь я знаю
< гоя, как без этого не узнал бы, не посмел бы посмотреть
правде в глаза. А со знакомым противником бороться легче,
чем с неизвестным. Я люблю тебя. Всегда любил и всегда
буду любить. Ты это помни.
Назавтра впервые с того дня, как он подвез сюда
Ральфа, явился Роб и терпеливо ждал, пока они прощались.
Ясное дело, они не молодожены, думал Роб, ведь он прие-
хал позже нее и уезжает раньше. Но и не тайные любовни-
ки. Женаты, сразу видно. Но любят друг дружку, очень
даже любят. Вроде как он сам, Роб, со своей хозяйкой; муж
много старше жены, вот и получается хорошая пара.
— До свиданья, Мэгги.
— До свиданья, Ральф. Береги себя.
— Да, хорошо. И ты.
Он наклонился, поцеловал ее; наперекор всем своим
решениям, она обвила руками его шею, прильнула к нему,
но он разнял ее руки — и она тотчас заложила их за спину,
'ценила пальцы.
Ральф сел в машину и, когда Роб развернул ее, стал
•мотреть вперед сквозь ветровое стекло, ни разу не огля-
нулся. Редкий человек так может, подумал Роб, хоть и не
• чыхивал про Орфея. Молча катили они сквозь струи до-
ждя и наконец выехали на морской берег Матлока, на
длинный причал. Пожимая па прощанье руку гостя, Роб
поглядел ему в лицо и удивился. Никогда еще не видал
нисих выразительных, таких печальных глаз. Взор архи-
епископа Ральфа навсегда утратил былую отрешенность.
Когда Мэгги вернулась в Химмельхох, Энн тотчас
нонила, что теряет ее. Да, перед нею прежняя Мэгги — но
и другая. Что бы ни говорил себе архиепископ Ральф перед
377
поездкой на Матлок, там, на острове, все наконец попори\
лось не по его воле, но по воле Мэгги. Что ж, давно нори
Мэгги взяла дочку на руки, словно только т<чн*|н.
поняла, что значит для нее Джастина, и стоит, укачишнч
девочку, и с улыбкой оглядывает комнату. Встретили» ь
взглядом с Энн, и столько жизни, столько радости и
сияющих глазах, что и на глазах Энн выступили слюм
радостного волнения.
— Не знаю, как вас благодарить, Энн.
— Пф-ф, за что это?
— За то, что вы прислали ко мне Ральфа. Уж наверно,
вы понимали, что после этого я уйду от Люка, за это нам
тоже спасибо огромное. Вы даже не представляете, ......
для меня! Я ведь уже собиралась на всю жизнь остан.» н
с Люком. А теперь вернусь в Дрохеду и оттуда ни на инн’
— Мне тяжко с вами расставаться, Мэгги, а с Джас in
ной и того тяжелее, но я рада за вас обеих. Люк бы ним
ничего не принес, кроме горя.
— Вы не знаете, где он сейчас?
— Был на рафинадной фабрике в Сиднее. A теперь
рубит тростник под Ингемом.
— Придется мне съездить к нему, сказать ему. И, кап
ни гнусно и ни противно, переспать с ним.
— Что-о?!
Глаза Мэгги сияют.
— У меня две недели задержки, а никогда и на дет
опозданий не бывало. Только раз так было, перед Джас i и
ной. У меня будет ребенок, Энн, я точно знаю!
— Боже милостивый! — Энн смотрит на Мэгги во и» •>
глаза, будто видит впервые; да, пожалуй, так оно и ecu.
Облизывает разом пересохшие губы, говорит заикаясь.
Может быть, это ложная тревога.
Но Мэгги качает головой.
— Нет, нет. Будет ребенок. Я уж знаю.
— Вот ужас, если правда,— пробормотала Энн.
— Да что вы, Энн, слепая? Неужели вы не понимшчс '
Ральф не может быть моим, я всегда это знала. А теперь ин
мой, мой! — Она рассмеялась и так крепко прижала к сеГн-
Джастину, что Энн даже испугалась, но, к ее удивлен и к»
малышка не заплакала.— Я взяла у Ральфа то, чего церкин
не получить, что останется в поколениях. Теперь он бу;н »
жить вечно, потому что — я знаю — у меня будет »•ым1
А у сына будут свои сыновья, а потом и у них будут » и
новья... я еще возьму верх над господом богом. Я полюби ы
Ральфа в десять лет и, наверно, если доживу до ста. и»»
378
равно буду его любить. Но он не мой, а вот его ребенок
будет мой. Мой, Энн, мой!
— Ох, Мэгги, — беспомощно вздохнула Энн.
Вспышка бурного ликования миновала, Энн узнава-
ли прежнюю Мэгги, спокойную и ласковую, только теперь
чувствовался в ней железный стерженек, способность мно-
юе вынести. Однако Энн стала осторожнее: чего она,
и сущности, добилась, послав Ральфа де Брикассара на
остров Матлок? Неужели человек может так перемениться?
Навряд ли. Значит, это было в Мэгги всегда, только так
глубоко зайрятано, что и не заподозришь. И не просто
железный стерженек, нет, оказывается, Мэгги тверда, как
сталь.
— Мэгги, если вы меня хоть немножко любите, я по-
прошу вас кое-что вспомнить, хорошо?
Серые глаза улыбнулись.
— Постараюсь!
— Я давно перечитала все свои книги и в последние
годы читаю книги Людвига. Особенно про Древнюю Гре-
цию, эти греки меня просто заворожили. Говорят, они
понимали все на свете, нет такого человеческого чувства
и поступка, которого не встретишь в их литературе.
— Да, знаю. Я тоже прочла кое-какие книги Людвига.
— Так неужели вы не помните? Древние греки счита-
ли, безрассудная любовь — грех перед богами. И еще,
помните: если кого-то вот так безрассудно полюбить, боги
ревнуют и непременно губят любимого во цвете лет. Это
всем нам урок, Мэгги. Любить свыше меры — кощунство.
— Вот это верно, Энн, именно кощунство. Нет, я буду
любить ребенка Ральфа не кощунственной любовью, а
чистейшей, как сама богоматерь.
Карие глаза Энн смотрели с глубокой печалью.
— Но так ли чиста была ее любовь? Разве тот, кого она
любила, не погиб во цвете лет?
Мэгги положила дочь в кроватку.
— Чему быть, того не миновать. Ральфа я получить не
могу, а его ребенок у меня будет. У меня такое чувство...
как будто мне наконец есть для чего жить! Вот что было
хуже всего в эти три с половиной года, Энн: я уже думала,
жить незачем. —Мэгги коротко, решительно улыбнулась.—
Н хочу всячески защитить и оберечь этого ребенка, любой
ценой. И прежде всего надо, чтоб никому, даже Люку, и во
г не не снилось, будто малыш не имеет права на единствен-
ное имя, какое я ему могу дать. Лечь в постель с Люком —
меня от одной мысли тошнит, но я это сделаю. Я и с дьяво-
379
лом легла бы, если б это помогло малышу жить. Л iioiou
я вернусь домой, в Дрохеду, и, надеюсь, никогда 6ojii.hh’
Люка не увижу.— Она отошла от кроватки.— Вы с Людин
гом будете нас навещать, правда? В Дрохеде всегда пай
дется место для гостей.
— Будем навещать раз в год, каждый год, пока вам нн
надоест! Мы с Людвигом хотим видеть, как растет Длин
тина.
Только мысль о ребенке Ральфа поддерживала гасну
щее мужество Мэгги, и мили до Ингема в тряском и шатком
вагончике показались ей нескончаемо длинными. Если бы
не то, что в ней зреет новая жизнь, еще раз лечь в постель
с Люком было бы смертным грехом против самой себя
но ради ребенка Ральфа она и впрямь продала бы душу дьн
волу.
Понятно, что и чисто практически это будет непрост
Но она старательно все обдумала и предусмотрела — и, «пн
ни странно, ей помог Людвиг. От него редко удавалось чт
либо скрыть, слишком он был проницательный, да и Энн ин
всем ему доверялась. Он с грустью смотрел на Мэгги, качн i
головой и всякий раз давал отличный дельный совет. <>б
истинной цели ее поездки не упоминалось, но, как всяким
кто прочел на своем веку немало солидных томов, Людтн
Мюллер был человек сообразительный.
— Совсем незачем говорить Люку, что вы от нет
уходите, когда он будет усталый, вымотанный после руб
ки,— мягко подсказывал он.— В хорошем настроении ин
будет податливей, так? Самое лучшее — повидайтесь с ним
в субботу вечером или в воскресенье после того, как и рой
дет его неделя на кухне. По слухам, на всех плантациях н>
сыскать другого такого повара, как Люк. Он выучил и
стряпать, еще когда был подручным в артели стригалей
а стригали народ куда более разборчивый в еде, чем рубни»
ки тростника. Так что, понимаете, после стряпни он в духе
Для него такая работа, наверно, легче легкого. И тут меш
кать не надо, Мэгги. Застанете его после недели на арте.и.
ной кухне довольного, веселого, и сразу выкладывайте г пин
новости.
В последнее время Мэгги казалось, что она совсем > л »
разучилась краснеть; она встретила взгляд Людвига и ни
чуть не порозовела.
— Людвиг, а вы не можете узнать, в какую неделю «»н
на кухне? Или мне самой можно как-то разведать?
380
— Молодец девочка! — сказал он весело.— Ничего, у
меня есть свои источники. Я разведаю.
В субботу среди дня Мэгги сняла номер в ингемской
юстинице, которая показалась ей всего приличнее. Надо
отдать справедливость Северному Квинсленду — там в
каждом городе на каждом углу по гостинице. Мэгги остави-
ли свой небольшой чемодан в номере и опять вышла
и неприглядный вестибюль к телефону. В Ингем как раз
приехали для очередной товарищеской встречи какие-то
футбольные команды, и в коридорах полно было полуголых
пьяных парней — они приветствовали Мэгги радостными
иоилями и шлепками по спине и пониже. Когда ей все-таки
удалось добраться до телефона, ее трясло от страха; похо-
же, вся эта затея с начала и до конца будет пыткой. Но,
несмотря на шум и гам и пьяные рожи вокруг, она все же
ухитрилась дозвониться до фермы некоего Брауна, где
работала сейчас артель Люка, и попросила передать О’Ни-
лу, что его жена в Ингеме и хочет с ним повидаться. Хозяин
гостиницы заметил, до чего она перепугана, проводил ее
обратно к номеру и ушел, только услыхав, как она запер-
лись на ключ.
А Мэгги со вздохом облегчения прислонилась к двери,
ноги не держали ее; в ресторан она уже не пойдет, хотя бы
пришлось сидеть голодной до самого возвращения в Дан-
глоу. Спасибо, хозяин отвел ей номер рядом с дамской
комнатой, туда, если надо, она доберется. Наконец ноги
стали как будто не такие ватные, Мэгги пошатываясь до-
брела до кровати, села и, опустив голову, смотрела на свои
трясущиеся руки.
Всю дорогу до Ингема она мысленно искала наилучший
способ действий и внутренний голос кричал — скорей,
скорей! Прежде ей никогда не случалось читать о совраще-
ниях и соблазнительницах, впервые такие книги попались
пй в Химмельхохе, однако и теперь, вооруженная кое-
какими сведениями, она не слишком верила, что сумеет
и сама это проделать. Но раз надо — значит, надо, ведь как
только она заговорит с Люком, всему конец. Язык чешется
иысказать ему все, что она о нем думает. Но еще сильней
жжет нетерпение вернуться в Дрохеду и знать, что ребенку
Ральфа уже ничто не грозит.
Несмотря на зной и духоту, ее охватила дрожь, но она
разделась и легла, закрыла глаза и заставила себя думать
только об одном: ребенку Ральфа ничто не должно гро-
зить.
Люк явился в гостиницу один, было около девяти
381
вечера, и футболисты нисколько ему не помешали - п<*чм«
все успели допиться до беспамятства, а те, что еще иг » пн
лились, уже ничего не видели и не замечали, кроме ..и
пивных кружек.
Людвиг был прав, за педелю на кухне Люк пгд\рн«»
отдохнул, был исполнен благодушия и рад пора.ии...I.» »♦
Когда сынишка Брауна прибежал в барак и сказал о .пион.»
Мэгги, Люк как раз домывал тарелки после ужина и <
рался съездить на велосипеде в Ингем для обычной <-у
ней выпивки в компании Арне и других рубщиков. Прш м
жены оказался приятным разнообразием* после того м<»« и
ца в Этертоне, как ни выматывала работа на плантации*
Люка порой тянуло к Мэгги. Только страх, что она опнп
начнет требовать «бросай тростник, пора обзавестись сипим
домом», мешал ему заглянуть в Химмельхох всякий рп ♦
как он бывал поблизости. Но сейчас опа сама к нему при»'
хала — и он совсем не прочь провести с ней ночь в ногте ан
Итак, он поскорей покончил с посудой, и, на счастье», при
шлось крутить педали всего каких-нибудь полмили, дан»
ше подвез попутный грузовик. Но пока он шагал с пело» и
педом оставшиеся три Квартала до гостиницы, рад»»» м
предвкушения поостыла. Все аптеки уже закрыты. •»
«французских подарочков» у него нет. Он постоял игр» i
витриной, полной старого, размякшего от жары шоколпл*
и дохлых мух, и пожал плечами. Ничего не подели......
рискнем. Впереди только одна ночь, а если будет реб»чн»в
так, может, на этот раз больше повезет и родится ми н
чишка.
Заслышав стук в дверь, Мэгги испуганно вскочи ы
босиком прошлепала к двери.
— Кто там?
— Люк,— отозвался голос.
Она отперла, приотворила дверь и спряталась за ш
когда Люк распахнул дверь пошире. И, едва он воин*»
захлопнула дверь и остановилась, глядя на него. А Л ни»
смотрел на нее: после рождения ребенка груди у нее <•••••
полнее, круглей, соблазнительней прежнего, и сосни v»* »
не чуть розовые, а яркие, алые. Если б Люка требовал»»» ♦
подогревать, одного этого было сверхдостаточно; он нод*»«*«
тил Мэгги на руки и отнес на кровать
Рассвело, а она еще не промолвила ни слова, *....
ее прикосновения доводили его до исступленных и»,
рывов, никогда прежде не испытанных. И вот она отодии
нулась от него и лежит, какая-то вдруг странно чу
жая.
382
Люк с наслаждением потянулся, зевнул, откашлялся.
Спросил:
— С чего это ты вдруг прикатила в Ингем, Мэг?
Она повернула голову, большие глаза смотрят презри-
1РЛ1.но. Это его задело.
— Так с чего ты сюда прикатила? — повторил он.
И опять молчание, только все тот же язвительный
взгляд в упор, похоже, она просто не желает отвечать.
Довольно смешно после такой ночи.
Но вот ее губы дрогнули в улыбке.
— Я приехала сказать тебе, что уезжаю домой, в Дро-
зду.
Сперва он не поверил, но посмотрел внимательнее
и лицо ей и понял — да, это всерьез.
— Почему? — спросил он.
— Я ведь предупреждала тебя, чем кончится, если ты
но возьмешь меня в Сидней,— сказала Мэгги.
Люк искренне изумился.
— Да ты что, Мэг! Это ж было полтора года назад, черт
подери! И ведь я же возил тебя отдыхать! Месяц в Этерто-
110 — это, знаешь ли, стоило недешево! Я не миллионер,
шце и в Сидней тебя возить!
— Ты два раза ездил в Сидней, и оба раза без меня,—
упрямо сказала Мэгги.— Первый раз я еще могу понять,
и тогда ждала Джастину, но в этом году в январе, когда
лило как из ведра, мне тоже не мешало бы отдохнуть и по-
лоться на солнышке.
— Фу, черт!
— Ну и скряга же ты, Люк,— негромко продолжала
Мзгги.— Ты получил от меня двадцать тысяч фунтов, это
мои собственные деньги, и все равно тебе жалко потратить
несчастных несколько фунтов, чтобы свозить меня в Сид-
ней. Только и знаешь что деньги! Противно на тебя смот-
реть.
- Я твоих денег не трогал,— растерянно промямлил
Люк.— Они все целы, лежат в банке, и еще сколько прива-
лилось.
- Что верно, то верно. Они так в банке и останутся. Ты
же вовсе не собираешься их тратить, что, неправда? Ты на
них молишься, поклоняешься им, как золотому тельцу.
Признайся по совести, Люк, ты просто сквалыга. И вприда-
••у безнадежный болван. Надо же — обращался с женой
и дочерью хуже, чем с собаками, не то что не заботился —
думать о них забыл! Самодовольный, самовлюбленный,
бессердечный негодяй, вот ты кто!
383
Люк весь побелел, его трясло, он не находил слов: ч iпГи»
Мэг так яростно на него набросилась, да еще после пиши
ночи... это все равно как если бы тебя насмерть ужи hi i
какой-нибудь мотылек. Ошеломленный столь несправе i in
выми обвинениями, он не знал, как ей растолковать, чш
совесть его совершенно чиста. Как всякая женщина, <>»».*
судит только по видимости, где уж ей оценить все величн»
его замысла.
— Ох, Мэг! — выговорил он наконец растерянно, и»»
корно, почти с отчаянием. — Ну разве я когда-нибудь х\ ю
с тобой обращался! Да ничего подобного! Никто не мо/ь« •
сказать, что я с тобой хоть раз жестоко обошелся. Инь и»
этого не скажет! У тебя и еда была, и крыша над гол<»п<»н
ты жила в тепле...
— Еще бы! — перебила Мэгги. — Вот это золотые гл»,
ва. Никогда в жизни мне не бывало теплей.— Она покачи ы
головой и замеялась,— Что толку с тобой говорить? Каь •••
стенкой...
— И с тобой то же самое!
— Сделай милость, думай, как хочешь,— холодно гьн
зала Мэгги, встала, натянула трусики.— Я не собираю» ।
с тобой разводиться,— сказала она.— Больше я замуж и”
выйду. А если тебе понадобится развод, ты знаешь, i м
меня найти. По закону виновата получаюсь я, так? Ведь .»• ••
я тебя покидаю — во всяком случае, так посмотрит па до i"
австралийский суд. Можете оба с судьей поплакать дры
другу в жилетку — мол, какие все женщины вероломны»
и неблагодарные.
— Я-то тебя вовсе не покидал,— заявил Люк.
— Можешь оставить себе мои двадцать тысяч фут мн
Люк. Но больше ты от меня не получишь ни гроша. На <
деньги я буду растить и воспитывать Джастину, а м<ы • »
быть, если посчастливится, и еще одного ребенка.
— А, вот оно чю! Значит, тебе от меня только и ни ь»
было еще одного младенца, черт бы его побрал? Вот, знача ।
для чего ты сюда прикатила — за этакой лебединой не< iihi
за последней памяткой от меня, чтоб было что увезти а Др"
хецу! Не я тебе понадобился, а еще один ребенок! Я » -и»
никогда тебе и не был нужен, так? Для тебя я плсмгннмн
бык, больше ничего! Пу и влип же я!
— Почти всегда так оно и есть, мужчины для жен ниш
просто племенные быки,— зло сказала Мэгги.— Ты рп
дил во мне все самое плохое, Люк, тебе этого дажг н>
понять. Можешь радоваться! За три с половиной года и и *»
принесла куда больше денег, чем твой тростник. I < ш
384
и рожу еще ребенка, тебя это не касается. Больше я не
желаю тебя видеть — никогда, до самой своей смерти.
Она была уже совсем одета. Взяла сумочку, чемодан,
у двери обернулась.
— Я дам тебе один совет, Люк. На случай, если под
трость ты больше не сможешь рубить тростник и вдруг
опять найдешь себе женщину. Ты ведь не умеешь целовать-
ся. Уж слишком разеваешь рот, заглатываешь женщину,
кик удав. Слюна — это еще ничего, пока в ней не тонешь.—
Она брезгливо вытерла губы тыльной стороной кисти.—
Моня тошнит от тебя! Великий самовлюбленный Люк
О'Нил, пуп земли! Ничтожество!
Она ушла, а Люк еще долго сидел на краю кровати
и тупо смотрел на дверь. Потом пожал плечами и оделся.
II Северном Квинсленде это делается быстро. Натянул
шорты — и вся недолга. Если поторопиться, он еще поспеет
к автобусу, чтоб вернуться на плантацию вместе с Арне
и остальными ребятами. Славный малый Арне. Настоящий
товарищ, парень что надо. Жениться — одна дурость. По-
стель постелью, а мужская дружба — это совсем другое
дело.
1'1 К. Маккалоу
14
Мэгги не хотелось никого предупреждать о споим
приезде, и в Дрохеду ее подвез старый почтальон Непосед*
Уильямс, рядом с ней на сиденье машины спала в плетений
колыбельке Джастина. Уильямс очень ей обрадовался, ш»
расспрашивал, как она жила эти четыре года, но поближе
к дому догадался замолчать и оставить ее в покое.
И снова вокруг все светло-коричневое и серебристое,
и снова пыль, и во всем чудесная чистота и сдержанность,
чего так не хватает Северному Квинсленду. Тут не paciei
без удержу буйная зелень и не спешит сгнить, уступам
место новой поросли; тут в природе свершается неторопли
вый и неотвратимый круговорот, подобный движению
созвездий. Кажется, еще больше развелось кенгуру. Стоне
невысокие, ровные, аккуратные деревья вилга, округлые,
почтенные и скромные, будто славные хозяюшки. Взлетами
стаи попугаев гала, над головой колышутся розовые облннн
их подкрылий. Со всех ног удирают долговязые эму. (ди на
кивают с дороги кролики, вызывающе мелькают белые
пушистые хвостики. Среди трав встают тусклые скелмм
мертвых сухих деревьев. Когда проезжали равнину ДнП
бен-Диббена, далеко на изогнувшемся дугой горижние
замаячили рощи — только по дрожащим голубым л и и ним
386
п самом низу можно распознать, что это не настоящие
деревья, а мираж. Уныло каркают вороны — Мэгги и не
подозревала, что соскучилась по этому карканью. Сухой
осенний ветер гонит мимо бурую косую завесу пыли, слов-
но какой-то грязный дождь. И травы, серебряные и светло-
желтые травы Великого Северо-Запада, точно благослове-
ние, раскинулись до самого края небес.
Дрохеда, Дрохеда! Призрачные эвкалипты и сонные
исполины — перечные деревья так и гудят, полные пчели-
ным жужжаньем. Вот и скотные дворы, амбары и сараи,
сложенные из желтого, как масло, песчаника, чересчур
яркая зелень газона вокруг Большого дома, осенние цветы
и саду — желтофиоль и цинния, астры и георгины, бархат-
цы и ноготки, хризантемы и розы, розы... Усыпанный
песком задний двор, миссис Смит стоит на крыльце, изум-
ленно раскрыла рот, засмеялась, заплакала, подбегают
Минни и Кэт, старые жилистые руки цепями обвиваются
вокруг Мэгги, вокруг самого сердца. Да, здесь, в Дрохеде,
ее родной дом, и здесь ее сердце — навсегда.
Вышла Фиа посмотреть, что за шум.
— Здравствуй, мама, я вернулась.
Взгляд серых глаз не изменился, но повзрослевшей
своей душой Мэгги поняла: мама рада ей, просто не умеет
вто показать.
— Ты ушла от Люка? — спросила Фиа, для нее само
собой разумелось, что миссис Смит и Минни с Кэт ничуть
ио меньше нее вправе это знать.
— Ушла. И никогда к нему не вернусь. Ему ничего не
нужно — ни дом, ни я, ни дети.
— Дети?
— Да. У меня будет еще ребенок.
Три женщины заохали, заахали, а Фиа тем же ровным
голосом, что прикрывал затаенную радость, произнесла
свой приговор:
— Раз ты ему не нужна, правильно сделала, что
вернулась домой. Мы тут сумеем о тебе позаботиться.
Вот и ее прежняя комната, из окна видны сад и Главная
усадьба. А рядом комната для Джастины и для того, кто
вщ<» родится. Как хорошо дома!
Г»об тоже ей обрадовался. Жилистый, уже немного
сутулый, он стал еще больше похож на Пэдди, кажется,
солнце досуха прокалило и кожу его и кости. В нем ощути-
ма та же спокойная сила духа, но, быть может, потому, что
сам он не обзавелся большим семейством, в лице его нет,
иак у Пэдди, отеческой снисходительности. Похож он и на
II •
387
мать. Молчаливый, сдержанный, отнюдь не склонный де
литься своими чувствами и мыслями. А ведь ему ужа
сильно за тридцать, вдруг с удивлением подумала Мэгги,
и он все еще не женился. Потом пришли Джек и Хьюги,
оба — точная копия Боба, только помягче, и застенчиво
заулыбались, увидев сестру. Наверно, в этом все дело,
подумала Мэгги, земля сделала их застенчивыми, земли
ведь не нуждается в красноречии, в светской обходительно
сти. Земле нужно только то, что они ей дают,— молчал и ими
любовь, безраздельная преданность.
В этот вечер дома собрались все братья Клири, надо
было разгрузить фургон с зерном, которое Джиме и Пэтси
купили в Джиленбоуне.
— Знаешь, Мэгги, я сроду не видал такой суши, •
сказал Боб.— Два года не было дождя, ни капли. И оща
напасть — кролики, они хуже кенг: жрут больше три
вы, чем овцы и кенги вместе взятые. Мы пробуем отказать
ся от подножного корма, но ты же знаешь, что таков
овцы.
Да, Мэгги отлично это знала. Безмозглые твари начисто
лишены способности прожить без нянек. Если их предки
и обладали хоть каким-то подобием мозгов, то породистма
аристократы, выведенные ради наилучшей шерсти, расти
ряли последний умишко. Они ничего не станут есть, крона
травы под ногами да веток, срезднпых с привычного, расту
щего вокруг кустарника. Но в Дрохеде не хватит рун
нарезать довольно ветвей, чтобы наполнить кормушки на
сто тысяч овец.
— Наверно, я могу вам пригодиться? — спросила
Мэгги.
— Еще как! Если ты сможешь, как прежде, объезжать
ближние выгоны, у нас освободится человек на резку.
Близнецы, как и обещали когда-то, окончательно верну
лись домой. В четырнадцать лет они распростились а
ученьем, им не терпелось поскорей вернуться на черно
земные равнины Дрохеды. Уже сейчас они удивительно
похожи на старших братьев, так же одеты, на манер uccii
скотоводов Великого Северо-Запада: фланелевая рубаха
и грубые серые штаны постепенно отжили свое, их сменили
белые молескиновые бриджи, белая рубашка, широкополаи
серая фетровая шляпа с плоской тульей, невысокие га
пожки для верховой езды с резинками на боку и почти бм
каблуков. Лишь горсточка полукровок — жителей джилаи
боунских окраин, подражая ковбоям американского «диин
го Запада», щеголяет в сапогах на высоченных каблука!
388
и n < гтетсоповских» шляпах с тульей размером ведра на
п<» пера. Овцеводу черноземных равнин такая мода только
номр\а, никчемное подражание чужим обычаям. На высо-
•ч1 \ каблуках через заросли кустарника не продерешься,
и пп зарослям ходить надо нередко. И в шляпе с ведерной
i\ и.сй чересчур тяжело и жарко.
Каурой кобылки и вороного мерина давно не стало, их
• ।в конюшне опустели. Мэгги уверяла, что с нее до-
нп.и.чо и простой рабочей лошади, но Боб съездил к Мар-
ишу Кингу и купил для нее двух попородистей — була-
••\.•» кобылу с темной гривой и хвостом и длинноногого
•.иурого мерина. Почему-то потеря той каурой кобылки
•и» । рясла Мэгги чуть ли не сильней, чем разлука с Ральфом,
|п|,кно быть, только теперь опа по-настоящему ощутила
и \ разлуку; словно тут-то и стало окончательно ясно — он
\« хи.!, его больше с ней нет. Но как хорошо снова ездить по
ш.нонам, когда рядом скачут собаки, и глотать пыль, под-
ии |ую блеющей отарой, и смотреть на птиц, на небо, на
нм ной простор.
Сушь стояла страшная. Сколько помнила Мэгги, луга
Дрохеды всегда умудрялись пережить засуху, но на этот
1«ил вышло по-другому. Между уцелевшими пучками травы
виднелась голая земля, опа спеклась в темную корку, изре-
iiiiiiiyK) частой сеткой трещин, и они зияли, точно жажду-
щие пересохшие рты. И все это больше по милости кроли-
нпп За четыре года после отъезда Мэгги они вдруг неверо-
•niiG расплодились, хотя, думала она, и в прежние годы от
ни\ было немало вреда. А тут, будто в одночасье, совсем
ниц.я не стало. Они кишмя кишели на выгонах и пож и pa-
in драгоценную траву.
Мэгги научилась ставить капканы на кроликов; не
••чгпь-то приятно смотреть, как стальные зубья уве-
••*»। милых пушистых зверьков, но Мэгги с детства работа-
н» на земле и не привыкла увиливать: раз надо, значит,
ни и» Убивать ради того, чтобы выжить,— не жесто-
»> "• I ь.
Проклятые помми, патриоты слюнявые, дернула их
нг iri кая притащить к нам кроликов! — ворчал Боб.
Прежде кролики в Австралии не водились, англичане
IHMCзли их сюда как некое лирическое напоминание о роди-
не и они совершенно разрушили экологическое равнове-
• не континента; с овцами и коровами этого не произошло,
•иному что их с самого начала разводили по всем правилам
цц\м1. В Австралии не было своих хищников, которые
ним»-шали бы кроликам плодиться без удержу, привозные
389
лисицы не прижились. Волей-неволей человек сам взял ни
себя роль хищника, но людей оказалось слишком мило,
а кроликов слишком много.
А потом ей трудно стало ездить верхом, и она все дим
проводила дома, с миссис Смит, Минни и Кэт, шила и вяза
ла вещички для того, кто шевелился внутри. Носить этою
мальчишку (Мэгги не сомневалась, что у нее родится сын)
было гораздо легче, чем Джастину,— ни тошноты, ни
приступов слабости и уныния, и только хочется, чтоб он
поскорей родился. Пожалуй, отчасти в этом нетерпении
повинна Джастина: крохотное существо со странными
светлыми глазами не по дням, а по часам преображается ни
несмышленого младенца в умницу девчурку, и следить ли
этим волшебным превращением необыкновенно интересно
Прежде Мэгги была равнодушна к дочке, а тут страстно
захотелось излить на нее материнскую нежность, обнимать,
целовать, смеяться с ней вместе. И Мэгги была потрясны,
когда убедилась, что Джастина всякий раз вежливо укло
няется от ее ласк.
Когда Джиме и Пэтси, покончив с ученьем, вернулип.
в Дрохеду, миссис Смит собиралась опять взять их под
крылышко, но, к немалому ее разочарованию, они целыми
днями стали пропадать на выгонах. Миссис Смит готом
была отдать свое сердце маленькой Джастине, но и м
отвергли столь же решительно, как Мэгги. Видно, Джасти
на вовсе не желала, чтобы ее обнимали, целовали и с ми
шили.
И ходить и говорить она начала очень рано, девяти
месяцев. А едва став на ноги и заговорив (да еще как бой
ко!), эта независимая особа делала теперь только то, что ой
вздумается. Не то чтобы она много шумела или дерзила,
просто уж очень твердый и неподатливый оказался у шн»
нрав. Имей Мэгги хоть малейшее понятие о генах, они,
пожалуй, призадумалась бы о том, что может дать сочоти
ние Клири, Армстронгов и О'Нила. Довольно взрывчатая
смесь, иначе и не могло быть.
Окружающих особенно огорчало, что Джастина упрямо
не желала ни смеяться, ни хотя бы улыбаться. Все и каж
дый в Дрохеде из кожи вон лезли, пробуя разными фокуса
ми и ужимками ее позабавить,— но тщетно. По чисти
врожденной серьезности эта неулыба перещеголяла даны
бабушку.
Первого октября, в тот самый день, когда Джастина
исполнился год и четыре месяца, в Дрохеде родился сын
Мэгги. Родился неожиданно, почти на месяц раньше сроит
390
две-три сильнейшие схватки, разом отошли воды — и, едва
успев позвонить доктору, Фиа с миссис Смит уже приняли
новорожденного. Мэгги и оглянуться не успела. Она почти
не почувствовала боли — так быстро кончилось это испыта-
ние; и хотя из-за поспешности, с какой младенец появился
ни свет, пришлось ей наложить швы, Мэгги чувствовала
себя прекрасно. Для Джастины у нее в свое время не было
пи капли молока, теперь его, кажется, хватило бы на дво-
их. Не понадобились ни бутылочки, ни искусственное пи-
тание.
А какой чудесный родился малыш! Длинненький, но
складный, безупречной формы голова с хохолком золоти-
стых волос и ярко-синие глаза, такой яркой синевы, что
ясно — цвет их никогда не изменится. И отчего бы ему
меняться? Ведь это глаза Ральфа, и руки у него в точности
как у Ральфа, и нос, и рот, и даже ноги. Бессовестная Мэгги
в душе возблагодарила бога за сходство Люка и Ральфа —
как хорошо, что они одинаково сложены, и оба темноволо-
сые, и даже черты лица похожи. Но вот кисти рук, рисунок
бровей, мысок волос на лбу, даже сейчас ясно очерченный
младенческим золотистым пухом, крохотные пальцы на
руках и на ногах — это все от Ральфа, ничего общего с Лю-
ком. Одна надежда, что никто этого не заметит.
— Ты уже решила, как его назовешь? — спросила Фиа,
казалось, малыш сразу ее очаровал.
Мэгги смотрела, как она стоит с внуком на руках,
и в душе радовалась — наконец-то мама снова сумеет
полюбить; наверно, не так, как любила Фрэнка, а все-таки
иакаменевшее сердце ее смягчится.
— Я хочу назвать его Дэн.
— Странное имя! Что тебе вздумалось? Или это в О’Ни-
лов? Мне казалось, ты с О’Нилами покончила?
— Люк тут ни при чем. Это будет только его имя,
больше ничье. Терпеть не могу, когда и дедов, и внуков
иовут одинаково. Я Джастину назвала Джастиной просто
потому, что мне понравилось имя, вот и Дэна назову Дэном
потому, что мне так нравится.
— Ну что ж, славное имя,— согласилась Фиа.
Мэгги поморщилась — тяжело, слишком много молока.
— Дай-ка мне его, мама. Надеюсь, он голодный! И на-
деюсь, старик Непоседа не забудет привезти отсос, не то
гобе придется самой съездить в Джилли.
Он был голодный, он сосал так жадно, что от крохотных
настойчивых губ ей стало больно. А Мэгги смотрела на его
сомкнутые веки в темных, золотящихся по краю ресницах,
391
на пушистые брови, на крохотные деловито двигающие м
щеки — и чувствовала, что любит его пронзительной лю
бовью, до боли, которая куда сильней, чем боль от жадно
сосущих губ.
Сын — этого довольно; этого должно быть довольно,
больше у меня ничего не будет. Но клянусь богом, Ральф да
Брикассар, клянусь богом, который тебе дороже мани,
никогда ты не узнаешь, что я украла у тебя и у твоего GohiI
Никогда я не расскажу тебе про Дэна. Маленький мой1
Мэгги подвинулась на подушках, уложила ребенка на руин
поудобней, и лучше стало видно точеное личико. Малони
кий мой! Ты — мой, и никогда никому я тебя не отдам. Уж
во всяком случае, не твоему отцу, ведь он священник и пн
может тебя признать сыном. Чудесно, правда?
Пароход вошел в генуэзский порт в начале апрели
Архиепископ Ральф прибыл в Италию в самый paaiiip
пышной южной весны и как раз поспел к поезду на Рим
Пожелай он предупредить о приезде, его бы встретили,
прислали за ним машину из Ватикана, но он страшилги
минуты, когда вновь станет узником святой церкви, и кии
мог оттягивал эту минуту. Вечный город. Да, поистипн
вечный, думал Ральф де Брикассар, глядя из окна такси ни
купола и колокольни, на усеянные стаями голубей плоит
ди, на великолепные фонтаны и римские колонны, чьи
основания уходили в глубь веков. Нет, для него все ;но
лишнее. Ему важно в Риме одно — Ватикан, его роскош
ные залы, открытые для всех, и отнюдь не роскош и мп
кабинеты, недоступные посторонним.
Монах-доминиканец в черно-белом облачении провал
его по высоким мраморным коридорам, среди бронзовы*
и каменных изваяний, которые украсили бы любой музей
мира, мимо великолепных картин в стиле Джотто и Рафт»
ля, Боттичелли и Фра Анжелико. Он был сейчас в карди
нальских парадных залах — и, конечно, богатое семейство
Контини-Верчезе постаралось еще прибавить блеска окру
жению своего столь высоко вознесенного отпрыска.
Стены отделаны слоновой костью с золотом, всюду
красочные гобелены, многоцветные полотна, изысканной
мебель французской работы, французские ковры на иолу,
там и тут пламенеют алые мазки, и среди всего этого вели
колепия сидит Витторио Скарбанца, кардинал ди Контипи
Верчезе. Приветливо протянута навстречу вошедшему
маленькая мягкая рука со сверкающим рубиновым пор
392
стнем; радуясь, что можно опустить глаза, архиепископ
Ральф пересек комнату, преклонил колена и поцеловал
перстень. И приник щекой к руке кардинала — нет, он
не сумеет солгать, хотя и намерен был солгать, готов
был лгать — до той самой минуты, пока губы не косну-
лись этого символа духовной власти и мирского могуще-
ства.
Кардинал Витторио положил другую руку ему на плечо,
кивком отпустил монаха, а когда тот неслышно притворил
на собою дверь, снял руку с плеча Ральфа, лица которого
все еще не было видно, и погладил густые темные волосы,
ласково отвел их со лба. Волосы уже не такие черные, как
прежде, проседь быстро меняет их цвет. Склоненная спина
напряглась, плечи расправились, архиепископ Ральф под-
нял голову и посмотрел прямо в глаза своему духовному
наставнику.
Вот где перемена — в лице. Губы скорбно сжаты —
верный признак пережитого страдания; и глаза удивитель-
ной красоты (эти необыкновенные глаза, и цвет их и разрез
кардинал помнил так ясно, будто их обладатель ни на час
с ним не расставался) изменились неузнаваемо. Кардиналу
Витторио всегда чудилось, что такими, как у Ральфа, были
глаза Христа: синие, спокойные, отрешенные от всего, что
представало взору, и потому-то взор его мог все объяснить
и все постичь. Но, пожалуй, представление это было лож-
ным. У того, кто сострадал человечеству и страдал сам,
разве не отразится это в глазах?
— Встаньте, Ральф.
— Ваше высокопреосвященство, я хотел бы испове-
даться.
— После, после! Сначала побеседуем, и притом на
вашем родном языке. Вокруг в последнее время слишком
много ушей, но, благодарение богу, ушей непривычных
к английской речи. Пожалуйста, Ральф, садитесь. Как же
и рад вас видеть! Мне не хватало ваших мудрых советов,
вашей рассудительности, вашего приятного общества.
Здесь для меня не нашлось и вполовину столь достойного
и приятного помощника.
И Ральф де Брикассар ощутил, что мозг его уже настра-
ивается на должный лад и мысли, даже еще не выска-
канные, облекаются в слова более высокопарные; лучше
многих он знал, как меняется человек, смотря по тому, кто
ого собеседник, поневоле меняешь даже манеру говорить.
Нот, беглость обыденной лондонской речи не для этих
ушей. И он сел чуть поодаль напротив маленького худоща-
393
вого человека в алом муаровом одеянии особенного, как ьы
переливчатого и все же неизменного оттенка, так что оно ш<
противоречило всему окружающему, а словно с ним слипа
лось.
Безмерная усталость, что давила его последние недели,
вдруг показалась не столь тяжкой: почему, в сущности, nit
так страшился этой встречи, ведь знал же в глубине души,
что его поймут и простят? Нет, вовсе не это страшит, а < •»
всем иное. Ужасно сознание вины, ибо он пал, не д«х
тиг совершенства, к которому стремился, не оправдал до
верия того, кто всегда был ему истинным, заботливым, 6е<
конечно добрым другом. Ужасно сознание вины, ибо пи
ишь перед тем, кто чист духом, а сам ты утратил чп
ст от у.
— Ральф, мы - пастыри, но это не все: мы были онк»
чем-то до того, как приняли сан, и нам от этого не уйти
несмотря на избранность нашу. Мы — люди и не свободны
от прегрешений и слабостей людских. В чем бы вы ни
признались, ничто не переменит мнения, какое сложило! i<
у меня о вас за все эти годы, ничто не побудит меня дум» и.
о вас хуже и любить вас меньше. Многие годы я знал, чш
вам еще не пришлось испытать на себе, сколь слаба наши
человеческая природа, и знал также, что вам немину»'
мо придется это испытать, как испытали все мы. Даш»’
сам святейший папа, смиреннейший и человечнейший
из нас.
— Я нарушил обет, ваше высокопреосвященство. Эки
грех нелегко прощается. Это святотатство.
— Обет бедности вы нарушили много лет назад, комн
приняли наследство Мэри Карсон. Остаются обеты цело
мудрия и смирения, не так ли?
— Значит, я нарушил все три, ваше высокопреосин
щенство.
— Я предпочел бы, чтобы вы называли меня, кап
прежде, просто по имени. Нет, я не возмущен, Ральф, и ш»
разочарован. На все воля божия, и, мне кажется, тем самым
вы получили важнейший урок и постигли истину, которую
нельзя постичь способом менее жестоким. Бог есть тайнп
и пути его выше нашего жалкого понимания. Одины,
думаю, то, что вы совершили, совершено не по легкомьн
лию и не просто отбросили вы священный обет, ........
пустые слова. Слишком хорошо я вас знаю. Знаю, чти иы
горды, и всей душою преданы своему сану, и сознаете г пои»
исключительность. Быть может, вы как раз и нужд:» «им
в таком уроке, дабы умерилась ваша гордость и вы нон и tn
394
что прежде всего вы — человек, а потому и не столь вели-
ка ваша исключительность, как вам казалось прежде. Не
так ли?
— Так. Мне не хватало смирения, и в каком-то смысле
я стремился стать самим богом. Грех мой — тягчайший
и непростимый. Я и сам не могу себе простить, как же мне
надеяться на прощение господне?
— Гордыня, Ральф, опять гордыня! Не ваше дело
прощать, неужели и сейчас вы еще не поняли? Только
господь дарует прощение! Только один господь! А он про-
щает, если искренне раскаяние. Он, как вы знаете, прощал
грехи гораздо более тяжкие тем, кто далеко превзошел вас
н святости, а также и тем, кто далеко превзошел вас в поро-
ках. Не думаете ли вы, что сам Люцифер, князь тьмы, не
получил прощения? Он был прощен в тот же миг, как вос-
стал против господа. И участь правителя преисподней не
господь ему определил, а избрал он сам. Не он ли сказал:
«Лучше править в аду, чем служить в небесах?» Ибо не мог
он смирить свою гордыню и покориться чьей-то воле, даже
и воле господа бога. И я не желаю, чтобы вы совершили ту
же ошибку, дорогой мой друг. Смирения — вот чего вам
недостает, а ведь именно смирение и создает великих
святых — и великих людей тоже. Доколе вы не предо-
ставите прощать господу, не обрести вам истинного сми-
рения.
Суровые черты Ральфа исказило страдание.
— Да, я знаю, вы правы. Я должен примириться с тем,
каков я есть, и стараться стать лучше, но отбросить горды-
ню. Я раскаиваюсь и готов исповедаться и ждать проще-
ния. О, как горько я раскаиваюсь!
Он вздохнул, и взгляд его выдал внутреннюю борьбу,
которую не мог он высказать тщательно взвешенными сло-
нами и, уж конечно, в этих стенах.
— И все же, Витторио, я не мог поступить иначе. Мне
оставалось либо погубить ее, либо навлечь гибель на себя.
И в тот час мне казалось, выбор ясен, ведь я ее люблю. Не ее
пина, что я никогда не желал уступить любви плотской. Но
поймите, ее судьба стала для меня важней моей собствен-
ной судьбы. До той минуты я всегда думал прежде о себе,
себя ставил выше, ведь я служитель церкви, а она всего
лишь одна из малых сих. А тут мне стало ясно: это я в отве-
те за то, какою она стала... Мне следовало отказаться от нее,
пока она была еще ребенком, а я этого не сделал. Она про-
чно занимала место в моем сердце и понимала это. А вы-
брось я ее из сердца, она бы и это поняла и стала бы совсем
395
иной, и тогда бы я не мог быть ей духовным наставником
Ральф улыбнулся.— Вы видите, мне должно во многом
раскаиваться. Я пытался и сам сотворить одну живую
душу.
— Это и есть та роза?
Архиепископ Ральф запрокинул голову, посмотрел нп
сложные узоры лепного с позолотой потолка, на причудлн
вую люстру.
— Кто же еще это мог быть? Она — единствен инн
моя попытка творения.
— А с ней не случится беды, с вашей розой? Не прими
нили вы ей большего зла, чем если бы вы ее отвергли?
— Не знаю, Витторио! Если бы знать! Тогда мне
казалось, иначе поступить невозможно. Я не наделен Про
метеевым провидческим даром, а чувства мешают рассуж
дать здраво. И потом... это случилось само собой! Но, мне
кажется, в том, что я ей дал, она нуждалась больше всего
надо было признать в ней женщину. Нет, сама она, конечно,
сознавала себя женщиной. Но этого не знал я. Если
бы впервые я встретил ее уже взрослой, наверно, все сло
жилось бы по-другому, но я многие годы знал ее ре
бенком.
— Я слышу в ваших словах самодовольство, Ральф, ны
еще не готовы для прощения. Вас это уязвляет, не так ли,
открытие, что вы не сверхчеловек и подвержены обыкно
венным человеческим слабостям. Подлинно ли в своем
поступке вы движимы были столь благородным духом
самопожертвования?
Ральф вздрогнул, взглянул в лучистые карие глаза
оттуда на него смотрели два его крохотных отражения, дпп
ничтожных пигмея.
— Нет, — сказал он.— Я всего лишь человек, и они
дала мне наслаждение, какого я прежде и вообразить не
мог. Я не знал, что с женщиной можно испытать подобное,
что она дарит такую огромную радость. Я жаждал никогдп
больше с нею не расставаться, и не только ради ее плоти, но
ради счастья просто быть подле нее, говорить с нею и мол
чать, есть обед, приготовленный ее руками, улыбаться гй,
разделять ее мысли. Я буду тосковать о ней до последит»
вздоха.
В смуглом лице Витторио, лице аскета, ему вдру!
почудилось какое-то сходство с лицом Мэгги в минуты их
расставания — словно снят с души тяжкий гнет и торже
ствует воля и решимость идти своим путем, несмотря ни
все тяготы и скорби и мученья. Что же он изведал в жизни,
396
этот кардинал в красном шелку, который, казалось,
только и питает нежность к ленивой абиссинской
кошке?
Но кардинал молчал, и Ральф снова заговорил:
— Я не могу раскаиваться в том, что у меня с нею было.
Раскаиваюсь в ином — что преступил обет, священный
и нерушимый, данный на всю жизнь. Никогда уже я не
сумею исполнять долг пастыря с прежним, ничем не ом-
раченным усердием. Вот о чем я горько сожалею. Но о
Мэгги?..
И такое стало у него лицо, когда он произнес ее имя, что
кардинал Витторио отвернулся, пытаясь совладать с соб-
ственными чувствами.
— Раскаиваться в том, что было с Мэгги, значило бы ее
убить.— Ральф устало провел рукой по глазам.— Не знаю,
понятно ли я говорю, право, не знаю, как высказать мою
мысль. Кажется, мне и под страхом смерти не выразить
псего, что я чувствую к Мэгги.— Он наклонился вперед
и в глазах кардинала, который вновь обернулся к нему,
опять увидел два своих отражения, теперь они стали чуть
больше. Глаза Витторио были подобны зеркалам: они
отражали все, что видели, но никому ни на миг не позволя-
ли увидеть, что происходит за этой ровной преградой. Не то
с Мэгги, в ее глаза погружаешься все глубже и глубже, на
самое дно души.— Мэгги сама — благословение,— сказал
Ральф.— Для меня она нечто священное, наподобие свято-
го причастия.
— Понимаю,— со вздохом сказал кардинал.— Хорошо,
что у вас такое чувство. Думаю, перед лицом господа этим
смягчается ваш великий грех. Однако лучше вам испове-
даться не отцу Гильермо, но отцу Джорджо. Он не истолку-
ет ложно ваши чувства и ваши рассуждения. Он прозрит
истину. Отец Гильермо не столь восприимчив и, пожалуй,
усомнится в вашем раскаянии.— Слабая улыбка едва за-
метной тенью скользнула по тонким губам кардинала
Витторио.— Они тоже люди, мой Ральф, те, кто выслу-
шивает исповедь великих. Никогда об этом не забы-
иайте. Лишь отправляя службу, пастырь являет собою
сосуд господень. В остальном он просто человек. Че-
рез него отпускает грехи, дарует прощение сам господь,
но выслушивает грешника и суд свой выносит чело-
мок.
В дверь осторожно постучали; пока внесли и поставили
на инкрустированный перламутром столик чайный поднос,
кардинал не промолвил ни слова.
397
— Видите, Ральф? — сказал он затем.— Со вромом
пребывания в Австралии я пристрастился к дневному
чаепитию. Теперь у меня на кухне готовят отменный чпй,
хотя усвоили это искусство не сразу.— Ральф уже хотел
взяться за чайник, но кардинал предостерегающе подпил
руку.— Нет-нет! Я налью сам. Хозяйничать для мони
развлечение.
— Я видел, улицы Генуи и Рима кишат черными
рубашками,— заметил Ральф, глядя, как кардинал разли
вает чай.
— Это особые войска самого дуче. Нам предстоит
тяжелые времена, мой Ральф. Его святейшество полагает,
что не должно быть ни малейших трений между церковью
и светскими властями Италии, в этом он непреклонен и, как
всегда, прав. Как бы ни повернулись события, ничто на
должно мешать нам нести свет и помощь всей нашей
пастве, даже если разразится война и разделит католиков
и они станут сражаться друг с другом во имя божие. Ив
чьей бы стороне ни оказались наши сердца и наши чувства!
долг наш не вмешивать церковь в политику, в борьбу идей
и международные распри. Я вызвал вас к себе, потому что
могу на вас положиться, лицо ваше останется непроницап
мым, что бы вы ни увидели и что бы ни думали об упи
денном, и по складу ума вы прирожденный дипломат,
другого такого я еще не встречал.
Архиепископ Ральф хмуро улыбнулся.
— Вы содействуете моей карьере даже помимо моей
воли, не так ли? Что было бы со мною, если бы мы с вами но
встретились?
— Что ж, вы стали бы архиепископом Сиднейским,
пост недурной и весьма значительный,— с лучезарной
улыбкой ответил кардинал.— Но судьба наша не в наших
руках. Мы встретились, ибо так было суждено, и точно таи
же суждено нам обоим теперь служить его святейшеству
папе.
— Боюсь, в конце этого пути нас не ждет успех,
сказал архиепископ.— Плоды беспристрастности всегда
одни и те же. Все одинаково будут нами недовольны, и пса
одинаково будут нас осуждать.
— Да, я знаю это, и его святейшество также знает. По
мы не можем поступать иначе. И ведь ничто не мокни*?
каждому из нас в отдельности молиться о скорейшем и идо
нии дуче и фюрера, не так ли?
— Значит, вы полагаете, война неминуема?
— Не вижу никакой возможности ее избежать.
398
Из угла, где она спала на солнцепеке, вышла кошка —
любимица кардинала и немного неуклюже, потому что уже
состарилась, вспрыгнула на обтянутые мерцающим алым
шелком колени.
— А, Царица Савская! Поздоровайся же со своим
старым другом Ральфом, ведь раньше ты даже отдавала ему
предпочтение передо мной.
Сатанинские желтые глаза окинули архиепископа над-
менным взглядом и равнодушно закрылись. Хозяин и гость
рассмеялись.
15
Дрохеда теперь обзавелась радиоприемником. Прогресс
по образе Австралийского радиовещания добрался и до
джиленбоунской округи, и наконец-то появился еще один
источник новостей и общее развлечение, кроме телефонной
линии со многими отводными трубками. Сам приемник был
довольно уродлив — грубая коробка орехового дерева,
установленная на изящном шкафчике в гостиной; питание
он получал от автомобильного аккумулятора, спрятанного
и нижнем ящике шкафчика.
По утрам миссис Смит, Фиа и Мэгги слушали по радио
джиленбоунские местные новости и сводку погоды, а по
вечерам Фиа и Мэгги слушали последние известия Цен-
трального австралийского радиовещания. Странное чув-
ство — не дожидаясь Непоседы Уильямса и его устаре-
лых газет, в один миг обретаешь связь с внешним миром,
узнаешь о наводнениях, пожарах и ливнях в любой
части страны, о политике правительства, о неурядицах в
Европе.
Вечером в пятницу первого сентября, когда радио
сообщило, что войска Гитлера вторглись в Польшу, дома
были только Фиа с Мэгги, и обе пропустили новость мимо
ушей. Уже сколько месяцев идут об этом толки; и потом,
Европа так далеко, на краю света. Что общего с нею у Дро-
хеды, Дрохеда — вот средоточие вселенной. Однако в вос-
кресенье третьего сентября мужчины съехались с выгонов,
чтобы послушать мессу и проповедь преподобного Уотти
Томаса, а мужчин Европа интересовала. Но ни Фиа, ни
Мэгги не подумали рассказать им о том, что слышали в пят-
ницу, а преподобный Уотти, который, наверно, рассказал
бы, спешно уехал в Нарранганг.
Вечером, в час последних известий, как обычно, вклю-
399
чили радио. Но вместо отчетливой истинно оксфордский
речи постоянного диктора послышался мягкий, с доподлнн
но австралийским произношением голос премьер-мин ис i рп
Роберта Гордона Мензиса.
— Сограждане австралийцы! Печальный долг обязыпн
ет меня сообщить вам, что, поскольку Германия отказыин
ется вывести свои войска из Польши, Великобритании
объявила ей войну, а тем самым вступает в войну с Герма
нией и наша страна...
Не остается сомнений в том, что Гитлер стремится ни
только объединить под своей властью всех немцев, нн
и подчинить этой власти все страны, какие он сумеет и<»ю»
рить силой. Если так будет продолжаться, не стати
безопасности в Европе, не станет мира на всей земле
Совершенно очевидно, что позицию Великобритании ралдг
ляют все части Британской империи...
Лучший способ проявить нашу стойкость и оказан,
поддержку метрополии заключается в том, чтобы каждый
оставался на своем посту и делал свое дело, мы должны
трудиться на полях и плантациях, на пастбищах и фабри
ках и плодами трудов наших укреплять нашу силу. Я у не
реп: каковы бы ни были сейчас наши чувства, Австралии
готова до конца выполнить свой долг.
Да смилуется над нами господь и да пошлет всему миру
скорейшее избавление от постигшего нас бедствия.
В гостиной долго молчали, потом в тишину ворвалю i<
громогласная речь Невила Чемберлена — он обращался
к английскому народу. Фиа и Мэгги посмотрели на муж
чин.
— Если считать Фрэнка, нас шестеро,— заговорил
наконец Боб.— Все мы, кроме Фрэнка, работаем на земле,
а значит, в армию нас не возьмут. Из наших нынешним
овчаров, так я думаю, шестеро захотят пойти воевать, а дп<н»
останутся.
— Я пойду в армию! — заявил Джек, глаза его блп
стели.
— И я! — подхватил Хьюги.
— И мы,— сказал Джиме за себя и за вечного молчаль
ника Пэтси.
И все посмотрели на Боба: решающее слово за ним
— Давайте рассуждать здраво,— сказал Боб.— Для
войны нужна шерсть, и не только на обмундирование. < >нм
и на патроны идет, и на взрывчатку, и еще невесть что ин
400
нее делают, мы, наверно, про это и не слыхали. И еще у нас
быки, стало быть, мы поставляем говядину, а валухи и ста-
рые овцы — это шкуры, клей, сало и ланолин, все тоже
необходимое для войны. Ну и вот, стало быть, мало ли кому
из нас чего хочется, а Дрохеду бросать нельзя. Раз война,
кой-кто из овчаров уйдет, а попробуй-ка найди теперь
замену. Да еще засуха третий год, мы рубим кусты на корм,
опять же руки нужны, и от кроликов тоже спасу нет. Стало
быть, сейчас наше дело — Дрохеда. Не больно увлекатель-
но, не то что в бою, а все равно надо. Этак от нас будет
больше пользы.
У мужчин лица вытянулись, у женщин посветлели.
— А вдруг война затянется дольше, чем думает Чу-
гунный Боб? — сказал Хьюги, называя премьер-министра
общеизвестным прозвищем.
Боб задумался, глубже прорезались морщины на обвет-
ренном лице, суровая складка меж бровей.
— Уж если все пойдет худо и война затянется, а два
овчара у нас будут, пожалуй что двоим Клири можно и в ар-
мию. Только это если б Мэгги опять взяла на себя ближние
выгоны, иначе не выкрутимся. Нам ох как туго придется,
по хорошей погоде и вовсе не совладать бы, ну, а в этакую
гушь, думаю, пятеро мужчин да еще Мэгги — мы бы с Дро-
хедой управились. Но ведь как с Мэгги такое спросишь,
у нее ж на руках двое малышей.
— Раз надо, Боб, значит, надо,— сказала Мэгги.—
Миссис Смит не откажется присмотреть за Джастиной
и Дэном. Когда понадобится моя помощь, чтобы Дрохеда
давала все, что может, ты только скажи — и я начну объ-
езжать ближние выгоны.
— Значит, мы — в армию, без нас двоих вы тут обойде-
тесь,— улыбаясь, сказал Джиме.
— Нет, пойдем мы с Хьюги,— тотчас возразил Джек.
— По справедливости надо бы идти Джимсу и Пэтси,—
медленно произнес Боб.— Вы двое — младшие, овчары
покуда еще неопытные, а солдатского опыта и у нас, у стар-
ших, никакого нету. Только лет вам мало, ребята, всего-то
шестнадцать.
— Когда все станет худо, нам будет уже семнадцать,—
просительно сказал Джиме.— А на вид наьГ и сейчас
больше, если б ты написал бумагу, а Гарри Гоф бы заверил,
мы бы сразу пошли добровольцами.
— Ну, пока никто из нас не пойдет. Лучше постараемся
получать в Дрохеде побольше всего — и мяса, и шерсти, не
глндя ни на сушь, ни на кроликов.
401
Мэгги тихо вышла из комнаты, поднялась в детскую.
Дэн и Джастина спали в своих белых кроватках. Мэгги
прошла мимо дочери, остановилась подле сына и долго
стояла и смотрела на него.
— Слава богу, ты еще малыш,— сказала она.
Почти год минул, прежде чем война вторглась в уеди
ненный мирок Дрохеды; за этот год поодиночке ушли нсп
наемные овчары, а кролики плодились и плодились бон
удержу, но Боб не щадя сил добивался, чтобы Дрохеда
давала больше и больше продукции, как того требовало
военное время. Но в начале июня 1940 года стало известно,
что английским войскам пришлось оставить Дюнкерк,
и тогда тысячи добровольцев хлынули на призывные»
пункты, чтобы записаться во Второй Австралийский
экспедиционный корпус; среди них были и Джиме и
Пэтси.
Четыре года, проведенные в седле, в разъездах но
выгонам, в любую погоду, наложили свою печать на ли1Щ
и тела близнецов — они не казались юнцами, спокойно не
по возрасту смотрели глаза, а в уголках глаз и от крыльои
носа к углам губ уже наметились морщинки. Братья предъ
явили документы, и обоих взяли без разговоров. Жители
австралийских равнин высоко ценились в армии. Это народ
крепкий, как правило меткие стрелки и умеют повиновать
ся приказу.
Джиме и Пэтси записались добровольцами в Даббо, но
получили направление в воинские части, что формироим
лись под Сиднеем, в Инглберне, и вечером все пошли
провожать их на почтовый поезд. Тем же поездом и, кик
выяснилось, в тот же лагерь ехал Кермак Кармайкл, млад
ший сын Идена. Итак, оба семейства усадили своих отнры
сков в удобное купе первого класса и смущенно теснилис ь
вокруг — так бы хотелось всплакнуть, поцелуями, каким
то порывом нежности согреть минуты прощанья, чтоб было
после о чем вспомнить, но всех сковала истинно британский
сдержанность. Заунывно взвыл огромный паровоз, начали
ник дал свисток.
Мэгги Наклонилась, застенчиво чмокнула в щеку Джим
са, Пэтси, а потом и Кермака,— он как две капли поды
похож был на своего старшего брата Коннора; Боб, Джаи
и Хьюги по очереди стиснули руки всем троим; одна только
миссис Смит решилась на то, чего до смерти хотелось псам
провожающим,— заливаясь слезами, сжала в объятии!
402
и по-настоящему расцеловала троих пареньков. Иден
Кармайкл, его жена и уже не столь молодая, но еще кра-
сивая дочь тоже простились церемонно, сдержанно. По-
том все вышли на джиленбоунскую платформу, а поезд
дернулся, лязгнул буферами и медленно двинулся
прочь.
— До свиданья, до свиданья! — закричали провожаю-
щие и махали большими белыми платками, пока поезд не
превратился в далекую полоску дыма, едва различимую
в знойном мареве.
Вместе, как они и просили, Джиме и Пэтси направлены
били в недавно созданную, еще толком не обученную Девя-
тую Австралийскую дивизию и в начале 1941-го пере-
правлены в Египет — как раз вовремя, чтобы попасть
в разгром при Бенгази. Только что прибывший сюда гене-
рал Зрвин Роммель дал огромный перевес силам оси
Берлин — Рим и отбросил союзников вспять — так нача-
лись размахи гигантского маятника, прорезавшие Север-
ную Африку. Остальные британские войска с позором
отступили перед новым Африканским корпусом Роммеля
обратно в Египет, а Девятой Австралийской дивизии в это
время приказано было занять и удерживать Тобрук —
передовой пост союзников на территории, занятой войска-
ми оси. План этот возможно было осуществить только
потому, что в Тобрук еще оставался доступ с моря и туда
удавалось доставлять боеприпасы и пополнения, пока Сре-
диземное море открыто было для британских судов. Осаж-
денный Тобрук держался восемь месяцев, Роммель опять
я опять бросал все силы на штурм этой крепости, но так
и не сумел ее взять.
— А знаете, почему мы с вами тут торчим? — спросил
ридовой Кол Стюарт, лениво свертывая самокрутку.
Сержант Боб Мэллой сдвинул шляпу на затылок, чтоб
широкие поля не заслоняли лицо собеседника, и ухмыль-
нулся — вопрос этот звучал не впервые.
— Ни шиша я не знаю,— сказал он.
— Ну, лучше тут сидеть, чем за решеткой,— сказал
ридовой Джиме Клири и, оттянув немного пониже шорты
• in и >го брата-близнеца, с удобством пристроился головой
\ иск) на теплом мягком животе.
Да-а, но за решеткой в тебя не стреляют все время,—
н«мразил Кол и метко запустил погасшей спичкой в ящери-
||\. которая грелась поблизости на солнышке.
403
— Это я и сам знаю, приятель,— сказал Боб и опить
заслонил глаза полями шляпы.— А по мне, чем помирить
со скуки, черт подери, пускай уж*в меня стреляют.
Они с удобством расположились в сухом песчаном
окопе как раз напротив минного поля и колючей проволоки,
ограждающих юго-западный угол их территории; по ту
сторону границы Роммель упрямо цеплялся за единством
ный захваченный им клочок тобрукской земли. Тут же
в окопе разместились крупнокалиберный пулемет «брпу
нинг» и подле него аккуратно составленные ящики с патро
нами, но, похоже, никто не был начеку и не ждал атаки.
Винтовки стояли, прислоненные к земляной стенке, штыки
блестели в слепящих лучах африканского солнца. Вокруг
жужжали мухи, но все четверо были коренные австралий*
цы — жарой, пылью и мухами Тобрука и вообще Северной
Африки их не удивишь.
— Ваше счастье, что вы близнецы, Джиме,— сказал
Кол, швыряя камешками в ящерицу, которая явно не нама
рена была сдвинуться с места.— А то поглядеть — ио
разлучная парочка, прямо любовнички.
— Ты просто завидуешь,— усмехнулся Джиме и потри
пал брата по животу.— Лучшей подушки во всем Тобрука
не найти.
— Да-а, тебе хорошо, а каково бедняжке Пэтси? Эй,
Харпо, скажи хоть словечко! — подзадорил Боб.
Пэтси ответил белозубой улыбкой, но, по обыкновению,
промолчал. Все и каждый пытались его «разговорить», но
от него только и можно было добиться «да» или «нет»,
потому его и прозвали Харпо — именем брата-молчуна ни
тройки комиков — братьев Маркс.
— Слыхали новость? — вдруг спросил Кол.
— Какую?
— Седьмую бригаду «матильд» разделали под орех при
Халфайе, обстреляли из восемьдесят восьмого кали*
бра. Самая крупная пушка тут, в пустыне, только она
и берет «матильду». Здоровенные танки пробило hit
сквозь.
— Еще чего расскажешь,— недоверчиво протянул
Боб.— Я сержант, и то ничего про это не слыхал, а ты
рядовой — и все знаешь. Так вот, приятель, нет у немцам
такого оружия, чтоб уничтожить целую бригаду «мм
тильд».
— А я тебе говорю, это чистая правда,— стоял на споам
Кол.— Я ходил к Морсхеду в палатку с поручением <гг
командира и сам это слыхал по радио.
404
Все примолкли: в осажденной крепости каждому не-
обходимо твердо верить — у своих довольно сил и вооруже-
ния, чр>бы, в конечном счете, его вызволить. И рассказ
Кола не радовал, тем более что здесь, в Тобруке, все до
последнего солдата понимали: Роммель — враг опасный.
Отражать его атаки им помогала искренняя уверенность,
что с австралийцем в бою может сравниться разве только
индийский воин гурка, и если вера составляет девять деся-
тых силы, то здесь они твердой верой, несомненно, доказа-
ли свою мощь.
— Размазни эти помми,— сказал Джиме.— Сюда бы,
и Северную Африку, побольше наших австралийцев.
С ним дружно согласились, и тут на самом краю окопа
грянул взрыв — от ящерицы не осталось и следа, а четверо
солдат кинулись к пулемету и ружьям.
— Паршивенькая итальянская граната, никакой силы,
одни осколочки,— со вздохом облегчения сказал Боб.—
Нудь это подарочек от Гитлера, мы бы уж играли на арфах
и раю с праведниками — тебе, верно, это будет по вкусу, а,
Пэтси?
После тягостных, с большими потерями, месяцев в оса-
де, которые словно бы ничего не дали, с началом операции
• Крестоносец» Девятую Австралийскую дивизию эвакуи-
ровали морем в Каир. Однако за то время, пока она удержи-
иала Тобрук, британские войска в Северной Африке не-
уклонно пополнялись и наконец превратились в Восьмую
армию, во главе которой встал новый командир — генерал
Гюрнард Лоу Монтгомери.
Фиа носила теперь серебряную брошку — эмблему ав-
гтралийских вооруженных сил: восходящее солнце, а под
ним, на двойной цепочке, серебряная планка с двумя золо-
тыми звездочками, знак, что у нее в армии двое сыновей.
И каждый встречный видел, что и она тоже исполнила свой
долг перед родиной. Мэгги такую брошь носить не полага-
лось, ведь она не проводила в армию ни мужа, ни сына. От
Люка пришло письмо — он намерен и дальше работать на
плантациях, сообщает ей об этом на случай, если она беспо-
коится, не воюет ли он. Судя по всему, он начисто забыл,
что она сказала ему в то памятное утро в ингемской гости-
нице. Мэгги устало засмеялась, покачала головой, кинула
письмо в корзинку под письменным столом матери и при
этом подумала: а тревожится ли Фиа о сыновьях, которые
сейчас воюют? Что она, в сущности, думает о войне? Но
405
Фиа ни разу ни словом об этом не обмолвилась, хотя брош
ку надевала каждый день, с самого утра, и не снимали дн
ночи.
Изредка приходило письмо из Египта, раскроешь
рассыпается на клочки, потому что всюду, где упомянуты
были названия мест или воинских частей, ножницы центе
ра вырезали аккуратные прямоугольные отверстия. Читать
эти письма значило, в сущности, извлекать что-то из ничм
го; но они приносили самую главную, самую важную воете»
раз они приходят, значит, мальчики еще живы.
Дождя давно уже не было. Словно стихии небесные
сговорились лишить людей всякой надежды: 1941-й был
уже пятым годом жестокой засухи. Бобом, Джеком ее
Хьюги, Мэгги и Фионой овладело отчаяние. У Дрохеды
на счету в банке лежало довольно денег, чтобы закупите*
корма для овец, беда в том, что овцы есть не станут. В кат
дой отаре есть свой вожак, только если соблазнить кормом
вожака, можно надеяться, что его примеру последу епт
и остальные; но нередко даже вид жующего вожака нее
действовал на остальных овец, и они не притрагивалием
к корму.
И вот, как ни тошно им это было, не удалось и обитата
лям Дрохеды обойтись без кровопролития. Травы совсем мее
осталось, земля на выгонах обратилась в темную, спекшую
ся, всю в трещинах корку, и лишь кое-где эту пустыню
немного оживляли серые и светло-коричневые рощицы,
Пришлось взяться за ружья и ножи; овца падала от слабо
сти, кто-нибудь перерезал ей горло, чтобы избавить
долгой, мучительной смерти, когда вороны еще зажнио
выклюют бедняге глаза. Боб купил побольше корон, и*
можно было кормить и в стойлах, так что Дрохеда не nope
ставала снабжать армию. Никакого дохода это не при пог и
ло, слишком дорого обходились корма, ведь поля страны
пострадали от засухи не меньше, чем пастбища. Земли
почти не давала урожая. Однако из Рима сообщили, дли
армии надо и впредь делать все возможное, не счигангь
с расходами.
Для Мэгги работа на выгонах была теперь всего йенами
стнее. В Дрохеде удалось удержать только одного наемшнм
овчара, и замены ему не находилось; Австралии нсе|дн
больше всего не хватало рабочих рук. И пока Боб не заме
чал, что Мэгги выбилась из сил и стала раздражительна,
и не велел ей в воскресенье отдохнуть, она работала на
выгонах целыми неделями без передышки. Но если пн
давал ей передышку, это значило, что самому ему приди геи
406
»'Щ(‘ тяжелей, и потому Мэгги старалась не показать, до
•IVIO измучилась. У нее и в мыслях не было, что она может
просто-напросто отказаться разъезжать по выгонам, как
простой овчар, ведь у нее малые дети. Она знала, о детях
и доме заботятся, она им нужна гораздо меньше, чем Бобу.
Ина не умела понять, что малыши все равно в ней нужда-
иися; ведь опа отдала их в хорошо знакомые, любящие
руки, думалось ей, и если ей так хочется с ними побыть, это
< ее стороны чистейший эгоизм. Да-да, эгоизм, уговаривала
••па себя. Притом ей не хватало уверенности в себе, которая
подсказала бы, что для малышей опа такая же единствен-
ная и незаменимая, как они для нее. И вот она ездит по
питонам и неделями не видит детей, возвращается домой
кинь поздно вечером, когда они уже спят.
Стоило Мэгги взглянуть на Дэна — и у нее всякий раз
щемило сердце. Красивый малыш, даже чужие люди на
улицах Джилли замечают это, когда Фиа берет его с собой
п город. Почти всегда он улыбается, и нрав у него свое-
образный — удивительная смесь спокойствия и глубокой,
ntчой радости; похоже, этот человечек уже сложился как
1П’1 пость и познал самого себя, и далось ему это без муче-
ний, какие обычно испытывает растущий ребенок; почти
всегда он безошибочно разбирается в людях и в том, что его
окружает, никогда и ни от чего не злится и не теряется.
II иные минуты мать по-настоящему пугалась, видя, до чего
mi похож на Ральфа, но остальные явно не замечали сход-
• гва Ральф давно уже уехал из Джилли, и притом, хотя
у Дэна то же сложение и те же черты лица, одно суще-
• пи'пное различие затуманивает истину. Волосы у него не
черные, как у Ральфа, а золотистые — не цвета заката или
< иглой пшеницы, но цвета дрохедских трав: бледное золото
• кремовым и серебристым отливом.
Джастина обожает братишку, полюбила его с первой
минуты. Готова отдать ему все самое лучшее, в лепешку
расшибется, лишь бы его порадовать. С тех пор как он
ппучился ходить, она никогда не оставляет его одного,
к немалому облегчению Мэгги,— ведь миссис Смит и Кэт
< Минни уже немолоды, могут и не уследить за проворным
малышом. В одно из редких своих свободных воскресений
М и ги взяла дочку на колени к себе и очень серьезно попро-
• и in хорошенько присматривать за Дэном.
- Мне никак нельзя оставаться дома и самой за ним
«мотреть,— сказала она,—так что я полагаюсь на тебя,
Джастина. Дэн — твой маленький братик, и ты должна все
«ремя следить, чтобы с ним не случилось никакой беды.
407
Светлые глаза дочери смотрели понимающе, внима i »• и.
но, она слушала сосредоточенно, совсем не как чня
рехлетний ребенок, которого поминутно что-нибудь отнлс
кает.
— Не беспокойся, мам, — живо сказала она.— Я в<мчдн
буду о нем заботиться вместо тебя.
— Жаль, что я сама не могу о нем заботиться,
вздохнула Мэгги.
— А мне не жаль,— самоуверенно заявила дочь
Лучше пускай Дэн будет мой. Не бойся. Я пригляжу. С ним
ничего плохого не случится,— заверила она.
Эти заверения, конечно, успокаивали, но как-то и«>
утешали. Мэгги чувствовала, что смышленая не по юднм
девчурка готова отнять у нее сына, и никак этому не пом<»
шаешь. И надо возвращаться па выгоны, оставляя Дэна п<м
бдительной охраной Джастины. Ее обокрала собствен инн
дочь, маленькое чудовище. В кого опа, спрашивается, таким
уродилась? Не в мать, не в Люка, не в Фиону.
Но теперь она, по крайней мере, и улыбается, и смеем и
До четырех лет ее никогда ничто не забавляло, научи ни t.
она этому, должно быть, благодаря Дэну, он то умел <-ми
яться еще в колыбели. А когда смеется Дэн, с ним смеем н
и Джастина. Дети Мэгги все время чему-то учатся дру»
у друга. Но до чего обидно, что они прекрасно обходятся <>•’ i
матери. К тому времени, как кончится эта мерзкая вон ни.
думала Мэгги, Дэн уже станет большой и не будет люби и.
меня, как надо. Джастина всегда будет ему ближе. Ну
почему, чуть только мне покажется, что я начинаю устран
вать свою жизнь по-своему, каждый раз что-нибудь ю»
случается? Мне совсем ни к чему ни эта война, ни засуха,
и вот надо ж было им разразиться...
Пожалуй, вышло даже к лучшему, что для Дрохеды
настали тяжелые времена. Если б не это, Джек и Xi.khh
тоже в два счета ушли бы в армию. А так выбора не было
пришлось им остаться и лезть из кожи вон, чтобы сию tn
все, что можно, от засухи, которую позже назовут Великой
Сушью. От нее пострадало свыше миллиона квадраты*
миль посевов и пастбищ, от юга штата Виктория до лумш
Митчелла на Северной территории, где обычно трава с loiiaa
человеку по пояс.
Но война требовала не меньше внимания, чем нас у* и
Близнецы воевали в Северной Африке, и потому обита ммн
Дрохеды жадно следили за каждым приливом и отлипни
408
п сражении, которое прокатывалось взад и вперед по Ли-
нии. Исконные труженики, они всей душой стояли за
лейбористов и терпеть не могли нынешнее правительство,
лейбористское по названию, но консервативное по суще-
ству. Когда в августе 1941-го Роберт Гордон Мензис
признал свою несостоятельность и подал в отставку, они
позликовали, а когда 3 октября возглавить правительст-
во предложено было лидеру лейбористов Джону Кёртину,
для Дрохеды это был самый большой праздник за многие
годы.
В сороковом и сорок первом все возрастающую тревогу
пызывала Япония, особенно после того как Рузвельт и Чер-
чилль лишили ее нефти. Европа далеко, и, чтобы вторгнуть-
ся в Австралию, Гитлеру пришлось бы перебросить свои
войска за двенадцать тысяч миль, а вот Япония — это Азия,
часть Желтой Опасности; точно неотвратимо спускающий-
ся маятник в рассказе Эдгара По, нависает она над бога-
тым, пустынным, малолюдным колодцем Австралии. И ни-
кто в Австралии ничуть не удивился, когда японцы напали
на Пирл-Харбор: все давно этого ждали, не в Пирл-Хар-
бор — так где-нибудь еще. Внезапно война придвинулась
вплотную, не сегодня-завтра она ворвется в каждый двор.
Австралию от Японии отделяет не океан, между ними
лежат всего лишь большие острова да малые моря.
На рождество 1941-го пал Гонконг; но уж Сингапура
япошкам вовек не взять, говорили австралийцы себе в уте-
шение. А потом пришла весть о высадке японцев в Малайе
и на Филиппинах; мощная военно-морская база в нижнем
конце Малайского полуострова держала море под посто-
янным прицелом своих огромных пушек, и флот ее стоял
наготове. Но 8 февраля 1942-го японцы пересекли узкий
Джохорский пролив, высадились в северной части острова
Сингапур и подошли к городу с тыла, где все его пушки
были бессильны. Сингапур был взят даже без боя.
А потом — замечательная новость! Все австралийские
пойска из Северной Африки возвращаются на родину!
Премьер-министр Кёртин преспокойно выдержал бурю
Чорчиллева гнева и твердо заявил, что австралийские
пойска должны прежде всего защищать свою родину.
Шестая и Седьмая Австралийские дивизии немедля погру-
зились на корабли в Александрии; Девятая дивизия,
которая пока что набиралась сил в Каире после тяжелых
боев при Тобруке, должна была отправиться следом, как
только прибудут еще суда. Фиа улыбалась, Мэгги неудер-
жимо ликовала. Джиме и Пэтси возвращаются домой!
409
Однако они не вернулись. Пока Девятая дивизия жди hi
транспортных судов, чаши весов опять качнулись в друi ун»
сторону: Восьмая армия поспешно отступала от Beni ii.ni
И премьер Черчилль заключил сделку с премьером Корти
ном. Девятая Австралийская дивизия останется в Северной
Африке, а взамен для обороны Австралии морем достапле
на будет одна американская дивизия. Бедняг солдат перо
брасывали взад и вперед, по решению, принятому правип»
лями даже не их, а чужих стран. Небольшая уступка адегь
небольшой выигрыш там.
Но для Австралии это был тяжкий удар, когда Англин
вытряхнула из гнезда на дальневосточном краю Бритни
ской империи разом всех цыплят, пусть даже Австралия
птичий двор щедрый и многообещающий.
Вечер 23 октября 1942 года в пустыне выдался пи
редкость тихий. Пэтси немного подвинулся в темноте и, кии
маленький, уютно прильнул головой к плечу брата. Джим»
одной рукой обнял его за плечи, и они затихли, без глин
понимая друг друга. Сержант Боб Мэллой подтолкну»
локтем рядового Кола Стюарта.
— Парочка гомиков,— сказал он с усмешкой.
— Так тебя растак,— отозвался Джиме.
— Ну же, Харпо, скажи словечко,— пробормотал Ко •
Пэтси ответил обычной своей ангельской улыбкой, един
различимой в потемках, и, раскрыв рот, в точности изобрн
зил, как трубит Харпо Макс. Со всех сторон за десятом
шагов зашикали на него: на фронте тревожно, велено < <»
блюдать тишину.
— Фу, черт, ждешь и ждешь, меня это прикончит,
вздохнул Боб.
— А меня прикончит, что надо молчать! — вдруг крик
пул Пэтси
— Заткнись, шут гороховый, не то я сам тебя при коп
чу! — хрипло рявкнул Кол и потянулся за винтовкой
с примкнутым штыком.
— Тише вы! — донесся громкий шепот капитана
Какой болван там разорался?
— Это Пэтси! — хором отозвался десяток голосов.
Дружный бодрящий хохот прокатился над минными
полями и замер, перебитый негромкой яростной руган мн
капитана. Сержант Мэллой поглядел на часы: 21.40.
Восемьсот восемьдесят две английские пушки и гну<»м
цы заговорили разом. Небо качнулось, земля поди л пи «
ЙО
пспучилась и уже не успокаивалась, пальба не утихала ни
на миг, грохот сводил с ума. Бесполезно было затыкать
уши, оглушающий гром сотрясал под тобой почву и по
костям передавался в мозг. Можно было только вообразить
себе, как все это подействовало на войска Роммеля в окопах
напротив. Обычно удается различить, какие и какого
калибра стреляют орудия, но сегодня все их железные
глотки гремели единым дружным хором, и не было ему
конца.
Пустыню озарил не свет дня, но, кажется, пламя самого
солнца; огромную, все разбухающую тучу пыли, словно
клубы дыма, взметенные ввысь на тысячи футов, прорезали
вспышки рвущихся снарядов и мин, языки пламени взлета-
ли, когда от сотрясения рвались собранные во множестве на
атом клочке земли боеприпасы и горючее. Всю силу огня —
пушек, гаубиц, мортир — генерал Монтгомери обрушил на
минные поля немцев. И все, что было в распоряжении
генерала Монтгомери, обрушилось на противника с той
скоростью, с какой поспевали заряжать и стрелять облива-
ющиеся потом артиллеристы; они совали снаряды в нена-
сытные пасти своих орудий торопливо, лихорадочно, слов-
но малые пичуги, пытающиеся накормить алчного куку-
шонка; стволы орудий раскалялись, секунды между
отдачей и новым выстрелом становились все короче, артил-
леристы, точно одержимые, заряжали и стреляли быстрей,
быстрей. Как безумцы, все безумней свершали они все тот
же обряд служения своим орудиям.
Это было прекрасно, изумительно — вершина жизни
артиллериста, опять и опять он будет заново переживать
эти памятные минуты, во сне и наяву, до конца оставшихся
ему мирных дней. И всегда его будет томить желание вновь
пережить эти пятнадцать минут возле пушек генерала
Монтгомери.
Тишина. Глубокая, нерушимая тишина волнами при-
боя ударила в натянутые до отказа барабанные перепонки;
тишина нестерпимая. Ровно без пяти десять. Девятая
дивизия поднялась из окопов и двинулась вперед, по ни-
чьей земле, кто на ходу примкнул штык, кто нащупал
обойму — на месте ли патроны, кто спустил предохрани-
тель, проверил, есть ли вода во фляжке, НЗ, в порядке ли
часы, каска, хорошо ли зашнурованы башмаки, далеко ли
гирава или слева тащат пулемет. В зловещем отсвете пожа-
ра и докрасна раскаленного, сплавленного в стекло пес-
ка видно все отлично; но туча пыли еще висит между
ними и противником, и они пока в безопасности. Пока, на
411
минуту. На самом краю минного поля они остановились
в ожидании.
Ровно десять. Сержант Мэллой поднес к губам свисток,
пронзительный свист разнесся по роте от правого до лопогн
фланга; и капитан выкрикнул команду. На фронте шири
ною в две мили Девятая дивизия шагнула вперед, пи
минные поля, и за ее спиной разом опять взревели орудии
Солдаты отлично видели, куда идут, светло было как дном,
снаряды гаубиц, нацеленных на самое короткое расстои
ние, рвались всего лишь в нескольких ярдах впереди
Каждые три минуты прицел отодвигался еще на сотни»
ярдов, и надо было пройти эту сотню ярдов и молить боги,
чтобы под ногами оказывались всего лишь противотанко
вые мины, а осколочные, противопехотные, уже уничтожн
ла артиллерия генерала Монтгомери. Впереди ждали счцс
и немцы, и итальянцы, пулеметные точки, 50-миллиметро
вые пушки и минометы. И случалось — человек ступал пи
еще не разорвавшуюся осколочную мину, успевал увидеть
взметнувшийся из песка огонь, и тут же его самого раэры
вало в клочья.
Некогда думать, все некогда, только поспевай перебо
гать за огневым валом, каждые три минуты — сто ярдов, ди
молись. Грохот, вспышки, пыль, дым, тошный, расслабляй»
щий ужас. Минным полям нет конца, шагать по ним еще
две, а то и три мили, и отступать некуда. Изредка, в см и
тайные секунды затишья между огневыми валами, обжиги
ющий воздух, полный песка, прорезают доносящиеся издм
лека дикие, пронзительные звуки волынки: слева от Дони
той Австралийской дивизии шагает по минным полям
Пятьдесят первая Горская, и при каждом ротном ком мн
дире — свой волынщик. Для шотландского солдата нот в
мире музыки сладостней, чем зовущая на битву волыним,
добрым дружеским приветом звучит ее песня и для авст
ралийца. А вот итальянца и немца она приводит в бешен
ство.
Бой длился двенадцать дней, а двенадцать дней — это
очень долгий бой. Поначалу Девятой дивизии везло — при
переходе по минным полям и в первые дни наступления пн
территории Роммеля потери оказались сравнительно ново
лики.
— По мне, чем быть сапером, уж лучше я останусь
солдатом и пускай в меня стреляют, вот что я вам скажу,
заявил, опираясь на лопату, Кол Стюарт.
— Ну, не знаю, приятель,— проворчал в ответ сор
жант.— По-моему, они совсем не плохо управляются, чорт
412
подери. Сперва ждут позади окопов, покуда мы проделаем
нею сволочную работенку, а потом топают потихонечку
с миноискателями и прокладывают дорожки для этих
сволочных танков.
— Танки ни в чем не виноваты, Боб, просто наверху
больно умно ими распоряжаются,— сказал Джиме и плаш-
мя похлопал лопатой, приминая верхний край только что
отрытого окопа.— Фу, черт, хоть бы они дали нам задер-
жаться малость на одном месте! Я за эти пять дней столько
исмли перекопал — почище всякого муравьеда.
— Ну и давай копай дальше,— без малейшего со-
чувствия оборвал Боб.
— Эй, глядите! — Кол показал на небо.
Восемнадцать английских легких бомбардировщиков
аккуратнейшим строем, будто на параде, пронеслись над
долиной и с безукоризненной точностью сбросили бомбы на
немецкие и итальянские позиции.
— Очень даже красиво,— заметил сержант Боб Мэл-
лой, вывернув длинную шею и глядя в небо.
Через три дня он был мертв — при новом наступлении
огромный осколок шрапнели срезал ему руку и половину
бока, но задерживаться возле него было некогда, кто-то
успел лишь вытащить свисток из его искромсанных губ.
Теперь люди гибли как мухи, слишком они вымотались,
стали уже не такими проворными и осмотрительными; но
за каждый захваченный клочок этой несчастной бесплод-
ной пустыни они держались цепко, наперекор яростному
сопротивлению отборных войск противника. Теперь в них
говорило лишь одно тупое, упрямое чувство — они нипочем
не желали потерпеть поражение.
Девятая дивизия держалась против войск фон Шпонека
и Люнгерхаузена, а тем временем на юге оборону немцев
прорвали танки, и наконец-то Роммель был разгромлен.
К 8 ноября он еще пытался вновь собрать свои силы за
границей Египта, но Монтгомери завладел всей Сахарой.
Одержана была весьма важная тактическая победа, второй
Эль-Аламейн; Роммелю пришлось, отступая, бросить боль-
шое количество танков, пушек и прочей техники. Теперь
можно было уверенней начинать операцию «Факел» —
наступление из Марокко и Алжира на восток. «Лис
пустыни» еще полон был боевого пыла, а все же не
тот, слишком его потрепали под Эль-Аламейном. Самое
крупное и решающее сражение в Северной Африке теперь
было позади, и победу в нем одержал фельдмаршал Монтго-
мери.
413
Второй Эль-Аламейн оказался лебединой песней Дпии
той Австралийской дивизии в Северной Африке. Наконец
то ее посылали в родные края, отбивать у японцев Нону mi
Гвинею. С марта 1941 года дивизия почти непрерывно была
на передовых позициях — прибыла она на фронт плохи
снаряженная и плохо обученная, возвращалась же oiw
янная славой, которую превзошла разве только слаий
Четвертой Индийской дивизии. И в рядах Девятой целыми
и невредимыми возвращались на родину Джиме и Пэтси
Конечно же, им дали отпуск, чтобы съездить домой,
в Дрохеду. Боб поехал за ними на машине в Джилли к по
езду из Гундивинди: Девятая пока обосновалась в Брисбоно
для обучения боевым действиям в условиях джунглей,
после чего ей предстояло отправиться на Новую Гвинею
Когда «роллс-ройс» подкатил к Большому дому, все жен
щины уже стояли на лужайке и ждали; Джек и Хьюги
держались чуть позади, но и им не терпелось увидеть млад
ших братьев. Все овцы, сколько их еще уцелело в Дрохеде,
могут, если угодно, испустить дух, все равно сегодня
праздник и никто не работает.
Но и когда машина остановилась и Пэтси с Джимсом
вышли, никто не шелохнулся. Как изменились близнецы!
За два года в пустыне прежняя их форма изорвалась и
клочья; их обрядили в новую, зеленую, под цвет джунглей,
и вообще их было не узнать. Они казались куда выше пре
жнего, да и вправду выросли; последние два года они
взрослели и мужали вдали от Дрохеды и намного обогнали
старших братьев. И вот они уже не мальчики, но мужчины,
только мужчины совсем иного склада, чем Боб, Джок и
Хьюги,— тяжкие испытания, пьянящий жар битвы и еже
часная близость смерти сделали их такими, какими ни
когда бы не сделала Дрохеда. Солнце Северной Африки
высушило их, опалило кожу до цвета красного дерена,
выжгло последние следы ребячества. Да, вполне можнн
поверить, что эти двое, в простой военной форме и шляпа*
с полями, приколотыми над левым ухом кокардой австрп
лийских вооруженных сил — восходящим солнцем, убима
ли своих ближних. Это видно по их глазам — глаза унт
голубые, как были у Пэдди, но много печальнее, и нот ин
взгляде отцовской кротости.
— Мальчики, мальчики мои! — закричала миссис Смит
и, заливаясь слезами, бегом бросилась к ним. Нет, что бы
они ни делали, как бы ни переменились, все равно они
414
малыши, те самые, которых она купала, пеленала, кормила,
чьи слезы осушала, чьи синяки и царапины целовала, чтоб
скорей прошла боль. Вот только новые их раны, не видные
глазу, исцелить уже не в ее власти.
И тут рухнули преграды истинно британской сдержан-
ности — смеясь и плача, все окружили близнецов, даже
несчастная Фиа похлопывала их по плечам и силилась
улыбнуться. После миссис Смит надо было поцеловать
Мэгги, поцеловать и Минни, и Кэт, и застенчиво обнять
маму, без слов стиснуть руки Джека и Хыоги. Здесь, в Дро-
хеде, никому не понять, что это значит — вернуться домой,
не понять, как жаждали и как боялись они оба этой ми-
нуты.
А как они набросились на еду! В армии так не кормят,
со смехом говорили они. Пирожные с белой и розовой
глазурью, ореховый рулет в шоколаде, горячий сливовый
пудинг, гренадиллы, сливки от дрохедских коров. Помня,
как они в детстве маялись животиками, миссис Смит
не сомневалась — и теперь промаются неделю, но они,
пидно, не опасались несварения желудка, лишь бы можно
было все эти горы еды запивать несчетными стаканами
чая.
— Это вам не вогохины лепехи, а, Пэтси?
— Угу.
— Что значит «вогохины»? — спросила миссис Смит.
— Вогохи — это арабы, а то есть еще вопохи — это
итальяшки, верно, Пэтси?
— Угу.
Удивительное дело, близнецы могли часами говорить
про Северную Африку — вернее, говорил Джиме: какие
там города и люди, и как там едят, и какой музей в Каире,
и как жилось на борту транспорта и в лагере на отдыхе. Но
никакими силами нельзя было добиться, чтобы они расска-
зали о настоящих боях, о сражениях за Газалу, Бенгази,
Тобрук и Эль-Аламейн,— тут они на все вопросы отвечали
уклончиво и спешили заговорить о другом. Позже, когда
война кончилась, женщинам приходилось опять и опять
и этом убеждаться: мужчины, которые побывали в самом
пекле, никогда об этом не рассказывали, не вступали в об-
щества и клубы ветеранов и вообще не желали связываться
г организациями, что старались увековечить память войны.
В честь близнецов в Дрохеду созвали гостей. Устроили,
конечно, прием и в Радней Ханиш, ведь Аластер Маккуин
тоже воевал в Девятой дивизии и тоже приехал в отпуск.
Двое младших сыновей Доминика О’Рока были с Шестой
415
дивизией на Новой Гвинее — и, хоть сами они приохаи. ни
могли, праздник состоялся и в Диббок-Диббене. Во исгн
джиленбоунекой округе каждая семья, у которой сын (ш ।
в армии, хотела непременно отметить благополучное нп ।
вращение троих парней из Девятой дивизии. Женщины
и девушки ходили за ними по пятам, но храбрецам Клири
женское внимание внушало страх, какого они hhkoi и
не испытывали в бою, и оба всякий раз старались ул и»
путь.
Похоже, Джиме и Пэтси вообще не желали знака и
с женщинами, их тянуло только к Бобу, Джеку и Хькмн
Наступала ночь, женщины Дрохеды отправлялись спаи
а они все еще сидели с братьями (и тем волей-нею» и а
приходилось засиживаться допоздна) и раскрывали пер* ।
ними наболевшие, израненные сердца. А днем разъезжа «и
по раскаленным выгонам Дрохеды (шел седьмой год лт \
хи) и счастливы были хоть ненадолго вновь почувствоапи
себя штатскими людьми.
Да, и такая иссохшая, истерзанная земля Дрохеды бы ь»
для них обоих полна несказанной прелести, один ни i
овец — утешением, запах поздних роз в саду — райским
благоуханием. И необходимо было как-то впитать все нм
и навсегда сохранить в самых глубинах памяти: ведь в игр
вый раз оба вылетели из родного гнезда так легко, бел и»
ботно, даже не представляя себе, чем станет разлука с ним
А вот теперь, уезжая, они бережно везут с собой драм»
ценный запас воспоминаний, каждую милую, незабвенп\<**
минуту, и в бумажнике — по засушенной дрохедской ри и
и по несколько былинок со скудных дрохедских пастбищ
С Фионой оба неизменно были добры и полны сочувстпнн
а с Мэгги, миссис Смит, Мини и Кэт — сама любовь и нги.
ность. Ведь это они с самого начала стали для близненнн
подлинными матерями.
А Мэгги всего больше радовало, что близнецы о’пчп
полюбили Дэна, часами с ним играли, смеялись, брали
в поездки верхом, неутомимо резвились с ним на лужнию*
перед домом. Джастину они словно бы побаивались ни
ведь они робели всех женщин любого возраста, если не
знали их с колыбели. Вдобавок бедняжка Джастина <нчн
янно ревновала — Джиме и Пэтси совсем завладели Длнпм
и ей теперь не с кем было играть.
— Малыш у тебя, Мэгги, первый сорт,— скалил г а
однажды Джиме; она как раз вышла на веранду, а он сию i
в плетеном кресле и смотрел, как Пэтси с Дэном играни п<«
лужайке.
416
— Да, он прелесть, правда? — Мэгги улыбнулась, села
напротив, чтобы лучше видеть лицо младшего брата.
И посмотрела на него, как когда-то, с материнской нежно-
стью и жалостью.— Что с тобой, Джиме? Может, скажешь
мне?
Джиме поднял на нее глаза, полные какой-то затаенной
муки, но только головой покачал, словно его ничуть не
соблазняла возможность излить душу.
— Нет, Мэгги. Женщине такого не расскажешь.
— Ну, а когда все это останется позади и ты женишься?
Неужели ты не захочешь поделиться с женой?
— Нам — жениться? Нет, это вряд ли. Война слишком
много отнимает у человека. Мы тогда рвались на фронт, но
теперь-то мы стали умнее. Ну, женились бы, наплодили
сыновей, а для чего? Чтоб глядеть, как они вырастут —
них толкнут туда же, и им придется делать то же самое, что
нам, и видеть, чего мы насмотрелись?
— Молчи, Джиме, молчи!
Джиме проследил за ее взглядом — Пэтси перекувыр-
нул Дэна, и малыш, вверх ногами, захлебывался ликующим
смехом.
— Никуда не отпускай его из Дрохеды, Мэгги,— сказал
Джиме.— Пока он в Дрохеде, с ним ничего худого не слу-
чится.
Не обращая внимания на изумленные взгляды, архие-
пископ де Брикассар бегом промчался по прекрасному
гнетлому коридору, ворвался в кабинет кардинала и остано-
влен как вкопанный. Кардинал беседовал с господином
Папэ, послом польского эмигрантского правительства в Ва-
тикане.
— Ральф, вы? Что случилось?
— Свершилось, Витторио. Муссолини свергнут.
— Боже правый! А его святейшество уже знает?
— Я сам звонил по телефону в Кастель Гандольфо, но
г минуты на минуту надо ждать сообщения по радио.
Мне звонил один приятель из германского штаба.
— Надеюсь, святой отец заранее собрал все необходи-
мое в дорогу,— с едва уловимой ноткой удовольствия
промолвил господин Папэ.
- Ему, пожалуй, удалось бы выбраться, если бы мы
переодели его нищенствующим францисканцем, не ина-
че, - резко ответил архиепископ Ральф.— Кессельринг
держит город в таком кольце, что и мышь не ускользнет.
И К. Маккалоу
417
— Да он и не захочет бежать,— сказал кардит» •
Витторио.
Посол поднялся.
— Я должен вас покинуть, монсеньор. Я — пред( iiihii
тель правительства, враждебного Германии. Если уж гим
его святейшество папа не в безопасности, что говорит!. <><»••
мне. У меня в кабинете есть бумаги, о которых я должен
позаботиться.
Чопорный, сдержанный — истинный дипломат, он «и
кланялся, и кардинал с архиепископом остались вдвоем
— Зачем он приходил — вступаться за преследуемы*
поляков?
— Да. Несчастный, он так болеет душой за своп*
соотечественников.
— А мы разве не болеем?
— Разумеется, болеем, Ральф! Но он не представля» •
себе, какое трудное создалось положение.
— Вся беда в том, что ему не верят.
— Ральф!
— А разве я не правду говорю? Святой отец ирон» ।
годы юности в Мюнхене, влюбился в немцев и, наперев-.|.
всему, любит их по сей день. Предъявите ему доказан* н
ства, тела несчастных замученных, обтянутые кожей ск<* и*
ты — и он скажет, что уж наверно это сделали русс мм*
Только не милые его сердцу немцы, нет-нет, ведь они таю»»»
культурный, такой цивилизованный народ!
— Ральф, вы не принадлежите к ордену иезуитов, н••
вы находитесь здесь, в Ватикане, только потому, что личи.»
поклялись в верности его святейшеству папе римском\
В жилах у вас течет горячая кровь ваших ирландски*
и норманнских предков, но заклинаю вас, будьте блаюр.»
зумны! Начиная с сентября мы только и ждали — вот в-и
обрушится последний удар — и молили бога, чтоб!»! ;i\ o
уцелел и защитил нас от германских репрессий. Адо н-Ь
Гитлер — личность на удивление непоследовательная, по-
чему-то ему очень хотелось сохранить двух своих заве п-
мых врагов — Британскую империю и Римскую катил нч»
скую церковь. Но когда его подтолкнули обстоятельства, он
сделал все, что только мог, чтобы сокрушить Бриташ к\»*.
империю. Так неужели, по-вашему, если мы его подю i
кием, он не постарается сокрушить нас? Попробуй мы юн
единым словом обвинить его в том, что творится < II.. ••
шей,— и он наверняка пас раздавит. А что хорошею. »».-
вашему, принесут наши обвинения и обличения, чем- mi»
этим достигнем, друг мой? У нас нет армии, нет со....
418
репрессии последуют немедленно, и его святейшество папу
отправят в Берлин, а как раз этого он и опасается. Разве
нам не памятен тот папа, что много веков назад был марио-
неткой в Авиньоне? Неужели вы хотите, чтобы наш папа
стал марионеткой в Берлине?
— Простите меня, Витторио, но я смотрю на это иначе.
Мы должны, мы обязаны обличить Гитлера, кричать о его
нверствах на весь мир! А если он нас расстреляет, мы при-
мем мученическую смерть — и это подействует еще силь-
нее всяких обличений.
— Вы сегодня на редкость туго соображаете, Ральф!
Вовсе он не станет нас посылать на расстрел. Он не хуже
нас понимает, как потрясает сердца пример мучени-
ков. Святейшего отца переправят в Берлин, а нас с вами,
безо всякого шума, в Польшу. В Польшу, Ральф, в
Польшу! Неужели вы хотите умереть в Польше? От
итого будет гораздо меньше пользы, чем вы приносите
сейчас.
Архиепископ сел, зажал стиснутые руки между колен
и устремил непокорный взгляд в окно, за которым, золоти-
стые в лучах заката, взлетали голуби, собираясь на ночлег.
В свои сорок девять лет Ральф де Брикассар стал худоща-
вое, чем был в юности, но он и стареть начинал так же
великолепно, как великолепен бывал почти во всем, что бы
ни делал.
— Ральф, не забывайте, кто мы. То, что мы люди,
второстепенно. Прежде всего мы — слуги церкви, духов-
ные пастыри.
— Когда я вернулся из Австралии, вы располагали
наши качества в ином порядке, Витторио.
— Тогда речь шла о другом, и вы это знаете. С вами
сегодня трудно. Я говорю о том, что мы не можем сейчас
рассуждать просто как люди. Мы обязаны рассуждать как
духовные пастыри, ибо это в нашей жизни превыше всего.
Что бы каждый из нас ни думал сам по себе, как бы ни
хотел поступать, мы обязаны сохранять верность не какой
бы то ни было мирской власти, но церкви! Мы должны быть
норны его святейшеству папе — и никому другому! Вы да-
ли обет послушания, Ральф. Неужели вы снова хотите его
нарушить? Во всем, что касается блага церкви, святой отец
непогрешим.
— Он ошибается! Его суждения предвзяты. Все его
усилия направлены на борьбу с коммунизмом. Германия
для него — самый надежный враг коммунизма, единствен-
ная препона продвижению коммунизма на запад, и он
И*
419
хочет, чтобы Гитлер прочно держался у власти в Германии,
так же как его вполне устраивает Муссолини в роли правы
теля Италии.
— Поверьте, Ральф, вам известно не все. А он — папа,
и он непогрешим. Если вы отрицаете это, вы отрицаете
самую веру свою.
Дверь скромно, но поспешно отворили.
— Ваше высокопреосвященство, к вам генерал Кос
сельринг.
Оба прелата встали, следов горячего спора на лицах как
не бывало, оба улыбались.
— Очень приятно вас видеть, ваше превосходительстпо
Садитесь, пожалуйста. Не выпьете ли чаю?
Беседа продолжалась по-немецки — в ватиканских пер
хах многие свободно изъяснялись на этом языке. Сам папа
очень любил и говорить по-немецки, и слышать немецкую
речь.
— Спасибо, монсеньор, с удовольствием выпью. Во
всем Риме только у вас и можно отведать такого превосход
ного, настоящего английского чаю.
Кардинал Витторио простодушно улыбнулся.
— Я приобрел эту привычку в бытность мою папским
легатом в Австралии — и так и не смог от нее отучитьси,
несмотря на то что я истинный итальянец.
— А вы, святой отец?
— Я родом ирландец, господин генерал. Ирландцы
тоже с детства привычны к чаю.
Генерал Альберт Кессельринг всегда смотрел на арх но
пископа де Брикассара с симпатией — среди мелкотранчм
тых елейных прелатов-итальянцев так приятно встретить
человека прямого, безо всякой изворотливости и хитрости
— Всегда поражаюсь, как чисто вы говорите по на
мецки, святой отец,— сказал он.
— Просто у меня есть способности к языкам, господин
генерал, а это, как и всякие другие способности, не стоит
похвалы.
— Чем можем мы служить вашему превосходитоль
ству? — любезно осведомился кардинал.
— Вероятно, вы уже слышали о судьбе дуче?
— Да, ваше превосходительство, слышали.
— Тогда вам отчасти понятно, почему я пришел. При
шел заверить вас, что все в порядке, и узнать: может 6i.iih,
вы передадите от меня сообщение в летнюю резиденцию
папы, в Кастель Гандольфо? Я сейчас слишком занят н не
имею возможности отправиться туда сам.
420
— Сообщение мы передадим. Так вы очень заняты?
— Естественно. Должно быть, вам понятно, что теперь
мы, немцы, оказались здесь во враждебной стране?
— Здесь, господин генерал? Здесь вы не на итальян-
ской земле, и ни один человек здесь не враг, если он не
носитель зла.
— Прошу меня извинить, монсеньор. Естественно,
и имел в виду не Ватикан, но Италию. А в отношении Ита-
.111 и я должен действовать так, как приказывает мой фюрер.
Италия будет оккупирована, и мои солдаты, которые до сих
нор были союзниками, возьмут на себя обязанности поли-
цейских.
Архиепископ Ральф сидел в непринужденной позе, по
.ищу его никак нельзя было предположить, что ему ведомы
какие-либо столкновения идеологий; он внимательно при-
ем атривался к посетителю. Неужели тот не знает, что
। корит его фюрер в Польше? Как он может не знать?
Кардинал Витторио изобразил на своем лице тревогу.
— Дорогой генерал, но вы же не введете войска в Рим?
Пет, нет, только не в Рим — подумайте о его истории,
о бесценных памятниках старины! Войска на наших семи
холмах — ведь это будет означать борьбу, разрушения.
Заклинаю вас, не делайте этого!
Генерал Кессельринг, казалось, смутился.
— Надеюсь, до этого не дойдет, монсеньор. Но я ведь
иске принес присягу и должен повиноваться приказу.
Я должен исполнять то, чего пожелает мой фюрер.
— Но вы попробуете вступиться за нас, генерал?
Прошу вас, вы должны попытаться! — быстро заговорил
архиепископ Ральф, он подался вперед в кресле, взгляд
широко раскрытых глаз завораживал, прядь чуть посе-
ребренных сединой волос упала на лоб; он отлично пони-
мал, как действует на генерала его обаяние, и без зазрения
совести этим пользовался.— Знаете, несколько лет назад
и ездил в Афины. Вы бывали в Афинах, сэр?
— Да, был,— сухо ответил генерал.
— Тогда вы, конечно, знаете эту историю. Как случи-
лось, что не в столь уж давние времена люди решились
разрушить здания на вершине Акрополя? Господин гене-
рал, Рим был и остается памятником двух тысячелетий
бережного внимания, заботы, любви. Прошу вас, закли-
наю — не подвергайте Рим опасности!
Генерал не сводил глаз с говорящего, и во взгляде этом
। киозило почти испуганное восхищение; ему самому была
очень к лицу генеральская форма, но еще больше украшала
421
архиепископа де Брикассара сутана с примесью царе пн и
пого пурпура. Он тоже казался солдатом, воином с худоши
вым стройным телом и с ликом ангела. Должно быть, таков
архангел Михаил — не милый юноша с полотен ;нкни
Возрождения, но великолепный зрелый муж, тот, кк)
любил Люцифера и поборол его, тот, кто изгнал из ран
Адама и Еву, сразил змия, кто стоял по правую руку гогно
да бога. Знает ли Ральф, каков его облик? Что и говорин.
такого человека не забудешь.
— Я сделаю все, что только в моих силах, монсеньор
обещаю вам. Признаться, до некоторой степени тут репин i
и мой голос. Как вам известно, я человек культурный. Нн
вы многого хотите. Если я объявлю Рим открытым городим
значит, мне уже нельзя будет взорвать мосты или обрати н
здания в крепости, а это в конечном счете может оказаты и
невыгодно для Германии. Какие у меня гарантии, что Рим
не отплатит мне за мою доброту предательством?
Кардинал Витторио, причмокивая губами, что зв\’*,»
ло как поцелуй, гладил свою очередную любимицу и
перь это была изящная сиамская кошка; после слов <
сельрипга он кротко улыбнулся и посмотрел па архисии»
копа
— Рим никогда не платит предательством за доброй
господин генерал. Я уверен, когда у вас найдется вргмн
навестить летнюю резиденцию папы в Кастель Рандольф*,
вам дадут те же гарантии. Ну-ну, Хенси, прелесть мол'
ты красавица!
Он погладил привставшую было кошку, прижал •<
к коленям, обтянутым алой сутаной.
— Необыкновенная у вас кошка, монсеньор.
— Аристократка, господин генерал. Мы оба, арх иен и
скоп де Брикассар и я, принадлежим к старинным и ночи
таемым фамилиям, но перед родословной этой красанпни
наша — ничто. А как вам нравится ее имя? По-киташ mi
оно означает — Шелковый Цветок. Очень ей подходи i m
правда ли?
Принесли чай: пока послушница не подала все, ....
нужно, и не вышла из комнаты, мужчины молчали.
— Вам не придется сожалеть о решении объявить Гнч
открытым городом, ваше превосходительство,— с чар\ю
щей улыбкой сказал архиепископ Ральф новому ново .ин»
лю Италии. Потом повернулся к кардипалу, он»рп* и •
улыбку, словно плащ: к человеку, так глубоко любим «м.
обращать ее незачем.— Ваше высокопреосвященство, о\ г
те «хозяюшкой» сами или доверите эту честь мне?
422
— Хозяюшкой? — На лице генерала Кессельринга вы-
разилось недоумение.
Кардинал ди Контини-Верчезе рассмеялся.
— Такая у нас, холостяков, шутка. Тот, кто разливает
чай, называется «хозяюшкой». Чисто английское словечко,
господин генерал.
В этот вечер архиепископ Ральф, усталый, раздосадо-
ванный, не находил себе места. Видно, ничего ему не
удается сделать, чтобы скорее кончилась эта война, разве
только торговаться по мелочам, помогая сохранить па-
мятники старины, и он уже всеми силами души возненави-
дел бездействие тяжелого на подъем Ватикана. Он и сам
человек осторожный, но черепашья опасливая медлитель-
ность высших правителей Римской церкви подчас просто
невыносима! Если не считать смиренных монахинь и свя-
щенников, которые здесь прислуживают, он уже многие
недели, даже месяцы не разговаривал с простыми, обыкно-
венными людьми, которые не заняты изо дня в день
политикой, делами — духовными или военными. Даже мо-
литься ему теперь нелегко, сам бог, казалось, отошел в даль
многих световых лет, будто отстранился от людей — пусть
их, раз им так вздумалось, разрушают мир, который он для
них сотворил. И Ральф как о самом целительном снадобье
тосковал о встрече с Мэгги — побыть бы вдоволь с нею,
в Фионой или хоть с кем-то, кого не занимают судьбы Вати-
кана и Рима.
Он бродил беспокойно, бесцельно и наконец внутренней
лестницей прошел в величественную базилику — собор
святого Петра. Вход ныне запирали с наступлением суме-
рек, и это еще красноречивей, чем марширующие по
римским улицам роты солдат в серой немецкой форме,
говорило о том, сколь ненадежно, тревожно спокойствие
Рима. Зияющую пустоту громадной апсиды едва освещал
слабый призрачный отблеск; архиепископ шел по камен-
ным плитам, и шаги его гулко отдавались в тишине,
нимерли, когда он преклонил колена пред алтарем, потом
назвучали вновь. И вдруг, в миг затишья меж двумя отзву-
кам и шагов, он услышал короткий вздох. Тотчас в руке его
пспыхнул электрический фонарик, луч устремился в сторо-
ну звука — архиепископ ощутил не’столько испуг, скорее
любопытство. Здесь он у себя и этот свой мир может защи-
щать без страха.
В луче фонаря перед ним предстало прекраснейшее, что
кыдал за многие века резец ваятеля,— «Пиета» Мике-
ланджело. А ниже этих двух недвижных, ошеломленных
423
светом лиц — еще одно лицо, не мрамор, но живая плоп,
изможденная, прочерченная резкими тенями, словно л им
мертвеца.
— Ciao |,— с улыбкой сказал архиепископ.
Ответа не было, но по одежде он понял, что перед ним
немецкий солдат, рядовой пехотинец — вот он, простой,
обыкновенный человек, которого ему не хватало! Неважно,
что это немец.
— Wie geht’s? 1 2 — спросил он, все еще улыбаясь.
Тот шевельнулся — в полумраке выступил высокий,
прекрасной лепки лоб и на нем блеснули капли пота.
— Du bist krank? 3 — спросил архиепископ, ему помп
залось, что паренек (это был почти мальчик) болен.
— Nein4,— послышался наконец тихий голос.
Архиепископ Ральф положил фонарик на пол, подошел,
взял солдата за подбородок, приподнял ему голову, заглм
нул в темные глаза, в темноте они казались черными.
— Что случилось? — спросил он по-немецки и заем»»
ялся.— Вот так-то! — продолжал он по-немецки.— Ты это
го не знаешь, но я всю жизнь только тем и занимаюсь
спрашиваю людей, что с ними случилось. И, к твоему сведи
нию, из-за этого вопроса я когда-то навлек на себя немало
неприятностей.
— Я пришел помолиться,— сказал паренек низким
и глубоким не по возрасту голосом с явственным баварским
акцентом.
— И что же, ты не успел выйти и тебя тут заперлиI
— Да, но случилось кое-что поважнее.
Архиепископ подобрал с полу фонарик.
— Что ж, всю ночь тебе здесь оставаться нельии,
а ключа от наружной двери у меня нет. Идем.— Он наира
вился обратно к внутренней лестнице в папские покои,
продолжая мягко, негромко: — Я и сам пришел сюда помп
литься. По милости твоего верховного командования день
сегодня выдался не из приятных. Сюда, вот так... Г>удпм
надеяться, слуги святейшего папы не вообразят, будто моим
арестовали, и поймут, что я сопровождаю тебя, а но гм
меня.
Еще минут десять они шли молча — по коридорам, ни
двор, через сад, вновь внутренними переходами, вверх пп
лестнице; молодой немец, видно, вовсе не стремился изба
1 Привет (ит.).
2 Как дела? (нем.)
3 Ты болен? (нем.)
4 Нет (нем.).
424
иигься от своего спутника, напротив, жался поближе
к нему. Наконец архиепископ отворил еще одну дверь,
впустил найденыша в маленькую гостиную, скромно и
< нудно обставленную, повернул выключатель и закрыл
шерь.
Они стояли — и теперь, при ярком свете, разглядели
4>уг друга по-настоящему. Немецкий солдат увидел очень
высокого человека с прекрасным лицом и проницательны-
ми синими глазами; архиепископ Ральф увидел мальчика,
которого обманом заставили надеть солдатскую форму,
внушающую страх и ужас всей Европе. Да, это мальчик —
никак не старше шестнадцати. Среднего роста, еще по-
мальчишески худощавый, но длиннорукий, и по всему
* ложению видно, из него выйдет крепкий, сильный мужчи-
на. Лицо итальянского типа, смуглое, с благородными
чертами, на редкость привлекательное; большие темно-
карие глаза, опушенные длинными черными ресницами,
великолепная грива черных волнистых волос. Оказалось,
новее он не обыкновенный и не заурядный, несмотря
на свою заурядную солдатскую профессию; и как ни хоте-
ю( ь сейчас де Брикассару поговорить именно со средним,
ибыкновенным человеком, этот мальчик его заинтере-
совал.
— Садись,— сказал он, подошел к шкафчику и достал
6\ тылку марсалы. Налил понемногу в два стакана, один дал
юс тю, с другим опустился в кресло, сел так, чтобы спокой-
но разглядывать это удивительное лицо.— Что ж, так
плохи дела, что на фронт посылают детей? — спросил он
и закинул ногу на ногу.
— Не знаю,— сказал мальчик.— Я приютский, так что
mi ня все равно бы скоро взяли.
— Как тебя зовут, дружок?
— Лион Мёрлинг Хартгейм,— гордо ответил мальчик.
— Прекрасное имя,— серьезно сказал священник.
— Да, правда? Я сам его себе выбрал. В приюте меня
ныли Лион Шмидт, а когда я пошел в армию, я назвался
но другому, мне всегда нравилось это имя.
— Ты сирота?
— Монахини меня называли «дитя любви».
Архиепископ с трудом удержался от улыбки; теперь,
когда испуг прошел, мальчик держался с удивительным
достоинством и самообладанием. Но отчего он прежде так
испугался? Явно не оттого, что оказался заперт в соборе
и что его там застали.
— Почему ты прежде так испугался, Лион?
425
Мальчик осторожно отпил вина, и лицо его осветилось
удовольствием.
— Хорошо, сладко.— Он сел поудобнее.— Мне хоти
лось поглядеть храм святого Петра, монахини много про
него рассказывали нам и фотографии показывали. Так что,
когда нас послали в Рим, я обрадовался. Мы приехали
сегодня утром. И я сразу сюда пошел, как только сумел
вырваться.— Брови его сдвинулись.— Только все получи
лось не так. Я думал, приду в самый главный храм и по
чувствую, что господь бог тут, совсем близко. А собор такой
огромный, пусто, холодно. Я совсем не чувствовал, что бог
близко.
Архиепископ Ральф улыбнулся.
— Я тебя понимаю. Но, видишь ли, собор святого Петра
ведь не церковь. Не такая, как другие церкви. Это главный
римский храм. Помню, я сам очень нескоро к нему привык.
Мальчик кивнул в знак, что слышал, но ждал не этих
слов.
— Я хотел помолиться о двух вещах,— сказал он.
— О том, что тебя пугает?
— Да. Я думал, в соборе святого Петра моя молитпм
будет услышана.
— Чего же ты боишься, Лион?
— Что меня примут за еврея и что мой полк все-таки
пошлют в Россию.
— Понимаю. Не удивительно, что тебе страшно. А тоби
и в самом деле могут принять за еврея?
— Да вы поглядите на меня! — просто сказал мал к
чик.— Когда меня записывали в армию, сказали, надо
будет все проверить. Я не знаю, могут ли они проверить, ио
может быть, монахини в приюте что-нибудь такое про мопи
знают, а мне не говорили.
— Если и знают, так никому не скажут,— успокоил
архиепископ.— Они поймут, почему их спрашивают.
— Вы правда так думаете? Ой, дал бы бог!
— А тебя очень смущает, что в твоих жилах, может
быть, течет еврейская кровь?
— Какая у меня там кровь, это все равно. Я родило!
немцем, вот что важно.
— Но у вас на это смотрят по-другому, не так ли?
- Да.
— А что насчет России? Уж наверно сейчас нечего
опасаться, что твой полк пошлют в Россию. Вы же в Риме,
совсем в другой стороне.
— Сегодня утром я слышал, наш командир говорил.
426
может быть, нас все-таки туда отправят. Там дела идут не
очень хорошо.
— Ты еще ребенок,— резко сказал архиепископ
Ральф.— Тебе место в школе.
— Я бы все равно больше в школу не ходил,— с улыб-
кой возразил мальчик.— Мне уже шестнадцать, я бы
теперь работал.— Он вздохнул.— А хорошо бы еще похо-
дить в школу. Учиться — это очень важно.
Архиепископ коротко засмеялся, потом встал и палил
себе и мальчику еще вина.
— Не обращай на меня внимания, Лион. Я говорю
вздор. Просто разные мысли приходят в голову. Такой у ме-
ня час — для разных мыслей. Плоховат из меня хозяин, а?
— Нет, вы ничего,— сказал мальчик.
— Так.— Архиепископ снова сел в кресло.— Ну-ка,
объясни, что ты за человек, Лион Мёрлинг Хартгейм.
Странная гордость отразилась в полудетских чертах.
— Я немец и католик. Я хочу, чтобы Германия стала
страной, где за национальность и веру никого не преследу-
ют, и если я останусь жив, я всеми силами стану этого
добиваться.
— Я стану молиться за тебя — за то, чтобы ты остался
жив и достиг своей цели.
— Правда, будете молиться? — застенчиво спросил
мальчик.— Прямо за меня, за Лиона Мёрлинга Хартгейма?
— Ну конечно. В сущности, ты меня кое-чему научил.
Что в моей деятельности здесь я располагаю только одним
оружием — молитвой. Иного назначения у меня нет.
— А вы кто? — спросил Лион и сонно моргнул, от вина
веки его отяжелели.
— Я — архиепископ Ральф де Брикассар.
— О-о! Я думал, вы просто священник.
— Я и есть просто священник. Не более того.
— Давайте уговор! — вдруг сказал мальчик, глаза его
блеснули.— Вы за меня молитесь, ваше преподобие, а если
и буду живой и добьюсь, чего хочу, я вернусь в Рим, и вы
увидите, как помогли ваши молитвы.
Синие глаза ласково улыбнулись ему.
— Хорошо, уговорились. И когда ты вернешься, я ска-
жу тебе, что сталось с моими молитвами, по моему мне-
нию.— Архиепископ поднялся.— Посиди здесь, маленький
политик. Я принесу тебе чего-нибудь поесть.
Они проговорили до поры, когда колокольни и купола
позолотил рассвет и зашумели за окном голубиные
крылья. Тогда архиепископ, которому благоговейный вос-
427
торг гостя доставлял истинное удовольствие, провел его по
залам папского дворца и выпустил в прохладную утреннюю
свежесть. Он этого не знал, но мальчику и впрямь суждено
было отправиться в Россию и увезти с собою странно
отрадное и утешительное воспоминание: что есть на свете
человек, который в Риме, в самом главном храме каждый
день молится за него — за Лиона Мёрлинга Хартгейма.
Пока Девятую дивизию подготовили к отправке на
Новую Гвинею, противника там уже успели разбить нм
голову. К немалому разочарованию этого отборного войска,
лучшего во всей истории австралийской армии, оставалось
только надеяться, что дивизия еще покроет себя славой
в других боях, выбивая японцев из Индонезии. Поело
разгрома при Гуадалканале у японцев не осталось никакой
надежды захватить Австралию. И однако, так же как и но
мцы, отступали они нехотя, яростно сопротивлялись. Все
их резервы истощились, потрепанным армиям отчаянно но
хватало боеприпасов и пополнения, и все же они заставлн
ли австралийцев и американцев дорого платить за каждый
дюйм отвоеванной обратно земли. Японцы уже оставили
порт Буна, Гону, Саламауа и отошли по северному побо
режью к Лаэ и Финшафену.
Пятого сентября 1943 года Девятая дивизия высадилась
на берег чуть восточнее Лаэ. Стояла жара, влажность до
стигала ста процентов, и лило каждый день, хотя до сезона
дождей оставалось еще добрых два месяца. Во избежание
малярии солдат пичкали атабрином — от этих маленькие
желтых таблеток всех мутило и слабость одолевала иг
меньше, чем при настоящей малярии. В здешней вечной
сырости никогда не просыхали обувь и носки, ступни hoi
набухали, как губка, а между пальцами появлялись кропи
точащие трещины. Укусы мух и москитов обращались
в зудящие воспаленные язвы.
Еще в порту Морсби австралийцы нагляделись на
жалких, замученных болезнями местных жителей — если
уж сами новогвинейцы в этом невыносимом климате стра
дали фрамбезией, бери-бери и малярией, воспалением
легких, хроническими кожными болезнями, болезнями иг
чени и селезенки, на что тут было надеяться белым. Bripi»
тили они в Морсби и тех немногих, кто уцелел иогле
сражения при Кокоде — это были жертвы не столько я ион
цев, сколько самой Новой Гвинеи, живые скелеты, ми»
в болячках, измученные жаром и бредом. На высоте дети и
428
тысяч футов, где легкая тропическая форма не защищала
от пронизывающего холода, пневмония унесла вдесятеро
больше жизней, чем японские пули и снаряды. В таин-
ственных чащах, где по ночам чуть светили призрачным
фосфорическим светом странные грибы, где надо было
карабкаться по кручам, по скользкой, липкой грязи, а под
ногами сплетались и путались, выползая из земли, узлова-
тые корни и нельзя было ни на миг поднять головы, каждый
оказывался отличной мишенью для вражеского снайпера.
Да, это было совсем, совсем непохоже на Северную Афри-
ку, и Девятая дивизия ничуть не жалела, что оставалась
и выдержала два сражения за Эль-Аламейн — зато ей не
пришлось пройти путь на Кокоду.
Город Лаэ расположен на прибрежной лесистой равни-
не, далеко от срединной гористой части острова, которая
возвышается на одиннадцать тысяч футов над уровнем
моря, и места эти гораздо удобнее для военных действий,
чем Кокода. В городе всего-то несколько европейских
домов, заправочная станция да мешанина туземных лачуг.
Нпонцы и здесь, как всегда, дрались храбро, но их было
мало, Новая Гвинея изнурила и вымотала их не меньше,
чем их противников австралийцев, и они так же страдали от
всяческих болезней. В Северной Африке воевали при под-
держке мощной артиллерии и всевозможной техники,
и странно показалось, что здесь, на Новой Гвинее, нет ни
минометов, ни полевых орудий, только пулеметы да вин-
товки с постоянно примкнутыми штыками. Джимсу и Пэт-
си даже нравился рукопашный бой, нравилось идти на
противника плечом к плечу, оберегая друг друга. Но, что
и говорить, после сражений с немецким Африканским
корпусом все это выглядело ужасно жалко. Желтокожие
вражеские солдаты — мелкие, щуплые, чуть ли не все
в очках и с беличьими торчащими зубами. Ни красоты, ни
выправки, не то что бравые вояки Роммеля.
Через две недели после того, как Девятая дивизия
высадилась в Лаэ, японцев на острове не осталось. День для
новогвинейской весны выдался чудесный. Влажность
уменьшилась на двадцать процентов, белесое, как бы затя-
нутое пеленой пара небо вдруг поголубело, и засияло
голице, и водная гладь за городом заиграла яркими краска-
ми — зеленой, лиловой, сиреневой. Дисциплина соблюда-
лись не так строго, словно всем сразу дали увольнитель-
ную, и можно играть в крикет, гулять где вздумается и под-
шучивать над местными жителями —те, смеясь, показыва-
ли багровые беззубые десны, изуродованные вечным жева-
429
нием бетеля. Джиме и Пэтси пошли бродить за городом,
в высокой траве, она им напоминала Дрохеду — такая жо
золотистая, будто выцветшая, и такая же высокая, словно
в Дрохеде после долгих дождей.
— Теперь мы уже скоро будем дома, — сказал Джиме. -
Япошек поколотили, фрицев тоже. Вернемся домой, Пэтси,
домой, в Дрохеду! Хоть бы уж скорей, верно?
— Ага,— сказал Пэтси.
Они шагали плечом к плечу, тесней, чем это обычно
принято между мужчинами, и порой касались друг дру-
га — бессознательно, как человек тронет место, которое
вдруг зачесалось, или рассеянно проверит, зажила ли
царапина. Как славно, когда в лицо тебе светит настоящем*
яркое солнце, а не какой-то мутный шар, словно в парной
турецкой бане! Опять и опять близнецы задирали головы,
жмурились на солнце, раздували ноздри, вдыхая запах
разогретых, так напоминающих Дрохеду трав, и им чуди-
лось, что они уже там, дома, в полуденный зной идут
прилечь в тени вилги, переждать самое пекло, почитать
книжку, подремать. Перекатишься с боку на бок, ощутишь
всей кожей милую, дружелюбную землю и почуешь — где*
то в ее недрах словно бьется могучее сердце, так слышит
сердце матери спящий младенец...
— Джиме, смотри! Полосатик! Самый настоящий,
дрохедский! — У Пэтси от изумления даже язык разня
зался.
Может быть, совсем не диво, что полосатые попугаи
водятся и вокруг Лаэ, но уж очень счастливый выдался
день, очень неожиданно было это напоминание о родине,
и в Пэтси вдруг взыграла буйная радость. Он рассмеялся и,
с наслаждением чувствуя, как высокая трава щекочет
голые колени, сорвал с головы потрепанную широкополую
шляпу и пустился вдогонку за птицей, будто и впрямь
надеялся поймать ее шляпой, словно бабочку. Джиме стоял
и с улыбкой смотрел на брата.
Пэтси отбежал ярдов на двадцать, и тут трава вокру|
него взметнулась клочьями, срезанная пулеметной очи
редью; Джиме видел — брат круто повернулся на одном
месте, вскинул руки к небу, точно умоляя. От пояса до
колен весь он залился яркой алой кровью.
— Пэтси, Пэтси! — отчаянно закричал Джиме.
Каждой клеточкой тела он в себе ощутил пули, норн
зившие брата,— это он сам теряет живую кровь, это (hi
умирает.
Он рванулся — прыгнуть, бежать, но солдатская им
430
учка напомнила об осторожности, он с размаху растянулся
в траве, и тут снова застрочил пулемет.
— Пэтси, Пэтси, ты цел? — .закричал он как дурак, он
ведь видел, сколько хлынуло крови.
Но вот чудо — в ответ слабо донеслось:
— Ага.
И Джиме медленно пополз в высокой душистой траве,
прислушиваясь, как она шуршит на ветру, как шуршит,
расступаясь перед ним.
Наконец он дополз до Пэтси, припал головой к его
обнаженному плечу и заплакал.
— Брось,— сказал Пэтси.— Я еще живой.
— Очень худо? — спросил Джиме, весь дрожа, стянул
с брата пропитанные кровью шорты и поглядел на окро-
вавленное тело.
— Во всяком случае помереть я вроде не помру.
Со всех сторон подбегали товарищи, те, что играли
в крикет, не успели снять наколенники и перчатки; кто-то
побежал обратно за носилками, остальные молча двинулись
в дальний конец прогалины, на тот пулемет. С пулеме±чи-
ком расправились без пощады — все любили молчуна
Харпо. Если с ним будет худо, Джиме тоже никогда не
оправится.
А день выдался такой чудесный, полосатый попугайчик
давно улетел, но другие пичуги чирикали и щебетали во-
всю, их заставляла замолчать только настоящая стрельба.
— Твоему Пэтси дьявольски повезло,— немного погодя
сказал Джимсу врач.— В него попало с десяток пуль, но
почти все засели в мякоти бедер. Две или три угодили
повыше, но, видимо, застряли в тазовой кости или в мышце.
Насколько могу сейчас судить, ни кишки, ни мочевой
пузырь не задеты. Вот только...
— Ну, что там? — нетерпеливо прервал Джиме; его все
еще трясло, он был бледен до синевы.
— Сейчас еще трудно сказать наверняка, и я не такой
гениальный хирург, как некоторые в Морсби. Те разбе-
рутся и скажут тебе. Дело в том, что поврежден мочевой
канал и мелкие нервы в паху. Безусловно, его можно зала-
тать и заштопать, будет как новенький, кроме этих самых
нервов. Их, к сожалению, не очень-то залатаешь.— Врач
откашлялся.— Я что хочу сказать, возможно, он навсегда
останется нечувствительным в детородной области.
Джиме опустил голову, слезы застлали ему глаза.
— По крайней мере, он остался жив.
Он получил отпуск, чтобы лететь с братом в порт
431
Морсби и оставаться при нем, пока врачи не решат, чти
Пэтси вне опасности. Ранение оказалось такое, что поистн
не это можно считать чудом. Пули рассеялись по нижней
части живота, но ни одна не пробила брюшину. Однако
дивизионный врач оказался прав: область таза стала почти
нечувствительной. И никто не мог предсказать, насколько
чувствительность восстановится.
— Не так уж это важно,— сказал Пэтси с носилок,
когда его несли к самолету на Сидней,— Все равно я ни
когда особенно не жаждал жениться. А ты смотри, Джиме,
береги себя, слышишь? До чего мне неохота оставлять тебн
одного.
— Не бойся, Пэтси, я не пропаду,— усмехнулся Джиме
и крепко стиснул руку брата.— Черт, надо же, до конца
войны остаюсь без лучшего товарища. Я напишу тебе, как
оно дальше пойдет. А ты кланяйся за меня миссис Смит,
и Мэгги, и маме, и всем братьям, ладно? Все-таки тебе
повезло — возвращаешься в нашу Дрохеду.
Фиа и миссис Смит вылетели в Сидней встречать
американский самолет, который доставил туда Пэтси на
Таунсвилла; Фиа провела в Сиднее всего несколько дней,
но миссис Смит поселилась в гостинице по соседству с во
енным госпиталем. Пэтси пролежал здесь три месяца. Он
свое отвоевал. Много слез пролила миссис Смит; но можно
было кое-чему и порадоваться. В известном смысле он
никогда не сможет жить полной жизнью, но все остальное
доступно ему — он будет ходить, бегать, ездить верхом
А к женитьбе, похоже, мужчины в семействе Клири не
склонны. Когда Пэтси выписали из госпиталя, Мэгги прие
хала за ним из Джилли в «роллс-ройсе», и вдвоем с миссис
Смит они удобно устроили его на заднем сиденье, среди
кучи газет и журналов, и укутали одеялами; теперь они
молили судьбу еще об одной милости: пусть и Джиме тонн»
вернется домой.
16
Только когда полномочный представитель императора
Хирохито подписал документ о капитуляции Японии, и
Джиленбоуне поверили, что война и в самом деле кончена
Это стало известно в воскресенье второго сентября 1945 и»,
ровно через шесть лет после ее начала. Шесть мучи
тельных лет. Столько невосполнимых утрат: никогда у>ы»
не вернутся ни Рори, сын Доминика О’Рока, ни сын Хорри
432
Хоуптона Джон, ни Кермак, сын Идена Кармайкла. Млад-
ший сын Росса Маккуина Энгус никогда больше не сможет
ходить; сын Энтони Кинга Дэвид будет ходить, но уже не
увидит, куда идет; у Пэтси, сына Пэдди Клири, никогда не
будет детей. А сколько есть таких, чьи раны не видимы
глазом, но столь же глубоки, таких, что покинули свой
дом веселые, жизнерадостные, смеющиеся, а с войны воз-
пратились притихшие, скупые на слова и почти разу-
чились смеяться. Когда война началась, разве снилось
кому-нибудь, что это так надолго и так тяжки будут
потери?
Джиленбоунцы не слишком суеверны, но даже самых
отъявленных вольнодумцев в воскресенье второго сентября
пробрала дрожь. Ибо в тот же день, как кончилась война,
кончилась и самая долгая за всю историю Австралии засу-
ха. Почти десять лет не выпадало ни одного настоящего
дождя, а в этот день небо сплошь заволокло чернейши-
ми, непроглядными тучами, с громом разверзлось и по-
крыло жаждущую землю потоками в двенадцать дюймов
глубиной. Если осадков выпадает на дюйм, это еще не
обязательно конец засухи, второго дождя может и не
быть, но двенадцать дюймов — это значит, что вырастет
трава!
Мэгги, Фиа, Боб, Джек, Хьюги и Пэтси стояли на
веранде и в грозовой тьме смотрели на этот ливень и вдыха-
ли его несказанно сладостный аромат, запах иссохшей,
растрескавшейся земли, наконец-то утоляющей жажду.
Лошади, овцы, коровы и свиньи упирались потверже нога-
ми в расползающуюся жидкую грязь и, вздрагивая всей
кожей, с наслаждением подставлялись под живительные
струи; почти все они с самого рожденья не знали, что такое
дождь. На кладбище смыло всю пыль, вновь забелел мра-
мор, омылись от пыли распростертые крылья невозмутимо-
го Боттичеллиева ангела. Речка вздулась, забурлила, шум
ее смешался с барабанной дробью ливня. Дождь, дождь!
Дождь. Словно исполинская непостижимая рука даровала
наконец долгожданную благодать. Дождь — благословение
и чудо. Ибо дождь — это значит трава, а трава — это
жизнь.
Из земли пророс нежно-зеленый пушок, крохотные
ростки потянулись к небу, пошли куститься, набухать
ночками, поднимались все выше, зеленели все гуще, потом
посветлели, налились соками — и вновь она стоит по колено
людям, то серебристая, то матовая, цвета кофе с молоком,
трава Дрохеды. Главная усадьба — совсем как пшеничное
433
поле, по которому пробегает рябь от малейшего озорною
ветерка, цветники вокруг дома пылают ярчайшими краг ни
ми, раскрываются огромные бутоны, призрачные эика
липты, что девять лет кряду стояли угрюмые, серые,
пропыленные, разом опять засветились белизной и золоти
сто-зеленым. Да, в цистернах, поставленных расточитель
ным сумасбродом Майклом Карсоном, хватило воды, чтобы
цветники не погибли, но пыль давно покрыла каждый лист
и лепесток, приглушила и омрачила их краски. Старое
поверье подтвердилось: запасы воды в Дрохеде такие, что
можно пережить и десять лет засухи — но это верно лини*
для Большого дома.
Боб, Джек, Хьюги и Пэтси вернулись на выгоны, начали
прикидывать, как бы лучше восстановить отары; Фиа
открыла новенький пузырек черных чернил и намертпо
заткнула пробкой пузырек красных, которыми записыпа
лись убытки; а Мэгги поняла, что для нее жизнь в седло
подходит к концу — скоро вернется Джиме и поя в я те а
мужчины, которым нужна работа.
После тяжелых девяти лет скота осталось ничтожно
мало — уцелели только породистые производители, кото
рых во все времена содержали в стойлах, горсточка отбор
ных, первоклассных быков и баранов. Боб отправился на
восток, в края, не так сильно пострадавшие от засухи,
закупать лучших чистокровных ярок. Вернулся Джиме,
Наняли восьмерых овчаров. И Мэгги распрощалась со
своим седлом.
А вскоре она получила письмо от Люка — второе с тм
пор, как ушла от него.
«Я так думаю, осталось уже недолго,— писал Люк,
Еще несколько лет на плантациях, и у меня наберотси
довольно денег. Иногда побаливает спина, но я еще moi у
потягаться с самыми классными ребятами, рублю за день
восемь, а то и девять тонн. У нас с Арне под началом ища
двенадцать артелей, и все отличный народ. Деньги сейчас
достаются куда легче, в Европе такой спрос на сахар, что
только поспевай подавать. Я зарабатываю больше пяти
тысяч фунтов в год и почти все откладываю. Теперь ужи
скоро я поселюсь в Кайнуне, Мэг. Может, когда я там
устроюсь, ты захочешь ко мне приехать. Заполучила ты <и
меня тогда ребятенка? Чудно, до чего женщинам охота
нарожать ребятишек. Я так думаю, от этого у нас с тобой
все и разладилось, верно? Напиши, как твои дела и как
Дрохеда выдержала засуху. Твой Люк».
434
Мэгги сидела на веранде с этим письмом в руке, устре-
мив невидящий взгляд на ярко-зеленую лужайку, и тут из
дома вышла Фиа.
— Ну, что Люк?
— Все то же, мама. Ничуть не переменился. Опять
пишет, что ему надо еще немного поработать на этих ока-
нпных сахарных плантациях, а потом он купит землю где-
нибудь в Кайнуне.
— По-твоему, и правда это когда-нибудь сбудется?
— Да, пожалуй... в конце концов придет такой день.
— И ты к нему вернешься, Мэгги?
— Ни за что на свете.
Фиа повернула плетеное кресло и села напротив дочери,
ннимательно на нее посмотрела. Поодаль перекликались
мужчины, стучали молотки — наконец-то верхние веранды
затягивали густой сеткой для защиты от мух. Многие годы
Фиа упрямо на это не соглашалась. Мухи мухами, а она не
ннятала изуродовать дом безобразной проволочной сетью.
Но чем дольше тянулась засуха, тем сильней одолевали
несносные мухи — и, наконец, за две недели до дождя Фиа
сдалась и наняла подрядчика с артелью, пускай защитят от
птой напасти всю Главную усадьбу — не только Большой
дом, но и жилища постоянных работников, и бараки се-
зонников.
А вот провести в дом электричество она не соглашалась,
хотя с 1915 года рядом уже стучала «тарахтелка» — так
стригали называли движок, который давал ток в стригаль-
ню. Но представить себе Дрохеду без мягкого, рассеянного
света старых ламп? Нет, немыслимо. Впрочем, кое-какие
новшества на усадьбе появились: газовая плита, для кото-
рой по заказу доставляли газ в баллонах, и с десяток
керосиновых холодильников: промышленность Австралии
еще не совсем перестроилась на мирный лад, но скоро
н сюда придут новомодные изобретения.
— Мэгги, а может быть, тебе развестись с Люком
и выйти опять замуж? — спросила вдруг Фиа.— Инек Дэ-
нис будет рад и счастлив на тебе жениться, он никогда ни
на одну девушку, кроме тебя, и не смотрел.
Чудесные серые глаза с изумлением обратились на
мать.
— Мама, да неужели ты и правда заговорила со мной
как со взрослой?
Фиа даже не улыбнулась; она по-прежнему улыбалась
но часто.
— Ну, если ты до сих пор не стала взрослой, так и не
435
станешь никогда. По-моему, ты уже настоящая взрослая
женщина. А я, видно, старею. Становлюсь болтливой.
Мэгги засмеялась от радости — как хорошо, что мать
заговорила по-дружески, только бы ее не спугнуть!
— Это на тебя дождь подействовал, мама. Уж наверно,
дождь. Какое счастье, что всюду опять растет трава и лу
жайки наши опять зазеленели! Правда, счастье?
— Да, конечно. Но ты мне не ответила. Почему бы тебе
не развестись с Люком и не выйти снова замуж?
— Церковь не допускает развода.
— Чепуха! — прикрикнула Фиа, но прикрикнула но
сердито.— Ты наполовину моя дочь, а я ведь не католичка.
Не говори глупостей, Мэгги. Если б ты всерьез хотели
выйти опять замуж, ты бы прекрасно развелась с Люком.
— Да, наверно. Но я больше не хочу замуж. У меня есть
дети, есть Дрохеда, а больше мне ничего не надо.
В кустах неподалеку звонко засмеялся кто-то совсем
таким же смехом, как Мэгги, но за густо свисающими
алыми соцветьями не видно было, кто там смеется.
— Слышишь? Это Дэн там, в кустах. Знаешь, этот
малыш уже держится на лошади ничуть не хуже меня
Дэн! — крикнула Мэгги.— Ты чего там прячешься, про
казник? Вылезай сию минуту!
И он выполз из-под ближнего куста — руки черные, иг»
в земле, и губы тоже подозрительно перепачканы чар
ным.
— Мам, а знаешь, земля какая вкусная? Правда, мим,
вкусная, честное слово!
Он подошел и стал перед Мэгги; в свои семь лет он был
высокий, изящный и тоненький, но крепкий, с точеным
фарфоровым личиком.
Появилась Джастина и встала рядом с братом. Тоже для
своих лет высокая, но не то чтобы тоненькая, просто худая
и вся в веснушках. Под этой густой коричневой россыпью
не разобрать, какое же у нее лицо, от веснушек совсем
незаметны золотистые брови и ресницы, но странные глаиа
все такие же чересчур светлые, и взгляд их вызывает то же
тревожное чувство, что и прежде, чуть не с колыбели
Рожицу эльфа обрамляет масса буйных кудрей, огненно
рыжих, совсем как были у Пэдди. Хорошенькой доаочну
никак не назовешь, но и забыть ее, увидев хоть рнэ, на
возможно — поражают не только глаза, но редкостная
внутренняя сила. Суровая, решительная, умная и репная.
Джастина и в восемь лет так же мало, как в младенчеств*!
считается с тем, что о ней подумают. По-настоящему блн
436
лик ей лишь один человек на свете — Дэн. Его она по-
прежнему обожает и по-прежнему полагает, будто он
безраздельная ее собственность.
Из-за этого у них с матерью постоянно бывают стычки.
/I in Джастины было тяжким ударом, что Мэгги перестала
ездить по выгонам и вернулась к материнским обязанно-
стям. Начать с того, что девочка, всегда и при всех обстоя-
тельствах уверенная в своей правоте, словно бы ничуть не
нуждается в матери. И не тот у нее характер, чтобы изли-
вать кому-то душу или ждать похвал и ласкового одобре-
ния. Мэгги для нее прежде всего соперница, которая
огнимает у нее Дэна. Куда лучше Джастина ладит с
бабушкой: вот это человек стоящий, не путается не в
(вой дела, понимает, что у тебя и у самой есть голова на
плечах.
— Я ему не велела есть землю,— сказала Джастина.
— Ну, от этого не умирают, Джастина, но пользы тоже
нет.— Мэгги поглядела на сына.— Что это тебе вздумалось,
Дш?
Минуту он серьезно размышлял над ее вопросом.
— Земля тут, вот я ее и попробовал. Если б она была
вредная, она и на вкус была бы плохая, правда? А она
хорошая, вкусная.
— Это ничего не значит,— надменно перебила Джасти-
на.— Беда мне с тобой, Дэн, ничего ты не понимаешь.
Иногда самые вкусные вещи как раз самые ядовитые.
— Ну да! Какие это? — с вызовом спросил Дэн.
— Патока! — торжествующе объявила Джастина.
Удар попал в цель, был с Дэном однажды такой слу-
чи и — он нашел в кладовой у миссис Смит банку с патокой,
<»бвелся, и потом ему было очень худо. Все-таки он возра-
зи, I:
— Я ведь еще живой, значит, не такая она ядовитая.
— Потому что тебя тогда вырвало. А если б не вырвало,
из бы умер.
Тут уж возражать было нечего. Дэн дружески взял
• ( гру под руку — они были почти одного роста, и оба
in < пешно зашагали по лужайке к домику, который по их
<<• чпым указаниям соорудили любящие дядюшки под на*
। in шими ветвями перечного дерева. Сначала взрослые
• ч< нь протестовали против такого выбора, опасаясь пчел,
• и» дети оказались правы. Пчелы отлично с ними ужива-
• in ь. Перечные деревья самые уютные, лучше всех, обь-
»•< и ял и Дэн и Джастина. Такие свежие, душистые, а когда
«••жмешь в руке гроздь крохотных розовых шариков, вроде
437
мелкого-мелкого винограда, получаются очень славным
хрусткие и пахучие розовые хлопья.
— До чего они разные, Дэн и Джастина, а ведь прекрпс
но ладят,— сказала Мэгги.— Просто удивительно. Кажег
ся, я ни разу не видела, чтобы они поссорились, хотя она уж
до того настойчивая и упрямая... просто непостижимо, кнм
Дэн умудряется с ней не ссориться.
Но Фиа думала совсем о другом.
— Что и говорить, вылитый отец,— сказала она, прово
жая глазами Дэна, он как раз нырнул под низко нависшим
ветви и скрылся из виду.
Мэгги похолодела, как всегда при этих словах, хотя
многие годы опять и опять слышала их от самых разным
людей. Конечно же, у нее просто совесть нечиста. Люди
всегда подразумевают сходство Дэна с Люком. Почему
бы и нет? В чем-то существенном Люк О’Нил с виду
очень похож на Ральфа де Брикассара. Но сколько ни ст в
ралась Мэгги держаться как ни в чем не бывало, от за мм
чаний о сходстве Дэна с отцом ей всегда становилось нм
по себе.
Она осторожно перевела дух, сказала как могла нс
брежно:
— Ну, разве, мама? — и продолжала, беззаботно пока
чивая ногой: — Право, я этого не вижу. У Дэна ни в хи
рактере, ни в поведении ничего нет общего с Люком.
Фиа засмеялась. Словно бы фыркнула пренебрежитель
но, но это был самый настоящий смех. Глаза ее с годами
поблекли, да еще начинались катаракты, но сейчас они
в упор хмуро и насмешливо разглядывала испуганное лицо
дочери.
— Ты что же, Мэгги, круглой дурой меня считаешь?
Я говорю не про Люка О’Нила. Я сказала, что Дэн — выли
тый Ральф де Брикассар.
Свинец. Нога, тяжелая, свинцовая, опустилась на вы мн
щенный испанской плиткой пол веранды, налитое свинцом
тело сникло в кресле, не хватает сил биться непомерно
тяжелому свинцовому сердцу. Бейся, будь ты проклято,
бейся! Ты должно биться ради моего сына!
— Что ты, мама! — голос тоже свинцовый.— Что ты
такое говоришь! Преподобный Ральф де Брикассар?!
— А ты знаешь и других Ральфов де Брикассаров? Л и>и
О’Нил не имеет никакого отношения к этому мальчонке,
Ральф де Брикассар — вот кто его отец. Я это знаю с нер
вой минуты, когда ты родила его, а я приняла.
— Но... но тогда почему ты молчала? Ждала семь лет,
438
а теперь бросаешь мне такое нелепое, сумасшедшее обвине-
ние?
Фиа вытянула ноги, изящно скрестила их в лодыжках.
— Наконец-то я старею, Мэгги. И уже не так близко все
принимаю к сердцу. Как отрадна иногда бывает старость!
С удовольствием смотрю, как оживает Дрохеда, от этого
у меня и на сердце легчает. Вот и поговорить захотелось,
и первый раз за столько лет.
— Ну, знаешь, когда уж ты решила поговорить, так
нашла о чем! Слушай, мама, ты никакого права не имеешь
такое говорить! Это неправда! — с отчаянием сказала Мэг-
|и, она понять не могла, жалеет ее мать или хочет пому-
чить.
И вдруг Фиа положила руку ей на колено и улыбну-
лась — не с горечью и не презрительно, а с каким-то
странным сочувствием.
— Не лги мне, Мэгги. Можешь лгать кому угодно,
только не мне. Никогда ты меня не убедишь, что этот ма-
лыш — сын Люка О’Нила. Я не дура и не слепая. В нем нет
ничего от Люка и никогда не было, потому что и не могло
быть. Он весь пошел в его преподобие. И руки те же, и воло-
сы так же растут — тот же мысок надо лбом, и овал лица
тот же, и брови, и рот. Даже ходит так же. Ральф де Бри-
кассар, вылитый Ральф де Брикассар.
И Мэгги сдалась, и непомерная тяжесть скатилась
с души, во всем ее облике теперь чувствовалось облегчение
и покой.
— Главное — глаза, он словно смотрит откуда-то изда-
|ска. Вот что меня поражает больше всего. Но неужели так
заметно? Неужели все знают, мама?
— Нет, конечно,— уверенно сказала Фиа.— Люди за-
мечают только цвет глаз, форму носа, сложение. А в этом
достаточно сходства и с Люком. Я знаю, потому что годами
наблюдала за тобой и Ральфом де Брикассаром. Ему бы
только пальцем тебя поманить, и ты побежала бы за ним на
край света, и не болтай, что церковь не допускает развода,
нтим вздором меня не проведешь. Тебе до смерти хотелось
преступить куда более серьезный запрет церкви, чем этот,
насчет развода. Ты тогда всякий стыд потеряла, Мэгги,
исякий стыд потеряла,— сказала Фиа пожестче.— Но он
был упрям. Во что бы то ни стало решил оставаться без-
упречным пастырем, а ты у него была где-то там, на
нтором плане. Экая глупость! Не очень-то ему помогло его
дурацкое упрямство, а? Рано или поздно это все равно
должно было случиться.
439
За углом веранды кто-то уронил молоток и длинно
выругался. Фиа вздрогнула, поморщилась.
— Фу, хоть бы уж они скорее покончили с этими
сетками! — И снова заговорила о том же: — Неужели ты
воображаешь, что одурачила меня, когда не захотела, чтобы
Ральф де Брикассар обвенчал тебя с Люком? Я-то знала.
Ты не желала, чтобы он венчал тебя с другим, ты с ним
самим хотела идти под венец. А когда он явился в Дрохеду
перед отъездом в Афины, а тебя здесь уже не было, я пони
ла — рано или поздно он не выдержит и разыщет тебя. Он
бродил по всей усадьбе как неприкаянный, будто малый
ребенок потерялся на Сиднейской выставке. Твое зам ужа
ство — это был твой самый хитроумный ход, Мэгги. Покуда
Ральф знал, что ты по нем сохнешь, ты была ему не нужна,
а вот стоило тебе выйти за другого, тут он сразу и выдал
себя — сущая собака на сене. Разумеется, он убедил себя,
что питает к тебе чистейшие платонические чувства, но кам
ни крути, а оказалось, ты ему нужна. Нужна, необходима,
как никогда не была и, подозреваю, не будет необходима
больше ни одна женщина на свете. Странно,— прибавила
Фиа с искренним недоумением,— для меня всегда было
загадкой, что он в тебе особенное нашел... что ж, наверно,
все матери немножко слепы и не понимают своих дочерей,
пока не состарятся и не перестанут завидовать их молоди
сти. Ты так же плохо понимаешь Джастину, как я плохо
понимала тебя.
Она откинулась на спинку кресла-качалки и слегка
покачивалась, прикрыв глаза, но из-под опущенных ресниц
зорко присматривалась к Мэгги, как ученый к подопытно
му кролику.
— Что бы он ни нашел в тебе, он это заметил с nepiioio
взгляда и этим ты его околдовала раз и навсегда. Тяжелей
всего ему было понять, что ты становишься взрослой, но
пришлось понять, когда он приехал и оказалось — тебн
нет, ты вышла замуж. Бедняга Ральф! Ничего не подели
ешь, ему только и оставалось пуститься на поиски. И он
тебя разыскал, не так ли? Я это поняла еще раньше, чем
родился Дэн, как только ты вернулась домой. Раз ты эапо
лучила Ральфа де Брикассара, тебе уже незачем было
оставаться с Люком.
— Да,— вздохнула Мэгги,— Ральф меня разыскал
Только ведь это ничему не помогло, правда? Я знала, он
никогда не откажется от своего бога. Потому и решила
пускай у меня останется хоть частица его, единственное,
чем я могу завладеть. Его ребенок. Дэн.
440
— Я как будто эхо слышу.— Фиа засмеялась невесе-
н.1м своим смехом.— Ты говоришь моими словами.
— Фрэнк?
Скрипнуло кресло; Фиа встала, прошлась взад и вперед
по звонким плиткам веранды, потом остановилась перед
ючерью, посмотрела на нее в упор.
— Так, так! Мы квиты, а, Мэгги? Ну, а ты давно
\ шала?
— Еще когда была маленькая. Когда Фрэнк убежал из
шму.
— Его отец был женатый человек. Много старше меня,
видный политический деятель. Имя известное, даже ты,
наверно, слышала. В Новой Зеландии полно улиц, назван-
ных в его честь, найдутся даже два-три города. Но на сей
раз я стану его называть Пакеха. На языке маори это зна-
чит «белый человек» — ничего, сойдет. Он уже умер,
конечно. Во мне и самой есть капля маорийской крови,
а отец Фрэнка был наполовину маори. По Фрэнку это было
очень видно, ведь наследственность получилась с двух
порой. Ох, как я любила этого человека! Может быть, это
ныл зов крови, не знаю. Он был красавец. Высокий, грива
•и рных волос и черные, сияющие, смеющиеся глаза. В нем
было все, чего не хватало Пэдди,— культура, утонченность,
редкостное обаяние. Я его любила до безумия. И думала,
•I к» уж никогда больше никого не полюблю; и упивалась
»гим самообманом долго, очень долго, и протрезвела слиш-
ком поздно...— Голос изменил ей. Она отвернулась, не-
- колько минут смотрела в сад.— Я во многом виновата,
Мэгги, можешь мне поверить.
— Значит, вот почему ты любила Фрэнка больше всех
н.н•.— сказала Мэгги.
— Я и сама так думала — потому что он сын Пакехи,
л все остальные — дети Пэдди.— Фиа опустилась в кресло,
странный скорбный не то стон, не то вздох сбрвался с ее
। уб. — Итак, история повторяется. Да, я посмеялась про
себя, когда увидела Дэна, можешь мне поверить.
— Ты необыкновенная женщина, мама!
— Разве? — Кресло скрипнуло; Фиа подалась впе-
ред.— Скажу тебе на ушко маленький секрет, Мэгги.
Необыкновенная там или самая обыкновенная, но я очень
несчастная женщина. По той ли, по другой ли причине, но
и была несчастна с того самого дня, как встретила Пакеху.
Прежде всего по своей же вине. Я его любила, но не дай бог
ни одной женщине испытать в жизни то, что выпало мне из-
ia него. И потом, Фрэнк... я дорожила одним Фрэнком, а обо
441
всех вас и не думала. Не думала о Пэдди, а он — лучннч»,
что мне дано было в жизни. Но я тогда этого не понимала.
Только тем и занималась, что сравнивала его с Пакехой
Нет, конечно же, я была ему благодарна, и я не могла ни
видеть, что он прекрасный человек...— Фиа пожала плеча
ми,— Ну ладно, что было, то прошло. Просто я хотела
сказать — ты виновата, Мэгги. Разве ты сама не понима
ешь, что виновата?
— Нет, не понимаю. По-моему, виновата церковь, когда
отнимает у священников еще и это. 9
— Забавно, мы всегда говорим о церкви как о соперпи
це. Ты украла мужчину у соперницы, Мэгги, совсем как
я когда-то.
— Ральф ничем не связан был ни с одной женщиной,
только со мной. Церковь — не женщина, мама. Это но
человек, просто такой институт.
— Зря ты передо мной оправдываешься. Я знаю пса,
что тут можно сказать. Когда-то я и сама так рассуждала
О том, чтобы Пакеха развелся с женой, нечего было и ду
мать. Он один из первых среди маори стал большим
политическим деятелем; ему пришлось выбирать между
мной и своим народом. Какой мужчина устоит перед таким
соблазном, откажется от величия? Вот и твой Ральф им
брал церковь, ведь так? Что ж, я решила — пусть, мне аса
равно. Возьму от Пакехи что могу, по крайней мере, у моим
будет от него ребенок, ребенка мне ничто не помешан!
любить.
И вдруг в Мэгги вскипела ненависть, дикая обида
вытеснила жалость к матери — значит, та считает, что
и она, Мэгги, так же все испортила, загубила жизнь и собн
и сыну?!.И она сказала:
— Ну нет, мама, я гораздо хитрее тебя. У моего сына
есть законное имя, этого у него никто не отнимет, дани»
Люк.
Фиона Клири задохнулась, проговорила не сразу,
сквозь зубы:
— Ядовито сказано! Так вот ты какая, Мэгги! А поглн
деть — сама кротость, мухи не обидишь. Что ж, верно, мой
отец попросту купил мне мужа, чтобы дать Фрэнку ими
и сплавить меня подальше. Я готова была головой нору
читься, что ты об этом не знаешь. Откуда ты узнала?
— Это мое дело.
— Но и ты поплатишься, Мэгги. Поверь, расплаты на
миновать. Тебе это не пройдет даром, как не прошло мт»
Я потеряла Фрэнка, для матери не может быть утрапз
442
более жестокой — мне даже увидеть его нельзя, а я так по
нем тоскую... Но подожди! Ты тоже потеряешь Дэна.
— Нет уж, постараюсь не потерять. Ты потеряла
Фрэнка потому, что он не мог ужиться с папой. А я позабо-
। илась, чтоб у Дэна не было никакого папы, чтоб никто не
мог его взнуздать и запрячь. Я сама его взнуздаю и запрягу
накрепко — в Дрохеду. Ты думаешь, почему я уже по-
немножку делаю из него овчара? В Дрохеде он в безопасно-
сти, тут ему ничто не грозит.
— А папе грозило? А Стюарту? Безопасности на свете
нет И если Дэн захочет отсюда уехать, ты его не удержишь.
Напа вовсе не взнуздывал Фрэнка. Ничего подобного.
Фрэнка нельзя было взнуздать. И если ты воображаешь,
будто ты, женщина, сумеешь взнуздать сына Ральфа де
Нрикассара, ты глубоко ошибаешься. Сама подумай, это
гак ясно. Если ни я, ни ты не сумели удержать отцов, где
нам удержать сыновей?
— Я потеряю Дэна только в одном случае, мама, если
ил проболтаешься. Но прежде я тебя убью, так и знай.
— Не волнуйся, из-за меня тебе вовсе незачем идти на
виселицу. Я не собираюсь выдавать твой секрет; просто мне
любопытно смотреть на это со стороны. Да, только этим
я и занимаюсь, дочка. На все смотрю со стороны.
— Ох, мама! Ну отчего ты стала такая? Такая всему
in- торонняя, закрытая, ничем не хочешь поделиться!
Фиа вздохнула.
— Оттого, что случилось очень давно, за много лет до
1воего рождения,— сказала она горько.
Но Мэгги яростно затрясла сжатым кулаком.
— Ну нет, и слышать не хочу! После всего, что ты мне
i vt рассказала? Больше ты меня не разжалобишь этой
• тарой историей! Вздор, вздор, чепуха! Слышишь, мама?
Ты полжизни смаковала эти свои страдания, хватит!
Фиа улыбнулась ей — весело, от души:
— Прежде я думала, дочь — это так, между прочим,
важно, что у меня есть сыновья, но я ошибалась. Ты мне
доставляешь совсем особенное удовольствие, Мэгги, от
сыновей мне такого не получить. С дочерьми мы равны,
понимаешь ли. Сыновья не то. Сыновья — просто безза-
щитные куклы, мы их расставляем, как хотим, и сшибаем
одним щелчком, когда вздумается.
Мэгги смотрела на мать во все глаза.
— До чего ты безжалостная. Тогда скажи мне, ну а мы-
то в чем виноваты?
— В том, что родились на свет,— сказала Фиа.
443
Тысячи и тысячи мужчин возвращались домой,
сбрасывали форму цвета хаки, широкополые шляпы и
вновь надевали все штатское. И лейбористское правитель
ство, все еще стоявшее у власти, начало всерьез присматри
ваться к огромным поместьям на западных равнинах,
к крупнейшим владениям в глубине страны. Несправедли
во, чтобы столько земли принадлежало какой-то одной
семье, ведь очень многим австралийцам, которые честно
исполняли свой долг перед родиной, негде голову прикло
нить вместе с их семьями, да и государство заинтересовано
в том, чтобы люди старательней хозяйничали на земла
Простору много, страна не меньше США, а населения всю о
шесть миллионов, и на шесть миллионов — горсточка ;н*
мельных тузов, горсточка таких, кому принадлежат гро
мадные угодья. Нет, крупнейшие поместья должны усту
пить долю земли, поделиться своими несчетными акрами
с ветеранами войны.
В Бугеле из ста пятидесяти тысяч акров осталось
семьдесят: двое солдат, возвратившиеся с фронта, получи
ли от Мартина Кинга по сорок тысяч акров. Радней Ханию
насчитывала сто двадцать тысяч акров, а потому Port
Маккуин лишился шестидесяти тысяч — ими наделили
еще двоих вчерашних воинов.Так оно и шло. Конечно,
правительство как-то возмещало овцеводам потери, но или
тило много дешевле, чем если бы они сами продавали свою
землю. И это было обидно. Еще как обидно! Но власти
в Канберре не слушали никаких доводов: такие огромным
владения, как Бугела и Радней Ханиш, следует делигь
Ясно и понятно, что одному владельцу вовсе не требуете в
столько земли, ведь в джиленбоунской округе очень многим
фермеры имеют меньше чем по пятьдесят тысяч акров н.
однако, процветают.
И вот что всего обиднее: похоже, теперь бывшие
солдаты не отступятся. После первой мировой войны у
большинства крупных поместий тоже отрезали часть эом
ли, но тогда новоявленные хозяева, не имея ни знаний, нн
опыта, не сумели с толком и выгодой разводить на ней с koi ,
постепенно ветераны отчаялись в успехе, и npexdiiii
владельцы за гроши вновь скупили отнятые у них
участки. Однако на сей раз правительство наморгин
за свой счет подучить и наставить начинающих <|»ер
меров.
Почти все хозяева старых имений были ярыми при
верженцами Земельной партии и убежденными ненанш i
никами лейбористов, полагали, что это сплошь горожан!
444
рабочие крупных промышленных центров, профсоюзные
tanравилы да никчемные интеллигенты-марксисты. Тем
ьолее жестоко уязвило открытие, что у семейства Клири,
iaведомо голосующего за лейбористов, не отрежут ни
единого акра от необъятных дрохедских земель. Ведь
Дрохеда — собственность Римской католической церкви,
а стало быть, разделу не подлежит. Вопль протеста достиг
Канберры, но услышан не был. Землевладельцам было
нелегко снести такое пренебрежение, ведь они всегда счи-
1али себя самой влиятельной силой в кулуарах парламента,
а оказалось, столичные власти их в грош не ставят. Вся
• ила — за федеральным правительством, и представители
hi гатов ничего не могут от него добиться.
Итак, Дрохеда сохранила все свои четверть миллиона
акров и осталась великаном в мире лилипутов.
Выпадали и кончались дожди, то в меру, то побольше,
и» поменьше, но, к счастью, такой страшной засухи больше
не было. Постепенно росло поголовье овец, и много лучше
•лала шерсть, Дрохеда превзошла даже все, чего достигла
перед засухой,— подвиг нешуточный. Все помешались на
улучшении породы. Поговаривали, что некий Хэддон Риг
«истязается с владельцем соседней Уорренской фермы
Максом Фокинером и намерен получить на Сиднейской
выставке призы за лучшего барана-производителя и луч-
шую овцу. Цены на шерсть понемногу росли, потом
небывало, стремительно поднялись. Европа, Соединенные
Штаты и Япония жадно хватали всю до последнего воло-
конца австралийскую тонкую шерсть. Более грубую
шерсть, годную на плотные материи, на ковры и фетр,
поставляют и другие страны, но только из длинной шелко-
вистой шерсти австралийских тонкорунных мериносов
можно изготовить тончайшие ткани, мягкие, как самый
нежный батист. И лучшую шерсть таких сортов получают
па черноземных равнинах, что лежат на северо-западе
Нового Южного Уэльса и на юго-западе Квинсленда.
Казалось, после долголетних тяжких испытаний при-
шла заслуженная награда. Никогда еще Дрохеда не давала
таких неслыханных доходов. Год за годом — миллионы
фунтов стерлингов. Фиа подсчитывала — и сияла от удо-
вольствия, Боб нанял еще двух овчаров. Все шло бы как
нельзя лучше, если б не эта напасть — кролики, они, как
и прежде, оставались бичом пастбищ.
И на Главной усадьбе вдруг стало славно, как никогда.
445
После того как всё вокруг затянули сетками, в компнин
уже не было мух, а к сеткам все привыкли и уже не ион и мн
ли, как без них можно было существовать. Конечно, но 6oi
весть какое украшение, зато насколько эти сетки облегчили
жизнь; к примеру, в самую жару прекрасно можно обо
дать на свежем воздухе, на веранде, увитой густолистыми,
шелестящими под ветром плетями глицинии.
Древесным лягушкам сетка тоже пришлась по вкусу.
Маленькие, зеленые с золотистым отливом, на цепким
лапках они взбирались по наружной стороне сетки и засты
вали и подолгу важно и серьезно созерцали людей ин
столом. А потом вдруг какая-нибудь прыгнет, ухватиi
бабочку чуть ли не больше нее самой и опять сидит но
подвижно, с полным ртом, из которого больше чем наполи
вину торчит и неистово трепещет жертва. Дэн и Джастина
с любопытством смотрели, как долго лягушка управляется
со своей добычей — сидит и пресерьезно смотрит скноаь
сетку и каждые десять минут понемногу заглатывает псп
больше. Насекомое удивляло живучестью, иной раз ужо
и кончики крыльев исчезли в лягушачьей пасти, а ножки
все еще дергаются.
— Бр-р! Вот так участь! — смеялся Дэн.— Представ
ляешь, ты еще наполовину живая, а другую половину ужа
кто-то переваривает.
Как и все в Дрохеде, маленькие О'Нилы рано при
страстились к чтению и словарем обладали богатым но ни
возрасту. Они росли живыми, смышлеными, и все на спою
им было интересно. Кому-кому, а им жилось совсем славно
Они умели ездить на породистых пони и, подрастая, полу
чали лошадку покрупнее; они учились заочно и терполиио
готовили уроки на кухне за зеленым столом миссис Сми1,
играли в домике под перечным деревом; у них были спои
любимцы — кошки, собаки и даже ручная ящерица гоанка,
которая послушно ходила на поводке и знала свое ими
А главным любимцем был крошечный розовый поросенок,
умница, ничуть не глупее собаки, по кличке Свинкин-Кор
зинкин.
В Дрохеде, вдали от городской скученности, дети iiomih
никогда не болели, не знали никаких гриппов и простуд
Мэгги панически боялась детского паралича, дифтерии,
всякой инфекции — вдруг что-нибудь такое громом с яг но
го неба поразит ее детей,— и потому им делали все нои
можные прививки. И Дэн с Джастиной жили прекрасной,
здоровой жизнью, вдоволь было и упражнений для му г и у
лов, и пищи для ума.
446
Когда Дэну минуло десять, а Джастине одиннадцать, их
отправили учиться в Сидней — Дэна, по традиции, в Ри-
порвью-колледж, а его сестру — в Кинкоппелский пансион.
Впервые Мэгги усадила их в самолет и не отрываясь смот-
рела, как они машут платками на прощанье; оба побледне-
ли, но храбро сохраняли на лицах спокойствие, а ведь им
никогда еще не приходилось уезжать из дому. Ей отчаянно
хотелось их проводить, своими глазами убедиться, что им
хорошо на новом месте, но вся семья решительно запроте-
стовала — и Мэгги покорилась. Все, начиная с Фионы
и кончая Джимсом и Пэтси, считали, что малышам куда
полезнее самостоятельность.
— Довольно тебе кудахтать над ними,— сурово сказала
Фиа.
Но когда самолет взлетел, подняв тучу пыли, и начал
взбираться в мерцающую знойную высь, Мэгги словно
раздвоилась. Сердце разрывалось от разлуки с Дэном, но
разлука с Джастиной была облегчением. В чувстве Мэгги
к сыну не было двойственности, ведь он от природы такой
веселый, спокойный и любящий, отвечает нежностью на
нежность так же естественно, как дышит. А Джастина —
очаровательное, но и несносное чудовище. Ее поневоле
тоже любишь, нельзя не любить — такая в этой девчонке
сила, и внутренняя цельность, и уверенность в себе, и еще
немало достоинств. Одна беда: она не принимает любви,
как принимает Дэн, и ни разу не дала Мэгги высшей мате-
ринской радости — почувствовать, что дочери она нужна.
Ни тебе дружелюбной общительности, ни легких шалостей,
и убийственная манера обращаться со всеми, а главное
с матерью, холодно и надменно. Мэгги узнавала в дочери
немало такого, что когда-то бесило ее в Люке О’Ниле, но
Джастина по крайней мере не скупая. И на том спасибо.
Воздушная линия до Сиднея процветала, и все канику-
лы, даже самые короткие, дети могли проводить в Дрохеде.
Но оба очень быстро освоились со школой и вошли во вкус
повой жизни. После поездок домой Дэн всякий раз немного
скучал, но Джастина чувствовала себя в Сиднее как рыба
и воде, и, когда попадала в Дрохеду, ее все время тянуло
назад в город. Отцы иезуиты из Ривервью-колледжа, в вос-
торге от Дэна, не могли им нахвалиться — не воспитанник,
и чудо, первый и в ученье и в спорте. Кинкоппелских мона-
хинь Джастина отнюдь не приводила в восторг — тех,
у кого такой зоркий глаз и злой язык, обычно недолюблива-
ют. Джастина была классом старше Дэна и училась,
пожалуй, еще лучше, но первенствовала только в ученье.
447
Номер «Сидней морнинг гералд» от 4 августа 1952 годи
оказался весьма примечательным. На первой странице, кие
правило, печатали только одну фотографию — наверху, ми
самой середине, как иллюстрацию к самой выдающейся
новости. И в этот день в газете появился превосходный
портрет Ральфа де Брикассара.
«Его святейшество папа Пий XII сегодня возвел в сан
кардинала архиепископа Ральфа де Брикассара, который
в настоящее время является помощником государственною
секретаря в Ватикане.
Его высокопреосвященство Ральф Рауль де Брикассар
долгое время был ревностным слугою католической церк
ви у нас в Австралии; он начал свою деятельность н
июле 1919 года, едва приняв сан, и неутомимо труди лен
здесь вплоть до марта 1938-го, когда его призвали и
Ватикан.
Кардинал де Брикассар родился 23 сентября 1893 годи
в Ирландии; он — второй сын в семье, ведущей начало ш
барона Ранульфа де Брикассара, прибывшего в Англию го
свитой Вильгельма Завоевателя. По семейной традиции,
кардинал избрал для себя духовное поприще. Семнадцати
лет он поступил в духовную семинарию, а по рукоположи
нии послан был в Австралию. Первые месяцы здесь он
служил при ныне покойном епископе Майкле Клэббм,
в Уиннемарской епархии.
В июне 1920 года он был переведен на пост священника
в приход Джиленбоун, на северо-западе Нового Южною
Уэльса. Позднее получил сан прелата и оставался в Дню
ленбоуне до декабря 1928 года. Затем стал личным секporn
рем его преосвященства архиепископа Дарка и, наконец,
личным секретарем тогдашнего папского легата, его выси
копреосвященства кардинала ди Контини-Верчезе. Про
изведен был в епископы. Когда же кардинал переведен бы а
в Рим и началась его блистательная карьера в Ватикан!1,
епископ де Брикассар, поставленный архиепископом, пол
вратился в Австралию и, в свою очередь, занял hoi i
папского легата. Здесь он оставался важнейшим доверен
ным лицом Ватикана вплоть до перевода в Рим в 1938 году,
с тех пор он необычайно возвысился в правящих сфера*
святой церкви. Ныне, в возрасте 58 лет, его считают o/i
ним из немногих деятелей, определяющих политику Bui и
кана.
Наш корреспондент беседовал вчера с некоторыми
из бывших прихожан кардинала де Брикассара н Джи
ленбоуне. О нем здесь сохранились самые теплые поен*»
448
мпнания. В большинстве своем население этой бога-
|ой овцеводческой округи исповедует католическую
перу.
«Преподобный отец де Брикассар основал в наших
краях Общество книголюбов, когда был у нас пастырем,—
(казал мистер Гарри Гоф, нынешний мэр Джиленбоуна.—
Это было, особенно по тем давним временам, весьма ценное
начинание, которому оказывали щедрую помощь сперва
миссис Мэри Карсон, а после ее кончины сам кардинал,
никогда не забывавший о наших нуждах».
«Преподобный отец де Брикассар необыкновенно хо-
рош собой,— сказала миссис Фиона Клири, нынешняя
управительница Дрохеды, одной из крупнейших и самых
процветающих овцеводческих ферм в Новом Южном Уэль-
се.— Все годы в Джилли он был великой духовной опорой
для своих прихожан, особенно у нас, в Дрохеде, которая,
как вы знаете, принадлежит теперь католической церкви.
Он помогал нам перегонять отары во время наводнения,
приходил на помощь во время пожара — по крайней мере,
помогал хоронить погибших. Да, это во всех отношениях
замечательный человек, и я ни в ком больше не встречала
такого обаяния. Сразу видно было, что ему уготовано вели-
кое будущее. Разумеется, мы его не забыли, хотя прошло
уже больше двадцати лет с тех пор, как он нас покинул.
Думаю, я не погрешу против истины, если скажу, что есть
в наших краях люди, которым еще и сейчас очень его не
хватает».
В дни войны преподобный де Брикассар, тогда еще
архиепископ, был верным и стойким слугой его святейше-
ства папы; как полагают, когда Италия оказалась в лагере
врагов Германии, именно он убедил фельдмаршала Аль-
берта Кессельринга объявить Рим открытым городом.
Флоренция тщетно добивалась того же преимущества и ли-
шилась многих ценностей, которые впоследствии ей были
возвращены только потому, что Германия проиграла войну.
В годы непосредственно после войны кардинал де Бри-
кассар помог тысячам перемещенных лиц обрести новую
родину и особенно много сил отдал, содействуя программе
иммиграции в нашу страну.
Хотя кардинал де Брикассар родом ирландец п хотя
он, видимо, не стремится, используя свое высокое поло-
жение, влиять на наши внутренние дела, нам кажется,
Австралия по справедливости может считать этого за-
мечательного человека до известной степени и своим
• 1.1 ном».
15 К. Маккалоу
449
Мэгги вернула газету Фионе и невесело ей улыбнула» i.
— Что ж, надо его поздравить, я Tai: и сказала ре нори*
ру « Гералда». Только этого они ведь не напечатали? A гппн»
хвалебную речь, я вижу, привели почти слово в слово. 1Ц
и злой же у тебя язык, мама! По крайней мере, iioiihi
но, в кого Джастина такая язва. Хотела бы я знать, у мин
гих ли хватит ума прочесть между строк, куда ты i\i
метишь?
— У него-то, уж наверно, хватит, если газета попадем и
ему на глаза.
— Хотела бы я знать, помнит ли он нас,— вздохнули
Мэгги.
— Можешь не сомневаться. Как-никак, он и Teiirpi.
находит время самолично следить за делами Дрохеды
Конечно же он нас помнит, Мэгги. Как бы он мог забып.'
— Да, правильно, Дрохеда. Шутка ли, от пас поступи
ют такие доходы. Он, наверно, очень доволен. На аукциона »
наша шерсть идет по фунту стерлингов за фунт, в этом i <>
мы за нее столько выручили, никакие золотые жилы сто и.
ко не принесут. А еще говорят, золотое руно. Мы с од ты
только ягнят настригли больше чем на четыре миллиопн
фунтов.
— Не ехидничай, Мэгги, тебе это не идет,— сказали
Фиа; последнее время опа говорила с дочерью хоть и резко
вато, но не без уважения, а пожалуй, и не без нежности.
Согласись, нам живется недурно. Не забывай, деньги скок
мы получаем, все равно, плохой ли выдался год или хори
ший. И разве он не выплатил Бобу премию в сто тысяч
и всем нам еще по пятьдесят? Если даже он завтра вмпнин
нас из Дрохеды, у нас хватит денег, чтобы купить Буi г i\
хоть цена на землю сейчас и подскочила. А сколько он ди» »
твоим детям? Тысячи и тысячи. Так что не будь к тчц
несправедлива.
— Но мои дети не знают, что он там для них депо »
и знать пе должны. Нет, пускай Дэн и Джастина рш и »
с сознанием, что им надо самим пробивать себе дор"» \
в жизни, а не рассчитывают на милейшего блшодгм •».
Ральфа Рауля, кардинала де Брикассара. Не угодно ли, ».н
еще и Рауль! Самсе норманнское имя, а?
Фиа поднялась, подошла к камину и швырнул а н<дни.и»
лист «Гералда» в огонь. Ральф Рауль кардинал д»
кассар вздрогнул, подмигнул ей и обратился в п-.н* ।
— Что ты станешь делать, если он вернется, М him’
Мэгги презрительно фыркнула.
— Вернется он, как же.
450
— Все может быть,— загадочно сказала Фиа.
И в декабре он вернулся. Без шума, никого не предупре-
див, приехал на спортивной машине, сам вел ее всю дорогу
от Сиднея. Ни слова о его приезде в Австралию не проникло
в печать, никому в Дрохеде и не снилось, что он вдруг
явится. Когда машина остановилась на посыпанной песком
площадке сбоку от Большого дома, тут не было ни души
и никто, очевидно, не слышал, как она подъехала, никто не
вышел на веранду.
Всем своим существом, всем телом Ральф узнавал
каждую милю дороги от Джилли, вдыхал запахи кустарни-
ка, овец, переменчиво поблескивающих на солнце сухих
трав. Кенгуру и эму, гала с розовыми подкрыльями и яще-
рицы гоанны; жужжат, гудят, трепещут крыльями мириа-
ды насекомых, потоками темной патоки пересекают дорогу
муравьиные походные колонны; и повсюду — тучные сы-
тые овцы. Как ему все это дорого, ведь в известном смысле
этот мир и покой — воплощение всего, чем он дорожит.
Минувшие годы словно бы здесь ничего ни на волос не
переменили.
Вот только сетка от мух — это новость, но Ральф
с усмешкой отметил про себя, что веранду, обращенную
к Джиленбоунской дороге, Фиа закрыть сеткой не позволи-
ла, затянуты лишь выходящие на эту веранду окна. Что ж,
правильно, ведь громадное полотнище мелкой проволочной
сетки непоправимо изуродовало бы чудесный фасад в ге-
оргианском стиле. Интересно, сколько лет могут жить
призрачные эвкалипты? Саженцы здешних, должно быть,
привезены были из глубины Мертвой пустыни восемьдесят
лет назад. Верхние ветви бугенвиллеи гнутся под сплошной
массой медно-красных и лиловых цветов.
Уже лето, всего две недели осталось до рождества,
и розы Дрохеды в самом цвету. Розы повсюду — белые
и розовые, чайные, кроваво-красные и алые, словно карди-
нальская сутана. Вьющиеся розы сплетаются с зелеными
и эту пору ветвями глицинии, дремотно спокойны, белые
и розовые, свисают с крыши веранды, закрывая прово-
лочную сетку, любовно льнут к черным ставням второго
этажа, тянут зеленые усики еще выше, к небу. Опоры
громадных водяных цистерн теперь уже совсем скрыты
этим цветущим покровом, не видны и сами цистерны.
Л больше всего роз одного цвета — нежно-розовых с се-
ребристым отливом. Пепел розы? Да, так называется этот
цвет. Должно быть, их посадила Мэгги, конечно Мэгги,
больше некому.
Г»*
451
Тут он услышал смех Мэгги и замер, застыл в ужш »*.
потом через силу двинулся в ту сторону, где звенел эки
заливистый смех. Так она смеялась, когда была еще ма
ленькая. Вот это где! За огромным пышным кустом пепель
пых роз, возле перечного дерева. Ральф рукой отв»* i
усыпанные розами ветви, голова кружилась от их аром.нл
и от этого смеха.
Но нет, это не Мэгги,— в густой зеленой траве сидит h i
корточках мальчик и дразнит крошечного розового норн
сенка, а тот вдруг нелепо наскакивает на него, галоном
кидается прочь и снова бочком, бочком к нему подбирается
Не замечая свидетеля, мальчик запрокинул золотистую
голову и опять засмеялся. С незнакомых губ слетает смен
Мэгги. Невольно кардинал отпустил ветки и, не замечая
шипов, напрямик шагнул вперед. Мальчик — почти под
росток, на вид ему можно дать лет двенадцать — четы рил
дцать — испуганно поднял глаза; поросенок взвизгну i,
вздернул хвостик-закорючку и пустился наутек.
Мальчик — босой, почти обнаженный, в одних только
старых шортах цвета хаки, очень загорелый, гладкая
чистая кожа чуть золотится; в гибком мальчишеском тс н
уже угадывается будущая сила: широко развернуты при
мые плечи, мускулистые ноги с крепкими икрами, впалый
живот, узкие бедра. Палевые, точно того же цвета, чы
выгоревшая на солнце трава Дрохеды, волосы длиннова i ы
и мягко вьются, а глаза в неожиданно черных, небыва н«
густых ресницах синие-синие. Как будто сбежал на землю
очень юный ангел.
— Привет,— с улыбкой сказал мальчик.
— Привет,— отозвался кардинал Ральф, невозможно
было устоять перед обаянием этой улыбки.— Кто ты?
— Я Дэн О’Нил,— сказал мальчик.— А вы кто?
— Меня зовут Ральф де Брикассар.
Дэн О’Нил. Так это сын Мэгги. Значит, она все же яг
ушла от Люка О’Нила, вернулась к нему и родила лом»
красивого паренька, который мог бы быть сыном его, Рв и.
фа, не сочетай он прежде свою судьбу с церковью. А < ко и.
ко лет ему было, когда он посвятил себя церкви? Он был нс
намного старше, не намного взрослее этого мальчики
Подожди он еще немного — и мальчик мог бы быть гы
сыном. Что за вздор, кардинал де Брикассар! Не поевл hi i • •
себя церкви, ты остался бы в Ирландии, разводил бы jioiiui
дей и никогда не узнал бы своей судьбы, не знал бы пн
Дрохеды, ни Мэгги Клири.
— Могу я вам чем-нибудь помочь? — вежливо спреи1 ил
452
мальчик и поднялся; какая-то очень знакомая гибкая
। радия в его движениях, должно быть, и это от Мэгги.
— Твой отец дома, Дэн?
— Отец? — тонко очерченные темные брови сдвину-
лись.— Нет, его нету. Он здесь не живет.
— А, понимаю. Ну, а мама дома?
— Она поехала в Джилли, скоро вернется. А бабушка
дома. Хотите ее видеть? Я вас провожу. — Синие-синие,
васильковые глаза, устремленные на приезжего, вдруг
распахнулись и снова наполовину скрылись под ресница-
ми.— Ральф де Брикассар. Я что-то про вас слышал. О,
вы — кардинал де Брикассар! Простите меня, святой отец!
Я не хотел быть невежливым.
Хотя Ральф и сменил кардинальское облачение на
белую рубашку, бриджи и сапоги для верховой езды, на
пальце его и сейчас сверкал рубиновый перстень, который
ему не полагалось снимать до самой смерти. Дэн О’Нил
опустился на колени, тонкими руками взял тонкую руку
кардинала и почтительно поцеловал перстень.
— Ничего, Дэн. Я приехал сюда не в качестве карди-
нала. Я здесь просто как друг твоей матери и твоей ба-
бушки.
— Простите, святой отец, мне следовало сразу понять,
как только вы назвали себя. Мы здесь часто про вас гово-
рим. Но вы сказали это немного по-другому, и меня сбило
имя Ральф. Мама будет очень рада вас видеть.
— Дэн, Дэн, где ты? — нетерпеливо позвал низкий,
звучный, с обворожительной хрипотцой голос.
Свисающие чуть не до земли ветви перечного дерева
раздвинулись, из-под них, наклонясь, вышла девушка лет
пятнадцати, порывисто выпрямилась. И Ральф мгновенно
> знал эти необыкновенные глаза. Дочь Мэгги. А тонкое
личико с резкими чертами — все в веснушках, до обидного
не похоже на Мэгги.
— А, привет. Извините, я и не знала, что у нас гость.
Меня зовут Джастина О’Нил.
— Джасси, это кардинал де Брикассар,— громко про-
шептал Дэн, — Поцелуй кольцо, скорее!
Слишком светлые, словно бы невидящие глаза сверкну-
||| презрением.
— Ты совсем обалдел, святоша! — Она даже не потру-
ui.iacb понизить голос.— Не стану я целовать кольцо, это
негигиенично. И потом, откуда мы знаем, что это кардинал
и* Брикассар? По-моему, он похож на самого обыкновенно-
н» фермера. Точь-в-точь мистер Гордон.
453
— Да нет же, это кардинал! — настаивал Дэн. Пу
пожалуйста, Джасси, ну будь умницей! Я тебя очень
прошу!
— Ладно, буду умницей, раз уж ты просишь. А кольцо
все равно не поцелую, даже ради тебя. Это противно. Почем
я знаю, кто его целовал до меня? Может, кто-нибудь с пи
сморком?
— Тебе совсем не обязательно целовать мой перстень,
Джастина. Я здесь на отдыхе, в данную минуту я не карди
нал.
— Вот и хорошо, потому что, скажу вам честно, я попа
рующая,— невозмутимо заявила дочь Мэгги Клири.
Я проучилась четыре года у монахинь в Кинков ноли
и считаю, что вся эта болтовня о боге — совершенная бре
дятина.
— Ты имеешь полное право не верить,— сказал карди
нал Ральф, изо всех сил стараясь держаться с такой же
исполненной достоинства серьезностью, как эта девочка.
Можно мне пойти поговорить с вашей бабушкой?
— Конечно,— разрешила Джастина.— Проводить наг?
— Спасибо, не нужно. Я знаю дорогу.
— Вот и хорошо.— Она обернулась к брату, который
по-прежнему во все глаза смотрел на кардинала.— 11доМ|
Дэн, помоги мне. Да идем же!
Она больно стиснула его плечо, дернула, но Дэн стоил
и смотрел вслед кардиналу, пока тот, высокий, прямой, на
скрылся за кустами роз.
— Балда ты, Дэн, святоша несчастный! Ну что ты в нам
такого увидел?
— Он кардинал,— сказал Дэн.— Ты только подумай!
У нас в Дрохеде — настоящий живой кардинал!
— Кардиналы — князья церкви,— сказала Джасти
на.— Наверно, ты прав, в нашем доме это довольно редкой
явление. Но он мне не нравится.
Где может быть Фиа, если не за своим письменным
столом? Прямо с веранды Ральф шагнул в гостиную, но
теперь для этого надо было открыть затянутую сеткой раму
Должно быть, Фиа услышала шаги, но продолжала п нс a i ь.
склонясь над столом, ее чудесные золотистые волосы густи
посеребрила седина. С трудом он припомнил, что ей, дол
жно быть, уже семьдесят два, не меньше.
— Здравствуйте, Фиа,— сказал он.
Фиа подняла голову, и он увидел, что она изменились,
хотя и не понял сразу, в чем же перемена; он узнал прежние
454
отрешенное равнодушие, но было в ее лице и что-то еще.
Словно она и смягчилась, и в то же время очерствела, ста-
ла не столь чужда человеческих чувств, но как-то напо-
добие Мэри Карсон. Уж эти владычицы Дрохеды! Неуже-
ли та же участь постигнет и Мэгги, когда настанет ее
черед?
— Здравствуйте, Ральф,— сказала Фиона так, будто
он приходил к ней каждый день.— Очень рада вас ви-
деть.
— Я тоже рад вас видеть.
— А я и не знала, что вы в Австралии.
— Никто не знает. У меня около месяца отпуска.
— Погостите у нас, надеюсь?
— Где же еще? — Он обвел взглядом великолепную
комнату, внимание его привлек портрет Мэри Карсон.—
Право, Фиа, у вас прекрасный вкус, безупречный. Ваша
гостиная не уступит красивейшим комнатам Ватиканского
дворца. Черные овалы с розами на стенах — гениальная
находка.
— Благодарю, вы очень любезны. Мы стараемся, в меру
наших скромных сил. Мне-то больше нравится столовая;
с тех пор, как вы побывали у нас в последний раз, я ее
отделала заново. Белые, розовые и зеленые цвета. Звучит
ужасно, но подождите, сами увидите. Впрочем, право, не
понимаю, чего ради я так стараюсь. Ведь этот дом при-
надлежит вам, не так ли?
— Нет, Фиа, он не мой, пока есть на свете хоть один
Клири,— негромко ответил Ральф.
— Очень утешительно. Да, что и говорить, с джиленбо-
унских времен вы изрядно преуспели. Видели статью
в «Гералде» по поводу вашего нового повышения?
Ральф поморщился.
— Да, видел. Вы научились язвить, Фиа.
— Да, и притом получаю от этого удовольствие. Сколь-
ко лет я держала язык за зубами! И даже не понимала, как
много теряю! — Она улыбнулась.— Мэгги поехала в Джил-
ли, но скоро вернется.
С веранды вошли Дэн и Джастина.
— Бабушка, можно, мы возьмем лошадей и съездим
к Водоему?
— Вы же знаете порядок. Ездить верхом можно только
с маминого разрешения. Прошу извинить, но так распоря-
дилась мама. И как вы себя ведете? Подойдите, поздоровай-
тесь с гостем.
— Я с ними уже познакомился.
455
— Ах, вот как.
Ральф улыбнулся Дэну:
— Я думал, ты учишься в Сиднее.
— Так ведь сейчас декабрь, святой отец. Летом нас
отпускают на каникулы, на целых два месяца.
Слишком много лет прошло, он уже и забыл, что
в южном полушарии у детей самые длинные, самым
счастливые каникулы приходятся на декабрь и январь.
— А вы долго у нас поживете, святой отец? — спросил
Дэн, по-прежнему завороженно глядя на кардинала.
— Святой отец побудет у нас так долго, как только
сможет, Дэн,— сказала бабушка.— Но, мне кажется, ему
будет довольно утомительно слушать, как его все время
величают святым отцом. Может быть, можно попроще?
Хотя бы дядя Ральф?
— Дядя?! — воскликнула Джастина.— Ты же знаешь,
бабушка, чужих мы дядями не называем. Наши дяди
только Боб, Джек, Хьюги, Джиме и Пэтси. А он будет
просто Ральф.
— Не груби, Джастина! Ты что, вдруг разучилась вести
себя прилично? — строго спросила Фиа.
— Ничего страшного, Фиа. Мне, право, будет гораздо
приятнее, если все станут называть меня просто Ральф,
поспешно вмешался кардинал де Брикассар. Почему она
сразу так его невзлюбила, эта странная малышка?
— Я не могу! — ахнул Дэн,— Не могу я вас звать
цросто Ральфом!
Кардинал перешел комнату, положил руки на обна
женные смуглые плечи, улыбнулся, глядя сверху вниз i*a
мальчика, синие глаза его в защищенной от солнца комната
казались очень яркими и смотрели очень по-доброму.
— Конечно, можешь, Дэн. Греха в этом нет.
— Пошли, Дэн, нам надо назад в наш домик,— прима
зала Джастина.
Кардинал Ральф и его сын обернулись к Фионе, разом
посмотрели на нее.
— О, боже милостивый! — сказала Фиа,— Ступай,
Дэн, беги играть в сад, слышишь? — Она хлопнула в ладо
ши.— Брысь.
Мальчик пустился бежать со всех ног, а Фиа нетерпелп
во покосилась на свои гроссбухи. Ральфу стало ее жаль,
и он сказал, что пройдет на кухню. Как мало изменилась
Дрохеда! В дом, видно, даже электричество до сих пор па
провели. И по-прежнему густо пахнет воском и розами, что
стоят повсюду в больших вазах.
456
Ральф долго сидел на кухне, разговаривал с миссис
Смит, Минни и Кэт. Все они сильно постарели за эти годы,
ко почему-то старость оказалась им больше к лицу, чем
Фионе. Они явно счастливы. Да, в этом все дело. По-настоя-
щему, чуть ли не безоблачно счастливы. Бедная Фиа, она-то
отнюдь не счастлива. И ему страстно захотелось скорее
увидеть Мэгги — а как она, она-то счастлива?
Но когда он вышел пз кухни, Мэгги еще не вернулась, и,
чтобы убить время, он неторопливо пошел к реке. Как тихо,
спокойно старое кладбище Дрохеды, и на стене склепа
шесть бронзовых табличек, те же, что и много лет назад.
Пусть и его тоже похоронят здесь, надо не забыть распоря-
диться на этот счет, как только он вернется в Рим. А вот
неподалеку от склепа появились две новые могилы, умер
старый садовник Том, и еще жена одного овчара, который
служит в Дрохеде с 1946 года. Немалый срок, своего рода
рекорд. По мнению миссис Смит, этот овчар оттого и не
уходит, что здесь могила жены. А зонтик с колокольчиками
на могиле повара-китайца за долгие годы совсем выгорел
под яростным австралийским солнцем — помнится, был он
такой великолепный, ярко-красный, но постепенно вы-
цветал, менялись оттенки, и теперь он совсем блеклый,
чуть розоватый, почти как пепел розы. Мэгги, Мэгги.
После меня ты все-таки вернулась к нему, родила ему
сына.
Очень жарко; чуть дохнул ветерок, всколыхнул ветви
плакучих ив на берегу, тоненько зазвенели крохотные
жестяные колокольцы на китайском зонтике, завели свою
скорбную песенку: Хи Синг, Хи Синг, Хи Синг. «Чарли
с Тэнкстенда, хороший был парень». Эта надгробная над-
пись тоже поблекла, ее уже почти не разобрать. Что ж, все
правильно. Кладбища и должны вновь погружаться в мате-
ринское лоно земли, волны времени понемногу унесут
н пучину их людской груз, и под конец исчезнут все следы,
помнить и вздыхать будет один лишь ветер. Нет, не желает
он после смерти лежать в каком-нибудь ватиканском мавзо-
.iee, среди таких же, как он сам. Пусть его похоронят здесь,
среди людей, которые жили настоящей жизнью.
Он обернулся и встретил тусклый взгляд мраморного
ангела. Ральф приветственно махнул ему рукой. Потом
посмотрел в сторону Большого дома. И вот по лугу к нему
идет она, Мэгги. Тоненькая, золотистая, в бриджах и муж-
ской белой рубашке, такой же, как на нем самом, серая
мужская фетровая шляпа сдвинута на затылок, ноги обуты
и светло-коричневые сапожки. Она похожа на мальчика, на
457
своего сына, которому бы следовало быть и его, Ральфа,
сыном. Он ведь был мужчиной, но когда и его тоже зароют
в эту землю, в доказательство не останется после него ни
одного живого существа.
Она подошла, перешагнула через низенькую белую
ограду, так близко подошла, что он уже ничего не видит -
одни глаза ее, серые, полные света глаза, все такие жо
прекрасные, и все та же у них власть над его сердцем. Ео
руки обвили его шею, опять он коснулся своей судьбы,
словно никогда с нею не расставался, опять под его губами
не во сне, а наяву ее живые теплые губы; так долго, так
давно он этого жаждал. Вновь он причастился святых
тайн — совсем иное причастие, темное, как сама земля, не
имеющее никакого касательства к небесам.
— Мэгги, Мэгги,— сказал он, держа ее в объятиях,
зарываясь лицом в ее волосы, широкополая шляпа ее упала
на траву.
— Наверно, все остальное неважно, правда? — сказала
она, закрыв глаза.— Ничто не меняется, все по-старому.
— Да, ничто не меняется.— Он и сам в это верил.
— Ты в Дрохеде, Ральф. Помни, в Дрохеде ты при
надлежишь не богу, здесь ты мой.
— Да, знаю. Согласен. Но я приехал. — Он опустился
на траву, притянул ее, усадил рядом.— Зачем, Мэгги,
зачем?
— Что зачем? — Она гладила его по волосам, по-преж
нему густым и красивым, только седины в них теперь
больше, чем у Фионы.
— Зачем ты вернулась к Люку? И родила ему сына?
спросил он ревниво.
Душа ее глянула на него из сияющих серых зеркал, но
ее мыслей они не выдали.
— Он меня заставил,— мягко сказала Мэгги.— Это
случилось только раз. Но я не жалею, ведь теперь у меня
есть Дэн. Дэн стоит всего, что мне пришлось ради него
пережить.
— Прости, я не имел права спрашивать. Я ведь с самого
начала отдал тебя Люку, правда?
— Да, верно, отдал.
— Чудесный мальчик. Очень он похож на Люка?
Мэгги затаенно улыбнулась, выдернула какую то
травинку, потом коснулась ладонью груди Ральфа под ру
башкой.
— Да нет, не очень. Мои дети не слишком похожи ни нп
меня, ни на Люка.
458
— Мне они оба милы, потому что они твои.
— Ты все такой же чувствительный. Годы тебя красят,
Ральф. Я знала, что так будет, я надеялась увидеть тебя
таким. Уже тридцать лет я тебя знаю! А кажется, пронес-
лось тридцать дней.
— Тридцать лет? Неужели так долго?
— Да, ничего не поделаешь, милый, ведь мне уже сорок
один. — Мэгги поднялась.— Меня послали пригласить тебя
в дом. Миссис Смит устраивает роскошное чаепитие в твою
честь, а потом, когда станет прохладнее, нас накормят
отлично поджаренным окороком с кучей шкварок.
Ральф медленно пошел с нею к дому.
— Твой сын смеется совсем как ты, Мэгги. Его смех —
первое, что я услышал здесь, в Дрохеде. Я думал, это
смеешься ты, пошел искать — и вместо тебя увидел твоего
сына.
— Значит, он первый, кого ты встретил в Дрохеде.
— Да, очевидно.
— Ну и что ты о нем скажешь, Ральф? — с жадным
нетерпением спросила Мэгги.
— Он мне очень понравился. Как могло быть иначе?
Ведь он твой сын. Но он сразу пришелся мне по душе,
гораздо больше, чем твоя дочь. И я ей тоже не понравился.
— Ну, Джастина хоть и моя дочь, но первоклассная
стерва. Под старость я выучилась ругаться, главным обра-
зом по ее милости. И по твоей отчасти. И отчасти из-за
Люка. И отчасти из-за войны. Чудно, как все одно за другое
цепляется.
— Ты очень изменилась, Мэгги.
— Разве? — Мягкие пухлые губы дрогнули в улыб-
ке.— Нет, не думаю. Просто Великий Северо-Запад меня
потрепал, все лишнее слетело, будто семь покрывал Сало-
меи. Или шелуха с луковицы — наверно, так бы вырази-
лась Джастина. Эта девчонка никакой поэзии не признает.
Нет, Ральф, я все та же прежняя Мэгги, только откровенно-
сти побольше.
- Ну, может быть.
— А вот ты и правда переменился, Ральф.
— В чем же, моя Мэгги?
— Похоже, ты поднялся на пьедестал, а он качается от
каждого ветерка, да и вид с этой высоты тебя разочаровал.
— Так и есть.— Ральф беззвучно засмеялся,— А ведь
я когда-то опрометчиво заявил, что ты очень обыкновенная!
Вору свои слова обратно. Ты единственная на свете, Мэгги!
Единственная и неповторимая!
459
— Что случилось?
— Не знаю. Может быть, я сделал открытие, что святая
церковь — колосс на глиняных ногах? Может быть, я про
дался за чечевичную похлебку? Гоняюсь за призраками?
Он сдвинул брови, поморщился, словно от боли.— Вог,
пожалуй, в этом вся суть. Я и сам — только собрание изби
тых фраз. Это Ватикан виноват, там все очерствело и одрях
лело, там нет жизни.
— А я была живая, настоящая, но ты этого не понимал.
— Но поверь, я не мог поступить иначе. Я знал, какую
надо бы выбрать дорогу, но не мог по ней пойти. С тобой я.
наверно, стал бы лучше как человек, хоть и не поднялся бы
столь высоко. Но я просто не мог иначе, Мэгги, не мог. Как
же мне объяснить, чтобы ты поняла!
Она ласково погладила его обнаженную до локтя руку
— Ральф, милый, я понимаю. Знаю, все знаю... в каж
дом из нас есть что-то такое — хоть кричи, хоть плачь,
а с этим не совладать. Мы такие как есть, и ничего тут не
поделаешь. Знаешь, как та птица в старой кельтской ле
генде: бросается грудью на терновый шип и с пронзенным
сердцем исходит песней и умирает. Она не может инач».
такая ее судьба. Пусть мы и сами знаем, что оступаемся,
знаем даже раньше, чем сделали первый шаг, но ведь эк»
сознание все равно ничему не может помешать, ничего не
может изменить, правда? Каждый поет свою песенку и увс
рен, что никогда мир не слышал ничего прекраснее
Неужели ты не понимаешь? Мы сами создаем для себя
тернии и даже не задумываемся, чего нам это будет стон и.
А потом только и остается терпеть и уверять себя, чк*
мучаемся не напрасно.
— Вот этого я и не понимаю. Мучений.— Он опустил
глаза, посмотрел на маленькую руку — она так пежин
поглаживает его по руке, и от этого так нестерпимо боль
но.— Зачем эти мучения, Мэгги?
— Спроси господа бога, Ральф,— сказала Мэгги. Он
то знаток по части мучений, не так ли? Это он сотворил ши
такими. Он сотворил наш мир. Стало быть, он сотворил
и мучения.
Был субботний вечер, а потому Боб, Джек, Хьклм,
Джиме и Пэтси съехались к ужину. Наутро должен был
приехать отец Уотти отслужить мессу, но Боб позвонил ему
и сказал, что никого не будет дома. Невинная ложь ряди
того, чтобы приезд кардинала не получил огласки. Пятеро
460
братьев Клири с годами стали больше прежнего похожи па
Пэдди — неречистые, стойкие и выносливые, как сама
земля. А как они любят Дэна! Глаз с него не сводят, даже
проводили взглядами до дверей, когда он пошел спать.
Сразу видно, они только и мечтают о той поре, когда он
станет постарше и вместе с ними начнет хозяйничать в Дро-
хеде.
Кардинал Ральф понял также, почему так враждебно
смотрит на него Джастина. Дэн всей душой потянулся
к нему, ловит каждое его слово, не отходит ни на шаг,
и сестра попросту ревнует.
Когда дети ушли наверх, Ральф обвел глазами остав-
шихся — пятерых братьев, Мэгги, Фиону.
— Оставьте-ка на минуту свои бумаги, Фиа,— сказал
он.— Идите сюда, посидите с нами. Я хочу поговорить
с вами со всеми.
Фиа все еще держалась прямо, сохранила и осанку
и фигуру, лишь не такая высокая стала грудь и не такая
тонкая талия — она не располнела, просто сказывался
возраст. Молча села она в глубокое обитое кремовой тканью
кресло напротив кардинала, Мэгги сидела рядом, бра-
тья, плечом к плечу, тут же, на одной из мраморных
скамей.
— Это касается Фрэнка.
Имя словно повисло над ними в воздухе, отдалось
дальним эхом.
— Что касается Фрэнка? — спокойно спросила Фиа.
Мэгги опустила вязанье на колени, взглянула на мать,
потом на кардинала. Сил нет и минуты больше выносить
это спокойствие.
— Говорите же, Ральф,— поспешно сказала она.
— Фрэнк провел в тюрьме почти тридцать лет, вы
понимаете, что это такое? — сказал де Брикассар,—
Я знаю, мои помощники извещали вас о нем, как было
условлено, но я просил их не доставлять вам лишних огор-
чений. Право, не вижу, что пользы было бы для Фрэнка или
для вас, если бы вы знали во всех тягостных подробностях,
как безрадостно и одиноко ему жилось, ведь тут никто из
нас ничем не мог помочь. Я думаю, его бы выпустили еще
несколько лет назад, но в свои первые годы в гоулбернской
тюрьме он заслужил дурную славу, слишком он был буй-
ный, неукротимый. Даже во время войны, когда иных
заключенных отпустили на фронт, бедняге Фрэнку в этом
отказали.
Фиа подняла голову.
461
— Такой у него нрав, — по-прежнему спокойно сказали
она.
Ральф помолчал, казалось, он не знает, как продолжать,
и, пока он подыскивал нужные слова, все смотрели на не
го со страхом и надеждой, но не за Фрэнка они тревожи
л ись.
— Должно быть, вы недоумеваете, что после стольких
лет привело меня в Австралию,— заговорил наконец кар
динал, не глядя на Мэгги. — Знаю, я не всегда должным
образом заботился о том, как складывается ваша жизнь
Еще с тех дней, когда я впервые познакомился с вашей
семьей, я думал больше о себе, прежде всего о себе. А когда
святейший папа в награду за мои труды на благо церкви
удостоил меня кардинальской мантии, я спросил себя: что
могу я сделать для семейства Клири, чем доказать, что
судьбы их я принимаю близко к сердцу? — Ральф перевел
дух, глаза его были прикованы не к Мэгги, но к Фионе.
Я вернулся в Австралию, чтобы сделать все, что в моих
силах, для Фрэнка. Помните, Фиа, что я вам говорил, когда
умерли Пэдди и Стюарт? Двадцать лет прошло, а я все не
мог забыть, какие у вас тогда были глаза. Такая живая
душа, такая сила духа загублена.
— Верно, — вырвалось у Боба, он неотрывно смотрел
в лицо матери.— Это верно.
— Сейчас Фрэнка условно освобождают, — сказал дг
Брикассар. — Только этим я и мог доказать вам, как близко
к сердцу я все принимаю.
Если он надеялся, что во тьме, в которую долгие годы
погружена была Фиа, разом вспыхнет ослепительный свет,
его ждало разочарование; сперва замерцала лишь слабая
искорка, быть может, под гнетом прожитой жизни ей ни
когда уже по-настоящему и не разгореться. Но таким
великолепным, неудержимым светом засияли глаза сыне
вей, что Ральф понял — он живет не напрасно, подобного
чувства он не испытывал со времен войны, когда всю ночь
проговорил с юным немецким солдатом, носящим необык
новенно громкое, звучное имя.
— Спасибо вам,— сказала Фиа.
— Вы примете его, если он вернется в Дрохеду?
спросил Ральф братьев Клири.
— Здесь его дом, где же еще ему быть,— сказал Боб.
как говорят о том, что само собою разумеется.
Все согласно закивали, только Фиа словно поглощенн
была чем-то, видимым ей одной.
— Фрэнк стал совсем другой,— мягко продолжи!
462
Ральф.— Прежде чем приехать сюда, я побывал в Гоулбер-
пе, сказал, что его выпускают, и дал понять, что в Дрохеде
все давным-давно знают, где он и почему. Он не был ни
возмущен, ни огорчен, по одному этому вы можете понять,
как сильно он изменился. Он только... признателен.
И очень хочет опять увидеть всех родных, особенно вас,
Фиа.
— Когда его выпускают? — спросил Боб и откашлялся.
Видно было: он и рад за мать, и опасается — что-то прине-
сет им возвращение Фрэнка.
— Через неделю или две. Он приедет вечерним почто-
вым. Я предлагал ему лететь, но он сказал, что предпочита-
ет приехать поездом.
— Мы с Пэтси его встретим,— с жаром вызвался
Джиме, но тотчас разочарованно прибавил: — Ох, мы же не
знаем его в лицо!
— Нет, я сама его встречу,— сказала Фиа.— Я поеду
одна. Не такая уж я дряхлая старуха, вполне могу довести
машину до Джилли.
— Мама права,— решительно вмешалась Мэгги, пере-
бивая братьев, которые попытались было хором запротесто-
вать,— Пускай мама одна его встречает. Ей надо первой его
увидеть.
— Ну, мне нужно еще поработать,— хмуро сказала
Фиа, поднялась и отошла к письменному столу.
Пятеро братьев встали разом, как один человек. Боб
старательно зевнул.
— А нам пора спать, так я полагаю,— сказал он. По-
том застенчиво улыбнулся Ральфу.— Утром вы отслужите
мессу, а мы послушаем, прямо как в прежние вре-
мена.
Мэгги сложила вязанье и поднялась.
— Я тоже иду спать, Ральф. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Мэгги.— Он проводил ее взглядом,
потом обернулся к Фионе, которая уже склонилась над
письменным столом,— Спокойной ночи, Фиа.
— Что? Вы мне? Простите, я не слышала.
— Я сказал, спокойной ночи.
— A-а. Спокойной ночи, Ральф.
Ему не хотелось подниматься наверх сразу вслед за
Мэгги.
— Я, пожалуй, немного пройдусь перед сном. Знаете
что, Фиа?
— Да? — рассеянно уронила она.
— Вам ни на минуту не удалось меня провести.
463
Она презрительно фыркнула, жутковато прозвучал эти!
короткий смешок.
— Вот как? Не знаю, не знаю.
Поздний час, небо полно звезд. Южные звезды сверши
ют свой путь в вышине. Он навсегда их утратил, а они все те
же, слишком далекие, они не греют, недосягаемые — не
утешают. Они ближе к богу, что затерялся меж ними неуло
вимым облачком пара. Долго стоял Ральф под звездами,
запрокинув голову, слушал шепот ветра в листве деревьев,
улыбался.
Ему не хотелось проходить мимо Фионы, и он поднялся
наверх по лестнице в другом крыле дома; а ее лампа все
горела, темный силуэт склонился над письменным сто
лом — она еще работала. Бедная Фиа. Как страшно
ей, наверно, сейчас лечь в постель — но, быть может,
когда Фрэнк будет уже дома, ей полегчает. Быть мо
жет...
Наверху Ральфа оглушило глубокой тишиной; для тех,
кому вздумается бродить среди ночи, горела на столике
у окна маленькая керосиновая лампа; в окно залетал ноч
ной ветерок, парусом вздувал занавески, и слабое пламя
вздрагивало под хрустальным абажуром. Ральф прошел
мимо, под ногами лежал плотный ковер, и шаги были но
слышны.
Дверь Мэгги оказалась распахнута, оттуда в коридор
тоже падал свет; мгновенье Ральф стоял на пороге, заело
няя свет, потом шагнул в комнату, притворил и запер пн
собою дверь. Мэгги в свободном халатике сидела у окна,
глядя в темноту, но тотчас повернула голову и смотрела,
как он вошел и сел на край кровати. Потом медленно подия
лась, подошла.
— Дай-ка я помогу тебе снять сапоги. Вот потом)
я никогда и не езжу в высоких. Самой их не снять без рож
ка, а от рожка хорошая обувь портится.
— Ты нарочно носишь этот цвет, Мэгги?
— Пепел розы? — Она улыбнулась.— Это всегда был
мой любимый цвет. И он подходит к моим волосам.
Он оперся на ее плечо, и она стянула с него сапог, потом
другой.
— Так ты не сомневалась, что я к тебе приду, Мэгги?
— Я же тебе сказала. В Дрохеде ты мой. Если б ты ш*
пришел, будь уверен, я сама бы пришла к тебе.
Мэгги через голову стянула с него рубашку, на минуту
ладонь ее с чувственным наслаждением легла на его обнп
женную спину; потом она отошла, погасила свет, а Ральф
Ш
повесил свою одежду на спинку стула. Он слышал ее дви-
жения в темноте, зашелестел сброшенный халатик. А за-
втра утром я стану служить мессу. Но до утра еще далеко,
и волшебства в службе давно не осталось. А сейчас —
только ночь и Мэгги. Желанная. И это тоже —• святое
причастие.
Дэн был разочарован.
— Я думал, вы наденете красную сутану! — сказал он.
— Иногда я ее надеваю, Дэн, но только если служу
мессу у себя во дворце. А когда я не в Ватикане, надеваю
черную сутану и только препоясываюсь красным, вот как
сейчас.
— У вас там и правда дворец?
- Да.
— И там всюду зажигают свечи?
— Да, но ведь их и в Дрохеде зажигают.
— Ну, в Дрохеде,— недовольно повторил Дэн^— Уж
конечно, нашим до тех далеко. Вот бы мне увидать ваш
дворец и вас в красной сутане.
Кардинал де Брикассар улыбнулся.
— Как знать, Дэн, может быть, когда-нибудь и уви-
дишь.
Странное выражение затаилось в глазах у этого мальчи-
ка, словно он всегда смотрит откуда-то издалека. Оборачи-
ваясь к слушателям во время мессы, Ральф заметил — это
странное выражение стало еще явственней, но не узнал его,
только почувствовал что-то очень знакомое. Ни один чело-
век на свете, будь то мужчина или женщина, не видит себя
в зеркале таким, каков он на самом деле.
К рождеству в Дрохеде, как, впрочем, и на каждое
рождество, ждали в гости Людвига и Энн Мюллер. Все
в доме готовились отпраздновать этот день беззаботно
и весело, как не бывало уже многие годы; Минни с Кэт за
работой довольно немузыкально напевали, пухлое лицо
миссис Смит поминутно расплывалось в улыбке, Мэгги
молчаливо предоставила Дэна в распоряжение Ральфа,
даже Фиа словно повеселела я не все время сидела, точно
прикованная, за письменным столом. Мужчины под любым
предлогом старались теперь ночевать дома, потому что
вечерами, после позднего ужина, в гостиной не смолкали
оживленные разговоры, и миссис Смит с удовольствием
угощала на ночь глядя поджаренным хлебом с сыром,
сдобными, с пылу с жару лепешками и плюшками с изю-
465
мом. Ральф протестовал — слишком сытно его кормят, как
бы не растолстеть,— но за первые же три дня самый воздух
Дрохеды, ее трапезы и ее обитатели преобразили его, и он
уже не казался таким изможденным и измученным, каким
сюда приехал.
Четвертый день выдался очень жаркий. Ральф с Дэном
поехали пригнать с выгона одну из отар, Джастина мрачно
укрылась одна в убежище под перечным деревом, а Мэгги
прилегла отдохнуть на веранде. Ее разморило, во всем тело
и на душе — блаженная легкость. Женщина может про
красно без этого обходиться годами, но как это славно,
когда с тобой — тот, единственный. В часы, когда с ною
Ральф, трепетно живет все ее существо, неприкосновен ни
лишь та ее часть, которая принадлежит Дэну; но вот беда,
когда с нею Дэн, трепетно живет все ее существо кроме той
части, что принадлежит Ральфу. И лишь когда они с ною
оба сразу, вот как теперь, она поистине живет полной
жизнью. Что ж, очень понятно. Дэн ее сын, но Ральф — оо
возлюбленный.
Только одна тень омрачает ее счастье — Ральф ничего
не понял. И она молчит, не желая выдать тайну. Если он но
видит сам, чего ради ему говорить? Чем он это заслужил?
Как мог он хоть на минуту вообразить, будто она по доброй
воле вернулась тогда к Люку? Нет, эта капля переполнили
чашу. Не заслуживает он, чтобы она открыла ему правду,
если мог так о ней подумать. В иные минуты она чувствова-
ла на себе насмешливый взгляд матери, но в ответ смотрели
в эти светлые, чуть поблекшие глаза со спокойным вызо
вом. Фиа понимает, она-то все понимает. Понимает, что
есть во всем этом и доля ненависти, обида, желание отплн*
тить за долгие одинокие годы. Вечно этот Ральф де Бри
кассар гонялся за призраками, за сияющей радугой, на
луной с неба — так что же, поднести ему самый прекрас
ный, самый лучезарный подарок — сына? С какой стати?
Пускай остается нищим. Пускай даже не знает, как горька
его утрата.
Раздались телефонные звонки — условный вызов Дро
хеды; Мэгги лениво прислушивалась, потом спохватилась,
что матери, видно, нет поблизости, нехотя встала и по
дошла.
— Пожалуйста, миссис Фиону Клири,— попросил
мужской голос.
Мэгги позвала ее, и Фиона взяла трубку.
— Фиона Клири у телефона,— сказала она и минуту
другую молча стояла и слушала, кровь медленно отливала
466
от ее лица, и оно стало какое-то маленькое, беззащитное,
как в те уже далекие дни после гибели Пэдди и Стюарта.—
Благодарю вас,— сказала она и повесила трубку.
— Что там такое, мама?
— Фрэнка освободили. Он приезжает сегодня, сидней-
ским ночным почтовым.— Фиа посмотрела на часы.— Уже
третий час, мне скоро надо ехать.
— Дай я поеду с тобой,— предложила Мэгги; когда
сама так счастлива, нестерпимо видеть мать огорченной,
а ведь эта встреча, уж наверно, несет ей не только радость.
— Нет, Мэгги, я справлюсь одна. Присмотри за домом,
и подождите нас с ужином.
— А ведь это замечательно, что Фрэнк возвращается
как раз на рождество, правда, мама?
— Да,— сказала Фиа,— замечательно.
Мало кто теперь ездил ночным почтовым, если можно
было лететь, и когда поезд, высаживая на захолустных
станциях и полустанках по нескольку пассажиров, больше
все второго класса, с пыхтеньем одолел шестьсот миль от
Сиднея до Джилли, в нем почти уже никого не осталось.
Начальник станции был шапочно знаком с миссис
Клири, но ему и в голову не пришло бы первым с нею заго-
ворить, он только издали смотрел, как она спустилась по
деревянным ступенькам с моста, перекинутого над путями,
и одиноко застыла на перроне. Немолоденькая, а элегант-
ная, подумал он; модное платье и шляпа, и туфли на
высоком каблуке. Еще стройная, и морщин на лице немного
для ее возраста; вот что значит богатая фермерша, легко ей
живется, от легкой жизни женщины не стареют.
Потому-то и Фрэнк быстрей признал мать в лицо, чем
она его, хотя сердцем она мгновенно его узнала. Фрэнку бы-
ло уже пятьдесят два, и ту пору, когда миновала молодость,
и почти все зрелые свои годы он провел вдали от дома. И вот
он стоит под ярким джиленбоунским солнцем, очень блед-
ный и худой, почти костлявый; волосы сильно поредели,
лоб залысый; мешковатый костюм висит на сухопаром теле,
н котором, несмотря на малый рост, еще угадывается сила;
красивые руки с длинными пальцами стиснули поля серой
фетровой шляпы. Он не сутулится и не выглядит больным,
но вот стоит, беспомощно вертит в руках шляпу и, видно, не
ждет, что его встретят, и не знает, что делать дальше.
Фиа, сдержанная, спокойная, быстро прошла по пер-
рону.
— Здравствуй, Фрэнк.
Он поднял глаза, когда-то они сверкали таким живым,
467
жарким огнем. Теперь с постаревшего лица смотрели
совсем другие глаза. Погасшие, покорные, безмерно уста
лые. Они устремились на Фиону, и странен стал этот
взгляд,— страдальческий, беззащитный, полный мольбы,
словно взгляд умирающего.
— Ох, Фрэнк! — Фиона обняла его, прижала голову
сына к своему плечу, укачивая, как маленького.— Ну,
ничего, ничего,— сказала она еще тише, еще нежней.
Ничего.
Поначалу он сидел в машине молча, понуро, но «ролле
ройс», набирая скорость, вырвался из города, и вот ужо
Фрэнк стал с интересом поглядывать в окно.
— С виду тут все по-старому,— прошептал он.
— Надо полагать. В наших краях время идет медленно.
По гулкому дощатому мосту переехали жалкую мутную
речонку, она совсем обмелела, между бурыми лужицами
обнажилась галька на дне, путаница корней, по берегам
клонились плакучие ивы, кругом на каменистых пустошах
повсюду вставали эвкалипты.
— Варуон,— сказал Фрэнк.— Я и не думал, что когда
нибудь опять его увижу.
За машиной клубилась туча пыли, впереди по травяни*
стой, без единого дерева равнине дорога убегала вдаль
такая прямая, будто ее прочертили по линейке, изучая
законы перспективы.
— Это новая дорога, мама? — Он отчаянно искал, о чем
бы можно поговорить, чтобы все казалось просто и вето
гтвенно.
- Да, ее провели от Джилли до Милпаринки сразу
после войны.
— Покрыли бы асфальтом, а то что же, оставили пыль
и грязь, как на старом проселке.
— А зачем нужен асфальт? Мы тут привыкли глотать
пыль, и подумай, во что бы это обошлось — уложить такое
прочное полотно, чтобы выдержало нашу грязь. Дорога
совсем прямая, никаких петель, подъемы и спуски содер
жатся в порядке, и она избавляет нас от тринадцати ворот
из двадцати семи. От Джилли до Главной усадьбы прихо
дится проезжать только четырнадцать, и ты сейчас уии
дишь, что мы с ними сделали, Фрэнк. Теперь уже незачем
вылезать перед каждыми воротами, открывать и опить
закрывать.
«Роллс-ройс» въехал на пандус перед стальными воро
468
тами, и они неторопливо поднялись; машина проскользну-
ла под этой металлической шторой и едва успела отъехать
на несколько шагов, штора снова опустилась.
— Чудеса, да и только! — сказал Фрэнк.
— Мы первые на всю округу поставили автоматические
ворота, но, конечно, только от милпаринкской дороги до
Главной усадьбы. Ворота на выгонах и сейчас надо откры-
вать и закрывать вручную.
— Наверно, тому умнику-изобретателю до смерти надо-
ело канителиться с простыми воротами, вот он и придумал
автоматические, а? — усмехнулся Фрэнк.
Это был первый робкий проблеск оживления, но потом
он снова умолк; мать не хотела его торопить и продолжала
сосредоточенно вести машину. Миновали последние ворота,
въехали на Главную усадьбу.
— Я и забыл, как тут хорошо! — ахнул Фрэнк.
— Это наш дом,— сказала Фиа.— Мы о нем заботимся.
Она отвела машину к гаражу, потом они с Фрэнком
пошли обратно к дому, он нес свой чемоданчик.
— Как тебе удобнее, Фрэнк,— хочешь комнату в Боль-
шом доме или поселишься отдельно, в одном из тех, что для
гостей? — спросила Фиа.
— Спасибо, лучше отдельно. — Фрэнк поднял на мать
погасшие глаза.— Приятно, что можно будет побыть одно-
му,— пояснил он. И никогда больше ни словом не упоми-
нал о том, как ему жилось в тюрьме.
- Да, я думаю, так тебе будет лучше,— согласилась
Фиа, идя впереди Фрэнка к себе в гостиную.— В Большом
доме сейчас полно народу, приехал кардинал, у Дэна и
Джастины каникулы, послезавтра на рождество приезжают
Людвиг и Энн Мюллеры.
Фиа потянула шнурок звонка — знак, чтобы подавали
чай — и неспешно пошла по комнате, зажигая керосиновые
лампы.
— Мюллеры? — переспросил Фрэнк.
Фиа как раз вывертывала фитиль; не кончив, оберну-
лась, посмотрела на сына.
— Много времени прошло, Фрэнк. Мюллеры — старые
друзья Мэгги.— Прибавила огня в лампе и села в свое
глубокое кресло.— Через час ужин, но сперва мы с тобой
выпьем по чашке чая. За дорогу я наглоталась пыли, совсем
и горле пересохло.
Фрэнк неловко сел на краешек обитой кремовым шел-
ком тахты, почти с благоговенивхМ оглядел комнату.
— Все стало совсем не так, как было при тетушке Мэри.
469
Фиа улыбнулась.
— Надо думать,— сказала она.
Тут вошла Мэгги, и оказалось, освоиться с тем, что они
уже не малышка Мэгги, а взрослая женщина, горазд»»
труднее, чем увидеть, как постарела мать. Сестра обнимала
и целовала его, а Фрэнк отвернулся, съежился в своим
мешковатом пиджаке и поверх сестриного плеча рас и*
рянно смотрел на мать; Фиона ответила взглядом, которын
говорил: ничего, подожди немного, скоро все станет нрощ»’
А через минуту, когда он все еще искал какие-то слона,
которые можно бы сказать этой незнакомой женщин»’,
вошла дочь Мэгги — высокая, худенькая, чопорно села,
крупными руками перебирая складки платья, огляделк
всех по очереди очень светлыми глазами. А ведь опа стар
ше, чем была Мэгги, когда он сбежал из дому, подумал
Фрэнк. Потом вошли кардинал и сын Мэгги — красивым
мальчик, лицо спокойное, даже холодноватое; подош»' i
к сестре и сел подле нее на пол.
— Ужасно рад вас видеть, Фрэнк.— Кардинал де При
кассар крепко пожал ему руку, потом обернулся к Фион»’,
приподнял левую бровь: — Чай? Прекрасная мысль!
Все вместе, впятером, вошли братья Клири, и вот это
было тяжко, они-то ничего ему не простили. Фрэнк знал,
почему: слишком жестокую рану он нанес матери. II»»
какими словами хоть что-то им объяснить, как рассказан,
о своей боли и одиночестве, как просить прощенья — этою
он не знал. И ведь по-настоящему важно только одно
мама, а она никогда не думала, что его нужно за что и»
прощать.
Не кто-нибудь, а кардинал де Брикассар стара л» и,
чтобы вечер прошел гладко, поддерживал беседу за столом
и после, когда опять перешли в гостиную, с непринужден
ностью истинного дипломата болтал о пустяках и особенно
заботился о том, чтобы в общий разговор втянуть и Фрэнк»»
— Я все хотел спросить, Боб, куда подевались кролн
ки? Нор кругом без числа, но я еще не видел ни одною
кролика.
— Кролики все передохли,— сказал Боб.
— Передохли?
— Ну да, от какой-то штуки, которая называ........
миксоматоз. К сорок седьмому году кролики заодно <• юн
долгой сушью нас, можно сказать, прикончили, земля и»»
всей Австралии уже ничего не давала. Хоть караул i.p»i
чи,—оживленно продолжал Боб, он рад был поговорим,
о чем-то таком, что Фрэнка не касается.
470
Но тут Фрэнк нечаянно еще больше подогрел враждеб-
ность брата.
— А я не знал, что дело уж так плохо,— вставил он
и выпрямился на стуле; он надеялся, что кардинал будет
доволен этой крупицей его участия в беседе.
— Ну, я ничего не преувеличиваю, можешь мне пове-
рить! — отрезал Боб: с какой стати Фрэнк вмешивается,
он-то почем знает?
— А что же случилось? — поспешно спросил де Бри-
кассар.
— В Австралийском обществе научных и технических
исследований вывели какой-то вирус и в позапрошлом году
начали в штате Виктория опыты, взялись заражать кроли-
ков. Уж не знаю, что за штука такая вирус, вроде микробов,
что ли. Этот называется миксоматозный. Сперва зараза не
очень распространилась, хотя кролики, которые заболели,
все передохли. А вот через год после тех первых опытов как
пошло косить, думают, эту штуку переносят москиты,
и шафран тоже как-то помогает. Ну, и кролики стали дох-
нуть миллионами, как метлой вымело. Редко-редко теперь
увидишь больного, морда вся опухшая, в каких-то шишках,
страх смотреть. Но это было отлично сработано, Ральф,
право слово. Миксоматозом никто больше не заболевает,
даже самая близкая кроличья родня. Так что великое спа-
сибо ученым, от этой напасти мы избавились.
Кардинал широко раскрытыми глазами посмотрел на
Фрэнка.
— Представляете, Фрэнк? Нет, вы понимаете, что это
значит?
Несчастный Фрэнк покачал головой. Хоть бы его оста-
вили в покое!
— Это же бактериологическая война, уничтожение
целого вида. Хотел бы я знать, известно ли остальному
миру, что здесь, в Австралии, между сорок девятым и пять-
десят вторым годом, затеяли вирусную войну и благопо-
лучно истребили миллиарды населявших эту землю живых
созданий. Недурно! Итак, это вполне осуществимо. Уже не
просто выдумки желтой прессы, а открытие, примененное
на практике. Теперь они могут преспокойно похоронить
свои атомные и водородные бомбы. Я понимаю, от кроликов
необходимо было избавиться, но это великое достижение
науки, уж наверно, не принесет ей славы. И невозможно без
ужаса об этом думать.
Дэн с самого начала внимательно прислушивался к раз-
говору.
471
— Бактериологическая война? — спросил он.— Игр
вый раз слышу. Л что это такое, Ральф?
— Это звучит непривычно, Дэн, но я ватиканский
дипломат и потому, увы, обязан не отставать от таким
словесных новшеств, как «бактериологическая война». Ко
ротко говоря, это и означает миксоматоз. Когда в лаборато
рии выводится микроб, способный убивать или калечгиь
живые существа одного определенного вида.
Дэн бессознательно осенил себя крестным знамением
п прижался к коленям Ральфа де Брикассара.
— Наверно, нам надо помолиться, правда?
Кардинал посмотрел сверху вниз на светловолосую
голову мальчика и улыбнулся.
Если в конце концов Фрэнк как-то приспособился
к жизни в Дрохеде, то лишь благодаря Фионе — наперекор
упрямому недовольству остальных сыновей, она держалась
так, словно старший был в отлучке совсем недолго, ничем
не опозорил семью и не доставил матери столько гори.
Исподволь, незаметно она отвела ему в Дрохеде место, где
ему, видно, и хотелось укрыться, подальше от братьеп;
и она не стремилась возродить в нем былую пылкость.
Живой огонь угас навсегда, мать поняла это с первой же
минуты, когда на джпленбоунском перроне он посмотрел
ей в глаза. Все сгинуло за те годы, о которых он не хотел ей
ничего рассказать. Ей оставалось лишь по возможное!и
облегчить ему жизнь, а для этого был только один верный
путь — принимать теперешнего Фрэнка так, словно в Дро
хеду вернулся все тот же прежний Фрэнк.
О том, чтобы он работал на выгонах, не могло быть
и речи, братья не желали иметь с ним дела, да и он издании
терпеть не мог бродячую жизнь овчара. Он любил смотрен,
на все, что прорастает из земли и цветет, а потому Фиа
поручила ему копаться на клумбах Главной усадьбы и ости
вила в покое. И мало-помалу братья Клири освоились с тем,
что Фрэнк вернулся к семейному очагу, и стали понимать,
что он вовсе не угрожает, как в былые времена, их благоно
лучию. Ничто вовек не изменит отношения к нему маге
ри — в тюрьме ли Фрэнк, здесь ли, ее любовь все hi
же. Важно одно: мать счастлива, что он здесь, в Дрохеде
А к жизни братьев он касательства не имеет, для них он
значит не больше и не меньше, чем прежде.
А меж тем Фиа совсем не радовалась, глядя на Фрэнка,
да и как могло быть иначе? Каждый день видеть его в доме
472
'юже мучительно, хоть и по-иному, чем мучилась она, когда
« овеем нельзя было его видеть. Горько и страшно это, когда
видишь — загублена жизнь, загублен человек. Тот, кто был
любимым ее сыном и, должно быть, выстрадал такое, чего
она и вообразить не в силах.
Однажды, примерно через полгода после возвращения
Фрэнка, Мэгги вошла в гостиную и застала мать в кресле
у окна — Фиа смотрела в сад, там Фрэнк подрезал розовые
кусты. Она обернулась на звук шагов, и что-то в ее невозму-
тимом лице пронзило сердце дочери... Мэгги порывисто
прижала руки к груди.
— Ох, мама! — беспомощно прошептала она.
Фиа посмотрела на нее, покачала головой и улыбнулась.
— Ничего, Мэгги, ничего.
— Если бы я хоть что-нибудь могла сделать!
— А ты можешь. Просто вот так держись и дальше.
Я тебе очень благодарна. Теперь ты мне союзница.
17
— Так вот,— сказала матери Джастина,— я решили,
что буду делать дальше.
— Я думала, все давно решено. Ты же собиралась
поступить в Сиднейский университет, заниматься живо
писью.
— Ну, это я просто заговаривала тебе зубы, чтобы ты но
мешала мне все как следует обдумать. А теперь мой план
окончательный, и я могу тебе сказать, что и как.
Мэгги вскинула голову от работы (она вырезывала тесто
для печенья формой-елочкой: миссис Смит прихварывали,
и они с Джастиной помогали на кухне). Устало, нетерпел и
во, беспомощно посмотрела она на дочь. Ну что поделаенн»,
если девчонка с таким норовом. Вот заявит сейчас, что едот
в Сиднейский бордель изучать на практике профос
сию шлюхи — и то ее, пожалуй, не отговоришь. Ох
уж это милейшее чудовище Джастина, сущая казнь еги
петская.
— Говори, говори, я вся обратилась в слух.— И Мэгги
опять стала нарезать елочки из теста.
— Я буду актрисой.
- Что? Кем?!
— Актрисой.
474
— Боже милостивый! — Тесто для печенья снова было
забыто.— Слушай, Джастина, я терпеть не могу портить
людям настроение и совсем не хочу тебя обижать, но...
ты уверена, что у тебя есть для этого... м-м... внешние дан-
ные?
— Ох, мама! — презрительно уронила Джастина.—
Я же не кинозвездой стану, а актрисой. Я не собираюсь
вертеть задом, и щеголять в декольте до пупа, и надувать
губки! Я хочу играть по-настоящему,— говорила она, на-
кладывая в бочонок куски постной говядины для засола.—
У меня как будто достаточно денег, хватит на время, пока
я буду учиться, чему пожелаю, верно?
— Да, скажи спасибо кардиналу де Брикассару.
— Значит, все в порядке. Я еду в Каллоуденский театр
Альберта Джонса учиться актерскому мастерству и уже
написала в Лондон, в Королевскую Академию театрального
искусства, попросила занести меня в список кандидатов.
— Ты уверена, что выбрала правильно, Джасси?
— Вполне. Я давно это решила.— Последний кусок
окаянного мяса скрылся в рассоле; Джастина захлопнула
крышку.— Все! Надеюсь, больше никогда в жизни не
увижу ни куска солонины!
Мэгги подала ей полный противень нарезанного елочка-
ми теста.
— На, сунь, пожалуйста, в духовку. И поставь стрелку
на четыреста градусов. Да, признаться, это несколько
неожиданно. Я думала, девочки, которым хочется стать
актрисами, всегда что-то такое изображают, а ты, кажет-
ся единственная, никогда никаких ролей не разыгры-
вала.
— Ох, мама, опять ты все путаешь, кинозвезда одно
дело, актриса — совсем другое. Право, ты безнадежна.
— А разве кинозвезды не актрисы?
— Самого последнего разбора. Разве что кроме тех, кто
начинал на сцене. Ведь и Лоуренс Оливье иногда снима-
ется в кино.
Фотография Лоуренса Оливье с его автографом давно
уже появилась на туалетном столике Джастины; Мэгги
считала, что это просто девчоночье увлечение, а впрочем,
как ей сейчас вспомнилось, подумала тогда, что у дочери
хотя бы неплохой вкус. Подружки, которых Джастина
изредка привозила в Дрохеду погостить, обычно хвастали
фотографиями Тэба Хантера и Рори Кэлхоуна.
— И все-таки я не понимаю. — Мэгги покачала голо-
вой.— Ты — и вдруг актриса!
475
Джастина пожала плечами.
— Ну, а где еще я могу орать, выть и вопить, если нг на
сцене? Мне ничего такого не позволят ни здесь, пи в ты»
ле, нигде! А я люблю орать, выть и вопить, черт подери
совсем!
— Но ведь ты так хорошо рисуешь, Джасси! Почем\
бы тебе и правда не стать художницей,— настаивала
Мэгги.
Джастина отвернулась от громадной газовой печи,
постучала пальцем по баллону.
— Надо сказать работнику, пускай сменит баллон, гала
почти не осталось, хотя на сегодня хватит.— В светлым
глазах, устремленных на Мэгги, сквозила жалость.— При
во, мама, ты очень непрактичная женщина. А ведь предпо
лагается, что как раз дети, когда выбирают себе профессию,
не думают о практической стороне. Так вот, имей в виду,
я не намерена подыхать с голоду где-нибудь на чордн
ке и прославиться только после смерти. Я намерена в к у
сить славу, пока жива, и ни в чем не нуждаться. Так что
живопись будет для души, а сцена — для заработка
Ясно?
— Но ведь Дрохеда тебе дает немалые деньги!
С отчаяния Мэгги нарушила зарок, который сама же себе
дала — что бы ни было, держать язык за зубами.— Тебе
вовсе не пришлось бы подыхать с голоду где-то на чердакг
Хочешь заниматься живописью — сделай одолжение. Ни
что не мешает.
Джастина встрепенулась, спросила с живостью:
— А сколько у меня на счету денег, мам?
— Больше чем достаточно — если захочешь, можешь
хоть всю жизнь сидеть сложа руки.
— Вот скучища! Под конец я бы с утра до ночи толью»
трепалась по телефону да играла в бридж; по крайней мере,
матери почти всех моих школьных подруг больше ничем нг
занимаются. Я ведь в Дрохеде жить не стану, перееду
в Сидней. В Сиднее мне куда больше нравится, чем в Дро
хеде.— В светлых глазах блеснула надежда.— А хватиi
у меня денег на новое лечение электричеством от весп>
шек?
— Да, наверно. А зачем тебе это?
— Затем, что тогда на меня не страшно будет смотрп ь
— Так ведь, кажется, для актрисы внешность не iimiti
значения?
— Дерестань, мама. Мне эти веснушки вот как осто-
чертели.
476
— И ты решительно не хочешь стать художницей?
— Еще как решительно, благодарю покорно.— Джа-
стина, пританцовывая, прошлась по кухне.— Я создана для
подмостков, сударыня!
— А как ты попала в Каллоуденский театр?
— Меня прослушали.
— И приняли?!
— Твоя вера в таланты собственной дочери просто
умилительна, мама. Конечно, меня приняли! К твоему
сведению, я великолепна. И когда-нибудь стану знаменито-
стью.
Мэгги развела в миске зеленую глазурь и начала
осторожно покрывать ею готовое печенье.
— Для тебя это так важно, Джас? Так хочется славы?
— Надо думать,— Джастина посыпала сахаром масло,
до того размякшее, что оно заполнило миску, точно смета-
на: хотя старую дровяную плиту и сменили на газовую,
в кухне было очень жарко.— Мое решение твердо и непоко-
лебимо, я должна прославиться.
— А замуж ты не собираешься?
Джастина презрительно скривила губы.
— Черта с два! Всю жизнь утирать мокрые носы
и грязные попки? И в ножки кланяться какому-нибудь
обалдую, который подметки моей не стоит, а воображает
себя моим господином и повелителем? Дудки, это не для
меня!
— Нет, Джастина, ты просто невыносима! Где ты
научилась так разговаривать?
— В нашем изысканном колледже, разумеется.— Джа-
стина быстро и ловко одной рукой раскалывала над миской
яйцо за яйцом. Потом принялась яростно сбивать их му-
товкой.— Мы все там весьма благопристойные девицы.
И очень образованные. Не всякое стадо безмозглых девчо-
нок способно оценить всю прелесть таких, к примеру,
латинских стишков:
Некий римлянин из Винидиума
Носил рубашку из иридиума.
Говорят ему: — Не странно ль ты одет? —
А он в ответ:
«Id est bonum sanguinem praesidium»
Губы Мэгги нетерпеливо дрогнули.
— Конечно, очень неприятно признаваться в своем
Хорошая защита для тела (лат./.
477
невежестве, но все-таки объясни, что же сказал этот римля
НИН?
— Что это чертовски надежный костюм.
Только-то? Я думала, услышу что-нибудь похуже
Ты меня удивляешь. Но хоть ты и очень стараешься перс
менить разговор, дорогая дочка, давай вернемся к прежней
теме. Чем плохо выйти замуж?
Джастина насмешливо фыркнула, довольно похоже
подражая бабушке.
— Ну, мама! Надо же! Кому бы спрашивать!
Мэгги почувствовала — кровь прихлынула к щекам,
опустила глаза на противень с ярко-зелеными сдобными
елочками.
— Конечно, ты очень взрослая в свои семнадцать лег,
а все-таки не дерзи.
— Только попробуй ступить на родительскую террито
рию, сразу тебя обвиняют в дерзости — правда, удивитель
но? — осведомилась Джастина у миски со сбитыми яйца
ми.— А что я такого сказала? Кому бы спрашивать? Пу
и правильно сказала, в самую точку, черт возьми! Я же не
говорю, что ты неудачница, или грешница, или что-нибудь
похуже. Наоборот, по-моему, ты на редкость разумно по
ступила, что избавилась от своего муженька. На что тебе
дался муж? Денег на жизнь тебе хватает, мужского влия
ния на твоих детей хоть отбавляй — вон сколько у наг
дядюшек. Нет, ты очень правильно сделала! Замужество
это, знаешь ли, для безмозглых девчонок.
— Ты вся в отца.
— Опять увертки. Если я тебе чем-то не угоди
ла, значит, я вся в отца. Что ж, приходится верить на
слово, я-то сего достойного джентльмена сроду не пи
дала.
— Когда ты уезжаешь? — в отчаянии спросила Мэг. и
— Жаждешь поскорей от меня избавиться? — усм» х
нулась Джастина.— Ничего, мама, я тебя ни капельки
не осуждаю. Но что поделаешь, обожаю смущать людей, а
тебя особенно. Отвезешь меня завтра к сиднейскому само
лету?
— Давай лучше послезавтра. А завтра возьму тобп
в банк. Сама посмотришь, что у тебя на текущем счету.
И вот что, Джастина...
Джастина подбавляла муку и ловко управлялась «
тестом, но, услышав что-то новое в голосе матери, подняла
голову.
- Да?
478
— Если у тебя что-нибудь не заладится, прошу тебя,
возвращайся домой. Помни, в Дрохеде для тебя всегда
найдется место. Что бы ты ни натворила, чем бы ни прови-
нилась, ты всегда можешь вернуться домой.
Взгляд Джастины смягчился.
— Спасибо, мам. В глубине души ты старушка непло-
хая, верно?
— Старушка? — ахнула Мэгги.— Какая же я старуха!
Мне только сорок три.
— О, господи! Так много?
Мэгги запустила в нее печеньем-елочкой и угодила по
носу.
— Вот негодяйка! — Она засмеялась. — Ты просто чу-
довище! Теперь я чувствую, что мне уже все сто.
Дочь широко улыбнулась.
Тут вошла Фиа проведать, что делается на кухне; Мэгги
обрадовалась ей как спасению.
— Знаешь, мама, что мне сейчас заявила Джастина?
Зрение Фионы ослабло, немалого труда ей стоило
теперь вести счета, но за потускневшими зрачками ум
сохранился по-прежнему зоркий.
— Откуда же мне знать? — спокойно заметила она и не
без испуга поглядела на зеленое печенье.
— Ну, иногда мне кажется, у вас с ней есть от меня кое-
какие секреты. Вот только что моя дочь ошарашила меня
новостью, и сразу являешься ты, а ведь тебя в кухне целую
вечность не видали.
— М-мм, хоть с виду и страшно, а на вкус недурно,—
оценила Фиа зеленое печенье.— Право, Мэгги, я вовсе не
затеваю у тебя за спиной заговоров с твоей дочкой. Что ты
на этот раз натворила? — обернулась она к Джастине,
которая опять заполняла тестом масленые и посыпанные
мукой противни.
— Я сказала маме, что буду актрисой, бабушка, только
и всего.
— Только и всего, а? Это правда или просто еще одна
твоя сомнительная шуточка?
— Чистая правда. Я вступаю в Каллоуденскую труппу.
— Ну и ну.— Фиа оперлась на стол, насмешливо
посмотрела в лицо дочери.— До чего дети любят жить
своим умом, не спросясь старших, а, Мэгги?
Мэгги промолчала.
— А ты что, меня не одобряешь, бабушка? — повысила
голос Джастина, уже готовая ринуться в бой.
— Не одобряю? Я? Живи как хочешь, Джастина, это не
479
мое дело. А кстати, по-моему, из тебя выйдет неплохая
актриса.
— Ты так думаешь? — изумилась Мэгги.
— Да, конечно, — подтвердила Фиа.— Джастина ведь
не из тех, кто поступает наобум — верно я говорю, внучка?
— Верно,— усмехнулась та, отвела влажную прядь,
упавшую на глаза, поглядела на бабушку с нежностью,
и матери подумалось, что к ней-то Джастина никакой
нежности не питает.
— Ты у нас умница, Джастина,— Фиа покончила с пе-
ченьем, за которое принялась было с такой опаской.
Совсем недурно, но я предпочла бы не зеленую глазурь,
а белую.
— Деревья белые не бывают,— возразила Джас
тина.
— Отчего же, если это елка, на ней может лежать
снег, — сказала Мэгги.
- Ну, теперь поздно, всех будет рвать зеленым!
засмеялась Джастина.
— Джастина!!!
— Ух! Извини, мам, я не в обиду тебе. Всегда забываю,
что тебя от каждого пустяка тошнит.
— Ничего подобного! — вспылила Мэгги.
— А я пришла в надежде на чашечку чая,— вмешалась
Фиа, придвинула стул и села,— Поставь чайник, Джасти
на, будь умницей.
Мэгги тоже села.
— По-твоему, у Джастины правда что-то получите)!,
мама? — с тревогой спросила она.
— А почему бы нет? — отозвалась Фиа, следя за тем,
как внучка истово, по всем правилам готовит чай.
— Может быть, у нее это просто случайное увлечение.
— Это у тебя случайное увлечение, Джастина? — осве
домилась Фиа.
— Нет,— отрезала Джастина, расставляя на старом
зеленом кухонном столе чашки с блюдцами.
— Выложи печенье на тарелку, Джастина, не ставь на
стол всю миску,— машинально заметила Мэгги,— И весь
кувшин молока тоже не ставь, ради бога, налей, как полага
ется, в молочник.
— Да, мама, хорошо, мама,— так же машинально
откликнулась Джастина.— Не понимаю, зачем на кух
не разводить такие церемонии. Мне только придется по
том возвращать все остатки по местам и мыть лишние та
релки.
480
— Делай, как тебе говорят. Так куда приятнее.
— Ладно, разговор у нас не о том,— напомнила Фиа.—
Я думаю, тут и обсуждать нечего. По-моему, надо дать
Джастине попытаться, и, скорее всего, попытка будет
удачная.
— Вот бы мне твою уверенность,— хмуро промолвила
Мэгги.
— А ты что, рассуждала насчет лавров и славы, Джа-
стина? — резко спросила бабушка.
— От лавров и славы я тоже не откажусь,— Джастина
вызывающе водрузила на кухонный стол старый коричне-
вый чайник и поспешно села.-- Уж не взыщи, мама, как
хочешь, а подавать на кухне чай в серебряном чайнике я не
стану.
— И этот вполне годится,— улыбнулась Мэгги.
— А, славно! Что может быть лучше чашечки чаю,—
блаженно вздохнула ,Фиа.— Зачем ты все выставляешь
перед матерью в самом невыгодном свете, Джастина? Ты
же прекрасно знаешь, суть не в богатстве и не в славе,
а в том, чтобы раскрыть себя.
— Раскрыть себя, бабушка?
- Ну, ясно. Суть в тебе самой. Ты чувствуешь, что
создана для сцены, правильно?
- Да.
— Тогда почему бы так маме прямо и не сказать? Че-
го ради ты ее расстраиваешь какой-то дурацкой болтов-
ней?
Джастина пожала плечами, залпом допила чай и протя-
нула матери пустую чашку.
— Почем я знаю,— буркнула она.
— Сама не знаю почему,— поправила Фиа.— Надо
полагать, на сцене говорят ясно и разборчиво. Но в актрисы
ты идешь, чтобы раскрыть то, что в тебе есть, так?
— Ну, наверно,— нехотя согласилась Джастина.
— Фу-ты! Все Клири одинаковы — вечная гордыня
и ослиное упрямство. Смотри, Джастина, научись обуз-
дывать свой норов, не то он тебя погубит. Экая глу-
пость — боишься, вдруг тебя поднимут на смех? А с чего,
собственно, ты взяла, что твоя мать уж такая бессердеч-
ная? — Фиа легонько похлопала внучку по руке.— Будь
помягче, Джастина. Не надо так от всех отгоражи-
ваться.
Но Джастина покачала головой.
— Не могу иначе,
Фиа вздохнула.
16 К. Маккалоу
481
— Что ж, девочка, в добрый путь, благословляю тебя,
только много ли пользы будет от моего благословения...
— Спасибо, бабушка, очень тебе признательна.
— Тогда будь добра, докажи свою признательность
делом — поищи дядю Фрэнка и скажи ему, что в кухне
готов чай.
Джастина вышла; Мэгги во все глаза глядела на мать.
— Честное слово, мама, ты просто изумительна.
Фиа улыбнулась.
— Что ж, согласись, я никогда не пыталась поучать
моих детей, как им жить и что делать.
— Да, правда,— с нежностью отозвалась Мэгги,— и мы
тоже всегда были тебе за это признательны.
Возвратясь в Сидней, Джастина прежде всего постара
лась вывести веснушки. К несчастью, оказалось, это долгая
работа, слишком их у нее много — придется потратить чуть
не целый год и потом всю жизнь не выходить на солнце,
чтоб веснушки не высыпали снова. Вторая забота была —
подыскать себе жилье, задача не из легких в Сиднее в ту
пору, когда люди строили себе отдельные дома, а поселить
ся в какой-нибудь многоэтажной махине под одной крышей
с кучей соседей считалось сущим проклятием. Но в конце
концов Джастина нашла квартирку из двух комнат на
набережной Ньютрел-Бей, в одном из огромных старых
зданий, которые давно утратили викторианское величие,
пришли в упадок и обращены были в сомнительные мебли
рашки. За квартирку эту брали пять фунтов и десять
шиллингов в неделю — при общей для всех постояльцои
ванной и кухне дороговизна несусветная. Но Джастину
новое жилище вполне устраивало. Хотя ее с детства и при-
учали хозяйничать, она вовсе не склонна была вить ce(w
уютное гнездышко.
Жизнь в этом доме, носящем название Босуэл-гарденс,
оказалась куда интересней, чем ученичество в Каллоудеп-
ском театре, где Джастина, кажется, только и делала, что
пряталась в кулисах, смотрела, как репетируют дру
гие, изредка участвовала в массовых сценах и заучивала
наизусть огромные куски из Шекспира, Шоу и Шери-
дана.
В Босуэл-гарденс было шесть квартир, считая ту, что
снимала Джастина, да еще комнаты, где обитала сама
хозяйка, миссис Дивайн. Эта особа шестидесяти пяти лот,
родом из Лондона, с глазами навыкате и привычкой жп
482
лостно сопеть носом, до крайности презирала Австралию
и австралийцев, однако не считала ниже своего достоинства
драть с них за квартиру втридорога. Кажется, самым боль-
шим огорчением в ее жизни были расходы на газ и электри-
чество, а самой большой слабостью — нежные чувства
к соседу Джастины, молодому англичанину, который пре-
весело пользовался этим преимуществом своей националь-
ности.
— Я не прочь потешить старую гусыню, повспоминать
с ней иногда родные края,— сказал он как-то Джастине.—
Зато она ко мне не придирается. Вам-то, милые девицы, не
разрешено зимой включать электрические камины, а мне
она сама дала камин и позволила жечь его хоть зимой, хоть
летом, если вздумается.
— Свинья,— равнодушно заметила Джастина.
Англичанина звали Питер Уилкинс, он был коммивоя-
жер. Загадочные светлые глаза соседки пробудили в нем
живейший интерес.
— Заглядывайте ко мне, я вас чайком напою,— крик-
нул он ей вдогонку.
Джастина стала заглядывать, выбирая время, когда
ревнивая миссис Дивайн не шныряла поблизости, и очень
быстро наловчилась отбиваться от Питеровых нежно-
стей. Годы, проведенные в Дрохеде, верховая езда и физи-
ческая работа наделили ее крепкими мускулами, и она
нимало не смущалась тем, что бить ниже пояса не пола-
гается.
— Черт тебя подери, Джастина! — Питер задохнулся
от боли, вытер невольные слезы.— Брось ты разыгрывать
недотрогу! Чему быть, того не миновать. Мы, знаешь ли, не
в Англии времен королевы Виктории, вовсе не требуется
блюсти невинность до самого замужества.
— А я и не собираюсь,— заметила Джастина, оправ-
ляя платье.— Просто еще не решила, кого удостоить сей
чести.
— Не такое уж ты сокровище! — злобно огрызнулся
Питер: она его ударила очень больно.
— Верно, не сокровище, Пит. Меня такими шпильками
не проймешь. И на свете полным-полно охотников до любой
девчонки, была бы только нетронутая.
— И охотниц тоже полно. Погляди хоть на нижнюю
квартиру.
— Гляжу, гляжу,— сказала Джастина.
В нижней квартире жили две лесбиянки, они вос-
торженно встретили появление в доме Джастины и не сразу
16*
483
сообразили, что нимало ее не привлекают и попросту но
интересуют. Сперва она не совсем понимала их намеки,
когда же они всеми словами объяснили что к чему, только
равнодушно пожала плечами. Довольно скоро отношении
наладились — Джастина стала для этих девиц жилеткой,
в которую плачут, беспристрастным судьей и надежной
гаванью при всякой буре; она взяла Билли на поруки, когда
та угодила в тюрьму; свезла Бобби в больницу, чтоб ой
сделали промывание желудка, когда та после особенно
жестокой ссоры с Билли наглоталась чего не надо; наотрез
отказывалась принять чью-либо сторону, если на горизонте
которой-нибудь из подружек вдруг замаячит какая-нибудь
Пэт, Эл, Джорджи или Ронни. Но до чего беспокойна такал
любовь, думалось ей. Мужчины тоже дрянь, но все-таки
другой породы, это хотя бы занятно.
Итак, подруг хватало — и прежних, школьных, и но
вых, по дому и театру, а сама она была неплохим другом.
Она ни с кем не делилась своими горестями, как другие
делились с ней,— на то у нее имелся Дэн,— хотя немногие
горести, в которых она все же признавалась, как будто но
слишком ее терзали. А подруг больше всего поражало
в Джастине редкостное самообладание — ничто не могло
выбить ее из колеи, казалось, она выучилась этому с мла
денчества.
Пуще всего так называемых подруг занимало — как,
когда и с чьей помощью Джастина решится наконец стать
настоящей женщиной, но она не спешила.
Артур Лестрендж необычайно долго держался в театра
Альберта Джонса на ролях героев-любовников, хотя еще ап
год до прихода в труппу Джастины он не без грусти про-
стился с молодостью: ему стукнуло сорок. Лестрендж был
опытный, неплохой актер, недурен собой — ладная фигура,
мужественное, с правильными чертами лицо в рамке свет
лых кудрей,— и зрители неизменно награждали его апло-
дисментами. В первый год он просто не замечал Джасти
ны — новенькая была тиха, скромна и послушно исполни
ла, что велели. Но к исходу года она окончательно
избавилась от веснушек и уже не сливалась с декорациями,
а становилась все заметней.
Исчезли веснушки, потемнели с помощью косметики
брови и ресницы, и в Джастине появилась неброская, тайн
ственная прелесть. Она не обладала ни яркой красотой
Люка О'Нила, ни утонченным изяществом матери. Фи
гурка недурна, но не из ряда вон, пожалуй, чересчур
худенькая. Только огненно-рыжие волосы сразу привлеки
484
ют внимание. Но вот на сцене она становилась неузнавае-
ма — то поистине Елена Прекрасная, то безобразнее злей-
шей ведьмы.
Артур впервые приметил ее, когда ей в учебном порядке
велено было как бы от лица совсем разных людей прочитать
отрывок из Конрадова «Лорда Джима». Она была просто
великолепна; Артур видел, что Альберт Джонс в восторге,
и понял наконец, почему режиссер тратит на новенькую
столько времени. Мало того что у нее редкостный врожден-
ный дар подражания,—* необыкновенно выразительно каж-
дое ее слово. Да еще голос, драгоценнейший дар для
актрисы — низкий, с хрипотцой, проникающий прямо в ду-
шу.
Вот почему позже, увидев ее с чашкой чая в руке
и с раскрытой книгой на коленях, Артур подошел и сел
рядом.
— Что вы читаете?
Джастина подняла глаза, улыбнулась.
— Пруста.
— А вы не находите, что он скучноват?
— Пруст скучноват? Ну, разве что для тех, кто не
любит сплетен. Ведь Пруст, он такой. Завзятый старый
сплетник.
Артур Лестрендж внутренне поежился — похоже, эта
умница смотрит на него свысока, но он решил не обижать-
ся. Просто уж очень молода.
— Я слышал, как вы читали Конрада. Блистательно.
— Благодарю вас.
— Может быть, выпьем как-нибудь вместе кофе и обсу-
дим ваши планы на будущее?
— Что ж, можно,— сказала Джастина и опять взялась
за Пруста.
Он порадовался, что предложил не ужин, а всего лишь
кофе: жена держит его в строгости, а ужин предполагает
такую меру благодарности, какой от Джастины вряд ли
дождешься. Однако он не забыл об этом случайном пригла-
шении и повел ее в захудалое маленькое кафе подальше от
центра — уж наверно жене и в голову не придет искать его
в таком месте.
Джастине давно надоело, будто пай-девочке, отказы-
ваться, когда предлагают сигарету, и она выучилась ку-
рить. И теперь, когда они сели за столик, она вынула из
сумки нераспечатанную пачку сигарет, аккуратно отверну-
ла край целлофановой обертки, чтобы не слетела прочь —
только-только открыть клапан и достать сигарету. Артур
485
с ‘ насмешливым любопытством следил за этой истовой
аккуратностью.
— Охота вам возиться, Джастина? Содрали бы обертку,
и дело с концом.
— Терпеть не могу неряшества.
Он взял у нее сигареты, задумчиво погладил оставлен*
ную в целости оболочку.
— Ну-с, будь я учеником знаменитого Зигмунда
Фрейда...
— Будь вы Фрейд — что дальше? — Джастина подня
ла голову, рядом стояла официантка.— Мне cappuccino \
пожалуйста.
Он подосадовал, что она распорядилась сама, но не стал
придираться, поглощенный другими мыслями.
— Мне, пожалуйста, кофе по-венски. Да, так вот
о Фрейде. Хотел бы я знать, как бы он это расценил? Сказал
бы, пожалуй...
Джастина отняла у него пачку, открыла, вынула сигаре
ту и закурила, прежде чем он успел достать из кармана
спички.
— Итак?..
— Фрейд решил бы, что вы предпочитаете сберечь себя
в целости и сохранности, верно?
Несколько мужчин с любопытством обернулись на
неожиданный в этом прокуренном кафе заливистый смех.
— Вот как? Это что же, Артур, попытка окольным
путем выяснить, сохранила ли я девственность?
Он сердито прищелкнул языком.
— Джастина! Я вижу, кроме всего прочего, мне при
дется научить вас тонкому искусству уклончивости.
— Кроме чего такого прочего, Артур? — Она облокоти
лась на стол, глаза ее поблескивали в полутьме.
— Ну, чему там вам еще надо учиться?
— Вообще-то я довольно грамотная.
— Во всех отношениях?
— Ого, как выразительно вы умеете подчеркнуть нуж
ное слово! Великолепно, я непременно запомню, как вы это
произнесли.
— Есть вещи, которым можно научиться только на
опыте,— сказал он мягко, протянул руку и заправил зави
ток волос ей за ухо.
— Вот как? Мне всегда хватало обыкновенной наблю
дательности.
1 Кофе с молоком (иг.).
486
— Да, но если это касается любви? — Слово это он
произнес с чувством, но не пережимая.— Как вы можете
сыграть Джульетту, не зная, что такое любовь?
— Весьма убедительный довод. Согласна.
— Были вы когда-нибудь влюблены?
— Нет.
— Но вы знаете хоть что-нибудь о любви? — На сей раз
он всего выразительней произнес не «любовь», а «хоть что-
нибудь».
— Ровно ничего.
— Ага! Значит, Фрейд был бы прав?
Джастина взяла со стола свои сигареты, с улыбкой
посмотрела на целлофановую обертку.
— В каком-то смысле — пожалуй.
Он быстрым движением ухватил снизу целлофан, сдер-
нул, мгновенье подержал, потом истинно актерским
жестом скомкал и кинул в пепельницу; прозрачный комок
зашуршал, зашевелился, расправляясь.
— С вашего разрешения я хотел бы научить вас, что
значит быть женщиной.
Минуту Джастина молча смотрела, как причудливо
корчится и выгибается в пепельнице смятая прозрачная
обертка, потом чиркнула спичкой и осторожно подожгла
целлофан.
— Почему бы нет? — спросила она у вспыхнувшего на
мгновенье огня.— В самом деле, почему бы и нет?
— Так быть ли тут волшебным прогулкам при луне
и розам и нежным и страстным речам, или да будет все
кратко и пронзительно, как стрела? — продекламировал
он, прижав руку к сердцу.
Джастина рассмеялась.
— Ну что вы, Артур! Я-то надеюсь, что будет скорее
долго и пронзительно. Только, уж пожалуйста, без луны
и роз. Я не создана для нежностей, меня от них тошнит.
Он посмотрел на нее изумленно и не без грусти, покачал
головой.
— Ох, Джастина! Все на свете созданы для нежно-
стей, даже вы, бесчувственная весталка. Когда-нибудь вы
в этом убедитесь. Вам еще как захочется этих самых неж-
ностей.
— Пф-ф! — Она встала.— Идемте, Артур, покончим
с этим, пока я не передумала.
— Как? Прямо сейчас?!
— А почему же нет? Если у вас не хватает денег на
номер в гостинице, так у меня полно.
487
До отеля «Метрополь» было совсем недалеко; Джастина
непринужденно взяла Артура под руку, и они, смеясь,
пошли по дремотно тихим улицам. В этот час, слишком
поздний для тех, кто отправляется ужинать в ресторан, но
еще ранний для театрального разъезда, на улицах было
почти безлюдно, лишь кое-где — кучки отпущенных на
берег американских матросов да стайки девчонок, которые
словно бы разглядывают витрины, но целятся на тех же
матросов. На Артура с его спутницей никто не обращал
внимания, и это его вполне устраивало. Оставив Джастину
у дверей, он забежал в аптеку и через минуту вышел, очень
довольный.
— Ну вот, все в порядке, моя дорогая.
— Чем это вы запаслись? «Французскими подароч-
ками?»
Он поморщился.
— Боже упаси. Эта гадость отравляет все удоволь-
ствие. Нет, я взял для тебя пасту. А откуда тебе известно
про «французские подарочки»?
— После семи лет обучения в католическом пансионе?
По-вашему, мы там только и делали, что читали молит-
вы? — Джастина усмехнулась.— Делать-то мало что дела-
ли, но говорено было обо всем.
Мистер и миссис Смит осмотрели свои владения, кото-
рые для сиднейской гостиницы тех времен оказались не так
уж плохи. Эпоха роскошных отелей «Хилтон» еще не
настала. Номер был просторный, с великолепным видом на
гавань и Сиднейский мост. Без ванной, разумеется, но, под
стать прочей обстановке — мастодонтам в викторианском
стиле,— имелся громоздкий мраморный умывальник с кув-
шином и тазом.
— Ну, а теперь что я должна делать? — спроси-
ла Джастина и раздернула занавески.— Красивый вид,
правда?
— Красивый. А что делать... ну, конечно, снять с себя
лишнее.
— Только лишнее? — ехидно спросила Джастина.
Он вздохнул.
— Скинь все! Надо чувствовать другого всей кожей.
Быстро, аккуратно, без малейшей застенчивости Джа-
стина разделась, подошла к кровати и раскинулась на ной,
— Так, Артур?
— О боже милостивый! — выдохнул он, тщательно
складывая брюки: жена всегда проверяла, не помяты ли
они.
488
— А что? В чем дело?
— Вот что значит настоящая рыжая девчонка.
— А вы думали, на мне красные перья?
— Перестань острить, детка, сейчас это совсем некста-
ти.— Он втянул живот, повернулся, молодцевато подошел
и, пристроясь рядом, принялся умело осыпать короткими
поцелуями щеку Джастины, шею, левую грудь.— М-мм,
какая ты приятная.— Он обнял ее,— Вот так! Приятно, а?
— Да, пожалуй. Да, очень даже приятно.
И наступило молчание, слышались только поцелуи да
изредка невнятный шепот. В ногах кровати возвышался
старомодный туалетный стол, какой-то эротически настро-
енный их предшественник наклонил зеркало так, что в нем
отражалась арена любовных битв.
— Погаси свет, Артур.
— Нет-нет, моя прелесть! Урок номер один: в любви
нет таких поворотов, которые не выносили бы света.
Умело ее подготовив, Артур приступил к главному.
Джастина не ощутила особого неудобства — немного боль-
но и никаких таких восторгов, а впрочем, какое-то ласково
снисходительное чувство; поверх плеча Артура взгляд ее
уперся в зеркало в ногах кровати... Зрелище оказалось
презабавное.
Она взглянула раз, другой. Порывисто прижала к губам
кулак, закусила костяшки пальцев, как-то захлебнулась
стоном.
— Ну-ну, ничего, моя прелесть! Все позади, теперь уже
не может быть слишком больно,— шепнул Артур.
Грудь ее судорожно сотрясалась, словно от рыданий; он
обнял ее крепче, невнятно забормотал какие-то ласковые
слова.
Вдруг Джастина откинула голову, жалобно простонала
и закатилась громким, заливистым, неудержимым смехом.
И чем бессильней злился растерянный, взбешенный Артур,
тем отчаянней она хохотала, хохотала до слез и только
слабо показывала пальцем на зеркало в ногах кровати. Все
тело ее содрогалось — но, увы, несколько по-иному, чем
предвкушал злосчастный Артур.
Во многих отношениях Джастина была гораздо ближе
Дэну, чем мать, но то, что оба они чувствовали к матери,
оставалось само по себе. Чувство это нисколько не мешало
и не противоречило тому, что связывало брата и сестру. То,
другое, соединило их очень рано и прочно и с годами только
489
крепло. Когда Мэгги освободилась наконец от работы на
выгонах, которая годами не давала ей ни отдыха ни срока,
дети уже подросли настолько, что учились писать за ку-
хонным столом миссис Смит, а поддержку и утешение
навсегда привыкли находить друг в друге.
Характеры у них были очень разные, но немало общих
вкусов и склонностей, а когда они во вкусах расходились,
то относились к этому терпимо: чутье подсказывало ува-
жать странности другого и даже ценить несходство, иначе
друг с другом стало бы, пожалуй, скучновато. Они отлично
изучили друг друга. Для Джастины было естествен-
но осуждать изъяны в других и не замечать их в себе, для
Дэна же естественно понимать и прощать чужие изъя-
ны, но беспощадно судить свои. Джастина в себе ощуща-
ла непобедимую силу, Дэн себя считал безнадежно
слабым.
И каким-то образом из всего этого родилась едва ли но
идеальная дружба, та, для которой нет на свете невозмож-
ного. Но Джастина была куда разговорчивей, а потому Дэн
узнавал про нее и про ее чувства гораздо больше, чем она —
про него. В нравственном смысле она была подчас туповата,
не признавала ничего святого, и Дэн считал, что должен
пробудить в сестре дремлющую совесть. А потому он крот-
ко выслушивал все, что бы она ни говорила, с нежностью
и состраданием, которые злили бы Джастину безмерно,
подозревай она о них. Но она ничего такого не подозревала;
она выкладывала терпеливому слушателю решительно все
с тех давних пор, когда малыш только-только научился
слушать и что-то понимать.
— Угадай, чем я занималась вчера вечером? — спроси
ла она, заботливо поправляя широкополую соломенную
шляпу, чтобы лицо и шея оставались в тени.
— В первый раз выступала в главной роли? — сказал
Дэн.
— Балда! Неужели я тебя не позвала бы, чтоб ты
посмотрел! Отгадывай еще.
— Изловчилась наконец — не дала Бобби поколотить
Билли?
— Холодно, холодно.
Дэн пожал плечами, ему уже немного надоело.
— Понятия не имею.
Они сидели на траве в церковном саду, под сенью
исполинского готического Храма пресвятой девы. Дэн но
телефону предупредил сестру, что будет слушать какую-то
особенную службу — не придет ли Джастина к храму
490
немного раньше, они бы повидались? Джастина, конеч-
но, согласилась, ей не терпелось рассказать о своем при-
ключении.
Дэн учился в Ривервью-колледже последний год, до
окончания оставалось совсем недолго; он был теперь старо-
ста школы, капитан крикетной команды, и регби, и теннис-
ной, и по ручному мячу. И вдобавок еще первый ученик
в классе. Ему минуло семнадцать, рост — шесть футов
и два дюйма, звонкий мальчишеский голос давно перешел
в баритон, и при этом Дэн счастливо избежал напастей
переходного возраста: ни прыщей, ни неуклюжести, ни
выпирающего кадыка. Пушок на щеках такой светлый, что
бриться еще не обязательно, но в остальном это уже не
мальчишка, а взрослый юноша. Только по форменной
одежде и узнаешь, что он еще школьник.
День выдался солнечный. Дэн снял соломенную шляпу,
растянулся на траве; Джастина, сидя рядом, согнулась,
обхватила колени руками, из страха перед веснушками
надо прятать от солнца каждый клочок обнаженной кожи.
Дэн лениво приоткрыл один синий глаз, поглядел на
сестру.
— Чем же ты вчера вечером занималась, Джас?
— Потеряла свою девственность. По крайней мере, так
я думаю.
Оба глаза широко раскрылись.
— Вот балда!
— Пф-ф! И давно пора. Ну как я стану хорошей
актрисой, если понятия не имею, что происходит между
мужчиной и женщиной?
— Надо бы поберечь себя для того, за кого ты выйдешь
замуж.
Джастина досадливо сморщилась.
— Ты какое-то ископаемое, Дэн, иногда просто неловко
слушать. Может, с тем, за кого я выйду замуж, я встречусь
только в сорок лет? А до тех пор что прикажешь делать?
Замариновать себя, что ли? Ты что же, сам собираешься
хранить невинность до женитьбы?
— Вряд ли я когда-нибудь женюсь.
— Ну и я вряд ли выйду замуж. И что тогда? Перевя-
зать невинность голубой ленточкой и запрятать в сундук
с приданым, которого у меня вовсе и нет? Я не желаю до
самой смерти только гадать, что да как.
Дэн широко улыбнулся.
— Ну, теперь тебе уже не придется гадать.
Он перевернулся на живот, подпер подбородок ладонью
491
и внимательно посмотрел на сестру, лицо у него стало
кроткое, озабоченное.
— И как, ничего? Или ужасно? Очень было противно?
Губы ее дрогнули, она чуть помолчала, вспоминая.
— Нет, совсем не противно. Да и не ужасно. Но, право,
не понимаю, почему все так захлебываются от восторга.
Довольно приятно, и не более того. А ведь я не кинулась
к первому встречному, выбрала с толком — он очень
привлекательный и далеко не мальчишка, человек с
опытом.
Дэн вздохнул.
— Ты и правда балда, Джастина. Мне куда спокойней
было бы, если б ты сказала: «С виду он не бог весть что, но
мы познакомились, и я просто не устояла». Я даже могу
понять, что ты не хочешь ждать замужества, но все-таки
этого надо захотеть потому, что тебя потянуло к человеку,
Джас. А не просто чтобы попробовать, как это делается. Но
удивительно, что ты не получила никакой радости.
Веселое торжество слиняло с лица Джастины.
— О, черт тебя подери, ты все испортил, теперь я и
правда чувствую себя ужасно. Если б я тебя не знала, я бы
подумала, ты хочешь втоптать меня в грязь... ну, не меня,
так мои теории.
— Но ты меня знаешь, правда? Никогда я не стану
втаптывать тебя в грязь, но рассуждаешь ты иногда просто
по-дурацки, глупей некуда.— И Дэн докончил медленно,
торжественно: — Я — голос твоей совести, Джастина
О’Нил.
— Вот это верно, балда.— Забыв, что надо прятаться от
солнца, Джастина откинулась на траву рядом с братом, так,
чтобы он не видел ее лица.— Слушай, ты ведь понимаешь,
почему я это сделала. Правда?
— Ох, Джасси,— начал он с грустью, но она не далп
ему договорить, перебила горячо, сердито:
— Я никогда, никогда, никогда никого не полюблю!
Только попробуй полюбить человека — и он тебя убивает.
Только почувствуй, что без кого-то жить не можешь,— и
он тебя убивает. Говорю тебе, в этом люди все одинв
ковы!
Его всегда мучило, что она чувствует — судьба обдели
ла ее любовью, мучило тем сильней, что он знал — это из-за
него. Если можно назвать какую-то самую вескую причину,
по которой сестра так много для него значила, главным,
наверно, было одно — ее любовь к нему ни разу, ни на миг
не омрачили ни зависть, ни ревность. Дэн жестоко страдпл:
492
его-то любят все, он — средоточие Дрохеды, а Джастина
где-то в стороне, в тени. Сколько он молился, чтобы стало
по-другому, но молитвы ничего не меняли. Вера его от этого
не уменьшалась, только еще острей стало сознание, что
придется когда-нибудь заплатить за эту любовь, так щедро
изливаемую на него в ущерб Джастине. Она держалась
молодцом, она даже сама себя убедила, будто ей и так
хорошо — на отшибе, в тени, но Дэн чувствовал, как ей
больно. Он знал. В ней очень, очень многое достойно любви,
а в нем — так мало. Безнадежно было доискиваться иных
причин, и Дэн решил: львиная доля дается ему за то, что он
красивый и куда покладистей, легче ладит с матерью и со
всеми в Дрохеде. И еще потому, что он мужчина. От него
почти ничего не ускользало — разве лишь то, чего он про-
сто не мог знать; никогда и никому Джастина так не
доверялась, за всю жизнь никто больше не стал ей так
душевно близок. Да, мама значит для нее много больше,
чем она признается самой себе.
Но я все искуплю, думал Дэн. Я-то ничем не обделен.
Надо как-то за это заплатить, как-то ей все возместить.
Он нечаянно глянул на часы, гибким движением под-
нялся; как ни огромен его долг сестре, еще больше долг
перед богом.
— Мне пора, Джас.
— Уж эта твоя паршивая церковь! Перерастешь ты
когда-нибудь эту дурацкую игру?
— Надеюсь, что нет.
— Когда мы теперь увидимся?
— Ну, сегодня пятница, так что как всегда — завтра
в одиннадцать здесь.
— Ладно. Будь паинькой.
Он уже надел соломенную шляпу и зашагал прочь, но,
услышав эти слова, с улыбкой обернулся:
— Да разве я не паинька?
Джастина весело улыбнулась в ответ:
— Ну что ты! Ты сказочно хорош, таких на свете не
бывает! Это я вечно что-нибудь да натворю. До завтра!
Громадные двери Храма пресвятой девы обиты были
красной кожей; Дэн неслышно отворил одну и просколь-
знул внутрь. Можно бы и еще несколько минут побыть
с Джастиной, но Дэн любил приходить в церковь пораньше,
пока ее еще не заполнили молящиеся и не перекатываются
по ней вздохи и кашель, шуршанье одежды и шепот. На-
сколько лучше одному. Только ризничий зажигает свечи на
главном алтаре — диакон, сразу безошибочно определил
493
Дэн. Преклонил колена перед алтарем, перекрестился и ти-
хо прошел между скамьями.
Он опустился на колени, оперся лбом на сложенные ру-
ки и отдался течению мыслей. То не была осознанная мо-
литва, просто весь он слился с тем неуловимым и, однако,
явственно, осязаемо ощутимым, несказанным, священным,
чем, казалось ему, напоен здесь самый воздух. Будто он,
Дэн, обратился в огонек одной из маленьких лампад, что
трепещут за красным стеклом и, кажется, вот-вот погаснут,
но, поддерживаемые немногими живительными каплями,
неустанно излучают далеко в сумрак свой малый, но на-
дежный свет. В церкви Дэну всегда становилось покойно,
он растворялся в тишине, забывал о своем человеческом
«я». Только в церкви он на месте и не в разладе с самим
собой и его оставляет боль. Ресницы его опустились, он
закрыл глаза.
С галереи, от органа, послышалось шарканье ног,
шумно вздохнули мехи — готовился к своей работе орга-
нист. Мальчики из хора собирались заранее, надо было еще
раз прорепетировать перед началом. Предстояла, как всег-
да по пятницам, лишь обычная дневная служба, но отправ-
лял ее один из преподавателей Ривервью-колледжа, он
дружен был с Дэном, и Дэн хотел его послушать.
Орган выдохнул несколько мощных аккордов, потом,
все тише, тише, зазвучали переливы аккомпанемента, и в
сумрак, под каменное кружево сводов, взлетел одинокий
детский голос, слабый, высокий, нежный, голос бес-
конечной, неземной чистоты — те немногие, кто был сей
час в огромном пустом храме, невольно закрыли глаза,
скорбя об утраченной чистоте, о невинности, которая ужо
не вернется.
Panis angelicus,
Fit panis hominum,
Dat panis coelicus
Figuris terminum,
О res mirabilis,
Manducat Dominus
Pauper, pauper,
Servus et humilis...
Хлеб ангелов, небесный хлеб, о, чудо. Из пучины
скорбей взываю к тебе, о господи, услышь меня! Приклони
слух твой, внемли моей мольбе. Не оставь меня, господи, но
оставь меня. Ибо ты мой владыка и повелитель, а я сми
репный tbqh слуга. В глазах твоих возвышает одна лишь
494
добродетель. Ты не смотришь, красивы или уродливы
лицом твои слуги. Для тебя важно*одно лишь сердце. Толь-
ко в тебе исцеление, только в тебе я обретаю покой.
Одиноко мне, господи. Молю тебя, да кончится скорей
жизнь, потому что жизнь — это боль. Никто не понимает,
что мне, так щедро одаренному, так мучительно больно
жить. Но ты понимаешь, и только твое утешение поддержи-
вает меня. Чего бы ни спросил ты с меня, господи, я все
отдам, ибо люблю тебя. И если могу о чем-то просить тебя,
прошу лишь об одном — все иное позабыть навеки, в тебе
обрести забвение...
— Что ты притихла, мама? — спросил Дэн,— О чем
задумалась? О Дрохеде?
— Нет,— сонно отозвалась Мэгги.— О том, что я ста-
рею. Сегодня утром нашла у себя с полдюжины седых
волос, и кости ноют.
— Ты никогда не будешь старая, мама,— спокойно
заверил Дэн.
— Хорошо бы, если б так, милый, только, к сожалению,
ты ошибаешься. Меня стало тянуть сюда, к воде, а это
верный признак старости.
Они лежали под теплым зимним солнцем на траве
у Водоема, на разостланных полотенцах. У дальнего края
широкой чаши вода шумела, бурлила, кипела ключом, от
нее шел едкий запах серы и понемногу слабел, растворялся
в воздухе. Плавать здесь, в пруду — зимой это было одно из
самых больших наслаждений. Все хвори и немощи надви-
гающейся старости как рукой снимает, подумала Мэгги,
повернулась, легла на спину, головою в тень огромного
поваленного ствола, на котором давным-давно сидела
она с отцом Ральфом. Очень давно это было; не удалось
пробудить в себе хотя бы самый слабый отзвук того,
что уж наверно чувствовала она, когда Ральф ее поце-
ловал.
Она услышала, что Дэн встает, и открыла глаза. Он
всегда был ее крошка, милый, прелестный малыш; с гордо-
стью следила она, как он растет и меняется, но все переме-
ны, день ото дня более заметные признаки зрелости
виделись ей сквозь прежней облик все того же ее соб-
ственного смеющегося малыша. Ни разу еще ей не прихо-
дило в голову, что он во всех отношениях уже давно не
ребенок.
И лишь сейчас, когда он стоял перед нею «во весь рост
495
в одних купальных трусах, на фоне яркого неба, она вдруг
поняла.
Боже правый, все кончилось! И детство, и отрочество.
Он взрослый, он мужчина. Гордость, досада, затаенное
истинно женское умиление, пугающее сознание какой-то
неминуемой беды, гнев, восхищение, печаль — все это и
еще много чего ощутила Мэгги, глядя на сына. Страшно
это — породить мужчину, много страшней породить его
таким. Таким поразительно мужественным, таким порази-
тельно красивым.
Вылитый Ральф де Брикассар, и что-то от нее тоже. Как
могла она не ощутить волнения, узнав в этом еще очень
юном теле другое, с которым ее соединяли когда-то лю-
бовные объятия? Она закрыла глаза, смутилась, обозлилась
на себя за то, что увидела в сыне мужчину. Неужели и он
теперь видит в ней женщину, или она для него по-прежне-
му всего лишь загадочный символ — мама? О, черт его
возьми, черт возьми! Как он смел стать взрослым?
Она опять открыла глаза и вдруг спросила:
— Ты уже что-нибудь знаешь о женщинах, Дэн?
Он улыбнулся.
— Откуда берутся пчелки и птички?
— Ну, имея сестрицей Джастину, простейшие сведе-
ния ты, конечно, получил. Стоило ей впервые раскрыть
учебник физиологии — и она пошла выкладывать свои
познания каждому встречному и поперечному. Нет, я о
другом — ты уже пробовал следовать ее лекциям на прак-
тике?
Дэн коротко покачал головой, опустился на траву подло
матери, заглянул ей в лицо.
— Как странно, что ты об этом спросила, мам. Я дав-
но хотел с тобой об этом поговорить, но все не знал, как на-
чать.
— Тебе еще только восемнадцать, милый. Не рановато
ли переходить от теории к практике? (Только восемнад-
цать. Только. Но ведь он — мужчина, не так ли?)
— Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. О том,
чтобы совсем не переходить к практике.
Какой ледяной ветер дует с гор. Почему-то она только
сейчас это заметила. Где же ее халат?
— Совсем не переходить к практике,— повторила она
глухо, и это был не вопрос.
— Вот именно. Не хочу этого, никогда. Не то чтобы
я совсем про это не думал и мне не хотелось бы жены и де-
тей. ХочетМ. Но я не могу. Потому что нельзя вместить
496
сразу любовь к жене и детям и любовь к богу — такую,
какой я хочу его любить. Я давно это понял. Даже не по-
мню, когда я этого не понимал, и чем становлюсь старше,
тем огромней моя любовь к богу. Это огромно и непостижи-
мо — любить бога.
Мэгги лежала и смотрела в эти спокойные, отрешенные
синие глаза. Такими когда-то были глаза Ральфа. Но горит
в них какой-то огонь, которого в глазах Ральфа не было.
А быть может, он пылал и в глазах Ральфа, но только в во-
семнадцать лет? Было ли это? Быть может, такое только
в восемнадцать и бывает? Когда она вошла в жизнь Ральфа,
он был уже десятью годами старше. Но ведь ее сын —
мистик, она всегда это знала. А Ральф и в юности навряд ли
склонен был к мистике. Мэгги проглотила застрявший
в горле ком, плотней завернулась в халат, холод одиноче-
ства пробирал до костей.
— Вот я и спросил себя, чем покажу я богу всю силу
моей любви? Я долго бился, уходил от ответа, я не хотел его
видеть. Потому что мне хотелось и обыкновенной человече-
ской жизни, очень хотелось. И все-таки я знал, чем должен
пожертвовать, знал... Только одно могу я принести в дар
господу, только этим показать, что в сердце моем ничто
и никогда не станет превыше него. Отдать единственное,
что с ним соперничает,— вот жертва, которой господь от
меня требует. Я господень слуга, и соперников у него не
будет. Я должен был выбирать. Всем позволит он мне обла-
дать и наслаждаться, кроме одного.— Дэн вздохнул, теребя
золотистое перышко дрохедской травы.— Я должен пока-
зать ему, что понимаю, почему при рождении он дал мне
так много. Должен показать, что сознаю, как мало значит
моя жизнь вне его.
— Это невозможно, я тебе не позволю! — вскрикнула
Мэгги. Потянулась, стиснула его руку выше локтя. Ка-
кая гладкая кожа, и под нею — скрытая сила, совсем
как у Ральфа. Совсем как у Ральфа! И потерять право
ощутить на этой коже прикосновение нежной девичьей
руки?
— Я стану священником,— сказал Дэн.— Стану слу-
жить богу безраздельно, отдам ему все, что у меня есть
и что есть я сам. Дам обет бедности, целомудрия и смире-
ния. От избранных своих слуг он требует преданности
безраздельной. Это будет нелегко, но я готов.
Какие у нее стали глаза! Словно он убил ее, втоптал
в пыль и прах. Он не подозревал, что придется вынести
и это, он мечтал, что она станет им гордиться» что рада
497
будет отдать сына богу. Ему говорили, что для мате-
ри это — восторг, высокое счастье, конечно же, она
согласится. А она смотрит на него так, словно, стано-
вясь священником, он подписывает ей смертный при-
говор.
— Я всегда только этого и хотел,— сказал Дэн с отчая-
нием, глядя в ее глаза, полные смертной муки.— Ох, мама,
неужели ты не понимаешь? Никогда, никогда я ничего
другого не хотел, только стать священником! Я иначе но
могу!
Пальцы ее разжались; Дэн опустил глаза — там, где
мать сжимала его руку, остались белые пятна и тонкие
полумесяцы на коже — следы впившихся в нее ногтей.
Мэгги запрокинула голову и засмеялась — громко, неу-
держимо, истерически, и казалось, никогда не смолкнет
этот горький, язвительный смех.
— Прекрасно, просто не верится! — задыхаясь, выго-
ворила она наконец, дрожащей рукой утерла навернувшие-
ся слезы.— Нет, какая насмешка! Пепел розы, сказал он
в тот вечер, когда мы поехали к Водоему. И я не поняла,
о чем он. Пепел, прах. Прах еси и во прах обратишься.
Церкви принадлежишь и церкви отдан будешь. Велико-
лепно, превосходно! Будь проклят бог, гнусный, подлый
господь бог! Злейший враг всех женщин, вот он кто! Мы
стараемся что-то создать, а он только и знает что разру-
шать!
— Не надо, мама! Не надо, молчи! — рыданием вырва
лось у Дэна.
Его ужасала боль матери, но он не понимал ни этой
боли, ни того, что она говорит. Слезы текли по его лицу,
сердце рвалось, вот уже и начинаешь приносить жертвы, да
такие, что и во сне не снилось. Но хоть он и плачет о матери,
даже ради нее не может он отказаться от жертвы. Он дол-
жен принести свой дар — и чем тяжелей его принести, тем
дороже этот дар господу.
Она заставила его плакать — впервые за всю его жизнь.
И тотчас задавила в себе гнев и горе. Нет, это несправедли-
во — вымещать что-то на нем. Он такой, каким его сделали
полученные гены. Или его бог. Или бог Ральфа. Он свет ее
жизни, ее сын. Из-за матери он не должен страдать —
никогда.
— Не плачь, Дэн,— зашептала Мэгги и погладила его
руку, на которой краснели следы ее недавней гневной
вспышки.— Извини, я не хотела так говорить. Просто ты
меня ошарашил. Конечно, я рада за тебя, правда, рада.
498
Как же иначе? Просто я этого не ждала.— Она слабо за-
смеялась.— Ты меня вдруг оглушил, будто камнем по
голове.
Дэн смигнул слезы, неуверенно посмотрел на мать.
С чего ему померещилось, будто он ее убил? Вот они, мами-
ны глаза, такие же, как всегда, такие живые, столько в них
любви. Крепкие молодые руки сына обхватили ее, обняли
сильно и нежно.
— Ты правда не против, мама?
— Против? Может ли добрая католичка быть против,
когда сын становится священником? Так не бывает! —
Мэгги вскочила.— Брр! Как холодно стало! Поедем-ка
домой.
Они приехали сюда не верхом, а на вездеходе; и теперь
Дэн устроился на высоком сиденье за рулем, Мэгги села
рядом. Прерывисто вздохнула, почти всхлипнула, отвела
спутанные волосы, упавшие на глаза.
— Ты уже решил, куда поступишь?
— Наверно, в колледж святого Патрика. По крайней
мере, для начала. А потом уже вступлю в монашеский
орден. Я хотел бы в орден Иисуса, но еще не совсем уверен,
поэтому мне рано идти прямо к иезуитам.
Широко раскрытыми глазами смотрела Мэгги на рыже-
ватый луг за рябым от разбившейся мошкары ветровым
стеклом ныряющей на ухабах машины.
— Я придумала кое-что получше, Дэн.
— Да? — Он сосредоточенно правил; дорога с годами
становилась все хуже, и каждый раз поперек валились
какие-нибудь стволы и колоды.
— Я пошлю тебя в Рим, к кардиналу де Брикассару.
Помнишь его?
— Помню ли! Что за вопрос, мама! Я его, наверно, и
за миллион лет не забыл бы. Для меня он — совершен-
ство, идеал пастыря. Если бы мне стать таким, это будет
счастье.
— Идеал — тот, чьи дела идеальны,— резко сказала
Мэгги.— Но я могу вверить тебя его попечению, я знаю,
ради меня он о тебе позаботится. Ты можешь поступить
в семинарию в Риме.
— Ты серьезно, мама? Правда? — Радость на лице
Дэна сменилась тревогой.— А денег хватит? Это обойдется
гораздо дешевле, если я останусь в Австралии.
— По милости упомянутого кардинала де Брикассара
у тебя всегда будет вполне достаточно денег, мой дорог
гой.
499
Они поравнялись с кухней, и Мэгги втолкнула сына
в дверь.
— Поди скажи миссис Смит и остальным. Они будут
в восторге.
А сама через силу, еле волоча ноги, поплелась к Боль-
шому дому, в гостиную, где — чудо из чудес! — Фиа не
работала, а разговаривала за чаем с Энн Мюллер. Когда
вошла Мэгги, они обернулись и по ее лицу сразу поняли:
что-то стряслось.
Восемнадцать лет кряду Мюллеры приезжали в Дрохе-
ду погостить, и казалось, так будет всегда. Но минувшей
осенью Людвиг скоропостижно умер, и Мэгги тотчас напи-
сала Энн, предлагая ей совсем переселиться в Дрохеду.
Места сколько угодно, в домике для гостей можно жить
самой по себе, и никто не помешает; если гордость иначе не
позволяет, пускай Энн платит за жилье, хотя, право слово,
у Клири хватит денег и на тысячу постоянных гостей. Для
Мэгги это был случай отблагодарить Энн за памятные
одинокие годы в Квинсленде, а для Энн — поистине спасе-
ние. В Химмельхохе ей без Людвига стало невыносимо
одиноко. Впрочем, Химмельхох она не продала, а оставила
там управляющего: после ее смерти все унаследует Джа-
стина.
— Что случилось, Мэгги? — спросила Энн.
Мэгги опустилась в кресло.
— Похоже, меня поразил карающий гром небесный.
— Что такое?
— Обе вы были правы. Вы говорили, я его потеряю.
А я не верила, я всерьез воображала, что одолею господа
бога. Но ни одной женщине на свете не одолеть бога. Ведь
он мужчина.
Фиа налила дочери чаю.
— На, выпей,— сказала она, словно чай подкрепляет но
хуже коньяка.— Почему это ты его потеряла?
— Он собирается стать священником.
Она засмеялась и заплакала.
Энн взялась за свои костыли, проковыляла к Мэгги,
неловко села на ручку ее кресла и принялась гладить чу-
десные огненно-золотые волосы.
— Ну-ну, родная! Не так уж это страшно.
— Вы знаете про Дэна? — спросила Фиа.
— Всегда знала,— ответила Энн.
Мэгги сдержала слезы.
— По-вашему, это не так страшно? Это начало конца,
неужели вы не понимаете? Возмездие. Я украла Ральфа
500
у бога — и расплачиваюсь сыном. Ты мне сказала, что это
кража, мама, помнишь? Я не хотела тебе верить, но ты, как
всегда, была права.
— Он поступит в колледж святого Патрика? — делови-
то осведомилась Фиа.
Мэгги засмеялась — теперь почти уже обычным своим
смехом.
—* Это была бы еще не полная расплата, мама. Нет,
конечно, я отошлю его к Ральфу. Половина в нем от Раль-
фа, вот пускай Ральф и радуется.— Она пожала плечами,—
Он для меня больше значит, чем Ральф, и я знала, что он
захочет поехать в Рим.
— А вы сказали Ральфу про Дэна? — спросила Энн; об
этом заговорили впервые.
— Нет, и никогда не скажу. Никогда!
— Они так похожи, он может и сам догадаться.
— Кто, Ральф? Никогда он не догадается! Это уж во
всяком случае останется при мне. Я посылаю ему моего
сына — моего, и только. Своего сына он от меня не получит.
— Берегитесь богов, Мэгги, боги ревнивы,— мягко
сказала Энн.— Может быть, они еще не покончили свои
счеты с вами.
— Что еще они могут мне сделать? — горько возразила
Мэгги.
Джастина, услышав новость, пришла в бешенство, хотя
в последние три-четыре года она втайне подозревала, что
это может случиться. На Мэгги решение Дэна обрушилось
как гром с ясного неба, но для Джастины это был ледяной
душ, которого она давно ждала.
Ведь они вместе учились в сиднейской школе, и еще
тогда Дэн поверял ей многое, о чем никогда не заговаривал
с матерью. Джастина знала, как много значит для Дэна
религия — и не только бог, но мистический смысл католи-
ческих обрядов. Будь он даже воспитан как протестант,
думала она, он неизбежно перешел бы в католическую веру,
которая одна может утолить что-то, заложенное в его душе,
таков уж он по самой природе своей. Суровый бог кальви-
нистов не для Дэна. Бог Дэна озарен бликами разноцвет-
ных витражей, окутан курящимся ладаном, обряжен в
кружева и золотые вышивки, воспет в изысканной му-
зыке, и мольбы к нему возносятся в звучных латинских
стихах.
И еще злая насмешка судьбы: человек одарен редкой
501
красотой, а горюет об этом, как о жестокой помехе, словно
он — калека. Именно так относится к своей наружности
Дэн. Всякое упоминание о ней его коробит; похоже, он бы
предпочел быть уродом и уж никак не привлекать людей
своим видом. Сестра отчасти его понимала и, может быть,
потому, что ее-то профессия неотделима от известного
самолюбования, даже одобряла, что у Дэна этого нет. Но
никак не могла понять, почему он не просто равнодушен
к своей внешности, а относится к ней с каким-то яростным
отвращением.
И голос пола в нем явно приглушен, а почему — тоже
неясно: то ли он великолепно научился сублимировать свои
страсти, то ли в этом прекрасном теле не хватает чего-то
существенного, что вырабатывается только мозгом. Веро-
ятней первая причина, недаром Дэн постоянно занимается
каким-нибудь спортом, требующим много сил, и к ночи
валится в постель, изнемогая от усталости. Джастина
хорошо знала, что от природы брат вполне «нормален»,
иначе говоря, отнюдь не склонен к однополой любви, знала
даже, какие девушки ему нравятся — высокие, пышные,
темноволосые. Но все чувства в нем приглушены; он не
замечает, каковы на ощупь вещи, которые он держит в ру-
ках, не ощущает запахов, не испытывает особого удоволь-
ствия от форм и красок того, что его окружает. Уж очень
внезапно и сильно надо его поразить, чтобы его потянуло
к женщине, и лишь в такие редчайшие минуты он как будто
сознает, что есть на свете вполне земные ощущения и пере
живания, с которыми почти все люди стараются не расста-
ваться как можно дольше.
Дэн обо всем сказал сестре после спектакля, за кулиса-
ми Каллоуденского театра. В тот день получено было
согласие Рима; Дэну не терпелось поделиться новостью
с Джастиной, хоть он и знал, что ей это совсем не понра-
вится. Прежде он говорил ей о своих мечтах и стремлениях
гораздо меньше, чем хотел бы, ведь она сразу начинала
сердиться. Но в тот вечер, за кулисами, он уже не в силах
был сдержать радость.
— Балда,— с отвращением сказала Джастина.
— Ничего другого я не хочу.
— Болван.
— От того, что ты меня ругаешь, ничего не изменится,
Джас.
— Думаешь, я этого не понимаю? Просто ругань помо-
гает немного отвести душу, мне необходима хоть какая-то
разрядка.
502
— Я думал, ты неплохо разрядила свои чувства на
сцене в роли Электры. Ты очень хорошо играла, Джас.
— После нынешней новости сыграю еще лучше,—
мрачно пообещала Джастина.— Ты что же, пойдешь в кол-
ледж святого Патрика?
— Нет, я еду в Рим, к кардиналу де Брикассару. Мама
уже все устроила.
— Что ты, Дэн! В такую даль!
— А почему бы и тебе не поехать, ну хоть в Англию?
При твоей подготовке и способностях, уж наверно, не так
трудно поступить в какую-нибудь труппу.
Джастина сидела перед зеркалом, еще в наряде Элек-
тры, снимала грим; причудливо подведенные, в черных
кругах, необыкновенные глаза ее казались еще необыкно-
венней. Она медленно кивнула.
— Да, наверно, и я могу уехать, правда? — задумчиво
сказала она.— Давно пора... в Австралии становится тесно-
вато... Правильно, друг! Ты попал в точку! Англия так
Англия!
— Великолепно! Ты только подумай! У меня ведь
будут каникулы, в духовных семинариях учащихся отпу-
скают, все равно как в университете. Мы подгадаем так,
чтобы отдохнуть вместе, попутешествуем немного по Евро-
пе, а потом съездим домой, в Дрохеду. Я все-все обдумал,
Джас! Если еще и ты будешь поблизости, все просто пре-
восходно.
Джастина заулыбалась.
— Ну еще бы! Если я не смогу с тобой поболтать, разве
это жизнь?
— Вот-вот, недаром я боялся, что ты так скажешь.—
Дэн тоже улыбнулся.— Нет, серьезно, Джас, ты меня
беспокоишь. Предпочитаю, чтобы ты была поближе и нам
можно было бы хоть изредка видеться. А то кто же станет
для тебя голосом совести?
Он скользнул между шлемом античного воина и устра-
шающей маской Пифии, сел на пол, собрался в комок,
чтобы занимать поменьше места,— теперь он видел лицо
сестры и притом ни у кого не путался под ногами. В Калло-
уденском театре только у двух «звезд» были отдельные
уборные, а Джастина пока еще не стала звездой. Она одева-
лась в общей артистической комнате, где непрестанно
сновали взад и вперед ее товарки.
— Черт подери этого кардинала де Брикассара! —
сказала она со здостью.— Я его с первого взгляда вознена-
видела.
503
Дэн засмеялся.
— Ничего подобного, это ты выдумываешь.
— Нет, возненавидела!
— Ничего подобного. Тетя Энн мне раз на рождестве
рассказала, а ты не знаешь.
— Чего я не знаю? — опасливо спросила Джастина.
— Когда ты была маленькая, он поил тебя из буты-
лочки и укачал и ты уснула у него на руках. Тетя Энн
говорит, маленькая ты была ужасная капризуля и терпеть
не могла, когда тебя брали на руки, а когда он тебя взял,
тебе очень даже понравилось.
— Враки!
— Нет, не враки,— Дэн улыбался.— А теперь, соб-
ственно, с чего ты его уж так ненавидишь?
— Ненавижу, и все. Тощий старый стервятник, меня от
него тошнит.
— А мне он нравится. И всегда нравился. Отец Уотти
называет его — истинный пастырь. И я тоже так ду-
маю.
— Ну и так его разэтак...
— Джастина!!!
— Ага, наконец-то ты оскорблен в своих лучших
чувствах! Пари держу, ты думал, я и слов таких не знаю.
Глаза Дэна заискрились смехом.
— А ты знаешь, что это значит? Ну-ка, Джасси, давай
объясни мне!
Когда Дэн начинал ее поддразнивать, Джастина устоять
не могла, ее глаза тоже весело заблестели.
— Ну, может, ты собираешься стать святым, балда
несчастная, но если ты до сих пор не знаешь, чти это такое,
лучше уж и не узнавай.
Дэн стал серьезен.
— Не беспокойся, не стану.
Около него возникла пара стройных женских ножек,
круто повернулась. Дэн поднял глаза, багрово покраснел,
отвел глаза, сказал небрежно:
— А, Марта, привет.
— Привет.
Девушка была на диво хороша собой, талантом не
отличалась, но одним своим появлением на сцене украшала
любой спектакль; притом она была будто создана для Дэна,
и Джастина не раз слышала, как он ею восхищался. Высо-
кая, то, что кинокритики называют секс-бомба — очень
черные волосы, черные глаза, белоснежная кожа, высокая
грудь.
504
Марта уселась на край стола Джастины, вызывающе
закинула ногу на ногу перед самым носом Дэна и устреми-
ла на него откровенно одобрительный взгляд, что его явно
смущало. Господи, до чего хорош мальчик! Непостижимо,
откуда у дурнушки Джас взялся такой красавчик брат?
Ему, пожалуй, не больше восемнадцати, и это, пожалуй,
будет совращение младенца,— ну и наплевать!
— Может, зайдете ко мне, выпьете кофе и еще чего-
нибудь? — предложила Марта, глядя сверху вниз на Дэ-
на.— Я вам обоим говорю,— нехотя прибавила она.
Джастина решительно покачала головой, в глазах ее
вспыхнула некая невысказанная мысль.
— Нет, спасибо, мне некогда. Придется тебе удоволь-
ствоваться одним Дэном.
Но и Дэн покачал головой так же решительно, однако не
без сожаления, видно, соблазн и правда был велик.
— Спасибо, Марта, но мне некогда. — Он глянул на
часы, как на якорь спасения.— Ох, мне надо бежать. Ты
скоро, Джас?
— Минут через десять буду готова.
— Я подожду на улице, ладно?
— Трусишка! — усмехнулась Джастина.
Марта проводила его задумчивым взглядом черных
глаз.
— Просто великолепен. Только почему он на меня не
смотрит?
Джастина криво усмехнулась, наконец-то она сняла
грим. Опять вылезли на свет веснушки. Может быть, хоть
Лондон поможет от них избавиться, там нет солнца.
— Смотрит, не беспокойся. И он бы не прочь. Да только
не станет. Это ж Дэн.
— А почему? Что с ним, собственно, такое? Только не
говори мне, что он гомик! Черт, почему, сколько я ни встре-
чаю великолепных мужчин, все оказываются гомики? Но
про Дэна я никогда не думала, по-моему, совсем не похоже.
— Придержи язык, дуреха несчастная! Никакой он не
гомик. Попробовал бы он поглядеть на душку Уильяма,
на нашего героя-любовничка, я им живо обоим головы
оторву.
— Ну хорошо, если он не такой и если не прочь, за чем
дело стало? Может, он меня не понял? Или, может, он
думает, я для него стара?
— Деточка, не волнуйся, для обыкновенного мужчины
ты и в сто лет не будешь стара. Нет, этот дурак на всю
жизнь отказался от секса. Он намерен стать священником.
505
Пухлые губы Марты изумленно приоткрылись, она
отбросила свою черную гриву за спину.
— Брось шутки шутить!
— Я правду говорю.
— Так что же, все это пропадет понапрасну?
— Боюсь, что да. Он все отдает господу богу.
— Тогда господь бог сам гомик, почище душки Уилли.
— Пожалуй, ты права,— сказала Джастина.— Женщи-
ны ему, во всяком случае, не по вкусу. Мы же второй сорт,
галерка. Ложи и первые ряды партера — только для муж-
чин.
- О-о.
Джастина выпуталась из одеяний Электры, натянула
легкое ситцевое платьишко; вспомнив, что на улице холод,
иадела сверху джемпер и снисходительно погладила Марту
по голове.
— Не расстраивайся, деточка. С тобой господь бог
обошелся очень великодушно — не дал мозгов. Поверь, без
них куда удобнее. Ты никогда не будешь соперницей силь-
ного пола.
— Ну, не знаю, я совсем не прочь посоперничать
с господом богом из-за твоего брата.
— Даже не думай. Святую церковь не одолеешь, безна-
дежная затея. Душку Уилли — и того ты скорее соблаз-
нишь, можешь мне поверить.
Машина, присланная из Ватикана, встретила Дэна
в аэропорту и помчала по выцветшим солнечным улицам,
полным красивых улыбчивых людей; он так и прилип
к окну, вне себя от восторга, вот счастье — увидеть соб-
ственными глазами все, что знал лишь по картинкам:
колонны Рима, роскошные дворцы и собор святого Петра во
всем великолепии Ренессанса.
И — на сей раз весь в алом с головы до ног — его ждет
Ральф Рауль, кардинал де Брикассар. Протянута рука,
сверкает перстень; Дэн опустился на колени, поцеловал
перстень.
— Встань, Дэн, дай на тебя посмотреть.
.. Он встал, улыбнулся кардиналу; оба очень высокие, они
были одного роста и прямо смотрели друг другу в глаза.
Дэну представилось, этот человек излучает непостижимое
величие духа, он больше похож на папу, чем на святого, но
вот глаза не как у папы, бесконечно печальные. Сколько же
он, должно быть, выстрадал и с каким благородством воз
506
высился над своим страданием, чтобы стать совершенней-
шим из пастырей.
А кардинал Ральф смотрел на сына, не подозревая, что
это его сын, и воображал, будто юноша -мил ему оттого, что
это — сын милой Мэгги. Вот таким он хотел бы видеть
своего родного сына, будь это возможно,— таким высоким,
стройным, изящным, поразительно красивым. Никогда и
ни у кого он не видел такого изящества в каждом движении.
Но несравнимо отрадней, чем красота внешняя, открытая
красота души. В этом мальчике чувствуется ангельская
сила и что-то ангельски неземное. А сам он — был ли он
таким в восемнадцать лет? Кардинал пытался припомнить,
вернуться вспять лет на тридцать, к началу своей столь
богатой событиями жизни; нет, таким он не был никогда.
Быть может, потому, что этот действительно сам избрал
свою судьбу? Ведь Ральф де Брикассар не выбирал сам,
хотя призвание и чувствовал, в этом он не сомневается
и сейчас.
— Садись, Дэн. Начал ли ты изучать итальянский
язык, как я тебя просил?
— Я уже говорю свободно, только идиомами не владею,
и читаю неплохо. Наверно, я легче научился, потому что это
уже мой четвертый иностранный язык. Языки мне даются
очень легко. Недели через две — через месяц, думаю, я
здесь сумею усвоить и живые разговорные обороты.
— Конечно, усвоишь. Мне тоже языки даются легко.
— Способности к языкам — это вообще удобно,— запи-
наясь, выговорил Дэн. Внушительная фигура в алом
облачении его смущала; вдруг показалось неправдоподоб-
ным, что этот человек ездил когда-то в Дрохеде на кауром
мерине.
Кардинал наклонился к нему, всмотрелся в лицо.
«Поручаю его тебе, Ральф,— писала Мэгги. — Теперь
ты в ответе за его благополучие, за его счастье. Возвращаю
то, что украла. Жизнь от меня этого требует. Только обещай
мне две вещи, тогда я буду спокойна, буду знать, что ты
действительно заботишься о его благе. Во-первых, прежде
чем принять его, удостоверься, что он и в самом деле по-
настоящему хочет выбрать такую судьбу. И во-вторых, если
он и вправду этого хочет, следи за ним, проверяй, не изме-
нились ли его желания. Если он разочаруется, пускай
вернется ко мне. Ведь он прежде всего мой. Ведь я сама
отдаю его тебе».
— Дэн, ты уверен, что не ошибся в выборе? — спросил
кардинал.
507
— Вполне уверен.
— Почему?
Странно отрешенный взгляд у мальчика, и смущает
в нем что-то очень знакомое, но словно бы из далекого
прошлого.
— Потому что я полон любви к господу. И хочу слу-
жить ему всю жизнь.
— Понимаешь ли ты, чего потребует от тебя это
служение, Дэн?
— Понимаю.
—* Понимаешь ли, что никакая иная любовь не должна
встать между тобою и богом? Что ты всецело должен бу-
дешь принадлежать ему и от всех иных привязанностей
отказаться?
— Понимаю.
— И во всем исполнять волю его, и ради служения ему
похоронить свою личность, свое отдельное «я», ощущение
своей единственности и неповторимости?
— Понимаю.
— Что во имя его, если надо, ты должен претерпеть
и голод, и неволю, и смерть? И не должен ничем владеть,
ничего ценить, что могло бы хоть сколько-нибудь умалить
твою любовь к господу?
— Понимаю.
— Довольно ли у тебя силы, Дэн?
— Я мужчина, ваше высокопреосвященство. Прежде
всего я мужчина. Я знаю, будет трудно. Но я молюсь, и гос-
подь поможет мне найти силы.
— И ты не можешь иначе, Дэн? Никакой иной путь
тебя не удовлетворит?
— Нет.
— А как ты поступишь, если потом передумаешь?
— Ну, тогда я попрошу отпустить меня из семина-
рии,*— сказал Дэн, удивленный этим вопросом.— Если
я передумаю, это будет только означать, что я ошибся, не
понял своего призвания. Тогда следует просить, чтобы
меня отпустили. Моя любовь к господу ничуть не станет
меньше, но тогда я буду знать, что он ждет от меня иного
служения.
— А понимаешь ли ты, что когда ты уже дашь по
следний обет и примешь сан, возврата больше не будет,
ничто и никогда тебя не освободит?
— Понимаю,— терпеливо ответил Дэн.— Но если надо
будет принять иное решение, я приму его заранее.
Ральф со вздохом откинулся на спинку кресла. Был ли
508
он когда-то столь твердо уверен в своем выборе? Была ли
в нем такая сила?
— Почему ты приехал ко мне, Дэн? Почему захотел
поехать в Рим? Почему Не остался в Австралии?
— Это мама предложила, но я давно мечтал о Риме.
Только думал, что на это нет денег.
— Твоя мама очень мудрая женщина. Разве она не
говорила тебе?
— О чем, ваше высокопреосвященство?
— О том, что у тебя пять тысяч фунтов годового дохода
и еще много тысяч лежит на твоем счету в банке?
Дэн нахмурился.
— Нет. Опа никогда мне не говорила.
— Очень мудро. Но деньги эти существуют, и Рим
в твоем распоряжении, если хочешь. Так хочешь ты остать-
ся в Риме?
- Да.
— А почему ты хотел приехать ко мне, Дэн?
— Потому что вы для меня — пример истинного пасты-
ря, ваше высокопреосвященство.
Кардинал болезненно поморщился.
— Нет, Дэн, ты не должен смотреть на меня так.
Я далеко не примерный пастырь. Пойми, я нарушал все
мои обеты. Тому, что ты, видно, уже знаешь, мне пришлось
учиться мучительнейшим для священника путем — нару-
шая обеты. Ибо я не хотел признать, что я прежде всего
простой смертный, а потом уже священник.
— Это ведь неважно, ваше высокопреосвященство,—
тихо сказал Дэн.— Все равно вы для меня пример истинно-
го пастыря. Просто, мне кажется, вы не поняли, о чем
я говорил. Для меня идеал — совсем не какой-то без-
душный автомат, недоступный слабостям человеческой
плоти. Я говорил о том, что вы страдали и этим возвыси-
лись. Может быть, это звучит самоуверенно? Право, я этого
не хотел. Если я оскорбил вас, простите. Очень трудно
найти нужные слова! Я хотел сказать: чтобы стать истин-
ным пастырем, нужны годы и тяжкие страдания и все
время надо иметь перед собою идеал и помнить о господе.
Зазвонил телефон, нетвердой рукой кардинал снял
трубку, заговорил по-итальянски.
— Да, благодарю, мы сейчас же придем,— Он под-
нялся.— Время пить чай, и нас ждет мой старинный друг.
Он, пожалуй, самый значительный служитель церкви пос-
ле папы. Я говорил ему, что ты приедешь, и он выразил
желание с тобой познакомиться.
509
— Спасибо, ваше высокопреосвященство.
И они пошли коридорами, потом красивыми садами,
совсем не такими, как в Дрохеде, мимо высоких кипарисов
и тополей, мимо аккуратных прямоугольных газонов, вдоль
которых вели прямые широкие галереи, мощенные
мшистыми каменными плитами; шли мимо готических
арок, под мостиками в стиле Возрождения. Дэн жадно все
это впивал, все его восхищало. Удивительный мир, так
непохожий на Австралию, древний, вечный.
Хотя шли быстро, это заняло добрых пятнадцать минут;
вошли во дворец, поднялись по величественной мраморной
лестнице, вдоль стен, увешанных бесценными гобеленами.
Витторио Скарбанца, кардиналу ди Контини-Верчезе,
уже минуло шестьдесят шесть, он страдал ревматизмом
и утратил былую стройность и подвижность, но ум его,
живой и острый, был все тот же. На коленях у него, мурлы-
ча, свернулась нынешняя любимица, сибирская дымчатая
кошка Наташа. Он не мог подняться навстречу посетите-
лям, а потому лишь приветливо улыбнулся и сделал знак
войти. Взглянул на давно милое ему лицо Ральфа, потом на
Дэна О’Нила... глаза его расширились, потом сузились,
неподвижным взглядом впились в юношу. Испуганно тре-
пыхнулось сердце, рука, приветливо протянутая к гостям,
невольно прижалась к груди, словно защищая это ста-
рое сердце от боли,— кардинал сидел и оцепенело, бессмы-
сленно смотрел на молодую копию Ральфа де Брикас-
сара.
— Витторио, вы нездоровы? — с тревогой спросил
Ральф, осторожно взялся за хрупкое запястье, нащупывая
пульс.
— Нисколько. Пустяки, минутная боль. Садитесь, са-
дитесь.
— Прежде всего позвольте представить вам Дэна О’Ни-
ла, как я вам уже рассказывал, он — сын моего очень
давнего близкого друга. Дэн, это его высокопреосвященство
кардинал ди Контини-Верчезе.
Дэн опустился на колено, прижался губами к карди-
нальскому перстню; поверх склоненной золотистой головы
кардинал Витторио посмотрел на Ральфа, вгляделся в лицо
так зорко, так испытующе, как не вглядывался уже много
лет. И стало чуть легче: так, значит, она ничего ему но
сказала. А сам он, конечно, не подозревает того, что мгно-
венно придет на ум всякому, кто увидит их рядом. Но
догадаются, конечно, что это отец и сын, но сразу поймут —
близкое кровное родство. Бедный Ральф! Он ведь никог-
510
да не видел са стороны своей походки, выражения лица,
никогда не замечал, как вздергивается его левая
бровь. Поистине милосерд господь, что создает людей слеп-
цами.
— Садитесь. Сейчас подадут чай. Итак, молодой чело-
век, вы желаете принять сан и обратились к помощи
кардинала де Брикассара?
— Да, ваше высокопреосвященство.
— Вы мудро выбрали. При таком наставнике с вами не
случится ничего дурного. Но мне кажется, вас что-то трево-
жит, сын мой,— может быть смущает незнакомая обста-
новка?
Дэн улыбнулся улыбкой Ральфа, в ней только не было,
пожалуй, присущего Ральфу сознательного желания очаро-
вать, и все же то была улыбка Ральфа, и старое усталое
сердце содрогнулось, будто его мимоходом хлестнули ко-
лючей проволокой.
— Я потрясен, ваше высокопреосвященство. Раньше
я не представлял по-настоящему, как высоко стоят карди-
налы. Мне и не снилось, что меня встретят в аэропорту
и что я буду пить чай с вами!
— Да, это не совсем обычно... может даже взволновать,
понимаю. А вот и чай! — Он с удовольствием следил, как на
столике расставляют все, что полагается, потом предостере-
гающе поднял палец.— Нет-нет! «Хозяюшкой» буду я сам.
Как вам налить, Дэн?
— Так же как Ральфу,— ответил Дэн и покраснел до
ушей.— Простите, ваше высокопреосвященство, я нечаян-
но оговорился!
— Ничего, Дэн, кардинал ди Контини-Верчезе понима-
ет. Мы с тобой познакомились когда-то просто как Дэн
и Ральф и оттого только лучше узнали друг друга, ведь
правда? А церемонное обращение для нас еще внове.
Я предпочитаю, чтобы в частной жизни мы оставались друг
для друга Ральфом и Дэном. Монсеньор не станет возра-
жать — правда, Витторио?
— Да, правда. Я и сам люблю называть людей просто по
имени. Но вернемся к тому, что я говорил о высокопостав-
ленных друзьях, сын мой. Какую бы семинарию вы ни
избрали, когда вы туда поступите, старинная дружба с на-
шим Ральфом может поставить вас в несколько неловкое
положение. Очень утомительно будет вдаваться в объясне-
ния всякий раз, как кто-то что-то заметит по этому поводу.
Господь порою разрешает нам ложь во спасение,— карди-
нал Витторио улыбнулся, блеснул золотыми зубами,—
5Н
и для всеобщего удобства я предпочел бы, чтобы мы
прибегли к такой маленькой невинной выдумке. Объяснить
просто и понятно тонкие узы друйсбы — задача не из лег-
ких. Зато очень легко и просто объяснить узы кровного
родства. А потому скажем всем, что кардинал де Брикассар
вАм приходится родным дядей, друг мой Дэн, на том и поре-
шим,—* с любезнейшей улыбкой договорил кардинал Вит-
торио.
Дэн явно был поражен и смущен, кардинал Ральф
покорно наклонил голову.
— Не разочаруйтесь в великих мира сего, сын мой,—
мягко сказал кардинал Витторио.—И у них есть свои
слабости, и они тоже для удобства порою прибегают к не-
винной лжи во спасение. Вы сейчас получили весьма
полезный урок, хотя, похоже, едва ли им когда-нибудь
воспользуетесь. Однако вам следует понять, что мы, госпо-
да в алом облачении, дипломаты до мозга костей. Поверьте,
сын мой, я забочусь единственно о вас. Злоба и зависть
обитают не только в светских институтах, но и в духовных
семинариях. Вам придется терпеть недоброжелательство
соучеников, оттого что они станут считать Ральфа вашим
дядей, братом вашей матери, но пришлось бы вытерпеть
много больше, если бы думали, что вас не соединяют
узы крови. Все мы прежде всего люди — и здесь, так
же как в любом ином окружении, вы будете иметь дело с
людьми.
Дэн склонил голову, потом протянул руку, хотел было
погладить кошку, но приостановился.
— Можно, ваше высокопреосвященство? Я люблю ко-
шек.
Нельзя было бы найти пути верней и короче к старому,
неизменному в своих привязанностях сердцу.
— Можно. Признаюсь, для меня она становится тяже-
ловата. Она большая лакомка — правда, Наташа? Поди
к Дэну, он помоложе и покрепче.
Джастине не так просто было перенестись со всеми
своими пожитками из южного полушария в северное, как
Дэну; он пробыл в Риме уже два месяца, когда сестра за-
кончила сезон в Каллоуденском театре и не без сожаления
простилась со своей квартиркой в Босуэл-гарденс.
— И откуда у меня набралось столько барахла? —
недоумевала она, оглядывая разбросанные по комнате
платья, газеты и коробки.
512
Мэгги, сидя на корточках на полу, подняла голову,
в руках у нее оказалась коробка проволочных мочалок для
кастрюль.
— А это зачем у тебя под кроватью?
На раскрасневшемся лице дочери вдруг выразилось
огромное облегчение.
— Ох, слава тебе господи! Значит, вот они где! А я ду-
мала, их слопал драгоценный пудель нашей миссис Ди-
вайн, он уже целую неделю что-то киснет, и я просто
боялась сказать, что мои мочалки куда-то подевались. Была
убеждена, что он их сожрал, эта скотина лопает все, что не
может слопать его самого. Вообще-то я ничуть бы не огор-
чилась, если б он отправился к праотцам,— прибавила она
задумчиво.
Мэгги, все еще сидя на корточках, рассмеялась.
— Ну-ну, Джас! С тобой не соскучишься.— Она кинула
коробку с мочалками на кровать, где уже громоздились
кучи всякой всячины.— Ты не делаешь чести Дрохеде,
милая моя. А мы-то старались, приучали тебя к чистоте
и аккуратности.
— Напрасный труд, я тебе давно могла это сказать.
Может, возьмешь эти мочалки обратно в Дрохеду? На
пароход я могу взять багажа сколько угодно, но в Лондоне,
надо полагать, мочалок хватает.
Мэгги отложила коробку в большую картонку с над-
писью «Миссис Д.».
— Отдадим их хозяйке, ей надо будет изрядно потру-
диться, пока она сможет опять сдать эту квартиру. После
тебя тут жить нельзя.— На одном конце стола высилась
шаткая колонна немытых тарелок, на них кое-где устраша-
ющими усами топорщилась плесень.— Ты что, совсем
никогда посуду не моешь?
Джастина фыркнула, не проявляя ни малейшего раска-
яния:
— Дэн говорит, я посуду не мою, а брею.
— Сперва тебе придется ее подстричь. Почему не
вымыть тарелку сразу после еды?
— Потому что пришлось бы лишний раз путешество-
вать на кухню, а я обычно ем после полуночи, в эту пору
никто не восхищается моей легкой походкой.
— Дай мне какой-нибудь пустой ящик. Я сейчас же
снесу их вниз и покончу с этим,— покорно сказала Мэгги.
Когда она вызвалась приехать и помочь дочери со
сборами, она предвидела, что ее ждет, и даже с удоволь-
ствием это предвкушала. Джастина не часто принимала
17 К. Маккалоу
513
чью-либо помощь, и всякий раз, предлагая что-нибудь для
нее сделать, Мэгги под конец чувствовала себя преглупо.
Но на сей раз все наоборот, в делах хозяйственных помо-
гай, сколько душе угодно, и можно не чувствовать себя
дурой.
Со сборами кое-как справились, и в том же фургоне,
который Мэгги привела из Джилли, они с Джастиной
отбыли в отель «Австралия», где Мэгги сняла большой
номер.
— Не худо бы нашему семейству купить дом на Палм-
Бич или в Авалоне,— сказала Джастина, опуская чемодан
на пол во второй спальне.— Тут просто ужасно, прямо над
площадью, а там, представляешь, два шага — и ты на
пляже. Может, тогда вы соблазнитесь и станете почаще
вылетать из Джилли?
— А зачем мне выбираться хотя бы и в Сидней? За
последние семь лет я тут всего второй раз, провожала Дэна,
а вот теперь тебя. Если б у нас еще где-то был свой дом, он
бы всегда пустовал.
— Бредятина.
— Почему?
— Почему? Да потому, что свет не сошелся клином на
этой паршивой Дрохеде, черт бы ее драл! Я когда-нибудь
спячу от этой дыры!
Мэгги вздохнула.
— Можешь мне поверить, Джастина, когда-нибудь тебя
отчаянно потянет домой, в эту самую Дрохеду.
— И Дэна, по-твоему, тоже?
Молчание. Не глядя на дочь, Мэгги взяла со стола свою
сумку.
— Мы опаздываем. Мадам Роше ждет нас в два часа.
Если ты хочешь, чтобы платья были готовы до твоего отъ
езда, нам надо поторапливаться.
— Вот меня и поставили на место,— усмехнулась
Джастина.
— Послушай, Джастина, а почему ты меня не знако
мишь ни с кем из твоих подруг? Кроме миссис Дивайн
я в доме ни души не видела,— сказала Мэгги, когда они
уже сидели в ателье Жермен Роше и перед ними одна за
другой выступали, охорашиваясь, томные, кокетливые ма
некенщицы.
— Ну, они такие застенчивые... Мне нравится вон то,
оранжевое, а тебе?
— К твоим волосам не подходит. Лучше это, серое.
— Пф-ф! Оранжевый прекрасно идет к моим волосам.
514
А в сером я буду вроде дохлой мыши, которую кошка еще
и по грязи проволокла. Отстаешь от века, мама. Рыжим
теперь вовсе незачем одеваться только в белое, серое, чер-
ное, изумрудно-зеленое или в этот ужасный цвет, на
котором ты помешана,— как бишь его, пепел розы? Викто-
рианская древность!
— Название этого цвета ты усвоила,— подтвердила
Мэгги. Повернулась, посмотрела на дочь.— Ты чудови-
ще,— проворчала она сердито, но и с нежностью.
Джастина и глазом не моргнула, ей не впервой было это
слышать.
— Я возьму оранжевое, ярко-красное, ситцевое с лило-
вым узором, светло-зеленое, вишневый костюм...
Мэгги не знала, злиться или смеяться — ну что подела-
ешь с такой вздорной девчонкой?
Пароход «Гималаи» отходил из Дарлингского порта
через три дня. Это была славная, очень надежная старая
посудина с широким корпусом, построенная еще в пору,
когда никого не одолевала бешеная спешка и люди спокой-
но мирились с тем обстоятельством, что через Суэцкий
канал плыть до Англии надо месяц, а вокруг мыса Доброй
Надежды — и все пять недель. А в наше время даже океан-
ским лайнерам придают обтекаемую форму, корпус у них
узкий, будто у эсминцев,— все во имя скорости. Но
на таком кораблике подчас несладко и заправскому мор-
скому волку, а каково пассажиру с чувствительным же-
лудком...
— Вот потеха! — смеялась Джастина.— В первом
классе едут футболисты, целая команда, так что будет не
скучно. Там есть просто ослепительные парни.
— Ну, теперь ты рада, что я заставила тебя ехать
первым классом?
— Да, пожалуй.
— Джастина, вечно ты меня бесишь, я из-за тебя
становлюсь сущей ведьмой! — вспылила Мэгги, ей каза-
лось, поведение Джастины — верх неблагодарности.
Скверная девчонка, хоть бы на этот раз притворилась, что
ей жаль уезжать! — До чего упрямая, капризная, неснос-
ная! Никакого терпенья с тобой нет!
Джастина ответила не сразу, отвернулась, будто звон
колокола — сигнал провожающим сходить на берег — за-
нимает ее куда больше, чем слова матери. Губы ее задрожа-
ли, но она прикусила их и изобразила самую что ни на есть
лучезарную улыбку.
— А я знаю, что вывожу тебя из терпенья! — весело
17*	515
обернулась она к матери.— Что поделаешь, уж такие у нас
характеры. Ты сама всегда говоришь, я вся в отца.
Они смущенно обнялись, и Мэгги с облегчением нырну-
ла в толпу на сходнях и затерялась в ней. А Джастина
поднялась на верхнюю палубу и остановилась у перил,
сжимая в руке клубки разноцветного серпантина. Далеко
внизу, на пристани, она увидела розовато-пепельное платье
и знакомую шляпу — мать отошла к условленному месту,
подняла голову, козырьком приставила руку ко лбу, чтобы
лучше видеть. Странно, издали заметней, что маме уже
сильно за сорок. Правда, пятидесяти еще нет, но в осанке
возраст чувствуется. Они разом помахали друг другу,
потом Джастина кинула первую ленту серпантина, и Мэгги
ловко поймала конец. Красная, синяя, желтая, розо-
вая, зеленая ленты вились, кружились, трепыхались на
ветру.
Футболистов провожал духовой оркестр — развевались
флажки, раздувались шотландские юбки, пронзительно
звучали причудливые вариации шотландской песни «Наш
час настал». Вдоль борта толпились пассажиры, перегиба-
лись через поручни, сжимая концы узких бумажных лент;
а на пристани провожающие задирали головы, жадно
всматривались на прощанье в лица, почти все молодые,—
в тех, кто отправлялся в другое полушарие поглядеть
собственными глазами на средоточие цивилизации. Моло-
дежь будет там жить, работать, года через два кое-кто
вернется домой, иные не вернутся никогда. Все понимали
это, и каждый гадал, что впереди.
По синему небу катились пухлые серебристо-белые
облака, дул сильный, истинно сиднейский ветер. Солнце
жгло запрокинутые лица провожающих, спины тех, кто
склонился над поручнями; берег и пароход соединяло
несчетное множество пестрых трепещущих лент. И вдруг
между бортом старого корабля и досками пристани появи-
лась брешь; воздух взорвался криками, плачем, тысячи
бумажных лент лопнули, заплескались на ветру, поникли,
в беспорядке упали на воду, будто порвалась основа на
огромном ткацком станке, и вперемешку с медузами и
апельсиновыми корками их медленно понесло прочь.
Джастина стояла у поручней, пока от пристани но
осталось лишь несколько прочерченных в отдалении пря-
мых линий и розоватых булавочных головок; буксиры
развернули пароход, провели послушную махину под гул-
ким пролетом Сиднейского моста к выходу из велико-
лепной, сияющей на солнце гавани.
516
Да, это было совсем, совсем не то, что прокатиться на
пароме в Мэнли, хотя путь тот же — мимо Ньютрел-Бей
и Роуз-Бей, мимо Креморна и Воклюза. Ведь теперь оста-
лись позади и вход в гавань, и свирепые скалы, и высоко
взлетающие кружевные веера пены — и впереди распах-
нулся океан. Путь в двенадцать тысяч миль по океану, на
другой конец света. Возвратятся ли они на родину, нет ли,
но отныне они не дома ни здесь, ни там, потому что побыва-
ют на двух разных континентах и изведают два разных
уклада жизни.
Для тех, у кого есть деньги, Лондон полон очарования,
в этом Джастина не замедлила убедиться. Ей не пришлось
без гроша в кармане ютиться где-нибудь на краю Эрл
Корт — в «долине кенгуру», как прозвали этот район,
потому что здесь обычно селились австралийцы. Ее не
ждала обычная участь австралийцев в Англии — тех, что
находили приют в общежитиях для молодежи, зарабатыва-
ли на хлеб где-нибудь в конторе, в больнице или школе,
дрожа от холода, жались к чуть теплым батареям в сырых,
промозглых каморках. Нет, Джастина обосновалась в уют-
ной квартирке с центральным отоплением в Кенсингтоне,
возле Найтсбридж, и поступила в Елизаветинскую труппу
Клайда Долтинхем-Робертса.
Настало лето, и она отправилась поездом в Рим. В по-
следующие годы она с улыбкой будет вспоминать, как мало
видела за эту поездку через всю Францию и дальше по
Италии — слишком поглощена была тем, что уж непре-
менно надо сказать Дэну, старательно запоминала самое
важное, как бы не забыть. Столько всего набралось, обо
всем не расскажешь.
Но неужели это Дэн? Вот этот человек на перроне,
высокий, светловолосый — это Дэн? Словно бы он ничуть
не изменился — и все-таки чужой. Из другого мира. Джа-
стина уже хотела его окликнуть, но крик замер на губах,
она откачнулась назад на сиденье, присматриваясь — ее
вагон остановился почти напротив того места, где стоял
Дэн, синими глазами спокойно оглядывая окна. Да, однобо-
кая будет беседа, она-то собралась рассказывать о том, как
жила после его отъезда, но теперь ясно — он вовсе не жаж-
дет делиться с нею тем, что испытал сам. О, чтоб ему! Нет
у нее прежнего младшего братишки, в теперешней его
жизни так же мало общего с ней, Джастиной, как было
прежде с Дрохедой. Дэн, Дэн! Каково это, когда все твое
517
существование дни и ночи, изо дня в день, отдано чему-то
одному?
— Ха! Ты уж думал, я зря тебя сюда вытащила, а сама
не приехала? — спросила она, незаметно подойдя к брату
сзади.
Он обернулся, стиснул ее руки, с улыбкой поглядел
на нее сверху вниз.
— Балда,— сказал он с нежностью, подхватил тот ее
чемодан, что был побольше, свободной рукой взял сестру
под руку.— До чего я рад тебя видеть!
Он усадил ее в красную «лагонду», на которой всюду
разъезжал: он всегда помешан был на спортивных маши-
нах, и у него была своя с тех пор, как он стал достаточно
взрослым, чтобы получить права.
— И я рада. Надеюсь, ты подыскал мне уютную
гостиницу, я ведь серьезно тебе писала — не желаю тор-
чать в какой-нибудь ватиканской келье среди кучи вечных
холостяков,— засмеялась Джастина.
— Тебя туда и не пустят, такую рыжую ведьму.
Будешь жить в маленьком пансионе, это близко от моря,
и там говорят по-английски, так что сможешь объясниться,
если меня не будет под рукой. И вообще в Риме ты не про-
падешь, всегда найдется кто-нибудь, кто говорит по-ан-
глийски.
— В таких случаях я жалею, что у меня нет твоих
способностей к языкам. А вообще справлюсь, я ведь масте-
рица на шарады и мимические сценки.
— У меня два месяца свободных, Джасси, правда,
здорово? Мы можем поездить по Франции, по Испании,
и еще останется месяц на Дрохеду. Я соскучился.
— Вот как? — Джастина повернулась, поглядела на
брата, на красивые руки, искусно ведущие машину в пото-
ке, бурлящем на улицах Рима.— А я ничуть не соскучи-
лась. В Лондоне очень интересно.
— Ну, меня не проведешь,— возразил Дэн.— Я-то
знаю, как ты привязана к маме и к Дрохеде.
Джастина не ответила, только стиснула руки на коле-
нях.
— Чай пить пойдем к моим друзьям, не возража-
ешь? — спросил Дэн, когда они были уже в пансионе,-
Я заранее принял за тебя приглашение. Они очень хотят
тебя повидать, а я до завтра еще не свободен и мне неудобно
было отказываться.
— Балда! С чего мне возражать? Бели б ты приехал
в Лондон, я свела бы тебя с кучей моих друзей, почему бы
518
тебе здесь не свести меня со своими? С удовольствием
погляжу на твоих приятелей по семинарии, хотя это не-
множко несправедливо, ведь они все для меня под запре-
том — смотреть смотри, а руками не трогай.
Она подошла к окну, поглядела на невзрачную малень-
кую площадь — мощеный прямоугольник, на нем два
чахлых платана, под платанами три столика, по одной
стороне — церковь, построенная без особой заботы об изя-
ществе и красоте, штукатурка стен облупилась.
— Дэн...
- Да?
— Я все понимаю, честное слово.
— Знаю, Джас.— Улыбка сбежала с его лица.— Вот
если бы и мама меня поняла.
— Мама другое дело. Ей кажется, что ты ей изменил, ей
невдомек, что никакая это не измена. Не огорчайся. Посте-
пенно до нее дойдет.
— Надеюсь.— Дэн засмеялся.— Кстати, ты сегодня
встретишься не с моими приятелями по семинарии. Я не
решился бы ни их, ни тебя подвергать такому искушению.
Мы пьем чай у кардинала де Брикассара. Я знаю, ты его не
любишь, но обещай быть паинькой.
Глаза Джастины вспыхнули очаровательнейшим лукав-
ством.
— Обещаю! Я даже перецелую все его кольца!
— А, ты не забыла! Я страшно разозлился на тебя
тогда, надо ж было так меня перед ним осрамить.
— Ну с тех пор я много чего перецеловала, и это было
еще менее гигиенично, чем перстень священника. В актер-
ском классе есть один отвратный прыщавый юнец, у него не
в порядке миндалины и желудок и премерзко пахнет изо
рта, а мне пришлось его целовать ровным счетом двадцать
девять раз, так что, знаешь ли, после этого мне уже ничего
не страшно.— Джастина пригладила волосы, отвернулась
от зеркала.— Успею я переодеться?
— Можешь не беспокоиться. Ты и так прекрасно
выглядишь.
— А кто еще там будет?
Солнце уже стояло так низко, что не грело старинную
площадь, стволы платанов с облупившейся корой казались
больными и дряхлыми, будто пораженными проказой.
Джастина вздрогнула, ей стало зябко.
— Будет еще кардинал ди Контини-Верчезе.
Имя это было знакомо Джастине, глаза у нее стали
совсем круглые.
519
— Ого! Ты вращаешься в таких высоких сферах?
— Да. Стараюсь это заслужить.
— А может быть, из-за этого в других кругах тебе
с людьми приходится нелегко, Дэн? — проницательно за-
метила сестра.
- Да нет, в сущности. Неважно, кто с кем знаком.
Я совсем об этом не думаю, и другие тоже.
Что за комната, что за люди в красном! Никогда еще
Джастина так остро не сознавала, что есть мужчины, в чьей
жизни женщинам нет места. В эти минуты она вступила
в мир, куда женщины допускались лишь как смиренные
прислужницы-монахини. На ней по-прежнему был помя-
тый в вагоне оливково-зеленый полотняный костюм, кото-
рый она надела, выезжая из Турина, и, ступая по мягкому
пунцовому ковру, она мысленно кляла Дэна — надо ж было
ему так спешить сюда, напрасно она не переоделась с доро-
ги!
Кардинал де Брикассар с улыбкой шагнул ей навстре-
чу; уже очень немолод, но до чего красив!
— Джастина, дорогая.— Он протянул руку с перстнем,
посмотрел не без ехидства: явно помнит ту, прежнюю встре-
чу; пытливо вгляделся в ее лицо, словно чего-то ищет,
а чего — непонятно.— Вы совсем не похожи на свою мать.
Она опустилась на одно колено, поцеловала перстень,
смиренно улыбнулась, встала, улыбнулась уже не так
смиренно.
— Ничуть не похожа, правда? При моей профессии мне
совсем не помешала бы мамина красота, но на сцене я кое-
как справляюсь. Там ведь, знаете, совершенно неважно,
какое у тебя лицо на самом деле. Важно, умеешь ли
ты, актриса, убедить людей, что оно у тебя такое, как
надо.
В кресле поодаль кто-то коротко засмеялся; Джастина
подошла и почтительно поцеловала еще один перстень на
иссохшей старческой руке, но теперь на нее смотрели
черные глаза, и вот что поразительно: смотрели с любовью.
С любовью к ней, хотя этот старик видел ее впервые и едва
ли что-нибудь о ней слышал. И все-таки он смотрит на нее
с любовью. К кардиналу де Брикассару она и сейчас отнюдь
не испытывает нежных чувств, как не испытывала в
пятнадцать лет, а вот этот старик сразу пришелся ей по
сердцу.
— Садитесь, дорогая.— И кардинал Витторио указал
ей на кресло рядом с собою.
520
— Здравствуй, киска,— сказала Джастина и почесала
шею дымчатой кошке, расположившейся на его обтянутых
алым шелком коленях.— Какая славная, правда?
— Да, очень.
— А как ее зовут?
— Наташа.
Дверь отворилась, но появился не чайный столик.
Вошел, слава тебе господи, вполне обыкновенно одетый
человек. Еще одна красная сутана — и я взреву, как бык,
подумала Джастина.
Но это был не совсем обыкновенный человек, хотя и не
священник. Наверно, у них тут в Ватикане есть еще.к такой
порядок, мелькнуло в беспорядочных мыслях Джастины,
что заурядным людям сюда доступа нет. Этот не то чтобы
мал ростом, но на редкость крепкого сложения и потому
кажется более коренастым, чем есть на самом деле: могучие
плечи, широкая грудь, крупная львиная голова, руки длин-
ные, точно у стригаля. Что-то в нем обезьянье, но весь
облик дышит умом, и по движениям и походке чувству-
ется — он быстрый, как молния, если чего-то захочет,
тотчас схватит, опомниться не успеешь. Схватит и, может
быть, стиснет в руке и раздавит, но не бесцельно, не бес-
смысленно, а с тончайшим расчетом. Кожа у него смуглая,
а густая львиная грива — в точности цвета тонкой стальной
проволоки и, пожалуй, такая же на ощупь, если стальную
проволоку, пусть самую тонкую, можно уложить акку-
ратными мягкими волнами.
— Вы как раз вовремя, Лион,— сказал кардинал Вит-
торио все еще по-английски и указал вошедшему на кресло
по другую руку от себя.— Дорогая моя,— сказал он Джа-
стине, когда тот поцеловал его перстень и поднялся,—
познакомьтесь, это мой близкий друг, герр Лион Мёрлинг
Хартгейм. Лион, это Джастина, сестра Дэна.
Хартгейм церемонно поклонился, щелкнув каблуками,
коротко, довольно холодно улыбнулся Джастине и сел
поодаль, так что она со своего места не могла его видеть.
Джастина вздохнула с облегчением; вдобавок, по счастью,
Дэн с привычной непринужденностью опустился на пол
возле кресла кардинала де Брикассара, как раз напротив
нее. Пока она видит хоть одно знакомое, а тем более люби-
мое лицо, ей ничего не страшно. Однако эта комната и люди
в красном, а теперь еще и этот смуглый и хмурый, начина-
ли ее злить куда больше, чем успокаивало присутствие
Дэна: отгородились от нее, дают знать, что она здесь чужая!
Что ж, она перегнулась в кресле и опять начала почесывать
521
кошку, чувствуя, что кардинал Витторио заметил ее досаду
и это его забавляет.
— Ее обработали, котят не будет?
— Разумеется.
— Разумеется! Хотя не знаю, чего ради вы беспокои-
лись. Довольно уже только жить в этих стенах, тут кто
угодно станет бесполым.
— Напротив, моя дорогая,— с истинным удовольстви-
ем глядя на нее, возразил кардинал Витторио.— Мы, люди,
сами сделали себя психологически бесполыми.
— Позвольте с вами не согласиться, ваше высокопре-
освященство.
— Стало быть, наш скромный мирок вам пришелся не
по душе?
— Ну, скажем так, я чувствую себя здесь немно-
го лишней, ваше высокопреосвященство. Приятно побы-
вать у вас в гостях, но жить здесь постоянно я бы не
хотела.
— Не могу вас за это осуждать. Я даже не уверен, что
вам приятно здесь гостить. Но вы к нам привыкнете, пото-
му что, надеюсь, будете у нас частой гостьей.
Джастина усмехнулась.
— Терпеть не могу быть благонравной,— призналась
она.— Во мне сразу просыпаются самые зловредные каче-
ства характера... Дэн, конечно, уже от меня в ужасе, я и не
глядя на него это чувствую.
— Я только гадал, надолго ли хватит твоего благонра-
вия,— ничуть не смущаясь, отозвался Дэн.— Джастина
ведь воплощенный дух непокорства и противоречия. Поэто-
му я и не желаю лучшей сестры. Сам я отнюдь не бунтарь,
но восхищаюсь непокорными.
Хартгейм немного передвинул свое кресло, чтобы но
терять Джастину из виду, когда она перестала играть
с кошкой и выпрямилась. Рука с незнакомым женским
запахом уже наскучила пушистой красавице — и она, но
вставая, гибким движением перебралась с колен, обтяну-
тых красным, на серые, свернулась в клубок под лаской
крепких, широких ладоней герра Хартгейма и замурлыка-
ла так громко, что все засмеялись.
— Уж такая я уродилась, безо всякого благонравия,—
сказала Джастина, робости она не поддавалась, как бы ни
было ей не по себе.
— Мотор в этом звере работает превосходно,— заметил
герр Хартгейм, веселая улыбка неузнаваемо преобразила
его лицо. По-английски он говорил отлично, безо всякого
522
акцента, разве что «р» у него звучало раскатисто, на амери-
канский манер.
Общий смех еще не утих, когда подали чай, разливал
его, как ни странно, Хартгейм и, подавая чашку Джастине,
посмотрел на нее куда дружелюбней, чем в первую минуту
знакомства.
— У англичан чай среди дня — самая важная трапеза,
правда? — сказал он ей.— За чашкой чая многое происхо-
дит. Думаю, это потому, что посидеть за чаем, потолковать
можно чуть ли не в любое время, между двумя и половиной
шестого, а от разговоров жажда усиливается.
Следующие полчаса подтвердили его замечание, хотя
Джастина в беседу не вступала. Речь шла о слабом здоровье
папы, потом о холодной войне, потом об экономическом
спаде; все четверо мужчин говорили и слушали так живо,
увлеченно, что Джастина была поражена — пожалуй, вот
что объединяет их всех, даже Дэна, он теперь такой стран-
ный, совсем незнакомый. Он деятельно участвовал в разго-
воре, и от Джастины не ускользнуло, что трое старших
прислушиваются к нему до странности внимательно, едва
ли не смиренно, как бы даже с благоговением. В его словах
не было незнания или наивности, но чувствовалось что-то
очень свое, ни на кого не похожее... чистое. Может быть,
они так серьезно, так внимательно к нему относятся пото-
му, что есть в нем чистота? Ему она присуща, а им — нет?
Быть может, это и правда добродетель и они ею восхища-
ются и тоскуют по ней? Быть может, это величайшая
редкость? Эти трое совсем разные, и, однако, все они го-
раздо ближе друг к другу, чем любой из них к Дэну. Но до
чего трудно принимать Дэна так всерьез, как принимают
его эти трое! Да, конечно, во многом он больше похож не на
младшего, а на старшего брата; и, конечно же, она чувству-
ет — он очень умный, даже мудрый, и поистине чистый.
Но прежде они двое всегда жили одной общей жизнью.
А теперь он от нее далек, и придется к этому привык-
нуть.
— Если вы хотите сразу перейти к молитвам, Дэн,
я провожу вашу сестру до гостиницы,— повелительно за-
явил Лион Мёрлинг Хартгейм, не спрашивая, что думают
на этот счет другие.
И вот она спускается по мраморной лестнице с этим
властным коренастым чужаком и не решается заговорить.
На улице, в золотом сиянии римского заката, он берет ее
под руку и ведет к черному закрытому «мерседесу», и шо-
фер вытягивается перед ним по стойке «смирно».
523
— Не оставаться же вам в первый вечер в Риме одной,
а у Дэна другие дела,— говорит он, садясь вслед за Джасти-
ной в машину.— Вы устали, растерялись в новой обста-
новке, и спутник вам не помешает.
— Вы, кажется, не оставляете мне выбора, герр Харт-
гейм.
— Зовите меня, пожалуйста, просто Лион.
— Вы, видно, важная персона, у вас такая шикарная
машина и личный шофер.
— Вот стану канцлером Западной Германии, тогда
буду еще важнее.
Джастина фыркнула.
— Неужели вы еще не канцлер?
— Какая дерзость! Для канцлера я еще молод.
— Разве? —Джастина повернулась, оглядела его сбоку
внимательным взглядом: да, оказывается, смуглая кожа
его — юношески гладкая и чистая, вокруг глубоко поса-
женных глаз — ни морщин, ни припухлости, какая прихо-
дит с годами.
— Я отяжелел и поседел, но седой я с шестнадцати лет,
а растолстел с тех пор, как перестал голодать. Мне только
тридцать один.
— Верю вам на слово,— сказала Джастина и сбросила
туфли.— По-моему, это все равно много, мой прелестный
возраст — всего лишь двадцать один.
— Вы чудовище! — улыбнулся Хартгейм.
— Надо думать. Моя мама тоже говорит, что я чудови-
ще. Только мне не очень ясно, кто из вас что понимает под
этим словом, так что, будьте любезны, растолкуйте мне ваш
вариант.
— А вариант вашей мамы вам уже известен?
— Она бы до смерти смутилась, если бы я стала спра-
шивать.
— А меня, думаете, ваш вопрос не смущает?
— Я сильно подозреваю, что вы и сами чудовище, герр
Хартгейм, и вряд ли вас можно чем-либо смутить.
— Чудовище,— шепотом повторил он.— Что ж, хоро-
шо, мисс О’Нил, постараюсь вам разъяснить, что это
значит. Чудовище — это тот, кто наводит на окружающих
ужас, шагает по головам, чувствует себя сильней всех,
кроме господа бога, не знает угрызений совести и имеет
весьма слабое понятие о нравственности.
— По-моему, все это очень похоже на вас,— усмехну
лась Джастина.— А я не могу не иметь понятия о совести и
нравственности. Ведь я сестра Дэна.
524
— Вы нисколько на него не похожи.
— Тем хуже для меня.
— Такая наружность, как у него, не подошла бы
к вашему характеру.
— Вы безусловно правы, но, будь у меня его наруж-
ность, у меня, пожалуй, и характер получился бы другой.
— Смотря что было вначале — курица или яйцо? На-
деньте туфли, сейчас пойдем пешком.
Очень тепло, уже смеркается, но всюду ярко горят
фонари, всюду, куда ни пойдешь, полно народу, улицы
забиты машинами — пронзительно сигналят мотороллеры,
маленькие напористые «фиаты» двигаются скачками, точ-
но стада перепуганных лягушек. Наконец Хартгейм оста-
новил свой лимузин на маленькой площади, чьи камни за
века стали гладкими под несчетным множеством ног, и по-
вел Джастину в ресторан.
— Или, может быть, предпочитаете поужинать под
открытым небом? — спросил он.
— Только накормите меня, а под открытым небом, под
крышей или где-нибудь посередке, мне все равно.
— Разрешите, я сам для вас закажу?
На минуту очень светлые глаза Джастины устало
закрылись, но дух непокорства в ней не совсем угомонился.
— Не понимаю, с какой стати мне потакать этой вечной
мужской привычке распоряжаться. В конце концов, откуда
вы знаете, чего мне сейчас захочется?
— О, гордая амазонка,— пробормотал он.— Тогда ска-
жите, что вам больше по вкусу, и я ручаюсь, что сумею вам
угодить. Рыба? Телятина?
— Согласны на компромисс? Ладно, пойду вам на-
встречу. Я хочу паштет, креветки, солидную порцию
saltimbocca *, а после всего пломбир и кофе с молоком. Вот
теперь и сочиняйте, что хотите.
— Надо бы вас поколотить,— заметил он с непоколеби-
мым добродушием. И в точности повторил ее заказ офици-
анту по-итальянски.
— Вы сказали, я ничуть не похожа на Дэна. Разве
совсем-совсем ни в чем не похожа? — не без грусти спроси-
ла Джастина уже за кофе: она так проголодалась, что не
стала терять время на разговоры, пока не покончила с едой.
Хартгейм дал ей огня, сам затянулся сигаретой и,
откинувшись в тень, чтобы свободнее за нею наблюдать,
1 Особым образом приготовленная телятина, название блюда при-
мерно — «язык проглотишь» или «пальчики оближешь» (ит.).
525
вспомнил, как несколько месяцев назад впервые познако-
мился с Дэном. Этот мальчик — вылитый кардинал де
Брикассар, только на сорок лет моложе; Хартгейм мгно-
венно увидел сходство, а потом узнал, что эти двое — дядя
и племянник: мать Дэна и Джастины приходится Ральфу
де Брикассару сестрой.
— Да, некоторое сходство есть,— сказал он теперь.—
Минутами даже в лице — не в чертах, но в выражении
лица. В глазах и губах — в том, как раскрываются глаза
и сомкнуты губы. Но вот что странно, на вашего дядю-
кардинала вы ничуть не похожи.
— На дядю-кардинала? — недоуменно повторила Джа-
стина.
— На кардинала де Брикассара. Разве он вам не дядя?
Да нет же, мне определенно об этом говорили.
— Этот старый ястреб? Слава богу, никакая он нам не
родня. Просто давным-давно, еще до моего рождения, он
был священником в нашем приходе.
Она очень неглупа, но и очень устала. Бедная девочка,
вот что она такое, всего лишь маленькая девочка. Вдруг
показалось, между ними не десять лет, а зияющая бездна,
вечность. Пробудить в ней подозрение — и рухнет весь ее
мир, который она так храбро защищает. А скорее, она
просто не поверит, даже если сказать напрямик. Как бы
сделать вид, что это не столь важно? Не углубляться в эту
тему, нет, ни в коем случае, но и не переводить сразу разго-
вор на другое.
— Тогда понятно,— небрежно сказал Хартгейм.
— Что понятно?
— Что у Дэна с кардиналом сходство лишь самое
общее — рост, сложение, цвет лица.
— А, да. Бабушка говорила, что наш отец и кардинал
на первый взгляд были довольно похожи,— спокойно заме-
тила Джастина.
— Вы отца никогда не видели?
— Не видела даже фотографии. Они с мамой расста-
лись еще до того, как родился Дэн.— Джастина кивнула
официанту.— Пожалуйста, еще кофе с молоком.
— Джастина, вы какая-то дикарка! Заказывать
предоставьте мне!
— Нет уж, черт возьми! Я вполне самостоятельна и но
нуждаюсь в опекунах! Не желаю никаких мужских подска-
зок, сама знаю, чего я хочу и когда хочу, понятно вам?
— Что ж, Дэн так и сказал, что вы — воплощенный дух
непокорства и противоречия.
526
— Правильно сказал. Ух, ненавижу, когда вокруг меня
суетятся, начинают баловать, холить и нежить! Сама знаю,
что мне делать, и никто мне не указ. Ни у кого пощады не
попрошу и сама никого щадить не собираюсь.
— Да, это видно,— сухо сказал Хартгейм.— Отчего вы
стали такая, herzchen ’? Или это у вас семейное?
— Семейное? Право, не знаю. Трудно судить, у нас
слишком мало женщин. Только по одной на поколение.
Бабушка, мама и я. Зато мужчин полно.
— Ну, в вашем поколении не так уж полно. Один Дэн.
— Наверно потому, что мама ушла от отца. По-моему,
она никогда больше ни на кого и не смотрела. Очень жаль,
знаете. Наша мама просто создана для семейного очага, ей
бы нужен муж, чтоб было кого холить и нежить.
— А внешне вы с ней похожи?
— По-моему, нет.
— А близки вы с ней? Это важнее.
— Близки? Мы с мамой? — Джастина усмехнулась
беззлобно, почти так же улыбнулась бы Мэгги, спроси ее
кто-нибудь, близка ли ей дочь.— Не уверена, что мы друг
другу близки, но что-то нас связывает. Может быть, это
просто узы родства, право, не знаю.— Глаза Джастины
вспыхнули.— Мне всегда хотелось, чтобы она говорила со
мной, как с Дэном, хотелось ладить с ней, как ладит Дэн.
Но то ли в ней, то ли во мне чего-то не хватает. Наверно, во
мне. Мама прекрасный человек, гораздо лучше меня.
— Я с ней незнаком, поэтому не могу соглашаться
с вами или не соглашаться. Но если вас это хоть чуточку
утешит, herzchen, скажу — вы мне нравитесь именно та-
кая, как есть. Нет, вам совсем незачем меняться, даже эта
ваша смешная воинственность мне нравится.
— Как мило с вашей стороны! И вы даже не обиделись,
а я вам столько всего наговорила. А на Дэна я совсем не
похожа, правда?
— Дэн ни на кого во всем мире не похож.
— По-вашему, он не от мира сего?
— Да, пожалуй.— Хартгейм подался вперед, лицо его,
которое до сих пор оставалось в тени, озарил слабый огонек
свечи, воткнутой в бутылку из-под кьянти.— Я католик,
и моя вера — единственное, что ни разу не изменило мне
в жизни, хотя сам я не раз ей изменял. Мне не хочется
говорить о Дэне, потому что сердце подсказывает мне —
есть вещи, которые лучше не обсуждать. Конечно, вы с ним
1 Голубка (буквально — «сердечко») (нем.).
527
по-разному относитесь к жизни и к богу. И не надо больше
об этом, хорошо?
Джастина посмотрела на него с удивлением.
— Хорошо, Лион, как хотите. Заключаем договор:
будем обсуждать с вами что угодно, только не характер
Дэна и не религию.
Немало пережил Лион Мёрлинг Хартгейм после па-
мятной встречи с Ральфом де Брикассаром в июле 1943 го-
да. Неделей позже его полк отправили на Восточный фронт,
где он и оставался до конца войны. Перед войной его, со-
всем еще желторотого беззаботного мальчишку, не успели
напичкать идеями «гитлерюгенда» — и он пожинал плоды
нацизма, растерянный и истерзанный, коченея в снегу, на
фронте, где не хватало ни боеприпасов, ни людей — едва ли
один немецкий солдат приходился на сотню метров. От
военных лет у него сохранились два воспоминания: жесто-
кие сражения в жестокие морозы — и лицо Ральфа де
Брикассара. Ужас и красота, дьявол и бог. Наполовину
обезумев, наполовину окоченев, он беспомощно ждал —
вот-вот в метель, без парашютов, с пролетающих над самой
землей самолетов посыплются советские партизаны, бил
себя в грудь кулаком и шептал молитвы. Но он и сам не
знал, просит ли у бога патронов для своего автомата или
спасения от русских, молится о своей бессмертной душе,
о новой встрече с тем человеком из римской базилики,
о Германии или о том, чтобы хоть немного полегчало на
сердце.
Весной сорок пятого он со своими однополчанами
отступал под натиском русских через Польшу, мечтая
только об одном — добраться до той части Германии, кото-
рую заняли англичане или американцы. Ведь если он
попадет к русским, его расстреляют. Он изорвал и сжег
свои документы, закопал в землю два своих Железных
креста, украл кое-какую одежду и на датской границе
явился к британским властям. Его отправили в Бельгию,
в лагерь для перемещенных лиц. Здесь он жил целый год на
хлебе и овсяной каше-размазне, англичанам больше нечем
было кормить тысячи и тысячи людей, оказавшихся на их
попечении, им и самим приходилось туго,— и только через
год они догадались, что им ничего не остается, кроме как
отпустить этих людей на свободу.
Дважды лагерное начальство вызывало Хартгейма для
решительного разговора. Он получит новые документы
528
и право бесплатного проезда на пароходе в Австралию,
отработает за это два года там, где найдет ему применение
австралийское правительство,— и после этого может распо-
лагать собою, как ему вздумается. И это не будет рабский
труд, конечно же, за работу ему будут платить что положе-
но. Но Хартгейм оба раза ухитрился уговорить чиновников,
чтобы его не отправляли с массой других эмигрантов. Он
ненавидел Гитлера, но не Германию, и не стыдился того,
что он немец. Его родина — Германия, больше трех лет он
мечтал вернуться домой. Вновь оказаться в стране, язык
которой ему непонятен и где не понимают его языка,—
злейшего проклятия он и вообразить не мог. И вот в начале
1947 года он очутился без гроша на улицах Аахена, готовый
как-то начинать жизнь сначала — он так давно, так отча-
янно этого жаждал.
Он уцелел и сохранил душу живую не для того, чтобы
вновь прозябать в нищете и безвестности. Ибо Лион не
просто обладал огромным честолюбием, пожалуй, он был
в некотором роде гений. Он пошел работать в фирму Грун-
дига и стал изучать область, которая увлекла его с первой
минуты, как он узнал, что такое радар,— электронику.
В мозгу его теснилось множество идей, но он не пожелал
продать их Грундигу за миллионную долю их истинной
стоимости. Нет, он тщательно изучил рынок, потом же-
нился на вдове человека, который ухитрился сохранить две
скромные фабрики радиоприемников, и сам занялся этим
производством. Ему было лишь немногим больше двадцати,
но что за важность. Рассуждал он как человек вполне зре-
лый и искушенный, а в хаосе послевоенной Германии перед
теми, кто молод, открывалось немало возможностей.
Брак был гражданский, и потому католическая церковь
дала ему разрешение на развод; в 1951 году он заплатил
Аннелизе Хартгейм ровно вдвое против того, что стоили
в это время две фабрики ее покойного супруга, и развелся
с нею. Однако во второй раз не женился.
Все, что пережил мальчик Хартгейм на грозных ледя-
ных полях России, не обратило его в бездушную карикату-
ру на человека; только остановилось в росте и развитии все,
что было в его натуре доброго и нежного, а на первый план
выступили иные качества — ум, суровость, решительность.
Тот, кому нечего терять, может всего добиться, того, кто не
чувствителен к боли, ничто не ранит. Во всяком случае, так
говорил себе Хартгейм. А на самом деле он поразительно
529
схож был с человеком, которого встретил в Риме в 1943 го-
ду; подобно Ральфу де Брикассару, поступая не так, как
должно, он сам это понимал. Однако сознание, что он спосо-
бен на дурной поступок, ни на миг его не останавливало, он
лишь молча терзался, казнил себя и этим расплачивался за
успехи в делах. Многим покажется, что за это не стоит
платить такой дорогой ценой, но он готов был выстрадать
вдвое больше. Еще настанет день — он будет править
Германией и сделает ее такой, о какой мечтает, он искоре-
нит арийско-лютеранскую мораль, введет более терпимое
мировоззрение, широту взглядов. Он не мог обещать, что
перестанет грешить, и оттого ему несколько раз отказывали
в исповеди и отпущении грехов, но, как ни странно, он не
расстался с прежней верой, а под конец в руках его сосредо-
точились такие деньги и такая власть, что уже не могло
быть речи о виновности, он явился на исповедь, покаялся
и получил прощение.
В 1955 году Хартгейм — один из самых богатых и влия-
тельных деятелей новой Западной Германии, только что
избранный депутат Боннского парламента, и вот он снова
в Риме. Надо разыскать кардинала де Брикассара, пусть
увидит, какие плоды принесли его молитвы. Позже Харт-
гейм не мог припомнить, какой заранее рисовал себе эту
встречу, потому что с первой и до последней минуты созна-
вал одно — Ральф де Брикассар в нем разочарован. Он
и сам понимал, чем разочаровал кардинала, спрашивать не
было нужды. Однако слов, которые сказал ему Ральф де
Брикассар на прощанье, он не ждал.
— Я молился, чтобы судьба ваша оказалась луч-
ше моей, ведь вы были совсем молоды. Нет такой цели, ко-
торая оправдывала бы любые средства. Но, должно быть,
семена нашей гибели посеяны еще до нашего рожде-
ния.
Возвратясь к себе в номер гостиницы, Хартгейм разры-
дался, а потом подумал уже спокойно: с прошлым поконче-
но; отныне я стану таким, как он надеялся. Порой ему это
удавалось, порою — нет. Но он старался. Дружбой, которая
связала его со многими людьми в Ватикане, он стал доро-
жить превыше всего на свете и стремился в Рим всякий раа,
когда одни лишь эти люди могли утешить его в беспросвет-
ном отчаянии. Утешить. Странное он находил у них
утешение. На него не налагали рук, не говорили ему ласко-
вых слов. Целительный бальзам вливался прямо в душу,
словно друзья понимали, в чем его страдание.
И в этот теплый вечер, проводив Джастину в пансион,
530
он бродил по улицам Рима и думал, что навсегда останется
ей благодарен. Ведь когда за дневным чаепитием она у него
на глазах храбро терпела сущую пытку, в душе его шевель-
нулась нежность. Маленькое чудовище, израненное, но не
побежденное. Понимают ли они, что она им достойный
противник? Ему показалось — так любоваться и гордиться
он мог бы родной дочерью, жаль только, нет у него дочери.
Вот он и перехватил ее у Дэна, увез, чтобы посмотреть, как
она будет держаться после встречи с подавляющим величи-
ем церкви и с Дэном, какого она никогда прежде не видела,
с Дэном, который никогда больше не будет безраздельно ей
близок душой.
В боге, в которого он, Лион, верит, думалось ему, лучше
всего то, что он может все фюстить; он простит Джастине
органически присущее ей безбожие, а ему, Лиону — что он
замкнул все свои чувства на замок до поры, пока не сочтет
нужным снова дать им выход. Одно время он с ужасом
думал, что ключ потерян навсегда. Лион усмехнулся, от-
швырнул сигарету. Ключ... Что ж, иногда ключи бывают
престранной формы. Быть может, понадобился каждый
завиток, каждая кудряшка этой огненно-рыжей головы,
чтобы отпереть хитроумный механизм; быть может, в сте-
нах, где рдели кардинальские одеяния, господь бог вручил
ему рдяный огненный ключ.
День пролетел как единый миг. Но взглянув на часы,
Лион убедился, что еще не поздно — и конечно, теперь,
когда его святейшество папа при смерти, тот, кто обладает
в Ватикане огромной властью, еще не спит, как и его бодр-
ствующая по ночам любимица кошка. В маленькой комнате
замка Кастель Гандольфо слышна страшная предсмертная
икота, предсмертные судороги искажают бледное, худое,
аскетическое лицо того, кто долгие годы увенчан был пап-
ской тиарой. Что бы там ни говорили, а в нем было величие.
И если он любил немцев, если он и сейчас с удовольствием
слушает немецкую речь, разве это что-нибудь меняет? Не
Лиону Хартгейму об этом судить.
Но того, что ему сейчас необходимо узнать, в Кастель
Гандольфо не скажут. И он поднимается по мраморным
ступеням, в багряные и алые покои, чтобы поговорить
с Витторио Скарбанца, кардиналом ди Контини-Верчезе.
С тем, кто, быть может, станет новым папой. Вот уже почти
три года наблюдает Лион, как взгляд этих мудрых, ласко-
вых темных глах с неизменной нежностью обращается на
одно и то же лицо; да, ответа лучше искать у Витторио, а не
у кардинала де Брикассара.
531
— В жизни не думала, что скажу такие слова, но, слава
богу, наконец-то мы едем в Дрохеду! — заявила Джастина;
она наотрез отказалась бросить монетку в фонтан Треви
в залог непременного возвращения.— Мы же хотели побы-
вать в Испании и во Франции, а до сих пор торчим в Риме,
и я тут совершенно лишняя, прямо как пупок. Бред ка-
кой-то!
— Гм-м, вы полагаете, пупок — вещь излишняя? Впро-
чем, помнится, того же мнения придерживался и Сократ,—
сказал Лион.
— Сократ? Разве? Не помню! Вот забавно, а я-то
думала, что прочла чуть не всего Платона.
Джастина гибко повернулась, посмотрела на него и ре-
шила, что небрежная одежду праздного туриста куда
больше к лицу ему, чем строгий костюм, в котором он по-
является в Ватикане.
— Да, это точно: Сократ был твердо убежден, что пупки
никому не нужны. В доказательство он даже отвинтил свой
собственный пупок и выбросил.
Губы Джастины усмешливо дрогнули.
— И что же из этого вышло?
— С него свалилась тога.
— Все враки! — Она засмеялась.— В Афинах тогда
никто не носил тоги. Но я с ужасом чувствую, что в этом
вашем анекдоте кроется какое-то нравоучение.— Улыбка
сбежала с ее лица.— Чего ради вы тратите на меня время,
Ливень?
— Вот упрямая! Я же вам объяснял, мое имя произно-
сится не Ливень, а Лион.
— Да нет же, вы не поняли...— Джастина задумчиво
смотрела на искрящиеся струи фонтана, на грязный бас-
сейн, в который накидали уйму грязных монет.— Были вы
когда-нибудь в Австралии?
Плечи его вздрогнули от беззвучного смеха, но ответил
он не сразу:
— Дважды я чуть не поехал туда, herzchen, но мне
удалось этого избежать.
— Вот побывали бы у нас там, так поняли бы. Если
ваше имя произносить по-моему, оно на слух австралийца
волшебное. Ливень. Проливной дождь. Он дает жизнь
пустыне.
От неожиданности Лион уронил сигарету.
— Джастина, уж не собираетесь ли вы в меня влю-
биться?!
— До чего самонадеянный народ мужчины! Мне жаль
532
вас разочаровывать, но — нет, ничего похожего.— И, как
будто желая искупить свою резкость, тихонько тронула его
руку.— Нет, тут другое, гораздо лучше.
— Что может быть лучше, чем влюбиться?
— Да почти все. Не хочу я, чтобы без кого-то жить было
невозможно. Не надо мне этого!
— Пожалуй, вы правы. Если так полюбить слишком
рано, конечно, это подрезает крылышки. Ну, а что же го-
раздо лучше?
— Найти друга.— Она погладила его по руке.— Ведь
вы мне друг, правда?
— Правда.— Он с улыбкой бросил в фонтан монетку.—
Вот так! За эти годы я набросал сюда, наверно, тысячу
немецких марок, потому что хочу и дальше греться под
солнцем юга. Иногда в страшных снах я снова коченею на
морозе.
— Вы бы попробовали, что за штука солнце настоящего
юга,— сказала Джастина.— Сто пятнадцать в тени, да еще
надо эту тень найти.
— Не удивительно, что здесь вам не жарко.— Он
засмеялся неизменным своим беззвучным смехом, при-
вычка, оставшаяся от былых времен, когда засмеяться
вслух значило бы искушать судьбу.— Должно быть, это от
австралийской жары вы такая крутая.
— В смысле крутой нрав? Так выражаются амери-
канцы. А я-то думала, вы изучали язык в каком-нибудь
шикарном английском университете.
— Нет, я начал учиться английскому в бельгийском
лагере у рядовых томми, это были лондонские кокни, или
шотландцы, или сельские жители, у каждого свой жаргон,
каждый меня учил на свой лад, и я только его и мог понять.
Одно и то же слово каждый выговаривал по-разному. По-
том, когда я вернулся в Германию, я старался ходить на все
английские фильмы, покупал все пластинки, сколько мог
достать, а достать можно было только записи американских
комиков. Но я прокручивал их дома опять и опять, без
конца, пока не стал говорить по-английски хотя бы так,
чтоб можно было учиться дальше.
Джастина, по обыкновению, сбросила туфли; со стра-
хом смотрел Хартгейм, как она ступает босиком по ка-
менным плитам, по тротуарам, раскаленным, точно сково-
рода на огне.
— Наденьте туфли! Настоящий уличный мальчишка!
— Я же австралийка, у нас слишком широкие ступни,
туфли нам жмут. А настоящих холодов у нас почти не
533
бывает, вот и ходим, когда только можно, босиком. Я могу
пройти по выгону, прямо по репьям, и ничего не почув-
ствую, а потом преспокойно вытащу их из подошв,— гордо
сказала Джастина.— Наверно, я и по горячим угольям
пройду.— И вдруг спросила: — Вы любили свою жену,
Ливень?
— Нет.
— А она вас любила?
— Да. Иначе ей незачем было выходить за меня замуж.
— Бедняжка! Вы ее выжали, как лимон, и бросили.
— И поэтому вы во мне разочаровались?
— Пожалуй, нет. Меня это в вас даже восхищает. Но
вашу жену мне очень жаль, и сама я определенно не желаю
попасть в такой переплет.
— Вы мной восхищаетесь? — в полнейшем недоумении
переспросил Лион.
— А почему бы и нет? Я ведь не жду от вас того, что
нужно жене, верно? Вы мне нравитесь, мы друзья. А она
вас любила, вы были ей мужем.
— Должно быть, все честолюбцы неважно обращаются
с женами, herzchen,— сказал он не без грусти.
— Потому что честолюбец обычно выбирает себе ка-
кую-нибудь размазню, знаю я эту породу: «Да, милый, нет,
милый, я все сделала, как ты велел, милый, что прикажешь
еще?» Таким, конечно, лихо. Будь я вашей женой, я бы вас
послала куда подальше, а она наверняка ни разу слова
поперек не сказала, так?
Губы его дрогнули.
— Да, так. Бедная Аннелиза. Она мученица по природе
своей и не умела так постоять за себя и так очаровательно
выражаться. Жаль, что-то не видно австралийских филь-
мов, а то бы я изучил ваш лексикон. «Да, милый» — это
понятно, но что значит «лихо»?
— Ну плохо, туго, только покрепче.— Сильными паль-
цами босых ног она вцепилась изнутри в край бассейна,
потеряв равновесие, качнулась назад, но тотчас легко
выпрямилась.— Что ж, под конец вы с ней обошлись по-
хорошему. Вы от нее избавились. А ей без вас куда лучше,
чем с вами, хотя она-то, наверно, так не думает. А вот я мо-
гу оставить вас при себе, потому что не собираюсь из-за вас
расстраиваться.
— У вас и правда крутой нрав, Джастина. А откуда вы
столько всего про меня знаете?
— Спрашивала Дэна. Понятно, Дэн есть Дэн, он мио
сказал только голые факты, остальное я сама сообразила.
534
— Разумеется, опираясь на собственный неслыханно
богатый опыт. Ну и обманщица же вы! Говорят, вы отлич-
ная актриса, но мне что-то не верится. Как вам удается
изображать чувства, которых вы ни разу не испыта-
ли? В этом смысле вы совершенно незрелое существо, пят-
надцатилетние девчонки — и те умеют больше чувство-
вать.
Джастина спрыгнула наземь, села на невысокий ка-
менный бортик фонтана, собираясь надеть туфли, сокру-
шенно пошевелила пальцами ног.
— У меня ноги распухли, черт подери.
Незаметно было, чтобы ее рассердили или обидели
последние слова Лиона, будто она их и не слыхала. Будто,
когда на нее обращались чьи-то упреки или неодобрение,
она попросту выключала некое внутреннее слуховое
устройство. А упреков и неодобрения наверняка ей выпа-
дало сверхдостаточно. Чудо, что она не возненавидела
Дэна.
— Трудный вопрос вы мне задали,— сказала она.—
Наверняка я все-таки могу что-то такое изобразить, иначе
какая же из меня актриса, верно? Но это так... как будто
еще только ждешь. Я говорю о своей жизни помимо сцены.
Я заморозила себя впрок, не на сцене я не могу себя растра-
чивать. Мы можем отдавать только то, что в нас есть, не
больше, правда? А на сцене я уже не я, или, может быть,
точнее, там сменяют друг друга разные «я». Наверно,
в каждом из нас намешано множество всяких «я», соглас-
ны? Для меня театр — это прежде всего разум, а уж потом
чувство. Разум раскрепощает и оттачивает чувство. Надо
ведь не просто плакать, или кричать, или смеяться, а так,
чтобы зрители тебе поверили. Знаете, это чудесно. Мыслен-
но представить себя совсем другим человеком, кем-то, кем
я стала бы, сложись все по-другому. В этом весь секрет. Не
превращаться в другую женщину, а вживаться в роль
и судьбу, как будто моя героиня и есть я. И тогда она стано-
вится мною.— Джастина так увлеклась, что уже не могла
усидеть спокойно и вскочила на ноги.— Вы только пред-
ставьте, Ливень! Через двадцать лет я смогу сказать:
я была убийцей, и самоубийцей, и помешанной, спасала
людей и губила. Ого! Кем только тут не станешь!
— И все это будете вы сами.— Хартгейм встал, снова
взял ее за руку.— Да, вы совершенно правы, Джастина.
Вне сцены все это не растратишь. Кому-нибудь другому
я сказал бы — все равно растратите, но при вашем характе-
ре — не уверен, что это возможно.
535
18
Если бы обитатели Дрохеды об этом задумались, им бы
представилось, что Рим и Лондон не многим дальше Сид-
нея, а взрослые Дэн и Джастина — все еще дети, которые
учатся там в школе. Понятно, на короткие каникулы, как
прежде, им приезжать трудно, но раз в году хоть месяц они
проводят дома. Приезжают обычно в августе или в сентяб-
ре, и с виду они все такие же. Совсем юные. И велика ли
важность, если им уже не пятнадцать, не шестнадцать,
а двадцать два и двадцать три? Обитатели Дрохеды жили
ожиданием этого месяца, начала весны, но уж конечно не
повторяли на каждом шагу: «Ну вот, еще три недели —
и они будут здесь», или: «Господи, еще и месяца не про-
шло, как они уехали!» Нет, ничего такого не говорилось, но
примерно с июля у всех пружинистей становилась походка
и лица то и дело расплывались в улыбке. На кухне, на
выгонах, в гостиной — всюду заранее обдумывались по-
дарки и развлечения.
А в промежутках были письма. Обычно в них отража-
лась личность автора, но бывали и противоречия. К приме-
ру, можно было предположить, что Дэн — корреспондент
обстоятельный и аккуратный, а Джастина отделывается
беглыми отписками. Что Фиа вообще писать не станет. Что
братья Клири напишут от силы по два письма в год. Мэгги
станет нагружать почту письмами — по крайней мере,
к Дэну — -каждый, день. Миссис Смит, Минни и Кэт ограни-
чатся поздравительными открытками на день рожденья
и на рождество. А Энн Мюллер будет часто писать Джасти-
не и не станет переписываться с Дэном.
Дэн был полон благих намерений и в самом деле писал
нередко. Одна беда — он забывал отсылать плоды своих
трудов, и в Дрохеде по два, по три месяца не получали от
него ни слова, а потом одной и той же почтой приходил
сразу десяток писем. Болтушка Джастина писала длинней-
шие послания-исповеди, это был истинный поток сознания,
столь грубо откровенный, что читатели краснели и испу-
ганно ахали, и притом необыкновенно увлекательный.
Мэгги писала и сыну и дочери всего лишь раз в две недели.
Писем от бабушки Джастина не получала никогда, но Дэн
получал, и даже часто. Ему постоянно писали и все дя-
дюшки — о земле, об овцах, о здоровье всех дрохедских
женщин; видно, почитали своим долгом заверять племян-
ника, что дома все в полном порядке. Однако они но
считали нужным заверять в этом и Джастину — она бы
536
только изумилась. Что же до миссис Смит, Минни, Кэт
и Энн Мюллер, их переписка с Джастиной и Дэном склады-
валась именно так, как и следовало ожидать.
Одно удовольствие — читать письма, тяжелая работа —
писать. Тяжелая для всех, кроме Джастины, ее только
досада брала, что она-то ни от кого не получает таких пи-
сем, как ей хочется, толстых, подробных и откровенных.
И как раз от Джастины в Дрохеде больше всего знали про
Дэна: его письма были довольно отвлеченные. А Джастина
живописала самую суть.
«Сегодна в Лондон прилетел Лион,— написала она
однажды,— он говорит, что на прошлой неделе виделся
в Риме с Дэном. Он вообще гораздо чаще встречается с Дэ-
ном, чем со мной, Рим — цель всех его путешествий,
а Лондон так только, полустанок. Признаться, главным
образом из-за Лиона каждый год перед тем, как ехать
домой, я встречаюсь с Дэном в Риме. Дэн не прочь бы за-
ехать за мной в Лондон, но если Лион в Риме, я на это
не соглашаюсь. Конечно, я эгоистка. Но вы не представ-
ляете, сколько удовольствия мне доставляет Лион. Он из
тех моих знакомых — таких раз-два и обчелся,— кто
не дает мне потачки, и мне жаль, что мы так редко ви-
димся.
В одном смысле Лион счастливее меня. Он встречается
с товарищами Дэна по семинарии там, куда мне хода нет.
Наверно, Дэн боится, что я тут же на месте лишу их не-
винности. Или что они лишат невинности меня. Ха! Разве
только они увидали бы меня в костюме Чармиан. Я в нем
сногсшибательна, поглядели бы вы. Этакая современная
Теда Бара. Два крохотных бронзовых щита только-только
прикрывают соски, и масса всяких цепочек, и еще такая
штука — по-моему, это пояс целомудрия, во всяком случае,
без кусачек под него не заберешься. Да еще парик — длин-
ные черные волосы, и все тело выкрашено под смуглый
загар, и в этих двух с половиной железках я выгляжу так,
что у зрителей дух захватывает.
О чем бишь я? А, да, значит, Лион в Риме на прошлой
неделе встретил Дэна с его однокашниками. Они всей
компанией отправились кутить. За все платил Лион, насто-
ял на своем, чтобы Дэн не смущался. Ну и вечерок был.
Никаких женщин, конечно, но все прочее — как полага-
ется. Вы только представьте, Дэн стоит на коленях в каком-
то паршивом римском баре перед вазой с желтыми нар-
циссами и декламирует:
537
Нарцисс мой милый, мы увянем,
Ведь ваша прелесть быстро плачет... 1
Битых десять минут он старался толком вспомнить эти
строчки и ничего не переврать, потом отчаялся, взял один
нарцисс в зубы и пустился в пляс. Это Дэн-то, представляе-
те? Лион говорит, такое совсем безобидно и просто необхо-
димо, нельзя же только все работать и совсем не развле-
каться, ну и так далее. Раз женщины исключаются, надо
хорошенько выпить. Так уверяет Лион. Не думайте, что это
часто бывает, ничего подобного, очень редко, и, как я поня-
ла, в таких случаях Лион верховодит и сам за ними при-
сматривает, ведь они все просто балды желторотые. Но
я здорово посмеялась — представляете, Дэн с нарциссом
в зубах отплясывает фламенко, и в это время ореола свято-
сти на нем как не бывало!»
Восемь лет провел Дэн в Риме, прежде чем принял сан,
и вначале всем казалось, что эти годы никогда не кончатся.
И однако, восемь лет пронеслись куда быстрей, чем могли
вообразить в Дрохеде. Что он будет делать потом, когда
станет священником, никто себе ясно не представлял, но
уж наверно вернется в Австралию. Только Мэгги и Джасти-
на подозревали, что он захочет остаться в Италии, но Мэгги
все же удавалось заглушить эти опасения, ведь Дэн с та-
ким удовольствием каждый год приезжает домой на кани-
кулы. Ведь он австралиец, конечно же он захочет вернуться
на родину. Джастина дело другое. Нечего и мечтать, чтобы
она навсегда вернулась домой. Она актриса, в Австралии ей
на сцене не выдвинуться. А Дэн может отдаваться своему
призванию где угодно.
Итак, на восьмой год никто не строил планов — как
будут дети развлекаться, когда приедут на каникулы;
напротив, всей семьей надумали поехать в Рим и увидеть
своими глазами, как Дэн примет сан.
— Мы кончились пшиком,— заявила Мэгги.
— Простите, дорогая, как вы сказали? — переспросила
Энн.
Они сидели в теплом уголке веранды и читали, но книга
Мэгги давно уже лежала забытая у нее на коленях, а она
1 Дэн путает строчки поэта Роберта Херрика (1591 — 1674):
Нарциссы милые, мы плачем,
Ведь ваша прелесть быстро вянет.
538
рассеянно следила за двумя весело бегающими по лужайке
трясогузками. Год выдался дождливый, червей — изоби-
лие, и не упомнить, когда еще так сытно и привольно
жилось птичьему народу. Разноголосое пенье и щебет не
смолкали с рассвета дотемна.
— Я сказала, мы кончились пшиком,— зловеще повто-
рила Мэгги.— Как отсыревшая шутиха на фейерверке. Все
надежды пошли прахом! Кто бы подумал в тысяча девять-
сот двадцать первом, когда мы приехали в Дрохеду, что
этим кончится?
— Я все-таки не понимаю.
— У мамы с папой было шестеро сыновей да еще
я. Через год родилось еще двое сыновей. Чего надо было
ждать? Будут десятки детей, полсотни внуков? А теперь
смотрите. Хэл и Стюарт умерли, остальные мои братья,
видно, жениться не намерены, и вот я — единственная, кто
не вправе передать по наследству нашу фамилию,— одна
могу дать Дрохеде наследников. Но всевышним богам
и этого мало. У меня сын и дочь. Можно ждать хоть не-
скольких внуков. Как бы не так! Мой сын становится
священником, а дочь при ее профессии весь век проживет
старой девой. И опять Дрохеда остается ни с чем.
— Не вижу, что тут удивительного,— сказала Энн.—
В конце концов, чего можно ждать от ваших братьев?
Торчат безвылазно на выгонах, пугливы, точно кенгуру,
никогда не встречаются с девушками, на которых им бы
можно жениться. А Джимса и Пэтси еще и война пришиб-
ла. Можете вы себе представить, чтобы Джиме женился,
раз он знает, что для Пэтси это исключено? Слишком они
привязаны друг к другу. Да и работа на земле тоже делает
мужчин бесполыми, чуть не все силы отнимает, а их всего-
то не так уж много. В самом прямом, чисто физическом
смысле. Вы никогда об этом не задумывались, Мэгги?
Грубо говоря, ваше семейство не создано для бурной сексу-
альной жизни. И к Дэну и Джастине тоже это относится.
Я хочу сказать, иные люди только и знают, что за этим
гоняются, как блудливые коты, а у вас в роду ничего такого
нет. Впрочем, Джастина еще может выйти замуж. Похоже,
она необыкновенно привязана к этому немцу, к Лиону.
— Вот именно, вы попали в самую точку.— Мэгги не
принимала никаких утешений.— Она необыкновенно к не-
му привязана. И не более того. В конце концов, они знако-
мы уже семь лет. Если б она собиралась за него замуж, они
бы уже давным-давно поженились.
— Вы думате? Я неплохо знаю Джастину. (Энн говори-
539
ла чистую правду, в Дрохеде никто, в том числе и Фиа
с Мэгги, не понимал Джастину так, как она.) Я думаю, она
отчаянно боится полюбить той любовью, какая влечет за
собою замужество, и, признаться, я восхищаюсь этим
Лионом. Он, видно, прекрасно ее раскусил. Нет, я не могу
сказать наверняка, что он в нее влюблен, но уж если влюб-
лен, у него хватает ума ждать, пока она дозреет для реши-
тельного шага.— Энн наклонилась в кресле, забытая книга
упала на кафельный пол веранды.— Слышите, слышите
эту птицу? Как хорошо, по-моему, соловью и то до нее
далеко...— И, помедлив, высказала наконец то, что уже
многие недели было у нее на душе: — Мэгги, почему бы вам
не поехать в Рим? Вам бы надо быть там, когда Дэн примет
сан.
— Я в Рим не поеду! — сквозь зубы ответила Мэгги.—
Я никогда больше никуда не двинусь из Дрохеды.
— Ну что вы, Мэгги! Дэн так огорчится! Пожалуйста,
поезжайте! Если вы не поедете, там не будет ни одной
женщины из Дрохеды, вы одна еще молоды и можете ле-
теть. Поверьте, если бы я, старая развалина, могла надеять-
ся, что выдержу такое путешествие, я бы уж была в этом
самолете.
— Отправиться в Рим и смотреть, как празднует победу
Ральф де Брикассар? Да я скорее умру!
— Мэгги, Мэгги! Конечно, вы разочарованы, но зачем
же отводить душу на нем и на родном сыне? Вы же однаж-
ды признали, что сами во всем виноваты. Так смирите свою
гордыню и поезжайте в Рим, сделайте милость.
— Дело не в гордыне.— Мэгги вздрогнула.— Ох, Энн,
мне страшно ехать! Я не верю, что это неизбежно, не могу
поверить. Как подумаю, мороз по коже.
— А если, приняв сан, он не сможет приехать домой, об
этом вы не подумали? Это вам в голову не приходило?
У священника не будет таких долгих каникул, как у семи-
нариста, и, если он решит остаться в Риме, придется вам
самой туда ездить, не то вы совсем его не увидите. Поез-
жайте в Рим, Мэгги!
— Не могу. Знали бы вы, как мне страшно! Дело но
в гордыне и не в том, что Ральф взял надо мной верх и про-
чее,— это все отговорки, это я выдумываю, чтоб ко мне но
приставали с вопросами. Бог свидетель, я так по ним обоим
стосковалась, на коленях поползла бы поглядеть на них, да
только ни минуты не верю, что я-то им нужна. Нет, Дэн рад
будет меня видеть, а вот Ральф? Он и думать забыл, что
я существую на свете. Говорю вам, мне страшно. Всем
540
нутром чувствую: если я поеду в Рим, случится несчастье.
Потому и не еду.
— Да что может случиться, скажите на милость?
— Не знаю. Если б я знала, было бы с чем бороться.
А тут просто ощущение — как побороть ощущение? Ничего
другого. Предчувствие. Словно бессмертные боги собира-
ются мне отплатить.
Энн засмеялась.
— Бросьте, Мэгги! Вы прямо как настоящая старуха!
— Не могу я, не могу! И я и есть старуха.
— Глупости, вы еще моложавая женщина в расцвете
лет. И достаточно молоды, чтобы прокатиться в самолете.
— Ох, отвяжитесь вы от меня! — свирепо огрызнулась
Мэгги и снова уткнулась в книгу.
Бывают случаи, когда Рим заполняет толпа, привле-
ченная совсем особой целью. Не туристы, не любопытные
зеваки, что по нынешним реликвиям пытаются представить
себе величие былых времен, и не перелетные птицы, наско-
ро осматривающие Рим в свободный час, проездом из
какого-нибудь пункта А в пункт Б. Нет, эту массу людей
объединяет некое общее чувство; они преисполнены гордо-
сти, они приезжают, чтобы увидеть своими глазами, как
в величественной римской базилике — самом чтимом хра-
ме на свете — их сын, племянник или иной родич будет
торжественно посвящен в духовный сан. Эти приезжие
останавливаются кто в скромных пансионах, кто — в
роскошных отелях, кто у родных или друзей. Но все они
заодно, в мире друг с другом и с целым светом. Как оно и
подобает, они осматривают все подряд: вот Ватикан-
ский музей и под конец, как награда за долготерпение,
Сикстинская капелла; вот Форум, Колизей, Аппиева доро-
га, лестница на площади Испании, алчный фонтан Треви,
son et lumiere *. Все это заполняет время в ожидании за-
ветного дня. Этим людям даруется особая милость —
аудиенция у самого папы, Рим щедр и ничего для них не
жалеет.
На этот раз, в отличие от всех прошлых лет, Дэн не
встречал сестру на вокзале: в уединении он готовился
к предстоящему. Вместо него по затоптанному перрону,
точно какой-то большой зверь, рыскал Лион Мёрлинг
Хартгейм. Он не поцеловал Джастину при встрече — он
1 Свет и звук (фр.) — звенят струи фонтана, а вечером их подсвечи-
вают.
541
никогда этого не делал,— только обнял за плечи и крепко
сжал.
— Вот медведь,— сказала Джастина.
— Медведь?
— Раньше, когда мы только познакомились, я думала,
вы — какое-то недостающее звено в истории происхожде-
ния человека, но потом решила, что вы ближе не к горилле,
а к медведю. Горилла — нелестное сравнение.
— А медведь — лестное?
— Ну, пожалуй, медведь тоже кого угодно в два счета
прикончит, но все-таки он поласковей.— Она взяла Лиона
под руку и легко примерилась к его шагу, они были почти
одного роста.— Как Дэн? Видели вы его, прежде чем он
укрылся в уединении? Я чуть не убила Клайда, он меня
раньше никак не отпускал.
— Дэн такой же, как всегда.
— Вы не совратили его с пути истинного?
— Я?! Разумеется, нет. А вы прелестно выглядите.
— Я совершенная паинька, и притом озолотила всех
лондонских портных. Нравится вам моя новая юбка-коро-
тышка? Это называется мини.
— Пройдите вперед, тогда я вам скажу.
Широкая шелковая юбка доходила примерно до середи
ны бедер, она взметнулась вихрем, когда Джастина опять
круто повернула навстречу Лиону.
— Что скажете, Ливень? Неприлично? В Париже я еще
ни на одной женщине не видала такой короткой юбчонки.
— Это лишь подтверждает ту истину, herzchen, что
с такими стройными ножками, как у вас, совершенно не
прилично носить юбку хоть на миллиметр длиннее. Римля
не со мной наверняка согласятся.
— Ну, значит, у меня весь зад будет в синяках не
к вечеру, а уже через час-другой. Черт бы их всех побрал)
Но знаете что, Ливень?
- Да?
— Меня еще ни разу не ущипнул священник. Сколько
лет я болтаюсь по Ватикану, и хоть бы разок меня удостой
ли щипком. Вот я и подумала, может быть, в мини-юбке
я еще соблазню какого-нибудь прелата.
— Пожалуй, вы соблазните меня, — улыбнулся Харт
гейм.
— Да ну? И еще в оранжевом? Я думала, вам против
но видеть меня в оранжевом, при моих оранжевых во л о
сах.
— Это воспламеняет чувства, такой буйный цвет.
542
— Вы надо мной смеетесь,— сердито сказала Джасти-
на, усаживаясь в его закрытый «мерседес» с развеваю-
щимся германским флажком на радиаторе.— Когда это вы
обзавелись национальным флагом?
— Когда получил новый правительственный пост.
— Недаром я оценила сообщение в «Ньюс». А вы его
видели?
— Вы же знаете, Джастина, я не читаю эти газетенки.
— Я тоже, но кто-то показал мне тот номер.— Тут она
заговорила громче, до ужаса жеманным мнимоаристокра-
тическим тоном: — «Некая рыжеволосая восходящая звез-
да сцены, австралийка по происхождению, завязывает тес-
ную дружбу с неким членом западногерманского кабинета
министров».
— Они не могут знать, что мы давным-давно знако-
мы,— спокойно сказал Лион, вытянул ноги и уселся по-
удобнее.
Джастина одобрительным взглядом окинула его кос-
тюм — очень небрежный, очень итальянский. Да, Лион и
сам отнюдь не отстает от европейской моды, и даже
осмеливается носить сетчатые рубашки, позволяющие
итальянцам выставлять напоказ густую поросль на груди.
— Вам совсем не следует ходить в костюмах при
воротничке и галстуке,— неожиданно сказала она.
— Вот как? Почему?
— Ваш стиль явно — вольный, вот как сейчас: золотой
медальон с цепочкой на волосатой груди. Когда вы в костю-
ме, кажется, что у вас брюшко и никакой талии, а на самом
деле ничего подобного.
Лион посмотрел на нее с удивлением, потом взгляд его
стал настороженным — Джастина называла это «сосредо-
точенно-вдумчивым взором».
— Первый случай,— сказал он.
— Первый случай чего?
— За семь лет, что мы знакомы, если вы и отзывались
как-то о моей наружности, то разве что весьма неодобри-
тельно.
— Да неужели? — Джастина, кажется, была присты-
жена.— Нет-нет, я о вашей наружности довольно час-
то думаю, и притом безо всякого неодобрения.— И поче-
му-то поспешно прибавила: — Вроде того, к лицу ли вам
костюм.
Он не ответил, только улыбался каким-то своим мыс-
лям.
Эта поездка в машине оказалась последним мирным
543
событием, потом пошли совсем беспокойные дни. Джастина
побывала с Лионом у кардинала де Брикассара и кардинала
ди Контини-Верчезе, а едва успела от них вернуться, лиму-
зин, нанятый Лионом, доставил в их гостиницу всю компа-
нию, приехавшую из Дрохеды. Джастина искоса следила,
какое впечатление произведут на Лиона ее родные — при-
ехали одни мужчины. До последней минуты Джастина бы-
ла убеждена, что мать передумает и приедет в Рим, но на-
прасно искала ее глазами. То был жестокий удар, Джасти-
на сама не понимала, за кого ей больнее — за себя или за
Дэна. Но пока что — вот они, дядюшки, и разумеется, она
должна по-хозяйски их принять.
До чего же они робкие, стеснительные! И не поймешь,
кто — который? С годами они становятся все неотличимей
друг от друга. И в Риме они бросаются в глаза, как... ну, как
истые австралийские фермеры, что приехали в Рим по-
гостить. Все как один — в обычном наряде состоятельных
землевладельцев, раз в кои веки собравшихся в город:
коричневые высокие сапоги для верховой езды с резинками
на боку, неопределенного цвета брюки, коричневые спор-
тивные куртки из плотной ворсистой шерсти с разрезами на
боках и со множеством кожаных нашлепок, белые рубаш-
ки, вязаные шерстяные галстуки, серые широкополые
шляпы с плоской тульей. На улицах Сиднея в дни пасхаль-
ной выставки таким нарядом никого не удивишь, но в Риме
в конце лета это редкостное зрелище.
И скажу от чистого сердца — слава богу, что есть Лион!
До чего же он с ними хорош. Никогда бы я не поверила, что
кто-то сумеет «разговорить» Пэтси, а вот он сумел, спасибо
ему. Болтают, как завзятые кумушки, и — где он умудрил-
ся раздобыть для дядюшек австралийское пиво? Все шесте-
ро ему по душе, и, похоже, ему с ними интересно. Видно,
все идет впрок специалисту по немецкой политике и про-
мышленности. Непостижимо, человек такого склада —
и вдруг убежденный католик! Да, поистине ты загадочная
личность, Ливень Мёрлинг Хартгейм. Друг пап и кардина-
лов и притом друг Джастины О'Нил. До чего же я тебе
сейчас благодарна, не будь ты таким уродом, я бы тебя
расцеловала! Хороша бы я была тут, в Риме, со всеми дя-
дюшками на руках и притом без Ливня! Очень правильное
у тебя имя.
Он откинулся в кресле, слушал, что рассказывает ему
Боб про стрижку овец, и, поскольку обязанности хозяина
он взял на себя, а ей больше нечего было делать, Джастина
с любопытством к нему присматривалась. Обычно она
544
подмечала внешние особенности в новом лице с первого же
взгляда, но порой эта зоркость ей изменяла, и люди неза-
метно входили в ее жизнь и занимали там прочное место
прежде, чем она успевала сделать первое важнейшее за-
ключение об их облике. И тогда, бывает, пройдут годы, пока
ей снова случится посмотреть на человека свежим глазом,
как на незнакомого. Так смотрела она сейчас на Лиона.
Всему виной, конечно, та первая встреча: среди этих карди-
налов, испуганная, подавленная, она тогда только дерзила,
стараясь придать себе храбрости. И успела заметить лишь
самое очевидное — какой он крепкий и коренастый, какой
смуглый, какие у него густые темные волосы. А когда он
повез ее ужинать, случай для более точных наблюдений
был упущен: он заставил ее увидеть уже не черты его лица,
а своеобразную личность; она слишком занята была тем,
что произносят его губы, чтобы смотреть, как эти губы очер-
чены.
И совсем он не урод, решила она теперь. Пожалуй, его
облик вполне отвечает сути, в нем смешалось все самое
хорошее и самое плохое. Словно в каком-нибудь римском
императоре. Не удивительно, что он так любит Рим. Здесь
его духовная родина.Широкое лицо, глубоко посаженные
глаза, резко выступающие скулы, нос небольшой, но с гор-
бинкой. Густые черные брови не повторяют изгиб глазни-
цы, они совсем прямые. Черные и длинные-длинные,
совсем девичьи ресницы и чудесные темные глаза, а веки
почти всегда приспущены и скрывают его мысли. Но лучше
всего в этом лице рот — не слишком пухлый и не тонкогу-
бый, не большой и не маленький, но на редкость красиво
и четко очерченный и как-то удивительно твердо сомкну-
тый; кажется, перестань Лион следить за собой, не сжимай
он губы так плотно — и они выдадут все его тайны, и станет
ясно, какой он на самом деле. До чего любопытно разбирать
по черточкам лицо, которое уже так знакомо и которое,
оказывается, совсем не знаешь.
Джастина очнулась от задумчивости, и оказалось, он
внимательно смотрит, как она рассматривает его — чувство
такое, словно на глазах вооруженной камнями толпы с тебя
сорвали платье! Минуту он смотрел ей прямо в глаза широ-
ко раскрытыми, настороженными глазами не то чтобы
с изумлением, скорей испытующе. Потом спокойно перевел
взгляд на Боба и спросил что-то вполне по существу насчет
заболоченных земель. Джастина мысленно тряхнула себя
за шиворот — не выдумывай лишнего! Но оказалось, это
очень увлекательно — в человеке, который столько лет был
18 К. Маккалоу
545
просто другом, увидеть вдруг возможного любовника.
И мысль эта ничуть не была противна.
У Артура Лестренджа было немало преемников, и с ни-
ми ее уже не разбирал смех. О, я прошла немалый путь
после той достопамятной ночи. Только вот вопрос — про-
двинулась ли хоть на шаг? Это очень приятно, когда у тебя
есть мужчина, и к черту рассуждения Дэна о том, что муж-
чина должен быть один-единственный. Я не собираюсь
связать себя с одним-единственным, а потому не стану
спать с Лионом — нет, ни за что. Слишком многое от этого
изменится, и я потеряю друга. А друг мне нужен, необхо-
дим, без друга я не могу. Мне надо сохранить его, как
я сохранила Дэна, пусть рядом будет мужчина, который
физически ничего для меня не значит.
Собор этот мог бы вместить двадцать тысяч молящихся,
так что тесно не было. Нет в мире другого храма божьего,
в создание которого вложили бы столько времени, и разду-
мий, и гения; перед ним бледнеют языческие творения
древних. Да, при сравнении они кажутся ничтожными.
Столько любви, столько трудов. Базилика Браманте, купол
Микеланджело, колоннада Бернини. Они прославляют ве
личие не только Бога, но и Человека. Глубоко под этим
confessio ’, в крохотной каменной усыпальнице, погребен
сам святой Петр; здесь короновали когда-то Карла Велико
го. Чудится, эхо давно отзвучавших голосов еще дышит
в потоках льющегося снаружи света, давно неживые паль
цы еще гладят бронзу лучей позади главного алтаря
и ласкают бронзовые витые колонны baldacchino 1 2.
Он лежит ниц на ступенях точно мертвый. О чем он
думает? Быть может, его мучит неуместная в этот час боль
оттого, что не приехала мать? Кардинал Ральф посмотрел
сквозь слезы и понял — боли сейчас нет. Больно было
прежде, да, конечно; без сомнения, больно будет потом. Но
сейчас боли нет. Все в мальчике сосредоточено на этой
минуте, на чуде. И все его существо полно богом. Сегодня
единственный, неповторимый день в его жизни, и только
одно важно — дать священный обет, всю жизнь и душу
свою посвятить богу. Вероятно, ему это по силам, но мио
гим ли это по-настоящему удалось? Только не кардиналу
Ральфу, хотя он и поныне помнит, каким священным ног
1 Средоточием веры (собор св. Петра — воплощение католицилмн.
главная католическая церковь).
‘ Здесь — надалтарная сень.
546
торгом полон был он сам в час посвящения. Он страстно
пытался отдать всего себя — и, однако, нечто утаил.
Нет, мое посвящение было не столь возвышенным, но
в этом мальчике я все переживу заново. Он — истинное
чудо, ведь это поразительно: он провел среди нас столько
лет и, наперекор всем нашим страхам за него, не нажил ни
одного недоброжелателя, не то что врага. Он всеми любим
и всех любит. Ни разу ему не приходило в мысль, что это
редкий, исключительный случай. А ведь когда он попал
к нам впервые, он был не столь уверен в себе; это мы дали
ему уверенность, и, пожалуй, в этом наше оправдание.
Многих здесь посвятили в духовный сан, тысячи и тысячи
пастырей вышли из этих стен, но с ним все по-иному.
О Мэгги! Ну почему ты не приехала, почему не увидишь,
какой дар принесла ты господу — дар, какого не мог при-
нести я, потому что я сам отдан господу? И наверно,
потому-то он сегодня избавлен от боли. Потому что сегодня
мне дана сила принять его боль на себя, избавить его от
страдания. Я плачу его слезами, я скорблю вместо него. Так
и должно быть.
Потом Ральф обернулся, посмотрел на дрохедских, они
сидели бок о бок, на всех темные, непривычного здесь вида
костюмы. Боб, Джек, Хьюги, Джиме, Пэтси. Свободный
стул — Мэгги нет, потом Фрэнк. Единственная женщина из
семьи Клири — Джастина, пламя волос притушено черным
кружевным шарфом. Рядом с нею Лион. И полно незнако-
мых, но они всей душой разделяют сегодня чувства тех, кто
приехал из Дрохеды. А для него сегодня все по-особенному,
сегодня у него день необычайный. Едва ли не такое чувство,
словно он отдает родного сына. Ральф улыбнулся, вздох-
нул. Что-то испытывает сейчас Витторио, посвящая Дэна
в сан?
Быть может, оттого, что ему сегодня так мучительно не
хватало матери, на торжественном приеме, который устро-
или в его честь кардинал Витторио и Ральф, Дэн поста-
рался прежде всего перекинуться хотя бы несколькими
словами с Джастиной. В черной сутане, с белоснежной
полоской над глухим черным воротом, он просто великоле-
пен, подумала сестра; и, однако, ничуть не похож на
священника. Скорее на актера в роли священника; но это
пока не заглянешь ему в глаза. А в глазах и вправду какое-
то внутреннее сияние, что-то его преображает, и понима-
ешь — он не просто очень красив, он единственный, друго-
го такого нет.
18 ♦	547
— Ваше преподобие отец О’Нил,— сказала Джастина.
— Я еще с этим не освоился, Джас.
— Легко понять. У меня никогда в жизни не было
такого чувства, как сейчас в соборе святого Петра, а уж
каково это было для тебя — и представить не могу.
— Ну, наверно, можешь, где-то внутри. Если б совсем
не могла, из тебя не вышла бы такая прекрасная актриса.
Но у тебя, Джас, это идет от подсознания, а в сознание
прорывается только тогда, когда тебе самой нужно все
осмыслить.
Они сидели вдвоем на диванчике в дальнем углу, никто
не подходил и не мешал им.
Помолчав, Дэн сказал:
— Я так рад, что и Фрэнк приехал.— Фрэнк в эту
минуту оживленно разговаривал с Лионом, никогда еще
племянник и племянница не видели его таким. — У меня
есть знакомый старик священник, давний беженец из
Румынии,— продолжал Дэн,— он как-то совсем по-особен-
ному говорит иногда о человеке «несчастный», с таким
состраданием... Не знаю почему, но я всегда так говорю
себе про нашего Фрэнка. А правда, Джас, почему это?
Но Джастина не признавала никаких уступок и обхо-
дов, ее поглощало самое главное.
— Я готова убить маму! — сказала она сквозь зубы.—
Как она смела так с тобой поступить!
— Что ты, Джас! Я ее понимаю. И ты попробуй понять.
Если бы это со злости или в отместку, мне стало бы горько,
но ты же ее знаешь не хуже меня, ты и сама понимаешь,
ничего такого нет. Я скоро съезжу в Дрохеду. Поговорю
с ней, и тогда все объяснится.
— Наверно, сыновья терпеливей относятся к своим
матерям, чем дочери.— Губы Джастины печально искриви-
лись, она пожала плечами.— Наверно, даже лучше, что
я предпочитаю жить сама по себе, зато никому не навяжу
себя в качестве мамаши.
В обращенных на нее синих глазах светилась беско-
нечная доброта и нежность; Джастина ощетинилась: уж но
вздумал ли Дэн ее жалеть?
— Почему ты не выходишь замуж за Лиона? — вдруг
спросил он.
Она так и ахнула, даже рот раскрыла. Ответила расте-
рянно:
— Он мне не предлагал.
— Только потому, что думает — ты откажешь. Но это
можно уладить
548
Не подумавши, она ухватила его за ухо, совсем как
в детстве.
— Только попробуй, преподобный балда! Держи язык
за зубами, слышишь? Я Лиона не люблю!!! Просто он мой
друг, и я хочу, чтоб он оставался мне другом. Только по-
смей хоть свечку за это поставить, и вот честное слово,
я сяду, скошу глаза и прокляну тебя,— помнишь, когда-то
это колдовство тебя до смерти пугало?
Дэн запрокинул голову и весело засмеялся.
— Номер больше не пройдет, Джастина! Теперь мое
колдовство посильней твоего. Да ты не кипятись, злючка.
Я ошибся, только и всего. Вообразил, что вы с Лионом
влюблены друг в друга.
— Ничего подобного. После семи лет знакомства?! Не
надейся, скорей рак свистнет и рыба запоет.— Она по-
молчала, будто не находя нужных слов, потом почти робко
подняла глаза на брата.— Дэн, я ужасно рада за тебя.
Думаю, будь тут мама, она бы тоже радовалась. Для этого
ей только надо бы увидеть тебя таким, как сейчас. Подо-
жди, она еще со всем примирится.
Дэн осторожно сжал ладонями худенькое личико
сестры, улыбнулся ей так ласково, так нежно, что она
в свою очередь стиснула его запястья, будто старалась
всеми фибрами впитать его любовь. Будто разом встали
в памяти бесценные, чудесные детские годы.
И однако, за братской нежностью в глубине его глаз ей
померещилась тень сомнения, нет, не сомнения, пожалуй,
это слишком сильно сказано,— скорее, тень тревоги. Чаще
всего он верил, в конце концов мама поймет, но ведь и он
человек, ничему человеческому не чуждый, хотя все, кроме
него, слишком легко об этом забывали.
— Джас, я о чем-то тебя попрошу — сделаешь? —
спросил он, отпуская ее.
— Все на свете,— серьезно ответила Джастина.
— Мне полагается что-то вроде отсрочки для раз-
думья — что я стану делать дальше. Два месяца. И я
намерен всерьез поразмыслить верхом на какой-нибудь
дрохедской лошадке, а перед тем поговорить с мамой...
у меня такое чувство, что я ничего для себя не уясню, пока
с ней не потолкую. Но сперва... понимаешь, мне надо на-
браться храбрости, чтобы поехать домой. Так вот, если
можешь, поедем со мной недели на две на Пелопоннес, ты
меня там будешь шпынять и язвить за трусость, и до того
мне это надоест, что я поскорей усядусь в самолет, лишь бы
не слышать больше такого занудства.— Он улыбнулся
549
ей. — И потом, Джасси, не воображай, будто теперь тебе
в моей жизни нет места, ни ты, ни мама не должны так
думать. Я же твоя совесть, а послушать голос совести иног-
да полезно.
— Да, конечно, конечно, Дэн, поедем!
— Вот и хорошо.— Он улыбнулся, посмотрел лукаво.—
Ты мне правда нужна, Джас. Будешь у меня гвоздем
в попе, совсем как в старые времена.
— Ну-ну! Неприлично говорить такие слова, препо-
добный отец О’Нил!
Дэн заложил руки за голову, удовлетворенно откинулся
на спинку дивана.
— Я преподобный отец! Чудесно, правда? Вот повидаю
маму и, может быть, сумею сосредочить все мысли на гос-
поде. Понимаешь, мне кажется, это для меня главное.
Просто думать о боге.
— Ты бы должен вступить в монашеский орден, Дэн.
— Это и теперь можно, вероятно, я так и сделаю.
У меня вся жизнь впереди, спешить некуда.
С приема Джастина ушла вместе с Лионом; она ему
сказала, что собирается с Дэном в Грецию, а потом он ска-
зал, что собирается к себе в Бонн.
— Давно пора, черт возьми,— заявила Джастина.— Не
очень-то вы себя утруждаете в качестве министра. Вер
газеты пишут, вы — бездельник, гуляка, только и знае
те, что развлекаться с рыжими австралийскими актрисами,
старый пройдоха.
Лион погрозил ей внушительным кулаком.
— Вы и не подозреваете, как дорого я расплачиваюсь за
свои немногочисленные удовольствия.
— Может быть, пройдемся пешком, Ливень, не возра
жаете?
— Нет, если вы не пойдете босиком.
Босиком теперь нельзя. У мини-юбок есть свои
недостатки; раньше мы ходили в чулках, их ничего не
стоило скинуть. А теперь изобрели что-то вроде театрально
го трико, его на людях не сбросишь, это было бы величай
шее потрясение нравов со времен леди Годивы. И если я не
хочу погубить колготки, а они стоят пять гиней, волей-
неволей надо ходить в туфлях.
— По крайней мере, вы пополнили мое образование по
части дамского туалета, как верхнего, так и нижнего,-
кротко заметил Хартгейм.
550
— Бросьте! Пари держу, у вас десяток любовниц, и вы
всех их раздеваете.
— У меня только одна, и, как подобает хорошей
любовнице, она ждет меня в неглиже.
— Слушайте, а мы ведь, кажется, никогда еще не
обсуждали ваших сексуальных дел? До чего завлекательно!
Какая же у вас любовница?
— Безмозглая белобрысая болтливая сорокалетняя
бочка.
Джастина остановилась как вкопанная.
— Вы меня дурачите,— медленно сказала она.— Не
представляю вас рядом с такой женщиной.
— Почему же?
— Для этого у вас слишком хороший вкус.
— Chacun a son gout *, моя дорогая. Я и сам отнюдь не
красавец, неужели, по-вашему, я способен настолько оча-
ровать молодую и красивую женщину, чтобы она стала
моей любовницей? Да с чего вы взяли?
— Вполне способны! — сердито возразила Джасти-
на.— И еще как!
— Это что же, деньгами?
— Да причем тут ваши деньги! Вы просто дразните
меня, вечно вы меня дразните! Лион Мёрлинг Хартгейм, вы
прекрасно знаете, сколько в вас обаяния, не то вы бы не
разгуливали в сетчатых рубашках с золотыми медальонами
на груди. Внешность — еще далеко не все, а если б было
и все, я бы тоже призадумалась.
— Ваше участие во мне очень трогательно, herzchen.
— Почему с вами у меня всегда такое чувство, будто
мне за вами не угнаться? — Джастина уже остыла; теперь
она стояла и неуверенно смотрела на Лиона.— Вы же
говорили не всерьез, правда?
— А как, по-вашему?
— Нет! Вы не тщеславны, но сами прекрасно знаете,
какой вы обаятельный.
— Знаю ли, нет ли — неважно. А вот что вы находите
меня обаятельным, это важно.
Коцечно нахожу, чуть было не ответила она; совсем
недавно я попыталась прикинуть, каков бы ты был в роли
моего любовника, но решила, что ничего из этого не полу-
чится, ты мне нужнее как друг. Если бы он дал ей это
сказать, то пришел бы, пожалуй, к выводу, что его время
еще не настало, и действовал бы иначе. Но она не успела
1 У каждого свой вкус, о вкусах не спорят (фр.).
551
вымолвить ни слова — он уже схватил ее в объятия и осы-
пает поцелуями. На добрых шестьдесят секунд она обмер-
ла, беспомощная, ошарашенная, одержимая одним — най-
ти в себе силы, устоять под этим неистовым, бешеным по-
рывом. Его губы... да это чудо! А волосы, буйные, густые,
тоже — сама жизнь, зарыться в них пальцами — наслаж-
дение! Потом он сжал ее щеки ладонями, с улыбкой
заглянул в глаза.
— Я тебя люблю.
Джастина ухватилась за его запястья, но не так легко
и нежно, как прежде с Дэном, а вцепилась ногтями, чуть не
до крови. Отступила на шаг, другой. Стояла и с силой терла
губы о сгиб локтя, глаза огромные, испуганные, грудь
тяжело вздымается.
— Ничего не выйдет,— еле выдохнула она.— Ничего
из этого не выйдет, Ливень.
Сбросила туфли, наклонилась, подхватила их и пусти-
лась бежать, и через три секунды этого мягкого стремитель-
ного бега уже не стало слышно.
А он вовсе не собирался ее догонять, хотя она, видно,
этого опасалась. Саднили разодранные в кровь запястья. Он
промокнул их по очереди носовым платком, пожал плеча-
ми, спрятал покрытый пятнами платок и постоял, прислу-
шиваясь к боли. Немного погодя вынул портсигар, закурил
и медленно пошел по улице. Ни один встречный не дога-
дался бы по его лицу о том, что он чувствует в эти минуты.
Все, чего он желал, к чему стремился, было уже в руках —
и вот потеряно. Глупая девчонка. Когда она наконец
повзрослеет? Все чувствовать, на все откликнуться — и от
всего отказаться...
Но он был по натуре игрок, из тех, что умеют и проигры-
вать и выигрывать. Долгих семь лет он выжидал, прежде
чем на посвящении Дэна ощутил в ней перемену и решил
попытать счастья. И, видно, поторопился. Ну, ничего. Все
может еще обернуться по-другому — завтра или, при нраве
Джастины, через год, через два. Что-что, а сдаваться он не
намерен. Надо только быть начеку, и однажды счастье ему
улыбнется.
Внутри у него все дрожало от беззвучного смеха:
безмозглая белобрысая болтливая сорокалетняя бочка! Не-
понятно, отчего это сорвалось с языка, разве только потому,
что давным-давно эти слова сказала ему бывшая жена.
У таких, мол, всегда бывают камни в печени. Она и сама
страдала от этих камней, бедная Аннелиза, а впрочем, ей-то
было все пятьдесят, и она темноволосая, худая и на диво
552
сдержанная — замкнута, запечатана наглухо, точно джинн
в бутылке. Чего ради я сейчас думаю об Аннелизе? Кампа-
ния, которую я терпеливо вел столько лет, закончилась
провалом, и я преуспел не больше, чем бедняжка Аннелиза.
Ну, ничего, фрейлейн Джастина О’Нил! Поживем — уви-
дим.
В окнах дворца горит свет; надо подняться, поговорить
несколько минут с кардиналом Ральфом, с виду он очень
постарел. Явно нездоров. Пожалуй, надо бы его убедить
показаться врачам. У Лиона защемило сердце, но не из-за
Джастины — она молода, впереди еще довольно времени.
Из-за кардинала Ральфа, на глазах у которого принял сан
его родной сын, а он об этом не подозревает.
Было еще рано, в вестибюле гостиницы полно народу.
Джастина, уже в туфлях, торопливо прошла к лестнице,
наклонив голову, взбежала наверх. Несколько минут дро-
жащими руками рылась в сумочке, не находя ключа,
думала уже, что надо будет спуститься к портье, опять
выдержать взгляды всей этой толпы. Но ключ оказался
в сумке, она его заметила, должно быть, только на двадца-
тый раз.
Наконец-то она у себя в номере, ощупью добрела до
кровати, села на край, понемногу стала собираться с мыс-
лями. Уверяла себя, что полна отвращения, возмущена,
разочарована; мрачным неподвижным взглядом уставилась
на четырехугольник слабого света — ночное небо в окне;
хотелось ругаться, хотелось плакать. Никогда уже не будет
по-прежнему, и это трагедия. Потерян самый близкий друг.
Предательство.
Пустые, лживые слова; внезапно она поняла, почему
так перепугалась, убежала от Лиона, будто он не поцеловал
ее, а покушался на убийство. Это настоящее! Такое чувство,
словно наконец-то она дома, а она не желает возвращаться
домой — и не желает связывать себя любовью. Дом — это
тупик, и любовь — тупик. Больше того, хотя признание это
достаточно унизительно: пожалуй, она и не умеет любить.
Будь она на это способна, уж наверно раз-другой осто-
рожность ей изменила бы; уж наверно хоть раз-другой
в ней шевельнулось бы чувство посильней, чем снисходи-
тельное расположение к ее не слишком многочисленным
любовникам... Джастине сейчас и в голову не пришло, что
не случайно она выбирала любовников, ничуть не опасных
для ее независимости, к которой она сама себя приучила
553
и с которой прочно свыклась, и уже считала, будто это у нее
от природы. Впервые в жизни ей не на что опереться, не
с чем сравнивать. Ничто в прошлом не утешает, ни разу там
не вспыхнуло сильное, глубокое чувство — в ней ли самой
или в ком-нибудь из этих мимолетных, как тени, любовни-
ков. Не помогают и воспоминания о Дрохеде, ведь там она
тоже всегда от всех отгораживалась.
Правильно, от Лиона непременно надо было сбежать.
Сказать «да», отдать себя в его власть, а потом видеть, как
он убедится, насколько она несостоятельна, и отшатнется?
Невыносимо! Он поймет, какая она на самом деле, и это
убьет его любовь. Невыносимо — согласиться и под конец
быть отвергнутой раз и навсегда. Куда лучше отвергнуть
самой. Так, по крайней мере, не пострадает гордость, а гор-
дости в Джастине ничуть не меньше, чем в ее матери.
Никогда, никогда Лион не должен узнать, какая она на
самом деле, под маской дерзкого легкомыслия.
Он влюбился в ту Джастину, какую видит; она ведь не
давала ему случая заподозрить, какое море сомнений скры-
вается под легкомысленной внешностью. Это подозрева-
ет — нет, знает — только Дэн.
Она низко наклонилась, прижалась лбом к прохладному
ночному столику, по лицу ее струились слезы. Вот потому-
то она так любит Дэна. Он знает настоящую Джастину и все
равно ее любит. Помогают и кровные узы, и вся их жизнь,
столько общих воспоминаний и сложностей, горестей и ра-
достей. А Лион — чужой, он не связан с нею, как Дэн
и даже как остальная ее родня. Он вовсе не обязан ее лю-
бить.
Джастина всхлипнула, отерла ладонью мокрые щеки,
пожала плечами и принялась за нелегкую задачу — надо
затолкать то, что случилось, куда-нибудь в самый дальний
угол сознания — и не ворошить, не вспоминать. Она это
умеет, всю жизнь она совершенствовала эту технику. Толь-
ко надо вечно быть чем-то занятой, надо, чтоб тебя погло-
щали разные дела и недосуг было думать о том, что внутри.
Джастина протянула руку, щелкнула выключателем на-
стольной лампы.
Видно, кто-то из дядюшек занес это письмо к ней
в комнату, вот оно лежит на ночном столике — голубой
конверт авиапочты, в верхнем углу марка с портретом
королевы Елизаветы.
«Джастина-лапонька! — писал Клайд Долтинхем-
Робертс.— Возвращайся в лоно родного театра, ты нам
необходима! Приезжай сейчас же! В репертуаре нового
554
сезона есть одна беспризорная роль, и, шепну тебе на ушко,
я сильно подозреваю, что ты не прочь будешь ее сыграть.
Как насчет Дездемоны, лапонька? С Марком Симпсоном
в роли твоего Отелло? Репетиции для главных участников
начинаются на следующей неделе — конечно, если тебе это
любопытно».
Если ей это любопытно! Сыграть Дездемону! Дездемо-
ну — в Лондоне! И Отелло — сам Марк Симпсон! Такое
счастье выпадает раз в жизни. Она вмиг почувствовала себя
на седьмом небе, то, что произошло у нее с Лионом, уже не
имеет значения, нет, вернее, обретает совсем иное значение.
Пожалуй, если быть очень, очень осторожной, удастся
сохранить любовь Лиона; знаменитая, прославленная ак-
триса всегда занята, у нее остается не очень-то много
времени на любовников. Стоит попытаться. Если она заме-
тит, что он вот-вот поймет истину, всегда остается путь
к отступлению. Чтобы не лишиться Лиона, тем более —
этого нового Лиона, она готова на все, только маску свою ни
за что не сбросит.
А меж тем такую новость не грех отпраздновать. Снова
встретиться лицом к лицу с Лионом пока не хватает храб-
рости, но есть и еще люди, которые порадуются ее торже-
ству. Итак, она надела туфли, прошла по коридору к общей
гостиной дядюшек и, едва Пэтси отворил ей дверь, раскину-
ла руки, ослепительно улыбнулась и провозгласила:
— Выставляйте пиво, я буду Дездемоной!
Мгновение все молчали, потом Боб сказал ласково:
— Вот это славно, Джастина.
Но радость ее не померкла, напротив, в ней рос не-
удержимый восторг. Джастина со смехом уселась в кресло,
внимательно оглядела дядюшек. До чего милый народ!
Конечно, ее новость ничего им не говорит. Они понятия не
имеют, кто такая Дездемона. Если б она сейчас объявила,
что выходит замуж, Боб ответил бы примерно так же.
Сколько она себя помнит, они всегда были под боком и,
увы, она всегда смотрела на них свысока, так же как и на
все в Дрохеде. Дядюшки — это нечто во множественном
числе, не имеющее никакого отношения к Джастине О’Нил.
Просто члены некоего сообщества — то заезжают на Глав-
ную усадьбу, то вновь исчезают, застенчиво улыбаются ей,
Джастине, при встрече, но увиливают от разговоров с ней.
Теперь-то она понимает — не то чтобы она им не нрави-
лась, просто они чуют, что она очень другая, и им с ней
неловко. А вот здесь, в Риме, который им чужд, а ей уже
знаком и привычен, она начинает лучше их понимать.
555
Ощущая, как в ней разгорается чувство к ним, которое,
пожалуй, можно назвать любовью, Джастина переводила
взгляд с одного улыбающегося, изрезанного морщинами
лица на другое. Вот Боб — главная и всех вдохновляющая
сила, хозяин Дрохеды, но как ненавязчиво, незаметно
играет он эту роль; вот Джек — кажется, он только и дела-
ет, что ходит за Бобом по пятам, а может быть, просто они
отлично ладят; Хьюги — в нем в отличие от двоих старших
есть какая-то озорная жилка, и все же он очень с ними
схож; Джиме и Пэтси — две стороны единого целого, толь-
ко один на виду, а другой — незаметный молчун; и,
наконец, тихий, угасший бедняга Фрэнк, единствен-
ный среди них, кого, похоже, мучают страхи и неуверен-
ность. Все они, кроме Джимса и Пэтси, уже седеют, у
Боба и Фрэнка волосы уже совсем белые. Но все рав-
но почти такими же на вид она помнит дядюшек с дет-
ства.
— Ну, не знаю, следует ли давать тебе пиво,— в раз-
думье сказал Боб, он стоял напротив Джастины с бутылкой
в руке.
Еще несколько часов назад эти слова ее разозлили бы,
но сейчас она слишком счастлива, чтобы обижаться.
— Послушай, милый, я понимаю, тебе просто в голову
не приходило угостить и меня, когда вы тут пили с Лио-
ном, но, ей-богу, я уже выросла большая и от пива не
опьянею. Можешь мне налить, греха не будет,— докончила
она с улыбкой.
— А где Лион? — спросил Джиме, принимая от Боба
полный стакан и передавая племяннице.
— Я с ним разругалась.
— С Лионом?!
— Ну да. Но я сама виновата. Попозже пойду изви-
нюсь.
Никто из дядюшек не курил. Хотя прежде Джастина
никогда не просила пива, но случалось, пока все они разго-
варивали с Лионом, сидела и вызывающе курила; а вот
сейчас не хватает мужества вытащить сигареты, довольно
и этой маленькой победы; до смерти хочется выпить завое-
ванное пиво залпом, но под их пытливыми взглядами это
рискованно. Отпивай по капельке, Джастина, как полага-
ется благовоспитанной особе, даже если глотка у тебя суха,
как плохая проповедь.
— Отличный малый этот Лион,— сказал Хьюги, глаза
его лукаво блеснули.
И вдруг Джастина с испугом сообразила, почему она так
556
выросла в их мнении: она заполучила поклонника, которо-
го они рады бы видеть членом семьи.
— Да, ничего,— отозвалась она коротко и переменила
разговор: — Чудесный сегодня был день, правда?
Все, даже Фрэнк, дружно закивали, но, похоже, не
хотели рассуждать на эту тему. Все они явно устали, но ей
ничуть не жаль, что она поддалась порыву и заглянула
к ним. Кое-какие чувства едва ли не отмерли, надо сызнова
им учиться, и можно недурно поупражняться на дядюш-
ках. Вот почему плохо, когда ты остров: забываешь, что и за
пределами твоих берегов что-то происходит.
— А что это — Дездемона? — спросил Фрэнк из темно-
го угла, куда, по своему обыкновению, забился.
Джастина пустилась в красочные описания, наслади-
лась их ужасом, когда они узнали, что на каждом спектакле
ее станут душить, и вспомнила, до чего они, дожно быть,
устали, только через полчаса, когда Пэтси зевнул.
— Мне пора.— Она отставила пустой стакан. Второго
ей не предлагали, очевидно, дамам больше одной порции
пива не положено.— Спасибо, что слушали мою болтовню.
Желая Бобу спокойной ночи, она его поцеловала, отчего
он порядком удивился и смутился; Джек попятился, но был
с легкостью пойман, а Хьюги принял такой знак внимания
с превеликим удовольствием. Джиме багрово покраснел, но
стерпел кротко. Пэтси она не только поцеловала на про-
щанье, но и крепко обняла, он ведь и сам немножко остров.
Фрэнк, пытаясь избежать поцелуя, круто отвернулся; но
когда Джастина его обняла, ей почудился приглушенный
отзвук, словно шевельнулось в нем потаенное волнение,
какого у других не было и в помине. Бедный Фрэнк, ну
почему он такой?
Выйдя от них, она на мгновенье прислонилась к стене.
Лион ее любит. Но когда она попыталась ему позвонить,
телефонистка сказала — абонент выехал в Бонн.
Неважно. Пожалуй, так даже лучше — подождать до
Лондона и уже там с ним встретиться. Извиниться по
почте, покаянным письмом, и пригласить вместе поужи-
нать, когда он в следующий раз попадет в Англию. Еще
очень многое неясно в Лионе, но одно можно сказать на-
верняка: он придет, потому что совершенно чужд злопамят-
ства. А так как он стал большим специалистом по иностран-
ным делам, то в Англию наезжает постоянно.
— Поживем — увидим, милый друг,— сказала она,
глядя в зеркало, где вместо собственного отражения ей
виделось лицо Лиона.— Не будь я Джастина О’Нил, если
557
я не сделаю Англию важнейшим из всех твоих иностран-
ных дел.
Ей не приходило в голову, что Лион как раз и задался
целью сменить ей фамилию. У нее сложились свои при-
вычки, свой образ жизни, в котором не было места замуже-
ству. Она не догадывалась, что Лион хочет сделать из нее
Джастину Хартгейм. Только бе» конца вспоминала тот его
поцелуй и мечтала вновь испытать такое.
Предстоит еще сказать Дэну, что она не может поехать
с ним в Грецию, но это не страшно. Дэн поймет, он всегда
все понимает. Вот только едва ли она скажет ему все причи-
ны, которые мешают ей поехать. Он наверняка прочтет ей
самую суровую проповедь, а она, при всей своей любви
к брату, просто не может ничего такого выслушивать. Он
хочет, чтобы она вышла за Лиона замуж, и, если сказать,
что у нее совсем другие планы, увезет ее в Грецию, хотя бы
и силой. Чего Дэн не услышит, из-за того и огорчаться не
станет.
«Милый Ливень,— говорилось в записке,— простите,
что я в тот вечер удрала, как ошалелая, сама не знаю, что на
меня нашло. Наверно, издергалась, уж очень трудный
выдался день. Пожалуйста, извините, я себя показала
совершенной балдой. Мне совестно, что я подняла столько
шуму из-за пустяка. Подозреваю, что и вы в тот день были
не в себе, отсюда признание в любви и прочее. Так вот, вы
меня простите, и я вас тоже прощаю. Пожалуйста, оста-
немся друзьями. Даже думать не могу, чтобы нам с вами
рассориться. Когда будете в Лондоне, приходите ко мне
ужинать, и мы заключим самый настоящий мирный дого-
вор».
Подпись, как всегда, просто «Джастина». Никаких
нежных слов — они у нее не в обычае. Сдвинув брови, Лион
вчитывался в бесхитростные небрежные строки, словно
пытался сквозь них разглядеть, что было у нее на уме,
когда она их писала. Безусловно, это — предложение
дружбы, но только ли? А что еще? Со вздохом он поневоле
себе признался — всего вероятней, почти ничего. Он отча-
янно ее напугал; она хочет сохранить его дружбу, стало
быть, он немало для нее значит, но очень, очень сомнитель-
но, чтобы она по-настоящему понимала, что у нее к нему за
чувство. Ведь теперь она уже знает: он ее любит; если б она
в себе разобралась, поняла, что и сама его любит, она бы так
прямо и написала. Однако почему же она не поехала с Дэ-
558
ном в Грецию, а вернулась в Лондон? Не надо бы обманы-
ваться надеждой, что это из-за него... но, наперекор опасе-
ниям, надежда становилась все радужней, настроение
настолько поднялось, что Лион вызвал секретаршу. Десять
утра по Гринвичу, в этот час всего вернее можно застать
Джастину дома.
— Соедините меня с лондонской квартирой мисс
О’Нил,— распорядился он и несколько секунд ждал, брови
сошлись над переносьем в одну резкую черту.
— Ливень! — В голосе Джастины откровенная ра-
дость.— Получили мое письмо?
— Только что.
Чуть помолчала, спросила:
— И вы скоро придете поужинать со мной?
— Я буду в Англии в ближайшую пятницу и в субботу.
Даю вам слишком короткий срок?
— Нет, если вас устраивает субботний вечер. Пятница
отпадает, я репетирую Дездемону.
— Дездемону?
— Ну да, вы же ничего не знаете! Клайд написал мне
в Рим и предложил сыграть. В роли Отелло Марк Симпсон,
ставит сам Клайд. Чудесно, правда? Я первым же самоле-
том вернулась в Лондон.
Он прикрыл глаза рукой — спасибо, секретарша у себя,
в приемной перед его кабинетом, и не видит его лица.
— Джастина, herzchen, это просто замечательная но-
вость.— Он постарался, чтобы голос его прозвучал вос-
торженно.— А я удивлялся, что привело вас обратно
в Лондон.
— Ну, Дэн все понял,— беззаботно сказала Джасти-
на,— я думаю, он даже рад побыть один. Он сочинил
какую-то басню, будто я ему нужна, потому что стану
шпынять его и заставлю съездить домой, но, по-моему,
просто он боится, вдруг я подумаю, что теперь, когда он
стал священником, я ему ни к чему.
— Очень может быть,— вежливо согласился Лион.
— Так, значит, в субботу вечером,— сказала Джасти-
на.— Давайте к шести, тогда мы на досуге с помощью
бутылочки-другой обсудим статьи мирного договора, а ког-
да придем к соглашению, я вас накормлю. Решено?
— Да, конечно. До свиданья, herzchen.
Она дала отбой, и все оборвалось; с минуту Лион сидел
с трубкой в руке, потом, пожав плечами, положил ее на
рычаг. Черт ее побери, эту Джастину! Она начинает мешать
ему работать.
559
Она мешала ему работать и в следующие несколько
дней, хотя едва ли кто-нибудь это замечал. А в субботу
вечером, вскоре после шести, он явился к ней домой, как
всегда с пустыми руками — не так-то просто ей что-нибудь
подарить. К цветам она равнодушна, конфет не ест, а пода-
рок поценней небрежно закинет куда-нибудь в угол и забу-
дет про него. Похоже, она дорожит только подарками Дэна.
— Шампанское перед ужином? — удивился Лион.
— Ну, я думаю, по такому случаю это необходимо, вы
не согласны? Ведь это наш самый первый разрыв и самое
первое примирение.
Ответ прозвучал вполне правдоподобно; Джастина ука-
зала гостю на уютное кресло, а сама устроилась на ковре из
светло-коричневых шкур кенгуру, губы ее чуть приоткры-
лись, будто, что бы он сейчас ни сказал, у нее уже готова
следующая реплика.
А он не в силах вести беседу — сперва надо хоть
немного разобраться в ее настроении — и только молча
к ней присматривается. Прежде ему ничего не стоило
держаться словно бы равнодушно, но сейчас, при первой
встрече после того поцелуя, пришлось себе признаться, что
сохранять равнодушие впредь будет куда трудней.
Вероятно, даже когда она совсем состарится, в ее лице
и повадках останется что-то ребяческое, словно ей не суж-
дено обрести чего-то, что отличает зрелую женщину.
Похоже, всем ее существом верховодит трезвый, эгоистич-
ный и логичный рассудок, и, однако, Лиона неодолимо
влечет к ней, кажется, никогда никакая другая женщина ее
не заменит. Он даже ни разу не спросил себя, а стоит ли она
того, чтобы так долго и трудно ее завоевывать? С философ-
ской точки зрения, наверно, не стоит. Но что за важность?
Только ее он добивается, только к ней стремится.
— Вы сегодня очень мило выглядите, herzehen,— ска-
зал он наконец и приподнял бокал довольно неопреде-
ленным жестом: то ли провозглашая тост, то ли при-
ветствуя противника.
В небольшом викторианском камине алеют раскален-
ные уголья, экрана перед ним нет, но Джастина, видно, не
против жары — пристроилась на ковре, совсем близко к ог-
ню, и не сводит глаз с Лиона. Потом со звоном отставила
бокал к камину, подалась вперед, обхватив руками колени,
босые ступни прячутся в складках черного, как ночь,
платья.
— Не могу я ходить вокруг да около. Вы серьезно это
говорили, Ливень?
560
Его разом отпустило, с огромным облегчением он
откинулся в кресле.
— Что именно?
— То, что вы сказали в Риме... Что вы меня лю-
бите.
— Так вот что вы хотите знать, herzchen? За этим
и звали?
Джастина отвела глаза, пожала плечами, опять по-
смотрела на Лиона и кивнула:
— Да, конечно.
— Зачем же снова это ворошить? Вы мне тогда выска-
зали все, что думали, и я так понял, что приглашен сегод-
ня не воскрешать прошлое, а только поразмыслить о бу-
дущем. -
— Ох, Ливень! Вы так говорите, точно я бессовест-
ное трепло. Даже если так, уж наверно вы сами знаете по-
чему.
— Нет, не знаю.— Он отставил бокал, наклонился,
чтобы лучше видеть ее лицо.— Вы весьма выразительно
дали мне понять, что моя любовь вам ни в какой мере не
нужна, и я надеялся, что вы хотя бы из приличия воздержи-
тесь от разговоров на эту тему.
Джастина никак не думала, что в этот вечер, чем бы он
ни кончился, она окажется в таком неловком положении —
все-таки ведь это он, Лион, выступил сперва в роли проси-
теля, вот и ждал бы смиренно, чтобы опа изменила свое
решение. А он все обернул против нее. И теперь изволь
чувствовать себя напроказившей девчонкой, которую отчи-
тывают за какую-то дурацкую выходку.
— Вот что, приятель, ведь не я, а вы первый нарушили
наш status quo! Я вовсе не собираюсь просить прощенья за
то, что уязвила самолюбие великого Хартгейма, не для того
я вас нынче приглашала!
— Переходите к обороне, Джастина?
Она нетерпеливо передернулась.
— Да, черт побери! И как вы ухитряетесь меня до этого
довести, Ливень? Хоть бы раз доставили мне удовольствие,
дали взять над вами верх!
— Если б я хоть раз вам поддался, вы бы меня
вышвырнули, как старую тряпку,— сказал он с улыб-
кой.
— Это я и сейчас могу, дружище!
— Чепуха! Если до сих пор не вышвырнули, так уже
и не вышвырнете. Вы и впредь со мной не раззнакомитесь,
потому что со мной вы как на иголках.
19 К. Маккалоу
561
— Поэтому вы и сказали мне, что любите? — через
силу спросила Джастина.— Просто схитрили, чтоб дер-
жать меня как на иголках?
— Л как по-вашему?
— По-моему, вы просто стервец! — процедила она
сквозь зубы, на коленках по ковру придвинулась к нему
вплотную, пусть получше разглядит, до чего опа зла.—
Только попробуйте еще раз сказать, что вы меня любите,
несчастный немецкий обалдуй, и я плюну вам в физионо-
мию!
Обозлился и Лион.
— Пет, больше я этого не скажу! Вы же не для того
меня приглашали, так? Мои чувства нисколько вас не
интересуют, Джастина. Вы меня позвали, чтобы испытать
ваши собственные чувства, а что по отношению ко мне это
несправедливо, подумать не потрудились.
Она не успела отшатнуться — он нагнулся к ней,
схватил за руки чуть пониже плеч, стиснул ее коленями —
не вырваться. И вмиг ее ярости как не бывало — кулаки
разжались, она оперлась ладонями на его бедра, запрокину-
ла голову. Но Лион не поцеловал ее. Разнял руки, пере-
гнулся назад, погасил лампу за спиной и, отпустив Джасти-
ну, откинулся головой! на спинку кресла, и не понять,
понадобилась ли ему темнота, нарушаемая лишь отсветом
камина, чтоб заняться любовью или просто чтобы Джасти-
на не видела его лица. Растерянная, в страхе — вдруг он
совсем ее оттолкнет, она ждала: что он скажет, как быть
дальше? Да, следовало раньше понять, что с такими, как
Лион, шутки плохи. Они непреклонны, как сама смерть. Ну
почему она не может прижаться головой к его коленям
и сказать -- люби меня, Лшчнь, прости, я виновата, не
могу я б(^з тебя... Наверно, если б сейчас добиться близости
с ним, какая-то плотина прорвалась бы, и все хлынуло бы
наружу...
Все еще замкнутый, отчужденный, он позволил ей спять
с него пиджак, развязать галстук, но, расстегивая па нем
рубашку, она уже понимала — все это зря. В ее репертуар
не входит сноровка соблазнительницы, умеющей самыми
обыденными действиями будить эротическое волнение. Та
кие важные минуты, а опа все испортила. Пальцы гг
дрогнули, губы скривились. Н она заплакала навзрыд.
— Нет, нет! Herzchen, liebchen 1, не плачь! — Лион
притянул ее на колени к себе, прижал ее iолову к своему
1 Любовь моя (нем.).
562
плечу, обнял.— Прости меня, herzchen, я не хотел доводить
тебя до слез.
— Теперь ты знаешь,— всхлипывая, выговорила Джа-
стина.— Ни на что я не гожусь. Я же тебе сказала, все зря,
ничего у нас не выйдет. Я так боялась тебя потерять, Ли-
вень, но я же знала, если ты увидишь, какая я никчемная,
ничего у нас не выйдет!
— Ну конечно, ничего бы не вышло. Как могло быть
иначе? Ведь я не помогал тебе, herzchen.— Он приподнял
ее голову, заглянул в лицо и стал целовать веки, мокрые
щеки, уголки рта.— Это не ты, это я виноват. Я старался
тебе отплатить, хотел посмотреть, далеко ли ты зайдешь,
если я не сделаю ни шага навстречу. Но, видно, я не так
тебя понял, nicht wahr? 1 — Голос его зазвучал глуше,
и в нем явственней слышался немецкий акцент.— Слушай,
если ты этого хочешь, будет и это, будет и то и другое.
— Нет, Ливень, пожалуйста, давай про это забудем! Не
умею я чувствовать по-человечески. Ты только во мне
разочаруешься!
— Ты все прекрасно умеешь, herzchen, я это понял,
когда видел тебя на сцене. Как ты можешь в себе сомне-
ваться, когда ты со мной?
Это было так верно, что слезы ее разом высохли.
— Поцелуй меня, как поцеловал в Риме,— прошептала
она.
Только это было совсем, совсем не похоже на тот
поцелуй в Риме. Там было что-то грубое, внезапное, опас-
ное, здесь — глубокая истома, в нее погружаешься не-
спешно, и все, что ощущаешь кожей, и на запах, и на вкус,
проникнуто сладострастием. Пальцы Джастины вернулись
к пуговицам его рубашки, пальцы Лиона к молнии ее
платья, потом он притянул ее руку себе под рубашку, на
грудь, где густо курчавилась мягкая поросль. Внезапно его
губы крепче прижались к ее шее, и, беспомощная, потря-
сенная, Джастина едва не потеряла сознание, почуди-
лось — она падает, и оказалось, она и вправду распростерта
на шелковистом ковре и смутно различает над собой лицо
Лиона. На нем уже нет рубашки, а может быть, не только
рубашки, в пляшущих отсветах камина видны лишь его
плечи и красивые сурово сжатые губы. Нет, она навсегда
уничтожит эту суровую складку! Она зарылась пальцами
в густые волосы у него на затылке, притянула к себе его
голову — пускай целует еще, крепче, крепче!
Какое это было чувство! Губами, руками, всем телом она
1 Не правда ли? (нем.)
19*
563
узнавала каждую частицу его тела, словно обрела что-то
извечно родное и все же сказочное, неведомое. Мир сжался
до полоски у камина, где отсветы огня плещут о край тем-
ноты, и Джастина раскрывается ему навстречу и понимает
наконец то, что было его секретом все годы их знакомства:
что в воображении он, должно быть, обладал ею уже тысячи
раз. Это подсказывают ей и опыт, и впервые пробудившееся
женское чутье. И она беспомощна, обезоружена. Со всяким
другим такая беспредельная близость, такая поразительная
чувственность ужаснули бы ее, но он заставил ее понять,
что все это — для нее одной. И она знала, все это — только
для нее. До последнего мгновенья, когда она вскрикнула,
не в силах больше ждать завершения, она так сжимала его
в объятиях, что, казалось, ощущала каждую его косточку.
В утоленном спокойствии проходили минуты. Теперь
оба дышали ровно, легко и свободно, голова его лежала
у нее на плече, ее колено — на его бедре. Постепенно ее
стиснутые руки разжались, она сонно, ласково стала погла-
живать его по спине. Лион вздохнул, повернулся, отки-
нулся навзничь, казалось, он отдается в ее власть, бессозна-
тельно ждет, что она еще полней насладится их слиянием...
И все же она была застигнута врасплох, задохнулась от
изумления; он сжал ее виски ладонями, притянул к себе,
его лицо было совсем близко, и она увидела — в этих губах
уже нет би следа вечной суровой сдержанности, так они
сложены только из-за нее и для нее одной. Вот когда в ней
поистине родились и нежность, и смирение. Наверно, это
отразилось на ее лице, потому что глаза Лиона так засияли
ей навстречу, что она уже не могла вынести его взгляда,
наклонилась еще ниже и прильнула губами к его губам.
Наконец-то мысли и чувства сплавились воедино, и у нее
даже крика не вырвалось, беззвучный счастливый всхлип
потряс все ее существо, она уже ничего не сознавала, толь-
ко слепо наслаждалась полнотой каждого мига. Мир за-
мкнулся в последней завершенности, и все исчезло.
Наверно, Лион поддерживал огонь в камине, потому
что, когда сквозь занавеси просочился мягкий свет лондон-
ского утра, в комнате было еще тепло. На этот раз, едва он
шевельнулся, Джастина встрепенулась и пугливо сжала
его локоть.
— Не уходи!
— Я не ухожу, herzchen.—Он сдернул с дивана еще
одну подушку, сунул себе под голову, притянул Джастину
поближе и тихонько вздохнул.— Тебе хорошо?
564
- Да.
— Не холодно?
— Нет, но если тебе холодно, можно перебраться
в постель.
— После того, как мы столько часов занимались лю-
бовью на меховом ковре? Какое падение! Даже если
простыни у тебя из черного шелка.
— Нет, просто белые хлопчатобумажные, самые обык-
новенные. А этот кусочек Дрохеды недурен, правда?
— Кусочек Дрохеды?
— Ковер. Он ведь из шкур тамошних кенгуру,— объ-
яснила Джастина.
— Маловато экзотики и эротики. Я для тебя выпишу из
Индии шкуру тигра.
— Это мне напоминает один стишок, я его когда-то
слыхала:
Угодно ль? Пуститесь
Вы с Элинор Глин
В грешные игры
На шкуре тигра.
Иль соблазнитесь
Один на один
Ввязаться с ней в грех,
Подостлав иной мех?
— Что ж, herzchen, тебе и правда пора вспомнить свои
привычки,— улыбнулся Лион. — Ты уже полсуток не про-
являла легкомыслия, только отдавала дань Эросу и Мор-
фею.
— Не чувствую сейчас потребности в легкомыслии.—
Джастина улыбнулась в ответ и преспокойно притянула его
руку туда, куда захотелось. — Стишок про тигровую шкуру
уж очень кстати, вот я и не удержалась, но теперь мне
больше совсем нечего от тебя скрывать, так что и легко-
мыслие уже ни к чему, правда? — Она вдруг принюхалась,
чуть потянуло запахом несвежей рыбы. — Фу, черт, ты ведь
так и не поужинал, а теперь уже время завтракать. Не
можешь же ты питаться одной любовью!
— Да, пожалуй, если ты хочешь, чтобы я и впредь так
же убедительно ее доказывал.
— Ну, брось, ты и сам получил полное удовольствие.
— Еще бы.— Он вздохнул, потянулся, зевнул.— Любо-
пытно, догадываешься ли ты хоть немного, до чего я
счастлив.
— Кажется, догадываюсь,— негромко ответила Джа-
стина.
565
Он приподнялся на локте, посмотрел внимательно:
— Скажи, ты только ради роли Дездемоны вернулась
в Лондон?
Она больно ущипнула его за ухо.
— Теперь я тебе отплачу, довольно ты меня гонял
вопросами, как девчонку на экзамене. Ты-то сам как дума-
ешь?
Лион усмехнулся, легко разжал ее пальцы.
— Если ты мне не ответишь, herzchen, я тебя задушу
гораздо основательней, чем твой Отелло — Марк.
— Я вернулась в Лондон играть Дездемону, но все
равно из-за тебя. С той минуты, как ты меня тогда поцело-
вал, я была сама не своя, и ты прекрасно это знаешь. Вы
очень умный человек, Лион Мёрлинг Хартгейм.
— По крайней мере, у меня хватило ума понять
с первой же встречи: я хочу, чтобы ты стала моей женой.
Джастина порывисто села.
— Женой?!
— Да, женой. Если б ты была мне нужна как любовни-
ца, я получил бы тебя много лет назад. Это было бы не так
уж трудно, я же знаю, как у тебя голова работает. Я только
потому этого не добивался, что ты мне нужна именно в же-
ны, и я понимал, ты еще не представляла себя в такой роли.
— Пожалуй, и сейчас не представляю.— Джастина
пыталась освоиться с этой мыслью.
Лион поднялся на ноги, поднял и ее.
— Ладно, поупражняйся немножко, приготовь мне что-
нибудь позавтракать. Будь мы у меня дома, я бы похозяй-
ничал, но в своей кухне каждый стряпает сам.
— Сегодня я не прочь накормить тебя завтраком, но
обречь себя на это до конца дней моих? — Она покачала
головой.— Пожалуй, это не по мне, Ливень.
И опять перед нею властное лицо римского императора,
царственно невозмутимое перед угрозой мятежа.
— Этим не шутят, Джастина, и не тот я человек,
с которым уместны шутки. Спешить некуда. Ты прекрасно
знаешь, терпения у меня достаточно. Но если ты вообража-
ешь, будто тут возможно что-либо помимо брака, выбрось
это из головы. Пускай все знают, что я тебе муж, а не кто-
нибудь.
— Сцену я не оставлю! — вспылила Джастина.
— Verfluchte Kiste *, да разве я этого требую? Когда ты
наконец повзрослеешь, Джастина? Можно подумать, будто
1 Чертова девка (нем.)
566
я тебя приговариваю к пожизненной каторге у плиты! Мы,
к твоему сведению, не так бедны. Обзаводись прислугой,
няньками для детей и вообще всем, что тебе еще нужно.
— Брр! — О детях Джастина уж вовсе не думала.
Он закинул голову и захохотал.
— Да, herzchen, вот это и называется утреннее по-
хмелье, и даже с избытком! Я знаю, с моей стороны глупо
сразу же затевать разговор о прозе, пока достаточно, чтобы
ты о ней только подумала. Но предупреждаю честно, пока
ты решаешь, да или нет, помни — если я не получаю тебя
в жены, ты мне вообще не нужна.
Джастина порывисто обняла его, ухватилась за него
отчаянно, как утопающая.
— Ливень, Ливень, не надо со мной так строго! —
взмолилась она.
Дэн одиноко вел свою машину вверх по итальянскому
«сапогу» — миновал Перуджу, Флоренцию, Болонью, Фер-
рару, Падую, выбрал наиболее удобный объезд мимо
Венеции, переночевал в Триесте. Триест он любил больше
многих других городов и потому задержался на берегу
Адриатики еще два дня, потом поднялся горной дорогой
в Любляну, еще ночь провел в Загребе. И снова вниз, про-
сторной долиной реки Савы, среди голубых полей цикория
до Белграда, потом ночлег в Нише. Дальше — Македония,
Скопле, еще в руинах после землетрясения, что разрази-
лось здесь два года назад; и Титов-Велес, город-курорт,
своими мечетями и минаретами странно напоминающий
Турцию. В Югославии Дэн всю дорогу был более чем скро-
мен в еде, стыдно было бы ставить перед собой полную та-
релку мяса, ведь здешние жители довольствуются хлебом.
Эвзон, греческая граница, затем Фессалоники. Италь-
янские газеты давно уже кричали, что в Греции назревает
переворот; Дэн стоял у окна своей спальни в гостинице,
смотрел, как во мраке фессалоникийской ночи беспокойно
мечутся взад и вперед тысячи пылающих факелов, и радо-
вался, что Джастина с ним не поехала.
— Па-пан-дреу! Па-пан-дреу! Па-пан-дреу! — далеко
за полночь протяжно ревела толпа в свете факелов.
Но перевороты происходят в городах, в средоточии
народных масс и нищеты; а иссеченные шрамами земли
Фессалийской равнины, должно быть, и сейчас такие же,
какими видели их легионы Цезаря, шагая по выжженному
жнивью к Фарсале, навстречу войскам Помпея. Пастухи
спят в тени шатров из козьих шкур, на кровлях старых-
567
престарых белых домиков стоят на одной ноге аисты, и все
вокруг иссушено, задыхается от страшной жажды. В высо-
ком небе — ни облачка, па побуревших под палящим
солнцем просторах ни деревца, все так напоминает Австра-
лию. И Дэн вдыхал все это полной грудью, и уже улыбался
при мысли, что поедет домой. Он поговорит с мамой, и она
его поймет.
Над Ларисой он увидел сверху море, остановил машину
и вышел. Море простиралось до изогнутого дугой гори-
зонта, прозрачным нежным аквамарином голубело у бере-
гов, а дальше оно было темное, точно вино, как у Гомера,
с лиловыми пятнами цвета гроздьев винограда. Далеко
внизу, на яркой зелени травы, ослепительно белел в сол-
нечных лучах маленький круглый храм с колоннами, а на
горном склоне позади Дэна, выстояв столетия, хмурилась
крепость времен крестоносцев. Ты прекрасна, Греция, как
я ни люблю Италию, ты еще прекрасней. И ты вовеки ве-
ков — колыбель всего.
Ему не терпелось попасть в Афины, и он на полной
скорости погнал свою красную спортивную машину по
крутым извилистым дорогам Домокос и, одолев перевал,
начал спускаться в Беотию; его ошеломила, распахнув-
шись во всей неповторимой красоте, ширь оливковых рощ,
рыжих косогоров, величавых вершин. Но как ни спешил
Дэн, он остановился перед памятником Леониду и его
спартанцам, павшим при Фермопилах; странно, что-то
в этом надгробии отдавало Голливудом. «Незнакомец,—
гласила надпись на камне,— иди и поведай жителям
Спарты, что здесь мы полегли, их повинуясь веленью».
Слова эти задели некую тайную струну в душе Дэна, пока-
залось — он уже слышал их в какой-то иной связи; его
пробрала дрожь, и он заторопился дальше.
Жара спадала, и Дэн остановился ненадолго над Камена
Воура, поплавал в прозрачной воде узкого пролива, за
которым виднелась Эвбея; должно быть, здесь-то и прошла
тысяча кораблей, плывущих из Олиса к Трое. Бурливое
сильное течение стремилось к морю; наверно, героям Гоме-
ра не приходилось много работать веслами. В пляжной
раздевалке Дэна смутила древняя старуха в черном, она
восторженно заворковала и все норовила погладить его по
плечу; он не знал, как бы поскорей от нее сбежать. Теперь
люди уже не говорили ему в лицо, какой он красивый,
и почти всегда удавалось об этом забывать. Он наскоро
купил в лавчонке два большущих пирожных с заварным
кремом, двинулся дальше вдоль аттического берега и,
568
наконец, на закате въехал в Афины; солнце золотило ог-
ромную скалу, увенчанную бесценной колоннадой.
Но в Афинах воздух насыщен был злым возбуждением,
и оскорбительны были откровенные восторги женщин;
римлянки все же утонченней, сдержаннее. На улицах
взбудораженные толпы, там и сям вспыхивают стычки,
немало людей, настроенных мрачно и решительно — они за
Папандреу. Нет, Афины на себя не похожи, лучше отсюда
выбраться. Дэн поставил свою машину в платный гараж
и на пароме отправился на Крит.
И здесь, среди гор, среди оливковых рощ и душистого
тимьяна, он наконец нашел желанный покой. Долго трясся
он в автобусе, где кудахтали связанные за ноги куры и в нос
бил запах чеснока, потом нашел крохотную выбеленную
известкой гостиницу с полукруглой колоннадой и тремя
столиками на мощенном каменными плитами дворе перед
нею, под большими парусиновыми зонтами; гирляндами,
точно праздничные фонари, всюду развешаны были яркие
узорные сумки. На почве, слишком сухой и скудной для
европейского дерева, растут перечные деревья и австралий-
ские эвкалипты, завезенные сюда с далекой южной земли.
О; лушительно трещат цикады. Вздымаются и кружат тучи
рыжей пыли.
Ночами Дэн спал в крохотной, точно монашеская келья,
комнатке с настежь распахнутыми ставнями; па рассвете,
когда ничто не нарушало тишины, одиноко служил мессу;
весь день бродил. Никто не мешал ему, и он никому не
мешал. Но деревенские жители подолгу провожали его
изумленными взглядами, и на лицах, изрезанных морщи-
нами, расцветали улыбки. Было жарко, и удивительно
тихо, и очень сонно. Безграничный покой. Так проходил
день за днем, будто четки скользили в темных дубленых
пальцах критского крестьянина.
Дэн безмолвно молился, молитва была продолжением
того чувства, что его переполняло, мысли — как четки,
и дни — как четки. Господи, воистину я твой. Благодарю
тебя за все, что ты мне даровал. За великодушного кардина-
ла, за его поддержку, за его щедрую дружбу и неизменную
любовь. За Рим, за счастье приблизиться к самому сердцу
твоему, пасть пред тобой ниц в излюбленном твоем храме,
ощутить себя частицею церкви твоей. Ты дал мне больше,
чем я стою, что же сделаю я для тебя, чем выразить всю
меру моей благодарности? Я слишком мало страдал. С тех
пор, как я стал служить тебе, вся моя жизнь — непрестан-
ная и неомраченная радость. Я жажду испытать страдание,
569
ты, который столько страдал, это поймешь. Только через
страдание я смогу возвыситься над собой, лучше постичь
тебя. Ведь это и есть земная жизнь — лишь переход к тому,
чтобы постичь тайну твою. Пронзи грудь мою своим копь-
ем, погрузи его так глубоко, чтобы я уже не в силах был
извлечь острие! Дай мне страдать... Я всех отверг ради
тебя, даже мать, и сестру, и кардинала. Ты един, мука моя
и радость моя. Повергни меня во прах, и стану славить твое
возлюбленное имя. Уничтожь меня, и возрадуюсь. Я люблю
тебя, господи, только тебя...
Дэн пришел к маленькой бухте, где так славно было
плавать, золотистый полумесяц песчаного берега замыкали
по краям два утеса; он постоял немного, глядя вдаль, по-
верх Средиземного моря, — там, за темной чертой гори-
зонта, должно быть, Ливия. Легкими прыжками он
спустился по ступеням на песок, скинул теннисные туфли,
взял их в руки и пошел босиком по мягкому, податливому
песку к тому месту, где всегда оставлял обувь, рубашку
и шорты. Неподалеку лежали на солнце красные, точно
вареные раки, два молодых англичанина, толковали о чем-
то, по-оксфордски растягивая слова; еще дальше две
женщины лениво переговаривались по-немецки. Дэн мель-
ком глянул на женщин, застенчиво подтянул купальные
трусики, поневоле заметил, что они тотчас замолчали, сели,
приглаживая волосы, и заулыбались ему.
— Как вода? — спросил он англичан, хотя мысленно
называл их, как все австралийцы, пренебрежительно —
«помми». Эти двое, видно, прочно обосновались на Крите,
на пляж приходили каждый день.
— Великолепно, старина. Только остерегайтесь тече-
ния, для нас оно слишком сильное. Должно быть, где-то
штормит
— Спасибо.
Дэн усмехнулся, побежал навстречу безобидной игри-
вой ряби и, не поднимая брызг, как и подобает искусному
пловцу, погрузился в неглубокую воду.
Поразительно, как обманчиво бывает спокойствие воды.
Течение оказалось коварным, он почувствовал, его словно
хватает за ноги, тянет вглубь; но его, первоклассного
пловца, это не тревожило. Низко опустив голову, он сколь-
зил в воде, наслаждался прохладой, наслаждался свободой.
Потом оглянулся на берег — обе немки, натягивая резино-
вые шапочки, со смехом бежали к воде.
Дэн приложил руки рупором ко рту и закричал им по
немецки, чтобы оставались на мелководье, течение слиш-
570
ком сильное. Они смеясь помахали в ответ. Он снова
опустил голову и поплыл, и тут ему почудился крик. Но он
проплыл еще немного, потом помедлил — глубинное тече-
ние здесь было слабее — и поплыл стоя. Да, не почудилось,
позади кричат — он обернулся, обе женщины отчаянно
бьются, лица искажены криком, одна вскинула руки и ухо-
дит под воду. На берегу англичане поднялись и нехотя идут
к кромке воды.
Дэн мигом перевернулся на живот, стремительными
взмахами рванулся к тонущим, ближе, ближе. Испуганные
руки протянулись к нему, вцепились, потащили на дно; он
изловчился, ухватил одну женщину за талию и успел слег-
ка ударить по подбородку, чтобы она, ошеломленная,
перестала метаться, другую дернул за лямку купальника,
стукнул коленом по спине, так что у нее перехватило дух.
Кашляя и задыхаясь — пока его чуть не утопили, он нагло-
тался воды,— он перевернулся на спину и, точно на
буксире, поволок свой беспомощный груз к берегу.
Оба англичанина стояли по плечи в воде, до того
напуганные, что не решались двинуться дальше, и Дэн
ничуть их за это не осуждал. Пальцами ног он коснулся дна
и вздохнул с облегчением. Совершенно измучась, послед-
ним сверхчеловеческим усилием вытолкнул обеих женщин
на безопасное место. Они быстро пришли в себя и опять
закричали, суматошно забили руками по воде. Едва дыша,
Дэн все-таки сумел улыбнуться. Он свое дело сделал, не-
умехи помми могут позаботиться о дальнейшем. А пока он,
трудно дыша, отдыхал, его опять подхватило течением
и отнесло от берега, ноги уже не доставали дна, даже когда
Дэн весь вытянулся, пробуя его достать. Да, жизнь обеих
женщин была на волоске. Не подвернись он, они бы на-
верняка утонули: у англичан не хватало то ли сил, то ли
уменья, они бы их не спасли. А ведь эти женщины вздума-
ли плыть только для того, чтобы быть поближе к тебе,
подсказало что-то; пока они тебя не увидали, они вовсе не
собирались лезть в воду. Это твоя вина, что они оказались
в опасности, твоя вина.
Он качался на волне, отдаваясь течению, и вдруг
немыслимая боль вспыхнула в груди, острая, жгучая,
нестерпимая, поистине словно раскаленное копье пронзило
его. Дэн вскрикнул, вскинул руки над головой, напряг все
мышцы, но боль усилилась, вынудила опустить руки, потом
свела судорогой — кулаки вздернулись под мышки, согну-
лись колени. Сердце! У меня что-то с сердцем, я умираю!
Сердце! Я не хочу умирать! Неужели умереть так рано,
571
мой труд даже еще не начат, я не успел себя испытать!
Боже, помоги мне! Я не хочу умирать, не хочу умирать!
Судорога отпустила; Дэн перевернулся на спину, руки
его свободно раскинулись на воде, обмякшие, несмотря на
боль. Сквозь мокрые ресницы он смотрел ввысь, в недосяга-
емый купол небес. Вот оно, твое копье, о котором я тебя
молил в своей гордыне всего лишь час назад. Дай мне стра-
дать, сказал я, заставь меня страдать. И вот приходит
страдание, а я ему противлюсь, не способный на совершен-
ную любовь. Зто твоя боль, о господи, я должен принять ее,
я не должен ей противиться, не должен противиться воле
твоей. Могущественна рука твоя, и эта боль — твоя, вот что
ты, должно быть, испытал на кресте. Господь мой, господь,
я — твой. Если на то воля твоя, да будет так. Как младенец,
в руки твои предаюсь. Ты слишком добр ко мне. Что я сде-
лал, чем заслужил столько милостей от тебя и от людей,
которые любят меня, как никого другого? Почему ты даро-
вал мне так много, раз я недостоин? Больно, больно! Ты так
добр ко мне, господи. Пусть моя жизнь будет краткой,
просил я, и она была коротка. И страдания мои будут крат-
ки, они скоро кончатся. Скоро я увижу лицо твое, но еще
в этой жизни благодарю тебя. Больно! Господи, ты слиш-
ком добр ко мне. Я люблю тебя, господи!
Страшная дрожь сотрясла недвижно затихшее в ожида-
нии тело. Губы Дэна шевельнулись, прошептали имя
божие, силились улыбнуться. Потом зрачки расширились,
навсегда изгнав из этих глаз синеву. Два англичанина
выбрались наконец на берег, уложили на песок плачущих
женщин и стояли, отыскивая глазами Дэна. Но безмятеж-
ная густая синева бескрайних вод была пустынна; играючи
набегала на берег мелкая волна и вновь отступала. Дэн
исчез.
Кто-то вспомнил, что неподалеку есть американский
военный аэродром, и побежал за помощью. Меньше чем
через полчаса после исчезновения Дэна оттуда поднялся
вертолет и, яростно ввинчиваясь в воздух, пошел колесить
все ширящимися кругами дальше и дальше от берега,
искал. Никто не думал что-либо увидеть. Утопленники
обычно погружаются на дно и не всплывают по несколько
дней. Миновал час; а потом за пятнадцать миль от берега
с воздуха заметили Дэна, он мирно покачивался на груди
водной пучины, руки раскинуты, лип,о обращено к небу.
В первую минуту подумали, что он жив, весело закричали,
но когда машина опустилась так низко, что вода под ней
вскипела шипящей пеной, стало ясно — он мертв. С верто
572
лета по радио передали координаты, туда помчался катер
и три часа спустя возвратился.
Весть разнеслась по округе. Критяне любили смотреть
на него, когда он проходил мимо, любили застенчиво обме-
няться с ним несколькими словами. Любили его, хоть и не
знали. И вот они сходятся на берег, женщины все в черном,
будто взъерошенные птицы, мужчины по старинке в меш-
коватых штанах, ворот белой рубахи расстегнут, рукава
засучены. Стоят кучками, молчат, ждут.
Причалил катер, плотный сержант соскочил на песок,
обернулся и принял на руки закутанное в одеяло непо-
движное тело. Отошел на несколько шагов от воды и вдвоем
с помощником уложил свою ношу на песок. Края одеяла
распались; громкий шепот прокатился по толпе критян.
Они теснились ближе, прижимали к обветренным губам
нательные кресты, женщины приглушенно, без слов, голо-
сили, то был протяжный полувздох, полустой, почти на-
пев — горестная земная песнь многотерпеливой женской
скорби.
Около пяти; солнце, клонясь к закату, наполовину
скрылось за хмурым утесом, но в свете его еще видны
темная кучка людей на берегу и недвижное тело, что вытя-
нулось на песке — золотистая кожа, сомкнутые веки, длин-
ные ресницы слиплись стрелами от засохшей соли, на
посинелых губах слабая улыбка. Появились носилки, и все
вместе критские крестьяне и американские солдаты по-
несли Дэна прочь.
Афины бурлили, бунтующая толпа опрокинула всякий
порядок, но полковник американской авиации, держа в ру-
ках австралийский паспорт Дэна в синей обложке, по радио
все же связался со своим начальством. Как все подобные
документы, паспорт ничего не говорил о Дэне. В графе
«профессия» значилось просто «студент», а в конце среди
ближайших родственников названа была Джастина и ука-
зан ее лондонский адрес. Полковника мало заботила сте-
пень родства с точки зрения закона, но Лондон куда ближе
к Риму, чем Дрохеда. Никто не открыл оставленный в кро-
хотном номере гостиницы черный чемоданчик, где лежали
сутана и все остальное, что свидетельствовало о духовном
звании Дэна; вместе с другим чемоданом и этот ждал ука-
заний — куда следует переправить вещи покойного.
Когда в девять утра зазвонил телефон, Джастина за-
ворочалась в постели, с трудом приоткрыла один глаз
и лежала, свирепо ругая треклятый аппарат — честное
573
слово, она его отключит! Пускай все воображают, что это
так и надо — браться за дела с утра пораньше, но отку-
да они взяли, будто и она поднимается ни свет ни
заря?
Но телефон все звонил и звонил. Может быть, звонит
Ливень? Эта мысль вывела ее из полузабытья, и Джастина
поднялась, нетвердо держась на ногах, потащилась в гости-
ную. Германский парламент собрался на внеочередную
сессию, они с Лионом не виделись уже целую неделю,
и мало надежды увидеть его раньше, чем еще через неделю.
Но, может быть, кризис там разрешился и он звонит ска-
зать ей, что приезжает.
- Да?
— Мисс Джастина О’Нил?
— Да, я слушаю.
— Вас беспокоят из австралийского консульства в Ол-
дуиче.
Говорил явно англичанин, он назвался, но спросонок
она не разобрала имя, надо было еще освоиться с тем, что
звонит не Лион.
— Слушаю вас.— Она зевнула, стоя на одной ноге,
почесала ее подошвою другой.
— Есть у вас брат, некий мистер Дэн О’Нил?
Глаза Джастины широко раскрылись.
— Да, есть.
— Он сейчас в Греции, мисс О’Нил?
Джастина выпрямилась, теперь она стояла обеими
ногами на ковре.
— Да, правильно.— Ей не пришло в голову поправлять
говорящего, объяснять, что Дэн не мистер, а его преподо-
бие.
— Мисс О’Нил, я очень сожалею, что мне выпала
тягостная обязанность сообщить вам дурную весть.
— Дурную весть? Дурную весть? Что такое? В чем
дело? Что случилось?
— С прискорбием вынужден сообщить вам, что ваш
брат, мистер Дэн О’Нил, утонул вчера на Крите, насколько
я понял, погиб как герой, спасая утопающих. Однако, сами
понимаете, в Греции сейчас государственный переворот
и наши сведения отрывочны и, возможно, не очень точны.
Телефон стоял на столике у стены, и Джастина присло-
нилась к ней в поисках опоры. Колени подгибались, она
медленно сползала вниз и под конец скорчилась на полу.
Какие-то непонятные звуки срывались с ее губ, не смех
и не рыдание, что-то среднее, громкие судорожные всхли-
574
пы. Дэн утонул. Всхлип. Дэн умер. Всхлип. Крит... Дэн...
утонул... Всхлип. Умер, умер.
— Мисс О‘Нил? Вы слушаете, мисс О’Нил? — настой-
чиво повторял голос в трубке.
Умер. Утонул. Мой брат!
— Мисс О’Нил, вы меня слышите?
— Да, да, да, да, да! О господи, я слушаю!
— Как я понимаю, вы — ближайшая родственница,
и потому нам необходимы ваши распоряжения — как по-
ступить с телом. Вы слушаете, мисс О’Нил?
— Да, да!
— Как вам угодно поступить с телом, мисс О’Нил?
Тело! Он теперь — тело, хоть бы сказали его тело, нет,
просто — тело. Дэн, мой Дэн. Тело.
— Ближайшая родственница? — услышала она свой
тонкий, слабый голос, прерывающийся громкими всхлипа-
ми.— Ближайшая, наверно, не я. Ближайшая — мама.
Короткое молчание.
— Это очень осложняет дело, мисс О’Нил. Если вы —
не ближайшая родственница, мы теряем драгоценное вре-
мя.— В голосе собеседника вежливое сочувствие сменилось
нетерпением.— Вы, видно, не понимаете, в Греции со-
вершается переворот, а несчастье случилось на Крите, это
еще дальше, и связь установить еще труднее. Поймите!
Сообщаться с Афинами практически невозможно, и нам
дано указание передать пожелания ближайших родствен-
ников касательно тела немедленно. Ваша матушка с вами?
Нельзя ли мне с ней переговорить?
— Мама не здесь. Она в Австралии.
— В Австралии? О господи, час от часу не легче!
Придется давать телеграмму в Австралию, опять отсрочка.
Если вы не ближайшая родственница вашего брата, мисс
О’Нил, почему же так сказано в его паспорте?
— Не знаю.— Она вдруг поймала себя на том, что
смеется.
— Дайте мне австралийский адрес вашей матери, мы
сейчас же ей телеграфируем. Надо же нам знать, как быть
с телом! Пока она получит телеграмму, пока дойдет ответ,
это же еще двенадцать часов, надеюсь, вы и сами понимае-
те. Все достаточно сложно и без этой путаницы.
— Так позвоните ей. Не тратьте время на телеграммы.
— Наш бюджет не предусматривает расходов на меж-
дународные телефонные разговоры, мисс О’Нил,— сухо
ответили ей. — Так будьте любезны, не скажете ли вы мне
имя и адрес вашей матери?
575
— Миссис Мэгги О’Нил,— продиктовала Джастина.—
Джиленбоун, Австралия, Новый Южный Уэльс, Дрохе-
да.— Она раздельно повторила незнакомые ему названия.
— Еще раз прошу принять мое глубочайшее соболезно-
вание, мисс О’Нил.
Щелчок отбоя, ровное однообразное гуденье — линия
свободна. Джастина сидит на полу, трубка соскользнула на
колени. Тут какая-то ошибка, все должно разъясниться. Не
мог Дэн утонуть, он же плавает как чемпион! Конечно, это
неправда. Нет, Джастина, все правда, сама знаешь, ты
с ним не поехала, не уберегла его, и он утонул. Ты всегда
оберегала его с тех пор, как он был совсем крохой, тебе
и теперь надо было быть с ним. Если б ты не сумела его
спасти, так была бы там и утонула с ним вместе. А ты с ним
не поехала только потому, что рвалась в Лондон, чтобы
заполучить Лиона к себе в постель.
Как трудно думать. Все трудно. Ни с чем не сладишь,
даже ноги не слушаются. Никак не подняться с полу, ни-
когда уже ей не подняться. В сознании ни для кого нет
места, кроме Дэна, все мысли тесней и тесней кружат
вокруг Дэна. И вдруг она подумала о матери, обо всех
дрохедских. О, господи. Туда сообщат, сообщат маме, всем
им. И мама даже не увидела на прощанье, какой милый gh
был в тот памятный день в Риме. Наверно, дадут телеграм-
му джиленбоунской полиции, и старый сержант Эрн влезет
в свою машину, покатит в Дрохеду и скажет моей маме, что
ее единственный сын умер. Не ему бы, почти чужому чело-
веку, приносить ей такую весть. Примите мое искреннее,
глубочайшее соболезнование, миссис О’Нил, ваш сын умер.
Легковесные, пустые, учтивые слова... Нет! Не допущу я,
чтобы и она узнала это от чужих, ведь она и моя мать!
Только не так, не так, как пришлось это услышать мне.
Она дотянулась до аппарата, сняла его со столика на
колени к себе, прижала к уху трубку.
— Станция? Пожалуйста междугородную. Алло? Мне
нужно срочно связаться с Австралией. Джиленбоун, две-
надцать-двенадцать. И пожалуйста, пожалуйста, поскорей.
Мэгги сама сняла трубку. Час был поздний, Фиа уже
легла. А Мэгги в последнее время не хотелось ложиться
рано, она предпочитала подолгу сидеть, слушать сверчков
и лягушек, дремать над книгой, вспоминать...
- Да?
— Вас вызывает Лондон, миссис О’Нил,— сказала
Хейзел, телефонистка в Джилли.
576
— Здравствуй, Джастина,— спокойно сказала Мэгги.
Джассн звонила, хоть и не часто, узнать, как дела.
— Мама? Мама, ты?
— Да, я слушаю,— мягко сказала Мэгги: сразу чув-
ствуется, Джастина чем-то расстроена.
— Мама, о, мама! — Странный звук, то ли вздох, то ли
рыдание.— Дэн умер, мама! Дэн умер!
Земля разверзлась под ногами. Бездонная, бездонная
пропасть. Мэгги проваливается в бездну, глубже, глубже,
края смыкаются над головой, и уже вовек не выбраться, до
самой смерти. Что еще могли ей сделать бессмертные боги?
Она не понимала, когда спрашивала об этом. Как смела она
спрашивать, как смела не понимать? Не искушай богов, они
это любят. Когда она не поехала посмотреть на него в луч-
шую минуту его жизни, разделить его радость, она и
впрямь воображала, что расплатилась за все сполна. Дэн
будет свободен и от расплаты, и от нее. Она не увидит его
лица, самого дорогого на свете, и тем заплатит за все. Края
бездны сомкнулись, дышать нечем. Стоишь на дне и пони-
маешь — слишком поздно.
— Джастина, родная, успокойся,— с силой сказала
она, голос ее не дрогнул.— Успокойся и расскажи толком.
Ты уверена?
— Мне позвонили из австралийского консульства... там
решили, что я ближайшая родственница. Какой-то ужас-
ный тип все добивался, как я хочу поступить с телом. Он
все время говорил про Дэна «тело». Как будто оно уже не
Дэна, а неизвестно чье. (Мэгги услышала рыдание.) Госпо-
ди! Наверно, этому бедняге тошно было звонить. Мама,
мама, Дэн умер!
— Но как, Джастина? Где? В Риме? Почему Ральф мне
не позвонил?
— Нет, не в Риме. Кардинал, наверно, еще ничего не
знает. Тот человек сказал, Дэн утонул, спасая утопающих.
У него было два месяца свободных, мама, и он просил меня
поехать с ним, а я не поехала, я хотела играть Дездемону
и хотела быть с Лионом. Если б только я была с Дэном!
Будь я там, может, ничего бы не случилось. Что же мне
делать!
— Перестань, Джастина,— сурово сказала Мэгги.—
Брось эти мысли, слышишь? Дэн бы возмутился, ты и сама
знаешь. Несчастье всегда может случиться, а отчего и поче-
му, мы не знаем. Сейчас важно, что ты жива и здорова, я не
потеряла обоих. Теперь ты одна у меня осталась. Ох, Джас-
си, Джасси, это так далеко! Мир слишком велик, слишком.
577
Приезжай домой, в Дрохеду! Мне тошно думать, что ты там
совсем одна.
— Нет, мне надо работать. Работа — единственное мое
спасенье. Без работы я сойду с ума. Не надо мне никого, не
надо никакого утешенья. Ох, мама! — Она горько заплака-
ла. Как мы будем жить без него?
В самом деле, как? И жизнь ли это? Бог дал, бог и взял.
Прах еси и в прах возвратишься. Жизнь — для нас, не-
достойных. Жадный бог берет себе лучших, предоставляя
этот мир нам, прочим, чтобы мы здесь пропадали.
— Никто из нас не знает, долго ли нам жить. Большое
тебе спасибо, Джасси, что позвонила, что сама мне сказала.
— Мне невыносимо было думать, что тебе скажет кто-
то чужой, мама. Немыслимо услышать такое от чужого. Что
ты теперь будешь делать? Что ты можешь сделать?
Напрягая всю волю, Мэгги силилась через мили и мили
как-то согреть и утешить в далеком Лондоне свою погибаю-
щую девочку. Сын умер, дочь еще жива. Надо ее спасти. За
всю свою жизнь Джастина любила, кажется, только одного
Дэна. Больше у нее никого нет, даже мать она не любит.
— Джастина, милая, не плачь. Не убивайся так. Дэн
ведь этого не хотел бы, правда? Вернись домой, и тебе
станет легче. И мы перевезем его домой, в Дрохеду. По
закону теперь он опять мой, он уже не принадлежит церк-
ви, и она не может мне помешать. Я сейчас же позвоню в
наше консульство и в посольство в Афинах, если сумею
пробиться. Он непременно должен вернуться домой! Про-
сто думать не могу, чтобы его похоронили где-то далеко от
Дрохеды. Здесь его дом, и он должен вернуться домой.
Приезжай с ним, Джастина.
Но Джастина съежилась в комок на полу и только
головой качала, как будто мать могла ее видеть. Домой?
Никогда она не сможет вернуться домой. Если б она поеха-
ла с Дэном, он был бы жив. Вернуться домой — и чтобы
приходилось изо дня в день, до конца жизни, смотреть
в лицо матери? Нет, даже думать невыносимо.
— Нет, мама,— сказала она, а слезы текли по лицу
и жгли, точно расплавленный металл. Кто это выдумал,
будто в самом большом горе человек не плачет? Много они
понимают.— Мне надо оставаться здесь и работать. Я при-
еду домой с Дэном, а потом опять уеду в Лондон. Не могу
я жить в Дрохеде.
Три дня длилось беспомощное ожидание, провал
в пустоту; из молчания властей Джастина в Лондоне, Мэгги
и вся семья в Дрохеде пытались извлечь хоть какую-то
578
надежду. Конечно же, недаром так долго нет ответа, прои-
зошла ошибка, будь все правдой, конечно же, им бы уже
сообщили! Дэн постучится у двери Джастины и с улыбкой
скажет, что вышла преглупая ошибка. В Греции переворот,
беспорядок страшный, наверняка там вышла уйма глупей-
ших ошибок и недоразумений. Дэн войдет и поднимет их на
смех — как могли они вообразить, будто он умер, он будет
стоять здесь и смеяться, высокий, сильный, полный жизни.
Они ждали, и надежда все росла, росла с каждой минутой.
Ужасная, предательская надежда. Он не умер, нет! Дэн не
мог утонуть, он превосходный пловец, он решался плавать
даже в самом неспокойном бурном море, и хоть бы что. Так
они ждали, отвергая то, что случилось, в надежде на ошиб-
ку. Сообщить друзьям и знакомым, написать в Рим — все
успеется.
На четвертое утро Джастина получила известие.
Будто разом постарев на сто лет, медленно, бессильно
она сняла трубку и снова позвонила в Австралию.
— Мама?
— Джастина?
— Его уже похоронили, мама! Мы не можем взять его
домой! Что же нам делать? Они твердят одно: Крит боль-
шой, название деревни неизвестно, к тому времени, как
пришла их телеграмма, его уже куда-то перетащили и зако-
пали. И он лежит бог весть где, в безымянной могиле! Я не
могу добиться визы в Грецию, никто не желает помочь, там
совершенный хаос. Что же нам делать, мама?
— Встречай меня в Риме, Джастина,— сказала Мэгги.
Все, кроме Энн Мюллер, собрались тут же у телефона,
они еще не успели опомниться. Мужчины за эти три дня
постарели на двадцать лет; Фиа, совершенно седая, по-
птичьи хрупкая и сухонькая, бродила по дому и все повто-
ряла: «Зачем не я умерла? Зачем понадобилось отнять его?
Я же старая, такая старая! Я-то готова умереть, зачем было
умирать ему? Зачем не я умерла? Я такая старая!» Энн
слегла, миссис Смит, Минни и Кэт дни и ночи проводили
в слезах.
Мэгги положила трубку и молча оглядела окружающих.
Вот и все, что осталось от Дрохеды. Горсточка стариков
и старух, бездетные, конченые люди.
— Дэн потерян,— сказала она.— Его не могут разыс-
кать, он похоронен где-то на Крите. Такая даль! Как же ему
покоиться так далеко от Дрохеды? Я еду в Рим, к Ральфу
де Брикассару. Если кто и может нам помочь, так толь-
ко он.
579
К кардиналу де Брикассару вошел его секретарь.
— Простите, что беспокою вас, ваше высокопреосвя-
щенство, но вас хочет видеть какая-то дама. Я объяснил,
что идет конгресс, что вы очень заняты и никого не можете
принять, но она сказала, что будет сидеть в вестибюле, пока
у вас не найдется для нее времени.
— У нее какое-то несчастье, ваше преподобие?
— Какое-то большое несчастье, ваше высокопреосвя-
щенство, это сразу видно. Она сказала, я должен вам
передать, что ее зовут Мэгги О’Нил. — Секретарь произнес
чужеземное имя немного нараспев, и оно прозвучало стран-
но, незнакомо.
Кардинал Ральф порывисто поднялся, кровь отхлынула
от лица, и оно стало совсем белое, белое, как его во-
лосы.
— Ваше высокопреосвященство! Вам нехорошо?
— Нет, спасибо, я совершенно здоров. Отмените пока
все встречи, какие у меня назначены, и сейчас же проводи-
те ко мне мисисс О’Нил. Кто бы меня ни спрашивал, кроме
его святейшества, я занят.
Священник поклонился и вышел. О’Нил. Ну конечно!
Как же он сразу не вспомнил, это ведь фамилия молодого
Дэна. Правда, в кардинальском дворце все его называют
просто Дэн. Большая ошибка, не следовало заставлять ее
ждать. Если Дэн — нежно любимый племянник кардинала
де Брикассара, значит, миссис О’Нил — его нежно люби-
мая сестра.
Когда Мэгги вошла, кардинал Ральф с трудом ее узнал.
С последней их встречи прошло тринадцать лет; ей уже
пятьдесят три, ему семьдесят один. Теперь не только он —
оба они постарели. Ее лицо не то чтобы изменилось, но
затвердело, застыло, и выражение его совсем иное, чем
рисовал себе в мыслях Ральф. Былую нежность сменили
резкость и язвительность, сквозь кротость проступила же-
лезная твердость; он воображал ее покорной и вдумчивой
святой, а она больше похожа на стареющую, но сильную
духом непреклонную мученицу. По-прежнему она порази-
тельно красива, все еще ясны серебристо-серые глаза, но
и в красоте и во взгляде суровость, а некогда пламенные
волосы померкли, стали коричневатые, как у Дэна, но
тусклые, нет того живого блеска. И, что всего тревожней,
она слишком быстро отводит глаза, и он не успевает уто-
лить жадное и нежное любопытство.
С этой новой Мэгги он не сумел поздороваться легко
и просто.
580
— Прошу садиться.— Он напряженно указал ей на
кресло.
— Благодарю вас,— последовал такой же чопорный
ответ.
Лишь когда она села и он сверху окинул всю ее взгля-
дом, он заметил, что у нее отекли ноги, опухли щиколотки.
— Мэгги! Неужели ты прилетела прямо из Австралии,
нигде не передохнула? Что случилось?
— Да, я летела напрямик,— сказала она.— Двадцать
девять часов кряду, от Джилли до Рима, я сидела в самоле-
тах, и мне нечего было делать, только смотреть в окно на
облака и думать.— Она говорила сухо, резко.
— Что же случилось? — нетерпеливо, с тревогой, со
страхом повторил Ральф.
Она подняла глаза и в упор посмотрела на него.
Ужасный взгляд, что-то в нем мрачное, леденящее;
у Ральфа мороз пошел по коже, он невольно поднял руку,
коснулся ладонью похолодевшего затылка.
— Дэн умер,— сказала Мэгги.
Его рука соскользнула, упала на колени, точно рука
тряпичной куклы, он обмяк в кресле.
— Умер? — медленно переспросил он.— Умер Дэн?!
— Да. Утонул шесть дней назад на Крите, тонули ка-
кие-то женщины, он их спасал.
Ральф согнулся в кресле, закрыл лицо руками.
— Умер? — услышала Мэгги сдавленный голос.—
Умер Дэн? Мой прекрасный мальчик! Не может этого быть!
Дэн... истинный пастырь... каким я не сумел стать. У него
было все, чего не хватало мне.— Голос пресекся.— В нем
всегда это было... мы все это понимали... все мы, которые не
были истинными пастырями. Умер?! О, боже милостивый!
— Брось ты своего милостивого боженьку, Ральф,—
сказала незнакомка, сидевшая напротив.— У тебя есть
дела поважнее. Не для того я здесь, чтобы смотреть, как ты
горюешь, мне нужна твоя помощь. Я летела все эти часы
в такую даль, чтобы сказать тебе об этом, долгие часы
только смотрела в окно на облака и знала, что Дэна больше
нет. После этого твое горе меня мало трогает.
Но когда он отнял ладони от лица и поднял голову, ее
оледеневшее мертвое сердце рванулось, больно сжалось,
ударило молотом. Ведь это лицо Дэна, и на нем такое стра-
дание, какого Дэну уже не доведется испытать. О, слава
богу! Слава богу, что он умер и уже не пройдет через такие
муки, как этот человек, как я. Хорошо, что он умер, всё
лучше, чем так страдать.
581
— Чем я могу помочь, Мэгги? — тихо спросил Ральф;
он подавил свои чувства, опять надел приросшую не просто
к лицу — к душе маску ее духовного наставника.
— В Греции хаос. Дэна похоронили где-то на Крите,
и я не могу добиться — где, когда, почему. Может быть,
дело в том, что мои просьбы, чтобы его самолетом перепра-
вили на родину, бесконечно задерживались из-за междо-
усобицы в стране, а на Крите жара, как в Австралии.
Наверно, когда сразу никто о нем не справился, там реши-
ли, что у него и нет никого, и похоронили.— Мэгги напря-
женно подалась вперед.— Я хочу вернуть моего мальчика,
Ральф, я хочу найти его и привезти домой, пусть он спит
в родной земле. Когда-то я обещала Джимсу, что Дэн оста-
нется в Дрохеде — и похороню его в Дрохеде, хотя бы мне
пришлось ползком протащиться но всем кладбищам Крита.
Не будет он лежать в Риме в каком-нибудь роскошном
склепе, как ваши священники, Ральф, не будет этого, пока
я жива, если надо, я его отвоюю по закону. Он должен вер-
нуться домой.
— Никто не станет его у тебя оспаривать, Мэгги,—
мягко сказал де Брикассар.— Католической церкви нужно
только, чтобы он покоился в освященной земле. Я и сам
завещал, чтобы меня похоронили в Дрохеде.
— Я не могу прорваться через бюрократические засло-
ны,— продолжала Мэгги, не слушая.— Я не знаю греческо-
го языка, у меня нет ни власти, ни влияния. Потому
я и пришла к тебе, чтобы ты пустил в ход свое влияние
и свою власть. Верни мне моего сына, Ральф!
— Будь спокойна, Мэгги, мы его вернем, хотя, может
быть, и не так быстро. У власти сейчас левые, а они против
католической церкви. Но у меня и в Греции есть друзья,
все, что надо, будет сделано. Позволь мне сейчас же пустить
машину в ход и не тревожься. Он — пастырь святой церк-
ви, и мы его вернем.
Он уже потянулся к шнуру звонка, но Мэгги посмотрела
так холодно и так яростно, что рука его застыла в воз-
духе.
— Ты не понял, Ральф. Я не желаю пускать машину
в ход. Я хочу вернуть моего сына — не через неделю, не
через месяц, сейчас же! Ты говоришь по-гречески, ты
можешь достать визы для себя и для меня, ты добьешься.
Поедем с тобой в Грецию, поедем теперь же! И помоги мне
вернуть моего сына.
Многое отразилось в его взгляде — нежность и состра-
дание, потрясение и скорбь. И однако, это снова был взгляд
582
служителя церкви, трезвый, благоразумный, рассудитель-
ный.
— Мэгги, я люблю твоего сына как родного, но я не
могу сейчас уехать из Рима. Я не принадлежу себе — ты
должна бы это понимать, как никто другой. Как бы я ни го-
ревал за/тебя, как бы ни горевал я сам, я не могу уехать из
Рима в разгар важнейшего конгресса. Я — помощник его
святейшества папы.
Она отшатнулась, ошеломленная, возмущенная, потом
покачала головой и чуть улыбнулась, словно какой-то
неодушевленный предмет вдруг вздумал не подчиниться ее
воле; потом вздрогнула, провела языком по пересохшим
губам и решительно выпрямилась в кресле.
— Значит, ты любишь моего сына как родного, Ральф?
А что бы ты сделал для родного сына? Вот так бы и сказал
матери его, твоего родного сына,— нет, мол, извините,
я очень занят, у меня нет времени? Мог бы ты сказать такое
матери собственного сына?
Глаза Дэна и все же не такие, как у Дэна. Смотрят
па нее растерянно, беспомощно, и в них — безмерная боль.
— У меня нет сына,— говорит он,— но меня многому
научил твой сын, и среди многого другого — как бы это ни
было тяжко, превыше всего ставить мой первый и един-
ственный долг — долг перед всемогущим богом.
— Дэп и твой сын,— сказала Мэгги.
Ральф широко раскрыл глаза, переспросил тупо:
— Что?
— Я сказала: Дэп и твой сын тоже. Когда я уехала
с острова Матлок, я была беременна. Отец Дэна не Люк
О’Нил, а ты.
— Это... это... неправда!!
— Я не хотела, чтобы ты знал, даже сейчас не хотела.
Неужели я стану тебе лгать?
— Чтобы вернуть Дэна? Возможно, — еле выгово-
рил он.
Мэгги поднялась, подошла к его креслу, обитому крас-
ной парчой, взяла худую, пергаментную руку в свои,
наклонилась и поцеловала кардинальский перстень, от ее
дыхания блеск рубина помутился.
— Всем, что для тебя свято, Ральф, клянусь: Дэн —
твой сын. Люк не был и не мог быть его отцом. Клянусь тебе
его смертью.
Раздался горестный вопль, стоп души, вступающей во
врата ада. Ральф де Брикассар качнулся из кресла и сник
на пунцовом ковре, словно в алой луже свежепролитой
583
крови, и зарыдал, обхватив голову руками, вцепившись
пальцами в волосы, лица его не было видно.
— Да, плачь! — сказала Мэгги.— Плачь, теперь ты
знаешь! Справедливо, чтобы хоть один из родителей был
в силах проливать по нем слезы. Плачь, Ральф! Двадцать
шесть лет у меня был твой сын, и ты даже не понимал этого,
даже не умел разглядеть. Не видел, что вы с ним похожи,
как две капли воды! Моя мать знала с первой же минуты,
едва он родился, а ты никогда не понимал. У него твои
руки, ноги, твое лицо, твои глаза, твое сложение. Он весь
в тебя, только волосы другого цвета. Теперь понимаешь?
Когда я послала его сюда к тебе, я написала: «Возвращаю
то, что украла»,— помнишь? Но мы оба украли, Ральф. Мы
украли то, что ты по обету отдал богу, и обоим пришлось
расплачиваться.
Она опять села в кресло, безжалостная, беспощадная,
и смотрела на поверженного страданием человека в алой
сутане.
— Я любила тебя, Ральф, но ты никогда не был моим.
Все, что мне от тебя досталось, я у тебя вынуждена была
красть. Дэн был моя добыча, только его я и сумела у тебя
взять. И я поклялась, что ты никогда не узнаешь, покля-
лась, что не дам тебе случая отнять его у меня. Л потом он
сам, по собственной воле, предался тебе. Он называл тебя
истинным пастырем. Вот над чем я вдосталь посмеялась!
Но ни за что на свете я не дала бы тебе в руки такое ору-
жие — знать, что он твой сын. Если б не то, что сен час
Если б не то, что сейчас! Только ради этого я тебе и сказала
А впрочем, теперь, наверно, все неважно. Теперь он у,не но
мой и не твой. Он принадлежит богу.
Кардинал де Брикассар нанял в Афинах частный
самолет; втроем он, Мэгги и Джастина проводили Дэна
домой, в Дрохеду — молча сидели в самолете живые, молча
лежал в гробу тот, кому ничего больше не нужно было на
этой земле.
Я должен отслужить эту мессу, совершить погре бали
ную службу по моем сыне. Сын мой, плоть от плоти моей.
Да, Мэгги, я тебе верю. Едва я немного опомнился, я пове-
рил бы и без той твоей страшной клятвы. Витторио знал
с первой же минуты, как увидел нашего мальчика, а в глу-
бине души я и сам, должно быть, знал. Когда за розовыми
кустами засмеялся наш мальчик, я услышал твой смех... но
он поднял голову и посмотрел на меня моими глазами,
584
какими они у меня были в невинную пору детства. Фиа
знала. Энн Мюллер знала. Но не мы, мужчины. Мы не
стоили того, чтобы нам сказали. Так думаете вы, женщины,
и храните свои тайны, и мстите нам за унижение, за то, что
господь не создал и вас по своему образу и подобию. Витто-
рио знал, но молчал, ибо в нем слишком много от женщины.
Великолепная месть.
Читай же молитву, Ральф де Брикассар, шевельни
губами, сотвори крестное знамение, напутствуй по-латыни
душу усопшего. Он был твой сын. Ты любил его больше,
чем любила его мать. Да, больше! Потому что он был повто-
рением тебя самого, только лучше, совершеннее.
In Nomine Ра tris, et Filii, et Spiritus Sancti... 1
В церкви полно народу; здесь все, кто только мог
приехать. Целыми семьями — Кинги, О’Роки и Дэвисы,
Пью, Маккуины и Гордоны, Кармайклы и Хоуптоны. И все
Клири, и все дрохедские. Надежда рухнула, свет померк.
Перед ними, в большом свинцовом гробу, сплошь осы-
панном розами, покоится преподобный Дэн О'Нил. Почему
всякий раз, как приезжаешь в Дрохеду, цветут розы? Ок-
тябрь на дворе, весна в разгаре. Немудрено, что цветут
розы. Самое время.
Sanctus... Sanctus... Sanctus... 2
Знай, врата рая отворятся тебе. Мой Дэн, прекрасный
мой сын. Так лучше. Не хотел бы я, чтобы ты стал таким,
как я. Не знаю, для чего я говорю над тобой эти слова. Ты
в этом не нуждаешься, никогда не нуждался. То, чего
я мучительно доискивался, давалось тебе само. И не ты
несчастлив — несчастны мы, те, кто остался. Пожалей нас
и помоги нам, когда настанет и наш час.
Ite, Missa est... Requiescant in pace... 3
По лугу, мимо призрачных эвкалиптов, и роз, и переч-
ных деревьев, на кладбище. Спи спокойно, Дэн, ибо только
лучшие умирают молодыми. Зачем мы скорбим? Тебе
посчастливилось, что ты так рано ускользнул от этой безра-
достной жизни. Быть может, это и есть ад — долгий срок
земного рабства. Быть может, сужденные нам адские муки
мы терпим, когда живем...
День подошел к концу, посторонние после похорон
разъехались, свои, дрохедские, точно тени бродили по
дому, избегая друг друга; кардинал Ральф вначале взгля-
1 Во имя отца и сына и святого духа... (лат.)
2 Свят... свят... свят... (лат.)
3 Идите, месса окончена... Да почиют в мире... (лат.)
585
нул на Мэгги — и не в силах был снова посмотреть ей
в лицо. Джастина уехала с младшими Кингами, Боем
и Джин, чтобы поспеть на вечерний самолет до Сиднея
и потом захватить ночной самолет на Лондон. Ральф не
помнил, чтобы хоть раз услышал в этот день ее низкий
колдовской голос, встретил взгляд этих странных, очень
светлых глаз. С той минуты, когда она встретила его и Мэг-
ги в Афинах, и до тех пор, пока не уехала с молодыми
Кингами, она была точно призрак, ни на миг не сбросила
маски. Почему она не вызвала Лиона Хартгейма, не попро-
сила его приехать? Уж наверно она знает, как он ее любит,
как бы хотел быть с нею в тяжелый для нее час. Мысль эта
не раз мелькала у Ральфа и перед отъездом из Рима, и по-
сле, но усталый ум не задерживался на ней, и сам он Лиону
не позвонил. Странные они люди здесь, в Дрохеде. Не
любят ни с кем делить свое горе, предпочитают оставаться
наедине со своей болью.
После ужина, к которому никто не притронулся, только
Фиа и Мэгги остались с кардиналом в гостиной. Все трое
молчали; оглушительно тикали бронзовые часы на мра-
морной каминной доске, и Мэри Карсон с портрета взгля-
дом бросала через всю комнату безмолвный вызов бабушке
Фионы. Фиа и Мэгги сидели рядом на кремовом диване,
чуть касаясь плеча плечом; кардинал Ральф не помнил,
чтобы когда-нибудь прежде ему случалось видеть их так
близко друг к другу. Но они не говорили ни слова, не смот-
рели ни друг на друга, ни на него.
Он пытался понять, в чем же виноват. Слишком много
было всего, вот в чем беда. Гордость, честолюбие, подчас
неразборчивое в средствах. И среди всего этого расцвела
любовь к Мэгги. Но он не знал главного, чем увенчалась эта
любовь. А какая разница, если бы он и знал, что Дэн — его
сын? Можно ли было любить мальчика сильней, чем он
любил? И разве, знай он, что это его сын, он поступал бы
иначе? Да! — кричало его сердце. Нет,— насмехался рас-
судок.
Он ожесточенно набросился на себя. Глупец! Как было
не понять, что Мэгги не способна вернуться к Люку Как
было сразу не понять, кто отец ребенка. Она так гордилась
Дэном! Все, что она сумела у тебя взять, вот как сказала она
тебе в Риме. Что ж, Мэгги, в нем ты взяла самое лучшее. О,
господи, Ральф, как ты мог не признать в нем сына? Ты
должен был понять это, когда он пришел к тебе взрослым,
если уж не раньше. Она ждала, чтобы ты увидел и понял, ей
так мучительно хотелось, чтобы ты увидел, пойми ты это,—
586
и она пришла бы к тебе, приползла на коленях. Но ты был
слеп. Ты ничего не желал видеть. Ральф Рауль, кардинал
де Брикассар — этот титул, вот что было тебе желанно,
желанней, чем она, желанней, чем твой сын. Желанней, чем
сын!
В комнате давно уже слышались слабые вскрики,
шорохи, шепот, часы тикали в такт его сердцу. А потом уже
не в такт. Он сам выбился из ритма. Мэгги и Фиа всплыли,
поднялись на ноги, с испуганными лицами плавали они
в густом, неощутимом тумане, что-то говорили, а он не
слышал. И вдруг понял.
— А-а-а! — крикнул он.
Он почти не сознавал боли, всем существом ощущал
только руки Мэгги, что обхватили его, чувствовал, как
припал к ней головой.
И все же ему удалось чуть повернуть голову и по-
смотреть на нее, встретиться с ней глазами. Он пытался
выговорить — прости меня,— и увидел, что она давно про-
стила. Она знала, что взяла самое лучшее. А потом он
попытался сказать ей какие-то прекрасные слова, которые
навек бы ее утешили, но понял, что и это не нужно. Она
такая, она все вынесет. Все! И он закрыл глаза, и наконец-
то пришло облегчение: Мэгги простила.
19
Сидя у себя в Бонне за письменным столом с чашкой
утреннего кофе, Лион из газеты узнал о смерти кардинала
де Брикассара. Политическая буря, что бушевала уже не-
сколько недель, пошла наконец на убыль, и он настроился
было в свое удовольствие посидеть за книгой, предвкушая
радость скорой встречи с Джастиной; в последнее время он
не получал от нее вестей, но не беспокоился. Это так на нее
похоже, она еще отнюдь не готова признать, что накрепко
с ним связана.
Но при известии о смерти кардинала мысли о Джастине
разом вылетели у него из головы. Десять минут спустя он
уже сидел за рулем и гнал свой «мерседес» новейшей
марки к автостраде. Несчастному старику Витторио будет
так одиноко, а на нем и в лучшую пору лежит тяжкое бре-
мя. Машиной быстрее всего; пока бы он ждал рейсового
самолета, пока добирался бы здесь до аэропорта, а там из
аэропорта, он уже приедет в Ватикан. И по крайней мере,
так чем-то занят, что-то зависит от тебя самого — не по-
следнее соображение для человека с характером Лиона
Хартгейма.
От кардинала Витторио он узнал обо всем, что случи-
лось, и потрясен был настолько, что поначалу даже не
задумался, отчего Джастина его не вызвала.
588
— Он пришел ко мне и спросил, знал ли я, что Дэн его
сын,— произнес слабый голос, а слабые руки все гладили
дымчатую шерсть кошки Наташи.
— Что вы ему сказали?
— Сказал, что догадался. Большего я ему сказать не
мог. Но какое у него было лицо! Какое лицо! Я не удержал-
ся от слез.
— Разумеется, это его и убило. В последний раз, когда
я его видел, я так и подумал, что он нездоров, и посоветовал
ему показаться врачу, но он только засмеялся.
— На все воля божья. Думаю, я не встречал больше
людей с такой истерзанной душой, как у Ральфа де Бри-
кассара. В смерти он обретет покой, которого не находил
при жизни.
— А мальчик, Витторио! Какая трагедия!
— Вы думаете? А по-моему, это скорее прекрасно.
Я уверен, Дэн встретил смерть с радостью, не удивительно,
что господь не медлил долее и поспешил принять его в лоно
свое. Да, я скорблю, но не о Дэне. Скорблю о его матери —
вот чьи страдания, должно быть, безмерны! И о его сестре,
о дядьях, о бабушке. Нет, о нем я не скорблю. Преподобный
отец О’Нил всю свою жизнь сохранял едва ли не совершён-
ную чистоту духа и помыслов. Что для него смерть? —
всего лишь вступление в жизнь вечную. Для всех нас этот
переход будет не столь легким.
Из своего отеля Лион послал в Лондон телеграмму, но
она не должна была выдать его гнев, обиду, разочарование.
В ней говорилось только: «Вынужден вернуться в Бонн
буду Лондоне субботу точка почему не сообщила мне люб-
лю. Лион».	•
На столе в его кабинете в Бонне ждало спешное письмо
от Джастины и заказной пакет из Рима, как пояснил секре-
тарь, от поверенных кардинала де Брикассара. Этот пакет
Лион вскрыл первым — и узнал, что, в придачу к прочим
своим многочисленным обязанностям, он, по завещанию
Ральфа де Брикассара, становится директором компании
«Мичар Лимитед». И еще — попечителем Дрохеды. Он был
и раздосадован, и странно растроган — так вот каким
способом кардинал говорит ему, что он, Лион, в конце
концов оправдал надежды и в годы войны кардинал не
напрасно за него молился. Лиону он вручил дальнейшую
судьбу Мэгги О’Нил и ее родных. По крайней мере, так
истолковал это сам Лион: завещание кардинала составлено
было в самых сухих деловых выражениях. Да оно и не
смело быть иным.
589
Он кинул эту бумагу к обычной не секретной коррес-
понденции, требующей немедленного ответа, и распеча-
тал письмо Джастины. Начало холодное, никакого обра-
щения.
«Спасибо за телеграмму. Ты не представляешь, как
я рада, что в последнее время мы оказались оторваны друг
от друга, мне невыносимо было бы, если б ты очутился
рядом. Когда я думала о тебе, у меня была только одна
мысль: как хорошо, что ты ничего не знаешь. Наверно, тебе
трудно это понять, но я просто не могу тебя видеть. На горе
неприятно смотреть, Ливень, и если б ты был свидетелем
моего горя, мне нисколько не полегчало бы. Пожалуй, ты
скажешь — это лишь доказывает, как мало я тебя люблю.
Люби я тебя по-настоящему, меня бы потянуло к тебе, так?
А получается все наоборот.
И потому я предпочитаю, чтобы мы раз и навсегда
с этим покончили. Мне нечего дать тебе, и я ничего не хочу
от тебя. Я усвоила урок, теперь я знаю, как дорог стано-
вится человек, если проведешь рядом с ним двадцать шесть
лет. Я не вынесу, если придется еще раз пережить такое,
а ты ведь сам сказал — помнишь? — или поженимся,
или ничего не будет. Вот я и выбираю — пусть не будет
ничего.
Я получила письмо от матери, старик кардинал умер
через несколько часов после моего отъезда из Дрохеды.
Странно. Оказалось, его смерть — большой удар для мамы.
Она, конечно, ничего не говорит, но я ведь ее знаю. Хоть
убей, не понимаю, почему все вы так его любили — и мама,
и Дэн, и ты. Мне он всегда не нравился, по-моему, он был
невыносимо елейный. И я не собираюсь отказываться от
своего мнения только потому, что он умер.
Ну вот. Вот и все. Я все обдумала, Ливень. Мой выбор
сделан, у нас с тобой ничего больше не будет. Всего наи-
лучшего»
Она подписалась, как всегда, крупно, с нажимом —
«Джастина», письмо написано было новым фломастером,
она так радовалась этому подарку Лиона, орудие как раз по
ней — каждый штрих получается такой густой, четкий,
решительный.
Лион не стал складывать листок и прятать в бумажник,
но и не сжег, а поступил с ним, как со всеми письмами,
не требующими ответа — едва успев дочитать, сунул в
590
электрическую машинку — резалку для ненужных бу-
маг. Он был глубоко несчастен — да, думал он, смерть
Дэна разом все оборвала, никакие чувства в Джастине
уже не проснутся. Несправедливо это. Он так долго
ждал.
На субботу и воскресенье он все же полетел в Лондон,
но не затем, чтобы с ней повидаться, хоть он ее и увидел.
Увидел на сцене, любимой женою Шекспирова мавра.
Дездемоной. Потрясающе. Нет, ничего он не может ей дать,
чего не дала бы сцена, во всяком случае, не теперь. Вот так,
моя умница! Все ицдей на сцене.
Но она не могла все излить на сцене, она была слишком
молода, чтобы сыграть Гекубу. Просто лишь на сцене уда-
валось найти покой и забвение. И она только твердила себе:
все пройдет, время исцеляет все раны,— но не верила в это.
Почему так больно и ничуть не становится легче? Пока Дэн
был жив, она, по правде говоря, не так уж много о нем
думала, когда они не бывали вместе, а ведь с тех пор, как
они выросли и избрали противоположные, в сущности,
призвания, они редко бывали вместе. Но вот его не стало —
и в ее жизни разверзлась пропасть, и ничем никогда эту
зияющую пропасть не заполнить.
Всего мучительней всякий раз спохватываться на не-
вольном порыве, на мысли — не забыть бы рассказать про
это Дэну, вот он посмеется... А так бывает постоянно, и му-
ченье длится, длится без конца. Если бы все, связанное
с его смертью, было не так ужасно, быть может, Джасти-
на оправилась бы скорее, но эти чудовищные несколько
дней никак не тускнели в памяти. Отчаянно не хвата-
ет Дэна, невыносимо опять и опять напоминать себе то,
во что невозможно поверить,— Дэн умер, Дэна не
вернуть.
И еще: конечно же, она слишком мало ему помогала.
Все, кроме нее, видно, думали, что он — совершенство и не
ведает тревог, которые мучают других, но она-то знала, его
преследовали сомнения, он терзался, воображая, будто
ничего он не стоит, не понимал, что видят в нем люди,
кроме красивого лица и ладного тела. Бедный Дэн,
он никак не мог понять, что его любят за доброту и чис-
тоту. Ужасно вспоминать, что ему уже не поможешь —
поздно.
Джастина горевала и о матери. Если смерть Дэна едва
не убила меня, каково же маме? Подумаешь об этом —
591
и хоть кричи, беги на край света от мыслей, от воспомина-
ний. Вставали перед глазами дядья, какие они были в Риме
на посвящении Дэна — прямо раздувались от гордо-
сти, словно голуби дутыши. Вот это хуже всего — видеть
мать и всех дрохедских навсегда безутешными, опустошен-
ными.
Будь честной, Джастина. Если по совести, это ли хуже
всего? Не точит ли тебя куда сильней другое? Никак не
удается отогнать мысли о Лионе, а ведь этим она предает
Дэна. В угоду своим желаниям она отправила Дэна в Гре-
цию одного, а если б поехала с ним, возможно, он остался
бы жив. Да, именно так. Дэн погиб оттого, что она, эгоистка,
поглощена была Лионом. Брата не вернешь, поздно, но если
никогда больше не видеть Лиона, этим можно хоть как-то
искупить свою вину, ради этого стоит терпеть и тоску
и одиночество.
Так проходили недели, месяцы. Год, два года. Дездемо-
на, Офелия, Порция, Клеопатра. С самого начала Джастина
льстила себя надеждой — она держится как надо, ничем не
выдает, что мир ее рухнул; она так тщательно следила за
тем, чтобы говорить, смеяться, общаться с людьми в точно-
сти как раньше. Разве что в одном она переменилась —
стала добрее, чужое горе ранило ее теперь, как свое. Но,
в общем, с виду она осталась все той же прежней Джасти-
ной — легкомысленная, порывистая, дерзкая, независи-
мая, язвительная.
Дважды она пыталась заставить себя съездить в Дрохе-
ду навестить своих; во второй раз даже взяла билет на
самолет. И каждый раз в последнюю минуту что-нибудь
ужасно важное и неотложное мешало поехать, но втайне
она знала: подлинная помеха — сознание вины и трусость.
Нет сил посмотреть в глаза матери, тогда вся горькая прав-
да неминуемо выйдет наружу, и скорее всего — в бурном
взрыве горя, чего она до сих пор умудрялась избежать.
Пускай все в Дрохеде, особенно мама, и впредь утешаются
верой, что хотя бы с нею, Джастиной, все хорошо, что ее
рана все же не опасна. Итак, от Дрохеды лучше держаться
подальше. Много лучше.
Мэгги поймала себя на том, что вздыхает, и подавила
вздох. Если б так не ныли все кости, она оседлала бы ло-
шадь, но сегодня от одной мысли о поездке верхом боль еще
592
усиливается. Как-нибудь в другой раз, когда не так будет
мучить артрит.
Она услышала — подъезжает машина, стучит молоток
у парадной двери — бронзовая голова барана, доносятся
невнятные голоса, голос матери, шаги. Не все ли равно,
ведь это не Джастина.
— Мэгги,— позвала Фиа, выглянув на веранду,— у нас
гость. Может быть, войдешь в комнаты?
У гостя вид весьма достойный, он не первой молодости,
хотя, пожалуй, и моложе, чем кажется. Какой-то ни на кого
не похожий, она таких никогда не встречала, вот только
чувствуется в нем та же сила и уверенность, какой обла-
дал когда-то Ральф. Когда-то. В далекие, невозвратимые
времена.
— Мэгги, это — мистер Лион Хартгейм,— сказала
Фиа, отошла к своему креслу, но не села.
— О! — вырвалось у Мэгги, так странно вдруг увидеть
того, кто занимал когда-то немалое место в письмах Джа-
стины. Но тут же она вспомнила о приличиях: — Пожалуй-
ста, садитесь, мистер Хартгейм.
Он тоже смотрел на нее с изумлением.
— Но вы ничуть не похожи на Джастину,— сказал он
растерянно.
— Да, мы совсем не похожи.— И Мэгги села напротив
него.
— Я вас оставлю, Мэгги, мистер Хартгейм сказал, что
ему надо поговорить с тобой наедине. Когда вам захочется
чаю, позвони,— распорядилась Фиа и вышла.
— Значит, вы и есть друг Джастины из Германии,—
недоуменно сказала Мэгги.
Он достал портсигар.
— Вы позволите?
— Да, конечно.
— Не угодно ли и вам, миссис О’Нил?
— Нет, спасибо. Я не курю.— Она расправила складки
платья па коленях. — Вы так далеко от родины, мистер
Хартгейм. Вас привели в Австралию дела?
Он улыбнулся: что-то она сказала бы, знай она, что он,
в сущности, и есть хозяин Дрохеды. Но он не намерен ей
это говорить, пускай все здесь думают, что их благополучие
зависит от совершенно постороннего человека, которому он
поручил роль посредника.
— Пожалуйста, миссис О’Нил, называйте меня просто
Лион. — Он произнес свое имя почти как Ливень, как звала
его Джастина, и невесело подумал — наверно, эта женщи-
20 К. Маккалоу
593
на не скоро станет так непринужденно к нему обращаться,
она явно не из тех, что чувствуют себя легко с чужими.—
Нет, у меня нету никаких официальных дел в Австралии,
но меня привела сюда очень веская причина. Я хотел ви-
деть вас.
— Меня?! — изумилась Мэгги. И, словно чтобы скрыть
смущение, тотчас заговорила о другом: — Мои братья часто
вас вспоминают. Вы были так добры к ним, когда они при-
езжали в Рим на посвящение Дэна.— Имя Дэна прозвучало
естественно, без надрыва, словно она нередко его произно-
сила.— Надеюсь, вы погостите у нас несколько дней и по-
видаетесь с ними.
— Охотно, миссис О’Нил,— с легкостью согласил-
ся он.
Встреча оборачивалась как-то неожиданно, Мэгги по-
чувствовала себя неловко: чужой человек прямо говорит,
что явился за двенадцать тысяч миль только ради того,
чтобы повидаться с ней, и, однако, не торопится объяснить,
зачем это ему понадобилось. В конце концов он, пожалуй,
даже ничего, но почему-то перед ним немного робеешь.
Быть может, он вывел ее из равновесия просто оттого, что
она таких никогда еще не встречала. Внезапно Джастина
представилась ей в совершенно новом свете — ее дочь
запросто водит знакомство с такими людьми, как этот Лион
Мёрлинг Хартгейм! Впервые Мэгги наконец подумала
о Джастине как о равной.
Хоть она и немолода, и совсем седая, а все еще очень
красива, думал Лион, встречая ее вежливо-внимательный
взгляд; и все же странно, до чего не похожа на Джастину,
вот Дэн — тот был вылитый кардинал де Брикассар! Как
ей, должно быть, одиноко! И все же ее не так жаль, как
Джастину: она явно сумела вновь обрести некоторое ду-
шевное равновесие.
— Что Джастина? — спросила Мэгги.
Он пожал плечами.
— К сожалению, не знаю. В последний раз мы виделись
еще до гибели Дэна.
Мэгги ничем не показала, что удивлена.
— Я и сама после похорон Дэна ее не видела.— Она
вздохнула.— Я все надеялась, что она приедет домой, но
похоже, она никогда уже не вернется.
Он пробормотал что-то невнятно-утешительное, но Мэг-
ги словно не услышала, продолжала говорить, но как-то по-
другому, будто не ему, а самой себе:
— Дрохеда теперь точно приют для престарелых. Нам
594
нужна молодежь, а молодых только и осталась одна Джа-
стина.
Жалости как не бывало, Лион порывисто наклонился
к Мэгги, глаза его блеснули.
— Вы говорите о ней так, будто она принадлежит
Дрохеде,— сказал он резко. — Предупреждаю вас, миссис
О'Нил, вы ошибаетесь!
— Какое у вас право судить, что такое Джастина и где
ей место? — вспылила Мэгги.— Вы же сами сказали, что
видели ее в последний раз, еще когда жив был Дэн, с тех
пор два года прошло!
— Да, правда, прошло два года. — Он заговорил мягче,
заново ощутив, во что, должно быть, превратилась ее
жизнь.— Вы мужественно переносите свое горе, миссис
О’Нил.
— Вот как? — Она силилась улыбнуться, по-прежнему
глядя ему прямо в глаза.
Вдруг ему стало понятней, что, должно быть, нашел
в ней кардинал Ральф, почему так ее любил. В Джасти-
не этого нет, но и он ведь не Ральф, он ищет совсем дру-
гого.
— Да, вы мужественно все это переносите,— повторил
он.
Она мгновенно уловила скрытый смысл его слов,
болезненно поморщилась. Спросила дрогнувшим голо-
сом:
— Откуда вы знаете про Дэна и Ральфа?
— Догадался. Не беспокойтесь, миссис О’Нил, больше
никто ничего не знает. Я догадался потому, что знал карди-
нала очень давно, задолго до знакомства с Дэном. В Риме
все думали, что кардинал — ваш брат, дядя Дэна, но Джа-
стина раскрыла мне глаза в первый же день, когда я ее
встретил.
— Джастина? — вскрикнула Мэгги. — Только не Джа-
стина!
Она яростно ударила себя кулаком по колену, Лион
наклонился, перехватил ее руку.
— Нет-нет, миссис О’Нил! Джастина понятия ни о чем
не имеет, и дай бог, чтобы она никогда не узнала правду!
Поверьте, это была просто нечаянная обмолвка.
— Вы уверены?
— Клянусь.
— Тогда объясните, ради всего святого, почему она не
едет домой? Почему избегает меня? Неужели ей так невы-
носимо меня видеть?
20 ♦	595
Не только слова, но и смертельная тоска в ее голосе
открыли ему, какой пыткой было для нее, что дочь за эти
два года ни разу ее не навестила. Задача, что привела его
сюда, казалась уже не столь важной, появилась другая:
успокоить страхи матери.
— Это моя вина,— решительно сказал он.
— Ваша? — с недоумением переспросила Мэгги.
— Джастина собиралась поехать с Дэном в Грецию
и убеждена, что если бы поехала, Дэн остался бы жив.
— Чепуха! — сказала Мэгги.
— Вот именно. Нам с вами совершенно ясно, что
это чепуха, а ей — нет. И только вы можете ей это объяс-
нить.
— Я? Вы не понимаете, мистер Хартгейм. Джастина
никогда, за всю свою жизнь, не прислушивалась к моим
словам. В прежние времена я еще могла хоть как-то на нее
повлиять, но теперь об этом и думать нечего. Она даже
видеть меня не желает.
Это прозвучало безнадежно, но не униженно.
— Я попалась в ту же ловушку, что и моя мать,—
просто, почти сухо продолжала Мэгги.— Дрохеда — это
вся моя жизнь... этот дом, книги... Здесь я нужна, здесь
в моем существовании еще есть какой-то смысл. Здесь
люди, для которых я — опора. Моим детям я никогда не
была опорой. Никогда.
— Вы неправы, миссис О’Нил, будь это правдой, Джа-
стина преспокойно, безо всяких угрызений совести, могла
бы приехать домой. Вы недооцениваете ее любовь к вам.
Я сказал, что Джастина теперь мучается угрызениями
совести по моей вине, это из-за меня она осталась в Лондо-
не, она хотела быть со мной. Но терзается она из-за вас, а не
из-за меня.
От Мэгги дохнуло холодом.
— Она не имеет права терзаться из-за меня! Пускай
страдает за себя, если не может иначе, но не за меня! Толь-
ко не за меня!
— Значит, вы мне верите, что она понятия не имела
о Дэне и кардинале?
Ожесточение Мэгги схлынуло, словно он напомнил,
что тут еще многое поставлено на карту, о чем она поза-
была.
— Да,— ответила она,— я вам верю.
— Я приехал к вам потому, что Джастина нуждается
в вашей помощи, но не может вас об этом просить,— ска-
зал Лион.— Вы должны ее убедить, что надо опять жить
596
настоящей полной жизнью... и не в Дрохеде, у Джасти-
ны своя, отдельная жизнь, с Дрохедой никак не связан-
ная.
Он откинулся в кресле, заложил ногу на ногу, снова
закурил.
— Джастина сейчас носит некую власяницу, казнит
себя и кается в несуществующих грехах. Только вы одна
и можете ей это растолковать. Но предупреждаю вас, если
вы решите раскрыть ей глаза, она уже не вернется домой,
а вот если станет продолжать в том же духе, так, пожалуй,
вернется навсегда.
Лион чуть помолчал.
— Для женщины с ее характером сцена — еще не все,
и уже недалек тот день, когда она это поймет. Ей станут
нужны близкие люди, и придется выбирать: либо родные
и Дрохеда, либо я.— Он улыбнулся, глядя на Мэгги все
понимающими глазами.— Но только близкие люди — это
для Джастины тоже недостаточно. Если она выберет меня,
она может сохранить и сцену, и вот этого преимущества
Дрохеда ей не даст. — Теперь он смотрел на Мэгги сурово,
как на противника.— Я приехал просить вас постарать-
ся, чтобы она выбрала меня. Возможно, мои слова пока-
жутся жестокими, но мне она гораздо нужнее, чем
вам.
Но и к Мэгги вернулась обычная твердость.
— Дрохеда тоже не такой плохой выбор,— возразила
она.— Вы говорите так, будто на этом для Джастины все
кончится, но вы сильно ошибаетесь. Она и сцену сможет
сохранить. У нас тут есть отличная любительская труппа.
Даже если Джастина выйдет замуж за Боя Кинга — мы
с его дедом много лет на это надеемся, — пока она будет
в разъездах, о ее детях позаботятся не хуже, чем если бы
она вышла за вас. Здесь ее родной дом! Наша здешняя
жизнь ей знакома и понятна. Если она выберет Дрохеду,
так не вслепую, а прекрасно зная, что ее ждет. А можете
ли вы сказать то же самое о жизни, которая ждет ее с
вами?
— Нет,— невозмутимо ответил Лион.— Но Джастина
среди неожиданностей как рыба в воде. В Дрохеде она
задохнется от однообразия.
— Вы хотите сказать, что здесь она будет несчастна.
— Нет, не совсем. Я не сомневаюсь — если она решит
вернуться и выйдет за этого Боя Кинга... кстати, кто он
такой?
— Наследник соседнего имения, Бугелы, друг детства
597
Джастины, но хотел бы стать не только другом. Его дед
желает этого брака, так сказать, из династических сообра-
жений, а я - потому что, на мой взгляд, именно это
Джастине и нужно.
— Понимаю. Что ж, если она вернется сюда и выйдет за
Боя Кинга, она научится быть счастливой. Но ведь и
счастье относительно. Едва ли та жизнь принесет ей такое
удовлетворение, какое она нашла бы со мной. Потому что
Джастина любит не Боя Кинга, миссис О’Нил, она любит
меня.
— Тогда она выбрала очень странный способ доказы-
вать свою любовь,— заметила Мэгги и позвонила, чтобы по-
дали чай.— И потом, мистер Хартгейм, я уже говорила, вы
переоцениваете мое влияние на дочь. Джастина никогда
ни в грош не ставила мои слова и тем более — мои же-
лания.
— Вы умная женщина,— сказал Лион.— Вы и сами
знаете, что можете повлиять на нее, если захотите. Един-
ственная моя просьба — подумайте о том, что я сказал. Не
торопитесь, время терпит, и я тоже человек терпеливый
и умею ждать.
— Тогда вы просто музейная редкость,— улыбнулась
Мэгги.
Больше ни он, ни она об этом не заговорили. Хартгейм
провел в Дрохеде неделю и все время держался просто как
гость, хотя Мэгги чувствовала — он старается, чтобы она
поняла, что он за человек. Братьям он очень по душе, это
ясно — едва на выгонах прослышали о его приезде, все они
собрались на Главной усадьбе и оставались дома, пока он не
уехал обратно в Германию.
И Фионе он тоже по душе; глаза отказываются ей
служить, и она больше не ведет отчетность Дрохеды, но ум
у нее по-прежнему ясный, ни намека на дряхлость. Ми-
нувшей зимой, достигнув глубокой старости, умерла во сне
миссис Смит — и, не желая навязать Минни и Кэт, тоже
далеко не молоденьким, но еще полным сил, новую эко-
номку, Фиа передала дочери все книги и счета, а сама
довольно успешно стала справляться с обязанностями мис-
сис Смит. Не кто-нибудь, а Фиа первая поняла, что Лион —
свидетель той жизни Дэна, которая была неведома никому
из дрохедских, и попросила рассказать про эти последние
годы. Лион охотно согласился и очень быстро увидел, что
обитатели Дрохеды вовсе не избегают говорить о Дэне,
напротив, рады услышать каждый новый рассказ о нем,
каждую мелочь.
598
А Мэгги, сохраняя маску учтивости, не могла забыть
о том, что сказал ей Лион, ее преследовал предложенный
им выбор. Она давно уже потеряла всякую надежду на то,
что Джастина вернется — и вдруг он почти поручился за
такую возможность и даже признал, что Джастина может
быть здесь счастливой. И еще за одно она безмерно ему
благодарна: он избавил ее от вечного неотвязного страха,
что Джастина каким-то образом узнала, кем приходился
Дэну Ральф.
Но что до брака с Лионом... непонятно, как подтолкнуть
Джастину на то, чего она, судя по всему, не желает. Или
сама она, Мэгги, не желает понять, как это сделать? Теперь
уже она никак не против него, но, разумеется, его счастье
не так ей дорого, как благополучие дочери и всех дрохед-
ских и самой Дрохеды. Главное — так ли необходим этот
Лион для будущего счастья Джастины? Хоть он и заявил,
будто Джастина его любит, Мэгги что-то не припоминала
ни единого слова дочери, из которого можно бы понять,
что Лион так же много значит для нее, как значил когда-то
Ральф для Мэгги.
— Надо полагать, рано или поздно вы с Джастиной
увидитесь,— сказала она Лиону, отвозя его в аэропорт.—
Я предпочла бы, чтобы вы не говорили ей об этой вашей
поездке в Дрохеду.
— Как вам угодно. Я только прошу вас, подумайте
о том, что я тогда сказал, и не торопитесь.
Но, повторяя эту свою просьбу, он невольно почувство-
вал, что Мэгги извлекла из его приезда много больше, чем
он сам.
В середине апреля, когда минуло два с половиной года
после смерти Дэна, Джастину охватило неодолимое жела-
ние увидеть что-то еще, кроме бесконечных городских улиц
и угрюмых бесчисленных толп. В ясный день, когда солнце
еще не грело, но в воздухе ласково повеяло весной, камен-
ный центр Лондона вдруг стал невыносим. И она отправи-
лась на метро в Кью-Гарденс, очень довольная тем, что
нынче вторник и парк будет почти безлюден. В этот вечер
она не играет, незачем бояться усталости и можно бродить
по глухим тропинкам, пока держат ноги.
Разумеется, парк был ей хорошо знаком. Всякого, кто
приехал из Дрохеды, Лондон радует своими великолепны-
ми цветниками и клумбами, но Кью-Гарденс — парк со-
всем особенный. Прежде она с апреля по октябрь ходила
сюда постоянно, ведь что ни месяц тут можно любоваться
иными цветами.
599
Середина апреля — ее любимая пора: время желтых
нарциссов и азалий, и все деревья тоже в цвету. И есть там
один уголок, милей и уютней которого, пожалуй, не много
найдется на свете,— здесь Джастина уселась прямо на еще
не просохшей земле, чтобы в одиночестве наглядеться на
всю эту прелесть. Сколько хватает глаз, тянется сплошной
ковер золотистых нарциссов; посередине этой массы кива-
ющих желтых колокольчиков высится миндальное дерево,
ветви его отяжелели от цветов и плавными изгибами кло-
нятся к земле, словно белые водопады цветенья, изящные
и недвижные, как на японской картине. Покой. Так
трудно его найти,
Она запрокинула голову, пытаясь запечатлеть в памяти
совершенную красоту цветущего миндаля среди зыблюще-
гося золотого моря, и вдруг картину нарушило нечто
далеко не столь прекрасное. Не кто иной как Лион Мёрлинг
Хартгейм собственной персоной осторожно шагает меж
нарциссов, коренастую фигуру защищает от холодного
ветерка неизбежное немецкое кожаное пальто, солнце от-
свечивает в посеребренных сединой волосах.
— Ты застудишь почки,— сказал он, снял пальто и рас-
стелил на земле подкладкой кверху, так, чтобы они оба
могли сесть.
— Как ты меня отыскал? — спросила Джастина, пе-
редвигаясь на край, подбитый коричневым шел-
ком.
— Миссис Келли сказала мне, что ты поехала сюда.
Остальное несложно. Шел, шел — и нашел.
— И воображал, наверно, что я одурею от радости
и кинусь тебе на шею?
— Ну и как? Рада?
— Верен себе — вечно отвечаешь вопросом на вопрос.
Нет, я не рада тебя видеть, Ливень. Я думала, что сумею от
тебя отделаться.
— Не так-то просто отделаться от хорошего человека.
Как ты живешь?
— Нормально.
— Оправилась от всего, что было?
— Нет.
— Что ж, этого следовало ждать. Но я начал пони-
мать, что, раз уж ты от меня отказалась, гордость нипочем
не позволит тебе сделать первый шаг к примирению. А у
меня, herzchen, хватает мудрости понять, что гордость —
не лучший спутник одинокой жизни.
— Не воображай, будто ты выставишь ее за дверь
600
и займешь ее место, Лион, предупреждаю, в качестве спут-
ника жизни ты мне не нужен.
— Ты мне тоже больше не нужна в этом качестве.
Этот мгновенный, без запинки, ответ раздосадо-
вал Джастину, но она изобразила на лице облегче-
ние.
— Честно?
— А иначе неужели, по-твоему, я вытерпел бы такую
долгую разлуку с тобой? В этом смысле ты была для ме-
ня временным увлечением, но я по-прежнему дорожу
твоей дружбой, и мне тебя не хватало как близкого
Друга.
— Ох, Ливень, и мне тоже!
— Вот и хорошо. Значит, как друга ты меня принима-
ешь?
— Конечно!
Он откинулся на пальто, заложил руки за голову,
лениво улыбнулся Джастине.
— Сколько тебе лет, тридцать? В этом несуразном
костюме ты больше похожа на девчонку. Может быть,
для чего другого я тебе и не нужен, Джастина, но уж как
судья и советник по части уменья одеваться просто необ-
ходим.
Она засмеялась.
— Признаться, в те времена, когда ты в любую минуту
мог ко мне как с неба свалиться, я больше следила за своей
наружностью. Но если мне тридцать, так и ты уже не юно-
ша, тебе, должно быть, все сорок, не меньше. Теперь
разница уже не кажется такой огромной, правда? А ты
похудел. Ты здоров, Лион?
— Я ведь не был толстым, только плотным, потому от
вечного сиденья за письменным столом и не раздался
вширь, а, наоборот, усох.
Джастина тоже улеглась на пальто, повернулась
на живот, с улыбкой совсем близко заглянула ему в
лицо.
— Как славно опять тебя видеть, Ливень! Ты один
умеешь не давать мне потачки.
— Бедная ты, бедная. Кстати, ты ведь теперь богатая
женщина?
— Деньгами? — Джастина кивнула. — Странно, что
кардинал де Брикассар оставил свои деньги мне. То есть он
все завещал нам поровну, мне и Дэну, но ведь по закону
я единственная наследница Дэна.— Невольная судорога
исказила ее лицо. Она поспешно отвернулась и сделала вид,
601
будто разглядывает какой-то единственный нарцисс в золо-
тистом море, пока не почувствовала, что опять сумеет
сладить со своим голосом. — Знаешь, Ливень, я дорого бы
дала, чтоб понять, что связывало этого кардинала с нашей
семьей. Кто он нам был, друг, и только? Тут что-то зага-
дочное, больше, чем простая дружба. А что — не знаю.
Очень хотелось бы знать.
— Незачем.— Лион поднялся, протянул ей руку.—
Идем, herzchen, я угощу тебя ужином в любом месте, где,
по-твоему, достаточно любопытных глаз заметят, что некая
рыжая австралийская актриса и некий германский
министр заключили мир. Моя репутация шалопая и дон-
жуана сильно пострадала с тех пор, как ты дала мне от-
ставку.
— Полегче на поворотах, мой друг. Меня больше не
называют рыжей австралийской актрисой, теперь, когда
я создала незабываемый образ Клеопатры, я — роскошная,
великолепная английская актриса с тициановскими воло-
сами. Или, может быть, вам не известно, сэр, что критики
именуют меня самой экзотической Клеопатрой за послед-
ние десятилетия?
И она расправила плечи, угловато согнула руку, вы-
ставив кисти, точь-в-точь изображение на египетских фрес-
ках.
Глаза Лиона весело блеснули.
— Экзотической? — с сомнением переспросил он.
— Да, экзотической! — решительно подтвердила Джа-
стина.
Кардинала Витторио уже не было в живых, и Лион
теперь не так часто бывал в Риме. Вместо этого он ездил
в Лондон. Поначалу Джастина была в восторге и ничего не
загадывала сверх предложенной им дружбы, но проходили
месяцы, Лион ни словом, ни взглядом не напоминал о бы-
лых отношениях, и ей понемногу становилось досадно,
а чем дальше, тем сильней не по себе. Опять и опять она
уверяла себя, что и не думает начинать все сначала — нет,
с этим покончено, ничего такого она вовсе не желает. И она
не впускала в сознание образ того, другого Лиона, так
успешно забытый, что он возникал снова только в преда-
тельских снах.
Первые месяцы после гибели Дэна были ужасны,
тянуло кинуться к Лиону, ощутить его рядом телом и ду-
шой, ведь только позволить — и он будет с нею, и так
602
трудно противиться этой тяге. Но не могла она позволить,
позвать: заслоняя его лицо, перед нею стояло лицо Дэна.
Нет, это было правильно — отказаться от него, бороться
с собою, затоптать в себе каждую искорку влечения к нему.
Время шло, и казалось — он навсегда ушел из ее жизни
и тело ее погрузилось в какое-то оцепенение, в спячку, а ум
послушно все позабыл.
Но теперь, когда Лион вернулся, становилось день ото
дня трудней. Джастину так и подмывало спросить: помнит
ли он все, что было между ними... неужели он мог забыть?!
Она-то, разумеется, со всякими этими чувствами покончи-
ла, но приятно было бы узнать, что он — не покончил;
понятно, при условии, что «эти чувства» означают для него
Джастину, и только Джастину.
И все это завиралыцина. Ничуть не похоже, чтобы душу
или тело Лиона иссушала безответная любовь, и он не
проявляет ни малейшего желания воскресить прошлое. Он
хотел ее дружбы, радуется, что они опять друзья. Вот
и прекрасно! Она и сама этого хотела. Только... неужели он
мог забыть? Нет, невозможно... но, черт его побери, вдруг
он и вправду забыл!
В тот вечер, когда мысли Джастины приняли такой
оборот, она играла леди Макбет как-то особенно яростно,
совсем не похоже на обычную свою трактовку этой роли.
Потом провела почти бессонную ночь, а наутро пришло
письмо от матери, и у нее стало совсем смутно и неспокойно
на душе.
Мэгги теперь писала не часто, долгая разлука сказалась
на них обеих, а уж если приходили письма, то какие-то
безжизненные, натянутые. А это было совсем другое, в нем
слышался голос надвигающейся старости, сквозь ничего не
значащие фразы, будто вершина айсберга, проступили на
поверхность два-три слова глубоко скрытой усталости.
Джастине это очень не понравилось. Старость. Мама —
и старость?!
Что же там происходит, в Дрохеде? Может быть, мама
старается скрыть какое-то несчастье? Может быть, больна
бабушка? Или кто-то из дядей? Или, не ровен час, сама же
мама? Вот уже три года она никого из них не видела, с ней-
то, с Джастиной О’Нил, за это время ничего не случилось,
а там, у них — мало ли что могло случиться за три года!
У нее жизнь скучная, однообразная, но это совсем не зна-
чит, что и у других все застыло на месте и ничего не
меняется.
Вечер у Джастины свободный, и «Макбета» в этом
603
сезоне надо будет играть еще только один раз. День тянется
нескончаемо, вечером предстоит ужин с Лионом, но и это
сегодня не радует. Эта наша дружба выдохлась, бессмыс-
ленно все и ни к чему, думала Джастина, натягивая на себя
платье того самого оранжевого цвета, который Лион тер-
петь не мог. Старый брюзга с допотопными вкусами! Мало
ли что ему там не нравится, пускай терпит ее такую, какая
есть. Джастина взбила оборки на низком корсаже, обтя-
нувшем мальчишески худощавый торс, встретилась взгля-
дом со своим отражением в зеркале и сердито усмехнулась.
Подумаешь, буря в стакане воды! Ведешь себя как пус-
тейшая дамочка, сама же эту породу больше всего прези-
раешь. Должно быть, все очень просто. Выдохлась, надо
встряхнуться, переменить обстановку. Слава богу,
моей леди Макбет скоро конец. Но что же все-таки с
мамой?!
Лион все больше времени проводит в Лондоне, только
диву даешься, с какой легкостью он носится из Бонна
в Лондон и обратно. Конечно, если в твоем распоряжении
личный самолет, это упрощает дело, но все-таки, наверно,
утомительно.
— Чего ради ты так часто приезжаешь со мной пови-
даться? — ни с того ни с сего спросила она.— Газетные
сплетники всей Европы тобой за это восхищаются, а я,
признаться, начинаю подозревать, что я для тебя просто
предлог бывать почаще в Лондоне.
— Это верно, иногда я пользуюсь тобой как ширмой,—
преспокойно согласился Лион.— По правде сказать, благо-
даря тебе я давно уже кое-кому втирал очки. Но встречать-
ся с тобой не такой тяжелый труд, ведь это мне приятно.—
Темные глаза его пытливо смотрели в лицо Джастине.—
Ты сегодня какая-то очень тихая, herzchen. Тебя что-то
тревожит?
— Да нет, не очень.— Джастина поковыряла ложкой
сладкое и отодвинула, не притронувшись.— Так только,
пустяк, глупость. Мы с мамой больше не переписываемся
раз в неделю... так давно не видались, что и писать друг
другу уже не о чем... но сегодня от нее пришло какое-то
странное письмо. Совсем на нее не похожее.
Сердце у него упало; что и говорить, Мэгги долго
думала, но чутье подсказывает ему — она начинает дей-
ствовать, и первый ход не в его пользу. Она решила отыг-
рать дочь, вернуть ее, чтобы Дрохеда не осталась без
наследника.
Он потянулся через стол, взял Джастину за руку;
604
к зрелости она стала красивее, подумал он, несмотря на это
ужасное платье. На лице уже чуть-чуть намечаются мор-
щинки и придают этому лицу озорного мальчишки достоин-
ство, которого прежде так не хватало, выдают своеобразный
и сильный характер,— характера-то и прежде, конечно,
было не занимать. Но подлинная ли это, глубинная
зрелость или только видимость? Вот в чем главная
беда с Джастиной, сама она даже не желает заглянуть
вглубь.
— Твоей матери очень одиноко, herzchen,— сказал он,
сжигая свои корабли. Значит, вот чего хочет Мэгги, так
может ли он и дальше считать ее неправой, а правым себя?
Она — мать, уж наверно она лучше знает собственную
дочь.
— Да, пожалуй.— Джастина нахмурилась.— Но у ме-
ня такое чувство, что тут еще что-то кроется. Ведь ей,
должно быть, многие годы жилось очень одиноко, почему
же вдруг возникло что-то новое? Я никак не пойму, в чем
тут дело, Ливень, может быть, от этого мне особенно тре-
вожно.
— Мне кажется, ты забываешь,— она ведь стареет.
Должно быть, для нее становится мучительно многое, с чем
она раньше справлялась без особого труда. — Взгляд Лиона
вдруг стал отрешенным, словно он напряженно, сосредото-
ченно думал совсем не о том, что говорил.— Джастина, три
года назад она потеряла единственного сына. Ты думаешь,
время лечит? А по-моему, чем дальше, тем больней. Она
потеряла его, а теперь наверняка думает, что и ты для нее
потеряна. Ты ведь даже ни разу не съездила повидаться
с ней.
Джастина зажмурилась.
— Я поеду, Ливень, поеду! Честное слово, поеду,
и очень скоро! Конечно, ты прав, ты всегда прав. Никогда
не думала, что заскучаю по Дрохеде, а последнее время что-
то стала думать о ней с нежностью. Как будто и правда
я с ней кровно связана.
Лион вдруг посмотрел на часы, хмуро улыбнулся.
— Извини, пожалуйста, herzchen, но сегодня я тоже
воспользовался тобой как ширмой. Мне очень неприятно,
что я не могу проводить тебя до дому, но меньше чем через
час надо встретиться с неким весьма важным деятелем
в одном сверхсекретном месте, и поехать туда придется на
своей машине, за рулем которой сидит трижды проверен-
ный сверхнадежный Фриц.
— Сверхтаинственный Лион! — весело поддразнила
605
Джастина, стараясь не выдать, что огорчена. — Теперь
понятно, почему вдруг мне надо кататься на такси! Меня-то
вполне можно доверить и таксисту, а вот судьбы Общего
рынка — ни в коем случае, так, что ли? Ладно, не нужны
мне ни такси, ни твой трижды проверенный Фриц, вот
возьму и поеду просто на метро. Время еще детское.— Она
подняла безучастную руку Лиона, прижалась к ней щекой
и вдруг поцеловала.— Ох, Лион, не знаю, что бы я без тебя
делала!
Лион сунул руку в карман, поднялся, повернул-
ся и другой рукой отодвинул стул Джастины, давая ей
встать.
— Я тебе друг,— сказал он.— На то и друзья, чтоб без
них нельзя было обойтись.
Но едва они расстались, по дороге Джастина вновь
невесело задумалась, и озабоченность эта быстро перешла
в совершенное уныние. Сегодня впервые он заговорил
о чем-то более или менее личном — и разговор свелся
к тому, что, по его мнению, ее мать страшно одинока, старе-
ет, и Джастине надо бы поехать домой. Навестить маму,
сказал он, а на самом деле, кажется, считает, что надо
вернуться совсем. А значит, какие там чувства он ни питал
к ней в прошлом, они и впрямь — прошлое,«и у него нет
никакой охоты все это воскрешать.
Прежде ей и в мысль не приходило, что она могла стать
для него докукой и помехой, частицей прошлого, которую
он не прочь бы похоронить в благопристойной безвестности
где-нибудь в Дрохеде или вроде того,— а вдруг?.. Но тогда
зачем девять месяцев назад он опять вошел в ее жизнь?
Пожалел ее? Или считал, будто он ей чем-то обязан? Или
решил, что в память Дэна надо как-то подтолкнуть ее к ма-
тери? Он ведь очень любил Дэна, и как знать, о чем они
говорили во время тех долгих встреч в Риме, когда ее с ни-
ми не было? Может быть, Дэн просил Лиона о ней заботить-
ся, вот он и заботится. Выждал для верности, чтоб быть
спокойным, что она не выставит его за дверь, и опять за-
явился, чтобы исполнить то, что он там пообещал Дэну. Да,
очень похоже на правду. Ясно же, он больше ее не любит.
Чем бы она его прежде ни привлекала, давным-давно всему
пришел конец; и потом, она ведь чудовищно с ним обраща-
лась. Сама виновата, больше никто!
От этой мысли она горько расплакалась, потом кое-как
совладала с собой — хватит дурака валять! — долго воро-
чалась с боку на бок и взбивала подушку в напрасных
попытках заснуть, потом отчаялась, попробовала, лежа
606
в постели, читать какую-то пьесу. Через несколько страниц
слова предательски слились, поплыли перед глазами, и как
ни пыталась Джастина, прибегая к старой, привычной
уловке, загнать отчаяние в самый дальний угол сознания,
оно все-таки обрушилось на нее всей тяжестью. Наконец,
когда в окна просочился поздний, мутный лондонский
рассвет, она подсела к письменному столу; зябко, вдалеке
на улицах рычат моторы, тянет сыростью, во рту горечь.
И вдруг подумалось: а ведь Дрохеда — это чудесно!
Чистейший воздух, тишина, которую нарушают только
голоса природы. Покой.
Она взяла один из своих фломастеров и принялась за
письмо к матери, и, пока писала, слезы высохли.
«Я все-таки надеюсь, что ты понимаешь, почему пос-
ле смерти Дэна я ни разу не была дома,— писала она.—
Но что бы ты обо мне ни думала, я знаю, ты будешь
довольна, что я собираюсь раз и навсегда исправить
ошибку.
Да, вот именно. Я возвращаюсь домой совсем, мама. Ты
была права, пришло время, когда я затосковала по Дрохеде.
Порезвилась, попрыгала и увидела — пустое это и мне ни
к чему. Что же, так весь век и мотаться по сцене? А кроме
сцены, тут для меня и вовсе ничего нет. Хочется чего-то
верного, надежного, неизменного, все это воплощено в Дро-
хеде, и потому я возвращаюсь домой. Хватит с меня
воздушных замков. Как знать, может, я выйду замуж за
Боя Кинга, если он еще не раздумал, и, наконец, сделаю
в жизни что-то полезное, к примеру, нарожаю новых фер-
меров для нашей Северо-западной равнины. Я устала,
мама, так устала, сама не знаю, что говорю, и нет у меня сил
выложить на бумаге все, что чувствую.
Ладно, попытаюсь справиться с этим в другой раз.
С леди Макбет покончено, роль на будущий сезон у меня
еще не подобрана, и я никого в театре не подведу, если
теперь откланяюсь. В Лондоне актрис хоть пруд пруди,
Клайд в два счета найдет мне замену, а тебе ведь некем
меня заменить, правда? Извини, что мне понадобился
тридцать один год жизни, чтобы это понять.
Пожалуй, до меня и посейчас еще не дошло бы, если б не
помог Лион, но он умница, весьма проницательный малый.
Хоть он с тобой и не знаком, но, похоже, понимает тебя
куда лучше, чем я. Правда, говорят, со стороны виднее. Во
всяком случае, он со стороны отлично все видит. Мне он
опротивел, вечно следит за мной со своих олимпийских
607
высот. Наверно, воображает, будто это его долг перед Дэ-
ном, или что-то такое ему обещал, каждый раз сваливается
ко мне как снег на голову, надоело; хотя в конце кон-
цов я поняла, что это я ему надоела. А если я благопо-
лучно вернусь в Дрохеду, все его долги и обещания отме-
няются, правда? По крайней мере, пускай спасибо скажет,
что ему не придется больше летать из-за меня в Лон-
дон.
Как только улажу тут все дела, напишу, когда меня
ждать. А пока не забывай, что я хоть и по-своему, не по-
людски, тебя люблю».
Она подписалась, против обыкновения, не размаши-
сто, почти так же аккуратно подписывались когда-то обя-
зательные послания домой под орлиным взором суровой
монахини. Джастина сложила листки, сунула в кон-
верт авиапочты, надписала адрес. И по дороге в театр*
где вечером в последний раз играли «Макбета», ото-
слала.
И сразу же начала готовиться к отъезду. Клайд, услы-
хав такую новость, разогорчился до того, что закатил
настоящую истерику, от которой Джастину бросило в
дрожь, однако наутро круто переменил фронт и ворчливо,
но добродушно сдался. Переуступить квартиру, которую
она снимала близ Черинг-Кросс, оказалось проще просто-
го — квартал модный, охотников сразу нашлось множе-
ство, телефон звонил каждые пять минут, и под конец
Джастина просто переложила трубку с рычага на стол.
Миссис Келли, которая прибирала квартирку с тех давних
времен, когда Джастина только-только поселилась в Лон-
доне, грустно бродила среди хаоса ящиков и стру-
жек, оплакивая свою судьбу, и украдкой опять клала
трубку на рычаг в робкой надежде: вдруг позвонит кто-
нибудь, кого Джастина слушается, и уговорит ее ос-
таться.
И среди всей этой суматохи действительно позвонил
некто, кого Джастина слушалась, но не затем, чтобы уго-
ворить ее остаться; Лион даже не знал, что она уезжа-
ет. Он только попросил ее взять на себя обязанности
хозяйки, он дает у себя в доме на Парк-лейн званый
ужин.
— Какой дом на Парк-лейн? — изумилась Джастина.
— Видишь ли, Англия все деятельней участвует в Ев-
ропейском экономическом сообществе. И я провожу здесь
столько времени, что удобней обзавестись в Лондоне ка-
608
ким-то pied-a-terre *, вот я и снял дом на Парк-лейн,—
объяснил Лион.
— Вот негодяй! Какого же черта ты секретничал?
И давно у тебя этот дом?
— Около месяца.
— И ты мне в тот раз загадывал какие-то дурацкие
загадки и ничего не сказал?! Черт тебя возьми совсем! —
Она даже запиналась от злости.
— Я хотел тебе сказать, но уж очень забавно ты
вообразила, что я все время летаю взад-вперед, слишком
велик был соблазн еще немножко поводить тебя за нос.—
В голосе Лиона слышался смех.
— Убить тебя мало! — сквозь зубы процедила Джасти-
на, на глаза ее навернулись слезы.
— Нет-нет, herzchen! Пожалуйста, не сердись! Помоги
мне принять гостей и осматривай мое новое жилище, сколь-
ко душе угодно.
— Ну, конечно, самый подходящий случай — в сопро-
вождении тысячи других гостей! Ты что, боишься остаться
со мной вдвоем? Кого ты, собственно, опасаешься, себя или
меня?
— Ты будешь не гостья,— ответил он на первую поло-
вину ее гневной речи.— Ты будешь хозяйка, это совсем не
одно и то же. Так поможешь мне?
Тыльной стороной кисти Джастина утерла слезы.
— Ладно,— буркнула она в трубку.
Они никак не ждали, что будет так хорошо и весело: дом
оказался просто прелесть, а сам Лион в наилучшем настро-
ении, которым поневоле заразилась и Джастина. Она
явилась в подобающем случаю, хотя, на его вкус, немного
слишком ярком наряде, и в первую секунду он невольно
поморщился, поглядев на это ослепительно розовое шелко-
вое платье, но тотчас взял ее под руку и до появления гос-
тей провел по всему дому. И потом целый вечер был безуп-
речен, на глазах у всех держался с нею так естественно,
непринужденно, что она чувствовала себя и нужной и же-
ланной. Гости сплошь были важные персоны, ей даже не
хотелось думать о том, какие политические решения долж-
ны принимать эти люди. Самые заурядные люди. Тем
хуже.
— Это бы еще ничего, будь хоть в одном из них какая-то
искра, что-то от значительной личности,— сказала Джасти-
на Лиону, когда все разошлись; она рада была случаю
1 Пристанище (фр.).
609
побыть с ним вдвоем и только спрашивала себя, скоро ли он
отправит ее восвояси.— Знаешь, как в Наполеоне или
Черчилле. Если уж человек стал государственным деяте-
лем, наверно, не вредно считать себя избранником судьбы.
А ты веришь, что ты избранник судьбы?
Лион поморщился.
— Хорошо бы немного обдуманней выбирать слова,
когда задаешь вопросы немцу, Джастина. Нет, я не считаю
себя избранником судьбы, и это очень плохо, когда политик
такое о себе возомнит. Может быть, в редчайших случаях
оно и верно, хотя я сильно в этом сомневаюсь, но в огром-
ном большинстве такие люди навлекают и на себя, и на
свою страну неисчислимые бедствия.
Джастине вовсе не хотелось с этим спорить. Важно было
как-то завязать разговор, а перевести его не слишком резко
на другое уже проще.
— А их жены довольно разношерстная компания,
правда? — заметила она простодушно.— Почти все выгля-
дели еще менее пристойно, чем я, хоть ты и не одобряешь
ярко-розовые платья. Миссис Как-бишь-ее еще туда-сюда,
а миссис Как-тебя — ничтожество, не отличить от обоев, но
миссис Динозавриха просто мерзость. Непостижимо, как
муж ее выносит? Нет, мужчины ужасно бездарно выбирают
себе жен!
— Джастина!! Когда ты научишься запоминать фами-
лии? Еще спасибо, что ты мне отказала, хороша бы вышла
из тебя жена для политика. Я ведь слышал, как ты бормота-
ла и мычала и не могла сообразить, кого как зовут. Кстати,
очень многие мужья мерзких жен недурно преуспевают,
а очень многие мужья прекраснейших жен отнюдь не
преуспели. В конечном счете это неважно, все решают
качества самого человека. Очень мало кто из них женится
по чисто политическим соображениям.
По-прежнему он умеет поставить ее на место, и это все
так же обидно; чтобы Лион не увидел ее лица, она, словно
бы шутя, низко, на восточный лад, поклонилась ему, потом
уселась на ковре.
— Не сиди на полу, Джастина!
Но она не встала, а вызывающе поджала ноги и присло-
нилась к стене возле камина, поглаживая кошку Наташу.
Оказывается, после смерти кардинала Витторио Лион взял
к себе его любимицу и, видно, очень к ней привязан, хотя
она уже старая и довольно капризная.
— Говорила я тебе, что уезжаю насовсем в Дрохеду? —
спросила вдруг Джастина.
610
Лион как раз открывал портсигар; крупные руки его
не дрогнули, не приостановились, он спокойно достал сига-
рету.
— Ты прекрасно знаешь, что не говорила,— сказал он.
— Значит, теперь говорю.
— Давно ты это решила?
— Пять дней назад. Надеюсь уехать в конце этой
недели. Чем скорей, тем лучше.
— Понятно.
— Это все, что ты можешь мне сказать?
— Что ж тут еще говорить? Ну, разумеется, я желаю
тебе счастья и удачи, как бы ты ни поступала,— произ-
нес он уж до того невозмутимо, что Джастина поморщи-
лась.
— Ладно, и на том спасибо,— беспечно отозвалась
она.— А разве ты не рад, что я больше не буду въедаться
тебе в печенки?
— Ты вовсе не въедаешься мне в печенки,— был от-
вет.
Джастина оставила в покое Наташу, взяла кочергу
и принялась свирепо ворошить перегоревшие поленья в ка-
мине; они с шорохом рухнули кучкой легких раскаленных
угольев, мгновенным фейерверком взметнулись искры —
и жар, пышущий от камина, разом спал.
— Наверно, в нас живет демон разрушения, всегда
хочется переворошить огонь. Это лишь ускоряет конец. Но
какой красивый конец, правда, Ливень?
Но Лиона, видно, не занимало, что происходит с огнем,
когда его переворошат, он только спросил:
— Так, значит, уже в конце недели? Ты времени даром
не теряешь.
— К чему откладывать?
— А как же сцена?
— Меня уже тошнит от сцены. Да мне там после леди
Макбет и делать нечего.
— Ох, довольно ребячиться, Джастина! Когда ты не-
сешь такой вздор, я готов тебя поколотить. Сказала бы
просто, что театр больше тебя не привлекает и ты соскучи-
лась по дому.
— Хорошо, хорошо, хорошо!!! Считай как тебе угодно,
черт подери! Просто я легкомысленна, как всегда. Извини
за резкость! — Она вскочила.— Где мои туфли, черт бы их
побрал? Куда девалось мое пальто?
Появился Фриц, подал туфли и пальто и отвез ее домой.
Лион извинился, что не может сам ее проводить, у него еще
611
много дел, но потом долго сидел с Наташей на коленях
у разведенного заново огня и, судя по его лицу, поглощен
был чем угодно, только не делами.
— Что ж,— сказала Мэгги матери,— надеюсь, мы по-
ступили правильно.
Фиа, щурясь, посмотрела на нее и кивнула.
— Да, я уверена. С Джастиной беда в том, что она
просто не способна сама принять такое решение, поэтому
у нас не осталось выбора. Приходится решать за нее.
— Не слишком приятно разыгрывать роль господа
бога. Я-то, думается, знаю, чего ей на самом деле надо, но
даже если б я могла сказать ей это напрямик, она бы все
равно увильнула от ответа.
— Гордость в крови у всех Клири,— слабо улыбнулась
Фиа.— Вдруг вылезает в тех, от кого ничего такого и не
ждешь.
— Брось, тут не одни Клири! Я всегда подозревала, что
тут есть кое-что и от Армстронгов.
Но Фиа покачала головой.
— Нет. Почему бы я ни сделала то, что сделала,
гордость тут была ни при чем. В старости тоже есть
смысл, Мэгги. Она дает нам перед смертью передышку,
чтобы мы успели сообразить, почему жили так, а не
иначе.
— Если мы сперва не впадем в детство и не перестанем
вообще что-либо соображать,— сухо заметила Мэгги.— Те-
бе это, правда, не грозит. И мне, надеюсь, тоже.
— Может быть, старческое слабоумие дается как ми-
лость тем, кто не в силах посмотреть в лицо своему прошло-
му. А тебе покуда рано ручаться, что ты не впадешь
в детство. Подожди еще годиков двадцать, тогда видно
будет.
— Еще двадцать лет! — с испугом повторила Мэгги.—
Так страшно долго!
— Ну, это ведь было в твоей воле — сделать эти
двадцать лет не столь одинокими, правда? — заметила Фиа,
не отрываясь от вязанья.
— Да. Только овчинка выделки не стоила, мама. Прав-
да? — сказала Мэгги с едва уловимой ноткой сомнения
в голосе, постукивая головкой старинной вязальной спицы
по письму Джастины.— Довольно я трепыхалась в нереши-
тельности. С тех самых пор, как приезжал Лион, все
тянула, надеялась — может, и не придется ничего делать,
612
может, все решится без меня. Но он был прав. В конце
концов это легло на меня.
— Ну, согласись, без меня тоже не обошлось,— возра-
зила уязвленная Фиа.— Конечно, после того, как ты не-
множко обуздала свою гордость и рассказала мне, что
происходит.
— Да, ты мне помогла,— мягко сказала Мэгги.
Тикали старинные часы; все так же проворно мелькали
в двух парах рук черепаховые вязальные спицы.
— Скажи, мама,— спросила вдруг Мэгги,— почему те-
бя сломила именно смерть Дэна? Ни из-за Фрэнка, ни из-за
папы и Стюарта так не было.
— Сломила? — Фиа опустила спицы; вязала она и те-
перь не хуже, чем во времена, когда видела превосходно.—
О чем ты говоришь?
— Ну, это ведь тебя совсем убило.
— Меня и тогда каждый раз убивало, Мэгги. Но я была
моложе, и у меня хватало сил лучше это скрывать. И разум
был потверже. Вот как у тебя теперь. Но Ральф знал, что со
мной сделалось, когда погибли папа и Стюарт. Ты была еще
девчонкой и не понимала. — Она чуть улыбнулась.— Зна-
ешь, Ральфом я восхищалась. Он был такой... необыкно-
венный. Совсем как Дэн.
— Да, правда. А я не знала, что ты это понимаешь,
мама... то есть какие они оба по природе своей. Чудно. Ты
для меня загадка, мама, темный лес. Столько в тебе всяко-
го, чего я не знаю.
— Надо надеяться! — усмехнулась Фиа. Руки ее все
еще праздно лежали на коленях.— Так вот, вернемся
к главному — если ты сумеешь сейчас помочь Джастине,
значит, твои беды тебя научили большему, чем мои —
меня. Я не позаботилась о тебе, как советовал Ральф.
Ни о чем не хотела думать; только вспоминать... А ведь у
тебя и выбора все равно нет. Только воспоминания и
остаются.
— Что ж, когда боль немного притупится, и воспомина-
ния утешают. Разве не так? Двадцать шесть лет у меня был
Дэн, и я приучила себя к мысли, что, наверно, все к лучше-
му, наверно, он избежал какого-нибудь совсем уже страш-
ного испытания, такого, что и не вынес бы, сломился. Как
Фрэнк, только от чего-то другого. Есть немало такого, что
хуже смерти, мы с тобой обе это знаем.
— И ты совсем не ожесточилась? — спросила Фиа.
— Сначала — да, а потом ради них я себя переломила.
Фиа опять принялась за вязанье.
613
— Значит, после нас никого не останется,— тихо сказа-
ла она.— И не будет больше Дрохеды. Ну, напишут про нее
несколько строчек в книгах по истории, и приедет в Джил-
ли какой-нибудь серьезный молодой человек, станет разы-
скивать и расспрашивать всех, кто еще что-то помнит,
и напишет о Дрохеде книжку. Последнее из громадных
землевладений Нового Южного Уэльса. Но читатели
никогда не поймут, что это было на самом деле, прос-
то не смогут понять. Для этого надо было разделить ее
судьбу.
— Да,— сказала Мэгги (она ни на минуту не переста-
вала вязать),— для этого надо было разделить ее судьбу.
В дни, когда Джастина была вне себя от потрясения
и горя, прощальное письмо к Лиону далось ей без особого
труда и даже доставило какое-то жестокое удовольствие,
ведь она тогда наносила ответный удар: я мучаюсь, так
мучайся же и ты. Но на сей раз Лион поставил себя не
в такое положение, чтобы можно было письменно дать ему
отставку. Итак, не миновать ужина в их излюблен-
ном ресторане. Он не пригласил ее к себе в дом на Парк-
лейн, это ее огорчило, но не удивило. Ну, разумеется,
он даже прощаться намерен под благосклонным надзо-
ром верного Фрица. Уж конечно, он не намерен риско-
вать.
Впервые за все годы она постаралась одеться по его
вкусу; видно, бесенку, что неизменно подстрекал ее щего-
лять в оранжевых оборках, пришлось, отругиваясь, убрать-
ся восвояси. Лион предпочитал строгий стиль, а потому
Джастина надела длинное, до полу, платье шелкового
трикотажа — темно-красное, матовое, с закрытым воротом
и длинными узкими рукавами. К нему — широкое колье из
витой золотой нити с гранатами и жемчужинами и такие же
браслеты. Но что за несносные волосы! Никакого сладу
с ними, и никак не угодишь Лиону. Подкраситься больше
обычного, чтоб не так заметно было, какое у нее расстро-
енное лицо. Вот так. Сойдет, лишь бы он не стал слишком
присматриваться.
Он как будто и не присматривался, во всяком случае не
спросил — устала она или, может быть, ей нездоровится,
даже ни слова не сказал о том, какое нудное занятие укла-
дывать чемоданы. Совсем на него не похоже. Он был уж до
того на себя не похож, что Джастине стало казаться —
наступает конец света.
614
Она старалась, чтобы ужин проходил славно и весело,
пускай потом в письмах будет о чем вспоминать, но Лион
и не думал ей помочь. Если б можно было внушить себе, что
просто он огорчен ее отъездом, тогда бы еще ничего. Но
и это ей не удавалось. Явно не то у него настроение. Какой-
то он отсутствующий, будто сидишь с плоскостным изобра-
жением, вырезанным из бумаги, и оно только и ждет, чтоб
подул ветерок и унес его куда-нибудь от нее подальше.
Точно Лион с ней уже простился и эта встреча совершенно
лишняя.
— Ты получила ответ от матери? — вежливо осведо-
мился он.
— Нет, да, по совести говоря, и не жду. Она, верно, от
радости все слова растеряла.
— Хочешь, Фриц завтра отвезет тебя в аэропорт?
— Нет, спасибо, могу доехать и на такси,— нелюбез-
но ответила Джастина.— Не хочу тебя лишать его
услуг.
— У меня завтра весь день разные заседания, так что,
уверяю тебя, Фриц мне не понадобится.
— Я же сказала, возьму такси!
Лион поднял брови.
— Незачем повышать голос, Джастина. Поступай как
хочешь, я спорить не стану.
Он больше не называл ее herzchen; в последнее время
она все реже слышала это давно привычное ласковое слово,
а сегодня Лион не произнес его ни разу. До чего унылый,
гнетущий получился вечер! Хоть бы он скорей кончился!
Джастина поймала себя на том, что смотрит на руки Лиона
и пытается вспомнить их прикосновение — и не может.
Зачем жизнь так запутана и так скверно устроена, зачем
это нужно, чтобы случалось вот такое, как с Дэном?! Быть
может, именно от мысли о Дэне ей стало совсем уже невы-
носимо тяжко, ни минуты больше не высидеть, и она
оперлась ладонями на ручки кресла.
— Пойдем отсюда, если не возражаешь. У меня отча-
янно разболелась голова.
На перекрестке у проулка Джастины Лион помог
ей выйти из машины, велел Фрицу объехать квартал
и вернуться за ним и учтиво, как чужую, взял ее под
руку. Под леденящей лондонской моросью они медлен-
но шли по каменным плитам, шаги отдавались гул-
ким эхом. Мрачные, одинокие шаги, точно на клад-
бище.
— Итак, мы прощаемся, Джастина,— сказал Лион.
615
— Во всяком случае, пока,— бодро откликнулась Джа-
стина.— Это же не навек. Я изредка буду наезжать в Лон-
дон, и, надеюсь, ты когда-нибудь выберешь время на-
вестить нас в Дрохеде.
Он покачал головой.
— Нет, Джастина. Это прощанье навсегда. Думаю, мы
больше не нужны друг другу.
— То есть это я больше не нужна тебе.— Она выдавила
из себя довольно правдоподобный смешок.— Ничего, Ли-
вень! Можешь меня не щадить, я стерплю!
Он наклонился, поцеловал ее руку, выпрямился, погля-
дел ей в глаза, улыбнулся и пошел прочь.
На коврике у двери ждало письмо от матери. Джастина
нагнулась, подняла письмо, тут же кинула сумочку, паль-
то, сбросила туфли и прошла в гостиную. Тяжело села на
какой-то ящик, закусила губу и минуту-другую задумчиво,
с недоумением и жалостью разглядывала великолепную
поясную фотографию Дэна, снятую на память о дне его
посвящения в сан. Вдруг заметила, что пальцами босых ног
безотчетно гладит свернутый ковер из шкур кенгуру, до-
садливо поморщилась, порывисто встала.
Пройтись на кухню — вот что ей сейчас требуется.
И она прошла на кухню, достала банку растворимого кофе
и сливки из холодильника. Наливала холодную воду из
крана и вдруг замерла, широко раскрытыми глазами обвела
кухню, будто видела ее впервые. Пятна и царапины на
обоях, щеголеватый филодендрон в корзинке, подвешен-
ный к потолку, стенные часы — черный котенок виляет
маятником-хвостом и ворочает глазами, провожая беспечно
убегающие минуты. На грифельной доске крупно выведе-
но: не забыть щетку для волос. На столе — карандашный
набросок, недели три назад она нарисовала Лиона. И пачка
сигарет. Джастина закурила, поставила на огонь воду для
кофе и заметила, что в кулаке все еще зажат смятый кон-
верт — письмо матери. Можно и прочитать, пока греется
вода. Подсела к кухонному столу, щелчком сбросила на пол
карандашный портрет Лиона и поставила на него ноги.*Вот
так-то, Лион Мёрлинг Хартгейм! Больно ты мне нужен,
важная шишка, чиновничья душа, немецкая колбаса в ко-
жаном пальто. Так, значит, я тебе уже без надобности, да?
Ну и ты мне без надобности!
«Дорогая моя Джастина,— писала Мэгги.— Несомнен-
но, ты, по своему обыкновению, все решала сгоряча, но
я надеюсь, что мое письмо дойдет вовремя. Если что-нибудь
616
в моих последних письмах оказалось причиной такого
скоропалительного решения, пожалуйста, извини. У меня
и в мыслях не было подтолкнуть тебя на такое сумасброд-
ство. Наверно, мне просто захотелось толики сочувствия, но
я вечно забываю, что ты очень уязвима и только с виду
толстокожая. Да, конечно, мне очень одиноко, до ужаса. Но
ведь если ты и вернешься домой, этим ничего не поправить.
Подумай немножко — и поймешь, что это правда. Чему
поможет твой приезд? Не в твоей власти ни вернуть мне то,
что я потеряла, ни возместить утрату. И потом, это ведь не
только моя утрата, но и твоя, бабушкина, всех. Ты, ка-
жется, вообразила, что в чем-то виновата? Сильно ошиба-
ешься. Подозреваю, ты вздумала вернуться потому, что
каешься и хочешь что-то такое искупить. Это все гордость
и самонадеянность, Джастина. Дэн был не дитя малое,
а взрослый человек. Не забудь, я-то его отпустила. Дай
я себе волю, как ты, я бы до тех пор кляла себя за то, что
позволила ему жить, как он хотел, пока не угодила бы
в сумасшедший дом. Но я себя не кляну. Никто из нас не
господь бог — правда, у меня было больше возможностей
в этом убедиться, чем у тебя.
Возвращаясь домой, ты приносишь мне в жертву свою
жизнь. Я не желаю такой жертвы. Никогда не желала.
И сейчас ее не приму. Жизнь в Дрохеде не по тебе и всегда
была не по тебе. Если ты еще не разобралась, где твое на-
стоящее место, сядь-ка прямо сейчас и задумайся всерьез.
Право, иногда ты ужасно туго соображаешь. Лион очень
милый человек, но я что-то никогда ни в одном мужчине не
встречала такого бескорыстия, какое тебе в нем мерещится.
Ради Дэна он о тебе заботится, как бы не так! Пора стать
взрослой, Джастина!
Родная моя, свет померк. Во всех нас погас некий свет.
И ничем, ничем ты тут не можешь помочь, неужели сама не
понимаешь? Не стану притворяться, будто я вполне
счастлива, этим я только оскорбила бы тебя. Да и невоз-
можно для человека полное счастье. Но если ты думаешь,
что мы здесь с утра до ночи плачем и рыдаем, ты глубоко
ошибаешься. В нашей жизни есть и радости, и едва ли не
самая большая — что для тебя свет в нас еще горит. А свет
Дэна погас навсегда. Пожалуйста, Джастина, милая, поста-
райся с этим примириться.
Конечно же, приезжай в Дрохеду, мы будем тебе очень-
очень рады. Но — не насовсем. Ты не будешь счастлива,
если тут останешься. Мало того, что незачем тебе прино-
сить такую жертву, — она была бы еще и напрасной. Если
617
ты, актриса, оторвешься от театра хотя бы на год, это будет
тебе слишком дорого стоить. Так что оставайся там, где твое
настоящее место, где ты всего полезнее».
Как больно! Словно в первые дни после смерти Дэна. Та
же напрасная, бесплодная, неотвратимая боль. То же мучи-
тельное бессилие. Да, конечно, я ничем не могу помочь.
Ничего нельзя поправить, ничего.
Что за свист? Это кофейник кипит. Тише, кофейник,
тише! Не тревожь мамочку! Каково это — быть един-
ственным ребенком своей мамочки, а, кофейник? Спроси
Джастину, она-то знает. Да, Джастина хорошо знает, что
значит быть единственным ребенком. Но я — не тот ребе-
нок, который ей нужен, несчастной, увядающей, старею-
щей женщине на далекой овцеводческой ферме. Ох, мама,
мама... Неужели ты думаешь, будь это в человеческих
силах, я бы не поменялась? Моя жизнь взамен его жизни,
•новые лампы взамен старых, вернуть бы волшебный свет...
Как несправедливо, что умер Дэн, а не я... Она права. Если
я и вернусь в Дрохеду, этим Дэна не вернешь. Хоть он и лег
там в землю навеки, его не вернешь. Свет угас, и мне его не
зажечь снова. Но я понимаю, что она хочет сказать. Мой
свет еще горит в ней. Но возвращаться в Дрохеду не надо.
Дверь ей открыл Фриц, на сей раз не в щегольской
темно-синей форме шофера, а в щегольской утренней
форме дворецкого. Улыбнулся, церемонно поклонился, ста-
ромодно, на истинно немецкий манер щелкнув каблуками,
и Джастина вдруг подумала — может быть, он и в Бонне
исполняет двойные обязанности.
— Скажите, Фриц, вы всего лишь скромный слуга
герра Хартгейма или его страж и телохранитель? — спро-
сила она, отдавая ему пальто.
— Герр Хартгейм у себя в кабинете, мисс О’Нил,— был
бесстрастный ответ.
Лион сидел, чуть наклонясь вперед, и смотрел в огонь,
Наташа спала, свернувшись на ковре перед камином. Когда
отворилась дверь, он поднял глаза, но ничего не сказал и,
видно, ничуть не обрадовался.
Джастина пересекла комнату, опустилась на колени
и уткнулась лбом в колени Лиона.
— Ливень, я так виновата,— прошептала она.— Мне
нет прощенья за все эти годы.
Он не встал на ноги и не поднял ее, но опустился рядом
с нею на колени.
618
— Это чудо,— сказал он.
Джастина улыбнулась ему.
— Ты ведь не разлюбил меня, правда?
— Конечно, нет, herzchen.
— Наверно, я ужасно тебя мучила.
— Не в том смысле, как ты думаешь. Я знал, что ты
меня любишь, и я ждал. Я всегда верил, что терпеливый
в конце концов непременно побеждает.
— И решил дать мне самой во всем разобраться. И ни
капельки не испугался, когда я сказала, что уезжаю домой
в Дрохеду, правда?
— Еще как испугался! Появись на горизонте другой
мужчина, это бы меня мало беспокоило. Но Дрохеда —
грозный соперник. Нет, я очень испугался.
— Ты знал, что я уеду, еще раньше, чем я тебе сказала,
правда?
— Клайд проболтался. Позвонил мне в Бонн, спраши-
вал, не могу ли я как-нибудь тебя удержать, и я сказал,
пускай поддакивает тебе хотя бы неделю-другую, а я попро-
бую что-нибудь сделать. Не ради него, herzchen. Ради себя.
Я не столь бескорыстен.
— Вот и мама так говорит. А этот дом! Ты его завел уже
месяц назад?
— Нет, и он вообще не мой. Но ведь ты будешь и даль-
ше работать в театре, так что дом в Лондоне нам нужен,
и я узнаю, нельзя ли купить этот. Конечно, если он тебе по
душе. Я даже предоставлю тебе отделать его заново, только
дай слово — не в розовых и оранжевых тонах!
— Какой же ты хитрец! Почему было просто не ска-
зать, что ты меня все еще любишь? Мне так этого хотелось!
— Нет. Все было ясно, как день, ты могла увидеть
сама — и должна была увидеть сама.
— Боюсь, я безнадежно слепа. Ничего я толком не
вижу, непременно надо, чтобы кто-то мне помог. Это мама
наконец заставила меня раскрыть глаза. Сегодня вечером
я получила от нее письмо, она пишет, чтобы я не приезжала
домой.
— Твоя мама — удивительный человек.
— Так я и знала, что ты с ней познакомился, Ливень...
когда это было?
— Около года назад, я ездил повидать ее. Дрохеда
великолепна, но это не для тебя, herzchen. Тогда я поехал,
чтобы попытаться помочь твоей маме это понять. Ты не
представляешь, как я рад, что она поняла, хотя едва ли
я сумел что-то ей толком объяснить.
619
Джастина тронула пальцами его губы.
— Я слишком неуверенна в себе, Ливень. Всегда в се-
бе сомневалась. И, может, никогда не перестану сомне-
ваться.
— Нет, herzchen, не надо! Мне никто больше не нужен.
Только ты. И всему свету это известно уже сколько лет. Но
слова о любви бессмысленны. Я мог кричать тебе, что люб-
лю, тысячу раз в день, и все равно ты бы сомневалась. Вот
я и не говорил о своей любви, Джастина, я ею жил. Как ты
могла сомневаться в чувствах своего самого верного рыца-
ря? — Он вздохнул.— Что ж, по крайней мере, это исходит
не от меня. Надеюсь, тебе и впредь будет достаточно слова
твоей мамы.
— Пожалуйста, не говори так! Бедный мой Ливень,
видно, я исчерпала даже твое неистощимое терпение. Не
огорчайся, что это мама все мне втолковала. Это совсем,
совсем не важно! На коленях смиренно прошу прощения.
— Слава богу, смирения хватит разве что на сегодняш-
ний вечер,— сказал Лион повеселее.— Завтра же ты про
него забудешь.
И ее понемногу отпустило: самое трудное позади.
— Что мне больше всего в тебе нравится — нет, что
я больше всего в тебе люблю — это что ты не даешь мне
потачки, и я никогда не могла с тобой поквитаться.
Его плечи вздрогнули от беззвучного смеха.
— Тогда смотри на будущее с этой точки зрения,
herzchen. Живя со мною под одной крышей, ты, пожалуй,
найдешь способ давать мне сдачи. — Он стал целовать ее
лоб, щеки, глаза.— Ты мне нужна такая, как ты есть, Джа-
стина, только такая. Я не хочу, чтоб исчезла хоть одна
веснушка с твоего лица, чтоб изменилась хоть одна кле-
точка в мозгу.
Она обвила руками шею ^1иона, с наслаждением за-
пустила пальцы в его густую гриву.
— Ох, знал бы ты, как мне хотелось потрепать тебя за
волосы! Никак не могла забыть, до чего это приятно!
Телеграмма гласила:
«Только что стала миссис Лион Мёрлинг Хартгейм
точка обвенчались в Ватикане точка получили благослове-
ние самого папы точка вот это свадьба восклицательный
запозданием приедем возможно скорее на медовый месяц
постоянно жить будем Европе точка целую всех Лион тоже
точка Джастина*.
620
Мэгги положила телеграмму на стол, широко раскрыты-
ми глазами она смотрела на море осенних роз за окном.
Благоухание роз, жужжание пчел среди роз. И еще —
гибискус, перечные деревья и призрачные эвкалипты, и по
ним высоко вьется бугенвиллея. Как хорош сад, как полон
жизни. Всегда бы смотреть, как пробиваются ростки, как
все достигает расцвета, меняется, увядает... и появляются
новые ростки, неустанно вершится тот же вечный кругово-
рот.
Пора проститься с Дрохедой. Давно пора. Пусть круго-
ворот возобновят новые люди. Я сама так устроила свою
судьбу, мне некого винить. И ни о единой минуте не жалею.
Птица с шипом терновника в груди повинуется непре-
ложному закону природы; она сама не ведает, что за сила
заставляет ее кинуться на острие и умереть с песней. В тот
миг, когда шип пронзает ей сердце, она не думает о близкой
смерти, она просто поет, поет до тех пор, пока не иссякнет
голос и не оборвется дыхание. Но мы, когда бросаемся
грудью на тернии,— мы знаем. Мы понимаем. И все рав-
но — грудью на тернии. Так будет всегда.
СОДЕРЖАНИЕ
Б. Гиленсон. Сага о семье Клири............................ 3
ПОЮЩИЕ В ТЕРНОВНИКЕ
Перевод Норы Галь
I.	1915-1917. Мэгги.................................... 25
II.	1921-1928. Ральф.................................... 76
III.	1929-1932. Пэдди....................................203
IV.	1933-1938. Люк......................................261
V.	1938-1953. Фиа.......................................386
VI.	1954-1965. Дэн......................................474
VII.	1965—1969. Джастина...................................588
Маккалоу К.
М15 Поющие в терновнике: Роман/Пер. с англ.
Норы Галь; Вступ. статья Б. Гиленсона.— М.:
Ху дож. лит., 1988.— 622 с.
ISBN 5-280-00341-7
Роман современной американской писательницы, уроженки
Австралии, Колин Маккалоу «Поющие в терновнике» (1977) — ро-
мантическая сага о трех поколениях семьи австралийских труже-
ников, о людях, трудно ищущих свое счастье. Воспевающая чувства
сильные и глубокие, любовь к родной земле, книга эта изобилует
правдивыми и красочными деталями австралийского быта, картинами
природы.
4703000000-182
028(01)—88
ББК 84.7США
Колин Маккалоу
ПОЮЩИЕ В ТЕРНОВНИКЕ
Редактор Е. ОСЕНЕВА. Художественный редактор Л. КАЛИТОВ-
СКАЯ. Технический редактор Е. ПОЛОНСКАЯ.
Корректор Н. УСОЛЬЦЕВА
ИБ № 5204
Сдано в набор 07.07.87. Подписано к печати 20.01.88. Формат 84Х
ХЮ8’/з2. Бумага тип. № 1. Гарнитура «Обыкновенная новая». Пе-
чать высокая. Усл. печ. л. 32,76. Усл. кр.-отт. 33,18. Уч.-изд. л. 36,57.
Тираж 500 000 (1-й завод 1—200 000) экз. Изд. № VI-2943. За-
каз А» 1064. Цена 6 р.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Художественная
литература». 107882, ГСП, Москва, Ново-Басманная, 19.
Ордена Октябрьской Революции, ордена Трудового Красного Знаме-
ни Ленинградское производственно-техническое объединение «Пе-
чатный Двор» имени А. М. Горького Союзполиграфпрома при Госу-
дарственном комитете СССР по делам издательств, полиграфии и
книжной торговли. 197136, Ленинград, П-136, Чкаловский пр., 15.
В 1988 году издательство
«Художественная литература»
выпустит в свет следующие книги
писателей США:
Э. Хемингуэй. Прощай, оружие! И восходит солн-
це. Старик и море. Рассказы (Библиотека
классики)
Брет Гарт. Гэбриел Конрой
О. Генри. Рассказы (Библиотека литературы США)
Дж. Стейнбек. Гроздья гнева. Зима тревоги нашей
(Библиотека литературы США)
Дж. Лондон. Северная Одиссея (Художественно-
иллюстрированное издание)