Финно-угорские племена в составе Древней Руси - Рябинин Е.А.

Author: Рябинин Е.А.

Tags: археология история история древней руси

ISBN: 5-288-01635-6

Year: 1997

Similar

Финно-угорские племена в составе Древней Руси

Загадки Древней Руси

Княжое право в Древней Руси

Женщины Древней Руси

Text

ЕЛ. Рябинин
ФИННО-УГОРСКИЕ
ПЛЕМЕНА
В СОСТАВЕ
ДРЕВНЕЙ РУСИ
Санкт-Петербургский государственный университет
Институт истории материальной культуры РАН
ЕЛ. Рябинин
ФИННО-УГОРСКИЕ
ПЛЕМЕНА
В СОСТАВЕ
ДРЕВНЕЙ РУСИ
К истории славяно-финских этнокультурных связей
ИСТОРИКО-АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ ОЧЕРКИ
Издательство Санкт-Петербургского университета
Санкт-Петербург
1997
ББК 63.4
Р98
Ab SGb
Отв
докт. ист. наук, проф. И.В.Дубов (Рос. этнограф, музей),
докт. ист. наук О.В.Овсянников (Ин-т истории материальной культуры РАН)
Рябинин Е.А.
Р98
Финно-угорские племена в составе Древней Руси: К истории славяно-финских этнокуль-
турных связей: Историко-археатогические очерки. — СПб.: Изд-во С.-Петербургского
университета, 1997. — 260 с.
ISBN 5-2884)1635-6
Монография подводит итоги
многолетних исследований автора
по проблеме славяно-русского
освоения северных областей Восточной Европы и взаимодействия пришлого населения с аборигенными
финно-угорскими народами. В ней детально рассматриваются крупные регионы Древней Руси, местное
население которых (летописные водь, ижора. весь, чудь заволочская, меря, мурома, мещера) вступило
в тесное соприкосновение со славянами и подверглось полной или частичной ассимиляции. Особое
место уделяется изучению характера межэтнических контактов и финно-угорскому наследию в
современной севернорусской культуре Вьшвлены факторы, определившие сохранение этнической
самобытности ряда прибалтийско-финских .-.зрсдностей Северо-Западной России. Работа базируется на
комплексном использовании материале архе»?логии, истории, этнографии, топонимики, лингвистики,
антропологии.
Издание рассчитано на широкий крут -специалистов в области славяне- и финно-угроведения,
музейных работников, преподавателей, студентов и всех, ишересующихся прошлым многонационального
населения Российской Федерации.
5 74 7
Темплан 1996 г., № 46 ——--—_ ББК 63.4
Издание ос-.-.^есп-.взено при финансовой
поддержи Российского гуманитарного
нау- - фонда (РГНФ).
Г'р- .-~н 97-0J-J6293
ISBN 5-288-01635-6
© Е.А.Рябинян, 1997
© Издательство Санкт-Петербургского
университета, 1997
Вопрос о взаимодействии руси и чуди, о том, как оба
племени, встретившись, подействовали друг на друга, что одно
племя заимствовало у другого и что передало другому, принад-
лежит к числу любопытных и трудных вопросов нашей истории.
В.О. Ключевский. Курс русской истории
ВВЕДЕНИЕ
Обширные пространства лесной зоны Восточной
Европы с глубокой древности были заняты двумя
этноязыковыми массивами — финно-уграми и бай-
тами (рис. 1). Ареал финно-угорского расселения,
выявляемый по материалам гидронимии и совпадаю-
щий с распространением памятников раннего же-
лезного века, характеризующихся текстильной ке-
рамикой, достигал на юге верховьев рек Великой,
Ловати, Западной Двины и Волги, охватывая основ-
ную часть Волго-Окского междуречья [Седов В.В.,
19706, с.8-18]. В него входили занятые ныне
преимущественно русским населением Озерный край
(Новгородская, Ленинградская, Псковская области).
Русский Север (Вологодская, Архангельская облас-
ти), Верхнее Поволжье, Поочье и исторический
великорусский Центр в междуречье Оки и Волги
(Владимирская. Ярославская, Костромская, Нижего-
родская, Рязанская и, частично, Тверская и Мос-
ковская области).
Славянское освоение лесной зоны, начавшееся
во второй половине I зыс.н.э. и активно продол-
жавшееся в первой половине II тысячелетия, привело
к резкому изменению этнокультурной ситуации в
древнем финно-угорском ареале. Исторические судь-
бы многих местных группировок оказались нераз-
рывно связаны с формированием Древнерусского
государства и последующим расширением террито-
рий крупнейших севернорусских феодальных обра-
зований — Новгородской и Ростово-Суздальской
(Владимирской) земель.
Огромное Древнерусское государство, имевшее
экономически, политически, культурно и этнически
преобладающее ядро, населенное древнерусской
народностью, изначально складывалось и развива-
лось как этнически неоднородное политическое
образование, включавшее 22 разноязычных народа
[Пашуто В.Т., 1965, с.81-88]. Ко второй половине
IX-X вв. относятся первые летописные сведения о
финно-угорских “языцах” Северной Руси (чудь, меря,
весь), принимавших активное участие в начальных
военно-политических событиях русской истории. В
этнографическом введении “Повести временных
лет”, составленном в начале XII в., но восходящем
к более раннему источнику, среди народов “колена
Афетова”, “иже дань дают Руси”, поименованы чудь,
меря, весь, мурома, черемись, мордва, пермь, ямь
(емь), либь (ливы), принадлежащие к финно-угор-
ской языковой семье [ПВЛ, 1950, с. 13]. В той же
“Афетовой части” Начальная летопись помешает
заволочскую чудь и угру (югру) [там же, с. 10]. К
XI—XIII вв. восходят упоминания о води, ижоре,
кореле и мещере, обитавших в пределах русских
владений.
Отношения с Русью северных неславянских
народов, заселявших территорию от Юго-Восточной
Прибалтики (эсты, ливы) и Юго-Западной Финлян-
дии (емь) до Приуралья и Зауралья (пермь, печора,
югра, самоядь), носили далеко ие равнозначный
характер. Русская политика в Эстонии, Финляндии,
Карелии, стране саамов в XI-XIII вв. осуществлялась
в основном в форме сбора дани, которая символи-
зировала подчиненность того или иного племени
Новгородскому государству. В социальном плане она
представляла собой союз между феодальным правя-
щим классом Древней Руси и местной племенной
знатью [Шаскольский И.П., 1978, с. 16-18] и не
подкреплялась установлением глубоких связей на
уровне непосредственного взаимодействия этничес-
ких массивов. Сходный характер имели отношения
с мордовскими землями, являвшимися ареной борь-
бы за политическое и экономическое влияние между
Северо-Восточной Русью и Волжской Болгарией.
Зависимость отдаленных пермско-угорских племен
от Древнерусского государства выражалась в выплате
дани, периодически взимавшейся “в странах полу-
нощных” новгородскими и ростово-суздальскими
военными экспедициями. Подчиненность такого
уровня не исключала многосторонних контактов в
культурной, социально-экономической и идеологи-
ческой (распространение православия среди под-
властных народов) сферах, но она не вела к ломке
Рис. I. Этнокультурная ситуация в землях славяно-финского расселения конца I — начала II тыс.и.э.
а — археологические регионы (1 — ареал водских и славяно-водских памятников; 2 — район распространения памятников
вжоры; 3 — курганная ‘‘чудская" культура Юго-Восточного Прнладожья; 4 — ареал памятников веси в Юго-Западном Белозерье;
5 — то же, в Восточном Прионежье; 6 — локальные подразделения чуди Заволочья- 7 — территория мерянского и славя но-меря нс кого
расселения в Волго-Клязьминском междуречье; 8 — ареал славяно-фввской курганной культуры Костромского Поволжья: 9 —
область муромы; 10 — район распространения памятников мешеры); б — границы Русн X1I-X111 вв.; в — южная граница древней
финно-угорской гидронимии (но В.В.Седову); г -— северная граница балтского гидронимического ареала (по В.В.Седову): д —
фннно-угорскве племена.
4
этнической структуры финно-угорских образований.
“Напротив, в Прибалтике совокупность эстонских
областей слилась в “Чудскую землю”...; в Поволжье
консолидируется мордва, черемисы (мари); на Се-
вере пермь и печора образуют народ коми; из не
названных в перечне данников крепнет и выделяется
в особую землю Корелия, сохраняются и более
отдаленные этнические группы — лопари, самоеды,
угра (ханты-манси)” [Пашуто В.Т., 1965, с.89-90].
Качественно иная ситуация сложилась в тех
областях финно-угорского расселения, которые
вошли в состав основной территории Древнерусского
государства и оказались на путях массовой славян-
ской колонизации. В конце I — начале II тыс.и.э.
со страниц письменных источников исчезают упо-
минания о ранней летописной чуди, племенные
подразделения которой, по ряду косвенных свиде-
тельств, проживали в Новгородской земле; веси,
центр (или один из центров) расселения которой
находился “на Белеозере”; мери, локализуемой
летописью на побережьях озер Ростовского (Неро)
и Клешина (Плещеева) в Волго-Клязьминском
междуречье; муромы, занимавшей, согласно тому же
источнику, район “по Оце реце, где втечеть в Волгу”,
то есть нижнее течение Оки. Русское население
проживает ныне в полосе между Заонежьем и
Подвиньем, где обитала ранее заволопекая чудь, и
в южной части Окско-Клязьминского междуречья,
заселенной некогда мещерой. “Сколками” былых
крупных прибалтийско-финских образований явля-
ются народности водь и ижора, сохранившиеся на
западе Ленинградской области, и вепсы, проживаю-
щие в пограничных районах Ленинградской и
Вологодской областей и на юге Карелии.
Вопрос о финно-угорских племенах в составе
Древней Руси и их дальнейших исторических
судьбах издавна привлекал к себе внимание иссле-
дователей, пристальный интерес к нему сохраняется
и в настоящее время. Актуальность темы определя-
ется ее особой значимостью для понимания харак-
тера качественных изменений, заверпгивпгихся фор-
мированием современного состава населения вели-
корусского Центра, северных и северо-западных
областей Европейской части России. На протяжении
длительного периода обсуждение этого вопроса
сводилось в основном к проблеме участия местных
ье- группировок в сложении “великорусского племени”
>го и решалось преимущественно на материалах пись-
менных источников с привлечением некоторых
данных этнографии, лингвистики и антропологии1.
Качественное изменение источниковедческой базы
связано с развернувшимися во второй половине
XIX-начале XX в. массовыми раскопками средне-
вековых памятников. С дальнейшим накоплением
материалов определилось доминирующее положение
археологии в изучении иноязычных народов Руси.
Новый этап археологического изучения этой
большой и многогранной проблемы характеризуется
активизацией полевых работ, охвативших почти все
регионы средневекового финно-угорского и славя-
но-финского расселения, и углубленным подходом к
анализу накопленных источников. В 1950-1980-х гт.
была по существу сформирована современная сис-
тема представлений об этнической истории местных
племен, процессе древнерусского освоения северных
территорий и характере славяно-финно-угорского
взаимодействия. Активно исследуются материалы
центральных и северо-западных районов Новгород-
ской земли и сопредельных областей Эстонии
(Х.А.Моора, В.В.Седов, А.Н.Кирпичников, Г.СЛе-
бедев, Е-Н.Носов, Н.В.Хвощинская, Ю.МЛесман,
П.ХЛиги), Приладожья и Белозерья (Л.А.Голубева,
С.И.Кочкуркина, В.А.Назаренко, А.В.Никитин,
Н.В.Тухтина, А.Н.Багпенькин, Н.А.Макаров), лето-
писного Заволочья (Н.А.Черницын, О,В.Овсянников,
В.А.Назаренко, Н.В.Гуслистов), Волго-Окского меж-
дуречья (Е.И.Горюнова, А.П.Смирнов, АЛ.Монгайт,
М.В.Фехнер, М.В.Седова, И.В.Дубов, А.ЕЛеонтьев.
В.АЛапшин, В.П.Глазов и др,). Общие вопросы
расселения финно-угорских племен н их включения
в состав древнерусской народности рассматривались
в работах Е.И.Горюновой [1961], АЛ.Монгайта
[1961], П.Н.Третьякова [1966;1970], В.В.Седова
[1979;1982]. Обобщением всего накопленного к
настоящему времени фонда археологических источ-
ников является капитальное издание “Финно-угры
и балты в эпоху средневековья” [1987], содержащее
разделы о води, ижоре, кореле (автор В.В.Седов),
веси, чуди заволочекой, мере, муроме и мещере
(автор Л.А.Голубева).
Для понимания этнокультурной ситуации в кон-
тактных севернорусских зонах большое значение
имеют материалы сопредельных финно-угорских
регионов. К последним по времени сводным работам
относятся монографии ЮЛ.Сели ранд а о средневе-
ковых древностях эстов [Selirand J., 1974], Э.Ю.Ты-
1 См. очерк «Проблема “встречи руси и чуди” в отечественной историографии».
5
ниссона — о ливах [Tdnisson Е„ 1974], С.И.Коч-
куркиной — о кореле [1981; 1982], Э.А.Савелье-
вой — о перми вычегодской [1971; 1987], Г.А.Ар-
хипова — о марийцах [1973; 1986], а также ряд
разделов тома “Финно-угры и байты в эпоху
средневековья”.
К изучению этнополитической ситуации на севере
Руси и истории отдельных иноязычных группировок
неоднократно обращались авторы исторических
(В.В.Мавродин, В.Т.Пашуто, И.П.Шаскольский,
Ю.А.Кизилов), историко-географических (А.Н.Насо-
нов, М.В.Витов) и историко-этнографических
(В.В.Пименов, А.Х.Моора, Т.А.Бернштам) исследо-
ваний последних десятилетий. Проблема участия
финно-угров в формировании антропологических
особенностей древнерусского и севернорусского
населения рассматривалась в трудах Н.Н.Чебокса-
рова, В.В.Бунака, Т.А.Трофимовой, В.П.Алексеева,
Т.И.Алексеевой, В.В.Седова, М.В.Витова. Значи-
тельное внимание уделялось изучению финно-угор-
ской топонимики и финскому наследию в северно-
русских говорах (работы М.Фасмера, А.И.Попова,
А.К.Матвеева, В.В.Седова, И.И.Муллонен, О.Б.Тка-
ченко и др.). Поднят и обсуждается вопрос о древней
финно-угорской подоснове некоторых элементов
народной культуры Русского Севера.
Вместе с тем, обращение к современному состо-
янию проблемы показывает, что многие ее стороны
освещены еще явно недостаточно. Древности раз-
личных финно-угорских группировок изучены не-
равномерно, археологическая информация о неко-
торых из них представлена минимальным объемом
материала и вследствие этого специально не анали-
зировалась. Во многом остается неясным соотноше-
ние культур и культурных ареалов накануне славян-
ской колонизации северных территорий. Отсутствие
надежных связующих звеньев между наиболее изу-
ченными материалами конца 1 — начала II тыс.н.э.,
документирующими втягивание иноязычных общнос-
тей в орбиту экономического влияния Киевской
державы, и весьма немногочисленными памятниками
предшествующей поры крайне затрудняет выделение
из-под “вуали” древнерусской культуры элементов
местного происхождения. Эго, в свою очередь,
определяет сохраняющуюся дискуссионность в эт-
нической интерпретации значительной части сре-
дневековых памятников. К сложным и требующим
углубленной разработки направлениям относится
реконструкция процессов, протекавших в контакт-
ных зонах (время и характер освоения отдельных
регионов; соотношение политических и экономи-
ческих факторов с явлениями, вызванными массовой
крестьянской колонизацией; влияние севернорус-
ских городских центров, древнерусского ремесла и
торговли на культурные изменения в среде местного
населения; соотношение аккультурации — избира-
тельного усвоения новых элементов культуры — с
метисацией контактирующих групп; проблема вза-
имовлияния традиций в культурной и идеологичес-
кой сферах, возникновение на этой основе качест-
венных инноваций; механизм включения иноязыч-
ных племен в состав древнерусской народности и
факторы, определившие сохранение некоторыми из
них этнической самобытности).
Изучение многих вопросов, в разной степени
обеспеченных историко-археологической информа-
цией, требует комплексного обращения к источни-
кам и использования, наряду с материалами архео-
логии, данных других дисциплин (письменные ис-
точники, материалы этнографии, топонимики, лин-
гвистики, палеоантропологии). Немаловажное зна-
чение имеет и рассмотрение общих сюжетов па
широком фоне, выход за рамки узкорегиональной
тематики. Только в последнем случае появляется
возможность выявления как общих тенденций, так
и локальных особенностей этнокультурных процес-
сов, обусловленных гетерогенными факторами. Опыт
такого подхода к некоторым сторонам проблемы
“иных языцей” в составе Руси и представлен в
настоящем исследовании.
Работа посвящена изучению этнокультурной си-
туации в финно-угорских землях Древней Руси
накануне и в период их славянского освоения. В
ней рассматриваются регионы, иноязычное населе-
ние которых (летописные водь, ижора, весь, чудь
заволочекая, меря, мурома, мещера) вступило в
непосредственное соприкосновение со славянами и
подверглось полной или частичной ассимиляции.
Хронологические рамки исследования, определяе-
мые как его темой, так и состоянием источников,
в основном охватывают X-XIV вв. При анализе
отдельных общностей привлекаются как более
ранние данные (середина-вторая половина 1 тыс.н.э.),
так и материалы более позднего периода. Последнее
подразумевает рассмотрение некоторых сюжетов,
относящихся уже ко времени сложения русской
(великорусской) народности.
Работа базируется на использовании археологи-
ческих источников, накопленных за 150 лет актив-
ного изучения финно-угорских и древнерусских
памятников. Наряду с публикациями, учтены мате-
риалы архивных и музейных собраний Москвы и
б
Ленинграда (ИА АН СССР и его Ленинградское
отделение — ныне Институт истории материальной
культуры РАН, Государственный Исторический
музей. Государственный Эрмитаж) и ряда областных
центров Европейской части России. Часть разделов
основана на результатах полевых работ автора,
возглавляющего экспедиционные исследования в
Ленинградской обл. (Ижорская экспедиция ЛОИА
АН СССР, действующая с 1971 г.), Костромской и
Ивановской обл. (Заволжская экспедиция ЛОИА
АН СССР, с 1978 г.). Существенным дополнением
к археологическим источникам служат исторические
материалы и данные других смежных дисциплин.
Предлагаемое исследование подводит определен-
ный итог многолетних изысканий автора в области
славяно-финно-угорских этнических связей. Ряд
содержащихся в нем сюжетов является результатом
коллективных разработок, осуществленных совмест-
но с А.Н.Кирпичниковым, А.ЕЛеонтьевым, И.ВДу-
бовым, О.В.Овсянниковым, В.А.Назарепко,
Н.В.Хвошинской. Работа выполнена в Отделе сла-
вяно-финской археологии ЛОИА АН СССР (ныне
ИИМК РАН) при постоянной дружеской поддержке
коллег, которым автор выражает глубокую призна-
тельность.
Выбор структуры исследования определялся
сложностью и многоплановостью темы, различные
направления которой изучаются большим коллек-
тивом специалистов. Автор исходит из того, что
продолжающееся бурное накопление археологичес-
ких источников, существенно меняющее устояв-
шиеся положения, равно как и сохраняющаяся
диспропорция в объеме информации о древностях
разных регионов и периодов, наряду с дискусси-
онностью их интерпретации, не позволяют пока
воссоздать достаточно целостную этнокультурную
картину во всем ареале сланянофннно-угорского
расселения. Вместе с тем, целесообразность
написания обзорной работы, дополняющей архео-
логическую сводку в томе “Фишю-угры и балты
в эпоху средневековья”, но построенной по иному
принципу, с акцентом на проблему взаимодействия
славян и финнов, н базирующейся на комплексном
использовании разнородных источников, представ-
ляется оправданной.
Исследование выполнено в виде серии истори-
ко-археологических очерков, посвященных крупным
регионам Северной Руси. Его предваряет историо-
графический обзор традиционной в отечественной
науке проблемы участия фишю-угров в формирова-
нии русской народности.
Очерк “Финно-угорское население северо-запад-
ных земель Великого Новгорода” включает разделы,
посвященные води и ижоре. В первом из них
вводятся в научный оборот материалы раскопок
автора, позволяющие проследить этническую исто-
рию предков водской народности. Суммируются и
рассматриваются в историко-культурном контексте
данные о процессе славяно-водского взаимодействия.
Крайне слабая изученность древностей ижоры оп-
ределила перенос исследовательского акцента на
детальный анализ всех известных археологических
находок и сопоставление их с иными видами
источников.
В очерке “Финно-угорское население Ладожско-
Онежского межозерья и Белозерья” рассматривается
этнокультурная ситуация в полосе между Ладожским,
Белым и Онежским озерами. С дорусским населе-
нием этой территории связаны проблема летописной
веси и вопрос о формировании современных вепсов.
Наиболее обеспечен археологическими источниками
район Юго-Восточного Приладожья, составлявший
в Х-ХШ вв. особый регион культуры, значительно
менее — Юго-Западное Белозерье и Восточное
Прионежье, широкое изучение которых началось
лишь в последнее время. Очерк базируется на
обобщении результатов современных изысканий по
этнической истории Межозерья. Особое внимание
в нем уделяется включению местных группировок
в орбиту древнерусского влияния и характеру
славяно-финских межэтнических контактов.
В очерке “Финно-угорское население Северного
Подвинья” рассматривается территория, являвшаяся,
по историческим известиям, центром расселения
загадочной летописной чуди заволочской. Малочис-
ленные древности этого региона до последнего
времени почти не учитывались, интерес к ним
усилился лишь после проведения новейшего цикла
полевых исследований. В очерке предпринят деталь-
ный анализ всех доступных для изучения археоло-
гических материалов с целью выявления их места
в системе культур начала II тыс. н.э. Полученные
выводы корректировались с учетом письменных,
топонимических и этнографических данных. Пос-
ледние имеют первостепенное значение и для
решения проблемы древнерусского освоения Заво-
лочья.
Очерк “Финно-угорское население Волго-Клязь-
минского междуречья и Костромского Поволжья”
посвящен мерянским группировкам, заселявшим
будущий великорусский центр. Дискуссионность
этнокультурной атрибуции наиболее изученных па-
7
мятников конца I — начала !! тыс.н.э. определила
включение в работу специальных разделов, харак-
теризующих этнолингвистическую ситуацию пред-
шествующей эпохи. Особое внимание уделяется
вопросам древнерусской колонизации Залесской
земли и реконструкции механизма межэтнических
контактов в ареале центральной (владимирской)
мери. Рассмотрение сюжетов, связанных с освоением
территории северо-восточной (костромской) мери,
ограничено изложением основных результатов мо-
нографического исследования автора “Костромское
Поволжье в эпоху средневековья” [1986].
В очерке “Финно-угорское население Окско-
Клязьминского междуречья” содержатся разделы о
поволжско-финских группировках муроме и мещере.
В первом из них приводятся общие сведения о
культуре муромы и уровне ее социально-экономи-
ческого развития накануне включения племенной
территории в состав Руси. Более детально
рассматриваются материалы, документирующие про-
цесс славяно-муромского взаимодействия, завершив-
шийся быстрой ассимиляцией аборигенного насе-
ления Муромской земли. Малочисленные и
неоднородные в культурном отношении средневе-
ковые памятники Мещерского края, предположи-
тельно связываемые с мещерой, до сих пор
специально не анализировались. Вследствие этого
исследовательский акцент раздела перенесен на
углубленное изучение археологических источников
и их этнокультурную интерпретацию. Затрагивается
вопрос о русском освоении края, активизация
которого относится уже к послемонгольскому
периоду.
В Заключении суммируются выводы, основанные
на сравнительном анализе данных но племенным
регионам.
Изучение этнокультурных процессов всегда вызы-
вает у исследователей существенные разногласия и
даже взаимно исключающие предположения. Это
обусловлено как информативными возможностями
источников, так и интерпретационным подходом к
анализируемому материалу. При обращении к дискус-
сионным вопросам автор стремился дать обзор всех
существующих точек зрения и связанной с ними
системой доказательств, а также по возможности полно
раскрыть аргументацию собственной позиции. Ряд
положений, высказанных в работе, имеет предвари-
тельный характер и выражает лишь одну из возможных
оценок той или иной проблемы. Но такая неодно-
значность и спорность положений в этногенетических
исследованиях в принципе неизбежна.
Рукопись этой работы была завершена в 1990 г.
За истекший после этого период появились (и
продолжают появляться) новые публикации по финно-
угорской тематике рассматриваемой территории. Да-
леко не все они могли быть использованы при
подготовке книги к изданию. Активное введение в
научный оборот археологических источников предпо-
лагает последующую корректировку и иную интерпре-
тацию ряда затронутых в ней сюжетов. Вместе с тем,
автор выражает надежду, что представленное в работе
комплексное рассмотрение проблемы славяно-финно-
угорского взаимодействия на обширных пространствах
Восточной Европы будет способствовать дальнейшему,
более углубленному изучению многогранной темы,
вынесенной в название монографии.
Очерк 1
ПРОБЛЕМА “ВСТРЕЧИ РУСИ И ЧУДИ”
В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
(этнокультурный аспект исследования)
Вопрос о исторических судьбах чудских племен1,
вошедших в состав Руси, и их участии в формиро-
вании русской народности, был поставлен еще на
раннем этапе развития отечественной историогра-
фии. Так, Н.М.Карамзин, анализируя перечень
“иных языцей” в этнографическом введении “По-
вести временных лет”, пришел к выводу о том, что
“некоторые из сих народов уже исчезли в новейшие
времена или смешались с Россиянами” [1842,
стлб.21]. Для выдающегося русского историографа
начала XIX в. представлялось несомненным, что
такие летописные группировки как “Меря, Мурома,
Весь... уже давно обратились в Россиян" [1842,
стлб.31].
В последующей исторической литературе прочно
утвердилось мнение о мирном обрусеннн иноязыч-
ных обитателей восточноевропейского Севера. В
первом томе “Истории России”, опубликованном в
1851 г., С.М.Соловьев писал: “Каким образом
ославянились финские племена меря, мурома, каким
образом Двинская область получила русское наро-
донаселение и стала владениями Великого Новго-
рода? Все это произошло тихо, незаметно для
истории, потому что здесь, собственно, было не
завоевание одного народа другим, но мирное занятие
земли, никому не принадлежащей” [1911, стлб.П].
Сходного мнения о мирном заселении славянами
северо-востока Руси придерживался С.В.Ешевский.
Он исходил из того положения, что летописи и
народные предания не содержат никаких следов
воспоминаний о борьбе русских пришельцев с
местными племенами, отсутствуют данные и о
вытеснении поволжских финно-угров из районов их
первоначального обитания. Очевидно, отмечал этот
исследователь, последующее исчезновение чудских
племен следует объяснять ничем иным, как “обру-
сением туземцев, слитием их в один народ”, а в
этом случае нельзя не предполагать “нх участия в
образовании народного типа, существующего теперь
в Московской, Владимирской, Ярославской н Ко-
стромской губерниях” [1870, с.612].
По заключению историка К.Н.Бестужева-Рюмина,
“славянская колонизация севера и северо-востока,
начавшаяся еще во времена доисторические, успела
мало-помалу отожествить с собою разрозненные
финские племена”. Да иначе н не могло быть, ибо
“великоруссы, как все исторические народы... явля-
ются народом смешанным” [1872, с.64].
1 В летописях термин “чудь" применялся как в узком смысле, прежде всего в отношении прибалтийско-финских, группировок
(чудь эстонская, чудь заволочская), так и в качестве общего названия для фиино-угорского населения. В последнем понимании
этот термин, равно как и производные от него определения "чудские племена", "чудские древности" и т.д., широко использовался
в русской историографии, но потом был неправомерно исключен. О правомочности и желательности его использования (разумеется,
с учетом его этнонимической нагрузки в конкретных случаях) по отношению к фннио-угорскому населению летописной поры см.:
(Моигайт АЛ., 1961, с.31: Кирпичников А.Н., Рябинин Е.А.. 1982, с.48).
9
В 1872 г. появилось первое монографическое
исследование, посвященное историческим судьбам
мерянского племени и участию последнего в сло-
жении народонаселения Ростово-Суздальской земли.
Для Д.А.Корсакова — автора этою труда, основан-
ного на комплексном изучении исторических, этно-
графических, лингвистических данных (правда,
почти без учета материалов массовых раскопок
курганов Владимирской земли, введенных в научный
оборот лишь в 1871 г.), являлось несомненным, что
меря послужила “одним из элементов формации
великорусской народности” [1872, с. I].
Об ассимиляции иноязычного населения север-
ных областей Древнерусского государства писал
также Д.И.Иловайский [1889, с.152-158, 194-201].
Обрусение ряда крупных чудских группировок
признавалось и такими выдающимися историками
конца XIX — начала XX в., как С.Ф.Платонов и
В.О.Ключевский. В их трудах положительно решал-
ся вопрос о вкладе финно-угорского населения в
“великорусское племя”, но в этих же работах ярко
проявилось распространенное в дореволюционной
науке мнение о пассивной роли дорусских обита-
телей северных территорий, фактическое игнориро-
вание их как действующих лиц истории. Накоплен-
ные уже к тому времени археологические материалы
совершенно не учитывались, авторы по-прежнему
исходили из традиционного взгляда на средневеко-
вых “иных языпей” как отсталых и примитивных
“туземцев”. С.Ф.Платонов, например, считал финнов
Восточной Европы “самым диким из всех соседящих
племен". “Делясь на множество мелких народнее, —
писал он, — финны занимали своими редкими
поселениями громадные пространства всего русского
севера. Разрозненные и не имевшие никакого
внутреннего устройства, слабые финские пародш.г
оставались в первобытной дикости и простоте, легко
поддаваясь всякому вторжению в их земли. Они
быстро подчинялись более культурным пришельцам
и ассимилировались с ними...” [1917, с.53-54].
С.Ф.Платонов пришел к выводу, что чудской
субстрат оказал заметное воздействие на славян
Ростово-Суздальской земли, сказавшись на измене-
нии их говора, физического типа, “умственного и
нравственного склада” переселенцев и в конечном
итоге определил те особенности северо-восточного
населения, которые выделили его в самостоятельную
великорусскую народность [там же, с. 104-105].
Пожалуй, в наиболее развернутом виде основные
положения дореволюционной историографии об
участии финно-угров в сложении русской народнос-
ти и ее культуры были изложены в “Курсе русской
истории” В.О.Ключавского, посвятившего этому сю-
жету специальные разделы. Автор подчеркивал, что
’’вопрос о взаимодействии руси и чуди, о том, как
племя заимствовало у другого и встретившись,
подействовали друг на друга, что одно племя
заимствовало у другого и что передало другому,
принадлежит к числу любопытных и трудных
вопросов нашей истории” [1987, с.299]. Впервые
так четко сформулировав сложную проблему славя-
но-финно-угорского взаимодействия, не сводимого
лишь к механическому поглощению одного этноса
другим, Ключевский, тем не менее, демонстрирует
далее все тот же односторонний, традиционный в
историографии подход ; “Но так как этот процесс
окончился поглощением одного из встретившихся
племен другим, именно поглощением чуди Русью,
то для нас важна лишь одна сторона этого
взаимодействия, т.е. влияние финнов на пришлую
Русь” [там же, с.299].
Как и С.В.Ешевский, отмечая в целом мирный
характер славянской колонизации финно-угорского
Северо-Востока, В.О.Ключевский исходил из отсут-
ствия в письменных источниках и преданиях
великоруссов воспоминаний о длительной борьбе с
туземцами. Причина этого заключалась не только в
том, что финны были “мирным и уступчивым
племенем ”, но и в самом характере заселения
русскими края. Славянские земледельцы осваивали
край не крупными массами, а “просачиваясь тон-
кими струями, занимая обширные промежутки,
которые оставались между разбросанными среди
болот и лесов финскими поселками” [там же, с.298].
Если столкновения между пришельцами и абориге-
нами и возникали, то вызваны они были только
попытками распространить христианство среди пос-
ледних.
По заключению Ключевского, современное насе-
ление русского Центра сформировалось под воздей-
ствием двух основных факторов — природно-гео-
графического, наложившего “глубокий отпечаток
как на хозяйственный быт Великороссии, так и на
племенной характер великоросса”, и эпгографичес-
кого. “ибо чудь, постепенно русея, всею своею
массою со всеми своими антропологическими и
этнографическими особенностями, со всеми отли-
чиями. языком, обычаями и верованиями входила в
состав русской народности” [там же, с.299]. Поло-
жение о связи многих особенностей духовной
культуры русского народа с влиянием финно-угор-
ских традиций разделялось и другими авторами —
14
Е В.Аничковым, писавшим, что на северное славян-
:кое язычество “наслоилась давным-давно прежде
:<его финская культура” [1914, с.283], и Н.М.Галь-
говским, утверждавшим: “Без сомнения, и финны
влияли на религиозное миросозерцание русских”
1916, с.53].
Подводя итоги разбора данных о “встрече руси
и чуди”, В.О.Ключевский заключал: “Из этой
встречи вышла тройная смесь: 1) религиозная,
которая легла в основание мифологического миро-
.озерпания великороссов; 2) племенная, из которой
наработался антропологический тип великороссов,
и 3) социальная, которая в составе верхневолжского
заселения дала решительный перевес сельским
массам" [1987, с.309-310].
Так, Н.И.Костомаров считал, что вопрос о
чудском субстрате — "один из важнейших в русской
истории" — может быть решен только при помощи
данных этнографии н фольклора как великорусско-
го, так и финского племени, до этого же любые
построения “будут относиться к области вероятий,
догадок и предположений” [1875, с.78]. П.Н.Милю-
ков также писал, что “вопрос о смешении славян
. финнами остается до сих пор не вполне
решенным” [1904, с.49].
В 1893 г. появилась программная статья акаде-
мика А.И.Соболевского с негативной оценкой гос-
подствовавших в историографии взглядов. По мне-
нию автора, “теория мирного занятия русскими
густых земель нынешнего великорусского центра и
поселения рядом с финнами не имеет за собою
никаких оснований” [1893, с.116-117]. Примеча-
тельно при этом, что Соболевский, формулируя
такую точку зрения, базировался на тех же источ-
никах, что и сторонники противоположной позиции.
Если С.М.Соловьев, С.В.Ешевский и другие авторы
ссылались в своих построениях на отсутствие в
летописях и народной памяти каких-либо следов
воспоминаний о борьбе пришельцев с местным
населением, то А.И.Соболевский констатировал:
"Летописи ничего не говорят о мирных, дружест-
венных отношениях русских к финнам”. Более того,
многочисленные письменные известия о походах
новгородцев на западную чудь, а владимирских
князей на мордву, летописные сообщения об избие-
нии сборщиков дани “за Волоком”, в Печоре и
Югре, северные предания о “чуди белоглазой”
боровшейся с русскими, — все это свидетельствует
о напряженных отношениях между славянами и
иноязычными племенами. По мнению Соболевского,
происходило постепенное вытеснение финно-угров
с коренных территорий под напором русских
соседей и от притеснений сборщиков дани, “Остатки
финнов,... загнанные в болота и лесные трушобы,
были оставлены в покое русскими и, окруженные
ими, мало по малу обрусели” [там же, с.121].
Сходные взгляды о вытеснении финно-угров с
первоначальных мест обитания, их уходе в более
северные и северо-восточные области н лишь
частичной, крайне незначительной, ассимиляции
высказывали и другие исследователи [Елисеев А.В.,
1881, с.35-42; Барсов Н.П., 1885, с.44-60; Кузне-
цов С.К.. 1910. с.48-49; Середонин С.М.. 1916,
с.208-220]. Сложившиеся в XIX в. две противопо-
ложные позиции в оценке характера славяпо-чуд-
ских контактов просуществовали в отечественной
историографии до 1930-х гг. Даже этот далеко не
полный обзор работ показывает, что, несмотря на
различия во мнениях, заключения авторов истори-
ческих работ строились на ограниченном круге
источников — преимущественно письменных, иног-
да с привлечением данных этнографии, лингвистики,
антропологии и почти без учета археологического
материала.
Накопление массового археологического материа-
ла из областей славяно-финно-угорского расселения
началось в середине XIX в., когда А.С.Уваровым,
П.С.Савельевым и К.Н.Тихонравовым на территории
Владимирской земли было вскрыто свыше 7000
курганных захоронений. Во второй половине XIX —
начале XX в. широкие раскопки средневековых
могильников развернулись в Приладожье, северо-за-
падных районах Новгородской земли, Костромском
и Ярославском Поволжье, Муромском крае. Одно-
временно проводились исследования синхронных
памятников как на финно-угорских территориях,
так и в восточнославянских областях к югу от
древнего финского ареала.
Археологические данные для определения роли
чудского субстрата были впервые использованы
А.С.Уваровым. Выдвинув тезис о принадлежности
основной части исследованных нм владимирских
курганов летописной мере, быстрое обрусение ко-
торой началось “почти в доисторические для нас
времена”, автор тем самым констатировал наличие
весьма значительной “примеси финской крови” в
населении будущего великорусского Центра [1871,
с.646, 649].
В археологических разработках финского иссле-
дователя И.Р.Аспелипа 1870-1880-х it. проблема
чудского субстрата в русской народности и ее
культура не получили отражения и, по-видимому.
11
вообще не интересовали этого ученого. Но приве-
денные в его знаменитом “Атласе древностей
финно-угорского Севера” [Aspelin I.R., 1876-1884]
материалы убеждали, тем не менее, современников
в том, что иноязычные обитатели коренной России
(меря, мурома, весь) не были сдвинуты и оттеснены
из районов своего пребывания славянами, а продол-
жали проживать на старых местах до полного
исчезновения.
Иной подход к интерпретации археологических
источников был продемонстрирован А.А.Спицыным.
К концу XIX-началу XX вв. выдающийся система-
тизатор славянских и финно-угорских древностей
проделал колоссальную работу ио изучению средне-
вековых курганных материалов из разных древне-
русских областей. Впервые появилась возможность
сопоставления материалов обширной зоны русско-
чудского пограничья с материалами тех районов,
где угро-финский этнический элемент заведомо
отсутствовал. В итоге сравнительного анализа
А.А.Спицын пришел к заключению о древнерусском
в целом облике культуры крупных курганных
регионов в северо-западных и северо-восточных
областях Руси. Именно так, хотя и с некоторыми
оговорками, оценивал он массив погребальных
памятников в северо-западной части Новгородской
земли, со времен И.Р.Аспелина считавшийся свя-
занным с “ингерманландской” финно-угорской куль-
турной группой [Спицын А.А., 18966, с.36-37]. Еще
в более категоричной форме аналогичное заключе-
ние было высказано в отношении владимирских
курганов [1905, с.163-172]. Написанная в полеми-
ческом духе и содержащая развернутую критику как
методики раскопок А.С.Уварова, так и большинства
его теоретических положений, работа была направ-
лена против крайне преувеличенной, по мнению
исследователя, оценки чудского субстрата в древне-
русском населении Залесской земли. Концентрация
средневековых некрополей в районах ранней сла-
вянской колонизации Х-ХП вв. и их тяготение к
древнейшим городским центрам, курганный обряд
погребения, не имеющий ничего общего с грунто-
выми захоронениями финно-угорских племен По-
волжья, наконец, крайне незначительная примесь в
инвентаре курганов изделий финского характера —
все это свидетельствует о русской принадлежности
памятников Владимирской “области”. “Финны, —
писал А.А.Спицын, — видимо, отступали перед
русскими, уходя далее в леса и задерживаясь на
пути отступления лишь небольшими клочками. Они
дорожили свободой быта и легко поступались
местом, не имевшим значения в их тазах после
утраты больших рыбных озер Переяславского и
Ростовского. Будь это черемисы, будь это мордва, —
все равно эти народности особого физического типа
и иного склада жизни, начавшие серьезно входить
в состав русского населения лишь по мере массового
крещения, можно сказать, только с XVIII в.” [там
же, с. 166]. Вместе с тем, несмотря на выраженную
в целом негативную оценку чудского компонента в
населении Владимирской земли, автор признавал,
что в Х1-ХП вв. “к чисто русской крови стала
примешиваться инородческая”, а население края,
кроме естественного прироста жителей и новых
притоков колонистов, “усиливается ассимиляцией
инородцев”[там же, с.171-172].
Следует заметить, что впоследствии взгляды
А.А.Спицына претерпели существенную эволюцию.
В работе 1924 г. он предполагал уже, что мерянское
население Северо-Восточной Руси было лишь час-
тично сдвинуто славянами, в основном же подвер-
глось ассимиляции. “Суздальпы и владимирцы. —
писал А.А.Спицын, — образовывали смешанное
население, быть может, с преобладанием инород-
ческой крови” [1924, с.9]. В еще большей степени
финский субстрат выражен в “полумерянской”
курганной культуре Костромского Поволжья, сами
же курганы, по мнению исследователя, принадле-
жали сильно русифицированному чудскому племени.
Интерес к рассматриваемой проблеме оставался
устойчивым и на первом этапе становления совет-
ской исторической науки. Из крупных работ этого
времени следует назвать историко-географическое
исследование М.КЛюбавского, посвященное обра-
зованию великорусского Центра. Для автора пред-
ставлялось несомненным, что “великорусская народ-
ность образовалась из смешения разных славянских
племен, расселившихся в Восточной Европе, между
собой и инородцами преимущественно финского
корня” [1929, с.4]. По его мнению, “к XIV в., к
моменту зарождения Московского государства, сла-
вянорусская стихия, по всем признакам, уже возоб-
ладала в Верхневолжском и Приокском крае и на
территории, одетой сетью рек, речек и озер с
нерусскими именами” [там же, с.12]. Признавая,
таким образом, вхождение основного чудского
компонента в состав древнерусской народности,
М.КЛюбавский указывал, вместе с тем, на сохра-
нение островков иноплеменных жителей — остатков
веси, мери и мещеры — среди русского окружения
и в XIV-XVI вв., то есть уже в эпоху сложения
великорусской народности.
12
Проблема славяно-финских связей затрагивалась в
эервом обобщающем труде по железному веку Вос-
точной Европы [Готье Ю.В., 1930]. Ю.В.Готье при-
знавал мирный характер древнерусского освоения
северных территорий. “Не заметно следов войны,
покорений, — писал он. — Видно проникновение,
постепенное занятие лучших в хозяйственном отно-
шении мест, возможный уход части финнов куда-то
шее в иные места и постепенная ассимиляция
эставшегося населения” [там же, с.223]. Рассматривая
курганные материалы Владимирской земли и Костром-
ского Поволжья, Готье отметил смешанный облик
кутплуры Северо-Восточной Руси “с сильным финским
ттенком, но со столь же несомненным славянским
-залетом, причем механически разделить оба элемента
невозможно” [там же. с.221]. В мопо1рафии была
предпринята попытка воссоздания общей картины
развития угро-финских племен Восточной Европы с
использованием данных археологии.
Историографическим рубежом в изучении рас-
сматриваемой проблемы явилась дискуссия периода
1920-1930-х гг., вызванная публикацией статьи
Д.К.Зеленина “Принимали ли финны участие в
образовании великорусской народности?” [1929,
с.96-108]. В этой работе, содержащей развернутое
изложение позиции, сформулированной во введении
к фундаментальному труду “Русская (восточносла-
вянская) этнография” (издан в 1927 г. на немецком
языке в Лейпциге) [Зеленин Д.К., 1991; Сабуро-
ва Л.М., 1979, с.21], выдающийся исследователь
восточноевропейской этнографии, по существу, вы-
ступил с критикой весьма авторитетной в то время
концепции историка М.Н.Покровского о путях
сложения русского народа и его культуры. Покров-
ский отрицал историко-культурное содержание
таких понятий, как великорусская народность,
нация, не признавал единой культуры, а русский
народ расценивал как сплав разноплеменных эле-
ментов. По его утверждению, великорусская народ-
ность имеет в составе едва ли не 80% финской
крови [Покровский М.Н., 1933, С.235-250].
В противоположность этому Д.К.Зеленин, при-
знавая, что “великорусская народность, подобно всем
решительно нациям земного шара, смешанного
происхождения”, полностью отрицал участие в ее
формировании финно-угорского элемента. “Массо-
вое обрусение финнов, — писал он, — началось
сравнительно очень поздно, долго спустя после того,
как великорусская народность уже сложилась...
Равным образом, никаких ощутимых следов слияния
их [славян. — Е.Р.] с финнами ни диалектология.
ни этнография в великорусском народе не находят,
и только антропология еще не сказала своего
последнего слова” [1929, с.98]. Отсутствие таких
контактов объяснялось Д.К.Зелениным характером
колонизации северных территорий, сопровождав-
шейся вытеснением местных племен из районов их
обитания. Исчезновение имен мери, муромы и веси
со страниц письменных источников было связано
не с их ассимиляцией, а с последующей перегруп-
пировкой и созданием новых, сохранившихся до
настоящего времени финно-угорских народов. Эти
положения вызвали резкую и выраженную с крайних
позиций критику со стороны М.Т.Маркелова [1930,
с.57-62] и С.П.Толстова [1930, с.63-87].
В ходе дискуссии была подчеркнута необходи-
мость дифференцированного подхода к изучению
субстратного наследия, далеко не однозначного для
эпохи формирования древнерусской народности,
времени сложения великорусской народности и
современного периода [Маркелов М.Т., 1930, с.58;
Толстов С.П., 1930, с.71]. Особо оговаривалась
значимость для понимания ранних этапов межэтни-
ческих контактов материалов археологии, которые
до сих пор почти не использовались в этнологичес-
ких исследованиях.
Хотя такие положения и были сформулированы
оппонентами Д.К.Зеленина, выступление специалис-
та-эзнографа сыграло положительную роль в углуб-
лении представлений по рассматриваемой проблеме.
До этого времени заключения историков и архео-
логов об ассимиляции средневековых финских
группировок переносились, как правило, без суще-
ственных корректировок на современные реалии, в
которых авторы и пытались найти подтверждение
своих взглядов. Наблюдения Д.К.Зеленина, основан-
ные на материалах этнографии и не совпадающие
с распространенными общеисторическими постро-
ениями, продемонстрировали необходимость отхода
от прямолинейного отождествления разновременных
общностей и их компонентов. Хотя в полемической
части работы автор не смог избежать крайностей
(фактическое отрицание ранних славяно-финских
контактов, призванное объяснить отсутствие ощути-
мых следов финно-угорского субстрата в населении
Х1Х-ХХ вв.), нельзя согласиться с оценкой его
выступления лишь как “с запоздалым отголоском”
распространенной в дореволюционной историогра-
фии “славянской точки зрения” [ср.: Третьяков П.Н.,
1970, с.119].
В исследованиях 1930-х — начала 1950-х гг.
вопрос об этнической неоднородности севернорус-
13
ских территорий и характере межэтнических про-
цессов в целом не привлекал того внимания, которое
было свойственно предшествующему этапу исто-
риографии. Основной акцент ставился на изучении
политической и социально-экономической структу-
ры Древнерусского государства и его отношениях с
соседними, в том числе и финно-угорскими, наро-
дами [Пашуто В.Т., 1965, с.69; Советская истори-
ография, 1978, с.44-45]. Даже в обобщающих трудах
рассмотрение ситуации в славяно-чудских землях
ограничивалось перечнем “иных языцей” и конста-
тацией вхождения некоторых из них в состав
древнерусской народности. В значительной степени
это было связано с утверждением в гуманитарных
исследованиях автохтонистских положений “стади-
альной” этнолингвистической теории Н.Я.Марра.
Пересмотр ее построений стимулировал интенсивное
изучение проблем славянского этногенеза, форми-
рования восточнославянских племен и древнерусской
народности, развернувшееся с середины 1950-х гг. и
продолжающееся до настоящего времени [Советское
источниковедение, 1979, с.94-95].
Обобщением накопленного к середине столетия
фонда археологических источников явилось капи-
тальное исследование А.П.Смирнова “Очерки древ-
ней и средней истории народов Среднего Поволжья
и Прикамья” [1952]. Значительное место в нем было
уделено ранним этапам этнической истории поволж-
ско-финских группировок мери, муромы и мешеры
и их взаимодействия со славянами. В 1961 г. вышла
в свет монография Е.И.Горюновой “Этническая
история Волго-Окского междуречья", суммирующая
материалы многолетних разработок автора по про-
блемам мери и муромы. Горюновой прослежено
культурное развитие этих средневековых образова-
ний, раскрыта сущность социально-экономической
структуры местных племен накануне их включения
в политическую орбиту Древнерусского государства.
Особое место в исследовании уделено вопросам
славянского освоения Залесской земли. Выделены
этаны колонизации, высказаны интересные сообра-
жения о характере метисации новопоселенцев с
местными финнами. Рассматривая тему происхож-
дения северо-восточных великорусов, автор конста-
тировала: “Современное великорусское население
Владимирской, Ивановской и особенно Ярославской
и Костромской областей сохранило в виде этногра-
фических пережитков многие черты культуры древ-
него местного населения — мери" [там же, с.248].
Формирование народонаселения Рязанской земли
детально анализировалось в монографии АЛ.Мон-
гайта [1961]. При изучении путей и времени
славянской миграции в бассейн среднего течения
Оки и Мещерскую землю значительное внимание
было уделено взаимоотношениям древнерусских
колонистов с аборигенами края. По заключению
АЛ.Мопгайта, кривичское освоение мещерской,
равно как и муромской, территорий сопровождалось
быстрой славянизацией местных коллективов; ито-
гом продвижения вятичей в рязанское течение Оки
явилось главным образом вытеснение проживавшей
в Поочье мордвы-эрзи при ее частичной ассимиля-
ции. Автором приведены языковые, этнографические
и антропологические данные, свидетельствующие о
чудском наследии в современном русском населении
междуречья Оки и Клязьмы [там же. с. И 5-140].
К изучению веси и ее контактов со славянами,
в основном на материалах археологии, обращались
Л.А.Голубева [1973], С.И.Кочкуркина [1973] и
многие другие исследователи. Особо следует отме-
тить монографию В.В.Пименова, посвященную эт-
нической истории и генезису культуры вепсов [1965].
Написанная этнографом, эта работа представляет
опыт комплексного использования всех источников,
документирующих проживание в полосе от Юго-
Восточного Приладожья до Северного Подвинья
финских группировок, которые сопоставляются ав-
тором с летописными весью и чудью заволочекой.
Значительное место в публикации уделено проблеме
славяно-русского влияния, прослеживаемого на раз-
личных материалах с конца I тыс. н.э. и до
этнографической эггохи.
Вопросы славянской) освоения лесной зоны
Восточной Европы и культурного взаимодействия
новопоселенцев с местными балтами и финно-уграми
являются темой многолетних научных разработок
В.В.Седова. Для понимания процессов, развернув-
шихся во второй половине 1 тыс. н.э. па территории
будущей Новгородско-Псковской земли, важное зна-
чение имеют его монографии “Новгородские сопки”
[1970а] и “Длинные курганы кривичей” [1974]. По
заключению Седова, ядро населения Новгородчины
сложилось в условиях славяно-финского симбиоза,
что оказало заметное влияние на дальнейшую
этническую историю этого края; словене новгород-
ские и псковские кривичи являются “наследниками
культуры местных финнов, так как они сформиро-
вались в результате метисации племен, принесших
славянский язык, с финноязычными аборигенами”
[1979, с.75]. Отсюда следует, что начало межэтни-
ческих контактов в зоне древнейшей славянской
колонизации восходит еще к догосударственному
14
периоду русской истории. На основе изучения
археологических и палеоантропологических матери-
алов первой половины II тыс.н.э. из массовых
курганных раскопок на северо-западе Новгородской
земли В.В.Седовым прослежено постепенное сме-
шение древнерусских поселенцев с водью, опреде-
лившее славянизацию значительной части этого
прибалтийско-финского образования [1952; 1953;
1984].
Этнокультурный аспект проблемы “встречи руси
и чуди” рассматривался в трудах П.Н.Трезъякова.
Признавая, что древнерусская народность сложилась
преимущественно из родственного этнического ма-
териала в условиях господства славянского элемента,
автор вместе с тем придавал весьма серьезное
значение включению в ее состав инородного ком-
понента. Хотя ассимиляция “иных языцей” “не
определила хода дальнейшего процесса, обусловлен-
ного исторической обстановкой, она в заметной
степени подготовила почву для последующей диф-
ференциации древнерусской народности” [1966,
с. 13].
Этнокультурной ситуации в полосе славяно-чуд-
ского пограничья посвящен специальный раздел (“На
финно-угорских окраинах Древней Руси”) моногра-
фии П.Н.Третьякова “У истоков древнерусской
народности” [1970, с.111-151]. В нем обобщены
данные об уровне социально-экономического разви-
тия местных племен, характере славяно-русского
своения северных территорий и процессе взаимо-
действия новопоселенцев с чудскими группировками.
Признавая вхождение части финно-угорских пле-
мен — мери, белозерской веси, муромы и других
языцей” в состав древнерусской народности еще
за границами” истории, автор подчеркивал зазяж-
ной характер метисации иноязычного населения,
завершившейся на mhoihx территориях лишь в
XI1-XIV вв., а местами и позднее. Вследствие этого
финно-угры должны расцениваться не только в
качестве элемента формации древнерусской, но и в
еще большей степени — русской (великорусской)
народности [1970, с.117].
Ряд положений рассматриваемой проблемы был
конкретизирован на материалах отдельных славя-
но-чудских регионов (работы А.Н.Кирпичникова,
И.В.Дубова, А.ЕЛеонтьева, В.А.Назаренко,
Н.В.Хвощинской, А.Н.Башенькина, Н.А.Макарова
и др.). Результаты новейших исследований отражены
в многочисленных статьях и монографиях 1980-х п.
Появились также публикации, выходящие за
региональные рамки и посвященные как выделению
финно-угорского субстратного наследия в древне-
русской культуре [Седов В.В., 19666, с.245-251;
1972, с.138-144; 1982, с.172-174, 190-195; Ряби-
нин Е.А., 1974в; 1981а; 1982а, с.29-34], так и
общей характеристике процессов в ареале славя-
но-чудского пограничья [Рябинин Е.А., 19796,
с.93-102; 1979г, с.659-664; 1988в, с.116-135;
Кирпичников А.Н., Рябинин Е.А., 1982. с.47-62].
В исследованиях последних десятилетий все большее
внимание уделяется комплексному анализу различ-
ных видов источников с использованием, наряду
с материалами археологии, исторических докумен-
тов, данных топонимики, лингвистики, антропологии
и этнографии.
Из приведенного краткого обзора можно
заключить, что вопрос о “встрече руси и чуди”,
поставленный отечественной историографией свыше
150 лет назад, до сих пор сохраняет свою
актуальность и продолжает оставаться в центре
самого пристального внимания. За длительный
период его обсуждения происходила перестановка
исследовательских акцентов. Изменение фонда
источников, вызванное бурным развитием архео-
логии и расширением информативных возможностей
сопредельных научных дисциплин, определило
постепенный переход от общеисторических по-
строений к заключениям, базирующимся на
качественно иной основе. В настоящее время
намечены общие контуры этнокультурных процес-
сов, общепризнанным является и сам факт
включения определенного финно-угорского компо-
нента в состав славянского населения северных
районов России. Вместе с тем, вопрос “о взаи-
модействии руси и чуди” по-прежнему, как и во
времена В.О.Ключевского, продолжает относиться
“к числу любопытных и трудных вопросов нашей
истории”.
Очерк 2
ФИННО-УГОРСКОЕ НАСЕЛЕНИЕ
СЕВЕРО-ЗАПАДНЫХ ЗЕМЕЛЬ
ВЕЛИКОГО НОВГОРОДА
(водь и ижора)
Во второй половине I тыс. н.э. на территории
будущей Новгородской земли, входившей в ареал
древней финно-угорской гидронимики, получают
распространение оригинальные погребальные соору-
жения — сопки и длинные курганы [Седов В.В.,
1970; 1982, с.46-66] (рис.2). Северо-западная гра-
нила распространения длинных курганов достигала
верхнего течения р.Плюссы и верховьев рЛути.
Основным районом концентрации сопок и связанных
с ними поселений являлся бассейн оз.Ильмень, а
также верховья Луги и Плюссы, Нижнее Поволховье
и верхнее течение Молоти. Памятники культуры
длинных курганов и преемственно связанных с
последними полусферических насыпей с сожжения-
ми суммарно датируются VI-X вв., памятники
культуры сопок — VIII—X (и частично XI) вв.
[Носов Е.Н., 1982, с.60]. Проблема этнической
принадлежности обоих пластов древностей сохра-
няет свою дискуссионность, но не вызывает сомне-
ния их связь с общими процессами славянского
освоения лесной зоны Восточной Европы. Наличие
субстратных элементов в новгородско-псковских
длинных курганах и сопках свидетельствует об
участии в протекавших здесь этнических процессах
редкого финноязычного населения и формировании
ядра Новгородской земли в условиях славяно-фин-
ского симбиоза [Седов В.В., 1979, с.75-76]. В
VIII-X вв. происходит сложение древнейших город-
ских центров Северо-Западной Руси — Ладоги,
Новгорода, Пскова.
К северу от ареальных границ сопок и длинных
курганов, на пространстве от р.Нарвы до р.Волхов
простиралась зона расселения финно-угорских пле-
мен, не затронутая ранним славянским влиянием. В
начале II тыс.н.э. местные группировки были
включены в политическую орбиту Великого Новго-
рода, а некоторые нз них (прежде всего летописные
водь и ижора) вступили в непосредственные этни-
ческие контакты с расселявшимися на землях
новгородского порубежья древнерусскими земледель-
цами. Их изучению и цосвящен предлагаемый очерк.
1Ш
ВОДЬ
ИСТОРИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ
О ВОДИ »
История води, этноним которой отразился в
названии Вотской (Водской) земли Великого Нов-
города, а позднее был перенесен на одну из
новгородских пятин, скупо освещена письменными
источниками. Впервые это племя упомянуто под
1069 г. в связи с внезапным нападением полоцкого
князя Всеслава на центр Новгородской земли
“...Приде Все [слав] к Новгороду; новгородци же
поставиша полк противу их, у Зверинця, на Къземли;
16
Рис.2. Северо-запад Новгородской земли. Археологические памятники I тыс.н.э.
а — сопки; б — длинные курганы; в — северная граница распространения сопок и длинных курганов; г — ареалы курганных
•ассивов начала II тыс.н.э. (I — Ижорское плато; II — Северо-Восточное Причудье и бассейн средней Плюссм): д — каменные
- -Ильинки (1-Валговнцы; 2-Великиио; 3-район Котлов); е — предполагаемые каменные могильники (4-Лнснно; 5-Извара); ж —
зерхностные и грунтовые трупосожжения (б-Пыуга; 7-Кунингакюля; 8-ОльГИН Крест).
- пособи Бог Глебу князю с новгородци. О, велика
'чше сеця Вожаком, и нале их бешисльное число”
ЧПЛ, 1950, с.17]. Таким образом, исторически
освидетельствованный начальный этап славяно-вод-
:ких контактов выразился во враждебных по
: сношению к Новгороду действиях группировки,
Читавшей на северо-западном порубежье Руси.
А.Н.Насонов обратил внимание на то обстоятельст-
во, что Всеслав незадолго перед упомянутым собы-
тием был изгнан из Полоцка и, следовательно, он
пришел в “Водь” не “со всею Полоцкою областью,
а в лучшем случае с небольшим числом личных
дружинников. Очевидно, что ни о каком принуж-
дении к нападению на Новгород не могио быть и
речи” [1951, с.80]. В военном столкновении 1069 г.
исследователи усматривают реакцию чудского пле-
мени на смену системы новгородско-водских отно-
шений (Гадзяцкий С.С., 1940, с. 102], стремление
води освободиться от намерения Новгорода распро-
странить на нее дань [Куза А.В., 1975, с.183].
Следующее упоминание об этой группировке
относится к 1149 г.: “На ту же зиму придоша Емь
на Водь с ратью мало не в тысящи; и услышавъше
новгородьци любо в 500 с Водью, идоша на них,
и не упустиша ни мужа” [НПЛ, 1950, с.28] Г Таким
образом, через 80 лет источники фиксируют уже
совместное выступление новгородцев и води против
вторгшегося в пределы водского расселения круп-
ного отряда финской еми. Этот факт может
свидетельствовать о завершившемся к середине
XII в. переходе води в вассальную зависимость от
Новгорода [Куза А.В., 1975, с. 183].
Позднее упоминания о “язычниках вотландцах”
появляются в западных источниках. В папских
1 В Софийской первой летописи вместо слов "с Водью” значится “с воеводой”. Но такая замена, как полагает С.С.Гадзяцкий,
вызвана, скорее всего, тем, что составитель более поздней Софийской летописи не понял выражения первоисточника [1940, с. 102].
Впрочем, в любом случае остается несомненным сам факт похода новгородцев для зашиты водской территории.
S 74 7 7
буллах второй половины XII — первой половины
XIII в. они названы среди языческих народов
северо-западных территорий: “pagani carelie, ingrie
et watlandie” [Кеппен П.И., 1861, с.81-82].
Сведения о води и Водской земле содержатся и
в русских источниках XIII в. Так, при описании
голода, поразившего всю Новгородскую “область” в
1215 г., летопись лаконично сообщает: “Вожане
помроша, а останъке разидеся” [НПЛ, 1950, с.54].
Хотя галодшие годы и не были исключительным
явлением в Новгородской земле (с 1054 по 1228 гг.
С.М.Соловьевым отмечено семь летописных извес-
тий такого рода), по-видимому, именно 1215 г.
оказался наиболее бедственным и тяжелым для
вожан, заметно отразивпшмся и на этическом
составе обитателей рассматриваемого региона [Со-
ловьев С.М., 1911, стлб.707-708].
Зимой 1240/41 гг. ливонские крестоносцы втор-
глись в пределы западных владений Великого
Новгорода: “Той же зимы придоша Н’Ьмци на Водь
с Чюдью, и повоеваша, и дань на них възложиша,
а город учиниша в Копорьи погосте” [НПЛ, 1950,
с.78]. В 1241 г. Александр Невский, организовав
ополчение из новгородцев, Ладожаи, корелы и
ижоры, прежде всего отбил у захватчиков Копорье,
а “Вожан и Чюдцю пер'йветники извета” [там же].
Впервые письменные источники фиксируют наличие
в районе, территориально тяготеющем к будущему
центру всей Водской земли — Копорью, явно
отличающихся в этническом отношении групп
местного населения — вожан и чуди.
Исторические данные позволяют заключить, что
к XIII в. завершилось включение земли води в
собственно новгородскую “волость” — основную
территорию Великого Новгорода [Куза А.В., 1975,
с.178]1. В уставе князя Ярослава “о мостех”,
датируемом 60-ми гг. XIII в. [Янин ВЛ., 1977,
с. 116], впервые названа среди девяти особо
поименованных основных районов Новгородской
земли “Вольская сотня” [Древнерусские..., 1977,
с. 150]. Во время столкновения новгородцев с
великими князьями Ярославом Ярославичем
(1270 г.) и Михаилом Ярославичем (1316 г.)
вожане упоминаются в составе “всей волости
новгородской” [НПЛ, 1950, с.89, 95]. Под 1338 г.
летописью зафиксирован и термин “Вотская земля”
[там же, с.349].
Вопрос о локализации и границах Вотской
(Водской) земли имеет немаловажное значение для
выявления территории расселения средневековой
води. Письменные источники ие содержат прямых
сведений о рубежах этой территориальной единицы.
Определение последних в значительной степени
базируется на данных писцовых книг конца XV-
XVI вв., составленных по инициативе московского ,
правительства после присоединения Новгорода к
Москве [Переписная окладная книга, 1851; Новго-
родские пнсповые книги, 1868; Неволин К.А., 1853].
Но в этом важнейшем виде источников перечисление i
и локализация погостов, формирование многих из f
которых, несомненно, относится к эпохе Новгород- ,
ской независимости, приведено уже не в рамках i
былых “земель” и “сотен”, а в пределах новообра-
зованных уездов; в ряде случаев границы уездов
разрезают территории старых погостов, иногда в их
состав включаются погосты, явно не составлявшие
в предшествующее время определенного единства. .
Данное обстоятельство затрудняет попытки ретро- t
спективного вычленения погостов, входивших в
состав новгородской Водской земли и определение г
ее ареала (рис.З).
В историко-географическом исследовании j
А.Н.Насонова территория последней очерчивается i
следующим образом: на западе Водская земля j
фаничила с Лужской “волостью”, иа северо-восто- |
ке — с Ижорской землей; в южном направлении |
она, возможно, доходила до Новгорода и включала |
Климецко-Тесовский и Егорьевско-Лужский погосты I
Новгородского уезда. Погосты Водской пятины, |
располагавшиеся к западу от нижней Луги, в состав |
Водской земли не входили. Это заключение находит I
подтверждение в летописном известии 1338 г. о |
том, что немцы приходили “воеват на Толдогу и I
оттоле хотяху на Вотскую землю”; Никольский |
Толдожский погост “в чуди", оказывающийся за |
пределами Водской земли, по данным писцовых |
книг, занимал довольно обширный участок между |
нижним течением Луги и р.Систой [Насопов А.Н., |
1951, с.120-121]2. |
По мнению А.В.Кузы, нижнее течение Луги также I
не включалось ни в Водскую землю, ни в Лужскую I
“волость”. Автор полагает, что “Толдожский погост 1
в устье Луги и примыкавший к нему с востока |
Каргальский погост и размещавшийся северо-вос- |
1 Реакцией на новую систему отношений Новгорода с северо-западными иноязычными федератами и явилось, вероятно,
отмеченное летописью сепаратистское выступление "вожан и чудцы переветников” в начале 1240-х гг.
Границы погостов Водской пятины реконструируются на основе исследования Тихомирова (Сергия) [1905J с некоторыми
уточнениями; границы погостов Шелонской пятины приводятся по А.М.Андрияшеву [1914].
18
Рис.З. Воде кая земля.
а-в — курганио-жальничные могильники (а — исследованные: б — неисследованные; в - с прибалтийско-финскими элементами культуры):
г — грунтовые могильники; d — городские центры и укрепленные поселения; е — граница Волской и Ижорской земель; ж — границы западных
погостов (К — Каргальский; Р — Радчинский: О — Опольский “в Чюди’'; Т — Толдожский “в Чюди"): з — расселение води по данным середины
XIX в. (1 — Валговицьг. 2 — Великнио: 3— Вердия; 4 — Пумалицы: 5 — Войносолово: 6 — Пнллово; 7 — Унатицы; 8 — Маиуйлово: 9 — Бегу-
иицы; 10 — городище Кайболово; 11 — городище Ворониио).
точнее г.Ямы Ополецкий погост относились к
"чуди" — особому экстерриториальному образова-
нию, граничившему с Водской землей [1975, с.180].
Несколько иначе определяет границы Водской
земли И.П.Шаскольский. Он считает, иго “терри-
тория води точно ограничена с запада р.Наровой,
с востока р.Стрелкой у современного г.Сгрельна”
[1979, с.46], то есть полностью включала западную
часть Водской пятины и Ивангородский уезд
Шелонской пятины рубежа XV-XVI вв.
Исходя из существующих историко-географичес-
ких разработок, подкрепленных дополнительным
анализом письменных источников и картографичес-
кой локализацией селений 1500 г., можно заключить,
что в Водскую землю входила фактически вся
Ижорская возвышенность, являвшаяся в средневе-
ковую эпоху основной житницей Великого Новго-
рода. На севере она предположительно доходила до
побережья Финского залива, на востоке граничила
с Ижорской землей (иорубежье с последней прохо-
дило по рекам Стрелке и Оредежу)1. Территорию,
относящуюся к Лужской волости, определить по
историческим данным не представляется возможным,
но, по-видимому, опа охватывала лишь приб[>ежпую
полосу Луги, не распространяясь вглубь самой
возвышенности. Наиболее сложным и, вместе с тем,
представляющим особую значимость для целей
нашего исследования, является вопрос о западной
границе Водской земли. Письменное сообщение
1338 г. о “Толдоге”, несомненно, фиксирует особый
статус одного из древних новгородских погостов,
относящихся не к рассматриваемой администразив-
ной единице Новгородского государства, а к “Чуди”.
Есть основания полагать, что и второй погост,
имевший дополнительное наименование “в Чюди” —
Воздвиженский Опольский (Ополецкий) — также
не входил в Водскую землю. Что же касается
Каргальского погоста, то полностью исключать его
из Водской земли мы не можем, так как именно
в его восточной части с XIII в. оформился
военно-административный центр всей области —
город-крепость Копорье. По-видимому, Каргальский
погост являлся относительно поздним новообразо-
ванием, сложившимся на основе предшествующего
“погоста в Копорьи”, но значительно расширившим-
ся в западном направлении. Исходя из наблюдаю-
щихся различий в почвенно-географическом поло-
жении “чудских” погостов и более восточных
погостов реконструируемой Водской земли, а также
некоторых данных исторической ономастики, кото-
рые будут рассмотрены ниже, наиболее вероятной
границей последней с “Чудской” областью представ-
ляется рубеж по р.Систе и ее притоку Суме; такое
предположение в целом согласуется с выводами
А.Н.Насонова и А.В.Кузы.
Очерченная на основе средневековых письмегпгых
источников территория Водской земли и должна
была составлять основную зону расселения летопис-
ной води; по крайней мере, это единственный
достоверный регион, название которого восходит к
этнониму этого иноязычного федерата Великого
Новгорода. Источники XV-XVI вв. уже не содержат
сведений о “води" или “вожаках”, однако сохране-
ние в рассматриваемом регионе определенного
финно-угорского массива документировано неодно-
кратными упоминаниями “чуди”, обитавшей в за-
падной части Водской пятины. В этом отношении
особый интерес представляют посыльные грамоты
новгородских архиепископов Макария (1534,
1535 гг.) и Феодосия (1548 г.) об искоренении
остатков язычества на севере Новгородской земли
[Дополнения, 1846, с. 27-30; ПСРЛ, 1851, T.V,
с.73-74; Кеппен П.И., 1851, с.114- 115]. В них
приведены ценные данные о дохристианских веро-
ваниях, обрядах и обычаях, сохранявшихся и
поддерживавшихся языческими жрецами — “чуд-
скими арбуями” у населения ряда погостов Водской
ггятипы, а также “в Чюди, и в Ижоре, и в Кореле”;
финно-угорская подоснова многих из указанных в
посланиях традиций не вызывает сомнений.
ПРОБЛЕМА ПРОИСХОЖДЕНИЯ И
РАННЕЙ ЭТНИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
ВОДИ
В конце XVIII — начале XIX в. внимание
исследователей (среди ггих — Ф.А.Трефурт, Ф.Ту-
маггский, Л.А.Цетреус, Х.Портан, П.А.Цеплин) при-
влекла небольшая народность, известная у окружа-
ющего населения ггод названием “чудья”, по имевшая
гг собственный этноним “водь” (Vatialasef, Wadd-
jalaiset). Она занимала довольно компактный участок
на побережье Финского залива, в бассейне р.Сумьг
и в окрестностях Копорья [Koppen Р., 1849; 1867]
О границах Ижорской земли более подробно итожено в разделе "Ижора”.
20
-з* рис.З). Еще в первой половине XIX в.
* И.Шегрен отметил сходство самоназвания
“•xidja” с водью средневековых письменных источ-
яигов [SjOgren AJ., 1833, S.17ff]. С тех пор в науке
"эердилось общее мнение о связи племени водь с
: временной водской народностью и об нх несо-
мненной генетической преемственности.
Изучение “сколка” древнего племенного массива,
хранившего многие языковые, этнографические н
антропологические особенности своих отдаленных
тредков, представляет чрезвычайно важный интерес
для решения вопроса происхождения и этнической
к тории води. Ныне считается установленной при-
'.«.ттийско-финская принадлежность водского языка
Аристэ П.А., 1947, с.35-47]. Последний включают
•_ти в южную ipynny прибалтийско-финских языков
.<тонский, ливский, водский), или в юго-западную
трину (западные диалекты финского языка, эстон-
.1ИЙ, ливский, водский) [Лаанест А., 1975, с. 11-16].
этеми исследователями отмечается несомненная и
-.ная близость языка води с северноэстонским
иалектом. Более того, водский язык оказывается
иже ближе к основанному на северных говорах
:< тонскому национальному языку, чем южный диа-
з; кт эстонского языка; северные эстонцы и водь
'<ез труда понимают друг друга. Вместе с тем, в
юдском языке, представленном двумя диалекта-
«<и — западным и восточным [Ariste Р., 1960, lk.207;
Лаанест А., 1975, с.15], сохранился ряд архаических
твлепий, отсутствующих в эстонском языке, но
исходящих к праэстонским диалектам [Арис-
-э П.А., 1956, с.21].
О близости води к населению Северо-Восточной
а Восточной Эстонии свидетельствуют материалы
этнографии (сходство народных обычаев, общие
элементы деревянной архитектуры и женской одеж-
ды), а также соматологические и одонтологические
[Лиги П„ 1986, с. 158-
значимость в этом от-
елены в топонимике
данные, указывающие на преобладание у восточных
эстонцев особенностей, присущих восточным груп-
пам прибалтийских финнов
161].
Особую информативную
ношении имеют водские
Северо-Восточной (Северное Причудье) и Восточ-
ной (Западное Причудье) Эстонии и водские явления
в северо-восточном прибрежном и восточном диа-
лектах эстонского языка. Установлено, что ареал
последнего диалекта в значительной степени совпа-
дает с границами древней земли Вайа, название
которой связывается с этнонимом води. По мнению
ряда исследователей, эти данные свидетельствуют о
том, что Восточная и Северо-Восточная Эстония
вместе с Водской землей составляли в древности
единую этническую общность, а соответствующие
эстонские диалекты наряду с языком води образо-
вывали общую диалектную группу [там же, с. 157-
158]. Истоки такого единства, возможно, восходят
к поздненеолитической эпохе, когда к востоку от
р.Нарвы и Чудского озера уже имелось население,
родственное племенам, обитавшим на северо-востоке
или востоке Эстонии; потомки местного населения
при участии позднейших переселенцев из соседних
территорий явились основой формирования води
[Моора Х.А., Моора А.Х., 1965, с.69]. Согласно
П.А.Аристэ. процесс водского этногенеза протекал
в условиях постепенною обособления части север-
ных эстов, переселившихся к востоку от Наровы,
от своих соплеменников; хронологические рамки
этою процесса — I тысячелетие н.э., а частично,
возможно, и раньше [Аристэ П.А., 1956, с.20-21].
Следует оговорить, что многие водские явления
в Северном и Западном Причудье связываются не
с ранними этапами этногенеза, а с последующими
переселениями на запад водских коллективов. В
работах Х.А.Моора и П.А.Аристэ выдвинуто поло-
жение о двух основных волнах такой мшрации,
имевших место во второй половине I тыс.п.э. и в
первых веках II тыс. [Moora Н., 1929, S.272-283;
Моора Х.А., 1956, с.124-135; Моора Х.А., Моо-
ра А.Х., 1965, с.64-66; Ariste Р„ 1965, lk.94—101].
При этом П.А.Аристэ связывает с поздними мигра-
циями все водские элементы в восточном диалекте
Западного Причудья, считая, вместе с тем, что
наличие таких явлений в северо-восточном прибреж-
ном диалекте отражает общее происхождение его
носителей с водью [Аристэ П.А., 1947, с.42-45;
1956, с.20-21].
По мнению Х.А. и А.Х.Моора, водь в древности
не составляла этнического единства, распадаясь на
отдельные племена [Моора Х.А., Моора А.Х., 1965,
с.70-79]. Исходя из наличия в современном языке
двух диалектов, ретроспективно выделяются два
племенных подразделения в водском массиве к югу
от Финского залива: северо-западное и северо-вос-
точное. Северо-восточное племя, заселявшее собст-
венно Водскую землю и тесно связанное с Новго-
родом, соответствует води русских летописей. Об-
ласть северо-западного племени, локализуемая авто-
рами между западными скатами Ижорской возвы-
шенности и р.Нарвой, ареально совпадает с Чудской
землей, реконструируемой нами по историческим
данным. Предполагается, что это население, которое
21
русские называли чудью, самоназвания либо не
имело, либо его этноним был со временем забыт
[там же, с.77]. По косвенным данным намечается
еще одно — южное — подразделение води,
обитавшее на восточном побережье Чудского озера.
Судя по названию самого озера и наименованиям
ряда местных селений XV-XV1 вв., это племя также
было известно у русских под названием чудь.
Археологические памятники I тыс. н.э. в ареале
водских племен1 остаются почти не изученными
(см. рис.2). Лишь в последние годы получена первая
достоверная информация о древнейшем этапе по-
гребальных сооружений в этнографической зоне
води (территория средневекового Толдожского по-
госта “в чуди”). При исследовании фиппо-угорских
мопгльников первой половины II тыс. н.э. у
д.Валговицы и Великино (на их анализе мы
остановимся ниже) выявлены поверхностные камен-
ные кладки, занимающие наиболее возвышенные
участки кладбищ [Рябинин Е.А., 1987а, с.408-411;
19876, с.28-30; 19886, с.36; Ryabinin Е.А., 1990,
р.93-97].
Обе вымостки имеют четырехугольную форму,
площадь конструкций составляет около 45 кв. м.
В них выделяются ряды крупных валунов, образую-
щие оградки с заполнением из более мелких камней.
В Великинском могильнике многие камни покрыты
углистым нагаром и обожжены, между ними встре-
чены линзы угля и золы. Среди валунов рассеяны
мелкие кости человеческих сожжений, совершенных
на стороне. В некоторых случаях компактная масса
кальцинированных костей с утями и золой занимала
миниатюрные оградки из нескольких ярусов круп-
ных валунов, образующих род ящиков. В типоло-
гически близкой вымостке у Валговиц следов
захоронений не обнаружено.
Вещевые находки из сооружения у д.Великино
представлены обломком косы-горбуши, побывавшей
в огне железной булавкой с плохо сохранившейся
кольцевидной головкой и предположительно фраг-
ментом еще одной железной нагрудной булавки.
Эти предметы из-за их фрагментарности и бытования
вплоть до эпохи функционирования кладбищ первой
половины II тыс. н.э. малопригодны для хроноло-
гических заключений. К тому же отдельные вещи
могли попасть на вымостку в позднейший период
(па это указывает присутствие среди камней облом-
ков средневековой гончарной посуды).
Более выразительны по своему характеру древ-
ности, происходящие из Валговиц. Они включают
железный втульчатый топор-кельт с ушком в верхней
части, два массивных железных браслета и узкий
бронзовый браслет сегментного сечения. Аналогии
таким вещам известны в материалах начала I тыс.п.э.
Прибалтики и Финляндии. Ранняя дата объекта
подтверждается находкой фрагментированного леп-
ного сосуда со штрихованной поверхностью.
Выявленные памятники принадлежат к типу
каменных могильников с оградками, получивших с
I в. н.э. развитие на основе предшествующих
могильников с ящиками. Их ареал охватывает почти
всю Эстонию, Северную Латвию и частично Фин-
ляндию. Такие памятники широко распространены
на северо-востоке Эстонии, преимущественно вдоль
побережья Финского залива. Наиболее восточные
из них отделены от могильников этнографической
зоны води пространством не более 45-50 км.
Сопоставление рассматриваемых памятников с
могильниками сопредельных территорий и, прежде
всего, с хорошо изученным могильником Пала в
Северо-Восточной Эстонии позволяет заключить,
что вымостка у д.Валговицы, предположительно
содержащая несохранившиеся погребения по обряду
ингумации, относится к I—II вв., таранда с сожже-
ниями у д.Великино — к III—IV вв. [ср.: Шмиде-
хельм М.Х., 1956, с. 192].
В работе Х.А.Моора со ссылкой па данные
П.П.Ефимепко содержится указание на еще один
каменный могильник в бассейне нижнего течения
рЛуги. Сведений о характере памятника не приво-
дится, автором он был отнесен к V в. Судя по
приложенным к публикации картам, этот археоло-
гический объект располагался на территории того
же водского прихода Каттила [Moora Н.А., 1938,
S.18, Karie XV, XVI].
Загадочные каменные “фигуры” выявлены
Н.К.Рерихом в имении Извара и у дЛисино иа
юго-восточной окраине Ижорского плато
[Рерих Н.К., 1899, с.328-329; 1900, с. 107-108; 1901,
с.60-68]. Они представлены разнообразными по
размерам и конструкциям нагромождениями валунов
или отмечены несколькими крупными камнями,
1 По заключению В.В.Седова, до расселения славян "водские или близкородственные им племена заселяли не только Ижорское
плато, ио и значительные пространства Северо-Запада, соприкасаясь в районе Чудского озера с эстами, а иа востоке, на водоразделе
Ильменского и Волжского бассейнов, с весью...” [1984, с.160; см.также: 1987, с.40-41]. В данном очерке рассматриваются лишь
те районы обитания прибалтийских финно-угров, которые исторически связаны с этнонимом “водь” или же имеют отношение к
формированию водской народности и водским явлениям в языке и культуре сопредельных групп населения.
22
лежащими на различном расстоянии друг от друга.
При исследовании объектов зафиксирован слой
-алы, выходящий за пределы “фигур”; кроме того,
имеются противоречивые указания па находки бес-
форменных перегоревших косточек и каких-то
железистых остатков. Н.К.Рерихом изварско-лисин-
:кие сооружения были интерпретированы как по-
гребения води, типологически сходные с каменными
могилами эстов. Это положение широко утвердилось
з литературе [Седов В.В., 1953, с.202-204; 1987а,
: 40; Третъяков П.Н., 1970, с.146-147; Рябинин Е.А.,
1974в, с.7; 1977, с.114-115; Лебедев Г.С., 1977,
: 152-153], однако ныне поставлено под сомнение,
детальное изучение отчетных материалов показало,
что рассматриваемые объекзы представляют, по-ви-
зимому, набросы камней на слое лесного подзола
ч к памятникам археологии, скорее всего, отношения
-те имеют [Хвошинская Н.В., 1983, с.43^48; Коль-
чатов В.А., 1982, с.62-63].
По широко представленному мнению, могильники
: оградками “с полным правом можно считать своего
года “национальными” памятниками западных нри-
'алтийских финнов” [Лаул С., 1975, с.381], диффе-
ренцирующими последних от восточной группы
прибалтийско-финских племен [Седов В.В., 1979,
. "М]. Наличие памятников этого типа в “чудских”
зэгостах свидетельствует о том, что территория
гасселения северо-западного (по номенклатуре Х.А.
и А.Х.Моора) подразделения древней води в первой
Головине 1 тыс.н.э. входила в западнофинский ареал
или же осваивалась в это время западньгми группами
прибалтийских финнов. Хотя древности второй
половины 1-начала II тыс.н.э. в этом регионе не
-ыяклены, западнофинская культурная ориентация
честной чуди документирована археологическими
материалами новгородского периода.
Есть основания полагать, что до распространения
курганного обряда разные группы води практиковали
.ожжение умерших с последующим помещением
остатков кремации на поверхности земли [Седов
З.В., 1984, с.160-161; 1987а, с.40-41; Ryabinin Е.А.,
1987, р.103]. Интересные данные по этому вопросу
собраны П.ХЛиги, отметившим ранние бескурган-
ные трупосожжения на месте кургагшых могильни-
ков начала II тыс.н.э. Кунингакюля и Олыип Крест
в Восточном Принаровье и Йыуга в Северном
Причудье [Лиги П.Х., 1986, с. 163; 1987, с.8-9;
Ligi Р., 1988, 1k.271-275]. По его наблюдениям,
кальцинированные кости и погребальный инвентарь
.гибо рассыпали по поверхности предварительно
выжженной земли, либо помещали в грунтовые ямки.
Часть вещей преднамеренно испорчена, в мужских
захоронениях присутствует оружие, иногда воткнутое
в грунт. Большинство украшений имеет аналогии в
древностях эстонцев. Датируются такие погребенюг
X-XI вв., по времени они предшествуют появлению
курганов, П.ХЛиги аргументирует их принадлеж-
ность к местному водскому населению, хотя и
отмечает при этом аналогии поверхностным и
грунтовым трупосожжениям в других районах Эс-
тонии. На Ижорском плато и в Северо-Восточном
Причудье подобные трудно уловимые погребальные
комплексы пока не обнаружены.
АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ПО ПРОБЛЕМЕ
СЛАВЯНО-ВОДСКИХ ЭТНИЧЕСКИХ
КОНТАКТОВ.
ДРЕВНЕРУССКАЯ КОЛОНИЗАЦИЯ
СЕВЕРО-ЗАПАДНЫХ ЗЕМЕЛЬ
ВЕЛИКОГО НОВГОРОДА
В начале II тыс.н.э. в северо-западных районах
Новгородской земли распространяется курганный и
преемственно с ним связанный жальничный обряд
погребения. Появление качественно новых типов
погребальных памятников прямо или опосредованно
связано с процессом древнерусского освоения севе-
ро-западных земель и включением местного населе-
ния в орбиту новгородского влияния.
Накопление археологических материалов, проис-
ходящих с территории летописной Водской земли,
было начато в 70-х гг. XIX в. и связано прежде
всего с именем Л.К.Ивановского. За двенадцать
сезонов Ивановским было раскопано в западных
уездах С.-Петербургской губернии, преимущественно
на Ижорском плато, 5877 курганно-жальничных
погребений в 127 группах. Исследование погребаль-
ных памятников производилось им на слабом
методическом уровне, и огромный пласт могильных
древностей Водской земли представлен, в основном,
лишь коллекцией вещевого материала. Отсутствие
сведений о характере вскрытых захоронений, заме-
ненных лишь их суммарным описанием (причем
только для части могильников), значительно снижает
источниковедческие возможности массовых раско-
пок Ивановского. Тем нс менее эти материалы.
23
введенные в научный оборот А.А.Спицыным, до
настоящего времени остаются важнейшим источни-
ком для изучения этнического состава населения
Водской земли [Спицын А.А., 18966]. Более полные
сведения о погребальном обряде содержатся в
палевых дневниках и отчетных публикациях Н.К.Ре-
риха, В.Н.Глазова, Л.Н.Целепи, А.Э.Мальмгрена и
других исследователей, осуществлявших в конце
XIX — начале XX в. раскопки курганов и жальников
на Ижорской возвышенности и примыкающей к
плаза с юго-запада территории Северо-Восточного
Причудья. В начале XX в. были предпринязы первые
работы по исследованию своеобразного в культурном
отношении средневекового курганного некропо/и у
д.Залахтовье на восточном побережье Чудского
озера. Всего в дореволюционный период на северо-
западе Новгородской земли было изучено свыше
7000 средневековых захоронений.
Первые попытки эзцической атрибуции археоло-
гических памятников предпринимались еще в ходе
широких раскопок курганно-жалышчных могильни-
ков. Финский ученый И.Р.Аспелин отнес все
курганы1 Водской земли к одной из выделенных
им финно-угорских культурных общностей — “ин-
германландской”, подчеркивая, что характер обряда
отражает положение региона в контактной зоне со
славянским миром [Aspelin I.R., 1876, р.6, 19-20;
1878-1886]. А.А.Спицын, публикуя материалы рас-
копок Л.К.Ивановского, писал; “...Изучаемые кур-
ганы вполне могут принадлежать народности рус-
ской. Но они могут принадлежать и води, так как
это племя, вошедшее с раннего времени в состав
новгородских владений, мото заимствовать у нов-
городцев целиком и вещи, и обряд погребения”
[18966, с.36-37]. Все же, по его мнению, более
вероятно славяно-русское происхождение рассмат-
риваемых могильников. Вместе с тем А.А.Спицын
отметил два средневековых кладбища, выделяющих-
ся на фоне остальных могильников насыщенностью
древностями прибалтийско-финского и обшебалтий-
ского облика. Эти могильники были открыты на
западной окраине Ижорской возвышенности у де-
ревень Мануйлово и Войносолово, в зоне этногра-
фического расселения води. Спицын проанализиро-
вал материалы обоих могильников в разделе “Древ-
ности води” и счел возможным связать их именно
с этой финно-угорской группировкой [там же.
с.48-52].
Спорность однозначной атрибуции погребальных
памятников северо-западных земель признавал и
Н.К.Рерих. Он склонялся к мысли о том, что
“отличие водских курганов от новгородских либо
вовсе не будет приметно, либо выразится в таких
незначительных деталях, обнаружить которые может
только самая тщательная и осмотрительная раскоп-
ка, отнюдь не количественная, но качественная...”
[1900, с.114]. Оригинальные же воде кие погребения,
вероятно, не имевшие курганных насыпей, следует
искать в зоне современного обитания води — в
северо-западной части Петергофского уезда, близ
Копорья и Котлов [АЛОИА, ф.1, 1897 г., д.54, л.4].
В 1920-1930-е гг. водская проблема получила
освещение в работах известного финского ученого
А.М.Талырена. По его заключению, западная часть
Ингрии, включавшая Ижорскую возвышенность и
окрестности Гдова (Северо-Восточное Причудье),
составляла особый восточноприбалтийский регион,
освоенный выходцами с эстонских территорий;
курганные могильники северо-запада Новгородской
земли принадлежали води, родственной древнеэс-
тонским племенам [Tallgren А.М., 1938, р.96-101].
Признавая в целом древнерусский характер погре-
бальных памятников, Талырен полагал, что хотя
“культура железного века Ингрии ориентирована на
Новгород,... корни новгородской и ингерманланд-
ской культур различны” [Tallgren А.М., 1928а, р.20].
Положение о водской принадлежности основного
массива рассматриваемых могильников было приня-
то Х.А.Моора, В.И.Равдоникасом и в недавнее время
вновь высказано И.П.Шаскольским [Moora Н., 1929,
S.272-283; Равдоникас В.И., 1932, с.28; Шасколь-
ский И.П., 1979, с.46-47].
В начале 1950-х гт. к анализу накопленного
фонда курганных древностей обратился В.В.Седов
[1953, с.190-229; см.также: 1982, с.174-184; 1984,
с. 155-161; 1987а, с.34-42]. На основе изучения
взаимовстречаемости между отдельными находками
и их картографии были выделены две группы
инвентарей, атрибутированные в качестве этничес-
ких индикаторов славяп и води. По характеру и
составу этнически значимых признаков определены
славянские, водские и смешанные славяно-водские
1 Следует иметь в виду, что традиционный в литературе термин "курганы", нередко применяющийся и в настоящее время
для обозначения всех погребальных памятников, раскопанных Л.К.Ивановским, условен. В действительности же среди так называемых
курганов самые различные типы захоронений — от погребений, совершенных под искусственными насыпями, до жальннчиых могил.
24
тники. Показано, что наряду со специфическим
ром женских украшений водские погребения
ниид-зяются ритуальными особенностями (захороне-
ний: ..-мерших в сидячем положении), а их финпо-
• :<кая принадлежность подтверждается материа-
wtrfa антропологии [1952, с.72-85]. По распростра-
шнс-ьгю таких памятников установлена их террито-
риальная разбросанность, обнаруживающая, тем не
-etsje. географическую привязку к определенным
эылнам Северо-Запада — северной половине Ижор-
:з го плато, междуречью рек Нарвы и Плюссы,
ггховьям Оредежа и некоторым пунктам на севе-
э -* хтоке Эстонии (рис.4). Воссоздана общая
истина этнокультурных процессов, развернувшихся
г стадом славянской колонизации северных земель.
тновлены две стороны этнического взаимодейст-
вие* выражающиеся как в аккультурации значитель-
! и части прибалтийско-финского населения (перс-
: т к древнерусскому курганному обряду и распро-
~мнение в местной среде древнерусской культуры),
-.л и в постепенной его ассимиляции в зонах
<бесполосного обитания. Показано, что в XIII-
: - вв. не затронутой славянским влиянием оста-
«а’ась лишь прибрежная полоса Финского залива,
1: курганные могильники отсутствуют. Эти выводы,
•. - ^ванные па обработке материалов доревслюци-
«•-ых раскопок, получили широкое признание в
а? г ^алогической науке.
3 1970-х гг. начался новый цикл работ по
чению по1ребальных памятников северо-занадно-
региона. В разных частях Ижорского плато
ккрыто свьпие 300 курганов и жалышчных могил,
j числе 185 захоронений XI-XIV вв. раскопано
ud ? эром данной работы. Исследование ряда могаль-
ков с длительным периодом функционирования
: : свалило впервые проследить развитие погребаль-
кго обряда и инвентаря в их взаимосвязи и
нологической последовательности. При обследо-
к*нии автором этнографической зоны води выявлены
: :ребальные памятники чудского населения, остав-
шегося в стороне от древнерусской колонизации и
«следствие этого сохранившего этнокультурную
.гмобытность. На трех кладбищах было раскопано
коло 200 захоронений X1I-XIII — XVIII вв.
Продолжены также работы в Восточном Причудье
^следование средневековых памятников и прово-
ымые Н.В.Хвопшнской раскопки прибалтийско-
рннского могильника у д.Залахтовье) и в восточных
: шопах Эстонии (исследования П.Х.Лиги погребаль-
ных памятников, зрадиционно связываемых с вод-
скими и славяно-водскими переселенцами).
Наряду с накоплением фонда археологических
источников проводился источниковедческий анализ
материалов из раскопок конца XIX — начала XX в.
Создание дробной хронологической шкалы древнос-
тей Новгорода явилось необходимой предпосылкой
для синхронизации городских находок с погребаль-
ным инвентарем сельской округи. Такая работа,
осуществленная Ю.МЛесманом, позволила внести
существенные уточнения в датировки различных
категорий вещей, относимых к этническим индика-
торам славян и води, а также установить абсолютные
временные рамки развития курганно-жальничной
культуры.
Результаты последнего цикла исследований пока
лишь частично введены в научный оборот, но они
уже вызвали появление новых и неоднозначных
опенок этнокультурной ситуации в регионе, соот-
ношения слагаемых компонентов древнерусского
населения и информативной значимости для их
изучения тех или иных культурных элементов.
Сушссзвование различных точек зрения целиком
отражает сохраняющуюся сложность проблемы, мно-
гие стороны которой из-за состояния источников
еще далеки от окончательного решения.
* * *
На северо-западе Новгородской земли выделяются
два крупных курганно-жальничных региона, один из
которых охватывает Ижорскую возвышенность, дру-
гой — Северо-Восточное Причудье (северное и
восточное побережье Чудского озера и тяготеющий
к нему в культурном отношении бассейн среднего
течения Плюссы). Границей между погребальными
массивами служили заболоченные пространства в
междуречье Нарвы и Луги.
Появление древнейших курганных погребений в
районах к северо-востоку от Чудского озера отно-
сится к XI в. [Хвощинская Н.В., 1978, с.8-12; 1981,
с.34-39; 1985, с.168-179], но уточненным данным —
ко второй половине этого столетия [Лесман Ю.М.,
1984, с. 118-153; 1988, с. 18-20]. Захоронения этого
времени, представленные ингумациями на материке
или в насыпи курганов, единичны и локализуются
в южной части региона. Немногочисленные трупо-
сожжения, по наблюдениям Ю.МЛесмана, принад-
лежат ко второй трети — концу XII в. В XII в.
появляются и первые ингумации в подкурганных
ямах. Вплоть до прекращения курганного способа
захоронения (копен XIII — начало XIV в.) фикси-
руется сосуществование потребений на материке и
25
Рис.4. Дифференциация славянских и водских могильников, по [Седов В.В., 1984, рнс.2].
1 курганные и жальничные могильники с погребениями на спине в вытянутом положения; 2 — курганные и жальничные могильники с погре-
бениями в сидячем положении; 3 — грунтовые могильники ижоры; 4 — курганные и жальничные могильники с находками ромбощитковых височных
колец; 5 — курганные и жальничные могильника с находками многобусааных колец.
। «чах. Значительная часть насыпей характеризуется
гхтнчием каменных венцов по основанию.
С последней четверти XII в. здесь появляются
г рганы-жалыгики” — ямные погребения под
з начительной насыпью, отмеченные по периметру
каменными оградками, а с конца XIII в. —
«тльничные могилы без насыпей. Исследователями
—мечается сложное и нелинейное развитие обряда,
— ? особенно характерно для XII в. Унификация
-инородных обрядовых черт наступает лишь в
- .7.1 в., а по мнению Ю.МЛесмана — даже в
' v в.
Археологический материал свидетельствует о
л» минирующей роли в колонизационном освоении
зсиона выходцев из области расселения словен
» «.городских [Седов В.В., 1982, с.172-184]. Вместе
. тем, наличие в погребальном обряде некоторых
«ерт, в своей тенденции распространяющихся с юга
:? стороны Пскова), позволяет предполагать опре-
1 генный культурный импульс из ареала псковских
«ивичей [Лесман Ю.М., 1988, с.20].
Не ранее конца XI — начала XII в. древнейшие
стланы с погребениями по обряду трупоположения
’ -являются в Алутагузе (Северное Причудье). Де-
нг, графическая ситуация в этом районе, однако,
:~ 'жственно отличается от плотно освоенных участ-
« з Северо-Восточного Причудья и Принаровья.
Е: тн археологические памятники последних районов
:эадетельствуют о непрерывной заселенности мест-
: стей с XI—XII вв. до XIV в. и протекавшей на
: ?зднем этапе внутренней колонизации ранее нс
зеленных низменных местностей (о чем свидетель-
вует появление 31 нового жальничного кладбища),
•? в Алутагузе жальничные погребения не получили
- зпространения [Хвощинская Н.В., 1985, с. 169,
“4-175]. Следует отметить и немногочисленность
с-рганных могильников Северного Причудья, заре-
гистрированных лишь в 9-10 пунктах [там же, с. 170;
Лиги П.Х., 1988, с.6].
В пределах летописной Водской земли центром
тритяжения древнерусских поселенцев являлась
Ижорская возвышенность, где зафиксировано свыше
’ 50 могильников, включающих более 10000 курганов
л жальников XI-XIV вв. Дерново-подзолистые и
дерново-карбонатные почвы плато отличаются пло-
юродностью, однако проведение земледельческих
работ затруднено значительным содержанием в них
суглинка. Начало их аграрного освоения обеспечи-
валось распространением в Новгородской земле
пашенной системы земледелия и появлением новых
типов сельскохозяйственных орудий, пригодных для
возделывания тяжелых почв [Кольчатое В.А., 1982,
с.61-65].
По наблюдениям Ю.МЛесмана, курганы в Вод-
ской земле появляются на рубеже XI-XII вв., хотя
не исключается наличие единичных погребений
последней четверти XI в. [1988, с.21]. Такие ранние
комплексы, датируемые концом XI—началом XII в.,
были обнаружены при исследовании курганной
группы у д.Бегуницы на северо-западной окраине
Ижорской возвышенности [Рябинин Е.А., 1981а,
с.28-34; 1983а, с.482-493; 1983в, с.32-39]. Кладби-
ща, заложенные до второй четверти XII в., немного-
численны (9 пунктов) и локализуются в основном
на западе плато, выходя и в центральную его часть.
Оформление границ курганного ареала относится
ко второй-третьей четверти XII в., когда погребаль-
ные памятники распространяются по всей возвы-
шенности [Лесман Ю.М., 1984, с.65-74]. Плотная
демографическая освоенность региона приходится
на последнюю четверть ХП-ХШ вв.
О преимущественном освоении Водской земли
из области расселения словен новгородских свиде-
тельствует характер погребальных сооружений (на-
личие каменных венцов в основании многих насы-
пей, последующее распространение жальннчиых
могил с оградками из валунов) и состав инвентаря
женских погребений [Седов В.В., 1985, с.190-229;
1982, с.169-185; Рябинин Е.А., 1985, с.70-73].
Хронологическая периодизация по!ребальных памят-
ников позволяет наметить несколько колонизацион-
ных волн, древнейшая из которых связана с
Северо-Восточным Причудьем, а последующие (пос-
ледняя четверть XII — середина XIII в.) — с
импульсами из Верхнего Полужья и восточных
районов Новгородской земли [Лесман Ю.М., 1981,
с.55; 1984, с.72-73; 1988, с.23].
Функционирование многих могильников опреде-
ляется в пределах полутора-двух столетий. Крупные
кладбища принадлежали большим коллективам, не-
редко состоявшим из 100-200 человек [Лесман Ю.М.,
1988, с.22]. В этом отношении интересны наблю-
дения АЛ.Деггярева о связи курганных групп с
древними селениями, исторически засвидетельство-
ванными с конца XV в. и имеющими патроними-
ческие окончания на -ичи, -ицы. Отсюда был сделан
вывод о гнездовом характере заселения Водской
земли и принадлежности кладбищ общинам, состо-
ящим из нескольких деревень [1980, с.34-35].
Поселения курганной эпохи до последнего вре-
мени не исследовались. Исключение составляла
лишь Копорская крепость, где в 1970-1973 гг.
27
О.В.Овсянниковым выявлены культурные отложе-
ния, датируемые XIII-XV вв. [Овсянников О.В.,
1976; Овсянников О.В., Кирпичников А.Н., 1979,
с.103-117; Кирпичников А.Н., 1984а, с.150-159].
На окраинах Ижорского плато известно несколько
городищ — у д.Кайболово на р. Суме — притоке
р.Систы, у д.Воронино на р.Воронке и на рЛемовже
[Рябинин Е.А., 1984а, с.47-53] (см.рис.З). В 1980
и 1983 гг. автором были проведены раскопки
Кайболовского поселения. На площади 3000 кв.м
выявлены остатки наземных срубных жилищ с
печами-каменками в углу, хозяйственные и произ-
водственные постройки. Зафиксированы следы юве-
лирного и железообрабатывающего ремесел. Гончар-
ная керамика и вещевые находки имеют древнерус-
ский, новгородский характер без каких-либо ино-
родных включений. Укрепление па р.Суме было
возведено во второй половине ХИ в. и, по-видимому,
погибло в 1240-1241 гт. при вторжении в Водскую
землю немецких крестоносцев.
Судя по типологической близости и общим
конструктивным особенностям оборонительных со-
оружений (облицовка вала каменными плитами), к
тому же времени относится и появление Воронин-
ского городища. Дерево-земляные укрепления, на-
ряду с древнейшим новгородским “погостом в
Копорьи”, превращенном в конце XIII в. в каменную
крепость, трассируют северную линию обороны
Водской земли.
Ее оформление может быть поставлено во
взаимосвязь с летописным известием 1149 г. о
вторжении в земли води крупного отряда еми и
последующего его разгрома новгородцами. Важно
отметить, что это первый зафиксированный пись-
менными источниками набег внешнего врага на
Водскую землю и первая акция новгородцев по ее
защите, имевшая не только военное, но и полити-
ческое значение, закреплявшая территорию води за
Новгородом.
Хотя в сообщении 1149 г. отсутствуют указания
на пути вторжения еми, об этом косвенно можно
судить по известиям более позднего времени. Зимой
1256 г. Александр Невский предпринял северный
поход, двинувшись из Новгорода в Копорье, а оттуда
через Финский залив — в Финляндию, где дошел
до Ботнического залива, на обратном пути “повое-
вав” землю еми [НГШ, 1950, с.308-309]. Этот поход,
совершенный в чрезвычайно трудных зимних усло-
виях, был осуществлен, по-видимому, на лыжах
[Рыбаков Б.А., 1969, с.364-365]. Известно, однако,
что емь совершала свои набеги на судах1. Вглубь,
в населенную часть Водской земли, она могла
проникнуть по впадающим в Финский залив рекам
Систе с ее притоком Сумой, Копорке и Воронке.
После разгрома противника новгородцы должны
были принять меры по созданию стабильной обо-
роны новоприобретенной территории на севере, близ
побережья. Выбор местоположения укрепленных
острожков диктовался как топографическими усло-
виями (край глинта, переходящий к северу в
прибрежную низину), так и сложившейся к тому
времени поселыгческой зоной (именно во второй-
гретьей четверти XII в. происходит окончательное
оформление курганного ареала, включая его север-
ную периферию).
Отсюда можно заключить, что вторая половина
XII в. в истории Водской земли была ознаменована
двумя тесно связанными между собой явлениями —
закреплением новгородского военно-политического
влияния в регионе и сложением здесь густой сети
древнерусских поселений. Это неминуемо должно
было усилить культурную ориентацию сельских
обитателей региона па Новгород и способствовать
белес активному синтезу разнородных элементов
при возрастающем влиянии славяно-русских тради-
ций.
Иная ситуация сложилась в рассматриваемое
время на участках к западу и северу от Ижорской
возвышенности. Низменные и болотистые малопло-
дородные земли не привлекали к себе древнерусских
земледельцев, что подтверждается почти полным
отсутствием здесь курганных кладбищ. Финно-угор-
ское население этих районов оказалось в стороне
от заметного древнерусского влияния, сохранив свою
племенную самобытность. Учитывая сохраняющуюся
дискуссионность в выделении этнокультурных сла-
гаемых курганной культуры, считаем целесообраз-
ным обратиться сначала к собственно “чудским”
материалам, выявленным за пределами курганного
ареала.
1 См. например, летописное известие под 1229 г.: ‘Того же лета придоша Е.мь воевать в Ладозьское озеро в лодках" (НГШ,
1950, с.65).
28
НАСЕЛЕНИЕ “ЧУДСКИХ”
ПОГОСТОВ В СОСТАВЕ
НОВГОРОДСКОЙ ЗЕМЛИ
Средневековые кладбища, выделенные еще
* ч Спицыным из числа курганно-жальничных мо-
те~:ников северо-западного региона и рассмотрен-
«ьс им в разделе “Древности води” [18866, с.48-52],
ж м гтизованы в пределах средневековых погостов
j чуди” — Опольском (Мануйлово) и Тслдожском
5 ёяосолово). О типе погребений и характере
«'гчда Войносоловского могильника сведения от-
. ’.~вуют, о мануйловских погребениях можно
. благодаря дополнительным раскопкам памят-
проведенным В.Н.Глазовым [АЛОИА, ф. 1,
- 3 г., д.49; Глазов В.Н., 1905, с. 139-142].
Могильник у д.Мануйлово первоначально насчи-
~агал около 80 курганов. Л.К.Ивановский и В.Н.Гла-
« е вскрыли здесь 46 небольших земляных насыпей
сплошной каменной обкладкой по основанию,
iiiiti которых, по заключению Глазова, был не так
™13илен и аккуратен, как у остальных курганов
Гсьеро-Западной России. Последующее полевое
• следование памятника, проведенное в 1932 г.
Коишевским, позволяет заключить, что боль-
-J2HCTBO насыпей имело полусферическую форму,
f некоторые из них действительно характеризова-
ло расплывчатыми очертаниями. Диаметр курганов
! среднем составлял 5-7 м, высота — 0,35-1,2 м
оОИА, ф.2, 1932 г., д.92, л.6].
Зсе погребения, совершенные по обряду трупо-
. тожения, располагались в основании насыпи и в
ределимых случаях имели западную ориентировку.
L восьми инвентарных женских захоронений в
г:-ти был встречен специфический набор древнос-
-;й. Дважды отмечены остатки шерстяной ткани,
крашенной бронзовыми спиральками (рис.5, 25).
5 четырех случаях зафиксировано использование
: трудных булавок, к которым прикреплялись це-
1 ?чки с подвесками. В двух погребениях обнаружено
~ ? одному экземпляру булавок с крестовидным
-адершием, в одном кургане — две, а детское
ахоронение, исследованное В.Н.Глазовым в насыпи
.". сопровождалось двумя костяными и одной
бронзовой булавкой с ушком в верхней части
рис.5, 1, 2). Аналогии некоторым из них известны
_• памятниках Юго-Восточной Прибалтики. В част-
ности, крестовидные булавки варианта, представлен-
ного в Мануйловском могильнике, являлись харак-
терным элементом древнеэстонского женского убора
XII — начала XIII в. [Selirand J„ 1974, lk.316-317,
tahv. XXX, 7].
В инвентарь погребений входили также спираль-
ные браслеты, типичные для средневековой культуры
прибалтийских племен; ножны с широкими брон-
зовыми накладками, преимущественно бытовавшие
в ХП-ХШ вв. у населения материковой часта
Эстонии (рис.5, 24), и ременные разделители
прибалтийского происхождения (рис.5, 20) второй
половины XII — начала XIII в. [Selirand J. 1970,
1k.172-174, joon.l, 1, 2\ 1974, lk.296, 297, 306, 307,
tahv.XX, 10, 1Г, XXII, 5]. В.Н.Глазовым отмечены
такие особенности этого памятника, как полное
отсутствие глиняных сосудов, височных колец,
шейных гривен и бус в захоронениях, преднамерен-
ная порча орудий труда. По вещевому материалу
исследованная часть кладбища датируется XII —
первой половиной XIII в. [Лесман Ю.М., 1982,
с.66-70].
У д.Войносолово было вскрыто не менее 138
захоронений, совершенных в хронологическом диа-
пазоне 1238 г. — после 1471 г. [Лесман Ю.М.,
1988, с.22]. Хотя сведения о характере погребальных
сооружений отсутствуют, длительный и относитель-
но поздний период функционирования кладбища
подразумевает наличие в нем не только курганных,
но и иных видов захоронений. При обследовании
в 1979 г. окрестностей деревни автором зафикси-
рованы остатки двух расположенных на расстоянии
0,4 км друг от друга могильников. Первый из них
содержал разрушенные курганные насыпи с камен-
ной обкладкой по основанию, второй — намогиль-
ные сооружения, напоминающие жальничные оград-
ки, но имеющие некоторые конструктивные особен-
ности. На одной могиле сохранился каменный крест
“новгородского” типа; подобные кресты имели
преимущественное распространение в XIV-XVI вв.
[Седов В.В., 1982, с. 182-183]. Об относительно
позднем времени этого могильного поля свидетель-
ствует тот факт, что именно с его площади
происходит серия аналогичных крестов и каменных
плит, свезенная в одно место после уничтожения
основной части кладбища.
Наличие в ближайших окрестностях Войносолова
двух средневековых мотал ьни ков — курганного и
жальничного — позволяет высказать предположение
об объединении в дневниках Л.К.Ивановского двух
погребальных памятников, возможно, различающих-
ся в этническом плане.
Всего здесь раскопано около 30 инвентарных
женских захоронений, девять из которых характе-
29
Рис.5. Древности прибалтийско-финского
и общебалтийского происхождения из памятников Водской земли
в "чудских" погостов.
1, 2 20, 24. 25 - Мануйлове; 3-6 - Войиосолово; 7, 17, 18, 21 - Уиатицы; 8, 14 - Ново-Снверская II- 9 10
Копорье; 11 - Грызово; 12 _ Беседа; 13 _ Сягаицы: )(j 23 _ Нов° Сиверская II, 9, 10 -
30
-н-.ются своеобразным набором металлических ук-
-_„.ний. Для этой группы типично использование
jsl. -хюразных „о форме железных и бронзовых
'у- ~1вок, нагрудных цепочек с шумящей “ бахромой”
г г>бепчиков, декорирование или обшивка ткани
чзовыми спиральками (табл.1). Вместе с тем, в
nt* полностью отсутствуют браслеты, а также
*<: чные украшения (особенность, уже отмечавшая-
_» хтя прибалтийско-финских погребений Маиуу-
жчского мотилытика). Близость к последним про-
шв, .тется и в общей ритуальной особенности,
асмксированной в могилах с орудиями труда, —
шагхчие преднамеренно изогнутых или сломанных
гэв и кос-горбуш.
В качестве примера приведем описание некото-
вещевых инвентарей дайной труппы захороне-
ний. Комплекс 2 включал две располагавшиеся,
очевидно, у плеч железные двуспиральные булавки,
соединенные нагрудной кольчатой цепочкой с при-
весками-бубенчиками, и еще одну — бронзовую —
булавку с пластинчатым иавершием (см. рис.5, 3, 6).
В инвентарь нотребепия 50 входили две бронзовые
булавки с закрученными в спираль головками
(рис.5, 4); прикрепленные к ним короткие кольча-
тые цепочки составляли основу для нагрудного
украшения из спиралек, нанизанных на шерстяной
шнур; узор из аналогичных спиралек покрывал
сохранившийся фрагмент одежды. Верхняя часть
погребального костюма из комплекса 80 скреплялась
у одного плеча железной двуспиральной булавкой
с отходящей от нее цепочкой, второй конец которой
был соединен с кольцом, располагавшимся у другого
Таблица 1
Ведущие элементы ннве1Паря женских погребений Войиосоловского могильника
3/
плеча; к цепочке были подвешены бубенчик и
монета XV в. Инвентарь погребения 58 включал
ожерелье из мелких спиралек и раковин-каури,
нагрудную цепочку с бубенчиком и ткань, декори-
рованную спиральками, однако одежные спиральки
здесь были заменены пластинчатой кольцевидной
фибулой. Судя по общей длине спиралек, происхо-
дящих из могил 28 (0,87 м) и 116 (1,20 м), последние
также использовались для окаймления женской
одежды.
Вторую группу инвентарных женских комплексов
образуют 18 погребений, для которых типично
широкое использование браслетов, перстней, оже-
релий из бус, нагрудных застежек-фибул и височных
украшений. Последние происходят лишь из шести
захоронений, но, несмотря на их малочисленность,
весьма разнообразны по составу и представлены
поздним вариантом щитковых колец с выпуклым
“жемчужным" орнаментом (1 комплекс), многобу-
синными кольцами (3) и серьгами в виде вопроси-
тельного знака (2); кроме того, в трех случаях
зафиксированы находки проволочных колец, исполь-
зовавшихся, однако, не в качестве украшений
головного убора, а для крепления нагрудных цепочек
к одежде.
Наконец, можно выделить и третью, промежуточ-
ную, группу вещевых инвентарей, характеризующую-
ся сочетанием некоторых “чудских” элементов
культуры с украшениями второй группы. Возможно,
это указывает на этнокультурные связи, установив-
шиеся между различными группами населения ок-
рестностей Войносолова во второй половине (или
конце) ХШ-XV вв. Тот факт, что наиболее поздний
датированный комплекс с монетой 1471 г. содержал
целостный набор финно-угорских украшений, по-
зволяет отождествить кладбище иноязычного кол-
лектива с бескурганным могильником жалыгичного
типа.
Специфические древности “чудского” характера
встречены и в некоторых погребальных памятниках,
раскопанных Л.К.Ивановским на том же террито-
риально ограниченном участке западного ската
Ижорского плато. Так, инвентарь погребения 24,
исследованного близ д.Унатипы (см.рис.5, 7, /7, 18,
21), включал, наряду с парой узкомассивных брас-
летов, подковообразной фибулой и весовой гирькой,
большой фрагмент шерстяной ткани, украшенной
бронзовыми спиральками, поясной разделитель, ана-
логичный находке из Мануйловского могильника, и
два бронзовых кольца, к которым крепилась гир-
лянда из костыльковых проволочных витых звеньев
[Спицын А.А., 18966, с.99, табл.ХШ, 3; XVI, 16.
25]', последние еще А.А.Спицыным были отнесены
к типичным древностям эстов [там же, с.23). Кроме
того, в коллекции из Унатиц сохранилась железная
булавка с двуспиральной головкой того же типа,
что и серия войносоловскнх находок1.
Заметным своеобразием отличался состав инвен-
таря из погребения 3, раскопанного близ д.Пума-
лицы. Он представлен фрагментами шерстяной
ткани, расшитой бронзовыми спиральками, и более
крупными спиралями, возможно, использовавшимися
для. окаймления края женской одежды; кольчатой
цепочкой с привешенными к ней раковинами-каури
и снабженными такими же раковинами двумя парами
колец (Спицын А.А., 18966, с. 100, табл.П, 1, XVII,
7, 8, 19]. Находки спиралей и оловянных трубочек,
служивших для декора погребального костюма,
отмечены также в захоронениях 4 и 14, исследо-
ванных у д.Пиллово [там же, с. 101, табл.XII, 3, 15,
XVII, 7, 5).
Все эти данные достаточно ясно указывали на
наличие в зоне средневековых “чудских” погостов
финно-угорского населения, сохранившего своеоб-
разный облик материальной культуры и некоторые
специфические элементы погребальной обрядности.
Могильники, исследованные в предшествующий
период, располагались, как правило, на восточной
окраине таких погостов или даже за их пределами,
на стыке с курганно-жальничным массивом Ижор-
ской возвышенности. Вследствие пограничного по-
ложения эти памятники, в целом, характеризуются
смешанным составом древностей. Можно было
предполагать, что в более чистом виде финно-угор-
ская культура сохранялась в центре и на западе
реконструируемой Чудской земли,
В 1983-1988 гг. Ижорской экспедицией ЛОИА
АН СССР было проведено обследование территории
Толдожского погоста. У деревень Большая (Чухон-
ская) Рассия, Великино, Корветино, Вердия и
Валговицы, еще в середине XIX в. заселенных водью,
открыты погребальные памятники, известные у
местного населения под названием “шведские мо-
гилы”2. Все они имеют сходное топографическое
1 ГИМ, инв. 35322, хр. 121/32а.
2 Выявленные памятники расположены в территориальной близости от Котлов — центра старого водского прихода Каттнла.
По словам Ф.Туманского, побывавшего в конце XVIII в. у води (“чуди”) и оставившего одно из первых этнографических описаний
этой народности, “славное их (чуди. — Е.Р.) седалище в деревнях Котлах нли Катгиле и Бабине с окрестными" (Opik Е.. 1970,
lk.52-53].
32
ложение, занимая песчаные всхолмления близ озер
зли мелких речек. Большинство могил отмечено на
.нсрхности замкнутыми оградками из камней или
удельными валунами. Проведенные исследования
: казали однако, что часть погребений вообще
лишена наземных признаков, представляя собой
бычные грунтовые могилы. Открытие этих памят-
-иков подтвердило заключение Г.Рянка, писавшего
возможном наличии в зоне водского расселения
'^курганных кладбищ, не имеющих выраженных
-нешних признаков или отмеченных поверхностны-
ми каменными конструкциями [Rank G., 1960,
11-12].
Сплошной площадью исследовались могильники
з.Валговицы (вскрыто 100 погребений), Великино
-6) и Вердия (43 захоронения). Раскопки показали,
-то все выявленные памятники по характеру погре-
хтьного обряда и материальной культуре относятся
>. одному этнокультурному массиву, соответствую-
щему обитавшей здесь “чуди" новгородских лето-
:исей.
Специфический состав инвентаря затрудняет да-
тировку погребальных комплексов. В целом суще-
гвование самобытной “чудской” культуры относит-
.т к X1I-XIII — XVI вв. Ранняя дага основана на
рисутствии в ряде захоронений импортных при-
'алтийско-финских изделий и некоторых вещей, для
> эторых разработана новгородская хронолошя, позд-
-.яя — на находках германских счетных жетонов,
чспользовавптихся в качестве подвесок (Валговицы,
часток 1, погр.7; Вердия, погр.39). О функпиони-
>эвании кладбищ в последующее время свидетель-
.твует вскрытие в Вердиевском могильнике погре-
бения 41, отмеченного каменной оградкой и сопро-
вождавшегося крестом-тельником (единственный
предмет христианского культа, приходящийся на
200 исследованных захоронений), а также русской
монетой чеканки 1770 г. к
Относительная хронологая развития обряда и
вещевого инвентаря определяется по топографичес-
кому размещению захоронений. Установлено, что
древнейшие погребения на кладбищах Валговицы и
Великино примыкают к каменным могильникам
римского железного века (рис.6). Они выделяются
незначительной глубиной залегания, нередко состав-
ляющей 0,3-0,4 м. Обкладочные камни при этом
часто залегают на уровне самих костяков. Неодно-
кратно отмечалась еще одна особенность могил:
вырытая яма вновь наполовину засыпалась рыхлым
грунтом, и на этой подсыпке совершалось захоро-
нение. Эти данные косвенно свидетельствуют о
практиковании в предшествующий период (вторая
половина I — начало II тыс. н.э.) поверхностного
обряда погребения, очевидно, представленного сож-
жениями.
Все исследованные захоронения совершены по
обряду ингумации. Господствует западная ориенти-
ровка, однако неоднократно отмечалось и положе-
ние умерших головой к востоку. Многие погребения
сопровождались орудиями труда (серпами и коса-
ми-горбушами) и ножами, большинство которых
преднамеренно согнуто или сломано. Чаще всего
хозяйственный инвентарь использовался в качестве
ритуальных приношений и располагался внутри
шрадок над засыпью могил; отмечено его наличие
и при погребениях. Кроме того, на могилах
попадались обломки гончарной посуды, а в оградках
нескольких мужских захоронений зафиксированы
приношения в виде железных шлаков и глиняных
сопел от сыродутных горнов.
Этнографические особенности местного населе-
ния наиболее ярко проявляются в элементах метал-
лического убора, в целом он представляет устойчи-
вый одежный комплекс (табл.2). Для него типично
использование одной или двух нагрудных булавок
и бронзовых цепочек с привесками. В первом случае
один конец цепочки крепился к располагавшейся у
плеча булавке, а второй, свободный, ее конец
соединялся с одеждой у другого плеча с помощью
шерстяного шнура. Во втором случае располагав-
шиеся у плеч булавки выполняли, помимо прочего,
и функцию держателей цепочки.
Эго предполагает два основных типа женской
одежды. Один из них, характеризующийся парным
использованием булавок, находит прямые аналоши
в средневековых материалах прибалтийско-финских
народов — ливов, финнов, эстов, карел, — для
которых устанавливается парность ношения метал-
лических украшений [Конецкий ВЛ., Носов Е.Н.,
Хвощинская Н.В., 1984, с. 164-165]. Употребление
в костюме одной булавки может быть сопоставлено
с распространением у местной “чуди” одной из
архаичных форм верхней женской одежды —
шерстяной юбки с разрезом на левом боку,
удерживающейся на левом плече лямкой, которая
пришивалась к верхним конца разреза (аапиа).
Скорее всего, булавкой скалывали лямку; отходящая
от закалки цепочка другим своим концом крепилась
к лямке нижней юбки (hurstut) или к верхней
рубахе. Комплекс одежды аануа-хурстут по этно-
графическим материалам зафиксирован у ижоры и
потомков водских переселенцев в Латвии — кре-
вингов1.
1 Реконструкция женского этнографического убора рассматриваемой группировки, основанная на привлечении параллельных
материалов, осуществлена Н.В.Хвощннской [Рябинин Е.А., Хвощинская Н.В., 1990, с.41-47, бб].
33
Рис.6. Могильник у д.Валговппы. Сводный план по1ребений.
34
IV
о 30 см
I_____1_____।______I
Рис.7. Погребения из могильника Валговицы.
I — погр. 7; II — погр. 22, III — погр. 33 IV — погр 48 (1 — височные украшения; 2 — булавки; 3 — цепочки; 4 —
металлическая обшивка верхней части одежды; 5 — окаймление спиральками нижней части одежды; 6 — распавшиеся оловянные
украшения; 7 — орудия труда н бытовой инвентарь).
Не менее типично для местного женского убора
окаймление бронзовыми спиральками и оловянными
колечками нижней части погребального костюма
(см. рис.7; 8; 9; 14). Обычно подобными мелкими
украшениями финно-угорские женщины распшвали
края верхней одежды и подолы передников. Однако
анализ расположения спиралек в некоторых погре-
бенияз^позволяет предполагать, что ими декориро-
вались и набедренники (kattaref) — древняя и
широко распространенная в финской среде деталь
женской одежды. Заслуживает внимания прослежи-
ваемое сходство такой обшивки с окаймлением
Д1>евнеэстонского погребального костюма, зафикси-
рованного, например, в захоронении ХП-ХШ вв.
грунтового могильника Каберла [LOugas V., Selirand
J., 1977, lk.132 (joon.)J.
35
Рис.8. Погребения из могильников Великино и Валговниы.
I — Великнио, погр. 38: II — Великиио, погр. 15; III — Валговниы, погр. 3; IV — Валговниы, погр. 69 (обозначения
находок те же, что и на рис.7).
* * *
Металлическими украшениями нередко декори-
ровалась и нагрудная часть одежды. При этом
широко использовались пропускавшиеся сквозь
ткань бронзовые и оловянные колечки, мелкие
бронзовые спиральки и миниатюрные оловянные
бляшки полусферической формы с ушком на
оборотной стороне. Аналогии последним представ-
лены в средневековых памятниках Прибалтики,
причем в эстонских материалах (городище Лыхаве-
ре) зафиксированы и каменные формочки для их
изготовления [Моора Х.А., 1963, с.358-360, рис.З,
2, 3]. Известно, что у населения Прибалтики,
Финляндии и Швеции разного рода оловянные
нашивные бляшки служили излюбленным элементом
декора женской одежды вплоть до XIX в. [Эстон-
ская..., 1960, с.18, 26, 115, табл.ХЬУП].
В нескольких погребениях зафиксированы свое-
образные украшения, состоящие из вертикальных
рядов крупных спиралей, разделенных оловянными
колечками; они располагались на тазовых костях и
между ног умерших (см. рис.7, /). Судя по взаимному
расположению отдельных деталей, через спирали
были пропущены шнуры, стянутые снизу плоскими
серебряными обоймицами. Такие украшения или
являлись поясными подвесками, или представляли
собой “коспик” — кисть для спиральных трубочек,
крепившуюся к шнуру или полотняной ленте,
спускавшейся вниз от головного убора.
36
Таблица 2
Характерные элементы “чудского" этнографического убора.
Распределение по погребениям и могильникам
i i i 1 1 Могильники 1 1 Количество погребений
всего инвентарных женских с одной булавкой с двумя булавками с нагрудными цепочками с металлической обшивкой верхней части одежды с металлической обшивкой нижней части одежды с сегментами войлока, декорированного бляшками в спиральками с поясами из плетеных спиралек с поясами эстско-ливского типа с дисковидными ажурными цепедержателями I с многобусиннымн кольцами с серьгами в виде вопросительного знака с перстнями
Валговицы 37 18 10 27 14 33 7 1 - 3 2 3 11
I Великино 13 4 7 12 2 8 - 1 2 - 1 1 2
' Вердня 17 6 3 5 3 17 2 4 — — 3 9 4
Итого... 67 28 20 44 19 58 9 6 2 3 6 13 17
Последний лишь в редких случаях декорировался
металлическими украшениями. Так, в могиле 18 у
д.Валговицы расчищено захоронение с восточной
ориентировкой, где на черепе сохранились остатки
кожаной ленточиой основы, охватывающей затылоч-
ную часть от висков и орнаментированной двумя
рядами переплетенных спиралек. Редкость таких
украшений объясняется, по всей вероятности, их
использованием в головном уборе определенной
половозрастной группы, а именно девушек, достиг-
ших возраста невесты. Это предположение основано
на том, что в комплексе 45 того могильника
окаймление головы спиральками наблюдалось в
погребении девочки-подростка, а на черепе захоро-
нения 18 сохранилигБ-'цлинные пряди волос. По
историческим же данным XVI в. известно, что у
чуди Новгородской земли бытовал обычай стричь
или даже брить волосы женщине перед вступлением
в брак1. Эта стойкая традиция сохранилась у води
до конца XIX в. [Шлыгина Н.В., 1977, с.128-129].
Во всех иследованпых могильниках раскопаны
захоронения, пояс которых охватывался сложными
лентами из переплетенных спиралек для украшения
кожаной обуви.
В двух случаях встречены широкие кожаные
пояса, декорированные бронзовыми полусферичес-
кими бляшками, оловянными заклепками и снаб-
женные бронзовыми окончаниями ремней (см. рис.8,
2; 10, 5), типичными для западных групп прибал-
тийских финнов - эстов, ливов и племен Финляндии
[Selirand I.. 1974, 1k. 298-299, tahv. XX, 7/J;
аналогичные поясные наборы известны также в
Мануйловском курганном могильнике.
Показателен состав подвесок, украшавших на-
грудные цепочки. Наряду с наиболее массовой их
разновидностью — грушевидными бубенчиками с
шслевидной прорезью и боковыми линейными
швами, грушевидными крестопрорезными бубенчи-
ками — встречены колоколовидные привески, в
предшествующий период широко бытовавшие у
различных финно-угорских племен, а также поздние
дериваты прибалтийских древностей — ажурный
цепедержатель или цеперазделитель, использован-
ный в качестве подвески (см. рис. 9, I3)2, и
умбоновидная бляшка3.
1 В грамоте новгородского архиепископа Феодосия (1548 г.) говорится, что “в Чюди и Ижоре" "женки" брили головы и
“носили покровы, подобные мертвячьнм одеждам” (Кеппеи П.И.. 1851, с. 128-129].
2 По характеру оформления он обнаруживает ближайшее сходство с ажурными цепедержателями, бытовавшими в X11-XIJJ вв.,
у эстов и ливов [Selirand J., 1974, lk.318-319, tahv.XXX. 6; Tonisson E„ 1974, Taf.Ill, IV, 7. XIII, 5, XXI, XXX, 1, XXXVIII, 3, 4].
3 Типологически сходные, хотя и не идентичные подвески представлены многочисленной серией находок в памятниках
древиелатышских племен VII-XI вв. [Urtans V., 1977, 1р. 178, 243, att.86, 15, 16): известны онн и в лнвских курганных захоронениях
XI-начала XIII в. [TSnisson Е.. 1974, S.147, Abb.29, 1].
37
Рис.9. Элементы женского jtfopa на по^ебеннй Валговнцкого могильника.
38
Рис.10. Элементы женского убора из погребений Валговннкого н Велнкинского могильников.
39
В местной среде был выработан собственный тип
цеперазделителей в форме круглого ажурного диска
(см. рис.9, И); специфической деталью нагрудных
украшений являлись вырезанные в виде сегмента
куски толстого, окрашенного в красный цвет
войлока, покрытого с обеих сторон оловянными
бляшками и декорированного по краю спиральками.
Весьма разнообразны по форме и исполнению
одежные булавки. В отличие от других территорий
западнофинского расселения, где данный элемент
женского убора выходит из употребления в XIII в.,
в местной среде наблюдается его использование до
XVI в. включительно. Основная часть булавок
изготовлена из железа, значительно реже встреча-
ются бронзовые изделия, а в единичных случаях
отмечены и костяные заколки. Многие их разно-
видности имеют аналогии в древностях Эстонии.
Прототипом железных булавок с парноспиральными
головками (отмечены также в Войносолово и
Унатицах) явились бронзовые булавки, применяв-
шиеся эстонскими женщинами преимущественно во
второй половине XII—начале ХШ в. для прикреп-
ления на затылке цепи к головному покрывалу или
головной повязке [Selirand J., 1966, lk.150-155; 1974,
Ik.306-307, XXIII]. Пара полностью аналогичных
булавок, по-видимому, импортированных из Юго-
Восточной Прибалтики, составляла вместе с цепоч-
кой сложное нагрудное украшение в одном их
наиболее ранних валговицких захоронений. К вос-
току от р.Нарвы и Чудского озера этот тип
бронзовых украшений представлен серией находок
в прибалгайско-финском курганном могильнике у
д.Залахтовье, зафиксировал также в слоях XIII в.
Новгорода [Седова М.В., 1981, с.74-75, рис.25, 5]
и, что особенно показательно, найден в нижних
культурных отложениях того же времени центра
Водской земли — Копорья [Кирпичникова А.Н.,
Овсянников О.В., 1979, с.107] (см. рис.5, 9).
В XI-XIII вв. на территории Эстонии и Восточ-
ной Латвии бытовала и несколько иная разновид-
ность головных украшений — бронзовые булавки
с закрученной в спираль головкой [Selirand J., 1974,
1k. 308-309, tahv. XXIV, 5]1. В рассматриваемом
регионе полностью аналогичные ювелирные изделия
доживают до XVI в. (см. рис.9, 10), по в основном
они представлены грубыми подражаниями из железа.
Нс ранее XV-XVI вв. появляется упрощенная серия
бронзовых булавок с петлевидным окончанием.
Архаичное впечатление производит крупная
серия железных булавок с посоховидной головкой
(см. рис.9, 5-8, 15). В каменных могильниках
Северо-Восточной Эстонии сходные украшения из
железа являлись типичной категорией инвентаря *
начале нашей эры, а в последующие столетия вышли
из употребления [Шмидехельм М.Х., 1956, с.53-57.
199, рис.10, 5; 11, 4', 55]; в средневековых
материалах Эстонии они не представлены. Правда,
на территории Латвии посоховидные булавки отме-
чены в погребальных памятниках латгалов начала
II тыс.н.э. [Нукпгинский могильник, 1957, с.35, 106.
табл.Ш, 5, 6].
Особую группу составляют железные иглы с
разнообразными по форме пластинчатыми навер-
шиямн (см. рис.9, 4; 10, 1, 2). Булавки с дисковидной
головкой, ранее известные по материалам Войносо-
ловского могильника (см. рис.5, 5), были по
аналогиям отнесены М.Х.Шмидехельм к находкам
раннего железного века [Schmiedehelm М., 1934.
S.106-112]. На этом основании А.М.Талыреп дати-
ровал погребения у д.Войносолово временем около
500 г. [Tallgren А.М., 1938, р.67]. Правда, уже
Шмидехельм высказывала предположение о более
позднем переживании древней формы прибагггий-
ских булавок в водской среде2.
Для определения исходных форм некоторых игл
с пластинчатыми головками представляет интерес
валговицкое погребение 64, предположительно да-
тируемое XIV в. В нем обнаружено бронзовое
изделие, являющееся поздним дериватом эстонских
крестовидных булавок; перекрестье навершия уже
почти слилось в диск и лишь некоторые особенности
конфигурации головки указывают па происхождение
самой формы. Вполне вероятно, что эта заключи-
тельная ступень в развитии крестовидных булавок,
не отраженная в материалах Эстонии, и нашла
воплощение в ее местных имитациях из железа.
Прибалтийско-финский характер одежного ком-
плекса обитателей Толдожского погоста “в чуди”
не вызывает сомнений. Лишь отдельные и немного-
численные категории украшений имеют аналогии в
культуре новгородских территорий, прежде всего —
в поздних погребальных памятниках Ижорской
возвышенности и Северо-Восточного Причудья. К
ним относятся перстни (пластинчаты^ с расширен-
ной средггей частью н заходящими концами; по-
перечнощитковые “петербургского” типа; узкие лен-
1 Х.А.Моора ие исключал их использования и в качестве одежных булавок (Моога Н., 1932, S.89, Add.48, 2].
2 Длительное бытование железных изделий с пластинчатыми, в том чделе и дисковидными, головками в Прибалтике
подтверждается, в частности, их находками в памятниках начала II тыс.н.э. иа территории Латвии [Бривкалие Э.П., 1959, с.270-272].
40
- sHbie замкнутые; литые с овальным щитком), а
и ж:е височные украшения.
Происходящие из шести захоронений кольца с
ji-Еизанными на проволочную основу четырьмя
: .тыми бронзовыми бусинами (см. рис.9, 2) по
i: актеру оформления стержня и его концов, а
«л. же по наличию проволочной обмотки, фикси-
- - шей положение бусин на основе, типологически
• тветствуют специфической разновидности височ-
-:ъ£х украшений — бусинным кольцам с раковинами
u/ри [ср.: Кольчатов В.А., 1984, с.172-176, рис.З];
следние имеют прямые параллели в этнографи-
-с.ком материале води [Седов В.В., 1953, с.195;
-'"’а, с.37]. Серьги в виде вопросительного знака,
отреченные в 13 погребениях, — восточный по
~*-'ис хождению тип изделий, появляющийся в Нов-
' роде с начала XIV в. [Седова М.В., 1981, с.16]
в последующем получивший довольно широкое
т i-пространение на северо-западе Новгородской
. чли [Рябинин Е.А., 1980, с.76-82]. Наряду с ними
-:.тная “чудь” использовала височные украшения,
имеющие аналогий за пределами “чудского”
'с:иона; свидетельство этого — находка оловянной
: двески в виде полукольца с отходящими тремя
литыми стерженьками, составлявшей вместе с бу-
анным кольцом набор головных украшений погре-
хния 22 Валговицкого могильника (см. рис.9, 1).
Обращает на себя внимание полное отсутствие
тдковообразных и кольцевидных застежек-фибул и
раслетов, широко бытовавших у средневекового
зселения соседних областей — как на северо-западе
4 эвгородской земли, так и в Юго-Восточной
Прибалтке. Находки бус единичны, причем наблю-
дается их использование в качестве привесок к
затрудним цепочкам.
Культура средневековой “чуди” археологически
фиксируется с переходом местного населения к
:бряду трупоположения в 1рунтовых ямах, сочета-
ющегося с распространением западной ориентировки
•мерших. Хотя время этого процесса определяется
пока в широком хронологическом диапазоне XII-
XIII вв., использование методики, примененной
Ю.МЛесманом для синхронизации сельских памят-
ников со шкалой новгородских древностей [1984,
с.118-153; 1988, с.9-24], указывает на вероятное
появление ингумаций ие ранее второй четверти
XIII в.1 В последнем случае ломка старой погре-
бальной обрядности может расцениваться в контекс-
те с летописным известием 1240-1241 гг. о
вторжении немцев в “Водь и Чудь” и наметившихся
сепаратистских тенденциях в местной среде (акция
Александра Невского после взятия Копорья у
крестоносцев: “Вожан и Чюдцю перФветники изве-
ша”)2. В условиях обострившейся борьбы за севе-
ро-западные земли Великого Новгорода, проходив-
шей под идеологической оболочкой противостояния
православной и римско-католической церквей, нов-
городское правительство должно было предпринять
первые решительные шаги по насаждению право-
славия у порубежных федератов3.
Применительно к новгородскому периоду можно
предполагать сложение весьма неустойчивой систе-
мы двоеверия с поверхностным влиянием христи-
анской обрядности. Об этом свидетельствуют как
археологические материалы, так и письменные
источники. В посыльных грамотах новгородских
архиепископов Макария и Феодосия первой поло-
вины XVI в. об искоренении язычества на севере
Новгородской земли называется и Толдожский
погост, крестьяне которого “к церквам к божест-
венному пению не ходят,... ко отцам своим духов-
ным, ко игуменам и попам, на покаянье не приходят,
а молятца деи по скверным своим молбищом
древесом и каменью... и призывают деи на те свои
скверные молбища злодеевых отступник арбуев
Чюдцкых, и мертвых своих они кладут в селФх по
курганам и по коломищем с теми же арбуи, а к
церквам деи своих умерших онФ не возят съхраняти”
[Дополнения, 1846, с.28]4. В 1530-х гг. с миссионер-
ской целью “в Чудь и Ижору” был направлен
1 Подробное обоснование хронологии памятников, основанное на анализе всей совокупности вещевого материала, будет
утюжено в сводной публикации раскопок Ижорской экспедиции.
2 В исследованных вами кургаиио-жальничных могильниках Ижорской возвышенности (округа Копорья) середина ХШ в.
-знаменована появлением крайне незначительных по глубине (нередко 0,07-0,20 м) подкурганных ям, имевших символическое
значение. Одновременно полностью исчезает бытовавшая ранее традиция погребения умерших с орудиями и керамикой. Полагаем,
тто это также связано с христианизацией жителей Водской земли носившей, по сравнению с "чудским” регионом, более активный
характер.
3 Именно такая ситуация сложилась в это время в Карельской земле. В 1227 г., когда Швеция усилила военный натиск на
новгородскую Карелию, князь Ярослав Всеволодович "послав крести множество корел, мало не все люди” [ПСРЛ, 1962, т.1, с.449].
4 "Проста человека у себя держаху и почитаху яко священника, его же нарицаху арбуем”, — так характеризует положение
ззыческих жрецов в местной среде посыльная грамота Макария 1534 г. [ПСРЛ, 1861, T.V, с.73). Само их название — арбуи —
нмеет финно-угорское происхождение и восходит к финскому “arpoja" (‘жрец, предсказатель’). /
41
священник Илья, опиравшийся в своих действиях
на реальную военную силу — “детей боярских’’.
Были разрушены языческие святилища, а жрецы и
те из крестьян, кто продолжал придерживаться
старых верований, подвергались репрессивным
мерам вплоть до их отправки в Новгород. Однако
эта энергичная акция полного успеха так и не
достигла. Во всяком случае, архиепископ Феодосий
в 1548 г, вновь должен был указать на основные
меры по христианизации местного населения —
разрушение языческих капищ и прекращение захо-
ронений на кладбищах близ селений [Кеппен П.И.,
1851, с.42].
Все рассматриваемые могильники, расположен-
ные в стороне от административного и церковного
центра погоста (таковым являлось упоминаемое с
конца XV в. село Котлы, при обследовании
окрестностей которого следов языческих погребений
не обнаружено), относились к числу именно тех
кладбищ, функционирование которых вызывало не-
довольство новгородского духовенства. В них, прав-
да, не представлены курганы, однако могилы с
каменными оградками легко сопоставляются с “ко-
ломищами" средневековых источников (от обшей
для ряда финских языков основы “калм” —
“кладбище”) [Попов А.И., 1981, с.67-68]. Миссио-
нерская деятельность в середине XVI в. не привела
к завершению функционирования сельских кладбищ.
Однако именно с этого времени, насколько можно
судить по вскрытию одного из погребений, совер-
шенных в глубокой могильной яме и отмеченных
каменным крестом “новгородского" типа (комп-
лекс 7 у д.Валговицы со счетным пенном, чеканен-
ным в Нюрнберге в середине XVI в.), фиксируется
значительное усиление христианских традиций.
Выявленные в последние годы памятники, наряду
с некоторыми материалами дореволюционных рас-
копок, свидетельствуют о существовании к западу
и северу-западу от Водской земли не отдельных
“островков” финского населения, а целостного
этнокультурного массива. Для определения его
ареальных границ в позднем средневековье ценную
информацию содержат переписные книги рубежа
XV-XVI вв.
Прежде всего обращает на себя внимание кон-
центрация в западных и северных погостах Водской
пятины селений, часть жителей которых носила не
безличные в этническом отношении христианские
имена, а имена и прозвища прибалтийско-финского
склада [Новгородские писцовые книги, 1868,
стлб.494-569, 879-933]. Так, в 1500 г. нерусские
имена отмечены у 20% всех обитателей Толдожског
и 10% — Каргальского погостов [Гадзяцкий С.С
1947, с.4], значительно реже финно-угорская лична
ономастика встречается в Опольском погосте 1
чуди” и в Ямском околоградье, охватывавши
нижнее течение Луги. Но ареал подобных имен, н
дифференцируемый по племенной принадлежносп
[Попов А.И., 1981, с.94-97], охватывает также вс
южное побережье Финского залива и Ижорску!
землю, то есть частично связан и с древнеижорскш
населением (рис. 11). Поэтому особый интерес при
обретает привлечение для рассматриваемой тем1
прозвищ с дополнительной этнонимической окрас
кой: “чюдин (чудин)” и “ижерянин (ижорянин)"
Судя по их картографии, представители ижорскоп
племени заселяли на рубеже XV-XVI вв. побережы
вплоть до нижнего течения Луги, оседая также 1
на территории Каргальского погоста. Крестьяне
“чудины” того же времени занимали западный ска
Ижорской возвышенности (Толдожский погост. Ямс
кое около!радье), а также часть Каргальскоп
погоста, примыкающую к Копорью (см. рис. 11).
Следует иметь в виду, что само появление
прозвищ с этнонимической основой связано с
подселением отдельных представителей “чуди” илз
ижоры в деревни с иным ведущим этносом. В связх
с этим показательна локализация селений, в которых
проживали выходцы из “Чуди” (рис. 12). Онв
отмечены в окрестностях города Ямы, гае на рубеже
XV-XVI вв. можно предполагать наличие русских
поселенцев, и на побережье Финского залива, гае
в рассматриваемый период чересполосно размеща-
лись “чудские" и ижорские деревни, без четких
племенных границ между ними. Внутри такого
периферийного, очевидно, неоднородного по эти-
ческому составу окружения’ выделяется область,
насыщенная финно-угорской ономастикой, но не
имеющая следов присутствия здесь иноплеменных
коллективов. Это наиболее чистая в этническом
отношении часть Чудской земли, в которой и
локализуются все выявленные в последние годы
финно-угорские памятники. Исходя из имеющихся
данных, можно заключить, что в период, предше-
ствующий ижорскому освоению побережья Финско-
го залива и строительства русского города Ямы
(1384 г.), область “чуди”/ включала обширный
участок между нижним течением Луги, побережьем
залива и западным скатом Ижорской возвышенности
вплоть до Копорья.
Племенная принадлежность средневековой “чуди”
поддается расшифровке. Установлено, что обитав-
42
Рис.11. Финно-угорское население Водской пятины по данным ономастики рубежа XV-XVI вв.
а — пункты с носителями дополнительного прозвища ''Чудин",' б — то же, "Ижорянин" ("Ижерянин”); в — то же, "Корелянин":
— то же, "Лопин": d — ареал курганио-жальиичных могильников Водской земли; е — погосты, содержащие до 10 селений с
с • ^но-угорской ономастикой жителей: ж — то же, свыше 10; з — топонимы и гидронимы с этнонимической основой.
.ще до середины XIX в. в окрестностях латвийского
рода Бауска кревины, или кревинги, говорившие
-s водском языке, но сохранивпше в форме своей
дежды ряд ижорских элементов, являлись потом-
ками нижнелужского населения, угнанного в Кур-
-дндию ливонскими рыцарями во время похода
.444-1447 гг. [Ariste Р„ 1965, lk.105; Шлыгина Н.В.,
;977, с. 130]. Район, где уже в середине XV в.
происходил процесс смешения води с ижорой,
: совпадает с контактной зоной носителей прозвищ
чудин" и “ижорянин”; это, в свою очередь,
позволяет сопоставить чудь с водью.
На территории “чудских” погостов встречался с
водью и шведский епископ Гезелиус, объезжавший
в конце XVII в. западную часть принадлежавшей
тогда Швеции Ингерманландии [Mikkola J., 1932,
s.26-31].
* * *
Но особенно показательно сопоставление ареала
этнографического расселения води в XVIII-XIX вв.
с реконструируемой территорией Чудской земли:
обе зоны точно накладываются друг на друга. Более
того, можно говорить о многовековом проживании
этого народа в селениях, существовавших уже в
XV в. Например, из 25 деревень Толдожского
погоста, отмеченных в переписных книгах, 16 точно
идентифицируются с селениями середины XIX в.;
43
Рис. 12. Фиино-угорское население запад-
ных районов Водской пятины по данным
ономастики рубежа XV-XVI вв.
а — точно локализуемые поселения :
носителями финно-угорских имен и прозвии.
б — селения с финно-угорской ономастике»
локализуемые приблизительно (по числу жит.
лей с финскими именами: I — 1 житель: II —
2-3: III — свыше 3: в — поселения
крестьянами — “Чудннами"; г — то же,
“Ижорянами” (“Ижеряиами”): б — ареал пр:
звиш “Чудин”.
1 — Вотский Конец; 2, 3 — Сойкинскме Гор»
(2 деревнн); 4 — Луюпи: 5 — деревш над озере*
Валгомом; 6 — Получье; 7 — Куроиичн; 8 — Оре*
9 — Стремление; 10 — Заозерье; 11 — Прикупи
12 — Глубокое; 13 — Валговичи; 14 — Внликни
15 — Матея; 16 — Расы; 17 — Коровье; 18 —
К алл ин Бор; 19 — Рудъела; 20 — Ранола; 21 —
Пило,та; 22 — Сольское Болото; 23 — Лусское Пест-
24 — гЛма; 25 — Керстово; 26 — Лялины; 27 —
Пустомержа; 28 — Ветка: 29 — Урмнзно; 30 —
Залолье; 31 — Головюшо; 32 — Ичяпово; 33 —
Нежново; 34 — КоЙдома; 35 •— Арбела; 36 — Жудов:
37 — Заозерье; 38 — Климятино; 39 — Кумолов
40 — ШеЙкнно; 41 — Воронкино; 42, 43 — Варьевал_
(2 деревни),
в одиннадцати из них в прошлом веке проживала
водь, причем большинство жителей девяти таких
селений на рубеже XV-XV1 вв. носило прибалтий-
ско-финские (“чудские”) имена. Аналогичная кар-
тина наблюдается при сопоставлении этнографичес-
ких и исторических данных по селениям других
погостов Чудской земли1. Добавим к тому же, что
русские в XVI1I-XIX вв, продолжали называть водь
“'чудьей”, а ее язык “иудейским”.
Таким образом, вся совокупность данных свиде-
тельствует о том, что именно территория Чудской
земли была основной зоной формирования водской
народности, а ее обитатели — “чудины” — являлись
прямыми предками современной води. Правда,
“классический” женский убор новгородского перио-
да существенно отличается от водского комплекса
одежды, известного с конца XVIII в. [Opik Е., 1970;
Шлыгина Н.В., 1977, с.124-140; 1986, с.210-219].
Однако при вскрытии серии поздних погребений,
предварительно датируемых конном XV-XVI вв..
удалось проследить начавшиеся изменения в пле-
менной культуре “чуди” и ее сближение с этногра-
фической культурой води. Именно в это время * 6
полностью исчезает традиция парного использовать
булавок. Массивные железные заколки сменяются
миниатюрными бронзовыми иголками с петлевидныу
ушком, которые располагаются лишь на одном плеч
и выполняют функцию держателей легких спираль
пых цепочек. В ряде комплексов булавки вообш
отсутствуют, а цепочки крепятся к одежде у нле>
с помощью шерстяного шнура. Налицо тенденцн
к постепенному выходу из употребления характер
кого элемента западнофипского средневекового кос
тюма, уже не представленного в водском комплекс
одежды.
В погребениях московской поры впервые фик-
сируется использование в декоре одежды, наряду се
спиральками и оловянными бляшками, жеигогс
бисера и раковин каури (“змеиных головок”;,
широко применявшихся для украшения женского
костюма води. Следует отметить и обнаруженную в
погребении XVI в. полукруглую окантовку из
переплетенных спиралек какого-то нагрудного эле-
мента (см. рис.9, 3). По-видимому, это обрамление
серповидного воротника -— специфической детали
праздничного костюма води, отмеченной нсследова-
1 Из 37 селений с 5148 жителями, говорившими на водском языке в середине XIX в. [Кеппен П.И., 1851, с. 143-146], 2-
деревень (2572 чел.) локализованы на территории бывшего Толдожского погоста "в чуди", I (368 чел.) — Воздвиженского “в чуди
6 (1695 чел.) — Каргальского и 2 — Егорьевского Радчннского погостов. В обшей сложности в ареале реконструируемой Чудск.-i
земли в прошлом столетии проживало 97% представителей водской народности.
44
"елями XVIII в. В XV-XVI вв. продолжают бытовать
•* типично водские бусинные височные кольца.
Археологические материалы, свидетельствующие о
гладнофинском характере культуры предков води и
ллдстве многих элементов с древностями эстов,
ддтпостью согласуются с лингвистическими данными
родстве води с северными эстонцами. Вместе с тем,
пительное переживание в местной среде архаических
типов прибалтийско-финских изделий, их модифика-
ция и нередко иное функциональное применение,
•тсугствие ряда категорий вещей, широко представ-
ленных в Юго-Восточной Прибалтике (в частности,
фибулы, браслеты) и, наконец, сложение локальных
разновидностей украшений — все это указывает на
.самостоятельный путь развития северо-западного под-
разделения води (по Х.А. и А.Х.Моора) в условиях
его обособления от западных соседей1.
Особое место среди рассматриваемых памятников
анимает курганное кладбище у д.Мануйлово —-
единственный памятник с прибалтийско-финским
компонентом, выявленный в пределах Опольского
погоста "в чуди”. В нем широко представлены
древности, имеющие аналогии в материалах Юго-
Восточной Прибалтики, при почти полном отсутст-
вии специфических местных форм “чудских” изде-
лий. Вряд ли это объясняется только хронологичес-
кими различиями.
А.И.Попов обратил внимание на наличие в
□польском погосте сельца Торма, упомянутого в
переписных книгах 1500 г., и сопоставил его
возникновение с выводом большого полона из
Эстонии в результате похода Мстислава Удалого на
"Чудь, рекомую Торму” в 1212 г. [1973, с.67-69;
1981, с.97-98]. При картографическом анализе
средневековых населенных пунктов установлено, что
сельцо Торма оказывается вполне реальным претен-
дентом на роль поселения, которому принадлежал
могильник у д.Мануйлово (последний топоним в
источниках конца XV в. не отмечен). Хотя начало
функционирования кладбища относится к ХП в., но
это может объясняться его использованием и
жителями нескольких деревень, и оседанием выход-
цев из Эстонии в уже существовавшем селении.
Хозяйственное развитие рассматриваемого регио-
на находилось в прямой зависимости от местных
природных условий. Его основная часть занята
Принарвской низменностью, изобилующей болотами
и озерами морского происхождения [Ленинградская
область, 1988, с.260-261]. Почвы сформированы на
песчаных и супесчаных породах, причем для Тсл-
дожского и, частично, Опольского “чудских” погос-
тов наиболее типичны болотные почвы; на песчаных
грядах, в первую очередь осваивавшихся средневе-
ковым населением, распространены аллювиально-
железистые, а в пойме рЛуги — аллювиально-дер-
новые почвы [Почвы Ленинградской области. 1973,
с. 176-188]. По сравнению с дерново-карбонатными
почвами ордовикского плато, включающего Ижор-
скую возвышенность, эти земли малоплодородны,
хотя и более удобны для ведения земледелия в его
примитивной (залежной) форме [Лаул С.К., 1982.
с.89-94].
Вместе с тем, источники XV-XVI вв. свидетель-
ствуют о развитой и прогрессивной для своего
времени экономике этого региона. Именно в запад-
ных погостах Водской пятины сконцентрированы
наиболее крупные поселения, резко выделяющиеся
на фоне малодворных деревень Новгородской земли.
Например, в средневековых селениях Пилате (Пил-
лово) и Войноселе (Войносолово), рядом с которыми
зафиксированы “чудские” кладбища, около 1500 г.
насчитывалось соответственно 64 и 36 дворов
[Аграрная история, 1971, с.306-307]. Исходя из
средней численности семьи в шесть человек, можно
установить, что в Пилоле (Пиллово) проживало
около 380, в Войноселе (Войносолово) — 210-220,
а в Валговичах (Валговипах) — 150 человек.
Густонаселенность деревень была обусловлена
промышленным характером деятельности их обита-
телей. По подсчетам В.Н.Бернадского, в Толдожском
погосте в начале XVI в. работали 62 домника и 42
кузнеца, в Каргальском — 67 домников и 14
кузнецов [1961, с. 100]. Водские жители Валговиц,
Великина и Рассии специализировались на выработке
железа из болотных руд2, в некоторых деревнях —
например, в Вирдее (Вердее), рядом с которой также
1 Не останавливаясь здесь на сложной проблеме происхождения этой группировки, отметим лишь, что ее изучение вряд ли
возможно без учета выявленных в "чудском" ареале камеииых могильников первой половины 1 тыс.н.э. Хотя роль носителей
культуры камеииых могильников в последующем этногенетическом процессе остается неясной, следует иметь в виду мнение
П.А.Арнстэ, объясняющего водскне явления в северо-восточном прибрежном диалекте эстонского языка (то есть в районе широкого
распространения аналогичных памятников) общим происхождением местного населения с водью. К сходному выводу пришел и
П.ХЛиги, считающий, что водские культурные явления в прибрежной полосе Северо-Восточной Эстонии и в пределах древнеэстонской
земли Вайа восходят к носителям культуры каменных могильников [1986, с.166: 1987, с.13-15].
2 В этом отношении особый интерес вызывают ритуальные приношения в виде разбитых глиняных сопел от сыродутных
гориов, встреченные в обкладках нескольких мужских погребений Великииского и Валговнцкого могильников. Преднамеренная
ломка сопел на могилах домников явно восходит к обрядовой традиции, отраженной в порче сельскохозяйственного инвентаря, и
указывает на этническую принадлежность этих ремесленников — предков води.
45
располагался “чудской” могильник, — домники
совмещали выплавку криц с кузнечным делом
[Аграрная история, 1971, с.299, 301-303, 306—309],
Основная же часть сырья поступала в крупные
производственные центры — Войиосело и Пило-
лу — где в 20 кузницах из него изготовляли
различные железные изделия. Об уровне развития
железообрабатывающей промышленности в этом
регионе можно судить хотя бы по тому, что во всех
городах Новгородской земли, кроме самого Новго-
рода, кузнецы исчислялись не десятками, а едини-
цами. Продукция кузнецов Толдожского погоста
включала хозяйственный и бытовой инвентарь (косы,
топоры, “рукоятные” сковороды) и даже сотники
и лемехи для пашенных орудий. Эти изделия
выходили на широкий внешний рынок и удовлетво-
ряли спрос многочисленного населения более вос-
точных русских областей [Вернадский В.Н., 1961,
с.100-106].
Развитие производства по добыче и обработке
железа прямым образом отразилось на экономичес-
кой жизни средневековых обитателей края. Доста-
точно указать, что владельцы 10 домниц в Валго-
випах около 1500 г. платили оброк помещикам уже
только деньгами [Аграрная история, 1971, с.ЗО1].
Однако промысел и здесь ие отделился от сельского
хозяйства. Об этом свидетельствуют многочисленные
находки серпов и кос в “чудских” могильниках, это
же документируется и письменными источниками.
В переписных книгах указывается, что местное
население сеяло рожь, овес, ячмень и лен, косило
сено для домашнего скота. Среди продуктов, со-
ставлявших. статьи оброка крестьян, упоминаются
говядина, баранина, свинина, куры, а также сыр и
пиво. В озерах и реках ловили “всякую рыбу белую
всякою ловлею” [Новгородские писцовые книги,
1868, стлб.918 след.]. В рассматриваемый период
хозяйственная жизнь зоны преимущественного вод-
ского (и водско-ижорского) расселения носила
комплексный характер, сочетая в себе промышлен-
ную и сельскохозяйственную деятельность, и ни в
чем не уступала по уровню развития наиболее
передовым районам Северо-Западной Руси.
Определяющим фактором быстрого экономичес-
кого подъема Чудской земли, наряду с наличием
здесь богатых болотных руд, являлось прогрессивное
культурное воздействие на “иных языцей” со
стороны славянства. Местная “чудь” была втянута
в орбиту общерусских связей, превратившись в
одного из основных поставщиков железа в Новгород
[Колчин Б.А., 1959, с. 10, 16; Аграрная история,
1971, с.309-310]. Более того, археологические
данные прямо свидетельствуют о том, что именно
славяне приобщили водь и ижору к развитой
железоделательной технологии того времени. Для
специалистов, обращавшихся к экономике северных
погостов, представлялось несомненным: “Прочная
основа для развития промыслов в конце XV в. была
заложена уже в новгородские времена. Тогда же
наметились и ее центры" [Вернадский В.Н., 1961,
с.100]. Как выясняется, все известные древнейшие
центры ремесла на северо-западе оставлены древне-
русскими поселенцами. Таковым являлся производ-
ственный пункт по выплавке железа у бывшей
д.Стародворье на р.Коваши, основанный, судя по
находкам гончарной керамики домонгольского вре-
мени, славянами, продвинувшимися в рудоносный
район на побережье Финского залива в ХП-ХШ вв.
[Колчин Б.А., 1953, с.28]. Наличие развитого
железоделательного и железообрабатывающего ре-
месла зафиксировано при раскопках Кайболовского
городища на р.Суме — раннего славянского укреп-
ленного поселения, существовавшего во второй
половине XII — первой половине XIII в. на
порубежье с Чудской землей. Наконец, к этому же
хронологическому этапу принадлежат селища с
находками шлаков, криц, обломков сопел от горнов
и фрагментов древнерусской керамики ХП-ХШ вв.,
открытые нашей экспедицией на месте важнейших
центров кузнечного производства Толдожского по-
госта — позднесредневековых селений Войносело
и Ран ала.
Под славянским влиянием совершенствовалась и
система местного земледелия, происходило овладе-
ние более совершенными типами сельскохозяйст-
венных орудий. Несмотря на малое плодородие
песчаных и супесчаных земель Припарвской низ-
менности и побережья Финского залива, средневе-
ковая водь к исходу XV в. уже с максимальной
полнотой использовала почвенные ребурсы, ком-
плексно сочетая земледельческую и животноводчес-
кую деятельность. Этот традиционный сельскохо-
зяйственный уклад сохранялся в водской среде до
самого последнего времени [Rank, 1960, s.75, 129].
СЛАВЯНО-ФИНСКИЕ ЭТНИЧЕСКИЕ
КОНТАКТЫ В ВОДСКОЙ ЗЕМЛЕ И
СЕВЕРО-ВОСТОЧНОМ ПРИЧУДЬЕ
Материалы курганно-жалышчных могильников,
исследованных на Ижорском плато, северо-восточ-
ном побережье Чудского озера и на Средней Плюссе,
свидетельствуют о культурной неоднородности и
46
„ложном этническом составе оставившего их насе-
ления. В определенной степени это обусловлено
;иными потоками колонизации и участием в
троцессе земледельческого освоения различных по
происхождению коллективов. Примером может слу-
жить курганный могильник близ ст.Вырица в
верхнем течении Оредежа, расположенный у вос-
точного ската возвышенности1. Это один из древ-
нейших памятников региона, ранние захоронения
которого, совершенные по обряду трупосожжения,
датируются X — первой половиной XI в. [Лесман
Ю.М., 1982, с.72-73]. Специфический набор инвен-
таря указывает на близость культуры кладбища к
чудской курганной культуре Юго-Восточного При-
ладожья2.
С переселением иноплеменного коллектива на
восточный берег Чудского озера связывается сложе-
ние в Х-ХП вв. погребального ансамбля у д.Залах-
товье, исследуемого в настоящее время Н.В.Хво-
щинской [Хвощинская Н.В., 1976, с.18-24; 1977,
с.62-68; 19776, с. 118-120; 1978, с.16-19]. Эгот
памятник резко выделяется па фоне синхронных и
территориально близких могильников. Его своеоб-
разие проявляется в эволюции курганного обряда,
наличии особого вида трупосожжепий и бескурган-
пых ингумаций, господстве восточной ориентировки
погребенных. Материальная культура Залахтовья
имеет ярко выраженный прибалтийский облик. Для
нее характерно широкое использование спиралек в
декоре наплечных накидок и кафтанов; применение
головных булавок, ножен, зооморфных подвесок;
целостный комплекс нагрудных украшений, состо-
ящий из фибул, булавок и цепедержателей; исполь-
зование гривен, браслетов и перстней прибалтий-
ско-финских типов. Вместе с тем, здесь не пред-
ставлен такой характерный тип славянских украше-
ний, как височные кольца.
Предполагается, что данный памятник был ос-
тавлен прибалтийско-финским коллективом, продви-
нувшимся на побережье Чудского озера из более
западных районов — ареала древнеэстонского рас-
селения [Хвощинская Н.В., 1978, с.18-19]. Длитель-
ное существование такой обособленной группы в
инокультурном окружении подразумевает наличие
постоянных, в том числе и брачных, связей между
нею и родственным населением Эстонии. Тем не
менее, к XIII в. культура самобытного этнического
“островка” постепенно теряет былые особенности
и приобретает древнерусский характер.
В целом же для северо-западных районов Нов-
городской земли типична иная ситуация, определяе-
мая широким распространением славяно-русских
культурных традиций в условиях ориентации насе-
ления на Новгород. Так, изначально смешанный
славяно-финский облик присущ материальной куль-
туре второй половины XI — начала XII в.
Северо-Восточного Причудья. Особенно яркое от-
ражение это нашло в этнографических чертах
женского праздничного убора (рис. 13, 1). По
наблюдениям Н.В.Хвощинской, обитатели региона
в указанное время, наряду с древнерусскими укра-
шениями, типичными для населения Новгородской
земли (височными ко.ш>цами, бусами, витыми и
пластинчатыми браслетами, щитковыми перстнями
с завязанными концами), широко использовали в
одежде вещи финно-угорского происхождения. К
числу последних относятся дротовые гривны с
“рыльцами”, цепочки с цепедержателями, широкие
ленточггые браслезы, дротовые и узкие массивные
браслеты, спиральные перстни и перстни с валю-
тами, некоторые разновидности подвесок. В При-
чуцье был выработан и локальный тип височных
украшений — проволочные браслетообразные коль-
ца с завигком на одном конце, иногда снабженные
трапециевидными подвесками [Хвощинская Н.В.,
1976, с.18-24; 1978, с.8-13; 1985, с.168-179].
Региональная славяно-финская культура Причудья
второй половины XI — начала XII в. изначально
выступает в сложившемся виде. В работах отмеча-
ется единая в целом основа женской одежды
курганного населения со славянским костюмом,
реконструируемым по материалам грунтовых могиль-
ников Приильменья; при широком распространении
финно-угорских украшений фиксируется иное, чем
у прибалтийских финнов — эстов, ливов, финнов,
карел и веси — использование нагрудных элементов
металлического убора [Конецкий В51., Носов Е.Н.,
Хвощинская Н.В., 1984, с. 164-169]. Все это пред-
полагает ранние истоки культурного симбиоза,
относящегося к докурганной эпохе. Н.В.Хвощинская
усмазриваст его в длительных контактах славян,
обитавших в более южных районах и оставивших
1 Гос.Эрмитаж, ОИПК, инв. No 703/1-16.
2 Хотя могильник у ст.Вырица остается единственным археологическим памятником, фиксирующим выплеск ранних
црилаложскнх культурных традиций на северо-запад Новгородской земли, он образует промежуточное звено в этом пока еще слабо
документированном направлении связей. О последнем свидетельствуют находки узколокального (оятского) типа нриладожских
культовых амулетов — подвесок-"оленей" типа XII [Рябинин Е.А., 1981а, с.27, табл.Х, 3-51. обнаруженные в грунтовом
трупоположении X-XI вв. у д.Залахтовье на восточном берегу Чудского озера [Хвощинская Н.В., 1985, с.162) и в курганном
комплексе второй половины XI в. у д.Йыуга в Северном Причудье [Ligi Р., 1983, S.334-336, Taf.XLl, 3].
47
культуру длинных курганов, с финно-уграми При-
чудья и среднего течения р.Плюссы. Под влиянием
славян, а также вследствие их проникновения в
среду местного (южноводского) населения, послед-
нее перешло к курганному обряду погребения,
заимствовав отдельные категории украшений и даже
создав специфические типы височных колец [Хво-
щинская Н.В., 1978, с. 12-13].
Интересные данные о характере этнокультурного
взаимодействия в Водской земле были получены в
ходе новых курганных раскопок на северо-западе
Ижорской возвышенности, в округе города-крепости
Копорье. В курганной группе у д.Бегуницы вскрыто
55 насыпей с 68 захоронениями, которые составляют
основную часть комплексов, доступных для изуче-
ния, и отражают весь период функционирования
памятника [Рябинин Е.А., 1976а, с.213; 19766, с.39;
1978, с.32-33; 1979в, с.33-34; 1980а, с.76-78; 19806,
с.80-82; 1981в, с.28-34; 1983а. с.482-493].
Сложение погребального ансамбля относится к
концу XI — началу XII в., позднейшие курганы
датируются первой половиной — серединой XIII в.
Погребения совершены на уровне дневной поверх-
ности, значительно реже — на небольшой подсыпке;
отмечены также единичные случаи дополнительных
захоронений в верхней части насыпей. Преобладают
одиночные погребения, однако в восьми курганах
встречено двое, а в четырех — даже 3-4 умерших.
Такая необычная для могильников Ижорского плато
концентрация курганов с коллективными захороне-
ниями представляет одну из локальных особенностей
памятников Копорской округи, отмеченную и в
остальных исследованных нами группах1.
Половина всех насыпей окружена по основанию
кольцом из одного или нескольких рядов валунов,
иногда с включениями крупных обломков плиты,
такие обкладки широко применялись при сооруже-
нии курганов, расположенных в западной и цент-
ральной частях могильника.
Для восточной же группы насыпей каменные
кольца не характерны. Здесь отмечены вымостки
нз мелкого булыжника длиной до 10-12 м и
шириной до 3 м, покрывающие западную или
северо-западную полу кургана и прилегающую к
несколько подрезанной площадке у основания на-
сыпи. На вымостках устраивались ритуальные ко-
стрища и совершались тризны (встречены обломки
глиняной посуды и кости животных). Зафиксирова-
ны они при исследовании наиболее крупных (и.
по-видимому, наиболее ранних) погребальных со-
оружений восточной половины некрополя.
Внешние отличия в сооружении двух топографи-
чески выделенных групп насыпей оказываются
взаимосвязанными с обрядовыми особенностями
(рис. 14). В западной и центральной частях могиль-
ного поля на протяжении всего периода его
использования господствовал обычай захоронения
умерших головой на восток. К востоку от них
сконцентрированы курганы, тяготеющие к древней-
шим насыпям с каменными вымостками, в которых
встречены лишь захоронения с обычной древнерус-
ской западной ориентировкой. Не исключено, что
происхождение этой группы связано с оседанием в
районе Бегуний потомков населения, сооружавшего
в VIII—X вв. новгородские сопки.2
Судя по вещевому материалу, погребения с
восточной ориентировкой появились несколько
ранее, чем захоронения, обращенные головой к
западу. В дальнейшем. до самого конца функцио-
нирования могильника, оба вида ориентировки
продолжали применяться одновременно и независи-
мо друг от друга. Примечательно, что все отмечен-
ные случаи кремации зафиксированы в ареале
погребений с восточной направленностью. В кургане
50 трупосожжение XI в. являлось основным и
единственным; в кургане 42 завернутые в луб остатки
кремации встречены с тремя трупоположениями
XII в., имевшими восточную ориентировку; в кур-
гане 20, сооруженном в XII в., кальцинированными
Костями ребенка быт обсыпан женский костяк,
также обращенный к востоку.
Различия в характере обряда и, прежде всего, в
ориентировке умерших обнаруживают взаимосвязь
с погребальным инвентарем. Трупоположення, об-
ращенные головой к западу, сопровождались только
древнерусскими типами вешей. Иная Каргина на-
блюдается при анализе погребений конца XI-XII в.
с противоположной направленностью. Так, в кургане
17 рядом с умершей встречены ткань, декорирован-
ная спиральками, и пластинчатый цепедержатель
прибалтийско-финского происхождения; на руках
были надеты крупные спиральные браслеты, узко-
пластинчатый браслет с "городчатым” орнаментом
и четыре спиральных перстня (см. рис.5, 7*5, 23).
На поясе погребенного в том же кургане мужчины
зафиксированы остатки кожаного ремня с полусфе-
1 На основной территории Ижорской возвышенности "двойные погребения очень редки . помещение же под одной насыпью
большого числа умерших вообще ие отмечалось (Спицын А.А., 18966, сЛГ].
2 В пользу такого предположения свидетельствуют типологическое к ритуальное сходство данных каменных вымосток с
вымосткой из мелкого булыжника во рву Деревяницкой сопки, исследованной в окрестностях Новгорода ^Конецкий В.Я., 1984а,
с.40].
48
о 5 см
।-------1-------1_______i_______।_______i
2
Рис.13. Элементы женского убора северо-западных районов Новгородской земли.
1 — инвентарь погребений XI — начала XII в. Северо-Восточного Причудья, по [Хвощннская Н.В.,
1985, рис.2]; 2 — ведущие типы водских украшений (по В.В.Седову).
рическими бляшками-скорлупками, аналогии кото-
рым известны в памятниках Юго-Восточной При-
балтики [Selirand J., 1974, lk,302-303, tahv.XVIII, 2].
Орнамент из мелких спиралек покрывал также
ткань женской одежды, сохранившейся в кургане 25.
В насыпи 8 на мужском костяке расчищены остатки
пояса с накладными бронзовыми бляшками и
ременными разделителями (см. рис.5, 19), аналогич-
ного находкам из могильников “чудских” погостов
(Мануйлово, Унатицы, Великино).
Под позвоночником и на тазовых костях женских
захоронений неоднократно фиксировалась линия
трубчатых пронизок из оловянистого сплава с
рельефным орнаментом, располагавшихся в ряд из
трех-четырех трубочек. Несомненно типологическое
и функциональное сходство таких украшений с
поясными подвесками или “косинками”, выявлен-
ными в погребениях этнографического ареала води.
В кургане 42 этот элемент металлического убора
сочетался с обшивкой верхней части одежды
оловянными полусферическими бляшками, употреб-
лявшимися в тех же целях обитателями Толдожского
погоста “в чуди”. Захоронения, обращенные головой
к востоку, сближаются с ними и единой ритуальной
обрядностью — преднамеренной ломкой орудий
труда (серпов и кос-горбуш).
49
Рнс.14, Могильник у д.Бегуницы.
а — исследованные курганы: б — курганы с раэноорнентврованнымн погребениями; € — погребевия с
восточной ориентировкой: г — погребения с западной ориентировкой: д —курганы с каменными вымосткамк
основания; е — трупосожження.
Эти данные позволяют заключить, что рассмат-
риваемые комплексы были оставлены прибалтий-
ско-финским коллективом, появившимся на северо-
западной окраине Ижорского плато в конце XI в.
или же перешедшим в указанное время к курганному
обряду погребения. По ряду признаков он обнару-
живает заметную близость к населению “чудских”
погостов, хотя в его культуре изначально просле-
живается более ощутимое древнерусское влияние.
Дальнейшая история этой этнической группы
определялась ее положением в зоне развернувшихся
непосредственных контактов со славянами. Появле-
ние небольшой группы новопоселенцев отразилось
в сложении обособленного скопления курганов,
содержащего захоронения с западной ориентиров-
кой. На материалах второй половины ХП в.
наблюдается сближение двух разноэтничных кол-
лективов, проявляющееся в ослаблении и почти
полном исчезновении финно-угорских субстратных
элементов материальной культуры и распростране-
нии единых древнерусских типов изделий. В кур-
ганах этого времени широко представлены ромбо-
шитковые височные кольца, лунницы. рубчатые
перстни, сердоликовые бипирамидальные и хрус-
тальныс шарообразные бусы, считающиеся харак-
терными для славянского мира. Наряду с ними часто
встречаются элементы металлического убора, обыч-
но не привлекающиеся для этнической диагностики
погребенных, но типичные для новгородских (неко-
торые — вообще для древнерусских) территорий:
подковообразные фибулы, пластинчатые браслеты и
перстни с ведущей геометрической орнаментацией,
витые обрубпенноконечные браслеты, решетчатые
подвески, различные типы бус и т.н.
Но “чудское” население при этом не растворилось
полностью в славяно-русской среде. Оно продолжало
сохранять племенные традиции в характере погре-
бальной
точной
деталях
даже в
постепенной нивелировки местной культуры, при-
обретшей “обшеновгородский” облик, более стой-
кими и консервативными выступают элементы,
отражающие представления ритуального, культового
порядка. Это наглядный пример аккультурации
финно-угорского населения в конкретных условиях
совместного проживания разноэтнических коллек-
обрядности, что нашло отражение в вое-
ориентировке умерших и специфических
ритуальной обрядности, представленных
наиболее поздних комплексах. На фоне
50
~-зов и сильного влияния со стороны русских,
'тиобретшего особую интенсивность благодаря тер-
' - 'ориальной близости крупнейшего торгово-ремес-
;=шого центра Северо-Запада — Новгорода Всли-
го. Влияние последнего на сельские районы резко
.атилось со второй четверти XII в., когда новго-
• тс кие ремесленники перешли к массовому выпус-
•> стандартной продукции, предназначенной для
"г.гта на широкий внешний рынок [Колчин Б.А.,
:<ин В.Л., 1982, с.12,2-125].
В какой степени вырисовывающаяся модель
тшческих контактов применима к средневековой
1- декой земле, судить трудно. Отметим лишь, что
формативные возможности основного пласта мо-
1Ы1ых древностей из раскопок Л.К.Ивановского
рапичены перечнем находок из погребений и
лиге скудными, суммарными сведениями о харак-
самих объектов, не дающих ясного представ-
шим о погребальном обряде. Последние же, судя
приведенным наблюдениям, могут содержать
шественную этнокультурную информацию о пасе-
нии курганной эпохи.
Следует указать, что сходные субстратные тра-
ш:гии выявлены, хотя и в более ослабленном виде,
i материалах второй половины XII—XIII вв. других
'гильников Копорской округи (Лапгковины, группы
-И; Теглицы, группы I-II). Наряду с господствующей
шадной ориентировкой, здесь также представлены
тюжения головой к востоку. В серии женских
. гребений трех курганных групп встречены наборы
зовянных пронизок от поясных подвесок или
мэсников”. В древнерусском по основным элемен-
дм инвентаре курганов нередко встречаются изделия
чудских" типов (вертикальный прибалтийско-фин-
.кий игольник; костяные ножевидные подвески;
::х>волочное кольцо с прикрепленными крупными
:пиралями, аналогичное описанной вьппе находке
•г г Унатиц; колоколовидная подвеска; ожерелье из
.пиралек, пласзинчатых обоймиц и раковин каури).
Все это свидетельствует о присутствии в поселках
предсленного неславянского этнического компо-
нента.
Культура основных курганных ареалов — Севе-
ро-Восточного Причудья с бассейном средней Плюс-
гы и Ижорского плато — имеет определенные
различия, особенно отчетливо прослеживаемые на
материалах XI—XII вв. Так, типичные для памятни-
ков первого региона браслетообразньге височные
кольца с завитком и дротовые гривны полностью
отсутствуют на возвышенности. Дротовые и ленточ-
ные браслеты, также широко представленные в
Причудье и на р.Плюссе, в Водской земле найдены
гишь в единичных случаях. Вместе с тем, в
погребениях Причудья не известны ленточные го-
ловные венчики, достаточно характерные для жен-
ских захоронений Ижорского плато [Хвощинская
Н.В., 1978, с.12; 1981, с.34-39]. Не менее показа-
тельны различия, проявляющиеся в широко пред-
ставленном в Водской земле обычае помешать рядом
с погребенными орудия труда и нераспространен-
ности этой обрядности в соседнем регионе [Рябинин
Е.А., 19746, с.23-26]. Характерное для Ижорского
плато погребение умерших в сидячем или полуси-
дячем положении (учтено не менее 545 курганов в
33 могильниках) в районах к востоку от Чудского
озера отмечено лишь в нескольких случаях [Лесман
Ю.М., 1981, с.52-58]. Именно на основе намечаю-
щихся региональных различий высказано мнение о
распространении курганного обряда в Алугагузе
(Северное Причудье) под воздействием южного
импульса или в результате продвижения в этот район
Эстонии населения из Северо-Восточного Причудья
[Хвощинская Н.В., 1985, с.174; Лиги П.Х., 1987,
с.7, 14-15].
Наличие региональных особенностей не отрицает
общего сходства культуры обоих курганно-жальнич-
пых массивов. Оно документировано как новгород-
ским в целом обгшком материального комплекса,
осложненного влияниями из соседних областей
Прибалтики, так и появлением здесь некоторых
элементов, наиболее типичных именно для северо-
запада Новгородской земли. Вопрос о характере
последних прямым образом связан с выделением
этических индикаторов водского населения в кон-
тактных зонах.
В 1950-х гг. В.В.Седов на основе изучения
взаимовсзречаемости находок в погребальных ком-
шгексах и их картографии выделил две разнотипные
группы украшений [1953, с. 190-229; 1987а, с.35].
Одну из них составляют характерные для Новго-
родской земли ромбощитковые височные кольца, а
также привески-луннипы, рубчатые перстни, сердо-
ликовые бипирамидалыгые и хрустальные шарооб-
разные бусы, пластинчатые браслеты, орнаментиро-
ванные узором, сходным с ромбошизковыми коль-
цами. Вторую группу образуют многобусинные
височные кольца, ожерелья с раковинами каури,
полые зооморфные подвески (см. рис. 13, 2), раз-
личные шумящие подвески, а также найденные в
незначительном количестве нагрудные цепочки и
фигурные цепедержатели, сходные с ливскими.
Признание относительной синхронности обеих групп
инвентарей при отсутствии заметной корреляции
между ними позволило связать первую группу со
славянами, а вторую — с водью [Седов В.В., 1953,
с. 194-495].
Во второй группе “самым надежным индикатором
водских древностей остаются многобусинные коль-
ца”, найденные более чем в 140 погребениях
51
северо-западных районов Новгородской земли и
представленные в четырех пунктах на территории
Эстонии — в Северном и Западном Причудье
[Седов В.В., 1987а, с.37]. Следующую по числен-
ности категорию образуют полые зооморфные под-
вески, происходящие из 30 комплексов1. Датируются
такие украшения (тип XX по нашей классификации)
последней четвертью XII — концом XIV в.
[Рябинин Е.А., 1981а, с.39-43; Седова М.В., 1981,
с.31-34].
Ранние находки раковин каури в могильниках
Водской земли относятся к XII — началу XIII в.
Их широкое бытование в последующее время
подтверждается использованием раковин для укра-
шения височных подвесок конца XIV — начала
XV в., представляющих дальнейшую эволюцию мно-
гобусинных колец [Спицын А.А., 1903, с.20-21;
Седов В.В., 1987а, с.37]. В дальнейшем каури, как
об этом свидетельствуют этнографические данные,
составляют характерную деталь старинного костюма
водских женщин.
Создание детальной хронологической шкалы
древностей Новгорода и наблюдения над синхрони-
зацией городских и сельских находок, дополненные
корреляцией датирующих вещей в могильниках
Новгородской земли, привели к существенным
корректировкам выводов о соотношении многобу-
синных колец. Установлено, что бытование ромбо-
щитковых височных украшений относится, в целом,
к XI — началу XIV в. Верхняя хронологическая
граница коррелирующихся с ними других форм
изделий — лунниц, рубчатых перстней, сердолико-
вых бипирамндальных и хрустальных шарообразных
бус — также не выходит за рамки XIII в.
[Седова М.В., 1981, с.23-25; Колчин Б.А., 1982,
с. 170; Лесман Ю.М., 1984, с. 140; 1988, с.7]. При
раскопках могильников копорской округи указанные
культурные элементы встречены только в ранней
части кладбищ — в погребениях, совершенных в
основании курганных насыпей [Рябинин Е.А., 1983в,
с.32-39].
По данным новгородской стратиграфии многобу-
синные кольпа появляются лишь в конце XIII в.
[Седова М.В., 1981, с. 14-16]. В ряде работ дока-
зывается одновременность их распространения и у
сельского населения северо-западных земель Вели-
кого Новгорода [Лесман Ю.М., 1984, с.118-153;
1988, с. 16-24; Кольчатое В.А., 1984, с. 170-176].
Последнее подразумевает принадлежность основных
индикаторов славянской культуры и ведущего вод-
ского элемента к разным периодам при лиги
частичной их синхронности. Такое заключение был
высказано, в частности, при изучении материала
могильников Северного Причудья, где ромбошитка
вые и многобусинные кольца рассматриваются i
качестве заменяюпщх друг друга на рубеже Х1П-
XIV вв. височных украшений [Лиги П.Х., 1987!
с.11-12].
Полагаем, что эти выводы нуждаются в допа»
нительной проверке. Вполне допустимо, что локаль-
ный тип многобусинных колец бытовал в местно!
среде еще до попадания его образцов в Новгорож
Что касается его синхронизации с другими датиру
юшимися по новгородской шкале категориям!
вещей, то следует учитывать возможность первой»
чального распространения таких украшений у насе
ления, в слабой степени ориентированного на
культуру новгородского облика.
В ряде работ высказано мнение о том, чти
многобусинные кольца являются локальным и хро-
нологическим типом распространенных у славя!
бусинных височных колец [Носов Е.Н., 1982, с.76;
Конецкий ВЛ., 19846, с.8-9, Конецкий ВЯ„
Носов Е.Н., Хвощинская Н.В., 1984, с. 167; Коль-
чатов В.А., 1984, с.179]2. Предложена иная интер-
претация полых коньковых и других шумящих
подвесок, традиционно связываемых с финно-угор-
ским миром; последние могли войти в убор
средневековых новгородок, уже не неся заметной
этической нагрузки и свидетельствуя, тем самым,
о “интернационализме” как городской материальной
культуры, так и древнерусской культуры Новгород-
ской земли [Носов Е.Н., 1981, с. 13].
Расхождения в оценке этнических индикаторов
обусловлены не столько пересмотром хронологии,
сколько отсутствием в курганно-жальничных мате-
риалах целостного комплекса украшений, отличаю-
щегося от древнерусского убора и близкого метал-
лическому убору прибалтийских финнов с типичным
для последнего парным использованием нагрудных
элементов костюма. Отсюда предлагаются два воз-
можных объяснения: “Либо похороненные в курга-
нах вожане уже полностью лишились своих этно-
графических особенностей в женском парадном
костюме и погребальном обряде, который не
отличается от древнерусского. Однако вправе ли мы
тогда вообще называть их вожаками, если не знаем,
на каком языке они говорили? Либо в этих курганах
похоронены славяне” [Конецкий В.Ф., Носов Е.Н..
Хвощинская Н.В.. 1984, с. 167].
1 Остальные фи и ио-угорские подвески немногочисленны. Их крайнее разнообразие и несерийность свидетельствуют о заносном
характере таких украшений и отсутствии связи с местными культурными традициями.
Учитывая вераспростраиеииость бусинных колец в ареале преимущественного бытования многобусинных украшений
[Левашова В.П., 1967а, с. 19] и их иное конструктивное оформление по сравнению с ранним вариантом северо-западного элемента
культуры (наличие фиксирующей обмотки между бусинами славянских колец и отсутствие таковой на многобусинных кольцах),
вопрос об их генетической связи также нуждается в дополнительных доказательствах.
52
Мнение о распространении в XIII—XIV вв. на
северо-западе Новгородской земли своеобразной
древнерусской культуры, определяемой синтезом
разноэтничных традиций и сложением на их основе
качественно новых элементов, высказывалось авто-
ром данной работы [19806, с.81-82]. При этом
отмечалось, что формирование “вотландской” куль-
туры являлось закономерным итогом экономических
и социально-политических процессов, приведших к
образованию Водской земли как таковой, когда, по
заключению историков, “здесь уже имеется этни-
чески смешанное население, объединенное хозяйст-
вешгыми связями и политической властью на более
или менее определенной территории, а не отдельные
группы вотского населения, связанного между собой
родовыми отношениями” [Гадзянкий С.С., 1940,
с. 103]. В этих условиях дифференциация по веще-
вому материалу курганных кладбищ славян и води,
функционировавших в период генезиса единой
культуры, ориентированной на Новгород, представ-
ляется достаточно сложной и неоднозначной.
Пестрый состав инвентаря характерен, в част-
ности, для курганно-жальннчиых могильников Се-
веро-Восточной Эстонии. В нем представлены
различные по происхождению вещи: украшения
древнерусского характера; изделия, широко быто-
вавшие как в Эстонии, так и па северо-западе Руси;
“интернациональные” по своему распространению
древности; украшения, пользовавшиеся особой по-
пулярностью у финно-угорских народов (полые
подвески-коньки, раковины каури, спиральные
перстни, украшения головного покрывала, спираль-
ки). В большинстве комплексов эти разнородные
находки встречаются совместно, что, по заключению
П.Х.Лиги, не позволяет дифференцировать погребе -
ния на основе этнокультурной принадлежности. В
рассматриваемых памятниках отсутствует и целост-
ный металлический убор, типичный для прибалтий-
ских финнов. Вместе с тем, автором, на наш взгляд,
убедительно показано, что именно с населением,
оставившим эти могильники, связаны многие вод-
ские явления на территории Северного Причудья.
Отсюда сделан весьма существенный вывод о том,
что и сходные курганные древности Северо-Восточ-
ного Причудья и Ижорского плато “следует рас-
сматривать в качестве полноценных источников
древней истории води” [1986, с.165; 1987, с. 10-13].
Изложенное не отрицает преимущественной связи
локальных элементов культуры с традициями вод-
ского населения. Исследования на территории “чуд-
ских” погостов подтвердили бытование многобусин-
ных колец у предков современной води и их
использование в местной среде до позднего средне-
вековья. Взаимосвязь водской серии украшений с
определенными, отличающимися от славянского,
антропологическими типами подтверждается крани-
ологическими материалами [Седов В.В., 1952, С.72-
85]. Следует указать на одно существенное наблю-
дение, сделанное в ходе последних раскопок мо-
гильников на Ижорском плато. Несмотря на то, что
в целом ряде памятников были исследованы захо-
ронения XIII-XV вв., синхронные распространению
многобусинпых височных колец в ретоне, послед-
ние выявлены лишь па одном кладбище (Лашкови-
пы, группа I). При этом женские комплексы с
такими находками составляли компактное скопление
“курганов-жальников” на окраине могильного поля.
Краниологический анализ позволил установить, чго
погребения с водским инвентарем образуют особую
группу и относятся к умеренно широколицему и
умеренно массивному типу, соотносимому с ангро-
пологическим гипом води по В.В.Седову1. Возмож-
но, в данном случае имело место появление в
поселке женщин — выходцев из водской среды,
сохранявших этнографические особенности своего
убора.
Этнокультурные особенности местного населения
должггы были отразиться и в элементах погребаль-
ного обряда, крайне скудно документированного
отчетными данными о массовых раскопках в Вод-
ской земле. Согласно разработкам В.В.Седова, к
наиболее ярким проявлениям прибалтийско-финско-
го ритуала относится широкое распространение на
Ижорском плато погребений в сидячем (полусидя-
чем) положении [1984, с.155-161; 1987а, с.38-40].
В округе Коиорья эта обрядовая особенность
зафиксирована в значительной серии насыпей с
захоронениями на горизонте и в подкурганных
могильных ямах ХП-ХШ вв.2 Показательно возник-
новение в это время по соседству с крупными и
1 Выражаем признательность за предстактеииые сведения Р.Я.Деннсовой в сотрудникам лаборатории антропологии Института
истории АН Латвии.
2 Последние раскопки, показавшие широкое распространение этой погребальной традиции в могильниках северо-западной
части Ижорской возвышенности, противоречат высказанному в литературе мнению о локализации сидячих погребений в восточной
части Водской земли, соотносимой с культурным импульсом из более восточных районов Новгородчины [ср.: Лесман Ю.М., 198Г,
с.52-58].
53
ранее заложенными кладбищами небольших могиль-
ников, в которых устанавливается явное преоблада-
ние сидячих погребений (например, группа II у
д.Теглицы в 1 км от группы I). Обращает на себя
внимание бедность таких ингумаций, многие из
которых вообще лишены инвентаря, а в остальных
случаях сопровождались лишь отдельными, разроз-
ненными вещами (бусы, фибулы, браслеты, перстни).
В могильнике Лашковипы I сидячие погребения
топографически смыкаются с компактным скопле-
нием курганно-жальничных женских захоронений с
многобусинными кольцами. Позднейшее проявление
этой традиции отмечено при раскопках Н.К.Рерихом
могильника у д.Глумицы на юго-восточной окраине
Ижорской возвышенности [АЛОИА, ф. 1, 1989 г.,
д. 117, л.7- 10J. Погребенный в сидячем положении
в основании крупной курганной насыпи мужчина
держал в руке новгородскую деньгу (не ранее 1420 г.
чеканки) и сопровождался т. наз. “усатым”, типич-
ным для прибалтийской культуры, перстнем. Важно
отметить, что данный комплекс является по существу
единственным археологическим свидетельством
столь длительного сохранения курганного обряда в
Водской земле. При этом “селцо Глумипи” причис-
лено переписными книгами кошта XV в. к “Спас-
скому Заретскому” погосту — одному из тех
районов, которые названы в посыльных грамотах
новгородских архиепископов Макария и Феодосия
1534, 1535, 1548 гг. в контексте с “чудскими” и
ижорскими погостами как места сохранения языче-
ства, где продолжали совершаться погребения “по
курганам и по коломищем” при участии чудских
жрецов-арбуев [Кеппен П.И., 1851, с.114].
В неоднородной по слагаемым элементам сред-
невековой культуре северо-западного региона можно
наметить и некоторые другие особенности, прямо
или опосредованно связанные с дорусским компо-
нентом.
1. Ориентировка. Нехарактерное для восточных
славян помещение умерших головой к востоку и
северо-востоку типично для большинства мужских
и женских трупоположений конца XI — начала
XIII вв. Бегуницкого могильника (38 погребений).
Восточная ориентировка отмечена в двух курганных
комплексах XII в. у д.Теглицы. Спорадическое
проявление той же направленности зафиксировано
при вскрытии грунтовых захоронений XIII-XV вв.
в “чудских” погостах (4 могилы у д.Валговипы).
Восточная ориентировка присуща курганным погре-
бениям XI-XII вв. прибалтийско-финского могиль-
ника у д.Залахтовье [Хвощинская Н.В., 1978, с. 18].
В курганных группах Северо-Восточной Эстонии
(Йьгуга, Куремяэ, Кунипгакюла, Палази), докумен-
тирующих присутствие водского этнического эле-
мента в районах к западу от р.Нарвы, наряду с
преобладающей западной направленностью умерших
встречены захоронения с восточной (4 комплекса),
северо-восточной (2) и северной (2) ориентировкой
[Лиги П.Х., 1987, с.6]. Хотя положения головой к
востоку связываются прежде всего с проявлением
балтской погребальной обрядности у метисного
древнерусского населения [Седов В.В., 1961, с.ЮЗ-
121; 1982, с.174], можно заключить, что такая
ориентировка имела известное распространение и у
прибалтийско-финских коллективов (последнее не
исключает принадлежности части курганных погре-
бений ославяпенным балтам).
По-видимому, положения на век ток неоднократно
встречались в зоне массовых раскопок Л.К.Иванов-
ского па Ижорском плато, хотя и не получили
отражения в полевой документации. Об этом можно
судить по результатам работ Н.К.Рериха, дополни-
тельно исследовавшего могильники, ранее изучав-
шиеся Ивановским. Захоронения с восточной ори-
ентировкой отмечены им в кургашгых группах у
деревень Калитино, Рабитицы и Пежовипы
[АЛОИА, ф.1, 1894 г., д.74; 1986 г., д.56; 1899 г.,
ц. 101]. Та же ориентировка умерших зафиксирована
А.Э.Мальмгреном у мызы Войсковицы [АЛОИА.
ф.1, 1903 г., д.43]. Всего на Ижорском плато и в
“чудских" погостах насчитывается около 70 доку-
ментированных комплексов с восточной ориенти-
ровкой.
Та же направленность костяков неоднократно
отмечалась В.Н.Глазовым при вскрытии курганов
Северо-Восточного Причудья и среднего течения
р.Плюссы (Калихновщина, Криуши, Куклина Гора.
Куричок, Ольгин Крест, Патреева Гора, Скарятина
Гора); при этом в трех случаях умершие имели
северо-восточную ориентировку [Спицын А.А., 1903,
с.59 след.]. Положения головой к востоку и
юго-востоку представлены в отдельных жальничных
могилах этого региона (Дворец, Замошье)
[Шмидт Г.Р., 1886а, с.522; 18866, с.614], а также
отмечены среди впускных погребений в длинном
кургане на р.Сабе (Гусли); принадлежность послед-
них к средневековой эпохе доказывается находками
древнерусской гончарной керамики [Потресов В.С.,
Шолохова Е.В., 1966, с.68-69].
Погребения с восточной ориентировкой наиболее i
типичны для ранних насыпей с трупоположениями j
на горизонте. Все узкодатировагшые комплексы
54
Ижорского плато относятся к XII — первой
половине XIII в. В Северо-Восточном Причудье
основная часть таких захоронений принадлежит к
началу — первой половине XII в. [Лесман Ю.М.,
1984, с. 141-145]. К XI—XII вв. принадлежат ингу-
мании Залахтовского могильника, в котором из 68
трупоположений, исследованных в дореволюцион-
ный период, 67 были обращены головой к востоку
[Хвощинская Н.В., 1976, с.18-24]. Лишь изредка
такая обрядность встречается в более поздних
жальничных и грунтовых памятниках. Наблюдается
определенная взаимосвязь рассматриваемой ориен-
тировки с обычаем погребения умерших в сидячем
положении. На Ижорском плато такая корреляция
зафиксирована в ряде курганных комплексов у
деревень Калитино, Пежовицы, Войсковицы, Бегу-
пицы. Теглицы. В Причудье сидячие погребения
единичны, однако и здесь захоронение с восточной
ориентировкой, исследованное в кургане 6 у д.Ка-
лихновщина, было совершено в полусидячем поло-
жении [Спицын А.А., 1903, с.97].
Значительно реже на рассматриваемой террито-
рии фиксируется меридиональная направленность
умерших, финно-угорское происхождение которой
считается общепризнанным [Седов В.В., 19666,
с.246-248; 1982, с. 172-174]. На Ижорском плато
положения головой к северу отмечены в курганах
у д.Рябболово [Спицын А.А., 18966, с.58], на юг —
в насыпях близ д.Рабитицы [АЛОИА, ф.1, 1896 г.,
д.56] и в жальничных могилах у д.Плешевины
[Кольчатов В.А., 1980, с.10-11]. Кроме того,
меридиональная (северная и южная) ориентировка
представлена в некоторых грунтовых кладбищах
южного побережья Финского залива, связываемых
со средневековой ижорой.
В Причудье и бассейне р.Плюссы северная
ориентировка погребенных изредка отмечалась в
курганах (Калихновщина, Осьмино) и жальниках
(Дворец); южная — в одной из насыпей у
д.Верхоляны и в жальничиой могиле близ дДворец
[Спицын А.А., 1903, с.102, 109; Мальмгрен А.Э.,
1895, с.264-269; Шмидт Г.Р., 1886а, с.521-522].
Проявления меридиональной ориентировки известны
и к юго-востоку от региона — в Верхнем Полужье.
Единичные положения головой на север зафикси-
рованы в Залахтовском могильнике.
2. Орудия труда в погребениях. Яркой ритуаль-
ной особенностью могильников Водской земли
является погребение умерших с орудиями труда —
серпами, косами-горбушами, топорами [Ряби-
нин Е.А., 19746, с.23-26]. Из 5500 документиро-
ванных комплексов, изученных в дореволюционное
время на Ижорской возвышенности, орудия труда
встречены в 337 комплексах (около 7% всех
захоронений). При этом устанавливается резкое
увеличение удельного веса таких находок в районах,
прилегающих к “чудским” погостам. Так, при
исследовании могильников в округе Копорья хозяй-
ственный инвентарь был обнаружен в 19,3% погре-
бений. В этнографической зоне води доля могил с
орудиями труда возрастает до 45%. Эти данные,
учитывая нераспространенность захоронений с про-
изводственным инвентарем в землях преимуществен-
ного славянского расселения, позволяют связать
рассматриваемую ритуальную черту с прямым или
опосредованным проявлением финно-угорского суб-
стратного наследия. Несомненной “чудской” особен-
ностью является преднамеренная порча орудий
труда, характерная для памятников с прибалтийско-
финской культурной подосновой.
Изучение совстречаемости хозяйственного инвен-
таря с другими категориями находок показывает,
что последние представлены в основном новгород-
скими формами украшений XI—XIII вв. После нового
цикла раскопок могильников на Ижорской возвы-
шенности этот факт поддается объяснению: с
переходом в XIII в. к захоронениям в подкурганных
могильных ямах в Водской земле, по-видимому,
почти повсеместно исчезает обычай класть в могилы
к умерншм орудия труда. Лишь в не затронутых
русским влиянием районах водского расселения эта
традиция сохранилась, по крайней мере, до XVI в.
В Северо-Восточном Причудье погребения с
хозяйственным инвентарем немногочисленны. Это
может объясняться этнокультурными различиями
двух регионов, обусловленными неоднозначным про-
явлением иноязычного субстрата. Вместе с тем
следует учитывать, что здесь уже в XII в. получают
распространение курганы с ямными захоронениями,
для которых орудия труда были несвойственны.
3. Использование металлических элементов в
декоре женской одежды. Характерной особеннос-
тью финно-угорского женского убора на северо-за-
паде Новгородской земли являлось широкое исполь-
зование мелких металлических элементов — спи-
ралек, колечек, трубчатых пронизок и нашивных
бляшек (Валговицы, Великино, Вердия, Войносоло-
во, Унатицы, Пумалицы, Мануйлово, Бегунины,
Залахтовье). Применение их было самым разнооб-
разным — от обшивки нагрудной части одежды и
окаймления набедренников или передников до
украшения поясных подвесок или "косников” и
55
включения спиралек в состав шейных ожерелий.
К сожалению, при обращении к основной коллек-
ции погребального инвентаря Ижорского плато
приходится констатировать лишь сам факт наличия
таких металлических элементов в комплексах без
определения их функционального назначения.
Находки бронзовых спиралек зафиксированы в
30 могильниках (рис. 15). В некоторых случаях
устанавливается их использование для декора жен-
ской одежды. В кургане 3 у с.Павлов Погост обрывки
шерстяной материн со спиральками встречены на
лодыжках ступней погребенной [Спицын А.А., 1903.
с.91-92]. В кургане 47 у д.Озера “у иодола платья
или у ног” умершей отмечены “спиральные коль-
чужки” [Спицын А.А., 18966, с.70]. В жалышчном
захоронении 13 у д.Малые Поля “вдоль бедренных
костей обеих ног собрано значительное количество
коротких спиралек, шедших рядами и нанизанных
на шнурок: спиральки, по-видимому, шлн в 3 ряда,
перемежаясь с оловянными кружками, были нашиты
Рис. 15, Находки спиралек и пронизок в составе женского убора на северо-западе Новгородской земли.
а — обшивка одежды спиральками; б — мелкие спиральки неопределенного или иного назначения:
а — крупные спиральные и трубчатые пронизки (“косинки” н привески к поясу): г — рифленые
оловянные пронизки; д — ареал курганов Ижорского плато.
I — Валговниы; 2 — Велякино; 3 — Верднл; 4 — Пумалнцы; 5 — Войносолово; 6 — Пнллово; 7 — Унатииьс
8 — Лапжовнцы I; 9 — Теглицы I; 10 — Тсглицы П; 11 — Бегушшы; 12 — Волосово; 13 — Котнно; 14 — Яскелево;
15 — Таро виды; 16 — Рябболово; 17 — Мутакюлл; 18 — Лорвила; 19 — Тлглино; 20 — Нова-Сиверс кал П; 21 —
Озера: 22 — Калнтнно; 23 — Грызово; 24 — Лнсино; 25 — Сумнно; 26 — Терпилицы: 27 — Хотымипы; 28 —
Беседа; 29 — Мануйлово; 30 — Ольгин Крест; 31 — Большие Полл: 32 — Малые Полл; 33 — Патреева Гора; 34 —
Курилов; 35 — Павлов Погост, 36 — Малал Каменка; 37 — Калнхяовшнна; 38 — Верхоллны.
56
-а шерстяную ткань” [Спицын А.А., 1903, с.73].
>5а последних примера вызывают особый интерес
бедствие того, что фиксируют у населения,
.рриториально удаленного от “чудских” погостов,
-.пользование набедренника или передника, типич-
-= чо для води Х-ХП вв. Учитывая же тот факт,
-то в костюме западной води спиральки нередко
рал и вспомогательную роль, выполняя функцию
-•едких разделителей между наборами почти не
. «храняюшихся оловянных колечек, вряд ли можно
. змневагься в наличии аналогичного окаймления
• рая нижней одежды и в ряде других комплексов,
еэдержащих мелкие бронзовые спиральки.
Судя по материалам Валговицкого могильника,
..тральные пронизки использовались для декора
венского головного убора. Именно таким было их
применение в курганном погребении 3 у д.Малые
Поля.
По-видимому, особенно часто спиральки входили
в состав шейных ожерелий. Об этом можно судить
по материалам раскопок В.Н.Глазова в Северо-Вос-
точном Причудье (Куричок 3; Малая Каменка 4;
Патреева Гора 1; Верхоляны 15) и исследованиях
последнего времени на Ижорской возвышенности
(Лашковипы; Мутакюля); отмечено их применение
и для украшения шейных гривен (Калихновщина 67)
[Спицын А.А., 1903, с.76, 77, 85, 92, 103, 109;
Давидан О.И., 1971, с.110-111].
В ряде погребений встречены одна или несколько
крупных и длинных спиралей (рис. 16, 3), явно не
предназначенных для обшивки одежды или их
ношения в качестве шейных ожерелий (Терпили-
цы 11; Мануйлово 3, 7, 19; Малая Каменка 20. В
единственном комплексе с описанием местоположе-
ния спирали (Малая Каменка 2) последняя находи-
лась у левого локтя умершей [Спицын А.А., 1903,
о
2°см 1а
Рис. 16. Спирали и трубчатые пронизки в женском уборе населения северо-западных районов Новгородской земли.
1 — оловянные пронизки и Га — их использование в металлическом уборе (Бегуницы, курган 42); 2, 3 — бронзовые
спирали; 4, 5 — крупные бронзовые трубочки-'косиики" по А.А.Спипыну.
57
с.91]. Возможно, некоторые из них пропускались
через шерстяной шнур и подвешивались к поясу;
именно такова была декоративная функция спира-
лей, входивших в прибалтийско-финский инвентарь
кургана 2 у д.Пюхтицы (Куремяэ) в Северном
Причудье [Висковатов П., 1893, с.242-243].
А.А.Спипын сближал находку спиральной пронизки
из Малой Каменки с немногочисленными металли-
ческими или костяными трубочками, встреченными
в женских погребениях XIII-XIV вв. Северо-Вос-
точного Причудья (Малая Каменка 4; Большие Поля
8; Куричок 1) и Ижорского плато (Сумино 109)
(рис. 16, 4, 5). Исходя из положения таких трубочек
“в области спины, в той именно части ее, гае
приходится конец косы средней величины”, он
относил их к вероятным украшениям кос [1903,
с.19].
Функциональное назначение последних, возмож-
но, было аналогично использованию оловянных
рифленых пронизок, представленных в серии по-
гребений ХИ-ХШ вв. Копорской округи (Бегуницы;
Лашковицы, группа I; Теглицы, группа I, II) и
обычно располагавшихся под позвоночником и у
ног умерших (рис. 16, 1, 1а). Такие украшения
известны в материалах раскопок Л.К.Ивановского
(Пиллово 14; Таровицы 88; Котино 5; Лисино 26;
Ново-Сиверская 87; Рябболово 10; Яскелево 10),
причем нередко они составляли наборы из десяти
и более сохранившихся оловянных трубочек1. Ана-
логичные пронизки отмечены и в Северо-Восточном
Причудье; в жальничной могиле 26 у д.Большие
Поля зафиксировано их положение у правого колена
погребенной [Спицын А.А., 1903, с.68].
Использование мелких металлических элементов
само по себе не может служить индикатором
племенных традиций, свидетельствуя лишь о бли-
зости определенной части населения к прибалтий-
ско-финскому культурному кругу. Более показатель-
но иное — устанавливаемое даже на весьма
несовершенной источниковедческой базе дореволю-
ционных раскопок сходство этнографических дета-
лей одежды этой группы населения с потребальным
костюмом предков води (окаймление передника или
набедренника, декор головного убора, украшение
“косников” или поясных подвесок). В курганно-
жальничной культуре такие элементы выражены
значительно слабее, чем в памятниках "чудских”
погостов и, как правило, не образуют целостных
комплексов, являясь своего рода реликтами древних
традиций. Но они же позволяют с достаточной
уверенностью ставить вопрос о наличии в средне-
вековом населении Ижорской возвышенности и
Северо-Восточного Причудья финно-угорского ком-
понента, по своему происхождению близкого нов-
городской "чуди” XIII-XV вв.
4. Находки составных и цельнометаллических
ножен в погребениях. В могильниках Водской
земли найдено не менее 30 экз. кожаных ножен с
боковыми пластинами, наконечниками и перехвата-
ми в виде кольцевых оковок, которые еще А.А.Спи-
цьпшм были отнесены к финским древностям [1903.
с.36]. Здесь же была выработана локальная форма
цельнометаллических футляров для ножей. Связь
этих изделий с традициями водского или смешанного
славяно-водского населения более чем вероятна
[Рябинин Е.А.,1989а, с.25-33]. Вместе с тем неко-
торые данные свидетельствуют о том, что появление
местных по исполнению ножен отражает влияние
на вожан ижорско-корельской культуры2.
5. Использование традиционных категорий
прибалтинско-фииских украшений. Применение
нагрудных булавок ограничено их функциональным
назначением в определенном типе женского костю-
ма. Этим объясняется их распространение лишь у
коллективов, сохранявших устойчивые западнофин-
ские традиции — у води “чудских” погостов
(Валговицы, Великино, Вердия, Войносолово, Уна-
тицы, Мануйлово) и у населения, оставившего
Залахтовский могильник (рис. 17). Кроме того, в
кургане 6 у д.Межно на Ижорском плато и в
разрушенной насыпи у д.Городище (Причудье)
встречены головки крестовидных булавок, исполь-
зовавшиеся уже в качестве привесок [Спицын А.А..
18966, с. 107, табл.У, 6; ОАК, 1907, с. 108-109].
Такие традиционные для прибалтийских финнов
нагрудные украшения, как цепедержатели, получили
на северо-западе функциональное переосмысление.
Если в Прибалтике и у населения Залахтовья они
соединяли нагрудные цепи и обычно крепились у
плеч женской одежды, то здесь такие бляшки,
представленные в комплексах единичными экзем-
плярами, служили нагрудными подвесками или
входили в состав шейных ожерелий (Грызово 36;
Сяглицы; Беседа 59; Криуши 1; Засторонье 12;
Павлов Погост 1; Калихновщина 70, 79) [Спи-
цын А.А., 18966, с.73, 88, 96, табл.УП, 11,12. XI, 22;
1 ГИМ, инв.35322, хр.31/586, 33/476, 121/516.
2 См. подробнее в разделе "Ижора".
58
Рис.17. Распространение западнофинских элементов культуры на северо-западе Новгородской земли.
а — нагрудные буланки: б — цепедержатели н иеперазделители: в — поясные наборы прибалтийских типов; г — спиральные
браслеты.
1 — Валговниы; 2 — Великяно; 3 — Верднл; 4 — Войносолово; 5 — Унатицы; 6 — Копорье; 7 — Бегуницы; 8 — Сжглнцы; 9 — Мануйлове;
10 — Беседа; 11 — Малая Горка; 12 — Грызово; 13 — Тлглино; 14 — Мелено: 15 — Ново-Сиверскал Н; 16 — Криушн; 17 — Патреева Гора:
18 — Засторокье; 19 — Павлов Погост, 20 — Калихнокшнна; 21 — Городите; 22 —-Залахтовье; 23 — Малый Удрай.
1903, с.63, 86, 87 , 90, 103-105, табл.ХХ!, 6, 7].
Аналогичное использование отмечено и для прибал-
тийского пеперазделителя из погребения 303 у
д.Ново-Сиверская, в инвентаре которого нагрудная
цепочка вообще отсутствовала [Спицын А.А., 18966,
с. 106, табл.УП, 3].
Особое место в этом отношении занимает ешс
одна разновидность прибалтийских элементов куль-
туры — спиральные браслеты-наручи. Они зафик-
сированы в ряде финских комплексов, исследован-
ных у селений Залахтовье, Мануйлово и Бегуницы.
На Ижорском плато аналогичные изделия встречены
59
в женском захоронении, в инвентарь которого
входило наверпше крестовидной булавки (Межно 6),
и в мужском погребении, сопровождавшемся копьем
(Малая Горка 6); в Северо-Восточном Причудье
парное ношение таких браслетов зафиксировано у
умершей с восточной ориентировкой (Патреева
Гора 1) и в погребении девочки, шейная гривна
которой была украшена спиральными пронизками
(Калихяовшина 67). Такая корреляция элементов
чужеродного происхождения не может считаться
случайной. Спиральные браслеты явно являлись
элементом специфического, прибалтийского по свое-
му характеру, одежного комплекса.
* * *
Отмеченные особенности, разумеется, не исчер-
пывают всего многообразия субстратных традиций
в смешанной культуре, ориентированной на
Новгород. Процесс культурного синтеза изначально
носил двусторонний характер. С одной стороны,
он способствовал восприятию славянами многих
финно-угорских и обшебалтийских украшений и
включению их в женский убор при нередкой
функциональной переработке. С другой стороны,
конкретная историко-культурная ситуация, сложив-
шаяся в зоне чересполосного славяно-водского
расселения, определяла активную аккультурацию
местных коллективов, проявляющуюся как в
погребальной обрядности (переход к захоронениям
под курганными насыпями), так и в материальной
сфере (формирование локального варианта новго-
родской культуры).
Конечный результат этого процесса в целом
сомнений не вызывает: в XV-XVII вв. основная
часть рассматриваемой территории, исключая облас-
ти нижнего течения Нарвы и Луги, а также
прибрежной полосы Финского залива, была уже
занята русским населением, поглотившим к этому
времени местный водский компонент [Седов В.В.,
1953, с.215-216]. Славянизация води протекала в
условиях развернувшейся с середины ХШ в. хрис-
тианизации края, создания сети погостских центров
с православными церквями и бескурганными клад-
бищами. Следы былого присутствия прибалтийских
финнов в Водской земле и Северо-Восточном
Причудье запечатлены в некоторых гидронимах1 и
названиях населенных пунктов эпохи составления
писцовых книг2.
В районах, не охваченных массовой земледель-
ческой колонизацией, сложились условия для фор-
мирования на племенной основе водской народнос-
ти. Материалы памятников, исследованных в “чуд-
ских” погостах, позволяют отнести этот процесс к
XV-XVI вв. Еще в начале XIX в. отдельные
островки прибалтийско-финского (предположитель-
но южноводского) населения сохранялись и на
восточном побережье Чудского озера между Гдовом
и Замогильем [Моога А., 1964, lk.31; Моора Х.А,
Моора А.Х., 1965, с.63; Хвощинская Н.В., 1985
с. 117]. Наконец, неоднородный по происхождении
водский этнический элемент определил ряд своеоб-
разный явлений в языке, материальной и духовной
культуре северо-восточных и восточных эстонпет
[Моога А., 1964; Лиги П., 1986, с. 156-167].
ИЖОРА
ПЛЕМЯ ИЖОРА
ПО ИСТОРИЧЕСКИМ ДАННЫМ
Средневековая ижора, послужившая основой фор-
мирования современной ижорской народности, впер-
вые упомянута в летописи под 1228 г. [НПЛ, 195С.
с.65]. Сведения об “инграх” содержатся также а
западных актовых документах — папских булла»
второй половины XII — первой половины XIII в.,
здесь они перечислены среди других языческих
народов Северо-Запада — корелы, лопи и “вотланд-;
пев” [Кеппен П.И., 1861, с.81-82; Гадзяцкий С.С,
1940, с. 129]. Многолюдной и богатой скотом рисует
1 Прибалтийско-финское происхождение имеют названия реки Луги (по мнению А.И.Попова, водский гидроним) и ее северны»
притоков, берущих начало на Ижорском плато — Лемовжн и Суйдь!; в южной части бассейна Луги — реки Сомра (Сумра, Самрнт
Саба, Сарка, озера Самро и Сяберское [Попов А.И., 1981, с.86-88].
2 В частности, группа топонимов тнпа Чюдская Гора, Чюдка и Чюдиново отмечены к концу XV в. на ограниченном участке
между реками Долгой и Сабой. Оиа фиксирует, по-видимому, еше сохранявшийся иа стыке со славянским миром острове*,
фииноязычного населения (см. рис. И). Примечательно, что здесь же писцовыми книгами зарегистрировано селение Славеика
[Новгородские писцовые книги, 1905, стлб. 138-140,149: Аидрияшев А.М., 1914, карта VI1J. К востоку от Чудского озера переписные
книга конца .XVI в. помешают селения типа Чюхново, Чюдцкое [Моора Х.А., Моора А.Х., 1965, с.70].
60
Ингардию” рассказ, помещенный в Хронике Ливо-
нии под 1221 г.1
Средневековая ижора являлась постоянным и
-ерным союзником Великого Новгорода. Так, уже
тервое упоминание этого племени в древнерусских
•.рупных источниках (1228 г.) приведено в связи с
•хзбгцением о вторжении крупного отряда еми,
сшедшего на судах в Ладожское озеро, и о помощи,
сказанной ладожанам ижорой и корелой в разгроме
грата. Через 12 лет ижора принимает активное
•частие в событиях, связанных со знаменитой
Невской битвой. Согласно Житию Александра
Невского, составленному во Владимире-на-Клязьме
младшим современником князя на основе рассказов
самого Александра и других участников битвы
Бегунов Ю.К., 1965, с.58-64; Шаскольский И.П.,
1978, с.183-184], ижора, возглавляемая “старейши-
ной земли Ижерстей’’ Пелтусием или Пелугием,
несла в это время охранную службу “при край моря
и стрежаше обою пути”, то есзъ держала под
контролем вход в Неву (по Большой и Малой Неве)
из Балтийского моря [пит. но: ПСРЛ, 1851, XV,
с.З]. Именно Пелгусий оповестил князя Александра
о появлении шведских кораблей, месте расположе-
ния стана Биргера и размерах вражеского войска.
В повествовании о событиях 1240 г. ижора
выступает в качестве племени, еше сохранявшего
свою внутреннюю автономию, имевшего собствен-
ную'военную организацию и управлявшегося “ста-
рейшинами” — представителями местной родопле-
менной знати2. Ижорцы в первой половине XIII в.
в массе своей оставались некрешенными, однако
христианская религия уже была принята верхушкой
племени (сам Пелгусий, “живяше посреди рода
своего погана суша”, имел полученное им при
крещении христианское имя Филипп)3. Связи ижоры
с Новгородом к этому времени были настолько
прочными, что новгородцы могли полностью дове-
рить ей охрану исключительно важного участка
главного торгового пути, шедшего с Запада на Русь.
Активное участие финно-угорского племенного
образования в военно-политических акциях Вели-
кого Новгорода документировано и многочисленны-
ми летописными свидетельствами последующего
времени. Так, в 1241 г. ижора совместно с
новгородцами, ладожанами и корелой совершает
поход против вторгшихся в Водскую землю немей
ких крестоносцев [НПЛ. 1950, с.68]. В составе “всей
волости новгородской” она упомянута при описании
военных столкновений Новгорода с великими кня-
зьями Ярославом Ярославичем (1270 г.) и Михаилом
Ярославичем (1316 г.) [там же, с.89, 95]. Значи-
тельной оставалась роль этого племени и в период
обострившейся в конце XIII — первой половине
XIV в. борьбы Новгорода со Швецией за северные
территории, когда сама Ижорская земля преврати-
лась в арену активных боевых действий.
По заключению С.С.Гадзяцкого, к концу XIII в.
“экономические и культурные связи Ижорской земли
сделали ее органической, неотделимой частью Нов-
городского государства” [1940, с.134]. Вероятно,
включение Ижорской земли в собственно “новго-
родскую волость" завершилось несколько ранее, ибо
именно в таком статусе она упомянута уже под
1270 г. Этот процесс был, несомненно, ускорен
возросшей в первой половине XIII в. внешней
военной угрозой со стороны Швеции [Куза А.В.,
1975, с.185].
Средневековые источники содержат крайне скуд-
ные сведения о территории, занятой ижорой в
первые столетия ее письменной истории. Ясно лишь,
что в XIII—XIV вв. она включала течение Невы, в
эту область входил и бассейн р.Ижоры. Некоторые
исследователи полагают даже, что сам этноним
ижорского племени происходит от древнего названия
1 "Унганийцы [Уганди — крупный мааконд на юге Эстонии. — ЕР.] в середине зимы выступили в поход по глубокому снегу
и, миновав Вирляндию, перешли Нарову, разграбили соседнюю область, захватили пленных и добычу. Когда они вернулись, тем
же путем отправились жители Саккалы, перешли Нарову и сделали далекий поход в землю, называемую Ингарлия, относящуюся
к Новгородскому королевству. Так как никакие известия их не опередалн, то нашлн эту область полной народу и нанесли ннгарам
тяжкий удар, перебили много мужчин, увели массу пленных обоего пола: множество овец, быков и разного скота ие могли
захватить с собой и истребнлн” [Генрих Латвийский, 1938, с.222). Правда, высказано мнение о том, что Генрих употреблял термин
"Ингардня" в широком смысле н данное известие относится не к Ижорской земле, а к территории води [Моора Х.А., Моора А.Х..
1965, с.74). Однако в хронике речь идет ие об одном, а о двух последовавших сразу друг за другом походах в земли, лежащие
к востоку от Наровы. И если вторжение уиганнйпев в соседнюю с Вирумаа — северо-восточной Эстонией — область действительно
можно рассматривать как нападение на Водскую землю, то далекий поход в Ингардию саккаласцев явно имел другую цель. II
таковой была, очевидно, именно Ижорская земля.
2 Следы рода Пелгусня-Пелугия, возможно, запечатлены в названия нескольких деревень Ижорской земли — Пелгуевых или
Пелкуевых [Гадзяцкий С.С., 1940, с.130).
3 Не исключено, что родоплеменная ижорская знать была крещена в 1227 г., когда новгородский князь Ярослав Всеволодович
обратил в христианство приладожскнх карел, "мало не все люди" [Бегунов Ю.К., 1984, с.76-77].
61
19
Рнс.18. Ижорская земля и сопредельные территории в эпоху средневековья.
а — грунтовые могильники с находками корельских вещей; б — прочие грунтовые могильники; в — пункты с находками
корельских вещей; г — селения с крестьяяами-ижорянами по даяньем переписных книг рубежа XV-XVI вв.; д — ижорские селения
по сведениям И.Геэеляуса конца XVII в.; е — реконструируемые границы Ижорской земли; ж — территориально-административные
подразделения конца XV-XVI вв. (I — Ивангородский уезд; I] — Ямское околоградье; III — Толдожский погост; IV — Каргальский
погост: V — ДятелинскиЙ погост; VI — Кипенский погост: VII — Дудоровскнй погост; VIII — Корбосельский погост; IX —
ГороденскиЙ погост; X — Солетцкяй погост; XI — Тигодский потосг: ХИ — Будковский погост): з — эона распространения
прозвищ “Ижорянин"; и — эоиа распространения прозвищ “Чудин”; к — расселение ижоры в середине XIX в. (по П.И.Кецпеиу).
1 — Лнппово; 2 — Остров; 3 — Краколье; 4 — Лужицы; 5 — Извоз; 6 — Среднее Село; 7 — Ивановское; 8 — Сабек; 9 — Селише; 10 —
?еполкд; 11 — Гамалово; 12 — Валлийцы; 13 — Внстнно; 14 — Пахомовка; 15 — Среднее Райково; 16 — Малое Райкове; 17 — Урмкзно; 18 —
Усть-Руднцд; 19 — Вгрхни Рудина; 20 — Ропша; 21 — Красное Село; 22 — Гатчина; 23 — Войскорово; 24, 25 — Лсзм; 26 — Мишкино; 27 —
Пупышево; 28 — Колтуши.
этой реки [Tallgren А.М., 1938, р. 102; Моора Х.А.,
Моора А.Х., 1965, с.69; Лаанест А., 1975, с.9].
Однако такое заключение не является бесспорным:
“С уверенностью нельзя утверждать, что первично:
имя реки Ижора, или племя ижора” [Мурзаев Э.М.,
1982, с.38].
Историками предпринимались неоднократные по-
пытки реконструировать ареал летописной Ижор-
ской земли. Для некоторых из них свойственна
тенденция к сужению границ первоначальной тер-
ритории ижоры. Так, в одной из своих ранних работ
известный финский археолог А.М.Талырен относил
к Ижорской земле район, лежащий к югу от Невы
и включавший, в основном, бассейн Ижоры [Tall-
gren А.М., 1928а, р.20]. По мнению С.С.Гадзяцкого,
Ижорская земля располагалась по побережью Невы,
преимущественно — по ее левому (южному) берегу
J940, с. 128-129]. А.И.Попов также полагал, что
рассма1риваемый регион охватывал лишь левый
берег Невы и ее южные притоки [1973, с.90]. В
историко-географическом исследовании А.Н.Насо-
нова земля ижоры очерчивается следующим образом:
это территория к югу от Невы, с запада граничащая
с Водской землей, на востоке — с Лопской
волостью” [1951, с.121]. Еще более обширный
ареал Ижорской земли приведен в работе А.М.Таль-
грена 1938 г. и недавно опубликованной статье
И.П.Шаскольского. По заключению Тальгрена, в эту
историческую область входила южная часть Карель-
ского перешейка, прилегающая к Неве, к югу же
от Невы ее территория простиралась от современ-
ного города Гатчина на западе и до рек Лава и
Волхов на востоке; центр региона находился в
бассейне р.Ижоры [Tallgren А.М., 1938, р.102].
Шаскольския, исходя из исторических материалов
XIII-XV вв., считает, что “Ижорская земля (земля
племени ижора) занимала территорию от современ-
ного города Стрельны на восток до южного
побережья Ладожского озера, судя по некоторым
археологическим данным — до левого берега
р.Волхов (возможно, что Ладога первоначально была
ижорским поселением); в состав Ижорской земли
входили берега Невы и южная часть Карельского
перешейка” [1979, с.41, 44].
Таким образом, вопрос о границах летописной
Ижорской земли и, соответственно, зоны раннего
ижорского расселения в настоящее время остается
достаточно дискуссионным. Вследствие этого нами
предпринята попытка реконструкции этой админи-
стративной единицы Великого Новгорода, основан-
ная на данных переписных книг конца XV-XVI в.
[Переписная окладная книга, 1851; Новгородские
писцовые книги, 1868] и материалах историко-гео-
графических исследований К.А.Неволипа [1853] и
Тихомирова (Сергия) [1905]. Разумеется, подобный
ретроспективный путь поисков предполагает извест-
ггую гипотетичность выводов.
Ядром летописной Ижорской земли несомненно
являлась, как это документировано ранними пись-
менными источниками, территория, прилегающая к
Неве и Ижоре (рис. 18). В конце XV в. но северному
и, частично, южному побережью Невы располагались
селения Городенского погоста; к югу от Невы по
нижнему и среднему течениям Ижоры и р.Тосне
лежал обширный Ижорский погост, а с востока к
нему примыкал Ярвосольский ногост, граничивший
с севера с Городенским погостом. Все эти мелкие
территориальные подразделения в эпоху создания
переписных книг относились к Ореховскому уезду
Водской пятины. Восточная граница Ижорской
земли устанавливается рубежом, разделяющим Яр-
восольский и Лопский погосты. Хотя последний в
рассматриваемое время и входил в Ореховский уезд,
есть основания видеть в нем часть древней Лопской
“волости” или “сотни” — особого района Новго-
родского государства, упоминаемого в источниках с
60-х гг. ХШ в. и заселенного преимущественно
лонью [Кирпичников А.Н., 19846, с. 137-144].
На юго-востоке граница Ижорской земли опре-
деляется стыком Ижорского и Ярвосолк-кого по-
63
гостов Ореховского уезда с погостами Новгородского
уезда, на юго-западе и западе — с погостами
Новгородского и Копорского уездов. В состав
региона входил, очевидно, и небольшой по плошали
Дудоровский погост Ореховского уезда, примыкав-
ший с северо-запада к Ижорскому.
К Ижорской земле относилась также южная часть
Карельского перешейка, погосты которой (Келтуш-
ский, Корбосельский и Куйвошский) принадлежали
к Ореховскому уезду. Западнее и северо-западнее
их располагались погосты Корельского уезда, исто-
рически связанные с летописной Корельской землей.
Таким образом, реконструируемый ареал Ижор-
ской земли включал территорию, граничившую с
запада по рекам Стрелке и Оредежу с Водской
землей, с севера по р.Сестре и Лемболовским
высотам — с Корельской землей, с востока,
примерно по р.Назие — с Лопской землей, на юге
и юго-востоке — с болотистыми районами будущего
Новгородского уезда. Единственный военно-админи-
стративный центр в пределах рассматриваемой
области — городок-крепость Орехов (Орешек),
построенный новгородцами в 1323 г. на острове в
истоке Невы, — оказывается на стыке Лопской
“волости" и Ижорской земли. Показательно, что
южное предместье Орешка ранее называлось Лоп-
ской стороной, а противоположная его часть
именовалась Корельской [Насонов А.Н., 1951, с.122;
Кирпичников А.Н., Рябинин Е.А., 1982, с.51];
последняя, по нашему мнению, является топонимом
географического порядка (“в сторону Корельской
земли”).
Территория обитания ижоры не оставалась
неизменной. Судя по историческим данным, к
концу XV в. древнеижорскими коллективами уже
было плотно освоено все южное побережье
Финского залива вплоть до нижнего течения
рЛуги. Переписные кнши 1500 г. фиксируют в
прибрежных погостах, примыкающих с севера к
Ижорскому плато (Кипенский, Дятелинский, Кар-
гальский), многочисленные поселения с финно-
угорскими названиями, часть обитателей которых
носила имена прибалтийско-финского склада
(см.рис.П). Их племенная принадлежность подда-
ется расшифровке благодаря наличию в некоторых
деревнях крестьян с дополнительным прозвищем
“Ижерянин”1. Подробнее материалы топонимики
и финно-угорской ономастики будут рассмотрены
ниже, здесь лишь напомним, что в Каргальском
погосте, прилегающем к низовьям рЛуга, намечается
контактная зона между “чуди нами” (водью)
“ижерянами”. Учитывая тот факт, что кревины —
потомки узнанных в середине XV в. ливонскими
рыцарями в Курляндию обитателей нижнелужских
водских деревень — сохранили в этнографическом
уборе ряд ижорских элементов, не вызывает
сомнения достаточно раннее время проживания
ижоры в нижнем Полужье (по-видимому, не позднее
XIV в.).
В 1500 г. ижорские селения зафиксированы и i
ину от Ижорской земли — в бассейнах рек Тигоды
и Кересги — левых притоков Волхова (Тигодский
погост)2 и на участке между верхним течением
р.Оредеж и озером Вялье (Будковский погости
[Новгородские писцовые книги, 1868, стлб.83О].
Реконструируемая по данным конца XV в. зона
обитания этого племени, значительно более обшир-
ная, чем первоначальная земля ижоры, вполне
сопоставима с этнографическим ареалом ижорской
народности.
ПРОБЛЕМА ПРОИСХОЖДЕНИЯ
И РАННЕЙ ЭТНИЧЕСКОЙ
ИСТОРИИ ИЖОРЫ
До настоящего времени основным источником
для изучения происхождения и формирования сред-
невековой ижоры служат лингвистические и этно-
графические материалы ижорской народности
(Ingeri, Inkeri, Inkerikot). Ныне это небольшая
этническая группа, обитающая в северо-западной
части Ленинградской области, на южном побережье
Финского залива между р.Нарвой и г.Л омоносовом
[Лаанест А., 1966, с.З]. На ижорском языке сейчас
говорят знающие русский язык жители некоторых
деревень на Сойкинском и Курголовском полуост-
1 В Кипеиском погосте, расположенном между р.Стрелкой и заливом, ’‘ижеряне” отмечены в селениях Речица и Храпш»
(совр. Ропша); в Дятелинском, включавшем участок побережья с верхним и средним течением р.Коваши, — в л.Глебова Гора: в
Каргальском — в трех селениях у моря [Новгородские писцовые книги, 1868, стлб.520, 521, 550, 635, 640, 667).
2 По данным этнографического обследования XIX в., в этом районе проживали уже только русские. Однако следы былых
иноязычных островков сохранились в некоторых старых топонимах — в частности, В названии селения Чудской Бор у г-Пюбавв
в бассейне Тигоды.
64
ревах, в бассейне р.Коваши и в низовьях р. Луги.
В XIX в. эона расселения ижорцев была более
бигирной. Их деревни располагались по побережью
Минского залива от р.Наровы до р.Невы, в неболь-
шом количестве они были зафиксированы и к северу
т Невы. Кроме того, компактная группа ижорских
.елений сохранилась в тот период в верхнем течении
? Оредеж (побережье озера Вялье) [Кбрреп Р., 1849;
. 867].
По данным обследования, проведенного П.И.Кеп-
:еном, в середине XIX в. насчитывалось 17800
<жорпев [Кеппен П.И., 1853, с.412-420], по уточ-
ы-нным подсчетам И.Т.Федорова — около 20000
Федоров И.Т., 1983, с. 102-103]. Согласно переписи
479 г., к ижоре в настоящее время причисляют
.соя лишь несколько белее 700 человек [там же.
. 104; Лаанест А., 1975, с.6].
По единодушному мнению лингвистов, ижорская
ыродность рассматривается в качестве ответвления
:ревнего корельского племени1 2. До недавнего иро-
ызого сами ижорцы осознавали родство с карелами,
г свой язык считали карельским [Лаанест А., 1966,
: 18]2.
О сходстве современных ижорцев и карел говорят
антропологические данные. Ю.М.Ауль, проведший
олевое обследование ижоры и сопоставивший
отученные антропологические материалы с данны-
•ш по целому ряду других этнических групп
.сверо-запада Европейской части СССР — водью,
. сскими, вепсами, эстонцами, карелами, пришел к
:- . :воду о том, что “исследованные ижорцы похожи
•пыле всего на карелов, меньше всего на эстонцев”
.964, с.149-150].
О близком родстве ижорцев и карел свидетель-
. гвует также эпическая поэзия, наиболее яркую
-гсть которой составляют многочисленные варианты
".и “Калевалы”. Многие сходные черты прослежи-
ваются и в этнографическом материале, особенно
3 архаических элементах старинной ижорской одеж-
ды, хотя последняя впитала в себя инородные
русские и даже, по-видимому, восходящие к
г<дневековой эпохе, восточные) традиции [Прыт-
кова Н.Ф., 1930, с.306; Шлыгина Н.В., 1964,
. 320-328; 1986, с.220-228; Opik Е., 1970].
Большинство языковедов считает ижору относи-
тельно поздним образованием, возникшим в процес-
се обособления от своих соплеменников той части
карел, которая осела на берегах Невы и к юго-западу
от нее. Это отделение, по мнению П.А.Аристэ,
произошло, по-видимому, в конце I тыс.н.э. [1956,
с.21-22]. А.И.Попов считает, что ижора обитала в
Новгородской земле как самостоятельная этническая
группировка уже в VIII—IX вв. [1987, с. 19]. Д.В.Буб-
рих выделение ижоры нз древнекарельской общнос-
ти фиксирует для середины XII в. [1947, с.32].
Наиболее развернутый анализ и детальное обосно-
вание этапов этногенеза ижорской народности со-
держатся в трудах А.ХЛаанеста, особенно в его
докторской диссертации [1978].
А.ХЛааиест выделяет три основных периода в
сложении ижорского этнолингвистического образо-
вания:
1. Древнекарельский, приблизительно предшест-
вующий началу II тыс.н.э. и характеризующийся
наличием еще не распавшейся древнекарельской
языковой общности, от которой и произошли
собственно карельские диалекты и ижорский язык.
2. Древнеижорский, начало которого связано с
продвижением часта древних карел в Ижорскую
землю и возникновением племени ижора. Этот
период, начавшийся не позже первых веков
II тыс. н.э., продолжался до расселения ижоры в
зону ее современного обитания и формирования
ижорских диалектов и завершился в XVII в.
3. Период обособленного развития современных
ижорских диалектов.
Схема этногенетического процесса, разработан-
ная иа лингвистических н некоторых исторических
данных, лишь в весьма слабой степени может быть
подкреплена или прокорректирована археологичес-
кими материалами. Это определяет известные рас-
хождения во взглядах иа происхождение и раннюю
этническую историю ижоры, особенно проявляю-
щиеся в исторической и археологической литерату-
ре. Так, А.М.Тальгрен, отмечая несомненное сход-
ство находок с территории Ижорской земли с
инвентарем средневековых корельских могильников,
подчеркивал отсутствие связующего звена между
1 Особого мнения придерживался лишь финский языковед Л.Келтунеи, считавший ижорский язык финским диалектом, в
* тором большое значение вмел западиофвиский элемент. Эта точка зрения в настоящее время не имеет сторонников, но факт
-:дственной связи ижорского языка не только с карельским языком, но и с восточиофиискими диалектами считается общепризнанным
'.аанест А., 1965, с.18].
2 Исключение составляет лишь ижорское население, обитавшее в контактной с водью нижиелужской эоне и называвшее себя,
«зк и водь, "маарахвас" (“народ своей земли"), а язык — "маакиели" (“язык земли"). Вполне вероятно предположение о том, что
зобная особенность сложилась у локальной группы нжорпев под воздействием водского субстрата (Федоров И.Т,, 1983, с.97].
65
обоими районами, определяемое археологическим
“белым пятном” в южной части Карельского пере-
шейка. “Нельзя разрешить вопроса о том, — писал
он, — развивалась ли карельская культура в
Финляндии и затем распространилась к югу в своей
завершенной форме — в этом случае можно
говорить о заселении Ижорской земли с севера, или
же в 1100-1300 гг. существовала обширная и
однородная в культурном отношении территория,
включавшая Ижорскую землю и впоследствии рас-
пространившая свою культуру на Приладожскую
Карелию” [Tallgren А.М., 1928а, р.20]. Позднее этот
исследователь склонился к мысли об относительно
поздней (с XII в.) колонизации рассматриваемой
области из .зоны расселения средневековой корелы
[Tallgren А.М., 1938, р.102].
Иная точка зрения на процесс этногенеза ижоры
сформулирована в работе Х.А.Моора и А.Х.Моора
[1965, с.68-70, 80-85]. Авторы, основываясь на
немногочисленных случайных находках нозненеоли-
тического времени, известных в районе древнсижор-
ского расселения (к последнему ими отнесены
бассейн Невы с ее притоком Ижорой), считают, что
эта группировка сформировалась на прибалтийско-
финской этнической основе. Предположения об
относительно позднем переселении предков ижоры
из карельско-вепсской зоны обитания на якобы
пустынную территорию являются “лишь крайне
упрошенными схемами”; процесс ижорского этно-
генеза был в действительности гораздо продолжи-
тельнее и протекал сложнее, чем это рисуется,
исходя из языковых представлений [там же, с.70].
Вместе с тем, авторы не исключают участия в
формировании ижоры переселенцев из соседних
территорий.
Подводя итоги современного состояния данного
вопроса, И.П.Шаскольский констатировал: “...Почти
не зная материальную культуру ижоры XI-XIV вв.,
трудно изучить процесс происхождения этой куль-
туры. К тому же находок, относящихся к I тыся-
челетию н.э„ на территории Ижорской земли почти
не было. Во всяком случае, археология Ижорской
земли в I тысячелетии н.э,, археология территории
Ленинграда и его ближайших окрестностей в I
тысячелетии н.э. и в I тысячелетии до н.э. — белое
пятно на археологической карге” [1979, с.46]. Эго
заключение полностью справедливо, по тем с
большим вниманием оно заставляет отнестись к
изучению хотя и немногочисленных, но все же
известных в ареале древнеижорского расселения
археологических памятников средневековой эпох1
[Tallgren А.М., 1938, р.79-108; Рябинин Е.А., 1977
с.113-117; 1986в, с.27-40; Седов В.В., 1987а
с.42-43].
СРЕДНЕВЕКОВАЯ ИЖОРА
(Опыт историко-
археологического изучения)
Наиболее ранняя находка в пределах средневе
ковой Ижорской земли — овально-выпуклая фибула
с цилиндрическими выступами (рис. 19, 7), обнару-
женная в Келтто (окрестности Колтушей, совр.Все-
воложский район Ленинградской области) на юп
Карельского перешейка [Tallgren А.М., 1928а, p.2C't
1938, р.84, 102-107, fig.27]1. Данный тип украшения
(тип А по Ю.Айлио) известен в литературе под
названием карельских фибул. Ю.Айлио датировал
его первой половиной XI в. [Ailio J., 1922, s.69j.
Мнения о корельском происхождении изделий этого
типа придерживался и Т.Арне, однако, исходя ю
грубости орнаментации, относил их к XII в. [Arne Т.
1905, р. 101, fig.58], В.И.Равдоникас фибулы с
цилиндрическими выступами также считал корслъ-
скими, характерными для XI в. [Raudonikas W.J.
1930, s.53]. Однако их происхождение и этническая
принадлежность являются не столь определенными
Основная часть таких украшений сбнаружена в
курганах Юго-Восточного Приладожья (9 экз.1.
аналогичные изделия известны также в Финляндии,
на Готланде и в Прибалтике. Дата находок из
приладожских погребальных комплексов — X —
начало XI в.; вполне возможно, что и возникли они
именно на этой территории на основе более ранних
скандинавских образцов [Кочкуркииа С.И., 1973.
с.29].
У д.Мишкино, расположенной в междуречье
Мти и Назии на территории средневекового
Ижорского погоста, в 1904 г. прн прокладке
железной дороги Петербург-Вологда был обнаружен
комплекс древних вещей (рис.20). В том же году
место находки обследовал А.К.Гейкель [АЛОИА.
ф.1, 1904 г., д.ЗЗ]. Хотя этот осмотр не дат
положительных результатов, не оставляет сомнения
принадлежность всех открытых древностей к одному
женскому грунтовому погребению [ОАК, 190”.
с. 109-110, рис.200-202].
1 Там же приведены сведения о случайной находке овально-выпуклой фибулы у селения Вуолы (совр. Всеволожский район
также расположенного к северу от Невы.
66
Рис.19. Древности Ижорской земли.
1-6 — находки из Войскорово: 7 — из Келтто (Колтуши).
В состав инвентаря входил набор нафудных
.^крашений, состоящий из парных овально-выпуклых
фибул с раковидным орнаментом (тип Н, вариант 1
по Ю.Айлио), двух ажурных крестовидных цепе-
держателей с сердцевидными привесками и
ф-образных проиизок, посредством которых дер-
жатели цепей крепились к застежкам. Среди
находок представлены также серебряная .иеорна-
ментированная подковообразная двускатная фибула,
по своей форме напоминающая корельские
застежки, и бронзовая копоушка с овальным
щитком и петлей в верхней части. Погребение
сопровождалось медным котлом.
В захоронении у д.Мишкино представлен целост-
ный набор женского металлического убора средне-
вековой корелы XII-XIV вв. без какой-либо примеси
инородных элементов [ср.: Кочкуркина С.И., 1978,
с.47-50, 63; 1982, с. 108-116, рис.23-25]. Уточнить
датировку комплекса позволяют встреченные в нем
цилиндрические бусы-пронизки, преимущественно
бытовавшие в конце ХП-ХШ вв., и находка
кашинной голубой бусины — восточный тип
67
Рис.20. Находки из разрушенного грунтовою поa• ст.Мишкино.
украшений, появляющийся на Северо-Западе лишь
со второй половины XIII в. Очевидно, рассматри-
ваемое погребение было совершено во второй
половине — конце XIII в.
Еще один обнаруженный при случайных обсто-
ятельствах грунтовый могильник зафиксирован в
нижнем течении р.Ижоры у церкви в Инкере-Вой-
скорово (Ям-Ижора) иа территории Ижорского
погоста [Tallgren А.М., 1928а, р.20; 1928b, s.162—
164; 1938, р.102-103, fig.28], В 1908 г. во время
земляных работ к западу от берега реки были
найдены два человеческих черепа и металлические
предметы, относящиеся, как отмечено А.М.Тальгре-
ном, к мужскому и женскому захоронениям (см.
рис. 19, 7-6'). Могильник располагался не на возвы-
шенности. а на относительно ровном месте.
В состав женского инвентаря входили такие
типичные хтя древнекарельской культуры украше-
ния. как оеалыю-вьпгуклая фибула со звериным
орнаментом (гип‘С1 по Ю-Айлио)1, а также изготов-
ленные из се[>ебра круглая застежка и две подково-
образные фибулы, одна из которых орнаментирован!
1 Э. Ливтури [1984, с.154) относит рассматриваемую находку t apewciueS разновидности фибул этого типа (Срнз), отмечав
обширную эону бытования последних (Миккели в Саво, Сортавпа а Ссвгрс^Западном Прилаложье).
чентирована “классическим” корелъским раститель-
ным узором [Кочкуркина С.И., 1982, с.90-98,
193-106]. Остальные находки представлены витой
ленной гривной, бусиной, обломком широкоплас-
“инчэтого браслета с растительным декором и
фрагментом ромбощиткового височного кольца
новгородского” типа. Мужское захоронение сопро-
вождалось копьем и топором.
А.М.Тальгрен датировал находки из Ям-Ижоры
временем около 1200 г. Наиболее вероятная дата
погребений, устанавливаемая по археологическому
материалу — конец ХП-ХШ в. Показательно, что
? материалах данного могильника, расположенного
- территориальной близости от зоны древнерусского
ечледельческого освоения, уже ощущается заметное
.ланянское воздействие, выразившееся в появлении
.реди женских украшений таких типичных славя-
-о русских изделий, как височное кольцо и шейная
"ривна1. Это тем более интересно, если учесть
полное отсутствие следов древнерусского воздейст-
вия в инвентаре несколько более позднего, ио зато
з расположенного значительно восточнее могильни-
ка близ д.Мишкино.
В археологической литературе упоминаются еще
пва грунтовых могильника, обычно сопоставляемые
. ижорой. Один из них был открыт к западу от
?.Волхов близ д.Пупышево [АЛОИА, ф.5, д.374,
. 11-12; Tallgren А.М., 1938. р.95, 102. fig.21]. При
разработке песчаного карьера здесь было разрушено
ю 30 костяков. Из типично корельских украшений
отречены лишь две овально-выпуклые фибулы (тип
2; но Ю.Айлио)* 2. Остальные изделия, собранные
? карьере, следующие: щитковоконечные височные
кольца “новгородского” типа и проволочные кольца
. заходящими или загнутыми в “замок” концами;
решетчатые подвески, датируемые по материалам
Новгорода последней четвертью ХП-серединой
XIV в.; литые замкнутокрещатые лунницы (ХП-на-
чало XIII в.); шаровидный бубенчик с тремя
рельефными поясками и линейной прорезью (пос-
ледняя четверть XI-вторая половина XIII в.);
•.ольчатая цепочка; стеклянные и металлические
'}сы (последние украшены рельефным спиральным
узором); подковообразные фибулы с плоскими и
спиральными головками; перстни; витые трехпрово-
лочные браслеты с обрубленными концами (послед-
няя треть XI-начало XIV в.) и пластинчатые
тупоконечные браслеты с геометрическим орнамен-
том. По совокупности материала функционирование
разрушенной части могильника можно отнести к
последней четверти ХП-ХШ вв.
А.М.Тальгрен, А.А.Спицын и В.И.Равдоникас
рассматривали данный памятник в качестве средне-
векового кладбища ижоры, причем Спицын датиро-
вал его XIII в., а Равдоникас относил к ХП-ХШ вв.
[Tallgren А.М., 1938, р.95, 102; Raudonikas W.J.,
1930, s.28; АЛОИА. ф.5, д.374, л. 12]. Сходной
этнической интерпретации пупышевских погребений
придерживается И.П.Шаскольский [1979, с.45]. Ис-
ходя из положения памятника в ареале реконструи-
руемой Лопской земли, А.Н.Кирпичниковым было
высказано мнение о его принадлежности к летопис-
ной “лопи”, поддержанное и автором настоящего
очерка [Кирпичников А.Н., Рябинин Е.А., 1982,
с.53; Кирпичников А.Н., 19846, с.143].
Следует признать, что иа современном уровне
знаний окончательная этническая атрибуция этого
памятника вряд ли возможна. Его материальная
кульгура в целом характеризуется устойчивым на-
бором древнерусских вещей, типичных для Новго-
родской земли ХП-ХШ вв. Присутствие в обширной
коллекции пары овально-выпуклых фибул доказы-
вает их принадлежность одному женскому захоро-
нению, появление которого в могильнике может
объясняться разными причинами. Во всяком случае,
более поздние переписные книги рубежа XV-
XVI вв. фиксируют протекавшую в предшествую-
щую эпоху инфильтрацию корельских групп на
восток — как в Лопскую землю, так и в низовья
Волхова: в “волостке с усть Волхова монастыря
Никольского” (Городенский погост Ладожского
уезда) отмечен двор Васько Корелянина, в Лопеком
погосте существовала деревня Гухта Корельская,
очевидно, заселенная корелами [Переписная оклад-
ная книга, 1851, с.34, 282].
* Этот памятник может служить ключом к выявлению одного из путей ранней северо-западной колонизации Костромского
зволжья. В двух курганных могильниках последнего региона зафиксированы находки фнбул корельского типа, причем в одном
• змплексе, датируемом концом ХП-началом XIII в. (Пьянково, курган 3), отмечено сочетание изделий корельского происхождения
: древнерусскими украшениями — щитковоконечными височными кольцами и т.д. [Рябинин Е.А., 1986а, с.69—70, 132, табл.II, 10].
.злобное культурное смешение не наблюдается в области расселения корельских племен, но, как выясняется, оно имело место в
• не относительно ранних славяно-ижорских контактов.
2 По мнению Э. Линтурн, находки из Пупышевского могильника, сохранившие ряд архаических черт, следует считать наиболее
зревней серией фибул Cj, в которой еше прослеживаются элементы древнего скандинавского прототипа — фибул типа 48 по
- Петерсену, выполненных в стиле Борре [1984, с.151-152].
69
Еще один традиционно связываемый с ижорой
могильник обнаружен в начале 1930-х гг. в г.Гатчина
при разработке карьера и затем был обследован
В.И.Равдоникасом [Равдоникас В.И., 1932, с.24-31].
Он занимал восточную часть возвышенности, обра-
щенную южным склоном к озеру. На склоне вплоть
до самого берега озера располагались 6-7 полусфе-
рических или удлиненных курганов. В зоне, непо-
средственно прилегающей к карьеру, никаких при-
знаков искусственных насыпей отмечено не было.
Рекогносцировочными раскопками в юго-западной
части карьера В.И.Равдоникасом открыто 19 грун-
товых трупоположений; кроме того, три костяка
были разрушены кладоискателями. Могилы глубиной
0,7-1 м располагались правильными рядами на
расстоянии 0,3-1,0 м друг' от друга. Все умершие
обращены головой к западу с незначительным
огклонением к югу. Чаще всего руки погребенных
были сложены на груди и животе (9 погребений),
в двух сдгучаях вытянуты вдоль тела. Достоверных
остатков гробовищ не зафиксировано.
В трех погребениях обнаружены лишь клинки
ножей, у трех женских костяков встречено по
одному сложновитому (2 х 3 и 2 х 4) петлеконечному
браслету. В могиле 1 найден такой же браслет и
бубенчик поздней формы, располагавшийся у бедра
умершей. Захоронения 3 и 5 сопровождались
набором украшений, включавшим сложновитой
браслет и ленточный замкнутый перстень. Кроме
того, из случайных сборов на месте карьера
происходят еще три сложновитых браслета, пара
проволочных серег в виде вопросительного знака,
клинок ножа и фрагмент пластинчатого браслета с
орнаментом из переплетенных лент.
Скудный инвентарь из Гатчинского могильника
представлен вещами древнерусского облика и до-
вольно поздних типов. Наиболее характерная раз-
новидность находок — сложновитые петлеконечные
браслеты. А.А.Спицын датировал их XIV-XV вв.
[1903, с.31,32]. В новгородских слоях близкие по
форме браслеты (2 х 3) датируются XIV в.,
узкопластинчатые (ленточные) замкнутые перстни
бытовали в Новгороде в середине XIV-XV в., серый
в виде вопросительного знака вошли в обращение
лишь с XIV в. [Седова М.В., 1981, с.16, 37, 131,
132]. Нож из публикации В.И.Равдоникаса относится
к типу III, распространенному в XIV-XV вв.
[Колчин Б.А., 1982, с.164]. Устанавливаемая на
основе этих находок дата могильника — XIV-XV вв.
Сам автор раскопок не считал возможным
односторонне решать проблему появления грунтовых
погребений у “села в Хотчине, над озерком над
Хотчиным” Дятелинского погоста, зафиксированно-
го новгородскими переписными книгами 1500 г.
[Новгородские писцовые книги, 1868, сзб.683]. Он
отмечал, что по некоторым данным “можно полагать,
что наш могильник идет в сторону курганов и,
по-видимому, примыкает к ним. Возможно, что
могильник и происходит от курганов, представляя
собой более позднюю форму погребения той же
самой группы населения, может быть, подвергшейся
влиянию христианства” [Равдоникас В.И., 1932,
с.28]. Для этого, как писал В.И.Равдоникас, необ-
ходимо проведение раскопок как самих курганов,
так и прилегающих к ним грунтовых захоронений.
Однако такого исследования предпринято не было,
и автор высказал следующее предположение: “Если
курганы... окажутся одновременными с его могиль-
никами, то различия между ними в данную эпоху
говорят скорее об этнических различиях”. В пос-
леднем ссгучас Равдоникас склонен был связывать
рассматриваемый памятник с ижорой, “руководст-
вуясь, главным образом, его географическим поло-
жением”, то есть близостью Гатчины к верховьям
р.Ижоры [там же, с.28].
Таким образом, автор с большой осторожностью
и оговорками определял этническую принадлежность
могильника. Однако то обстоятельство, что в
названии статьи им был введен термин “ижорский
могильник” определило безусловное признание само-
го этого факта последующими исследователями. Так,
в 1937 г. появилась публикация, посвященная
краниологическому анализу погребений из Гатчины
и носившая название “Древние ижорские черепа"
[Жиров Е.В.. 1937, с. 150-158]. Правда, в этой работе
каких-либо весомых аргументов в пользу финно-
угорской принадлежности умерших приведено не
было.
Интересные результаты были получены при новом
антропологическом изучении гатчинских захороне-
ний [Алексеев В.П., 1963, с. 140-145]. Сопоставляя
черепа из Гатчины с краниологическими сериями
эстонцев, финнов и финно-угорских парадов По-
волжья (XVII—XIX вв.), В.П.Алексеев пришел к
следующему' заключению: “При сравнении эстонцев
и финнов с ижорой и поволжскими финнами видно
что они занимают промежуточное положение между
теми и другими”; если у поволжских народов
монголоидная примесь выявляется вполне отчетлива,
а у эстонцев и финнов она выступает в более
ослабленной форме, то у населения, оставившего
Гатчинский могильник, монголоидный компонент
70
полностью отсутствует, для него присущи ярко
выраженные особенности европеоидной расы [там
же, с. 143-144]. “Сейчас трудно высказать опреде-
ленное суждение о причинах резкого отличия
ижорской серии [имеется в виду только группа
черепов из рассматриваемого памятника.— Е.Р.] от
других финских серий по степени выраженности
европеоидных особенностей”, — пишет В.П.Алек-
сеев в более поздней работе [1969, с.143-144].
Вместе с тем, он подчеркивает, что по соматоло-
гическим данным, полученным Ю.П.Ауль, у совре-
менных ижорцев не заметна какая-либо разница с
соседними группами прибалтийских финно-угров.
По мнению автора, возможны два объяснения
различий между гатчинской средневековой серией
и материалами измерений современных ижорцев:
или небольшая монголоидная примесь вошла в
состав последних в позднее время, или же “могиль-
ник, из которого происходит эта серия, гге является
ижорским” [там же, с.144]1. Полагаем, что расмот-
ренные выше археологические данные, свидетельст-
вующие о вероятной взаимосвязи грунтовых погре-
бений с древнерусским курганным некрополем и,
во всяком случае, о типично русском характере
культуры этих комплексов, служат подтверждением
последней версии. Грунтовый могильник, синхрон-
ный “селу в Хотчине” — это гюзднесредневековое
кладбище, оставленное потомками древнерусских
колонистов, осваивавших верховья р.Ижоры и при-
несших с собой первоначально курганный обряд
югребения.
Серия находок финно-угорского происхождения
чЗнаружена в ходе последних археологических
: следований военно-административного центра
Ижорской земли — города-крепости Орешка2.
Греди них — две овально-выпуклые фибулы со
вериным орнаментом типа Сьз, встреченные в
злолнении постройки второй половины XIV в. и
; слое XV в. Еще одна фибула с раковидным
. кором (тип Н) происходит из слоя второй четверти
XIV в. На этом же уровне найден фрагмент
ирального декоративного цепедержателя (топ I,
фиант 2 по С.И.Кочкуркипой). Аналогичные
крашения особенно характерны для древней коре-
I. известны огги также на Готланде и острове
Г^аремаа; цепедержатель второго варианта обнару-
жен в слое конца XIV в. Новгорода. По заключению
С.И.Кочкуркиной, “декоративный вариант спираль-
ных цепедержателей, по всей вероятности, следует
считать типично корельским изобретением” [1982,
с.113].
Следует отметить также наличие в слое второй
четверти XIV в. медной орнаментированной рукояти
ножа, относимой некоторыми исследователями к
числу этноопределяющих элементов древнекарель-
ской культуры [Кочкуркина С.И., 1978, с.60-62;
1982, с.118-122, рис.27, 2-6], а также находки в
напластованиях XIV в. полой коньковой подвески
“новгородского” типа и не менее двух колоколо-
видных привесок от аналогичных украшений.
Все эти материалы не оставляют сомнения в том,
что уже с самого начала существования крепости
на Неве, основанной новгородцами в 1323 г., в ней
проживало и финно-угорское население, культура
которого имела древнекарельский характер. Исто-
рические и историко-географические данные позво-
ляют видеть в финноязычных обитателях Орешка
представителей ижорского племени, несшего еще в
XIII в. “стражу” на Неве. По-видимому, центр
Ижорской земли по разноэтническому составу жи-
телей близко напоминал (во всяком случае на раннем
этане, в XIV в.) новгородский военно-админисгра-
тивный центр соседней Корельской земли —
Корельский городок. Исследования А.Н.Кирпични-
кова показали, что средневековая Корела XIV в. —
это двухобщинное поселение, жизнедеятельность
которого протекала в условиях тесного русско-ко-
рельского симбиоза и развития новгородско-финско-
го взаимодействия [Кирпичников А.Н., 1979а, с.53-
73]. Городок на Ореховом острове мог быть таким
же проводником славянского влияния на древне-
ижорские коллективы, втягивавшиеся постепенно в
новую систему торгово-экономических и культурных
связей.
Подводя итоги анализа немногочисленных архе-
ологических материалов, происходящих с террито-
рии Ижорской земли, следует признать, чго они
документируют наличие здесь финно-угорского на-
селения лишь с конца XII или даже XIII в., т.е.
оказываются синхронными первым упоминаниям об
ижоре в письменных источниках. Единственная
находка более раннего времени — скорлупообразная
фибула X — начала XI в. из окрестностей
Колтушей — обнаружена при случайных обстоя-
1 Проведенное недавно сопоставление черепов из Гатчинского могильника со средневековыми краниологическими сериями из
ребальных памятников Ижорского плато, Латвии и Эстонии подтвердило несомненное сходство обитателей “села в Хотчине”
лавянами [Хартановнч В.И., Чистов Ю.К., 1984, с.99).
2 Выражаем признательность автору раскопок В.И.Кильдюшеяскому за представленные материалы.
71
тельствах, вне комплекса и не имеет к тому же
четкой этнокультурной атрибуции.
Судя по набору вещей, ижорская культура в
XIII-XIV вв. сохраняла в целом корельский облик.
Это служит подтверждением заключения о проис-
хождении ижорского племени из недр древнекарель-
ской общности и его относительно позднем обо-
соблении от близкородственного населения Северо-
Западного Приладожья. Последнее не исключает
участия в этногенезе летописной группировки и
автохтонных трупп прибалтийских финнов, слив-
шихся с новопоселенцами. Вместе с тем, пока
отсутствуют достаточные основания для объединения
земель ижоры и корелы в общую культурную
провинцию, в рамках которой уже в глубокой
древности происходило самостоятельное развитие и
последующая дифференциация двух племенных об-
разований.
Крайняя малочисленность археологических нахо-
док в центральных районах ижорского расселения
вызывает, на первый взгляд, серьезное недоумение.
Ведь фактически все течение р.Невы вместе с
притоками входит в зону Большого Петербурга с
ее плотной застройкой и интенсивной человеческой
деятельностью; “на территории Петербурга-Ленин-
града и в его ближайших окрестностях более 270 лет
постоянно велись и ведутся разного рода земляные
работы”, — отмечал И.П.Шасколъский [1979, с.46].
Казалось бы, что именно здесь можно было ожидать
открытия в массовом количестве следов древних
поселенцев. Чем же объясняется отсутствие таких
сведений?
Во-первых, более чем вероятно, что большинство
археологических объектов было просто уничтожено
при массовом освоении данного участка еще в
XVIII-XIX вв. и бесследно исчезло для науки. По
данным 1500 г. известно, например, что на берегах
Невы располагалось 55 деревень, на побережье
Ижоры — 45, Славянки — 17, Охты — 12, в устье
Тосны — 16 [Гиппинг А.И., 1909, с.207-208]. В
основном эти селения вошли в зону современной
застройки, но никаких сведений об их обнаружении
не сохранилось. Аналогичная судьба, очевидно,
постигла и многие погребальные памятники средне-
вековой эпохи.
Во-вторых, не исключено, что на раннем этапе
у ижоры практиковался особый, поверхностный,
обряд погребения По предположению В.В.Седова,
основанному на этнографических параллелях, древ-
ние ижорпы мости хоронить умерших в “домиках
мертвых” — наземных бревенчатых погребальных
постройках, напоминающих конструкции, открытые
на позлаехьяковскнх городищах Волго-Окского меж-
дуречья; лишь с христианизацией этого племени
произошел переход к грунтовым могильникам,
содержащим, к тому же, нередко безынвентарные
и этнически невыразительные захоронения по обряду
ингумашси [Седов В.В., 1979, с.80]1.
Судя по характеру вещевых находок из Ям-
Ижоры. западные группы этого племени уже в XIII в.
находились под определенным культурным влиянием
со стороны Новгорода, еще более возросшим в
последующее время. Ижорская группировка, оказав-
шаяся в сфере мощного экономического воздействия
Древнерусского государства, особенно после вхож-
дения в ~ волость новгородскую”, неминуемо должна
была утратить ряд древних этнографических осо-
бенностей металлического убора, восходящего к
традициям 1|хвнекарельской общности. Этому спо-
собствовали и такие важные факторы, как послед-
ствия Ореховецкого мирного договора 1323 г.,
политически закрепившего ижору за Новгородом, а
близкородственное ей население западнокарельских
погостов за Швецией, активное славянское земле-
дельческое освоение ядра ижорской территории и,
наконец, начавшееся еще в древнерусский период
продвижение финно-угорских коллективов из района
своего раннего обитания в западном и частично
южном направлениях.
Материалы Гатчинского могильника позволяют
заключить, что появление на западной окраине
Ижорской земли славянских колонистов, еще прак-
тиковавших курганный обряд погребения, относится
к XIII в. Однако ее освоение новгородцами
протекало уже в период перехода к грунтовым
сельским кладбищам, что могло иметь место,
по-видимому, лишь в XIV в.
На основной части рассматриваемой территории
распространены малоплодородные почвы подзолис-
то-болотного типа. В Прине вс кой низменности.
1 Реликтовое отражение древнего обряда В.В.Седов усматривает в своеобразных сооружениях, зафиксированных в середияе
прошлого столетия на 1Кчухонских” кладбищах под Петербургом — старых деревянных продолговатых строениях с низкими стенами
под обшей крышей, имевших несколько отделений. Каждое такое отделение принадлежало определенной деревне, куда и свозили
умерших, не закапывая их в землю (см.: Висковатов П.А., 1891, с.207]. Приведенный пример относится к с.Мартышкину пои
Ораниенбаумом, заселенному, наряду с поздними выходцами из Финляндии — эурямейсет и савакот, и ижорцами [Кбрреп Р., 186”
S.132].
72
охватывающей бассейн Невы, Ижоры и низовья рек
Тосны и Мги, а также участок к северу от Невы,
наряду с подзолисто-болотными встречаются торфя-
но-болотные почвы, в расположенной южнее Мгин-
ско-Тосненской низине переувлажненные земли до
сих пор остаются мало освоенными под сельскохо-
зяйственные культуры [Почвы Ленинградской облас-
ти, 1973, с. 11-14]. Такие геоморфологические ус-
ловия, наряду с разветвленной системой рек и
близостью региона к Ладожскому озеру и Финскому
заливу, определили уже в древности земледельчес-
ко-промысловый характер хозяйства при значитель-
ной роли в нем рыболовства [Аграрная история...,
1971, с.204-205]. В конце XV в. эта система была
эбщераспространенной как в славянских, так и
располагавшихся чересполосно с ними ижорских
.елениях. Можно предполагать, что еще большее
эазвитие рыбный промысел имел у ижоры в
предшествующий период.
Свидетельством русской колонизации региона
служит зафиксированное в писцовых книгах 1500 г.
наименование р.Словенки (ныне Славянка), впадаю-
щей в Неву рядом с Ижорой. По заключению
А.И.Попова, возникновение этого гидронима “озна-
чает появление первых групп новгородцев (словен)
• этих местах, что и совершилось, по-видимому,
же в XIV столетии, в эпоху наивысшего расцвета
Новгородской республики” [1981, с. 101]. С предло-
женной автором датой славянского продвижения в
ассейн Невы нельзя не согласиться.
Показательна и топонимика бассейна этой не-
'зльшой речки Ижорского погоста. Наряду с
елениями, носившими русские названия (Словенка,
уродок, Замошье, Залесье и другие), здесь не менее
-чето встречаются деревни с финно-угорскими
^именованиями, многие из которых имеют патро-
жмическое, родовое значение (Толкола, Тойвокала,
-.тгила, Тойвала, Раигуево, Лястина и т.д.) [Пере-
-сиая окладная книга, 1851, с.345, 348, 385, 389,
’3, 364, 401]. При этом в конце XV в. у
^чизельной части родовых топонимов с формантом
т еще отсутствовало славянское дополнительное
»знчание -во, оформляющееся благодаря влиянию
* 2}’жающего русского населения [Попов А.И., 1981,
-40—143]. По-видимому, процесс адаптации при-
i-ттийско-финских названий к русским языковым
рмам в это время еще только разворачивался,
льшинство жителей “Словенской реки” носило
чстианские, безличные в этническом отношении
имена, однако у некоторых дворовладельцев отме-
чены языческие имена и прозвища, которые давали
им “чудские арбуи” (например Гаркуев, Тоивал
Мигуев) [Переписная окладная книга, 1851, с.347,
348, 401].
Приведенный пример достаточно типичен и для
остальных районов Ижорской земли. Несмотря на
христианизацию населения, способствующую замене
“чудских” имен на православные, переписные кнши
этой территории насыщены финской ономастикой,
ясно указывающей на преобладание здесь даже в
конце XV в. ижорского этнического элемента. Так,
на участке к югу от Невы (Ижорский, Дудоровский,
Ярвосольский погосты) прибалтийско-финские
имена зафиксированы в 69 деревнях, к северу от
Невы нерусская ономастика отмечена в 32 селениях
(следует при этом учитывать, что данные по
последнему региону сохранились далеко не полнос-
тью). Исключением в этом отношении являются
лишь Городенский и Куйвошский погосты, приле-
гающие с запада к Орешку, где почти безраздельно
господствуют христианские имена. Очевидно, здесь
искоренение языческих традиций осуществлялось
наиболее активно1. Это объясняется близостью
указанных погостов к административному центру
региона, монастырями и церквами которого прово-
дилась “далеко не завершенная работа по христи-
анизации края” [Кирпичников А.Н., 1980, с.87].
Некоторые данные указывают на наличие в
Ижорской земле представителей корельских родов.
Островок такого населения в конце XV в. зафик-
сирован к югу от Невы в низовьях Ижоры или
Словенки (“деревня на Селуе Корелкино”); крес-
тьяне-“кореляне” отмечены также в трех селениях
к северу от Невы — в Келтушском и Куйвошском
погостах [Переписная окладная книга, 1851, с. 146,
184, 246, 351]. Показательно, что в северной части
региона спорадически встречаются ижорские антро-
поэтнопимы (“ижеряне” в двух деревнях Корбосель-
ского и в одной — Келтушского погостов) и здесь
же на р.Охте располагалось селение Ижора Парин-
ское (Корбосельский погост) [там же, с.210, 211,
218, 245]. Такое чересполосное размещение корель-
ско-ижорских наименований подразумевает опреде-
ленную пестроту этнического состава населения
Ижорской земли, включившего ие только ижорский
и славянский, по и определенный корельский
компонент (см. рис.11). Для погостов, граничащих
с Корельской землей, вполне допустимо наличие
1 Пряма, окладная перепись Куйвошского погоста существует только во фрагментах.
73
довольно крупных компактных групп корелы, про-
живающих в контактной зоне с ижорой. Что
касается более южных районов, то инфильтрация
туда корельских выходцев была, скорее всего,
активизирована последствиями Ореховецкого дого-
вора 1323 г., вызвавшими уход части обитателей
северо-западных погостов, подпавших под власть
Швеции, во владения Великого Новгорода.
Анализ ономастики, содержащейся в переписных
книгах рубежа XV-XVI вв., показывает, что к
этому времени ижорские коллективы уже проникли
в бассейн верхнего течения Оредежа и в окрестности
оз.Вялье. Устанавливаемое время колонизации
вьппеуказанного района позволяет прокорректиро-
вать положение лингвистов о формировании одной
из локальных ижорских групп, представленной
носителями ныне уже исчезнувшего оредежского
диалекта. Ареал последнего, отмечал А.ХЛаанест,
“располагался обособленно от ареалов остальных
ижорских диалектов, за границей, установленной
Столбовским миром, на российской стороне.
Ижорские диалекты в верховьях Оредежа возникли,
по всей вероятности, в связи с массовыми
переселениями XVII в.” [1978, с.2]. Наши
наблюдения дают возможность удревнить начальный
этап этого этнолингвистического процесса на
два-три столетия и, таким образом, поставить
вопрос о значительно более раннем времени
диалектной дифференциации древнеижорской об-
щности, восходящей к эпохе новгородской неза-
висимости.
Недостаточно изученной остается проблема фор-
мирования западных групп ижоры, проживание
которых на южном побережье Финского залива
вплоть до Лужско-Нарвского междуречья фиксиру-
ется письменными источниками конца XV-XVI вв.
В этом регионе известен ряд грунтовых могильников,
значительная часть которых выявлена лишь в
последние десятилетия (см. рис. 18). Первая сводка
памятников, предположительно связываемых с за-
падной ижорой, составлена В.В.Седовым [1953,
с.202]. В 1963 г. несколько средневековых кладбищ
в низовьях Луги зарегистрировано Э.Ю.Тыннисоном
[АИА, р.1, д.2661]. В 1974 и 1980 гг. грунтовые
могильники южного побережья Финского залива и
нижнего течения Луги обследовались автором [Ря-
бинин Е.А., 1978а, с.218-219; 1981г, с.27]. С 1979 г.
целенаправленные работы в западной зоне расселе-
ния ижоры проводит О.И.Конькова, зафиксировав-
шая значительную серию памятников данного типа
и осуществившая на некоторых из них пшрокие по
объему раскопки [Конькова А.И., 1981, с. 15; 198^1
с.74-77; 1990, с.31-35].
Известные к настоящему времени в прибрежяв^В
полосе Финского залива средневековые кладбиг^И
локализуются на Сойкинском, Конновском и КуцМ
головском полуостровах, территориально близких
низовьям Луги, в нижнем течении Луги, низовиЛ
Систы и в бассейне р.Коваши. Далее к востзцВ
аналогичные бескурганные могильники отмечены
селений Ропша и Красное Село (Киггенский
Дудоровский погосты эпохи составления писцош^В
книг). Все перечисленные памятники выявлены
этнографической зоне ижоры, причем некоторые
них топографически связаны с деревнями, заселе^И
ными в XIX в. представителями этой народносшИ
Болес того, наличие среди жителей ряда таюцЯ
селений ижорского этнического элемента докумаиИ
тировано материалами переписных книг рубеи^В
XV-XVI вв. Крестъяне-“ижеряне” отмечены в
ревнях Урмизно и Храппги (совр. Ропша), рядом ^В
которыми расположены грунтовые кладбища [НсиЛ
городские писцовые книги, 1868, стб.520, 521, 66ЯЦМ
Носители ижорских дополнительных прозвищ зиВ
фиксированы также в селении на Сойкиных ГораМ
(совр. Сойкино) и в д.Заозерье, территориальная
входящих в ареал плотного размещения среднжВ
ковых памятников данного типа на СойкинскмИ
полуострове, а также на р.Коваши (Глебова Гор«|И
[там же, стб.550, 635]. И
Некоторые грунтовые могильники в бассеш^И
P-Пуги и ее притоков выявлены за пределазвЯ
современного ижорского обитания (Среднее СелчИ
Ивановское, Сабек, Селшпе, Ряполка). Не искли»И
чено, что и среди них имеются кладбища, оста-И
ленные продвинувшимися вверх по Луге ижорскюяИ
коллективами. Во всяком случае, шведский епискаИ
И.Гезелиус, посетивший в 1684 г. западные прихомЯ
Ингерманландии, встречался с ижорой в местностях^
расположенных к югу от района ее позднейгпепЯ
расселения [Mikkola I.I., 1932, s.26-31]. В
Однако было бы неверно однозначно определяли
этническую принадлежность всех этих памятниклЯ
исходя лишь из их концентрации в ижорсксиЯ
этнографическом ареале. На примере Гатчинскол
могильника достаточно ясно иллюстрируется много-
образие возможных переходов к грунтовому обряду
погребения, далеко не всегда обусловленных трапе-
циями финно-угорского характера. Письменные ис-
точники рубежа XV-XVI вв. фиксируют продвиже-
ние на побережье Финского залива, особенно
районы, богагые залежами болотной руды, русски!
74
поселенцев, также оставлявших после себя анало-
гичные сельские кладбища с рядовыми могилами1.
Поэтому наибольший интерес представляют погре-
бальные памятники, исследование которых позволя-
ет уже сейчас поставить вопрос об их ижорской
принадлежности.
В 1866 г. А.М.Раевской были осуществлены
раскопки грунтового кладбища у д.Усть-Рудица
(бассейн р.Коваши) [Донесение А.М.Раевской, 1875,
с.31-33]. Могильник располагался на возвышеннос-
ти, с одной стороны ограниченной глубоким овра-
гом. При его исследовании было открыто восемь
трупоположений с южной ориентировкой. Умершие
находились на глубине около О,7-О,8 м от поверх-
ности, руки захороненных были “протянуты книзу
и соединены на самом скелете”. В одном случае
зафиксировано взаимное перекрытие погребений. В
трех могилах найдены железные гвозди или костыли
от истлевших гробов.
Инвентарь включал две бронзовые серый, два
витых браслета, фрагменты ножей, неопределенные
подвески и четыре рубчатых трубочки или спираль-
ки. О поздней дате могильника свидетельствует
находка в захоронении 14 серебряной монеты,
чеканенной при Иване III.
Рассматриваемый могильник функционировал во
второй половине XV-XVI вв. Меридиональная
ориентировка умерших, а также наличие в составе
инвентаря спиралек или рубчатых пронизок
свидетельствует в пользу финно-угорской принад-
лежности этого памятника, ныне входящего в зону
распространения хэваского диалекта ижорского
«зыка.
В нижнелужской диалектной зоне грунтовое
кладбище было открыто автором у д.Извоз на
левом берегу рЛуги. Памятник разрушен карьером,
его местонахождение определяется по рассеянным
аа площади могильника остаткам разрушенных
трупоположений. Исследованные могилы внешних
признаков не имели. Одно из погребений имело
северо-западную ориентировку и сопровождалось
лведской монетой 1676 г. Еще одно погребение
'ыло обращено головой на юго-запад; на ногах
костяка сохранились фрагменты кожаной обуви,
чад могилой был установлен гончарный горшок.
Особый интерес представляют результаты иссле-
дований О.И.Коньковой погребальных памятников
на Сойкинском и Курголовском полуостровах, в
ареале сойкинского ижорского диалекта (Гамалов-
ский, Урмизнский, Дубовский, Липповский могиль-
ники). Средневековые кладбища, в целом датируе-
мые XIV-XVIII вв., занимают сходное топографи-
ческое положение, располагаясь на естественных
всхолмлениях или возвышенных участках побере-
жья. Могилы также не имеют выраженных внешних
признаков, лишь в отдельных случаях зафиксировано
наличие поверх ям нерегулярных каменных обкла-
док. Захоронения совершены по обряду ингумации
и обращены головой к западу. Исключение состав-
ляют несколько трупоположений Гамаловского мо-
гильника, относящиеся к XIV-XV вв. и имеющие
северную или близкую к ней направленность. На
раннем этапе функционирования кладбищ отмечены
случаи положения умерших на деревянные плахи и
покрытие их берестой. Судя по находкам кованых
гвоздей в могилах, не позднее XVI в. здесь
появляются захоронения в гробах.
Достаточно бедный погребальный инвентарь
представлен вещами русских или безличных в
этническом отношении типов (фибулы, перстни,
серьги в виде вопросительного знака, ножи, фраг-
мента гончарной керамики). Лишь некоторые на-
ходки указывают на вероятную связь могильников
с финно-угорским Населением. Так, одно из женских
захоронений сопровождалось остатками шерстяной
ткани, украшенной бронзовыми колечками, дру-
гое — обнаруженной у черепа миниатюрной коль-
цевидной фибулой с остатками волос, явно исполь-
зовавшейся для скрепления головного убора2. Об
определенной самобытности местных традиций сви-
детельствуют также встреченные в погребениях у
д.Гамалово железные боевые топоры, не имеющие
аналогий в древностях Северо-Запада.
По характеру культуры рассматриваемый пласт
памятников качественно отличается от древностей
Северо-Западного Приладожья и Невско-Ижорского
бассейна XII-XIV вв. Даже в наиболее ранних
захоронениях отсутствуют металлические элементы,
типичные для корельско-ижорского одежного ком-
плекса этого времени. Одно из возможных объяс-
1 В качестве примера приведем сведения об обнаруженном при карьерных разработках могильнике у Красного Села,
^следовавший этот памятник Н.Н.Чериягии отметил, что погребения залегали яа большой (до 2 м) глубине, в близком расстоянии
—>г от друга; ориентировку умерших установить ие удалось. Было извлечено большое количество костяков, но все они оказались
•ез вещей. Исходя из этих данных исследователь пришел к заключению о том, что осмотренный нм могильник является поздним
•:иетиаиским кладбищем [АЛОИА, ф.2, 1932 г., д.92, л.5].
2 Применение застежек для скрепления головного платка — этнографическая деталь, известная в частности по материалам
гребальных памятников Карельского перешейка (Кочкуркина С.И., 1982, с.56, 61].
нений данного факта заключается в деструктивных
изменениях традиционного этнографического убора
в процессе оттока части ижоры из района ее
летописного обитания на запад и утраты традици-
онных связей с носителями еще не окончательно
распавшейся древнекарельской культуры. Следует
учитывать и определенную асинхронность сопостав-
ляемого материала, при обращении к позднему
пласту которого достаточно четко прослеживается
обеднение погребальной одежды и активное внед-
рение качественно новых христианских традиций1.
Наконец, вполне вероятен еще один существенный
фактор, наложивший отпечаток на культурную
дифференциацию ижорских групп — участие в
этногенезе западных ижорцев автохтонных родопле-
менных образований. Косвенным подтверждением
этого служат лингвистические данные о наличии в
западных диалектах ряда весьма древних языковых
черт, не представленных в восточноижорских диа-
лектах2 *.
По геоморфологическим условиям зона западного
расселения ижоры близко напоминала исходный
район колонизации — Ижорскую землю. Как и в
Приневской низине, в предглинтовой низине южного
побережья Финского залива и Принарвской низмен-
ности преобладают подзолисто-глеевые и другие
разновидности почв на ленточных глинах, суглинках
и песках, а также дерново-слабо- и среднеподзо-
листые [Ленинградская область, 1958, с.64-65]. По
заключению Х.А. и А.Х.Моора, обитавшая в низ-
менной зоне с малоплодородными землями ижора
“не могла прожить одним сельским хозяйством и
находила себе дополнительные средства существо-
вания, занимаясь рыбной ловлей и другими промыс-
лами" [1965, с.83-84]5. Особое значение в ее
экономике имела добыча и выплавка железа из
болотных руд. Так, из 215 домниц, отмеченных в
писцовых книгах Водской пятины, свыше половины
(119) приходится на прилегающие к заливу Кар-
гальский. Дятетинский и Дудоровский погосты,
заселенные, в основном, ижорой [Аграрная история.
1971, с.299].
Приверженность ижорских коллективов к опре-
деленной природной среде и традиционный характер
хозяйственной деятельности заставляет с особым
вниманием отнестись к вопросу о возможности и
появления в качественно новой геоморфологической
зоне — на Ижорской возвышенности с ее тяжелыми
дерново-карбонатнымн почвами, почти лишенной к
тому же речных и озерных водоемов.
В литературе уже отмечалось наличие отдельных
вещей древнекарельского (корельско-ижорскогсм
происхождения в курганных могильниках Ижорской
возвышенности [Седов В.В., 1953, с.215; Кочкур-
кина С.И., 1978, с.56; 1982, с. 112, 113]. Так' в
одном из погребений, раскопанных Л.К.Ивановским
у л.Ново-Сиверская (предположительно — курган
231 в группе CV), найден спиралевитой цепедержа-
тель [Спицын А.А., 18966, с.22, 105, табл. XV,
(рис.21, 3). Подобные украшения являются харак-
терным элементом инвентаря могильников Северо-
Западного Приладожья, гае устанавливается их
бытование с XII в.; в Новгороде аналогичный
держатель цепей происходит из слоя первой поло-
вины XIII в. [Кочкуркина С.И., 1982, с.112-113.
рис.24]. Еще одно изделие данного варианта обна-
ружено в кургане 53 у д.Калихновщина (Северо-
Восточное Причудье), датируемом началом XII в.
[Спицын А.А., 1903, с.102]4 (рис.21, 4).
К этому же кругу древностей относится сереб-
ряная подковообразная фибула с типичным древне-
карельским декором, происходящая из погребения
91 у д.Волковицы [Спицын А.А., 1896, с.45, 65.
табл.Х, 17] (рис.21, 1). Кроме того, в Водской земле
обнаружена серия застежек, по некоторым призна-
кам напоминающих корельские изделия, однако не
столь определенных по своему происхождению
1 Яркая и самобытная культура корелы известна в основном по материалам грунтовых могильников XII-XFV вв. Уже в XIV в
наблюдается тенденция к заметному оскудению погребального инвентаря н прекращению ряда языческих ритуальных традиций,
обусловленная постепенной христианизацией населения. Последующий этап развития местной металлической культуры остается
почти не документированным археологическими находками. Лишь исходя из некоторых данных (в частности, учитывая материалы
Орешка), можно заключить, что некоторые характерные элементы древнекарельского одежного комплекса использовались
ижорско-корельским населением и в XV в.
2 В недавно появившейся статье О.И.Коиьковой суммированы пока еще единичные археологические данные о населении
предшествующего периода. Автор приходит к выводу, согласно которому "в XI—XII вв. ижора проживала на южном берегу Финского
залива. Возможно н удревиеиие ее самостоятельной истории в указанном регионе" [1992, с.104]. Следует, однако, заметить, что
имеющийся материал явно недостаточен для этнолингвистической оценки раннего (очевидно, действительно прибалтийско-фииского
населения) этой зоны. Последнее могло войти в качестве компонента в состав последующих ижорских группировок.
5 Показательно, что этот традиционный хозяйственный уклад сохранялся до недавнего прошлого. Еще в XIX в. именно у
ижоры преобладали промыслы и отхожие заработки.
4 Гос.Эрмитаж, ОАВЕС. иив.856/172. Держатель был прикреплен к одежде на левой стороне груди н соединялся с коротко!
кольчатой цепочкой. t
76
Рис.21. Находки из кургаиио-жальничных могильников северо-западных районов Новгородской земли.
i — Волковицы 91; 2 — Беседа 8; 3 — Ново-Сиверская 231; 4 — Калихновщина 53; 5 — Домашковицы 14; 6 —
- . лово 90; 7 — Рогатнно 19; 8 — Грызово 9; 9 — Беседа 21: 10 — Ижорское плато (раскопки Л.К.Ивановского).
77
(рис.21, 2, 5, б). К их числу относится крупная
двускатнопластинчатая серебряная фибула с плос-
кими головками, сближающаяся по форме с застеж-
ками Саво-Карелии, но не орнаментированная
(Беседа 8)1. Элементы корельского декора представ-
лены также на некоторых пластинчатых кольцевид-
ных фибулах XII-XIV вв.,2 изготовленных, по-ви-
димому, местными мастерами (Войносолово 90,
Домашковицы 4) [Спицын А.А., 18966, табл.Ш, 7;
X, /З]3.
Мотивы растительного орнамента, характерного
для украшений Северо-Западного Приладожья, про-
слеживаются на немногочисленных браслетах, бы-
товавших в Водской земле в конце XII-XIV вв.
(Беседа 21, Грызово 9, Рогатино 19, депаспортизо-
ванный материал из коллекции Л.К.Ивановского)4
(рис.21. 7-10). Правда, у корелы в это время
браслеты не употреблялись, однако в ижорской
среде, судя по материалам Войскоровского могиль-
ника, использовались широкие пластинчатые наручи
с растительным декором.
Из рассмотренных украшений лишь единичные
находки имеют несомненное ижорско-корельское
происхождение. Для основной же их части можно
лишь предполагать определенное и, по-видимому,
опосредованное воздействие древиекарельских тра-
диций на характер орнаментации изделий.
Наибольший интерес представляет появление в
Водской земле ножей с медными узорчатыми
рукоятями. Последние традиционно рассматриваются
в качестве одного из наиболее характерных элемен-
тов древнекарельской культуры. Как отмечает
С.И.Кочкуркина, “относительно этической принад-
лежности вышеназванных изделий сомнений нет; в
этом убеждают топографо-статистические данные и
единодушие финляндских исследователей” [1978,
с.62]. Приводимые в публикациях сведения, казалось
бы, не оставляют сомнения в справедливости такого
заключения: на территории расселения летописной
корелы, в Саво-Карелии, обнаружено 25 литых
рукоятей ножей, и лишь семь находок зафиксиро-
вано за ее пределами (Швеция — 2 экз„ курганы
Ижорского плато — 2 экз. н по одному экземпляру
встречено в городских центрах Северо-Запа/
Руси — Новгороде, Орешке и Копорье) [Коч
кина С.И., 1978, с.60-62; 1982, с. 120].
Изучение археологических материалов позвот
однако, существенно изменить намеченную топ
фо-статистическую характеристику данной кат,
рии древностей [Рябинин Е.А., 1989а, с.25-3
Информация
о наличии литых рукоятей
ножей
погребениях Ижорской возвышенности исчерпы
лась до последнего времени лишь публикацией
двух изображений в сводной работе А.А.Спипь
[18966, табл.Х!, 72; XIX, 26]. Вместе с тем.
коллекции Л.К.Ивановского (собрание ГИМ) нас
тывается не менее 18 медных орнаментированв
рукоятей. К этому списку следует добавить е
четыре изделия, известные по дневниковым дан:
Ивановского, и одно, происходящее из курган
раскопок Н.К.Рериха на Ижорском плато5. Всего
Водской земле, с учетом находки в ее военно-,
министративном центре — крепости Копорье. <
наружено 24 металлических рукояти, то есть пси
столько же, сколько их зафиксировано на древ:
карельской территории. За пределами обоих ре
оиов такие находки действительно крайне ред
Общее число изделий рассматриваемого типа
53 экз., из них 45% локализовано в Саво-Карел
и 43% — на Ижорском плато.
Чем объясняется такая концентрация находок
памятниках Водской земли? Картографический ai
лиз показывает, что ножи с литыми рукоятяг
наиболее часто встречаются в памятниках восточн
половины возвышенности — в зоне, территориалъ
примыкающей к Ижорской земле (рис.22). Неко:
рые из них действительно могли проникнуть
область славяно-водского расселения из корельск
ижорских областей. На связи с последними ука:
вает еще одна интересная и довольно многочисл,
пая категория изделий, ранее не подвергавши
специальному изучению. Речь идет о кожан
футлярах для ножей, снабженных боковыми бр<
зовыми пластинами
и поперечными
оковка»*
В Водской земле насчитывается не менее 30 нож:
данного типа6. Второй район их широкого быт
1 ГИМ, инв.35322, ед.хр.33/55б. Впрочем, эта находка может относиться к tpynne крупных серебряных фибул с выступом <
средней части дуги, украшенных орнаментом в виде 'волчьего зуба" и имеющих, по предположению А.А.Спипына, прибалтийсыж
происхождение. Такие застежки в могильниках Ижорской возвышенности представлены 4 экземплярами [Спицын А.А., 18966, с.25
табл.Х,/] и, кроме того, встречены в Путиловском кладе, зарытом в XI — начале XII вв. на р.Назия в Южном Прнладожм
[Корзухина Г.Ф., 1954, с.102, табл.ХХМ1П,/,4].
* Сходный орнамент имеет, например, кольцевидная фнбула из городища Паасо в Карелии [Кочкуркина С.И.. 1981, с.!?”,
табл.9, 16].
3 ГИМ, иив.35322, хр.33/59а.
4 ГИМ, иив.35322, хр.33/38б, 33/53а, 121/146.
5 Найдены в могильниках у деревень Беседа (1 экз.), Большие Борницы (1), Волгово (1), Волковицы (6), Глялнно
Калитиио (1), Клопипы (1), Котино (1), Оэертнпы (1), Прологи (1), Рабитипы (3), Рутилнцы (1), Рябболово (1), Сумино
Яскелево (1).
6 Происходят из могильников у деревень Беседа (2 экз.), Волгово (1), Волковицы (3), Гляднио (1), Грызово (1), Калиг™»
(1), Лорвила (1), Маклакове (1), Прологе (3), Рабигнцы (5), Ругилипы (1), Сельцо (1), Смольково (2), Сумино (1), Теглипы г’,..
Хотыиицы (1), Яскелево (1).
78
Рис.22. Распространение составных и
цельнометаллических ножен н литых рукоя-
-ей ножей в Водской темпе.
а — рукояти ножей; б — составные
= ожны; в — цельнометаллические ножны
I — 1 экз.; И — 2-3 экз.; Ш — свыше
? экз.); г — исследованные курганные мо-
бильники;
1 — Копорье; 2 — Беседе; 3 — Хотыннцы;
- — Прологи; 5 — Рабнтнцы; 6 — Озсртшш;
— Грызово; 8 — Волосово; 9 — Сумнно; 10 —
Кчопнцьс П — Ронковицы; 12 — Волгою; 13 —
Чотнно; 14 — Сельцо; 15 — Рутилицы; 16 —
-олковицы; 17 — Гллдияо; 18 — Млклаково; 19 —
•жтнтнно; 20 — Смольково; 21 — Яскелево; 22 —
^чбболово; 23 — Лорвилл; 24 — Большие Поле;
15 — Пово-Сиверскав II; 26 — Теглицы.
ния наблюдается в Саво-Карелии, гае найдено 24
экземпляра составных футляров. Для древнекарель-
ских изделий типичен узор из растительных мотивов,
дополненных другими элементами орнаментации,
>стье же ножен часто подчеркнуто металлическим
кружевом”. Аналогичный декор представлен и на
некоторых находках Водской земли. Таковы три
составных футляра с растительным декором, обна-
руженные в могильниках у деревень Хотыннцы
курган №57), Рабитицы (№19), Ругилицы (№9); в
двух случаях они содержали ножи с медными
рукоятями (рис.23, 1-3). Характерную для карель-
ских ножен орнаментацию имеют также оковки еще
четырех кожаных футляров. Это боковая бронзовая
пластинка с рельефным растительным узором из
Маклакова, “кружевное” устье футляра из Рябболово
курган 24), наконечники с чеканным растительным
орнаментом из Беседы (курган 63) и Артюшкиной
курган 20) (рис.23, 16-18).
Вместе с тем, основная группа ножен Водской
земли, частично использовавшаяся для помещения
в них ножей с медными рукоятями, существенно
отличается от корельских образцов по элементам
декоративного оформления (рис.23, 4-13). Боковые
пластины и наконечники украшены, как правило,
геометрическим орнаментом в виде нанесенных
насечкой или гравировкой прямых линий, ромбов,
треугольников и кружков. Только для ножей Ижор-
ской возвышенности характерен узор из перепле-
тенных лент — орнаментальный мотив, представ-
ленный на многочисленных женских украшениях
северо-западных районов Новгородской земли конца
XII-XIV в. Все это свидетельствует о местном
производстве большинства футляров, типологичес-
кое сходство которых с образцами из Саво-Карелии,
вместе с тем, не вызывает сомнений.
Как и ножи с медными рукоятями, рассматри-
ваемые изделия локализуются преимущественно в
восточной части плато, хотя встречаются и на других
участках возвышенности. Можно предположить, что
своим возникновением они обязаны определенному
ижорско-корельскому культурному импульсу, под
влиянием которого в водской (или сметанной
славяно-водской среде) произошло оформление соб-
ственных модификаций ножен при сохранении
исходной формы литых рукоятей. Последние, одна-
ко, превратились в местный тип декоративных
изделий, по-видимому, производившихся мастерами
Водской земли1. Избирательное усвоение и творчес-
кая переработка чужеродных традиций могут быть
продемонстрированы на одном ярком примере. В
XIII—XIV вв. на рассматриваемой территории сло-
жилась локальная разновидность футляров для
ножей, не известная за ее пределами — цельноме-
таллические объемные ножны, украшенные, как
правило, местными элементами декора (рис.23,
14. 15). Из пяти таких изделий в двух сохранились
ножи с орнаментированными литыми рукоятями2.
О преимущественном использовании перечислен-
ных предметов населением Водской земли свиде-
1 Заключение о широком, ие ограниченном зоной древнекарельского расселения, распространении таких изделий, испытавших
на себе сильное влияние новгородских художественных традиций, ранее было высказано ATI.Кирпичниковым [1979, с.69-70].
2 Цельнометаллические ножны Водской земли обнаружены Л.К.Ивановским в пяти погребениях (Ново-Сиверская, Волковнпы,
Волосово, Греблово и экземпляр из депаспортизовавной части коллекции).
79
О 5 см
I______I______L...... I____I____I
Рис.23. Футляры ножей Водской земли.
1 — Хотыницы 57: 2, 6, 7, 10 — Рабитнцы 9, 10, 37, 15: 3 — Рутнлицы 9: 4 — Волгово 35: 5, 8, 11,15 — Волковицы
58, 1 15, 72, депаспортизованный экземпляр: 9 — Глялино: 12 — Сумиио 155: 13 — Беседа 7: 14 — раскопки Л.К.Ивановского:
16 — Маклаково; 17 — Рябболово 24; 18 — Артюшкина 20.
80
тельствует инвентарь погребений с такими наход-
ками. Он включает вещи, типичные для кургално-
жальничной культуры XIII-XIV вв. северо-западных
районов Новгородской земли, без какой-либо древ-
некарельской примеси.
Приведенные датпгые свидетельствуют о заметном
ижорско-корельском импульсе, проявление которого
в археологическом материале имеет не прямой, а
опосредованный характер. Оснований для предпо-
ложения об оседании значительных масс ижорских
поселенцев на возвышенности не имеется. Вместе
с тем, вполне вероятна инфильтрация ижоры на
восточную и северо-восточную окраины плато, со
скатов которого берут начало реки Ижора и Стрелка.
По этим водным артериям выходцы из восточных
финно-угорских областей проникали, в частности,
на территориально ограниченный участок, отмечен-
ный скоплением могильников с элементами чуже-
родного характера (Рябболово. Лорвила, Большие
Борницы); здесь, по-видимому, происходило подсе-
ление ижоры в уже существовавшие славяно-водские
деревни. Второй такой участок намечается в севе-
ро-восточном углу плато (Глядино, Волосово, Вол-
ковишя). Особый интерес вызывает Волковипкое
средневековое кладбище — довольно поздний па-
мятник, функционировавший в XIII и XIV вв.
[Лесман Ю.М., 1982, с.68-72]. Он выделяется на
фоне остальных могильников необычайной насы-
щенностью такими находками, как ножи с литыми
рукоятями (6 экз,), составные и цельнометалличес-
кие ножны (7 экз.); отсюда же происходит и
корельская подковообразная застежка. Данный па-
мятник действительно мог принадлежать ижорцам,
продвинувшимся па плато, но осевшим в террито-
риальной близости от заселенной их соплеменни-
ками предптинтовой низины; расположенное к
северо-востоку от Волковиц село Хратшти, среди
обитателей которого в копне XV в. отмечены
крестьяне-"ижоряне", оставившие грунтовый (Роп-
шинский) могильник, находится на удалении не
более 11 км от Волковицкого некрополя.
В XVII в. ижорские коллективы, продвинувшиеся
из Принарвской низменности, занимали уже запад-
ный скат возвышенности (см. рис. 18). В 1684 г.
И.Гезелиус встречался с ижорой в селениях Кузем-
кино, Кикерипы, Раговицьг, Керетово, Гуриево,
Карпово, Ястребипо и Пустомержа. Некоторые
перечисленные деревни, расположенные в пределах
средневековых Радчинского, Опольского “чудских”
погостов, имели смешанное водскб-ижорское насе-
ление [Mikkola I.I., 1932, s,26-31]. Вероятно, тогда
же происходила инфильтрация ижоры в левобереж-
ную часть Лужского бассейна вплоть до побережья
оз.Самро. Хотя этнографами не зафиксировано ее
проживания в последнем районе, у ижорских
старожилов д.Краколье в устье Луги сохранилось
воспоминание о том, что население окрестностей
Самро прежде говорило на их языке [Моора Х.А.,
Моора А.Х., 1965, с.80].
Несмотря на постепенную христианизацию
финно-угорских группировок Северо-Запада, у
ижоры, равно как у корельг и води, длительное
время сохранялись стойкие языческие традиции,
охарактеризованные в посыльных грамотах новго-
родских архиепископов Макария и Феодосия 1534,
1535, 1548 гт.; наличие “скверных мольбиш”,
связанное с поклонением лесам, камням, рекам и
т.д., жертвоприношения животных, погребение умер-
ших не у церквей на погостских кладбищах, а рядом
с деревнями в лесах, участие в ритуальных действиях
жрецов — “арбуев чудских”. Макарий наказывал,
в частности, чтобы “женам их власов не постригать
и риз яко мертвечьи на главах и рамех [плечах. —
Е.Р.] не носити, и кудесы своя прокляти: таков бе
обычай игый в Люди и в Ижере и по всей
Коре,'и>ской земли” [нит. по: Кеппен П.И., 1851,
с. 115]. В числе районов, где сохранилась “прелесть
кумирская”, отмечены “Ижера”, окрестности Ореш-
ка, побережье Финского залива “от Норовы реки
до Невы реки” и северные земли “от Невы реки
до Сестрин реки” [ПСРЛ, 1861, с.73-74].
В конце XVII в., по свидетельству И.Гезелиуса,
ижорцы считали себя православными и носили
русскую одежду. Однако и в это время в местной
среде бытовали старые традиции, с которыми
полтора столетия назад боролись Макарий и Фео-
досий. Так, в деревне Лапино ижора просила у
шведского епископа разрешения хоронить умерших
в рощах по “коломищам", а в селении Закерновье
финские жители (очевидно, также ижорцы) обра-
щались с просьбой о том, чтобьг им позволено было
погребать покойников по старому обычаю и носить
прежнюю одежду [Mikkola I.I., 1932, s.29].
Последующая этническая история ижоры связана
прежде всего с западной зоной ее расселения. В
собственно Ижорской земле относительно рано
началось обрусение коренных жителей края. Разо-
рительные войны XVI — начала XVII в. и
последствия Столбовского мира 1617 г. сильно
сказались на изменении этнического состава обита-
телей Невско-Ижорского бассейна. Сопоставление
материалов рубежа XVI-XVII вв. с картами XVII в.
свидетельствует о запустении многих ранее сущест-
вовавших деревень и появлении новых, связанных
с переселенцами из Финляндии [Гиппинг А.И., 1909,
с.207-208], Однако даже в конце XVII в. на южном
побережье Невы в Городенском погосте насчитыва-
лось около 500 дворов, принадлежавших православ-
ной ижоре [Mikkola I.I., 1932, s.31]. Еще до того,
как Ингерманландия при Петре I была возвращена
России, “об ону сторону Невы реки” проживали
“земледслатели Ижоры, нашея Христиапския веры”
[Афанасий, 1838, с.268-269].
черк
ФИННО-УГОРСКОЕ НАСЕЛЕНИЕ
ЛАДОЖСКО-ОНЕЖСКОГО МЕЖОЗЕРЬЯ
И БЕЛОЗЕРЬЯ
ВВОДНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ
Летописные сведения о финно-угорском населе-
нии обширной территории, заключенной между
тремя крупнейшими северными озерами — Ладож-
ским, Онежским и Белым, крайне скудны и
ограничены краткими упоминаниями о древней
веси1. Данный этноним отмечен Начальной летопи-
сью не более семи раз — в этнографическом
введении “Повести временных лет” и при описании
событий русской истории IX в. В перечне “иних
языцей” весь стоит “всегда в числе волжских
этнических групп” после мери и муромы или между
мерей и муромой [Бубрих Д.В., 1947, с.24-25].
Единственной географической привязкой для лока-
лизации этого племенного образования является
Белоозеро: “На Белеозере седять весь. ...А перьвии
насельници в Новегороде словене, в Полотьски
кривичи, в Ростове меря, в Белеозере весь, в Муроме
мурома...” [ПВЛ, 1950, с. 13,18]. В рассказе Началь-
ной летописи о событиях, помешенных под 859-
862 гг., весь выступает в качестве члена предгосу-
дарственной федерации северных славянских (сло-
вене, кривичи) и финно-угорских (чудь, весь, меря)
племен, совместно изгнавших “варяг за море", а
затем участвовавших в призвании Рюрика; соп
Сказанию о призвании варягов одному из “му
Рюрика было отдано во владение Белоозеро.
Последний раз весь упоминается под 882
составе
войска
Олега,
предпринявшего
похож
Смоленск, Любеч и Киев (“поим воя многи,
словени, мерю, весь”) [там же, с.20]. В расск;
движении волхвов в Ростовской области и Белоз
пометенном под 1071 г„ этот этноним отсутст
и вместо него фигурирует областной термин “I
зерцы” [там же, с.117-119].
Сведения о веси содержатся только в “Повес
временных лет”, составленной сжало 1113 г. в Ки<
в летописных списках новгородского происхожу
данный этноним не известен.
Из скудных исторических данных можно заг
чнть, что весь относилась к числу иноязычни
племен, имела свой особый язык, а ее центр <яя
один из центров) расселения находился на Беле
озере. Обитавшая в Белозерье весь была втянута г
важные исторические процессы, протекавшие
севере славяно-финских территорий в IX в., но уи
к кошту этого столетия исчезла со страниц древа»
русских источников2.
Научный интерес к проблеме древней веси i
значительной степени определяется наличием г
1 Более ранние сведения о веси многие исследователи усматривают в труде готского историка Иордана (VI в.), в переча
северных племен которого названы Thiudos Jnaunxis, Vasinabronkas (или Vanna), Merens, Mordens [Иордан, 1960, с.150]; последш
сопоставляются с летописными чудью, весью, мерей и мордвой.
2 Самостоятельный сюжет представляет вопрос о соотношении летописной веси с вису нлн ису арабских источников Х-ХК
н виссами западноевропейских сочинений Х1-ХШ вв., породивший многочисленную литературу и получившей самые различим
толкования. Детальный обзор этих мнений приведен в книге В.В.Пнменова {1965, с.29-32].
82
сопредельных местностях северо-восточной части
Ленинградской и на северо-западной окраине Во-
логодской областей, а также в юго-западной при-
брежной полосе Онежского озера (Карелия) неболь-
шой вепсской народности, относительно которой
существует общее мнение о ее формировании на
основе весских племен. Изучение языка, этнографии
и фольклора современных венсов (последние, прав-
да, чаще всего называют себя, как и южные карелы
Западного Прионежья, людиками, и лишь в южных
а изредка шугозерских и оятских селениях бытует
этноним “вепсы") имеет важнейшее значение для
оеконструкпии древневесской общности.
Установлена прибалтийско-финская принадлеж-
-:осзъ вепсского языка, сохранившего, несмотря на
многочисленные и глубокие внешние влияния. ряд
архаических явлений и черт. Наибольшее родство
г зык вепсов обнаруживает с карельским, особенно
: его южными — людиковским и ливвиковским —
диалектами. Этот факт объясняется лингвистами
активным участием предков вепсов в формировании
носителей южных карельских говоров. По мнению
2 В.Бубриха, ливвиковский и людиковский диалекты
тоят ближе к вепсскому языку, чем к собственно
«арельскому наречию [1948, с.114-122].
Вепсские следы в субстратной топонимике явля-
ется той основой, на которой реконструируются
. реальные границы древневесской этнической об-
щности. Наиболее отчетливо вепсские языковые
-ерты выделяются в гидронимии бассейна р.Ояги,
-ижнее и среднее течение которой ныне занято
• сскими селениями, а верховья принадлежат к
;этнографической зоне вепсов [Муллонен И.И..
з85б, с. 184-196; 1988] и топонимике Белозерского
'~>ая, фиксируемой по историческим документам с
‘.VI-XVI1 вв. [Попов А.И., 1948, с. 164-174]. При
этом, правда, отмечается, что на р.Ояти “основная
масса вепсских географических терминов восходит
i прибалтийско-финскому языку-основе и имеет,
шким образом, параллели в других прибалтийско-
гинских языках” [Муллонен И.И., 1985а, с.98-99].
-.И.Попов, констатируя несомненную “близость
ечи древнего населения Белозерья (весь) к венс-
кой” [1948, с. 174], при этимологизации историчес-
ки сложившейся топонимики края также приводит,
т iK правило, не только вепсские, но и карело-вепс-
кие, карельские и финские, то есть в целом
-’ибалгийско-финские параллели.
В некоторых работах предприняты попытки
определения племенной территории веси по раенро-
странению топонимов “чудь” и “весь (вепсь)”.
Относительно первого термина хотя и признается
его широкое распространение и собирательное
значение, однако применительно к полосе от
Приладожья до Подвинья допускается преимущест-
венная связь именно с весью [Голубева Л.А., 1973,
с. 13]. Еще более информативная роль придается
топонимам на “весь”, отграничивающим “довольно
обширное пространство в Межозерье — в области,
лежащей в районе озер Ладожского, Онежского,
Белого и между ними” [Пименов В.В., 1965,
с.38-39], ареал которых “в общих чертах... очерки-
вает территорию, где в разное время эта народноезъ
[вепсы. — Е.Р.] соприкасалась с иноязычными
соседями” [Голубева Л.А., 1973, с. 10-11, рис.2]. По
заключению В.В.Пимснова, значение этих терминов
“состоит еше и в том, что в результате их изучения
оказывается возможным перекинуть мост от древней
веси к современным вепсам” [1965, с.39].
Использование указанных топонимов для рекон-
струкции ареала весского расселения вызывает
серьезные возражения. Так, А.И.Попов считает, что
основная часть названий на “весь” рредставляет
результат применения русского термина весь (селе-
ние), а иге племенного имени [1973, с.79-83] Г
Этическую нагрузку имеют лишь немногочислен-
ные топонимы типа Вепсея, зафиксированные нов-
городскими переписными книгами 1500 г. на
Карельском перешейке (однако их связь с вепсами
представляется опосредованной), и, вероятно, гео-
графические имена типа Череновесь (ныне Черепо-
вец), Арбужевесь, Мадовесь, Луковесь и т.н.,
локализуемые в Белозерско-Пошехонском крае [там
же, с.80-82]. Но этнонимическая нагрузка последних,
даже при признании их субстратного характера,
также не является бесспорной. Существует мнение
о связи второй части этих двухкомггонентных
топонимов с прибалтийско-финским названием воды
(yesi/vezi) [Лукичева Э.В., 1985, с.38-48].
Что касается топонимов с основой “чудь”, то их
использование для заключений о племенной при-
надлежности оставившего их финно-угорского на-
селения представляется оправданным лишь в кон-
кретном этноисторическом аспекте. Известно быто-
вание географических терминов такого рода и в
более восточных районах — в частности, в верхнем
1 Это положение разделяется В.А.Патаренко, отметившим, в частности, немногочисленность топонимов на "весь” в Южном
:иладожье н их исключительную локализацию в низовьях крупных рек близ средневековых русских погостов [19796, с. 153—1541.
83
навершием, ажурные бляхи, сюлыамы. конические
и зооморфные подвески, спиральки.
Этнокультурная оценка этого пласта древностей
представляется пока преждевременной. Можно лишь
заключить, что в середине — третьей четверга
I тыс. н.э. к юго-западу от Белого озера проживало
население, в культуре которого отчетливо выделя-
ются как волжско-финские традиции, гак и элемен-
ты, связанные с прибалтийско-финским миром.
Поволжский компонент в материалах указанного
времени проступает, пожалуй, наиболее рельефно.
Вместе с тем. исследования последних лет принесли
информацию и о наличии в местной культуре
заметного пермскою элемента (находки в могиль-
никах культовых изображений медведей и “шаман-
ских образков", отражающих идеолотческие пред-
ставления камско-уральских племен). Наблюдаемое
разнообразие в характере погребальной обряднос-
ти — помещение сожжений в могильные ямы, на
специальные площадки и в ‘‘дома мертвых" —
возможно, объясняется еще не завершившимся в
данный период процессом консолидации различных
но происхождению групп финно-угорского населе-
ния.
Наименее изученными остаются памятники до-
курганиого времени в Юго-Восточном Приладожье.
На реках Сясн, Воронеге, Паше и Волхове выявлены
крайне бедные находками селища эпохи железа.
Керамический материал поселений представлен со-
судами с грубой штриховкой внешней и внутренней
поверхности, частично украшенных орнаментом в
виде отпечатка гребенки или мелких ямок по верху
сосуда. Намечается их преемственность с текстиль-
ной керамикой [Гурина Н.Н., 1961, с. 108. 113-115,
170-171]. Верхняя хронологическая граница суще-
ствования таких селищ остается неясной, хотя
некоторые данные позволяют предполагать прямую
или опосредованную связг> оставившего их населения
с финно-угорскими коллективами конца 1 — начала
II тыс. н.э. [Петренко В.П., 1984, с.88-90].
Вопрос о характере погребального обряда древ-
них обитателей Приладожья до последнего времени
решался на основе выявления реликтовых традиций
в памятниках курганного периода. В.А.Назаренко
выделяет два основных культурных региона с
присушим каждому из них специфическим похо-
ронным обрядом — Южное Приладожье, включаю-
щее течения рек Паши, Сяси и Тихвинки, и
Восточное, охватывающее районы к востоку ог
Ладожского озера [19796, с.152-156]. По мнению
этого автора, в Южном Приладожье ранее практи-
ковались захоронения в наземных дерево-земляных
“домах мертвых”, позднее трансформировавшихся в
курганы с сохранением центрального ритуального
очага и деления на мужскую и женскую половины.
Данное положение нагпло подтверждение при новом
обследовании погребальных памятников по течениям
Паши, Кашин, Сяси и Тихвинки и раскопках
некоторых из таких наземных сооружений [Наза-
ренко В.А.. 1987, с.181].
В Восточном Приладожье предположит елыгс
практиковался грунтовый обряд захоронения, реми-
нисценцией которого служит последующая традиция
сооружения низких расплывчатых насыпей с боль-
шим числом впускных погребений [Назаренко В.А..
19796, с. 155-156]. Солидаризируюпшйся с этим
мнением А.М.Спиридонов усматривает древнейшее
проявление местного докургашгого обряда в трут;
тоном труиосожженнн второй половины — конги
1 тыс. н.э. на острове Мантсинсаари (северное
побережье Ладожского озера) и аналогичных безы-
ггвентарггых сожжениях в Симон-Наволоке на р.Вид-
лице и в Раболе на р.Тулоксе [1987, с.5]'. Ьс
исключено, что ту же традицию гга заключительной
ее стадии документируют трупогголожения в могиль-
ных ямах начала II тыс.н.э., зафиксированные на
восточном побережье Ладожского озера и в неко-
торых пунктах по течению р.Оять [Назаренко В. А.
19796, с. 155-156; Голубева Л.А., 1987а, с.56].
При ггсей фрагментарности имеющихся археоло-
гических данных о населении Межозерья в 1 тыс.и
вполне очевидна культурная неоднородность засе-
лявших эту обширную территорию фнгшо-угорскж
группировок. Более того, матери азы последние
полевых исследований в Юго-Занадном Белозертс
и других районах позволяют предполагать сложи*
и не окончательно завершившийся к моменту перле
встречи местных коллективов со славянами проге*
консолидации локальных чудских подразделений
племенные обггшоств.
1 Счедует отметить. что первый из указанных объектов включен С.И.Кочкуркиной в каталог древнекарельскнх ламчтю
[1981, с.20-21].
86
НАЧАЛЬНЫЙ ЭТАП
СЛАВЯНО-ЧУДСКИХ КОНТАКТОВ
В МЕЖОЗЕРЬЕ
Во второй половине I тыс. н.э. на территориях
к югу и западу от Межозерья распространяются
памятники, относящиеся к культурам длинных
курганов и сопок [Седов В.В., 1970а; 1974] (рис.24).
Первый тип погребальных сооружений в достаточно
массовом количестве представлен в бассейнах Меты
и левых притоков Мологи [Носов Е.Н., 1981.
с.46-48]. По уточненным данным, северо-восточная
граница ареала культуры длинных курганов дости-
гала верховья рек Сяси-Лиди-Чагодопти-Мслоги
Башепькин А.Н., 1988, с.83-84]. Древнейшие из
исследованных погребальных памятников этого по-
граничья датируются концом V-VI — VII вв.
Ъашеиькин А.Н., 1986а, с.4; 19866, с.11; 1988,
с.84]. Несколько позднее, по-видимому, в последней
четверти I тыс. н.э., здесь появляются сопковидпые
насыпи, как образующие типологически однородные
курганные группы, так и входящие в состав
могильников с длинными, прямоугольными и круг-
лыми курганами.
Вопрос о происхождении и этнической принад-
лежности культуры псковско-новгородских длинных
курганов сохраняет свою дискуссионность. Наиболее
аргументированным является положение о ее связи
с первой волной славянской миграции па север,
впитавшей значительный балтский и финно-угор-
ский компонент [Седов В.В., 1970а, с.36-41;
Носов Е.Н., 1988, с.21-38]. На пограничье с плотно
освоенными чудскими областями можно предпола-
гать, очевидно, и заимствование аборигенными
коллективами нового обряда погребения или даже
его возникновение в местной среде. В этом
отношении особый интерес вызывает упоминавший-
ся выше могильник Усть-Белая I на р.Кобоже,
включающий, наряду с длинным, сопкообразпыми
и круглыми курганами, грунтовые захоронения и
“места сожжений” середины-третьей четверти
I тыс. н.э. ярко выраженного финно-угорского об-
лика. Исследователь данного памятника связывает
сложение культуры длинных курганов с местным
населением, до V в. использовавшим в быту сетчатую
Рис.24, Северо-восточный регион распространения длинных курганов н сопок.
а — длинные курганы; б — сопки; в — “финские сопки” (по Л.А.Голубевой) н
сопкоиилные насыпи с финскими особенностями; ? — ареал приладожской курганной
культуры.
I — Красная Зара; 2 — Городище; 3 — Сугорево; *1 — Горбннячн; 5 — Овнно; 6 — Ильинский
Погост; 7 — Ояинцево; 8 — Ново-Андреево; 9 — Рязань; 10 — Большой Двор; II — Татарова;
12 — Кдрас£нка; 13 — Малое Борисово; 14 — Никольское; 15 — Новое Село.
87
и штрихованную керамику [Башенькигг А.Н., 1988.
с.83-84]. Возможны и другие объяснения этого
факта, но в любом случае не вызывает сомнения
активное участие аборигенных групп в этических
процессах второй половины I тыс. н.э., в ходе
которых закладывались основы формирования древ-
нерусского населения к югу от Межозерья.
Севернее Мологи и Чагодопш известны лишь
пункты с сопками и сопкообразными иасьшями
(см.рис.24). В белозерской округе две одиночные
сопки зафиксированы на правом берегу р.Кеми в
ее пижнем течении у д.Новое Село. Обе насыпи
топографически четко увязываются с селищами,
датируемыми гго керамическому материалу и отдеш>-
ным вещевым находкам X в. [Макаров Н.А., 19886.
с.65-66, 70].
Традиция сооружения сопковидных насыпей за-
фиксирована в среднем течении Суды, на северном
притоке Чагодопш р. Лидь и в Юго-Восточном
Приладожье — на Сяси и Тихвинке. Вопрос о
характере этих памятников и их этнической при-
надлежности также достаточно дискуссионен. К
собственно сопкам В.В.Седов относит пасыии в трех
пунктах по нижнему и среднему течению Сяси
(Великое Село, Красная Заря, Мелегжа) и одиноч-
ную насыпь у г. Тихвина на р. Тихвинке [1970а,
с.45-46, табл.1]. Ряд исследователей склонен вклю-
чать в эту группу крупные погребальные сооружения,
частично исследовавшиеся А.М.Колмогоровым и
В.И.Равдоникасом по Сяси и Тихвинке [Носов Е.Н.,
1974, с.227-230; Лебедев Г.С., 1977, с. 194-196;
Назаренко В.А., 1979а, с.110-111].
Появление традиции возведения таких насыпей
в Приладожье объясняется как связями этого
региона с Ладогой, вокруг которой сконцентрирован
массив сопок Нижнего Поволховья, так и с
импульсом из более южных территорий. Промеж-
уточным звеном последнего направления связей,
возможно, служит комплекс памятников на
р.Карасенке в среднем течении рЛидь: могильник,
включающий соггки и круглые курганы с сожже-
ниями, и связанное с ним поселение. В 1988 г.
автором осуществлены раскопки селища. Судя по
характеру керамического материала (схожая с
ладожской лепная посуда при незначительной
примеси раннегончарпой) и вещевым находкам,
комплекс памятников культуры сопок оставлен
славянским коллективом, осевшим к северу от
Чагодопш не ранее X в.
сопки"
с. 134]*
н дат»
Что же касается большинства раскопанных сов-
кообразных насыпей по Сяси и Тихвинке, то i
последних наблюдаются элементы, не связанные си
славянским миром (ритуальные очаги, наличж
трупоположений с меридиональной ориентировкой,
чудские категории находок) [Колмогоров А., 1914.
с.411-434]. Предполагается, что элементы финской
обрядности в этих курганах доминируют [Назаре»
ко В.А., 1979а, с. 111], для самих же погребальньи
сооружений предложен термин “финские
[Готгубева Л.А., 1973, с.22, карта 1; 1979а,
Все эти памятники относительно поздние
руются X-XI вв. [Носов Е.Н., 1984, с.54].
правомерно предположение о том, что появление
сопок в южных районах Приладожья является
“свидетельством самых ранних контактов финском
и славянского населения” [Голубева Л.А., 1979ц,
с. 134]. Однако характер этих связей мог быта
неоднозначным. По мнению В.А.Назаренко, в рас-
сматриваемых памятниках отразилась историческая
судьба малочисленных славянских групп, протя-
нувшихся за пределы своего основного расселения
[1979а, с.110-111]. Осев в малопригодных для
земледельческой деятельности районах, носителя
культуры сопок липгились здесь главного преимун
щества, обеспечивавшего успех славянизации ива»
зычного населения — преимущества хозяйственном
экономического, выражавшегося в высоком урови
развития земледелия (пашенного в форме лес ноги
и лугового перелога) [Носов Е.Н., 1988, C.3Q-33J.
В результате здесь имел место довольно редкий
процесс постепенной финнизации славян [Назаренкп
В.А., 1979а, с.110-111]. Признавая возможности
такого объяснения, нельзя исключать и заимствова-
ния обряда погребения в сопковидных насыпях
самими аборигенными коллективами. Во всяком
случае, именно в контактах приладожских финнов
с группами, сооружавшими сопковидные курганы гс;
остатками кремации в верхней части), усматриваете»
один из источников распространения в Приладожье
нового погребального обряда [Назаренко В.А., 1982,
с.146-147].
Столь же неоднозначной представляется оценка
единичных сопок, выявленных в среднем течение
р.Суды, где зафиксировано и скопление собственно
финно-угорских памятников. В могильнике у
д.Никольское, состоящем из сопок и круглым
курганов, вскрыты две насыпи первого тина. Обе
соггки по инвентарю датируются X в. Одна из
* К финским сопкам Л.А.Голубеве относит иасыли у селений Городище. Сугорево, Овино, Горбнннчн, Ильинский погост
Ново-Андреево в Татарова.
88
осыпей с тругтосожжениями на стороне, совер-
шенными на разных уровнях, интерпретируется
4 ix славянская [Никитин А.В., 1975, с.27]. Вторая
_ 'пка, сооруженная в два приема, выделяется
епичием в центре насыпи очага приладожского
-чпа с поставленными на него железной сковородкой
* лепными сосудами; положением мужского костяка
(. востоку, а женских трупосожжений, совершенных
стороне, к западу от очага1; присутствием в
воронениях шумящих подвесок, втульчатых ви-
-чиых колец “мерянского" типа и бытового
“ишто-угорского инвентаря. Очевидно, как это и
. редполагает автор раскопок, в данной сопке
огребены представители местной судской веси
Башепькин А.Н., 1986а, с.4].
В целом следует признать, что на северном
: ’граничье ареала культур длинных курганов и
_ пок лишь в бассейнах левых притоков Миноги —
<обожи и Чагодощи — уже во второй половине
тыс. н.э. фиксируется заметное распространение
швых типов погребальных памятников, прямо или
лосредованно связанных со славянами. В белозер-
.хой округе и на р.Суде известны лишь единичные
ики, причем на последнем участке выявляется
принадлежность, по крайней мере некоторых из
-их, к финно-угорскому массиву. Фипнизированны-
чи славянами или перешедшими к новому обряду
гинно-уграми оставлены и многие сопковидные
зсыпи в среднем течении Сяси. Обращает на себя
взимание поздняя дата таких памятников (X-XI вв.).
^следованных на северной периферии сопочного
ареала. Очевидно, непосредственные контакты сла-
-лнеких земледельческих групп с аборигенными
Читателями Межозерья начались гге ранее X в. н
.иге не отличались в это время заметной ингенсив-
- остью.
По справедливому заключению А.Н. Кирпичнико-
ва. соседство редких сопок с разновременными
полусферическими чудскими курганами на Сяси
гиге не отражало сколько-нибудь устойчивого
.овместного проживания разноэтннчных группиро-
вок” [19796, с.102].
По археологическим материалам конца 1 —
начала II тыс.н.э. намечается несколько крупных
.когглений памятников в ареале финно-угорского
гасселения. Таковы Юго-Восточное Приладожье,
.•’Эго-Западное Белозерг>е и Восточное Приопежье с
-рисушими для каждого региона характерными
собенностями.
ПРОЦЕСС
СЛАВЯНО-ФИННО-УГОРСКОГО
ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ
В ЮГО-ВОСТОЧНОМ ПРИЛАДОЖЬЕ
В конце I тыс.н.э. на западе Межозерья проис-
ходит сложение приладожской курганной культуры,
многочисленные памятники которой занимают бас-
сейны рек Ояти, Паши, Капши, Воронеги, среднее
течение Сяси и берега р.Тихвинки, а также
побережья Видлицы, Тулоксы. Олонки и Свпри
(рнс.25). В результате исследований этих могильни-
ков, начатых во второй половине XIX в. Д.Европе-
усом и продолженных Н.Е.Бранденбургом, А.И.Кол-
могоровым, В.И.Равдоникасом, А.М.Линевским,
С.И.Кочкуркиной, В.А.Назареико и другими архео-
логами, в 140 группах было вскрыто более 600
погребальньгх насыпей, содержащих свыше 1000
захоронений. Материалы раскопок, опубликованные
в многочисленных статьях и ряде монографий
[Бранденбург Н.Е., 1895; Raudonikas WJ„ 1930;
Равдоникас В.И., 1934а; Кочкуркииа С.И., 1973;
Кочкуркина С.И., Линевский А.М., 1985], получили
развернутую оценку в современных разработках
Л.А.Голубевой, С.И.Кочкуркиной, В.А.Назареико,
Н.В.Тух тиной.
Установлено, что появление нового обряда по-
гребения в финноязычной среде Юго-Восточного
Приладожья прямым образом связано с включением
региона в систему формирующегося Древнерусского
государства. Одним из источников курганногх) спо-
соба захоронения явилось проникновение в южные
районы региона древних коллективов, принесших с
собой традицию сооружения крупных сопковидных
насыпей [Назаренко В.А., 1982, с.142-147].
Еще более значительное влияние* на сложение
приладожской курганной культуры оказало установ-
ление контактов местных жителей с Ладогой —
крупнейшим торгово-ремесленным поселением, воз-
никшим в середине VIII в. на международных
европейских путях того времени. В новейших
научных разработках данному вопросу уделяется
самое пристальное внимание. Убедительно показано,
что уже в IX в. население Юго-Восточного Прила-
дожья втягивается в систему торговли с Ладогой,
получая в обмен на пушнину изделия из железа,
бронзы, кости и стекла. С рубежа IX-X вв. на
* Аналогичное деление на мужскую и женскую иолоакиы характерно для курганов приладожской чуди X-XI вв. {Назаренко В.А..
«3, с.7].
89

ладной окраине финноязычного ареала (низовья
Таши, среднее течение Сяси, междуречье Сяси,
Таши и Тихвинки) оседают отдельные скандинав-
ские торговцы-посредники в пушной торговле,
ринесшие с собой обряд погребения в полусфери-
-еских насыпях (рис.26). Последний послужил еще
шим источником заимствования аборигенами кур-
енного способа захоронения [Назаренко В.А.,
^79а, с.111-112; 1982, с.142-147].
Ориентация связей местного населения на Ладогу
стожила мощный отпечаток на все последующее
тзвитие региона. В политическом отношении это
< [разилось в быстром втяшвании приладожских
тиннов в бурные события раннегосударсз венной
гетории Руси. По мнению А.Н.Кирпичникова, имен-
- з обитатели ретиона скрываются иод именем той
,1описной “чуди’’ IX-X вв„ которая платила дань
-драгам и руси, участвовала в общерусских походах
З.тега и Владимира [1988, с.71-74]. Предполагается,
-то не позднее X в. рассматриваемая территория
г лила в состав особой Обонежской земли, тесно
вязанной с Ладожской городовой волостью, а в
конце этого столетия слилась с последней, образовав
Гадожскую землю [там же, с.71-74; Куза А.В., 1975,
: 152; Назаренко В.А., 1979а, с.114]. С переходом
- начале XIII в. северных территорий под юрис-
дикцию Новгородского государства Юго-Восточное
Приладожье обрело статус Обонежского ряда, об-
ложенного церковной десятиной и княжескими
повинностями. Однако и в этот период регион
:родолжал сохранять, по-видимому, определенную
автономию и экстерриториальность [Кирпични-
ков А.Н., 1988, с.74].
Втягивание местного населения в многообразные
контакты с Ладогой способствовало ускорению
темпов его внутреннего развития. В этом отношении
лобый Интеле представляют разработки В.А.Наза-
ренко о характере изменений в экономике и
общественном быте аборигенов на стадии их
перехода от былой племенной обособленности к
включению в широкие общерусские процессы [1980,
т.262-275]. Хотя древности, документирующие уро-
вень развития финно-угорских обитателей Приладо-
жья в докурганный период, остаются почти неизу-
ченными, их ретроспективная оценка автором вы-
глядит внутренне непротиворечивой и достаточно
четко согласуется с историко-культурной интерпре-
тацией археологических материалов Х-ХШ вв.
Включение приладожских коллективов в сферу
ладожской торговли сказалось, прежде всего, на
переориентации их хозяйственной деятельности, в
которой, наряду с традиционным и подсечным
земледелием и скотоводством, важнейшую рать
начинает играть пушной промысел. Развитие отно-
шений, основанных на частной собственности (в
первую очередь на продукт охоты), стимулировало
рост имущественных различий, разложение патри-
архально-родовых отношений и постепенный пере-
ход к новой форме общественной организации
людей — малым парным семьям. Этот переход
соответствует заключительной стадии родоплемен-
ного быта — военной демократии. Наблюдается
выделение зажиточной прослойки и появление
вооруженной знати. Судя по количеству мужских
потребеинй X — начала XI в. с мечами, копьями
и боевыми топорами, приладожское общество зани-
маю в это время третье место среди наиболее
военизированных древнерусских контингентов после
жителей Гнездова и Суздальского Ополья [Кирпич-
ников А.Н., 1971, с.43; 1988, с.72]. Под воздействием
новых социально-экономических факторов в копне
X — начале XI в. усиливается интетраиия ранее
разобщенных родовых групп, определяющая начало
их консолидации в средневековую народность.
Яркая курганная культура Приладожья на раннем
этапе своего существования выступает как качест-
венно новое, скачкообразное явление, слабо связан-
ное с традициями предшествующего времени. Мест-
ные истоки ретроспективно выделяются лишь в
погребальной обрядности, также осложненной ин-
новациями. Как уже отмечалось, для района к
востоку от Ладожского озера предполагается рас-
пространение в предшествующий период грунтового
обряда захоронения; для Южного Приладожья.
включающего течения рек Паши, Сяси и Тихвинки,
намечается помещение остатков кремации в назем-
ные “дома мертвых”.
Потребальная обрядность приладожских курганов
явилась объектом специального изучения в диссер-
тационном исследовании В.А.Назаренко [1983].
Анализ расположения и конструктивных особеннос-
тей насыпей, способа погребения и размещения
останков умерших, состава и размещения инвентаря
позволили наметить контуры трех культурных ре-
гионов: северо-восточное, южное и занимающее
промежуточное положение между ними по ряду
признаков центральное Приладожье. В суммарном
виде исследуемая культура выступает как единое,
но чрезвычайно сложное и многокомпонентное
явление.
Ранний этап ее существования (конец IX —
начало XI в.) характеризуют насыпи с сожжениями.
9/
Рис.26. Распространение скандинавских элементов в курганной культуре Юго-Восточного Прнлаложья.
а — скандинавские погребения; б — скандннавско-финскне погребения, по [Кочкуркина С.И., 1973];
в — скандинавские вещи в курганах, по [Назаренко В.А., 1980]; г — ареал курганов Юго-Восточнбго
Приладожья.
Погребальный ритуал данного периода предполагает
кремацию умерших на стороне; разведение в центре
погребальной площадки костра и последующее
оформление его в виде очага, нередко сочетающееся
с установкой на последний очажных принадлежнос-
тей (железной лопаты, сковороды, котла или
глиняных горшков); одновременное захоронение
завернутых в бересту сожженных останков мужчины
и одной или нескольких женщин с собранными на
погребальном костре вещами. На восточном побе-
режье Ладожского озера известны невысокие, боль-
шого диаметра насыпи с сожжениями, которые
использовались длительное время для совершении!
впускных захоронений.
В XI — начале XII в. кремация умерют
повсеместно заменяется ишумацией, причем ш
смену единовременно совершенным парным notpe-
бениям приходят разновременные. Преобладают
южная и юго-восточная ориентировка захоронений
при наличии иной — восточной, северной
западной — направленности умерших. Широкое
распрею гранение получает обычай сооружения сг-
невищ при захоронении. В это время происходит
постепенная нивелировка региональных различий
92
-именующая процесс консолидации родоплеменных
-упп.
Наконец, заключительная стадия существования
«рганной культуры (ХП-ХШ вв.) — период де-
дуктивных изменений в “классической" погребаль-
; й обрядности, характеризующийся распростране-
жм одиночных трупоположений. совершенных в
« пшьных ямах и часто имеющих западную ори-
ентировку.
Формирование матери альной культуры приладож-
хого населения, до включения в систему внешних
' рговых связей оторванного от источников ностун-
-ния цветных металлов, определялось скрещнвани-
. ч разнородных по происхождению элементов,
нвентарь нриладожских курганов включает вещи
гобалтийско-финскнх, обшебалтийских, волжско-
гинских и пермских типов, дополненных все более
.иливаюшимся притоком в jkihoh изделий славя-
- «-русского характера [Голубева Л.А., 1973, с.31—49;
-87а, с.58-60; Кочкуркина С.И., 1973, с.20-59].
?гносителы!ое обилие в материалах Юго-Восточно-
Приладожья североевропейских древностей при
‘хтичии в некоторых курганах черт скандинавской
•’рядности послужило основой для противоречивых
-дводов о роли скандинавов в формщювании
^селения и культуры региона. Ныне установлено,
-то “удельный вес” скандинавских выходцев из
'адоги был незначителен (по подсчетам С.И.Коч-
е.ркиной в Приладожье исследовано 15 скандинав-
ких погребений X-XI вв.). О постепенном расгво-
ении северных пришельцев в фишюязычной среде
. видетельствует и серия комплексов со смешанными
радициями. Вместе с тем, особая роль скандинавов
• ак посредников в меховой торговле с Ладогой и
сновных импортеров привозных товаров проявилась
- оформлении металлического женского убора
анних погребений и в характере престижных вешен
юеиизированной верхушки местного общества.
Многие чужеродные по происхождению элементы
рганично вЬшли в состав приладожской культуры.
:риобретя здесь свою вторую жизнь. Ко второй
Головине X — началу XI в. относится появление
.ерийных форм древностей, отражающих традиции
честного населения, Для рассматриваемого региона
•арактерны некоторые разновидности згюморфпых
крашенин — нодвески-“олени" (тип XII по нашей
оассификации). полые приземистые, как бы ылы-
-ушие уточки (тин XVIII. /). прорезные изображения
-одонлавающей птицы (тип I, /) [Рябинин Е.А.,
;981а], бронзовые флаконовидные бусы (рис.27, 1—3,
?. 6, 14). В Х1-ХШ вв. этот набор дополняется
полыми птнцевидными подвесками с двумя пере-
движными ланками (тип XVIII, 2, 3). горизонталь-
ными игольниками с арочным наверпшем, литыми
копнушками и выработанной формой миниатюрных
бронзовых ключей-амулетов (рис.27, 4. 9, 21-28).
Ограниченный ареал ранних нриладожских изделий
свидетельствует в пользу того, что по крайней мере
их часть была изготовлена в пределах этнической
территории.
Проблема племенной принадлежности финно-
угорских обитателей Приладожья и их соотношения
с древней весью будет рассмотрена в контексте с
историко-археологической информацией о других
районах Межозерья. Для целей нашего исследования
особый интерес представляет вопрос о характере и
динамике этнического взаимодействия аборигенных
коллективов со славянским миром.
Копен I тыс. н.э. (IX-X вв.) — это время
установления политических (даннических) отноше-
ний с Русью, ориентированных на Ладогу и
сочетавшихся с втягиванием региона в систему
внешних торгово-экономических связей. Появление
на Сяси и Тихвинке малочисленных земледельчес-
ких групп, продвинувшихся из ареала сопок, и
оседание в фишюязычной среде отдельных сканди-
навских поселенцев способствовало формированию
здесь курганной культуры, но не могло существенно
изменить сложившуюся этническую ситуацию.
Воздействие древнерусской Ладоги на местное
население ярко проявилось в процессе аккультура-
ции — избирательном усвоении аборигенами новых
элементов материальной культуры и восприятии ими
передовой технологии городского ремесла. Уже во
второй половине X — начале XI в. фиксируется
проникновение в решон раннегончарной посуды; в
первой половине XI в. наблюдается сосуществование
кружальной и лепной керамики, а к началу XII в. —
полное вытеснение последней гончарной посудой
[Спиридонов А.М., 1985, с. 196-204]. Наряду с
импортом д|>ев11еру’сской керамики здесь, очевидно,
имело место и постепенное распространение техно-
логов изготовления глиняной посуды на круге.
Не менее показательны данные металлографичес-
кого анализа железных находок из нриладожских
курганов X—XIII вв. [Хомугова Л.С., 1985, с.207-
217]. Установлено, что такие серийные изделия как
ножи, овальные кресала, копья, изготовлены, за
редким исключением, только по схеме наварного
стального лезвия и вполне сопоставимы по техно-
логическому уровню с ремесленной продукцией
городских центров Северо-Западной Руси. Опреде-
ленная часть высококачественных изделий несо-

чненно являлась привозной, однако некоторые
данные свидетелкгвуют об усвоении древнерусских
технологических схем местными кузнецами [Коч-
куркина С.И., Линевский А.М., 1985, с. 178]. Это
не исключает и сохранения древних техггологичес-
ких приемов, особенно при изготовлении традици-
онных форм кузнечной продукции.
Значительная роль в сложении яркой металли-
ческой культуры Юго-Восточного Приладожья при-
надлежала чужеродным по происхождению элемен-
там, органично вошедшим в региональный этногра-
фический убор. Этот процесс проявлялся не только
з механическом заимствовании импортных образцов,
но и в их переработке, приспособлении к местным
зкусам. При изучении характера славяно-чудских
контактов особый интерес представляет скрещива-
ние элементов, прослеживаемое на материалах
культовой пластики и отражающее синтез духовных
традиций разных этносов.
Примером такого взаимодействия может служить
оформление во второй половине XI — начале XII в.
эднотипной и лишь в некоторых случаях проявляю-
щей незначительные различия приладожской серии
титых амулетов-ключей [Рябинин Е.А., 1988г, с.60-
•Ч]. Финно-угорская принадлежность подавляющей
части комплексов с такими находками подтвержда-
ется характером погребального обряда, общим
набором курганного инвентаря и, наконец, самим
ареалом этой явно местной, не имеющей прямых
аналогий в славянском и прибалтийском материале
формы изделий. Вместе с тем обращает па себя
внимание частая встречаемость привесок-ключей в
тех малочисленных курганах Приладожья, гас пред-
ставлены другие разновидности амулетов — плас-
тинчатые коньки “общераспространенного” типа и
ложечки. И те, и другие по своему происхождению
н распространению тесно связаны с восточносла-
зянским миром. Из 15 документированных погре-
бений с бронзовыми ключами в семи были найдены
славяно-русские обереги, причем дважды они со-
ставляли наборы из указанных форм подвесок. Эго
наблюдение может быть дополнено еще одним
интересным фактом. Отмечая широкое проникно-
вение на север Руси украшений с языческой
символикой, Б.А.Рыбаков писал: “С юга, как бы в
противовес этой языческой стихии, двигались массы
вещей христианского культа — многочисленные
образки, тельники, крестики и т.д.” [1946, с.95]. В
Лриладожье такие находки единичны и представле-
ны лишь восемью экземплярами крестиков [Коч-
куркина С.И., 1973, с.33]. Но, как выясняется, пять
из них встречены в комплексах с привесками-клю-
чами (причем в трех случаях — совместно с
привесками-коньками и ложечками).
Все вышесказанное убеждает в том, что форми-
рование серийной формы языческих амулетов в
финно-угорской среде Юго-Восточного Приладожья
было обусловлено южным импульсом и происходило
под прямым воздействием восточнославянских тра-
диций. Очевидно, здесь имелись благоприятные
условия для быстрого усвоения чужеродных по
происхождению элементов, приобретших вторую
жизнь в новых условиях. Примеры такого рода
далеко не единичны.
Для изучения проблемы межэтнических связей
особое значение представляет вопрос о проникно-
вении в рассматриваемый регион и оседании здесь
древнерусских поселенцев. Индикаторами славян-
ской принадлежности считаются западная ориенти-
ровка умерших, одноярусность курганов и обкладка
основания насыпи валунами в сочетании с харак-
тером вещевого материала [Кочкуркина С.И., 1973,
с.67-70]. Вместе с тем специально рассмотревшая
этот вопрос С.И.Кочкуркина показала, что этничес-
кая диагностика многих комплексов, характеризую-
щихся смешением славянских и финских традиций,
далеко гге бесспорна и в значительной степени
условна.
Древнейшие захоронения, предположительно ат-
рибутируемые в качестве славянских, относятся ко
времени не ранее XI в. Их явная малочисленность
(в частности, к началу — первой половине XI в.
относятся лишь 3 погребальных сооружения) ука-
зывает на незначительную инфильтрацию новопосе-
ленцев в чудские земли, в целом сопоставимую с
оседанием здесь норманнов.
На заключительном этапе существования прила-
дожскон курганной культуры фиксируется значи-
тельное усиление славянских материальных элемен-
тов и черт древнерусской погребальной обрядности,
сочетающихся, однако, в болынинсзве комплексов
с традициями субстратного происхождения. Меха-
низм такого синтеза еще слабо поддается расшиф-
ровке. На наш взгляд, основная часть курганного
ареала даже на конечной стадии функцнонировашгя
могильников оставалась вне зоны широкой славян-
ской колонизации. Все средневековые кладбища
XII—XIII вв., приводимые исследователями в каче-
стве бесспорного доказательства продвижения древ-
нерусских коллективов в рассматриваемый регион
(Мозолево, Дрегли, Красная Заря), локализованы на
его южной периферии — в верхнем и среднем
9.5
течении Сяси и ее притоке Воложбе (рис.28). По
подсчетам С.И.Кочкуркиной, славянскую принад-
лежность имеют 98 приладожских погребений,
составляющих 24,8% этнически определимых ком-
плексов [там же, с.95-147, таблиц, 1Х-ХШ]. Как
выясняется, свыше половины таких захоронений
выявлено при исследовании вышеуказанных клад-
бищ. Остальные комплексы составляют лишь 8,2%
поддающихся диагностике погребений. При всех
возможных корректировках этих показателей они
явно свидетельствуют о небольшом "удельном весе”
славянского компонента в населении Юго-Восточ-
ного Приладожья курганной эпохи.
В древнерусских могильниках у селений Красная
Заря, Дрегли и Мозолено отмечены такие характер-
ные особенности, как наличие каменных обкладок
у ряда насыпей, помещение умерших в подкурганпыс
ямы, распространение западной ориентировки. В
двух памятниках представлены типично новгород-
ские височные украшения — пгитковоконечные
кольца. Появление рассматриваемых кладбищ на
южной периферии Приладожья отражает развернув-
шийся в начале II тыс.н.э. процесс земледельческой
колонизации сопредельных территорий. Именно в
этот период фиксируется игирокое распространение
курганных и курганно-жальничных могильников с
каменными конструкциями и новгородскими фор-
мами вещей на р. Колпи и их появление в бассейне
Чагоды и среднем течении Лиди (рис.28). Тогда же
происходит проникновение древнерусских групп в
бассейны Сяси и Тихвинки и их оседание в
отдезгьных местностях среднего течения р.Паши.
Особый интерес предстаютяют результаты картогра-
фического анализа курганов с каменными обклад-
ками и щитковоконечными височными колыгами,
зафиксированных на р.Ояти. Все они концентриру-
ются на восточной периферии оятской группы
чудских могильников, знаменуя тем самым путь
освоения уже не со стороны Ладош, а из южной
зоны новгородской земледельческой колонизации.
Начало Этого процесса в целом соответствует
времени включения Приладожья в состав собственно
Новгородской земли (вторая половина XII — начало
Х1П в.) [Назаренко В.А., 1983, с.17]. В приписке
XIII в. к Уставной грамоте князя Святослава
Ольговича об отчислении в пользу церкви св.Софии
десятины с северных территорий впервые упомина-
ется Обонежский ряд с входящими в него населен-
ными пунктами и местностями [Древнерусские...,
1975, с.148]. Часть перечисленных названий имеет
топографическую привязку и позволяет установить
наличие центров сбора дани новгородцами на режи
Олонке, Свири, Ояти, Паше и Сяси [Кочкурии
на С.И., 1973, с.72-76, рис.11]. Вопрос об м
характере представляется достаточно сложаиии
Предполагается, что большинство географичесви
наименований отражает существование опредслия|
пых административных единиц, сложившихся ш
основе дославянского населения [Данилова
1965, с.208; Кочкуркина С.И., 1973, с.73-74]. Вмааи
с тем в отдельных случаях вполне веропш
оформление на рассматриваемой территории
собственно новгородских погостских центров
этом отношении особый интерес представляет пуии
“у Выонице”. сопоставляемый с известным
письменным источникам XVI в. Ильинским ш»ч1
том в Веиипах на Ояти. Он расположен в вермпи
течении ]>ски па значительном удалении от ар-«аи
оятской группы чудских памятников. Именно завой
у современного села Винницы зафиксирован ути|
калыгый для Приладожья по своим размерам но дани
курганный могильник, насчитывающий от 60—7< J
200 насыпей [Кочкуркина С.И., 1973, с.75; Кочкуи
кина С.И., Линевский А.М., 1985, с.155-15в
Косвенным свидетельством того, что окрестности
Винницы являлись центром притяжения древнерши
ского населения, осевшего в районе, еше м
затронутом заметным славянским влиянием. mojkJ
служить само название села и. соответ ствеяии
населенного пункта XIII в., связываемое в литератур!
с вепсским venakaine. ven&rik — ‘русский’ [Пиме
нов В.В., 1965, с.51; Муллонен И.И., 1985, с.1»5|
В целом же массовое оседание новопоселенца!
в глубинных районах Приладожья даже в ХМ
XIII вв. являлось, скорее, исключением. Здесь имея!
место постепенная, затянувшаяся на многое стапели
инфильтрация славян-темледелыгев. Нередкое осели
ние последних в чудских деревнях способствовали
созданию двухэтпичных селений, в которых наибии
лее активно происходил синтез славянских
местных традиций, сочс тавшийся с начальный
расгнхк-трапением христианства. На заключительная
этапе существования прнладожской курганной ку.1»^
туры я],кие погребальные особенности ее “клаелн
ческого" периода (X — начало XII в.) постепенна
заменяются общерусскими элементами ритуажц
(одноярусность насыпей, распространение одиноч-
ных захоронений с западной орггепти|хгвкой
подкурганных могильных ямах). Сходная тенденции
прослеживается и в вещевом материале комплекса»..
В начале XIII в. курганный обряд новсеместа®
выходит из употребления.
Рмс.28. Древнерусское освоение Ладожско-Онежского межозерья.
д .— могильники, включающие курганы с каменной обкладкой основания; б — курганно-жальиичиые могильники; в —
лальничные могилы новгородского типа; г — неисследованные »руятовые кладбища — “жальники” [по: Репников Н.И., 1931]: <> —
каменные кресты [по; Репннков Н.Н., 1931]; е — находки ромбощитковых височных колец; ж — западная граница архаических
.'лавянскнх апеллятивов [по: Чайкина К).И., 1975]; 1 — топонимы с основой “чудь” (I — Чудна; II — Чудской Конец; III-V —
Чудны, Чудна; VI — Чудская; VII — Чудова; VIII — Чудской); м — ареал нрнлаложской курганной культуры.
1 — Каргмно-Гарялки; 2 — Кар гни о-Кругл и цы; 3 — Муттиннчи; 4 — Нижнее Подборовье; 5 — Ефреиково; 6 — Подбережье; 7 — Середка:
» Красна! Зара; 9 — Пахта; 10 — Рандсна; И — Мулево; 12 — Дреми; 13 — Мозолев»; 14 — Buifuiepo; 15 — Гришкино; 16 — Плес», 17.
,s — Плесково. группы I, И; 19 — Врачово; 20 — Новинка (Утишье); 21 — Новинка I; 22 — Тнмопскиио-Ярпево; 23 — Степанова; 24 — Мншутии»;
15 — Пальцев»; 26 — Воинов»; 27 — Бабаево; 28 — Пучннно; 29 — Ноям; 30 — Подлипьс; 31 — Акулово; 32 — Якшин».
97
Позднее к югу от р.Паши и ее притока Капши
получают широкое распространение грунтовые клад-
бища, известные у местного населения под общим
названием "жальники" [Репннков Н.И., 1931]. Ре-
когносцировочное исследование некоторых из них,
проведенное А.И.Колмогоровым в бассейнах Сяси,
Тихвинки и в среднем течении Паши, показало
разнотипность таких памятников, нередко представ-
ляющих собой расположенные на невысоких всхол-
млениях кладбища с ограждением из валунов. Вместе
с тем, среди них отмечены и могильники, содер-
жанте грунтовые погребения с поверхностными
каменными оградками [Колмогоров А.И., 1914,
с.432—434]. Принадлежность последних к новгород-
ским жальникам не вызывает сомнений.
В этом же регионе неоднократно отмечены
находки каменных крестов, большинство которых
относится к числу намогильных. Зафиксированы
они и на самих кладбищах [там же, с.434].
Установлено, что каменные кресты наиболее харак-
терны для области расселения словен новгородских,
являясь типичным атрибутом жальничных погребе-
ний; время преимущественного использования на-
могильных крестов — XIV-XVI вв. [Седов В.В.,
1982, с.182-183].
Все эти данные свидетельствуют о массовой
крестьянской колонизации южных районов Прила-
дожья, развернувшейся уже в послекурпниую эпоху
(не ранее XIII-XIV вв.) при активном участии
выходцев из коренных земель Великого Новгорода.
Основная зона новгородского освоения досшгла в
это время на севере водораздела Папш и Тихвинки:
предположительно тогда же здесь развернулась
активная ассимиляция южных групп местных фин-
нов. Обращает на себя внимание концентрация в
верхнем течении Сяси н в междуречье Тихвинки,
Чагоды и Лиди значительного числа деревень с
этнонимической “чудской” основой (типа Чудская,
Чудна, Чудцкой Конец) (см.рис.28). Древний возраст
некоторых из них подтверждается письменными
источниками. Так, в наиболее ранней писцовой
книге Обонежской пятины (1496 г.) упомянуты
“деревни в Чуднком конце" Озерского Михайлов-
ского погоста, включавшего бассейн р.Воложбы, где
и расположено селение с соответствующим назва-
нием [Писцовые книги, 1930, с.53, 56; Пиме-
нов В.В., 1965, с.181-182]. Очевидно, в районах
активного славянского освоения некоторое время
продолжали сохраняться островки самобытного
местного населения (известно, что сам термин
"чудь”, "чудья” применялся по отношению к ино-
язычным коллективам, проживавшим по соседств»
с русскими).
Современные русские говоры Приладожья опг-
сятся к единой Ладого-Тихвинской группе северном»
наречия [Герд А.С., 1975, с.188-194]. Однако зе
лингвистическим данным эта группа подразделяете»
на две территориальные группы, граиипа мем®
которыми проходит южнее р.Капши около г.Тит-
вина. Тихвинский ареал говоров, охватывающий
район массовой славянской колонизации на кч1?»-
востоке Приладожья, содержит заметные субстрат-
ные особенности, подтверждая тем самым относи-
тельно раннюю ассимиляцию местной чуди. Иной
характер имеют говоры к северу от р.Кашгж.,
особенно но течению Ояти. Наличие в них отчет
ливых следов практического билингвизма указывает
на то, что русское население этой части Прилал*-
жья — “итог скрещения двух этнолингвистически
групп, первой — собственно восточнославянской
(resp. новгородской) и второй — прибалтийско-фин-
ской (resp. вепсской), перешедшей, в своей частв.1
постепенно в течение веков на русскую речь” [таи]
же, с.193]. Если окончательное обрусение южный)
групп чудн мопо завершиться в эпоху распростра-
нения жальников (XIII—XIV — XVI вв.), т»«|
сосуществование разноязычных этносов в бассейне!
Ояти н сопредельных районов носило, очевидна,!
более длительный характер.
Интс[>есные данные но этому сюжету получении
при изучении ойконимов — названий поселений —
Юго-Восточного Приладожья [Муллопен И.И., 1984,
с. 102-117]. Ойконимы с прибалтийско-финским!
л-овым формантом, в подавляющем своем Гхигышп-!
стве связанные с нехристианскими чудскими антро-
понимами, сконцентрированы в ареале современном»!
вепсского расселения (р.Оять и смежные с вам
районы р.Капши, рЛидь). Следы этого еще иг]
адаптированного русским влиянием форманта изре*-|
ка встречаются на сопредельных территориях. зак»-|
тых русским или обрусевшим в древности нассле-|
пнем (среднее течение Паши и ннзовья Капши»,.1
Иная картина наблюдается в низовьях Ояти, нш|
р.Кашпе и в Присвирье, где в ойкономии получили
массовое распространение модель на -овичи,
(типа Тервиинчи, Каргипичн и т.д.). В основе таким
названий также лежат, как правило, чудские (вегк-1
ские) антропонимы, однако л-овый прибалтийскэ-1
финский формат в них заменен сходным пв|
значению русским суффиксом — свидетеле гв*|
перехода местной ойконимии в русскую Языкову»!
практику. Наконец, в зоне обитания южных, или!
Э8
• кснтогорскнх, вепсов выделяется серия названий
формантом -ово и -ино, появление которого
тажает непосредственное русское воздействие на
эженне местной ойконимии.
Наблюдаемые ареальные различия в оформлении
' понимических моделей весьма показательны. Наи-
• лее прочные и давние связи с русскими фнкси-
' лотся у бокситогорских вепсов [там же, с. 115],
•'итающих на пограничье жальничного ареала к
;веру от р.Тихвинки. Это служит еще одним
: утверждением вывода о массовой крестьянской
* .тонизации сопредельных территорий, приведшей
< ранней ассимиляции фннноязычных обитателей
• »31ых районов Приладожья. В основном ареале
; иладожской курганной культуры имело место
-логовековое сосуществование обоих этносов, что
отразилось в постепенном приспособлении мест-
' й ойконимии к русской практике. Концентрация
* районах современного вепсского расселения на-
-аний деревень с неадаптированным прнбалтийско-
гинским формантом свидетельствует о том, что
--сско-фннские контакты здесь не отличались
собой интенсивностью и начались значительно
' ->зднее.
СЛАВЯНО-ФИННО-УГОРСКИЕ
ЭТНИЧЕСКИЕ КОНТАКТЫ
В ВОСТОЧНОМ ПРИОНЕЖЬЕ
И ЮГО-ЗАПАДНОМ БЕЛОЗЕРЬЕ
К востоку от Приладожья выделяются два
;редневековых ретона, различающихся как по
характеру основных археологических источников,
так и этнокультурной ситуации, сложившейся в них
s ходе славяно-финских контактов. Вследствие этого
представляется более целесообразным раздельное
рассмотрение обеих областей, для обозначения
которых использована уже утвердившаяся в литера-
туре геоцтафическая номенклатура. Эго Восточное
Прионежье — территория, прилегающая к Онеж-
скому озеру и охватывающая бассейны озер Белого,
Лача и Воже, и Юго-Западное Белозерье, включаю-
щее течения Суды, Колпи и сопредельные с ними
северные притоки р.Мологи.
Хотя первые исследования средневековых па-
мятников в обоих районах относятся еше к XIX в.,
формирование основной источниковедческой базы
началось здесь лишь в послевоенный период и
активно продолжается в настоящее время. Много-
летние планомерные раскопки Белоозсра, прове-
денные в 1949-1965 гг. Л.А.Голубевой, стимули-
ровали научный интерес к древностям Бслозерья,
Прионежья и Шекснинско-Моложского междуречья.
Широкие работы по изучению сельских памятни-
ков — могильников и поселений — были
предприняты в 1950-1970-е гг. Н.В.Тухтиной и
А.В.Никитиным, а с копна 1970-х гг. продолжены
А.Н.Башеиькиным и Н.А.Макаровым. Эти мате-
риалы липа частично введены в научный оборот,
однако имеющаяся информация позволяег наметить,
хотя и в самых общих чертах, картину
взаимодейст вия местных фннноязычных коллективов
со славянским миром.
Восточное Прионежье
Древнейшие исследованные памятники в ареале
Белозсрско-Шекснинской веси, относящиеся ко
времени ее упоминания в русских летописях,
датируются концом IX — третьей четвертью X в.
В Восточном Прионежье зафиксировано 12 пунктов
с находками этого периода [Макаров Н.А., 1984а,
с.6; 1986а, с.61-71; 19886, с.57-93]. Единственное
укрепленное поселение указанного времени выявле-
но у д.Николъское в нижнем течении р.Кемы. Оно
относится к типу мысовых городищ, имеет треуголь-
ную площадку, защищенную с напольной стороны
рвом и валом, и характеризуется незначительными
размерами (800 кв.м). Наряду с рядовыми селищами
в Белозерской округе известен своеобразный тип
поселений, занимающих отдельно стоящие моренные
гряды-останцы. Хотя такие памятники не имели
искусственных укреплений, само их положение па
всхолмлениях с крутыми склонами среди заболо-
ченных участков, представлявших в древности ста-
рший или заливы рек, определяет их заметное
сходство с городищами. К указанным обьектам
относятся поселение Крутик (размеры 350 х 30 м),
основанное на некотором удалении от р.Шексны
на ее мелком притоке, и Васютино (площадь около
6000 кв.м) на левом берегу р.Метры, впадающей с
запада в Белое озеро [Голубева Л.А., 1987а, с.55;
Макаров Н.А., 19806, с.60, 61, 73, 79]. Наконец, к
X в. относится возникновение поселка у истока
Шексны из Белого озера — предшественника города
Белоозера.
99
Рис.29. Археологические памятники Восточное Прионежья X—ХИ! ив.
а — городские ценлры: б — городища и поселения на останцах; в — селища: г —
случайные находки и клады; д — сопки: е — курганы: ж — фунтовые могильники
1, 2 — Новое Село; 3 — Никольское; 4 — Никольское (Боягинская): 5 — Васюгнно. 6 —
Клснсма (агломерация селищ); 7 — Троицкое; 8 — Белоозеро; 9 — Крохннскяе Пески; 10 —
Пулково; П — Волохом»; 12 — Крутик; 13 — Шуйгило; 14 — Нефедьево; 15 — Торово; 16 —
Минино; 17 — Погисvirtue; 18 — Попаздмно; 19 — Горка. 20 — Гидманыа; 21 — Попово.
НЮ
Данные археологического обследования свиде-
-тьствуют о приуроченности памятников X—XII вв.
4 микрорегионам, освоенным в предшествующие
-тохи, в том числе — в середине-третьей четверти
тыс. н.э. Поселения концентрируются на побере-
жье крупных озер и рек, на расстоянии не более
5-10 км от основных водоемов; водоразделы и
'ассейны средних и мелких рек начали осваиваться
-е ранее XIV в. [Макаров Н.А., 1984а, с.9].
Важная информация о раннем периоде в истории
,-тоПИсной веси получена при раскопках поселения
Крутик, проведенных Л.А.Голубевой в 1974-1978 и
+80-1981 in На площади 1500 кв.м выявлены
етатки срубных наземных домов рядовой застройки
? следы ремесленных производств [Голубева Л.А.,
+79а, с.136-137; 1987а, с.55, 62-64; Golube-
1 L.А.,1980, р.42-47]. Исследованы костерезная и
с-знечные мастерские, встречены остатки горнов,
рудия кузнецов и литейщиков. По данным метал-
лрафического анализа, местные мастера уже ис-
г егьзовали передовую технологию трехслойпой
-зарки железных изделий, пришедшую в Белозерье
_ Северо-Запада через Приладожье (Хомутова Л.С..
+84, с.199-210]. Вместе с тем ювелирное дело в
х в. еще переживало период ремесленного станов-
еггия, частично осуществляясь в рамках домапшего
роизводства руками женщин-литейшип. Однако
хе в этом столетии усиливаются тенденции к его
лециализапии, в основном заверншвтейся к началу
<1 в. [Голубева В.А., 1984, с.86-87].
Развитие ремесел сочеталось с дальней торговлей,
пределяемой включением местного населения в
.истему Великого Волжского пути. Об этом свиде-
-тьегвуют находки весовых трек и чашечек от
к-сов, появление на поселении арабских монет,
'улга]юкой красноглипяной посуды, сердоликовых
-г хрустальных бус. В материалах представлены
тредметы западного импорта — призматические
эмки, фибулы, односторонние гребни.
Как и в Приладожье, новые явления в жизни
честного общества были стимулированы втягиванием
'елозерско-шекснинской веси в пушную торговлю.
3 остеологическом материале поселения Крутик
кости диких животных составляют 71-79% при
доминирующем положении среди последних кост-
зых остатков бобра (от 80 до 97%). Несомненно,
•’..менно бобр являлся здесь главным промысловым
не)>ем. Его особое значение в добывающей эконо-
мике отразилось и в культовой практике —
.□явлении на поселении костяных амулетов в виде
этого зверька и просверленных астрагалов бобра
[Голубева Л.А., 19796, с.28].
Судя по остеологическим данным, в хозяйствен-
ной деятельности населения существенную роль
играло скотоводство (обнаружены кости крупного
и мелкого рогатого скота, лошади, свиньи). Пред-
полагается, что в X — начале XI в. белозерская
весь знала и подсечное земледелие [Голубева Л.А.,
1987а, с.63]. Однако прямых археологических сви-
детельств его существования ранее ХИ в. пока не
получено, что подразумевает, очевидно, ограничен-
ные масштабы земледельческой деятельности [Ма-
каров Н.А., 1984а, с. 10].
Торгово-ремесленный поселок, возникший в
конце IX в., просуществовал до третьей чегверзи
X в. В рамках этого периода устанавливается
начавшаяся ориентация финно-угорских коллекти-
вов на внешние торговые связи, способствовавшая
ускорению их социально-экономического развития.
Вместе с тем, отчетливых следов непосредственных
этических контактов со славянами в материалах
данного иамяпгика не выделяется. Лишь в лепной
керамике отмечена примесь "славяноидных” сосудов,
напоминающих горшки Староладожского поселения
(Голубева Л.А., 1987а, с.63]. Последние, возможно,
следует рассматривать в контексте с появлением у
веси предметов западного (скандинавского) импорта,
поступавшего на восточноевропейский Север че[юз
посредничество Ладоги.
Древнейпше культурные отложения в Белоозе]Ю
(“Старый город” у истока Шексны), исследовавшем-
ся Л.А.Голубевой в 1949-1965 гг. [1973, с.65 след.]
датируются X — началом XI в. Л.А.Голубева относит
время возникновения памятника к первой половине
X в. [там же, с.81], Н.А.Макаров определяет его
начальную дату в пределах середииы-нтортй поло-
вины этого столетия [1986а, с.67]. Первоначально
это был крупный поселок, ремесленная и торговая
деятельность которого в значительной степени
определялась близостью к Волжскому пути. В
материалах памятника прослеживаются связи как с
Востоком и Волжской Булгарией, так и с Севером
Европы. Некоторые элементы древнерусского про-
исхождения фиксируются уже в древнейшем гори-
зонте (отдельные формы лепной посуды и появление
в последней четверти X в. кружальной керамики,
находки шиферных пряслиц и т.д.), однако “ведущее
этническое и культурное влияние славян на насе-
ление древнего Белоозера начинает ощущаться в
XI в.” [там же, с.83].
101
В XI в. Белоозеро занимало ведущее положение
в сети синхронных поселков региона. Высказано
предположение о идентификации таких центров с
погостами, упомянутыми летописью под 1071 г., 1де
проживала местная феодализирующаяся знать [Го-
лубева Л.А., 1973, с.83-84]. Процесс становления
Белоозера как города имел длительный характер и
продолжался до середины XII в. [Древняя Русь,
1985, с.89].
Приведенные данные и прежде всего материалы
поселения Круппе с его узкодатированным периодом
существования свидетельствуют о том, что до
последней четверти X в. летописная весь оставалась
в стороне от непосредственных этнических контак-
тов со славянами. В Поптехонье и Бслозерье
проникали лишь немногочисленные группы новопо-
селенцев, оставившие единичные памятники куль-
туры сопок; кроме того, предполагается оседание
ремесленников и торговцев в пунктах международ-
ной торговли, идентифицируемых с погостами XI в.
Противоречия между археологическими и письмен-
ными источниками, одпако, не существует: летопис-
ные известия фиксируют установившиеся с IX в.
политические, а не этнические отношения племени
с Русью, отмечая его данническое положение (“А
се суть ттпии язьпти, иже дань дают Руси...”).
Исследование поселенческих центров конца
I тыс. н.э. позволило выявить основные черты
культуры белозерской веси, синхронные ее упоми-
наниям в летописи [Голубева Л.А., 1973, с.118-177;
Макаров Н.А., 19836, с.18-25; 1984а, с. 10-14, 20;
1985а, с.79-101]. Установлено, что в керамическом
комплексе X в. преобладают невысокие лепные
горшки с узким дном и максимальным расншренисм
в верхней трети, имеющие ближайшие аналогии в
поволжско-финских древностях. Небольшую долю
составляют чашевидные окрутлодонпые сосуды, свя-
занные по происхождению с культурой Камско-Вы-
чегодских районов (на поселении Крутик такие
чаши составляют 3,7% определимых форм). С конца
X в. увеличивается и становится доминирующим
“удельный вес” в местной керамике баночных
сосудов характерных прибалтийско-финских форм
при сохранении остальных, в том числе и восточных,
типов посуды (рис.30). В целом “сосуществование
восточных (поволжских и пермских) и западных
типов в керамическом наборе можно рассматривать
как характерную черту культуры Восточного При-
опежья” [Макаров Н.А., 1984а, с. 11]. Орнаментация,
выполненная преимущественно с помощью штампов,
присутствует примерно на половине всей лепной
посуды. По видам орнамента и типам композиций
она обнаруживает определенное сходство с орна-
ментикой Камско-Вычегодского края, но отличается
от нее отсутствием сложных многоярусных узоре
занимая как бы промежуточное положение меж
пермско-финской и почти лишенной орнамента!
керамикой
прибалтийских
финшж.
поволжских
В женском уборе веси кошта IX-X вв. домш
руют изделия восточно-финских типов, многие
которых имеют аналогии в древностях мери (висе
ные кольца с заостренными концами или вту.ии
на одном конце; украшения, выполненные в набо
ной технике и ее имитации; бутылковидные
воронковидные подвески и т.д.). Вместе с те
достаточно отчетливо выделяется и прибалтийсь
финский компонент, дополненный отдельными
щами славянского и скандинавского
В целом материальный комплекс веси летописи
периода характеризуется сочетанием восточк
(волго-окских и пермских) и западных (прибалт!
ско-финских с примесью славянских и скандии
ских) элементов при ведущей роли поволжск
ского компонента; в своем переплетении с
образуют достаточно своеобразный культурный к<
плекс, присущий именно населению Белою
[Макаров Н.А., 1984а, с.20].
В конце X-XI вв. характер местной культу
претерпевает существенные изменения, выразивш
ся в постепенном распространении древнерусс:
элементов и увеличении доли западнофинсю
Этот процесс связан с
компонента.
изменениями
общей этноисторической и демографической ис
рии края. В это время резко увеличивается чис
поселений, происходит освоение водных путей
волоков, связывавших Белое озеро с Онежской
Северодвинской речными системами, активно фув
штоннрует Шекснинский путь, соединявший Бел
зерье с Ростово-Суздалыжой землей [там же, с.9-1 •
В первой четверти XI в. гибнет от всеобщ:
пожара Белтхззеро, причем на одном из учаегк
предшествующей застройки даже сооружается
тайная насыпь с зрупоноложениями первой полот
ны XI в., но обряду и инвентарю имеютпи
древнерусский облик. По мнению Л.А.Голубев:
этот пожар сопровождался каким-то крупным
ттиальным потрясением, который предноложителт
связывается автором с записанным под 1024
летописным известием о движении волхвов
Суздальской земле, возможно, захватившем и Бе:
зерье [1973, с.75-77, 81]. Данное мнение предст;
ляется весьма интересным и может быть рассмотре
в несколько ином историческом контексте. 1
сообщению Новгородской IV летописи, Ярое:
Мудрый, подавив волнения в Суздальской зем:
“устави ту землю” [Новгородская IV летопись, 191
с.112]. Есть основания полагать, что это “уставле
пне” юридически оформило новое положение
102
Рис.30. Лепная керамика веси [по: Финно-угры..., 1987].
сложившееся в Северо-Восточной Руси к началу
XI в. и выражавшееся в переходе местных финно-
угорских племен от даннических отношений с Русью
к их непосредственному включению в социально-
экономическую систему восточнославянского госу-
дарства; в областях славяно-мерянского расселения
этот процесс привел к обострению политической
обстановки и сопровождался военными столкнове-
ниями1. В начале XI в. Белозерский край также
входил в состав Ростово-Суздальской земли [Куч-
кин В.А., 1984, с.59]. “Уставление” Ярослава могло
затронуть и белозерско-шекснинскую весь, вызвав
к жизни явления, сходные с процессами в мерянской
племенной среде.
Реконструкция характера древнерусского освое-
ния региона и механизма непосредственного взаи-
модействия славян с финноязычными коллективами
затруднена рядом обстоятельств. В Восточном При-
онежье почти не представлены курганные могиль-
ники. К[Х)мс уже упомянутого кургана первой
половины XI в. на территории Белоозера, здесь
выявлена только одна группа из 43 полусферических
насыпей, исследованная в нижнем течении Кемы у
д.Никольское (Болтинская группа) [Голубева Л.А.,
1969. с.261-262; Макаров Н.А., 1984а, с.18; 19846,
с.20; 19866, с. 15]. Все погребения совершены в
глубоких подкурганных ямах, очевидно, в гробах н
имели устойчивую западную ориентировку. Присут-
ствие во многих мужских комплексах предметов
вооружения при обилии западноевропейских монет
в захоронениях свидетельствует о принадлежности
кладбища военизированному населению, контроли-
ровавшему во второй-третьей четверги XI в. один
из перевалочных пунктов гга пути в Заонежье и
Заволочье; культура носителей этой несвойственной
для региона погребальной традиции имела ярко
выраженный древнерусский облик с тенденцией к
изолированному существованию славянского убора
[Макаров Н.А., 1984а, с.15, 18; 19886, с.72].
Ведущий тип памятников копна X—XIII в.
представлен многочисленными селищами, выявлен-
ными в Восточном Прионежье за последнее деся-
тилетие, но еще не подвергавшимися широкому
полевому изучению. Информация о них ограничена
в основном керамическим материалом из сборов
или разведочных шурфов. Последний свидетельст-
вует о длительном сосуществовании (до XII в.
включительно) древнерусской кружальной и ленной
посуды. При этом в начале 11 тыс. н.э. в лепной
керамике устанавливается доминирование северных
локальных типов, не имеющих четкой этнической
атрибуции [Макаров Н.А., 1984а, с. 13].
В Восточном Прионежье зафиксирована cej
грунтовых могильников, материалы которых тра
ционно используются для характеристики культу-
веси XI—XIII вв. Таковы Крохинские Пески
Белоозером [Ошибкина С.В.. 1972, с.65-69; Ма
ров Н.А., 19886, с.77], Киснема (Троицкое)
северном берегу Белого озера [Голубева Л.А.. 196!
с.201-215; Тухтина Н.В., 1966, с.134], Торов©
среднем течении Шексны под Череповцом [Тухл
на Н.В., 1966, с.135, 140; Голубева Л.А., 1962, с.бй
кроме того, имеются данные о наличии бескурга
ных средневековых кладбищ в верхнем течении эг
реки на участке между Белоозером и поселен»
Критик [Макаров Н.А., 19886, с.66, 78]. Несколи
грунтовых могильников исследовано к востоку
северо-востоку от Белого озера: Нефедьево L
Нефедьево IB и Шуйгмно на р.Порозовипе, впала
щей в Кубенское озеро [Макаров Н.А., 19856, с.2
19886, с.80. 82], Погостите в бассейне оз.Во;
[Голубева Л.А., 1962, с.73-74; Тухтина Н.В., 196€
с. 134; Брюсов А.Я., 1969, с.81-83; Макаров Н.А.
1983а, с.215-219], Попово, Тихманьга и Горка i
бассейне озЛача [Макаров Н.А., 1982, с.80 .V»
19846, с.19; Голубева Л.А., 1987а, с.56: Овсянни-
ков О.В.. Рябинин Е.А., 19986, с.210-216]. В обшей
сложности па 13 грунтовых кладбищах вскрыт*
свыше 150 трупоиоложепий XI—XIII вв. Их мате-
риалы, равно как и материалы курганных памятни-
ков Восточного Прионежья, получили детальное
освещение в монографическом исследовании
Н.А.Макарова [1990].
Грунтовые могильники имеют сходную топогра-
фическую ситуацию, занимая возвышенные участки
гга небольшом удалении от рек гиги непосредственно
у воды. Они располагаются на незначительном
расстоянии от селиш, иногда примыкая к ним
вплотную. Размеры и характер памятников свиде-
тельствуют об их принадлежности к коллективам,
состоящим, как правило, из двух-четырех десятков
человек, то есть из нескольких малых семей
[Макаров Н.А., 1990, с.111-115].
Инвентарь могильников имеет смешанный харак-
тер. Наряду с изделиями древнерусского происхож-
дения (ромбощитковые и браслетообразные височ-
ные кольца, бубенчики, определенные типы брас-
летов и перстней, кресты-тельники и т.д.), здесь
выявляется заметный финно-угорский компонент.
Последний включает предметы, типичные для бело-
зерско-приладожского круга древностей, и вещи,
преимущественно бытовавшие у волжско-финских
и пермских племен. Обращает па себя внимание
наличие в каргопольской группе могильников ло-
1 См. об этом в Очерке 5.
104
кальных разновидностей украшений (ложновитые и
лушшчные височные кольца, подковообразные фи-
булы со слитыми головками, возможно также —
остатки головных уборов, украшенных бронзовыми
спиралями), получивпшх замелгое распространение
у средневекового населения Заволочья.
Обращение к материалам могильников свидетель-
ствует об их культурной неоднородности. Сходство
проявляется лишь в бескурганном обряде захороне-
ния умерших, представленном исключительно ишу-
мациями, и небольшой глубине могильных ям,
обычно не превышающей 0,5 м. Исследователи,
склоняющиеся к весской атрибуции всех перечис-
ленных могильников, усматривают обпше черты в
традиционной для погребений южной ориентировке
(с отклонениями к западу и востоку); наличии
орудий труда в мужских комплексах, присутствии
топоров и обилии украшений в женских погребе-
ниях; нередком помещении в ногах умерших
горшков с заупокойной нишей [Голубова Л.А..
1987а, с.56]. Однако этот перечень сходных при-
знаков не является бесспорным. Так, Н.А.Макаров
подчеркивает исключительное разнообразие ориен-
тировки захоронений, среди которой преобладают
положения на запад, но представлены также севе-
ро-западная и восточная направленность; при этом
меридиональная — южная — ориентировка занимает
далеко не ведущее место. Более того, сама пестрота
ориентировки в могильниках при се относительной
стабильности на копкреппях памятниках склоняет
этого автора к мысли о том, что при совершении
погребений доминирующее значение придавалось не
традиционному направлению по странам света, а
местным ориентирам — например, руслу реки
[Макаров Н.А., 1990, с.21-24]. Хотя в ряде
комплексов встречены топоры, наконечники ст[хш,
кресала, ножи и иные предметы повседневного
обихода, в целом “обычай сопровождать погребения
большим количеством бытовых вещей не получил
в Восточном Приопежье широкого распростране-
ния”; сравнительно редко встречается в могилах и
керамика [Макаров Н.А., 1984а, с.17-18].
В суммарном виде этнокультурная картина ре-
гиона начала II тыс.н.э. выступает как сложное
явление, характеризующееся сочетанием разнород-
ных традиций. Уже в материалах XI — начала
XII в. ведущее место занимают вещи древнерусских
типов и изделия, не имеющие определенной этни-
ческой окраски, по связанные по происхождению
с кругом русских древностей. Славянские и финские
материальные элементы встречаются в этот период
на одних и тех же памятниках, иногда — в соседних
погребениях. Синкретизм культурных традиций еще
более отчетливо проявляется в ХП-ХШ вв., когда
происходит формирование единого комплекса одеж-
ды, древнерусского по основным признакам, по
сохранявшего некоторые традиционные элемент!,г
финно-угорского убора. Наследие традиций предше-
ствующей эпохи ощущается в формах и орнамен-
тации части лепных сосудов. Нивелировка различий
в тенденции определяла превращение культуры
Восточного Прионежья в одни нз локальных вари-
антов древнерусской культуры [Макаров Н.А., 1984а,
с.15-17, 21; 1990, с.125-135].
Содержащиеся в новейших разработках заклю-
чения о характере славяно-финского культурного
синтеза согласуются с археологическим материалом
и щюдставляются вполне обоснованными. Слож-
ность заключается в расшифровке самого механизма
этого процесса. Отт мог протекать в условиях
широкого расселения новопоселенцев в землях веси,
сопровождавшегося активным смешением славян-
ских пришельцев с местными коллективами. Однако
допустима и иная модель контактов, сохранявшая
доминирующее значение в начале II тыс.н.э. —
наличие в регионе лишь ограниченного числа
древнерусских административных, торгово-ремеслен-
ных центров, оплотов христианизации края, через
посредство которых и происходило внедрение ин-
новаций в финноязычную среду.
Некоторые данные указывают на многообразие
форм этнокультурного взаимодействия, определяе-
мого конкретными местными условиями. Так, анализ
тополексем ранних актово-правовых документов
(XIV-XV вв.) свидетельствует о сложении еще в
древнерусский период зоны преимуществетшого сла-
вянского заселения, охватывающей побережье Бе-
лого озера и верхнее и среднее течение Шексны
[Чайкина Ю.И., 1975, с.137-178]. Этот ареал
соответствует основным скоплениям археологичес-
ких памятников Х-ХШ вв., позволяя тем самым
прогнозировать связь определенной части последних
со славяноязычным населением1. Признание данного
факта при учете того, что курганные кладбища здесь
отсутствуют, определяет вероятность практиковашгя
у пришельцев сходного с фшшо-угорским грунтового
обряда погребения2. Применительно к Белозерской
1 По заключению Н.А.Макарова, "население, оставившее эти памятники, несмотря на все отличия его культуры от древнерусской,
говорило на древнерусском языке по крайней мере в заключительный период ею существования" [1990, с.134].
2 Установлено, что грунтовый обряд погребения в XI—XII вв. получил заметное распространение в некоторых районах Руси,
включая центральную область Новгородчины [Конецкий В.Я., 19846, с.5-13]. Бытование этой традиции у земледельческих групп,
эсваивавшвх Русский Север, признается и другими исследованиями [Макаров Н.А., 1984а, с.19: Башенькин А.Н., 19866, с.4].
105
округе речь может идти о сложении тесно связанных
между собой славянских, финских и смешанных по
этническому составу жителей селений с соответст-
вующими им рядовыми кладбищами, не имеющими
заметных дифференцирующих признаков. Процесс
культурной интеграции был стимулирован тяготени-
ем указанной зоны к административному, торгово-
ремесленному и христианскому центру края. Нако-
нец, разрушение этносоциальной структуры бело-
зерской веси, предположительно восходящее к
временам Ярослава Мудрого, хотя и не было
равнозначно утрате местными коллективами тради-
ционного самосознания, но, несомненно, создавало
необходимые условия для их смешения со славяна-
ми. По-видимому, к концу домошольского периода
здесь уже в основном завершилось сложение на
этнически сложной неоднородной основе локальной
группы древнерусского населения — летописных
белозерцев [Голубева Л.А., 1973. с.6; Макаров Н.А.,
1984а, с.21-22].
Иной и более затяжной характер имел процесс
этнического взаимодействия на окраинных землях
Восточного Прионежья, оторванных от ранних
форпостов славянской колонизации. В XI—XIII вв.
сюда проникали лишь отдельные и малочисленные
группы древнерусских поселенцев. Редкое местное
население, воспринимая некоторые культурные ин-
новации, продолжало сохранять устойчивые племен-
ные традиции. В этом убеждают материалы погре-
бальных памятников Каргонолья с их ярко выра-
женной финской подосновой. Лишь в ходе широкой
крестьянской и монастырской колонизации, развер-
нувшейся в послемошольскую эпоху, здесь началось
разрушение мелких родоплеменных групп местной
чуди и их постепенное обрусение.
Древнерусское освоение Восточного Прионежья
осуществлялось потоками, шедшими из Новгород-
ской и Ростово-Суздальской земель. Для решения
вопроса о их соотношении особое значение имеют
субстратные элементы финно-угорского происхож-
дения, имеющие привносной характер и определяе-
мые смешанным составом новопоселенцев, продви-
гавшихся из славяно-чудских окраин обеих земель.
По наблюдениям Н.А,Макарова, на первом этапе
(последняя четверть X — начало XII в.) домини-
рующая роль принадлежала северо-западному на-
правлению колонизации, на втором (ХП-ХШ вв.) —
поволжскому пути освоения [1984а, с.21-22]. Такое
соотношение колонизационных потоков фиксирует-
ся и по данным исторической лексики Белозерья
[Чайкина Ю.И.. 1975, с.137-142].
Юго-Западное Белозерье
В конце I — начале II тыс. н.э. в Юго-Западной
Белозерье и на сопредельных территориях получают
распространение курганные могильники, прямо кии
опосредованно связанные с древнерусским освоени-
ем региона (см. рис.25). Исходя из субстратных
элементов в этих памятниках, исследованных к.
началу 1970-х гг., Л.А.Голубева выделила несколько»
территориальных групп финно-угорского населения,,
сопоставленных ею с племенными группировка»
веси [1973. с.50-56]. Несмотря на размытости,
этнических границ, исследовательница достаточна
убедительно очертила южную часть ареала прибал-
тийских финнов, достигавшего верхнего течении
Волги. Этот участок являлся контактной зон я
между окраинным (моложе ко-Волжск им, по опреде-
лению Л .А.Голубевой) подразделением веси и оби-
тавшими на периферии волжско-финского расселе-
ния мерянскими родоплеменными труппами. Опре-
деленный прибалтийско-финский компонент выде-
ляется в междуречье верхнего течения рек Мстм.
Тверцы и Молоти, а также на притоке последней
Кобоже. В могильниках этих территорий субстрат-,
ные черты выступают в ослабленном виде, чт<
по-видимому, подразумевает отсутствие здесь сту.'t-
ков дорусското населения.
Ареал курганной культуры в Юго-Западия
Белозерье ограничен на западе Вепсовской возвы-
шенностью, где средневековые памятники фактичес-
ки не известны, на юге — зоной отсутствия курганов
в нижних течениях Суды, Чагодощи и Колли. I
нем выделяются два этнокультурных района, охва-
тывающие соответственно бассейны Чагодопш
Суды [Башепькин А.Н., 19866, с.1-17]. К начал®
II тыс.н.э. бассейн Чагодопш был уже плотно освоеж
древнерусским населением, связанным по происхож-
дению с носителями культуры длинных курганов
культуры сопок. Его погребальными памятниками
являются полусферические курганы и жальники. 1
XII в. здесь складывается единый в целом обрщ
захоронения, сочетающийся с распрострапениоп
общего этнографического убора — свидетельстш
оформления на Чагодоще локальной группы средне-
векового русского населения [там же, с.16]. Замет-
ного субстратного (финно-угорского) компонента
культуре данного региона не прослеживается.
В X-XI вв. курганные могильники появляются и
среднем течении Колли. Некоторые памятниш
характеризуются крупными размерами, резко отли-
чающими их от небольших по числу погребешй
курганных групп Юго-Восточного Приладожья. Так,
у д.Новинка зафиксированы три близко распо.»
106
женных скопления курганов, включающих соответ-
ственно 190, 42 и 39 наевшей; близ д.Володино
располагались две группы, одна из которых насчи-
тывала 100 курганов. В процессе раскопок А.В.Ни-
китина, Н.В.Тухтипой и других исследователей в
бассейне р.Колпи вскрыто около 300 погребальных
сооружений (в том числе в группах у д.Новинки —
186, у д.Володино — 76).
Рассматриваемые памятники в целом имеют
древнерусский характер и близки по своей культуре
могильникам бассейна р.Чагодощи. С ХП-Х1П вв.
в их обряде и инвентаре усиливаются черты
новгородского происхождения (курганы с каменны-
ми венцами по основанию и жальничные могилы с
офадками, распространение ромбощитковых височ-
ных колец и других северо-западных категорий
вещей). Вместе с тем в некоторых могильниках но
течению Колли выявляется определенный финно-
угорский компонент. К финским комплексам
Л.А.Голубева относит единичные одноярусные и
многоярусные курганы X — начала XI в. у
д.Степаново, содержащие от трех до девяти погре-
бений, и раскопанные в том же могильнике
захоронения в офаде из каменных плит или же
частично перекрытые каменной вымосткой [1973,
с.50, 53]. Наряду с господствующей западной
ориентировкой умерших, зафиксированы положения
с северной или близкой к ней направленностью
(Новинка, фуппа 1; Степаново, группа I); захоро-
нения головой к югу (Тимошкино-Ярцево; Володино,
фуппа II), к востоку, северо- н юго-востоку
(Бабаево; Володино, фуппа II).
Чудское наследие проявляется в форме и орна-
ментации (штампованный узор, фебенчатый и ямоч-
ный чекан) некоторых лепных сосудов [Голубе-
ва Л.А., 1973, с.50, 53; Макаров Н.А., 1983а,
с.79-100]. Финно-угорские женские украшения
встречены лишь в офаниченном числе комплексов.
В трех случаях (Новинка, фуппа I, курган 93;
Бабаево, курган 1; Ширьево, случайная находка)
отмечены зооморфные подвески, причем состав
инвентаря из г.Бабаево, характеризующийся сочета-
нием коньков “новгородского” типа с ромбощитко-
выми кольцами и решетчатыми подвесками, указы-
вает на северо-западное происхождение погребенной
[Тухтина Н.В., 1966, с. 128-129, рис.4, 3]. В трех
курганах у д.Новинка найдены единичные экземпля-
ры конических, пирамидальных и лапчатых подве-
сок. Захоронение с южной ориентировкой в кургане
12 у д.Тимошкино-Ярцево (раскопки А.В.Никитина
1975 г.) сопровождалось лунничной серьгой. Нако-
нец, только в Новинке отмечены своеобразные и
вряд ли поддающиеся однозначной этнокультурной
атрибуции спиральные фубочки-“накосники” (3
погребения), и здесь же в одном комплексе
встречены остатки налобной повязки, орнаментиро-
ванной спиральками.
Подводя итог раскопок курганных фупп у
д.Новинка, А.В.Никитин отмечал их принадлеж-
ность славянам, которые “прочно обосновываются
здесь, сохраняя все особенности обряда захоронения
и погребального инвентаря, хотя в соседних областях
жили финские племена” [1973, с.28]. К продвинув-
шимся в бассейн р.Кслпь славянским коллективам
относит могильники Новинка и Дудиио Н.В.Тухтина
[1966, с.131; 1988, с.40-41]. Л.А.Голубева. акцен-
тируя внимание на выделении чудского компонента
в курганной культуре региона, связывает ряд суб-
стратных традиций с продвижением на Колтть
выходцев из соседних областей [1973, с.50-53]. Как
пограничную зону между древнерусским массивом
обитателей бассейна Чагодопш и финно-угорским —
среднего течения р.Суды — расценивает этот
участок А.Н.Башенькин [19866, с.16-17]. По нашему
мнению, оснований для выделения здесь достаточно
компактного чудского подразделения не имеется.
Пестрый но характеру финно-угорский компонент
отражает историю освоения р.Колпи этнически
смешанным древнерусским населением. Это не
исключает вхождения в состав новопоселенцев
редких и разрозненных местных групп, обитавших
па периферии чудских племенных образований.
Иная этнокультурная ситуация сложилась в конце
I — начале II тыс. н.э. на р.Суде, среднее течение
которой было занято постоянным финноязычным
населением не позднее VI в. Ценную информацию
об этом содержит сложный комплекс памятников,
исследуемый А.Н.Башепькипьгм у д.Никольское.
К X-XI вв. относится функционирование посе-
ления Никольское VI [Башенькин А.Н., 1985а, с.6-7;
19866. с.10-11]. При его раскопках выявлены
остатки жилищ, представленные удлиненными ямами
с большим количеством камней в заполнении,
развалами печек-каменок и каменными кладками
длиной до 9 м — фундаментами под венцами
наземных срубов. Зафиксированы следы железооб-
рабатывающего, ювелирного и косторезного произ-
водств. Находки монет, булгарской керамики и
других предметов импорта свидетельствуют о втя-
гивании обитателей поселка в систему международ-
107
ных торговых связен. В остеологическом материале
наблюдается преобладание костей бобра, что пред-
полагает ориентацию хозяйственной деятельности
на пушную охоту. Наряду с охотничьим промыслом
важная роль в экономике принадлежала скотовод-
ству и рыболовству; земледелие занимало второсте-
пенное, подчиненное место. В целом указанный
памятник вполне сопоставим с поселением Крутик,
исследованным в ареале белозерской веси.
В конце I тыс. н.э. у финиоязычного населения
бассейна р.Суды практиковался обряд погребения
умерших в “домиках мергвых”. Остатки одного
такого сооружения, отмеченного скоплением каль-
цинированных человеческих костей, керамики и
индивидуальных находок на оп>апичс1шой площади
2.5 х 1 м. выявлены на поселении Никольское VI.
Второй объект, датируемый X в., раскопан в
курганной группе Никольское V по соседству с
селищем, содержащим исключительно грубую леп-
ную керамику [Башенькии А.Н., 19856, с.77-81].
Он реконструируется как заполненный песком сруб
размерами 6,8 х 6,8 м и высотой не менее 1,2-1,4 м.
В “доме мертвых” располагался ритуальный очаг,
здесь же встречены остатки нескольких сожжений,
возможно, помещавшихся в урны или же перекры-
тых лепными сосудами. Реминисценция данной
обрядности нашла отражение в упоминавшейся выше
сопковидной насыпи у той же д.Никольское.
Самобытная финская культура ретона по харак-
теру слагаемых компонентов обнаруживает несо-
мненное сходство с культурой белозерской весн
конца IX-X в. [Башеиькин А.Н., 19863, с.14-15].
Сходство проявляется в формах лепной керамики,
имеющей, как и посуда Белозерья, преимуществен-
ные аналогии в материалах поволжско-финских
племен — мери, муромы и мордвы. В женском
уборе конца I тыс.н.э. преобладают украшения
волжско-финских танов (височные кольца с заост-
ренными концами или втулкой на одном конце;
украшения, выпозшенные в наборной технике или
се имитации; воронковидиые и бутылковидные
подвески и т.д.). Представлены здесь и элементы
пермско-финского происхождения. Восточный ком-
понент сочетается с культурными чертами, имею-
щими прибалтийско-финский или обшефииский
характер. Все это предполагает общие пущ фор-
мирования чудского населения Белозерья и бассейна
р.Суды и принадлежность последнего к ареалу
древней веси. Вместе с тем определенные различия
в культуре сопоставляемых регионов фиксируются
при обращении к орнаментике лепной керамики
[Макаров Н.А., 1985а, с.94]. Доля орнаментирован-
ных сосудов, составляющая в ареале белозерско-
шекснинской веси около половины всей керамики
в Юго-Западном Белозерье снижается до одной
трети. В памятниках последнего района зафиксиро-
вана липа половина набора композиций, известных
в материалах Белозерско-Шскснинского края; при
этом здесь представлены лишь простейпше компо-
зиции, за некоторыми исключениями относящиеся
к числу общераспространенных в лесной полосе
Восточной Европы. По определению Н.А.Макарова,
“орнаментика керамики юго-западного Белозоры
занимает промежуточное положение между скудной
орнаментикой более западных областей и нарядными
узорами Шекспинского района” [там же, с.94].
Наряду с друзими дифференцирующими признаками
этот' факт указывает па существование в рассмат-
риваемых районах локальных родоплемепных под-
разделений веси — белозерской (или белозерско-
шекснинской) и судской.
Не ранее конца X — начала XI в. в бассейне
р.Суды появляются могильники, состоящие из полу-
сферических насыпей. Все они невелики по разме-
рам и насчитывают в среднем от 3 до 6 курганов,
лишь в единичных случаях зафиксированы группы
из 12-16 насыпей; исключением является относи-
тельно позднее кладбище у д.Бережок, включающее
до 30 погребальных сооружений. Наблюдается
расположение курганов в рядовой системе. Эти
признаки сближают памятники течения Суды с
мотильникамн Юго-Восточного Приладожья.
Первые рекогносцировочные раскопки насыпей
были проведены во второй половине XIX в.
И.А.Якубовичем и А.В.Паниным в группах у д.Вар-
накушка, Митино и Зворыкино (ныне пос.Борисо-
во-Судское) [Прозоровский Д.И., 1877. с.64-66;
Снишян А.А., 1896а, с. 160-162]. В 1929 г. эти
работы были продолжены Г.П.Гроздиловым
В.И.Равдоникасом, исследовавншми, в частности,
погребения с финно-угорской культурной подосно-
вой у хутора Стан [Голубева Л.А., 1962, с.72;
Тухтииа Н.В., 1966, с. 125]. В 1960-х гг. Н.В.Тухтина
осуществила вскрытие могильников у пос.Борисо-
во-Судское, д.Нижний Конец и в окрестностях
упоминавшейся выше д.Никольское [Тухтина Н.В..
1966, с.125-127; АИА, р-1, д.3093, 3093а]. Позднее
раскопки курганов XI—XIII вв. в комплексе памят-
ников у д.Никольское проводились А.В.Никитиным
и А.Н.Башеиькииым [Никитин А.В., 1975, с.27-28;
10S
Башенькин А.Н., 1986а, с.4]. В общей сложности
на р.Суде исследовано около 50 насыпей, материалы
которых позволяют проследить последующие исто-
рические судьбы судской веси.
П[>ежде всего обращает на себя внимание ярко
выраженный и устойчивый финно-угорский компо-
нент в культуре этих памятников, фиксируемый до
конца существования курганной культуры. Свыше
половины ингумаций с определимой ориентировкой
имели южную или близкую к ней направленность.
Северная ориентировка умерших, отмеченная в ряде
курганов на р.Колпи, не выявлена; лишь в двух
_тучаях встречены наложения головой к востоку и
-то-востоку. В женском металлическом уборе нред-
.ганлены зооморфные и шумящие подвески, кала-
зевилные серый, игольники, копоушки (Митино и
Зворыкино, Борисово-Судское, Стан, Нижний
Конец, Никольское). Отмечено парное испозп.зова-
пие фибул, типичное для западных групп прибал-
тийских финнов. В некоторых погребениях ветре-
-.ены бронзовые бусы и спирали. Особенно показа-
тельна курганная керамика — исключительно леп-
ная, продолжающая традиции местной группировки
конца 1 тыс. н.э.
Устойчивость субстратных элементов в курганной
культуре среднего течения Суды вполне согласуется
. установленным по раскопкам разновременных
памятников у д.Никольское длительным сохрапени-
-м здесь до XI в. включительно самобытного
рин ио-угорского населения. Переход к обряду
тотребения в сопкообразных, а затем в понусфери-
-еских насыпях был обусловлен славянским влия-
нием, но не сопровождался при этом значительной
древнерусской колонизацией. Первые новопоселен-
цы проникают в бассейн р.Суды не ранее конца
XI в., и лишь в последующие столетия на некоторых
чашках развернулся процесс их непосредственного
взаимодействия с местными коллективами. Судя по
привнесенным извне культурным элементам (как
древнерусским, так и прибалтийско-финским, по-
лепенно вытесняющим традиционный поволжско-
рипский компонент), судская весь оказалась в зоне
: ре имущес твенного влияния со стороны этнически
-мешанного населения окраинных районов Новго-
родской земли [Башенькин А.Н., 19866, с. 15-17].
Медленная и постепенная инфильтрация древнерус-
ских земледельческих групп определила длительное
сохранение здесь весскнх и смешанных славяпо-вес-
ских селений, археологически прослеживаемых
вплоть до исчезновения курганного обряда в сере-
дине ХШ в.
О затяжном характере славяно-финских контак-
тов свидетельствует и лексика письменных источ-
ников XIV-XV вв. Судя по составленным на ее
основе лингвокартам, славянские выходцы нз По-
волжья в первых веках II тыс.н.э. плотно освоили
только нижнее течение Суды (см.рис.28, ж). “Выше
ио течению, в районе впадения Андоги, колониза-
ционные волны разбивались о какой-то барьер,
который тянулся по левобережью данной реки до
Андозера" [Чайкина Ю.И., 1975, с. 141]. Этим
баргором служила относительно высокая плотность
дорусского населения, сохранявшего этническую
самобытноегь. Другим фактором, затруднявшим ши-
рокую земледельческую колонизацию, являлись об-
ширные пространства заболоченных лесов по рекам
Суде. Андоге, Колпи и Шогде [Голубева Л.А., 19616,
с.25-26]1.
Этнокультурная ситуация в Юго-Западном Бело-
зерго к концу домонгольской эпохи была неодно-
значной. Бассейн Чагодощи, за исключением ее
северных притоков и прежде всего р.Лидь, верховья
которой входят в ареал расселения современных
вепсов, в Х1И в. был плотно освоен славяно-русским
населением. В основном завершился синтез разно-
родных культурных традиций при доминирующей
роли древнерусских переселенцев на участках по
среднему течению Колли. Этот процесс затронул и
группировку веси в среднем течении Суды, но здесь
он протекал значительно медленнее и не привел к
ее окончательному этническому поглощению. Более
того, на не освоенных славянами землях еще
длительное время сохранялись “островки” финноя
зычного населения, а в контактных зонах происхо-
дило сложение билингвизма. Следы последнего
отмечены в середине XIX в. на некоторых участках
к северу от верховьев Суды, жители которых —
"почти наполовину корслы и чудь, по успели уже так
1 На реконструируемом по лингвистическим данным участке раннего славянского освоения до устья Айлога н несколько выше
о по течению Суды курганные могильники полностью отсутствуют. В целом эта ситуация напоминает картину древнерусской
юинзаини Белозерскс-Шекснннского края, где выделенные лнпгвнетамн зоны раннего оседания новопоселенцев также полностью
чшены курганных кладбищ. Можно предположить, что древнерусское продвижение в бассейн нижней Сулы имело не только
годный характер с заселением Белозерья, ио и осуществлялось едиными по исходной территории земледельческими группами.
10V
обрусеть, что свободно изъясняются по-русски”
[Новгородский сборник, 1865, с.57]. В связи с этим
следует привеста и сообщение С.Герберштейна
(первая половина XVI в.), указавшего при описании
Белозсрья и Пошехонья: “Жители этой местности
имеют особый язык, хотя ныне почта все говорят
по-русски” [Герберпггейи С„ 1986, с. 108]. К какому
конкретно району относилось это сообщение —
остается неясным, однако вполне вероятна его
приуроченность к Судскому стану [Пименов В.В.,
1965, с.182-183; Чайкина Ю.И., 1975, с.141]. Такое
предположение согласуется с вырисовывающейся к
концу домонгольской эпохи общей этнокультурной
ситуацией в Юго-Западном Белозерье.
* * *
В ходе древнерусской и последующей русской
земледельческой колонизации обширных про-
странств Межозерья большинство территориальных
групп местного населения постепенно утратило
культурную и языковую самобытность, войдя в
состав русского народа. Единственный “сколок”
древнего прибалтийско-финского массива, сохранив-
шийся до современности и оформившийся в особую
этнографическую единицу — это вепсская народ-
ность. Современные вепсы ие имеют единой и
компактной территории, проживая отдельными груп-
пами чересполосно с русскими: северные (шелто-
зерские или прионежские) вепсы — на узкой
прибрежной полосе в Юго-Западном Прионежье,
приоятские — в верхнем и среднем течении Ояти,
шимозерские — по северному и восточному скату
Вепсовской возвышенности, шутозерские — в райо-
не истоков рек Капши и Паши, ефимовские — в
верховьях Лиди, белозерские — в верховьях Иводы,
притока Метры (примерно в 70 км к западу от
Белого озера); в XIX в. деревни вепсов сохранялись
также в истоках Мегры, верхнем Присвирьс и на
Свирско-Оятском водоразделе [Пименов В.В., 1965,
с.5-7, рис.1; Муллонен И.И., 1985, с.185].
Несомненно, что в прошлом вепсская этническая
территория, еще не рассеченная русскими селения-
ми, была более обширной. По заключению В.В.Пи-
менова, базирующемуся на изучении писповых книг
XV-XVI вв., данных топонимики и исторической
ономастики, основная масса вснсов в копие XV —
начале XVIII в. “обитала к югу от Свири и
Онежского озера в верхнем и среднем течении Ояти.
по верховьям Паши и Капши, в верховьях Суды,
верхнем и среднем течении Шолы, в низовьях Ошты.
Мегры и, вероятно, Андомы; некоторая часть веисеа
расселилась на юго-западном берегу Онежского
озера (севернее Свири)" [1965, с.178-179, рис.П|.
Реконструируемый нозднссредневековый ареал из-з»
характера использованных источников и их скуз-
носги достаточно условен, по тем не менее может
быть использован для определения его положения
в этнокультурной системе древнерусского периода1
Применительно к курганной культуре Юго-Вос-
точного Приладожья за пределами финно-угорског»
(вепсского) расселения оказываются плотно занятые
ранее чудскими селениями нижнее течение Ояж.
нижнее гг среднее течение Паши гг Капши, бассейи
Сяси. а также вся южная окраина курганного
региона. Отсутствие заметного фигшоя.зычного мас-
сива на юге Приладожья вполне согласуется с
археологическими данными о новгородской земле-
дельческой колонизации XII—XIV вв., достигшей ж
указанное в[х:мя водораздела Паши и Тихвинки
полностью освоившей бассейн Сяси, результатом
чего явилось массовое обрусение местного населе-
ния. Прекращение в начале XIII в. курганного обряда
погребения не позволяет проследить на археолог»-:
ческом материале последующую судьбу чудских
обитателей Паши, Капши и Сяси. Однако данные
ойконимии выделяют шгжнюю Оять и Капшу я1
район активного перехода местных топонимов
русскую языковую практику с неясной, нравах
хронологией этого процесса.
Юго-восточная часта позднесредневекового вепс-
ского ареала (верхнее течение Судьг) оказывается
па пограничье с группировкой веси, археологические
памятники которой документируют процесс взаимо-
действия местных обитателей бассейна средней Сузы
со славянами. Что касается остальных районов, то
они фактически представляют археологическое
“белое ггятно” и, очевидно, в древнерусскую эпоху
оставались в стороне от внепгних влиянии. Следует
указать гга единственный памятник, выявленный к
западу от Белого озера — поселение Васютино вв
р.Мегре с лепной керамикой и находками X в. О»
является индикатором раннего присутствия в зове
1 По хронологическим причинам из этого ареала следует исключить прионежскую группу вепсов, относительно позли
подвинувшуюся иа север от Свири. Точное время пересечения ие уставоачено, но оно вряд ли имело место ранее конца XIV *.
[Пименов В.В., 1965, с.184-185].
ПО
обитания белозерских вепсов населения, относяще-
гося, по-видимому, к белозерской веси.
В целом следует признать, что этническая
территория вепсов, как она предположительно
реконструируется на период не позднее конца
XV-XVI вв„ оказывается вне основных скоплений
чудских памятников Х-ХШ вв., хотя и находится
на пограничье с некоторыми из них. Свидетельствует
ли это о сложении вепсского демографического
ядра” в результате перемещения в указанный район
переселенцев из зон “археологической уловимос-
га” — нижнего и среднего Приоятья, нижней и
средней Панги, среднего течения Суды, Белозерья?
Или же здесь — в верховьях Ояти, Паши, Капши,
Лиди, Суды, в бассейнах Мегры, Ошты, Шолы —
отчасти на стыке с носителями курганной культуры,
обитало близкородственное им население, оставшее-
ся вне древнерусского влияния и пока еще архео-
логически не выявленное? Обсуждение этих вопро-
сов, связанных с этногенезом современной народ-
ности, выходит за пределы данной работы, но их
постановка в контексте рассматриваемой темы
представляется оправданной.
Значительные сложносзи представляются в опре-
делении племенной принадлежности чудских груп-
пировок Межозерья. Высказанное в литературе
мнение о сущестъовании в X-XI вв. на всей этой
обширной территории этнического единства —
раннефеодальной народности весь [Пименов В.В.,
1965, с. 115], после накопления новой археологичес-
кой информации поставлено иод серьезное сомне-
ние. Ныне все исследователи сходятся на том, чго
на пространстве между Ладожским, Онежским и
Белым озерами проживали различающиеся в куль-
турном отношении группировки финно-угров. Прав-
да, интерпретация последних заметно варьирует —
от признания в территориальных образованиях
Межозерья отдельных подразделений весской этни-
ческой общности до исключения некоторых регио-
нов (прежде всего Юго-Восточного Приладожья) из
ареала веси.
Исследования памятников второй половины —
конца I тыс. н.э. в Белозерье и среднем течении
Суды показали сходство между ними, объясняемое
родством оставившего эти древности населения.
Культура обоих регионов до конца X в. проявзгяет
наибольшую близость к культурам поволжско-фин-
ских племен при наличии общих черт с материалами
пермских и прибалтийско-финских группировок. На
следующем этапе (конец X — начало XII в.) [хгзко
1//
возрастает роль занаднофинского компонента, хотя
сохраняюпгиеся ранние особенности придают этно-
культурное своеобразие памятникам и Белозерья, и
бассейна р.Суды. Летописные указания на этноним
обитателей первого региона с достаточной опреде-
ленностью позволяют отнести к веси и судскую
группировку финно-угров. Вместе с тем, региональ-
ные различия, намечающиеся как в материальном
комплексе (в частности, различия в доле орнамен-
тированной посуды и характере представленных в
ней композиций), так и в погребальной обрядности,
предполагают существование локальных подразделе-
ний в ареале веси.
Родственное, ио вьтдезгяющееся рядом этнокуль-
турных особенностей население документировано
погребальными памятниками Каргополья. М.В.Витов
относит его к чуди заволочекой [1962. с.67].
В.В.Пименов [1965, с.117 сл.] и Л.А.Голубева
[1987а, с.52] предполагают его связь с “чудью
белоглазой’’ народных преданий — исчезнувшими
в результате ассимизгяции редкими прибалтийско-
финскими (древневепсскими) группами Восточного
Приопежья.
Дискуссионным остается вопрос об этнической
принадлежности финноязычных обитателей Юго-
Восточного Приладожья, особенно при учете их
региональной дифференциации. Согласно С.И.Коч-
куркиной, бесспорно весскими можно считать па-
мятники бассейна р.Оять. Могильники Олонецкого
перешейка, отличные от остальных курганов При-
ладожья, отражают начальную стадию формирования
южных карел при активном участии древних вепсов.
Памятники но течениям Паши и Сяси оставлены
населением с неясной племенной принадлежностью,
хотя нельзя исключал» их весской атрибуции
[Кочкуркигга С.И., 1973, с.61-67; Кочкуркина С.И.,
Линевский А.М., 1985, с.172-176]. В.А.Назареико,
выделивший два эттгокультурных района в Прила-
дожье — Южпый (берега рек Паши, Сяси и
Тихвинки) и Восточный (районы к востоку от
Ладожского озера), усматривает в первом из них
зону особого и не связанного с весью этнического
образования, условно названного чудью приладож-
ской, во втором — зону формирования карел-лив-
виков; поцтаничное положение Сяси в системе
культурных областей определяет неясность племен-
ного статуса ее обитателей [1979, с. 152-156].
В отличие от Белозерско-Пошехопского края и
Юго-Западного Белозерья, гас изучены поселенчес-
кие комплексы конца I тыс. н.э. с самобытной
финской культурой, информация о населении Прн-
ладожья ограничена в основном материалами кур-
ганных кладбищ Х-ХШ вв., погребальный обряд
которых в местной среде является инновацией. Здесь
фактически отсутствуют и древности предшествую-
щего периода, которые могли бы наметить нуги
формирования его обитателей в докурганную эпоху.
Лишь сопоставление наиболее ранних синхронных
материалов позволяет предполагать преимуществен-
ную ориентацию рассматриваемого региона на бал-
тийскую культурную область при изначальном тя-
готении белозерской н судской веси к Волго-Окс-
кому междуречью. Это объясняется географической
приуроченностью речных артерий Приладожья к
бассейну Балтики, побережий Шексны и Суды —
к бассейну Волги.
В ряде работ проанализированы общие признаки,
сближающие курганы Юго-Восточного Приладожья
с памятниками более восточных территорий. По
мнению Л.А.Голубевой, некоторые из них свиде-
тельствуют о переселении приладожских коллекти-
вов с р.Оять на р.Суду, с р.Сясь и ее притоков —
па р.Колпь и р.Шексну [1973, с.52-53; 1987а, с.58].
Мысль о появлении части курганов на Суде
вследствие оседания здесь выходцев из Приладожья
высказана и Н.В.Тухтипой [1986, с.123-124]. Как
периферию курганных древностей Бело.зерья расце-
нивает памятники бассейнов Оязи и Капши В.А.На-
заренко, считая, однако, что сходные черты не
отрицают спегшфического облика приладожской
курганной культуры [1979, с.156]. В сводной пуб-
ликации С.И.Кочкуркиной и А.МЛиневского кур-
ганов Приоятья признается, что попытки “переселять
весь то с запада на восток, то с востока на запад"
не имеют достаточных оснований, и при современ-
ном состоянии источниковедческой базы более
целесообразно ограничиться констатацией двусто-
ронних связен между обеими территориями [1985
с. 175]. А.Н.Башенькин, считающий культуру сред-
него течения Суды VI—XIII вв. “своеобразным
эталоном для выявления древностей веси на соседних
территориях”, отмечает ее существенные отличия
от культуры Приладожья, подразумевающие и раз-
личие населения в этнокультурном плане. Наиболь-
шее, но далеко не полное сходство памятники
судской веси имеют с курганными могильниками
конца Х-ХШ вв. бассейна р.Оять [19866, с.15].
По материалам субстратной топонимики и гид-
ронимики вся рассматриваемая территория опреде-
ляется как область древнего прибалтийско-финского
расселения при наличии некоторых неясных или
даже иных языковых компонентов. При этом
основная часть названий Белозерско-Погпсхонскоп?
края и Приоягья этимологизируется из вепсского
языка (см.выше), гидронимика бассейнов рек Свири.
Паши и Сяси носит по преимуществу вепсские и
карельские названия [Попов А.И., 1981, с.66-
63, 68]. Следовательно, культурная неоднородность
населения Межозерья не может служить достаточ-
ным основанием ия исключения некоторых архе-
ологических [хлиопон из зоны расселения носителей
древнего языка (языков, диалектов), неассимилиро-
нашгая чаезъ которых легла в основу ^хтрмирования
современной вепсской народности и, частично,
южных карел. Не вызывает сомнения ведущая роль
в этом процессе подразделений веси. Вместе с тем
вполне возможно, чзо западная половина Межозерья
(Южное Приладожье по В.А.Назаренко, с вероятным
исключением Приоягья) была занята населением,
родственным летописной веси и предкам вепсов, но
прошедггшм особый путь развипгя и имевшим иной
этноним. Окоггчатезгьное решение этого вопроса
будет зависеть ог выявления приладожских древнос-
тей докурганной эпохи.
Очерк 4
ФИННО-УГОРСКОЕ НАСЕЛЕНИЕ
СЕВЕРНОГО ПОДВИНЬЯ
(к проблеме изучения чуди заволочской)
славянской колонизации Русского Севера (рис.31).
Историко-геофафическое понятие этого термина
трактуется по-разному. Н.П.Барсов относил к Заво-
лочью бассейн Онеги, Северной Двины, Мезени и
Печоры [1885, с. 17]. По мнению В.О.Ключевского,
волость Заволочье “находилась за волоком, обшир-
ным водоразделом, отделяющим бассейны Онеги и
Северной Двины от бассейна Волги” [1988, с.54].
В историко-геофафическом исследовании А.Н.На-
сонова под Заволочьем подразумевается только
территория, включающая бассейн Северной Двины;
при этом не исключается возможность ее отожде-
ствления с известной по более поздним источникам
Важской областью [1951, с.100-108]. В последнее
время этот вопрос детально рассматривался в работе
Ю.С.Васильева [1971, с. 103-109]. Автором предпри-
нят критический анализ всех исторических данных
по указанной проблеме и прослежена динамика
изменения понятия “Заволочье” во времени. По его
наблюдениям, в XI-ХШ вв. этим термином обозна-
чалась только новгородская волость, охватывающая
бассейн р.Ваги. В последующий период (ХШ-
XIV вв.) понятие “Заволочье” приобрело расшири-
тельное значение, раснросфанившись на нижнее
Подвинье — собственно Двину или Двинскую
землю. В XIV-XV вв. термины “Заволочье" и
“Двина" нередко заменяют друг друга, обозначая
Двинскую и Важскую земли вместе. Наконец, после
присоединения Новгорода к Москве понятие “За-
волочье" становится еще более обширным, охваты-
вая Прионеж1>с, Двину и территории к востоку от
Двины до р.Печоры. Это древнее наименование
ОБЗОР ИСТОРИИ ВОПРОСА
В летописных известиях содержится только одно
упоминание о финно-угорском населении Заволочья,
включенное в этнографическое введение “Повести
временных лет” при перечислении “всех языпей”
“Афетовой части” : “...меря, мурома, весь, морьдва,
заволочьская чюдь, пермь, печера, ямь, угра...” [ПВЛ,
1950, с.10]. Эта вставка была сделана около 1113 г.
при составлении первой редакции летописного
свода, причем сведения историко-этнофафического
характера восходят, очевидно, к более раннему
источнику [Рыбаков Б.А., 1963, с.219 след.]. В
списке “языпей” заволочекая чудь помещена среди
фипно-угорских племенных группировок между при-
балтийско-финскими и волжско-финскими народами
с одной стороны, пермскими и угорским — с другой.
В научной литературе этому загадочному обра-
зованию уделено немалое внимание. Но и в
настоящее время продолжают оставаться актуальны-
ми и достаточно дискуссионными такие вопросы,
как территория расселения заволочской чуди, ее
этнокультурная принадлежность и последующее
включение в состав русской народности. Особенно
важное значение эта проблема имеет при изучении
этногенеза современных финно-угорских пародов
(коми-зырян, вепсов) и истории формирования
севернорусской (поморской) субэтнической общнос-
ти.
Рассматриваемая “чюдь” локализована летописью
“за Волоком" — в землях, располагавшихся на путях
из
Рис.31. Древнерусское освоение Заволочья в Х-ХШ вв.
о ___ основные пути северо-западной колонизации Заволочья: Л — новгородские погосты — "становища" Уставной граи
1137 г. (локализация, по [Насонов А.Н., 19511);! — Тудоров погост; II — Волдутов погост; III на мори , IV на В
в Моши”; V — "у Вили”; VI — "Пуйтс"; VII — ”Чюдин"; VIII — устье Ваги. IX — устье Ем X — Ракула; XI — Икан-шх
XII — "в Пинезе"; XIII — "у Вихтуя"; XIV — "в Кегроле"; XV — "в Тонне”; в — монетные клады X1-XTI вв. г — фунт
могильники чуди заволочекой и их ближайшее окружение ( I — Кузомень: 2 — Ваймушн); d — отдельные находки и вещ.
клады финно-угорских типов; е — ipaumia Новгородской и Ростово-Сухтальской земель во второй половине XII — первой полог
ХШ в., по [Насонов А.Н., 1951]; ж — восточная Гранина новгородских пятни, по [ Насонов А.Н., 1951[: з — древнерус.
городские центры.
114
бытовало вплоть до XVII в., однако уже с XIV в.
в источниках чаще фигурирует иной, более широкий
термин “Поморье”, под которым подразумевались
Кольский полуостров, Заонежье, бассейн Северной
Двины со всеми ее притоками и Печорский край.
Таким образом, историко-географические разра-
ботки позволяют локализовать древнерусское “За-
волочье” прежде всего в западной часта бассейна
Северной Двины, причем для Х1-ХШ вв, вероятна
его взаимосвязь с областью по течению р.Ваги и
ее притоков, для XIV-XV вв. — с Поважьсм и
нижним Подвиньем. Реконструируемая по этим
данным зона обитания чуди заволочской, разумеется,
не исключает возможности того, что это население
проживало и на прилегающих территориях.
Вопрос об этнической принадлежности заволоч-
:кой чуди затрагивался во многих исследованиях.
По мнению ряда авторов, это наименование посит
исключительно собирательное значение геофафп-
ческого происхождения [см., иапр.: Гадзяцкий С.С.,
1941, е,6]. Вместе с тем, еще в середине XIX в.
наметилась тенденция к более определенной этно-
культурной атрибуции загадочной чуди. Так,
М.А.Кастрен, исходя из характера финских заим-
ствований в северных (поморских) диалектах рус-
ского языка и особенностей местной топонимики,
зысказал предположение о прибалтийско-финской
принадлежности дославянских обитателей Заволочья
Caslren V.A.,1857, S.I57; 1862, S.86-106; см. также:
Пименов В.В., 1965, с.122- 123J. При этом он
ло-разпому оценивал ее племенное происхождение,
то отождествляя с летописной весью, то отделяя ее
эт последней или же связывая с древней корслой.
Родственную связь рассматриваемой чуди с финно-
угорским населением Прионежья и “чухарями”
Тихвинского и западной части Белозерского уездов
т.е. с вепсами) признавал в ранних работах
Д.П.Европеус [1868, с.59], Позднее, правда, этот
эсповоположнпк “угорской” теории включил Заво-
точье в зону расселения древних угров [1876,
с.81-103], в чем с ним солидаризировался и
Л.П.Ефименко [1869, с.38-55]1.
По мнению Д.К.Зеленина, заволочской чудыо в
древности чаше всего называли карелов, однако
вследствие полугеографического значения термина
лод ним могли скрываться и предки коми-зыряп и
некоторые югорские пароды [1929, с.102]. В раз-
вернутом виде обоснование прибалтийско-финской
принадлежности населения Заволочья приведено в
работе Д.В.Бубриха, считавшего, что в языковом
отношении это была весь, заселившая Двинскую
землю еще до русской (новгородской) колонизации;
только низовье Северной Двины осваивалось каре-
лами, ио и то в значительно более поздний период
[1947, с.24 след.].
Положение о прибатпийско-фииеком (весском
или карсло-весском) характере дославянских обита-
телей Заволочья получило признание и в последу-
ющих лингвистических исследованиях, основанных
па материалах субстратной топонимики, “Сейчас мы
уже не сомневаемся в том, — констатировал в
частности, А.И.Туркии, — что населявшая бассейн
Северной Двины и Мезени Завопоцкая чудь состояла
в основном из плсмси вепсов и отчасти карел"
[1985а, с.54; 19856, с.14; 1970, с.156-159]. С весью
(или вепсами и карелами) связывает прибалтийско-
финский компонент в составе чуди заволочской
Б.А.Ссрсбренииков [1968, с.39-46]. Сходное мнение
высказывал и А.И.Попов [1964, с.206], считая,
однако, что исчезнувший ’’чудской" язык вряд ли
можно прямолинейно отождествлять е ньше сутпе-
ствуюпшмн западно-финскими диалектами. “Топо-
нимика. — подчёркивал он, — свидетельствует о
принадлежности заволопкой чуди к прибалтийско-
финской фунне с языковыми отличиями ог карел,
а отчасти и от вепсов..." [1973, с.71-72].
В пользу того, что по крайней мерс часть
обитателей Заволочья имела прибалтайско-финское
происхождение, свидетельствует и сам термин
“чудь". “Этим именем, — отмечал А.И.Попов, —
новгородцы и вообще восточные славяне называли
по преимуществу эстов, но часто и многие прибал-
тийско-финские племена, близкие к эстам по языку...
Нередко такое словоупотребление имело действи-
теш.ное основание, так как в Заволочье и далее к
востоку имелось немало следов деятельности финно-
угорских племен, в том числе и прибалтийско-фин-
ских, то есть чуди в собственном смысле слова”
[1965, с.82-83].
Иной круг источников для доказательства весской
принадлежности населения Заволочья был исполь-
зован В.В.Пименовым, проанализировавшим фольк-
лорный пласт преданий о чуди, распрею граненных
па Русском Севере [1965, с,117-170]. Основные
аргументы в пользу родства этих фуппировок
сводятся к следующему:
1 Хотя по времени публикации данная работа предшествует появлению "угорской" теории Д.П.Европеуса, выводы Ефименко
основаны на материалах его переписки с этим исследователем.
//5
1. Ареал преданий о чуди, отражающих контакты
финно-угорского населения с русскими и лопарями,
охватывает как бассейн Северной Двины, так и
Ладожско-Онежское межозерье, занятое в древности
весью; такие предания зафиксированы и в современной
вепсской среде. “Есть только один народ, который в
целом считает себя идепти'пгым Чуди, отождествляет
себя с Чудью, говорит о Чуди как о своих собственных
предках. Это — вепсы” [там же, с. 155].
2. Вепсские параллели прослеживаются и по тем
немногочисленным бытовым подробностям, которые
можно извлечь из преданий. Так, представления о
чуди, будто бы жившей в ямах, “несомненно нужно
поставить в связь” с тем, что у вепсов и южных
карел-ливвиков широко бытовала промысловая из-
бушка в виде полуземлянки [там же, с. 151-152].
3. Хозяйство легендарной чуди вполне сопоста-
вимо с экономическим укладом, выявляемым на
материалах весских курганов Приладожья.
4. Рисуемый в преданиях антрополо1ический тип
“чуди белоглазой” сходен с вепсами и карелами. К
тому же, этот фольклорный эпитет употреблялся
русским населением применительно к вепсам и
некоторым близким им группам южных карел.
5. Хотя язык чуди и не сохранился, но данные
топонимики свидетельствуют о прибалтийско-фин-
ской (древневепсской) принадлежности его носите-
лей.
Указанные черты сходства при ареальных совпа-
дениях источников преданий е зонами расселения
чуди и веси являются, по В.В.Пименову, свидетель-
ством происхождения заволочской чуди “от одного
этического корня — древней Веси (вепсов)” [там
же, с. 164]. Ее начальное продвижение в некоторые
районы Завоиочья автор предположительно относит
ко времени не позднее рубежа VIII—IX вв. [там же,
с.167-168]. В средневековую эпоху чудь “не пред-
ставляла собой единого этического массива, а жила
небольшими гнездами, тяготевшими к водным путям
сообщений...” [там же, с. 164]. При этом подразу-
мевается, что до появления новопоселенцев терри-
тория была пустынной и здесь могли проживать
лишь редкие группы кочующих саамов.
Детально проанализированный В.В.Пименовым
круг фольклорных источников, рассмотренный на
пшроком историческом и этнографическом фоне,
существенно подкрепляет выдвинутое языковедами
положение о родстве чуди с соседними прибалтий-
ско-финскими племенами (в том числе и с весью i
Однако вывод о принадлежности исчезнувшего
народа именно к весскому этическому массив*
остается, на наш взгляд, не подкрепленным доста-
точным материалом.
Оригинальная этнолингвистическая концепция
развития и смены языковых общностей создана на
материалах субстратной топонимики Русского Се-
вера А.К.Матвеевым. Им выделен мощный гьтасг
гидронимов с формантом -ньга (-еньга), характери-
зую и гинея очень компактным ареалом, массовости»»
топонимического типа (несколько сот названий) а
фонетической б.гизостью топонимов, находящихся
в пределах основного ареала [1960, с.85-120; 1964*.
с.190-191]. Гидронимы на -ньга сосредогочены "
треугольнике, образуемом Вагой, Северной Двиной
и Сухонои. мня встречак>тся и далее па воск*
BiLion. до пределов Коми АССР, а также на
западе — в бассейне Онеги, за которой исчезают"
(19646, с.68. “4. рис.1] (рис.32). Очерчиваемая зо»
плотного распространения данного топонимическое»
пласта включает, таким образом, историческу»
область Заволечья с прилегающими территориями
и, согласно А.К.Матвееву, документирует бытле
проживание в этом регионе чуди заволочем*
Формант на -н*га -сньга) лучше всего интерпрети-
руется на прибалтийско-финской почве, где он
увязывается с генитивной конструкцией (п +
jegi). Его связь с прибалтийско-финскими языками:
доказывается также апатитом топоосиов, находяшиж.
многочисленные лхмъеитвия в языках прибалтий-
ских финнов. Вместе с тем, ряд топонимов на -нксв
расшифровывается нт марийского языка. Все эта.
по мнению А.К.Матвеева, свидетельствует о том,..:
что “язык чуди Занаточской по своему словарному]
запасу значительно отличается от остальных прв-
балтийско-фннских языков. Возможно, что он з*-;
нимал как бы промежуточное положение межда;
прибапинско-финскими и волжско-финскими ЯЗЫ-,
ками" ;1чб4а. с 191]. Его носители. включенные
авгором наряду с другими ныне не существующими:
финио-у1о,хкнми (хбщшкчями Русского Севера и:
особую севернофинскую языковую группу, были Ж]
непосредственными предшественниками карелов
вепсов, а. “видимо, их родичами, которые теперь»
вымерли" [19646, с.82-83]1.
1 Эта гипотеза в известной степени может быть сопоставлена с антропологическими разработками Н.Н.Чебоксарова. По «и»
мнению, обширные северные территории были заняты в древности племенами беломорского расового типа, западное крыло которкж
привяло участие в формировании карел, восточное вошло в качестве весьма значительного компонента в состав вычегодских кеч»
а центральная ветвь лета в основу чудн заволочской [1946. с.56-67).
116
Рвс.32. Ареал топонимики на -ньга.
по [ Матвеев Л.К., 19646].
а — гидронимы с формантом -нъга.
На некоторых территориях пласт топонимики,
соотносимый с чудью заволочекой, являлся не
субстратом, а субсубстратом ио отношению к
позднейшим русским названиям. Об этом свидетель-
ствуют материалы микротопонимики (преимущест-
венно наименования населенных пунктов и урочищ),
образующие локальные, но плотные ареалы топо-
нимов прибалтийско-финского происхождения
<рис.ЗЗ). Последние близки языку названий на -ньга,
но не тождественны ему. А.К.Матвеев связывает
появление такой мик[хугопонимики с последующим
проникновением в Заволочъе карело-финских пле-
мен, среди которых, возможно, были и “племена,
говорившие на языках, промежуточных между ка-
рельским и вепсским, или вообще неизвестных ныне
прибалтийско-финских языках” [19646, с.83]. Сгуст-
ки прибалтийско-финских названий различных то-
понимических типов зафиксированы в Белозерье,
Приозерном крае на юге Архашельской области
(Кенозе|ю, Удозеро), на побережье и островах
117
Рнс.ЗЗ. Древние языки на территории Севера
Европейской части СССР в конце I тыс. н.э..
по [Матвеев А.К., 19646].
Белого моря. Онежском полуострове и низовьях рек
Онеги и Северной Двины, на нижней и средней
Пинеге. Сходные наименования выделяются и в
среднем течении Двины, включая бассейн р.Ваги (в
частности, топонимы на -ла типа Корбала, Ракула
и т.д.), а также на средней Сухоне.
Как полагает А.К.Матвеев, расселение ратных
этнических групп прибалтийских финнов в Заволо-
чье происходило незадолго до русской колонизации,
однако последние успели создать на Севере свою
специфическую топонимию, включая и некоторые
речные названия. Очевидно, эти группы осваивали
относительно небольшие участки территории, общая
отдельными гнездами [1969, с.42-45]. Прибалтий-
ско-финский слой микротопопимики частично пере-
крывает зону распространения гидронимов с фор-
мантом -ньга, но все же значительная часть ареала
севернофинскон топонимики оказывается за преде-
лами этого языкового явления, документируя тем
самым возможность непосредственных контактов
автохтонных севернофинских коллективов со сла-
вянами. В этом отношении интересно наличие в
Заволочье локальной труппы микротопопимических
терминов, имеющих самостоятельное употребление
и бытующих в лексике местных русских говоров,
которые “образуют общую зону, идущую с северо-
востока от верхней Пикет на юго-запад к реке
Ведь, как раз вдоль юго-восточной границы ареала
прибалтийско-финской микротопонимикн”, па
стыке с пермской [Матвеев А.К., 1970а, с.115-117.
рис.З]. Хотя происхождение этого пласта остается
неясным, сам факт противостояния какого-то особой
микротопопимического ареала на юго-востоке За-
волочыг типичной прибалтийско-финской микрого-
нопимике нс вызывает сомнений.
В разработках А.К.Матвеева выдвинут важный
тезис о сложной этнолингвистической ситуации,
сложившейся в Подвштье и прилегающих областях
накануне древнерусской колонизации. Исходя из
этих положений, допустимо, что в процессе освоения
Заволочья славянские колонисты вступали во взаи-
модействие не с однородным но происхождению
весским или весско-карелтским населением, а с
различными по составу этническими группами. Ни
некоторых участках таковыми могли являться пред-
ставители реконструируемой северпофипской об-
щности. по основным языковым данным близкие
прибалтийским финнам, на других — продвинув-
шиеся в восточном направлении группы прибалтий-
ских финнов, родственные веси и короле; наконец,
здесь же должны были иметься зоны, тле происхо-
дило смешение носителей севернофинских и при-
балтийско-финских диалектов.
Несмотря на сутнесгвующне значительные разли-
чия в опенке языковой и этнической принадлеж-
ности заволочекой чуди, основной вывод о ее
родстве или, по крайней мере, близости к прибал-
тийским финнам. разделяется почти всеми совре-
менными исследователями1. Вместе с тем, недост*-
точно ясным остается вопрос о соотношении зоны!
ее расселения с территорией древних пермян.
Лингвистические данные показывают, что ц
северо-юго-западных диалектах коми языка —
удорском. ижемском, лузско-летском, пижневыче-
годском — имеется более 70 прибалгийско-финскгИ
слов, рассматривающихся в качестве древних заим-
ствований из языка чуди заволочекой [Туркин А.И™
1985а. с.54-60; 19856, с.13-16]. Почти полное
1 Лишь в книге В.В.Мавродина констатируется принадлежность нули заволочекой к комн чырянам, но доказательств стоив
положения не приводится [1978. с. 104].
118
отсутствие таких заимствований в языке коми-пер-
мяков свидетельствует о их усвоении западными
группами пермян уже после распада общекоми
периода. А.И.Туркин относит время этих контактов
к X-XI — XIV-XV вв. и связывает их с
з з аи моде й стаи ем предков коми-зыряп и заволочской
чуди в правобережной части Севернодвинского
бассейна (Вычегда, Вымь, Сысола, Луза), то есть в
землях, расположенных к востоку от исторической
области Заволочье. А.К.Матвеев, первоначально
зысказывавший довольно оптимистические заключе-
ния о наличии древнепермского топонимического
хтаста в Заволочье [1965, с.207-211], позднее
гклонился к иному мнению. Согласно его последу-
ющим наблюдениям, в период русской колонизации
предки коми-зырян обитали лишь в восточной часзи
Северодвинского бассейна и, прежде всего, на
Линете, но, очевидно, не сплошной массой, а
отдельными поселениями (волостями) [1968, с.27-
37; 1971, с.7-34]. “Вопрос о существовании перм-
ских элементов в левобережье Северной Двины, —
отмечает он, — остается открытым. Явных доказа-
тельств этого нет” [1968, с.36-37]. Разработки
А.В.Власовой, основанные, правда, на довольно
позднем актовом материале, также показывают, что
зона расселения пермян на западе достигла только
верховьев Двины и бассейна р.Юг [1973, с.32].
Существует достаточно убедительное мнение о
том, что к пермскому этническому массиву отно-
силось племя “тойма” (“тоймичи”), неоднократно
упоминаемое в средневековых письменных источни-
ках [Попов А.И., 1964, с.207; 1965, с.57-59]. О его
расселении свидетельствует содержащийся в “Слове
о погибели Русской земли” XII в. перечень язычес-
ких земель (“поганские страны”), подвластных
христианам и достигавших на востоке “Устьюга, где
бяхо тамо тоймицы погании” [“Слово...”, 1947.
с. 188]. Племенной этноним имеет прямое соответ-
ствие в наименовании рек Верхней и Нижней
Тоймы, впадающих с востока в Северную Двину.
Судя по этим данным, тойма “была достаточно
значительным по размерам племенем, сидевшим
недалеко от Устюга, т.е. на Северной Двине” [Попов
А.И., 1965, с.58-59] в нижнем и, возможно, среднем
ее течениях. Признание пермской принадлежности
“тоймичей” позволяет предполагать расселение древ-
них пермян до восточного побережья Двины и их
проживание на пограничье с Заволочьем.
В некоторых работах отстаивается мнение о еще
более значительном продвижении пермских племен
IX-XIV вв. на запад. Так, Л.Н.Жеребцов включает
в их ареал обширные территории левобережья
Двинского бассейна [1982а, с.26-40, карта 1; 19826.
с. 145-149]. Очерчиваемая им западная граница
проходит но среднему течению р.Сухоны (выше
г.Тотьмы), левобережью нижней и средней Ваги
(примерно до г.Шенкурска) и далее поворачивает
на восток. В результате в пермский ареал оказыва-
ется включенной часть Важской области, к которой,
по-видимому, и применялся в X1-XIII вв. сам термин
“Заволочье” и с которой следует, прежде всего,
связывать летописную чудь заволочекую.
На наш взгляд, вывод о широком распростране-
нии древних пермян в левобережье Двинского
бассейна нуждается в дополнительном обосновании.
Л.Н.Жеребпов в своих построениях придерживается
ретроспективного метода, используя для реконструк-
ции западных ареальных границ предков комн
IX-XIV вв. источники значительно более позднего
времени (в основном писцовые и переписные книги
XVII-XVIII Вв.), а также этнографические материа-
лы, коррелируя их с данными субстратной топони-
мики, вопрос о пермской принадлежности которых,
как отмечалось выше, остается открытым. Что
касается поздних исторических документов, то
далеко не всегда в них зафиксирован собственно
пермский “адрес” фипно-угорских обитателей за-
падной часта Подвииья. К тому же самим автором
на богатом письменном материале XVH-XVIII вв.
убедительно показано продолжавшееся в это время
переселение различных этнических коллективов на
другие территории (например, русских — в земли
коми; коми-зырян, хантов и манси на верхнюю
Печору и т.д.). Нельзя исключать того, что такие
относительно поздние миграции могли осушест-
гииггься в западном направлении и коми-зырянами.
В целом, хотя проникновение отдельных групп
древних пермян в левобережную часть Подвииья
вполне вероятно (в пользу этого свидетельствует как
их вероятное расселение вплоть до течения самой
реки, так и общая этноисторическая ситуация
копна 1 — начала II тыс. н.э. на севере, характе-
ризующаяся активными миграциями различных пле-
менных групп), вывод о преимущественном распро-
страггении на ее значительных участках именно
пермского этнического элемента остается пока не
более чем предположением.
До последнего времени вопрос о чуди заволоч-
ской решался почти исключительно па материалах
топонимики и лингвистики, иногда дополняемых
данными этнографии и фольклора. Хотя на терри-
119
тории Подвинья erne в конце XIX — начале XX в.
были известны отдельные средневековые находки и
клады вещей финно-угорских типов, они фактически
не учитывались. Не привлекли должного внимания
и материалы раскопок “чудских” могильников,
осуществленных в 1920-е гг. Н.А.Чернипыным в
междуречье рек Ваги и Сухоны и на р.Кокшсньгс.
Лишь с возобновлением археологических работ в
западной части Подвинья, начатых Н.В.Гуслистовым,
В.А.Назаренко и О.В.Овсянниковым в 1970-е гт.,
этот важнейший и качественно новый вид источ-
ников начал использоваться для историко-культур-
ных разработок по рассматриваемой проблеме
(см. ниже).
* * *
Изучение чуди заволочской, исчезнувшей с ис-
торической а [тепы в ходе древнерусскою освоения
Подвинья, неотделимо от выявления характера,
путей и времени этого колонизационного процесса.
Данному вопросу посвящено большое число исто-
рических и историко-географических исследований.
Установлено, что активная роль в освоении внут-
ренних районов Русского Севера принадлежала
потокам, шеднптм через Новгородскую землю и
Ростово-Суздальское (позднее — Владимиро-Суз-
дальское) княжество и известных под названием
“новгородской” и “низовской” колонизации.
Скудость письменных известий о ранних этапах
колонизации определила неоднозначность трактовок
этого явления, среди которых намечаются две
основные концепции [Макаров Н.А., 1986, с.61-62].
Согласно одной из них. восходящей к работам
В.О.Ключевского, С.Ф.Платонова и разделяемой
многими современными исследователями, в X-
ХШ вв. имело место взрывообразнос освоение
северных районов древнерусским населением. По
мнению других авторов (П.С.Ефименко. А.А.Кизе-
веттер и др.), колонизационное движение в это
время ограничивалось серией военных походов,
целью которых являлись покорение и обложение
данью местных племен. Эта точка зрения во многом
созвучна положениям, развитым в историко-геогра-
фической работе А.Н.Насонова, согласно которым
древнерусское освоение края сводилось, прежде
всего, к распространению даней среди старожиль-
ческого населения [1951, с.99,110]. В большинстве
современных работ, как правило, признается соче-
тание обеих моделей колонизации при раз.1*
оценке их соотношения.
Ио широко представленному в литературе
нию, древнейшей зоной западного освоения яви
низовья Северной Двины [см., наир.: Насонов А
1951, с. 103]. Оно основано, прежде веек
отождествлении этого района с Бьярмией ски
навских источников, упоминаемой с копна Я
приведенные в нескольких сагах название бьяр
ской реки “Вина" и производные от дал
гидронима наименования сопоставляются с Севе
Двиной. ' Двинским лесом” и устьем Двины [Г.т
рнпа Г.В.. 1988. е.23 1-232]. В задачи данной р<
не входит рассмотрение традиционной в о'.'
венной и зарубежной историофафни преб
локализации Бьярмни. сведения о которой пер
носят легендарный характер [Тиандер К.Ф.. .
Матуюва В.И.. 1979, с.30-32; Джаксон Т.Н .
зьгрина Г.В.. 1986а. с.62-64; 19866, с.7-14; К'
никова Е.А.. 1986. с. 197-201]. В суммарном г
виде простирающийся до северного океана Бы
ланд саг, "составляет, по существу, продолжен
зоны "гоофафической неопределенности”, с.»
гигантским кольцом охватывающий “Гарды”. Р
[Лебедев Г.С., 1985а, с.188]. Неясной остается!
этническая принадлежность самих бьярмийи.л
народа финского происхождения, в котором ро
исследоватети!. исходя из общеисторических акт
ений, усмафивают карел, вепсов или чудь закал
скую.
В разработках последнего времени привел
доказательства в пользу того, что Бьярмия в yi
понимании этого термина соответствовала запья
половине Бсломоры, заключенной между ре».;
Онегой и Вар.зутой (па юге Кольского полуострл
и нижнему течению Северной Двины [Джаксон ~
Мачииский Д.А., 1988, с.24; Джаксон Т.Н.. ’
с.58-66]. Наличие традиционных связей ма
областью "Tjx:” иа юге
Кольского
полуостров.
Двинской землей подтверждается письменными i
точилками XIII—XVI вв. и материалами мошльни
ХП-ХШ вв. в бассейне Варзуги, которые об®
живают заметную культурную близость с син\
ними древностями Поважья в среднем тсч:
Двины [Овсянников О.В., Рябинин Е.А., 1
с.201-211]. К сожалению, в археологическом
тении Нижнее Подвипье остается пока "i
пятном”, вследствие чего, вполне вероятно, нре
ложение о проникновении сюда западных дани:
120
• купцов еще в конце I — начала И тыс.п.э.
. храпнет свою гипотетичность1.
Древнейшим историческим документом, фиксн-
-ующим распространение новгородскою влияния на
Сволочье, является грамота Святослава Олыовича
137 г. об отчислении в пользу церкви св.Софии в
- >вгороде даней, собираемых на территории от
"иожского озера до устьев Онеги и Двины
древнерусские..., 1976, с.148]. При этом грамота
гражает традицию, установленную еше “при дедах
* прадедах” и восходящую, как полагают, по
-шыпсй мере ко времени основателя церкви
Софии — Владимира Ярославича [Берн-
там Т.А., 1983, с.6]. Представляется вполне убе-
ь-: тельным мнение о том, что на раннем этапе
шболес активная роль принадлежала Ладоге —
t тупнейшему торгово-ремесленному поселению, за-
-гмавшему с VIII—XI вв. исключительно важное
ложение на перекрестке водных путей того
смени [Насонов А.Н., 1951, с.104-105; Берн-
цам Т.А., 1978, с.20-26; Джаксов Т.Н., 1988, с.63,
г др. работы]. Это, в свою оче[>ець, позволяет
ворить об общерусском характере начальной
< .тонизации Севера (еще в XI в. Ладога находилась
непосредственном подчинении Киеву) [Берн-
там Т.А., 1983, с.6].
Направление, по которому шло распространение
«дожско-новгородской дани, восстанавливается по
гостам, отмеченным в грамоте Свягослава. Пое-
.дние “вытянуты длинной лентой вдоль пут от
тежского озера к р.Онеге и к Белому морю с
ветвлением за р.Оиегой в сторону пути в Вель-
ез-Важский край” [Насонов А.Н., 1951, с.99].
~грвыи, по-видимому основной, путь от Онежского
ера лежал по р.Водле (несколько в стороне от
того — у Водлозера — предположительно находи-
сь становища “Волдугов погост” и “у Вавдита”)
« через волок и систему озер Волошево (или
: лоцкое) и Кенозеро выходил на р.Онегу. Еще
дин путь шел по р.Вытегре, впадающей в Онежское
сро, затем волоком на озЛача и оттуда к
фгоиолю на Онегу [там же, с.100; Витов М.В.,
-э2, с.43, 44, 50]. С Онеги по ее правому притоку
Моше, верховья которой сближаются с р.Велью.
-.рез волок можно было попасть в бассейн р.Ваги.
чепно здесь располагалось становище, упомянутое
♦ грамоте 1137 г., — “на Волони в Мошн”.
Второе ответвление начиналось ниже но течению
Онеги. где использовался волок к р.Емпе, впадающей
в Северную Двину; этот пуп> фиксирован пунктом
в устье Емпы. Наконец, следуя к устью Онего,
осуществлялся выход к побережью Белого моря,
А.Н.Насоновым и другими исследователями пред-
принята локализация новгородских становищ в
Заволочье [1951, с.100-108] (см. рис.31). Наиболее
легко определяются пункты, топофафически привя-
занные к течениям рек: на устье Ваги, Пуе (“Пуйте”),
Вели. Пипеге и Тойме. Ряд местностей расшифро-
вывается по сохранившимся топонимам; это Ракула
в нижнем течении Двины, Кегрола и, возможно, “у
Вихтуя” на средней Пинеге. Локализация пунктов
типа “Иван-погост” и “Чюдин” представляется
далеко не бесспорной. В целом, исходя из перечня
становищ с ясной географической номенклатурой,
северо-восточные пределы новгородского освоения
того времени ограничивались с востока Двиной с
ее правыми притоками Пипегой и Тоймой, а с
юго-востока — Сухоной [Витов М.В., 1962, с.49].
Сбор доходов в Заволочье осуществлялся "дома-
жиричем из Онега”. А.Н.Насонов отождествлял
’Онегу” XII в. с территорией Обопежского ряда —
западным и южным Прионежьем [1951, с.94]. По
мнению Я.Н.Щапова, указанная волость соответст-
вовала будущей Заоггежской части Обонежской
ня типы (бассейн Онежского озера к востоку от него
до р.Онего), входившей в зону древнейшей коло-
низации. Здесь в рассмафиваемое время уже
сложилась централизованная система сбора дани
"княжеским чнновником-домажиричем". Что каса-
ется погостов Заволочья, еще слабо освоенного
новгорюдцами, то последние представляли “систему
ключевых пунктов, которая обеспечивала Новгороду
господство над местным населением” [1972, с.158—
160]. ВЛ-Янин считает, что “домажирич” имел
резиденцию в Онеге, но управлял также и Заволо-
чьем [1977, с.85-86].
Исходя из анализа Устава 1137 г., А.М.Спири-
донов пришел к выводу, что пи один из названных
в нем пунктов не может быть локализован в
Прионежье — все они располагались восточнее, в
бассейнах р.Оиеги и Северной Двины. Им предпри-
нята попытка восстановить маршрут сбора дани
1 Среди древностей бассейна Ваги Х11-ХШ вв., на характеристике которых мы остановимся ниже, представлены некоторые
-пня прибалтийскою и финно-скандннанскою происхождения. Широкое распространение подобных вешей на севере Швеции,
гвегин и Финляндии связывается с деятельностью скандинавских » карельских торговцев. Не исключено, что важскне находки —
первое, хотя и косвенное, археологическое подтверждение известий саг о доездках скандинавов в легендарную Бьярмню.
12/
“княжеским вирником”-домажиричем. Последний
“приезжает в Заволочье по круговому маршруту
р.Онега — через волок на р.Емцу — р.Северная
Двина —р.Вага — через волок на р.Мопгу — р.Онега
и собирает на погостах подати, поступившие с
тяготевших к ним округов и свезенные туда же из
более отдаленных мест ...старейшинами, названными
по имени” [1987, с.15].
Традиционное в литературе мнение о том, что
“домажирич” — это испорченное “доможилец"
(“домочадец”), то есть княжеский слуга, чиновник,
вирник, управлявший вверенными ему имениями в
“Онеге”, поставлено в настоящее время под серьез-
ное сомнение1 *. В диссертационном исследовании
Н.И.Платоновой приведены интересные соображе-
ния в пользу того, что Домажирец (от распростра-
ненного в средневековом Новгороде имени Дома жир)
в действительности являлся знатным новгородцем,
членом боярского рода, традиционно взимавшего
дани в Заонежье и Заволочье. Предполагается, что
уже на ранних порах освоения северных колоний
существовала практика “держания” новооткрытых
земель боярскими патронимиями, юридически за-
фиксированная в новгородско-княжеском докопча-
нии 1266 г.: “А за Волок та своего мужа не слата,
слата новгородца...” [Грамоты..., 1949, с.9-10|.
Из текста источника остается неясным сам
характер пунктов, в которых собирались дани. По
определению Н.И.Платоновой, это могли бьггь и
общины, названные по именам своих старейшин, и
территориальные единицы, и населенные пункты,
куда являлись данщики, и, наконец, в отдельных
случаях места остановок, пристани, где традиционно
происходили контакты новгородцев с местным
населештем. Тот факт, что некоторые из них явно
носят нерусские названия, свидетельствует о фор-
мировании древнейших податных единиц на базе
территориально-административного деления местно-
го финно-угорского населения [Данилова Л.В., 1955,
с.208].
Массовая колонизация и захват земли новгород-
ским боярством происходили значительно позд-
нее — в XIV-XV вв. Судя по актовым документам,
к этому времени русское население как в Обопежье,
так и в Заволочье становится уже довольно
значительным, а коренные их обитатели частично
подверглись ассимиляции [Данилова Л.В., 1955,
с.109].
С середины XII в. в летописях появляются первые
упоминания о действиях ростовских князей, связан-
ные с Заволочьем. В 1178 г. в низовгях Сухой»
при впадении в нее р.Юг был заложен форпост
“низовской” колонизации Великий Устюг [Кучкин
В.А., 1984, с.93]. По-видимому, во второй половине]
XIII в. происходит раздел Заволочья на две зон»
освоения: западную — новгородскую и восточную —J
верхневолжскую. Граница между ними проходили
приблизительно с северо-запада на юго-восток,!
пересекая Северную Двину при впадении в ней
р.Пинеги. В замкнутый круг' ростовских земеж!
вошли волости нижнего Подвинья (т.н. Ростовщинац
Пинета и Мезени, правобережной часта среднели
Подвинья (Тойма, Кмрьи Горы) и, наконец, бассейши
Ваги (волость Емская Гора в бассейне нижней к]
средней Ваги и средней Двины, к которой “тянули
и некоторые районы Верхневажья, включавшим
земли по рекам Вели и Кокшеньге) [Бернштам T..AJ
1973, с.19-20]. 1
Ра гграничепие этих владений не отличалскм
устойчивостью. Многие волости имели спорный]
характер и переходили из рук в руки. В частнослЛ
Важская земля в XIV-XV вв. представляла собяи
чересполосицу из новгородских и “пизовских"]
территорий [Зар>бгпг Д.А., 1970, с.180-187]. 1
В ходе д|тевнерусского освоения Заволочья ра>]
вернулся процесс взаимодействия трех этническим
компонентов — финно-угорского, новгородского м
“низовского”, определивишй формирование поело]
дуюшего севернорусского населения. Характер этап]
процесса устанавливается, как правило, ретроспеж]
тавно, по его результатам, запечатленным в соврем
менпых реалиях. Тем больший интерес представляйте
накопленные к настоящему времени археологичес5]
кие данные о чудя Заволочья, содержащие инфом
манию как об этнокультурных традициях этот]
населения, так и о начальном этапе его контактам
со славянским миром. V
АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ ДАННЫЕ
ОБ ЭТНОКУЛЬТУРНЫХ
ПРОЦЕССАХ В ЗАВОЛОЧЬЕ
Археологические материалы, документирую:
процесс древнерусской колонизации Заволочья.
значительны. В бассейне Северной Двины и I
1 Платонова Н.И. Погосты и формирование системы расселения на Северо-Западе Новгородской земли (но археологичеа
данным). Рукопись диссертации на соискание ученой степени канд. ист. наук. Л.: ЛОИА АП СССР, 1988, с. 128-138.
122
собственно славянских поселений и могильников
XI-XIII вв. пока не зафиксировано, а довольно
многочисленные городища этого региона в боль-
шинстве своем относятся лишь ко второй половине
XV в., представляя собой поздние центры боярских
феодальных вотчин [Овсянников О.В., 1986, с.36-
37].
Отдельные древнерусские памятники домонголь-
ского времени в треугольнике, образованном тече-
ниями Двины, Ваги и Сухоны, выявлены только на
Сухоне [Макаров Н.А., 1986а, с.66-67, рис.2]. Эго
.елище с гончарной керамикой ХП-ХШ вв. в
среднем течении реки, вплотную примыкающее к
Гтарототемскому городищу, и три селища гою же
времени у деревень Морозивина и Пестово в
скрестностях летописного Великою Устюга (само
ородище не сохранилось и. вероятно, смыто водой)
- низовьях Сухоны при впадении в нее р.Юг
Макаров Н.А., 1984, с.19].
Курганные могильники на рассматриваемой тер-
ритории не известны. Следует упомянуть лишь
могильник у д.Медведевой, зафиксированный
З.Н. Глазовым в нижнем течении Сухоны под
Устюгом [АЛОИА, ф.1, 1911 г., л.19-19об.; ОАК,
.915, с.69-70]. Он состоял из 17 разрушенных
ысыней. При их исследовании установлено, чго
курганы содержали трупоположения с западной
риептировкой па материке или в неглубоких
МО1ИЛЫ1ЫХ ямах. Вещи из разрушенных комплексов
витые петлеконечные браслеты, бусы, полые зоо-
морфные подвески), по заключению А.А.Спипьша,
тождественны находкам из костромских курганов
ХП-ХШ вв. [1926, с.15]. Такой вывод согласуется
. фиксируемой по историческим данным верхне-
-олжской колонизацией нижней Сухоны и возник-
новением здесь ростовского центра — Великою
• стю га1.
Существенную информацию о путях освоения
Заволочья содержат находки монетных и денежпо-
-ещевых кладов, этническая принадлежность кото-
рых.
правда, как правило, не поддается определению.
U I
олее всего обеспечена такого рода материалами
ападная часть водных магистралей, по которым
существлялись связи ладожан и новгородцев с
Лодвиньем — на отрезке от р.Свири до Водлозера
см. рис.31). На Свири зарегистрированы клады
Лодейное Поле-I (дата сокрытия 1105 г.), Лодейное
Поле-П (около 1085 г.), Лодейное Поле-Ш (около
1095 г.), Свирьстрой-I (около 1040 г.), Свирьстрой-П
(около 1015-1020 и.), Озера (XI в.) [Корзухи-
на Г.Ф., 1954, с. 102-103; Потип В.М., 1967, с. 146-
152]; при этом славянская принадлежность клада у
с.Озера доказывается наличием в его составе
креста-тельника [Корзухина Г.Ф., 1954, с.39-40]. В
XI—XII вв. денежные клады оседают в северном
Прионежье: Падмозеро (дата сокрытия 1020 г.) и
Сандал [Позин В.М., 1967, с.161; Савватеев Ю.А.,
1978, с.28]. К периоду после 1068 г. относится
выпадение клада на озере Куштозеро (водораздел
бассейнов Онежского и Белого озер) [Потин В.М.,
1967, с.161].
Материалы могильников и поселений, тяготею-
щих к западной части нуги, позволяют предполагать
его освоение в еще более раннее время. Так, на
Свири известны пять курганных ipynn. древнейшие
из которых относятся к X в. Их особенностью
является обилие в инвентаре погребений атрибутов
военно-купеческого сословия [Спиридонов А.М.,
1987, с.6]. Отдельные могильники X-XI вв., связан-
ные по культуре с Юго-Восточным Приладожьем,
зафиксированы в Северном Прионежье (Кокорино,
Челмужи) [Равдоникас В.И., 1934, с.169-171; Гроз-
дилов Г.П., 1947, с.111-114; Кочкуркина С.И., 1972,
с. 103-112]. В верхнем слое селиша Суна VI
(северо-западное Обонежье) представлена керамика
и вещевые находки, имеющие прямые аналогии в
курганных древностях Приладожья X — начала XI в.
[Космепко М.Г., 1978, с. 150-157]. Проникновение
характерных типов приладожских изделий и кера-
мических форм X-XI вв. фиксируется и па селищах,
расположенных в юго-восточном Прионежье [Песо-
неп П.Э., 1972, с.95-102]. Наконец, показательно
наличие средневековой леппой посуды, напоминаю-
щей керамику из приладожских курганов, на
селищах Водлозера [Космепко М.Г., 1985, с. 16;
1986, с.12]. Последний факт дополняется открытием
на стоянке Илекса III (Водлозеро) вещевого клада
X-XI вв., в состав которого входили, в частости,
подковообразная фибула с многогранными головка-
ми и пластинчатая бронзовая застежка — вещи,
хорошо известные по материалам Юго-Восточного
Приладожья [Савватеев Ю.А., 1978, с.29-30]. Таким
образом, археологически подтверждается рекон-
струируемое по историческим данным раннее про-
1 Оторванность рассматриваемого могильника от ареала древнерусских курганов может объясняться скачкообразным характером
. илелельческого освоения территорий. Однако его единичность и явная нетипичность для бассейна нижней Сухоны н сопредельных
jSohob не позволяет видеть в нем свидетельство широкой верхненолжской колонизации, осуществлявшейся в эпоху бытования на
- ходных территориях курганного обряда.
123
Рис.34. Археологические па.мжиики Заволочья X-X1I1 вв.
а — чудские грунтовые могильники; б — от'дельные вещевые находки и клады; в — монетные клады; г — куртам
могильники; д — территориальные группы заволочекой чуди.
1 — Воезеро I; 2 — Корбала; 3 — Аксеновская; 4 — Усгъ-Пуя; 5 — Воскресенское (Васил(>евское городище); 6 — E.iajx>BeineHCKfxr "
Городище; 8 — Ростовское; 9 — окрестности г.Вельска; 10 — Семеновская; II — Марьинская; 12 — Заречье; 13 — Чижово; 14 — Кудрина
15 — Старо вс к ал Пустошь (Пустошинский могильник); 16 — Круглнцы. 17 — Старая Тотьма (Старотогемскяй иопттьннх); 18 — Алферовсаж
— Заячьеречье; 20 — Шухлиха; 21 — Спасское; 22 — 11мжне-Г1аунннскля; 23 — Проневскал: 24 — Долгошщы; 25 — Новгородовская; >
Кремлевская (Ульяновский могильник); 27 — Медведева. 28 — Усть-Cipe.Tiuia (Стрелецкая слобода).
124
никновение обитателей Приладожья, традиционно
связанных с древней Ладогой, в Заонежье и бассейн
р.Водлы.
Между Заонежьем и Подвипьем нумизматические
находки не известны. Однако показательно их
наличие в бассейне Северной Двины — у с.Благо-
вешенское на р.Устья при впадении в нее р.Кок-
шеньги (дата сокрытия около 1030 г.), в Стрелецкой
слободе (междуречье Ваги и Сухоны) — серия монет
Этельреда II (979-1016 п.) и в окрестностях
Великого Устюга [Потин В.М., 1967, с.16], 176].
Несмотря на немногочисленность этих находок, они
позволяют предполагать, что западная часть Север-
одвинского бассейна не позднее первой половины
XI в. уже входила в сферу западной торговли с
Пермью, осуществлявшейся по Сухопо-Вычегодско-
чу пути [Савельева Э.А., 1971, с. 118] с его
вероятными ответвлениями на север. Несомненна
:рямая или косвенная связь этого явления с
тачальным новгородским освоением Заволочья.
К несколько более позднему времени, гго-види-
чому, относится вещевой клад, обнаруженный в
:908 г. у д.Алферовской в верхнем течении р.Устьн.
Эн включал маленькие весы, четыре гирьки-разно-
тески, наконечник копья, 11 ножей, точильный
'русок и два куска воска [Едемекий М., 1913,
г.37—43]. Клад, датированный А.А.Спицыным XIII-
XIV вв., явно принадлежал торговцу. Орнаментиро-
ванные гирьки имеют апалотии в древностях Волж-
:кой Буш арии. Последнее может служить косвенным
катанием на то, что и сам купец — вероятно,
редсталитсль многочисленных мелких торговпев-
ф-пей или коробейников, разносивших по «мед-
вежьим углам Древней Руси "гцепетгигыгые" товары»
уродских мастеров [Рыбаков Б.А.. 1948, с.465] —
валялся выходцем из Северо-Восточной Руси, под-
держивавшей оживленные торговые связи с бума-
гами. Это представляется тем более вероятным, если
честь, что бассейн р.Устья входил в зону верхне-
* лжского освоения, а в X1V-XV вв. верховья реки
-радшшопно считались “Ростовшиной”.
Рассмотренные данные лишь косвенно отражают
* «стечение Заволочья в орбиту древнерусского
ьшяпия. В значительно большей степени этот
роцеес выявляется на материалах финно-угорских
щитовых могильников, кладов вещей и отдельных
--.ходок финского характера, анализ которых по-
валяет осветить и своеобразие культурных традиций
честного населения.
На территории, ограниченной течением Северной
Двины, Ваги и Сухоны и составляющей искомую
зону загадочной чуди заволочской, выделяется три
скопления памятников с “чудскими” древностями:
в среднем течении р.Вапг, в междуречье верхней
Ваги и средней Сухоны, в среднем течении
Кокшеньги — правого притока Ваги (см. рис.31).
Кроме того, единичные археологические объекты
выявлены в прилегающих к Заволочью районах —
в верховьях р.Могпи, притока Онеги, сближающейся
своими истоками с левыми притоками Ваги, и на
р.Пггпеге. Исходя из территориальной разбросаннос-
ти известных к настоящему времени памятников и
их культурной разнородности, более оправданным
представляется их рассмотрение по намечающимся
микрорегионам.
Среднее течение р.Ваги
До последнего времени информация о культуре
средневекового населения этого участка Важского
бассейна исчерпывалась сведениями об отдельных
находках и кладах вещей финно-угорских типов.
Изменение источниковедческой базы произошло
благодаря исследованиям О.В.Овсянникова и
В.А.Назаренко, обнаружившим и раскопавпгим в
1977-1979 гг. грунтовые могильники у д.Корбала и
в устье р.Пуи [Овсянников О.В., 1979, с.73-74;
Ovsyannikov O.V., 1980, р.228-226; Назаренко В.А.,
1984, с. 144-147; Назаренко В.А., Овсянников О.В..
Рябинин Е.А., 1984, с. 197-216]. В 1986 г. вскрыто
четыре разрушенных погребения у с.Благовещенско-
го на стрелке рек Ваги и Устьи [Овсянников О.В..
1988, с.32]. Основные материалы раскопок уже
введены в научный оборот, поэтому остановимся
лишь на обшей характеристике этих интересных
памятников и их историко-культурной оценке.
Корбальскпй и Усть-Пуйский могильники распо-
ложены на левобережье Ваги в сходных топогра-
фических условиях, занимая вторую надпойменную
(боровую) террасу. На поверхности могилы выра-
жены западинами глубиной от 0,1 до 0,6 м, в
заполнении ям прослежено от одной до трех
гумусно-зольных прослоек и линз. Могший имеют
прямоугольную форму. Их длина 1,7-2,5 м. ширина
0.6-1,4 м, глубина от древней поверхности 0.6-1,4 м
(наиболее характерны ямы глубиной O.7-O.9 м).
Характерной особенностью обоих погребальных
125
памятников является наличие впущенных в могилы
бревенчатых срубов, прослеженных в отдельных
случаях на высоту до трех-пяти вегшов. Погребаль-
ные камеры, представляющие по существу “домики
мертвых”, перекрывались кровлей, от которой со-
хранились следы истлевшего дерева и куски бересты.
В Корбальском могильнике, где было вскрыто
17 могильных ям, обнаружены захоронения по
обряду сожжения и положения, причем оба обряда
представлены почти равным количеством ггогребе-
ний. Могилы с кремированными останками умерших
выделяются более крупными размерами и сосредо-
точены главным образом в восточной части средне-
векового кладбища. Именно для этой труппы
типичны другие проявления “огненного” ритуала —
прокаленпосгь небольших участков (чаще всего в
центре), частичная обутленность ггогребальной ка-
меры.
Кремация умерших производилась на стороне.
Незначительное число жженых человеческих костей
вместе с углями и золой погребального костра
ссыпалась в центре, углу или у стенки сруба.
Трупоположения имеют, как правило, неудовлетво-
рительную сохранность; однако можно заключить,
чго для данного памятника характерна южная и
юго-восточная ориентировка умерших.
В Усгь-Пунском могильнике раскопано семь
могол. Остатки захоронений, совершенных но об-
ряду ишумации, прослежены в двух могильных ямах.
При этом женское погребение в моголе 4 имело
южную ориентировку, два женских костяка в
срубной камере 5 были обращены головами на запад.
Весь комплекс вещевого инвентаря из Корбаль-
ского могильника свидетельствует о его принадлеж-
ности к единому хронологическому этапу (конец
XI — первая половила XII в.). Такая дата под-
тверждается находкой в одном из погребений
западноевропейского денария, чеканенного в 70-х гт.
XI в. К несколько более позднему времени относятся
инвентарные комплексы, исследованные в устье Пуи:
погребение с южной ориентировкой в моголе 4
датируется XII в., парное захоронение с западной
ориентировкой в могиле 5 — концом ХП-ХШ вв.
Открытие Усть-Пуйского грунтового кладбища
проливает свет па происхождение давно известной
в археологической науке серии “чудских" украшений
XI в„ обнаруженной в 1914 г. при рытье погреба
в д.Аксеновской [ОАК, 1918, с.179-180]1. Послед-
няя расположена в 0,6 км от могильника н*
противоположном берегу реки. Имеющиеся данные
не позволяют отождествить место старых нахоло»
с рассмотренным выше памятником. По-видимо.му
в начале II тыс.н.э. по обоим берегам Пуж
располагались два территориально близких фишгеь-
угорских кладбища; вполне вероятно при этом, чт»
предполагаемый Аксеновский могильник предшест-
вовал несколько более позднему Усть-Пуйскому.
хотя эта асинхронность и могла быть относительней.
Сходство погребального обряда памятников м
средней Ваге, проявляющееся, прежде всего.
наличии единого гипа срубных конструкций »
могилах и распространении южной и юго-восточной
ориентировки умерших, позволяет рассматривать ю
в качестве археологических объектов, оставленный
родственным финно-угорским населением. Для изу-
чения слагаемых компонентов его материальной
культуры существенным дополнением к могильным
инвентарям служат случайные находки вегпей, пр:-
исходящие из этого же региона. Такие находки
зарегистрированы в окрестностях г.Вельска2, у;
с.Ростовского и д.Городок (Городище) [АЛОИА.!
ф. I, 1906 г., д.65, л.3-6; 1911 г., д.79, л.2')И;,
Спицын А.А., 1926. с.15]3. Особый интерес пре*-
станляет большая коллекция украшений XI-ХИ
вв.,обнаружегшая у с.Воскресенского близ вггаденш
в Вагу ее правого притока р.Устья [АЛОИА, ф.5_
д.381, л.37; Спицын А.А., 1915, с.240-244, рис.Зт—
41; Tallgren А.М., 1931, р.100, 113, 114. fig.6. 7;
Куратов А.А., 1978, с.15]4. А.А.Сгпшьпг отмечал, чти»
данные вещи “происходят, скорее всего, из мопьть-
тгика, если только это был не клад” [1915, с.240].
Прежде всего остановимся на характеристике
наиболее яркого и разнообразного по составу
женского металлического убора. Уже в XI — первой
половине XII в. иабтгюдается использование местным
населением височных украшений, известных ш»
единичным находкам в Корбальском могильнике. К
ггим относятся калачевидная серьга со щитком,
орнаментированным точечным штампом и насечка-
ми, и круглоггроволочная серьга подтреугольнлй
1 Гос.Эрмитаж, ОЛВЕС, инв.655.
2 Материалы хранятся в Вельском районном краеведческом музее. Сведения любезно представлены О.В.Овсяиниковым.
3 Гос.Эрмитаж, ОЛВЕС, инв.666.
4 Архангельский областной музей, ипв.349.
126
формы с петельными изгибами в нижней части
рис.35, 1, 2). В женских погребениях ХП-ХШ вв.
/сть-Пуйского могильника зафиксировано наличие
единого типа головного убора, изготовленного из
кожи или шерсти и орнаментированного бронзовыми
аклепками и спиральками. Сходный убор отмечен
и в захоронении XII в. у с.Благовещенского:
головная повязка погребенной женщины была рас-
пита бронзовыми спиральками. Судя по материалам
этого памятника, в ХП-ХШ вв. распространяется
новая форма височных украшений — пластинчатые
пуповидные серьги, орнаментированные насечками
и выпуклинами, описнугьгми с оборотной стороны
рис.35, 18, 19).
Все височные подвески имеют финно-угорское
происхождение. Калачевидные серый известны на
обширной территории от Приладожья до Прикамья
и Западной Сибири, где они представлены в
памятниках X-XI вв. Меньшее распространение
получили круглопроволочные серьги подтреуголыгой
формы. Их аналогии имеются в могильниках
•горских трупп населения Западной Сибири [Вик-
торова ВЛ., 1973. с.157-158. табл.XI, 4], в памят-
никах ломоватовской культуры Верхнего Прикамья
Голдина Р.Д., 1985, с.35, 211, табл.III, 70], в
зревнеудмуртских могильниках р.Чепцы [Семенов
З.А., 1985, с.96, 97, рис,2, 3] и древпемаринских —
Зетлужско-Вятского междуречья [Архипов Г. А.,
1973, с.20, 131, рис.17, 7-5]. Далее на запад, в
область Ладожско-Онежского межозерья, эта форма
эерег не проникла. Тем больший интерес вызывает
недавняя находка подтреугольной проволочной под-
вески в могильнике ХП-ХШ вв. Кузомень II.
исследованном О.В.Овсянниковым на южном побе-
режье Кольского полуострова (Терский берег —
.редневековая область “Тре”, традиционно связанная
с Двинской землей) [Ovsyannikov O.V., 1983. р. 102,
fig.4; Овсянников О.В., Рябинин Е.А., 1980, с.206,
рис.5,3].
Лунничиые серьги, немногочисленные аналогии
которым известны в Восточном Прионежье и
Костромском Поволжье, являются достаточно ти-
пичным элементом культуры всего Заволочья; на
этом мы остановимся ниже.
В ряде погребений зафиксированы ожерелья из
бус, нередко составлявшие наборы всего из двух-трех
экземпляров. Дважды отмечено использование брон-
зовых шейных гривен — ложновитон (Корбала 5)
и топкой дротовой с перекрученной передней частью
и заостренными концами (Усть-Пуя 5). Появление
бус и гривен у населения бассейна Ваги объясняется
его связями с древнерусскими землями.
Особым разнообразием отличаются нагрудные и
поясные подвески, среди которых преобладают
украшения финно-угорских типов. Наиболее значи-
тельную серию образуют зооморфные подвески,
представленные следующими разновидностями1.
I. Полые подвески-уточки с двумя петлями для
прикрепления лапчатых привесок (тип XVIII, 2, 3).
Найдены в Корбальском (I экз.). Усть-Пуйском (1)
могильниках и у с.Воскресенского (2). Принадлежат
к типу украшений, сформировавшемуся в Юго-Вос-
точном Приладожье, по известному и в памятниках
конца XI—XII в. более восточных областей — вплоть
до бассейнов Камы и Вычегды (рис.35. 70, 20;
рис.36, 5).
2. Подвеска-"всадница" (тип XI, 1), происходящая
из аксеновской коллекции (рис.37, 6). В X-XI вв.
намечается три области их бытования: Прикамье и
бассейн р.Чепцы (зона расселения коми-пермяков
и удмуртов). Среднее Поволжье и Поветлужье
(древпемарийский регион). Восточное н Юго-Вос-
точное Приладожье.
3. Подвески “конь на змее” (тип XI, 2).
Представлены двумя экземплярами из Аксеновской
и Корбалы (рис.35, 9; рис.37, 7). Опгосятся к
позднему варианту изображений “всадниц”, извест-
ному в XI—XII вв. у населения Прикамья, бассейна
р.Чепцы, Приладожья и Прионежья; в северо-запад-
ном направлении они достигали Водской земли и
шведской Лапландии.
4. Пластинчатая прорезная фигурка птицы
(тип I, 7) из Аксеновской (рис.37, 7). Серийное
производство стандартных изделий раннего варианта
было налажено во второй половине X — начале
XII в. “чудскими” мастерами Юго-Восточного При-
ладожья, где и сконцентрирована основная часть
этих находок. Отдельные экземпляры проникали па
запад вплоть до шведской Лазгландин, а в восточном
направлении — до Прикамья.
5. Пластинчатые изображения уточек с щумягшг-
ми привесками (тип V; рис.36, 7). В ХП-ХШ вв.
этот тип украшений был распространен на севере
Восточной Европы в полосе от Приладожья до
* Типология зооморфных украшений соответствует классификации. разраТютаиной автором. Их краткая характеристика приведена
по: [Голубева Л.Л., 1979; Рябинин Е.Л., 1981а].
127
Рис.35. Инвентарь Корбальского и Усть Пуйс кого moih гьников: 1-16, 23-28 — К@рбала; 17 22 — Усть-Пуя.
128
Рис.36. Находки у с.Воскресенского (Васильевское городище).
/29
Прикамья и Среднего Поволжья; наибольшая кон-
центрация изделий намечается в Костромском По-
волжье и Волго-Камьс, где, по-видимому, находились
основные центры их производства.
6. Двуглавые пластинчатые фигурки коньков
(тин VII; рис.36, 1-4). Происходяг из коллекции
находок у с.Воскресенского (5 экз.) и окрестностей
Вельска (2), датируются по аналогиям XII в.
Основной ареал находок охватывает северо-восточ-
ные земли Руси от Приладожья до Кост[х>мского
Поволжья, отдельные экземпляры зафиксированы в
Финляндии и на севере Швеции, Новгороде и его
окре^пг-х’тчх. Несмотря па концентрацию нзде.-
варианта 3 в костромском Поволжье, по-видпм?
их появление в Важском бассейне обусловь
связями с районом Белозерья (на р.Ваге отсугстю
типологически сходные амулеты типа VIIA. о
производства которых находился в окрестное
Костромы).
7. Полые фигурки “барашков” или “коны
птиц” (тип XIX; рис.36, 6). Представлены находь
из Воскресенского (7 экз.) и окрестностей Вель
(2). В ХП-ХШ вв. эта форма амулетов была шир
распространена на территории от Поволжья
Прикамья и Костромского Поволжья; в послед
/.то
Тегионе находился один из основных центров их
'.зготовления.
8. Полые фигурки коньков “новгородского” типа
тип XX; рис.35, 22). Происходят из могилы 5
•сть-Пуйского могильника (2 экз.) и из сборов у
. Ростовского и д.Городище. В конце XII-XIV вв.
пользовались особой популярностью у финно-угор-
.кого и смешанного славяно-финского населения
восточноевропейского Севера, что в значительной
:тепени объясняется их массовым производством
эвгородскими ремесленниками. Наряду с городской
’редукцией зафиксированы и местные отливки
-лделий, нередко выделяющиеся наличием донолни-
ггьных декоративных элементов. Несомненно, к
-мелу последних принадлежит богато орнаментиро-
-днный коньковый амулет из коллекции у с.Вос-
‘ресенского (рис.36, 8).
9. Пластинчатые изображения коньков “смолеп-
.кого” или “общераспространенного” типа (тип
<1V), представленные двумя образцами из корбаль-
-кого могильника (рис.35, 11). Эта форма украшений
.формировалась в славяно-русской среде, но в
<1-ХП вв. охотно использовалась и иноязычным
-аселением Северной Руси благодаря “интернацио-
лльной” культовой семантике образа коня. Рас-
матриваемая находка трассирует путь проникнове-
-ия древнерусских амулетов па Северо-Восток,
: жументированный появлением аналогичного типа
-зделий в древней Перми.
Кроме зооморфных украшений, в среднем тече-
нии Ваги обнаружены и другие разновидности
агрудпых и поясных подвесок. Это пластинчатое
гигуриое изделие с треугольным щитком из Кор-
'альского могильника, отличающееся крайней сти-
лизацией изображения (рис.35, 7). По мнению
7 А.Голубевой, прототипом данной формы являются
- эньковые подвески с треугольной рамкой и косо-
хшетчатым щитком; аналогичные экземпляры
отречены в основном в финно-угорских и славяно-
минских памятниках XII в. Вологодской и Костром-
.кой областей [Голубева Л.А., 19796, с.52-53].
В Корбальском могильнике и у с.Воскресенского
-айдено три ажурных треугольных подвески со
лтком, изготовленным из гладких спаянных про-
ьггок (рис.35, 8; рис.36, 16). Это поздняя разно-
видность “мерянских” каркасных украшений, дати-
гуемая Х1-ХШ вв. Основная масса находок проис-
эдит из курганных погребений Костромского По-
- пжья, гае было налажено их местное производство.
Единичные находки зафиксированы также в При-
ладожье и Финляндии [Голубева Л.А., 1982, с.118-
119; Рябинин Е.А., 1986а, с.79].
Приладожское происхождение имеет бронзовый
литой ключик с петлей для привешивания (Кор-
бальский могильник; рис.35, 6). В курганах Юго-
Восточного Приладожья аналогичные декоративные
предметы встречены преимущественно в женских
нотребениях с южной ориентировкой и “чудским”
инвентарем второй половины XI-начала XII в.
[Кочкуркина С.И., 1973, с.31-32].
Двумя экземплярами в воскресенской коллекции
представлены литые бронзовые изделия в виде
пластинчатого диска с концентрической рельефной
орнаментацией и трубчатой полой перемычкой в
вентральной части (рис.36, 18). Их аналогии из-
вестны в курганах Юго-Восточного Приладожья и
Костромского Поволжья. Л.А.Голубева относит эту'
форму украшений к пепедержателям, бытовавшим
в фннно-угорской среде на протяжении XII в.
[Голубева Л.А., 1973, с.34, 37, 38, рис.4, 6;
Рябинин Е.А., 1986, с.79, 137, табл-VI, /0].
Большой популярностью в местной среде поль-
зовались бутылковидные (Аксеновская, Воскресен-
ское), колоколовидные (Корбала, Воскресенское) и
конусовидные (Усть-Пуя, Воскресенское) подвески
(рис.35, 3-5, 2/; рис.36, 13-15', рис.37, 4, 10). Две
первые формы бытовали у финно-угров преимуще-
ственно в X-XI вв.. конические подвески с шумя-
щими привесками входят в обращение в XII-XIII
вв. Ареал этих украшений обширен, хотя и не
охватывает территории к западу от р.Волхов.
Среди вешен из с.Воскресенского значительную
серию составляют трубчатые пронизки с шаровид-
ными расширениями на концах и ф-образные
пронизки с шумящими привесками (рис.36, И,
12, 19). Первая разновидность украшений в X-
XII вв. была широко известна в финно-угорских
землях or Приладожья до области расселения
пермских племен, вторая — наиболее типична для
средневековой корелы и перми вычегодской XII-
XIV вв.; при этом распространение ф-образных
пронизок у пермских племен объясняется прибал-
тийско-финским культурным импульсом [Савелье-
ва Э.А., 1985, с. 14].
Интересно проникновение в бассейн р.Вати
изделий, связанных с Юго-Восточной Прибалтикой
и Фенноскандией. В воскресенской коллекции
представлена крупная топоровидная подвеска с
рельефным изображением креста, изготовленная из
тонкого серебряного листа (рис.36, 21). Такие
131
украшения, датируемые ХП-ХШ вв., известны на
территории Эстонии и в вещевых кладах саамов
Швеции, Норвегии и Финляндии. На Русь топоро-
видные подвески почти не проникали (единственное
исключение, кроме воскресенской находки, состав-
ляет экземпляр из курганного погребения в Водской
земле на пограничье с Эстонией). По мнению ряда
исследователей, центр их производства находился в
Восточной Прибалтике, откуда они вывозились на
север Фенноскандии, где было налажено и местное
изготовление более примитивных подражаний таким
изделиям [Tallgren А.М., 1931, р.113; Kivikoski Е„
1970, S.88-94], Прибалтийское или фенно-сканди-
навское происхождение имеет, очевидно, и круглая
серебряная бляха из Воскресенскою (рис.36, 20)1.
На связи с Ладожско-Онежским межозерьем указы-
вает наличие в воскресенской коллекции цилинд-
рического игольника с петлями для подвешивания,
снабженного пгумящими лапчатыми привесками и
крепившегося к литым бронзовым звеньям с ими-
тацией “косоплетки” (рис.36, 24). Аналогичные
игольники с элементами оформления в “чудских”
традициях известны в курганных захоронениях на
р.Ояти и р.Суде.
Характерным элементом культуры Важского бас-
сейна, несомненно, являлись умбоновндные бляшки
со спиралевитым узором, украшенные шумящей
бахромой из лапчатых привесок или бубенчиков и
имеющие петлю с оборотной стороны диска (Ак-
сеновская, Корбала, Воскресенское; см. рис.35, 13;
рис.36, 9, 10; рис.37, 2, 3). Судя по их положению
в погребениях, они служили для украшения женской
кожаной обуви. Аналогичные изделия известны в
курганах Приладожья и Верхнего Поволжья, в
древнемарийских и муромских могильниках X-
XI вв., в памятниках вымской культуры Вычегод-
ского края. Заслуживает особого внимания то
обстоятельство, что лишь в Ветлужско-Вятских
могильниках, где сконцентрирована значительная
часть находок рассматриваемого типа, последние
являлись исключительно декоративным элементом
обуви. Эго позволило Г.А.Архипову отнести умбо-
новидные бляшки к типично древнемарийским
обувным украшениям. В других же районах, кроме
Заволочья, огги являлись в основном височными,
поясными или нагрудными украшениями [Архи-
1 А.А.Спицын, анализируя рассматриваемую коллекцию, прямо
края” (19г5, с.240].
нов Г.А., 1973, с.41; Назаренко В.А., Овсянни-
ков О.В.. Рябинин Е.А., 1984, с.204-205].
Значительно меньшее распространение в местной
среде получизш нагрудные украшения древнерусских
типов. Кроме вышеуказанных находок коньков-аму-
летов типа XIV, к ним относятся грушевидные
крестопрорезные бубенчики (Аксеновская, Корбата»
и несколько более поздние по времени шаровидные
бубенчики с линейной прорезью (Корбала, Усп-
Пуя). В женском погребении 10 у д.Корба’и»;
обнаружены бронзовый трехлопастноконечный
крест и фрагмент решетчатой подвески. Еще одам
решетчатая подвеска входила в инвентарь женсколм
захоронения 4, исследованного в устье р.Пув!
Решетчагые подвески наиболее характерны хпи
населения Новгородской земли XII-XIV вв., а им
появление на более восточных территориях обычая
объясняется новгородской колонизацией этих рам
онов. Несомненно, однако, что значительная чаля!
таких украшений распространялась в землях финиЛ
угорского Севера нулем торговли или же из1ок»|
згялась на месте по привозным образцам. В ркя
сматриваемый период решетчатые подвески появлЛ
югея в памятниках перми вычегодской. пронииЛ
вместе с друтими новгородскими формами изделия
и на юго-восток от Подвиггья, в земли лугсквЯ
ггермцы.
Значительную группу металлических украшении
образуют подковообразные фибулы гг колыгемЛ
застежки. Подковообразные фибулы с крупаиИ
овальным треугольным сечением дуги, заканчивали
шиеся спиральными и многогранными головкамИ
зафиксированы только в ранних погребениях КлЛ
бальского могильника конца XI — первой половааИ
XII в. (рис.35, /6). Подобные изделия по своаМ
происхождению связаны с северо-западными обтагЛ
тями Руси и Юго-Восточной Прибалтикой и аВ
могуг быть сопоставлены с сюлыамами волго-оксадИ
гглемеп. Вместе с тем, в ХП-ХШ вв. фиксиру«|^В
распространение фибул с сомкнутыми коишич^Н
которые представляют собой отливки с нодковаг^И
разных застежек, выполненные в имитапион^И
технике — литье но оттиску (Корбала, Усгъ-П!^И
Воскресенское; см. рис.35, 12, 14, 15, 17; рисЗ^Н
22, 23. 26). Несомненно местное производство тп^Н
изделий гго привозным образцам. Не исключг^И
впрочем, что и подковообразные застежки
писал: "Большие серебряные бляхи идут и» Прибачтивл1|^^И
/32
.лиральными и многогранными головками также
’ыли изготовлены мастерами Заволочья — косвен-
ным свидетельством этого является грубость испол-
нения большинства обнаруженных изделий1. Что
касается фибул со слитыми головками, то их ареал
?хватывает в основном западную часть Подвинья
включая два остальных микрорегиона), а за его
пределами они известны в Костромском и Ярослав-
:ком Поволжье, в Марийском Поветлужье, в бас-
сейне р.Шексны и в восточной части Северодвин-
ского бассейна. Показательно при этом, что подоб-
ного рода застежки, на дуге которых имеется
зчитагцгя “косоплетки”, найдены как в среднем
ечепин р.Ваги (Корбала, Усть-Пуя), так и в
Марийском Поветлужье, и в костромском Поволжье.
Особое место среди важских находок занимает
астежка из Воскресенского, украшенная [равиро-
•анным орнаментом, близко напоминающим декор
тревнекарельских фибул (рис.36, 26), Полагаем, что
изделие следует рассматривать в едином контексте
с наличием в той же коллекции прибалтийско-([хлг-
юскандинавских украшений, отмеченных выше.
Украшения рук у местного населения пе получили
.сметного распространения. Более того, единичные
находки браслетов зафиксированы лишь в наиболее
танних комплексах, датируемых XI в. (Аксепов-
;кая — 2 экз.) и концом XI — первой половиной
XII в. (Корбала — 1 экз.). В Аксеновской коллск-
;ии вещей, по-видимому, относящейся к одному
кенскому погребению, представлены дротовын зве-
пиноголовый браслет и литой широкопластанчатый
'раслет с прямосрезанными концами, украшенный
еометрической плетенкой (рис.37, 5, 9). Первый
тип изделий имеет многочисленные аналогии в
курганных моыип.ннках Волго-Клязьминского меж-
туречья и Верхнего Поволжья; отдельные экземпля-
ры зафиксированы также в памятниках Юго-Вос-
точного Приладожья, бассейна р.Суды и Косгром-
ткого Поволжья [Левашева В.П., 1967, с.212, 215,
216, 248, рис.28, 4]. Широкопластинчатые браслета
: указанной плетенкой типичны для северо-западных
тайоиов Новгородской земли и Эстонии.
Браслет из Корбальского могильника — витой
авязанный — принадлежит к древнерусским танам
изделий, особенно характерных для Юго-Восточного
Приладожья и Суздальского Ополья. В.ПЛевашева
относит их бытование к X-XI вв., отмечая присут-
ствие единичных экземпляров в памятниках XII в.
[19676, с.218-219].
Перстни представлены 3 экз. (Корбала, Усть-Пуя).
К ранним типам принадлежит пластинчатый “уса-
тый" перстень с ребром на щитке из Корбалы,
орнаментированный “волчьим зубом”. На террито-
рии Руси выделяются два основных района их
концентрации — Волго-Клязьминское междуречье
и запад Новгородской земли, а за ее пределами
“усатые” перстни получили распространение в
памятниках Юго-Восточной Прибалтики и в мо-
1ильниках древней мордвы [Недошивина Н.Г.. 1967,
с.257-259, 267]. К ранней серии принадлежит и
завязанный проволочный перстень со спиралевитым
щитком, происходящий из того же могильника. В
женских захоронениях ХП-ХШ вв., исследованных
в устье р.Пуи, обнаружены щюволочные сомкнутые
и ложновитые персти древнерусских типов.
В мужских погребениях Корбальского могильни-
ка зафиксированы пояса, изготовленные из кожи и
снабженными битовыми лировидными пряжками
и плоскими разделительными кольцами. Хорошо
сохранившийся пояс из могилы 5 с наружной
стороны бьиг покрыт топкими бронзовыми пластин-
ками с рельефным орнаментом. Элемента поясных
наборов (кольца, пряжки, разделители) представлены
и в воскресенской коллекции. Особый интерес среди
последних вызывает пластинчатый круглый разде-
литель с трубчатой перемычкой в центре диска.
Типолоптчески он сближается с раздезштелями
пеней, найденными в той же местности; полностью
аналогичный экземпляр встречен в финно-угорском
курганном погребении ХП-ХШ вв. Костромского
Поволжья [Рябинин Е.А., 1986а, с.71, 133,
табл.III, 35].
Бытовой инвентарь и предметы вооружения
известны по материалам погребальных памятников.
Железные изделия включают универсальные по
назначению топоры, наконечники стрел и супин,
овальные кусала и ножи. Все эти предметы имеют
ближайшие аналогии в древнерусских материалах.
1 Спектроаналитический анализ различных типов изделий из Важского бассейна показал, что характер сплавов лишь в слабой
-епени отражает технологические различия в ичготоитеиии импортных и явно местных древностей. Все же следует отметить, что
хе зрубые отливки умбоновидных бляшек, равно как и фибул со слитыми головками, входят в единую группу вещей из оловяиистой
:роизы [Галибин В.А., Овсянников О.В., Рябинин Е.А., 1986, с.41-бб|.
133
Интересная картина славяно-чудского культурно-
го взаимодействия устанавливается по находкам
керамики в Корбальском могильнике. Здесь опа
встречена в восьми из 17 могил как с женскими,
так и с мужскими погребениями, причем в трех
случаях зафиксированы остатки не одного, а двух-
трех сосудов (рис.35, 23-28).
Основная часть корбальской керамики изготов-
лена без применения гончарного круга; керамичес-
кое тесто содержит примесь мелкой дресвы. Пре-
обладают плоскодонные лепные приземистые горш-
ки с соотношением высоты и диаметра приблизи-
тельно 2:3. Диаметр венчика или равен, или
несколько меньше наибольшего расширения тулова,
приходящегося на 1/4 — 1/5 высоты сосуда или же
па его первую треть. Плечики горшков высокие,
округлые, слабовыпуклые. Из четырех восстановлен-
ных форм этой серии три имеют слабо профили-
рованные стенки и лишь у одного образна наблю-
дается заметный переход от отогнутого наружу
венчика к шейке сосуда. Орнаментация горшков —
гребенчатый чекан или сочетание гребенчатого и
кольцевидного узоров, у одного сосуда по срезу
венчика имеется насечка. Ближайшие аналогии как
в форме горшков, так и в орнаментальных мотивах
корбальские находки имеют в слоях древнего
Белоозера и в славяно-финских могильниках Воло-
годской области [Голубева Л.А., 1973, с.54-56,
146-150, рис.8, 53, 55-57; АИА, р-1, д.3982а, л.2,
18, рис.5, б<*?].
Кроме горшковидной керамики, одним экземпля-
ром представлен сосуд баночной формы с невыде-
ленными плечиками и шейкой. Такая архаическая
форма финской посуды известна по материалам
раскопок Белоозера, где она в основном представ-
лена в нижних культурных напластованиях X —
начала XI в. [Голубева Л.А., 1973, с. 146-147].
Наряду с лепной керамикой всдючены и горшки,
изготовленные па гончарном круге. Количественно
они уступают местной продукции ручной выделки,
но находки их весьма показательны. Гончарные
горшки с линейной орнаментацией, типологически
близкие древнерусским керамическим формам, яв-
ляются яркими показателями усиливающегося сла-
вянского влияния на “чудскую” культуру Средней
Ваги.
2. Междуречье верхней Ваги и средней
Сухоны
Известные к настоящему времени грунтовые
кладбища локализованы на довольно офаниченнси
участке к северу от Тотьмы, в бассейнах мелит
рек — Единый, притока Сухоны (Старовскт
Пустошь), Вожбала, притока Царевы, впадающей
Сухону (Кудринская) и Сондуги, правого притаи
Ваги в ее верховьях (Марьинская, Семеновская!
два могильника выявлены на Сухоне в окрестности
г.Тотьмы (Старототемскин, Круглспкий)1. Памяти»
кп расположены па прибрежных высоких холми
или же занимают склоны моренных гряд
некотором удалении от речных водоемов.
Начато их изучения было положено в 192—
1929 и. Н.А.Чсрпиныпым. полностью раскопавший)
небольшой по гигопгади (36 кв. м) могильник ш
д.Старовская Пустошь с 13 погребениями и частич-
но — могильники в д.Марьинской (8 погребений))
и д.Кудринской (последний оказался полностыг
разрушенным) [АЛОИА, ф.2. 1924 г., д. 168; 1929 г.,,
д. 142: Черннньш Н.А., 1950, с. 146-148; 196tfc
с. 196-201]. В 1978-1979 гг. Н.В.Гуслистов предо»
жил исследование Марьинского фунтового кладбян
ша. вскрыв еше 33 захоронения [1979, с.66; 19Ш
с.7]. а в 1979 г. провел раскопки расположенная
в 1 км от д.Марьинской Семеновского могилышка,
выявив па новом памятнике 11 погребений [198Ц
с.7].
Моголы не имеют впепших признаков и контуре
их или вообще не прослеживаются, или устанавли-
ваются лишь в нижней части. Судя по результатаи
раскопок Пустопншского могильника, ямы имедт
чашеобразную (в одном случае — “пеобычайая
широкую”) форму; в их стенках наблюдались следи
заостренных уплощенных кольев, с помощью кото-
рых производилась выборка фунта из могол [4ej»
пицын Н.А., 1966, с.197-198]. Последние зиачите.»-
но различаются по Шубине. Так, в Марьипскяш
некрополе зафиксированы ямы глубиной от 15
95 см, в Семеновском — от 35 до 93 см.
При раскопках Н.А.Черницына неоднократно
отмечалась интересная особенность погребальная»
обряда — наличие в заполнении могил нал захо-
ронениями забутовки из валунов или сложенных и
1 К перечню пунктов с находками "чудских’' древностей следует добавить д.Чнжово, расположенную к запалу от истоыв
Ваги, где была обнаружена шумящая финно-угорская подвеска Х1-ХШ вв. [Черницын Н.А., 1950, с.147 (148)].
несколько ярусов каменных вымосток. Дно ям
покрывалось мхом, хвоей или кусками бересты.
В регионе выделяются два участка, характери-
ующиеся различными обрядами по1ребепия. Непо-
средственно на средней Сухоне (Старототемский и
Круглецкий могильники) выявлены погребения но
тбряду сожжения, причем в Кругленком могильнике
Н.А.Черницьгньгм отмечено помещение остатков
кремации в берестяных урнах [1950, с. 147]. К северу
зт Тотьмы все погребения представлены трупопо-
ложениями. Господствующая ориентировка — за-
падная, иногда с отклонениями к северу или югу;
зместе с тем, в Пустошинском могильнике один из
костяков был обращен головой па юго-восток. Для
Марьинского и, частично, Семеновского кладбищ
тарактерно наличие колод или домовин, в Пусто-
пгинском могильнике отмечено покрытое умерших
сектами бересты.
Судя по вещевому материалу, все исследованные
памятники средней Сухоны относятся к XII—XIV вв.
Встреченный инвентарь позволяет довольно полно
реконструировать женский погребальный костюм,
представленный устойчивым набором многих форм
.•крашений.
В захоронениях отмечено использование голов-
ньгх уборов, изготовленных из бересты. Типичным
j-тементом являлись височные украшения, иасчиты-
ааюгпие несколько разновидностей. В первую оче-
редь, это луновидные серый, аналогичные находке
аз Усзъ-Пуйского могильника (рис.38, 1-3). Они
зафиксированы в болыггинстве исследованных па-
мятников микрорегиона. Серьги данного типа по-
лито, как правило, попарно, нередко в сочетании
. височными украшениями других форм. К послед-
ним принадлежат перстнеобразные и средних раз-
меров проволочные кольца с заходящими концами
а браслетообразные кольца диаметром 6,0-6,5 см с
завитком па одном копне (рис.38, 4-7). Гладкие
эраслетообразные кольца с загнутым в зрубочку
конном наиболее типичны для населения западных
районов Новгородской зеишг, где фиксируется их
преимущественное использование в XI—XII вв.
Однако более вероязтю, что это сходство имеет
формальный характер и рассматриваемые находки
представляют собой увеличенные образцы загнуто-
конечных колеп малого размера, известных иа
различных территориях славянского и славяно-фип-
.'кого расселения, а в XII-XII1 вв. явзгявпшхея
характерным элементом культуры Костромского
Поволжья [Рябинин Е.А., 1986а, с.54, 55, 112, 130,
табл.1, /]. Местное происхождение таких украшений
косвенно подтверждается их совстречаемостью с
кольцами таких же размеров и аналогичным офор-
млением коипов, по изготовленных из перекручен-
ной или ложновитой проволоки (рис.38, 8-9).
Древнейшие находки браслстообразных украшений,
выполненных из крученых бронзовьтх проволок с
последующей проковкой сомкнутых концов, зафик-
сированы на финно-угорском “Ухтубужском” горо-
дище IX-X вв. в среднем течении р.Унжи (Костром-
ское Заволжье). Сходные украшения средних раз-
меров, правда, также лишенные завитка на конце,
обнаружены в двух курганных погребениях ХП-
ХШ вв. на р.Покше в Костромском Заволжье;
примечательно, чго в одном случае ложновитое
кольцо всрючено в комплексе с луповидной серьгой
вышеописанного тина [Рябинин Е.А., 1986а, с.59,
106. 107, табл.1, 7<8].
В состав украшений входили вигые шейные
гриппы с загнутыми в трубочку концами (рис.38, 16).
Нагрудные ожерелья представлены стеклянными
бусами, нередко перемежающимися распавшимися
подвесками из свинпово-оловянистых сплавов. Судя
по сохранившимся остаткам, последние чаще всего
явтгялись неорнамепгированными монетовидными из-
делиями. В Пустошинском могильпике обнаружено
оригинальное ожерелье, состоящее из нанизанных
на шпур стеклянных бусигг, между которыми
располагались бронзовые проволочные спиральки
(рис.38. 10-12).
В погребениях средней Сухоны неоднократно
встречашгсь грушевидные бубенчики со гцелевидной
прорезью и круглые решетчатые подвески. В
Марьинском могильнике отмечены находки бронзо-
вых цилиндрических бус-нронизок с рельефным
узором, характерных для населения XII-XIV вв.
Саво-Карелии и Водской земли, но известньгх также
в древностях перми вычегодской [Савельева Э.А.,
1971, с.218, табл.39, 12-15, 17, 18] и лузской пермцы
[Савельева Э.А., 1972, табл.17, 13-15].
Среди фигшо-угорских украшений наиболее
многочисленны полые зооморфные амулеты, пред-
ставленные на всех исследованных памятниках. Огш
включают подвески в виде “барапгков" топа XIX.
коньки “новгородского” тигга XX и местные отливки
коньковых образцов указанных типов (рис.38, 17-
20). Известны также находки ф-образных проиизок
(Семеновская) и конических подвесок (Марьинская,
Старовская Пустоип»), В некоторых женских погре-
бениях обнаружены подковообразные и круглопро-
135
Рис.38.
Кудринская;
Иинешарь могильников междуречья Ваги и Сухоны: 7.
19 — Марьинская.
2. 4-10. 12-15, 17. 18 — Старовская Пустошь; 3, 11, 16. 21
полочные кольцевые застежки (рис.38, J3, 14).
Интересно наличие в могиле 1 Пустошинского
кладбища массивной фибулы со слипами концами,
близко напоминающей местные отливки Важского
бассейна; по мнению Н.А.Черницына, вероятно ее
использование для скалывания какой-то накидки
[1966, с.197. рис.1, б].
Браслеты в памятниках Средней Сухоны на
вестны. Часто встречаются перстни — щитковые
пластинчатые с расширенной средней частью
заходящими концами. Бытовой и хозянствешп
инвентарь включает ножи, топоры и овальи
кресала, имеющие ближайшие аналогии в синхро
ных древнерусских материалах.
136
3. Бассейн р.Кокшеньги
О наличии в этом районе финно-угорскою
населения уже давно свидетешствовали находки
Чудских” изделий. Так, в местности Заячьерсчье
были обнаружены две прорезных птицевидных
фигурки [АЛОИА, ф.2, 1925 г., д. 190, л.З об.],
гтносяпшеся, судя по описанию, к серийной форме
амулетов (тип I, 1а), бытовавшей в конце XI—XII вв.
на территории Юго-Восточного Приладожья, Бсло-
ерыт и Костромского Поволжья. К XI—XIII вв.
'ринадлежит коллекция изделий из цветных метал-
;ов, собранная па правом берегу Кокшеныи близ
..Шухлиха [АЛОИА, ф.1, 1871 г., д.12]. В ее сослав
гходили зооморфные подвески-“барашки” XIX типа,
,олая трубчатая пронизка с овальными вздутиями
застежка со слитыми вместе головками (рис.39,
'-11). Наряду с “чудскими” формами украшений, в
«ладе представлены находки, имеющие аналогии на
'олее западных территориях и в древнерусских
властях (рис.39, 1-7). Это серебряная серповидная
-ривна с чеканным орнаментом; подобные изделия
концентрированы в курганах Юго-Восточного При-
адожья, известны также в Белозерском крае и в
амятниках мордвы. Еше одна гривна, витая из
-южного жгута с оборванными концами, припад-
чжит к типу, широко распространенному в Север-
-ой Руси в конце XI — начале XIII в. Четырьмя
.кземплярами предезавлены подковообразные спи-
- атеконечные фибулы с выступающим вдоль душ
убчиком; основной ареал таких застежек охваты-
:ает северо-заладтпяе земли Древнерусского государ-
.гва. Северо-западное (новгородское или прибалтин-
.кое) происхождение имеет также выпуклая моне-
эвидная подвеска с углубленным орнаментом. В
селом набор вещей из Шухлихи характеризуется
: эчетанием финно-угорских древностей и вещей
веро-западных (новгородских) типов [подробнее
.и.: Рябинин Е.А., 19816, с.66-68].
К Х1-ХШ вв. относятся коньковые амулеты с
сепочками и привесками, а также серебряные
гольца, собранные на берегу Кокшеньги у Николь-
.кого городища [Едемский М.Б., 1905, с.5]. В
крестностях д.Нижие-Паунинской обнаружена шу-
мящая финно-угорская подвеска [Черницьш Н.А.,
950, с.147]. На городище у с.Спасское найдена
«зньковая подвеска, принадлежащая, по определе-
нию В.Н.Глазова, “к типу курганных вещей XIII.
иже скорее XIV в., столь обычных в петербургских
курганах этого времени” (тип XX) [АЛОИА, ф.1,
1906 г., д.65, л.13-15]. Две обьемные фшурки
коньков “новгородского” типа XX обнаружены
вместе с бронзовой витой тривной в обрыве берега
Кокшеныи у д.Новгородской в 1894 г.; встреченная
здесь гривна полностью аналогична изделиям из
могильников Средней Сухоны [Едемский М.Б., 1905,
с.8-9, рис.2]. Еще М.Б.Едсмский предполагал связь
этих находок с разрушенным погребением [там же,
с.8-9]. Позднее А.А.Спицын также отмечал: “Почти
несомненно, что веши идут из могильника” [1926,
с. 11].
Предположение о наличии близ д.Новгородской
древнего кладбища подтвердилось рекогносцировоч-
ным исследованием Н.А.Черпинына в 1925 г.
[АЛОИА, ф.2, 1925 г., д.190, л.11-12]. В одной из
траншей, заложенных на краю берегового обрыва,
зафиксированы следы перекопа и остатки разрушен-
ного трупоположения, с которым и были связаны
находки 1894 г. Наряду с ингумациями в могильнике
были представлены и потребепия по обряду сожже-
пия, на что указывает открытие в оползне берега
скопления кальцинированных костей, смешанных с
золой и мелкими угольками.
С кремацией умерших связана и выявленная в
прибрежной полосе большая котлообразная яма
диаметром около 2 м и глубиной 1,5 м. Она была
заложена прокаленным песком, насыщенным угля-
ми. зоной и обожженными камнями; в засыпи
встречены также обломки пеорнаментированной
гончарной керамики. Еще ранее крестьянами здесь
было найдено оплавленное бронзовое изделие, судя
по форме: — шумящая коньковая подвеска. Н.А.Чер-
ницьш высказал предположение о том, что выяв-
ленная яма использовалась для сожжения умерших.
С этим мнением, по-видимому, следует согласиться.
Аналогии кремационным ямам известны на средне-
вековых мерянских, муромских, марийских и мор-
довских могильниках конца 1 — начала II тыс. п.э.;
сходное по характеру кремационное сооружение в
последнее время было открыто в грунтовом могиль-
нике третьей четверти I тыс. н.э. у д.Поиово в
Костромском Заволжье (бассейн р.Унжи). Находки
у д.Новгородской позволяют отнести фукнпиониро-
вание “чудского” кладбища к XI1-X1V вв.
Еще один погребальный памятник зафиксировал
у д.Кремлевская па левом берегу Кокшеныи (Улья-
новский могильник), При размывании песчаного
бугра, на котором располагался мотильник, неодно-
кратно встречались человеческие кости и различные
137
Рис.39. Находки у л.Шухлиха на р.Кокшеньге.
138
.ши (горшки, топор, наконечник копья, бронзовые
'венчики, серьга в виде вопросительного знака с
лгускнои стеклянной бусиной, шумящая коньковая
- ^двеска).
В 1925 г. Н.А.Черницын рекогносцировочно
•^следовал памятник тремя траншеями обшей пло-
щадью 48 кв.м. В траншее 2 выявлена круглая яма
тиаметром 40 см и глубиной 16-18 см, заполненная
ешаным песком, золой, мелкими угольками, обуг-
щ-нными хвойными прутьями и иголками. В яме
>:тречены мелкие кальцинированные кости —
-.татки труцосожжения, совершенного па стороне.
Грели них обнаружены побывавшие в огне железные
редметы (клинок ножа и игла с ушком). В той
• е траншее, на расстоянии нескольких метров от
ервой могилы, на глубине 1 м открыто разрушенное
«еггское трупоположенис, ориентированное па юго-
шад и, по-видимому, находившееся в колоде. На
лее умершей располагалось ожерелье, от которого
.охранялись стеклянная бусина, остатки распавше-
ея свинцового украшения и металлический к]х.*с-
ик.
В граншее 3 на глубине 85 см от поверхности
бнаружены три костяка, один из которых (с
пределимой ориентировкой) был обращен головой
на юго-восток; у пояса найден бронзовый бубенчик.
В траншее 1, заложенное у самого края обрыва,
также встречено разрушенное трупоположение.
Здесь же выявлена круглая яма диаметром 45 см и
Шубиной около 70 см, на дне которой прослежены
.«татки кострища с установленным поверх него
гончарным горшком с тризновой нишей (в прики-
певшей к внутренним стенкам сосуда массе содер-
жались разрубленные кости свиньи).
По вещевому материалу могильник датируется
XII-XIV вв., причем топография погребений позво-
гяет предполагать одновременное бытование в этот
период обрядов кремации и ингумации умерших.
Имеются также данные о наличии грунтового
кладбища у д.Проневской на правом берегу Кок-
шеныи. Огг вкзпочал погребения по обряду трупо-
положения, полностью уничтоженные при земляных
работах во второй половине XIX в. Из этой части
могильника происходят многочисленные бубенчики
с линейной прорезью, бронзовые цилиндрические и
бочонковидвые бусы с рельефным узором, нанизан-
ные на кожаный шнурок, витые бронзовые кольца
большого и малого размера, зооморфные подвески
(в том числе, судя по описанию, конек “новгород-
ского” типа XX), цепочки и топор. В стороне от
участка, занятого трупоположениями, Н.А.Черницын
зафиксировал разрушенное трупосожжение в виде
массы кальцинированных костей, смешанных с
углями гг золой. Из остатков сожжения происходит
коньковая подвеска “новгородского” типа [АЛОИА.
ф.2, 1925 г., д.190, л.10-11].
Характер вещевых находок свидетельствует о
функционировании могильника в XII-XIV вв.,
причем единый тип зооморфных украшений из
сожжения и трупоположений, появляющийся па
восточноевропейском Севере лишь в конце XII в.,
указывает на вероятное сосуществование обоих
обрядов.
В 1979 г. Н.В.Гуслистовым были предприняты
раскопки Долговинкого II могильника, расположен-
ного па третьей террасе правого берЛа Кокпгеггьпг.
Вскрыто 17 трупоположений с северо-западной
ориентировкой, погребенных па глубине 25-90 см.
Довольно скудный инвентарь включает ножи, че-
решковые наконечники стрел, пластинчатое кресало.
Встречены также поясной набор с железной под-
ковгюбразной застежкой, амулет из клыка животного
и бронзовый крестик. Особый интерес вызывает
находка в одном ггз захоронений бронзовой фибулы
с сомкнутыми, слитыми вместе концами. По заклю-
чению автора раскопок, этот могильник поздний и
датируется XIV — началом XV в. [Гуслистов Н.В..
1980, с.7].
Для изучения проблемы чуди заволочской несо-
мненный интерес представляет грунтовый могильник
Воезеро I, исследованный гга р.Моще в междуречье
Онеги гг Ваги [Макаров Н.А., 19856, с.20]. В нем
раскопано 30 трупоположений ХП-ХШ вв. с
западной ориентировкой. Погребения совершены в
могильных ямах глубиной 0,4-0,6 м, большинство
из них перекрыто каменными вымостками. Скудный
инвентарь включает ложи, стрелы, кресало прямо-
угольной формы. Из "чудских” украшений представ-
лены бронзовая спиральная пронизка и фигурная
пластинчатая подвеска с треугольным щитком,
аналогичная находке из Корбальского могильника.
В качестве сравнительного материала могут быть
использованы и данные о разрушенном грунтовом
кладбище у д.Ваймуши гга р.Пинеге [АЛОИА, ф. 1.
1909 г., д.80, л.38—40; Tallgren А.М., 1928. S.153,
Fig. 17, 18]. Находки на месте могильника — полая
коньковая подвеска “новгородского” зигга XX,
ажурная птицевидная фигурка типа IV, аналогии
которой известны в Северо-Восточной Руси и
Волжской Булгарии, цепочки, браслеты, бубенчики.
1J9
монетовидные подвески — свидетельствуют о его
функционировании в XII-XIV вв. Погребения со-
вершены по обряду трупоположений. В могиле,
исследованной в 1909 г. А.М.Талырсном, над
костяком отмечено истлевшее дерево, а еще выше
(на 0,35 м выше погребения) зафиксированы остатки
досок, перекрытые перегорелыми камнями, углем и
золой с включениями битой керамики и костей
животных; впрочем, связь верхнего яруса заполнения
с погребальным обрядом остается неясной из-за
позднейших разрушений.
ЧУДЬ ЗАВОЛОЧЬЯ
В ЭПОХУ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
(историко-культурный аспект
исследования)
Вопрос об этнической атрибуции финно-угорских
древностей западной части Подвинья затрагивался
лишь в немногих археологических работах, причем
рассматривался он на основе привлечения отдельных
памятников и без развернутой аргументации. Так,
А.М.Тальгрен, основываясь на характере известных
к началу 1930-х it. вещевых находок в бассейне
Ваги, признавал их возможную связь с переселен-
цами из Приладожья — древними вепсами и
карелами, около 1000 г. уже прочно обосновавши-
мися в Подвннье в качеезве торговцев, солеваров,
морских рыболовов и, видимо, примитивных земле-
дельцев [Tallgren А.М., 1931, р.115-117]. Прнсуг-
ствие приладожских форм изделий в вещевых
коллекциях у с.Воскресенского и д.Аксеновской
послужило для Л.А.Голубевой достаточным основа-
нием для заключения о том, что материалы средней
Ваги “до настоящего времени являются основным
археологическим доказательством восточных рубе-
жей вепсской культуры” [1973, с. 15]. К веси
исследовательница относит и грунтовые могильники
средней Сухоны, исходя из господства в них обряда
трупоположения (в противоположность биритуаль-
ности погребений у вымско-вычегодских племен) и
наличия меридиональной (преимущественно южной»
ориентировки умерших. Признается, однако, чи»
положение сухонских памятников на пограничье с
пермским ареалом определило “смешение различны*,
погребальных обрядов и разных этнических траль
пин в области материальной культуры”. Включение
западного Подвинья в этическую территорию веди
подтверждается данными языкознания и этнографии
[там же. с.19-20]1.
О весьма далеких от единства мнениях лингвисте*
и этнографов по этому вопросу сказано выше. Чэ*
касается приведенных Л.А.Гсигубевой археологичес-
ких доказа1ел1>ств, то они явно не достаточны ш
столь определенной этнической атрибуции пам«,-
пиков [Рябинин Е.А., 19816, с.70-71].
Положение о весскон принадлежности могиль-
ников средней Сухоны разделяет и Н.В.Тухтина. Г»*
ее мнению, об этом свидетельствует “нх отличие
от погребальных памятников коми и близость а
вепсским синхронным могильникам. Эта близости»
проявляется как в характере украшений, так и *
отдельных деталях погребального обряда" [19~а(.
с.20-21]. В своих построениях автор исходит к»
признания лишь двух этнокультурных реалий —
весскон и пермской, с которыми можно связывать
население Сухоны в зависимости от степени и
сходства; при этом не учитывается возможное ж
этнической самобытности местных фипноязычны*
коллективов.
В публикациях новых памятников, как правила,
констатируется нх принадлежность к чуди заво.зл-
ской без расшифровки содержания этого этнонима.
Н.В.Гуслистов. отнесший Марьинский могильник к
летописной "чуди”, отметил его наибольшую rojr-
кегь с культурой лузской пермцы [1979, с.б*
Последнее заключение породило в литературе мне-
ние о пермском щюисхождении обитателей верхиетю
Поважья и средней Сухоны. Так, Л.Н.Жеребцдв
усматривает в Марьинском могильнике свидетел»-
стао сохранения в верховьях Ваги очагов пермяв-
ского населения, к концу XIV в. в основном уже
сдвинутого из этого региона новыми колонизашгов-
ными потоками или смешавшегося с соседями [1952.
с.34].
Действительно, памятники междуречья Сухоны
Ваги имеют определенное, хотя и далеко не полное
1 В очерке о чуди заволочской, опубликованном в 1987 г., Л.А.Голубева отмечает явное родство с культурой веси памятникяв
Поважья (средняя Вага). Вместе с тем, признается неоднородность территориальных финно-угорских подразделений Заволочь»
Показательно, что могильники междуречья Ваги и Сухоны и бассейна Кокгпеньги расцениваются в качестве вероятных памятник*
“одной из южных групп чуян заволочской’* (1987, с.бб].
140
:ходство с древностями бассейна рЛузы, известными
.io раскопкам грунтового Лоемского могильника
XII—XIV вв. Однако материалы лоемских по!ребений
настолько отличны от пермских, что исследовавшая
их Э.А.Савельева пришла к выводу: “...B сложении
тузской пермцы приняли участие определенные
руппы волжских или прибалтийских финнов, со-
хранивших в XII-XIV вв. свои традиции в изготов-
лении посуды, бронзовых украшений и в обряде
погребения” [1972, с.23]. По высказанному сю
тозднее заключению, Лоемский могильник, “веро-
ятно, связан с проникновением в бассейн Лузы
рибалгийско-финской этической группы населе-
ния северо-западного происхождения” [1985, с.15].
Независимо от окончательной оценки слагаемых
• гмггонентов этого населения, ясно, что оно не было
годственпо древнепермским племенам, а лишь
г-ипло в качестве субсзрата в состав лузской пермцы,
поминаемой с XV в., а с XVII в. известной уже
.од названием зырян [Савельева Э.А., 1972, с.23-24].
Таким образом, проблема этнокультурной атри-
'уции древностей западной части Подвинья сохра-
няет свою дискуссионность и в археологической
итературе. Рассмотренные в предыдущем разделе
егиональные группы памятников вполне сопоста-
-имы между собой хронологически. Несколько более
ашгий пласт материала выявлен пока лишь на
редпей Ваге, но и здесь лучше всего представлены
=рхеологические источники ХП-ХШ и XII—XIV вв.
5ее это определяет возможность сравнительного
доставления источников по намечающимся тер-
гиториальным группам и их последующей истори-
* a-культурной оценки.
1. Бассейн средней Ваги. Погребальный обряд
арактеризуется распространением захоронений в
губных конструкциях, впущенных в могильные ямы
прямоугольной формы. На раннем этапе (XI —
-зчало XII в.) фиксируется практиковапие обрядов
-рупосожжепия и трупоположення, в XII-XIII вв.
роисходит полный переход к иигумациям. Ориеп-
-гровка умерших южная и юго-восточная, не ранее
- ?цца XII в. появляются захоронения, обращенные
левой на запад.
Срубные конструкпии, столь типичные для Важ-
ного бассейна, обнаруживают известное сходство
. деревянными сооружениями в могильниках при-
' алтайско-финского населения Северо-Западного и
: ^сточного Приладожья. Одновенечньге срубы за-
фиксированы и в могильниках перми вычегодской,
т; они составляют свыше 7% исследованных
комплексов [Истомина Т.В., 1983, с.7; Савелье-
ва Э.А., 1987, с.22-28]. Их появление на древне-
пермской территории объясняется участием прибал-
тийско-финского компонента в формировании вы-
мской культуры, причем могильники Ваги рассмат-
риваются в качестве важного археологического
звена, документирующего проникновение данной
традиции в восточную часть Севернодвинского
бассейна [Савельева Э.А.. 1971, с.168-169; 1985.
с. 14].
Прибалтийско-финское происхождение срубных
конструкций более чем вероятно. Вместе с тем
нельзя не отметить своеобразие важскнх деревянных
камер, сохранившихся на высоту до пяти венцов и
перекрытых дерево-земзгяной кровлей. Очевидно, у
некоторых групп “чудского” населения Заволочья в
наиболее законченном виде была реализована общая
для ряда фнпгго-угорских (и в первую очередь —
прибалтийско-финских) племен идея воспроизведе-
ния во внугрнмогилыгых “домиках мертвых” реаль-
ных жилых пострюк.
Примечательна южная и юго-восточная ориенти-
ровка умерших, практиковавшаяся на средней Ваге
до ее постепенной замены западной направленнос-
тью погребенных. Положения на юг и юго-восток
свидетсльс гвуют о сходстве ритуальных традиций
региона с прибалтийско-финскими группировками
Ладожско-Онежского межозерья.
Совокупность вещевого материала XI-XIV вв.
характеризует, прежде всего, положение Поважья в
системе широтных этнокультурных контактов, осу-
ществлявшихся в полосе от Межозерья до зоны
древнепермского расселения. Егце в конце XIX в.
А.А.Спицын, отмечая “сравнительное обилие пред-
метов пермской Чуди в нриладожских курганах”,
высказал предположение о наличии ‘промежуточ-
ного исторического звепа” между Пермью и Ладож-
ским озером [1895, с. 154]. Очевидно, именно
близостью к нему и объясняется концентрация в
регионе находок пермско-ладожских типов [Ryabi-
nin Ye.А., 1986, р.213-222].
Показательна локализация здесь целого ряда
металлических изделий, пользовавшихся особой
популярностью у прибалтийско-финских племен
Приладожья и Белозерья, но отсутствующих или
представленных лишь единичными экземплярами в
памятниках вымской и родановской культур. Сход-
ство с лепной посудой более западных “чудских"
областей фиксируется и в керамическом материале,
явно имеющем местное происхождение. Прибалтай-
141
ско-финский компонент дополняется находками, не
характерными для Межозерья, но известными в
Юго-Восточной Прибалтике, Фенпоскандинавии и
Северо-Западном Приладожье. Несомненно, прав
был А.А.Спицын, который, основываясь на коллек-
ции из с.Воскресенского, писал: средневековое
население Ваги в культурном отношении было
связано “не столько с Камою, сколько с Западом”
[1915, с.204].
В зону этнокультурною взаимодействия “чуди”
Важского бассейна входили и некоторые волжско-
финские груп«и|х>вки, обитавшие в основном к
северу Волги — в Я]х>славском и Костромском
Поволжье, Ветлужско-Вятском междуречье. Преиму-
щественно из Костромского региона проникали на
Вазу некоторые серийные формы зооморфных
амулетов (типы V, XIX), каркасные треугольные
подвески; только в Костромском Поволжье и в
Поважье найдены стандартные разделители поясов
финпо-уторского происхождения.
Некоторые разновидности “чудских" изделий
зарегистрированы до сих пор в ареале от Приладо-
жья до бассейна Ваги на север и до Ярославско-
Костромского Поволжья и Марийского Повстлужья
иа юге. Это зооморфные подвески типа XII,
фитурньге пластинчатые украшения с треугольным
шитком, дисковидные разделители цепей с полой
перемычкой.
Бытоваззие многих “чудских” форм изделий за
пределами рассматриваемой территории отнюдь не
исключает их органичного включения в состав
местного этнографического убора. К элементам же,
имевшим преимущественно локальный характер,
следует отнести использование умбоновидпых бля-
шек для украшения женской обуви; распространение
подковообразных пряжек со слитыми головками;
появление в конце ХП-ХШ вв. своеобразного
головного убора из кожи или ткани с металличес-
кими элементами орнаментации; использование в
том же периоде выработанного типа височных
украшений — лузшнчпых колец.
2. Междуречье средней Сухоны н верхней Ваги.
Отмечено наличие трупосожжепий, однако большин-
ство исследованных погребении представлено тру-
поположениями XII-XIV вв., совершенными в ямах
различной глубины и формы; имеются могилы
чашевидных очертаний. Местной особенностью яв-
ляется покрытие ям каменными вымостками или их
забутовка валунами. Наряду с господствующей в это
время западной ориентировкой отмечено споради-
ческое проявление юго-восточной направленности
умерших. Многие погребения совершены в колодах,
наблюдаются случаи покрытия костяков берестой.,
прослежены также подстилки из бересты, мха
хвои.
Покрытие костяков берестой, налззчие подстиле»,
на дне могил зафиксировано в памятниках прибал-
тийско-финских и пермских племен и, вследствж.
этого, не может служить четким этнокультурный
индикатором. Каменные вымостки над могилачж,
отсутствующие в памятниках пермских племе®,
обнаруживают параллели с конструкциями дрензк-
карельскнх кладбищ Северо-Западного Приладожми
[Кочкуркина С.И., 1982, с.40 след.], а также »,
территориально близком к Севернодвипскому бас-
сейну могильнику Воезеро I на р.Мопзе. Иснольх-
вапие камней для покрытия поверхности кургаит»
отмечено также па р.Шексне, в Волго-Клязьминск «
междуречье. Ярославском и Костромском Покая-
жье — в памятниках с ярко выраженным мерянские
(иногда меряно-вссским) культурным компонент в
(Рябинин Е.А., 1986а, с.30]. Как и в Поважье. ап
средней Сухоне прослеживается пережиточное про-
явление юго-восточной направленности умерших
В материальной культуре ощущается сильна:
древнерусское влияние. С прибалтийско-финскими
традициями (со всеми возможными оговорками)))
можно сопоставить лишь появление здесь бронзовые
бус-прони.зок с рельефным орнаментом. Наибс-ткв
отчетливо прослеживается культурная близость pt>
гиопа с Костромским Поволжьем зз марийские
Ветлужско-Вятским междуречьем. При этом датам,
не все сходные элементы мозут объясззяться про-
никновением волжско-финских форм изделий нц
север. Такие характерные для средней Сухой,
украшения, как круз лопроволочные височные катыв
большого зз малого диаметра с завитком на одна,
конце, ложиовитые и витые кольца, луннични
серый, модификации ззодвесок-“барапгков” относя»
ся к местному металлическому убору. Сюда ж
следует причислить и наличие в могильниках фибзш
со слитыми головками.
3. Бассейн р.Кокшеньги. В XII-XIV вв. пабтяв
дается одновременное практикование обряда крем»
ции зз а стороне и захоронений несожженных трупщ
Кремированные останки с углем и золой погреба»
кого костра ссыпались в небольшие круглые яка»,
имевшие незначительную глубину. Трупоположени
совершались в довольно глубоких могилах, л
имевших внешних признаков. Неоднократно отмв
142
чались погребения в колодах, наряду с западной
представлена юго-восточная ориентировка умерших.
Длительное переживание обряда кремации па
соседних территориях наблюдается лишь у перми
вычегодской, где на позднем этапе вымской культуры
(XII-XIV вв.) трупосожжения даже доминируют над
обычными положениями [Савельева Э.А., 1971,
с.80-100; 1985, с.13]. Однако местный обряд
существенно отличается от вымско-вычегодского. В
памятниках перми вычегодской кремированные ос-
танки помещались в могилы, по форме и размерам
в целом аналогичные ямам, содержащим трупопо-
ложения. Небольшие круглые ямкн с сожжениями
па р.Кокшеньге, очевидно, отражают древнюю
ритуальную традицию, свойственную некоторым
прибалтийско-финским и волжско-финским племе-
нам второй воловины I тыс. н.э., обитавшим к
северу от Волги.
В материальной культуре региона наиболее от-
четливо выражено влияние, шедшее из Новгородской
земли. С северо-западным импульсом связаны такие
популярные у финно-угорского населения изделия,
как коньки “новгородские” типа XX, превратившие-
ся в излюбленную разновидность украшений “чуди”
бассейна Кокшеггьпг, появление здесь бронзовых
бус-пронизок с рельефным узором, находки серпо-
видной гривны и выпуклой монетовидной подвески
западнофипского происхождения. К местным этно-
графическим элементам относятся витые височные
кольца и фибулы с сомкнутыми головками.
Финно-угорские традиции в памятниках западно-
го Подвинья значительно ослаблены древнерусским
культурным воздействием. Многие “чудские” наход-
ки содержат информацию о направлениях контактов
местных группировок с финноязычными соседями
и лишь в слабой степени могут быть использованы
для этнических заключений. Тем не менее, в
сложной по составным компонентам культуре грех
территориальных группировок запечатлены следы
исторических реалий, заметно отличаюншхея друг
от друга, ио одновременно обладающих и чертами
сходства. В погребальном обряде к последним
относится, прежде всего, южная или юго-восточная
ориентировка умерших, отмеченная во всех микро-
регионах и сближающая Заволочье с Ладожско-
Онежским межозерьем.
Присутствие в материальной культуре некоторых
Изделий, бытовавших у древних пермян, все же не
дает оснований для вывода о присутствии па
рассматриваемой территории заметного пермского
этнического элемента: все такие древности хорошо
известны гг в более западных памятниках вплоть до
Приладожья. Более показательно полное отсутствие
в Заволочье округлодонной керамики, столь харак-
терной для коми-зырян и коми-пермяков.
Прибалтийско-финский компонент представлен в
памятниках всех трех регионов, но лишь в Важском
бассейне ои был явно преобладающим. Волжско-
финские параллели связывают Подвинье с северны-
ми группировками, обитавшими в Костромском и
Марийском Поволжье, с северо-восточной группой
мери и древними марийцами. При этом некоторые
черты сходства имеют глубокие исторические корпи,
не сводимые к межплеменным контактам XI—XIII вв.
Так, единое функциональное использование умбо-
новидных бляшек у “чуди” средней Вага и предков
мари, ггс зарегистрированное у соседних прибалтий-
ско-финских и пермских народов, вряд ли может
быть объяснено лишь импортом самих изделий из
Среднего Поволжья и их последующим изготовле-
нием по привозным образцам.
Территориальные подразделения западного Под-
винья сближаются тго распространению в матери-
альной культуре XII-XIV вв. таких этнографически
значимых элементов, как пуповидные серьга, витые
и ложповитые височные кольца, фибулы с сомкну-
тыми головками. Примечателен ареал этих изделий,
охватывающий в основном Белозерье, .Ярославско-
Костромское и Марийское Поволжье. В отдельных
случаях их появление за пределами Заволочья
связано с проникновением “чуди” в другие районы;
именно так объясняются, например, находки луно-
видных и витых колен в курганах Костромского
Заволжья. Однако сам факт сложения местных
этнографических признаков населения Подвинья в
условиях зрадиционного прибалтийского-волжско-
фииского взаимодействия сомнений не вызывает.
Дополнительную информацию о культурном сход-
стве обитателей Заволочья содержит некоторые
безличные в этническом отношении разновидности
изделий. Во всех территориальных группах памят-
ников достаточно широко представлены шейггые
гривны. Вместе с тем. в междуречье средней Сухоны
и верхней Ваги и па р.Кокшеньге полностью
отсутствуют браслеты; в Важском бассейне их
находки единичны, причем отмечены они ггигш. в
наиболее рагших комзшексах и имеют привносной
характер. Включение шейных гривен в женский
металлический убор резко отличает средневековое
население Подвинья от вымско-вычегодских племен,
где такие украшения неизвестны [Савельева Э.А.,
1971, с.66 след.]. И наоборот, с областью обитания
перми вычегодской рассматриваемая территория
сближается нераспространенностью браслетов (пос-
ледние в памятниках древних коми-зырян исключи-
тельно редки и представлены только импортными
образцами) [Савельева Э.А., 1971, с.57, 66, 67, 94;
1986, с.130-131].
Историко-культурная информация, полученная
при анализе всей совокупности археологических
источников, в целом наиболее согласуется с этно-
лингвистической концепцией, разработанной
А.К.Матвеевым. Их сопоставление позволяет объ-
яснить сложный конгломерат сходных и отличи-
тельных признаков, прослеживаемых в культуре
территориальных подразделений Заволочья.
В основе дорусского населения западною Подви-
нья лежит древняя севернофинская этноязыковая
группа, занимавшая, согласно тополингвистнческим
данным, промежуточное положение между прибал-
тийско-финским и волжско-финским этическим
массивами при большей близости к первому.
Севернофинское наследие проявилось в формиро-
вании у населения Заволочья этнографических
элементов убора, известных также у восточных групп
прибалтийских финнов и северных верхневолжских
образований. С севернофинскими традициями свя-
зано помещение остатков кремации в круглые
мелкие ямы и, возможно, использование камней для
сооружения поверхностных погребальных конструк-
ций. Полагаем, что к местным ритуальным пред-
ставлениям восходит отмеченная во всех регионах
юго-восточная ориентировка умерших.
Однако еще до начала древнерусского освоения
края этническая ситуация претерпела существенные
изменения, вызванные продвижением в Заволочье
прибалтийско-финских групп населения. По наблю-
дениям А.К.Матвеева, фиксирующая их появление
микротопонимика образует мозаичную картину и
свидетельствует об оседании новопоселенцев отдель-
ными “гнездами”. В бассейне средней Ваги прибал-
тийско-финский суперстрат оказался, в конечном
итоге, преобладающим; здесь прослеживаются лишь
ослабленные черты поглощенного пришельцами
севернофинского компонента. Обитатели Поважья
были, несомненно, родственны более западным
весско-корельским образованиям, хотя вследствие
сложных ассимиляционных процессов и не могут
отождествляться с последними. По-видимому, имен-
но в условиях смешения севернофинского и при-
балтийско-финского этнических элементов при пре-
обладающем “удельном весе” последнего и произо-
шло оформление достаточно своеобразных погре-
балытых сооружений — многовенечных “домике*
мертвых”, впущенных в могильные ямы. По мггеннк
В.В.Пименова, в преданиях о побежденной “чуди”
жившей в ямах и ушедшей под землю, запечатлен*
эпкмрафическая реалия — бытование у древни»
прибалтийско-финских народов (и сохранившихся
у вепсов и южных карел-ливвиков) лесных промыс-
ловых избушек-полуземлянок. Признавая вполне
вероятным такое предположение, полагаем, что эта
устойчивая фольклорная деталь могла сложиться ,
лишь в тех районах, где создатели преданий моттл
ознакохпгться не только с жилищами исчезнувшей
“чуди”, но и с впущенными в землю “домиками
мертвых". Не случайно современное население
Русского Севера легко отождествляет западины на
древних могильниках с “чудскими ямами". Это. в
свою очередь, позволяет прогнозировать наличие
сходных по характеру внутримогильных сооружений
и. соответственно, преобладание прибалтийско-фигв-
ского этического компонента в других районж
ареала преданий о “чуди” — в полосе от р.Онет»
до Северной Двины.
Инфильтрация прибалтийских финнов на сре*-
пюю Сухону и в бассейн Кокшеныи была менее
значительной. Здесь еще в X11-X1V вв. сохранял*»
родоплеменные труппы, восходящие к севернофмь
ской общности. Этим объясняется своеобразие
местных традиций, отличающих памятники обовд
регионов от пермских, прибалтийско-финских и
волжско-финских культурных групп. Вполне вере,
ятно, что севернофинский компонент входил fl
состав сложной по происхождению “лузской пере
цы” XI1-XIV ВВ.
Таким образом, ко времени включения Подвини
в орбиту древнерусского влияния в его левобережии
части проживало неоднородное по слагаемым элв
ментам население, сближающееся по наличию в hoi
единого севернофнпского субстрата, который, одмв
ко. у некоторых групп являлся ведущим, у друпи|
же был в основном поглощен прибазпийско-фвц
ским суперстратом. Преобладание последнего при
(вотируется в Онежско-Двинском междуречье |
археологически запечатлено в материалах Поважм
Чудь заволочекая не была родственна древнеперщ
ским племенам, не может она прямолинейно сои»
сгавляться и с весью, даже при признании зггачв
тельного весского (или близкого к вссскому) ком
понепта в культуре западных групп чуди.
Плотность дорусского населения этих обширни
территорий была, по-видимому, чрезвычайно нити
144
можно предполагать и “островной” характер ею
обитания [Витов М.В., 1962, с.46-47]. Местные
племена вели охотничий и рыболовецкий образ
жизни при незначительной роли в хозяйстве под-
сечного земледелия [там же, с,46; Данилова Л.В.,
1955, с.208-209]1. О распространении подсеки в
Онежско-Двинском междуречье свидетельствуют
более поздние агиографические сочинения (Житие
Александра Ошевенского, относящееся к району
р.Чорьюги — притока Онеги; Житие Кирилла
Челмогорского; Житие соловецких иноков Савватия
и Зосимы); в двинских актах XIV-XV вв. в числе
земледельческих орудий упоминаются топор, секира
и мотыга [Данилова Л.В., 1955, с.223-224]. Однако
такие известия отражают ситуацию, сложившуюся
з эпоху русской крестьянской колонизации и для
ретроспективных выводов они вряд ли пригодны.
В литературе обращалось внимание на то обсто-
ятельство, что археологические памятники Заволо-
чья относятся в основном к ХП-ХШ вв., древности
же X-XI вв. единичны, а материалы I тыс. н.э.
остаются почти неизвестными. В результате был
сделан вывод, согласно которому появление и
количественное увеличение в ХП-ХШ вв. памятни-
ков отражает широкое проникновение в бассейны
Ваги и Сухоны пришлого населения, предшествую-
щее включению самих земель в состав тосударст-
-енной территории Руси [Макаров Н.А., 1986а,
: 68-69]. Такое предположение требует ответа на
-опрос об исходных областях продвижения в
Зодвинье финно-угорских коллективов, оставивших
рунтовые могильники и вещевые клады. Выше мы
.(пытались показать, что по своим глубинным
традициям эти памятники связаны с местным
:?русским населением. Однако сам факт открытия
- Заволочье серии археологических объектов начала
тыс.н.э. при отсутствии материалов прсдшеству-
• гпего периода действительно нуждается в объясне-
ии. Полагаем, что его можно поставить во
((аимосвязь с развернувшимся процессом освоения
• рая, но в связь не прямую, а опосредованную,
(звестные здесь памятники представлены пока
лько грунтовыми могильниками, кладами и от-
ельными вещевыми находками. Последние состоят
из предметов импорта, в массовом числе начавших
поступать в Подвиньс лишь после его включения в
систему оживленных торговых связей с Русью и
качественно обогативших бедную металлом местную
культуру. Под древнерусским влиянием и начальным
воздействием христианства у чуди заволочской
произошел переход к обряду ингумании, благодаря
которому значительно лете опознаются бескургап-
ные кладбища (именно по сведениям местных
жителей, находивших человеческие кости, были
обнаружены многие могильники в междуречье Ваги
и Сухоны и на Кокшеньге). Наконец, следует
учитывать продвижение в этот район накануне или
даже в ходе включения Заволочья в орбиту связей
с Русью прибалтийско-финских коллективов, в
результате метисации с которыми отдельные север-
нофинскне группы, практиковавшие древний обряд
помещения остатков сожжения в неглубокие ямки
или даже на поверхности земли, перешли к новому
для них виду захоронений в “домиках мертвых".
Следует признать, что малочисленность археоло-
шческих данных, относящихся, к тому же, к периоду
коренных изменений в этнокультурной ситуации на
Русском Севере, определяет гипотетичность mhoihx
высказанных положений. Необходимо накопление
новых материалов и, в первую очередь, получение
информации о древностях предшествующего выме-
ни. В пределах рассматриваемой территории извес-
тен пока один памятник середины - третьей четверти
I тыс. н.э. — поселение Усть-Царева в среднем
течении р.Сухоны, небольшие раскопки которого
были осуществлены в 1928-1929 гг. Н.А.Черницы-
ным [Макаров Н.А., 1986в, с.23-32]. Встреченная
здесь штрихованная ленная керамика имеет западные
(прибалтийско-финские) аналогии. На связи с за-
падными районами указывает и находка в слое
подковообразной фибулы, относящейся к кругу
украшений с выемчатыми эмалями. Из других вещей
встречены обломок бантовидной накладки (анало-
гии — дьяковские городища, могильники Эстонии
и Финляндии); железный стержень с лопаточкой
(Приладожье, Белозерье, дьяковские памятники,
мошльники мери, муромы, мордвы); нож с прямой
спинкой, аналогичный серийно представленным в
1 На основе археологических материалов судить об уровне развития экономики дорусского населения почти ие приходится,
-шь исходя из обилия импортных вещей в погребениях и кладах, можно заключить, что основным предметом их обмена являлась
щннна. Показательно сопоставление рассматриваемою региона с более восточной территорией обнтання перми вычегодской.
1жиую, возможно даже ведущую, роль в хозяйстве последней играли промыслы с несомненной направленностью иа добычу
•лного зверя. Вместе с тем, имеются данные о наличии у пермян в начале П тыс.н.э. земледелия, сочетающегося со скотоводством
введение лошадей, коров, овец в свиней). Аграрная деятельность была основана на подсечно-огневой системе, в XII-XIV вв.
*гдположнтельно наметился переход к пашенному земледелию в сочетании с подсекой [Савельева Э.А., 1971, с.109-113: 1987.
*=<5-166].
145
верхних слоях дьяковских городищ и в памятниках
мери [там же, с.24-27, 31]. В целом, характер
культуры этого раннего памятника не противоречит
предположению о его принадлежности к северно-
финскому населению, родственному прибалтийским
финнам, но занимавшему промежуточное положение
между ними и носителями волжско-финских языков.
* * *
Следы древнерусского воздействия устанавлива-
ются уже на наиболее ранних археологических
материалах Подвинья. Судя по их характеру, Пова-
жье изначально входило в зону новгородского
влияния. Северо-западные традиции, правда не столь
отчетливые, выделяются и в бассейне Кокшеныи.
Что касается междуречья Ваги и Сухоны, то в
могильниках этого региона ощущается культурный
импульс из Ростово-Суздальской земли при слабом
проявлении элементов новгородского происхожде-
ния.
В значительной степени все белее увеличиваю-
щаяся древнерусская примесь в материалах финно-
угорских памятников обусловлена включением За-
волочья в систему торговых связей со славянским
миром. Очевидно, многие вещи (особенно украше-
ния) попадали сюда в результате их обмена на
пушнину. О деятельности русских купцов свидетель-
ствует, в частности, описанный выше клад с
торговым инвентарем у д.Алферовской на р.Устья.
Показательно появление здесь денежных кладов
XI в.
Однако уже на раннем этапе славянского освое-
ния Заволочья в местной культуре прослеживаются
явления, не сводимые только к дальней торговле.
В некоторых чудских погребениях XII в. средней
Ваги отмечена кружальная керамика древнерусских
или близко напоминающих их форм, бытующая
наряду с местными сосудами ручной лепки. В
XII-XIV вв. гончарная посуда получила распростра-
нение и в остальных районах западной части
Подвииья. Показательно, что с конца XII в.
славянская керамика появляется в землях перми
вычегодской. По мнению Э.А.Савельевой, такие
находки, наряду с попаданием на памятники замков,
ключей, предметов христианского культа и много-
численных украшений д|>евнерусского происхожде-
ния “свидетельствуют не только о торговых связях
со славянами, по и о проникновении и оседании
славян на Выми и Вычегде” [Савельева Э.А., 198'.
с.172-173; 1985, с.15]. Производилась ли такая
керамика пришлыми мастерами или же изготовля-
лась чудью, воспринявшей качественно новую тех-
нику гончарного производства и славянские формы
посуды — в любом случае этот факт свидетельствует
о непосредственных контактах финно-угров с пер-
выми славянскими поселенцами, оседавшими в
иноязычной среде или в ближайшем соседстве с
аборигенами.
Не менее существенными представляются изме-
нения в погребальной обрядности, обнаруживаюпюй
тенденцию к распространению однотипной западное
ориентировки умерших и постепенному обеднение»
инвентаря. На материалах Усзъ-Пуйского могильни-
ка конца ХП-ХШ в. устанавливается корреляция
между появлением трупоположений с западной!
направленностью и увеличением вещей новгород-
ского происхождения. Для определенного этапа
(XII-XIV вв.) можно предполагать и внедрение я
чудскую среду некоторых элементов христианства,.
В этом отношении показательно наличие в бассейж
Кокшеныи захоронений с нагрудными крестамв.
вряд ли использовавшимися только в качестяе
подвесок.
Судя но письменным источникам и дапнг
археологического обследования, в Заволочье
XIV в. укрепленные поселения — опорные пунк
колонизации — отсугствоваии1. По-видимому,
ранних этанах межэтнические контакты протека
в местностях, где происходил ежегодный сбор да
и осуществлялся торговый обмен с аборигена!
(примером таких пунктов являются “погосты" 3
тавной грамоты 1137 г.). Здесь же могли оседать
новопоселенцы.
Погосты в значении определенных территориа’
ных единиц фиксируются в письменных документ
лишь с XIV в., причем для некоторых из н
устанавливается преобладание чудского комнонев
в составе сельских жителей. В этом отношен
заслуживает упоминания хорошо известньй
в ист
рической литературе факт покупки в 1316-1318
[Янин ВЛ., 1981, с.85] новгородским боярин»
Василием Магфеевичем Шенкурского погоста
тянущими к нему территориями у старост погос
с явно фиггской личной ономастикой (“Азика.
1 Наиболее ранним древнерусским городищем на Европейском Северо-Востоке является пока Пожегское городище ХП-ХШ
на р.Вьгмь — возможный погост сборщиков дани в землях перми вьггегодской [Савельева Э.А., 1987, С.Г73].
146
Х'арагинец, и Ровна, и Игнатеп, приехав от своей
братьи”) [Грамоты..., 1949, с.179-280, №279]'. От-
метим, что в пределах реконструируемого Шенкур-
ского погоста [Зарубин Л.А., 1970, с.182-183;
Янин В.Л., 1981, с.84-87, 99] локализуются Аксе-
новский и синхронный грамоте Усть-Пуйский мо-
гильники.
Обращение к указанному документу в сочетании
с другими историческими источниками наводит на
мысль о сохранении у чуди в XIV-XV вв. черт
патриархального быта, восходящего к родовым
порядкам. В мировой грамоте с новгородским
боярином староста Азика и остальные поименован-
ные лица выступают от лица своей “братьи”. По
мнению Л.В.Даниловой, это "представители отдель-
ных семейных общин и других родственных кол-
зективов, из которых состоял Шенкурский ногост”
1955, с.268].
Проблема ассимиляции чуди, протекавшей в
эпоху массовой колонизации Заволочья и слабо
обеспеченной археологической информацией, реша-
ется в основном на ретроспективном использовании
материалов этнографии, лингвистки, антропологии
и фольклора с привлечением скудных исторических
данных по этому сюжету'. Темпы самого процесса
зо многом определялись характером освоения тер-
риторий. М.В.Витов выделяет два типа колонизации
Русского Севера: 1) колонизация, осуществлявшаяся
в ходе массового переселения крестьян и сопровож-
давшаяся относительно быстрым изменением этни-
ческого состава (процесс главным образом этничес-
кий); 2) феодальный захват при монастырской или
боярской колонизации, далеко не всегда сочетав-
шийся с широким продвижением русского крестьян-
ства и, вследствие этого, определявший замедленные
темпы ассимиляции финно-угров (процесс социаль-
но-экономический). Предложенная автором диффе-
ренциация гге абсолютна, так как на Севере имело
место переплетение этих процессов, но все же она
позволяет наметить преимущественные зоны коло-
низации обоих типов: для первого из них — нижняя
Двина, Беломорское побережье, водораздел Ваги и
Сухоны, Коктпеньга, верхняя Вага, среднее Подвинье
и участки Верхнедвинского бассейна; дггя второго —
окраинные районы на водоразделах по Онеге, в
Прионежье, по Пинеге, Тойме и верхней Сухоне
[Витов М.В., 1962, с.46-69; Власова И.В., 1973,
с.35-36].
Русские крестьяне принесли на север пашенное
земледелие, навыки которого передавались местному
населению. “Не только многочисленное гь, — отме-
чал М.В.Витов, — но также и культурное превос-
ходство русских обеспечило быструю победу русской
культуры, русского языка и поглощением разноя-
зычных незначительных чудских групп...” [1962,
с.47].
Возможно, выражением славяно-фиппо-угорского
симбиоза являлись сложившиеся в конце ХП-
ХШ вв. территориальные группы населения —
“двнняпе”, “важане”, “пинегжане”, “вычегжане” и
прочие, — отличаемые летописными источниками
от собственно новгородского населения. Т.А.Бершп-
там усматривает в этих областных подразделениях
сшгав местного населения с пришлым, продвинув-
шимся из верхневолжских земель, в составе которого
были как славянские, так и неславянские элементы
[1973, с.24-26; 1978, с.ЗО].
По наблюдениям В-ЯДерягина и Л.П.Комягиной,
основанным па изучении исторической лексики
северных диалектов, по крайней мерс с XV в. может
быть прослежена отчетливая диалектная граница,
проходящая по водоразделу Онеги и Двины. В то
время как диалекта бассейна Онеги тесно связаны
с Северо-Западом, двинские и важские изоглоссы
находят продолжение в южных и юго-восточных
районах: “В конечном счете это объясняется,
видимо, тем, что русские пришли на Вагу и Двину
в основном из района Верхнего Поволжья” [1968,
с.НО]. Отмечешгая граница совпадает с зонами
распространения ильменско-беломорского антропо-
логического типа, сложившегося в ходе массовой
новгородской колонизация, и верхневолжского, свя-
занного с “низовским” направлением освоения; она
подтверждается и данными фольклористики (нали-
чие былинной традиции в западной и восточной
частях Архангельской области и отсутствие ее
ощутимых следов на Ваге и Двине) [Витов М.В.,
1962, с.8-109; Дерягин В.Я., Комягина Л.П., 1968,
с.110-117; Бсрпштам Т.А., 1973, с.26-29; 1978.
с.29-31], а также этнографическими элементами
севернорусской народной культуры [Шелег В.А.,
1988, с.40-60].
Таким образом, к XV в. на основной территории
Заволочья преобладал верхпеволжский (владимиро-
московский) массив населения, новгородские же
следы мало заметны. Начало этого явления связано
с последствиями монголо-татарского вторжения в
1 Чудское происхождение имен Азика, Ровда определено Д.В.Бубрихом [1947, с.29].
147
верхневолжские княжества, вызвавшими отток на
север широких крестьянских масс и передвижку
туда мелких княжеских родов. Результатом “низов-
ского” движения явилось оформление во второй
половине - конце XIII в. области “Ростовшины” на
среднем частично нижнем Подвинье, дополненной
в XIV-XV вв. вновь возникающими “ростовщинами"
[Бернштам Т.А., 1978, с.29-30, 33]. Направление
колонизации, по-видимому, определило ускоренные
темпы ассимиляционного процесса. На такую мысль
наталкивают некоторые данные антропологии.
М.В.Витовым выделен онежский антрополо1мческий
тип, связываемый им с финно-угорским субстратом
и отмеченный в обширной полосе от Онежского
озера до Мезени. Исследователи обратили внимание
на то, что этот финно-угорский по происхождению
тип топографически пе коррелируется с ильменско-
беломорским, но зато образует отчетливую взаимо-
связь с носителями верхневолжского антрополот-
ческого типа. Представляется вполне вероятным
мнение, согласно которому преимущественная ме-
тисация местных дорусских коллективов именно с
выходцами из Владимирской земли объясняется
этнически смешанным славяно-финно-угорским со-
ставом верхневолжской колонизации [Берн-
штам Т.А., 1973, с.27-28].
Память о былом проживании финно-угорских
трупп на обширных пространствах Русского Севера
сохранилась в пласте преданий о исчезнувшей чуди,
бытующих преимущественно у северных великорус-
сов [Ефименко П.С., 1965, с.117-170]. Наибольшая
концентрация этого фольклорного цикла наблюда-
ется в Заволочье (Нижнее Подвинье и нижнее
течение Ваги) и в бассейне р.Онегн (низовья реки
и Каргопольский край с некоторыми сопредельными
местностями) [Пименов В.В., 1965, с. 140-143,
рис. 10]. При этом вьщеляются два подцикла фольк-
лорных преданий, один из которых повествует об
активной, воинственной чуди и локализуется на
р.Онеге и Онежском озере, второй, приуроченный
к Заволочью, рассказывает о чуди пассивной,
подвергающейся нападениям н уничтожению. Имен-
но для последнего региона типичны мотивы о чуди,
прятавшейся от новгородцев в вырытые ямы и все
же застигнутой там пришельцами. По мнению
В.В.Пименова, всесторонне проанализировавшего
данный сюжет, в заволочеком цикле преданий
сохранились отзвуки относительно позднего, по
сравнению с Онежско-Каргопольским краем, этапа
взаимодействия чуди с другими народами; при этом
предполагается рассеянность и малочисленность
расселившихся на обширных пространствах фин-
ских групп, определивших односторонний характер
их ассимиляции русскими [там же, с.143-146].
Рассмотренная выше грамота о покупке Шенкур-
ского погоста фиксирует проживание чуди в Средн
нем Поважье в начале XIV в. О чуди того ж-,
района повествует и Житие Варлаама Важсксжк
(умер в 1467 г.), составленное в конце XVI .
[Ефименко П.С., 1869, с.37; Словарь книжников.....
1988, с.429]. В беломорских, точнее ладомекю,
ipaMorax XVI в. содержатся данные об особой
поборе — “чудском постое”, который взимаюи
властями с местного населения для содержании
постоялых домов на пути проезда из охотничьи!
угодий чуди в Новые Холмогоры (Архангельск,1
[Пименов В.В., 1965, с. 189]. В рукописи Ричарж*
Джемса 1618-1620 п. упоминается народ “чюди”"'
около Холмогор, “издревле так называемый, кото-
рый говорил на языке, отличном от самоедов
лопарей; теперь он там больше нс находите!"'
|Симони П.К., 1929, с.126].
Известия о чуди содержатся и ряде житийны*
списков, повествующих о событиях конца ХШ-
XIV в., которые приурочены к местностям между
Онежским озером и р.Онегой [Пименов В.В., 19г 5...
с. 141, 146, 186-188]. К району Водлозера 'ш»
А.И.Попову) или, возможно, нижнему течении»
Северной Двины (по А.И.Мещерскому) относится
“запись о мехах” новгородской берестяной грамопи
№2, датируемой рубежом XIV-XV вв., с перечной
местных прибалтийско-финских имен; в последняя.
Попов усматривает отражение какого-то исчезнув
шего чудского диалекта [Попов А.И., 1958, с.95- 1г<»
Мещерский А.И., 1964, с. 194-198]. Являлось ли эне
более западное население ответвлением древней
веси, как это доказывает В.В.Пименов, или же здесь
могли проживать иные, впоследствии ассимилиро-
ванные. финские 1руппировки — судить, не имея
об этом достаточных археологических данных, ж
беремся.
Процесс межэтнических контактов, начавшийся,
судя по археологическим памятникам Заволочь*,
еще в домонгольский период, очевидно, активизи-
ровался во второй половине XIII-XIV в., копи
Важская область и прилегающие территории сталям
объектом массовой крестьянской колонизация...
Вместе с тем, разреженность местного населения.)
рассеянность на больших пространствах и особе»-,
пости его экономического уклада способствовали.,
длительному' сохранению финно-угорских обилии
Заволочская чудь, по заключению М.В.Витова, была
в значительной степени ассимилирована к XVI-
XVII вв., “хотя отдельные островки этой загадочной1
этнической группы (которая скорее всего не были1
единой) сохранились до XIX в.” [1964, с.71-721.'
Присоединяясь к этому выводу, следует, тем самыми
предполагать включение определенного местное»
компонента в состав как средневековой русской'
народности, так и северных всликоруссов.

Очерк 5
ФИННО-УГОРСКОЕ НАСЕЛЕНИЕ
ВОЛГО-КЛЯЗЬМИНСКОГО МЕЖДУРЕЧЬЯ
И КОСТРОМСКОГО ПОВОЛЖЬЯ
(мерянские племена)
ИСТОРИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ
О МЕРЕ.
ЭТНОКУЛЬТУРНАЯ СИТУАЦИЯ
В ВОЛГО-ОКСКОМ МЕЖДУРЕЧЬЕ
В I тыс.н.э.
Меря и дьяковская культура)
Начальный этан формирования Ростово-Суздаль-
<ой (Владимирской) земли — ядра будущей
великорусской народности — определялся тесным
ническим взаимодействием славян с финноязыч-
1ми обитателями края, прежде всего с мерей.
Древнейшее упоминание этого этнонима, ио
«пению многих исследователей, содержится в труде
тского историка Иордана (середина VI в.) [Иордан,
-60, с.89, 150; Скржинская Е.Ч., 1960, с.265-266;
:дов В.В., 19706, с.64; Мачипский Д.А., 1984,
12-17; Лебедев Г.С., 19856, с.26-32; Рыбаков Б.А.,
-87, с.30-34, рис.З; и др.работы].
В перечне народов, обитавших по древнему
- днеконтинентальному пути из Северного Причер-
чорья в северную Балтику и Скандинавию (до-
книке-итинерарии, по Е.Ч.Скржинской и Б.А.Ры-
л<ову), последовательно названы Vasinabroncans
erens Mordens. В них достаточно определенно
-чатриваются племенные имена веси, мери и
«правы. Меря при этом помещается между облаезъю
пселения веси (по летописи и археологическим
данным — к северу от Волги в Белозерско-Шекс-
нинском районе) и древнемордовскими землями
(междуречья Оки, Волги, Ины, Суры, Алатыря) и
локализуется, таким образом, в Волго-Окском бас-
сейне. Такая локализация находит соответствие в
материалах последующего периода и позволяет
предполагать существование в середине 1 тыс.н.э.
мерянского этносоциального образования с прису-
щим ему особым племенным именем.
Меря упомянута в этнографическом введении
"Повести временных лет” при перечислении “ииих
языпей”, плативших дань Руси [ПВЛ, 1950, с. 10,13].
Летопись указывает на географическое размещение
этого образования (“На Белеозере седятъ весь, а на
Ростовьском озере меря, а на Клещине озере меря
же”) и относит его к “перьвим насельникам” города
Ростова [там же, с. 13,18].
Письменные известия свидетельствуют об актив-
ном участии мери в начальных событиях русской
истории. Под 859 г. опа названа среди северных
славянских (словене, кривичи) и финских (чудь,
весь) племен, плативших дань варягам “из заморья”;
в 60-х it. IX в. Ростов в мерянской земле переходиз
во власть одного нз “мужей” Рюрика [так же, с. 18].
Под 882 г. приводится известие об установлении
князем Олегом дани “словеном, кривичем и мери”
[там же, с.20]. Отмечается участие мерянских
военных контингентов в походах Олега на Смоленск,
Любеч и Киев (882 г.) и Византию (907 г.) [там
же, с.23].
149
Рве.40. Эгнокультурная и этнолингвистическая ситуация
в Волго-Окском междуречье во второй половине I — начале И тыс. н.э.
а — восточная граница балтской гидронимики: б — ареал мерянской гидронимики в
пределах Междуречья (по М.Фасмеру): в — ареал мордовской гидронимики левобережья
Оки; г — средневековые Мерскяе станы: д — ареал дьяковской культуры (по И.Г.Роэенфельдт);
е — позднедьяковские племенные украшения — серьги; ж — этноопределяющие мерянские
украшения,- з — городские центры Ростово-Суэдальской земли (а-е — по [Седов В.В., 197],
рнс.З]; д — по [Роэенфельдт И.Г., 1974. рис.48; 1982. рис.39]).
После 907 г. этот этноним в летописях больше
не встречается. Позднейшие сведения о мере
имеются в агиографических сочинениях. Так. в
житии Леонтия, епископа Ростовского, распростра-
нявшего христианство в Залесской земле во второй
половине XI в., сообщается, что последний “мерский
язык добре умеяше" [Житие..., 1893, с.11]. На этом
языке явно говорили языческие жители “Чюдского
конца” в Ростове и при преемнике Леонтия
Авраамии [Повесть..., 18606, с.221-222]. Память о
былом проживании этого населения на Северо-Вос-
токе Руси сохранилась в наименованиях позднесре-
дневековых станов и волостей, содержащих этно-
нимическую основу мер(-я).
По письменным данным зона расселения мери
четко привязана лишь к бассейнам двух крупных
озер Волго-Клязьминского междуречья — Ростов-
ского (Неро) и Клещина (Плещеева), где в древне-
русское время возникают городские центры Залес-
ской земли Ростов и Переяславль Залесский. Однако
географические указания, содержащиеся в лет
сях, дают представление лишь о части меряв
территории, ареал которой, исходя из тех
материалов, может быть определен лишь в а
общих чертах между землями белозерской вс
племенными территориями муромы и морджа
Окском бассейне. Вследствие этого, традишн
в отечественной историографии мерянскую пр
му следует рассматривать в контексте более ши]
этнокультурных процессов, протекавших нак
и в начальный период славянского освоения
шего великорусского Центра.
Этнокультурная ситуация, сложившаяся в Е
Окском междуречье к началу - первой пол
I тыс. н.э., во многом остается неясной. К
сложных
и дискуссионных проблем
относится
прос о соотношении мери с носителями дьяк
150
слыуры, оформившейся на основе культуры ран-
• .-текстильной керамики в I тыс. до н.э. (рис.40).
По мнению Е.И.Горюновой, дьяковские городи-
ща. локализованные между реками Угрой, Окой и
стромским течением Волги, принадлежат предкам
-,‘ри; их ареал, охватывающий Владимирскую,
•рославскую, Костромскую и северную часть Мос-
овской областей, соответствует территории мерян-
.кого племенного союза [1961, с.44-57].
К.А.Смирнов также признает существование об-
ширной и однородной дьяковской общности, дости-
швшей на юге р.Оки, на западе — верховьев
: Москвы, Западной Двины и Ловати, а на севере
то течению Волги доходившей по меныпей мере
. з Костромы. На востоке дьяковская культура
щаничила с Городецкой; из-за недостаточной обсле-
тованности памятников рубеж между ними намечен
словно от Костромы до среднею Поклязьменья
.удя по опубликованной автором карте, примерно
линии Суздаль-Владимир). разделяя тем самым
Волго-Окское междуречье на две части. При этом
бласть летописной мери оказывается полностью
включенной в дьяковский ареал [Смирнов К.А.,
.974, с.76-79, 89, табл.Х]. Вопрос о соотношении
^конструируемой общности с летописной мерей
К.А.Смирновым не затрагивается, констатируется
1ишь запустение городищ к V-VI вв., объясняемое
выдвижением на передний план в хозяйстве дьяков-
тев земледелия и, вследствие этою, распространение
них археологически трудно выявляемых открытых
поселений. Автор склоняется к мысли о финно-
,-торском этносе дьяковской культуры во всем ее
зреале и на всем периоде существования, хотя и
признает наличие в ней на позднем этапе западного,
предположительно балтского, элемента.
По мнению П.Н.Третьякова, лишь для эпохи
раннего железного века можно предполагать отно-
сительно высокую культурно-этническую интегра-
цию угро-финских племен Верхнего Поволжья и
Волго-Окского междуречья, в целом соответствую-
щую ареалу дьяковских городищ. Вследствие начав-
шегося в первых веках нашей эры проникновения
в западную часть междуречья балтов (при возможном
участии ранних славян) культура последней приоб-
рела смешанный характер, область же “этнического
приоритета” балтов в середине — третьей четверти
I тысячелетия достигала на востоке линии Яро-
славль-Плещеево озеро-Коломна. Наблюдаемая
дифференциация древнедьяковского массива подра-
зумевает связь с летописной мерей лишь его
восточного подразделения [Третьяков П.Н., 1966,
с. 145-153, 234-239, 285-290]. Формирование мерян-
ских племен протекало в условиях тесного взаимо-
действия с Вслго-Камьем, наложившего дополни-
тельный отпечаток на характер местной культуры
[там же, с.290-294]. В этом взгляды П.Н.Третьякова
близки выводам Е.И.Горюновой, предполагающей
этнокультурную близость мери с угро-финнами
Прикамья и Приуралья, но распространяющей такое
положение па весь дьяковский массив Волго-Окс-
кого междуречья [Горюнова Е.И., 1961, с.16 след;
Третьяков П.Н., 1966, с. 132].
В исследованиях В.В.Седова особое внимание
обращено на оценку балтского компонента в
культуре западных районов междуречья. Автор
связывает его появление с миграцией на восток
носителей днепро-двинской культуры, начавшейся,
по весьма предварительным данным, в последних
веках I тыс. н.э. [19706, с.28-30]. Культура насе-
ления поречья Москвы и Верхней Волги первой
половины I тыс. н.э. сформировалась на основе
смешения культуры местных финно-угров (носите-
лей культуры сетчатой керамики) с культурой
пришлых балтов.
Сложная этнолингвистическая ситуация в Вслго-
Окском междуречье накануне славянской колониза-
ции подтверждается материалами субстратной топо-
нимики, проанализированными М.Фасмером и
В.В.Седовым [Седов В.В., 1971, с.99-113]. Восточ-
ная граница обитания балтских племен к VIII—IX вв.
очерчивается приблизительно от впадения р.Сестры
в Волгу вдоль р.Вори — притока Клязьмы и
р.Пехорки — притока Москвы-реки, следуя далее
на юго-восток но течению Москвы до ее устья
(см.рис.40). Мощный слой балтских речных наиме-
нований примыкает к ареалу гидронимики мерян-
ского типа, характерной для восточных районов
Волго-Окского междуречья. Отсутствие собственно
мерянской гидронимики в западной часта междуре-
чья свидетельствует о том, что “в I тыс. н.э., когда
на востоке откладывался топонимический слой
мерянского языка, на западе преобладала балтская
речь” [там же, с.111]. Севернее этой зоны по
течению Волга заметных следов проживания балтов
не выявляется.
И.Г.Розенфельдт выдвинуто положение об изна-
чальном существовании в западных районах Вслго-
Окского междуречья своеобразной группы памятни-
ков железного века, объединенных общностью
материальной культуры [1974, с.189-197]. По мне-
нию исследовательницы, только эта группа обладает
совокупностью признаков, необходимых для выде-
ления особой дьяковской общности. Ее ареал
охватывает бассейн р.Москвы, среднее течение Оки
и Верхнее Поволжье вплоть до Ярославля. Памят-
ники восточной части междуречья отличаются от
собственно дьяковских керамическим материалом,
близким по ряду черт посуде Прикамья, отсутствием
151
грузиков дьякова типа и бытованием иных форм
украшений. И.Г.Розенфельдт выделен позднедьяков-
ский (применительно к реконструируемой ею об-
щности) вещевой комплекс VII-IX вв. [Розен-
фельдт И.Г., 1978, с.158-164; 1982, с.32-53]. Мест-
ное население этого периода расценивается как
этнически неоднородное — балто-финно-угорское,
но сложившееся в основном на предшествующей
финской основе. Предполагается, что позднедьяков-
ские коллективы были родственны мере, муроме и
некоторым другим летописным финно-угорским
группировкам, но принадлежали к иной племенной
группе [Розенфельдт И.Г., 1982, с. 176-177].
Признание этнокультурной неоднородности насе-
ления Волго-Окского междуречья в дорусский пе-
риод предполагает различия в оценке слагаемых
компонентов. Так, в западных районах к VIII—IX вв.
могло проживать финно-угорское с балтским суб-
стратом население, или же это были носители
балтских языков, в основном поглотившие древний
финский субстрат. Большее единство во взглядах
проявляется по отношению к восточной части
междуречья, признаваемой очагом формирования
мери. По мнению Ю.А.Краснова, “для более четкого
и ясного понимания истории населения Волго-Окс-
кого междуречья в I тысячелетии н.э. здесь следует
выделять примерно с III—IV вв. не одну археологи-
ческую культуру, как для более раннего времени, а
две — в западных и восточных районах. Культуру
восточных районов в этом случае можно было бы
рассматривать как непосредственное продолжение
развития культуры более раннего финно-угорского
населения, переросшую затем в культуру средневе-
ковой мери.,.” [1974, с.4]. В тех же целях
В.Ф.Генингом предложен термин “восточный вари-
ант дьяковской культуры”, определяющий культур-
ную основу формирования мерянской этнической
общности [1967, с.68-70].
Особый интерес представляет вопрос о границах
этих двух регионов (культур или вариантов культуры)
в северной части Волго-Окского междуречья. Со-
гласно существующим разработкам, “зона этничес-
кого приоритета” байтов (П.Н.Третьяков) или соб-
ственно дьяковской культуры, ареально связанной с
москворецкими городищами (И.Г.Розенфельдт), ох-
ватывала верхнее течение Волги примерно до
Ярославля. В этом случае за пределами собственно
мерянской территории оказываются такие хорошо
известные памятники середины-второй половины
I тыс. н.э., как Березняковское городище и Попа-
дьинское селище, привлекаемые многими исследо-
1 "За подлинно мерянские названия могут быть из всех имен сосчитаны только "Меря" и "Мерьская(-ский)",
осторожный в своих заключениях ведущий специалист по финно-угорской исторической топонимике А.И.Попов [1974, с.15].
вателями для характеристики слабо изучен!
культуры мери раннего периода. Более того,
реконструируемой контактной зоне локализов
курганные некрополи IX-X вв. под Ярослав:
используемые для изучения начального этапа ел
но-финских контактов в Волго-Клязьминском ь
дуречье; территориальную близость к ней обн
живает и ростовская группа летописной мери.
Исходя из результатов гидронимического анал
ареал дьяковской культуры в границах, очерчен
И.Г.Розенфельдт, распадается на южную и север
зоны: южная, включающая массив москвореп
городищ, атрибутируется как в основном
балтазированная к VIII—IX вв., северная — вер:
волжская — расценивается как финно-угорс
(мерянская, по М.Фасмеру и В.В.Седову) с не:
чительным балтским компонентом. О дифферент
ции этого ареала на зоны свидетельствуют
материалы археологаи. Как выясняется, племен:
тин позднедьяковских височных украшений \
IX вв. локализуется лишь в южной его часта; вме
с тем. этаоопределяюшие мерянские элеми
неоднократно отмечены в верхневолжской з<
дьяковской культуры. Особо следует отметить
личие здесь средневековых станов с назвали!
Мерской или Меренкий на левобережье Волги ок<
Кашина и к северо-западу от Плещеева озера
р.Нерли Волжской и ее притокам [Любавский М.К,
1929, с.10. 44-45; Веселовский С.Б., 1936, с.П;
Третьяков П.Н., 1970, с. 129, 135-136, рис.10],
связь с этнонимом “меря” представляется достато*
вероятной1.
Изложенное не позволяет полностью исключ:
течение Волги выше Ярославля из зоны мерянсю
расселения. Вместе с тем, следует учитывать наблю-
дения П.Н.Третьякова и И.Г.Розенфельдт о культур-
ном тяготении этого участка к западным района*
Волго-Окского междуречья.
Очевидно, сложившаяся здесь в середине-второй
половине I тыс. н.э. этническая ситуация отличалась
от основного очага формирования мери наличием
заметного балтского компонента, имевшего, однако,
не определяющее, а второстепенное значение. Пос-
леднее подтверждается и анализом материалов
хорошо изученного Березниковского городища в
Ярославском Поволжье. Культура этого поселка
характеризуется ослабленными по сравнению с
центральными районами финскими элементами. По
мнению И.Г.Розенфельдт, население Березняковско-
— отмечал весьма
152
го городища было смешанным балто-финно-угор-
ским [1980, с.59], Ю.А.Краснов отмечает его
этническую близость с обитателями Сарского горо-
дища — племенного центра ростовской мери [1980а,
с.65]. Во всяком случае, верхневолжский участок
дьяковского ареала явно занимал периферийное
положение по отношению к землям летописной
мери.
МЕРЯНСКИЕ ПЛЕМЕНА
во второй половине I тыс.н.э.
Е.И.Горюновой выдвинуто и обосновано положе-
ние о мерянском племенном союзе, включавшем
два основных подразделения — центральную (или
владимирскую) и северо-восточную (или костром-
скую) мерю [1961, с.95 след.]. Первое из них,
локализованное в Волго-Клязьминском междуречье,
соответствует мере русских летописей. К нему же,
очевидно, приложим ранний этноним, исторически
засвидетельствованный в VI в.
Субстратная топонимика древних мерянских об-
ластей отличается значительным своеобразием. Ее
анализ свидетельствует о том, что мерянский язык,
по-видимому, распадавшийся на несколько диалек-
тов, был в одних отношениях близок к прибалтий-
ско-финским, в других — к мордовским и марий-
скому языкам [Попов А.И., 1973, с.99-101]. “Меряне
не были ни мордвой, ни марийцами, — отмечал
А.И.Попов, — но современный лингвист после
тщательного исследования остатков их языка (язы-
ков) вынужден причислить этот язык (языки)... к
числу финно-угорских, выделяя мерю и мурому в
собую группу срединных (среднерусских) финно-
•тров, так как их языки нельзя причислить ни к
балтийско-финским, ни даже к волжским в собст-
зенном смысле слова’’ [1974, с.23-24].
К сходным выводам в монографическом иссле-
довании, целиком посвященном лингвистической
черянистике, пришел О.Б.Ткаченко. Воссозданный
-гм на основе субстратных слов в русском языковом
материале мерянский язык обнаруживает наиболь-
шую близость с прибалтийско-финским и волжски-
ми языками; он определяется как переходное звено,
некогда связывавшее ряд финно-угорских языков.
прежде всего прибалтийско-финские, мордовские и
марийский [Ткаченко О.Б., 1985, с.183-193].
В этом отношении “срединный”, по определению
А.И.Попова, финно-угорский язык обрусевшей мери
может быть сопоставлен с реконструируемыми
А.К.Матвеевым северофинскими языками Русского
Севера, занимавшими промежуточное положение
между прибалтийско-финскими, волжскими и, в
меньшей степени, пермскими языками, и также
исчезнувшими в результате славянизации их носи-
телей.
Древности Волго-Клязьминского междуречья и
Костромского Поволжья, предшествующие славян-
ской колонизации этих территорий, изучены нерав-
номерно (рис.41). Сложным остается вопрос о
преемственной связи местного населения эпохи
раннего железного века с собственно мерянскими
племенами второй половины I тыс. н.э. По мнению
П.Н.Третьякова, формированию последних могла
способствовать относительно поздняя инфильтрация
новых этнических (волго-камских) групп и слияния
их с потомками носителей культуры текстильной
керамики [1966, с.290-294].
Памятники центральной
(владимирской) мери
в Волго-Клязьминском междуречье
Одним из ярких признаков мерянской общности,
дифференцирующих ее от собственно позднедьяков-
ских племен, считается распространение в Волго-
Клязьминском междуречье грунтовых могильников,
отсутствующих на западе Волго-Окского бассейна
[Третьяков П.Н., 1966, с.290-293; Розенфельдт И.Г.,
1974, с. 194]. Из серии выявленных памятников
такого рода лишь два локализованы в достоверном
ареале летописной мери1. Один из них принадлежал
жителям Сарского городища — племенного центра
ростовской мери конца VII — начала XI вв. Здесь
были встречены погребения по обряду кремации и
ингумации (в соотношении примерно 1:3); предпо-
лагается сосуществование обеих погребальных тра-
диций. Вещевой материал имеет типичный финский
характер. Для женского металлического убора наи-
более характерны втульчатые височные кольца и
кольца с заходящими концами, спирали головных
1 Кроме тога, имеются сведения о грунтовом финском могильнике X-XI вв. в правобережной части Поклязьмеяья у
. Троицкое-Татарово [Седова М.В., 1978, с.8].
153
Рис.41. Схема распространения фи в но-угорских памятников середины — второй половины I тыс. н.э.
в Волго-Клязьминском междуречье и Костромском Поволжье.
а — городища; б — селища; 6 — грунтовые могильники.
1 — Березняки; 2 — Попадьинка; 3 — Сарское городите н могильник; 4 — Тенькм; 5 — Выжегша; 6 — Мало-Ддвьшовскос; 7 — ЯкиммвяИ
8 — Васильки; 9 — Сунгиры 10 — Новленское; 11 — Тронцкое-Татарово: 12 — Холуй; 13 — Хотимль; 14 — Кочкяно; 15 — Подольское: Ш-ч
Дурасово; 17 — Попово; 18 — Унорож.
венчиков, шумящие подвески [Горюнова Е.И., 1961,
с. 119; Леонтьев А.Е., 1988а, с. 11-14]. Второй
могильник, также содержащий трупосожжения и
трупЪпсложения, обнаружен при разработке карьера
у оврага Сунгирь под Владимиром [АИА, р-1, д.5193.
5193а; Леонтьев А.Е., Рябинин Е.А., 1980, с.77-1
рис.4]. Он относится уже к эпохе широкого освоеяИ
края славянами (X-XI вв.). На площади ЭЯ
памятников выявлены особые кремационные ямы.1
которых производилось сожжение умерших.
154
Три погребальных памятника раскопаны в вос-
точной части Волго-Клязьминского междуречья на
притоках Клязьмы р.Тезе (Хотимль, Холуй) и р.Лух
Кочкипо). На Хотимльском могильнике исследова-
но 25 погребений (из них 17 определимых сожжений
и 6 трупоположений); в трех случаях отмечено
расчленение умерших с захоронением одного лишь
черепа [Граков Б.Н., 1927; Горюнова Е.И., 1961,
с.119-122; Голубева Л.А., 19876, с.74-75]. Оба
эбряда существовали одновременно. Кальцинирован-
ные кости ссыпались с остатками костра и инвен-
тарем на дно могил обычных для трупоположений
размеров и пропорций. Для ингумапий наиболее
характерна восточная и юго-восточная ориентиров-
ка. В заполнении могил нередко встречались
конские зубы и кости, в одном случае зафиксировано
ахоронение коня. Особенностью похоронного ри-
туала является обычай втыкать оружие рядом с
покойным в дно могилы или в засыпь МОГИЛЬНОЙ
чмы. В пределах памятника выявлена яма, исполъ-
овавшаяся для кремации умерших. Ранние захоро-
нения датированы Е.И.Горюновой VI—VIII вв., позд-
ние опгесены к IX-XI вв. По мнению Л.А.Голубевой,
могильник функционировал в VII-X вв.
В разрушенном при земляных работах Холуйском
могильнике А.А.Спицыным доследовано пять тру-
зоположений с неустойчивой ориентировкой, пред-
положительно датируемых VI—VIII вв. [Спи-
цын А.А., 1901, с.43, 104-105; Горюнова Е.И., 1961,
т.122-123, рис.54].
Грунтовое кладбище у с.Кочкино на правом
ropery р.Лух исследовалось в 1959, 1961-1962 гг.
Е.Н.Ерофеевой [Дубинин А.Ф., 1901, с.43, 104-105;
Ерофеева Е.Н., Травкин П.Н., Уткин А.В., 1988,
. 99-134]. На могильнике раскопано 34 человечес-
ких погребения, девять захоронений домашних
кивотных (преимущественно конских), две крема-
ционные ямы и значительное количество ритуальных
кострищ. По характеру обряда выделяются трупо-
положения (11), совершенные на стороне сожжения
4) и вторичные захоронения (8). В определимых
_тучаях отмечалась направленность умерших голо-
гой на юго-запад и восток. Остатки сожжений
.сыпались на дно могил прямоугольной формы и
гоычных для ингумацнй размеров. Вторичные захо-
ронения представлены отдельными человеческими
костями, иногда с мумифицированной мускульной
тканью и кожей, разбросанными в беспорядке по
сну могилы или же завернутых в ткань или бересту.
В литературе высказаны разные мнения относи-
тельно хронсло1ии этого памятника: V-V1 вв.
(А.Ф.Дубынин), первая половина VIII в. (А.К.Амб-
роз), V-IX вв.(Л.А.Голубева). Наиболее обоснован-
ным представляется определение времени его функ-
ционирования в пределах конца VII — первой
половины VIII в. [Ерофеева Е.Н., Травкин П.Н.,
Уткин А.В., 1988, с.111].
Утвердившееся в ряде работ положение о мерян-
ской принадлежности ранее известных Холуйского
и Хотимльского могильников подверглось серьезно-
му пересмотру после открытия могильника у с.Коч-
кино. Опубликовавший материалы его первых ис-
следований А.ФДубынин специально остановился
на проблеме племенной принадлежности раннесред-
невекового населения восточной части Волго-Клязь-
мипского междуречья [1966, с.74-79]. Автором
установлена культурная близость памятников у
селений Кочкино и Холуй и их несомненное
сходство с ранней труппой могцлышков муромы. О
последнем свидетельствует женский убор, включаю-
щий однотипные головные венчики из пронизок и
обойииц; браслетообразпые височные кольца с
замком в виде щитка “муромского” типа (встречены
также имевшие широкое распространение на разных
территориях проволочные кольца с несомкнутыми
обрубленными концами); височные подвески на
ремешках и спиральках в виде колокольчиков,
бутылочек и трапеций. Вполне сходен с муромским
и остальной инвентарь мужских и женских погре-
бений. Прямые параллели наблюдаются также при
сопоставлении элементов обряда.
Женские украшения Хотимльского могильника
имеют качественно иной характер. Здесь отсутству-
ют головные венчики, височные кольца и подвески.
Убор небогат металлическими изделиями, обычно
он состоял из шейных гривен, ожерелий из бус,
кольцевых застежек и пряжек, браслетов, перстней,
в редких случаях дополнялся трапециевидными,
конусовидными и пирамидальными подвесками.
Мужчины, по-видимому, украшений не носили.
Принадлежность этого памятника летописной мере
археологическим материалом не подтверждается.
Этнокультурная ситуация в восточной части
Волго-Клязьминского междуречья реконструируется
А.Ф.Дубыниным следующим образом. Коренным
населением края являлось финно-угорское население
с неясной племенной атрибуцией, оставившее па-
мятники типа Хотимльского могильника1. В сере-
1 Как уже отмечалось, положение этого региона в системе крупных культурных областей раннего железного века остается неясным.
Поэтому несомненный интерес представляет открытие в устье р.Тезы остатков поселения, при обследовании которого отмечено наличие
етчатой керамики и был найден обломок !рузика дьякова типа [Молодпова Е.М., 1970, с.38-39].
155
дине-третьей четверти I тыс. н.э. в этот район
происходит инфильтрация переселенцев из муром-
ских земель, основавших родовые кладбища близ
селений Кочкино и Холуй. Вследствие оторванности
продвинувшихся на север коллективов от коренной
муромской территории и метисации с аборигенным
финским населением культура оставленных ими
памятников постепенно приобрела смешанный ха-
рактер.
Ограниченность источниковедческой базы опре-
деляет гипотетичность некоторых положений автора,
заслуживающих, однако, самого пристального вни-
мания. Вряд ли можно сомневаться в сложном
этническом составе населения рассматриваемого
региона, формирование которого происходило в
условиях контактирования с муромскими общинами.
Муромское происхождение коллективов, оставив-
ших Кочкинский и Холуйский могильники, не
оспаривается и в работах последних лет [Ерофее-
ва Е.Н., Травкин П.Н., Уткин А.В., с.111]. Вслед-
ствие этого под серьезное сомнение ставится
традиционное в археологической литературе прямо-
линейное отождествление указанных памятников с
летописной (центральной) мерей и сама возможность
механического перенесения их материалов в круг
культурных традиций мерянской общности.
Еще один грунтовый могильник XI в., связывае-
мый с мерей, исследован у дер.Новой (Новленской)
к югу от Клязьмы в территориальной близости от
верховьев р.Ушны [Макаренко Н.Е.. 1908, с.11-26].
Положение этого памятника на пограничье племен-
ных территорий обусловило смешанный мерянско-
муромский облик его культуры, отражающий, по-
видимому, и метисацию оставившего его населения
[Горюнова Е.И., 1961, с. 124-126]. Последнее затруд-
няет этническую интерпретацию данного памятника.
В целом следует признать, что на современном
уровне исследования можно лишь констатировать
само наличие грунтового обряда погребения на
мерянской территории, но его широкое распростра-
нение в местной среде представляется не столь
очевидным. Возможно, его появление обусловлено
проникновением в регион более восточных или
южных этнических групп и последующим заимст-
вованием нового обряда частью мерянских коллек-
тивов [ср.: Третьяков П.Н., 1966, с.294-298]. Эго
предполагает наличие в регионе иного, трудно
опознаваемого археологически, типа погребальных
памятников. Таковыми могли являться наземные
“домики мертвых”, в единичных случаях зафикси-
рованные на позднедьяковских памятниках западное
части Волго-Окского междуречья.
Один из них исследован на городище близ
Саввино-Сторожевского монастыря под Звенигоро-
дом. “Домик мертвых”, датируемый VII—VIII вв_
представлял собой небольшую (размеры 2,0 а.
1,2-1,3 м) срубную постройку с открытым ритуаль-
ным очагом; по конструкции и интерьеру он близка
напоминает реальные жилища поздних дьяковпеж.
Остатки многочисленных сожжений, помешенных в(
сосуды-урны или перекрытых сосудами, располага-
лись, по-видимому, в несколько ярусов на каких-та»
деревянных сооружениях в виде полок [Краснов
Ю.А., Краснов Н.А., 1967, с.34-36; 1978, с.14О-153]Ц
Сходный характер имело погребальное сооружу
ние на Березниковском городище [Третьяков П.ГЦ
1941, с.58-60, 116-117, рис.31]. Здесь также пре*-
полагается наличие деревянных конструкций, вя
которых помещались остатки сожжений. Однаки
погребения в урнах и под перевернутыми урнами я
этом “домике мертвых” не представлены.
По-видимому, такие сооружения были типичии
для позднедьяковского населения. Предполагаете^
что иа городищах они возводились лишь в исклю-
чительных случаях, обычно же выносились
пределы укреплений и, вследствие этого, археслвЯ
гически трудно уловимы [Краснов Ю.А., КраэИ
нов Н.А., 1978, с.153]. Несмотря на балтскя|Я
компонент в культуре коллективов, оставивишЯ
“домики мертвых”, финно-угорский характер пскг-Я
ледних не вызывает сомнений. Общепризнано нЯ
гипологическое сходство с незначительными
размерам удмуртскими культовыми постройками —И
“куала” [Горюнова Е.И., 1961, с.67-68; Краг^И
нов Ю.А., Краснов Н.А., 1978, с.142-143]. Угро^И
финские истоки наземной погребальной традишя^Н
предполагают возможность ее проявления и
востоку от западно-дьяковского ареала. Следуия^И
лишь оговорить, что сосуществование грунтового
поверхностного обрядов с использованием специфя^И
ческих деревянных конструкций в рамках однеяяИ
родоплеменного образования маловероятно. Реч^И
может идти лишь о локальных группировках Воллв^И
Клязьминского междуречья и Верхневолжья. прш^Н
тиковавших разные обряды захоронения.
Поселения второй половины I тыс. н.э. прсдспя^Н
лены городищами и селищами. В ареале центральияН^И
группы мери наиболее детально изучено скопленя^И
памятников в бассейне озера Неро (Сарское горя^И
дище конца VII — начала XI вв. и синхронвм^Н
ему селища) [Эдинг Д.Н., 1928; Третьяков П.НЬ^И
156
1941, с.90-97; Горюнова Е.И., 1961, с.95-109,
199-200; Леонтьев А.Е., Пушкина Т.А., 1970, с.74;
Леонтьев А.Е., 19746, с.68-74; 1975, с.1-25; 1984а,
с.26-32; 1988а, с.6-32]. Сведения о наличии финно-
угорских отложений на поселениях бассейна Пле-
щеева озера, по течению Нерли Клязьминской, в
Юрьевском и Суздальском опольях ограничены
преимущественно данными рекогносцировочных
раскопок и сбором подъемного материала [Воро-
нин Н.Н., 1959, с.74-81; Горюнова Е.И., 1961,
с.57-62; Дубов И.В., 1982, с.88-102; 1985, с. 102-133;
Леонтьев А.Е., 1987а, с.149-150; 19886, с.94-102].
К тому же, основная часть таких памятников
относится уже к концу I — началу II тыс. н.э.,
этражая далеко зашедший вперед процесс славяно-
черянского взаимодействия [Лапшин В.А., 1985]. К
древнерусскому периоду принадлежат и полиэтнич-
ные поселения, исследуемые под Ярославлем и
Суздалем [Дубов И.В., 1982, с. 124 след.; 1985,
с.92-99; Яковлева Т.Ф., 1979, с. 107—108; Лап-
спин В.А., 1983, с.68; 1987, с.147-148; Лап-
пин В.А., Мухина Т.В., 1988, с.132-149].
В середине — второй половине I тыс.н.э. в
экономике племен Волго-Окского междуречья все
более заметное место занимает земледелие [Крас-
нов Ю.А., 1971, с.46-47]. Этим объясняется широ-
кое распространение селищ и прекращение к
V-VI вв. функционирования большинства дьяков-
ских городищ [Смирнов К.А., 1974, с.79; 1982, с.4].
С переходом основной массы жителей на селища
происходит постепенная смена родовых пагриар-
хальпых общин соседскими общинами, объединен-
ными по территориальному признаку. Промежуточ-
ное звено в этой эволюции археологически доку-
ментировано материалами Попадьинского селища
VI—VII вв., в застройке которого наблюдается
сочетание старых традиций (наличие многоочажного
дома площадью 120 кв.м)1 и вызванных к жизни
новых явлений (небольшие жилища, предназначен-
ные, по-видимому, для отдельных брачных пар)
Третьяков П.Н., 1941, с.70-74; Горюнова Е.И., 1961,
с.82-91].
Появление селищ вместо городищ отражает не
только определенный этап в развитии общины. По
заключению А.ЕЛеонтьева, прекращение строитель-
ства оборонительных укреплений “свидетельствует
э разрушении прежнего межродового антагонизма
и знаменует начало процесса консолидации отдель-
ных родовых ipyiin в новую социально-экономичес-
кую общность” [1975, с.16-17]. Происходит фор-
мирование ЭСО (этносоциального организма), по
терминологии Ю. В.Бромлея, характеризующегося
как этникос со строго упорядоченной родовой
структурой; это подразумевает наличие племенной
общности, с присущей ей определенной террито-
рией, массивом поселений, характером верований,
в конечном итоге — этническим самосознанием
[Леонтьев А.Е., Рябинин Е.А., 1980, с.71-72]. В
летописных районах расселения мери сложение
новой структуры относится к VI-VII вв. [Леон-
тьев А.Е., 1975, с.17].
Результаты этого процесса прослежены на мате-
риалах ростовской округи [Леонтьев А.Е., 1984а,
с.26-32]. В районе озера Неро зафиксирована серия
мерянских селищ конца V11-X вв. и единственное
для этого периода укрепленное поселение на р.Саре.
Селища расположены на низких пойменных терра-
сах или коренных берегах озера. Они имеют весьма
крупные размеры, исчисляемые в гектарах; вместе
с тем, небольшая мощность культурного слоя
свидетельствует о сравнительно недолгом их суще-
ствовании.
Поселения сконцентрированы на ограниченном
участке, расстояние между крайними селищами не
превышает, как правило, нескольких километров.
Размеры демографически освоенной территории
составляют примерно 20 х 20 км, что вполне
сопоставимо с предполагаемыми областями славян-
ских “малых племен” [Леонтьев А.Е., 1984а, с.29].
В данном случае восстанавливается племенная
территория ростовской мери — одного нз локальных
подразделений мерянской этносоциальной общнос-
ти.
Центром малого племени, обитавшего на озере
Неро, являлось укрепленное Сарское городище. Его
археологическое изучение продолжается с переры-
вами уже более ста лет [Уваров А.С., 1871,
с.664-667; Спипьт А.А., 1905, с.94; Эдинг Д.Н.,
1928; Третьяков П.Н., 1941, с.90-97; Горюнова Е.И.,
1961. с.95-109]. Обобщение накопленного материала
и его развернутая историко-культурная интерпрета-
ция проведены А.ЕЛеонтьевым; им же проведено
изучение неукрепленной части поселения (само
городите было полностью уничтожено карьером в
1930 г.) [1974а, с.85-96; 19746, с.68-74; 1975,
с. 1-25; 1976, с.33-44; 19816, с. 141-149; 1988а,
с.7-11].
Городище расположено на узкой вытянутой гряде,
окруженной с трех сторон петлей р.Сары. Укреп-
1 По заключению К.А.Смнрнова, это "пережиток более древних общественных отношений" [1974, с.89].
157
ления состоят из четырех линий валов со рвами,
разделяющих мыс на три части. По мнению ряда
исследователей (П.Н.Третьяков, Е.И.Горюнова,
И.В.Дубов), первоначальный поселок занимал север-
ную оконечность мыса и ограждался с напольной
стороны валом, т.е. представлял собой мысовое
городище, типологически близкое дьяковским па-
мятникам; в этом случае и его площадь —
3000 кв. м — вполне сопоставима с размерами
последних [Третьяков П.Н., 1941, с.92; Горюно-
ва Е.И., 1961, с.95; Дубов И.В., 1982, с.80-84; 1985,
с.35-39]. П.А.Раппопорт и А.ЕЛеонтьев локализуют
древнейшую часть поселения на средней площадке
городища, расположенной в самом узком месте луки
и огражденной валами со стороны излучины и
всполья [Раппопорт П.А., 1961, с.25, рис.1; Леон-
тьев А.Е., 19746, с.68-73; 1975, с.13-16; 1988а,
с.7-11). Признание этого факта подразумевает ка-
чественное отличие памятника от классических
мысовых городищ дьяковской культуры, выражаю-
щееся также и в его значительно более крупных
размерах (около 8300 кв. м по подсчетам Д.Н.Эдип-
га) [Эдинг Д.Н., 1928, с.9].
Возникновение племенного центра ростовской
мери отнесено А.ЕЛеонтъевым к концу VII в., его
затухание — к началу XI в. Насколько такая
модель — племенное городище с обжитой сельской
округой — применима ко всему ареалу центральной
мери? Возможно, аналогичными укрепленными по-
селками локальных подразделений населения второй
половины I тыс. н.э. являлись Мало-Давыдовское
городище, рекогносцировочно исследоватшое
А.Ф.Дубыниным в бассейне среднего течения Нерли
Клязьминской [АЛОИА, ф.2, 1939 г., д.60; Горю-
нова Е.И., 1961, с.58-60], а также Васильковское,
Теньковское, Якиманское городища [Леонтьев А.Е.,
Рябииин Е.А., 1980, с.77] и городище Выжегша на
р.Колокше в Юрьевском ополье [Леонтьев А.Е.,
1987а, с.149-150; 19886, с.94-102]. Такие памятники
расположены на расстоянии 60-70 км друг от друга,
их редкость подразумевает возможность интерпре-
тации укрепленных поселков в качестве центров
малых мерянских племен. Более сложным представ-
ляется вопрос об этносоциальном статусе городища
Александрова Гора — предполагаемого центра
клепшнской группы мери, обитавшей в относитель-
ной близости (на расстоянии не более 25 км) от
ростовской группы мери.
На раннем этапе в жизни населения особое место
занимали скотоводство (разведение лошадей, круп-
ного рогатого скота), а также рыболовецкий и
охотничий промыслы [Горюнова Е.И., 1961, с.129;
Леонтьев А.Е., 1975, с.9]. Высказано предположение,
что земледелие, практиковавшееся в VI—VIII вв. в
форме подсеки, без применения пахотных орудий,
имело в то время второстепенное значение [Голу-
бева Л.А., 19876, с.80]. Иной точки зрения придер-
живается в последний работах А.ЕЛеонтьев, счи-
тающий, что изначальная приуроченность финских
поселений в районе озера Неро к наиболее плодо-
родным почвам указывает на ведущую роль в
экономике центральной мери аграрной деятельноста.
Высокого развития достигли кузнечное и юве-
лирное производства, обработка кости, дерева, камни
и волокнистых растений, однако в основном оня
еще оставались в рамках домашних производств.
Об этом свидетельствуют, в частности, иорребениж
женшин-литейшип, обнаруженные на Сарском
Хотимльском могильниках [Голубева Л.А., 1984.
с.78]. и бытование в местной среде своеобразной
наборной техники изготовления бронзовых украше-
ний, определявшей индивидуальный характер изде-
лий и не рассчитанной на серийное производства.
Период “женского ремесленного литья” завершается
лииП) в X в., когда ювелирное дело переходит
руки профессиональных ремесленников-мужчин.
О домостроительстве финского населения Волго-
Клязьминского междуречья имеются сравнителыи»
немногочисленные данные (Сарское и Мало-Давы-
довское городища, селища бассейна озера Hepci
Зафиксированы однокамерные срубные сооружении]
площадью 16-25 кв. м, большинство которые!
принадлежат к наземным жилищам с выровненный
или, реже, углубленным полом, в единичных otjm
чаях — к полуземлянкам. Обнаруженные в шин
очаги из камней прямоугольной или Г-образняи
формы располагались в центре, углу или у задней
стены построек. Несмотря на принадлежность 6o.wi
шинства указанных объектов к позднему этаии
существования мерянских этносоциальных обпшос!
тей (X в.), они обнаруживают достаточно близкие
сходство с жилыми конструкциями ярославской
группы позднедьяковских памятников (Березняки!
Устье, Попадьинка) [Третьяков П.Н., 1941, с.51-7М
Горюнова Е.И., 1961, с.64—85]. |
В неоднородном керамическом комплексе, прси|
ставленном исключительно лепной посудой, преоЫ
ладают плоскодонные приземистые сосуды. CpeJ
них выделяются низкие “кубовастые” горшки
широким горлом и слегка отогнутым или верти!
кальным венчиком, отнесенные Е.И.Горюновой
особому “мерянско-камскому” типу (рис.42, 12, /JH
Происхождение этого типа объясняется воздейстаия
158
О 3 см 13
Рис.42. Древности центральной мери конца 1—11 тыс. н.э.
159
ем камских элементов на формирование культуры
мери [Горюнова Е.И., 1956, с.21; 1961, с.75 след.],
а его преимущественное распространение в восточ-
ной части Волго-Окского междуречья служит одним
из ярких признаков, дифференцирующих мерю от
дьяковских племен [Розенфельдт И.Г., 1974, с.93,
193-194]. Представленные в мерянском керамичес-
ком комплексе небольшие горшки темно-серого и
черного лощения имеют ближайшие аналогии в
поздних материалах городищ дьяковской культуры
[ср.: Розенфельдт И.Г., 1974, с.176-177,196].
В обиходе местного населения использовался
инвентарь, традиционный для многих финно-угор-
ских племен (топоры-кельты, пластинчатые кресала,
ножи с прямой спинкой и т.д.). Широкие параллели
в древностях волго-окских финнов имеют и многие
бронзовые изделия. Во второй половине I зыс.н.э.
происходит оформление локальных типов украше-
ний.отражаюших традиции собственно мерянской
культуры региона. Однако их наибольшее распро-
странение огносится уже к эпохе славяно-финского
культурного симбиоза (Х-Х1 вв.).
Памятники дославянского населения
Костромского Поволжья
Информация об археологических памятниках
второй половины I тыс. н.э. в этом регионе до
недавнего времени ограничивалась лишь данными о
наличии здесь ряда поселений, выявленных но
подъемному материалу или разведочной шурфовкой.
Исключением являлось Дурасовское городище —
неукрепленный поселок IX — начала X в., раско-
панный Е.И.Горюновой у д.Очнпищевой в западной
части Костромского Поволжья [Горюнова Е.И.,
1961, с. 109-116]. Кроме того, сохранились сведения
об открытии при случайных обстоятельствах на
западе региона грунтового могильника с сожжениями
у с.По дольского, датируемого по инвентарю VII—
XI вв. [Покровский Ф.В., 1984, с.358-360; Отдель-
ные находки, 1903, с.194; Горюнова Е.И., 1961,
с.122, 124].
Начатый в 1970-1980-х гг. новый цикл исследо-
ваний (Г.А.Архипов, К.И.Комаров, А.ЕЛеоптьев,
Е.А.Рябинин, В.В.Сидоров, Ю.Н.Урбан) позволил
выявить несколько локальных групп памятников
дорусского времени к северу от Волги между ее
притоками Костромой и Унжей. Среди них —
городище, селища и грунтовый могильник в среднем
течении Унжи с наибольшей концентрацией api
оло1ических объектов у с.Попова; серия селигг
с.Унорож на северном берегу Галичского озера
верховьях истока р.Вексы; селища и укреплении
поселок на левом притоке р. Костромы Анде»
отдельные памятники па мелких притоках Волге
Костромы,
Наиболее изученными в настоящее время яв:
ются древности унженской группы [Леонтьев А.
Рябинин Е.А., 1981, с.62-63; 1989, с.62-64; Les
tjew A., Ryabinin Е., 1985, р.142; Леонтьев А.
1983. с.64; 19846, с.65; 1985, с.66; 1986а, cJ
19896, с.5-105; Рябинин Е.А., 19836, с.84; 19*
с. 127-170]. Ранний этап в этнокультурной исгор
этого населения документирован материалами гр
тового могильника с примыкаюпгим к нему селип
у с.Попово. Могильник относится к третьей четве
I тыс.н.э. при наиболее вероятном времени
функционирования в VI—VII вв. Вскрытые
погребений представлены сожжениями, совергп
ными на стороне. Остатки кремации вместе с уг
и золой ссыпались в ямки округлой или овальн
формы, неболыгше по размерам и глубине. Не
торыс могилы вообще не прорезали материка
песок и определяются лишь по концентра;
кальцинированных костей и сопугствующего инг
таря непосредственно под дерном.
Местный погребальный обряд обладает ря.
особенностей. Известно, что в рассматриваег
период кремация умерших практиковалась у разг
финно-угорских племен Западного Поволжья
Прикамья, однако повсеместно наблюдается сс
шествование обрядов трупосожжения и трупогго:
жения у волжских — рязано-окских, муромск;
мордовских, марийских — групп населения [Кр
нов Ю.А., 1980а, с.26-29; Голдина РД„ 19
с. 15-34]. Такая же картина фиксируется и п
обращении к известным погребальным памятник
Волго-Клязьминского междуречья. Учитывая отр
вочпые сведения о кремациях Подольского мопс
ника на левобережье Волги близ устья Кос,
и данные о раскопках В.В.Сидоровым могилын
у д.Большое Молочное на р.Костроме, где
захоронения, относящиеся к X-XI вв.,
ставлены исключительно трупосожжениями, можз
предположить, что эта обрядовая черта огража
локальные особенности населения региона. Своео
разие традиций проявляется также в форме
размерах мопишных ям. Хотя округлые моги.'
известны в синхронных памятниках других финн«
угорских племен, по нигде оии не составляй»
160
единственного типа, встречаясь вместе с ямами
прямоугольных вытянутых очертаний и не образуя
особых участков.
Большинство этнически значимых элементов
Поповского могильника (украшения, бытовой ин-
вентарь, предметы вооружения и орудия труда)
находит прямые аналогии в памятниках дьяковско-
городецкой области. Вместе с тем в материалах
ощущается заметное влияние восточных, вятско-кам-
ских традиций.
Сходное направление культурных связей просле-
живается по синхронным находкам в селишенском
слое. Основные формы горшковидных плоскодон-
ных сосудов близко напоминают керамику Западного
Поволжья и Поветлужья. Наряду с ними отмечено
присутствие округлодонпой посуды бытовавшей у
племен Прикамья и Приуралья.
Следующий этап в жизни финноязычных обита-
телей среднего течения Унжи документирован ма-
териалами Поповского (“Ухгубужского”) городища,
археологически выраженный верхний слой которого
этносится к IX в. [Леонтьев А.Е., 19896, с.5-105].
По своим показателям (мысовое городище, защи-
щенное слабо выраженным валом и рвом с узкой
стороны перешейка) и незначительным размерам
почти полностью вскрытая площадь не превышает
1300 кв. м) этот памятник вполне сопоставим с
укрепленными поселениями железного века. Среди
выявленных здесь построек преобладают наземные
срубные конструкции, размеры которых не превы-
иают 15-20 кв. м. Особенностью некоторых жилищ
является наружный выступ из камней.
Материальная культура IX в. во многом продол-
жает традиции предшествующего времени, но ха-
рактеризуется более полным слиянием поволжских
и приуральско-камских по происхождению элемен-
тов. Принадлежность населения к одному из финно-
угорских племен Поволжья документирована харак-
тером очажных устройств, типами орудий труда и
украшений, использованием плоскодонной керами-
ки, отличающейся от округлодонной прикамской не
только формой, но и технологией изготовления. О
связях с более восточными территориями свидетель-
ствуют не только вещевые находки, но и некоторые
элементы домостроительства. Особенно показатель-
но обязательное присутствие в постройках, наряду
с плоскодонной посудой, округлодошюй керамики.
При этом установлено, что часть плоскодонных
горшков изготовлена с использованием технологи-
ческих добавок, типичных для народов Западного
Приуралья, но не имевших распространения в
Волжском бассейне. Очевидно, как отмечает иссле-
дователь Поповского городища, подобный синтез
сложился не только в результате экономических,
но и тесных этнических контактов двух крупных
регионов, осуществлявшихся, очевидно, через Вет-
лужско-Вятское междуречье; непосредственные
связи с Поветлужьем устанавливаются и по некото-
рым специфическим категориям вещевых находок
[Леонтьев А.Е., 19896, с.95-98]. Все это не
исключает этнической самостоятельности обитате-
лей бассейна р.Унжи, составлявших одну из локаль-
ных волжско-финских группировок.
Данные наблюдения относятся к территориальной
группе памятников, расположенной на восточной
окраине Костромского Поволжья и в относительной
близости от Марийского Ветлужско-Вятского меж-
дуречья. В известной степени они, однако, прило-
жимы и к юго-западной части региона. В этом
убеждают материалы Дурасовского городища —
основанного на высоком останце коренного берега
р.Стежеры неукрепленного поселка IX — начала
X в. Автор раскопок особо подчеркивает его
культурную близость с Поветлужьем, рассматривая
его, вместе с тем, в качестве эталонного памятника
северо-восточной (костромской) мери. Высказано
даже предположение о том, что само возникновение
этого мерянского поселка обусловлено “оседанием
здесь бродячих ремесленников — сельских ювелиров
из территориально близких вятско-камских районов”
[Горюнова Е.И., 1961, с. 116].
На Дурасовском городище выявлены однотипные
наземные, по-видимому срубные, постройки с зем-
ляным полом, одним или двумя очагами-каменками
и двускатной крышей. Многие вещевые находки и
основные формы керамики находят аналогии в
дьяковско-мерянских памятниках, однако ряд эле-
ментов указывает на связь обитателей поселка с
Поветлужьем. Контакты с более восточными райо-
нами не прослеживаются.
Интересные данные были получены автором при
исследовании Унорожского городища — централь-
ного поселения локальной финно-угорской ipynnbi,
обитавшей в округе будущего Галича Мерьского.
Поселение в с.Унорож занимало плоскую вершину
высокого останца (общая площадь около
12700 кв. м) в излучине р.Тойги при впадении этого
малого притока в р.Вексу Галичскую. Хотя земляные
укрепления на нем отсутствуют, по своему топогра-
фическому положению памятник действительно в
какой-то мере близок городищам, поскольку распо-
ложен в месте, хорошо укрепленном природой. Этот
161
признак сближает его с Дурасовским городищем и
некоторыми поселениями IX-X вв. в ареале бело-
зерской веси (Крутик в бассейне р.Шексньг, Васю-
тино на р.Мегре).
Нижние отложения памятника относятся к концу
1Х-Х в. При их исследовании обнаружены наземные
срубные постройки площадью 16 кв. м с глинобит-
ным основанием очагов или печей в центре. Рядом
с ними располагалась производственная зона, занятая
сложенными из камней металлоплавильными горна-
ми. Здесь же обнаружены остатки косторезной
мастерской. Об активной ремесленной деятельности
свидетельствуют многочисленные находки тиглей,
льячек, отходов ювелирного и косторезного произ-
водств.
Характер материальной культуры свидетельствует
об изначальном включении поселения в систему
международных торговых связей. Прежде всего,
обращает на себя внимание концентрация здесь
стеклянных бус (на вскрытом участке площадью
200 кв. м найдено свыше 200 экз.), имеющих прямые
аналогии в памятниках Северо-Запада и, прежде
всего, в Ладоге. По авторитетному заключению
исследовательницы ладожского стекла З.АЛьвовой,
“в междуречье Оки и Волги, гга городищах и в
могильниках VIII—X вв. мери, муромы и мещеры,
стеклянных бус очень мало, и в большей части они
не имеют ничего общего с рассматриваемыми
бусами” [Львова З.А., 1968, с.93]. Интересно
сопоставление данных о таких находках с другими
памятниками Костромского Заволжья. На Дурасов-
ском городище, по исследованной площади в пять
раз превышающем раскопанную часть Унорожского
поселения, встречены лишь единичные бусы каче-
ственно иного состава; на Поповском городище,
вскрытая площадь которого в шесть раз больше
унорожской, обнаружено 11 бус (из них лишь
7 стеклянных), также имеющих иное происхожде-
ние.
О связях с отдаленным Северо-Западом свиде-
тельствуют также находки в нижнем горизонте
односторонних ранних гребней “ладожского” тина
и скандинавской застежки, корреспондирующиеся с
появлением здесь восточных монет (дирхем конца
IX-начала X в.) и булгарской керамики. Проме-
жуточное звено в установлении этих контактов
документировано присутствием в унорожской кол-
лекции локальных типов украшений, бытовавших в
X — XI вв. у финно-угорского населения Юго-Вос-
точного Приладожья и Белозерыг.
Достаточно четко прослеживается и восточное
направление торговой трассы, связывавшее талиб-
скую группу населения с Ветлужско-Вятским меж-
дуречьем, прежде всего с бассейном р. Чепцы
Особенно ярко оно выявляется по материалами
резной кости, причем последняя являлась не толыии
предметом импорта, но и местной продукпиоц
изготовлявшейся по привозным образцам. I
Включение Унорожского поселения в система
международных контактов объясняется его близое4
тью к древнему Сухопо-Вычегодскому пути, супе-1
ствовагше которого предполагалось многими иссле!
дователями. Правда, сам памятник, географически
тяготея к срединному участку реконструируемте
торговой магистрали, оказывается все же за прекв!
лами ее основной зрассы. Однако еще Е.И.Горюнова
уделявшая самое пристальное внимание уяснении
глубинных истоков связей культуры костромские
мери с культурными традициями Волго-Ками
писала: “Область в бассейне южных притоки
Сухоны и Вычегды изобилует речными волоками
что дает возможность легко проникать на знача
тельные расстояния к югу от магистрального пуле
В область Костромского Поволжья можно бык
попасть по рекам Юг и Кострома через Галичски
озеро. Видимо, этот путь обусловил экономически
рост такого города как Галич Мерьский”, окряи
которого в предшествующее время являлась месим
пушной торговли с бузггарами, а еще раньше —е
приуральскими племенами [1967, с. 151]. При оцри
деленной этнической корректировке участники
ранней торговли такое заключение находит сейчи
свое археологическое подтверждение. а
Включение с начала X в. галнчской группироваИ
в систему активных международных связей наложен
заметный отпечаток на облик культуры при coign
нении, однако, ее самобытных особенностей. Mean
ные украшения, орудия труда и бытовой инвентаи
имеют прямые аналогии в дьяковско-мерянсяци
круге древностей. Особенно показательно исполь^И
ванне здесь исключительно плоскодонной лепки
посуды, по формам и технике изготовления ссцИ
ставимой с керамикой других памятников КостркЛ
ского Заволжья н, шире. Волжского бассецИ
Обитатели округи будущего Галича МерьсжаИ
составляли отдельное племенное образование, сфци
мировавшееся в контактной зоне па севера^!
ггериферии волжско-финской культурной обласаЛ
Данные археологии подтверждают, в нел^Л
заключение Е.И.Горюновой о том, что “Кострома^И
Поволжье и широкая полоса междуречья Костря(И
162
и Унжи представляли... территорию, на которой
происходил стык двух крупных массивов: дьяков-
ского с запада и аианьинского с востока” [1967,
с.75]. Традиционное направление этих связей со-
хранялось и в последующий период. Поэтому при
известном своеобразии территориально обособлен-
ных и рассеянных на больших пространствах
локальных финских групп, явно не составлявших
этносоциальной общности, они все же обнаруживают
и несомненное культурное сходство, отличаясь,
вместе с тем, от мерянских племен Волго-Клязь-
минского междуречья.
Как и в летописных районах расселения мери,
прямая преемственность между городищами с сет-
чатой керамикой, заканчивающих функционирова-
ние не позднее начала вашей эры, и памятниками
второй половины I тыс.н.э. здесь не прослеживается
[Леонтьев А.Е., Рябинин Е.А., 1989, с.62-64].
Вопрос об истоках этнической истории северо-вос-
точной (костромской) мери остается пока открытым.
О хозяйственной деятельности населения лесного
Заволжья можно судить лишь в общих чертах. На
материалах унженской группы памятников восста-
навливается облик натурального, “замкнутого на
себя” хозяйства. Полученные данные свидетельству-
ют о скотоводстве (разведение лошадей, крупного
и мелкого рогатого скота), охотничьем и рыболо-
вецком промыслах. Имеются указания на наличие
земледелия, вряд ли занимавшего заметную роль в
местной экономике. Выявлены следы бронзолитей-
пого и кузнечного ремесла [Леонтьев А.Е., 19896,
с.94]. Как маленький, затерянный в лесах мерянский
поселок, характеризует Дурасовское городище
Е.И.Горюнова, отмечая, что сельскохозяйственное
производство его обитателей ограничивалось, по-ви-
димому, скотоводством, огородничеством, рыболов-
ством и лесными промыслами; данные о земледелии
полностью отсутствуют [1961, с. 115]. По млению
исследовательницы, такой уклад объясняется “ре-
месленным” обликом поселка, где основным заня-
тием жителей было ювелирное дело. Следует
признать, что достаточных оснований для последнего
вывода не имеется. Несомненно, более выраженный
и специализированный характер носила ремесленная
деятельность на Унорожском поселении, определяе-
мая положением этого пункта на путях междуна-
родной торговли X в.
НАЧАЛЬНЫЙ ЭТАП СЛАВЯНСКОГО
ОСВОЕНИЯ ВОЛГО-КЛЯЗЬМИНСКО-
ГО МЕЖДУРЕЧЬЯ
Включение края в орбиту древнерусского влияния
началось в эпоху функционирования трансевропей-
ского Балтийско-Волжского пути, в значительной
степени определившего направление ранней славян-
ской колонизации (рис.43). К IX в. относятся клады
арабских монет, обнаруженные в районе Углича
(829 г.), Ярославля (два клада у д.Большое Тимерево,
один из которых датируется по поздней монете
864/865 и.) и на берегах озера Неро (Сарское
городите, клады 814 и 820 гг.; Угодичи, 813 г.)
[Янин ВЛ., 1956, с.86; Добровольский И.Г.,
Дубов И.В.. 1975, с.65-70; Дубов И.В., 1982,
с. 114-115, 144-146; Леонтьев А.Е., 19866, с.5]. Еше
один денежно-вещевой клад, зарытый в 840-е гг..
найден на мерянском городище Выжегша на р.Ко-
локше, притоке Клязьмы, в Юрьевском ополье
[Леонтьев А.Е., 1987а, с.149-150; 19886, с.94-102;
Фомин А.В., 1988, с.103-131].
Вопрос о характере их проникновения остается
дискуссионным. Согласно распространенной точке
зрения, клады трассируют водную дорогу, уже в
IX в. проложенную через мерянские земли — от
Волги ио Оке, в Клязьму и Нерль Клязьминскую
к Плещееву озеру и далее в Волгу по Нерли
Волжской или по магистрали р.Сара — озеро
Неро — р.Которосль [Любомиров П.Г., 1923, с.27;
Янин ВЛ., 1956, с. 105-106; Горюнова Е.И., 1961,
с. 152; Монгайт АЛ., с.90; Дубов И.В., 1982, с.40-44,
114-121 и др.работы]. В последнее время высказано
мнение о том, что в IX в. такого прямого пути еще
не существовало, выпадение же кладов на Верхней
Волге и в Залесской земле обусловлено вовлечением
северо-восточных территорий в систему непосред-
ственных связей с Северо-Западной Русью [Леон-
тьев А.Е., 19866, с.3-9].
Независимо от опенки путей проникновения
восточного серебра в IX в., не вызывает сомнения
его значение как индикатора включения области
расселения мери в торгово-экономическую систему
формирующегося Древнерусского государства. Имен-
но к этому времени относится появление древней-
ших курганных некрополей у селений Большое
Тимерево, Михайловское и Петровское в Ярослав-
ском Поволжье. Начальная стадия функционирова-
ния кладбищ (в первую очередь наиболее изучен-
ного Тимеревского могильника) определяется
163
Рис.43. Памятники начального этапа древнерусского освоения Волго-Клязьмннского междуречья:
а — курганные могильники с трупосожженнямн: б — монетные находки в сожжениях: в — торговый инвентарь (веси
гирьки): г — скандинавские изделия: д — глиняные лапы и кольца: е — клады монет IX в.; ж — ареал Владимирских кургам
1 —i Михайловское; 2 — Большое Тимерево; 3 — Петровское; 4 — Шугорь; 5 — Богослово; 6 — Шурскола; 7 — Кустеря; 8 — Угоди
9 — Сарское городище; 10 — Криушкнно; 11 — Городите; 12 — Большая Брембола; 13 — Малая Брембола; 14 — Дубровины; 15 — Веськм
16 — Осипова Пустынь; 17 — Аламова; 18 — Кабанское; 19 — Радованье; 20 — Мирславль; 21 — Киркеева; 22 — Плоская; 23 — Вески; 24
Кубаево; 25 — Шслебово; 26 — Выхегша; 27 — Шокшово; 28 — Весь; 29 — Сельцо; 30 — Птетднлово; 31 — Васильки.
164
И.В.Дубовым в пределах всего IX в. [1976а, с.82-86;
19766, с.60-66; 1982, с.77-78, 126-138; 1985,
с.88-89; Булкин В.А., Дубов И.В., Лебедев Г.С.,
1978, с.115-122]. М.В.Фехнер и Н.Г.Недопшвина
относят их возникновение к концу IX в. [1985,
с. 110-114; 1987, с.86-88], А.В.Куза, А.ЕЛеонтьев,
Т. А .Пушкина — к последней трети IX в. [1982,
с.284-285]. С Тимеревским некрополем связано
крупное торгово-ремесленное поселение протогород-
ского типа, активно исследуемое И.В Дубовым
[Дубов И.В., 19766, с.60-66; 1982, с. 148-187; 1985,
с.91-97 и др.]. К этому же комплексу памятников
принадлежат два вышеназванных клада IX в.
Анализ инвентаря и обряда ранней группы
ярославских курганов, а также материалов Тимерев-
ского поселения свидетельствует об их связи с
северо-западной волной колонизации [Стапке-
зич Я.В., 1941, с.82-83; Горюнова Е.И., 1961,
с. 183—185; Ярославское Поволжье..., 1963, с.15 след.;
Третьяков П.Н., 1970, с.125-128; Булкин В.А.,
Дубов И.В., Лебедев Г.С., 1978, с.115-119;
Дубов И.В., 1982, с.35 след.; Седов В.В., 1982,
188-189; Фехнер М.В., Недопптвина Н.Г., 1987,
. 86-87]. Исследователи сходятся в признании сме-
танного состава переселенцев, распространено мне-
ние об изначальном участии в колонизационном
сроцессе новгородских славян, увлекших за собой
- отдельные группы обрусевающих западных финнов
"орюнова Е.И., 1961, с.182-185; Третьяков П.Н.,
970, с.125-128; Дубов И.В., 1982, с.16-32, 187].
7реди пришельцев находились и скандинавы —
мины и торговцы, селивпшеся, по-видимому, вместе
: семьями и сохранявшие на первом этапе устой-
чивые особенности погребального обряда и убора
зежды [Дубов И.В., 1977, с.175-185; 1982, с.46-57].
М.В.Фехнер и Н.Г.Недошивина, также выделяющие
• ранней группе тимеревских курганов скандинав-
кие комплексы, склоняются к мысли о более
’оздпем проникновении славян в Ярославское По-
млжье, начавшемся лишь во второй половине X в.
:985, с.114; 1987, с.87].
Возникновение протогородских центров в Яро-
- звском Поволжье (к последним И.В Дубов относит
ткже Михайловский и Петровский археологические
я мплексы) определялось их важным положением
путях международной торговли; характерные
<;лы протогородов, отличающие их от племенных
:;нтров, выражаются в полиэпшчности населения,
стоявшего из свободных общинников, купцов и
* инов, и ориентации экономики на ремесло и
торговлю [Булкин В.А., Дубов И.В., Лебедев Г.С.,
1978, с. 121-125; Дубов И.В., 1982, с.77 след.]. Важно
отметить, что на начальном этапе существования
форпостов северо-западной колонизации в их куль-
туре не ощущается заметных следов смешения
пришельцев с местным финноязычным населением,
активно включившимся в этногенический процесс
лишь с середины X в. [Булкин В.А., Дубов И.В.,
Лебедев Г.С., 1978, с.121; Дубов И.В., 1979, с.115;
1982, с.56].
Ранний импульс с Северо-Запада достиг в это
время и племенной территории ростовской мери.
Наблюдается возрастание роли Сарского городища
как международного торжища, стимулировавшего
социально-экономическое развитие этого поселка.
В мерянском племенном центре появляются вещи
скандинавского происхождения, древнейшие из ко-
торых датируются концом VIII — началом или
первой половиной IX вв., т.е. синхронны выпадению
здесь кладов куфических монет первой трети IX в.
[Леонтьев Е.А., 19816, с. 141-149]. Вполне реально
сопоставление этих археологических данных с
историческими известиями о дани, которую платила
меря варягам-“находникам” до их изгнания “за море”
в 859 г. [там же. с.148].
Проникновение переселенцев с Северо-Запада в
бассейн озера Неро имело неоднозначный характер.
Одно из проявлений этого процесса документиро-
вано материалами незначительного по площади
(около 300 кв. м) и мощности слоя селища
Сарское II, расположенного в 0,2 км от Сарского
городища на противоположном берегу реки. Спе-
цифичный характер находок (обилие предметов
вооружения и защитного снаряжения при малочис-
ленности керамики и бытовых предметов, наличие
весовых гирек и дирхемов конца IX — начала X в.)
позволяют интерпретировать данный памятник в
качестве временного лагеря воинов и торговцев,
основанного на непродолжительное время в бли-
жайшем соседстве с мерянским племенным центром
[Леонтьев А.Е., 1981а, с.61-62; 1988а, с,14—16].
Вместе с тем, на побережье озера в рассматри-
ваемый период появляется и ряд постоянных
древнерусских поселений, стабильно развивавшихся
на протяжении последующих столетий. Хотя боль-
шинство таких памятников суммарно датируется
IX-X вв., некоторые из них достаточно определенно
относятся к IX в., по всей вероятности, — к первой
половине этого столетия [Леонтьев А.Е., 1984а,
с.29-31; 19876, с.154-156]. К последним принадле-
165
жит селище у с.Угодичи с зарытым рядом с ним
денежно-вещевым кладом 813 г.
Древнерусские поселения выделяются по лепной
керамике, отличающейся от мерянской, и по
тяготению ко многим из них курганных групп с
ранними погребениями по обряду сожжения. Разме-
ры селищ, определяемые по распространению леп-
ной керамики, варьируют от 0,5 га (Богослов) до
12,8 га (Угодичи). Древнерусские поселения распо-
лагались поблизости от мерянских, не образуя
обособленных групп. В отдельных случаях рассто-
яние между разноэтничными селищами не превы-
шало нескольких сот метров. Несмотря на известную
статичность вырисовывающейся картины, она, без-
условно, отражает “реальную историческую ситуа-
цию", сложившуюся в IX-X вв. в ареале ростовской
группы мери [Леонтьев А.Е., 19876, с.154].
Продвижение древнерусского населения в Волго-
Клязьминское междуречье документировано распро-
странением курганных могильников (рис.44), гран-
диозные по размаху раскопки которых были про-
ведены в 1851-1854 гг. А.С.Уваровым, П.С.Савелье-
вым и К.Н.Тихомировым [Уваров А.С., 1871,
с.633-847; АЛОИА, ф.8, 1753 г., д.2, 17, 19; 1854 г.,
д.4; ГИМ, ОПИ, ф.17, д.192-198]. В округе Ростова.
Переяславля, Юрьева-Польского, Суздаля и по всему
течению Нерли Клязьминской в 163 местностях
было вскрыто около 7700 насыпей. В результате
“Суздальская область была так основательно очи-
щена от курганов” [Спицын А.А., 1905, с.88], что
в большинстве районов практически не сохранилось
погребений. Эта могильники, вошедшие в науку под
общим названием “Владимирские курганы”, являют-
ся основным источником для изучения этнокультур-
ных процессов на Северо-Востоке Руси. Правда,
низкий уровень полевой документации раскопок на
долгое время определил негативное отношение к
информативным возможностям этих материалов, в
резкой форме выраженное еще А.А.Спицыным:
“Грандиозные раскопки 1851-1854 гг. в Суздальской
области будут долго оплакиваться наукой и служить
грозным предостережением для всех любителей
массовых раскопок... Потеря этих курганов не
вознаградима ничем!” Мнение исследователя о том,
что “из 7000 ни одно погребение не может быть
восстановлено в своем содержании и стать предме-
том обсуждения с этнической стороны” [там же,
с.90, 166], прочно утвердилось в науке. Даже в
работах последних десятилетий по археологии
Северо-Восточной Руси материалы Владимирских
курганов рассматриваются в общем плане и сум-
марно [Горюнова Е.И., 1961, с.194-197; Треты-
ков П.Н., 1970, с.125-131 и др.]. Проведенное
изучение отчетной документации и музейных котт-
лекций показало, однако, что источниковедческие
возможности погребальных памятников для решения
этнокультурных проблем далеко не исчерпаны и г
ними можно работать [Рябинин Е.А., 1979а, с.228-
243; 1988а, с.33-56]. Новую ценную информации»
о характере древнерусского освоения края принесли
и развернувшиеся в последнее время исследован»
сельских поселений и городских центров Ростово
Суздальской земли.
Обряд и инвентарь курганных групп позволяв
отнести начальное проникновение славян на побе-
режье Плещеева озера и в бассейн Hcjtih к кон»
IX-X вв. Эта дата уточнена В.А.Лапшиным, опре-
деливщим на основании привозных вещей и монет-
ных находок в погребениях вероятное время появ-
ления ранних насыпей в пределах второй четвер-
ти X в. [19816, с.45-48].
Курганы с сожжениями образуют обособленные
скопления в бассейнах озер Неро и Плещееве в
более разреженно располагаются по течению Нерий
и ее притокам от верховьев этой реки до ее впадении
в Клязьму (см. рис.43). Единичные ранние могнльч
ники зафиксированы также в Нижнем Поклязьмеас]
[Седова М.В., 1978, с.10-11]. Их размещения
соответствует в общих чертах древнерусскому курч
тайному ареалу, окончательно оформившемуся
последующие столетия. Вместе с тем, наблюдает»
явное тяготение первопоселенцев к участку Ватан]
ского торгового пути, проходившему через За.юс-1
скую землю в X в. Об этом свидетельствуют нахами
весов и гирек-разновесок (44 комплекса) и моаея
(127), ранние экземпляры которых происходят иа
трупосожжений X в. Примечательно их отсутствии
в памятниках, возникших в указанное время ни
побережье самой Нерли. Погребения с торговый!
инвентарем и монетами сконцентрированы на им
бережье обоих озер, по течению р.Ирмез я
низовьях Нерли, в местах возникновения городсини
центров — Ростова, Переяславля, Юрьева и Суздаиии
На тех же участках исследованы захоронения »
вещами североевропейских типов; в
случаях последние представлены целыми наборами!
позволяющими предполагать скандинавскую приев!
нежность умерших (Большая Брембола, кургЛ-ШИ
Весь И, кург.60; Васильки, кург.140). 1
/бб
Большинство могильников, возникших в X в.,
продолжало функционировать и в XI — начале
XIII в. Они связаны с открытыми поселениями,
:ерия которых выявлена в последние годы1. Наи-
более типичны комплексы памятников, состоящие
аз селища и двух-трех близкорасположенных кур-
ганных групп. Известны и более сложные комби-
нации объектов (Городище, Большая Брембола и
Зеськово на Плещеевой озере, Васильково и
“нездилово в округе Суздаля). Подавляющее боль-
шинство ранних поселений и могильников распо-
ложено на высоких берегах рек или озер. Известны
акже случаи, когда памятники занимают возвышен-
ность на значительном расстоянии от водоемов;
знаке такая топографическая ситуация фиксируется
! основном для более позднего периода. По
наблюдениям В.АЛапшина, селища, возникшие в
X в., отличаются крупными размерами (от 1 до
.2 га) ; в последующем намечается тенденция к
меныпению их площади — до 6-0,6 га в XI в.,
.6-0,06 га — в XII в. [1985, с. 11].
В настоящее время общепризнано, что первона-
чальное заселение Ростово-Суздальской земли осу-
ществлялось преимущественно выходцами из новго-
родских территорий. Это полностью соответствует
известиям Начальной летописи, указывающим на
традиционные связи Волго-Клязьминского междуре-
чья с Северо-Западом, и подтверждается характером
-мпортов в составе курганных инвентарей. Следует,
днако, признать, что принадлежность основной
части ранних Владимирских курганов словепам
новгородским не может быть подкреплена достаточ-
ными археологическими свидетельствами. Так, иред-
.ганление о широком распространении здесь нов-
ородской обрядовой традиции — обычая обклады-
вать основание насыпей кольцом из валунов
Седов В.В., 1982, с. 187. 189, карга 34), не
.^ответствует палевой документации раскопок
А.С.Уварова и П.С.Савельева. На предполагаемых
утях продвижения первопоселенцев с Северо-Запа-
13 она не зафиксирована в ростовской и переяс-
авской (клещинской) группах памятников и спо-
радически проявляется лишь в восточной части
междуречья — в некоторых курганных ipynnax
среднего и нижнего течения Нерли2. При этом такие
обкладки оказываются свойственными лишь для
насыпей с ишумациями, т.е. отражают реалии не
X в., a XI—XII вв. (например, могильники у селений
Фантырево, Старое Быково — две группы, Медве-
дева, Телепниха — две группы) [АЛОИА, ф.8,
1853 г., д.2, л.7-7об.; ГИМ, ОПИ, ф.17, д.194,
л.8-10, 55-56].
Северо-западный характер ранней колонизации,
казалось бы, должен был отразиться в бытовании
у населения Ростово-Суздальской земли такого
яркого элемента новгородской культуры как ромбо-
щитковые височные кольца. Последние, однако,
встречаются здесь лишь в виде исключения. Воз-
можно это объясняется тем, что начальное освоение
края происходило еще до выработки в новгородской
среде локального типа височных украшений, вслед-
ствие чего он и не получил популярности у осевших
в новом районе мигрантов с Северо-Запада и их
потомков [Седов В.В., 1982, с. 189].
Важным указанием на исходную территорию
ранней земледельческой колонизации служат наход-
ки сошников, обнаруженные в курганных погребе-
ниях X-XI вв. под Ярославлем (Тимерево) и на
Плещееве озере (Бошлпая Брембола) [Ярославское
Поволжье..., 1963, с.32; Левашева В.П., 1956. с.28,
32, рис.5. 4; Фехнер И.В., Недошивина Н.Г., 1987,
с.77]. По наблюдениям Ю.А.Краснова, соха как
особое пахотное орудие сформировалась не позднее
конца I тыс. н.э. на северо-западе Европейской
части СССР [1987, с.180-185]. В пользу этого
свидетельствует ареал древнейших наконечников
пахотных орудий (Ладога, Холопий городок под
Новгородом, Новгород). Находки из Волго-Клязь-
минского междуречья хронологически смыкаются с
вышеназванными образцами, трассируя, тем самым,
путь, по которому распространялась в Поволжье
соха — элемент “восточнославянской сельскохозяй-
ственной культуры”, возникший “в специфических
условиях северного лесного земледелия” [там же,
с.185].
В XI—XII вв. канонизация Залесской земли
усиливается за счет интенсивного притока земле-
дельцев из области расселения кривичей (об этом
свидетельствует, в частности, распространение в
курганных погребениях браслетообразных колец
1 Анализ комплексов памятников осуществлен в диссертационной работе В.АЛапшнна [1985, с.11-13].
2 Это отмечал и А.А.Спипын, писавший, что курганы с камнями "у Плещеева озера попадались редко, у Ростовского их
:всем ве было; это особенность восточных курганов, хотя и не исключительная" [1905, с.98]. К их числу автор относил и
« местные в ареале Владимирских курганов насыпи с каменной вымосткой поверхности, не являющиеся индикатором новгородских
“тадиций.
167
Рнс.44. Этнокультурная ситуация в Р ос то во - Су ад ал ьс кой земле X—XIII вв.
а — памятники с эти ©определяющим и элементами культуры центральной мери; б — погребальные памятники с другяв*
фии и о-угорски мн особенностями; в — исследованные курганные могильники без финно-угорского компонента: г — неисследованно
курганные могильники; д — грунтовые могильники мери; е — поаднесред не вековые станы и селения с мерянскими н чудскиь • I
названиями: ж — приблизительная граница расселения моложско-волжской веси, по [Голубева Л.А., 1973, карта 5].
1 — Кустера; 2. 3 — Сарское городище н могильник; 4 — Вепрь; 5 — Старова: 6 — Букове; 7 — Тверднлово; 8 — Киркеева; 9 —
Криушкяна; Ю — Городище; II — Большаа Брембола; 12 — Весыьово; 13 — Осипова Пустынь; 14 — Адамова; 15 — Каванское; 16 — Киуч -
17 — Чериокулово; [8 — Матвейцево; 19 — Вески; 20 — Ненашеве кое; 21 — Кубаево; 22 — Шелебово; 23 — Осаиовец; 24 — Шокшово; 25 —
Кссгра; 26 — Давыдково; 27 — Мало-Давыдове кое городище; 28 — Весь; 29 — Романово; 30 — Гнечднлово; 31 — Семеновское; 32 — Васнгьаж
33 — Василькове кое городище; 34 — Доброе; 35 — Сунгирьский могильник; 36 — Белый городок; 37 — Плавь; 38 — Владимирские хутора; 39 —
Зубарево; 40 — Тугаев; 41 — Евчаково; 42 — Мн хай г о век ос; 43 — Большое Тимерево; 44 — Петровское; 45 — Елохово; 46 — Кривей; 47 —
Юрьевец; 48 — Жуковка; 49 — Вороново; 50 — Киры нова; 51 — Грехов ручей; 52 — Кашин; S3 — Посады; 54 — Хрнпелево; 55 — Медвслицкое
56 — Плешково; 57 — Пекуново; 58 — Петушки; 59 — Новленскаа; 60 — Иваново (Вознесенский посад); 61 — Ссмухино. (1. 4-26. 28-32. V I
37-51, 53, 54, 56-58, 60, 61 — курганные ipynnu.)
168
'кривичского” типа); вполне вероятна и инфильт-
рация сюда переселенцев из Южной Руси, подвер-
гавшейся опустошительным набегам степняков [Го-
рюнова Е.И.. 1961. с.183-189, 205-220, 245-247;
Третьяков П.Н., 1970, с.131-132; Седов В.В., 1982,
с. 190 и др.работы].
Земледельческое освоение края создавало необ-
ходимые условия для возникновения здесь древне-
русских городских центров. Рассмотрение этого
сложного вопроса не входит в задачи данного
исследования. Отметим лишь, что новые исследо-
вания со всей очевидностью показали многообразие
градообразующих факторов, по-разному проявляю-
щихся в каждом конкретном случае. Так, торгово-
ремесленные протогородские центры в Ярославском
Поволжье, тесно связанные с функционированием
Волжского пут и достигшие наивысшего расцвета
в первой половине-середине X в., в следующем
столетии постепенно затухают, не выдержав бор1>бы
с форпостом феодального освоения края — городом
Ярославлем, возникшим на месте предшествующего
древнерусского поселения Медвежий угол
[Дубов И.В.. 1979. с.69-78; 1985, с.62-99].
Раскопки в Ростове показали, что к концу X в.
здесь уже сложилась типичная для северорусских
городов усадебная застройка. Городская территория
в это время составляла около 16 га и намного
превышала по площади открытые славянские и
мерянские поселения. Предполагается, что город
169
вырос из рядового поселка, возникшего не позднее
середины X в.; в состав обитателей последнего
входили, наряду со славянами, и меряне [Леон-
тьев А.Е., 19876, с. 155-157]. Одновременно с Рос-
товом до начала XI в. продолжал существовать и
старый племенной центр мери — Сарское городище,
рядом с которым во второй половине X в. возникает
посад1.
Письменные источники локализуют на Плещееве
(Клепшне) озере "старый” город Клещин, уступив-
ший в середине XII в. первенствующее положение
Переяславлю-Залесскому. На роль этого центра
претендуют укрепленные поселения у с.Городище и
Александрова гора, расположенные на восточном
берегу озера среди скопления древнерусских мо-
гильников и связанных с ними поселений
[Дубов И.В., 1982, с.88-103; 1985, с.102-117].
Расстояние между обоими памятниками составляет
около 0,6 км. Проведенные в 1853 г. П.С.Савельевым
раскопки на Александровой горе показали наличие
здесь культурного слоя дьяковского времени и
средневековых отложений, древнейшие из которых
относятся к концу I — началу II тыс. н.э. Рядом
с городищем выявлено обширное селище площадью
6-7 га с лепной керамикой. Высказано мнение,
согласно которому детинец на Александровой горе
с примыкающим посадом и являлся первоначальным
Клещином, в XI—XII вв. уступившим свою ведущую
роль укрепленному поселению у с.Городище
[Дубов И.В., с.98-100]. Связь этого центра с древ-
нерусским освоением края представляется несомнен-
ной, однако пути его формирования остаются
неясными. Основан ли был Клещин новопоселен-
цами, как полагают П.Н.Третьяков и М.И.Смирнов,
или же в основе “старого града” лежал мерянский
поселок, превратившийся затем в славяно-финское
поселение (Н.Н.Воронин, И.ВДубов) — судить об
этом до проведения дополнительных исследований
не представляется возможным. В пользу последнего
предположения все же свидетельствует присутствие
на окружающих селищах лепной керамики, типо-
логически сходной с посудой Сарского городища.
Среди скоплений мерянских и древнерусских
поселений, приобретших в X-XI вв. смешанный
облик материальной культуры, возник город Суздаль,
впервые упомянутый летописью под 1024 г. Перво-
начальное поселение на его территории датирует
исследователями IX-X вв. и расценивается к
славяно-мерянское. По данным последних раскопе
уже на рубеже IX-X вв. здесь возводятся оборов
тельные сооружения, окружающие мысовое гороз
ще-детинец площадью 1,5 га [Седова М.В., 19’
с. 10-12; Седова М.В., Беленькая Д.А., 1981, c.S
115].
На раннем этапе урбанизации отчетливо выс
пает военно-политическое значение городов i
главных форпостов славяно-русского освоения ;
лесской земли. Их возникновение в районах и;
большей концентрации земледельческого населен
определило превращение городов в центры соответ
ствуюших сельских волостей. Важно отметить, чт»
все древнейшие "грады” локализованы в зоне,
относительно плотно занятой мерянскими группи-
ровками, о чем можно судить по субстратны
компонентам в памятниках конца I — нача.
II тыс. н.э. Несомненно, что их торгово-ремесле
пая деятельность активизировала распространена
инноваций в финно-угорской среде и оказыва:
существенное воздействие на интеграцию контакт
руюших этносов. С XI в. ранние города преврап
ются и в плавных проводников развернувшей
христианизации языческой земли.
Продолжавшееся на протяжении столетий кол
низалионное движение разных восточнославянскз
областей качественно изменило этническую ситу
цию на Северо-Востоке Руси. Некоторые языком
данные указывают на постепенную консолидага
новопоселенцев в региональную общность. Г.А.Х*-
бургаев объясняет это тем, что “носители местные,
славянских говоров, закрепившись в Волго-Оксксии
междуречье (примерно с рубежа XI—XII вв.), ока-
зались в стороне от основной трассы культурист»
и экономического обмена, соединявшей Новгород г
Киевом и проходившей через Смоленск. Ко времет
падения Киевской власти и перемещения полити-
ческого центра Руси на северо-восток здесь уж:
вполне оформилась и развивалась своеобразии
диалектно-этнографическая группа древнерусской»
населения” [1979, с.45-46]. В значительной степени
это обусловлено и внутренними этническими про-
цессами, определившими поглощение в новой среде
местных фннноязычных группировок.
При изучении последней проблемы особое зна-
чение приобретает вопрос о характере массовой
1 Предметом обсуждения долгое время оставался вопрос о локализации первоначального Ростова, сопоставляемого иекоторь*»:
исследователями с Сарскнм городищем [Спицын А.А., 1905, с.94; Третьяков П.Н., 1941, с.93; Насонов А.Н., 1951, с.181], или ак
помещаемого на месте современного города [Горюнова Е.И., 1961, с.103: Воронин Н.Н., 1961, с.22; Раппопорт П.А., 1963, с
Было .очевидно, что окончательное его решение целиком зависит от проведения нового цикла раскопок [Дубов И.В., 1988, с. 1-Ч>
Последние результаты комплексного изучения всех памятников ростовской округи позволяют предполагать существоваяве
древнерусского городского пеитра наряду с Сарским городищем [Леонтьев А.Е.. 19876, с.156; 1988а, с.17-18].
170
Рис.45. План могильника у с.Большая Брембола
(по П.С.Савельеву с некоторыми дополнениями).
крестьянской колонизации мерянских земель. От
его решения зависит выяснение механизма межэт-
нического взаимодействия пришельцев с абориген-
ным населением.
Интересные данные по этому сюжету содержат
материалы Владимирских курганов X-XI вв. [Ряби-
нин Е.А., 1979а, с.228-243; Леонтьев А.Е., Ряби-
нин Е.А., 1980, с.68-70]. В качестве примера можно
привести могильник у с.Болыпая Брембола на
Плешеевом озере, о топографии которого сохрани-
лись достаточно подробные сведения. Здесь в 1853 г.
было исследовано 385 курганных насыпей.
Средневековое кладбище состоит из четырех
обособленных групп, занимающих в обшей слож-
ности пространство свыше 1,5 кв. км (рис.45). По
археологическим данным восстанавливается процесс
формирования могильника в его хронологической
и топографической последовательности.
В X в. в рассматриваемый район проникают
первые поселенцы. Им принадлежит группа насыпей
в урочищах “Крушины” (97 курганов, см. рис.45, Ь).
На относительно раннюю дату этой группы указы-
вает, в частности, то обстоятельство, что 60% всех
определимых захоронений были совершены по
обряду кремации.
На рубеже I-П тыс. н.э., в эпоху распространения
обряда ингумации, по соседству с этой группой
возникают два новых скопления курганных насы-
пей — в урочище “Кггяжи” и группа курганов
“Паны” (47 насыпей, см, рис.45, с, (Г). Их появление
не может быть объяснено простым расширением
первоначального могильника: в XI в. продолжают
функционировать все три кладбища. Очевидно,
каждая из курганных групп принадлежала опреде-
ленной группе людей, живших по соседству, но
сохранявших свою собственную социальную струк-
туру. Вполне реальной представляется связь этих
изолированных скоплений курганов с отдельными,
внутренне едиными группами, переселившимися в
указанный район в разное время — с X по XI вв.
Совместная жизнь нескольких коллективов на
одной и той же территории неминуемо должна была
привести к постепенному их сближению. И это
положение наглядно иллюстрируется материалами
рассматриваемого памятника.
В XII в. здесь формируется новая группа
памятников, не связанная топографически со скоп-
лениями курганов Х-ХИ вв. (рис.45, а). В то же
время прекращаются захоронения на ранних клад-
бищах отдельных общин. Этот факт, а также резкое
увеличение числа погребений в четвертой группе
(216 курганов) свидетельствуют о появлении в XII в.
единого сельского кладбища, общего для всех
потомков первых древнерусских колонистов. Таким
171
образом, топография и хронология отдельных кур-
ганных групп свидетельствуют о первоначальном
заселении местности сравнительно небольшими
группами поселенцев.
Этот вывод подтверждается и некоторыми кос-
венными данными1. Так, в результате исследования
земледельческой лексики в районе Углича удалось
выделить несколько локальных диалектных зон,
включающих в себя небольшие территории бассей-
нов одной-двух некрупных речек. По мнению их
исследователя Н.Д.Русинова, подобное разделение
отражает процесс освоения края отдельными не-
большими группами славян [1956, с.87-110]. К
такому же мнению склоняется и Г.Г.Мельниченко
в результате изучения говоров Северо-Восточной
Руси [1974, с. 18-19].
Что представляли собой такие малые группы
переселенцев? Интересной иллюстрацией этого сю-
жета является текст достаточно древнего предания,
записанного, по-видимому, в XVI в. и помешенного
в так называемый Хлебниковский летописец. В нем
сообщается о первых обитателях окрестностей озера
Неро, которые “видеща, яко место то зело красно
и мнози бяху туловы в дебрях лесных и во озере,
обильные пажити, многочисленные борти и бобро-
вые гоны”, поселились в месте, названном “по
старине” Угожь, “живяше кийждо собе по родовом
своим и суды для в родех своих огню своима, и
рекоша вси не терпети рядити собе иннем” [Цит.
по: Титов А.А., 1881, с.81; см. также: Леонтьев А.Е.,
1980, с.70-71]. Исходя из контекста данного отрыв-
ка, можно заключить, что речь в нем идет об
отдельных общинах или их группах, управлявшихся
старейшинами (по терминологии источника) и
сохранявших определенные нормы обычного права.
Примечательно упоминание в тексте конкретаого
поселения, основанного пришельцами: как отмеча-
лось выше, У го ж (Угодили) — наиболее раннее из
датированных славянских селищ в округе Ростова,
возникшее, возможно, еще в начале IX в.
Не преувеличивая объективного значения этой
легенды, представляющей основанную на народной
памяти местную историческую традицию, следует
все же признать, что ее содержание вполне
соответствует реконструируемому по другим источ-
никам начальному освоению новых земель “рода-
ми”-общинами. Возможность продвижения целых
племен — пространственного перемещения всей
этносоциальной структуры — не подтверждается
археологически (нет признаков, которые позволили
бы выделить территории новых племен в Залесской
земле). Исторически маловероятно и переселение
на рубеже I—II тыс. н.э. отдельных лиц, семей и их
групп; последнее требует полного разрушения тра-
диционных внутриобщинных связей с их многочис-
ленными родоплеменными пережитками, чего i
IX-X вв. еще не произошло. Предпосылки для этого
сложились значительно позднее, и здесь уместит
сослаться на прослеженный при анализе материалов
Брембольского могильника переход от общинных
кладбищ к единому кладбищу сельской округи,
заверипгвшийся к началу XII в. А именно в конце
XI—XIII вв. на Северо-Востоке Руси разворачивается
процесс внутренней колонизации и начинается
активное земледельческое освоение окраинных тер-
риторий. В это время, судя по сельским памятникам
Костромского Поволжья, общинный характер рас-
селения сменяется уже оседанием на землю отдель-
ных крестьянских семей.
Таким образом, процесс этнического взаимодей-
ствия в конце I — начале II тыс. н.э. протекал *
основном на уровне контактов между группам»
новопоселенцев, еще сохранявших традиционный
общинный уклад, и мерянскими обшинами, »
определенного времени входившими в этносоциаль-
ную общность племенного порядка. Наблюдаемая
динамика этого процесса позволяет выделить не-
сколько этапов в его становлении и развитии.
ПРОЦЕСС АССИМИЛЯЦИИ
ЦЕНТРАЛЬНОЙ МЕРИ.
ПРОБЛЕМА МЕРЯНСКОГО
СУБСТРАТА В ДРЕВНЕРУССКОЙ
КУЛЬТУРЕ
Первый этап сосуществования разноязычноп»
населения в Волго-Клязьминском междуречье отно-
сится к IX-середине X в. и характеризуется почти
полным отсутствием мерянских элементов в се.»-
ских древнерусских памятниках. Судя по материалам;
1 Приведенные ниже лингвистические и исторические материалы собраны, обработаны и опубликованы А.ЕЛеонтьеиым
совместно с автором настоящей работы [Леонтьев А.Е., Рябинин Е.А., 1980, с.69-70).
772
Тимеревского поселения и ранних курганных не-
крополей Ярославского Поволжья, в протогородских
центрах этого района местный финно-угорский
компонент начинает прослеживаться с начала X в.,
но лишь с середины столетия можно говорить об
активизации межэтнических контактов. Показатель-
но, однако, что именно к первому этапу приурочены
все летописные известия о мере и ее связях с Русью
(период между 859 и 907 гг.). Противоречий между
письменными и археологическими источниками все
же не имеется: летопись сообщает о политических
взаимоотношениях, подчеркивая данническое поло-
жение финно-угорских обитателей Залесской земли.
В то же время упоминание в тексте этнонима “меря”
свидетельствует о том, что под этим термином
подразумевалось некое единое целое — определен-
ная этносоциальная общность. Ее развитие в IX-
середине X в., несомненно, стимулировалось втяги-
ванием местных группировок в систему междуна-
родной торговли (примером этого может служить
превращение племенного центра ростовской мери в
крупное торжище) и завязыванием непосредствен-
ных торговых контактов с северо-западными парт-
нерами (появление импортных североевропейских
вещей на Сарском городище). Однако на раннем
этапе политические, торговые и культурные отно-
шения не подкреплялись сколько-нибудь прочными
этническими связями.
Следующий этап взаимоотношений славян и мери
охватывает вторую половину X — начало XI в. и
характеризуется сближением контактирующих этно-
сов. Именно в это время, по археологическим
данным, начинается постепенная ассимиляция мери.
На материалах мерянских памятников ясно просле-
живается начавшаяся аккультурация местного насе-
ления — избирательное усвоение местных элементов
материальной и духовной культуры. Происходящие
при этом изменения отражаются прежде всего в
широком распространении форм вещей, генетически
не связанных с традиционными типами. Особенно
показательны изменения в повседневном, бытовом
инвентаре, характеризующие смену общего “этно-
графического” облика культуры. Так, по наблюде-
ниям А.ЕЛеонтьева, у мерянского населения Сар-
ского городища к концу X — началу XI в. в
широкий обиход вошли проулшые топоры “курган-
ного” типа, ножи с трехслойным пакетом, ланце-
товидные наконечники стрел, костяные наборные
гребни, ножницы. В поздних слоях городища (вторая
половина X — начало XI в.) традиционные
мерянские формы орудий труда и оружия сосуще-
ствуют с новыми примерно в равной пропорции
[Леонтьев А.Е., 1975, с.21; Леонтьев А.Е., Ряби-
нин Е.А., 1980, с.72]. Показательны и материагты
позднего грунтового могильника Сунгирь ггод Вла-
димиром [АИА, р-1, д.5193, 5193а]. Погребения —
обычные для мери захоронения в могилах —
содержат инвентарь в целом древнерусского облика,
сохраняя лишь характерную керамику и ведущие
формы украшений.
Изменение облика материальной культуры шло
не только за счет усвоения новых элементов.
Совершенствовались традиционные категории и
типы вещей. Более того, именно во второй половине
X-XI вв. получают наибольшее распространение
этноопредсляющие мерянские украшения. Данные
металлографического анализа показывают, что ме-
рянские кузнецы пытались переггять древнерусскую
технику трехслойного пакетирования [Леонтьев А.Е.,
1976, с.37-39]. Сохраняются и мерянские формы
керамики. Отмеченная преемственность и прогресс
в развитии собственной культуры возможны только
при существовании этносоциальной общности. Эго
подтверждается и сохранением до конца X — начала
XI в. традиционной погребальной обрядности на
Сарском и Сунгирьском могильниках, являвшихся
кладбищами расположенных рядом селений (курга-
ны близ указанных поселений отсутствуют).
Фиксируемая на втором этапе межэтнического
взаимодействия аккультурация прослеживается на
собственно мерянских памятниках до начала —
первой половины XI в. В конце этапа перестают
существовать мерянские укрепленные поселения,
которые могут считаться центрами местных округ
(Сарское, Мало-Давыдовское, возможно Тепьковское
и Якиманское городища). Тогда же прекращается
функционирование грунтовых могильников, зало-
женных в предшествующую эпоху (Сарский, Хо-
тимлъский). Вполне вероятна связь этих кризисных
явлений с процессом разрушения племенной струк-
туры и утратой мерей былой социально-экономи-
ческой самостоятельности. Напомним, что в уставе
князя Олега 882 г. определялось данпическое
положение мери (как целостной этнической едини-
цы) по отношению к Руси. Через полтора столетия
Ярослав Мудрый, подавив в 1024 г. волнения в
Суздальской области, вновь “устави ту землю”
[Новгородская IV летопись, 1915, с.112]; меря при
этом не упоминается. Очевидно, при Ярославе было
юридически оформлено сложившееся к тому вре-
мени новое положение на Северо-Востоке Руси, в
котором уже не было места для самостоятельной
мерянской общности. К этому переломному моменту
вполне применимо определение, высказанное в
1930-е гг. Н.Н.Ворониным: “Меря как население
земли не исчезла в процессе феодализации края,
но перестала существовать как этническое и пле-
менное целое” [1934, с.205-206].
Разрушение традиционной племенной структуры
способствовало ассимиляции мерянских общин и
173
Рнс.46. Мерянские апементы в курганных могильниках Ростово-Суздальской эемлн.
I — курганные группы (а — менее 1000 курганов, б — свыше 1000); II — погребения
с этноопределяюшнми апементами мерянской материальной культуры (а — до 10 погребений,
б — свыше 10): Ш — погребения с меридиональной ориентировкой (а — до 10 погребений.
6 — свыше 10); штриховая линия — граница ареала костромских курганов.
1 — Кустеря; 2 — Вепрь; 3 — Старова; 4 — Буково; 5 — Криушкина; 6 — Городище; 7 —
Большая Брембола; 8 — Веськово; 9 — Осипова Пустынь; 10 — Каванское; 11 — Кяучер; 12 — Теньки;
13 — Кубаево; 14 — Шелебово; 15 — Осановец; 16 — Давыдково; 17 — Шокпюво; 18 — Костра;
19 — Весь; 20 — Новоселка; 21 — Гнездилово; 22 — Семеновское; 23 — Васильки; 24 — Иваново
(Вознесенский посад); 25 — Семухино.
растворению их в славяно-русской среде. Основную
информацию об этом процессе содержат материалы
Владимирских курганов, которые при всей несовер-
шенности источниковедческой основы все же по-
зволяют выявить основные компонензы финно-угор-
ского наследия в древнерусской культуре второй
половины X — начала XII в.
К субстратным чертам в погребальной обрядности
относятся проявления меридиональной направлен-
ности трупоположений, отмеченные А.С.Уваровым
и П.С.Савельевым в курганных группах на Плеще-
евой озере (Городище, 97 погребений) [АЛОИА,
ф.8, 1853 г., д.2, л.53-54об.], верховьях Нерли
Клязьминской (Вепрева Пустынь, 45 погр.; Старова,
120(?); Буково, 16) [Уваров А.С., 1871, с.793, 820,
828] и в низовьях этой реки пол Суздалем
(Семейовское, 3 noip.; Васильково, 2) [ГИМ, ОПИ,
л,58об., 78об.]. Сюда же
ф. 17, д.193,
причислить некоторые погребения с меридиональной
или близкой к ней ориентировкой в могильник»
Киучср под Переяславлем-Залесским [АИА, р-1»
д.2101] и Семухино на р.Тезе [Ерофеева Е.Н., 197<к
с.216], исследованных в последующее время (рис.4611,
В общей сложности в ареале Владимирских курганов
выявлено более 300 захоронений с меридиональной
ориентировкой; учитывая имеющиеся пробелы
полевой документации дореволюционных раскопок,
эта цифра явно занижена. Среди меридиональные,
положений доминирует северная ориентиров!
(78%), которую с полным основанием можив
рассматривать в качестве этнического индикаторе
центральной группы мери.
К проявлениям субстратных традиций относится
ритуальное погребение коней и их частей рядом с
174
умершим (13 курганов) или в наевши (14) [Голубе-
ва Л.А., 1981, с.87-97; 19876, с.77]. Эта обрядность
отмечена в курганах второй половины X — начала
XI в. По мнению Л.А.Голубевой, в большинстве
случаев она связана с ритуальными представлениями
смешанного славяно-мерянского населения; неодно-
кратно фиксировавшееся положение коней при
женских захоронениях несомненно отражает финно-
угорскую традицию, свойственную и соседним волж-
ско-финским племенам.
При изучении отчетной документации 1851 —
1854 гг. удалось выявить еще одну интересную
субстратную особенность [Рябинин Е.А., 1988а,
с.41-43, 53, 54, табл.2]. В переяславской ipynne
владимирских курганов не менее 46 насыпей
X-XI вв. содержали одиночные погребения с ору-
жием, но сопровождались при этом и женскими
украшениями. Как выясняется, смешанный набор
инвентаря представлен лишь в могильниках с ярко
выраженным финно-угорским компонентом. Более
того, свыше половины таких комплексов включали
этаоопределяюшие элементы мерянской культуры.
Ближайшие аналогии данному явлению обнару-
живаются в грунтовых могильниках мордвы VIII—
XI вв., где нередко фиксируются погребения, со-
держащие одновременно набор мужских вещей и
женских украшений. Их анализ показывает, что
чаще всего женские украшения были положены
умершему, а изредка и надеты на него. “Послед-
нее, — отмечает А.Е.Алихова, — часто вызывает
большие сомнения в определении половой принад-
лежности погребенного”; определяющим признаком
хтя отнесения захоронений к мужским в таких
случаях, наряду с другими, является наличие орудий
труда [1969, с.6]. Очевидно, та же ритуальная
традиция — помещение женских вещей при муж-
ских захоронениях — была свойственна и обрусе-
зающей мере.
Следует отметить еще одну погребальную осо-
бенность, прослеженную в ареале Владимирских
курганов лишь в последнее время. При исследовании
курганов у с.Чернокулова в верхнем течении Нерли
Слязьменской были обнаружены глиняные “своды”
над захоронениями [Глазов В.П., 1974, с.45^46]. Их
закрытие представляет особый интерес вследствие
того, что аналогичные внутрикурганные сооружения
хорошо известны в ареале восточной фишюязычной
группировки Костромского Поволжья, спорадически
встречаясь также в славяно-финских могильниках
других районов Верхневолжья [Рябинин Е.А., 1982а,
с.29-34]. Не исключено, что погребения под “сво-
дами” имели известное распространение и в Волго-
Клязьминском междуречье, но не были отмечены
А.С.Уваровым и П.С.Савельевым.
Мерянское наследие наиболее ярко прослежива-
ется в инвентаре Владимирских курганов. Правда,
масса вещей из раскопок середины XIX в. депа-
спортизована, но она все же дает общее представ-
ление о составе и “удельном весе” субстратных
компонентов в древнерусской культуре.
Эгноопределяющий комплекс мерянских женских
украшений, выделенный еще А. А.Спицыным и
дополнительно обоснованный Е.И.Горюповой, вклю-
чает проволочные височные кольца со втулкой на
одном конце, наборные треугольные и коньковые
подвески, “шумящие” перстни с привесками [Спи-
цын А.А., 1905, с.13 след.; Горюнова Е.И., 1961,
с.96-101.
Втульчатые кольца (см. рис.42, I, 2) представлены
на Сарском городище и в могильнике, где они
составляют 60% всех височных украшений [Дубы-
нип А.Ф., 1966, с.77], обнаружены также на Попа-
дьипском селище, Мало-Давыдовском и Васильков-
ском городищах [Горюнова Е.И., 1961, с.96]. В
курганной коллекции А.С.Уварова и П.С.Савельева
они немногочисленны (11 целых экз. и 7 обломков,
лишь предположительно относимых к этому типу):
часть таких колец происходит из могильника у
с.Васильки Г Находки аналогичных изделий в кур-
ганных труппах у с.Киучер под Переяславлем
Залесским, близ Владимирских хуторов в пизовьях
Молоти [Горюнова Е.И., 1961, с.96], а также у
д.Плешково на левобережье Волги [Голубева Л.А..
19876, с.72, карта 12] не меняют существенно обшей
картины1 2. Очевидно, этот тип колец, суммарно
датируемый VII—XI вв., в эпоху развернувшейся
ассимиляции мери в основном уже вышел из
употребления. Аналогичная ситуация наблюдается и
при обращении к другим разновидностям финских
колец — щитковым “муромского” типа и брасле-
тообразным с заостренными концами, неоднократно
встречавшимся па собственно мерянских памятни-
ках3- В XI-XIII вв. они заменяются древнерусскими
височными украшениями и браслетообразиыми со-
мкнутыми кольцами, возникшими, как показал
В.В.Седов, в результате славяно-финского культур-
ного симбиоза [1972, с.138-144; 1982, с.194-195].
1 П1М, инв.54746, ед.хр.121/7б, 121/36.
2 За пределами Владимирской земли экземпляры втульчатых колец найдены в бассейне р.Москвы (Бородинское городище)
Розенфельдт, 1982, с.14-15] и на памятниках белозерско-судской веси [Голубева, 1973, с.138; Башенькии, 1986, с.14].
3 В коллекции А.С.Уварова и П.С.Савельева известно только одно щитковое кольцо "муромского” типа (Васильки). Кроме
ого, из Владимирских курганов происходят две лунничные височные подвески, имеющие аналогом в муромских древностях XI в.,
тунницеобраэиая витая ложноплетеиая серьга с петлями для привесок XI—XII вв. (Кубаево, кург.92) [ГИМ, нив.54 746, efl.xj». 121/2а:
АЮИА. ф.8. 1853 г., д.19, л.45: Aspelin I.R., 1876-1884, р.219, fig 2058: Спицын А.А., 1905. рис.463].
/75
Наиболее распространенной формой местных
украшений являются шумящие треугольные подвес-
ки, выполненные в наборной технике или ее
имитации (см. рис.42, 3, 4). В конце I — начале
II тыс. н.э. на рассматриваемой территории был
выработан стилистически устойчивый “мерянский"
тип (тип 3 треугольных подвесок по классификации
Л.А.Голубевой), почти не встречающийся за преде-
лами Волго-Клязьминского междуречья [Голубе-
ва Л.А.. 1982, с. 116-118]. Такие украшения извест-
ны на мерянских поселениях и в грунтовых
могильниках, но основная их часть происходит из
курганных захоронений (80 из 100 учтенных нахо-
док). В погребениях по обряду ингумапии треуголь-
ные подвески располагались обычно на плечах
костяков; наблюдается их парное или одиночное
использование, нередко в комплекте с другими
шумящими украшениями.
Коньки “мерянского”, или “владимирского”, типа
с привесками выполнены в той же характерной для
волго-окских племен наборной технике [Голубе-
ва Л.А., 19796, с.34-38, 100, табл.Х1У; Ряби-
нин Е.А., 1981а, с.32-35,111-114, табл.Х1У-ХУП].
Отдельные их образцы найдены на Сарском горо-
дище и в грунтовых могильниках, но подавляющее
большинство зооморфных амулетов также происхо-
дит из курганов (не менее 55 экз.). Чаще всего они
применялись для украшения груди и плеч, значи-
тельно реже фиксировалось их положение у пояса
умерших.
Перстни с шумящими подвесками представлены
двумя разновидностями, аналогии которым известны
в синхронных памятниках муромы и мордвы (см.
рис.42, 7, 8). В первую из них объединены широкие
ажурные изделия, выполненные в наборной технике,
во вторую — значительно менее распространенные
уплощенные пластинчатые перстни с привесками.
В курганах Ростово-Суздальской земли найдено не
менее 25 таких украшений, располагавшихся у
пояса, на груди, руках и в составе ожерелий
погребенных. Их концентрация в могильниках с
яркими мерянскими традициями и устойчивая со-
встречаемость с ведущими категориями местной
культуры позволяет отнести шумящие и, прежде
всего, ажурные, перстни к этнически значимым
элементам центральной группы мери.
Серийную группу наборных украшений образуют
прямоугольные наборные бляхи с шумящими при-
весками, представленные рядом вариантов (см.
1 ГИМ, нив. 178607.
рис.42, 9, 10). Все они имеют ближайшие аналогии
в мордовско-муромских древностях. Не менее
18 экз. обнаружено при раскопках А.С.Уваровым и
П.С.Савельевым курганных групп на побережье
Плещеева озера и в бассейне Нерли Клязьминской.
Аналогичные изделия найдены в могильниках у
д.Плегпково [Комаров К.И., 1981, с.56-57] и близ
Вознесенского посада на р.Уводь [АЛОИА, ф.2.
1863 г., д.З, л.28], а также в Ярославском (Михай-
ловское, кург.4, 1903 г.; Юрьевен, кург.П)1 и
Тверском (Загородье, Медведицкое) Поволжье
[АЛОИА, ф.5, д.382, л.72, 73-80]. Остальные
элементы финского металлического убора менее
многочисленны. Это круглые и трубчатые “шумя-
щие” подвески, подвески-планки с лапчатыми при-
весками (рис.42, 11), бугылковидные и колоколооб-
разные привески. Единичными находками представ-
лены умбоновидные бляхи со спиралевитым узором
и привесками-лапками на костыльковых цепочках,
очковидиые бляшки, а также двучастные наборные
украшения с трапециевидными привесками. Все онж
имеют прямые аналогии в древностях волжско-фин-
ских — мордовских, муромских и марийских —
племен.
Особо следует остановиться на такой субстратное
категории украшений, как спиральные перстни
браслеты, происходящие из сорока Владимирских
курганов [Рябинин Е.А., 1988а, с.43]. Во второй
половине 1 — начале II тыс. н.э. они широко
бытовали у прибалтийских и финно-угорских груп-
пировок. найдены, в частности, и на собственно
мерянских памятниках (Сарское городище и мо-
гильник). Однако в эпоху распространения курганов
в Волго-Клязьминском междуречье ареал спираль-
ных изделий становится узколокальньгм и охватывает
лишь переяславский регион Владимирских курганов
(Адамова, Криушкина, Кабанское, Осипова пус-
тынь). При этом, что особенно показательно. 92%
погребений зафиксировано в могильниках с наибо-
лее выразительным финно-угорским компонентом.
Вряд зги спиразтьные перстни и браслеты в рассмат-
риваемый период являлись собственно мерянским
культурным элементом. Их концентрация в ограни-
ченном числе могильников и само географическое
положение на западной окраине мерянского ареая
определяет вероятность появления таких находок в
курганах как результат опредезгенньгх контактов с
соседними, очевидно, более западными, группиров-
ками. Учитывая рассмотренные во вводном разделе
176
данные об этнокультурной дифференциации Волго-
Окского междуречья в I тыс. н.э. на западную
(позднедьяковскую) и восточную (мерянскую) зоны,
примерный рубеж между которыми намечается как
раз по линии Плещееве озеро — Коломна, вполне
допустимо, что эти находки отражают процесс
взаимодействия родственных, но составлявших осо-
бые этносоциальные образования групп населения
(судя по позднедьяковским материалам, спиральные
украшения рук были достаточно характерными для
обитателей западного региона) [Розенфельдт И.Г.,
1982, с. 85-95]. Последнее не исключает, однако,
их преимущественного использования представите-
лями обрусевающей мери, в основном женщинами.
Спиральные украшения образуют устойчивую кор-
реляцию с этнически значимыми мерянскими изде-
лиями. В ряде случаев отмечено использование
спиральных перстней в качестве подвесок, крепив-
шихся к одежде или головному убору с помощью
шерстяного шнурка; иначе говоря, этот тип изделий
выполнял нередко ту же функцию, что и мерянские
шумящие перстни.
Субстратные элемензы металлического убора
определяют своеобразие около 250 курганных ком-
плексов, подавляющее большинство которых отно-
сится к женским захоронениям. Именно на нх
основе удается установить хронологические рамки
ассимиляционного процесса, протекавшего в усло-
виях непосредственного контактирования славян-
ских и мерянских общин. Распределение этвоопре-
деляющих форм изделий по погребениям, совершен-
ным по обрядам кремации (X — начало XI в.) и
ингумации (XI — начало XIII в.), красноречиво
свидетельствует о преимущественном их бытовании
на втором этапе (табл.З). Использование монетных
находок и иных датирующих категорий инвентаря
позволяет кретизировать время проявления финского
субстрата в курганах Владимирской земли (вторая
половина X — начало XII вв.). Таким образом,
начало оседания выходцев из мерянской среды в
древнерусских общинах соответствует второму этапу
межэзнического взаимодействия, выделяемому на
материалах собственно мерянских памятников, ак-
тивизация же этого процесса происходила в условиях
разрушения традиционной племенной структуры
местных группировок (с начала — первой половины
XI в.)
К сожалению, для этнической диагностики Вла-
димирских курганов нс могут быть использованы
керамические материалы, известные по отчетной
документации А.С.Уварова и П.С.Савельева, но
почти не сохранившиеся в коллекции раскопок.
Результаты исследования Киучерского могильника
конца X — начала XI в. свидетельствуют, во всяком
случае, о присутствии в погребениях с мерянскими
элементами лепной посуды традиционных местных
форм, нередко сочетающихся с древнерусской гон-
чарной керамикой [Комаров К.И., 1988, с.78, 79,
89, 90, рис.8, 9]. Смешанный керамический ком-
плекс отмечен и на славяно-мерянских поселениях
Х-ХП вв. [Исланова И.В., 1982, с.185-195, рис.4,
3-6; Леонтьев А.Е., 1984а, с.31].
Финно-угорский мужской инвентарь в курганах
отсутствует почти полностью [Леонтьев А.Е., Ряби-
нин Е.А., 1980, с.76]. Типичные для мери ножи с
прямой спинкой и узколезвийные проушные топоры
крайне редки. В материалах А.С.Уварова и П.С.Са-
вельева известны но одному экземпляру топора-кель-
та и пластинчатого кресала, но нет никакой
уверенности, что эзи находки происходят из Курга-
нов. Между тем, на собственно мерянских памят-
никах все перечисленные категории и типы вещей
в X — начале XI в. из употребления еще не вышли.
Отсутствие определимых по вещам мужских
мерянских захоронений в курганах связано с тем,
что местное население в значительной степени уже
усвоило общедревнерусский инвентарь. С другой
стороны, преобладание женских погребений вполне
правомерно и объяснимо общими закономерностями
процесса ассимиляции. Как известно, процесс по-
глощения одного этноса другим идет в значительной
степени путем заключения смешанных браков.
Таблица 3
Процентное соотношение субстратных элементов культуры в погребениях по обрядам кремации и ингумации
Обряд погребения Шумяшие подвески прочие Перстни с привесками Спиральные браслеты н перстни Глиняные лапы и кольца
треугольные коньковые 1 прямоугольные |
Трупосохж е и «я 1 78.2 83.4 73,7 85,0 75,0 6,2
7 р ’.13 с з о ле * ± ? вя 21 8 16.6 26.3 15.0 25.0 93,8
Инициативной стороной в установлении кровнород-
ственных связей выступали славяне, нарушившие
свойственную мере племенную эндогамность1.
Смешанные браки меняют традиционный быт
одного из супругов, попавшего в иноплеменную
обстановку. При патрилокальных браках в такой
ситуации оказывались женщины. В данном случае
это означало появление мерянских женщин в
древнерусских общинах. Являясь основными носи-
телями этнических традиций, мерянки сохраняли в
чуждой среде этническое самосознание, которое и
отразилось в улавливаемых археологаей элементах
женской субкультуры.
При образовании разноэтничных семей население
поселков приобретало своеобразный облик, в кото-
ром сочетались черты как славянские, так и
финно-угорские, причем такой синтез мог зазраги-
вать и область материальной культуры (смешанный
состав женского металлического убора, формирова-
ние на его основе гибридных и качественно новых
элементов), и духовную сферу (сочетание в курган-
ной обрядности древнерусских и финно-угорских
традиций). Однако этнос основной части “курган-
ного” населения, определяющий в конечном итоге
принадлежность всей общины, оставался, судя но
соотношению “удельного веса” сопоставляемых при-
знаков, как правило, славянским.
В качестве примера сложения таких разноэтнич-
ных поселков можно привести материалы двух
крупных могильников с ярко выраженным местным
компонентом, исследованных П.С.Савельевым у се-
лений Кабанское (252 насыпи) и Осипова Пустынь
(301 курган) в переяславской группе памятников
[Рябинин Е.А., 1988а, с.33-56]. В них представлены
погребения по обрядам сожжения и трупоположения,
относящиеся к двум хронологическим этапам функ-
ционирования кладбищ — X — началу XI вв. и
XI-XII вв.
Оба памятника характеризуются примерно оди-
наковым содержанием женских захоронений с
финно-угорскими вещевыми находками (10,3-10,6%
от общего числа исследованных насыпей). Эго
сходство, однако, нарушается при хронологической
дифференциации курганных комплексов. В могиль-
нике близ Осиповой Пустыни наблюдается посте-
пенное ослабление традиционных элементов мерян-
ской культуры: в захоронениях по обряду сожжения
финские элементы представлены в 44,4% всех
определимых женских комплексов, среди трупопо-
ложений доля таких погребений снижается вдвое,
до 22,2%. Материалы Кабанского кладбища отра-
жают прямо противоположную ситуацию: “удельный
вес” женских захоронений с мерянским инвентарем,
составляющий в эпоху распространения обряда
кремации 26%, в последующий период возрастает
до 48%.
Эти наблюдения могут быть сопоставлены с
другим интересным фактом, выявленным при обра-
щении к мужским погребениям с оружием. Если в
окрестностях Осиповой Пустыни на протяжении
всего периода существования памятника процентное
содержание таких комплексов оставалось довольно
стабильным, лишь несколько увеличиваясь при
переходе к ингумации умерших (11,9% от общего
числа курганов с сожжениями и 18,1% — с
трупоположениями), то на материалах Кабанского
прослеживается скачкообразное возрастание захоро-
нений копейщиков, секироносцев и стрельцов с
появлением обряда трупоположения (последние со-
ставляют лишь 2,8% комплексов с остатками
кремации и 22,9% погребений несожженных тру-
пов).
Есть основания полагать, чго рассматриваемые
памятники отражают разные модели межэтнического
взаимодействия, характер и динамика которых
определялись различным соотношением контактиру-
ющих этносов.
Кабанский могильник — кладбище славянской
общины, осевшей в зоне массовой древнерусской
колонизации и, вместе с тем, в “ядре” племенной
территории клещинской группы мери. В X-XI вв.
сложилась та же ситуация, что и на побережье
озера Неро, где археологически зафиксировано
чересполосное размещение разноэтничных поселков.
На примере вышерассмотренного могильника у
с.Балыпая Брембола устанавливается усиление с
рубежа I—II тыс. н.э. притока древнерусских земле-
дельцев на побережье Плещеева озера, обусловившее
демографический перевес в пользу новопоселенцев.
К началу-первой половине XI в. относится окон-
чательное разрушение этносоциальной структуры
летописной мери, вызвавшее обострение обстановки
в контактных зонах. О последнем можно судить и
по некоторым скупым сообщениям, сохранившимся
в письменных источниках. Так, под 1071 г. летопись
упоминает о волнениях смердов в Суздальской земле,
в движении которых отчетливо проявляются нерус-
ские, финно-угорские черты; в те же годы, пред-
' Об эндогамностн см.: (Бромлей Ю.В., 1969, с.84-90; 1976. с.114-115].
178
положительно, “заблудящей чудью” был убит рос-
товский епископ Леонтий [Третьяков П.Н., 1970,
с. 139-141]. Зафиксированные источниками факты,
разумеется, далеко не полны, они лишь рисуют
беспокойную ситуацию в славяно-мерянских землях
в XI в. Происходившие столкновения не являлись,
очевидно, редкостью, что и сказалось на резко
возросшей военизации новопоселенцев, прочно осев-
ших по соседству с мерянскими общинами. Крас-
норечивое свидетельство этому — восьмикратное
увеличение доли погребений с оружием в Кабанском
могильнике в XI-XII вв.1
Реакция мери на деструктивную ломку традици-
онных племенных связей не могла остановить ее
ассимиляции, набиравшей в новых условиях особую
интенсивность. Материалы рассматриваемого памят-
ника показывают, что в XI — начале XII в. около
половины семей древнерусского поселка включали
женщин-выходцев из местной среды, еще сохраняв-
ших этническое самосознание. В XII в. финский
компонент становится уже почти неуловимым,
документируя завершающееся к этому времени
обрусение мери на побережье Плещеева озера.
Иная модель межэтнических контактов восста-
навливается на материалах могильника у Осиповой
Пустыни на р.Кубрь. Эгот памятник является
крайним археологическим пунктом, фиксирующим
продвижение ранней волны древнерусской колони-
зации к западу от Плещеева озера. Кубрь впадает
в Нерль Волжскую, на которой письменные источ-
ники XIV-XVI вв. локализуют средневековый Мер-
ский стан. В ареале Мерского стана, занимающего
район к северо-западу от Плещеева озера, курганные
кладбища не известны. Очевидно, новопоселенцы,
осевшие в промежуточной зоне между племенной
территорией клещинской мери и будущим Мерским
станом, вошли в соприкосновение с небольшим
финно-угорским коллективом, обитавшим на погра-
ничье двух территориальных подразделений мери.
Этническое взаимодействие протекало здесь на
уровне оторванных от родственных массивов насе-
ления отдельных общин. Стабильность “удельною
веса” погребений с оружием на протяжении всего
периода функционирования кладбища указывает на
отсутствие резких изменений в системе таких связей.
Приток мерянских женщин в поселок был наиболее
значителен на раннем этапе существования древне-
русской общины (вторая половина X — начало
XI в.) и предположительно определялся необходи-
мостью ее демографического воспрнзводства. Брач-
ные связи продолжались и в XI — начале XII в.,
но в достаточно ограниченном масштабе.
Последний пример дает представление о харак-
тере контактов па периферии раннего славянскою
освоения края. В целом же для основной зоны
славяно-мерянского расселения типична ситуация,
фиксируемая на материалах Кабанского. Установ-
лено. что интенсивный процесс смешения просле-
живается. как правило, лишь в крупных (свыше
100 насыпей) могильниках, т.е. в условиях наиболее
плотного древнерусского заселения [Леонтьев А.Е.,
Рябинин Е.А., 1980, с.72-75] (см. рнс.46). Южная
граница мерянского расселения документирована
Сунгирьским грунтовым могильником под В л ад ими-
ром-на-Клязьме. Выше но течению Клязьмы и в
бассейнах ее северных притоков, исключая верховья
Колокши, несомненных следов мерянского присут-
ствия пока не обнаружено. Некоторые данные все
же свидетельствуют о наличии здесь финно-угорских
общин, предположительно связываемых с мерей.
При раскопках двух курганных групп XI—XII вв. у
г.Петупгки в Среднем Поклязьменье В.П.Глазовым
отмечены погребальные особенности (необычайно
крупные размеры могильных ям и внугрнкурганные
сооружения, близко напоминающие кремационные
ямы грунтовых финно-угорских могильников), рас-
цениваемые исследователем как проявление мерян-
ского субстрата в среде смешанного древнерусского
населения [1978, с.55-^6].
Окончательная этнокультурная интерпретация
этого единичного археологического свидетельства в
настоящее время вряд ли возможна. По всей
вероятности, бассейн Клязьмы и участки к югу от
этой реки представляли зону, занятую рассеянными
на больших пространствах, разрозненными мерян-
скими группами. Такая система расселения опреде-
лялась топографическими особенностями: например,
поречье Клязьмы от устья Колокши до впадения
Киржача характеризуется неудобньгми для обитания
низкими берегами, близостью заболоченной поймы,
ширина которой достигает 4-6 км [Глазов В.П.,
1980, с.49-50]. На периферии племенных областей
активно протекал процесс контактирования, отра-
зившийся, в частности, в появлении к северу-западу
от муромской территории Новленского грунтового
1 Этот факт тем более существен, что в целом на материалах древнерусских курганов фиксируется прямо противоположная
картина: значительное (примерно трехкратное) сокращение “удельного веса" погребений с оружием Х1-ХП вв. по сравнению с
эпохой X — начала XI в. [Кирпичников А.И.. 1971, с.46—47].
179
могильника XI в. с инвентарем смешанного мерян-
ско-муромского облика.
Косвенным указанием на проникновение мерян-
ских племенных групп к югу от Клязьмы служат
письменные источники. В документах XIV-XVI вв.
отмечены несколько селений с названием Меря на
речке Вохонке, впадающей в Клязьму близ Павлов-
ского Посада, и на северном притоке Москвы-реки
р.Мерьской (Нерской). По мнению М.КЛюбавского,
они фиксируют “несомненный обруселый остаток
финского племени” с соответствующим этнонимом
[1929, с.10, 119]. А.И.Попов также усматривает в
названии р.Мерьской явный мерянский гидроним
[1974, с.15].
Западная граница мерянского ареала достигала
левобережья Волги. Об этом свидетельствуют мате-
риалы курганных погребений, исследованных близ
г.Дубна (Пекуновский могильник) [Плетнев ,В.А„
1903, с.261; Успенская А.В., 1971, с.254-257; 1980,
с. 116-119] и ниже по течению реки у д.Плешково
[Комаров К.И., 1>981, с.56-57; 1984, с.61]. Островок
субстратного населения намечается в нижнем тече-
нии р.Медведицы (курганные группы с мерянскими
категориями инвентаря у д.Посады и д.Хрипслево;
находка шумящей наборной подвески на городище
у с.Медведицкое) [АЛОИА, ф.5, д.381, л.72, 73;
Указатель РИМ, 1893, с.195-199, 202]1. Все эти
материалы отражают процесс ассимиляции местных
коллективов, оказавшихся в зоне древнерусской
земледельческой колонизации. Обращает на себя
внимание отсутствие сельских курганных могильни-
ков на тех участках побережья Волги, где средне-
вековые письменные источники локализируют Ме-
рецкий стан (к востоку от г.Кашина между реками
Кашинкой, Корожечной и Волгой) и Чудской
(Чуцкий) стан (к западу от Кашина между реками
Кашинкой, Яхромой и Волгой) [Любавский М.К.,
1929, с. 10, 117, 119]. Очевидно, в этих районах,
равно как и в Мерском стане иа Нерли Волжской,
длительное время сохранялось не затронутое силь-
ным славянским влиянием местное население. Суб-
стратные элементы в курганных кладбищах, распо-
ложенных по соседству со станами, указывают на
мерянскую принадлежность их обитателей. Это же
подтверждается находкой в курганном погребении
близ г.Кашина треугольной подвески мерянского
типа [Голубева Л.А., 19876, с.70, карта 12; Равдина
Т.В., 1988, с. 12, 70-71, табл.5, 26].
К северу от них определенный мерянский
компонент выявляется в памятниках нижней Молоти
(курганные группы близ Владимирских хуторов и >
пустоши Плавь, селище Белый городок у с.Борисово)
[Указатель РИМ, 1893, с.245-246; Горюнова Е.И_
1961, с.96; Голубева Л.А., 1979, с.67] и нижней
Шексны (курганный могильник у д.Зубарево) [Го-
рюнова Е.И., 1954, с.153-163]. Последний памятник
выделяется ярко выраженной чудской подосновой,
характеризующейся сочетанием мерянских элемен-
тов (“мерянско-камский” тип лепной посуды, на-
борная коньковая подвеска) и древностей, распро-
страненных у прибалтийско-финских племен. По
мнению Е.И.Горюновой, Зубаревский могильник
оставлен шекснинским подразделением обрусевшей
мери [1954, с.164]. П.Н.Третьяков связывает его с
весью [1970, с. 133]. Очевидная сложность и неодно-
значность атрибуции памятников с финно-угорским
субстратом, исследованных в Пошехонье и нижнем
течении Мологи, объясняется их положением в
контактной зоне двух племенных массивов —
мерянского и весского [Голубева Л.А., 1973, с.53-55:
19876, с.69].
Столь же неоднозначным представляется вопрос
о племенной принадлежности дорусского населения,
компактный островок которого реконструируется по
материалам курганных могильников Х1-ХШ вв. в
Угличском течении Волги2. Несмотря на обилие в
инвентаре женских погребений финно-угорских
форм изделий, среди них почти пс представлены
этноопределяюшие элементы культуры центральной
мери (исключение составляет лишь находка тре-
угольной подвески в кургане у д.Вороновой). О
связи местного населения с поволжскими финнамв
свидетельствуют такие категории украшений как
подвески-планки (Вороново, Юрьевен), сюльгама с
рельефным орнаментом в виде “косоплетки” (Кри-
вей), пряжки с круглым ажурным щитком, снаб-
женные шумящими привесками (Жукова, Кривей.
Юрьевен) (рис.47, 1, 2, 4). Последние имели ши-
рокое распространение у мордово-муромских пле-
мен, но не пользовались популярностью в мерянской
среде. Во всяком случае, в Волго-Клязьменском
междуречье известна лишь одна такая находка,
происходящая из селища Шурскол II на озере Неро
1 ГИМ, инв. No78607.
2 Жукова (Ушаков АЛ., 1879, с.280-287: Указатель РИМ, 1893, с.223-228; ГИМ. нив. №78605, опись 990]: Кривей [Ушаков А.Я..
1890, с.24-34; Указатель РИМ, 1893, с.220-239; ГИМ, инв. №80136, опись 605]; Юрьевен [Указатель РИМ, 1893, с.251-252; ГИМ
инв. №78607, опись 989]: Воронова (Кельсиев А.И., 1879, с.303-305; ГИМ, инв. №178607, опись 769]; Кирьянова (Кельснев А.Ш
1879, с.295-308, 347-349; Указатель РИМ, 1893, с.213-222; ГИМ, инв. №78607, опись 781].
ISO
и датируемая XI в. [Исламова И.В., 1982, с.191,
рис.6].
Неоднократно в угличских курганах встречались
умбоновидные бляхи с привесками (рис.47, 5). Среди
зооморфных украшений преобладают амулеты, по-
лучившие в ХП-ХШ вв. наибольшее распростране-
ние в Костромском Поволжье и Ладожско-Онеж-
ском межозерье (рис.47, 6-10). С костромским
кругом древностей связана находка и колечковой
треугольной подвески (рис.47, 3). Местные традиции
проявляются в северной ориентировке некоторых
захоронений (Воронова) и сохранения в Угличском
крае лепной керамики дорусских форм (Грехов
ручей) [Седых В.Н., 1988, с. 14].
Отсутствие в финно-угорском инвентаре этничес-
ки значимых элементов центральной мери в опре-
деленной степени может объясняться хронологичес-
кими причинами: часть угличских погребений да-
тируется второй половиной ХП-ХШ в„ когда уже
полностью завершилась аккультурация летописных
группировок. Однако здесь же представлены и
комплексы с финно-угорскими древностями XI —
начала XII в. [Никольская Т.Н., 1949, с.31-41]. В
целом представляется, что в курганном материале
рассматриваемого участка запечатлены традиции
одного из малых племенных подразделений мерян-
ской общности, изначально обладавшего локальны-
ми особенностями. В результате культурного синтеза
местных коллективов с новопоселенцами, продви-
нувшимися из новгородских земель и ареала верх-
неволжских кривичей и включавших значительный
северо-западный чудской компонент [Николь-
ская Т.Н., 1946, с.78-83], а также благодаря тра-
диционным связям, поддерживаемым по волжской
речной магистрали, смешанное население Угличско-
го края приобрело заметное, хотя и далеко не
полное, сходство с “курганным” населением Ко-
стромского Поволжья.
Непосредственное отношение к мерянской про-
блеме имеют неоднократно упоминавшиеся выше
курганные некрополи IX-XI вв., исследованные в
Ярославском Поволжье (Тимеревский, Михайлов-
ский, Петровский). В этих этнически сложных
памятниках, возникших в ходе начального освоения
Волжского пути выходцами с Северо-Запада и
связанных с торгово-ремесленными поселениями
протогородского облика, отчетливо прослеживается
весьма значительный финно-угорский компонент.
Все исследователи сходятся в признании того, что
последний частично отражает проникновение на
Волгу групп обрусевшей северо-западной чуди,
увлеченных колонизационным потоком. Большие
расхождения, однако, сохраняются в этнокультурной
оценке основного местного, финского субстрата.
В работах И.В.Дубова проведен наиболее полный
и детальный обзор элементов, связываемых автором
с мерянским вкладом в погребальную обрядность и
материальную культуру Ярославских могильников.
К ним отнесены подкурганные деревянные конструк-
ции, интерпретируемые как имитации наземных
“домиков мертвых”; глиняные лапы и кольца; лепная
керамика (“бомбовидные” сосуды с округлым дном
и баночные горшки с насечкой по венчику); амулеты
из клыков медведя и других животных, подвески из
астрагалов бобра; копоушки и иные многочисленные
изделия из кости и рога [Дубов И.В.. 1982, с. 14-30
и др. работы].
Следует отметать, что в инвентаре сотен раско-
панных погребений, равно как и в культурных
отложениях Тимеревского поселения, полностью
отсутствуют этноопределяюшие украшения цент-
ральной группы мери. Шумящие подвески здесь
вообще довольно редки, причем большинство их
относится к типам, бытовавшим у разных финно-
угорских племен [Мальм В.А., 1963, с.36-37;
Фехнер М.В., Недошивина Н.Г., 1987, с.81-82].
Исключение составляет богатый комплекс металли-
ческих изделий, выполненных в характерной для
волго-окских племен наборной технике, из кургана 4
(1903 г.) Михайловского могильника; он действи-
тельно близок мерянскому женскому убору.
Основная масса лепной керамики IX — середины
XI в. связана с финно-угорским миром. Однако
широкий круг намечающихся аналогий — от
Приладожья — свидетельствует лишь о многоком-
понентное™ населения, но не позволяет отождест-
влять его “ни с мерей, ни с весью, ни с еще
какой-либо определенной финно-угорской труппой
[Смирнова Л.И., 1987, с.99; Седых В.Н., 1985.
с.68-78; 1988, с.10, 14-16]. При этом округлодонная
"бомбовидная” посуда явно не имеет местных,
истоков, обнаруживая прямые параллели в керами-
ческом материале камско-вычегодских племен [Ма-
каров Н.А., 1983, с.23-24; Седых В.Н., 1985. с."2.
Смирнова Л.И., 1987, с.95].
Вряд ли пригодны для племенной диагностики
и такие достаточно характерные для Ярославского
Поволжья находки, как подвески из клыков живот-
ных и астрагалов бобров (рис.48, 4, 5). Они известны
в широкой полосе финно-угорского расселения.
Особая культовая роль бобра у белозерско-шекс-
нинской веси, в частности, выразилась не только в
распространении просверленных астрагалов, но и в
появлении амулетов, изображающих это животное
[Голубева Л.А., 1979, с.28].
181
Рис.47, Финно-угорские древности Угличского и Рыбинского Поволжья.
1 __ Жукова; 2, 3, 5, 7-10 — Кривей; 4 — Воронова; 6 — Кирьянова; I! — Плавь.
182
Рнс,48. Культовые изделия и резная кость из памятников Волго-Клязьминского междуречья.
1-3 — глиняные лапы и кольцо; 4, 5 — амулеты из астрагалов бобра: б, 7, 9, 10 — костяные копоушки; 8 — костяной
щебень.
Из признаваемых этнически материальных эле-
ментов лишь две категории представлены в цент-
ральных районах Ростово-Суздальской земли. Первая
них — орнаментированные костяные копоушки,
имеющие несомненное финно-угорское происхож-
дение (рис.48, 6, 7, 9, 10). Эта типичная принад-
лежность женских погребений в Ярославских мо-
гильниках, известная также на Тимеревском посе-
дении, обнаруживает ближайшие аналогии в памят-
никах побережья озера Неро (Сарское городище,
эостов, селище Шурскол II) [Горюнова Е.И., 1961,
..132, 134, 135, рис.61, 17, 18, 24\ Исланова И.В.,
1982, с. 187, 192, рис.2, 3, 8]. Хотя во Владимирских
курганах костяные копоушки почти не представле-
ны,1 последние исследования славяно-финских по-
.елений в Суздальском ополье показали их быто-
вание на юго-восточной окраине мерянского ареала
[Лапшин В.А., 1981а, с.61]. Таким образом, есть
достаточные основания для интерпретации данной
категории изделий в качестве характерного элемента
кульзуры мери, хотя широкое распространение
полностью аналошчных предметов в Волго-Камском
междуречье оставляет открытым вопрос о их
происхождении и возможном заимствовании в ре-
зультате межплеменных контактов [Горюнова Е.И.,
1961, с.135-138].
Вторую категорию общераспространенных нахо-
док образуют глиняные лапы и кольца, имевшие
ярко выраженное культовое, магическое значение
(рис.48, 1-3). Своеобразньш характер этих ритуаль-
ных предметов и особенно наличие сходных
глиняных слепков лап в могильниках Аландских
1 В дневниках А.С.Уварова содержится указание лишь иа одну такую находку, обнаруженную в кургане 12 у д.Кнркеевой
ГИМ, ОПИ, ф.17, д.194, л.31]. По-видимому, именно этот экземпляр н входит в депаспортнзованную часть коллекции Владимирских
органов (ГИМ, ннв. №55421, опись 1067]. Вполне вероятно предположение о том, что такие хрупкие изделия, подвергшиеся
газрушению или поврежденные в огне погребального костра, неоднократно встречались при раскопках середины XIX в., ио не
•'ыли отмечены исследователями [Горюнова Е.И., 1961, с.135].
183
островов, определили повышенное внимание к ним
в археологической литературе [Воронин Н.Н., 1960,
с.25-93; Горюнова Е.И., 1961, с. 147-148; Фех-
нер М.В., 1962, с.305-309; 1963, с.86-89; Третъя-
ков П.Н., 1970, с. 127; Дубов И.В., 1982, с.20-29;
1984, с.95-99; Голубева Л.А., 19876, с.77-78].
Наибольшая концентрация находок в Волго-Окском
междуречье фиксируется для Ярославского Повол-
жья (около 90 курганов), где они в основном
представлены в комплексах X в., хотя древнейшие
экземпляры появляются еще в конце IX в. [Дубов
И.В., 1984, с.97]. Значительная серия таких изделий
встречена и в ареале Владимирских курганов (не
менее 32 комплексов), что и определило возмож-
ность их интерпретации в качестве наследия соб-
ственно мерянских традиций.
Обращаясь к материалам глубинных районов
Волго-Клязьминского междуречья, можно отметить
следующие характерные признаки рассматриваемых
находок. Во-первых, все глиняные лапы и кольца
происходят из древнейших кургатшых некрополей,
трассирующих начальное освоение мерянских земель
(см. рис.43). Во-вторых, наблюдается несовпадение
времени их проявления по сравнению с остальными
элементами мерянской культуры (см. табл.З). Если
последние получили наибольшее распространение
при переходе к обряду ингумации (73.7-85.0%
погребений с финским инвентарем), то находки
колец и лап в подавляющей своей части происходят
из трупосожжений (93.8%). Явная их асинхронность
не позволяет отнести ритуальные глиняные изделия
к устойчивому набору субстратных мерянских при-
знаков. В-третьих, показателен состав вещевых
комплексов с такими предметами (табл.4). В нем
отсутствуют достоверные индикаторы местной куль-
туры и, вместе с тем, фиксируется заметная
корреляция с оружием и торговым инвентарем.
Учитывая общее количество захоронений с весами
и гирьками (44), приходящееся на 7000 Владимир-
ских курганов, устанавливается, что 11,3% комплек-
сов, прямо или опосредованно связанных с торгов-
лей, включали в свой состав глиняные лапы и
кольца. Все это убеждает в том, что рассматриваемая
ритуальная деталь не имеет местных истоков, а
занесена в ареал летописного мерянского расселения
потоком ранней колонизации. Только с такими
существенными корректировками можно присоеди-
ниться к выводу о распространении исследуемых
предметов как части погребальной обрядности из
Ярославского Поволжья [Дубов И.В., 1982, с.28].
Таким образом, финно-угорский компонент »
памятниках Верхней Волги по основным своим
показателям представлен иным, не связанным с
летописной мерей, набором признаков. Вряд ли, как
это полагает И.ВДубов, “специфичность и особен-
ности мерянских элементов, фиксируемых... в кур-
ганных могильниках, в каждом случае обусловлены
прежде всего их относительной разновременность»
и связаны с процессами древнерусского освоения
решона” [там же, с.ЗО]. Такое заключение базиру-
ется на мнении об асинхронности памятников ;
финно-угорскими элементами, относящимися в Яро-
славском Поволжье главным образом к IX-X вв
[там же, с.29]. Однако, по наблюдениям того же
автора, основной финно-угорский компонент входит
в состав древнерусского населения на Волге с
середины X в. [там же, с.54-56], т.е. совпадает пи
времени с активной ассимиляцией центральной
мери.
Не вызывает сомнения сложность этнической»
состава финских групп, оседавших в протогородских.
центрах Ярославского края. Наряду с пришлым
элементом несомненно присутствие в поселках
местного населения волжско-финского происхожде-
ния. На это указывает, прежде всего, наличие
керамическом материале некоторых форм, обнару-
живающих аналогии только в древностях волго-о«.-
ских группировок [Седых В.Н., 1985, с.70, 74-~S;j
Смирнова Л.И., 1987, с.93-96 (группы сосудов mJ
IV, VI—VIII, X)]. Нельзя исключать и того. чм<
дорусские обитатели Ярославского Поволжья вш
определенном этапе вошли в состав мерянскопи
племенного союза. Однако наблюдаемые различии
с летописной мерей свидетельствуют, на наш взгляд]
об особом пути сложения местного населения]
Следует учитывать положение решона на погранична
двух крупных культурных областей Волго-Окскоии
междуречья I тыс. н.э. — западной (собствснни
дьяковской, по И.Г.Розенфельдт и Ю.А.Краснсии
и восточной (зоны формирования мерянских плв!
мен). Поэтому особый интерес вызывает погребажЛ
ная особенность ярославских могильников, отнесен!
ная И.В.Дубовым к наиболее ярким индикаторе!
местных традиций. Речь идет о деревянных кон!
струкпиях, рассматриваемых исследователем ке
реализация в курганном обряде идеи "домов мерм
вых”. Такая интерпретация конструктивных остане
не является бесспорной [Куза А.В., Леонтьев АдвЛ
Пушкина Т.А., 1982, с.286], однако ее признаие
заставляет обратиться в поисках истоков эти
традиции к наземным “домикам мертвых”, извесли
184
Таблица 4
Погребения с глиняными лапами и кольцами в ареале Владимирских курганов
| Катего- рии ’ находки Кол-во комплексов j 1 - | трупосожжения безурновые 1 ° ; трупосожжения урповые та । 1 ! трупоположения j ! безынвентарные I s f ' И2«чс1ил И НОЭН I оружие - ! i 1 1 1 поясные наборы J кольца железные ; Г • - ! 1 скобы и петли железн. ; [ s монеты нтарь £ ! i || ' подвески неопредел. j J 1 браслеты ) | . ; ! височные кольца и серьги j слитки бронзы I - • П S 1 Прочие категории находок ... j
Глннян ые лапы Глиняные кольна Глиняные лапы и ) кольца 8 10 13 7 7 — 3 1 1 3 3 — 3 2 — 1 2 2 1 — 2 1 1 2 1 - 2 2 - -=^= ; 1 кресало. пуговица, глиняный миниатюрный _ С0СУД гривна шейная, 1 t медная пластинка. } кремневый । наконечник : стрелы |
' 2
9 3 1 - - 3 4 2!2 J . 2 1 1 3 3 2 гребень. ' '1 оселок. । бубенчики, |[ железный -j молоток
Неопре- деленные Итого 1 32 1 24 J 6 ' " i 2 i 7 ю 5 4 3 5 ! 2 [ 2 2 5
ним только в западной части Волго-Окского меж-
дуречья. Но в последнем случае правомерно пред-
положение о родстве местного населения с потом-
ками поздпедьяковских коллективов, оставивших
памятники типа Березниковского городища — по-
волжских финнов, выделяющихся наличием в их
составе балтского компонента.
В заключение следует отметить, что специфика
рассматриваемых памятников определяет условность
каких-либо окончательных оценок чудского субстра-
та на племенном уровне. Полиэтничный состав
протогородских петров способствовал не только
синтезу древнерусских, скандинавских н фнпно-
угорскнх элементов, по и вызвал смешанность
собственно чудских традиций. Поэтому даже при-
знание чужеродного происхождения отдельных суб-
стратных особенностей — например, ритуальных
ппшяпых лап, связываемых некоторыми исследова-
телями с фиипо-скапдинавской культурой Аланд-
ских островов [Седых В.Н., 1988, с.11-12), — не
отрицает их типичное™ именно для метисного
населения Ярославского Поволжья1.
1 Это подтверждается оформлением в последнем регионе комплекса магических глиняных изображений, включавшего, наряду
с лапами, и кольца, не известные на Аландских островах [Дубов И.В., 1982, с.27—28).
185
Процесс интеграции контактирующих этносов в
древнерусскую народность завершился на рассмат-
риваемом участке в XI в. В некоторых местностях
Ярославского течения Волги обрусение финно-угор-
ских групп затянулось до XII—XIII вв. Примером
этого являются курганные могильники у д.Евчаково
и близ г.Тутаева, в материалах которых представлена
лепная посуда традиционных местных форм и
отдельные шумящие украшения [АЛОИА, ф.2,
1929 г., д.223, л.7-11; Седых В.Н., 1988, с.14].
КОЛОНИЗАЦИЯ
ОКРАИН СЕВЕРО-ВОСТОЧНОЙ
РУСИ (КОНЕЦ Х1-ХП1 вв.).
ПРОЦЕСС
СЛАВЯНО-ФИННО-УГОРСКОГО
ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ
В КОСТРОМСКОМ ПОВОЛЖЬЕ
Второй этап древнерусского освоения Волго-Ок-
ского междуречья, начавшийся в середине XI в., с
конца XI и особенно с начала XII в. приобрел
“характер массового движения на северо-восток”,
не прекращавшийся в два последующих столетия
[Горюнова Е.И., 1961, с.205]. На этом этапе
отчетливо выявляются элементы крестьянской и
феодальной (княжеской) колонизации. С одной
стороны, происходит стихийный отлив населения
из южных княжеств, опустошаемых набегами степ-
няков, на север, в районы Залесской Руси. Начи-
нается продвижение крестьян-земледельцев с рано
и плотно освоенных плодородных ополий (Ростов-
ского, Юрьевского, Суздальского) на периферийные
территории. С другой стороны, в ХП-ХШ вв. все
более возрастает централизаторская деятельность
князей, активизируется их стремление к расширению
границ Ростово-Суздальской земли. Возникшие в
этот период новых Залесские города отмечают пути,
по которым шло распространение феодальной дани.
Расширение ростово-суздальской государственной
территории в юго-восточном и северном направле-
ниях происходит в основном во второй половине
XII — первой половине XIII в. [Насонов А.Н., 1951,
с. 187-188]. Еще в XI в. древнерусские поселенцы
проникают из Суздальского ополья в бассейн
Клязьмы, где в самом начале следующего столетия
(1108 г.) был основан Владимир, и занимают е:
поречье от устья Нерли примерно до впадения Тезы,
верховья которой близко подходят к южным при-
токам костромского отрезка Волга [Седова М.В.
1978, с.9-11, рис.1]. Между 1158 и 1174 гг. »
низовьях Клязьмы возникает Гороховец, а к 70-м гг
XII в. “пизовская” колонизация достигает Заволжья,
где при Андрее Боголюбском строится Городе!
Радилов (впервые упомянут летописью под 1172 г.
[Кучкин В.А., 1984, с.91]. Наконец, в последнее
четверти XII в. или самом начале XIII в. ростово-
суздальская дань распространяется на Верхнее
Поволжье.
Первые летописные упоминания о Костромском
Поволжье, точнее — о его уже существовавших
городских центрах Костроме, Нерехте, Соли Великой.
Унже и Галиче Мерьском относятся к 10-30-м я
XIII в. [там же, с.93-102]. Археологическими
работами в Костроме и Галиче установлено наличие
в них культурных отложений XII в. [Фехнер М.В_.
1952, с.107-108; Раппопорт П.А., 1959, с.3-9]. В
целом включение края в состав “иизовских” владе-
ний определяется в пределах последней четверти
XII — начала XIII в. [Насонов А.Н., 1951, с. 193-
196; Кучкин В.А., 1984, с.98-103]. !
Государственному освоению территории частичн»
предшествовала, а отчасти сопутствовала крестьян-;
ская колонизация. Опа документирована распростра-
нением многочисленных курганных кладбищ, зафик-j
сированных в 275 пунктах и включающих не мевеа
2900-3000 насыпей (рис.49). Изучение могальпикяи
было начато в середине прошлого века, но наиболее
массовый размах эти работы приобрели в 188ГМ
1890-х гг., когда членами Костромской губернское
ученой архивной комиссии Н.М.Бекаревиче<|
ИД.Преображенским, И.В.Миловидовым, а таклвя
ФД.Нефедовым было вскрыто более полутора тысии
курганов на участке волжского бассейна от p.Kmj
стромы и р.Солонины па западе до меридиональная
излучины Волги ниже устья Унжи на востоке.
советский период значительные раскопки быив
осуществлены Е.Н.Ерофеевой. В обшей сложности
в 225 местностях исследовано 1890 насыпей. Ии
этого числа 1690 комплексов имеют необходимее!
документашгю и представляют основной источив
как для реконструкции характера древнерусское
освоения края и развернувшихся здесь этнические
процессов, так и для изучения культурных особом
ностей местных финноязычных группировок, пере!
шедших к качественно новому обряду погребении
186
Детальному анализу и интерпретации костром-
ских средневековых древностей, базирующемуся на
максимально полном привлечении курганных мате-
риалов, посвящены монография [1986а] и ряд статей
автора [1975а, с.35-39; 1982а, с.29-34; 19846,
с. 187-193]. Поэтому в данной работе представляется
целесообразным ограничиться лишь кратким изло-
жением результатов исследования по рассматривае-
мому кругу проблем, опуская его источниковедчес-
кую часть и основной научно-вспомогательный
аппарат.
Изучение вещевых комплексов позволило уста-
новить, что курганы старше ХП в. в Костромском
Поволжье практически неизвестны. Некоторые дан-
ные, в частности материалы исследованного А.ЕЛе-
онтьевым в 1976-1978 гг. Коряковского могильника,
свидетельствуют об инфильтрации отдельных групп
еще в коште XI — начале XII вв. [Леонтьев А.Е..
1984в, с.176-196], но широкое распространение
курганной культуры относится лишь к середине —
второй половине названного столетия. Обряд погре-
бения под искусственными насыпями просущество-
вал в Костромском крае до XIII в. включительно,
более поздние комплексы здесь отсутствуют. Таким
образом, основной массив памятников принадлежит
к довольно ограниченному хронологическому этапу,
в целом не превышающему 150 лет.
Обращает на себя внимание малочисленность
погребений в курганных группах, что резко отличает
могильники Костромского Поволжья от состоящих
из многих десятков и даже сотен насыпей ранних
некрополей В олго- Клязьминского междуречья (о
связи последних с общинным характером расселения
говорилось выше). Подавляющее большинство мо-
гильников (86%) насчитывает до 20 курганов, причем
отмечается преобладание групп, включающих не
более 10 захоронений (65%). Нередко фиксирова-
лись и одиночно расположенные насыпи (7%)
Рис.49. Костромское Поволжье в Х1-ХШ вв.
1 — исследованные курганные могильники; 2 — неисследованные курганные группы: 3 — городские центры домонгольского
временн; 4 — территориальные группы погребальны* памятников (I — западная; II — центральная; III — восточная).
187
[Рябинин Е.А., 1986а, с.23-24]. Незначительные
размеры погребальных памятников свидетельствуют
о малодворном характере сельских поселений. Этот
факт отмечался всеми исследователями, обращав-
шимся к рассматриваемому региону. По мнению
П.Н.Третьякова, кладбища в 5—10—15 насыпей
могли принадлежать скорее всего одной семье [1931,
с.9-10]. Небольшой одиноко стояшей усадьбой —
“починком на лесных росчистях" — представляет
такие поселения и Е.И.Горюнова [1961, с.222].
Картографирование курганных кладбищ свиде-
тельствует о наличии крупных “сгустков” могиль-
ников и связанных с ними селищ, образующих
микрорегионы в зоне курганной культуры. Некото-
рые из них, по нашим наблюдениям, восходят в
своей основе к родоплеменным чудским обпщостям,
в остаточной форме продолжавшим сохранять черты
территориальной обособленности и в древнерусское
время. Размещение памятников определяет возмож-
ность выделения трех территориальных групп —
западной (костромской), центральной (колдомо-суп-
жинской) и восточной (кинешемской), в свою
очередь включающих более мелкие локальные
скопления могильников1. Их изучение, базирующее-
ся иа выявлении региональных блоков признаков,
во многом снимает вопрос о кажущейся пестроте
и случайности элементов средневековой культуры
всего Костромского Поволжья и позволяет связать
их с вполне объяснимыми явлениями исторического
и этнического порядка (табл.5).
Ряд региональных особенностей отражает неодно-
родность колонизационных потоков. В западном
регионе сконцентрирована основная часть иасыпей
с поверхностными каменными конструкциями.
Венцы из валунов по основанию курганов со всеми
известными оговорками могут быть увязаны с
традициями населения северо-западных территорий.
О проникновении в окрестности Костромы выходцев
из Новгородской земли свидетельствует и вещевой
материал погребений. Именно здесь локализованы
почти все находки ромбощитковых височных колец
новгородского типа. Еще более отчетливо связи
Костромского региона с Северо-Западом Руси про-
слеживаются по заметной примеси в погребальном
инвентаре вещей прибалтийско-финского происхож-
дения. Многие прибалтийско-финские формы обна-
руживают прямые аналогии в древностях Ладожско-
Онежского межозерья. Это вертикальные и гори-
зонтальные игольники (рис.50, 4-6, 12-19), диско-
видные разделители цепей (рис.50, 10; 51, 10), литые
копоушки (рис.52, 13), определенные разновидности
зооморфных подвесок (рис.51, 12, 21, 27). Вместе
с тем, представлены украшения, распространенные
в памятниках корельско-ижорских племен и почти
не проникающие за пределы их расселения —
овально-выпуклые фибулы, двуспиральные раздели-
тели, возможно, литые рукояти ножей (рис.50, 1-3).
Частое присутствие этого комплекса вещей в
погребениях с новгородским (в территориальном
понимании этого термина) инвентарем указывает на
то, что исходным районом колонизации западной
части Костромского Поволжья являлись не коренные
земли Великого Новгорода, а его северные и
северо-восточные территории, занятые в ХП-ХШ вв
смешанным славяно-финским населением.
Продвижение последнего в Поволжье осущест-
влялось по новгородскому водному пути, зафикси-
рованному письменными источниками второй поло-
вины XIV — начала XV в., но, несомненно,
проложенному в предшествующие столетия: “из
Заволочи, а по Двине вверх Сухоною... и Костромою
в Волгу" [Вернадский В.Н., 1961, с.40-45]. В связи
с этим показательно наличие на западе курганного
ареала погребальных комплексов, содержащих, на-
ряду с новгородскими типами вещей, лунничные.
витые и ложновитые серьга и кольца (рис.52, 2-5).
Эти изделия, равно как и подковообразные фибулы
со слитыми головками (рис.50, 7-8), преимущест-
венно бытовали у финно-угров Заволочья. и их
появление в регионе отражает участие в северо-за-
падной колонизации вовлеченных в этот процесс
трупп обрусевающей заволочской чуди.
Колонизационная струя достигла Костромского
Поволжья в тот период, когда рассматриваемая
область скорее всего была “ничейной” по отноше-
нию к границам формирующихся феодальных зе-
мель. Для новгородцев она являлась такой же
областью свободного освоения, как и Заволочье.
Сходен был и характер самого процесса: судя по
некоторым данным, на севере западного региона
появлязшеь новгородские административные центры
н пункты сбора дани — погосты или становища
(например, выделяющийся военизированным обли-
ком погребенных относительно крупный Пьянков-
скии могильник) [Рябинин Е.А., 1986а, с.107-108].
Однако расширение новгородских владений на
Костромское Поволжье ие увенчалось успехом и
было прервано деятельностью ростово-суздальских
князей, утвердивншх власть в крае созданием на
1 Наименования курганных массивов соответствуют номенклатуре, предложенной В.П.Глаэовым (1977, с.37-47].
188
Таблица 5
Костромские курганы. Региональные блоки ириапакоа
Характерные признаки Регион
западный центральный ВОСТОЧНЫЙ
правобережье левобережье правобережье левлобережье
Обкладка поверхности насыпей ____________________________________________
Трупосожження на стороне_________________________________________________
Погребения в гробах и колодах
Трупоцоложення с руками, сложенными на тазе
Северная ориентировка П01ребений_________________________________________
Использование подковообразных фибул в качестве нагрудных застежек
Находки браслетообразиых несомкнутых колец
Находки многоспиральных шумящих подвесок
Насыпи высотой до 1 м____________________________________________________
Погребения в подкургаиных могилах _______________________________________
Положение орудий труда у пояса захороненных
Находки прибалтийско-финских древностей
Находки браслетообразиых эсокопечных колец
Погребения в колодах, обернутых берестой
Наличие футляров в погребальных комплексах
Находки лунничных н ложновнтых височных украшений
Находки ромбо- и овальиогцитковых височных колец
Керамика в захоронениях__________________________________________________
Находки браслетообразиых завязанных колец
Миниатюрные кострища в основании насыпей
Северо-западная ориентировка погребений
Крупные кострища в основании насыпей
Погребения в насыпи _____________________________________________________
Находки вертикальных игольников__________________________________________
Сопковидные (конические) насыпи _________________________________________
Насыпи высотой более 1 м_________________________________________________
Трупосожження на месте___________________________________________________
Трупоположення с руками, сложенными на грудн
Находки камских древностей_______________________________________________
Находки трубчатых проннзок (игольников)
Восточные монеты в погребальных комплексах
Литые бусииные кольца____________________________________________________
Юго-западная ориентировка погребений
Насыпи овальной формы__________________________________________________
Погребения под "заливкой" ("сводом")_____________________________________
Использование подковообразных фибул в качестве поясиьгх застежек
Использование нагрудных в поясных подвесок для украшения головного убора_
Применение обувных колеи_________________________________________________
Погребения в сидячем н изогнутом положении
Восточная ориентировка погребений________________________________________
Положение орудий труда в ногах захороненных
Погребения, обернутые берестой___________________________________________
Находки копоушек "костромского" типа
Обряд расчленения умерших_________________________________________________
Срубные конструкции в курганах___________________________________________
189
Рнс.5О. Инвентарь костромских курганов.
190
10 11 13
Рис.51. Зооморфные и шумящие украшения из костромских курганов.
магистральных путях северо-западного проникнове-
ния “низовских” городов-крепостей — Костромы и
Галича Мерьского.
Новгородская колонизация сочеталась с оседани-
ем в западном регионе этнически смешанного
населения из Верхневолжья. Им, по-видимому,
оставлены курганные насыпи с поверхностной ка-
менной вымосткой и принесены локализованные
только на указанном участке браслетообразпые
височные кольца кривичского типа.
191
Менее ощутимы следы новгородского присутст-
вия в центральном (Колдомо-Сунжинском) ретаоне.
Здесь сконцентрированы крупные полусферические
и крутобокие сопковидные насыпи, хорошо извест-
ные в центральных районах Ростово-Суздальской
земли. Их “низовское” происхождение подтвержда-
ется характером находок, указывающих на связь
поселенцев, принесших традицию сооружения круп-
ных курганов, со старыми городскими центрами и
Волжским торговым путем.
Еще одно направление культурного импульса,
определившего распространение в Костромском
Поволжье курганного обряда, докумензировано по-
явлением здесь незначительных по высоте насыпей
овальной формы. Такие курганы особенно типичны
для восточного (Кинешемского) региона и нередко
встречаются в Колдомо-Сунжинском массиве памят-
ников, локализуясь там в основном на южном
побережье Возни. В западной часта курганного
ареала они представлены всего двумя 1руппами.
также зафиксированными к югу от Волги. Судя по
имеющимся данным, этот тип насыпей сложился
под древнерусским влиянием на северной и довольно
слабо освоенной периферии ареала центральной
мери (точнее — в широкой полосе пограничья
между последней и чудскими группировками ко-
стромского участка Волги).
Появление и последующее распространение кур-
ганного обряда на рассматриваемой территории было
обусловлено как непосредственным продвижением
сюда разнородных по происхождению групп ново-
поселенцев, так и переходом к погребениям под
искусственными насыпями аборигенных коллекти-
вов. Выделение этнокультурных особенностей мест-
ного населения в пестрой по слагаемым элементам
курганной культуре крайне затруднено отсутствием
достаточных археологических данных о периоде,
непосредственно предшествующем началу славяно-
финского взаимодействия. Древнерусская “вуаль",
осложненная к тому же наличием значительного
чудского компонента, вовлеченного в колонизаци-
онный процесс из других областей, затушевывала и
сглаживала местные традиции. Само восприятие
нового обряда неизбежно приводило к частичной
утрате прежних погребальных традиций и замене
их древнерусскими элементами ритуала. Следует
учитывать и процесс интеграции разноэтпичных
групп, приводивший к постепенной аккультурации
костромских финно-угров.
В целом на рассматриваемых материалах можно
выделить не саму культуру местного чудского
населения, а сс реликтовое наследие в памятниках
древнерусского времени. Однако ретроспективные
поиски в этом направлении вполне реальны. Следует
учитывать одно весьма существенное обстоятельстве,
расширяющее информативную значимость курган-
ных древностей. Как выясняется, древнерусскими
колонистами осваивались прежде всего свободные
участки или районы, занятые разреженными абори-
генными коллективами. На пограничье с ними
существовали массивы чудского населения, перешед-
шего к курганному обряду и подвергавшегося
сильной аккультурации, но, вместе с тем, еще
сохранявшего в остаточной форме самобытные
традиции. Так, в западном ретаоне выделяются зон*
преимущественного древнерусского освоения, лока-
лизуемая па правобережье Волги, и, вместе с тем.
Покшинско-Сендсюкое скопление памятников »
левобе]>ежпой часта с отчетливо выраженной мест-
ной культурной подосновой. Сходная карпша на-
блюдается в центральном регионе курганного ареала
а для его восточной часта можно вообще предпо-
лагать сохранение относительно целостного финско-
го мирка. Поэтому При изучении местных этнокуль-
турных особенностей особое значение приобретает
ретаоналытьш (микрорегиопальный) анализ памят-
ников с выделением среди последних погребений
новопоселенцев и комплексов, оставленных абори-
генным населением; для последних соответственна
необходима дифференциация составных элементе*
на несколько групп: 1) заимствованных; 2) обуслой-
ленных синтезом и иптлрацией культурных тради-
ций; 3) имеющих местное происхождение.
Субстратные особенности, устанавливаемые
прежде всего по элементам погребального ри гу ат к
свидетельствуют о наличии в бассейне костромскоп
течения Волги нескольких местных группировок —
очевидно, малых племен (см. табл.5). Это целиком
согласуется со скудными археологическими данным»
второй половины I тыс. н.э., не подтверждающим»
существование здесь достаточно консолидированной
племенной общности.
Одна из финно-угорских группировок занимала
в дорусский период западную часть Костромское;
Поволжья. На правобережье Волги, оказавшемся т
зоне активного северо-западного и частично “низой-
ского” расселения, чудские коллективы быстрс
утратили черты своей этнической самобытности i
о их былом проживании на этом участке свидетель-
ствуют лишь ослабленные элементы субстратной»
происхождения, выявляемые в некоторых курганнъп
захоронениях. О характере последних можно судить
по материалам Покшинско-Сендегского курганного
192
Рис.52. Инвентарь костромских куринов.
193
массива. К их числу относятся северная и северо-
западная ориентировка погребений, традиция хоро-
нить умерших с руками, сложенными внизу живота,
в колодах, нередко покрытых или обернутых
берестой. Местной особенностью является и обычай
приношения заупокойных даров — зооморфных и
шумящих подвесок — в специальных футлярах, а
также положение орудий труда у пояса погребенных.
Покрой одежды определил использование подково-
образных фибул в качестве нагрудных застежек.
Вторая чудская группировка занимала централь-
ную часть Костромского Поволжья. Для нее харак-
терно погребение умерших головой на юго-запад, с
руками, сложенными на груди. Юго-западная ори-
ентировка, по-видимому, преемственно связана с
меридиональной (южной) ориентировкой, которая
также зафиксирована в этом районе. Местные
особенности проявились и в способе использования
элементов металлического убора в женской одежде.
Фибулами здесь скреплялся только пояс, нагрудные
и шейные украшения часто служили привесками к
височным кольцам. Верх кожаной обуви снабжался
металлическими кольцами, не известными на западе
рассматриваемой территории и имевшими прежде
всего декоративное значение. Орудия труда распо-
лагались обычно в ногах погребенных.
Наконец, для третьей финноязычной группиров-
ки, заселявшей восточную часть Костромского
Поволжья, следует признать характерными восточ-
ную ориентировку и традицию расчленения умер-
ших, наличие подкурганных срубных конструкций
и погребения под глиняными “сводами" или “залив-
кой”. Последняя особенность сближает население
Кинешемского Поволжья с центральным чудским
образованием, но этот факт не противоречит, а
служит дополнительным подтверждением тезиса о
существовании в Поволжье нескольких аборигенных
группировок. Дело в том, что в центральном,
Колдомо-Сунжинском, регионе под “заливками”
совершались только погребения женщин, причем
последние часто занимают обособленное положение
в могильниках. Это обстоятельство было отмечено
Е.И.Горюновой, видевшей в выделении из семейно-
родовых групп отдельных могил свидетельство того,
что в них были похоронены “чужеродные” люди
[1961, с.234]. В Кинешемском Поволжье известна
серия памятников, в которых все — и мужские, и
женские — погребения совершены под глиняными
“сводами”. Очевидно, именно отсюда происходило
проникновение “чужеродных” людей (в данном
случае — только женщин) в центральный регион,
а само появление в этом районе женских погребений
под “заливкой" обусловлено брачными связями
между двумя соседними группировками.
Если субстратные черты погребальной обряднос-
ти, более консервативные в силу своей связи г
идеологическими представлениями, отражают, преж-
де всего, различия между локальными подразделе-
ниями костромских финно-yipoB, то единый харак-
тер многих материальных элементов указывает га
сложение в ХП-ХШ вв. общей областной культуры.
К местным чудским древностям относятся треуголь-
ные каркасные подвески с круглым основанием
шумящими привесками, восходящие к “центрально-
мерянскому” типу, но составляющие особый “ко-
стромской” тип изделий (тип IV по Л.А.Голубевой;
[1982, с. 118-119] (рис.53, 6-8); колечковые
многоспиральные подвески (рис.52, 9, 10); серийные
бронзовые копоушки (рис.52, 13); цепочки из литых
цилиндрических бусин. Костромское Поволжье я»-
лялось центром производства таких зооморфных
амулетов, как полые “коньки-птицы” или “барашки'
(рис.51, 25), пластинчатые двуглавые коньки
(рис.51, 20), пластинчатые шумящие уточки
(рис.51, 18). Достаточно типичны для местной
культуры конусовидные и арочные подвески (рис.5..
1—3, б, 7). “Вторую жизнь” получили здесь прибал-
тийско-финские по происхождению горизонтальные
и вертикальные игольники, не только изготовляэ-
шиеся на месте, но и подвертавшиеся дальнейшей
творческой переработке. Часть перечисленных эле-
ментов известна и за пределами Костромское»
Поволжья, но в своем сочетании они придают его
субстратной материальной культуре несомненную
индивидуальность.
Следует отметить еще одну, самую массовую
категорию древностей, которую можно отнести к
местным элементам культуры — проволочные ви-
сочные кольца небольшого диаметра с завитком га
одном конце (рис.52, 1). Их аналогии известны
в других областях Руси, но только в Костромской
Поволжье они превратились в ведущую форму
украшений женского головного убора. Их картогра-
фический анализ показывает, что зона наибольшей
концентрации колец с завитком на конце —
восточная часть курганного ареала, где финно-угор-
ский компонент оставался преобладающим [Рябв-
пин Е.А., 1986а, с.53-55, рис. 10]. Очевидно, эта
форма височных украшений была усвоена прежде
всего аборигенным населением Поволжья (вполне
вероятно и ее самостоятельное возникновение и
местной среде), а затем превратилась в яркий
“областной” элемент средневековой культуры.
Е.И.Горюновой выдвинуто положение о принад-
лежности дорусского населения края к северо-вос-
точному (костромскому) подразделению мерянского
племенного союза. Особо подчеркивается значитель-
ное отличие костромской группы мери от летопис-
ной (нейтральной или владимирской) группировки
194
и ее языковая и культурная близость с ветлужской
группой мари, с которой “костромская меря нахо-
дилась в непосредственном контакте” [1961, с.244-
248]. В одной из работ исследовательница признает
возможность даже языковой общности костромских
финно-угров и ветлужских мари [1967, с.78]. Но в
последнем случае известную проблематичность при-
обретает сама возможность мерянской атрибуции
чудских обитателей рассматриваемой территории.
Уязвимость археологических доказательств этих
положений заключается в недифференцированном
подходе ко всему субстратному наследию в курган-
ной культуре и нередком использовании для их
построения далеко не ведущих, а скорее случайных
и имеющих заносной характер элементов. Таковы
выделенные автором “обшемерянские” особенности
металлического убора — спорные или вообще не
находящие подтверждения в конкретном материале;
таковы и многие этнографические параллели, при-
влекаемые для обоснования близости одежного
комплекса костромских финно-угров и древнема-
рийского населения Поветлужья [Рябинин Е.А.,
1986а, с.112-116].
Рассмотренные выше чудские элементы, предпо-
ложительно имеющие местное происхождение, ука-
зывают на наличие в курганном ареале Костромского
Поволжья трех существенно отличающихся друг от
друга по элементам погребальною ритуала племен-
ных группировок. Это исключает саму возможность
прямолинейного сопоставления дорусского населе-
ния края как некоего этнокультурного единства с
соседними конкретными образованиями — летопис-
ной мерей или ветлужской группой мари. В
“областной” материальной культуре ХП-ХП1 вв.
параллели с вещевым комплексом владимирской
мери выражены слабо. Правда, следует учитывать
известную асинхронность чудских древностей Рос-
тово-Суздальской земли (X — начало XII вв.) и
Костромского края (ХП-ХШ вв.). Однако на
пограничье этих областей выявляются памятники со
смешанным набором инвентаря, в равной степени
отражающим этническое своеобразие и владимир-
ской мери, и костромских финно-угров (Вознесен-
ский и Семухинский курганные могильники в
бассейнах Уводи и Тезы). Они явно свидетельствуют
о том, что различия между чудскими группировками
имели в первую очередь этнокультурный характер.
В целом костромские финно-угры могут быть
сближены по характеру культуры не с летописной
мерей, а с их восточными соседями — древнема-
рийскими племенами, хотя и это сходство остается
далеко не полным [Архипов Г.А., 1986].
Многокомпонентность субстратной культуры края
определяет неоднозначность ее интерпретации. От-
метим все же, что предположение о языковом
родстве местного населения с древнемарийскими
обитателями Поветлужья не подтверждается топо-
нимическими данными. По заключению А.И.Попова,
“только в Поветлужье да еще в двух-трех небольших
районах следует считаться с марийским топоними-
ческим запасом”; в целом же последний “представ-
ляет главным образом поверхностный налет, а не
древнюю основу, которая принадлежит неизвестным
нам в точности мерянским диалектам (или, вероят-
нее, языкам)" [Попов А.И., 1974, с.24-25].
На связь населения с мерей указывает наличие
в Костромском Поволжье ряда исторических топо-
нимов и гидронимов с этнонимической основой. На
левом берегу Волги, в Костромской низменности,
располагался Мерский стан, упоминаемый в средне-
вековых источниках. Еше один Мерский стан
находился, по-видимому, в пределах бывшего Ун-
жинского уезда; в документах середины XVIII в.
одна из церквей этого уезда называлась “Георгиев-
ская, что в Мерском”. Заволжский Галич в лето-
писных источниках именовался “Мерьским”. В
Кинешемском районе на восточной окраине кур-
ганного ареала протекает р.Мера.
Географические имена, связанные с этнонимом
"меря", располагаются на территории Костромского
Поволжья, как бы окоптуривая с юго-запада, севера
и востока зону расселения костромских финно-
угров. Однако внутри этого ареала выявляются
некоторые топонимические элементы, отличающие-
ся от гидронимов и топонимов в летописных районах
мери [Рябинин Е.А., 1986а, с.113].
Археологические и лингвистические данные по-
зволяют заключить следующее. В сложении дорус-
ского населения края приняли участие разнородные
группировки, лишь на определенной стадии интег-
рации обнаруживающие тенденцию к консолидации
в племенную обншость (сложение субстратной
материальной культуры ХП-ХШ вв.). Костромская
меря — это племенное новообразование с незавер-
шившимися даже в эпоху распространения курган-
ного обряда этническими процессами. Полагаем, что
и сам этноним “меря” появился здесь значительно
поздггее, чем в зоне обитания летописной группи-
ровки. Что касается близости материальзгых элемен-
тов северо-восточной мери и древних марийцев, то
она в значительной степени обусловлена традици-
онными связями, фиксируемыми для Поветлужья и
Костромского Поволжья с эпохи железного века.
Яркие финно-угорские особенности определяют
своеобразие 320 курганных комплексов (19% доку-
ментированных погребений), входящих в состав
свыше половины исследованных памятников (123
из 225).
Эти цифры, разумеется, не дают реального
представления об “удельном весе” иноязычного
компонента в населении курганной эпохи, но, тем
195
не менее, весьма показательны. Исследование кра-
ниологических материалов из костромских кладбищ
ХП-ХШ вв. показало, что в целом можно говорить
даже о преобладании в указанную эпоху ославянен-
ных финно-угров [Константинов-Щипунин Н.К.,
1897, с.528-533; Трофимова Т.А., 1946, с.96, 108;
Алексеева Т.И., 1973, с.23, 49-51, 199; Седов В.В.,
1977, с.154].
Курганы на рассматриваемой территории соору-
жались до XIII в. включительно. Эволюция погре-
бального обряда наблюдается лишь в правобережной
части западного региона, наиболее плотно освоенной
древнерусскими поселенцами. Здесь происходит
постепенный переход от трупоположений па гори-
зонте к ямным захоронениям в гробах или колодах,
имевпшм однотипную западную ориентировку и
крайне скудный, невыразительный инвентарь. В зоне
с яркими субстратными традициями курганный
обряд оставался консервативным до самого конца
его бытования. Даже в наиболее поздних насыпях
встречаются захоронения на материке с богатым и
разнообразным инвентарем, содержащим изделия
финно-угорских типов. Прекращение курганного
обряда в этих районах не может быть поставлено
в прямую зависимость с эволюционным развитием
погребальной обрядности. Последнее было резко и
неожиданно прервано в результате какого-то силь-
ного потрясения, изменившего традиционный уклад
жизни. Скорее всего, это вызвано последствиями
монголо-татарского нашествия 1238 г„ в ходе
которого завоеватели “полонили все грады па
Волге”, дойдя до Галича Мерьского. На пути их
следования оказалось большинство тяготеющих к
берегам Волги костромских поселений с курганными
кладбищами. Страшный погром, уничтожение дере-
вень и вероятная передвижка населения способст-
вовали разрушению старых традиций, замене их
новыми. Образование в 1240-х гт. Костромского
удельного княжества, быстрый рост Костромы,
превратившейся уже во второй половине ХШ в. в
крупный торгово-ремесленный город, приток в
Заволжье выходцев из разоренных южных областей,
развитие классовых отношений и распространение
религиозной идеологии привели к окончательному
исчезновению курганного обряда. К концу XIII в.
завершилась и ассимиляция приволжских чудских
группировок.
Финно-угорские коллективы, оказавшиеся вне
зоны ранней древнерусской колонизации, еще дли-
тельное время сохраняли этническую самобытность.
М.КЛюбавский обратил внимание на костромские
волости и станы, известные по актам XIV-XVI вв..
“имеющие самостоятельные, не заимствованные от
рек, озер и других урочищ нерусские названия”
(Пледам, Ликурги, Шачебал, Мерский стан). “Эги
волости с самостоятельными инородческими имена-
ми, — отмечал он далее, — ведут свое происхож-
дение, несомненно, от инородческих местных об-
ществ, которые прослоились русскими поселенцами
и с течением времени обрусели” [1929, с. 12]. С
таким заключением следует согласиться. Показатель-
но, что ни в одной из указанных волостей ие
зафиксировано древнерусских курганных клад-
бищ — явное свидетельство того, что эти районы
оставались вне славяно-русского земледельческого
освоения XI—XIII вв. В некоторых из них, особенно
в лесном Заволжье, еще несколько столетий после
включения края в состав русских земель, продолжала
звучать финиоязычная речь. Согласно письменным
данным, жители Чудской волости, расположенной
к северу от Галича, в XIV в. говорили “по-чудски”1;
враждовавшие между собой галичские князья нани-
мали в помошь “чудь и луговую черемису” [Сама-
рянов В.А., 1876, с.54-55]. Можно провести парал-
лель между такими костромскими волостями и
станами и глухими участками Пошехонья, где
С.Герберптгейп еще в начале XVI в. застал насезе-
гше, имевшее свой собственный, нерусский, язык
[Герберштейн С., 1986, с. 108].
Со временем финноязычные обитатели остаточ-
ных “островков” также полностью обрусели. В ходе
длительного ассимшгяционного процесса костром-
ская меря не только участвовала в сложении
древнерусской народности. Правда, на втором этале
этнического взаимодействия ее роль вряд ли быта
значительной. Если в антропологическом типе
населения курганной эпохи ощущаются отчетливо
выраженные черты сильного финно-угорского суб-
страта, то позднее картина резко меняется. Мате-
риалы свидетельствуют об отсутствии преемствен-
ности между следами субстрата и антропологическим
типом северных великорусов. Очевидно, это объяс-
няется дополнительными славянскими миграциями,
протекавшими в послемонгольский период (начиная
с середины XIII в.) [Алексеев В.П., 1969, с.202-2СЧ]
Такое заключение находит подтверждение в самом
ходе исторического процесса — массовой “монас-
тырско-крестьянской” колонизации обпшрпых про
странств Поволжья и Заволжья в XIV-XVI ва
[Рябинин Е.А., 1986а, с. 122].
1 А.И.Попов полагает, что "чудь" в районе Галича Мерьского составляла одно из мерянских племен [Попов А.И., 19'3„
с.99-101].
Очерк 6
ФИННО-У1ОРСКОЕ НАСЕЛЕНИЕ
ОКСКО-КЛЯЗЬМИНСКОГО МЕЖДУРЕЧЬЯ
(мурома и мещера)
К югу от территории расселения мерянских
племен в полосе между средним и нижним течением
Оки и р.Клязьмой средневековые источники поме-
щают мурому и мещеру, полностью ассимилирован-
ных в ходе колонизации края славянами-кривичами.
В эпоху раннего освоения вятичами поречья Средней
Оки вошло финно-угорское — близкородственное
мордве — население Рязанской земли; детальный
анализ этого процесса проведен в монографическом
исследовании АЛ.Мошайта [1961; см.также: 1953,
с. 151-189]. Данный очерк посвящен историко-архе-
ологической характеристике исчезнувших племен
Поочья — муромы и мещеры — в эпоху их
взаимодействия со славянским миром.
МУРОМА
ПРОБЛЕМА ИЗУЧЕНИЯ
В этнографическом введении “Повести времен-
ных лет” это племя начинает перечень фиипо-угор-
ских группировок, обитавших “по Оце репе, гае
втечеть в Волгу” [ПВЛ, 1950, с.13], то есть в нижнем
течении Оки, где, сделав крутую излучину, река
направляет свои воды на север, к Волге [Горюно-
ва Е.И., 1961, с.153]. Летопись сообщает, что
мурома, равно как и упомянутые в списке народов
Поочья черемисы и мордва, имела “свой язык”.
Названа она и среди иноязычных народов, “иже
дань дают Руси” [ПВЛ. 1950, с. 13]. Географически
это племя привязано Начальной летописью к
древнерусскому центру Мурому: “перьвии насельни-
цы... в Муроме мурома” [там же, с. 18].
Вопросу о происхождении и этнокультурной
принадлежности му]юмы уделялось большое внима-
ние как в дореволюционной, так и в последующей
отечественной историографии. Во мпопгм он сохра-
няет свою актуальность и в настоящее время. Не
вызывает сомнения участие в формировании лето-
писною племени местного населения, оставившего
локальную группу памятников железного века в
муромском течении Оки. Культура этой группы
характеризуется преобладанием сетчатой и шерохо-
ватой керамики при незначительной примеси посуды
с рогожным орнаментом и наличием в материалах
заметного процента керамики камских типов [Смир-
нов А.П.. Трубников Н.В., 1965, с.20-21]. По
мнению большинства исследователей, Нижнее П(ю-
чье входило в ареал городецких племен, испытавших
на себе сильное воздействие со стороны Прикамья.
Вместе с тем преобладание здесь сетчатой и
нераснространенпость рогожной посуды определили
трактовку нижне-окской (равно как и средне-окс-
кой) группы в качестве промежуточной между
памятниками дьяковской и Городецкой культуры
197
[Третьяков П.Н., 1966, с. 155-156] и даже отнесение
муромской группы к восточному варианту дьяков-
ской культуры [Генинг В.Ф., 1967, с.52-70].
Сложность проблемы заключается в том, что
пока не удается выявить связующее звено между
древностями железного века и собственно муром-
скими памятниками, получившими распространение
на территории Нижнего Поочья и сопредельных
районов во второй половине I тыс. н.э. Судя по
современным разработкам, финальная стадия суще-
ствования городецкой общности относится к I-
II вв. н.э. [Миронов В.Г., 1976, с.З]. Некоторые
данные позволяют предполагать наличие в регионе
какой-то части позднегородецких памятников, со-
хранявшихся здесь, предположительно, до V в.
[Гришаков В.В., Зеленеев Ю.А., 1990, с.56]. Пос-
ледние, однако, остаются, по существу, неизучен-
ными и слабо поддаются датировке.
К наиболее ярким признакам собственно муром-
ской культуры относится распространение в бассей-
не Нижней Оки грунтовых могильников, неизвест-
ных в предшествующее время. Очевидно здесь, как
и в других районах Городецкого ареала, ранее
практиковался поверхностный обряд погребения,
возможно, сходный с захоронениями в “домах
мертвых” позднедьяковских племен. По мнению
П.Н.Третьякова, само появление таких грунтовых
кладбищ в Поволжье обусловлено инфильтрацией
на запад волго-камских этнических групп [1966,
с.291-293]. Взаимодействием городепкого и пришло-
го пьяноборского населения, сочетавшимся с каче-
ственными изменениями в сфере местной экономи-
ки, объясняет сложение нового погребального об-
ряда, культурного комплекса и новых этнических
образований в Среднем Поволжье Ю.К.Зеленеев
[1988, с.79-98]. Еше одним фактором, способство-
вавшим выделению особого муромского племени,
являлся предполагаемый отток на северо-восток
части финского (с балтским субстратом) населения
поречья Средней Оки, развернувшийся в середине
I тыс. н.э. При всей неполноте существующих
данных, этногенез летописной муромы восстанавли-
вается как сложный синтез разных по происхожде-
нию групп эпохи Великого переселения народов.
Согласно мнению, восходящему к работам
И.Р.Аспелина, А.М.Тальгрена, А.А.Гераклитова,
ФЛ.Селезнева и вновь высказанному в 1956 г.
ПД.Степаяовым, мурома была тождественна мордве
(по предположению последнего автора — мордве-
эрзе) [Степанов П.Д., 1956, с.162-163]. Положение
об участии муромы в формировании мордвы-эрзи
разделяется В.Н.Мартьяновым и Д.Т.Надькиным
[1979, с. 103-133]. Точка зрения о языковом родстве
муромы с мерей и черемисами-мари, сформулиро-
ванная в начале века С.К.Кузнецовым, близка
взглядам В.Ф.Генинга, включающего мерю, мурому
и мари в мерянскую этническую обпщость [Ге-
нинг В.Ф., 1967, с.52-70]. Наибольшее число сто-
ронников все же имеет положение об особом
этноязыковом статусе рассматриваемого племени
А.Е.Алихова разграничивает мордву и мурому .
противопоставляя последнюю мордве в целом [1949а j
с.26-28]. С этим мнением солидаризируется
А.П.Смирнов [1952, с.144—145]. Е.И.Горюнова, ис-
ходя из вывода о сложении муромы и мордвы на
основе городецкой культуры, предполагает раннее
существование культурно-этнической общности мор-
довско-муромских племен, распавгпейся примерно
VI—VII вв. в силу изменившейся исторической
обстановки; в результате культура муромы приобрела
“особый специфический облик, который выделяет
ее из среды соседних (мокшанско-цнинских) мор-
довских племен и несколько сближает с мерей”
при этом признается языковое родство муромы г
группой мордовских диалектов, хотя и отмечаете»
сохранение ею самостоятельного, обособленного о»
мордовского племенного союза, положения и отлич-
ного от мордовских племен языка (на что указывает
и летопись) [1961, с. 159-161].
Материалы субстратной топонимики Муромского»
края, по заключению А.И.Попова, обладают значи-
тельным своеобразием. Правда, их опенка несколы»
варьирует — от признания в топонимических данный
свидетельства того, что мурома составляла самосто-
ятельный отдел мордовских (или весьма близких
ним) племен [1973, с.101-102], до исключения ее
из группы мордовских народностей: “ни меря, ав
даже мурома не были мордовским или марийские
племенем...” [1974, с.27].
* * *
Археологическое изучение древностей муромы
течение длительного времени было ограничен
раскопками грунтовых могильников, серия которыж
была выявлена как на территории г.Мурома, так
в его округе. Начало их исследования бым
положено раскопками Пятшпгкого, Муромского,
Максимовского и Урвановского могильников [Спи-
цын А.А.. 1901, с.44-50, 105, 113, табл.ХХ1У-ХХХ;
Уваров А.С., 1907, с.17-20; Селезнев Ф.Я., 1925«;
Альбом..., 1941, с.70-72, 101-105, 133-135, таби.
XXIV-XXVIII], Вехой в разработке муромской
198
проблематики явилось широкое археологическое
изучение Подболотьевского могильника, осущест-
вленное в 1910 г. В.А.Городцовым; автором раско-
пок были впервые выделены основные признаки
культуры муромского племени [1914, с.14-178].
В 1920-1940-е гг. исследовались Корниловское
[Селезнев Ф.Я., 1926], Пермиловское [Селезнев
Ф.Я., 1925а], Муромское [Горюнова Е.И., 1953,
с.33-42] грунтовые кладбиша. Особенно значитель-
ными по объему были раскопки Малышевского
могильника [Дубынин А.Ф., 1949а, с. 134-136; 19496,
с.91-97]. В 1960-1980-х гг. изучено еще несколько
погребальных памятников — Желтухинский, Моло-
тицкий, Нижневерейский и Чулковский могильники
[Черников В.Ф., 1974, с.33-34; Розенфсльдт Р.Л.,
1978, с. 180; Гришаков В.В., 1988]. К этой группе,
возможно, относятся Холуйский и Кочкинский
могильники, раскопанные в отдалении от племенной
территории и уже рассматривавшиеся в предыдущем
очерке. Всего на двенадцати могильниках вскрыто
более 800 погребений, разновременные материалы
которых позволили создать типохроиологическую
колонку развития местной культуры с VI—VII вв.
по XI в.
Определенное значение для изучения славянской
колонизации края имеют данные раскопок курган-
ных кладбищ XI—XIII вв. и обследований селит
этого периода. Торговые связи муромы документи-
рованы находками денежных кладов X в. и монет
в погребениях VIII—X вв.
Вместе с тем сложившаяся источниковедческая
база в значительной степени сохраняет односторон-
ний характер. Работы на территории г.Мурома,
приведшие к открытию финно-угорских селищ и
древнерусских культурных отложений домонгольско-
го периода, до последнего времени ограничивались
небольшими рекогносцировочными исследованиями
[Селезнев Ф.Я., 1925а, с. 18; Воронин Н.Н., 1947,
с.136-139; Горюнова Е.И., 1950, с.37-39; 1953,
с.31-33; 1955, с.12-14; 1961, с.161, 202-204; Смир-
нов А.П., 1952, с.150-151; Тухтина Н.В., 1980,
с.131-133; Чалых Н.Е., 1987, с.270-271]. Почти не
изучались финские и славянские поселения в округе
Мурома, происходящие из них находки предстакле-
ны в основном подъемным материалом. Единствен-
ным исключением являются предпринятые Е.И.Го-
рюновой раскопки поселка IX-XI вв. у д.Тумовка
в 7 км от городского центра, которые принесли
качественно новую информацию о социально-эко-
номическом развитии местного населения накануне
и в начальный период древнерусского освоения
Нижнего Поочья [1949, с.97-101; 1950, с.39-47;
1961, с.163-182].
ПЛЕМЯ МУРОМА
НА ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОМ ЭТАПЕ
САМОСТОЯТЕЛЬНОГО
СУЩЕСТВОВАНИЯ
В задачи данного исследования не входит деталь-
ное рассмотрение древностей муромы, являвшихся
объектом изучения в трудах В.А.Городцова,
А.А.Спицына, А.Ф.Дубынина, А.Е.Алиховой,
Е.И.Горюновой, Л.А.Голубевой и других авторов;
среди последних по времени публикаций следует
выделить сводную и основанную на современной
источниковедческой базе работу В.В.Гришакова и
Ю.А.Зелепеева “Мурома VII—XI вв.” [1990]. Здесь
мы остановимся лишь на краткой характеристике
археологических памятников, акцентировав внима-
ние на уровне социально-экономического развития
муромского племени ко времени его включения в
о[)6иту древнерусского влияния.
Основная часть памятников муромы расположена
в бассейне Нижней Оки между ее притоками Ушной,
Унжей и Тешей (рис.53). Западная граница отмечена
единичными объектами, зафиксированными в пра-
вобережной части среднего течения Ушны (в их
числе известный Мальппевский могильник). К западу
и северу от р.Ушны простиралась слабо освоенная
зона пограничья с мерянскими племенами. Об этом
свидетельствуют материалы Новленского могильника
XI в., раскопанного в 1905 г. Н.Е.Макаренко
[Макаренко Н.Е., 1908, с.11-26]. Е.И.Горюнова
относит данный памятник к мере, отмечая, вместе
с тем, сходство ряда категорий инвентаря с
синхронными материалами муромы [1961, с. 124-
126]. Смешанный характер культуры (в частности,
во всех женских погребениях с височными украше-
ниями встречены щитковые кольца муромского
типа) не позволяет однозначно решить вопрос о
племенной принадлежности оставившего его насе-
ления.
Отдельные муромские общины мотан проникать
и за пределы исторически сложившегося “ядра”
муромской территории в еще более отдаленные
районы. Предполагаемыми памятниками таких ото-
рванных от округа Мурома древних коллективов
199
Рис.53. Археологические памятники ядра муромской племенной территории конца I — начала II тыс. н.э.
а — городища: б — финно-угорские грунтовые могильники; в — селища муромы; г — древнерусские селища: .
д — древнерусские курганные могильники; е — клады монет.
} — Новленская; 2 — Ознобишина; 3 — Малышево; 4 — Лобанове; 5 — Молотнцы; 6 — Сааково; 7 — Пополутово; 8 —
Максимовы; 9 — Чаадаеве; 10 — Булатникове; II — Зименкм: 12 — Тумовка; 13 — Колышна; 14 — Подболотнв; 15 —
территории г.Мурома (Муромский. Пятницкий могильники н селища); 16 — Урваяово; 17 — Корннловка; 18 — Пермиловскал
Пустынь.
являются грунтовые могильники VI-VI11 вв., иссле-
дованные в восточной части Волго-Клязьминского
междуречья (Кочкино, Холуй). По предположению
Л.А.Голубевой, муроме, продвинувшейся в восточ-
ном направлении вплоть до Нижегородского Повол-
жья, принадлежат известные здесь Безводнинский и
Желтухинский могильники V—VIII вв. Муромская
принадлежность последних, однако, не является
бесспорной. Так, Ю.А.Краснов, исследовавпгий Без-
воднинский могильник, считает, что “он оставлен
группой населения, отличающегося рядом этнокуль-
турных особенностей от населения муромского
течения Оки”, вполне возможно — особым подраз-
делением поволжских финно-угров [1980, с.112]. По
мнению Ю.А.Зелепеева, Безводнинский, Желтухии-
ский, а также Кочкинский и, возможно, Холуйский
могильники оставлены продвинувшимися на северо-
восток и рано обособившимися от средне- и
пижне-окских финнов носителями культуры рязан-
ско-окских мопшьников; последние, хотя и имеют
общее с муромой происхождение, к этой племенной
ipynne отношения не имеют и связаны, по-видимому,
с ранними марийцами [1988, с.85-86].
Исключая немногочисленные и не являющиеся
бесспорно муромскими памятники за пределами
основной племенной территории, устанавливаются
200
сравнительно небольшие размеры этого региона, не
превышающие площади 30 х 50 км.
Для изучения этнокультурных особенностей му-
ромы ведущее значение имеют материалы грунтовых
могильников. Долговременное, охватывающее не-
сколько столетий, использование мо!илышков оп-
ределило крупные размеры многих из них, нередко
содержащих по нескольку сот погребений.
На могильниках представлен биритуальный обряд
захоронения, сохранявшийся весь период их функ-
ционирования. Сожжения, совершенные на стороне,
составляют, по данным вскрытых широкой площа-
дью памятников, от 16,5 (Подбслотье) до 25%
(Малышево), в среднем по могильникам — 16-18%.
Обряд кремации был известен еше на ранней стадии
муромских могильников, наибольшее распростране-
ние получил в IX — первой половине X в.
Очищенные от углей и золы погребального костра
кальцинированные кости помещались в могилы
прямоугольной формы, по своим параметрам сход-
ные с ямами, используемыми для трупоположений,
или же ссыпались в округлые ямы с чашевидным
дном. Для прямоугольных ям характерна меридио-
нальная направленность. Украшения выбирались из
остатков кремации и, как правило, располагались
на дне могил в порядке их ношения. Орудия труда,
оружие и бытовой инвентарь также помещались в
прямоугольных ямах с трупосожжениями аналогично
их положению при ингумациях.
Для трупоположений использовались могилы под-
прямоугольной формы. Установлено, что в IX —
первой половине X в. особое распространение
получили ямы длиной свыше трех и даже четырех
метров. Традиция сооружения таких могил, значи-
тельно превышающих рост погребенных, является
одним из отличительных признаков муромского
погребального обряда. На позднем этапе (вторая
половина X-XI в.) захоронения совершались в ямах
обычных размеров и пропорций.
Умерших клали в могилы без гробов. Устойчивым
обычаем, известным и у других фипно-угорских
народов, являлось обертывание погребенных лубом
или выстилание дна могилы древесной корой. В
ряде случаев отмечено наличие обгорелых плах,
лежащих вдоль длинных стен или на дне могил, а
также песчаных подсыпок под головой умерших.
До середины X в. типичной для захоронений муромы
являлась северная (северо-западная, северо-восточ-
ная) ориентировка.
Яркой ритуальной особенностью местного обряда
являются конские погребения (кроме того, известны
и захоронения коров), представленные на всех
грунтовых могильниках [Городцов В.А., 1918, с.81-
85; Голубева Л.А., 1981, с.81-97]. Выделяются как
захоронения людей с коггями, так и собственно
конские погребения.
Человеческие захоронения, сопровождавшиеся
целой тушей коня или его отрубленной частью,
принадлежат преимущественно к ранней стадии
функционирования могильников. Обычно такие ком-
плексы связаны с мужскими погребениями, но
неоднократно отмечалось наличие конских костяков
и при умерших женщинах. Туша коня располагалась
в соответствии с ориентировкой погребенного че-
ловека, аналогичная направленность наблюдается и
при наличии в могиле расчлененной ее части —
черепа и костей передних конечностей.
Собственно конские захоронения составляют
7-12% от общего числа погребений муромских
могильников. Как правило, они образуют более или
менее компакзные участки в пределах древнего
кладбища. Расположение целых костяков животных
достаточно однотипно: их укладывали в обычные
подпрямоуголыгые ямы на брюхе с подогнутыми
ногами. Наряду с северной ориентировкой таких
погребений, нередко отмечалась их противополож-
ная направленность. Коней или их расчлененные
части помещали в могилы вместе с упряжью (удила,
стремена, уздечки, подпружные пряжки и т.д.),
отмечено и захоронение взнузданных животных.
Устойчивая зрадипия погребения коней сохранялась
до середины — второй половины X в., исчезая на
поздней стадии использования грунтовых кладбищ.
В материалах погребальных памятников и осо-
бенно в инвентаре женских захоронений ярко
отразилось становление и развитие племенного
костюма муромы. Его периодизация, осуществленная
на основе раскопок Малышевского могильника
А.Ф.Дубыниным [1949а. с. 134-136], получила раз-
вернутый комментарий в очерке Л.А.Голубевой
[1987в. с.87-90] и конкретизирована в публикации
В.В.Гришакова и Ю.А.Зеленеева [1990].
К этноопределяющим предметам женского кос-
тюма муромы, достигшего наибольшего богатства в
IX-первой половине X в., относятся головной убор,
нагрудные украшения, пояс и обувь (рис.54, 1-
13; 55). Своеобразной особенностью головного
убора, не известной у других финно-угорских
народов, являются дугообразные жгуты, охватывав-
шие голову от лба к затылку. Они изготовлялись
из конского волоса н шерстяных нитей, свернутых
в трубочку полос кожи и береста, которые обма-
201
шиттйп
Рис.54. Этнографический убор муромы (по Горохову), украшения н местная лепная керамика.
202
Рис.55, Украшения муромы Х~начала XI в., по [Финно-угры... 1987, табл.XXXV].
203
тывались поверх плотно пригнанными рядами брон-
зовой проволоки. Прослежено их расположение на
мягкой тканой шапочке и твердое конструктивное
соединение с налобными венчиками. Последние
состояли из нескольких кожаных ремешков, укра-
шенных бронзовыми обоймицами, спиралями, про-
низками и нередко снабженных шумящими привес-
ками. Вместе с венчиками или в качестве самосто-
ятельного элемента убора использовались также
узкие головные ремни с металлическими апплика-
циями.
Наиболее распространенным индикатором пле-
менной культуры являются височные кольца со
щитком на конце, изготовлявшиеся в основном из
бронзы. Во второй половине IX-X в. бытовали
крупные браслетообразные изделия диаметром до
10-13 см, встречающиеся в погребениях целыми
наборами — до десяти экземпляров с каждой
стороны черепа. В это же время входят в моду
височные подвески в виде пластинчатых луннип.
Элементом муромского убора являлись накосни-
ки — вплетенные в косу ремешки с нанизанными
на них трубочками, спиральками, обоймицами и
завершающиеся снизу бутылковидными и пирами-
дальными привесками. Специфической деталью кос-
тюма были и сложные спинные подвески в виде
коромысел, также снабженные шумящими привес-
ками. Они рассматриваются или в качестве состав-
ной части накосника, или же идентифицируются с
поясным украшением — пулагаем, известным в
эптофафическом материале мордвы-эрзи.
Среди шейных украшений IX-X вв. наибольшей
популярностью пользовались фивны из бронзового
ложновитого дрога с многогранными головками,
представляющие собой местное подражание прикам-
ским образцам — гривнам вазовского типа. Тогда
же распространяются нафудные ажурные бляхи
круглой формы, изготовленные в наборной технике
и снабженные различными шумящими привесками.
Такие украшения хорошо известны у соседних
волжско-финских — мордовских, марийских —
племен конца I — начала II тыс. н.э. Характерным
только для муромы являлось женское нагрудное
украшение с устойчивым построением и сочетанием
входящих в него шумящих подвесок — прямоуголь-
ных ажурных блях в центре и подвесок с цилинд-
рической основой по краям ожерелья.
Для IX-X вв. типичны женские кожаные пояса
с отходящим от них длинным и широким боковым
ремнем, покрытые бронзовыми обоймицами. Пояса
застегивались бронзовыми литыми пряжками, неред-
ко дополненными лапчатыми привесками на цепоч-
ках. Только в муромских погребениях представлен®
такое своеобразное украшение как набедренные
лепты, также плакированные обоймицами. Ноги яг
щиколоток до середины голени обматывались рем-
нем с аналогичным металлическим декором. Мягкая
обувь украшалась прямоугольными или умбонови»-
ными литыми бляшками с шумящими привескам»
Даже краткий и далеко не полный перечень,
элементов убора позволяет судить об обилии v
разнообразии металлических украшений, образух-
ших в своем сочетании комплекс женской одежды:
муромы. Хотя некоторые из таких изделий известии
у соседних финно-угорских народов, племенное
своеобразие местной культуры не вызывает сомне-
ний.
Значительно менее выразительны детали мужск:-
го погребального костюма. Их распространенной
разновидностью являлись кожаные налобные ремеп-
ки с бронзовыми спиральными пронизками. Вплоть
до второй половины X в. использовались шейные
финны с замком в виде многофагщой головки е
петли. Для скалывания одежды употреблялись же-
лезные подковообразные фибулы со спиральными
концами. Часто встречающиеся в погребениях по-
ясные наборы имеют местное происхождение, об-
наруживая, вместе с тем, сходство с поясной
гарнитурой мордовских племен.
В хозяйственном быту муромы использование
втульчатые топоры-кельты, заменяющиеся в IX-
X вв. узколезвийными топорами с боковыми шекс-
випами. Последняя, колуновидная, форма им ее*
финское происхождение, доживая в финно-угорских
и славяно-финских областях Северной Руси д.
X-XI вв. [Кирпичников А.Н., 1966, с.39-40]. К
распространенным категориям инвентаря относятся
также пешни, ножи с гцгямой спинкой и пластин-
чатые кресала местных вариантов, принадлежащие
к этноопределяющим индикаторам муромской куль-
туры. При исследовании могильников получена
значительная информация о вооружении муромского
общества и составе используемой упряжи верхового
койя.
Местная лепная керамика (см. рис.54, 14-17
за незначительным исключением неорнаментиро-
вана. Для периода IX — первой половины X в.
выделяются две основные разновидности сосудов
Одна из них представлена горшками средних и
высоких пропорций с туловом усеченно-яйцевидной
формы, другая — мисковидньгми, в том числе
подношенными сосудами. Последняя форма восхо-
204
дит к раннему керамическому комплексу муромы
VII — начала VIII в., обнаруживающему аналогии
в древностях правобережной части Нижегородскою
Поволжья (Безводнинский могильник и другие
памятники того же времени), а также в позднедья-
ковских материалах Волго-Окского междуречья
[Гришаков В.В., Зеленеев Ю.А., 1990, с.48-50].
Как уже отмечалось, недостаточно изученными
остаются поселения летописного племени. Исходя
из характера территориальной структуры соседней
мери, правомерно было бы ожидать наличия укреп-
ленных центров и у муромы. В пределах ее
расселения зафиксировано два городища — Озпо-
бшпенское и Чаадаевское, предположительно ис-
пользовавшиеся в рассмазриваемую эпоху [Горюно-
ва Е.И., 1961, с.254-259], но ни одно из них нс
может претендовать на роль племенного пензра.
Оба памятника имеют культурные отложения Горо-
децкой эпохи [Смирнов А.П., Трубникова Н.В.,
1965, с,30—31] и были возведены именно в это
время. Городище у д.Ознобишиной расположено на
западной окраине муромского расселения. “Городок”
у с.Чаадаево не исследовался, при распашке на нем
была обнаружена интересная находка — медный
ажурный наконечник меча X — начала XI в.
североевропейского типа [Спицын А.А., 1901, с.52,
TaGn.XXVlIl, 9]. Этот факт, наряду с местными
преданиями, послужил основанием для предположе-
ния о локализации здесь “старого города” — первой
резиденции русских князей [там же, с.52]. Данных
о функционировании Чаадаевского городища во
второй половине I тыс. н.э. не имеется. Не
обнаружено следов земляных укреплений на терри-
тории г.Мурома, несомненно являвшейся центром
притяжения племенной округи. Однако рекогносци-
ровочные исследования охватили пока лишь часть
города, поэтому нельзя исключить возможность
последующего открытия здесь остатков ратшего
городища [Монгайт АЛ., 1961, с.247-248].
Интерес представляет сопоставление поселенчес-
кой структуры Нижнего Поочья с областями рассе-
ления марийских и мордовских племен [Гриша-
ков В.В., Зеленеев Ю.А., 1990, с.6-7]. В Марийском
Поволжье городища являлись основным типом
поселений второй половины I тыс. н.э. В основном
использовались городища, основанные еще в эпоху
железного века, но известны и укрепленные посе-
ления древнемарийского времени. При этом памят-
ники такого рода представляли собой довольно
развитые и стабильные жилищно-хозяйственные
комплексы.
Иная ситуация наблюдается в древнемордовских
землях. Городища здесь возникали не ранее рубежа
I—II тыс. н.э. и использовались в качестве убежищ
населения от внепших набегов. В данном отношении
муромское течение Оки с его невыработанной
системой укрепленных центров скорее напоминает
последний ретион.
Основной тип поселений муромы последней трети
I — начала II тыс. н.э. — селища, располагавшиеся
в сходных топографических условиях. Они, как
правило, занимают высокое плато коренного берега
[юк, в пойме которых находились обширные луговые
угодья. Выбор места для поселения определялся
скотоводческой направленностью хозяйства.
Осуществленные Е.И.Горюновой раскопки у д.Ту-
мовки на р.Илемне в 7 км от Мурома — типичной
муромской деревни 1X-XI вв. — позволяют рекон-
струировать некоторые стороны социально-экономи-
ческой жизни местного населения накануне и в
начальный период древнерусского освоения края
[Горюнова Е.И., 1961, с.162-182]. Судя по резуль-
татам этих работ, получавших развернутое освеще-
ние и опенку в публикациях, хозяйство местного
населения носило комплексный характер при доми-
нирующей роли скотоводства. Последний факт был
отмечен еще П.П.Ефимснко, писавшим, что “пас-
тушество. для которого использовались прекрасные
луга по течению Оки, в эпоху возникновения
МО1ИЛЫШКОВ приобретает значение одного из очень
важных видов хозяйственной деятельности населения
края” [1937, с.48]. В видовом составе стада первое
место занимала свинья, второе — крупный рогатый
скот, практиковалось также разведение овец и
особенно лошадей. Лошадей использовали как в
качестве мясного, так и вьючного животного.
Животноводство обеспечивало сырьем многие до-
машние промыслы, часть продуктов скотоводства
использовалась для товарного обмена.
Земледелие в хозяйстве муромы занимало срав-
нительно незначительную, второстепенную роль.
Преобладание в регионе малопригодных песчаных
почв определяло преобладание здесь подсечного
земледелия с использованием небольших участков
лесных росчистей [Смирнов А.П., 1952, с. 146;
Горюнова Е.И., 1961, с. 168]. Археологические сви-
детельства этого направления хозяйственной дея-
тельности ограничены находками обломков серпов
и зернотерок, а также наличием на Тумовском
селище глиняных площадок размером 4 х 4 м.
расцениваемых Е.И.Горюновой в качестве токов для
обмолота зерна.
205
Немаловажное значение в экономике муромы
имели также рыболовство и охота. Охота носила
преимущественно промысловый характер и была
ориентирована на добычу пушнины.
Большого развития в конце I тыс. н.э. достигли
различные ремесла (деревообделочное, косторезное,
кожевенное, скорняжное, прядильно-ткацкое), не
выходящие, однако, за рамки узко-потребительского
домашнего производства. Гончарный круг до появ-
ления славян муроме не был известен, изготовление
керамики примитивным ручным способом входило,
по-видимому, в обязанности женщин [Горюно-
ва Е.И., 1961, с. 179].
Длительное время сугубо домашний характер
носило и металлургическое производство. Судя по
материалам Тумовского селища, выделение специа-
лизированного кузнечною и железоделательного
ремесла и, соответственно, появление особых мас-
теров в муромских поселениях происходит не ранее
конца X — начала XI в. Еще более домашний
облик, рассчитанный на удовлетворение личных
потребностей, имело ювелирное дело. Изготовление
многих муромских украшений в своеобразной на-
борной технике, требующей кропотливого acviroro
труда и определенных художесзвенных навыков,
близких к рукоделию [там же, с. 178], а также
наличие в могильниках погребений женщин-литей-
ппш свидетельствует о том, что литейно-ювелирное
ремесло и в X — первой половине XI в., т.е. в
эпоху начавшейся ассимиляции муромы, находилось
в основном в руках женщин1.
Развитие экономики муромы в конце I — начале
II тыс. н.э. в значительной степени определялось
ее положением на важном участке Волжского
торгового пути. В пределах племенной территории
найдено два клада куфических монет X в. [Мар-
ков А.К., 1919, с.4-5; Селезнев ФЛ., 19256, с.15].
Богатейший из них, обнаруженный в г.Муроме,
включал 11077 целых дирхемов и свыше 5,6 кг
обломков. Восточные монеты нередко встречаются
в могильниках и на поселениях муромы. Включе-
нием Муромского края в систему активных торговых
связей объясняется обилие бронзовых и серебряных
украшений в женских погребениях, нередко исчис-
ляемых на вес килограммами. Основная часть таких
изделий изготовлялась местными мастерами, по
сырьем для них служил металл, ввозившийся из
Приуралья. В X в. главная посредническая роль в
торговле с муромой принадлежала булгарским куп-
цам, выменивавшим северные меха и продукцию
сельских промыслов на цветаой металл и другие
товары. О их активности свидетельствуют неодно-
кратные находки в Муромской земле монет булгар-
ской чеканки [Кропоткин В.В., 1970, с. 147-148:
1986, с.40, 43] и булгарской гончарной посуды.
Последняя представлена на всех исследованных
поселениях Х-ХП вв. — Тумовском, Чебашихип-
ском и селищах на территории г.Мурома [Смир-
нов А.П., 1952, с.148-151; Горюнова Е.И., 1961,
с.179-181]. Более того, среди местной лепной
посуды имеются образцы, изготовленные в подра-
жание булгарской лощеной керамике. Очевидно,
связи Волжской Булгарии с муромой не ограничи-
вались спорадическими наездами купцов на нижнюю
Оку; не исключена даже вероятность существования
здесь булгарской торговой фактории [Горюнова Е.И..
1961, с.181].
Включение муромы в систему активных торговых
связей, наряду с другими факторами, оказало
существенное воздействие на изменения в ее обще-
ственной езрукзуре. В этой связи особый интерес
представляют наблюдения Е.И.Горюновой о плани-
ровке и характере застройки Тумовского селища
IX-XI вв. в различные периоды его существования.
Ранний период отмечен распространением полузем-
ляночных жилищ, среди которых имеются как
небольшие сооружения, так и крупные постройки
площадью до 40 кв. м. Наземная часть жилит
представляла собой сруб или бревенчатую конструк-
цию с опорными столбами, перекрытую двускатной
крышей. Для отопления обычно использовались
открытые печи-каменки, хотя уже в это время
появляются очаги на глиняной платформе с глино-
битным сводом. В одном случае две жилых построй-
ки были соединены крытым переходом. Особенности
домостроительства и внутреннего устройства объек-
тов достаточно архаичны, обнаруживая аналогии в
памятниках железного века Волго-Окского между-
речья.
Предположительно в начале X в. глубокие
полуземлянки сменяются срубными домами с углуб-
ленным полом площадью 20-25 кв. м. Открытые
очаги в этот период уже не использовались,
заменяясь печами-каменками с глинобитным сводом
Именно тогда происходит сложение усадеб из
нескольких жилищ в окружении хозяйственных
построек, замкнутых в пространстве двора. Такие
1 В муромских могильниках зафиксировано 23 погребения женшин-литейтип IX—XI вв., одно захоронение с неопределенной
половой принадлежностью и одно — мужское: последние комплексы датируются X в. [Голубева Л.А., 1984, с.83-86].
206
усадьбы-“пгезда” отражают процесс распада боль-
шесемейной общины на отдельные индивидуальные
ячейки, связанные, однако, общим хозяйством,
общей собственностью на землю и угодья, подчи-
нением старшим членам семьи.
В эпоху славяно-муромского взаимодействия (на-
чало XI в.) на поселении распространяются назем-
ные срубные дома площадью 10-12 кв. м, рассчи-
танные на одну малую семью и образующие рядовую,
близкую к уличной, систему застройки. Очевидно,
в последний период существования самостоятельного
племенного образования на смену большой патри-
архальной семье приходит новая организация
людей — малые семьи, объединенные в сельские
территориальные общины. Деформация традицион-
ной племенной структуры создавала условия для
сложения на основе предшествующего этносоциаль-
ного организма малой средневековой народности,
однако вследствие славянской колонизации и бы-
строй ассимиляции муромы этот процесс не получил
завершения.
Новые явления в системе родоплеменных связей
нашли отражение и в материалах грунтовых мо-
гильников. По наблюдениям А.ФДубынина, серьез-
ные деструктивные изменения в местном этногра-
фическом уборе фиксируются на хронологической
стадии Сз (вторая половина X — начало XI в.),
когда происходит исчезновение ряда наиболее ярких
индикаторов муромской культуры [1949а, с. 134-
136].
Последняя стадия родоплеменного строя — эпоха
военной демократии — археологически документи-
рована высокой вооруженностью муромских общин
конца I — начала II тыс. н.э. Находки оружия
отмечены в 18% всех раскопанных грунтовых
погребений. Это максимальный процент комплексов
с оружием, определенный А.Н.Кирпичниковым для
разных регионов Руси IX — начала XI в. [Кирпич-
ников А.Н., 1971, с.43]. Среди ратного снаряжения
первое место занимают копья, второе — топоры,
третье — стрелы, в ряде случаев зафиксированы
детали конской упряжи [там же, с.43-47, табл.6-8].
Наблюдается преимущественное использование
одного или двух видов оружия (примерно в равной
пропорции), изредка встречается трехсоставное
военное снаряжение, коррелирующееся, как правило,
с конской упряжью.
Материалы могильников позволяют предполагать
существование у муромы имущественной дифферен-
циации [Дубынин А.Ф., 1949а, с. 136]. Вполне
вероятна принадлежность богатых мужских захоро-
нений с набором оружия и конским снаряжением
к социальной верхушке племени. Вместе с тем
обращает на себя внимание полное отсутствие в
могилах шлемов, кольчуг, щитов и редкость находок
клинкового оружия, являвшихся прерогативой знат-
ного воина'. Эго отличает Муромгцину IX — начала
XI в. от регионов Руси, охваченных в рассматри-
ваемый период процессом классообразования и
становления раннефеодального общества [Кирпич-
ников А.Н., 1971, с.44].
МУРОМА И СЛАВЯНЕ
Положение муромы на важном участке между-
народной водной магистрали определило быстрое
втягивание этого небольшого племенного образова-
ния в орбиту Древнерусского государства. Муром-
ское течение р.Оки в эпоху начального существо-
вания Киевской державы, по-видимому, было хоро-
шо знакомо северным торговпам-русам, достиг'авшим
по Оке и Волге Булгарии. Контакты с ними
археологически документированы находками в этом
районе скандинавских украшений и предметов
вооружения, относящихся к единому хронологичес-
кому диапазону — второй половине X — началу
XI в. [Пушкина Т.А., 1988, с.162-163]. Отражением
этих связей является включение Мурома (Могапгаг)
в начало древнескандинавского перечня главных
городов Гардарики, составленного предположитель-
но в последней трети X в. [Древнерусские города...,
1987, с.120-121].
Сам Муром упомянуг Начальной летописью среди
“старейших” городов Руси [ПВЛ, 1950, с.18].
Славянское господство на нижней Оке было закреп-
лено в результате походов князя Святослава на Оку
и Волгу в 965 г. и Владимира Святославича на
Булгарию в 985 г. [Горюнова Е.И., 1961, с.243;
Халиков А.Х., 1986, с.8-11]. В 988 г. Муром
получает своего князя — сына Владимира Глеба
[ПВЛ, 1950, с.83]. В XI в. этот город становится
важным опорным пунктом русской колонизации
Северо-Востока [Монгайт АЛ., 1961, с.248]. С се-
1 Клинковое оружие представлено единичной саблей IX-X вв. (Муромский могильник) и тремя мечами Х-Х1 вв. (Подболотье)
(Кирпичников А.Н., 1966, с.53-54, 76-77, 86-87, 92-93).
207
редины XI в. Муром был политически связан с
Рязанью. Муромо-Рязанская земля находилась во
владении черниговских князей. Со второй половины
XII в. Муромское княжество вошло в сферу влияния
Владимирской земли [там же, с.247-249, 334-337].
Раскопки Д.Н.Эдинга (1939 г.), Н.Н.Воронина
(1946 г.), Е.И.Горюновой (1948 г.), Н.В.Тухтиной
(1970—1971 гг.) в Муроме открыли сложную картину
заселения его территории в конце I — начале II тыс.
н.э. Обследование кремлевской горы и посада (около
церкви Николы-Набережного) показало наличие
здесь нижиего слоя дорусского поселения VIII-X вв.
С этим финно-угорским поселком связан 1рунтовый
Муромский могильник, функционировавший до X-
XI вв. [Горюнова Е.И., 1953, с.ЗЗ]. Еще один
комплекс памятников (Пята никое селище и могиль-
ник) располагался иа южной окраине современного
города; он не входил в черту первоначального
Мурома и был отделен от него большой береговой
террасой, лишенной культурного слоя1. Судя по
результатам этих небольших рекогносцировочных
работ, в основе древнерусского центра лежала группа
чудских селищ, занимавших береговую террасу Оки
[Горюнова Е.И., 1950, с.39; 1955, с. 12-14]. Архео-
логические данные подтвердили летописное сооб-
щение о том, что “перьвии насельницы” Мурома
были “иними языцами”, но они же поставили вопрос
о времени и путях его превращения в русский город.
По мнению Н.Н.Воронина, становление городского
центра произошло в конце X в. [1947, с. 136-138].
Е.И.Горюнова считает, что “до конца X или даже
до начала XI в. Муром ие был ни в какой мере
русским городом. Только с начала XI в.
в культурном слое появляются вещи, которые
бесспорно могут быть связаны со славянским
населением, появившимся не ранее этого времени”
[1961, с.203]. Новые раскопки позволяют прокор-
ректировать эти выводы. В центральной части
кремля, где не зафиксировано следов муромского
поселения, выявлена ранняя древнерусская застрой-
ка, изначально имевшая городской усадебный ха-
рактер и относящаяся ко второй половине X в
[Чалых Н.Е., 1987, с.270-271]. Согласно существую-
щей концепции, формирование города явилось
результатом слияния муромских и русских селищ,
вошедших в городскую территорию и плотным
кольцом окружавших город2.
Славянские слои второй половины X в. в Муроме
являются пока древнейшим свидетельством прожи-
вания постоянного русского населения на нижней
Оке. Его оседание именно здесь, на месте форми-
рующегося городского центра, отражает процесс
княжеской, феодальной колонизации новых земеть
Вероятно, в окружении славянских и муромских
селищ возникает укрепленное княжеско-дружинное
поселение, рядом с которым складывается и пере-
живает быстрый расцвет торгово-ремесленный посад
О последнем свидетельствуют мощные культурные
напластования XI—XIII вв. с русской гончарной
посудой, находками стеклянных браслетов, шифер-
ных пряслиц, костяных двусторонних гребней,
янтарных, золотостеклянных и сердоликовых бус.
перекрывающие незначительный по мощности слой
муромского селища у Кремлевского холма [Воро-
нин Н.Н., 1947, с.138-139; Смирнов А.П., 1952.
с. 151]. Сходная картина наблюдается на других
участках в пределах современного города на терри-
тории Муромского осгрога, у Николо-Набережной
церкви, на Козьмодемьянском и Пятницком сели-
щах. В древнерусских отложениях, наряду с преоб-
ладающей славянской керамикой, отмечена примесь
муромской и булгарской посуды, на Козьмодемьян-
ском селище встречены обломки местной лепной
керамики, подражающей гончарной, с неловко
нанесенным линейным орнаментом [Смирнов А.П..
1952, с.150-151; Тухтина Н.В., 1980, с.131-132].
Все это свидетельствует об активной ассимиляции
муромы, проживавшей в зоне быстро набиравшего
силу древнерусского городского центра.
Судя по материалам Тумовского поселка, распо-
ложенного всего в 7 км от Мурома, заметное
славянское влияние здесь начинает ощущаться с
1 Финская атрибуция грунтового кладбища не вызывает сомнений. К муроме Е.И.Горюнова относит и Пятницкое селище
[1961, с. 162]; однако, по заключению И.П.Богатова, характер керамическою материала, 80% которого составляет гончарная посуда
курганного типа, указывает на славянскую принадлежность этого памятника и его датировку Х1-ХП вв. [1959, с.224].
2 В "Повести о водворении христианства в Муроме" — письменном источнике XVI в, — сохранилось предание о том, что
местное языческое население "не прията" первого муромского князя Глеба к себе на княжение "и сопротивляйся ему”, вследствие
чего Глеб вынужден был первоначально жить где-то за пределами основной территории, занятой поселками “неверных" [“Повесть...".
1860а, с.229-230]. В литературе высказывались различные точки зрения о локализации древнейшей княжеской резиденции.
А-П.Монгайт считал вероятным, что огражденный валами и рвом первоначальный кремль с примыкавшим к нему посадом находился
на месте кремля позднейшего времени [1961, с.248]. Последние раскопки иа территории кремля, открывшие здесь застройку
времени появления в Муроме Глеба, делают такое предположение вполне вероятным. Следует отметить, что конкретная
археологическая ситуация — русское поселение в окружении муромских селищ — соответствует фону исторических преданий.
208
начала XI в. В сельскую муромскую среду проникают
некоторые формы древнерусских украшений —
лунницы, крестопрорезные бубенчики, литые пуго-
вицы, монетовидные подвески. Особенно заметно
это воздействие в керамике, около 20% которой
составляет гончарная посуда курганного типа. По-
казательно, что в некоторых жилищах наблюдается
полное преобладание древнерусской керамики над
местной муромской. Вполне обоснованным пред-
ставляется объяснение данного явления оседанием
отдельных славянских семей в финно-угорском
общинном поселке, завязыванием непосредственных
контактов между пришельцами и старожилами края
[Горюнова Е.И., 1961, с.182]. Это отразилось и в
появлении лепной посуды с нанесенным от руки
волнистым орнаментом — подражанием узору на
славянской керамике.
Важную информацию о процессе славяно-финно-
угорского взаимодействия содержат материалы грун-
товых муромских кладбищ на последних этапах их
функционирования. В этом отношении особенно
интересны разработки А.ФДубынина об изменениях
в составе и характере инвентаря разновременных
комплексов Малышевского могильника [1949а,
с. 134-136; 19496, с.93-95]. Во второй половине
IX — первой половине X в. (хронологическая
стадия С1) культура муромы пеликом сохраняет
свою самобытность; более того, некоторые типичшяс
элементы костюма (например, сложные головные
уборы) переживают период наивысшего развития.
На стадии С2, относящейся ко второй половине
X — самому началу XI в., наблюдаются заметные
изменения в инвентаре погребений, частично имею-
щие деструктивный характер. Полностью исчезают
головные уборы; муромский тип замковых височных
колец деградирует, приобретает неправильный, часто
чрезвычайно малый щиток и постепенно вытесняется
перстнеобразными проволочными украшениями;
распространяются граненые и пластинчатые брасле-
ты. шумяптие перстни с привесками, появляются
пружинные перстни; начинают встречаться древне-
русские шиферные пряслица.
Заключительная стадия функционирования мо-
гильника (Сз) относится к первой половине XI в.
На этом этапе фиксируется исчезновение муромской
формы височных колец, на смену которым приходят
перстнеобразные и браслетообразные завязанные
кольца кривичского типа; значительную популяр-
ность приобретают змеиноголовые браслеты; наряду
с шумящими финно-угорскими перстнями представ-
лены пластинчатые перстни, имеющие ближайшие
аналогии в курганных древностях; распространяются
золотостеклянные цилиндрические и биконические
бусы — импорт из древнерусских областей; харак-
терной принадлежностью инвентаря становятся ши-
ферные пряслица, среди подвесок начинают встре-
чаться славянские лунпишя и предметы христиан-
ского культа — крестики. В мужских комплексах
представлены проупшые топоры с выемкой у
основания (“курганного типа” — по определению
А.ФДубынина), калачевидные кресала, браслеты и
пластинчатые перстни с завязанными концами.
Судя по этим данным, верхний рубеж существо-
вания самобытной, не затронутой древнерусским
влиянием муромской культуры относится к середине
X в. Со второй половины столетия наблюдаются
деструктивные изменения в этнографическом пле-
менном уборе, совпадающие с началом проникно-
вения в местную среду изделий славянского проис-
хождения. Первая половина XI в. — это время
почти полного исчезновения традиционных элемен-
тов. рассматриваемых в качестве этноопределяюших
индикаторов культуры муромы, сказавшееся и на
резком оскудении инвентаря женских погребений.
Широкое распространение древнерусских вепгей при
сохранении некоторых категорий финно-угорских
изделий и устойчивой северной ориентировке (с
некоторым огклонением к западу), свидетельствует
о быстрых темпах аккультурации муромы, начав-
шейся и в основном завершившейся в течение одного
столетия.
Аналогичные явления прослеживаются и на
материалах других грунтовых кладбищ. Поздний
этап функционирования Подболотьевского могиль-
ника представлен могилами на южной окраине
памятника (погребения №2-15, выявленные в тран-
шеях II—VII) [Городцов В.А., 1914, с.14-178]
(рис.56). Могилы имеют небольпгую глубину —
35-80 см, преобладают ямы глубиной 50-60 см.
Встреченные в них трупоположения, в отличие от
более ранних захоронений с северной ориентиров-
кой, обращены головой к западу. Во всех опреде-
лимых случаях руки умерших скрещены на груди
или покоятся на груди и поясе. Украшения женского
головного убора включают перстнеобразные завязан-
ные кольца, в одном комплексе найдена проволочная
серьга с нализанной филигранной бусиной. В
ожерельях преобладают золотостеклянные бусы. В
этой части могильника найдена и единственная в
Подболотье шейная гривна. Наблюдается использо-
вание круглодротовых и пластинчатых браслетов,
причем только для рассматриваемых трупоположе-
209
Рис.56. План Подболотьевского могильника (по В.А.Городцову).
а — граница могильника; б — раскопочные траншеи; в — то же, без следов
захоронений; г — то же, с позднейшими погребениями XI в.
ний характерны украшения со звериноголовыми
концами. Шумящие и пружинные финно-угорские
перстни отсутствуют, вместо них употреблялись
круглопроволочные завязанные кольца древнерус-
ских типов. Интересно наличие в женском захоро-
нении 14 свинцового крестика; судя по составу
инвентаря, вполне вероятно его использование в
качестве христианского символа. Еще в одной
могиле встречено шиферное пряслице.
В более бедных находками мужских погребаль-
ных комплексах представлены детали поясного
набора (лировидная и железная пряжки), бытовой
инвентарь (ножи., кресала, кремни), топоры, серп,
наконечник стрелы.
Не вызывает сомнения древнерусский по основ-
ным своим признакам характер поздних захороне-
ний, время совершения которых сопоставимо ав
стадией Сз Малышевского могильника (не ранге
первой половины XI в.). Вместе с тем и в элемент
обряда, и в инвентаре сохраняются традиции
финно-угорского происхождения. Дважды отмечен»
покрытие умерших лубом или берестой, зафикси-
ровано и их посыпание углем ритуального костра.
Встреченные в мужских погребениях лепные cocyw
повторяют муромские формы. Наряду с древнерус-
скими украшениями в металлический убор входили j
зооморфные шумящие подвески (обнаружены в 3
из 5 женских комплексов). Не исключая возмож-
210
ности того, что отдельные погребения принадлежат
славянам, осевшим в муромском поселке (подобная
ситуация документирована материалами Тумовского
селища), более правомерна интерпретация поздней
группы могил у д.Подбологье в качестве захоронений
местного населения на заключительной стадии его
аккультурации. В этом убеждает как преемствен-
ность традиционного грунтового обряда, так и
пережиточное сохранение элементов финно-угор-
ской культуры.
Процесс славяно-муромского взаимодействия
нашел отражение в материалах Максимовского
могильника. Исследовавший этот памятник А.А.Спи-
цын выделил группу из 10 русских погребений,
расположенных на окраине грунтового кладбища
[1901, с.50-51]. По его предположению, основанно-
му на различиях в глубине могил, “более чем
вероятно, что скелеты прикрыты были курганами,
которые от времени опали, а главным образом снята
были при плантаже местности”. Однако этот
важный вывод не подкреплен необходимыми дока-
зательствами. Глубина “инородческих” могил остав-
ляет, по А.А.Спицыну, 0,5-1,5 аршина, глубина ям
под предполагаемыми насыпями исчисляется в
0,5-0,75 аршина, т.е. вписывается в минимальные
параметры грунтовых захоронений. При этом пери-
ферийное положение рассматриваемых комплексов
подразумевает, судя по параллельным материалам
Подболотья, и их меньшую заглубленность в грунт
(напомним, что глубина поздних могил в Подболотье
составляет 35-80 см, глубина же предполагаемых
подкурганных ям у д.Максимовки в переводе на
современную метрическую систему — 35-55 см).
Все вышесказанное не позволяет согласиться с
мнением о наличии здесь курганов.
Инвентарь большинства выделенных А.А.Спицы-
ным погребений действительно характеризуется пре-
обладанием древнерусских или этнически нейтраль-
ных изделий без заметной примеси финно-угорских
вещей. При женских костяках найдены перстнеоб-
разные проволочные височные кольца, ожерелья из
сердоликовых, цветных и золотостеклянных бус,
витые с гладкими концами и пластинчатые (в том
числе звериноголовые) браслеты, пластинчатые за-
вязанные перстни. В мужских захоронениях встре-
чены поясные пряжки, ножи, кресала и топор.
Четыре костяка с определимой ориентировкой были
обращены головой на запад, один — на север.
По заключению А.А.Спипына, обряд погребения
и вещи этой труппы могил “говорят скорее за XI в.,
чем за X в.” [1901, с.51]. Полностью присоединяясь
к такой датировке, следует оговорить, что некоторые
данные свидетельствуют о том, что захоронения
были совершены не ранее второй четверти-середины
XI в. (находка гвоздя, скреплявшего крышку гроба;
наличие в могилах кружальной посуды курганного
типа; отсутствие браслетообразных завязанных
колец, представленных в поздних погребениях
Подболотья и в комплексах стадии Сз у с.Мальг-
шева).
Особый интерес из-за смешанного состава ин-
вентаря вызывает женское погребение 24 с северной
ориентировкой, также включенное А.А.Сшщьшым
в число русских [1901, с.50, 112]. В нем представ-
лены как славянские (трехбусинная серьга, широ-
корогая лунница, монетовидные подвески, пластин-
чатые завязанные перстни и, возможно, дротовый
крученый браслет), так и муромские (луновидньге
серьги с привесками, височное кольцо с замком в
виде щитка, браслеты с кружковым орнаментом)
изделия. По сочетанию датирующих типов вещей
комплекс относится к рубежу стадий С2-С3 (начало
XI в.), документируя, тем самым, начало аккульту-
рации муромской общины. Это погребение явно
финское. Что касается более поздних “русских”
захоронений, то однозначно определить их этничес-
кую принадлежность не представляется возможным.
Во всяком случае наличие в этой группе мужского
трупоположения с северной ориентировкой свиде-
тельствует о том, что по крайней мере часть могил
на территории кладбища оставлена местным насе-
лением.
Материалы грунтовых могильников и поселка у
д.Тумовка позволяют проследить лишь одну сторону
межэтнического взаимодействия — постепенную
культурную ассимиляцию муромы, деградацию и
почти полное исчезновение ее этнографических
особенностей, замену племенных форм изделий
древнерусскими, распространение не свойственной
этому образованию западной ориентировки умерших.
К сожалению, неизученность славянских сельских
памятников конца X-XI в. затрудняет реконструк-
цию реального механизма таких контактов. Лишь
исходя из характера древнерусских находок в
финно-угорских погребениях и, прежде всего, по-
явления в них браслетообразных завязанных колец,
можно говорить о том, что начальное освоение
нижней Оки связано с кривичской миграцией. По
единодушному мнению исследователей, продвижение
славян-кривичей в область муромы шло главным
образом через Ростово-Суздальскую землю [Горю-
211
нова Е.И., 1961, с.184, рис.81; Монгайт АЛ., 1961,
с.121-123, 134, рис.43; Седов В.В., 1982, с.189].
Еще В.А.Городцов, приводя данные о наличии в
2 км от Подболотьевского могильника разрушенной
курганной группы близ д.Колдиной, связывал пос-
леднюю со славянскими пришельцами, оседание
которых рядом с муромским поселком и определило
последующие изменения в местной культуре [1914,
с.37]. Парное положение финно-угорских и древне-
русских памятников — явление далеко не редкое.
Так, по соседству с Малышевским могильником
известно селище Х-ХШ вв., у д.Зименки —
муромское селище X-XI вв. и древнерусское
поселение с курганным могильником, у д.Катыше-
во — муромская и славянская деревни. Поселение
и курганы начала II тыс.н.э. зафиксированы и в
ближайших окрестностях Тумовского поселка IX —
начала XI в. Отмечая последний факт, Е.И.Горюнова
особо подчеркивала, что “изучение всего комплекса
памятников дает богатый и интересный материал
для освещения славяно-муромских отношений и
вопроса об «исчезновении» муромы в процессе
формирования русского населения” [Горюнова Е.И.,
1950, с.46]. К сожалению, вскрытие таких “кустов”
славянских и финно-угорских объектов до снх пор
проведено не было.
При рекогносцировочном обследовании ряда
селищ (Перстеньковское, Кривицкое, Коржавин-
ское. Михайловское, Зименковское) встречены
почти исключительно древнерусские типы керамики
и вещей [Смирнов А.П., 1952, с.151]. О характере
многочисленных курганных групп можно в основном
судить по результатам раскопок нескольких могиль-
ников на участке между верхним течением р.Илемны
и средним течением р.Ушны. Самый крупный из
них расположен у д.Зименки (по данным разных
исследователей насчитывал от 200 до 300 насыпей).
В общей сложности здесь было вскрыто 80 курганов
[Керцелли Н.Г., 1879, с.287, 288, 290; Каталог,
1907, с.34; АЛОИА, ф.1, 1904 г., д.82]. 13 насыпей
раскопано у с.Булатниково, 10 — у дЛобановой
[Керцелли Н.Г., 1879, с.288, 290; АЛОИА, ф.1,
1904 г., д.82]. Все погребения совершены по обряду
трупоположения. Основная часть умерших распола-
галась в основании насыпи, преимущественно на
небольшой подсыпке из песка. Для этой группы
характерно захоронение в гробах, скреплявшихся
железными гвоздями. Положение костяков — вытя-
нутое на спине; наблюдается преобладание юго-за-
падной ориентировки (34), значительно реже встре-
чается направленность головой к западу (7), югу (1)
и востоку (1). Многие погребения безынвентарные,
единичные находки представлены перстнеобразными
височными кольцами, серьгой с узелковыми бусами,
лунницей, дротовым и витым перстнями, нагрудной
фибулой и поясной пряжкой. В целом это явно
поздний состав древнерусских вещей. Даже учитывая
наличие в двух комплексах золотостеклянных бус
и в одном — германской монеты XI в. (использо-
вавшейся, правда, в качестве подвески), нижняя
граница функционирования кладбищ не выходит за
пределы конца XI — начала XII в. Их появление
документирует второй, земледельческий этап освое-
ния Муромской земли массами славянских крес-
тьян-земледельцев, в культуре которых уже не
представлены элементы кривичского этнографичес-
кого убора, но наблюдаются ослабленные черты
финно-угорского субстрата.
Во многих курганах Муромщины наблюдалась
достаточно редкая ритуальная особенность — на-
личие в основании насыпи подсыпки из белого
речного песка. Ее аналогии известны в могильниках,
документирующих освоение окраин Ростово-Суз-
дальской земли в конце XI — XIII в. — к
северо-востоку от ареала Владимирских курганов
(оз.Рубское) [АЛОИА, ф.1, 1907 г., д.67] н к югу
от него в среднем Поклязьменье (урочище Буяны
на северном притоке Клязьмы р.Шаче, окрестности
г.Петушки на Клязьме) [АЛОИА, ф.1, 1904 г., д.15;
Глазов В.П., 1978, с.55-56]. Очевидно, сложение
поздних древнерусских кладбищ под Муромом
связано с оседанием здесь выходцев из периферий-
ных районов Владимирской'земли.
Вторую группу образуют 12 погребений в под-
курганных ямах. Эта труппа выделяется рядом
интересных особенностей. Во-первых, часть ям
характеризуется необычно большими размерами (до
3,2 х 1,4 м). Во-вторых, половина умерших имела
меридиональную (южную) ориентировку. Наконец,
в четырех случаях отмечено положение в необычной
позе — на левом боку. Погребения безынвентарные,
лишь у двух костяков встречены литые пуговицы.
Остатков гробов или колод также не зафиксировано.
Показательно топографическое размещение кур-
ганов в Лобановском могильнике. Все насыпи с
ямными захоронениями, имевшими меридиональную
направленность, располагались компактным “остров-
ком” и обособленно от могильного поля, занятого
курганами с трупоположениями на горизонте и
западной ориентировкой. Судя по этим данным, обе
212
группы насыпей оставлены различными по проис-
хождению коллективами.
Свидетельствует ли двухкомпонентность в составе
населения бассейна р.Илемны о незаверпшвшейся
даже в ХП-ХШ вв. ассимиляции отдельных муром-
ских общин? Такому предположению противоречит
характер субстратных погребальных особенностей,
не имевших распространения у муромы. И южная
ориентировка умерших, и своебразное положение
погребенных на боку — все это находит прямые
аналогии в памятниках мордвы-мокши [Алихо-
ва А.Е., 1953, с.31-33], обитавшей на восточном
порубежье с Рязанской (Муромо-Рязанской) землей.
По летописным источникам известно, что в XII —
первой половине XIII в. муромские дружины
совместно с рязанскими и владимирскими ратями
неоднократно участвовали в походах на мордву
[Монгайт АЛ., 1961, с.333-342]. Одно из возможных
объяснений оседания на Муромшине в XII в.
мордовских семей — это переселение полона,
захваченного во время походов (значение последнего
в формировании этнической структуры русских
земель особенно подчеркивается А.ИЛоповым
[1947. с.2]). Нельзя исключить и продвижения в
новые районы обрусевших групп мордвы с окраины
Рязанского княжества1.
♦ * *
Картина древнерусского освоения Муромского
края и развернувшихся в нем ассимиляционных
процессов реконструируется пока лишь частично и
в самом общем виде. Тем не менее, уже сейчас
можно выделить ряд характерных черт, определив-
ших своеобразие славяно-муромских этнических
контактов.
Прежде всего обращают на себя внимание
небольшие размеры муромской племенной террито-
рии и концентрация финно-угорских поселков в
относительной близости от г.Мурома. В отличие от
соседних мерянских земель здесь трудно предпола-
гать длительное сохранение “островков” самобыт-
ного чудского населения, затерянного в глухих лесах
и изолированного от древнерусского влияния. Дру-
гим важным фактором являлось положение муромы
на Волжской торговой магистрали и наличие тесных
экономических связей с раннефеодальным государ-
ством — Волжской Булгарией. С одной стороны,
оно стимулировало быстрое развитие в племенной
среде социально-экономических отношений, вызре-
вание в ее недрах предпосылок формирования
средневековой народности, с другой — определило
раннее втягивание региона в орбиту политического
влияния молодого Древнерусского государства, кров-
но заинтересованного в овладении Окским торговым
путем.
Начальный этап славянского освоения края,
очевидно, не сопровождался массовой крестьянской
колонизацией. Средн скопления муромских посел-
ков не позднее второй половины X в. возникает
город Муром — опорный пункт “окняжения”
племенной территории. Именно он и являлся
объектом притяжения древнерусских поселенцев.
Это определило быстрое развитие торгово-ремеслен-
ного посада, превращение Мурома в XI в. в
цветущий городской центр на северо-востоке Руси.
В складывавшуюся городскую агломерацию изна-
чально вошел сгусток муромских деревень, жители
которых пополнили состав посадского населения.
Аккультурация финноязычных общин сочеталась с
их христианизацией.
С начала XI в. усиливается древнерусское
воздействие на ближайшую округу Мурома. Более
того, пример Тумовского селища показывает запус-
тение в данное время финно-угорских окрестных
деревень, жители которых, по-видимому, стекаются
в город. Одну из причин этого явления Е.И.Горюнова
усматривает в последствиях договора 1006 г. между
Русью и Волжской Булгарией, ограничившего тор-
говлю булгарских купцов городскими центрами “по
Волге и Оке” и наложившего запрет на посещение
ими сельских местностей. В результате была подо-
рвана традиционная экономика муромской деревни,
в значительной степени ориентированная на свобод-
ный сбыт продуктов своих промыслов и получение
в обмен необходимых товаров [Горюнова Е.И., 1961,
с.203].
1 В духовной грамоте Ивана П1 (1504 г.) при перечислении земель, отказанных старшему сыну Василию, упомянут Муром
“с волостьми и пугьмн н с селы и со всеми пошлинами, и с мордвамн и черемисами" [выделено нами. — Е.Р.].
Обративший на это известие внимание М.КЛюбавский усматривал в местной мордве и черемисах (последние отождествлялись
автором с остатками мерн) финнов, отступивших в Муромский край под напором славянской колонизации [1929, с.87]. Независимо
от причин, определивших проживание здесь фиино-угорскнх (но ие муромских) коллективов, сам этот факт свидетельствует в
пользу позднейших миграций иноязычных групп Поочья на рассматриваемую территорию.
213
На протяжении XI в. происходит разрушение
старого племенного уклада остальных муромских
обшин. Даже наиболее удаленный от городского
центра Малышевский могильник прекращает свое
функционирование именно в это столетие. Культура
муромы теряет свои этнографические особенности,
в широкий обиход входят древнерусские изделия.
Распространение на позднем этапе существования
грунтовых кладбищ захоронений с западной ориен-
тировкой, появление в погребениях предметов хрис-
тианского культа свидетельствуют о христианизации
местного населения.
Судя по имеющимся данным, с начала XI в.
происходит постепенное освоение региона славян-
скими земледельцами. Возникновение по соседству
с чудскими селениями русских деревень вело к
усилению разносторонних, в том числе и брачных,
связей. Материалы Тумовского селища и некоторых
других могильников свидетельствуют о появлении в
муромских общинах славян. Несомненно, имело
место и обратное направление этого процесса, хотя
его и не удается проследить из-за неизученности
сельских славянских памятников X-XI вв.
Второй этап освоения Муромского края (конец
XI-XIII вв.) — это время широкой земледельческой
колонизации, документированной распространением
многочисленных селищ и крестьянских курганных
кладбищ. Показательно, что курганные могильники
и синхронные им поселения не содержат местных
субстратных черт. Учитывая активный характер
славяно-финно-угорского взаимодействия на пред-
шествующем этапе, представляется вероятным, что
к XII в. мурома в основном уже растворилась в
славяно-русской среде, утратив прежнюю этнокуль-
турную самобытность.
Применительно к рассматриваемому периоду нет
оснований говорить и о дополнительной миграции
населения из кривичских земель. Колонизационный
процесс конца Х1-ХШ вв. был обусловлен выплес-
ком на еще свободные земли потомков славянских
переселенцев, осваивавших в предшествующий пе-
риод Волго-Клязьминское междуречье. Наряду с
ними в этом процессе приняли участие и группы
финно-угорского (вероятно, мордовского) населения.
Но последний сюжет уже не связан с историей
муромского племени.
МЕЩЕРА
ПРОБЛЕМА ИЗУЧЕНИЯ
ЛЕТОПИСНОЙ МЕЩЕРЫ
Среди племенных образований Волго-Окского
междуречья наиболее загадочной и слабо докумен-
тированной историко-археологическими данными
является Мещера. Древнейшее упоминание этого
этнонима содержится в Хронологической (Толковой)
Палее — сложной компиляции библейских текстов,
апокрифического материала и летописных сведений,
возникшей, как полагают, в XIII в. и текстологи-
чески зависимой от “Повести временных лет"
[Кузьмин А.Г.. 1977, с. 105]. Мещера не упоминается
в ранних летописных списках и лишь в сводах
XV-XVI вв. начинает фигурировать в известном
перечне “языцей”, обитавших “по Оце реце, где
втечеть Волгу”. Анализ летописных источников
различного времени позволяет проследить постепен-
ное изменение положения Мещеры в номенклатуре
финно-угорских племен Поочья [Кирьянов И.А..
1971, с.148-151]. В списках XV в. (Софийская
первая летопись. Московский летописный свод)
имевшая “свой язык” Мещера помешается между
муромой и мордвой, заменяя исчезнувших из перечня
черемис. В редакциях XVI — начала XVII вв.
(Русский хронограф 1512 г., Вологодско-Пермская
летопись) сообщается, что “по Оце реце, где потече
в Волгу, седит Мурома язык свои, Мещера свои.
Черемиси свои”. Наконец, в ряде списков XVI-
XVII вв. (Львовская и Ермолинская летописи, Свод
1518 г.) значится: “А по Оце реце близ устья
Мурома. А инии свой язык имьяху Мордва и
Черемиси”. В этих сводах уже не упоминается “свой
язык" у муромы и опускается из перечня местных
народностей мещера.
Причины столь позднего появления рассматрива-
емого этнонима в летописных списках трактуются
по-разному. По мнению Б.А.Куфтина, введение в
своды XV в. Мещеры и замена ею черемис
объясняется желанием редакторов и переписчиков
исправить начального летописца и поместить на
место уже не проживавшего между муромой и
мордвой черемисского племени новую народность,
имя которой было искусственно образовано от
названия Мещерского края [1926, с.16-17]. Согласно
214
другой точке зрения, включение Мещеры в тради-
ционный перечень народов Поочья было обуслов-
лено углублением ее связей со славянским миром
уже после составления “Повести временных лет”.
Так, АЛ.Смириов считал, что близость языка и
культуры мещеры с соседними финно-угорскими
образованиями затрудняли до определенной поры
распознавание этого издревле обитавшего в Волго-
Окском междуречье племени [1952, с.144].
Вопрос об этнической принадлежности и области
расселения средневековой мещеры крайне осложнен
тем обстоятельством, что следы такого или близкого
этнонима позднее фиксируются в названиях рязан-
ских, пензенских, симбирских мещеряков или ми-
шарей — особой группы татарского народа. Пос-
ледние являются потомками тюркоязычного населе-
ния Волжской Булгарии, обитавшего в восточной
части этого государственного образования (Окско-
Сурское междуречье с сопредельными районами) и
в обстановке распада Золотой Орды обособившегося
на рубеже XIV-XV вв. от казанских булгар; с XIV в.
его прежнее имя булгары или буртасы заменяется
на новое — маджар, мещера или мишари [Хали-
ков А.Х., 1989, с.139-141; Васильев Б.А., 1960,
с.205-206]. Широкое распространение сходных эт-
нонимов (достаточно указать, что родственные
названия отмечены у башкир, отдельные группы
которых известны у русских под именем можары,
мажары, можеряне и т.п.) пока не получило
однозначной оценки. Уже давно высказана интерес-
ная гипотеза об их связи с самоназванием венгров
‘мадьяры’. Предполагается, что в эпоху Великого
переселения народов древневенгерские племена,
обитавшие на левобережье Волги и Нижней Камы
и в конце IX в. продвинувшиеся на современную
родину, оставили о себе память в этнонимах других
финно-угров и тюрков, а также в географических
названиях лесостепной зоны Европейской России
[Агеева Р.А., 1990, с.65].
Отсутствие жесткого соответствия мещерского
этнонима со строго определенной этнической груп-
пой населения при крайней скудности историко-
географических источников заставляет с большой
осторожностью подходить к решению проблемы
летописной мещеры. Тем не менее, поиски в этом
направлении все же дают реальные и достаточно
интересные результаты.
Искомая зона рассматриваемой в очерке мещеры
располагалась, судя по перечню “иних языцей” в
списках XV в., между землями муромы и мордвы.
В пелом она соответствует Мещерской низменности.
занимающей левобережье Оки и ограниченной с
севера Клязьмой с притоками, с юга — обширной
поймой Оки, с запада — течениями Цны и Поли,
с востока — р.Гусь (рис.57). Само название этого
края, по предположению АЛ.Монгайта, связано с
этнонимом некогда проживавшего здесь финноязыч-
ного народа [1961, с.120-121].
Определенное значение для локализации древней
мещерской области имеют актовые источники XIV-
XVI вв. В духовной грамоте Дмитрия Донского
упоминается волость Мещерка под Коломной, рас-
полагавшаяся между левым берегом Москвы-реки и
ее притоком Цной [Любавский М.К., 1929, с.10,41].
Севернее этой волости на р.Осеченке, притоке
р.Мерьской (Нерской) существовало средневековое
селение Мещера [там же, с. 10]. Северо-восточные
рубежи отмечены городком Мещерском (ныне
г.Горбатов), расположенным напротив древнерусско-
го Гороховца несколько ниже устья Клязьмы на
правом берегу Оки; как центр волости он упоми-
нается с первой половины XV в. [Кучкин В.А.,
1984, с.91]. Мещерские топонимы зафиксированы
и на территории Нижегородского княжества, в том
числе упоминаемое с первой половины XVI в. озеро
Мещерское в городской черте Нижнего Новгорода
[Монгайт АЛ., 1961, с.117]. Город Касимов на Оке
близ устья р.Гусь также был известен под названием
Мещерского городца. Последние наименования, од-
нако, имеют, по-видимому, отношение не к финской
мещере, а к обитавшим здесь или проживавшим в
непосредственной близости татарам-мишарям.
Следует также оговорить, что упоминаемая с
XIV в. в актовых источниках Мещера (Мещерская
земля) являлась уже понятием административно-гео-
графического порядка. По определению историка
М.КЛюбавского, средневековая Мещера — это
“инородческая область, находившаяся под властью
крещеных князей, по родословной татарского рода”
[1929, с.90], в пределы которой входили не только
левобережье Оки, но и бассейн правого притока
Оки р.Мокпш, заселенный мордвой и, частично,
тюркоязычными мишарями (мешерой). Это обстоя-
тельство необходимо постоянно учитывать при
интерпретации исторических источников. Так, со-
общение князя Андрея Курбского о походе москов-
ской рати на Казань “черезъ Рязанскую землю и
потом черезъ Мещерскую, шгйже есть мордовский
языкъ” [Курбский А., 1986, с.232] использовалось
для доказательства принадлежности языка мещеры
к одному из мордовских диалектов; не исключено,
однако, что данное известие относится к правобе-
215
216
режной части Мещерской волости, гае действитель-
но имелось мордовское население.
Вследствие этого, ключевое значение для изуче-
ния истоков формирования летописного племени
приобретают не пограничные участки Мещерской
земли, а указанная выше искомая зона его обитания.
Мещерская сторона между Окой и Клязьмой —
край лесов, озер и болот. “От 30 до 36% территории
занято болотами, население редкое и в древности,
и сейчас. Огромные площади совершенно не освое-
ны. Население сосредоточено на более возвышенных
местах, по берегам рек на песчаных буграх”
[Монгайт АЛ., 1961, с.28]. Геоморфологические
условия края препятствовали его демографической
освоенности. Ого, в свою очередь, затрудняет
решение вопроса о положении региона в системе
культурных общностей железного века и раннего
средневековья. Ранний период представлен городи-
щами городецкой культуры, одна из локальных групп
которых — нижнеокская — выделяется в муромском
течении Оки, другая — среднеокская — охватывает
рязанское течение Оки от устья Москвы-реки до
впадения р.Цны [Трубникова Н.В., 1953, с.63-96;
Смирнов А.П., 1952, с.42-47; Смирнов А.П.,
Трубникова Н.В., 1965]. На левобережье средней
Оки к северу от ее широкой, хорошо разработанной
долины, гае и сконцентрированы городища с
рогожной керамикой, выделяется лишь скопление
памятников на Касимовской возвышенности между
устьем р.Гусь и течением р.Унжи. На некоторых из
них отмечены культурные отложения середины —
второй половины I тыс. н.э. и даже наличие верхнего
славянского слоя (городища Старое Мещерское,
Земляной Струг) [Третьяков П.Н., 1966, с.288].
Однако городища этого участка до сих пор не
подвергались целенаправленному археологическому
изучению. В целом же Мещерская сторона оказы-
вается вне ареала известных памятников городецкой
культуры, причем для соседних с нею нижне- и
среднеокской локальных групп некоторыми иссле-
дователями признается их промежуточное положе-
ние между дьяковской и городецкой культурными
общностями. Граничащие с запада дьяковские (мос-
кворецкие) городища также не известны на терри-
тории самой Мещеры [Смирнов К.А., 1974, с.76,
89, табл.Х; Розенфельдт И.Г, 1974, с.187-197,
рис.44-48; 1982].
С проблемой летописной мещеры связан вопрос
о так называемых рязанско-окских могильниках,
представленных группой древних грунтовых кладбищ
в среднем течении Оки от устья Москвы-реки до
Касимовской возвышенности. Согласно разработкам
П.П.Ефименко, эти памятники датируются I—VII вв.,
А.К.Амброз относит появление наиболее ранних
захоронений к V в., АЛ.Монгайт определяет верх-
нюю границу функционирования памятников в
пределах VIII-X вв. [Седов В.В., 1987в, с.93].
Большинство исследователей рассматривает ря-
занско-окские могильники в качестве памятников
восточнофинского населения, генетически связанно-
го с носителями городецкой культуры и, по
заключению В.В.Седова, испытавшего на себе зна-
чительное этнокультурное воздействие со стороны
продвинувшихся в поречье Средней Оки баллов
[Седов В.В., 1966а, с.86-104]. С открытием в
Мещерской стороне грунтовых кладбищ начала
II тыс. н.э. возник вопрос о их соотношении с
рязанскими могильниками. П.П.Ефименко выделил
памятники Мешерского края в особую группу,
отличающуюся как от рязанско-окской, так и от
северно-окской (муромской) и южно-окской (мор-
довской) культурных групп [1926, с.56-61].
А.П.Смирнов, выдвинувший положение о городеп-
кой подоснове культуры рязанско-окских могильни-
ков, рассматривал их в качестве памятников мещеры,
исчезнувшей в процессе славянской колонизации
[1952, с.43-53, 143-144]. По мнению П.Н.Третья-
кова, могильники Мещерской стороны оставлены
населением, сохранившимся в глухих местах, в
отдалении от долины Оки, после ухода основной
его части из рязанского Поочья в VII в. [1966,
с.291]; как полагает этот автор, сама мещера,
по-видимому, составляла одно из древнемордовских
племен [1971, с.138]. АЛ.Монгайт, связывая рязан-
ско-окские могильники с мордвой-эрзей, вместе с
тем подчеркивал, что прекращение функционирова-
ния памятников в конце I тыс. н.э. не позволяет
проследить их связи с позднейшими погребальными
памятниками Западного Поволжья и, соответствен-
но, определить их место среди племенных образо-
Рис.57. Окско-Клязьминское междуречье в конце Г — начале II тыс. н.э.
а — мещерские грунтовые могильники; б — курганные могильники мещеры; в — находки древностей мещерских типов:
г — грунтовые могильники мерн и муромы; д — курганные могильники с мерянскими элементами; е — топонимы и гидронимы
с этнической основой.
1 — Ахатове; 2 — Бвсерово; 3 — Бессониха; 4 — Борщева; 5 — Ачкасово: 6 — Суворове; 7 — Парыкино: 8 — Жабок; 9 — Пустопи;
10 — Заколпье; 11 — Парахина: 12 — Поповская; 13 — Ватреницы; 14 — Вырыпаеве.
217
ваний Волго-Окского междуречья. Долина Оки
предположительно являлась северной границей рас-
пространения рязанской культурной группы, могиль-
ники же Мещерской стороны “относятся к родст-
венному, но все же отличающемуся от рязанского
населению, говорившему на одном из диалектов
мордовского языка” [Монгайт АЛ., 1961, с.71,
115-117]. В.В.Седов не считает возможным одно-
значно относить среднеокские племена середины —
второй половины I тыс. н.э. к мордве или мещере:
“Может быть, племена культуры рязанско-окских
могильников принадлежали к какой-то отдельной
этнодиалектной труппе поволжско-финского населе-
ния” [1987в, с.97].
Значительные расхождения сохраняются и в
этноязыковой интерпретации субстратной топони-
мики Мещерского края. Согласно разработкам
М.Фасмера, территория к востоку от Москвы-реки,
включавшая основную часть Мещерской низменнос-
ти, входила в зону преимущественного распростра-
нения мерянских (или близких к ним) географичес-
ких названий; граничащий с ней ареал плотной
мордовской топонимики достигал на севере бассейна
Средней Оки, охватывая на левобережье лишь
нижнее н среднее течение р.Пра н, возможно,
участок в окрестностях г.Каснмова [Седов В.В.,
1966а, с.102-103, рнс.6; 1971, с.100-101, 111, рнс.З].
Следует, правда, отметить, что некоторые заключе-
ния этого исследователя, базирующиеся на относи-
тельно ограниченном числе привлекаемых геогра-
фических имен, в настоящее время вызывают
возражения [Попов А.И., 1973, с.101, 106; Ткачен-
ко О.В., 1985, с.10-11]; тем не менее лингвисти-
ческие карты Волго-Окского междуречья н осно-
ванные на них выводы “представляются вполне
обоснованными и не потеряли силу” н поныне
[Седов В.В., 1971, с.101].
Имеющиеся данные позволяют предполагать на-
личие сложной этноязыковой ситуации, сложившей-
ся в Мещерском крае до начала древнерусской
колонизации. А.И.Попов отметил своеобразие
Клязьминской группы речных названий (Киржач,
Пекша, Линия, Поля, Нерль и другие, более мелкие
водные артерии), которая резко выделяется на фоне
мерянской гидронимики и свидетельствует об учас-
тии “в дорусском топонимическом слое мерянских
областей каких-то наречий, близких к мордовским”
[1974, с.27]. Перечисленные гидронимы относятся
как к северным, так и к южным (Поля) притокам
Клязьмы в ее среднем течении. За исключением
Нерли, все они оказываются вне ареала археологи-
ческих памятников мери, равно как и за пределами
дьяковских (москворецких) городищ. Эти речные
названия локализованы в северной части Мещерской
стороны и на пограничье с нею в зоне, представ-
ляющей применительно к I тыс. н.э. археологическое
“белое пятно”. Выше уже отмечалось наличие на
западе Мещерской стороны и в междуречье Клязьмы
и Оки средневековых волости и селения Мещера
(Мещерка). Показательно, что здесь же протекает
река Мерьская, впадающая в Москву-реку, на малом
притоке которой и располагалась деревня Мещера.
К северу от последней в X1V-XV вв. существовало
селепне Меря — “несомненный обруселый остаток
финского племени, жившего в этом краю н давшего
свое имя, между прочим, и реке Мерьской’
[Любавский М.К., 1929, с. 10]. Судя по материалам
топонимики, мещерская территория являлась кон-
тактной зоной между мерянским н древнемордов-
ским языковыми массивами при далеко не оконча-
тельно выясненном соотношении этих этнолингвис-
тических компонентов.
СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ПАМЯТНИКИ
МЕЩЕРСКОГО КРАЯ
Важнейшим источником для изучения указанного
круга проблем являются древности Мещерской
стороны начала II тыс. н.э., до сих пор не
подвергавшиеся специальному детальному анализу.
Наибольшей известностью среди них пользуется
коллекция вещей из случайных сборов 1870, 1871
и 1893 гг. у с.Жабок на правом берегу р.Цны
[АЛОИА, ф.1, 1871 г., д.29; 1893 г., д.43; As-
pelin I.R., 1976-1884, р. 195-196, fig.903-911]
(рис.58). Проведенное в 1893 г. А.А.Спицыным
обследование их местонахождения показало, что
предметы происходят из разрушенного грунтового
могильника (были отмечены остатки потревоженных
трупоположений) [АЛОИА, ф.1, 1893 г., д.43.
л.7~10]. Первоначально исследователь датировал
Жабкинский могильник X в. [ОАК, 1895, с.31-32],
позднее отнес его к XI в. [1899, с.235-236].
Последняя дата прочно утвердилась в археологичес-
кой литературе.
В последние годы обнаружены остатки еше
одного грунтового кладбища на левом берегу р.Цны.
на территории с.Парыкина. Здесь найдены три
шейные гривны и нагрудные ажурные пластины
218

Рис.58. Находки из Жабкинского фунтового могильника.
219
прямоугольной формы с фестончатыми выступами
поверху и шумящими привесками. По заключению
РЛ.Розенфельдта, “по стилю исполнения и харак-
теру находок этот могильник синхронен и однотипен
с расположенным неподалеку Жабкинским могиль-
ником” и принадлежит, по-видимому, к памятникам
мещерского типа [1974, с.97, рис.1, 1, 2, б, 7].
Два погребальных памятника исследованы в
верхних течениях р.Гусь и р.Колпи. Могильник у
с.Заколпье (левый берег р.Колпь) открыт при
случайных обстоятельствах: здесь была найдена
коллекция бронзовых вещей, поступившая в 1897 г.
в Археологическую комиссию [АЛОИА, ф.1, 1897 г.,
д.108]. В 1899 г. член Владимирской Ученой
архивной комиссии А.П.Поливапов осуществил рас-
копки памятника, в результате которых было
обнаружено не менее 14 погребальных комплексов
[АЛОИА, ф.1, 1899 г., д. 130]. Эта исследования
проводились на низком методическом уровне, от-
четная документация имеет крайне неясный и
противоречивый характер, полученный вещевой ма-
териал плохо увязывается с погребениями [Мака-
ренко Н.Е., 1908, с.40-43]. Значительно более
тщательными были раскопки Н.Е.Макаренко,
вскрывшего в 1905 г. семь могил и опубликовавшего
все имеющиеся материалы по этому могильнику
[там же, с.27-61]. После проведения этих работ
А.А.Спицын высказал предположение о принадлеж-
ности Заколпского кладбища чудской мещере и
датировал его ХП-ХШ вв. [1906, с. 1-6]. По
определению Н.Е.Макаренко, “культура данного
могильника представляет собой характерный образец
смешения местной восточнофинской и вытеснявшей
ее славянской культур” [1908, с.61].
В 1923 г. при случайных обстоятельствах был
открыт грунтовый могильник у с.Пустоши на правом
берегу р.Гусь и выявлено одно захоронение. В
1924 г. А.Ивановым здесь была заложена серия
траншей общей площадью 248 кв. м и вскрыто 25
погребений. Результаты раскопок получили деталь-
ное освещение в публикации [Иванов А., 1925].
Автор датировал памятник XI в. и отметил несо-
мненное родство его культуры с грунтовыми мо-
гильниками у сел Заколпье и Жабок, считая весьма
достоверной их принадлежность “к особому фин-
скому племени” Мещерской стороны [там же,
с.17-19].
Вторую группу археологических памятников об-
разуют курганные могильники с яркой чудской
культурной подосновой, выявленные к востоку от
р.Колпи в бывшем Касимовском у. Рязанской губ.
В 1877 г. ФД.Нефедов раскопал 63 насыпи у
д.Поповской и 10 — в урочище Великом близ
д.Парахиной [1879, с.56-61]. Сведения о вскрытых
погребениях крайне скудны и неполны (в частности,
о 23 курганах Поповской группы сообщается лишь,
что в них обнаружены фрагменты человеческих
черепов), вещевая коллекция в основном депаспор-
тазована и не может быть распределена по погре-
бальным комплексам1. Незначительным дополнени-
ем к материалам раскопок ФД.Нефедова служат
краткие данные о вскрытии “чудских” курганов у
селений Ватреницы и Вырыпаево в окрестностях
Касимова [АЛОНА, ф.73; Монгайт АЛ., 1961,
с.119].
Впервые эти памятники были выделены в особую
группу А.А.Спицыным, отнесшим Парахинскую
группу курганов к XII в., а Поповскую — возможно,
даже к более позднему времени. По его заключению,
“это или русские (но не вятичей), или мещерские
курганы”, по типам вещей имеющие полное сходство
с Заколпским могильником [1899. с.238]. В.А.Го-
родцов рассматривал касимовские курганы в каче-
стве погребений славян-кривичей, представлявших
“позднейшую и отдаленнейшую” их разновидность;
наличие в инвентаре ряда финских вещей объясня-
лось заимствованием кривичскими колонистами
Рязанской земли некоторых чужеродных элементов
[1908, с. 18-20]. Более определенное суждение по
этому вопросу высказал П.П.Ефименко, видевший
в касимовских курганах памятники отнесенной в
“гущу мещерских лесов” славянизированной мещеры
[1926, с.59]. А.П.Смирнов также отмечал принад-
лежность этих памятников смешанному, славянизи-
рованному насел ению, приводя в качестве их
этнической характеристики определение, данное
Ефименко [1952, с. 143]. По мнению АЛ.Монгайта,
связь касимовских курганов с Мещерой весьма
вероятна [1961, с.118-119].
Несмотря на малочисленность известных средне-
вековых памятников Мещерской стороны, часть
которых к тому же скудно обеспечена археологи-
ческой документацией, их изучение позволяет вы-
явить как особенности местной культуры, так и
характер протекавшего в этом регионе славяно-
финно-угорского взаимодействия. Прежде всего,
остановимся на материалах грунтовых могильников,
погребальный обряд которых в меньшей степени
испытал иа себе древнерусское влияние.
1 ГИМ, инв.78607, оп.768(1-45). 834(1-49): Указатель РИМ. 1893, с.289-292.
220
Грунтовые кладбища расположены на плоских
песчаных всхолмлениях, представлявших собой ост-
рова среди болотистой равнины (Пустоши) или
примыкавших к низкому берегу реки (Заколпье).
При этом прибрежная часть Заколпского могильни-
ка, едва возвышавшаяся нал обычным уровнем реки,
в период весенних разливов, по-видимому, залива-
лась водой.
Памятники невелики по размерам. Н.Е.Макарен-
ко полагал, что в результате вскрытия 20 погребений
Заколпский некрополь был в основном изучен.
Размеры Пустошенского могильника составляли,
судя по заложенным траншеям. 25 х 15 м, при
исследовании около двух третей площади было
обнаружено 25 могил; общее число захоронений
здесь вряд ли превышало 35-40. Господствующим
обрядом являлось погребение несожженых трупов.
Высказывавшееся мнение о практиковании здесь
кремации умерших на стороне не подкреплено
достаточным материалом. Так, Н.Е.Макаренко отнес
к могилам с сожжениями некоторые ямы Заколп-
ского могильника, заполнение которых состояло из
песка, смешанного с углем и золой. Однако ни в
одной из них не было обнаружено ни остатков
кремации, ни сопроводительного инвентаря. “При-
знаки сожжения” усматривал и А.Иванов в двух
близко расположенных овальных ямах Пустошен-
ского могильника, выкопанных на глубину 0,15-
0,20 м и заполненных углем и золой; но в одной
из них был встречен лишь обгоревший зуб лошади,
в другом — единственное женское украшение (лу-
новидная серьга) без каких-либо следов человечес-
кого сожжения. Более вероятно, что в одних случаях
мы имеем дело с пережитками обряда кремации, в
других — с объектами ритуального назначения.
Умершие погребены в четырехугольных, несколь-
ко расширенных в головах, могилах; отмечены и
ямы овальной формы, однако характер песчаного
грунта не позволяет судить об этом с уверенностью.
В Пустошенском могильнике размеры ям составляли
1,22-1,88 х 0,36-0,60 м, в Заколпском Зафиксиро-
ваны и более крупные могилы, достигавшие длины
3 м, ширины 1,3 м, но последние встречались в
виде исключения. Глубина могил варьирует от 0,3
до 0,9 м.
В четырех могилах у с.Пустоши отмечены
остатки гробов, в остальных — использование луба
в качестве подстилок на дно ям и покрытия им
умерших. Преобладающая ориентировка юго-запад-
ная (19 погребений); встречены также положения
головой на запад (2), юг (1) и северо-северо-запад
(3). Последняя, приближающаяся к северной, на-
правленность оказывается присущей только захоро-
нениям с женским инвентарем. У большинства
умерших зафиксировано сходное положение рук:
одна рука вытянута вдоль тела, другая сложена на
животе. Только в одной могиле отмечено скопление
угля, содержащее зубы животного, в головах погре-
бенного. В трех случаях кости животных — лошади,
свиньи, коровы — были сложены в специальные
ритуальные ямы. Горшки при захоронениях не
ставились и лишь в головах безынвентарного костяка
с южной ориентировкой встречены отдельные фраг-
менты гончарного сосуда.
Погребальный обряд Заколпского могильника
имеет ряд заметных особенностей. Как уже отме-
чалось, именно здесь зарегистрированы прямоуголь-
ные ямы с зольно-углистым заполнением без следов
захоронений. В большинстве случаев рядом с
трупоположениями (у пояса или в ногах) размеща-
лись небольшие кострища, в которых почти неиз-
менно попадались черепки гончарной керамики.
Некоторые погребения были перекрыты слоем угля
и золы, причем в трех случаях наблюдалась
частичная обугленность костей и деревянных кон-
струкций. Могила 7, содержащая безынвентарное
мужское захоронение, была окружена двумя коль-
цевыми канавками диаметром 3,5 и 5-5,5 м со
следами кострищ. Своеобразным оказался ком-
плекс 5: здесь непосредственно под дерном был
найден бронзовый браслет, ниже которого расчищен
вертикально установленный горшок, заполненный
золой. Все эти данные свидетельствуют о стойкой
традиции огненного ритуала, восходящей, по-види-
мому, к практиковавшейся ранее кремации умерших.
Судя по имеющимся данным, некоторые захоро-
нения Заколпского могильника были совершены в
гробах или колодах. В женских погребениях отме-
чено использование луба и бересты. Преобладающая
ориентировка западная (7 трупоположений), в двух
случаях наблюдалось помещение умерших головой
на юго-юго-запад. В положении рук устанавливаются
половые различия: во всех определимых случаях у
женщин оии сложены на тазе, у мужчин вытянуты
вдоль тела.
Таким образом, несмотря на территориальную
близость обоих грунтовых кладбищ, их обряд имеет
существенные особенности. Сходство между ними
проявляется в распространении ингумации, наличии
гробов или колод, использовании луба и бересты в
качестве подстилок и покрытия умерших, а также
в западной и юго-западной ориентировке трупопо-
ложений; к общим признакам относится и наличие
в пределах могильного поля ям с зольно-углистым
заполнением, лишенных следов захоронений и
имевших ритуальное значение. Эти показатели явно
недостаточны для определенных этнокультурных
выводов. Вместе с тем они позволяют провести
сопоставление погребального обряда грунтовых
кладбищ Мещерской стороны с похоронным риту-
алом касимовских курганов.
221
Последние расположены на песчаных и изрезан-
ных оврагами участках близ побережья рек. В группе
у д.Поповской насчитывалось 63 насыпи, у д.Пара-
хиной — около 50. Согласно описанию Поповского
могильника, он состоял из круглых в плане курганов,
вершина которых “как бы срезана и представляет
форму подковы” [Нефедов, 1879, с.60]. Размеры
курганов значительно варьируют, но судить о их
действительной высоте не представляется возмож-
ным1.
Все погребения совершены по обряду трупопо-
ложения. Наряду с одиночными представлены и
коллективные захоронения. В Поповском могильни-
ке трижды отмечено парное положение умерших,
в Парахинской группе из десяти непотревоженных
насыпей в трех выявлено по три, четыре и пять
ширебений. Господствующим являлось погребение
умерших в основании насыпи. Лишь в кургане 9 у
д.Парахиной, содержащем наибольшее число захо-
ронений, два из пяти костяков находились на
0,3-0,4 м выше материковой поверхности. Отметим,
что эта насыпь выделяется и по наличию отдельных
валунов в ее основании.
Особенностью рассматриваемых памятников яв-
ляется разнообразие поз умерших. В Поповском
могильнике, наряду с вытянутым положением на
спине (17 погребений), отмечено захоронение умер-
ших на правом или левом боку (2), в “позе
младенца”, по определению ФД.Нефедова, — с
подтянутыми к подбородку коленями и склоненной
вниз головой (2), с поднятыми вверх коленками, в
том числе и в полусидячем положении (3), со
сложенными крестообразно ногами (1). В Парахин-
ской группе исследованы отдельные погребения,
совершенные на боку (1) и вверх спиной (1).
Положение рук самое разнообразное: обе руки
вытянуты (14), сложены на груди (2), поясе (3),
прижаты к лицу (1), одна рука вытянута, другая
согнута на груди или поясе (3). При этом для
женских захоронений оказывается характерно по-
ложение рук на лобке.
Показательны н различия в ориентировке, выяв-
ляющиеся на материалах Поповского кладбища.
Здесь из 44 трупоположений с определимой направ-
ленностью 17 были обращены головой на запад,
6 — на север, 6 — на северо-восток, 2 — на юг
и 3 — на юго-запад. При этом три кургана,
содержащие костяки с однотипной северо-восточной
ориентировкой, образовывали особую группу в
составе кладбища. В Парахинском могильнике
представлены погребения головой на запад (16) и
юго-запад (2).
Устойчивой ритуальной чертой касимовских кур-
ганов является наличие в ногах умерших кострищ,
на которых помещались целые горшки или их
фрагменты: в одном случае отмечен глиняный сосуд,
наполненный пеплом. В Поповской группе эта
обрядовая деталь зафиксирована в 14 из 43 доку-
ментированных комплексов, в Парахинской — в 13
из 19. Кроме того, в двух случаях наблюдалось
помещение в ногах погребенных на 0,3-0,4 м выше
их уровня костей животных.
В двух курганах обоих могильников прослежены
остатки деревянных досок рядом с умершими,
безынвентарпое захоронение в кургане 1 Парахин-
ской группы было обернуто берестой.
Изучение совстречаемости элементов ритуала в
Поповском могильнике позволяет сделать ряд инте-
ресных заключений. Во-первых, выясняется, что в
захоронениях с женским инвентарем представлена
только северная (2) и северо-восточная (2) ориен-
тировка. Во-вторых, кости животных встречены
лишь при безынвентарных трупоположениях, обра-
щенных головой к западу. В третьих, наличие
ритуальных кострищ и сосудов оказывается прису-
шим исключительно мужским погребениям. Вместе
с тем, необычная поза отмечена для костяков с
различной направленностью и половой принадлеж-
ностью. В Парахинском могильнике с меныпим
разнообразием элементов обряда групповой диффе-
ренциации признаков не'выявляется.
Касимовские курганы сближаются с грунтовыми
кладбищами Мещерской стороны по таким общим
признакам, как наличие домовин, использование
бересты или луба и повсеместное распространение
западной ориентировки наряду с положениями
головой на юг и юго-запад. По ряду других черт
(миниатюрные кострища, горшки при погребенных,
типичное для женских погребений положение рук
на тазе) эта группа памятников обнаруживает
сходство с Заколпским могильником. Наконец,
северная (с отклонениями) направленность некото-
рых костяков является общим явлением для каси-
мовских курганов и захоронений у с.Пустоши;
последний признак представляется тем более инте-
1 Судя по размерам и пропорциям высот и окружностей курганов, приводимых Ф.Д.Нефедовым, высота измерялась по склону
насыпи.
222
ресным, что, как выясняется, в этих памятниках он
присущ для женских захоронений.
Покрытие умерших лубом или берестой и,
особенно, меридиональная ориентировка умерших
связана с финно-угорскими погребальными тради-
циями. Среди меридиональных положений, состав-
ляющих 23,3% захоронений с определимой ориен-
тировкой, преобладает северная (и северо-восточная)
направленность. Северная ориентировка типична для
мери, мещеры и северной — эрзянской — группы
мордовских племен XII-XIV вв. [Алихова А.Е.,
1959, с.31]. Меньшее распространение в рассмат-
риваемых памятниках имело положение умерших
головой на юг (5 погребений). Однако обращает на
себя внимание достаточно устойчивое, а для Пус-
тошенского могильника и ведущее, захоронение
покойников головой на юго-запад, составляющее,
вместе с положением на юг, 33,7% погребений. В
XII-XIV вв. южная и юго-западная ориентировка
умерших являлась характерным признаком южной
группы мордвы [гам же, с.31].
Яркую особенность обряда касимовских курганов
представляет разнообразие поз умерших. Наиболее
типичное положение на боку с подогнутыми ногами
(так называемое скорченное положение) не известно
у мери и муромы, но является правилом (с крайне
редким исключением) для мордвы-мокши, встреча-
ясь, хотя и не так часто, у мордвы-эрзи. Обычай
погребения умерших скорченно на боку связан с
проникновением чужеродных (салтовских) этничес-
ких элементов в мордовскую среду [Алихова А.Е.,
19496, с.138; 1959, с.31-33]. Подобный импульс с
юга мог оказать воздействие и на иные финно-угор-
ские племена Поочья. Тем не менее не вызывает
сомнения общность этнокультурных процессов, про-
текавших в среде мордовских племен и обитателей
Касимовской возвышенности.
Зафиксированное в нескольких случаях погребе-
ние умерших в сидячем (полусидячем) положении
у мордвы, насколько нам известно, не отмечено.
Его ближайшие параллели имеются в могильниках
муромы [Спицын А.А., 1901, с.75, 77-79; Город-
цов В.А., 1914, с.110; Смирнов А.П., 1952, с.51,
144].
Этнические особенности финноязычного населе-
ния и процесс его постепенной аккультурации нашли
отражение в вещевом материале могильников, преж-
де всего — в инвентаре женских захоронений.
Во всех рассматриваемых памятниках представ-
лены височные украшения. Выделяются следующие
их разновидности.
1. Пластинчатые луновидные серьги, украшенные
по нижнему краю шумящей “бахромой” из цилинд-
рических рубчатых привесок (рис.59, 72; 61, 5).
Найдены как в грунтовых могильниках (Пустоши —
1 экз., Заколпье — 1), так и в курганах (Попов-
ская — 2 экз., Вырыпаево — 2). Эта форма
украшений хорошо известна в древностях муромы1,
где, судя по совстречаемости с древнерусскими
типами украшений, бытовала вплоть до XI в.
[Спицын А.А., 1901, табл-XXVI, 3, 7(7]. Не случайно
А.А.Спнцын при характеристике инвентаря каси-
мовских курганов определял такие находки как
“серьги муромского типа” [1899, с.238]. Единичные
экземпляры луновидных височных подвесок зафик-
сированы также в курганных материалах X-XI вв.
летописной мери.
2. Браслетообразные проволочные кольца с
завязанными концами (рис.59, 6-8\ 60, 4, 5).
Встречены во всех грунтовых (Жабок, Пустоши,
Заколпье) и курганных (Поповская, Парахина,
Вырыпаево) могильниках. С полным основанием
они могут быть отнесены к наиболее типичному
височному украшению населения Мещерской сто-
роны. В отдельных погребениях представлено по
1 экз. колец, но, как правило, наблюдается их
ношение целыми наборами (от 4 до 16 экз.). Данный
тип украшений, по единодушному мнению исследо-
вателей, связан с кривичской колонизацией края, а
его распространение в финской среде объясняется
постепенной славянизацией иноязычного населения
[Спицын А.А., 1906, с. 1-6; Макаренко Н.Е., 1908,
с.60-61; Городцов В.А., 1908, с.11; Ефименко П.П.,
1926, с.59; Смирнов А.П., 1952, с. 143; Мон-
гайт АЛ., 1961, с.118-119; Седов В.В.. 1982,
с. 160-161, 189, карга 25]. Приспособление заимст-
вованных образцов к местным вкусам выразилось в
их дополнительном оформлении: к кривичским
кольцам нередко прикреплялись цилиндрические и
ромбовидные привески, бубенчики и раковины
каури.
3. Перстнеобразные и средних размеров прово-
лочные кольца с несомкнутыми концами; отмечено
наличие привесок, в одном случае на кольцо были
насажены просверленные фаланги животного. Эта
1 Представлены серией находок в Подболотьевском, Максимовском, Муромском, Молотицком могильниках и в подъемном
материале с территории г.Мурома и его окрестностей. К некоторым экземплярам также прикреплены цилиндрические рубчатые
привески (ГИМ, инв.56480, хр.РЗ/20а).
223
Рис.59. Находки из Пустошенского грунтового могальника.
224
Рвс.бО. Находки из курганных могильников Мещерского края.
1, 3, 10, 11. 13, 19, 20, 26-29 — Парахина; 2, 4-9, 12, 14-18, 21-25, 30, 31 Поповская.
225
Рмс.61. Находки из курганных погребений Мещерского края и их аналогии на сопредельных территориях.
j_5 __ Поповская; б — Бисерово; 7 — Акатово; 8 — Борщева; 9 — Бессониха.
226
разновидность украшений в XI-XII вв. широко
бытовала в полосе славяно-чудского расселения.
4. Перстнеобразные и средних размеров прово-
лочные кольца с завитком на одном конце (рис.60,
6-8). К ним также нередко крепились шумящие
привески или литые пуговицы. Серия находок
происходит из Заколпского могильника н курганов
у д.Поповской. Кольпа с завитком у соседних
волго-окских группировок — мордвы, муромы,
древних марийцев и владимирской мери — почти
не встречаются. Их появление в Мещерской стороне,
возможно, объясняется инфильтрацией переселенцев
из славяно-чудских областей Верхневолжья.
5. Серьги с проволочной основой представлены
единичными экземплярами. Эго перстнеобразная
“кудрявая” серьга со свободной оплеткой нижней
части кольца спиралькой из тонкой проволоки
(Заколпье), датируемая по аналогиям Х-Х1П вв. На
территории Руси также находки редки, однако их
намечающаяся конпентрация в междуречье Днепра
и Волги и на Верхней Клязьме косвенно указывает
на пути проникновения в северное Поочье [Лева-
шева В.П., 1967а, с.20, 35, рис.4, 6]. Серьга с
узелковыми бусами из погребения у д.Поповской
(рис.60, 9) принадлежит к обычному для древнерус-
ских сельских памятников типу височных украше-
ний XI-XII вв. [там же, с.20, 21. 48, рис.4, <§].
Чрезвычайно широкой популярностью в местной
среде пользовались шейные гривны. Об этом
свидетельствует число их находок в грунтовых
могильниках (Жабок — не менее 12 экз., Парахн-
на — 3, Пустоши — 15, Заколпье — 24). В
касимовских курганах, в большей степени отразив-
ших процесс славянизации, гривны встречаются
значительно реже (4 экз.). Большинство таких
украшений происходит из депаспортизованных ма-
териалов, однако обращение в документированным
комплексам позволяет выяснить причины их массо-
вости. Во-первых, как выясняется, гривны являлись
обязательным атрибутом женского убора. Во-вторых,
нередко они встречались целыми наборами. Так, из
13 женских погребений Заколпского могильника в
четырех найдено по две гривны, в трех — по три
и одно захоронение сопровождалось четырьмя ме-
таллическими обручами. Не вызывает сомнения, что
мода на этот элемент убора диктовалась местными
финно-угорскими традициями. Как и височные
кольпа, гривны часто снабжались различными при-
весками, в касимовских курганах их непременным
атрибутом служили нанизанные на основу раковины
каури.
Основная часть находок представлена выработан-
ными серийными образцами.
1. Витые из трех проволок гривны, концы
которых завязаны по принципу соединения брасле-
тообразных височных колец (рис.59, 4). Этот тип
является преобладающим в грунтовых могильниках,
но не зафиксирован в курганах. Их разновидность
составляют сложновитые гривны, изготовленные из
перекрученной проволоки (рис.59, 5).
2. Аналогичные по исполнению гривны с обо-
рванными конпами (Жабок, Парыкино, Пустоши,
Заколпье).
3. Гривны из толстого дрота (в одном случае —
с ромбическим сечением средней часта обруча);
концы захлестнуты друг на друга в несколько
оборотов (Заколпье, Поповская) (рис.60, 2).
4. Плетеные гривны с аналогичными соединением
концов (Заколпье).
5. Витые или обмотанные проволокой дротовые
гривны с запором на концах в виде конусовидных
головок (Жабок, Парыкино, Пустоши, Заколпье,
Парахина) (рис.59, 1-3\ 60, 1).
6. Гривны из бронзовой пластины с загнутыми
в трубочку концами, орнаментированные по верх-
нему краю узором из двух точек и снабженные
сплошной “бахромой” из цилиндрических привесок
(Пустоши — 2 экз., Заколпье — 1) (рис.59, 9, 10).
Случайный характер таких находок наряду со
своеобразием форм, определил различие во мнениях
об их функциональном использовании. К гривнам
отнес эту форму изделий исследователь Пустошен-
ского могильника А.Иванов [1925, с. 12-14,
табл.Ш, 6]. Н.Е.Макаренко интерпретировал анало-
гичный экземпляр из случайных сборов на Заколп-
ском могильнике в качестве венчика [1908, с.41,
рис. 13]. По утверждению АЛ.Монгайта, находка из
с.Пустоши — это “пластинчатый загнутоконечньш
браслет русского производства, к которому на
колечках привешены типичные чудские цилиндри-
ческие шумящие подвески” [1961, с.118]. Все же в
пользу использования рассматриваемых украшений
как гривен свидетельствует положение одного нз
них в погребальном комплексе: в могиле 2 у
с.Пустоши оно было зафиксировано под черепом
умершей. Очевидно, пластинчатые украшения Ме-
щерской стороны — это поздний дериват серпо-
видных гривен с цилиндрическими привесками,
являвшимися вплоть до IX-X вв. характерным
элементом культуры мордвы [Алихова А.Е., 1959,
с. 16-17, табл.1, 12, 13-, 2]*.
1 Сходство данных находок с грнвнамн Томннковского н Лядинского могильников отмечал н А.Иванов, указав, вместе с тем,
на их наличие н в древностях Муромского края [1925, с.12-14].
227
Наиболее типичные для рассматриваемого регио-
на витые гривны с захлестнутыми друг на друга в
несколько оборотов концами явно имеют местное
происхождение. Такой способ соединения концов
не известен в древнерусских памятниках, не пред-
ставлен он и в материалах волжско-финских племен.
Более чем вероятно, что это подражание замкам
височных колец, воспринятых в XI в. финноязыч-
ными обитателями Мещерской стороны от славян-
кривичей. Ярким элементом культуры являются и
витые гривны с заходящими друг иа друга конусо-
видными головками оригинальной формы1. Это.
разумеется, не исключает возможность поиска про-
тотипов мещерских тривен в древностях Волго-
Камья; речь идет лишь о локальном своеобразии
серийных образцов в пределах рассматриваемого
региона.
Большая роль в женском металлическом уборе
принадлежала различным подвескам, основная часть
которых имеет финно-угорское происхождение.
Среди них выделяется многочисленная труппа пред-
метов, выполненных в наборной технике с исполь-
зованием гладкой проволоки и “косоплетки”. Эта
техника сближает данную труппу с украшениями,
бытовавшими у соседних племен Поволжья — мери,
муромы, мордвы, мари, однако оформление боль-
шинства подвесок свидетельствует о местных этно-
культурных традициях оставившего их населения.
Ведущая серия украшений представлена крупными
наборными изделиями с колечками в нижней части,
к которым на цепочках крепились ромбические,
треугольные, конические подвески или бубенчики.
Характерной особенностью всех этих довольно
разнообразных по деталям исполнения образцов
является арочный выступ в средней части (ажурный
или с внутренним спиралевитым узором), иа вершине
которого располагалась петля для подвешивания
(рис.58, 1, 2; 59, 75, 18). У подавляющего боль-
шинства находок аналогичными ажурными выступа-
ми оформлены и боковые стороны изделий. Их
вероятным прототипом являются крайне схематизи-
рованные изображения коньков, обнаруженные в
Жабкинском (судя по архивным данным П.П.Ефи-
меико — не менее 2 экз.) и в Пустошенском (1 экз.)
могильниках (рис.58, 4, 5)2.
Утратившие зооморфные признаки дериваты с
арочными выступами представлены серией находок
(около 15 экз.) в грунтовых кладбищах у сел Жабок,
Пустоши, Заколпье; сходный по исполнению фраг-
мент подвески встречен и в могильнике у д.Пары-
кино. Наблюдается их использование в качестве
нагрудного украшения, в одном случае подвеска
была прикреплена к шейной гривне.
Остальные украшения, изготовленные в наборной
технике или с применением витой проволоки,
немногочисленны. Это, прежде всего, ажурные
лупницеобразные подвески, зарегистрированные в
комплексах Жабкинского (2 экз.) и Пустошенского
(1) могильников (рис.58, 12, 13\ 59, 16). Все они
индивидуальны по исполнению, хотя и могут быть
с известной оговоркой отнесены к элементам
местной культуры. Точные аналогии мещерским
образцам нам не известны3.
Лишь одним экземпляром (Жабок) представлены
пряжки с круглым ажурным щитком и шумящими
привесками (рис.58, 3), в эпоху средневековья
широко бытовавшие у мордвы и муромы. В
Жабкинском и Пустошенском могильниках найдены
витые бронзовые кольца, соединенные восьмерко-
образными звеньями (из витой проволоки или
“косоплетки”) и снабженные шумящими привеска-
ми-бубенчиками (рис.58, 6, 7; 59, 11). Подобные
украшения известны в древностях муромы4.
Для рассматриваемых памятников типичны труб-
чатые пронизки с трапециевидными привесками,
входившие в состав ожерелей или нанизывавшиеся
на шейные гривны (рис.58, 8, 9; 59, 77; 60, 3, 4).
Среди них имеются гладкие трубочки с поперечными
1 Локальный характер данной разновидности изделий отмечался н другими исследователями [см., иапр.: Монгайт АЛ., 1961,
с.118]. А.Иванов при описании находок из Пустошенского могильника, особо подчеркивал: “Что же касается формы устройства
запоров в виде конусообразных шишек иа концах и глухого соединения путем завязывания, то это составляет характерную
особенность описываемого нами типа гривны, не наблюдаемую, кажется, нигде, кроме Заколпья и Касимовских курганов" [1925,
с.14].
2 Из-за схематизации сюжета эти находки ие были включены в своды зооморфных украшений восточно-европейского Севера
[Голубева Л.А., 19796; Рябинин Е.А., 1981а].
3 Отдаленные по форме н характеру исполнения, но сближающиеся с мещерскими образцами по наборной технике
луииицеобразиые экземпляры зафиксированы в муромских Максимовском и Малышевском могильниках [Спицын А.А., 1901, с.4б,
табл.ХХУП, 2; Голубева Л.А., 1979, с.99, табл.13, 12].
4 Подболотьевский могильник (раскопки В.А.Городцова в 1910 г.) (ГИМ, ннв.56480, хр.Р2/28а). К северу от Окско-Клязьминского
междуречья единичные экземпляры отмечены в курганных погребениях XI-начала XII в. у д.Семухиио на р.Тезе [Ерофеева Е.Н.,
1976, с.218, рис.1, 16] и близ Вознесенского посада иа р.Уводи [Спицын А.А., 1905, рнс.460] и, очевидно, действительно
документируют наличие здесь примеси "вещей муромских типов” [Спицын А.А., 1924, с.13].
228
перемычками (Жабок, Пустогии. Поповская) и
рубчатые пронизки, имитирующие спираль с плотно
пригнанными друг к другу витками (Жабок). Обе
разновидности в конце I — начале II тыс. н.э.
широко бытовали у волжских финских племен. Еще
одну серию украшений составляют подвески из двух
рядов восьмеркообразных звеньев, спаянных в верх-
ней части; к концам цепочек крепились литые
бубенчики (Жабок, Поповская, Парахина)
(рис.60, 3). Их ближайшие аналогии известны в
могильниках муромы [Спицын А.А., 1901,
табл.ХХУ, 2, 7; Горюнова Е.И.. 1953, с.33-42,
рис.8].
Единичные образцы финно-угорских изделий
представлены полой подвеской-уточкой (Жабок)
(рис.58, 7) и пластинчатым двуглавым изображением
коня с привесками из раковин каури (Заколпье).
Обе находки относятся к несерийным, индивидуаль-
ным по исполнению зооморфным амулетам, хотя и
имеют аналогии в “чудских" материалах XI-XII вв.
Лишь в наиболее раннем Жабкинском могильнике
отмечено наличие бугылковидных и конических
подвесок X — начала XI в. Изредка встречались
лапчатые и ромбовидные привески, крепившиеся к
кольчатым и восьмеркообразным цепочкам. Для
реконструкции женской одежды несомненный ин-
терес имеют материалы, полученные при исследо-
вании погребения 2 у с.Пустоши [Иванов А., 1925,
с. 12-14]: вокруг рукавов на уровне груди была
прослежена обшивка в виде узкого ремешка с
прикрепленным к нему на колечках сплошным
рядом цилиндрических привесок; под левым рукавом
и у пояса зафиксировано скопление бронзовых
цилиндриков, раковин каури и “бусинок из белой
и серой пасты” (оловянного бисера?)1. Судя по
наличию в разрушенном женском захоронении 1
того же могильника узких кожаных лент "диаметром
по размеру кисти руки” и аналогичных привесок,
аппликация рукавов женской одежды шумящими
подвесками-цилиндриками, крепившимися к ремен-
ной обмотке выше локтя, являлась этнографической
деталью убора местного населения.
В культуре рассматриваемых памятников пред-
ставлены и некоторые категории нагрудных укра-
шений славяно-русского происхождения. В грунто-
вых могильниках (Жабок, Пустоши, Заколпье)
встречены бубенчики — шаровидные гладкие с
грубой линейной прорезью и тройным рельефным
пояском на тулове и грушевидные с линейной
прорезью. В погребениях Заколпья зафиксированы
находки литых бронзовых пуговиц, появляющихся
в древнерусских памятниках с рубежа XI-XII вв.,
в кургане у д.Вырыпаево — узкорогая литая луннипа,
служившая привеской к височному кольцу. Показа-
тельно наличие в некоторых захоронениях предме-
тов христианского культа — крестиков (Заколпье,
Поповская, Парахина) (рис.60, 77) и литой круглой
иконки (Заколпье). Датируются они ХП-ХШ вв.
Довольно частой находкой в погребениях явля-
лись браслеты. Только для грунтовых могильников
характерны витые завязанные и плетеные браслеты
с загнутыми в спираль или оборванными концами
(рис.58, 10, Н\ 59, 20). В коллекции древностей
из с.Жабок представлен единственный экземпляр
спиральных браслетов-наручей, связанных с финно-
угорским миром. В двух комплексах у с.Заколпье
встречены плетеные сомкнутые браслеты с нанизан-
ными на них колечками из витой проволоки
(рис.59, 27). Их ближайшей аналогией является
шумящий браслет из славяно-мерянского курганного
могильника у с.Кабанское (XI в.) [Спицын А.А.,
1905, с.122, 151, рис.315].
В грунтовых могильниках у с.Заколпье, Пустоши
и в касимовских курганах значительную серию
находок образуют пластинчатые тупоконечные и
оттянутоконечные браслеты (рис.59, 22, 23; 60,
21-24). Близость инвентаря заколпских захоронений
и курганов Касимовской возвышенности нашла
отражение в бытовании таких единых типов укра-
шений как массивные дротовые обрубленноконеч-
ные, крутлопроволочные разомкнутые и плетепые
пластинчатоконечные браслеты (рис.60, 17-20).
Основная часть перстней представлена финно-
угорскими по происхождению формами. При этом
наиболее многочисленные спиральные перстни
(рис.59, 14) зафиксированы только в грунтовых
могильниках (14 экз.), пружинные (“усатые”)
(рис.60, 25, 26) — в курганных материалах (3 экз.).
В двух случаях (Заколпье, Парахина) отмечены
находки круглодротовых и рубчатых перстней; в
погребениях у д.Парахиной встречены перстни с
овальными и круглыми щитками (рис.60, 28, 29).
Производственный инвентарь в рассматриваемых
памятниках полностью отсутствует. Предметы бы-
тового назначения представлены немногочисленны-
ми находками ножей (рис.60, 37), отмеченными как
1 Отметим, что использование оловянного бисера для обшивки одежды широко практиковалось у среднецнинсков мордвы
VIII-XI вв. [Воронина Р.Ф., 1974. с.33-38].
229
Табла ца 6
Вещевой материал могильников
I Категории находок Грунтовые могильники —д—«ча—ма——1 И1111ГИТ Курганные могильники
Жабок Пустоши Заколпье Поповская Вырыпаево Парахина
Гривны витые завязанные X X X
Гривны серповидные с привесками X X
Подвески коньковые наборные X X
Подвески с арочными выступами наборные X X X
Подвески луновидные наборные X X
Браслеты витые завязанные X X X
Браслеты плетеные со спнралевнтымн или оборванны- 1 мв концами X X X
Браслеты спиральные X
Браслеты плетеные сомкнутые с нанизанными колем* камв X
Перстни спиральные X X X
Кольца височные браслетообразные завязанные X X X X X X
Серьги пластинчатые луновидные X X X X
Гривны с конусовидными головками X X X
Раковины каури X X X X X X
Подвески цилиндрические X X X X
Подвески нз двух рядов восьмеркообразных звеньев X X X
Подвески трубчатые с привесками X X X
Браслеты пластинчатые тупоконечные X X X
Кольца височные перстнеобразные с завитком на конце X X
Серьги бусннные X X
Грнвны дротовые завязанные X X
Браслеты пластинчатые с расширенными концами X X
Браслеты дротовые X X X
Браслеты плетеные с пластинчатыми концами X X X
1 Браслеты узкомасснввые X X
1 Предметы христианского культа X X X
Перстни дротовые и рубчатые X X
Перстни пружинные (“усатые") X X
Перстни щитковые X
Примечание. Знак "к” означает наличие находок.
в мужских, так и в женских захоронениях. Един-
ственное кресало, встреченное в мужском погребе-
нии Поповской группы (рис.60, 30), принадлежит
к типу овальных коротких огнив, появляющихся по
данным новгородской хронологии с начала XII в.
Целые керамические формы или их обломки
(Пустоши, Заколпье, Поповская, Парахина), изго-
товленные на гончарном круге, принадлежат к
древнерусским типам посуды, часто украшены ли-
нейно-волнистым орнаментом. Исключение состав-
230
ляют лишь фрагменты лепного сосу» с плохо
отмученным тестом и примесью шамота, встречен-
ные при исследовании Закатистого могильника.
Исходя из характера вашего материала, время
функционирования рассматриваемых памятников оп-
ределяется следующим образом. К наиболее ранним
из них относятся грунтовые кладбища у сел Жабок
и Парыкино (XI — начало XII в.). К XI в.
принадлежат богатые инвентарные комплексы Пус-
тошенского могильника, хотя лишенные вещевых
находок захоронения на его территории совершались
и в последующую эпоху. Частично синхронен этим
памятникам, но в пелом датируется более поздним
временем, Заколпский могильник (конеп XI —
XII в.). В XII — начале ХШ в. сооружались курганы
у д.Поповской, остальные кладбища в окрестностях
Касимова функционировали во второй половине
XII — XIII вв.
Распределение категорий инвентаря по могиль-
никам (табл.6) дает ясное представление об изме-
нениях в характере материальной культуры с XI по
XIII в. Не вызывает сомнения, что наблюдаемые
различия объясняются прежде всего хронологичес-
кими причинами. Преемственность традиций XI —
начала XII в. и ХП-ХШ вв. убедительно подтверж-
дается переходным составом инвентаря Заколпского
могильника, занимающего промежуточное положе-
ние в устанавливаемой типо-хронологической ко-
лонке; о культурном родстве населения Мешерской
низменности и окрестностей Касимова свидетельст-
вует наличие единых типов чудских вещей в
грунтовых курганных кладбищах. Правда, отсутствие
грунтовых могильников XI в. на Касимовской
возвышенности препятствует включению последнего
региона в исходную зону формирования мещеры.
ЛЕТОПИСНАЯ МЕЩЕРА
И ЕЕ ЭТНОКУЛЬТУРНЫЕ СВЯЗИ
СО СЛАВЯНАМИ
Для определения места этого образования на
этнокультурной карте Волго-Окского междуречья
обратимся к сопоставлению его этнографических
особенностей с традициями соседних племенных
групп.
В мещерских древностях полностью отсутствуют
этноопределяющие элементы культуры летописной
мери X — начала XII в. Местный женский убор
качественно отличается н от муромского. Такие
ведущие признаки последнего как сложные головные
уборы из дугообразных жгутов и украшенных
спиральками или бронзовыми обоймами ремней,
муромский тип височных колец, украшения кос —
“спинные привески” в виде коромысел с колоколь-
чиками, шумящие ажурные перстни, пояса с широ-
кими боковыми ремнями, украшения обуви, — ни
разу не были зарегистрированы в погребениях
мещеры XI — начала XII в.1 Резкие различия
наблюдаются и при сопоставлении мещерского убора
с древнемордовским. Типичными для мордвы IX-
XI вв. являлись головные венчики из трубчатых
проннзок и бронзовых обоймиц; спиральные височ-
ные подвески с грузиком, встречающиеся и в XII в.:
сложно украшенные накосники в виде трубки:
обвитые проволокой или орнаментированные насеч-
кой гривны из тонкого дрота с петлей на одном и
многогранной, иногда округлой головкой на другом
конце (иногда с головками на обоих концах
застежки с “усами”; массивные дротовые браслет:-’
с гвоздевидными концами2. Из этого перечня лишь
гривны несколько напоминают мещерские, но и они
принадлежат к иному типу.
В эпоху функционирования поздних грунтовые
кладбищ и появления курганных захоронений (ХК-
XIII вв.) для мордовского женского убора характер-
ны трубчатые накосники, сюльгамы с лопастями и
кольпевые застежки, витые петлеконечные (2 2
2x3) браслеты, концы которых иногда украшали
стеклянными вставками [Алихова А.Е., 1949а. с.2~-
28; 1959, с.13-54; Степанов П.Д., 1956, с.143-1'"
В Мещерской стороне эти мордовские элемент?,
также не получили распространения.
Следует отметить и такую существенную дета.-?
отличающую местные могильники от погребальны!
памятников других волжско-финских племен, как
полное отсутствие в них орудий труда и редкое—
находок бытовых предметов.
1 Следует учитывать, что самобытный муромский убор, достигшей своего распвета в IX-X вв., в последующем столетни :::
сильным славянским влиянием беднеет в теряет многие этнические признаки. Однако, исходя из сохранения устойчив.-
финно-угорского комплекса в могильниках мещеры XI в., правомерно его сопоставление с материалами муромы, относящимися <
эпохе существования этого племени в качестве этносоциальной общности.
2 В перечень характерных мордовских элементов не включены некоторые типичные для мордвы и упоминавшиеся е,с_-
украшения, бытовавшие у различных волжско-финских племен (пружинные и спиральные перстни и т.д,).
231
Этническое своеобразие населения Мещерского
края нашло выражение в широком использовании
луновидных пластинчатых серег, плетеных нагруд-
ных подвесок с арочными фестончатыми выступами,
гривен с конусовидными и завязанными концами,
цилиндрических и ромбовидных привесок, почти
постоянном присутствии в женском уборе раковин
каури. Довольно характерны для погребального
костюма и некоторые формы чудских украшений,
бытовавшие у соседних группировок Волго-Окского
междуречья. В целом же дифференцирующие при-
знаки рассматриваемой культуры вполне сопостави-
мы по своей значимости с этноопределяющими
индикаторами, используемыми для атрибуции памят-
ников мери, муромы, мордвы и мари. Можно
заключить, что летописная мещера — это особая
группа волжских финнов, сближающаяся по целому
ряду показателей с соседними муромой и мордвой,
но, тем не менее, существенно отличающаяся от
обоих древних народов.
Вопрос о путях формирования мещеры, явно не
составлявшей этносоциального единства, из-за не-
изученное™ памятников I тыс. н.э. остается откры-
тым. В этом отношении интересны некоторые
данные, которые могут быть использованы для
ретроспективных заключений. Еще ШТ.Ефименко,
говоря об обрусении мещеры, указывал на “остав-
ленные ею курганы Коломенского у. Московской
губ." [1926, с.59]. Действительно, здесь и к северу
от Москвы-реки встречаются могильники с финно-
угорскими субстратными элементами. Среди послед-
них серию находок образуют типично мещерские
наборные подвески с арочными выступами (см.
рис.61, 6, 7, 9). Они обнаружены в коломенских
курганах у д.Бессониха и близ с.Ачкасова на правом
берегу р.Москвы [Донесение А.М.Анастасьева, 1876,
с. 14-15; Указатель РИМ, 1893, с.278-279]1. В
расположенной напротив Ачкасова курганной группе
у с.Суворова исследовано женское захоронение,
сопровождавшееся набором поясных бутылковидных
подвесок [Донесение А.М.Анастасьева..., 1876, с. 14].
Мещерская нагрудная бляха с арочными выступами
зафиксирована в кургане у с.Бисерова в верховьях
р.Клязьмы2. Еще один аналогичный экземпляр
входил, наряду с шумящей подвеской, в инвентарь
курганного погребения, раскопанного у д.Акатово
па р.Пехорке в междуречье Москвы и Клязьмы
[Недошивина Н.Г., 1969, с.214-227, рис.З, 1].
1 ГИМ, нив.56112.
2 ГИМ, ивв.44738.
Наличие в ряде комплексов этого могильника
неславянских элементов послужило основанием для
вывода о том, что “Акатовская курганная группа
конца XI-XII вв. оставлена, по-видимому, кривича-
ми, колонизовавшими местные финноязычные пле-
мена” [там же, с.221]. Племенная атрибуция этих
чудских коллективов, как правило, не расшифро-
вывается. Важно отметить, что коломенский остро-
вок славянизированного финно-угорского населения
локализован на пограничье со средневековой волос-
тью Мещерской, располагаясь, вместе с тем, в
относительной близости от р.Мерьской. В железном
веке данная территория входила в ареал дьяковских
городищ. На одном из таких памятников —
Борщевском городище под Коломной — в верхних
отложениях был также встречен обломок наборной
подвески мещерского типа (рис.61, 8), датированной
И.Г.Розенфельдт серединой XI в. [1982, с.68, 75,
рис.15, 76].
Суммируя приведенные факты, можно заключить
следующее. На периферии и в ближайшем окруже-
нии мещерской племенной области, положение
которой в системе этнокультурных общностей же-
лезного века остается неясным, фиксируется прояв-
ление средневековых индикаторов этого населения
как на западе — в ареале дьяковской, так и на
юго-востоке — городецкой культуры. Не исключено,
что наблюдаемая картина опосредованно отражает
ситуацию, сложившуюся в эпоху железа в Мещер-
ской стороне и характеризующуюся смешением
дьяковских и Городецких традиций. Носители пос-
ледних оказали решающее воздействие на форми-
рование населения контактной зоны, однако пред-
ставляется, что позднедьяковский (мерянский или
родственный мере) компонент в генезисе средневе-
ковой мещеры был также довольно значительным.
Хронологический разрыв между мещерскими
кладбищами XI-XIII вв. и рязанско-окскими мо-
гильниками исключает возможность прямого сопо-
ставления этих территориальных групп памятников.
Все же отсутствие в древностях летописной мещеры
элементов, восходящих к культурным традициям
населения рязанского Поочья, определяет искусст-
венность мещерской атрибуции памятников послед-
него региона, базирующейся на общих исторических
построениях.
232
Некоторые материалы свидетельствуют о мети-
сации местного населения с соседними финно-угор-
скими племенами. Так, в результате тесного кон-
такта с мордвой получил распространение обряд
погребения умерших в скорченном положении,
зафиксированный в касимовских курганах. Этим же
влиянием обусловлено появление в погребениях
Вырыпаевской группы единичных сюльгам с
“усами”, типичных для средневековой мордвы
[АЛОИА, ф.73]. Очевидно, на Касимовскую возвы-
шенность происходила инфильтрация переселенцев
из мордовских земель, сопровождавшаяся сложением
разноплеменных поселений и частичным этническим
поглощением мещеры. Отголоски этого процесса
сохранились в народных преданиях. В XIX в.
курганы у д.Парахиной связывались местными жи-
телями с исчезнувшей мепкрой. а сходный по
культуре могильник близ д.Поповской был известен
под названием “ Мордовского кладбища” и отожде-
ствлялся русским населением с некогда обитавшей
поблизости мордвой-эрзей [Нефедов ФД., 1879,
с.58].
Уже на материале XI в. прослеживается куль-
турное влияние на мещеру со стороны славян-кри-
вичей. Оно определялось кривичской колонизацией
Волго-Окского междуречья, охватившей поречье
тверского течения Волги, Москвы-реки и Клязьмы,
Ярославское Поволжье, область мери в Ростово-Суз-
дальской земле и территорию муромы. На раннем
этапе это воздействие выразилось в усвоении
кривичского типа височных колец, а также в
появлении погребений с западной ориентировкой.
Под влиянием заимствованных колец с завязанными
концами здесь получили особое распространение
витые гривны и браслеты с аналогичным оформле-
нием концов, в основном изготовлявшиеся на месте.
Творческое приспособление славянских образцов к
местным вкусам проявилось в почти обязательном
украшении височных колец и шейных гривен
разнообразными шумящими привесками.
Однако в XI в. освоение мешерой древнерусских
материальных элементов носило избирательный ха-
рактер. Финноязычное население, впитывая отдель-
ные чужеродные традиции, продолжало сохранять
целостный облик своей материальной культуры. С
XII в. славянское влияние на мещеру усиливается.
По-видимому, с конца XII в. на рассматриваемой
территории получает распространение кружальная
древнерусская посуда, вытесняющая лепную кера-
мику местных типов. В женский убор входят
бусинные серьги, лунницы, некоторые разновидности
браслетов и перстней, характерные для славяно-рус-
ской культуры. Происходит замена чудских привесок
древнерусскими бубенчиками и пуговицами. Осо-
бенно показательно появление в комплексах этого
периода предметов христианского культа, докумен-
тирующих начальное проникновение в местную
среду элементов новой религии.
К XII в. относится сложение курганных некро-
полей на Касимовской возвышенности. Время их
возникновения, наряду со славянским компонентом
в инвентаре захоронений, свидетельствует о том,
что новый обряд был воспринят частью мещеры от
славян-кривичей1.
Изменения ритуальных традиций прослеживаются
и у обитателей Мещерской низменности, продол-
жавших практиковать погребение умерших в бес-
курганных могильниках. Так, в Пустошенском
кладбище выделяется его раннее ядро, прилегающее
к ритуальным ямам с кострищами. Выявленные здесь
женские захоронения XI в. содержат целостный
набор финно-угорских украшений; для умерших
характерна меридиональная (или близкая к ней)
ориентировка (рис. 62). На остальной части могиль-
ника располагались безынвентарные, иногда сопро-
вождавшиеся бедным и невыразительным инвента-
рем, трупоположения с западной и юго-западной
ориентировкой; у некоторых из них отмечены
остатки гробов. Эта группа погребений, относящая-
ся, очевидно, к ХП-ХШ вв., характеризует далеко
зашедший вперед процесс аккультурации мещеры.
Археологические материалы свидетельствуют о
деструктивных изменениях в традиционной местной
культуре. В комплексах XII в. уже не представлены
многие формы украшений, типичных для могильных
древностей XI в. (см. табл.6). Наблюдаемая картина
в целом аналогична этнокультурным процессам,
протекавшим в зоне древнерусской колонизации
мерянских и муромских земель. Хотя собственно
славянских памятников домонгольского периода
здесь не выявлено [Монгайт АЛ., 1961, с.244-245],
можно предполагать, что наблюдаемьгй процесс
1 Обряд захоронения под искусственными насыпями известен и у мордвы-эрзи, где его появление связывается с оседанием в
местной среде южных кочевников. Однако наиболее ранние курганы начали сооружаться и землях эрзи не ранее XIV в., т.е. на
два столетия позднее, чем на Касимовской возвышенности [Алнхова А.Е., Г959, с.33-35; Горюнова Е.И., 1948а, с.56-87; Г9486.
с.6-56].
233
Рнс.62. План Пустошенского грунтового могильника (по А.Иванову).
а — границы исследованной плошали; б — могилы с трупополо-
женнями; в — то же, с зольно-углистым заполнением; г — ритуальные
ямы с кострищами. Арабскими цифрами обозначены захоронения.

аккультурации мещеры был обусловлен не только
втягиванием ее в орбиту древнерусского влияния,
но и оседанием в Мещерском районе славян-зем-
ледельцев уже в XII в.1 Массовое же освоение края
русскими, определившее в конечном итоге полную
ассимиляцию финноязычного населения, началось
не ранее XIV в., в эпоху исчезновения у славян
курганного обряда. Этот колонизационный процесс
археологически документирован распространением
древнерусских селищ ХШ-XTV и., выявленных, в
частности, на побережье р.Цны в территориальной
близости от Жабкинского мещерского могильника
[Кравцов А„ Александров И_ Днепровский К., 1979,
с.65]. Средневековые актовые документы, фикси-
рующие наличие селений и волостей с этнонимом
“мещера”, указывают на сохранение отдельных
островков этого племени в XV-XVI вв. Современное
население края — русское, имеющее мало общего
с древними обитателями данной территории. Вместе
с тем, у него сохранились некоторые особенности,
восходящие к дославянскому субстрату. Наиболее
яркая из них — распространение в Мещерской
стороне цокающих говоров, образующих обособлен-
ный диалектный остров, окруженный нецокающими
говорами. По мнению ряда исследователей (Н.Н.Со-
колов, Д.К.Зеленин, В.Н.Сидоров, Р.И. Аванесов,
АЛ.Монгайт) эта особенность сложилась в Волго-
Окском междуречье в результате ассимиляции Ме-
щеры и муромы [Монгайт АЛ., 1961, с.121];
русификацией мещеры и мордвы объясняет развитие
цоканья в русских говорах средней Оки ЕА.Хабур-
гаев [1973, с.118-119]. Определенные элементы
финно-угорского населения выявляются в материаль-
ной культуре русской мещеры [Монгайт АЛ., 1961,
с.121]. В антропологическом же отношении совре-
менное население не имеет заметных субстратных
черт и, очевидно, обязано своим формированием
позднейшим миграциям из более западных и севе-
ро-западных областей обитания русских [Алексее-
ва Т.И., 1973, с.199, 237, 240].
1 В проанализированной Т.И.Алексеевой малимиро-рязанско-нижегоролской группе “кривичских" курганных черепов свыше
половины (28 из 47) составляют образцы из касимовских курганов. По суммарной оценке основу средневекового населения этой
группы образуют финно-угры при «значительной нримеси славянского элемента [Алексеева Т.Н., 1973, с.22-23, 199].
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Предпринятое изучение летописных “иных язы-
цей” свидетельствует о сложности и многообразии
процессов, протекавших в обширной полосе славя-
но-финно-угорского расселения. Сопоставление дан-
ных по отдельным регионам позволяет обратиться
к обшей характеристике этнокультурной ситуации
в период включения северных территорий в орбиту
Древнерусского государства.
1. К эпохе развернувшихся славяно-чудских
контактов лесная зона Восточной Европы была
занята рассеянными иа больших пространствах и
различающимися как по численности, так и по
плотности заселения финно-угорскими группировка-
ми. Конкретная демографическая ситуация опреде-
лялась сочетанием природно-географических и со-
циально-экономических факторе». Намечаются
плотно освоенные районы, тяготеющие, как правило,
к побережьям рек, озер н заливов. На таких участках
происходило формирование и развитие крупных
этнических групп, складывались родоплемеппые
центры и племенные святилища. Вокруг них рас-
полагались разреженные и немногочисленные посе-
ления той же этнокультурной общности, не обра-
зующие компактных зон демографической освоен-
ности. Такое размещение памятников с угро-фин-
скими традициями (центральный культурный массив
и его редкое периферийное окружение) прослежи-
вается на наиболее изученных материалах конца
I — начала II тыс. н.э. Наконец, дремучие леса и
болотистые низины, земли, непригодные для посто-
янного обитания, образовывали естественные грани-
цы между племенными группами. В таких погра-
ничных зонах, являющихся по преимуществу охот-
ничьими угодьями, известны памятники с культурой
смешанного (весско-мерянского, мерянско-муром-
ского и тл.) облика или же археологические
объекты, племенная атрибуция которых остается
неопределенной.
Картина расселения в чудском ареале имела
достаточно динамичный характер. Поиски новых
охотничьих угодий, рыбных мест и земледельческих
участков приводили к передвижке родоплеменных
коллективов, общин и отдельных семей на друтие
нередко весьма отдаленные территории. Примером
этого может служить проникновение в районы
Северного Подвинья весских и карельских групп
населения; появление на юго-восточной периферии
мерянской земли поселков муромы; оседание на
восточной окраине Водской земли выходцев из
Приладожья, а в Костромском Поволжье — пере-
селенцев из ареала центральной мери и прибалтий-
ско-финских областей; продвижение ижорцев из
Невско-Ижорского бассейна вдоль южного побере-
жья Финского залива вплоть до Принарвской
низины. Этот процесс значительно активизировался
с началом славянской колонизации северных тер-
риторий, осуществлявшейся при активном участии
представителей разноплеменного финно-угорского
мира.
В период включения чудских областей в состав
Древней Руси экономика местных группировок
носила комплексный характер при различном соот-
ношении форм хозяйственной деятельности. Охот-
ничье-рыболовецкий образ жизни при незначитель-
ной доле подсечного земледелия предполагается у
лесных аборигенов Севера — чуди заволочской и
сопредельных этнических групп [Витов М.В., 1962,
с.46-47]. Значительная роль в хозяйстве многих
народов (особенно финно-угров Поволжья — этих
“исконних данницей и конокормцев”, по определе-
нию "Летописца Переяславля Суздальского” начала
XIII в.) принадлежала скотоводству. Скотоводству
сопутствовали охота, рыбная ловля, бортничество и
другие лесные промыслы. Земледелие было развито
сравнительно слабо и практиковалось в подсечной
форме, основанной на выжигании участков леса без
236
использования пахотных оружии. Более значительное
место аграрная деятельность занимала в экономике
летописной мери, о чем косвенно свидетельствует
сложение во второй половине I тыс. н.э. плотной
сети сельских поселений на благоприятных для
обработки почвах побережий озер Неро и Плещееве;
возможно, что здесь в это время происходил переход
к пашенному земледелию.
Судя по обилию сельскохозяйственного инвентаря
в могильниках начала II тыс. н.э., земледелие вкупе
со скотоводством составляло основу хозяйства
населения северо-западных окраин Новгородской
земли. Хотя эти данные относятся к эпохе освоения
края древнерусскими крестьянами, параллельные
материалы соседних прибалтийско-финских наро-
дов — эстонцев и карел — позволяют предполагать
ранние истоки местной производящей экономики.
Высокого уровня у финских племен достигли
такие производства, как железообработка и ювелир-
ное дело, обработка кости, рога, дерева и т.д. По
археологическим материалам конца I тыс. н.э. из
районов расселения веси, мери и муромы устанав-
ливается тенденция к специализации ряда ремесел,
требующих высоких профессиональных навыков.
Однако даже в X — начале XI в. последние (в
частности, ювелирное дело) еще оставались частично
в рамках домашнего производства.
К рассматриваемому периоду финноязычные оби-
татели Северной Руси, равно как и сопредельные
финно-угорские народы, находились на стадии
разложения первобытнообщинных отношений.
Более архаические черты роиоолеменного быта
сохранялись у тех аборигенных групп, хозяйство
которых базировалось на присваивающей экономи-
ке. Изменения в социальной структуре были уско-
рены втягиванием с конца I тыс. н.э. ряда
группировок в систему международных торговых
связей. Именно такое направление процессов вос-
станавливается на материалах Юго-Восточного При-
ладожья, Белозерского края, летописных земель
мери и муромы. Развитие отношений, основанных
на частной собственности, стимулировало рост
имущественных различий, способствовало распаду
больших патриархальных семей и переходу к новой
форме организации людей — малым семьям. Родовая
община постепенно сменяется территориальной. Под
воздействием новых факторов в некоторых районах
чудского расселения складываются условия для
формирования средневековых народностей. Присут-
ствие в могильниках Приладожья и Муромщины
мужских погребений с оружием и конским снаря-
237
жением, обилие в таких комплексах дорогих и
престижных привозных вещей свидетельствуют о
выделении зажиточной прослойки и появлении
военизированной племенной знати. На сходном
уровне развития находились и прибалтийско-фин-
ские обитатели северо-западного порубежья; об
этом, в частности, можно судить по летописному
рассказу о “старейшине земли Ижерстей” Пелгусии
и его “роде”, державшем в 1240 г. стражу на Неве.
Складывающиеся в местной среде “классовые отно-
шения... примитивного, дофеодального облика, хотя
и со значительной общественной дифференциацией”
[Третьяков П.Н., 1970, с. 114-115] определяли ха-
рактер их последующего синтеза с общественными
структурами феодальной Руси.
2. Начало многовековых славяно-финских кон-
тактов относится к предгосударственному периоду
русской истории. Следы таких ранних связей,
определивших раннюю ассимиляцию финноязычных
обитателей ядра Новгородско-Псковской земли, вы-
являются в погребальных памятниках второй поло-
вины I тыс. н.э. — сопках и длинных курганах. С
VIII—IX вв. фиксируется активное заселение славя-
нами среднего течения Оки, приведшее к славяни-
зации аборигенов Рязанского края [Седов В.В.,
1987в, с.97].
В “предании о варягах”, отнесенном Начальной
летописью к середине IX в., содержится указание
на существование “громадной разноэтнической фе-
дерации нашего Северо-Запада, состоящей из племен
западных и восточных славян и аборигенных племен
финно-угорского происхождения” [Янин ВЛ., 1977,
с.220]. Полулегендарный характер этих скудных
известий и позднее время записи, внесенной в
летопись не ранее конца XI в., определяют неодно-
значность интерпретации как самой федерации, так
и состава ее участников. Наряду со словенами
новгородскими и кривичами, источники называют
чудь и мерю, а также весь, хотя последний этноним
не бесспорен. Данные о наличии раннегосударст-
венного образования — “Верхней Руси” — коррес-
пондируются с перечнем городов, упомянутым в том
же историческом контексте: Ладога, Новгород,
Изборск, Белоозеро, позднее (после 864 г.) —
Полоцк, Ростов, Муром [Лебедев Г.С., 1985, с. 196-
197].
Историко-археологические материалы свидетель-
ствуют о приуроченности Верхней Руси к между-
народным торговым артериям того времени, прежде
всего — к Балтийско-Волжскому пути и связанным
с ним торгово-ремесленным центрам. Так, возник-
новение в конце IX в. яркой курганной культуры
у населения Приладожья, сопоставляемого многими
исследователями с чудью начальных известий рус-
ской летописи, определялось его изначальной ори-
ентацией на Ладожское поселение и стимулирова-
лось проникновение с рубежа IX-X вв. в регион
скандинавских торговцев — выходцев из Ладоги.
Этот же период в истории северо-восточных облас-
тей ознаменован возникновением в Ярославском
Поволжье первых торгово-ремесленных поселений,
связанных с Северо-Западом, выпадением кладов
восточных монет, древнейшие из которых относятся
к первой трети IX в., и появлением на мерянском
племенном центре — Сарском городище — скан-
динавских вещей.
Начальный этап вовлечения белозерской веси в
систему международной торговли нашел отражение
в материалах поселения Крутик конпа IX — третьей
четверти X в. на р.Шексне. Находки североевро-
пейского импорта сочетаются здесь с появлением
“славяноидной” лепной посуды. Что касается пле-
менной области муромы, не упомянутой в перечне
участников событий середины IX в., но названной
в числе земель, которыми “обладайте Рюрик”, то в
этом известии следует, по-видимому, усматривать
включение с X в. муромского течения Оки в
торговлю с Северо-Западом (находки скандинавских
вещей второй половины X — начала XI в.;
упоминание Мурома в древнескандинавском списке
главных городов Гардарики, составленном в послед-
ней трети X в.).
Положение северных славянских и чудских
племен Верхней Руси в общей системе трансевро-
пейских путей способствовало зарождению эконо-
мических и, вероятно, достаточно примитивных
политических связей между ними. В IX-X вв. меря,
чудь, весь платили дань Руси, поставляли воинские
контингенты в княжеские дружины, но сохраняли
свою традиционную этносоциальную структуру. Эти
отношения регулировались на договорных началах
(летописная запись под 882 г. об “установлении”
Олегом дани как словенам и кривичам, так и
финской мере).
Существенные изменения в характере межэтни-
ческих контактов фиксируются с рубежа I-П тыся-
челетий. В это время разворачивается массовая
крестьянская колонизация ряда северных областей.
Сеть славянских поселков покрывает плодородные
земли ополий в ареале летописной мери. С конца
X — начала XI вв. резко увеличивается число
поселений в ареале белозерско-шекснинской веси.
На Северо-Востоке Руси возникают города —
центры феодализации края. В пределах племенной
территории муромы быстро набирает силу древне-
русский город Муром с тяготеющей к нему сельской
округой; тогда же приходят в запустение близлежа-
щие финские поселки, жители которых включаются
в городскую агломерацию.
Земледельческое освоение на раннем этапе осу-
ществлялось преимущественно общинами, еще со-
хранявшими черты родового быта. На Северо-Вос-
токе Руси оно выразилось в чересполосном разме-
щении славянских и финских селений, между
которыми завязывались многообразные, в том числе
и брачные, связи. Многие поселки приобретают
полиэтнический облик. Наиболее активный синтез
протекал в местностях, тяготевших к городским
центрам.
XI век был переломным в этнической истории
летописных мери, веси и муромы. На материалах
чудских памятников прослеживаются деструктивные
изменения, обусловленные разрушением традицион-
ной племенной структуры и утратой местными
группировками былой социально-экономической
автономии. В указанных районах еще длительное
время продолжали сохраняться островки финно-
угорского населения, но происшедшая ломка родо-
племенных связей ускорила вхождение остаточных
групп в состав древнерусской народности.
С конца XI — начала XII в. характер земле-
дельческой колонизации Волго-Окского междуречья
и Заволжья меняется. На новые участки продвига-
ются уже не общины, а более мелкие группы, чаще
всего отдельные семьи. При медленном освоении
окраинных и малоплодородных земель такая система
расселения способствовала длительному сосущест-
вованию контактирующих этносов. Примером этого
может служить формирование славяно-финской кур-
ганной культуры Костромского Поволжья, на пери-
ферии которой до позднего средневековья сохраня-
лись не затронутые значительным древнерусским
влиянием “мерские” н “чудские” станы. Аналогичная
ситуация выявляется и на ряде окраинных участков
к западу и югу от ядра племенной территории
центральной (владимирской) мери.
Свои особенности имели отношения с Русью
финноязычных обитателей Юго-Восточного При-
ладожья. Ранние и тесные связи, установившиеся
между приладожской чудью и Ладогой, не сопро-
вождались сколько-нибудь значительными измене-
ниями этнического порядка. Более того, в начале
II тыс. н.э. здесь прослеживается тенденция
238
ассимиляция финно-угорского населения Северной
Руси. Деэтнологизация большинства финноязычных
племен развернулась в древнерусскую эпоху, однако
на многих территориях этот процесс продолжался
значительно позднее. К домонгольскому периоду
относится глубокая славянизация чудских обитате-
лей центральных и западных районов Новгородской
земли, летописных племен мери в Волго-Клязьмин-
ском междуречье, веси в Белозерье, муромы в
среднем течении Оки, а также финно-угров Рязан-
ского Поочья. Население этих областей следует
рассматривать прежде всего в качестве одного из
компонентов древнерусской народности. В северной
части водского ареала. Ижорской земле, Юго-Вос-
точном Приладожье, Юго-Западном Белозерье (бас-
сейн р.Суды), Заволочье, Северном Заволжье и
Мещерском крае ассимиляционный процесс не был
завершен, а на ряде территорий только еще
разворачивался в XIII-XIV вв. и в последующие
столетия. Эго подразумевает вхождение ассимили-
рованных чудских групп в состав русской (велико-
русской) народности. Следует отметить, что за
исключением племенной области мещеры указанные
регионы локализуются на севере древнего финно-
угорского ареала.
3. Отношения иноязычных народов с Русью
затрагивали сферу общественно-политического, эко-
номического и культурного синтеза, активность,
уравновешенность или замедленность темпов кото-
рого зависели от уровня развития производительных
сил, структуры собственности аборигенных коллек-
тивов, хозяйственных возможностей различных рай-
онов, интенсивности их освоения русским населе-
нием и времени включений в вассальную и поли-
тическую структуру Руси. Большинство рассматри-
ваемых группировок входило в зону активного
синтеза, для которого характерны “быстрый переход
к развитому земледелию, ускорение ритма общест-
венного развития, торжество феодальных отношений
и сравнительно глубокая славянизация местных
этнических групп” [Кизилов Ю.А., 1984, с.25].
Социально-политический синтез. В период фор-
мирования “империи Рюриковичей” с ее еще не
укрепившимися межобластными связями и сохраня-
ющимися пережитками родового строя, финские
образования лишь номинально входили в полити-
ко-административную систему государства. Русское
влияние на этом этапе ограничивалось распростра-
нением даннических отношений (“А се суть инии
языпи, иже дань дають Руси...”, установлением
“ряда” с национальной знатью и включением ее в
вассальную иерархию на условиях уплаты дани и
военной службы. Тот же характер носила в
XI-XIII вв. новгородская политика, обеспечившая
подчинение при весьма ограниченных людских
ресурсах колоссальной территории от Волги до
Ледовитого океана и от норвежских фьордов до
Оби [Шаскольский ИЛ., 1978, с. 17].
Изменения в уровне социального синтеза опре-
делялись укреплением хозяйственных связей с Русью
и развернувшейся с X-XI вв. колонизацией чудских
земель. В характере массового освоения присутст-
вовал немалый элемент стихийности (продвижение
на Север и в Волго-Окское междуречье крестьянских
общин и отдельных семей), но в целом это уже
было явление не первобытной, а раннефеодальной
истории. Колонизация опиралась на города, замки,
укрепленные усадьбы и вооруженные дружины;
имело место и организованное переселение крестьян
феодальными верхами. Этот процесс на Северо-Вос-
токе Руси особенно активизировался в конце
XI—XIII вв., когда в Залесскую землю хлынули
новые потоки русских переселенцев, развернулась
внутренняя колонизация Междуречья и шло стро-
ительство новых городов — форпостов феодализа-
ции и христианизации края. Утрата чудскими
группировками племенной автономии способствова-
ла социальной интеграции разноэтнического насе-
ления: национальная знать вливалась в состав
русского господствующего класса, рядовые общин-
ники облагались различными видами феодальных
повинностей, пополняя тем самым податное насе-
ление северорусских областей.
Освоение ряда северных территорий осуществля-
лось на этапе дальнейшего развития феодализма. В
Обонежье христианизация и феодализация “иных
языцей” опиралась на разветвленную сеть новгород-
ских боярщин и монастырей. В Заволочье такую
функцию выполняли новгородские вотчины, монас-
тыри и связанные с владимирско-московской коло-
низацией заимки “со всеми их месты”, по типу
управления и быта близко стоящие к новгородским
феодальным вотчинам [Кизилов Ю.А., 1984, с.35-
36]. В податную зависимость было включено и
население водско-ижорских районов. Социально-по-
литическая структура этой территории в XIV-XV вв.
являлась одним из вариантов феодального развития
Новгородской земли.
Экономический синтез. Установление данничес-
ких отношений сочеталось с втягиванием северных
территорий в систему внешних торгово-экономичес-
ких связей. В обмен на пушнину и иные виды
натуральной продукции чудские племена получали
сырье, изделия из цветных металлов, орудия труда,
оружие и бытовой инвентарь. Под древнерусским
влиянием происходило совершенствование традици-
онных форм производственных орудий и постепен-
ная замена их новыми типами. С рубежа I-
240
II тыс. н.э. на материалах прилможской чухи, веси
и мери прослеживается усвоение местными масте-
рами технологических схем и приемов тройских
ремесленников. Переориентация связей на внешний
рынок разрушала былую хозяйственную замкнутость.
В ХП-ХШ вв. серийные чудские изделия распро-
страняются на огромных пространствах, знаменуя
переход к интенсивному межобластному обмену. В
некоторых районах финно-угсрсхоги и славяно-фин-
ского расселения складываются крупные очаги
производства ювелирных украшений. Чудские мас-
тера нередко оседали в русских административных
центрах подвластных земель (Корела, Орешек,
Копорье), появляются и в крупных северорусских
городах.
Важнейшим фактором экономического синтеза
являлась славяно-русская крестьянская колонизация.
Славяне несли в чудские земли навыки развитой
аграрной деятельности и выработанные формы
пахотных орудий, пригодные для их использования
в специфических условиях лесного земледелия.
Примером последних могут служить находки нако-
нечников сох из курганов X-XI вв. Волго-Клязь-
минского междуречья, документирующие начальное
распространение в области летописной мери сфор-
мировавшегося на Северо-Западе элемента восточ-
нославянской сельскохозяйственной культуры. Сло-
жение на плодородных опольях сети сельских
поселений, в культуре которых представлен ощути-
мый местный компонент, указывает на интеграцию
структуры хозяйства славян и славянизирующейся
мери. Сходные процессы устанавливаются и в других
контактных зонах, охваченных массовой земледель-
ческой колонизацией.
В малопригодных для земледелия районах, лежа-
щих в стороне от раннего крестьянского освоения,
чудские коллективы продолжали сохранять тради-
ционный уклад жизни. Приверженность к комплекс-
ному хозяйству, основанному на сочетании ското-
водства, охоты, рыболовства и земледелия, отмеча-
ется и у оседавших здесь русских новопоселенцев.
Это объясняется как воздействием географической
среды, вынуждавшей разные по происхождению
группы применять сходные формы использования
природных ресурсов, так и заимствованием при-
шельцами элементов традиционного культурно-бы-
тового уклада у аборигенов.
Экономическая политика Руси в иноязычной
сфере базировалась на естественно-географическом
разделении труда и исторически сложившихся типах
хозяйства. В этом отношении интересны данные о
развитии производящей экономики в железнорудных
водско-ижорских погостах Новгородской земли. Ее
основы были заложены в ХП-ХШ вв. славянскими
поселенцами, основавшими в прибрежной полосе
Финского залива производственные центры по
добыче и обработке железа. В эту деятельность
активно включились жители водских и ижорских
деревень, к концу XV в. превратившиеся в основных
поставщиков черного металла в Новгород. В десят-
ках чудских кузниц изготовлялась продукция выра-
ботанных русских типов (в том числе сошники и
лемеха для пахотных орудий), в массовом количестве
выходившая на внешний рынок. Хотя хозяйство
региона продолжало сохранять комплексный харак-
тер (скотоводческо-земледельческий уклад при зна-
чительной роли рыболовства и лесных промыслов),
приобщение местного населения к специализиро-
ванным производствам в условиях тесных связей с
русскими областями оказало мощное воздействие
на экономическое развитие води и западных групп
ижорпев, не затронув, вместе с тем, их этнической
структуры.
Культурный синтез. Региональное рассмотрение
культурного взаимодействия свидетельствует о
многообразии форм его проявления и конкретного
преломления в археологическом материале. Важней-
шая сторона ассимиляционного процесса, устанав-
ливаемая еще на стадии существования самостоя-
тельных этносоциальных образований, отражена в
аккультурации — избирательном усвоении финно-
угорским населением новых элементов материальной
и духовной культуры. Происходящие при этом
изменения выражаются прежде всего в широком
распространении вещей, генетически не связанных
с традиционными типами, и усвоении местными
ремесленниками новых технологических схем и
приемов. На первом этапе культурного сближения
наблюдается сосуществование привнесенных извне
и местных элементов при сохранении ведущих
племенных признаков. Наибольшее воздействие но-
ваций устанавливается в материале чудских регио-
нов, оторванных в предшествующую эпоху от
источников поступления цветных металлов или же
оказавшихся на перекрестке путей активного меж-
областного обмена (Юго-Восточное Приладожье,
Восточное Прионежье, Заволочье). Культура таких
областей изначально выступает как сложное много-
компонентное явление с ослабленными местными
традициями. Оформление этнографических особен-
ностей в этой ситуации определялось синтезом и
творческой переработкой разнородных по проис-
хождению элементов, дополняемых сложением ка-
чественно новых локальных типов древностей.
Смешение культурных традиций значительно
усилилось в ходе развернувшейся неоднородной по
этническому составу земледельческой колонизации
северных территорий и сложения зон чересполос-
241
к интеграции местных родоплеменных групп в
средневековую финскую народность. Определенная
автономия региона сохранилась и на этапе его
перехода в юрисдикцию Новгородского государства,
обретения статуса Обонежского ряда, обложенного
церковной десятиной и княжескими повинностями.
Для взимания дани новгородцами использовались
территориальные структуры, сложившиеся на дорус-
ской основе. Заметное проникновение славянских
земледельцев в южную часть Приладожья начинается
не ранее XII в., массовое же освоение этих
окраинных районов относится к XIII-XV вв. Его
следствием явилась затянувшаяся на столетия асси-
миляция южных подразделений чуди. Сходная ди-
намика межэтнических контактов имела место в
бассейне р.Суды, где вплоть до исчезновения
курганного обряда в середине XIII в. существовали
весские и славяно-весские селения. Такие контакт-
ные зоны с длительным сохранением билингвизма
создавали условия для формирования за их преде-
лами самобытной вепсской народности.
Распространение русского влияния на отдаленные
северо-восточные земли “за Волоком” осуществля-
лось военно-торговыми отрядами из Ладоги, Новго-
рода, а затем и из Ростово-Суздальской земли,
выражалось в наложении даней на редкое старо-
жильческое население. Как и в Обонежье, едини-
цами обложения в Заволочье являлись территори-
альные округа, принадлежащие местным родовым
группам. На археологических материалах XI-
XIII вв. устанавливается широкое проникновение в
среду чуди заволочекой ввозившихся для обмена
древнерусских украшений, орудий труда и бытовых
вещей, качественно обогативших бедную металлом
местную культуру. С конца ХП-ХШ вв. прослежи-
ваются явления, документирующие начальное осе-
дание на средней Ваге, Кокшеньге и в междуречье
Ваги и Сухоны постоянного древнерусского насе-
ления. Процесс массовой “ниэовской” колонизации
был активизирован монголо-татарским разорением
Владимиро-Суздальской земли, с середины — второй
половины XIII в. вызвавшим отток на север крестьян
и переселение в Подвинье мелких княжеских родов.
В это же время в Двинско-Важском районе
происходит формирование вотчинного землевладе-
ния новгородских бояр, а с XIV в. развивается и
монастырская колонизация. В конце XV в. здесь
уже преобладало русское население, хотя отдельные
группы заволочекой чуди сохранялись, судя по
историческим известиям, и в последующие столетия.
К сравнительно позднему времени относится
ассимиляция мещеры, редкие селения которой были
рассеяны среди лесс® и болот Мещерской низмен-
ности. Хотя славянское влияние в культуре абори-
генных общин прослеживается с XI-XII вв.. про-
движение в Мещерский край древнерусских земле-
дельцев начинается в основном после монголо-татар-
ского нашествия. Почвенно-географические условия
региона наряду со слабой демографической освоен-
ностью и отсутствием в нем городских центров
способствовали длительному сохранению (до XV-
XVI вв. включительно) самобытных островков
мещерского племени.
Отношения Новгорода с подвластными прибал-
тийско-финскими племенами Северо-Запада склады-
вались в условиях напряженной военно-политичес-
кой обстановки на порубежье русских владений.
Это определило вхождение води, ижоры, равно как
и корелы, в состав Руси на правах иноязычных
федератов, сохранявших местный уклад жизни и
племенную структуру. Подчиненность новгородским
властям выражалась в выплате дани и совместных
военных акциях. Политическое влияние в Водской
земле было закреплено созданием системы северной
обороны во второй половине XII в. (строительство
дерево-земляных острожков близ побережья Фин-
ского залива), окончательное же оформление нов-
городской административной системы в водско-
ижорских районах относится к XIII-XIV вв.
Определяющее влияние па этническую ситуацию
в древневодском ареале оказала развернувшаяся с
начала II тыс. н.э. земледельческая колонизация его
южных и северо-восточных районов, которая при-
вела к постепенной славянизации местных финно-
угров. Вне зоны крестьянского освоения, на боло-
тистых и малоплодородных землях западной части
водского ареала, располагались селения средневеко-
вой “чуди”, экономически ориентированной на
Новгород, но сохранявшей этнокультурную замкну-
тость. В XV-XVI вв. здесь прослеживаются явления,
знаменующие трансформацию традиционной пле-
менной культуры в культуру водской народности.
По геоморфологическим и почвенным условиям этот
район близок ижорской территории, освоение ко-
торой новгородскими земледельцами началось с
XIV в. и не носило массового характера. Сходные
географо-этнологические факторы определили и
сходство исторических судеб предков современных
води и ижорпев.
Несмотря на региональные различия в характере,
динамике и интенсивности межэтнических контак-
тов, их следствием явилась полная или частичная
239
ного славяно-финского расселения. С XI в. на
широкий рынок начинает поступать массовая про-
дукция древнерусских ремесленников (украшения,
оружие, орудия труда, бытовой инвентарь, гончарная
керамика). Славянские изделия входят в повседнев-
ный обиход иноязычных народов, органично вклю-
чаются в местный этнографический убор. Лесная
зона Восточной Европы покрывается “вуалью”
древнерусской культуры, скрывающей прежние ре-
гиональные и племенные различия. Для изучения
путей освоения финно-угорских земель первостепен-
ное значение приобретают локальные особенности
славяно-русских категорий материала, позволяющие
выявить северо-западное (новгородское) и “низов-
ское” (ростово-суздальское) направления контактов.
Материалы XI—XIII вв. в широкой полосе от
Приладожья до Северного Подвинья и Ярославско-
Костромского Поволжья свидетельствуют о появле-
нии в это время еще одной новообразованной
культурной “вуали”, по своему происхождению
связанной с финно-угорским миром. В ряде север-
ных регионов (в частности, в Белозерье и Костром-
ском Поволжье) складываются очаги производства
финских украшений, охотно приобретавшихся раз-
ноязычным населением соседних областей. Есть
основания полагать, что в конце XII в. новгородские
ремесленники сами освоили выпуск некоторых
чудских зооморфных подвесок для последующего
их сбыта в финно-угорских и славяно-финских
землях [Рябинин Е.А., 1974а, с.56-63; 1981а,
с.39-43]. Сотни таких серийных изделий обнаруже-
ны в памятниках Юго-Восточной Прибалтики и
Северной России; зафиксировано их проникновение
и в более отдаленные области — на север
Фенноскандии и в Вятско-Камское междуречье. В
результате синтеза славяно-русских и общефинских,
обезличенных в племенном отношении, древностей
на рассматриваемой территории формируется свое-
образная метисная культура, лишь в пережиточной
форме сохраняющая черты местного субстратного
наследия.
В районах славянской земледельческой экспансии
прослеживается тенденция к формированию своеоб-
разных областных культур (Костромское Поволжье,
северо-западные земли Великого Новгорода). Их
специфика заключается как в сложном переплетении
финно-угорских и славянских традиций, так и в
создании на их основе качественно новых культур-
ных элементов. Финноязычное население, охотно
воспринимая многие традиции древнерусской куль-
туры, само участвовало в ее обогащении, в придании
особых черт культуре Северной Руси. Этот процесс
взаимодействия отразился, в частности, в появлении
славяно-чудских типов вещей — гибридов.
Аккультурация аборигенных групп сопровожда-
лась изменениями в сфере традиционных идеологи-
ческих представлений. В наиболее выраженном виде
это проявилось в распространении у ряда племен
курганного обряда захоронения. Выделяются две
модели синтеза, определяемые интенсивностью сла-
вяно-финно-угорских контактов. Первая из них
связана с воздействием внешнего культурного им-
пульса, не приведшего к радикальному изменению
этнической ситуации. Формирование курганного
обряда в этих условиях представляло синтез новаций
с предшествующими чертами погребальной обряд-
ности, ретроспективно выявляемых в новом типе
сооружений (низкие расплывчатые насыпи с много-
численными впускными сожжениями в Восточном
Приладожье — реминисценция практиковавшихся
ранее грунтовых кремаций; курганы с очагом в
центре и делением на мужскую и женскую половину
в Южном Приладожье, связываемые с местной
традицией возведения дерево-земляных “домов мерт-
вых”; насыпи с глиняными сводами над захороне-
ниями в Кинешемском Поволжье и т.д.). Вторая
модель синтеза типична для районов непосредствен-
ных межэтнических контактов, сопровождавшихся
активной славянизацией аборигенов. Курганный
обряд здесь не обнаруживает субстратных особен-
ностей и неоднородность оставившего земляные
насыпи населения устанавливается лишь по чудской
примеси в инвентаре захоронений.
В целом процесс культурогенеза на славяно-фин-
ском пограничье может быть охарактеризован как
синтез трех основных компонентов: древнерусского,
общефинского, связанного с местными родоплемен-
ными традициями. При хронологическом сопостав-
лении этих слагаемых для большинства регионов
(исключая очаги формирования современных этно-
графических единиц) выявляется явное ослабление
последнего компонента при доминировании в ХП-
ХШ вв. славяно-русских (с примесью общефинских)
элементов культуры. Нивелировка различий ускоря-
лась христианизацией разноязычного населения,
особенно ощутимой в округе городских центров
Северной Руси. Взаимосвязь аккультурации с асси-
миляцией аборигенных коллективов не вызывает
сомнений, хотя вопрос о их соотношении в каждом
конкретном случае требует специального изучения.
Физическая метисация как составная часть
межэтнического взаимодействия. Чересполосное рас-
селение славян и финно-угров, сопровождавшееся
установлением брачных связей между ними, опре-
делило значительную антропологическую неоднород-
ность средневекового населения. В ареале словен
новгородских и прежде всего на северо-западе
Новгородской земли такая ситуация выявляется на
краниологических материалах из курганно-жалыгич-
ных могильников XI-XIV вв. Ижорского плато,
Северо-Восточного Причудья, среднего течения
р.Плюссы и Приильменья. Смешанность антрополо-
242
гического состава в этих районах отмечалась
многими исследователями (работы Н.Н.Чебоксарова,
Г.Ф.Дебеца, К.Ю.Марк, ТМАлехсеевой, РЛДени-
совой, В.И.Хартановича, Ю-КЛястова), в разверну-
том виде она обоснована в работах В.В.Седова
[1952, с.72-85; 1953, с.190-229]. Установлено, что
наряду с широко распространенным “словен-
ским” — европеоидным ужоляиым — антрополо-
гическим типом на Ижорском плато представлен
иной (“чудской”) тип черепов, огшчаюшийся боль-
шей шириной липа и небольпюй монголоидной
примесью. Кроме того, в отгсмнх пунктах Нов-
городчины встречены захоронения, по ведущим
признакам относящиеся к урало-лагюнондной группе
и также связываемые с фкиво-утрами. По наблю-
дениям В.В.Седова, антрсооясгическая дифферен-
циация средневекового населения находится в со-
ответствии с этнической — славянской и водской —
принадлежностью курганных кладбищ. Метисация
контактирующих групп нашла отражение в появле-
нии могильников с культурой смешанного облика,
черепа из которых также занимают промежуточное
положение между славянской и "чудской” антропо-
логическими сериями. Erne оин район, выделяю-
щийся значительным местным субстратом в составе
древнерусского населения, охватывает северо-вос-
точные области кривичского ареала — Ярославско-
Костромское Поволжье и восточную часть Волго-
Окского междуречья (Трофимова Т А.. 1946, с. 105-
115, 130; Алексеева Т.И.. 1961. с 140-143; 1973,
с.З след.]. Ярославская, костромская и владимиро-
рязанская серии черепов из курганных захоронений
XI-XIII вв. образуют особую северо-восточную
“кривичскую” группу с несколько ослабленными
европеоидными чертами. В отличие от долихокран-
ного среднелицего и долихокранного умеренно
широколицего типов, представленных в погребениях
смоленско-тверских и полоцких кривичей, восточная
группа характеризуется суббрахикранией при замет-
ной ушгощенности липа и слабом выступании носа.
Эти особенности находят аналогии в краниологи-
ческом материале синхронных грунтовых кладбищ
финно-угорских племен.
В современных разработках признается не только
значительная, но и доминирующая роль чудского
субстрата в формировании антропологического со-
става Северо-Восточной Руси домонгольской эпохи.
Так, по заключению Т.И-Алексеевой, основу сре-
дневековых обитателей Волго-Окского треугольника
“составляли ославяненные финно-угорские племена’,’
славянский же элемент в их физическом облике
был очень невелик [1973. с. 199]. В какой степени
этот вывод согласуется с данными археологии? При
обращении к этнокультурной характеристике памят-
ников, из которых происходит “кривичская” кол-
лекция черепов ославяненных финно-угров, установ-
лено, что около 90% изученных краниологических
образцов добыто из курганных кладбищ смешанного
славяно-финского облика (табл.7). Здесь нет необ-
ходимости останавливаться на подробном рассмот-
рении самих памятников, специфический характер
которых получил освещение в соответствующих
разделах работы. Отметим лишь, что к ним
относятся серия могильников в Угличском течении
Волги, документирующих наличие на этом участке
островка обрусевших финно-угров; курганные груп-
пы Костромского Поволжья, в перечень которых
входят кладбища с преобладанием чудского компо-
нента; могильники Окско-Клязьминского междуре-
чья, принадлежащего мещере и т.д. Наблюдаемая
корреляция данных археологии и антропологии
полностью подтверждает вывод о финно-угорской
основе коллективов, оставивших эти памятники, но
она же подразумевает возможность корректировки
такого заключения применительно ко всему населе-
нию Северо-Восточной Руси домонгольского време-
ни. Почти все изученные краниологические серии
происходят из местностей, занимающих периферий-
ное положение по отношению к демографически
освоенным районам со старыми городскими цент-
рами — ядра Ростово-Суздальской (Владимирской)
земли (рис.63). Процесс ассимиляции мерянских
групп на этой территории протекал в условиях
активной древнерусской колонизации, определив-
шей, судя по материалам археологии, явное преоб-
ладание славяно-русского этнического элемента.
Несомненно, что этнокультурная и демографическая
ситуация, сложившаяся в XI-XIII вв. вокруг городов
Ростова, Суздаля, Владимира, Переяславля, Юрье-
ва-Польского существенно отличалась от ситуации
в окраинных районах. В иных условиях происходило
и сложение средневекового антропологического ком-
плекса, к которому вряд ли приложима суммарная
оценка, основанная на материалах смешанных сла-
вяно-финских могильников. Признавая наличие оп-
ределенного мерянского субстрата в населении
будущего великорусского Центра, считаем все же,
что его роль была значительно более скромной и
не определяющей. Для окончательного решения
этого вопроса необходимо привлечение дополни-
тельных антропологических материалов.
4. Несмотря на региональные различия в харак-
тере, динамике и интенсивности межэтнических
контактов, их следствием была полная или частичная
ассимиляция финно-угорских группировок Северной
Руси. Деэтнологизация большинства племен развер-
нулась в древнерусскую эпоху, однако на многих
территориях этот процесс продолжался значительно
позднее. К домонгольскому периоду относится
глубокая славянизация чудских обитателей централь-
ных и западных районов Новгородской земли.
243
Рис.63. Расположение курганов (содержащих исследованные краниологические материалы)
Ярославско-Костромского Поволжья и восточной части Волго-Окского междуречья.
а — могильники северо-восточных кривичей с исследованными антропологическими сериями, по
[Алексеева Т.И., 1973]; б — ареал курганов вятичей XI-XIII вв., по [Седов В.В., 1982. карта 22].
(№1-20 соответствуют перечню памятников в табл.7).
летописных племен мери и муромы в Волго-Клязь-
минском междуречье, веси в Белозерье, муромы в
нижнем течении Оки, а также финно-угров Рязан-
ского Поочья. Основная часть этого населения вошла
в состав древнерусской народности. В землях води
и ижоры, Юго-Восточном Приладожье, Юго-Запад-
ном Белозерье (бассейн р.Суды), Каргопольском
крае, Заволочье, Северном Заволжье и Мещерской
стороне ассимиляционный процесс не был завершен,
а на ряде территорий только еще разворачивался в
XIII-XIV вв. и в последующие столетия. Эго
подразумевает вхождение значительных масс финно-
244
Таблица 7
Краавмлогические серии из курганных могильников
северо-восточных кривичей (Волго-Окское междуречье)
и этнокультурная диагностика памятников
т Террнторнальви грувва памяти яков п/п Происхождение краниологического материала Кол-во черепов Фмнно-угорскиА компонент по данным археологии
1 Семеново 7 -
2 Елохово 3 +
3 Юрьевен 4 +
4 Курганы Угличского уезда 17 +
Ярославе км 5 Жукова 10 +
(65 черепов) 6 Кирьянова 29 +
7 Воронова 10 +
8 Стромынь 2 -
9 Большое Тимерево 1 +
10 У г.Ярославпя 1 9
II Дертннки 2 -
Костромские 12 Колломо-Сунжинский регион 44 +
(96 черепов) 13 Костромской регион 52 +
14 Архангельская вол. Владимирской губ. 6 7
Владимиро-Рязанско-Нижегоролсхля 15 Зимеики Муромского у. 11 +
(47 черепов) 16 Поповская Касимовского у. 19 +
17 Парахина Касимовского у. 9 +
18-20 Городище, Боково, Терехово, Балахнинского у. 13 7
Примечание. Знак “+" — вжвпве флико-угорского компонента; — отсутствие; '"Г — неопределенность данных.
угров в состав средневековой русской народности.
За исключением племенной области мещеры ука-
занные регионы локалжзуяотсд в северной части
древнего финно-угорского ареала.
Обращает на себя внимание совпадение северной
зоны с ареалом современного русского населения,
в антропологическом типе которого, в отличие от
всех других русских групп, европеоидные черты
несколько ослаблены и присутствует заметная
финно-угорская примесь. Такие особенности пред-
ставлены у жителей Петербургской, Олонецкой,
Вологодской, Архангельской, а также Вятской
губерний [Происхождение..., 1965; Алексеев В.П.,
1969, с.203-207; Алексеева Т.И., 1973, с.171-203,
рис.57]. По заключению Т.Н.Алексеевой, вероятна
их связь с местным финно-угорским компонентом
[1973, с.201]. Относительно поздняя ассимиляция
местных аборигенных групп, протекавшая в рамках
средневековой народности, возможно, и определила
сохранение у севернорусского населения заметных
субстратных особенностей. Но эта тема, равно как
и другие сюжеты, связанные с финно-угорским
наследием, в русской этнографии, языке, фольклоре
и народных представлениях, выходит за рамки
данного исследования.
справочный аппарат
ЛИТЕРА ТУРА
Агеева РА. Страны и народы: Происхождение названий. М„ 1990.
Аграрная история северо-запада России: Вторая половина XV —
начало XVI в. Л., 1971.
Алексеев В.П. Краниологический тип финнов и некоторые
вопросы происхождения прибалтийско-финских народов //
Изв. АН ЭССР. Обществ, науки. 1963. №2.
Алексеев В.П. Происхождение народов Восточной Европы
(Краниологическое исследование). М., 1969.
Алексеева Т.Н. Краниология средневекового населения верховьев
бассейнов Волги и Днепра (предварительное сообщение) //
ВЯ. 1961. №8.
Алексеева Т.И. Этногенез восточных славян по данным антро-
пологии. М„ 1973.
Алихова А.Е. Мордва и мурома // КСИИМК. 1949а. Вып.ХХХ.
Алихова А.Е. Мордовские могильники X-XIV вв. // КСИИМК.
19496. Bbin.XXV.
Алихова А.Е. Из истории мордвы конца 1-го — начала П-го
тыс. н.э. // Из древней и средневековой истории мордовского
народа (Археолог, сб. Вып.2). Саранск, 1959.
Алихова А.Е. Введение // Материальная культура средиецнинской
мордвы VIII—XI вв. (По материалам раскопок П.П.Иваиова
за 1927-1928 гг.). Саранск, 1969.
Альбом древностей мордовского народа. Саранск, 1941.
Андрияшев А.М. Историческая география Новгородской земли.
Пг„ 1914.
Аничков Е.В. Язычество и Древняя Русь. СПб., 1914.
Аристэ П.А. Происхождение воде кого языка // Уч. зап. Тартус.
ун-та. Филолог, науки. 1947. №4.
Аристэ П.А. Формирование прибалтийско-финских языков и
древнейший период их развития // Вопросы этнической
истории эстонского народа. Таллии, 1956.
Архипов ГА. Марийцы IX-XI вв.: К вопросу о происхождении
народа. Йошкар-Ола, 1973.
Архипов ГА. Марийцы ХП-ХШ вв. (К этнокультурной истории
Поветлужья). Йошкар-Ола, 1986.
Ауяь Ю. Антропологические исследования води и ижорцев на
западе Ленинградской области // Уч. зап. Тартус. ун-та. 1964.
Вып.155.
Афанасий, архиепископ Холмогорский. Описание трех путей из
России в Швецию, составленное в 1701 г. // ЖМВД. 1838.
T.XXXI.
Барсов Н.П. Преподобные Обоиежские пустынножители: Мате-
риалы для истории колонизации и культуры Обонежского
края // Памятная книжка Олонецкой губернии за 1868-
1869 гг. Петрозаводск, 1869.
Барсов Н.П. Очерки русской исторической географии. Варшава,
1885.
Башенькин А.Н. Исследования в юго-западном Белозерье // АО
1983 г. М„ 1985а.
Башенькин А.Н. Погребальное сооружение у д.Никольское на
р.Суде // Новое в археологии Северо-Запада СССР. Л.. 19856.
Башенькин А.Н. Исследования в Вологодской области // АО
1984 г. М„ 1986а.
Башенькин А.Н. Юго-Западное Белозерье во второй половине
I — начале II тысячелетия н.э.: Автореф. дне. ... канд. ист.
наук. Л., 19866.
Башенькин А.Н. Северо-восточный ареал культуры длинных
курганов//Археология и история Пскова и Псковской земли:
Тез. докл. иаучно-практич. конф. Псков, 1988.
Башенькин А.Н., И вонище в А.М., Кондакова Н.В. Работы
Северо-русской экспедиции // АО 1986 г. М., 1988.
Бегунов Ю.К. Памятник русской литературы XIII в. “Слово о
погибели Русской земли". М.; Л., 1965.
Бегунов Ю.К. Древнерусские источники об ижорце Пелгусни-
"Филиппе", участнике битвы 1240 г. // Древнейшие государ-
ства на территории СССР: Материалы и исследования. 1982
год. М., 1984.
Вернадский В.Н. Новгород и Новгородская земля в XV веке.
М.; Л., 1961.
Бернштам Т.А. Роль верхневолжской колонизации в освоении
Русского Севера // Фольклор и этнография Русского Севера.
Л., 1973.
Бернштам ТА. Поморы: Формирование группы и система
хозяйства. Л., 1978.
Бернштам ТА. Русская народная культура Поморья в XIX —
начале XX в. Л., 1983.
Бестужев-Рюмин К.Н. Русская история. T.I. СПб., 1872.
Богатов Н.П. О времени возникновения г.Мурома // СА. 1959.
№3.
Бранденбург Н.Е. Курганы южного Приладожья // МАР. 1895.
№18.
Бривкаяне Э.П. Городище Тервете и его историческое значение
II Вопросы этнической истории народов Прибалтики. М.,
1959.
Бромлей Ю.В. Этнос и эндогамия // СЭ. 1969. №6.
Бромлей Ю.В. Этнос и этнография. М., 1976.
Брюсов АЯ. Финское погребение X-XI вв. в дер.Погостище
Кирилловского района Вологодской области // КСИА. 1969.
Вып.120.
Бубрих Д.В. Происхождение карельского народа. Петрозаводск,
1947.
Бубрих Д.В. О двух этнических элементах в составе карельского
народа // Уч. зап. ЛГУ. 1948. Сер. востоковед, наук. Вып.2
(105).
Булкин В.А., Дубов И.В., Лебедев ГС. Археологические памят-
ники Древней Руси IX-XI вв. Л., 1978.
Васильев БА. Проблема буртасов и мордвы // Тр. Ии-та
этнографии. I960. Новая серия. T.XIII.
Васильев Ю.С. Об историко-географическом понятии "Заволочье"
// Проблемы истории феодальной России. Л., 1971.
Веселовский С.Б. Село и деревня Северо-Восточной Руси
XIV-XVI вв. // ИГАИМК. 1936. Вып.139.
246
Викторова В.Д. Ликиисий могильник X—XIII вв. И Вопросы
археологии Урала. Выи.12. Сверхтовсх, 1973.
Висковатов П.А. Тгорсельсие раскоси // Тр. VII AC Т.2. М..
1891.
Висковатов ПА. Пгохтнпкое древиее клалбише Эсттиядской
губернии И Временник Эстяпиской губернии. Кя1. Ревель,
1893.
Витов М.В. Историко-географические очерки Заоиежья XVI-
XVII вв. М., 1962.
Витов М.В. Антропологические важные как источник ио истории
колонизации Ясского Сейера И Истории СССР. 1964. №6.
Власова И.В. Эгвичесий состав населения в верховьях Северной
Двины и ее притоках по всреииом XVIII — первой четверти
XX в. // Фольклор и этиографая Русского Севера. Л., 1973.
Воронин Н.Н. Влалимиро-Сушлвскаа земля в Х-ХШ вв. //
ПИДО. 1934. №5-6.
Воронин Н.Н. Муромская эксасхяяия " КСИИМК. 1947.
Вып.ХХП.
Воронин Н.Н. Из ранней истории Владимира и его округи И
СА. 1959. №4.
Воронин Н.Н. Медвежий культ в Верхнем Поволжье в XI веке
// Краевед, зап. Ярославль. /96С-.
Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII-XV вв. Т.1.
М„ 1961.
Воронина Р.Ф. О некоторых ветжхях одежды среднецнннской
мордвы VIII-XI вв. II КСИА- 197ц. Вьш.140.
Габзяцкий С.С. Вотская и Ижорская земли Новгородского
государства I/ История, заж. Т.6. М . 19-Ю.
Габзяцкий С.С, Карелы и Карелия в новгородское время.
Петрозаводск, 1941.
Габзяцкий С.С. Ижорская земля в вача.’к XVII в. И Исторнч.
зап. 1947. Т.1.
Галибин В.А., Овсянников О.В.. Рябинин ЕА Характер сплавов
бронзовых изделий из срелиеиекоаых фяиио-угорскнх облас-
тей //Финно-угры и ста мае (Проблемы историко-культурных
контактов). Сыктывкар. 1986.
Гальковский Н.М. Борьба христианства с остатками язычества в
Древней Руси. T.I. Харьков, 1915.
Генинг В.Ф. Некоторые проблемы этнической истории марий-
ского народа (о мерянской этнической общности) И Проис-
хождение марийского народа. Пащкар-О.та. 1967.
Генрих Латвийский. Хроника Ливонии. М.: Л., 1938.
Герберштейн С. Записи о ыоскоиитсих делах И Россия
XV-XVII вв. глазами ивострапеи Л- 1986.
Герд А.С. Русские говоры в бассейне р.Оятъ // Очерки по
лексике севернорусских говоров. Вологда. 1975.
Гилпине А.И. Нева и Ниеишаии. 4J1. СПб.. 1909.
Глазов В.П. Отчет о раскопках В-Н.Глаэова у дер.Мануйловой
Ямбургского уезда // ЭОРСА. 1905. TATI. Вып.1.
Глазов В.П. Исследования во Владимире и Владимврской области
// АО 1973 г. М., 1974.
Глазов В.П. О курганах Костромского Поволжья // КСИА. 1977.
Вып.150.
Глазов В.П. Исследования во Владимирской области И АО
1977 г. М., 1978.
Глазов В.П. Работы во Владимирской области // АО 1979 г.
М„ 1980.
Глазырина Г.В. География Восточмой Европы в сагах о древннх
временах // Древнейшие государства иа территории СССР:
Материалы и исследования. 1986 год. М., 1988.
Голдина Р.Д. Ломоватовская культура в Верхнем Прикамье.
Иркутск, 1985.
Гояубева Л.А. Могкльикк X — середины XI в. на Белом озере
// СА. 1961а. №1.
Гояубева Л.А. Славянские памятники на Белом озере // Сборник
по археологии Вологодской области. Вологда, 19616.
Голубева Л.А. Археологические памятники веси на Белом озере
// СА. 1962. №3.
Голубева Л.А. Кемские курганы И С А. 1969. №3.
Голубева ЛА. К Проблеме этногенеза веси // Древние славяне
и их соседи. М., 1970.
Голубева ЛА. Весь и славяне на Белом озере. Х-ХШ вв. М.,
1973.
Гояубева Л.А. Весь, скандинавы и славяне в X-XI вв. //
Финно-угры и славяне. Л., 1979а.
Гояубева ЛА. Зооморфные украшения финно-угров. М., 19796
(САИ. Е1-59).
Голубева Л.А Конские погребения в курганах Северо-Восточной
Руси VIII-XI вв. И СА. 1981. №4.
Голубева Л.А. К истории треугольной подвески И Средневековые
памятники бассейна р.Чеппы. Ижевск, 1982.
Голубева Л.А Женшнны-лнтейщнцы (к истории женского
ремесленного лнтья у финно-угров) И СА. 1984. №4.
Голубева ЛА. Весь // Финно-угры и балты в эпоху средневековья.
М. 1987а (Археология СССР).
Голубева Л.А. Меря // Финно-угры н балты в эпоху средневековья.
М„ 19876 (Археология СССР).
Голубева ЛА. Мурома // Финно-угры н балты в эпоху
средневековья. М., 1987в (Археология СССР).
Голубева Л.А. Чудь эаволочекая И Финно-угры н балты в эпоху
средневековья. М., 1987е (Археология СССР).
Горобцов В.А. Древнее население Рязанской области // Изв.
Отделения русского языка и словесности АН. 1908. Т.ХШ.
Кн.4.
Горобцов В.А. Археологические исследования в окрестностях
гор.Мурома в 1910 г. И Древности. T.XXIV. М., 1914.
Горобцов В.А. Погребения животных в муромских могильниках
// Этнографическое обозрение Кн. CXI-CXII. №3-4. М.,
1918.
Горюнова Е.И. Корнггскнй могильник И Археологический
сборник. Вып.1. Саранск, 1948а.
Горюнова Е.И. Сарлейскнй могильник И Археологический
сборник. Вып.1. Саранск, 19486.
Горюнова Е.И. Муромская экспеднпня И КСИИМК. 1949.
Вып-XXVII.
Горюнова Е.И. Итоги работ Муромской экспедиции // КСИИМК.
1950. Bbin.XXVIII.
Горюнова Е.И. Муромский могильник (к истории г.Мурома) И
КСИИМК. 1953. Вып.52.
Горюнова ЕИ. Мерянский могильник на Рыбинском море //
КСИИМК. 1954. Вып.54.
Горюнова Е.И. К истории городов Северо-Восточной Руси //
КСИИМК. 1955. Вып.59.
Горюнова Е.И. Об этническом составе населения Березниковского
городища // КСИИМК. 1956. Вып.65.
Горюнова Е.И. Этническая история Волго-Окского междуречья.
М., 1961 (МИА. №94).
Горюнова ЕИ. Меря н марн И Происхождение марийского
народа. Йошкар-Ола, 1967.
Готье Ю.В. Железный век Восточной Европы. М.; Л., 1930.
Граков Б.Н. Краткий отчет об археологическом обследовании
по р.Тезе // Третий год деятельности Иваново-Вознесенского
губ. научи, об-ва краеведения. Иваново-Вознесенск, /927.
Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949.
Гришаков В.В. К истории населения правобережья Нижней Оки
в конце I тысячелетия н.э. И Тр. Мордовского НИИ языка,
литературы, истории и экономики. 1988. Вып.85.
247
Гришаков В.В., Зеленеев Ю.А. Мурома VII-XI вв.: Учебное
пособие. Йошкар-Ола, 1990.
Гроздилов Г.П. Курганы у деревни Челмужи // Археологический
сборник. Петрозаводск, 1947.
Гурина Н.Н. Древняя история Северо-Запада Европейской части
СССР. Л„ 1961. (МИД. №87).
Гуслистов Н.А. Марьинский могильник // Вопросы фииио-угро-
эедения. Этнография, антропология, археология, фольклорис-
тика, литературоведение: Тез. докл. иа XVI Всесоюэн. конф,
финно-угроведов. Сыктывкар, 1979.
Гуслистов Н.В. Раскопки и разведка в Вологодской области //
АО 1979 г. М., 1980.
Давидан О.И. Раскопки кургана у деревни Мугакюля //
Сообщения Гос.Эрмнтажа. Вып.ХХШ. Л., 1971.
Данилова Д.В. Очерки по истории землевладения и хозяйства
в Новгородской земле. М., 1955.
Дегтярев А.Я. Русская деревня в XV-XVII веках: Очерки истории
сельского расселения. Л., 1980.
Дерягин В.Я., Комягина Л.П, Из истории диалектных границ в
Северной России // ВЯ. 1968. №6.
Джаксон Т.Н. Русский Север в древнескандинавских сагах //
Культура Русского Севера. Л., 1988.
Джаксон Т.Н., Глазырина ГВ, Бьярмия в отечественной историо-
графии // История и археология Пскова и Псковской земли:
Тез. докл. предстоящей научно-практич. конф. Псков, 1986а.
Джаксон Т.Н., Глазырина ГВ. Русский Север в древне-
скандинавской письменности: Отечественная историография
вопроса о локализации Бьярмии. XVIII-XIX вв. // История
и культура Архангельского Севера (Досоветский период).
Вологда, 19866.
Джаксон Т.Н., Мачинский Д.А. Связи Северной Руси и Беломорья
в IX—XIII вв. (по данным письменных источников) // Внешняя
политика Древней Руси: Юбилейные чтения, посвященные
В.Т.Пашуто. Тез. докл. М., 1988.
Добровольский И.Г., Дубов И.В. Комплекс памятников у деревни
Большое Тнмерево (по археологическим и нумизматическим
данным) // Вести. ЛГУ. Обществ, науки. 1975. №2.
Донесение А.М.Анастасъева, составленное по журналу, о рас-
копках курганов Коломенского уезда // ИОЛЕАЭ. 1875. Т.ХХ.
Донесение AM,Раевской о раскопке в урочише Черной //
ИОЛЕАЭ. 1875. Т.ХХ.
Дополнения к Актам историческим. T.I. СПб. 1846.
Древнерусские княжеские уставы XI-XV вв. М., 1976.
Древнерусские города в древнескандинавской письменности:
Тексты. Перевод. Комментарий / Сост. Г.В.Глазырина и
Т.Н.Джаксои. М., 1987.
Древняя Русь. Город, замок, село. М„ 1985 (Археология СССР).
Дубов И.В. Новые раскопки Тимеревского могильника // КСИА.
1976а. Вып.146.
Дубов И.В. Ярославское Поволжье в IX столетии // Вести. ЛГУ.
19766. №14.
Дубов И.В. Скандинавские находки в Ярославском Поволжье //
Скандинавский сборник. Вып.ХХП. Таллин, 1977.
Дубов И.В. Тнмеревский комплекс — протогородской центр в
зоне славяно-финских контактов // Финно-угры и славяне.
Л., 1979.
Дубов И.В. Северо-Восточная Русь в эпоху раннего средневековья
(Историко-археологические очерки). Л., 1982.
Дубов И.В. Глиняные лапы в погребальном обряде курганов
Аландских островов и Волго-Окского междуречья // Новое
в археологии СССР и Финляндии. Л., 1985.
Дубов И.В. Города, величеством сияющие. Л., 1985.
Дубов И.В. Ярославское Поволжье в IX-XIII вв. (ведущие
исследователи и основные проблемы) // Славяно-русские
древности. Вып.1: Историко-археологическое изучение Древ-
ней Руси. Итоги и основные проблемы. Л., 1988.
Дубынин А.Ф. Малышевский могильник. К истории населения
нижней Оки в I тысячелетни н.э. // КСИИМК. 1949.
Вып-XXV.
Дубынин А.Ф. Раскопки Малышевского могильника // КСИИМК.
19496. Bun.XXVII.
Дубынин А.Ф. О племенной принадлежности населения северной
окраины Муромской земли II СА. 1966. №3.
Европеус Д.П. К вопросу о народах, обитавших в Средней и
Северной России до прибытия славян // ЖМНП. 1868.
Ч.СХХХ1Х.
Европеус Д.П. Об угорском народе, обитавшем в Средней и
Северной России // Тр. II AC. T.I. Отд.ГУ. СПб., 1976.
Едемский М.Б. Кокшеньгская старина // ЗОРСА. 1905. T.VII.
Вып.2.
Едемский М.Б. О старых торговых путях на Севере // ЗОРСА.
1913. T.IX.
Елисеев А.В. К археологии и антропологии Ильменского бассейна
// ЖМНП. 1881. №5.
Ерофеева ЕН. Курганный могильник у дер.Семухино на р.Тезе
// Восточная Европа в эпоху камня и бронзы. М., 1976.
Ерофеева Е.Н., Травкин П.Н., Уткин А.В. Кочкииский грунтовый
могильник // Археология и этнография Марийского края.
Вып.14. Йошкар-Ола, 1988.
Ефименко П.П. Рязанские могильники: Опыт культурно-страти-
графического анализа могильников массового типа // Мате-
риалы по этнографии. T.III. Вып.1. Л., 1926.
Ефименко П.П. К истории Западного Поволжья в первом
тысячелетии н.э. по археологическим источникам // СА.
1937. Т.П.
Ефименко П.С. Заволоцкая Чудь. Архангельск, 1869.
Ешевский С.В. Русская колонизация северо-восточного края //
Ешевский С.В Соч. Ч.Ш. М., 1970.
Жеребцов Л.Н Историко-культурные взаимоотношения коми с
соседними народами. М., 1982.
Жиров Е.В. Древние ижорские черепа // СА. 1937. Т.П.
Житие св. Леонтия, епископа Ростовского // Чтения в Имп.
Об-ве истории и древностей российских при Московском
ун-те. 1893. Ки.4/167.
Зарубин Л.А. Важская земля в XIV-XV вв. // История СССР.
1970. №1.
Зеленеев Ю.А, Грунтовые могильники волжских финнов н
некоторые проблемы этнической истории // Археология и
этнография Марийского края. Вып.14. Йошкар-Ола, 1988.
Зеленин Д.К. Принимали ли финны участие в образовании
великорусской народности? И Сб. ЛОИКФУН. Вып.1. Л.,
1929.
Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография / Пер. с нем. М„
1991.
Иванов А. Пустошеиский могильник // Тр. Владимир, гос. обл.
музея. Вып.1. Владимир, 1925.
Иловайский Д.И. История России. T.I. Часть II. М., 1980.
Иордан. О происхождении и деяниях готов. М., I960.
Исланова И.В. Селище Шурскол II близ Ростова Великого //
С А. 1982. №2.
Карамзин Н.М, История государства Российского. Ки.1. T.I. М.,
1942.
Каталог собрания древностей графа А.С.Уварова. Вып.Ш-VI.
М., 1907.
Кельсиев А.И. Отчет о раскопках, произведенных в Ярославской
и Тверской губерниях // ИОЛЕАЭ. 1879. T.XXXI.
Кеппен П.И. Водь и Вотская пятина // ЖМНП. 1851. Ч. LXX.
Отд.П.
248
Кетен П.И. Селища, обегаемые «хорами, в С-Петербургской
губернии // Уч. зап. Ими. АН «о I и III отделеиаю. 1853.
Т.П. Вып.З.
Кеппен П.И. Хронологичеепй указжгеть яля «сгорай ияородпев
Европейской России. СПб., 1861
Керцелли Н.Г. Отчет о воезкке хм расхпакн курганов во
Владимирской, Костромской Ярославской губервпх //
ИОЛЕАЭ. 1879. T.XXXL
Кизилов ЮЛ. Земли и народы Пкхха в ХШ-XV М- М.. 1984.
Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие. Выв-L Л_ 1966 (САИ.
Е1-36).
Кирпичников А.Н. Древнерусское ортххе. Bim Л- 1971 (САИ.
EI-36).
Кирпичников А. Н. Исторвко-аркеояягачеасве кхлеловаиия древ-
ней Корел ы (“Корельский горел* XTV в.) *' Фниио-утры и
славяне. Л., 1979а.
Кирпичников А.Н. Ладога и Лжаохскаи вевость в вере од раннего
Средневековья // Славяне и Русь На материалах восточно-
славянских племен и Дреааей Руся'. Каев. 19796.
Кирпичников А.Н. Древний Орегосх ёкстэрижо-археологическне
очерки о городе-крепости в нетчике Невы. Л . 1980.
Кирпичников А.Н. Каменные креэости пмгтрохгкей земли. Л.,
1984а.
Кирпичников А.Н. Приладожскав новь ‘ Нсаое в археологии
СССР н Финляндии. Л., 198*6
Кирпичников А.Н. Ладога и Лаижгкм засев VIII-XIII вв. //
Славяно-русские древности. Явит 1 Игторвко-археологичес-
кое изучение Древней (Яса. №аин и основные проблемы.
Л., 1988.
Кирпичников А.Н., Назарезвиз ЛЛ Работы Староладожской
экспедиции // АО 1986 г. JL з’МК
Кирпичников А.Н., Овсянников ОЛ Креяссть Копорье по новым
данным архнтектурио-археахвоевчесхжх исследований // СА.
1979. №3.
Кирпичников А.Н., Рябинин ЕЛ Фнавс-уторские племена в
составе Новгородской земли , иекгторые итоги новых иссле-
дований) // СА. 1982. №3.
Кирьянов И.А. Топонимия Волго-Оксхсга междуречья и история
его аборигенного населения (к ирз&земе летописной мещеры)
// Ономастика Поволжья. Вви ? Горький. 1971.
Ключевский В.О. Древнерусские жития снятых как исторический
источник. М., 1871.
Ключевский В.О. Курс русской «стоуна. Часть I // Ключев-
ский В.О. Сочинения в жеяити томах. М.. 1987.
Ключевский В.О. Курс русской вегораи. Часть II // Ключев-
ский В.О. Сочинения в ленятв томах. М_, 1988.
Колмогоров А. И. Тихвинские кургавы •< Тр. XV АС в Новгороде.
T.I. М., 1914.
Коячин Б.А. Черная металлургия и металлообработка в Древней
Руси. М., 1953 (МИА.
Коячин Б.А. Железообрабап чиипге ремесло Новгорода Вели-
кого. М., 1959 (МИА. №65;
Колчин ВЛ. Хронология иоагоролскжх древностей // Новгород-
ский сборник: 50 лет раскоисс Новгорода. М., 1982.
Коячин Б.А., Янин В.Л. Археологии Новгорода 50 лет //
Новгородский сборник: 50 нет расковок Новгорода. М., 1982.
Кольчатое В.А. Раскопки ыолиьаика у хПлещевипы // АО
1979 г. М., 1980.
Кольчатое В.А. О времени заселения Ижорского плато //
Северная Русь и ее соседи в эвоху раннего средневековья.
Л., 1982.
Кольчатое В.А. Височные кояьжа Водской земли // Новое в
археологии СССР и Фиияяипв. Л.. 1984.
Комаров К.И. Раскопки курганов у д.Плешково // АО 1980 г.
М., 1981.
Комаров К.И. Исследования в Костромской и Калининской
областях // АО 1982 г. М., 1984.
Комаров К.И. Курганный могильник “Грачки" у д.Кнучер //
Археологические памятники Европейской части РСФСР:
Погребальные памятники. М., 1988.
Конецкий В.Я. Древнерусский грунтовый могильник у поселка
Деревяиицы около Новгорода // Новгородский исторический
сборник. Вып.2(12). Л., 1984а.
Конецкий В.Я. Население центральных районов Новгородской
земли в начале II тысячелетия н.э.: Автореф. дне. ... канд.
нет. наук. Л., 19846.
Конецкий В.Я., Носов ЕН., Хвощинская Н.В. О финно-угорском
и славянском населении центральных районов Новгородской
земли // Новое в археологии СССР и Финляндии. Л., 1984.
Константинов-Щипунин Н.К. К краниологии древнего населения
Костромской губернии // ИОЛЕАЭ. 1897. Т.ХС.
Конькова О.И. Исследования на Сойкинском полуострове // АО
1980 г. М., 1981.
Конькова О.И. Ижорские могильники // Новое в археологии
Северо-Запада СССР. Л., 1985.
Конькова О.И. Исследования ижорских средневековых могиль-
ников. Итоги и перспективы // Современное финно-угрове-
дение: Опыт и проблемы. Л., 1990.
Конькова О.И. Вопросы ранней истории финноязычного насе-
ления нижнего течения рЛуги // Население Ленинградской
области: Материалы и исследования по истории и традици-
онной культуре. СПб., 1992.
Корсаков Д.А. Меря и Ростовское княжество. Казань, 1872.
Корзухина Г.Ф. Русские клады. М.; Л., 1954.
Косменко М.Г. Двуслойное поселение в устье р.Суны //
Средневековые поселения Карелии и Приладожья. Петроза-
водск, 1978.
Косменко М.Г. Исследования иа Водлозере // АО 1983 г. М„
1985.
Косменко М.Г. Работы Водлозерского отряда // АО 1984 г. М„
1986.
Костомаров Н.И. Две русские народности // Костомаров Н.И.
Исторические монографии и исследования. T.I. СПб.. 1875.
Котляревский А.А. О погребальных обычаях язычников славян.
М., 1868.
Кочкуркина С.И. Курганы Северного побережья Онежского озера
// Археологические исследования и Карелии. Л., 1972.
Кочкуркина С.И. Юго-Восточное Приладожье в X-XIII вв. Л.,
1973.
Кочкуркина С.И. Территория летописной корелы в XII-XIV вв.
(по археологическим данным) // Средневековые поселения
Карелии и Приладожья. Петрозаводск, 1978.
Кочкуркина С.И. Археологические памятники корелы V-XV вв.
Л., 1981.
Кочкуркина С.И. Древняя корела. Л., 1982.
Кочкуркина С.И. Памятники Юго-Восточного Приладожья н
Приоиежья X-XIII вв. Петрозаводск, 1989.
Кочкуркина С.И., Линевский А.М, Курганы летописной веси X —
начала XIII вв. Петрозаводск, 1985.
Кравцов А.. Александров И., Днепровский К. Разведки по р.Цне //
АО 1978 г, М., 1979.
Краснов ЮЛ. Раннее земледелие и животноводство в лесной
полосе Восточной Европы (II тысячелетие до н.э. — первая
половина I тысячелетия н.э.). М., 1971 (МИА. №174).
Краснов ЮЛ. Предисловие // Дьяковская культура. М., 1974.
Краснов ЮЛ. Безводнинский могильник (К истории Горьков-
ского Поволжья в эпоху раннего средневековья). М., 1980а.
249
Краснов ЮЛ. О пате Березняковского городища И КСИА. 19806.
Вып. 162.
Краснов ЮЛ. Древние и средневековые пахотные орудия
Восточной Европы. М., 1987.
Краснов Ю.А., Краснов Н.А. "Домик мертвых" иа городище
дьяковского времени И АО 1966 г. М., 1967.
Краснов ЮЛ., Краснов Н.А. Погребальное сооружение на
городище “дьякова типа" И Вопросы древней и средневековой
археологии Восточной Европы. М., 1978.
Кропоткин В.В. Торговые связи Волжской Болгарии в X в. по
нумизматическим данным II Древние славяне и их соседи.
М„ 1970.
Кропоткин В.В. Булгарские монеты X в. иа территории Древней
Руси и Прибалтики И Волжская Булгария и Русь. Казань,
1986.
Куза А.В. Новгородская земля // Древнерусские княжества
Х-ХШ вв. М„ 1975.
Куза А.В., Леонтьев А.Е., Пушкина ТЛ. Рец. на ки.: Булкнн В.А.,
Дубов И.В., Лебедев Г.С. Археологические памятники
Древней Руси IX-XI вв. Л., 1978 // СА. 1982. №2.
Кузьмин А.Г. Рязанское летописание. М., 1965.
Кузьмин А.Г. Начальные этапы древнерусского летописания. М.,
1977.
Куратов АЛ. Археологические памятники Архангельской об-
ласти. Архангельск, 1978.
Курбский Андрей. История о великом князе Московском //
Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XVI в.
М„ 1986.
Кузнецов С.К. Русская историческая география. Вып.1: Меря,
мещера, мурома, весь. М., 1910.
Куфтин БЛ. Материальная кулыура русской мещеры. Я. I. М.,
1926.
Кучкин ВЛ. Формирование государственной территории Северо-
Восточной Руси в X-XIV вв. М„ 1984.
Лаанест А. Ижорские диалекты: Лннгвогеографнческое иссле-
дование. Таллин, 1966.
Лаанест А. Прибалтийско-финские языки И Основы фннно-
угорского языкознания: Прибалтийско-финские, саамские и
мордовские языки. М., 1975.
Лаанест А.Х. Историческая фонетика и морфология ижорского
языка: Автореф. дне. ... докт. филол. наук. Тарту, 1978.
Лапшин В.А. Исследования под Суздалем // АО 1980 г. М.,
1981а.
Лапшин В.А. Ранняя дата Владимирских курганов // КСИА.
19816. Вып.166.
Лапшин В.А. Раскопки селища Гнездилово 2 // АО 1981 г. М.,
1983.
Лапшин ВЛ. Население центрального района Ростово-Суздаль-
ской земли Х-ХШ вв. (по археологическим материалам):
Автореф. дне. ... каид. ист. наук. Л., 1985.
Лапшин В.А. Начальный этап освоения Суздальского Ополья
древнерусским населением // Задачи советской археологии
в свете решений XXVII съезда КПСС: Тез. докл. Всесоюзн.
археолог, конф. (Суздаль, 1987 г.). М., 1987.
Лапшин В.А., Мухина Т.Ф. Раинесредиевековый археологический
комплекс у д.Васильки под Суздалем // Проблемы изучения
древнерусской культуры (расселение и этнокультурные про-
цессы на Северо-Востоке Руси). М., 1988.
Лауя С. Погребальные памятники прибалтийских финнов в I
тысячелетни н.э. II Вопросы фииио-угроведения. Bun.VI.
Саранск, 1975.
Лауя С.К. Некоторые закономерности распространения древнего
населения в свете изучения могильников I тыс.н.э. в восточной
Эстонии И Северная Русь и ее соседи в эпоху раннего
средневековья. Л., 1982.
Лебедев Г.С. Археологические памятники Ленинградской облас-
ти. Л., 1977.
Лебедев Г.С. Эпоха внкиигов в Северной Европе: Историко-ар-
хеологические очерки. Л., 1985а.
Лебедев Г.С. Северо-Восток Европейской части России в
середине I тыс.н.э. (состояние письменных и исторических
данных) // Материалы к этнической истории Европейского
Северо-Востока. Сыктывкар, 19856.
Левашева В.П. Сельское хозяйство // Тр. ГИМ. 1956. Вып.32:
Очерки по истории русской деревни Х-ХШ вв.
Левашева В.П. Височные кольца И Тр. ГИМ. 1967а. Вып.43:
Очерки по истории русской деревни Х-ХШ вв.
Ленинградская область: Природа и хозяйство. Л., 1958.
Леонтьев А.Е. “Город Александра Поповича" в окрестностях
Ростова Великого // Вести. МГУ. История. 1974а. №3.
Леонтьев ЛЕ. О времени возникновения Сарского городища //
Вести. МГУ. История. 19746. №5.
Леонтьев А.Е. Сарское городище в истории Ростовской земли
(VIII-XI вв.): Автореф. дне. ... каид. ист. наук. М., 1975.
Леонтьев А.Е Классификация ножей Сарского городища // СА.
1976. №2.
Леонтьев А.Е. Исследования Волго-Окской экспедиции // АО
1980 г. М., 1981а.
Леонтьев А.Е Скандинавские вещи в коллекции Сарского
городища И Скандинавский сборник. Вып. XXVI. Таллин.
19816.
Леонтьев А.Е. Работы в Ярославской и Костромской областях
// АО 1981 г. М., 1983.
Леонтьев А.Е. Поселения мери и славян на оз.Неро // КСИА.
1984а. Вып. 179.
Леонтьев А.Е. Работы Волго-Окской экспедиции // АО 1982 г.
М., 19846.
Леонтьев А.Е Новые данные о костромских курганах // СА.
1984в. №4.
Леонтьев А.Е. Волго-Окская экспедиция // АО 1983 г. М., 1985.
Леонтьев А.Е. Волго-Окская экспедиция И АО 1984 г. М., 1986а.
Леонтьев А.Е Волжско-Балтийский торговый путь в IX в. //
КСИА. 19866. Вып. 183.
Леонтьев А.Е Городище Выжегша в Юрьевском районе
Владимирской области // Задачи советской археологии в
свете решений XXVII съезда КПСС: Тез. докл. Всесоюзн.
археолог, конф. (Суздаль, 1987 г.). М., 1987а.
Леонтьев А.Е Ростов; Предпосылки возникновения древнерус-
ского города И Тр. V Межд. конгресса славянской археологии.
T.I. Вып.2а. М„ 19876.
Леонтьев А.Е Археологические памятники ростовской округи
/I Проблемы изучения древнерусской культуры (расселение
и этнокультурные процессы на Северо-Востоке Руси). М.,
1988а.
Леонтьев А.Е Городище Выжегша н происхождение Выжегш-
ского клада // Проблемы изучения древнерусской культуры
(расселение и этнокультурные процессы на Северо-Востоке
Руси). М„ 19886.
Леонтьев А.Е. Рец. на кн.: Рябиинн Е.А. Костромское Поволжье
в эпоху средневековья. Л., 1986 И СА. 1989а. №2.
Леонтьев А.Е. Поповское городище (результаты раскопок
1980-1984 гт.) II Раннесредневековые древности Верхнего
Поволжья. М., 19896.
Леонтьев А.Е., Пушкина Т.А. Результаты археологической
разведки в районе Ростова Великого II АО 1969 г. М., 1970.
Леонтьев А.Е., Рябинин Е.А. Этапы и формы ассимиляции
летописной мери (постановка вопроса) // СА. 1980. №2.
250
Леонтьев A. Е., Рябинин ЕА. Финно-угорское население Костром-
ского Поволжья во второ* ноломне I тыс.н.э. // Материалы
VI Межд. конгресса финно-угроведов. Т.1. М., 1989.
Лесман Ю.М. О сидячих погребениях в древнерусских могиль-
никах И КСИА. 1981. Вып. 164,
Лесман Ю.М. Хронологическая верноднзапня курганов Ижор-
ского плато // Северная Русь и ее соседи в эпоху раннего
средневековья. Л., 1982.
Лесман Ю.М. Погребальные оамитиии Новгородской земли
(проблемы снхронизапии) И Археологическое исследование
Новгородской земли. Л.. 1984.
Лесман Ю.М. Погребальные накатника северо-запада Новгород-
ской земли и Новгород X1-XIV м. (синхронизация вещевых
комплексов): Автореф. дне. ._ калл. ист. наук. М., 1988.
Лиги П. О водн иа территории Эстонии И Изв. АН ЭССР.
Обществ, науки. 1986. №2-
Лиги П.Х. Воде кий этнически* элемент на территории Эстонии:
Автореф. дне. ... канд. ист. наук- Л.. 1987.
Линтури Э. Зооморфные овально-выпуклые фибулы Финляндии
и Приладожской Карелии эпохи крестовых походов // Новое
в археологии СССР и Фнапади а. Л., 1984.
Лукичева Э.В. О происхождении некоторых топонимов Белозерья
с компонентом -весь, -вец " Проблемы русской ономастики.
Вологда, 1985.
Любавский М.К. Образование осаовао* государственной терри-
тории великорусской народности Заселение и объединение
Центра. Л., 1929.
Любомиров П. Г. Торговые связи Древне* Руси с Востоком в
VIII-XI вв. // Уч. зап. Саратов, ун-та. 1923. Т.1. Вып.З.
Львова ЗА. Стеклянные бусы Старо* Лалогв. Ч. I // Археолог,
сб. Гос. Эрмитажа. 1968. Выв.10.
Мавродин В.В. Происхождение русского народа. Л., 1978.
Макаренко Н.Е. Новлевски* и Заколискл* могильники Влади-
мирской губернии и археологическая поездка по Владимир-
скому, Судогодскому, Муромскому к Мелеиковскому уездам
// Тр. Владимир, архивно* коыпссии 1908. Кн. X.
Макаров Н.А. Средневековы* могалъиик на Каргополье И КСИА.
1982. Вып. 171.
Макаров Н.А. Раскопки средневекового могильника Погостите
в Вологодской области » СА. 1983а. №3.
Макаров Н.А. Чашевидные сосуды средневековых памятников
Волжско-Шекснннского междуречья " КСИА. 19836. Вып.
175.
Макаров НА, Население Восточного Прионежья в X—XIII вв.:
Автореф. дне. ... кайл. нет. наук. М.. 1984а.
Макаров НА. Работы Онежско-Сухонского отряда // АО 1982
г. М., 19846.
Макаров НА, Орнаментика белсэерсхо* лепной керамики
X-XI вв. И СА. 1985а. №2
Макаров Н.А. Работы Онежско-Сухонского отряда И АО 1983 г.
М., 19856.
Макаров Н.А. Археологические иииые о характере колонизации
Русского Севера в Х-ХШ аа. " СА. 1986а. №3.
Макаров НА. Работы Оиежско-Сухопского отряда // АО 1984 г.
М., 19866.
Макаров Н.А. О некоторых комплексах середины — третьей
четверти I тысячелетия пл. и Юго-Восточном Прионежье и
иа р.Сухоне // КСИА. 1986в. Вьа 183.
Макаров НА. Работы Онежско-Сухонско* экспедиции И АО
1986 г. М„ 1988а.
Макаров Н.А. Средневековые памятники Белозерской округи
(археологическая карта и коаааеятари*) II Проблемы изучения
древнерусской культуры (расселение и этнокультурные про-
цессы на Северо-Востоке Руси . М.. 19886.
Макаров НА. Население Русского Севера в XI—XIII вв.: По
материалам могильников восточного Прионежья. М., 1990.
Мальм В.А. Изделия ювелирно-литейного производства И Яро-
славское Поволжье X-XI вв. М., 1983.
Мальмгрен А.Э. Раскопки в Гдовском уезде И Археологические
известия и заметки. Т.Ш. М., 1895.
Манюхин И.С. Позднекаргопольская культура: Автореф. дне. ...
каид. ист. наук. М., 1989.
Маркелов М.Т. К вопросу о культурных взаимоотношениях
финнов и русских И Этнография. №1-2. М.: Л., 1930.
Марков А.К. Топография кладов восточных монет (сасанндскнх
и куфических). СПб., 1910.
Мартьянов В.Н., Надькин Д.Т. Об этнической принадлежности
населения рязанского н муромского Поочья I тысячелетия н.э.
И Археологические памятники мордвы I тысячелетия н.э.
Саранск, 1979.
Матвеев А.К. Историко-этимологические изыскания: 1. Из опыта
изучения севернорусской топонимики на -ньга // Уч. зап.
Уральского ун-та. 1960. Вып.Зб.
Матвеев А.К. К проблеме происхождения севернорусской
топоннмнкн // Вопросы фниио-угорского языкознания: Грам-
матика и лексикология. М.; Л., 1964а.
Матвеев А.К. Субстратная топонимика русского Севера // ВЯ.
19646. №2.
Матвеев А.К. Есть лн древнепермская топонимика в Заволочье?
// СФУ. 1965. № 3.
Матвеев А.К. Пермские элементы в субстратной топонимике
русского Севера // СФУ. 1968. №1.
Матвеев А.К. Происхождение основных пластов субстратной
топонимики русского Севера // ВЯ. 1969. №5.
Матвеев А.К. Типы бытования географических терминов в
субстратной микротопоннмнке русского Севера И Вопросы
географии. Сб. 81. М., 1970а.
Матвеев А.К. Угорская гипотеза и некоторые проблемы изучения
субстратной топонимики русского Севера // Вопросы финно-
угроведения. Bwn.V. Йошкар-Ола, 19706.
Матвеев А.К. Из истории изучения субстратной топонимики
русского Севера // Вопросы топонимики. №5. Свердловск,
1971.
Матузова В.И. Английские средневековые источники. М., 1979.
Мачинский ДА. О месте Северной Руси в процессе сложения
Древнерусского государства и европейской культурной об-
щности // Археологическое исследование Новгородской
земли. Л., 1984.
Мельникова ЕА. Древнескандинавские географические сочине-
ния. М., 1986.
Мельниченко Г.Г. Некоторые лексические группы в современных
говорах на территории Владимиро-Суздальского княжества
XII — начала XIII в. Ярославль, 1974.
Мещерский НА. Новгородские грамоты на бересте как источник
для исторического изучения прнбалтнйско-фннских языков
// Вопросы фннно-угорского языкознания: Грамматика и
лексикология. М.; Л., 1964.
Милюков Н.Н. Очерки по истории русской культуры. Ч. I. СПб.,
1904.
Молодцова Е.Н. Разведка в Ивановской области // АО 1969 г.
М„ 1970.
Монгайт А.Л. Из истории населения среднего течения Оки в
I тысячелетии н.э. // СА. 1953. T.XVIII.
Монгайт А.Л. Рязанская земля. М., 1961.
Моора Х.А. Вопросы сложения эстонского народа н некоторых
соседних народов в свете данных археологии // Вопросы
этнической история эстонского народа. Таллин, 1956.
251
Моора ХА. Об оловянных украшениях в их взготовлеввв в
Прибалтике И Munera Archaeologica losepho Kostrzewsld.
Poznah, 1963.
Моора ХЛ., Моора A.X. № этнической истории вода в нжоры
// Из истории славяио-прибалтийскофииских отношений.
Таллии, 1965.
Муллонен И.И. Некоторые наблюдения над вепсской географи-
ческой терминологией И Топонимия Урала и севера Евро-
пейской части СССР. Свердловск, 1985а.
Муллонен И.И. О гидронимии бассейна р.Оятн // Кочкурки-
на С.И., Лнневский А.М. Курганы летописной весн X —
начала XIII в. Петрозаводск, 19856.
Муллонен И.И. Гидронимия бассейна реки Оятн. Петрозаводск,
1988.
Мурзаев Э.М. География в названиях. М., 1982.
Назаренко В.А. О погребальном ритуале приладожскнх курганов
с очагом // КСИА. 1974. Вып. 140.
Назаренко ВЛ. Исторические судьбы Приладожья и нх связь с
Ладогой // Славяне и Русь (на материалах восточнославянских
нлемен и Древней Руси). Киев, 1979а.
Назаренко В.А. Об этнической принадлежности приладожскнх
курганов И Финно-угры и славяне. Л., 19796.
Назаренко В.А. Об уровне социально-экономического развития
населения Приладожья в IX-X вв. // Fenno-ugri et slavi 1978.
Helsinki, 1980.
Назаренко ВЛ. Норманны н появление курганов в Приладожье
// Северная Русь н ее соседи в эпоху раннего средневековья.
Л., 1982.
Назаренко В.А. Погребальная обрядность Приладожской чуди:
Автореф. дне. ... канд. ист. наук. Л., 1983.
Назаренко ВЛ. Новый памятник заволочской чуди // Новое в
археологии СССР и Финляндии. Л., 1984.
Назаренко В.А. Находка "домика мертвых” а Приладожье //
Задачи советской археологии в свете решений XXVII съезда
КПСС: Тез. докл. Всесоюзн. археолог, конф. (Суздаль, 1987).
М., 1987.
Назаренко В.А., Овсянников О.В., Рябинин ЕЛ. Археологические
памятники Чуди Заволочской // СА. 1984. №4.
Назаренко В.А., Овсянников О.В., Рябинин Е.А. Чудь Заволочская
// Финны в Европе VI-XV века. Вып.2: Русь, финны, саамы,
верования. Л., 1990.
HacoHOf, А.Н. "Русская земля" н образование территории
Древнерусского государства. М., 1951.
Неволин К.А. О пятинах и погостах новгородских в XVI веке
И Зап. Русского географ, об-ва. Kh.VIII. СПб., 1968.
Недошивина Н.Г. Перстни // Очерки по истории русской деревин
Х-ХШ вв. Тр. ГИМ. 1967. Вып.43.
Недошивина Н.Г. Акатовскнй курганный могильник XI-XII вв.
в Подмосковье // Экспедиции ГИМ. М., 1969.
Нефедов Ф.Д. Отчет о раскопках в Касимовском уезде //
ИОЛЕАЭ. 1879. T.XXXI.
Никитин А.В. Вологодская экспеднпия // АО 1972 г. М., 1973.
Никитин А.В. Вологодская н Каргопольская экспедиции II АО
1974 г. М., 1975.
Никитинский И.Ф. Работы Вологодского музея // АО 1984 г.
М., 1986.
Никольская Т.Н. Этнические группы Верхнего Поволжья XI-
XIII вв. И КСИИМК. 1946. Вып-XXIV.
Никольская Т.Н. Хронологическая классификация верхневолж-
ских курганов II КСИИМК. 1949. Вьш.ХХХ.
Новгородская IV летопись. СПб., 1915.
Новгородские писцовые книги. Т.Ш: Переписная оброчная книга
1500 года (первая половина). СПб., 1868.
Новгородские писцовые книги. T.V: Кинги Шелоиской пятины.
СПб., 1905.
Новгородский сборник. Вып.1 / Сост. Н.Богословский. Новгород,
1865.
Носов Е.Н. Источники ио славянской колонизации Новгородской
земли // Вспомогательные исторические дисциплины. T.VI.
Л., 1974.
Носов Е.Н. Некоторые общие вопросы изучения погребальных
памятников второй половины I тысячелетия н.э. в Прииль-
менье // СА. 1981. №1.
Носов ЕН Новгород и новгородская округа IX-X вв. в свете
новейших археологических данных (к вопросу о возникно-
вении Новгорода) И Новгородский исторический сборник.
Вып.2(12). Л., 1984.
Носов Е.Н. Некоторые общие проблемы славянского расселения
в лесной эоне Восточной Европы в свете истории хозяйства
// Славяно-русские древности. Вып.1: Исторнко-археологи-
ческое изучение Древней Руси. Итоги и основные проблемы.
Л., 1988.
Нукшинский могильник'. Материалы н исследования по археологии
Латвийской ССР. I. Рига, 1957.
ОАК за 1893 г. СПб., 1895.
ОАК за 1904 г. СПб., /907.
ОАК за 1911 г. СПб.. 1914.
ОАК за 1913-1915 гг. СПб., 1918.
Овсянников О.В. Конорье: Историко-архитектурный очерк. Л.,
1976.
Овсянников О.В. Археологическое изучение “чуди заволочской”
в бассейне Ваги И Тез. докл. иа XVI Всесоюзн. конф,
финно-угроведов. Сыктывкар, 1979.
Овсянников О.В. Сельские укрепленные поселения XV в. в
бассейне рек Северной Двины н Ваги // Проблемы истории
Новгорода н Новгородской земли XV в.: Тез. докл. н сообщ.
научи, симпозиума. Новгород, 1986.
Овсянников О.В. Исследования в Архангельской области II АО
1986 г. М., 1988.
Овсянников О.В., Рябинин ЕЛ Новые данные о культуре
средневекового “чудского” населения в бассейне озера Лача //
СА. 1986. №2.
Овсянников О.В., Рябинин ЕЛ Средневековые фунтовые мо-
гильники Терского берега И СА. 1989. №2.
Отдельные находки металлических вещей в Верхнем Поволжье
И ЗОРСА. 1903. T.V. Вып.1.
Ошибкина С.В. Могильник Пески в Вологодской области //
КСИА. 1972. Вып.129.
Пантелеева АЛ., Янчевская Н.В. Ареал этнонимов карел, самоед
н чудь в Архангельской области И Вопросы географии. Сб.70.
М., 1966.
Пашуто В.Т. Особенности сфуктуры Древнерусского государства
// Древнерусское государство н его международное значение.
М.. 1966.
ПВЛ. Часть 1. М.; Л., 1950.
Песонен П.Э. Памятники раннего средневековья на Муромском
озере // Археологические исследования в Карелии. Л., 1972.
Переписная окладная книга по Новгороду Вотьской пятины 1008
года И Временник МОИДР. Кн.П. М., 1851.
Петренко В.П. Фннно-угорскне элементы в культуре средневе-
ковой Ладоги И Новое в археологии СССР н Финляндии.
Л., 1984.
Пименов В.В. Венсы: Очерк этнической истории и генезиса
культуры. М.; Л., 1965.
Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. 10-е нзд. Пг.,
1917.
252
Плетнев ВА. Об остатках древности и старины в Тверской
губернии: К археологической карге губернии. Тверь, 1903.
Повесть о водворении христианства в Муроме И Памятники
старинной русской литературы / Под ред. Н.И.Костомарова.
Вып.1. СПб., 1860а.
Повесть о водвореини христианства в Ростове // Памятники
старинной русской литературы / Под ред. Н.И.Костомарова.
Вып.1. СПб., 18606.
Покровский М.Н. Русская история с древнейших времен. Т.1.
М., 1933.
Покровский Ф.В. Случайная археологическая находка И Архео-
логические известия и заметки. 1894. №11.
Попов А.И. Из истории финно-угорских народностей СССР: Тез.
докт. дне. Л., 1947.
Попов А.И. Топонимика Белозерского края // Уч. зап. ЛГУ.
1948. Вып.105.
Попов А.И. Прибалтийско-финские имена в новгородских
берестяных грамотах //Тр. Карельского ФАН. 1958. Вьгп.12.
Попов А.И. Основные задачи исследования финно-угорской и
самодийской топонимии СССР // Вопросы фвиио-угорского
языкознания: Грамматика и лексикология. М.; Л., 1964.
Попов А.И. Географические названия (Введение в топонимику).
М.; Л., 1965.
Попов А.И. Названия народов СССР: Введение в этнонимику.
Л„ 1973.
Попов А.И. Топонимии древвих мерянских и муромских
областей // Географическая среда и географические названия.
Л., 1974.
Попов А.И. Следы времен мииуших: Ш истории географических
названий Ленинградской, Псковской и Новгородской облас-
тей. Л., 1981.
Потин В.М. Топография находок западноевропейских монет
Х-Х1П вв. на территории Древней Руся //Тр. Гос. Эрмитажа.
1967. T.IX.
Потресов А.С., Шолохова ЕВ Дреааие водные пути новгородцев
И Ледовое побоище 1242 г. М.; Л.. 1966.
Почвы Ленинградской области Л.. 1973.
Прозоровский Д.И. Древние веши, вайлеииые в Белозерском
уезде И Изв. Русского археолог, об-ва. T.V111. СПб,, 1877.
Прыткова Н.Ф. Одежда ижор и вода >' Занадяофинскнй сборник.
Л., 1930.
ПСРЛ. Т.1. Лаврентьевская летопись. М.. 1962.
ПСРЛ. T.V. Прибавления к Псковским летописям. СПб., 1861.
ПСРЛ. T.XV. Псковская вторая летоиись. СПб., 1851.
Пушкина Т.А. Скандинавские находи нз окрестностей Мурома
И Проблемы изучен ня древнерусской культуры (расселение
и этнокультурные процессы на Северо-Востоке Руси). М.,
1988.
Равдина Т.В, Погребения X-XI в*, с монетами на территория
Древней Русв: Каталог. М.. 1988.
Равдоникас В.И. Ижорсий могильник в г.Красногвардейске
(б.Гатчина) И СГАИМК. 1932. №11-12.
Равдоникас В.И. Памятники эпохи возникновения феодализма в
Карелии и юго-восточном Приладожье // Изв. ГАИМК. 1934а.
№ 94.
Равдоникас В.И. Скандинавские находи в курганах Приладожья
X-XI вв. И ППДО. 19346. №9-1Л
Раппопорт П.А. Оборонительные сооружения Галича Мерьского
И КСИИМК. 1959. Вып.77.
Раппопорт П.А. Очерки по истории военного зодчества Севе-
ро-Восточной н Северо-Западной Руси X-XV вв. 1961 (МПА.
№105).
Раппопорт П.А. Археологическое изучение древнерусского
города // КСИА. 1963. Вып.96.
Репников Н.И, Жальники Новгородской земли И ИГАПМК. 1931.
T.IX. Вьщ.5.
Рерих Н.К. Раскопки художника Н.К.Рериха в Петербургской
губернии в 1895-1898 гг. // ЗРАО. 1899. T.XI. Вьш. 1-2.
Рерих Н.К. Экскурсия Археологического института 1899 г. в связи
с вопросом о фиисих погребениях в С.-Петербургской
губернии // Вести. Археологического института. XIII. СПб.,
1900.
Рерих Н.К. К древностям валдайским в водским И ПАК. 1901.
Вып.1.
Розенфельдт И.Г. Керамика дьяковской культуры И Дьяковская
культура. М., 1974.
Розенфельдт И.Г. Об одном типе позднедьяковскнх племенных
украшений И Вопросы древней в средневековой археологии
Восточной Европы. М., 1978.
Розенфельдт ИГ. Еще раз о Березниковском городище // КСИА.
1980. Вып.162.
Розенфельдт И.Г. Древности западной части Волго-Окского
междуречья. М., 1982.
Розенфельдт Р.Л. Новые разведки памятников железного века
в Подмосковье // КСИА. 1974. Выл. 140.
Розенфельдт Р.Л. Муромский могильник в с.Молотицы //
Вопросы древней и средневековой истории Восточной
Европы. М., 1978.
Русинов Н.Д. Вопрос об освоении славянамв угличского
Верхневолжья И Краевед, зап. Вып.1. Ярославль, 1956.
Рыбаков Б.А. Сбыт продукции городских ремесленников в
Х-ХШ №. И Уч. зап. МГУ. 1946. Вып.9Э.
Рыбаков Б.А. Ремесло древней Руси. М., 1948.
Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М„
1963.
Рыбаков Б.А. Военное искусство // Очерки русской культуры
X1II-XV вв. Ч. 1. М., 1969.
Рыбаков БА. Язычество древней Руси. М., 1987.
Рябинин Е.А. Новгород и северо-западная область Новгородской
земли (Культурное взаимодействие по археологическим дан-
ным) // Культура средневековой Руси. Л., 1974а.
Рябинин ЕА. Погребения с орудиями труда на северо-западе
Новгородской земли И КСИА. 19746. Вып.139.
Рябинин ЕА. Финно-угорские элементы в культуре Северной
Руси X-X1V вв.: Автореф. дне. ... каид. ист. наук. Л., 1974в.
Рябинин Е.А. Зооморфные украшения Костромского Поволжья
I/ КСИА. 1975а. Вып.144.
Рябинин Е.А. Славяне и финно-угры Северной Руси X-XV вв.
// Тез. докл. советской делегации иа III Межд. конгрессе
славянской археологии (Братислава, сентябрь 1975 г.), М„
19756.
Рябинин Е.А. Археологические памятники Вотской земли // СА.
1976а. №1.
Рябинин ЕА. Работы в западных районах Ленинградской области
И АО 1975 г. М., 19766.
Рябинин ЕА. Древности води и ижоры в Ленинградской области
(историография вопроса) // Проблемы истории и культуры
Северо-Запада РСФСР. Л., 1977.
Рябинин Е.А. Исследования в Ленинградской области // АО
1977 г. М„ 1978.
Рябинин ЕА. Владимирские курганы (опыт источниковедческого
изучения материалов раскопок 1853 г.) И СА. 1979а. №1.
Рябинин ЕА. Чудские племена Древней Русв по археологическим
данным // Фввво-угры и славяне. Л., 19796.
Рябинин ЕА. Ижорская экспедиция // АО 1978 г. М., 1979в.
Рябинин Е.А. Славяне и финно-угры Северной Руси X-XV веков
И Rapporta de 1П-е Congres International d’Archielogie slave.
Tome 1. Bratislava, 1979г.
25J
Рябинин Е.А. Исследования 1975 г. на Ижорской возвышенности
И КСИА. 1980а. Вьш.160.
Рябинин Е.А. Формирование средневековой русской культуры в
Новгородской земле // Тез. докл. на IV Межд. конгрессе
славянской археологии. М., 19806.
Рябинин ЕА. Зооморфные украшения Древней Руси X-XIV вв.
Л., 1981а (САИ. Е1-60).
Рябинин ЕА. О средневековых древностях Заволочья (по
находкам в бассейне Кокшеныи) // СА. 19816. №3.
Рябинин Е.А. Славяио-фннно-угорские взаимоотношения в Вод-
ской земле (по материалам Ижорской экспедиции) // КСИА.
1981». Вып. 166.
Рябинин Е.А. Исследования в западных районах Ленинградской
области И АО 1980 г. М., 1981г.
Рябинин ЕЛ. Об одной субстратной погребальной традиции в
древнерусских курганах // КСИА. 1982а. Вып.171.
Рябинин Е.А. Древнейший памятник води в Новгородской земле
11 Памятники культуры. Новые открытия: Ежегодник 1981.
Л., 1983а.
Рябинин Е.А. Исследования в бассейне р.Унжи // АО 1981 г.
М„ 19836.
Рябинин Е.А. О развитии погребального обряда иа северо-западе
Новгородской земли // КСИА. 1983». Вып. 175.
Рябинин Е.А. Городища Водской земли // КСИА. 1984а. Вып.179.
Рябинин Е.А. Финно-угры Костромского Поволжья // Новое в
археологии СССР и Финляндии. Л., 19846.
Рябинин Е.А. Костромское Поволжье в эпоху средневековья. Л.,
1986а.
Рябинин ЕА. Памятник средневековой води И АО 1984 г. М..
19866.
Рябинин Е.А. Средневековая ижора (итоги и перспективы
исследования) // Финно-угры и славяне (Проблемы истори-
ко-культурных контактов). Сыктывкар, 1986».
Рябинин Е.А. Об исследовании средневековых могильников води
в Ленинградской области // Изв. АН ЭССР. Обществ, науки.
1987а. №4.
Рябинин ЕА. Работы Ижорской археологической экспедиции //
АО 1985 г. М., 19876.
Рябинин Е.А. Слааяио-мерянские курганные могильники Влади-
мирской земли (по материалам раскопок 1853-1854 гг.) //
Проблемы изучения древнерусской культуры (расселение и
этнокультурные процессы иа Северо-Востоке Руси). М.,
1988а.
Рябинин Е.А. Исследования могильников води // АО 1986 г. М.,
19886.
Рябинин ЕА. Фннио-угорскне племена Северной Руси (к
проблеме археологического изучения) // Славяно-русские
древности. Вып.1: Историко-археологическое изучение Древ-
ней Руси. Итоги и основные проблемы. Л., 1988».
Рябинин ЕА. Языческие привески-амулеты Древней Руси //
Древности славян и Руси. М., 1988г.
Рябинин ЕА. Ножны и литые рукояти ножей северо-западных
районов Руси // КСИА. 1989а. Вып.195.
Рябинин Е.А. Могильник н селище у д.Попово на р.Уиже //
Раннесредневековые древности Верхнего Поволжья. М.,
19896.
Рябинин ЕА.. Хвощинская И.В. Культура прибалтийско-финского
и русского населения северо-западных районов Новгородской
земли на современном этапе ее археологического изучения
И Финны в Европе. VJ-XV века. Вып.2: Русь, финны, саамы,
верования. М., 1990.
Сабурова Л.М. ДК.Зеленин — этнограф // Проблемы славянской
этнографии (к 100-летию со дня рождения члена-корреспон-
дента АН СССР Д.К.Зеленнна). Л., 1979.
Савватеев Ю.А. Археологические исследования иа территории
Карелин И Средневековые поселения Карелии и Приладожья.
Петрозаводск, 1978.
Савельева ЗА. Пермь вычегодская: К вопросу о происхождении
народа коми. М., 1971.
Савельева ЗА. Лузская пермца // Научи, докл. Комн ФАН.
Сыктывкар, 1972.
Савельева Э.А. Этногенез коми-зырян // Научи, докл. Комн
ФАН: Препринты. Вып.18(130). Сыктывкар, 1985.
Савельева Э.А. Вымские могильники XI-XIV вв. Л., 1987.
Самарянов ВА. Следы поселений мери, чудн, черемисы, емн и
других инородцев в пределах Костромской губернии // Тр.
МАО. 1976. Т.6.
Седов В.В. Антропологические типы населения северо-западных
земель Великого Новгорода // КСИЭ. 1952. Вып.XV.
Седов В.В. Этнический состав населения северо-западных земель
Великого Новгорода (IX-XIV вв.) // СА. 1953. T.XVIII.
Седов В.В. Следы восточнобалтийского погребального обряда в
курганах Древней Руси // СА. 1961. №2.
Седов В.В. Рязанско-окские могильники // СА. 1966а. №4.
Седов В.В. Финно-угорские элементы в древнерусских курганах
// Культура Древней Руси. М., 19666.
Седов В.В. Новгородские сопки. М., 1970а (САИ. Е1-8).
Седов В.В. Славяне Верхнего Подиепровья и Подвииья. М.,
19706. (МИА. №163).
Седов В.В. Балтская гидронимика Волго-Окского междуречья //
Древнее поселение в Подмосковье. М., 1971 (МИА. №184).
Седов В.В. Браслетообразные височные кольца восточных славян
// Новое в археологии. М., 1972.
Седов В.В. Длинные курганы кривичей. М., 1974 (САИ. Е1-8.)
Седов В.В. К палеоантропологии восточных славян // Проблемы
археологии Евразии и Северной Америки. М., 1977.
Седов В.В. Этнический состав населения Новгородской земли
// Финно-угры и славяне. Л., 1979.
Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М., 1982
(Археология СССР).
Седов В. В. Водь // Новое в археологии СССР и Финляиднн. Л.,
1984.
Седов В.В. Водь // Финно-угры и балты в эпоху средневековья.
М., 1987а (Археология СССР).
Седов В.В. Ижора // Финно-угры и балты в эпоху средневековья:
Археология СССР. М., 19876.
Седов В.В. Рязанско-окские могильники /I Финно-угры и балты
в эпоху средневековья. М„ 1987» (Археология СССР).
Седова М.В. Ярополч Залесский. М., 1978.
Седова М.В. Ювелирные изделия Древнего Новгорода (X-XV вв.)
М.. 1981.
Седова М.В. Исследование Суздаля и его округи (К итогам
раскопок 1974-1986 гг.) // Задачи советской археологии в
свете решений XXVII съезда КПСС: Тез. докл. Всесоюзн.
археолог, конф. (Суздаль, 1987). М., 1987.
Седова М.В., Беленькая ДА, Окольный город Суздаль и
Древнерусские города. М., 1981.
Седых В.Н. К характеристике лепной керамики Ярославского
Поволжья // Материалы к Этнической истории Европейского
Северо-Востока. Сыктывкар, 1985.
Седых В.Н. Керамическое производство Ярославского Поволжья
IX-XIII вв.: Автореф. дне. ... каид. ист. наук. Л., 1988.
Селезнев Ф.Я. Археологические исследования в окрестностях
Мурома // Тр. Владимир, обл. музея. Вып.П. Владимир,
1925а.
Селезнев Ф.Я. Савкоаский Клад // Тр. Владимир, обл. музея.
Вып.П. Владимир, 19256.
254
Селезнев ФЛ. Археологическое нсс-гелованне и окрестностях
Мурома: Культура финнов среджей Окм. Владимир, 1926.
Семенов В.А. Омутннцкнй моптпк Н Материалы средневеко-
вых памятников Удмуртии. Устимов. 1985.
Серебрянский Н. Древнерусские княжеские жития. М., 1915.
Середонин С.М. Историческая география. Пг., 1916.
Симоны ПК. Заметки Ричарда Джемса о чуди, лопарях, самоедах
н черемисах: Из рукописи 1618-1620 гг. И Сб. ЛОИКФУН.
Вып.1. Л., 1929.
Скржинская Е.Ч. Комментарий к Иордану И Иордан. О
происхождении и деяниях гетон. М., 1960.
Словарь книжников н книжности Древней Руси. Вып.2 (Вторая
половина XIV-XVI вв.). Ч. 1. Л., 1988.
“Слово о погибели Русской земля" / Публ. В.И.Малышева И
ТОДРЛ. T.V. 1947.
Смирнов А.П Очерки древней и средневековой истории народов
Среднего Поволжья н Прикамья. М„ 1952 (МИА. №28).
Смирнов А.П., Трубникова Н.В. Городецкая культура. М., 1965
(САИ. Д1-14).
Смирнов К.А. Дьяковская культура (материальная культура
городищ междуречья Оки и Волги) // Дьяковская культура. М.,
1974.
Смирнов К.А. Предисловие редактора И Розенфельдт И.Г.
Древности западной части Волго-Окского междуречья в
VI-IX вв. М., 1982.
Смирнова Л.И. Лепная керамика Тимеревскях курганов и
проблема этнической атрибупин // СА. 1987. №2.
Соболевский А.И. К вопросу о финском влиянии на великорус-
ское племя // Живая старина. Вып.1. СПб., 1893.
Советская историография Киевской Руси. Л., 1978.
Советское источниковедение Киевской Руси. Л., 1979.
Соловьев С.М. История России с древнейших времен. T.III.
СПб., 1911.
Спиридонов А.М. Керамический материал из оятских курганов
(по материалам раскопок А.МЛниевского) // Кочкуркина
С.И., Лнневский А.М. Курганы летописной веси X — начала
ХШ века. Петрозаводск, 1985.
Спиридонов А.М. Северное Приладожье н Прионежье в X-XV вв.:
Автореф. дне. ... каид. ист. наук. Л., 1987.
Спицын А.А. Дополнительные замечания // Бранденбург Н.Е.
Курганы южного Приладожья. 1895 (МАР. №18).
У.ицын А.А. Курганы Белозерского уезда // ЗРАО. 1896а. T.VI1I.
Вып. 1-2.
Зпицын А.А. Курганы С.-Петербургской губернии в раскопках
Л.К.Ивановского. 18966 (МАР. №20).
'•ыцын А.А. Обозрение некоторых губерний н областей России
в археологическом отношении // ЗРАО, 1899, T.XI. Вып. 1-2.
~гЛцын А.А. Древности бассейнов рек Оки и Камы. 1901 (МАР.
№25).
>мнын А.А: Курганы Гдовского уезда в раскопках В.Н.Глазова.
1903 (МАР. №29).
А.А. Владимирские курганы // ПАК. 1905. Вып.15.
~*м^ын А.А. К истории заселения Верхнего Поволжья русскими
Тр. области, археолог, съезда. Тверь, 1906.
:..ыимн А.л. Археологический альбом // ЗОРСА. 1915. Т.Х1.
пмтн А.А. Древяости Иваново-Вознесенской губернии. Иваио-
зс-Вознесеиск, 1924.
пишья АЛ. Древности Севера. Тотьма, 1926.
Иманеевич Я. В. К вопросу об этническом составе населения
fcocnascKoro Поволжья в IX-X вв. Л., 1941 (МИА. №б).
jiBir’vwB П.Д. К вопросу о происхождении мордовских племен
— мокши и эрзи И Уч. зап. Саратов, ун-та. 1956. Вып.ХХП.
Л1ИШИЗГ7 К.Ф. Поездки скандинавов в Белое море. СПб., 1906.
Титов АЛ. Ростовский уезд Ярославской губернии: Историко-
статистическое описание. М., 1881.
Тихомиров (Сергий). Карты Водской пятины и ее погостов. СПб.,
1905.
Ткаченко О.Б. Мерянский язык. Киев, 1985.
Толстов СП. К проблеме аккультурации // Этнография. №1-2.
М„- Л., 1930.
Третьяков П.Н. Костромские курганы И Изв. ГАИМК. 1931.
Т.Х. Вып.б-7.
Третьяков П.Н. К истории племен Верхнего Поволжья в 1
тысячелетни н.э. М.; Л., 1941 (МИА. №5).
Третьяков П.Н. Финно-угры, балты и славяне на Днепре и
Волге. М.; Л., 1966.
Третьяков П.Н. У истоков древнерусской народности. Л., 1970.
(МИА. №179).
Трофимова Т.А. Кривичи, вятичи и славянские племена Подне-
провыг по данным антропологии // СЭ. 1946. №1.
Трубникова Н.В. Племена городецкой культуры //Тр. ГИМ. 1953.
Вып-ХХП.
Трусман Ю. Чудско-литовские элементы в новгородских пятинах.
Часть I: Пятины Вольская, Деревская и Шелонская. Ревель,
1898.
Туркин А.И. К вепсско-карельским заимствованиям в коми-зы-
рянских диалектах // Вопросы фяяно-угроведевия. Вып.У.
Йошкар-Ола, 1970.
Туркин А.И. Прнбалтвйско-финский и саамский компонент в
этногенезе народа коми И Проблемы этногенеза коми.
Сыктывкар, 1985а.
Туркин А.И. Этногенез народа коми по данным топонимики и
лексики. Таллии, 19856.
Тухтина Н.В. Об этническом составе населения бассейна реки
Шексны в Х-ХП вв. И Тр. ГИМ. 1966. Вып.40.
Тухтина Н.В. Этнические особенности веси Х-ХП вв.: Автореф.
дне. ... канд. ист. наук. М., 1976.
Тухтина Н.В. Археологические исследования в г.Муроме // Тр.
ГИМ. 1980. Вьш.51.
Тухтина Н.В. О работе Вологодской экспедиции // АО 1986 г.
М., 1988.
Уваров А.С. Меряие н нх быт по курганным раскопкам // Tp.II
АС. Т.П. М., 1871.
Указатель памятников Российского Исторического музея. М..
1893.
Успенская А.В. Пекуновское селише и могильник // СА. 1971.
№1.
Успенская А.В. Курганы близ деревни Пекуново на Верхней
Волге // Тр. ГИМ. 1980. Вып.51.
Ушаков А.Я. Отчет о раскопках в Угличском уезде, произведенных
в 1878 году // ИОЛЕАЭ. 1879. T.XXXI.
Ушаков А.Я. Раскопки в Мышки иском уезде 1887 года /' Тр.
VII AC. T.I. М., 1890.
Федоров И.Т. Расселение ижоры в XVIII-XX веках // СЭ. 1Я:
№5.
Фехнер М.В. Раскопка в Костроме // КСИИМК. 1952. Выл
Фехнер М.В. Глиняные лапы из Тнмеревского могильника СА
1962. №3.
Фехнер М.В. Предметы языческого культа // Ярослав; е.
Поволжье в X-XI вв. М., 1963.
Фехнер М.В., Недошивина Н.Г. Погребальный обряд Ткмеревск;-
могильиика И СА. 1985. №2.
Фехнер М.В., Недошивина Н.Г. Этнокультурная характеристика
Тнмеревского могильника по материалам погребально гс
обряда И СА. 1987. №2.
Финно-угры и балты в эпоху средневековья. М., 1987 (Археология
СССР).
255
Фомин А.В. Выжегшскнй клад куфических монет первой
половины IX в. // Проблемы изучения древнерусской культуры
(расселение и этнокультурные процессы на Северо-Востоке
Руси). М., 1988.
Хабургаее Г.А. Этнонимия "Повести временных лет” в связи с
задачами реконструкции восточнославянского шоттогенеэа.
М., 1973.
Халиков А.Х. Волжская Булгария и Русь (этапы политических
и культурно-экономических саязей в X—XIII вв.) // Волжская
Булгария и Русь. Казань, 1986.
Халиков А.Х. Татарский народ и его предки. Казань, 1989.
Хартанович В.И., Чистов Ю.К. Антропологический состав
средневекового населения Ижорского плато (применение двух
моделей факторного анализа в краниологическом исследова-
нии) // Проблемы антропологии древнего и средневекового
населения севера Евразии. Л., 1984.
Хвощинская Н.В. Население восточного побережья Чудского
озера (по материалам курганов у деревень Залахтовье и
Калихновщниа) // КСИА. 1976. Вып.146.
Хвощинская Н.В. О новом типе курганов в Залахтовье И КСИА.
/977а. Вып.150.
Хвощинская Н.В. Погребения в грунтовых ямах в могильнике у
дер.Залахтовье // Проблемы истории и культуры Северо-За-
пада РСФСР. Л., 19776.
Хвощинская Н.В. Западные районы Новгородской земли я начале
II тысячелетия н.э. (по материалам погребальных памятни-
ков): Автореф. дне. ... канд. ист. наук. Л., 1978.
Хвощинская Н.В. К вопросу о древних захоронениях води //
КСИА. 1983. Выл. 175.
Хвощинская Н.В. Погребальные памятники северного и северо-
восточного побережья Чудского озера начала 11 тыс.н.э. //
Новое в археологии Прибалтики и соседних территорий.
Таллин, 1985.
Хомутова Л.С. Кузнечная техника на земле Древней веси (по
материалам поселения у Дер.Городнще) // СА. 1984. №1.
Хомутова Л.С. Металлографическое исследование структуры
железных вещей из курганов Юго-Восточного Приладожья
// Кочкуркина С.И., Лнневскнй А.М., Курганы летописной
веси X — начала XIII века. Петрозаводск, 1985.
Чалых Н.Е. Археологические нсследовання в кремле г.Мурома
И Задачи советской археологии в свете решений XXVII
съезда КПСС: Тез. докл. Всевоюзн. археолог, конф. (Суздаль,
1987 г.). М., 1987.
Чебоксаров Н.Н. Этногенез комн по данным антропология //
СЭ. 1946. №2.
Черников В.Ф. Желтухиискнй могильник // Первое Поволжское
археолого-этнографическое совещание. Казань, 1974.
Черницын Н.Н. Археологическая карта Тотемского района
Вологодской области И КСИИМК. 1950. Вьш.ХХХУ.
Черницын Н.А. Угро-финские могильники иа территория Воло-
годской области // СА. 1966. №4.
Шасколъский И.П. Борьба Руси против крестоносной агрессин
на берегах Балтики в ХП-ХШ вв. Л., 1978.
Шасколъский И.П. Проблемы этногенеза прибалтийско-финских
племен Юго-Восточной Прибалтики в свете данных совре-
менной науки И Финно-угры и славяне. Л., 1979.
Шелег В.Я. Резьба по дереву как источник по этнической
истории Русского Севера И Архангельское Поморье: История
и культура. Архангельск, 1983.
Шлыгина Н.В. Водь, ижора и финны Ленинградской области И
Народы Европейской части СССР. Т.П. М., 1964.
Шлыгина Н.В. О русских элементах в женской одежде води //
Этнографические нсследовання Северо-Запада РСФСР. Л.,
1977.
Шлыгина Н.В. Арханческне формы женской одежды води и
ижоры // Древняя одежда народов Восточной Европы
(Материалы к историко-этнографическому атласу). М„ 1986.
Шмидт Г.Р. Доклад о раскопках, произведенных в 1883 г. в
Гдовском и Лужском уездах С.-Петербургской губернии //
ИОЛЕАЭ. 1986а. T.XLIX. Вып.З.
Шмидт Г.Р. Могнлм Шелонской пятины Новгородской земли
И ИОЛЕАЭ. 19866. T.XLIX. Вып.З
Щапов Я.Н. Княжеские уставы и церковь в Древней Руси
XI-XIV вв. М„ 1972.
Эдинг Д.Н. Сарское городнще. Ростов Ярославский, 1928.
Эстонская народная одежда. Таллин, 1960.
Яковлева Т.Ф. Работы в Суздальском районе И АО 1978 г. М.,
1979.
Янин В.Л. Новгородская феодальная вотчина (Историко-генеа-
логическое исследование). М., 1981.
Янин В.Л. Очерки комплексного источниковедения: Средневе-
ковый Новгород. М., 1977.
Ярославское Поволжье в Х-Х1 вв. М., 1963.
Ailio J. Kaijalaiset soikeat kupurasoljet // SMYA. /922. XXII:3.
Ariste P. T&n&p&eva vadjalastest // Etnografia Muuseumi Aastarsa-
maL XVII. Tartu, i960.
Ariste P. Vadja kohanimedes // Slaavi-lMnemeresoome suhete
ajaloost. Tallinn, 1965.
Arne T. La Su^de et 1’Orient. Uppsala, 1905.
Aspelin l.R. Etudes archaeologiques sur le Nord Finno-Ougrien //
Congress international d'antropologie et d’archaeologie
prehistorique a Stockholm 1874. Stockholm, 1876.
Aspelin l.R. Antiquites du Nord Finno-Ougrien. I-VI. Helsingfors,
1876-1884.
Castren M.A. Etnologische Vorlesungen Ober die altaishen Velker.
SPb., 1857.
Castren MA. Bemerkungen Ober Savolotscheskaja Tscud //
M.A.Castrens Kleinere Schriften. SPb., 1862.
Golubeva LA. The White Lake area and Volga Water-way //
Fenno-ugri et slavi 1978. Helsinki, 1980.
Kivikoski E. Zu den axtfdrmigen Anh&ngern der jQngsten Eisenzeit
// Studia archaeologica in memoriam Harri Moora. Tallinn,
/970.
Кбрреп P. Etnographische Karte des St.-Petersburgischen Gouver-
nements. SPb., 1849.
Кбрреп P. Erkl&render Text zu der etnographischen Karte des
St.-Petersburger Gouvernements. SPb., 1867.
Leontjew A., Ryabinin E. The finno-ugric population of the Kostroma
Volga area in the Second half of the 1 st. millenium A.D. //
Тез. VI Межд. конгресса финно-угроведов. T.IV. Сыктывкар,
1985.
Ligi Р. Uber die Bestattungsart im HQgelgr&berfeld von Jduga //
Изв. АН ЭССР. Обществ, науки. 1983. №4.
Ligi P. Kirde-Eesti vadjapAraste kalmete uurimise tulemusi И Изв.
АН ЭССР. Обществ, науки. 1988. № 4.
Lougas V., Selirand J. Arheoloogiga Eestimaa teedel. Tallinn, 1977.
Mikkola 1.1. Muutamia tietoja vatjalais —ja inkerikylistA 1600-luvun
lopulta // VirittAjA. №1. Helsinki, 1932.
Moora A. Peipsimaa etnilisest ajaloost. Tallinn, 1964.
Moora H. Wotische Altertdmer aus Estland // ESA. 1929. IV.
Moora HA. Die Vorzeit Estlands. Tartu, 1932.
Moora HA. Die Eisenzeit in Lettland bis etwa 500 n. Chr. Bd.II.
Tartu, 1938.
Ovsyannikov O.V. First-diskovered burialfield of "Zavoloche tschud"
H Fenno-ugri et slavi 1978. Helsinki, 1980.-
256
Ovsyannikov O.V. On Trade Route no Zavolochye in the Ilth-14th
Centuries // Fenno-ugri et siarsi 1983: Iskos 4. Helsinki, 1984.
dpik E. Vadjalastest ja isurites XVTH s«ai»di Idpul. Tallinn, 1970.
Raudonikas W.J. Die Norm its Oer Wikingerzeit und das
Ladogagebiet. Stockholm. 19K.
Rdnk G. Vatjalaiset. Helsinki 19K.
Ryabinin Ye.A. Cultural links of Pauao-Ugric tribes in the Middle
Ages. Based on archaeeiogsc*. Sana Traces of the Centra]
Asian Culture in the Norik. Suctnalais-ugrilaisen seuran
toimituksia. №194. Hefaac. гйй5
Ryabinin E.A. The Chud of the Vjdskaya Pyatina in the light of
New Diskoveries // Feaaoccaasdu aschaelogica. IV. Helsinki,
1987.
Ryabinin ЕЛ. New Data oa me «nr w Vod culture // Fenno-ugri
et slavi 1988: Iskos 9. Hefamfc. 1980.
Schmiedehelm M. Die еяИмквскеа Scheibennadeln // SMYA.
1934. XL.
Selirand J. Prillspiraalpiiste ndeltuda linikukeed // Pronksiajast
varase feodalismini. Tallinn, 1966.
Selirand J. Eest naiste noatupud // Studia archaeologica in memoriam
Harri Moora. Tallinn, 1970.
Selirand J. Eestlaste matmiskombed varafeodaalsete suhete tHrkamise
perioodil (11.-I3. sajand). Tallinn, 1974.
Sjdgren A.l. Ober die finnische Bevhlkerung der St.-Petersburgischen
Gouvernements und den Ursprung das Namens Ingermanlands.
SPb., 1833.
Tallgren A.M. Les provinces culturelies finnoises de i’age recent
de fer dans la Russie du nord // ESA. 1928a. III.
Tallgren A.M. Die russischen und asiatischen archeologischen
Sammlungen im Nationalmuseum Finnlands // ESA. 1928b. VI.
Tallgren A.M. Biarmia И ESA, 1931. VI,
Tallgren A.M. The prehistory of Ingria // ESA. 1938. XII.
TOnisson E. Die Gauja-Liven und ihre materielle Kultur (11.Jh. —
Anfang 13. Jhs.). Tallinn, 1974.
Urtans V. Senakie depoziiu Latvija (Jidz 1200 g.). Riga, 1977.
АРХИВНЫЕ ИСТОЧНИКИ
АЛОИА. Ф.1. 1863 г. Д.3. — О раскопках И.А.Тихоиравовым
могильника близ Вознесенского посада.
АЛОИА. Ф.1. 1871 г. Д.12. — О высылке на рассмотрение
Археологической комиссии древностей, хранящихся в Воло-
годской семинарии.
АЛОИА. Ф.1. 1871 г. Д.29. — О металлических древних вещах,
найденных в Рязанской губернии.
АЛОИА. Ф.1. 1893 г. Д.43. — О раскопках члена Археологи-
ческой комиссии коллежского советника А.А.Спицына.
АЛОИА. Ф.1. 1894 г. Д.74. — О раскопках студента Н.К.Рернха
в С.-Петербургской губернии.
АЛОИА. Ф.1. 1896 г. Д.56. — О раскопках Н.К.Рериха в
С.-Петербургской губернии.
АЛОИА. Ф.1. 1897 г. Д.54. — О разрешении Н.К.Рериху
производства раскопок в Петергофском уезде С.-Петербург-
ской губернии.
АЛОИА. Ф.1. 1897 г. Д.108. — Случайные находки древностей,
найденных иа р.Колпи близ с.Заколпья Мелеиковского уезда
Владимирской губернии.
АЛОИА. Ф.1. 1898 г. Д.117. — О раскопках художника
Н.К.Рернха в Царскосельском в Петергофском уездах
С.-Петербургской губернии.
АЛОИА. Ф.1. 1899 г. Д.109. — О раскопках Археологического
института в С.-Петербургской губернии.
АЛОИА. Ф.1. 1899 г. Д.130. — Об исследовании могильника у
с.Заколпье.
АЛОИА. Ф.1. 1903 г. Д.43. — О раскопках Археологического
института в Петергофском уезде С.-Петербургской губернии.
АЛОИА. Ф.1. 1903 г. Д49. — О раскопках В.Н.Глазова в
Гдовском и Ямбургском уездах С.-Петербургской губении, в
Новгородской и Тверской губерниях.
АЛОИА. Ф.1. 1904 г. Д.15. — О раскопках Ю.Г.Генлуне во
Владимирской губернии.
АЛОИА. Ф.1. 1904 г. Д.ЗЗ. — О находке древностей при
постройке железнодорожной линии С.-Петербург— Вологда.
АЛОИА. Ф.1. 1904 г. Д.82. — Отчет А.А.Смириова о раскопках,
произведенных в 1904 г. в Муромском уезде.
АЛОИА. Ф.1. 1906 г. Д.65. — Отчет В.Н.Глазова о раскопках
в Вельском и Тотемском уездах Вологодской тубернни.
АЛОИА. Ф.1. 1907 г. Д.67. — О раскопках Ю.Г.Геидуне во
Владимирской и Московской губерниях.
АЛОИА. Ф.1. 1909 г. Д.80. — О раскопках магистра
А.М.Тальгреиа в Архангельской губернии.
АЛОИА. Ф.1. 1911 г. Д79. — О раскопках В.Н.Глазова в
Устюгском уезде Вологодской губернии.
АЛОИА. Ф.2. 1924 г. Д.168. — Отчет о раскопках Н.А.Черии-
цына и Е.И.Праведиикова в Тотемском уезде Вологодской
губернии.
АЛОИА. Ф.2. 1925 г. Д.190. — Черницыи Н.А. Из доистори-
ческого прошлого Кокшеньги. Отчет об археологических
исследованиях в 1925 г.
АЛОИА. Ф.2. 1929 г. Д.142. — Раскопки Н.А.Чериипыиа в
пределах Тотемского уезда.
АЛОИА. Ф.2. 1929 г. Д.223. — Палеоэтиологические раскопки
И.А.Тихомнрова в Тутаевском районе.
АЛОИА. Ф.2. 1932 г. Д92. — Отчеты о командировке в Красное
село, дер.Мануйлово.
АЛОИА. Ф.5. Д.381. — Владимирская, Ярославская, Костром-
ская, Тверская, Архангельская губернии (фонд А.А.Спнпына).
АЛОИА. Ф.5. Д.374. — Западные финны (фонд А.А.Спицына).
АЛОИА. Ф.8. 1853 г. Д.2. — Дневник археологических
разысканий во Владимирской губернии в 1853 г. П.С.Саве-
льева.
АЛОИА. Ф.8. 1853 г. Д.17. — Рисунки н чертежи к дневникам
П.С.Савельева.
АЛОИА. Ф.8. 1853 г. Д.19. — Дневник археологических
разысканий во Владимирской губернии в 1853 г. П.С.Саве-
льева.
АЛОИА. Ф.8. 1854 г. Д.4. — Дневник разысканий во
Владимирской губернии в 1854 г. П.С.Савельева.
АЛОИА. Ф.73. — Материалы к теме "Мещера” (фонд П.П.Ефи-
менко).
АИА. р-1. Д.2101. — Горюнова Е.И. Киучерский могильник.
АИА. р-1. Д.2661. — Тыниссои Э.Ю. Отчет о разведке ижорских
и водских погребальных памятников в северо-западной части
Ленинградской области в 1963 г.
АИА. р-1. Д.3093, 3093а. — Тухтииа Н.В. Отчет о работе
Вологодской археологической экспедиции ГИМ в 1965 г.
АИА. р-1. Д.3982, 3982а. — Никитин А.В. Археологический
отчет о раскопках курганов у дер.Новинка в 1969 г.
АИА. р-1. Д5193, 5193а. — Мошенина Н.Н. Отчет об
археологических раскопках могильника Суигирь в 1972-
1973 гг.
ГИМ. ОПИ. Ф.17. Д.192. — Фонд А.С.Уварова. Опись вещей
из раскопок курганов.
ГИМ. ОПИ. Ф.17. Д.193. — Фонд А.С.Уварова. Журнал
археологических разысканий, произведенных во Владимир-
ской губернии в 1851 г.
ГИМ. ОПИ. Ф.17. Д.194. — Фонд А.С.Уварова. Дневник
археологических раскопок А.С.Уварова в К.Н.Тихонравова
в Суздальском уезде в 1852 г.
ГИМ. ОПИ. Ф.17. Д.195. — Фонд А.С.Уварова. Дневник раскопок
курганов в Суздальском, Юрьевском и Переяславском уездах
А.С.Уварова.
ГИМ. ОПИ. Ф.17. Д.196. — Фонд А.С.Уварова. Записка об
археологических исследованиях в Суздальском и Юрьевском
уездах в 1852 г.
ГИМ. ОПИ. Ф.17. Д.197. — Фонд А.С.Уварова. Заметка о
раскопках в Суздальском уезде. Записка А.С.Уварова о
курганах Владимирской губернии.
ГИМ. ОПИ. Ф.17. Д.198. — Фонд А.С.Уварова. Сведения и
список мерянских курганов.
258
СОКРАЩЕНИЯ
АИА — Архив Института археологов Академии наук СССР.
Москва
АЛОИА — Архив Ленинградского отделения Института архео-
логии Академии наук СССР (ныне — Института истории
материальной культуры РАН)
АН — Академия наук
АО — Археологические открытая. Москва
АС — Археологический съезд
ВЯ — Вопросы языкознания. Москва
ГАИМК — Государственная академия истерии материальной
культуры
ГИМ — Государственный исторический музей
ЖМВД — Журнал министерства внутренних дел. СПб.
ЖМНП — Журнал министерства яарсдиего просвещения. СПб.
ЗОРСА — Записки Отделения русской и славянской ареологин
Русского археологического общества. СПб: Пг.
ЗРАО — Записки Русского археологического общества.
СПб.; Пг.
ПА АН СССР — Институт археологии Академии наук СССР.
ПАК — Известия Археологической комиссии. СПб.
ИГАИМК — Известия Государственной академии истории
материальной культуры. М.: Л.
ИОЛЕАЭ — Известия Общества любителей естествознания,
антропологии и этнографии при Московском университете
КСИА — Краткие сообщения о докладах и полевых исследо-
ваниях Института археологии Академии наук СССР. М.
КСИИМК — Краткие сообщения о докладах и полевых
исследованиях Института истории материальной культуры
Академии наук СССР. М.: Л.
КСИЭ — Краткие сообщения Института этнографии Академии
наук СССР. М.: Л.
ЛГУ — Ленинградский государственный университет
ЛОИА — Ленинградское отделение Института археологии
Академии наук СССР (ныне — Институт истории матери-
альной культуры РАН)
ЛОИКФУН — Ленинградское общество по изучению культур»,
финно-угорских народностей
МАО — Московское археологическое общество
МАР — Материалы по археологии России. СПб.
МГУ — Московский государственный университет
МИА — Материалы и исследования по археологии СССР. М.
Л.
МОИДР — Московское общество истории н древностей
российских
ОАК — Отчеты Археологической комиссии. СПб.; Пг.
ОИПК — Отдел истории первобытной культуры Государствен-
ного Эрмитажа (ныне — Отдел археологии Восточной
Европы н Сибири ГЭ)
ОПИ — Отдел письменных источников Государственного
исторического музея
ПВЛ — Повесть временных лет
ПИДО — Проблемы истории докапиталистических обществ. Л.
ПСРЛ — Полное собрание русских летописей
РИМ — Российский исторический музей
СА — Советская археология. М.
САИ — Свод археологических источников. М.; Л.
СГАИМК — Сообщения Государственной академии нстори*
материальной культуры. М.; Л.
СФУ — Советское финно-угроведенне. Таллин
СЭ — Советская этнография. М.
ФАН — Филиал Академии наук
ТОДРЛ — Труды Отдела древнерусской литературы Института
русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР
Л.
ESA — Eurasia Septentrionalis Antiqua. Helsinki
SMYA — Suomen Muinaismuistoyhdistyksen Aikakausikirya. He.-
sinki
259
ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение....................................................‘................. 3
Очерк 1. Проблема “встречи руси и чуди" в отечественной историографии
(этнокультурный аспект нсследовання).......................................... 9
Очерк 2. Фнвио-угорское население северо-западных земель Великого
Новгорода (водь н ижора)................................................... 16
Водь............................................................. 16
Ижора............................................................ 60
Очерк 3. Финно-угорское население Ладожско-Онежского межозерья
н Белозерья......................................................... 82
Очерк 4. Фнвио-угорское население Северного Подвинья (к проблеме
изучения чуди заволочекой).................................................. 113
Очерк 5. Фниио-угорское население Волго-Кляэьмннского междуречья и
Костромского Поволжья (мерянские племена)................................... 149
Очерк 6. Финно-угорское население Окско-Клязьмииского междуречья
(мурома и метера)........................................................... 197
Мурома ......................................................... 197
Мещера.......................................................... 214
Заключение.................................................................. 236
Справочный аппарат.......................................................... 246
Литература...........................................................
Архивные источники...................................................... 258
Сокращения.............................................................. 259
Научное издан не
Евгений Александрович Рябинин
ФИННО-УГОРСКИЕ ПЛЕМЕНА В СОСТАВЕ ДРЕВНЕЙ РУСИ
К истории славяно-финских этнокультурных связей
Историко-археологические очерки
Зав. редакцией Г.Чередниченко
Редактор Е.Михайлова
Техн, редактор Л.Иванова
Компьютерная верстка Г.Курбановой
Лицензия ЛР № 040050 от 15.0S.1996 г.
Подписано в печать с оригинала-макета 02.06.97. Ф-т 84x108/16. Печать офсетная.
Усл.печл. 27,30. Уч.-издл. 31,88. Тираж 1500 экз. Заказ Ni
Редакция оперативной подготовки учебно-методических
и научных изданий Издательства Санкт-Петербургского университета.
199034, Санкт-Петербург, Университетская иаб., 7/9.
Центр оперативной полиграфии Санкт-Петербургского университета.
199034, Санкт-Петербург, наб.Макарова, 6.