РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
b/nVii>


СЕРИЯ «НАУЧНО-БИОГРАФИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА» РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК
Основана в 1959 году
РЕДКОЛЛЕГИЯ СЕРИИ
И ИСТОРИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ КОМИССИЯ ИНСТИТУТА ИСТОРИИ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ И ТЕХНИКИ им. С.И. ВАВИЛОВА РАН ПО РАЗРАБОТКЕ НАУЧНЫХ БИОГРАФИЙ ДЕЯТЕЛЕЙ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ И ТЕХНИКИ:
академик Н.П. Лавёров (председатель), академик Б.Ф. Мясоедов (зам. председателя), докт. экон. наук В.М. Орёл (зам. председателя), докт. ист. наук З.К. Соколовская (ученый секретарь), докт. техн. наук В.П. Борисов, докт. физ.-мат. наук В.П. Визгин, канд. техн. наук В Л. Гвоздецкий, докт. физ.-мат. наук С. С. Демидов, академик А А. Дынкин, академик ЮА. Золотов, докт. физ.-мат. наук Г.М. Идлис, академик ЮА. Израэлъ, докт. ист. наук С.С. Илизаров, докт. филос. наук Э.И. Колчинский, академик С.Х. Коровин, канд. воен.-мор. наук В.Я. Краснов, докт. ист. наук Б.В. Лёвшин, член-корреспондент РАН М.Я. Маров, докт. биол. наук Э.Я. Мирзоян, докт. техн. наук Л.В. Постников, академик Ü9.Æ. Прохоров, член-корреспондент РАН Л.Я. Рысин, докт. геол.-минерал, наук Ю.Я. Соловьёв, академик Я.Л. Шевелёв


В. С. Корякин
Рудольф
Лазаревич
(ШОЙЛОВИЧ
1881-1939
Ответственный редактор доктор технических наук А.В. ПОСТНИКОВ
МОСКВА
НАУКА
2007


УДК 910(092) ББК 26.8г К70
Рецензенты:
член-корреспондент РАН О.Н. Соломина, кандидат географических наук А.Ф. Глазовский
Корякин В.С.
Рудольф Лазаревич Самойлович, 1881-1939 / В.С. Корякин ; отв. ред. А.В. Постников. - М. : Наука, 2007. - 268 с. - (Научно-биографическая литература). - ISBN 5-02-034067-7 (в пер.).
Книга - научная биография известного полярного исследователя, доктора географических наук, профессора Ленинградского университета, первого руководителя Северной научно-промысловой экспедиции, директора Института по изучению Севера - Всесоюзного Арктического института. Под общим руководством Р.Л. Самойловича прошло освоение минеральных богатств Кольского полуострова и Воркуты, он родоначальник применения аэрометодов в арктических исследованиях. Р.Л. Самойлович был начальником экспедиций на ледоколах “Красин” (по спасению итальянской экспедиции Умберто Нобиле, потерпевшей катастрофу в районе Шпицбергена), “Русанов”, “Седов”, “Садко”, руководил научной частью экспедиции на дирижабле “Граф Цеппелин”. В 1938 г. Р.Л. Самойловича арестовали и приговорили к расстрелу.
Для широкого круга читателей, интересующихся историей полярных исследований.
Темплан 2006-1-296
В книге представлены немногочисленные фотографии РЛ. Самойловича, сохранившиеся в архивах к настоящему времени. К сожалению, качество некоторых из них не вполне удовлетворительное, но автор и издательство сочли необходимым поместить их в книге.
ISBN 5-02-034067-7 ©Российская академия наук и издательство
“Наука”, серия “Научно-биографическая литература” (разработка, оформление),
1959 (год основания), 2007 © Корякин В.С., 2007
© Редакционно-издательское оформление. Издательство “Наука”, 2007


Вместо предисловия
Почти полвека назад несколько молодых участников экспедиции по программе Международного Геофизического года (1957-1959) на Новой Земле, коротая в наступившей полярной ночи часы непродолжительного отдыха, обсуждали достижения своих предшественников. Преемственность в научных исследованиях для нас означала прежде всего возможность воспользоваться накопленными материалами и опытом. Однако как раз в этом отношении дело обстояло далеко не благополучно. Во 2-м Международном Полярном году (1932-1933) в окрестностях Русской Гавани, где располагалась наша экспедиционная база, работала экспедиция Михаила Михайловича Ермолаева, получившая уникальный, судя по отрывочным публикациям, материал, немало озадачивший ученых, однако самих результатов этой экспедиции в доступных изданиях почему-то не оказалось.
В этом заключалось очевидное противоречие, поскольку изучение Арктики в 30-е годы прошлого века развивалось стремительно и в нашем восприятии было связано с именем Отто Юльевича Шмидта, сумевшего за короткий срок с 1929 г. (когда он впервые появился в Арктике) и до своей отставки в 1939 г. коренным образом изменить ситуацию в освоении высоких широт. Но ведь и у него были свои предшественники - не случайно он сам признавал в сборнике “Избранные труды. Географические работы” (1960), что воспользовался опытом и знаниями Рудольфа Лазаревича Самойловича и Владимира Юльевича Визе как экспертов и проводников в своей первой арктической экспедиции.
Очевидно, в наших поисках преемственности и интересующих материалов следовало обратиться именно к предшественникам, в частности к Самойловичу, долгое время возглавлявшему Северную научно-промысловую экспедицию, позднее преобразованную в Институт по изучению Севера, а затем во Всесоюзный арктический институт.
- Самая знаменитая экспедиция Самойловича, - прояснил наши искания более опытный коллега Евгений Максимович Зингер
5


(его отец в 30-е годы был ведущим корреспондентом газеты “Известия” по арктическому направлению, а сын начал свою “полярную службу” лет за двенадцать до описываемых событий), - это, конечно, спасение экипажа “Италии” во главе с У. Нобиле у берегов Шпицбергена, когда он показал возможности ледокола в арктических льдах. Ведь только после этого ледоколом стали нормально пользоваться в Карских экспедициях. Шмидт получил готовую идею, оставалось ее только развить - отсюда и рейс “Сибирякова”, и высадка на полюсе, но здесь же и провал навигации 1937 г. Однако едва ли стоит искать у корифеев результаты наблюдений на местности - у них другой уровень поисков и решений...
- Беда в том, - вступил в разговор сотрудник полярной станции Зиновий Михайлович Каневский, работавший с нами по общей программе, - что материалы Ермолаева погибли при его аресте в 1938 г. А сам Ермолаев - ученик Самойловича...
- Все они, и Ермолаев, и Самойлович, и сам Шмидт, - развил тему Зингер, - в разной степени жертвы того кровавого времени. Поэтому часто мы не можем найти концов и пашем заново там, где уже пахали другие. Как у Гамлета, “распалась связь времен”. Даже состоявшаяся реабилитация Самойловича едва ли что-то изменит.
Такова была суть разговора (одного из многих), в котором начинающие полярные исследователи “примеряли” события полярной истории и достижения арктической науки к своим целям и намерениям, пытаясь сохранить необходимую преемственность в науке и связать разорванную цепь событий. Со временем мы поняли, что все противоречия 30-х годов XX в., характерные для нашей страны, несомненно, сыграли свою роль в Арктике и отразились на отношениях обоих полярных корифеев. И конечно, в Арктике Самойлович - предшественник Шмидта, в этом не может быть сомнений, потому что Рудольф Лазаревич работал еще с В.А. Русановым, раньше Шмидта на семнадцать лет, не считая полевого экспедиционного стажа.
Так или иначе, в нашем представлении Самойлович выступал в качестве предшественника Шмидта, но со временем по каким- то определенным причинам оказался в тени. Действительность, однако, оказалась проще и интереснее: в разное время они решали разные проблемы. Самойлович был несомненным представителем ресурсного направления, а Шмидт - транспортного, имевшего целью освоение и развитие Северного морского пути. События 1937 г. как следствия несчастливой навигации, неоднократно описанной в литературе, отразились на судьбе обоих, но по-разному. Шмидт ушел с поста начальника Главсевморпути на вице¬
6


президентскую должность в Академию наук, а Самойлович словно растворился для своих коллег, даже его работы исчезли из библиотек - тогда мы еще не знали, что такое “спецхран”. Причем это было очень заметно по сопоставлению изданий разных лет известной работы Владимира Юльевича Визе “Моря Советской Арктики” (“полярной Библии”, по словам полярников эпохи Главсевморпути) - в 1936 г. там были представлены заслуги (и, само собой, портреты) обоих, а в 1948 г. - о Самойловиче ни слова! Однако были издания Главсевморпути, в которых и о Шмидте не упоминалось ни слова, что заставляло вспомнить поговорку “о времена, о нравы!..”
Разумеется, Шмидт - крайне интересная фигура для историка науки как по масштабности, так и по своей многогранности. По этой причине создание его научной биографии требует целого авторского коллектива из разных областей науки, с одной стороны, а с другой - едва ли его достижения могут быть верно оценены без учета вклада предшественников, возможно, начиная с Ломоносова или безвестных поморов. Несомненно также, что фигура Самойловича достаточно самостоятельна по своей роли в изучении Советской Арктики, в отражении эпохи. Все отмеченные выше соображения и сомнения заставили автора обратиться к написанию настоящей биографии одного из наиболее известных полярных исследователей советской поры. Насколько это удалось, оценит читатель, но прежде следует поделиться некоторой дополнительной информацией.
Так, работая над своим разделом отчетной монографии по результатам наших исследований на Новой Земле, мы обнаружили, что без информации Самойловича не обойтись, в других случаях она была связана с его ближайшими коллегами и сотрудниками, среди которых, несомненно, самым ярким и как человек, и как исследователь был Ермолаев, наиболее близкий нам по тематике исследований. К сожалению, потери того времени (помимо человеческих) оказались слишком значительными. Но наши попытки восстановить распавшуюся связь времен порой приносили удивительные открытия. Так, если Ермолаев был учеником Самойловича, то наш коллега Петр Александрович Шумский был учеником Ермолаева. Вероятно, они были близки по своему научному уровню, однако представить себе двух более непохожих людей довольно трудно - а разве личность исследователя не научная проблема?
Указанная связь времен прослеживается и глубже - в Арктику Самойловича привел не кто иной, как сам Владимир Александрович Русанов, спасший своим решением (подробнее об этом ниже) начинающего полярного исследователя от преждевремен¬
7


ной гибели... Ничего себе исторические детали! А разве сам Са- мойлович не явил пример предвидения совсем из иной области, назвав Новую Землю Гибралтаром Советской Арктики? Для нас это был вполне актуальный пример, потому что Великая Отечественная кончилась совсем недавно, а сами мы жили и работали в обстановке “холодной войны”, окончание которой в ту пору не просматривалось...
Наконец, стали появляться публикации и даже фильмы (например, фильм “Красная палатка”), благодаря которым Самой- лович возвращался из забвения. О самой известной экспедиции Рудольфа Лазаревича написаны книги как самого руководителя крупнейшей спасательной операции своего времени, так и других участников событий - Э.Л. Миндлина, Ф. Бегоунека, У. Нобиле. Разумеется, свое отношение к его заслугам высказало и наше поколение полярников - Е.М. Зингер, З.М. Каневский и др. Роль Самойловича в Арктике оказалась настолько значительной, что ее не могли игнорировать авторы, писавшие на иные темы, например морские (книга А.Г. Николаевой и М.С. Хромцовой (1980)). Важные детали содержатся в посмертной книге М.М. Ермолаева, подготовленной к печати Т.Л. Львовой. Общество “Мемориал” установило дату и место расстрела Рудольфа Лазаревича, которые долгое время оставались неизвестными.
Автором использованы материалы личного архива Самойловича, чудом сохранившиеся в ленинградскую блокаду 1941-1943 гг. и переданные в Российский Государственный архив экономики А.В. Шумиловым, которые имели большое значение при написании настоящей книги. В процессе своей экспедиционной деятельности автор посетил практически все архипелаги и морские акватории в Арктике, где Рудольфу Лазаревичу приходилось работать и принимать решения. Личные впечатления о природной обстановке многое объяснили в действиях и характере героя. Что касается Самойловича и Шмидта, то с позиций сегодняшнего дня они выглядят не столько полевыми экспедиционными исследователями, сколько организаторами полярной науки с присущими ей особенностями своего времени.


Глава 1
Приближение к Арктике
Герой этой книги родился 13 ноября 1881 г. в посаде Азов (область Войска Донского) в семье иудейского вероисповедания, глава которой руководил русско-греческой фирмой по торговле хлебом. Едва ли семейные устои способствовали формированию будущего полярного исследователя, однако с возрастом практически каждый молодой человек начинает переоценивать существующие семейные и общественные отношения. Для семьи еврейского торговца, жившего в среде донского казачества, где традиционно не признавали не только иноверцев, но и иногородних, все это было весьма непросто. Столицей области Войска Донского был не промышленный и торговый Ростов с нарождавшимся рабочим классом, от которого отгораживались “служивые” казаки, а тихий провинциальный Новочеркасск, уступавший своему индустриальному соседу по числу жителей впятеро. Об Азове, который в ту пору считался посадом, и говорить нечего, что зафиксировано в одном из томов “Всемирной географии”, изданных на рубеже XIX и XX веков: “Ростов, у которого начинается дельта Дона, является значительной гаванью юго-восточной России по экспорту хлеба, она доступна самым большим судам; он господствует вместе с тем над железнодорожной линией, идущей от Москвы к Кавказу и пересекающей Дон. Азов, лежащий ниже и левее, в настоящее время не имеет никакого значения” (Филип- сон, с. 663). В самом начале жизненного пути будущий полярник оказался в гуще социальных и национальных противоречий, из которой надо было как-то выбираться. Первый биограф Самой- ловича Каневский так обрисовал этот период: “Рудольф с ранних лет любил глазеть, как грузятся зерном суда, как разгуливают по припортовым улочкам крепкие разбитные моряки. Но так получилось, что в юные годы Рудольф Самойлович не играл ни в матросов, ни в пиратов, хотя и мечтал об океане. Он вообще редко принимал участие в мальчишеских забавах и озорных выходках, предпочитая уединение, тишину, книги. Книги Вальтера Скотта, Майна Рида, Фенимора Купера и, конечно, Жюля Верна прино¬
9


сили ему уйму радости. Однако книги - одно, а учеба - совсем другое! Годы, проведенные в азовской прогимназии, а затем в мариупольской гимназии, оставили у него самые тяжкие воспоминания. Подавление всякой живой мысли; муштра, чинопочитание, безбрежный педантизм и формализм преподавателей - вот чем запомнилась Рудольфу Самойловичу тогдашняя средняя школа” (1982, с. 5-6). В рассказах Чехова, как известно, уроженца соседнего Таганрога, запечатлены неугомонные мальчишки, помыслы которых устремлены за горизонт. А где-то совсем рядом в ту пору искал себя другой будущий полярник - Георгий Седов...
В становлении юного Рудольфа большую роль сыграла его мать, в значительной мере благодаря усилиям которой он поступил на физико-математический факультет Новороссийского университета в городе Одессе, похожем на Ростов, но еще более южном, шумном и многонациональном, неоднократно воспетом нашими литераторами. Нет ничего необычного в том, что студент вскоре оказался связанным с революционерами. Но, видимо, мать зорко следила за метаниями своего отпрыска и не без ее участия Рудольф Самойлович сменил учебное заведение - на этот раз на прославленную Горную академию во Фрейбурге (Саксония), которую в свое время окончил сам Михаил Васильевич Ломоносов. Академия готовила горных инженеров разных специальностей. Почти четверть общего количества студентов были русские - это облегчило новичку на первых порах не только общение со “студиозусами”-немцами, но и освоение наук, а также неизбежные языковые трудности, о которых он позднее вспоминал с улыбкой. Одновременно студент осваивал азы французского и английского, которые также пригодились ему в будущем.
В академии хорошо преподавали общую геологию, минералогию, химию, хуже - прикладные науки, частично компенсируя этот недостаток практиками, причем в большом объеме на производстве, нередко в условиях, которые мы бы назвали экстремальными. Начинал Рудольф свою карьеру горного инженера в качестве рабочего-откатчика на одной из шахт Вестфалии, где шесть тысяч рабочих трудились на горизонтах вплоть до 800 м вглубь. Не привыкшие к тяжелому физическому труду горожанину пришлось поначалу непросто - вагонетка то не вовремя опрокидывалась, то сходила с рельсов, сам откатчик с трудом дожидался окончания смены. Следующая ступень карьеры будущего горного инженера - подносчик крепежного леса, и только потом - шахтер-забойщик...Порой работать приходилось в слое угля толщиной всего 40 см, когда орудовать кайлом удавалось лежа на боку при температуре до 40 °С. Заблудиться в штреках и
10


галереях поначалу ничего не стоило, тем более что шахтерская лампочка иногда гасла. Прежде всего предстояло освоить элементарные навыки шахтера-горнорабочего, не говоря уже о шишках, синяках, всепроникающей угольной пыли и прочих “прелестях” шахтерской профессии.
Рубеж XIX и XX вв., как известно, совпал с подъемом рабочего движения в европейских странах и распространением идей интернационализма. Неудивительно, что русский студент настолько приобщился к германским “братьям по классу”, что присутствовал в качестве гостя на съезде немецких социал-демократов в Дрездене, а с 1901 г. активно участвовал в доставке в Россию нелегальной литературы, включая газету “Искра”. Свои бандероли он скреплял печатями саксонского судебного ведомства, заимствуя их с повесток коллег-студентов, не отличавшихся благонравным поведением. Однако соответствующие российские ведомства обратили внимание германских коллег на “почтовые странности” студента Самойловича, которому впервые пришлось познакомиться с особенностями полицейского допроса и даже подвергнуться кратковременному аресту на территории Германии - пока.
В 1904 г. его студенческая жизнь завершилась дипломным проектом на тему “Проходка водоносных слоев в шахте путем замораживания”. Защитив в декабре того же года диплом горного инженера, в январе 1905 он уже оказался на родине. При пересечении границы в Вержболове он обнаружил, что все последнее время находился под пристальным вниманием “всевидящего глаза и всеслышащих ушей” российского жандармского ведомства. Это подтвердилось и при тщательном обыске в его доме в Азове сразу по прибытии - бандероли с печатями саксонского судебного ведомства в местной охранке не забыли. Возможно, поэтому ему не удалось развернуть свою революционную деятельность не только среди рабочих Ростова, но и в казачьих частях. Продолжалась она почти год, что отмечено в полицейских донесениях: “Толпой предводительствовал интеллигент Самойлович Рудольф Лазарев. В 4 часа 50 минут наблюдаемый Самойлович вышел из дома № 80 по Пушкинской улице и направился в дом № 37 по Канкринской улице, откуда взят не был” или “Весьма сериозным пропагандистом среди войск зарекомендовал себя мещанин посада Азов Рудольф Лазарев Самойлович. Необходимо задержание всей его корреспонденции” (Каневский, 1982, с. 9).
При аресте в июле 1906 г. в городском саду в Ростове у Самойловича была обнаружена нелегальная литература, инструкции и письма, в результате чего последовала ссылка в Архангельск (с последующим переводом в Холмогоры) “на время про¬
11


должения военного положения в Ростовском на Дону градоначальстве”. Но в Холмогорах новый ссыльный не задержался, “ударившись в бега”. Историку остается благодарить полицейских чиновников за описание внешности Самойловича: “...Роста выше среднего, с волосами на бровях, усах и бороде темнорусыми, с носом обыкновенным, лицом чистым, глазами карими и в очках” (Каневский, 1982, с. 10).
Бежал он в Петербург, который в период между Японской войной и Первой мировой оставался центром революционного брожения, используя документы ростовского служащего Шуш- панова или минского мещанина Сорокина, чтобы устроиться в одной из фирм в качестве бухгалтера. Одновременно продолжалась революционная пропаганда среди заводских рабочих. Он даже участвовал в изготовлении бомб в секретной лаборатории в Куоккале, искусно уходил от слежки и ареста вплоть до июля 1908 г., за которым последовала высылка поближе к Полярному кругу в Пинегу. Так Самойлович впервые приблизился к Арктике, хотя и вынужденно.
В то время в этом старинном селе - месте ссылки по крайней мере с конца XVII в. (одним из первых был князь Голицын, активный сторонник царевны Софьи во времена царя Петра) - находилось до сотни политических разных направлений и убеждений. В полицейском деле Самойловича сохранилась запись: “Состоит членом Пинежской группы социал-демократов”. Тем временем у молодого горного инженера пробуждается интерес к изучению гипсового карста, природной особенности тех мест. Так появилось одно из первых описаний знаменитой Кулогор- ской пещеры в “Известиях Архангельского общества изучения Севера” за 1909 г.
Переселение в губернский город не избавило Самойловича от полицейского надзора, но позволило расширить круг знакомств с людьми, получившими позднее всероссийскую известность. Это были уже сделавший себе имя на полярном поприще питомец Сорбонны геолог Владимир Александрович Русанов, будущий писатель Александр Степанович Грин (в то время Гриневский) и др. Столица Поморья оставалась во все времена центром изучения материкового Севера и Новой Земли, поскольку отсюда уходили и сюда возвращались все русские полярные экспедиции, начиная с Федора Розмыслова и кончая русановскими плаваниями на Новую Землю. Архангельск того времени оставался основной базой Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана, а офицеры-гидрографы во все времена, как известно, традиционно считались флотской интеллигенцией. Наконец, отсюда начинались морские пути в Арктику, к устьям
12


Оби и Енисея. В такой атмосфере нужен был лишь повод, чтобы однажды мужественный человек, обладающий определенным научным кругозором, почувствовал зов высоких широт. В разное время это испытали на себе множество людей, с которыми позднее пересекались жизненные пути Рудольфа Лазаревича: геологи Русанов и Кулик, гидролог и историк Арктики Владимир Юльевич Визе, известные полярники Седов и Пинегин и многие другие, чьи имена остались в истории Российской Арктики.
В 1911 г. российские власти обратили внимание на активное освоение иностранцами природных богатств о-ва Шпицберген, где более полувека назад прекратилась поморская деятельность, продолжавшаяся сотни лет. Теперь же норвежцы, англичане и американцы не только интенсивно вели промыслы морского зверя, но и приступили к освоению недр архипелага, расширяя добычу каменного угля, который становился важным фактором европейской экономики. Россия, подданные которой открыли архипелаг для европейцев, оказалась здесь не у дел - надо было срочно исправлять положение.
Исполнявший обязанности архангельского губернатора А.Ф. Шидловский поручил это ответственное дело заведующему морскими и зверобойными промыслами губернии В.Ф. Држевец- кому, выделив казенные средства и парусно-моторное судно “Жак Картье” (капитан В.Н. Серебренников). В качестве горного инженера был назначен ссыльный Самойлович. Несмотря на поспешные сборы, судно вышло в море только в сентябре, когда на полярных архипелагах уже ложится снег. В море непрерывно штормило, капитан и начальник экспедиции не нашли общего языка и не могли принять согласованного решения. С полпути от берегов о-ва Медвежий судно повернуло назад и в конце концов укрылось в одной из бухт норвежского побережья, где в Држе- вецкого за былые финансовые прегрешения “вцепились” норвежские “законники” - тут-то и выяснились истинные цели предприятия на “Жаке Картье”. Архангельская пресса единодушно оценила результаты экспедиции как провал...
Подобный финал мог бы отвратить от дальнейших попыток любую сильную натуру, но не человека, увидевшего в высоких широтах свои возможности на будущее. Безусловно, Самойлович оценил Арктику как подходящее поле деятельности, определив тем самым свой жизненный выбор.


Глава 2
Арктический новобранец
По сравнению с неудачей прошлого года Рудольфу Лазаревичу на этот раз повезло - начальником его первой настоящей экспедиции в Арктику стал уже сложившийся исследователь, русский самородок, прошедший европейскую огранку, причем с таким полярным опытом, который в его годы удавалось получить немногим: Владимир Александрович Русанов, выпускник Сорбонны, ученик самого Ога, по учебникам которого осваивали науку студенты-геологи советских вузов. Русанов с успехом использовал полученные в Сорбонне знания в условиях Новой Земли, создав свою научную концепцию, которая в основных чертах использовалась здесь по крайней мере еще двумя поколениями наших геологов. Это не считая умения вести полевые исследования в самых сложных, порой немыслимых условиях. Владимир Александрович являл собой замечательный пример обманчивой внешности. “При первом взгляде на Русанова можно было принять его за молодого адвоката или чиновника, - настолько типичны были его городская фигура в широком пальто и мягкой шляпе, его интеллигентская бородка, галстук бабочкой и тросточка. Однако, мне были известны путешествия Русанова на Новой Земле, изумительные по физической выносливости и крайней нетребовательности. Этот серьезный светловолосый человек успел показать себя настоящим полярником” [Пинегин, 1952, с. 77-78].
Научная карьера Русанова складывалась стремительно [Корякин, 1987, 2005]. В 1907 г. он появился на Новой Земле в компании со студентом-орнитологом из Харьковского университета Молчановым. Вдвоем за два месяца они обследовали берега Ма- точкина Шара. Наиболее значительным достижением той первой то ли экспедиции, то ли летней полевой экскурсии стал вывод об отступании ледников архипелага, позднее положенный в основу многих экспедиций, включая работы по программе МГГ 1957-1959 гг. (По сути наше тогдашнее достижение - лишь количественная характеристика этого процесса с увязкой с другими
14


сторонами жизнедеятельности новоземельского оледенения.) На следующий год Русанов участвовал во французской экспедиции на Новую Землю, выполнив наиболее сложную часть программы, заключавшуюся в первом пересечении “белого пятна” внутренних районов Северного острова с характеристикой природной обстановки. Важнее для той экспедиции оказалось другое - он обнаружил силурийскую фауну, свидетельствующую о связях древних морских бассейнов Европы и Северной Америки в полосе формирующейся геосинклинали. На достижения исследователя, связавшего свою дальнейшую жизнь с Францией, обратили внимание в России, и на следующий год он получил приглашение от архангельского губернатора И.В. Сосновского принять участие в экспедиции Главного управления земледелия и землеустройства, заодно подготовив ее научную программу.
В экспедиции 1909 г. впервые проявилась важная особенность русановского стиля ведения полевых работ: при наличии официальной программы действовать по собственному плану- максимуму. Так, вместо запланированного обследования лишь района Крестовой губы и поисков удобного прохода на Карскую сторону он совершил успешное, а главное плодотворное плавание к п-ову Адмиралтейства. Аналогичным образом развивались события в его экспедициях 1910 и 1911 гг.: в первом случае вместо обследования побережья на участке от п-ова Адмиралтейства до Архангельской губы был предпринят обход на судне всего Северного острова, а во втором - вместо обследования участка побережья между п-овом Савина Коврига и мысом Меншикова Русанов провел рекогносцировку всего восточного побережья Южного острова. Читателю необходимо знать об этом, чтобы четче уяснить обстоятельства, связанные с действиями В.А. Русанова после завершения Шпицбергенской программы с последующим плаванием в Карское море - но это лишь первая особенность его экспедиционного стиля. Вторая заключалась в том, что, обладая профессией геолога (причем на очень высоком уровне, как показали результаты работы), он проявил также качества исследователя широкого профиля, с каждой экспедицией все более и более интересуясь проблемой Северного морского пути. Даже в настоящее время, при несомненном интересе к этой проблеме, его взгляды остаются во многом неясными, но показательно то внимание, которое Русанов уделял гидрологическим работам.
Так или иначе, Самойловичу предстояло действовать под руководством выдающегося экспедиционного лидера, не имевшего ничего общего с нерешительным, а главное, неумелым В.Ф. Држевецким. Несомненно, что и Русанов многого ожидал от
15


очередного “арктического новобранца” с дипломом горного инженера знаменитого учебного заведения, полностью отвечавшего поставленной задаче. Что касается полярного опыта, то, как известно, это дело наживное. Как и в любой другой сфере, есть люди, способные освоить профессию сходу, другие же... - но последним, очевидно, не место за Полярным кругом. Как показало дальнейшее развитие событий, к ним Рудольф Лазаревич не относился. Важно, что у Русанова многому можно было научиться, что, несомненно, в формировании Самойловича в качестве полярного исследователя сыграло свою роль. Другими словами, получить такого руководителя в самом начале собственной экспедиционной карьеры - большое везение.
Как и прежде на Новой Земле, на Шпицбергене В.А. Русанов намеревался построить исследования по принципу от общего к частному, полагая, что “экспедиция прежде всего должна будет учитывать на месте общее положение дел. Было бы преждевременным сосредотачивать все работы в одном пункте. Вначале желательно общее рекогносцировочное ознакомление с разными частями острова” (1945, с. 285).
В соответствии с поставленной задачей Русанов собирался провести “обследование горных богатств Шпицбергена, ...важно проверить, в какой степени справедливы сообщения иностранцев об истреблении на всем Шпицбергене животных, имеющих промысловое значение” (Там же, с. 284). Районы, намеченные для первоначального обследования, включали: “...во-первых, Горн зунд - для осмотра русских построек, во-вторых, Бель-зунд, в особенности южную ветвь этого залива как наименее обследованную, и в-третьих, южную сторону Айс-фиорда... На восточном берегу острова Принца Карла выступают сбросы третичных отложений, которые, может быть, небезынтересно было бы осмотреть... Обследование Стур-фиорда представляется особенно важным” (Там же, с. 277). Самойлович уяснил цели и задачи экспедиции как “производство геологических изысканий, ознакомление с существующими горнопромышленными предприятиями на Шпицбергене и определение возможных перспектив в развитии горной промышленности на нем, производство гидрологических работ в океане, а также сбор геологических и ботанических коллекций” (1913, с. 5).
По мере поступления новой информации со Шпицбергена планы экспедиции непрерывно корректировались. В частности, в письме из Александровска на Мурмане Русанов уточнял: “Если состояние льдов позволит, то постараюсь даже дойти до такого северного пункта, как Зеленая и Королевская гавани. Если состояние льдов в Стур-фиорде будет неблагоприятно, то, согласно
16


инструкции, я не буду пытаться с риском зимовки проникнуть в этот фиорд” (1945, с. 297).
Помимо сложных природных условий, экспедиции Русанова предстояло работать на архипелаге в сложной политической обстановке. Русские, утратив здесь свои экономические позиции более полувека назад, не предприняли каких-либо серьезных шагов даже после того, как экспедиции Норденшельда в середине XIX в. открыли промышленные месторождения угля, о чем было известно китобоям, которые вели в этих местах интенсивный промысел с начала XVII в. На рубеже XIX-XX вв. здесь разгорелась настоящая “лихорадка” в стремлении закрепить за собой участки, перспективные по полезным ископаемым, порой принимавшая уродливые формы: “...люди, никогда не бывавшие на Шпицбергене, воображают, будто им достаточно когда взбредет в голову стать владельцами крупных земельных участков на Севере - взять с собою лодку, нагруженную досками с надписями и вдобавок с фальшивыми датами, да приколотить эти доски к столбам, чтобы получить права и преимущества перед другими людьми, которые здесь жили и трудились, быть может тогда, когда этих захватчиков еще и на свете не было- Известны даже примеры, когда люди посылали в министерство иностранных дел в Лондоне карты Шпицбергена, на которых отмечали как свою собственность большие участки страны, где их нога никогда не бывала...” (Нансен, 1938, с. 248). В мире к мнению крупнейшего полярного авторитета прислушивались. Нансен быстро убедился, что русановская экспедиция снаряжена не по его личной инициативе, когда писал, что Русанов “прибыл на Шпицберген с целью сделать заявки на угольные участки для русского правительства” (Там же, с. 374). В самом ближайшем времени эти две экспедиции - русская Русанова и норвежская Нансена - почти одновременно отправились к берегам архипелага. Порой казалось, что происходит своеобразное соревнование, хотя на самом деле все было гораздо сложнее - по сути шел спор между двумя северными державами, в котором Норвегия (только в 1905 г. освободившаяся от унизительной унии со Швецией) демонстрировала перед дряхлеющим российским царизмом молодую хватку в заявках на спорные территории и, надо сказать, весьма успешно. Мало того, что архипелаг был густо покрыт норвежскими охотничьими хижинами, за год до появления русановской экспедиции на мысе Финнесет (практически на окраине современного Баренцбурга) обосновалась постоянно действующая норвежская береговая китобойная база с радиостанцией, одной из первых в Арктике. Это была серьезная заявка на присутствие на архипелаге, с чем нельзя было не считаться.
17


Экспедиция Русанова оставила Александровск 9 июля (27 июня ст. стиля) на парусно-моторном судне “Геркулес” (бывшее норвежское промысловое судно, приспособленное для плавания во льдах, водоизмещением 64 т с двигателем в 24 л.с.). Общая численность экипажа и экспедиции на борту составляла четырнадцать человек. Капитаном был А.С. Кучин, принимавший участие в антарктической экспедиции Р. Амундсена в качестве океанографа - в свое время он прошел обучение в Бергене под руководством известного норвежского океанографа Б. Хеланн- Хансена.
Днем раньше из Хаммерфеста на север на яхте “Веслеме” отплыл Нансен. Великому норвежцу повезло больше - уже через двое суток он увидел очертания о-ва Медвежий, в то время как “Геркулес” миновал этот важнейший ориентир на полпути между Шпицбергеном и континентом Европа лишь 14 июля. От этого острова к своей цели оба судна шли практически с одинаковой скоростью в обход полосы льда у южной оконечности архипелага мыса Серкапп. Норвежцы увидели его в разрывах тумана 12- го, а русские - видимо, трое суток спустя. Погода оставалась переменной, она-то и сыграла с норвежцами злую шутку - при плохой видимости они обогнули Землю принца Карла с запада и в тот самый день, когда “Геркулес” был у о-ва Медвежий. Нансен, первоначально полагавший, что находится у входа в Грен-фиорд, убедился, что его судно вошло в северное устье пролива Фор- ланнсуннет, отделяющего Землю принца Карла от главного острова архипелага. Из-за этого навигационного просчета русские и норвежцы пришли к цели практически одновременно - “Веслеме” вечером 16 июля, а “Геркулес” утром следующего дня.
Первая встреча с новым районом работ произвела на Самой- ловича немалое впечатление, во многом определившее его отношение к высоким широтам. Он писал: “Чарующая необыкновенная картина расстилалась перед нашим взором. Все стояли на палубе, как завороженные, и только изредка раздавались восторженные лаконичные восклицания. Высокие горы, остроконечные, скалистые вершины поднимались к небу, рассекающие течения облаков подобно вуали то открывали их резкие очертания, то придавали им сказочные формы. Между гор могучие ледники, сверкая на солнце белоснежной поверхностью, опускались широкими языками к морю в виде мощных, навек застывших рек. Подножие гор, опоясанное ледниками, сливалось с морем, и покрытые сверху облаками вершины их создавали впечатление, будто обрывки земли чьей-то нечеловеческой рукой брошены высоко в воздушное пространство и тихо колеблются в нем между небом и землей” (Цит. по (Пасецкий, 1961, с. 151)). Тем не
18


менее любой полярник, впервые посетивший архипелаг морем, скажет, что это в меру восторженное описание отражает весьма реальные особенности побережья. Важно другое - настрой полярного новобранца, который уже в ближайшем будущем выразится в результатах его полевой деятельности.
“Геркулес” вошел в воды Ван-Миен-фиорда через пролив Аксель с его сильными приливно-отливными течениями, где оказался в спокойном морском бассейне укрытым от волнения с океана низкой каменной грядой о-ва Аксель. Далее путь судна продолжался к востоку вдоль берега Земли Норденшельда с ее зелеными долинами в горах, на которых тут и там паслись небольшие стада оленей. Местность производила благоприятное впечатление с точки зрения проходимости - оставалось убедиться в богатстве ее недр. Было известно, что на северных берегах Земли Норденшельда, выглядевшей на карте обширным гористым полуостровом шириной до 80 км, американские компании уже приступили к эксплуатации угольных копей, знакомство с которыми было намечено на конец полевого сезона. Следовало спешить, и было решено работать двумя независимыми отрядами, с тем чтобы охватить своими исследованиями более широкое пространство. Отряд Самойловича (всего из двух человек) был высажен в устье долины Берцелиуса в дельте одноименной речки, а “Геркулес” проследовал далее на восток, где берега Земли Норденшельда на севере сходились с берегами Земли Натхорста на юге, образуя тем самым, по предположению Русанова, сквозную долину (по опыту Новой Земли), по которой исследователь рассчитывал проникнуть на берега Стур-фиорда.
Поблизости от места высадки возвышалась постройка с признаками недавнего пребывания человека. Доска над дверью дома извещала новичков, что это Кэмп-Мортон, принадлежащий английской компании Мэнсфилда, построенный в 1905 г. Поблизости находились другие строения разной сохранности, свидетельствовавшие о попытках освоения этой территории и теперь оставленные.
С момента высадки в сопровождении матроса Самойлович на обычной гребной шлюпке, нагруженной необходимым полевым имуществом, не спеша продвигался на восток, совершая маршруты в глубь суши. Неоднократно попадались следы предшественников в виде оставленных стоянок, остатков кострищ и скоплений пустых консервных банок. Однажды он повстречался с небольшим норвежским отрядом - топограф Колер проводил съемки окрестностей, причем их детальность (карты были изданы спустя 15 лет в масштабе 1 : 50 000) свидетельствовала о серьезности намерений норвежцев в освоении этой части архипелага.
19


И неудивительно, уже первые маршруты показали, что окрестные горы, сложенные преимущественно материковыми осадками юрского и третичного возраста, были буквально набиты пластами угля, пригодного даже для костра. Здесь было обнаружено по крайней мере три пласта каменного угля с общими запасами до 150 млн пудов (примерно 2,5 млн т). Не случайно одна из вершин этого района носила название Кольфьелетт - угольная гора. В песчаниках встречались великолепные отпечатки растительности, свидетельствовавшие о совсем других природных условиях на архипелаге. Правда, на сколах глинистого сланца порой с одной стороны отпечатки листвы кипарисов и магнолий соседствовали с ледниковой штриховкой, что указывало на резкую смену климатических условий - геологу здесь было над чем поломать голову.
Следующий объект исследований Самойловича - гора Сунде- вальтоппен располагалась восточнее, за долиной Рейндален. Она была сложена “из темных третичных сланцев и песчаников, причем последние на высоте 642 м принадлежали к той же свите третичных песчаников с отпечатками растений, которая тянется с западного берега к восточному Шпицбергену” (Там же, с. 10-11). С гребня горы был виден маленький силуэт “Геркулеса”, и временами, отвлекаясь от тяжелой работы (одна доставка тяжеленных образцов к побережью на собственной спине чего стоила), нельзя было не залюбоваться красотой окружающего ландшафта, тем более что погода оставалась спокойной, а часто и солнечной. “Необыкновенно красивое зрелище представляли остроконечные горы Шпицбергена и ледники при ярком сиянии солнца. Глубокое неведомое чувство испытываешь при виде этого непередаваемого величия красоты” (Там же, с. 12). Первоначальное благоприятное восприятие арктической действительности продолжает укрепляться, чтобы в полной мере реализоваться в исследовательской деятельности уже в ближайшем будущем.
Маршрут Рудольфа Лазаревича закончился в куту Ван-Миен- фиорда, где на борту “Геркулеса” он встретился с Русановым, возвратившимся из маршрата к берегам Стур-фиорда. Не приходится удивляться, что этот маршрут, требовавший огромного напряжения сил, длился дольше на двое суток, на которые не осталось провианта. В письмах Русанов упоминает, что пришлось питаться травой, видимо, имея в виду морские водоросли ламинарии. Тем не менее на берегах Стур-фиорда в районах распространения юрских отложений он выставил три заявочных столба - один из них обнаружил С.В. Обручев на берегах Китового залива (Квальвоген норвежских карт), высадившись в 1925 г. с борта знаменитого “Персея”. Так или иначе, Самойлович получил
20


очень хороший пример того, что бывает, когда не удается предвидеть все детали полярного маршрута и какой ценой дается преодоление непредвиденного. Для начинающего полярника учиться на подобных примерах очень ценно, а главное - наглядно...
С воссоединением отрядов дальнейшая полевая деятельность переносилась западнее, на берега Зеленой гавани, как называл этот залив Русанов (Грин-Харбор по Нансену или Грён-фиорд современных норвежских карт), куда “Геркулес” пришел в обход Земли Норденшельда с запада 16 июля. Здесь норвежцы и американцы вели интенсивную разработку угля, причем если первые возились с разведкой, то американцы уже пробили штольни и выдавали уголь “на гора”, хотя и в скромных количествах. Следы их деятельности можно видеть на склонах южнее современного Баренцбурга в виде отвалов пустой породы. На этом фоне обидно было видеть следы заброшенных русских промыслов на западном берегу фиорда в виде остатков жилья и многочисленных могил. Когда-то мы первыми пришли на эти холодные берега, а теперь, казалось, безнадежно отставали в эксплуатации здешних природных богатств. “Берега Зеленой гавани, - отмечал Самой- лович, - сплошь уставлены заявочными знаками отдельных предпринимателей и акционерных обществ, стремящихся здесь захватить участки с целью производства добычи угля, который здесь залегает мощными пластами, однако лишь американцы добывают уголь. Предприятие пока в зачаточном состоянии, и только этим летом была проведена штольня в 200 м длиною” (1913, с. 16). Участники экспедиции побывали также на западном берегу залива, где обнаружили развалины русского зимовья площадью около 40 квадратных аршин и кладбище с 15 могилами.
Всего на обследование побережья Грён-фиорда ушло трое суток, после чего “Геркулес” 19 июля высадил русановцев в бухту Колс и доставил отряд Самойловича в залив Адвент, где находилось главное предприятие американца Лонгьира по добыче каменного угля. Рабочий поселок горняков (сейчас административный центр Лонгьир), как отмечал Самойлович, “состоит из 2-3 десятков строений, в которых помещаются рабочие, администрация, машины, склады и животные” (Там же, с. 27).
Спустя двое суток отряд В.А. Русанова также прибыл в Адвент-фиорд. Завершив здесь обследование работающих шахт и ознакомившись с условиями их эксплуатации, экспедиция на “Геркулесе” перешла в Сканскую бухту (Земля Диксона), где маршрутные исследования длились двое суток. За это время Русанов обошел берега Сканской бухты, поставив здесь три заявочных столба на перспективных участках. Отряд Самойловича тем временем обследовал побережье до мыса Тордсен, не обнаружив,
21


однако, перспективных месторождений. 7 августа “Геркулес” перешел снова в Колсбей, очевидно, с целью доразведки. Затем вновь пересек Ис-фиорд, чтобы бросить якорь в бухте Трюгхам- на современных карт (Спокойная, по Самойловичу), где начинающий полярник вновь отметил признаки интенсивных разведок: “Берега Спокойной гавани уставлены заявочными знаками по преимуществу норвежских компаний” (Там же, с. 31). В отчет он добавил несколько слов по поводу каменноугольной фауны в породах, слагающих мыс Сельма, а также очередных русских руин со следами пожара в бухте Йемер. Таким образом, именно побережье Ис-фиорда было наиболее детально обследовано Русановым и Самойловичем, где было сделано в общей сложности десять заявок (треть от общего количества) с установкой заявочных знаков на трех участках побережья: между Колсбеем и Адвент-фиордом, в Сканской бухте и в окрестностях Трюгхам- ны, а также в тундре Эрдмана. В частности, одна из таких заявок в виде столба из плавника длиной 110 см с надписью Rusanov, 1912 была обнаружена в тундре Эрдмана в 80-х годах прошлого века ленинградским геологом А.И. Пановым и передана в музей Арктики и Антарктики в Санкт-Петербурге. Так начиналась русская угольная промышленность на архипелаге.
С 12 по 15 августа экспедиция работала на Земле принца Карла, как и прежде, двумя отдельными отрядами в стремлении обследовать побольше территории. Видимо, “Геркулес” в ожидании исследователей бросил якорь в бухте Сельвоген на восточном побережье острова - единственном подходящем месте для длительного ожидания. В отчете Самойловича цели и направление маршрутов описаны настолько приблизительно, что реально их положение на местности установить невозможно: “Русанов в сопровождении матроса Раввинова отправился по водоразделу на западную сторону острова. Я же с матросом Черемхиным пошел к северо-западу, имея намерение ледником пройти к тому же западному побережью” (с. 33).
От бухты Сельвоген к западному побережью ведет удобная сквозная долина Скоттия-Гаук, и, видимо, именно по ней Русанов выходил к западному побережью, по крайней мере в одном направлении. Что касается Самойловича, то, ориентируясь на упоминание о “намерении ледником пройти к тому же западному побережью”, остается предполагать, что он прошел по леднику Бьюкенен вдоль подножья горного хребта с пиком Джесси вплоть до сквозной долины с горными переметными ледниками Доде и Магда, по которым и осуществил свое намерение. Правда, маршрут с учетом возвращения по протяженности достигает пятидесяти километров, что по проходимости ледников остается в
22


пределах реального, хотя и на пределе возможного. Интересно, однако, другое - Самойлович отчетливо подчеркивает стремление обследовать именно западное побережье, тогда как Русанов особо отмечал, что перспективные сбросы третичных отложений приурочены к восточному. К сожалению, ни Русанов, ни Самойлович в своих записях не раскрыли этого противоречия и не объяснили своего устремления именно к западному побережью. Возможно, потому, что поиски оказались безрезультатными - каких-либо заявок здесь сделано не было.
Уже 15 августа началось обследование п-ова Бреггер (как и раньше, двумя самостоятельными отрядами), причем с учетом сроков и расстояния “Геркулес” мог перейти в Английскую бухту только проливом Форланнсуннет с ёго малыми глубинами и опасным “сулоем” (явление, возникающее при встречных приливно-отливных течениях). Это свидетельствовало о высоком навигационном мастерстве капитана Кучина.
Судя по отчету Самойловича, отряд Русанова был высажен в Английской бухте, вблизи выставленного здесь же заявочного столба. Отсюда пересечь п-ов Бреггер можно по нескольким сквозным долинам, а Русанов был мастер отыскивать их на местности. Более заметен с моря путь по ледникам Эдит и Ловен Восточный. Однако в 7 км западнее между горами Бьёрвиг (615 м) и Стеен (730 м) располагается более низкий и удобный перевал, которым в настоящее время пользуются туристы и участники различных экспедиций. Оба перевала не могли представлять особого препятствия для такого опытного путешественника, как Русанов.
Аналогичная проблема стояла и перед Самойловичем, но - восточнее. Описывая обход п-ова Бреггер “Геркулесом” с запада, он отмечает: “Мы бросили якорь в южной гавани (т.е. в окрестностях современного Ню-Олесунна. - В.К.), Отсюда я направился на юг... Идя вдоль возвышенностей, мы довольно быстро достигли Английской гавани...обойдя таким образом полуостров по побережью” (1913, с. 34). В этом маршруте им были отмечены признаки углей, следы пребывания поморов, а также описаны особенности местного карста. Самойлович отметил еще одну особенность пород среднего карбона, бросающуюся в глаза: “Часть известняков, благодаря содержанию окиси железа окрашена в кирпично-красный цвет, и река, размывающая эту породу (песчаники-алевролиты по современным представлениям. - В.К.), ...несет в море совершенно красную воду” (Там же). О возвращении Самойлович ничего не говорит, но на местности описанная речка с красными водами выводит к удобному перевалу вблизи горы Бьёрвиг, которым, вероятно, он и воспользовался,
23


тогда как, судя по положению заявочного знака в Английской бухте, мы вправе предположить, что, скорее всего, Русанов выходил в район современного Ню-Олесунна перевалом по ледникам Эдит и Ловен Восточный (по опыту автора, он сложнее, чем описанный западный, однако не является непреодолимым препятствием). Во время пребывания в Конгс-фиорде и посещения Ню-Олесунна Рудольф Лазаревич, разумеется, не мог и предполагать, что шестнадцать лет спустя ему будет суждено оказаться здесь же на другом судне, с другими задачами и в ином положении - но об этом ниже.
Заключительный этап экспедиции проходил в крайне сжатые сроки. Рекогносцировка побережья с посещением горнодобывающих предприятий в Конгс-фиорде и постановкой знаков на породах серии Гекла-Хук в Кросс-фиорде заняла всего четыре дня.
Уже 20 августа “Геркулес” вышел на выполнение гидрологического разреза длиной 150 км к западу от устья Конгс-фиорда. (Сходные наблюдения проведены в этом районе Нансеном тремя неделями позже.) В это время, как пишет Самойлович, “разрешился вопрос об отъезде в Россию зоолога Сватоша и меня, как окончивших свои работы на Шпицбергене, а также боцмана Попова, заболевшего во время плавания” (с. 36). 23 августа “Геркулес” бросил якорь у норвежской китобойной базы на мысе Фин- несет, с радиостанции которой в Россию ушла телеграмма следующего содержания: “Исследования на Шпицбергене закончены, вся программа выполнена, поставлено 28 заявок. Собраны палеонтологическая, зоологическая и ботаническая коллекции. Обследована вся горная промышленность Шпицбергена. Много льдов. Иду на восток. Русанов” (Русанов, 1945, с. 301). С коллекциями Русанов отправил на родину главный итог работ своей последней экспедиции - карту заявок.
А сам с экипажем “Геркулеса” и другими участниками экспедиции исчез для людей, затерялся в белых просторах Арктики на долгие двадцать два года, о чем писали многие авторы и поэтому не стоит повторяться (Пасецкий, 1961, 1971; Белов, 1977; Корякин, 1987, 2005; и др.). Интереснее другое - о его дальнейших планах и намерениях вернувшиеся не могли сообщить ничего определенного. “Перед нашим прощанием, - указано в рукописи Самой- ловича, хранящейся в фондах ААНИИ, - я долго беседовал с В.А. Русановым для выяснения его дальнейших намерений. Цель его путешествия мне была не совсем ясна, и Владимир Александрович недостаточно четко рисовал ее передо мною. Одно время мне казалось, что он намеревается пойти к Земле Франца-Иосифа, но затем мне уже показалось, что пойдет сначала к Новой Зе¬
24


мле, а оттуда наметит свой путь в зависимости от обстоятельств” (цит. по (Пасецкий, 1961, с. 166)).
Отметим, что Русанов был замкнутым человеком, видимо, по европейски рациональным, не склонным к близкому общению с новыми людьми. Не питая иллюзий в отношении своего помощника по полевым работам и не предъявляя к нему претензий, он дал ему вполне положительную характеристику, чисто деловую, без каких-либо следов душевного тепла: “Рудольф Самойлович был приглашен в качестве горного инженера. И в таковой роли...он совместно со мной сделал исчерпывающий осмотр всех горнопромышленных предприятий острова...Вообще Самойлович оказался весьма полезным членом экспедиции и я вручил ему самые ценные и очень обширные коллекции, собранные мной и им” (Каневский, 1977, с. 8). В своих претензиях к бывшему шефу Рудольф Лазаревич едва ли справедлив. Правда, в более ранних выступлениях по поводу судьбы Русанова он замечал: «Перед расставанием я долго беседовал с Русановым и Кучиным и убеждал их не рисковать зимовкой в полярных странах, указывая на неприспособленность для этого “Геркулеса”...обращая их внимание на непригодность провианта...С моими доводами соглашались как Русанов, так и Кучин, причем последний сказал буквально: “Зарываться в лед ни в коем случае не будем и при первой грозящей нам опасности повернем обратно”» (Каневский, 1982, с. 20).
Возвращение в Россию для Рудольфа Лазаревича проходило через Стокгольм, где он намеревался провести сравнение своих собственных геологических сборов с лучшими коллекциями пород со Шпицбергена в музеях и университетах Стокгольма и Упсалы, созданными еще Адольфом Эриком Норденшельдом и Отто Туррелом. В ознакомлении с коллекциями ему помог профессор Стокгольмского университета Альфред Натхорст. Потратив на эту работу около двух недель, Самойлович направился в Петербург, испытывая определенные опасения по поводу предстоящего возвращения, поскольку в качестве ссыльного он не имел права на въезд в столицу. Однако его опасения не оправдались. Имея связи с российским МВД (именно под эгидой этого министерства снаряжалась русановская экспедиция на Шпицберген), Русанов по радио на мысе Финнесет обеспечил своему протеже благополучное возвращение на родину через Петербург. В столице Самойлович продолжал расширять связи в научных кругах. В частности, большое значение для него имела встреча с академиком Феодосием Николаевичем Чернышевым, занимавшим директорские должности в академическом Геологическом музее и Геологическом комитете. Как ученый, сформировав¬
25


шийся в условиях Севера на Тимане и на Новой Земле и в 1899-1901 гг. руководивший русской частью экспедиции по измерению дуги меридиана на Шпицбергене, он не мог не ощутить родства интересов с человеком, только что приехавшим с этого острова.
Рудольф Лазаревич вспоминал по этому поводу: “Я никогда до того времени не встречался с Феодосием Николаевичем и с некоторым трепетом думал о знакомстве с ним. Я застал его во время беседы с одним из сотрудников и, робко подойдя к нему, сообщил неуверенным голосом, что я приехал со Шпицбергена и хотел бы показать ему свои сборы. Чернышев схватил меня за руку, потащил куда-то в противоположную сторону и начал оживленно меня расспрашивать о работах нашей экспедиции. Я сразу же почувствовал симпатию к этому человеку... Ф.Н. сразу же отвел мне один из столов в музее, у которого я должен был начать обработку своих коллекций”. В отчете же Самойлович сформулировал самое главное: “В настоящее время Шпицберген - земля без хозяина; положение дел таково, что тот, кто хочет сохранить занятые площади за собою, должен работать на них” (Каневский, 1982, с. 21), без дипломатических тонкостей выразив собственное кредо по проблеме территорий со статусом terra nulius, чтобы в ближайшем будущем последовать ему.
“Открытие углей промышленного значения на Шпицбергене возбудило интерес среди промышленных кругов как в Петербурге, так и в Архангельске. На основании моего доклада было организовано промышленное общество, которое должно было заняться разведками, а в дальнейшем и эксплуатацией шпицбергенских углей. Я был приглашен правлением его в качестве горного инженера” (1982, с. 167). Начинающий полярник обрел самостоятельность, а когда человек осознает это, ему остается быть на уровне.
Лето 1913 г., последнее накануне Первой мировой войны, Самойлович провел на Шпицбергене, занятый организацией добычи угля в бухте Колс (недаром год назад Русанов дважды возвращался в нее). Об этом периоде своей деятельности он оставил интересные записки, приводимые ниже и отражающие атмосферу, в которой началась его самостоятельная деятельность в Арктике. В тот полевой сезон Рудольф Лазаревич проявил себя в качестве лишь инженера-горняка, организатора, но еще не исследователя - такой вывод следует из его собственных заметок, приводимых ниже, судя по которым дела на Шпицбергене развивались следующим образом. В этом полевом сезоне с Самойловичем работал еще один выдающийся полярный исследователь, талант которого не раскрылся в полной мере по причинам, характерным
26


для советского периода (необоснованный арест и политические преследования), Павел Владимирович Виттенбург, откомандированный по линии Академии наук. “Они обследовали триасовые отложения и каменноугольные месторождения Айс-фиорда, Белзунда и острова Акселя. На острове Акселя он открыл вер- фенские (скифский ярус триаса. - В.К.) отложения...Первое посещение Арктики, ее суровая красота произвели...сильное впечатление, взволновали его. Он понял, что мысли и сердце его теперь будут принадлежать далеким странам с их бескрайними просторами” (Виттенбург, 2002, с. 22). Сам Рудольф Лазаревич ничего не написал о результатах сотрудничества с этим исследователем, и в длинном перечне публикаций Виттенбурга каких-либо работ по исследованиям на Шпицбергене не значится.
В финансировании предприятия ведущую роль сыграл архангельский предприниматель Агафелов, предоставивший для доставки на Шпицберген принадлежавший ему пароход “Мария”, по поводу которого Рудольф Лазаревич приводит несколько сочных деталей: “Еще за сорок лет до этого, он потерпел аварию и несколько лет находился на дне морском. Его извлекли, многие десятки лет он плавал, терпя нередко различные аварии. Этот-то пароход и был предназначен для нашего плавания.
Обводы парохода и сам внешний вид были таковы, что его можно было отличить от тысячи других судов. Узкий, несуразный корпус, высоко возвышавшаяся над морем длинная тонкая труба придавали ему своеобразный и несколько комичный вид. Машина его была чрезвычайно слабая, так что было нужно удивляться, каким образом вообще этот пароход способен двигаться по морю. Капитаном на корабле был Н.С. Власов, сравнительно молодой человек, вышедший в капитаны из буфетчиков.
В качестве помощника по горной части со мною отправился уральский штейгер Никитин и около сорока горняков, приглашенных с Урала и частью в Петербурге” (1982, с. 162).
Благополучно доставленные в бухту Колс люди и необходимые стройматериалы с материка затем были переправлены к месту разработок в 5 км восточнее, там, где в советское время располагался советский рудник Грумант. Тем временем в Колс- бее два мезенских помора Федор и Иван, оказавшиеся мастерами на все руки, приступили к строительству дома. По-видимому, Са- мойлович нанял их по рекомендации Чернышева, который остался очень доволен их земляками, зарекомендовавшими себя в экспедиции по измерению дуги меридиана с самой лучшей стороны. Действительно, «они были хорошими моряками, прекрасными плотниками и оказались чрезвычайно полезными в нашей экспедиции. Пока мы производили разведку на уголь, постройка
27


дома быстро продвигалась вперед, и через неделю он был уже совершенно готов. Как мне потом говорили норвежцы, этот дом оказался самым теплым на Шпицбергене. По русскому обычаю мы поставили в единственной комнате дома большую русскую печь... В ней не только готовили пишу, но и пекли хлеб. Она заменяла баню и, кроме того, имела лежанку, где можно было отлежаться после холода и высушить свою одежду. (Этот дом стоит в бухте Колс и ныне. Долгое время он назывался “дом Русанова”, что неверно. - В.К.).
Разведка дала весьма ценные результаты. Оказалось, что общий запас угля превышает 4 млрд т и что месторождение вполне заслуживает эксплуатации...» (1982, с. 170).
Сложнее обстояло дело с уральскими горнорабочими, непривычными к морю и северным условиям, да и просто к проживанию в палатках, где надо было готовить на примусах консервированную пищу. “Когда были расставлены палатки и налажена бытовая сторона жизни на Шпицбергене, они с каждым днем чувствовали себя все лучше и лучше и потом, в конце нашего пребывания стали настоящими патриотами Арктики. Сама работа была очень интересная: уголь выходил на поверхность, штольня, заложенная мною на берегу ручья, быстро двигалась вперед. Пища, хотя и состояла из консервов, но была очень сытная и работа спорилась прекрасно” (Там же, с. 168-169).
«В то лето мы добыли около пятнадцати тысяч пудов угля и ждали прибытия парохода. Был уже конец августа, и мои уральцы начали беспокоиться о своей участи. Им кто-то сказал, что первое сентября является конечным сроком, когда можно более или менее благополучно уезжать со Шпицбергена, что именно с первого сентября начинаются морозы, море сковывается льдом и после этого срока приходится оставаться на зимовку. Работа не спорилась. Уральцы заводили со мной бесконечные разговоры - что с ними будет. Поэтому я телеграфировал в Архангельск о посылке за нами парохода “Мария”. Все были чрезвычайно рады, когда я получил телеграмму о выходе парохода из Варде; ликованию не было конца, когда мои спутники увидали знаменитую вытянутую трубу парохода “Мария”. Началась погрузка угля. Мы к тому времени соорудили плоскодонный плашкоут, при посредстве которого грузили уголь с берега на пароход. Пароход стоял на расстоянии примерно 200-300 метров от берега, поэтому погрузка отнимала много времени и была нелегкой, но я был страшно доволен, что мог привезти в Россию шпицбергенский уголь» (Там же, с. 172).
Совсем иное начало, чем у Русанова - несомненно, более масштабное, требующее организаторских качеств (которые неплохо
28


проявились), и вместе с тем дальше от науки, но все же в такой степени, что обойтись без нее было невозможно. Возвращение в Россию сопровождалось многими приключениями.
Во-первых, капитан из буфетчиков, вместо Балтийских проливов, “вывел” судно к Оркнейским островам, причем местонахождение удалось установить только с помощью встречных судов. По этой причине возникли проблемы с продовольствием - выручили встречные рыбаки Северного моря, предлагавшие рыбу (разумеется, за плату) в любом количестве. Во-вторых, посещение Копенгагена совпало с морским визитом царствующих особ к своим датским родичам в сопровождении военных кораблей - по такому случаю капитан “Марии” жаждал официального представления означенным особам, а революционер Самойло- вич - отнюдь нет. Военные моряки удивлялись, что судно, подобное “Марии”, могло добраться до Шпицбергена и даже вернуться... В-третьих, таможенники и официальные власти в Петербурге требовали документы из порта отбытия с грузом, и не могли взять в толк, что существуют какие-то архипелаги, еще не имеющие государственной принадлежности. Тем не менее все завершилось благополучно, хотя было потеряно немало времени, а будущий руководитель полярных исследований получил неплохую практику в общении с властями всех уровней, которая пригодилась ему в будущем.
Немногочисленные сведения о деятельности Самойловича в годы Первой мировой войны и последующих революционных потрясений свидетельствуют о поисках собственного места в происходящих событиях. В условиях военного времени, когда проблема топлива обострилась, очевидно, следовало обобщить известное в расчете на будущее хотя бы на газетных страницах “Архангельска” (номера 136 и 137 за 1915 г.): “Открытые Русановым и мною в 1912 году, эти месторождения были в 1913-1914 гг. мною тщательно исследованы. Угленосная площадь, хранящая в себе запасы угля около 7 миллиардов пудов, простирается более чем на 70 квадратных верст”. Далее он тщательно взвешивает достоинства и недостатки месторождения на основе его характеристики: несколько угольных пластов толщиной от “6 до 16 вершков”, с углем хорошего качества, не подверженного самовозгоранию. Условия вечной мерзлоты также исключают прорывы воды, отсутствует опасный рудничный газ, добыча возможна в горизонтальных штреках без дорогих шахтных стволов, погрузка на морские суда поблизости у выхода штреков на дневную поверхность и т.д. и т.п. Вывоз угля возможен и в зимнее время, но при наличии ледокола - это арктическая специфика. На предприятия Москвы и Петербурга уголь может поступать по железным доро-
29


гам, включая строющуюся к Романову-на-Мурмане (нынешний Мурманск). Интересно заключение, в котором горный инженер явно выходит за пределы чисто профессиональных интересов: “Нужно надеяться, что после войны многое пробудится и всколыхнется, и уже теперь существуют реальные основания предполагать, что поистине государственное значение Шпицбергена будет оценено в полной мере”. Не забывает он и о судьбе Русанова: “Исторические события, переживаемые нашей родиной, не могут заставить нас забыть о судьбе группы отважных людей, отправившихся в полярные области во имя новых научных завоеваний”. В другом интервью он говорит: “Зная, повторяю, необычайную выносливость Русанова, я на вопрос, жив ли Русанов теперь все же не осмелился бы сказать нет!”. Еще одно профессиональное приобретение тех лет - открытие месторождения мусковита (необходимое сырье для новой электротехнической промышленности) на севере Карелии.
Настали времена, когда ожидания Самойловича по части “пробудится и всколыхнется” оправдались, хотя так и остается неизвестным, насколько он сам был удовлетворен происходящим, в первую очередь братоубийственной гражданской войной. Его первый биограф Каневский (2001) со слов родственников утверждает, что «в партию большевиков он официально так и не вступил, а близким объяснял свой поступок тем, что добрый десяток лет, когда это было действительно опасно, состоял в РСДРП - теперь же не считал для себя возможным делать карьеру по партийной линии (чем, с горечью добавлял он, “все больше и больше занимаются некоторые”)» (с. 398) - позиция, характерная для многих честных российских интеллигентов. Тем не менее с красными он активно сотрудничал.
Так, по свидетельству А.Ф. Трешникова (1970), Самойлович уже в 1919 г. был связан с Печорской экспедицией, которая обследовала район Усть-Цильмы на Печоре с целью мобилизации природных ресурсов для истощенной России, изнемогавшей в междоусобной борьбе, и выступал среди других специалистов по северу России (геолог Н.Д. Кулик, ихтиолог А.А. Жилинский, оленевод С.В. Керцелли) на заседании Особой продовольственной комиссии Северного фронта накануне вступления красных частей в Архангельск в феврале 1920 г. Это межведомственное совещание приняло важный документ, определивший развитие событий на ближайшее будущее, в которых активно участвовал Рудольф Лазаревич: “Принимая во внимание громадную территорию, занимаемую нашим Крайним Севером, не укладывающуюся по своим естественно-историческим условиям в определенные
зо


исторические границы, ее физико-географические особенности и своеобразный строй хозяйственной жизни, крайнюю ненасе- ленность ее, недостаточность культурных и технических сил, однородность и тесную связь всего обширного полярного побережья, омываемого на всем протяжении Ледовитым океаном, международное значение района, учитывая огромное значение северных промыслов как неиссякаемого источника продовольствия для всей страны, а также и богатство края пушниной и прочим сырьем, долженствующим сыграть значительную роль в будущем российского товарообмена, совещание считает необходимым существование вневедомственного органа, ведающего всеми вопросами научно-промыслового исследования Северного края.
Этот орган должен преследовать цели разработки мер дальнейшего рационального развития экономической и промысловой жизни в общих интересах Республики, проводя все практические мероприятия через местные хозяйственные органы при условии постоянной технической и научной помощи этим органам” (с. 6-7). Предполагалось, что этот орган будет называться Северным научно-промысловым комитетом. Важность документа в значительной мере определила его быстрое прохождение “наверху”. 25 февраля командование 6-й армии обратилось к В.И. Ленину с предложением о создании такого комитета, а уже 4 марта Президиум ВСНХ принял решение: “Выдать тт. Самойловичу, Кулику и Керцелли 50 000 000 рублей на организацию Северной научно-промысловой экспедиции”. Лиха беда - начало!..
Экспедиция была разбросана по нескольким городам. В Москве оставалось представительство для связи с центральными учреждениями, включая ВСНХ. Хозяйственное управление располагалось в Архангельске. В Вологде находилось агентство по обеспечению снаряжением и научным оборудованием. В Петрограде же обосновался “мозговой центр” - Ученый Совет во главе с председателем, Президентом Академии наук А.П. Карпинским, куда входили А.Е. Ферсман (заместитель председателя), Н.М. Книпович, К.М. Дерюгин, Ю.М. Шокальский, А.А. Бялы- ницкий-Бируля, М.Е. Ткаченко, Л.Ф. Рудовиц, А.М. Горький и некоторые другие. Положение руководящего центра Севэкспе- диции в бывшей столице позволяло поддерживать тесные связи с другими организациями, чья деятельность была связана с Севером - от Русского Географического общества до Главного Гидрографического управления и управления Мурманской железной дороги. В ведение Севэкспедиции была передана также Мурманская биологическая станция. Ближайшие задачи экспедиции
31


обсуждались на заседании под председательством Самойловича, который, таким образом, становился руководителем всех намеченных работ. Став ответственным администратором, он не собирался отказываться от полевых исследований, что и показало ближайшее будущее.
Теперь перед недавним новобранцем Арктики открывалось обширное поле деятельности, на котором он мог реализовать накопленный опыт и собственные способности на службе стране. Приняв эстафету полярных исследований от самого Русанова, ему предстояло развивать и наращивать усилия совершенно новой организации в истории страны, чтобы в обозримом будущем передать ее достойному преемнику.


Глава 3
Новоземельское начало 1921-1923 гг.
По решению высших советских директивных органов, Северная научно-промысловая экспедиция объединяла все научно-промысловые работы на Русском Севере, поэтому исследования Новой Земли были лишь одним из мероприятий этого первого северного научного предприятия, которое для героя настоящей книги стало важнейшим этапом его научно-организационной деятельности. Хотя в качестве полярника Рудольф Лазаревич начинал свою деятельность со Шпицбергена, пять его новоземельских экспедиций вместе с последующими возвращениями на рубеже 1920-30-х на архипелаг представляют особую главу его арктической биографии. Начало биографии совпало с самыми трудными первыми голодными и холодными годами по завершении Гражданской войны, заставившими новое руководство страны обратиться к Арктике в надежде на ее неисчерпаемые ресурсы, прежде всего продовольственные, хотя в официальных документах нередко фигурируют и иные цели, о которых Рудольф Лазаревич высказался при обсуждении плана новоземельского вояжа в апреле 1921 г. на заседании Ученого совета: “Главнейшими задачами Новоземельской экспедиции были намечены: производство геологических исследований, метеорологические наблюдения, собирание зоологического и ботанического материала и, наконец, обследование состояния новоземельских промыслов; причем при горно-геологических работах надлежало уделить особенное внимание тем местам на Новой Земле, где прежними путешественниками были найдены каменный уголь или признаки его месторождений, исходя из того соображения, что отрывочные и неполные сведения о встречающемся на Новой Земле каменном угле обязывали, ввиду крайней нужды в собственном минеральном топливе на Севере, дать компетентное и объективное заключение о его месторождениях на Новой Земле.
В состав экспедиции входили 23 человека, из которых в качестве научных сотрудников работали: проф. П.В. Виттенбург, М.А. Лаврова, почвовед К.Ф. Маляревский с его помощником
2. Корякин В.С.
33


Е.Н. Воропаевым, ботаник М.И. Назаров, М.А. Рудницкий, Б.Г. Рудницкий, Б.Г. Дистфельд, ведшие метеорологические наблюдения. Капитаном судна был Ф.М. Вальнев. Общее руководство исследованиями лежало на мне и П.В. Виттенбурге” (Самой- лович, 1929, с. 5).
Как отмечено выше, это было не единственное научное предприятие в арктических морях в то первое послевоенное лето. Так, на Новой Земле примерно в те же сроки работала экспедиция Плавучего морского института (будущий знаменитый Плав- МорНин, прославившийся позднее изучением гидрологического режима Баренцева моря в связи с освоением его рыбных богатств под руководством профессора Месяцева, продолжая работы Книповича и Л.Л. Брейтфуса, начатые еще на рубеже XIX и XX веков на э/с “Андрей Первозванный”) на ледокольном пароходе “Малыгин”, посетившая некоторые пункты побережья, что и “Шарлотта”. Однако поход “Малыгина” был прерван, когда это ледокольно_е судно понадобилось для вывода из карских льдов судов 1-й Карской экспедиции с грузом сибирского хлеба, и его помощь оказалась весьма кстати при гибели пароходов “Обь” и “Енисей”. Одновременно с работами на Новой Земле по программе Северной научно-промысловой экспедиции по Мурманской железной дороге работал Почвенно-ботанический отряд профессора Н.И. Прохорова, Промышленный отряд (начальник С.Я. Миттельман) изучал возможности консервного дела на Мурмане, Верхне-Печорский профессора Г. А. Чернова - искал уголь на территории коми, Болыпеземельский при участии Д.Д. Руднева и будущего академика А.А. Григорьева - работал на притоке Печоры р. Шапкиной. На Кольском полуострове приступил к работе академик А.Е. Ферсман, открывший в ближайшем будущем для экономики страны здешние недра с запасами никеля, апатитов и другого минерального сырья. Таким образом, Северная научно-промысловая экспедиция изначально была ориентирована на поиски природных ресурсов и в полевой организационной деятельности Рудольфа Лазаревича она осталась главной, даже если сам он не внес значительного теоретического вклада в изучение высоких широт - это с лихвой восполнили его многочисленные ученики и сотрудники.
А пока, «8 августа мы погрузились на парусно-моторную шхуну “Шарлотта”, разместившись в количестве 11 человек в трюме, который был приспособлен для жилья нашей экспедиции. Судно “Шарлотта” до 120 тонн емкостью с мотором 40 л.с., имея полную парусную оснастку, должно было быть полностью пригодно для экспедиционных целей, но оно запущено и нуждается в основательном ремонте такелажа, что делает его недостаточно
34


пригодным для путешествия в полярных странах», - записал в дневнике начальник геологического отряда Павел Владимирович Виттенбург. - “15 августа, после того, как мы сделали ряд галсов по Горлу Белого моря, мы обогнули Канин Нос и 17 августа вечером пришли на Новую Землю и бросили якорь в становище Малые Кармакулы” (Виттенбург, 2002, с. 42).
Из-за сильного местного ветра, который поморы называли “сток” (искаженное восток - преобладающее направление подобных ветров по побережью Баренцева моря на архипелаге), пребывание в Малых Кармакулах затянулось на двое суток, в течение которых геологи ознакомились со слагающими породами, премущественно темными глинистыми сланцами, среди которых Виттенбург обнаружил первые признаки фауны в виде отпечатков пелицепод и мшанок. Местность, лишенная солнечного освещения, несмотря на силуэты нескольких жилых строений, включая маленькую церковь с круглой маковкой купола, выглядела пустынной и необжитой, словно “подметенной” ураганными ветрами, сносившими признаки почвы. Лишь в заболоченных низинах можно было наблюдать зеленые пятна сфагнума и осоки, однако попытки выкопать почвенный шурф уже на глубине семидесяти сантиметров упирались в горизонт вечной мерзлоты. Неподалеку Маляревский, однако, обнаружил прослои торфа толщиной до полуметра, свидетельствовавшие о более теплых условиях в прошлом.
При попытке перейти в Крестовую губу, усилиями предшественников, в первую очередь В.А. Русанова и Г.Я. Седова, выбранную для создания там промыслового становища, “Шарлотта” нарвалась на сильный встречный ветер (“мордотык” на грубоватом жаргоне моряков) и была вынуждена искать укрытия в Маточки- ном Шаре, изученном ранее экспедициями К. Бэра, Ф.Н. Чернышева и В.А. Русанова. Тем самым появилась возможность выйти на восточное побережье, о котором в свое время П.К. Пахтусов сообщал, что там найдены признаки угля в заливе Чекина - однако совсем неподалеку от входа в западное устье, уже у мыса За- воротный, карские льды буквально перегородили пролив тяжелым льдом, непроходимым для маломощного судна. Пришлось возвращаться в Крестовую губу, где экспедиция работала с 27 августа по 5 сентября.
“Я обследовал район, - пишет Рудольф Лазаревич, - от мыса Среднего на восток и части северного и южного побережья; П.В. Виттенбург - часть северного и южного побережья, особенно массив Сарычева и Ольгинскую долину; К.Ф. Миляревский вел стационарные наблюдения; М.И. Назаров производил ботанические сборы; одновременно проводились метеорологические
2*
35


наблюдения. Все остальные сотрудники были распределены в помощь вышеуказанным лицам.
Удалось установить, что породы, слагающие береговые массивы, - песчаники, мощно развитые ледники и кристаллические сланцы - палеозойского возраста, что подтверждается обнаружением палеозойских кораллов проф. П.В. Виттенбургом и М.А. Лавровой на северном берегу и мною в районе реки Средней. Для долин характерны ископаемые торфяники, погребенные на камрнйом льду. В валунах была обнаружена богатая юрская и третичная фауна” (Самойлович, 1929, с. 12-13).
Для этого описания необходимы определенные пояснения, поскольку в районе Крестовой губы дважды - в 1908 и 1909 гг. работал Владимир Александрович Русанов. Во время пребывания на Шпицбергене едва ли он мог ввести своего коллегу полностью в курс дела, но выбор в пользу Крестовой губы был сделан Самой- ловичем и Виттенбургом не случайно, видимо, из-за многочисленных упоминаний в русановских отчетах о наличии здесь признаков угля. Однако еще раньше Феодосий Николаевич Чернышев на основе преобладания пород палеозойского возраста, сформировавшихся в морских условиях, доказывал бесперспективность подобных поисков, о чем с ним поначалу дискутировал Русанов, в конце концов в 1911 г. согласившийся со своим предшественником, причем на основе им же созданных теоретических предпосылок. Но в пылу сборов, видимо, оба, и Рудольф Лазаревич, и Павел Владимирович, каким-то образом или пропустили указанное обстоятельство, или решили более детально на самостоятельном материале попытаться пересмотреть проблему топлива для северных районов, которая в конце концов была успешно решена другим подразделением Северной научно-промысловой экспедиции под руководством Г.А. Чернова в бассейне Печоры. Материалы, собранные на Новой Земле в 1921 г., пошли в общую копилку знаний об Арктике и не были потеряны, что позволяет нам не останавливаться детальнее на поисках угля, занявших довольно значительное место в отчете экспедиции, тем более что в процессе исследований вставали и другие проблемы, волновавшие полярных исследователей на протяжении последующих десятилетий. К ним, например, относились так называемые ископаемые ледники, впервые описанные здесь опять-таки Русановым. Похожие образования на материке специалисты-мерзлотоведы позднее относили к категории жильных льдов. Казалось бы, в современных условиях тему можно было бы считать исчерпанной, при этом, однако, нельзя не упомянуть о том, что Русанов отметил характерную зернистую структуру льда, свидетельствующую в пользу его атмосферного происхождения, как у современных ледников.
36


Маляревский, занимавшийся изучением почв, пришел к выводу, что “типичными почвами в Крестовой являются темно-серые моренные суглинки, вынесенные отступающими ледниками. Горизонт вечной мерзлоты в моренных суглинках залегает на 80 см от поверхности. Корни ползучей ивы доходят до глубины 72 см, т.е. почти до горизонта вечной мерзлоты - здесь наблюдается постоянная температура - 1 градус Ц. До глубины 10 см можно отличить гумусовый горизонт, единственно морфологически выделяемый. В долине против бухты Поморской в расстоянии около версты от поселка Ольгино обнаружен погребенный ледник и погребенный торфяник. Первый представляет собою совершенно чистый голубого цвета каменный лед, на котором правильно сформировался моренный суглинок общей мощностью в 80-85 см с гумусовым горизонтом в 34-36 см” (1929, с. 14-15). Так и осталась проблема погребенных ледников на Новой Земле неразгаданной, о чем можно только пожалеть, поскольку она многое могла бы объяснить в развитии экосистем Арктики, в том числе и на будущее, но многие правительственные решения, принятые полвека назад в условиях холодной войны, сдерживают изучение природы острова и по настоящее время.
Остававшееся до завершения полевого сезона рабочее время, которое неумолимо сокращалось с каждым днем, было решено посвятить изучению промысловых возможностей губы Северной Сульменевой и одновременно попытаться разрешить проблему, волновавшую полярников по крайней мере со времен Карла Бэра, слышавшего от промышленников о существовании сквозных проливов на Новой Земле наподобие Маточкина Шара где-то дальше на север, что могло иметь несомненное практическое значение, несмотря на утверждение Русанова о том, что он закрыл эту проблему. И на этот раз “местные самоеды с уверенностью утверждали, что Северная Сульменева губа - не залив, а шар, то есть пролив, прорезающий землю к Карской стороне, причем никакие уверения в неправильности такого представления их не разубеждали” (1929, с. 15). Что-то скрывалось за этой уверенностью аборигенов архипелага, но что именно? Да и можно ли утверждать что-либо подобное для тех мест, где уже побывал Русанов?
Проблема топлива продолжала довлеть над участниками экспедиции, и она оттеснила на второй план немаловажное открытие, которое в полной мере определилось только тридцать лет спустя с применением уже совершенно иных методов, причем дистанционных - аэрофотосъемки, о возможности которой сам Рудольф Лазаревич и его спутники не могли даже мечтать.
37


В устье губы Северной Сульменева, “ввиду отсутствия карты этой губы, пришлось бросить якорь у входа в нее за островами, прекрасно защищавшими от всех ветров; экспедиция же на моторе выехала к вершине залива. Здесь также была открыта каменноугольная фауна в известняках, выпаханных мощным глетчером и сползающих в обширное ледниковое озеро. Это озеро соединяется рекою с заливом” (1929, с. 16). Самойлович первым в литературе отметил наличие здесь особенного озера, которое начиная с 1950-х годов показывается на картах под названием, впервые употребленным им - Ледниковое. Оно расположено в протяженной сквозной долине, рассекающей Новую Землю от побережья до побережья наподобие Маточкина Шара - так что разговоры аборигенов еще об одном “шаре” были далеко не случайны. Его происхождение не представляет загадки - долина подпружена моренным валом, возраст которого не установлен до сих пор, прорезанным речкой, по которой воды озера сбрасываются в море - сама по себе подобная ситуация для горных или арктических местностей вполне обычна. Однако на этот раз природа так замаскировала одно из чудес Новой Земли, которое в будущем будет привлекать множество туристов и исследователей, что оценить его сходу или, как это бывает нередко в полевых работах, “на бегу” не удавалось по двум причинам. Во-первых, отмеченный моренный вал, перегораживающий кут Северной Сульменева, скрывает от наблюдателя с судна в заливе вид на озеро протяженностью почти 30 км. Во-вторых, эта сквозная долина (она же озерная ванна) достаточно извилиста, так что противоположные борта долины, проецируясь друг на друга, мешают наблюдателю оценить ее истинный характер - ситуация, многократно отмеченная многими мореплавателями, например, для Маточкина Шара. Там мореплаватели по указанной причине нередко у самого устья никак не могли найти вход в него, как это было у Ф.П. Литке в его первом плавании к Новой Земле в 1821 г. По тем же причинам это озеро пропустил при описании местности в маршруте 1909 г. Русанов, а в 1926 г. - при описании губы Северной Сульменева участники экспедиции на “Персее”. Таким образом, Рудольф Лазаревич может претендовать на открытие одного из малоизвестных, но, несомненно, самых перспективных для изучения природных объектов Новой Земли, ибо колонка грунтов со дна озера Ледниковое в сквозной долине Самойловича (как она названа в отчетной монографии гляциологов по итогам Международного Геофизического года 1957-1959 гг.) может представить настоящую летопись природы Новой Земли - осталось ее получить, расшифровать и прочитать.
38


Работы в губе Северной Сульменева продолжались двое суток, и затем “Шарлотта” направилась в Белушью губу, куда, задержанная штормом в открытом море, добралась только 17 сентября. Там береговые работы продолжались также двое суток, ограниченнные беглыми маршрутными наблюдениями за слагающими породами, особенностями рельефа и арктических почв. В соседнем заливе Рогачева была найдена девонская фауна, но самого главного - каких-либо признаков коренных месторождений каменого угля - так и не было обнаружено, и перспектив на будущее в этом направлении просто не возникало. Докладывать же отрицательный результат руководству в ситуации, когда страна из-за засухи и последовавшего голода в Поволжье находилась на грани гибели, всегда сложно и чревато последствиями. Тем не менее полученные результаты экспедиции были вполне удовлетворительными, как их изложил Виттенбург: “Во время работы экспедицией собран богатый материал по морфологии морских берегов и их строению, большие палеонтологические сборы по палеозою, значительно дополняющие таковые, собранные экспедицией академика Ф.Н. Чернышева, затем собран исключительный материал по почвообразовательным процессам полярной области и обильный гербарий. Прекрасная погода благоприятствовала фотографической работе, вследствие чего удалось сделать более 300 фотоснимков и весь ход экспедиции снять киноаппаратом, лентою 250 метров длины; во время этой экспедиции проводились метеорологические наблюдения и измерения поверхностного слоя воды” (2002, с. 43). Сам начальник экспедиции не стал подводить итоги первого короткого полевого сезона, полагая, что все самое интересное ожидает его экспедицию впереди, в чем, несомненно, оказался прав, даже несмотря на то что в следующем 1922 г. ни денежных средств, ни судна в его распоряжении не оказалось.
Возможности полевого сезона 1923 г. также оказались весьма ограниченными, и ими следовало распорядиться с наибольшей отдачей. “Целью экспедиции 1923 года было изучение в геологическом и общегеографическом отношениях западного берега Новой Земли от Безымянной губы до Маточкина Шара, поход в центральную часть Новой Земли для выяснения наличия и распространения ледников и материкового льда, определения астрономического пункта на Новой Земле, а также изучения промысла гольца в Пуховом заливе. Экспедиция состояла из шести человек. Кроме меня, ее руководителя, в состав экспедиции входили: С.Г. Натансон, Г.П. Горбунов, С.Я. Миттельман, К.В. Кузнецов и два матроса - И.Л. Федоров и В.В. Варфоломеев.
Центральная часть Новой Земли представляла особенный интерес ввиду того, что в районе Безымянной губы она никем не
39


была исследована. Представлялось важным определение южной границы распространения ледников или ледникового покрова, если бы таковой оказался, и выяснить орографию этой местности и геологическое ее строение” (1929, с. 17). Таким образом, не замахиваясь на решение проблем практического характера вроде поисков угля в прошлогодней экспедиции, на этот раз Самойло- вич решил совместить ликвидацию небольшого “белого пятна” (чем многим экспедициям предстояло заниматься не только в Арктике на протяжении следующих двадцати-тридцати лет) с конкретными результатами в обнаружении новых динамичных природных объектов, перспективных на будущее. Хронология экспедиции и ее достижения известны в деталях, благодаря опубликованному дневнику, но прежде необходимо остановиться на средствах, которыми располагала экспедиция для решения поставленной задачи.
“Для выполнения намеченной цели в распоряжении экспедиции имелись весьма скромные средства. Для передвижения вдоль побережья предназначался обыкновенный, архангельской постройки, карбас длиною 18 фут. и шириною 5 фут., с небольшим прямым парусом. Из инструментов у нас были теодолит фирмы Гильдебрандт малого размера, буссоль Шмалькальдера, два хронометра, шлюпочный и геологический компасы. Для метеорологических наблюдений были взяты два термометра-праща и два карманных анероида.
Экспедиционное снаряжение состояло из одной палатки, английских шуб (легкий овечий мех, покрытый брезентом), спальных мешков, заплечных мешков, брезентов и пр. Для фотосъемок служил аппарат Фохтлендера...Провизии взято было на три месяца” (1929, с. 18).
Экспедиция (по численности, скорее, экспедиционный отряд) вышла в море на пароходе “Боровский” (бывшая яхта “Ярославна”) 18 ацгуста, посетив по пути поморское становище в Иокань- ге на мурманском побережье, а затем полярную станцию на Канином Носу. Расположенная на пути интенсивного движения судов, с собственной радиосвязью, находящаяся в контакте с кочующими ненцами, т.е., по полярным понятиям, обладающая многими преимуществами, станция тем не менее пережила тяжелую зиму, когда из восьми сотрудников пятеро перенесли цингу в тяжелой форме - наглядный пример развития событий на зимовке по непредвиденному сценарию.
Только 24 августа “Боровский” бросил якорь на рейде Малых Кармакул. Строго говоря, с приближением осени полевой сезон (который, по замечанию бывалых полярников, “год на год не приходится”) уже и без того близился к завершению и вынуж¬
40


дал участников экспедиции к спешке. Уже на следующий день четверо на карбасе отправились к Безымянной губе, куда благополучно прибыли 26 августа, в то время как Миттельман и один из матросов оставались в становище, чтобы с попутным местным карбасом отправиться для самостоятельных исследований в Пуховый залив.
Безымянная встретила путешественников весьма негостеприимно: «На следующий день, 27 августа, дувший с утра крепкий ветер от OtS перешел в свирепый О, так называемый “сток”, при котором и нечего было думать идти в губу. В связи с наметившимся планом похода в центральную часть Новой Земли, я использовал неблагоприятную погоду для подготовки к предстоящему путешествию, включая рекогносцировки окрестностей» (с. 21), отметил Рудольф Лазаревич позднее в экспедиционном отчете.
Окружающая местность отличалась от посещенных в предыдущем году, поскольку в окрестностях губы Безымянной равнинный рельеф с богатой тундровой растительностью переходил в горный, отчего ближайший ландшафт приобретал суровые черты полярной пустыни, не обещая путникам ничего легкого в предстоящем маршруте в глубь Южного острова, о внутренних районах которого имелись весьма скупые сведения зимовавших в Малых Кармакулах Тягина и Гриневецкого (старательно избегавших горных районов), помимо отчета Чернышева на его пути от станции к устью р. Абросимова. Было также известно, что по какому-то близкому маршруту осенью 1900 г. прошел А.А. Борисов в сопровождении ненцев после крушения своей яхты на карском берегу. Заметки Носилова о внутренних районах острова носили слишком беллетристический характер, не считая сообщения Русанова о том, что кочевки ненцев нередко происходят от моря до моря, но их оленьим стадам делать в горах было нечего. В любом случае горные районы Новой Земли в стороне от побережья представляли собой типичные “белые пятна”, на которых не было карт. Они лишены были не только населения, но даже просто признаков обитания каких-либо животных - в этом Самойловичу и его людям предстояло убедиться в ближайшие дни. Но порой проявления жизни создавали помехи участникам маршрута, вроде “нарочно не придумаешь”. Так, при высадке с карбаса “у берега скопилось громадное количество водорослей СLaminaria), сплошная масса которых принудила нас остановить карбас за сажень от берега. При попытке высадиться и пешком пройти к берегу мы по пояс проваливались в толще водорослей, мощность которой достигала не менее двух метров... Первый день в Безымянной был использован для экскурсий по южному побережью” (с. 20).
41


Непосредственная подготовка маршрута заключалась прежде всего в подборе всего необходимого, хотя о том, что может понадобиться на “белом пятне”, любой участник мог только строить догадки. Решили не затягивать маршрут более чем на неделю, с учетом возвращения, добавив сутки на просчет времени, поскольку от этого зависело прежде всего количество продовольствия, которое, естественно, приходилось нести с собой из расчета на каждого по 1,5 кг сушки (вместо сухарей), сливочное масло и мясных консервов, 0,4 кг сгущенного молока, не считая небольшого количества сахара, какао и кофе. Все перечисленное предполагалось употреблять в холодном виде, поскольку примусов не было, а рассчитывать на дрова вдали от побережья не приходилось.
К продовольствию добавлялось необходимое снаряжение и минимум инструментов (теодолит с треногой, два хронометра, горный компас и буссоль Шмалькальдера, два карманных анероида, геологический молоток, помимо сапог и валенок (никто не знал, какая будет в горах погода), шубы, спальные мешки, берданка с патронами. Так что набралось по 26 кг нехитрого, но необходимого полевого скарба на каждого, при том что решили отказаться от палатки. 28 августа по малой воде в отлив отправились в кут губы и, проблуждав по мелководью, вымокнув при многочисленных неудачных высадках, высадились на северном берегу залива, проведя ночь в палатке, которая на следующий день осталась дожидаться путешественников.
29 августа на карбасе перешли к устью реки и, оставив его в защищенном месте, не теряя времени, несмотря на приближение сумерек, тронулись гуськом в глубь острова. Спустя три часа из- за наступившей темноты и усилившегося дождя решили становиться на ночевку, сбившись в кучу и пытаясь в вымокшей отяжелевшей одежде согреться собственным теплом.
30 августа лишенные сна люди тронулись в путь уже с рассветом в 4 утра, пытаясь согреться на ходу, и здесь скромная полярная удача оказалась на их стороне. “В тот день, - отметил в своем отчете Самойлович, - нам посчастливилось найти в десяти километрах от моря небольшие колья кулемы (ловушки на песца. - В.К.), которые, вероятно, очень давно были кем-то брошены. Пища, разогретая на небольшом костре, сильно нас подкрепила, и мы почти без перерыва шли до 17 часов, когда и сделали привал. Хотя дождя не было, но наша одежда снова была мокрой, так как нам приходилось переходить вброд две речки, текущие с севера в Безымянную реку” (с. 23).
К этому времени люди втянулись в сузившуюся долину, так что ближайшие горные гребни и вершины “на глаз” уже достига¬
42


ли метров 250 высоты, причем на них сохранялись перелетовыва- ющие снежники. Глаз геолога отметил меняющиеся оттенки серых известняков, слагающих борта долины, временами с зеленоватым отливом. Сама порода была так разрушена морозным выветриванием, что среди обломков оказалось довольно много ядер моллюсков, по которым можно было судить о возрасте этих морских отложений.
31 	августа во второй половине дня “мы достигли истоков Безымянной реки. Как и следовало ожидать, она берет начало у мощного глетчера, образующего большую конечную морену, состоящую преимущественно из глинистого материала. Зажатый между двумя горными кряжами глетчер разделяется остроконечным нунатаком на два рукава, один из которых идет от N, другой - от NO. Общая ширина глетчера достигает трех километров при мощности льда от 20 до 40 м. У конечной морены поверхность ледника изрезана небольшими и неглубокими бороздами, которые увеличиваются в числе и размерах у боковых морен, где наблюдаются глубокие трещины. Боковые трещины объяснялись, по-видимому, сильным трением ледяной массы о горные склоны, вследствие крутого падения ледниковой долины. Обширная конечная морена свидетельствовала о том, что глетчер долгое время оставался без движения или даже находился в периоде отступания. Боковые морены были слабо развиты, поверхность же ледника изборождена быстро текущими ручьями, которые, соединяясь друг с другом, извергались мощными водопадами в глубину ледяной массы” (с. 24).
Таким образом, уже на третий день маршрута от оставленной на берегу Безымянной губы одинокой палатки (такой уютной и желанной на фоне непрекращающегося дождя с его всепроникающей противной промозглой сыростью) цель маршрута была достигнута и вполне понятно внимание Самойловича описанию ледников в истоках р. Безымянной, которое профессионалу-гля- циологу восемьдесят лет спустя может показаться далеко не полным, а местами даже наивным. Однако он сделал главное, узнав то, что оставалось неизвестным для его славного предшественника Русанова - положение южного предела горного оледенения. Выполненное им описание вместе с картой, снятой в весьма непростых полевых условиях, не оставляло сомнений - речь в нем идет именно о горных ледниках. Это совсем не редкость в высоких широтах Арктики, но для Новой Земли важно другое - поскольку здесь встречаются все известные формы ледников, был сделан первый шаг в определении ареала распространения одного из главных подразделений оледенения, без чего любые дальнейшие попытки обобщений и описаний этого важнейшего эле¬
43


мента полярного ландшафта на архипелаге становились невозможными, хотя на пути к завершению работы предстояло сделать немало и Самойлович одолел в этом направлении очень важный рубеж.
Работы в ледниковом районе в истоках Безымянной заняли еще двое суток, они достаточно полно отражены в отчете Самой- ловича, причем со многими как научными, так и бытовыми деталями. “Ночь на 1 сентября мы провели в котловине конечной морены этого ледника. С утра снова продолжал идти дождь. Предполагая пройти по северо-восточному отрогу ледника, мы наткнулись на крутой обрыв льда с большим ледниковым озером. Пришлось вернуться обратно и перевалить на восток через горный хребет высотой в 300 метров. Горные склоны в этом месте покрыты осыпями известняков, сланцев и песчаников. Коренная толща известняков имеет простирание на N при вертикальном падении.
Перевалив через горную гряду, мы подошли вплотную к конечной морене ледника, примыкающей к тому леднику, через который ранее собирались перейти. По каменистому берегу быстрой каменистой реки мы прошли 6 км и наткнулись снова на круто падающий ледник, на который не было никакой возможности подняться. Пришлось вернуться обратно, чтобы перейти реку вброд и пойти ее левым берегом. Вскоре мы нашли место слияния нашей реки с другой, которая текла из ближайшего ледника. При сильном южном ветре шел проливной дождь. К ночи становилось уже довольно темно, в особенности из-за туч, покрывавших небо, и мы остановились здесь на ночевку.
2 сентября в 7 V2 час мы отправились далее по долине, южные склоны которой были покрыты прекрасной растительностью. Ее зелень представляла разительный контраст со всей окружающей ее местностью, скалистой и угрюмой, с темно-коричневыми возвышенностями среди ледников. В глубине долины течет быстрый и шумливый ручей, среди ярко-зеленых ледников с пестреющими незабудками, ромашкой и полярным маком. Мы ожидали, что эта река повернет к востоку. Велико же было наше разочарование, что она свернула на юг, а затем на запад, по-видимому, впадая в виде притока в Безымянную или, что менее вероятно, имея направление к Пуховому заливу. На востоке от нас вырисовывался новый мощный глетчер, дальнейшее простирание которого было от нас скрыто.
Мы были в пути уже 3 V2 дня при чрезвычайно неблагоприятной для нас погоде. Рельеф местности был таков, что в дальнейшем при желании идти на восток нам пришлось бы переваливать через горные массивы. Ввиду этого, принимая также во внима¬
44


ние сильное переутомление двоих наших спутников, я приказал повернуть обратно.
На следующий день, 3 сентября, впервые не было дождя, и мы отправились в обратный путь. У ледника мы проверили астрономическое определение, сделанное накануне.
Нет никакого сомнения, что встреченные нами ледники не являются материковым ледниковым покровом, как это имеет место в северной части Новой Земли. Каждый из посещенных нами ледников является изолированным, лишь в некоторых случаях соединящимся с другими. Большинство из них имеет ширину от двух до трех километров, причем мощность их колеблется от 20 до 40 м. У горных склонов, среди которых находятся ледники, обыкновенно имелись боковые морены, которые в других случаях отсутствовали или прерывались вследствие наличия в этом месте ледникового озера или ручья. Горные кряжи, в долинах между которыми расположены встреченные здесь ледники, сложены здесь из темно-бурых известняков с простиранием N-S и падением от 60 до 90 град.
Открытый нашей экспедицией глетчер я назвал именем проф. А. Пенка, известного немецкого географа и гляциолога.
4 сентября мы возвращались прежним путем, идя вдоль той же Безымянной реки. В расстоянии 2 V2 км от места первой находки ископаемой фауны я снова нашел в осыпях сильно смятые экземпляры моллюсков.
Отсутствие дождя и наступившая солнечная погода при 5 град Ц облегчали наше возвращение. Благодаря знанию дороги мы могли сократить свой путь, проходя более удобными местами, так что в тот же вечер мы были лишь в 10 километрах от Безымянной губы. Переночевав на берегу реки, мы ранним утром двинулись дальше и в 12 часов 5 сентября были уже у карбаса” (с. 24-26).
Но не у палатки, где можно было передохнуть и, главное, обсушиться. Добраться до нее оказалось непростым делом по причине низкой воды - судя по дальнейшему описанию Рудольфа Лазаревича, он имел дело со сгонно-нагонными явлениями, когда ветер нагоняет воду с моря в кут залива, заполненный аллювиальными речными отложениями, когда положение низкого берега меняется на сотни метров, а то и километры, и порой приходится бродить на большие расстояния по топкому дну в поисках сухого места. Сейчас перед участниками маршрута стояла другая задача - используя в качестве фарватера русла былых потоков, протащить тяжелый неуклюжий карбас на свободную воду, что удалось сделать только на следующий день, когда в погоде произошли изменения, подгонявшие людей к завершению экспеди¬
45


ции: “В этот день впервые вершины гор покрылись белой пеленой свежевыпавшего снега” (с. 26), отметил Самойлович в своем отчете. Однако достаточно дел оставалось в окрестностях палатки - теперь маршрутную съемку надо было распространить и на Безымянную губу, “привязав” таким образом главное открытие маршрута - ледники Пенка - к морскому побережью, чтобы облегчить к ним доступ последующим исследователям. Съемки здесь продолжались еще несколько дней, и заключительный этап пребывания отряда в губе Безымянной и последующее посещение губы Грибовой описаны Самойловичем так:
«В ночь на 10 сентября ветер перешел на NO при сильном дожде со снегом. Только 10 сентября погода позволила нам выйти в море. К 12 часам ветер начал стихать. Мы принуждены были перенести весь груз на мысок в метрах 400 от нашего лагеря, так как была малая вода и нам нельзя было сняться на груженом карбасе у места нашей стоянки. К 15 часам при свежем NO ветре и температуре воздуха 5,5 Ц мы вышли, наконец, в море... Карбас наш был достаточно грузен, и время от времени его захлестывало водой... Ветер стоял тот же, и нам спокойно было идти под защитой северного берега. При выходе из Безымянной губы вырисовывался остров Голец, за которым виднелся берег Паньковой Земли. При подходе к Грибовой губе ветер перешел на N, так что заход в губу неожиданно оказался для нас весьма трудным. Между тем наступила темнота, и я, лавируя против ветра, поспешил пристать к берегу. Впервые за время нашего путешествия без особых трудностей мы зашли в небольшую, но защищенную бухту, на северном побережье Грибовой губы. При подходе мы вспугнули большую стаю летных гусей.
В губе два острова, из которых небольшой и малодоступный островок Крамера с почти отвесными берегами образован глинистыми сланцами, слегка окрашенными в сиреневый цвет, с прожилками кварца. Падение на SO 110 град., угол 60 град. На острове сооружен из толстых бревен плавника громадный крест вышиною не менее 4 метров. На верхней перекладине сохранилась отчетливо вырезанная надпись: “Кресту твоему поклоняемся, владыко”, на нижней же едва можно было прочесть “...835...дня”
11 сентября было посвящено исследованию северного побережья Грибовой губы» (с. 26-27).
Рудольф Лазаревич приводит довольно детальное описание слагающих пород, среди которых преобладали сланцы и известняки, особо выделяя элементы залегания пластов - последнее не случайно, поскольку состав пород, их возраст и стратиграфия были известны со времен Русанова (хотя пополнить его наблюде¬
46


ния было не лишне), тогда как тектоника архипелага в целом оставалась неизученной. И снова возникала проблема “ископаемых ледников”, впервые заявленная также Русановым и не поддававшаяся удовлетворительному разрешению - решить эту пролему можно было лишь на основе новых данных.
«Весьма распространены на северном побережье большие оползни почвенного покрова, образующиеся вследствие оттаивания находящегося под ним льда, который может быть назван ископаемым. Лед голубого или синего цвета, имеет весьма плотную структуру. Его залежи широко распространены в этом районе, и во многих низменных местах можно наблюдать оползни растительного покрова и торфяники над таким льдом.
Мне представляется неправильным название “ископаемый ледник”, какое давалось такому льду. Не подлежит сомнению, что образование этого льда не относится к нашему времени, а должно быть отнесено к четвертичной эпохе, но вместе с тем является весьма сомнительным, чтобы этот лед был остатком древнего глетчера. И действительно, если бы он был глетчером, он должен был бы встречаться не только на низменных, абрадиро- ванных местах, но и также или даже чаще всего, на возвышенностях... “Ископаемый лед” наблюдается, главным образом, в долинах или на плоских низменностях тундры. Я думаю, что такой лед скорее всего является наледью в древних речных руслах» (с. 28), что было весьма смелым выводом, отличным от мнения Русанова, а главное это легко поддавалось проверке в процессе исторической реконструкции древней речной сети. Еще одно обстоятельство привлекло внимание Самойловича: “Грибовая губа служила ранее местом интенсивного промысла, если судить по развалинам старинной русской избы в куте губы, нижние полуистлевшие венцы которой сохранились еще до сих пор. Вблизи нее высился неизменный крест. Невдалеке от нее мы обнаружили братскую могилу, в которой мы насчитали 13 человеческих скелетов. На кресте указан 1904 год” (с. 28).
Исследователь намеревался плыть дальше вдоль берегов Паньковой Земли, однако попытка выйти из Грибовой губы поставила карбас вместе с участниками плавания на грань гибели, когда в течение десяти минут, как “ветер окреп до степени шторма и перешел в знаменитый на Новой Земле сток. Взводень (волнение на поморском диалекте. - В.К.) сразу стал крутым, бушующим и пенистым. Вихрь срывал гребни волн, и водяная пыль мельчайшими каплями неслась над водной поверхностью. Даже в губе море в несколько минут стало угрожающим. Гребни волн опрокидывались в карбас, а гнущаяся мачта едва выдерживала напор ветра. Идти вперед было верной гибелью, вернуться же
47


обратно, т.е. повернуть против ветра, конечно, думать было нечего” (с. 29). Однако и в этой ситуации экипаж карбаса нашел выход, укрывшись под береговым обрывом от буйства стихии, такой обычной на Новой Земле и многократно описанной многими исследователями архипелага, а главное, непредсказуемой, что и делает этот неожиданный ветер крайне опасным. Прошедшие подобное испытание, тем более в море, могут считать себя бывалыми новоземельцами.
Исследования на Паньковой Земле с изучением берегов, рельефа и слагающих пород (безуспешные в части каменного угля) продолжались еще почти три недели, когда 6 октября «зашел в Маточкин Шар за нами пароход “Купава”, на котором мы и отправились в Архангельск, куда благополучно прибыли 9 октября» (с. 34).


Глава 4
На “Груманте” вокруг Южного острова Новой Земли 1924 г.
Две первые новоземельские экспедиции Самойловича в совокупности с результатами предшественников (наблюдения X. Хё- фера, Ф.Н. Чернышева, В.А. Русанова и Г. Хольтедаля) показали необходимость продолжения исследований на архипелаге, поскольку цельной картины его природы, способной удовлетворить запросы грядущего хозяйственного освоения, пока не складывалось. Вместе с тем все отчетливее вырисовывалась роль Новой Земли как исходного рубежа карских морских экспедиций, обеспечивающих хозяйственные связи бассейнов Оби и Енисея с портами европейской части страны, в первую очередь с Архангельском. В связи с этим в 1923 г. УБЕКО-Север (продолжавшее работы наших гидрографов дореволюционной поры) построило полярную станцию на востоке Маточкина Шара, причем в грядущую навигацию было решено продолжить это строительство, с тем чтобы создать полноценную обсерваторию для освещения условий плавания в Карское море и далее на восток через этот пролив.
Сам Рудольф Лазаревич задачи предстоящего полевого сезона видел следующим образом: “Вследствие совершенной неизученно- сти южного берега, а в особенности восточного побережья Новой Земли, имелось в виду произвести геологические исследования этих районов, попутно ведя морскую опись берегов с определением астрономических пунктов в тех местах, где это по обстоятельствам окажется возможным. Кроме того, в задачи экспедиции входило также ведение общегеографических и, по возможности, промысловых исследований и метеорологических наблюдений.
На западном берегу, в заливе Пуховом и его районе экспедиция должна была произвести работы по изучению гольцового промысла, птичьих базаров и исследование пресных водоемов.
Для выполнения поставленной цели экспедиция была разбита на две партии: западную и восточную. Западная в составе проф. К.М. Дерюгина, Г.П. Горбунова, матроса Ф.Ф. Варфоломеева и нескольких промышленников работала в Пуховом заливе.
49


Восточная партия, в состав которой входили Р.Л. Самойло- вич, астроном С.Г. Натансон, радиотелеграфист Г.М. Жилин и моторист И.Н. Безбородов, должна была выполнить вышеизложенные задания на южном и восточном берегах Новой Земли” (1929, с. 34).
Поставленную задачу можно было решить только с помощью судна, которое бы обеспечило передвижение вдоль берега на значительные расстояния. В распоряжении восточной партии был парусно-моторный бот (карбас) “Грумант”, построенный в селе Кехте под Архангельском, удовлетворяющий требованиям прибрежного плавания. При длине в 28 футов (9 м с небольшим) и ширине 7 футов он имел осадку всего 2,5 фута, уступая по размерам судам предшественников - как Пахтусова (длина 42 фута), так и Русанова (длина 32 фута). Мотор системы Болиндер позволял даже без парусов (фок и кливер) держать ход до 5 узлов. Поскольку размеры судна не позволяли плавания открытым морем, была достигнута договоренность с УБЕКО-Север о доставке бота попутным рейсом на пароходе “Юшар”, направлявшемся к строящейся обсерватории Маточкин Шар с участниками гидрографической экспедиции, а также самолетом Юг-20 на палубе.
Переход морем из Архангельска до берегов Новой Земли занял двое суток, и в полночь 12 августа “Юшар” бросил якорь в Бе- лушьей губе у ненецкого становища. Выгрузка “Груманта” и его снаряжение заняли немного времени, и спустя пять часов в утренних сумерках по спокойной ясной погоде Самойлович со своими спутниками начал самостоятельное плавание проливом Костин Шар, разделяющим о-ва Междушарский и Южный Новой Земли. Нагруженные борта небольшого суденышка поднимались над водой всего на фут - оставшийся необходимый груз пришлось разместить на байдарке за кормой на буксире, совсем как у Русанова в 1911 г.
Хорошая погода, однако, продержалась недолго, уже на подходах к устью р. Нехватовой опустился туман. Чтобы ориентироваться по низким невыразительным берегам, пришлось приблизиться к ним на расстояние в несколько сот метров, и это внушало определенные опасения, поскольку дореволюционная карта Главного Гидрографического управления оказалась весьма приблизительной, что позднее было отмечено Самойловичем в отчете: “Расстояния между губами нанесены неточно, количество островов в действительности гораздо больше, чем их значится на карте, - одних только больших островов я насчитал не менеее двадцати, тогда как на карте их всего пять.
Костин Шар носит типичный шхерный характер, берега сильно изрезаны большими и малыми заливами, а самый пролив, как
50


я уже указывал, усеян многочисленными островами. Многие из них соединяются с берегом узкими косами, по-видимому, весьма недавнего происхождения, и превратились, таким образом, в полуострова. В некоторых местах эти косы еще не поднялись над уровнем воды и образовали подводные перемычки, над которыми в малую воду плещутся мелкие волны” (1929, с. 35).
Первый привал был сделан в 30 милях от Белушьей, вероятно, в устье губы Пропащая, судя по характерному ориентиру - скале, сложенной серыми немыми песчаниками, высотой 150 м, с которой “открывался вид на весь Костин Шар с его многочисленными островами, за которыми виднелся плоский остров Между- шарский. Ландшафт всей местности дает картину холмистой возвышенности, над которой то там, то здесь высятся скалистые гребни, сохранившиеся благодаря большей сопротивляемости слагающих их пород от выпахивающей деятельности ледников. В настоящее время ледники совершенно отсутствуют в этой части Новой Земли” (1929, с. 36). Отметим, что описание побережья Костина Шара было сделано впервые, поскольку Русанов 13 лет назад не стал задерживаться на этих берегах, стремясь выиграть время для будущих маршрутов. Самойлович, по сравнению со своим именитым предшественником, начал свой маршрут существенно позже, более чем на месяц, что, разумеется, в условиях Новой Земли было достаточно опасно в случае наступления ранней зимы. Путешественники остались довольны первым днем плавания, одолев за 11 ходовых часов 44 мили. Однако в последующие двое суток сильный встречный ветер не позволил продолжить путь. Вынужденную задержку использовали для приема сигналов времени с обсерватории Науэна под Берлином - это был первый случай применения радио для астрономических определений на Новой Земле.
Сборы 15 августа показали, что свертывание берегового лагеря потребовало до трех часов времени. Самойлович по пути настолько детально описывал открывающиеся берега, что привязка отдельных приметных объектов местности не вызывает затруднений. Так, его указание, что к западу от губы, против Меж- душарского острова, имеется мыс, выступающий далеко в море, представляющий собой реликтовый остров, соединяющийся с берегом двумя косами - п-ов Савина Коврига на современных картах с характерным мысом Черный. Совпадает с описанием Русанова и другой важный ориентир в губе Черной - изба мурманского промышленника Олонкина, причем Самойлович отметил здесь подходящие условия для организации в будущем промыслового становища, которое было создано уже на следующий год и продолжало свою деятельность на протяжении почти четверти века.
51


Дальнейшее плавание по направлению к Карским Воротам проходило в целом при благоприятных погодных условиях. “Море было спокойно, - отметил Рудольф Лазаревич, - только иногда старая зыбь подкатывалась к борту. Редко и на реке можно встретить такую гладкую и спокойную водную поверхность, какая наблюдалась в тот день на море” (1929, с. 37). По левому борту в глубине изрезанного скалистого побережья с многочисленными островами и береговыми обрывами виднелась холмистая местность, с единственной приметной возвышенностью в глубине суши - на современной карте она имеет высотную отметку 153 м и располагается между губой Саханиха и заливом Рейнеке.
“При подходе к Петуховскому Шару туман сменился сильным дождем, промочившим окончательно нашу одежду. Пользуясь, однако, проблесками сквозь туман и дождь, я ориентировался по карте И.П. Ануфриева, которая сослужила нам прекрасную службу, и, пройдя Олений остров, я зашел в небольшую закрытую губу” (с. 38) - видимо, бухту Русанова на одноименном полуострове. Теперь можно было подвести итоги и оценить первые успехи, поскольку почти за трое суток почти за тридцать ходовых часов было пройдено 135 миль, что сходилось с показаниями лага, хотя Самойлович недоумевал, почему эти скопления островов именуются шаром (на поморском диалекте пролив), в то время как практически невозможно выделить среди них один наиболее предпочтительный как по размерам, так и по протяженности. Координаты стоянки, определенные Натансоном, показали ее приуроченность именно к современному Петуховскому Шару, как он показан на новейших картах. Определенное недоумение исследователя на этой сложной для ориентирования местности понять нетрудно, поскольку заблудиться в скоплении многочисленных островов и проливов между ними, даже используя современную карту, ничего не стоит, особенно в тумане. Тем не менее исследователь настолько успешно ориентировался в этом лабиринте, что использовал губу Гаврилова для стоянки своего суденышка, а затем перешел по Кусовой Земле в пролив Никольский Шар, где обнаружил норвежский крест, поставленный тремя норвежцами в 1908-1909 гг. Однако при попытке войти в Никольский Шар, отделяющий Кусову Землю от Южного острова Новой Земли, обнаружились небольшие глубины и было решено не рисковать - очевидно, “Грумант” обходил Кусову Землю с юга в отличие от Русанова на “Полярной” в 1911 г. 19 августа “Грумант” со своим экипажем добрался до губы Каменки, где провел зиму 1832-1833 гг. отряд Петра Кузмича Пахтусова, одного из самых результативных исследователей Новой Земли. Следы его
52


зимовки сохранились вполне отчетливо: “На мысу стоит крест без верхней перекладины, а в небольшом от него расстоянии - обломок другого креста. Очень хорошо еще виден нижний венец избы Пахтусова” (с. 41). Поблизости высился еще один сравнительно свежий крест, означавший местоположение астропункта, определенного участником Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана в 1920 г. Б.В. Новопашенным. Фотографию развалин зимовья Пахтусова Самойлович опубликовал в своем отчете, что облегчило автору поиск этого исторического памятника на местности в 1992 г., несмотря на то что автор первой “Лоции Карского моря и Новой Земли”, изданной в 1930 г., Н.Н. Евгенов утверждал, что “следов зимовья Пахтусова не сохранилось” (с. 20). Пребывание в этом историческом месте ознаменовалось первой встречей со льдами Карского моря: “20 августа с утра лед подошел вплотную к губе Каменке. Наступила поразительно ясная, солнечная погода при полном безветрии. Море между льдом было гладко, как тихая заводь, и кругом, сколько видел глаз, был плавучий лед. Стояла полная тишина, которая наблюдается только в полярных странах. Плотный морской лед, несколько разреженный у берегов, простирался сплошной массой до самого горизонта от NNO до S” (с. 43), что не могло не беспокоить наших мореходов.
Ледяная блокада продолжалась трое суток. Между тем в ночное время температура опускалась уже до -2,5 °С, в разводьях начал образовываться свежий ледок. Старого льда нагнало столько, что он грозил суденышку повреждениями. Чтобы избежать этого, пришлось возвращаться к Никольскому Шару, откуда 29 августа было проведено обследование, как показалось Самой- ловичу, нового неизвестного залива, названного им в связи с приближавшимся 200-летним юбилеем Академии наук в честь ее президента Александра Петровича Карпинского (одновременно возглавлявшего Ученый совет Института по изучению Севера). На самом деле вход в этот залив был обозначен на карте Пахтусова, а сам залив, как отмечено в лоции Евгенова, у поморов назывался губа Охальная. Самойлович обнаружил здесь и другие признаки пребывания поморов - “большое количество оленьих костей, поплавки от сетей, некоторые предметы домашнего обихода. По-видимому, в этом забытом теперь месте когда-то жили промышленники” (с. 47).
При чтении отчета Самойловича за 1924 г. не случайно возникает вопрос о его знакомстве с не опубликованным тогда описанием экспедиции В.А. Русанова 1911 г., поскольку, с одной стороны, ссылки на него отсутствуют, а с другой - маршруты обоих исследователей большей частью совпадают. Почему-то у Самой-
53


ловича по сравнению с его предшественником геологические наблюдения более краткие - он практически отказался от каких- либо возрастных и палеонтологических характеристик, ограничиваясь лишь констатацией слагающих пород и, что важно, замерами падения и простирания пластов - видимо, его больше интересовала тектоника обследованного района.
Лишь 30 августа, дождавшись улучшения обстановки, удалось снова вернуться к мысу Меншикова. “В 6 часов мы обогнули этот мыс, и велика была наша радость, когда мы увидали, что Карское море было совершенно чисто от льда. Я поздравил своих спутников с перевалом на карскую сторону. Наконец-то, после столь тяжких усилий и неудачных попыток осуществилась наша заветная мечта. Что бы там не случилось впереди, мы были на Карской стороне.
Мыс Меншикова представляет собой узкую полоску земли, возвышающуюся на 20 метров над уровнем моря, далеко вдающуюся в море. За мысом Меншикова берег полого спускается к морю, так что в тихую погоду на небольшом боте можно пристать к любому месту его.
Западный ветер в 3 балла был с берега. Мы шли в 60 метрах от него, так как мористее была сильная волна с россыпью. У берегов еще сохранился старый припай, но море было свободно от льда, только кое-где на горизонте были запоздавшие льдины. В 6 ч. 40 м. мы проходили скалистый мыс Перовского, который постепенно переходит в низменную береговую полосу... Идя со скоростью 4V2 узла, в 9 ч. 40 м. мы проходили траверс креста у реки Кумжа; а через два часа вследствие усилившегося ветра пришлось зайти в реку Колодкина” (с. 48-49). Отметим, что крест в указанном районе сохранял свое значение на протяжении почти века, поскольку был описан еще Пахтусовым, который приводит надпись на нем: “1827 года пустозерский крестьянин Иван Михайлов Курепанов поставил на реке Кумже” (1956, с. 57).
Сравнивая маршруты Пахтусова в 1833, Русанова в 1911 и Са- мойловича в 1924 гг., можно получить немало ценной информации. По сравнению с Русановым, у Самойловича в это время обозначилось опоздание в десять дней, что в связи с приближением осени ставило последнего в трудное положение и не могло не внушать тревоги в ожидании неизбежного сезонного ухудшения ледовой обстановки. Интереснее другое - у всех троих наблюдается определенное совпадение в развитии природной обстановки и в событиях маршрута, что, очевидно, не случайно. Похоже, что независимо друг от друга их маршруты проходили в сходной не только благоприятной ледовой, но и синоптической обстановке,
54


на что указывает, в частности, приводимая ими информация о преобладании интенсивных ветров юго-западной четверти, что связано с прохождением циклонов севернее в зоне Арктического фронта, при котором ветры отгоняли льды от восточного побережья Новой Земли.
Как и его предшественники, Самойлович постарался максимально использовать складывающуюся благоприятную обстановку и первую стоянку сделал в устье р. Савиной: “Мы все крайне устали и перемерзли. Уже три ночи мы не спали, мне же пришлось быть у руля более девятнадцати часов, из которых двенадцать часов без перерыва. Тотчас же по приходе мы поставили радио и приняли сигналы времени от Науэна” (с. 51). Усталость усталостью, а работа работой... В истории исследований Новой Земли это место было известно тем, что весной 1883 г. здесь завершилось первое пересечение Южного острова Новой Земли, выполненное сотрудником полярной станции по программе Первого Международного Полярного года 1882-1883 гг. в Малых Кармакулах врачом по специальности Л.Ф. Гриневецким, которому принадлежит первое описание внутренних районов архипелага, преимущественно рельефа.
Своеобразная перекличка времен с предшественниками продолжалась - Самойлович и его спутники обнаружили здесь упавший поморский крест, впервые описанный Пахтусовым и играющий в исторической литературе об Арктике важную роль в связи с предполагаемым свидетельством о плавании Саввы Лошкина вокруг Новой Земли в 60-х годах XVIII в., единственное упоминание о котором можно найти в работе В.В. Крестинина (1805) - любое подтверждение весьма ценно, поэтому неудивительно что многие исследователи уделяли этой находке большое внимание, так поступили и Пахтусов, и Самойлович.
Пахтусов (1956) первым привел текст надписи на кресте и тем самым ввел в научный оборот важный исторический материал, толкование которого, однако, вызывает серьезные сомнения у позднейших исследователей по крайней мере по двум причинам. Действительно, во-первых, дата на кресте, по Пахтусову, - 1742 г. не совпадает со свидетельством Крестинина, полученным от самого Лошкина, по времени и во-вторых - по направлению плавания. По Крестинину, Лошкин плыл от Карских Ворот на север в обход мыса Желания (Доходы), в то время как текст на кресте “по правую сторону Кусова Носа” наводит на мысль о плавании в южном направлении. Наконец, вариант с отчеством Лошкина Феофанов - не более чем домысел самого Пахтусова, ничем другим не подкрепленный. Неудивительно, что указанный исторический памятник является свидетельством другого исторического
55


плавания, возможно, не менее значительного, чем предприятие Лошкина [Корякин, 1991].
Как показали дальнейшие события, этот интереснейший и важнейший памятник позднее был уничтожен при неизвестных обстоятельствах и заслуга Самойловича и его спутников в том, что они оставили его детальное описание с фотографиями местности и рисунком самого креста: «Вертикальный брус креста лежал на земле и на нем можно было разобрать часть надписи, о которой упоминал в своих записках Пахтусов. Самая надпись с указываемым Пахтусовым текстом не совсем сходится. По Пахтусову, надпись гласит: Поставили сей животворящий крест на поклонение православным крестьянам зимовщики 12 человек кормщик Савва в...анов, на Новой Земле, по правую сторону. На большой поперечине креста “ЗСН... оду июля 9 дня”. На кресте, найденном нами, под второй верхней перекладиной значилось две буквы: “К. Т”. На нижней косой перекладине, с левой стороны ее, видны были две заключенные в двух концентрических кружках буквы Н и И. С правой стороны той же перекладины буквы стерты временем. Под косой перекладиной - две буквы Г и А и, наконец, под ними изображение человеческого черепа, помещенное под некоторым углом и также заключенное в кружки. Самое дерево креста еще вполне сохранилось, хотя в верхних слоях довольно сильно пострадало, вследствие чего надпись, расположенная ниже косой перекладины, не ясна. Я мог разобрать: “Поставил сей крест... 0...нов”» (1929, с. 51).
Стоянка в устье р. Савиной была отмечена успешным ловом гольца (обычная практика для экспедиций тех лет, пополнявших запасы продовольствия за счет местных ресурсов) и наблюдениями астропункта с координатами 71 град 32 мин с.ш., 55 град 44 мин в.д. До Маточкина Шара, где можно было рассчитывать на встречу с обитателями полярной обсерватории, оставалось не менее 250 км - менее половины пути, оставшегося за кормой “Груманта”, когда осень уже наступала, образно говоря, на пятки.
В те времена поморские кресты оставались не столько историческими памятниками, сколько ориентирами плохо изученного побережья, и поэтому интерес к ним Самойловича не случаен, что подтверждается следующими строками отчета: “В расстоянии 13 миль от реки Савиной, к северу от мыса Рожкова, мы заметили на горе кресты - подошли к берегу и сделали небольшую остановку. Кресты поставлены в наиболее возвышенной части горы, причем один из них большой с указанием числа и года (1900 го. 4 июн), второй же поменьше, также с вырезанным годом (1919). Оба креста стояли у могил” (1929, с. 53). Последнее
56


указание не случайно - крест Саввы Ф...ва отмечал не просто пункт его зимовки, но и богатое рыбой место, а кресты у мыса Рожкова - только захоронения. Каждая подобная точка сопровождалась абрисом с указанием приметных объектов - ориентиров для будущих исследователей, поскольку карта Пахтусова была слишком мелкомасштабной, а после Русанова, помимо описания маршрута и сопутствующих ему событий, карты вообще не осталось.
В заливе Абросимова отряд 3^4 сентября, пополнил запасы гольца, продолжая береговую опись, отметил, в частности, широкое распространение речных наносов, наподобие описанных год назад на западном побережье в губе Безымянной, и главное - определил очередной астропункт с координатами 71 град 55 мин с.ш. и 55 град 22 мин в.д., облегчая работу будущим картографам и топографам. Между тем приближение осени напоминало о себе, когда окрестные ручьи за ночь покрывались ледяной корочкой. Своим выходом к Карскому побережью в этом месте в 1895 г. Чернышев наметил пределы распространения пермских пород, но Рудольф Лазаревич и на этот раз лишь ограничился замером залегания пластов слагающих пород, тем более что свою долю в изучение геологии окрестностей внес в 1911 г. и Русанов.
Севернее мыса Гессена, оставшегося за кормой сутки спустя, после того как отряд покинул залив Абросимова, “поверхность Новой Земли принимает более изрезанный характер, кое-где появляются горы с характерными угловатыми и заостренными вершинами, то там, то здесь виднеются на них снеговые пятна. Горные цепи идут грядой с направлением на NW” (с. 55). С горным рельефом архипелага Самойлович сталкивался не впервые, однако установить его южные пределы ему предстояло только семь лет спустя уже с использованием совсем иных методов.
Очередной переход закончился в заливе Степового. “Последний чрезвычайно удобен для стоянки больших судов и имеет значительные глубины. Можно сказать, этот залив один из красивейших на Новой Земле. Побережье его сложено из сланцев с падением на SW 210 град., угол падения 50 град. В ночь на 5 сентября вода в реке замерзла, и на ее поверхности образовался лед, толщиной до 8 миллиметров. С утра задул легкий OSO ветер, и я поспешил сняться, боясь восточных ветров, которые могли нагнать сюда карский лед” (с. 55). Определенно, на заключительной стадии маршрута Самойлович демонстрировал предусмотрительность, отличающую опытного исследователя, учитывающего сложные стечения обстоятельств, включая самые неблагоприятные, которые буквально подгоняли его, тем более что по сравнению с Русановым, он опаздывал примерно на декаду. Поэтому
57


Рудольф Лазаревич не стал задерживаться в заливе Степового, ограничившись здесь самыми общими съемками. Тем не менее в ближайшие дни события развивались не лучшим образом в связи с сезонными изменениями.
Интересно, как разные исследователи действовали на заключительной стадии своих маршрутов вдоль карского побережья Южного острова, что в значительней мере связано с приближением осени и завершением полевого сезона. Так, Пахтусов во второй половине августа на участке от залива Литке до входа в Маточкин Шар затратил всего четверо суток, тогда как Русанову и Самойловичу на этом же участке побережья потребовалось по две недели, причем по разным причинам. Русанов старательно вникал в проблемы геологии побережья, заканчивая поиски и описания уже в условиях установившегося снегового покрова, а Самойлович, в части геологии ограничившись по сути рекогносцировками, сосредоточился на описи побережья, включая примитивные съемки заливов в качестве потенциальных стоянок для судов и местоположения будущих промысловых баз.
Вскоре по выходе из залива Степового “усиливающийся ветер заставил нас повернуть к берегу и зайти в неизвестную губу. Ветер становился все сильнее, и нам пришлось сделать более длительную остановку, чем я предполагал. Мы разбили здесь палатку и ввели бот в устье реки, которая соединяла совершенно открытый с востока залив с озером” (с. 55). Судя по последнему признаку речь идет об участке побережья на подходах к мысу Де- нисевича с юга, тем более что и Самойлович отмечает указанный мыс, “которым оканчивается северный берег этой губы” (с. 56). Он отметил здесь наличие жил кварца, с включениями свинцового блеска, а также очередной повалившийся крест на косе, отделяющей озеро от моря, которое, таким образом, скорее, является глубоководной лагуной, хотя и распресненной.
Дальнейший маршрут по направлению к заливу Шуберта привел к открытию губы Книповича, названной так в честь члена Ученого совета Института по изучению Севера, видного исследователя, заложившего своими работами в Баренцевом море основу для эксплуатации рыбных богатств этой акватории. Наравне со многими другими перспективными с точки зрения дальнейшего использования заливами, карта этой губы была опубликована в трудах экспедиции в масштабе 1 : 50 000, значительно более крупном, чем карта Пахтусова.
6 сентября мореплаватели достигли залива Шуберта, поразившего их “своеобразной и угрюмой красотой... Глубины в обеих бухтах, на которые разделяется этот залив, позволяют зайти большим судам. Горы с обеих сторон возвышаются террасовид¬
58


ными уступами, а судно двигалось как бы по громадному каналу... Нас поразило обилие морского зверя в этом заливе. В южной бухте залива Шуберта нерпы и серяки (взрослый тюлень на поморском диалекте. - В.К.) выставали десятками - по-видимому мы пересекали целое юрово (стадо по-поморски. - В.К.) тюленей. Никогда ранее мне не приходилось видеть такое большое количество морского зверя у Новой Земли, он буквально десятками выставал до половины корпуса из воды, так и бурля вокруг бота” (с. 57). Хотя раздвоение кута этого залива было отмечено на карте Пахтусова, новые съемки позволили существенно уточнить ситуацию, причем северной бухте было присвоено имя известного северного капитана Вальнева, а южной - его коллеги Ануфриева. На мысе Жданко между этими бухтами С.Г. Натансон определил очередной астропункт с координатами 72 град 47 мин с.ш. и 55 град 36 мин в.д. Интересно, что именно здесь произошла резкая смена погоды с характерным направлением ветра от SSO, одновременным падением давления и осадками в виде снега, что подтверждает высказанную ранее мысль о связи процессов ледо- витости в Карском море с прохождением циклонов по Арктическому фронту севернее. Помимо прочего, мысли исследователя были заняты взаимосвязями рельефа внутренних участков Новой Земли с характером побережья. В частности, Самойлович посчитал, что в некоторых случаях ложбины на продолжении заливов фиордового типа образуют сквозные долины, рассекающие Южный остров от побережья до побережья. Таким образом, он экстраполировал идеи Русанова на новые, еще не исследованные участки архипелага.
Завершение маршрута, затянувшееся из-за скверных погодных условий, по описанию Рудольфа Лазаревича, проходило следующим образом: «12 сентября стоял густой туман, хотя ветер начал постепенно стихать. Большой взводень (волнение - поморское. - В.К.) в море препятствовал нашему выходу. Дождь был настолько силен, что из карбаса мы вылили 15 ведер воды.
Лишь на следующий день 13 сентября в 3 часа, несмотря на густой туман, мы вышли в море, правя по берегам. Идя со скоростью 472 узла, мы в 5 час. 50 мин. прошли траверс мыса Клокова, а через два часа в тумане открылся северный берег Маточкина Шара. Волна и ветер стали сильнее. С 7 час. 50 мин. мы увидали гидрографическое судно “Мурман” (бывший “Андрей Первозванный”, на котором работал в Баренцевом море в 1898-1902 гг. Н.М. Книпович. - В.К.), а в 8 час. 15 мин. пристали к берегу у радиостанции.
При подходе к берегу мы были замечены с гидрографического судна “Мурман” и парохода “Купава”, а также на радиостан¬
59


ции. На берегу нас ожидала уже группа сотрудников гидрографии. Бот на полной воде вошел в Ночуев ручей, у которого мы и разбили нашу палатку.
Так после большого напряжения мы закончили наше плавание вокруг Южного острова Новой Земли, пройдя все расстояние в 32 дня» (с. 60).
Одним из первых заметил приближение участников экспедиции на “Груманте” Н.В. Пинегин, участник новоземельских экспедиций Г.Я. Седова в 1910-1913 гг. “Через несколько минут мы уже встречали смелых мореплавателей, которым удалось выполнить весь свой план. Экспедиция прошла из Белушьей губы до южной оконечности Новой Земли и оттуда Карским морем с описанием берега и определением астрономических пунктов. По словам участников экспедиции, оригинал карты Пахтусова более верен, чем карта восточного берега, составленная Гидрографическим управлением по материалам того же Пахтусова. Северные заливы Шуберта и Клокова экспедиция осмотрела подробно” (1957, с. 66).
И с Пинегиным, и с некоторыми другими встречавшими Рудольф Лазаревич плыл на Новую Землю еще на “Юшаре”, но в том плавании они оставались только пассажирами, занятыми собственными заботами, которым было не до новых знакомств. Теперь же все изменилось, ибо результаты похода “Груманта” говорили сами за себя.
Свою долю впечатлений от встречи с экипажем “Груманта” и от самого Самойловича получил и молоденький радист Матшара по фамилии Кренкель, полярная карьера которого только начиналась: «Однажды к нашей полярной станции пришлепал (другого слова, пожалуй, и не подберешь) мотобот. Крохотное суденышко имело такое маленькое помещение, что слово “каюта” звучит по отношению к нему как-то неуместно. Даже стоять во весь рост помещение мотобота не позволяло. Более или менее приличный двигатель, никакой радиосвязи. Но тем не менее утлое суденышко обошло такой суровый остров, как Новая Земля (точнее, Южный остров. - В.К.). Экипаж его состоял всего лишь из... четырех человек. Начальником экспедиции был Самой- лович.
Рудольф Лазаревич произвел на меня сильное впечатление. Высокого роста. Фигура борца. Огромная физическая сила. Череп голый, как бильярдный шар. Остатки шевелюры тщательнейшим образом выбриты. Большие круглые очки с очень сильными стеклами. Умница необычайный, с великолепным мягким характером» (Кренкель, 1973, с. 147). Разумеется, оба не догадывались, что им предстоит принимать участие во многих событиях,
60


ставших эпохальными для Советской (ныне Российской) Арктики.
Помимо описанных, состоялась еще одна важная встреча, имевшая продолжение в будущем. “Я лежал в палатке, в своем спальном мешке, - вспоминал позднее Рудольф Лазаревич, - когда раскрылся вход в нее и просунулась чья-то голова.
- Можно?
- Пожалуйста, заходите.
Это был летчик Б.Г. Чухновский, который тогда находился в составе экспедиции и совершал разведочные полеты на гидросамолете...
Совсем еще молодой, небольшого роста, худощавый, он мне показался совсем мальчиком. Но когда я с ним разговорился, для меня стало ясно, что этот человек, несмотря на свою молодость, обладает и достаточными знаниями и твердостью духа, для того чтобы стать полярным летчиком” (Самойлович, 1934, с. 25-26). Спустя всего четыре года Рудольф Лазаревич получил возможность убедиться в правильности своего первого впечатления.
Хотя плановое задание было выполнено, экспедиция на этом не закончилась. Суда гидрографов не могли принять экспедиционный карбас, поскольку наибольшее из них “Купава” имело водоизмещение всего 600 т, а “Мурман” - и того менее. Из-за размеров своего судна Самойлович не мог рассчитывать совершить подобно Пахтусову самостоятельное возвращение на материк, поскольку “Грумант” был короче “Новой Земли” Пахтусова примерно на пять метров, да, пожалуй, и морской опыт у Петра Кузьмича и его команды был посолиднее. Кроме того, рисковать добытыми результатами было нельзя. Пришлось передавать “Грумант” на хранение ненцам в Поморском и с остальным экспедиционным скарбом и личным составом сначала на “Купаве”, а затем на “Пахтусове” выбираться в Архангельск, предварительно посетив все полярные станции на юге Карского моря (за исключением Маре-Сале), что, несомненно, было полезным для руководителя такого ранга. На это ушло около месяца - 29 сентября отряд Самойловича покинул Новую Землю и лишь 27 октября высадился на причал гидробазы в Соломбале (Архангельск). К 32 рабочим дням по программе добавился почти месяц на возвращение с попутными судами, что было явно непроизводительным расходом времени с выводом на будущее - с организацией Института надо было обзаводиться собственным судном. На момент возвращения, однако, было важнее подвести научные итоги полевого сезона, в котором по размаху исследований Рудольф Лазаревич впервые приблизился к своему наиболее результативному предшественнику - В.А. Русанову.
61


Именно по размаху - такая оговорка сделана нами не случайно, потому что в части геологии (а это основное направление деятельности В.А. Русанова) с первого взгляда достижения сезона выглядели скромнее, мы не находим в отчете ссылок на многочисленные стратиграфические и палеонтологические наблюдения, характерные для Владимира Александровича. Для отчета Р.Л. Самойловича характерны многочисленные ссылки на замеры элементов залегания пластов слагающих пород, и совершенно очевидно внимание исследователя (несмотря на руководство, он таковым оставался) к геологии архипелага. Как показало будущее, проблема тектоники, во-первых, не могла быть решена в один-два полевых сезона и поэтому в деятельности Р.Л. Самойловича прошла не замеченной многими специалистами. Во-вторых, вклад В.А. Русанова был столь значителен, что выход на следующий, более высокий научный уровень требовал гораздо больше времени и в значительной мере был осуществлен уже учеником Р.Л. Самойловича - М.М. Ермолаевым, стремительный и краткий взлет исследований которого на архипелаге начался на следующий год. Несомненно, к достижениям экспедиции следует отнести детальную опись побережья с уточнением и частичным картографированием ряда важных объектов (заливы Карпинского, Абросимова, Книповича и некоторые другие, включая кут залива Шуберта) - этот необходимый процесс изучения и уточнения был неизбежным этапом научного освоения архипелага. Важнейшим достижением экспедиции, несомненно, стало определение целого ряда астрономических пунктов, на которые должна была опираться будущая топографическая карта архипелага, до создания которой оставалось четверть века.
Однако этим достижения экспедиции не исчерпывались, поскольку в Пуховом заливе на побережье Баренцева моря проводила работы западная партия под руководством профессора К.М. Дерюгина, результаты которой получили свое отражение в опубликованном отчете. В частности, Г.П. Горбунов уделил особое внимание гольцовому промыслу и биологии птичьих базаров, включая их эксплуатацию промышленниками. Сам Дерюгин придавал большое значение происхождению и процессам в озерах, с точки зрения их использования для эксплуатации рыбных богатств, возможности которых на Новой Земле могли удовлетворить лишь местные нужды.


Глава 5
На “Эльдинге” вокруг Новой Земли 1925 г.
Экспедиция 1925 г. примечательна появлением еще одного полярника, оставившего в истории Арктики значительный след, причем в драматической ситуации. Двадцатилетний студент Технологического института Михаил Ермолаев после ленинградского наводнения 1924 г. получил диагноз врачей, прозвучавший для него смертным приговором: “Скоротечный процесс, или иначе, чахотка. При благоразумном образе жизни, постоянном лечении и внимательном отношении к себе проживете еще год-два. Больше не обещаю...” (Ермолаев, 2001, с. 26). Благоразумием полярники не отличаются - студент пошел наниматься на работу в Арктике.
«И вот, представьте себе, являюсь я к Р.Л. Самойловичу, этакая тень, скелет “на мертвеца похожий”...и прошу: “Возьмите с собой!” И он взял. Без всяких уговоров и объяснений. Взял юнгой, на которого было также возложено ведение топографических съемочных работ. Не побоялся не только “лишнего рта” и вероятной возни с больным, когда так дороги каждые рабочие руки, не только обычной ответственности начальника за умирающего на борту... Почему он решился на это? Издавна слышал, что заболевшие чахоткой поморы нанимаются на парусники, идущие в Арктику, и возвращаются здоровыми, так как там воздух, от которого “все болезни дохнут”» (Там же, с. 27).
Сейчас трудно оценить в полной мере, какими именно критериями руководствовался Самойлович, принимая в экспедицию заведомо сомнительную (по состоянию здоровья) кандидатуру, но он не ошибся в главном - через десять лет профессор Ермолаев превратился в ведущего специалиста среди геологов-новозе- мельцев. Такой дар предвидения дан не всякому научному руководителю - Самойлович им обладал, что подтверждается далеко не единственным примером.
В свою очередь, Ермолаев оставил нам характеристику своего научного руководителя: “Удивительным было его умение сплачивать вокруг себя своих учеников-сотоварищей, удержи¬
63


вать их внимание на главной цели, причем эту цель и даже будничные работы опоэтизировать, придать им какой-то высокий смысл и значение. Этот человек, глубоко чувствовавший природу, заражал этим чувством всех, находившихся рядом. И вместе с тем, в другой ситуации, когда мы собирались за тесным столом в кают-компании, он превращался в интереснейшего собеседника. К тому же, по нашей просьбе, а просили мы часто, с удовольствием пел мягким приятным тенором множество романсов, старинных, классических и современных. Мы слушали и забывали на мгновение, как далеки мы от дома, от близких, о том, что опасности окружают нас на каждом шагу. Он пел, а мы слушали и нам было хорошо.
Характерной особенностью Самойловича были удивительные его отношения с людьми. Он всегда, даже в минуты недовольства и гнева, был безукоризненно корректен, сдержан, но как-то умел находить такие слова, которые били прямо в цель и приводили в смятение того, кто - имя его часто и не упоминалось - только догадывался, что они обращены к нему. Поражала его искренность в отношениях с людьми, независимо от их положения. Именно поэтому с некоторыми, стоящими наверху социальной лесницы, у него и не складывались отношения. Мы же, его подчиненные, боготворили его, души в нем не чаяли...” (с. 76). Очевидно, усвоив лучшие черты дореволюционной российской интеллигенции, неспособной вжиться в советские условия, Рудольф Лазаревич на своем посту руководителя не обзавелся чертами, присущими представителю командно-административной системы. Однако обратимся к обстановке накануне полевого сезона 1925 г.
Предшествующая экспедиция показала, что при отсутствии собственного судна время в полевых условиях расходуется крайне не рационально. Избежать этого можно, только имея собственное плавсредство, отвечающее требованиям Института по изучению Севера. С помощью советского торгпредства в Норвегии в Анденесе было приобретено такое судно под названием “Эльдинг”, построенное для промыслов в Гренландском море, известном своими тяжелыми ледовыми условиями. Его основные характеристики - водоизмещение 50 т, длина 21м, ширина почти 6 м, осадка 3,3 м. Это судно вдобавок к мотору мощностью 46 л.с., позволявшему развивать ход до 7 узлов, имело парусное вооружение по типу куттера. Радиостанция в 0,5 кВт позволяла держать связь на расстоянии до 300 миль. Жилые помещения судна могли вместить 13 человек.
Планы на лето 1925 г. охватывали следующие районы и виды работ: “Горло Белого моря, ...затем поход к Панкратьеву полу-
64


острову, откуда и должна была начаться наша научно-исследовательская работа. Была установлена необходимость суточных наблюдений у северо-западного берега Новой Земли для изучения течений, затем гидрологический разрез в северо-западном направлении, примерно от мыса Ледяного, разрез северо-восточный от мыса Желания, два-три гидрологических разреза у восточного побережья и, наконец, вышеупомянутая работа в Карских Воротах. Изучение геологии восточного берега диктовало необходимость захода в несколько непосещенных мест его; там же должны быть определены два-три астрономических пункта и произведены глазомерные или инструментальные съемки” (1929, с. 66).
В экипаже судна (включая капитана И.С. Кокотова) числилось 8 человек, экспедиционный состав включал пятерых: начальника Р.Л. Самойловича, зоолога Г.П. Горбунова, гидролога В.В. Тимонова, астронома Н.Р. Малкова и коллектора М.М. Ермолаева, юношу девятнадцати лет.
“Эльдинг” оставил Архангельск 26 июля и, выполнив в Горле Белого моря девять гидрологических станций, в полночь на 31 июля был у Канина Носа. На пути к Новой Земле выполнено еще шесть станций, но сильный встречный ветер не позволил продолжить работы. В ночь на 4 августа судно бросило якорь в Белушьей губе (Южный остров Новой Земли), где, пережидая непогоду, участники экспедиции сделали несколько береговых экскурсий. Только 11 августа был продолжен путь на север с заходом в Маточкин Шар, где с гидрографическим судном “Таймыр” были получены необходимые приборы, запчасти к мотору, а также пресная вода и немного угля.
14 августа береговая партия высадилась на о. Верха в Архангельской губе, где старпом П.А. Полисадов, выполнявший одновременно обязанности гидрографа, приступил к промеру, а геологи стали изучать слагающие породы преимущественно песчаников и известняков с богатой фауной каменноугольного возраста, продолжив ту же работу немного позже на соседних островах Личутина и Большом Заячьем. На подходах к полуострову Панкратьеву судно 16 августа оказалось на каменистой банке с глубинами до 3 м, с которой благополучно снялись лишь двое суток спустя. При посещении бухты Обсерватории с крестами, установленными экспедицией Г.Я. Седова во время зимовки 1912-1913 гг., затянувшаяся непогода не позволила отнаблюдать астропункт.
22 августа судно было уже у мыса Желания, где “северное побережье Новой Земли представляет собой низменную поверхность, возвышающуюся на 15-20 м над уровнем моря и постепенно повышающуюся к центральной части Новой Земли. Ни гор¬
3. Корякин В.С.
65


ных кряжей, ни отдельных вершин гор в этом месте не замечается... На крайнем севере Новой Земли бухта Поспелова является наиболее удобной для постройки радиотелеграфной станции.., имеется пресная вода и достаточное количество плавника для топлива. Крупнейшим недостатком этого места является незащищенность бухты от северных ветров... Мыс Желания - характерное место полярной пустыни. Поверхность гола, все сметено бурными арктическими ветрами, не на чем остановиться глазу” (Там же, с. 80-81).
24 августа было решено повторить гидрологический разрез, выполненный В.Ю. Визе с г/с “Таймыр” в 1921 г., когда обнаружили присутствие атлантических вод у северных берегов Новой Земли. Это намерение удалось осуществить лишь частично, поскольку 24 августа кромку льда повстречали всего в 16 милях к востоку от бухты Витней. На этом расстоянии выполнено всего три станции, показавших присутствие сравнительно теплых вод с температурами около -0,2 °С на глубине 15-35 м, причем по сравнению с наблюдениями Визе этот “клин” теплых вод оказался на 3 градуса холоднее. Наблюдения южнее подтвердили быстрое исчезновение этого “клина” теплых вод - очевидно, режим атлантических вод на пределе их распространения был подвержен значительным изменениям год от года.
Трое суток заняли работы в заливе Благополучия, открытом экспедицией на “Таймыре” всего четыре года назад, куда “Эль- динг” вошел вечером 25 августа. На берегу был определен астропункт, и Ермолаев выполнил глазомерную съемку окрестностей. По мнению Самойловича, “основными породами, слагающими берега залива Благополучия, являются песчаники, известняки и сланцы с общим .простиранием на норд-ост. Нижняя толща сложена песчаниками, на которых согласно залегают известняки, а затем сланцы, прорезанные жилами кварца” (с. 84). Выполненный отсюда гидрологический разрез не обнаружил присутствия теплых атлантических вод.
Обстановка, в которой проводились береговые наблюдения, описана Ермолаевым так: «В помощь мне Рудольф Лазаревич определил нашего заслуженного боцмана Илью Николаевича Безбородова... Николаич был идеальным спутником на воде, незаменимым, когда дело касалось парусов и весел, но к суше бедный боцман относился не благосклоннее, чем выброшенная на берег рыба, панически ее боялся, так как ходить не любил и не умел, считал хождение “пёхом” делом “последним, не поморским”... Создалось, можно сказать, положение почти трагическое: при той срочности работ, которая нам была необходима, он обеспечивал меня не более, чем на четверть моих возможностей...
66


...Пошел я на поклон к следующему за мной по возрасту, т.е. тоже молодому сотруднику Всеволоду Тимонову, вся работа которого протекала только на морских станциях... Сказал я ему все как есть, и Всеволод согласился исполнить мою просьбу без всяких возражений... Съемка, какой мы с Всеволодом занимались, дала нам очень богатый материал для размышлений» (2001, с. 42-43).
Приближался конец лета. “Снег на берегах в это время стаял, и лишь центральная часть Новой Земли, идущая здесь ровной линией с постепенным повышением к югу, покрыта сплошным ледниковым покровом. От него отдельными языками спускаются к морю ледники... Вдоль всего побережья были рассеяны отдельные айсберги местного происхождения, некоторые из которых представляли стамухи, сидевшие на мели. Насколько можно было видеть с моря, наиболее мощными ледниками из всех, спускающихся к морю на юге... являются глетчеры у мыса Эдвард в заливе Власьева” (1929, с. 86). Последняя привязка не случайна, поскольку речь идет о леднике Кропоткина, по которому к карскому побережью весной 1913 г. вышел от п-ова Панкратьева маршрутный отряд В.Ю. Визе и М.А. Павлова, впервые пересекших ледниковый покров Новой Земли.
Надо сказать, что в этом плавании ледники привлекли внимание не только ученых, но по-своему и судоводителей, что отметил начинающий полярник Ермолаев: “Мы шли теперь на юго- юго-восток вдоль ледяного обрыва, и ледяная стена, хотя мы и шли от нее на почтительном расстоянии, волновала и расстраивала капитана Ивана Степановича: Посмотрим, что вы заговорите, когда она на нас обрушится. - Но все обошлось” (2001, с. 58). Если бы не обошлось, мы бы ничего не узнали об этом.
Следует отметить, что Рудольф Лазаревич сделал великолепный выбор, пригласив в качестве капитана Ивана Степановича Кокотова с его опытом ледовых плаваний, которым он охотно делился с участниками похода, порой высказывая парадоксальные мысли: “Лед здесь здорово помогает нам. Он работает на нас как опытный и безотказный лоцман. Смотрите! Вот вы видите большой айсберг? Обратите внимание: он на' плаву, его перемещает течение. А сидит он в воде не менее 80 % всей высоты. Это означает, что глубина там никак не меньше 200-250 м, то есть значительно больше, чем нужно нам для безопасного плавания. Ну а теперь взгляните туда! У того дальнего островка вода чистая, льда нет и прямо по курсу. Кажется, плыви туда, о чем думать! Но будьте внимательны! Там сидит на мелководье айсберг... Прикиньте... Нам туда нельзя, тоже сядем. И еще взгляните. Ветер гонит большой айсберг. Значит, там есть и для нас под¬
з*
67


ходящий фарватер. А теперь туда, восточнее гляньте: какое там нагромождение льдов среди чистой воды. Это отдельная, а для нас самая опасная банка, которую легко пропустить даже при наличии эхолота. Как видите, я не шутил. В этих местах, где еще нет морских карт, лед работает на нас получше лоцмана! Теперь нам ситуация ясна, можем выбирать верный курс...” (Ермолаев, 2001, с. 70).
“Начиная отсюда, - продолжает свой отчет Самойлович, - линия берега Новой Земли, нанесенная на карту, является сплошной фантазией” (1929, с. 86), поскольку сведения В.А. Русанова, впервые (после легендарного Саввы Лошкина) обогнувшего Новую Землю с севера, еще не были учтены на карте Новой Земли. Отсюда начиналась привязка к картам предшественников, представляющая самостоятельную работу в части установления вклада каждого, а таких у Самойловича оказалось два - Илья (Тыко Вылка), выходивший с собственными съемками в эти места с юга, и Русанов. “28 августа вечером мы зашли за мыс Дальний в неизвестный и неположенной на карту залив, и бросили якорь в одной из бухт этого залива” (Там же), - пишет Самойлович, где задержались до 2 сентября, то есть практически на четверо суток. Отметим разную детальность изображения побережья у Русанова (поскольку он буквально проносился вдоль карского побережья на судне в ожидании ухудшения ледовой обстановки) и Вылки, который проводил съемки, используя собачью упряжку, и мог при необходимости задерживаться у интересных объектов побережья сколько потребуется.
Первое открытие Самойловича, “привязанное” им к мысу Дальний, - это, безусловно, залив Вылки на карте Русанова, отмеченный первооткрывателем лишь частично у входа в него без раздвоенных верховий с самостоятельными заливами - бухтами второго порядка, названный участниками экспедиции на “Эль- динге” в честь Визе на севере и лишь намеченный безымянный (современная - Полисадова с одноименным ледником, не отмеченным участниками экспедиции 1925 г.) на западе. Название в честь Полисадова, видимо, было присвоено ему тогда же, но во втором издании “Лоции Карского моря и Новой Земли” (Евгенев и др., 1935) особо отмечено, что “бухта Полисадова при входе шириной почти в 1,7 мили не обследована” (с. 239). Русанов дал свое название в честь помощника - новоземельского аборигена - не случайно, поскольку вход в залив (но без раздвоенной кутовой части) присутствует на его схематичной карте. Ситуация здесь, таким образом, не демонстрирует столкновение приоритетов в уничтожении очередного “белого пятна” на карте Новой Земли, а выстраивает строгую систему преемственности открытий -
68


Вылка до 1909 г., Русанов в 1910 г. и, наконец, Самойлович в 1925 г. В качестве недостатков последнего отметим два обстоятельства: первое - незавершенность открытия, так как бухта По- лисадова и одноименный ледник попали на карту архипелага, видимо, только в послевоенное время, второе - переименование целого ряда объектов помимо самого залива и соседних ледников восточнее - ледниковая группа Шуры и Вылки по Русанову по Самойловичу превратилась в единый ледник Нансена, упирающийся в п-в Матусевича. Не исключено, что в процессе отступания ледника этот полуостров может стать самостоятельным островом. Незавершенность же открытий в этом месте объясняется прежде всего угрозой ухудшения ледовой обстановки и неполадками с двигателем, так что для предъявления претензий ни к самому Рудольфу Лазаревичу, ни к его сотрудникам нет оснований. Арктика оставалась Арктикой, что подтверждается воспоминаниями Ермолаева: «Веяло от этого пейзажа чем-то таинственным, величественным и неприветливым. Это была настоящая Арктика, с ее суровыми, не прикрытыми даже скудной растительностью склонами гор, с лежащими на них “перелетками” - большими пятнами прошлогоднего снега, а выше - покрытыми сплошным снеговым покровом, по-видимому, дальше переходящим в ледники. Горы казались огромными, так как они своими крутыми склонами спускались к самому зеркалу озера, в котором отражались, создавая впечатление еще большей высоты... Все это создавало впечатление еще не виданной нами на Новой Земле первобытности, дикости этого арктического пейзажа» (2001, с. 56).
Открытия на побережье были продолжены по пути на юг. “2 сентября до трех часов проводили гидрологические работы по середине губы на глубине 61 саж., а затем вышли в море. По моему предложению, поддержанному всеми сотрудниками экспедиции, дано имя безвременно погибшего В.А. Русанова.
По выходе из залива Русанова мы шли в густом тумане, все время делая промеры. Глубины здесь большие: 100, 108, 93, 391 саж. Ввиду сильного тумана и невозможности ориентироваться по берегу, в 10 час. 30 мин. стали на верп на глубине 117 метров...Через 1 х/г часа туман начало проносить; оказалось, что мы находимся в полутора милях от берега. В 10 час. 45 мин. снялись с верпа и дали ход мотору. Правя по берегам, пошли по направлению губы, вырисовывающейся к северу от выдающегося мыса, который, по-видимому, был мысом Богушевича. Идя средним ходом и измеряя глубины, мы вошли в залив, не обозначенный на карте...” (1929, с. 88). Так в первой трети XX века стирались последние “белые пятна” с берегов Новой Земли. На этом общем
69


фоне исследователи старательно фиксировали казалось бы второстепенные детали, о которых уже сообщали первые исследователи западного побережья, в частности расширения заливов-фиордов, названных поморами “ледянками”, в которых нередко застаивался зимний неподвижный лед “припай”, отмечая, как сужениям таких заливов соответствуют подводные поднятия-перемычки. “Характерными для заливов восточного побережья являются подводные перемычки, соединяющие оба берега залива на сравнительно небольшой глубине. В этом заливе она была обнаружена на глубине 20 саж. От перемычки к вершине залива наблюдаются большие глубины, которые и держатся до самого кута залива” (Там же, с. 88-89). Приведенного отрывка достаточно, чтобы проследить преемственность идей в изучении особенностей фиордовых берегов на протяжении всего XX в., начиная с Русанова. В процессе рассматриваемой экспедиции происходили открытия заливов, неизвестных до похода Самойловича: “3 сентября мы продолжали стоять из-за густого тумана в том же заливе, который мы назвали в честь известного гидрографа К.К. Неупокое- ва... 4 сентября с утра продолжал стоять густой туман, когда к 12 час. он рассеялся, мотор был приготовлен, на судно был поднят фансбот, выкатан верп и мы пошли на драгировку. Закончились дражные работы, мы вышли из залива в море.
Нужно сказать, что карта берегов этого района совершенно неправильна, и нам ...приходилось гадать, какой же из мысов назван на карте Дальним, какой - Богушевича и какой, наконец, Высоким. Заливы же Русанова и Неупокоева, которые мы посетили, совершенно не были положены на карту” (Там же, с. 88-89). Неудивительно, что тут же по выходе из залива Неупокоева, на обследование которого ушло почти двое суток, “за соседним мысом усмотрели губу, куда и направили судно. Действительно, к югу от мыса оказался залив, также не обозначенный на карте, закрытый от всех ветров и представляющий исключительно удобный для стоянки судов любых размеров” (с. 90). Характеристике подобных находок или местных открытий много внимания уделил не только начальник экспедиции, но и начинающий полярник Ермолаев, записки которых дополняют друг друга:
“Неожиданно прямо перед нами оказался широкий и спокойный, гладкий как зеркало вход в неизвестный залив! В отличие от прежних открытых нами заливов, он имел вид... серьезного морского порта. Если обратиться к аналогиям, он больше всего напоминал собою всем нам хорошо знакомый Кольский залив. Прилегающее побережье было свободно от ледников, мы не видели их вдоль берега, ни впереди по курсу. На мостике, против
70


обыкновения, столпились люди, с жадным любопытством следившие, как поворот за поворотом перед нами раскрывалась огромная, далеко уходящая в глубь берега...настоящая, хорошо укрытая морская гавань... И снова встал вопрос о названии. На этот раз мы настаивали - очень хотели этого! - назвать гавань в честь начальника нашей экспедиции Р.Л. Самойловича. И снова он отказался от...памятника себе. У него уже было предложение назвать гавань заливом Седова. Мы приняли его” (2001, с. 58-59).
Открытие залива Седова произошло в знаменательный день, по случаю которого в адрес президента Академии наук А.П. Карпинского ушла радиограмма следующего содержания:
“Глубокоуважаемый Александр Петрович!
Мы, самый дальний от Академии коллектив русских ученых - представителей Арктики, имеем честь поздравить Вас и в Вашем лице всех с торжественной юбилейной датой - 200-летнем Российской Академии наук. Мы гордимся Академией, всегда помним Вас, Вашу роль в ней, за заботу, которую ей оказывает правительство. Уверены, что наши работы, в числе других, помогут ускорить всестороннее освоение Арктики, ее протяженных транспортных магистралей, ее еще неизвестные запасы ископаемых, включающие их в орбиту хозяйственной деятельности страны... шлем Вам горячий привет и наилучшие пожелания из открытого сегодня залива Седова...”. Увы, десятилетия спустя эти заливы были использованы для захоронения радиоактивных отходов - дряхлеющая командно-административная советская система распорядилась заслугами первооткрывателей по-своему, предварительно превратив Новую Землю из полигона арктических исследований в полигон для испытания оружия массового поражения.
Между тем приближение осени напоминало о себе все чаще и чаще: желтыми пятнами и без того скудной травянистой растительности, непривычной тишиной на птичьих базарах, пластинами молодого льда-резуна у берега, появлением первых звезд в надвигающемся ночном сумраке. Несмотря на очевидные успехи экспедиции, у людей появились признаки усталости. Неумолимо приближался момент завершения экспедиции, который начальник определяет своим приказом. Но люди склонны продолжать работать, они находят в себе силы и видят новые возможности - сейчас решение зависит от взаимопонимания умудренного Арктикой руководителя с его чересчур ретивыми, не в меру активными молодыми сотрудниками. Ермолаев так описывает наступление этого ответственного момента: «...Нет риска - нет открытий в Арктике! И мы смотрим на Рудольфа Лазаревича и ждем, что
71


он скажет. Самойлович сказал примерно следующее: вы убедили меня в том, что бежать от зимы уже сейчас немедленно нет необходимости. Зима еще не началась, лед еще далек от ледостава, он будет еще неоднократно взломан сильными течениями и ветрами, характерными для этих мест. Наш “Эльдинг” был построен для плаваний в Гренландском море... Кроме того, мы можем положиться на нашего капитана, великого знатока своего дела, он нам и скажет, когда в самом деле наступит опасный момент. Итак, мы остаемся. На сколько? Не будем называть точных сроков. Может быть, дней на десять. Теперь нам предлагается разойтись на два часа, после чего снова собраться и доложить, какие работы, наиболее важные, первоочередные, каждый из научных сотрудников в своей области предполагает продолжить, от каких отказаться» (с. 64). Несомненно, это был весьма демократический метод принятия ответственных решений, которому не всегда следовали в арктических экспедициях.
Решение принято. Пока выполняется гидрологическая станция, исследователь (будущий профессор и доктор наук М.М. Ермолаев) отправляется на съемки очередного открытия, чтобы нанести его на карту - обычная, рутинная работа, повторявшаяся многократно в прошлом, без которой не бывает большой науки. “Поднимаюсь вверх по склону прибрежной плосковерхой горы. Снимаю с плеч свой вещевой мешок, вытаскиваю записную книжку и, положив ее на колени, намечаю схему своего путешествия. Мне предстоит обойти весь залив, а это не менее восьми километров, затем перейти речку, впадающую в кут залива, там будет моя вторая точка. А сейчас устанавливаю на штативе буссоль Шмалькальдера и, ориентируя планшет по магнитному меридиану, составляю первую зарисовку берега, каким я его вижу отсюда. Буквами размечаю наиболее характерные и важные детали; пишу на схеме их магнитные азимуты, рисую открывающиеся мне новые места будущего маршрута. Иду по нему, время от времени засекая все приметные и характерные детали. Продолжаю рисовать вновь открывающийся мне ландшафт, размечаю на нем опорные точки. Снова отсчитываю направление дальнейшего маршрута. Иду дальше. Снова делаю остановку и беру азимуты на отдаленные приметные точки. Наконец, у меня набралось достаточное количество точек, твердо зафиксированных на моем плане... В общем, это очень похоже на вязание, когда петля, цепляясь за петлю, постепенно образует рисунок исследуемой местности. Если на такой глазомерной карте время от времени рисовать на полях определенные наиболее ярко выраженные черты рельефа или его мелкие, но очень яркие подробности, то повышается ее информативность...
72


...Кроме того, я получаю достаточно данных для моих геологических целей. Когда проделана вся эта, казалась бы, такая однообразная работа, вы испытываете чувство глубокого удовлетворения, вами зафиксированы те основные моменты, которые вносят ясность в геологическое строение объектов вашей картосхемы. И возникает определенная идея, обоснованная концепция ваших взглядов, ваше понимание фактического материала, его толкование! Вы на пороге новой геологической гипотезы... При этом, помните, что, кроме карты в руке, идеи в голове, в вашей сумке лежит достаточно увесистый каменный материал...Тут уже не просто глубокое удовлетворение - эстетическое наслаждение, если так можно об этом сказать” (Ермолаев, 2001, с. 65-66). Последнее замечание характеризует настоящего исследователя высокого уровня, формированию которого немало способствовал Рудольф Лазаревич.
Изучение геологии залива Седова показало, что “коренной породой берега являются сланцы и песчаники, с тем же простиранием и падением, как и в куту губы” (1929, с. 91). Начинающий геолог Ермолаев только-только входил в курс дела, а выпускник Саксонской горной академии Самойлович, не желая повторять Русанова, как и в предшествующих экспедициях, уделял больше внимания тектонике, видимо, рассчитывая в ближайшем будущем на серьезное обобщение.
Утром 7 сентября “Эльдинг” покинул залив Седова и вскоре оказался в тех местах, где в 1834 г. заканчивались маршруты А.К. Цивольки и П.К. Пахтусова. Вскоре был опознан остров Чупова, а за ним - Повалишина. “Пройдя острова, мы, наконец- то, зашли в прекрасную губу, совершенно спокойную, подошли к самому берегу, на расстоянии от него не более кабельтова, и бросили якорь на глубине. Уже совершенно стемнело, волны не было, только ветер крепко свистел в мачтах... Нужно думать, что мы зашли в залив Басова” (1929, с. 92).
Открытия закончились вовремя, потому что с приближением зимы завершение работ становилось неотвратимым, тем более что погода все чаще оставляла желать лучшего, и с каждым днем снега на берегу становилось все больше и больше. Как это нередко бывает в экспедиционных отчетах, погода, детали быта сплошь и рядом чередуются с результатами научных наблюдений. Самойлович посчитал необходимым отметить, что “10 сентября ветер с утра немного стих, но снег продолжал идти, хотя и стало яснее. Я приказал закрепить груз на палубе и вещи в каютах, выдать консервы на руки, ибо ввиду предстоящей сильной кдчки, нам вряд ли удалось варить горячую пищу...Орографические элементы Новой Земли южнее залива Басова резко меня¬
73


ются, рельеф приобретает сложный характер, плато, постепенно повышающееся с севера на юг, сменяется высокими горными кряжами с остроконечными вершинами” [Там же, с. 93]. При взгляде на современную карту Новой Земли дело обстоит именно таким образом, но в те времена переход от плато к горам на Северном острове был установлен чисто визуально.
На подходах к восточному устью Маточкина Шара, учитывая высказанное выше желание участников плавания продолжить научные работы, начальник экспедиции принял решение выходить к Карским Воротам напрямую по карской стороне и, таким образом, завершить обход архипелага в одно лето, что прежде никому из русских мореплавателей (не считая Саввы Лошкина в середине XVIII в.) не удавалось. Такое решение существенно экономило время, которое могло пригодиться для намеченных гидрологических работ в прибрежных водах на юге архипелага. Действительно, мыс Меншикова был пройден по чистой воде уже 12 сентября при сильном полярном сиянии в ночное время, сопровождавшемся магнитной бурей, что отразилось на работе судовых компасов.
Несмотря на удачные походы предшественников от Пахтусова до Русанова и успех предыдущего года, опыт такого рода следовало продолжать и наращивать, поскольку он мог пригодиться в ближайшем будущем. Ермолаев в своих воспоминаниях упоминает о посещении устья р. Савиной, где год назад был обнаружен старинный поморский крест (приписываемый Пахтусовым самому Савве Лошкину), но на этот раз причина захода была другая. Рассказы о находке там обломков поморской ладьи взволновали боцмана “Эльдинга” Илью Николаевича Безбородова, который по описанным признакам решил, что они могли принадлежать семейной ладье, пропавшей без вести три года назад со всем экипажем. Предпринятые поиски подтвердили его опасения. “Наша и есть, красную полосу признал. Отец красил для нарядности, - и тяжко вздохнул. - Наша...
...Вытащил свой рундучок, открыл его: была там бутылка водки, хлеб и вяленая рыба.
- Присядем, - все также сдержанно сказал он, - помянем... Ладно, что отец с матерью померли, слез меньше” (Ермолаев, 2001, с. 69). Еще одна арктическая трагедия оказалась разгаданной, напомнив участникам похода об опасностях северных морей.
Заключительная часть плавания проходила среди многочисленных островов у южного побережья Новой Земли, заслужившего среди участников экспедиции название “чертова лабиринта”. Хотя среди промысловиков эти места считались освоенными, сложный гидрологический режим и многочисленные опасности при отсутствии надежных карт делали их весьма сложными с точ¬
74


ки зрения мореплавания. Основное внимание здесь было решено уделить изучению приливно-отливных явлений. Ермолаев в своих воспоминаниях пишет: “Мы приняли предложение Рудольфа Лазаревича об организации в течение двух недель - если позволит погода - ежечасных одновременных наблюдений по 20 в день за приливами в восточной, средней и западной частях архипелага. Цель - сопоставление приливных явлений на трех разрезах поперек Петуховского Шара... Не я один запомнил эту интересную, дружную, творческую и физическую одновременно работу, выполненную людьми разнородными по положению и по образованию, ставшими членами одного научно-исследовательского коллектива” (2001, с. 71-72). Эти работы удалось выполнить только с привлечением большей части экипажа “Эльдинга”. Совершенно не случайно Ермолаев отметил единство интеллектуального и физического труда, столь характерного для полярников всех времен, жестокого телесного “напряга” с богатой научной отдачей, что требует от научного руководства особого таланта убедить “научников” в необходимости “вкалывать” на износ, а “работяг”, более привычных к физическим нагрузкам, порой отказаться от заслуженного отдыха во славу российской (тогда советской) науки. Рудольф Лазаревич таким талантом, очевидно, обладал, поскольку его “надо” одинаково действовало и на моряков-помо- ров, и на интеллектуалов-ученых.
Разумеется, длительное напряжение требует психологической разрядки, порой в форме шутки или розыгрыша, как это произошло при встрече двух экспедиций - ленинградской на “Эльдинге” и московской на “Персее”, причем кто оказался инициатором “розыгрыша” (а также его жертвой) с оттенком контрабандистской или даже пиратской романтики, за давностью лет так и осталось неизвестным, тем более что обе стороны трактуют его результаты каждая по-своему. Москвичи уверяют, что, обнаружив в губе Заблудящей характерный силуэт норвежского зверобойного судна, они выслали на задержание очевидного нарушителя шлюпку с вооруженными людьми, которая, приблизившись к мнимому иностранцу, обнаружила на нем...красный флаг, что еще более возмутило экипаж шлюпки попыткой наглого обмана.
Участник операции “по задержанию” Всеволод Апполинарь- евич Васнецов (в будущем также доктор наук, один из самых результативных исследователей северных морей) так описывает последующие события: “На палубе судна столпились невооруженные люди. Мы смело подгребли к его борту. Облокотившись на планшир, на нас смотрел человек. Но ведь это же Рудольф Лазаревич Самойлович, геолог, известный исследователь Арктики, а рядом с ним мой чернобородый коллега гидролог Всеволод
75


Всеволодович Тимонов. К счастью, мы не успели окликнуть их строгим голосом, а наши винтовки закрывал брезент... Все разъяснилось просто... Мы пригласили комсостав экспедиции провести вечер на “Персее”, немножко выпить, а всем желающим помыться в бане, которой у них не было... Как мне говорил Тимонов, “Персей” после “Эльдинга” показался им большим пароходом (По водоизмещению больше почти в десять раз! - В.К.), а кают-компания, где был сервирован стол, - малым ресторанным залом... На “Персее” было пианино. Оказалось, что Рудольф Лазаревич обладает приятным голосом - он пел целый вечер” (1974, с. 173).
В изложении ленинградцев события выглядят существенно иначе. Ермолаев утверждает, что экипаж “Эльдинга” вполне преднамеренно решил выдать себя за нарушителя, спустив флаг и переодев участников экспедиции в трофейное английское обмундирование (Гражданская война кончилась всего пять лет назад), выданное в экспедицию в качестве производственной робы. Москвичи клюнули. «Суденышко москвичей осторожно подходит к берегу, далее к нашему мысу, раздается торжествующий крик: “Они там! В той бухте!”...Проходит еще полчаса. Мыс нашей бухты огибает шлюпка, полная вооруженных людей. Они соблюдают осторожность, но готовы вступить с нами в конфликт. Направляются прямо к нам. В центре - мы ее узнаем! - замечательный специалист, морской геолог (более того, основатель нового направления. - В.К.) Мария Васильевна Кленова. Она полна военного пыла и высоким голосом кричит нам: “Вы обнаружены и задержаны советским судном! Немедленно подготовьте ваши документы для вашего задержания и ареста!”. Мы молча стоим в наших нелепых шубах и смотрим на них. Они осторожно продолжают приближаться к нам, переходят на английский язык, вновь оповещая, что мы задержаны за нарушение территориальных вод. Мы продолжаем молча смотреть. Наши “захватчики” явно нервничают, но все же медленно приближаются... Они уже так близко подошли к “Эльдингу”, что только остается захватить нас. И вдруг с капитанского мостика раздается спокойный доброжелательный голос Рудольфа Лазаревича: “Да что Вы, Мария Васильевна! Что с Вами! Разве Вы нас не узнаете? Посмотрите хотя бы на мои усы!...”
Сначала молчание. А потом - смех. Сначала засмеялся кто-то один. Потом еще, и еще. Наконец, смех с обеих сторон - веселый здоровый хохот. И только бедная Мария Васильевна долго не может прийти в себя: бешено потрясает кулаками, кричит: “Так не поступают... это хулиганство... я буду жаловаться!” Но напряжение спало, все уже тонет в дружном хохоте и приветственных криках» (2001, с. 74-75). При всем различии воспоминаний несо¬
76


мненно одно - зарядка смехом для этих двух научных коллективов была обоюдной, что немало в суровых полярных буднях.
Однако возвратимся к научной прозе, связанной с изучением геологии у южных пределов архипелага, в местах, где в 1911 г. работал Русанов. Деятельность в этом направлении, по Самойло- вичу, заключалась в том, что “18 сентября М.М. Ермолаев и я совершили большую экскурсию для обследования в геологическом отношении района между Петуховским Шаром и заливом Рейне- ке... (п-ов Русанова на современных картах. - В.К.), который представляет собою сглаженную равнину с отдельными кряжами возвышенностей из твердых песчаников и известняков с простиранием на W и падением под прямым углом. Замечательно здесь выражен озерный ландшафт местности. Я насчитал с одного из пунктов 14 озер различной величины, из которых некоторые достигают одного километра в диаметре. Озера большей частью не сообщаются между собой и, по-видимому, ледникового происхождения. Все горные возвышенности имеют своим направлением простирание пород. Ближе к заливу Рейнеке известняки прорезаются несколькими ручьями, из которых один превратился в довольно большую реку, текущую в каньоне среди известняков...
...На другой день 19 сентября я высадился на Цветном острове для изучения весьма интересных окрашенных сланцев. Название этому острову дано потому, что известняки, слагающие этот остров, окрашены в две краски: в лиловый цвет, который варьирует от светлого до темно-лилового, и зеленый цвет” (1929, с. 96).
Завершение экспедиции ознаменовалось серией гидрологических наблюдений в Карских Воротах. Начало было положено станцией 21 сентября у о. Логинова, а на следующий день аналогичные наблюдения были выполнены у о. Чирачьего.
Рассвет 24 сентября застал маленькое судно у низкого побережья о. Колгуев - настала пора возвращения. Спустя сутки “Эльдинг” был уже у п-ова Канин, где встретил свежий противный ветер силою до 4 баллов от зюйд-веста. Чтобы не тратить время на сложную лавировку в Горле Белого моря с его хитрыми приливно- отливными течениями и опасными мелями-кошками, было решено идти в Мурманск, куда судно благополучно пришло 27 сентября.
Завершение экспедиции 1925 г. описал в своих воспоминаниях Ермолаев: “В конце октября мы уже были в Ленинграде и спустя несколько дней докладывали на Ученом совете президенту Академии наук А.П. Карпинскому и академику-секретарю С.Ф. Ольденбургу о результатах наших геологических, биологических и гидрологических работ, об открытии трех новых больших заливов-гаваней на вновь заснятом и исследованном нами восточном, карском берегу Новой Земли.
77


За эту работу Совнарком наградил нас довольно большой денежной премией. Было принято решение о срочной публикации наших трудов” (2001, с. 75), которые вышли из печати уже в 1929 г. под названием “Новая Земля. Экспедиция 1921-1927 гг. под начальством Р.Л. Самойловича. Сборник статей” с перечислением всего авторского коллектива. Открывала сборник обширная статья-обзор деятельности Новоземельской экспедиции Института по изучению Севера самого Р.Л. Самойловича “Краткие сведения об экспедициях на Новую Землю в 1921, 1923, 1924, 1925 и 1927 гг.”. Ему же принадлежал еще один обзор под названием “Краткая опись берегов и заливов Новой Земли по плаваниям отчетных лет”. Сборник включал в себя также работы Г.П. Горбунова и Н.Н. Гакена “Отчет об участии в советско-германских исследованиях Баренцева моря и о других морских работах 1927 г.”, “Предварительное сообщение о гидрологических работах Новоземельской экспедиции в 1925 и 1927 гг.” В.В. Тимонова, “Предварительный отчет по исследованиям пресных и солоноватых водоемов Новой Земли, произведенным в 1923,1924 и 1925 гг.” Г.П. Горбунова, “Материалы по фауне млекопитающих и птиц Новой Земли” Г.П. Горбунова, “О природе некоторых наносных образований Новой Земли” М.М. Ермолаева, в которой начинающий геолог предвосхитил методику будущих работ по характеристике морских берегов, “О водообмене между Белым и Баренцевым морями” В.В. Тимонова, “К вопросу о распределении зоопланктона в Горле Белого моря” М.А. Веркетиса. Все перечисленные статьи сопровождались большим количеством иллюстраций, включая карты и графики, многочисленные фотографии, резюме на немецком языке. Заключал том “Журнал плавания Новоземельской экспедиции за 1925 год”, составленный при участии всех научных работников экспедиции на “Эльдинге”, а также П.А. Полисадова.
В сборник вошли также результаты полевого сезона 1927 г., которому посвящена следующая глава. В целом получился солидный том объемом свыше 350 страниц - начало советскому периоду в изучении Арктики тем самым было положено, и весьма успешное, в чем была немалая роль Рудольфа Лазаревича Самойловича, одновременно директора Института по изучению Севера и начальника Новоземельской экспедиции. Впереди его ожидали многие экспедиции, оставшиеся в истории Арктики, и жизнь исследователя полярных просторов родной страны выглядела успешной и безоблачной, суля славу, почет, уважение коллег и власть придержащих. Но это только на первый взгляд.


Глава 6
Новоземельское завершение 1927 г.
Рудольф Лазаревич не предполагал, что предстоящий полевой сезон окажется для него последним на Новой Земле, хотя будут еще и другие возвращения на архипелаг, но уже в ином качестве и сугубо с попутными целями и задачами, когда архипелаг окажется лишь на периферии его интересов.
«В программу работ экспедиции Института по изучению Севера в 1927 году входили гидрологические работы, геологические исследования, зоологические работы и топографическая съемка. Район работ охватывал не только Новую Землю и Северное Полярное море, но также должен был распространяться на отроги северного Тимана и Карские Ворота...
В состав экспедиции входили 16 человек: кроме начальника экспедиции...заместитель...и зоолог Г.П. Горбунов, гидролог В.В. Тимонов, гидробиолог П.В. Ушаков, гидрохимик А.Ф. Лактионов, геодезист и ассистент по геологии М.М. Ермолаев, доктор Е.Ф. Гефтер, капитан судна Н.Н. Гакен, штурман П.А. Поли- садов, механик А.И. Иванов, пом. механика П.А. Иванов, радиотелеграфист В.В. Иванюк, моторист И.Н. Безбородов, матросы М.Ф. Вальнёв и И.П. Корконосов, кок И.К. Константинов...
...Так как геологическая партия должна была первоначально работать на Северном Тимане, то маршрут экспедиции распадался на две части. Сначала геологическая партия должна была быть завезена на восточный берег Чешской губы, к устью реки Индиги, а затем предстоял поход на Новую Землю.
17 июля экспедиция, при благоприятной погоде, в 0 ч. 30 мин. вышла из Архангельска и уже 21 июля прибыла в Чешскую губу... В тот же день геологическая партия съехала на берег на моторном боте “Тиманец”, который был оставлен в ее распоряжении. Береговая партия состояла из М.М. Ермолаева, И.Н. Безбородова и Р.Л. Самойловича» (1929, с. 98-99).
Целью приезда геологов в Чешскую губу стала проверка слухов о наличии каменного угля на р. Светлой, а также намерение посетить мыс Румяничный, где Ермолаев в 1926 г. обнаружил
79


присутствие щелочных пород. По части каменного угля результат (как и на Новой Земле в предшествующих экспедициях) оказался отрицательным, зато детальная геологическая съемка показала наличие нефелиновых сиенитов севернее мыса Румя- ничного, тогда как южнее господствовали сланцы. “Эльдинг” по выполнении намеченных гидрологических и биологических работ в Карских Воротах и в губе Черной на Южном острове Новой Земли уже 14 августа вернулся к Чешской губе.
Во время описываемой экспедиции произошел примечательный эпизод, раскрывающий человеческие качества Рудольфа Лазаревича и описанный ниже со слов его наиболее известного и талантливого ученика Ермолаева: «Во время нашего пребывания вместе на Тимане я познакомил Самойловича с замечательной личностью... - с Параскевой Выучейской, староверкой, “хозяйкой Тиманской тундры”. Во время их глубокого принципиального диспута на религиозную тему - я был только слушателем - меня поразила глубина понимания им человека, абсолютно чуждого ему своей психологией, бесконечно далекого по общественному положению, образованию, всему жизненному укладу. Надо было слышать, как они разговаривали! Как обоим было интересно! Одна сторона исходила из строго научных позиций, другая - из учения отцов церкви, в его самом крайнем, фанатичном, староверческом варианте. Они, конечно, не договорились, но оказалось, к моему крайнему изумлению, что по целому ряду общечеловеческих вопросов их воззрения во многом совпадали, в основном это касалось человеческой честности и святости убеждений. Приведу заключительную фразу Параскевы:
- Хороший ты человек, Лазаревич. Только жаль, что гореть тебе в адском пламени...
Если вспомнить о страшном конце Р.Л. Самойловича в сталинских застенках - что это, как не адское пламя? Напророчила Параскева...» (Ермолаев, 2001, с. 77).
Приняв на борт геологов, спустя двое суток “Эльдинг” направился к обсерватории Маточкин Шар (куда пришли 21 августа), чтобы пополнить запасы жидкого топлива для продолжения работ на севере Новой Земли. Спустя трое суток судно вышло в Архангельскую губу, где Горбунов завершил свою орнитологическую программу к 26 августа. Затем судно перешло к островам Баренца у северо-западного берега п-ова Литке, высадив там геологический отряд в прежнем составе с ботом “Тиманец”, причем высадка проходила при сильном тумане и ограниченной видимости.
В предшествующем плавании 1925 г. геологическое обследование здешнего побережья было закончено у п-ова Панкратьева
80


и теперь надо было продолжить эти работы восточнее, начиная с п-ова Литке и близлежащих Баренцевых островов. Окружающий пейзаж по сравнению с обследованным ранее побережьем Новой Земли южнее сильно изменился - прибрежные цепи гор стали ниже, отчетливо проецируясь на ледниковый покров на заднем плане, водораздел которого, вздымаясь пологими плавными очертаниями, занимал в поле зрения все более и более значительное пространство. В отличие от карского побережья, здесь в прибрежной полосе многочисленные скалы и обрывки горных цепей создавали определенное зрелищное разнообразие, по-своему украшая суровый арктический ландшафт, который тем не менее оставался безжизненной полярной пустыней.
С уходом “Эльдинга” для выполнения гидрологического разреза между Новой Землей и Землей Франца-Иосифа геологи с мотористом Безбородовым остались в одиночестве для выполнения собственной программы по обследованию побережья п-ова Литке и Русской Гавани. Этот район был известен по сведениям норвежских промышленников, обобщенным А. Петерманом еще в 70-х годах XIX в., и по съемкам весной 1913 г. Г.Я. Седова, который в своем маршруте к мысу Флиссингенскому на севере Новой Земли нанес их на карту. Для геолога - сплошное “белое пятно”...
Работы на западном из Баренцевых островов с его известняками каменноугольного возраста, с обильной фауной брахиопод, криноидей и прекрасно сохранившихся мшанок продолжались вплоть до 30 августа, причем необычные формы рельефа оказались связанными с непривычным залеганием слагающих пластов горных пород, что и отразил Ермолаев в своих воспоминаниях: «К нашему удивлению, ...в отличие от огромного большинства мест, где каменные пласты обычно сильно наклонены и смяты в складки, а зачастую и разорваны, мы впервые попали в район ненарушенного залегания коренных пород: они лежали здесь почти горизонтально и производили странное, совсем не “новоземель- ское”, впечатление. Эти плосковерхие горушки казались какими- то искусственными бастионами (“комодами”, по определению одного из участников позднейших экспедиций. - В.К.)... Слои плоских и “разнокалиберных” пластинок - темно-коричневых плиток, иссеченных необычайно красивым фантастическим рисунком, как будто выгравированным на их поверхности. Казалось, что черные полоски, кружочки и какие-то цепочки каких-то окаменелостей инкрустированы на коричневом фоне. Рудольф Лазаревич спросил меня: “Ну, Миша, что это такое? Что тебе напоминает?” Я неуверенно отметил, что напоминает глиняные таблички с клинописью, которые я видел в Эрмитаже... Рудольф
81


Лазаревич рассмеялся и объяснил мне, что это огромные рифы, палеозойские каменные рифы... В самом деле, это были типичные коралловые известняки, и кораллы эти, по-видимому, относились к каменноугольному периоду» (2001, с. 32-33). Вскоре Самойлович и Ермолаев обнаружили, что горизонтальное спокойное залегание слоев западнее оказалось нарушенным.
Поражало полное отсутствие растительности, которое объяснялось, видимо, влиянием здешних свирепых ветров, на этот раз не нарушавших тревожного молчания Арктики. Переправившись через пролив на п-ов Литке, Самойлович и Ермолаев наткнулись на “круто падающие толщи известняка, чередующиеся с плотным тонкозернистым песчаником. Органические остатки, найденные здесь кораллы, брахиоподы и палеофлора также характеризовали каменноугольный возраст этих слоев” (1929, с. 102). Из других наблюдений - наличие каменных многоугольников на щебнистой поверхности и признаки поднятия в виде четырех морских террас. Переход морем в Русскую Гавань ввиду кромки дрейфующих льдов, располагавшейся неподалеку, показал невозможность высадки с моря на северо-восточное побережье п-ова Литке и внес некоторые уточнения в карту Седова.
За мысом Макарова открылась превосходная панорама Русской Гавани с ледниковым покровом Северного о-ва на заднем плане, периферия которого была ограничена невысокими скальными грядами высотой первые сотни метров. Несколько нунатаков расчленяли его край на ряд выводных ледников, самый восточный из которых, названный Седовым в честь Шокальского, спускаясь непосредственно в Русскую Гавань (точнее, его обособленную акваторию под названием залив Откупщикова), продуцировал массу айсбергов, от которых легко можно было укрыться в небольшой бухте восточнее полуострова, делившего залив на две неравные части. Определенно, Русская Гавань была превосходным местом для отстоя судов в ожидании улучшения ледовой обстановки, и если бы (как показало будущее) не здешние свирепые местные ветры сток или бора (по Визе), забот в ней у мореходов было бы меньше - впрочем, ограниченные размеры акватории не позволяли разгуляться волне во всю мощь. Рудольфу Лазаревичу предстояло в будущем не однажды побывать здесь на самых разных судах, а его молодому помощнику - возглавить здесь одну из зимовок на научной станции по программе 2-го Международного Полярного года 1932-1933 гг., выполнение которой на Новой Земле отныне связано с его именем. Поэтому не случайно в своих воспоминаниях он уделил особое внимание тем первым впечатлениям от Русской Гавани: «Гавань уходила в глубь Новой Земли сразу после входного мыса. Большой, высо¬
82


кий скалистый остров (Богатый на современных картах. - В.К.) лежал прямо против устья гавани. От новоземельского берега к нему протянулся узкий, “острый” перешеек (п-ов Горякова. - В.К.), прорезанный довольно широким и глубоким проливом. ...Были видны остатки примитивной постройки - убогой старинной землянки.
И вот мы на берегу. Подходим к землянке... точные размеры которой определить трудно - осевший потолок почти лежал на полу. Здесь же валялись сгнившие остатки меховых малиц, унтов, еще какого-то бесформенного тряпья. На столе и под столом - самодельные деревянные ложки, долбленая из соснового бревна посуда. Вероятно, здесь были и книги, так как мы увидели несколько разорванных переплетов, один из них - кожаный, ранее принадлежавший библии большого формата. Неподалеку были остатки еще нескольких жилищ.
Но самое большое впечатление лроизвел на нас высокий крест, от которого остались только вертикальные грубо отесанные бревна. На самом верху, как обычно, вырезанная на доске надпись. Сколько ни вглядывались мы в старинные славянские буквы, даже при известной доле фантазии, ничего кроме “Иисус Христос” разобрать не могли. Зато у подножья креста мы нашли доску с отчетливой надписью, видимо, выжженной раскаленным гвоздем или каким-то другим железом: “...Поставлен сей крест в году от рождества Христова 1848, а от сотворения ми...” - далее все уничтожено временем. Строкой ниже снова ясно прочитывалось: “...коршиком шуерчаниным Степаном Борисовым Горяко- вым со товарищи в Гавани за островом Богатым, а по старому Баренци...Господи, спаси нас грешных”. И выцарапано восемь имен. Около креста - семь просевших, сильно поврежденных могил» (2001, с. 36).
На следующий день была предпринята продолжительная рекогносцировка, позволившая установить присутствие известняков, прорезанных кварцитами девонского и каменноугольного возрастов. “Последний день в Русской Гавани, - продолжает Ермолаев, - мы решили посвятить экскурсии на гору, которая резко выделялась среди других возвышенностей своей острой вершиной...От остальных вершин, окружавших гавань, она резко отличалась и цветом: была сложена темно-красными, почти бордовыми сланцами. (По всем приведенным признакам, это гора Ермолаева на современных картах, высотой 254 м. - В.К.)
Но сначала мы подошли с берега к боковой морене ледника Шокальского. Обломочный материал здесь накопился в таком количестве, что прямо с этой морены можно было перейти на поверхность ледника...
83


Подъем на выбранную нами вершину тоже оказался не очень сложным... В сторону моря с нее открывался прекрасный и широкий - на расстояние нескольких миль - обзор водного пространства. Как на ладони была видна вся сложная система заливов и перешейков, все пути и подходы. Но наиболее интересен оказался отсюда вид на ледник. Он поднимался настолько круто, что уже в недалеком от нас расстоянии его высота превосходила высоту горы. Так вот что мы увидали еще на подходе к Русской Гавани!.. Высоко на фоне серого облачного неба виднелась бледная слабосиневато-зеленоватая полоса” (Там же, с. 37) - пространство ледораздела ледникового покрова Новой Земли.
Как всегда, приближение зимы заставляло торопиться - уже 2 сентября снег плотным слоем накрыл окрестности, резко ограничив возможности дальнейших наблюдений. Завершив рекогносцировки берегов Русской Гавани и убедившись в ее надежности для укрытия судов от штормов, путешественники вернулись на “Тиманце” к своей палатке, оставленной на одном из островов Баренца, добравшись к ней всего за шесть часов. Наступившая затем холодная и ясная погода не помешала обследовать многочисленные обнажения в береговых обрывах. “У нас было достаточно возможности, чтобы завершить геологические исследования как на острове Баренца, так и на коренном берегу Новой Земли” (с. 105), отмечал Самойлович в своем отчете, прежде чем “8 сентября мы увидали на горизонте у входа в Баренцев пролив (Веселаго на современных картах. - В.К.) ...наше судно, спокойно стоящее на якоре. За время нашего пребывания на островах Баренца и в Русской Гавани оставшиеся на судне сотрудники экспедиции успели благополучно завершить гидрологический разрез от островов Баренца до мыса Баренца на Земле Франца-Иосифа. 9 и 10 сентября продолжались работы на островах Баренца. В ночь на 11 сентября мы вышли по направлению к заливу Иностранцева” (Там же). Расскажем теперь о результатах, полученных в акватории между Новой Землей и Землей Франца- Иосифа, причем в сравнении с наблюдениями в Печорском море.
При плавании на север за время с 27 по 30 августа ледовая обстановка практически не помешала выполнить наблюдения на 12 станциях по 8 горизонтам (с определением температур, солености, содержания кислорода, pH и щелочного резерва), тогда как при возвращении это удалось сделать лишь на семи, причем на расстоянии 40-45 миль от первого. Биологические наблюдения ограничивались сбором планктона и бентоса. Сходные работы были выполнены также в Печорском море между Русским Заворотом и губой Черной за 23-25 июля на 9 станциях.
84


В Баренцевом море на обоих разрезах верхний слой теплой воды (с температурой выше О °С) имел толщину до 25-30 м. Затем на глубине от 50 до 150 м располагалась вода температурой от -1 °С и ниже, а у дна на глубине от 300 м и ниже вновь происходило повышение температур до -0,5 °С и выше. При этом примерно на полпути между архипелагами отчетливо выделялась на глубине 100-200 м струя теплой воды температурой от 0 до +0,5 °С, что, видимо, связано с двумя разветвлениями Нордкапского течения, хотя возможно поступление теплой и тяжелой атлантической воды из Центрального Арктического бассейна.
В Печорском море для верхнего слоя воды (до глубины 50 м) характерно увеличение солености с 30 до 34 %о, причем эти показатели снижаются при приближении к Вайгачу. Что касается температур, то по разрезу наблюдалось снижение температур с глубиной от +8 °С на поверхности до -1,5 в придонном слое на глубине около 100 м, при общем поступлении вод из Печорского моря в Карское.
Продолжение плавания позволило по-новому взглянуть на береговые пейзажи, знакомые прежде по экспедиции 1925 г. Обзор с моря вдоль побережья п-ова Литке с его невысокими (в пределах 250 м) пологими скальными увалами в глубине открывающейся панорамы и береговыми обрывами на переднем плане обнаруживал непривычный простор и доступность взгляду на необычно обширном пространстве, включающем не только сам полуостров почти целиком, но и цепь нунатаков в его глубине, сквозь которую прорывались к морю два выводных языка ледникового покрова, разделенных в истоках довольно высоким (свыше 400 м) скальным останцом. Эти языки, вывалившись на плоскость п-ова Литке и приспосабливаясь к погребенному рельефу, меняли направления движения почти под прямым углом, опускаясь в залив Борзова на западе одноименным ледником, а другим ледником (Лактионова на современных картах) приблизившись вплотную к берегам Русской Гавани. И над всем этим великолепным пейзажем на фоне блеклого арктического небосвода с характерным отблеском льда совсем вдали господствовал ледниковый покров, ледораздел которого достаточно отчетливо проецируется на небосвод.
Чем дальше к востоку, тем горы ниже, а ледниковый покров - выше, пока его ледораздел практически повсеместно не стал превышать прибрежные горные гребни. Непрерывная череда фронтальных ледниковых обрывов у ледников, спускающихся к морю с покрова по поперечным долинам, секущим побережье вкрест простирания на пространстве от Русской Гавани до залива Иностранцева, который и стал главной целью исследований при
85


завершении полевого сезона 1927 г., с одной стороны, достаточно беглых, а с другой - крайне важных с точки зрения проблемы ледниковых подвижек, заявившей о себе почти сорок лет спустя, для которой элемент историзма имеет особое значение.
В связи с этим вновь обратимся к отчету Самойловича, который следующим образом описывает развитие событий на заключительном этапе экспедиции. “Лишь в 5 часов 11-го мы смогли выйти к намеченному месту. Интересно, что проходя у места, на котором обозначены острова Гольфштрема, мы имели глубину 109 саж. и при видимости 10-12 миль не заметили этих островов. Нужно думать, что они расположены гораздо ближе к берегу, чем положено на карте.
13 сентября мы были по счислению у мыса Медвежьего, по очертанию же берегов мы считали себя у Малого Ледяного мыса. Пришлось повернуть на юг, и в 10 милях мы приблизились к берегу, который по очертанию своему весьма схож с берегом у залива Иностранцева по карте Седова. Однако никакого залива здесь не оказалось: два глетчера, разделенных высоким нуната- ком, сходятся друг с другом и опускаются непосредственно в море. Обилие айсбергов, отрывающихся от мощных ледников, делает здесь стоянку весьма беспокойной и неудобной. Для малых судов с осадкой не свыше 8 фут имеется хорошая стоянка за моренной грядой в западной части этой береговой открытой извилины.
Берег сложен из известняков, сланцев и конгломератов. Последние по своей структуре и петрографическому составу весьма напоминают конгломераты мыса Желания. Толща конгломератов покрывается известняками, в которых были найдены кораллы верхнекаменноугольного возраста.
В тот же день к вечеру вследствие свежей погоды пришлось покинуть это место, и мы пришли в губу Мелкую” (с. 106-108). Остается лишь отметить, что этот содержательный текст требует внимательного прочтения и комментария.
Дело в том, что весной 1913 г. Седов, как отмечено выше, нанесший на карту этот участок побережья вместе с заливом Иностранцева (он-то и дал это название), зафиксировал здесь необычную ситуацию, поскольку на своей карте отразил контакт двух ледников, присвоив им имена двух геологов - М. А. Павлова (участника собственной экспедиции) и А.А. Иностранцева, члена- корреспондента Академии наук, профессора Петербургского университета. Оба ледника, крайне трещиноватые, соприкасались своими концами в заливе, причем за участком контакта находилась небольшая акватория, где морской лед, испытав динамическое воздействие обоих ледников, также имел многочис¬
86


ленные нарушения в виде валов сжатия и трещин. Седов нанес на свою карту и отмеченный Рудольфом Лазаревичем нунатак, где определил астрономический пункт, назвав его горой Астрономической. Описанная Самойловичем картина в заливе становится понятнее, если признать, что Седов по совокупности признаков нанес на свою карту и описал в дневнике начальную картину подвижки обоих ледников, которая завершилась к 1927 г. заполнением глетчерным льдом залива в пределах отмеченных им боковых морен. Наш вывод подтверждают и съемки топографа А. А. Кураева из геологической экспедиции ВАИ в 1933 г. (начальник И.Ф. Пустовалов). Определенная неясность в наблюдениях всех указанных исследователей объясняется тем, что о подвижках ледников в Арктике ничего не было известно, и удивление Са- мойловича понятно, тем более на фоне многочисленных признаков отступания оледенения на архипелаге в целом, о чем было известно со времени первой экспедиции Русанова.
Наблюдения в губе Мелкой (куда “Эльдинг” пришел 15 сентября) показали, что слагающими породами здесь являются известняки разных цветовых оттенков от светло-серых до темных, с обильной фауной спирифер и продуктусов верхнекаменноугольного возраста, причем пласты падают на SO под углом 60-85 ° - очередной крохотный, но необходимый фрагмент в общей грандиозной мозаике геологического строения архипелага. Самойлович отметил также сохранившиеся исторические достопримечательности залива - крест на могиле погибших от цинги участников экспедиции А.К. Цивольки во время зимовки 1838-1839 гг. и дом, построенный в 1909 г. архангельским промышленником Масленниковым.
Завершив здесь работы, “Эльдинг” с экспедицией на борту зашел за почтой и провизией в губу Поморскую в Маточкином Шаре и уже 25 сентября бросил якорь в губе Порчниха на Мурманском берегу, у научно-промысловой станции Института по изучению Севера.
Итоги очередной новоземельской экспедиции 1927 г. ее руководитель подвел следующим образом: “В геологическом отношении обследован северо-западный район Северного Тимана. Подробно изучены щелочные породы мыса Румяничного, и установлена неосновательность предположения о наличии каменного угля в этой области, чем предотвращены всякие толки в этом отношении местных организаций. Затем, как это следует из отчета, исследования были перенесены на малодоступную северо-западную часть Новой Земли, где до сего времени таковые не производились. Обнаружены интересные отложения каменноугольного возраста, проливающие свет на геологическое строение этой
87


части Новой Земли. Были обследованы так называемая Русская Гавань и залив Иностранцева. Привезен геологический и палеонтологический материал в количестве до 1000 образцов” (1929, с. 108-110).
На этом работы Самойловича на Новой Земле завершились. Под его руководством был ликвидирован целый ряд “белых пятен” на карте архипелага и собран обширный геологический материал, не получивший, однако, самостоятельного теоретического завершения в работах самого Рудольфа Лазаревича по ряду причин, из которых первая и основная заключалась в его загруженности научно-организационной работой. Вторая была связана с тем, что после теоретических разработок Русанова на основе учений о геосинклиналях Ога требовался значительный период времени для накопления новой полевой информации с целью выхода на очередной теоретический рубеж, связанный с именем Ермолаева, под руководством которого была создана первая геологическая карта Новой Земли и предложена схема тектоники архипелага, в своей основе сохранившаяся и по настоящее время. Можно утверждать, что многие наблюдения Самойловича использованы для ее создания. Наконец, своей организационной работой Рудольф Лазаревич привлек для работы в Арктике многочисленных сотрудников и учеников, среди которых, несомненно, наиболее выдающимся был Ермолаев.
До завершения активной деятельности Рудольфа Лазаревича в Арктике оставалось еще десять лет, и его звездный час был еще впереди.


Глава 7
Его звездньш час 1928 г.
Несомненно, спасение участников экспедиции Умберто Нобиле летом 1928 г. является пиком деятельности Рудольфа Лазаревича в Арктике по своему гуманитарному значению. Для всего прогрессивного человечества наша страна усилиями Самойлови- ча и перешедших в его подчинение полярных моряков и летчиков заслужила признание и благодарность. При этом наши спасатели действовали наиболее успешно по сравнению с представителями других стран, что принесло нашей стране немало друзей независимо от их политических взглядов.
Причиной похода “Красина” стала катастрофа дирижабля “Италия” (командир воздушного корабля У. Нобиле) при возвращении с Северного полюса в последних числах мая 1928 г. Если целесообразность полета Р. Амундсена на дирижабле “Норвегия” в 1926 г. у историков полярных исследований не вызывает сомнений, как и его исполнение, то полет “Италии” 1928 г. оставляет немало вопросов, не получивших разрешения и по настоящее время. Несомненно, в организации полета “Италии” отчетливо прослеживаются признаки честолюбия на грани тщеславия. Кроме того, по знанию арктических условий Нобиле слишком уступал Амундсену и, главное, не умел им пользоваться. Всего один пример. Амундсен в своем трансарктическом полете от Шпицбергена до Аляски уходил из зоны неблагоприятной погоды по Арктическому фронту в область зимнего материкового антициклона с его спокойной погодой, когда сказывалась усталость экипажа. У Нобиле все получилось наоборот - когда экипаж был измотан многочасовым полетом, с возвращением “Италия” оказалась в зоне воздействия бурных процессов, связанных с Арктическим атмосферным фронтом. Понимая это, Нобиле в своей книге сделал попытку перенести ответственность за последующие события на Ф. Мальмгрена: “...Накануне он уверял меня, что южный ветер, который благоприятствует нашему продвижению к полюсу, сменится на северный сразу же после того, как мы минуем полюс. Но его прогноз не оправдался” (1984, с. 133). Вос¬
89


произведем слова Нобиле: “Едва я встал около рулей между Мальмгреном и Цаппи, как увидал, что Мальмгрен вдруг бросил руль, повернув ко мне ошеломленное лицо. Инстинктивно я схватился за руль, надеясь... направить дирижабль на снежное поле, чтобы смягчить удар. Слишком поздно! Лед был уже в нескольких метрах от рубки. Я видел растущие, стремительно приближающиеся массы льда.
Мгновение спустя мы ударились о поверхность. Раздался ужасающий треск. Я ощутил удар в голову. Почувствовал себя сплющенным, раздавленным. Ясно, без всякой боли ощутил, что несколько костей у меня сломано. Затем что-то свалилось сверху и меня выбросило наружу вниз головой. Инстинктивно я закрыл глаза и в полном сознании равнодушно подумал: “Все кончено”.
Это было в 10 часов 33 минуты 25 мая... Мы находились примерно в 100 километрах от северного побережья Северо-Восточной Земли... Когда я открыл глаза, то увидал себя лежащим на льду посередине ужасающего нагромождения паковых глыб, простирающихся до самого горизонта. Я перевел взгляд на небо. Дирижабль с диффирентом на корму летел слева от меня, уносимый ветром. Там, где находилась рубка управления, зияла страшная брешь. Из нее торчали обрывки ткани, веревки, куски металлической аппаратуры. На оболочке я отметил несколько складок...
...Вдруг я услышал голос: Где генерал?
Это оказался Мариано, он уже был на ногах и разыскивал меня. Чуть дальше находились Бегоунек, Вильери, Бьяджи и Троя- ни, все живые и невредимые. Справа, в метрах двух от меня, молча сидел Мальмгрен. Левой рукой он поддерживал правую. Лицо его, вспухшее от ушибов, очень изменилось. Он неподвижно глядел прямо перед собой с выражением глубокой безнадежности. Неподалеку от него находился Чечиони, он громко стонал.
Тут и там виднелись обломки, они молча серели на фоне нетронутой белизны снега, вызывая тоскливое и гнетущее чувство... Девять человек оказались выброшенными на лед из разломившейся при ударе рубки управления, и все снаряжение и продовольствие остались на улетевшем дирижабле” (с. 137-139).
Первое восприятие катастрофы глазами участника, таким образом, характеризуется безнадежностью. Однако на льду оказалось достаточно продовольствия и, что особенно важно, исправная рация, не поврежденная при падении. Добавим, что еще один человек - механик Памелла позднее был обнаружен мертвым - он разбился при падении.
Теперь передадим слово другой стороне. “Когда 25 мая прекратились радиограммы с дирижабля “Италия”, - писал позднее
90


в своей книге-отчете о спасательной операции на ледоколе “Красин” Рудольф Лазаревич, - я, естественно, был этим крайне обеспокоен” (1934, с. 7), хотя едва ли он мог предполагать, что дальнейшее развитие событий приобретет лавинообразный характер. «Когда газеты и 28 мая не принесли никаких определенных сообщений о судьбе “Италии”, мною овладело беспокойство» (с. 10), имевшее следствием разговор с заведующим отделом научных учреждений при Совете Народных Комиссаров Е.П. Вороновым, который дал ему “добро” на дальнейшие самостоятельные действия, в частности на встречу с итальянским консулом в Ленинграде синьором Спаде. На этой встрече Самойлович уведомил итальянца, что единственным способом оказать им реальную помощь является посылка туда спасательной экспедиции на ледоколе или ледокольном пароходе в зависимости от конкретной ситуации.
Одновременно различные организации в СССР стали создавать свои комиссии, отслеживающие ситуацию с “Италией”. Так, президиум Осоавиахима дал указание нашим радиолюбителям следить за эфиром и одновременно выступил с инициативой создания Комитета помощи дирижаблю “Италия” во главе с И.С. Ун- шлихтом, в то время занимавшим должности заместителя председателя Реввоенсовета и замнаркомвоенмора. Только 3 июня в российской глубинке радиолюбитель Шмидт из деревни Вознесе- нье-Вохма Северного края принял следующий текст: “Hali...Nobile...Fran Uosef...SOS SOS SOS terro teno Eht”.
5 июля Комитет помощи вынес решение об организации спасательной летно-морской экспедиции для поисков в районе Земли Франца-Иосифа, когда участвовавший в его работе Самойлович предложил “подготовить к плаванию один из мощных ледоколов в Ленинградском порту. Это предложение было сочувственно встречено присутствующими, но твердого решения по этому поводу в тот день принято не было” (с. 15). Очевидно, идея, которую он впервые высказал при встрече с консулом Спаде, получила, таким образом, свое дальнейшее организационное развитие.
11 июня Самойловича известили о том, что итальянцы официально запросили о присылке ледокола на помощь погибающим. Обсудив положение дел, Ленинградская комиссия Комитета помощи пришла к выводу, что таким ледоколом может быть “Красин”, подготовка которого с привлечением имеющихся сил и средств может быть закончена в трое суток, причем пилот Чух- новский, как уже известно читателю, получивший полярный опыт на Новой Земле, высказал идею, чтобы самолет “Дорнье- Валь” (того же типа, который Амундсен использовал в 1925 г. для полетов к 88° с.ш.) летел на Шпицберген из Мурманска. Ко¬
91


миссия направила свои предложения в Москву, практически одновременно получив указание относительно готовности “Красина” выйти в море на 13 июня.
Вечером 11 июня за подписью Уншлихта поступила длинная телеграмма из 10 пунктов, содержащая следующие указания:
1. Организовать две спасательные экспедиции - к западу и востоку от Шпицбергена, помимо задания научно-исследовательскому судну “Персей”.
2. Второй экспедиции на ледокольном пароходе “Малыгин” с руководящей тройкой в составе В.Ю. Визе (автора первых ледовых прогнозов для Баренцева моря), А.М. Лаврова (опытного гидрографа, работавшего еще в экспедиции Б.А. Вилькицкого) и представителя местных властей выйти в море из Архангельска 12 июня.
3. Связь с центром судам вести через столичную радиостанцию в Сокольниках.
4. Установить связь также с плавучей базой итальянской экспедиции “Читта ди Милано” в Кингсбее (современный Конгс-фи- орд на Шпицбергене).
5. Обе экспедиции на пути к цели действуют самостоятельно.
Остальные пункты телеграммы содержали конкретные указания и текущую информацию, из которой главное было «...положение экипажа “Италии” тяжелое. Дирижабль, очевидно, потерпел аварию» (с. 19). Интересно то, что приказ из Москвы о готовности “Красина” поступил во время заседания администрации Ленинградского порта, на котором обсуждалась проблема постановки дорогостоящего в эксплуатации ледокола на длительную консервацию для экономии денежных средств. Таким образом, особенностью текущего момента стал резкий переход от обычной административно-бюрократической текучки к напряженнейшему авралу с массой централизующих и руководящих указаний. Так, 12 июня в адрес Самойловича поступила следующая телеграмма: “Первое. Вы назначены начальником экспедиции. Второе. Подтверждаются указания ...относительно направления Кингсбей” (с. 22). В свою очередь, Визе из Архангельска запросил Москву о возможности обхода “Малыгиным” архипелага Шпицберген с запада на пути к лагерю уцелевших с “Италии”. Для решения этого вопроса потребовалось мнение Государственного Гидрологического института и Главного Гидрографического управления, в связи с чем Рудольф Лазаревич изложил свою точку зрения, поддержанную целым рядом ученых, в следующем виде: окончательное решение о походе “Малыгина” следует принимать по результатам рекогносцировки “Персея”: если кромка льда окажется на 77° с.ш., “Малыгин” работает по восточному
92


варианту, если южнее - идет прямиком к Кингсбею, выигрывая у “Красина” трое-четверо суток, каждые из которых могут оказаться решающими для спасения итальянцев. В тот же день Визе сообщил о выходе “Малыгина” из Архангельска. Тем временем и на “Красине”, сугубо в духе времени, сформировалась руководящая тройка - сам Рудольф Лазаревич, Б.Г. Чухновский и П.Ю. Орас. Поскольку для читателя личность Самойловича уже знакома, остановимся на биографиях двух других представителей руководства экспедиции.
С Чухновским Рудольф Лазаревич был знаком с 1924 г. по работам на Новой Земле (см. гл. 4), где тот выполнял первые ледовые разведки для судов Карской экспедиции. Летчик родился в Петербурге в 1898 г. По окончании реального училища в 1917 г. поступил вольноопределяющимся в Морской корпус, при котором окончил школу морских летчиков. Позднее активно участвовал на стороне красных в операциях на Каспийском и Азовском морях. С 1923 г. слушатель Морской академии, которая год спустя направила его в Арктику, что стало началом его полярной службы. Борис Григорьевич узнал о своем назначении в спасательную экспедицию на “Красине” из газет, находясь в госпитале по поводу аппендицита, что стало для него великолепным поводом покинуть лечебное заведение (разумеется, не без риска), чтобы вернуться в ледовые просторы высоких широт. Как для всякого настоящего полярника, сделавшего самостоятельно свой выбор в молодости, избежать подобного соблазна для Чухнов- ского было выше сил.
Еще одного члена руководящей тройки Пауля Юльевича Opaca Самойлович “получил сверху”, не представляя его деловых и человеческих качеств. С первой же встречи тот произвел впечатление своим поведением и манерой держаться образованного военного моряка. Определенно, прошлое этого человека сыграло свою роль в новом назначении и поэтому на нем надо остановиться подробнее. Родился Орас в 1897 г. в Ревеле (теперь Таллинн) ив 1916 г. поступил в Морское техническое училище, где в годы революции примкнул к большевикам. В 1918-1920 гг. служил на линкоре “Гангут”, в 1921 г. ходил за границу на транспортном судне “Трансбалт”, затем был назначен командиром крейсера “Адмирал Макаров”. В 1923 г. окончил Морскую академию (когда в нее поступил Чухновский) и был назначен старшим механиком на эсминец “Урицкий”. В 1925-1926 гг. в качестве члена морских комиссий (решавших судьбу черноморских кораблей, оказавшихся после Гражданской войны за границей) работал во Франции, Германии и Голландии. С мая 1926 г. морской уполномоченный (атташе - по современной терминологии) в
93


Швеции, а с началом 1928 г. возглавлял большую морскую комиссию в Ленинграде. “Одним из достоинств П.Ю. Opaca было прекрасное знание многих иностранных языков...
... - Я свободно говорю по-английски, по-французски, по- немецки, по-шведски, по-фински, по-эстонски и немного по- арабски...
...Это даже больше, чем нам требовалось” (с. 24), отметил Са- мойлович при знакомстве. Однако итальянского Орас не знал, что пригодилось бы при знакомстве с коллегами, поскольку “Читта ди Милано” ходила под военным флагом, так же как и дирижабль “Италия” числился в качестве военной единицы.
Эта тройка должна была ставить перед капитаном “Красина” задачи, которые тот, будучи капитаном, решал своими профессиональными методами. Первоначально предполагали, что ледокол поведет в высокие широты капитан М.Я. Сорокин, в пылу аврала забыв, что тот уже получил назначение в Карскую экспедицию - в последний момент он был заменен по рекомендации Ленинградского порта Карлом Павловичем Эгги, имевшим великолепную ледовую практику в качестве капитана ледокола “Ленин” при проведении все тех же Карских экспедиций. Видимо, этот опыт стал решающим при его назначении на “Красин”. Первая встреча начальника экспедиции и капитана состоялась вечером 12 июня и, по воспоминаниям Рудольфа Лазаревича, ознаменовалась следующим исчерпывающим диалогом: “Сумеете ли вы, капитан, привести корабль в полную готовность к плаванию в течение трех дней? - спросил я. - А как же, - ответил К.П. Эгги, словно удивляясь такому праздному вопросу” (с. 32).
Возможно, встречать неожиданные жизненные повороты стало привычкой еще не старого моряка. Уроженцу о-ва Сааре- маа, настоящего морского гнезда Эстонии, только недавно исполнилось 35 лет - превосходный возраст для моряка, когда накоплен солидный морской опыт и еще нет присущей пожилым людям жизненной усталости. Как и многие его сверстники, морскую службу он начинал в качестве кока на маленьком паруснике, затем поступил в морскую школу в Аренсбурге, которую окончил в 1911 г. Летом плавал, зимой учился - такой была его морская юность. Уже штурманом малого плавания в Первую мировую войну оказался рядовым на сухопутном фронте, откуда был переведен на номерной миноносец Балтийского флота. Осенью 1917 г. поступил в Архангельскую школу дальнего плавания и спустя год получил диплом штурмана дальнего плавания. В 1920-1921 гг. участвовал штурманом на “Седове” в Карских экспедициях, а затем получил назначение капитаном того же судна.
94


Таким образом, руководящий состав спасательной экспедиции отвечал своей предшествующей службой и деятельностью самым высоким требованиям и обладал также (за исключением Opaca) большим полярным опытом, что было крайне важно, поскольку спасательные экспедиции, как правило, развиваются по самому непредсказуемому сценарию. Однако следует отметить в будущем успехе и роль рядовых исполнителей, о которых сам Рудольф Лазаревич никогда не забывал: “Я позволю себе теперь, - писал он позднее, - на страницах книги выразить всем этим людям, близким и знакомым, сердечную, глубочайшую благодарность, которая с тех пор всегда живет в моем сердце” (с. 42). Определенно, что один Самойлович не смог бы сделать ничего - но как организатор, прежде всего распорядитель, руководитель и начальник в одном лице, он был на уровне предстоящей задачи в ситуации, в которой оказался впервые.
“Надо было предусмотреть все случайности и не только позаботиться обо всем, но и достать и погрузить необходимое на корабль. В таких случаях приходится иметь в виду тысячу мелочей - ведь мы уходили в далекое плавание и никто не знал, как оно кончится - нужно было иметь достаточное количество продовольствия, экспедиционного снаряжения, топлива, механического оборудования, надо было позаботиться о лыжах, палатках, обуви, рабочем платье. Кроме того, приходилось закупать бумагу, нитки, мыло, спички, иголки, кнопки, канцелярские принадлежности, пуговицы, темные очки. И все это с запасом не на неделю, не на один месяц, а на целый год вперед, для 136 участников экспедиции. Это была лихорадочная, напряженная работа” (с. 4) - такими словами характеризовал Самойлович лишь подготовительный этап экспедиции, не сравнимый по размаху и ответственности с тем, что в прошлом вошло в его жизнь на “Эльдин- ге” и “Груманте”.
Прощайте, личные планы на полевые работы на п-ове Канин, прощайте, друзья-коллеги Пинегин и Ермолаев, отправляющиеся с академической экспедицией зимовать на Новосибирские о-ва. Даже собственную супругу, превратившуюся в личную секретаршу и за ворохом бумаг перепутавшую день с ночью, Рудольф Лазаревич, однажды вернувшись заполночь в Институт по изучению Севера, застал “распростертой на полу на шкуре белого медведя.., свернувшись калачиком, положив себе под голову телефонный аппарат. Свалившись от усталости, она боялась иначе не проснуться от телефонного звонка” (с. 42). Такова доля жен полярных исследователей, не только ждать сколько понадобится, но и наравне с супругом участвовать в авралах...
95


А в Угольной гавани Ленинграда тем временем вовсю готовили громадное судно, которому волей истории пришлось выполнять немало гуманных миссий. Восемь лет назад с другим именем на борту (“Святогор”) под командой соратника Нансена знаменитого Отто Свердрупа и под норвежским флагом (чтобы не переносить раздоры белых и красных во льды Арктики) “Красин” выводил из ледяных тисков Карского моря “Соловья Будимирови- ча”, того самого, который под именем “Малыгин” уже вышел в море по направлению к Шпицбергену. Теперь оба славных корабля готовились выполнить очередной гуманный долг.
Пока огромные портальные краны непрерывным потоком подавали сыпучее топливо в горловины угольных ям с причальной стенки, с противоположного борта с пришвартовавшихся барж и лихтеров судовые лебедки втаскивали на палубы и в трюмы мешки и ящики с продовольствием, мясные туши, бочки с горючим, кипы одежды и многое другое, необходимое в плавании. «Шум лебедок, грохот ссыпающегося угля, команды, крики “май- на-вира”, а к борту “Красина” подходят новые шаланды с ящиками, бочками, тюками. На палубе образовались горы вещей. У всех было одно желание, только бы успеть вовремя.
Но уже 13 июня выяснилось, что мы не успеваем погрузиться в трехдневный срок, т.е. выйти в море 14 июня. Замедление произошло, главным образом, потому, что, как я указывал, “Красин” на двенадцать часов позже был поставлен под погрузку угля. Кроме того, вследствие разнородности груза было крайне трудно получить его в назначенное время» (с. 43). Были, однако, затруднения и другого рода, например, водружение самолета на специальный “постамент” было возможно лишь при полном прекращении остальных палубных работ. Тем не менее к исходу суток 14 июня поток грузов с берега исчерпал себя... В угольные ямы к тому времени засыпали 2350 т топлива.
Импровизированные проводы экспедиции пришлись на знаменитые ленинградские белые ночи и ознаменовались появлением важного гостя. «Одним из первых прибыл на “Красин” президент Всесоюзной Академии наук и председатель Ученого совета Института по изучению Севера Александр Петрович Карпинский.
Несмотря на свои 82 года, дорогой всем нам Александр Петрович все же взял на себя труд отправиться в самую отдаленную часть порта - Угольную гавань, чтобы перед отходом пожать наши руки.
Вследствие продолжающейся погрузки у нас даже трапа не было у борта, поэтому добрейшего Александра Петровича мы подняли лебедкой в специальной корзине. И с какой гордостью и
96


сыновней заботливостью крановщик поднимал на борт корабля нашего знаменитого ученого... Престарелый А.П. Карпинский, такой близкий и родной, встреченный аплодисментами, сказал:
- План вашей экспедиции выработан на основании точного знания метеорологических и ледовых условий той далекой местности, куда вы держите путь. От вас потребуется много мужества и отваги, но я глубоко убежден, что именно вы окажете помощь и спасете этих людей, обреченных на гибель...
...Мы сердечно простились с нашими гостями, которым надо было еще добраться до центра города. А.П. Карпинский на этот раз самостоятельно по трапу сошел с корабля, чем еще раз вызвал аплодисменты» (с. 44—45).
Нетрудно понять, чем было вызвано повышенное внимание во всем мире к сборам экспедиции. Во-первых, ограниченными сроками, отпущенными Арктикой на выживание аварийного экипажа - все гадали, успеют или опоздают спасатели.
Во-вторых, исследования Арктики на рубеже XIX-XX вв. получили в мировом сообществе заслуженное признание и полярники держали своеобразный экзамен - чего стоят все их заслуги в сложившейся критической ситуации. Тем самым, на кону был престиж полярного исследователя и это очень хорошо понимал Амундсен, отправившийся в свой последний полет, из которого он не вернулся. Понятие чести для этого норвежца, внешне сухого и нелюдимого, было тем же, что и у Самойловича, - полярники в беде друг друга не бросают... Другое дело, что в советских верхах вполне оценили именно пропагандистскую сторону предложенной им операции, но, что характерно, поначалу дистанцировались - по сути правительственная экспедиция проходила и снаряжалась практически как общественная под флагом Осоави- ахима. Кто их знает, этих полярников - так что не случайно к ним был приставлен Орас (вообще не имевший полярного опыта), вместе с тем не привлекавший внимания как видный партийный деятель.
В-третьих, вполне определенно вырисовывался политический аспект мероприятия. В случае удачи Советская Россия (достаточно непонятная для большинства цивилизованного народонаселения планеты) зарабатывала в глазах простых людей авторитет своей гуманной миссией и заботой о спасении человеческих жизней, что распространялось не только на государство, но и на вождей. Обращает на себя внимание и то, что в книге Самойловича упор сделан именно на престиж страны, а роль партии (без которой в стране ничего невозможно) оказалась как бы за кадром - через шесть лет после челюскинской эпопеи этот недосмотр был устранен и весьма масштабно.
4. Корякин B.С.
97


Пока же обстановка в помещениях и на палубе “Красина” напоминала нечто среднее между лагерем беженцев и залом ожидания провинциального вокзала после налета махновцев. Самойло- вич позднее вспоминал: “Под утро я сошел с палубы в кают-компанию (помещение по Морскому уставу сугубо официальное и почти священное на любом судне. - В.К.). Она напоминала помещение для переселенцев - чемоданы, свертки, узлы, бесчисленные пакеты. Кое-как разместившиеся журналисты спали, кто как мог - сидя, лежа, опершись на стол. В углу, склонив голову на плечо, спала моя ближайшая помощница - жена. Лицо ее было бледно, утомлено. Несколько моментов я стоял молча перед нею... В то время у меня еще не было каюты, так как я не хотел нарушать порядок размещения экипажа” (с. 46). Похоже, что в 20-е годы прошлого века руководители научных организаций не приобрели еще четких навыков представителей позднейшей командно-административной системы. И о себе не слишком заботились, к своим измученным сотрудникам испытывали сострадание, не говоря о собственной жене, которой не перепало руководящего комфорта - другие времена, когда советские интеллигенты сохраняли многие качества героев Чехова и Бунина.
Как горько и просто - вовремя отвести глаза от взляда близкого человека и сказать - пора... «Как мы ни торопились, сколько ни напрягали свои силы, однако лишь к полудню 15 июня была закончена погрузка, или, иначе говоря, весь наш груз был заброшен частью в трюмы, частью же навален на палубу. “Красин” в это время представлял настоящий Ноев ковчег, и, конечно, в нормальное время ни один капитан не позволил бы себе выйти в море без приборки на палубе как следует быть. Море ведь шутить не любит. Но нам ничего, не оставалось, как выйти в таком виде, в каком мы находились. На помощь мы взяли с собою еще 30 рабочих, которые до Кронштадта энергично наводили порядок в трюмах и на палубе.
Солнце уже высоко стояло над горизонтом и бросало лучи свои на сверкающую воду, когда мы опробовали машину и начали выбирать швартовы. Баржу отвели в 15 часов 15 минут, мы подняли якорь» (с. 47). Плавание как прелюдия к спасательной операции началось, и у начальника экспедиции, пришедшего, наконец, в себя после жестокого напряжения последних суток, словно родился вопрос: «Сколько же мы употребили времени, чтобы с момента приказа из Москвы выйти на “Красине” в открытое море?
Приказ я получил 11 июня в 15 часов, а вышли в открытое море 16 июня в 7 часов 13 минут, таким образом, на организацию экспедиции, набор команды, подготовку корабля и погрузку угля
98


и всех грузов у нас ушло четыре дня, семь часов и сорок семь минут» (с. 47). Чем не материал для регистрации книги рекордов Гиннесса, - не считая, разумеется, ситуаций военных лет?..
Хотя напряжение аврала спало, надо было ликвидировать теперь его последствия - в первую очередь завершить размещение груза, впопыхах и навалом оказавшегося в самых неожиданных местах. За право освещать будущие события к этому делу привлекли “работников пера” как свободных от несения вахты. «Пока палубная команда крепила грузы на палубе, наш энергичный старший помощник П.А. Пономарев, с моего разрешения, впервые мобилизовал наших журналистов на работу. В спешном порядке надо было привести в порядок провизионный трюм... Не совсем довольные журналисты вышли на палубу, им было роздано рабочее платье, так называемая роба. Один за другим они начали неловко спускаться в трюм, чувствовалось отсутствие морской сноровки. П.Ю. Орас и боцман Кудзелько быстро спустились за ними, взяв на себя руководство... Стоя на мостике, я то и дело слышал громкие распоряжения Кудзелько, иногда не очень ласковые... “Корреспонденты”, как стала называть команда наших журналистов, работали как могли и через пару часов вылезли из трюма в запачканной робе, с грязными руками и вспотевшими лицами.
Я считал полезным, чтобы каждый участник экспедиции имел на корабле определенную работу» (с. 49). Однако, судя по позднейшим публикациям в прессе, “работники пера и пишущей машинки” эту точку зрения не всегда разделяли, тем более что они столкнулись с непривычным ограничением из-за занятости судовых радистов - пятьсот слов в сутки в эфир на брата и не более... Тем не менее эти работники идеологического фронта со временем оценили привлекательность полярных экспедиций и не стремились отсидеться в белоручках. А специфика полярных экспедиций, как известно, во все времена такова, что грубой грязной работы там хватает на всех.
Обычно команда и участники экспедиции получают разную информацию. Рядовой палубный матрос или кочегар лишь исполняет команды, поступающие с мостика, - это обычная практика. Другое дело экспедиция, где конечный успех определяется взаимодействием всех и каждого в достижении поставленной цели, что, однако, не исключает собственной интерпретации событий рядовыми моряками. Скоро Самойлович обратил внимание на появление “новостей из поддувала” (аналог сухопутному “агентству ОБС” - одна баба сказала) - результат розыгрыша и неуклюжих шуток, на которые так щедры моряки при общении с сухопутной публикой. В первое время журналисты не представ¬
4*
99


ляли опасности этого “информационного канала”, пока в эфире не стали появляться сообщения о спасении разных групп итальянцев, позднее опровергаемые. По этому поводу у Рудольфа Лазаревича сложилась своя, многократно отработанная в предшествующих экспедициях, практика. “Одним из элементов нашего успеха я считал полную осведомленность всех участников нашей экспедиции о ее целях и задачах... Во всех своих экспедициях я всегда руководствовался принципом подлинной и добросовестной осведомленности каждого участника ее, и это неизменно давало наилучшие результаты” (с. 51).
«Пользуясь благоприятной погодой, я прочел свою первую лекцию команде о целях и задачах экспедиции “Красина”.
На корме, где у нас было больше всего места, собрались все те, кто был свободен от вахты. Морские и географические карты были разложены прямо на палубе. Я сел на бухту троса, остальные разместились как могли - кто присел на корточки, кто разлегся на животе, лицом к картам, другие на ящиках. Подробно изложив план наших работ, характеризуя в географическом и ледовом отношении те районы в Арктике, в которых нам придется работать, я коснулся также исторической роли русских исследователей в деле изучения полярных стран. В заключение я указал, что успех экспедиции зависит, конечно, от внешних причин - погоды, ледовых условий и прочее, но исключительно серьезное значение для всего дела будет иметь бодрость духа, организованность команды и всех участников похода, в особенности же сознание необходимости выполнения поставленной задачи во что бы то ни стало.
- Помните, - прибавил я в заключение, - что наша цель благороднейшая из всех, какая может выпасть на долю человека - спасти погибающих от верной смерти, ибо вернуть человека к жизни - это непревзойденное, истинное счастье человеческое.
По серьезным внимательным лицам моряков я видел, что мои слова падали на хорошую, благотворную почву» (с. 54-55).
Между тем новости по радио о положении потерпевших катастрофу поступали настолько разноречивые, что часто требовали проверки - во всяком случае принимать их на веру не приходилось. Так, однажды в эфире прошла информация о спасении трех итальянцев экипажем норвежской шхуны “Хобби” в районе мыса Нордкапп на Северо-Восточной Земле - примерно в 100 км от лагеря бедствия. Радио с плавбазы экспедиции Нобиле “Читта ди Милано” сообщало о сильном шторме в лагере Нобиле. Затем последовали сообщения летчиков Рисер Ларсена и Лютцов Хольма об отсутствии лагеря Нобиле в указанных координатах, тогда как сам Нобиле уверял, что видел самолет норвежцев.
100


Когда “Красин” 18 июня вошел в Датские проливы, стало известно, что Амундсен с экипажем французского самолета “Латам”, обладавшего большим радиусом действия, вылетел из Тромсё по направлению к лагерю бедствия. Определенно, накал страстей вокруг потерпевших катастрофу не ослабевал, но пока “Красин” находился далеко от эпицентра событий.
С “Малыгина” на “Красин” поступала своя информация, из которой следовало, что, продвигаясь по меридиану 30° в.д., судно надеется достичь кромки льда примерно на 75° с.ш., что едва ли даст возможность пилоту Бабушкину вылететь в лагерь Нобиле. В этом случае, по мнению Самойловича, начальник экспедиции на “Малыгине” В.Ю. Визе должен был срочно идти к западному побережью Шпицбергена, опережая “Красина” на несколько суток, которые могли оказаться решающими для спасения итальянских воздухоплавателей, тем более что “Красину” предстоял заход в Берген для пополнения запасов, в первую очередь угля.
В этот порт ледокол вошел солнечным днем 21 июня и тут же стал под погрузку топлива. Как и в Ленинграде, его грузили с обоих бортов - норвежцы старались не задерживать судно и даже расщедрились на “кардифф”, высококалорийный английский уголь, обходясь в повседневной жизни обычно углем худшего качества со Шпицбергена. «Наше пребывание в Бергене, - отметил Рудольф Лазаревич в своей книге, - совпало с днями тревоги всех норвежцев за судьбу своего национального героя - Руаля Амундсена. Газеты много писали о нем, в окнах магазинов красовались его большие портреты, в книжных лавках были выставлены его книги. Тогда еще не верили в его гибель. Много толков вызывал в то время вопрос, куда именно полетели Амундсен, Гильбо и их спутники.
Меня посетил на “Красине” майор Мейстерлин, председатель норвежского аэроклуба, близкий друг Амундсена, он последний пожал руку великого исследователя при его старте. Но и ему Амундсен не раскрыл своих намерений» (с. 65).
В Бергене экспедиция пополнилась двумя новыми участниками. Одним из них стал корреспондент итальянской газеты “Карьера делла Сера” Давид Джудичи, не слишком компетентный в полярных делах и условиях жизни на “Красине”, а также возможностях судовой радиосвязи. Итальянец был готов мириться с неудобствами, для того чтобы ежедневно передавать в свою газету пять тысяч слов, что озадачило Рудольфа Лазаревича. «Я указал Джудичи, что всецело понимаю высокий интерес общественного мнения Италии к походу “Красина” и учитываю также, что в лице Джудичи мы имеем единственного представителя западноевропейской прессы; однако, в силу перегруженности радиостанции,
101


могу предоставить ему самое большее 500 слов в день. Настала очередь для Джудичи притти в отчаяние» (с. 67).
Доцент университета в Осло Адольф Гуль оказался на “Красине” по рекомендации советского полпреда в Норвегии
A. 	М. Коллонтай, причем Самойлович познакомился с норвежским геологом на Шпицбергене еще в 1913 г. Гуль возглавлял в Норвегии организацию, сходную по задачам и направлению деятельности с Институтом по изучению Севера, и участие его как знатока Шпицбергена было для нашей экспедиции, несомненно, полезным, тем более что он взял с собой немало книг и карт, посвященных этому архипелагу, а также несколько спальных мешков, которых на “Красине” оказалось недостаточно. Обоих “новобранцев” наспех разместили в углу кают-компании, отделив от остального помещения портьерой, которая не могла скрыть ступней, когда их обладатели устраивались на ночь.
Среди многочисленных посетителей ледокола в Бергене оказались два американских авиатора, совершивших весной большой арктический перелет. «Понятно, что для меня имело большое значение узнать подробности о ледовых условиях, которые имели возможность наблюдать Уилкинс и Эйлсон во время их полета от мыса Барроу на Шпицберген. Я просил поэтому Уилкинса определить мне на карте циркумполярной области более точно ледовые условия у берегов Шпицбергена, над которыми они недавно летали. Со свойственной ему простой деловитостью сообщил мне Уилкинс все, что меня могло интересовать. Согласно его наблюдениям с воздуха, как севернее, так и восточнее Шпицбергена лед представлял собою еще сплошную массу, без сколько-нибудь заметных разводий или проталин - явление, которое для апреля или мая было вполне нормальным и меня ничуть не беспокоило. Обыкновенно в июне и июле ледовые условия очень быстро изменяются в лучшую сторону, и я высказал поэтому свое твердое убеждение, что наш “Красин” будет в состоянии пробиться первым на помощь к потерпевшим крушение итальянцам» (с. 69). Из других посетителей Самойлович отметил Бьеркнеса, главу Бергенской школы метеорологии, разработавшего теорию атмосферных фронтов и связанных с ними явлений, у которого сложились плодотворные контакты с геофизиком
B. 	А. Березкиным из состава экспедиции. Когда “Красин” развернулся, чтобы покинуть порт, с провожавших его ботов и шлюпок раздались крики: Спасите нашего Амундсена!..
Выход из Бергена сопровождался очередной сенсацией в эфире - спасен генерал Нобиле! Эта новость поразила, наряду с другими, и Рудольфа Лазаревича: “Я прежде всего был ошеломлен вылетом Нобиле. Не зная всех подробностей, мне этот
102


факт казался совершенно невероятным. Как мог начальник экспедиции первым покинуть ее! Нет, это сообщение “из поддувала”, - думал я.
Я писал в тот день в своем дневнике: “Вокруг дела Нобиле раздувается какой-то нездоровый ажиотаж. Мы будем уверенно и спокойно продолжать свой путь. Питаю глубокое убеждение, что еще многим понадобится наша помощь” (с. 71).
В сложившейся ситуации все буквально набросились на несчастного Джудичи, который сам не мог понять происходящего и дать связного объяснения.
Ситуация стала более или менее проясняться лишь к 26 июня. По весьма отрывочным и далеко неполным сведениям мотивировка действий Нобиле выглядела так: во-первых, он хотел взять на себя организацию спасения остававшихся на льдине, во-вторых, он лучше других итальянцев был знаком с условиями Арктики, в-третьих, только он мог судить о том, в каком направлении и на какое расстояние был унесен дирижабль после катастрофы с оставшимися на нем людьми. В связи с этим Джудичи высказал мысль, что Нобиле перейдет на “Красин”, чтобы сделать его своей плавучей базой для проведения спасательных работ. По-видимому, подобные мысли могли возникнуть не только у Джудичи и к этому надо было быть готовым.
«Имея определенные инструкции из Москвы, я не возражал принципиально против нахождения Нобиле на “Красине” в качестве гостя, - вспоминал позднее Рудольф Лазаревич, - но я понимал, что с приближением к Шпицбергену мы попадаем под перекрестный огонь разных интересов, комбинаций, престижей и про себя я боялся, что вместо простой ясной работы получится лишь тормоз ее» (с. 75). В сложившейся ситуации нельзя было идти на поводу у обстоятельств и оставалось только придерживаться собственной программы, тем более что на запросы “Красина” итальянская плавбаза “Читта ди Милано” не реагировала, скорее всего, отнюдь не по техническим причинам. Надо было еще в складывающейся сложной игре проявлять изворотливость дипломата и четко воспринимать окружающую реальность, характерную для ученого - видит Бог, это было непросто... Таким образом, к ожидавшимся природным трудностям добавились национально-организационные, о сути которых оставалось лишь гадать, хотя смысл их был понятен: в глазах политиков и прессы спасение потерпевших бедствие превращалось в некий международный матч, когда в борьбе за обладание призом от участников можно было ожидать чего угодно, включая очевидный блеф. Ох, непростая это оказалась экспедиция в водах Шпицбергена, особенно по сравнению с тем, чем занимался Самойлович на такой родной и понятной Новой Земле...
103


В связи с молчанием “Читта ди Милано” Рудольф Лазаревич напрямую обратился к Нобиле и спустя трое (!!!) суток, каждые из которых могли стать гибельными для его земляков на льдине, получил ответ, который может служить образцом тонкости светского этикета:
“Очень благодарен за Ваш привет. Я счастлив, зная, что Вы стоите во главе русской экспедиции, которая столь великодушно приходит на помощь моим спутникам. Прошу Вас также передать мой привет доктору Гулю. С сего времени Вы будете получать ежедневно сведения о местонахождении пяти моих спутников. В настоящее время они находятся в десяти милях от мыса Ли-Смит. В надежде скоро Вас увидеть
Нобиле”.
Перед тем как покинуть берега Норвегии, на ледокол доставили свежую рыбу. Расставаясь, рыбаки вновь и вновь передавали призыв простых норвежцев: Счастливо! Верните нам Амундсена!..
27 июня стало известно, что шведский пилот Лундборг, вывезший Нобиле, при очередной посадке в лагере бедствия потерпел аварию - его самолет скапотировал и летчик сам оказался в положении потерпевшего. Практически одновременно министерство обороны Норвегии дало Гулю полномочия просить руководство экспедиции на “Красине” о помощи в поисках Амундсена. Самойлович при переговорах с Гулем ответил, что руководство в Москве поручило эту работу “Малыгину”. Гуль согласился с мотивировкой Рудольфа Лазаревича, о чем поставил в известность Осло. Тем не менее по мере приближения к о-ву Медвежий вахты для наблюдений за морем были усилены, хотя возможность самолета в аварийном состоянии оставаться на плаву в течение десяти суток была за пределами реального. Кроме того, если бы приводнение “Латама” прошло в районе Медвежьего благополучно, его заведомо наблюдали бы многочисленные рыболовецкие суда - но как раз этого-то и не произошло...
28 июня Рудольф Лазаревич увидел знакомые очертания гор на о-ве Медвежий, известном ему по прежним плаваниям на архипелаг. Почти одновременно показались и первые признаки дрейфующего льда, пока не представляющего опасности. К этому времени радиообмен с “Читта ди Милано” наладился - были получены очередные координаты дрейфующего лагеря бедствия и, кроме того, итальянцы предложили собачью упряжку для похода туда, видимо, не представляя возможностей ледокола. Сообщив о подходе норвежских шхун “Браганца” и “Хобби” к мысу Нордкапп на Северо-Восточной Земле, “Читта ди Милано” запросила, способен ли “Красин” сделать то же самое. Любопыт¬
104


ство итальянцев было удовлетворено по радио, но проблема поисков Амундсена оставалась. Не случайно Рудольф Лазаревич записал в дневнике: “Где искать? Кто может сказать что-либо достоверное о судьбе этого крупнейшего исследователя, который внес в историю полярных стран столько блестящих страниц? Конечно, есть еще надежда на то, что Амундсен где-либо с восточной группой, унесенной от Нобиле. Но где эта группа?” (с. 82).
На “Красине” тем временем возникали свои проблемы, включая непредвиденные. Например, первое время Джудичи (в отличие от менее привередливого Гуля, не избалованного полевой диетой) отказывался от русской пищи. Однако со временем он преодолел влияние качки, попривык к новой, непривычной для себя обстановке, и у него проснулся аппетит. Кстати, первые краткие корреспонденции обоих иностранных участников кра- синского вояжа, посвященные ледоколу и его экипажу, Рудольф Лазаревич нашел вполне профессиональными и объективными.
Отдельные новости из большого мира не могли не вызвать улыбки - например, супруга начальника экспедиции сообщила из Ленинграда, где проходил конгресс международного общества “Аэроарктик”: “Конгресс прошел хорошо. Танцевала с Нансеном”, видимо, в качестве компенсации за участие в изнурительном аврале накануне отправления “Красина”. При этом не упоминалось, что среди решений конгресса было намечено создание с помощью дирижабля дрейфующей станции на Северном полюсе, о чем Рудольф Лазаревич узнал уже по возвращении.
29 июня радио из Москвы (где, видимо, были в курсе сомнений Самойловича) поставило ближайшую задачу - идти прежним курсом к лагерю бедствия с попутным поиском каких-либо свидетельств катастрофы с “Латамом”, разрешено взять на борт Нобиле, одновременно предупредив “Ответственность за руководство ваше” (с. 87). Между тем поступавшие с “Читта ди Милано” телеграммы были чреваты несомненными задержками, малоперспективными для дела, что лишь подтверждало, что итальянцы не представляли себе возможностей ледокола. Тем временем “Красин” преодолел полосу льда, в это время года располагавшуюся между о-вами Медвежий и Западный Шпицберген, что сразу оценили его пассажиры. “Прекратился в кают-компании постоянный грохот и тарахтение льда о форштевень и борта корабля... Мы уже стали привыкать к беспрерывному шуму, но как только ледокол вышел на чистую воду, этот шум прекратился. Многие выскочили на палубу, чтобы узнать, в чем дело, так как внизу казалось, что ледокол внезапно остановился” (с. 88).
30 июня вахтенный штурман Пономарев смог определиться по горам на Земле принца Карла, наиболее западного острова ар¬
105


хипелага Шпицберген, получив вполне удовлетворительную невязку между счислимым и обсервованным положением судна. С приближением к бухте Вирго, куда перешла из Кингсбея “Читта ди Милано”, вновь потянулись пространства тяжелого льда. Последовала целая серия запросов с итальянской плавбазы, включая точное время подхода к лагерю бедствия во главе с Вильери, заменившим в качестве лидера Нобиле. Итальянцы также сообщили, что Нобиле готов прибыть на борт “Красина”. Самойлович подтвердил такую готовность при условии, чтобы во избежание ненужной задержки “Читта ди Милано” подошла к ледоколу. Полученный ответ гласил: Подойти невозможно. На том и расстались, так и не повстречавшись...
Между тем в Баренцевом море возникла весьма тревожная ситуация, когда пилот Бабушкин на своем “Юнкерсе-13”, взлетев с ледяного поля вечером 29 июня, спустя сутки не вернулся к судну, тогда как “Красин”, обогнув северо-западный выступ главного острова архипелага, устремился на восток к Семи островам. «Утром 1-го июля мы продолжали идти в густом битом льду, иногда торосистом, между которым встречались отдельные небольшие полыньи. “Красин” раскалывал без особого труда льдины площадью в 300-400 квадратных метров, толщиной в метр, и от удара его появлялась сначала едва заметная трещина, которая затем под напором ледокола делалась все шире, причем корабль имел тенденцию идти дальше именно по этой трещине, независимо от положения руля, отклоняясь, таким образом, от своего курса. Если ледяное поле не было монолитно и на нем имелись более слабые места, то появлялось несколько других трещин и ледокол шел по курсу.
С утра ясно вырисовывался район Нордкапа и появились сгрудившиеся Семь островов, окруженные льдами» (с. 100-102). В таком льду за четырехчасовую вахту удавалось пройти от 4 до 8 миль, не более... Во второй половине дня по курсу обозначился силуэт какого-то судна - это была “Браганца” под норвежским флагом, капитан любезно согласился по радио поделиться информацией о ледовой обстановке, которую на “Красине” вплоть до мыса Платен оценили как удовлетворительную. “С каким наслаждением я любовался работой нашего ледокола! - отметил Рудольф Лазаревич. - Я чувствовал, что начинал любить этот корабль, эту человеческую выдумку, которая так чудесно боролась со стихией” (с. 102).
В этих местах уже могла оказаться группа Мальмгрена из трех человек, оставившая лагерь бедствия еще 25 мая и на свой страх и риск направившаяся к Северо-Восточной Земле в надежде на встречу с промысловыми судами, о которой с тех пор ничего
106


не было известно, поскольку в группе не было портативной радиостанции. Самойлович приказал время от времени включать сирену, но, увы, никто не отозвался на ее тоскливый призыв ни дальним выстрелом, ни сигнальной ракетой. 2 июля на расстоянии 18 миль от мыса Платен ледокол уперся в огромное поле старого льда. Самойлович на заседании “тройки” предложил обойти его с севера, однако Чухновский посоветовал, предварительно врубившись в него корпусом ледокола, приступить к выгрузке своего трехмоторного “Юнкерса” с последующим испытанием воздушного аппарата в арктических условиях, поскольку лагерь потерпевших бедствие находился теперь уже в пределах дальности полета, а группа Мальмгрена, которую также предстояло искать, была вообще где-то совсем близко. Правда, из лагеря бедствия поступило сообщение о невозможности посадки на лед, тогда как с “Малыгина” радировали об исчезновении самолета Бабушкина и о ледовых сжатиях, не выпускавших корабль из своих объятий у о-ва Надежды. Мысленно Рудольф Лазаревич уже выстраивал последовательную цепочку действий в предстоящем поиске: сначала найти группу Мальмгрена, затем главный лагерь итальянцев под командой Вильери и, наконец, самолет Бабушкина...Это не считая Амундсена - сплошные загадки, на которые так щедра Арктика.
Время шло, и 3 июля от “Красина”, по-прежнему находившегося у Семи островов, до лагеря Вильери оставалось всего 70 миль, при том что дрейф нес лагерь итальянцев навстречу ледоколу, так что к исходу суток это расстояние сократилось на три мили. Однако после тяжелой работы в плотном льду, когда за час после 16 последовательных реверсов вперед-назад, ледокол продвинулся всего на четыре корпуса, но заплатил за этот “успех” потерей лопасти винта, стоило остановиться и задуматься, последовав старой арктической мудрости, что терпение - лучшая добродетель полярника. В ответ на это мудрое решение с “Малыгина” Визе радировал о благополучном возвращении Бабушкина после пятисуточного отсутствия. Причем пилот настолько освоился с окружающей обстановкой, что вынашивал планы полета к “Красину”, решая по пути продолжить поиски Амундсена, итальянского лагеря и прочее, и прочее... Между тем на самом “Красине” технические неполадки начали сыпаться словно из рога изобилия - подвело рулевое устройство в румпельном отделении. Правда, капитан Эгги воспринял это известие довольно спокойно, поскольку уже имел опыт работы в аналогичной ситуации.
Вскоре стало известно, что 6 июля шведский летчик Шиберг вывез из лагеря бедствия своего коллегу-неудачника Лундборга.
107


По совокупности достигнутых результатов выходило, что пока авиация в спасательных операциях работала сама на себя. Видимо, со вступлением в дело наших авиаторов это положение должно было измениться. В процессе подготовки к вылету в лагерь Вильери Чухновский с помощью Джудичи разработал целую систему условных знаков для ориентировки пилота в момент прибытия в лагерь - это касалось прежде всего условий посадки, готовности к приему самолета и т.д. Разумеется, было подготовлено и все необходимое для находящихся в лагере к сбросу на парашютах в случае невозможности посадки: теплая одежда, валенки, консервы, хотя ими итальянцы были достаточно обеспечены в предшествующих полетах.
Как и прежде, не было сведений о группе Мальмгрена, покинувшей лагерь 30 мая с запасом продуктов на месяц. Именно последнее обстоятельство и внушало наибольшую тревогу, не говоря о тех, кто был унесен в неизвестность с оболочкой дирижабля. Об их судьбе можно было строить только самые невероятные предположения, преимущественно пессимистического характера. Наконец, неясной оставалась судьба капитана Сора и его спутников, высаженных с борта “Браганцы” для поиска группы Мальмгрена - очевидно, в отношении этих поисковиков пора было принимать меры. Обстановка складывалась таким образом, что на завершающей стадии спасательных работ вопросов возникало больше, чем ответов и это не могло не внушать организаторам самых серьезных опасений. Это в полной мере ощущала на себе руководящая “тройка” на борту “Красина” и в первую очередь сам Рудольф Лазаревич, который помнил однозначное указание Москвы - “Ответственность за руководство ваше”... (1934, с. 87).
Чухновский вылетел в 16 ч 25 мин 10 июля. По предварительной договоренности он должен был возвращаться при первых же признаках тумана, но окончательное решение в конкретной обстановке, естественно, оставалось за ним. В судовой радиорубке радисты внимательно прослушивали эфир, когда в 16 ч 42 мин поступила первая информация: Подходим к острову Карла... В 17 ч 15 мин самолет был у о-ва Эсмарка, откуда, повернув к югу, вскоре оказался над ледниковым покровом Северо-Восточной Земли.
Очередное радио в 17 ч 50 мин. - Лагерь пока не нашли... Затем в 18 ч 18 мин. - Возвращаемся обратно...
Последнее сообщение совпало с первыми признаками тумана вблизи “Красина”, сгущавшегося с каждой минутой. Самойлович приказал развести костры и подбрасывать в пламя все, что способно дать столбы густого дыма, которые помогли бы ориенти¬
108


роваться авиаторам. В 18 ч 45 мин радист “Красина” Юдахин снова поймал радио с самолета: - “Группа Мальмгрена”.., за которым в течение 11 мин последовало молчание и из которого радист уловил единственное слово “Карла”. Лишь спустя час Юдахин “вытащил” из эфира связный текст: «Не можем подойти к “Красину” из-за тумана. Видели группу Мальмгрена. Ищем посадку в районе Семи островов».
Свою реакцию на последнее известие Рудольф Лазаревич описал так: “Значит, правда - наши летчики действительно видели этих несчастных людей, которые считались погибшими. Радости нашей не было конца, но мы не могли отдаться ей полностью. Наши товарищи были в беде, им грозила величайшая опасность, а мы были бессильны оказать им малейшую помощь. Пятеро где-то кружили около нас и не могли снизиться. Что же мы могли для них сделать? Ничего. Только наши сердца усиленно бились” (с. 152).
В 19 ч 16 мин с самолета последовал запрос: “Какая у вас видимость?” - И дальше молчание... Видимо, трудности в связи были с обеих сторон. Следующий запрос с самолета поступил только в 23 ч 30 мин. - “Почему не отвечаете? Зову второй раз. Отвечайте”. - Попытки наладить устойчивую связь продолжались более часа, но только в 1 ч 10 мин 11 июля была получена следующая радиограмма: “Мальмгрен обнаружен на 80°42' с.ш., 28°45' в.д. на небольшом высоком остроконечном торосе между весьма разреженным льдом. Двое стояли с флагом, третий лежал навзничь. Сделали над ними пять кругов”... Дальше следовало описание ледовой обстановки, помешавшей найти лагерь Вилье- ри. Окончание текста было таким: «...Сели на зюйд-зюйд-вест миле от Капа Вреде или Капа Платена. Туман мешает точно определиться. В конце пробега снесло шасси. Сломано два винта. Самолет годен под морское шасси. Все здоровы. Запасов продовольствия хватит на две недели. Считаю необходимым “Красину” срочно идти спасать Мальмгрена. Чухновский».
В полночь с 10 на 11 июля радио с “Малыгина” сообщило, что в связи с недостатком угля судно возвращается на Большую Землю, а Бабушкин намерен перелететь на “Красин” для участия в дальнейших спасательных операциях.
“Эта обширная телеграмма с подробностями развивала дальнейшую программу нашей работы и была бы безусловно правильной, если бы нам не надо было торопиться на помощь группе Мальмгрена, об обнаружении которой тогда Комитет не мог знать” (с. 156), - констатировал Самойлович и в свою очередь информировал Москву: “Считаю необходимым немедленно идти спасать группу Мальмгрена. Прилет Бабушкина отложить до
109


момента спасения”, тем самым принимая окончательное решение на себя со всеми вытекающими последствиями.
В самом начале суток 11 июля “Красин” направился на восток навстречу группе Мальмгрена, опираясь на координаты, указанные Чухновским, на что тот по радио отреагировал с присущим ему юмором: «Личный состав авиабазы приветствует начальника экспедиции и через него весь экипаж “Красина”, желает удачи» (с. 157). Подтвердив прием, Самойлович дал оценку действиям авиаторов: “Спасибо. Считаю, что вы своим полетом сделали крупное дело. Вас, самолет заберем своевременно. Жму руки”. Отреагировала, наконец, и Москва: “Выход на спасение Мальмгрена Комитет считает правильным”. Не менее приятно было получить Самойловичу приветствие от своих сотрудников Н.В. Пинегина, М.М. Ермолаева, В.В. Иванюка и А.Н. Смесова, направлявшихся на зимовку на Новосибирские острова: “Желаем успеха замечательной экспедиции”. Это было по-своему примечательное событие, поскольку радио связало полярников на западе и востоке Арктики на расстоянии тысяч километров - очевидно, наступали новые времена, когда оторванность друг от друга уходила в прошлое.
Теперь глаза и бинокли вахтенных на мостике и многочисленных добровольцев на палубе и надстройках буквально обшаривали горизонт, пока в 5 ч 20 мин: “Человек! Вижу человека! вдруг вскричал вахтенный. Брейнкопф Август Дитрихович был спокойный положительный моряк, но и на его лице появились красные пятна волнения” (с. 162).
События спасательной экспедиции приближались к своей кульминации. В 6 ч 40 мин ледокол приблизился к небольшой льдине с людьми на расстояние 300 м. Дальнейшее Самойлович описал так: «Мы жадно всматривались в черные пятна людей. На льдине было только два человека. Один как безумный метался по ней, то вскакивая на торос, то снова сбегал с него, подымал кверху обе руки, жестами показывая, чтобы “Красин” не подходил ближе к льдине. Второй лежал на льдине лицом вверх, немного приподнимал голову и плечи, потом снова валился обессиленный обратно. Он простер руки вверх, как бы хотел сказать: “Я жив еще, я здесь на льдине. Меня тоже надо забрать отсюда”... Видно было, как стоявший на ногах поднес бинокль к глазам, потом, приложив руки ко рту, вскричал: “Красин»! Wellcome!” (Добро пожаловать!).
Тот же спокойный грузный штурман Брейнкопф, секретарь экспедиции Иванов, доктор Средневский и многие из команды быстро спустились по штормтрапу на лед. Они взяли с собой доски и лестницу для перехода через полыньи и торосы, носилки,


веревки, и до сих пор не могу забыть темные силуэты бежавших, устремившихся вперед человеческих фигур. Видно было, как им хотелось скорее, не теряя ни одной минуты, подбежать к людям на льдине, спасти их, взять скорее к нам на корабль. Тем не менее они с трудом и медленно двигались вперед - лед был мелко битый и кругом было очень много воды.
Когда они подбежали к льдине размером всего 10 на 8 м, на ней оказались два человека. И.М. Иванов подбежал первым, бросился к стоявшему на ногах.
- Мальмгрен? - спросил он.
- Нет, комендант Цаппи.
- А где Мальмгрен?
Цаппи сказал что-то по-итальянски и указал рукою вниз, под льдину.
Стоявший на льдине был высокий, крепкий человек в грязном засаленном полярном костюме, с лицом, обросшим густой бородой; другой, который оказался комендантом Мариано, лежал на льдине на рваном одеяле. От слабости он не мог говорить, и только глаза лихорадочно блестели на худом, изможденном лице, обрамленном рыжеватой бородкой.
На соседней льдине, отделенной от первой неширокой полоской чистой воды, были положены распластанные брюки, от которых тонкая веревка шла к первой льдине, а из разорванных лоскутков брезента была сложена фраза: “Help Food Zappi Mariano (Помощи Пищи Цаппи Мариано)”.
Мариано положили на носилки и бережно понесли через торосы к кораблю. Это было нелегкое дело, часто через воду приходилось класть доски, по лестнице перебираться ползком с тороса на торос.
Цаппи шел самостоятельно, он отказывался от помощи и утверждал, что еще достаточно крепок” (с. 162-163). Ясно, что помощь пришла в самый последний момент, когда оба итальянца были на грани гибели прежде всего из-за разрушения крошечной льдины, на которой они оказались.
Когда прошло первое волнение и схлынула волна радости от спасения людей, у спасателей стали возникать сами собой непростые вопросы прежде всего из-за разницы в состоянии обоих итальянцев. Наконец, что же произошло с третьим - самим Мальмгреном, кстати, единственным из троих, имевшим опыт пребывания на дрейфующих льдах? Разумеется, какое-либо давление на психику спасенных, даже путем вопросов, было нельзя допустить, и эту проблему решили предельно просто, поместив Цаппи и Мариано в лазарет-изолятор под опеку врача Среднев- ского и его помощника санитара Щукина. Для большинства уча¬
111


стников и свидетелей чудесного спасения итальянцев главный результат экспедиции становился теперь событием личной жизни, причастность к которому им предстояло еще пережить не однажды. И тем не менее у большинства участников событий возникло ощущение, что они оказались причастны к чему-то такому, что никогда не получит ясного и определенного объяснения и что оставляло у многих спасателей в душе горький осадок. В самом деле - что же произошло с Мальмгреном? Почему такая разница не только в одежде, но и в физическом состоянии обоих итальянцев, подтвержденная результатами промывки кишечника с обильной массой выделений у Цаппи и ничтожной у Мариано? Разумеется, те же вопросы возникали и у Рудольфа Лазаревича, но с высоты своего официального положения он не мог руководствоваться личными чувствами или оценками, ибо спасенные были людьми из другого мира со своими правилами и моралью, на которых не распространялись его собственные прерогативы.
По рассказу Цаппи, судьба Мальмгрена сложилась следующим образом. На двенадцатый день похода он настолько обессилел, что заявил своим итальянским спутникам:
- Идите одни, чтобы спасти оставшихся на льдине. Дайте мне спокойно умереть.
При этом Мальмгрен отказывался от пищи.
- Когда я давал ему шоколад, - продолжал свой рассказ Цаппи, - он отбрасывал его с каким-то отвращением.
(Позднее, уже вернувшись в Рим, Цаппи в своих воспоминаниях привел такую деталь - накрыв голову курткой, Мальмгрен просил добить его топориком, поскольку участники перехода оставили единственный револьвер в дрейфующем лагере.) Оба итальянца уверяли, что Мальмгрен был оставлен по его просьбе в укрытии из льда, скрывавшем его от медведей, причем при расставании швед передал на память матери свой походный компас, однако оставил по каким-то причинам при себе письма на Большую Землю, которые были с ним от товарищей, оставшихся на льдине.
Подобная информация производила впечатление чего-то непонятного или недосказанного, что в будущем породило массу невероятных слухов, вплоть до подозрений некоторых участников несчастного перехода в попытке канибализма, что Самойло- вич отвергал. Так или иначе, появление “Красина” для оставшихся в живых стало полной неожиданностью - к гулу самолетов они уже привыкли и не ожидали от них спасения, а появление ледокола, о котором они просто ничего не знали, стало для них полной неожиданностью.
Переживания и недоумения оставались, но теперь надо было искать лагерь Вильери, и в 8 ч 40 мин 12 июля “Красин” продол¬
112


жил свое движение на восток. Очередное радио в Москву так описывало положение дел: «Итальянцев поместили в госпитальную каюту. Под наблюдением врача осторожно дается пища. Цаппи чрезвычайно бодр, возбужден. Мариано более слаб. Посылают много радио о своем спасении. “Красин” продолжает путь к группе Вильери. Проходя остров Фойн, заметили подаваемые сигналы. Возможно, это группа Сора, Нойса, Тандберга, которая на собаках шла на помощь. Дали знать сигналами, что на обратном пути зайдем. Идем разреженным льдом, находимся на 15 часов 80 град. 32 мин. с.ш., 28 град. 05 мин. в.д. в семи милях от группы, впереди видна чистая вода...» (с. 175).
При общей пасмурной погоде видимость оставалась удовлетворительной, однако в поле зрения ожидаемое так и не появлялось... Поэтому в 14 ч 45 мин на “Читта ди Милано” ушло радио: “Находимся в трех милях от указанного вами положения группы. Видимость десять миль, однако палатка не видна...”.
В 17 ч “Читта ди Милано” сообщила: “Палатка вас видит по пеленгу зюйд-вест в десяти километрах”.
Дальнейшее развитие событий, по Самойловичу, происходило следующим образом: «Ледокол повернул по указанному курсу на норд-вест, и все же не по этому курсу, а влево от него на 45° в 20 ч 15 мин был усмотрен дым на льду. Первым его заметил вахтенный начальник - помощник капитана Я.П. Легдзин. А через несколько минут был уже виден торчавший вверх хвостом аэроплан Лундборга, палатка и группа людей, которые казались едва различимыми точками. Могу ли я выразить словами счастье и радостный восторг, охвативший нас? Как в великий праздник, у всех были сияющие, ликующие лица.
Мы продолжали жадно следить в бинокль за льдиной. Ясно был виден самолет, издали казавшийся совсем крохотным, напоминавший игрушечную стрелу, воткнувшийся под острым углом в лед. Чуть-чуть отличалась от белевшего льда своим грязным цветом палатка. А люди, как на киноэкране, черными точками двигались по ледяному полю. Они, вероятно, быстро перебегали по льду, но нам они казались едва двигавшимися. Через небольшие промежутки времени вспыхивали дымовые сигналы.
Сирена умолкла. В тишине, нарушаемой только шумом скользящих вдоль бортов льдин, могучий “Красин” приближался к затертым во льдах людям. Сердца наши так сильно бились, что трудно становилось дышать.
Между тем расстояние между “Красиным” и ледяным полем все уменьшалось. Стали уже различимы отдельные предметы: как тростинка, жалко торчала самодельная прогнувшаяся радиомачта, невдалеке от палатки темнело пятно какого-то предмета,
113


который впоследствии оказался резиновой лодкой.., еще что-то валялось в стороне. Люди же держались теперь кучкой.
Наши моряки ловко развернулись и мастерски подошли к ледяному полю, как к пристани, не отколов от него ни одного вершка льда. Машинный телеграф, беспрерывно до того звеневший, остановился, и медная стрелка показала для всех трех машин: Стоп! “Красин” достиг намеченной цели.
Я почувствовал громадное облегчение» (с. 177).
Теперь должно было произойти то, ради чего были предприняты усилия предшествующих дней, ради чего остался в Рийп- фиорде экипаж Чухновского, ради чего не жалели сил люди с “Малыгина” во главе с Визе. Внешне все выглядело неправдоподобно просто.
От палатки к борту “Красина” направились трое. Впереди шел высокий бородач в свитере с белой полосой снизу. Остановившись шагах в 20 от борта, так как трап не успели подготовить к торжественному приему, он громко представился, опуская чин и звание: Вильери.
Неподалеку стоял полный человек, выделявшийся светлой шевелюрой и русой бородкой, отличавшей его от брюнетов- итальянцев, - чех профессор Бегоунек. Высоколобый человек в больших очках, самый низкий из троих, оказался инженером Трояни. У всех были темные обожженные солнцем лица, на которых выделялись неправдоподобно белые зубы.
Наконец, наладили трап и руководство экспедиции во главе с Самойловичем спустилось на лед. “Глубоко взволнованный, я крепко обнял и горячо поцеловал этих людей, - вспоминал он позднее на страницах своей книги, - сразу ставших для меня близкими, хотя никогда до этого я их не видел и не знал. Мы сразу сделались родными друг другу, и трудно было сказать, кто из нас чувствовал себя более счастливыми - спасенные или спасатели” (с. 178).
У палатки на самодельных костылях из весел стоял и смотрел на происходящее седой грузный механик Чечиони, наиболее пострадавший в катастрофе. Его лицо, озаренное счастливой улыбкой, говорило само за себя. Не было только радиста Бьяд- жи - склонившись над аппаратом, до последней минуты он нервно работал ключом:
- Все закончено, “Красин” подошел, мы спасены... - стало его последним посланием в эфир.
Многочисленная команда “Красина”, казалось, заполнила все пространство льдины. «На льдине сразу оказалось много народа, мы пошли к палатке, - продолжил описание событий Рудольф Лазаревич. - В нескольких шагах от палатки лежала резиновая
114


пневматическая лодка. Шагах в пятидесяти, хвостом вверх торчал шведский аэроплан с тремя коронами и цифрой 31 на плоскостях. Между ним и палаткой была укреплена оттяжками радиомачта. Поле было размером 35 на 120 м. Снег, покрывавший лед, сильно подтаял, и при хождении на нем оставались от ступней глубокие следы, заполнявшиеся водой. Такими следами льдина была испещрена вдоль и поперек. Во многих местах уже блестели большие лужи воды, и обитатели льдины с трудом могли предохранять себя от сырости. По счастью, можно было воспользоваться деревянными плоскостями с опрокинувшегося “Фокера” - на них спали в палатке. Прочие деревянные части самолета шли на топливо, и самолет представлял собой жалкий ободранный остов, только мотор был в полном порядке... У входа в палатку было небольшое изваяние Мадонны ди Лорето. Она сиротливо стояла на снегу, и итальянцы тщательно берегли ее, возлагая на нее свои надежды» (с. 180).
Оказавшись на ледоколе, спасенные быстро освоились с непривычной обстановкой, и их единственная претензия заключалась в жалобах на... жару - им приходилось заново привыкать к температуре, которая в цивилизации считается комфортной. Однако на общем благоприятном фоне порой возникали недостойные мелочи, например, Цаппи решительно потребовал, чтобы нижних чинов (Чечиони и Бьяджи) на переполненном судне разместили отдельно от господ офицеров.
Мир, узнав о выполнении гуманной миссии, разразился поздравлениями. Председатель Комитета спасения Уншлихт нашел емкие и одновременно теплые слова: “Крепко жмем руки и сердечно поздравляем с победой над стихией”. Итальянский премьер Бенито Муссолини, адресуясь к Самойловичу, заявил, что “Вы совершили дело, которое станет достоянием истории. Вы работали в тяжелых условиях Арктики с целью выполнить задачи благородной гуманности. От имени всех итальянцев благодарю вас...”. От имени экспедиции на “Малыгине” Визе горячо приветствовал удачу своих товарищей по спасательным работам, особо отметив: “Вы еще раз вписали славную страницу в историю завоевания Арктики”. Нобиле с борта “Читта ди Милано” радировал: “Я не знаю, как выразить свои чувства в этот день, когда душа моя полна радости от Вашего замечательного, великодушного и удивительного поступка”. Приведенные телеграммы были только началом потока приветствий, и они уже дают представление о реакции мировой общественности на успех спасательной экспедиции на “Красине”, имевшей для будущих исследований и освоения высоких широт Арктики самое важное значение.
115


На этом фоне успеха и всплеска эмоций оставалась проблема дальнейших поисков унесенных на дирижабле, а также возвращение на борт самолета экипажа Чухновского. Действительно, даже если предположить, что Нобиле наблюдал падение дирижабля, сопровождавшееся взрывом с образованием облака дыма где- то на востоке, как согласовать его же утверждение о встречном южном ветре в момент катастрофы? При столь противоречивой информации идти дальше на поиски воздухоплавателей означало рисковать собственными авиаторами в Рийп-фиорде, помимо людей на о-ве Фойн. Возникала необходимость в привлечении дополнительной информации, в связи с чем Самойлович запросил Нобиле: “Просьба сообщить, намерены ли Вы произвести поиски группы дирижабля при помощи гидроплана. В таком случае буду ждать на месте у палатки”. Ответ, полученный с “Читта ди Милано”, гласил: “...Не считаю необходимым идти на поиски третьей группы в настоящее время без самолетов и жду Вас, чтобы взять спасенных на борт...”. Приходилось возвращаться, тем более что все возможное для спасения оставшихся в живых из экипажа “Италии” было сделано.
«При нашем отходе на мостике находился один Вильери, остальные его товарищи были в каюте, - так описал Рудольф Лазаревич начало возвращения. - Мы спокойно отвалили от льдины, где так много было пережито, и Вильери еще несколько раз оборачивался и провожал ее глазами, за торосами крупных льдин. Итальянец с вниманием и интересом наблюдал, как работает ледокол, и все удивлялся его силе.
Теперь я понимаю, - сказал он мне, - почему вы выдвинули проект посылки именно “Красина”. Ледокол полностью оправдал возлагавшиеся на него надежды. Даже не зная его мощи, - продолжал Вильери, - мы инстинктивно верили в то, что только “Красин” может нас спасти» (с. 221-222). Судя по отзывам других его земляков, Вильери высказал общую точку зрения всех спасенных.
К этому времени шведы сняли с о-ва Фойн поисковую группу Сора и, таким образом, ближайшая задача “Красина” упрощалась. На пути в Рийп-фиорд Рудольф Лазаревич отметил еще одно обстоятельство: “В 16 часов (14 июля. - В.К.) мы прошли то место, где мы всего два дня назад подобрали Цаппи и Мариано. На этом месте была уже чистая вода. Мы действительно взяли этих бедняг в последний момент” (с. 222).
Утром 15 июля “Красин” находился всего в 12 милях от местопребывания наших авиаторов в Рийп-фиорде. К полудню это расстояние сократилось уже до четырех, причем движение ледокола проходило в тяжелом льду по весьма неточной карте, что требовало осторожности. К тому времени экипаж Чухновского
116


вместе с кинооператором пятые сутки обживал Рийп-фиорд, испытывая известные неудобства из-за отсутствия соли (забыли захватить при поспешных сборах на вылет) и, главное, из-за невозможности выспаться в тесной кабине - спали по очереди, так что каждый был вынужден довольствоваться продолжительностью сна не более трех часов в сутки. Зато захваченного провианта аварийному экипажу хватило бы примерно на две недели, а когда удалось подстрелить двух оленей, отважным авиаторам голод уже явно не грозил. Операция с возвращением экипажа Чухновского и погрузка самолета заняли почти сутки, так что Рудольф Лазаревич позволил себе отвлечься на геологические экскурсии по малоизученному побережью Северо-Восточной Земли.
Теперь можно было идти в Кингсбей для передачи спасенных на “Читта ди Милано”, что и было выполнено 19 июля. Поскольку “Красину” требовался ремонт в Норвегии с последующим возвращением на Шпицберген для продолжения поисков третьей группы воздухоплавателей, судьба которых оставалась неизвестной и, возможно, экипажа “Латама”, было решено оставить самолет вместе с экипажем в Кингсбее для ремонта воздушного корабля, чтобы забрать их при возвращении ледокола.
Пребывание в Кингсбее, затянувшееся на пять суток, позволило лучше понять и оценить события, связанные с полетом и крушением “Италии”. Сам Нобиле был искренне рад встрече с Самойловичем, отметившим, что тот “был очень взволнован, хотя и старался держать себя сдержанно и спокойно. Нобиле сильно изменился, похудел, черные волосы превратились в белые - сразу было видно, как много перенес этот человек. Нобиле горячо выразил свое желание принять самое деятельное участие в дальнейших поисках группы Алессандрини. «Не могу и не хочу вернуться в Италию прежде, чем не будут использованы все возможности для поисков моих спутников, - сказал Нобиле и прибавил, что хочет во что бы то ни стало участвовать в дальнейшей работе “Красина”» (с. 252). Однако этим пожеланиям не суждено было сбыться, поскольку бывший командир “Италии” теперь находился на положении не столько пострадавшего в катастрофе, сколько арестанта, в чем Рудольф Лазаревич убедился довольно скоро: «Он мог выходить из своей каюты лишь на короткое время, притом не общаясь с другими, принимал пищу у себя в каюте. Над его корреспонденцией была учинена строгая цензура - словом, он сразу очутился в опале и находился во власти того самого коменданта Романья, который до катастрофы был ему подчинен... Характерно, что, когда через день состоялся на “Читта ди Милано” завтрак в честь красинцев, Нобиле на нем также не присутствовал» (Там же). Sic transit gloria mundi...
117


На этом приключения “Красина” и его экипажа не закончились. Плавание в Норвегию пришлось прервать в связи со срочным оказанием помощи немецкому туристскому лайнеру “Монте Сервантес” (водоизмещение 14 тыс. т), который ухитрился с 1500 пассажиров на борту получить пробоину в заливе Решерш. Оказав очередному пострадавшему необходимую помощь, “Красин” только 4 августа покинул берега Шпицбергена и направился для ремонта в Ставангер (Норвегия), где всему экипажу предстояло убедиться, что его подвиг воспринят прежде всего как народный.
О последствиях похода “Красина” Самойлович начал догадываться, когда полпред А.М. Коллонтай “от имени советского правительства выразила нам благодарность” - его собственные заслуги, таким образом, были отмечены на высшем правительственном уровне, хотя сам он относил их ко всем участникам похода. Выступление Александры Михайловны на ледоколе (а выступать она умела) красинцы приветствовали громовым ура. Затем настала очередь норвежской стороны. Губернатор Смедсруд особо отметил, что «великий русский народ может гордиться своими сынами... Мы поднимаем бокалы за русский народ, за “Красина”, за его храбрую команду». Это ли не высшая оценка достижений экспедиции, распространявшаяся и на страну, снарядившую ее?
Пока шел ремонт корабля, Самойлович посетил также Осло, где продолжались официальные чествования. Он выступил перед местной общественностью, учеными и окончательно убедился, что значение похода “Красина” вышло далеко за рамки спасательной экспедиции и принесло нашей стране признательность и благодарность в сердцах многих простых людей. Особенно это проявилось в Бергене, куда “Красин” направился после ремонта за топливом. “Как и в Ставангере, нас очень тепло принимали в этом городе... К моему большому удовольствию заметил я между присутствующими и известного профессора Бьеркнеса и его сына с женою... Я не преминул посетить Геофизический институт... Профессор Хелланд-Хансен, директор этого прекрасного учреждения, с присущей ему любезностью показывал мне и В.А. Березкину весьма интересное его устройство. Я был рад, в свою очередь, принять уважаемого профессора и его достойных сотрудников на ледоколе и показать им корабль... В.А. Березкин с готовностью показал этому выдающемуся геофизику свои работы, которые профессор нашел весьма ценными. Он также с одобрением отозвался о том плане работ, которые мы предполагали осуществить во время нашего второго похода, в особенности в район между Новой Землей и Землей Франца-Иосифа” (с. 283), что не случайно, поскольку именно там располагалась зона Арктического фронта с его интенсивными циклоническими процессами.
118


Таким образом, Самойлович сыграл свою роль в укреплении наших научных связей со страной, в которой полярная наука была представлена самыми блестящими именами, часть из которых отмечена выше.
После ремонта ледокол уже в сентябре продолжил в арктических водах поиски унесенных на дирижабле “Италия” и свидетельств катастрофы “Латама” с Амундсеном на борту, в акватории вплоть до 81°47' с.ш. - севернее которой не плавало ни одно судно. Из-за начавшихся штормов невозможно было использовать самолет, без которого на успех поисков рассчитывать не приходилось.
Пережидая непогоду, Рудольф Лазаревич иногда позволял себе отвлекаться на береговые экскурсии. В его кратких записях явно чувствуется любовь к полевой геологии, которой он уже не мог уделять достаточно внимания: “Береговая линия острова Чермсайд мало изрезана... Остров горист и имеет сильно изрезанный рельеф... Долина прорезает остров с юга на север с характерными морскими террасами на высоте 12, 14, 19 и 150 м. По склону этой долины в юго-восточной части ее спускается небольшой висячий ледник, у подножья которого заметны почвенные образования... Остров сложен из гранитов, гнейсов и глинистых сланцев. У южного мыса коренной породой является светло-серый среднезернистый гранит, прорезанный пегматитовыми жилами с крупными вкраплениями полевого шпата. В ста метрах от южного мыса легко можно было проследить жилу полевошпатовой породы мощностью до 2 м, простирающуюся на норд...” (с. 291), и т.д. и т.п. Похоже Рудольф Лазаревич про себя тосковал по тем временам, когда он занимался не организацией и отчетами, а с геологическим молотком сам ходил в дальние маршруты и был только полевым геологом... Как-то между делом окончательно “закрыли” “Землю Джиллеса”, будоражившую воображение полярных исследователей на протяжении более двухсот лет.
«Мы были уже в десяти милях от места, где должна быть Земля Джиллеса, видимость достигала 15-20 миль, и все же земли не было видно, да и глубины, определявшиеся при гидрологических работах, были велики... В 18 ч 20 минут (19 сентября. - В.К.) счислимое место “Красина” было 81 град. 40 мин. с.ш. и 36 град. 00 мин. в.д. от Гринвича, т.е. мы были на том месте, где на карте пунктиром положена Земля Джиллеса. Взятая глубина дала 200 м. Видимость в это время была не менее 20 миль, и все же суши не было видно. Таким образом, следует сделать заключение, что Земля Джиллеса не существует» (с. 303-304).
22 сентября ледокол вышел к берегам Земли Франца-Иосифа, где Самойлович отметил заслуги другого участника спаса¬
119


тельных работ: «Нельзя на этом месте обойти молчанием и трудного похода ледокола (ледокольного парохода. - В.К.) “Георгий Седов”, который в деле спасения экспедиции “Италии” принимал также большое участие. Находившийся под командой капитана В.И. Воронина (с которым Рудольфу Лазаревичу пришлось тесно сотрудничать всего год спустя. - В.К.) “Седов” вышел 7 июля из Мурманска, имея на борту 45 человек команды, 2 летчиков и 58 промышленников, с целью охоты около Новой Земли на моржей и белых медведей.
1 августа корабль получил посредством радио задание пройти на западный и северный берега Земли Франца-Иосифа для розысков группы Алессандрини. Охота была немедленно прекращена, “Седов” взял курс на север и попытался форсировать тяжелые льды сперва с западной стороны архипелага Земли Франца-Иосифа, причем ему удалось продвинуться до 81 град, с.ш. и обыскать побережье о-ва Виктория. Когда ледовые условия стали более трудными, “Седов” пытался пройти проливами, и здесь лед и туманы преградили ему дальнейшее продвижение. За это время его запасы угля иссякли... 3 сентября “Седов” вернулся обратно в Архангельск» (с. 310).
На этот раз не повезло “Красину”. Льды не позволили посетить берега западного острова архипелага Земля Александры и высадиться удалось лишь на мысе Ниль на Земле Георга, где в связи с начавшимся ледоставом удалось оставить солидный склад продовольствия и незавершенную постройку. В тот же день поступил приказ Комитета из Москвы возвращаться. Тех, ради кого был совершен этот поздний арктический рейс, следовало отнести к пропавшим без вести и мешки и ящики с продуктами, аккуратно сложенные на берегу вдали от волн, были лишь выражением слабой надежды на то, что они могут еще кому-то пригодиться... Увы, не пригодились...
Пришло время, и начальник экспедиции задался вопросом: “Каковы же были те научные работы, которые мы вели во время нашего похода? Как я указывал выше, В.А. Березкин вел метеорологические наблюдения и гидрологические работы. Метеослужба была у нас поставлена весьма тщательно... Результаты наблюдений сейчас же передавались по радио в Берген, Тро- мсё и Ленинград. Синоптические карты составлялись ежедневно, а иногда два раза в день.
Гидрологические работы свелись к производству 37 глубоководных гидрологических станций, на которых было выполнено 362 наблюдения. Эти станции составили пять разрезов... Кроме того, велись наблюдения над температурой и соленостью моря. За время стоянки в Беверли-Зунде была сделана серия наблюде¬
120


ний над поверхностными и глубинными течениями с помощью прибора Экмана... Велись, конечно, во время плавания и наблюдения над ледовым покровом. Взятие глубин во время плавания дало нам много новых точек на огромном пространстве к северу от Шпицбергена, а также между ним и Землей Франца-Иосифа.
В силу поставленной перед нами задачи стоянки “Красина” у берегов были немногочисленны. Однако всюду, где по обстоятельствам это оказывалось возможным, мы производили геологические исследования и привезли с собой обширный петрографический материал” (с. 238-239), не считая наблюдений над животным миром и растительностью посещенных мест. Таким образом, организованная первоначально как чисто спасательная, экспедиция выполнила и комплекс научных наблюдений, по тем временам весьма значительный. Достижения моряков и летчиков в походе “Красина” 1928 г., действительно, затмили результаты научных исследований. К этому следует также добавить работы В.Ю. Визе и М.А. Лорис-Меликова во время похода “Малыгина”, показавшего большую разницу в режиме вод в морях, омывающих Шпицберген.
На возвращении “Красина” к родным берегам необходимо остановиться особо, поскольку оно показательно с точки зрения восприятия событий в Арктике в советском обществе и государстве в то время. «Для нас не было ясно, во что выльется встреча ““Для насна” и кто собственно ее организует, - вспоминал позднее Рудольф Лазаревич, и чтобы сохранить его видение обстановки, очевидно, лучше отказаться от комментариев даже там, когда его оценки не совпадают с нашими сегодняшними. - К обычному волнению, которое невольно охватывает каждого, когда он возвращается на родину после долгого отсутствия, присоединялось еще чувство тревоги за ту оценку, которую нам дадут широкие массы населения...
...Подходя к Шепелевскому маяку, мы заметили на горизонте клубы густого дыма, затем стали видны низко сидящие, острые, как нож, эскадренные миноносцы краснознаменного Балтийского флота... Внезапно раздался взрыв пушечного салюта. Один, другой, третий... Неужели нам?..
Тем временем приближалась “Пурга”, битком набитая народом. Там были журналисты, фотографы, кинооператоры и близкие нам и дорогие люди... На “Красин” перешли предствители правительства, Осоавиахима, города и наши родные. Наступила общая ликующая радость...
Тем временем мы приближались к Кронштадту, форпосту Ленинграда. Все суда военного флота были разукрашены флагами, команды стояли выстроенные во фронт на палубах и набе¬
121


режных. Над нами кружили черные точки самолетов. Появились яхты, пароходы, боты. Затем “Красин” вступил в Морской канал. Оба его берега были усыпаны массой народа... Казалось, весь город высыпал на улицы... Когда ледокол вошел в красавицу Неву и подошел к набережной Васильевского острова, перед нами открылось необыкновенное, захватывающее зрелище. Море человеческих голов, десятки тысяч людей усеяли обе набережные от колонн Горного института до сфинксов из древних Фив в Египте... Конечно, в душе мы ждали встречи, но не могли себе представить, что наш родной город именно так нас встретит...
“Красин” вернулся домой.
Ледокол отдал швартовы и, уже не помню как, я был вынесен на трибуну... В нескольких словах перед этой огромной толпой я выразил, как мог, от имени всей экспедиции восторг и благодарность. Выступали представители правительства, потом от нас Чухновский, Орас, Эгги, выборные от команды. От Академии наук СССР снова, как и во время проводов, выступил президент ее, А.П. Карпинский, который в чрезвычайно теплых выражениях подчеркнул значение экспедиции на “Красине”» (с. 321, 322).
Не всякий исследователь или ученый может рассчитывать на достойное внимание коллег, не говоря о бурных проявлениях настоящего народного признания, даже если его заслуги в значительной мере принадлежат коллективному помощнику, например, в лице всего экипажа ледокола!
Несомненно, эпопея “Красина” стала не только важнейшей вехой в истории Арктики, но и крупным событием в биографии ее руководителя. Эта спасательная операция продемонстрировала уровень наших полярников, моряков, летчиков и ученых в освоении Арктики, их способность решать задачи и проблемы, недоступные другим странам, которые прежде занимали ведущее положение в исследованиях высоких широт - прежде всего Швеции и Норвегии.
К числу достижений очередной экспедиции Самойловича следует отнести возвращение русского ледокола в высокие широты, в те воды, где первенец русских ледоколов “Ермак” вместе со своим создателем адмиралом С.О. Макаровым начинал свое шествие по ледовитым морям, не всегда успешное по той простой причине, что новым техническим средством еще не научились пользоваться. Поход “Красина” со всей очевидностью способствовал излечению этой “детской болезни”, что имело важнейшее значение для дальнейшего развития Северного морского пути. Достаточно сказать, что перевод “Красина” в следующую навигацию на обслуживание карских экспедиций способствовал резкому увеличению грузоперевозок к устьям сибирских рек.
122


Неслучайно видный полярный историк М.И. Белов полагает: “с полным правом можно сказать, что 1928 год явился переломным в ходе советских работ по освоению Арктики. Два важнейших средства, открывшие новый этап этих работ - ледокол и самолет - трудами советских полярников, обрели свое признание” (1959, с. 299), по предложению Рудольфа Лазаревича Самойлови- ча - добавим мы. Переломным стал 1928 г. и для самого ученого- полярника уже потому, что на суровом полярном небосклоне всходила звезда Отто Юльевича Шмидта, в становлении которого Рудольф Лазаревич сыграл немалую роль. Для историка Арктики смена лидеров в наших полярных исследованиях - особая тема.


Глава 8
Смена полярных вахт 1929-1930 гг.
Поход на “Красине”, за которым последовали многочисленные поездки с докладами и выступлениями по стране и за рубежом, казалось, упрочили положение директора Института по изучению Севера, способствовали росту его известности, как и достижений в изучении полярной периферии Советского Союза, наконец, прославили родную страну далеко за ее пределами. История спасения итальянцев вошла в школьные хрестоматии. Первый биограф Р. Л. Самойловича Каневский особо выделил зарубежный триумф красинцев: «Франция, Швейцария, Голландия, Бельгия, Швеция, Чехословакия, Германия (и конечно, альма-матер Самойловича - Саксонская Горная академия), родина спасенных - Италия - вот их зарубежные маршруты... Видный дипломат Довгалевский вспоминал: “Самойлович с Чухновским приехали в Париж... На первых порах их встречали хоть и вежливо, но довольно прохладно. Но по мере того как о пребывании красинцев становилось известно в широких кругах населения, отношение к ним... стало резко меняться. Энтузиазм нарастал, залы ломились от публики, на которую особенно сильное впечатление произвели скромность героев и отсутствие позы. Пребывание Самойловича и Чухновского в Париже явилось прекрасной манифестацией в пользу Союза”».
В Италии, в Сорренто, красинцев принимал Горький. Еще накануне отъезда из Москвы, в октябре 1928 г. он познакомился с Самойловичем и пилотами, которые в течение двух часов рассказывали писателю о спасении итальянцев. Уже тогда на Горького произвели впечатление скромность и простота его гостей: “Какие удивительные люди! - восклицает он. Особенно Самойлович и Чухновский. Да и доктор - превосходный парень! Вчера в римском посольстве был раут в их честь. Милан подарил им золотые медали, выбитые тоже в их честь”.
Профессора Самойловича хотят видеть в Штутгарте, Вене и Праге, нетерпеливые просьбы поступают из Брно, из других городов Чехословакии. Об этом ему сообщает в очень теплых и
124


содержательных письмах советский полпред в этой стране А.Я. Аросев» (1977, с. 28-29).
Наконец, хотя и с запозданием, в 1931 г. изданы «Научные работы экспедиции на “Красине” в 1928 году» (вып. 50), куда вошли две работы Самойловича, посвященные описанию похода ледокола и результатам геологических наблюдений на Северо-Восточной Земле и на Земле Франца-Иосифа. Дела в институте оставляли желать лучшего: накапливался обширный материал, отпочковавшиеся в предшествующие годы от Северной научнопромысловой экспедиции подразделения, ставшие самостоятельными, успешно развивали свои направления, нередко с большим выходом в практику - так было на Кольском п-ове, где руководство по освоению колоссальных минеральных богатств приняла на себя Академия наук во главе с Ферсманом, в Республике Коми, где работали геологи во главе с династией Черновых, - этот список можно было продолжить. Хорошие отношения установились у Р.Л. Самойловича с подразделениями Академии наук, особенно с Государственным Гидрологическим институтом. Выращенные им кадры также обретали самостоятельность, принимая активное участие в академических экспедициях в Арктике (например, Ермолаев на Новосибирских островах) и способствуя деятельности других академических отрядов (в 1925 г. в экспедиции М.А. Лавровой в Крестовой губе на Новой Земле) и т.д.
Новая Земля после работ Г.Я. Седова, В.А. Русанова и Р.Л. Самойловича становилась настоящим учебным полигоном по отработке методов работы в условиях Арктики. Здесь испытывалось все, что предстояло использовать в ближайшем будущем в других районах Арктики, начиная от собачьих упряжек и кончая авиацией и радио, чтобы затем войти в практику наших полярных исследований. Понимая, что значительный этап его полярной деятельности за плечами, Рудольф Лазаревич, приближаясь к полувековому юбилею, мог бы, казалось, расслабиться и какое-то время даже почить на лаврах - но не тут-то было...
Вскоре развитие событий приобрело такой характер, что в собственном институте Рудольф Лазаревич временно оказался на вторых ролях, причем этот жизненный кульбит произошел в связи с возвращением к идее научно-практического освоения Земли Франца-Иосифа и включением ее в число наших полярных архипелагов, как это декларировалось нотой русского правительства 1916 г. и подтверждено советским правительством в 1926 г. Пора было переходить от слов к делу, тем более что Норвегия, ободренная уступчивостью великого соседа в отношении Шпицбергена, надеялась повторить аналогичный вариант и на соседнем
125


архипелаге. Там норвежские промысловики, все более ограничиваемые на Новой Земле, пока чувствовали себя настолько свободно, что для перехода от эксплуатации природных богатств архипелага к политическому оформлению своего присутствия оставалось совсем немного. Для установления нашего суверенитета на архипелаге проще всего было построить там научную станцию.
“Из газетных сообщений я узнал, - писал позднее один из первых советских зимовщиков архипелага М.С. Муров, - что 5 марта 1929 года Совет Народных Комиссаров утвердил проект организации экспедиции на Землю Франца-Иосифа, где предполагалось строительство радиостанции, и что выполнение этой задачи возложено на Институт по изучению Севера, находящийся в Ленинграде” (1971, с. 16). Начался набор добровольцев, который проходил непросто. Одним из первых явился Эрнст Теодорович Кренкель, имевший к тому времени опыт двух зимовок на Новой Земле. Свое приобщение к новому архипелагу он позднее описал так: “Экспедиция обещала быть очень интересной. По совету Георгия Давыдовича Красинского я немедленно написал письмо в Ленинград директору Института по изучению Севера Рудольфу Лазаревичу Самойловичу” (1973, с. 147), с которым, как читатель помнит, Кренкель познакомился на Новой Земле в 1924 г. в самом начале своей полярной карьеры. “Письмо Самойловичу не осталось без ответа, - продолжает он. - Моя кандидатура была признана подходящей. Я выехал в Ленинград и вместе с будущими товарищами по зимовке оказался на Съездовской линии Васильевского острова, где находился Институт по изучению Севера. К тому времени, когда нас пригласили в институт, туда прибыл и Отто Юльевич Шмидт. Первая встреча со Шмидтом произвела большое впечатление. В комнату вошел человек, облик которого был совершенно необычен. Огромная окладистая борода, волосы пышные, зачесанные назад. Прекрасная шевелюра. Запоминающиеся черты лица, особенно глаза - умные серые глаза, способные принимать десятки разных оттенков. Стоило Шмидту войти в комнату, как тотчас же возникало ощущение, что этот человек все знает, все понимает, все умеет.
Шмидт разговаривал с нами на равных. Мы тоже держались вполне независимо, но, думаю, не ошибусь, если скажу, что внутренне каждый из нас трепетал и робел. Вполне официально Шмидт сказал в этой беседе, что нам предстоит стать первой сменой самой северной в мире полярной станции, которую поставят на Земле Франца-Иосифа.
И наконец, еще одно знакомство - знакомство с человеком, завершившим этот великолепный триумвират, которому пред¬
126


стояло возглавить экспедицию - с Владимиром Юльевичем Визе. Если Рудольф Лазаревич Самойлович был практиком Арктики, то Визе был ее тонким теоретиком. Он написал много книг и статей об Арктике и поставил посередине Карского моря большой знак вопроса, отметив им место предполагаемого острова... С тех пор я считаю своими учителями весь этот великолепный триумвират - Отто Юльевича Шмидта, Рудольфа Лазаревича Самойло- вича и Владимира Юльевича Визе” (с. 149-151). Весьма ценное для историка науки свидетельство из авторитетного источника.
Как странно порой люди начинают свою полярную карьеру. Самым старым полярником среди направлявшихся на Землю Франца-Иосифа был, несомненно, Владимир Юльевич Визе, сделавший свой выбор в 1912 г., став участником экспедиции Седова, пройдя с ней весь ее крестный путь и не пожалев о своем первоначальном выборе. О выборе своего пути в северных просторах Рудольфа Лазаревича уже написано выше. Будущий полярный корифей Шмидт, видимо, самый известный полярник в нашей стране в XX в., оказался в Арктике настолько случайно, что во избежание недоразумений лучше предоставить слово ему самому: “Собирался в этом году с Н.В. Крыленко и Б.Н. Делоне опять на Памир - брать пик Ленина. На просмотре кинофильма о прошлогодней Памирской экспедиции (в марте 1929 г.) Н.П. Горбунов (управделами СНК СССР, участник Памирской экспедиции. - В.К.) рассказал мне об экспедиции на Землю Франца- Иосифа и предложил ехать ее начальником. Я отказался, заявив, что в этом году просить большого отпуска не могу. Кроме того, мне жаль отказаться от Памира. Тем временем выяснилось, что экспедиция на Землю Франца-Иосифа потребует не больше двух месяцев (при удаче), а с подготовкой похода на Памир у Н.В. Крыленко выходили затруднения. Решать, куда меня больше тянет, было трудно. Н.П. Горбунов ждал, говорил, что другую кандидатуру найти трудно. В мае я согласился, получил назначение Совнаркома и в июне был в Ленинграде, в Институте по изучению Севера, где с Р.Л. Самойловичем и В.Ю. Визе договорился об основном” (1956, с. 44).
С учетом будущего сотрудничества этих двух полярных корифеев, которое не исключает и определенного соперничества, приведем еще одну важную ссылку, характерную для начала их совместной деятельности: «План экспедиции был разработан Институтом по изучению Севера под руководством Р.Л. Самой- ловича и В.Ю. Визе и утвержден созданной при Совете Народных Комиссаров Арктической комиссией... Руководителем научных работ и помощником начальника экспедиции были назначены РЛ. Самойлович, директор Института по изучению Севера, и
127


В.Ю. Визе. Первый большой знаток Шпицбергена и Новой Земли, заходил ненадолго на Землю Франца-Иосифа в предыдущем году. В.Ю. Визе знал Землю Франца-Иосифа еще по экспедиции лейтенанта Г. Седова 1912-1914 гг., когда “Св. Фока” зимовал в бухте Тихой на о-ве Гукера. Вопросы руководства экспедицией обычно обсуждались “тройкой” (Шмидт, Самойлович, Визе), а по вопросам курса плавания - вчетвером (те же и капитан)» (Там же, с. 33-34), т.е. действовала практика, отработанная уже во время плавания на “Красине”.
Исследователь научного наследия Рудольфа Лазаревича, увы, вынужден цитировать других, поскольку в описываемый период сам директор Института по изучению Севера, не освоившись в новой ситуации, не оставил описаний своего участия в плаваниях на Землю Франца-Иосифа и на Северную Землю. Тем не менее трактовка роли профессора Самойловича его непосредственным руководством такова, что не оставляет сомнений в ее значимости. В этом О.Ю. Шмидт, несомненно, объективен. Однако продолжим рассказ о долгих сборах экспедиции, замысел которой, по многочисленным источникам, принадлежит Р.Л. Са- мойловичу.
“Шло время, - пишет М.С. Муров, - и состав нашей экспедиции постепенно увеличивался. Из Архангельска приехал Петр Яковлевич Илляшевич, зимовавший до этого на Новой Земле, а сейчас назначенный начальником нашей зимовки. В сравнении с Кренкелем он казался маленьким. Круглолицый, румяный, с тщательно закрученными в колечко рыжеватыми усами, всегда корректный, в элегантном костюме и с неизменной тростью в руках, - он даже отдаленно не напоминал полярника. От него мы узнали, что во фрахте ледокола “Красин” нам отказано в связи с назначением его в Карскую экспедицию. (Муров единственный, кто упоминает о планах использования этого ледокола для похода на Землю Франца-Иосифа. - В.К.). Остальные суда либо не имели рации, либо находились в ремонте. Строительство разборного дома для зимовщиков уже началось... Плохо обстояло дело с наймом рабочих для сборки этого дома на Земле Франца-Иосифа: желающих ехать не находилось.
Наконец, появился четвертый зимовщик - Георгий Александрович Шашковский. Это был молодой геофизик, ростом не менее двух метров, с поэтической душой и скептическим складом ума. Он тоже уже зимовал в Арктике на Маточкином Шаре. На Земле Франца-Иосифа ему предстояло проводить метеорологические работы.
В течение месяца мы четверо лихорадочно готовили экспедицию (точнее, зимовку, которая была честью экспедиции. - В.К.).
128


В самый разгар подготовки, 5 июня на страницах газет появилась краткая заметка ТАСС: “По сообщению Норвежского телеграфного агентства, в число полярных экспедиций, организуемых Норвегией, в этом году включена экспедиция на Землю Франца- Иосифа. В законопроекте, внесенном в стортинг, правительство указывает, что экспедиция предполагает провести на Земле Франца-Иосифа научные исследования. Экспедиция далее предполагает построить на Земле Франца-Иосифа радиостанцию для передачи метеорологических наблюдений непосредственно метеорологической станции в Тромсё”.
В примечании ТАСС сообщало: “Ничего не известно об обращении норвежских властей за разрешением для посылки экспедиции на Землю Франца-Иосифа, принадлежащую СССР”...
Известие о норвежской экспедиции прозвучало для нас, как гром среди ясного неба.
Теперь организация нашей экспедиции была передана в ведение Арктической комиссии, созданной при Совете Народных Комиссаров... Кроме научных работ, которыми должны были руководить Самойлович и Визе, нам предстояло выполнить политическую миссию - объявить Землю Франца-Иосифа советской территорией. Экспедиция приняла политический характер, и Совет Народных Комиссаров назначил начальником ее Отто Юльевича Шмидта” [Муров, 1971, с. 22-24]. Таким образом, обстоятельства назначения Шмидта в состав и в руководство экспедиции на Землю Франца-Иосифа совпадают с его объяснением и подтверждаются другими источниками. Столь значительная фигура в истории Арктики, несомненно, заслуживает более детального описания. По Мурову: “Шмидт появился в Институте по изучению Севера в сопровождении Визе. Шмидт был высок, несколько сутуловат, носил большую бороду. Одет в новую, явно не по росту серую шинель. Еще запомнилась кепка и ботинки с шерстяными гетрами.
В течение трех часов длилось заседание в кабинете директора. Сообщение делал Шмидт. По мнению ученых, экспедиции предстояло преодолеть полосу льда шириной не менее 250 миль. Доступ к Земле Франца-Иосифа открыт не каждый год. Но пробиться к архипелагу должны во что бы то ни стало. В крайнем случае намечалось перебросить на собаках до ближайшего острова двух человек: радиста и механика, а также продовольствие, рацию, жилье, в котором они могли бы находиться, держать связь с Большой землей.
Далее Шмидт рассказал, что для экспедиции зафрахтован ледокол (точнее, ледокольный пароход. - В.К.), капитаном которого назначен Владимир Иванович Воронин.
5. Корякин B.С
129


Кроме того, Отто Юльевич настоял на приглашении на зимовку врача и повара.
Во время заседания я мог ближе рассмотреть Отто Юльевича. Он произвел на меня огромное впечатление своей романтической внешностью. У него были тонкие черты лица, высокий лоб, длинные, зачесанные назад волосы и пышная черная борода” (Там же, с. 24-25). В воспоминаниях Мурова образ Шмидта целиком заслонил роль и участие в делах экспедиции Рудольфа Лазаревича, что наблюдается во многих печатных изданиях и с чем нельзя согласиться, но что следует иметь в виду.
С приездом в Архангельск обнаружился ряд неблагоприятных моментов. С трудом, накануне отъезда из Ленинграда удалось найти на зимовку врача, им стал доктор Георгиевский. И очень кстати - в Архангельске Кренкель угодил в больницу с подозрением на аппендицит, но вскоре сбежал оттуда - к счастью, без последствий. По многочисленным сообщениям с моря ледовая обстановка складывалась самая неблагоприятная - льды буквально подпирали Кольское побережье, а в Горле Белого моря видели айсберги, упала температура воды (которой Визе при прогнозировании придавал большое значение), пароход из Архангельска на Печору вместо обычных четырех суток из-за льда добирался почти две недели и т.д.
Теперь перейдем к плаванию из Архангельска к берегам Земли Франца-Иосифа.
Для экспедиции был выделен ледокольный пароход “Седов” с опытным капитаном из поморов В.И. Ворониным. С точки зрения Рудольфа Лазаревича, ледокольный пароход, разумеется, уступал по своим возможностям “Красину”, но с другой стороны, значительно превосходил характеристики “Груманта” или “Эль- динга”, успешно действовавших в Карском море: водоизмещение около 3 тыс. тонн, мощность машин 2300 л.с., экипаж 35 человек, численность персонала будущей полярной станции 7 человек, экспедиционный состав (включая руководство) - еще 6 человек и несколько представителей прессы (включая кинооператора).
11 июля, по выходе из текущего ремонта, на “Седове” приступили к погрузке угля и экспедиционного снаряжения, помимо стройматериалов для будущей станции, о местонахождении которой решения на Большой земле принято не было. В числе прочего для станции взяли бот - тот самый “Грумант”, на котором Рудольф Лазаревич и его спутники совершили в 1924 году практически обход Южного острова Новой Земли. В ночь на 21 июля “Седов” покинул Архангельск. Оценивая перспективы предстоящего похода: “Плавание в Арктике - это лотерея, с той лишь существенной разницей, что настойчивый имеет гораздо больше
130


шансов выиграть, чем пассивный... Всегда ли доступен архипелаг для ледокольных судов, было неизвестно” (Там же, с. 35), Шмидт, разумеется, должен был целиком полагаться на своих более опытных помощников, не имея пока собственного ледового опыта. 22-го “Седов” был уже в Горле Белого моря, а посреди Баренцева моря на 75 град. 40 мин. с.ш. были встречены первые айсберги и к вечеру того же дня на 77 град. 30 мин. достигли кромки льда - для Шмидта начиналась настоящая Арктика.
28 июля ледовый пояс был преодолен, и “Седов” вышел на участок чистой воды и вскоре после 18 часов открылся берег и стали думать, где остановиться для строительства станции. Первые впечатления от увиденного Шмидт изложил в дневнике так: “Сквозь снег выступает что-то черное, гористое. Дали сразу задний ход, остановились. Встреча с землей произошла неожиданно и раньше, чем мы предполагали. Должно быть, при счислении ошиблись, не учли дрейфа. А солнце за туманом и снегом давно не было видно. Мы ожидали землю только через 20-30 миль! Первый этап пройден” (1956, с. 50).
На следующий день, 29 июля 1929 г. было решено провести церемонию поднятия флага и включения Земли Франца-Иосифа в советские арктические владения. Шмидт так описал это торжественное мероприятие: «Спустили три шлюпки. Я пригласил на торжество водружения флага руководящую тройку, капитана, предсудкома, секретаря ячейки, прессу (всех трех), кинооператора, П.И. Илляшевича, еще нескольких человек и гребцов-матро- сов. Механику и радисту предложил идти на их боте, хотел, наконец, выяснить, пойдет ли бот (он так и не пошел)...
...Торжественная часть прошла хорошо - просто и в то же время с подъемом. Серьезно, в духе Севера.
Я объявил: “В силу моих полномочий правительственного комиссара водружаю этот флаг и объявляю о вхождении Земли Франца-Иосифа в состав Союза ССР”. Боцман (он же секретарь ячейки) поднял флаг, присутствующие салютовали из винтовок и револьверов.
Кинооператор снимал, для него мы дважды повторили залп. Судно, не видное в тумане, отвечало каждому залпу протяжным гудком.
Кругом черные камни, снег, лед» (с. 51).
В тот же день ближе к вечеру была предпринята высадка на мысе Флора, где сохранились остатки базы англичанина Джексона, зимовавшего там в 1893-1896 гг., а также памятник пропавшим без вести участникам экспедиции герцога Абруцкого, причем с признаками мародерства, вероятно, иностранных промысловиков. Во всяком случае Визе обнаружил здесь совсем иную обста¬
5*
131


новку, чем при посещении этого места в 1914 г. В высадке участвовала руководящая “тройка”, а также капитан Воронин и будущий начальник полярной станции П.Я. Илляшевич, которого проблема выбора местоположения станции интересовала в первую очередь. Тем не менее по ледовой обстановке это было невозможно, и поэтому судно оставило мыс Флору около полудня 31 июля, чтобы к полуночи достичь бухты Тихой, которая, по мнению Визе, зимовавшего там с экспедицией Г.Я. Седова в 1913-1914 гг., выглядела подходящим местом для организации станции, с учетом возможного сопоставления с полученными ранее результатами наблюдений, что дало бы ценный материал для оценки изменений климата в связи с начавшимся потеплением Арктики.
На всякий случай Шмидт лично в компании с Самойловичем провел рекогносцировку о-ва Скотт-Келти при входе в Тихую, однако вскоре выяснилось, что подходы к острову для судна практически невозможны, - и вернулись к прежнему варианту.
«Бухта Тихая, - отметил Шмидт, - свое название она оправдывает. Описать эту очаровательную бухту я успею... Отпали другие “кандидаты” - решили строить станцию здесь. Ночью я послал П.Я. Илляшевича на землю. Он с В.Ю. Визе выбрали место для станции - под крестом, поставленным Г.Я. Седовым в качестве астрономического знака. Рано утром капитан промерил глубину, подошел к этому месту. Ему удалось стать в 30 м. Идеальные условия выгрузки. При хорошей погоде выгрузка займет 10-15 дней, при плохой - 20-30. Сегодня, 2 августа выгрузка началась...» (1956, с. 54).
Все шло хорошо, но 6 августа подвижкой дрейфующего льда “Седова” отжало на мель, что вызвало небольшой аврал в попытках сняться. По дневнику Шмидта видно, как он осваивает новую для себя морскую специфику: «Только и слышно: “трави канат”, “вира лебедкой”. Надо выучить целый словарь: “канат” - это якорная цепь, а наш канат, если толстый, особенно металлический - “строп”, поменьше, как и веревка, - “конец”» (с. 54-55).
В дневнике Шмидт делится первыми впечатлениями от ледника (видимо, Седова, спускающегося в воды бухты Тихой), а также от других экскурсий, в которых его сопровождает опытный полярник Самойлович. Для полярного новичка он порой допускает простительные наивности, например, в описании ледника, так непохожего на те, с которыми Шмидт встречался в горах Средней Азии: “Ледник настоящий, со всамделишными трещинами, в которые дважды по пояс погружался, удерживаясь винтовкой - не взял ни веревки, ни чего-либо другого. В следующий раз пойдем во всем альпинистском вооружении... Изумительной красоты базальтовая скала (Рубини Рок. - В.К.) на противополож¬
132


ном берегу бухты. Переехали на шлюпке, поднялись по крутым осыпям, частью покрытым мхом. Круто, но не трудно, больше опасности от катящихся камней... Обратно, по выбору Самойло- вича и вопреки моему совету, шли по крутой расщелине - осыпи камней. Было нетрудно, но довольно эффектно... Вчера Р.Л. Са- мойлович, его помощники и я поехали на Рубини Рок. Они обследовали долину за ним, нашли много интересного для геологов... А я там заготовлял дичь... Обратно возвращались с приключениями - занесло всю бухту (льдом), прямого пути не было. Решили ехать разводьями, огибая со стороны моря. Р.Л. Самойлович правил, два раза перетаскивали лодку через льдины. Доехали благополучно, но с риском, что отнесет в море - льды сильно задвигались. Убедился на этом случае, что Р.Л. Самойлович - мужественный человек со склонностью к благородной авантюре” (Там же, с. 55). Хотя последняя характеристика принадлежит человеку, впервые оказавшемуся в ледовых морях, она по-своему показательна, тем более что и сам Шмидт в целом ряде случаев при знакомстве с новыми для него природными объектами и ситуациями (как мы убедимся в дальнейшем) не всегда соблюдает правила техники безопасности, обязательные для всех. Вместе с тем его продолжают удивлять (при сравнении со среднеазиатскими) здешние ледники. “Странные здесь ледники - новый для меня тип северного глетчера. Плоский купол с очень слабым подъемом. Было своеобразно красиво идти без конца по ровному бело-голубому блестящему полю, местами покрытому ледяной глазурью. Но никаких трещин, со спортивной точки зрения - однообразно. Зато какой вид с вершины куполов (мы были на трех!). Видно далеко-далеко. Всюду сеть каналов (проливов. - В.К.) и островов. Одни каналы забиты льдом, другие - совсем чистые, синие... Наш купол - около 450 м высоты.
На обратном пути была вознаграждена наша спортивная жилка. Спустились с ледника прямо к мысу Седова, пройдя несколько километров по леднику. На спуске, уже менее пологом, конечно, масса трещин. На этот раз я взял веревку и ледоруб - они пригодились. Обвязав всех веревкой, я давал практические уроки перехода через трещины и вытягивания из них. Смеялись и дурили. Иногда неожиданно сквозь шутки проглядывала серьезность, когда кто-нибудь невзначай проваливался. А это случалось с каждым, с некоторыми даже по два раза. Пришлось провалиться и мне тоже. Тем более, что я в педагогических целях не избегал ненадежных мест, чувствуя себя с новой веревкой в достаточной безопасности. Особенно я был рад восторгу спутников, ранее трещин не видавших. И.М. Иванов насчитал, что мы перешли через 271 трещину” (с. 58).
133


Очевидно, на этом этапе пребывания в Арктике Шмидт остался спортсменом-альпинистом и одновременно государственным человеком, но еще не полярником.
Между тем на берегу свои трудности - темпы выгрузки превосходили темпы стройки. Это обстоятельство позволяло, пока плотники закончат свою работу, ознакомиться с окрестностями будущей полярной станции, используя судно и даже часть зимовочного персонала, свободного от строительных дел. Неслучайно 12 августа в дневнике Отто Юльевича появляется следующая запись: «Выгрузка кончается... Очень мне не нравится бездеятельное сидение “Г. Седова” на якоре. Как только все выгрузят, хочу настоять на разведывательных поездках (в Британский канал и др.) на 1-2 дня, оставив рабочих и зимовщиков на берегу» (1956, с. 57).
Чтобы совсем не напугать остающихся на берегу строителей, снабдив их дополнительным запасом одежды и продовольствия, было решено уложиться с рекогносцировкой в сутки, а позднее, при утеплении дома, продолжительность таких разведок Шмидт решил увеличить на два-три дня.
Первая такая вылазка в пролив Юнга и Британский канал была использована для проведения гидрологических и морских биологических работ, причем сборы морской фауны оставили у Шмидта сильное впечатление: “Все наше население толпится вокруг, смотрит и помогает. Г.П. Горбунов с усмешкой говорит, что вначале все рады помочь, даже мешают, а потом - не упросить. Лично я и раньше часами стоял с биологами над драгой, рассматривая поразительное разнообразие и красоту форм” (с. 58), но, разумеется, это пока восприятие дилетанта. Пока, тем более что Шмидт остался недоволен затягиванием работ на станции...
Очередная экскурсия на “Седове”, продолжавшаяся около суток, в ночь с 19 на 20 августа ознаменовалась опасным приключением Шмидта в ледяном гроте в айсберге на крохотной лодочке-тузике, отнюдь не вызванным научной необходимостью, которое он красочно описал в своем дневнике. Мало того, что будущий академик, обнаружив его и вдоволь сам насладившись опасной красотой, вовлек в сомнительное приключение и других участников экспедиции: «Не умею я смотреть красоту один. Выплыл ко входу и закричал на “Седов” старшему штурману: “Здесь такая красота, какой я в жизни не видел. Будите всех корреспондентов, пусть и капитан, и научные, и киноработники - все придут!”. Грот образовывал гигантское звуковое зеркало. Меня было хорошо слышно, через несколько секунд я услышал “Есть!”. С ледокола спустили большую шлюпку, я с нетерпением поехал навстречу, опять через льды, ставшие еще хуже...
134


Как всегда бывает, собирались долго, наконец, тронулись. Льды стали почти непроходимыми для большой шлюпки. Капитан сразу стал нервничать, ведь и на “Седов” льды могли надавить. Но не успели еще проникнуться его красотой, как выход стало закрывать льдиной. Скорее назад! Капитан запрещает отталкиваться от стен - могут обвалиться. Нельзя громко говорить. В то же время все галдят, хоть вполголоса, некоторые выскакивают на льдину, потом обратно. Я, оставшись в гроте на тузике, кричу П.К. Новицкому, чтобы он непременно снимал. П.К. Новицкий говорит, что если есть смертельная опасность для шлюпки от льдины и для меня от обвала, то он снимать не может...
А в это время крик с “Седова”: “Лед напирает!” Судну надо немедленно уходить, а то прибьет к айсбергу. Происшествие, которое потом весело вспоминали. Но в то время капитану было не по себе» (с. 60-61). Как говорится, no comment... Кто был прав - капитан, пошедший на поводу у начальника, или начальник экспедиции, читатель может сам составить свое мнение... Интересно, что другие участники сомнительного предприятия в своих воспоминаниях воздержались от каких-либо оценок...
То, что на начальном этапе своей деятельности Шмидт принимал сомнительные решения, подтверждают и другие участники экспедиции. Так, по описанию Мурова, занятого в то время на строительстве, “21 августа к нам неожиданно приехал Шмидт и сообщил, что он принял решение до окончания строительных работ... предпринять исследовательский рейс на север архипелага. Рискованная затея пришлась нам не по душе, и мы ему откровенно признались в этом.
- Время позднее, наступает зима, и все может случиться, - озабоченно сказал ему начальник зимовки.
- Мне понятны ваши опасения, - ответил Отто Юльевич, - в случае, если мы застрянем, вам придется зимовать с шестнадцатью рабочими - перспектива тяжелая не только в продовольственном отношении. Но бездеятельное сидение научного состава, когда есть возможность исследовать весь архипелаг, найти могилу Седова, будет непростительно” (1971, с. 77-78).
Больше всего поход на север, в море Виктории, как в то время называлась акватория, омывающая архипелаг с севера, дал В.Ю. Визе, сумевшему на нескольких гидрологических станциях обнаружить присутствие атлантических вод, чем он объяснил отсутствие льда у северных границ архипелага. Несомненно и то, что у начальника экспедиции проснулся определенный рекордсменский зуд, которого он не смог преодолеть, как своеобразный пережиток недавнего спортивного прошлого. «Двинулись севернее, - записал Шмидт в дневнике, - ломать мировой рекорд
135


(82 град. 04 мин. с.ш.). Скоро льды стали тяжелее. Все же я решил идти дальше, даже когда В.Ю. Визе и Р.Л. Самойлович стали советовать повернуть назад. Это было на 82 град. 06 мин. с.ш. Я согласился с ними только когда достигли 82 град. 14 мин. с.ш., т.е. когда рекорд стал совершенно бесспорным - вне ошибок счисления. Капитан присоединился к “отступающим”» ( с. 63). Из других достижений похода - размеры о-ва Нансена на английской морской карте значительно преуменьшены, что выяснилось при посещении его Самойловичем и Ивановым. Найти могилу Седова не удалось, зато зимовочная база экспедиции Фиала в бухте Теплиц была изучена настолько основательно, что Шмидт смог констатировать: “Консервы хороши!” (с. 64).
Возвращение “Седова” к строящейся станции совпало с возобновлением ее блокады очередным напором льдов, которые остановили судно примерно в 15 км от станции. Последующие события и их оценки несколько расходятся у авторов мемуаров. Шмидт в сопровождении нескольких наиболее крепких людей решился на поход по этим льдам, чтобы, добравшись до станции, строительство которой должно было завершаться, принять решение на месте, включая вариант возвращения строителей на судно опять-таки по льду. Вполне определенно, у него не хватило терпения и умения оценить развитие ледовой обстановки. Шмидт и его люди в рискованном походе добрались только до о-ва Скотт- Кельти, тогда как спустя сутки “Седов” благополучно достиг района станции и, убедившись в отсутствии там Шмидта и его людей, завершил спасательную операцию на о-ве Скотт-Кельти возвращением на борт начальника экспедиции и его спутников.
30 августа станция в бухте Тихой, отправила первую радиограмму и, таким образом, вошла в строй действующих, что было отмечено салютом и поднятием флага на построенном доме, а также торжественным митингом и речами.
Льды продержали “Седова” до 1 сентября и заставили выходить на чистую воду в обход о-ва Гукера с севера, но только спустя трое суток судно оказалось на чистой воде, что вселило в ученых надежду в плавании к востоку посетить о-в Уединения, а то и добраться до Северной Земли, хотя, судя по дневнику Шмидта, Воронин и Самойлович были против такого варианта, и, очевидно, более всего он устраивал гидрологическую группу, в первую очередь Визе, Лактионова и Горбунова, хотя и Самойлович с Ивановым получили возможность работать с трубкой Экмана для взятия колонок грунтов с морского дна. Особый интерес Визе к новой акватории понятен - пять лет назад он заявил о существовании там неизвестной суши, предсказанной им по результатам изучения дрейфа “Святой Анны” в 1912-1914 гг.
136


О финале похода достаточно определенно повествует дневник Шмидта: “6 сентября, вечер. Конец эпопеи близок. Идем на юг, назад к земле. Проделали гидрологический разрез по 79 град, с.ш. до 70 град. в.д. за долготу мыса Желания. От плана добраться до о. Уединения и до Северной Земли приходится отказаться...Вечером 5 сентября капитан, при сочувствии Самойловича, стал убеждать меня повернуть обратно. По его словам и словам штурманов, судно в таком виде не может больше входить в лед и не перенесет серьезного шторма. Вода впереди чистая... Хочется попытаться пройти вперед дальше, но доводы капитана серьезны...Утром 6-го момент для решения наступил. Сделали станцию. Ветер 6 баллов, ледокол сильно дрейфует, научные работники бьются без успеха - невозможно работать. Тут уже и В.Ю. Визе вышел из себя, заявив, что раз гидрологические исследования вести более невозможно, незачем дальше ехать...Потеряв последнего союзника, я уже не могу сопротивляться общему мнению специалистов” (1960, с. 70-71).
Прежде чем пытаться оценить вклад отдельных ученых в достижения экспедиции, следует учитывать специфику их восприятия неспециалистами. Действительно, например, достоверность, или наоборот, просчеты прогнозов В.Ю. Визе в части ледовой обстановки доступны для понимания всем, поскольку лед или присутствует в поле зрения, или, наоборот, отсутствует. Даже выбор места под станцию будущими зимовщиками оценивался вполне определенно, ориентируясь порой, на окружающий пейзаж. Например, вид бухты Тихой Кренкель оценил так:
- Здесь зимовать не вредно. Черт побери, красота-то какая! (Визе, 1930, с. 79).
Результативность других исследователей определить “на глаз” было сложнее, и тем не менее ясно, что работы хватало и самому Рудольфу Лазаревичу, и его помощнику Иванову. Даже на крохотном островке Ньютон, где не нашлось места для ледников, где “снег...почти уже стаял, оставаясь только в расщелинах. Р.Л. Самойлович, вооружившись геологическим молотком, отправился изучать геологическое строение острова. И.М. Иванов занялся мензульной (топографической) съемкой, а Г.П. Горбунов заинтересовался птичьими гнездами, которых на острове оказалось множество” (Визе, 1930, с. 44).
На о-ве Гукера возможности для исследователя оказалось побольше, и соответственно не без юмора констатировал В.Ю. Визе: «Р.Л. Самойлович предпринял на скалу Рубини ожесточенную атаку. Войдя в геологический азарт, он откалывал от скалы громадные каменные глыбы, которые с грохотом катились вниз. Я не завидовал спутникам Р.Л. Самойловича по экс¬
137


курсиям. Когда геолог, обвязав вокруг камня веревку, тщательно силился сдвинуть его с места, чтобы дотащить по снегу до шлюпки, спутникам было неловко не прийти ему на помощь и не впрячься рядом с ним в лямки. Только таким образом эти геологические трофеи удавалось дотащить до шлюпки. На палубу “Седова” куски “тела Рубини”, или, выражаясь научно, “базальтовые отдельности”, поднимали при помощи паровой лебедки» (Там же, с. 86). Суховатый обычно в проявлении чувств, на этот раз Визе оценил увлеченность профессионала и его непосредственность.
Несомненно, в целом ряде случаев интересы специалистов соприкасались. “Наш топограф И.М. Иванов, занялся съемкой ледника Юрия, спускающегося с южной стороны скалы Рубини. Съемка ледника Юрия представляла большой интерес, так как 15 лет назад этот ледник был заснят мною, а еще раньше - в 1904 году - экспедицией Фиала. Из сравнения карт, составленных в 1904 и 1914 гг., с новой картой 1929 года, можно будет вывести заключение о том, отступают или наступают ледники Земли Франца-Иосифа...Эти изменения в положении ледников, которые могут быть весьма значительными, вызываются колебаниями климата” (Там же, с. 86-87) - главной проблемой, изучением которой всю жизнь занимался В.Ю. Визе, и, таким образом, его заинтересованность в такого рода наблюдениях очевидна. Разумеется, он знал об отступании ледников Новой Земли, которое установил Русанов, и поэтому его заключение о том, что “за последние 25 лет климат Земли Франца-Иосифа, очевидно, не изменился в какую-либо сторону, так как положение края ледника Юрия оставалось за этот промежуток времени почти неизменным” (с. 87), не столько констатировало результат, сколько намечало направление будущих исследований в союзе с Самойло- вичем и Ивановым, поскольку традиционно ледники входили в сферу интересов геологов.
Неслучайно сотрудничество представителей разных научных специальностей бросается в глаза и людям, далеким от науки. Так, корреспондент Б. Громов отметил, что “профессор Самойлович и географ Иванов не теряют времени даром. С молотками в руках они взбираются на крутые отвесные скалы, отбивают кусочки камней и бережно укладывают их в заплечные мешки.
- Это очень редкие экспонаты (правильнее - экземпляры. - В.К.) , ведь о строении Земли Франца-Иосифа у нас почти ничего не известно” (1930, с. 24). Но это далеко не все о деятельности Самойловича и Иванова, “которые в течение двух дней обследовали мыс Чурлёниса. Вот что рассказал Иванов:
138


- Для установления скорости движения льда мы произвели топографическую съемку кромки (правильно - края. - В.К.) ледника, называющегося Юрий. У краев ледника соорудили из камней гурии - знаки, по которым последующие экспедиции смогут легко ориентироваться в своей научной работе. В одном из гури- ев оставили записку, в которой дали указание, какие и кем произведены работы и где можно получить результаты” [Громов, 1930, с. 45]. Даже, казалось бы, далекий от научных проблем механик Муров не забыл отметить, что “Рудольф Лазаревич Самойлович привез из Долины Молчания несколько толстых стволов окаменелого дерева, когда-то росшего на Земле Франца- Иосифа” (1971, с. 70).
Интерес, проявленный ученым к геологии Земли Франца- Иосифа, понятен уже просто потому, что как специалист он мысленно уже проводил сопоставление с хорошо известной ему геологией Новой Земли и Шпицбергена, и наблюдая совершенно иную картину как по возрасту слагающих пород, прежде всего стратиграфии, так и по условиям залегания (тектонике), стремился обеспечить полевым материалом направления будущих теоретических разработок, до которых, в силу своей занятости прежде всего организационной работой, у него так и не дошли руки.
Попытаться восстановить по этим весьма отрывочным и неполным сведениям работу мысли Рудольфа Лазаревича сложно, но крайне интересно. Несомненно, что впервые в своей деятельности на полярных архипелагах он столкнулся, например, с обширными покровами излившихся вулканических пород и сравнительно молодыми юрскими древесными остатками, и определить их взаимосвязи сначала здесь, на Земле Франца-Иосифа, а затем увязать с общей картиной формирования слагающих пород на соседних архипелагах было, разумеется, непростой задачей. Но судя по полевой активности на Земле Франца-Иосифа, к чему-то похожему Рудольф Лазаревич уже стремился, тем более что у ученого с возрастом наступает период обобщения накопленного полевого материала. Интерес, проявленный учеником Рудольфа Лазаревича к ледникам, показал, что современные процессы также интересовали обоих ученых, причем в контексте интересов и занятий В.Ю. Визе это могло в будущем вылиться в очень перспективное направление.
На следующий год Шмидт не вернулся в столь любимые им горы, изменив им ради Арктики. С точки зрения эстетических и чисто природных впечатлений высокие широты ничуть не уступали великолепию горных пейзажей Средней Азии, но зато Арктика оказалась несравненно перспективнее для его могучего научно-организационного таланта. На десять лет моложе Самойло-
139


вича, он только приближался к пику реализации своего научного потенциала, тогда как накануне полувекового юбилея, после красинского триумфа, его соратник, вполне удовлетворенный достигнутым, посчитал, что подобное неповторимо и остается воспитывать учеников, формировать свою школу, тем более что в ней наметились перспективные личности (Ермолаев, Иванов), да и сотрудничество с другими (в первую очередь, с Визе, а вскоре и с Урванцевым) начало приносить свои плоды. Поэтому в том, что вскоре инициатива в арктических делах перешла к Шмидту, нет ничего удивительного, тем более что он имел еще одно несомненное преимущество - близость к “верхам” через управделами СНК Н.П. Горбунова. Скорее всего, в экспедициях 1929 и 1930 гг. состоялась передача дел “на местности” (как это и должно быть в идеале), когда новый “шеф” на лету усваивает специфику предстоящих дел и событий, с каждой новой экспедицией убеждаясь в собственной дееспособности и вместе с тем строя планы на будущее, не всегда посвящает в них (даже если мы не можем доказать это документально) своего предшественника. Так можно оценить две совместные экспедиции Р.Л. Самойловича и О.Ю. Шмидта 1929 и 1930 гг. из нашего времени.
“...После того как прошлогоднее путешествие прошло удачно и на Земле Франца-Иосифа установлен достаточно мощный опорный пункт и наш ледокол (Шмидт еще не отличает пока ледокола от ледокольного парохода. - В.К.) показал себя пригодным для арктических исследований (что было ясно из предыдущего путешествия по спасению экспедиции Нобиле), мы осмелели и Арктическая комиссия в план этого года включила решение в один рейс двух задач: вновь достичь Земли Франца-Иосифа, где сменить зимовщиков и достроить станцию, и в тот же рейс отправиться на Северную Землю неизведанным еще путем, также построить там станцию и оставить людей. Выполнение этих задач требовало такого расхода угля, который превосходил возможности ледокола. Поэтому нам было нужно получить уголь с другого судна где-то между Землей Франца-Иосифа и Северной Землей” (1960, с. 72).
В следующую навигацию это сотрудничество было продолжено, хотя и с расширенной научной группой, в том же руководящем составе и с тем же судном, но с очевидным наращиванием достигнутого в прошлом успеха, что, несомненно, является заслугой Шмидта. Используя свои связи в правительстве, он наметил новые перспективные задачи - в первую очередь создание научной базы на Северной Земле для ее дальнейшего изучения, что в прошлом не удавалось другим. В походе 1930 г. Шмидт сохранил
140


все достижения предшествующего сезона (прежде всего, взаимодействие со специалистами, что обеспечило успех экспедиции на Землю Франца-Иосифа) - в дальнейшем как полярный исследователь он рос от одной экспедиции к другой, и на его фоне у других участников его предприятия это не проявлялось в столь заметной форме, возможно, за исключением В.Ю. Визе.
С учетом всех обстоятельств “Седов” вышел из Архангельска 15 июля и спустя неделю вошел в бухту Тихую, с заходом на Новую Землю, где в губе Белушьей и в Малых Кармакулах были взяты на борт промышленники для пополнения персонала зимовки на Земле Франца-Иосифа. Новый состав зимовки на этом архипелаге возглавлял И.М. Иванов, ученик Р.Л. Самойловича, сопровождавший его в экспедициях на “Красине” и в плавании “Седова” предыдущего года.
Перед отходом из Архангельска Шмидт определил политические задачи экспедиции: “...Мы уходим в далекий путь - завоевывать Арктику и подчинять ее капризы воле могучего рабочего класса, направленной к развитию Советского Союза...Мы не будем одиноки, не будем чувствовать отчужденности от происходящей великой стройки. Нас посылает советское правительство. За работой экспедиции будет следить пролетариат всего мира...Мы едем как северный отряд великой армии труда, неся частицу энергии рабочего класса и его авангарда - коммунистической партии. Мы победим!” (Муханов, 1931, с. 15).
Соответственно Самойлович, обращаясь к архангелогородцам, столпившимся на Красной пристани, уделил больше внимания значению результатов арктических исследований для хозяйственных целей в свете выполнения пятилетнего плана: “Вы - жители края, из которого устремлялись все наши научные исследования...Одна из задач нашей экспедиции - ряд научных исследований для развития Северного края и выяснения его экономических возможностей. Мы сейчас еще точно не знаем, какое значение может иметь то или иное научное открытие нашего похода. До сих пор в Арктике скрыто много тайн. Социалистическое строительство нашей страны требует от людей науки ответа, что представляют собой эти северные уголки, что может быть использовано для быстрейшего развития нашего хозяйства. Север все еще мало изучен, мы совершенно не знаем, что кроется в недрах его земли. И мы идем за ответом. Правительственная арктическая экспедиция (не Института по изучению Севера! - В.К.), уходящая сегодня на Землю Франца-Иосифа и Северную Землю, поставила перед собою цель - взять на учет все эти острова и нанести на карту тот большой, незнакомый еще кусок загадочной земли, который в 1913 году был случайно открыт Виль-
141


кицким - к северу от Сибири, за Таймырским полуостровом. На пути к землям Франца-Иосифа и Северной экспедиция исследует морских животных, выяснит, какая рыба водится в северных морях. Тот интерес, который проявляется к изучению Арктики, делает нашу страну руководящей в области полярных исследований. Наши молодые, готовые к любым лишениям исследователи, добьются выполнения пятилетки изучения Севера в два-три года”.
В краткой речи Визе, другой заместитель Шмидта, выразил свои скрытые ожидания, не оправдавшиеся год назад: “Это - наша советская будничная основная работа, которую мы проводим для быстрейшего развития нашей страны. Советское правительство давно уже обратило внимание на вопросы освоения нашего Севера и закрепления северных границ. В этом году на пути к Северной Земле мы предполагаем открыть новые земли, острова, о которых человечество не знало. Над ними водрузится советский флаг и они будут включены в территорию Советского Союза. Правительство и коммунистическая партия, благодаря которым так успешно идут полярные исследования, дают нам, ученым, прекрасное орудие в борьбе со льдом - знаменитые на весь мир советские ледоколы...” (Там же, с. 16-17).
Корреспондент “Комсомольской правды” Л. Муханов (ставший позднее полярником и даже побывавший в Антарктиде) отметил, что “пристань загудела. Замелькали платки и кепки” - архангелогородцы провожали своих земляков из экипажа “Седова” в очередной рейс, суливший столь значительные перспективы в ближайшем будущем.
По ледовым условиям лето 1930 по сравнению с прошлым годом оказалось более благоприятным и тяжелых льдов на пути к Земле Франца-Иосифа встречено не было. “Станцию мы нашли в превосходном состоянии, - отметил Шмидт. - Все люди здоровы и в хорошем состоянии духа, полученные задания ими выполнены. Запасы оказались совершенно достаточными. Неприкосновенные запасы не тронуты. Люди доказали возможность там жить, возможность регулярно проводить работу. Теперь можно было перед ними поставить программу более активных исследований. Это требовало расширения станции...Мы немедленно начали выгрузку. В прошлом году здесь при выгрузке были свои трудности...В этом году выгрузка прошла при очень сознательном отношении команды. Люди не только работали хорошо, но увлекались. Они понимали большое значение порученного им дела.
Пока шла выгрузка леса, мы получили возможность вести исследовательскую работу. Мы наметили осмотреть южное побе¬
142


режье Земли Франца-Иосифа. У нас на это были основания. Прежде всего мы хотели проверить, не обосновались ли где-нибудь норвежцы. Весной этого года вышла книга доктора Горна...В ней указывается, что к мысу Флора были посланы три норвежских судна, которые хотели построить станцию, но не могли туда пробиться...Мы высаживались на мысе Флора, на о. Белл и на о. Аль- джер. Это как раз те три места, которые эвентуально могли явиться базой для зимовки норвежской станции. Но мы не обнаружили признаков пребывания норвежцев. Зато нашли другое. На мысе Флора, где в прошлом году нами был водружен флаг, мы нашли флагшток, свернутый кренделем на земле. Мы гадали, кто это сделал - ураган или медведь? Здесь замешаны, конечно, люди.
- Кажется, - обращаюсь я к Р.Л. Самойловичу, - Ваш приятель Альбертини, дошел сюда в конце концов. Может быть, это сделали его люди, а может быть, норвежские промышленники...
Мы крепко установили большой красный флаг” (1956, с. 73).
Интересно, что в процессе этого плавания на архипелаге появился пролив Самойловича, поскольку Муханов прямо указывает, что “Седов” “повернул в пролив Самойловича, между о-вами Рояль Сосайти (Королевского общества современных карт. - В.К.) и Ли-Смита” (с. 73). Однако кто именно присвоил имя безымянному проливу на предшествующих картах, неясно, тем более что С.В. Попов (1985) считает, что это сделал И.М. Иванов, который в это время был занят приемкой станции в Тихой.
“Во время пребывания в бухте Тихой на Земле Франца-Иосифа большое место занимали сбор геологических коллекций, а также биологические и гидрологические работы. В частности, попробовали взять лед с разных глубин ледника, чтобы потом подвергнуть его анализу. В этих целях мы отправились на один из ледников, и я как альпинист опустился в щель на 25 м. Висел и рубил лед, который потом был отправлен на юг. Когда мне показалось, что уже довольно, что я уже больше часа нахожусь в щели и больше не выдержу, попросил меня вытащить. Вытащили. Оказалось, что я пробыл в щели два с половиной часа. Какой результат дали пробы льда, не знаю, но если лед доехал в целости, то результаты его исследования должны быть очень интересны” (1956, с. 74-75). Отметим, что выдающийся полярный гляциолог П.А. Шумский в своей обобщающей работе по оледенению Арктики (1949) каких-либо результатов исследования этих образцов глетчерного льда не приводит. Несомненно, к важным достижениям первой советской зимовки на архипелаге следует отнести установление Э.Т. Кренкелем радиосвязи с базой антарктической экспедиции Р.Э. Бэрда, что, конечно, было рекордом и имело огромное практическое значение.
143


На этот раз на Земле Франца-Иосифа встретились с норвежскими промысловыми судами что называется нос к носу. Два из них “Седов” встретил у о-ва Альджер. Шмидт разъяснил норвежцам, что они находятся в советских территориальных водах, на посещение которых им требуется иметь специальное разрешение от советских властей. В свою очередь, норвежцы сказали, что они слышали о советской станции где-то поблизости, но не обнаружив каких-либо следов пребывания русских, посчитали эту информацию не более чем слухами. Однако на этот раз им пришлось убедиться в обратном.
3 августа “Седов” покинул берега Земли Франца-Иосифа, и таким образом, по сравнению с прошлым годом пребывание экспедиции на архипелаге заняло сравнительно немного времени. Впереди предстояла работа на “белом пятне” на востоке Карского моря, где нужно было отыскать западные берега открытого в 1913 г. Вилькицким архипелага и создать там научную зимовочную базу для экспедиции Г.А. Ушакова и Н.Н. Урванцева. Однако прежде чем приступать к этой в полной мере загадочной части задания, следовало пополнить запас угля и одновременно передать на “угольщик” (роль которого предстояло выполнять ледокольному пароходу “Сибиряков”) первых зимовщиков бухты Тихой, чтобы затем следовать на восток, о чем Шмидт так докладывал в Комиссии по изучению Арктики при СНК СССР: «Простившись с зимовщиками, мы вернулись к Новой Земле, чтобы получить уголь, который должен был нам доставить ледокол “Сибиряков”.
Пребывание на Новой Земле было очень интересным.
Начали с выбора места встречи с ледоколом. Думали сделать это у кромки льда, но лед был слабый, ломкий. Тогда мы приняли предложение Р.Л. Самойловича - попытаться произвести разгрузку в Русской Гавани в северной части Новой Земли... Р.Л. Са- мойлович увидел ее во время объезда Северного острова Новой Земли, и это оказалось ценнейшей находкой. Правда, наш капитан скептически смотрел на эту гавань, но она оказалась очень интересным местом.
Гавань достаточно обширная, чтобы вместить Карскую экспедицию. Она защищена от всех ветров, кроме западных. В случае западных ветров стоянку можно перенести в другой залив, который защищен от них. Так что в случае нужды можно укрыться от любых ветров. Хотя берега Новой Земли опасны, были проведены съемки гавани и подробные промеры. Оказалось, что Русскую Гавань можно рекомендовать и карским, и прочим экспедициям как базу. Может быть, придется водрузить флаг и устроить склад. Во всяком случае, если Карская экспедиция пой¬
144


дет кружным путем, то она может воспользоваться этой гаванью. По сравнению с мысом Желания, где подходящей гавани нет, эта немного дальше, но представляет большие удобства» (1956, с. 75). Признание роли Самойловича в выборе места для встречи судов, как и в первоначальной оценке значения Русской Гавани для стоянки судов, со стороны Шмидта очевидно и не требует комментариев.
Деятельность Рудольфа Лазаревича (лишившегося в качестве помощника Иванова, который возглавил зимовку в бухте Тихой) на переходе с Земли Франца-Иосифа к Новой Земле заключалась в изучении донного грунта (начальный этап геологического строения шельфа) и описана Мухановым следующим образом: “Профессор Р.Л. Самойлович в больших норвежских сапогах приготовил на корме торпеду - трубку Экмана к погружению в подводное царство. Подвешенная к медной проволоке, она тихонько опускалась до поверхности воды, а затем ныряла на дно. Натянутая стрелой проволока мелодично звенела, пока торпеда не ударялась о дно. Начинался отсчет: сто метров, двести, триста... Проволока ослабевала. Трубка Экмана с грузом отложившегося ила поднималась на палубу” (с. 90). Хотя в работе полярных экспедиций того времени главенствовали океанографические работы на специальных гидрологических станциях, частично описанных выше, изучение геологии морского дна только начиналось (чтобы в наше время привести к открытию там громадных запасов углеводородного сырья) и любые сведения были на вес золота. Разумеется, были выполнены несколько гидрологических станций, а также сборы донной фауны в процессе траления.
5 августа “Седов” пришел в Русскую Гавань, опережая “Сиби- рякова” по крайней мере на трое суток, которые руководство экспедиции решило использовать по-своему. При этом Шмидт описывает почти недельное пребывание в Русской Гавани достаточно скомканно, отмечая среди событий (помимо угольного аврала) и съемок обследования этого обширного залива (когда была обнаружена бухта Самойловича), а также находку почтового буя экспедиции Циглера-Болдуина. Книга Муханова повествует о продолжительной экскурсии на ледник Шокальского, включая цели и задачи маршрута: “Завтра на рассвете (т.е. 7 августа. - В.К.) Шмидт, Муханов, инженер Илляшевич и ваш корреспондент в целях производства маршрутной съемки отправятся в большую двухдневную экскурсию с ночевками в глубь Новой Земли с восхождением на наиболее выдающиеся над окружающей местностью обрывистые вершины. На пути придется преодолевать ряд горных хребтов, переходить глетчеры и леднико¬
145


вые долины. Наша цель - достигнуть водораздела вершины горного хребта и увидеть противоположный берег Новой Земли и Карское море, произвести на пути маршрутную и топографические съемки. С собою забираем походную парусиновую палатку, односпальный мешок, малицу, спиртовку, консервы, галеты. Маршрут пройдет по местности, впервые посещаемой человеком...” (1930, с. 107). Разумеется, из задуманного с такими средствами и в такие сроки ничего путного получиться не могло, но, что интересно, Шмидт пытался осуществить все это при возвращении - в то время альпинист-рекордсмен еще нередко побеждал в нем исследователя.
Так или иначе, научные результаты этого марш-броска были минимальными, тогда как основной успех в Русской Гавани достался топографу и астроному экспедиции Георгию Анастасьеви- чу Войцеховскому, создавшему первую удовлетворительную карту на окрестности Русской Гавани в масштабе 1 : 50 000 за те несколько дней, пока “Седов” стоял в заливе. О работе Войце- ховского мы можем судить по отрывкам из его дневника, частично опубликованным С.В. Поповым в 1985 г.: “Утром сегодня (6 августа. - В.К.) я поехал на берег для мензульной съемки. Астрономический пункт наблюдать нельзя, так как пасмурно и моросит дождик. Помочь мне поехал Соколов-Микитов. Промеряли мы с Иваном Сергеевичем базис рулеткой, и я начал засекать все, что возможно было. Ивана Сергеевича я отпустил, так как засекать можно и одному, а мензула у меня игрушечная, очень легкая...” (с. 161-162). Финал работ Войцеховский уже 12 августа в Карском море описал следующим образом: «Целый день сегодня был занят составлением карты по легендам. Я заснял только береговую часть Русской Гавани и ближайшего к ней побережья, а в глубь земли я уходить не мог из-за недостатка времени. Теперь я всех сотрудников экспедиции “исповедую”. Каждый приходит ко мне и рассказывает, где он был, что видел и как шел» (с. 163).
Карта была опубликована в 1935 г. и поэтому на ней нанесены жилые объекты, появившиеся в 1932 г. - полярная станция на перешейке п-ва Горякова и промысловое становище в Володькиной губе, причем по поводу последнего топонима есть определенные сомнения, поскольку Шмидт указывает, что «во время одной из многочисленных экскурсий мы нашли еще одну гавань, абсолютно защищенную, но с очень трудным входом. Мы назвали ее “Гаванью Самойловича”, она, вероятно, доступна, но требует промеров. Это дело следующей экспедиции» (1956, с. 75-76). Однако на карте Войцеховского такой топоним отсутствует, зато появились новые топонимы, заведомо не использовавшиеся автором,
146


например, бухта Карбасникова по имени участника экспедиции по программе 2-го Международного Полярного года под руководством М.М. Ермолаева. Единственная бухта в пределах акватории, охваченной промером, на карте названа Володькиной губой, по мнению Попова и со ссылкой на авторитетное мнение Ермолаева, в честь сына Самойловича, якобы проводившего там футшточные наблюдения. Видимо, такое объяснение требует подтверждения по той причине, что Ермолаев в работах экспедиции на “Седове” в 1930 г. участия не принимал.
Западный берег Русской Гавани на пространстве от входного северо-западного мыса Макарова до ледника Шокальского был нанесен схематично, причем на отдельных участках суши (например, на п-ве Стрельчени) нанесены горизонтали, по-видимому в местах высадок. Характерно, что в акватории западнее п-ва Го- рякова и о-ва Богатый какие-либо данные о глубинах отсутствуют, поскольку промер не проводился - во всяком случае, в литературных источниках сведений об этом нет, тогда как восточнее указанного полуострова на всем пространстве акватории вплоть до мыса Савича с одноименным полуостровом, а также южного и восточного побережья показаны результаты промера по крайней мере по десяти галсам. Крупный массив суши с мысом Утешения на севере (название дано еще В. Баренцем в 1594 г.) назван п-вом Шмидта, ограниченным полосой гор Веселые, протянувшихся от ледника Шокальского на восток-северо-восток в бухту Чухновского. Единственный серьезный недостаток карты - сток из о. Усачева показан из его восточного конца в бухту Чухновского, тогда как в действительности он осуществляется с противоположного края на север в понижении между горой Ермолаева и горами Веселыми бурным потоком с целой серией водопадов. Но даже несмотря на эту ошибку, указанная карта является, несомненно, одним из важных достижений описываемой экспедиции.
Выход к западному побережью Северной Земли с пересечением Карского моря сопровождался открытием о-ва Визе, что является свидетельством высокого уровня нашей полярной науки, способной прогнозировать такого рода события, и все руководство - Шмидт, Самойлович, включая капитана Воронина, было в курсе дел, поскольку “заявка” на это открытие была сделана еще шесть лет назад.
Вечером 13 октября в кают-компании “Седова” состоялся концерт певца Московской оперной студии Павла Ивановича Румянцева (исполнявшего в экспедиции обязанности завхоза), причем в качестве аккомпаниатора выступал В.Ю. Визе. Концерт был прерван появлением капитана Воронина, спустившего¬
147


ся с мостика с сообщением о появлении по курсу неизвестной земли...
Предпосылки такого рода открытия сам автор “заявки” объяснил так: «Внимательное рассмотрение всех проделанных “Св. Анной” (судно экспедиции Брусилова, попавшее осенью 1912 г. в вынужденный дрейф у берегов Ямала и унесенное на север в Центральный Арктический бассейн. - В.К.) зигзагов и сопоставление их с ветром привели Визе к заключению, что между 78 и 80 градусами северной широты, несколько восточнее линии дрейфа “Св. Анны”, находится какое-то препятствие, не пускавшее судно на восток. Вполне естественно напрашивалась мысль о существовании здесь земли. Визе вычислил приблизительно местоположение этой земли и нанес ее на карту, опубликованную в 1924 году. К этому именно месту “Седов” и направлялся» (Визе, 1948, с. 157).
Даже в эпоху “белых пятен” такая методика открытия новых островов выпадала на долю далеко не всякого исследователя и поэтому нетрудно представить реакцию экипажа и экспедиции, описанную детально Мухановым с последующими комментариями самого Визе:
«Из открытой двери в накуренную комнату влетел холодный ветер. Наш капитан тихо, как будто боясь, что ему не поверят, обвел всех присутствующих голубыми глазами и выпалил: “Товарищи, на горизонте показалась не обозначенная ни на одной лоции мира земля. Глубина упала. Впереди земля”.
Многие из нас не верили даже капитану. - Земля? Ну, это, братцы, дудки. Пущена утка. Подниматься наверх в разгар полярного концерта не хотелось. Многие думали, что навстречу снова жалует “плавучая земля” в виде огромной ледяной горы.
Однако Визе, прекратив аккомпанемент, легко одетый, первым бросился на капитанский мостик; долго не отрывал близоруких глаз от бинокля.
- Да, это земля, самая настоящая, - не спеша, но уверенно говорит Владимир Юльевич...
...Вокруг Визе уже собралась толпа из матросов, кочегаров и членов экспедиции...
...Штурман Альбанов, подобранный экспедицией Г.Я. Седова на Земле Франца-Иосифа по плавучим льдам, доставил вахтенный журнал этого судна. Сама же “Св. Анна” бесследно погибла. В журнале остались записи об общем движении судна, его дрейфе и о направлении - силе ветра... По теории нам известно, с какой скоростью и в каком направлении затертое во льдах судно должно передвигаться под влиянием ветров. Зная общее передвижение судна, скорость и направление ветра, можно вычислить
148


и скорость морского течения; это и было моей целью, когда я взялся за обработку журнала “Анны”. При анализе записей я натолкнулся на любопытную особенность, которую дрейф “Анны” показал между параллелями 70° и 80° с.ш. и меридианами 70°-80° в.д. Здесь судно, двигавшееся в общем на север, отклонялось от направления ветра не вправо, как следовало бы ожидать по теории дрейфовых течений Экмана, а влево. Объяснить эту аномалию я мог, только допустив существование суши к востоку, недалеко от дрейфа “Анны”. Ряд других особенностей дрейфа “Анны” в этом районе подкрепил мое предположение. Более подробный анализ позволил мне приближенно определить место предполагаемой суши. Я нанес его на большую карту, приложенную к моей статье о течениях в Карском море, опубликованной в 1924 году... Зная о проекте Нобиле лететь в 1928 году к Северной Земле, я обратил его внимание на желательность обследования того района, где я предполагал сушу. Дирижабль “Италия” пролетел тогда весьма близко от этой земли, но не видел ее, вероятно, потому, что эта земля в то время была сплошь покрыта снегом. Однако, несмотря на то, что с дирижабля не было усмотрено суши, я не переставал придерживаться своего мнения. Теперь “Седову” выпала честь открыть предположенною мной землю и стереть знак вопроса.
К концу рассказа ледокол подошел ближе, уже можно было простым глазом различить, что к берегу плотно пристал ледяной припай... Нарушая тишину, в больших норвежских сапогах шлепая по палубе, спокойно расхаживал взад и вперед Р.Л. Самойло- вич. А может быть, и не спокойно: шаги его не точны. Стоит ему только посмотреть на черную полосу земля, как ноги ускоряют шаг. Торопливость - признак радостного ожидания.
Земля перед нами лежала вытянутой косой, а над ней, сохраняя покой, солнце ежеминутно наряжало в новые праздничные наряды чистое полярное небо» (1931, с. 129-132).
Другой свидетель открытия, писатель и моряк Иван Сергеевич Соколов-Микитов так описал последовавшие действия разных участников экспедиции: «Предоставив отправившимся в путь путешественникам честь “первого шага”, мы отлично провели ночь вместе с героем дня профессором В.Ю. Визе за бутылкой вина, празднуя открытие новой земли. Утром, когда поднялся туман, мы увидали разбитую на берегу палатку» (1954, с. 766).
Шмидт не стал уделять много места этому открытию: “Остров Визе нас разочаровал характером своей природы. Он дал некоторое представление о той унылости и суровости, которое мы Должны встретить на Северной Земле... Установили на о. Визе астрономический пункт... На большей части острова произвели
149


топографическую съемку... Спрашивается, имеет ли этот остров большое значение? Он сравнительно мало доступен, по-видимому, зверя там нет. Но географическое значение он имеет большое...” (1956, с. 78). Шмидт был прав - особенно в связи с выявлением особенностей рельефа дна Карского моря, что стало ясно после Первой Высокоширотной экспедиции на “Садко” в 1935 году и открытием о-ва Ушакова, поскольку оба острова оказались на общем подводном поднятии меридионального положения. Краткость Шмидта в данном случае, возможно, объясняется определенной ревностью к главному виновнику открытия, с одной стороны, а с другой - начальник экспедиции на этом примере оценил способности Визе в области прогнозирования для своих последующих операций в Арктике - в первую очередь при подготовке похода “Сибирякова” два года спустя. Председатель Арктической комиссии С.С. Каменев в сообщении об открытии о-ва Визе одновременно напомнил о главной задаче экспедиции на заключительном этапе: “Шлем сердечный привет Визе и глубокую признательность экипажу, научным сотрудникам за проведение труднейших обследований острова. С нетерпением ждем прибытия на Северную Землю” (Муханов, 1931 с. 138). Из-за болезни Урванцев не смог посетить о-в Визе и, таким образом, Рудольфу Лазаревичу принадлежит его первое геологическое обследование, а Войцеховскому - топографическая съемка и “привязка” открытия по результатам наблюдения астропункта.
После открытия о-ва Визе ледовая обстановка не позволила выходить к Северной Земле напрямую и судно было вынуждено спускаться к югу вплоть до 77° с.ш. и затем снова пробиваться во льдах к востоку в олшдании благоприятных южных ветров, которые не заставили на этот раз себя ждать, причем с выходом на чистую воду начались открытия неизвестных островов одно за другим. Днем 22 августа был открыт о-в Исаченко, на который в связи с ограниченностью в сроках и предстоящей сложной задачей не стали высаживаться. При дальнейшем продвижении к востоку в ночь с 22 на 23 августа был обнаружен еще один неизвестный остров, названный в честь капитана “Седова”. В сложившейся ледовой обстановке легли курсом на север и на исходе 23 августа очередной неизвестный прежде остров получил имя Самойлови- ча, причем утверждение М.И. Белова о том, что последний был назван Длинным (1959, с. 358), неверно, поскольку под этим названием он утвердился на картах после переименования в конце 30-х годов XX в. в связи с арестом и гибелью Рудольфа Лазаревича. Отметим также, что экспедиция 1930 г. на “Седове” была последней, когда названия вновь открытым объектам давали сами участники открытия, как правило, в честь причастных к этому
150


лиц. Позднее подобная практика присвоения топонимов была прекращена и проводилась только согласно решениям директивных или партийных органов с обязательным утверждением в местных советах.
Судно уже долгое время шло по “белому пятну” на карте, где не было отмечено глубин, и это заставляло вахтенных и капитана Воронина действовать предельно осторожно, то и дело промеряя глубины, чтобы в самый неожиданный момент не оказаться в ловушке. Разумеется, это не могло не сказаться на состоянии экипажа. К постоянному нервному напряжению присоединились бесконечные миражи, словно Арктика любой ценой решила не допускать незваных гостей к своим тайнам.
“В своей подозрительности, - пишет О.Ю. Шмидт, - мы дошли до того, что уже перестали верить в наличие суши даже тогда, когда действительно появились острова. Мы подошли возможно ближе. Это были острова, причем они располагались все чаще один за другим на близком расстоянии. Это создало впечатление, что мы имеем дело с западным берегом Северной Земли, которая является не одним большим островом, а группой отдельных островов, с узкими, издали мало заметными проливами. Но вопрос этот пока оставался открытым.
Если нет больших геологических различий между западными и восточными берегами, то можно думать, что и восточный берег не сплошной. Во всяком случае, на западном берегу имеется большая бухта, что подтверждает вероятность наличия здесь пролива.
Среди указанной группы островов предстояло выбрать место будущей станции” (1956, с. 80).
Повсеместно в пределах видимости на подходах к берегу оставалась полоса шириной до двух километров припая, представлявшего, с одной стороны, препятствие для ледокола, а с другой - достаточно ненадежного, чтобы начать разрушаться со сменой ветров, поэтому приступать к разгрузке на него оборудования и стройматериалов будущей экспедиционной базы, как сгоряча настаивали будущие североземельцы, было достаточно рискованно.
‘T.A. Ушаков, осматривая горизонт, случайно сквозь туман при проблеске солнца увидел, что где-то у берега блестит вода. Вода оказалась у самого берега. Идеальная стоянка, идеальная возможность выгрузки. Идеальное место для постройки станции! Группу островов, которые непрерывно переходят в более высокие, назвали островами Каменева. На одном из них остановились для постройки научно-исследовательской станции.
Нам повезло и дальше. Ветер переменился и отогнал остатки льда на все время выгрузки. Поэтому она была закончена в три-четыре дня.
151


Постройка станции шла также очень быстро. Мы мобилизовали весь научный персонал, который подтаскивал кирпичи, войлок, выкопал яму для радиомачты и т.д. В свою очередь, команда принимала участие в выгрузке. Экономя каждый день и час, мы все работы закончили к 30 августа.
Разумеется, при постройке станции учитывалась возможность напора льда. Но там, по-видимому, происходит поднятие суши. Наша станция построена на бывшем морском дне, которое поднялось в геологическом смысле недавно, сотни лет назад. По характеру бухты напор льда исключается. Наши геологи Р.Л. Самойлович и Н.Н. Урванцев все взвесили и рассчитали. Хижина поставлена низко и защищена грядой” (1956, с. 81).
Тем самым, кульминация экспедиции была делом техники и проходила по отработанной схеме, уже дважды испытанной на Земле Франца-Иосифа. Но и по завершении выгрузки Шмидт не мог сдержать своей, набравшей обороты экспедиционной инерции. Позже он объяснил это тем, что “у нас так разгорелись аппетиты, что хотелось еще хотя бы на один день остаться, и мы пошли дальше на север с целью сделать разведку. 31-го достигли 80 град. 58 мин. с.ш. Между прочим, если я не ошибаюсь, мы были несколько севернее крайнего пункта, до которого доходил “Красин”. На пути открыли остров, похожий по типу на острова, которые находятся вблизи Земли Франца-Иосифа. Сплошная ледяная шапка. Мы подошли ближе, нанесли этот остров на карту. Назван он о. Шмидта” (с. 82).
Теперь можно было возвращаться. 3 сентября “Седов” был в районе о-ва Уединения, которого, к сожалению, увидеть так и не удалось, поскольку координаты его были определены предшественниками ошибочно, что выяснилось только в рейсе “Челюскина” четыре года спустя. 6 сентября судно зашло в Русскую Гавань, где в условиях наступающей осени задержалось на несколько дней, пока Шмидт предпринял попытку пересечь Новую Землю, которая не могла увенчаться успехом. По приводимым Мухановым (участвовавшим в этом предприятии) сведениям, провести более или менее достоверную привязку этого похода к реальной местности или современной карте невозможно, хотя понятно, что он проходил по восточной части ледника Шокальского. Его участники видели вдали озеро, которое на современных картах называется оз. Усачева (“Слева открывается вид на большое, вытянутое в восклицательный знак, озеро, расположенное в котловине между гор” (Муханов, 1931, с. 109), а указание на то, что лагерь был разбит на высоте 500 м (очевидно, по анероиду) в окрестностях озер на ледниковой поверхности с моренами и выходами коренных пород поблизости, можно истолковать в пользу того, что
152


экскурсанты побывали в окрестностях гор ЦАГИ, одолев примерно половину расстояния до водораздела Баренцева и Карского морей. Дальнейшие указания на зоны трещин, по-видимому, свидетельствуют о том, что участники маршрута побывали где- то в западной части трещиноватого уступа ледниковой поверхности, так называемого Барьера Сомнений, откуда благополучно вернулись в Русскую Гавань, причем пурга и туман помешали им выполнить задуманное. В той или иной форме в этом походе проявилась склонность Шмидта к импульсивным решениям, как это случилось год назад на Земле Франца-Иосифа, а еще ранее - на Памире в попытке подняться на высочайшую вершину страны по леднику Бивачному.
13 сентября “Седов” возвратился в Архангельск и, таким образом, вторая совместная экспедиция Шмидта и Самойловича благополучно завершилась, но одновременно начался процесс перемен в изучении Советской Арктики, проявившийся в полной мере уже в ближайшие годы. Пока же остановимся на том, что дали экспедиции 1929 - 1930 гг. их руководителям.
Научные результаты, опубликованные в различных работах участников (Визе, 1930; Шмидт, 1956), можно суммировать следующим образом:
1) на Земле Франца-Иосифа создан опорный научный пункт с большими перспективами на будущее;
2) то же сделано и на Северной Земле;
3) открытие о-ва Визе доказало высокий уровень науки о природных процессах в море, включая прогнозное направление (в частности, прогноз ледовой обстановки);
4) устранено обширное “белое пятно” на востоке Карского моря, установлены западные пределы архипелага Северной Земли и открыто несколько новых островов;
5) выполнен обширный комплекс гидрологических и метеорологических наблюдений;
6) другие наблюдения (гидрология суши, рельеф, геология слагающих пород, изучение морского дна и грунтов, геоботаника, животный мир, включая топографические съемки) создали предпосылки комплексного физико-географического направления с учетом арктической специфики.
Самойловичу экспедиции 1929-1930 гг., во-первых, позволили расширить кругозор, поскольку он побывал в новых местах, получив материал для сравнений с районами, где сформировался он сам как исследователь. Во-вторых, у него на глазах буквально с каждым днем рос и развивался масштабный руководитель нового типа, готовый идти на риск, обладавший нужными связями “в верхах”, чего не было у него самого, несмотря на успех “Кра¬
153


сина”. В-третьих, люди, отобранные Самойловичем, показали себя самым достойным образом. Все это было за ним, но наступали новые времена, для которых ему не хватало масштаба деятельности и которым больше соответствовал очередной арктический “новобранец”.
Подобными качествами обладал Шмидт, но ему, пожалуй, не хватало специальных знаний, связанных с окружающей арктической природной обстановкой. Однако теперь в его распоряжении был весь научный штат Института по изучению Севера во главе с директором. Сам Шмидт, несомненно, усвоил необходимый арктический опыт. Он оценил великолепного самородка из поморов - капитана Владимира Ивановича Воронина, которого позднее использовал для реализации своих масштабных проектов и которому по результатам двух плаваний посвятил немало теплых слов: “От экипажа зависит очень многое, а от капитана - больше половины успеха. Капитан В.И. Воронин - лучший ледокольный капитан. Он обладает исключительным самообладанием, не только великолепно ведет судно, но интуитивно чувствует, как его надо вести (может быть, это чутье выработано целым поколением его предков поморов). И что очень важно, В.И. Воронин отличается редким для капитана пониманием целей и значения наших научных исследований. Он сам помогал нам в научной работе, своей рукой вычертил карту ледовых условий района, в котором мы находились. Он готов идти на многое, даже на риск, ради успеха научных исследований. И в этом смысле это исключительный капитан исследовательского судна” (1956, с. 83). Разумеется, у Шмидта не было особого опыта в оценке пригодности капитанов для его собственных целей, но, несомненно, он проявил понимание этой необычной личности с позиций его использования на будущее, точно так же как Визе или самого Самойло- вича. Несомненно, его талант организатора и руководителя проявился в умении расставлять людей по своим местам, где их достоинства проявлялись бы с наибольшей отдачей, что имело огромное значение для проектов, которые он вынашивал уже на ближайшее будущее.
Результаты экспедиций на “Седове” в 1929 и 1930 гг. в значительной мере определили развитие событий в Советской Арктике на все 30-е годы прошлого века, причем по многим направлениям. Если на протяжении 1921-1927 гг. помимо материка исследования Северной научно-промысловой экспедиции, а затем Института по изучению Севера были сосредоточены на Новой Земле, то переход к изучению других полярных архипелагов (1928 г. - Шпицберген, 1929 г. - Земля Франца-Иосифа, 1930 г. - Земля Франца-Иосифа и Северная Земля) уже потребовал организацион¬
154


ных изменений и привлечения нового активного пополнения со стороны других организаций, причастных к арктической деятельности (как это видно на примере Визе, Ушакова и Ур- ванцева).
После плаваний “Седова”, когда Шмидт получил “крещение” Арктикой, а главное, оценил перспективы открывшегося перед ним поля деятельности, ему предстояло принимать решение на будущее. В аналогичном положении находился и Самойлович, и по возвращении из последней описанной выше экспедиции, по его утверждению, “Институт по изучению Севера, на основании докладной записки автора этих строк, был преобразован во “Всесоюзный Арктический институт” (сокращенно - ВАИ. - В.К.).
На заседании Президиума ЦИК СССР 29 ноября 1930 г. было утверждено положение об институте. В первом параграфе его задачи излагаются следующим образом: “Всесоюзный Арктический институт является центральным организующим и руководящим научно-исследовательским учреждением для всестороннего изучения полярных стран Союза ССР, состоящим при ЦИК СССР и находящимся в ведении Комитета по заведованию учеными и учебными учреждениями ЦИК Союза ССР”.
Таким образом, ВАИ становится научно-исследовательским учреждением с широким кругом задач, которое не только организует средствами института изучение полярных областей, но и служит центральным плановым руководящим органом в деле объединения и других организаций, ведущих аналогичную работу.
Согласно положению, ВАИ в соответствии с этими задачами “разрабатывает планы научно-исследовательской работы в области изучения естественных производительных сил полярных областей Союза ССР, созывает конференции, проводит геологические, геоморфологические, гидрологические и гидробиологические исследования, производит геодезические и топографические работы, зоологические, ботанические и геофизические работы, исследует пути и способы путей сообщения (водные и воздушные) в Арктике, изучает оленеводство, собаководство и промысловое дело, производит антрополого-этнографические исследования и изучает экономику полярных областей.
Таковы обширные и разносторонние задачи Всесоюзного Арктического института” (Бюл. Арктического ин-та (БАИ). 1931. № 1-2, с. 2). Официальным изданием института стал Бюллетень ВАИ, в котором помещалась официальная информация о деятельности ВАИ, причем в его редакционную коллегию входили Визе, Есипов, Пинегин, Самойлович и Шмидт. Отметим, что в первом сдвоенном номере этого издания сведений о руководстве института не содержится, однако в следующем (также сдвоен¬
155


ном) читаем: “14 марта текущего года состоялось первое собрание Совета Арктического института под председательством зам. директора P.JI. Самойловича” (с. 1). Смена руководства арктическими исследованиями в нашей стране свершилась.
Таким образом, назревавшая на протяжении двух лет смена лидеров в научном освоении Арктики стала реальностью, причем, как показало уже ближайшее будущее, изменилась и направленность деятельности - вместо ресурсного на первое место вышло морское транспортное освоение с присущими ему особенностями, о чем рассказано в последующих главах. В качестве исследователя PJL Самойлович предпринял еще одну отчаянную попытку остаться на уровне новых требований, связанную с использованием новых дистанционных методов, которые были так необходимы для успешного продолжения изучения Арктики.


Глава 9
13 тысяч километров за 106 часов
Международное общество “Аэроарктик”, председателем которого до своей кончины в 1930 г. оставался Ф. Нансен, намеревалось первоначально использовать дирижабль в высоких широтах лишь для “выяснения вопроса о возможности использования воздушного корабля в целях устройства и снабжения станций в труднодоступных частях Арктики” (БАИ. 1931. № 6, с. 100). Единственным государством, располагавшим необходимыми для этого техническими средствами, оказалась Германия, сохранившая необходимый опыт и специалистов еще со времен Первой мировой войны. Выбор пал на дирижабль LZ-127 “Граф Цеппелин”, уже совершивший в 1929 г. кругосветный полет по маршруту Фридрихсгафен-Берлин-Кенигсберг-Вологда-Усть-Сы- сольск-Якутск-Николаевск-на-Амуре-Токио-Лос-Анджелес- Фридрихсгафен под командой Гуго Эккенера, после чего “энтузиасты дружно объявили дирижабль межконтинентальным воздушным кораблем, который никогда не будет иметь соперников... Опасность такого рода прогнозов очевидна, однако ослепление успехом не раз мешало человечеству заглядывать далеко вперед” (Кренкель, 1973, с. 163-164) - последнее замечание нашего полярника полностью относится и к Арктике.
Им же дано описание воздушного корабля: “Без преувеличения можно назвать LZ-127 подлинным воздушным мастодонтом... Его высота составляла более тридцати метров, то бишь без малого десятиэтажный дом, длина - почти четверть километра; 105 тысяч кубометров водорода, заполнявших оболочку, позволяли поднять 23 тонны груза, в вес которого включались и мы - сорок шесть человек команды и членов научной экспедиции” (Там же, с. 180). (Для сравнения отметим, что объем прославленной “Норвегии” Р. Амундсена, покорившей полюс в 1926 г., составлял 19 тыс. кубометров, а длина - 105 м.)
В планируемом арктическом перелете это воздушное судно с немецким экипажем, вылетев из Фридрихсгафена на Боденском озере, через Берлин, Ленинград, Землю Франца-Иосифа должно
157


было дальше продолжить полет на Северный полюс для встречи с подводной лодкой Хьюберта Уилкинса, которая, заранее прибыв в означенный пункт, должна была всплыть и приготовиться к встрече. После встречи дирижабль должен был лететь к Северной Земле к экспедиционной базе Ушакова-Урванцева. Возвращение с Северной Земли планировалось по двум вариантам: первый - через Новую Землю и Ленинград, далее на базу во Фрид- рихсгафене, второй - с посещением севера Сибири. С самого начала командиром этого немецкого дирижабля планировался Гуго Эккенер, а руководителем научной части - Самойлович. Из других участников научной группы намеревались принять участие немецкий метеоролог Л. Вейкман, фотограмметрист С. Финстер- вальдер, норвежский врач и биолог Коль-Ларсен, а также американский специалист по льдам Э. Смит и, возможно, геолог X. Ба- клунд из Швеции. По численности советская группа специалистов оказалась второй, хотя состояла всего из четырех человек: радист Э.Т. Кренкель (протекцию которому составил В.Ю. Визе), изобретатель радиозонда, весьма перспективного для аэрологии, профессор П.А. Молчанов, инженер-дирижаблист Ф.Ф. Ассберг (БАИ. 1931. № 6) и научный руководитель полета Р.Л. Самойлович.
Когда Уилкинс отказался от идеи всплытия на полюсе (нереальной по технике того времени), «решено было дать полету корабля совсем другое направление, а именно провести наблюдения над малоисследованными или совсем неизвестными частями полярной области, лежащей к северу от Евразии. В связи с этим в основу работ были положены географические и геоморфологические исследования, наблюдения над морским льдом, аэрофо- тограмметрическая съемка, метеорологические, аэрологические и геомагнитные работы... Самой важной целью нашего полета, однако, было установить, что может дать такой полет для изучения Арктики и в какой мере является пригодным для этого воздушный корабль типа “Граф Цеппелин”... Так как аэрофото- грамметрической съемке мы придавали весьма серьезное значение, то было крайне важным избрать для полета такое время года, которое ей наиболее благоприятствовало, когда вместе с тем острова и земли были бы менее всего покрыты снегом, т.е. когда легче всего можно было бы наблюдать рельеф местности и отличать контуры берегов от примыкающего к ним припая и плавучего морского льда» (Самойлович, 1933, с. 5-6). Таким образом, с самого начала полет преследовал сугубо методические цели, но, как мы увидим, заслугой Самойловича стало то, что в процессе полета была получена масса конкретной природной информации, включая картографирование отдельных участков архипела¬
158


гов, малодоступных или вообще не посещавшихся человеком. При этом надо иметь в виду, что опыт полета “Италии”, завершившегося катастрофой, показывал крайнюю зависимость подобной техники от погодных условий, а результатов наблюдений - от условий видимости, связанной прежде всего с облачностью и туманами. Недаром итальянцы не увидели не только о-ва Визе, но и крупного массива суши Северной Земли. Очевидно, следовало преодолеть противоречие в применении такого в высшей степени производительного метода, как аэрофотосъемка, с одной стороны, а с другой - ее зависимость от условий видимости: сделать это иначе, как поставив эксперимент в конкретных условиях Арктики, было невозможно. Естественно, риск неудачи оставался, как, впрочем, и успеха - в этом и состояла диалектика полярных исследований. Рудольф Лазаревич предвидел целый ряд трудностей и сложностей в решении поставленных задач и заранее к ним готовился. По его мнению, к таким проблемам в первую очередь относились привязка наблюдений к карте, а также возможности учета результатов наблюдений во всем объеме поступающей информации по мере ее нарастания с каждым часом полета, хотя выход из положения, как он полагал, заключался в проведении аэрофотосъемки немецкими специалистами. Элементарный пример - как успеть провести наблюдения одному наблюдателю с обоих бортов воздушного судна? Самойлович, похоже, с самого начала предвидел трудности дешифрирования аэрофотоснимков и поэтому уделял много внимания проблеме аэровизуальных наблюдений всего природного комплекса, тогда как ранее сами пилоты и летнабы (летчики-наблюдатели, одновременно выполнявшие штурманские обязанности, как, например, Пинегин в полетах 1924 г. с Чухновским) выполняли эту работу, ограничиваясь, например, одним каким-то объектом наблюдений - морскими льдами или даже просто наличием морского зверя, как например, Бабушкин на Белом море в 1926 г.
Ко времени прибытия дирижабля в Ленинград 25 июля 1931 г. в составе научной группы произошли существенные изменения. Финстервальдера заменили Бассе и Ашенбреннер. Из других новичков появились Линкольн Элсуорт из США (заплативший за участие в полете солидную сумму) и магнитолог Люн- гдаль из Швеции. Был также откорректирован дальнейший маршрут полета: Архангельск - Маточкин Шар - мыс Желания и далее на север для встречи с ледокольным пароходом “Малыгин” (с группой иностранных туристов на борту) для обмена почтой у кромки льда где-то на полпути между Новой Землей и Землей Франца-Иосифа. Дальнейший маршрут определялся погодными условиями.
159


“Встречал Ленинград нас торжественно, - вспоминал потом Кренкель. - На аэродром прибыли городские и военные власти. Прибыл немецкий посол фон Дирксен. Играл оркестр. Приехал даже престарелый президент Академии наук СССР Александр Петрович Карпинский, которому было тогда восемьдесят четыре года. Этого представительного, белого как лунь старика поддерживали под локоточки его помощники. Президенту явно нелегко дался выезд на аэродром, но, по-видимому, в его глазах исследовательский рейс цеппелина в Арктику был слишком большим событием, чтобы оставить его без внимания. Прибыл на летное поле и Отто Юльевич Шмидт... Командир дирижабля доктор Эккенер и профессор Р.Л. Самойлович, начальник научной части экспедиции, были в центре внимания” (1973, с. 186). Александр Петрович, который сам не работал в Арктике, пользовался каждым случаем, чтобы подчеркнуть заинтересованность Академии наук в полярных исследованиях.
Мемуары Э.Т. Кренкеля содержат ценную характеристику участников: “Линкольн Элсуорт был личностью примечательной... это был миллионер, примечательный меценатской деятельностью в Арктике. Он в значительной степени финансировал полеты Амундсена. И за возможность полета на цеппелине уплатил огромную по тем временам сумму - пять тысяч долларов... Мой новый знакомый, человек среднего, скорее маленького роста, держался в высшей степени скромно. На нем был костюм не первой свежести и...потрепанные ботинки...
...Грузный широкоплечий человек с мощной, импозантной фигурой, доктор Эккенер носил штатский костюм, хотя наверняка был офицером. На большом лице выделялись набрякшие мешки под глазами...Се дую голову прикрывала морская фуражка с якорем и большим лакированным козырьком. Фуражка была потрепанная, видавшая виды, но сидела на голове командира дирижабля с большим шиком и одновременно простотой, словно спешила всем сообщить, что сидит она, безусловно, на своем месте” (Там же, с. 174). Ему также принадлежит описание дирижабля.
«“Граф Цеппелин” LZ-127 устроен был хорошо. Святая святых его - передняя часть гондолы, вся застекленная какими-то небьющимися прозрачными листами. Моторы находились в кормовой части цеппелина, один даже в последней его трети. Моторные гондолы представляли собой большое сооружение обтекаемой яйцеобразной формы. Из цеппелина через соответствующий люк можно было спуститься по лесенке до моторных гондол...
На командирском пульте располагались ответственные аэронавигационные приборы, управление двигателями, телефонные аппараты, устройства сигнализации и так далее...
160


...Радиорубка примыкала к командирской. Напротив радиорубки располагалась штурманская, где прокладывался курс. Дальше - большая кают-компания, весьма комфортабельная. Очень удобные крепко принайтовленные столики, покрытые безукоризненно крахмальными скатертями. Посуды в привычном понимании этого слова не было. Бумажные тарелки, бумажные стаканы. Мытье посуды связано с расходом воды и возить пресную воду на дирижабле нецелесообразно. Поэтому использованная бумажная посуда выбрасывалась за борт. Кухня работала на электричестве. Так было безопаснее.
За кают-компанией шел длинный коридор, устланный ковровой дорожкой. По бокам от нее - двухместные каюты, похожие на железнодорожные купе: маленький столик и койки в два яруса, одна над другой...
...Через потолок гондолы можно было попасть туда, куда туристы и экскурсанты не попадали - внутрь оболочки...» (1973, с. 187-188).
Маршрут дирижабля с момента вылета из Ленинграда 26 июля в 8 ч 5 мин в направлении Архангельска над Ладожским и Онежским озерами, в изложении Р.Л. Самойловича (1933), проходил над местностью, знакомой ему по прежним годам, и поэтому разница в восприятии увиденного с высоты полета и непосредственно на местности для него была очевидна. Естественно, что в полете, при непрерывной смене ландшафта нельзя было “зацикливаться” на отдельных мелочах или каких-то примечательных, но элементарных особенностях, и, надо отметить, Рудольф Лазаревич с этой задачей успешно справлялся, сосредоточив свое внимание на рельефе: “Среди лесных массивов видны были болота, представляющие собою своеобразные комплексы, лишенные в своей центральной части древесной растительности. По характеру их микрорельефа эти озера можно отнести к регенеративному или грядово-озерному комплексу. Они встречаются на слегка выпуклых или слегка наклоненных местах. При этом перемежающиеся гряды и мочажины или озера тянулись в виде вытянутых лент, располагавшихся концентрическими кругами или спиралями, ориентированными перпендикулярно к уклону” (с. 8) и т.д. Тем самым, Рудольф Лазаревич наметил целый ряд дешифровоч- ных признаков, имеющих важнейшее значение при работе с аэроснимками этой в целом достаточно сложной местности, которая при первом знакомстве для неспециалиста покажется однообразной и монотонной, или, наоборот, состоящей из множества объектов, повторяющих друг друга, когда остановиться на каком-то общем признаке для характеристики каждого из болот или озер практически невозможно.
6. Корякин B.С.
161


Неслучайно радист Кренкель, по натуре человек любознательный и интересующийся окружающим, так описал пейзажи Карелии, расстилавшиеся под брюхом цеппелина: «Удивительную картину являет собой с воздуха этот уголок нашей Родины. И хотя по отношению к Карелии выражение “страна озер” звучит уже не образом, а литературным штампом, иначе ее и назвать трудно. Большие и маленькие озера глядели в небо, как открытые глаза, отражая небесную синеву. А мы также жадно смотрели с неба на землю, отражавшую в озерной синеве громаду нашего дирижабля» (1973, с. 187). Из сравнения увиденного двумя разными людьми, профессионалом и талантливым дилетантом, понятна разница в их восприятии ландшафта, как и трудности, стоявшие в полете перед профессионалом-природоведом, каким был Самойлович.
Разумеется, Кренкель не мог отказаться от описания мелких деталей в поведении людей при виде этой необычной картины: «Мастера фотообъектива воспринимали эту красоту как подарок судьбы, как большой выигрыш, свалившийся прямо в руки. К тому же условия для съемок были поистине царскими...В окно можно высунуться и снимать сколько угодно твоей душе. Впрочем, жадность не бывает безнаказанной и в съемках. Один из фотографов вертелся как черт, и довертелся. Он как-то нехорошо, неудобно нагнулся и выронил свою “лейку”, которая, вероятно, и по сей день покоится где-то в дебрях Карелии» (Там же).
Путь до Архангельска занял восемь часов полетного времени, а затем маршрут прошел вдоль побережья полуострова прямо к Канину Носу, напоминающему острый птичий клюв, ориентированный на северо-запад, где Рудольф Лазаревич зафиксировал тонкий плащ делювия на коренных породах с характерными террасами, отметив разницу с перешейком полуострова, сложенного рыхлыми отложениями с многочисленными озерами, с которым он познакомился на обратном пути. Еще один характерный ориентир на подходах к Горлу Белого моря с юга - о-в Мор- жовец, поверхность которого, “несомненно, одна из наиболее юных в геологическом смысле...представляет плоскую песчаную равнину, покрытую многочисленными озерами” (с. 9).
После напряженной работы над материком Рудольф Лазаревич мог отдохнуть во время полета над акваторией Баренцева моря, отметив лишь, что “состояние льдов в 1931 г. было очень благоприятно для навигации” (с. 9).
Бухты Тихой на Земле Франца-Иосифа, подходы к которой было несложно опознать по характерному массиву Рубини Рок, запомнившемуся Самойловичу и Кренкелю по событиям прошлых лет, достигли в 18 ч 30 мин 27 июля, причем операция по
162


приему почты заняла всего 15 мин. В описании Кренкеля она происходила так: «Погода благоприятствовала нам. Туман развеялся и мы увидали “Малыгина”, с которым уже держали прочную радиосвязь. И “Малыгин” нас увидел. Он стал салютовать нам гудками. Слышно этих гудков не было, но отчетливо видные струйки пара свидетельствовали, что салют происходит по всем правилам вежливости» (с. 190).
«Дирижабль лежал на воде, а от ледокола стремительно двигалась шлюпка. Вскоре она подошла к цеппелину. В шлюпку был сброшен удобный штормтрап, по нему стали подниматься люди. Среди них я увидел человека, чье красивое лицо, обрамленное как смоль волосами, на котором особенно выделялись умные глаза, мне было хорошо известно по фотографиям. Это был Умберто Нобиле... Тут я познакомился с “почтмейстером” ледокола, разумеется, я и не подозревал, что этот невысокий, плотный человек станет через несколько лет сначала моим соседом по маленькой четырехместной палатке, а затем по изображениям на почтовых марках. В тот день, кроме знакомства с Нобиле, произошло знакомство и с начальником дрейфующей станции СП-1 Иваном Дмитриевичем Папаниным... Едва дирижабль успел обменяться со шлюпкой почтой, как события стали развиваться весьма стремительно. В пролив между островом ш скалой Руби- ни-Рок входило огромное ледяное поле. Оно двигалось довольно бойко, создавая для приводнившегося цеппелина реальную опасность. Извинившись перед гостями, Эккенер стал провожать их обратно в шлюпку. Счет времени пошел буквально на секунды и едва шлюпка отвалила, как поднялся и дирижабль» (Там же, с. 190-191).
Поднявшись, дирижабль направился на запад архипелага, где, по Самойловичу, “мы приступили к выполнению своей непосредственной задачи - фотограмметрической съемке и геоморфологическим гляциологическим наблюдениям” (с. 10).
Два самых крупных острова архипелага - Земля Александры и Земля Георга, известные в основном по описанию Джексона в 1893-1896 гг., преподнесли исследователям немало сюрпризов, зафиксированных аэрофотоаппаратурой, включая большие пространства суши, свободной от ледников, площадь которых “занимает большее пространство побережья, чем было обозначено на существующих картах. Очертания береговой линии на картах, - отметил Рудольф Лазаревич, - также являются неправильными - многочисленные, неизвестные до сего времени заливы врезаются в северный берег Земли Георга. Было заметно, что плоская прибрежная равнина была покрыта многочисленными валунами, вероятно, поддонной морены, среди которых прокладывали себе
6*
163


путь в северо-западном направлении ледниковые реки. Побережье на юго-запад от полуострова Армитедж было покрыто ледниковыми озерами.
Материковый лед спускался с островов в море, где он образовывал барьер вышиной в 30-40 м над уровнем моря. Было заметно мало трещин на поверхности льда, те же, которые наблюдались, шли радиально от берега, в некоторых районах на Земле Александры они имели концентрически-эллипсовидный характер” (с. 10). Как и следовало ожидать, помимо сравнения реальной местности с показанной на картах, что само по себе было значительной новостью, Самойлович фиксировал те особенности перигляциальной зоны и самого оледенения, которые свидетельствовали бы о направленности природного процесса по определенным признакам (наличие обрывов на краю ледников, распространение валунного материала, рисунок ледниковых трещин и т.д.) и уже по этому требовали своего отражения на картах, получаемых по результатам аэрофотосъемки, с одной стороны, и выступали бы в качестве дешифровочных признаков - с другой.
Другим признаком, например, поднятия островов архипелага в настоящем служили огромные бревна плавника на расстоянии километра и более в глубине суши, которые не могли быть принесены морем в современных условиях. Более того, это было крайне важное свидетельство на будущее, поскольку возраст деревьев, определенный по радиоуглеродной методике, применявшейся в науке начиная с 50-х годов XX в., помог бы восстановлению палеогеографических условий на архипелаге в прошлом, и поэтому описанная особенность также требовала своего отражения на картах. Отработка новых методик - дело всегда не только кропотливое, но и требующее определенного предвидения. Судя по приведенным сведениям, Самойлович этими качествами в полной мере обладал, даже если в каких-то случаях и допускал отдельные промахи, поскольку с момента полета над сушей не просто испытывал непрерывный пресс, скорее обвал новой информации, но еще и должен был усваивать ее в ограниченные сроки, отводимые полетом, не говоря о желании “объять необъятное” сразу с обоих бортов гондолы. К сожалению, Кренкель не пишет, как в этом случае Рудольф Лазаревич выходил из положения.
“В кают-компании царило невероятное возбуждение. Научную часть экспедиции страшно взбудоражил поток информации, который так и плыл в руки... Буквально каждые пять минут фотоаппараты дирижабля фиксировали новый, еще неизвестный географам остров. Эккенер шутил, что Самойлович падает в обморок от этого неслыханного урожая маленьких, но до того неизвестных земель.
164


Но это была, разумеется, только шутка. Самойловым в эти минуты был буквально как туго натянутая струна. Он не выходил из командирской рубки, сосредоточенно вглядываясь вниз. Однообразные для профана льды он читал как открытую книгу. По результатам ледовых и географических наблюдений руководителя научной части экспедиции дирижабль совершал те или иные эволюции, меняя курс, открывая все новые и новые земли. Мне было очень интересно наблюдать в эти минуты за Рудольфом Лазаревичем, превратившим громаду цеппелина в прибор для научного исследования подробностей, увидеть которые иными средствами тогда было просто невозможно” (с. 191-192).
На этом фоне такие мелочи, важные сами по себе, как, например, отсутствие ледников на о-ве Мэри Элизабет или наличие двух неизвестных ранее островков у мыса Брёггер, разница в ледовой обстановке в Австрийском проливе и в заливе Де Лонга, отмеченные дотошным наблюдателем, кажутся по сравнению с дешифровочными признаками далеко не главными, потому что на аэрофотоснимках они достаточно очевидны. А вот система трещин вдоль фронтального обрыва на ледниках о-ва Рудольфа в сочетании с продольными - это свидетельство активных процессов, имеющих практическое значение для работающих на леднике. Кстати, Рудольф Лазаревич оказался первым, кто обнаружил единство островов Лив и Ева, открытых Нансеном в 1895 г. Таким образом, уже первое знакомство с ледниковым полярным архипелагом с высоты полета и одновременная аэрофотосъемка принесли много нового, хотя впереди исследователей ожидало еще немало открытий, поскольку маршрут нередко проходил над местностью, прежде не посещавшейся человеком.
Северная Земля в планах полета занимала особое место уже потому, что намечалась встреча с зимовщиками о-ва Домашний во главе с Г.А. Ушаковым и Н.Н. Урванцевым, высадка которых и строительство зимовочной базы описаны в предшествующей главе. Однако намеченная “стыковка”, к сожалению, не состоялась, поскольку Арктика укутала западное побережье Новой Земли в плотный туман. Попробуем воспроизвести обстоятельства неудачи в восприятии зимовщиков и воздухоплавателей на борту дирижабля.
По Кренкелю, дирижабль “взял курс на остров Домашний, где работала группа советских зимовщиков Ушакова и Урванце- ва. У них была радиостанция, связаться с которой было крайне необходимо для выполнения весьма сложного задания, входившего в программу нашей экспедиции: нам предстояло взять на борт геолога Урванцева и доставить его в Ленинград. Туман и какие-то помехи радиосвязи не позволили нам выполнить это
165


сложное и беспрецедентное для тех лет задание. Сколько мы ни звали - радиостанция зимовки почему-то не отвечала, а отсутствие видимости вынудило нас повернуть восвояси и мы двинулись к мысу Челюскину, а затем углубились на территорию Таймырского полуострова” (1973, с. 192). Кренкель - единственный из мемуаристов, кто упоминает о возможности вывоза Урванцева с зимовки, для чего, видимо, были серьезные основания - Самой- лович по этому поводу не сообщает ничего.
Сам Урванцев трактует эти события по-своему: «Отобрал и запаковал И собранных в маршрутах проб различных руд для отсылки в Ленинград на анализ, так как предполагается, что “Цеппелин” сделает у нас остановку. Впрочем, мы мало этому верим. Найти наши по существу мелкие островки среди невзломан- ных льдов полярного моря дело далеко не такое простое. Сверху с высоты 500-1000 м, а воздушный корабль, вероятно, пойдет не ниже, наши острова покажутся темными пятнышками, ничуть не отличающимися от многочисленных сейчас полыней. Крыша же дома за год посерела и совершенно должна сливаться по цвету с грунтом. 28-го утром со станции Франца-Иосифа сообщили, что дирижабль был там и после недолгой остановки вылетел на Северную Землю... “Цеппелина” мы даже не видели, хотя в 16 часов нашего времени Ходов отчетливо слышал работу его радиостанции... Впоследствии выяснилось, что долетев до острова Шмидта, дирижабль взял курс на восток к проливу Красной Армии, затем пролетел к фиорду Матусевича и уже оттуда направился к островам С. Каменева на нашу базу. Однако у западных берегов Северной Земли был встречен туман, и...дирижабль... повернул снова на восток...а затем... на юг на Таймырский полуостров» (1935, с. 244). Отметим, что соображения Урванцева в части возможности увидеть о-ва Каменева с высоты полета (что напрямую связано с проблемой дешифрирования) позднее неоднократно опровергались в процессе эксплуатации аэродрома на о-ве Средний, вблизи о-ва Домашний. Тем не менее планы возвращения на Большую Землю у него, видимо, были серьезные, как свидетельствует геолог первой североземельской экспедиции: “Состояние моего здоровья стало вполне удовлетворительным, маршруты излечили от зимней бессонницы радикально, так что можно было спокойно оставаться на вторую зимовку. А то весною расшатанные нервы внушали серьезные опасения относительно второй зимовки” (Там же, с. 245). Таким образом, информация Кренкеля и Урванцева практически совпадает, что неудивительно. Однако вернемся к научным результатам полета дирижабля над Северной Землей, в первую очередь, к характеристикам местоположения отдельных участков архипелага, а также вертикальному и го¬
166


ризонтальному расчленению местности. При этом надо иметь в виду, что дирижабль в полете на восток вышел из пределов облачности над о-вом Комсомолец немного севернее восточного устья пролива Красной Армии и при отсутствии карт архипелага на борту о какой-либо привязке к местности (была только астрономическая) говорить не приходилось. Частично проблема привязки решалась результатами аэрофотосъемки, достоверно зафиксировавшей район фиорда Матусевича с горой Базарной, озером Сказочное и совершенно экзотическим шельфовым ледником Матусевича с его волнистой поверхностью, не имеющим аналогов по своей морфологии в Российской Арктике. Дешифрирование восточного устья пролива Красной Армии было выполнено по условиям съемки весьма приблизительно и по совокупности объектов местности с современной картой отождествляется далеко не полно. Неудивительно, что обилие нового, а главное, уникального материала вызвало определенные проблемы в его восприятии, почему Самойлович поначалу и предпочел сосредоточиться на общих характеристиках местности, над которой пролетал дирижабль, с чем он в целом и справился. Он отметил, что “пересечение Земли с севера на юг все же дает возможность создать общее представление об орографических и ландшафтных особенностях этой страны. В какой степени они обусловлены геологическим строением архипелага, можно будет судить только на основании работ, производящихся в настоящее время (экспедицией Ушакова-Урванцева. - В.К.) на самих островах. С воздуха можно было лишь установить, что ландшафтные формы Северной Земли находятся под влиянием, главным образом, трех факторов: геологического строения, оледенения и денудационных процессов” (1933, с. 15), исключая, таким образом, какое-либо проявление биоты, что характерно для описываемого архипелага. Длительные нагрузки полета уже сказались на восприятии исследователя, отчего детальность открывшейся картины передана им, с точки зрения современного специалиста, с существенными упущениями и очевидным стремлением восполнить их обобщениями. Все посещенные участки архипелага Самойлович подразделил по характеру рельефа на три области:
а) 	северная - возвышенная равнина с уклоном на север и северо-запад, поднимающаяся примерно до 250 м на юге со сплошным ледяным покровом (типичная снежно-полярная равнина). Слабоволнистый характер ледниковой поверхности он истолковал как признак небольшой толщины льда, отметив, что при выходе к морю контакт с припаем не всегда позволяет определить границу материкового и морского льда, хотя на отдельных участ¬
167


ках и заканчивается характерным крутым “барьером” - фронтальным обрывом. Видимо, такой вывод сделан по ситуации, наблюдавшейся в фиорде Матусевича. Следует иметь в виду, что выявление характерных признаков дешифрирования на ледниках и в современных условиях является одной из сложных проблем, так что, пожалуй, остается только удивляться тому немногому, что исследователь смог осилить, столкнувшись впервые с этой проблемой, будучи в нашей стране пионером дешифрирования природных образований в Арктике;
б) центральная область архипелага, наиболее возвышенная (до 700 м), с характерными альпийскими формами, придающими ей порой высокогорный характер, подверженная активным процессам физического выветривания и эрозии. Здесь же он отметил участки плато с ледниковым покровом, а также с цирками и карами в обрывах плато, частично занятыми небольшими ледниками;
в) южная, большей частью прибрежная равнина с высотами до 150 м, где кончаются ледниковые покровы. Ее генезис Самой- лович объяснил совокупным воздействием ледниковых процессов и морской абразии.
Особое внимание на Северной Земле по результатам полета Рудольф Лазаревич уделил гидрографической сети, анализируя ее прежде всего по характеру вреза в условиях подъема побережья, что, по его мнению, делает прибрежную полосу труднопроходимой, особенно в летнее время. Им были бегло описаны подводные конусы аккумуляции в приустьевых участках, а также мутьевые потоки в прибрежной зоне, свидетельствующие о направлении течений.
Однако наибольшее внимание он уделил характеристике ледниковых форм на архипелаге. Большое значение при этом имело то обстоятельство, что маршрут пересечения средней части архипелага на о-ве Октябрьской Революции от фиорда Матусевича в район оз. Изменчивого пролег таким образом, что в поле обзора наблюдателей с борта дирижабля оказались почти все крупные ледники, но лишь своими краевыми участками и ни один - целиком, и это, очевидно, сказалось на выводах.
Несмотря на указанные ограничения, Самойлович совершенно справедливо отнес север архипелага (о-в Комсомолец) к сплошному материковому оледенению, продуцирующему айсберги до 0,5 км длиной (до 2 км, по Ушакову, 1959).
В средней части архипелага, по заключению Самойловича, “наряду со сплошным оледенением наблюдается широкое распространение альпийских (т.е. горных. - В.К.) глетчеров... Долинные глетчеры соединяют ледниковые покровы обоих плато и
168


спускаются затем к морю или к прибрежной равнине. Не только крупные склоны террасы подверглись сильной абляции, но и верхний ледниковый покров, который в некоторых местах уже отступил от края террасы, обнажив значительную часть коренной породы” (с. 20).
Тем самым, в полном смысле “на лету” он ухватил главное - наличие покровных и горных ледников, с выделением специфических контактных форм, когда покровные ледники, расположенные на участках плато, контактируют между собой потоками льда, сливающимися в разделяющих их долинах. Такой вывод был сделан исследователем по результатам того, что он увидел, очевидно, в фиорде Матусевича, образующем сквозную долину вместе с р. Подъемной, и у современного оз. Острое: в обоих случаях описанные формы образованы поступлением льда в первом с ледниковых шапок Русанова и Карпинского, во втором - с шапок Карпинского и Университетский - последние топонимы появились на картах послевоенного периода и во времена Самойло- вича не использовались.
Обратим внимание еще на одну особенность, отмеченную Рудольфом Лазаревичем, когда “верхний ледниковый покров отступил от края террасы, обнажив значительную часть коренной породы”, как отмечено выше. Тем самым, он зафиксировал приуроченность описанных им ледников - ледниковых шапок к положительным формам рельефа, что позднее было доказано как повторными аэровизуальными наблюдениями автора настоящих строк, так и радиолокационным зондированием экспедиций ААНИИ и имеет первостепенное значение для характеристики эволюции оледенения в этой части Арктики. Специфические формы, в целом не типичные для Арктики, которые мы трактуем как контактные, Рудольф Лазаревич назвал предгорными ледниками.
Им также отмечены особые формы оледенения, формирующиеся на достаточно сложном рельефе, у которых “край... представляет собою в горизонтальной проекции извилистую линию” (с. 22). Они характерны для южной части Северной Земли (о-ва Большевик) и по современной терминологии ближе к нагорному льду. Важнее, однако, другое - именно Рудольф Лазаревич первым уловил это отличие, как и другой важный признак малой интенсивности природного процесса - по сравнению с архипелагами на западе “на поверхности незаметны были конечные, поддонные или боковые морены” (с. 22). Что касается стремления делать поспешные выводы, не всегда совпадающие с современными, то в дальнейшем развитие аэровизуальных методов четко разделило два направления - получение необходимой информа¬
169


ции непосредственно в полете по совокупности определенных наблюдений и как конечный результат указания по их возможному использованию как в теории, так и на практике. Исключительно важно то, что Рудольф Лазаревич Самойлович был одним из первых исследователей, заложивших основы направления, которое спустя десятилетие стало генеральным в изучении природы Арктики и нашло свое продолжение с использованием космических снимков и другой космической информации, тогда как немецкие аэросъемщики экипажа дирижабля выступали лишь в роли технических специалистов. Каждый продемонстрировал свое мастерство в этом полете, который вошел в историю арктических исследований как пример успешного научного сотрудничества, прерванного политическими амбициями на высшем уровне.
28 июля в 11 ч 20 мин дирижабль пересек береговую черту Таймырского полуострова в районе мыса Вега, оставляя за кормой скованный зимним льдом пролив Вилькицкого с многочисленными “снежницами” - озерками талой воды. В тот год ни одно судно не проверило его прочность своим форштевнем... На суше почти не оказалось снега - что в целом характерно для районов Арктики с континентальным климатом при небольшом количестве осадков. Этот район со времен Великой Северной экспедиции заслужил недобрую славу своей безжизненностью - неприспособленность этой территории для кочевого оленеводства А.Ф. Миддендорф объяснял отсутствием топлива, поскольку даже карликовая березка не растет в этих местах. По-своему отреагировал на новые ландшафты Кренкель: “Таймырский полуостров с воздуха показался каким-то рыжим (при солнечном освещении. - В.К.). В этой рыжей земле было множество голубых озер, между которыми наблюдалось весьма энергичное движение. Мы увидели многотысячные стада оленей. Испуганные шумом моторов, они принялись удирать от нас с такой скоростью, что мы ощущали это даже на высоте 1000-1500 метров, с которой движение на земле кажется очень медленным” (с. 193). Отметим, что со временем авиаучет оленьих стад здесь стал повседневной практикой для специалистов.
Рудольфа Лазаревича, однако, больше волновали проблемы, связанные с географией и геологией очередной арктической суши, причем опять-таки не с позиций поисков дешифровочных признаков для характеристики этой однообразной местности, о природе которой до сих пор спорят специалисты (то ли северная скудная тундра, то ли начальная стадия формирования полярных пустынь), а в плане обобщений... Отсюда - внимание, которое он уделял рельефу, гидрографии, древнему оледенению, причем увязывая, например, последние с Северной Землей по ориенти¬
170


ровке бараньих лбов и древних долин, очевидно, выпаханных когда-то ледником. Странно, что в его описаниях не нашла отражение ситуация с Таймырским озером, представляющим совершенно особый природный объект, уникальный в своем роде.
Посетив Диксон, в 22 ч 30 мин воздухоплаватели взяли курс на мыс Желания на Новой Земле, которой Рудольф Лазаревич решил уделить особое внимание, в первую очередь оледенению, с которым он был знаком прежде лишь по его периферийной части. Через четыре часа летного времени над льдами Карского моря, которые можно было использовать для краткого отдыха, по курсу показались очертания очередного полярного архипелага, причем погода оставалась на редкость благоприятной и видимость позволяла вести наблюдения от горизонта до горизонта по всем направлениям. Синоптики не подвели, и оставалось только воспользоваться обстановкой, тем более что в любой момент она могла измениться к худшему на этой границе двух морей, с непредсказуемыми условиями, где более или менее полную метеоинформацию давала по радио единственная метеостанция в Маточкином Шаре с учетом уже известного искажения характеристик циклонов при прохождении ими над горами Новой Земли.
“От мыса Желания остров постепенно повышается к югу, - отметил Рудольф Лазаревич при описании участка острова между известной уже береговой чертой и неизвестной границей ледникового покрова, - и представляет собою бугристую равнину, сильно изрезанную реками и ручьями, берущими свое начало у ледникового покрова и текущими к северному и северо-восточным берегам.
Граница северного оледенения тянется примерно по 76 град. 45 мин с.ш., уклоняясь извилистой линией к северу и югу и имея общее направление на северо-запад. Пространство между нею и побережьем свободно от льда, снег также почти совершенно отсутствовал в это время года. Скопления снега, а может быть и фирна наблюдались лишь в речных долинах” (с. 24). Отметим здесь интересное замечание по поводу фирна в речных долинах - поскольку оно относится к необычному типу ледников, формирующихся в арктических условиях в каньонах и глубоко врезанных речных руслах. Можно считать, что Самойлович, первым отметивший эту особенность, был одновременно и первооткрывателем нового типа ледников, распространенных, но никем прежде не описанных. Однако гораздо важнее его информация, относящаяся к ледниковому покрову, при полете над которым как Самойлович, так и Кренкель наблюдали оба моря - Баренцево по правому борту и Карское - по левому.
От мыса Желания дирижабль летел на юг не по главному водоразделу острова или ледоразделу ледникового покрова, а по¬
171


степенно смещаясь влево с расчетом выйти на залив Благополучия, открытый всего десять лет назад гидрографами Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана под начальством Н.В. Розе. Рудольф Лазаревич побывал в этом заливе на “Эльдинге”. Кроме того, карское побережье Новой Земли оставалось изученным относительно слабо и именно там произошли наиболее значительные открытия экспедиции 1925 г. Высота полета позволяла наблюдать ледниковый покров, как говорится, во всей красе впервые с той поры, когда человек ступил на берега Новой Земли и поток совершенно новой информации начал поступать с этих, казалось бы, известных территорий.
“Начиная от 76 град. 30 минут с.ш. центральная часть Северного острова (т.е. ледниковый покров. - В.К.) круто повышается к югу. Оледенение острова принимает здесь очень интенсивный характер... Эти глетчеры берут свое начало в центральной части острова; не являясь самостоятельными, они представляют истоки сплошного оледенения, покрывающего среднюю часть острова... Глетчеры альпийского типа спускаются, главным образом, в обширные фиорды западного и восточного побережья...
Через центральную часть Северного острова мы вышли к заливу Благополучия. Нашей целью была съемка восточного побережья, начиная, главным образом, с залива Седова, открытого моей экспедицией в 1925 г., к Маточкину Шару... Обработка аэ- рофотограмметрической съемки даст возможность точно нанести на карту этот район; ...между мысом Викулова до залива Медвежьего лежит наименее известная часть восточного берега Новой Земли” (с. 25) и т.д. Весь текст - лишь свидетельство слабой изученности карского побережья Новой Земли и необходимости исправить это положение, что и было частично достигнуто. Так, в немецком издании 1933 г. на район залива Циволько был опубликован фрагмент карты (составленной фотограмметрическим методом на основе аэросъемки), демонстрирующий возможности немецких специалистов, причем с рельефом, включая ледник, называемый на современных картах Серп и Молот (Соколова - по В.А. Русанову), а также безымянный ледниковый язык в истоках р. Лодыгина. Для характеристики асимметрии оледенения архипелага по обоим морским побережьям эта карта позволила сделать очень ценные выводы, получившие окончательное подтверждение уже по космическим снимкам, обеспечив, тем самым, преемственность в развитии дистанционных методов.
Необходимо также отметить следующую принципиально новую информацию, полученную Рудольфом Лазаревичем в этом полете. Первое - свидетельство о повышении поверхности лед¬
172


никового покрова, начиная с 76°30' с.ш. к югу, что стало окончательно ясно лишь после картирования на основе аэрофотосъемки 1952 г. - тем самым, он обогнал свое время более чем на 20 лет. Второе - указание на то, что выводные ледники “берут свое начало в центральной части острова; не являясь самостоятельными, они представляют истоки сплошного оледенения, покрывающего среднюю часть” (с. 24), и, таким образом, собственно ледником как единицей классификации оледенения, по Самой- ловичу, должен выступать именно ледниковый покров, а не его несамостоятельные подразделения. Третье - подтверждение результатов экспедиции 1923 г. по установлению южной границы горного оледенения на Новой Земле, необходимость чего диктовалась ограниченностью результатов предшествующих исследований.
Отметим также принципиальную важность наблюдений за характером складчатости слагающих пород на, казалось бы, уже обследованных участках побережья, поскольку речь идет о подтверждении результатов аэросъемки или аэровизуальных наблюдений полевыми исследованиями непосредственно на местности. Такая ситуация, в частности, возникла там, где “особенно ясно была различима антиклинальная складка на северном берегу Маточкина Шара. М.М. Ермолаев, геолог Всесоюзного Арктического института, проводивший там же геологические исследования летом 1931 г., любезно сообщил мне, что эта складка образована верхне-силурийскими породами... Она является самой восточной складкой центрального новоземельского тела, и к ней прислонены смятые шарьяжем более молодые складки, ранее занимавшие более восточное положение, которые образуют гору Серную с характерными острыми складками” (с. 26). Тем самым, наметилось успешное внедрение аэрометодов в динамическую геологию, получившее развитие десятилетия спустя.
Заключительная часть полета “Цеппелина” после Маточкина Шара проходила вдоль Паньковой Земли вплоть до губы Безымянной, с последующим выходом в район залива Шуберта на карском побережье, откуда воздушный корабль направился к Бе- лушьей губе, чтобы через о-в Колгуев и п-ов Канин окончательно покинуть просторы Арктики. Благодаря Рудольфу Лазаревичу намеченная научная программа полета была успешно выполнена, а сам он оказался среди пионеров применения новых дистанционных методов изучения природы высоких широт.
Как уже отмечалось, полет LZ-127 “Граф Цеппелин” не ограничивался только аэрофотосъемкой и аэровизуальными наблюдениями. Кренкель, например, описал запуск радиозондов Молчанова. “Процедура была не из простых, несмотря на то что в
173


оболочке дирижабля для этого существовал специальный люк. Прежде всего из одного газгольдера брался водород для наполнения пятикубометровой оболочки. Затем к аэростату подвешивался коротковолновый радиопередатчик. Чтобы радиозонд не повредил дирижабль, зацепившись за какую-нибудь выступающую часть конструкции (гондолу, винт и т.д.), к зонду подвешивался точно рассчитанный груз, который увлекал его вниз. После нескольких секунд падения автоматическая гильотина с часовым механизмом отсекала этот грузик, и зонд уходил на высоту, передавая в эфир показания своих приборов” (с. 192).
Что касается собственной проблематики, то по результатам полета Рудольф Лазаревич мог отметить следующие достижения: «Полет “Графа Цеппелина” доказал пригодность корабля этого типа для арктических исследований. Огромным его преимуществом перед другими способами передвижения в Арктике является возможность в короткий срок исследовать с воздуха большие пространства; при этом крайне полезным свойством такого корабля является его способность держаться в воздухе продолжительное время без посадки - это обстоятельство облегчает возможность посетить самые отдаленные районы Арктики. С другой стороны, самое устройство корабля и его гондолы позволяет производство наблюдений и исследований различного характера. Для географических и геоморфологических наблюдений корабль предоставляет самые широкие возможности для общих обозрений местности: он может подниматься до 1000-1500 м и выше над уровнем моря или снижаться до самого морского уровня; ход его можно ускорить или замедлить, по встречающейся надобности, можно даже держаться на одном месте. Это преимущество в разной степени относится и к другим работам, возможным на корабле: аэрофотограмметрической съемке, метеорологическим, аэрологическим, геомагнитным и другим геофизическим наблюдениям. Большая грузоподъемность корабля делает в то же время возможным монтирование всевозможных инструментов, даже значительного веса. Удачная посадка корабля на воду в Тихой бухте острова Гукера свидетельствует о возможности производства также океанографических наблюдений, как-то: измерение морских глубин, взятие проб воды, планктона и пр. Что касается геологических исследований, то для них необходимо разрешить проблему посадки в необитаемых землях, т.е. без помощи людей с земли...» (с. 27).
В последнем случае Рудольф Лазаревич несколько противоречил собственным выводам, поскольку выше приведена характерная ситуация с выявлением возраста слагающих пород для антиклинали на северном побережье Маточкина Шара, первона¬
174


чально полученной на аэрофотоснимке и обнаруженной на местности М.М. Ермолаевым - возможно, первое использование геологами аэрофотосъемки. Некоторый недоучет возможностей изучения геологии полярных стран, видимо, связан с тем, что большая часть маршрута проходила по ледниковым областям, где коренной субстрат в основном был скрыт снегом и льдом, однако, несомненно, как это произошло немного позже, геологи быстро оценили значение аэрофотоснимков для своих целей, в том числе и на Новой Земле. Перспективность новой опробованной дистанционной методики не оставляла сомнений, и ее внедрение в практику полевых исследований сдерживалось чисто техническими причинами - недостатком воздушных и съемочных средств. Эта проблема была решена уже без Рудольфа Лазаревича, когда в послевоенное время в Арктику поступили с фронтов специалисты и освободившаяся летная и аэросъемочная техника.
Чуть раньше работы Рудольфа Лазаревича появилась статья П.А. Молчанова в БАИ № 9-10 за 1933 г., которая, таким образом, стала первым отчетом о научных результатах полета “Графа Цеппелина” как особого научного события, причем автор статьи особо отметил, что “строго говоря, этот рейс был пробным, служащим, главным образом, для испытания корабля, а также методов научных работ в арктических условиях. Однако результаты, полученные во время этого полета, оказались настолько большими, что дают полное право рассматривать его как первый научный полет” (с. 185), что, например, подтверждается предварительными результатами визуальных наблюдений Самойлови- ча, установившего:
1) отсутствие островов Альфреда Хармсу орта и Альберта- Эдуарда в архипелаге Земли Франца-Иосифа;
2) наличие сравнительно высоких гор на Таймыре;
3) пролив Шокальского на Северной Земле вместо залива и т.д.
Несомненно, в этом перечне реальные заслуги Рудольфа Лазаревича невольно (поскольку Молчанов был специалистом в другой области) оказались заниженными, что вскоре исправили другие ученые. К собственным достижениям Молчанов отнес успешный запуск четырех радиозондов до высоты 17 км, зафиксировавших границу стратосферы на 10,5 км, где температура воздуха оказалась в пределах --4-8-54 °С с характерной инверсией над морской поверхностью, что способствовало образованию здесь тумана толщиной всего 150-200 м, тогда как небо в зените оставалось абсолютно ясным. Более того, по метеоусловиям достижение полюса не составляло проблем, хотя и увеличило бы продолжительность полета на 15-18 ч, что оставалось в пределах
175


технических возможностей дирижабля. “В заключение отметим, - писал Молчанов, - условия научной работы на дирижабле оказались даже более благоприятными, чем ожидалось до полета. Программа дальнейших полетов может быть в настоящее время значительно расширена. Однако необходимо будет принять ряд мер для обеспечения лучших условий этой работы. Для географа-наблюдателя необходимо иметь специальный аппарат для записывания речи, так как заметки от руки при быстром полете корабля оказываются невозможными. Моторы корабля должны иметь приспособления для устранения влияния искры на работу коротковолновых приемников... Моторы должны иметь глушители для бесшумного хода хотя бы на части пути” (с. 186-187).
Отчетная статья Самойловича, опубликованная в немецком издании на языке оригинала и в “Трудах ВАИ” на русском языке, гораздо шире по охвату проблем и значительнее по глубине проникновения в проблему возможностей воздушного судна для исследования природы Арктики, прежде всего для характеристики полярного ландшафта и его анализа с использованием дешифрирования аэрофотоснимков и аэровизуальных наблюдений.
Одним из первых откликнулся на статью Самойловича о научных результатах полета “Цеппелина” обладатель Большой золотой медали Географического общества профессор Ленинградского университета Яков Самойлович Эделыптейн. “Как известно, - отметил маститый ученый, - до этого полета у многих возникали сомнения, насколько такие воздушные рейсы могут дать существенные научные результаты в смысле изучения физико- географических условий (в частности, геоморфологии и гляциологии) арктических стран. Статья Р.Л. Самойловича рассеивает всякие сомнения в этом отношении. Несмотря на то что по техническим условиям самого полета (большая скорость передвижения) наблюдения с корабля могли носить только беглый и притом далеко не полный характер, полученные результаты нельзя не признать в высшей степени важными. Множество превосходных фотографических снимков, иллюстрирующих эту статью на немецком языке, дают яркое представление не только о целом ряде географических подробностей (очертания островов, проливов, бухт и пр.), но и об устройстве поверхности посещенных стран. Нередко прекрасно видна зависимость рельефа от геологического строения и тектоники, рисуется четкая картина особенностей оледенения и границ его распространения в прошлом, отношения гидрографической сети к ледниковому покрову и к отдельным ледникам, морфология долин, дельт и пр. и пр.” (БАИ. 1933. № 9-10, с. 305)». Неудивительно, что этот крупный ученый, один
176


из основоположников геоморфологии в нашей стране, увидел то, что вызывало сомнения у менее квалифицированных специалистов, сторонников былых маршрутных методов, возможности которых надо было пересматривать заново, применительно к заявившим о себе дистанционным методам, которые спустя четверть века заняли ведущее место в изучении полярных стран.
Неслучайно Бэрд в своей антарктической экспедиции 1929-1930 гг. претендовал лишь на открытие тех территорий, “которые могли быть и были фактически запечатлены неизгладимой и безошибочной памятью аэрофотосъемочной камеры” (1935, с. 387). Этот исследователь отметил еще одно важное свойство аэрофотоснимков для полярных исследователей: “Ценность снимков не ограничивается нашим временем; они будут представлять не меньший интерес для гляциологов даже спустя много десятков лет, так как по ним можно будет легко проследить те изменения, которые, несомненно, произойдут с течением времени” (Там же, с. 390). Таким образом, Самойлович вышел на самые передовые позиции в изучении полярных стран дистанционными методами, явно опережая свое время, поскольку карты, составленные с помощью аэрометодов, на посещенные им в полете 1931 г. архипелаги, появились лишь в середине 50-х годов XX в. (Дубовской, 1972), а в техническом отношении полет, в котором он принимал участие, несомненно, предвосхитил методику, примененную К.А. Салищевым в картографировании Чукотки в 1932-1933 гг. Другое дело, что Рудольф Лазаревич не смог провести дешифрирование самих аэрофотоснимков, что с учетом его колоссального полевого опыта, несомненно, оказалось бы весьма плодотворным. Как известно, с приходом Гитлера к власти в Германии обстановка изменилась, контакты с учеными прекратились, и немцы так и не прислали обещанные результаты аэрофотосъемки, частично опубликовав их в приложении к известному ежегоднику “Pettermans Mitteilungen” (Erganzungsheft. 1933. № 216). Качество карт, составленных ими на основе аэрофотоснимков, полученных по указаниям Самойловича, было, порой выше, чем созданных на базе позднейших съемок, в чем автор убедился на личном опыте в экспедиции 1962 г. Например, по этим картам было возможно прямо с борта самолета проводить привязку края ледников к гидрографической сети, что, например, было сделано для южной кромки ледника Вавилова в районе оз. Изменчивое и подтверждено позднейшими наблюдениями. Можно считать, что карта шельфового ледника Матусе - вича (весьма экзотического образования для Российской Арктики) была выполнена немецкими фотограмметристами идеально.
177


Особо следует подчеркнуть следующее обртоятельство. Опыт аэровизуального дешифрирования, полученный Р.Л. Са- мойловичем в полете 1931 г., был первым опытом такого рода, и поэтому не исчерпывал всех проблем. Для этого потребовались десятилетия с привлечением широкого круга специалистов. Важно то, что им был сделан именно первый шаг, продемонстрировавший перспективность этого направления, что с годами представляется настолько очевидным, что не требует особых доказательств, поскольку этим направлением в послевоенное время занимались многие государственные организации, такие как ГУГК, Арктикразведка ГУ СМП, СоюзморНИИпроект, Аэрогеология, НИИ геологии Арктики и многие другие.
По мнению В.Ю. Визе, «главным научным результатом экспедиции на “Графе Цеппелине”, несомненно, является аэрофото- грамметрическая съемка, выполненная на Земле Франца-Иосифа, Северной Земле, Таймырском полуострове и Новой Земле. В настоящее время обработка этих материалов еще не закончена, но и то немногое, что видел автор этих строк, является изумительным достижением в исследовании полярных стран: в течение нескольких часов с дирижабля была выполнена работа, которая при обычных транспортных средствах и методах работы потребовала бы несколько лет тяжелого напряженного труда» (1936, с. 474). Визе был абсолютно прав, утверждая последнее, что особенно наглядно показано на примере Северной Земли, так как съемка архипелага, причем гораздо менее детальная, заняла два года тяжелого и рискованного труда в бесконечных маршрутах. Добавим также, что съемки, более или менее удовлетворяющие требованиям тех лет, в масштабе 1 : 200 000, выполненные усилиями многих экспедиций на Новой Земле обычными наземными методами, к середине XX в. покрыли не более одной десятой площади архипелага.
Поначалу Шмидт считал применение дирижабля перспективным делом. «Чрезвычайно интересный полет воздушного корабля “Граф Цеппелин” в 1931 г. в районе Новой Земли, Земли Франца-Иосифа и Северной Земли, на котором научные работы проходили под руководством проф. Р. Самойловича и при участии проф. Молчанова, показал большие возможности дирижабля как орудия арктического исследования. Этой работе, несомненно, в будущем будет уделено внимание» (1960, с. 137). Однако после экспедиции на Северный полюс вариант с дирижаблем в качестве орудия арктических исследований отпал.
Определенным диссонансом в смысле оценки достигнутого нашими специалистами в полете LZ-127 “Граф Цеппелин” являются выводы известного полярного историка М.И. Белова, кото¬
178


рый расценил сам полет как разведку будущего театра военных действий перед Второй мировой войной, что в контексте нашего сотрудничества с Германией 20-х - начала 30-х годов XX в. следует отнести не на счет наших ученых, а как просчет политического руководства страны. Что касается утверждения М.И. Белова о том, что “общие географические исследования над Новой Землей и Северной Землей не увенчались сколько-нибудь серьезными результатами, так как ко времени полета дирижабля эти острова были достаточно хорошо исследованы советскими учеными” (1969, с. 367), то такой вывод можно объяснить лишь плохим знакомством с оценками специалистов в области естественных наук, приведенными выше. В любом случае опубликованные по результатам полета дирижабля 1931 г. данные знаменуют первый значительный шаг в применении инструментальных дистанционных методов, который получил дальнейшее развитие при картографировании Советской Арктики в 50-е годы XX в., в чем заключается несомненная заслуга наших участников и в первую очередь Рудольфа Лазаревича Самойловича.


Глава 10
Дела институтские 1932-1937 гг.
Свой пост директора ВАИ в 1931-1932 гг. Шмидт использовал для подготовки к экспедиции на “Сибирякове” и по возвращении для организации Главного управления Северного морского пути и передачи в него ВАИ. Состоялась и очередная административная “рокировка”: с назначением на пост начальника ГУ СМИ Отто Юльевича. Рудольф Лазаревич возвращался к руководству ВАИ, но уже подчиненным к бывшему “шефу” по экспедициям 1929 и 1930 гг. Интересно, как изменялись их отношения на протяжении этих экспедиций: в работах Шмидта по плаванию 1929 г. ссылок на предшественника по работе в Арктике не менее 20, а 1930 г. - только пять. Как показало дальнейшее развитие событий, такая тенденция не случайна и требует объяснения. Нельзя не учитывать в этих событиях и роль бывшего чекиста С.А. Бергавинова, возглавившего в 1934 г. Политическое управление ГУ СМП. Однако прежде процитируем (частично) официальный документ от 20 декабря 1932 г. “О мероприятиях в связи с организацией при СНК СССР Главного управления Северного морского пути”:
“1. Образовать при Совете Народных комиссаров СССР Главное управление Северного морского пути.
2.Задачей ГУ СМП является окончательное проложение Северного морского пути от Белого моря до Берингова пролива...
3. 	Передать в ведение ГУ СМП все существующие научные, метеорологические и радиостанции, расположенные на берегу и островах Северного Ледовитого океана...
4. Поручить ГУ СМП развить и реконструировать эту сеть таким образом, чтобы в 1933 году были закончены работы первой очереди, необходимые для открытия плавания по Севмо- рпути.
5. 	Передать в ведение ГУ СМП Арктический институт, с тем, чтобы исследование Севморпути было основным стержнем его научной работы...” (цит. по Белову, 1969, с. 96).
180


Таким образом, для ВАИ вполне определенно намечалась смена направления деятельности - переход от поиска природных ресурсов (пищевых и минеральных) к изучению условий мореплавания - именно последнее, согласно процитированному документу, и должно было стать “основным стержнем его научной работы”, и не только... Неслучайно видный исследователь деятельности ГУ СМП и лично Шмидта М.И. Белов отметил, что “в три ближайших года (1933-1936) система Главсевморпути была значительно расширена, предполагалось подчинить ей на Севере решительно все - промышленность, торговлю, эксплуатацию природных ресурсов, научные исследования, транспорт” (1969, с. 98). Таким образом, прежнее направление в значительной мере сохранялось, но центр тяжести в работе ВАИ явно смещался к обслуживанию ледовых операций на трассе Севморпути - эта нечеткость в направлении деятельности института оставляла простор для аппаратных игр и других интриг, характерных для того времени, вершиной которых стал поиск “врагов народа”.
Многообразие деятельности института отчетливо проявилось уже через год после образования ГУ СМП на сессии Ученого совета ВАИ под председательством замначальника ГУ СМП Георгия Алексеевича Ушакова и директора ВАИ Самойловича одновременно с заочным избранием Шмидта (находившегося на “Челюскине” в Чукотском море) в качестве почетного председателя в декабре 1933 г. с обсуждением выполненных работ в Арктике и планов на будущее. С докладами выступали сам директор, а также руководители секторов С.В. Обручев, К.А. Салищев, А.Ф. Лактионов, В.К. Есипов, В.А. Березкин. Это был представительный и авторитетный состав заслуженных исследователей, помимо гостей со стороны от организаций, также работавших в Арктике: Н.И. Евгенов (Гидрографическое управление ГУСМП), Н.Н. Зубов (Комитет по проведению 2 МПГ), К.М. Дерюгин (Государственный гидрологический институт), А.И. Толмачев (Академия наук), М.В. Кленова (Океанографический институт). Простой перечень докладчиков демонстрирует охват проблем, далеко их не исчерпывая. Много сообщений было сделано по экспедиционным работам: Обручевым о работах на Чукотке в 1932-1933 гг., Ермолаевым и К. Велькеном о работах по программе 2 МПГ в Русской Гавани, В.А. Алферовым по изучению битумов на Новой Земле, Г.Д. Аллером по геологии района мыса Челюскина, Н.А. Куликом по поиску полиметаллов на Вайга- че и Полярном Урале и т.д., включая новые постановочные темы: Я.П. Кошкина о письменности народов Севера; П.А. Молчанова о работе автоматической метеостанции в бухте Тихой на Земле Франца-Иосифа, А.М. Касаткина о фотографировании
181


кристаллов снега, К.К. Чапского о перспективах промысла морских млекопитающих, А.И. Зубкова о геоботанических исследованиях на севере Новой Земли, С.К. Красовского об арктических птичьих базарах, А.И. Блумфельда о лечебно-профилактических проблемах в условиях Арктики и т.д. Как охватом тем, так и глубиной их разработки Рудольф Лазаревич мог быть доволен.
Совокупность резолюций по отдельным докладам и направленности тематики сводилась к следующему:
1) ВАИ должен объединить все научные изыскания, выполняемые различными подразделениями ГУ СМП;
2) гидрографические и гидрологические исследования должны предшествовать коммерчески-эксплуатационным рейсам, особенно на востоке Севморпути, что доказано походами “Сиби- рякова” и “Челюскина”;
3) судов для выполнения этих работ недостаточно;
4) целью геологического сектора ВАИ является: а) создание геологической карты на советский сектор Арктики, б) геолого-поисковые и разведочные работы на различные полезные ископаемые, в первую очередь уголь и нефть.
Полевой сезон 1935 г. ознаменовался целым рядом достижений, прежде всего на морях. Одна высокоширотная экспедиция на “Садко”, охватившая своими наблюдениями акваторию Северного Ледовитого океана от Шпицбергена до Северной Земли, многого стоила. Были обнаружены такие закономерности в режиме морей, которые не просто подтверждали, но и развивали догадки Визе в 1924 г. (поскольку вновь открытый о-в Ушакова оказался на той же подводной возвышенности, что и о-в Визе) и самого Самойловича с Ермолаевым в 1925 о том, что атлантические воды поступали в Карское море по подводной депрессии в Карском шельфе из Центрального Арктического бассейна. Но доказать прагматикам-чиновникам, что подобные закономерности могут использоваться для прогноза ледовой обстановки, было, разумеется, сложно. С гидрографическим обследованием “Малыгина” в Русской Гавани на Новой Земле было проще - карта глубин сама по себе достаточно наглядна. Хотя суда “Персей” и “Книпович” относились к другой организации, но выполненная ими в сотрудничестве с ВАИ гидрологическая съемка в Баренцевом море вплоть до широты п-ва Адмиралтейства, значительно способствовала освоению Арктики вне зависимости от ведомственной принадлежности. На материке основные геологоразведочные работы были перенесены на арктическое побережье, приближенное к будущей трассе Севморпути, причем для района Чаунской губы было доказано наличие промышленных запасов олова. Этот перечень можно продолжить.
182


С середины 1935 г. стал выходить ежемесячный политико- экономический иллюстрированный журнал ГУ СМП и Политуправления Севморпути “Советская Арктика”, знакомивший “полярных новобранцев” с характером предстоящей работы и полем деятельности, включая представление руководящего состава. Открывала первый номер речь вождя на выпуске командиров Красной Армии со знаменитым лозунгом “кадры решают все”, коим советскому человеку (включая полярников) надлежало руководствоваться как на работе, так и в повседневной жизни. Затем Шмидт выступил с обращением “К работникам Севера”, в котором призвал полярников “делиться друг с другом своим опытом, освещать стоящие перед нами задачи, углублять и улучшать нашу работу”, поскольку “наша партия, наше правительство проявили исключительную заботу о Севере...Какие выводы вытекают для нас из этого особого внимания родины к нам?
Прежде всего - это наше глубокое чувство благодарности, беспредельная преданность нашей партии и правительству...
Второй вывод - мы не должны зазнаваться...
Третий вывод - не растерять любви и уважения трудящихся нашей родины. Никакие прошлые заслуги не помогут...
...Будем же достойны оказанного нам доверия! Выполним задание тов. Сталина - сделаем Северный морской путь нормально действующим путем мореплавания, сделаем север нормально развивающейся и обжитой частью нашей великой и богатой родины!” (с. 9-11).
Следующая статья “Существо работы политотделов” принадлежала “комиссару” Бергавинову и объясняла, как наилучшим образом выполнить установки вышестоящих руководителей путем укрепления партийной работы, опираясь на решения партийных органов сверху донизу, намекая на присутствие в среде полярников недостойного элемента - бывших офицеров и даже жандармов и призывая к классовой бдительности.
Затем в порядке очередности следовали статьи начальника Морского управления Крастина “Северный морской путь в эксплуатации” и двух прогнозистов - Н.Н. Зубова (“Проблема долгосрочных ледовых прогнозов”) и Б.Л. Дзердзеевского (“Служба погоды и ее работа в Арктике”), что вполне отвечало направлению деятельности ГУ СМП.
Только затем, после указа ЦИК СССР о награждении Р.Л. Самойловича орденом Ленина (большая честь по тем временам!) за “плодотворную работу по изучению полярных районов (Арктики)” следовал краткий биографический очерк (с фактами, уже известными читателю) и статья орденоносца “Пятнадцать лет научной работы в Арктике”. Она также основана на извест¬
183


ных фактах, но одновременно отражает определенные интеллигентские сомнения автора при попытке увязать и согласовать привычное ресурсное направление с новым прогнозным. Да и в ресурсном направлении возникла своя проблема - обеспечить предстоящие геологические съемки (они - основа разведки полезных ископаемых) топографическими картами на перспективные районы, которые все чаще приходятся на “белые пятна”. Эта статья - во многом раздумье о предстоящей непростой работе по новому генеральному направлению, поскольку новая транспортная артерия - не просто путь, соединяющий Белое море с Беринговым проливом, но еще и дорога для будущих грузопотоков минерального сырья, которое предстоит обнаружить, определить запасы и произвести необходимые экономические подсчеты, зависящие не только от потребностей страны, но и от мировой конъюнктуры.
Более детально и конкретно достижения за 15 лет исследований освещены в Бюллетене ВАИ (1935. № 3-4) с характеристикой достижений по отделам. Так, геологический отдел за 1920-1935 гг. составил стратиграфическую, тектоническую и палеогеографические схемы для Новой Земли, на основе которых Д. Наливкин сделал свои выводы о нефтеносности региона, представил данные о полиметаллических рудах на Вайгаче, позволившие начать их эксплуатацию, описал признаки оловоносности в гранитах Северной Земли и т.д. Работы гидрологического отдела облегчили ряд сквозных плаваний по Севморпути, выяснив сложный режим вод в некоторых проливах (Вилькицкого, Карские Ворота), а также на ряде рек (Пясина, Хатанга). Расширение картографо-геодезических работ в 30-е годы отличалось значительным ростом по всем показателям. Так, площадь глазомерных маршрутных съемок возросла к 1933 г. по сравнению с двумя предшествующими в 3 раза, а площадь рекогносцировок - в 15 раз; площадь инструментальных съемок только в 1934 г. превысила 3 тыс км2, причем в полете дирижабля в 1931 г. прошло успешное апробирование инструментальных дистанционных методов - аэрофотосъемки. Геофизический отдел за 1933-1934 гг. практически вдвое увеличил сеть полярных станций на островах и побережье Северного Ледовитого океана, число которых составило 33 и, таким образом, создал необходимую базу для характеристики климата Советской Арктики, приступив в 1934 г. к широкому использованию радиозондов для характеристики процессов по всей толще тропосферы. Промыслово-биологический отдел выполнил работы по определению базы оленеводства как на островах (Новая Земля), так и на материке (Болыпеземель- ская тундра), помимо рыбохозяйственных характеристик целого
184


ряда перспективных водоемов, включая работы в Баренцевом море, а также изучение запасов морского зверя в местах традиционной охоты на Белом море.
В целом это были значительные достижения, но их реализация непосредственно в хозяйственной деятельности в ряде случаев оставалась под вопросом. Особенно это относилось к результатам разведки полезных ископаемых, требующих продолжительного времени для научного освоения, что компетентные органы воспринимали порой как попытку скрыть их от эксплуатации в ожидании “реставрации капитализма” и с чем связан интерес к результатам работы многих именитых геологов (Обручева, Наливкина и др.), включая работников ВАИ (Ермолаева, Самой- ловича, Урванцева и др.). Несомненно, Самойлович нередко критически оценивал достижения своего коллектива, не торопясь с внедрением их в практику, что вызвало для начала проверку деятельности института специальной комиссией из политуправления ГУ СМП.
Высокую комиссию интересовала та же проблема, и последовательность операций в цепочке от науки к производству ее члены воспринимали лишь с позиций официальной идеологии, одним из положений которой стало сопротивление классов, потерпевших поражение, по мере укрепления победившего социализма. Как в этой ситуации довести до сознания проверяющих, что возможности оленьих пастбищ на Новой Земле не позволяют превратить ее во всесоюзную оленеводческую ферму, а на материке оленеводы-кочевники бегут со стадами в тундру при слове колхоз? Как объяснить, что геологическим съемкам должны предшествовать топографические и что реализация геологических теорий в практику даже на материке требует десятилетий и часто определяется контрреволюционным термином “экономическая конъюнктура”, понятием, которое советская власть отменила? Членам комиссии было проще объяснить происходящее происками засевшего врага, и скоро по институту пошли слухи о предстоящем закрытии.
Нетрудно представить настроение директора, когда он делал свой доклад на совещании хозяйственных работников системы Главсевморпути в январе 1936 г. Интеллигентские метания даром Самойловичу не прошли, и “шеф” выдал ему за них полной мерой, а другие управленцы (включая Бергавинова) добавили. Шмидт вдруг обнаружил, что “мы Север недостаточно знаем, как это ни странно, как это ни обидно. Север велик, но и мы там не первый год работаем. Руководитель нашего Арктического института т. Самойлович в прошлом году праздновал 15-летие научной работы на Севере. Он сам геолог. Мы имеем Урванцева и
185


ряд других геологов. Но знаем мы Север геологически? Знаем ли мы, где на Севере приложить свою работу? Знаем расплывчато, недостаточно. Характер геологических работ еще не тот, который нужен” (Совещание, 1936, с. 23), “качество геологических экспедиций неудовлетворительно” (с. 24), и сделал свой вывод: “Я в большой претензии к нашей науке. Так уж, Рудольф Лазаревич, выходит. Нам до сих пор не дали точной картины, где каким промыслом заниматься. ...Если вы поддержите меня, я думаю даже запретить бить белого медведя, моржа на западе и собирать яйца кайры, кроме случаев аварийных”.
Сказать, что отпущенные сроки не реальны на фоне призывов “пятилетку в четыре года”, Самойлович не посмел даже в своем докладе, что заранее ставило его в непростое положение, обрекая на неудачу. В отличие от Шмидта, владевшего искусством говорить “наверху” то, что там желали услышать, Самойлович этим даром не обладал, что отразилось на прениях по докладу Рудольфа Лазаревича “О работе Арктического института”.
Не помогли его дежурные партийные заклинания типа “советская наука должна давать полноценную продукцию, она не должна быть абстрактной, кабинетной наукой; она должна служить делу социализма, делу коммунизма” (Там же, с. 180), “за пределами Советского Союза научно-исследовательская деятельность советских полярников в арктических областях пользуется хорошей, а в некоторых случаях - прекрасной репутацией. Достаточно указать хотя бы на последние блестящие выступления Отто Юльевича Шмидта в Париже и Лондоне” (Там же, с. 180) в преамбуле доклада.
Странное начало - он словно заранее признает свою вину, подставляя себя для критики: “научная деятельность в Арктике проходит неудовлетворительно, ...она слишком абстрактна, не дает практических указаний для оперативных мероприятий на местах,... экспедиции посылаются от случая к случаю” (Там же, с. 180)... “подведения научного метода под мероприятия Главсев- морпути со стороны Всесоюзного Арктического института не было” (Там же, с. 181).
Возможно, он имел в виду прежде всего состояние геологоразведочных работ, особенностью которых является долгий период реализации полученных “в поле” результатов, их доведение до практики, тем более в условиях Арктики. Выделил шесть перспективных районов: Пай-Хой и Северный Урал (цинк-свинец, пьезокварц, медь, золото и др.), Северный Таймыр (нефть), Ха- тангско-Енисейский (нефть, соль, уголь), Нижнетунгусский, (уголь, железо), Верхоянский и Чукотский (олово). По каждому из них намечалась определенная последовательность работ:
186


1) полевые исследования, 2) камеральная обработка полученных результатов, 3) обзоры монографического характера.
Он пытается сослаться на своего заместителя Урванцева, подсчитавшего, что для картографирования 6 млн км2 советских арктических территорий в масштабе 1 : 1 млн потребуется до 25 геологических партий общей численностью почти 600 геологов на протяжении почти 20 лет, что, разумеется, значительно выше возможностей и ВАИ и его геологического отдела.
Это помимо отсутствия необходимой топографической основы (топографы должны опережать геологов) и транспорта, отчего партии добираются часто в районы работ лишь к концу полевого сезона, а также затруднений с изданием печатных материалов, поскольку Издательство Главсевморпути не подчиняется ВАИ, и т.д. В такой ситуации даже сильные стороны деятельности ВАИ (например, прогнозные достижения) Самойлович не смог подать должным образом: “Я только повторяю слова Отто Юльевича, сказанные им на нашем общем заседании в Ленинграде - по гидрологии мы работали тоже от случая к случаю, то там, то здесь, ...у нас не было общей идеи, которая охватывала бы все гидрологические работы... Нам нужно помочь, ибо без судов, которых в Арктическом институте нет, мы справиться не можем. Дело идет о гидрологической съемке арктических морей, т.е. об изучении всех основных элементов, характеризующих физикохимические свойства, динамические процессы в морях и т.д. ...Второй огромной проблемой... является изучение сезонных и многолетних колебаний гидрологических элементов в арктических морях... Мы не имеем судов, на которых можно было бы работать” (Совещание, 1936, с. 187-189).
То же происходило и с другими секторами: “Перехожу к геофизическому сектору. О значении, которое имеют метеорология и аэрология, на этом совещании говорить не приходится. Метеорологическое и аэрологическое дело находится в руках Полярного управления...Справляемся ли мы с возложенными на нас задачами в настоящее время? Нет, в настоящее время не справляемся. Нужно сказать, что и количество сотрудников у нас для этого недостаточно... Те, которые работают, работают, я бы сказал, не только по-стахановски” (Там же, с. 190-191). И не только это - материалы наблюдений полярных станций оседают в пределах территориальных подразделений - Рудольф Лазаревич обратил внимание на то, что часть наблюдений полярных станций не попадает в ВАИ своевременно, оставаясь в пределах территориальных подразделений ГУ СМП в Якутске и Владивостоке на годы.
Председательствующий Янсон (руководитель Морского управления ГУ СМП) возмутился: “Нельзя сказать, чтобы по коли¬
187


честву у вас было немного народа. У вас 240 или больше человек в институте. Это - не малое количество. Если бы это были действительно научные сотрудники, хорошие работники, какие бы горы можно было с ними сдвинуть!... Относительно дисциплины - у вас дело слабо поставлено. Лодырей много, если сказать по-русски” (Там же, с. 191).
На этом фоне проблемы отдела оленеводства или издательства казались менее значительными: “Несколько слов о промысловом и охотничьем деле: в этом отношении ничего радостного сказать не могу (Там же, с. 192)... Чем занимается наш промыслово-биологический отдел? Во-первых, хозяйственным освоением озер болынеземельской тундры, ...освоением Обско-Гыданской губы... Нужно от экспедиционных способов работы, весьма неудовлетворительных, кратковременных, перейти к организации зональных станций при теруправлениях с сетью опорных пунктов” (Там же, с. 193) и т.д.
Ананьев (главный инженер Горно-геологического управления ГУ СМП) заявил: “Вопрос идет о распределении обязанностей между Горно-геологическим управлением и Арктическим институтом в области изучения геологии и месторождений полезных ископаемых Арктики” (с. 196) и по-своему был прав, одновременно отметив и положительные моменты в выступлении своего коллеги: “Правильно сказал Рудольф Лазаревич Самой- лович, что даже в отношении топографических карт нет связных данных, а тем более нет их в отношении геосъемок” (Там же).
Зато Микула (инструктор политуправления ГУ СМП) припомнил былое, и не случайно: “Бригаде политуправления в момент начала обследования Арктического института показалось очень странным предупреждение руководства института о том, что в связи с нашим приездом могут быть разговоры, что Арктический институт закрывается” (с. 199) - такова была реакция перепуганного персонала института на приезд гостей из Москвы. Этот партийный контролер выявил весьма интересную категорию сотрудников института: “...честных лодырей от науки. Это - люди, которые годами числились в аппарате и умели работать, но ничего не делали. Почему так получалось? Почему были такие люди? Потому что, не имея по существу направления своей работы, эти люди вели не ту работу, которую должны были вести, и в результате получилось, занимались не тем, чем нужно” (с. 199).
Коллега Урванцев начал свое выступление констатацией очевидного: “Основной задачей Арктического института является подведение научной базы под задачи промышленного освоения Арктики” (с. 201), а затем нанес удар непосредственно по Ру¬
188


дольфу Лазаревичу, видимо, рассчитывая направить ассигнования в желательном направлении: “Работа по изучению Новой Земли носила явно гипертрофированный характер по отношению к остальным работам в Арктике. Это объясняется тем, что на Новой Земле начал работу Институт по изучению Севера, создались кадры, которые сидели только на одной Новой Земле и только тут видели Арктику” (с. 203). Правда, то же можно было сказать и о нем самом - поскольку Николай Николаевич в своей, несомненно, успешной деятельности целиком сосредоточился на Таймыре и Северной Земле.
Неожиданно Урванцев получил поддержку партийных органов, когда Ершов (начальник Ленинградского политотдела ГУ СМП, в ближайшем будущем обвиненный в троцкизме со всеми вытекающими последствиями) процитировал одно из решений комиссии в связи с деятельностью ВАИ: “Арктический институт повернулся к актуальнейшей задаче освоения Арктики - новозе- мельской нефти и обского угля. Подвергая изучению работу института, выяснили, что сейчас этот вопрос снят окончательно... На Новую Землю тоже потрачена значительная сумма... Практических же результатов очень мало, если не считать того, что составлена карта, как говорят работники института, ликвидированы “белые пятна” (с. 207). Точки зрения Урванцева и Ершова практически совпали, причем мы теперь знаем, что геологи ВАИ не довели, точнее не могли довести, решение этой проблемы до конца, потому что не имели такой возможности. Организационно - потому что полевые работы на Новой Земле необоснованно прекратились после 1936 г., методически - потому, что не было необходимой геофизической аппаратуры, появившейся позднее.
Под занавес, среди уставших чиновников, член-корреспондент Академии наук Визе, забывший, очевидно, среди кого он находится, заявил: “Я коснусь вопроса об изучении наших арктических морей... У нас нет ни одного арктического судна... За 7 лет институту удалось организовать только одну самостоятельную научную экспедицию на ледоколе “Седов” в 1934 году... В течение 7 лет моей работы в Арктике (в составе ВАИ. - В.К.) я участвовал в экспедициях только на “попутных” судах. Все наши гидрологи, которые в настоящее время культивируются в Арктическом институте, базировались именно на этой “попутнической” работе... Дайте нам суда, чтобы мы могли работать и изучать наши моря планомерно и систематически так, как этого требуют интересы освоения Арктики” (с. 208-209).
Заслуженный отпор со стороны управленцев не замедлил последовать. Первым высказался Ананьев (зам. начальника Полярного управления, ведавшего полярными станциями): “По-моему,
189


профессор Визе не прав, в этом его большая ошибка! Не видеть того, что сделано в Арктике по гидрологии, и говорить, что мы ничего не сделали, Вы, профессор Визе, непосредственно руководивший всеми исследовательскими работами по гидрологии, никак не можете.
Поход “Седова” - чисто гидрологическая экспедиция; то же и экспедиция на “Садко” и на других судах, за последние 5 лет. Ваше замечание, т. Визе, что мы ничего не сделали для изучения гидрологии северных морей, совершенно не отвечает действительности” (с. 209).
Хитрый управленец, преследуя свои цели, передернул, сместив акценты и подменив тему протеста Визе - это достаточно очевидно, поскольку смысл выступления Визе - успехи достигнуты не благодаря отсутствию специальных научных судов, а вопреки этому обстоятельству. Вместе с тем зачем управленцам лишние заботы, когда и других хватает? Например - аппаратура, не учитывающая особенностей Арктики...
Шмидт не мог также пройти мимо заявления Визе: “...Не обязательно иметь суда, как требовал профессор Визе. Я очень огорчен выступлением Владимира Юльевича Визе. Даже с точки зрения узких интересов науки, и то его выступление неверно. Если бы мы решали задачи гидрологии только на судах Арктического института, на судах, приданных для этой цели, то мы не имели бы, Владимир Юльевич, сквозного рейса “Сибирякова”, не имели бы Северного морского пути, а болтались бы до сих пор у берегов Новой Земли” (Там же, с. 218), хотя главное внимание уделил проблеме Арктического института, практически лично самому Рудольфу Лазаревичу: “Последним мы обсуждали вопрос о науке, и недаром наука включена в план нашего совещания. Я в своем докладе подчеркнул, что одним из условий нашего успеха в Арктике является то, что мы базировались на солидной, серьезной научной основе - иначе Арктику завоевать нельзя. Но теперь уровень нашей научной работы нас уже не удовлетворяет, и поэтому он и подвергся здесь на совещании суровой критике.
...Если даже допустить, что средний уровень накопленных научных материалов и самих работников достаточно высок, то все же реальная эффективность этой научной работы оказалась довольно низкой потому, что не концентрировали исследования на том, что важнее всего, потому что не было общего плана...
...Это требует выбора решения задач. Я очень рад, что Рудольф Лазаревич мог сегодня доложить, что планы геологической съемки, геодезической съемки, морской съемки уже заканчиваются. Хотелось бы их скорее увидеть, услышать и утвердить
190


в нашей системе, а может быть, и доложить Совнаркому, чтобы высший орган их утвердил. В пределах этого плана мы выделим те объекты, на которых должны сосредоточить свои усилия” (Там же, с. 216).
“Одно из несчастий Арктического института это то, что оперативного руководства не было. Руководство там авторитетное, давало полезные советы, но оно не было оперативным; поскольку экспедиция уехала, никто ею не интересовался. Например, представляет научный сотрудник более или менее грамотную записку о том, что он надеется изучать... Вместо того чтобы внимательно просмотреть план, подсчитать, реален ли он, мы имеем немало случаев санкционирования подобных документов. Хуже всего, что никто не интересуется, как же выполняется намеченный план” (Там же, с. 217-218). Спустя два года сам Шмидт поймет, что такое отсутствие оперативного руководства, когда его подчиненные, не приученные к самостоятельности, привыкшие полагаться на “шефа”, растерявшись, практически окажутся неспособными к принятию решений из-за боязни ошибиться.
Явно, в полярной науке наметился кризис, причем в первую очередь организационный, характерный для всей системы ГУ СМП, и чтобы он проявился в полной мере, много времени не понадобилось. Спустя полтора года, когда Шмидт на короткое время оказался вне непосредственного командования созданной и выстроенной им же организации, как последовало завершение несчастной навигации 1937 г., результаты которой высшее партийное и государственное руководство списало на происки врагов народа.
Что касается претензий на совещании непосредственно к научной деятельности ВАИ (рассматривая ссылки на товарища Сталина лишь как обязательную дань времени), то они в значительной мере были связаны со спецификой обеспечения научной информацией основных направлений хозяйственной деятельности Главсевморпути в Арктике - транспортного и ресурсного.
Транспортное обеспечение во многом зависело от качества прогнозов, но, несмотря на жалобы Визе, ВАИ обеспечивал своими ледовыми прогнозами мореплавание по трассе СМП и полярную авиацию в то время достаточно удовлетворительно. С созданием сети полярных станций чуть ли не главным препятствием на пути совершенствования погодного прогноза становился слишком короткий ряд наблюдений, но тем не менее особых претензий именно к прогнозному направлению Шмидт так и не высказал.
Ресурсное направление, вызвавшее его критику, требовало совсем иного подхода, причем даже проведенные исследования
191


нередко давали отрицательный результат, который традиционно не любят “в верхах”. Например, ко времени проведения совещания выяснилась малая оленеемкость ягельных пастбищ Новой Земли и в связи с этим отпали надежды на широкое развитие оленеводства на архипелаге, о чем говорил Шмидт. В то же время реализация поиска полезных ископаемых в большинстве случаев требует десятилетий - так было уже в наше время с добычей золота на Северной Земле или полиметаллов на Новой Земле, не говоря уже о перспективах добычи углеводородов на баренцево- морском шельфе. Поэтому давление, которое оказал Шмидт на Самойловича по последнему вопросу, в наше время с учетом исторического опыта не выглядит обоснованным, как, впрочем, и “покаянная” позиция Рудольфа Лазаревича, вызванная, по-видимому, отсутствием единства среди геологов ВАИ. Выступление Урванцева вполне конкретно объясняется стремлением получить ассигнования, ранее расходовавшиеся на Новой Земле, на изучение Таймыра, Нордвика и Хатанги, которые, как мы теперь знаем, тоже не дали быстрой отдачи, в отличие от Норильска. Проведение геологических исследований (основой которых являются геологические съемки) задерживалось также отсутствием необходимой топографической основы, поскольку накануне Великой Отечественной войны таковой было покрыто лишь 13 % нашей арктической суши (18 % всей территории страны) (Гаккель, 1945).
Тексты речи Шмидта в сборнике “Совещание...” (1936) и опубликованной в “Советской Арктике” (№ 3 за 1936 г.) существенно различаются - журнальный вариант короче. Там же напечатана статья С.А. Бергавинова, “комиссара” ГУ СМП, в которой он делится своими оценками работы ВАИ и его директора, причем, как и положено политработнику, основное внимание он уделил “личному составу”: “Вот вчера т. Самойлович говорил, что у него 85-90 % людей в основном хороших” (с. 55). Затем Бергавинов процитировал стенограмму выступления начальника Промбиологического отдела ВАИ Рудакова с перечнем целого ряда имен биологов-полярников и их характеристиками-комментариями типа “ничего не дал”, “ни одной работы не дал”, “слабый работник”, “в Арктике гастролирует” и т.д. и т.п., в которой ситуация выглядела обратной. Далее Бергавинов обратился к геологам Чукотки, приведя примеры такого же рода. Отсюда следовал вывод: “Что дали и дадут эти экспедиции?.. Пора бы руководителям института взяться за внедрение практического духа в ВАИ, чтобы наука освещала путь практике. Мне кажется, что ВАИ слабо к этому поворачивается.
Профессор Визе, один из наших выдающихся научных работников, его нужно беречь, поддерживать. Но вместе с поддержкой
192


и научного, и полярного авторитета Визе мы вправе ждать от него искренности. Как хотите, но вчера вы что-то не договорили.
Насчет общей установки ВАИ. Сроки общей геологической и гидрологической (видимо, правильнее - топографической. - В.К.) съемки даются две-три пятилетки. Серьезна ли и реальна ли эта ставка? Боюсь, что нет” (с. 55-56) - партия сказала свое слово.
Звучало оно и как предупреждение, хотя по другому поводу - в отношении Бюллетеня Арктического института. Первый “гром” раздался из недр “Советской Арктики” (1935. № 2), в заметке И.Г. Новикова “Пора найти свое лицо”, где бюллетень обвинили в сужении информации до размеров газетной, систематическом запаздывании в откликах на события, отказе от популяризации героев Арктики и достижений советского строительства. “Вывод, который напрашивается, следующий: бюллетень не удовлетворяет предъявляемым к нему требованиям прежде всего потому, что он
1) не выполняет задач информационного органа..,
2) располагая большим фактическим материалом, бюллетень преподносит этот материал читателю бессистемно, не заостряя внимание читателя на наиболее важных и актуальных вопросах” (с. 82). Первое предупреждение ВАИ и его директор получили...
Второе (и последнее) последовало в январском номере 1937 г. того же органа за скромной подписью “Полярник” под характерным заголовком “Бюллетень подержанной информации”. Больше бюллетень (важнейший источник информации о работе ВАИ в 1931-1936 гг. для нашего современника) в свет не выходил...
Определенно, приведенные оценки “власть предержащих” не сулили ВАИ и его директору в ближайшей перспективе ничего хорошего, несмотря на все былые заслуги. Нужен был повод - он появился спустя год - в следующем, 1937-м...
Пока же надо было в сложившейся непростой ситуации срочно реагировать на обвинения, прозвучавшие на совещании в январе 1936 г., - случай предоставился на сессии Ученого совета ВАИ через год, поскольку, как считал Рудольф Лазаревич, “в речах начальника Главсевморпути академика О.Ю. Шмидта и начальника Политуправления Главсевморпути С.А. Бергавинова были поставлены новые вехи, меняющие характер и темп нашей научной деятельности, и четко определены задачи, от решения которых должен зависеть весь ход работы по освоению Арктики”, наконец, были “сделаны первые шаги в приближении нашей работы к требованиям жизни” (Советская Арктика. 1937. № 3, с. 19). Как и ранее, отчет о работе на этой сессии проходил по отделам.
7. Корякин B.С.
193


Геологический отдел в 1936 г. закончил три крупных монографии по геологической изученности Советской Арктики (руководитель И.П. Атласов) и представил обзор выполненных ранее работ с приложением списка литературных источников. На новой основе была составлена геологическая карта Советской Арктики (руководитель М.М. Ермолаев при редакторе С.В. Обручеве). Описание месторождений давалось на фоне характеристик отдельных объектов и областей. В тот год “в поле” работало 11 экспедиций, причем в Чаунской губе были обнаружены новые проявления олова, как и пьезо-кварцев на Полярном Урале, сульфидов на Чукотке. На Новой Земле заканчивал свои изыскания А.А. Петренко в связи с подготовкой к XVII Международному геологическому конгрессу, на Пай-Хое работали Н.А. Кулик и А.В. Хабаков, на Нижней Тунгуске - В.П. Тебеньков, на Пясине - Н.Н. Мутафи, в Центральной Чукотке - Н.А. Меньшиков. Большие сдвиги произошли в камеральной обработке.
Картографический отдел (много работавший одновременно с геологами-съемщиками “в поле”) закончил составление 10 листов в масштабе 1:1 млн на Чукотку и Лено-Хатангский район, продолжая работу над картой Арктики в масштабе 1:10 млн.
Гидрологи работали как на море, так и на реках. Только экспедиция К.Н. Гомоюнова в Карском море на экспедиционном судне “Нерпа” в акватории между Диксоном и Новой Землей выполнила 106 гидрологических станций. Продолжались работы по съемке течений в проливе Югорский Шар. Большое внимание уделялось рекам Пясина, Хатанга, Анабар, Индигирка, Яна и Колыма. Проведение одновременной съемки задерживалось из-за отсутствия судов. Работа второй высокоширотной экспедиции на “Садко” была выполнена лишь частично, в связи с отвлечением судна на ледовую проводку и ликвидацию полученных в ее процессе повреждений.
Геофизики сосредоточили свои усилия на изучении климата Арктики, включая такие обзоры, как “Метеорологическая обстановка навигационного периода у Земли Франца-Иосифа и Новой Земли”. Достижения климатологов, в частности, были отмечены участниками перелета по Сталинскому маршруту.
Промыслово-биологический отдел приблизился к запросам производственных организаций ГУ СМП, что потребовало организации зональных станций в Игарке, Салехарде и Якутске, а также специализированной по песцу и котикам на Командорах. Беломорская зверобойная экспедиция (начальник П.А. Рудаков) собрала большой материал по биологии гренландского тюленя. Экспедиция Б.Н. Топоркова изучала перспективы промысла тре¬
194


ски у Новой Земли, сделав рекомендации Новоземельскому островному хозяйству. Как и прежде, плохо обстояло дело с отделом оленеводства из-за плохой связи с практиками.
Приступило к работе кораблестроительное бюро в связи с закладкой на ленинградских верфях новых ледоколов и ледокольных судов. Как и прежде, институт продолжал испытывать затруднения с публикацией трудов в издательстве Главсевморпути. “Сессия показала, что работа института переключена, на большее единение науки с практическими запросами Главсевморпути” (СА. 1937. № 3, с. 24).
А тут еще участие в работах XVII Международного геологического конгресса с подготовкой к проведению полевых экскурсий на Новой Земле летом следующего, 1937 г., что потребовало издать специальное полевое руководство в двух книжках, подготовиться к проведению заседаний в стенах института по арктической тематике и организации выставки.
Оглядываясь назад, можно утверждать, что наличие в системе ВАИ геологического отдела, работа которого не совпадала по тематике с основной направленностью института в целом или, во всяком случае, усложняла ее, явилось причиной нескольких реорганизаций и, наконец, выделением из состава АНИИ самостоятельного НИИ геологии Арктики в 1948 г. Действительно, Рудольф Лазаревич не решил ту задачу, над которой бились несколько его преемников, но и в системе ГУ СМП новый институт продержался лишь до очередной реорганизации, когда он был окончательно передан в Министерство геологии. Оба выдающихся организатора полярной науки, Шмидт и Самойлович, много сделав для Арктики, расстались с ней не по своей воле - это то, что их объединяет. В своей деятельности, несмотря на многочисленные экспедиции, они были не столько полевыми экспедиционными исследователями, сколько организаторами, и таковыми останутся в истории Арктики. Обстоятельством же, определившим их судьбу, была лишь разница в наградах - высокое звание Героя Советского Союза помогло Шмидту сохранить жизнь, но не избавило от высочайшей опалы. Позже “наверху” за грозными событиями для страны о нем просто забыли, что помогло ему уцелеть, сохранив высокую репутацию полярного исследователя, которой он в немалой степени обязан Рудольфу Лазаревичу, ибо тот открыл перед ним перспективы высоких широт, сам на годы оставшись в тени высокого “шефа”...
7*


Глава 11
Дела экспедиционные 1932-1936 гг.
Приближался 2-й Международный Полярный год 1932-1933 гг., по программе которого ВАИ отвечал за проведение работ на четырех станциях - двух на Земле Франца-Иосифа (Тихая и Рудольфа), одной в Русской Гавани на Новой Земле и еще одной на мысе Челюскин, крайней северной точке материка Евразии на 77° 43' с.ш., где последними в 1914 г. побывали суда Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана под началом Б.А. Вилькицкого. Три станции надо было построить на голом месте, помимо станции в бухте Тихой на Земле Франца-Иосифа, в создании которой Самойлович уже участвовал вместе со Шмидтом и Визе. Советские представители в Комитете по проведению 2-го Международного Полярного года добились включения в программу мероприятия работ по морской гидрологии, что находилось в полном соответствии с планами предстоящих исследований по трассе Северного морского пути (в частности, похода “Сибирякова” от Архангельска до Берингова пролива за одну навигацию), а также целого ряда других исследовательских рейсов: “Персея” в Гренландском море, “Малыгина” и “Книповича” в Баренцевом, “Русанова” и “Таймыра” в Карском, “Дальневосточника” в Чукотском и Беринговом. Таким образом, намечался настоящий научный аврал в изучении арктических морей, в котором ВАИ и, несомненно, Самойловичу (Шмидт и Визе были связаны с подготовкой похода “Сибирякова”, которому предстояло сыграть свою особую роль) выпало на долю действовать самым активным образом.
По мнению Визе, навигация 1932 г. обещала быть благоприятной по ледовым условиям - по крайней мере на западном участке Северного морского пути, включая Карское море. На востоке полярные станции отсутствовали (исключение - Ляховские острова), и там риск неудачи возрастал. Проблемным местом, судя по предшествующим плаваниям (“Фрам” в 1893, “Заря” в 1901, “Таймыр” и “Вайгач” в 1913-1914, “Мод” в 1918 гг.), оставалась узость пролива Вилькицкого с мысом Челюскин, гидрометео¬
196


рологические характеристики которого оставались тайной за семью печатями - без решения этой проблемы эксплуатация Северного морского пути не могла проходить в нормальном режиме. Пресловутый мыс, с которым на протяжении веков были связаны опасения самых отважных и предусмотрительных мореплавателей и исследователей, вместе с проливом Вилькицкого воспринимались моряками в качестве некой полярной Сциллы и Харибды, но по замыслу ВАИ ему предстояло стать важнейшим пунктом на одном из сложных участков будущей полярной трассы, особенности ледовой обстановки и динамики погоды которого определялись бы по результатам наблюдений станции на мысе Челюскин. Этим и объясняется особое внимание, которое уделялось созданию здесь очередной полярной станции. Не случайно в распоряжение экспедиции было выделено одно из лучших северных судов - ледокольный пароход “Русанов”, состоявший в нашем флоте с 1915 г., по своим характеристикам (год постройки 1908, водоизмещение 2800 т, мощность машины 2200 л.с., ход по чистой воде до 13 узлов) близкий знакомому Самойловичу “Седову”.
“Главнейшей целью нашей экспедиции, - написал позднее Рудольф Лазаревич в книге-отчете об экспедиции 1932 г., - было сооружение геофизической обсерватории на самом северном мысе Европейско-Азиатского материка - мысе Челюскин. Мы, однако, не ограничивали свою задачу лишь постройкой полярной станции. В пути мы должны были произвести ряд гидрологических, метеорологических и других работ, а на остановках - вести геологические исследования и топографическую съемку. Для осуществления столь обширной программы экспедиция должна была располагать не только научными сотрудниками, но также достаточным количеством строительных рабочих... Общее количество участников экспедиции составило 63 человека. Из них команда составляла 36 человек, во главе с одним из наиболее опытных полярных капитанов - Борисом Ивановичем Ерохиным, испытанным начальником зверобойных экспедиций. Старший помощник капитана Николай Иванович Хромцов был моряком от природы. Ловкий, сильный, сообразительный моряк был правой рукой капитана” (Самойлович, 1934). Очевидно, руководство ВАИ решило действовать по принципу “приятное с полезным” - научную программу совместить со строительством полярной станции, но, как будет показано, такое удавалось далеко не всегда.
Поскольку успехи науки в Арктике часто определялись взаимодействием с моряками, на представителях этой профессии необходимо остановиться подробнее. Б.И. Ерохин - уроженец
197


Архангельска (родился в 1891 г.), где окончил Торгово-мореходную школу, принимал участие в плаваниях на судах Добровольного флота между Одессой и Владивостоком. По возвращении на Север с 1912 г. стал капитаном на паруснике “Хризантема”, ходившем между портами русского Поморья и Северной Норвегии. В годы Первой мировой и Гражданской войн вырос до капитана, командуя ледокольными судами “Челюскин” и “Минин”. Принимал участие в первых карских экспедициях, капитаном на “Седове” и “Русанове” обеспечивал зверобойные промыслы на Белом море. К 30-м годам прошлого века это был уже сложившийся опытный капитан, отличавшийся широким кругозором и интересом к исследовательской деятельности.
Под стать ему был старпом Хромцов, родившийся в семье смотрителя маяка в деревне Инцы на Зимнем берегу Белого моря, на 11 лет моложе своего капитана, коренной помор, начавший морскую службу “зуйком” (юнгой) также на парусниках. В дальнейшем в своем росте он во многом напоминал своего “мастера” (как на морском слэнге нередко называют капитана), с каждым годом расширяя свой кругозор и повышая морскую культуру, получил в 1929 г. диплом штурмана дальнего плавания в Ленинградском морском техникуме (во время прохождения службы на подводных лодках Балтфлота). Уже год спустя поднялся до должности старпома на ледокольных пароходах “Сибиряков” и “Русанов”.
Научный состав экспедиции на “Русанове”, по сравнению с предшествующими 1929-1930 гг., не был таким же солидным, поскольку Шмидт забрал наиболее сильных специалистов (Визе, Лактионова) в поход на “Сибирякове”. На “Русанове” находились два аспиранта-гидролога - И.И. Львов и М.М. Никитин, гидробиологи В.Н. Вагин и Н.Н. Кондаков, физик и астроном И.Г. Фа- кидов (впоследствии участвовавший в эпопее “Челюскина”), топограф Н.Н. Колчин и специалист по эхолотам Карасев, а также писатель Н.П. Трублаини, смена зимовщиков на о-в Домашний (начальник Н.П. Демме, радист Иевлев, метеоролог Зенков и служитель Мирович) и будущий персонал станции на мысе Челюскин (начальник доктор Б.Д. Георгиевский - один из первых зимовщиков бухты Тихой на Земле Франца-Иосифа, опытный радист с дореволюционным стажем Н.Р. Дождиков, биолог-охотовед Г.Л. Рутилевский, гидролог В.Н. Кошкин, метеорологи Неволин и Антонов, повар В.А. Знахарев, и два брата - механик А.И. Коробко и служитель П.И. Коробко). Судовым врачом на “Русанове” пошла Е.И. Урванцева - она надеялась встретиться со своим супругом на о-ве Домашнем, где была намечена смена четверки первопроходцев Северной Земли.
198


28 июля архангелогородцы проводили в исторический поход “Сибирякова” (капитан Воронин, начальник экспедиции Шмидт, научный руководитель Визе), через два дня тронулся “Русанов”, который пришел на Диксон 6 августа. Затянувшееся ожидание транспорта с углем было решено использовать для гидрологического разреза к о-ву Свердруп, при высадке на который был установлен металлический советский флаг как знак включения острова во владения СССР. Астрономические наблюдения, проведенные на острове, показали, что он был нанесен на морские карты с ошибкой порядка десяти миль, после чего последовало возвращение на Диксон.
10 августа прибыл долгожданный “угольщик” транспорт “Вагланд” под норвежским флагом - топливо в бухте о-ва Диксон перегружали с обоих бортов одновременно на “Сибирякова” и “Русанова”, так что к исходу следующего дня оба судна направились к о-ву Домашнему в условиях ухудшения погоды и соответственно видимости. “Русанов”, как известно, вез смену зимовщикам Домашнего, а на “Сибирякове” рассчитывали получить информацию для окончательного выбора дальнейшего пути на восток от Ушакова и Урванцева, поскольку зимовщики Северной Земли наблюдали необычную картину в распределении льда восточнее архипелага.
Плавание к Домашнему для обоих судов ознаменовалось открытием новых неизвестных островов. Уже на следующий день практически одновременно были замечены очертания неизвестной суши, названной в честь недавно умершего гидрографа К. Сидорова, но с “Сибирякова” его видели по левому борту, а с “Русанова”, шедшего параллельным курсом в 20 милях западнее, - по правому. Так произошло открытие одного из островов в группе, названной позднее в честь Арктического института.
Изученность акватории Карского моря в то время была довольно слабой, и не случайно Визе, описывая в те дни плавание “Сибирякова”, сделал следующее замечание: «Если нам посчастливилось открыть новые острова, то не повезло с отысканием уже известных островов. “Сибиряков” держал курс на остров Исаченко, открытый в 1930 году экспедицией на “Седове”, а “Русанов” шел прямо на остров Уединения. Однако оба ледокола преспокойно прошли через те места, где должны были находиться эти острова, не обнаружив ни малейших признаков суши. Выяснилось, что острова были положены на карту недостаточно точно, и, кроме того, наши корабли снесло течением несколько в сторону от намеченного курса» (1946, с. 89-90) - обычные жалобы первопроходцев, которым случается быть еще и первооткрывателями.
199


Очередное открытие последовало на исходе дня 12 августа, которое в дневнике Хромцова описано следующим образом: “Продолжая следовать на север, в 19 ч. 50 м. справа по носу, в расстоянии одной мили открылся остров, не обозначенный на карте... Границу восточной оконечности острова вследствие тумана определить трудно. Западный берег острова обрывистый, от берега отошли скалистые отброски. На юго-запад от западной оконечности, в расстоянии одной мили буруны на банке. Берег окружен рифами, сильный прибой... В 20 часов остров закрыло туманом...” (Николаева, Хромцова, 1980, с. 18-19).
Свои впечатления от очередного открытия Самойлович описал так: «...Снова показался остров, на этот раз с крутыми скалистыми берегами, высотой до 80 метров. Размеры его не было возможности установить с точностью, так как юго-восточный конец его был закрыт плотной пеленой тумана. От северо-восточного побережья отделялись две скалы (они были зарисованы Хромцо- вым в его дневнике. - В.К.), а в юго-западном направлении видна была подводная отмель (“буруны на банке”, по Хромцову. - В.К.)... Неуютное здесь место. Рифы, камни, мели, неожиданные острова, притом надоедливый мелкий дождь с туманом, буруны кругом. Мы пытливо рассматривали в бинокль окружающую местность... Ни одного живого существа. Только при подходе к островам видели много птицы - чистиков и крачек» (1934, с. 12).
К цели плавания - о-ву Домашнему “Русанов” подошел 14 августа, всего сутки спустя после “Сибирякова”. Эти сутки ушли у “сибиряковцев” на якоре на выработку решения относительно дальнейшего пути - победил вариант в обход архипелага с севера, оказавшийся в итоге правильным прежде всего с точки зрения ледовой обстановки, в результате чего “Русанову” предоставлялась честь первого обследования пролива Шокальского, а позднее повторения гидрологических наблюдений экспедиции Э.В. Толля 1901 г. в проливе Вилькицкого. На смену зимовочного состава на Домашнем и выгрузку всего необходимого ушло еще двое суток.
Вход в пролив Шокальского 17 августа (причем “Русанов” был первым судном в водах этого пролива) привел к открытию группы небольших островов, названных Краснофлотскими - “Русанову” и его экипажу вместе с участниками экспедиции и зимовщиками на борту везло на открытия, одни из последних в Арктике. Деятельность в проливе Шокальского Самойлович описал так: “Сделав гидрологический разрез в западной части пролива, мы пошли к северо-восточному выходу его. От мыса Баранова (на острове Большевик) к мысу Арнгольда (на острове Октябрьской Революции) мы произвели второй гидрологический
200


разрез, пересекши, таким образом, воды у обоих входов в пролив... На этом разрезе мною была потеряна одна из моих лучших трубок Экмана... Это был первый предмет, поглощенный морем, по которому никто не плавал” (1934, с. 13). “Таймыру”, оказавшемуся в этих водах трое суток спустя, выпало на долю немало своей работы, чисто гидрографической, причем наблюдения обеих экспедиций, практически не перекрываясь, удачно дополняли друг друга.
Теперь можно было приступать к строительству станции на мысе Челюскин, путь к которому начался среди айсбергов, а затем проходил в сплошном тумане. Вскоре после полуночи в первых ночных сумерках в самом начале суток 22 августа на приморской безлюдной равнине с дальними обрывами гор Аструп, наконец, увидели знак Амундсена, сложенный из камней весной 1919 г., когда были, наконец, определены координаты этого мыса, история которого ведет свое начало от таинственного мыса Табин и пролива Аниан с карт эпохи Великих географических открытий.
Действительно, на известной карте Виллема Баренца - Гер- рита Де Фера, увидевшей свет в 1598 г., примерно в 85° долготы восточнее Горла Белого моря нанесен обширный полуостров с озером в центральной части (что делает его похожим на Таймыр), северные пределы которого достигают 75° с.ш. Еще восточнее на карте показан пролив Аниан, разделяющий Америку и Азию. На протяжении столетий ученые не могли прийти к общему мнению относительно источника информации голландских составителей этой карты. Первыми реальные очертания Таймырского полуострова нанесли на карту в 40-х годах XVII в. участники Великой Северной экспедиции лейтенанты Прончищев, Харитон Лаптев и геодезист Чекин, причем наибольший успех в достижении его северного пункта выпал на долю штурмана Семена Челюскина, который 20 мая 1741 г., передвигаясь на собачьих упряжках (из-за сложнейшей ледовой обстановки морякам пришлось действовать с суши), положил на карту “сей мыс каменный, приярый, высоты средний... Около оного льды гладкие и торосов нет. Именован мною оный мыс Восточный северный мыс. Здесь поставлен маяк - одно бревно, которое вез с собою”. Надо отметить, что долгое время в глазах историков подвиг штурмана казался невозможным, и только столетие спустя известный исследователь А.Ф. Миддендорф доказал истинные заслуги Челюскина на Таймыре.
В XIX в., однако, для географов обозначилась другая проблема, поскольку у северных пределов Евразии примерно на одной широте оказались три похожих мыса. Из них первый, самый за¬
201


падный, обозначил вертикальным бревном в качестве знака швед Адольф Эрик Норденшельд, побывавший в этих местах на паровом барке “Вега” и крохотном пароходе “Лена” на пути к Берингову проливу в августе 1878 г. Он оставил следующее описание этого события и прилегающей местности:
“Мы достигли великой цели, к которой стремились на протяжении столетий. Впервые судно стояло на якоре у самой северной оконечности старого света. Неудивительно, что мы приветствовали это событие украшением судов флагами... Северная оконечность Азии представляет низменный мыс, ...причем его восточная часть выдается на север более, чем западная. Горный кряж с пологими скатами тянется по восточной части мыса в южном направлении, и уже в пределах кругозора достигает высоты 300 метров. Как хребет этого кряжа, так и прилегающие низменности были почти лишены снега. Только по скатам кряжа и в прорытых потоками снеговой воды ложбинах и долинах, на низменности, виднелись снеговые поля. Ледяная кора (припай) лежала почти по всему протяжению побережья... Эта местность принадлежит к самым однообразным и пустынным” (1881, с. 326-330). По Норденшельду, координаты мыса - 77°37' с.ш., 103° 17' в.д. В одном Норденшельд заблуждался, поскольку не знал, что менее чем в 100 км восточнее находятся остатки русской морской экспедиции, побывавшей у мыса Челюскин лет на 250 ранее, о чем стало известно перед самой Великой Отечественной войной. Знак “Веги” был обнаружен в 1935 г. моряками с ледокола “Ермак”, которые полуистлевшее дерево заменили металлическим столбом, а мыс, на котором он установлен, с тех пор показан на картах как мыс Вега.
Следующая высадка в этой части Азии состоялась с парового барка “Заря”, судна академической Русской Полярной экспедиции под началом Эдуарда Васильевича Толля, который достиг, как он полагал, мыса Челюскин 1 сентября 1901 г.: “Наша ближайшая цель достигнута - мыс Челюскин показался перед нашими глазами!.. Я спешил высадиться на берег, чтобы ознакомиться с этим мысом и произвести с нашими специалистами комплексные наблюдения... Мыс, на котором сооружается гурий, простирается к северу меньше, чем расположенный западнее” (1959, с. 215-216). Действительно, широта мыса Челюскин, по наблюдениям экспедиции Толля, оказалась всего 77°34' с.ш., 104° в.д., и тогда он пришел к следующему заключению относительно своих наблюдений в сравнении с результатами Норденшельда: «Оказывается, его “мыс Веги” лежит западнее, а наш “мыс Зари” восточнее подлинного мыса Челюскин, который, как выяснилось, мы прошли до того, как высадились на берег» (1959, с. 217-218).
202


В 1913 г. каменный гурий “Зари” посетили моряки из экспедиции Вилькицкого, которые, будучи в курсе сомнений русского исследователя, отправились затем на настоящий мыс Челюскин, где и сложили свой каменный знак, который простоял слишком недолго - в 1919 г. его разрушили участники экспедиции Р. Амундсена, под которым не было каких-либо письменных документов: норвежцы считали, что главная цель сооружения подобных гуриев заключается в сохранении каких-то письменных известий, тогда как русские сооружали их в качестве навигационных или опознавательных знаков - две традиции разных северных народов пришли здесь в противоречие.
Ситуация на мысе, положение которого участник экспедиции Амундсена на шхуне “Мод” Харальд Свердруп определил астрономическими наблюдениями (координаты 77°43' с.ш., 104°17' в.д.), описана следующими словами: “Берег здесь совсем низкий, едва 1,5-2,5 м высоты у моря и очень слабо понижающийся в сторону материка... Прямо по направлению к самому северному мысу огромная кварцевая глыба. Это самая большая из всех, какие мы видели - верных два метра высоты и такой же ширины, кругловатая. ...Такой глыбы кварца мне не приходилось видеть. Поистине, любопытная случайность, что она находится на самом северном мысе” (Амундсен, 1936, с. 231). Позднее на верхушке сложенного норвежцами знака был укреплен медный шар с надписью (ныне хранящийся в Музее Арктики и Антарктики в Санкт-Петербурге) на норвежском языке в память о походе “Веги”: «Покорителям Северо-восточного прохода Адольфу Эрику Норденшельду и его спутникам от экспедиции на “Мод” 1918-1919». В сравнении с открытыми в плавании островами и даже Северной Землей история мыса Челюскин по своей арктической родословной могла тягаться с самыми известными аристократами. Теперь для мыса настали новые времена - со строительством полярной станции ему предстояло трудиться на Северный морской путь в узости пролива Вилькицкого, внушавшего морякам массу опасений своим переменчивым ледовым режимом.
В тумане “Русанов” подходил к мысу (описание которого в лоции Н.И. Евгенова (1930) заняло всего тринадцать строк преимущественно исторического характера) с вытравленным в воду якорем, чтобы вовремя обнаружить мелководье и не испытать его своим днищем. Вскоре в судовом журнале появилась следующая запись: “22/VIII 1932 г. .. .В 06 ч. 00 м. моторный катер и дан- збот с начальником экспедиции Р.Л. Самойловичем и членами экспедиции отошли от борта к берегу для выбора места для строительства радиостанции на мысе Челюскин. Вахтенные матросы
203


и боцман готовят стрелы и люки к выгрузке. В 07 ч. ветер усиливается. В 07 ч. 30 м. с берега возвращается моторный катер. Начальник экспедиции остался на берегу...” (Николаева, Хромцова, 1980, с. 24).
Бывалый промысловик Сергей Журавлев, только что закончивший двухгодичную зимовку на Северной Земле, поделился первыми впечатлениями от окружающей полярной пустыни с радистом Дождиковым: “Ну, Романыч, местечко же себе выбрали. На краю света. Вроде, как и мы жили - в полверсте от черта...”
Довольно скоро выяснилось, что здешнее побережье не защищает от ветров и волнения, особенно при продолжительной стоянке, необходимой для выгрузки, которая проходила в сложнейшей обстановке, давшей Рудольфу Лазаревичу повод вспомнить укрытые от ветров бухту Тихую на Земле Франца-Иосифа и Русскую Гавань на Новой Земле. На этот раз отсутствие льдов, которые могли бы умерить ярость волн, обернулось против моряков и строителей. Первый же карбас с грузом пришлось разгружать практически в прибое, причем людям, уже вымокшим до нитки, негде было укрыться на незащищенном берегу от ветра. Карбас оказался настолько избит о прибрежные камни, что потек, и срочно пришлось заняться его ремонтом. На выручку пришли морская смекалка и былой опыт: с судна на берег завели леер - прочный стальной трос и уже по нему с грузом строительных материалов направился очередной карбас из стоявших на палубе.
“В 21 ч. 30 м. карбас разгружен - вернулся с берега под веслами. Прибыла судовая команда. Ввиду большого наката карбас с грузом заливает и выгрузка до улучшения погоды приостановлена. Часть сотрудников и катер находятся на берегу” (Там же, с. 24). Надо было искать выход из создавшегося положения, и Самойлович описывает, как это было сделано, отдавая должное морякам и их командирам, причем в ситуации, которую не придумать даже автору самых авантюрных морских романов.
«“Русанов” стоял довольно далеко от берега, на расстоянии примерно полумили, и старшему штурману Н.И. Хромцову поручено было провести промер и подвести корабль как можно ближе к месту выгрузки. Едва только два матроса со штурманом спустились в шлюпку, как на поверхности воды показалась огромная туша моржа. Наши моряки не успели взяться за оружие, а морж быстро приблизился к шлюпке и клыками со страшной силой ударил ее в левый борт. Но удар пришелся вдоль борта и не оказал, по счастью, никакого вреда шлюпке. В этот момент раздался выстрел капитана Бориса Ивановича, находившегося на мостике. Моржа отогнали, но он вскоре был застрелен Хромцо- вым. Зверь еще плавал в воде. Воспользовавшись этим, Хромцов
204


вонзил гарпун в спину моржа и потащил его на буксире к судну, но два гребца никак не могли выгрести, так тяжела была туша моржа. Пришлось спустить на воду большой карбас, в него село человек 12 нашей команды и стали осторожно буксировать тушу, но она, к общей досаде и разочарованию, сорвалась вместе с гарпуном и пошла ко дну. По этому случаю на голову моржа пало немало матросских благословений» (Самойлович, 1934, с. 25).
Подобные приключения несколько разнообразили довольно напряженную обстановку, но, к сожалению, не способствовали выгрузке. Пришлось сниматься с якоря и по возможности по результатам промера подтягиваться ближе к берегу. А на берегу ждали свои трудности. «Строительная площадка, - вспоминал много лет спустя радист Дождиков, - относительно ровный, покрытый галькой участок, находилась на правом берегу ручья, вытекавшего из небольшого лога, заполненного слежавшимся снегом. Это было очень кстати, в летнее время ручей мог обеспечить зимовку пресной водой.
Началась разгрузка. В первую очередь перевозили строительные материалы. Инженер Банович со своей артелью сразу же приступили к сооружению трех зданий - каркасного жилого дома, продовольственного склада и бани. Строительство велось круглые сутки. Архангельские плотники работали споро, добротно, стараясь как можно лучше оборудовать для нас жилье.
Одновременно со строительством шла выгрузка оборудования, дров, каменного угля и продовольствия. Каждый килограмм угля, уложенный в Архангельске... предстояло перенести к месту строительства на своих плечах. Ох, и тяжелое это дело. Я не представляю, как бы мы справились, если б “Русанов” не подошел так близко к берегу. Но и теперь каждый ящик, каждый куль доставался дорогой ценой. От беспрерывного хождения взад и вперед грунт на склоне раскис. Местами ноги утопали в нем по щиколотку. Попробуй-ка, поднимись по такому “асфальту” с пятипудовым мешком на плечах!
Длинной чередой мы подходили к куче привезенных с парохода грузов, подставляли свои спины, нам наваливали ящик или куль, и мы несли их к складу» (1967, с. 111-112). Это была знакомая Рудольфу Лазаревичу картина по Шпицбергену и Земле Франца-Иосифа, просто здесь все было более грандиозным из-за количества груза, и береговой аврал занял много времени: вплоть до 28 августа. На следующий день Арктика преподнесла порядком уставшим людям свой подарок - белого медведя, который пошел на отбивные, одинаково пользовавшиеся успехом у экипажа, в экспедиции и среди зимовщиков.
205


В тот же день после полудня звук авиационного мотора нарушил привычный гул прибрежного наката. Задрав головы, десятки людей с палубы “Русанова”, на берегу и с открытых плавсредств провожали взглядом летающую лодку А.Д. Алексеева с надписью “Комсеверпуть-2” на фюзеляже, о заслугах которого в части ледовой разведки уже было известно. Визит экипажа А.Д. Алексеева не был случайным - в трюмах “Русанова” находились и бочки с авиационным бензином. Кроме того, поскольку радиостанция Домашнего почему-то упорно молчала, было решено выяснить причину в короткие сроки по воздуху, тем более, что того же хотели еще два заинтересованных лица: сам Алексеев для разведки нового перспективного района и Урванцев - чтобы оценить с воздуха результаты собственных съемок. Таким образом, на этот раз он выступал еще в роли штурмана-специалиста в визуальном ориентировании, что также устраивало командира летающей лодки. Полет занял сутки с учетом возвращения, причем все причастные к событию остались довольны: Алексеев ознакомился с новым районом, где ему предстояло работать, Урванцев убедился в правильности съемок, неопытный радист Иевлев получил консультацию бывалого бортмеханика Побежи- мова. Однако при возвращении “приводнение” в одной из ближайших к мысу Челюскин лагун не обошлось без происшествия, ликвидацию которого Самойлович описал так: «После отдыха летчики, два штурмана, четыре матроса, Урванцев и я, забрав необходимые инструменты, отправились в лагуну вызволять самолет. Вследствие отлива воды оказалось меньше, чем накануне. Завели якоря на талях, при работе моторов стали стаскивать самолет. Несколько часов мы тщетно бились, бродя вокруг машины по пояс в воде... С трудом самолет сдвинулся вперед. И мы брали сантиметр за сантиметром, метр за метром, и, наконец, в 19 часов тяжелый “Дорнье-Валь” оказался на плаву...Бродя выше пояса в воде, Урванцев и наш штурман Хромцов стали за конец буксировать его и благополучно вывели к выходу из лагуны. Здесь все вздохнули свободно, выжали насквозь промокшее платье и вылили воду из сапог. Самолет же самостоятельно подрулил к берегу и стал у радиостанции» (1934, с. 27). В первый осенний день он улетел на свою базу на Диксоне. Так, Рудольф Лазаревич получил новый опыт взаимодействия с авиацией.
Воистину, свято место не пустует - в тот же день на рейде новой полярной станции, постройки которой уже высились примерно в километре от гурия Амундсена, бросил якорь “Таймыр”, так что появилась возможность обменяться и результатами наблюдений, и опытом плавания в еще недавно незнакомых водах. Глядя на расцвеченный флагами силует “Таймыра”, Урванцев записал
206


в своем дневнике: “Ровно 19 лет назад он также стоял здесь, лишь под другим флагом, под другим управлением, и в иной, гораздо более тяжелой обстановке... Здесь у мыса Челюскин гидрографы сделали переопределение астрономического пункта с долготой по радио, чего у Амундсена не было” (1935, с. 332). Казалось, время вскачь неслось по высоким широтам, когда каждый год и день приносили новое, и оставалось только этому удивляться. Полярники не могли не ощущать этого, особенно отвлекаясь от событий на Большой земле, где многое вызывало у них вопросы, не находившие ответа, те же мысли одолевали и Самойловича. В экспедиции можно было на какое-то время отвлечься от них...
Строительство станции завершалось. 4 сентября подняли мачты антенного хозяйства, и вечером состоялся прощальный ужин зимовщиков с моряками и экспедиционным составом обоих судов. Утром следующего дня прощальные гудки возвестили об отходе “Таймыра” и “Русанова” - с берега им отвечали ружейным салютом. “Русанов” вышел в пролив Вилькицкого на гидрологические работы, “Таймыр” - своим путем... Поскольку с Домашнего по-прежнему не поступало никаких известий, по выполнении программы в проливе Вилькицкого было решено возвратиться туда, и вовремя - шторм нарушил “хозяйство” зимовщиков, которым оказали посильную помощь. 11 сентября “Русанов” взял курс на запад...
15 сентября “Русанов” вошел в Русскую Гавань на Новой Земле и бросил якорь в бухте Воронина у незаконченных построек станции 2-го МПГ на перешейке п-ва Горякова. Строительство станции возглавлял Михаил Михайлович Ермолаев - один из самых успешных учеников Самойловича. Вместе со своими шестью товарищами сейчас он остро нуждался в помощи для завершения стройки под угрозой приближения зимы. В пяти километрах в Володькиной губе возвышались свежие срубы промыслового становища - там шла своя жизнь. 18-го числа постройка станции завершилась, и после того как была установлена связь с мысом Желания, “Русанов” взял курс на Большую землю, 24 сентября он пришел в Архангельск. Одна из самых успешных арктических экспедиций Самойловича завершилась в те дни, когда Шмидт на “Сибирякове”, потерявшем винт во льдах Чукотского моря, оказался во власти дрейфа - 27 сентября, подняв на грузовых стрелах паруса из судовых брезентов, судно начало движение в направлении к спасительному Берингову проливу, который успешно миновал 1 октября, чтобы быть взятым на буксир...
Прежде чем рассказать о последующих экспедициях Рудольфа Лазаревича, необходимо вкратце остановиться на результатах исследований, полученных под его руководством на станциях
207


Второго Международного Полярного года, организации и претворению в жизнь которого он отдал немало сил. За выполнение программы исследований в стране в целом отвечал специальный комитет, тогда как отдельные организации в рамках общей программы создавали свои станции, которых у ВАИ, как отмечено выше, было четыре.
Станция в бухте Тихой, работавшая с 1929 года, и во время 2-го МПГ продолжала начатый цикл наблюдений по расширенной программе. Начальником станции был И.Д. Папанин (будущий начальник первой дрейфующей станции “Северный полюс” и всего ГУ СМП). За программу метеонаблюдений отвечал Н.С. Белоглазов, причем помимо станции дополнительные наблюдения проводились временами на ледниковом куполе.
Аэрологические наблюдения выполнял Н.Г. Гутерман с использованием радиозондов. Всего за зимовку был выпущен 41 радиозонд, что позволило получить тридцать температурных разрезов атмосферы до высоты 10 км.
Актинометрические наблюдения (ответственный исполнитель А.М. Касаткин) включали в себя измерения прямой солнечной, а также рассеянной радиации. В летнее время регистрировалась также интенсивность суммарной радиации, измерялись потери лучистой энергии земной поверхности.
Явления земного магнетизма на основе непрерывной записи изменений магнитного поля и контрольных измерений изучали Е.К. Федоров и Я.С. Либин, в том числе и в 300-километровом маршруте по Австрийскому проливу вплоть до о-ва Рудольф, во время которого проведено измерение поля в семи пунктах, помимо 25 приближенных определений магнитного склонения и исправления существующей карты. Эти же исследователи изучали полярные сияния путем регистрации, зарисовок и т.д., измеряли радиоактивность обычно дважды в сутки как на самой станции, так и в окрестностях.
Б.Ф. Архангельский изучал прохождение радиоволн для выяснения условий радиосвязи и определения влияния на связь различных геофизических факторов, включая атмосферные помехи, их источники и направление.
Работы по атмосферному электричеству проводил немецкий специалист Иохим Шольц (Потсдамская обсерватория) с регистрацией градиента потенциала, вертикального тока и проводимости воздуха, характеристикой ионизации, определением электрических зарядов в снегу, а также зондированием атмосферы путем регистрации прохождения звуковой волны от специальных взрывов на Новой Земле.
208


Биологической программой занимался А.И. Леонов как непосредственно на станции, так и в поездках по окрестностям.
Помимо перечисленного был выполнен промер со льда в бухте Тихой в 43 пунктах.
Станция на о-ве Рудольф (начальник Ф.И. Балабин) из-за малочисленности персонала (всего четыре зимовщика) обладала ограниченными возможностями, сосредоточившись в основном на метеонаблюдениях и некоторых видах прибрежных гидрологических работ, дополненных весной 1933 г. глазомерными съемками участков о-вов Гогенлоэ, Райнера и Торпа, помимо наблюдений за животным миром. Посетившие ее весной 1933 г. сотрудники обсерватории бухты Тихая Е.К. Федоров и Кунашев провели дополнительные магнитные наблюдения. В августе 1933 г. персонал станции был вывезен на шхуне “Смольный” в бухту Тихая.
Станция на мысе Челюскин (начальник Б.Д. Георгиевский) с персоналом из десяти человек, несмотря на трудности с жизнеобеспечением, также справилась с выполнением программы вполне удовлетворительно. Помимо метеонаблюдений (обязательного раздела программы 2-го МПГ), а также зондирования атмосферы шарами-пилотами, большое внимание уделялось маршрутам в окрестностях. В частности, геологическая и топографическая съемка была выполнена на площади в 6 тыс. км2, проведены серии наблюдений за атмосферным электричеством, собраны зоологические и ботанические коллекции.
Особое внимание уделялось изучению гидрологического режима пролива Вилькицкого. В.Н. Кошкин в апреле 1933 г. выполнил поперечный гидрологический разрез с двумя гидрологическими станциями на расстоянии 12 миль друг от друга. На 13 глубоководных станциях определялись температура, соленость и скорость течения вертушкой Экмана-Мерца. Приливно-отливные явления изучались на 15-суточной серии ежечасных отсчетов по футштоку. На интенсивность процессов в проливе, помимо частых подвижек льда, указывали также его позднее замерзание (в марте) и раннее вскрытие (в июле).
Зимовщики станции “Русская Гавань” во главе с учеником Самойловича М.М. Ермолаевым на время 2-го МПГ имели свою особую программу, связанную с изучением влияния оледенения на климат Арктики, и соответственно первоначально предполагалось, что немногочисленный персонал станции (вместе с начальником семь человек) сможет создать стационар на ледниковом покрове Новой Земли. В отличие от других станций по программе 2-го МПГ, в распоряжении Ермолаева были аэросани с меха- ником-водителем В. Петерсеном. Немецкий специалист К. Вель- кен отвечал за сейсмозондирование ледникового покрова с
209


целью определения его толщины, а также за результаты акустического зондирования атмосферы путем регистрации прохождения звуковой волны после взрывов (вместе с Шольцем на Земле Франца-Иосифа) большого количества аммонала (до тонны) в кооперации со специалистами станций на мысе Желания и в Ма- точкином Шаре. Другими участниками зимовки в Русской Гавани были А.И. Зубков (геоботаник), М.Н. Карбасников (климатолог) и проводник Я.М. Ардеев (студент Института народов Севера). Таким образом, наблюдения на станции отличались необычно широкой программой геофизической направленности. Помимо базовой станции на побережье некоторое время параллельно проводились аналогичные метеонаблюдения на леднике. Особое внимание уделялось изучению, в том числе с помощью шар-пилотов, местных ветров бора, нередко достигавших ураганной силы. Другими пунктами программы были исследования приливно-отливных и мерзлотных процессов, геоботанические сборы, актинометрические наблюдения. Многократные пересечения ледникового покрова с посещением наиболее высоких внутренних районов привели Ермолаева к ошибочному выводу об отсутствии питания на ледниковом покрове.
Работу этой экспедиции сильно затрудняла необходимость помогать соседним промысловым становищам, оказавшимся в сложном положении из-за того, что судно-снабженец не смогло везти все необходимое до начала зимовки. На основе сообщения Ермолаева весной 1933 г. была организована спасательная экспедиция на ледоколе “Красин”, увенчавшаяся успехом. Плавание этого судна в марте-апреле к берегам Новой Земли доказало возможность проведения зимних ледовых операций специальными судами.
Таким образом, станции, организованные ВАИ по программе 2-го МПГ, продемонстрировали широкий спектр исследований от традиционных топографических и геологических до специальных геофизических (сейсмозондирование ледников, звуковое зондирование атмосферы), что позволило Самойловичу свободно ориентироваться в последних методических достижениях применительно к целям и задачам ВАИ на период наиболее активного изучения Арктики. Все это сделало его одним из самых компетентных организаторов полярной науки применительно к практическим задачам Главсевморпути как в экспедиционных (маршрутных) условиях, так и на научных стационарах.
Решение этих задач, согласно постановлению СНК от 20 декабря 1932 г., требовало в первую очередь более детального изучения акватории Карского моря, весьма сложного (прежде всего с точки зрения режима льдов), для чего потребовалось создание
210


новых полярных станций на его берегах (в 1933 г. в Амдерме, Усть-Каре, на о-ве Белом, в 1934 г. на о-ве Уединения, на мысе Лескина и мысе Стерлегова), а также проведение новых морских экспедиций. При этом попытки совмещения исследовательских рейсов со снабжением полярных станций не дали результата, что было отмечено М.И. Беловым: «В 1933 г. планировалась большая гидрологическая экспедиция в северную часть Карского моря на ледокольном пароходе “А. Сибиряков” (капитан Ю.К. Хлебников). Экспедиция состоялась, но не в таком широком масштабе, как предусматривалось планом (начальник экспедиции В.Ю. Визе, гидрологи А.Ф. Лактионов, В.П. Мелешко и др.). Из-за тяжелой ледовой обстановки пароход задержался с выполнением рейсового задания - доставкой продовольствия на мыс Челюскин и эта экспедиция смогла совершить только ограниченные маршруты, отказавшись от похода в северную часть моря.
В основном научные работы выполнялись на обратном пути от мыса Челюскин к Архангельску. Были проведены гидрологические и гидробиологические наблюдения, а также ботанические и геологические сборы. Велись некоторые гидрологические работы. Экспедиция обследовала, фактически открыла группу островов, названных ею островами Известий ЦИК, а также о-ва Арктического института» (1969, с. 265). По последнему событию читатель может составить свое мнение о результатах рейса “Русанова”. Ясно одно, что экспедиция кончилась полной неудачей, что и вызвало критическое выступление В.Ю. Визе на Совещании хозяйственных работников Главсевморпути в январе 1936 г., описанном в предыдущей главе.
Действительно, научный состав экспедиции В.Ю. Визе на “Сибирякове” в навигацию 1933 г. включал двенадцать человек, компетентных специалистов, уже зарекомендовавших себя в Арктике, таких как Лактионов, Исаченко, Уль, Горбунов, работа которых описана выше, и других, которые в возникшей обстановке не смогли выполнить намеченную программу, поскольку «научные результаты рейса “Сибирякова”, как отметил Визе, сводятся к следующему. Выполнены 3 глубоководные гидрологические станции и 2 полусуточные станции для наблюдений над течениями. Проведены продолжительные ежечасные наблюдения над движением льдов у мыса Челюскин. В течение всего рейса через каждые 10 миль брались пробы воды поверхностного слоя моря (температура, соленость, щелочность), велись наблюдения над состоянием льдов и метеорологические наблюдения. Взяты 41 бентоническая станция, 10 глубоководных планктонных станций и 48 поверхностных. Произведены паразитологические сбо¬
211


ры с нерп, моржей, белух и офиур. Проведены наблюдения над млекопитающими и птицами. В области микробиологии проведены исследования кишечника морских зверей и птиц, взяты и подвергнуты предварительному микробиологическому исследованию 23 образца грунтов, 5 образцов воды с различной глубины и 7 образцов почв; исследован микробиологически воздух над островами, материком и ледяными полями, снег на материке и на ледяных полях, а также лед; исследованы железные конкреции Карского моря и железные осадки пресных вод бухты Широкой. Ботанические сборы произведены на островах Известий ЦИК, Арктического института, Диксон и на Вайгаче, а также у бухты Широкой и на мысе Челюскин. С острова Вайгач вынуты с почвой образцы растительности, для посадки их в Ленинградском ботаническом саду. Геологические сборы произведены на островах Известий ЦИК и Арктического института. Собрано 27 монолитов, 78 образцов пород дна и берегов Карского моря. Определены два астрономических пункта (острова Известий ЦИК и Арктического института), выполнена морская опись южной стороны островов Известий ЦИК. В северной части Карского моря произведены морские промеры» (БАИ. 1933, с. 277-278) - и это все за время пребывания в море, с 26 июля по 16 октября. За подробнейшим перечнем сборов и наблюдений скрывается срыв основной гидрологической программы, что не могли заменить ни успешные микробиологические исследования профессора Исаченко, ни отдельные разобщенные геоботанические или геологические сборы на островах. Тем самым, нарушалось одно из положений правительственного постановления от 20 декабря, “чтобы исследования Северного морского пути было основным стержнем” деятельности ВАИ.
При этом остались недовольными и зимовщики полярной станции на мысе Челюскин, что отмечено в книге начальника станции Л.В. Рузова: «По настоянию научных сотрудников экспедиции В.Ю. Визе “Сибиряков” в пути часто останавливался для гидрологических станций (сравните с отчетом Визе выше! - В.К.). Таким образом, мы часто задерживались в пути не только в силу естественных препятствий (т.е. льда. - В.К.), но и из-за научных работ. Это обстоятельство чрезвычайно нервировало тех, кто следовал на зимовку на мыс Челюскин. Мысль их была направлена исключительно к этой цели. Неоднократно шли оживленные беседы о том, что сочетание научной морской экспедиции и зимовочного отряда на одном судне есть “полярный мезальянс” (1957, с. 33). А когда “Сибиряков” должен был оставить рейд станции, “в трюмах остались невыгруженными свыше сотни бревен и 20 тысяч кирпичей. Но льды препятствовали разгрузке.
212


Недовыгрузка оставшихся материалов лишала нас возможности строить, а это невольно повлекло за собой сокращение штата зимовки, так как в полном составе жить нам было бы негде» (1957, с. 38). Таким образом, на указанном выше совещании управленцы отстаивали то, что было ясно и зимовщикам, и научным работникам, - негодную практику совмещения несовместимого в условиях ограниченных сроков арктической навигации. Скопление в 1933 г. у мыса Челюскин семи судов (“Сибиряков”, “Русанов”, “Челюскин”, “Красин”, “Правда”, “Володарский”, “Товарищ Сталин”) отражало не успех в освоении Севморпути, как подавала пресса, а реальную организационную неразбериху, следствием которой стали вынужденная зимовка трех кораблей Ленской экспедиции и гибель “Челюскина”, на фоне которых срыв экспедиции В.Ю. Визе для широкой публики прошел незамеченным.
Совершенно определенно, ее просто необходимо было повторить, что на следующий год и выпало на долю Рудольфа Лазаревича, поскольку Визе, обжегшись на своем неудачном опыте, предпочел участие в плавании на “Литке”. Его предшествующий опыт был учтен, хотя автору неизвестно, получил ли Самойлович соответствующий совет от Визе или же самостоятельно пришел к нужному выводу - факт тот, что летом 1934 г. “Седов” (капитан Д.И. Швецов) был отправлен в плавание на север Карского моря без какого-либо попутного задания, что в те годы было редкостью.
“Седов” оставил Архангельск 19 июля. «Экспедиция 1934 г. на ледокольном пароходе “Седов”, - считает М.И. Белов, - одна из крупнейших предвоенных экспедиций, оставившая заметный след в изучении Карского моря» (1969, с. 266). В ней участвовали гидрологи Лактионов, Балакшин, Ю.М. Барташевич, П.А. Гавар- кьянц и Г.А. Кобылин, гидрографы И.А. Киреев, А.Э. Розенталь, А.А. Браун, А.И. Блохин, Л.К. Журавский, А.С. Шидловский, Ю.И. Дерюгин, гидробиологи И.И. Иванов, П.И. Усачев, В.Л. Вагин, гидрохимики Е.В. Казеева и А.А. Шарова, геофизик П.Е. Федулов, геологи В.И. Влодавец и Г.Ф. Уль, астроном Б.А. Орлов, бактериолог А.А. Егорова, геофизик (физика льда) Б.П. Брунс, метеоролог (атмосферное электричество) Л.С. Ба- рышанский. Таким образом, в научную группу входидо 28 человек, при составе судовой команды 35 моряков. Для обработки собранных материалов на судне были организованы лаборатории гидрохимическая, гидробиологическая (для изучения планктона и бентоса), грунтовая, ледовая, бактериологическая, фотолаборатория и кабинеты навигационный и петрографический. Гидрологические станции по маршруту плавания выполнялись каждые 10-15 миль и сопровождались сбором бентоса и планктона, отбо¬
213


ром проб для бактериологических исследований, а также колонок донного грунта трубками Экмана. Глубины замерялись глубиномером Томсона через каждые 3-5 миль, причем полученные результаты наносились на карту.
“Седов” вышел из Архангельска 19 июля - время, наиболее благоприятное с точки зрения ледовых условий в Арктике, с учетом дальнейшей сезонной эволюции ледяного покрова. Через пять дней судно бросило якорь у мыса Желания (Новая Земля), где на полярную станцию был передан мотобот и отгружено горючее. Дальнейший маршрут судна в направлении о-ва Визе проходил по большим глубинам (до 520 м), что имело важное значение для характеристики рельефа морского дна.
“Седов” некоторое время продолжал плавание по чистой воде, пространства которой возникли у берегов Новой Земли из-за свежих западных ветров, но скоро уперся в кромку сплоченного битого льда, простиравшуюся в направлении северо-запад - юго- восток, так что вскоре плотность льда достигла 8 баллов. В этих условиях пришлось прекратить гидрологический разрез и приступить к изучению мелководья с глубинами от 14 до 50 м, обнаруженного “Таймыром” в 1932 г., что удалось в полной мере. Примерно в 80 милях от о-ва Визе стали попадаться поля торо- шеного льда, и поэтому к самому о-ву “Седов” смог пробиться только 30 июля, причем по его западному и южному берегам держалась полоса припая шириной около четырех миль, так что глубины на его кромке достигали 20 м. Тем не менее восточнее этого острова удалось определить общее распределение мелководий, вытянувшихся на морском дне по направлению на запад- северо-запад, проверив затем эти данные на повторном галсе, когда были обнаружены очередные малые глубины со скоплениями стамух и торошеных полей тяжелого льда.
От о-ва Визе “Седов” продвигался на восток, причем каждая миля давалась с большим трудом. В 30 милях на восток-юго-восток от острова на мелководье, обнаруженном еще в 1932 г. “Таймыром”, находился сильно торошеный неподвижный лед, причем высота торосов достигала от 4 до 8 м - своеобразный подвижный “ледяной остров” с координатами 79° 14' с.ш. и 79°34' в.д. Общая площадь торошеного поля достигала 50 кв. миль. Дальше к востоку ледовая обстановка оставалась настолько тяжелой, что судно было вынуждено остановиться 3 августа на удалении от о-ва Визе около 100 миль к восток-юго-востоку. Пришлось возвращаться, и только 7 августа наступило некоторое улучшение ледовой обстановки несколько южнее мелководья, удерживавшего льды при северных ветрах. В такой ситуации рассчитывать пройти от о-ва Визе на север было нереально и волей-неволей прихо¬
214


дилось ждать вплоть до 24 августа, когда сложилась сравнительно благоприятная ледовая обстановка южнее банок “Седова” и “Таймыр”, сдерживавших напор льдов, что частично подтвердилось 25-29 августа во время плавания по направлению к о-ву Уединения (примерно по оси Центральной Карской возвышенности на современных картах), также окруженному полосой припая шириной от 1 до 4 миль.
Исследования в районе этого острова потребовали больших усилий, но в 25 милях южнее был встречен редкий битый лед при сильной зыби с запада, которая прекратилась лишь в 60 милях севернее о-ва Уединения, где на мелководье снова был обнаружен непроходимый 10-балльный лед, заставивший судно повернуть к острову. Там “Седов” простоял с 29 августа по 3 сентября у кромки припая на юго-востоке острова.
С 3 по 6 сентября обследовался район восточнее о-ва Уединения. Судну пришлось обходить с юга скопления тяжелых 9-балльных полей на пространстве до 40 миль, порой торошеных, мешавших детальным исследованиям в этой части Карского моря. Южнее был обнаружен разреженный 3-4-балльный битый лед, далее к юго-востоку сменившийся полями 9-балльного льда, причем порой с участками совсем молодого, посреди которого дрейфовало небольшое гидрографическое судно “Циркуль”, которому была оказана помощь. Простояв вместе во льдах до вечера 8 сентября, оба судна отдрейфовали на 14 миль западнее. Утром 9 сентября они продолжили путь в том же направлении, в 80 милях от о-ва Уединения оказались в пространстве редкого битого льда, а затем вышли и на совсем чистую воду.
Еще один галс выполнен с 17 по 22 сентября в направлении от Диксона к мысу Дубинского на материке и далее мимо о-вов Скотт-Гансена, о-вов Известий ЦИК и Арктического института к мысу Желания на Новой Земле. Кромка льда располагалась примерно на 75°30' с.ш., вдоль которой “Седов” вышел к восточному побережью Новой Земли и далее направился в Маточкин Шар.
2 октября “Седов” вернулся в Архангельск, покрыв за 75 дней 5000 миль, из них 4300 - во льдах. Среди достижений экспедиции, помимо описанных, можно отметить следующие.
Было доказано наличие на севере Карского моря относительно мелководного поднятия с о-вами Визе и Уединения, отделяющего друг от друга две подводные долины с большими глубинами - восточную ближе к Северной Земле и западную, приближенную к Земле Франца-Иосифа, хотя их связь с Центральным Арктическим бассейном оставалась неясной, при общей северной ориентировке этих форм подводного рельефа первого порядка.
215


Топографические съемки о-вов Визе и Уединения, привязанные к астропунктам, установили их истинные размеры и положение в морской акватории. Оказалось, что о-в Визе значительно больше, чем это предполагалось по результатам работ в 1930 г., и в действительности расположен существенно западнее. Точно так же были установлены истинные размеры и конфигурация о-ва Уединения, что имело большое значение в связи с постройкой на нем в ближайшем будущем полярной станции. Не подтвердилось существование неизвестного острова в 40 милях к востоку от Уединения, как и скалы западнее. Оказалось, что оба острова находятся в зоне магнитной аномалии. Отработана и использована методика определения элементов магнитного поля на неподвижном или слабо дрейфующем льду, что позволило получить карту магнитных элементов неисследованной акватории Карского моря, обеспечив, таким образом, навигаторов необходимой информацией на будущее.
Экспедиция выполнила 105 глубоководных станций (из них две суточные), подняла 117 грунтовых колонок. Особое внимание уделялось гидрографической характеристике мелководий и глубоководных впадин там, где было зафиксировано понижение температур воды до 2° по сравнению с наблюдениями на “Таймыре” в 1932 г., тогда как на больших глубинах в слое 100-300 м северо-западнее о-ва Визе обнаружено присутствие атлантических вод с максимальными температурами до +1,7 °С. Гидрохимики экспедиции провели множество анализов на соленость (всего 1077), содержание кислорода (618), фосфатов (619), щелочность (680), общим числом почти три тысячи. В 308 точках определены температура и соленость вод на поверхности моря. У островов велись наблюдения за приливами и отливами. В целом картина динамики вод моря приобрела более четкий характер.
Наблюдавшаяся картина распределения льда на севере и востоке Карского моря не совпадала с прогнозом Гидрологического института, утверждавшего, что “к западу от Северной Земли льды, частью мощные, будут держаться в течение августа; однако сплоченность их ожидается такая, что во второй половине августа и в сентябре западные берега Северной Земли предположительно будут доступны для ледокольного парохода. Необходимо считаться с поздним вскрытием припая у западных берегов Северной Земли (вероятно, только в середине августа). Острова Уединения и Визе будут доступны для обыкновенных судов с середины августа” (БАИ. 1934. № 6-7, с. 263). Весьма далекий от реальной ситуации прогноз был составлен на основе минимальной исходной информации, и поход “Седова” должен был как-то исправить это положение. Выяснилось, что кромка 10-балльного
216


пакового льда от восточного побережья Земли Франца-Иосифа проходила в направлении Северной Земли, где у о-вов Сергея Каменева (современный архипелаг Седова) поворачивала к югу, что подтверждено наблюдениями л/п “Садко” в рейсе к Северной Земле и о-ву Уединения. Наряду с распределением льда на поверхности моря изучались также его физические характеристики, особенно прочностные, содержание солей и твердых частиц - всего выполнено почти 940 таких определений.
Группа морских биологов своими сборами доказала относительную бедность состава живых организмов Карского моря по сравнению с таковым Баренцева по совкупности практически всех доступных данных, включая сборы через мембранные фильтры. Некоторые представители более теплолюбивой морской фауны обнаружены северо-восточнее мыса Желания, где они оказались, по-видимому, с атлантическими водами, не проникавшими, однако, восточнее, ближе к о-ву Визе. “Теплые” водные слои оказались беднее, чем придонные слои с отрицательными температурами мощностью примерно 100 м. Основная биомасса планктона оказалась приуроченной к поверхностному слою глубиной от 50 до 75 м. Что касается бентоса, то он наиболее представлен на глубине 80-100 м.
Богатые материалы получены по донному грунту Карского моря, включая распределение валунов, гальки и щебня на пятидесяти пунктах. Оказалось, что для глубоководных впадин характерен коричневый ил значительной мощности, тогда как на мелководье ближе к Таймырскому побережью его мощность уменьшается с замещением серо-зелеными и зелеными илами.
Микробиологические исследования предполагали оценку содержания различных бактерий в воде, грунтах, почвах и воздухе, а также в кишечнике добытых животных - всего было выполнено более 750 посевов.
В местах высадок на о-вах Визе и Уединения, а также на Таймырском побережье проведены геологические сборы. Доказано присутствие следов каменного угля на о-ве Уединения, не имеющего, однако, практического значения, а в районе мыса Дубин- ского на Таймыре отмечены признаки слюды.
В процессе плавания также велись ежечасные метеонаблюдения и изучалось атмосферное электричество.
Помимо помощи гидрографическому судну “Циркуль”, такая же поддержка оказана ботам “Тикси” и “Русская Гавань” у восточного побережья Новой Земли, причем бот “Арктик” приведен на буксире в Архангельск, а также доставлены с этого архипелага полевые отряды геологов и гидрографов.
217


Следует отметить, что результаты экспедиции на “Седове” были использованы в самые сжатые сроки - во втором издании “Лоции Карского моря. Карское море и Новая Земля”, совместного труда Н.И. Евгенова, А.М. Лаврова, В.И. Воробьева и др., увидевшего свет уже в 1935 г. В нем, в частности, была опубликована “Предварительная батиметрическая карта Карского моря”, составленная И.А. Киреевым, с охватом большей части акватории. Сопоставление с современными данными позволяет сделать следующие выводы и оценки. Эта карта севера Карского моря составлена в основном по результатам плаваний “Таймыра” в 1932 и “Седова” в 1934 гг. Результаты промера совместно с положением о-вов Визе и Уединения отчетливо обозначили существование на дне Карского моря положительной формы рельефа меридионального простирания - Центральной Карской возвышенности на современных картах, отделяющей друг от друга две крупные отрицательные формы рельефа морского дна, рассекающие шельф в северном направлении - троги (желоба) Святой Анны (западнее Центральной Карской возвышенности) и Воронина (к востоку от нее). Именно эти три формы в совокупности определяют характер подводного рельефа на севере Карского моря, причем выявление Центральной Карской возвышенности стало результатом трех экспедиций - на “Седове” в 1930 (начальник Шмидт), на “Таймыре” в 1932 (начальник Лавров) и вновь на “Седове” в 1934 г., помимо результатов анализа Визе особенностей дрейфа “Св. Анны”. Несомненно, выявление больших глубин на 80° с.ш., 70° в.д. в области трога Св. Анны - это уже заслуга экспедиции Самойловича, которую он, видимо, делит с экспедицией “Таймыра”, работавшей в районе трога (желоба) Воронина. Однако эта общая система основных закономерностей рельефа дна на севере Карского моря окончательно оформилась уже по результатам экспедиции на “Садко” 1935 г., о которой речь впереди, поскольку ей удалось проследить устьевые участки указанных трогов (желобов) при их впадении в Центральный Арктический бассейн. Таким образом, к заслугам Рудольфа Лазаревича следует отнести поддержание преемственности в исследованиях Карского моря в 30-е годы XX в. с их высокими научными результатами.
Неслучайно два издания “Лоции Карского моря и Новой Земли” 1930 и 1935 гг. так отличаются друг от друга. По сути, первое издание Комсеверпути более или менее детально характеризует лишь западную часть этого моря между Новой Землей и Ямалом, отводя на более восточные акватории лишь треть общего объема текста. Во втором издании это соотношение меняется за счет более детальной характеристики новых акваторий и побережья на востоке Карского моря, включая Таймыр, Северную
218


Землю и пролив Вилькицкого, в изучение которых внес свой вклад и Рудольф Лазаревич.
Тем самым намечалась отчетливая преемственность в изучении Карского моря, в котором сыграли свою роль экспедиции под руководством Самойловича. Однако только этим значение экспедиции на “Седове” под его руководством не ограничивается, поскольку результаты, полученные в 1934 г., стимулировали проведение Первой высокоширотной экспедиции на ледокольном пароходе “Садко”. Хотя последняя экспедиция была связана с поисками северного варианта трассы Северного морского пути, ее маршрут намечался таким образом, чтобы завершить начатое ранее Самойловичем и другими предшественниками. При проведении промера обнаружены устьевые участки подводных желобов-трогов, рассекающих карский шельф в меридиональном направлении. Несомненно, успех экспедиции Самойловича в значительной мере объяснялся тем, что “Седов” в описанном рейсе не выполнял каких-либо иных заданий помимо экспедиционных и чисто научных. Этот принцип целиком был учтен в работе экспедиции на “Садко” (начальник Г.А. Ушаков, научный руководитель Н.Н. Зубов, капитан Н.М. Николаев) год спустя. К чему приводит его нарушение, показала следующая экспедиция Самойловича.
Вторая высокоширотная экспедиция “Садко” в навигацию 1936 г. в общем обзоре событий на трассе - это пролог провальной навигации 1937 г. по совокупности целого ряда обстоятельств, заявивших о себе, но оставшихся скрытыми до поры до времени, не устраненных вовремя и в полной мере ударивших по всей системе Севморпути год спустя. Разумеется, опять попытка совместить несовместимое - науку с транспортными операциями, против чего на январском совещании хозработников ГУ СМП возражал Визе и неэффективность чего блестяще доказал Са- мойлович в своей предшествующей экспедиции.
Неясно, в какой мере это ощущал сам герой настоящей книги, но большинство ученых-полярников нашей страны в то время (практически лишенных возможности общения со своими зарубежными коллегами) находились под впечатлением ее результатов. Только теперь в полной мере стали выясняться те первостепенной важности природные взаимосвязи по многим научным направлениям, которые предстали во всей неопровержимой достоверности и наглядности - морской рельеф и течения, Северная Атлантика и Центральный Арктический бассейн, шельф и его материковый склон и многое-многое другое. А какое множество новых вопросов и проблем породили замечательные результаты Первой высокоширотной 1935 года! Несомненно, требовалось продолжение, тем более что руководство Главсевморпути в
219


Москве вынашивало особые планы в отношении самых высоких широт, не всегда ставя в известность ученых из Арктического института о своих намерениях, по крайней мере в деталях. Но, разумеется, планы строительства авиабазы на о-ве Рудольфа на Земле Франца-Иосифа, как и возможные варианты ее использования, говорили о многом. Таким образом, очередная морская высокоширотная экспедиция сама по себе отнюдь не была каким-то изолированным предприятием и ее осуществление поначалу выглядело весьма обещающим и перспективным делом, как это следует из статьи Самойловича, опубликованной в БАИ (№ 6 за 1936 г.) накануне решающих событий.
«Наименее исследованной частью Северного Ледовитого океана, - отмечал он, - является район, расположенный к северу от Новосибирских островов. Он имеет тем большее значение, что является, в случае особо тяжелых условий в море Лаптевых и Восточно-Сибирском море, одним из вариантов Северного морского пути. В связи с этим обстоятельством экспедиция на л/п “Садко” ставит себе задачей научно-исследовательскую работу в высоких широтах восточной части полярных водоемов» (с. 249). Остановимся лишь на том, что отсутствует в статье Рудольфа Лазаревича, - на возвращении к идее Сибирской полыньи, известной со времен Анжу и Геденштрома к северу от Новосибирского архипелага. В контексте работы Севморпути по поиску новых морских путей минуя мелководье шельфа - эта проблема частично освещена М.И. Беловым в последнем томе “Истории открытия и освоения Северного морского пути”. В частности, ее обсуждало специальное совещание во главе с Р.Л. Самойловичем еще в августе 1933 г. при участии целого ряда ведущих специалистов (Н.И. Евгенова, Н.Н. Зубова, П.В. Орловского, Н.М. Книпо- вича, Г.А. Ушакова, Ю.М. Шокальского). Напомним читателю, что отсутствие Шмидта на этом совещании объяснялось его участием в плавании “Челюскина”. Так или иначе, Рудольф Лазаревич был полностью в курсе проблемы, и его участие во Втором высокоширотном походе “Садко” не было случайным. Однако вернемся к первоначальным планам этой экспедиции.
“Одним из наиболее интересных вопросов, подлежащих исследованию во время этой экспедиции, - продолжал Самойлович в цитированой выше работе, - является проблема проникновения атлантических вод на восток... Особенно важно будет решить вопрос о выходе потепленных вод на поверхность, что должно оказывать решающее влияние на распределение льдов. Возможно, что решение этой проблемы осветит и причины наличия так называемой Сибирской полыньи...
220


Вместе с тем будет обращено особое внимание на границу и характер материковой отмели, в особенности на характер морского дна в связи с наличием небольших глубин, крайне затрудняющих в этом районе мореплавание. С другой стороны, от рельефа дна в значительной мере зависит и распределение течений... Не менее существенным вопросом является вопрос о распространении теплых вод больших сибирских рек... Распределение суши и моря исследуемой области до сих пор неизвестно. Возможно, что на север от острова Котельного располагаются какие-либо земли. С другой стороны, геологическое строение архипелага Де Лонга указывает на вероятность нахождения в этом море других мелких островов, типа Жохова и Вилькицкого. Поэтому гидрографические работы приобретают большое значение...
В тесной связи с проблемой распределения суши и моря, а также проблемой шельфа, стоит вопрос о тектонической структуре пространства, расположенного к северу от Новосибирских островов. Одновременно с этим будут проведены работы по освещению палеозойской характеристики геосинклинали в связи с изучением палеозоя островов Беннетта и Де Лонга. Если подтвердится вопрос о существовании плиты островов Де Лонга, то встанет вопрос о ее отношении к Лавренции. С другой стороны, должна быть выявлена связь с мезозойскими интрузиями Верхоянского хребта и Новосибирских островов. Наконец, должна быть выявлена роль четвертичного оледенения в истории моря Лаптевых и Восточно-Сибирского моря” (с. 249-250).
Не меньшее внимание в планах экспедиции Самойлович уделял вопросам земного магнетизма, учитывая его роль для практики (навигация), а также магнитным съемкам, гравиметрическим наблюдениям, актинометрии, прохождению радиоволн, атмосферному электричеству и т.д.
М.И. Белов [1969] также высоко оценивает замысел и программу очередного научного предприятия: «В навигацию 1936 г. Главсевморпути снарядило высокоширотную экспедицию на л/п “Садко” во главе с Р.Л. Самойловичем. На этот раз в задачу экспедиции входило обследование района севернее Новосибирского архипелага - района, который находится на границе западного и восточного участков Северного морского пути. Ученые рассчитывали продолжить изучение проникновения теплых арктических вод к востоку от мыса Арктический и в особенности их прохождение по материковой отмели. Исследование материковой отмели имело большой интерес для геологов, поскольку северный край шельфа является фактическим берегом Азиатского континента. Предполагали также, что к северу от Котельного имеются какие-либо земли. В задание экспедиции входил широ¬
221


кий круг наблюдений за природой высоких широт и поведением корабля во льдах. На “Садко” снова шел большой и опытный коллектив ученых во главе с В.Ю. Визе» (с. 304).
Разумеется, учитывался и “целый ряд вопросов навигационного характера в связи с метеорологическими факторами и климатической изученностью исследуемой области, неизвестной нам вовсе. В связи с этим будут поставлены аэрологические наблюдения как во время навигации, так и на имеющей быть построенной станции на одном из островов Новосибирского архипелага” (Там же). И это не считая изучения физических и химических характеристик льда. Таким образом, изначально экспедиция планировалась как комплексная, для нее собирались использовать уже оправдавший себя в условиях высоких широт ледокольный пароход “Садко” с приданным самолетом.
По плану судно должно было выйти из Архангельска в середине июля, под проводкой “Ермака” форсировать пролив Виль- кицкого и западнее Новосибирского архипелага пробиваться к одному из островов Де Лонга, где на построенной станции на зимовку предстояло оставить группу полярников во главе с Л.С. Мухановым.
Затем “Садко” должен был идти на максимально возможное удаление в северо-восточном направлении, повернуть на запад и по кромке льда выходить к северной оконечности Северной Земли, чтобы возвращаться в конце октября в Архангельск через Диксон. Экспедицию должен был возглавить Р.Л. Самойлович при научном руководителе В.Ю. Визе. В целом подбор научных работников соответствовал поставленной цели. Так, гидрологическая группа включала Лактионова, Балакшина, Максимову и Долженкову, за геологические работы отвечал Ермолаев (уже работавший в первой экспедиции на “Садко”), за астрономические и гравиметрические работы - профессор Жонголович, за гидробиологическую тематику - Горбунов и Усачев, за метеокомплекс - Русинова (участвовавшая в рейсе “Сибирякова”), а также Гаккель и студенты кафедры полярных стран Шумский и Елтышева.
По своим целям и задачам экспедиция была типичной для эпохи, когда завершалось стирание “белых пятен” на карте Арктики при одновременном стремлении к комплексной характеристике природного процесса с учетом его полярной специфики. Несмотря на тщательность подготовки, выполнение намеченного проходило по известному принципу “гладко было на бумаге, да забыли про овраги”. Теперь об этом остается только сожалеть, потому что при ином развороте событий, подводный хребет Ломоносова мог бы быть “нащупан” на двенадцать лет раньше.
222


Как обычно, начало экспедиции, оказалось трудным. Капитан “Садко” Хромцов 14 июля получил диплом капитана дальнего плавания и в тот же день описал жене положение дел: «Осталось несколько дней до выхода в море, а у нас - “не у шубы рукава”. Не установлены гидрологические лебедки, не закончены работы с помещениями. Самойлович приезжает 19 июля. Сегодня получил от него телеграмму. Пишет, что рад моему вступлению в обязанности капитана “Садко” и надеется, что я быстро приведу все в порядок. Надеяться, конечно, легче, чем приводить. Плохо сделали наши руководители, что поздно меня перевели. Приказом Шмидта я назначен на “Садко” с 25 июня, а меня послали еще на “Русанове” в море, благодаря этому “Садко” все еще не готов» (Николаева, Хромцова, 1980, с. 59).
Только 24 июля “Садко” покинул Архангельск и обычным путем направился к Маточкину Шару, чтобы провести там некоторые работы в связи с подготовкой к XVII Международному геологическому конгрессу. Уже 27 июля судно бросило якорь в Поморской губе, где геологи (включая Самойловича) провели необходимые обследования для будущих полевых экскурсий XVII МГК, а Жонголович выполнил серию гравиметрических наблюдений. Спустя сутки судно продолжило путь к Диксону, осуществляя проводку каравана из пяти судов (включая два мотобота), которые были благополучно доставлены на Диксон 31 июля. Во время стоянки был приведен в готовность самолет - на нем провели девиацию компаса и установили радио. Однако вместо экспедиционной деятельности Хромцову пришлось заниматься совсем иной работой - например, доставить на Диксон из Енисейского залива бревенчатый ряж (часть будущего причала) длиной 30 и шириной 13 м, чем он занимался вплоть до 8 августа, когда “Садко” вышел на соединение с “Литке”, к которому подошел сутки спустя. С этого времени началась работа по проводке каравана совместно с другими ледоколами (Самойлович, 1936). Столь же невразумительно представлены действия экспедиционного судна и М.И. Беловым: «К сожалению, тяжелые условия плавания на западе вынудили командование морскими операциями отозвать “Садко” на помощь транспортным судам» (1969, с. 304).
На самом деле неудачи второй высокоширотной экспедиции связаны с первой проводкой судов Военно-морского флота - эсминцев “Сталин” и “Войков” с Балтики на Дальний Восток, достаточно детально описанной в опубликованном двадцать лет спустя дневнике О.Ю. Шмидта (1960). Тем самым Вторая высокоширотная отвлекала силы от важнейшего государственного задания.
Рудольфу Лазаревичу, не пришедшему в себя после январского Совещания хозяйственных работников Главсевморпути, не
223


повезло еще раз, и дневник Шмидта вместе с опубликованными материалами Хромцова подтверждает такую оценку.
Поначалу свое участие в незапланированной проводке и Са- мойлович, и Хромцов восприняли как вынужденную, но все же временную меру. Дневники и письма Хромцова рисуют следующую картину: «Встав третьим судном, “Садко” вместе с караваном отправился на восток. В состав каравана, кроме “Литке” (на нем находился Шмидт. - В.К.), входили два эскадренных миноносца и танкеры “Лок-Батан” и “Майкоп”. 10 августа, когда караван остановился в 10-балльном льду, к нему присоединились “Седов” и “Анадырь” (транспортное судно с военным имуществом. - В.К.). В качестве ледовых капитанов на военных кораблях шли известные моряки Н.М. Николаев и П.Г. Миловзоров. Командовал “Литке” в этом походе опытный ледовый капитан Ю.К. Хлебников.
В трех милях на северо-запад от каравана “Литке” стоял во льдах караван “Ермака”, в составе которого находились: ледокол “Ленин”, пароходы “Правда”, “Володарский”, “Крестьянин”, “Игарка”, “Рабочий”, “Беломорканал”, “Сталинград”, мотоботы “Капитан Воронин” и “Капитан Поспелов”. Вечером 12 августа Хромцов получил распоряжение Крастина (начальник операций западного сектора, находившийся на “Ермаке”. - В.К.) идти к каравану “Ермака” и с ним следовать дальше. Подойдя к “Ермаку”, “Садко” принял под проводку “Сталинград”, “Капитан Воронин” и “Капитан Поспелов”. Продвижение шло медленно, так как суда все время застревали и их приходилось окалывать... В западном секторе Арктики в навигацию 1936 года ледовые условия были весьма тяжелыми» (Николаева, Хромцова, 1980, с. 60).
Спустя двое суток этот караван с трудом добрался до о-вов Арктического института, где получил сообщение М.И. Козлова, проводившего ледовую разведку, о тяжелой ледовой обстановке в направлении о-вов Известий ЦИК и далее к северо-востоку. Оставалось спускаться южнее, где ледовая обстановка, по мнению Крастина, была все же лучше, но как раз в военном караване, прижимавшемся к таймырскому побережью, дела складывались пока худшим образом, что не могло не тревожить Шмидта. Об этом свидетельствуют его дневниковые записи:
“14/VIII. Ночью летал Козлов на поиски пути для “Ермака”. Безнадежно... “Литке” пошел в короткую разведку и затем повел свой караван на восток - выбрать лучшую стоянку и в тайной надежде, что удастся хотя бы рывками продвинуться вперед.
Не раз, останавливая караван, уходили в короткую разведку. К 20 часам дошли до 74 град. 35 мин. с.ш., 83 град. 47 мин. в.д.
224


Шли больше полыньями с языками льда. Все-таки продвинулись! Плохо маневрировать с миноносцами. Они длинные и во льду плохо поворачиваются, но все же держатся молодцами. А танкеры практически не имеют заднего хода, и с ними больше всего возни. “Анадырь” совсем хорош во льдах.
15/VIII. И писать не охота... все то же. Простояли день. “Ермак” мимо нас севернее направился к берегу на разведку.
Тов. Лавров и его товарищи выдвинули новый проект - послать “Садко” на остров Уединения. До острова, по Козлову, пройти можно, так нет ли пути и дальше?
Все это не очень вероятно. “Садко” посылать не для чего, тем более что скоро туда пойдет “Сибиряков” сменять персонал станции.
16/VIII. Ночью прояснело. Утром пошли на восток. Донесения “Ермака” подают некоторую надежду пройти берегом. Шли мы весь день с судами по 8-9-балльному льду, изредка выходя на разводья, а оказались вечером ...у острова Вардропер, на нашей прежней счислимой долготе, но южнее... Прошли мы на восток миль 12, значит, за 15-16 нас дрейфом несло на юго-запад сильнее, чем предполагали и исчисляли. Получилось грустно» (1960, с. 159-160).
Накануне, «15 августа профессор Самойлович получил от Крастина отказ в его просьбе - освободить “Садко” от проводки каравана и разрешить ему самостоятельно следовать на восток по назначению» (Николаева, Хромцова, 1980, с. 60). С потерей каждого дня будущее Второй высокоширотной становилось проблематичней, хотя все решилось через несколько дней.
19 августа Шмидт зафиксировал в дневнике следующую обстановку: «Утром над нами пролетел в разведку Н-26 с Алексеевым и Шевелевым. Разведка не дала ничего утешительного. К сожалению, капитан “Ленина” не нашел лучшего пути. Целый день бились в исключительно тяжелом сжатом льду (крупно- и мелкобитый, торосистый).
16 часов. Дал приказ остановить караван. Но до 20 часов подтягивали отстающие суда, а миноносец № 48 застрял так, что оба ледокола не могли его вытянуть. Остался с “Литке”, в 7 кабельтовых от остальных судов.
Наше место - 75 град. 04 мин. с.ш., 85 град. 28 мин. в.д. Считаю, что “Ленин” свое дело сделал. Мы продвинулись, хотя и немного, но в новый район, откуда открыты разные пути. Стоило это нам большого расхода угля, но, кроме продвижения, дало большой опыт. Рад, что больше не вижу острова Вардропер!
Дальше двигаться таким темпом, значит, остаться без угля. Лучше уж просто стоять и двигаться лишь в сносных условиях.
22 часа. Отпустил “Ленина” к “Ермаку”.
8. Корякин В.С.
225


20/VIII. Стоим. Ночью дождь. Утром обнаружили, что “Ленин” ушел очень недалеко. Караван “Ермака” тоже еще виден...
21/VIII. ...Положение с топливом стало напряженным. Расход во льдах велик, а существенного облегчения не предвидится. Вызвал к телефону Крастина и Воронина, советовался с Хлебниковым. Решили отозвать “Садко”, высокоширотная экспедиция которого к островам Де Лонга более чем под вопросом. Поручим ему идти к “Литке”, дать уголь, отвести “Майкоп” и идти в Диксон за углем для “Литке” и для себя. Говорил об этом же по телефону с Самойловичем. Он принял к исполнению. По существу, он, конечно, рад благовидному поводу выйти из игры, но слезу пролил. Обстановка та же...
...23/VIII. Берем уголь. Долго был на “Садко”. Прекрасное судно, очень симпатичный капитан Н.И. Хромцов, помполит Володарский. Хорошо спаяна команда и дружна с экспедицией» (1960, с. 161-162). О реакции Самойловича при встрече - ничего...
Вместо научно-исследовательского судна “Садко” становился угольщиком, хотя вплоть до 30 августа обеспечивал проводку каравана на восток, когда с остатками топлива, взяв под проводку танкер “Майкоп”, повел его на Диксон, куда оба судна пришли 2 сентября - спустя еще четверо суток эсминцы под проводкой “Литке” благополучно миновали пролив Вилькицкого, чтобы 20 сентября у мыса Дежнева оказаться на просторах Берингова моря. Ценой срыва Второй высокоширотной экспедиции первый поход боевых судов с Балтики на Тихий океан состоялся.
Само по себе развитие событий в Карском море оказалось весьма поучительным, но, к сожалению, этот опыт за очередными победными фанфарами (еще бы, первая переброска флота на Дальневосточный театр военных действий в период нарастания военной угрозы с востока!) оказался невостребованным. Если Визе на описанном выше совещании жаловался на то, что приходится работать лишь на попутных судах, то теперь вся Вторая высокоширотная превращалась в некое попутное мероприятие, скорее мешавшее, чем помогавшее главному - проводке боевых судов. Это свидетельствовало о серьезных пороках в организации взаимодействия большого количества судов различного назначения, несмотря на ледовый опыт моряков - дело было в чем-то другом, что мешало использовать этот опыт в правильном направлении. К сожалению, данный урок оказался не впрок и на следующий год, что имело самые тяжелые последствия, причем наиболее узким местом в навигацию 1937 г., как и в 1936 г., оказалось топливо.
Оборвавшись самым неожиданным образом, тем не менее Вторая высокоширотная экспедиция в том же составе была продолжена в районе Земли Франца-Иосифа, где были достигнуты
226


определенные успехи, хотя и не соответствовавшие первоначальным замыслам. В отличие от августа, на пути от Диксона до о-ва Визе “Садко” шел практически по чистой воде, пока на 81° 12' с.ш. не уперся в кромку сплоченного 10-балльного льда, вдоль которой повернул в направлении Земли Франца-Иосифа. 11 сентября с ледокольного парохода “Русанов”, застрявшего в припае на подходах к о-ву Рудольфа, поступила радиограмма от И.Д. Папанина, занятого там строительством авиабазы, с просьбой оказать помощь судну. На следующий день показалась суша - южный участок Земли Вильчека, и “Садко”, в отличие от предшествующих лет, сделал попытку пройти к о-ву Рудольфа Австрийским проливом, но был остановлен густым туманом и начал дрейфовать между о-вами Сальм и Земля Вильчека. С улучшением видимости “Садко” продолжил свой путь на север, но на широте 80°50' снова встретил непроходимый лед. Тогда Хромцов решился на смену курса и, направившись сначала к югу, затем проливом Маркхама, вышел на привычные пути через Британский канал, однако у о-ва Джексона снова уперся в непроходимый лед. Последовало возвращение в Австрийский пролив, затем проливом Родса (между о-вами Солсбери и Винер-Нейштадт) в пролив Колинсона, где 17 сентября “встретил туман и вынужден был идти обратно Австрийским проливом. Около острова Винер-Нейштадт подошли к кромке льда, у которой остановились из-за плохой видимости: снег и туман” (Николаева, Хромцова, 1980, с. 62). Лишь 21 сентября сильный северо-восточный ветер отжал лед от берега, облегчив участь обоих судов, причем руль “Садко” получил серьезные повреждения во время ледового сжатия и это резко ограничило возможности судна. Пришлось возвращаться в менее ледовитые воды.
Судовой водолаз обнаружил повреждение руля и винта, а также многочисленные течи практически по всему корпусу - слишком тесное знакомство со льдами Карского моря и Земли Франца-Иосифа не прошло бесследно. «Дефекты были серьезные, и капитан “Садко” Хромцов подал начальнику экспедиции профессору Самойловичу рапорт, в котором указал, что дальнейшее плавание считает опасным как для личного состава, так и для корабля. Одновременно он сообщил об аварийном состоянии “Садко” начальнику Морского управления Севморпути Красти- ну. Однако Р.Л. Самойлович настаивал на продолжении плавания, и 23 сентября, после того как крепление лопастей (вручную) было закончено, “Садко” направился к острову Виктория вдоль кромки льда» (Там же, с. 93-94), где предполагалось строительство очередной полярной станции. Однако, ознакомившись с перечнем повреждений (перо руля согнуто на 20°, одна лопасть винта примерно на треть обломилась, многочисленные течи и т.д.),
8*
227


Крастин приказал судну возвращаться в ближайший порт - Вторая высокоширотная экспедиция от начала и до конца оказалась удивительно невезучей, даже при возвращении в Мурманск “Садко” попал в 9-балльный шторм и лишь 29 сентября бросил якорь в Кольском заливе. Оставалось подводить нерадостные итоги, которые тем не менее не были такими уж скудными.
«Несмотря на то что экспедиция на “Садко” была переключена на работы, которые не входили в первоначальный план, исследовательские работы велись непрерывно во все время плавания, - отмечал Р.Л. Самойлович в своем отчете. - Уже сейчас можно подвести некоторые предварительные итоги.
Гидрограф Я.Я. Гаккель систематически вел гидрографические работы, благодаря которым проведена морская опись восточных островов архипелага Земли Франца-Иосифа, протяжением около 320 миль береговой черты. Нанесены на карту два вновь открытых острова к северу от острова Галла, а также мелководье в северной части Австрийского пролива. Результаты проделанной работы показали, что восточные острова архипелага перемещаются на 12 миль к северо-востоку. Собранный материал позволяет пересоставить заново карту Земли Франца-Иосифа.
Морской промер глубин произведен в 600 точках, причем около 200 промеров приходятся на район Земли Франца-Иосифа.
Профессором И.Д. Жонголовичем произведены гравиметрические измерения единственным пока в Союзе прибором Мейне- ца. Измерения сделаны в 31 пункте, где никогда не велись такого рода работы. В 4 пунктах произведены определения 3 элементов земного поля.
Гидрологами Л.Л. Балакшиным и И.В. Максимовым сделаны 23 глубоководные станции. Выполнено 350 наблюдений над температурой поверхностного слоя воды, произведено 290 ледовых обсерваций. Попутно с гидрологическими работами А.Ф. Лактионовым и М.А. Должиковой велись гидрохимические анализы, причем ими произведено более 1000 химических определений. В частности, пробы брались в придонном слое специально сконструированным батометром. Кроме того, велись определения проникновения и рассеивания света в морской воде и установлена прозрачность ее при помощи изобретенного подводного актинометра.
Бентометрические работы осуществлялись Г.П. Горбуновым, которым произведено 25 траловых ловов. С чрезвычайной тщательностью разбирались уловы полностью, а не выборочно, как это обычно практикуется.
Работы по донным отложениям велись М.М. Ермолаевым, практикантами П.А. Шумским и Р.С. Елтышевой. Наблюдения проводились над донными отложениями, распределением химиче¬
228


ских элементов по вертикали, над содержанием радия и тория и элементов распада. Определялась связь между гидрологическим режимом водных масс и донными отложениями. Определялись накопления рассеянных и малых элементов в бентонических организмах. Донных станций сделано 62, взято монолитов 81. Из донных отложений взято для разных целей 1200 проб. Для специального биохимического анализа отобрано из трала 4800 организмов. По фитопланктону собрана профессором И.П. Усачевым 201 проба, значительная часть которых обработана во время пути. 23 пробы проведены через биофильтры. Особенное внимание обращалось на ледофлору для определения характера прохождения льда. Физико-химические работы надо льдом велись физиком Л.М. Боришан- ским. Произведено 14 разрезов глыб льда для выяснения распределения солей во льду. Была измерена электропроводимость воды из проб льда, взятых из разных слоев его. Произведены измерения микрораспределения солей в молодом льду, а также распределения газа в нем. Для определения солености воды был установлен специально изобретенный Л.М. Борищанским самописец, а для определения солнечной энергии был также установлен самопишущий прибор.
Кроме того, произведено 93 серии визуальных наблюдений. Наблюдалось распределение ядер конденсации в атмосфере. Для бактериологических работ доктором А.Д. Гагариным взято 60 проб воды с горизонтов от 10 до 300 метров. Во все время пути велись метеорологические наблюдения И.Л. Русиновой, Л.Н. Арефьевым и И.Л. Третьяковым. Кроме метеорологических наблюдений, проводившихся шесть раз в сутки, был установлен ряд самопишущих приборов. Особый термометр сопротивления регулярно каждые два часа давал отсчеты на разных горизонтах от уровня моря. Всего произведено 316 метеонаблюдений и 600 наблюдений над температурой воздуха на разных горизонтах.
Обработка собранного обширного материала будет произведена во Всесоюзном Арктическом институте Главсевморпути, куда уже доставлены около 200 ящиков научных сборов.
Успех проделанной научной работы был обеспечен несокрушимой любовью к советской науке и твердой спайкой всего состава экспедиции» (БАИ. 1936. № 10-11, с. 458-^159).
Оставаясь на посту директора ВАИ ученым администратором, Рудольф Лазаревич при всем разнообразии стоявших перед ним задач не терял вкуса к научному поиску, что доказали его экспедиции 30-х годов прошлого века. Полученные под его руководством результаты требовали обобщения, что в перспективе обещало появление нового интересного исследования - но времени для него у Рудольфа Лазаревича уже не оставалось...


Глава 12
Последний поиск. Реквием полярнику
Третью высокоширотную экспедицию, запланированную на лето 1937 г., вновь было поручено возглавить Рудольфу Лазаревичу - очевидно, ему не ставили в вину неудачу прошлого года. Как и год назад, в распоряжение экспедиции выделялся ледокольный пароход “Садко” со своим неизменным капитаном Николаем Ивановичем Хромцовым. Заместителем Самойловича в плавание отправлялся В.Ю. Визе, который позднее так описал перспективы экспедиции: «В план работ Третьей высокоширотной экспедиции на “Садко” в основном входили задачи, возложенные на экспедицию 1936 года и оставшиеся невыполненными... Гидрографической частью ведал Н.И. Евгенов. Кроме него, в состав научных работников экспедиции входили: астроном профессор И.Д. Жонголович, геолог профессор М.М. Ермолаев, топограф В.М. Собенников, гидрохимик А.Ф. Лактионов, гидрохимик М.А. Долженкова, гидролог С.Ф. Лаврентьев, гидролог М.С. Хромцова (жена капитана “Садко”. - В.К.), физик Л.С. Бо- ришанский, гидробиолог Г.П. Горбунов, гидробиолог-лаборант Т.С. Пергамент, гидрограф А.А. Кухарский, гидрограф В.Х. Буй- ницкий (будущий Герой Советского Союза за дрейф на “Седове” в 1937-1940 гг. - В.К.), подрывник (он же помощник гидролога) В.К. Гордеев, фотограф В.В. Янике, механик Я.М. Цельм, студенты-практиканты П.А. Шумский и Р.С. Елтышева. На борту находилась также группа зимовщиков станции на островах Де Лонга (первоначально предназначенная на Землю Санникова. - В.К.) в составе семи человек во главе с Л.Ф. Мухановым» (Визе, 1938). Другой участник событий в воспоминаниях приводит важные детали этого предприятия: “Экспедиция была комплексной. В ее состав входили океанологи, аэрологи, биологи - все специалисты высокого класса... Возглавить такую экспедицию мог только серьезный ученый, широко образованный человек, пользующийся величайшим авторитетом как среди научных сотрудников, так и среди команды, уважаемый самим капитаном. Таким человеком был Рудольф Лазаревич Самойлович” (Ермолаев,
230


2001, с. 215). Очевидно, руководство Севморпути в лице О.Ю. Шмидта разделяло эту точку зрения.
Несомненно, особое место среди участников экспедиции занимал член-корреспондент Академии наук В.Ю. Визе. Первоначально он должен был возглавить научную группу первой дрейфующей станции “Северный полюс” весной 1937 г., но в последний момент его заменили И.Д. Папаниным. Если Владимир Юльевич был заслуженным теоретиком (автором первых ледовых прогнозов на трассе Севморпути), то профессор Николай Иванович Евгенов (пять раз возглавлявший Карские экспедиции и первую экспедицию Дальстроя на Колыму, автор первой “Лоции Карского моря и Новой Земли”) был великолепным практиком ледового плавания. У молодых участников экспедиции он пользовался особой симпатией, поскольку в 1913 г. первым из знаменитой экспедиции Б.А. Вилькицкого увидел Северную Землю. С таким составом, казалось, можно было не только отыскать новый вариант Севморпути по пресловутой Сибирской полынье, но и решить многие полярные проблемы на полвека вперед - но случилось иначе.
Особо следует остановиться на обстановке, в которой снаряжалась Третья высокоширотная, как в ГУ СМП, так и в стране в целом. Событием номер один, безусловно, стала высадка в мае первой дрейфующей станции “Северный полюс” под руководством Шмидта. В первых числах июня летчики и руководство воздушной экспедиции, проводившие высадку, вернулись в Москву, а четверка участников дрейфа во главе с И.Д. Папаниным начала свой путь на льдине в Гренландское море. Надо сказать, что Шмидт со своим опытом челюскинской эпопеи (в которой, как считают многие, зародилась идея высадки “СП-1”) решил эту задачу эффектней и проще, чем предлагал в работе 1933 г. Самой- лович, отводивший авиации второстепенную роль. Правда, с той поры авиация резко шагнула вперед - увеличился радиус ее действия, тяжелые воздушные машины оказались способными садиться на дрейфующий лед благодаря своей малой посадочной скорости. Кроме того, назрела идея изучения Центрального Арктического бассейна, поскольку без этого эксплуатация Северного морского пути становилась проблематичной. И хотя полюсная операция и очередная высокоширотная экспедиция были звеньями одной научной идеи, восприятие их, как и руководителей этих амбициозных проектов, в советском обществе было, разумеется, разным. Как показало будущее, оба эти направления оказались весьма перспективными и продолжаются в настоящее время, но в 30-е годы XX в. многое в Арктике делалось впервые. Если правы те, кто вспоминал о зависти Шмидта к успеху Самойловича
231


после похода на “Красине” в 1928 г., то с высадкой “СП-1” (за что он стал Героем Советского Союза) честолюбие руководителя ГУ СМП, несомненно, было удовлетворено в полной мере.
Сообщения о событиях в Арктике на первых полосах газет были призваны отвлечь внимание советских людей от проходившего в июне процесса над Тухачевским и верхушкой командования Красной Армии. Как мы увидим, все эти события тем или иным образом отразились на судьбах участников Третьей высокоширотной экспедиции. Не об этом ли периоде бывшего государства, откуда все мы родом, поэт сказал: “Бывали хуже времена, но не было подлей”?..
Наверное, отправляясь в свое последнеее плавание, Рудольф Лазаревич рассчитывал на время отключиться от административных и организационных дел в Арктическом институте. Все чаще столкновения научных взглядов подменялись подковерной борьбой - так получилось с обобщением геологических материалов по Новой Земле, когда выводы о перспективах добычи полезных ископаемых на архипелаге по работам Лазуркина и Ермолаева (тома 49 и 87 трудов ВАИ) оказались практически противоположными, что вызвало пристальное внимание участников совещания партхозактива еще в январе 1936 г. Много предэкспе- диционного времени отняли подготовка и участие в проведении XVII Международного геологического конгресса, на котором, по предложению советской стороны, работала особая секция по арктической геологии, возглавляемая Рудольфом Лазаревичем. Самойлович сделал большой обзорный доклад “Геологическая изученность Советской Арктики”, Ермолаев в своем выступлении остановился на теме “Геологическая карта советского сектора Арктики”. Из других сотрудников института в работе конгресса приняли участие С.В. Обручев (в августе возглавивший экскурсию на пароходе “Вологда” вокруг Новой Земли с высадками на наиболее интересных геологических объектах), Н.Н. Урванцев, В.А. Вакар и некоторые другие.
Когда утром 26 июля 1937 г. “Садко”, снявшись с якоря на рейде Архангельска, отправился в плавание вниз по Северной Двине, на его борту находилось 43 человека экипажа, 22 участника экспедиции, семь зимовщиков будущей полярной станции и три пассажира на Диксон, помимо десятка строителей полярной станции на Земле Санникова. Как обычно, помещения судна были забиты до отказа, и даже питание моряков и полярников проходило в несколько смен, не говоря об отсутствии порой элементарных удобств при размещении людей. Уже 31 июля “Садко” был на Диксоне и 4 августа взял курс на пролив Вилькицкого. 10 августа у о-ва Русский, куда пришлось добираться из-за тяже¬
232


лых льдов по прибрежной полынье, произошла встреча с ледоколом “Ермак”, который помог ледокольному пароходу благополучно войти через пролив Вилькицкого в море Лаптевых уже 14 августа, где начиналась собственно экспедиционная исследовательская деятельность. Первые же результаты оказались обнадеживающими - 16 августа промер показал глубину 1247 м (на предшествующей станции только 88), и таким образом, “с ходу” удалось нащупать границу подводного шельфа, что было уже немалым успехом. Тем самым, “Садко” оказался в Центральном Арктическом бассейне, что подтвердил промер 18 августа, показавший глубину 2381 м. Одновременно на глубине от 150 до 800 м обнаружено присутствие теплых и плотных атлантических вод.
Правда, большие глубины снижали шансы на открытие долгожданной Земли Санникова, но на очередном “белом пятне” Арктики могло произойти все самое неожиданное и, таким образом, задача, намеченная Рудольфом Лазаревичем еще в 1933 г. (“окончательно разрешить вопрос о Земле Санникова”, с. 68), была близка к своему решению. Второй штурман К.С. Бадигин позднее вспоминал: “Предстоящие поиски волновали весь экипаж. Зимовщики, которых мы везли на острова Де Лонга, втайне мечтали высадиться именно на этой земле... Воображение у людей разыгрывалось. Вспоминали книги о Земле Санникова, в частности фантастический роман известного геолога академика Обручева... Казалось бы, вековая загадка должна была разрешиться. Но природа и на этот раз поставила на пути корабля непреодолимое препятствие: густой туман мешал осматривать горизонт... Задерживаться же для поисков Земли Санникова мы не могли. Пришлось скрепя сердце отказаться от решения этой задачи. Теперь мы спешили к островам Де Лонга, чтобы высадить там зимовщиков и помочь им основать новую полярную станцию. Они ходили злые и хмурые: рухнула мечта о зимовке на легендарной земле” (1950, с. 45).
«21-23 августа, - пишет Визе, - “Садко” обследовал акваторию к северу от Новосибирских островов, причем поднялся до 78-й параллели. Далее на север простирался тяжелый полярный пак. Почти все время, пока “Садко” находился к северу от Новосибирских островов, стоял густой туман. Тем не менее плавание “Садко”, а также предшествующие плавания других судов дают нам право утверждать, что к северу от Новосибирских островов, а также к югу от 78-й параллели никаких островов нет. 24 августа, когда “Садко” достиг меридиана 150 град, в.д., ограниченное количество угля заставило руководство экспедиции отказаться от дальнейших поисков “Земли Санникова”, и курс был взят пря¬
233


мо на остров Генриетты, где было решено построить станцию» (Николаева, Хромцова, 1980, с. 67).
Тем самым, практически месяц спустя после выхода из Архангельска в деятельности экспедиции обозначился непредвиденный фактор, отразившийся не только на судьбе Третьей высокоширотной, но и на всей деятельности Главсевморпути. Спустя месяц как для рядовых полярников в Арктике, так и для руководства ГУ СМП в столице арктическая катастрофа предстала в своей неотвратимости. Пока же “Садко” в густом тумане порой буквально протискивался в узких разводьях среди могучего льда на пути к острову, которого никто не видел с момента его открытия в 1881 г. Джорджем Де Лонгом. Штурманы из-за плотной облачности не могли контролировать прокладку астрономическими обсервациями, пытались разобраться в клубках курсов на картах, не имевших никакой нагрузки, кроме рамочного оформления и редких цепочек глубин на кромке “белых пятен” с надписью “не исследовано” - таков удел первооткрывателей, для которых риск - неотъемлемая часть их профессии. Далее Визе продолжает: «Вечером 24 августа “Садко” прошел то место, где вскоре после открытия острова Генриетты затонула “Жаннетта” (экспедиционное судно Де Лонга. - В.К.), раздавленная льдами... По свинцовому серому морю плыли отдельные торосистые льдины, казавшиеся в тумане какими-то фантастическими чудовищами. Внезапно протяжный гудок нарушил покой полярного океана, с мостика раздалась команда капитана: “Приспустить флаг!”, на баке грянули три залпа: “Садко” салютовал памяти “Жаннетты” и ее героического экипажа... Рано утром 25 августа, когда я поднялся на мостик, “Садко” лежал в дрейфе. На море стоял непроницаемый туман.
- Надо выждать, пока туман рассеется, - пробасил на мой вопрос Хромцов.
На этот раз Арктика не злоупотребляла нашим терпением. В несколько минут по причинам, малопонятным метеорологам, туман раскинуло и нашим взорам открылся остров Генриетты... Нашего капитана можно было поздравить. Несмотря на туман и извилистые курсы, счисление оказалось правильным, и корабль вышел на то место, куда его вели наши навигаторы» (1938, с. 76).
Строительство полярной станции на о-ве Генриетты проходило в сложных условиях и затянулось до 5 сентября. Обрывистые берега затрудняли выбор места для швартовки, чтобы приступить к выгрузке. Решено было использовать в качестве причала навеянный ледник, как это было год назад на о-ве Рудольфа (Земля Франца-Иосифа) для строительства авиабазы, с которой недавно прошла высадка на полюс папанинской четверки. Визе
234


пишет, что «в самом начале выгрузки наше, как будто хорошо налаженное дело, чуть было не сорвалось. Обвалилась и рухнула в море большая глыба фирнового снега, подмытая волнами и нависшая над водой. В этот момент на отвалившейся части фирна находился наш боцман, которому в момент падения глыбы, к счастью, удалось ухватиться за релинги. На нашего капитана этот случай произвел тяжелое впечатление. Он немедленно отошел от ледяной стены и поставил “Садко” на якорь подальше от подозрительного ледника.
- Лучше будет уходить от Генриетты и строить станцию на другом острове, - заявил нам Н.И. Хромцов.
Мы стали его убеждать, что опасность для жизни в случае возможных повторных обвалов, в сущности, невелика, но капитан решительно стоял на своем: выгрузка здесь опасная. За жизнь людей отвечаю я.
Нас выручил наш подрывник В.К. Гордеев, предложивший взорвать все ненадежные выступы ледника, грозившие обвалиться. Это и было выполнено» (Там же, с. 78).
Сам Хромцов дальнейшую работу по выгрузке стройматериалов и всего необходимого для работы очередной полярной станции описал так: “Груз выгружали на снежный склон у борта судна. От борта груз перевозили к месту постройки станции на санях, сделанных из бревен. Расстояние от судна до места постройки на берегу - 210 метров, с подъемом груза на высоту более 36 метров. Груженые сани перетаскивались при помощи судовых лебедок горденем, пропущенным через блок, закрепленный у места постройки” (Николаева, Хромцова, 1980, с. 70). Для наглядности текст сопровожден рисунком. Двадцать лет спустя этот опыт пригодился при высадке наших полярников на ледяные берега Антарктиды.
Пока строители трудились над сооружением очередной “полярки”, научные сотрудники приступили к работе каждый по своей специальности, причем наиболее сложным видом, как всегда из-за погоды в Арктике, оказалась топографическая съемка. В рекогносцировках приняло участие и руководство - 1 сентября Самойлович и Хромцов посетили восточное побережье маленького острова, убедившись, что при всех недостатках лучшего места для выгрузки нет, одновременно полюбовавшись на силуэт о-ва Жаннетты, еще ни разу не посещавшегося человеком, - казалось, расстояние до него не превышает 15-20 миль.
Между тем оставшегося на “Садко” угля хватило только на острова Де Лонга - на остальное из намеченной программы в связи с приближением осени уже не оставалось времени. Однако на этот раз судьбу экспедиции на “Садко”, как и на остальных судах
235


и ледоколах, в морях на востоке Советской Арктики определяла нехватка угля на складах в Тикси. С тех пор историки Арктики так и не разобрались - то ли причина была в обычном российском разгильдяйстве (пресловутый “северный завоз” имеет свою давнюю историю), то ли сказалась нерадивость хозяйственников Севморпути, но в 1937 г. “наверху” подобные упущения оценивались как результат происков “врагов народа”. В провале навигации 1937 г. на Севморпути сыграл роль и целый ряд объективных обстоятельств. Так, запросы капитанов на проведение ледовой разведки не получали ответа, поскольку самолеты были брошены на поиски пропавшего без вести экипажа С.А. Леваневского, пытавшегося продолжить межконтинентальные перелеты Чкалова и Громова через Северный полюс. Были и другие обстоятельства, в основном организационного характера - проявление болезней роста в связи с деятельностью молодой организации, не успевшей накопить необходимый опыт для работы в экстремальных условиях, что не всегда могло оценить государственное и партийное руководство.
В ожидании угля “Садко” простоял в Тикси две недели, теряя последние, в полном смысле “золотые деньки” арктической навигации. Поначалу радиообмен в эфире, нередко носивший характер констатации (например, Самойлович высказывал сомнения по поводу дальнейшего хода экспедиции “ввиду моей неуверенности в реализации моей заявки на уголь для “Садко”), с очередным посланием стал накаляться, в нем все чаще звучала тревога: 6 сентября “...Мною получено сообщение, что вместо каменного угля в Тикси завезено две тысячи тонн породы...”
8 сентября: “...B настоящее время угля в Тикси нет...” и т.п. В середине сентября в радиограммах на “Садко” впервые указана возможность зимовки: “300 тонн угля ни в коем случае не устраивают возможность продолжения работ, но даже возвращение”. 19 сентября: “Значительная часть транспортных судов не обеспечена углем, также годовым запасом продовольствия... Еще до замерзания пролива Вилькицкого следует обсудить вопрос немедленного направления на восток хотя бы части судов с пассажирами. Самойлович, Визе” и т.д. Связанные морской дисциплиной моряки нередко не рисковали выступать перед руководством с инициативными предложениями, перекладывая их на ученых.
Приближение зимы не оставляло времени на переписку и обсуждения, тем более что порой возникали чрезвычайные обстоятельства, которые невозможно было предвидеть заранее. Так, 20 сентября сразу два гидрографических судна в шторм вышли в эфир с просьбой о помощи. Когда “Садко” подошел к одному из них - боту “Челюскин”, открывшееся зрелище не внушало надеж¬
236


ды на успех. По описанию М.С. Хромцовой, “страшно было смотреть на это небольшое суденышко, которое как будто совсем уходило под воду, то взлетало на гребни серых взлохмаченных волн. Николай Иванович (Хромцов) предложил капитану “Челюскина” выбрать якоря и лечь в дрейф, чтобы “Садко” мог к нему подойти и передать на него буксирный трос, но после бесплодных попыток выбрать якоря капитан “Челюскина” отказался от помощи, надеясь продержаться до конца шторма. Тогда “Садко” направился на поиски “Хронометра” (Николаева, Хромцова, 1980, с. 74).
Спасение последнего описал М.М. Ермолаев: «21 сентября на косе Буор-Хая мы увидели выброшенный на берег “Хронометр”. Отправили катер и вельбот к берегу, но только с третьего захода удалось подойти, так как был сильный прибой. Спасли всех. На имя Самойловича потом пришла телеграмма: “По поручению команды выражаю горячую признательность, братский прием, чего никогда не забудем. Капитан Вологдин”» (2001, с. 216). По завершении спасательных операций “Садко” вернулся в Тикси, где его ожидало повторение того, что имело место год назад - ледовая проводка транспортных судов, не способных выбраться из льда собственными силами, но уже в гораздо более сложных условиях, поскольку рядом отсутствовал руководитель, способный принимать ответственность на себя.
Когда 24 сентября “Садко” со спасенными вернулся на рейд Тикси, здесь обнаружилась целая армада судов, от которых надо было избавляться под угрозой зимовки любой ценой, в то время как капитан порта мог выделить Хромцову на эту работу всего 150 т угля. Тем временем вести с ближайших морей поступали самые неутешительные. 26 сентября стало известно, что караван ледокола “Ленин” подвижкой льда в проливе Вилькицкого приволокло в море Лаптевых, причем два транспорта - “Сталин” и “Ильмень” получили повреждения корпуса, которые было невозможно исправить в условиях ледового дрейфа. В эфире предупреждения и угрозы сменялись призывами о помощи, а нелепые руководящие распоряжения свидетельствовали о том, что московское руководство не владело ситуацией. Хромцов и Самойло- вич приготовились вести суда из Тикси на восток, что было наиболее разумным, но 27 сентября эту работу Москва поручила “Малыгину”, в то время как “Садко” теперь должен был вести сухогруз “Кузнецкстрой” на запад к каравану “Ленина”, застрявшему во льдах. В условиях чрезвычайного риска “было решено часть экспедиции и больных членов экипажа отправить на транспортных судах на восток. Но последние могли принять 15-20 человек. Вся гидрологическая партия во главе с профессором
237


В.Ю. Визе была переведена на пароход “Беломорканал” (Николаева, Хромцова, 1980, с. 75) и в конце концов благополучно добралась до Владивостока.
На следующее утро “Садко” с поврежденным “Кузнецкстро- ем” вышел в том же направлении, но из-за ограниченного запаса угля довел своего подопечного лишь до пролива Санникова. Распоряжением московского руководства (Шмидт по-прежнему отсутствовал в столице, и первая радиограмма за его подписью пошла в эфир только 3 октября) “Садко” направили в “ледовое пекло” навстречу каравану “Ленина” в напрасной попытке исправить непоправимое. Хромцов свою задачу выполнил, а присутствие поблизости ледокола “Ермак” с опытнейшим капитаном Ворониным, героем походов “Сибирякова” и “Челюскина”, казалось, внушало надежды на благоприятный исход даже в условиях надвигающегося ледостава. По предложению Рудольфа Лазаревича, Хромцов на совещании капитанов выступил с предложением объединенными усилиями выходить в менее опасное место, но Москва приказом начальника Морского управления ГУ СМП Э.Ф. Крастина направила “Садко” к ледокольному пароходу “Седов” в западной части моря Лаптевых, чтобы затем присоединиться к каравану “Ленина”. Слишком поздно - в условиях активного ледостава оба судна были обречены на совместные испытания зимовкой. Приказы Москвы поступали начальнику экспедиции Самойловичу, который передавал их Хромцову, а тот действовал по обстановке. Некоторые указания (например, от 9 октября: «...Примите все меры форсированию “Садко” Диксон, где ему предстоит заниматься ледовой проводкой. Радируйте ваше предположение о приходе на Диксон»), казалось, испытывали терпение и начальника экспедиции, и капитана, судя по их реакции: «...Ваш вопрос о времени прихода Диксон показывает, что вы недостаточно информированы о положении в море Лаптевых... Без помощи ледокола “Садко” к проливу Вилькицкого пройти не сможет... Речь должна идти только о выводе судов на чистую воду и о постановке части судов на зимовку в безопасном месте, чтобы избежать зимовки в открытом море и дрейфующих льдах. Низкие температуры воздуха, вследствие которых происходит быстрое нарастание молодого льда и смерзание его со старым, а также малое количество угля на всех судах, категорически заставляют отказаться от проведения плановых транспортных операций» (Николаева, Хромцова, 1980, с. 77). Ничего не изменила попытка “Красина” помочь “Садко” и “Седову” присоединиться к каравану “Ленина” - ледокол сам оказался в ледовом плену вместе с остальными судами. Оба ледокольных парохода с находившимися на них экспедициями вместе с собратом по несчастью
238


“Малыгиным” попали в дрейф вблизи Новосибирских островов - так образовался дрейфующий “караван трех кораблей”. Всего на исходе навигации 1937 г. во власти льда на западе моря Лаптевых оказалось 11 транспортных судов и ледоколов. Зимовку 1937-1938 гг. шесть кораблей провели у берегов Северной Земли и шесть - на Диксоне, еще три судна застряли на Земле Франца- Иосифа - всего 26 единиц, включая практически весь ледокольный флот Главсевморпути, за исключением “Ермака”, который Воронин под проклятья капитанов зазимовавших судов успел на остатках угля вывести из ледовых тисков Карского моря. Как показали события следующего года, это было стратегически верное решение, хотя иные критики называли бегством действия заслуженного капитана, взявшего на себя всю ответственность с риском для своей профессиональной репутации. Тем не менее на фоне грандиозного провала навигации действия Воронина выглядят единственно оправданными. Для руководства Главсевморпути всех рангов подобный исход навигации 1937 г. имел весьма суровые последствия.
Один из самых компетентных руководителей ГУ СМП, переживших описанные события и принимавших в них активное участие, Герой Советского Союза (за высадку на льдину экипажа “СП-1”) Марк Иванович Шевелев особо отметил, что “ в Главсевморпути почти все руководство было репрессировано... Естественно, все было приписано вредительству контрреволюционных элементов. Ничего подобного даже помыслить было невозможно...
Получилось так, что и техника была слабая, и планы раздутые в расчете на самые благоприятные условия, без резервов и учета, как в случае необходимости выходить из положения, если обстановка усложнится. Несвоевременная поставка угля в Тикси и его низкое качество сыграли свою роль. Все эти опасные моменты сошлись в одной точке” (1999, с. 88-94). Соглашаясь с этим выводом, все же отметим, что отсутствие угля в Тикси отразилось лишь на судьбе флота Главсевморпути в море Лаптевых, но не остальных пятнадцати кораблей. М.М. Ермолаев, переживший зимовку в “караване трех кораблей”, считает, что “волна холода прошла по Арктике, и сразу все остановилось. Такие годы называют ледовыми... Только ли погода виновата? Нет, утверждаю я, не только, и даже не столько. Дело во многом в организации, а она была возмутительной, безобразной... Замерзание нашего полярного флота в навигацию 1937 года - следствие беспомощности и некомпетентности руководства Главсевморпути” (с. 216-219). С позиций сегодняшнего дня оба приведенных суждения, несмотря на разницу в формулировках и эмоциях, по сути не противоречат друг другу.
239


По нашему мнению, столь неблагоприятное развитие событий на трассе Северного морского пути было связано тогда с отсутствием прежде всего самого Шмидта, не подготовившего свой руководящий аппарат к самостоятельности для принятия решений при неожиданных изменениях ситуации. Вернувшись в Москву с полюса только 25 июня, он надолго оказался заложником советской системы с непременным участием во многих пропагандистских мероприятиях. Затем последовали отчеты по экспедиции с выступлениями в Академии наук (встреченные с вниманием и интересом в ученом мире) и на многочисленных встречах в производственных коллективах и т.д и т.п. Наконец, герой полюса нуждался в элементарном санаторном лечении из-за застарелой болезни легких, проявившейся еще в пору челюскинской эпопеи. По всем перечисленным причинам Шмидт практически на три месяца выпустил из своих рук созданную им же организацию, в которой подготовленный им аппарат оказался не способен к самостоятельной работе в экстремальных условиях - таким образом, доля ответственности Шмидта за неблагоприятный исход навигации 1937 г. на трассе Севморпути очевидна. Другое дело, мог ли он действовать иначе - но этот вопрос требует самостоятельного исследования. Что касается героя настоящей книги, то его прерогатива ограничивалась рамками экспедиционной программы. Однако с началом зимовки “каравана трех кораблей” обязанности Самойловича значительно расширились, а главное, их приходилось исполнять в непредусмотренной никакими планами обстановке - ситуация, в которой проходит проверку своих сил и способностей далеко не каждый полярник.
Распоряжение Шмидта 30 октября лишь констатировало сложившуюся ситуацию: “Разрешаю вашей группе перейти на зимовочное положение. Сознаем трудности вашего положения. Постараемся в феврале направить к вам отряд тяжелых самолетов для вывоза лишних людей” (Николаева, Хромцова, 1980, с. 83). Теперь бывалым полярным морякам и ученым в преддверии новых испытаний потребовался руководитель, способный объединить усилия трех экипажей в борьбе с Арктикой, который своей волей и организаторским талантом смог бы предотвратить стихийное развитие событий. И он нашелся, причем в лучших полярных традициях... В последний день октября с “каравана трех кораблей” в ГУ СМП ушла радиограмма следующего содержания: “Связи с переходом судов зимовочное положение просим назначить начальником группы зимующих судов профессора Самойловича как самого авторитетного для всего личного состава. Капитаны Хромцов, Карельский, Швецов”. Шмидт ответил согласием.
240


В.А. Русанов


Заявочные знаки иностранных компаний на Шпицбергене


Ископаемая флора и фауна Шпицбергена


Пейзаж Маточкина Шара
Дом, построенный Р.Л. Самойловичем на Шпицбергене


“Шарлотта” во льдах у берегов Новой Земли
Бухта Колсбей на Шпицбергене, место первых разработок русского угля


Ископаемая фауна Новой Земли


Ученик Р.Л. Самойловича М.М. Ермолаев
Карский лед в Маточкином Шаре


Бот “Грумант” на стоянке
Полевой лагерь экспедиции 1924 г.


Стоянка на островах Баренца
Пустынные берега залива Благополучия


Эльдинг” на стоянке в заливе Седова


Остатки поморского креста XVIII в., приписываемого Савве Лошкину


Научные наблюдения на борту “Эльдинга’


Вид залива Иностранцева с заполняющими его ледниками
Характер залегания слагающих пород палеозоя


Мыс Желания у северных пределов Новой Земли
Ледокол “Красин” в арктических льдах


Участники спасательной экспедиции на ледоколе “Красин”. На переднем плане у шпиля Р.Л. Самойлович, К.П. Эгги и Б.Г. Чухновский


Последний снимок Р. Амундсена
Экипаж “Красина” в лагере итальянцев. На заднем плане самолет Лундборга


Кроки итальянского лагеря по состоянию на 4 июля 1928 г. с автографом радиста Джузеппе Бьяджи


Р.Л. Самойлович (третий справа) в группе спасенных итальянцев вместе с участниками
спасательной экспедиции


Участники экспедиции на Землю Франца-Иосифа в 1929 г. В среднем ряду слева направо: третий В.И. Воронин, PJL Самойлович, О.Ю. Шмидт, В.Ю. Визе


О.Ю. Шмидт (слева) и Р.Л. Самойлович
На борту дирижабля LZ-127 “Граф Цеппелин”, слева направо:
Р.Л. Самойлович, П.А. Молчанов, Г. Эккенер


Впервые перед глазами человека предстали центральные районы Северной Земли - окрестности оз. Сказочное и горы Базарной
Ледокольный пароход “В. Русанов”, судно экспедиции 1932 г.


Красный флаг на о. Генриетты.
Стоят слева Н.И. Евгенов и Р.Л. Самойлович
Р.Л. Самойлович в сопровождении капитана “Садко” Н.И. Хромцова на рекогносцировке о. Генриетты


Дрейфующий караван трех кораблей. Снимок с воздуха


Ледокольный пароход “Садко” - последнее экспедиционное судно Р.Л. Самойловича
Каюта руководства на “Садко”, на верхней койке - капитан Н.И. Хромцов, с книгой в руках - Р.Л. Самойлович


Сколько людей в повседневной жизни жаждут увидеть свое имя на страницах прессы, попасть на званые презентации и приемы, добиться наград и славословия власть имущих, чтобы утолить собственное честолюбие... И совсем другое дело, когда коллектив смертельно уставших в напрасной борьбе со стихией людей, изверившихся в разуме руководства там на Большой Земле, выдвигает из своих рядов человека на роль не просто лидера (беспартийного!), признавая за ним право распоряжаться судьбой каждого - это ли не высшая степень доверия, которое невозможно ни поставить под сомнение, ни просто отвергнуть? И Рудольф Лазаревич принял на себя ответственность за жизни 217 человек, и в том, что все они живыми вернулись на Большую землю, его главная заслуга. На этом фоне все остальное имеет лишь второстепенное значение, хотя факт остается фактом - дрейф этих трех кораблей по “белому пятну” Арктики (завершить который в феврале 1940 г. довелось “Седову”) прошел с несомненной пользой для науки - был получен уникальный материал о развитии природного процесса в высоких широтах планеты, в связи с чем, например, проблема потепления Арктики перестала быть дискуссионной. Неслучайно Ермолаев отмечает, что “в экстремальных условиях зимовки Рудольф Лазаревич Самойлович оказался блестящим руководителем и по организации быта, размещению людей, отопления, питания, и по части науки... и даже в организации нашего досуга” (2001, с. 220). Этот отзыв гораздо ближе к действительности (даже с поправкой на определенные эмоции ученика по отношению к своему учителю), чем напрасные попытки вычеркнуть имя Самойловича из истории полярных исследований вплоть до XX съезда КПСС.
Неофициальный советский опыт освоения Арктики по утверждению бывшего начальника Полярной авиации Главсевморпу- ти Героя Советского Союза М.И. Шевелева сводится к следующему: “При проведении каждой крупной операции и после нее следуют пять действий: сначала шумиха, потом неразбериха, потом поиск виновных, следом наказание невинных, и наконец, награждение непричастных” (Бородачев, Шильников, 2002, с. 192), что полностью относится к навигации 1937 г. Пока на Большой земле развивались третье и четвертое действия, людям в дрейфующем караване надо было срочно решать свои проблемы. Хромцов отметил в дневнике: “С капитанами Карельским и Швецовым и гидрографом Евгеновым осмотрели лед для выбора постановки судов на зимовку. Выбор очень ограничен, так как окружены сжатым торосистым льдом. Установили суда в места, которые нашли более безопасными” (Николаева, Хромцова, 1980, с. 63). “Садко” и “Малыгин”, обращенные носом к югу, находились друг от друга на расстоянии 3,5 кабельтовых (чуть более
9. Корякин B.C.
241


0,5 км), тогда как “Седов” примерно на таком же расстоянии от “соседей” был обращен своим форштевнем навстречу, причем оказался в наименее благоприятном положении при ледовых сжатиях, для “Садко” выбранное место было наиболее удачным, что выяснилось уже спустя месяц после начала зимовки.
Трудности зимовки осложнялись еще и случайным подбором людей, совершенно не готовившихся к ней, что отмечено Бадиги- ным: “Состав зимовщиков был необыкновенно разнообразен. Кроме моряков здесь находились работники Арктического института и Гидрографического управления Главсевморпути. Было много студентов Гидрографического института. В то же время нежданно-негаданно в дрейф попали и такие люди, как плотники, строившие на Генриетте дом для полярной станции, зимовщики с полярных станций и даже капитан дальнего плавания, который сдал свое судно в Тикси и рассчитывал с попутным кораблем поскорее вернуться на родину...
...Был установлен строгий порядок корабельных вахт. Через каждые два часа вахтенные измеряли глубину моря, а также скорость и направление дрейфа. Кроме того, велись тщательные наблюдения за льдом... Высокоширотная экспедиция вступала в самый интересный этап. И наиболее активные научные сотрудники не только не жаловались на свою судьбу, но даже радовались продвижению каравана в более высокие широты: здесь их ждал необъятный простор для творческой деятельности” (1950, с. 70). Все правильно, кроме одного - по условиям своего времени автор приведенных строк не отметил того, кто организовал и вдохновлял ученых к активной деятельности - Рудольфа Лазаревича Са- мойловича. Не мог по цензурным соображениям, как и целый ряд других участников событий, описавших дрейф “каравана трех кораблей,” - не будем пенять на них за это.
Разумеется, много сил и времени отнимала организация быта зимовщиков. Донесения капитана Хромцова о подготовке судна по-своему показательно, поскольку сходные мероприятия проводились и на ‘^Седове” с “Малыгиным”: “Главная палуба засыпана шлаком, чтобы сохранить тепло в жилых помещениях. В кормовом твиндечном помещении установлены койки и поставлен один камелек (печка из металлической бочки. - В.К.), размещены 33 человека. В помещении командного состава поставлены два камелька и размещены 38 человек. Отеплена радиорубка, где установлен маленький камелек. Установлены камельки в кают- компании, в бане и машинной мастерской. Общий суточный расход угля на камельки - около 200 кг...
...Произведен учет продовольствия, теплой одежды и лагерного (т.е. экспедиционного полевого. - В.К.) снаряжения на всех
242


судах. Произведено равномерное распределение продовольствия по судам в зависимости от количества людей. Вследствие этого значительная часть продовольствия, теплой одежды и обуви и спальных мешков были переданы с “Садко” на “Малыгина” и “Седов” (Николаева, Хромцова, 1980, с. 84).
Разумеется, перечисленным дело не ограничилось, так как свои работы проводились в машинном отделении, где:за ненадобностью разобрали паропроводы и водную магистраль, забили заглушками забортные отверстия и патрубки, закрыли кингстоны и т.д. Для остойчивости судна в трюмы загрузили и наморозили в танках несколько сотен тонн льда. Традиционно мореплаватели поддерживают в жилых помещениях определенный комфорт, в том числе и внешний, что бросается в глаза сухопутной публике, но, разумеется, в условиях зимовки от подобного пришлось отказаться по принципу “не до жира - быть бы живу”.
“После того как мы перешли на камельковое отопление и керосиновое освещение, - описывал позднее Хромцов жене условия жизни на дрейфующих судах, - помещения получились очень мрачные. Экономя незначительные запасы керосина, выдавали на одну лампу по 120 грамм в сутки. Этого керосина хватало на четыре часа горения, в остальное время как-нибудь так ухитрялись жечь лампы не одновременно и поэтому где-нибудь да держался огонек. Разместились так: команда - в кормовом твиндеке, где хранились продукты, там поставили одну печку. Все остальные - внизу в первом классе. Вход вниз заделали, так что помещение получилось закрытое. Здесь поставили две печки: одну около входа, против каюты второго штурмана, а вторую - в носу, выломав две каюты. Все разместились по каютам по нескольку человек. Я перешел в каюту третьего механика... В кают-компании поставили маленький камелек, чтобы немного подогревать во время обеда и ужина. После прекращения подачи пара сразу же почувствовали, что значит зимовать с таким количеством людей. Морозы все усиливались. У меня в каюте под койкой температура была от -3 до -5, а на уровне стола от +3 до +10 градусов, выше не поднималась. На стенах каюты и на потолке намерз лед, который нередко приходилось скалывать. Спал в теплом белье, которое надевал поверх тонкого, под двумя одеялами, сверху накрывался тулупом. Спать было ничего, хорошо, но зато утром вставать - очень холодно... В моей каюте все отсырело... мрачно, холодно, сыро и душно. Заниматься чем-то очень трудно, прямо невозможно. Бумага размокла от сырости, книги тоже, да и читать негде. В кают-компании - холодно, у камелька - темно. У носового камелька поставили стол, где могли одновременно работать шесть человек, но этот стол был всегда занят, так как
9*
243


наши ученые занимались обработкой научных материалов” (Николаева, Хромцова, 1980, с. 85-86).
Странно, что Ермолаев в своих воспоминаниях почти не касается научной деятельности, возможно, считая ее само собою разумеющейся, хотя она практически не прерывалась, о чем свидетельствуют мемуары других участников (Бадигин, 1950; Буйниц- кий, 1945). Визе (1948) особо отмечает, не упоминая (все по тем же цензурным соображениям) роли Рудольфа Лазаревича, широкую постановку научных исследований, «которые проводились в основном на “Садко”. Геомагнитными и гравиметрическими наблюдениями руководил И.Д. Жонголович, гидрологическими - Б.А. Моржов, гидробиологическими - Г.П. Горбунов, исследованиями грунтов - М.М. Ермолаев. Чрезвычайно большой научный интерес представлял и сам дрейф кораблей, определявшийся путем весьма частых астрономических наблюдений» (с. 352).
Ермолаев так определяет роль Самойловича в руководстве жизнью дрейфующего каравана, тем самым восполняя досадные цензурные пропуски в работах авторов, цитированных выше: «В экстремальных условиях зимовки Рудольф Лазаревич оказался блестящим руководителем: и по организации быта, размещения людей, отопления, питания, и по части науки - научной работы, которая велась по многим направлениям, и в создании дрейфующего вуза для 25 студентов, проходивших гидрографическую практику на “Седове” и “Малыгине”, и даже в организации нашего досуга.
Состав зимовки оказался очень благоприятным для научных занятий, причем комплексных - у нас было 25 научных сотрудников разных специальностей, как правило, очень высокого класса. По существу, мы представляли собой огромную плавучую дрейфующую лабораторию. Работали мы на “белом пятне”, где до нас никто не бывал. Непрерывные исследования, условия зимнего дрейфа в высоких широтах давали возможность получения очень интересных результатов во многих областях. Здесь все было интересно: и характер морского дна, и распределение глубин, и, конечно, все вопросы, связанные с течениями и приливными явлениями! Многое здесь делалось впервые и, что самое главное, в больших объемах, позволявших дальнейшие широкие обобщения» (2001, с. 220).
Уже начало дрейфа дало важные результаты для понимания особенностей природных процессов в высоких широтах, что сразу же оценил такой специалист, как Визе: «В течение первого месяца ледового дрейфа эти корабли несло на север, причем с довольно большой скоростью, 28 ноября они находились уже на широте 77 град. 27 мин. с.ш., 132 град. 39 мин. в.д., то есть за месяц
244


продвинулись к северу на 126 миль. Однако в конце ноября генеральное направление дрейфа резко изменилось и корабли понесло на восток-северо-восток. Это последнее направление удерживалось до начала весны 1938 года, когда суда достигли своего наиболее восточного положения - 78 град. 24 мин. с.ш., 153 град. 26 мин. в.д. (2 марта). Этот восточный дрейф оказался полной неожиданностью для всех, находившихся на кораблях, ибо с самого начала дрейфа предполагалось, что суда вынесет из моря Лаптевых по пути “Фрама”.
Восточный дрейф ледокольных пароходов был вызван преобладавшими юго-западными ветрами, которые, в свою очередь, были обусловлены циклонами, проходившими по необычно северным траекториям. Высокоширотные траектории циклонов, характерные для потепления Арктики, на которые пришелся дрейф “Садко”, “Седова” и “Малыгина”» (1948, с. 352). Одно только последнее заключение позволяет считать, что своими организаторскими способностями Самойлович превратил провал навигации в выдающееся научное достижение, что, разумеется, никак не оправдывало очевидных ошибок морского руководства. Но своей деятельностью в караване Рудольф Лазаревич, по крайней мере частично, компенсировал потери, связанные с провалом навигации, тем более что идеи, высказанные выше Визе, опережали свое время примерно на десять лет, когда ГУ СМП начало проводить в условиях холодной войны операции по программе “Север” - но это уже другая история.
Конечно, не только наукой жили обитатели дрейфующего “каравана трех кораблей”. Самойлович организовал учебу также студентов-практикантов, добившись по радио согласия заинтересованных организаций, в связи с чем один из них, В.Х. Буйницкий отметил в своем дневнике 15 ноября: «сегодня у нас знаменательная дата: начались занятия в дрейфующем отделении Гидрографического института. Проведение занятий санкционировано распоряжением начальника ГУ СМП, приказом по Гидрографическому институту по согласованию с Комитетом по делам высшей школы. Итак, я студент дрейфующего втуза. Из своего “общежития” на “Садко” теперь каждый день буду ходить в институт на “Седов”» (1945, с. 15). Когда в окрестностях появлялись белые медведи, студентов “в институт” “конвоировали” вооруженные матросы - такова была арктическая специфика. В расписании занятий, утвержденном Самойловичем, значились такие предметы, как астрономия (лектор профессор И.Д. Жонголович), гидрография (профессор Воробьев), геология (общий курс - Самойлович), морские грунты (Ермолаев) и т.д. Занятия продолжались вплоть до вывоза студентов на материк самолетами в апреле
245


1938 г. - таким образом, учеба заняла целых пять месяцев (практически два семестра одновременно с превосходной практикой), причем ее качество Самойлович охарактеризовал так: “Студенты в нормальных вузовских условиях, живя в городе, не занимались бы так много...так солидно и всесторонне изучая предмет, как на зимовке”, в чем, вероятно, был прав. Одних только зачетов за это время было принято 84. По окончании курса слушателям вручались удостоверения, по которым, вернувшись в Ленинград, все получили соответствующие дипломы. И студентам нашим были зачтены все сданные экзамены и зачеты за 3-й и 4-й курсы” (Ермолаев, 2001, с. 221). На этом в целом благополучном фоне случались, однако, и казусы. Так, студент Буйницкий, после вывоза остальных оставшийся для проведения научных работ на дрейфующем “Седове”, был вскоре отчислен из института ...за систематический пропуск занятий и восстановлен лишь через полтора года, по возвращении уже в звании Героя Советского Союза.
Кроме того, были организованы курсы штурманов малого плавания и механиков 3-го разряда, а также общеобразовательные курсы для одной группы механиков на базе семилетки, а для другой - курс русского языка и школьной математики. В общем, Самойлович сделал все, чтобы у его подчиненных было меньше свободного времени (что в условиях зимовки несомненное зло) и чтобы они тратили его на собственное образование.
Наконец, праздники - в духе времени. «6 ноября в украшенной лозунгами и флагами кают-компании состоялось торжественное собрание, посвященное XX годовщине Великой Октябрьской социалистической революции.
С рассветом 7 ноября судно расцвечено флагами. Крепкий ветер от зюйд-зюйд-оста, метет пурга. Около 11 ч. м. вр. погода немного улучшилась. Весь состав экспедиции и команды вышел на лед на октябрьскую демонстрацию. На ледяной трибуне, сооруженной из ропака, собрался командный состав. После короткого митинга спели “Интернационал”, после чего разошлись по судам. Вечером на “Садко” состоялся торжественный ужин и вечер самодеятельности. На другой день в 18 часов был устроен вечер самодеятельности для личного состава “Седова”» (Николаева, Хромцова, 1980, с. 84-85). Детали официального празднества приводят другие участники, причем каждый по-своему. Так, Бадигин, будучи занят на вахте, наблюдал официальную часть с мостика, откуда “хорошо была видна демонстрация. Она далеко растянулась во льдах, и я в первый раз увидел наглядно, как много людей участвуют в нашем дрейфе.
246


Со льда доносились приветственные возгласы. Кто-то говорил речь. Слышались аплодисменты. Потом гремело раскатистое ура. Красноватые отблески факелов озаряли портрет великого человека (Сталина. - В.К.), к которому мы в эти суровые дни обращали все свои мысли и надежды... Издалека доносилась бодрая и веселая песня:
Штурмовать далеко в море Посылает нас страна...
Колонны демонстрантов расходились к кораблям. Огни факелов чертили в сгустившемся мраке причудливые узоры” (1950, с. 69).
Буйницкому же (коротко отметившему проведение демонстрации) запомнилось другое: «Вечером на “Садко” был устроен торжественный ужин, затем вечер самодеятельности. Смотрели чеховского “Медведя” в исполнении гидробиологов-артистов Горбунова и Пергамент. Немножко мешал суфлер, срывавшийся с шепота, но в общем спектакль прошел хорошо, смеялись много, от души» (1945, с. 13).
Встреча нового 1938 г. отмечалась, судя по дневнику капитана Хромцова, не столь официально: “...Карнавал на льду, фейерверк, ракеты. В 24 ч. - в кают-компании - чай, елка, самодеятельность, подарки команде. Всем выдано по полстакана вина” (Николаева, Хромцова, 1980, с. 90). Не следует преувеличивать значения праздников в жизни дрейфующих моряков и ученых - они запомнились, поскольку давали возможность отключиться от окружающей свирепой полярной действительности, что особенно характерно для воспоминаний Ермолаева:
«А по вечерам у нас бывали такие концерты! И тут душой был Рудольф Лазаревич. Как я уже упоминал, он обладал тенором приятного тембра, прекрасно исполнял русские классические романсы, арии из опер, песни немецких буршей... Было много выдумки, фантазии. Среди нас оказалось много людей, разнообразно одаренных: пели, играли, сочиняли сценки, даже целые пьесы, комедии из нашей собственной жизни - мы были веселы и молоды. Проводились у нас и спортивные занятия, соревнования “по альпинизму на торосах”, лыжные гонки...Все это поразительно сближало нас...» (2001, с. 221).
Однако страна жила другой жизнью. Радио приносило известия о переменах в Главсевморпути, порой самых неожиданных. Вместо арестованного Бергавинова партийными делами Главсевморпути стал заправлять некто И.О. Серкин. Хотя в материале Шмидта, посвященном 20-летию Октября, говорилось, что “мы можем смело утверждать, что Северный морской путь прочно
247


проложен” (Советская Арктика. 1937. № 11, с. 11) - подобное у зимовщиков не могло не вызвать иронических улыбок и реже - замечаний. Руководство “каравана трех кораблей”, включая Са- мойловича, каких-либо комментариев избегало, что также не прошло незамеченным среди участников дрейфа, тем более что в одном из материалов Политуправления прямо утверждалось: “Необходимо помнить, что вредители и вредительство в нашей системе не являются изолированной группой или случайным эпизодом. Вредители в Главсевморпути - то же гнусное охвостье троцкистско-бухаринских шпионов и бандитов...” (Советская Арктика. 1938. № 1, с. 13). Оставалось обнаружить подобных злодеев среди участников дрейфа - и обнаруживали, но позднее. Хотя сигналы уже были - на “Садко” был получен приказ Шмидта от 15 октября за № 605 об отстранении от обязанностей начальника Гидрографического управления ГУ СМП П.В. Орловского “за непринятие необходимых мер по ликвидации последствий вредительства” (Попов, 1990, с. 128), который руководство экспедиции не стало доводить до общего сведения, отложив на возвращение.
Но не только в руководстве ГУ СМП, и среди дрейфующих льдов возникло ощущение чего-то зловещего и неотвратимого. Нашу первую дрейфующую СП-1 с четверкой “папанинцев” стремительно тащило в ледовые жернова Гренландского моря, и представители полярной науки в Москве и Арктике мучительно высчитывали, когда же придется выручать папанинцев, ибо никто не мог назвать сроков завершения дрейфа и начала спасательных работ. А состояние льдов этой малоизвестной акватории было отчаянным, когда самолет мог бы не найти подходящего места для посадки, а оставшиеся в распоряжении Главсевморпути суда - просто не пробиться к папанинцам. Вышинский на совещаниях в Кремле встречал Шмидта неизменной шуткой: Вы нам очень дорого обходитесь, дорогой Отто Юльевич, - и улыбкой, от которой у Героя Советского Союза по спине бегали мурашки. Шмидт знал, что его время на посту начальника Главсевморпути истекало, но прежде он должен был выполнить два непременных условия - спасти папанинцев и вывести из льда зазимовавший флот. Теперь на “Ермака” с Ворониным оставалось только молиться... Обо всем происходящем в “караване трех кораблей” по собственному опыту и характеру радиообмена в эфире догадывались, и ближайшее будущее выглядело достаточно мрачным при любом развороте событий, тем более что и на остальных зимующих судах дела складывались не лучшим образом: в январе в караване “Ленина” при ледовом сжатии погиб сухогруз “Рабочий”, к счастью, без жертв в экипаже. Тем не менее участники дрейфа вздохнули с облегчением, когда в феврале 1938 г. группа Папани¬
248


на была благополучно снята, и теперь у Шмидта были развязаны руки для выполнения обещанного - эвакуации большей части зимовщиков по воздуху с последующим освобождением зимующих судов из ледового плена с наступлением лета.
Тем самым, освобождались тяжелые самолеты, остававшиеся в резерве на случай непредвиденного развития событий. К тому времени “в караване трех кораблей” при избытке “народонаселения” и недостатке самого необходимого стала складываться напряженная ситуация, требовавшая решения. Со времен челюскинской эпопеи было известно, что строительство аэродрома на льду - дело, не просто требующее колоссальных затрат человеческих сил, но и рискованное, поскольку труд многих людей в считанные минуты может быть уничтожен более или менее интенсивным сжатием льда. Кроме того, для тяжелых ТБ-3 требовались весьма протяженные взлетно-посадочные полосы. Поэтому не случайно во все времена в воспоминаниях зимовщиков, которым приходилось строить в Арктике аэродромы на океанском льду, эта тема занимает много места.
Капитан Хромцов так описывает строительство аэродромов в “караване трех кораблей”: “...Работать приходилось на морозе, а одежонка не ахти какая. Работа очень тяжелая, площадки надо делать большие. Только расчистим площадку, а ее разломает. Опять начинаешь сначала... Начальником аэродрома парткоми- тетом был выдвинут 2-ой штурман “Садко” Бадигин, которого утвердил приказом Самойлович. Комендантами назначены имеющиеся в караване четыре летчика-наблюдателя. Наши площадки были расчищены недостаточно хорошо, и я говорил, принимать самолеты на такие площадки нельзя, надо их выровнять, но меня не послушали... Вот и получилось комом, один самолет при посадке повредил лыжу” (Николаева, Хром- цова, 1980, с. 90-91).
Зимовщики не знали, как Самойлович отстаивал перед авиаторами необходимость вывоза не только людей, но и результатов наблюдений и коллекций, и, соглашаясь, начальник авиаторов Алексеев настаивал: “Поймите, Рудольф Лазаревич, что только ценой жесточайшей экономии веса можно выполнить операцию в наиболее короткий срок” (РГАЭ. Ф. 466, оп.1, ед. хр. 22, л. 15). В результате багаж улетавших пришлось сократить с 10 кг до 8.
Действительно, первый прилет 3 апреля 1938 г. оказался не совсем удачным - Н-170 (командир экипажа Головин) и Н-172 (командир Алексеев) взяли на борт людей, доставив их сначала в бухту Темп (о-в Котельный), где небольшая полярная станция служила перевалочной базой, а поврежденный Н-171 (командир Орлов) возвращался пустым. Некоторые детали строительства
249


аэродромов и последующей эвакуации приводит Ермолаев: “На аврал выходили все - и Рудольф Лазаревич тоже, тяжелейшие были авралы... Когда аэродром разрушался движущимся льдом, мы снова строили по многу часов, обмораживались и снова выходили на работу. А льдины снова трескались. И со всем этим мы справились. Дисциплина у нас, надо сказать, была очень строгая. Еще раз хочу подчеркнуть - душой всего был Рудольф Лазаревич” (2001, с. 221-222). К 8 апреля, когда состоялся следующий прилет “бортов”, с учетом предшествующего опыта на замерзшей полынье была приготовлена полоса шириной в сто метров и длиной почти в полтора километра, заслужившая одобрение пилотов. Теперь уже без нервотрепки, авиаторы и зимовщики получили чисто зрительные впечатления друг от друга, и достаточно своеобразные. Вот как выглядела эта встреча в рассказе одного из зимовщиков: “Садятся самолеты, выходят летчики. Потом они рассказывали: мы в ужас пришли - стоит толпа оборванцев: ватники прожжены, на одной руке - рукавица, на другой - перчатка, подпоясаны бечевками - так примерно рисуют зеков. А они вышли как марсиане: в кожаных тужурках, желтые брюки, унты оленьи, подбиты беличьим мехом - просто красавцы. Мы на них смотрим, они на нас, им даже жутко стало, страшные мы, грязные...
...У меня осталось одно жутковатое воспоминание от того, что мы услышали. Оказывается, на Большой Земле неблагополучно: все директора, занимающие мало-мальски большие посты, оказались вредителями, все они арестованы. Привели такие примеры. Когда к нам летели, садились на аэродроме в Казани, подали тягач. Он тянул самолет, оборвался трос, сломал винт - специально подстроили. Когда садились в Иркутске или Якутске - самолет пытались заправить не бензином, а водой. В общем, сплошное вредительство. Прилетели в Якутск, сели на аэродроме. Нас, молодежь, посадили в автобус, я видел, как к нашим руководителям подошли молодые люди в полуприлегающих пальто, в кепках, сапожках, такая тогда была стандартная форма, - и увели их” (Ермолаев, 2001, с. 223). Лишь отметим, что Са- мойлович благополучно добрался до Ленинграда и даже был отправлен летом в отпуск на Кавказ, избежав на какое-то время судьбы других зимовщиков. Например, гидрограф П.В. Орловский был “взят” “органами” по приезде на вокзале, а его коллега Н.И. Евгенов - дома неделю спустя.
Прежде чем рассказать о жизненном финале героя книги, остановимся на судьбе кораблей и 33 моряков, оставшихся в Арктике. Только в последних числах августа к ним пробился “Ермак” под командой М.Я. Сорокина (Воронин после перегрузок навига¬
250


ции 1937 г. и снятия папанинской четверки надолго заболел), но, обломав в тяжелых льдах два винта из трех, смог вывести к свободной воде лишь “Садко” и “Малыгина”. Вытащить из “ледового пекла” с его свернутым на борт рулем “Седова” было невозможно - дрейф этого судна под командой Бадигина затянулся до января 1940 г. и закончился в Гренландском море. Научную программу на “Седове”, опробованную и отработанную под руководством Самойловича еще в “караване трех кораблей”, до самого конца вел студент Буйницкий, которому предстояло восстанавливаться в своем институте. Для него это не составило труда, поскольку все 15 “седовцев” стали Героями Советского Союза.
Судьбы же остальных участников Третьей высокоширотной экспедиции (о которых хоть что-то известно) складывались иначе и разнообразнее. Капитан Николай Иванович Хромцов в разгар войны умер на борту своего ледокола “Ленин” от разрыва сердца - в полном смысле слова пал на боевом посту, когда его могучий организм не вынес напряжения военных лет. Профессор Визе больше не возвращался в Арктику. В разгар известного “ленинградского дела” вместе с директором Арктического института Буйницким он перешел на географический факультет ЛГУ на преподавательскую работу. После войны бывший студент ЛГУ и аспирант М.М. Ермолаева П.А. Шумский, защищая кандидатскую диссертацию в Арктическом институте, решением ВАК получил степень доктора географических наук, но также вскоре оказался за пределами этого научного заведения. Он создал в гляциологии новое научное направление, стал мировой величиной в своей научной области, многократно был участником антарктических экспедиций, но из-за сложного характера не оставил научной школы. Г.П. Горбунов погиб во время ленинградской блокады 1941-1943 гг. Арестованным гидрографам В.П. Орловскому и Н.И. Евгенову по-своему повезло - благодаря заступничеству известных полярников Шевелева, Алексеева и других они вернулись из заключения в конце войны. М.М. Ермолаев по возвращении в родной Ленинград пережил арест, подневольный труд на Воркутинской магистрали, реабилитацию, защитил докторскую диссертацию в ЛГУ, в последние годы заведовал кафедрой в Калининградском университете. Прожив долгую жизнь в науке, он оставил многих учеников и добрую память среди коллег, и не только полярников.
Рудольфу Лазаревичу по возвращении предстояло убедиться, насколько его положение в Главсевморпути (в котором шла передача дел от старого начальника Шмидта к новому - Папанину) осложнилось по сравнению с предшествующими нелегкими годами. В майском номере журнала “Советская Арктика”, отражав¬
251


шего прежде всего точку зрения Политуправления ГУ СМП, прямо указывалось, что “исключительно запущена работа научных учреждений Главсевморпути, как, например, Арктического института” (с. 23). Эту же мысль усиленно развивали авторы статьи в том же номере - Г. Сысоев, И. Ширяев и В. Назаров “О Всесоюзном Арктическом институте”. Вывод статьи-доноса стал для его директора своеобразным реквиемом: «Основной причиной отставания института является “деятельность” руководства в лице его директора Самойловича, засорившего аппарат института явно сомнительными в деловом и политическом отношении людьми, отгородившего себя от общественности института стеной неприступности и непререкаемости своего “авторитета”. Для улучшения работы института необходимо укрепить административное и научное руководство института» (с. 30).
Похоже, “статья трех” не возымела своего действия и тогда в дело вступили партийные органы. В «Политдонесении. О выполнении пункта “В” постановления СНК СССР о работе ГУ СМП по ленинградским организациям», отправленном в конце июня- начале июля 1938 г., и.о. начальник Ленинградского политотдела Севморпути Д. Бубнов доносил Белахову (сменившему арестованного Бергавинова) следующее: “По Арктическому институту добились значительного оздоровления: там органами НКВД изъято 30 человек и уволено с января 1938 г. 11 человек. Самым важнейшим условием дальнейшего оздоровления института является снятие Самойловича... политическая физиономия которого достаточно ясна, но которого не хотят обидеть. Его сняли с директора, но сохранили ему все, что полагалось...” (Крылов, 1995, с. 1028-1029). В этом документе назван еще целый ряд полярников, или арестованных, или оказавшихся в аналогичном положении (Евгенов, Хмызников и др.), а также причины, по которым решение их судьбы затягивалось: “Серьезное недоумение и тревогу вызывает поведение и позиция в этих вопросах начальника ГУ СМП тов. Шмидта... Тов. Шмидт подходит к этим людям с какой-то своей особой меркой, резко отличающейся от партийной” (Там же). Однако возможности Шмидта в той обстановке не были безграничными.
Дальнейшая судьба полярного исследователя отражена в справке общества “Мемориал”:
Самойлович Рудольф Лазаревич, 1881 г.р.
Место рождения: г. Азов.
Русский (?), образование высшее, б/п.
Директор Арктического ин-та, профессор.
Место проживания: Ленинград, ул. Большая Пушкарская, дом 58, кв. 5.
252


Арест: 24.07. 1938.
Осужд. 04.03. 1939 Военной коллегией Верховного суда СССР по обвинению в измене Родине и участии в к.-р. террористической организации.
Расстр. 04.03.1939.
Место расстрела: Москва, Донское кладбище.
Реабилитирован 16.04.1957 ВКВС СССР.
В юбилейном сборнике статей “XXV лет научной деятельности Арктического института”, увидевшем свет в 1945 г., имя основателя института отсутствует. В очередном юбилейном издании (Трешников, 1970) портрет Рудольфа Лазаревича Самой- ловича помещен, но нигде не сказано о его руководстве Северной научно-промысловой экспедицией, Институтом по изучению Севера или Всесоюзным арктическим институтом.
Вместо эпитафии на надгробном памятнике имя Самойлови- ча увековечено на картах высоких широт в названиях следующих географических объектов: в Арктике - пролив и ледниковый купол на Земле Франца-Иосифа, остров в Карском море, бухта на Южном острове Новая Земля, в Антарктиде - мыс, полуостров и гора.
Те, кто стремился уничтожить память о нем, просчитались.


Основные даты жизни и деятельности
Р.Л. Самойловича
1881 - 1 (13) сентября родился в Азове (Область Войска донского) в купеческой семье.
1897 - поступил на физико-математический факультет Новороссийского университета (Одесса). Установил связь с революционерами.
1898 - оставил университет и поступил в Фрейбургскую горную академию (Саксония, Германия).
1905 - по окончании академии возвращается в Россию, принимая активное участие в революционном движении. Неоднократно арестовывался.
1906 - высылка в Холмогоры (Архангельская губерния). Побег из ссылки.
1908 - арест после побега в Петербурге, ссылка в Пинегу (Архангельская губерния) с последующим переводом в Архангельск, отмеченным активным участием в деятельности Общества по изучению Русского Севера.
1911 - участие в неудачной экспедиции В.Ф. Држевецкого, так и не достигшей Шпицбергена.
1912 - участие в Шпицбергенской экспедиции В.А. Русанова.
1913 - возвращается на Шпицберген, приступив к добыче угля в Колсбее.
1916 - полевые работы на севере Карелии, открытие месторождения мусковита.
1919 - работа в должности ученого секретаря Комиссии по изучению и практическому использованию производительных сил Севера (председатель И.П. Толмачев).
1920 - с организацией при ВСНХ Северной научно-промысловой экспедиции возглавляет ее.
1921 - 23 отряда экспедиции работают на европейском Севере России. Р.Л. Са- мойлович возглавляет отряд на шхуне “Шарлотта”, изучавшей западное побережье Новой Земли между Крестовой губой и губой Белушья.
1923 - очередная экспедиция на Новую Землю с открытием южной границы горного оледенения в истоках р. Безымянная.
1924 - экспедиция на боте “Грумант” по обследованию восточного побережья Южного острова Новой Земли. Преобразование Северной научно-промысловой экспедиции в Институт по изучению Севера с назначением Рудольфа Лазаревича его директором.
1925 - обход Новой Земли на промысловом судне “Эльдинг”. Открытие новых заливов на восточном побережье Северного острова.
1926 - участие с Д.И. Щербаковым в подсчете запасов аппатитов в Хибинских горах.
1927 - очередная Новоземельская экспедиция с обследованием побережья между губой Архангельская и мысом Желания. Обнаружено наступание ледников в заливе Иностранцева.
1928 - возглавляет экспедицию на ледоколе “Красин” (капитан К.П. Эгги, начальник летной части Б.Г. Чухновский) по спасению уцелевших участни-
254


ков экспедиции У. Нобиле на дирижабле “Италия”, потерпевшем катастрофу у берегов Шпицбергена при возвращении с Северного полюса.
1929 - участвует в качестве заместителя начальника правительственной Арктической экспедиции во главе с О.Ю. Шмидтом на Землю Франца-Иосифа на л/п “Седов”.
1930 - в продолжение работы указанной экспедиции в той же должности посещает Землю Франца-Иосифа, Северную Землю и Новую Землю. По предложению Р.Л. Самойловича Институт по изучению Севера преобразуется во Всесоюзный Арктический институт (ВАИ), Рудольф Лазаревич назначается его директором; с марта 1931 г. - в связи с разработкой планов в отношении Северного морского пути эту должность занимает О.Ю. Шмидт, Р.Л. Самойлович становится его заместителем.
1931- в качестве научного руководителя международного общества “Аэроарк- тик” на дирижабле LZ-127 “Граф Цеппелин” (командир Г. Эккенер) совершает облет архипелагов Земли Франца-Иосифа, Северной Земли, Новой Земли и северной части Европейской части страны, изучая возможности дистанционных методов для исследований в Арктике.
1932 - руководит экспедицией на л/п “Русанов” (капитан Н.И. Хромцов) по строительству полярной станции на мысе Челюскин (Таймыр) по программе 2-го Международного Полярного года. В связи с образованием Главного управления Северного морского пути во главе с О.Ю. Шмидтом возвращается на должность директора ВАИ.
1934 - руководит экспедицией на л/п “Седов” (капитан Д.И. Швецов) в Карском море.
1936 - в начале года деятельность ВАИ подвергнута суровой критике на совещании хозяйственных работников системы ГУ СМП. Летом возглавил Вторую высокоширотную экспедицию на л/п “Садко” (капитан Н.И. Хромцов), не завершенную в связи с отвлечением судна на ледовую проводку по указанию О.Ю. Шмидта.
1937 - возглавил Третью высокоширотную экспедицию на л/п “Садко”. В связи с провалом навигации судно попало в вынужденный дрейф в море Лаптевых в составе “каравана трех кораблей”.
1938 апрель - вывезен вместе с другими участниками экспедиции на Большую землю.
27 июля - арестован в связи с обвинениями в террористической и контрреволюционной деятельности.
1939 4 марта - на основании с. 58 УК РСФСР приговорен к высшей мере наказания и в тот же день расстрелян на Донском кладбище в Москве.
1957 16 апреля - реабилитирован за отсутствием состава преступления.


Основные труды Р.Л. Самойловича
Книги
Остров Шпицберген и первая русская научно-промысловая экспедиция. Архангельск, 1913.
Проект оборудования каменноугольных копей на русской территории Гру- манта (Шпицберген). Архангельск, 1920.
Первый поход Красина. 1928.
Во льдах Арктики. (Поход Красина летом 1928 г.). Л., 1930, 1931 и 1934 гг. На спасение экспедиции Нобиле. Л., 1967.
Путь к полюсу. Л., 1933.
Моя восемнадцатая экспедиция. Л., 1934.
Научные статьи
Из Пинежского уезда Архангельской губернии. Гипсовые пещеры // Известия Архангельского общества изучения Русского Севера. 1909. № 7.
Остров Шпицберген и первая научно-промышленная экспедиция // Известия Архангельского общества изучения Русского Севера. 1913.
Работы Института по изучению Севера НТО ВСНХ на Новой Земле в 1921-1925 гг. // Природа. 1926, с. 3-4.
Новая Земля. Экспедиции 1921-1927 гг. // Труды Института по изучению Севера. 1929, вып. 40.
Геологический очерк Земли Франца-Иосифа //Труды Института по изучению Севера. 1930, вып. 47.
Работы арктической экспедиции на ледоколе “Седов” в 1930 г. // Природа,
1930, № 11-12.
Полеты в Арктике: послесловие в кн. «Гибель экспедиции Андрэ». М.,
1931.
Поход Красина. Научные работы экспедиции на “Красине” в 1928 году // Труды Института по изучению Севера. 1931, вып. 50.
Некоторые данные по геологии района Нордкапа, Шпицберген и м. Ниль на Земле Франца-Иосифа. Научные работы экспедиции на “Красине” в 1928 году // Труды Института по изучению Севера. 1931, вып. 50.
Некоторые данные по геологии и геоморфологии Земли Франца-Иосифа // Труды Института по изучению Севера. 1931, вып. 49.
Геоморфологические и гляциологические наблюдения во время полета на воздушном корабле “Граф Цеппелин” летом 1931 г. //Труды Всесоюзного Арктического института. 1933, т. 12.
Германская экспедиция в Гренландию // Арктика. Л., 1933, № 1.
Проблема Изучения Арктики // Проблемы Севера. М., 1933.
История полетов в Арктике и Антарктике // Воздушные пути Севера. М., 1933.
256


Борьба за Советскую Арктику // Научный Ленинград к XVII съезду ВКП(б). Л., 1934.
Экспедиция на ледокольном пароходе “Седов” // Бюл. ВАИ. 1934, № 10. Обзор научной работы Всесоюзного Арктического института. Л., 1934. Успехи обследования советских арктических областей // Труды Первого географического съезда. Л., 1934.
Из истории арктических исследований // За освоение Арктики. Л., 1935. Высокоширотная экспедиция Главсевморпути в 1936 г. // Бюл. ВАИ, № 6. Экспедиция на л/п “Садко” в 1936 году // Бюл. ВАИ, № 8.
Пятнадцать лет научной работы в Арктике // Советская Арктика. 1935,
№ 1.
Деятельность Всесоюзного Арктического института в 1936 году // Проблемы Арктики. 1937, № 1.
Очерк геоморфологии Новой Земли // Новоземельская экскурсия. Ч. 1. Общая. XVII МГК. Л., 1937, с. 76-101.
Первый уголь Шпицбергена // Летопись Севера. 1982, т. 10.
Указанный перечень не включает в себя газетные статьи, рецензии и рукописные материалы в архивах.


Использованная литература
Амундсен Р. Северо-Восточный проход. Экспедиция на “Мод” вдоль северного побережья Азии. Л., 1936. 450 с.
Бадигин К.С. Три зимовки во льдах Арктики. М., 1950. 344 с.
Бегоунек Ф. Трагедия в Ледовитом океане. М., 1963. 296 с.
Белов М.И. Открытие и освоение Северного морского пути. 1959. Т. 3. 510 с. Белов М.И. Открытие и освоение Северного морского пути. Л., 1969. Т. 4. 612 с. Белов М.И. К 100-летию со дня рождения В.А. Русанова // Летопись Севера. 1977. № 8. С. 122-132.
Бородачев В.Е., Шилъников В.И. История ледовой авиационной разведки. СПб., 2002. 441 с.
Буйницкий В.Х. 812 дней в дрейфующих льдах. Л., 1945. 203 с.
Бэрд Р.Э. Над Южным полюсом. Л., 1935. 421 с.
Васнецов В.А. Под звездным флагом “Персея”. Л., 1974. 280 с.
Визе В.Ю. О поверхностных течениях в Карском море // Изв. центр. Гидромет- бюро. 1924. Вып. 3.
Визе В.Ю. На Землю Франца-Иосифа. М.; Л., 1930. 176 с.
Визе В.Ю. Рейс ледокольного парохода “Сибиряков” к мысу Челюскина в 1933 году // БАИ. 1933. № 9-10. С. 274-278.
Визе В.Ю. Моря Советской Арктики. М., 1936. 495 с.; 1948. 414 с.
Визе В.Ю. Третья высокоширотная экспедиция на “Садко” 1937 года // Проблемы Арктики. 1938. № 1.
Визе В.Ю. Остров Генриетты // Сов. Арктика. 1938. № 5. С. 74—80.
Визе В.Ю. На “Сибирякове” и “Литке” через ледовитые моря. М., 1946. 260 с. Виттенбург Е.П. Время полярных стран. СПб., 2002. 320 с.
Гаккелъ Я.Я. За четверть века. М.; Л., 1945. 108 с.
Громов Б. Поход “Седова”. М., 1930. 86 с.
Дождиков Н. В эфире Арктика. М., 1967. 197 с.
Дубовской Б.В. К истории картографирования центральной части Советской Арктики // Летопись Севера. М., 1972. Т. 6. С. 89 -104.
Евгенов Н.И. Лоция Карского моря и Новой Земли. Л., 1930. 181 с.
Евгенов Н.И., Лавров А.М., Воробьев В.И., Башмаков П.И. Лоция Карского моря. Л., 1935. 429 с.
Ермолаев М.М. Воспоминания. СПб., 2001. 260 с.
Зингер Е.М. Между полюсом и Европой. М., 1981. 212 с.
Каневский З.М. Директор Арктики. М., 1977. 61 с.
Каневский З.М. Вся жизнь - экспедиция. М., 1982. 107 с.
Каневский З.М. Рудольф Лазаревич Самойлович: К 100-летию со дня рождения // Летопись Севера. 1982. Т. 10. С. 161-165.
Каневский 3. Жить для возвращения. М., 2001. 445 с.
Корякин В.С. Владимир Александрович Русанов. М., 1987. 128 с.
258


Корякин В.С. Исторические материалы исследования памятников истории освоения Арктики: Новая Земля. М., 1991.
Корякин В.С. Новоземельский маршрут Г .Я. Седова // Природа. 1999. № 7. С. 122-128.
Корякин В.С. Дневник Г.Я. Седова: вокруг северного побережья Новой Земли // Полярный архив. 2003. С. 38^-2.
Корякин В.С. Русанов. ЖЗЛ. 2005. 360 с.
Кренкель Э.Т. Мои позывные RAEM. М., 1973. 495 с.
Креапинин В.В. Географическое известие о Новой Земле // Путешествия академика Ивана Лепехина в 1772 году. СПб., 1805. С. 123-193.
Крылов В.В. Донос на академика О.Ю. Шмидта и его сотрудников // Вести. РАН. 1995. Т. 65, № 11. С. 1026-1029.
Лорис-Меликов М.А. На “Малыгине” в полярных льдах. Л., 1928. 60 с.
Миндлин Э. Красин во льдах. М., 1961. 220 с.
Молчанов П.А. Научные результаты первого арктического полета на дирижабле “Граф Цеппелин” // Бюл. Всесоюз. арктич. ин-та. 1933. № 9-10. С. 185-187.
Муров М.С. Записки полярника. Л., 1971. 199 с.
Му ханов Л. В страну ледяного молчания. М., 1931. 200 с.
Нансен Ф. Шпицберген. Л., 1938. 461 с.
Николаева А.Г., Хромцова М.С. Ледовыми трассами. Л., 1980. 128 с.
Нобиле У. На крыльях в Арктику. М., 1984.
Норденшельд А.Э. Путешествие А.Э. Норденшельда вокруг Европы и Азии на пароходе “Вега” в 1878-1880 г. Ч. 1. СПб., 1881. 518 с.
Пасецкий В. “Геркулес” исчезает во льдах. М., 1961. 206 с.
Пасецкий В. Отогревшие землю. М., 1971. 238 с.
Пахтусов П.К., Моисеев С.А. Дневниковые записки П.К. Пахтусова и С.А. Моисеева. М., 1956. 213 с.
Пинегин Н.В. Записки полярника. М., 1952. 496 с.
Пинегин Н.В. Над Новой Землей // Летопись Севера. 1957. № 2. С. 51-72.
Попов С.В. Архангельский полярный мемориал. Архангельск, 1985. 207 с.
Попов С.В. Автографы на картах. Архангельск, 1990. 238 с.
Рузов А.В. На суше и на море в Арктике. М., 1957. 244 с.
Русанов В.А. Статьи, лекции, письма. М.; Л., 1945. 428 с.
Самойлович РЛ. Остров Шпицберген и первая русская промысловая экспедиция. Архангельск, 1913.
Самойлович РЛ. Новая Земля: Экспедиции 1921-1927 гг. // Тр. Ин-та по изучению Севера. 1929. Т. 40. С. 5-118.
Самойлович РЛ. Геоморфологические и гляциологические наблюдения во время полета воздушного корабля “Граф Цеппелин” летом 1931 года // Тр. Арктич. ин-та. 1933. Т. 12.
Самойлович Р.Л. Во льдах Арктики: Поход “Красина” летом 1928 года. Л., 1934.
Самойлович Р.Л. Экспедиция на ледокольном пароходе “Седов” // Бюл. Всесоюз. арктич. ин-та. 1934. № 10. С. 354-357.
Самойлович Р.Л. Моя восемнадцатая экспедиция. Л., 1934. 78 с.
Самойлович Р.Л. Высокоширотная экспедиция Главсевморпути в 1936 году // Бюл. Всесоюз. арктич. ин-та. 1936. № 6. С. 249-251.
Самойлович Р.Л. Экспедиция на л/п “Садко” в 1936 году // Бюл. Всесоюз. арктич. ин-та. 1936. № 8-9. С. 457-459.
Самойлович Р.Л. Первый уголь Шпицбергена // Летопись Севера. 1982. Т. 10. С. 165-176.
Совещание хозяйственных работников системы Главсевморпути при СНК СССР. Л., 1936. С. 224.
259


Соколов-Микитов И.С. На теплой Земле. М., 1954. 850 с.
Сысоев Г., Ширяев И., Назаров В. О Всесоюзном Арктическом институте // Сов. Арктика. 1938. № 5. С. 25-31.
Толь Э.В. Плавание на яхте “Заря”. Л., 1959. 338 с.
Трешников А.Ф. Ордена Ленина Арктическому и Антарктическому институту - 50 лет // Пробл. Арктики и Антарктики. 1970. Вып. 36-37. С. 5-18. Урванцев Н.Н. Два года на Северной Земле. М., 1935. С. 364.
Ушаков ГЛ. По нехоженной земле. М., 1959. 368 с.
Филипсон А. Всемирная география: Европа. СПб., Без даты. 755 с.
Шевелев ММ. Арктика - судьба моя. Воронеж, 1999. 207 с.
Шмидт О.Ю. Избранные труды. М., 1960. 214 с.
Эделъштейн Я.С. Рецензия на работу Р.Л. Самойловича “Геоморфологические и гляциологические наблюдения...” // Бюл. Всесоюз. арктич. ин-та. 1933. № 9-10. С. 305-306.
Erganzimgsheft zu P.M. Gotha. 1933. N 216.


Указатель имен
Алексеев А.Д. 206, 225, 249 Алессандрини Р. 117, 120 Алл ер Г.Д. 181 Алферов В.А. 181 Альбанов В.И. 148 Амундсен Р. 18, 89, 91, 101, 105, 107, 119, 157, 201,203,206 Ананьев 188 Ануфриев И.П. 52 Арефьев Л.Н. 229 Архангельский Б.Ф. 208 Ассберг Ф.Ф. 158 Атласов И.П. 194 Ашенбреннер 159
Бабушкин М.С. 101, 107, 109, 159 Бадигин К.С. 242, 246, 249 Баклунд X. 158 Балабин Ф.И. 209 Балакшин Л.Л. 213, 222, 228 Бассе 159 Баренц В. 201 Бегоунек Ф. 8, 90, 114 Бергавинов С.А. 180, 183, 185, 192, 193, 247
Безбородов И.Н. 50, 66, 74, 79, 81 Белов М.И. 150, 179, 181, 211, 220, 221,223
Белоглазов И.С. 208 Березкин В.В. 102, 118, 120, 181, Блумфельд А.И. 182 Борисов А.А. 41 Брейтфус Л.Л. 34 Брейнкопф А.К. 110 Брусилов Г Л. 148
Буйницкий В.Х. 230, 245, 247, 250, 251
Бэр К.М. 35, 37 Бьеркнес 102, 118 Бьяджи Дж. 90, 115
Бэрд Р.Э. 143, 177 Бялыницкий-Бируля А.А. 31
Вагин В.Н. 198 Вакар В.А. 231 Вальнев М.Ф. 79 Вальнев Ф.М. 34 Варфоломеев В.В. 39 Варфоломеев Ф.Ф. 49 Васнецов В.А. 75 Вейкман Л. 158 Велкен К. 209 Веркетис М.А. 78
Визе В.Ю. 5, 7, 66, 67, 92, 101, 114, 121, 127-142, 147, 148, 149, 154, 155, 158, 178, 182, 187, 189-192, 196, 211-213, 222, 226, 230, 234—238, 344, 245, 251 Власов Н.С. 26
Вильери А. 90, 107, 108, 112-114, 116 Вилькицкий Б.А. 92, 144, 196, 203, 231 Виттенбург П.В. 27, 33-36 Влодавец В.И. 213 Войцеховский Г.А. 146 Воробьев В.И. 218 Воронин В.И. 129, 130, 132, 136, 147, 151, 154, 226, 238, 248, 250 Воронов Е.П. 91 Воропаев Е.Н. 34 Вылка И.К. (Тыко) 68, 69
Гагарин А.Д. 229 Гакен Н.Н. 78, 79 Гаккель Я.Я. 222, 228 Георгиевский Б.Д. 198 Гефтер Е.Ф. 79 Гильбо 101 Гомоюнов К.Н. 194 Горбунов Г.П. 39, 49, 62, 65, 78-80, 134, 136, 222, 230, 251
261


Горбунов Н.П. 127, 140 Горький А.М. 30, 31, 124 Григорьев А.А. 34 Грин (Гриневский) А.С. 12 Гриневецкий Л.Ф. 41, 55 Громов Б. 138 Громов М.М. 236 Гуль А.102, 104
Де Лонг Лж. 234 Демме Н.П. 198 Дерюгин К.М. 31, 49, 62, 181 Джэксон Ф. 131, 163,
Джудичи Д. 101-103, 105, 108 Дзердзеевский Б.Л. 183 Дождиков Н.Р. 198, 204 Држевецкий В.Ф. 13, 15
Евгенов Н.Н. 53, 181, 203, 218, 220, 230, 231, 250-252 Елтышева Р.С. 222, 228, 230 Ермолаев М.М. 5-7, 62, 63, 65-67, 69-75, 77-80, 88, 95, 110, 140, 173, 175, 181, 182, 185, 194, 207, 209, 210, 222, 226, 230, 232, 237, 239, 241,244, 345, 350, 261 Ерохин Б.Н. 197 Ершов 189 Есипов 155, 181
Жилин Г.М. 50 Жилинский А.А. 30 Жонголович И.Д. 222, 229, 230 Журавлев С.П. 204
Зингер Е.М. 5, 6, 8 Знахарев 196 Зубков А.И. 182, 210 Зубов Н.Н. 181, 183,219, 220
Иванов И.М. 110, 111, 133, 136, 138, 140, 141, 143 Иванов П.А. 79 Иванюк В.В. 79, 110 Иевлев 198, 206 Илляшевич П.Я. 131, 132 Исаченко Б.Л. 211, 212
Каневский З.М. 6, 8, 9, 30, 124 Карбасников М.Н. 210 Карельский 240, 241 Карпинский А.П. 31, 53, 77, 96, 976, 122, 160
Касаткин А.М. 181, 208
Керцелли С.В. 30, 31 Киреев И.А. 218 Кленова М.В. 76, 181 Книпович Н.М. 31, 34, 59, 220 Козлов М.И. 224, 225 Кокотов И.С. 65, 67 Колер А. 19 Колчин Н.Н. 198 Кондаков Н.Н. 198 Корконосов И.П. 79 Константинов И.К. 79 Коробко А.И. 198 Коробко П.И. 198 Кошкин В.Н. 209 Кошкин Я.П. 181 Красинский Г.Д. 126 Красовский С.К. 182 Крастин Э. 183, 224-228, 238 Кренкель Э.Т. 60, 126, 137, 143, 158, 160, 162, 164-166, 170, 171 Крестинин В.В. 55 Кузнецов К.В. 39 Кулик Н.А. 13, 30,31, 181, 194 Кураев А.А. 97 Кухарский 230 Кучин А.С. 18, 23, 25
Лавров А.М. 33, 92, 218 Лаврова М.А. 33, 36, 125 Лактионов А.Ф. 79, 136, 181,211,222, 228, 230
Лаптев Х.П. 201 Леваневский С.А. 236 Легдзин Я.П. 113 Леонов А.И. 209 Либин Я.С. 208 Литке Ф.П. 38 Ломоносов М.В. 7 Лорис-Меликов М.А. 121 Лошкин С. 55, 56, 68, 74 Львов И.И. 198 Львова Т.Л. 8 Люнгдаль 159 Лютцов-Хольм 100
Макаров С.О. 122 Малков Н.Р. 65 Мальмгрен Ф. 89, 90, 107-112 Маляревский К.Ф. 33, 35, 36 Мариано А. 90, 111-113 Меньшиков Н.А. 194 Миддендорф А.Ф. 170, 201 Мидовзоров П.Г. 224
262


Миндлин Э.Л. 8 Мирович 198
Миттельман С .Я. 34, 39, 41 Мутафи Н.Н. 194
Муханов Л.Ф. 143, 145, 152, 222, 230
Назаров М.И. 34, 35 Наливкин Д.В. 184, 185 Нансен Ф. 17, 18, 25, 157 Натансон С.Г. 39, 50 Никитин М.М. 198 Николаев Н.М. 219, 224 Николаева А.Г. 8
Нобиле У. 6, 8, 89, 100, 102-106, 116, 117, 163
Новиков И.Г. 193 Новицкий П.К. 135 Новопашенный Б.В. 53 Норденшельд А.Э. 25, 202, 203 Носилов К.Д. 41
Обручев С.В. 20, 181, 185, 194, 231 Ог Э. 14, 88 Ольденбург С.Ф. 77 Орас П.Ю. 93, 97, 99, 122 Орловский П.В. 220, 248, 250, 251
Павлов М.А. 67 Панов А.И. 22
Папанин И.Д. 163, 208, 227, 231 Пахтусов П.К. 50, 52-57, 61, 73 Пергамент Т.С. 230 Петерманн А. 61 Петренко А.А. 194 Пинегин Н.В. 13, 60, 95, 110, 155 Побежимов Г.Т. 206 Полисадов П.А. 65, 78, 79 Пономарев П.А. 99 Попов В.Г. 24 Прончищев В. 201 Прохоров Н.И. 34 Пустовалов И.Ф. 87
Риссер-Ларсен 100 Романья 117 Рудаков П.А. 192 Руднев Д.Д. 34 Рудницкий М.А. 34 Рудовиц Л.Ф. 31 Рузов Л.В. 212
Русанов В.А. 6, 7, 12-15, 17, 20, 23, 25, 35-37, 43, 46, 47, 49, 50, 53, 54, 57, 61, 62, 68-70, 77, 87, 125
Русинова И.Л. 222, 229 Рутилевский Г.Л. 198
Салищев К.А. 177, 181 Самойлович Р.Л. 5-8, 10-13, 18, 20, 22, 25, 27, 29, 31, 34, 36-38, 40-44, 47, 49-81, 84, 86-89, 91-95, 97, 99, 101-108, 110, 112-120, 123-125, 127-130, 132, 133, 136-141,
143-145, 147, 149, 150, 152, 156, 158-170, 173-175, 170-181,
183-188, 190-192, 193, 105-197, 203-207, 210, 218-228, 230, 231, 235-238, 240, 242, 246, 248-252 Сватош З.Ф. 24 Свердруп X. 203
Седов Г.Я. 10, 13, 35, 65, 81, 86, 125, 132, 135, 148 Серебренников В.Н. 13 Серкин И.О. 247 Смаесов А.Н. 110 Смит Э. 158 Сора 108, 113, 116 Сорокин М.Я. 94, 250 Сосновский И.В. 15 Средневский 110
Тандберг 113 Тебеньков В.П. 194 Тимонов В.В. 65, 67, 76, 78, 79 Ткаченко М.Е. 31 Толмачев А.М. 181 Толль Э.В. 200, 202 Третьяков И.Л. 229 Трешников А.Ф. 30, 252 Трояни Ф. 90, 114 Трублаини Н.П. 198 Туррелл О.М. 25 Тятин Е.А. 41
Уилкинс X. 102, 158 Уншлихт И.С. 91, 92 Урванцев Н.Н. 140, 144, 150, 155, 165-167, 185-189, 199, 206, 231 Урванцева Е.И. 198 Усачев П.И. 228
Ушаков Г.А. 144, 151, 152, 155, 158, 165, 167, 181, 199, 219, 220 Ушаков П.В. 79
Факидов И.Г. 198 Федоров Е.К. 208, 209 Федоров И.Л. 39
263


Ферсман А.Е. 31, 34, 125 Фиала А. 136, 138 Финстервальдер С. 156, 159
Хабаков А.В. 194 Хелланд-Хансен Б. 118 Хлебников Ю.К. 211, 224, 225, Хольтедаль У. 49 Хофер X. 49
Хромцов Н.И. 197, 198, 200, 204, 206, 223, 226, 227, 229, 230, 234, 235, 237, 238, 240-243, 249-251 Хромцова М.С. 8, 230, 237
Цапни Ф. 90, 111-113, 115 Циволька А.К. 73, 87
Чапский К.К. 182 Чекин Н. 201 Чернов Г.А. 34, 36 Чернышев Ф.Н. 25, 26, 35, 36, 39, 49, 57
Чечиони Н. 90, 114, 115 Чкалов В.М. 236
Чухновский Б.Г. 61, 93, 107-110, 114, 116, 122, 124, 159
Шашковский Г.А. 128 Швецов Д.И. 240, 241 Шевелев М.И. 225, 239, 241 Шмидт О.Ю. 5-7, 123, 126-132, 134, 136, 137, 139-142, 144, 147,
149-151, 153-155, 160, 178, 180, 181, 183, 185-187, 190-193, 195, 196, 199, 2097, 223, 224, 231, 238, 240, 248-251
Шокальский Ю.М. 31, 220 Шольц И. 208, 210 Шумилов А.В. 8
Шумский П.А. 7, 143, 229, 230, 251
Щукин 111
Эгги К.П. 94, 107, 122 Эделыптейн Я.С. 176 Эйлсон Б. 102
Эккенер Э. 158, 160, 163, 164 ЭлсуэртЛ. 159, 160
Юдахин 109
Янсон 187


Указатель географических названий
Абросимова зал. 57 Австрийский прол. 165, 208, 227, 228
Адвентбей (Адвент-фиорд) 21 Адмиралтейства п-ов 15 Азов 9,11
Айс-фиорд (Ис-фиорд) 16, 22, 27 Аксел о., прол. 19, 27 Александровск на Мурмане 16, 18 Альджер о. 143, 144 Амдерма 211 Английская бух. 23 Ануфриева бух. 59 Арктический м. 221 Арктического института о-ва 211, 212, 215, 224 Армитедж п-ов 164 Архангельск 11, 12, 28, 30, 49, 60, 61, 65, 93, 130, 161, 162, 196, 207, 211, 213-215,217, 222, 223, 231 Архангельская губа 15, 65, 80, 159 Астрономическая г. 87 Аструп горы 201
Баренца о-ва 80, 91, 84 Баренцбург 17
Баренцево море 35, 106, 217, 153 Басова зал. 73
Безымянная губа 39,41^-3,45,46, 173 Безымянная р. 42-А5 Белл о. 143
Белльсунн (Белзунд) 16, 27 Белое море 185, 198 Белушья губа 39, 50, 51, 60, 65, 141, 173
Белый о. 211 Беннетта о. 221 Берингов прол. 196, 202, 207 Берингово море 226 Берха о. 65
Благополучия зал. 66, 172 Богатый о. 83, 147 Богушевича м. 69, 70 Большевик о. 169 Большой Заячий о. 65 Борзова зал. 85 Бреггер м. 165
Британский канал прол. 134, 227
Вавилова ледн. 177 Вайгач о. 184 Вальнева бух. 59 Ван-Миен-фиорд 19, 20 Вардропера о. 225 Вена м. 170, 202 Веселые горы 147 Визе бух. 68
Визе о. 147, 153, 182, 214-218, 227 Вилькицкого прол. 170, 184, 196, 197, 200, 207, 209, 219, 226, 232, 233, 236, 238
Вилькицкого о. 221 Винер-Нейштадт 227 Вирго бух. 106 Витней бух. 66 Власьева зал. 67 Володькина губа 146 Воронина бух. 207 Воронина желоб 218 Вылки ледн. 68, 69
Галла о. 228 Генриетты о. 234 Гогенлоэ о. 209 Голец о. 46
Горло Белого моря 131, 162 Горякова п-ов 83, 146, 207 Грибова губа 46, 47 Грин-Харбор (Грен-фиорд) 21 Гукера о. 128, 136, 174
265


Дальний м. 68, 70 Де Лонга зал. 165
Де Лонга о-ва 221, 222, 226, 233, 235 Джексона о. 227 Джесси пик 22
Диксон о. 171, 194, 199, 215, 222, 223, 226, 227, 231,238, 239 Домашний о. 165, 166, 198, 199, 206 Дубинского м. 215
Ева о. 165 Енисей р. 13 Ермолаева г. 147
Жданко м. 59
Желания м. 55, 65, 66, 86, 137, 145, 159, 171,207,210,214,215 Жохова о. 221
Западный Шпицберген о. 105 Земля Александры о. 120, 163, 164 Земля Вильчека о. 227 Земля Георга о. 120, 163 Земля Джиллеса 119 Земля Натхорста 19 Земля Норденшельда 19, 21 Земля принца Карла о. 18 Земля Франца-Иосифа 91, 119-121, 125, 126, 128-131, 138-144, 148, 152-154, 1549, 162, 196, 204, 208, 210, 215, 217, 220, 227, 234, 239
Известий ЦИК о-ва 211, 212, 215 Изменчивое оз. 168, 177 Индига р. 79 Индигирка р. 194 Иностранцева зал. 86, 88 Иностранцева ледн. 86
Каменка губа 52
Канин Нос м. 35,40, 65, 162
Канин п-ов 77, 173,
Карбасникова бух. 147 Карла о. 108 Карпинского зал. 171 Карпинского ледн. 169 Карские Ворота прол. 52, 65, 74, 77, 79, 80, 184
Карское море 15, 49, 54, 59, 85, 127, 130, 144, 146, 147, 149, 153, 171, 194, 196, 199, 21-212, 215-219, 227, 239 Кингсбей (Конгс-фиорд) 92, 93, 106, 117
Китовый зал. 20 Клокова зал. 60 Клокова м. 59 Книповича губа 58 Колгуев о. 77, 173 Колинсона прол. 227 Колсбей бух. 21, 22, 27 Колыма р. 194 Комсомолец о. 167, 168 Костин Шар прол. 50 Котельный о. 221, 222 Красной Армии прол. 167 Краснофлотские о-ва 200 Крестовая губа 15, 35-37 Кумжа р. 54 Кусова Земля о. 52 Кусов Нос 55 Кэмп Мортон 19
Лактионова ледн. 85 Лаптевых море 226, 228, 241,
245-248, 253 Ледниковое оз. 38 Лескина м. 211 Лив о. 165
Литке п-ов 80-82, 85 Личутин о. 654 Логинова о. 77 Лонгиер 21 Ляховские о-ва 196
Макарова м. 82
Малые Кармакулы 36, 40, 41, 55, 141 Малый Ледяной мыс 86 Маркхама прол. 227 Маточкин Шар прол. 14, 35, 37-39, 49, 50, 56, 58, 59, 65, 74, 87, 128, 159, 171-174,210,215 Матусевича ледн. 168 Матусевича фиорд 168-170 Медвежий м. 86 Медвежий о. 17, 18, 104, 105 Междушарский о. 50 Мелкая губа 86,87 Меншикова м. 54 Мурманск 30, 228
Надежды о. 107 Неупокоева зал. 70 Нехватова р. 50 Никольский Шар пр. 52 Новая Земля 14—16, 26, 33, 36-39, 41, 45, 47^19, 51, 52, 55, 57, 59-61,
266


65-68, 74, 77, 79-81, 88, 126, 128, 139, 141, 144-146, 152, 154, 158, 159, 171, 172, 162, 184, 189, 194, 196, 204, 207-210,214,215,217,218,
Ниль м. 220
Новосибирские о-ва 220-222, 233, 239
Нордкап м. 106 Ночуев руч. 60 Ню-Олесунн 23, 24
Обсерватории бух. 65 Обь р. 13 Одесса 10
Октябрьской Революции о. 168 Откупщикова зал. 82 Охальная губа 53
Пай-Хой хр. 186 Панкратьева п-ов 64, 65, 80 Панькова Земля 173 Перовского м. 54 Петуховский Шар пр. 52, 75, 77 Печорское море 84, 85 Пинега р. 12 Платен м. 106, 107 Подъемная р. 169 Полисадова бух. 68, 69 Полярный Урал 164 Поморская губа 37, 61, 87 Пропащая губа 51 Пуховый зал. 41, 44, 49 Пясина р. 184, 194
Райнера о. 209 Рейндален дол. 20 Рейнеке зал. 52, 77 Рийп-фиорд 114, 116, 117 Рогачева зал. 39 Рожкова м. 56 Ростов 9-11
Рубини-Рок скала 132, 133, 137, 138, 162
Рудольфа о. 165, 196, 208, 209, 220, 227, 234
Румяничный м. 79, 80, 87 Русанова зал. 70 Русанова ледн. 169 Русская Гавань 5, 81-85, 88, 144-147, 152, 153, 182, 196, 207, 209
Савина р. 55, 56, 74 Савина Коврига п-ов 15, 51 Савича м. 147 Сальм о. 227 Самойловича бух. 252 Самойловича гавань 146 Самойловича г. 252 Самойловича ледн. купол 252 Самойловича м. 252 Самойловича о. 252 Самойловича п-ов 252 Самойловича прол. 143, 252 Санникова прол. 238 Светлая р. 79
Северная Земля 137, 140-142, 145, 146, 149, 151, 153, 154, 158, 159, 168, 170, 184, 189, 203, 204, 215-217, 219, 222, 239 Северная Сульменева губа 37-39 Северный остров 15, 74, 82 Седова зал. 71, 73 Седова м. 133 Сельвоген бух. 22 Серкапп м. 18 Сканская бух. 21 Скотт-Гансена о-ва 215 Скотт-Кельти о. 132, 136 Скоттия-Гаук дол. 22 Стен г. 23 Стерлегова м. 211 Сундевальтоппен г. 20
Таймыр п-ов 174, 175, 189, 201, 219
Таймырское оз. 174 Темп бух. 249 Теплицы бух. 136 Тикси бух. 236, 237, 242 Тихая бух. 128, 132, 136,143-145, 162, 174, 196, 198, 208, 209,
Уединения о. 136, 137, 152, 211, 215-218, 225
Университетский ледн. 189 Усачева оз. 147, 152 Усть-Кара 211
Фойн о. 113, 116 Форланнсуннет прол. 18, 23


Оглавление
Вместо предисловия 5
Глава 1. Приближение к Арктике 9
Г л а в а 2. Арктический новобранец 14
Г л а в а 3. Новоземельское начало (1921-1923 гг.) 33
Г л а в а 4. На “Груманте” вокруг Южного острова Новой Земли (1924 г.) 49
Г л а в а 5. На “Эльдинге” вокруг Новой Земли (1925 г.) 63
Г л а в а 6. Новоземельское завершение (1927 г.) 79
Г л а в а 7. Его звездный час (1928 г.) 89
Г л а в а 8. Смена полярных вахт (1929-1930 гг.) 124
Г л а в а 9. 13 тысяч километров за 106 часов 157
Глава 10. Дела институтские (1932-1937 гг.) 180
Глава 11. Дела экспедиционные (1932-1936 гг.) 196
Г л а в а 12. Последний поиск. Реквием полярнику 230
Основные даты жизни и деятельности Р.Л. Самойловича 254
Основные труды Р.Л. Самойловича 256
Использованная литература 258
Указатель имен 261
Указатель географических названий 265


Научно-биографическое издание
Корякин Владислав Сергеевич
Рудольф Лазаревич Самойлович 1881-1939
Утверждено к печати Редколлегией серии
“Научно-биографическая литература” Российской академии наук
Зав. редакцией М.В. Грачева Редактор Л.В. Филиппова Художественный редактор ЕЛ.Шевейко Технический редактор В.В. Лебедева Корректор А.Б. Васильев


Подписано к печати 15.01.2007 Формат 60 X 90 1/,6. Гарнитура Таймс Печать офсетная
Усл.печ.л. 17,0 + 1,5 вкл. Усл.кр.-отт. 18,8. Уч.-изд.л. 18,2 Тип. зак. 3904
Издательство “Наука”
117997, Москва, Профсоюзная ул., 90 E-mail: secret@naukaran.ru www.naukaran.ru
Отпечатано с готовых диапозитивов в ГУП “Типография “Наука”
199034, Санкт-Петербург, 9 линия, 12


АДРЕСА КНИГОТОРГОВЫХ ПРЕДПРИЯТИИ ТОРГОВОЙ ФИРМЫ "АКАДЕМКНИГА” РАН
Магазины "Книга-почтой"
121099 Москва, Шубинский пер., 6; 241-02-52 www.LitRAS.ru E-mail: info@litras.ru
197345 Санкт-Петербург, ул. Петрозаводская, 7«Б»; (код 812) 235-40-64
Магазины "Академкнига" с указанием букинистических отделов и "Книга-почтой"
690088 Владивосток, Океанский проспект, 140 ("Книга-почтой");
(код 4232) 45-27-91 antoli@mail.ru
620151 Екатеринбург, ул. Мамина-Сибиряка, 137 ("Книга-почтой");
(код 3433) 50-10-03 Kniga@sky.ru 664033 Иркутск, ул. Лермонтова, 298 ("Книга-почтой");
(код 3952) 42-96-20 aknir@irlan.ru 660049 Красноярск, ул. Сурикова, 45;
(код 3912) 27-03-90 akademkniga@ krasmail.ru 220012 Минск, просп. Независимости, 72;
(код 10375-17) 292-00-52, 292-46-52, 292-50-43 www.akademkniga.by 117312 Москва, ул. Вавилова, 55/7; 124-55-00 akadkniga@nm.ru;
(Бук. отдел 125-30-38)
117192 Москва, Мичуринский проспект, 12; 932-74-79 127051 Москва, Цветной бульвар, 21, строение 2; 621-55-96 (Бук. отдел) 117997 Москва, ул. Профсоюзная, 90; 334-72-98 akademkniga@naukaran.ru 101000 Москва, Б. Спасоглинищевский пер., 8 строение 4;
624-72-19 (Бук. отдел)
630091 Новосибирск, Красный проспект, 51;
(код 3832) 21-15-60 akademkniga@mail.ru 630090 Новосибирск, Морской проспект, 22 ("Книга-почтой");
(код 3833) 30-09-22 akdmn2@mail.nsk.ru 142290 Пущино Московской обл., МКР "В", 1 ("Книга-почтой");
(код 277) 3-38-80
191104 Санкт-Петербург, Литейный проспект, 57;
(код 812) 272-36-65 ak@akbook.ru (Бук. отдел)
199034 Санкт-Петербург, Васильевский остров, 9-я линия, 16;
(код 812) 323-34-62
634050 Томск, Набережная р. Ушайки, 18;
(код 3822) 51-60-36 akademkniga@mail.tomsknet.ru 450059 Уфа, ул. Р. Зорге, 10 ("Книга-почтой");
(код 3472) 23-47-62, 23-47-74 akademkniga@ufacom.ru 450025 Уфа, ул. Коммунистическая, 49; (код 3472) 72-91-85
Коммерческий отдел, г. Москва Телефон для оптовых покупателей: 241-03-09 www.LitRAS.ru E-mail: info@litras.ru zakaz@litras.ru Склад, телефон 291-58-87 Факс 241-02-77


По вопросам приобретения книг государственные организации просим обращаться также в Издательство по адресу :
117997 Москва, ул. Профсоюзная, 90 тел. факс (495) 334-98-59 E-mail: initsiat @ naukaran.ru www.naukaran.ru