КРИТИКА БУРЖУАЗНОЙ ИДРОЛОШИ И РЕВИЗИОНИЗМА
т

Josef Blahoz
FORMY
VLADY
A LIDSKA
A OBCANSKA PRAVA
V KAPITALISTICKYCH
STATECH
Academia/Praha
1981

КРшикл ьугжулзнои илюл()1ии и тмисмшмл
Йозеф Благож
■
ФОРМЫ
ПРАВЛЕНИЯ
И ПРАВА
ЧЕЛОВЕКА
В БУРЖУАЗНЫХ
ГОСУДАРСТВАХ
С предисловием и под общей редакцией
доктора юридических наук, профессора
В. А. ТУМАНОВА
Москва
«Юридическая литература»
1985

Перевод с чешского:
С. С. Новикова, кандидат юридических наук
(введение, ч. III; гл. IV, разд. 7; гл. гл. V, VI; заключение);
О. Af. Сакович, кандидат юридических наук
(введение, ч. I, II; гл. гл. I—III; гл. IV, разд. 1—6)
Редакционная коллегия серии:
Н. М. Кейзеров, доктор юридических наук, профессор
М. H. Марченко, доктор юридических наук, профессор
В. А. Туманов, доктор юридических наук, профессор
Рецензент:
В. О. My шине кий, доктор юридических наук, профессор
Монография посвящена исследованию комплекса проблем
политико-правового характера. Автор обстоятельно анализирует
вопросы форм правления и конституционализма в ведущих
капиталистических странах, кризис буржуазной демократии, реаль
ное положение дел в области гражданских прав,
современное соотношение исполнительных н законодательных органов в
политической системе буржуазных государств. В работе дан
краткий критический анализ буржуазных партий и партийных
систем.
Для научных работников, преподавателей, аспирантов и
студентов юридических вузов.
.. 1206000000-104
Б 60-8Б
012(01)-85
© Josef Blahoz, 1981
© Перевод на русский язык с сокращениями и предисловие
Издательство сЮрндичсская литература», 1985

Предисловие
В длительной, острой идеологической борьбе двух
систем и мировоззрений — социализма и капитализма (80-е гг.
характеризуются очередным обострением этой борьбы) —
вопрос о государстве занимает одно из центральных мест.
Идеологическое звучание данного вопроса ныне еще более
значительно, чем в начале нашего века, когда В. И. Ленин
поставил его по идеологической значимости на второе
место вслед за «основаниями экономической науки»,
подчеркнув, что он «затрагивает интересы господствующих
классов больше, чем какой-нибудь другой»1.
В современную эпоху в силу ряда причин (они
различны применительно к разным общественным типам
государств) усилились возможности и масштабы воздействия
государства на жизнь общества, т. е. возросла его
относительная самостоятельность. К ключевой позиции
государства в политической системе общества добавилась его
возросшая роль в процессе функционирования системы
общественного производства. Расширились круг основных
функций государства, его воздействие на все основные
социальные процессы.
В буржуазном обществе развитие
государственно-монополистического капитализма привело к соединению силы
монополий с силой государства. Политическая власть
сконцентрирована в руках немногочисленной
монополистической буржуазии. К ее интересам приспособлены
государственные структуры. Вырос до огромных размеров
государственный механизм, и особенно его репрессивные
звенья. Вместе с тем в силу ряда факторов
последовательно сужается социальная база политической власти
монополий, стал перманентным «кризис доверия»
широких масс населения к буржуазным политическим
институтам и государственной политике. В этих условиях
правящие круги прилагают огромные усилия к тому, чтобы
«подкрасить» капиталистическую государственную машину
в розовые тона. Подобного рода идеологическое
воздействие на широкие слои населения буржуазных стран стало
одним из важнейших и необходимейших условий
сохранения и воспроизводства политической власти капитала.
Оборотной стороной апологетики капиталистической
государственности является массированное идеологическое
1 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 39, с. 66.

наступление, имеющее цель дискредитировать социализм
и его политическую систему, государство, право.
Активизацию идеологической деятельности, перерастающей во
многом в «психологическую войну», продемонстрировала
в наше время администрация президента Рейгана,
предпринявшая лобовую атаку на марксизм-ленинизм и
реальный социализм.
С учетом сказанного понятно то большое внимание,
которое социалистическая юридическая наука уделяет
критике современной буржуазной политической и правовой
идеологии. Она ведет последовательную борьбу против
собственно буржуазных учений в их неоконсервативных
и неолиберальных вариантах, социал-реформистских
взглядов на государство, составляющих важную часть
программной доктрины современной социал-демократии —
«демократического социализма», против леворадикалист-
ских установок в вопросе о государстве и праве, наконец,
против ревизионизма, пытающегося «исправить»
основополагающие идеи марксизма-ленинизма о закономерностях
развития как капиталистической, так и социалистической
государственности.
В Советском Союзе и других социалистических
странах опубликовано немало исследований, посвященных
критике современной буржуазной политической и правовой
идеологии. Однако это направление научных исследований
требует непрестанного внимания и активного приложения
сил. Современная буржуазная идеология, отражая
процесс приспособления капитализма к изменяющейся
обстановке в мире, быстро реагируя на социальные и
политические процессы, происходящие как внутри, так и вовне
капиталистических стран, не стоит на месте. Смена
идеологических акцентов, новые концепции и реанимация
старых, оценка новых политических ситуаций — все эти и
другие стороны буржуазной идеологии должны
постоянно находиться в поле зрения политической науки. В этом
задача серии публикаций «Критика буржуазной
идеологии и ревизионизма», в рамках которой издательство
«Юридическая литература» знакомит советского
читателя с книгой видного чехословацкого ученого, директора
Института государства и права Академии наук ЧССР,
профессора Иозефа Благожа.
Перу Благожа принадлежит ряд трудов, посвященных
критическому анализу основных институтов
буржуазного государственного права и немарксистских теорий
государства и права. Среди них следует особо отметить
6

крупное монографическое исследование о
конституционных судах, роль которых в политической системе
некоторых крупных капиталистических государств в
современный период существенно возросла1.
В предлагаемой вниманию читателя книге рассмотрен
ряд институтов современного буржуазного
государственного права. При этом автор органически соединил два
аспекта исследования — анализ реальной социальной
роли этих институтов, формы их организации и
деятельности и критику соответствующих взглядов буржуазной
юридической науки и политологии. Второй аспект, пожалуй,
даже превалирует в книге, что делает ее особенно
значимой для данной серии.
Центральное место в работе занимает глава (она и по
объему больше других) «Права человека и гражданина
и капиталистическая действительность». Речь идет об
одной из ключевых проблем идеологической борьбы
современности. Начиная с 70-х годов антикоммунистический
,штамп о «правах человека при социализме» выдвинут
буржуазной идеологией на первый план. Развязанная в
этой связи идеологическая кампания была поднята в
некоторых капиталистических странах на уровень
государственной политики. Важным направлением борьбы с
этой неутихающей идеологической кампанией является
доказ того, как реально функционирует институт прав и
свобод в капиталистических странах. Такой анализ
показывает, что данный институт, столь восхваляемый
западными авторами, по своему содержанию и
практической реализуемости значительно уступает тому, что в
рассматриваемой области достигнуто в странах социализма.
Это подтверждает и материал, приведенный в книге Бла-
гожа, многочисленные данные о полной либо частичной
фиктивности соответствующей конституционной
регламентации, о нарушениях прав граждан в капиталистических
странах, дискриминации и т. д.
Особый интерес представляет острая,
аргументированная критика буржуазных концепций прав человека, в
частности неоконсервативных концепций,
противопоставляющих свободу и равенство (последнее якобы ведет к
отрицанию свободы), отрицающих
социально-экономические права или трактующих их лишь как сферу
индивидуальных возможностей каждой данной личности (реали-
1 В1 a h о г I. Dstavni soudnictvl v kapitalistickych stitech.
Praha, 1975.
7

зацию социально-экономических прав она должна
обеспечивать сама по принципу сдело помощи утопающим —
дело рук самих утопающих»).
В названии книги институт прав человека соединен с
формами правления. Поскольку в нашей литературе, а
частности в учебных курсах по государственному праву,
эти два института прямо не связываются друг с другом,
авторская постановка проблемы, на первый взгляд,
может вызвать некоторое недоумение. Однако в ней есть
глубокая внутренняя логика. В нашей литературе не раз
отмечалось, что строго юридическая трактовка формы
правления недостаточна для характеристики
государства, ибо за одной и той же формой правления может
стоять различная политическая реальность. Отсюда
необходимость понятия «политический режим». Но характеристика
последнего невозможна без такого существенного
показателя, как уровень и фактическая реализуемость
института прав и свобод гражданина. На это и обращает
внимание логическая структура книги. Нельзя не
согласиться с автором и в его стремлении расширить понятие
«форма правления». Он справедливо отмечает, что если
юридическая сторона формы правления является
исходной при изучении, то функциональная и фактическая
стороны показывают, в каком направлении развивается
конкретная форма правления. В понятие «форма правления»
автор включает отношения между государством и населг-
нием, между высшими органами государства, между
этими органами и центрами политической и экономической
власти, а также политическую среду. Из данного
определения ясно, почему он посвящает отдельную главу
соотношению законодательной и исполнительной власти в
основных капиталистических странах, показывая при этом
отчетливо выраженную тенденцию к усилению последней.
Представляет интерес выразившееся как при трактовке
форм правления, так и в других разделах работы (см.,
например, заключение) сочетание собственно правовых
категорий и понятий с политологическими («политическая
культура», «политическая атмосфера» и т. п.).
Вполне обосновано и включение в книгу главы о
конституциях современных капиталистических государств.
Права человека и гражданина — конституционный
институт, и во многом он связан с общей судьбой конституции,
ее реальной ролью в социально-политической жизни,
отношением к ней господствующих кругов и других
социальных сил, степенью ее реальности или фиктивности.
8

Показ автором ряда существенных параметров
действующих буржуазных конституций, в том числе
конституции США, и прежде всего такого параметра, как
фиктивность, существен не только в общем плане (конституция
всегда является объектом острой идеологической
борьбы), но и в связи с таким конкретным обстоятельством,
как двухсотлетие американской конституции. Этот повод
используется правящими кругами США для организации
широкой пропагандистской кампании как внутри страны,
так и на международной арене. В ходе этой кампании
возраст американской конституции привлекается для
доказательства ее разумности и правильности, восхваляются
принципы американского государственного управления
(«разделение властей», «господство права»),
историческая миссия конституции, являющейся якобы наилучшей
моделью для других народов, закрепленные конституцией
свобода предпринимательства и частная собственность
и т. д. Особое внимание уделяется теме «Конституция и
права граждан». Поскольку все эти утверждения не новы,
то многие из них обстоятельно рассмотрены в
предлагаемой книге; читатель увидит, какой степени фиктивности
достигла благодаря своему возрасту конституция США
(бывшая в свое время исторически прогрессивным
фактором), как буржуазная конституционная теория
способствует легализации неконституционных политических
структур, как гибко толкует конституционные нормы
Верховный суд США.
Известно, что на рубеже 70—80 годов в буржуазной
идеологии произошли заметное усиление и активизация
консервативного или неоконсервативного крыла,
теоретические установки и взгляды представителей которого
находятся в соответствии с направлением политики
консервативных правительств, например кабинета М. Тэтчер в
Великобритании и администрации Р. Рейгана в США.
Автор пишет об этом процессе во введении. На страницах
книги читатель найдет критический анализ взглядов
многих буржуазных идеологов неоконсервативного толка, и
этот анализ позволяет лучше понять, что же представляет
собой в теоретическом плане современный
неоконсерватизм в области государствоведения. Вместе с тем
очевидно, что если бы книга готовилась в более поздний период,
то этой проблематике — современному неоконсерватизму в
теории и политике — автор уделил бы больше внимания.
Той же причиной объясняется и то обстоятельство, что в
книге отсутствуют материалы, характеризующие полити-
9

ческую жизнь Франции после президентских и
парламентских выборов 1981 года. В частности, читателю следует
иметь в виду (см. стр. 136), что Франция вновь вернулась
к пропорциональной избирательной системе, но в ее
урезанном варианте, отличном от того, за какой
высказывались французские коммунисты. Вряд ли можно согласиться
с автором в том, что лейтмотивом современного
конституционного развития капиталистических стран является
стремление к реформам конституции (с. 61). Отчетливо
видна и иная тенденция — отказ от пересмотра даже явно
устаревших конституций, поскольку в ходе такого
пересмотра правящие круги вынуждены были бы пойти на уступки
демократическим силам. При чтении главы о футурологии
не всегда ясно, где же пролегает грань между собственно
футурологией и проектами назревших реформ.
Однако ни эти, ни другие возможные замечания не
умаляют большой научной и идеологической значимости книги
И. Благожа. Она — полезный вклад в борьбу ученых-госу-
дарствоведов социалистических стран с буржуазной
политической и правовой идеологией. Приведенный автором
критический анализ важных институтов конституционной
системы ведущих государств буржуазного мира еще раз
подтверждает, что в условиях всеохватывающего кризиса
капитализма диалектика развития такова, что те самые
средства, которые капитализм пускает в ход с целью
укрепления своих позиций, неминуемо ведут к обострению всех
его глубинных противоречий.
В. Туманов

I
Выбор темы монографии «Формы правления и права
человека в буржуазных государствах» определен
намерением связать критическое изучение ключевых проблем
буржуазного конституционного права (имеющих также
значение в плане общей теории государства и права) с
таким важнейшим теоретическим и практическим
вопросом современной идеологической борьбы, как права
человека и гражданина в капиталистических странах.
Органическая взаимосвязь названных вопросов
обусловлена тем, что отношения между гражданами и
государством суть основные элементы понятия формы
правления в марксистско-ленинской общей теории государства
и права. Вот почему, рассматривая
государственно-властные отношения в ведущих капиталистических странах и
тесно связанный с ними институт прав и свобод в его
политическом, социальном и юридическом аспектах, автор
стремился с помощью категории «форма правления*
обобщить как функционально-динамические, так и
организационно-статические и институциональные стороны
государственной системы.
Для критической оценки правовой регламентации и
фактического положения личности в развитых
капиталистических государствах, с одной стороны, важное значение
имеет их сравнение с правовым статусом личности в
эпоху домонополитического капитализма, позволяющее
выявить реакционные классово-политические изменения,
которые в современный период находят отражение —
прямо или косвенно — в общественном климате, в морали
правящих кругов, в манипулировании общественным
сознанием. С другой стороны, вопрос о правах человека
используется во внешней деятельности империалистических
государств для нападок на СССР и другие страны
реального социализма, — поэтому в работе последовательно
показывается более высокая ступень развития прав
человека и гражданина при социализме.
При работе над монографией автор обращался к
конституционным нормам и обычаям, политическим
материалам, статистическим данным, дающим представление о
функциях политических и государственных органов и об

институтах прав и свобод человека и гражданина, к
судебным решениям (главным образом, решениям конституци
онних судов).
Проблематика буржуазной демократии, права человека
и гражданина, формы правления политические режимы
и политические системы находятся в настоящее время в
центре внимания различных направлений буржуазной
политической науки и государствоведения. Автор подверг
марксистско-ленинскому критическому анализу наиболее
важные теоретические работы и основные концепции,
особое внимание уделив ведущим с точки зрения усилий
правящих кругов монополистической буржуазии,
направленных на ограничение буржуазно-демократических
институтов, прав и свобод. Связующим звеном этих концепции
является стремление к отысканию действенных средств,
которые могли бы обеспечить господство буржуазии в
политике и государстве.
В буржуазной литературе по указанным вопросам
можно выделить: 1) традиционалистское направление,
отождествляющее конституционные формулы с
конституционной и политической реальностью; 2) социологические
направления, исходящие из того, что политология и го-
сударствоведение должны изучать исключительно
реальные процессы, но рассматривающие эти процессы лишь
с внешней стороны, без анализа их
классово-политической сущности; 3) направления, пытающиеся соединить
социологические и традиционалистские подходы; 4) некое
эклектическое соединение буржуазных концепций с
отдельными положениями марксизма, вырванными из
контекста этого цельного учения и соответствующим образом
интерпретированными.
II
Методологическая основа работы — марксизм
ленинизм — предполагает использование диалектического
материализма как единого общенаучного метода познания
отношений между формой и содержанием, базисом и
надстройкой. В исследуемой области — это действительно
научный анализ взаимосвязи между формой государства,
формой правления и экономическим базисом, научно
верное познание относительной самостоятельности
развития государства, его форм правления и институтов, а
также научное определение сущности таких явлений, как
прогрессирующее сужение и свертывание буржуазной де-
12

мократии, отход правящих кругов буржуазии развитых
капиталистических стран от буржуазно-демократических
форм правления, ограничение и дальнейшая
формализация буржуазно-демократических прав и свобод.
В работе использованы и специфические для
конституционного права и общей теории государства и права
методы исследования. Системный анализ, позволяющий
сосредоточиться на выявлении того места, которое
занимают государственные органы и правовые институты в
политической системе, имеет важное значение для
научной критики буржуазных конституционных принципов,
концепций демократии и особенно для изучения и
анализа важнейшего института — прав человека и
гражданина.
В работе широко использован сравнительный анализ, в
отличие от буржуазной компаративистики (которая
ограничивается сравнением формальных сторон исследуемой
материи) при оценке исследуемых принципов и
институтов государственно-правовой надстройки развитых
капиталистических государств опирающийся на классовые
позиции. Обращаясь к сравнительному анализу, автор не
останавливается на выявлении общего и особенного в
сравниваемых буржуазных системах. Переходя к
межтиповому сравнению, он ставит целью противопоставить
институты прав человека и гражданина в социалистических
и капиталистических странах (так называемое
контрастирующее сравнение).
Чрезвычайно важное значение имеет функциональный
метод исследования. Это связано с тем, что правящие
монополистические круги, пытаясь как-то
закамуфлировать реальные социально-политические процессы,
сохраняют некий конституционно-демократический фасад.
Функциональный анализ позволяет обоснованно ответить на
вопрос о действительной роли политических,
государственных и правовых институтов в данной государственной
системе. Наконец, он помогает увидеть и такое присущее
государственно-монополистическому капитализму явление,
как расхождение между юридическим статусом некоторых
государственных органов и реальными функциями,
которые они в действительности выполняют.
III
Книга, предлагаемая вниманию советского читателя,
вышла в Праге в начале 80-х годов. Несмотря на то что
13

с тех пор минуло несколько лет, все основные
теоретические выводы автора относительно кризиса буржуазной
демократии и конституционности, прав человека,
отношений высших государственных органов, исполнительного
аппарата в капиталистических государствах, по его
мнению, остаются в силе и нет необходимости изменять их
по существу. Однако идеологическое, политическое и
конституционное развитие капиталистического государства
претерпело ряд изменений, о которых необходимо хотя
бы кратко упомянуть, что мы и сделаем на примере США,
где эти изменения наиболее типичны.
С начала 80-х годов в самой сильной стране
капиталистического мира к власти пришли неоконсервативные
силы. В неоконсерватизме правящая монополистическая
буржуазия ищет выход из общего кризиса, резко
обострившегося в 70-е годы. Аналогичная картина обращения к
неоконсерватизму с некоторыми частичными отличиями
имеет место в Великобритании и ФРГ.
Отличительная черта идеологии неоконсерватизма —
стремление к возрождению «традиционных ценностей»
капитализма: не ограниченного государством частного
предпринимательства, конкуренции, рыночного механизма.
В области конституционно-политической этим установкам
соответствует принцип «ограниченного правления», резко
расходящийся с реалиями
государственно-монополистического капитализма. В области идеологической
неоконсерватизм характеризуется крайним антикоммунизмом, ансисо-
ветизмом и шовинизмом, пытающимся утвердить тезис
о величии и особой исторической миссии Соединенных
Штатов.
Какие же социальные силы стоят за
неоконсерватизмом в целом и рейганизмом в частности? «Основной
двигатель», вдохновитель, классово общественный источник
и одновременно опора неоконсерватизма — бесспорно,
самые реакционные круги монополистического капитала,
связанные с производством современных видов оружия
массового уничтожения, и прежде всего — новые
монополии по производству оружия на западе, юго-западе,
среднем западе и юге Соединенных Штатов.
Массовая база неоконсерватизма — в первую очередь
мелкая буржуазия, а также определенная часть средних
наемных работников, в том числе квалифицированных
рабочих. Все эти слои являются объектом усиленного
идеологического воздействия с помощью лозунгов
«американского процветания», «сильной Америки» и проч.
14

Политически неоконсервативное движение тесно
связано с республиканской партией, в рамках которой
произошло слияние неоконсерваторов с традиционными
консерваторами.
По утверждению неоконсерваторов, буржуазное
государство следует освободить от реформистского балласта,
каким его загрузили сторонники «государства
благоденствия». Они полагают, «что американцы начинают
избавляться от владевшей ими сорок лет мечты о
государстве, которое совершит за них и для них все... Эра,
когда преобладало мнение, что социальные, политические и
экономические проблемы будут решены посредством
новой государственной политики и государственных
расходов, близится к концу»1. Американский гражданин
должен снова поверить, что самой идеальной экономической
системой является «классический капитализм».
Неоконсерваторы даже предлагали принять конституционную
поправку, гласящую, что только капиталистическая
экономическая система конституционна. Одновременно
предлагалось запретить вмешательство государства в
экономику (за исключением тех случаев, когда этого требуют
интересы обороны государства)2.
Неоконсерваторы заходят так далеко, что объявляют
государственное социальное обеспечение опасным для
свободы гражданина, — он, дескать, тем самым
становится зависимым от государства3. Социальная сфера — одна
из тех, где должен прежде всего проявиться принцип
«ограниченного правления». Он призван также существенно
лимитировать вмешательство государства в экономику.
Подобное вмешательство, в частности в том виде, как
его практиковали предыдущие администрации, было
ошибкой, ибо вело к ограничению «свободного рынка» и
«экономической свободы» вообще. Отсюда меры по так
называемому «дерегулированию», предпринятые
администрацией Рейгана.
Даже столь краткий анализ некоторых основных
сторон неоконсерватизма позволяет сделать вывод о
глубоко реакционной сущности неоконсервативной концепции
роли буржуазного государства.
Как уже было указано, неоконсерватизм выступает
против буржуазно-реформистской концепции
«государства благоденствия», т. е. капиталистического государства,
активно вмешивающегося в экономику и социальную
жизнь. Этому «сильному государству» он
противопоставляет «слабое государство», значительно более пассивное
15

и децентрализованное. Конечно, в соответствии с
неоконсервативной идеологией капиталистическое государство
должно быть «слабым» только по отношению к
гражданскому обществу, т. е. прежде всего к монополиям и
«свободе капиталистического предпринимательства». В
военной области теория и практика неоконсерватизма
настаивают, наоборот, на усилении капиталистического
государства, что означает возрастание роли военных в
государственной жизни, а в еще более широком плане —
милитаризацию политической и общественной жизни. Эта
тенденция усилена гонкой вооружений и политикой
«холодной войны» против социалистических стран. В такой
искусственно созданной политической обстановке органы
безопасности, армия, полиция, разведывательная служба
доминируют в процессе принятия важнейших
политических решений. Говоря о «слабом государстве»,
неоконсерватизм в то же время выступает за сильную
президентскую власть, предлагает реформы, направленные на
дальнейшее возрастание роли исполнительного аппарата.
Неоконсерватизм по сути дела является реакцией военно-
промышленного комплекса на дальнейшее углубление
общего кризиса капитализма.
Первоочередная задача марксистско-ленинской науки о
государстве и праве, в частности общей теории
государства и права и науки государственного права, во всех
странах реального социализма — сосредоточить усилия на
всесторонней принципиальной критике этого направления
и его опасного политического курса.

Глава I
ФОРМЫ ПРАВЛЕНИЯ В СОВРЕМЕННЫХ
КАПИТАЛИСТИЧЕСКИХ ГОСУДАРСТВАХ
Марксистско-ленинская наука о государстве при
установлении соотношения между формой государства,
формой правления и конституционной системой как
элементами надстройки, с одной стороны, и экономическим
базисом, с другой, исходит из определяющей роли
последнего. Однако речь идет вовсе не о прямой
обусловленности, которую буржуазное государствоведение зачастую
пытается приписать марксистско-ленинской науке о
государстве. Напротив, марксизм-ленинизм подчеркивает
сложную опосредованиость этой зависимости: форма
государства, форма правления и конституционная система
только «в конечном счете» определяются экономическим
базисом и развиваются относительно самостоятельно, при
этом движущим фактором является прежде всего
характер и положение классов в обществе, межклассовые
отношения. Это отмечал В. И. Ленин, говоря о сущности
конституции как выражении действительного соотношения
сил в классовой борьбе1. Добавим лишь, что понятие
конституционной системы, включающее, по нашему мнению,
не только формальную, зафиксированную, но и
фактическую конституцию, т. е. реальные отношения между
конституционными субъектами, более динамично, чем
формальная конституция, отражает конкретную расстановку
сил в классовой борьбе. В этой расстановке — сущность
конституционной системы.
Стадия государственно-монополистического
капитализма характеризуется дальнейшим углублением кризиса
буржуазной демократии, обусловленным обострением в
рассматриваемый период всех противоречий, свойственных
капитализму. Эту закономерность открыл В. И. Ленин2.
Обостряются классовые противоречия между буржуазией
и пролетариатом, за которым идут широкие слои
трудящихся. Кроме того, если в доимпериалистический период
буржуазия как класс представляла собой единство, то в
2 Заказ 6578
17

настоящее время власть находится в руках ее верхушки—
монополистической буржуазии, некоторые же бывшие
союзники правящего класса более или менее
последовательно переходят в ряды оппозиции.
Нарастание противоречий внутри класса буржуазии,
разногласия монополистической буржуазии со средней
и мелкой буржуазией по многим политическим и
экономическим вопросам — важная черта современного этапа
развития капиталистического государства. Классовая
оценка этой ситуации, с марксистско-ленинских позиций,
использование ее в интересах трудящихся — важная
задача коммунистических партий. Вместе с тем имеются
свидетельства, что неправильная оценка разногласий,
возникающих внутри класса буржуазии, и классовых
противоречий между буржуазией в целом и пролетариатом может
привести к серьезным идейно-политическим отклонениям.
Так возникают немарксистские концепции, которые,
кроме всего прочего, идеалистически переоценивают
возможности союза рабочего класса со средней и мелкой
буржуазией. Одновременно, как бы в интересах
«добровольного упрочения союза», отвергается решающая роль в
нем рабочего класса и коммунистических партий. При
анализе сложной классово-политической ситуации в
развитых капиталистических государствах необходимо иметь
в виду, что независимо от возрастающих внутриклассовых
противоречий буржуазия в целом спаяна своими
общеклассовыми интересами, что особенно отчетливо
проявляется при возникновении таковым серьезной угрозы.
Перерастание монополистического капитализма в
государственно-монополистический началось в развитых-
капиталистических странах во время великого
экономического кризиса в начале 30-х годов нашего столетия. Для
государственно-монополистического капитализма
характерно наличие постоянного регулятивного
вмешательства государства в экономику и социальную жизнь. С
точки зрения сущности политической и экономической
власти механизм государственно-монополистического
капитализма представляет собой объединение силы монополий
с силой капиталистического государства. Этот союз
последовательно укрепляется, несмотря на известные
противоречия внутри него. Современное капиталистическое
государство — серьезная сила, непосредственно не
зависимая от конкретной монополистической группировки; оно
может действовать против такой группировки, если
последняя своими действиями нарушает общие интересы
18

монополистической буржуазии. Сращивание монополий с
государством представляет собой весьма сложный,
противоречивый процесс, ведущий к усилению
капиталистического государства3 и, следовательно, к расширению его
относительной независимости от конкретных
монополистических группировок.
То, что современное капиталистическое государство
является диктатурой монополистической буржуазии,
влечет за собой принципиальные изменения в политических
и конституционных системах капиталистических
государств и соответственно — изменения форм государства и
форм правления по сравнению с доимпериалистической
эпохой. Если марксистско-ленинское государствоведение
стремится к всестороннему осмыслению сущности этого
процесса, то буржуазное государствоведение
ограничивается в большинстве случаев анализом его внешних
сторон. Когда же речь заходит об обосновании происшедших
изменений, буржуазные ученые особенно охотно
ссылаются на научно-техническую революцию, используют
технократическую аргументацию, сопровождаемую элитарист-
скими выводами.
Буржуазная политология и государствоведение не
знают таких категорий, как социально-политическая
основа государственной власти, исторический тип государства,
на которых в марксистско-ленинской теории государства
и права основываются понятия формы государства,
формы правления, конституционной системы, классификация
государств и т. д. Используя же некоторые из указанных
понятий, отдельные буржуазные политологи наполняют
их совершенно иным содержанием.
Единство в понимании основных категорий,
свойственное марксистско-ленинской теории государства и
государственного права, вовсе не означает неподвижности научных
.взглядов, отсутствия разнообразия при определении
отдельных понятий, различных подходов в стремлении
выразить принципиальное содержание, сущность категорий,
основной смысл которых одинаково понимается
большинством ученых. Необходимо обратить внимание и на
различия в трактовке таких категорий, как форма
государства и форма правления. Спор идет главным образом о
том, является ли политический режим элементом
категорий «форма государства» и «форма правления», а также
входит ли в понятие формы правления отношение
населения к государственной власти4. Преобладающая часть
ученых считает политический режим составной частью
х-
19

понятия формы государства (мы согласны с мнением Б. А.
Стародубского, В. Е. Чиркина и Е. Кучеры, что в
результате включения системы политических партий в
конституционную систему объем понятия государственного
режима постоянно расширяется и почти сливается с понятием
политического режима). Форма правления определяется
большинством советских авторов как организация,
структура и взаимоотношения высших органов государства5.
При этом подчеркивается, что понятие формы правления
лежит за рамками политического режима. От этого
определения отличается, по нашему мнению, значительно
более узкое определение, данное А. А. Мишиным, согласно
которому «характер формы правления в данном
государстве зависит от организации высшей государственной
власти, точнее, от определения правового положения одного
высшего органа государственной власти — главы
государства»6. А. Г. Орлов считает, что формы правления
можно определить как организацию верховной власти в
государстве, которая признается источником власти, и
принципы взаимоотношений органов власти между собой и с
населением7.
Ценность последнего определения, на наш взгляд,
заключается в том, что организационная сторона берется в
диалектической связи с фактической деятельностью:
«организация верховной власти в государстве, которая
признается источником власти». Е. Кучера под формой
правления понимает отношение населения к
государственной власти, а также характер и структуру
центральных органов государства и их взаимодействие8. Думается,
что данное определение формы правления, расширенное
путем включения в него отношения населения к
государственной власти, следует признать наиболее удачным, так
как без этого аспекта выявление политической сущности
формы правлеция весьма затруднительно. Однако
неверно было бы односторонне рассматривать отношение
населения к государственной власти, без учета обратной
связи. Одновременно, с точки зрения определения
содержания научных категорий, встает вопрос о различии
между понятием «политический режим», с одной стороны, и
понятием «отношение между населением и
государственной властью (и наоборот)», с другой. Каждое из
указанных понятий необходимо включать не только в
двусторонние отношения «личность — государство», но и в
отношения между государством и организованными
группами, главным образом политическими партиями, через
кого

торые в первую очередь реализуются в настоящее время
отношения «личность— государство». По нашему мнению,
речь идет о комплексных отношениях, если и не вполне
идентичных, то по содержанию перекрывающих друг
друга. В первом случае имеет место функциональный аспект,
во втором — организационный, структурный и
институциональный9. Впрочем, марксистско-ленинская наука
должна диалектически сочетать оба указанных подхода.
Существует также мнение, что категория
«политический режим» приобретает смысл лишь тогда, когда она
обращена не столько к формам правления, сколько к тем
условиям, в которых протекает политическая жизнь,
развивается вся система отношений по поводу
государственной власти, функционируют институты дайной системы,
формируется общественное сознание и поведение
социальных групп и индивидов. Эти условия складываются в
результате взаимодействия множества факторов, прежде
всего под влиянием активного регулятивного и
идеологического воздействия органов государственной власти и
иных политических структур. При таком понимании
политического режима (например, советским теоретиком
Г. А. Беловым) объектом исследования выступают
установки, нормы, образцы поведения, формирующие
политическое сознание личности и регламентирующие
взаимоотношения участников политического процесса — классов,
групп и их организаций, а также те методы, которые
используются политическим и государственным
руководством. Категория «политический режим» в сущности
сливается с более широким понятием политической среды,
изучению которого заслуженно начинает уделяться
внимание в марксистской науке о государстве.
Марксистско-ленинское понятие формы правления, по
нашему мнению, должно отразить диалектику
конституционно-правовых, т. е- зафиксированных в законах,
организационных, структурных и институциональных
отношений между высшими органами государства, государством
и гражданами (и наоборот), а также их фактических,
функциональных отношений, реализуемых в конкретной
политической сфере. Только таким образом можно понять
в комплексе конкретную конституционную систему и в
первую очередь — ответить на вопрос, насколько
функциональная, фактическая сторона формы правления
отличается от зафиксированной в законах.
Если юридическая сторона формы правления является
исходной при изучении, то фактическая ее сторона пока-
21

зывает, в каком направлении развивается форма
правления в конкретном государстве, а в некоторых случаях —
и какова градация ее изменений. Совокупный анализ обе-
их сторон формы правления дает возможность лучшим
образом понять ход ее развития в каждом случае.
Нельзя забывать, что категория «форма правления» —
не только категория теории государства, но и важнейшая
категория государственного, или конституционного, права,
а значит, она не смогла бы выполнять свою роль, если бы
была забыта ее юридическая сторона. Это было бы так же
опасно, как и забвение или недоучет функциональной
стороны, чем грешило некоторое время назад определение
понятия формы правления в нашей теории государства и
права и государствоведении.
Согласуется ли с разработанными определением и
классификацией форм правления включение буржуазной
партийной системы в конституционную систему
капиталистического государства? Характер буржуазной партийной
системы, обусловленный в значительной мере
политической силой и положением классовых противников,
совершенно очевидно оказывает влияние на характер формы
правления в капиталистическом государстве. Поэтому, по
нашему мнению, необходимо включить в понятие формы
прав-леиия систему политических партий и их
взаимоотношения с высшими государственными органами, особенно
отношения, касающиеся принятия решений по важнейшим
политическим и государственным вопросам.
Буржуазная политология и государствоведение
характеризуются избытком различных по содержанию понятий,
с помощью которых делается попытка охватить комплекс
общественных отношений, отнесенных в марксистской
науке о государстве к форме государства и форме правления.
М. Дюверже, например, вкладывает одинаковый смысл
в понятия формы правления и политического, или
государственного, режима10, косвенно мотивируя свою
позицию тем, что традиционно в понятие формы правления
включались только отношения между высшими
государственными органами, тогда как основанием для новой
социологической классификации должна стать степень
участия граждан в управлении государством. В соответствии
с традиционной классификацией Дювсржс выделяет
формы правления, основанные на: 1) единстве
государственной власти (в качестве примера он приводит абсолютную
монархию и политическую диктатуру); 2) разделении
властей (президентская республика в США); 3) сотруд-
22

мичестве властей (конституционная монархия
Великобритании и парламентские республики континентальной
Европы).
Социологическая классификация форм правления или
политических режимов, т. е. обоих используемых Дюверже
понятий, предусматривает деление их «а: 1)
плюралистические или демократические (что у Дюверже
синонимично) и 2) автократические или унитарные (между этими
понятиями Дюверже также не делает различий)11.
Унитарные или автократические политические режимы
(формы правления), по мнению Дюверже, характеризуются
отсутствием возможности открыто выражать политический
конфликт (например, через средства массовой
информации, путем демонстраций и т. д.), так что официально
этот конфликт как бы не получаст признания. Для
плюралистических (т. е. демократических в его понимании)
форм правления или политических режимов характерным
является как раз возможность публичного, открытого
выражения политического конфликта.
Подход Дюверже формалистичен (что вообще
характерно для западного государствоведения и политологии).
Дюверже не говорит о путях разрешения политического
конфликта, а также о том, какие конфликты —
антагонистические, возникающие в классовом обществе, или нса«-
тагонистические, существующие в каждом политическом
обществе, — имеются в виду. Его внимание занимает лишь
возможность их выражения, которая отождествляется со
средствами их разрешения.
Формы правления (политические режимы) Дюверже,
далее, подразделяет на основании критериев отношений
между высшими государственными органами и характера
партийной системы. По этим основаниям он различает:
1) президентский режим с системой двух
псевдополитических партий12 (США) или с многопартийной системой,
характерной для стран Латинской Америки; 2)
парламентский режим с двухпартийной системой по британскому
типу; парламентский режим с много партий ной системой
по типу стран континентальной Европы (с точки зреашя
правовой регламентации, добавляет Дюверже, две эти
формы весьма сходны между собой и сильно отличаются
от первой). С функциональной точки зрения, по его
мнению, при парламентском режиме с двухпартийной
системой стабильность и авторитет власти больше, чем при
парламентском режиме с многопартийной системой13.
23

Классификация, данная Дюверже, заслуживает
внимания прежде всего потому, что включает в понятие формы
правления систему политических партий, тем самым
подчеркивая тот факт, что в период
государственно-монополистического капитализма партийная система становится
ядром конституционной системы. У Дюверже имеется еще
одна классификация форм правления — на
«непосредственную и представительную демократии, причем этим
понятиям придается совершенно иной смысл, нежели тот,
который вкладывает в них марксистская теория государства.
Непосредственной демократией Дюверже называет форму
правления, при которой глава исполнительной власти (он
же глава государства) избирается непосредственно
гражданами (по его мнению, такая форма демократии
существует не только в США, но ив Великобритании, где
парламентские выборы фактически—одновременно и выборы
премьер-министра). Там, где глава исполнительной власти
прямо не избирается гражданами, имеет место
представительная демократия.
Во многом отличный от социологического направления
французского буржуазного государствоведения взгляд на
вопрос о классификации форм правления
капиталистических государств имеет позитивистско-институциоиалист-
ское направление. Его главный представитель Жорж Бюр-
до, беря за основу принцип взаимоотношений между
высшими государственными органами, выделяет три
демократические формы правления: парламентскую, конвент
и президентскую14. В рамках парламентской формы
правления Бюрдо выделяет несколько разновидностей: 1)
монистический парламентаризм, т. е. парламентская форма
правления в чистом виде, основанная на принципе
суверенитета парламента; 2) дуалистический парламентаризм,
при котором существуют два инициативных центра
политической жизни — парламент л исполнительная власть (в
качестве примера Бюрдо приводит так называемый
«орлеанский парламентаризм», пришедший на смену июньской
монархии); 3) кабинетная форма правления, при которой
единая верховная политическая и государственная власть,
первоначально принадлежавшая только парламенту,
постепенно перешла в руки правительства (пример тому —
Великобритания); 4) парламентская форма правления с
приматом парламента15. Таким образом, Бюрдо отмечает
этапы исторического развития парламентской республики
во Франции, главным образом в период Третьей
республики, а также британского парламентаризма с учетом уси-
24

ления правительственной власти. В качестве примера
конвента Бюрдо рассматривает французскую конституцию
1793 года и действующую конституцию Швейцарии. Среди
президентских форм правления он выделяет президентский
режим по американскому типу, президентский режим по
французскому типу на основе конституции 1848 года и
«президентский парламентаризм»18. Под последним
понимается форма правления, закрепленная во Франции
конституцией Пятой республики 1958 года.
Основной недостаток выдвинутой Бюрдо
классификации—ее ориентация на формальную сторону
взаимоотношений между высшими органами государственной власти
без учета реального функционирования конституционной
системы. Другой недостаток (типичный для буржуазного
государствоведения) —отсутствие классового подхода.
Кроме того, классификация Бюрдо небезупречна даже в
рамках формального анализа отношений между
верховными государственными органами. Предложенная
градация парламентской формы на монистический
парламентаризм и парламентскую форму правления с приматом
парламента неверна по той причине, что обе указанные
формы вообще не отличаются друг от друга. Эта градация
необоснованна и с точки зрения исторического развития
парламентских форм правления. Нельзя также
согласиться с Бюрдо, называющим в качестве примера конвента
современную конституционную систему Швейцарии, и
прежде всего потому, что решающей силой и здесь
является исполнительная власть. (По этой причине не толы
ко теоретики-марксисты, но и многие буржуазные госу-
дарствоведы, например Карл Левенштсйн, квалифицируют
форму правления в Швейцарии как директорию, но никак
не коивент.) По нашему мнению, нельзя согласиться и с
внутренней классификацией президентских форм
правления. Особенные возражения вызывает разграничение
президентского режима Франции времен конституции 1848
года и «президентского парламентаризма» Пятой
республики. На основании конституции 1848 года, по (нашему
мнению, юельзя сконструировать самостоятельную
разновидность формы правления. С другой стороны, трактовка
современной французской конституционной системы как
«президентского парламентаризма» необооноваипа, потому что
(к этому мы вернемся позже при анализе французской
конституционной системы) здесь вообще трудно говорить
о парламентаризме.
26

В понимании Левенштейна, форма правления в
сущности совпадает с политическим режимом. Понятие формы
правления Левенштейн выводит из понятия политической
системы, относимой им к «идеологической структуре»
общества17. Форму правления (политический режим) он
трактует как институционализацию политической системы.
Левенштейн следующим образом классифицирует
политические системы: теократия, абсолютизм,
конституционализм, коллективизм (к которому он относит в первую
очередь политические режимы социалистических стран)
и фашизм. Однако, по его мнению, можно ограничиться
и выделением двух основных видов политических
систем— демократического конституционализма и
абсолютизма. Главным, отличительным признаком политической
системы он считает идеологическую основу концепции
осуществления политической и государственной власти18.
Левенштейн подчеркивает, что формы правления не могут
быть отнесены к определенному типу на оановании лишь
того, что закреплено в конституциях, — необходимо
учитывать также политические реалии процесса
осуществления власти. Каждой политической системе должны
соответствовать определенные формы правления. Для
политической системы демократического конституционализма, под
которым он подразумевает развитые
буржуазно-демократические государства, это: I) непосредственная
демократия; 2) конвент (пример — конституции французской
революции) ; 3) парламентская форма правления, в свою очередь
подразделяющаяся на две подгруппы — с приоритетом
представительного органа и с приоритетом правительства
(называемая также кабинетной формой правления);
4) президентская форма правления; 5) директория (в
качестве примера приводится Швейцария). В конструкции
Левенштейна формы правления в социалистических
странах, равно как и их политические системы, оказываются
в одной группе (объединенной им в понятие
«автократическая политическая система») с абсолютной монархией,
фашистским вождизмом, нацизмом и другими
авторитарными режимами.
Классификация политических систем, выдвинутая Ле-
венштейном, прежде всего и характерна тем, что в ее
основе лежит нескрываемая автором ненависть к
социализму. Кроме того, она порочна в гносеологическом
плане, ибо ее основная категория — идеологическая основа
государственной власти. Экономические, социальные и
классовые отношения целиком выпадают из поля зрения
26

Левенштейна. Говоря, что анализ общественной
структуры требует различать власть имущих, с одной стороны, и
адресатов власти, с другой, он уходит от комплексного
социально-классового анализа того, кто именио является
адресатами власти и кто — власть имущими.
Классификация Левенштейна содержит целый ряд
недостатков (в частности, касающихся определения
политических систем и форм правления
буржуазно-демократических государств), к критике которых мы вернемся в
связи с анализом буржуазной интерпретации отношений
между высшими государственными органами в коиститу-
циомных системах развитых капиталистических
государств.
Западногерманский политолог и государствовед Карл
Доллингер разделяет формы правления (он использует
также термин «формы государства») на монархию,
республику и диктатуру19. Хотя Доллингер оговаривает, что
намерен ограничиться анализом лишь современных
государств, тем не менее в процессе своего исследования он
углубляется в историю — подразделяет монархию на
абсолютную (соединяющую в одном лице все
законодательные и судебные полномочия) и ограниченную. Под
последней подразумевается форма правления, при которой часть
государственных полномочий принадлежит не монарху, а
другим государственным органам. Ограниченную монархию
Доллингер подразделяет на сословную (когда для
вынесения решения монарху необходимо согласие сословия),
конституционную (когда монарх при осуществлении
государственной власти ограничен конституцией) и,
наконец, парламентарную, которую в соответствии с
преобладающим в буржуазной науке мнением Доллингер
определяет как власть народа с монархом во главе. Здесь он
солидаризируется с теми теоретиками, кто вообще не
считает парламентарную монархию монархической формой
правления на том основании, что правительство несет
ответственность не перед монархом, а перед
парламентом.
С такой точкой зрения нельзя согласиться. Несмотря
на то что в парламентарной монархии (классические
примеры которой— Великобритания и Скандинавские страны)
полномочия монарха почти полностью формальны,
следует учитывать тот факт, что само существование
монархии представляет собой идеологическую и политическую
опору господствующего класса, особенно в кризисных
ситуациях.
27

Анализируя республиканскую форму правления, Дол-
лингер выделяет республику с властью меньшинства и
республику с властью большинства. Пример первой —
средневековые города-государства Италии. Из современных
форм правления он относит сюда диктатуру пролетариата
и другие якобы близкие к ней виды партийной и военной
диктатуры. В отношении диктатуры пролетариата — это
явно не соответствующее действительности деление.
Равным образом и буржуазно-демократическая республика,
которую автор относит ко второй группе (власть
большинства), таковой властью вовсе не является.
Демократические республики Доллингер группирует
следующим образом: а) республики, основанные на
непосредственной и представительной демократии; б)
президентские и директориальные демократии; в) президентские
и парламентарные республики20. Такая классификация
представляется неверной не только с точки зрения
марксистско-ленинской теории государства, но и с формальных
позиций буржуазного конституционализма. Выделение
первой группы не имеет смысла, поскольку во всех
современных капиталистических государствах применяется
принцип и непосредственной, и представительной
демократии. Нельзя согласиться с выделением второй группы,
потому что в качестве главного отличительного признака
избран весьма несущественный — является глава
государства индивидуальным или коллективным, тогда как
значительно более важные признаки не приняты во внимание.
На основе указанного признака Доллингер относит к
группе президентских демократий ФРГ, Францию, Италию и
США, которые с точки зрения основного критерия,
определяющего форму правления, — отношения между
верховными органами власти — имеют значительные различия. То
же самое касается директории, к которой Доллингер
относит Швейцарию и земли в ФРГ. Определенный смысл
имеет только выделение третьей группы, где
сопоставляются президентская и парламентарная республики.
Доллингер определяет диктатуру как господство
высшего органа государства (индивидуального или
коллективного), соединяющего в себе неограниченную
государственную йласть с полной свободой ее осуществления21.
Помимо формализма и отсутствия классового начала, это
определение игнорирует исторический опыт, который
показывает, что при большинстве фашистских режимов
диктатура осуществлялась отнюдь не высшим органом
государства. Например, в фашистской Италии главой государства
28

был король, а Муссолини выполнял функции
премьер-министра. В Германии в период наступления нацизма Гин-
денбург выполнял функции президента, а Гитлер был
канцлером.
Доллингер различает тотальную диктатуру и
авторитарное господство. При тотальной диктатуре, по его
мнению, власть стремится подчинить жесткому контролю все
сферы общественной жизни. Отличительный признак
авторитарного господства — отсутствие (как правило)
идеологического подавления противников режима, которые тем
не менее располагают весьма ограниченными
возможностями для использования своих политических прав.
Авторитарное господство наиболее часто устанавливается в
кризисные периоды22.
Преобладающие в американской политологии
бихевиористские взгляды основаны на прямом
отождествлении политической системы и формы правления23.
Политическая система, согласно этим концепциям, обусловлена
исключительно доминирующими в идеологии
воззрениями24, а влияние материальных отношений полностью либо
частично игнорируется. Политическая система, или
форма правления, понимается при этом формально, по
словам Истона — как «структуры и процессы, посредством
которых правовые и политические нормы авторитарно
устанавливаются для общества в целом»25. Макридис и Уорд
полагают, что «политическая система (эти авторы также
отождествляют ее с формой правления) является
механизмом, посредством которого интересы и требования
воплощаются в решения»26. Что касается классификации форм
правления, то упомянутые американские политологи
делят их, как правило, на демократию и автократию. В
качестве форм демократии в первую очередь выделяются
президентская и парламентская, или кабинетная, формы
правления27. Классификации, предложенные Дюверже и
Левенштейном, не нашли здесь большого отклика.
Голландский буржуазный политолог Ханс Даалдер
классифицирует политические системы или формы
правления (он также отождествляет эти понятия) по
характеру развития политических режимов, которые, по его
мнению, являются элементом формы правления. В
соответствии с этим он разделяет европейские страны на три
основные группы: 1) страны, которые от олигархии
перешли к стабильной демократии, например
Великобритания, Скандинавские страны, Бельгия и Швейцария; 2)
страны, пережившие важные перемены политических ре-
29

жимов, где, несмотря на демократические конституции,
наблюдается тенденция к автократии или даже
тоталитарному режиму, например Франция, Австрия и Италия;
3) страны, где господствует автократия, а
демократические слои стремятся к формированию оппозиции,
действующей в подполье или в изгнании. В недавнем времени в
эту группу входили, как считает автор, Испания и
Португалия28. Даалдер отмечает и другие факторы-критерии, в
частности начало промышленной революции и темпы
экономического развития; сравнительно более раннее
формирование правящей элиты, степень согласованности или
несогласованности политического и экономического
развития; превращение демократических партий в
противовес правящих партий, раскол партийной системы29.
(Впрочем, противоречия рассматриваются Даалдером
отнюдь не с классовых позиций; он считает, например, что
противоречие между католическими и евангелическими
партиями является типичным для политического и
государственного развития Нидерландов.) Особое внимание
Даалдер уделяет роли партийных элит в сравнении с
другими элитарными группами, существующими в
обществе. По его мнению, правящие партии осуществляют
свои функции через свои элиты30. Классификация, данная
Даалдером, характерна отсутствием классового подхода.
Кроме того, необходимо отметить, что он явно
переоценивает исторический фактор развития форм правления с
точки зрения его значения для современной
капиталистической государственности.
Стоит упомянуть классификацию форм правления,
данную Чарльзом М. Мерриамом — представителем старшего
поколения американских буржуазных политологов и го-
суда рствоведов. Он выделяет: 1) правление личности;
2) аристократию; 3) демократию, под которой понимает
форму правления в развитых капиталистических
странах31. Его классификация имеет, впрочем, только
историческое значение.
Английский государствовед и политолог Крис Лидс
попытался эклектически соединить ряд буржуазных
классификаций форм правления32. По степени централизации
он выделяет государства унитарные, федеративные и
конфедеративные: исходя из положения главы государства —
республику и монархию; по степени участия граждан в
управлении государством — 1) автократию, или
деспотическую форму правления, понимая под этим какую-либо
форму тирании или диктатуры без дальнейшего уточне-
30

ния; 2) элитарную форму правления, т. е. правление
небольшой группы лиц, которое может быть реализовано в
форме аристократии, олигархии, теократии, тимократии
или геронтократии; и, наконец, 3) демократическую
форму правления, которая может быть или
непосредственным правлением народа, или правлением народа через
своих представителей. По роли исполнительной власти
Лидс различает президентскую и парламентскую, или
кабинетную, формы правления. Показательно, что Лидс,
принимая во внимание глубокие изменения, происшедшие
в классической британской парламентской форме
правления в период монополистического, особенно
государственно-монополистического, капитализма, критерием
парламентской формы делает положение исполнительной
власти и объединяет воедино парламентскую и кабинетную
формы правления. Степень интеграции общества служит
Лидсу основанием для выделения форм правления: 1)
близких к анархизму (отметим сразу же, что
«анархическая форма правления» — это нонсенс); 2) основанных на
принципе вседозволенности; 3) основанных на принципах
либерализма и «государства благоденствия»;'4)
основанных на принципах тоталитаризма, куда в соответствии с
экстремальными антикоммунистическими и
антисоветскими концепциями он относит как фашистскую Италию и
нацистскую Германию, так и форму правления в
Советском Союзе после 1921 года. Особое внимание Лидс
уделяет понятию «гибридных», или «смешанных», форм
правления33. В связи с этим он приводит мнение Вальтера
Бэджгота, высказанное в прошлом веке, о том, что
британская конституционная система является формой
объединения монархии, аристократии и демократии, и
добавляет, что в настоящее время необходимо расценивать
форму правления, существующую в Великобритании, как
лавирование между демократией, меритократией (под
которой понимается управление обществом и государством
интеллектуалами и экспертами) и бюрократией
(управление обществом и государством профессиональными
администраторами).
С точки зрения марксистско-ленинской теории
государства и государствоведения необходимо отвергнуть
классификацию, данную Лидсом, и прежде всего ввиду ее
оторванности от материального развития общества, от анализа
конкретной общественно-экономической формации, а
также по той причине, что понятие формы правления у него
становится почти безграничным — он включает туда та-
31

кие вопросы, как государственное устройство и степень
общественной интеграции государственного управления
экономикой, социальной и культурной жизнью общества.
В марксистско-ленинской теории государственного
права буржуазных стран — в отличие от буржуазной
политической науки и государствоведения — нет такого
разнообразия классификаций форм правления
капиталистических стран, хотя у отдельных авторов и встречаются
различия в высказываниях по этому вопросу. Речь идет
скорее о различиях в оценке определенных форм правления
с точки зрения их классово-политической функции.
Марксистско-ленинская теория выделяет, во-первых,
монархическую, во-вторых, республиканскую формы правления в
развитых капиталистических странах. Первая выступает
как парламентарная монархия, вторая — либо как
парламентарная республика, либо как президентская. Кроме
того, имеются смешанные формы правления, в которых
.проявляются черты как парламентарной, так и
президентской республики34 (Мишин, например, считает смешанной
формой конституционную систему Пятой республики во
Франции35).
Возможна также классификация, в основу которой
ляжет парламентская форма правления, объединяющая
парламентарную монархию и республику, поскольку с точки
зрения отношений между верховными органами
государства обе формы весьма схожи. Далее может быть выделена
президентская форма правления и, наконец, директория
как форма правления в современной Швейцарии.
Необходимо заметить, что указанная классификация имеет лишь
вспомогательное значение. С ее помощью можно понять, по
какому историческому образцу, на базе какой исторически
обусловленной концепции или реально существовавшей
формы правления сложились современные формы
правления в развитых капиталистических государствах. При
этом следует всегда учитывать такие существенные
факторы, как господство политической и административной
исполнительных властей, а также власть политических
партий.
Под политической исполнительной властью мы
понимаем исполнительные органы, формируемые путем
выборов (например, президент США) или назначения (член
кабинета, правительства); под исполнительной властью
лолитических партий — центральные аппараты правящих
.буржуазных политических партий; под административной
дополнительной властью в период государственно-моно-
за

полистического капитализма — постоянно
разрастающийся бюрократический аппарат исполнительной власти.
Указанные три составные части государственной
исполнительной власти дополняются и усиливаются экономической
исполнительной властью, под которой понимается
политическая сила административного аппарата частного сектора,
в первую очередь монополистических группировок,
влияние которых на решение общеполитических вопросов
также необычайно возросло.
Уже на основе проведенного анализа можно заметить,
что реальные формы правления в развитых
капиталистических странах существенно отличаются от исторических
представлений о них. Открытым остается вопрос, ответ
на который мы попытаемся дать позднее: что в
отношениях верховных органов государства между собой, а
•также в отношениях государства и граждан оказывает
особенно существенное влияние на форму правления в
условиях государственно-монополистического
капитализма?

Глава II
КОНСТИТУЦИИ СОВРЕМЕННЫХ
КАПИТАЛИСТИЧЕСКИХ ГОСУДАРСТВ
1. Буржуазный конституционализм
Более полное исследование современного состояния и
развития форм правления капиталистических государств
требует анализа конституционной системы и ее реальных
функций. В буржуазной политической науке и государст-
воведении по этому вопросу существуют весьма
противоречивые точки зрения. Поборники устаревшего,
подчеркнуто позитивистского направления сосредоточивают свое
внимание исключительно на содержащейся в конституции
юридической регламентации отношений между
высшими государственными органами, а также между
государством и гражданами, на юридических признаках форм
правления. В XIX веке такое направление было
единственно значимым в формально-юридическом плане. В
наше время оно недостаточно, ибо ничего не говорит о
реальной конституционной действительности. Буржуазные
политологи и государствоведы, обратившись к
практическим функциям конституционной системы, впали в
другую крайность. В основе такого подхода —
прагматическая философия права, которая в качестве единственного
релевантного права провозглашает только «право в
действии» (law in action). По своим последствиям эта
позиция является антидемократической и реакционной,
поскольку ставит под сомнение всю
буржуазно-демократическую конституционность. Марксистско-ленинская наука о
государстве, напротив, справедливо утверждает, что
только путем адекватного анализа и сравнения действующей
конституции и конституционной реальности можно прийти
к истинно научному познанию конституционной системы и
формы правления.
Важное значение при изучении
буржуазно-демократических конституций имеет вопрос о принципе
самоопределения народа, названный К. Марксом кратким опреде-
34

лением содержания демократий1* В представлении
буржуазных революционных мыслителей он был тесно связан
с принципом конституционализма, служившим в период
буржуазных революций орудием идеологической борьбы
с феодальным строем. Этот принцип требовал прежде всего
принятия акта, наделенного высшей юридической силой
в государстве. Из принципа самоопределения народа
мыслители революционной буржуазии выводили идею его
неограниченной законодательной силы2, т. е. право
народа на создание конституции.
Принцип неограниченной законодательной власти
народа, согласно взглядам революционных мыслителей
XVII и XVIII столетий, включал в себя не только
формально понимаемое право народа на конституцию, но
также сестественное» право на ее демократическое
содержание. Другими словами, конституция должна
гарантировать прирожденные права гражданина и демократическую
организацию государственной власти. Разумеется, речь
шла о буржуазном демократизме, соответствовавшем
общественной и классовой ситуации своего времени и с
самого начала направленном против пролетариата.
Типичный пример — закон Ле-Шалелье 1791 года,
ограничивший свободу собраний рабочих и крестьян.
В империалистическом государству, до мерс того, как
политическая и государственная власть переходит в руки
монополистической буржуазии, содержание буржуазного
конституционализма существенно меняется. Современное
развитие капиталистических государств свидетельствует
о том, что монополистическая буржуазия, будучи не в
состоянии реализовать свою власть методами буржуазной
демократии, стремится к постепенной ликвидации
собственной конституционности. Пути, которые она выбирает
для этой цели, в разных странах различны. В одних дело
доходит до открытого ограничения и даже ликвидации
конституционности, в других официально сохраняется
действие буржуазно-демократических конституционных
принципов и внешне они даже получают дальнейшее развитие,
однако в действительности их реальное общественное
значение ослабевает. Свидетельство тому — концепция
«фактической констнтуции>, получившая распространение
в буржуазной политической науке и государствоведении3.
В современном капиталистическом государстве, где
действительная политическая и государственная власть
принадлежит монополистической буржуазии, усиливается
классово-политическая фиктивность буржуазного
kotows'
35

туциопализма. Рассматривая этот вопрос с точки зрения
методов управления капиталистическим государством,
можно сказать, что фиктивность буржуазных конституций
возрастает в прямой зависимости от того, насколько
буржуазная конституционность перестает быть для
правящих кругов определяющим методом правления.
В современный период чрезвычайно важен вопрос об
отношении рабочего движения в развитых
капиталистических странах к буржуазной конституции.
Последовательная марксистско-ленинская позиция по этому
вопросу характеризуется двумя параметрами. С одной
стороны, необходима принципиальная критика классовой
ограниченности буржуазной конституции и ее недостатков,
которая должна показывать широким слоям трудящихся
капиталистических стран, что в конечном счете она —
орудие в руках эксплуататоров. Речь идет, следовательно, о
борьбе рабочего класса против буржуазной
конституционности за уничтожение капитализма и создание нового
общественного строя — социализма. Другая сторона
отношения революционных организаций рабочего класса в
капиталистических странах к буржуазно-демократической
конституционности — каждодневная борьба за ее
углубление в интересах трудящихся, защита
буржуазно-демократических конституций от антидемократического курса
монополистического капитала. Здесь речь идет об
интересах и завоеваниях рабочего класса, закрепленных в
буржуазно-демократических конституциях.
В современных условиях новейшие буржуазные
конституции являются не только выражением воли
господствующего класса, ибо они разрабатывались и принимались
под давлением рабочего класса и прогрессивной
общественности. Они могут приобретать даже характер
компромисса между пролетариатом и буржуазией. Типичный
пример — действующая конституция Италии (при ее
создании весьма сильное представительство в
законодательном собрании имела Итальянская коммунистическая
партия). В этом случае борьба за соблюдение конституции
становится одним из важнейших направлений классовой
борьбы и открывает большие возможности для
привлечения на сторону рабочего класса новых союзников.
Для марксистско-ленинских политических партий
капиталистических стран необычайно важно правильное
соотношение обеих указанных сторон отношения к
буржуазно-демократической конституционности. Если ее
недооценка является проявлением сектантства, изоляции рабо-
36

чего класса от других прогрессивных сил, то переоценка
ее значения может, напротив, завести партию
пролетариата на платформу реформизма и ревизионизма.
У западных государствоведов в настоящее время
явственно заметно стремление лишить понятие
конституционализма его относительно буржуазно-демократического
содержания. Карл Д. Фридрих, например, сводит
современный конституционализм лишь к особому способу
распределения государственной власти, к организации ее
отраслей и элементов, их взаимному уравновешиванию, как
того требует принцип разделения властей4. Карл Левеи-
штейн также считает, что в основе конституционализма
лежит разделение власти между ее различными
держателями, государственными органами и т. дА Левенштейн,
смешивая разделение властей в материальном и
формальном смысле (типичная для буржуазного государствоведе-
ния черта), утверждает, что от степени автономии или
взаимозависимости отдельных держателей власти зависит
определение форм правления, и выделяет в этой связи
президентскую систему США6.
И у Фридриха и у Левенштейна понятие
конституционализма характеризуется ненаучным, неклассовым
пониманием государственной власти. Фридрих искажает
первоначальную буржуазно-демократическую концепцию «уч*
редительной власти», с которой выступала молодая
буржуазия в революциях XVII и XVIII столетий. По его
мнению, учредительная власть возникает в революционной
ситуации спонтанно «как представительство не
общественного класса или социальной группы, а наиболее
интеллигентных и жизнеспособных членов общества»7. Эта
позиция обнаруживает элитарные установки автора.
Исторический процесс формирования буржуазного
конституционализма в большинстве случаев доказывает прямо
противоположное: решающую роль всегда играла
принадлежность отцов-учредителей к экономически господствующему
классу. В Филадельфийском конвенте США было
несколько выдающихся личностей — Александр Гамильтон,
Джеймс Мэдисон, Томас Джефферсон, но большинство
его составляли посредственности, принадлежавшие к
«имущественной элите», а не к «элите духа».
Буржуазное государствоведение (и это тоже для него характерно)
делает особый акцент на конституционализме
завершающего этапа буржуазных революций, когда
происходил спад революционной ситуации и во главе буржуазных
государств прочно вставала имущая буржуазия.
«7

2. Буржуазные конституционные
принципы
Конституционные принципы, выдвигаемые сегодня
буржуазным государствоведением (с отдельными
различиями, встречающимися у некоторых авторов), по нашему
мнению, можно классифицировать следующим образом:
а) суверенитет народа; б) ограничение власти; в)
законность, или господство права («правовое государство»);
г) разделение властей; д) консенсус; е) легитимность;
ж) плюрализм; з) социальная государственность.
Во всех федеративных государствах к указанным
принципам добавляются принципы федерализма и
верховенства федерального права над правом членов федерации.
Первые пять принципов входят в традиционное
содержание буржуазно-демократической конституционности и в
определенном смысле возникли одновременно с
буржуазным государством, хотя в ряде случаев еще ие были
сформулированы в качестве конституционных (это
относится главным образом к принципу консенсуса^.
Остальные были сформулированы буржуазным
государствоведением в период монополистического капитализма.
В настоящее время традиционные
буржуазно-демократические конституционные принципы во многом отличны
от того, как они мыслились ранее, в период
домонополистической государственности. Так, принцип
суверенитета народа в том виде, как он был сформулирован Ж.-Ж.
Руссо, исчезает с политической сцены, как только
буржуазии удается укрепить свое политическое господство.
Содержание других принципов также претерпевает
значительные изменения. Рассмотрим в критическом плане
некоторые из них.
С исторической точки зрения принцип «правового
государства» имел определенное прогрессивное значение в
борьбе буржуазии против абсолютизма. Однако он был
выдвинут консервативным крылом буржуазии, усилия
которого были направлены на постепенное, мирное
перерастание феодального государства в государство
капиталистическое. «Правовое государство» уже при
установлении буржуазного конституционализма отрицало право
на революцию, провозглашенное наиболее радикальными
течениями американской и французской буржуазии в
конце XVIII столетия.
Можно также утверждать, что принцип «правового
государства» и соответствующий ему в англо-американ-
*»

ской системе принцип «господства права» (его развитием
здесь является принцип «должной правовой процедуры»)8
в сущности таят в себе отрицание принципа суверенитета
народа, с которым радикальное крыло буржуазии
выступало в период антифеодальных революций. Из принципа
суверенитета народа вытекает право на революцию.
«Правовое государство» это право отрицает. Историко-
правовой анализ показывает, что принцип «правового
государства» был политическим орудием немецкой и
австрийской буржуазии, стремившейся к постепенному
перерастанию австрийской и немецкой монархии в буржуазное
государство. Аналогичный пример дает Англия, где за
двести лет до этого принцип «господства права» служил
консервативной части буржуазии законным инструментом
для постепенного превращения феодального государства
в буржуазное.
Различные доктринальные определения этих
принципов объединяет идея господства права над государством,
им свойствен отрыв права от государства. Общим для
всех определений является установка, что
цивилизованное (имеется в виду буржуазное) государство — это
прежде всего господство права, а не господство народа.
Поэтому государственные органы и должностные лица
государства — это всего лишь толкователи и исполнители права.
.Равным образом и высший представительный орган,
которому теоретически принадлежат неограниченные
законодательные полномочия, — не что иное, как инструмент
для придания праву, якобы существующему независимо
от государственной власти, законной формы. В
англо-американской системе общего права на первом месте стоят
суды, которым надлежит формировать право,
существующее якобы независимо от государственной власти.
С помощью «господства права» и «правового
государства» действующее буржуазное право (законы, указы,
постановления) предподносится всем классам буржуазного
общества как выражение общей идеи права. Воля
господствующего класса, выраженная в законе, исчезает.
Таким образом приходят к выводу о надклассовости
капиталистического государства9.
Марксистско-ленинская теория государства и права —
в отличие от теории правового государства и подобных ей
концепций — исходит из положения о взаимной
обусловленности государства и права, так как государство (а
через него и господствующие классы) осуществляет свою
волю с помощью права"*
89

Анализируя рассматриваемые принципы, можно
отметить наличие в настоящее время в развитых
капиталистических странах двух противоречивых тенденций. Одна —
это призыв к более широкому использованию принципа
законности11 и подчеркивание необходимости юридизации
политических и властно-политических черт современного
капиталистического государства. Другая — стремление
поставить под сомнение принципы законности и господства
права. При сужении социальной базы господства
буржуазии в период государственно-монополистического
капитализма правящим кругам необходимо иметь развязанные
руки при выборе средств управления. Ситуация,
складывающаяся сегодня как в теоретической области, так и в
практике применения принципа законности, отражает
острейшие противоречия глубокого кризиса современной
буржуазной государственности.
Принцип разделения властей всегда признавался
буржуазными государствоведами необходимым элементом
конституционализма. В исторической ретроспективе
можно констатировать, что основанные на нем буржуазные
конституции выражали интересы консервативных сил, в
то время как конституции, базирующиеся на принципе
суверенитета народа в духе учения Руссо, выражали
интересы прогрессивных сил.
Идущий от Монтескье принцип разделения властей с
точки зрения марксизма по своей сути ненаучен, ибо
власть в государстве как решенный вопрос классового
господства всегда едина и неделима. В настоящее время
этот принцип широко используется для маскировки
классовой сущности капиталистического государства. В
развернутом виде он закреплен в конституции США. Ее
создатели, в частности Александр Гамильтон, дополнили
принцип Монтескье разработкой «системы сдержек и
противовесов», согласно которой каждый из трех
основных государственных органов уравновешивает два дру*
гих12.
В своем первоначальном виде принцип разделения
властей сегодня не отвечает интересам монополистической
буржуазии. К. Левенштейн, например, называет его
устаревшим13. Само же понятие разделения властей
наполняется совершенно иным смыслом. Советский теоретик
Н. М. Кейзеров верно замечает по этому поводу, что
принцип разделения властей в буржуазной социологии не
реализуется достаточно твердо и последовательно. Это
проявляется главным образом в том, что в предложенных
40

классифицирующих схемах перечисляется множество
полномочий без указания, которые из них являются
главными и к которым из них применим этот принцип.
По мнению М. Дюверже, теория разделения властей
сегодня по сравнению с периодом, когда она служила
средством развития буржуазной демократии в рамках
монархического государства, изменилась и изменилась ее
направленность; сегодня она применяется как средство
ограничения представительных органов, сокращения
парламентских прерогатив. Это весьма прямое и откровенное
признание основано на действительных процессах14. К. Ле-
венштейн, предлагающий заменить понятие разделения
властей теорией нового трипартизма государственных
функций, различает: ^государственную власть,
формулирующую политические цели и выносящую политические
решения (без учета того, о чем идет речь: о парламенте,
правительстве, президенте или не определенном в
конституции круге правящих группировок); 2)
государственную власть, исполняющую политические решения; 3)
государственную власть, осуществляющую политический
контроль15. Несомненно, подобная классификация лучше
отвечает изменениям конституционной системы современного
капиталистического государства. Она далека от принципа
разделения властей и вместе с тем способствует
легализации неконституционных политических структур.
Особое внимание, по нашему мнению, необходимо
уделить критическому анализу принципа консенсуса и
принципа легитимности, которые используются правящими
кругами буржуазии в качестве орудия идеологической
борьбы против социалистических стран.
Указанные принципы выдвигаются главным образом
социологическим направлением буржуазного государст-
воведения как в англо-американских, так и в странах
континентальной Европы.
М. Дюверже считает, что систему ценностей в
обществе определяют идеология и мифы16. Идеология для
него — систематическая, рациональная, детализированная
совокупность взглядов, которые, как правило,
упорядочены и сформулированы выдающимися личностями, какими,
к примеру, были К. Маркс, Ш. Монтескье, А. Смит и т. д.;
мифы — это иррациональные взгляды, основанные на
вере, традициях и социальном климате. По мнению М.
Дюверже, система ценностей в каждом обществе — результат
столкновения идеологии и мифов, совокупности взглядов
различных социальных слоев. Каждая социальная груп-
41

па, класс имеют свою идеологию и свои мифы, на основе
которых оценивается политическая и конституционная
система. Здесь и возникает вопрос о легитимации:
«Легитимация сама по себе является... вопросом веры,
непосредственно зависит от идеологии и мифов,
преобладающих в обществе». Консенсус и легитимация
взаимосвязаны: первый налицо, если имеется всеобщее согласие с
данной формой правления как с легитимной17. (Дюверже
добавляет к этому, что речь не идет об абсолютном,
единодушном согласии.)
К. Фридрих считает, что конституционная система
легитимна, если реально одобрена волей народа18. Он, как
и другие западные государствоведы, отмечает трудность
разграничения законности и легитимности. По мнению
К. Фридриха, законность означает, что данная власть
существует и осуществляется в соответствии с позитивным
правом. В определенной мере это может означать и
легитимация.
Виды легитимности в представлении буржуазных госу-
дарствоведов зависят от идеологии. Поэтому можно
различать религиозный тип легитимности (христианский,
магометанский) ; философско-правовой, определяющий
формы правления (например, монархия, республика,
парламентская форма правления, президентская форма
правления и т. п.); традиционный, соединяющий элементы
религиозного и философско-правового типа, и, наконец,
процедурный тип, учитывающий способ образования
государственных органов (на основе всеобщих выборов,
авторитарного назначения, делегации и т.д.). Большинство
буржуазных авторов подчеркивают, что принцип
легитимности нельзя понимать абстрактно, как нечто идеальное,
как абсолютно правильную форму правления; его
необходимо рассматривать конкретно, в контексте исторических
представлений об идеальном типе
конституционно-политической системы. Легитимной будет та система, которая
в данный момент в данной стране отвечает
преобладающим у населения представлениях о наиболее подходящей
форме правления. На этой основе делается вывод о том,
что, например, в XVII столетии во Франции была
легитимной абсолютная монархия, а в настоящее время в
США легитимной является буржуазно-демократическая
президентская республика.
В качестве основания легитимности К. Фридрих при*
водит победу в войне, подходя к ситуации чисто
прагматически, без учета того, о победе в какой войне — спра-
42

ведливой или несправедливой — идет речь. Так, он
считает, что поражение США во Вьетнаме в своеобразной
форме сказалось на легитимации президента и
конгресса. По мнению Фридриха, деятельность таких
политических личностей, как Бисмарк, Масарик, Пилсудский и
Боливар, была легитимна, как и созданная ими
государственность, ибо они объединяли группы населения,
относившегося к одному народу. К этому он добавляет, что
зачастую трудно определить, вожди легитимируют народ
или народ легитимирует вождей19. Дело даже не в том,
что политические движения, возглавлявшиеся
вышеназванными политическими деятелями, нельзя приводить к
общему знаменателю и называть их все
народно-освободительной борьбой, как делает Фридрих. Принципиально
неправильна буржуазно-индивидуалистическая концепция,
согласно которой вождь или представитель движения
может легитимировать народ.
Можно сказать, что в общем виде под принципом
легитимности буржуазное государствоведение понимает
принятие данной государственной власти со стороны
подчиненных ей субъектов и признание того, что эта власть
соответствует общим представлениям большинства
граждан о справедливой политической системе20.
Конституционалист Д. Феррейро называет легитимацию невидимым
гением любого общества21. Принцип легитимности
означает, что в данной конституционно-политической системе
государственная власть должна осуществляться по
преимуществу без применения насилия. Напротив,
отсутствие «чувства легитимности» приводит к нарастанию
общественных противоречий и конфликтов.
Существенна связь принципа легитимности с
понятием консенсуса (согласия населения с данной формой
правления, с данной конституционной системой). Если в
конкретном обществе преобладает консенсус, существующая
форма правления является легитимной. Буржуазное
государствоведение в этой связи разделяет современные
государства на консенсуальные, частично консенсуальные и
неконсенсуальные. Правда, при этом нередко добавляют,
что ни одна из указанных моделей нигде не существуете
чистом виде. Англо-американокие государствоведы на
основании разработанной ими классификации
современных западных государств с точки зрения консенсуаль-
ности пришли к выводу, что самая высокая степень
консенсуса существует якобы в Великобритании и в
Соединенных Штатах, несколько ниже — в Скандинавии, су-
43

щественно ниже — во Франции и ФРГ. Каков был при
этом ход рассуждений? Авторы концепции следовали
различению двух видов консенсуса: материального и
процедурного. Объектом первого является согласие о
полномочиях государственной власти (например, взимание
налогов, решение вопросов войны и мира и т. д.). Консенсус
по данным вопросам — это «содержательное соглашение*.
Объект второго — процедуры, «процедурное соглашение»,
т. е. то, каким образом государственная власть
осуществляет свои полномочия. Качественные степени
консенсуса зависят от прочности соглашений как по
материальным, так и по процедурным вопросам. Чем дольше
развитие общества обходится без революционных потрясений,
которые разрушают консенсус и воспринятую
большинством общества оценку конституции, тем более консенсу-
альной и, следовательно, легитимной является
существующая в данном государстве форма правления. Поэтому
наиболее консенсуальными признаются Великобритания,
США и Скандинавские страны, где историческое развитие
в течение долгого времени протекало без
революционных потрясений и диктатур. Напротив, в таких
государствах, как Франция и ФРГ, где на определенном отрезке
истории произошли резкие изменения в конституционно-
политическом развитии и где вследствие этого в течение
долгого времени народу было отказано в причастности к
власти, степень консенсуса существенно слабее22. С
прославлением политической и конституционной систем
Англии и США в указанном смысле мы встречаемся,
например, у американского политолога Роберта Альфорда,
считающего, что для англо-американской политической
культуры характерны следующие политические достоинства:
либерализм, индивидуализм, прагматизм, отсутствие
идеологических препятствий к достижению компромисса — и
как следствие всего этого — высокая степень консенсуса23.
Стремление скрыть за консенсусом острейшие
социально-экономические, политические и иные противоречия
государственно-монополистического общества принадлежит
к наиболее реакционным идеологическим и
политическим факторам, используемым в борьбе против
политических организаций рабочего класса и других
демократических движений в капиталистических странах.
С понятиями консенсуса и легитимности связана
развиваемая западными политологами и
конституционалистами теория «конституционно-политического отчуждения*.
Согласно этой теории, при малой степени консенсуса в
44

обществе происходит отчуждение отдельных граждан и
целых общественных групп, которые ищут иные пути
политического и социального самовыражения, нежели
участие в существующих политических и государственных
институтах.
Необходимо отметить явно консервативный характер
буржуазных трактовок консенсуса и легитимности.
Самым очевидным образом они служат отрицанием
социальных революций и их позитивного значения. В том виде§
#ак они даются буржуазной наукой, принципы согласия
и легитимности лишены классового содержания.
Буржуазные теоретики не задаются вопросом, какой именно
класс «внутренне принимает» существующую
политическую и конституционную систему и считает ее легитимной.
Субъектом консенсуса и легитимности в их
представлении является лишенная классовой принадлежности
совокупность граждан. В этом смысле искусственно
сконструированные в буржуазной науке принципы консенсуса и
легитимности не могут быть научным критерием
прогресса и демократии. Они широко используются
антикоммунизмом в качестве орудия идеологической борьбы против
социалистических стран и их конституционных систем.
Многие буржуазные политологи и государствоведы
подвергают критике принципы консенсуса и легитимности.
Так, Саймон М. Липсет полагает, что легитимация
означает лишь способность системы внушить людям веру в
то, что ее политические институты максимально
отвечают интересам общества24.
Марксистско-ленинская наука о государстве
принципиально отвергает теории консенсуса и легитимности по
причине их бесклассовости, формализма и
консерватизма, как отражающие в первую очередь
заинтересованность правящих кругов в сохранении своего status quo.
Впрочем, это не означает, что марксистско-ленинское го-
сударствоведение не должно уделять внимания
взаимодействию общества и конституционных институтов, а
также вопросам о том, в какой мере нормы конституции
и другие правовые нормы принимаются обществом или,
наоборот, не получают признания. Однако в основу здесь
должно быть положено изучение поведения и убеждений
не совокупности изолированных индивидов, как это
представляет буржуазное государствоведение, а общественных
классов и социальных слоев. По нашему мнению,
необходимо существенно расширить изучение конкретного
состояния общественного климата, в котором реализуются
45

конституционные и иные правовые нормы. Таким путем
.можно выявить противоречия между конституционными
нормами их конкретным воплощением, а равным образом
нормами и их конкретным воплощением, а равным образом
исследования и оценки должна быть реальная
общественная функция конституций во всех взаимосвязях.
Такой подход дает возможность объяснить, почему в одной
капиталистической стране реальная форма правления
соответствует конституционной модели, а в другой стране
со сходным уровнем экономического развития, классовой
и социальной структурой — нет. Причина — различие
уровня общественного сознания в этих странах,
обусловленное не только базисными факторами и структурой
классовых политических отношений, но и
предшествующим историческим развитием политических процессов,
национальной психологией и культурой.
Обратимся теперь к принципу плюрализма, который
после второй мировой войны постепенно занял
центральное место в буржуазных государствоведческих теориях.
Содержание принципа плюрализма сводится к
следующему тезису: в современном капиталистическом
обществе постоянно растет число объединенных по
интересам групп, действующих в политической и
экономической сферах; этому соответствует рост числа
государственных органов и влиятельных центров. На основе
приведенного тезиса делается вывод о том, что политическая
и государственная власть в современных
капиталистических государствах все больше распыляется — становится
плюралистичной. Многочисленные «заинтересованные
группы>, к которым в первую очередь относятся
политические партии и государственные органы, в процессе
принятия политических, экономических и государственных
решений якобы не только сотрудничают, но одновременно
сталкиваются, конкурируют и уравновешивают друг
друга. Эти столкновения, конкуренция и взаимное
уравновешивание происходят на основе демократического порядка,
соблюдение которого, обусловленное консенсусом,
является важным условием плюрализма25.
Поставим вопрос, реально ли сформулированное
буржуазной политологией понятие плюрализма?
Марксистско-ленинское государствоведение
настаивает на тезисе, что в современном империалистическом
государстве сосредоточение экономической и политической
власти в руках монополистического государства
обусловливает процесс концентрации и централизации государ-
46

ственной власти, что выливается в централизацию и
концентрацию процесса принятия основных государственно-
аполитических решений26. Усложнение общественной и
государственной жизни в современных капиталистических
странах действительно ведет к возникновению ряда
новых «групп интересов», а также государственных или
полугосударственных органов, действующих в определенных
сферах. Их участие в процессе принятия важных
государственных решений в целом незначительно, так как по
большей части они — всего лишь подчиненные элементы
иерархической системы власти
государственно-монополистического капитализма. Таким образом, сам по себе факт
увеличения числа «заинтересованных групп» и
государственных органов в современном капиталистическом
государстве не противоречит выводу о централизации и
концентрации государственной власти.
Рассмотрим один из новых, модифицированных
вариантов теории плюрализма, несколько более
приспособленный к реалиям современного капиталистического
государства. Автор этой так называемой теории полиархии
американский политолог Роберт Даль полагает, что в
рамках каждой организованной группы, или институции,
образуется элита, которая присваивает себе правомочие
формулировать ее интересы (еще точнее было бы
сказать, что элиты рыдают свои интересы за интересы
институций). Между организованными группами
(институциями) идет конкурентная борьба, в силу чего
современный плюрализм и является полиархией, т. е. формой
соперничества элит наиболее значительных групп27. Такая
конкуренция центров власти, как полагает Даль, —
свидетельство демократизма современных политических
систем капиталистических стран. Это — демократия,
приближающаяся к идеалу.
Для теории полиархии, как и других разновидностей
плюрализма, характерно отсутствие классового подхода,
искаженное отражение политической и конституционной
системы, стремление не замечать усиления
антидемократических тенденций правящих кругов. Принцип
плюрализма, выдвигаемый в настоящее время во всех
развитых капиталистических странах с
буржуазно-демократической формой правления, выполняет для правящих
кругов буржуазии важную идеологическую функцию
маскировки ее диктатуры.
Принцип «государства благоденствия»28 (или
социально-правового государства, как его называют в континен-
47

тальной Европе) несет апологетическую функцию по
отношению к государству монополистического капитализма.
Реальность этого государства показывает, что уже
само название теории — «государство благоденствия» —
носит фиктивный характер, — современное
империалистическое государство в стадии государственного монополизма
не является и не может быть «государством
благоденствия» для эксплуатируемых масс, составляющих
большинство общества. Концепция «государства благоденствия»
возникла в ответ, с одной стороны, на давление широких
слоев населения, стремящихся к демократии и
социальным реформам, с другой — на воздействие мировой
системы социализма, которая показывает трудящимся всего
мира реальную альтернативу — развитие общества и
государства, не знающих эксплуатации.
Отчасти эта концепция — конкретное руководство по
реформистской политике (об этом свидетельствует
развитие капиталистических государств после великого
экономического кризиса 1929 года). Однако реализация ее
установок не означает «обеспечения общего благополучия
для всех»; она направлена главным образом на
осуществление экономических и политических интересов
монополистической буржуазии. Имеются различные
варианты концепции «государства благоденствия»29, что в
конечном счете отражает классовое расслоение буржуазного
общества. Но с точки зрения влияния на механизм
капиталистического государства действенными являются
только те из них, которые в конкретных условиях
соответствуют интересам монополистической буржуазии. Речь
идет, в первую очередь, о так называемой теории
пропорционального государственного регулирования
экономической и социальной жизни капиталистического общества30.
Разновидность концепции «государства
благоденствия», распространившаяся в развитых европейских
странах после второй мировой войны, — так называемая
теория «социального (или социально-правового)
государства». Как теория «государства благоденствия», она не
является единой и представлена различными
направлениями, которые разнятся главным образом интенсивностью
требования государственного регулирования экономики и
социальной жизни31. По сравнению с концепцией
«государства благоденствия» в понимании американских и
британских теоретиков здесь делается упор на правовые
формы и методы реализации государственной
деятельности.
48

Главным мотивом для разработки и распространения
концепций «государства благоденствия> и «социально-
правового государства» было, по словам западных госу-
дарствоведов, стремление предотвратить с помощью
реформ общественный взрыв32, под которым имеется в виду
социальная революция.
Конституционный принцип федерализма
(разграничение компетенции между союзом и субъектами
федерации, а в области права — принцип верховенства
федерального права над правом членов федерации) также
заслуживает определенного внимания, хотя многие
буржуазные конституционалисты считают, что в современном
буржуазном государстве проблема федерализма изжила себя.
Необходимо сказать, что принцип федерализма на первых
этапах буржуазного конституционализма существенно
отличается от принципа федерализма, характерного для
современной буржуазной федерации. Лучшая тому
иллюстрация — сопоставление Конституции США (в
современной интерпретации Верховного суда США) с Основным
законом ФРГ.
Принцип федерализма закреплен в X поправке к
Конституции США, согласно которой «полномочия, не
предоставленные настоящей Конституцией Соединенным
Штатам « пользование которыми не возбранено
отдельным штатам, остаются за штатами или за народом».
Необходимо отметить, что перечень предметов правового
регулирования, относящихся к исключительной
компетенции федерации, невелик. В период монополистического,
и особенно государственно-монополистического,
капитализма этот изъян буржуазной конструкции федерализма
входит в противоречие с потребностями правящих
кругов в централизации и концентрации государственной
власти. Неопределенные конституционные понятия
«междуштатной торговли», «общего благосостояния», «законов,
необходимых для осуществления конституционных
правомочий»33 и т. п., отражавшие в период разработки
конституции нерешенные противоречия между членами
федерации, явились основой для возникновения в дальнейшем
теории «подразумеваемых полномочий» (implied powers),
которая применяется главным образом для расширения
правомочий федерации. На основе изучения взглядов
создателей американской конституции (прежде всего,
Гамильтона и Джея) можно полагать, что теория
«подразумеваемых полномочий», собственно говоря, была в
определенной мере ими предугадана. Спустя полстолетия
4 Заказ 6578
49

после возникновения теории «подразумеваемых
полномочий» Верховный суд США сформулировал так называв-
мую «resulting powers doktrine», значительно расширившую
теорию «подразумеваемых полномочий»: суды получили
возможность выводить «подразумеваемые полномочия» из
смысла конституции в целом, а не только из упомянутых
выше формул. В результате этой искусственной
конструкции, противоречащей первоначальной концепции
американского федерализма (а нередко и тексту отдельных статей
Конституции США), произошло необычайное расширение
федеральной власти, особенно исполнительной, в ущерб
штатам34. Стремясь сгладить сложившуюся ситуацию,
буржуазная американская политология создала теорию
«дуалистического федерализма», основанную на принципе
раннего американского федерализма и концепции laissez faire,
а также теорию «нового федерализма», основанную на
экономической и географической интеграции и опирающуюся
на концепцию вмешательства государства в экономические
и социальные отношения. Преобладающее в американском
государствоведении мнение таково, что «новый
федерализм», называемый также «кооперативным федерализмом»
(означающий якобы сотрудничество федеральной власти и
власти штатов), — это путь к унитаризму. Не случайно в
американской литературе распространено понятие
«федерализм без штатов» (federalism without states),
отражающее, в частности, тот факт, что федеральная власть входит
в многочисленные прямые контакты с администрацией
больших городов, обходя, таким образом, правительства
штатов. Одновременно, правда, констатируется, что
«новый федерализм» обладает и антицентралистскими
чертами. Это, во-первых, определенный рост полномочий
администрации штатов; во-вторых, жесткость американской
конституции; в-третьих, склонность общественного мнения
поддерживать традиции федерализма; в-четвертых, слабая
организация главных политических партий на федеральном
уровне35.
Что касается западногерманского федерализма, то
здесь уже сама конституционная конструкция базируется
(в отличие от США) на концепции сильной федеральной
власти. Это находит отражение прежде всего в
положениях Основного закона ФРГ об исключительной и
конкурирующей законодательной компетенции, о праве
федерации издавать так называемые законы-рамки, а также
в положениях об исполнении федеральных законов и о
федеральном управлении36. Конституционно-политическая
50

жизнь ФРГ за прошедшее тридцатилетие еще более
укрепила положение федеральной власти. По этой причине
многие буржуазные конституционалисты квалифицируют
сегодня западногерманский федерализм как
административный децентрализм с определенным политическим
влиянием отдельных земель37.
Возникает вопрос, что представляет собой сегодня
принцип буржуазного федерализма, действует ли он по-
прежнему или же он практически сошел со сцены
буржуазного конституционализма второй половины
двадцатого столетия? По нашему мнению, исходя из общих
закономерностей развития буржуазных государств в период
государственно-монополистического капитализма, можно
утверждать, что конституционный принцип федерализма
в действительности устарел, так как сегодняшним
интересам монополистической буржуазии отвечает
централизованное государство и централизованный процесс
принятия политических и государственных решений.
Федеративное устройство государства вступает в противоречие
с этими интересами. Впрочем, это не означает, что
усиление унитаризма должно сегодня стать преобладающей
тенденцией во всех капиталистических государствах. В
конкретно-исторических условиях возможны и
противоположные тенденции. Типичный пример — Великобритания,
где нарастающие, главным образом экономические,
противоречия проявляются в виде федералистских тенденций в
Шотландии и Уэльсе.
3. Проблемы конституций и конституционного права
в буржуазном государствоведении
С момента возникновения буржуазной
государственности понятие конституции и конституционного права
находится в центре внимания буржуазной науки
государственного права. Ее подход к данной проблематике
характеризуется прежде всего неклассовой, отвлеченной от
социальной и материальной сущности буржуазного
государства, идеалистической и даже намеренно
идеализированной трактовкой конституции. Это проявляется уже в
традиционных взглядах на конституцию буржуазного
государства как на хартию всего народа, как на нравовую
4»
51

гарантию власти народа, как на синоним демократии
и т. д.
Имеется немало различных дефиниций конституции и
конституционного права, что подтверждает наличие
значительных различий в подходе отдельных буржуазных
авторов. В общем виде, как представляется, можно
разделить буржуазные концепции конституций на три
основные группы.
На одном полюсе находится юридическая трактовка
конституции как общеобязательного правового акта
высшей юридической силы; в свете этой формалистической
концепции конституциями в строгом смысле слова
является только определенная совокупность правовых норм,
регламентирующих структуру правопорядка (так
называемое нормологическое понятие конституции).
На другом полюсе находится социологическая
концепция конституции. Ее приверженцы едины в том, что
обращаются они не к юридической, а к реальпой, или
фактической, конституции.
Где-то между этими полюсами находятся концепции,
авторы которых, стремясь объединить оба подхода,
уделяет внимание как фактическому развитию конституционно-
правовой системы, так и юридической конституции.
Крайне формалистическая концепция конституции
занимает сегодня уже далеко не первостепенное по своему
значению место в буржуазной науке — речь идет о
нормативизме. Взгляды его основоположника, Г. Кельзена, в
буржуазной Чехословакии развивал Р. Вейр, а позднее,
в несколько трансформированном виде, — В. Кубеш. По
мнению Р. Вейра, нормативистская конституция — это
«первая законодательная норма, источник правовой силы
всех остальных правовых норм»3*. В. Кубеш определяет
конституцию и другие конституционные законы как
«нормы первой ступени в иерархической системе
правопорядка»39. Основное значение конституции, по его
мнению, заключается в том, что все остальные правовые
нормы, индивидуальные правовые акты и иные правовые
действия «черпают свой общеобязательный характер, свою
нормативную силу, когда мы имеем в виду
государственный правопорядок, из текста конституции»40.
В настоящее время аналогичную позицию занимают
теоретики неонормативизма, социальный смысл которого
заключается прежде всего в стремлении скрыть за
мнимой аполитичностью и ориентацией на «чисто
нормативную сферу» кризис конституционно-политической системы
52

капиталистических государств, уклониться от
необходимости анализировать глубокие изменения
конституционной системы современного капиталистического
государства. Однако именно благодаря своей «чистоте» такой
подход к буржуазным конституциям не удовлетворяет
господствующие классы, поскольку не может быть исполь-
зован в качестве идеологического орудия для
воздействия на общественность капиталистических государе» в
целях апологетики буржуазной демократии. Сегодня он
не играет значительной роли в буржуазном государство-
ведении.
Кризис буржуазной конституционности проявляется
также в том, что реальный ход
конституционно-политической жизни капиталистических государств, как правило,
не соответствует конституционному закреплению
государственно-правовых отношений. Отсюда крайне общий
характер юридических определений конституции в
современной буржуазной государствоведческой литературе. Так,
французские конституционалисты Д. Обер, Ж. Бюрдо,
М. Прело, Ж. Булуаз определяют конституцию как
совокупность правовых норм, относящихся к государству41.
Обер, например, разделяет конституционно-правовые
нормы, характеризуя их в общем плане как нормы,
обладающие высшей юридической силой в государстве, на
закрепляющие государственное устройство
(федеративное или унитарное); посвященные таким основным
элементам государства, как население и государственна»
территория; регулирующие порядок осуществления
правомочий и функций высшими государственными
органами и, наконец, закрепляющие основные права личности и
регулирующие взаимоотношения личности с государством
и его органами42.
Нойбауэр в буржуазной Чехословакии под
конституцией государства понимал «совокупность норм,
регулирующих принципы организации и управления государством,
т. е. нормотворческую компетенцию и управление на
высших ступенях правопорядка, включая способы назначения
лиц, обладающих компетенцией в данной сфере»43.
Подобных юридических определений конституции
придерживается также значительная часть западногерманских и
итальянских государствоведов. Необходимо напомнить, что
понятие конституции или соответствующего ей акта высшей
юридической силы предложил уже в начале XVII столетия
один из первых представителей буржуазной конституци-
оналистики англичанин Э. Кок44.
53

Англо-американские государствоведы первыми
выступили с концепцией фактической, или «живой»,
конституции, сосредоточив свое внимание главным образом на
реальном развитии государственно-политической системы.
Это обусловлено не только глубиной конституционного
кризиса в указанных странах, но также тем
обстоятельством, что в некоторых из них конституции в буквальном
смысле слова вообще не существует (Великобритания)
или она настолько устарела (США), что стала объектом
вольной интерпретации высших государственных органов
(особенно Верховного суда США, президента, а в
последнее время — бюрократической верхушки исполнительной
власти).
Дискуссии относительно определений понятия
британской конституции сводятся к общему выводу, что
общеобязательными нормативными актами и судебными
прецедентами в Великобритании регулируется лишь
незначительная часть конституционной системы, тогда как
основная ее часть регулируется конституционными обычаями.
Сторонники юридического подхода, главным
представителем которого был А. Дайси, считают конституционным
правом те нормы, касающиеся государственной структуры
и государственной власти, которые применяются общими
судами. В отличие от них представители широкого
понимания британской конституции, в частности А. Дженнингс
и А. Гудхарт, отрицают различие правовых и
конвенционных норм. В свое очередь против отождествления двух
этих видов норм выступает видный английский
конституционалист Д. Маршалл. Одновременно он подчеркивает
«удовлетворительное состояние современного английского
конституционного права, по его словам, рационально не
систематизированного и нуждающегося в кодификации
или в весьма обширной новой регламентации45.
Ориентация на так называемую фактическую
конституцию (социологическое направление) достигла
необычайного распространения в капиталистических странах после
второй мировой войны. Согласно этой концепции, как
можно судить, например, по взглядам американских государст-
воведов Р. Макридиса и Р. Уорда, конституция включает
в себя не только нормы, установленные в
законодательном порядке, но и те нормы, которые создаются
фактическим путем и систематически применяются при
урегулировании отношений между государством и гражданами45.
Нетрудно заметить, что эти фактические нормы могут
быть легко противопоставлены гражданским правам, за-
54

фиксированным в тексте конституции. Этот пример
наглядно показывает, к каким не только «теоретическим», но и
«практическим» последствиям приводит ориентация сов-
?еменных буржуазных государствоведов на «фактическую
онституцию».
Наиболее значительные попытки соединить
юридическую трактовку конституции с социологической были
предприняты К. Фридрихом и К. Левенштейном. По мнению
первого47, понятие конституции почти совпадает с
понятием разделения властей. Главным в конституции он
считает установление методов и техники ограничения
государственной власти, некую совокупность «правил игры»,
среди которых и правила ответственности
государственных органов за свою деятельность. Соблюдение
конституции является, по мнению Фридриха, критерием
легитимности государственной власти48. Однако в понятие
конституции он включает не только действующие
конституционно-правовые нормы, но и фактические отношения,
вытекающие из конституционной системы. Фридрих критически
относится к взглядам некоторых политологов, считающих
несовместимыми институциональный и бихевиористский
подходы к конституции49. По его мнению, между
поведением (имеется в виду поведение конституционно-правовых
субъектов) и институтами несовместимости нет.
Конституционно-правовые институты, согласно его взглядам,
представляют собой постоянно повторяющееся поведение
конституционных субъектов без учета того, урегулировано
оно или нет конституционными нормами. Значение,
которое он прядает писаной конституции, вытекает из его
слов о том, что «конституция является не панацеей, а
экспериментальным стремлением к достижению приемлемой
и легитимной власти»50. Здесь опять проявляется реляти:
вистский подход к конституции, типичный для
буржуазного государствоведения в период глубокого кризиса
буржуазной конституционности.
Аналогичных взглядов придерживается К. Левен-
штейн. Конституция, по его мнению, представляет собой
совокупность норм, которые, независимо от их правовой
формы, «регулируют отношения между власть имущими
и адресатами власти, а также взаимоотношения между
власть имущими при формулировании государственной
воли»51. К этому Левенштейн добавляет, что наличие
формализованных норм, регулирующих властную
деятельность, еще не означает существования в данном
государстве демократического климата. Определение конституции,
55

данное Левенштейном, характерно тем, что в нем
говорится об отношениях между «власть имущими», а не об
отношениях между государственными органами. Таким
образом, в конституционные субъекты попадают и ведущие
политические партии, и союзы предпринимателей, которые
Ь период государственно-монополистического капитализма
принимают участие в решении важных политических и
государственных вопросов.
Такого же «социологического» определения субъектов
«фактической конституции», включающего в себя
политические партии и другие политические учреждения,
придерживаются французские государствоведы М. Дюверже и
Ж. Булуаз, итальянский государствовед П. Бариле,
английские конституционалисты Д. Гриффите и Р. Джевелл.
С начала 50-х годов большинство государствоведов
капиталистической Европы (в частности, Дюверже)
сконструировали дисциплину «конституционное право и
политические институты». Во Франции и в Италии традиционная
наука конституционного права получила название (в том
числе в преподавании) «политические институты и
конституционное право», или же наоборот — «конституционное
право и политические институты», — в зависимости ог
того, отталкиваются авторы от юридической или
фактической конституции. В США, Великобритании и ФРГ
традиционное конституционное право было потеснено так
называемой теорией правления (в американском варианте —
Theory of Government). Эта теория делает акцент на
анализе практического действия конституционно-политической
системы, реально существующих отношений между
высшими государственными органами, центром и местами,
государственными органами и гражданами, отношений
между другими политическими институтами (прежде всего
политическими партиями) и государством, не забывая при
этом и сами конституционные нормы, связанные с этими
отношениями. Что касается самого конституционного
права, то оно по большей части сводится к анализу текста
конституции, конституционных обычаев и решений тех
органов, которые правомочны интерпретировать (как
правило, весьма широко) действующую конституцию.
Типичный пример такого понимания конституционного
права — Соединенные Штаты Америки, где содержание
этой отрасли науки составляет анализ текста конституции
и решений Верховного суда США. Аналогичным образом
понимается содержание конституционного права и в
Федеративной Республике Германии, где, однако, с учетом
56

относительной новизны Основного закона ФРГ решения
Федерального конституционного суда не имеют такого
значения, как в США.
Что касается содержания «теории правления», то, по
мнению американских государствоведов и политологов,
сюда относится изучение: 1) отдельных групп (имеющих
значение с точки зрения политики и власти); 2)
государства, государственных органов, а также институций,
принимающих важные политические решения; 3) политической
культуры (куда включаются религия, обычаи, правила и
порядок деятельности государственных органов, степень
легитимации, степень участия граждан в делах
государства и общества); 4) так называемой политической
инфраструктуры (политические отношения и идеи граждан;
социальные, экономические и культурные институты; нормы
поведения и ценности, преобладающие в определенном
обществе, модели социализации, степень концентрации
экономической власти, нормы воспитания в семье,
религиозные отношения и т. п.)52.
Раскол некогда единой буржуазной науки
конституционного права нередко преподносится на Западе как
успех буржуазного государствоведения. По нашему мнению,
он в первую очередь подтверждает наличие острых
противоречий между конституцией и конституционной (или
более широко — политической) практикой в развитых
капиталистических государствах. Буржуазное государствове-
дение в силу своих классовых позиций не заинтересовано
в открытом признании этого противоречия и кризиса
буржуазной конституционности.
Там, где такой раскол произошел, общественное
значение науки конституционного права падает по той причине,
что она сводится лишь к анализу
конституционно-правовых норм и доктрин, зачастую не соответствующих
политической и конституционной реальности. Что же касается
«теории правления», то первое впечатление, что она,
будучи ориентирована на широкий круг общественных,
идеологических, политических, экономических и
государственных явлений, сможет достаточно полно отразить реалии
существующих форм правления и конституционных систем
капиталистических государств, было бы неверным.
Решающее препятствие — гносеологическая база этой
дисциплины, основанная главным образом на субъективистском
подходе, идеологии плюрализма. Кроме того, эта
дисциплина, по преобладающему среди буржуазных авторов
мнению, носит лишь описательный характер и не содержит
57

конкретных, позитивных выводов, направленных на
разрешение общественного и конституционного кризиса в
интересах трудящегося большинства общества.
В марксистско-ленинской науке развернутое
определение конституционного права капиталистических стран дано
А. А. Мишиным: «Государственное право есть основная
отрасль права каждого капиталистического государства,
представляющая собой совокупность юридических норм,
закрепляющих экономическую основу буржуазного
государства, форму правления и форму государственного
устройства, определяющих организацию, компетенцию и
порядок деятельности высших и местных органов
государственной власти и управления, права и обязанности граждан
и подданных, избирательное право и избирательную
систему»53. В. Е. Чиркин определяет объем понятия
конституционного права буржуазных стран в сущности так же,
хотя и с некоторыми отличиями54. По нашему мнению, это
определение плодотворно. Однако, как нам кажется,
предмет исследования не может быть ограничен собственно
конституционным правом. Думается, что его необходимо
расширить, обратившись, с одной стороны, к реальному
функционированию конституционной системы, а с другой
стороны, к правосознанию общественных классов. Без
этого изучение проблематики формы правления,
государственного права и конституционных систем
капиталистических стран окажется неполным. Исследование
конституционной системы должно также охватить вопросы о
роли политических партий, формально институциолизиро-
ванных «центров давления» и «заинтересованных групп»,
активно участвующих в процессе принятия важных
государственных и политических решений. Содержание
конституционной системы, таким образом, необходимо
понимать в широком смысле или найти для этого более точный
термин.
Важной теоретической проблемой буржуазной науки
является классификация конституций. Здесь также
отражается кризис современной буржуазной конституционности.
В нашу задачу не входит исследование традиционного
деления конституций на жесткие и гибкие55, конституции
£ материальном и формальном смысле56, конституции
писаные и неписаные57. Наша цель — главным образом
анализ классификаций конституций на фактические, или
«живые», с одной стороны, и формальные, или писаные, с
другой. Понятие «живой конституции» сконструировало
американское государствоведение для обозначения такой
Б8

ситуации, когда существующая в государстве писаная
конституция, содержащая более или менее комплексную
регламентацию конституционно-правовой проблематики,
устарела и уже не отвечает в полной мере интересам
господствующих классов. При этом развитие
конституционного права пошло не по пути формального изменения
конституции, а по пути толкования ее текста, причем толкова*-
ния, зачастую противоречащего ее смыслу. Можно с
уверенностью говорить о реакционном характере понятия
«живая конституция», так как оно стало
«демократическим» прикрытием краха писаной конституции.
К числу новых классификаций относится
предложенное К. Левенштенном так называемое онтологическое
деление конституций. Под конституцией в онтологическом
смысле Левенштейн понимает совокупность норм, реально
регулирующих процесс функционирования и
осуществления государственной власти независимо от того, в какой
форме эти нормы зафиксированы. Конституцией, по его
мнению, является реальное поведение власть имущих н
адресатов власти в процессе реализации конституционных
норм 58. Согласяо «онтологической» точке зрения,
конституции делятся на нормативные (нормы которых
действительно регулируют политические процессы), номинальные
s (которыми политическая жизнь реально не регулируется,
но которые могут иметь воспитательное значение в
ближайшем или отдаленном будущем) и семантические (ко*
торые не ограничивают политическую власть, в чем
Левенштейн видит суть конституции, а лишь санкционируют
власть фактического властителя). Левенштейн открыто
признает падение значения и авторитета конституции в
буржуазно-демократическом государстве59. Его
онтологическое понятие конституции, к которому сегодня — с
определенными модификациями — присоединяется ряд
буржуазных конституционалистов и государствоведов60, в
действительности выражает капитуляцию буржуазной науки
перед глубоким кризисом конституционности в
капиталистических странах- Оно снижает роль конституции как
ограничителя государственной власти, способствует
неадекватному распределению компетенции и фактических
полномочий между исполнительной и законодательной
властями в ущерб последней, но ставит под сомнение регулн»
рование конституционно-правовых отношений между
государством и гражданами.
Американским государствоведением разработана
классификация отдельных положений Конституции США на
69

перманентные, изменяемые и устаревшие.
Перманентными, или постоянными, признаны те положения, содержание
которых может быть изменено только путем внесения
поправки; к их числу относят, например, нормы,
устанавливающие продолжительность легислатуры президента и
конгрессменов, порядок опровержения президентского вето
и т. п. Наиболее многочисленны, согласно этой концепции,
так называемые изменяемые положения — нормы,
регулирующие важнейшие политические и государственные
отношения. Сюда относят преобладающую часть
конституционной регламентации гражданских прав и даже
основные конституционные принципы, какими являются
«должная правовая процедура», равенство, ряд аспектов
федерализма и т. д. К устаревшим относят положения,
безусловно не соответствующие уровню общественного развития,
например правомочия конгресса выдавать охранные
грамоты61. Впрочем, необходимо добавить, что устаревшими,
по нашему мнению, являются и многие другие статьи
конституции.
Говоря о кризисе конституционности в США, Н. М. Кей«
зеров замечает: «Конституция и Билль о правах
постепенно утратили свое значение. Изменилась строгая
иерархия государства, которая складывалась из
немногочисленной элиты и многочисленных масс бесправных.
Демократия постепенно ушла в прошлое, большая часть
государственной власти осуществляется не конгрессом, а
административными органами. С ростом администрирования
свобода постоянно сужается и бюрократия постепенно
вытесняет власть закона. Полицейский и военный аппараты
усиливают и расширяют беззаконие. Социальные
последствия этих процессов проявляются в том, что всякая
деятельность измеряется по чуждым и фальшивым
стандартам, которые насильно навязываются другими людьми.
Традиционные коллективы и другие формы общественного
существования изменяются в атмосфере единовластия,
отчужденности и атомизации. Недоверие, коррупция,
недружелюбие и страх изгнали тепло товарищества, которое
всегда было для человека поддержкой в столкновении с
неприятными сторонами внешнего мира. Парадоксальным
является то, что гипертрофизация власти бюрократических
комплексов приносит ощущение безвластия, которое
овладевает даже представителями аппарата управления82.
Развитие буржуазного общества и государства после
второй мировой войны привело к значительным
изменениям конституционной системы. Потребовалась
существо

венная модификация принципов и установок,
сформулированных теоретиками эры либерализма, соответствующие
новации были с учетом традиций проведены либо путем
.толкования существующих конституций и конституционных
обычаев (США, Великобритания), либо путем
формального изменения конституций (страны континентальной
Европы).
Специфическая черта современного развития
заключается в том, что новые элементы конституционной системы
в своем большинстве создавались вне конституции; они
глубоко проникли в конституционную систему и
значительно изменили ее функции по сравнению с конституции
онной моделью. Понятие «живой конституции»
подтверждает этот возросший разрыв между конституционным
регулированием и конституционной реальностью. Другое
следствие — возрастающая отчужденность населения по
отношению к конституционной системе и ее основным
институтам. Отсюда падение авторитета конституции.
Уменьшается и ее стабильность, характерная для
конституционной системы периода либерализма. Лейтмотивом
современного конституционного развития капиталистических
стран является поэтому стремление к реформам
конституции, призванным отразить такие социально-политические
реалии, как, например, возникновение новых политических
сил, перераспределение полномочий между
законодательной и исполнительной властью, взаимосвязи
государственного механизма с политическими партиями, которые в
современный период представляют собой ядро
конституционной системы. Чрезвычайно важную роль в
конституционной, политической и государственной структуре конкретной
страны в этих условиях играет политический режим. Под
давлением перечисленных выше факторов возникают
новые конституционно-правовые концепции, которые, однако,
в отличие от конституционных концепций эпохи
либерализма не отличаются законченностью и носят во многом
фрагментарный характер.

Глава III
КРИЗИС БУРЖУАЗНОЙ ДЕМОКРАТИИ
Состояние буржуазной демократии в развитых
капиталистических странах обусловлено прежде всего
дальнейшим углублением противоречий между
производительными силами и производственными отношениями, между
буржуазией, в первую очередь монополистической, с одной
стороны, и рабочим классом, всеми трудящимися, с
другой. Определенное влияние на состояние буржуазной
демократии оказывает также социалистическая система,
которая самим фактом своего существования побуждает
правящие классы капиталистических стран к уступкам и
сложному лавированию, особенно в социальной сфере.
Классовая ограниченность буржуазной демократии
показана в работах В. И. Ленина, подчеркивавшего, что
марксистское понятие демократии должно быть
конкретным и отвечать на вопрос, демократия для кого, для
какого общественного класса. В. И. Ленин писал, что нельзя
говорить о «чистой демократии», пока существуют
различные классы. «Буржуазная демократия, ценность которой
для воспитания пролетариата и обучения его к борьбе
бесспорна, всегда узка, лицемерна, лжива, фальшива,
всегда остается демократией для богатых, обманом для
бедных»1. По утверждению В. И. Ленина, «на деле
демократическая республика, учредительное собрание,
всенародные выборы и т. п. есть диктатура буржуазии...*2.
По словам В. И. Ленина, «политическая демократия
есть лишь одна из возможных (хотя теоретически для
«чистого» капитализма и нормальная) форм надстройки
над капитализмом. И капитализм, и империализм, как
показывают факты, развиваются при всяких политических
формах, подчиняя себе все их»3. Одновременно он точно
определяет отношение пролетариата к демократии: «Самое
положение пролетариата, как класса, заставляет его быть
последовательным демократом. Буржуазия оглядывается
назад, боясь демократического прогресса, который грозит
усилением пролетариата. Пролетариату нечего терять кро-
62

ме цепей, а приобретет он при помощи демократизма весь
мир»4.
Непонимание или искаженное понимание роли
социальных классов — главная причина неверного,
идеалистического понимания демократии буржуазной политологией,
теорией государства и государстБОведеиием. Если Карл
Левеюштейн вообще игнорирует роль общественных
классов, то Морис Дюверже вводит в свою теорию политики,
политической и конституционной системы эклектическое,
немарксистское понятие социальных классов и их роли
в обществе и государстве. По мнению Дюверже, классом
является категория людей, которые рождены в сходных
условиях, отличных от условий, в которых рождены люди,
принадлежащие к другим категориям. Согласно его точке
зрения, классы должны различаться: 1) по степени
богатства; 2) по типу собственности; 3) по правовым
привилегиям; 4) по культурному развитию и т. п. Дюверже
анализирует концепцию классов, сформулированную
американскими политологами Робертом и Элен Линд на
основании эмпирических исследований городского
населения. Они разграничивают классы на высшие, средние и
низшие, каждый из которых в свою очередь делится еще
на две группы (например, высший и низший средний
класс), что приводит к совершенно механическому
выделению (главным образом на основе суммы годового
дохода, стандарта и стиля жизни) шести общественных классов
и социальных страт. Позиция самого Дюверже в
значительной степени сводится к субъективистским критериям:
он считает, что существование классов обусловлено тем
обстоятельством, что люди сами относят себя к ним5.
Такую же субъективистскую позицию занимает
американский политолог Роберт Даль, опирающийся на данные
опросов граждан девяти капиталистических государств8. Цель
опросов — установить, к какому общественному классу
причисляют себя респонденты. Мы не осуждаем подобное
анкетирование. Напротив, с точки зрения выявления
политических, социальных и классовых симпатий «населения
оно может иметь определенное значение. Но на его
основании нельзя дать научное определение класса.
Одновременно с монополизацией экономической и
политической жизни в руках верхушки буржуазии
возникает оппозиционное движение широкой демократической
общественности против диктатуры монополий, что
обусловливает тенденцию монополистической буржуазии к
ограничению или полной ликвидации демократии и замене ее
63

олигархией. Проявление этой тенденции в развитых
капиталистических странах, разумеется, встречает отпор
трудящихся и всей демократической общественности. Общий
культурный прогресс человечества в условиях
научно-технической революции также подкрепляет тенденцию к
развитию демократических институтов. Политика правящей
буржуазии по отношению к буржуазной демократии зашла
в тупик. С одной стороны, буржуазия стремится к
формализации и ограничению буржуазной демократии (этому
служат, в частности, элитарные и технократические
концепции управления обществом и государством). С другой
стороны, она вынуждена под давлением широкой
общественности, во-первых, поддерживать представления о
демократическом характере современного буржуазного
общества, во-вторых, сохранять и при помощи отдельных реформ
развивать определенные, хотя и формальные, институты
буржуазной демократии.
Указанные тенденции развития буржуазной
демократии нашли отражение в теоретических концепциях крайне
правого направления буржуазной политической науки и
государствоведения. И. Шумпетер, основатель этой
концепции, отвергает классическое понятие демократии.
Демократия, по его мнению, не состоит в таком
упорядочении, когда решения принимаются в интересах общей
пользы. Он считает, что понятия общей пользы не
существует в обществе, которое характеризуется основным
структурным неравенством7. Это правильно применительно к
капиталистическому обществу. Отрицая «классическое
понятие демократии», Шумпетер выдвигает свое определение
демократии как «такого институционального
урегулирования процесса принятия политических решений, при
котором индивиды получают право участвовать в этом
процессе посредством борьбы за голоса избирателей».
Демократия трактуется им как совокупность процедурных норм,
в соответствии с которыми избираются политические
представители. Политические процессы, особенно вопросы
реального участия народа в принятии политических
решений, не привлекают внимания Шумпетера. Напротив,
он подчеркивает свою откровенно элитарную позицию и
наиболее приемлемым считает принятие решений
политической элитой, так как масса является некомпетентной8.
Явно реакционная концепция Шумпетера в последнее
время получила широкое распространение в
американской и английской политической науке и государствоведе-
нии9. Впрочем, в широком спектре буржуазных полити-
64

ческих концепций по-прежнему сохраняются традиционные,
выдержанные в духе естественного права, идеалистические
и формалистические понятия демократии, подвергшиеся,
правда, известной модернизации. Укажем, например, на
учение о «партиципации» и социальных правах граждан
Ч. Мерриама, Д. Хитера, Д. Лукаса и К. Лидса10. В
работах этих авторов демократия понимается абстрактно,
неклассово, как политическая система, основанная на
формально трактуемых гражданских правах и в
особенности на принципах формального равенства,
многопартийности, формальной независимости судебной системы,
свободных выборов, представительства, на давно уже не
существующем принципе суверенитета парламента (при
парламентских формах правления) и принципе разделения
властей (при президентской форме правления)11.
Своеобразную концепцию развил в своей работе
Симон, определяющий демократию как политический режим,
при котором демократические идеи реализуются путем
контроля подчиненных за правящими12. Это лишенное
классового содержания и весьма нечеткое определение
служит Симону отправной точкой для критики с
элитарных и технократических позиций как традиционных, так
и современных буржуазных концепций демократии. Он
подвергает критике «романтический компонент
демократического оптимизма — веру в то, что наиболее
примитивная часть общества, составляющая большинство, как раз
в силу своей примитивности наделена наибольшим
благоразумием»13. По мнению Симона, наивно думать, что
элита богатых спасет мир или, наоборот, мир спасут
широкие, «о малообразованные и малокультурные слои
населения. И то и другое мифы — консервативный и
революционный. Он подчеркивает, что общество всегда
ожидает большего от тех, чей образовательный уровень
выше, однако посредством уравнительной демократической
системы они ущемляются и оказываются на одном уровне
с малообразованными широкими массами14. Концепция
Симона имеет явный антирабочий характер: по его мне*
нию, постоянно усиливающееся разделение труда в
промышленности умаляет роль самостоятельного труда
рабочего, а следовательно, и его способности к управлению15.
Здесь взгляды Симона сближаются с
антидемократическими концепциями современных ревизионистов типа
Е. Фишера, Р. Гароди и И. Свитака. По мнению Фишера,
определяющей общественной силой ныне является не
рабочий класс, а интеллектуалы: «В современном промыш-
5 Заказ 6578
К

ленном обществе интеллектуалы как никогда прежде
становятся потенциальной силой. Обладатели экономической
и политической власти зависят от специалистов-экспертов,
знания которых они не могут контролировать, что
подрывает их превосходство... Интеллектуалы могут стать
духовным центром, планирующим «а отдаленную
перспективу развитие завтрашнего мира, общественной силой,
антиподом старых аппаратов власти»16. Далее Фишер
добавляет, что задача интеллектуалов — стать правящей
силой или взять в свои руки власть в «современной
демократии». О внеклассовости подхода Фишера
свидетельствует его вывод: «Интеллектуала определяет не
принадлежность к тому или иному религиозному обществу,
профессиональной организации, но духовные стремления к
созданию разумного и гуманного мира»17.
Возвращаясь ко взглядам Симона, отметим, что он
принижает значение демократии. По его мнению, из
демократии всегда рождается диктатура, будь то диктатура
большинства или меньшинства18. Симон подвергает
критике как принцип представительной, так и принцип
непосредственной демократии. В первом случае, по мнению
Симона, с передачей власти государственным органам
народу остается лишь роль консультативного собрания;
непосредственная же демократия имела бы смысл лишь в
том случае, если бы народ в действительности обладал
большей, нежели государственные органы, властью (что,
впрочем, как он добавляет, немыслимо в государстве). В
противном случае непосредственная демократия
становится фарсом. Симон расширяет понятие непосредственной
демократии, включая в него помимо традиционных форм
(плебисцит и референдум) забастовки, кампании в печати,
петиции, демонстрации. Однако его выводы о
результативности всех этих форм весьма скептичны19.
Не менее пессимистичны размышления британского
политолога Д. Лукаса о дальнейших перспективах
демократии в развитых капиталистических странах20. С элитарных
и технократических позиций критикует основные
буржуазные концепции демократии французский политолог Жак
Эллюль. Он отвергает как иллюзорные взгляды, согласно
которым демократия означает контроль народа над
государством (если бы так было в действительности, то, по
мнению Ж. Эллюля, государство просто не могло бы
осуществлять свои функции), а также отрицает реальность
принципа участия граждан в управлении государством
66

независимо от того, идет речь о социалистическом или
буржуазном государстве21.
Западногерманский буржуазный политолог и государ-
ствовед Г. Вуте, откровенно признавая кризис современных
буржуазных концепций демократии, стремится примирить
несовместимые тенденции: стремление верхушки
монополистической буржуазии ввести авторитарную, элитарную и
технократическую системы управления обществом и
государством и стремление трудящихся масс к
демократизации и усилению самоуправления22. Впрочем, сами его
рассуждения показывают невозможность примирения двух
этих тенденций. Организация государственной власти, по
его мнению, должна обеспечить ее авторитарность и
эффективность, а соответственно применение демократии в
области государственной власти должно быть
ограниченным. Ее назначение лишь в обеспечении демократического
контроля за государственной властью и в способности
государственной власти к необходимым новациям, как того
требует социальный динамизм. Для авторитарной системы
характерна тенденция к отказу от всего «нового. С учетом
подобных высказываний весьма сомнительно мнение
автора о том, что демократия — это самоуправляющаяся
система23.
Ведущее место среди буржуазных концепций
демократии в развитых капиталистических странах занимает
теория плюралистической демократии. Заслуживает
внимания критический анализ тех «достоинств», которые бур- '
жуазные политологи приписывают плюрализму. Комплекс- [
ную их оценку попытался дать американский политолог
Д. Барбер. В своей работе он ссылается на общее мнение
ряда ведущих американских политологов и государствове-
дов Г. Альмонда, Р. Даля, К. Дойча, Ф. Гринстаииа,
Р. Мэррита, Г. Кауфмана, Д. Райзмана и др.24. Мы
остановимся только на тех «достоинствах» плюрализма,
которые представляют особый интерес с точки зрения
марксистско-ленинского критического анализа. Итак, плюрализм,
помимо всего прочего: I) означает внутреннее усиление
системы, так как уже само но себе образование новых
единиц, центров, организаций и т. п. привлекает внимание
к новым проблемам и усиливает взаимосвязи между уже
существующими институциями; 2) способствует
выявлению конфликтов в системе и одновременно снижает
интенсивность этих конфликтов; 3) увеличивает количество
вносимых предложений и одновременно снижает количество
принимаемых; 4) увеличивает вероятность принятия пред-
5*
67

ложсннй, которые были предложены данной единицей;
5) повышает значимость вносимых предложений, так как
опыт взаимодействия между звеньями системы
существенно расширяет представление о том, какие предложения
могут рассчитывать на принятие; 6) увеличивает
количество и сложность формальных норм, так как взаимодействие
все увеличивающегося числа единиц требует более сложной
регламентации; 7) укрепляет относительную силу
могущественных, прочных, хорошо организованных интересов
в обществе; 8) усиливает потребность в циркуляции элит;
9) поднимает роль юристов и профессионального
аппарата управления, обеспечивающих взаимосвязь и
реализацию интересов отдельных единиц в плюралистической
организации; 10) увеличивает действительную власть лиц,
обладающих особым политическим талантом26.
Обратимся к анализу этих «достоинств» плюрализма.
Прежде всего очевидно, что Барбер изменил
первоначальное понятие буржуазного плюрализма и полностью
отверг предложенную Далем концепцию полиархии.
Спорно его утверждение о том, что образование новой
структурной единицы, организации, учреждения и т. п. в
рамках данной системы означает укрепление последней, так
как никогда не известно, будет ли эта единица решать те
новые проблемы, с учетом которых она была образована.
Нельзя также с уверенностью сказать, к чему приведет ее
взаимодействие с другими единицами системы — к се
усилению или, напротив, к ослаблению. С точки зрения
марксизма-ленинизма на первый план нужно поставить вопрос,
зачем образована новая единица и чьи интересы она
представляет. Утверждение, что плюрализм способствует
проявлению конфликтов системы и одновременно снижает их
остроту, базируется «а весьма спорном мнении, согласно
которому, во-первых, сама возможность проявления
конфликта притупляет его остроту, во-вторых, конфликты
разных видов и оснований, возникая одновременно или
почти одновременно в нескольких единицах, взаимно
ограничивают свою остроту, а при взаимодействии в рамках
системы — нивелируют друг друга. Здесь нужно снова
поставить ключевой вопрос: какие конфликты автор имеет
в виду? Если речь идет о конфликтах вообще, то его
формулу следует отвергнуть; если же это случайные,
незначительные конфликты, не выражающие важных классовых
противоречий, существующих в данной системе, то можно
допустить их сглаживание с помощью определенных
регуляторов. Однако, если речь идет об основных классовых
68

противоречиях — а в капиталистическом обществе именно
эти противоречия стоят на первом месте, — всякая
попытка их разрешения путем плюралистического устройства
бессмысленна. Более того, в условиях буржуазного
общества плюрализм может быть использован как
антидемократический тормоз в антагонистических классовых
конфликтах. Тезис о том, что плюрализм увеличивает
число вносимых предложений и одновременно снижает число
принимаемых, порождает ряд вопросов: во-первых, кто в
условиях буржуазного общества, какие единицы системы,
какие центры принятия важных решений будут
содействовать принятию или отсеиванию этих предложений; во-
вторых, кто в рамках данной единицы, организации и т. п.
оказывает преимущественное влияние на процесс принятия
решений? Как известно, на современном этапе развития
буржуазного общества, в эпоху
государственно-монополистического капитализма, полномочия по принятию важных
решений сосредоточили в своих руках прежде всего
представители монополистических групп, связанные с ними
политические круги и высшая бюрократия. В целом можно
согласиться с мнением, что плюрализм, с одной стороны,
увеличивает количество и сложность формальных норм,
главным образом юридических, и одновременно усиливает
роль и расширяет область действия квалифицированного
бюрократического аппарата. Эта тенденция весьма удобна
для монополистической буржуазии потому, в частности,
что функционирование организаций, учреждений и других
институций и контроль за ними переходят в руки, как
правило, надежного аппарата.
Наиболее ярко выраженное классовое,
антидемократическое «достоинство» плюрализма проявляется в
открыто провозглашаемом тезисе о том, что плюрализм
укрепляет прочные, организованные интересы в обществе, а
также повышает потребность в элитах и их циркуляции. Бар-
бер здесь явно тяготеет к теории полиархии Даля. Мы
<не говорим о том, кто представляет эти прочные
высокоорганизованные интересы, — даже беглый взгляд на
реальную жизнь общества в США и других развитых
капиталистических странах показывает, что это прежде всего
верхушка правящих классов, монополистическая
буржуазия, из рядов которой формируется правящая элита.
Анализ указанных «достоинств» плюрализма, бесспорно,
доказывает, что «плюрализм» — средство, с помощью
которого монополистическая буржуазия более или менее
открыто осуществляет свое господство.
69

Плюрализму, что особенно заметно на примере теории
полиархии Даля, буржуазными политологами придаются
различные оттенки. Основная тенденция — постоянное
сближение теории с откровенно правыми элитарными и
технократическими концепциями. Так, Даль—один из
защитников плюралистической демократии — становится
весьма скептичным, когда речь заходит о возможности ее
реализации. Демократией в традиционном буржуазном
смысле, по его мнению, является неосуществимый идеал,
а осуществимое на практике подобие демократии — это
как раз полиархия, которая может в какой-то мере лишь
приближаться к идеалу демократии26.
Развитие плюралистической демократии, по мнению
Даля, должно идти по пути сближения (можно даже
сказать, срастания) плюрализма с элитизмом и,
следовательно, дальнейшего развития полиархии. Даль считает
неверным утверждение, что отсутствие демократии
означает наличие диктатуры, так как существуют переходные
формы, что якобы как раз и объясняет его теорию
полиархии27. Различие между полиархией и элитарной системой
заключается, по его мнению, в том, что при полиархии
существует оппозиция, возможны конфликты, конкуренция
элит, выборы имеют реальное, а не формальное значение,
представители элит в них действительно состязаются28.
Полиархию США отличает от других существующих в
мире полиархии якобы полное согласие (со стороны белых
американцев) с политической и конституционной системой.
По утверждению Даля, еще Филадельфийский конвент
при создании американской конституции решал вопрос о
том, быть Соединенным Штатам аристократией или
полиархией, и открыл дорогу полиархии29. Американские
политические институты якобы содействуют общественным
компромиссам, всеобщему согласию с принимаемыми
решениями и постепенным изменениям.
Под давлением ряда факторов, свидетельствующих о
глубоком кризисе буржуазной демократии в период
государственно-монополистического капитализма, Далю
приходится занять более или менее реальную позицию по
вопросу о том, как соотносится концепция
плюралистической демократии, взятая в идеале, с действительностью
современного капиталистического общества, признав, что
оно находится под контролем «элиты», т. е. верхушки
монополистической буржуазии.
Подобно Далю, роль элит в политической системе
подчеркивает американский политолог Г. Альмоид: «Полити-
70

ческая вселенная имеет свои организации: элиты
принимают решения, приказать или не приказывать, что
приказать и как приказ выполнить. Граждане и подданные
принимают решения, следует ли повиноваться, как
повиноваться либо как не повиноваться, следует ли предъявлять
требования и как их предъявлять либо не предъявлять
совсем. Это и есть ядро политики, это и есть предмет
нашего изучения и исследования»30.
Американские теоретики П. Маграф, Э. Корнуэлл,
Д. Гудман обсуждают возможные модели, к которым
якобы можно привести буржуазную демократию31. Первая —
модель плюрализма Даля; вторая —элитарная модель,
анализируемая как критиками элитизма, так и его
сторонниками32. Еще одна модель основана на требовании
«мобилизации масс». В сущности речь идет о весьма
туманном и идеалистическом тезисе (к нему мы еще
вернемся) об участии граждан в процессе принятия политических
и государственных решений.
Маграф, Корнуэлл и Гудман присоединяются к
мнению, согласно которому американская политическая
система будет развиваться путем сочетания всех трех
указанных моделей, причем в различных сферах
политической и государственной системы будут преобладать
признаки разных моделей. Область внутренней политики,
особенно такие ее сферы, как жилищное строительство,
транспорт, здравоохранение, социальное обеспечение, охрана
окружающей среды, будет регулироваться якобы на
основе плюралистической модели, тогда как внешняя
политика, оборона, макроэкономика (в первую очередь внешне*
экономическая политика) будут регулироваться на основе
элитарной модели. Третья модель, основанная «а
мобилизации масс, характерна для организации и деятельности1
политических партий33. Нетрудно заметить, что по схеме
авторов наиболее значительные сферы политической и
государственной системы США должны регулироваться на
основе элитарной модели.
Перед лицом постоянно углубляющегося кризиса
буржуазной демократии представители различных течений
буржуазного реформизма, теоретики в области политики и
профессиональные политики озабочены судьбами
буржуазной демократии и ищут рецепты, призванные
поддержать ее.
К. Дойч разработал следующие критерии, на
основании которых следует оценивать уровень демократии:
71

1) не сведена ли мажоритарная система к
формальному большинству, без учета прав личности и меньшинства;
2) применяется ли принцип равенства комплексно, не
только как равные возможности для всех, но и как
обеспечение реальных условий их осуществления с учетом
социального положения, образования, здоровья;
3) гарантированы ли все гражданские права «е
только большинству, но также отдельным гражданам и
меньшинству, включая лиц, находящихся в оппозиции к
данному истэблишменту, — меньшинство завтра может стать
большинством;
4) существуют ли равные права для меньшинств,
связанных общим языком, этническим характером, религией,
культурой, философией и политическими взглядами;
5) каково положение наименее благополучных слоев
или групп общества;
6) каковы возможности непосредственного участия
гражданина в принятии касающихся его решений;
7) как рсаль)но обеспечивается свобода слова,
информации и мнений;
8) как обеспечивается свобода объединений и
возможность осуществления общественных и личных
интересов;
9) каковы конституционность и законность,
обеспечивающие права граждан; действительно ли наличествует
власть права, а не людей;
10) существует ли в данном обществе демократическая
среда, основанная на доверии народа к государственной
власти и государственной власти к народу;
' 11) полностью ли гарантируется частная жизнь
гражданина;
12) всегда ли готова политическая и государственная
система к конфронтации с реальностью и к открытому
исправлению допущенных ошибок;
13) способна ли данная политическая система
надлежащим образом удовлетворить интересы и потребности
народа;
14) является ли данная система достаточно
восприимчивой и способной откликаться на запросы, потребности,
инициативы и требования народа34.
Что можно сказать с марксистско-ленинской точки
зрения об этом перечне, к которому призвана
приспосабливаться буржуазно-демократическая конституционная
система? Прежде всего необходимо отметить, что он, в
сущности, основан на традиционном идеалистическом понима-
7t

нии демократии и ее институтов, хотя Дойч пытается, в
духе концепции социально-правового государства,
сторонником которой он является, несколько модернизировать
формалистический подход и подчеркивает необходимость
определенных материальных гарантий принципа
равенства со стороны государства. Впрочем, он не указывает,
каким способом современное капиталистическое государство
может реально гарантировать этот принцип. То же самое
следует сказать и о тринадцатом пункте перечня.
Американский политолог и государствовед Ч. Мерриам
сформулировал следующие задачи дальнейшего развития
демократии:
1. Обеспечение занятости, экономической стабильности,
минимального стандарта жизни, соответствующего уровню
развития цивилизации.
2. Создание адекватного механизма демократии,
включая надлежащее обеспечение гражданских прав,
совершенствование законодательной деятельности, ее целей,
дальнейшее развитие общественного управления,
планирования экономики, особенно использования
национального дохода.
3. Обеспечение мирового правопорядка, в случае
необходимости и силой, но таким образом, чтобы война
была полностью исключена из средств государственной
политики.
4. Вера в политические идеалы демократии.
Мерриам подчеркивает, что программа развития
демократии должна гарантировать членам демократического
общества справедливую долю достижений цивилизации,
материальных и духовных ценностей и повседневно
подчеркивать преимущества демократии35.
Концепция Мерриама лишена весьма существенной
части, а именно определения путей обеспечения
предлагаемой программы в условиях капиталистического
общества. Эта концепция, в сущности, отражает взгляды
правящих политических кругов США, которые не склонны к
проведению реформистских экспериментов, ставших
модным направлением американской политологии и
государствоведении (чем скромнее на практике, тем активнее в
области государственной и политической теории).
Обратимся теперь к реформистским течениям в
буржуазной политической науке и государствоведении. Здесь
диапазон весьма широк — от концепций
«демократического социализма», «еврокоммунизма», «новых левых>ит. п.38
на левом фланге до взглядов представителей буржуазного
73

реформизма на правом. Буржуазный реформизм в США
представляет политические группировки центра и левого
крыла демократической партии, связанные с некоторыми
научно-исследовательскими центрами, в частности
Колумбийским и Чикагским университетами. В Великобритании
это главным образом представители центра лейбористской
партии, теоретическую базу которого в области (народного
хозяйства, политической науки и государства формирует
Лондонская школа экономики. В ФРГ, так же как и в
Великобритании, представительницей
буржуазно-реформистских концепций является социал-демократическая партия,
особенно ее центр и правое крыло, тогда как левое крыло,
подобно левому крылу лейбористской партии, склоняется
к идеологии «демократического социализма».
Теоретическая база буржуазного реформизма в ФРГ — прежде всего
факультеты общественных наук Гамбургского
университета, Свободный университет Западного Берлина, а также
университет в Тюбингене. Во Франции с
буржуазно-реформистскими концепциями выступает левое крыло Союза
в защиту республики, модифицированного варианта (в
реакционную сторону) голлизма. Концепции
«демократического социализма» развивают прежде всего политические
круги, принадлежащие к центру и левому крылу
социалистической партии, тогда как правое крыло этой партии
занимает сегодня буржуазно-реформистскую платформу.
Представительницей буржуазного реформизма на
политической арене современной Италии с конца 60-х и особенно
в 70-х годах стала «группировка левого центра». Если
итальянская христианско-демократическая партия до
конца 60-х годов придерживалась традиционных, устаревших
концепций, то затем левое крыло и даже центр партии
обратились к идеям буржуазного реформизма.
Вдохновителем этого течения был трагически погибший
председатель ХДП Альдо Моро. Концепция так называемого
демократического социализма нашла приверженцев главным
образОхМ в социалистической партии Италии, а развивают
ее такие крупные научно-исследовательские центры, как
факультеты общественных \наук университета в Милане.
Известную сложность представляет собой попытка
точно определить различие между концепциями буржуазного
реформизма и «демократического социализма», — они во
многом совпадают, а их авторы не раз переходили с
позиций приукрашенного революционной фразеологией
ревизионизма на платформу буржуазного реформизма. Если
раньше ложное истолкование трудов Маркса и Энгельса,
74

попытка выискать противоречия между учением Маркса и
Энгельса, с одной стороны, и учением В. И. Ленина, с
другой, были привилегией ревизионизма, то теперь этот прием
в немалой мере характерен и для представителей
буржуазного реформизма. Обращение к марксизму —
разумеется, соответствующим образом интерпретированному-^в
настоящее время стало модным явлением в американской
и западноевропейской политической науке и государство-
ведении.
Нельзя не отметить, что некоторым западным
авторам — будь то представители «демократического
социализма» или буржуазного реформизма — иногда удается
показать реакционные стороны буржуазных концепций
демократии, особенно если эта критика построена на
конкретных аргументах, отражающих реалии
капиталистического общества и государства. Но даже с учетом этого
обстоятельства следует иметь в виду, что по своим
исходным позициям подобные критические теории не выходят
за общие рамки буржуазной методологии. К числу таких
позиций относятся немарксистское понятие социальных
классов, ненаучное отождествление материального базиса
и технологического прогресса, туманное понимание
политической культуры, которая рассматривается как продукт
развития идеологии и основных ценностей, якобы
независимых от общественно-экономической формации.
Мы попытаемся проанализировать работу И. Катцнель-
сона и М. Кессельмана, типичных представителей
реформизма в США, в которой сказалось сильное влияние
псевломарксистских концепций «демократического
социализма»37. Указанные авторы на словах весьма остро
выступают как против традиционных концепций буржуазной
демократии, так и против мовых, крайне реакционных
концепций демократии, особенно в том виде, как они
представлены, например, в вышеупомянутой работе Шумпетс-
ра. Заигрывая с марксизмом, авторы тем «не менее
остаются на позициях ревизионизма, а их программа
оздоровления политической и государственной жизни США носит
буржуазно-реформистский характер. Они определяют
демократию «как состояние, при котором все граждане
имеют относительно одинаковые шансы оказывать
влияние на процесс принятия решений, непосредственно их
касающихся, и контролировать этот процесс». Авторы
перечисляют условия, при которых можно достигнуть такой
демократии: 1) должно быть обеспечено участие населения
в процессе принятия решений; 2) должны быть представ-
75

лены и учтены все интересы; 3) социальная структура
общества должна быть изменена38. Наиболее важный
недостаток этой концепции — нечеткое и лишенное
классового смысла употребление таких понятий, как «участие всех
граждан в принятии решений», «демократия для всех
граждан», «взгляды демократической общественности»
и т. п. Авторы используют понятие классов, однако
понимают его немарксистски, в соответствии со
стратификационной трактовкой социальной структуры, используемой
значительной частью американских политологов. Многие
соображения Катцнсльсона и Кессельмана о кризисных
явлениях в экономической, политической и социальной
сферах капиталистического общества весьма реалистичны. Но
даже они ограничиваются лишь идеалистическими
призывами к проведению отдельных реформ в этих сферах.
Авторы ставят логичный вопрос, какими должны быть
отношения между политической системой, претендующей на
равное представительство, и экономической системой,
основанной на неравенстве капитала и труда, и приходят
к выводу о разрыве этих систем и о том, что реальную
демократию можно создать только при социализме39. Однако
социализм в их понимании — «демократический социализм»
в том виде, как он трактуется идеологами
еврокоммунизма40.
Слабость теоретических концепций Катцнельсона и
Кессельмана доказывает их взгляд на расслоение
политических сил в США. Они оставляют в стороне такой
критерий, как положение людей в процессе
общественного производства, и в духе концепций Дюверже и Даля
о политической культуре ориентируются только на
исследование существующих идеологий в США. В работе
воспринята классификация Паркина на доминирующую, ак-
комодативную и оппозиционную идеологию41. Под
доминирующей подразумевается официально господствующая
идеология. Авторы ограничиваются тем, что излагают ее
основное содержание, «о при этом констатируют ее
упадок, подкрепляя свой вывод статистическими данными,
свидетельствующими о росте политического отчуждения
и «кризисе доверия»42.
Основная черта аккомодативной идеологии в том, что
она принимает общественное неравенство как естественное
и неизбежное явление, но с помощью отдельных реформ
пытается исправить основные изъяны общества и
государства. По мнению авторов, представителями
аккомодативной идеологии были президенты Джон Кеннеди и Линдон
76

Джонсон43. Сами авторы склоняются к оппозиционной
идеологии, подчеркивая, что оппозиционный подход
требует последовательного осуществления демократии не
только в политической, но также в экономической сфере.
Только последовательное осуществление демократии в
обеих сферах позволит американскому обществу перейти
от сегодняшнего «корпоративного капитализма» к
«демократическому социализму»44.
Буржуазные реформисты и ревизионисты различного
толка, особенно сторонники «демократического
социализма», чрезвычайное значение придают реализации так
называемой «модели мобилизации масс»45, которая якобы
может стать средством обеспечения участия граждан в
управлении обществом и государством. Некоторые
сторонники этой «модели» приписывают мобилизующую роль
политическим партиям, «заинтересованным группам», иные
делают упор «а развитие массовых социальных движений,
третьи обращаются к харизматическому лидерству46.
Чрезвычайно важное значение уделяется также роли средств
массовой информации (особенно телевидению), которые в
значительной степени формируют общественное мнение и
манипулируют им. По мнению Симона, принятие или
отрицание политических и государственных мероприятий
общественным мнением является формой
непосредственной демократии47. Такая оценка общественного мнения в
современном капиталистическом государстве, впрочем,
далека от истины. С точки зрения марксистско-ленинской
теории государства речь идет прежде всего об
идеологической функции империалистического государства, которая
в период государственно-монополистического капитализма
необычайно возросла.
В целом можно констатировать, что как в области
буржуазной теории демократии, так и в самом буржуазно-
демократическом политическом режиме развитых
капиталистических государств отчетливо проявляется
постоянно углубляющийся кризис. Правящие классы пытаются
различными средствами воспрепятствовать этому,
учитывая мнения различных групп и слоев общества, которые
в большей или меньшей степени принимают данный
истэблишмент.
На основе проведенного анализа концепций
демократии, распространенных в развитых капиталистических
странах, можно классифицировать их следующим образом.
1. Плюралистическое направление, преобладающее
сегодня, включает в себя широкую палитру различных тео-
77

рий буржуазной демократии — от
буржуазно-реформистских концепций до концепций демократического
социализма. Это направление распространено во всех развитых
капиталистических странах. Ведущей теорией в рамках
этого направления является американская теория полиар-
хии, представленная Р. Далем и воспринятая рядом
буржуазных политологов.
2. Традиционно консервативное направление,
основанное на абстрактном, внеклассовом понимании институтов
буржуазной демократии, восходящем к периоду свободной
конкуренции. К этому направлению примыкают
сторонники некоторых концепций плюралистического направления,
элитизма и технократизма.
3. Безусловно реакционное направление,
расценивающее буржуазную демократию с крайне правых позиций
элитизма и технократизма, сводящее буржуазную
демократию к формальной процедуре политической
деятельности. Типичный представитель этой концепции,
отличающейся от явно антидемократических и технократических
концепций только тем, что по соображениям политической
демагогии понятие демократии в ней сохраняется, — Шум-
петер.
4. Элитарное направление теории демократии,
исходящее из ведущей роли интеллектуалов и принижающее тем
самым роль остальных общественных классов и
социальных слоев в демократическом процессе. Это направление
существует в настоящее время в развитых
капиталистических странах как в форме буржуазного реформизма
(например, концепция Симона), так и в форме
«демократического социализма» (например, концепции Фишера,
Свитака и др.).
5. Особо, по нашему мнению, следует выделить
социологическое направление, распространенное главным
образом во Франции (М. Дюверже). Оно основано на
немарксистском понимании социальных классов, общественных
ценностей и роли идеологии.
Указанную классификацию концепций буржуазной
демократии необходимо расценивать как вспомогательную.
Отдельные направления редко выступают в чистом виде,
переплетаясь в концепциях различных авторов.
Марксистско-ленинский анализ этих концепций подтверждает их
идеалистический и зачастую явно антиобщественный
характер, а также нереальность их использования в
качестве средства оздоровления современного
капиталистического общества и государства.

Глава IV
ПРАВА ЧЕЛОВЕКА И ГРАЖДАНИНА
И КАПИТАЛИСТИЧЕСКАЯ
ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
1. Граждане и государство в буржуазных доктринах
Характер отношении между населением и
государством— ключевой фактор демократии любого типа,
выявляющий ее сущность, степень и форму в конкретном
государстве. Философское осмысление этих отношений,
включающих в себя и разрешимые классовые противоречия,
продемонстрировал Карл Маркс в работе «К критике
гегелевской философии права». По его словам, в подлинном
государстве речь идет не о возможности для каждого
гражданина посвятить себя всеобщему сословию, как
особому сословию, а о способности этого сословия быть
действительно всеобщим, т. е. быть состоянием всякого
гражданина1. Таким «подлинным государством» может стать
лишь государство, уже перестающее быть самим собою.
Это, в сущности, государство, идущее к
коммунистическому самоуправлению.
Во всех исторических типах государства двусторонние
отношения между (населением и государством выступали
и выступают в специфически институционализированном
виде. Если, например, в феодальном государстве это были
в первую очередь вассальные отношения зависимости, то
в буржуазном государстве это прежде всего гражданские
отношения. Институт гражданства связан с
возникновением буржуазного государства. В период буржуазных
революций молодая буржуазия нуждалась в уничтожении
феодальных отношений, ограничивавших экономическую
инициативу, свободу договоров, распоряжение рабочей силой,
т. е. условия, необходимые для развития
капиталистической экономики. Этому служила и антифеодальная
идеология нового общественного класса —буржуазии. Она
отвергла феодально-церковное понятие личности и вырабо*
79

тала концепцию свободного гражданина в
противоположность феодальному подданному2.
В период революций XVII—XVIII столетий буржуазия,
будучи достаточно сильной, все же не могла
самостоятельно одержать победу в борьбе с феодализмом. Отсюда ее
стремление выступать представителем всего -народа,
опереться на поддержку эксплуатируемых классов, в первую
очередь нарождающегося пролетариата. Буржуазия того
времени — прогрессивная сила, носитель нового способа
производства, и ее борьба с отживающим феодальным
строем была борьбой в интересах всех угнетенных.
Общечеловеческие лозунги о свободе, равенстве и братстве —
вот основные постулаты молодой буржуазии, проникшие,
пусть формально, в отношения между населением и
государством. Наиболее революционные буржуазные течения,
типичными примерами которых являются радикалистское
движение в Соединенных Штатах в период
провозглашения независимости (1776 г.) и якобинская диктатура во
Франции (1793—1794 гг.), стремились — быть может,
опережая свое время — к действительному гражданскому и
социальному равенству, к установлению идеалистически
понимаемой народной власти. Правые течения
буржуазных революций, напротив, стремились к компромиссу
с дворянством. Примером такого консервативного
развития буржуазного гражданского общества была Англия
в XVII и XVIII столетиях.
Капитализм эпохи свободной конкуренции предполагал
лично свободных, независимых от государства
предпринимателей, которые могли бы, освободившись от
феодальных институциональных пут, реализовывать буржуазные
собственнические отношения и присваивать себе на основе
свободы договоров неоплаченный чужой труд.
Одновременно должна была существовать и классовая
противоположность капиталистическому собственнику — формально
свободный пролетарий, способный продавать на основе
свободы договоров единственный принадлежащий ему
«товар» — свою рабочую силу. Состояние экономики в
начальной стадии капитализма (когда вопрос о
регулирующей роли государственной власти даже не стоял) не
требовало от капиталистического собственника учета общего
экономического интереса буржуазии. Можно сказать, что
а сущности этот юнтерес в то время соответствовал
простой сумме индивидуальных интересов отдельных
капиталистических собственников. В равной степени и понятие
общего политического интереса буржуазии не имело еще
80

тогда своего современного значения, поскольку
пролетариат в политическом смысле был «классом в себе», ио не
«классом для себя».
Период свободной конкуренции обусловил — как
экономически, так и политически — возникновение
индивидуалистических (можно даже сказать, эгоистических)
концепций в области прав и свобод. Характеризуя
содержание понятий прав и свобод при капитализме, К. Маркс
писал: «Droits de l'homme— права человека, как таковые,
отличаются от droits du citoyen — прав гражданина
государства. Кто же этот homme, отличаемый от citoyen? He
кто иной, как член гражданского общества. Почему член
гражданского общества называется «человеком», просто
человеком, почему его права называются правами чело-
зека? Чем объясняется этот факт? Только отношением
политического государства к гражданскому обществу,
сущностью политической эмансипации»3.
К. Маркс подчеркивает, что «ни одно из так
называемых прав человека не выходит за пределы эгоистического
человека, человека как члена гражданского общества, т. е.
как индивида, замкнувшегося в себя, в свой частный
интерес и частный произвол и обособившегося от
общественного целого. Человек отнюдь не рассматривается в этих
правах как родовое существо, — напротив, сама родовая
жизнь, общество, рассматривается как внешняя для
индивидов рамка, как ограничение их первоначальной
самостоятельности. Единственной связью, объединяющей их,
является естественная необходимость, потребность и
частный интерес, сохранение своей собственности и своей
эгоистической личности... государственно-гражданская жизнь,
политическая общность, низводится деятелями
политической эмансипации даже до роли простого средства для
сохранения этих так называемых прав человека»4.
Характерная черта капитализма эпохи свободной
конкуренции— дуализм гражданского общества и
государства; первое по отношению к капиталистическому
государству заняло как бы вышестоящее положение. В задачу
государства входило лишь выполнение функций «ночного
сторожа», препятствующего действиям, представлявшим
угрозу капиталистической собственности, свободной
конкуренции и политическому господству буржуазии. Дуализм
гражданского общества и государства, примат
гражданского общества по отношению к государству имеют ключевое
значение для буржуазной концепции прав человека и
гражданина. Основные, так называемые естественные пра-
€ Заказ 6578
81

ва человека, в особенности формальное равенство, право
на личную свободу (включая неограниченную
экономическую инициативу индивидов), право частной собственности
и неограниченного распоряжения ею, согласно этой
концепции принадлежат индивидам независимо от воли
государства. Эти права законодатель-государство лишь
провозглашало и санкционировало в конституции и законах.
В отличие от них гражданские права, реализуемые в
рамках государственной жизни, предназначенные для
реализации политических интересов, для осуществления
политической власти и контроля за нею, создаются
государством-законодателем и предоставляются гражданину.
Эту дуалистическую концепцию прав человека и
гражданина мы встречаем в той или иной форме у
большинства теоретиков раннего капитализма — Руссо, Джеффер-
сона, Гамильтона, Канта и др. Между ними существуют,
разумеется, определенные различия. Так, некоторые
последовательно настаивают на дуализме прав человека и
гражданина, другие считают гражданские права
производными от прав человека.
В конечном счете, особенно в американской системе,
уже с начала буржуазной эры мы встречаемся с единым
понятием прав человека и гражданина, подчеркивающим
их единство, но одновременно и иерархическую
расчлененность и взаимообусловленность.
Принцип равенства, выдвинутый буржуазными
революциями, содержит в себе неразрешимое противоречие,
обращающее данный принцип в свою противоположность.
Материальным содержанием равенства в буржуазном
обществе является частная собственность на средства
производства, порождающая фактическое неравенство людей.
Провозглашение равных прав в буржуазном обществе
означает, что и их реализация — частное дело субъекта этих
прав. Но возможность этой реализации при капитализме
однозначно связана с материальным положением
субъекта-гражданина. Характеризуя буржуазный принцип
равноправия, В. И. Ленин писал: «Всякое право есть
применение одинакового масштаба к различным людям,
которые на деле не одинаковы, не равны друг другу; и потому
«равное право» есть нарушение равенства и
несправедливость»5.
Буржуазное понимание равенства вело к разделению
общества на активных и пассивных граждан. Только
активные граждане — частные собственники, состоятельные
слои общества — могли реализовать свои гражданские пра-
82

ва и свободы. Пассивным гражданам — пролетариату и
иным неимущим слоям —буржуазное государство
предоставляло гражданские права и свободы в виде
формальной возможности при благоприятных условиях перейти в
категорию активных. Согласно этой «либеральной
концепции», преобладающей до сих пор, в задачу государства
входит только создание юридических условий для
реализации гражданских прав. К таким внешним условиям, по
мнению зарубежных авторов6, относятся независимость,
беспристрастность и объективность государственных, в
особенности судебных, орга«ов, что, однако, в
капиталистическом государстве является фикцией.
Как реакция на феодальные порядки, при которых
люди с момента своего рождения вступали в непреодолимые
отношения общественного неравенства, в политическую
жизнь проникли идеи, выработанные доктриной
естественного права. Первые ее буржуазные представители жили
и работали в странах, где уже начались буржуазные
революции (Б. Спиноза — в Голландии, Д. Локк — в Англии,
Вольтер, Ж.-Ж. Руссо и Г. Мирабо — во Франции,
Б.Франклин и Т. Джефферсон — в Соединенных Штатах).
Естественно-правовые представления базировались и
базируются на идеалистическом предположении, что люди уже
по своей природе являются носителями прав, независимых
от государственной власти, существующих помимо
государства, но которые государство или его органы в
процессе своей деятельности санкционируют в конституциях
я других законах. Многие буржуазные
конституционалисты XX столетия, сторонники «возрожденного естественного
права», придерживаются подобных взглядов.
Необходимо иметь в виду принципиальное различие
между естественно-правовой доктриной периода
буржуазных революций и «возрождением» естественного права
после второй мировой войны. Главная причина этого
возрождения представляется в виде двуликого Януса. С
одной стороны, это была реакция на царившее при нацизме
бесправие, на позитивизм, который не смог противостоять
наступлению фашизма и сам был подавлен им. С другой
стороны, идеология естественного права, особенно в
области прав человека и гражданина, служила противовесом
марксистско-ленинскому пониманию этой проблематики.
И в области конституционной практики не обошлось без
использования естественно-правового дуалистического
подхода к праву, открывшему возможность правящим кругам
гибко манипулировать тумаитым содержанием естествон-
83

ного права, стоящим якобы над позитивным правом и
выступающим как его критерий. По этим причинам
дуалистическая концепция естественного права, как
справедливо отмечает академик В. Кнапп, «тысячекратно
опровергнутая и отвергнутая, вновь появилась на арене
буржуазного правового мышления, сохранив свою основную
черту— умение приспособиться к конкретной ситуации»7.
Французский ученый А. Ориу настаивает на
существовании неписаных принципов, которые применяются в
области не только частного, но и публичного права, прежде
всего конституционного8. Он исходит из того, что
принципы, провозглашенные в Декларации прав человека и
гражданина 1789 года, представляют собой
«суперконституционное право» (superlcgalite constitutionelle). Оно
действует и тогда, когда не включено в конституцию
(пример— конституция 1875 года). Его принципы являются
критерием конституционности закона9. Конституционное
право в понимании Ориу, следовательно, включает в
себя не только текст конституции, но и особые правовые
и политические принципы, в том числе те, на которых
основана система гражданских прав. Эти принципы стоят
над конституцией, имеют определяющее значение для нее
и только на их основе конституция может толковаться.
Ранее Л. Дюги также исходил (хотя и несколько
по-иному) из осуществления общеобязательных, применяемых
судами принципов, стоящих над писаной конституцией10.
Законодатель, по его мнению, только «открывает»
правовые нормы, которые существуют в обществе.
Укажем «а естественно-правовую концепцию
американского конституционалиста Эдварда Корвина,
полагающего, что конституционное право основывается «а
«принципах права к справедливости, стоящих над конституцией,
созданных без участия человека, выведенных из
человеческой сущности; роль человека сводится лишь к
отражению этих принципов в конституциях и осуществлению
контроля за их соблюдением. В случае если конституция не
отражает или не в достаточной мере отражает эти
принципы, они все равно действуют и должны быть отражены
в процессе толкования»11.
Итак, можно утверждать, что теория естественного
права играет доминирующую роль с момента прихода
буржуазии к власти в XVII—XVIII столетиях и до
настоящего времени. С позиций марксизма-ленинизма необходимо
весьма осторожно, конкретно-исторически,
дифференцированно подходить к оценке разных вариантов доктрины
84

естественного права. Речь здесь идет не только о
различии в характере доктрин периода буржуазных революций
и настоящего времени — уже в ходе буржуазных
революций в учении о естественном праве отчетливо проявились
классово-политические оттенки, обусловленные
принадлежностью их авторов к радиКалистскому или
консервативному крылу. Истории буржуазного конституционализма
известны убедительные свидетельства того, как менялся
взгляд на один и тот же конституционный документ в
зависимости от толкования его различными политическими
кругами буржуазии. Типичный пример — Декларация
независимости Соединенных Штатов, основные создатели
которой Т. Джефферсон и Б. Франклин находились под
сильным влиянием Вольтера и Ж.-Ж. Руссо. Радикалист-
ская концепция естественного права нашла отражение
главным образом в вводных словах Декларации: «Мы
считаем очевидными следующие истины: все люди сотворены
равными и все они одарены своим создателем
определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых
принадлежат: жизнь, свобода и стремление к счастью. Для
обеспечения этих прав учреждены среди людей правительства,
заимствующие свою справедливую власть из согласия
управляемых. Если же данная форма правительства становится
гибельной для этой цели, то народ имеет право изменить
или уничтожить ее и учредить новое правительство,
основанное на таких принципах и с такой организацией власти,
какие, по мнению этого народа, всего более могут
способствовать его безопасности и счастью»12.
В этом кратком отрывке заслуживают внимания два
обстоятельства. Во-первых, здесь в
конституционно-правовой форме однозначно закреплено право народа на
революцию, что потом уже никогда больше ни в одном из
конституционных актов США не повторялось и было
вычеркнуто из традиционного каталога прав человека и
гражданина. Второе заслуживающее внимания положение —
упоминание о стремлении к счастью как одном из трех
неотчуждаемых прав наравне с правом на жизнь и
свободу. Автор этой части Декларации независимости
Т. Джефферсон в своих формулировках исходил из учения
Д. Локка, выдвигавшего в качестве основных
неотчуждаемых прав право на жизнь, свободу и собственность.
Джефферсон, в соответствии со взглядами радикального крыла
американской революции, изменил формулировку Локка и
вместо права собственности ввел право на личное счастье,
85

под которым он понимал всестороннее социальное и
культурное развитие личности. В дальнейшем же, после ухода
с политической сцены радикального крыла, американская
буржуазная конституционалистам постоянно толковала
понятие «стремление к счастью» как право
собственности, иными словами — право на защиту частной
собственности, и никогда уже больше не возвращалась к
первоначальной трактовке Джефферсона. В первую очередь это
касается Верховного суда США, который и ранее, а во
многих случаях и теперь толкует это право как право
собственности и гарантию частной собственности в смысле
IV поправки к конституции.
По своему содержанию естественные права человека
в буржуазном обществе не что иное, как идеалистическое
выражение экономических и политических интересов
господствующего класса — капиталистических собственников.
Эту классовую сущность необходимо в первую очередь
учитывать при критическом анализе буржуазных
концепций естественных прав человека. Далее, необходимо иметь
в виду искажение реальности, допускаемое идеологией
естественного права, а именно утверждение о том, что
право может не быть продуктом государственной власти.
В период монополистического капитализма общий
интерес господствующего класса стал уже далеко не равен
простой сумме интересов всех его представителей. На
авансцену вышла монополистическая буржуазия. Таким
образом, и интерес капиталистического государства
перестал перекрываться простой суммой интересов всех
буржуа. Понятие естественных прав постепенно вошло в
противоречие с интересами правящей монополистической
буржуазии, углублявшееся по мере того, как рабочий класс
в результате роста политического самосознания,
организованности и социально-культурного уровня превращался
из «класса в себе» в «класс для себя».
Если для либерального государства
домонополистического периода характерным был фактический приоритет
гражданского общества над государством (государство
выполняло в сущности пассивную миссию — исключать все,
что каким-либо образом угрожало капиталистической
собственности, свободной конкуренции и безопасности
политического господства буржуазии), то монополистический
капитализм, и особенно его
государственно-монополистическая фаза, отличается активной позицией государства в
отношении гражданского общества, когда речь идет о
регулировании экономики и социальной сферы. Такое изме-
66

нение роли капиталистического государства по отношению
к гражданскому обществу привело к постепенному
подчинению гражданского общества государству, к тенденции
его фактического поглощения последним.
Данный процесс сгладил традиционное представление о
дуализме прав человека и гражданина. Эта доктрина с
самого начала не соответствовала реальности, что ныне
стало еще более очевидным. Нарастающая экономическая
и политическая борьба пролетариата и демократической
общественности также вынуждает правящую буржуазию
вносить изменения в официально бытующие классические
понятия.
Другой важный фактор, определяющий отношения
гражданина и государства в период
государственно-монополистического капитализма, — искажения в определении
и использовании понятия научно-технической революции13.
Ее влияние еще больше содействует отделению
результатов труда от их производителей, что ускоряет процесс
отчуждения личности от общества и государства.
Одновременно с этим процессом идет и процесс политического
отчуждения, который обусловлен сосредоточением властно-
политических функций в руках узких групп, связанных с
монополистическим капиталом, интересы которого
расходятся с интересами большинства общества, что приводит
к политическому отчуждению рядового гражданина.
До сих пор в порядке общей постановки вопроса о
правах человека и гражданина в капиталистических
государствах мы ограничивались рассмотрением отношения
«гражданин — государство». Однако без рассмотрения
другой стороны этого отношения, «государство — гражданин»,
представление о первом элементе формы правления будет
однобоким. В период государственно-монополистического
капитализма буржуазная политическая наука придает
отношению «государство — гражданин» повышенное
значение. В условиях обострения общего кризиса капитализма
все чаще встречаются попытки сконструировать
отношение «государство — гражданин» таким образом, чтобы оно
обеспечивало не только эффективное воздействие
капиталистического государства на граждан, в особенности на
антагонистические классы и социальные слои, но также
и благоприятные условия для формирования позитивного,
во всяком случае — конформистского, отношения к
капиталистическому обществу и государству. Господствующие
слои монополистической буржуазии отдают себе отчет в
том, что без этого в современных условиях она не сможет
87

сохранить своего господства. Отсюда концепции,
предлагающие различные пути воздействия современного
капиталистического государства на широкие массы граждан
(«партиципация», «качество жизни», «демонология
власти»), цель которых — убедить широкие массы, что с
помощью современного капиталистического государства они
могут достигнуть осуществления своих интересов. По
словам К. Дойча, «государство в настоящее время должно
рассматриваться на основании того, что оно способно
сделать для народа, но не «а основании того, что народ
способен сделать для государства»14. Р. Макридис и Р. Уорд
отмечают, что одни государствоведы видят цель
государства в защите естественных прав граждан, другие — в
создании единой власти, необходимой для поддержания
общественного порядка, третьи видят в «ем средство
обеспечения существующих в обществе интересов, а иные —
средство обеспечения всеобщего благоденствия. Макридис
и Уорд считают, что задачей государства является
направление интересов отдельных групп, существующих в
обществе, на достижение определенных целей и
уравновешивание таким образом интересов релевантных групп16.
К. Левеиштейн приводит суждение о так называемой
«демонологии власти», которую необходимо использовать
в целях предотвращения отрыва государства от народа.
Каждый человек якобы злоупотребляет властью, которой
он обладает, если не обеспечен эффективный контроль.
Уже само существование неконтролируемой власти якобы
вызывает у ее носителей негативные моральные факторы,
пробуждает к жизни «демонизм власти» и является
причиной патологических процессов при реализации
государственной власти. Левснштейн цитирует лорда Актона:
«Всякая власть разлагает, а абсолютная власть разлагает
абсолютно». По этой причине в своих собственных
интересах власть должна создать действенную
институциональную и процессуальную систему контроля, которая бы
противостояла этим естественным особенностям власть
имущих16.
В рассуждениях зарубежных авторов по поводу
проведения реформ в отношениях между государством и
гражданами большое значение придается контролируемым
государством средствам массовой информации, на которые
возлагается задача пробуждения в гражданах интереса
к политической и государственной жизни и уважения к
существующему истэблишменту, чем должно быть
достигнуто максимально возможное слияние гражданина с го-
88

сударством. В этой связи, как правило, буржуазные
авторы с готовностью говорят о «научном воздействии»
государства на гражданина посредством масс-медиа.
Однако речь идет вовсе не о научной аргументации —
«научность» заключается только в том, как лучше
воздействовать на психику человека, чтобы добиться его
лояльности и конформности по отношению к буржуазному
государству17.
Анализируя с марксистских позиций взгляды
буржуазных политологов и государствоведов, в первую очередь
можно отметить определенную степень осознания ими
кризиса в отношениях между государством и гражданами
в современном капиталистическом обществе, а также
стремление со стороны государства противостоять этому
кризису «доверия» путем проведения отдельных
мероприятий в целях преодоления отчуждения. Однако у
капиталистического государства нет возможностей
гарантировать защиту естественных прав, объективность власти,
при охране общественного порядка, удовлетворение всех
существующих в обществе интересов и тем более
обеспечение всеобщего благоденствия.
2. Критика современных буржуазных концепций прав
человека и гражданина
В период государственно-монополистического
капитализма, который по сравнению с эпохой свободной
конкуренции характеризуется поворотом к реакции, основу
буржуазного мышления по поводу прав человека и
гражданина составляют индивидуалистические теории18. По
мнению Стюарта А. Шайнголда, господствующее в США
понятие прав человека все еще основано на вере в
индивидуализм, частную собственность, товарное хозяйство и
«минимальное государство». Откровенно классовую
позицию по отношению к правам человека и гражданина
занимает Р. Флэтмап, считающий право частной
собственности основным институтом, на котором строится
«демократическая концепция» прав человека, и правом,
необходимым для обеспечения остальных прав и свобод19.
Реалистически мыслящий британский
конституционалист Д. Маршалл признает кризис современных западных
концепций гражданских прав, усматривая его причину в
индивидуализме как отправном пункте этих концепций.
При таком подходе старания обеспечить экономическое
89

равенство ограничены либеральным пониманием личной
свободы20. Противоречивость современных
индивидуалистических концепций гражданских прав в условиях
капиталистического общества отмечают также Роберт Даль21
и Карл Дойч22.
Если в домонополистический период
индивидуалистические концепции в какой-то мере соответствовали
действительности как адекватное средство политического,
экономического и личного самовыражения представителей
класса буржуазии, то для широких масс населения они
и тогда оставались иллюзией. Ее окончательно разрушила
реальность государственно-монополистического
капитализма, сконцентрировавшего политическую и
государственную власть в руках небольшой группы монополистов.
Современные концепции прав человека и гражданина
отражают это положение, однако в весьма искаженном
виде. Так, Д. Хэпмаи критикует либеральное понимание
естественных прав23 с точки зрения потребностей
современной буржуазной государственности. Р. Глауд
выступает с критикой самого понятия прав человека, по его
мнению, путаного, неясного, неточного преемника понятия
естественных прав24. Подобно Иеремии Бентаму, он
отвергает как сораторскую бессмыслицу» естественные
права, которые, по его мнению, «не что иное, как моральные
принципы. Подобной трактовки естественных прав
придерживается А. Мелден25. По мнению А. Милна,
господствующая социальная мораль определяется правящей
группировкой. Ее принципы не могут, по его утверждению,
всегда приниматься обществом в целом. Решающим
является то, что доминирует в данном обществе, ибо правящая
группировка обладает достаточными силами, чтобы
подавить оппозицию со стороны некоторых слоев населения.
Милн понимает естественное право как моральное право
изменять совокупность принципов, выражающих волю и
интересы господствующей в государстве группировки26.
Такая теоретическая конструкция целиком служит
апологетике современной действительности капиталистических
стран, где узкая группа монополистической буржуазии
присвоила себе право формулировать основные принципы
поведения общества. А. Мелден, подобно Милну,
определяя понятие естественных прав, ратует за моральный
консерватизм, который препятствует революционным
переворотам в обществе27. Таким образом, речь идет не только о
признании правящей группировки (монополистической
буржуазии) творцом морально-естественного права, рассмат-
90

риваемого в качестве критерия оценки позитивного права,
но, более того, о консервативной трактовке этого критерия.
В понимании М. Крэнстона права человека (которые
он, как и Милн, называет моральными правами) являются
всего лишь моральными требованиями, обращенными к
государству28. Таким образом, автор вообще отрицает
значение закрепленных в конституции основных прав как
общепризнанных принципов ограничения государственной
власти. Взгляды Крэнстона и Милна контрастируют с
концепцией западногерманского конституционалиста Т. Ма-
унца, согласно которой основные права не формируются
государством, не подлежат его признанию, ограничению
или отмене. Ими может распоряжаться только личность,
которой они суверенно принадлежат29. В данном случае
нет необходимости более подробно анализировать
идеалистическое понятие основных прав, данное Т. Мауицем.
Сравнение приведенных концепций показывает, как
буржуазные теоретики, задающие тон в исследовании
института прав человека и гражданских прав, стремясь
наилучшим образом удовлетворить интересы правящих кругов,
отходят от преобладавшего до недавнего времени
«возрождения» естественного права.
Явно отличается как от нового буржуазного понимания
моральных прав, так и от концепции естественного права
в традиционном и обновленном понимании, экзистенцио-
налистская концепция прав человека и гражданина,
распространенная главным образом во французской
политологии. В основе концепции — идеалистическая
абсолютизация свободы человека и положения личности в
обществе и государстве30. А. Ориу выдвигает, например, понятие
суверенитета личности (на основе абсолютной автономии
человека в обществе и государстве), которое призвано как
бы уравновешивать суверенитет государства31. Экзистен-
ционалистские концепции близки к другим буржуазным
теориям прав человека и гражданина тем, что, говоря о
положении личности в обществе, они также исходят из
идеи индивидуализма.
В западной литературе имеются разные
систематизации и классификации гражданских прав и свобод.
Наиболее распространенная трехзвеиная классификация32.
1. Личные права и свободы, к которым относят в
первую очередь неприкосновенность личности, жилища и
переписки, гарантии против незаконного ареста, свободу
выбора местожительства, свободу вероисповедания и
право частной собственности. Многие буржуазные теоретики
Я

включают сюда свободу убеждений как основной
субстрат группы политических прав и свобод (т. е. свободы
слова, печати, собраний, объединений и т. п.).
Некоторые теоретики, следуя историческим декларациям прав
и свобод эпохи раннего капитализма, относят к личным
правам право на жизнь, свободу, равенство и обеспечение
человеческого достоинства. Однако большинство авторов
считают, в духе доктрины естественного права, что эти
принципы являются основой всей системы прав человека
и гражданина. В целом можно сказать, что уже само
место, отводимое личным правам этой классификацией,
свидетельствует о буржуазно-индивидуалистическом
понимании прав человека и гражданина.
2. Политические права и свободы составляют вторую
группу так называемого традиционного каталога прав
человека и гражданина. Сюда относятся прежде всего
свободы слова, печати, распространения информации,
собраний и объединений, избирательное право.
3. В последнюю группу входят социальные,
экономические и культурные права: свобода труда, право на труд,
объединение в профессиональные союзы, социальное
обеспечение, образование, охрана здоровья и др. Однако
многие буржуазные теоретики до сих пор не признают
социальные, экономические и культурные права частью
каталога гражданских прав и рассматривают их только
в качестве программных постулатов, гарантирование
которых в условиях «свободногоэ государства невозможно.
В связи с этим необходимо указать на тот факт, что
буржуазное разделение основных гражданских прав на
личные, политические, социальные, экономические и
культурные является формальным, вспомогательным. Вместе
с тем оно отличает современное буржуазное понимание
гражданских прав от традиционного буржуазного кодекса
эпохи свободной конкуренции.
Четкое распределение конкретных прав по разделам
рассмотренной классификации наталкивается на
трудности. Так, право на забастовку содержит элементы как
политического, так и социального права. То же
относится к конституционному принципу равенства. Новейшие
буржуазные конституции смягчают трактовку права
собственности как сугубо личного права, наделяя его
социальной функцией. Но отнести его на этом основании к
социальным правам значит глубоко деформировать всю
сферу указанных прав. Право равного участия всех
граждан на занятие общественных должностей, квалифицируе-
9Z

мое, как правило, в качестве права личного, также можно
вполне обоснованно понимать и как право политическое
или социальное. О затрудненности четкой классификации
свидетельствуют и международные пакты о правах. Оба
они — Международный пакт об экономических,
социальных и культурных правах (ст. 10, п. 1) и Международный
пакт о гражданских и политических правах (ст. 23, п. 1) —
декларируют, например, защиту семьи. Перечень
подобных примеров можно было бы продолжить.
В дальнейшем представляется необходимым
сосредоточить внимание на специфических буржуазных
классификациях прав человека и гражданина, нашедших широкое
признание в капиталистическом мире. Так, классификация
Р. Клауда33 (первая половина 70-х гг.) строится на
основании деления существующих правовых систем на два
основных типа: 1) правовые системы западной культуры;
2) остальные правовые системы. В первой группе он
различает: 1) римскую; 2) скандинавскую; 3)
англо-саксонскую; 4) смешанные системы, основанные на римском и
общем праве. Во второй: 1) смешанные системы с
элементами восточной и западной правовой культуры; 2)
системы без влияния западной правовой культуры; 3)
социалистические системы, которые, в свою очередь,
подразделяются им на советскую, югославскую, кубинскую и
китайскую. В советской системе Клауд выделяет
польскую (якобы приближающуюся к плюралистическому
пониманию гражданских прав); венгерскую (якобы
стоящую рядом с польской системой), и наконец систему
СССР и остальных социалистических стран. Эту
классификацию, которая, будучи весьма популярной, часто
приводилась в последние годы в буржуазной литературе,
необходимо категорически отвергнуть не только по причине
ее антикоммунистической и антисоветской
направленности, но и потому, что выбранные ею критерии даже с
позиций самого буржуазного государствоведения и
политологии принципиально ошибочны. Например, для
системного понимания каталога прав человека и гражданина в
целом не имеет значения, идет речь о государстве с
англо-саксонской правовой культурой или же культурой,
традиционно основанной на римском праве. Особенно в
выделении так называемых «остальных систем»
проявляется незнание автором правовых систем и правовой
культуры приведенных стран. Что касается системы прав
человека и гражданских прав в социалистических странах,
то, по всей видимости, указанная «классификация» при-
93

обрела большую популярность именно за свой
откровенно антисоветский и антикоммунистический тон, который
полностью соответствует современным буржуазным
концепциям о дифференцированном подходе к
социалистическим странам.
Британский политолог и государствовед Морис Крэн-
стон34 делит права человека и гражданина на
юридические и моральные. Первые он подразделяет на: а)
генеральные позитивные права, т. е. права, которыми якобы
наделены все, кто проживает в пределах определенной
конституционной юрисдикции; б) традиционные права и
свободы, содержащиеся в актах, которые за долгую
историю своего существования были узаконены, т. е. стали
общепризнанными и вошли в общественное сознание как
обязательные для соблюдения (Хабеас корпус акт,
Великая хартия вольностей и т. п.); в) номинальные
легальные права, т. е. права, провозглашаемые в конституциях?
но на практике не реализуемые; г) позитивные права,
свободы, привилегии и иммунитеты ограниченного круга лиц
(дворянства, врачей, налогоплательщиков и т. д.); д)
права, свободы, иммунитеты и привилегии отдельных
личностей (например, президента США, английской королевы,
архиепископа Кентерберийского и т. п.). Что касается
моральных прав, то они либо имеют всеобщий характер,
либо возникают в конкретных ситуациях вследствие
определенной социальной роли, осуществляемой субъектом
(например, моральные права отца, опекуна, попечителя).
Данная Крэнстоном систематика прав человека и
гражданина помимо неклассового подхода имеет два
основных недостатка: во-первых, смешение права и морали;
во-вторых, включение в систему гражданских прав
конкретных правомочий отдельных лиц, обусловленных их
профессией (врач, дипломат), или определенным
положением в церковной иерархии, государстве или устаревшими
феодальными привилегиями (принадлежностью к
дворянству). Такие конкретные правомочия, иммунитеты или
привилегии не имеют ничего общего с правами человека и
гражданина.
Весьма запутанную типологию предлагает Рихард
Флэтмаи35, различающий: 1) права-свободы; 2) права,
вытекающие из гражданско-правовых обязательств;
3) властные права (например, нрава президента, права
федерации по отношению к ее членам) и, наконец, 4)
права, вытекающие из иммунитетов. По нашему мнению,
типология Флэтмана вообще лишена смысла, если не име-
94

ет непосредственной цели помешать серьезному анализу
прав человека и гражданских прав. Что общего,
например, у прав, перечисленных в п. 1 и в п. 3? Речь идет
о явлениях совершенно несравнимых, где само понятие
права выражает нечто иное (в первом случае
действительно имеются в виду права или свободы граждан, а во
втором— властные полномочия государственного органа).
Социально-экономические права вообще не попадают в его
типологию, так как не имеют характера свобод, не
вытекают из обязательств, не являются результатом
осуществления власти и не могут быть отнесены к иммунитетам.
Классификация прав человека и гражданина, данная
западногерманским политологом и государствоведом
Т. Элвайном, построена на манипулировании идеей
гражданской активности. Он разделяет основные права на:
1) охранительные (под ними подразумеваются права,
якобы предназначенные для охраны свободы общества и
индивида); 2) права на участие (с их помощью
предполагается осуществление соответствующего
политического участия граждан в государственных делах; в таком
ключе, в частности, могут быть использованы свободы
слова, печати, собраний, объединений и избирательное
право); 3) права-притязания (узко понимаемые
социальные права)36.
Заслуживает внимания типология прав человека и
гражданина, предложенная уже неоднократно
упоминавшимся Р. Далем на XI Международном конгрессе
политических наук37. Даль говорит о так называемых первичных
и высших «надконституционных» правах (Superior Rights),
вытекающих из традиций американского
естественно-правового мышления. Однако в отличие от консервативных
сторонников концепции «высших надконституционных прав»,
к которым принадлежит, например, Э. Корвин, Даль
ставит под сомнение правильность выделения этой
категории, ее целесообразность. Он полагает, что эта категория
опасна с точки зрения демократического процесса, так
как, попав в руки сформированных недемократическим
путем профессиональных органов, «высшие права» могут
быть использованы как средство для реакционного
толкования конституции. В качестве примера он приводит
Верховный суд США. Концепция Даля в этом'плане
прогрессивна, особенно по сравнению с консервативными
концепциями американского и западногерманского государст-
воведения. Первую категорию — первичных прав — Даль
подразделяет на первичные политические права (свободы
95

слова, печати, собраний, избирательное право и т. д.) и
первичные социальные права. Правда, социальные права
Даль понимает весьма смутно и ограниченно. Он считает,
что «социальные права остаются в большинстве своем
неясными и спорными по сравнению с первичными
политическими правами»38 (в конечном счете иначе и быть
не может с позиций социальной реальности в Соединенных
Штатах). Однако само включение этих прав в типологию
прав человека и гражданина свидетельствует о влиянии
социалистической концепции социальных, экономических
и культурных прав (особенно в том виде, в каком они
были закреплены в Конституции СССР 1977 г.) на взгляды
реально мыслящих западных политологов и государство-
ведов.
3. Свобода н равенство как основные категории
института прав человека и гражданина
Свобода и равенство — центральная проблема теории
прав человека и гражданина, начиная от периода,
предшествовавшего великим буржуазным революциям XVII
и XVIII столетий, и по настоящее время. Принципы
равенства и свободы провозглашены Декларацией прав
человека и гражданина 1789 года. Ее первая статья гласит:
«Люди рождаются и остаются свободными и равными в
правах». В четвертой статье свобода определяется как
«возможность делать все, что не приносит вреда
другому»39.
Понимание свободы особенно отчетливо показывает
индивидуалистический характер буржуазных прав и свобод.
Гражданин рассматривается оторванно от общества и
государства. Право на свободу основано не на связи
человека с человеком, а на взаимном отчуждении людей —
свобода одного гражданина противопоставляется
свободе другого гражданина. По словам К. Маркса,
индивидуалистическое и эгоистическое понимание свободы
«ставит всякого человека в такое положение, при котором он
рассматривает другого человека не как осуществление
своей свободы, а, наоборот, как ее предел»*0. Буржуазная
концепция принципиально не связывает права и свободы
с обязанностями. Эгоистический характер буржуазных
прав и свобод наиболее наглядно отражен в праве
частной собственности. При умолчании об этих вопросах, о
частной собственности на средства производства лозунг
96

свободы и равенства, как писал В. И. Ленин, «есть
ложь и лицемерие буржуазного общества...»41.
Классики марксизма-ленинизма убедительно показали,
что индивидуалистическое понимание гражданских прав
и свобод в принципе является ошибочным и
антиобщественным, что равенство и свобода в обществе должны
быть основаны на совместной деятельности людей.
Спектр буржуазных концепций, пытающихся
определить понятия свободы и равенства как основных
категорий прав человека и гражданина, необычайно широк.
Указанные концепции различаются не только на уровне
разных философско-правовых направлений
(естественно-правового, позитивистского, прагматистского,
экзистенциалистского и т. д.), но и в рамках каждого из этих
направлений.
Традиционной для буржуазного мышления была и в
какой-то мере остается и сейчас негативная трактовка
понятия свободы. В качестве примера приведем
определение чехословацкого буржуазного государствоведа Зде-
нека Нойбауэра: «Свобода в сущности понятие
негативное,— оно означает негацию (отсутствие) каких-либо
ограничений, принуждений, давлений, повиновений,
обязанностей и, следовательно, как раз того, что является
основой государства. Отсюда ясно, что немыслимо государство
с абсолютной свободой. В политической теории и
практике речь может идти только об относительной свободе»42.
Негативное определение свободы отстаивает ныне
английский политолог Дерек Хитер43. По его мнению,
действительная свобода человека выражается не в позитивных
действиях лица (например, выражение определенного
мнения), критерием служит свобода «от чего-либо» (свобода
от дискриминации, от преследований за свои
убеждения и т. п.). Аналогичную позицию занимает Р. Ингле-
харт44, М. Крэнстон и А. Милн45.
Экзистенциалистское понимание свободы человека,
характерное для французской политологии46, также
приводит в конечном счете к негативному пониманию свободы.
С учетом того, что философия экзистенциализма считает
неограниченную свободу внутренне присущей человеку,
его «я», для нее неприемлема какая-либо позитивная
формулировка свободы. Государству отводится только
задача устранения преград, препятствующих ее реализации.
Интересную с философской точки зрения конструкцию
понятия свободы личности, базирующуюся, впрочем, <на
индивидуалистической основе, предложил английский по-
7 Заказ 6578 97

литолог Д. Лукас*7. Как чуткий наблюдатель реалий
капиталистического общества и государства, он весьма
скептичен в своих выводах. Лукас подчеркивал эфемерность
абстрактно понимаемой свободы, хотя ему и не удалось
прийти к истинно научному, конкретному и объективному
пониманию свободы. По его мнению, понятие свободы
должно содержать как позитивную сторону, так и
негативную, причем обе стороны — как свобода «что-либо
делать», так и свобода «от чего-либо» — находятся в тесной
взаимосвязи48. Позитивная свобода — свобода «что-либо
делать» — всегда подразумевает способность-возможность
субъекта к этой деятельности. Этот акцент можно оценить
весьма положительно, однако Лукас находится где-то на
полпути к действительности, так как вопрос о способности
субъекта в его понимании ограничен только личными
возможностями. Он не берет в расчет границы свободы,
обусловленные существующей общественной и
конституционной системой, а также всей социальной средой.
В рамках буржуазной политологии против либералис-
тического, абстрактного и «негативного понятия свободы
выступал Ф. Оппенгейм. Он подчеркивал идеалистический
характер и ошибочность стремления определить категорию
свободы при помощи логических связей общих понятий без
учета материального содержания свободы личности в
конкретных общественных условиях49. Ф. Оппенгейм придавал
большое значение связи между свободой личности и
обществом, полагая, что только таким путем может быть
дано реальное определение так «называемой социальной
свободы50. Однако эти тенденции к пониманию свободы
в позитивном смысле в общественном контексте
приводят ряд буржуазных политологов к крайне реакционным
выводам. Так, Д. Милн подчеркивает, что основным
содержанием- личной свободы является экономическая
свобода, которая, в его понимании, сводится к свободе
частного предпринимательства — необходимому условию
«свободного общества». По его словам, возможности для
реализации личной свободы обусловлены адекватными
возможностями свободы экономической, которая в свою
очередь обусловлена правом частной собственности.
Экономическая свобода дает возможность индивиду реализовать
личную свободу в наиважнейшей сфере — «свободном
рынке», где все люди равны. Разумеется, автор тут же
добавляет, что это равенство он понимает лишь как отсутствие
препятствий для вступления «а «свободный рынок»
(например, в отношении цветных)51, Хорошо равенство, ког-
98

да один приходит на этот рынок с миллиардным
капиталом, а другой «свободно» предлагает для продажи свою
рабочую силу! Свобода как результат владения
капиталом— старая формула буржуазной идеологии, и Мил« не
предлагает здесь чего-либо нового-
По словам К. Маркса, свобода есть «родовая сущность
всего духовного бытия...» и «...человечески хорошим может
быть лишь то, что является осуществлением свободы»52.
Марксизм-ленинизм понимает личную свободу как
общественное явление, социально и экономически
обусловленное общественное отношение. Свободными, следовательно,
являются в первую очередь те действия индивида,
которые соответствуют закономерностям этих общественных
о-пношений. Одним из существеннейших факторов свободы
марксизм-ленинизм считает человеческий труд. Однако
при этом особо важна социальная форма труда,
зависящая в конечном счете от типа общественно-экономической
формации. Во всех эксплуататорских
общественно-экономических формациях происходило и происходит
отчуждение человеческого труда53.
Марксизм-ленинизм, в отличие от буржуазных общест-
«енных наук, подчеркивает, что главные условия свободы
заключаются в ее экономических, социальных и
культурных гарантиях. По словам К. Маркса, в
коммунистическом обществе вместо экономического богатства и нищеты
приходит богатый человек и большие человеческие
потребности54. Научное понятие свободы личности
сформулировал Ф. Энгельс: «Не в воображаемой независимости от
законов природы заключается свобода, а в познании этих
законов и в оонованной на этом знании возможности
планомерно заставлять законы природы действовать для
определенных целей. Это относится как к законам внешней
природы, так и к законам, управляющим телесным и
духовным бытием самого человека, — два класса законов,
которые мы можем отделять один от другого самое
большее в нашем представлении, отнюдь не в
действительности. Свобода воли означает, следовательно, не что иное,
как способность принимать решения со знанием дела.
Таким образом, чем свободнее суждение человека по
отношению к определенному вопросу, с тем большей
необходимостью будет определяться содержание этого
суждения; тогда как неуверенность, имеющая в своей основе
незнание и выбирающая как будто произвольно между
многими различными и противоречащими друг другу
возможными решениями, тем самым доказывает свою несво-
7*
99

боду, свою подчиненность тому предмету, который она как
раз и должна была бы подчинить себе. Свобода,
следовательно, состоит в основанном на познании необходимостей
природы (Naturnotwendigkeiten) господстве над нами
самими и над внешней природой; она поэтому является
необходимым продуктом исторического развития»55.
Формула Ф. Энгельса проникнута оптимистическим
гуманизмом, верой в бесконечность процесса познания и
возможностей человека по преобразованию окружающего
его мира на основе вес углубляющегося процесса
познания. Она связывает расширение свободы с развитием
процесса познания, что весьма существенно для марксистско-
ленинской трактовки категории свободы.
Марксизм-ленинизм связывает с понятием свободы постоянный поиск
социальных средств и методов для дальнейшего
качественного и количественного развития свободы общества,
классов и личности. В этом плане важнейшую роль играет
право.
Марксистско-ленинское понятие свободы личности, по
нашему мнению, выражает диалектическое сочетание
творческой активности человека с известным
самоограничением, а также самопознанием. Такое понятие свободы как
диалектического синтеза активности и необходимого
ограничения можно перенести в плоскость соотношения
возможности и действительности, где возможность
представляет собой в сущности ничем не ограниченную
перспективу человеческой активности, а действительность —
реальные общественные рамки, которые наполняют и
обусловливают эту активность и одновременно устанавливают
необходимые пределы. Категорию свободы одновременно
можно рассматривать как идеал, к которому общество
будет приближаться.
Категория свободы в философском мышлении издавна
связана с категорией равенства. Если в -буржуазной
теории последняя понималась как абстрактная идея,
оторванная от социально-экономического контекста56, то
марксизм-ленинизм, напротив, переносит эту категорию в
социально-экономическую и производные от нее плоскости.
В. И. Ленин писал: «..равенство есть пустая фраза, если
под равенством не понимать уничтожения классов. Классы
мы хотим уничтожить, в этом отношении мы стоим за
равенство. Но претендовать на то, что мы сделаем всех
людей равными друг другу, это пустейшая фраза и
глупая выдумка»57. Буржуазные идеологи и буржуазное
государство формальными гарантиями свободы и равенства
100

прикрывают фактическое отсутствие свободы и
неравенство трудящихся58. Впрочем, формально провозглашенный
принцип равенства остается весьма спорным в
современном буржуазном обществе и государстве. Даже
буржуазные политологи пессимистически расценивают реальность
принципа равенства в условиях современного
капиталистического общества59. Видный английский
конституционалист Д. Маршалл, например, считает, что равенство
является только одной из целей, к достижению которой
стремится либеральная демократическая общественность60-
Все современные конституции развитых
капиталистических государств, а также практика судебных органов
(это касается в первую очередь конституционных судов)
рассматривают принцип равенства как основополагающий
в системе прав человека и гражданина. Это не означает,
что указанный принцип последовательно применяется для
защиты в судебной практике гражданских прав.
Напротив, в процессе толкования принципа равенства суды
защищают фактическое социальное неравенство61. В
конституционных документах последовательная ликвидация
существующего фактического неравенства провозглашается
весьма редко и по большей части остается на бумаге.
Конкретное содержание принципа равенства в судебной
практике до сих пор весьма туманно, хотя, скажем,
Федеральный конституционный суд ФРГ сформулировал
некоторые конкретные выводы, вытекающие из этого
принципа, например необходимость равного подхода к
одинаковым ситуациям.
Федеральный конституционный суд квалифицировал
принцип равенства как границу законодательной власти,
но одновременно оставил законодателю возможность «в
необходимых с политической точки зрения» случаях
ограничивать это равенство. Он констатировал, что «принцип
равенства предоставляет законодателю широкий круг
свободного усмотрения. Конституционный суд должен лишь
наблюдать за соблюдением внешних границ этого круга».
Более того, Федеральный конституционный суд полагает,
что в период чрезвычайного положения принципиально
допустимы отступления от этого принципа*2. Практика
применения конституционного принципа равенства — идет
ли речь о деятельности Федерального конституционного
суда ФРГ, Верховного суда США63, высших судов
Великобритании64 или швейцарского Федерального трибунала65—
доказывает, что постоянно прославляемый буржуазной
философией права и политологией принцип равенства всех
101

перед законом, который уже с момента зарождения
буржуазного конституционализма не отвечал реальности
буржуазного общества, служит для маскировки антагонизмов
между буржуазией и пролетариатом, обострившихся в
условиях государственно-монополистического капитализма.
Реальные гарантии принципов равенства и свободы
необходимо, как это уже подчеркивалось, искать в
социальной, общественной сфере. Следовательно, встает
вопрос, имеются ли вообще в социально-экономической сфере
современного капиталистического мира серьезные
предпосылки социальных и материальных гарантий этих
принципов.
Статистические данные свидетельствуют о неуклонном
росте безработицы и уровня цен во всем
капиталистическом мире, причем рост цен не сопровождается ростом
реальной заработной платы. При этом в ФРГ,
Великобритании и других капиталистических странах
правительственную статистику не раз обвиняли в уменьшении
данных.
Продолжающееся ухудшение
социально-экономического положения широких масс трудящихся в развитых
капиталистических странах подтверждается резким
подъемом индекса расходов на жизнь. Статистический и
социально-экономический анализ показывает недостаточность
государственных пособий по безработице, а также
значительной части пенсий по старости и инвалидности66.
Один из важнейших аспектов проблемы материальных
гарантий — значительные социальные и экономические
различия среди населения капиталистических государств,
связанные с принадлежностью к определенной расе,
национальности или полу. Речь идет о социальной и
экономической дискриминации негритянского населения в
США, иностранных рабочих в развитых
капиталистических странах Европы, женщин в процессе труда и его
оплате.
Расовая дискриминация негритянского и других слоев
цветного населения в социально-экономической области
сегодня проявляется главным образом в необычно
высоком числе безработных и в существенно более низких
финансовых доходах негров и других цветных.
Непосредственно из этой проблемы вытекает другая — низкий
образовательный и квалификационный уровень цветного
населения.
По официальным данным, процент безработных
рабочих в общем количестве трудоспособного цветного населе-
102

ния страны в два раза больше соответствующего процента
белых безработных рабочих67- В действительности эта
цифра выше, особенно когда речь идет о молодых возрастных
категориях.
Основные направления дискриминации иностранных
рабочих — оплата труда, продолжительность рабочего
времени, социальное обеспечение68. Во Франции иностранные
рабочие получают 60% заработной платы, которую
получил бы за ту же работу француз. Аналогичная ситуация
имеет место и в других капиталистических странах, а еще
хуже обстоит дело с мексиканскими рабочими в США.
Дискриминация проявляется также при определении
длительности рабочего времени и установлении социальных
пособий, например семейных надбавок, пособий на жилье,
страхований на случай болезни и т. п.69. В целом уровень
жизни иностранных рабочих и их семей ниже официально
признанного уровня бедности.
Дискриминация женщин в производственном процессе
в капиталистических странах проявляется в том, что
ведущие и лучше оплачиваемые функции капиталистические
работодатели отдают мужчинам. Кроме того, оплата
труда женщин, выполняющих те же трудовые функции, что
и мужчины, существенно ниже, вопреки законодательным
и даже конституционным нормам70. Это подтверждает и
официальная статистика: во всех капиталистических
странах средний заработок женщин составляет примерно 55%
среднего заработка мужчин71. Можно привести
статистические данные из других областей
социально-экономической жизни развитых капиталистических государств,
свидетельствующие о невозможности обеспечить в условиях
капиталистического общества материальные гарантии
осуществления принципа равенства. Расходы на высшее
образование в Великобритании, например, составляют
примерно 3000—4000 фунтов стерлингов в год, тогда как
средний годовой заработок низших категорий служащих равен
примерно 2 600 ф. ст., а рабочего (мужчины), включая
высококвалифицированного,— 3264 ф. ст. Что касается
медицинского обслуживания, то в ФРГ, государстве с самым
высоким среди капиталистических стран жизненным
уровнем, ежедневный средний заработок рабочего значительно
меньше, чем стоимость одного дня пребывания в
больнице72.
Проведенный анализ показывает, что именно
общественно-экономическая сфера обусловливает нереальность и
фиктивность буржуазных постулатов свободы и равенст-
103

ва в капиталистическом обществе. Однако, по нашему
мнению, здесь необходимо учитывать воздействие и
других факторов, политических и идеологических, с которыми
мы еще встретимся в дальнейшем изложении.
4. Конституции капиталистических государств
о правах человека и гражданина
Конституционное закрепление прав и свобод граждан
в развитых капиталистических государствах
характеризуется, наряду с общим для всех буржуазных конституций
классовым подходом, наличием особенных черт,
определяемых главным образом степенью классовых
противоречий и остротой классовой борьбы, а также
специфическими традициями развития правовой культуры и
конституционализма в конкретной стране. Из числа стран,
являющихся предметом нашего исследования, много общего
в состоянии классовой борьбы и ее влиянии на
конституционное закрепление гражданских прав имеется во
Франции и в Италии. В традициях правовой культуры и
конституционализма трех стран — Франции, Италии и ФРГ,
относящихся к континентальной европейской правовой
системе, также проявляется определенное сходство- Что
касается Великобритании и США, представляющих англо-
америкаюскую систему права, то здесь, наряду с такими
общими чертами, как, например, преобладающая в обеих
странах роль прецедентного права, существует и
принципиальное различие. Оно заключается в том, что в
Великобритании в отличие от США практически нет
конституционного закрепления гражданских прав. Хотя в
Великобритании действуют такие старые законы, как
Великая хартия вольностей (1215 г.) и Хабеас корпус акт
(1679 г.), они фрагментарны и не имеют характера
комплексных актов. Конституционные права и свободы
граждан в Великобритании формулируются и
институционализируются по большей части общими судами в
соответствии с основными принципами прецедентного права и
«господства права». «Господство права» означает, что
гражданина может ограничить в правах только
компетентный суд в ходе должной судебной процедуры и на
основании действующих правовых норм. Этот принцип может
служить гарантией главным образом личных свобод
(слова, собраний, вероисповедания) и права собственности.
404

Он предусматривает право «а обращение в суд и
процессуальные гарантии, прежде всего право на защиту.
Можно, пожалуй, сказать, что английская система
исходит из естественно-правового понимания прав человека
и гражданина, объективно существующих независимо от
человеческой воли и «открываемых» государственными
органами— судами — в процессе судебного толкования.
Права человека и гражданина в Великобритании
определяются негативными, а не позитивными установлениями.
Другими словами, в правовой системе существует лишь
перечень правовых ограничений — того, что нельзя. Все
остальное может выступать как гражданские права независимо
от подтверждения судебным толкованием или нормой
закона. Это же означает, что в Великобритании не только
законодатель, но и в первую очередь суды управомочены
«открывать» права человека и гражданина, равно
«закрывать» и ограничивать их. Можно сказать, что старый
принцип буржуазного конституционализма, согласно которому
конституционные права признаются, если о»ни не
ограничены законом, подзаконными актами или судебным
решением, в Великобритании проводится со всей
последовательностью. Такая система удовлетворяет английскую
правящую буржуазию, поскольку позволяет государственным
органам действовать весьма гибко: в случае
необходимости выступать против нежелательного с точки зрения
интересов правящих кругов использования гражданских прав
и одновременно сохранять видимость абсолютности и
незыблемости прав человека и гражданина73.
Конституционная регламентация гражданских прав в
США на федеральном уровне чрезвычайно устарела. Ее
основой является Билль о правах, который был включен
в конституцию в 1791 году. Говоря о философско-правовом
источнике Билля о правах, необходимо отметить его
тесную связь с актом французской революционной
буржуазии— Декларацией прав человека и гражданина 1789
года. Главный создатель Билля о правах Т. Джефферсон
был представителем тех слоев американской буржуазии,
которые имели тесные контакты с революционной
Францией. Политическое кредо Джефферсона выражало
прежде всего интересы мелких и средних землевладельцев и
промышленников, видевших гарантию либерализма и
ограничения государственной власти главным образом в ее
децентрализации.
Регламентация прав человека и гражданина,
содержащаяся в федеральной конституции, является, следовательно,
105

одним из первых каталогов этих прав, который давно уже
перестал бы удовлетворять интересы правящих кругов,
не будь он соответствующим образом интерпретирован в
процессе деятельности федеральных судов, в первую
очередь Верховного суда США. Этот конституционный
каталог проигрывает в сравнении с конституционной
регламентацией прав человека и гражданина во многих
развитых капиталистических странах, что является
предметом критики у отдельных американских политологов и
государствоведов.
Вопрос об обеспечении прав человека и гражданина
федеральной властью длительное время оставался
спорным. Вопреки п. 1 XIV поправки к Конституции США
(1868 г.), его относили к компетенции штатов и лишь во
второй половине 50-х годов некоторые решения
Верховного суда и законы конгресса -несколько изменили ситуацию.
Известное расширение регламентации гражданских
прав и свобод было проведено конституционным
законодательством штатов. Почти во всех штатах были
приняты дополняющие законы, а в некоторых даже новые
хартии гражданских прав и свобод (Мичиган—1964,
Коннектикут—1965, Пенсильвания—1968, Флорида— 1968,
Иллинойс и Вирджиния—1971, Монтана—1976,
Луизиана—1975, Калифорния—1977). Хотя рагламентация прав
и свобод в конституциях отдельных штатов шире, чем в
федеральной конституции, в целом она верна буржуазно-
индивидуалистической концепции прав человека и
гражданина. Указанные новеллы не идут, например, ни в какое
сравнение с положениями, содержащимися в Конституции
Италии 1947 года.
Регламентация гражданских прав и свобод в
послевоенных конституциях Италии, Франции и ФРГ74 еше раз
подтвердила правильность исторического тезиса В. И.
Ленина о том, что конституция является конкретным
результатом классовой борьбы. Названные конституции
выражают определенный компромисс между правящими
кругами, с одной стороны, и рабочим классом и
демократическими силами, с другой. В особенности это относится к
итальянской конституции, в которой под давлением левых
сил в Учредительном собрании удалось закрепить
социальные, экономические и культурные права граждан в
объеме, превышающем границы возможностей капиталист
тического государства75. Закрепление гражданских прав и
свобод в конституциях перечисленных выше стран в
известной мере является также результатом компромисса
106

между консервативной частью правящих классов,
стремившейся ограничить и сузить сферу прав человека и
гражданина, и реформистским крылом буржуазии, которая
хотела путем уступок в области социальных, экономических
и культурных прав воспротивиться обострению классовой
борьбы.
Включение социальных, экономических и культурных
прав в традиционный каталог прав человека и гражданина
в западноевропейских капиталистических государствах,
с одной стороны, было уступкой трудящимся, но с
другой — охраняло политические и экономические интересы
монополистической буржуазии. Типичный пример —
формулы типа «социальная функция собственности»76 или
«собственность обязывает», провозглашенные в
конституциях ФРГ, Италии и Франции. Сущность «социальной
функции собственности» в условиях
государственно-монополистического капитализма в том, что частный
предприниматель обязан при использовании своей собственности
соблюдать общие интересы монополистической
буржуазии.
История развитых капиталистических стран, в
особенности стран континентальной Европы, в послевоенный
период изобилует фактами, свидетельствующими о том, что
по мере укрепления своих политических позиций
монополистическая буржуазия предпринимала наступление на
буржуазно-демократические права и свободы, на
расширение которых она вынуждена была пойти под
революционным давлением пролетариата в ситуации первых
послевоенных лет- В современный период от рабочих партий
и прогрессивной демократической общественности прежде
всего зависит соблюдение буржуазно-демократических
конституционных прав. Борьба за реализацию и расширение
гарантированных конституциями гражданских прав и
свобод в капиталистических странах является, как об этом
свидетельствуют минувшие десятилетия, одной из
важнейших областей классовой борьбы пролетариата77.
5. Проблема социально-экономических и культурных
прав при капитализме
Социально-экономические и культурные права,
провозглашенные в конституциях стран континентальной Европы
после 1945 года и формирование которых путем судебного
толкования постепенно происходит в англо-американской
107

правовой системе» — результат давления широких слоев
населения на правящие круги капиталистических стран.,
Бесспорно, большую позитивную роль здесь сыграл
пример Советского Союза — пример конституционного
закрепления социальных, экономических и культурных прав в
Конституции СССР 1936 года и их претворения в совет- j
ской государственной и общественной практике.
Революционную инициативу рабочего класса и трудящихся в
капиталистических странах стимулировало также само
возникновение мировой социалистической системы. В
настоящий период первостепенное международное значение
имеет кодификация социальных, экономических и культурных
прав в Конституции СССР 1977 года.
Социально-экономические и культурные права были
закреплены в Конституции Италии 1947 года, в Основном
законе ФРГ 1949 года и в значительно меньшей степени —
в Преамбуле Конституции Франции 1946 года. Между
западногерманской и итальянской конституциями имеются
значительные различия: конституция Италии в
регламентации социально-экономических прав идет несравнимо
дальше конституции ФРГ, в ней ярко проявляются те
уступки трудящимся, на которые под давлением
революционного движения вынуждена была пойти итальянская
буржуазия. Напротив, западногерманская регламентация
социальных прав ограничивается закреплением лишь
самого необходимого и то в весьма общей форме. Так,
конституция ФРГ декларирует (однако без каких-либо
реальных гарантий) право на свободное развитие личности
(ст. 2, п. 1); равноправие независимо от пола,
происхождения, расы, политических убеждений (ст. 3); право создания
объединений для охраны и улучшения условий труда и
экономических условий; здесь же провозглашаются
недействительными и незаконными соглашения и мероприятия,
направленные на ограничение или затруднение осуществления
этого права (ст. 9, п. 3). Далее закрепляется охрана брака,
семьи и детей (ст. 6), свободный выбор профессий (ст. 12,
п. 1) и запрещение принудительных работ (ст. 12, п. 2).
Большая часть предоставленных прав и свобод в
условиях государственно-монополистического капитализма
для трудящихся ФРГ остается нереализуемой. Достаточно
указать на принципы социального равенства, свободы
выбора профессии и занятия публичных должностей, которые
под различными предлогами, главным образом
политическими, ограничиваются правящими кругами.
108

Итальянская конституция, провозглашая широкий круг
социальных, экономических и культурных прав и свобод
в формулировках, не допускающих сомнений, открываете
отличие от конституции ФРГ правовые возможности для
проведения глубоких, действительно прогрессивных
демократических реформ, «направленных на улучшение
социального положения итальянских трудящихся.
Конституция объявляет Италию демократической республикой,
основанной иа труде; признает право всех граждан на труд
и обязывает государство поощрять условия, которые
делают это право реальным, заботится об образовании и
профессиональном обучении трудящихся (ст. 1, п. 1; ст. 4,
п. 1; ст. 33, пп. 1 и 2); за трудящимися признается право
на вознаграждение, соответствующее количеству и
качеству труда и достаточное для обеспечения ему и его семье
свободного и достойного существования (ст. 36, п. 1). В
конституции содержится требование юридической
регламентации максимальной продолжительности рабочего дня
и установления наименьшего возраста для работы по
найму (ст. 36, п. 3; ст. 37, п. 2), объявляется право
трудящихся на оплачиваемый отпуск (ст. 36, п. 3), право
граждан, не способных к труду и лишенных «необходимых
средств к существованию, на поддержку и помощь
общества, а также право на социальное обеспечение в случае
болезни, несчастья, инвалидности, старости и безработицы
(ст. 38, пп. 1 и 2). Итальянская конституция
провозглашает свободу учреждения профсоюзных организаций и
при этом подчеркивает, что на профсоюзы не может быть
возложено иных обязательств, кроме обязанности
регистрации в соответствующих органах (ст- 39, пп. 1 и 2).
Статья 40 (в отличие от конституции ФРГ) гарантирует
право на забастовку, а статья 46 — право трудящихся «в
целях экономического и социального подъема труда и в
согласии с требованиями производства» участвовать в
управлении предприятиями. Конституция Италии
признает также социальную функцию коопераций и
поддерживает их (ст. 45, п. 1). Подобно конституции ФРГ,
итальянская конституция также провозглашает правовое,
социальное, расовое, религиозное и национальное
равенство, включая равенство полов, но идет далее и обязывает
государство устранять экономические и социальные
препятствия, которые, фактически ограничивая свободу и
равенство граждан, мешают полному развитию человеческой
личности и действительному участию всех трудящихся в
политической и социальной организации страны (ст. 3,
109

пп. 1 и 2). Конституция говорит об охране семьи, детей
и молодежи (ст. 29—30), а в ст. 31 частично
формулирует материальные гарантии этих социальных прав в
условиях капиталистической Италии. В ст. 32, п. 1
конституции устанавливается, что республика охраняет здоровье,
а также гарантирует бесплатное лечение для неимущих.
В рамках социальных прав в конституции Италии
закреплены также свобода науки и искусства (ст. 33),
государственная помощь школе (ст. 34) и охрана языковых
меньшинств (ст. 6).
Однако в последующие годы итальянская
монополистическая буржуазия предприняла наступление на права
трудящихся. Причем использовались все средства — от
законодательных ограничений до фактического произвола
исполнительной власти. Прежде всего пострадало право
«а труд, в условиях капиталистического общества
превратившееся в фикцию. Противоречие между
законодательством и фактической общественной функцией социальных
прав характерно и для ФРГ, но в отличие от конституции
Италии Основной закон Федеративной Республики
Германии предоставляет органам государства возможность
ограничивать эти права78.
Несмотря на принципиальные различия между
конституционностью и действительной ролью социальных
прав в Италии, нельзя недооценивать политического
значения конституционной регламентации. Для
коммунистической партии Италии закрепление социальных прав в
конституции — значительная поддержка в деле
привлечения трудящихся к политической борьбе за значимые
социальные завоева«ия, опирающиеся на конституцию.
Что касается Преамбулы Французской конституции
1946 года, то в нее — также под давлением рабочего
движения— были включены основные экономические,
социальные и культурные права: равноправие женщин и мужчин;
право на труд и обязанность трудиться, подкрепленные
принципом, согласно которому никто не может в своем
труде и в своей должности быть притесняем по причине
своего происхождения, взглядов или вероисповедания.
Широко сформулировано право на защиту интересов
через профсоюзную организацию, право на забастовку,
право на заключение коллективного договора, «а участие
трудящихся (через своих делегатов) в управлении
предприятием. В Пятой республике многие из этих прав
потускнели, и вовсе не реализованным остался принцип, согласно
которому всякое имущество, всякое предприятие, эксплуа-
110

тация которого имеет или приобретает черты
национальной общественной службы или фактической монополии,
должно стать коллективной собственностью.
Преамбула, далее, декларирует социально-культурные
права: развитие личности, охрану здоровья, право на
материальное обеспечение, отдых и досуг, а также право
на социальную помощь в случае нетрудоспособности,
бесплатное светское образование и равный доступ к
приобретению профессий, — которые в
общественно-политических условиях Пятой республики остаются практически
нереализованными и их осуществление является важ«нон
целью политической борьбы прогрессивных сил.
Конституционная регламентация
социально-экономических прав в США имеется пока только на уровне
отдельных штатов. Далеко не все конституции штатов в
настоящее время содержат соответствующие разделы и ни в
одной «ет комплексной регламентации всей совокупности
социально-экономических и культурных прав. Так, в
конституциях Флориды, Гавайев, Луизианы и Пуэрто-Рико
закреплено лишь право на организацию профсоюзов и
право профсоюзов заключать коллективные договоры.
Правом на восьмичасовой рабочий день, минимальную
заработную плату без учета пола и расы, а также правом
на образование и равный доступ к получению профессии
ограничились конституции Монтаны, Вирджинии и
Пуэрто-Рико. В конституции Луизианы провозглашена охрана
исторических и языковых меньшинств коренного
населения. В конституциях Аляски, Гавайев, Мичигана и Техаса
закреплена охрана здоровья, Иллинойса, Монтаны и
Пенсильвании— декларировано право на здоровую
окружающую среду как социальное право человека.
Чрезвычайно важное значение для расширения
концепции социально-экономических и культурных прав в
капиталистических странах имело принятие на III
Ассамблее ООН 1948 года Всеобщей декларации прав человека.
Следующим шагом, имеющим международно-правовое
значение, было принятие XIV Ассамблеей ООН 16 декабря
1966 г. Международного пакта об экономических,
социальных и культурных правах, расширяющего и
углубляющего положения, содержащиеся во Всеобщей декларации
прав человека. Перечисляя социальные, экономические и
культурные права, он, пожалуй, даже выходит за рамки
возможностей, которые может гарантировать человеку
капиталистическое общество. Поэтому — как уступка
капиталистическим государствам — ст. 2 Пакта не содержит тре-
111

бования немедленного обеспечения реализации
провозглашенных им прав (такое требование содержится в ст. 2
Международного пакта о гражданских и политических
правах), но указывает, что «каждое государство,
подписавшее Пакт, обязуется при максимальном
использовании собственных средств самостоятельно и посредством
международного содействия проводить мероприятия,
главным образом технические и экономические, направленные
на последовательную реализацию прав, определенных
^настоящим Пактом, с использованием всех надлежащих
средств, включая принятие законодательных актов».
Если концепция социально-экономических и
культурных прав была воспринята конституциями ряда
капиталистических государств и важными
международно-правовыми актами, то в области буржуазной теории права, го-
сударствоведения и политологии ситуация не однозначна.
Немало авторов правой ориентации — прежде всего
М. Крэнстон, А. Милн, Р. Флэтман, Л. Штраус и Д. Ра-
фаэл — рьяно выступают против этой концепции.
Традиционными правами человека М. Крэнстон считает
лишь права политические и личные. Попытка же добавить
новые категории экономических и социальных прав, по
мнению М. Крэнстоиа, лишь искажает смысл
традиционной философской концепции прав человека. С
политической точки зрения, утверждает М. Крэнстон, признание
концепции социально-экономических прав якобы
препятствует эффективной защите того, что издавна считается
гражданскими правами. Он полагает, что когда-нибудь
требование экономических и социальных прав сможет быть
•реализовано, но в современных общественных условиях
это якобы неосуществимо79.
М. Крэюстон в своих рассуждениях не учел одного
«маленького» обстоятельства: социально-экономические и
культурные права являются бесспорной реальностью в
мире социализма, составляют основу всей марксистско-
ленинской концепции прав человека. Их объем и степень
реализации значительно превосходят систему социально-
экономических и культурных прав, формально
закрепленных в конституциях капиталистических государств, во
Всеобщей декларации прав человека и Международном
пакте о социальных, экономических и культурных правах.
Критикуя закрепление социально-экономических и
культурных прав во Всеобщей декларации и Международном
пакте, Крэнстон (а вслед за ним и Милн) использует и
другую «теоретическую» аргументацию. Права человека,
П2

по его мнению, — один из видов моральных прав,
отличающихся от других моральных прав тем, что это права
всех людей, всегда и во всех ситуациях80.
Социально-экономические права якобы не отвечают этим условиям, а
значит, не могут быть признаны универсальными правами
человека. Они являются правами только определенных
слоев общества — рабочих и служащих и, таким образом,
не могут быть всеобщими. Включение же во Всеобщую
декларацию прав человека социально-экономических прав,
принадлежащих только определенным социальным слоям,
означает утрату престижа прав человека в мире,
особенно с учетом (неосуществимости этих прав. В другом месте
цитируемой работы Крэнстон пишет, что эта
принципиальная ошибка (имеется в виду включение
социально-экономических прав) умаляет значение Всеобщей декларации
нрав человека.
В современный период, когда буржуазные теоретики
предпочитают вуалировать истинную сущность своих
убеждений, редко можаю встретить такую откровенно
буржуазную классовую позицию, как у М. Крэнстона и А.
Милна. Утверждая, что универсальными могут быть только
политические и личные права, эти авторы забывают один
«мелкий» вопрос, а именно: гарантированы ли
материально политические и личные права всем классам,
социальным слоям и отдельным личностям в современном
капиталистическом обществе? Крэнстон поддерживает ту
устаревшую, уходящую в прошлый век
либерально-индивидуалистическую позицию, согласно которой материальное
обеспечение прав признается частным делом самого
субъекта, в результате чего права человека и гражданина
оказываются предоставленными только высшим классам
буржуазного общества — владельцам частной собственности.
Впрочем, в буржуазной теории права, политологии и
юсударствоведении можно встретить и такие концепции,
авторы которых не разделяют полностью экстремально-пра-
ные взгляды Крэнстона, Милна и др.81. Есть и немало
авторов-реформистов, признающих концепцию
социально-экономических прав. Например, бывший министр
иностранных дел лейбористского правительства Великобритании
Дэвид Оуэн выступает против противопоставления
социально-экономических и культурных прав политическим и
ЛИЧ1НЫМ правам человека, рассматривает
социально-экономические права как составную часть современного
каталога гражданских прав и призывает к созданию
экономических предпосылок для их осуществления82.
• Заказ 6578
143

Во Франции идет спор о том, являются ли
сформулированные в Преамбуле конституции 1946 года права и
свободы общеобязательной правовой нормой83 или же речь
идет о прокламации, выражающей философские и
моральные принципы.
Буржуазные авторы, полностью или с оговорками
принимающие концепцию социально-экономических и
культурных прав, в большинстве своем скептически
относятся к возможности их реализации в условиях
капиталистического государства. Так, ведущий английский
конституционалист Д. Маршалл считает, что в западном мире нет
единства в понимании социально-экономических и
культурных прав, которое способствовало бы изменению
традиционной концепции гражданских прав и свобод84.
Оценивая возможную деятельность судов, на которые в
соответствии с британским конституционным правом в
первую очередь ложится охрана социально-экономических
прав, Маршалл полагает, что надлежащее осуществление
принципа социального равенства вступило бы в
противоречие с принципом свободы. Это весьма распространенный
«ыне подход, основанный «а ложной альтернативе: либо
абстрактно понимаемый принцип экономического
равенства ограничивает столь же абстрактно понимаемую
свободу личности, либо, наоборот, последняя ограничивает
принцип равенства. Что касается вымышленной многими
буржуазными теоретиками творческой роли судов в этом
сложном процессе конструирования социального
равенства, то, по мнению Д. Маршалла, суды менее чем кто-либо
подходят для решения проблем, связанных с реализацией
социально-экономических прав. Он считает, что
современное капиталистическое общество в целях
осуществления равенства может обеспечить лишь недопущение
дискриминации по социальным, религиозным и национальным
признакам85. Вся система социально-экономических и
культурных прав в таком понимании сводится исключительно
к запрещению дискриминации. О весьма ограниченном,
формальном применении принципа социального
равенства свидетельствует практика британских судов в 60—70-е
годы, на анализе которой базируется работа Д.
Маршалла.
Аналогичная ситуация сложилась и в США. Как уже
отмечалось, конституционная регламентация прав
человека и гражданина на федеральном уровне значительно
устарела. В сущности, она давно уже перестала бы
отвечать сегодняшним интересам правящих кругов, если бы
114

не было органов, путем толкования адаптирующих
конституцию к современным потребностям
капиталистического государства, далеко выходя при этом за смысл ее норм
(имеются в виду федеральные суды, в первую очередь
Верховный суд США).
В конце 60-х годов в решении по делу Shapiro v-
Thompson88 (речь шла о признании неконституционным
требования прожить в данной местности более года, чтобы
приобрести право обратиться за пособием) Верховный
суд США высказался в том смысле, что социальное
равенство охватывает установленные законом социальные
права. Это и некоторые другие решения того же периода,
используя понятие социальных прав, трактовали их в
позитивном плане87. Однако смена «суда Уоррена» «судом
Бергера» путем назначения новых, реакционно
настроенных членов Верховного суда, привела к тому, что начиная
с 1970 года судебная практика в этой области повернула
вспять. Это особенно ярко проявилось в решении
Верховного суда о конституционности закона о социальной
помощи штата Мэриленд; хотя закон явно противоречил
принципу равенства, Верховный суд — правда,
незначительным большинством — признал его конституционным.
И другие решения показали, что «суд Бергера» отошел от
толкования социальных прав с позиций конституционного
принципа равенства, закрепленного XIV поправкой к
конституции. В решении по делу Lindsay v. Normet (1972 г.)
он выдвинул, например, крайне реакционный тезис о том,
что «конституция не предоставляет судам правомочий
устранять какие-либо социальные или экономические
несправедливости»88.
Обратимся теперь к весьма распространенной
концепции, согласно которой социально-экономические и
культурные права не могут существовать без права частной
собственности. Один из представителей этой концепции —
Л. Милн полагает, что в «свободном» обществе должна
существовать заинтересованность в полной занятости, а
также в обеспечении материального минимума,
достаточного для поддержания среднего уровня жизни. Однако,
как считает Милн, неправильно было бы говорить, что
о свободном обществе люди имеют право на
удовлетворение этих социальных запросов. Здесь речь может идти
только об общественной заинтересованности, но не о
субъективном праве. Обратившись к понятию содержания
права на труд, Милн ставит вопрос, означает ли оно право
личности получить работу от государства в соответствии
115

со своей квалификацией, и даст однозначный
отрицательный ответ. Право на труд означает якобы лишь право
стремиться к получению работы по любой специальности
от того, кто ее может предоставить, с одной стороны, и
право работодателя взять на работу по собственному
выбору каждого, кто предлагает свою рабочую силу, с
другой. Речь, следовательно, идет о таком праве на труд,
которое должно соответствовать частной собственности,
частному предпринимательству, свободному рынку труда
и свободной конкуренции. Только такое право на труд
якобы совместимо со свободой личности. Право частной
собственности и право на труд взаимосвязаны и
нуждаются во взаимной координации. Итак, Милн констатирует
зависимость между правом частной собственности и
правом на труд. Существует ли объективно данная
зависимость?
Бесспорно, да, но совсем не та, которую он имеет
в виду. Это такая зависимость, когда первое как раз
исключает второе; там, где частная собственность существует
в неограниченном виде, право на труд вообще
существовать we может. (На тех этапах развития общества, когда
в результате активности революционных сил, особенно
рабочего класса, происходит определенное ограничение
частной собственности при сохранении преобладающей
роли капиталистических производственных отношений, мы
можем говорить об ограниченном праве на труд.) По
мнению Милна, гражданину принадлежит только право
обратиться к государству с просьбой о помощи в
получении рабочего места; иными словами, содержание
права на труд исчерпывается деятельностью биржи труда, что,
разумеется, не имеет ничего общего с действительным его
содержанием.
Точно таким же образом трактует Милн право на
обеспечение в случае болезни, увечья, старости,
материнства и т. п., право на медицинскую помощь, право на
образование и т. п. Во всех подобных случаях за гражданином
признается лишь право обратиться к государству с
просьбой о помощи. Милн считает, что общество должно по
мерс возможности удовлетворять «нуждающихся лиц,
поскольку речь идет об общественном интересе (не
допустить чрезмерного недовольства населения), «о при
условии, что это не угрожает частному
предпринимательству89. Такая концепция социально-экономических и
культурных прав практически означает их открытую
ликвидацию. Тем не менее ныне она общепринята буржуазными
116

политологами, государствоведами, политиками правого
толка90.
Авторы, придерживающиеся подобных взглядов,
допускают, впрочем, отдельные нюансы и отступления, что
обусловлено скорее конкретной ситуацией в той или иной
стране, чем различиями в концептуальном решении указанных
проблем. Например, в ФРГ, где социально-экономические
и культурные права включены в Основной закон, их
нельзя не признать субъективными правами человека и
гражданскими правами. .Однако многие западногерманские*
конституционалисты определяют содержание этих прав
вышеуказанным образом91. В Италии право на труд,
закрепленное в п. 1 ст. 4 конституции, трактуется вопреки
тексту конституции только как необязательный для
государства программный постулат, к достижению которого
итальянское общество якобы постепенно будет стремиться.
Говоря о стремлении буржуазных ученых и практиков
поставить под сомнение категорию
социально-экономических и культурных прав, свести их содержание к
минимуму, необходимо отметить также попытку соответствующего
истолкования права на забастовку и права «а
объединение. Мили, говоря о праве на забастовку, гораздо больше
внимания уделяет праву монополии прибегать к услугам
штрейкбрехеров, чем собственно праву рабочих и
служащих на забастовку92. Для Макфарлана типично
стремление использовать право на забастовку в качестве
орудия идеологической борьбы с социалистическими
странами. Он подчеркивает, что право на забастовку нужно
признать основным правом, имеющим коллективный
характер. Далее он определяет это право как классовое,
инструментальное и принудительное (как средство для
достижения определенной цели) и в конечном счете как
право одновременно экономическое и политическое93.
Конечно, с этими словами Макфарлана можно было бы
согласиться. Однако смысл его рассуждений становится
ясным из дальнейших его выводов. Он считает, что это
право реально только в капиталистических государствах,
а при социализме рабочие не могут воспользоваться
правом на забастовку в ответ на злоупотребления властью
со стороны менеджеров и профсоюзных функционеров.
Очевидно, Макфарлан не видит — или не хочет видеть,—
что социалистическое общество для наведения порядка,
например в случаях злоупотребления властью
руководителей предприятий, располагает иными действенными
средствами (партийная ответственность, заводской народ-
117

ный контроль и т. п.), с помощью которых указанные
проблемы можно разрешить куда эффективнее.
Полемизируя с Макфарланом, необходимо напомнить, как в
действительности осуществляется право на забастовку в
развитых капиталистических странах. Здесь нет
необходимости приводить массу примеров, свидетельствующих
о применении открытого насилия против бастующих со
стороны государственных органов и капиталистических
предпринимателей. Достаточно указать на ограничения,
устанавливаемые подзаконными актами или путем
судебного толкования. В результате подобных ограничений
широко провозглашенное в конституциях право на
забастовку заметно сужается: конституционными и законными
объявлены только забастовки, преследующие
экономические и социальные, но не политические цели, существуют
строгие запреты забастовок государственных служащих.
Запрещаются также забастовки, проводимые с умыслом
нанести вред предприятию. Кроме того, строго
запрещены такие формы забастовок в широком смысле, как
захват заводов рабочими, самовольная работа (при
остановке работы со стороны работодателя). Для ограничения
права на забастовку особенно часто используется гибкое
толкование доктрины «охраны общественного порядка».
Одна из острейших проблем в области
социально-экономических и культурных прав в капиталистическом
мире— проблема расового равноправия в общественных, в
том числе трудовых, отношениях. Необычайно обострена
она в Соединенных Штатах, причем в самых различных
областях социальной, экономической и политической
жизни. Существует она и в других странах Запада.
Достаточно упомянуть расовые обострения в современной
Великобритании, вызванные притоком иммигрантов из стран
бывшего Содружества, проблемы иностранных рабочих во
Франции и ФРГ, о которых уже говорилось выше.
Расовые отношения в Великобритании весьма
скептически оценивает, например, бывший лейбористский
министр иностранных дел Дэвид Оуэн. Он подчеркивает, что
возникающие здесь проблемы используются реакцией,
которая натравливает беднейшую часть британского
населения на иммигрантов из стран Содружества, приток
которых в метрополию и есть якобы основная причина
безработицы. Эта часть населения Англии легко поддается
расистским настроениям, искусственно формируемым
консерваторами. Законы 1965 и 1968 гг. (Race Relations Acts)
создали сравнительно широкую систему институтов, при-
118

званных ликвидировать расовую дискриминацию, но они
не в силах разрешить проблему. Более того, как
указывается в буржуазной литературе, оба закона имеют
существенные недостатки, не распространяются на многие
сферы социальной жизни, где проявляется расовая
дискриминация (например, жилищное строительство, страхование,
кредитование, социальное обеспечение и т. п.) •
Особенно остро проблема стоит в Соединенных
Штатах. Борьба за ликвидацию дискриминации и сегрегации
цветных, которая раньше выражалась лишь в отдельных
актах протеста цветного населения, в полную силу
разгорелась после второй мировой войны. Несомненно, этому
содействовало международное осуждение расистских
теорий и практики нацизма, общая активизация широких
слоев трудящихся в капиталистических странах, а также
некоторое укрепление экономического и политического
положения негров в обществе, связанное с послевоенным
увеличением занятости. Однако даже при отчасти
возросшем уровне жизни цветного населения все больше >вели-
чивался разрыв между уровнем и возможностями
цветного и белого населения во всех сферах общественной жизни,
что явилось и является поныне мощным импульсом борьбы
за равноправие.
Итогом этой борьбы явились Закон о гражданских
правах 1964 года и Закон об избирательном праве 1965
года. Закон о гражданских правах провозгласил
незаконными дискриминацию и сегрегацию рас во всех
общественных учреждениях и торговле. Оба закона провозгласили
принцип равенства рас в области избирательного права и
в области участия граждан в управлении государством.
Во второй половине 60-х годов указанные законы стали
исходными в судебной практике федеральных судов,
особенно Верховного суда США, в составе которого в те
годы .преобладали прогрессивно настроенные судьи. Его
решения несколько расширили границы расового
равноправия, установленные в законах9*. В 70-х годах ситуация
изменилась. Администрация и Верховный суд стали на
путь решений, в которых под различными предлогами
отвергалось вмешательство в практику расизма96.
Названные выше законы, подвергшиеся вдобавок
ограничениям и искажениям со стороны Верховного суда США,
не смогли сгладить социального, экономического и
культурного неравенства цветного, особенно негритянского,
населения. Напротив, как показывают факты и данные о
социально-экономическом положении трудящихся в стра-
119

не, материальные и социальные условия жизни цветного,
в первую очередь негритянского, населения относительно
ухудшаются по сравнению с условиями жизни белых. Ре-
альнре социально-экономическое и культурное расовое
неравенство в США — один из наглядных примеров
неспособности современного капиталистического общества
решать кардинальные социальные проблемы.
Другой важный аспект социального равенства, в
отношении которого современные капиталистические
государства также оказались в трудном положении, — равенство
мужчин и женщин в области профессиональной
деятельности, семейной и общественной жизни. В некоторых
развитых капиталистических странах до сих пор не существует
последовательных формально-правовых гарантий такого
равноправия. Например, конгресс США в 1973 году принял
проект поправки к федеральной конституции,
провозглашающей равноправие мужчин и женщин, однако эта
поправка не была ратифицирована необходимым числом
штатов. В Великобритании вообще не существует
общеправовой регламентации равноправия мужчин и женщин.
Этот принцип весьма непоследовательно (и то лишь в
сфере семейных и трудовых отношений) применяется в
судебной практике. В ФРГ, Франции и в Италии
равноправие мужчин и женщин, как уже указывалось выше,
закреплено в конституциях, но в подзаконных правовых
нормах еще имеются значительные недостатки. Это
относится главным образом к Италии, где на принцип
равноправия мужчин и женщин сильное негативное влияние
оказывает католическая идеология, а также начиная с
1964 года непоследовательность Конституционного суда
Италии в его проведении. Характерно, что еще в 1961 году
Конституционный суд Италии подтвердил
конституционность статьи уголовного закона, предусматривающей
преследование женщин за прелюбодеяние.
Необходимо иметь в виду, что на принцип равноправия
полов воздействуют не только экономические и
социальные, но и идеологические факторы, пережитки,
сохраняющиеся в сознании достаточно широких слоев
общественности, умышленно поддерживаемые и искусно используемые
буржуазной пропагандой.
В центре классовых боев в развитых капиталистических
странах находится борьба с ограничениями права на
профессиональную организацию, на заключение коллективных
договоров и прежде всего на участие трудящихся в
контроле и управлении предприятиями государственного и ча-
120

стного сектора. Господствующие классы под давлением
рабочего движения, особенно во Франции и Италии,
вынуждены были юридически санкционировать эти права.
Деятельность же капиталистического государства, судов,
органов управления направлена на их ограничение, что
усугубляется деятельностью полицейских органов и
монополистических союзов, часто прибегающих к прямому
насилию97.
В классовой борьбе трудящихся капиталистических
стран за реализацию и расширение социальных,
экономических и культурных прав важное место занимает не
только стачечная борьба, но также политические акции,
проводимые в первую очередь коммунистическими партиями и
поддерживаемые широкой прогрессивной общественностью.
В тех странах, где действуют массовые коммунистические
партии, прежде всего во Франции и Италии, эти акции
приобретают большое значение. Можно вспомнить проект
Декларации свобод, опубликованный Французской
коммунистической партией в мае 1975 года. В декабре того
же года депутаты-коммунисты представили парламенту
проект этой Декларации в форме проекта конституционного
закона, который в случае принятия должен был бы стать
частью Преамбулы действующей конституции. Этот по
существу новый кодекс гражданских прав98 содержал
весьма подробную регламентацию
социально-экономических и культурных прав, а также прав коллективов, далеко
выходящую за рамки современных регламентации,
существующих в капиталистических странах. Разумеется,
проект встретил отпор со стороны правых сил, которым
удалось исключить его обсуждение из программы
законодательных работ.
6. Проблема политических и личных прав
при капитализме
Хотя буржуазные идеологи придают политическим и
личным правам решающее значение, противоречие между
их конституционным провозглашением и возможностью
осуществления на практике в эпоху
государственно-монополистического капитализма возрастает больше, чем когда-
либо. Признавая «слабость» позиций капиталистического
государства в социально-экономической и культурной
сфере, буржуазные теоретики стремятся создать впечатление,
что в области политических и личных прав дела обстоят
121

хорошо. Реальность современного капиталистического го-'
сударства, однако, свидетельствует об обратном. Сужается
социальная 'база политического господства монополий,
все резче проявляется кризис доверия широких масс
населения к существующим политическим и государственным
институтам. Сегодня многие стратеги империализма
хорошо осознают эти процессы и стремятся воспрепятствовать
им путем «научно обоснованных» политических
манипуляций в целях пробуждения политической активности
граждан, соответствующей интересам монополистической
буржуазии. Многочисленные штабы специалистов занимаются
этой деятельностью. Встает вопрос, какова же в
действительности цена политических прав, например
избирательного права, если гражданин, обработанный массовой
пропагандой, не понимает тех общественных взаимосвязей
и реальностей, по поводу которых он якобы свободно
голосует.
Кризис политических и личных прав п свобод в
капиталистических странах обострился до такой степени, что
ряд буржуазных политологов и конституционалистов в
60—70-х годах вынужден был, хотя и частично, признать
его существование. Так, Миллс пишет: «Намного
безопасней прославлять гражданские свободы, нежели защищать
их; намного безопасней защищать их в качестве
формальных прав, чем активно применять их в политике. И те,
кто гораздо охотнее отменили бы эти свободы, сами
ссылаются на них»100. К. Левенштейн отмечает глубокий
кризис гражданских прав и индивидуальных свобод в
«конституционных демократиях», причем основной его причиной
он считает конфликт между свободой и безопасностью
(под безопасностью он понимает совокупность
антидемократических мероприятий в капиталистических странах,
направленных против прогрессивных сил, в первую
очередь — коммунистических партий)|0!.
Подобные взгляды разделяют и другие буржуазные
политологи и конституционалисты102. Они пытаются найти
выход из создавшегося положения. Однако их указания,
хотя зачастую и опираются на обширные эмпирические
исследования, не приносят конкретной пользы потому, что
их авторы ограничены рамками буржуазного
политического и научного мышления. Они анализируют политические
отношения и политическое воспитание в отдельных
социальных слоях103 и возрастных группах населения, обращая
особое внимание на молодежь104. Наиболее остро в
подобных эмпирических исследованиях стоит вопрос о том, мо-
122

гут ли существующие буржуазно-демократические
институты обеспечить соединение политической свободы и
общественного порядка. Весьма характерны результаты
одного из исследований, проведенного в ФРГ: 70%
опрошенных выразили согласие с современной политической
системой, а 30% высказались за нацистский режим*03.
Буржуазные политологи и конституционалисты
задаются также вопросом, в какой области общественной
жизни в первую очередь необходимы реформы, призванные
смягчить кризис в области политических и личных прав.
Голландский политолог С Ибема решающее значение
придает формированию благоприятной политической
среды, главную роль отводя законодательству и судам10*.
Однако /В условиях государственно-монополистического
капитализма ни один законодательный акт или судебное
решение не могут изменить господствующей политической
среды. Более того, не только и не столько политическая
среда служит причиной кризисного положения в области
политических и личных прав. Основная причина в
конечном счете кроется в экономической и социальной ситуации
современного капиталистического общества и государства.
Учитывая это, М. Дюверже делает акцент на значении
социально-экономических условий для реализации
политических и личных прав. Среди факторов, влияющих на
политическое поведение, первое место он отводит
жизненному стандарту и ощущению социальной принадлежности
к определенному слою общества107.
Система буржуазных политических и личных прав
базируется, в сущности, на концепции, возникшей в эпоху
домонополистического капитализма. Инновации, внесенные
п нее в ходе XX столетия, и особенно после второй
мировой войны, являются, с одной стороны, результатом
давления рабочего класса и демократической общественности
капиталистических стран на правящие круги, с другой —
отражением буржуазно-реформистских установок, в
которых проявляется стремление определенным образом
приспособить систему буржуазной демократии к изменившимся
общественным условиям. Конституция США из
политических прав предусматривает избирательное право (разд. 2
ст. I конституции; разд. 2 поправки XIV и поправка XV
к конституции), свободу слова и печати, право собраний
и обращения с петициями (поправка I). Право
объединений не было включено в текст конституции и лишь на
основе расширительного толкования поправки I было
сформулировано Верховным судом США в 1958 году198.
123

Личные права и свободы, установленные поправками к]
конституции, в большинстве своем имеют характер
процессуальных гарантий, что обусловлено важной ролью
суда в американской системе. Неприкосновенность личности,
жилища, бумаг и имущества охраняется поправкой IV
к конституции, запрещающей необоснованные обыски и
аресты. В поправках V—VII содержится правило, согласно
которому наиболее серьезные уголовные и гражданские
дела подлежат суду присяжных; принцип поп bis in idem,
запрещение принуждения к свидетельству против самого
себя, право на судебное рассмотрение по месту совершения
преступления, право обвиняемого на очную ставку со
свидетелями, дающими показания против него, право
обвиняемого требовать вызова своих свидетелей и
пользоваться помощью адвоката для защиты. В поправке VIII
содержится запрещение взыскания чрезмерных залогов и
штрафов, а также применения жестоких и необычных
наказаний.
К личным свободам относятся, кроме того, свобода
вероисповедания (поправка I), право ношения оружия
(поправка II) и запрещение размещения в мирное время
солдат на постой в доме без согласия его владельца
(поправка III). Принципиальное значение с точк^ зрения
гарантий личных прав имеют положения, содержащиеся
в поправке V и разд. 2 поправки XIV, провозглашающие
принцип должной правовой процедуры, согласно которому
никто не может лишить какое-либо лицо жизни, свободы
или имущества без законного судебного рассмотрения
(частная собственность может быть изъята только за
вознаграждение). Большое значение имеет также принцип
равенства, установленный в части первой поправки XIV,
равно как и другое положение этой поправки, согласно
которому ни один штат не должен издавать и применять
закон, ограничивающий привилегии и вольности граждан
Соединенных Штатов.
Гражданские права в том виде, как они закреплены в
американской конституции, уже давно перестали отвечать
запросам современного общества на этапе государственно-
монополистического капитализма. Вот почему они
дополнялись законодательным путем, и прежде всего путем
судебного толкования. Как в законодательстве, так и в
судебном толковании, и в первую очередь в решениях
Верховного суда США, исторический кодекс гражданских
прав дорабатывался и переделывался в соответствии с
124

интересами правящих кругов монополистической
буржуазии.
В Великобритании не существует основного каталога
политических и личных прав. Общеобязательные акты,
составляющие часть английской конституции, как,
например, Великая хартия вольностей, Хабеас корпус акт,
содержат в весьма устаревшей форме только незначительный
фрагмент регламентации личных прав, который без
надлежащего судебного толкования давно бы уже вышел из
употребления. Британская конструкция политических и
личных прав исходит из идеалистических представлений
об объективно существующих политических правах и
личных свободах, которые «открываются» и более детально
определяются законодательством или судами.
Регламентация, или определение, политических и личных свобод
в Великобритании содержатся в ряде законов и, конечно,
в судебных прецедентах.
Во Франции политические и личные права лишь в общих
чертах закреплены в Преамбуле конституции 1946 года и
то с отсылкой к Декларации прав человека и гражданина
1789 года. По сравнению с США и Францией более
широкая шкала политических и личных свобод содержится
в действующих конституциях ФРГ и Италии. Из
политических прав в них закреплены свобода мнений, слова и
печати (ст. 5 конституции ФРГ; ст. 21 конституции
Италии); свобода собраний (ст. 8 конституции ФРГ; ст. 17
конституции Италии) и объединений (п. 1—2 ст. 9; ст. 21
конституции ФРГ; ст.ст. 18, 49 конституции Италии),
равный доступ всех граждан к государственным должностям
(п. 2 ст. 33 конституции ФРГ; ст. 51 конституции Италии),
право обращения с петициями (ст. 17 конституции ФРГ,
ст. 50 конституции Италии). Из личных прав в обеих
конституциях декларированы человеческое достоинство (ст. 1
конституции ФРГ, ст. 3 конституции Италии),
неприкосновенность личности (п. 2 ст. 2 и ст. 104 конституции ФРГ;
ст. 13 конституции Италии); свобода вероисповедания
(ст. 4; п. 3 ст. 33 конституции ФРГ; ст.ст. 8, 19, 20
конституции Италии), неприкосновенность тайны переписки и
иных форм связи (ст. 10 конституции ФРГ; ст. 15
конституции Италии), свобода передвижения (ст. 11 конституции
ФРГ; ст. 16 конституции Италии), неприкосновенность
жилища (ст. 13 конституции ФРГ; ст. 14 конституции
Италии), запрещение экстрадиции (п. 2 ст. 16 конституции
ФРГ; ст. 26 конституции Италии), принцип, согласно
которому никто не может быть изъят из ведения своего
125

законного судьи (п. 1 ст. 101 конституции ФРГ; п. 1 ст. 25
конституции Италии), право на судебную защиту
интересов (п. 1 ст. 103 конституции ФРГ; п. 1 ст. 24 конституции
Италии), гарантии в области уголовного процесса
(ст. 101 — 103 конституции ФРГ; п. 2—4 ст. 25 и ст. 27
конституции Италии). Итальянская конституция в ст. 22
устанавливает также, что никто не может быть лишен
по политическим мотивам право- и дееспособности,
гражданства или имени, а согласно ст. 23, никакая личная или
имущественная повинность не могут быть установлены
иначе, как на основании закона.
Как уже указывалось, буржуазная политология и го-
суда рствоведение игнорируют вопрос о материальных
гарантиях политических и личных прав. Лишь краем
касается буржуазная наука и политических гарантий,
упоминая политическую среду, в которой реализуются
политические и личные права. Эту политическую среду, стоящую
на втором месте после материальных гарантий, по нашему
мнению, необходимо понимать весьма широко — как весь
политико-идеологический контекст функционирования
политического режима, включающий и такие вопросы, как
обработка общественного, особенно политического, сознания.
Правящий класс все более интенсивно прибегает к
подобного рода умышленной манипуляции, приводящей к
искусственному формированию «неподлинных> политических
интересов среди широкой общественности. Средства
массовой информации нередко доводят обработку
общественного мнения до прямого психического воздействия.
Ленинское положение о том, что трудящиеся массы в
капиталистическом обществе стысячами способов и уловок
отстранялись от участия в политической жизни и от пользования
демократическими свободами»109 характерно для
современных капиталистических государств более чем когда-либо
до сих пор.
Буржуазное государствоведеиие и политология в
качестве гарантий политических и личных прав выдвигают
только гарантии формально-юридические, в первую
очередь такие институты, как конституционная юстиция,
правомочия общих судов по защите политических и
личных прав, административная юстиция. В последнее время
по примеру Скандинавских стран в развитых
капиталистических странах (из числа рассматриваемых — в
Великобритании) введен институт омбудсмена. Марксистско-
ленинский анализ убедительно доказывает
классово-политическую функцию буржуазных формально-юридических
126

гарантий и их недостаточность с точки зрения защиты
прав трудящихся110. Кризисное положение и
недостаточность формально-юридических гарантий в
капиталистических странах в настоящее время настолько очевидны, что
часть буржуазных политологов и государствоведов
вынуждены признать этот факт111.
Институты, призванные гарантировать осуществление
политических и личных прав, на практике выполняют
противоположные функции. Это относится прежде всего к
судебной системе, и первое место здесь занимает
толкование Верховного суда США, оказывающее ныне влияние
на судебную практику в области гражданских прав не
только в англо-американских, но и в капиталистических
странах континентальной Европы.
Верховный суд США с начала XX столетия
сформулировал ряд доктрин, открывающих возможность
ограничения политических и личных гражданских прав,
гарантированных конституцией, со стороны государственной власти.
В период «холодной войны», а также со второй половины
70-х годов при столкновении интересов государственной
безопасности с защитой гражданских прав в США
получила распространение реакционная доктрина «скверных
тенденций» (bad tendency doctrine)112. На ее основе
государственная власть вправе подавлять выступления,
собрания и демонстрации, в которых проявляются «скверные
тенденции», в частности, направленные на подрыв власти
либо сдерживающие выполнение государственных
обязанностей или препятствующие их осуществлению. Эта
доктрина связана и с понятием «подрывной деятельности»,
открывающим широкий простор для репрессивных
вмешательств государственной власти в сфере политических н
гражданских прав.
Другая, также широко применяемая доктрина, так
называемая «явная и наличная опасность» (clear and
present danger doctrine), согласно которой государственная
власть может ограничить гражданские права, если их
реализация явно и непосредственно связана с опасностью
для государства.
Судебные доктрины и их применение всегда отражают
определенную политическую атмосферу в стране. Так,
доктрина «скверных тенденций» широко применялась в
процессах против коммунистов в период искусственно
разжигавшейся маккартистской истерии, в частности в
процессе над одиннадцатью членами Коммунистической
партии США113. Необходимо иметь в виду, что доктрина
127

«скверных тенденций» оказывает влияние не только на
судебную практику, но и на законодательство. Об этом
свидетельствует, например, Закон о кодификации,
пересмотре и реформе уголовного кодекса, принятый в США
в 1978 году114. Используя эту доктрину, в частности, по
отношению к свободе слова, печати и собраний, закон
практически развязал руки органам полиции для
подавления любых выступлений, собраний и демонстраций, в
которых проявляются «скверные тенденции». В нем
содержится примерный перечень «скверных тенденций»,
ставящих под угрозу общественный порядок: применение
насилия, травмирование, причинение вреда гражданам и
имуществу, бунт, угроза и шантаж. Под собранием
понимается сбор более чем девяти лиц, под
бунтом—неподчинение группы более чем в десять человек призыву
полиции разойтись. Под понятие причинения имущественного
вреда, угроз и шантажа могут быть подведены действия
бастующих (причинение имущественного вреда, уголовно
наказуемый шантаж) или деятельность забастовочных
пикетов (уголовно наказуемое применение угроз). Можно
сделать вывод, что в замысел законодателя входило
использование закона именно в этом направлении. Особое
внимание закон уделяет антивоенным демонстрациям,
прямо запрещая их проведение перед зданиями призывных
пунктов. Таким образом, он совершенно очевидно
нарушает положения поправок I и IV к конституции США,
провозглашающих свободу собраний и личные свободы.
В Федеративной Республике Германии в 70-х годах
также использовалось нечто вроде доктрины «скверных
тенденций». В 1972 году в ФРГ были узаконены
полномочия полиции производить аресты без издания судебного
приказа. Законы 1976 года «Об уголовных деяниях,
противоречащих конституции», «О терроризме» и особенно
новые законы земель 1978 года о полиции предоставили
полицейским органам возможность квалифицировать в
качестве нарушения общественного порядка,
подстрекательства к бунту и насилию акции протеста и
демонстрации трудящихся и демократической общественности.
В зависимости от степени классовой и политической
стабильности буржуазного истэблишмента в отдельных
капиталистических странах преобладают сторонники либо
абсолютной, либо относительной свободы слова и печати.
Первые, отвергающие какое-либо вмешательство в область
реализации этих свобод, преобладают главным образом
в тех капиталистических странах, где не существует не-
128

посредственной угрозы классово-политическому господству
и государственной власти монополистической буржуазии,
где политическое влияние революционных сил еще
недостаточно сильно. Здесь монополистическая буржуазия
достигает для себя благоприятного эффекта путем «свободной
конкуренции» взглядов и идей, так как в условиях
государственно-монополистического капитализма
предоставление возможностей для осуществления свободы слова,
печати и выражения мнений означает в действительности их
монополизацию в руках тех, кому принадлежит
экономическая и политическая власть.
Нарастание революционного движения в
капиталистических странах, увеличение экономического неравенства,
обострение социальных проблем, прямо или потенциально
угрожающих господству монополистической буржуазии,
основная причина утверждения релятивистского понятия
свободы слова, печати и мнений115. В частности, оно
проявляется в государствоведении и политологии ФРГ.
Западногерманская теория при этом опирается на ст. 18
Основного закона, предусматривающую возможность лишения
политических и личных прав лиц, использующих
указанные права для борьбы против «свободного
демократического порядка». Западногерманский конституционалист Г. Дю-
риг под лозунгом «Никакой свободы противникам
свободы» выдвигает концепцию так называемой
«обороняющейся демократии», т. е. «демократии», которая якобы
должна противостоять угрожающим ей «радикалистским
силам»116. На этом же основана концепция
«уравновешивания сталкивающихся интересов», которой
придерживается Федеральный конституционный суд ФРГ при толковании
политических и личных прав, особенно свободы мнений
и печати по отношению к охраняемым государством
интересам. В действительности ни о каком «уравновешивании»
интересов речь не идет. Так, Федеральный
конституционный суд ФРГ постановил, что «необходимо отступить от
свободы мнений, если ее осуществление может причинить
вред охраняемым интересам, имеющим важное
значение»117. Судам же якобы надлежит устанавливато факт
наличия таких высших интересов в каждом конкретном
деле исходя из его обстоятельств118.
При анализе свободы слова, мнений и печати в
буржуазной политологии и государствоведении весьма
оживленно обсуждается вопрос о роли средств массовой
информации. Здесь также отчетливо проявляется кризис
первоначальных либеральных концепций. Реально мыслящие авто-
9 3аки657*
I»

ры не могут не признать, что средства массовой информации
находятся в руках монополистических групп, главная
задача которых — соответствующая обработка общественного
мнения. Понятие свободы слова, мнений и печати в
подобных условиях становится пустой фразой. В
капиталистических странах, где существуют сильные коммунистические
партии (например, во Франции и Италии), такое
положение дел встретило мощный протест со стороны
демократической общественности.^ Его; волны докатились и до
Соединенных Штатов, Великобритании и ФРГ.
Гигантские теле- и радиокомпании и издательские
концерны контролируют не только механизм и
распределение потока информации, но и ее содержание. В центрах
управления этих компаний и концернов разрабатываются
методы обработки общественного мнения, решается, какие
идеи нужно навязывать широким слоям населения.
Буржуазный политолог Н. Хомски119 пишет, что задачей
средств массовой информации, находящихся в руках
гигантских компаний, является формирование общественного
консенсуса. Концептуальное решение вопросов, в каком
направлении нужно стимулировать этот консенсус, в каких
целях и какими способами, по утверждению Хомски, по
большей части — дело этих компаний. К. Левенштейн
считает, что деятельность средств массовой информации —
одна из черт, выражающих стремление ограничить свободу
и волю гражданина, причем так, чтобы он действовал
согласно идеям, внушенным ему аппаратом пропаганды120.
Некоторые авторы видят в монополиях, владеющих
средствами массовой информации, нечто противостоящее
государственной власти, средство контроля за ней, один
из важных институтов системы полиархии121. Однако
преобладает в буржуазной политологии мнение о
необходимости регламентации деятельности средств массовой
информации со стороны капиталистического государства,
призванного бороться с монополизацией информационной
деятельности. Представители этой позиции в Соединенных
Штатах опираются на поправку I к конституции, выводя
из нес требование воспрепятствовать монополизации и
коррупции средств массовой информации, обеспечить
«свободный рынок идей» для всех существующих политических
течений122. Выдвигаются разнообразные проекты,
отличающиеся один от другого степенью предлагаемого
государственного регулирования123. Разрабатываются особые
системы исков государства в случае нарушения общественных
интересов средствами массовой информации, системы пра-
130

вительственного контроля за передаваемыми илч иным
образом публикуемыми материалами и т. д.124. Все это —
отражение кризисных тенденций, вызванных интенсивным
процессом монополизации такой области политики, как
средства массовой информации. Разумеется, речь идет
вовсе не о том, чтобы посредством государственного
регулирования средств массовой информации обеспечить
свободу слова, мнений, печати и информации. Цель
проектов— предупреждение нежелательных эксцессов,
ориентировка средств массовой информации на выражение
интересов «совокупного капиталиста».
В капиталистических странах континентальной Европы
в настоящее время существует государственное
регулирование деятельности средств массовой информации, в
частности телевидения. Государственный контроль над
радио и телевидением первоначально был поручен
парламентам, а позднее, в соответствии с общей тенденцией
усиления исполнительной власти, произошла передача
контрольных и регулятивных полномочий правительствам.
Ранее всего правительственный контроль над радио и
телевидением был установлен во Франции (1959 г.).
Предложения парламентской фракции левых сил во главе с
Коммунистической партией Франции об ограничении
контрольных и регулятивных полномочий правительства в
пользу парламента не нашли поддержки в
Конституционном совете, признавшем проект соответствующим
конституции. Тем самым были созданы условия для узаконения
других правомочий правительства в данной области, что и
произошло во второй половине 60-х годов. В ФРГ в начале
60-х годов произошли острые столкновения между
господствовавшим тогда Христианско-демократическим союзом и
социально-демократической оппозицией в связи с
созданием правительственной телевизионной компании.
В политико-правовом споре, предоставляет или не
предоставляет Основной закон федеральному правительству
полномочия для осуществления подобных действий,
Федеральный конституционный суд (в нем преобладали
сторонники СДПГ) вынес решение не в пользу правительства.
В первой половине 70-х годов правительственный контроль
над радио и телевидением постепенно был установлен
серией правительственных актов. В то же время подобным
образом был установлен он и в Италии.
По пути ограничения политических прав граждан с
помощью репрессивного законодательства дальше всех
развитых капиталистических стран пошла ФРГ. В первую
9*
131

очередь необходимо указать на «Совместное
распоряжение федерального канцлера и министров федеральных
земель» от 28 января 1972 г.— так называемый «запрет
на профессии», или указ о радикалах, существенно
дополненный Законом об изменении служебных предписаний
1974 года. Федеральный конституционный суд 27 мая
1975 г. подтвердил в своем решении соответствие этих
репрессивных правовых норм Основному закону ФРГ. Их
применение — одна из наиболее темных страниц
западногерманской реальности. В соответствии с ними «лица,
входящие в неугодные властям организации, не могут
работать на государственной службе». Закон 1974 года ввел
так называемую проверку политической верности
конституции, которой подвергаются все государственные
служащие. Под нарушением политической верности конституции
понимается, в частности, согласие с программой
Коммунистической партии. Этой проверке подверглись многие
тысячи граждан ФРГ125 и более четырех тысяч были
уволены с государственной службы, в том числе из школ и
университетов. «Запрет на профессии» вызывает массовое
противодействие со стороны трудящихся и
демократической общественности. На конференции в Дармштадте,
осудившей «запрет на профессию», профессор Абендрот
сказал: «В нашей стране существует такая система
политического надзора, подобной которой по охвату и
разработанности нет равной ни в одной буржуазной
демократии и которая, может быть, превосходит аналогичную
систему в США эпохи «холодной войны».
Политические партии и «заинтересованные группы»,
как-то: союзы предпринимателей, профсоюзы, церковь
и т. д.— представляют собой специфическую и, можно
сказать, наиболее значимую форму реализации свободы
объединений. На первом этапе развития буржуазного
общества между населением и государством как бы не
существовало посредников. Во всяком случае либеральные
установки того времени их не знали, а законодательство
рассматривало в качестве средства выражения
политических взглядов активных граждан только свободу
собраний, но не свободу объединений. Лишь позднее этот
посредник — политические партии — появился на
политической сцене. Необходимость в свободе объединений
возникла у буржуазии именно в связи с ростом значения
политических партий, и в частности — стремлением
буржуазии противопоставить появившимся революционным
рабочим партиям свою партийную организацию. Стаз по-
is**

средником между «активным народом» и буржуазным
государством, политические партии в настоящее время
почти полностью подменили «активный народ»,
оказавшись по этой причине в центре внимания буржуазного
законодателя, что нашло отражение в современных
конституциях капиталистических стран, принятых после
второй мировой войны (ст. 21 Основного закона ФРГ; ст. 4
конституции Франции; ст. 49 конституции Италии).
Проблематика политических партий с точки зрения
конституционного права является самостоятельно урегулированной
частью права на объединение.
Буржуазные политические партии стремятся
максимально расширить свою социальную базу и стать
массовыми партиями. В настоящий период
государственно-монополистического капитализма этот процесс достиг своей
высшей точки в тех капиталистических странах, где
существуют массовые рабочие партии, одерживающие
победы на выборах. В период капитализма свободной
конкуренции политические партии, как правило, представляли
собой объединение некоторого числа «активных граждан»
вокруг известных политических деятелей. В период
монополистического капитализма массовые политические
партии отличаются тем, что состоят из активного
меньшинства и пассивного большинства членов. Активное
меньшинство — партийная элита — призвано представлять
интересы всей партийной массы, в действительности же на
первом плане у него — классовые интересы
монополистической буржуазии. Более или менее пассивное большинство,
которым манипулирует партийная элита, вербуется из
рядов мелкой буржуазии и даже рабочего класса. Уже сама
эта дифференциация внутри массовых буржуазных
политических партий вызывает необходимость в их институ-
циализации, централизации и бюрократизации, степень
которых зависит, во-первых, от классово политической
ситуации в данном государстве, во-вторых, от характера
конституционной системы, содействующей созданию или
централизованных партий с четко выраженным
политическим профилем (Великобритания), или
децентрализованных партий без четко выраженного политического профиля
(США).
В современном буржуазном обществе не только
буржуазные политические партии узурпировали роль посред*
пика в отношениях между гражданином и государством.
Аналогичную роль выполняет ряд полугосударственных и
общественных массовых «заинтересованных хрупп», конт-
пз

ролируемых правящим классом, к которым относятся
правые профсоюзы, правые молодежные и женские
организации, различные профессиональные организации мелкой
буржуазии, церковные организации и т. п. Внутри этих
организаций — как и в партиях —происходит процесс ин-
ституциализации, бюрократизации и централизации.
В период государственно-монополистического
капитализма, следовательно, характер взаимоотношений
граждан и государства по сравнению с домонополистическим
периодом значительно изменился. Доминирующими теперь
стали не их прямые взаимоотношения, а взаимосвязи
между верхушками массовых буржуазных политических
партий и «заинтересованных групп», с одной стороны, и
буржуазным государством — с другой. Это нашло отражение
во взглядах многих буржуазных политологов, в первую
очередь в уже рассмотренной теории полиархии Даля126,
настаивающего на том, что такое опосредованное
выражение интересов граждан является единственно возможным
в современных условиях. Даже авторы, принадлежащие к
правому направлению буржуазной политической науки,
например К. Левенштейн, вынуждены признать трудности,
с которыми сталкивается индивид в капиталистическом
обществе, когда встает вопрос о непосредственной
реализации его политических прав и интересов127.
С позиции марксистско-ленинской политической теории
можно сделать однозначный вывод: буржуазные
политические партии и «заинтересованные группы»,
контролируемые буржуазией, вносят глубокие изменения в отношения
государства и граждан. Их руководящие элиты путем
обработки рядовых членов формируют ложную политическую
волю мнимого большинства партии или «заинтересованной
группы».
Руководящие органы этих партий и групп тесно
переплетены с государственным аппаратом, а их участие в
процессе принятия решений по ключевым государственно-
монополистическим вопросам столь значительно, что
многие буржуазные политологи и государствоведы
рассматривают буржуазные политические партии и
«заинтересованные группы» как часть государственного механизма128.
Сравнивая отношение «гражданин — государство» и
отношение «государство — гражданин» эпохи свободной
конкуренции и в стадии монополистического капитализма,
можно констатировать их принципиальное различие. Если
в первый период более интенсивным было отношение
«гражданин (в первую очередь активный гражданин) —
1?4

государство», то во второй более интенсивным стало
отношение «государство — гражданин». Уже сам по себе
*тот факт доказывает существование глубокого кризиса,
изоляции и отчуждения институтов капиталистического
государства от широких масс населения.
В развитых капиталистических странах 60-е и 70-е гг.
проходили под знаменем борьбы левых сил и
прогрессивной общественности за снижение до 18 лет возрастного
ценза активного избирательного права. В конце 70-х
годов такой возрастной ценз был установлен во всех
рассматриваемых в работе странах (позже других — в
Италии). Это немаловажный сдвиг в ориентации избирателей,
поскольку молодежь в своем большинстве голосует за
левых. Впрочем, указанное обстоятельство нельзя
переоценивать, как это порой делают радикалистские молодежные
течения па Зацаде,— одновременно следуе(г учитывать1
политическую незрелость молодежи, используемую в
стратегии буржуазных избирательных кампаний и средств
массовой информации. В тот же период монополистическая
буржуазия была вынуждена окончательно отказаться от
ограничения избирательного права с помощью различных
цензов (расовых, имущественных, образовательных, по
признаку пола и т. д.). Им на смену пришли новые
способы осуществления классовых интересов буржуазии в
области избирательного права — использование удобных
для правящих кругов избирательных систем,
идеологическая обработка избирателей в период избирательных
кампаний. Монополистическая буржуазия убедилась в ходе
«холодной войны» в неэффективности и безрезультатности
грубого насилия и юридических санкций против
коммунистов и прогрессивной общественности.
Особое значение придается сегодня избирательной
системе, от которой во многом зависят итоги выборов.
Обострение классовых противоречий делает невыгодной для
монополистической буржуазии такую избирательную
систему, которая позволяла бы выявлять действительную
политическую волю избирателей.
В современных капиталистических странах существуют
два основных вида избирательных систем —
пропорциональная и мажоритарная, а также их смешанная форма.
Система пропорционального представительства в своем
неискаженном виде наиболее последовательно отражает
расстановку политических сил в государстве. Поэтому
правящая буржуазия предпочитает либо мажоритарную
систему, либо «подправленные» варианты пропорциональной.
i
L35

Эта система не отвечает интересам господствующего
класса еще и по той причине, что содействует сохранению на
политической карте политического меньшинства. При
пропорциональной системе избиратели голосуют скорее за
политическую партию, чем за отдельного кандидата, и в
большей степени ориентируются на программу партии.
При мажоритарной системе личность кандидата имеет
гораздо большее значение.
В настоящее время не слишком деформированная
пропорциональная избирательная система существует только
в Италии, где левые силы во главе с КПИ не допустили
в 50-х годах проведения реакционной реформы,
предусматривавшей введение мажоритарной избирательной
системы квалифицированного большинства. Остальные
капиталистические страны, где ранее тоже применялась
пропорциональная избирательная система, в связи с
реакционным изменением режима либо вовсе от нее отошли
(Франция), либо комбинируют ее с мажоритарной (ФРГ).
Можно констатировать, что в настоящее время в
капиталистических странах преобладает мажоритарная
избирательная система. Для нее весьма существенна разбивка
на избирательные округа, позволяющая с помощью
всякого рода махинаций искажать равенство избирательного
права, что является одной из важных отрицательных черт
выборов в капиталистических странах. Неравенство
избирательных округов характерно не только для США, где
прд давлением демократической общественности в 60-х го-
фх были внесены некоторые явно недостаточные
коррективы130, но является типичной чертой избирательной
системы Великобритании, ФРГ.
В середине 60-х годов в ФРГ неравенство между
городскими и сельскими избирательными округами
достигло критической стадии, и федеральное правительство было
/вынуждено под напором общественного недовольства
приступить к частичной реформе. Широко известны
политические махинации с избирательными округами при гол-
листском режиме во Франции: в 1958 году определение
границ округов было поручено министерству внутренних
дел, злоупотребившему своими полномочиями в интересах
правящих кругов; и позже (после определенного
устранения наиболее значительных различий в 60—70-х годах)
ситуация была такова, что некоторые избирательные округа
в Четыре раза превосходили другие, что означало
нарушение равенства избирательного права.
Основной отрицательной чертой мажоритарной избн-
13*

рательной системы в том виде, как она существует в
рассматриваемых нами странах, является то, что она, с одной
стороны, целиком обесценивает значение голосов,
которые не были отданы за победившего кандидата, а с
другой—делает возможным избрание кандидата, за
которого голосовало меньшинство избирателей. В странах, где
применяется мажоритарная система, для избрания
кандидата достаточно получения простого большинства
голосов или в первом или же во втором туре выборов.
Для избирательного права США весьма характерен
абсентеизм (неучастие граждан в выборах), чему
способствует, в частности, система регистрации избирателей:
избиратель вносится в список только по собственной
инициативе. Иначе в Великобритании, Франции, ФРГ и
Италии, где составление избирательных списков — служебная
обязанность.
Серьезным антидемократическим ограничением
пассивного избирательного права служат высокие избирательные
залоги, взимаемые с кандидатов, как, например, в
Великобритании. В Великобритании сумма избирательного залога
не подлежит возвращению, если кандидат не наберет в
своем избирательном округе хотя бы Ve голосов.
Следствие этого — малое число выдвигаемых кандидатов,
поскольку существует риск потерять большую денежную
сумму, особенно если за спиной кандидата не стоит
политическая партия, берущая на себя избирательные
расходы. Как показывает практика, потеря избирательного
залога в Великобритании наиболее ощутима для
кандидатов либеральной и коммунистической партии131.
Отбор и выдвижение кандидатов — важные звенья
избирательного процесса. Правящие круги придают отбору
выдвигаемых кандидатов первостепенное значение.
Выдвижение кандидата на высшие политические
должности в США — прежде всего, дело партийной машины.
«Независимый» кандидат имеет перспективу победить
только в том случае, если он обладает достаточными
собственными средствами для создания необходимого
избирательного аппарата. Без его помощи и особенно без
политического бизнеса профессиональных менеджеров,
которые дорого обходятся и которые фактически «делают»
президентов, сенаторов, губернаторов и т. д., шансы такого
кандидата ничтожны. Впрочем, не надо говорить, кто в
социальных условиях США может быть таким
независимым кандидатом.
137

В Великобритании выдвижением кандидатов занимав
ется исключительно партийный аппарат. Зачастую кан^
дидаты назначаются непосредственно центральными ор^
ганами обеих основных политических партий —
консерваторов и лейбористов. Утверждение кандидатов на
партийных съездах носит формальный характер. В ФРГ
правовое регулирование выдвижения кандидатов в некоторых
аспектах напоминает американскую регламентацию. Для
выдвижения индивидуальной кандидатуры (на основе
мажоритарной избирательной системы) требуется согласие
земельного президиума соответствующей партии;
составление земельных списков кандидатов (пропорциональная
система) находится в руках центральных партийных
аппаратов на уровне федерации. В Италии при выдвижении
кандидатов также преобладает влияние центральных
партийных органов.
Чрезвычайное значение буржуазная политическая
наука и практика придают избирательным кампаниям. Они
рассматриваются как средство «интеграции» и
«социализации» избирателей. На самом же деле средства массовой
информации обрушивают на избирателей односторонний
поток специально отобранной информации и пропаганды.
Избирательные кампании, особенно в США,
подготавливаются профессиональными штабами специалистов и не
без помощи представителей общественных наук.
Этот аспект американских избирательных кампаний
нельзя недооценивать. Заслуживает особого внимания и
организация изучения общественного мнения,
результатами которого руководствуются при их проведении.
Следовательно, не только буржуазная социология, политология
и государствоведение, но и психология, 'демография,
статистика и т. п. ради реализации интересов правящих
группировок буржуазии привлекаются к избирательным
кампаниям.
Характерная черта современных избирательных
кампаний в развитых европейских капиталистических странах —
их американизация, степень которой обусловлена тем,
насколько сильно в конкретном государстве сопротивление
трудящихся масс и демократической общественности. Во
Франции и Италии —в странах, где коммунистические
партии являются массовыми,— процесс американизации
избирательных кампаний проходит менее бурно, чем в
Великобритании и ФРГ.
Избирательная борьба и ее финансирование в
европейских капиталистических странах по сравнению с США
138

в большей степени урегулированы правом, хотя эффект
такого урегулирования в целом пока незначителен.
Особенно очевидно это на примере французской и
западногерманской юридической регламентации избирательной
борьбы, устанавливающей принцип равных возможностей
для всех политических партий в области пропаганды
своих программ по радио и телевидению. Однако и во
Франции и в ФРГ он нарушается в пользу господствующих
буржуазных партий (в ФРГ —с совершенно
противозаконной санкции Федерального конституционного суда)132.
Во Франции и в Италии имеет место острый контраст
возможностей буржуазных политических партий,
финансируемых монополиями, и коммунистических партий,
которые покрывают расходы на проведение избирательных
кампаний за счет членских взносов.
В целом непосредственное влияние избирательных
кампаний на результаты голосования избирателей в
европейских капиталистических странах меньше, чем в США,—
процент избирателей, голосующих под воздействием
избирательной кампании, существенно ниже. Стабильное
расслоение избирателей обусловлено прежде всего
значительными различиями в профиле политических партий.
Пожалуй, наиболее далеко процесс американизация
избирательных кампаний зашел в ФРГ. Во Франции
парламентские избирательные кампании в 60—70 гг.
оттеснялись кампаниями по выборам президента.
Таким образом, можно констатировать, что
избирательное право в политической практике капиталистических
государств не является эффективным средством
выражения объективных политических интересов широких слоев
избирателей. Под прикрытием мнимой объективности оно
служит для защиты и воспроизводства политической
власти монополистической буржуазии133.
Область личных прав граждан в капиталистических
странах характеризуется широким вмешательством
органов полиции и безопасности в личную жизнь граждан по
политическим основаниям. По данным американской
печати, в системах электронной памяти центральных органов
безопасности США собрано 4 млрд. единиц различной
информации о гражданах США: по заранее установленной
программе ведутся наблюдения, досье регулярно
пополняются на более чем 1,5 млн. единиц134. По указанию ФБР
компьютеры обрабатывают информацию по 10 категориям:
1) о лицах, группах и организациях, которые совершили
или готовили покушение на лиц, охраняемых Соединен-
139

ными Штатами, и высших государственных деятелей на
территории страны и за ее пределами; 2) о лицах,
группах и организациях, которые совершили или готовили
покушение на крупных должностных лиц на территории
страны и за ее пределами; 3) о применении физического
насилия или покушении как средстве политической
борьбы; 4) о всех лицах, которые, вступая в контакт с
государственными деятелями, угрожали им; 5) о всех лицах,
которые в статьях или публичных высказываниях о
высших должностных лицах государства допускали: а)
угрозы, б) гневные выпады, в) обвинения в злоупотреблении
властью; 6) о виновниках транспортных происшествий;
7) о террористах; 8) о владельцах оружия и боеприпасов;
9) об участниках антиамериканских и антивоенных
демонстраций; 10) об участниках общественных беспорядков.
В других капиталистических странах ситуация в
области нарушения личных прав граждан при помощи
современной техники, применяемой органами безопасности,
складывается примерно так же135.
Вторжение государства в частную жизнь граждан и
связанное с зтим систематическое нарушение
гарантированных конституцией личных прав вызвали в 70-х годах
определенные критические отклики в буржуазной
политологии, правда, по большей части непоследовательные и
нерешительные136. Причины рассматриваемого явления
усматривались, вопреки реальности, не в самой реакционной
сущности монополистического капитализма, а в научно-
технической революции, которая якобы способствует
техническому вооружению органов полиции и безопасности,
что с необходимостью влечет за собой нарушение личных
прав. Выводы буржуазных политологов пессимистичны,
поскольку они не видят реального выхода из создавшегося
положения и ограничиваются требованиями установления
определенного контроля за использованием компьютеров,
банков данных и другой техники, в первую очередь
автоматических подслушивающих устройств, со стороны
полиции и органов безопасности.
Периодическая печать капиталистических стран
ежедневно приносит сообщения о вторжении полиции и
органов безопасности в частную сферу граждан посредством
использования автоматических подслушивающих устройств
в общественных местах, учреждениях, школах, квартцрах.
В Соединенных Штатах этому явному нарушению
поправки IV к конституции даже попытались найти
юридическое основание. В 1968 году был принят закон137, кото-
140

рый в явном противоречии с конституцией легализовал
подслушивание телефонных разговоров и использование
автоматических подслушивающих устройств на основании
приказа президента в качестве чрезвычайной меры в
случаях, когда этого требует национальная безопасность. При
рассмотрении одного из дел Верховным судом США закон
был признан конституционным138.
Права обвиняемого в судебном процессе представляют
собой еще одну область личных прав, нарушаемую
органами государственной власти. Закон о контроле за
организованной преступностью139, принятый в США в
1970 году, явно нарушил положение поправки V к
конституции, согласно которой никто не должен
свидетельствовать против самого себя. Верховный суд США
одобрил конституционность этого закона в 1972 году в весьма
противоречивом решении140.
Хотя в решении по делу Gideon v. Weinwright (1963)141
Верховный суд США определил право неимущего
обвиняемого па гарантированную защиту, вытекающее из
поправки VI к конституции, это право в условиях США
обходится государственными органами. Подобная ситуация
сложилась в ФРГ и в Италии, несмотря на то, что
конституционные суды подтверждали право неимущего
обвиняемого на гарантированную защиту. Общей тенденции к
ограничению личных прав в судебном разбирательстве
соответствуют и законы, принятые в 1974 году в ФРГ,
которые ощутимо ограничили права защитников и
обвиняемых. Принятие законов западногерманская печать
обосновала необходимостью эффективной борьбы с
терроризмом и радикализмом142.
Один из важнейших принципов американского
уголовного процесса — «должная правовая процедура»,—
закрепленный в поправке V к конституции, устанавливает, что
никто не должен лишаться жизни, свободы и имущества
без законного судебного разбирательства. Понятие
законного судебного разбирательства включает в себя также
требования, чтобы обвиняемый не был осужден на
основании ложных свидетельских показаний. Однако в
настоящее время имеются доказательства того, что растет
число случаев, когда — в первую очередь по
политическим мотивам — происходит осуждение на основании
свидетельских показаний, ложность которых впоследствии
была доказана, но справедливость и законность не восста-
ноэлены. Одним из наиболее типичных примеров
подобного произвола юстиции является так называемое «дело»
141

Уилмингтонской десятки — негритянских борцов за
расовое равноправие во главе с Беном Хэвисом (в 1972 году
он был осужден на основании ложных свидетельских
показаний; несмотря на это, Верховный суд США в начале
1976 года приговор оставил в силе).
7. Буржуазная концепция прав человека и гражданина
как орудие внешней политики империализма
Углубляющийся экономический и политический
кризис мировой капиталистической системы,
сопровождающийся решающими сдвигами в пользу лагеря социализма,
возрастающий престиж реального социализма в странах
Азии и Африки, вступивших на путь
некапиталистического развития,— все это вынуждает империализм искать
новые средства и формы антикоммунизма.
В современном мире политика мирного
сосуществования, проводимая СССР, нашла такой отклик, что даже
правящие круги ведущих капиталистических государств
вынуждены официально признать ее. Поэтому они
уделяют исключительное внимание идеологии как средству
ослабления международной позиции стран реального
социализма и их внутренней дестабилизации.
В стратегии «идеологического наступления», которое
начали во второй половине 70-х годов правящие круги
империалистических стран во главе с США, центральное
место занимают права человека. Цель стратегии —
навязать мировому общественному мнению концепцию о
существовании единственного, а значит — буржуазного,
понимания прав человека и гражданина и затем обвинить
Советский Союз и остальные социалистические страны в
том, что они этого понимания не придерживаются143.
«Стратегия прав человека» разрабатывалась в США
довольно длительное время — приблизительно с середины
60-х годов144—так называемой трилатеральной
комиссией, основанной по инициативе американского финансового
капитала (представленного Д. Рокфеллером), группы
лидеров демократической партии (представленных
известным политиком и дипломатом, сталелитейным магнатом
А. Гарриманом) и группой буржуазных политологов,
связанных с руководящими органами демократической партии
(во главе которой стоял Збигнев Бжезинский). В
комиссию входили также представители финансового капитала,
политики и науки из США, Западной Европы (прежде
142

всего ФРГ) и Японии. Ею была выработана глобальная
концепция и координированный подход к основным
международно-политическим вопросам современности. При
этом использовались определенные традиции
американской внешней политики, в частности периода
президентства Вудро Вильсона146. Новая стратегия должна была по
замыслу ее творцов явиться также средством успокоения
демократической общественности США, она должна была
создать впечатление, будто правительственная власть
возрождает «моральные принципы».
Концепцию фронтального политического и
идеологического «наступления Запада в области прав человека»146
с использованием буржуазного понимания демократии,
прав человека и гражданина сформулировал в своих
работах 60—70-х годов 3. Бжезинский: «Гуманизм, ядро
марксизма, может быть исходным пунктом критики
современной советской системы»147. Он связал использование
концепции прав человека и гражданина во внешней
политике США с принципом плюрализма148.
Идеологическую кампанию по правам человека начал
Д. Картер в своей речи при вступлении на пост
президента в январе 1977 года149. При госдепартаменте было
образовано Ведомство прав человека и гуманитарных
вопросов, а затем координационная Международная группа по
правам человека и внешней помощи во главе с
заместителем государственного секретаря. В крикливую
идеологическую кампанию были вовлечены разведывательные
органы, средства массовой информации, группы
специалистов в области общественных наук. Первоочередная цель
этих кампаний заключается в том, чтобы, оклеветав
реальный социализм, по возможности изолировать от него
другие революционные силы, вообще силы мира и
прогресса, действующие в странах империализма. Кстати,
сама цель антисоциалистических кампаний подтверждает,
так сказать, от обратного, в ком империализм видит
главное препятствие для осуществления его реакционных
планов.
С самого начала кампания — это признают и
официальные американские деятели150—была нацелена
исключительно против Советского Союза и других
социалистических стран. На капиталистические государства, включая
и те из них, где существуют открытые диктаторские либо
фашистские и расистские режимы (Чили, ЮАР и т. д.),
она не распространялась либо распространялась только
для вида, в то время как материальная поддержка правя-
143

щих кругов этих государств со стороны США
продолжалась в почти неограниченном размере. Не коснулась эта
кампания и Китая. Отвечая на критические упреки в
односторонности, администрация Картера выдвинула
демагогическое утверждение о том, что следует
дифференцированно подходить к странам, где права человека
нарушаются только время от времени и где подобные
нарушения имеют глобальный характер. Об «объективности^
данного аргумента свидетельствует тот факт, что к
первой категории стран причислены, например,
Южно-Африканская Республика и Чили.
В самом начале деятельности администрации Картера
политика прав человека, ограничивавшаяся
программными заявлениями, находила поддержку у части
представителей негритянского движения в США и у многих
представителей интеллигенции, группировавшихся вокруг
демократической партии США151. Они усматривали
возможности использования политики прав человека во
внутригосударственной жизни для устранения расовой
дискриминации и сегрегации, как инструмент социальных,
экономических и культурных прав. Однако иллюзии рассеялись
быстро, когда стало очевидно, что «стратегия прав
человека»— прежде всего стратегия антисоветизма и
антикоммунизма, что она ставит не внутренние, а
внешнеполитические задачи, обвиняя СССР и другие социалистические
страны в систематическом нарушении личных и
политических прав граждан. Не последнюю роль в
развязывании этих антисоциалистических кампаний сыграли геге-
монистские соображения главной державы империализма.
Провал позорной войны во Вьетнаме, а затем «Уотергейт»
и тот же всесторонний кризис, эпицентром которого
являлись Соединенные Штаты, отразились на их
положении лидера капиталистического мира. В стремлении как-то
подправить свой международный престиж и была
использована демагогия о «правах человека». С ее помощью
хотели разрекламировать США как «чемпиона
демократии», Советский Союз — как «главную угрозу
демократии».
Правящие классы на Западе, лицемеря и
фарисействуя, пытаются представить буржуазную демократию в
качестве эталона некоей общечеловеческой демократии.
Между тем внеклассовой демократии никогда не было и быть
не может. В современном мире, разделенном на две
противоположные общественные системы, есть две
демократии—буржуазная и социалистическая. Первая отживает
144

свой исторический срок. Вторая находится на подъеме;
используя все ценное, что завоевано рабочим классом,
трудящимися в борьбе за демократию в условиях
капитализма, социалистическая демократия выходит далеко за ее
рамки.
Враждебная кампания против социалистических стран
весьма интенсивно поддерживается средствами массовой
информации, а также значительной частью буржуазных
политологов и государствоведов, сотрудничающих с
правящими кругами. Она еще более усилилась при
администрации Р. Рейгана, объявившего антикоммунистический
«крестовый поход». Ведутся нападки на социалистическую
концепцию политических и личных прав в целом и на
отдельные институты, в первую очередь на концепцию
равенства, свободы слова, мнений и печати, на право
собраний и объединений, избирательное право,
неприкосновенность личности и т. д.152. В то же время в ходе этой
кампании отчетливо проявляется тенденция дифференцировать
социалистические страны на основе того, какие из них
якобы лучше, а какие хуже соблюдают права человека и
гражданина.
Отличительная черта кампании за права человека —
стремление внести раскол в международное
коммунистическое и рабочее движение, прежде всего вызвать
разногласия по вопросу о понимании демократии и прав
человека между массовыми коммунистическими партиями и
капиталистических странах и коммунистическими партии
ми в социалистических странах.
Желанную «помощь» американские зачинщики
кампании получили от бывшего министра иностранных дел
британского лейбористского правительства Д. Оуэна, в сио
ей книге «Права человека» подробно разработавшего
такие вопросы, как «национальный путь к социализму и
права человека», «понимание прав человека в концепциях
еврокоммунизма», и предсказавшего, что
коммунистические партии в Западной Европе примут буржуазное
понимание прав человека и гражданина153.
Советский Союз и остальные социалистические страны
с принципиальных позиций осудили эту безответственную
истерическую кампанию как недопустимое вмешательство
во внутренние дела государств. В многочисленных
выступлениях государственных деятелей и статьях в печати
социалистических стран не раз подчеркивалась опасность,
которую она означает как препятствие процессу смягче
10 Заказ 6578
Мб

ния международной напряженности и создания
атмосферы взаимопонимания и международного сотрудничества.
Конституция СССР, принятая 7 октября 1977 г.,
показала всему миру принципиальную качественную разницу
между социалистической концепцией демократии и прав
граждан и концепцией буржуазной154. Права граждан,
провозглашенные Конституцией СССР в объеме,
несравненно более широком, чем в какой бы то ни было
буржуазной конституции,— это права реальные, обеспеченные
обширной системой материальных гарантий, возможной
только в развитом социалистическом обществе.
Социалистический гуманизм, из которого исходит социалистическая
концепция прав гражданина, основан на освобождении
трудящихся от эксплуатации и какого-либо
национального, политического и расового гнета 155.
Во главу угла Конституция СССР ставит социальные,
экономические и культурные права как определяющие для
реализации остальных прав гражданина и наиболее ярко
доказывающие качественно несравнимо более высокий
уровень социалистической концепции прав гражданина в
сравнении с концепцией буржуазной. Среди них первое
место занимает право на труд, которое интерпретируется
как право на получение гарантированной работы с
оплатой труда в соответствии с его количеством и качеством и
не ниже установленного государством минимального
размера, включая право на выбор профессии, рода занятий
и работы в соответствии с призванием, способностями,
профессиональной подготовкой, образованием и с учетом
общественных потребностей (ст. 40). Право на труд
обеспечено социалистической системой хозяйства, неуклонным
ростом производительных сил, бесплатным
профессиональным обучением, повышением трудовой квалификации и
обучением новым специальностям, развитием систем
профессиональной ориентации и трудоустройства.
В равной мере и остальные социальные, экономические
и культурные права, включенные в Конституцию СССР с
указанием их материальных гарантий, отражают огромное
превосходство реального социализма над капитализмом.
Речь идет о широко определенном и материально
обеспеченном праве на охрану здоровья (ст. 42), отдых (ст. 41),
на материальное обеспечение в старости, в случае
болезни, полной или частичной утраты трудоспособности, а
также потери кормильца (ст. 43), о праве на образование,
обеспечении государственной защиты семьи, брака и
детей (ст. 53). Необходимо особо подчеркнуть значение та-
146

ких социальных и культурных прав, как право на жилище,
право на пользование достижениями культуры, а также
свобода научного, технического и художественного творчества в
соответствии с целями коммунистического строительства156.
Необходимо отметить и диаметральную разницу в
понимании политических и личных прав157. Конституция
СССР прямо устанавливает, что политические права и
свободы гарантированы гражданам исключительно с той
целью, чтобы служить интересам народа, укреплению и
развитию социалистического строя и целям
коммунистического строительства158 (ст.ст. 50 и 51). При этом
совершенно очевидно, что в обществе, где не существует
антагонистических противоречий, политические права отнюдь
не используются для борьбы за политическую власть, за
характер политического строя — все это трудящиеся в
социалистических государствах уже давно завоевали,— а
исключительно для их творческого участия в процессе
принятия политических решений и руководстве
государством. Конституция СССР значительно расширяет сферу
воздействия социалистической демократии, усиливает ее
влияние на все области жизни — политическую, экономическую,
культурную, научную, социальную — и создает каждому
гражданину условия для активного участия в социальной
деятельности159. Как первоочередное политическое право
Конституция СССР устанавливает право граждан на
участие в управлении государственными и общественными
делами, в обсуждении и принятии законов и решений
общегосударственного и местного значения (ст. 48).
В области личных прав граждан, также ярко
подтверждающих преимущества социалистической концепции прав
граждан, Конституция СССР гарантирует — помимо
традиционных гарантий неприкосновенности личности (ст. 54) и
жилища (ст. 55), охраны личной жизни, тайны переписки,
телефонных переговоров и телеграфных сообщений (ст. 56)
и права на судебную защиту (ст. 57) — широкую шкалу
гарантий, неизвестных конституциям капиталистических
государств. Так, согласно ст. 57 Конституции, уважение
личности, охрана прав и свобод граждан являются
обязанностью всех государственных органов, общественных
организаций и должностных лиц. В соответствии со ст. 58
Конституции действия должностных лиц могут быть в
установленном законом порядке обжалованы в суд. В
последнем случае речь идет не только о действиях
должностных лиц, нарушивших закон, превысивших свои
полномочия или ущемляющих права граждан, но и о гаран-
!()♦
147

тированной Конституцией возможности осуществить свои
права и требования, вытекающие из подзаконных актов,
и защищаться таким путем от грубого, бестактного
поведения служащих и должностных лиц, нарушающих
моральный кодекс социалистического общества. Так широко
понимаемое право на жалобу граждан до сих пор не
закреплено ни в одной конституции ведущих
капиталистических государств. Статья 58 также обеспечивает
гражданам право на возмещение ущерба, причиненного
незаконными действиями государственных и общественных
организаций, а также должностных лиц при исполнении ими
служебных обязанностей161.
Социалистическая концепция прав гражданина,
исходящая из гармоничного сочетания интересов индивида с
интересами общества в целом, однозначно выражена в
ст. 39 Конституции СССР, согласно которой
использование гражданами прав и свобод не должно наносить ущерб
интересам общества и государства, правам других
граждан. Основная причина этого, непонятного буржуазным
политологам, единства интересов граждан, общества и
государства коренится в устранении классового антагонизма
и эксплуатации человека человеком, в социальных и
политических ценностях социалистического общества. Из
единства интересов общества и индивида в странах
реального социализма диалектически вытекает принцип
ответственности граждан перед обществом. Эта ответственность
в социалистических странах конституционно выражена в
тесной связи прав и свобод с обязанностями, во главе
которых стоит обязанность гражданина активно
содействовать своим трудом развитию социалистического
общества162. Сюда относится также обязанность соблюдать
социалистическую конституцию, законы, дисциплину труда
и правила социалистического общежития, хранить и
преумножать социалистическую собственность, оберегать
интересы социалистического государства, защищать
социалистическую родину, уважать права и законные интересы
других граждан, заботиться о воспитании детей,
содействовать охране общественного порядка, беречь природу и
охранять ее богатства163.

Глава V
ВЗАИМООТНОШЕНИЯ ВЫСШИХ
ГОСУДАРСТВЕННЫХ ОРГАНОВ
КАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО ГОСУДАРСТВА
В ПЕРИОД ГОСУДАРСТВЕННО-
МОНОПОЛИСТИЧЕСКОГО КАПИТАЛИЗМА
1. Общие положения
Предметом нашего исследования будут отношения
между высшими государственными органами в четырех
ведущих капиталистических государствах — США,
Великобритании, Франции и Федеративной Республике Германии.
Основные буржуазно-демократические формы правления —
президентская республика и парламентское правление,
выступающее как парламентская республика или
парламентарная монархия.
Конституционная основа отношений между высшими
государственными органами в указанных государствах
имеет много различий, обусловленных тем, насколько
действующие конституции соответствуют реально
существующим классовым отношениям и насколько современные
классовые отношения отличны от тех, что были в момент
принятия конституции. Существенны также особенности
конституционно-правовой техники, принятой в разных
государствах, в частности государствах континентальной
Европы или относящихся к англо-американской правовой
системе (и здесь, однако, имеются значительные различия
в зависимости от того, какая конституция действует —
писаная, как в США, или неписаная, как в Великобритании).
Парламентарная монархия в Великобритании —
исторически первая форма правления на основе буржуазного
конституционализма— как. это на первый взгляд ни
парадоксально, в немалой мере повлияла и па возникновение
президентской формы правления в США.
Конституционная система Великобритании начала
XIX столетия оказала существенное влияние не только на
149

установление формы правления в Скандинавских странах,
в Бельгии, Люксембурге, Голландии (т. е. в
конституционных монархиях), но отчасти и в остальных
капиталистических государствах. Во Франции влияние британской
конституционной системы сказалось на конституции
1875 года. По словам М. Дюверже, Франция
транспонировала британскую парламентскую систему в
республиканские рамки1. Эта система начала XIX столетия
послужила образцом конституционного устройства Австрии и
Германии после первой мировой войны.
Форма правления в США сложилась под воздействием
конституционных порядков в Англии после так
называемой «славной революции» 1688 года и последующего их
развития в первой половине XVIII столетия. Поборниками
английской конституционной модели были консервативно
ориентированные творцы американской конституции, в том
числе один из самых значительных теоретиков
американского конституционализма — А. Гамильтон2. Не следует
преувеличивать, как это делают, в частности, М. Дюверже
и некоторые другие французские и британские
конституционалисты, влияние английской конституционной системы
на конституционное устройство США3. Однако неверно и
противоположное мнение, рассматривающее конституцию
США как совершенно оригинальный продукт
американского конституционно-правового мышления. Бесспорно,
конституционная действительность Англии конца XVII и
первой половины XVIII столетия в определенной мере
повлияла на американскую конституцию.
При парламентской форме правления в ее
классическом виде верховная государственная власть
принадлежит парламенту, что выражается в так называемом
суверенитете парламента. Правительство создается
парламентом и ответственно перед ним, оно нуждается в доверии
парламента, а если в нем отказано,— подает в отставку.
В конфликтах между правительством и парламентом
существенна роль главы государства, который может
принять отставку правительства и поручить формирование
нового правительства другому лицу или отставку не
принять, что влечет за собой обязанность распустить
парламент и назначить новые выборы.
Глава государства, если речь не идет о монархии, с ее
правом наследования, в принципе избирается
парламентом, либо — в федеративных государствах или в
государствах, чья структура приближается к федеративным
государствам,— особым собранием, куда входят члены пар-
150

ламента и делегаты верховных органов административно-
территориальных звеньев4.
Итак, при парламентской форме правления к высшим
государственным органам принадлежат парламент, глава
государства и правительство. Судебная власть на родине
парламентской формы правления — в Англии —
институционально сливается в своем высшем звене со второй
палатой парламента. Осуществление функций правительства
обусловлено доверием и поддержкой парламента, власть
правительства теоретически выводится из власти
парламента, что выражает и первоначальная британская
концепция правительства как комитета парламента.
Вторая из основных буржуазно-демократических форм
правления — президентская — исходит в отношениях между
исполнительной и законодательной властью из принципа
их конкуренции. Президентская форма правления в ее
историческом прототипе — конституционной системе
Соединенных Штатов — основана на концепции разделения
властей Дж. Локка и Ш. Монтескье, конкретизированной
творцами американской конституции, прежде всего А.
Гамильтоном, Т. Джеффсрсоном и Д. Мэдисоном, в системе
сдержек и противовесов.
Президентская форма правления базируется на
принципе разделения властей, взаимных независимости и
неответственности друг перед другом. Конечно, все эти
черты не являются абсолютными, ибо благодаря системе
сдержек и противовесов одна ветвь государственной власти
призвана уравновешивать другую. Например,
законодательная власть, согласно ст. I Конституции США,
принадлежит конгрессу, но президент обладает на основании той
же статьи правом вето; конгресс принимает решение о
финансовых средствах, выделяемых исполнительным
органам, президент назначает судей Верховного суда по
уполномочию и с согласия сената. Верховный же суд своим
известным решением Marbury v. Madison (1803) наделил
суды правом толковать конституцию и принимать решения
о конституционности законов. Таким образом, судебная
власть действует в качестве уравновешивающего
механизма как по отношению к власти исполнительной, так и по
отношению к власти законодательной. В соответствии с
принципом разделения властей ни одна из них не должна
быть ответственна перед другой. Конституция США,
последовательно соблюдая этот принцип, тем не менее
предусматривает возможность импичмента (ст. I, разд. 3 и
ст. II, разд. 4 Конституции США).
151

Президентская форма правления оценивается многими
буржуазными конституционалистами как наиболее
стабильная. При этом ссылаются па американскую модель.
Однако имеется немало примеров нестабильности систем,
которые имитировали образец Соединенных Штатов (в
частности, страны Латинской Америки, некоторые
африканские страны).
Что касается самих США, то, в отличие от
парламентской формы правления, претерпевшей существенные
изменения, президентская форма правления, приспособленная
к потребностям правящих кругов, как это имеет место в
США, еще далеко не исчерпала свои резервы, хотя в
период государственно-монополистического капитализма
существенно отклонилась от своего первоначального
образца.
2. Президентская форма правления
Президентская форма правления, основанная на
разделении властей, не знает понятия высшего
государственного органа, из полномочий которого выводятся
полномочия остальных государственных органов. В Соединенных
Штатах формально имеется три высших государственных
органа (конгресс, президент и Верховный суд), которым
соответственно и посвящены статьи I, II и III конституции.
Реальна ли в период государственно-монополистического
капитализма американская конституция в этой ее части?
Даже беглый взгляд на современное положение конгресса
и президента позволяет отрицательно ответить на этот
вопрос. Процесс централизации государственной власти,
обусловленный переходом США от капитализма свободной
конкуренции в стадию монополистического капитализма,
означает и вторжение президента в традиционные
конституционные полномочия конгресса5. Усиление федеральной
государственной власти, начавшееся в 30-х годах, когда
большинство господствующего класса США признало
необходимым отвергнуть либералистскую концепцию
«негативного государства» и перейти к регулятивным
концепциям «позитивного государства», соответствующего
потребностям монополистического капитализма, означало не
равномерное усиление исполнительной и законодательной
власти, а как раз наоборот, совершенно неадекватный рост
полномочий и фактической власти исполнительных
органов. Это определяется самой сущностью монополистиче-
152

ского капитализма, интересы которого легче осуществить
исполнительной власти, способной без «нежелательных
помех» буржуазной демократии реализовать регулятивную
функцию капиталистического государства, выражающего
общий интерес господствующей монополистической
буржуазии. Известный американский буржуазный журналист
Уолтер Липпман дал в этой связи характеристику
исполнительной и законодательной власти, которая весьма
точно отражает современные реалии американской
конституционной системы. Исполнительный аппарат, по его
словам, стал активной властью в государстве, властью,
отдающей распоряжения и вносящей предложения. И
напротив, верховный представительный орган — это власть
просящая, одобряющая, критикующая, соглашающаяся или
отвергающая6.
При президентской форме правления президент
является единственным носителем конституционных полномочий
исполнительной власти, полномочия остальных
представителей исполнительной власти носят производный характер.
Поэтому руководители департаментов или иных
федеральных ведомств и органов имеют при президенте лишь
совещательный голос — принятие решения по всем отнесенным
к ведению исполнительной власти вопросам конституция
доверила президенту. Эта ситуация, конечно, не
исключает, а, наоборот, с учетом гигантского роста деятельности,
предполагает, что президент в значительной мере
делегирует свои полномочия подчиненным ему звеньям
исполнительного аппарата. Вопреки первоначальной схеме
отношений между высшими государственными органами
президент ныие трактуется буржуазной политологией и наукой
о государстве как главный центр политического
руководства, как самый влиятельный фактор американской формы
правления7. Буржуазные авторы ныне часто обращаются
к рассуждениям А. Гамильтона, понимавшего
президентскую власть почти как власть абсолютного монарха8.
Можно даже встретиться с утверждением, что ныне уже
не президент является агентом народа, а скорее народ
является агентом президента9.
Процесс усиления исполнительной власти,
сконцентрированной в руках президента, шел особенно активно с
начала 30-х годов — в связи с «новым курсом»
администрации Рузвельта, направленным на преодоление «великого
кризиса». Закончилась эра «минимального государства»10,
и настала эра «активного государства» с его регулятивной
экономической функцией. Позднее этот процесс станет еще
158

более интенсивным по мере развития в Соединенных
Штатах государственно-монополистического капитализма:
существенно расширится исполнительный аппарат и
возрастет объем его полномочий, усилится тенденция к
централизации на всех его уровнях, ослабеют демократические
формы принятия решений в процессе государственного
управления. Рост власти исполнительного аппарата
оправдывается теоретической конструкцией, согласно которой
президенту принадлежит неограниченная исполнительная
власть, в то время как конгресс обладает только
законодательной властью, рамки которой строго очерчены
конституцией11.
Гигантское увеличение объема полномочий и функций
исполнительного аппарата не могло не привести к тому,
что его деятельность вышла за рамки правил,
установленных творцами американской конституции. Преодолевая
барьеры, поставленные принципом разделения властей и
системой сдержек и противовесов, этот аппарат вторгается
в традиционные владения других властей, в особенности
законодательной12. Президент (и через него весь
исполнительный аппарат) узурпировал законодательную
инициативу, которой формально конституция его не
наделяет13. Потребность правящих кругов монополистической
буржуазии в обеспечении эффективного регулирования
общественной жизни со стороны «позитивного государства»
вызвала рост делегированного законодательства, в
результате чего во многих ответственных вопросах
законодательные полномочия конгресса перекладываются на
президента. Последний реализует их своими распоряжениями
исполнительного характера.
В послевоенный период особенно усилилась роль
президента в области международных отношений за счет
значительного умаления прерогатив конгресса. Развилась
практика, обходящая положения ст. II, разд. 2
конституции, в соответствии с которой международные договоры
могут быть заключены президентом только с согласия
сената: президент использует форму соглашения (agreement),
для заключения которого такого согласия не требуется.
Именно во внешнеполитических отношениях, касающихся
военных, а также экономических вопросов, президент стал
почти не контролируемой конгрессом фигурой. В 70-х
годах конгресс попытался восстановить свой престиж,
результатом чего явилось принятие в ноябре 1973 года
закона (проект закона, на который президент вначале
наложил вето, был повторно принят предписанным консти-
154

туцией большинством голосов в конгрессе), обязывающего
президента США получить согласие конгресса, прежде
чем направить американские войска за границу для
ведения военных действий. Лишь в случае возникновения
«чрезвычайных обстоятельств», т. е. при угрозе
национальной безопасности США или американским войскам
за границей, правительство может вести военные действия,
но не более 90 дней, в течение которых такие действия
должны быть одобрены конгрессом. Последний, в
соответствии с законом, уполномочен потребовать быстрого
вывода американских войск, действующих за границей,
путем принятия соответствующей резолюции, в отношении
которой вето президента невозможно.
Эта частичная победа конгресса явилась не только
непосредственным результатом «уотергейтского дела», она
одновременно продемонстрировала значительный сдвиг в
соотношении политических сил в Соединенных Штатах.
Затем последовала отставка президента Никсона.
Закон 1973 года, а также последующие—1974 и 1976
годов— законы, исключающие свободное принятие решений
президентом в некоторых внешнеполитических вопросах14,
не могут, однако, изменить общую тенденцию развития —
усиление исполнительной власти, решающего фактора
реализации интересов правящих кругов в период
государственно-монополистического капитализма.
О господствующем положении президента
свидетельствуют его полномочия в области национальной обороны,
после второй мировой войны оказавшиеся вне контроля
конгресса. Причем попытки изменить эту ситуацию после
«Уотергейта» в сторону усиления контроля ни к чему не
привели.
Падение роли конгресса в конституционной системе
США, утрату им позиций, которые он должен был бы
иметь согласно концепции разделения властей, сегодня
признают и многие буржуазные авторы. Вот что говорит
американский публицист Эль Гордон: «Теоретически
конгресс и администрация президента — правящие
учреждения равного уровня. В действительности же власть
президента со временем росла, а авторитет конгресса
падал»15.
Марксистско-ленинское государствоведенис дает четкое
объяснение этому процессу. Сужение классовой базы
государства монополистического капитализма и расширение
регулятивных функций «позитивного государства» ведет к
тому, что представительные органы вынуждены уступать
155

дорогу тем звеньям капиталистической государственной
машины, которые в соответствии с интересами
монополистической буржуазии лучше приспособлены к тому, чтобы
в директивной форме, ограничивающей демократические
процедуры, осуществлять функции этого государства.
Говоря словами Ленина,— осуществить поворот от
демократии к реакции.
Вместе с тем следует указать и на факторы,
помогающие представительным органам сохранять значительную
роль в политической системе США. Один из них
—характер господствующих партий. В Соединенных Штатах, по
сравнению с другими ведущими капиталистическими
государствами, основные буржуазные политические партии —
демократы и республиканцы — отличаются слабой ролью
высших федеральных партийных органов, практическим
отсутствием постоянного бюрократического аппарата,
децентрализованной внутренней структурой и весьма
условной партийной дисциплиной16. Здесь мало что напоминает
контроль за деятельностью членов партии, работающих в
высших государственных органах, какой имеет место в
капиталистических странах Европы. Хотя существует ряд
проектов реформ с целью приспособить политические
партии к потребностям государства монополистического
капитализма, можно сказать, что они до сих пор не вошли
в самое ядро американской конституционной системы, как
это имеет место, например, в Великобритании, Франции
и ФРГ, и еще не стали значительным фактором,
трансформирующим конституционно зафиксированные
отношения между законодательной и исполнительной властью.
Другой фактор, препятствующий в определенной
степени ослаблению роли конгресса,— принцип разделения
властей, пусть даже во многих планах нарушенный
развитием государственно-монополистического капитализма.
Система сдержек и противовесов способствует отношениям
конкуренции между исполнительной и законодательной
властями и, что самое главное, препятствует стремлению
исполнительной власти однозначно подчинить себе власть
законодательную17. Конгресс не может контролировать
президента, но одновременно и президент не может
подчинять своему контролю конгресс. Это обусловлено. не
только институциональной структурой, но и характером
партийно-политических отношений. В политической
партии, к которой принадлежит президент, он не обладает
авторитарными правами по отношению к своим коллегам
по партии в конгрессе (например, возможностью призвать
156

их к ответственности «по партийной линии», если они
голосуют против внесенного им проекта закона)18.
Президентская система — и это вытекает из ее существа — во-
первых, не знает какой-либо регламентации по вопросу о
том, как должны решаться конфликты между президентом
и конгрессом или как должно протекать их
сотрудничество; во-вторых, президент не обладает ни
конституционными, ни партийно-политическими средствами, позволившими
бы ему принудить конгресс реализовывать его политику.
Впрочем, говоря о конгрессе, следует иметь в виду
такое обстоятельство, способствующее воздействию
исполнительной власти, как децентрализация законодательной
деятельности конгресса19. Под этим понятием мы имеем в
виду характерный для всех высших представительных
органов ведущих капиталистических государств, но особенно
ярко выраженный в США, перенос центра тяжести
законодательной деятельности на комитеты и подкомитеты
парламента20. При этом комитеты и подкомитеты почти
независимы от палат и их руководства, но зато тесно
связаны со специализированными исполнительными
органами и находятся под их явным влиянием. Конечно,
исполнительным органам значительно легче оказать воздействие
на комитет или подкомитет конгресса, чем на палату в
целом. Сегодня в конгрессе функционирует около 250
постоянных подкомитетов, помимо специальных,
создаваемых ad hoc. В соответствии с прежней практикой проект
закона подготавливался в комитете, а затем обсуждался
всем составом палаты, теперь же проекты в принципе
подготавливаются в подкомитетах, их обсуждение
происходит в комитетах, а роль палаты сводится к их
формальному одобрению. Подобный порядок на руку
исполнительным органам и лоббистским организациям,
поскольку влиять на подкомитеты им значительно легче, причем
скрытно от общественности.
Таким образом, упадок роли конгресса вызван не
только узурпацией его прерогатив президентом и ростом
власти исполнительного аппарата, но и внутренними
изменениями в самом конгрессе, отражающими государственно-
монополистические тенденции.
Резко вырос бюрократический исполнительный аппарат
конгресса, численность которого в настоящее время
приближается к 35 000 человек (т. е. более 600 служащих на
одного члена конгресса). Сегодня он осуществляет
важные законоподготовительные работы, значимые в
процессе принятия решений. В свою очередь он тесно связан как
157

с бюрократическим аппаратом исполнительных органов,
так и с исполнительным аппаратом монополистических
группировок и влиятельных организаций.
Средством контроля конгресса за исполнительной
властью (здесь возможна аналогия с интерпелляцией при
парламентской форме правления) стало так называемое
«слушание» (hearings) —детально урегулированная
процедура, в ходе которой комитеты в области своей
предметной компетенции заслушивают представителей
исполнительного аппарата, обязанных явиться по вызову на
разбирательство и дать показания. Это средство довольно
эффективно, прежде всего потому, что каждое слушание
подготавливается специалистами из исполнительного
аппарата комитетов.
Ключевым для ответа на вопрос, насколько
современная американская конституционная система отдалилась от
своего первоначального образца, является, на наш взгляд,
анализ не столько отношений исполнительной,
законодательной и судебной властей, сколько самой
исполнительной власти как динамического фактора, радикально
преобразующего формальную конституционную систему.
Именно она и есть действительный держатель власти
политической и государственной, она принимает решения
принципиального государственно-политического значения.
Как уже говорилось, буржуазная политология и наука
конституционного права в большинстве случаев
отождествляют рост власти исполнительного аппарата с ростом
власти президента. Зрительно это действительно выглядит
так. Однако вряд ли было бы правильно говорить о
превращении конституционной системы в нечто вроде личной
диктатуры президента. Подобная президентская
диктатура не соответствовала бы потребностям государственно-
монополистического капитализма, сложной регулятивной
деятельности государственного механизма, призванного
уравновешивать интересы монополистических групп в
целях поддержки общего интереса монополистической
буржуазии в целом, как «совокупного капиталиста».
Аппарат исполнительной власти в США неуклонно
растет. Если в 1807 году он насчитывал 2120 работников, то
в 1970 году их число достигло 3 млн.21. Разумеется, звенья
исполнительного аппарата, создававшиеся в разное время,
стихийно, на разных этапах исторического развития,
далеко не равнозначны по своему значению.
Особенно симптоматично появление и
неукоснительное усиление позиций такого — не предусмотренного кон-
158

ституцией — органа, как Исполнительное управление
президента (Executive Office of the President)22, созданное
законом о реорганизации исполнительного аппарата
1939 года. На месте небольшого
технико-вспомогательного аппарата Белого дома, существовавшего до второй
мировой войны, теперь функционирует сложный механизм,
координирующий работу всего исполнительного аппарата.
Кроме ведомства при Белом доме (White House Office),
т. е. специальных ассистентов и секретарей президента по
отдельным вопросам, в составе Исполнительного
управления—8 значительных учреждений, в том числе Совет
экономических консультантов, Совет по
внутригосударственным вопросам, Совет национальной безопасности,
Ведомство по науке и технике, Совет по экономическим
возможностям. Сюда же относятся и меньшие
специализированные административные подразделения, например по
вопросам окружающей среды.
Наиболее значительный орган Исполнительного
управления — Совет национальной безопасности. Уже со времен
Эйзенхауэра практически каждое важное решение
президента, касающееся внутренних и, прежде всего, внешних
вопросов, принималось после обсуждения в Совете. Для
президента расширение персонального состава и
полномочий Исполнительного управления важно по той причине,
что его руководящий состав он может назначать, не
испрашивая согласия сената. В конечном итоге рост
полномочий и фактической власти этого органа приводит к
парадоксальному результату: между президентом и иными
исполнительными органами появилась управленческая
система, которая как бы отдалила президента от остального
исполнительного аппарата, заменила его руководство
собственным.
Усиление Совета национальной безопасности явно
ослабило роль и полномочия кабинета. Совет начал
дублировать, а во многих случаях и заменять кабинет. Анализ
процесса принятия решений в отдельных областях
управления подтверждает вывод о том, что многие из них
происходят вне его контроля и, во всяком случае, не под его
руководством. Некоторые американские авторы
констатируют, что централизация и бюрократизация аппарата
президента— симптом кризиса и слабости самого института
президента23. В современной истории США нередки
случаи, когда президент, не будучи предварительно
информирован, оказался перед ситуацией, искусственно созданной
разведывательной службой, армией и органами безопас-
159

ности24. Велика степень переплетения исполнительной
палаты и высокопромышлеиного комплекса, его влияния на
процесс принятия важнейших политических решений.
Значительным эпизодом, заслуживающим внимания при
характеристике конституционной системы США, является
уотергейтская афера, которая вылилась в отставку Р.
Никсона с поста президента25. Мы не хотели бы здесь
анализировать те политические аспекты этого дела, которые уже
разбирались во многих работах как марксистского, так и
немарксистского толка. Остановимся лишь на одном
вопросе. Многие буржуазные политологи и государствоведы
изображают «уотергейтское дело» как свидетельство
демократизма конституционной системы США,
доказательство того, что и необычайно сильный президент может
быть эффективно политически и институционально
контролируем «демократической волей народа», что система
разделения властей по-прежнему действенно
функционирует. По нашему мнению, дело обстоит далеко не так.
Прежде всего необходимо отметить, что «Уотергейт»
возник еще до президентских выборов и уже тогда привлек
внимание, что не помешало Никсону победить на
выборах. Поскольку за ним стоял бюрократический аппарат
исполнительной власти, «уотергейтское дело» долгое
время не представляло серьезной угрозы для президента —
даже когда началось расследование в конгрессе. Однако
как только руководящие представители
бюрократического аппарата исполнительной власти по политическим
причинам отвернулись от президента и прямо или косвенно
сообщили свою позицию средствам массовой информации,
настроенным против президента, поражение Никсона
стало неизбежным.
Не следует, таким образом, понимать «Уотергейт» так,
будто отставка Никсона явилась результатом какого-то
движения в направлении демократизации внутри самой
политической системы, как утверждает буржуазная
политология. И хотя активная позиция широкой
демократической общественности сыграла в этом деле важную роль,
необходимо иметь в виду, что с определенного момента
оно направлялось руководящими властнополитическими
кругами, считавшими необходимым подготовить почву для
изменений внутренней и внешней политики, причем таких,
которые, как оказалось впоследствии, нельзя расценивать
как прогрессивные. Преследовалась также и цель создать
у широкой общественности впечатление реальности
демократического контроля и по отношению к высшим звеньям
160

государственной власти, что весьма существенно именно
в силу необычайно возросших полномочий президента.
После «уотергейтского дела» среди американских го-
суда рствоведов возник спор, должен ли быть
институционализирован аппарат президента или же он должен
функционировать в прежнем статусе, при котором президент
играет решающую личную руководящую роль. Д. А. Ка-
лифано в книге «Президентская нация» выступает за
второе решение, когда отношения между президентом и его
аппаратом основаны преимущественно на личных
контактах и личной лояльности26. Автор подчеркивает важность
личности президента, его моральных и политических
качеств с точки зрения интересов господствующего класса.
Поборники первого решения, выступающие с
технократической аргументацией, утверждают, что личного статуса
президента уже недостаточно и положение его аппарата
должно быть легально закреплено, причем в сторону
расширения полномочий, сделающих его «супераппаратом» по
отношению ко всему механизму исполнительной власти27.
Подобная концепция прежде всего отвечает интересам
военно-промышленного комплекса, решающей
властно-политической силы в современных Соединенных Штатах.
Обратимся теперь к третьей ветви государственной
власти, которая в президентской форме правления США
выполняет значительные функции,— судебной. Как уже было
отмечено, Верховный суд США с самого начала развития
американской конституционной системы прибрал к рукам
необычайно важные полномочия — принимать решения о
конституционности актов законодательной и
исполнительной власти и в связи с этим давать общеобязательное
толкование конституции. Это полномочие ограничено лишь
тем, что его реализация может произойти в связи с
рассмотрением конкретного спора в суде, когда одна из
сторон ссылается на неконституционность определенного акта
(так называемый последующий контроль за
конституционностью законов).
В ходе исторического развития Верховный суд США
осуществлял в первую очередь функцию арбитра в
отношениях федерации и штатов. Его решения по этим
вопросам колебались в зависимости от характера политического
лица большинства судей28. Во второй половине 30-х годов
Верховный суд, состав которого удалось обновить
Рузвельту, в ряде своих последующих решений широко
истолковал полномочия федерации в ущерб полномочиям
штатов. Тем самым он как бы молча согласился с тем» что
11 Заказ 6678
161

в процессе расширения полномочий федерации еще более
усиливались полномочия и фактическая власть
исполнительного аппарата. Верховный суд США ушел от оценки
внекоиституционной экспансии исполнительного аппарата,
трактуя это как «политический вопрос», не входящий в
компетенцию суда29.
Было бы неверно считать, что Верховный суд
находится в равном положении с высшими органами других
ветвей власти, в особенности исполнительной30. Его
вмешательство в законодательство конгресса чрезвычайно
редко. Однако его позиция по-прежнему сильна, в первую
очередь —в области гражданских прав. Здесь он один из
самых действенных инструментов реализации интересов
правящих кругов на уровне федерации. Система
разделения властей и сегодня ставит определенные барьеры
возможности воздействия законодательной и исполнительной
властей на судебную. Хотя судьи Верховного суда и
назначаются президентом с согласия сената, однако на
неограниченный срок (при условии «хорошего поведения»),
что практически означает, что они остаются на своем посту
длительное время после того, как назначивший их
президент покинул политическую арену. Поэтому политическое
лицо Верховного суда США может отличаться от
политического лица находящегося у власти президента и его
администрации.
3. Парламентская форма правления
Предметом нашего анализа в этой части работы будут
отношения между высшими государственными органами в
трех ведущих капиталистических государствах Европы —
Великобритании, Франции и Федеративной Республике
Германии, имеющих парламентскую форму правления.
Глубокий кризис, который она переживает, привел к тому,
что отношение исполнительной и законодательной власти —
ключевые для данной формы правления — превратилось,
по сравнению с исходной моделью, в свою полную
противоположность. Буржуазное государствоведение,
признающее эту проблему, пытается решить ее с помощью таких
понятий, как «правление кабинета», «неопрезидентская
система», «контролируемый парламентаризм», «связанный
парламентаризм», «канцлерская демократия» и т. п.,
свидетельствующих об одном: от первоначального —
главенствующего — положения парламента по отношению к ос-
162

тальным высшим государственным органам с
содержательной стороны не осталось ничего или почти ничего.
Сохранилась только внешняя форма.
Конечно, во всех указанных государствах процесс этот
протекает различно, что зависит, с одной стороны, от
конкретной классово-политической ситуации, а с другой —
от традиций конституционно-правовой культуры. В
Великобритании и ФРГ нет таких массовых коммунистических
партий, как во Франции или Италии. Великобритания, не
знающая писаной конституции, идет путем приспособления
уже сложившихся государственных структур31, а Франция
и ФРГ — с помощью принятия новых конституций.
Основной закон Федеративной Республики Германии
1949 года, определяя отношения между высшими
государственными органами, с одной стороны, исходит из
исторически не слишком значительных
буржуазно-демократических традиций немецкого конституционализма, с другой
стороны, в нем заметно влияние американского
конституционализма. Сказалось участие в разработке конституции
американских специалистов, в частности
западногерманских экспертов, во времена нацизма работавших в
американских университетах32.
Французская конституция 1958 года, принятая в
условиях острого политического кризиса, открыто
ликвидировала парламентскую форму правления, существовавшую
в стране со времен Третьей и Четвертой республик.
В конституционных системах всех этих стран, подобно
конституционной системе США, в полной мере
проявляется основная тенденция
государственно-монополистического капитализма —усиление исполнительной власти в
ущерб власти законодательной. Но, в отличие от США,
здесь этому процессу способствовал и такой фактор, как
наличие централизованных, массовых политических
партий, тесно взаимосвязанных с государственным
механизмом.
Парламентские выборы в Великобритании, например,
заканчиваются не чем иным, как приходом к власти
руководства политической партии — консерваторов или
лейбористов. Руководство победившей на выборах партии
формирует правительство во главе с лидером партии.
Большинство в парламенте, на которое опирается это
правительство, является не столько носителем власти, как это
должно было бы быть в соответствии с первоначальными
парламентаристскими концепциями, сколько условием
властвования правительства (или, что то же самое, руко-
163

водства партии). Реальное политическое значение
парламентского большинства состоит главным образом в
голосовании в пользу правительства,— но и оно
предопределено партийной дисциплиной.
Итак, можно сделать вывод, что изменения в
отношениях исполнительной и законодательной власти в пользу
первой осуществляются в Великобритании прежде всего
путем неадекватного возрастания власти аппарата
политических партий (центральных руководящих органов и
верхушки бюрократического аппарата)33. Нечто аналогичное
происходит и в других странах, о которых идет речь.
Неадекватное усиление исполнительной власти
трансформировало и другой принцип парламентского
правления—контроль представительных органов над
правительством. Ныне все происходит почти наоборот, и скорее
правительство контролирует представительный орган. В той
же Великобритании правительство, располагая
большинством в нижней палате, практически всегда может свести
к проформе любые обсуждения, выражение недоверия
правительству (ранее главного политического и властного
инструмента парламента по отношению к правительству)
и т. д. Партийная дисциплина, исключающая возможность
голосования депутатов правящей партии против
правительства, существенно отличает голосование в палате
общин от голосования в конгрессе США34. Понятие
парламентского контроля все больше формализуется и
утрачивает свой первоначальный смысл во всей области
неограниченных на словах полномочий парламента85.
В области законодательства решающие полномочия
также перешли к правительству36. Парламент почти
целиком утратил законодательную инициативу, что
фактически усилило исполнительную власть. Понятие
законодательной инициативы ^ообще претерпевает изменения, ибо
в ходе длительного процесса подготовки правительством37
проект закона уже таков, что во многих случаях его
обсуждение в палате становится чистой формальностью, не
вносящей, как правило, существенных изменений.
Некоторые буржуазные государствоведы обычно
квалифицируют законодательный процесс в Великобритании как
слияние законодательства и исполнения38. С этим можно
согласиться, добавив, что содержанием этого слияния
является однозначное поглощение исключительных
полномочий законодательной власти исполнительной. Понимание
слияния может породить ошибочное представление о рав-
нодействии обеих составных частей. Обсуждение проектов
164

законов (которые ныне на девяносто процентов
—результат правительственной инициативы) в парламенте строго
формализировано процессуальными нормами39. По
сравнению с американским конгрессом оно отличается гораздо
большим значением пленарных обсуждений — хотя,
конечно, реальные решающие полномочия британского
парламента значительно ниже40. В политологическом жаргоне
британский законодательный процесс не без основания
называют «штампованием» (rubber stamp), а
законодательный процесс в конгрессе — «состязанием с
препятствиями» (obstacle vace)41. С учетом этого обстоятельства
правящие круги Великобритании не проявили интереса к
перенесению законодательной деятельности в комитеты и
подкомитеты, как это имеет место в США.
Другое средство, с помощью которого исполнительная
власть фактически узурпирует полномочия парламента,—
делегированное законодательство. Общеобязательные
нормативно-правовые акты, изданные на основе
делегирования законодательных полномочий правительством или
иными исполнительными органами, сегодня намного
превышают как по своему предметному значению, так и
количественно законы парламента. Отношение
общеобязательных нормативно-правовых актов, реализованных па
основе делегирования законодательных полномочий, и
законов парламента составляет ежегодно приблизительно
97%:3%42. Хотя в парламенте был создан специальный
комитет по контролю за законностью делегированных
правовых актов, этот контроль, как откровенно признает и
само буржуазное государствоведение, является
совершенно формальным43. Делегирование законодательных
полномочий буржуазное государствоведение стремится
объяснить, в частности, недостатком времени у парламента,
техническими сложностями разработки актов, требованиями
законодательной гибкости, потребностью быстро
реагировать на возникающие проблемы44. И хотя в известной
мере можно признать справедлиэость этих аргументов, тем
не менее основная причина, бесспорно, носит
классово-политический характер. И здесь проявляется боязнь
парламентаризма со стороны правящих кругов
монополистической буржуазии.
Итак, в целом можно констатировать, что британский
парламент утратил по отношению к исполнительной
власти почти все самые значительные полномочия. Решения
по важнейшим вопросам принимает уже не парламент, а
центральные органы правящей политической партии, ко-
165

торые практически институционально и персонально
сливаются с кабинетом.
Английское буржуазное государствоведение
определяет современную ситуацию в конституционной системе
таким образом: власть перешла от парламента к
правительству, а от правительства к премьер-министру,—точно
отражая двухфазный политический процесс упрочения
власти исполнительного аппарата. Вторая фаза выдвинула на
первый план премьер-министра, контроль которого над
правительством постоянно усиливается, и источник этой
силы вовсе не в парламенте, а в собственной партии.
Чтобы правильно оценить политическую и властную
роль британского правительства, необходимо учитывать
разницу между правительством в широком и узком
смысле. Правительство в широком смысле — довольно большой
круг лиц (в современный период — ПО), включающий в
себя помимо министров, правительственных и
парламентских секретарей ряд глав учреждений и ведомств,
возникших в различные исторические периоды. Правительство в
узком смысле, называемое кабинетом, создается премьер-
министром, пользующимся достаточной свободой в
определении состава кабинета, обычно не превышающего 18—
23 человек46. Формально признаваемые до настоящего
времени конституционные обычаи закрепляют принцип
коллективного принятия решений кабинетом по всем
вопросам (если принятие решения не было делегировано
отдельным его членам). Однако ныне сложилась
практика принятия решений по основным политическим и
государственным вопросам единолично премьер-министром46.
Кабинет нередко обсуждает эти вопросы после того, как
они решены премьер-министром на основе консультаций
с партийным руководством и верхушкой
правительственной бюрократии. Секретариат кабинета —не столь
обширное постоянно действующее бюрократическое
подразделение, как Исполнительное управление президента США или
Ведомство федерального канцлера в ФРГ.
Значительное возрастание роли премьер-министра
привело ряд буржуазных государствоведов к выводу, что
нынешней формой правления в Великобритании является
правление премьер-министра47, которая вопреки
значительным формальным различиям приближается к
президентской форме правления.
Третий высший государственный орган
Великобритании — глава государства (наследственный монарх) — в
современный период с точки зрения классификации форм
166

правления играет весьма незначительную роль. Его
полномочия ныне носят либо абсолютно формальный, либо
только консультативный характер48. Единственное
действительно реальное полномочие связано с выбором
политической личности, призванной в ситуации, когда ни одна
из политических партий не обладает абсолютным
большинством в парламенте, сформировать коалиционное
правительство, если сами политические партии не могуг
договориться о подходящей кандидатуре. В иных случаях глава
государства обязан поручить формирование
правительства лидеру политической партии большинства.
Исследователь западногерманского парламентаризма,
буржуазный политолог и государствовед Томас Элвайн
последовательно обращался к трем институтам:
политическая партия, партийная фракция, парламент49. Такая
последовательность не случайна — она отражает ситуацию,
когда ведущая роль принадлежит политическим партиям
(и их центральным органам), которые, если речь идет о
правящей партии, контролируют также федеральное
правительство. Роль бундестага как целого (и даже его
довольно сильных комитетов) в реализации всех его
полномочий далеко не так значительна, как роль партийных
фракций, чье политико-властное положение Элвайн
оценивает как приоритетное в сравнении со значением
бундестага как конституционного учреждения.
В сравнительном плане можно констатировать, что в
ФРГ система политических партий играет в процессе
трансформации взаимоотношений высших государственных
органов ту же роль, что и в Великобритании.
Начиная со второй половины 60-х годов, в связи со все
продолжающимся переходом от многопартийной системы
к фактически двухпартийной, решающей становится
деятельность фракций правящей партии и главной партии
оппозиции. И здесь картина сходна с той, которая
наблюдается в Великобритании: в случае равновесия еще двух
основных партий может оказаться существенной роль
третьей партии, как это и было со Свободной
демократической партией.
Положение партийных фракций в бундестаге
регламентировано, в частности, Законом о политических партиях.
Фракции, таким образом, приобретают характер
конституционного института. Западногерманские
конституционалисты признают, что в деятельности парламента фракции
играют решающую роль. Исключительно важным
является ныне отношение между федеральным правительством и
167

руководством фракции правящей партии, в частности
между федеральным канцлером и председателем фракции. Их
совместными действиями обеспечивается контроль
правительства над бундестагом, депутаты которого, будучи
формально независимыми, в действительности подчинены
руководству фракции. Федеральное правительство совместно
с руководством фракции вносят на повестку дня
бундестага заранее подготовленные решения, а поскольку
правящая партия располагает в бундестаге требуемым
большинством, окончательное решение вопроса бундестагом —
часто лишь видимый фасад.
Сильно отличается от классической парламентской
модели процесс формирования правительства. Его
председатель—федеральный канцлер —на основании ст. 63
Основного закона избирается бундестагом по предложению
федерального президента без обсуждения. Назначение
членов федерального правительства — прерогатива
федерального канцлера (ст. 64 Основного закона). Состав
сформированного им правительства не подлежит
одобрению бундестага (министры лишь приносят перед ним
присягу), как этого требует классическая модель.
Западногерманские авторы представляют дело так, что выражение
доверия избранному федеральному канцлеру
одновременно есть и доверие его правительству.
Контроль бундестага над правительством может
осуществляться путем запросов, деятельности следственных
комитетов и так называемого конструктивного вотума
недоверия федеральному канцлеру. Хотя запросы в
практике бундестага применяются в избытке, однако, как и в
Великобритании, они не представляют собой достаточно
эффективного средства контроля за правительством.
Использование права на вопросы и интерпелляции, с одной
стороны, находится под действенным контролем
руководства партийных фракций, а с другой — ограничено
недостаточностью информации.
Институт следственных комитетов, создание которых
предусмотрено в ст. 44 Основного закона, явно копирует
следственные комитеты американского конгресса, но их
^начение в ФРГ существенно ниже. Причин тому
несколько. Прежде всего, в ФРГ конституционно закреплены
многие привилегии исполнительной власти, в США же
принцип разделения властей служит все-таки определенным
барьером для экспансии исполнительного аппарата.
Значим и тот факт, что бундестаг и его комитеты не обросли
/
163

в такой степени, как конгресс США, специальным
бюрократическим аппаратом и экспертами.
Конструктивный вотум недоверия федеральному
канцлеру60 можно назвать преформацией института выражения
парламентского недоверия правительству. Бундестаг
выражает федеральному канцлеру недоверие следующим
образом: большинством своих членов избирает его
преемника и требует от федерального президента, чтобы он
освободил федерального канцлера от исполнения
обязанностей. Между внесением предложения и выборами должно
пройти не более 48 часов. Практически, как показывает
история ФРГ,—это очень сложная процедура. Ее цель —
воспрепятствовать свержению канцлера и правительства
парламентом, оставив такую возможность лишь на
случай чрезвычайной ситуации. На основании ст. 68
Основного закона сам федеральный канцлер имеет право
поставить перед бундестагом вопрос о доверии, что в свете
правила о конструктивном вотуме делает это право
опасным оружием в руках федерального канцлера по
отношению к бундестагу. Если предложение о выражении доверия
не получит большинства голосов, но бундестаг не сможет
в требуемый срок избрать нового федерального канцлера,
федеральный канцлер может внести предложение
федеральному президенту о роспуске бундестага.
В области законодательных полномочий, которая
теоретически должна быть суверенным владением бундестага,
также проявляется решающее влияние исполнительной
власти, в чем нетрудно убедиться на примере института
законодательной инициативы. Несмотря на то что, в
соответствии с конституцией, законодательная инициатива
принадлежит федеральному правительству, бундестагу и
бундесрату, в абсолютном большинстве случаев ее
реализует правительство. Ход законодательного процесса
контролируется правительством, в частности с помощью
руководства партийной фракции. В законодательном процессе
исключительно велика роль комитетов бундестага. К. Дойч
констатирует, что «в современный период бундестаг зашел
дальше в делегировании своих полномочий комитетам,
чем законодательные органы в США, Великобритании и
Франции»51. Отсутствие у комитетов бундестага
необходимого специального аппарата ведет, однако, к тому, что
обширные полномочия, которые делегированы им
бундестагом, должны реализовываться в тесном взаимодействии
со специализированным аппаратом федеральной
исполнительной власти, который использует это обстоятельство.
169

В Федеративной Республике Германии, как и в
Великобритании, растет делегированное законодательство.
Кроме делегирования на основе специального закона (при
этом должны определяться объем, цели и лимит
полномочий)62, имеется и прямое конституционное
делегирование федеральному правительству возможность издавать в
определенных областях (например, на основании ст.ст. 119,
127 и 132 Основного закона) постановления, обладающие
силой закона. Число таких актов в последние годы
постоянно увеличивается. В отличие от Великобритании, в ФРГ
даже формально не существует последующего контроля
за ними со стороны бундестага. Эту функцию до
некоторой степени выполняет, по смыслу ст. 80 Основного
закона, бундесрат53, по способу своего комплектования
являющийся представительным органом исполнительных
аппаратов земель. «Контрольные» полномочия бундесрата
в отношении постановлений федерального правительства
не меняют общей тенденции усиления позиций
исполнительного аппарата в области законодательства, более
того, правящие круги ФРГ стремятся расширить круг
законов бундестага, требующих согласия бундесрата, хотя
Федеральный конституционный суд в одном из своих
решений 1974 года констатировал, что «бундесрат не
является второй палатой единого законодательного органа»54.
Статья 65 Основного закона прямо устанавливает, что
«федеральный канцлер определяет основные направления
политики и несет за них ответственность». Эта статья
является основой личного всевластия канцлера. В
западногерманской политической практике — и это признают
западногерманская политология и государствоведение —
кабинет утратил инициативу, и принятие им коллективных
решений — до тех пор пока в нем не появятся
соперничающие политические группировки — ограничивается в
большинстве случаев формальным одобрением проектов
канцлера.
Тенденция к фактическому всевластию федерального
канцлера выявилась при Конраде Аденауэре и с тех пор
явно усилилась. Аденауэр создал сильное Ведомство
федерального канцлера, которое по своему количественному
составу и своему организационному обеспечению
существенно вышло за рамки лишь координационного центра —
связующего звена между федеральным канцлером и
отдельными министрами. С течением времени внутри
Ведомства федерального канцлера были созданы
специализированные подразделения, соответствующие основным
170

министерствам65. Именно они концептуально руководят
деятельностью отдельных министерств и контролируют ее.
Эту специфическую черту западногерманского
правительства можно было бы обозначить как дуализм верховного
звена исполнительной власти56. Во многих отношениях, в
частности с точки зрения практических политических
функций, Ведомство федерального канцлера сравнимо с
Исполнительным управлением президента США.
Классово-политическая ситуация, сложившаяся во
Франции в конце 50-х годов, послужила причиной
глубоких деформаций в отношениях между высшими
государственными органами. Правящая буржуазия оказалась не
в состоянии реализовать свое классово-политическое
господство посредством существующего политического
режима и формы правления. Конституционная система,
основанная на парламентской форме правления, находилась в
состоянии глубокого кризиса57. С калейдоскопической
быстротой сменялись правительства. Остро сказалась
ситуация в Алжире, открывавшая возможность
военно-фашистского путча. Монополистическая буржуазия все более
склонялась к авторитарным формам правления. Так на
авансцену вышел голлизм, установки которого легли в
основу конституционной системы Пятой республики.
Конституция 1958 года58 настолько отошла от парламентской
формы правления, что отдельные сохранившиеся ее
элементы—всего-навсего декорации, призванные
поддерживать парламентские традиции, привившиеся в сознании
широких слоев французов.
Отличительная черта деформации (а лучше сказать,
ликвидации) парламентской формы правления
Конституцией 1958 года по сравнению с ФРГ и Великобританией —
неиспользование политических партий в качестве
инструмента, преобразующего отношения законодательной и
исполнительной власти. Генерал де Голль, недолюбливавший
политические партии, считал их деятельность причиной
политического кризиса. Поэтому конституционное
регулирование отношений между высшими государственными
органами было построено так, чтобы как можно сильнее
ограничить влияние политических партий на
конституционную систему. Политической силой, стоящей над
партиями и объединяющей все слои французской нации, призван
был стать президент.
Для квалификации формы правления по Франции
определяющими являются отношения между правительством
и парламентом, между президентом и правительством,
171

парламентом и президентом. Прежде всего необходимо
констатировать, что из трех высших государственных
органов самый слабый—- парламент, самый значительный —
президент59. Вопреки классической модели парламентской
формы правления президент избирается непосредственно
населением на довольно длительный срок — 7 лет.
Конституция не знает ни ответственности президента
перед каким-либо конституционным органом, ни
возможности его отзыва. На основании ст. 5 конституции,
определяющей в самых общих чертах положение президента
в конституционной системе, президент республики следит
за соблюдением конституции, обеспечивает нормальное
функционирование государственных органов, а также
преемственность государства. Он является гарантом
национальной независимости, территориальной целостности,
соблюдения соглашений сообщества и договоров. Если
возникает серьезная и непосредственная угроза институтам
республики, национальной независимости,
территориальной целостности или выполнению ее международных
обязательств, а нормальное функционирование
конституционных органов нарушено, президент уполномочен принять
меры, которые диктуются обстоятельствами, после
консультации с премьер-министром, председателями палат
парламента и Конституционным советом (ст. 16
конституции). В этих случаях президент наделяется практически
неограниченной властью, причем он сам решает,
наступили или нет обстоятельства, предусмотренные в
конституции.
В этих двух статьях—5 и 16—касающихся общих
полномочий президента и его полномочий в кризисных силуа-
циях, отражается основное отличие от президентской
формы правления в США, с одной стороны, и от
первоначальных моделей парламентской формы правления — с другой.
Президент трактуется как вождь нации, как фигура,
которой делегирована воля и власть народа. «Сильный»
президент призван быть «конституционным стражем»
монополистической буржуазии на случай, если возникнет
угроза ее политической власти. Эта модель — выражение
состояния определенного классового равновесия, что и
послужило одной из причин возникновения Пятой
республики.
Из политических, властных полномочий президента —
назначение премьер-министра и других членов
правительства (ст. 8), руководство советом министров (ст. 9),
роспуск Национального собрания (на основании ст. 12), вы-
172

несение законопроекта на референдум (ст. 11),
назначение на гражданские и военные государственные
должности (ст. 13), руководство вооруженными силами (ст. 15) —
вытекает верховное положение президента по отношению
ко всем остальным государственным органам. По
сравнению с главой государства в первоначальной
парламентской форме правления, президент не только арбитр между
высшими государственными органами, но самый мощный
конституционно-правовой институт. По сравнению с
президентской формой правления, базирующейся на
принципе разделения властей, ставящем определенные барьеры
экспансии исполнительной власти в сферу
законодательной власти, президент во Франции располагает
конституционными средствами, с помощью которых он может
вместе с контролируемым им правительством подчинить себе
парламент либо распустить его.
Под углом зрения полномочий и фактической власти
президента и правительства следует оценивать и
отношения между правительством и Национальным собранием.
Конституция 1958 года сохранила институты депутатского
запроса и парламентского доверия к правительству.
Однако в политической практике Пятой республики они
оказались малодейственными. Принцип несовместимости
парламентского мандата с участием в правительстве также
противоречит парламентской форме правления.
Конституция не устанавливает обязанности для членов
правительства предстать перед парламентом по его требованию, что
ставит парламентский контроль в зависимость от
свободного усмотрения правительства и его членов.
К принципиальному изменению в отношениях
парламента и правительства, не совместимому с парламентской
формой правления, приводит и то, что конституция
ограничивает законодательную компетенцию парламента
закрытым перечнем, а на решение всех прочих вопросов
уполномочивает исполнительную власть. Более того, ей
предоставлено право изменять декретами законодательные
акты (правда, по заключению Государственного совета).
Статья 38 дает правительству возможность обратиться к
парламенту с просьбой дать разрешение осуществить
путем ордонансов мероприятия, обычно входящие в область
законодательства. На основании этой статьи в Пятой
республике получило широкий размах делегированное
законодательство. Можно указать и на ряд других
ограничений законодательных полномочий парламента.
173

С учетом падения роли парламента в законодательной
области, французская система не знает тенденции к
перенесению центра тяжести парламентской деятельности с
палат на комитеты, как это имеет место в других
капиталистических государствах.
И для Франции важное значение с точки зрения
определения формы правления имеет анализ отношений в
рамках исполнительной власти. Буржуазная наука, как
правило, использует здесь квалификацию «дуалистический»,
причем дуализм толкуется авторами по-разному. Ж. Бюр-
до видит дуализм исполнительной власти в ее разделении
между президентом и правительством (президент
председательствует в совете министров и руководит им, но в
реализации принятых решений велика роль
премьер-министра). Ж. Бюрдо довольно странно объясняет эту ситуацию.
Оказывается, разделение исполнительной власти между
главой государства и правительством дает возможность
обеспечить равенство исполнительной власти и
парламента. Фигура главы государства — это олицетворение
неответственности и стабильности (которая, по мнению Бюрдо,
не может быть обеспечена ни парламентом, периодически
обновляющимся, ни правительством, зависящим от
парламентского большинства)60. Аналогичен подход
представителя правого крыла социалистической партии Г. Дё-
ферра: «Президент должен быть гарантом осуществления
политики, определенной им самим и выбранной
большинством, которое его избрало... Премьер должен властвовать
под контролем президента в том смысле, как это
определили избиратели»61.
Говоря о совете министров, Ж. Бюрдо спрашивает,
как квалифицировать этот институт — ближе он к
кабинету при президентской форме правления или к
правительству при парламентской республике62. Подобный
вопрос можно поставить относительно многих институтов
конституционной системы Пятой республики. Мы не
считаем плодотворным и вопрос о том, к какой форме
правления относится современная Франция — парламентской
или президентской. Бесспорно, речь идет об авторитарной
системе особого рода. К. Левенштейн, например,
отмечает, что невозможно точно найти основание для различения
«неопрезидеитской системы и диктатуры»63. При де Голле
принятие решений принадлежало исключительно
президенту, а члены правительства имели лишь
консультативные полномочия.
После ухода де Голля с политической арены француз-
174

ское правительство функционирует не только в форме
заседаний совета министров под председательством
президента, но и в форме заседаний кабинета, проводимых
премьер-министром64, что обострило вопрос о соотношении
компетенции президента и премьер-министра. Конституция
Пятой республики — и в этом один из ее недостатков —
данный вопрос не решает. Однако ответ дает сама
политическая ситуация в стране. Ж. Бюрдо цитирует слова
Ж. Ширака по поводу его разногласий с президентом
Жискар д'Эстеном в 1974 году: «В наших условиях премьер
и президент не могут действовать таким образом, когда
один из них навязывает что-то другому. Как только
возникнет малейшее разногласие во мнениях, премьер должен
уйти в отставку>65. Конечно, это индивидуальная
политическая оценка ситуации, а при подобных конфликтах в
будущем решение может быть иным, ибо, как уже
говорилось, конституцией такая ситуация не регламентирована.
Концепция, защищаемая М. Андерсоном, усматривает
дуализм французской исполнительной власти в
дифференциации власти исполнительной и административной66.
Первая понимается им как власть политическая,
вторая— как аполитическая, базирующаяся на
профессиональной квалификации и опыте административной
практики. Францию не случайно считают родиной бюрократии
(вспомним ее роль уже в период абсолютной монархии).
В XX столетии, вплоть до периода голлизма,
политическая часть исполнительной власти — правительство —
была относительно слабой и нестабильной, что укрепляло
позиции профессионального чиновничества. Во Франции
по сравнению с остальными передовыми
капиталистическими государствами позднее произошло формирование
узкого правящего слоя, состоящего из представителей
монополий, профессиональных политиков и верхушки
бюрократии, в особенности военной. Это также усиливало
самостоятельную роль бюрократии. В Пятой республике
политическая исполнительная власть и бюрократия ьсе
более сливаются. При подборе правительственных
деятелей де Голль ориентировался скорее на опытных
экспертов из рядов бюрократии, чем на политических деятелей.
В Пятой республике преобладали технократические и
элитарные тенденции, возросла роль квалифицированных
специалистов в государственном управлении и
соответственно—власть бюрократии. После ухода дс Голля усиление
бюрократического аппарата стало еще более
интенсивным.
175

Ориентация французской /монополистической
буржуазии на бюрократические аппараты исполнительной власти
как на главный инструмент осуществления и охраны ее
интересов отражает, с одной стороны, общую тенденцию
государственно-монополистического капитализма, а с
другой—имеет свою явную «национальную» специфику.
Необходимо осознать, что режим личной власти
индивидуально сильного политического лидера не вполне
устраивает французскую монополистическую буржуазию уже и
потому, что такой лидер может в силу своих личных
качеств выйти за отведенные ему рамки. Другими словами,
он не является для нее тем абсолютно надежным
инструментом монополистической буржуазии, каковым предстает
анонимный бюрократический аппарат, который под
непосредственным влиянием представителей
монополистического капитала выражает и реализует в государственной
сфере его общий интерес.
На основе приведенного сравнительного анализа
можно совершенно однозначно констатировать доминирующее
положение исполнительной власти и падение роли
представительных органов. Исполнительная власть оказалась
той частью политической и государственной системы,
которая в период государственно-монополистического
капитализма способна наиболее эффективно реализовывать
?олю господствующей монополистической буржуазии.
1онятие исполнительной власти широко, ныне оно
включает в себя не только исполнительную политическую
власть, но и исполнительный аппарат политических
партий, административный исполнительный аппарат
(собственно бюрократию). Говоря об этом аппарате, мы имеем
в виду прежде всего верховные звенья, которые советский
теоретик Ф. М. Бурлацкий метко называет политокра-
тией67.
Типичным (за исключением Великобритании)
оказался так называемый дуализм исполнительной власти как
следствие ее централизации в руках главы
исполнительной власти (президента — в США и во Франции,
федерального канцлера — в ФРГ), что привело к созданию
новых бюрократических аппаратов. Из вспомогательных
образований при главе государства она постепенно
превратилась в почти самостоятельную политическую силу,
не только дублирующую в значительной степени
важнейшие министерства и ведомства, но и подчиняющую себе и
те верховные звенья политической исполнительной власти,
чью волю они призваны исполнять.
176

В заключение особо оговорим, что значительным
источником возросшей власти нсполнительного аппарата
капиталистических государств, силой, активно влияющей
на процесс принятия важнейших политических решений,
является «четвертое», негосударственное звено
управляющей системы — менеджеры крупных монополистических
группировок. Происходит глубинный процесс
взаимопроникновения и контактов между этим звеном и верхушкой
политической, партийной и бюрократической
исполнительной власти.

Глава VI
КРИЗИС КАПИТАЛИСТИЧЕСКИХ
КОНСТИТУЦИОННЫХ СИСТЕМ
И БУРЖУАЗНАЯ ФУТУРОЛОГИЯ
I. Буржуазная футурология о перспективах развития
прав человека и гражданина
Буржуазная футурология уделяет большое внимание
отношению «гражданин — государство» и тем самым —
институту прав человека и гражданина.
Как и в других областях, к которым обращаются
буржуазные футурологи от политологии, так и в данном
вопросе отсутствует единая концепция. Авторы различной
политической ориентации выдвигают проекты, зачастую
взаимопротиворечивые, но объединенные налетом
пессимизма и безысходности.
Обращаясь к отношению «гражданин —
капиталистическое государство», буржуазная политология оказывается
перед фактом последовательного усиления политического
отчуждения граждан. Сужение социальной базы
монополистического государства выражается, в частности, и в
том, что большинство населения ведущих
капиталистических государств — несмотря на отдельные периоды
политической квазиактивности (выборы)—по преимуществу
играют роль пассивных зрителей в политической и
государственной жизни, чуждой или прямо враждебной им.
Эти возрастающие по численности слои населения ныне
стоят перед принципиальным решением — или оставаться
объектом манипуляций, пассивным фактором, или перейти
на революционные позиции. Очевидно, что в сложных
условиях капиталистического общества возможен переход
не на правильные позиции рабочего движения
марксистско-ленинской ориентации, а к установкам различных ле-
ворадикалистских, «гошистских» движений, которые
своим авантюризмом нередко играют на руку реакционным
интересам правящих кругов. Тем не менее эти движения
178

объективно свидетельствуют об обширном процессе
эрозии социальной базы современного капитализма.
Преобладающая часть буржуазных политологов и го-
сударствоведов уже с начала 70-х годов в условиях
обострившегося кризиса отказалась от концепции
«гармонического развития» отношений гражданина и государства
в «обществе изобилия», популярной в предыдущие
десятилетия. Ныне реалистически настроенные представители
буржуазной политологии нередко приходят к частичным
критическим и правильным выводам1 о глубоком кризисе
отношения «гражданин — капиталистическое
государство». Однако они, как и защитники традиционных
позиций, ограничиваются общими призывами модернизировать
философскую основу и систему ценностей, определяющих
данное отношение, и не предлагают каких-либо
конкретных путей для разрешения кризисной ситуации.
Изучая отношение «индивид — государство» в
капиталистическом обществе, необходимо также иметь в виду,
что в современных условиях отмеченный нами процесс
отчуждения охватывает и так называемых активных
граждан, т. е. тех, кто участвует в политической и
государственной жизни, хотя и на низших ступенях
политического и государственного аппарата2. Продолжающаяся
централизация и концентрация политической и
государственной власти ведет к тому, что эти низшие звенья
превращаются в исполнителей чужой воли и решений,
принимаемых без их участия и учета их мнения3.
Развитие экономики и государственного управления в
условиях научно-технической революции требует
повышения образовательного уровня и квалификации широких
слоев трудящихся, с чем правящие круги вынуждены
мириться, хотя при этом и создаются предпосылки для
осознания населением своей действительной общественной и
политической роли в условиях капиталистического
общества, в частности осознания тех непреодолимых
ограничений, которые это общество ставит на пути всякого, кто
не принадлежит к верхушке правящих кругов и
практически исключен из участия в принятии значимых
политических решений. Особенно сильно подобная
двойственность заметна в низших звеньях государственного и
политического аппарата, в среде технической интеллигенции и
квалифицированных рабочих.
В буржуазной футурологии сложившаяся ситуация
породила волну призывов к оживлению «индивидуальной
инициативы» в экономической и политической областях,
12*
179

ссвободы договора», «равных возможностей» —
разумеется, при отсутствии элeмeнYapнoгo стремления их
материально обеспечить4. Звучат призывы к децентрализации
политической жизни, которая должна была бы вновь
приблизить индивида к государственной власти, к большому
участию нижестоящих государственных служащих в
политике и принятии политических решений5.
В то же время многие буржуазные авторы отдают
себе отчет в бесперспективности попыток вернуть
«золотое прошлое». Они полагают — и не без основания, — что
антидемократические черты современного
капиталистического государства будут углубляться и далее. Так,
Д. Билл пишет, что способ принятия решений в новом
обществе будет исключительно технократическим,
отвечающим требованиям оптимизации, максимализации и
функциональной эффективности. По его словам,
«отношение между технократическим и политическим принятием
решений станет главной проблемой постиндустриального
общества»6, причем технократическое будет постоянно
превалировать.
Французский политолог Ж. Эллюль однозначно
предсказывает дальнейшее ограничение — вплоть до полной
ликвидации — буржуазной демократии. По его мнению,
распространенное убеждение, что будущее принадлежит
демократии, — иллюзия, в действительности у нее очень
мало шансов выжить. Политической иллюзией он считает
и тезис о возрастании контроля над государством со
стороны граждан с помощью, в частности, избирательного
права, свободы слова, мнения, печати, права на
объединения и т. п.7.
В концепциях буржуазных футурологов много
внимания уделяется праву на объединения, а точнее
—политическим партиям и «группам интересов», призванным
стать средством активизации масс граждан, устранения
отчуждения, но одновременно и средством
навязывания «политической воли» этих организаций своим
членам8.
Речь идет о таких политических партиях и «группах
интересов», верхушка и бюрократический аппарат
которых господствовали бы над членской массой, призванной
поддерживать политическую линию, сформулированную
руководством и бюрократическим аппаратом. Тем самым
создавалась бы видимость участия членской массы в
руководстве обществом и государством9.
Немалое место занимают споры о том, какой из двух
180

видов организаций —партии или «группы интересов» —
займет в будущей политической системе капитализма
более значительную позицию. Высказывается, в частности,
мнение, что в технократически организованном
государстве будущего политические партии постепенно будут
вытеснены «группами интересов», представляющими
собой группы профессиональных специалистов по управ-
лению10.
Одна из наиболее активно обсуждаемых
буржуазными футурологами — проблема партиципации, т. е. права
участия граждан в управлении обществом и государст-
вом11. Задача здесь состоит в том, чтобы, провозглашая
это право, одновременно свести партиципацию к
конформистскому, лояльному по отношению к
капиталистическому общественному строю поведению. К такому «участию»
граждане должны быть подготовлены целенаправленной
«социализацией»12, концентрированным воздействием
средств массовой информации, политических партий,
«групп интересов».
Отвечая на вопрос, почему к проблеме партиципации
привлечено такое внимание, следует учитывать ряд
факторов, и в первую очередь понимание того, что развитие
современного общества немыслимо без широко развитой
гражданской инициативы. Следующий фактор — это
идейное влияние на широкие слои трудящихся
капиталистических стран научно разработанной марксистско-ленинской
теории об участии трудящихся в руководстве и
управлении социалистическим обществом и государством.
Разумеется, буржуазные концепции партиципации не имеют и
не могут иметь ничего общего с этой
марксистско-ленинской установкой и практикой ее осуществления в странах
реального социализма, где участие трудящихся в
управлении основано на объективном сочетании интересов
общества, государства и гражданина. Третий фактор,
оказавший воздействие на формулирование буржуазной
концепции партиципации, — стремление ограничить развитие
массовых движений, выступающих против
капиталистического общественного строя и его главного
представителя— буржуазного государства.
Западногерманский политолог и государствовед Г. Зу-
те развивает теорию партиципации на основе, названной
им «редукционистской». Его трактовка партиципации
весьма туманна. Заявляя, что партиципации в принципе
должна охватывать все сферы принятия политических
решений, он снабжает это общее правило множеством иск-
181

лючений. Так, оно не распространяется на решения, на
принятие которых легитимированы исключительно
государственные органы, в частности правительство и
парламент.
Применение партиципации в других сферах автор
ограничивает тем, что она не должна мешать критерию
эффективности принятия решений. Эта неясная формула
превращает партиципацию в средство маскировки
концентрации государственной решающей деятельности в
руках правящих кругов. Кроме того, концепция Вуте отдает
дань технократии и элитизму, ибо развитие партиципации
поставлено им в зависимость от образования. Он
откровенно говорит, что партиципации выполняет свою
общественную миссию только там, где ее субъектами являются
образованные индивиды, принимающие решения при
превосходном знании дела. Только развитие науки,
информационной и управленческой технологии дает, по его
словам, реальные предпосылки для роста сознательной
контрольной способности, которая служит определяющей
предпосылкой партиципации.
Данный тезис в условиях современного
капиталистического государства означает, что партиципация,
собственно, подходяща только для высших слоев
капиталистического общества. Концепция партиципации Вуте
отражает в извращенной форме тот факт, что социальная база
господства буржуазии в современном капиталистическом
государстве необычайно сузилась. Вуте стремится найти
средство, которое обеспечило бы поддержку правящим
силам со стороны мелкой буржуазии. Ни о чем другом у
Вуте нет и речи. Партиципация в его понимании отнюдь
не означает привлечения всех граждан, в частности
рабочего класса, в процессы принятия решений в области
политической и государственной. Наоборот, у него речь
идет скорее о создании преград этому участию.
Необходимо отметить, что имеются теории
партиципации, содержащие довольно острую критику
капиталистического общества и государства. Носителями идеи
партиципации выступают буржуазно-реформистские круги, а ее
противниками — правые силы, опасающиеся
использования данной концепции трудящимися и демократической
общественностью.
Среди футурологических рассуждений буржуазной
политологии о перспективах института прав человека и
гражданина особое место занимает вопрос о социальных,
экономических и культурных правах. В немалой степени
182

это результат влияния стран реального социализма во
главе с СССР, где постоянно расширяется объем
материальных гарантий указанных прав.
Буржуазные футурологи заявляют, что в будущей
конституции капиталистическое государство полностью
реализует принципы «государства благоденствия» и
«социальной справедливости»13, всесторонне гарантирует
право на труд, обеспечение полной занятости в ведущих
капиталистических странах к 2000 году14 и все остальные
социальные, экономические и культурные права15. И все
это благодаря дальнейшему развитию частной
инициативы и предпринимательства, основанных на частной
собственности: без нее не могут существовать и развиваться
остальные права и свободы граждан16. Государство
будущего будет стимулировать смешанную экономику, но и
тогда предпочтение должно быть отдано частному
предпринимательству, главной движущей силе «свободного»
общества. Это общество и в будущем не сможет обойтись
без «свободы» предпринимательства, «свободного» рынка,
«свободы» поступления на работу и определения на
основе взаимного соглашения работника и работодателя
вознаграждения и условий труда17.
Итак, оказывается, что без свободы эксплуатации нельзя
обеспечить социальные, экономические и культурные права.
В действительности же как раз полная ликвидация
«свободы» эксплуатации, «свободы» частной собственности и
частного предпринимательства является условием
обеспечения социальных, экономических и культурных прав.
2. Буржуазная футурология о перспективах развития
конституционных систем капиталистических
государств
Следующая основная область прогнозов буржуазной
политической футурологии — перспективы развития
конституционных систем (в частности, высших
государственных органов), реализующих волю монополистической
буржуазии. Кризис традиционных
буржуазно-демократических схем вынуждает буржуазных политологов и госу-
дарствоведов пытаться разработать такие концепции
развития конституционных систем, которые соответствовали
183

бы возможностям сохранения политической и
государственной власти в руках монополистической буржуазии и
обеспечивали бы ее эффективную реализацию. При этом
они пытаются «приукрасить» будущие системы с помощью
критической риторики, особенно тогда, когда футурологи-
ческие концепции носят элитарный и технократический
характер.
Конкретные реформистские рецепты по
совершенствованию конституционной системы наиболее многочисленны
в Соединенных Штатах. Если ведущие капиталистические
страны Европы более или менее систематически
приспособляли свои конституционные системы, в частности
путем официальных изменений конституции, к
изменявшимся экономическим, политическим и иным условиям, то
в США дело обстояло иначе.
Острота противоречий внутри конституционной системы
вызывает к жизни множество прогнозов ее развития, в том
числе связанных с требованием разработки новой писаной
конституции18.
В проектах оптимальной модели конституционной
системы США на 2000 год, разрабатываемых «Комиссией
2000 года» Американской академии искусства и науки,
отчетливо проявляются элитарные и технократические
установки.
Таков, в частности, проект конституции, разработанный
группой политологов и государствоведов во главе с
профессором Р. Дж. Тьюгвеллом1*. Вместо традиционных трех
новая конституция предполагает шесть «властей» —
политическую, президентскую, законодательную, планирующую,
внутреннюю и судебную.
Первая власть — политическая — охватывает
конституционно-правовое регулирование деятельности
политических партий, в том числе систему финансирования партии
на выборах, порядок проведения праймериз и
избирательной кампании в целом. Другими словами, концепция
политической власти означает включение партийной
системы в рамки писаной конституции, чего нет на
сегодняшний день. По нашему мнению, эта концепция
политической власти в значительной мере инспирирована
западногерманским правовым регулированием политических
партий, но идет значительно дальше по пути
детализированной государственно-правовой регламентации деятельности
партии.
Пристального внимания заслуживает вторая
—президентская— власть, особенно в сочетании с властью пла-
184

нирующей и внутренней. Это сочетание говорит о
стремлении к дальнейшему усилению полномочий
исполнительной власти в лице се централизованных бюрократических
аппаратов.
Прежде всего, проект предусматривает избрание
президента на семилетний срок, увеличение числа
вице-президентов до двух, расширение исполнительного ведомства
президента20. Президент наделяется обширными
чрезвычайными полномочиями на случай возникновения угрозы
безопасности государства, конституционной системе,
публичному порядку, нормальному функционированию
экономики и т. п. В подобных обстоятельствах президент и
Палата наций (см. далее) получили бы почти
неограниченную власть. Палата наций должна, в частности,
определять, возникло ли состояние угрозы и когда оно
закончится.
Концепция исключительных полномочий
президента, в которой видно определенное влияние французской
конституции Пятой республики, свидетельствует о том,
что монополистическая буржуазия Соединенных Штатов
начинает осознавать потенциальную угрозу себе как
правящему в государстве классу.
Планирующая власть, состоящая из
высококвалифицированных экспертов, призвана разрабатывать
долгосрочные прогнозы (на 12 лет) и краткосрочные планы
(на 6 лет) экономического и общественного развития.
Планы не должны иметь характера закона, они не более
чем определение целей общества в области экономики и
социальной жизни. Планирующая власть как
самостоятельная, обособленная часть конституционной системы не
должна принимать непосредственного участия в
исполнительной деятельности. В качестве ее сдержек и протиБО-
весов выступают президентская, В1гутренняя и
законодательная власти.
Внутренняя власть — третья обособленная часть
исполнительного аппарата — исторически является как бы
развитием существующих ныне независимых
регулятивных комиссий (Independent Regulatory Commissions).
Она призвана координировать и управлять обширным
бюрократическим аппаратом, действующим в «социальной
сфере», осуществлять надзор за ним. Реализация
внутренней власти приведет якобы к тому, что
капиталистические предприятия постепенно превратятся в
самоуправляемые учреждения, которые сами будут создавать
стоящие над ними управленческие звенья. Венчает эту пира-
185

миду коллективный орган — Управление внутренних
дел.
Здесь отчетливо прослеживается общая тенденция
государственно-монополистического капитализма —
срастание регулятивных государственных органов по
руководству экономикой с руководящим аппаратом монополий.
Проект же пытается придать этому процессу срастания
институционные формы, совершенно демагогически
преподнося его как преодоление капитализма, особую
«социализацию».
Законодательная власть представлена на федеральном
уровне тремя палатами: Народной палатой (Peoples
House), Палатой республик (Republics House) и Палатой
наций (Nation's House). Народная палата идентична
нынешней палате представителей.
Палата республик, члены которой должны избираться
в равном количестве от каждого штата, заменила бы
нынешний сенат. Она наделяется достаточно широкими
полномочиями, связанными с интересами штатов, но в целом
ее компетенция намного уже, чем у нынешнего сената.
Практически законодательные полномочия оказались бы
лишь у Народной палаты.
Палата наций должна состоять на одну треть из
руководящих представителей учреждений и
профессиональных союзов основных отраслей промышленности,
торговли, сельского хозяйства, банковского дела Вторую треть
назначает президент и третью — председатель Верховного
суда США. Составители проекта не сошлись во мнениях
относительно компетенции Палаты, решив только
отдельные вопросы.
В обычное время Палата наций обладает
преимущественно совещательными функциями при президенте, а
также может высказываться по проектам законов Народной
палаты. Итак, можно сказать, что Палата наций
призвана вместе с президентом США быть «конституционным
предохранителем» в любом случае возникновения угрозы
положению монополистической буржуазии. Абсолютно
типична для развития государственно-монополистического
капитализма и процедура формирования этого органа,
призванная обеспечить соответствующий классовый и
социальный состав.
Что касается судебной власти, то проект в сущности
сохраняет ее в прежнем виде (это касается, например,
компетенции Верховного суда 6ША). По образцу других
186

капиталистических государств Европы, в частности ФРГ
и Франции, предложено создание специальных судов
(административных, трудовых и т. д.).
Проект был встречен весьма критически как
консервативно, так и либерально ориентированными государство-
ведами и политологами. Но как иллюстрация кризиса
буржуазно-демократических концепций
конституционализма он представляет определенный интерес с точки
зрения марксистско-ленинского критического анализа
буржуазной футурологии в области конституционной
системы.
Более реальными выглядят проекты частичных реформ
высших государственных органов. По мнению государст-
воведов Ц. Мэграта, Э. Корнуэлла и И. Гудмэна,
основная проблема, требующая разрешения, — как в будущем
скоординировать функционирование президента,
конгресса и бюрократии21. Проекты большинства авторов
(3. Бжезинский, Д- Эккарт, Д. Рис, Э. Ц. Хергроу,
Ц. Мэграт, Э. Корнуэлл, И. Гудмэн, Л. Ризельбах,
Э. Корвин, Л. Кэниг и др.) нацелены, с одной стороны, на
общее усиление политической и государственной
исполнительной власти, а с другой — на реорганизацию
исполнительной власти в плане усиления эффективности
координационной функции президента, в частности его
исполнительного ведомства22. В подобном подходе также отчетливо
прослеживаются элитарные и технократические
установки.
Отметим позицию 3. Бжезинского23, ратующего за
создание «символической президентской системы», в которой
государственная власть и государственное управление
будут принадлежать высококвалифицированным
экспертам и аппаратам.
Возрастающая потребность в специализированном
руководстве внутренней и внешней политикой,
национальной обороной, экономикой и т. д. должна, по Бжезинско-
му, привести к тому, что реальное руководство
государством перейдет в руки технократической элиты, а роль
выборных государственных органов — президента и
конгресса— будет все более ограничиваться репрезентативной
функцией. Значение политических партий также
уменьшится.
Другой проект — так называемой
институционализированной президентской партии24 — исходит из того, что в
современных усложнившихся условиях президент уже не
способен сам реализовать необычайно широкие политичс-
187

ские и правительственные функции. Поэтому предлагается
создание централизованных политических партий с
постоянным бюрократическим аппаратом и центральными
органами, наделенными обширными полномочиями. Нынешние
полномочия президента как главы исполнительной власiи
были бы затем поделены между президентом и
центральными органами политической партии, от которой он
избран.
Проект институционализированной президентской
партии ныне пользуется большой популярностью в кругах
монополистической буржуазии США, ибо он гораздо
лучше отвечает ее общему интересу, нежели нынешняя так
называемая «героическая модель» президента (опасная в
случае избрания на пост главы государства
представителя левого крыла буржуазной демократии).
Однако и данный проект имеет мало шансов на
реализацию, поскольку централизация политических партии
тоже вызывает у правящих кругов опасения. Они не без
основания полагают, что любая перестройка
существующей двухпартийной системы может привести к появлению
новых и достаточно сильных политических партий. Кроме
того, процесс централизации политических партий привел
бы к устранению властно-политических центров на уровне
отдельных штатов, в чем не заинтересованы многие
монополистические группы25.
Типичной для направления, выступающего за усиление
персональной власти президента, является позиция
Д. А. Кэлифано. В своей книге «Президентская нация>
он, отдавая дань традиционным мифам о президенте как
символе американизма, индивидуализма, новаторства
и т. п.26, подчеркивает, что сильный президент —
существенная черта не только настоящего, но и будущего
страны.
Кэлифано требует для президента более обширных
полномочий в организации федерального управления. Он
предлагает осуществление структурных реформ
исполнительной власти, которые должны были бы продолжать
структурные реформы конгресса, причем таким образом,
чтобы органы исполнительной власти предметно
корреспондировали комитетам конгресса — этим путем должно
быть обеспечено внедрение политических концепций
президента в конгрессе27. Срок президентуры, по его мнению,
необходимо увеличить до 6 лет, оставив возможность
переизбрания. В отличие от поборников усиления
исполнительного аппарата, Кэлифано предлагает сокращение и
188

реорганизацию исполнительного ведомства президента,
дабы этот институт не узурпировал полномочий
президента в инструмент по координации деятельности
исполнительного аппарата.
Английская политическая футурология выдвигает на
первый план вопрос о новой, писаной конституции.
Первые проекты такого рода появились в конце 60-х годов*8.
С тех пор эта проблема оживленно обсуждается, в гом
числе различными исследовательскими группами
правительства и парламента29. Преобладающая точка зрения
заключается в том, что новая конституция должна не
перекраивать сложившиеся отношения высших
государственных органов, а лишь зафиксировать и сделать
устойчивым современное положение. Английские политологи и
политики, стоящие на позициях
буржуазно-демократического конституционализма, рассматривают писаную
жесткую конституцию как правовой барьер на пути внедрения
в конституционную систему технократических и
элитарных установок. Конечно, необходимо отметить, что и в
этом случае речь идет в значительной мере о чистейшей
иллюзии. Исторический опыт подтверждает, что сама по
себе писаная конституция, если она не имеет
эффективной опоры в реальных политических и государственных
процессах, не способна обеспечить сохранение статус-
кво.
Как свидетельствуют отдельные проекты, новая
конституция должна была бы весьма подробно урегулировать
положение политических партий в конституционной
системе, в том числе вопросы, связанные с конституционно-
политическими функциями руководства правящей
политической партии (в частности, отношения руководства и
премьер-министра, функции «теневого кабинета»
оппозиции в конституционной системе, положение и роль
партийных организаций в парламенте). Некоторые проекты
предусматривают конституционное фиксирование
руководящего положения премьер-министра в правительстве
(ему должно быть предоставлено полномочие принимать
решение об основной политической линии — полномочие,
которое он фактически давно присвоил). Принимается во
внимание и существенное расширение ведомства премьер-
министра30.
Урегулирование его положения новой конституцией
подчеркнуло бы значение этого ведомства в
исполнительном аппарате. Положение премьер-министра
предлагалось усилить системой подчиненных ему правительст-
189

венных комитетов, которые корреспондировали бы
предметно парламентским комитетам и таким путем
обеспечивали бы решающее политическое влияние
премьер-министра в палате общин. Это предложение предусматривает
расширение числа специализированных комитетов палаты
общин, наделенных в рамках предметной компетенции
весьма широкими полномочиями31.
В центре внимания, начиная с 1968 года, находится
реформа палаты лордов, которую предполагало провести
лейбористское правительство. Проект, претерпевший в
ходе более чем десятилетнего обсуждения серьезные
изменения, исходит из разделения членов палаты лордов
на две группы. Первая — 230 лордов — назначается
королевой после консультаций с премьер-министром из числа
кандидатов, предложенных правящей и оппозиционной
партиями, причем так, чтобы правящая партия получила
большее число голосов. Перевес лордов правящей партии
был бы, однако, компенсирован назначением
определенного числа политически независимых лордов
(cross-benchers)- Наследственные лорды (их сейчас более 900)
должны были бы сохранять членство в палате лишь
пожизненно, а на их место королевой назначались бы по
рекомендации премьер-министра представители
определенных профессий, науки, промышленности, профсоюзов и
других организаций на основе заранее определенного
способа представительства32.
Проект реформы палаты лордов встретил острое
сопротивление со стороны левого крыла лейбористской
партии и правого крыла консервативной партии и по этой
причине до сих пор не реализован. Однако он по-прежнг-
му стоит на повестке дня. Лейбористское левое крыло
выступает против проекта по той причине, что он
непоследователен и требует упразднения верхней палаты. На
критическое выступление левого крыла центр и правое
крыло лейбористской партии отреагировали, предложив
несколько дополнительных вариантов, в соответствии с
которыми нынешнее членство в палате лордов должно
быть упразднено, а новые члены в соответствии с первой
альтернативой должны избираться путем прямых
всеобщих выборов — общегосударственных или в рамках
отдельных областей (что связано с тенденциями к квазифе-
дералыюму устройству Великобритании). Иную
альтернативу предлагает концепция, согласно которой палата
лордов должна быть только представительством
профессиональных интересов, существующих в обществе, и фор-
190

мироваться по профессиональному принципу. При этом
она наделяется довольно обширными полномочиями (в
сущности, на уровне палаты общин).
Этот новый проект реформы получил широкий отклик,
поскольку в нем отражаются элитаристские и
технократические концепции, отвечающие духу
государственно-монополистического капитализма. Его реализацию (крайние
правые консервативной партии, конечно, и далее
сопротивляются каким-либо проектам изменения статус-кво
палаты лордов) ни в коем случае нельзя было бы назвать
прогрессивным мероприятием. Наоборот, это означало бы
дальнейшее ограничение буржуазно-демократического
парламентаризма новыми, несравнимо более
действенными средствами.
Западногерманская буржуазная политология и госу-
дарствоведеиие не ставят пока вопроса о значительных
реформах конституционной системы. Реалистически
мыслящие представители буржуазного реформизма,
каковыми являются, например, К. Дойч33 и Т. Элвайн, обращают
внимание на серьезную угрозу нынешней буржуазно-
демократической конституционной системе со стороны
крайне правых, милитаристских и неофашистских
кругов34.
В футурологических предсказаниях о перспективах
развития конституционной системы ФРГ главное
внимание направлено, с одной стороны, на возрастающую роль
исполнительного аппарата, а с другой — на
интенсификацию влияния элит и центральных аппаратов политических
партий на функции конституционной системы. Этот
процесс вызывает опасения.
Французская буржуазная политология и государство-
ведение, говоря о перспективах развития конституционной
системы, прогнозируют усиление роли политических
партий. Этот процесс начался уже после ухода генерала де
Голля с политической арены. Конституция Пятой
республики, основанная на представлениях генерала де Голля
о роли партии, не может остаться неизменной, если
переплетение партийной и государственной систем достигнет
во Франции того же уровня, что, например, в ФРГ и
Великобритании. Совершенно очевидно, что «неопрезидсит-
ская» система, основанная на личном авторитете
президента и широком использовании референдума, в духе
конституции 1958 года и политической практики
генерала де Голля и Ж. Помпиду, уже принадлежит
прошлому.
191

Буржуазная политология и государствоведение выдвига
ют в этой связи три возможных варианта развития: воз
врат к парламентской форме правления Четвертой рее
публики35; преобразование нынешней системы в так назы
ваемую ультрапрезидентскую систему36; преобразоваии
нынешней системы в так называемый дуалистический пар
ламентаризм, комбинированный с определенными, ограни
ценными по сравнению с современной, элементами прези
дентской системы37.

Заключение
Политическое и конституционное развитие
буржуазного государства в современный период отражает
углубляющийся общий кризис капитализма. Институты
буржуазной демократии, все более лишаясь реального
содержания, становятся лишь фасадом власти правящей
монополистической буржуазии. Только с учетом этой наиболее
существенной стороны развития политической и
конституционной системы ведущих капиталистических государств
можно понять действительную ценность процесса
формального расширения некоторых институтов буржуазной
демократии, происходящего под давлением трудящихся и
влиянием мировой системы реального социализма. Когда
речь идет о правах граждан в капиталистическом
государстве, каталог которых в современных конституциях
расширился, следует проводить особенно четкое различие
между конституционным регулированием и реальностью
политической и государственной жизни. Нынешняя
ситуация в ведущих капиталистических государствах
полностью подтверждает ленинский тезис о повороте от
демократии к реакции как одной из основных общих
тенденций развития империалистического государства. Этот
поворот представляет собой сложный процесс, на пути
которого реакционным намерениям правящих кругов
монополистической буржуазии противостоят такие значимые
факторы, как нарастание революционного движения
трудящихся, активизация демократической общественности и
растущее международное значение и влияние реального
социализма.
Кризис буржуазной конституционности проявляется
прежде всего в том, что действительный ход социальной и
политической жизни капиталистических государств, как
правило, в значительной мере не соответствует
конституционной фиксации отношений между высшими
государственными органами и между государством и гражданами.
193

Отсюда широкое распространение концепции «живой
конституции», в сущности отождествляющей конституцию с
функциями конституционной системы, что ведет к ее
безусловной релятивизации и дает правящим кругам
возможность ограничивать демократические институты.
Общий вывод о стремлении монополистической
буржуазии к отказу от демократических принципов и
институтов подтвержден нами в процессе исследования таких
основополагающих проблем конституционного права, как
характер отношений между высшими государственными
органами (законодательными и исполнительными прежде
всего) и отношений между государством и гражданами,
в значительной мере определяемых институтом основных
прав и свобод человека и гражданина.
По первому кругу вопросов мы констатировали
последовательное усиление правительственной власти, а в
ее деятельности — возрастание авторитарных начал, что
не может не сказываться негативным образом на
значении и роли представительной системы, ибо именно
исполнительная ветвь политической и государственной власти в
состоянии наиболее эффективно реализовать волю
правящей монополистической буржуазии, и прежде всего
военно-промышленного комплекса, с которым в результате
тесных контактов — экономических, политических, по
интересам, а также личных — она все более сливается.
По второму кругу вопросов мы констатировали
очевидный разрыв между формальным провозглашением
прав и свобод буржуазными конституциями и их
практической реализацией. Фиктивность буржуазного
конституционализма здесь особенно очевидна. К этому следует
добавить непрестанные попытки консервативных
правящих кругов урезать формально-юридическим образом
такие значимые завоевания трудящихся, как право на
забастовку, свободу профсоюзной деятельности и т. п.
Особо следует подчеркнуть важность критического
анализа буржуазной концепции прав человека и
гражданина. Использующая ее внешнеполитическая пропаганди-
194

стекая кампания терпит сегодня провал, поскольку
мировой общественности становится все более очевидным, что
в действительности она служит лишь орудием
антикоммунистической и антисоветской диверсии, а собственно права
человека и гражданина и проблема их материального и
иного обеспечения меньше всего интересуют авторов и
пропагандистов «стратегии прав человека».
Оба названных аспекта — отношения высших органов в
процессе осуществления государственной власти и управ*
ления и отношения граждан и государства — мы
объединили в понятие формы правления. В этой связи хотелось
бы еще раз подчеркнуть, что понятие формы правления,
употребляемое в работе, исходит из диалектической
взаимосвязи содержания и формы, в соответствии с которой
форма каждого явления в конце концов не только
определена содержанием, но и в значительной мере влияет на
него. Мы выделяем внутреннюю форму правления,
имеющую особое значение для политической системы и
государства, и внешнюю форму, которая говорит лишь о фор-
мально декларированных отношениях граждан и
государства и отношениях между высшими государственными
органами без учета того, насколько формальная
регламентация соответствует конкретным политическим и
государственным реалиям. Внутренняя форма правления — это
нечто большее, чем внешняя, которая не учитывает
отношений, струк*уры и значимых властно-политических
центров, не охватываемых формальной регламентацией и
могущих даже не соответствовать ей. Не отрицая ценности
классификации форм правления в ведущих
капиталистических странах на монархическую и республиканскую,
парламентскую и президентскую, следует вместе с тем
еще раз подчеркнуть, что с точки зрения постижения
внутренней формы властно-политического процесса в
ведущих капиталистических государствах подобной
классификации еще недостаточно. Внутренняя форма правления
(или, выражаясь философски, форма действительного
бытия правления) ближе подходит к познанию сущности и
13*
195

содержания властно-политического процесса. Внешняя и
внутренняя формы правления сливаются лишь тогда,
когда формальное регулирование круга отношений,
определяющих форму правления, полностью соответствует их
реалиям в данном государстве. Для буржуазной
государственности такая ситуация не представляется возможной.
Изложенный в книге материал дает все основания
включить в понятие формы правления в
капиталистических странах следующие категории: отношения между
государством и населением, между высшими
государственными органами, между этими органами и центрами
политической и экономической власти; политическая среда, в
которой реализуются все эти отношения.
Под политической средой мы понимаем условия, з
которых осуществляется политическая жизнь, развивается
вся система властных отношений, формируется
политическое сознание и т. д. Сюда следует отнести и духовную
атмосферу данного общества- Без учета указанных
факторов форма правления имеет нежизненные, схематические
черты и не дает возможности понять, почему при одной и
той же внешней форме правления, но при различной
общественной атмосфере, государственные институты
функционируют по-разному.
Исходя из проанализированных нами явлений
государственной жизни развитых капиталистических стран, как-
то: усиление исполнительной власти, рост влияния
бюрократии, появление неконституционных соколопрезидент-
ских» управленческих аппаратов, прямое влияние на
государственный механизм верхушек главных буржуазных
политических партий, предпринимательских и
квазиправительственных организаций —мы считаем возможным^
определить форму правления современных
капиталистических государств как правление верховных звеньев
профессиональной политической, бюрократической и
партийной исполнительной власти, тесно связанной с
монополиями и поддерживаемой ими. При этом существен и]
такой фактор, как историческое формирование формы!
196

правления в данном государстве, т. е. внешняя форма
правления, из которой она сложилась (парламентская,
президентская или директориальная), много- или
двухпартийное™—идет ли речь о партиях централизованных,
с четким политическим профилем (например,
Великобритания, ФРГ, Франция, Италия) или децентрализованных
(США).
Форма правления верховных звеньев
профессиональной, политической, бюрократической и партийной
исполнительной власти искажает буржуазную демократию и ее
конкретные институты, в частности институт
политических прав и свобод. Постепенно утрачивая свое реальное
содержание, они — по замыслу правящих кругов — служат
лишь псевдодемократическим фасадом власти монополий.

Примечания
К введению
1 Saeger R. Т. American Goverment and Politics. A Neocon-
servative Apporoarch, Dallas 1982, p. 404, 405.
1 Ibid., p. 66.
3 Ibid, p. 43.
К главе I
1 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 17, с 345.
2 Л е н и н В. И. Поли. собр. соч., т. 27, с. 422.
5 Возрастание мощи капиталистического государства отмечается
ш буржуазной политологией, хотя классово-политическая сущность
этого явления остается скрытой. Gm.: Е11 и 1 Jacques. The Political
illusion, New York 1972, p. 9f.
4 По этому вопросу см.: Марксистско-ленинская общая теория
государства и права. Основные институты и понятия (далее
—Основные институты и понятия). М., 1970. В частности, на с. 235—236
содержится обэор развитая взглядов на понятие формы государства;
Государственное право буржуазных стран* и стран, освободившихся
от колониальной зависимости /Под ред. Стародубокого Б. А. и Чир-
кина В. Е. М., 1977, с. 70—83; Мишин А. А. Государственное
право буржуазных стран и стран, освободившихся от колониальной
зависимости. М., 1976, с. 119—135; К и се г а Е. Obecna teorie statu
a prava I., Praha, 1976, s. 52n.
5 См.: Основные институты и понятия, с. 238; Государственное
право буржуазных стран /Под ред. Стародубского Б. А. и Чиркина
В. Е„ с. 75.
в Мишин А. А. Указ. соч., с. 119.
7 Государственное право буржуазных стран и стран,
освободившихся от колониальной) зависимости /Под ред. Ильинского И. П. и
Крутоголова М. А. М., 1979, с. 170.
8 Кисе га Е. Op. cit., s. 1Э1п.
9 Хотя государственный режим определяется как режим
функционирования государственной власти, из дальнейшего вытекает, что в
содержание этого понятия включается также институциональный
подход. См.: Кисе г а Е. Op. cit., s. l31n.
t0Duverger M. The Study of Politics, Sunbury on Thames
1976, p. 82.
11 Ibid., p. 83.
42 С учетом того, что политические партии в США не имеют
выраженного политического профиля, их называют псевдопартиями.
45 D u verger M. Op. cit., p. 85.
"Burdeau Georges. Droit Constitutionnel et Institutions
Politiques, Paris 1976, p. 146f.
198

» Ibid., p. 156, 158, 160.
16 Ibid., p. 167, 168.
17 Каждое государство с конституированной и стабилизированной
системой отношений между держателями и адресатами власти в
форме господствующих институтов является, по мнению ЛевенштеЛна,
политической системой. Она характеризуется главным образом
аппаратом или механизмом, с помощью которого осуществляется
социальный контроль. Loewenstein Karl. Political Power and the
Governmental Process, Chicago and London, 1965.
«• Ibid., p. 11.
19 Dol linger Karl. Politik, Staat und Verfassung der Bundes-
republik Deutschland, Koln 1975, S. 42f.
20 Ibid , S. 44, 45. 65.
21 Ibid., S. 45, 70.
» Ibid., S. 46.
21 Irish M. D., Pro thro J. W. The Politics of American
Democracy, Englewood Cliffs 1971, p. 10.
24 Например, по мнению Карла Дойча, определенное значение
для формирования политической системы или формы правления
имеет понятие политической культуры народа. См.: Deutsch К. W.
«The German Federal Republio, in Macridis R. C, Ward R. E., ed,
Modern Political Systems: Europe, Englewood Cliffs 1972, p. 420f.
" E a s t о n D. The Political Svstem, An Inquiry into the State
of Political Science, New York, p. 110.
26 Macridis R. C, Ward E. E., ed. Op. cit, p. 20.
27 См.: Saye А. В., Pound M. В., All urns J. F. Principles
of American Government, Englewood Cliffs, 1970, p. 23.
28 Da alder Hans. cParties, Elites and Political Developments in
Western Еигореэ (in Giuseppe di Palma, editor, Mass Politics in
Industrial Societies, Chicago 1972, p. 5).
* Ibid., p. 6f.
30 Ibid., p. 17—32.
31 Merriam Ch. E. Systematic Politics, Chicago and London,
1966, p. 183, 187, 199, 206f.
32 Leeds Chris. Guide to British Government, Dorset, 1976,
p. 1—3, 84f.
33 Ibid., p. 3.
34 Указанной классификации форм правления придерживаются
Я. М. Бельсон, А. Г. Орлов, Д. Д. Остапенко, Б. А. Стародубский,
Я. Г. Судницин, В. Е. Чиркни, А А. Мишин и Р. X. Внльданов (см.:
С т а р о д у б с kji й Б. А., Указ. соч., с. 75; Мишин А. А. Указ.
соч., с. 119; Кисе г а Е. Op. cit., s. 113n.).
35 М и ш и н А. А. Указ. соч., с. 132.
К главе II
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 251.
2 См. в этой связи: С a d а г t Jacques. Instituons politiques et
droit constitutionnel, I, Paris 1975, p. 118s.
3 С or win E. S. The Higher Law Backdround of American
Constitutional Law, Ithaca, New York 1955.
4 F г i e d г i с h Carl J. Limited Government, A comparison,
Englewood Cliffs 1974, p. 123.
5 Loewenstein K. Op. cit, p. 29.
e Ibid., p. 30.
199

7 Fried rich C. Op. cit., p. 44.
8 К вопросу об определении содержания принципа Rule of Law
см.: Jewell R. E.C. British Constitution, London 1975, p. 16—19; об
определении содержания принципа Due Proceess of Law см.:
S а у е А. В., Pound M. В., A 11 u m s J. F. Op. cit., p. 78, 131—132.
9 По этому вопросу см.: Rothweiler С. Ein sozialer Rechts-
staat, Frankfurt 1972, S. 26f.
10 См.: Основные институты н понятия, с. 396—400.
11 Loewenstein К. Op. cit., p. 30; Wates С. J. and
Miller S. Т. A Visual Approach to British and American Government,
London 1973, p. 11; Jewell R. E. С Op. cit., p. 19.
12 The Federalist and The New Constitution, New York 1942.
13 Loewenstein K. Op. cit.,p. 34f.
14 См.: Кейзеров Н. М. Власть и авторитет. М., 1973, с. 111,
113; можно также отметить анализ и критику Кейзеровым новых
буржуазных концепций разделения властей или государственных
функций (там же, с. 100).
15 L о е w e n s t e i n К. Op. cit., p. 42f.
16 Duverger M. Op. cit., p. 96f.
17 Ibid., p. 101—102.
,$ Fried rich С J. Op. cit., p. llOf.
" Ibid., p. 114—116.
20 Macridis R. C, Ward R. E., ed. Op. cit., p. 3tl4; Friedrich. Op.
cit., p. 118.
21 Ferrero Guglielmo. The Principle of Power, New York 1942,
p. 65.
* Macridis R. C, Ward R. E, ed. Op. cit, p. 10, 11.
a A11 о г d Robert R. Class Voting in the Angloamerican
Political Systems (in G. di Palma, Mass Politics in Industrial
Societies), Chicago 1972, p. 171.
24Lipset Seymour M. Political Man, New York 1960, p. 77.
25 Beyme Karl von. Interessengruppen in der Demokratie, Mun-
chen 1971; Магг W. D., Naschold F. Theorie der Demokratie,
Stuttgart 1971.
26 См.: Марксистско-ленинская общая теория государства и права.
Исторические типы государства и права. М., 1971, с. 343.
27Dahl R. Pliralist Democracy in the United States: Conflict
and Consent, Chicago 1967, p. 24, 188—189; Da hi R. Democracy In
the United States: Promise and Performance, Chicago 1973, p. 35, 48,
57, 86f; Masopust Zdenek. cDahlova teorie «polyarchies, pokus о
novou teoretickou koncepci burzoazniho politickeho systemu a burzoazni
demokracie>, Pravnik 10/1976, s. 91on; E11 w e i n Thomas. Das
Regierungssystem der Bundesrepublik Deutshland, Opladen 1977,
S. 450—456, 465Г; Nuscheler F., Steffani W. Pluralismus
Konzeptionen und Kontroversen, Munchen 1972.
n Более подробно о теории государства благоденствия и ее
влиянии на механизм капиталистического государства см.: В 1 a h о z J.
cVliy burzoaznich politickych, stAtnich a prdvnich teorii na organized
a cinnost kapitalistickeho sUtniho mechanismu» (in Kritika burzoaznich
a revizionistikych koncepci stAtu a pr&va, Praha 1975), s. 295n.
* См.: Гул и ев В. Е. Империалистическое государство. М., 1965,
с. 6, 45, 295.
30 Эта концепция нашла отражение, в частности, в работах:
В е г 1 е A. Power without Property, A New Development of American
Political Economy, New York 1959; Iver Mac. The Web of Govern-
200

ment, New York 1957; Barber E. Principles of Social and Political
Theory, Oxford; Galbraith J. K. The Industrial State, London, 1967.
Gregg P. The Welfar Stat, London 1967; Schumpeter .1.
Capitalism, Socialism and Democracy, New York 1953; Becke-
rath H. von. Grossindustrie und Gesellschaftsordnung, Tubingen —
Zurich 1954; Rostow W. W. The Stages of Economic Growth. A
Non — Communist Manifisto, Cambridge 1960; Friedmann V. The
Planned State and the Rule of Law, Melbourne 1948; Mund W. A.
Government and Bussines, New York 1955;Myrdal G. The Political
Element in the Development of Economic Theory. London 1953.
31 Теория социального и правового государства получила
развитие, в частности, в работах: Arndt С. Die BundesrepubliK als
sozialer Rechtsstaat, Karlsruhe. 1958; Schmid C. Politik und Geist.
Stuttgart 1961; Erhard L. Program fur Deutschland, Dfisseldorf
1965; Rein ho Id J. cWohlfahrstaat oder Verordnungsstaat?» Die
Neue Gesellschaft, V/1958; К вопросу о критике теории социального
и правового государства см.: Исторические типы государства и права,
с. 394.
**L о е w e n s t e i n К. Verfassungslehre, Tubingen 1959, S. 349f.
38 Детальный анализ развития этих понятий содержится, в
частности, в ставшей классической работе о буржуазном
конституционализме Чарльза Бнрда (Beard Charles A. The Living Constitution,
The Annals, Vol. 185 (1956).
54 К вопросу d развитии американского федерализма см.:
Save А. В., Pound М. В. Allums J. Op. cit., p. 70.; Young
William H. Introduction to American Government, New York 1966,
p. 50f.; Irish M. D., Prothro I. W. Op. cit., p. 124f.; Pritchet
Herman. The American Constitution, New York 1968, p. 63f.
» W a t e s С J., M i 11 e г S. Т. Op. cit, p. 194—197.
96 Статья 72 Основного закона ФРГ устанавливает, что в сфере
конкурирующего законодательства земли имеют право
законодательства лишь тогда н постольку, когда и поскольку Федерация не
использует своих прав законодательства. Согласно ст. 83 Основного
закона ФРГ, земли выполняют федеральные законы в таком же
порядке, как свои собственные, поскольку конституцией не установлено
или не допущено иное: па Федеральное правительство возложено
осуществление наблюдения за выполнением землями федеральных
законов (п. 3, ст. 84). Весьма важны с точки зрения подчинения
исполнительной власти земель Федерации положения пп. 2—4 ст. 85
Основного закона ФРГ, согласно которым: а) Федеральное
правительство может издавать с согласия бундестага общие административные
предписания; б) органы земель подчиняются указаниям
соответствующих высших органов Федерации; в) Федерация осуществляет надзор
не только за законностью, но н целесообразностью выполнения
федеральных законов; г) Федеральное правительство в этих целях вправе
осуществлять надзор и посылать уполномоченных во все учреждения.
8Т Johnson Nevil. Government in The Federal Republic of
Germany, Oxford 1973, p.^136.
83 Wevr Frantizek. Soustava ceskoslovenskeho prfiva statniho,
Brno 1921, s. 61.
*• Kubes Vladimir. О novou Dstavu, Praha 1948, s. 11.
40 Op. cit., s. 12.
41 Aubert Jean F. Traite de Droit Constitutionnel Suisse, Neucha-
lei 1967, I., p. 101; Burdeau a Op. cit., p. 57, 65f.; Prelot Маг-
eel, Boulois Jean. Institutions politiques et droit constitutionnel,
Paris, p. 27s.
201

« A iibert J. F. Op. cit., p. 102^
«Neubauer Zdenek. Statove'da a teorie politiky, Praha 1974,
s. 27.
44 Friedrich Carl J. Limited Government..., p. 30.
«Marshall Geoffrey. Constitutional Theory, Oxford 1971,
p. 3—12.
<• Macridis R. C, Ward R. E., ed. Op. cit., p. 8, 9.
47 F г i e d г i с h C. J. Op. cit., p. 27.
«• Ibid., p. 115, 116.
«• Ibid., p. 1 If.
50 Ibid.
51 Loewenstein K. Op. cit., p. 70.
52 Macridis R. C, Ward R. E., ed. Op. cit., p. 7—8.
м Мишин Л. А. Государственное право буржуазных стран и
стран, освободившихся от колониальной зависимости. М., 1976, с. 8.
54 Государственное право буржуазных стран и стран,
освободившихся от колониальной зависимости /Под ред. Стародубского Б. А.
и Чиркина В. Е., с. &—7.
» Под жесткой конституцией понимается такая конституция, для
изменения которой необходим специальный — конституционный —
закон, принятый с соблюдением особой процедуры. Среди так
называемых флексибильных конституций, для принятия или изменения
которых достаточно закона, изданного в соответствии с обычной
законодательной процедурой, различаются два исторических типа: 1)
законы, содержащие конституционно-правовые нормы и по своей форме
не отличающиеся от других законов (пример — Великобритания);
2) законы, содержащие конституционно-правовые нормы и формально
называемые конституционными, хотя процедура их принятия не
отличается от процедуры принятия остальных законов. В период
монополистического, особенно государственно-монополистического,
капитализма жесткие конституции утратили в значительной мере тот
смысл, какой они имели ранее. При формальном действии жестких
конституций в развитых капиталистических странах происходят
частые изменения конституционной практики путем толкования
конституции высшими государственными органами. Такое толкование
выходит за рамки текста конституций, что характерно, в первую
очередь, для конституцлониой системы США.
66 Под конституцией в материальном смысле обычно понимается
совокупность законов (а в некоторых капиталистических странах
также конституционных обычаев и судебных решений), определяющих
порядок формирования, основные принципы деятельности н
компетенцию высших государственных органов, форму государственного
устройства, экономическую основу государства, права и обязанности
граждан. Под формальной конституцией понимаются конституционно-
правовые нормы, содержащиеся в конституционных законах.
57 В буквальном смысле слова конституция каждого современного
государства существует в письменной форме (в книжном издании и
т. п.), например конституция Англии. Однако писаными в
буржуазном государствоведении называются конституции, изданные в форме
конституционного или обычного закона, в отличие от неписаных,
существующих в форме конституционных обычаев и судебных
прецедентов. В этом смысле конституция Англии является неписаной.
58 Loewenstein К. Op. cit., p. 147Г.
w Ibid., p. 148-158.
80 С таким же подходом к проблеме конституции мы встречаемся
в работах: Ellwein Т. Op. cit.; Maunze Т. Grundgesetz I., Mun-
202

Chen und Berlin 1966; Gablentze O. H. Einfuhrung in die politische
Wissenschaft, Koln und Opiaden 1965; Duverger M. Institutions
politiques et droit oonstitulionnel, Paris 1965; Pre lot J. a Bouloi-
se J. Institutions politiques et droit constitutionnel, Paris 1972; Bur-
deau G. Op. cit.; Barileho P. Corso di Diritto costituzionale, Pa-
dova 1964; Magrath C. P., Cornwell E. E., Goodman J. S.
The American Democracy, New York 1973; Pritchett С. Н. The
American Constitution, New York 1968.
61 M a g г a t h С P., Cornwell E. E., Goodman J. S. Op.
cit., p. 92f.
" См.: Кейзеров Н. М. Указ. работа, с. 169.
К главе III
1 Л е н и н В. И. Поли. собр. соч., т. 37, с. 104.
2 Там же, с. 390.
'Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 30, с, 23.
4 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 11, с. 39.
5 Duverger Maurice. The Study of Politics, Sunbury on Thames,
1976, p. 141.
6 u a h 1 R. Democracy in the United States: Promise and
Performance, Chicago 1973, p. 323, 324.
T Schumpeter J. Op. cit., p. 251.
8 Schumpeter J. Capitalism, Socialism and Democratic Theory,
Cambridge 1970, p. 4.
9 В Великобритании, например, такое понятие демократии
содержится в работе: Н а г v е у е J. How Britain is Governed, London
1975, p. 260.
10 Merriam Ch. S. Op. cit., p. 199f; Haeter D. Contemporary
Political Ideas, London 1974, p. 67f; Lucas J. R. Democracy and
Participation, Harmondsworth 19/6; Morgenthau H. J. Politics in the
Twentieth Century, Chicago 1971, p. 48f; Leeds Ch. Op. cit,
p. 83—84.
11 См.: Г у л и е в В. Е., Кузьмин Е. Л. Государство и
демократия. М., 1975, с. 120.
12 S i m о n Y. R. Philosophy of Democratic Government, Chicago
and London 1966. p. 99.
13 Ibid., p. 89.
14 Ibid., p. 94.
15 Ibid., p. 299.
16 Fiscner E. «Intelektualove a moc», Literarni noviny с 25/1966.
17 См.: Ibid.
18 Simon R. Y. Op. cit., p. 100—102.
19 Ibid., p. 187, 189.
20 L u с a s J. R. Op. cit., p. 253.
21 Ellul Jacques. The Political Illusion, New York 1972, p. IX.
22 W u t h e Gerharb. Die Lehre von den politischen Systemen, Mun-
chen 1977, S. 86f.
» См.: Ibid., S. 88.
24 См.: Barber J. D. Some Consequences of Pluralization in
government (in H. Perloff, ed.; The Future of the US. government, Engle-
wood Cliffs 1972, p. 242).
25 См.: Barber J. D. Op. cit, p. 243—255.
26 D a h 1 R. A. Democracy in the United States, Promise and
Performance, Chicago 1973, p. VI—IX.
17 Ibid., p. 33.
203

28 Ibid., p. 35f., 43—44; аналогичным образом характеризует
плюралистическую систему в англо-американских странах Роберт А. Аль-
форд в работе: Mass Politics in Industrial Societies, in G. Di Palma,
ed„ Chicago 1972, p. 170f.
* Ibid., p. 3591.
80 См.: Almond G. A., G e n с о S. J. cMlhoviny, hodinl a studi-
um politiky», Referat predneseny na X. Svetovem kongresu Mezina>odni
Asociace politickych ved, Edinburgh 1976, cesky preklad, s. 7.
31 M a g г a t h С. Р., С о г n w e 11 E. E., Goodman J. S. Op.
cit., p. 60—63.
" К критической оценке модели элитизма относится прежде
всего ставшая классической работа Ч. Миллса «Властвующая элита».
м М a g г a t h С. Р., С о г n w е 11 Е. С, Goodman J. S. Op.
cit., p. 63, 64.
34 Deutsch Karl. cThe German Federal Republic» (in Macridis
R. C, Ward R. E., ed. Op. cit., p. 312—314).
35 См.: Merriam Charles E. Op. cit., p. 211, 212.
м См. также: Radicalism in the Contemporary Age, Seweryn Bia-
der, ed Boulder 1977, p. 159, 202f.
87Katznelson I., Kesselman M. The Politics of Power,
A Critical Introduction to American Government, New York 1975, p. 25.
88 Ibid., p. 25.
» Ibid., p. 32.
40 С aril lo S. Op. cit., p. 11, 77f.
41 Katznelson I., Kesselman M. Op. cit., p. 356f.
« Ibid., p. 383-385.
« Ibid., p. 389.
«« Ibid., p. 471f.
45 M a g г a t h C, Cornwell E., Goodman J. Op. cit.„
p. 62, 63.
46 С a 1 i f a n о Joseph A. A Presidential Nation, New York 1975,
p. 204, 229f.
47 Simon Y. Op. cit, p. 186.
К главе IV
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 276.
2 Грубый, беспощадный индивидуализм капитализма эпохи
свободной конкуренции восходит к индивидуализму эпохи
Возрождения. Достаточно привести знаменитое высказывание Бокхаччо: сНа
свете каждый имеет столько, сколько возьмет сам». Индивидуализм
политической концепции Макиавелли также дополняет эту раннюю
л ибер а диетическую концепцию взаимоотношений личности, общества
н государства. См. в этой связи: Kuczynska A., Kuczyriskl J.
Humanismus, Praha 1972, s. 19n.
3 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 400.
4 Там же, с. 401—402.
5 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 33, с. 93.
• См. об этом: К a t г F. Das Bild des Verlassungsrichte-«,
Munchen 1959, S. 6, 27f.; Maunz T. a kol. Bundesverfassunj?gerichb-
gesetz, Munchen, Berlin, 1967, I, S. 4f.; Die Moderne Demok'-itie
und ihr Recht, Tubingen 1966, S. 37f.; Favoreu L. tLe Conseil
Constitutionnel regulateur dc I'activite normative des pouv< irs
public», Revue de Droit public et la science politique en France, et
a Tetranger, 1967, I., p. 70f.; Marcic F. Verfassungsgericht, Wien
1963, S. 53f.
204

7Knapp V. cHlavnl teoreticke emery burzoazni pravni vedy»
(in Kritika burzoaznich a revizionistickych konce^ci statu a pr£va),
Praha 1975, s. 409; см. также: Klaboch Jiri. cSoudobe priro-
zenopravni teorie», там же, s. 519n.; Туманов В. А. Буржуазная
правовая идеология. М., 1971, с. 327.
8 Н a u r i о u Andre. Precis de droit constitutionnel, Paris, 1929,
p. 257.
9 Ibid., p. 268.
10 D u g u i t Leon. Traite de Droit Constitutionnel, Paris, 1923,
p. 567, 673, 679.
11 С or win Edward S. The Higher Law Background of
Constitutional Law, Ithaca, New York, 1955, p. 5.
11 См.: Конституции и законодательные акты буржуазных
государств. XVII—XIX вв. М., 1957, с. 167.
13 См. об этом: Основные институты и понятия, с. 331.
14 Deutsch К. W. cThe German Federal Republic» (in Macri-
dis R. C, Ward R. E., ed. Op. cit., p. 424).
18 Macridis R. C, Ward R. E., ed. Op. cit., p. 9, 22, 25.
16 Loewenstein K. Op. cit., p. 8, 9.
17 В этой связи см.: S a 1 о m a J. S., S о n t a g F. N. Parties, The
Real Ojportunity for Effective Citizen Politics, New York 1972, p. 246f.
11 См. об этом: Milne А. J. Freedom and Rights, a philosophical
synthesis, London 1968, p. 43, 185f.
l9Flathman R. E. The Practice of Rights. Cambridge 1976,
p. 226.
20 Marshall Geoffrey. Constitutional Theory, Oxford 1971, p. 146,
15И.
2!Dahl R. A. Democracy in the United States, Promise and
Performance, Chicago 1973, p. 5.
22 Deutsch K. W. «The German Federal Republic» (in
Macridis R. C, Ward R. E., ed. Op. cit., p. 315).
23 Chapman J. W. «Natural Rights and Justice in Liberalism»
(in D. D. Raphael, ed.. Political and the Rights of Man, Bloomingtort
and London 1967, p. 27f.).
84 Claude R. P., ed. Comparative Human Rights, Baltimore, London
1976, p. IX.
25 M e 1 d e n A. I. Rights and Right Conduct, Oxford 1959.
26 M i 1 n e A. J. M. Op. cit., p. 104.
27 Me I den A. I. Op. cit., p. 20.
28 Cranston Maurice. What are Human Rights, London 1973,
p. 6.
«Maunz T. Deutsches Staatsrccht, Munchen 1971, S. 96.
30 Фундаментальный анализ воздействия экзнстешшоналистсной
философии на правовую науку до середины 60-х годов провел в свое
время К. Ребро (cPrejavy existencialistickej filozofie v pravnej vede»,
Pravnicke studie, XIV —3/1966, s. 440).
81 Hauriou A. Droit Constitutionnel et institutions politiques,
Paris 1975, p. 181 — 182.
82 См.: Государственное право буржуазных стран и стран,
освободившихся от колониальной зависимости / Под ред. Ильинского И. П-
и Крутоголова М. М., с. 215; Государственное право буржуазных
стран н стран, освободившихся от колониальной зависимости / Под
ред. Стародубского Б. А. и Чиркина В. Е., с. 93; Aubert Jean
Francois. Op. cit., p. 624n.; С ad art Jacques. Institutions Politiques
et Droit Constitutionnel, Tome II., Paris 1975, p. 658f.; Pritchet С. Н.
Op. cit., p. 395f.
205

"Claude R. P. tComparative Rights Research, Some
Intersections between Law and Social Science» (in R. P. Clalude, ed.,
Comparative Human Rights, Baltimore, London 1976, p. 382f.).
84 Cranston M. Op. cit.. p. 19—21.
» FI a t h m a n Richard E. Op. cit., p. 34, 38, 47, 51. 58f.
36 E 11 w e i n Thomas. Das Regierungssystem der Bundesrepublik
Deutschland, Opladen 1977, S. 408—415.
37 D a h 1 Robert. Fundamental Rights in a Democratic Order,
IPSA Xlth World Congress, Moskow 1979, p. 4f.
» Ibid., p. 8.
39 См.: Конституции и законодательные акты буржуазных
государств. XVII—XIX вв. М., 1957, с. 250.
40 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 401.
41 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 41, с. 425.
42 N е u b а и с г Z. Op. cit., p. 434.
43 Heater D. Contemporary Political Ideas, London 1974, p. 68—
70.
44 I n g I e h а г t R. «The Silent Revolution in Europe: Intergene-
rational Change in Post — Industrial Societies» (in Giuseppe di Pal-
ma, ed.). Op. cit., p. 306.
43 Milne J. M. Op. cit., p. 25, 185f.
46 См.: Aron Raymond. Essai sur les liberies, Paris 1976, p. 71f.,
137f.; Hauriou A. Op. cit., p. 180.
47 Lucas J. R. Op. cit., p. 122.
« Ibid., p. 123n.
49 Oppenheim Felix E. Dimensions of Freedom, New York
1961, p. 3f., 139f.
60 Ibid., p. 169f., 222f.
81 M i 1 n e J. M. Op. cit., p. 348.
62 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 59.
м Заслуживает внимания н свидетельствует о неуклонно
растущем авторитете марксизма и социалистической концепции прав
человека и гражданских прав тот факт, что понятие отчуждения труда,
хотя и в деформированном виде, в настоящее время воспринято
рядом буржуазных авторов. См.: Simon Y. R. Philosophy of
Democratic Government, Chicago, London 1966, p. 231!.
54 См.: Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844
года. Из ранних произведений. М., 1956.
55 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с 116.
и См.: Neubaucr Z. Op. cit., S. 443 f.; Simon Y. R. Op.
cit., p. 195f.; D a h I R. A. Democracy in the United States: Promise
and Performance, Chicago 1973, p. 9, 1 If.
57 Л е н и и В. И. Поли. собр. соч., т. 38, с. 353.
58 Подробнее см.: Основные институты и понятия, с 616.
59 S с h e i n g о I d S. A. Op. cit., p. 55.
60 М а г s h a 11 G. Op. cit., p. 152, 153f.
61 К вопросу о теоретическом толковании принципа равенства
в конституционной сфере буржуазного государства см.: L e i b h о I z G.
Die Gleichheit vor dem Gesetz, Koln 1959; Fa Her G. cDie Rechts-
sprechung des Bundesgerichtshofes zum Grunddesetz», Jahrbuch des
offentlichen Rechts, 17, Tubingen 1968, S. 411.
62 В Verf GE 9, 337; В Verf GE 3, 19f., 24; В Verf GE 4, 7f., 18;
В Verf GE 5, 77Г, 81; В Verf GE 1, 208f., 248.
63 См.: Blahoz J. Ustavni soudnictvi v kapitalistickych stitech.,
Praha 1975, s. 138n., 153n.
64 См.: Marshall G. Op. cit., p. 136, 142f.
206

и См.: В 1 a h о г J. Op. cit., s. 205n.
м См.: Bulletin of Labour Statistics, 5 quarter 1978, ILO,
Geneva, p. 34, 37, 39.
e7Magrath C. P., Corn we 11 E. E., Goodman J. S. Op.
cit., p. 575.
88 См. в этой связи: Statistische Jahrbuch 1978.., S. 66: С m e-
linsky B. Zahranicnf pracovnici v soudobem kapitalismu. Praha
1979, s. 19, 21; Gieselberger Siegmar kol., Cerni kniha о zahrani-
cnich delnicich, Praha 1975, s. 78n., 97n.
89 См.: Cmelinsky B. Op. cit., s. 59n.
70 См.: A I b e r s D., Gold W., О e h I k e Schmidt P. Tridni
boie v zapadni Europe, Praha 1974, s. 52n.
71 См.: Britain 1977, An official Handbook, London 1977, p. 335.
72 См.: World Hospitals, Vol. XIV., International Hospital
Federation, New York 1978, No 4.
73 См. в этой связи: Сох В. Civil Liberties in Britain,
Harmondsworth 1975; V a 11 a i F. An Introduction to the Study o!
Human Rights, London 1970.
74 О регламентации гражданских прав в Италии, Франции и ФРГ
см.: С а р р е 11 е 11 i Mauro. cLibert6 individuelle ct justice sociale>,
Revue international de droit compare, 1971; Barile P. Corso di
dirito costituzionale, Padova 1964; Burdeau G. Libertes publiques,
Paris 1972; Colliard С A. Libert6s publiques, Paris 1971;Du
verger M. Die Staatburgeriichen Freiheitsrechtc in Frankreich, Berlin
1966; Rivero J. Libertes publiques, Paris 1973; Sammer J. Die
franzosische Erklarung der Menschen und Burgerrechte von 1789,
Hamburg 1970, Hartwich H. H. Sozialstaatspostulat und gesel-
schaftlicnen status quo, Кб In 1970; R a m m T. «Der Wandel der
Grundrcchte und der freiheitliche soziale RechtsstatuU, Juristen-
zeitung 1972; Rothweiler С Ein soziale Rechtsstaat6, Frankfurt
1972.
"Galizia M. The Declaration of Rights and their Place in
the History of Italian Constitutional Law, p. 31f.; Barile P. The
Particular Value of the Right of Freedom set out in the Present
Italian Constitution in the Light of Subsequent Trends, p. 43f.;
Grementieri V. et Trockcr N. «The Protection of Human
Right in Constitutional Law», p. 49If. (in Rapports italicns presentes
au IXе Congres international de Droit compare, Teheran 1974).
7e См.: п. 2 ст. 411 и п. 2 ст. 42 Конституции Итальянской
Республики и п. 2 ст. 14 Основного закона ФРГ.
77 См. также: Государственное право буржуазных стран и стран,
освободивщыхея от колониальной зависимости / Под ред.
Ильинского И. П. и Крутоголова М. А., с. 213.
78 См. те неясные оговорки, содержащиеся в конституции ФРГ,
которые отсылают к закону, когдт речь идет о регламентации
отдельных основных прав и свобод, в частности ст. 18. Федеральному
конституционному суду предоставлена исключительная компетенция
толковать и применять на практике неопределенное понятие
«лишение основных прав».
п См.: Cranston M. What are Human Rights, London 1973,
p. 65f., 68.
80 Cranston M. «Human Rights and Supposed» (in D. D.
Raphael, op. cit., p. 49, 100).
81 См. в этой связи: D a h 1 Robert. Fundamental Rights in
Democratic Order, p. 7f.; Macfarlanc L. J. «The Right to Strike»,
XI IPSA World Congress, Moscow 1979, p. llf.
207

"Owen Dawid. Human Rights, London 1978, p. 108.
ю См., например: Hauriou A. Op. cit., p. 210f.
" Marshall G. Op. cit., p. 133, 134.
« Ibid., p. 134, 135.
* 394 U. S. 618 (1969).
87 См.: Т i g а г Т. cThe Supreme Court 1969 Term», 84 Harvard
Law Review I., 1970, p. 60f.
88 См.: Lindsay v. Normet, 405 U. S. 56 (1972); подробнее по
этому вопросу см.: G u n t h e г J. cThe Supreme Court, 1971 Term»,
86 Harvard Law Review, 1972, p. 12f.
*> M i 1 n e A. J. M Op. cit., p. 347, 348, 353.
90 См. в этой связи: Scheingold S. A. Op. cit., p. 104f.;
Cranston M. What are Human Rights, p. 47f.; Dichacet Ivo D.
Rights and Liberties in the World Today: Constitutional Promise and
Reality, Santa Barbara and Oxford 1973, p. 108f.
91 См.: Schneider Peter. cSocial Rights and the Concept of
Human Rights» (in D. D. Raphael, ed., op. cit.), p. 87f.
92 См.: M i 1 n e A. J. M. Op. cit., p. 349.
93 M а с f а г 1 a n e L. J. Op. cit, p. 6, 12.
94 См.: S t а с е у Frank. A New Bill of Right for Britain, Newton
Abbot 1973, p. 124, 126f.; Marshall G. Op. cit., p. 151, 152f.
98 Cox J. cThe Supreme Court; 1965 Term», 80 Harvard Law
Review (1966), p. 107.
96 См.: Dayton Board of Education v. Brinkman (Dayton I), 433
U. S. 406 (1977); Fiss Owen M. cThe Supreme Court; 1978 Term»,
93 Harvard Law Review, November 1979, p. Л 19f., 141f. В качестве
примера укажем на решение по делу с Аллан Бэкк против
Калифорнийского университета». Руководство университета вынесло решение
о закреплении 16-ти мест ежегодно за абитуриентами из национальных
меньшинств (п первую очередь, за лицами негритянского
происхождения). Белый абитуриент А. Бэкк, не принятый на факультет, усмотрел
в этом проявление дискриминации белых, противоречащее Закону о
гражданских правах 1964 года. Абитуриенту было 37 лет, он имел
профессию инженера и занимал весьма приличное положение в частной
фирме, что свидетельствовало не о серьезном желании учиться, а
скорее об умышленном стремлении спровоцировать судебный процесс.
Реакционное большинство Верховного суда США провозгласило
решение университетского руководства противоречащим конституции и
закону.
97 См.: Государственное право буржуазных страп .../Под ред.
Ильинского И. П. и Крутоголова М. А., с. 235; Lidska prlva slova a
skutecbost, s. 172n. -'
96 Проект состоит из пяти разделов, включающих 89 статей. В
первом содержатся личные и коллективные свободы, во втором —
экономические и социальные права, в третьем — культурные права н
права на информацию, в четвертом — политические права, в пятом
разделе сформулированы юридические гарантии.
99 Scheingold Stuart T. The Politics of Right, New Haven and
London, 1974, p. 83, 72—79.
100 См.: МиллсЧ. Властвующая элита. М., 1959.
101 L о е w e n s t e i n К. Political Power and the Governmental
Process, Chicego and London 1965, p. 239, 331 f.
108 См.: Pennck J. В., Chapman J. W., ed., Prtvacy, New York 1971,
p. 27, 71, 105, 253.
208

!W См. в этой связи: Giuseppe di Palma, ed., Mass Politics in
Industrial Societies, Chicago 1972, p. 285—321.
104 См.: Deutsch Karl W. «Germany» (in R. С Macridis, R. E.
Ward, ed., op. cit.), p. 465f.
108 Ibid, p. 424.
106 Ybema Serf. B. Constitucionalism and Civil Liberties, Leiden
1973, p. 251i.
107 D u v e г g e г М. Op. cit., p. 103.
108 N. A. A. C. P. v. Albama 357 U. S. 449 (1958).
109 Л е н и н В. И. Поли. собр. соч., т. 37, с. 506.
1,0 См.: «Socialism and Human Rights», Problems of the
Contemporary World (No 75), Moscow 1979; Blahoz J. «Ke kritice pusobeni
ustavneprabnich ziruk obcanskych pr5v v nekterych evropskych kapita-
listickych stitech», Sta4 a pravo 15/1973, s. 209n.
111 Д. Маршалл, например, весьма скептически оценивает
эффективность защиты политических и личных прав общими судами в
настоящее время (М а г s h а 11 G. Op. cit., p. 127, 128, 140).
111 Указанная доктрина была сформулирована членом Верховного
суда США Санфордом в период антикоммунистической истерии в
середине 20-х годов в решении по делу Gitlow v. New York, 268 U. S.
652 (1925): «He подлежат защите печатные произведения,
направленные на подрыв или содержащие угрозу власти... Наказание тех, кто
распространяет статьи, направленные на разложение организованного
общества, является необходимым для обеспечения свободы и
стабильности государства».
118 Dennis v. United States, 34,1 U.S. 494 (1951). По поводу
решения, вынесенного по этому делу, Верховный суд США при
соотношении голосов 7:2 выступил с особым мнением судья Хуго Блэк, по
мнению которого не было доказано, что что-либо в деятельности
обвиняемого было направлено на свержение власти. Судья Блэк расценил
саму доктрину «опасных тенденций» как явно противоречащую
конституции.
"« 1978 United Statutes at Lagre, C —J 437.
116 К вопросу об абсолютном и относительном понятии свободы
слова, печати и выражения мнений в буржуазной политологии и
государств оведеннн см.: G г a n s t о n Maurice, what are Human Right,
London 1973, p. 38f.; Marshall G. Op. cit., p. I60f.; St асе у Frank.
Op. cit., p. 91f., 94 п.; Milne A. J. At Op. cit., p. 362; Duchacek I.
Op. cit., s. 164n.
"• См.: Dflrig G. Grundgesetz, Munchen 1979, S. 17.
"7 В Veri GE 7, 210f.
1,8 К вопросу о критике этой концепции см. также: Gottsch-
Ung E. «Verfassungsrecht und Verfassngswirklichkeit in der BRD»,
Neue Lustiz 1977, S. 409.
119 Chomsky Noam. Human Rigghts and American Foriegn
Policy, Nothingam 1978, p. 49f.
120 Loewenstein Karl. Op. cit., p. 338.
411 См.: D u с h а с e k I. Op. cit., s. 108n.; Loewenstein Karl. Op.
•cit., p. 336, 340f.
m См.: Lewels F. «Minority Access to the Media: The Free
Market place Dilemma» (in Stephen I. Washby ed., Civil Liberties,
14 Заказ 6578
209

Policy and Policy Making, London 1976), p. 3, 5, 6; Chomsky N.
Op. cit., p. 84; Owen D. Human Rights, London 1978, p. 4; Bay
Charistian. cThe Right to Peace and the Right to Critical Knowledge»,
Paper prepared for the Panel on Fundamental Rights in a Democratic
Order, et the IPSA Congress in Moscow, August 12—18, 1979, p. 13.
123 См.: Watts M. W. cTelevizion and Socialization to Violence;
Policy Implications of Recent Research» (in S. L. Washby, ed.t op. cit),
p. 13f.
m R о b i n s о n D. C. tTelevizion and Censorship» (in S. L. Washby,
ed., op. cit.), p. 25f.
125 «Lidska pr£va...», op. cit., s. 132.
m D a h 1 R. A. Democracy in the United States: Promise and
Performance, Chicago 1973, p. 35—116.
127 L о e w e n s t e i n K. Op. cit., p. 360—362.
128 См. об этом: Macridis R. C. Ward R. E. Op. cit., p. 8; Loewen-
s t e i n K. Op. cit., p. 141.
,и S a 1 о m a J. S., S о n t a g F. H. Op. cit., S. 314f; S с h о n
Donald. cMaintaining and Adaptive National Government» (in H. S. Perliff,
ed., op. cit.), p. 209f.
130 См.: cReapportionment», 79 Harvard Law Review, 6 (1966),
P.1232L; Baker R. The Reapportionment Revolution, New York 1966;
Congressional Quarterly, Representation and Apportionment,
Washington 1966.
131 Rnsk John. The Selection of Parliamentary Candidates, London
1976, p. 87f.
ts2 федеральный конституционный суд существенно нарушил
конституционный принцип равенства, подтвердив тем самым свою
политическую роль защитника интересов господствующего класса: он
констатировал, что «по важным государственным причинам» можно
проводить дифференциацию политических партий в соответствии с
результатами голосования. По мнению Федерального конституционного суда,
подобная дифференциация, в действительности противоречащая
конституции, обусловлена якобы высшими государственно-политическими
целями выборов, и строгое следование конституции в этом вопросе
якобы могло бы повлечь за собой ослабление правительственной власти
(В Verf GE 13, 205; В Vexf GE 14, 134-137; В Verf GE 7, 108; В
Verf GE 14,021, 134f.).
1M Об избирательном праве и избирательных системах в
капиталистических странах см. также: Туманов В. А., В а А л ь И. М. и колл,
Избирательные системы и партии в буржуазном государстве. М., 1979;
Государственное право буржуазных стран.../Под ред. Стародубско-
го и Чиркнна, с. 113 и др.
154 Hanns Jerome J. Privacy, New York 1978, p. 122f.
i3e См.: Richard P.Claude, ed., Comparative Human Rights,
Baltimore, London 1976, p. 142n„ 156n.; Государственное право
буржуазных стран.../Под. ред. Стародубского Б. А., Ильинского И. П. и Кру-
тоголова М. А., с. 222 и др.
136 См.: Nader Ralph. The Dosier Jnvaaes the Home, Saturday
Review. April 7, 1871, p. 18; Miller Arthur. The Assult on Privacy:
Computers, Data Bank and Dosiers, An Arbor 1971, p. 333; Stacey Frank.
Op. cit., p. 108f.; Friedelbaum Stanley M. cA New Bill of Rights:
Novel Dimensions of Liberty and Property» (in S. L. Washby, ed., Civil
Liberties, Policy and Policy Making, London 1976), p. 91f.
210

w The Omnibus Grime Control and Safe Streets Act, 18 U. S. C,
2510-2520.
«• Alderman v. United States, 394 U. S. 165 (1969).
m Organized Crime Control Act 1970, Art fl'U 201.
*«° Kastigar v. United Stetes 406 U. S. 441 (1972); Gunther С The
Supreme Court, 1971, Term, 86 Harvard Law Review 1972, p. 181f.
141 Gideon v. Wainwright, 372 U. S. 335 (1963).
l« Frankfurter Allgemeine (20.Ш.1974).
143 По вопросу об этой общей концепции империалистической
кампании прав человека см.: Ledyakh I., Maltsev G. Human Rights
in the present Ideolodicel Struggle, in P. N. Fedoseyev, ed., cSociausm
and Human Rights», Problems of the Contemporary World No 75, Social
Sciences Today, Moskow, 1979, p. 169f.; Sokolewicz Wojciech. cThe
Controversy over the Concept of Human Rights and Freedoms» (in Adam
Lopatka, ed., Political Sciences in Poland, Warszawa 1979), p. 305f.
144 См.: Dyke Vernon van. Human Right, the United States and
World Community, New York 1970.
146 См.: Vogelgesang Sandra. What Price Principle? U. S.
Policy on Human Rights, Foreign Affairs, July 1978, p. 820 (dale cit.
jen Foreign Affairs, July 1978).
ш См. об этом: Chomky Noam. Human Rights and American
Foreign Policy, Nottingham .1978, Ylln., 8f., 79f.
147 Brzezinski Zbigniew. Between Two Ages, America's Role in
the Technotronic Era, New York 1973, p. 142.
M* Brzezinski Zbigniew. «Amerika in einer feindlichen V/elt»
(in Blatter fur Deutsche und Internationale Politik, til/1976, S. 1263;
о марксистско-ленинской критике взглядов 3. Бжезинского см.:
Графский В. Г. Реакционный утопизм советологии 3. Бжезинского.
«Советское государство и право», № 4, 1975, с. (121 и ел.
"• Foreign Affairs, July 1978, p. 821.
1M См. Foreign Affairs, July 1978, p. 827f.
151 См., например, статью Артура Шлезингера в Boston Globe,
March 13, 1977; Chomsky iNoam. Op. cit., s. Ylln.; Graebner
Norman. Human Rights and Foreign Policy: The American Experience,
XI IPSA Congress, Moscow 1979, p. 7f.; Owen David. Human Rights,
London 1978, p. 39f.
,и См. в этой связи: D a k e Anthony С. Л. Impediments to the
free flow of information between East and West, Atlantic Treaty
Association, Paris 1978; Cranston M. Op. cit, p. 7, 31 f.; D
uспасе k I. Op. cit., s. 48n.
ш См.: Owen David. Op. cit, p. 53, 60f.
154 О проблематике новой Советской Конституции, в частности, с
точки зрения развития социалистической демократии «и
социалистической концепции прав гражданина, см.: Кудрявцев В. Н., А зов-
кия И. А., Келина С. Г. Конституция развитого социализма. М.,
1978; Кудрявцев В. Н. Новая Конституция СССР —важная веха
в политической истории страны. В кн.: Революция, демократия,
право. М., 1978, с. 4 и ел.
155 Конституция СССР и правовое положение личности/Под ред.
В. М Чхиквадзе. М., 1979, с. 5 и ел/, Конституция СССР — манифест
развитого социализма. М., 1978; Конституция общенародного госу-
14»
211

дарства. М, 1978; Patjulin V. «State and Individual:
Constitutional Principles of Relationship» (in P. N. Fedoseyev, ed , Socialism and
Human Rights, Moscow, 1979), p. 56f.;) Конституция СССР и
дальнейшее развитие государствоведения и теории права. М.,
1979.
tu См. об этом подробнее: Масленников В. А. Указ. соч.,
с. 101, 103, 105, 108, ПО, 112 и ел; Волков В. Д.
Конституционное право <на охрану здоровья советских граждан. В кн.:
Конституция СССР и правовое положение личности, с. 98 и ел.; Кухтевич Н.,
Алов А. А. Конституционное право на образование в обществе
развитого социализма. Там же, с. 103 и ел.; Никитюк П. С.
Юридические гарантии конституционного права граждан СССР на жилище.
Там же, с. 154 и ел.
157 О социалистической концепции политических и личных прав
см подробнее: Vitruk N. V. «Political and Personal Rights and
Freedoms of Soviet People» (in P. N. Fedoseyev, ed., op. cit.), p.69f.;
Витрук Н. В. Основы теории правового положения личности в
социалистическом обществе. М., 1979; Тереби лов В. И.
Равноправие граждан — важнейший конституционный принцип Советского
государства. В кн.: Основной закон нашей жизни. М., 1978, ст. 297 и
ел.; Blahoz J., MatejicekJ. a kol. Zikladni otizky soucasneho
ideologickcho boje г hlediska ved о statu a pravu, Vedeckc kolegium
ved a statu a privu CSAV, Praha 1977, s. 49n.
158 См. об этом подробнее: Пол ян о в В. Л. Конституционное
право советских граждан на свободу слова. Саратов, 1977;
Окулов А. Ф. Новая Конституция СССР и проблемы свободы совести.
В кн.: Великий Октябрь, марксистско-ленинская философская наука
и развитие научного материалистического мировоззрения. М. 1978,
с. 16 и ел.
159 См.: Фарберов Н. П. Наш Основной Закон. М., 1978, с. 83,
84.
160 См.: Гукасян Р. Е. и колл. Вопросы развития и защиты прав
граждан. Калинин, 1977.
!el См. об этом подробнее: Гукасян Р. Е. и колл. Вопросы
развития и защиты прав граждан. Калинин, 1977; Savitsky V.
«Socialist Legality, Justice and Guarantees of Inviolability of the
Individual in the USSR» (in P. N. Fedoseyev, ed., op. cit.), p. 131 f.;
Витрук Н. В. Основы теории правового положения личности в
социалистическом обществе. М., 1979, с. 192 и ел.
!" См. подробнее: Remnev V. cThe Soviet Citizen and
Administration» (in P. N. Fedoseyev, ed., op. cit.), p. 118f.
163 О проблематике концептуального понятия единства личных и
общественных интересов в социалистическом обществе подробнее см.:
Zdobinsky Stanislav. cPr£va a svobody obcanu v nove Dstave
SSS.R» (in 30 let Vseobecne deklarace Hdskych prav, Praha 1979),
s. 77n.; Zlatopolsky D. L., Zdobinskv St. Svetova socialistic^
soustava, Praha 1977, dil I., s. 291n.; Ma тузов Н. И.
Социалистическая демократия как единство прав, обязанностей и
ответственности личности. Советское государство и право, 11/1977, с. 135 и ел.;
Blahoz J., Matejtfek J. a kol, Zakladni ot£zky soucasneho ideo-
logickeho boje z hlediska ved о statu s prfivu, Praha 1977, s. 46n.;
Ткаченко Ю. Г. Новая Конституция СССР о единстве прав и
обязанностей советских граждан. В кн.: Конституция СССР и правовое
положение личности, с. 88 н ел.
212

К главе V
1 D u v е г g e г М. Op. cit., p. 284.
1 См.: Nelson W. N.. Loewenheim Т. L., ed., Theory and Practice
in American Politics, Chicago, London 1967, p. 2—5, 13f.; 24f.. 42f.;
D a h I R. A. Democracy in the United States, Promise and
Performance, Chicago 1973, p. 84f., 105f.
3 Duverger M. Op. cit., p. 283. По мнению Дюверже, формы
правления всех буржуазно-демократических стран западного мира
за исключением Швейцарии воспроизводят британскую модель на
разных фазах ее развития: британская форма правления XVIII века
породила президентскую систему, а XIX века — парламентарную
форму. Представляется, что Дюверже переоценивает возможности
перенесения конституционных образцов в другую
общественно-политическую среду.
4 См.: ст. 54 Основного закона ФРГ и ст. 83 Конституции
Итальянской Республики.
3 Расширение полномочий федерации (а в рамках этого процесса,
в частности, власти президента) базировалось и базируется на так
называемой теории открытых полномочий, «сходящей из того факта,
что конституция США содержит ряд формулировок, которые могут
интерпретироваться весьма широко.
e Nelson H., Loewenheim F. L., ed., Theory and Practice in
American Politics, Chicago 1967, p. 50—51.
7 D a h 1 R. A. Democracy in the United Stales: Promise and
Performance, Chicago 1973, p. 117f., 390f.; Magrath C. P., Corn-
well E. S., Goodman J. S. Op. cit., p. 288f.
8 Hargrove E. C. Op. cit., p. 29.
9 D a h 1 R. A. Democracy... p. 439.
10 См.: В la hoz J. cRooseveltuv Novy udel a sUtni zrizeni USA»,
Pr£vnehistorickc studie с 9, Praha 1963, s. 51.
4 Burns J. M., Pelt a son J. W. Government by the People,
Englewood Cliffs, 1963, p. 450.
12 О вмешательстве президента в законодательный процесс и об
узурпировании прерогатив конгресса см.: Keefe William, Ogul
Morris S. The American Legislative Process, Congress and State,
Englewood Cliffs 1977, p. 359Г; Magrath C. P., Corn we 11 С. Е.,
Goodman J. S., Op. cit., p. 248; Nowak K. Armia w strukturze
wladzy USA, Warszawa 1976, s. 34.
13 Буржуазное государствоведение признает, что президентские
послания превратились в президентское право законодательной
инициативы, которое почти подавило законодательную инициативу
конгресса. См.: Magrath С. P., Corn we 11 Е. S., Goodman J. S.
Op. cit., p. 249.
14 См. по этой проблематике: Hargrove E. C. Op. cit., p. 283;
Wojciech Sokolewicz, ed., Instytucje polityczno —prawne Stanow Zje-
diioczonych Ameryki, Wroclaw 1977, s. 278n.; Rieselbach L. N., ed„
Op. cit., s. 235; Nowak K. Op. cit, s. 40, 41.
"Gordon A Reforma Kongresu Spektrum c. 19, Praha 1977,
8. 11; Californo J. Op. cit., p. 53f.; Wates C. J., Miller S. T,
Op. cit., p. 146.
" Rieselbach L. N., ed. Op cit., p. 73f.
213

17 См. также. Четвериков С. Б. Кто и как делает политику
США. М., 1974, с. 52.
18 См. об. этом: Nelson W. Н., Loewenheim F. L., ed. Op. cit.,
p. 59.
19 Rieselbach L. N.. ed. Op. cit., s. 73, 74.
20 Nelson W. H, Loewenheim F. L., ed.' Op. cit., p. 54f.; Keefe
W. J, Ogu I M. S. Op. cit., p. 155f.
21 См.: Rieselbach L. N., ed. Op. cit., p. 152.
22 Подробный анализ этого института см. в работе: Sokole-
wicz W. a. kol.; Instytucje polityczno — prawne Stanow Zjednoczonych
Ameryki, Wroclaw 1977, s. 323n.
23 Hargrove E. С Op. cit., p. 30.
24 См.: Sherman E. F. «Accountably and of the Military
Establishment» (in L. N. Rieselbach, ed. Op. <)it), p. 226f., 24If.
25 О проблематике, связанной с «уотергейтским делом», см.:
Mankiewicz Frank. U. S. v. Richard M. Nixon, The Final Crisis,
New York 1975.
26 Calif ano J. A. Op. cit., p. 190, 191.
27 См. доклады на симпозиуме: Law and Contemporary Problems:
The Institutionalized Presidency, Durham 1970, 1976; Destler I.
cCan One Man Do?»v Foreign Policy 49711/1972, p. 31.
28 См.: В I a h o~z J. «Antidemokraticke pusobeni Nejvyssino soudu
USA v obdobi libera listickeho statu» (in Pocta akademiku Vaclavu
Vane^kovi k 70. narozeninam), Praha 1975, s. 439n.; tyz, cRooseveltuv
Novy udel a stitni zrizeni USA», Pravnehistoricke studie с 9, s. 56n.,
75n.
29 Единственным серьезным исключением, подтверждающим после
второй мировой войны определенное сопротивление Верховного суда
США неустанной экспансии исполнительной власти, является решение
Youngstown Sheet and Tube Corporation v. Sawyer, 343 U.S.579(.1952),
в котором Верховный суд США провозгласил неконституционным
распоряжение президента Трумэна, уполномочивающее с целью запрета
крупных забастовок в сталелитейной промышленности (это было в
период войны с Кореей) секретаря ло торговле на принятие мер,
которые гарантировали бы непрерывное производство на крупных
сталелитейных заводах. См. об этом подробнее: Tresolini R. J.
American Constitutional Law, New York 1959, p. 255f.; Freud J.
cThe Supreme Court 1951 Term» 66 Harvard Law Review, 1952, p. 89,
99f.
30 Анализ данного вопроса в американском буржуазном государ-
ствоведенин см.: М a g г a t h С. Р., С о г n w е 11 Е. С., Goodman J. S.
Op. cit., p. 379f.; Claude R. «The Supreme Court Nine: Judicial
Responsibility and Responsiveness» (in L. N. Rieselbach, ed., op. cit.),
p. 119L; Da hi R. A. Democracy... p. 193, 200f.
31 Jewell R. E. (Britich Constitution, London «1975, p. 43f.).
Рассматривая отношения между высшими государственными органами,
автор различает конституционные обычаи, относящиеся: 1) к
прерогативам короны; 2) к правительству и министрам; 3) к обеим
палатам парламента. Далее об этой проблематике см.: Wade E. С. S.
Constitutional Law, London 1966.
w См. об этом: Johnson Nevil. Government in the Federal
Republic of Germany, The Executive at Work, Oxford 1973, p. 24f.;
214

Deutsch Karl W. «The German Federal Republic» (in R. C. Macridis,
R. E. Ward, op. cit.), p. 384f.; Friend rich C. J. Limited Government,
A Comparison, Englewood Cliffs, 1974, p. 7.
33 О конституционных принципах взаимоотношений парламента и
Правительства в Великобритании и об их развитии см.: Jewell R. Е. С.
British Constitution, London 1975; Butt R. The Power of Parliament,
London 1967; Hanson A. H., Crick B. The Common in
Transition, London 1970; Cor d on-Wa 1 ker P. The Cabinet, Cape 1970;
Wiseman H. W. Parliament *nd the Executive, London 1966;
Mackintosh J. P. The British Cabinet, London 1968; Berkeley H.
The Power of Prime Minister, London 1968; Sontheimer Kurt.
Das politische System Grossbritaniens, Munchen 1972, S. 81, M2f.
94 О положении палаты общин в целом см.: Finer S. Е.,
Steed M. Op. cit, p. 105f.; Sontheimer К. Das politische System
Grossbritaniens, Munchcn 1972, S. 81f.; Harvey J. How Britain is
Governed, London 1975, p. 68, 77!.; Wade E. С S. Op. cit., p. 10И.
» См.; Wade E. С S. Op. cit., p. 36f.
м См.: Ibid., p. 27, 123; А. Г. Бсрч в своей работе Representative
and Responsible uovernment (Toronto 1969), говоря о трудностях
эффективного контроля над правительством со стороны парламента,
указывает на абсолютную неосведомленность и незнание членами
парламента вопросов военной политики. Он анализирует не
увенчавшуюся успехом попытку парламента образовать по образцу американского
конгресса специализированные следственные комитеты для контроля
над исполнительной властью. Как пишет автор, эти стремления
парламента натолкнулись на активное сопротивление правительства и
инициатива не была реализована (с. 161).
37 Подготовка законопроекта начинается в отдельных
департаментах по поручению законоподготовительного комитета (Future Ledisla-
tion Committee); на следующей стадии проект предлагается для
рассмотрения соответствующим политическим комитетам кабинета, оттуда
он продвигается в ведомство парламентского совета (office of
Parliamentary Counsel), где исчерпывающим способом разрабатывается
концепция закона. С формальной, юрндико-технической, стороны проект
обрабатывается в правовом комитете кабинета (Legislation Committee).
Затем правовой комитет предлагает проект на рассмотрение
пленарного заседания кабинета, после чего проект снова поступает в *ако-
нопод готовь тельный комитет, который, в частности, устанавливает
очередность обсуждения законопроектов в парламенте.
38 F i n е г S. Е., S t e e d M. Op. cit., р. И09.
89 Каждый законопроект «билль» подвергается в обеих палатах
парламента трем «чтениям». Первое чтение имеет лишь формальное
значение. Второе чтение имеет большее значение, оно длится, как
правило, 1—2 дня и связано с главными дебатами соответствующих
правительственных министров с оппозицией. Затем проект закона
поступает комитету всей палаты (Committee of the Whole House),
причем палатой в этом случае руководит специальный
председательствующий от соответствующей отрасли. Здесь проект закона детально
обрабатывается с учетом поступивших замечаний, после чего
инициатор — как правило, кабинет — решает, дойдет ли дело и, если да, то
когда до третьего чтения. Перед третьим чтением имеет место фаза,
именуемая Report stage,—доклад о принятых поправках. Третье
(заключительное) чтение также сопровождается общими дебатами
(однако они, как правило, намного короче, чем при втором чтении).
215

40 О сравнении роли законодательной власти в США и
Великобритании в целом см.: Wates С. J., Mjller S. Т. A Visual Approach
to British and American Government, London 1973, p. 106—113,; Mag-
rath C. P., Cornwell E. E., Goodman J. S. Op. cit., p. 307f.
<> Wates С J., Miller S. T. Op. cit., p. 108.
° См. об этом: Hanson A. R, Walles M. Governig Britain,
London 1970, p. 245f.
43 См. об этом: Wates С. J., Miller S. T. Op. cit., p. 189.
44 Finer S. E., S teed M. Op. cit., p. 112.
45 Об организации британского правительства см.: Finer S. J.f
Steed M. Op. cit, p. 98f.; Harvey J. Op. cit. p. 1Э1, 137, 200Г;
Sontheimer K. Das politische System Grossbritaniens, Munchen
1972, S. 116f.; Jones G. W. «Development of the Cabinet (in W. Thorn*
hill, ed., The Modernization of British Government, London 1975),
p. 3H.
46 Подробнее см.: Mackintosh J. P. The British Cabinet,
London 1970, p. 412; Grossman R. The Myths of Cabinet Government,
Cambridge, Mass., 1972, p. 30f.; Finer S. F., Steed M. Op. cit.,
p. 10И.; Wronecki Karol. cEwolucja urzedu premiera w Wielkej
Brytanii», Acta Universitatis Wratislaviensis, No 430, Wroclaw 1079,
s. 57n.; zejmena 73; сравнение положения президента США и
британского премьер-министра см.: Merriam Ch. E. Systematic Politics.
Chicago 1966, p. 121—122; Wates С J., Miller S. T. Op. cit.,
p. 176—177).
47 См.: Grossman R.H.S. The Myths of Cabinet Government,
Cambridge, Mass. 1972, p. 30f. По словам автора, премьер-министр
сосредоточивает в своих руках контроль за кабинетом и за всей не-
полнительноА властью, контроль за парламентом и контроль правящей
политической партии. О критике высказывания Кроссмана см.: Blake
Robert. The Office of Prime Minister, Oxford 1975, p. 451.
48 Sontheimer K. Das politische System Crossbritanniens,
Mfinchen 11972, S. 112, Wales C. J., Miller S. T. Op. cit., p. 155.
49 E11 w e i n Thomas. Das Regierungssystem der Bundesrepublik
Deutschland, Opladen 1977, S. 244f.
60 E11 w e i n T. Das Regierungssystem.., S. 275; Sontheimer
Kurt. Grundzuge des politischen Systems der Bundesrepublik
Deutschland, Munchen 1973. S. 166f.
51 D e u t s с h K. Op. cit., p. 400.
52 См. об этом: Maunz Т., During G. Grundgesetz, Kommentar,
Munchen und Berlin 1966, Band II, art. 80, S. 3—12; Leibholz G„
Rinck K. Kommentar an Hand der Rechtssprechung des Bundesverfas-
sungsgericht, K61n 1966, S. 419, 428;
53 О полномочиях бундесрата см.: Deutsch К. Op. cit., S. 402n.
54 В другом своем решении, отразившем процесс усиления
исполнительной власти, Федеральный конституционный суд провозгласил,
что федеральное правительство — не орган, выражающий волю
большинства бундестага, а коллегиальный самостоятельный орган,
несущий высшую ответственность за определение и реализацию
государственной политики. См.: В. Verf GE 10, 4, 19; В. Verf GE М, 85.
55 Ведомство федерального канцлера состоит из пяти отделений,
в свою очередь подразделяющихся первое — на два сектора (по
вопросам парламента и администрации); второе — на три сектора (меж-
216

дународных отношений, внутригерманских отношений и национальной
обороны); третье сдублирует» министерство внутренних дел;
четвертое имеет три сектора (по вопросам хозяйства, финансов н
социальной политики) и, наконец, пятое отделение обеспечивает
делопроизводство планирования. Значение и фактическую власть ведомства
федерального канцлера усиливает тот факт, что в его рамки
включена федеральная разведывательная служба и ведомство печати в
информации федерального правительства. Подробнее см.: Т. Е11 w e i n.
Das Regierungssystem.., S. 310f.; Johnson N. Op. cit., S. 51f.f
57, 59.
56 H. Джонсон доказывает существование определенного
напряжения и соперничества между ведомством федерального канцлера в
федеральными министрами н министерствамн (op. cit., p. 93).
57 О конституционной системе IV республики см.: Н а и г i о и
Andre. Droit constitutionnel et institutions politiques, Paris 1975,
p. 850f.; Cad art Jacques. Institutions politiques et droit conctitut-o-
nnel, Tome 11, Paris 1975, p. 728Г; Prelot M., Boulouis J.
Institutions politiques et droit constitutionnel, Paris 1972, p. 538f.;
Loewenstein K. Op. cit., p. 94; Anderson Malcolm.
Government in France, An Introduction to the Executive Power, Oxford 1970,
p. 35, 36.
м Суммарный анализ конституции V республики дай в работах:
М а с г i d i s R. С. «France» (in R. C. Macridis, R. E. Ward. Modern
Political Systems: Europe, Englewood Cliffs 1972), p. 259; Anderson
Malcolm. Government in France, An Introduction to the Executive
Power, Oxford 1970, p. 30 (этот английский буржуазный государст-
вовед подвергает конституцию V республики острой критике с
формальных и материальных позиций, подчеркивает ее неполноту,
отмечает отсутствие ряда важных институтов (например, избирательная
система, структура палат парламента и т. д.). Blahoz J. Ostavnf
syst6my a politicke strany v kapitalistickych statech, s. 51n.
59 О положенный н полномочиях президента см.: Duverger
Maurice. Janus, Le deux faces TOccident, Paris 1972; La monarcnie
republicaine, Paris, 1974; Burdeau Georges. Droit conctitutionnel
et institutions politiques, Paris 1976, p. 506f.; Barraine R. Droit
constitutionnel et instifutions politiques, Paris 1972, p. 154f.; С a-
dart J. Op. cit., p. 81 If.; Prelot M., Boulouis J. Op. cit., p.
676Г; Hauriou A. Op. cit., p. 964f.; Macridis R. С Op. cit., p.
261; Anderson M. Op. cit., p. 44f.; Wolowski K. Op. cit.,
s. 153n.; 165, 186, 209, 227.
60 См.: Burdeau G. Op. cit., p. 496.
61 Ibid., p. 510, 511.
и Ibid., p. 524.
•» Loewenstein K. Op. cit., p. 395.
64 О проблематике отношений совета министров и совета
кабинета см.: С a d а г t J. Op. cit., p. 863.
w Burdeau G. Op. cit., p. 529.
•• A n d e г s о n M. Op. cit., p. 8f.
в7 Бурлацкий Ф. М. Ленин, государство, политика. М.,
1970, с. 107.
217

К главе VI
1 См., например: Orlans Harold. The Fragmentation and
Cohesion of Society (in H. S. Perloff, ed., op. cit.). p. 59 f.
2 См. об этом: Salomon L. M., W a m s 1 e у G. L. The Federal
Bureaucracy: Responsiveness to Whom? Weber R. E. The Polii;cal
Responsiveness of the American States and their Local Government
(in L. N. Rieselbach, op. cit.), p. 151 f., 189 f.
3 L u с a s J. R. Op. cit., p. 260 f.
4 См.: Perioff H. S., ed. Op. cit., p. 7.
5 См.: Ibid., p. 6, 8, 13—14.
•Bell Daniel. Foreword (in H. S. Perloff, ed. Op. cit.), p. XVP.
7 Ellul Jacques. The Political Illusion, New York 1972, p. 172 f.f
176, 230.
8 См. об этом: S a I о m J. S., S о n t a g F. H. Op. cit., p. 219.
• См.: Т h о г n d i k e W. Op. cit., p. 112.
10 M a g г a t h С. Р., С о г n w e 11, Goodman J. S. Op., cit.,
p. 672, 673.
n См: Salom J. S., Son tag F. H. Op. cit., p. 217 f., 355 L;
Magrath С P., Cornwell E. E., Goodman J. S. Op. cit.
p. 125 f.; Karst .L. Individual Rights and Duties in the Year 2000:
The Institutional Framework (in Perloff H. S., ed., op. cit), p. 40 t;
BrademasJ. Congress in Year 2000 (in Perloff H S., ed., op. cit.),
p. 309 f.
12 См. об этом: Freedman A. F., Freedman P. E. Paychology of
Political Control, New York 1975, p. 87 f.
13 См.: Perloff H. S., ed. Op. cit., p. 8 f.; Irish M. D., Prot-
h г о J. W. Op. cit, p. 596 f.; M a g r a t h С. Р., С о г n w e 11 E. E.,
Goodman J. S., Op. cit, p. 525 f.; Tug we 11 R. G. Op. cit,
p. 287 f.
14 cThe Public and Private Reals» (in H. S. Perloff, ed., op. cit.,)
p. 32.
15 См.: Milne A. J. M. Op. cit, p. 307 f.; Perloff H. S., ed.
Op. cit, p. 8—10.
»• См.: Ibid., p. 344 f.
" См.: Perloff H. S. Op. cit, p. 6; Karst K. L. Op. cit.,
p. 38f.; Milne A. J. M. Op. cit, p. 307Г, 314—319.
18 F r i e d г i с h С I. Limited Government, A Comparison,
Englewood Cliffs 1974, p. 2f.). В работе анализируется требование
разработки новой конституции США с момента его появления.
Вопрос сНужна ли нам новая конституция?» мучает, как пишет автор,
многих американцев.
19 Rexford G. Tugwell. A Model Constitution for A United States
of America, Englewood Cliffs 1970; cThe Shaping of The
Constitution for 2000; An Exercise in Putative Prognostics» (in H. S.
Perloff, ed., op. cit.), p. 275f.
20 Буржуазное американское государствоведение подчеркивает
в згой связи необходимость комплексного понимания реформы
президентского ведомства (Rieselbach L. N., ed., People vs. Goverment
218

The Responsiveness of American Institutions, Bloomington and
London 1975, p. 64; Hargrove E. C. The Power of the Modern
Presidency, West Hanover Mass, 1974, p. 9f.; Г. Кан описывает
будущее отношений департамента обороны с остальными федеральными
учреждениями и приходит к выводу о решающей роли военных
подразделений в политике (К a h n п. «The Military», in H. S. Рег-
loff, ed., op. ей., р. 186 f.); V. Кэггрон детально анализирует
предлагаемую реорганизацию исполнительного аппарата и подчеркивает
необходимость усиления роли и дополнительных полномочий
исполнительного ведомства президента (Capron W. «Tlie Executive
Branch in the Year 2000», in H. S. Perloff, ed., op. cit., p. 303, 306Г).
21 M a g г a t h C. P., Cornwell E., Goodman I. S. The
American Democracy, New York 1973, p. 671.
22 См.: Hargrove E. C. Op. cit., p. 284f.; Magrath СР.,
Cornwell E., Goodman I. S. Op. cit., p. 453f.; Eckart D.,
Ries I. C. The American Preisdency. Op. cit, p. 52f.; Koenig L. The
Presidency, in Stedman M. I., ed., op. cit., p. 28f.
29 Deadalus, Summer 1967, p. 671.
24 Stedman M. S. Political Partical Parties (in Modernizing
American Government, Englewood Cliffs 1968), p. 119f.; Mc Grcgor, Burn^
«Congressional and Presidental Party Systems: Four Party Politics»
(in Zucker, The American Party Process, New York 1968), p. 326f.
24 На эти аспекты реформы обращают внимание Irish M. D.,
Prothro I. W. (Op. cit., p. 257f.).
M Calif a no I. A. A. Presidential Nation, New York 1975,
p. 11, 18.
27 Ibid., p. 308, 309.
28 См. об этом: Brian Ch. Future of Government, London, 1968.
29 См. об этом: Report of Royal Commission on the Constitution
1969—1973, Report Comnd. 5460. Her Majesty's Stafionery Office
(далее H. M. S.O.); White Paper Cmnd. 5732 September 1974,
H.M.S.O.; White Paper Cmnd. 6348 November 1975, H. M. S. O.;
White Paper Comnd. 6585 August 1976, H. M. S. O.; White Paper
Cmnd. 6890 July 1977; см. также: Rose R. «The Constitution: Are
We Studying Devolution or Break up?» (in New Trends in Britich,
Politics, Jssues for Research, ed. by D. Kavanagh and R. Rose),
London 1977, p. 29f.
30 См.: J о n e s G. W. «Development of the Cabinet», in W. Thorn-
hill, ed. The Modernization of British Government, London 1975, p. 35,
50f.
31 Leeds Ch. Guide to British Government, Dorset 1976, p. 33;
см. также: The Study of Parliament Group, Aspects of Parlamentary
Reforms, by Members of the study of Parliament Group, Aspects of
Parliament Group, London 1973; Walkland A., Ryle M. The Commons
in the 70's. Fontana 1977; Specialist Committees in the British
Parliament, The Experience of a Decade, London 1976.
32 В современный период Палата лордов состоит из светских
лордов (Lords Temporal), а именно: 1) из наследственных дворян
(960), 2) лордов, назначенных в Палату лордов королевой на основе
заслуг пожизненно (207), 3) лордов-юристов — судей высших судов
(20) и лордов духовных (lords Spiritual), т. е. высших церковных
сановников, архиепископов и епископов (26). См.: J. Harvey. How
Britain is Governed, London 1975, p. 103.
219

81 D eu ts с h Karl. The German Federal Republic (in R. C. Macridls,
R. E. Ward, ed., Modern Political Systems: Europe, Englewood Cliffs
1972), p. 463 f.
34 E 11 w e i n Thomas. Das Regierungssystem der Bundesrepublik
Deutschiand, Opladen 1977, S. 467, 471—472.
•» M а с г i d i s R. С cFrance» (in R. С Macridis, R. E. Ward, ed.,
op. cit.), p. 298.
»• С a d а г t J. Op. cit., p. 989.
•T Ibid., p. 975; Hourlou A., Gicquel J., Gelard P. Droit
Constitutionnel et Institutions Politiques, Paris 1975, p. 900; KempI
Udo. Das politische System Frankreich, Opladen 1975, S. 260.

Оглавление
Предисловие , , 5
Введение 11
Гла ва I
Формы правления в современных капиталистических государствах 17
Глава II
Конституции современных капиталистических государств ... 34
1. Буржуазный конституционализм . k . . , . . • 34
2. Буржуазные конституционные принципы , , 38
3. Проблемы конституций н конституционного права в
буржуазном государство веде ннн , , , . , . . , , 51
Глава III
Кризис буржуазной демократии , .....,*. ♦ • • , 62
Глава IV
Права человека н гражданина и капиталистическая
действительность ... ...,,.., 79
1. Граждане н государство в буржуазных доктринах .79
2. Критика современных буржуазных концепций прав человека
и гражданина ,.,.... , . 89
3. Свобода н равенство как основные категории института прав
человека и гражданина 96
4. Конституции капиталистических государств о правах
человека и гражданина , 104
5. Проблема социально-экономических н культурных прав при
капитализме .... 107
6. Проблема политических и личных прав при капитализме . . 121
7. Буржуазная концепция прав человека и гражданина как
орудие внешней политики империализма •, . . , . , 142
Гл ава V
Взаимоотношения высших государственных органов
капиталистического государства в период
государственно-монополистического капитализма . . . . , , . , , 149
1. Общие положения . . . . , . , . , 149
2. Президентская форма правления . , , . , . 152
3. Парламентская форма правления . , . . , , , . , 162

Глава VI
Кризис капиталистических конституционных систем и
буржуазная футурология . . , 178
1. Буржуазная футурология о перспективах развития прав
человека и гражданина , 178
2. Буржуазная футурология о перспективах развития
конституционных систем капиталистических государств 183
Заключение , . . , ..,,,.,,.,.. ,193
Примечания , ..• ••••.•,, , 198

Яозеф Блгож
«ФОРМЫ ПРАВЛЕНИЯ И ПРАВА ЧЕЛОВЕКА
В БУРЖУАЗНЫХ ГОСУДАРСТВАХ»
(серия «Критика буржуазной идеологии и ревизионизма»)
Редактор Н. В. Струнникова
Художник Э. А. Дорохова
Художественный редактор Э. П. Батаева
Технический редактор И, Л. Федорова
Корректор Г. Д. Красном
ИБ J* 1473
Сдано в набор 23.08.85. Подписано в печать 31.10.85. Формат 84х108,Дг Бумага
типографская книжно-журнальная. Гарнитура литературная. Печать высокая.
Объем: усл. псч. л. 11.76; усл. кр.-отт. 11.76; учст.-изд. л. 13.28. Тираж
4000 экз. Заказ J* 6578. Цена 2 р. 30 к.
Издательство «Юридическая литература». 121069. Москва. Г-69.
ул. Качалова, д. 14.
Областная типография управления издательств, полиграфии и книжной
горговли Ипановского облисполкома. 153628. г. Иваново, ул. Типографская. &.

Уважаемые читатели!
В 1985 году в издательстве в серии «Критика
буржуазной идеологии и ревизионизма» вышла
книга
Л а з а р Я. Собственность в буржуазной
правовой теории. Пер. с нем. 192 с, 3500 экз., 1 р. 70 к.
Автор, известный чехословацкий правовед, на
основе марксистского учения о собственности
рассматривает различные буржуазные концепции
права собственности. В книге анализируются новейшие
буржуазные учения периода
государственно-монополистического капитализма, концепция
собственности в идеологии современной социал-демократии,
а также меры государственного вмешательства в
экономическую жизнь, якобы выхолащивающие,
социализирующие право частной капиталистической
собственности.
По вопросу приобретения книги рекомендуем
обращаться в местные книжные магазины или
ознакомиться с ней в библиотеке.
Издательство «Юридическая литература»