ИНСТИТУТ ВОЕННОЙ ИСТОРИИ
С £9
МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Академик Академии военных наук РФ
Почетный академик РАЕН
О.Ф. Сувениров
19374938
МОСКВА «ТЕРРА» 1998
УДК 947
ББК 63.3(2)
С89
Книга издается по решению Ученого совета
Института военной истории Министерства обороны
Российской Федерации
Рецензент
А. И. Барсуков,
кандидат исторических наук, доцент
Научный редактор
А. С. Орлов,
доктор исторических наук, академик РАЕН
Сувениров О. Ф.
С89 Трагедия РККА 1937-1938. - М.: ТЕРРА, 1998. - 528 с.
ISBN 5-300-02220-9
В монографии доктора исторических наук, полковника в отставке О. Ф. Суве-
нирова сделана одна из первых в отечественной и мировой историографии специ-
альная попытка объективной реконструкции трагического процесса в жизни
Красной Армии — массовых репрессий начсостава РККА в 1937—1938 гт. Опи-
раясь на значительный массив не вовлекавшихся ранее в научный оборот доку-
ментальных источников, автор всесторонне анализирует самый механизм этого
процесса и доказывает, что именно трагедия РККА в 1937—1938 гт. во многом
создала предпосылки тяжелым поражениям Красной Армии в 1941—1942 гт. К
бесспорным заслугам автора следует отнести представленные в приложении
(«Мартиролог РККА») краткие сведения о более чем двух тысячах армейских
жертв предвоенных репрессий.
Книга предназначена для офицеров и генералов Российской армии, для всех
граждан Содружества Независимых Государств, интересующихся уникальной по
героизму и трагичности историей Рабоче-крестьянской Красной Армии.
УДК 947
ББК 63.3(2)
ISBN 5-300-02220-9
© О. Ф. Сувениров, 1998
© Издательство «ТЕРРА», 1998
ВВЕДЕНИЕ
...И как бы ни был опыт горек,
Не смей в молчанье каменеть:
Мы слушаем тебя, историк,
Чтоб знать,
что будет с нами впредь.
СЕМЕН ЛИПКИН
С немалым трепетом душевным приступаю к написанию этой книги.
Хотя события, о которых в ней будет рассказываться, происходили целых
60 лет тому назад, но все еще кровоточат раны. В 1937—1938 гг. по
Рабоче-крестьянской Красной Армии коварно и злодейски был нанесен удар
такой силы, что в определенном смысле армия до сих пор не может в
полной мере оправиться от него (может быть, сама не замечая этого).
Историография массового террора в СССР в 1937—1938 гг. находится
в нашей стране пока еще в зачаточном состоянии. Это — естественное
следствие царившей долгие десятилетия атмосферы в стране. Чуть ли не
до конца 80-х годов во всей советской исторической литературе о большом
терроре 1937—1938 гг. не вспоминали так же, как обычно не говорят о
веревке в доме повешенного. Быстро промелькнули «оттепельные» годы
сразу после XX съезда КПСС, когда об этом стали хоть заикаться. На
одной из последних съездовских волн в томах «Советской исторической
энциклопедии» академику Е. М. Жукову удалось «пробить» высочайшее
всемилостивейшее соизволение тихонечко упомянуть в конце статьи о со-
ответствующем деятеле: «В 1937 (или 1938) был незаконно репрессирован.
Реабилитирован посмертно». И всё! Дело дошло до того, что любыми пу-
тями на различных уровнях вытравливали любой сюжет, который хотя бы
косвенно мог напомнить о репрессиях.
Как мудро заметил автор всемирно известного исследования о терроре
в СССР английский историк Роберт Конквест, «советский историк не мог
провести подобное исследование в связи с тем, что существовал запрет на
факты. Только иностранец способен был выполнить эту работу и остаться
в живых»1. Иностранные исследователи имели тогда и то преимущество,
что могли опираться на неподцензурную Кремлю источниковую базу.
Наиболее выдающейся работой зарубежных исследователей этой про-
блемы является, на мой взгляд, написанная с 1965 по 1968 год книга уже
упомянутого Роберта Конквеста «Большой террор». Опубликованная в За-
падной Европе, в Азии и в Америке, она вышла и в русском переводе —
сначала в Италии, а затем в ленинградском журнале «Нева» (1989, № 9—
12 и 1990 № 1—12). Написана она образно и живо, таким непривычным
для советского историка раскованным языком поистине свободного иссле-
дователя. В своем изложении автор опирается на целый Монблан фактов.
Но как он сам справедливо замечает в «Послесловии 1990 года», поскольку
подобные исторические изыскания долгое время не могли быть предприняты
в СССР, «большую часть сведении можно было получить только из нео-
фициальных, эмигрантских и косвенных источников»2. В этом и сила, и
слабость по-своему классического труда Р. Конквеста. И, конечно же, это
не вина его, а беда. И его, и всех других зарубежных исследователей
данной проблемы. Тем не менее, кропотливо собранные Р. Конквестом и
поныне трудно доступные для российского историка факты и высказанные
автором весьма ценные мысли и комментарии с неизбежностью делают его
труд одной из несущих опор любого исследователя проблемы большого
террора в СССР, в том числе и трагедии РККА в 1937—1938 годах.
Одним из последних по времени зарубежных издании по исследуемой
проблеме является книга Виталия Рапопорта и Юрия Алексеева «Измена
3
Родине: Очерки по истории Красной Армии», вышедшая в 1985 г. в США
на английском, а в 1988 и 1989 гг. в Лондоне (двумя тиражами) на русском
и изданная, наконец, в Москве3. Как утверждают сами авторы, написание
этой книги было закончено еще летом 1977 г. Понятно поэтому, что многие
данные, появившиеся в печати с тех пор, в этой работе учтены быть не
могли. И все же надо подчеркнуть, что авторам удалось собрать немало
интересных наблюдений, выразить свою жгучую боль за невинно загуб-
ленных командиров, возмущение фактом организации сталинской кликой
самого настоящего заговора против РККА.
Приступая к описанию того, что случилось в РККА в 1937—1938 гг.,
авторы признали: «Мы не имеем возможности нарисовать полную картину
происходившего, поэтому вынуждены сосредоточиться на нескольких эпизо-
дах и отдельных аспектах обстановки»4. Авторы попытались показать погром
военных кадров на широком общеисторическом фоне. Но порою они этим
явно увлекались и кое-где фон заслонил собою главную проблему книги. Не
радует и большое количество фактических неточностей. Можно пожалуй,
целиком согласиться с авторской самооценкой этой книги, прозвучавшей в
кратком, но отлично написанном вступлении: «Книга эта, нескладная и пу-
таная, со множеством пробелов и неясностей, не лезет в академический ряд.
Она только напоминание о великой трагедии. Она — малый камень — в
основание будущего памятника Армии, Которой Стреляли в Спину»5.
Бесспорной заслугой авторов является их попытка составить список лиц
х в репрессиях
высшего командно-начальствующего состава РККА, погибших в репрессиях
1937—1938 гг., содержащий 620 фамилий (без ВМФ). Сама по себе идея
составления своеобразного мартиролога РККА — благородная и давным-
давно ее должны были осуществить советские историки. Но даже и ее
воплотить до поры можно было только за рубежом нашей страны. Состав-
ленный и опубликованный В. Рапопортом и Ю. Геллером перечень погиб-
ших может служить весьма полезным ориентиром для исследователей
проблемы. Но он не вполне соответствует требованиям высокой достовер-
ности, предъявляемым к подобного рода публикациям. Отсутствие возмож-
ности использования первичных документов побудило авторов провести
составление этих печальных с
сков главным образом, на базе сопостав-
ления официальных приказов о присвоении военных (воинских) званий,
опубликованных в 1935 и 1940 г. То есть, короче говоря, авторы брали
соответствую:
е приказы о присвоении персональных военных звании
опубликованные в «Красной звезде» в 1935 г., а затем сравнивали их со
списком лиц, коим было присвоено генеральское звание в начале июня
1940 г. (списки эти также тогда публиковались). И если в списках гене-
ралов они не находили лиц высшего комначполитсостава 1935—1937 гг.,
то включали их в с
сок погибших в результате террора. Конечно, такой
метод изначально не является достаточно корректным в научном отноше-
нии. И я прекрасно понимаю, что авторы прибегли к нему не от хорошей
жизни. И они отдавали себе отчет, в том, что возможны отдельные не-
точности в бригадном звене. Но неточностей в этом списке оказалось го-
раздо больше, чем предполагали сами авторы.
Прежде всего замечу, что список этот далеко не полон. В него оказались
невключенными даже некоторые погибшие тогда комкоры (И. Ф. Ткачев,
Л. Я. Угрюмов), комдивы (Н. Н. Бажанов, И. И. Василевич, Н. Н. Ва-
сильченко, В. И. Малофеев, К. И. Степной-Спижарный, О. А. Ститта и
др.), дивизионные комиссары, комбриги. Во-вторых, в список погибших в
1937—1938 гг. включены многие командиры и политработники, которые
были осуждены позднее и не к высшей мере наказания. Так, значащийся
в числе погибших в эти годы комдив Ф. П. Кауфельдт был осужден только
в 1942 г. и «всего» на 5 лет исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ). В
списке погиб
тогда арестованы, но затем оправданы по суду и освобождены из заклю-
чения, например, корпусной комиссар Г. Г. Ястребов, дивинженер Е. А.
Баркалов, получив
Соломатин, удостоенный впоследствии звания генерал-полковника, пав:
в боях в годы Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. комдив Э. Я.
х оказались военнослужащие, которые действительно были
й позднее звание генерал-лейтенанта, комбриг М. Д.
и
4
Магон. Попали в этот список и некоторые военные, которые вообще не
арестовывались и, следовательно, умерли естественной смертью (А. И. Кук,
умерший еще в 1932 г., комдив И. А. Томашевич, комбриги И. Ф. Дашичев
и С. Л. Мартыновский, дивинженер П. С. Аллилуев и другие). Значительно
снижает ценность списка и немалое количество неточностей в определении
военных званий, в написании инициалов и даже фамилий репрессирован-
ных военнослужащих.
И при всем при том хочется еще раз подчеркнуть заслугу В. Н. Рапо-
порта и Ю. А. Геллера, составивших и, насколько мне известно, впервые
сумевших опубликовать этот, пусть и несовершенный список 620 жертв
высшего комначполитсостава РККА, принесенных на алтарь тоталитарного
режима. Откликаясь на любезное приглашение авторов, я счел возможным
поместить в этой книге свой (по данным на сентябрь 1993 г.), как мне
кажется, более выверенный «Именной список лиц высшего комначсостава
Красной Армии и Военно-Морского флота СССР, погибг
[х в репрессиях
конца 30-х — начала 40-х годов»6. Московское издание открывается напи-
санным в октябре 1985 г. прочувствованным отзывом известного правоза-
щитника, бывшего советского генерала П. Г. Григоренко. «Я вполне согласен
с авторами, — пишет он, — что пережитая трагедия еще не стала достоя-
нием истории, она все еще кровоточащая рана в сердце народа. Молчать
об этом — надругательство над памятью погибших, а также плохая услуга
нашим детям и внукам»7. Мне кажется, нельзя не согласиться с такой,
истинно патриотической позицией. (И как отрадно сознавать, что этому
беззаветно смелому и на войне и в мирные дни человеку пусть и посмертно,
но все же возвращено столь заслуженное им генеральское звание).
К этому разряду исторических источников примыкают и публикации
бывших сотрудников органов НКВД СССР в 20 — 30-е годы. На одно из
первых мест я ставлю книгу А.Орлова «Тайная история сталинских пре-
ступлений». Ее автор (настоящее имя — Л. Л. Никольский) на протяжении
многих лет занимал довольно крупные («генеральские») посты в централь-
ном аппарате ОГПУ-НКВД СССР, с 1935 г. — майор госбезопасности,
самолично участвовал в процессе «выкорчевывания». Многие ответственные
сотрудн:
51
<и НКВД делились с ним как с коллегой личным опытом и на-
блюдениями. Всю «кухню» массового террора он знал изнутри. А главное,
что он был «вхож» на самый «верх». Сталин лично знал его с 1924 г.
«Я,
и'лн
ет автор в предисловии, — записывал указания, устно даваемые
Сталиным руководителям НКВД на кремлевских совещаниях, его указания
следователям, как сломить сопротивление сподвижников Ленина и вырвать
у них ложные показания, личные переговоры Сталина с некоторыми из
его жертв и слова, произнесенные этими обреченными в стенах Лубянки.
Эти тщательно скрываемые секретные материалы я получал от самих сле-
дователей НКВД, многие из которых находились у меня в подчинении»8.
Книга эта по-своему уникальна. Любой крупный чин НКВД, оставав-
шийся тогда в СССР, не то что написать, но и помыслить об этом не
смел. Лишь порвавший с системой
и чудом уцелевший мог
ре
ться на
такое. Написанная отличным языком книга изобилует многими «крупицами
правды» и заслуживает доверия читателя. Завершающее книгу* содер-
жательное интересное послесловие Б. Старкова избавляет меня от необхо-
димости сколь-либо подробного ее анализа. Скажу только, что эта книга
является ценнейшим источником для изучения атмосферы в середине 30-х
годов в стране и в аппарате НКВД — в особенности, подготовки и прове-
дения московских политических процессов (особенно августовского 1936 г.,
на котором автор присутствовал). К сожалению, относительно расправы с
кадрами РККА автор смог поделиться с читателями лишь самыми общими,
иногда правда довольно оригинальными, соображениями и некоторыми ин-
тересными фактическими деталями.
Увы! Не могут не огорчать оставшиеся в книге вопиющие Heps
Ilf
ливо-
сти. Становится как-то не по себе, когда в серьезной книге серьезного
автора — вдруг читаешь, что должности политических комиссаров в армии
упразднил якобы Ленин еще в конце гражданской войны (с. 231), что
В ЦИК — это Всесоюзный Центральный исполнительный комитет и его
председателями были последовательно Енукидзе, Акулов и Уншлихт
(с. 237), что Ягода свое звание генерального комиссара государственной
безопасности получил якобы весной 1936 г. (с. 250). (В действительности
же 29 ноября 1935 г.). Есть и еще подобные «перлы». Может быть это
как-то простительно (хотя, отнюдь не украшает книгу) автору. Все-таки
он — энкаведист, а не профессиональный историк. Но ведь автор-то по-
слесловия — кандидат исторических наук. Куда же он смотрел? Как он
мог оставить в тексте подобные «ляпы» без своих комментариев?
Из советских авторов проблемой массового террора в 30-е годы первым
занялся Р. А. Медведев. Характерно, что главное свое исследование, в
котором освещались различные аспекты этой проблемы, ему при
лось пуб-
ликовать за границей9. И лишь на рубеже 90-х годов его работы стали
активно печататься и в СССР10. Как и всякий первопроходец, Р. А. Мед-
ведев, предприняв попытку исследования проблемы террора еще в середине
70-х годов, проявил определенное научное, да и гражданское мужество.
Его работы построены на огромном количестве самых разнообразных ис-
точников. За исключением одного — документов советских архивов, в ко-
торых он в те годы не имел возможности работать.
Своеобразным дополнением, как бы восполняющим этот пробел, явля-
ется монография Д. А. Волкогонова11. Именно ему — одному из самых
первых советских исследователей — удалось выявить и опубликовать зна-
чительное количество важней
ях документальных материалов, хранящихся
III
в различных ведомственных архивах. Среди этих документов встречаются
и посвященные проблеме массовых репрессий по отношению к личному
составу РККА в предвоенные годы.
Большую ценность для исследования данной проблемы представляет из-
данная в Москве в 1990 г. книга Б. А. Викторова «Без грифа «секретно»:
Записки военного прокурора». Эта своеобразная работа находится на стыке
мемуарного жанра и военно-исторического исследования. В течение 1954—
1967 гг. ее автору довелось возглавлять деятельность специально созданного
аппарата Главной военной прокуратуры по пересмотру судебных дел про-
шлых лет, в том числе и всех дел на участников «военно-фашистского
заговора». Естественно, что по характеру своей работы автор имел возмож-
ность получить и ознакомиться с большим количеством исходных докумен-
тов Особого отдела Главного управления Госбезопасности НКВД СССР,
Главной военной прокуратуры, военной коллегии Верховного суда СССР.
И особая ценность книги Б. А. Викторова прежде всего в том и состоит,
что немалое количество этих документов он впервые ввел в научный оборот.
Наряду с этим надо признать, что многие документы им приводятся «в
глухую», без указания номера фонда, описи, дела, листа. Несколько портит
впечатление допущенные автором фактические неточности*.
В коллективной монографии «Расправа: Прокурорские судьбы» (М.,
1990) профессиональные военные юристы со знанием дела, широко исполь-
зуя ведомственный архив Верховного суда СССР (и его военной коллегии),
описывают печальную, а порой и трагическую судьбу некоторых военных
прокуроров в годы большого террора. Справедливости ради надо заметить,
что страдальцами тогда были далеко не все военные прокуроры. Как убе-
дится читатель в ходе дальнейшего чтения, многие из них (если не боль-
шинство) предпочли примкнуть к стану палачей, возглавляемому не только
садистом-практиком с «неполным низшим образованием» народным комис-
саром внутренних дел СССР генеральным комиссаром государственной без-
опасности Н. И. Ежовым, но и садистом-теоретиком сравнительно
высокоученым генеральным прокурором Союза ССР академиком А. Я. Вы-
шинским.
* Например, он заявляет, что Н. И. Ежов «как известно» был арестован в 1938 г. (с. 229).
Но историкам известно другое, что Ежов присутствовал на XVIII партсъезде (март 1939 г.).
Командарма 2-го ранга Я. И Алксниса почему-то неоднократно именует Алкнисом. Как-то
даже неудобно в такой в целом весьма содержательной работе читать, что П. Е. Дыбенко
был арестован 26 февраля 1938 г. «спустя более года, как были осуждены и расстреляны
Рыков, Бубнов, Тухачевский...» (с. 239). Зачем же так-то писать? Зачем хоронить людей
раньше времени? Ведь со дня казни Тухачевского к 28 февраля 1938 г. прошло восемь с
половиной' месяцев, а Рыков и Бубнов в это время были еще живы.
Заслуживает внимания высоко профессионально написанная монография
члена-корреспондента РАН В. А. Куманева «30-е годы в судьбах отечест-
венной интеллигенции» (М., 1991). На основе привлечения и глубокого
анализа не вводившихся ранее в научный оборот архивных документов,
автор сумел нарисовать впечатляющую картину трагического по сути по-
ложения отечественной интеллигенции в годы массового террора. Что ка-
сается судеб военной интеллигенции, то они рассматриваются здесь лишь
попутно и в самом общем плане.
В 1992 г. появилась монография О. В. Хлсвнюка «1937-й: Сталин,
НКВД и советское общество». Введя в научный оборот ряд ценных мате-
риалов из недоступных ранее фондов политбюро ЦК ВКП(б), автор гораздо
более подробно описывает подготовку провозгласившего официальный курс
арение масштабов и ужесточение репрессий февральско-мартовско-
на рас
III
го (1937 г.) пленума ЦК ВКП(б), анализирует отношение советского об-
щества к репрессиям, показывает зачатки сопротивления им. Вообще, это
одна из первых монографий российских авторов, специально посвященных
страшному тридцать седьмому году. Естественно, что исходя из темы своего
исследования О. В. Хлевнюк армейских сюжетов почти не касается. Более
того, он заявляет: «Мы пока не знаем, какие настроения существовали
тогда в армии или, скажем, в НКВД»12.
Из новейших изданий необходимо назвать книги Н. М. Якупова «Тра-
гедия полководцев» (М., 1992), В. А. Бобренева и В. Б. Рязанцева «Палачи
и жертвы» (М., 1993), Н. Г. Павленко «Была война» (М., 1994) и еще
одну книгу О. В. Хлевнюка «Политбюро: Механизмы политической власти
‘ в 1930-е годы» (М., 1996).
Специфическим источником являются записки, мемуары, исследова-
тельские работы непосредственных участников — организаторов и испол-
нителей массового террора в СССР в 1937—1938 гг. Таких публикаций
немного, и их и не могло быть много. Хотя бы даже потому, что палачи
обычно воспоминаний о своей «работе» писать не любят. А если и пишут,
то неизбежно стараются прежде всего как-то обелить себя. Но даже то
немногое, что дошло до нас — бесценное для историка свидетельство не-
посредственного участника событий, которое иногда невозможно заменить
и в полной мере компенсировать даже всею совокупностью служебных до-
кументов. В своей знаменитой истории Французской революции Томас Кар-
лейль очень мудро заметил о книге бывшего присяжного Революционного
трибунала во время якобинского террора: «Книга, полная лжи, но с кру-
пицами правды, которых нигде более нс найдешь»13.
На мой взгляд, в какой-то мере эту оценку маститого историка допу-
стимо применить к мемуарам Н. С. Хрущева14. О незаурядности этих за-
писей говорит уже то, что Брежнев и компания долго и тщательно
скрывали их от советского читателя. А в этих мемуарах, по моему мнению,
Хрущев оказался выше самого себя. В основном они искренни, вызывают
доверие и для человека того времени мужественны. (Хотя он, конечно же,
«скромно» умалчивает о своей корчевательной работе). В них содержится
немало редкостных свидетельств, уникальных наблюдений, помогающих бо-
лее полно ощутить атмосферу того и героического по-своему и трагического
времени, детали беспощадной расправы с некоторыми советскими воена-
чальниками*.
Особую цену имеют свидетельства людей, на себе испытавших все «пре-
лести» застенков НКВД. Всемирно известно «художественное исследование»
А. И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». Недавно опубликовано еще одно
выдающееся произведение подобного жанра — книга О. В. Волкова «По-
гружение во тьму». 28 лет своей жизни автор мотался по тюрьмам, лагерям,
ссылкам и пересылкам. И все же выжил. И не просто выжил, а нашел в
себе силы поведать миру о пережитом. Со справедливым возмущением он
осуждает конформизм и лицемерие таких видных деятелей «социалисти-
ческой» культуры, как И. Г. Эренбург, А. М. Горький, А. Н. Толстой,
Убедительная оценка значения этих воспоминаний для изучения истории советского
периода содержится в статье А. А. Искендерова «Мемуары Н. С. Хрущева как исторический
источник» (Вопросы истории. 1995. № 5—6. С. 95—102).
7
hi;
IS
В. В. Шкловский, М. М. Шостакович: «...тяжка, безмерно тяжка вина их
перед своим народом, перед обманутым ими мировым общественным мне-
нием»15. В своих мучительных скитаниях по «архипелагу ГУЛАГ» Солже-
ницын и Волков неоднократно встречались с отбывавшими наказание
бывшими военными и поделились с читателями своими впечатлениями об
этих встречах.
Как будет видно из последующего изложения, подавляющее большин-
ство командиров, начальников и политработников, обвиненных в участии
стеком заговоре, немедленно расстреливались. Но какая-то
часть их в 1939—1941 гг. избегла «вышки» и оказалась в «исправительно-
трудовых» лагерях. А кое-кому из них удалось и на свободу вырваться и
даже в армии восстановиться. Но в основном им было не до мемуаров. В
довоенные годы о порядках в лагерях даже заикнуться было нельзя. Да и
всякий выпущенный «на волю» подписку давал «о неразглашении». И толь-
ко после смерти Сталина, после разоблачения его культа стали появляться
воспоминания некоторых военных, переживших тюрьмы и лагеря.
Появились, например, воспоминания К. А. Мерецкова и К. К. Рокос-
совского. Но эти достопочтенные авторы даже словом одним хотя бы упо-
мянули о своем пребывании в застенках НКВД. И только бывший комбриг
(а позднее — генерал армии) А. В. Горбатов не убоялся и попытался по-
ведать миру о пережитых страданиях16. И за это чуть ли не анафеме был
предан. Как же — нарушил неписанный закон высшего руководства: вспо-
минать можно только разрешенное этим руководством.
Этот же «обет молчания» действовал, давил на психику и тех военных
мемуаристов, которые служили в РККА в предвоенные годы. На их глазах
творилась кровавая расправа с цветом Красной Армии, многие из них сами
были буквально на волосок от позорной гибели. Они тогда в основном
чудом уцелели. И вот спустя десятилетия теперь они в маршальском чине,
и на склоне лет делятся с читателем своими воспоминаниями и размыш-
лениями о пройденном пути, о смысле жизни. Публикуют свои мемуары
Маршалы Советского Союза И. X. Баграмян, С. С. Бирюзов, А. М. Васи-
левский, А. А. Гречко, А. И. Еременко, Г. К. Жуков, И. С. Конев,
К. С. Москаленко. В основном они пишут о Великой войне, но неизбежно
вспоминают и предвоенные годы. И о репрессиях, о нависавшей над их
головами секирой смерти — ни звука. Как будто ничего подобного и не
было. Хотя некоторым из этих авторов были не чужды угрызения совести.
Генерал армии С. П. Иванов вспоминает о таком разговоре с И. X. Баг-
рамяном: «Зная, что я задумал готовить к печати воспоминания, он гово-
рил: — Ты, Семен Павлович, на целых десять лет моложе меня и,
наверное, доживешь до того времени, когда, наконец, позволено будет пи-
сать о войне более правдиво. Так постарайся же тогда поправить невольные
искажения и умолчания тех, кто ушел из жизни слишком рано»17.
Очень удобная эта позиция: нам не позволяли писать правду, мы со-
вершали невольные искажения и умолчания. Было, конечно и это. Но была
и привычка к холопскому послушанию «капралу с палкой», боязнь риско-
вать обретенным благополучием и просто жалкая и презренная трусость.
Маршалы Советского Союза, дважды (а то и четырежды!) Герои Советского
Союза — и герои по фронтовым заслугам, настолько затурканы и запуга-
ны, что в жажде напечататься, готовы закрыть глаза на правду. А ведь
как еще Вольтер говорил, умолчание о преступлении, это соучастие в нем.
Из известных мне военных мемуаристов правдиво и без всякой утайки
рассказали о событиях 1937—1938 гг. и предшествовавшей им обстановке
только И. В. Дубинский, командовавший в 1936 г. танковой бригадой, и
П. Г. Григоренко, учившийся в эти стра
ного штаба РККА18.
Большой степенью объективности отличались также воспоминания зна-
менитого в годы войны наркома Военно-Морского флота Н. Г. Кузнецова.
Вращаясь с предвоенных лет в высшем эшелоне руководства вооруженными
силами и страной, он было попытался честно поделиться с читателями
своими наблюдениями и впечатлениями об атмосфере, в которой творился
«разгром военно-фашистского заговора». Но опубликовать эти ценные за-
17
яе годы в Академии Генераль-
8
писи очевидца удалось только через 19 лет после кончины их автора (см.
«Военно-исторический журнал», 1993, № 6).
Хочется, наконец, рекомендовать читателю и книгу воспоминаний по-
следнего председателя КГБ СССР В. В. Бакатина («Избавление от КГБ».
М„ 1992). Она интересна уже тем, что уникальна — ведь ни один высший
руководитель ВЧК—ГПУ—НКВД—КГБ — мемуаров до того не печатал.
И хотя здесь автор в основном повествует о перипетиях своей 107 — днев-
ной попытки реформировать КГБ, но иногда делает краткие экскурсы и в
прошлое этой организации. И здесь, поскольку автор по своему тогдашнему
положению имел фактически неограниченные возможности ознакомления
с любым документом КГБ (что и поныне является лишь «хрустальной
мечтой» для рядового историка), некоторые его наблюдения и пронизанные
демократизмом оценки являются, на мой взгляд, весьма ценными.
Значение документальной основы для успешного исследования данной
проблемы нельзя переоценить. Поистине исключительную роль играют по
определению академика В. И. Вернадского «первоначальные источники»19.
Именно их фронтальное изучение позволит произвести реконструкцию ис-
торического процесса по настоящему объективно. Если еще до сих пор
объективной (и «достаточной» для историков) у нас считается та инфор-
мация, которая устраивает начальство нынешнее и даже бывшее, то сово-
купность «первоначальных источников» позволяет постигнуть исторический
процесс во всех его истинных, реальных красках. И тут даже не надо
ничего придумывать, нужно только выявить эти документы, получить к
ним доступ, а затем тщательно и беспристрастно их изучить. Именно бес-
пристрастно, а точнее даже сказать — бесстрастно. Только сейчас начи-
наешь понимать всю глубину пушкинского образа старца Пимена, который
изучая историю:
...Точно дьяк, в приказах поседелый.
Спокойно зрит на правых и виновных.
Добру и злу внимая равнодушно,
Не ведая ни жалости, ни гнева.
Ибо любое пристрастие, как правило, искажает реальную картину ис-
торического процесса. Очень удачно выразился историк из Штутгарта Эбер-
хард Экель в изданной в 1969 г. книге «Взгляд Гитлера на мир»:
«Бесстрастный портрет Гитлера обладает такой разоблачительной силой,
что делает излишним бесконечное употребление уничижительных эпите-
тов»20.
Необходимо сказать и о другой стороне проблемы. Историк, особенно
историк новейшей истории, не может быть профессиональным историком,
не работая в архивах, так же как певчая птица не может быть таковой,
если она не поет. А известный историк В. М. Далин привел по этому
поводу даже такое сравнение: «Историк, никогда не работавший в архиве,
подобен футболисту, ни разу в жизни не забившему ни одного гола»21.
Трудности исследования данной проблемы по «первоначальным источ-
никам» исключительно велики. Ведь все первичные документы, связанные
с арестом, следствием, судом, приведением приговора в исполнение до сих
пор находятся за семью замками и практически недоступны не только для
зарубежных, но и для российских историков. Порядок возвращения рас-
смотренных судами дел в органы НКВД был установлен еще циркуляром
НКВД, Прокуратуры и Верховного суда СССР № 01533/3002516 от 21 ав-
густа 1934 г. и директивой председателя военной коллегии Верховного суда
СССР № 00331748 от 15 сентября 1934 г. Следственные производства по
всем расследуемым органами Главного управления госбезопасности НКВД
делам подлежали возврату в органы ГУГБ НКВД22, где они до сих пор и
хранятся (если еще хранятся), а по сути укрыты от глаза людского.
И до сих пор каждого российского историка, попытавшегося разобраться
в событиях 1937—1938 гг., прямо-таки преследует какой-то жупел секрет-
ности. Я прослужил в кадрах Красной-Советской армии почти четыре де-
сятка лет, в том числе и всю Великую войну безвылазно (кроме времени
излечения после ранев

на фронте, в действующей армии, и прекрасно
9
понимаю, что пока мы живем в разделенном мире, неизбежно есть и будут
государственные и военные тайны и будут соответствующие степени сек-
ретности. Но кто из решающих ныне эти вопросы деятелей может внятно
объяснить, почему сейчас, когда во всей мировой (в том числе и нашей)
открытой печати публикуются абсолютные данные о вооружении и личном
составе сегодняшней Российской армии, немало сведений по истории РККА
30-х годов все еще остаются засекреченными. Действительно, паноптикум
какой-то. Но кому-то это нужно. Volens — nolens, наши историки, изу-
чающие советский период истории России выглядят какими-то неполно-
ценными, недоношенными, недопеченными что ли по сравнению с
зарубежными коллегами. Вот до сих пор в советских журналах (я уж не
говорю о книгах) не появилось даже ни одной основанной на материалах
архива КГБ исследовательской статьи о репрессиях в Красной Армии в
1937—1938 гг. И все потому что расстреливать расстреливали, а точных
данных об этих расстрелах соответствующие конкретные лица до сих пор
историкам не дают: «Не положено!». Как справедливо замечает известный
экономист О. Р. Лацис: «Не положено было раскрывать секреты государ-
ственной безнравственности».
Да что там расстрелы. В 1989 г. мне довелось опубликовать в «Воен-
но-историческом журнале» три статьи о состоянии дисциплины в РККА в
предвоенные годы. В них я со ссылкой на архивные дела ЦГАСА привел
некоторые конкретные данные на сей счет. Даже у военной цензуры это
не вызвало возражений — ведь прошло полвека... Однако тогдашний на-
чальник ЦГАСА А. В. Стеганцев не нашел ничего лучшего, как примчаться
в Институт военной.истории и потребовать срочного и сурового наказания
дерзкого историка, посмевшего в 1989 г. «разгласить секретные сведения»
о состоянии дисциплины в армии в 1935—1939 гг. Смешно, да и только.
Но смех-то сквозь слезы. И хотя редакция «Военно-исторического журнала»
приняла тогда удар на себя, мне все же пришлось писать «объяснительную
записку». Я написал в ней, что резолюцию XIX Всесоюзной партконфе-
ренции «О гласности» принял всерьез и стараюсь ее выполнять. Вроде
пронесло, но рубец-то остался...
Долго бились да и по сию пору иногда бьются историки в шершавых
наручниках сталинско-ежовско-бериевских инструкции. И все же лед тро-
нулся. Очевидно не будет преувеличением сказать, что в 1992—1995 гг.
наступило самое настоящее половодье — неизвестные дотоле исторической
науке документы и факты вырвались из недоступных ранее ведомственных
архивных могильников. Бурный поток новизны хлынул на поле советской
истории. Нередко он перехлестывает через край, приводит к односторонним
трактовкам тех или иных исторических событий. Но, как любил говорить
М. С. Горбачев, «процесс пошел».
Определенным отражением этого процесса явилась публикация ряда до-
кументальных материалов, в какой-то мере характеризующих трагедию
всего советского народа и его армии в 1937—1938 гг. Прежде всего здесь
надо отметить заслуги недолго просуществовавшего журнала «Известия ЦК
КПСС». Именно на его страницах уже в 1989 г. были опубликованы такие
важные документы, как «закрытое письмо ЦК ВКП(б) от 29 июля 1936 г.
«О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволю-
ционного блока», обобщенная справка «О так называемом «параллельном
антисоветском центре», «О судьбе членов и кандидатов в члены ЦК
ВКП(б), избранных XVII съездом партии» и др.
Наряду с общеполитическими материалами, в этом журнале были опуб-
ликованы различного рода документы, имеющие непосредственное отноше-
ние к изучению трагедии РККА в 1937—1938 гг. К ним можно отнести
такие публикации 1989 г., как доклад Н. С. Хрущева XX съезду КПСС
25 февраля 1956 г. «О культе личности и его последствиях»; обобщенная
справка КПК при ЦК КПСС, КГБ СССР, Прокуратуры СССР и Института
марксизма-ленинизма при ЦК КПСС «Дело о так называемой «антисовет-
ской троцкистской военной организации» в Красной Армии»; определение
военной коллегии Верховного суда СССР № 4н — 0280/57 от 31 января
1957 г. об отмене расстрельного приговора в отношении М. Н. Тухачев-
Ю
ского, А. И. Корка, И. Э. Якира, И. П. Уборевича, В. К. Путны, Р. П.
Эйдемана, В. М. Примакова и Б. М. Фельдмана; записка Генерального
прокурора СССР в ЦК КПСС и КГБ СССР о так называемом «Кремлев-
ском деле»; разъяснение этих же инстанций «О внесудебных органах» и
т. п. В течении 1990 г. были опубликованы «Акт о приеме Наркомата
обороны Союза ССР С. К. Тимошенко от К. Е. Ворошилова»: справка-до-
клад заместителя наркома обороны Е. А. Щаденко от 20 марта 1940 г. «О
накоплении начальствующего состава и пополнении им РККА»; доклад Л.
3. Мехлиса от 23 мая 1940 г. «О работе Политического управления Красной
Армии».
Наконец-то после почти 30-летнего перерыва снова начал выходить на-
учно-публицистический журнал «Исторический архив». И уже в его первом
номере нашлось место для публикации таких важных для изучения про-
блемы террора в СССР документов, как постановление Совнаркома СССР
и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. «Об арестах, прокурорском надзоре и
ведении следствия» и письмо Ежова «В политбюро ЦК ВКП(б). Тов. Ста-
лину» с просьбой об отставке с поста наркома внутренних дел.
Жаль только, что в таком авторитетном «научно-публикаторском» из-
дании неправильно указали дату этого письма. Почему-то оно датировано
23 сентября 1938 г. Это явная ошибка. Мне уже давно удалось познако-
миться с типографским экземпляром этого письма в Российском центре
хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ), и там
совершенно четко обозначена дата 23 ноября 1938 г. Да если бы кто-либо
из публикаторов (Г. В. Костырченко и Б. Я. Хазанов) или высокочтимых
членов Редакционного совета внимательно прочитал хотя бы два первых
абзаца этого письма, в котором Ежов ссылается на обсуждение вопроса на
политбюро 19-го ноября 1938 г., то сразу бы убедился, что об этом Ежов
не мог написать 23 сентября 1938 г. При всем своем палачестве он все же
не претендовал на лавры прорицателя. Увы! Есть и другие ложки дегтя в
этой бочке меда. Так, расстрелянный 1 августа 1938 г. Я. С. Агранов, если
верить публикаторам журнала, дожил до 1939 года (с. 143), известный
ленинградский писатель М. Л. Слонимский переименован в Сломинского
(там же) и т. п.
Читатель может сказать: зачем придираться к мелочам? Но ведь исто-
рическая наука во многом наука точная и подобные «ляпы» недопустимы
вообще в любой печатной работе по истории, а тем более в специальном
публикаторском журнале. И об этом надо говорить вслух, чтобы избежать
подобной неряшливости в дальнейшем.
За публикацию важных материалов по рассматриваемой проблеме в
1993 г. активно взялся «Военно-исторический журнал». В первом номере
помещена статья В. И. Ивкина и А. Т. Уколова «О масштабах репрессий
в Красной Армии в предвоенные годы». Авторы совершенно правомерно
выступили против тех историков (не говоря уже о публицистах), которые,
зачисляя всех уволенных в 1937—1938 гг. из армии в число якобы унич-
тоженных жертв политических репрессий, вольно или невольно искажают
истину. Однако сделав обязывающий вывод о том, что «число жертв поли-
тических репрессий в РККА во второй половине 30-х годов примерно в 10
раз меньше, чем приводят современные публицисты и исследователи»23
В. И. Ивкин и А. Т. Уколов в то же время сами вынуждены признать
неполноту приводимых ими интересных данных судебной статистики, по-
скольку они не располагают сведениями о количестве военнослужащих,
осужденных в эти годы внесудебными органами, а главное, как они сами
скромно отмечают в одном из примечаний, «данные за 1937 год приведены
без учета так называемых участников «военно-фашистского заговора» и
«право-троцкистских организаций», осужденных военной коллегией Верхов-
ного суда СССР»24. Прочитаешь это и сразу же возникает вопрос: а как
же можно рассуждать сколь либо доказательно о масштабах репрессий в
Красной Армии «без учета» осужденных «участников так называемого во-
енно-фашистского заговора», да и военнослужа
лх — «участников право-
троцкистских организаций»? Ведь именно они составили основную массу
жертв политических репрессий в Красной Армии в предвоенные годы.
11
Особой признательности редакция «Военно-исторического журнала» за-
служивает за публикацию подготовленной к печати А. С. Степановым
«Справки о проверке обвинений, предъявленных в 1937 году судебными и
партийными органами тт. Тухачевскому, Якиру, Уборевичу и другим во-
енным деятелям в измене Родине, терроре и военном заговоре» 25. Еще в
1961 г. (решениями президиума ЦК КПСС от 5 января и от 6 мая) была
создана специальная комиссия для изучения этого вопроса. И вот после
более чем трехлетней работы представительной комиссии обобщающая
справка 28 июня 1964 г. была отправлена первому секретарю ЦК КПСС
Н. С. Хрущеву. Справку эту подписали: председатель комиссии Н. М.
Шверник и члены комиссии А. Н. Шелепин, 3. Т. Сердюк, Н. Р. Миронов,
Р. А. Руденко и В. Е. Семичастный, т. е. представители тогдашнего высшего
эшелона партийно-государственной номенклатуры. Не думаю, что они сами
сидели в архивах и прилежно отыскивали первичные документы. Но они
имели такую уйму всякого рода ученых помощников и такие возможности
получения наверное абсолютно всех документов, что и в данном виде
(опубликованная, к сожалению, с сокращениями) справка представляет ис-
ключительную ценность для всякого исследователя истории большого тер-
рора в Красной Армии в 1937—1938 гг.
Значительный интерес для каждого историка, изучавшего предвоенную
историю РККА, представляют довольно многочисленные примечания к этой
«Справке». Они подготовлены В. И. Ивкиным и А. И. Кокуриным и содер-
жат краткие справочные данные о десятках в основном неизвестных со-
временному читателю лицах, упоминаемых в этой «Справке...». Такие
примечания безусловно нужны. Хотелось бы только еще раз обратить вни-
мание и составителей примечаний, да и редакции специального военно-ис-
торического журнала на нежелательность, а если уж прямо говорить — на
недопустимость малейших фактических неточностей, а тем более грубых
«ляпов». Вот вдруг составители примечаний уверяют читателей, что комкор
В. К. Путна был осужден к расстрелу 11 июня 1937 г. (расстрелян
12 июня), а «арестован 20.08.1937 г.», т. е. через 69 суток после расстрела.
Это в № 3, с. 78. А в № 5 еще более любопытное примечание. Оказывается,
майор госбезопасности М. А. Листенгурт (приведены годы жизни: 1903—
1940), с 1943 г. (т. е. через три года после своей кончины) — стал по-
мощником начальника 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР (с. 65). Вот ведь
какие чудеса бывают. После этого уже совсем не удивляешься, что нарком
юстиции СССР Н. В. Крыленко переквалифицирован авторами примечаний
в наркома здравоохранения СССР, а нарком здравоохранения Г. Н. Ка-
минский — в наркома юстиции и т. п. И все это напечатано тиражом в
30 с лишним тысяч экземпляров и разослано подписчикам в самые дальние
края России и в страны зарубежья. Тут уж действительно «не вырубить»...
В этом же журнале в десяти номерах за 1993 г. печатался отрывок
составленного мною труда «Мартиролог РККА. 1937—1941 гг.» Эти скор-
бные списки расстрелянных (а также покончив
till
х жизнь самоубийством
и погибших в тюрьмах или в лагерях) командиров, начальников, полит-
работников РККА по обвинению в участии в «военно-фашистском заговоре»
распределены по военным званиям на момент ареста «заговорщиков». Я
понимаю, что список этот пока еще далеко не полон, даже для высшего
и тем более старшего комначполитсостава Красной Армии, а особенно —
для среднего и младшего комначсостава (а уж о красноармейцах и крас-
нофлотцах и говорить нечего). Но с чего-то все-таки надо начинать. Этот
трагический перечень безвинных жертв РККА публикуется в виде прило-
жения к данной монографии (с соответствующими уточнениями и допол-
нениями по сравнению с журнальным вариантом).
Важные документы по данной проблеме были опубликованы в 1994—
1996 гг. в журнале «Источник». В специальной литературе начали появ-
ляться исследовательские статьи, анализирующие различные виды
архивных документов, в которых содержатся сведения о терроре в Совет-
ском Союзе. В первую голову мне хотелось бы отметить статью В. П.
Попова «Государственный террор в Советской России. 1923—1953 гг. (ис-
точники и их интерпретация)»26. В ней автор кстати отмечает, что в
12
НКВД, Наркомате юстиции, в Прокуратуре СССР степень секретности и
связанные с нею особенности документирования были на целый порядок
выше, чем в других управленческих органах. И вполне резонно, на мой
взгляд, В. П. Попов ставит вопрос о необходимости научной критики
сведений, фигурирующих в официальной ведомственной статистике кара-
тельных и правоохранительных органов 30—40-х годов. Это тем более
необходимо, что, как убедительно показано в статье В. Е. Корнеева и
О. Н. Копыловой «Архивы на службе тоталитарного государства (1918—
начало 1940-х гг.)27, государственные архивы по крайней мере со второй
половины 30-х годов включились в активную работу по выявлению «врагов
народа». И в «патриотическом» (как они тогда понимали) рвении фондо-
образователей и сотрудников архивов всякое могло быть с научной исти-
ной.
Но как бы то ни было, прежде чем научно оценить достоверность ар-
хивных документов и материалов, их сначала надо выявить и получить в
свое распоряжение.
Первостепенное значение в исследовании данной проблемы имеют до-
кументы, хранящиеся в Российском государственном военном архиве (да-
лее — РГВА). Именно здесь отложились такие важнейшие первоисточники,
как приказы наркома обороны СССР, директивы и приказы начальника
Политуправления РККА, довольно регулярные обобщенные докладные за-
писки руководителей военного ведомства по различным вопросам военного
строительства (в том числе и сводки «об отрицательных явлениях» в РККА) ’
в адрес секретарей ЦК ВКП(б), председателя Совнаркома СССР, наркома
внутренних дел СССР. Здесь же хранятся стенограммы заседаний Военного
совета при НКО СССР и Главного военного совета РККА, различного рода
всеармейских совещаний, на которых подводились промежуточные итоги
процесса выявления и истребления участников «военно-фашистского заго-
вора», а также многочисленные справки, докладные записки, подготови-
тельные материалы Управления по командно-начальствующему составу
РККА о ходе и результатах «выкорчевывания».
Для более полного постижения механизма истребления командиров и
политработников РККА поистине неоценима сохранившаяся переписка нар-
кома обороны и начальника Политуправления РККА с Особым отделом
Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) НКВД СССР.
Здесь отложились многочисленные «справки» и «меморандумы» руководи-
телей Особого отдела ГУГБ с предложением (а то и требованием) дать
санкцию на арест того или иного военнослужащего (а иногда и целой
группы их). И на каждом таком «ходатайстве» сохранилась собственноруч-
ная резолюция К. Е. Ворошилова, либо Я. Б. Гамарника, а затем П. А.
Смирнова, Л. 3. Мехлиса... Наконец, по сути не поднятой еще целиной
являются отложившиеся здесь сотни служебных и внеслужебных доносов,
десятки и сотни тысяч писем, заявлений, жалоб жертв сталинского террора,
их ближайших родственников, боевых товарищей. В этих запекшихся
кровью человеческих документах, говоря словами Н. А. Некрасова — «горя
реченька бездонная».
К сожалению, необходимо заметить, что некоторые ценные для исс-
ледования данной проблемы документы, выявить пока не удалось. Укажу
хотя бы на такой факт. Известно, что 11 мая 1937 г. Маршал Советского
Союза М. Н. Тухачевский был освобожден от должности первого заме-
стителя наркома обороны СССР и назначен командующим войсками При-
ВО. Уезжая в город Куйбь
отдела Генштаба РККА документы из своего сейфа
письма Сталину и Воро
сейчас, выявить пока не удалось. Вполне возможно, что в ведомственном
архиве Генштаба, куда, естественно, доступ исследователям чрезвычайно
затруднен. (Кстати, удержание в этом архиве исторических документов
более чем полувековой давности представляется мне совершенно неправо-
мерным) .
Еще большей трудностью для исследователя данной проблемы вплоть
до последнего времени являлась фактическая недоступность важнейших
ев, Тухачевский передал работникам 1-го
в том числе и его
лову и ответные их письма28. Где они хранятся
III
111%
13
документов ЦК В КП (б), хранившихся с грифом «строго секретно». Соглас-
но решению ЦК ВКП(б) от 29 декабря 1938 г. все выписки из протоколов
заседаний оргбюро и секретариата ЦК подлежали возврату в ЦК ВКП(б).
Ввиду того, что за прошлые годы выписки не учитывались и поэтому не
все возвращались в ЦК, техсекретариатом оргбюро было предложено про-
верить архивы секретной части и секретариата НКО и в случае обнару-
жения выписок из протоколов заседаний оргбюро и секретариата ЦК
ВКП(б) возвратить их в секретариат оргбюро. О проверке архива предла-
галось составить акт, копию которого надлежало прислать в техсекретариат
оргбюро29. Столь же строго обстояло дело и со всеми материалами полит-
бюро ЦК ВКП(б). Например, 22 февраля 1939 г. заведующий особым сек-
тором ЦК А. Н. Поскребышев обращается в наркомат обороны с просьбой
«вернуть числящиеся за тов. Ворошиловым материалы и выписки Полит-
бюро»30.
С большой, так понятной каждому историку, радостью необходимо от-
метить, что в самое последнее время (после краха августовского путча
1991 г.) многие документы политбюро, оргбюро и секретариата ЦК В КП (б)
предвоенных лет стали наконец-то доступны для исследователя. Речь идет
прежде всего о протоколах заседаний этих высших партийных инстанций,
отныне хранящихся в РЦХИДНИ. Фронтальное обследование и объектив-
ный анализ этих протоколов и приложенных к ним документов (различного
рода справок, текстов постановлений и т. п. ) вполне может обеспечить
своеобразный прорыв в изучении подлинной истории жизни народов Со-
ветского Союза и особенно содержания и уровня руководства ВКП(б) и
советского государства в предвоенные годы. Но только в определенном
смысле. В том, что мы узнаем много нового. Однако узнаем далеко не всё.
Ибо, как нередко бывало на Руси ранее и бывает и ныне, передача доку-
ментов ЦК ВКП(б) в РЦХИДНИ была проведена не по-научному, да и
не совсем по-честному.
Дело в том, что во всей работе высших партийных инстанций царила
не просто секретность, а можно сказать суперсекретность. И без того на
всех материалах политбюро, секретариата, оргбюро ЦК ВКП(б) красовался
гриф «строго секретно». Но этого, оказывается было мало. По заведенному
тогда порядку почти все решения по вопросам, внесенным в эти инстанции
наркоматом иностранных дел, НКО, НКВД, НКЮ и даже Верховным судом
СССР, прокурором СССР, отправлялись в «особую папку». Насколько мне
удалось установить в эти «особые папки» отправлялось и немало совер-
шенно искусственно засекречиваемых документов. В конце 1936 г. — на-
чале 1937 г. в эти папки под строжайшим секретом были отправлены
постановления (решения) политбюро ЦК ВКП(б) по таким «страшно сек-
ретным делам», как «Об архиве Маркса — Энгельса», «О крушении поез-
да», «О горчичных семенах», «О люцерне», «О доме для испанских детей»,
«О кинооборудовании», «О саженцах для виноградников Грузии», «О до-
рожных ма:
ней истории» и т. д. и т.
многочисленные постановления политбюро «Об антисоветских элементах»,
гнах», «Об отпуске средств в редакции журнала «Вестник древ-
п. Но отправлялись в «особые папки» и
и решения по вопросам НКВД и НКО, в том числе и все решения, свя-
занные с уничтожением военных кадров.
Сколько этих «особых папок», в каком они состоянии, историкам пока
знать не дано. Известно только, что сейчас они (папки) обретаются вроде
бы в «Президентском архиве». Доступ рядовых исследователей сюда крайне
затруднен. И до нас, простых смертных, доходят только отдельные доку-
менты 50—60-лстней давности, которые держатели «особых папок» собла-
говолят обнародовать. Вот так и живем... Не по-людски. Да простит меня
читатель за несколько фривольное сравнение, но ведь без этих «особых
папок» вся остальная документация качественно неполноценна. Так же,
как невесты из пушкинской сказки «Царь Никита и сорок дочерей», ко-
торым «пустяка не доставало»... И до каких же пор будут действовать
запреты, заложенные при Сталине и Берии?
Если документы РГВА (бывшего ЦГАСА) и РЦХИДНИ (бывшего ЦПА
ИМЛ при ЦК КПСС) с той или иной степенью полноты все же вовлекались
14
в научный оборот, то ведомственные архивы Верховного суда Российской
Федерации и особенно военной коллегии Верховного суда РФ по сути де-
ла — самая настоящая целина для историка. А ведь именно здесь хранятся
многие сотни тысяч документов, имевших юридическую силу и оконча-
тельно решавших судьбу военных людей, попавших в кровавую мясорубку.
Здесь отложились приказы, директивы, переписка председателя Верховного
суда СССР и председателя военной коллегии Верховного суда СССР, нар-
коматов внутренних дел и юстиции страны, прокурора Советского Союза
и т. д. и т. п.
Но самое главное, по моему мнению, богатство этих архивов — десятки
и сотни тысяч надзорных производств. Это, как правило, совсем небольшое
по объему дело, включающее прежде всего два основополагающих доку-
мента: 1) представление (заключение — протест) Главной военной проку-
ратуры в военную коллегию Верховного суда СССР на предмет отмены
приговора тому или иному бывшему военнослужащему и 2) определение
военной коллегии об отмене приговора и реабилитации неосновательно
осужденного. Эти документы составлялись в основном в середине и во
второй половине 50-х годов. Особую ценность для исследователя имеет то
обстоятельство, что заключения ГВП базировались на тщательном изуче-
нии ее офицерами целых массивов до сих пор весьма трудно доступных
архивно-следственных дел и иных документов. В надзорных производствах
могут встретиться и некоторые другие по сути уникальные документы
(письма и запросы родственников, характеристики, данные бывшими со-
служивцами и т. п. ).
Как же разобраться в этом океане человеческих судеб? Здесь на помощь
приходят заботливо сохраняемые уникальные картотеки. Первая из них —
картотека дел, проходивших через военную коллегию Верховного суда
СССР (РФ), как суд первой инстанции (с середины 30-х годов и по на-
стоящее время). По сообщению заместителя начальника одного из отделов
этой коллегии полковника юстиции В. М. Полуянова, на конец января
1993 г. она содержала около 50 тыс. карточек. Есть здесь и другая —
общая картотека. Она включает данные не только на лиц, осужденных
военной коллегией, как судом первой инстанции, но и всех тех, дела ко-
торых прошли через военную коллегию, как кассационную инстанцию, а
также на осужденных Особым совещанием при наркоме внутренних дел
СССР, так называемой «высшей двойкой» (нарком внутренних дел и про-
курор СССР) и др. Всего общая картотека на конец января 1993 г. на-
считывала около миллиона карточек.
Проработав с этими картотеками более трех лет, я понял, что без
тщательного изучения их просто невозможно сколь либо полно и объек-
тивно понять и описать трагедию РККА в 1937—1938 гг. Пользуясь слу-
чаем, я хочу еще раз выразить искреннюю признательность нынешнему
руководству военной коллегии Верховного суда Российской Федерации
(председатель — генерал-полковник юстиции Н. А. Петухов и заместитель
председателя — генерал-лейтенант юстиции А. Т. Уколов) за предостав-
ленную мне возможность работы с документами, а также полковнику
юстиции Н. А. Дуднику, заведующей Архивом военной коллегии
Т. А. Груздевой и сотруднице этого архива Е. Ф. Макеенковой за создание
наиболее благоприятных условий для этой работы.
В подавляющем своем боль
11131
зстве документы, исходящие из КГБ при
СМ СССР, из военной коллег
313
Верховного суда СССР обладают высокой
степенью достоверности, но попадаются и своеобразные юридические ре-
бусы.
27 июля 1956 г. в официальном (на бланке) документе из КГБ, ад-
ресованном председателю военной коллегии говорится о судьбе бывшего
заместителя начальника Управления связи РККА, бригинженере: «Иудин
С. Д. 1899 года рождения, уроженец гор. Киржача, Владимирской обла-
сти, был арестован 10 марта 1938 года У НКВД по Московской области
и осужден 25 августа 1938 г. Военной Коллегией Верховного Суда СССР
к ВМН. Приговор приведен в исполнение 25 июля 1938 года»31. Далее
заделана подпись начальника учетно-архивного отдела Комитета госбезо-
15
пасности при СМ СССР полковника Плетнева, но расписался его заме-
ститель (подпись неразборчива). Вот и суди, как хочешь. То ли опечат-
ка — но ведь не буквенная, не цифровая! То ли бригинженера
действительно в июле расстреляли (застрелили!), а в августе «оформили»
судебно?
А вот еще один аналогичный пример. 9 марта 1956 г. председатель
военной коллегии Верховного суда СССР генерал-лейтенант юстиции
А. А. Чепцов подписывает официальную справку на имя начальника ГУК
МО СССР и начальника Главного политуправления Вооруженных Сил
СССР. Речь идет о судьбе бывшего начальника строительно-квартирного
отдела МВО бригинтенданта Д. Д. Бодрова. Здесь сказано, что аресто-
ванный 7 августа 1937 г. бригинтендант осужден военной коллегией к
ВМН 31 октября 1937 г., а «приговор исполнен 1 сентября 1937 года»32,
т. е. за два месяца до вынесения приговора. Вот как хочешь так и
понимай!
Изредка встречаются и явные неточности. Так, в надзорном произ-
водстве по делу героя гражданской войны, бывшего командира отчаянно
штурмовавшей Сиваш 15-й (позднее Сивашской) дивизии комдива И. И.
Раудмец, в подписанном и заверенном официальном донесении военной
коллегии в Главное управление кадров и Главное политуправление Ми-
нистерства обороны СССР утверждается, что он был арестован 11 июня
1936 г.33. У меня это вызвало недоумение, так как Ворошилов в своем
перечислении арестованных в 1936 г. лиц высшего комначсостава РККА
Раудмеца не называет. И только тщательное изучение всех документов,
содержащихся в надзорном производстве, в том числе заявлений и анкет,
собственноручно заполненных его вдовой, позволило установить ошибоч-
ность официального доклада военной коллегии и определить, что комдив
И. И. Раудмец в действительности был арестован в Киеве 11 июня
1937 г.34
Нуждаются в критическом анализе и сохранившиеся в архиве военной
коллегии алфавитные списки на осужденных ею по первой инстанции в
1937—1938 гг.35 Почему-то в них отсутствуют фамилии многих военнослу-
жащих, осужденных военной коллегией в эти годы (как это устанавлива-
ется по другим источникам).
И, наконец, еще об одном ведомственном архиве. Речь идет о бывшем
Центральном архиве КГБ СССР, а ныне он называется Центральный архив
Федеральной службы безопасности Российской Федерации (ЦАФСБ РФ).
По некоторым данным архивы бывшего КГБ включают в себя более
10,6 млн. единиц хранения36. Несколько месяцев жизни я потратил на то,
чтобы «пробиться» в этот архив. В результате — удалось несколько дней
поработать с некоторыми неизвестными мне ранее документами (например,
оперативными приказами наркома внутренних дел СССР Н. И. Ежова). И
все же не то, что полного, а даже частичного удовлетворения душевного
нет. Во-первых, потому, что в этом архиве нет элементарнейших условий
для работы исследователя. А во-вторых, и это самое главное, — вплоть до
середины 90-х годов исследователь фактически был лишен всякой возмож-
ности вести научный поиск. В его распоряжении представляли только те
документы, которые считали нужным предоставить сотрудники архива. Бо-
лес того, лишали историка возможности ознакомления и изучения таких
первичных документов, как архивно-следственные дела военнослужащих,
осужденных во второй половине 30-х годов. При чем эта позиция вполне
сознательная. Даже в первой половине 80-х годов тогдашний заместитель
председателя КГБ СССР генерал-полковник В. П. Пирожков писал: «Что
касается материалов архивных дел, то частных лиц мы с ними не знако-
мим. И прежде всего по мотивам, связанным с действующим законода-
тельством. Нельзя не учитывать и того, что эти материалы создают нередко
искаженное и неверное представление о самом репрессированном, его по-
ведении на следствии и в суде, а также затрагивают интересы других
невинно пострадавших лиц. Главное не опорочить так называемыми «при-
знательными показаниями» доброе имя человека, честно посвятившего свою
жизнь делу партии, народа и социализма»37.
16
Казалось бы, все правильно. Проявлена «отеческая» забота «компетен-
тных» органов об интересах лиц, давших «признательные показания». Но
в действительности это самая настоящая попытка скрыть злодеяния НКВД.
Тут необходимо учитывать, как минимум, два обстоятельства. Во-первых,
далеко не все давали эти «признательные показания». В ходе дальнейшего
изложения я постараюсь назвать имена настоящих героев, которые не сло-
мились даже под гнетом застеночных дел мастеров НКВД и умерли с
гордым сознанием сохранения своей чести, не оговорив ни себя, ни своих
боевых товарищей. А во-вторых, и об этом будет подробно рассказано в
последующих главах книги, все эти «признательные показания» в абсолют-
но подавляющем большинстве случаев были вырваны у арестованных ко-
мандиров и политработников РККА в результате применения' к ним
давным-давно осужденных всем цивилизованным миром «физических ме-
» те или иные доку-
иШШ
тодов воздействия», а попросту говоря, самых настоящих издевательств и
пыток. И не допуская историков к изучению этих дел, руководство архива
ФСБ вольно или невольно способствует сокрытию правды о злодеяниях
ягодовцев, ежовцев, бериевцев.
Историку, пришедшему в этот архив и «допущенному» для работы в
нем, не разрешали даже ознакомиться с описями. Хуже того, сотрудники
архива требовали от историка, чтобы он заранее назвал, какие именно
документы ему необходимы. А откуда он может знать, какие документы
здесь есть? Когда же все-таки «навскидку» называе
менты, которые должны были бы отложиться в этом архиве, слы
ответ: «У нас таких документов нет». Как это проверить и как этому
можно поверить?
Вот лишь один пример. Известно, что в свое время Хрущев говорил о
383-х списках, посланных Ежовым Сталину, с просьбой утвердить осуж-
дение содержащихся в списках лиц по первой категории (расстрел), или
по второй (10, а потом 25 лет лишения свободы). На мою законную просьбу
ознакомиться с этими списками, тогдашний заместитель начальника ЦАМБ
РФ с совершенно чистым взором твердо ответил: «А у нас их нет!». А ведь
известно, что один экземпляр исходящего секретного документа обязатель-
но остается у учреждения — отправителя.
Попытался — было я ознакомиться хотя бы с такими документами,
как стенограммы партийных собраний и партактивов Главного управления
госбезопасности в 1937—1938 гг. и то получил, как выражался шолохов-
ский герой, «полный отлуп». А уж о списках сотрудников Особого отдела
Главного управления госбезопасности я и сам заикаться не стал. И все
же так хочется верить, что наступит такое время, когда распахнутся тя-
желые двери архивов ВЧК—ГПУ—ОГПУ—НКВД... Скорее бы наступило
это времечко — «приди, приди, желанное!». А пока, увы, мы в этом
плане не очень-то далеко ушли от времен древнего Египта, где, как из-
вестно, знания носили тайный характер, всячески укрывались от простых
смертных и были достоянием лишь жречества.
И с предоставлением народу (и его историкам) возможности макси-
мально полного ознакомления с документами его собственной истории надо
спешить всемерно.
Ибо чем раньше, полнее и всестороннее современное поколения ис-
ториков сумеет изучить всю совокупность этого корпуса документов, тем
больше вероятность сравнительно адекватного реконструирования истори-
ческого процесса. Ведь уже и сейчас, по ныне действующим правилам
хранения, в Архиве военной коллегии Верховного суда, например, о це-
лом ряде осужденных в 1937—1941 гг., осталась лишь маленькая кар-
тонная карточка с указанием фамилии, имени, отчества и формулой
«осужден ВК ВС в 1937 (1938, 1939)». Вот и все, что осталось от че-
ловека, некогда активно участвовавшего в строительстве РККА. Кроме
того, немалое количество дел отослано из архива в местные органы гос-
безопасности, что создает дополнительные трудности их выявления и изу-
чения.
А самая главная опасность состоит в том, что на наших глазах под
антитоталитарный перезвон по разным причинам происходит самое насто-
ящее исчезновение бесспорно существовавших ранее многих ценнейших,
основополагающих по данной проблеме документов. Так, уже в 1957 г.
при дополнительной проверке дела расстрелянного 30 октября 1937 г. быв-
шего командира 16 ск БВО комдива А. П. Мелик-Шахназарова, сотрудники
Главной военной прокуратуры, имевшие зачастую недостижимые даже для
современного историка права и возможности, вынуждены были констати-
ровать: «Личного дела на Мелик-Шахназарова разыскать не представилось
возможным»38. Объяснения причин здесь не дано. Остается лишь предпо-
лагать, то ли времени и терпения у военных прокуроров не хватило, то
ли личные дела осужденных «врагов народа» изымались и куда-то отправ-
лялись или же вообще уничтожались?
Тем более острым становится этот вопрос в наши дни, по прошествии
более 60 лет со времени кровопролитных событий 1937—1938 гг. Во всяком
случае имеются косвенные данные о том, что, например, в Архиве военной
коллегии Верховного суда СССР часть надзорных производств по реаби-
литации военнослужащих, проведенной в 1957 г., уже уничтожена.
В печати неоднократно сообщалось, что в ходе августовских событий
1991 г. в архивах ЦК КПСС проводилось массовое уничтожение (специ-
альными машинами) неизвестных общественности документов. А по авто-
ритетному свидетельству В. В. Бакатина еще в 1989—1990 гт. по приказу
тогдашнего руководства КГБ при Совете Министров СССР были уничто-
жены (путем сожжения в печах) 105 томов «Оперативной разработки» по
А. И. Солженицыну (значился под псевдонимом г«Паук») и 550 томов по
А. Н. Сахарову («Аскет»). Печи после сожжения были проверены, о чем
составлены соответствующие акты39. Кто сейчас может поручиться, что и
поныне (под самыми различными соусами) не ведется массовое уничтоже-
ние документов, невыгодных (неудобных) для той или иной правящей в
стране группировки?
В мировой исторической науке чуть ли не до каждого человека под-
считаны жертвы политических репрессий при Тиберии, в годы инквиз
э
при Иване Грозном, в годы Великой Французской революции 1789—1799 гг.
А точные данные о загубленных в совсем недавнем прошлом наших родных
соотечественниках под различными ухищрениями все еще укрываются от
историков, несмотря на совершенно ясный соответствующий Указ Прези-
дента Российской Федерации.
Как и каждый, уважающий читателя и себя автор, я был обязан воз-
можно полно выявить и тщательно изучить всю посильную мне литературу
вопроса и уже опубликованные по данной проблеме документы. Без этого
всякая попытка исследования была бы просто некорректна. Поэтому я дол-
жен и буду опираться на эти публикации. Но используя их, как своеоб-
разные несущие опоры, я отнюдь не собираюсь создавать некую
хрестоматию уже опубликованного. К уже напечатанному я буду прибегать,
как правило, лишь в самых необходимых для наиболее полного раскрытия
проблемы случаях. Самая же главная моя цель — поделиться с людьми
теми новыми, еще не публиковавшимися данными (материалами) по иссле-
дуемой проблеме, которые мне удалось выявить в результате многолетней
работы в архивах — особенно в Российском государственном военном ар-
хиве и в Архиве военной коллегии Верховного суда Российской Федерации.
И сейчас, когда начинаю все результаты этой работы сводить воедино, я
совсем не жалею, а даже доволен, что годы жизни посвятил выявлению,
рассмотрению, изучению, переписыванию пожелтевших от неумолимого бе-
га времени пыльных страниц архивных дел. Сказать то и так, о чем и
как до тебя не говорили — в этом, очевидно, одна из высших духовных
радостей. И не так уж важно, сколь малым тиражом будет издана книга.
Важно, чтобы было что сказать.
В отдельных случаях я позволю себе поделиться с читателем и неко-
торыми личными воспоминаниями и впечатлениями о том по-своему геро-
ическом и безусловно страшном времени. Ведь я в то время жил, учился.
В кадрах РККА в эти роковые годы я еше не состоял, но летом 1935 г.
принял военную присягу «торжественное обязательство» и в 1935—1936 гг.
отслужил два двухмесячных сбора в одной из стрелковых дивизий Ленин-
18
градского военного округа (первый сбор — красноармейцем, а второй —
командиром отделения). Затем состоял в запасе — сначала в звании по-
мкомвзвода, а с 1940 г. — в среднем политсоставе (без звания). Осенью
1937 г. мне — студенту 4-го курса исторического факультета Ленинград-
ского государственного университета стукнуло 20 лет. И я не был исклю-
чением из правила, согласно которому нет человека, довольного своим
положением и недовольного своим умом. Во всяком случае была пора в
эти лета «сметь свое суждение иметь». По крайней мере университетская
обстановка предвоенных лет осталась в памяти на всю оставшуюся жизнь.
Я долго думал над структурой монографии. Каждый согласится, что
здесь возможны самые различные варианты. Но в результате поиска, вы-
явления, сбора и анализа многочисленных первичных документов я пришел
к довольно определенному выводу, что наиболее целесообразно построить
изложение в соответствии с основными этапами того смертного пути, по
которому в 1937—1941 гг. прошли многие тысячи воинов РККА: арест,
предварительное следствие, судебная комедия, пуля в затылок. Описанию
этих ступеней в ад XX века предшествует краткий анализ социальной
атмосферы в партии, в стране, в армии в 1937—1938 гг. А в последней
главе постараюсь показать неописуемо губительные последствия беспощад-
ной расправы тоталитарно-репрессивной Системы с рабоче-крестьянской
Красной Армией буквально накануне гитлеровского нашествия.
В процессе многолетней подготовительной работы к написанию предла-
гаемой читателю книги мне удалось в 1989—1996 гг. опубликовать не-
сколько исследовательских статей в журналах «Коммунист», «Вопросы
истории КПСС», «Кентавр», «Вопросы истории», «Отечественная история»,
«Военно-исторический журнал» и небольшой раздел «Трагедия комначсо-
става в 1937—1938 гг.» (в моей книге «РККА накануне: Очерки полити-
ческого воспитания Красной Армии 1929 г.—июнь 1941 г.» М., 1993,
с. 193—215). Но все эти публикации освещали в основном отдельные ас-
пекты проблемы и явились лишь своеобразным подступом к монографиче-
скому ее рассмотрению.
И, наконец, о праве на изложение и публикацию своей точки зрения.
Не знаю, у кого как, а у меня, родившегося в один год с Октябрьской
революцией, только сейчас, на склоне восьмого десятка лет быстро уходя-
щей жизни, впервые появилась реальная возможность действительно сво-
бодного научного исследования. Такое нравственное и юридическое право
во всем просвещенном мире считалось незыблемым чуть ли не со времен
Ренессанса. Уже Мартин Лютер восклицал: «Я здесь стою — и не могу
иначе!». Иногда о свободе исследования говорилось и в советский период.
Но каждый — и говорящий, и слушающий — прекрасно понимали, что
это «слова, слова, слова...». Все мы были скованы железным панцирем
«партийных оценок». И не только историки, но и все творческие, хоть
чуть-чуть самостоятельно мыслящие люди. Как бился в этих тенетах, как
рвался из этих цепей один из немногих поистине великих поэтов уплы-
вающей в прошлое эпохи А. Т. Твардовский, когда писал:
Вся суть в одном-единственном завете:
То, что скажу, до времени тая,
Я это знаю лучше всех на свете —
Живых и мертвых, — знаю только я.
Сказать то слово никому другому
Я никогда бы ни за что не мог
Передоверить. Даже Льву Толстому —
Нельзя. Не скажет — пусть себе он бог.
А я лишь смертный. За свое в ответе,
Я об одном при жизни хлопочу:
О том, что знаю лучше всех на свете,
Сказать хочу. И так, как я хочу.
Эти вдохновенные строки, выражающие «мечту поэта», написаны в
1958 г. на волне XX партсъезда. Позже Твардовский напг
ет может быть
III
19
главную книгу своей жизни — поэму «По праву памяти». Написал так,
как он хотел. И как каждый творец, хотел видеть свое творение напеча-
танным. Но не тут-то было. Это император Николай I «высочайше дозво-
лял» публиковать А. С. Пушкину все, что тот написал. А могущественные
генсеки «от имени народа» «не пущали». Так и умер Александр Трифоно-
вич, измученный и до глубины души оскорбленный малограмотной, но зато
высоко бдительной всемогущей кремлевской цензурой, не позволившей ему
увидеть свои заветные думы обнародованными...
Я рад, что дожил до времен, когда и на нашей многострадальной Родине
можно писать (а если «повезет», даже и публиковать) то, что ты дейст-
вительно знаешь и так, как ты думаешь и представляешь минувшее.
Глава первая
АТМОСФЕРА
Сон разума рождает чудовищ
ФРАНСИСКО ГОЙЯ
В ПАРТИИ
Атмосфера в ВКП(б) в середине 30-х годов характеризовалась прежде
всего повседневно нараставшим всевластием политбюро ЦК ВКП(б), из-
бранного 10 февраля 1934 г., в послед
день работы XVII партсъезда.
1ШШ
Заранее подобранные прежним руководством ЦК 1225 делегатов съезда с
решающим голосом, представлявших 1 872 488 членов партии избрали но-
вый (также заранее определенный) состав Центрального Комитета: 71 член
и 68 кандидатов*. В этот же день члены ЦК (несколько десятков человек)
избрали также предварительно намеченных и предложенных им 10 членов
политбюро: А. А. Андреев, К. Е. Ворошилов, Л. М. Каганович, М. И. Ка-
линин, С. М. Киров, С. В. Косиор, В. В. Куйбышев, В. М. Молотов,
Г. К. Орджоникидзе, И. В. Сталин и 5 кандидатов в члены политбюро
(А. И. Микоян, Г. И. Петровский, П. П. Постышев, Я. Э. Рудзутак и
В. Я. Чубарь)* **. И вот этот по сути сам себя избравший синедрион высших
партийных жрецов бесконтрольно заправлял всем и вся в необъятной стране
с огромным населением.
Но фронтальное изучение доступных протоколов политбюро ЦК позво-
ляет сделать вывод, что определенные возможности для делового обсужде-
ния поставленных вопросов здесь все-таки (по крайней мере формально)
имелись. На заседаниях обычно присутствовали не только члены политбю-
ро, но и представители других высших коллегии партии. Так, на заседании
политбюро ЦК ВКП(б) 4 мая 1934 г. присутствовало 7 членов политбюро
(Андреев, Ворошилов, Калинин, Куйбышев, Молотов, Орджоникидзе, Ста-
лин), 1 кандидат в члены политбюро (Микоян), 24 члена ЦК ВКП(б) (в
том числе Л. П. Берия, А. С. Бубнов, Н. И. Ежов, А. А. Жданов,
Н. С. Хрущев, Г. Г. Ягода) и 15 кандидатов в члены ЦК ВКП(б) (в том
числе Л. 3. Мехлис, А. Н. Поскребышев, А. И. Рыков)2.
Еще более представительный характер носили обычно заседания оргбю-
ро ЦК ВКП(б). На его заседании 5 июня 1936 г., например, присутствовало
7 членов оргбюро (А. А. Андреев, Я. Б. Гамарник, Н. И. Ежов, А. А. Жда-
нов, А. В. Косарев, А. И. Стецкий, Н. М. Шверник) 1 кандидат в члены
оргбюро (А. И. Криницкий), а также 14 членов ЦК ВКП(б), 13 кандидатов
в члены ЦК ВКП(б), председатель ревизионной комиссии ЦК, 3 члена
бюро КПК при ЦК ВКП(б), 6 руководителей гру
III
КПК, 7 заведующих
отделами ЦК (В. В. Адоратский, К. Я. Бауман, И. А. Лычев, Г. М. Ма-
ленков, О. А. Пятницкий, Б. М. Таль, А. С. Щербаков), 13 помощников
заведующих отделами ЦК, 1 помощник секретаря ЦК ВКП(б), 1 предста-
витель газеты «Правда» и начальник политуправления Народного комис-
сариата путей сообщения СССР3.
Секретариат и оргбюро ЦК имели немалую власть, но верховным рас-
порядителем — диктатором было политбюро ЦК ВКП(б). Именно оно
окончательно утверждало и предложения других коллегий ЦК, и проекты
постановлений ЦИК СССР и Совнаркома СССР. Масштаб работы полит-
бюро был поистине всеохватный. На некоторых его заседаниях принима-
ла съезде было представлено также 935 238 кандидатов в члены ВКП(б).
** На пленумах ЦК кандидатами в члены политбюро были избраны в 1935 г. А. А.
Жданов и Р. И. Эйхе; в 1937 г. — Н. И. Ежов.
21
лись окончательные решения по сотне, а то и двум сотням вопросов. На-
пример, одно из дел оргбюро ЦК ВКП(б), начатое 23 августа 1938 г. и
оконченное 25 декабря того же года, содержит решения по 1727 вопросам4.
Среди них немало было, как в свое время говаривал В. И. Ленин, «вер-
мишели». Например, в 1934 г. здесь решались вопросы «Об отпуске гвоздей
для стимулирования хлебозакупок» (16 сентября); в 1935 г. «О розничных
ценах на мандарины» (8 сентября); в 1936 г. — «О кровельном железе
для хлопковых колхозов Таджикистана», а 13 февраля 1939 г. политбюро
ЦК ВКП(б) утверждает постановление СНК СССР о кастрации излишних
быков в колхозах и совхозах5 и т. п. Все это лишь подтверждает, что не
было в жизни партии и всей страны такого вопроса, по которому политбюро
не могло бы принять своего решения, притом окончательного. Оно считало
себя высшим арбитром и в специальных, технических вопросах. 2 сентября
1934 г. политбюро утвердило постановление Совета труда и обороны «Об
автосцепке»: «Признать автосцепку ИРТ-3, как удовлетворительно пока-
завшую себя в условиях работы на железных дорогах... В связи с этим
дискуссию о типе автосцепки прекратить»6.
Убеждение во всемогуществе политбюро ЦК было настолько прочным,
что на его утверждение был представлен (судя по контексту) проект ре-
шения об изучении русского языка во французских лицеях. И вот появ-
ляется такое решение политбюро ЦК ВКП(б) от 5 августа 1937 г.:
«Введение преподавания русского языка во французских лицеях предоста-
вить усмотрению французского правительства»7. Все-таки, очевидно, вслед
за щедринским чинодралом поняли, что «сие от них не зависит»...
А внутри страны политбюро ЦК ВКП(б) было действительно всемогу-
щим. Оно могло назначить любого человека на любой пост, в том числе
и выборный. Даже списки кандидатов в депутаты Верховного совета СССР
в 1937 г. и кандидатов в депутаты Верховных советов союзных и автоном-
ных республик в 1938 г. предварительно, задолго до выборов, утверждались
политбюро8. Оно же могло и снять любого человека с любого поста и даже
выборного. До всякого судебного разбирательства, под истошные крики
угодничавших пропагандистов о великих свободах, дарованных сталинской
конституцией, политбюро ЦК ВКП(б) 20 декабря 1936 г. принимает ре-
шение: вывести из состава ЦИК СССР Г. Л. Пятакова, Г. Я. Сокольникова,
С. А. Туровского и др. (всего 7 человек)9. Постановлением политбюро от
20 октября 1937 г. из состава членов ЦИК СССР исключаются 15 человек10
и т. д. Так оно обращается с представителями законодательной власти. А
уж об остальных ветвях власти и говорить нечего. Политбюро назначает
(утверждает) и «освобождает» наркомов, прокуроров, председателей Вер-
ховного суда, полпредов, присваивает высшие военные звания, награждает
орденами и лишает орденов, принимает решение об отпуске и лечении
ответственных руководителей.
Обеспечив назначение «соответствующих» людей, политбюро неукосни-
тельно контролирует практическую работу высших органов советской вла-
сти. 13 декабря 1934 г. оно утверждает составы комиссий по руководству
VII съездом Советов Союза ССР (13 человек) и по руководству XVI Все-
российским съездом Советов11. 16 октября 1936 г. политбюро утверждает
комиссию по руководству VIII Чрезвычайным съездом Советов (15 чело-
век), 4 января 1937 г. — комиссию по руководству 3-й сессией ЦИК Союза
ССР VII-го созыва в составе 17 человек12. И всюду в этих комиссиях
непременно мелькают одни и те же фамилии: Сталин, Молотов, Калинин,
Каганович, Ворошилов, Андреев, Ежов...
Долгие годы в советской литературе имела хождение официальная вер-
сия, пытавшаяся объяснить массовые расстрелы 1937—1938 гг. тем, что
органы НКВД на какой-то период якобы вышли из под контроля партии.
Это утверждение не соответствует действительности. Многочисленные до-
кументы неопровержимо свидетельствуют, что партия и НКВД — «близне-
цы-братья», что на протяжении всей предвоенной истории политбюро
ЦК РКП (б)—ВКП(б) неослабно держало под контролем и твердой рукой
направляло всю деятельность ВЧК—ГПУ—ОГПУ—НКВД. Я надеюсь ска-
зать об этом более подробно в следующих главах. Здесь же мне хотелось
22
бы обратить внимание лишь на несколько фактов. Решением политбюро
ЦК ВКП(б) от 1 апреля 1934 г. Сталин и Ежов включены в комиссию по
выработке проекта положения о НКВД и Особом Совещании13. Решением
политбюро от 26 сентября 1936 г. народным комиссаром внутренних дел
СССР был назначен Ежов, «с оставле
:ем его по совместительству секре-

тарем ЦК ВКП(б) и председателем Комиссии Партконтроля с тем, чтобы
он девять десятых своего времени отдавал НКВД»14. Именно решением по-
литбюро (опросом) от 28 декабря 1936 г. начальником Главного управления
государственной безопасности НКВД СССР был назначен Я. С. Агранов15.
Специальным постановлением политбюро от 20 сентября 1938 г. «Об
учете, проверке и утверждении в ЦК ВКП(б) ответственных работников
Наркомвнудела, Комитета обороны, Наркомата обороны, Наркомата Воен-
но-Морского флота, Наркоминдела, Наркомата оборонной промн
tn
ленно-
сти, Комиссии партийного контроля и Комиссии Советского контроля»
устанавливалось, что утверждению в ЦК ВКП(б) подлежали все ответст-
венные работники центрального аппарата вплоть до заместителей началь-
ников отделов, а по Наркомвнуделу даже до начальников отделений. Обя-
зательному утверждению в ЦК ВКП(б) подлежали также наркомы,
заместители наркомов и начальники отделов НКВД союзных и автономных
республик, начальники краевых, областных и окружных органов НКВД,
их заместители и начальники отделов этих органов, начальники городских
и районных отделений НКВД16.
И уж эти кадры партия лелеяла в прямом соответствии с оброненным
однажды Сталиным призывом заботиться о кадрах, как садовник заботится
о любимом дереве. Весь мир теперь знает, что Ежов был форменным са-
дистом, его по праву называют «кровавым карликом», а вот как о нем
буквально по-матерински пеклось политбюро ЦК ВКП(б). 1 декабря 1937 г.
оно принимает такое постановление:
«1. Обязать т. Ежова выполнить постановление ЦК об отпуске до 7 де-
кабря с пребыванием за городом и с воспрещением ему появляться в уч-
реждении для работы.
2. Предложить т. Сталину проследить, чтобы настоящее постановление
ЦК было выполнено т. Ежовым»17.
С другой стороны, наблюдалось не только такое явление, как своеоб-
разный симбиоз, сращивание, переплетение, но и переливание, перемеще-
ние кадров из органов НКВД в партийные и советские. Вот лишь некоторые
примеры на сей счет. 14 августа 1937 г. политбюро утверждает председа-
телем Совнаркома АССР немцев Поволжья В. Ф. Далингера, с освобож-
дением его от работы наркома внутренних дел этой республики. 16 августа
заместитель наркома внутренних дел СССР М. Д. Берман утверждается
народным Комиссаром связи СССР18. А 29 августа того же года принима-
ется решение: «Утвердить исполняющим обязанности первого секретаря Та-
тарского обкома ВКП(б) т. Алемасова, освободив его от работы уполномо-
ченного НКВД по Татарии»19. И подобные случаи пересаживания с кресла
начальника УНКВД в кресло первого секретаря обкома ВКП(б) были да-
леко не единичны. Дело доходило до того, что 24 сентября 1937 г. полит-
бюро ЦК ВКП(б) принимает решение (опросом) удовлетворить просьбу
Курского обкома ВКП(б) об утверждении «в виде исключения» членом
бюро обкома ВКП(б) начальника УНКВД Скимановского*, который вообще
не являлся членом данного обкома20.
Именно политбюро ЦК ВКП(б) вырабатывало генеральную линию, да-
вало официальную установку органам НКВД, незыблемо авторитетно оп-
ределяло, кого именно надо изолировать и уничтожить. Мне, например,
удалось выявить, что только в июле 1937 г., за один месяц политбюро
принимает не менее семи постановлений «Об антисоветских элементах» (9,
11, 14, 16, 23, 28 и 31 июля). Все эти постановления до сих пор недоступны
исследователям. Они хранятся в Президентском архиве. Почему? Зачем?
Но судя по названию они были прямой «наводкой» для органов НКВД.
Полагаю, что здесь вкралась опечатка. Очевидно речь идет о майоре госбезопасности
Симановском Пинхусе Шоломовиче.
23
Решением от 14 апреля 1937 г. (опросом) были созданы две «постоянные
комиссии при Политбюро ЦК ВКП(б>». Одна — в составе: Сталин, Моло-
тов, Ворошилов, Л. Каганович и Ежов — «в целях подготовки для Полит-
бюро, а в случае особой срочности — и для разрешения вопросов
секретного характера, в том числе и вопросов внешней политики» и другая
(Молотов, Сталин, Чубарь, Микоян, Л. Каганович) — «в целях успешной
подготовки для Политбюро срочных текущих вопросов хозяйственного ха-
рактера»21. Это неоспоримо свидетельствует, что и внутри самого политбюро
всем дирижировала еще более узкая группа лиц.
При фронтальном изучении протоколов политбюро ЦК ВКП(б) прямо
поражаешься огромному размаху его работы. При таком вселенском охвате
с обязанностями члена политбюро можно было справляться либо формаль-
но, механически штампуя заранее подготовленные проекты решений, либо
трудясь с полной отдачей, не жалея ни времени, ни сил, мобилизуя весь
свой опыт и знания. Так что должность члена политбюро не была сине-
курой. Но труд их зачастую был недостаточно эффективным не только
из-за ущербности тоталитарно-репрессивной системы, но и в силу весьма
малой образованности членов политбюро. Подбирая состав политбюро «под
себя», Сталин исходил из того: пусть будут малограмотные, но «верные».
Недоучившийся студент Молотов казался столпом учености; имеющий
фельдшерское образование Орджоникидзе руководил всей тяжелой про-
мышленностью страны; ходивший в школу всего «две зимы» Ворошилов
целых 15 лет возглавлял вооруженные силы, направляя и развитие военной
науки; имевший «незаконченное низшее» образование Ежов — и грозный
шеф НКВД, и секретарь ЦК ВКП(б) и председатель Комиссии партконт-
роля при ЦК партии; а об образовательном цензе одной из ключевых
фигур в политбюро — Л. Кагановича вообще ничего не известно... Надо
ли удивляться тому, что все они буквально из кожи вон лезли, лишь бы
оправдать доверие своего благодетеля, вознесшего их на вершины власти
в самой большой на земном шаре стране. И надо ли удивляться тому, что
уже в 1932 г. в одном из писем Каганович с лакейской угодливостью
величал Сталина «хозяином», от которого «по-прежнему получаем регу-
лярные и частые директивы», а 30 сентября 1936 г. он пишет Орджони-
кидзе: «Что касается к.-р. дел, то я не пишу тебе, потому что ты был у
хозяина и все читал и беседовал»22.
Читаешь тайное, ставшее явным
лекие студенческие времена известный наш востоковед В. В. Струве ци-
тировал в лекции молитву древнеегипетских рабов: «Молотите, быки,
молотите, на хозяина своего...». И члены политбюро (и кандидаты в члены)
усердно «молотили». Ведь все они, до единого прекрасно помнили, какая
поистине ужасная судьба постигла тех членов и кандидатов высшей пар-
тийной коллегии, которые оказались «недостаточно верными». Ведь на их
глазах, иногда с их согласия и благословения в разные годы были физи-
чески уничтожены 12 быв!
пи
, и невольно вспоминаешь, как в да-
:х членов политбюро ЦК ВКП(б) (Л. Д. Троц-
Киров и Г. К. Орджоникидзе, М. П. Томский доведен до самоубийства, а
в 1936—1939 гг.
стинский, Я. Э. Рудзутак, А. И. Рыков и В. Я. Чубарь
расстреляны). Были в 1937—1940 гг. расстреляны и 7 других видных де-
ятелей партии, в разное время избиравшихся кандидатами в члены полит-
бюро ЦК: К. Я. Бауман, Н. И. Ежов, П. П. Постышев, Г. Я. Сокольников,
С. И. Сырцов, Н. А. Угланов и Р. И. Эйхе. Легко можно представить себе,
какая именно атмосфера царила среди остававшихся (оставленных!) в жи-
вых членов и кандидатов в члены политбюро ЦК ВКП(б) и как она, как
волна ядовитого тумана наплывала, распространялась вниз, на места.
Необходимо, наконец, отметить и еще одно обстоятельство — жесткая
требовательность «хозяина» к «работникам». Сталин никому, кроме себя,
не прощал промахов и ошибок. Современному читателю даже трудно пред-
ставить, на каком тонком волоске висела судьба ближайших соратников
«вождя». Сохранилось интересное свидетельство французского журналиста,
участвовавшего в поездке генерала Шарля де Голля в Советский Союз в
24
декабре 1944 г. После официальных переговоров состоялся банкет. Сталин
был в приподнятом настроении, много шутил и неоднократно произносил
«оригинальные» тосты. Так, он предложил выпить за здоровье наркома
путей сообщения Лазаря Кагановича. Все дружно захлопали в ладоши.
Сталин продолжал: «Каганович — храбрый человек, он знает, что если
поезда не будут приходить вовремя, его расстреляют!» Все смеялись»23. Все
подумали что «король забавляется». Но давно известно, что в каждой шутке
есть доля истины.
Безропотно признав Сталина своим всемогущим «хозяином», члены по-
литбюро внесли немалый вклад в дело его всемерного восхваления, возве-
личения. Неприкрыто соперничая друг с другом, они старались на
перегонки убедить всех до единого коммунистов в небывалой еще в истории
гениальности «вождя и учителя всех времен и народов». Первым таким,
доходившим до неприличия, шквалом панегирических восхвалений Сталина
были статьи членов политбюро и секретарей ЦК в связи с его 50-летием
в декабре 1929 г. А дальше уже пошло — поехало...
Одним из важных направлений в фабрикации мифа «о великом вожде»
было всемерное возвеличивание заслуг Сталина в гражданской войне. Сей-
час можно с полной уверенностью утверждать, что это неблаговидное дело
творилось с подачи самого Сталина. Каждому понятно, что любой мало-
мальски сообразительный политик прежде всего стремится создать себе
имидж этакого великого скромника и всякие личные попытки своего обо-
жествления всемерно старается утаить от глаз людских. Но рано или поздно
правда все-таки пробивается на свет. Из недавно опубликованного доку-
мента явствует что еще 8 сентября 1927 г. Сталин не постеснялся заявить
на объединенном заседании политбюро ЦК ВКП(б) и президиума ЦКК:
«Имеется ряд документов и это известно всей партии что Сталина пере-
брасывал ЦК с фронта на фронт в продолжение трех лет на юг и восток,
на север и запад, когда на фронтах становилось туго»24. Эта сталинская
идея о Сталине, как творце побед Красной Армии в гражданской войне
«на все четыре стороны света» была тут же подхвачена одним из пре-
даннейших его вассалов, им же выдвинутым на пост наркома по военным
и морским делам и председателя Реввоенсовета СССР. В своей опублико-
ванной в «Правде» 21 декабря 1929 г. печально знаменитой льстивой и
довольно лживой статье «Сталин и Красная Армия» Ворошилов повторил
эту сталинскую мысль, но «своими словами»: «В период 1918—1920 гг.
т. Сталин являлся, пожалуй, единственным человеком, которого Централь-
ный комитет бросал с одного боевого фронта на другой, выбирая наиболее
опасные, наиболее страшные для революции места».
Об общей направленности этих «исторических изысканий» и об отно-
шении Сталина к исторической истине можно судить и по такой детали —
Сталин был ознакомлен с текстом этой статьи о нем еще в рукописи и
сделал ряд замечаний. В частности, по утверждению ворошиловского адъ-
ютанта Р. П. Хмельницкого, в этой рукописи еще признавалось, что в
период гражданской войны «имелись успехи и недочеты, у И. В. Сталина
ошибок было меньше, чем у других». Эта фраза, как сообщил Хмельниц-
кий, зачеркнута красным карандашом и рукою Сталина написано: «Клим!
Ошибок не было, надо выбросить этот абзац. Ст.»25 Что, конечно, и было
сделано.
Очередным этапом непрерывной кампании по возвеличению Сталина
явился XVI съезд ВКП(б) летом 1930 г. Все громче и громче звучали здесь
льстивые здравицы в честь вождя из уст советских и зарубежных деятелей
коммунистического движения. Пожалуй, наиболее отличился, или вернее,
задал тон председатель Центральной Контрольной Комиссии и председатель
Рабоче-Крестьянской инспекции Г. К. Орджоникидзе. Считающийся по дол-
жности «совестью партии», он восклицал: «Партия в лице т. Сталина видит
стойкого защитника генеральной линии партии и лучшего ученика Влади-
мира Ильича, (Аплодисменты). И поэтому наша партия и рабочий класс
вполне правильно отождествляют т. Сталина с генеральной линией нашей
партии, ведущей СССР от победы к победе. Именно за это партия с таким
воодушевлением и восторгом встречает т. Сталина. (Аплодисменты)»26.
Но подлинным партийным апофеозом Сталину явился XVII партсъезд.
Причем тон в почти языческом восхвалении «гениального вождя» задавали
прежде всего опять-таки лица из его ближайшего окружения. Имя Сталина
упомянули в своих выступлениях на всесоюзном партийном форуме: Воро-
шилов — 19 раз, Киров — 22 раза, Постышев — 24, Орджоникидзе — 33,
Косиор — 34, Микоян — 41 раз. Своеобразный рекорд побил Л. М. Кага-
нович, исхитрившийся воспеть фамилию своего «хозяина» аж 64 раза. Всего
же, по подсчетам В. А. Куманева, на XVII Всесоюзном съезде ВКП(б) имя
Сталина прозвучало 1580 раз27. Вот уж поистине, окружение делает короля.
А
уж как изощрялись высокопоставленные делегаты съезда в отыскан
наиболее ярких и запоминающихся формулировок и эпитетов. Вот при-
знанный оратор партии Киров провозглашает Сталина лучшим продолжа-
телем дела Ленина, лучшим кормчим великой социалистической стройки.
Полупрощенный «любимец партии» Бухарин без малейшего стеснения ве-
личает вчерашнего своего друга Кобу славным фельдмаршалом пролетар-
ских сил, лучшим из лучших... Неукоснительно следуя примеру «старших
братьев» стремятся не отстать от них в провозглашении дифирамбов и
представители зарубежных компартий. Б своем выступлении от компартии
Испании «товарищ Долорес» с присущей ей яркой эмоциональностью на-
звала Сталина «...любимым и непоколебимым, стальным и гениальным,
вашим и нашим вождем, великим вождем пролетариев и трудящихся всех
стран и национальностей всего мира»28. А ведь это лишь январь — начало
февраля 1934 года. То ли еще будет!
По всей стране развернулось изучение сталинского отчетного доклада
о работе ЦК ВКП(б) XVII партсьезду. Вспоминается как весною 1934 г.
усердно зазубривали совсем не рассчитанные на юношеский ум положения
этого доклада и мы в девятом, тогда выпускном (десятые классы вводились
лишь с осени 1934 г.) классе 1-й Образцовой школы Василеостровского
района гор. Ленинграда. Угодничество ответственных редакторов ведущих
газет страны Мехлиса и Бухарина приняло столь неприличный характер,
что политбюро ЦК БКП(б) вынуждено было постановить: «Принять сле-
дующее предложение т. Сталина: объявить выговор редакции «Правда» и
«Известий» за то, что без ведома и согласия ЦК и т. Сталина объявили
десятилетний юбилей книги т. Сталина «Основы ленинизма» и поставили
тем самым ЦК и т. Сталина в неловкое положение»29.
Объективности ради я должен сказать и о другом аналогичном доку-
менте. 19 декабря 1934 г. политбюро ЦК ВКП(б) принимает следующее
решение:
«Заявление т. Сталина.
Уважить просьбу т. Сталина о том, чтобы 21 декабря в день пятиде-
сятипятилетнего юбилея его рождения никаких празднеств или торжеств
или выступлений в печати или на собраниях не было допущено»30.
Мне представляется, что подобная просьба Сталина была не только
очередным проявлением его доведенного до высшей степени совершенства
патентованного фарисейства, но и результатом довольно адекватной оценки
конкретной ситуации. Ведь по стране в эти декабрьские дни катили волна
за волной очередные порции классовой ненависти «к убийцам Кирова»,
призывы к физической расправе с «троцкистскими агентами» и т. п. И
Сталин, очевидно, просто счел не совсем удобным именно в эти дни на-
поминать массам об очередном своем юбилее. Тем более, что и без такого
напоминания, кампания по прославлению и возвеличиванию Сталина, раз
начавшись в связи с его 50-летием в декабре 1929 г., так уже и не затихала.
Необходимо совершенно четко представлять, что всё более нараставшая
многообразная, широко разветвленная, всеохватная кампания фактического
обожествления Сталина совсем не была стихийным порождением мысли
«благодарных народов» Советского Союза. Нет и нет. Она была рождена
в недрах партийного аппарата, возглавлялась, направлялась и неукосни-
тельно проводилась в жизнь под неослабным наблюдением и неусыпным
руководством правящей партийной верхушки, и прежде всего политбюро
ЦК ВКП(б) и самого Сталина. Все члены и кандидаты в члены политбюро
ЦК, секретари ЦК ВКП(б) как начали еще с 50-летия Сталина в декабре
26
1929 г. всячески восхвалять Сталина буквально на всех перекрестках, так
и не могли (да и боялись!) остановиться в этом совсем неблаговидном деле.
Усердствовали все. Особо выделялся личный друг Сталина К. Е. Ворошилов.
Уж как только он не изощрялся. Накануне присвоения военного звания
Маршала Советского Союза (которое 20 ноября 1935 г. получили Блюхер,
Буденный, Егоров, Тухачевский и сам нарком), в своем выступлении на
первом Всесоюзном совещании стахановцев, Ворошилов величал Сталина
и «первым маршалом социалистической революции», и «великим маршалом
побед на фронтах и гражданской войны и социалистического строительства
и укрепления нашей партии», и «маршалом коммунистического движения
всего человечества», и «истинным Маршалом Коммунизма»31. И все это в
присутствии самого «великого»...
Несмотря на извечные трудности с бумагой, на острую нехватку, а то
и отсутствие основных учебников, и школьных и вузовских, на практиче-
скую невозможность свободного приобретения книг классиков русской и
мировой литературы, для массового издания произведений Сталина в стране
отыскивалось всё. И моментально. Книга Сталина «Вопросы ленинизма»
вышла десятью изданиями. С 1926 по 1934 год включительно она была
издана на 17 языках общим тиражом 8 млн. 340 тыс. экземпляров. Отчетный
доклад ЦК ВКП(б) XVI партсъезду — на 24 языках, тиражом 11 млн.
355 тыс., а XVII съезду — уже на 50 языках тиражом 14 млн. 316 тыс.
экземпляров. Всего же за 15 лет (1921—1935 гг.) произведения Сталина
под 160 наименованиями были напечатаны на 75 языках народов СССР с
умопомрачительным общим тиражом 115 миллионов 940 тысяч экземпля-
ров!32 Высшее руководство ВКП(б) сделало все возможное и невозможное,
чтобы эти сухие и нередко косноязычные, а то и лживые сталинские строки
навязать народам Советского Союза в качестве новой Библии. И чем даль-
ше, тем больше нарастал этот процесс. И очередные сталинские святцы —
его доклад на VIII чрезвычайном съезде Советов СССР в ноябре 1936 г., в
котором всячески восхвалялись права и свободы Советских граждан, про-
возглашенные в новой союзной Конституции, был напечатан в количестве
уже 20 миллионов экземпляров. Как с гордостью утверждалось в централь-
ном органе НКО — в газете «Красная звезда» за 28 ноября 1936 г.: «В
таком тираже еще никогда в мире не издавалась ни одна книга».
Когда-то М. Е. Салтыков-Щедрин писал в «Губернских очерках» об од-
ной княжне, которая несмотря на всю грубость и, так сказать веществен-
ность лести, все-таки «поддавалась ей: до того в ней развита была
потребность фимиамов». Увы! В 30-е годы XX века эта «потребность фи-
миамов» прямо-таки отравила мозг и самого «вождя» партии пролетариата
и его ближайшего окружения. Один из самых приближенных сталинских
опричников, тогда

t редактор «Правды» Л. 3. Мехлис как-то «отечески»
пожурил молодого пролетарского писателя А. О. Авдеенко за то, что тот,
благодаря советскую власть, не упоминает Сталина. Авдеенко с ходу уловил
«генеральную линию» и свою речь на XVI Всероссийском съезде советов в
январе 1935 г. назвал: «За что я аплодировал Сталину» и закончил её таким
сверхверноподданническим пассажем: «Когда у меня родится сын, когда он
научится говорить, то первое слово, которое он произнесет, будет «Сталин».
Безудержное восхваление и непомерное почитание Сталина все более
приобретают ритуальный характер. По сообщению Р. А. Медведева, Л. М.
Каганович еще при жизни Кирова во всеуслышание выразил глубочайшее
удивление тем, что «в Ленинграде на собраниях и митингах присутству-
ющие не встают при упоминании имени Сталина, тогда как в Москве это
давно стало правилом»33. Утвердилась практика «избрания» так называемых
почетных президиумов во главе со Сталиным, непременного в каждом вы-
ступлении упоминания и прославления фамилии или имени и отчества
«вождя», «единодушного» принятия приветствий и писем в его адрес и т. д.
и т. п. Подобно своеобразной пандемии искусно регулируемая кампания
по прямо-таки языческому обожествлению Сталина принимала все более
повсеместный и зачастую просто исступленный характер. Насквозь пропи-
танный европейской культурой, бесспорно талантливый и мудрый наблю-
датель и свидетель отдельных звеньев этого дикого процесса Илья
27
Эренбург, только что вернув
VP
ся из-за границы, был приглашен на за-
седание первого Всесоюзного совещания стахановцев. И вот как он позднее
вспоминал очередное проявление массовой истерии уже в конце 1935 года:
«Вдруг все встали и начали неистово аплодировать: из боковой двери, ко-
торой я не видел, вышел Сталин, за ним шли члены Политбюро... Зал
аплодировал, кричал. Это продолжалось долго, может быть десять или пят-
надцать минут. Сталин тоже хлопал в ладоши. Когда аплодисменты начали
притихать, кто-то крикнул: «Великому Сталину, ура!» — и все началось
сначала. Наконец все сели, и тогда раздался отчаянный женский выкрик:
«Сталину слава!» Мы вскочили и снова зааплодировали»34. Может быть,
вспоминая именно
нем, Эренбург наш
об этом случае массового психоза и своего участия
ш»
на склоне своих дней горькие строки:
в
Пора признать, хоть вой, хоть плачь я.
Но прожил жизнь я по-собачьи.
Не за награды, — за побои стерег закрытые покои,
Когда луна бывала злая, я подвывал и даже лаял...
Твердо направляемая хорошо скоординированная кампания по всемер-
ному возвеличению Сталина проводилась не только в столице, но охватила
все города и веси российской глубинки, все союзные республики. С осени
1935 г. взметнулась волна приветственных писем Сталину от трудящихся
различных республик. Для того чтобы не было перебора и в то же время,
чтобы поддерживать постоянное ровное горение «всенародной» любви к
вождю, каждой республике был отведен «свой» месяц. В октябре 1935 г.
публикуется письмо трудящихся Казахстана. Оно было «составлено, обсуж-
дено и принято» в пяти тысячах колхозов и на рабочих собраниях. Под-
писали его по поручению общих собраний 626 436 ударников республики.
В конце письма они просили Сталина:
Ты себя для нас береги.
Наш любимый, вечно живи!
В ноябре 1935 г. настала очередь публикации письма Сталину от тру-
дящихся Армении. Его подписали 150 тысяч человек. Но, очевидно, это
кому-то показалось недостаточным. И когда в декабре публикуется анало-
гичное письмо трудящихся Азербайджана, его подписывают уже 1 064 976
человек. Раз речь идет о проявлениях «всенародной любви», то и счет
«подписантов» должен исчисляться миллионами. По-своему логично. И не-
уклонно проводилось в жизнь. Письмо трудящихся Советской Грузии
(опубликовано в феврале 1936 г.) подписали уже 1580 тыс. трудящихся,
а письмо белорусского народа (опубликовано в июле 1936 г.) — два мил-
лиона человек35. Легко себе представить, как в ходе повсеместного состав-
ления, обсуждения и подписания этих по сути холопских писем весь народ
необъятной страны должен был застыть в молитвенном экстазе перед новым
Богом.
И
чего только не писалось в этих письмах. Так, трудя
•hi
еся Советской.
Грузии лебезили перед своим земляком:
...Счастье выковал народам, дал нам новое рожденье
Сталин — символ нашей мощи, Сталин — жизни пробужденье...
Самые светлые казалось бы самые гордые поэтические умы бились над
тем, как бы еще возвысить «вождя», как бы найти такие эпитеты и срав-
нения, которые другие их собратья по литературному цеху еще не успели
напечатать. Над текстом письма белорусского народа напряженно труди-
лись (и вполне возможно, что почитали это за честь для себя) Янко Купала
и Якуб Колас, Петрусь Бровка и Петр Глебка и другие; а с белорусского
языка письмо перевели Александр Безыменский и Михаил Голодный, Ми-
хаил Исаковский и Алексей Сурков. И вот что получилось на «выходе»:
...Ты, мудрый учитель, средь гениев гений!
Ты солнце рабочих! Ты солнце крестьян!
Ты солнце для нас, что весь мир осветило,
Ты слава и гордость семьи трудовой,
28
Ты рек полноводных могучая сила,
Прозрачность криницы, — наш вождь дорогой,
...Ты наших садов и полей красованье,
Ты песня победы, — наш вождь дорогой и т. д. и т. п.
...Читаешь и перечитываешь все эти безудержные и совершенно непри-
личные славословия и невольно поражаешься удивительной научной точ-
ности и предельной самокритичности в оценке сути подобного процесса,
данной А. Т. Твардовским:
...Когда кремлевскими стенами
Живой от жизни огражден,
Как грозный дух он был над нами, —
Иных не знали мы имен.
Гадали, как еще восславить
Его в столице и в селе.
Тут ни убавить.
Ни прибавить, —
Так это было на земле...
Всячески старался отличиться в этом «промывании мозгов» и народный
комиссар внутренних дел СССР генеральный комиссар госбезопасности
Н. И. Ежов. В начале 1938 г. он направляет в политбюро ЦК ВКП(б) и
в президиумы Верховных советов СССР и РСФСР проект представления
о переименования города Москвы в город Сталинодар. «По просьбе трудя-
щихся», конечно. Но на сей раз у Сталина хватило ума. Он высказался
категорически против этого предложения36. Москва осталась Москвой- А
ведь могла бы...
В общий хор прославляющих Сталина вливались голоса и некоторых
всемирно известных деятелей культуры Европы. Анри Барбюс в январе
1935 г. закончил написание книги «Сталин». Содержание ее и направлен-
ность сформулированы уже в подзаголовке: «Человек через которого рас-
крывается новый мир». Трудно сейчас в полной мере понять все мотивы,
которыми руководствовался тогда французский писатель. Но написал он
не объективный биографический очерк, а самый настоящий восторженный
панегирик, заканчивающийся словами: «Вы не знали его, а он знал вас,
он думал о вас. Кто бы вы ни были, вы нуждаетесь в этом друге. И кто
бы вы ни были, лучшее в вашей судьбе находится в руках того другого
человека, который тоже бодрствует за всех и работает, — человека с го-
ловою ученого, с лицом рабочего, в одежде простого солдата». Барбюс не
пожалел усилий, чтобы всемерно «утеплить» образ своего героя, усердно
цитирует высказывания о «его открытой сердечности», «его доброте», «его
деликатности», «его веселости». И сам Барбюс уверяет читателя, что Ста-
лин «смеется, как ребенок». Как опытный автор, Барбюс не обходит тему
террора, но решает ее своеобразно: «Однажды я сказал Сталину: «А знаете,
во Франции вас считают тираном, делающим все по-своему, и притом
тираном кровавым». Он откинулся на спинку стула и рассмеялся своим
добродушным смехом рабочего». Вот и вся аргументация! В заключительной
главе Барбюс утверждает: «...ни в ком так не воплощены мысль и слово
Ленина, как в Сталине. Сталин — это Ленин сегодня»37. Сотворение этой
порочной и опасной формулы принесло неисчислимый вред народам нашей
страны, да и всей планеты*.
Подобный прессинг по всему «идеологическому полю» уже встречался
в мировой истории. После Первой мировой войны пальма первенства в
этом неблаговидном деле принадлежала пожалуй, фашистской диктатуре
в Италии. «Последние новости» П. Н. Милюкова еще в 1926 г. перепеча-
тали заметку из итальянской газеты «Империо» в связи с возвращением
Бенито Муссолини в Рим: «С сегодняшнего вечера нужно покончить с
дурацкой утопией тех, которые считают, что каждый человек может мыс-
лить своей собственной головой. Италия имеет только одну голову, фа
гзм
По представлению Е. Д. Стасовой политбюро ЦК ВКП(б) 9 февраля 1936 г. обсудило
вопрос «О надмогильной плите к памятнику Анри Барбюса в Париже».
29
имеет один только мозг. Эта голова, этот мозг — наш вождь. Инакомыс-
лящим мы отрубим головы без всякой пощады»38.
Вот такое же единомыслие (под другими, конечно, лозунгами, чем в
Италии) устанавливалось и в Советском Союзе. Устанавливалось всею си-
лою и всеми немалыми возможностями огромного и все более разбухавшего
партийного, карательного, государственного, профсоюзного, комсомольского
и прочая, прочая аппарата. И это не могло не оказывать своего вредонос-
ного воздействия. Особенно восприимчива была к этому пропагандистскому
,ая во взрослую жизнь неискушенная, незакаленная
яду только ЧТО ВХОДЯ
•II
молодежь. Но культовая пропаганда и агитация были настолько настыр-
ными и всепроникающими, что воздействовали на сознание многих пред-
ставителей и старшего поколения. В ноябре 1935 г. центральные газеты
неоднократно смаковали такой эпизод. Среди прибывших в столицу на
ноябрьские праздники была и Канавина — старая ткачиха Глуховской фаб-
рики, проработавшая у ткацкого станка 61 год из 71-го года жизни. И вот
когда стахановцы были на экскурсии в Кремле, к ним подошли Сталин и
Орджоникидзе. Судя по газетному описанию, ткачиха подошла к Сталину,
«крепко пожала руку и говорит: — Батюшки, наконец-то я увидела нашего
мудрого, великого... От радости она не могла говорить. Товарищ Сталин
улыбнулся и, пожимая руку старухе, проговорил: «Добро какое! Самый
обыкновенный человек...». Тов. Канавина со слезами на глазах говорит:
Теперь и умирать можно»39.
Весь ужас подобного расчеловечивания, самой настоя
;еи
аннигиляции
личности страна познает почти немедля. Здесь мне хочется подчеркнуть,
что подобная тенденция напрочь рвала с любыми гуманистическими воз-
зрениями прошлого. Как писал известный в XIX веке славянофил П. В.
Киреевский: «Говорят, что не может быть народ без единого самовластного
правителя, как стадо нс может быть без пастуха. Но пастух над стадом —
человек... Бездумно было бы надеяться на целость стада, если бы стадом
быков правил бык, или стадом баранов баран... Чтобы человеку стать на
это место, нужно — либо ему возвыситься до Бога, либо народу унизиться
до степени «животных»40. В истории создания культа Сталина причудливо
смешалось и то, и другое.
Добившись широкого внедрения в общественное сознание представления
о Сталине как харизматическом лидере, партийная верхушка предприни-
мает лихорадочные усилия «по укреплению чистоты» ВКП(б) как главного
орудия обеспечения безраздельного господства этой верхушки во главе с
«хозяином». Почти на четыре года был прекращен прием в партию, в
1933—1935 гг. проведена очередная генеральная чистка ВКП(б), затем про-
верка партийных документов, потом их обмен. Одна кампания сменяла
другую — и всё для того, чтобы превратить коммунистов в безропотные
нерассуждающие винтики, готовые по первому зову бестрепетно выполнить
любой приказ «великого вождя». Троцкий как-то правильно заметил, что
Сталин пошел дальше Людовика XIV. Он мог сказать не только «Государ-
ство — это я», но и «Общество — это я».
И чтобы окончательно искоренить всякое даже мысленное поползнове-
ние на какое-то самостоятельное мнение, началось пока еще выборочное
физическое истребление «вчерашних вождей», когда-то (теперь уже в про-
шлом) посмевших свое суждение иметь, не убоявшихся высказать несог-
ласие с «самим» Сталиным. Различного рода ссылки и высылки в «места
не столь отдаленные», а то и водворение в различного рода «политические
изоляторы» своих совсем недавних «партайгеноссе» начали активно приме-
няться сразу же после XV съезда ВКП(б), принявшего в декабре 1927 г.
постановление об исключении из партии 75 активных деятелей троцкист-
ской оппозиции и 23 человек группы Т. В. Сапронова41.
Но ведь исключенный, и даже сосланный, это все-таки еще не умер-
щвленный. Уже летом 1930 г. на XVI съезде партии Л. М. Каганович в
докладе «Организационный отчет ЦК ВКП(б)» свирепо обру
III
1лся на толь-
ко что напечатанную (но так и не увидевшую тогда свет) книгу А. Ф.
Лосева «Диалектика мифа». Выхватывая и цитируя отдельные, не понра-
вившиеся ему места из книги философа, которого ныне многие считают
30
«Платоном XX века», малограмотный в общем-то Каганович беспардонно
обзывал его «философом-мракобесом», «реакционером и черносотенцем».
Каганович, правда, признал, что книга была выпущена самим автором. Но
тут же добавил, что «у нас, в Советской стране, в стране пролетарской
диктатуры, на частном авторе должна быть узда пролетарской диктатуры.
А тут узды не оказалось. Очень жаль»42. И вот эстафету травли подхватил
известный тогда драматург В. М. Киршон. Изгаляясь над коммунистом —
работником Главлита, мотивировавшим необходимость разрешения печа-
тать книгу Лосева тем, что это «оттенок
лософской мысли», очередной

«инженер человеческих душ» не постеснялся заявить с самой высокой пар.-
тийной трибуны: «А я думаю, нам не мешает за подобные оттенки ставить
к стенке»43. Поражает не только пещерная кровожадность одного писателя,
но первобытно-стадная реакция делегатов всесоюзного партийного съезда,
как отмечено в стенографическом отчете «(Аплодисменты. Смех)». Пра-
вильно говорят, что ничто на земле не проходит бесследно. Пройдет всего
несколько лет и «у стенки» окажется сам столь безразличный к чужим
жизням Киршон.
«Расстрельная психология» овладела душами партийных руководителей
и сотен тысяч рядовых коммунистов не сразу, не в одночасье. Даже
Л. Д. Троцкого расстрелять не ре
длись и поспешили выпроводить за гра-
HI
ницу со всем его архивом. Первым членом партии, казненным за наруше-
ние новых внутрипартийных установок об отношении к оппозиции был
Я. Г. Блюмкин. Ответственный сотрудник ВЧК, он — активный участник
убийства германского посла графа В. Мирбаха в июле 1918 г., каким-то
таинственным образом был прощен за убийство (он же бросал бомбу в
классового врага). Более того, оставлен на работе в ОГПУ, выполнял от-
ветственные задания за рубежом. Но когда он при очередном возвращении
на Родину в 1929 г. заехал в Турцию к только что высланному Троцкому
и посмел захватить от него письмо, то этим самым в новых условиях
внутрипартийного режима подписал сам себе смертный приговор. Письмо
это он передал К. Б. Радеку, а тот не преминул «доложить» об этом факте
Сталину. И, как позднее сообщил Троцкий, Сталин лично приказал рас-
стрелять Блюмкина. Всегда угодливо послу
II»
ему заместитель предсе-
дателя ОГПУ Г. Г. Ягода даже не посоветовавшись со своим
непосредственным начальником В. Р. Менжинским, поспешил выполнить
этот беспрецедентный в истории РСДРП (б)—РКП (б)—ВКП(б) приказ.
Исаак Дойчер комментирует этот факт следующим образом: «Правило, что
большевики никогда не должны повторять фатальной ошибки якобинцев и
не прибегать в своей внутренней борьбе к казням, до тех пор уважалось
по крайней мере формально. Теперь это правило было нарушено»44.
Но, как известно, одна ласточка еще не делает весны. В 1932 г. Сталин
требовал расстрела М. Н. Рютина, но большинство членов политбюро его
не поддержало. И в 1933 г. на Объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б)
Л. М. Каганович печалится: «Мы мало расстреливаем»45. Злодейское убий-
ство С. М. Кирова позволило партийной верхушке значительно пополнить
список коммунистов, расстрелянных «за участие в подготовке покушения».
Но это в основном была сравнительно мелкая партийная сошка. Летом
1936 г. дело дошло и до бывших партийных китов. В августе 1936 г. на
«открытом» процессе «Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьев-
ского блока» были приговорены к высшей мере уголовного наказания и
немедленно расстреляны все 16 обвиняемых во главе с многолетними со-
ратниками В. И. Ленина — Г. Е. Зиновьевым, Л. Б. Каменевым,
И. Н. Смирновым, имена которых на протяжении многих лет были изве-
стны абсолютно каждому партийцу.
И если уж стало возможным походя, совершенно запросто отстреливать
таких, безусловно заслуженных, деятелей большевистской партии, то о
судьбе менее чиновных оппозиционеров и говорить нечего. По утверждению
бывшего ответственного функционера НКВД Л. Л. Никольского, вскоре
после «расстрела шестнадцати» Сталин велел Ягоде и Ежову отобрать среди
заключенных «старых большевиков» пять тысяч наиболее активно дейст-
вовавших (в свое время) в оппозиции и тайно всех их расстрелять. Рос-
31
сииские историки до сих пор не допущены к документам, которые могли
бы опровергнуть или подтвердить это утверждение. А может быть этих
документов и вообще не существовало, а акция была проведена? Во всяком
случае майор госбезопасности Никольский со знанием дела и с полной
уверенностью заключает: «В истории СССР это был первый случай, когда
массовая смертная казнь, причем даже без предъявления формальных об-
винений, была применена к коммунистам»46. Каждый партиец, который
тогда узнал об этом, содрогнулся.
Политбюро ЦК ВКЩб) не ослабляет свой истребительный курс и
29 сентября 1936 г. утверждает директиву «Об отношении к контрреволю-
ционным троцкистско-зиновьевским элементам». Уже само название дирек-
тивы говорило само за себя. В нем по сути все «троцкистско-зиновьевские
элементы» чохом объявлялись «контрреволюционными». Как поступать с
«контрой», большевики были достаточно обучены в годы гражданской вой-
ны, во время НЭПа, сплошной коллективизации. Теперь политбюро ЦК
давало категорическую установку на практическое поведение всех партий-
ных организаций. В директиве говорилось:
«а) До последнего времени ЦК ВКП(б) рассматривал троцкистско-зи-
новьевских мерзавцев, как передовой политический и организованный от-
ряд международной буржуазии. Последние факты говорят, что эти господа
скатились еще больше вниз и их приходится теперь рассматривать, как
разведчиков, шпионов, диверсантов и вредителей фашистской буржуазии
в Европе.
б) В связи с этим необходима расправа с троцкистско-зиновьевскими
мерзавцами, охватывающая не только арестованных, следствие по делу
которых уже закончено, и не только подследственных вроде Муралова,
Пятакова, Белобородова и других, дела которых еще не закончены, но и
тех которые были раньше высланы»47.
Вот чем должна была строго и неукоснительно руководствоваться вся
Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков) с конца сентября 1936
г. На смену неоднократно раздававшимся призывам к усилению внутри-
партийной демократии, критики и самокритики предписана категорическая
установка организации войны на истребление «неверных» в своих собст-
венных рядах. Каждый внимательный читатель сам все поймет. Здесь все
так ясно изложено. Мне хочется особо подчеркнуть лишь два момента.
Во-первых, лексический, «троцкистов» и «зиновьевцев» иначе как мерзав-
цами в этом официальном документе политбюро ЦК В КП (б) уж и не
называют. А во-вторых — юридический. Руководящий орган политической
партии ни секунды не колеблясь присваивает себе право вершителя жизни
и смерти недавних членов этой партии, прямо требуя расправы с ними.
И пусть читателя не смущает, что в документе вроде бы речь идет
лишь о тех троцкистах и зиновьевцах, которые уже арестованы или были
раньше высланы. Многие другие последующие документы неопровержимо
свидетельствуют, что речь шла о расправе со всеми оппозиционерами —
прошлыми, настоящими и эвентуально возможными будущими. С дейст-
вительными оппозиционерами и со всеми теми, кого вышестоящим было
угодно причислить к ним. Вот лишь один из подобных документов. 2 января
1937 г. политбюро ЦК ВКП(б) опросом принимает постановление «Об
ошибках секретаря Азово-Черноморского крайкома т. Шеболдаева и неу-
довлетворительном политическом руководстве крайкомом ВКП(б)». В кон-
статирующей части этого постановления сказано: «ЦК ВКП(б) устанавли-
вает, что Азово-Черноморский крайком ВКП(б) и его первый секретарь т.
Шеболдаев проявили совершенно нетерпимую политическую близорукость
по отношению к врагам партии (контрреволюционерам, террористам и вре-
дителям — троцкистам, зиновьевцам, «левакам», правым), в результате
чего на основных постах в ряде крупнейших городских и районных партор-
ганизаций до самого последнего времени сидели и безнаказанно вели под-
рывную работу заклятые враги партии, шпионы и вредители — троцки-
сты»48.
Из этого постановления можно сделать, как минимум три важных вы-
вода. Прежде всего к врагам партии ЦК относит не только тех троцкистов
32
и зиновьевцев, которые уже арестованы или когда-то высылались, но и
тех, которые «засели» на различных партийных постах. Во-вторых, врагами
партии объявлены уже не только троцкисты и зиновьевцы, но и «леваки»,
и правые, т. е. кто когда-то хоть в чем-то посмел иметь свое, отличное
от предписанного свыше, мнение. И, наконец, поскольку «враги партии»
квалифицируются по этому постановлению как «вредители и шпионы», то
политбюро ЦК ВКП(б) фактически превращает их во «врагов народа» по
отношению к которым, следовательно, необходима не только партийная
экзекуция, но и беспощадная расправа карательных органов.
Очередным актом расправы над инакомыслящими явился проведенный
в конце января 1937 г. опять-таки «открытый» процесс по делу «парал-
лельного антисоветского троцкистского центра». Широко известные в пар-
тии Г. Л. Пятаков, Л. П. Серебряков, Н. И. Муралов и др. приговариваются
к расстрелу. Г. Я. Сокольникову и К. Б. Радеку жизнь вроде бы сохранили
(осудили «всего» на 10 лет лишения свободы), но в мае 1939 г. они были
убиты сокамерниками.
Именно этот курс на политическую смерть и физическое истребление
всех инакомыслящих (или могущих быть таковыми) коммунистов был за-
креплен февральско-мартовским (1937 г.) пленумом ЦК ВКП(б) в докладах
Сталина, Молотова, Кагановича, Ежова и принятых по этим докладам
резолюциях. А затем эта волна жгучей ненависти, прямого призыва к
погрому внутри партии широко разлилась по всей ВКП(б) в процессе мно-
гочасового, а иногда и многодневного обсуждения решений февральско-мар-
товского пленума ЦК. Поскольку оно проводилось на закрытых
партсобраниях, беспартийные массы могли только догадываться. Но сигна-
лы доходили и до них. Прошло более 60 лет, а я до сих пор помню, как
майским днем 1937 г. после моего не очень стандартного выступления на
бюро шел вместе с Мишей Копыловым в студенческую столовую. Будучи
членом ВКП(б), Миша был делегирован секретарем бюро ВЛКСМ нашего
3-го курса истфака. И вот он оглянулся кругом. Никого не было. И он
мне сказал: «Олег, если бы ты знал, что творится сейчас в партии»...
В 1992 — 1995 гг. журнал «Вопросы истории» впервые осуществил пуб-
ликацию стенографического отчета и других материалов февральско-мар-
товского (1937 г.) пленума ЦК ВКП(б). Теперь каждый читатель этого
журнала может лично убедиться в том, какой смертоносный заряд был
заложен на этом пленуме и под партию, и под Красную Армию, да и
вообще под все народы необъятной нашей Родины.
В СТРАНЕ
Общественно-политическая атмосфера в стране с начала 30-х годов была
сложной и противоречивой. Официальная пропаганда неустанно трубила о
«великих победах» первой (а затем и второй) пятилетки, о новых гигантских
стройках, о «неустанной заботе ВКП(б)» о повышении благосостояния каж-
дого советского человека, о его якобы неколебимой уверенности в завтраш-
нем дне, о недоступных остальному, не успевшему вкусить благ социализма,
человечеству политических свободах. Своего рода символом всепроникавшей
казенной бравурной пропаганды и агитации были слова из повсюду распе-
ваемой тогда, сочиненной В. И. Лебедевым-Кумачем песни:
Ь'	...Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек!
Как современник тех лет, вместе со своими однокашниками-студентами
Ленинградского университета проходивший 7 ноября 1935 г. по Дворцовой
площади в «колонне ровесников Октября», свидетельствую, что в офици-
альной пропаганде далеко не все было ложным. Были и действительные
успехи в выполнении первых пятилетних планов по определенным пози-
циям, были и новостройки, была отмена продовольственных карточек, со-
здавались действительно небывало широкие возможности для получения
образования. Но было и много необычайно тяжелого в жизни советских
-—1964
33
людей в 30-е годы. Катастрофически плохо было с жильем, особенно в
городах. Миллионы ютились в плохо приспособленных (нередко барачного
типа) общежитиях. Квартиры «бывших» давно порасхватали, строительство
нового, особенно благоустроенного жилья велось в мизерных размерах. А
городское население неудержимо росло. Не буду заниматься статистикой,
расскажу о собственном житье-бытье. Отец работал грузчиком в Ленинг-
радском торговом порту, мать — учительницей, я — студент, три младшие
сестренки — школьницы. Каким-то чудом сумели добыть комнату (в ком-
мунальной квартире) площадью 13,88 кв. м. Я дома только ночевал, обычно
до 12 ч. ночи работал в Публичной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина.
На ночь укладывались следующим образом. Одна кровать — для отца с
матерью. Отдельная койка — для меня. Еще одна койка — здесь спали
две младшие сестренки «валетом». А еще одной сестре — стелили на стуль-
ях и табуретках... Вот так и жили более десяти предвоенных лет и были
по-своему счастливы. Главное — все учились: даже мама в 45 лет окончила
вечерний педтехникум. Но теснотища-то страшенная. Ведь даже знамени-
тые «Бутырки» были построены на 3500 человек из расчета 2,5 кв. м на
заключенного49, а у нас получалось немножко меньше 2,33 кв. м. на сво-
бодного, вольно дышащего человека. И вот я помню как от имени семьи
лично написал «вождю» ленинградских большевиков А. А. Жданову с
просьбой: «Помогите!». Ответ мы получили, но безрадостный: «не пред-
об этом и отчетливо понимаю, что наша
ставляется возможным».
семья жила еще далеко не в самых худших условиях, что многие миллионы
рабочих и их семей безнадежно страдали больше нашего.
Но кроме жилья человеку необходима и пища. Так уж он устроен
природой. А ведь с пищей дело обстояло совсем плохо. Зимой 1932—1933 г.
самый настоящий голод охватил районы Украины, Казахстана, Нижней и
Средней Волги, Северного Кавказа. По некоторым данным, только в Ка-
захстане умерло от голода до 1750 тыс. человек50. А на Украине от «го-
лодомора» тогда погибло страшной смертью от 5 до 7 млн. человек (по
различным данным)*. Зорким писательским взглядом смотрел Михаил Шо-
лохов на то, что происходило тогда на Дону: «...вокруг творится страш-
ное..., — писал он 30 апреля 1933 г. И. Г. Левицкой. — Я мотаюсь и
гляжу с превеликой жадностью. Гляжу на все. А поглядеть есть на что.
Хорошее: опухший крестьянин-колхозник, получающий 400 грамм хлеба
пополам с мякиной, выполняет дневную норму. Плохое: один из хуторов,
в нем 5 хозяйств. С 1 февраля умерло около 150 человек. По сути —
хутор вымер. Мертвых не заховают, а сваливают в погреба. Это в районе,
который дал стране 2 300 000 пудов хлеба. В интересное время мы живем!
До чего богатейшая эпоха!»51.
Впроголодь жила и весьма значительная часть интеллигенции, особенно
учащиеся техникумов и вузов. Прошло более 60 лет, а до сих пор помнится
насколько примитивен и убог был так называемый «студенческий рацион».
И это не где-нибудь в Тьмутаракани, а в колыбели революции, в том
самом Университете, который за четыре с лишним десятилетия до этого
экстерном окончил Владимир Ульянов. Немногим лу
IH
:е питался и сам
«класс-гегемон». Данные бюджетов индустриальных рабочих 1932—1935 гг.
свидетельствуют о том, что их потребление было ниже, чем потребление
среднего промышленного рабочего в Петербурге в начале XX века52. На
восемнадцатом году после победы Октябрьской революции Совнарком
СССР и ЦК ВКП(б) 23 ноября 1934 г. разрешают свободную продажу
французских булок (тогда еще «не догадались» переименовать их в «го-
родские») дополнительно (к Москве и Ленинграду) в 69 городах53. Через

месяц СНК и ЦК установили твердые нормы выдачи сахара для служащих
городов — семейным служащим (независимо от количества иждивенцев)
750 г в месяц, а не семейным — 50054. Мучили вечные бесконечные оче-
реди за всем. Кто-то метко заметил: пропущенный через очередь советский
человек становился фаршем...
По сообщению А. Вишневского, за один лишь голодный 1933 год число умерших по
СССР выросло по сравнению с тоже не очень благополучным 1932 годом в 2,4 раза, или на
6,7 млн. человек // Знамя. 1993. № 8. С. 185.
34
И все же при всей своей тяжести материальная нужда, пожалуй, еще
не была главной бедой. Не скажу за старшие поколения, но что касается
«ровесников Октября» то могу засвидетельствовать, что подавляющее боль-
шинство моих сверстников относилось ко всем этим нехваткам поистине
стоически. Во-первых, потому что так жили все родные, знакомые, все -
люди кругом, вся страна. Другой жизни молодежь не видела, и свое полу-
нищенское, полуголодное существование считала нормой жизни, делом
вполне естественным: «Все так живут!» Более того. Многие из нас вполне
искренне считали, что мы живем лучше всех на свете, во всяком случае
лучше зарубежных товарищей по классу, изнывающих под гнетом беспо-
щадной ка
ns
талистической эксплуатации и начисто лишенных возможно-
сти даже грамоте как следует научиться. Совершивший в 1936 г.
путешествие по Советскому Союзу знаменитый французский
1Г>
сатель Ан-
дре Жид вспоминал: «Один вполне грамотный рабочий спрашивает «есть
ли у нас тоже школы во Франции»55. «Железный занавесу был почти не-
проницаем.
А во-вторых, молодежь-то ведь была в самом начале жизненного пути.
Казалось, все у нее впереди. Бурлила юная алая кровь, искали выхода
неисчерпаемые силы. «Мы все добудем, поймем и откроем!», лихо пели
мы тогда. И еще: «Нам не страшны ни льды, ни облака!». До разносолов
ли было в такую-то пору жизни. Лишь бы было хоть что-нибудь «поша-
мать», да что-либо накинуть на расцветающее мужающее тело. Чуть ли
не заветной мечтой многих моих сверстников была тогда футболка и белые
парусиновые туфли (чистили их мы зубным порошком — не в пример
дням нынешним, он был тогда доступен всем). Понятие «стиляги» в ЗО-е
годы еще не употреблялось, а аналогичных молодцев называли «гогочками».
Галстук носить считалось почти неприличным, и именовался он не иначе
как «гаврилка». И только в 1936 г. прозвучала вдруг в песне новая иде-
ологическая установка:
Можно галстук носить очень яркий
И быть в шахте героем труда.
1ству современников это

Самой мрачной реалией была, как мы теперь понимаем, полная, тща-
тельно контролируемая унификация сознания. Предписывались, разреша-
лись (или не разрешались) не только поступки, слова, но и мысли. И
большинство населения страны покорно (а многие даже радостно) впиты-
вало официальную духовную благодать. И боль
сознание казалось тогда наверное нормальным, даже оптимистическим...
Со стороны, говорят, виднее. И вот как в 1936 г. оценил его прославленный
в Европе писатель: «...не думаю, чтобы в какой-то другой стране сегодня,
хотя бы и в гитлеровской Германии, сознание было бы так несвободно,
было бы более угнетено, более запугано (терроризировано), более порабо-
щено»56.
И далее, как один из примеров такой запуганности сознания, Андре
Жид свидетельствует: «Имя Есенина произносится шепотом»57. Так было
в 1936 году. Но так же было и позднее, вплоть до конца 30-х годов, о
чем я могу судить по собственному опыту. Проучился я почти пять лет
на историческом факультете ЛГУ и несмотря на все поиски в глаза не
видел ни одного напечатанного стихотворения Сергея Есенина. И вот вес-
ной 1939 г. при подготовке первой в жизни печатной работы, мне пона-
добился один сборник воспоминаний о гражданской войне. Но он оказался
в спецхране (там были воспоминания П. Е. Дыбенко и других «врагов
народа»). Добыл я туда допуск и, работая в спецхране Публичной библи-
отеки, как-то в одном из книжных шкафов разглядел корешки четырех-
томного собрания сочинений Есенина. У меня аж сердце обмерло. И я
таким омерзительно заискивающим голосом робко вопросил заведующую
спецхраном: «А мне можно посмотреть эти томики?». И она, очевидно,
сжалившись над моими духовными страданиями, снизошла: «Отчего-же
нельзя? У Вас есть официальный допуск для работы в спецхране. Можете
посмотреть и Есенина». Я отложил" в сторону все свои записи по граждан-
ской войне, буквально трясущимися руками схватил эти тома в обложке
2*
35
черного цвета и целую неделю почти целиком переписывал их к себе в
общую тетрадь. И только в 1940 г. в университете состоялось выступление
одного из самых замечательных чтецов — Владимира Яхонтова, который
впервые на моем веку публично прочитал несколько есенинских стихотво-
рений. Выступление Яхонтова произвело подлинный фурор. Мы были на
седьмом небе. Как же, дожили до такой степени демократии, что даже
стихи Есенина вслух произносить можно. Вот она, сталинская конституция,
в действии.
В нашей литературе до сих пор нередко пишут о беззаконных репрес-
сиях, о беззаконии сталинщины и т. п. Мне бы хотелось высказать свою
точку зрения по этому вопросу. Прежде всего и Российская империя далеко
не была образцом в соблюдении законов. Очевидно, такие понятия, как
«законность» и «абсолютная монархия» — трудно совместимы. Всегда ос-
тается возможность верховного произвола. Недаром же А. С. Пушкин про-
ницательно заметил:
В России нет закона.
Есть столб. А на столбе — корона.
Что же касается времен сталинщины и вообще советского периода рос-
сийской истории, то элементов произвола при абсолютной и никому не
подотчетной власти политбюро ЦК РКП (б)—В КП (б)—КПСС было более
чем достаточно. Но все же необходимо заметить, что партийные диктаторы
стремились «и в подлости хранить оттенок благородства». Многие акты
террора против народа собственной страны творились и по различным
(иногда и доныне неизвестным историкам) сверхсекретным директивам. Но
в своих публичных выступлениях и Ленин, и Сталин и их эпигоны не-
устанно пытались выдать себя за поборников законности. Правда, закон-
ности специфической — сначала «революционной», а затем «социалисти-
ческой». И поэтому подведение соответствующей законодательной базы под
массовое насилие органов советской власти по отношению к миллионам
людей было одной из насущнейших и повседневных задач большевистского
руководства с первых дней захвата власти в стране.
Но вообще-то говоря любая диктатура (в том числе и диктатура про-
летариата) принципиально, по определению, не совместима с реальной
законностью. Ленин четко сформулировал эту мысль еще в 1906 г.: «Дик-
татура означает — примите это раз навсегда к сведению, господа Кизе-
веттеры, Струве, Изгоевы и К — неограниченную, опирающуюся на
силу, а не на закон, власть»58. С установлением диктатуры пролетариата
ставка большевистского руководства на силу, не считающуюся ни с ка-
кими законами, проявляется в огромном количестве официальных (в том
числе и ленинских) документов. Вот лишь один из них — телеграмма
В. И. Ленина А. К. Пайкесу в Саратов от 22 августа 1918 г. в 12 часов
05 минут: «...Временно советую назначать своих начальников и расстре-
ливать заговорщиков и колеблющихся никого не спрашивая и не допуская
идиотской волокиты...»59. Ленин неоднократно пытался оправдать такую
беспредельную жестокость на базе беззакония интересами подавляющего
большинства народа. А ближай
III
1Й соратник Ленина Троцкий пошел еще
дальше. Выступая перед лицом представителей мирового коммунистиче-
ского движения на полном серьезе заявил: «Такая беспощадность и есть
высшая революционная гуманность уже потому, что, обеспечивая успех,
она сокращает тяжелый путь кризиса»60. Думается, что это одна из вер-
шин столь мастерски применявшейся Троцким софистики. Нет, недаром,
совсем недаром в свое время Ленин называл Троцкого «Иуду
кои»
тот в ответ (правда, в частном письме) квалифицировал Владимира Иль-
ича как «профессионального эксплуататора всякой отсталости в русском
рабочем движении». Они лучше чем кто-либо знали и понимали друг
друга.
С переходом на мирное положение стало ясно, что на одном «голом»
насилии даже диктатура пролетариата долго не протянет, что трудно даль-
ше жить по принципу: сила есть, законов не надо. Возобновились разговоры
о необходимости создания новой, социалистической законности, началась
36
разработка и принятие различных законов. По некоторым данным, за пер-
вые 70 лет советской власти всего было принято 320 законов, 430 указов,
а органами управления изданы сотни тысяч постановлений и инструкции61.
Среди них встречались разные — и абсолютно необходимые, и демокра-
тические. Но многие из них отличались особой жестокостью — Уголовный
кодекс 1926 года включал 46 «расстрельных статей». Но уже с конца 1929 г.
сталинское руководство партией и страной открыто стало попирать издан-
ные им же законы, по сути объявило самую настоящую войну крестьянству.
И опять вся надежда, вся опора на силу. Выступая в 1930 г. на XVI пар-
тсъезде Сталин, подхватывая эстафету у Ленина и Троцкого, заявляет, что
«Репрессии являются необходимым элементом наступления». Правда, он
тут же добавляет, что они являются «элементом вспомогательным, а не
главным»62. Однако и в данном случае Сталин ведет речь об усилении
темпа развития промышленности и т. п., а отнюдь не о строжайшем ре-
гламентировании любых репрессий законами. И очень скоро появились та-
кие законы, которые все больше превращали каждого советского
гражданина в полубесправное существо. Достаточно вспомнить пресловутое
постановление ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 г. «Об охране иму-
щества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении
общественной (социалистической) собственности», названное народом за его
необычайную жестокость «законом о колосках» (когда беспощадно судили
даже за подобранные «социалистические» колоски).
Именно в этом постановлении ЦИК и СНК СССР реанимировали по-
нятие «враг народа». Его родословная таится в глубине веков. Во всяком,
случае есть свидетельства, что его в своей политической борьбе не брез-
говал применять еще Юлий Цезарь. Через восемнадцать с лишним столетий
оно всплыло во Франции. Марат именовался «другом народа» (как и из-
даваемая им газета), а его противники, естественно «врагами народа» (во
Франции тогда чаще употреблялся термин «враг свободы»). Через сотню
лет Генрик Ибсен одну из своих пьес назвал «Враг народа». Так что это
понятие было как бы на слуху у определенной части интеллигенции. Боль-
шевистское руководство воспользовалось им сразу же после захвата власти,
объявив специальным декретом «врагами народа» руководителей кадетской
партии. Но в те годы этот термин как-то не прижился и в основном был
заменен таким, очевидно более доступным для самых широких масс, как
«контрреволюционер» (или в просторечии «контра»). И вот теперь, согласно
тексту закона от 7.-8.1932 г., любое лицо, совершившее хищение социа-
листической собственности (независимо от размера похищенного, личности
виновного и т. п.), признавалось врагом народа*.
Теперь-то мы знаем, какие неисчислимые беды всем народам Советского
Союза принесло изощренное государственное манипулирование этим тер-
мином, понимаем, сколь неоправданно жестоким было это постановление
ЦИК и СНК СССР. А вскоре после его издания Сталин в январе 1933 г.
заявил: «Этот закон есть основа революционной законности в настоящий
момент»63. Надо полагать, что именно под впечатлением беспощадного при-
менения этого варварского закона, Осип Мандельштам в ноябре 1933 г.
напишет стоившие ему самому жизни строки:
V
...Как подкову, дарит за указом указ —
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина
И широкая грудь осетина.
Новым шагом в ужесточении действовавших в стране законов было
решение политбюро ЦК ВКП(б) от 4 мая 1934 г. «О включении в законы
СССР статьи, карающей за измену Родине». На заседании политбюро
26 мая того же года было постановлено: «В основном принять внесенный
тт. Акуловым и Крыленко проект статей и передать их на окончательное
редактирование комиссии в составе тт. Сталина, Куйбышева, Акулова и
Этот закон был признан «утратившим силу» лишь Указом Президиума Верховного
Совета СССР от 13 апреля 1959 г.
37
Крыленко»64. Через две недели — 8 июля 1934 г. был принят Закон «Об
измене Родине», по которому расстрел «полагался» не только тем, кто
«изменил», но и тем, кто знал, но не доложил, или не предотвратил.
Суровая кара предназначалась даже лицам, хоть и ничего не знавшим о
готовя
(еися «измене», но являющимся родственниками изменившего.
Еще более жестокие законы появляются после убийства С. М. Кирова.
Наши публицисты не без удовольствия укоряют американскую Фемиду, не
сумевшую до сих пор вскрыть все нити убийства президента США Джона
Кеннеди в ноябре 1963 г. Но эти критики нередко умалчивают о том, что
народ нашей страны и поныне не знает всей правды об убийстве Кирова
1 декабря 1934 г. Сейчас подавляющее большинство историков склонны
считать, что это убийство было заказным, что оно спланировано, органи-
зовано и проведено под непосредственным патронажем высших структур
НКВД по заказу Сталина. Но ни российские, ни тем более зарубежные,
историки пока не имели возможности доступа ко всей совокупности свя-
занных с этим убийством документов. Не ставя перед собой цели специ-
ального исследования истины в гибели Кирова, хочу только поделиться
сведениями об одном источнике, насколько мне известно, еще не вовле-
кавшемся в научный оборот.
Речь идет о надзорной жалобе, с которой 4 сентября 1978 г. в адрес
председателя Верховного суда СССР Л. Н. Смирнова, председателя КГБ
при Совете Министров СССР Ю. В. Андропова и генерального прокурора
СССР Р. А. Руденко обратился 79-летний Прокопий Максимович Лобов.
В конце 1934 г. он служил помощником начальника особого отдела Ле-
нинградского военного округа и был в курсе многих событий тех дней.
Более того, в ночь с 1-го на 2-е декабря 1934 г. начальник У НКВД
Ленинградской области Ф. Д. Медведь назначил его вторым следователем
по делу Л. В. Николаева (убийцы Кирова), в помощь уже назначенному
ранее для этой цели заместителю начальника особого отдела ЛВО Яни-
шевскому. И вот Лобов через 44 года пишет: «Убийца Николаев ни Яни-
шевскому, ни мне так ничего и не показал существенного, ограничившись
одной многозначительной фразой: «Это не вашего ума дело»..., которую
он произнес несколько раз и добавил еще, что охрана С. М. Кирова в
1934 году дважды задерживала его (Николаева) и доставляла в здание
У НКВД, откуда его вскоре освобождали, даже без личного обыска, хотя
у него был портфель с наганом и заметки о наблюдении за Киро-
вым С. М.»65.
Лобов сообщает и еще один весьма интересный факт. 2 декабря 1934 г.
он был приглашен в качестве одного из понятых при обыске в квартире
Николаева, «Там, — пишет Лобов, — в столе Николаева я нашел дневник,
написанный Николаевым с злобными и резкими обвинениями Сталина про-
тив узурпации им власти. Этот дневник взял руководитель обыска — ра-
ботник Оперода НКВД СССР и больше я этого документа никогда не
видел»66.
Факт убийства Кирова был использован незамедлительно. Уже в самый
день убийства (Киров был застрелен в 16 ч. 30 минут) Президиум ЦИК
Союза ССР принял постановление, в котором предлагалось:
1.	Следственным властям — вести дела обвиняемых в подготовке или
совершении террористических актов ускоренным порядком.
2.	Судебным органам — не задерживать исполнение приговоров о вы-
сшей мере наказания из-за ходатайств преступников данной категории о
помиловании, так как Президиум ЦИК Союза ССР не считает возможным
принимать подобные ходатайства к рассмотрению.
3.	Органам Наркомвнудела — приводить в исполнение приговоры к
высшей мере наказания в отношении преступников названных выше ка-
тегорий немедленно по вынесении судебных приговоров.
Это сообщение было опубликовано в газетах 4 декабря 1934 г. Вся
страна содрогнулась и замерла. А на завтра был опубликован еще один,
помеченный 1-м декабря 1934 г. документ. Это подписанное М. И. Кали-
ниным и А. С. Енукидзе постановление ЦИК Союза ССР, в котором в
развитие предыдущей директивы устанавливались небывалые ни в одном
38
действительно цивилизованном государстве «законодательные» нормы ве-
дения судопроизводства: «Внести следующие изменения в действующие уго-
ловно-процессуальные кодексы союзных республик по расследованию и
рассмотрению дел о террористических организациях и террористических
актах против работников Советской власти:
1.	Следствие по этим делам заканчивать в срок не более десяти дней.
2.	Обвинительное заключение вручать обвиняемым за одни сутки до
рассмотрения в суде.
3.	Дела слушать без участия сторон.
4.	Кассационного обжалования приговоров, как и подачи ходатайств о
помиловании не допускать.
5.	Приговор к высшей мере наказания приводить в исполнение немед-
ленно по вынесении приговора»*.
Очевидно именно в результате ознакомления с этими очередными дра-
коновскими законами, решил обратиться с письмом к правительству страны
академик И. П. Павлов. Гордость мировой науки, живое российское наци-
ональное сокровище, он с мучительной болью видел, какие необратимые
разрушения в генофонде отечества совершаются под знаменем строитель-
ства «нового мира». Надо сказать, что характер у академика Павлова как
подлинно великого ученого был кремневый. Несмотря на заботу советской
власти о создании благоприятных условий для работы Ивана Петровича,
он откровенно писал Ленину: «Я не социалист и не верю в Ваш опасный
социальный эксперимент». А в 1929 г. свою речь, посвященную 100-летию
со дня рождения И. М. Сеченова, он закончил так: «Мы живем под гос-
подством жестокого принципа: государство, власть — все, личность обы-
вателя — ничто... Без Иванов Михайловичей с их чувством достоинства
и долга всякое государство обречено на гибель изнутри, несмотря ни на
какие Днепрострои и Волховстрой».
В своем письме в Совет Народных Комиссаров СССР от 21 декабря
1934 г. он так оценивал атмосферу в стране уже к концу 1934 г.: «...Мы
жили и живем под неослабевающим режимом террора и насилия... Я всего
более вижу сходство нашей жизни с жизнью древних азиатских деспотий.
А у нас это называется республиками... Надо помнить, что человеку, про-
исшедшему из зверя, легко падать, но трудно подниматься. Тем, которые
злобно приговаривают к смерти массы себе подобных и с удовлетворением
приводят это в исполнение, как и тем, насильственно приученным участ-
вовать в этом, едва ли возможно остаться существами, чувствующими и
думающими человечно. И с другой стороны. Тем, которые превращены в
забитых животных, едва ли возможно сделаться существами с чувством
собственного человеческого достоинства.
Когда я встречаюсь с новыми случаями из отрицательной полосы нашей
жизни (а их легион), я терзаюсь ядовитым укором, что оставался и остаюсь
среди нея.
Не один же я так чувствую и думаю.
Пощадите же родину и нас.
Академик Иван Павлов»67.
Арестовать Павлова тогда не посмели. Хотя за такую дерзкую «анти-
советчину» пришпилили бы любого. Впрочем, по некоторым новейшим дан-
ным, и академику Павлову все же вскоре вроде бы помогли
«скоропостижно» скончаться.
Характеризуя новый порядок судопроизводства, вводимым Центральным
Исполнительным Комитетом СССР, один из героев романа А. Н. Рыбакова
«35-й и другие годы» совершенно справедливо говорил: «Это постановление
о неконтролируемом уничтожении невинных и беззащитных людей. Это
* Сейчас установлено, что это особенно активно использовавшееся в 1937—1938 гг. по-
становление ЦИК подготовлено собственноручно Сталиным уже через несколько часов после
получения известия о выстреле в Смольном. И введено в действие оно было фактически
единоличным распоряжением Сталина, поскольку политбюро ЦК В КП (б) одобрило его только
3 декабря 1934 г. {Хлевнюк, О. В. Политбюро: Механизмы политической власти в ЗО-е годы.
С. 142).
39
закон о массовом беззаконии». Многие считали тогда, что постановление
ЦИК от 1 декабря 1934 г. это уже апогей беззакония, что большего вар-
варства быть уже не может*. Но они явно недооценивали прямо-таки дья-
вольскую изощренность заправил сталинского режима в отыскании все
новых и новых методов скорейшего истребления всех неугодных.
Теперь речь шла о детях. Стоустая пропаганда твердила на всех пере-
крестках, что советские дети — единственный привилегированный класс.
Я сам рос в это время и неоднократно видел и в печати, и на стадионах,
и чуть ли не на всех заборах лозунг: «Спасибо товарищу Сталину за
счастливое детство!». И чего греха таить, верил в чистоту этого призыва.
И ведь, действительно, для многих детей немало хорошего делалось. Но
дети-то разные были. Крупный функционер НКВД утверждает, что еще в
1932 г., когда сотни тысяч беспризорных детей, гонимых голодом, спасаясь
от гибели, буквально забили железнодорожные станции и крупные гррода,
Сталин негласно издал приказ, по которому те беспризорники, которые
были схвачены при разграблении продовольственных складов или краже
из железнодорожных вагонов, а также «подхватив
зе» венерические забо-
III
левания, подлежали тайному расстрелу68. Вот таким, «сталинским» путем
к лету 1934 г. проблема беспризорных детей была «решена».
Но преступность-то подростковая и детская оставалась. Тогда было ре-
шено и в борьбе с нею применить испытанный расстрельный метод, рас-
пространив его и на малолетних детей (этого не было даже в гитлеровской
Германии). «В целях быстрейшей ликвидации преступности среди несовер-
шеннолетних» ЦИК и Совнарком СССР 7 апреля 1935 г. постановили:
«1. Несовершеннолетних, начиная с 12-летнего возраста, уличенных в со-
вершении краж, в причинении насилия, телесных повреждений, увечий, в
убийстве или в попытках к убийству, привлекать к уголовному суду с
применением всех мер уголовного наказания»69. Читая это, люди не хотели
верить собственным глазам. Чтобы в мирное время, в ходе успешного, как
заверяли все средства массовой информации, выполнения второго пятилет-
него плана прибегать к таким беспрецедентным мерам? С разных сторон
посыпались недоуменные запросы. И тогда 20 апреля 1935 г. на заседании
политбюро ЦК ВКП(б) было принято вот такое постановление:
«Утвердить проект следующего секретного разъяснения органам суда и
прокуратуры:
«Ввиду поступающих запросов, в связи с постановлением ЦИК и СНК
СССР от 7.IV. с. г. «О мерах борьбы с преступностью несовершеннолетних»,
разъясняем:
1) К числу мер уголовного наказания, предусмотренных ст. 1 указан-
ного постановления, относится также и высшая мера уголовного наказания
(расстрел).
2) В соответствии с этим надлежит считать отпавшими указанные в
примечании к ст. 13 «Основных начал уголовного законодательства СССР
и Союзных республик» и соответствующие статьи уголовных кодексов со-
юзных республик (22 ст. УК РСФСР и соответствующие статьи УК других
Союзных республик), по которым расстрел к лицам, не достигших 18-лет-
него возраста не применяется.
...4) При предании уголовному суду несовершеннолетних по статьям
закона, предусматривающим применение высшей меры наказания (расстре-
ла), дела о них рассматривать в краевых (областных) судах в общем по-
рядке»70.
И хотя в пункте 3 этого постановления политбюро ЦК ВКП(б) гово-
рилось, что высшую меру следует применять к несовершеннолетним лишь
в исключительных случаях и под особо тщательным контролем, подобного
Кстати заметим, что основные положения постановления ЦИК СССР от 1 декабря
1934 г. не были оригинальными. Еще 1 июля 1921 г. декретом ВЦИК и СНК *0 мерах
борьбы с хищениями из государственных складов и должностными преступлениями, способ-
ствующими хищениям» за подписью .Ленина, Калинина и Енукидзе устанавливалось, как
правило, упрощенное судопроизводство без допущения защиты и свидетелей; кассационные
жалобы и ходатайства о помиловании не допускались; приговор приводился в исполнение в
течение 24-х часов по его вынесении (СУ РСФСР. 1921. № 19. Ст. 262).
40
позорного документа не было, насколько мне известно, за весь период
новой и новейшей истории ни в одной хоть мало-мальски цивилизованной
стране. Весть об этой акции потрясла даже самых горячих наших сторон-
ников за рубежом.
Чем же объяснить, что политбюро ЦК ВКП(б) рискнуло пойти на такую
каннибальскую меру? Одно из вполне рациональных, по моему мнению,
объяснении дает майор ГБ Л. Л. Никольский. Он считает, что главная
цель решения о расстреле детей с 12-летнего возраста состояла в том,
чтобы оказать воздействие на психику старых революционеров, на их при-
вязанность к детям и внукам. По его свидетельству, секретарь ЦК ВКП(б)
Н. И. Ежов, тогда еще только курировав]
деятельность НКВД, лично
распорядился, чтобы текст этого закона лежал перед следователями на всех
допросах. «Многие старые большевики, — пишет Никольский, — готовые
умереть за свои идеалы, не могли переступить через трупы собственных
детей — и уступали насилию»71. (Правда, автору факты применения этого
закона неизвестны. — О. С.)
В дальнейшем происходит еще большее ужесточение. А пока «на за-
конном» основании чинятся в стране суд и расправа во все более нараста-
ющем масштабе. Некоторые процессы (Шахтинское дело, процесс
Промпартии и др.) проходят открыто. Они широко используются для на-
гнетания «классовой ненависти» к «белогвардейцам, вредителям» и вообще
ко всякой «контре». Но весьма значительное количество советских людей
уже в начале 30-х годов осуждаются тайно, в «закрытом» порядке. И преж-
де всего постановлениями коллегии ОГПУ. Вот лишь некоторые штрихи
репрессивной ее деятельности в ту пору.
Какое-то понятие о существовании в стране атмосферы беспощадной
расправы за малейшие критические замечания даже до убийства Кирова
можно получить на основании изучения следующего дела. В апреле—мае
1932 г. в Москве были арестованы киноактер киностудии «Межрабпом-
г» «в
льм» Н. Я. Романов, электромонтер А. А. Калошин и артист Малого
театра В. В. Головин. Все они были обвинены в том, что якобы являлись
участниками антисоветской группы молодежи, проводили антисоветскую
агитацию — критиковали политику партии, обсуждали на собраниях воп-
росы борьбы против советской власти. Постановлением коллегии ОГПУ в
августе 1932 г. первые двое были осуждены к заключению в лагерь на
5 лет, а Головин — даже к расстрелу с заменой заключением в лагере на
10 лет. Но в 1937 г. его все-таки «достали» и в соответствии с постанов-
лением Особого совещания при НКВД СССР от 25 ноября он был расстре-
лян. Все трое полностью реабилитированы 5 сентября 1961 г.72
Уже в эти годы под недреманным оком ВКП(б) карательными органами
в глубочайшей тайне «организовывались» такие дела, которые втягивали в
свою смертоносную воронку десятки, сотни и даже тысячи людей. В августе
1933 г. коллегия ОГПУ рассмотрела обвинительное заключение по делу
контрреволюционной повстанческой организации (с центром в Новосибир-
ске) под названием «Белогвардейский заговор», якобы действовавшей в 44
населенных районах Западно-Сибирского края. Руководителями этой орга-
низации были названы бывший генерал-лейтенант В. Г. Болдырев, бывший
полковник X. Е. Бутенко, профессор Н. П. Шавров, бь
й товарищ ми-
нистра финансов правительства Колчака Г. А. Краснов, преподаватель ин-
ститута Г. И. Черемных и бывший капитан И. А. Лаксберг. Всего по этому
делу было арестовано 1759 человек. И хотя при последующей проверке
никаких объективных доказательств вменяемой обвиняемым попытки ор-

ганизации антисоветского вооруженного восстания в деле обнаружить не
удалось (поскольку их и не было), а многие из арестованных категорически
отрицали какую-либо свою виновность, по «Белогвардейскому заговору»
было осуждено 1310 человек. Десятки людей были приговорены к расстрелу
(в том числе Болдырев, Бутенко, Краснов и Лаксберг), а остальные к
различным срокам тюремного заключения (от десяти до трех лет).
В результате дополнительной проверки дела в 50-х годах было уста-
новлено, что главное обвинение в создании антисоветской организации «Бе-
логвардейский заговор» не подтвердилось и 31 мая 1958 г. главный военный
41
se
гения свободы, а пятеро — к расстрелу.
1Ш1
прокурор генерал-майор юстиции А. Г. Горный обратился в военную кол-
легию Верховного суда СССР с протестом об отмене постановления кол-
легии ОГПУ и прекращении дела по п. 5 ст. 4 УПК РСФСР. Одним из
оснований такого решения вопроса послужило и то, что бывшие ответст-
венные работники постоянного представительства ОГПУ Западно-Сибир-
ского края Зэковский, Залпетер, Жабрев, Попов и Чистов, арестовав:
Болдырева и других лиц, к этому времени сами были осуждены за массовые
необоснованные аресты советских граждан, искусственное создание анти-
советских организаций и за другие нарушения «социалистической закон-
ности»73.
В июле—сентябре 1933 г. постановлениями коллегии ОГПУ и тройки
постоянного представительства ОГПУ по Западной области по обвинению
в участии в контрреволюционном заговоре в сельском хозяйстве было осуж-
дено 48 человек, в том числе 13 — к 10 годам лишения свободы, а семе-
ро — к расстрелу. Все это «дело» оказалось очередным плодом
необузданной фантазии и злонамеренной карьерной лжи сотрудников
ОГПУ, что и подтверждено 5 июля 1957 г. полной реабилитацией всех
осужденных по этому делу74.
Не обходили своим вниманием и промышленность. На спичечных фаб-
риках «Везувий», «Маяк», «Белка», «Пламя» и др. по разным причинам
произошли в 1933 г. пожары. Чтобы «зло пресечь», постановлением кол-
легии ОГПУ от 15 марта 1934 г. по этому делу было осуждено 36 человек,
в том числе 13 — к 10 годам
В ходе предварительного следствия все они (кроме троих) «признались».
Дополнительная проверка (через 20 с лишним лет) показала, что все осуж-
денные по данному делу лица к тем пожарам никакого отношения не
имели и все они в октябре 1956 г. были реабилитированы75.
Качественное ухудшение и до того тяжелой атмосферы в стране про-
исходит после убийства С. М. Кирова. Срочно организуются новые про-
цессы, широкой волной растекся «кировский поток» по тюрьмам и лагерям,
увеличилось количество расстрелов. Все это делало атмосферу в стране
еще более мрачной и безусловно унавоживало почву для произрастания
уже в ближайшем будущем большого террора, который охватит своим пла-
менем все города и веси необъятного Советского Союза.
Все это не могло не тревожить совесть писателей и поэтов. Ведь как
глубоко заметил Валерий Брюсов еще в 1903 г.: «Поэт всегда с людьми,
когда шумит гроза...». Но люди-то разные: были такие, «которых сажали»,
и такие, «которые сажали». НКВД в эти годы все больше набирает силу.
Среди его функционеров заметно выделялся Я. С. Агранов. Еще в начале
20-х годов он «отличился» организацией расстрела поэта Николая Гуми-
лева. С тех пор он активно вращался в поэтической среде. Даже револьвер,
из которого застрелился Владимир Маяковский, был передан ему Аграно-
вым. А партруководство по-отечески пеклось о здоровье такого «друга по-
этов». Например, 1 июня 1935 г. опросом членов политбюро ЦК ВКП(б)
было принято постановление: «Направить т. Агранова Я. С., согласно за-
ключению врачей, на лечение во Францию на 11^ месяца с отпуском
валюты до 1300 рублей»76. А в ноябре 1935 г. ему было присвоено специ-
альное звание «комиссар государственной безопасности 1 ранга», в декабре
1936 г. — назначен начальником Главного управления государственной
безопасности СССР. И было немало поэтов, которые с радостным блеском
в глазах воспевали «очистительную» работу «сталинских чекистов» и, воз-
можно, искренне считали, что они находятся «с людьми».
Но были и другие поэты, остро чувствовавшие боль тех, которых уже
«сажали» и суровыми реалистическими красками запечатлевшие черты на-
ступившего времени. Осенью 1935 г. Анна Ахматова в тайне пишет вступ-
ление к ставшему теперь широко известным «Реквиему». И вот как она
описывает атмосферу в стране:
Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И невольно привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград.
42
И тогда обезумев от муки.
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки.
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.
Это не только поэтический, но и исторический источник. Так воспринимала
сложившуюся уже тогда ситуацию в стране верная долгу поэта, долгу жен-
щины, у которой безвинно расстреляли бывшего мужа Н. С. Гумилева,
долгу матери, у которой безвинно бросили в темницу сына, бывшего нашего
однокашника по истфаку ЛГУ Леву Гумилева.
В 1936 г. масштабы правительственного террора против народа возра-
стают. «Судят» не только поодиночке, но устраивают и групповые процес-
сы. Прекрасно понимая всю надуманность и вздорность предъявляемых
обвинений, руководители НКВД и судебных органов боятся гласности, как
огня, и не рискуют проводить открытые (хотя бы и срепетированные за-
ранее) процессы. «Судили» в тайне, в «закрытом порядке». Осуждены к
расстрелу, как «участники террористических групп»:
—	7 октября 1936 г. — в Москве — 7 человек (в том числе помощник
прокурора гор. Москвы С. А. Девенишский, киносценарист Б. А. Майский
и др.);
—	10 октября 1936 г. — в Ленинграде — 12 человек (в том числе
бывший председатель спецколлегии Ленинградского областного суда
И. В. Минин и др.);
—	11 октября 1936 г. — в Ленинграде — 12 человек (в том числе
директор института истории АН СССР в Ленинграде А. И. Малышев, быв-
ший заместитель директора С. Г. Томсинский, ученый секретарь научной
библиотеки С. С. Горловский, один из редакторов «Истории фабрик и за-
водов» И. И. Меламед, преподаватели и руководящие сотрудники комвуза
им. Сталина Е. А. Дмитриев, Р. И. Изак, М. Е. Орлов, Я. К. Пальвадре
и др.)77 и т. д. и т. п.
По обвинению в участии в якобы существовавшей в Академии Наук
СССР в г. Ленинграде контрреволюционной троцкистско-зиновьевской ор-
ганизации перед судом военной коллегии Верховного суда СССР 23 декабря
1936 г. предстали семь человек: старший специалист Института истории
АН СССР и профессор Ленгосуниверситета И. М. Троцкий, начальник
Административно-хозяйственного управления АН СССР Д. Б. Альтер; на-
учный сотрудник Института русской литературы АН СССР Г. Ю. Юрьев;
научный сотрудник АН СССР Э. Л. Груздев-Радин; профессор Ленинград-
ского индустриального института С. Ф. Васильев; ст. ученый специалист
Института философии АН СССР X. И. Гарбер; ученый специалист Инс-
титута востоковедения АН СССР Г. К. Папаян. Даже в протоколе судебного
заседания записано, что все подсудимые «утверждали, что в контрреволю-
ционной организации не состояли, о существовании таковой не знали и
антисоветской деятельности не проводили»78. Однако всех их осудили по
10 лет тюрьмы и 5 лет поражения в правах.
После суда от шестерых осужденных поступили жалобы, в которых они
категорически отрицали правильность обвинения их в антисоветской дея-
тельности. Но разбираться не пожелали и в соответствии с приговором
суда всех их отправили в тюрьму. И тут наступил Тридцать седьмой год.
И все семеро — без всякого производства предварительного следствия, по
постановлениям тройки УНКВД по Ленинградской области от 9 и 10 ок-
тября 1937 г. — были расстреляны. Приговор этот был отменен и все
безвинно расстрелянные были посмертно реабилитированы 14 июля
1956 г.79
Как бы власти не «секретили» факты этих судилищ и расстрелов, люди
о них все же узнавали. А уж об арестах и говорить нечего. Легко себе
представить какое ужасное воздействие все это оказывало на самочувствие
ученых. Примерно в середине апреля 1937 г. мне довелось сдавать очеред-
43
ной экзамен по «Истории СССР» члену-корреспонденту АН СССР Б. Д.
Грекову (он на истфаке ЛГУ вел этот курс). И я тогда был страшно
удивлен его видом — он сидел, вперив взор в окно, вроде слушал и не
слышал. И вообше впечатление было такое, что он не экзамен принимает,
а думает свою, какую-то горькую думу. Он уже тогда был сед, а мне шел
всего 20-й год и это впечатление быстро рассеялось. А вот совсем недавно
все сошлось... По сообщению доктора исторических наук Н. А. Горской, в
начале апреля 1937 г. к директору Историко-археографического института
АН СССР в Ленинграде Б. Д. Грекову пришел секретарь парторганизации
Г. В. Абрамович со страшной вестью: накануне ночью были арестованы
сразу несколько сотрудников института. Потрясенный этим, Борис Дмит-
риевич, обращаясь к секретарю парторганизации и указывая на портрет
Сталина на стене (а эти портреты тогда где только не висели), воскликнул:
«Вы же партийный человек, объясните мне, что происходит, что ему
надо!»80.
* Проходит менее трех месяцев и всемирно известный физик П. Л. Ка-
пица 10 июля 1937 г. пишет в письме И. В. Сталину: «С наукой у нас
неблагополучно. Все обычные заверения, которые делаются публично, что
у нас в Союзе науке лучше, чем где бы то ни было, — неправда. Эти
заверения не только плохи, как всякая ложь, но еще хуже тем, что
мешают наладить научную жизнь у нас в стране»81. Написать на бумаге
такое Сталину и остаться в живых мог в то время наверное лишь один
Петр Леонидович Капица. И его документальное свидетельство бесценно.
Такое вот в те годы было положение, такая атмосфера царила в советской
науке.
Об атмосфере в промышленности можно судить хотя бы по ростовскому
заводу «Ростсельмаш». Уже в ноябре 1936 г. здесь был арестован началь-
ник цеха уборочных машин Г. И. Иванков, в январе 1937 г. — начальник
конструкторско-экспериментального отдела В. И. Алексеев, начальник
спеццеха № 1 М. Т. Борщев, заведующий техническим отделом спецот-
дела В. А. Каленко, механик сталелитейного цеха А. Г. Козлов, помощник
заведующего производством М. Г. Нестеренко, исполняющий обязанности
директора завода С. С. Равва. В апреле 1937 г. новая «порция» арестов —
старший мастер инструментального отдела Я. И. Борценко, начальник
инструментального цеха К. П. Бреславский, главный бухгалтер завода
Н. А. Гринштейн, начальник колесного цеха Г. М. Любович, заместитель
начальника механического цеха Г. И. Марголин. В мае—июне 1937 г.
арестовываются начальник технического отдела А. А. Барятинский, на-
чальник смены колесного цеха И. Н. Кухарец, начальник отдела капи-
тального строительства Г. Л. Мацеевич, начальник отдела технического
контроля цеха комбайнов П. А. Наседкин, главный механик завода В. А.
Тихомиров, начальник конструкторского бюро инструментального отдела
А. Н. Хобта; в июле—августе: главный энергетик завода Е. В. Митрофа-
нов, старший технический инспектор цеха комбайнов Д. Г. Никулин, за-
меститель начальника кузнечно-прессового цеха С. В. Смирнов, мастер
секции «Аяксов» кузнечно-прессового цеха И. И. Трубчанинов. И все до
единого эти ответственные руководители жизненно важных подразделений
завода были расстреляны в 1937 г. И все они посмертно реабилитирова-
ны82. И это еще далеко не полный перечень безвинно арестованных и
осужденных на одном только заводе. Вот и представьте себе, дорогой чи-
татель, какая же именно атмосфера уже в ноябре 1936 г. установилась
на этом прославленном ростовском заводе, среди остававшихся «на свобо-
де» большинства заводчан...
Справедливости ради необходимо заметить, что уже осенью 1936 г.
Сталин и ЦК были очевидно в какой-то мере напуганы самым настоящим
шквалом ненависти, взметнувшимся на местах против многих хозяйст-
венных руководителей — «вредителей». Осенью 1936 г. из ЦК ВКП(б)
была дана специальная телеграмма, осаживающая Днепропетровский об-
ком КП (6) У, под призывы о бдительности которого чуть-чуть не рас-
стреляли в августе 1936 г. директора Криворожского металлургического
комбината Я. И. Весника. Когда в Перми стали «добираться» до дирек-
44
тора другого завода, туда полетела такая вот телеграмма: «Пермь, сек-
ретарю горкома т. Голышеву, копия завод N... Побережскому» и лично
сообщил первому секретарю Свердловского обкома ВКП(б) И. Д. Каба-
кову, что: «До ЦК дошли сведения о преследованиях и травле директора
моторного завода Побережского и его основных работников из-за прошлых
грешков по части троцкизма. Ввиду того, что как Побережский, так и
его работники работают ныне добросовестно и пользуются полным дове-
рием у ЦК ВКП(б), просим вас оградить т. Побережского и его работ-
ников от травли и создать вокруг них атмосферу полного доверия. О
•ш
принятых мерах сообщите незамедлительно в ЦК ВКП(б). Секретарь ЦК
Сталин. 25 декабря 1936 г.»83.
Однако в данных случаях даже телеграммы ЦК ВКП(б) за подписью
самого Стал
ia спасли уже намеченные жертвы лишь на какое-то время.

Я. И. Весник был расстрелян в ноябре 1937 г., бригинженер А. И. Побе-
режский в июле 1938 г. осужден к 10 годам заключения и умер там в
1944 г.
Уже к концу 1936 г. нередко живые стали завидовать умершим. Варлам
Шаламов вспоминал как в декабре 1936 г. его родственница на поминках
только что умершего мужа сказала задумчиво:
« — В сущности Володя был счастливый человек.
— Почему вы так думаете?
— Ну, никогда в тюрьме не сидел»84.
Ощущение какой-то безнадежности, беспомощности перед надвигавши-
мися событиями, невозможности изменить свою жизнь охватывало и не-
которые слои лишенной паспортов сельской молодежи. Вот лишь одна
российская вариация вечной темы о Ромео и Джульетте образца Тридцать
седьмого года. В деревне Заозерье Лужского района Ленинградской области
работала младшим конюхом колхоза А. А. Пожарнова. 26 марта 1937 г.
она подала заявление с просьбой отпустить ее «в школу летного дела». Но
правление колхоза отказало ей «за отсутствием средств и рабсилы в кол-
хозе». В это время в краткосрочный отпуск прибыл ее друг-краснофлотец
М. А. Багров. 1 апреля они пошли якобы на охоту, а в действительности,
как говорилось в спецсообщении особого отдела НКВД, «легли, обнялись
и Багров сначала выстрелил в сердце и убил Пожарнову, а вторым вы-
стрелом убил себя». И был-то у них лишь старенький проржавевший наган
с тремя патронами. На месте их гибели нашли пять предсмертных записок.
Миша и Тося просили похоронить их в одном гробу. Краснофлотец Багров,
имевший за время службы лишь благодарности, писал своему другу Васе:
«Навсегда до свиданья, я больше жить не хочу». В одной из записок Тоси
Пожарновой говорилось: «Дорогие родители, почему я вас покидаю, так
как в этом колхозе жить продолжать не могу. Неужели я за шесть лет не
заслужила справки, и я больше кончаю жить
трагедия не была исключением. Только в одном
небольшим зарегистрировано 13 самоубийств, из
тельного исхода85.
По свидетельству армейского комиссара 2
весной 1937 г. Сталин пришел к выводу, что «мы находимся в состо-
на свете...». И подобная
этом сельсовете за год с
них лишь одно без смер-
ранга Г. С. Окунева,
янии полувойны»86. Очевидно, в виду имелась международная военно-
политическая обстановка. Что же касается оценки внутриполитической
ситуации, то можно с полной определенностью сказать: приступив к
повсеместной организации большого террора, высшее партийно-государ-
ственное руководство СССР вступило с народом своей страны в самую
настоящую войну.
В РККА
Личный состав Рабоче-крестьянской Красной Армии жил своей специ-
фической, во многом обособленной, жизнью, руководствуясь соответству-
ющими уставами, наставлениями, инструкциями, а главное — приказами
и распоряжениями наркома и прежде всего своих непосредственных коман-
45
диров и начальников. Он повседневно и напряженно занимался своим глав-
ным делом — повышением боевой и политической подготовки. Но в то же
время бойцы и командиры РККА были самым теснейшим образом, можно
сказать — неразрывно связаны с местными советскими, партийными, хо-
зяйственными, комсомольскими, органами, со всем гражданским населени-
ем необъятной страны. И все более сгущавшаяся мрачная атмосфера
подозрительности, доносительства, массовых арестов, страха, окутывавшая
жителей страны, не могла не оказывать своего вредоносного воздействия
и на атмосферу в армии и на флоте.
Тем более, что для подобного нагнетания атмосферы страха в армии
существовали и внутриармейские основания. Наряду с целой системой
политорганов, партийных организаций с первого дня создания Красной Ар-
мии неустанно следили за каждым шагом военнослужащих и зоркие очи
штатных и секретных сотрудников ВЧК—ГПУ—ОГПУ—НКВД. Целая сеть
особых отделов в армии и на флоте действовала буквально «без сна, без
отдыха». Так было в годы гражданской войны, так продолжалось и после
ее окончания. Особенно пристально они наблюдали за классовой принад-
лежностью военнослужащих, стремясь выявить всех «классовочуждых». А
затем, с помощью политотделов, принимали меры по удалению их из ар-
мии.
В специальной докладной записке Центральному Комитету ВКП(б) «О
командном и политическом составе РККА» (май 1931 г.) Я. Б. Гамарник
сообщал о проведении большой работы по тщательному выявлению и очи-
стке политсостава от лиц, служивших хотя бы и короткие сроки (два-три
месяца) в белых армиях. Всего за 1928—1930 гг. уволено было из армии
242 человека «бывших белых», в основном — политруки, завбибы (заве-
дующие библиотеками), учителя. В течение апреля—мая 1931 г. прово-
дилось увольнение (или передача в резерв) последней оставшейся группы
около 150 человек, в том числе около 50 человек старшего и высшего
полит .остава. Кроме увольнения из армии, за 1929—1931 гг. свыше 500 че-
ловек, служивших ранее у белых, были сняты с работы на политдолжно-
стях и переведены на административно-хозяйственную и командную
работу. (Такова была специфика подбора кадров политработников в то
время). Эти мероприятия, докладывал начальник Политуправления РККА,
«позволили полностью очистить политсостав во всех звеньях от бывших
белых»87.
По крайней мере с конца 20-х годов особые отделы сообщают руковод-
ству военного ведомства о наличии в РККА различного рода контррево-
люционных организаций. Достоверность всех этих докладов нуждается в
дополнительной проверке, но тогда они сомнению не подвергались и при-
нимались как данность. Но те «дела», которые в 50-х годах удалось про-
верить Главной военной прокуратуре, оказались сфабрикованными
сотрудниками особых отделов.
Постановлением коллегии ОГПУ при СНК СССР от 27 февраля 1927 г.
23 человека, либо состоявших на воинской морской службе, либо до ре-
волюции служивших «в царском флоте» были осуждены за участие в якобы
существовавшей контрреволюционной монархической организации на Бал-
тийском флоте. Из них 20 человек приговорены к заключению в лагерь
на различные сроки (в том числе семеро — на десять лет каждый)88. Ко-
мандир 1-го дивизиона эсминцев Балтфлота Н. А. Вартенбург был осужден
к лагерному заключению сроком на три года. Его этапировали в Соловец-
кий лагерь. А затем, как писала позднее его вдова, «на 3 года в Сибирь
и по истечении этого срока на 3 года минус З»89*. В 1948 г. он умер в
Ленинграде. Лишь 25 сентября 1956 г., по протесту генерального прокурора
СССР, военная коллегия Верховного суда СССР отменила постановление
коллегии ОГПУ при СНК СССР, и все ее последующие постановления по
этому делу, а самое дело предписала производством прекратить «за отсут-
ствием состава преступления»90.
«Минус три» по терминологии карательных органов того времени означало запрещение
проживания в трех определенных городах.
46
Командир и военный комиссар 44-й стрелковой дивизии член ВУЦИК,
35-летний Ярослав Антонович Штромбах, уроженец Чехословакии, член
В КП (б) с 1918 г., награжденный орденом Красного Знамени, был арестован
4 декабря 1930 г. К моменту его ареста органы следствия никаких мате-
риалов не имели. Но некий А. А. Водседалюк «показал» на Штромбаха.
Впоследствии он от своих показаний отказался, но черное дело было сде-
лано. Штромбаха обвинили в том, что он шпион чехословацкого Генштаба,
неизвестным нам путем получили «признательные» показания и по поста-
новлению коллегии ОГПУ от 20 мая 1931 г. он был присужден к расстрелу.
И только в мае 1959 г. это постановление было отменено. Штромбах был
посмертно реабилитирован, ибо в ходе дополнительной проверки установ-
лено, что никаких данных о его причастности к агентуре разведорганов
бывшей буржуазной Чехословакии в соответствующих архивах КГБ—
НКВД СССР и Чехословацкой Народной Республики не имеется91. Не име-
лось их и в 1931 г. Но истина тогда никого из членов коллегии ОГПУ не
интересовала...
С июля 1930 г. по май 1931 г. особым отделом ОГПУ Морских сил
Черного моря был арестован 21 человек за участие в контрреволюционной
организации, якобы существовавшей в Морских силах Черного моря. Все
обвиняемые по этому «делу» были выходцами из дворянской среды или
других привилегированных сословий старого режима и в большинстве сво-
ем служили офицерами царского флота. Теперь они занимали важные
посты на флоте. Среди арестованных были командир дивизии крейсе-
ров Г. Г. Виноградский, командир дивизиона эскадренных миноносцев
Ю. В. Шельтинг, главный корабельный инженер Севастопольского Глав-
ного военного порта С. Н. Котылевский, командиры подводных лодок:
№ 13 — Б. С. Сластников, № 14 — К. К. Немирович-Данченко, № 15 —
В. К. Юшко и др.
Все они на следствии показывали только о том, что собираясь вместе
у кого-то на квартире в семейной обстановке, занимались распитием спир-
тных напитков, танцами и вели разговоры на бытовые темы (об очередях
за дефицитными товарами, о случаях некультурного обслуживания поку-
пателя, о взаимоотношениях на службе с начальниками и т. п.). Особый
отдел однако расценил это по-другому — как обсуждение мероприятий
партии и правительства с враждебных позиций, высказывание недовольства
положением, в котором находились старые военные специалисты. И все
это квалифицировал как наличие контрреволюционной организации в Мор-
ских силах Черного моря. И особисты настолько энергично действовали,
что сумели добыть у 15 человек арестованных «признательные показания»
о принадлежности к ней (шестеро все-таки устояли). По постановлению
коллегии ОГПУ от 6 июня 1931 г. трое были приговорены к расстрелу,
12 человек — к заключению в ИТЛ на 10 лет каждый и т. д. Позднее
это постановление было пересмотрено, 15 человек были досрочно освобож-
дены из заключения. Однако полностью они были реабилитированы лишь
29 мая 1958 г. (многие посмертно)92.
В спецсообщении особого отдела от 21 февраля 1931 г. говорится о
ликвидированной «контрреволюционной организации» в Инженерном уп-
равлении РККА. Здесь же называются некоторые ее члены: Н. И. Терлец-
кий, Маевский, Симонов, Чистяков93. Были, очевидно, «вскрыты» и другие
подобные организации в Красной Армии, но судя по некоторым докумен-
там, самой крупной акцией особых отделов в начале 30-х годов была лик-
видация в 1930—1932 гг. «антисоветской военной организации «Весна».
Ликвидация эта проводилась в глубокой тайне и даже в совершенно сек-
ретных (по тому времени) документах о деле «Весна» упоминается чрез-
вычайно редко. Как теперь стало известно, поводом для ее проведения
послужили материалы, полученные в разное время от секретных сотруд-
ников ВЧК—ОГПУ бывшего генерала царской армии А. М. Зайончковского
(сексот с 1921 г.) и особенно его дочери — Зайончковской (сексот с
1922 г.).
По делу «Весна» было арестовано более 3000 офицеров и генералов
бывшей царской армии, служивших на различных должностях в РККА в
47
Москве, Ленинграде, на Украине, в Белоруссии94. Среди них оказалось
немало подвизавшихся на штабной, преподавательской и военно-научной
работе (А. А. Балтийский, А. И. Верховский, В. Н. Егорьев, А. Г. Лигнау,
А. Д. Малевский, В. А. Ольдерогге, С. А. Пугачев, А. А. Свечин, А. Е.
Снесарев и др.). По-разному вели себя эти люди на допросах. Большинство
из них (особенно А. И. Верховский и А. А. Свечин) не посрамили чести
русского офицера. Но некоторые по неизвестным нам причинам дрогнули.
Так арестованные преподаватели Военной академии Н. Е. Какурин и
И. А. Троицкий (стал сексотом после ареста) в августе-сентябре дали ком-
прометирующие М. Н. Тухачевского показания. О них доложили Сталину
и тот в письме к Орджоникидзе от 24 сентября 1930 г. высказал мысль о
политической нелояльности Тухачевского: «Возможно ли это? Конечно,
возможно, раз оно не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на
военную диктатуру...»95.
Для проверки показаний Какурина и Троицкого была организована оч-
ная ставка их с Тухачевским в присутствии Сталина, Ворошилова, Орд-
жоникидзе и других членов политбюро ЦК. Какурин и Троицкий подтвер-
дили свои «уличающие» показания и на очной ставке. Но 1930-й год еще
далеко не 1937-й. Было решено опросить тех видных военных деятелей,
которые хорошо знали Тухачевского по совместной работе в РККА. Как
позднее вспоминал Сталин: «Мы обратились к тт. Дубовому, Якиру и Га-
марнику. Правильно ли, что надо арестовать Тухачевского как врага. Все
трое сказали нет, это должно быть какое-нибудь недоразумение, непра-
вильно.
Ворошилов, Мы очную ставку сделали.
Сталин: Мы очную ставку сделали и решили это дело зачеркнуть»96.
Тухачевский тогда уцелел, но более трех тысяч командиров Красной
Армии все-таки было осуждено97. Хотя расстрельные приговоры, насколько
мне известно были тогда сравнительно редким явлением*, а многие аре-
стованные через сравнительно короткое время были освобождены, самый
факт ареста и осуждения в любой момент по фальсифицированным обви-
нениям оказал исключительно неблагоприятное воздействие на десятки ты-
сяч командиров и начальников Красной Армии — бывших военных
специалистов. Тем более, что некоторых из них (например, будущего мар-
шала Б. М. Шапошникова) уже тогда «таскали» на всякого рода очные
ставки.
Ныне точно установлено, что все эти дела «о заговоре бывших офице-
ров» в начале 30-х годов были сфабрикованы по фальсифицированным
обвинениям. Но необходимо заметить, что отдельные руководящие работ-
ники ОГПУ еще в 1931 г. считали дела на военных специалистов «дутыми»,
искусственно созданными и выражали недоверие к показаниям арестован-
ных. Вместо того, чтобы попытаться установить истину, политбюро ЦК
ВКП(б) 6 августа 1931 г. приняло постановление об изменениях в составе
ОГПУ, т. е. об изгнании посмевших высказать собственное мнение. В тот
же день Сталиным было подписано директивное письмо, в котором пред-
писывалось: «Поручить секретарям национальных ЦК, крайкомов и обко-
мов дать разъяснение узкому активу работников ОГПУ о причинах
последних перемен в руководящем составе ОГПУ на следующих основани-
ях: а) Тт. Мессинг и Бельский отстранены от работы ОГПУ, тов. Ольский
снят с работы в Особом отделе, а т. Евдокимов снят с должности началь-
ника секретно-оперативного управления... на том основании, что...
Это мое утверждение носит скорее предположительный характер из-за сохраняющейся
до сих пор недоступности и недостаточной изученности документов ОГПУ тех лет. Так, совсем
недавно стало известно, что «за вредительскую контрреволюционную деятельность в Артил-
лерийском управлении РККА» Коллегией 01'11 У 16 октября 1930 г. были приговорены к
расстрелу сразу десять ответственных сотрудников этого управления (А. С. Бараблин,
В. П. Бойко-Родзевич, С. Г. Брычков, Г. М. Гапонов, В. Д. Костин, В. Р. Руппенейт,
В. И. Сергеев, И. И. Соколовский, Д. В. Сухарев и И. К. Ястребов). Все они беспартийные,
восемь из них с высшим образованием (двое со средним), опытные специалисты в возрасте
от 38 до 65 лет. Расстреляны 20 октября 1930 г. Реабилитированы посмертно 27 декабря
1957 г. (См.: Расстрельные списки. Вып. 2. Ваганьковское кладбище. 1926—1936 гг. М.,
«Мемориал», 1995. С. 99—101).
48
б) они распространяли среди работников ОГПУ совершенно не соответ-
ствующие действительности, разлагающие слухи о том, что дело о вреди-
тельстве в военном ведомстве является «дутым» делом; в) они расшатывали
тем самым железную дисциплину среди работников ОГПУ... ЦК отметает
разговоры и шушуканья о «внутренней слабости» органов ОГПУ и «непра-
вильности» линии их практической работы, как слухи, идущие, без сомне-
ния, из враждебного лагеря и подхваченные по глупости некоторыми
горе -«комму ниста м и»®8.
А чтоб неповадно было военным «совать нос не в свое дело», решением
политбюро ЦК ВКП(б) от 5 августа 1931 г. Реввоенсовет СССР лишался
права давать Особому отделу задания и осуществлять контроль за их вы-
полнением, «с тем, чтобы Особый отдел был непосредственно подчинен
ОГПУ»99... Так еще раз было подтверждено, что исключительные права
особых отделов в Красной Армии и Флоте были определены и санкциони-
рованы политбюро ЦК ВКП(б)*.
Значительный всплеск отрицательных (как их тогда квалифицировали
особые отделы) настроений среди личного состава РККА произошел вес-
ной—летом 1933 г. Страшный голод на Украине, тяжелое продовольствен-
ное положение в стране в целом не могли не сказаться и на настроениях
красноармейцев. И новобранцы приходили в казармы с «нездоровыми» впе-
чатлениями. И письма из родных деревень поступали совсем нерадостные
(если в апреле 1933 г. в армию было доставлено писем положительного
характера лишь 2,8%, то отрицательного — 15,4%, а в июне соответст-
венно 3,1% и 19, 5%100). Во многие воинские части (особенно территори-
альные и национальные) наблюдался наплыв родственников со своими
жалобами и печалями — за один месяц по Азербайджанской дивизии было
учтено 154 случая посещений красноармейцев родственниками. Дело дошло
до того, что многие красноармейцы стали часть своего армейского пайка
(преимущественно сахар и сухари) посылать на родину в посылках. Только
по 5-му территориальному стрелковому полку за июль 1933 г. было послано
250 таких продовольственных посылок101.
Наряду с некоторыми другими обстоятельствами, все это способствовало
усилению «отрицательных» настроений и недовольства личного состава
РККА (см. табл. № 1).
Таблица
УЧТЕННЫЕ ОСОБЫМИ ОТДЕЛАМИ ФАКТЫ «ОТРИЦАТЕЛЬНЫХ»
НАСТРОЕНИЙ И НЕДОВОЛЬСТВА ЛИЧНОГО СОСТАВА РККА
Период	Общее количество учтенных фактов	В процентах к IV кварталу 1932 г.
IV квартал 1932 г. I квартал 1933 г. П квартал 1933 г. III квартал 1933 г. IV квартал 1933 г.	69 689 89 774 101 389 103 301 52 247	100 128 145 - 148 75
В «Отчете об отрицательных явлениях в РККА за 1933 год» приведена
специальная диаграмма, отражающая динамику и характер отрицательных
проявлений (высказываний) в армии. Из нее явствует, что общее количе-
ство отрицательных высказываний с 313 762 в 1932 г. выросло до 346 711
в 1933 г. Львиную долю среди них (61,8% в 1932 г. и 60,5% в 1933 г.)
занимали антиналоговые, антиколхозные и другие высказывания против
политики партии и правительства, главным образом в области переустрой-
ства деревни, однозначно квалифицированные Особым отделом, как «ан-
тисоветские». Были «засечены» и такие высказывания, как угрозы * **
Все упомянутые здесь ответственные сотрудники ОГПУ, попытавшиеся хоть как-то
выступить против явной фальсификации дел в отношении комначсостава РККА, позднее были
расстреляны: С. А. Мессинг и Я. К. Ольский — в 1937 г., Л. Н. Бельский — в 1939 г., Е.
Г. Евдокимов — в 1940 г. Реабилитированы посмертно.
** Составлена по: РГВА. Ф. 9. Оп. 29. Д. 178. Л. 65, 147.
49
начсоставу — они сократились на 10% (с 6191 факта до 5574). Уменьши-
лось на 18% и число повстанческих высказываний (с 5054 фактов до 4148).
Характерно, что довольно часто фиксировав
еся
в 1932 г. антисемитские
проявления, в 1933 г. были лишь единичными102. Всего в течение 1933 г.
были замечены в отрицательных высказываниях 230 080 красноармейцев
и краснофлотцев, 48706 человек младшего начсостава и 55 777 лиц среднего
комначполитсостава103, т. е. до 60% по отношению ко всему личному со-
ставу РККА в то время.
Именно в 1933 г. резко возросло количество изъятого из частей РККА
«социально чуждого элемента»: с 3889 человек в 1932 г. до 22 308 человек.
По социальному положению и мотивам изъятия в 1933 г. они распределя-
лись следующим образом: кулаков — 11 103 человека, бывшее духовенст-
во.— 427, политически неблагонадежный элемент — 8828 и прочих —
2400 человек. По служебной принадлежности больше половины изъятых
составляли красноармейцы переменного состава (12 199 человек), красно-
армейцев кадра было изъято 7143, младшего начсостава — 1361 и начсо-
става — 1125 человек104.
Анализ практики военно-судебных органов в РККА за первый квартал
1933 г. показал значительный рост (по сравнению с первым и четвертым
кварталами 1932 г.) судимости кадрового состава в РККА, в особенности
начсостава. 10 июля 1933 г. военная коллегия Верховного суда СССР и
Центральная военная прокуратура рассылают циркуляр № 0016/00103, в
котором указывается, что такое явление «находится в несоответствии с
решающими успехами социалистического строительства». «Надо по-
мнить, — говорилось в циркуляре, — что нам нужна четкая классовая
политика в репрессиях, что «нам нужно репрессивные меры применять
таким образом, чтобы при наименьшем применении их достигнуть наи-
большего эффекта. А это значит, что «репрессия должна быть крепка и
метка» (Постышев). Мы должны реализовать в нашей работе ленинский
лозунг «Лучше меньше, да лу
hi
е»...
Военно-судебные органы должны из-
жить проявляющееся в отдельных звеньях судебной системы увлечение
такими острыми формами репрессии, как расстрел, к которым сейчас мы
должны, как правило, прибегать лишь в исключительном случае.... Слиш-
ком широко применяется Военно-судебными органами л
ение свободы на
болы
е сроки. Надо шире практиковать применение мер репрессий, не
связанных с лишением свободы (особенно в отношении начсостава), на-


пример, условное осуждение»105.
Этот документ убедительно доказывает, что проведение массовых ре-
прессий по отношению к различным категориям личного состава РККА
практиковалось повсеместно и в первой половине 30-х годов. И вместе с
тем, было бы неправильно работу особых отделов НКВД в это время изо-
бражать в одном черном цвете. Страна наша действительно находилась в
неприкрыто враждебном капиталистическом окружении и являлась объектом
непрерывной «работы» зарубежных разведок. Особое внимание уделялось
приграничным военным округам — Украинскому, Белорусскому, Ленинг-
радскому и Дальневосточному Краю. Только за один 1933 г. по этим округам
в общей сложности была вскрыта 51 диверсионно-повстанческая организа-
ция и 106 шпионских резидентур, было арестовано 20 133 человека, в том
числе 445 агентов разведок, прибывших непосредственно из-за кордона106.
Всего же за 1933 г. по линии особых отделов за шпионаж и диверсионно-
повстанческую деятельность, связанную с работой иностранных разведок,
было арестовано 23 190 человек, из них военнослужащих — 224 (0,9% к
общему числу арестованных) по сравнению с 8599 (из них военнослужащих
ИЗ человек, или 1,3%) в 1932 г.107
Трудно сейчас, спустя 60 с л

зим лет, без специального исследования
определить, насколько правомерны были все эти аресты. Но пока совер-
шенно бесспорным является то, что японская, финская, польская и гер-
манская разведки в эти годы вели усиленные действия, направленные на
Советский Союз в целом, на Красную Армию в особенности. В то же время
никакими достоверными данными, которые свидетельствовали бы о каких-
либо извращениях в деятельности особых отделов по противодействию «ра-
50
боте» иностранных разведок в эти годы мы в настоящее время пока не
располагаем. Это обстоятельство важно подчеркнуть. Оно поможет читате-
лю понять, что к середине 30-х годов особые отделы не только обладали
по сути неограниченными и неконтролируемыми полномочиями, но и на-
копили определенный деловой авторитет.
Тем более гнетущее впечатление на высшее руководство страны про-
изводили систематические доклады ОГПУ о «вскрытии» в РККА различных
новых «контрреволюционных группировок». Если число военнослужащих,
арестованных за «шпионаж и диверсионно-повстанческую деятельность»,
было в 1932 г. сравнительно незначительным (113 человек), то общее ко-
личество военнослужащих, привлеченных «за различные контрреволюци-
онные преступления», в этом году составили 2811 человек, а количество
ликвидированных контрреволюционных группировок» — 208. В 1933 г. об-
щая численность привлеченных военнослужащих несколько уменьшилась
(2390 человек), но количество ликвидированных контрреволюционных
группировок возросло до 369108. Одной из таких «раскрытых и ликвидиро-
ванных» в 1933 г. была «контрреволюционная группа в МВО», именовавшая
себя «Русской фашистской партией», во главе которой стоял член ВКП(б)
с 1918 г. преподаватель Военно-инженерной академии РККА В. Н. Ахов
(ранее работал начальником моботдела ВСНХ СССР)109.
Размах политических репрессий в РККА значительно возрос после убий-
ства С. М. Кирова. В непосредственном участии в этом убийстве никто из
военнослужащих вроде бы не обвинялся, но всех, кто позволил себе сказать
о нем не строго по официальной версии, как правило, «забирали». Мне пока
не удалось выявить, сколько же их было в этом «кировском потоке», но
судя по некоторым документам счет шел на десятки и на сотни человек.
Присвоение персональных военных званий в 1935—1936 гг. явилось важ-
ным этапом в укреплении положения комначсостава РККА. Но по мнению
многих командиров, оно явилось и своеобразной чисткой армии. Значитель-
но сужен был контингент лиц, отнесенных к командному составу. Сюда
теперь входили командир, его заместитель по строевой части и начальник
штаба. Все остальные получали военные звания интендантского, инженер-
ного и т. п. состава. У профессиональных военных это вызывало значитель-
ное недовольство. Многие получили персональные военные звания и
соответствующие им знаки различия значительно ниже носимых ранее по
занимаемой должности и соответствующей ей служебной категории. Пре-
подаватель Военно-химической академии Какоулин заявил по этому поводу:
«Молодею с каждым днем, скоро буду лейтенантом»110. Недовольство вы-
сказывалось и в сфере высшего комсостава. Начальник кафедры тактики
Военно-транспортной академии В. С. Лазаревич был явно раздосадован тем,
что ему присвоили звание «только» комдива. На просьбу дать материалы
для командирской учебы, он заявил: «Я теперь комдив и с меня спрашивайте
только как с начальника кафедры, больше я ничего не знаю»111.
Остро ощущались и переживания многих командиров, связанные с не-
изменным проведением «классового подхода» в явно гипертрофированной
форме. Начальник Инженерного управления РККА Н. Н. Петин получил
высокое звание «комкор». Но ведь все познается в сравнении. Его колле-
ге — начальнику АБТУ РККА И. А. Халепскому присвоили еще более
высокое звание командарма 2 ранга. И Петин жаловался своему замести-
телю Смирнову: «Разве нам с тобой, Сережа, можно было ждать чего-ни-
будь хорошего, ведь ты поп, а я бывший офицер»112.
Весьма болезненно реагировали командиры, особенно молодые, на про-
явление откровенной грубости, а то и неприкрытого хамства со стороны
старших начальников. Это началось буквально с первых дней создания
армии «нового типа». Многие искренно полагали, что с отменой военных
званий и знаков различия, ликвидацией титулования всякая вежливость
является чуть ли не дурным тоном. Негативно влиял и чрезвычайно низкий
общеобразовательный уровень подавляющего большинства выдвинутых «с
низов» командиров, даже не представлявших себе, что обращение началь-
ника с подчиненным может быть вполне вежливым. И когда кое-кто все-
таки высказывал сетования по поводу излишней грубости со стороны тех
51
или иных начальников, они не без гордости отвечали: «Мы университетов
(вариант: академиев) не кончали». Выступая на совещании в ПУ Ре в фев-
рале 1935 г., начальник Военно-политической академии Б. М. Иппо гово-
рил: «Значительная часть слушателей не отвечает требованиям. Мы в
наших академиях вынуждены обучать людей арифметике, самому элемен-
тарному правописанию. Ведь он еще пишет не «донесение», а «донисение»,
он еще пишет не «взвод», а «звод»113.
Зато «матерный язык» такие, не обремененные культурой, командиры
осваивали чуть ли не в совершенстве. Одним из таких любителей «матового
воспитания» подчиненных был командир 12-й стрелковой дивизии (г. Бла-
говещенск) Смирнов. Будущий генерал армии, а тогда начальник штаба
35-го стрелкового полка этой дивизии А. П. Белобородов сетовал в 1935 г.:
«И работа хорошо идет, и работать хочется, а из дивизии надо бежать.
Жить с комдивом невозможно». Ему вторил начальник штаба учебного
артдивизиона Проскуряков: «Душно. Дышать нечем. Мешают тебя с
грязью, а ты молчи»114. Грубо обращался с подчиненными командир 32-й
мехбригады (ЗабВО) В. И. Подшивалов. 7 октября 1935 г. он нанес тяжкое
оскорбление начальнику финчасти бригады, бывшему сотруднику обкома
ВКП(б) Ашарину: «...ты мне не вкручивай, ленинградская шпана... Я тебя
это тебе не в обкоме партии сидеть,
на гауптвахте сгною,
мальчишка
дурак, лодырь»115. И это лексикон командира механизированной бригады
мирного времени! Совершенно резонно в связи с этим начальник Особого
отдела ГУГБ НКВД СССР М. И. Гай докладывал начальнику Политуп-
равления РККА: «Значительная часть начсостава в разговорах заявляют,
что с таким комбригом воевать нельзя, так как при его самодурстве можно
бесцельно погибнуть»116.
Но уже в 1935 г., а особенно в 1936 г. Рабоче-крестьянскую Красную
Армию все больше начинают волновать аресты военнослужащих по поли-
тическим мотивам. Вот лишь некоторые факты, которые мне удалось вы-
явить в архивах.
В штабе РККА служил начальником 2-го сектора 1 отдела 2-го управ-
ления сорокалетний участник гражданской войны Г. В. Васильев. Он без
восторга встречал очередные мероприятия партии и правительства и по-
зволял себе высказывать недовольство по поводу материальных затрудне-
ний, а то и большим объемом программы по марксистско-ленинской
подготовке и даже вроде поговаривал о наличии эксплуатации крестьянства
в СССР. Поскольку он был беспартийным, то оказался недоступен для
парторганизации. Но в отделе нашлись «бдительные» люди, и 20 декабря
1934 г. он был арестован, нашлись и свидетели — сослуживцы Друнин,
Трошин, Ексимов, Недокукин, Леонтьев и Савинов, на основании показа-
ний которых приговором военной коллегии от 28 февраля 1935 г. Г. В. Ва-
сильев был признан виновным в том, что «он, имея антисоветское
мировоззрение на протяжении ряда лет систематически проводил среди
работников штаба РККА контрреволюционную агитацию, стремясь дока-
зать неправильность ряда мероприятий Коммунистической партии и Со-
ветского Правительства»117.
Поскольку пора массовых расстрелов еще не наступила, военная кол-
легия «ограничилась» осуждением командира с «неправильным» мировоз-
зрением к семи годам лишения свободы в ИТЛ. Его срок заключения, по
приговору, должен был закончиться еще в 1942 г., но видно, ему «доба-
вили», ибо даже в ноябре 1956 г. он пишет из дальних краев ходатайство
о реабилитации. За эти годы его единственный сын уже успел погибнуть
на одном из фронтов Отечественной войны118, а отец все пребывает «безо
всякого отъезда в дальнем городе Инте». Приговор 1935 года был отменен
только в декабре 1956 г., а дело прекращено «за отсутствием состава пре-
ступления» и в феврале 1957 г. было объявлено Г. В. Васильеву — еще
живому... Прошло «всего» 22 года...
Тревожное впечатление произвел арест летом 1935 г. прославленного
героя гражданской войны начальника кафедры военной истории Военно-
воздушной академии имени Н. Е. Жуковского Г. Д. Гая (Бжишкяна). Не-
сколько военных прошли по так называемому «Кремлевскому делу». Но
52
аресты военнослужащих по политическим мотивам в 1935 г. были все же
единичными. Да и в 1936 г., хотя они и участились, но массового характера
еще не носили. Вплоть до наступления кровавого 1937-го года все-таки
нередко пытались как-то разобраться.
Вот одна весьма характерная история. 19 мая 1936 г. начальник Особого
отдела Главного управления госбезопасности НКВД СССР комиссар госбе-
зопасности 2 ранга М. И. Гай представляет наркому обороны СССР ме-
морандум на слушателя 2-го курса Военной академии имени Фрунзе
старшего лейтенанта Михаила Ивановича Шилова, обвиняет его в том, что
по
он систематически высказывает троцкистские взгляды, и, в частности
поводу оккупации Германией Рейнской зоны Шилов якобы высказался сле-
дующим образом: «Гитлер — не дурак, это умный человек и знает, что
надо делать». Легко можно понять, что же за. атмосфера была в армии
уже в 1936 г., если Гай на основе этого просит у Ворошилова санкции на
арест Шилова. Но при всем при том, даже тридцать шестой год еще далеко
не тридцать седьмой. И Ворошилов еще не сломлен до конца. Он принимает
решение: «Арестовывать пока не нужно. Следует вести наблюдение. ПУРу
дам соответствующие указания. КВ. 23/V.36 г.». Через три дня появляется
резолюция начальника Политуправления РККА Гамарника: «Лично
тт. Осепяну и Щаденко*. Расследуйте тщательно и доложите мне.
26/V.36 г.»115>.
И далее развертывается целая серия проверок, бесед, опросов однокаш-
ников Шилова. Прежде всего берутся за бывшего старшину 1-го курса
капитана И. И. Людникова. И тот заявляет: «Никаких ошибок во время
занятий, консультаций и в руководстве кружком в ОМО (отдел матери-
ального обеспечения. — О. С.) со стороны Шилова не было»120. Как по-
человечески отрадно и сейчас, через 60 лет, видеть стремление человека
быть порядочным даже в тех мрачных условиях. Пройдет всего шесть лет,
и Людников станет одним из героев обороны Сталинграда, а затем и до-
стойным командующим армией.
Что касается Шилова, то теперь за него взялся сам Щаденко. Шилов
упорно настаивал на том, что об уме Гитлера он ничего не говорил121 (по
тем времена это был состав преступления). Тогда Щаденко стал упрекать
Шилова в том, что он недостаточно радуется успехам страны.
м победам с энтузиазмом не относитесь.
«Щаденко: Вы вообще к на
Вы и в социализме сомневаетесь.
Шилов: Как же я сомневаюсь, когда уже никто не сомневается? Такого
сомнения я никогда не выражал.
Щаденко: А радости?
Шилов: Да разве мне не стало лучше жить?
$111
[ами
Щаденко: Вы, прочтя газету, не идете сейчас же делиться с товар]
радостью нашим победам»122.
По стенограмме опроса чувствуется, что в духовном развитии старший
лейтенант Шилов на голову выше корпусного комиссара Щаденко. Видно,
почувствовал это и сам Щаденко. И к чести его, в данном случае он сумел
занять объективную позицию и 4 июня доложил Гамарнику: «По отзывам
Шилов — растущий командир — во время опроса произвел на меня впе-
чатление человека искреннего, думаю, что для ареста Шилова нет осно-
ваний»123. В июле 1936 г. Гамарник поручает начальнику ОРПО ПУ РККА
корпусному комиссару Б. У. Троянкеру: «Поговорите с т. Гаем». И, каза-
лось бы, закрыто дело, спасен старший лейтенант Шилов.
Но не тут то было. На смену арестованному и вскоре расстрелянному
Гаю на пост начальника Особого отдела ГУ ГБ назначается И. М. Леплев-
ский. 25 апреля 1937 г. он обращается к Гамарнику за санкцией на уволь-
нение и арест Шилова, которому опять инкриминируется и то, что он
говорил: «Гитлер — не дурак». Гамарник немедленно откликается: «Лично
т. Неронову. Срочно донести, что Вам известно по этому вопросу.
26/IV.37 г.». Проходит некоторое время. Наступает роковой июнь 1937-го.
Армейский комиссар 2 ранга Г. А. Осеням в то время заместитель начальника ПУ
РККА; корпусной комиссар Е. А. Щаденко — в то время помощник начальника академии
им. Фрунзе по политчасти.
53
сева воентехник 2 ранга П. Г. Жеваженко нес службу
Мн
На смену застрелившемуся Гамарнику назначается из Ленинграда армей-
ский комиссар 2 ранга П. А. Смирнов, и тому уже не до расследований.
Появляется новая резолюция: «Неронову и Пивоварову*. Надо немедля
разобраться на парторганизации и представить к увольнению. 23/VI.37»124.
В ночь с 20 на 21 мая 1936 г. слушатель Военно-инженерной академии
им. В. В. Куйб
помощника дежурного по академии. Во время проверки караулов он увидел
в караульном помещении книжку по истмату. И надо же было так слу-
читься, что дежурный по академии майор Романюк забыл свое удостове-
рение в помещении дежурного. Послали за удостоверением. А пока за-
вязался разговор о течениях в партии. И тут 30-летний комсомолец
Жеваженко, ссылаясь на предсъездовский бюллетень, который он видел у
одного партийца, заявил, что незадолго до своей смерти Ленин характе-
• ризовал Троцкого как нестойкого большевика, который, однако, под уме-
лым руководством может принести пользу125. И уже 22 мая в партбюро
факультета № 4 поступает «заявление» члена ВКП(б) воентехника 2 ранга
С. Фомина с «сигналом» об этом факте,
кто-то сказал, что Бухарин — хороший
«Троцкий был еще луч
конный» ход.
Прошло всего три недели и 13 июня
Да еще сообщается, что когда
оратор, то Жеваженко заявил:
И делу сразу же был дан «за-
м оратором»126.
1936 г. сам начальник Особого
отдела ГУ ГБ НКВД СССР Гай информирует Гамарника, что материалами
предварительного следствия точно установлено, что Жеваженко «в послед-
них числах мая с. г. открыто выступил среди военнослужащих с контрре-
волюционным троцкистским выпадом, направленным к дискредитации
вождя партии тов. Сталина... Жеваженко из ВЛКСМ исключен... Считаю
необходимым арест Жеваженко, на что прошу Вашей санкции»... Резолю-
ция начальника Политуправления РККА гласила: «Отчислить Жеваженко
от академии и уволить из армии. Гамарник. 20/VI.36.». И здесь же помета
одного из помощников Гамарника: «20 июня 1936 г. подписан приказ об
отчислении Жеваженко из Академии и увольнении его из РККА»127.
Когда же «непозволительные» речи заводили вдруг лица высшего ком-
состава, то власти действовали более скоропалительно. В Военной академии
им. Фрунзе руководителем общей тактики и начальником 7-й группы слу-
жил в ту пору комбриг с редким для Руси именем и фамилией — Эйольф
Георгиевич Матсон-Игнеус — швед по национальности, бывший член Фин-
ляндской социал-демократической партии, участник гражданской войны,
награжденный орденом боевого Красного Знамени, член ВКП(б) с 1918 г.
И вот он в своей речи перед слушателями 11 мая 1936 г. заявил, что
германский фашизм и Гитлер сумели отразить национальные чувства не-
мецкого народа и поэтому легко пришли к власти. Утверждение вообще-то
аксиоматичное. Но оно противоречило официальной пропаганде того вре-
мени. Речь комбрига сразу же была расценена как «контрреволюционная»
и уже 28 мая 1936 г. он был арестован128.
С лета 1936 г. бредень политических арестов начинает загребать все
новые жертвы. В июле в тюрьму брошены комдив Д. А. Шмидт и майор
Б. И. Кузьмичев, в августе — комкоры В. М. Примаков и В. К. Путна,
комбриг М. О. Зюк и военинженер 2 ранга Г. А. Литох, в сентябре —
комкор С. А. Туровский и комдив Ю. В. Саблин, в декабре — полковник
И. Л. Карпель. В основном это были активные участники гражданской
войны, широко известные в РККА люди. И хотя об их аресте в печати
не сообщалось, схваченные НКВД лица, как в воду канули, но довольно
ирокий круг комначсостава знал об этом и не мог не задуматься и о
IR
своей судьбе.
Одновременно был нанесен так сказать упреждающий удар и по по-
литсоставу РККА. В качестве показательного объекта была избрана раз-
мещавшаяся тогда в Ленинграде Военно-политическая академия РККА
имени Н. Г. Толмачева. С июля по ноябрь 1936 г. органами НКВД были
* Корпусной комиссар И. Г. Неронов в то время — военный комиссар Военной академии
им. Фрунзе. Бригадный комиссар М. Пивоваров — начальник отдела кадров Политуправления
РККА
54
арестованы работавшие в этой академии четыре батальонных комиссара и
три бригадных комиссара. И если смертный час арестованных в 1936 г.
командиров наступил j
•ЯП
ъ в 1937 г
ливать уже в 1936 г.
то политработников начали расстре-
Насколько мне удалось выявить, первыми жертвами политических
убийств в РККА в эти годы стали два батальонных комиссара из ВПАТ:
преподаватель истории Александр Алексеевич Клинов и инструктор парт-
работы политотдела академии Александр Петрович Яценко. Их осудили к
высшей мере наказания 11 октября 1936 г. и в тот же день расстреляли.
Следующий заход был 19 декабря 1936 г., когда осудили и расстреляли
трех бригадных комиссаров из ВПАТ. Это были: начальник кафедры во-
енного искусства К. И. Бочаров (он же Крум Бочваров, болгарин по на-
циональности), начальник кафедры всеобщей истории М. С. Годес и
Ш1Г/
старший руководитель кафедры ленинизма Л. О. Леонидов. Два батальон-
ных комиссара — К. Т. Климчук и Б. П. Либерман — в тот же день были
осуждены по формуле «10 + 5» (т. е. 10 лет ИТЛ + 5 лет поражения в
политических правах), но в октябре 1937 г. они были также расстреляны.
Все эти кровавые дела творились в глубочайшей тайне. Мне удалось
их установить только в результате выявления и изучения надзорных про-
изводств по делам названных политработников. Видно, очень уж опасалась
правящая верхушка возможных вспышек свободомыслия в Военно-полити-
ческой академии, раз начала расстреливать ее преподавателей еще до того,
как придумала сочинить очередную лживую версию о наличии троцкист-
ского военно-фашистского заговора в РККА.
Малейшие попытки объективно разобраться в предъявляемых коммуни-
сту обвинениях кончались весьма плачевно. Председатель военного трибу-
нала КБФ бригвоенюрист Т. П. Сытов, будучи членом флотской
парткомиссии, в 1936 г. участвовал в разборе персональных дел на бывшего
военкома линкора «Октябрьская революция» полкового комиссара П. В. Му-
хина, политрука Г. И. Овчинникова и других, в результате чего обвинение
этих лиц в троцкистской деятельности подтверждения не нашло. Такое за-
ступничество даром не прошло. В январе 1938 г. Сытов сам был арестован,
а 20 сентября того же года военной коллегией Верховного суда СССР при-
говорен к ВМН и в тот же день расстрелян. Наряду со стандартным обви-
нением в участии в антисоветском военно-фашистском заговоре, ему
вменялось также и то, что «используя свое служебное положение, по зада-
нию Гришина*, боролся за сохранение троцкистских кадров на флоте»129.
Уже с лета 1936 г. развертывается самое настоящее воспитание на кро-
ви. На крови других. Причем именно такая направленность задавалась и
всячески поощрялась с самого верха. Примером для войск в этом отноше-
нии служило прежде всего Политуправление РККА. 25 августа 1936 г. на
митинге его сотрудников, в присутствии Гамарника, принимается резолю-
ция: «С чувством глубочайшего удовлетворения мы встретили приговор о
расстреле шайки преступников, убийц и фашистских агентов Зиновьева,
Каменева, Смирнова, Бакаева, Мрачковского и других. Этот приговор вы-
ражает нашу волю. Нет и не может быть места на прекрасной советской
земле ползучим гадам, предателям, террористам, людям, поднимающим
свою преступную руку на нашего великого, любимого и всем родного то-
варища Сталина»130.
Особенно неуютно начинают себя чувствовать многие активные участ-
ники гражданской войны, первостроители РККА. На своем веку они про-
шли огонь, воду и медные трубы. И каким-то шестым чувством
воспринимают они, как все более сгущаются над ними мрачные тучи. На-
гражденный тремя боевыми орденами Красного Знамени, заместитель ко-
мандующего войсками ПриВО комкор И. С. Кутяков записывает в своем
дневнике 27 августа 1936 г.: «Умер главком С. С. Каменев. Старик сделал
свое дело и незаметно ушел восвояси. Вопрос времени, все там будем.
Наступает время, когда все ветераны гражданской войны уйдут из жизни:
Армейский комиссар 2 ранга А. С. Гришин, начальник политуправления КБФ. В июле
1937 г. покончил жизнь самоубийством. После смерти был объявлен «врагом народа».
55
ков. Здесь

мн
одних расстреляют, другие, как Томский, сами покончат с собой, третьи,
как Каменев, уйдут в могилу»131.
В течение двух прошедших после убийства Кирова лет, уже к концу
1936 г. атмосфера в РККА стала довольно тревожной. Вот одно из нео-
бычных свидетельств. В справке на арест (январь 1937 г.) заместителя
начальника военно-исторического отдела Генштаба РККА комбрига
К. И. Соколова-Страхова в качестве одного из оснований ареста приве-
дены такие его слова (по сообщению очередного «источника»): «Я — ре-
дактор Военно-исторического бюллетеня. Я чувствую, что за каждым моим
шагом наблюдают... Работать теперь трудно и даже страшно на литера-
турно-историческом фронте — чуть что ответственность огромная»132.
Уже в 1936 г. по требованию отдела кадров Политуправления РККА
политработники писали автобиографии по новой схеме — с обязательным
ответом на вопрос: «с кем приходилось работать» 133. Ядовитейший по тем
временам вопрос. Ведь до января 1925 г. председателем Реввоенсовета
СССР*- и народным комиссаром по военным и морским делам был
Л. Д. Троцкий. Теперь имя его было проклято, предано политической ана-
феме, куда пострашнее церковной. А всякий политработник, служивший
в РККА со времен гражданской войны, так или иначе имел дело с реали-
зацией приказов бывшего наркома и его ближайших помощ
таилась и другая угроза. Укажешь известных сегодня всей стране военных
деятелей. А ведь никто не знает наперед, как они будут котироваться
завтра. И никакой гарантии, что они (с кем ты ранее работал) не окажутся
в очередном списке врагов народа. Тут-то и будет очень «ко времени» твоя
собственноручная запись о том, что ты вместе с ним работал и не разоб-
лачил его как врага народа. Тут-то тебе и самому будет крышка.
Обстановка в отдельных частях, соединениях, да и в целом в армии
складывалась настолько напряженная, что некоторые командиры всячески
стремились как-то ее сменить. Можно предположить, что одним из таких
путей была подача рапортов о своем желании принять участие в воору-
женной борьбе Испанской республики против мятежников генерала Франко
и германо-итальянских интервентов. Известие о начале гражданской войны
в Испании всколыхнуло всю советскую страну. Стремление оказать ре-
спубликанцам посильную помощь было огромным. Известный испанист
М. Т. Мещеряков в своей последней публикации сообщил, что некоторые
руководящие деятели выдвинули тогда идею о направлении в Испанию
регулярных войск Красной Армии. Вопрос об этом обсуждался, «однако
военные воспротивились этой идее, выдвинутой Сталиным и Вор
и было решено направить туда военных советников и специалистов» И
как по-барски скажет Воро
немного работают против Франко»135.
А меж тем внутри СССР дело «выкорчевывания» шло своим чередом
и набирало все более нарастающие обороты. В январе 1937 г. было объяв-
лено о предстоящем новом процессе, на этот раз по делу «Антисоветского
троцкистского центра». Во всех средствах массовой информации как по
команде началась усиленная кампания по воспитанию ненависти к очеред-
ным «врагам народа», истошные заклинания к беспощадной расправе с
ними. И многие в армии верили этим заклинаниям. Но далеко не все.
Литератор красноармейской газеты «Ворошиловец» 71 сд (СибВО) лейте-
нант А. И. Иванов писал 20 января 1937 г. своей знакомой в Пушкинские
горы: «Только что прочел в Известиях о суде над К. Радеком, Пятаковым,
Сокольниковым и др. Их зачислили в шпионы, диверсанты, бандиты. По-
пробуй наш брат разобраться, что к чему. Какими этикетками не залепят
их имена и приемлют как должное... но гложет мысль, как, что, каким
образом, почему расстреливают людей? Ведь не продались же они гене-
ральным штабам или иностранным контрразведкам ради личной наживы,
хотя только этого и не хватало, чтобы нам сказать. Чего они хотят? За
что идут на смерть?.. Это завешано столь непроницаемой завесой агита-
ционной шумихи в газетах, на митингах, на собраниях, что миллионы
никак не могут прийти в сознание и разобраться, что к чему. Совершенная
темнота... А мы будем читать в газетах в специальном свете. Бедные!
Л0ВЫМ
лов в марте 1937 г.: «Сейчас наши людишки
1114
56
Жалка роль человека, которому ничего не остается делать, как надувать
легкие для крика «ура» и складывать ладоши, извлекая хлопки, чтобы
приветствовать приговор, по которому умерщвляются «злодеи». Массы ре-
шают все — это только спирт для одурманивания многих голов»136.
Вот такое письмо написал лейтенант своей знакомой. Конечно, далеко
не верноподданническое. Но ни в одной хоть сколь либо цивилизованной
стране ничем не грозившее автору. Не то было тогда в СССР. В 1940 г.
арестовали мужа этой знакомой лейтенанта и при обыске нашли это письмо
трехгодичной давности. Особисты наметанным глазом сразу видят: «крамо-
ла». И немедленно докладывают начальнику Политуправления Красной Ар-
мии. А тот тоже бдит. И налагает резолюцию: «Уволить. Мехлис»137 —
чтоб знал лейтенант, какие письма можно писать, а какие нельзя. А
23 марта 1940 г. появляется и постановление на арест лейтенанта А. И.
Иванова.
Определенная отчужденность, настороженность в отношениях между
различными категориями военнослужащих стала наблюдаться уже с начала
1937 г. Начальник У ВУЗ РККА комкор А. И. Тодорский говорил в марте
1937 г. что «у нас в академиях нет связи руководства не то, что с массой,
но и с людьми, которые стоят вслед за этим руководством. Начальники
кафедр удивлялись, как это так, что я их вызвал поговорить по одиночке.
Когда я сказал, что устрою личный прием постоянного состава и слуша-
телей, Смолин (комкор, начальник Военно-инженерной академии. —
О. С.) заявил: «Вряд ли кто явится, потому что ко мне никто не ходит»138.
Но имелись факты и противоположного свойства, свидетельствующие о
стремлении некоторых рядовых армейских коммунистов смело вскрывать
недостатки работы тех или иных руководителей. На партактиве в Военной
академии им. Фрунзе при обсуждении вопроса об итогах февральско-мар-
товского (1937 г.) пленума ЦК ВКП(б) участник гражданской войны слу-
шатель С. Н. Переверткин резко критиковал тогдашнего помощника
начальника академии по политчасти корпусного комиссара Е. А. Щаденко.
Критиковал за то, что он своими указаниями стремился к тому, чтобы не
занимались критикой недостатков работы по подготовке слушателей. Сек-
ретарей партбюро курсов инструктировали так, чтобы они больше говорили
«о собственной учебе». «Редактор газеты «Фрунзсвец» прямо говорит: «ког-
да газета уже сверстана и когда ее принос
£11 •
ь на просмотр к т. Щаденко
он заявляет: «это надо вырезать, это не нужно... и вообще вы зря зани-
маетесь этими вопросами»... За два с половиной года не видел т. Щаденко
ни на одном занятии»139. Критиковать же «на верху» побаивались.
Можно безошибочно сказать, что февральско-мартовский (1937 г.) пле-
нум ЦК ВКП(б) явился переломным событием в подготовке и развязывании
широкой кампании по репрессированию нс только партийных, советских,
хозяйственных, научных, но и военных кадров. Именно этот пленум был
задуман как своеобразный инструктаж по «выкорчевыванию» всех «недо-
стойных», всех колеблющихся. В его работе принимали участие и комму-
нисты РККА, избранные XVII партсъездом членами ЦК ВКП(б)
(К. Е. Ворошилов, Я. Б. Гамарник, И. Э. Якир); кандидатами в члены
ЦК ВКП(б) (В. К. Блюхер, С. М. Буденный, А. С. Булин, А. И. Егоров,
И. П. Уборевич (кандидат в члены ЦК М. Н. Тухачевский находился в
отпуске и в работе пленума не участвовал); члены Комиссии партийного
контроля (Н. В. Куйбышев); члены Комиссии Советского контроля
(Г. Д. Базилевич, Г. Д. Хаханьян); члены Центральной ревизионной ко-
миссии (Л. Н. Apos
III
там). Из всей этой головки военно-партийной элиты
Советского Союза умерли своею смертью лишь Ворошилов и Буденный.
Гамарник уже через три месяца покончил жизнь самоубийством, Блюхера
забили до смерти в тюрьме, все остальные расстреляны как «заговорщики
и шпионы». Участники переломного пленума ЦК, они не только не воз-
ражали, не только не сопротивлялись его гибельному курсу, но и активно
поддерживали и пропагандировали этот курс. В античные времена историк
сказал бы: Боги покарали их за это. И как знать, может в свой предсмер-
тный час не один из них примерял к себе слова песни из времен граж-
данской войны: «Мы сами копали могилу свою...».
57
Накануне начала работы февральско-мартовского пленума ЦК Вороши-
лов обратился к секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Андрееву с просьбой выдать
пропуска на пленум таким известным тогда военачальникам и политра-
ботникам как И. П. Белов, Я. И. Алкснис, В. М. Орлов, И. А. Халепский,
В. Н. Левичев, Г. А. Осепян, П. А. Смирнов, М. П. Амелин, С. П. Урицкий,
И. К. Александровский, Б. М. Фельдман и А. И. Седякин. На записке
наркома имеется помета «Исполнено»140. Значит, очевидно, все 12 вь
перечисленных коммунистов побывали на заседаниях этого пленума, поды-
шали его атмосферой, одобрили его курс, а затем — в разное время все
до единого были расстреляны как «участники военно-фашистского заго-
вора».
Об атмосфере работы этого пленума в какой-то мере можно судить по
поведению члена ЦК Гамарника. В своем докладе на собрании актива ЛВО
и КБФ он 20 марта давал такую оценку: «Бухарин по-адвокатски вывер-
тывался на этом пленуме; в документе в 100 страниц, написанных им на
имя ЦК, он вертелся ужом и всячески клеветал на партию и НКВД».
Рассказывая о работе комиссии, созданной на пленуме по делу Рыкова —
Бухарина, начальник Политуправления РККА даже с некоторой гордостью
вспоминал: «Я входил в состав этой комиссии и присутствовал на этой
комиссии. Эта комиссия по предложению Сталина единогласно приняла в
качестве проекта для пленума резолюцию, которая на пленуме также была
принята единогласно... Пленум исключил их из партии и передал их дело
в НКВД»141.
Официальную трактовку решений февральско-мартовского пленума ЦК
ВКП(б) и путей их реализации в Вооруженных Силах СССР изложил
нарком К. Е. Ворошилов в своем обширном (на 80 с лишним страниц)
докладе на активе командного и начальствующего состава Наркомата обо-
роны, состоявшемся 13—15 марта 1937 г. Ворошилов также всячески по-
носит своего бывшего друга Н. И. Бухарина. Опирается он на показания,
как теперь достоверно установлено, сексота НКВД «красного профессора»
Астрова, которого тогда Ворошилов характеризует и как «очень культур-
ного» человека и, главное, как «архиискреннего». Воспев попутно сталин-
скую конституцию как «хартию вольностей всего советского народа»,
Ворошилов пока еще здраво заявил, что «главный наш враг там, на За-
паде, где на 5/ь света власть еще находится в руках капиталистов, импе-
риалистов» и что «нам нужно этой организации и интеллекту враждебных
сил противопоставить нашу высокую организацию и наш высокий интел-
лект»142.
Но затем «покорный общему закону» Ворошилов дает совершенно чет-
кую установку на очищение армии от врагов. Говоря о случившихся тогда
пожарах на Дальнем Востоке, нарком обороны заявляет, что он «глубо-
чайше убежден», что пожары не могут возникнуть «вдруг ни с того, ни с
сего» и поэтому он дал несколько телеграмм с приказом «ищите вреди-
чная по тем временам логика. А далее, заявив,
тельство»143. Очень ти
что арестованные комдив Шмидт и майор Кузьмичев должны были «уко-
кошить вашего покорного слугу», Ворошилов в следующих словах форму-
лирует генеральную линию ВКП(б) в отношении армии, установленную
на февральско-мартовском пленуме ЦК: «Я повторяю, у нас арестовано
полтора — два десятка пока что, но это не значит, товарищи, что мы с
вами очищены от врагов, нет никак не значит. Это говорит только за то,
что мы еще по-настоящему не встряхнули, не просмотрели наших кадров,
наших людей. Это нужно будет обязательно сделать, нужно очиститься
полностью. Мы в рабоче-крестьянской Красной Армии не имеем права тер-
петь ни одного врага, не можем допустить этого»144.
По-разному восприняли эту установку участники совещания. Некоторые
резонно вскрывали болячки армейского механизма. Начальник группы кон-
троля НКО А. И. Черепанов доложил о том, что в 1936 г. в Генеральном
штабе было обнаружено дело, которое «ходило» 13 месяцев, побывало у
23 исполнителей и все-таки не было выполнено, пока за него не взялся
сам нарком145. Начальник агитпропотдела Политуправления РККА дивизи-
онный комиссар X. X. Харитонов обратил внимание на явную предвзятость,
58
встречающуюся в печатной пропаганде. Например, в статье последнего но-
мера журнала «Боец-охотник» на полном серьезе утверждалось: «Ка
та-
н
лизм увечит не только людей, но и животных, увеличивая злобу в своих
собаках (гомерический хохот)»146. Эта помета о гомерическом хохоте сви-
детельствовала, что в начале 1937-го года разум многих военных руково-
дителей еще не был полностью погружен в сон, здравый смысл был им
еще не чужд.
Но многие участники совещания поспешили подхватить и посильно раз-
вить высказанную наркомом идею о необходимости вылавливания и унич-
тожения «врагов народа». Особенно усердствовал в этом направлении
инспектор кавалерии РККА Маршал Советского Союза С. М. Буденный.
В этом своем отнюдь неблаговидном рвении он дошел даже до того, что
стал давать прямую «наводку» особистам. Он обратил внимание, что почти
все арестованные к тому времени командиры «...из одного соединения. При-
маков из 8-й червонной кавалерийской дивизии, ныне первой червонной
казачьей, Шмидт оттуда выходец, Туровский оттуда, Зюк — оттуда, Кузь-
мичев тоже оттуда... Вы видите этот куст, мало того, я хочу подчеркнуть
и тов. Леплевскому*, что нужно это знать»147.
Определенные признаки сна разума проявил здесь и командующий вой-
сками БВО командарм 1 ранга И. П. Белов. Полностью солидаризировав-
шись с Буденным, он до всякого суда обозвал арестованных вчерашних
своих боевых товарищей бандитами, заявил, что группа арестованных ко-
мандиров «должна была иметь какие-то гнезда, гнезда, которые мы должны
раскрывать и в своей дальнейшей работе помогать органам НКВД более
активно, чем делали это до настоящего времени»148.
В своем выступлении в Ленинграде 20 марта 1937 г. Гамарник, назвав
партийному активу ЛенВО и КБФ фамилии арестованных к тому времени
известных в армии командиров (комкоры Путна, Примаков, Туровский и
др.), дал ясно понять всем участникам партактива, что этим дело не ог-
раничится. Гамарник говорил, что есть «группа врагов в Толмачевке (среди
преподавателей). В Военно-медицинской академии оказалась группка вра-
гов... а в целом ряде наших округов, и в ЛенВО, и в Москве группа всяких
сволочей, и в СКВО и на Украине»149. Так что курс на решительную
чистку, а точнее — на погром военных кадров совершенно недвусмысленно
был задан решениями февральско-мартовского (1937 г.) пленума ЦК
ВКП(б) и взят на вооружение тогдашним руководством Военного ведомства,
и прежде всего народным комиссаром обороны Ворошиловым и начальни-
ком Политуправления РККА Гамарником.
Чтобы более полно представить себе конкретную обстановку в РККА,
послушаем голос наблюдательного и знающего очевидца. Вспоминает ко-
мандир одной из дивизий Киевского военного округа комбриг А. В. Гор-
батов: «Наступила весна 1937 года. То там, то тут стали арестовывать
командиров, о которых мы никогда ничего плохого не слыхали. Из уст в
уста шепотом передавались слухи — один нелепее другого — о каких-то
заговорах и шпионских злодеяниях. Люди ходили понурые, подавленные,
держались отчужденно...»150.
Комиссар государственной безопасности 2 ранга И. М. Леплевский — в то время —
начальник Особого отдела ГУГБ НКВД СССР.
59
Глава вторая
АРЕСТ
«Арест есть вычет из жизни, по-
полнить которую не в состоянии
никакая сила человеческая».
Из проекта российского
устава уголовного судо-
производства 1864 г.
ПРЕВРАЩЕНИЕ СТРАНЫ В АРЕСТНЫЙ ДОМ
Всегда и всюду арест был для каждого человека величайшим бедствием,
нередко ломавшим всю его жизнь. И поэтому любое государство стремилось
как-то оберечь своих граждан от необоснованных арестов. Но бывали в
истории времена, когда разражались подлинные пароксизмы массовых аре-
стов. Такое произошло, например, во Франции в годы якобинской дикта-
туры. Тогда каждый гражданин обязан был иметь удостоверение о цивизме
(Carte de civisme) — о гражданской благонадежности. Согласно декрету от
17 сентября 1793 г. все те, кому было отказано в выдаче подобного удо-
стоверения, объявлялись «подозрительными» и подлежали аресту. Один из
великих историков XIX века писал по этому поводу: «Более ужасный закон
никогда не управлял ни одной нацией. Все тюрьмы и арестные дома на
французской земле переполнены людьми до самой кровли. 44 тысячи ко-
митетов подобно 44 тысячам жнецов и собирателей колосьев, очищают
Францию, собирают свою жатву и складывают ее в эти дома. Это жатва
аристократических плевел»1.
Особенно унизительным и позорным во всех армиях мира считался
безосновательный арест офицера. Как щепетильно к подобным случаям
относились в старой русской армии можно судить по такому случаю. На
состоявшемся в Петербурге 30 апреля 1849 г. традиционном параде гвар-
дейских корпусов император Николай I, знавший поименно всех офицеров
и нижних чинов Петербурга и окрестностей2, вызвал из строя офицера
Егерского полка и извинился перед ним за то, что «по одноименству
офицер сей был взят под стражу вместо другого капитана Львова, при-
надлежащего к шайке социалистов...»3. Император всероссийский счел не-
обходимым публично и лично извиниться за необоснованный арест перед
безвестным капитаном!.. Как это работало на внедрение веры в истинность
старинного изречения: «За Богом молитва, а за царем служба не пропа-
дает!».
После победы Февральской революции 1917 г. и свержения самодер-
жавия Россия стала одной из самых демократических стран в мире. Но
положение круто изменилось сразу же после Октябрьской революции и
взятия власти большевиками. Политические аресты стали бытом. Уже через
десять дней Ленин вынужден был признать: «Нас упрекают, что мы аре-
стовываем. Да, мы арестовываем... Когда мы арестовывали, мы говорили,
что мы всех отпустим, если вы дадите подписку о том, что вы не будете
саботировать. И такая подписка дается»4. Так что на первых порах совет-
ская власть стремилась «убедить» своих оппонентов по-преимуществу аре-
стами. Очень скоро стало ясно, что всех недовольных властью не переаре-
стуешь, да и мест заключения не хватало. А кроме того, при отсутствии
упорядоченной системы арестов можно было остаться без специалистов.
11 декабря 1918 г. издается постановление Совета рабоче-крестьянской обо-
роны о порядке ареста ВЧК сотрудников советских учреждений и пред-
приятий5. Через год был издан приказ президиума ВЧК от 17 декабря
1919 г., в котором говорилось, что: «У нас еще мало своих специалистов.
Приходится нанимать буржуазную голову» и поэтому «к аресту специали-
ста надо прибегать лишь тогда, если установлено, что его работа направ-
лена к свержению Советской власти. Арестовать же его лишь за то, что
60
игл
он бывший дворянин, что когда-то был работодателем
и эксплуататором,
нельзя, если он исправно работает»6.
Но несмотря на все подобные постановления, у многих советских ру-
ководителей «арестовательный рефлекс» становился как бы безусловным.
Увы, не был исключением и сам Владимир Ильич. В августе 1921 г. к
нему зашел А. И. Рыков и рассказал, что некий Т. А. Рунов («свой че-
ловек») слышал, как на одном из собраний член Всероссийского Комитета
помощи голодающим экономист и публицист С. Н. Прокопович «держал
противоправительственную речь». И как же поступает председатель Сов-
наркома РСФСР, юрист по образованию В. И. Ленин? 26 августа 1921 г.
в письме «И. В. Сталину и всем членам политбюро ЦК РКП (б)» он пишет:
«Прокоповича сегодня же арестовать по обвинению в противоправительст-
венной речи... и продержать месяца три пока обследуем это собрание тща-
тельно». И далее Ленин уговаривает Сталина (и других членов
политбюро): «Не надо колебаться. Советую сегодня же это покончить в
Политбюро»7. В этот день не успели, а на следующий — 27 августа
1921 г. — политбюро ЦК по совету Ленина приняло решение об аресте
не только Прокоповича, но и других членов Всероссийского комитета по-
мощи голодающим «ввиду их контрреволюционной деятельности».
Аресты личного состава РККА по политическим мотивам проводились
несколько реже, чем среди гражданского населения. Вступающие в армию
по призыву и добровольцы тщательно фильтровались при зачислении, все
подозрительные — «выбраковывались». Да и на службе военнослужащие
вели себя сдержаннее... Тем более, что все они находились под неусыпным
надзором военных комиссаров, особых отделов. Широко прокатилась волна
арестов по армии в связи с началом массовой коллективизации. В целях
максимального обеспечения политической устойчивости армии при прове-
дении политики ликвидации кулачества, было принято решение, чтобы
семьи, члены коих служат в РККА, высылке не подвергались. Но с другой
стороны, принимались различные меры для выявления и изгнания из армии
всех нежелательных элементов, а потом уже и их родственников из де-
ревни. В циркуляре ОГПУ № 25/00 от 1/2 февраля 1930 г. всем посто-
янным представителям и начальникам особых отделов военных округов
предписывалось при проведении «операции по кулачеству» тщательно вы-
яснить наличие родственников в армии (сохраняющих хозяйственные и
семейные связи). Эти данные предлагалось немедленно сообщать соответ-
ствующим особорганам на предмет немедленного изъятия из армии подоб-
ных красноармейцев и младшего начсостава, определенных как члены
кулацких семей. В циркуляре, в частности предписывалось:
«1... Выявленных красноармейцев (а также младший начсостав и льгот-
ников) из кулаков и прочего социально чуждого элемента, замеченных в
антисоветской агитации, арестовывать и дело направлять, не демобилизо-
вывая их, на Особое совещание, а на военнослужащих войск ОГПУ в
Коллегию ОГПУ.
2.	Обратить особое внимание на выявление связей начсостава с кулац-
кими элементами в деревне и непманами в городе, создав специальный
учет таковых. Начсостав, изобличенный в систематической антисоветской
агитации против политики партии и Соввласти в деревне, также подлежит
аресту. Арест среднего начсостава производить с разрешения начальника
Особого отдела округа, согласованного с Реввоенсоветом округа, а старшего
и высшего — Особого отдела ОГПУ.
3.	(Заклеен).
4.	Не допускать в части ходоков и делегаций из деревни с жалобами,
арестовывая таковых»8.
Таким образом, любая попытка крестьян установить определенное един-
ство армии с народом могла закончиться самым плачевным образом —
арестом.
Опасность быть арестованным по любому поводу все более возрастала.
В конце июня 1930 г. в организационном отчете ЦК ВКП(б> XVI партсъез-
ду было рассказано о так называемом «орловском деле». Здесь (в г. Орле)
по настоянию секретаря окружкома ВКП(б) Дробенина была арестована
61
рабочая часть бюро городского комитета партии. За что же такая немилость
обрушилась на довольно ответственных партийных функционеров? Только
за то, что они посмели выступить с критикой окружного комитета партии9.
Тогда этот ретивый «арестовалыцик» был Центральным Комитетом исклю-
чен из партии, а бюро окружкома распущено. Но в целом уже с начала
30-х годов в стране все более насаждался дух арестантского дома. Именно
в это время, 20 августа 1930 г., всемирно известный ученый и истинно
великий граждан
101
я академик И. П. Павлов в очередном своем письме-про-
тесте правительству СССР писал: «Беспрерывные и бесчисленные аресты
делают нашу жизнь совершенно исключительной. Я не знаю цели их (если
это безмерно усердное искание врагов режима, или метод устрашений, или
еще что-нибудь), то не подлежит сомнению, что в подавляющем большин-
стве случаев для ареста нет ни малейшего основания... А жизненные по-
следствия факта повального арестовывания совершенно очевидны»10.
Однако «повальное арестовывание» продолжалось. И даже в армии оно
приняло настолько угрожающий характер, что циркуляром Главной воен-
ной прокуратуры от 23 апреля 1933 г. пришлось довольно строго ограничить
аресты лиц начсостава и установить обязательную санкцию этих арестов
военными прокурорами округов и главным военным прокурором11.
В директиве же от 20 мая 1933 г. право ареста было еще более сужено.
Вместе с нею военным прокурорам и председателям военных трибуналов
препровождалась инструкция СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 8 мая 1933 г.
за № П 6028. Подписанная Сталиным и Молотовым — эта сугубо секрет-
ная тогда инструкция была адресована всем партийно-советским работни-
кам и всем органам ОГПУ, суда и прокуратуры. Судя по частично
опубликованному за границей тексту этой инструкции, в ней делалась
попытка обоснования «необходимости» репрессий в 1929—1932 гг., а также
вывод о том, что «в деревне наступил момент, когда мы уже не нуждаемся
в массовых репрессиях», и подвергалась резкой критике развязанная по
инициативе самих же Сталина и Молотова настоящая вакханалия всеобщих
арестов. «В ЦК и СНК... — говорилось в директиве, — имеются сведения,
из которых видно, что массовые беспорядочные аресты в деревне все еще
продолжают существовать в практике наших работников. Арестовывают
председатели колхозов и члены правлений колхозов. Арестовывают пред-
седатели сельсоветов и секретари ячеек. Арестовывают районные и краевые
уполномоченные. Арестовывают все, кому не лень и кто, собственно говоря,
не имеет никакого права арестовывать. И неудивительно, что при таком
разгуле практики арестов органы ОГПУ и особенно милиции, теряют чув-
ство меры и зачастую производят аресты без всякого основания, действуя
по правилу: «Сначала арестовать, а потом разобраться»12. Так живописали
сложившуюся в стране уже к маю 1933 г. ситуацию с арестами сами
Сталин и Молотов. По-моему, картина получилась еще более впечатляю-
щая, чем в процитированном выше письме академика И. П. Павлова. И
это естественно: первое и второе лица в государстве имели гораздо большие
информационные и всякие иные возможности познания истины.
Один из разделов этой, изданной наконец-то на 16-м году существова-
ния советской власти, инструкции назывался: «Об упорядочении производ-
ства арестов». В нем говорилось: «Воспретить производство арестов лицами,
на то не уполномоченными по закону — председателями райисполкомов,
районными и краевыми уполномоченными, председателями сельсоветов,
председателями колхозов и колхозных объединений, секретарями ячеек и
др. Аресты могут быть производимы только органами прокуратуры, ОГПУ
или начальниками милиции. Следователи могут производить аресты только
с предварительной санкции прокурора. Аресты, производимые начальником
милиции, должны быть подтверждены или отменены районными уполно-
моченными ОГПУ или прокуратурой по принадлежности не позднее 48 ча-
сов после ареста»13.
Эта инструкция целиком и полностью распространялась на работу во-
енно-следственных, военно-прокурорских и военно-судебных органов и дол-
жна была послужить основой для радикальной перестройки всей
прокурорской и судебной работы в РККА. В указаниях Главной военной
62
прокуратуры и военной коллегии Верховного суда СССР по этому поводу
говорилось: «...3. Запретить органам военной прокуратуры и военным три-
буналам заключение под стражу в виде меры пресечения по всем делам,
кроме дел о контрреволюционных преступлениях, о крупных хищениях и
растратах, о шпионаже, о бандитизме и грабеже, о профессиональной спе-
куляции, о валютчиках, о фальшивомонетчиках, злостном хулиганстве и
профессиональных рецидивистах, и по воинским преступлениям только о
дезертирстве, кроме случаев добровольной явки, об организаторах группо-
вых нарушений дисциплины — в особо важных случаях, о членовреди-
тельстве, о вооруженном сопротивлении и о нанесении физического
оскорбления подчиненным начальнику...
...7. Военным прокурорам и представителям Военных трибуналов учесть,
что Правительством дан жесткий лимит для содержания лиц, находящихся
под стражей. Нормы для каждого округа будут сообщены дополнительно»14.
Таким образом, эти сугубо официальные документы убедительно дока-
зывают, что массовые аресты по отношению к широким слоям народа, а
также и к комначсоставу и красноармейцам РККА практиковались повсе-
местно и в первой половине 30-х годов. Вот как, по информации безымян-
ного агента органов НКВД, оценивал сложившуюся в ноябре 1934 г.
обстановку такой внимательный, с острым писательским зрением, наблю-
датель как Исаак Бабель: «Люди привыкают к арестам, как к погоде.
Ужасает покорность партийцев и интеллигенции к мысли оказаться за ре-
шеткой. Все это — характерная черта государственного режима»15.
Новый взлет массовых арестов «по политическим мотивам» произошел
в стране и в армии в связи с убийством С. М. Кирова (1 декабря 1934 г.).
Если и раньше всех «подозрительных» хватали без особого разбора, то
теперь тем более. Не в целях устранения, а в целях регулирования этого
процесса высшие органы власти в стране издают по-своему уникальный
документ. 17 июня 1935 г. СНК СССР и ЦК ВКП(б) принимают поста-
новление № 1232/191 «О порядке производства арестов». Постановление
это было подписано Молотовым и Сталиным. Вот лишь некоторые пункты
из его постановляющей части.
«1. Во изменение инструкции от 8.05.1933 г. аресты по всем без иск-
лючения делам органы НКВД могут производить лишь с согласия соответ-
союзных
ствующего прокурора.
...3. Разрешение на аресты членов ЦИК Союза СССР и ЦИКов
республик дается лишь по получении органами прокуратуры и НКВД со-
гласия председателя ЦИК Союза ССР и председателей ЦИКов союзных
республик, по принадлежности.
Разрешение на аресты руководящих работников наркоматов Союза и
союзных республик и приравненных к ним центральных учреждений (на-
чальников управлений и заведующих отделами, управляющих трестами и
их заместителей, директоров и заместителей директоров промышленных
предприятий, совхозов и т. п.), а также состоящих на службе в различных
учреждениях инженеров, агрономов, профессоров, врачей, руководителей
ученых, учебных и научно-исследовательских учреждений даются по со-
гласованию с соответствующими народными комиссарами.
4. Разрешения на арест членов и кандидатов ВКП (б) даются по согла-
сованию с секретарями районных и областных комитетов ВКП (б), ЦК ком-
партий, по принадлежности, а в отношении коммунистов, занимающих
руководящие должности в наркоматах Союза и приравненных к ним цен-
тральных учреждениях, — по получении на то согласия председателя Ко-
миссии партийного контроля.
5. Разрешения на аресты военнослужащих высшего, старшего и среднего
начальствующего состава РККА даются по согласованию с наркомом обо-
роны...»16.
Закрепленный в этом постановлении Совнаркома СССР и ЦК ВКП (б)
порядок ареста военнослужащих по формулировке несколько отличался от
того, который совсем недавно был установлен приказом НКО № 006 от
3 февраля 1935 г.: «Санкция на арест начальствующего состава от коман-
дира взвода и выше, по требованию органов Наркомвнудела и Военной
63
прокуратуры, может быть дана только с моего личного разрешения»17.
Правда, в этом приказе были оговорены некоторые исключения. Здесь пре-
дусматривалось, что в исключительных случаях по требованию следствен-
ных органов и органов Наркомвнудела санкцию на арест лиц начсостава
не выше 5-й категории (командир роты) мог дать и командующий войсками
округа. В постановлении СНК и ЦК этой оговорки уже нет. Но вместо
«личного разрешения» наркома здесь говорилось лишь о «согласовании» с
наркомом. Через три месяца эта терминологическая разноголос
(а была
устранена. В утвержденном ЦИК и СНК СССР 22 сентября 1935 г. «По-
ложении о прохождении службы командным и начальствующим составом
РККА» совершенно четко (ст. 50-я) записано: «Ни один командир (началь-
ник) от командира взвода и выше (и им соответствующие) не может быть
подвергнут аресту следственными органами без особого разрешения народ-
ного комиссара обороны СССР»18. (В примечании оговаривалось, что эта
статья не распространяется на производство арестов в дисциплинарном по-
рядке, установленном Дисциплинарным уставом РККА).
А в целом именно это совместное постановление СНК и ЦК от 17 июня
1935 г. «О порядке производства арестов» было основным государственным
документом на сей счет. Оно фактически имело силу закона и действовало
вплоть до его отмены 1 декабря 1938 г., т. е. весь период большого террора.
Страшной и трагически печальной была участь оклеветанных, опозо-
ренных беззаконными арестами многих тысяч военнослужащих. Но на по-
зор, унижение и расправу были обречены и ни в чем неповинные их семьи.
15 августа 1937 г. Ежов подписывает совершенно секретный «Оперативный
приказ народного комиссара внутренних дел Союза ССР № 00486», кото-
рый начинался такими словами: «С получением настоящего приказа
приступите к репрессированию жен изменников родины, членов право-
троцкистских шпионско-диверсионных организаций, осужденных военной
коллегией и военными трибуналами по первой и второй категориям, на-
чиная с 1-го августа 1936 года»19. В отношении каждой такой семьи пред-
писывалось собрать дополнительные установочные данные и компромети-
рующие материалы, составить на нее подробную общую справку и всех,
намеченных к репрессированию, арестовать.
Аресту, по этому приказу, подлежали жены, состоявшие в юридическом
или фактическом браке с осужденными в момент его ареста, а при опре-
деленных условиях даже бывшие жены, состоявшие с осужденным, к мо-
менту его ареста, в разводе. Исключения делалось лишь для беременных,
а также имевших грудных детей, или больных детей, требующих ухода и
т. п. Фактическому аресту подлежали также каждый «социально-опасный
ребенок старше 15-летнего возраста» из этих семей. Право на выдачу сан-
кции на арест предоставлялось наркомам внутренних дел республик и на-
чальникам управлений НКВД краев и областей. Арест оформлялся ордером.
Ежов проявлял «сталинскую заботу» о детях. Вот как звучал пункт 29
этого сугубо тайного приказа:
«...29. При производстве ареста жен осужденных, дети у них изымаются
и вместе с их личными документами (свидетельства о рождении, учени-
ческие документы), в сопровождении специально наряженных в состав
группы производящей арест, сотрудника или сотрудницы НКВД, отвозятся:
а)	дети до 3-х летнего возраста — в детские дома и ясли Наркомзд-
равов;
б)	дети от 3 и до 15-летнего возраста — в распределительные пункты;
в)	социально-опасные дети старше 15-ти летнего возраста в специально
предназначенные для них помещения»20.
Ну чем не отеческая забота!
И наконец, приведу три заключительных пункта этого уникальнейшего
в истории человеческой цивилизации конца 30-х годов XX века офици-
ального документа:
«34) О ходе операции доложить мне трехдневными сводками по теле-
графу. О всех эксцессах и чрезвычайных происшествиях немедленно.
35)	Операцию по репрессированию жен уже осужденных изменников
родины закончить к 25/X с.г.
64
36)	Впредь всех жен изобличенных изменников родины, право-троцки-
стских шпионов, арестовывать одновременно с мужьями, руководствуясь
порядком, установленным настоящем приказом»21.
Этот поистине беспрецедентный по степени одичания его автора и сто-
явших за ним истинных хозяев приказ действовал долгих 14 месяцев. И
только 17 октября 1938 г. за подписью все того же Ежова и недавно
назначенного начальником Главного управления государственной безопас-
ности НКВД СССР комиссара государственной безопасности 1 ранга Л. П.
Берии появился приказ № 0689, отменивший пункт 36 оперативного при-
каза № 00486 об обязательности ареста жен «врагов народа» одновременно
с мужьями. В дальнейшем предлагалось репрессировать не всех жен аре-
ий пункт 36 оперативного при-
стованных или осужденных всякого рода врагов народа, а «только тех из
них: а) которые по имеющимся материалам были в курсе или содействовали
контрреволюционной работе своих мужей; б) в отношении которых органы
НКВД располагают данными об их антисоветских настроениях и высказы-
ваниях и которые могут быть рассматриваемы как политически-сомнитель-
ные и социально опасные элементы»22.
Вопрос об аресте жен «врагов народа» должен был решаться в каждом
отдельном случае начальником соответствующего органа НКВД. Порядок
ареста и дальнейшего направления жен «врагов народа», а также порядок
размещения их детей, установленный оперативным приказом № 00486 от
15 августа 1937 г., полностью сохранялся и на дальнейшее. Таким образом,
если при решении вопроса об аресте военнослужащих хотя бы деклариро-
валась необходимость согласования с наркомом обороны и санкции проку-
рора, то при аресте их жен о прокурорах даже и нс упоминалось. Все они
находились в рабской зависимости от начальника соответствующего органа
НКВД.
Раскинувшаяся на две части света необъятная страна совершенно явс-
твенно превращалась в огромный арестный дом. Академик В. И. Вернадский
не был тогда знаком с ужасными государственными документами, но он
зорким глазом ученого с мировым именем умел не только наблюдать, но
и проникнуть в суть явлений. Он ставит научный диагноз сложившейся
ситуации и с риском для жизни записывает в своем дневнике в 1938 г.:
«5 января, утро... Мильоны арестованных. Это быт...
4 февраля, утро...
Стоит стон и сумят
;а в связи с арестами.
Все

разваливается.
21 ноября, утро... Невольно и неизбежно разговоры всюду об арестах —
являющихся сейчас основным болевым явлением, разрушающим жизнь»23.
К концу 1938 г. все более становилось ясным, что дальше такой бес-
предел в совершении массовых арестов продолжаться не может, что надо
хотя бы формально попытаться ввести его в какие-то рамки. Политбюро
ЦК ВКП (б) 8 октября 1938 г. принимает постановление: «Поручить ко-
миссии в составе тт. Ежова (председатель), Берия, Вышинского, Рычкова
и Маленкова разработать в 10-дневный срок проект постановления ЦК,
СНК и НКВД о новой установке по вопросу об арестах, прокурорском
надзоре и ведении следствия»24. До чего же крепким стал симбиоз партий-
ных, советских и карательных органов, что в постановлении политбюро
речь шла о подготовке совместного постановления ЦК ВКП(б), СНК СССР
и НКВД СССР! Насколько мне известно, такого еще не бывало за всю
предшествовавшую 40-летнюю историю российской партии рабочего класса.
Уже судя по составу комиссии, которой была поручена разработка про-
екта постановления, можно было сделать вывод, что никаких коренных
изменений в практику террористического насилия над народом предложено
не будет, что и на этот раз будет проведена очередная попытка накинуть
своеобразную камуфляжную сеть на ужасную громаду невообразимых зло-
деяний против всех народов Советского Союза. Так оно и получилось.
В утвержденном политбюро ЦК совершенно секретном постановлении
СНК СССР и ЦК ВКП (б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении
следствия» от 17 ноября 1938 г. отмечалось, что «за 1937—38 гг. под ру-
ководством партии органы НКВД проделали большую работу по разгрому
врагов народа... также и по разгрому
UIII2
онско-диверсионной агентуры
3—1964
65
иностранных разведок»25. Здесь ставилась задача «продолжая и впредь бес-
пощадную борьбу со всеми врагами СССР (новый термин! — О. С.), ор-
ганизовать эту борьбу при помощи более совершенных и надежных
методов»26..
К этому времени прошло уже почти два года массового беспощадного
террора с неисчислимыми губительными последствиями. И хотя в самом
начале постановления сказано, что вся, по существу погромная, работа
органов НКВД проходила «под руководством партии», верхушка ВКП(б)
сочла необходимым констатировать «крупнейшие недостатки и извращения»
в деятельности НКВД и прокуратуры и тем самым определенным образом
дистанцироваться от них. Поэтому-то и убрали из заголовка «НКВД». От-
мечалось, в частности, что работники НКВД предпочитали действовать
более упрощенным способом — путем массовых арестов и что они настоль-
ко привыкли к этому методу, что «до самого последнего времени возбуж-
дают вопросы о предоставлении им так называемых «лимитов» для
производства массовых арестов»27.
Этим постановлением Совнарком СССР и ЦК ВКП(б) запретили орга-
нам НКВД и прокуратуры производство каких-либо массовых операций по
арестам и выселению. Вспомнили, наконец, и о Конституции, принятой
как раз накануне большого террора. В постановлении указывалось, что в
соответствии со ст. 127 Конституции СССР аресты производить только по
постановлению суда или с санкции прокурора. Специальный пункт 3-й
был прямо посвящен интересующему нас вопросу: «При арестах органам
НКВД и Прокуратуры руководствоваться следующим:
а)	согласование на аресты производить в строгом соответствии с поста-
новлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 июня 1935 года;
б)	при истребовании от прокуроров санкций на арест — органы НКВД
обязаны представлять мотивированное постановление и все, обосновываю-
щие необходимость ареста, материалы;
в)	органы Прокуратуры обязаны тщательно и по существу проверять
обоснованность постановлений органов НКВД об арестах, требуя в случае
необходимости производства дополнительных следственных действий или
предоставления дополнительных следственных материалов;
г)	органы Прокуратуры обязаны не допускать производства арестов без
достаточных оснований.
Установить, что за каждый неправильный арест, наряду с работниками
НКВД, несет ответственность и, давший санкцию на арест, прокурор»28.
Прошло всего две недели и 1 декабря 1938 г. Совнарком СССР и Цен-
тральный Комитет ВКП(б) принимают новое совместное постановление
П-4407 «О порядке согласования арестов». В нем отмечается, что действо-
вавшее до тех пор аналогичное постановление СНК и ЦК от 17 июня
1935 г. устарело, нуждается в уточнении и поэтому оно объявлялось от-
мененным и заменялось постановлением от 1 декабря 1938 г. Этим поста-
новлением, подписанным Молотовым и Сталиным, устанавливалось, что
разрешение на аресты депутатов Верховного Совета СССР, Верховных со-
ветов союзных и автономных республик даются лишь по получении орга-
нами прокуратуры и НКВД согласия председателя президиумов
соответствующих Верховных советов. Далее подробно излагался порядок
согласования арестов руководящих сотрудников наркоматов, различного ро-
да директоров и руководителей, инженеров, агрономов, профессоров, вра-
чей, членов и кандидатов ВКП(б) и др. Главный принцип — разрешение
на арест дается только по получении согласия соответствующего руково-
дителя арестуемого (наркома, секретаря райкома ВКП(б), секретариата ЦК
ВКП(б) и т. д.). Специальный пункт 3 гласил: «Разрешения на аресты
военнослужащих высшего, старшего и среднего начальствующего состава
РККА и Военно-Морского флота даются по согласованию с Наркомом обо-
роны или Наркомом Военно-Морского флота по принадлежности»29.
Эту, закрепленную совместными постановлениями Совнаркома СССР и
Центрального комитета ВКП(б) практику, когда обязательно требовалось
согласие соответствующих руководителей на арест их подчиненных (или
руководимых) можно оценивать по разному. Кстати, замечу, что в рсаль-
бб
ной действительности нередко обходились и без этого согласия — доста-
точно было указания Ежова, Берии, а то и Фриновского (не говоря уже
о Сталине). Но в подавляющем большинстве, во всяком случае — по линии
военной, такое согласие (санкция) все же считалось необходимой и ее
обычно получали.
Как оценить такой порядок? О. В. Хлевнюк, например, считает, что
он был введен для того, чтобы: 1) придать видимость некоторой законности
действиям НКВД; 2) втянуть в круговую поруку ответственности за ре-
прессии как можно больше людей30. Первое соображение О. В. Хлевнюка
мне представляется недостаточно убедительным, ибо согласие руководителя
на арест подчиненного никакого отношения к законности не имеет. А вот
что касается второго соображения — об установлении своеобразной круго-
вой поруки, то с ним нельзя не согласиться. Причем каждый руководитель
был также поставлен в роковую позицию. Не дашь согласия на арест имя-
рек, а его потом другие «разоблачат», значит сам — укрыватель врагов
народа и сам жди ареста. А самое главное — ЦК и Совнарком этими
постановлениями как бы снимали с себя бремя ответственности за массовые
аресты, возлагая его на плечи других. Они, подобно Понтию Пилату, умы-
вали руки. Мол, они вынуждены поддержать требования, пожелания ши-
роких кругов руководителей об арестах «врагов народа». Таков, мол, глас
народа.
Так, всякого рода подзаконными, а по сути беззаконными тайными,
абсолютно не известными широким слоям народа, инструкциями и совме-
стными постановлениями Совнаркома СССР и Центрального комитета
ВКП(б) закладывалась квази-юридическая неправовая база для безудер-
жного разгула карательных органов в стране и в армии. Абсолютно каждый
гражданин Страны Советов от затурканного беспаспортного колхозника и
до сановного члена политбюро ЦК ВКП(б), от рядового красноармейца и
до величественного, увешанного во всю грудь орденами, Маршала Совет-
ского Союза мог быть арестован в любой момент, лишь бы было соизво-
ление соответствующего начальника и желание органов НКВД.
Сразу же замечу, что по моему глубокому убеждению, именно арест
по политическим мотивам был главным показателем и первой ступенью
(звеном) политических репрессий в отношении того или иного человека.
В литературе по этой проблеме как правило говорится о репрессиях вообще.
На мой взгляд, это — неправомерно. Во-первых, любое наказание за на-
рушение воинской дисциплины ведь тоже является репрессией (да еще
какой — вплоть до расстрела!). Значит, необходимо подчеркивать, что речь
идет о политических репрессиях. Но, во-вторых, и под политическими ре-
прессиями можно понимать разное. Например, исключение из рядов
ВКП(б) по политическим мотивам — это ведь тоже разновидность поли-
тической репрессии, но в самом широком смысле слова. И строго говоря,
это — дело внутрипартийное. Именно с ареста начиналась дорога в небы-
тие.
К. Е. ВОРОШИЛОВ: «БЕРИТЕ ВСЕХ ПОДЛЕЦОВ»
♦
Несмотря на строгую и казалось бы обязательную для всех регламен-
тацию согласования арестов военнослужащих, бывало и так, что высшие
руководители не считались с нею, грубо попирая даже этот ими самими
установленный и без того совершенно неправовой порядок арестов. Вопреки
нормам, декларированным в Конституции СССР 1936 г., растаптывая про-
возглашенные от имени партии и правительства установки^ определявшие
порядок ареста, немало командиров РККА было арестовано по личному
распоряжению Сталина. Он сам присвоил себе право единолично решать
вопрос о жизни и смерти строителей и защитников социализма. Это про-
явилось уже в подготовке единственного, о котором сообщалось в печати
процесса над участниками «антисоветского троцкистского военно-фашист-
ского заговора в РККА». С учетом ст. 127 Конституции СССР и даже
требований действовавших тогда Уголовного и Уголовно-процессуального
з*
67
кодексов РСФСР, никаких законных оснований для ареста маршала Ту-
хачевского, командармов 1 ранга Уборевича и Якира, командарма 2 ранга
Корка, комкоров Фельдмана и Эйдемана не было. Однако в мае 1937 г.
все они были арестованы «по прямому указанию И. В. Сталина и Н. И.
Ежова»31.
Недавно опубликован еще один документ, в котором показано как
члены политбюро ЦК ВКП (б) «командовали парадом» арестов. Арестован-
ный 22 мая 1937 г. председатель Центрального совета Осоавиахима СССР
комкор Р. П. Эйдеман после «физического воздействия» «признался» и в
качестве участников заговора оговорил еще 20 человек, в том числе 13
работников Осоавиахима. 28 мая 1937 г. протокол допроса Эйдемана Ежов
направляет Сталину, Молотову, Ворошилову и Кагановичу с просьбой дать
санкции на арест всех названных Эйдеманом участников заговора в сис-
теме Осоавиахима. Такие санкции от членов политбюро были получены,
и на копии этого документа появляется резолюция: «Всех названных Эйде-
маном по Осоавиахиму людей (центр и периферия) немедленно аресто-
вать»32.
Известно, что добытые сотрудниками НКВД показания многих аресто-
ванных направлялись Сталину. Он не только любил знакомить с ними
других членов политбюро ЦК ВКП(б), а особенно тех людей, на которых
от арестованных получены показания об участии первых в заговоре, но и
без какой-либо проверки, единолично и самодержавно решал вопрос об
аресте фигурировавших в показаниях лиц. Так, ознакомившись с прото-
колом допроса от 5 августа 1937 г. арестованного заместителя начальника
Разведуправления РККА, Сталин написал Ежову: «Арестовать: 1) Каши-
рина, 2) Дубового*, 3) Якимовича, 4) Дорожного (чекист), 5) и других»33.
А всего в этом протоколе пометки «арестовать», «взять» были сделаны
Сталиным против 30 фамилий.
Еще в 1964 г. были опубликованы и некоторые другие документы на
сей счет. На очередном докладе о «признании», «великий вождь» популярно
разъяснял: «Т. Ежову. Лиц, отмеченных мною в тексте буквами «Ар.»,
следует арестовать, если они уже не арестованы. И. Сталин». В другой раз
на поданном Ежовым списке лиц, которые «проверяются для ареста», Ста-
лин указал: «Не «проверять», а арестовать нужно»34.
И все-таки, констатируя самый настоящий произвол со стороны Ста-
лина и Ежова в отношении арестов комначполитсостава РККА, необхо-
димо заметить, что таких арестов было в целом сравнительно немного.
Судя по документам абсолютное большинство репрессированных команди-
ров, политработников и других лиц начсостава РККА были подвергнуты
аресту с санкции наркома обороны Маршала Советского Союза К. Е. Во-
рошилова.
Кто же он — маршал Ворошилов? В свое время о нем было написано
огромное количество статей, брошюр, книг откровенно панегирического ха-
рактера. За последние годы появились публикации, прямо смешивающие
его с грязью. Не имея возможности нарисовать его законченный портрет,
скажу только, что вообще-то в нем всего было намешано. Совершенно
убийственную характеристику ему дал хорошо знав
III
ай его Л. Д. Троцкий:
«Ворошилов есть фикция. Его авторитет искусственно создан тоталитарной
агитацией. На головокружительной высоте он остался тем, чем был всегда:
ограниченным провинциалом без кругозора, без образования, без военных
способностей и даже без способностей администратора»35.
Давая такую уничижительную характеристику наркому обороны огром-
ной страны Троцкий возможно, вспомнил как в конце июля 1918 г. он
получил адресованную ему докладную записку крупного военного специа-
листа, окончившего Академию Генерального штаба еще в XIX веке, быв-
шего генерал-лейтенанта российской армии, а в то время работавшего
военруком СКВО, А. Е. Снесарева: «Лично т. Ворошилов как войсковой
начальник не обладает достаточными нужными качествами. Он недоста-
Командарм 2 ранга Н. Д. Каширин — начальник Управления боевой подготовки РККА,
командарм 2 ранга И. Н. Дубовой — командующий войсками Харьковского военного округа.
68
точно проникнут долгом службы и не придерживается элементарных пра-
вил командования войсками»36. Помнил Троцкий и о том, что после
царицынских «подвигов» Ворошилова было принято специальное постанов-
ление ЦК РКП (б), которым запрещалось использовать Ворошилова на ко-
мандной работе в Красной Армии. А его неудержимо влекло именно к этой
деятельности. Бывает же так — хочется покомандовать! И вот каким-то
образом под давлением особых обстоятельств он на короткое время все-таки
стал командующим 14-й армии. 7 июля 1919 г. он заступил на этот пост,
а ровно через один месяц и один день снят с должности и за самочинную
сдачу Харькова деникинским войскам был предан суду революционного
трибунала.
Один из биографов Ворошилова (Р. А. Медведев) рассказывает, что
разбирая обстоятельства сдачи Харькова, члены Ревтрибунала пришли к
выводу, что военные познания только что отстраненного командарма не
позволяют доверить ему даже батальон. Выявившаяся на суде военная не-
компетентность (а если уж прямо говорить — безграмотность), столь ве-
лика, что она стала смягчающим вину обстоятельством37 (по принципу —
«какой с Иванушки спрос»), а выступивший при разборе дела военный
комиссар Центрального управления по формированию Красной Армии Ук-
раинской республики М. Л. Рухимович якобы даже так заявил: «Все мы
хорошо знаем Клима, парень он храбрый, но куда ему армией командовать.
Ротой — в самый раз»38. «Доводы» были настолько убедительны, что три-
бунал ограничился только отстранением Ворошилова от должности. Скажи
тогда кто-нибудь, что этот самый «полководец» ротного масштаба всего
через шесть лет станет народным комиссаром по военным и морским делам
и председателем Реввоенсовета СССР, все бы засмеяли подобного пророка.
А ведь вот случилось в 1925 г. Через 10 лет после этого, по случаю
присвоения ему звания Маршала Советского Союза в центральном органе
партии (ответственный редактор Л. 3. Мехлис) было напечатано: «Климент
Ворошилов — пролетарий до мозга костей, большевик в каждом своем
движении, теоретик и практик военного дела, кавалерист, стрелок, один
из лучших ораторов партии, вдумчивый и кропотливый организатор ог-
ромной оборонной машины, автор ярких и
доступный, грозный и веселый...»39.
Побывав
хл
незадолго до этого
(летом
сильных приказов, властный и
1935 г.) в Москве знаменитый
тогда французский писатель Ромен Роллан присматривался к «железному
наркому» с другой стороны. Тогда же он записал в своем «Московском
дневнике»: «Ворошилов маленький, лицо румяное, прищуренные смеющи-
еся глаза, он все время в движении и похож на парня-балагура, для ко-
торого все становится поводом для веселья и у которого нет забот»40.
Но мне кажется, что образ Ворошилова, нарисованный Троцким и
Ролланом несколько односторонен. Не такой уж он был рубаха-парень.
Да, конечно, он совсем мало образован, но за многие годы активной
работы в партии, а затем на ответственных военных постах пообтерся и
многого поднабрался. Даже такой серьезный германский журнал как
«Deutsche Wehr» писал в конце 1935 г.: «Наряду с большим организатор-
ским талантом, народный комиссар Ворошилов обладает превосходным да-
ром речи, благодаря которому он пленяет слушателей»41. И эту сторону
никак нельзя недооценивать. Он сумел (значительно позднее) очаровать
даже такого корифея европейской культуры как К. И. Чуковский. 27 мая
1957 г. последний записывает в своем дневнике впечатление от церемонии
получения в Кремле ордена Ленина (вместе с Н. С. Хрущевым): «Милый
Ворошилов — я представлял его себе совсем не таким. Оказалось, что он
светский человек, очень находчивый, остроумный, и по-своему блестя-
щий»42.
Надо признать, что Ворошилову были присущи нестандартные формы
воздействия на тех или иных командиров и начальников. Например, по
случаю важных событий в их жизни издавались специальные приказы нар-
кома обороны СССР. Очень характерен в этом плане приказ НКО № 46
от 31 марта 1936 г. «Состоящий при мне для особо важных поручений
комдив т. Штерн Г. М. назначен командиром 7 кд. Работая со мной больше
69
5 лет т. Штерн проявил себя способным, инициативным и точным. Тов.
Штерн должен идти в войска для непосредственного командования и только
поэтому я вынужден его освободить от той работы, которую он так умело
и добросовестно выполнял. Не сомневаюсь, что т. Штерн останется таким
же прекрасным работников и большевиком — товарищем, каким он был
в должности начальника Управления делами НКО, и для особо важных
поручений при мне...»43. Далее нарком «от души» желал Штерну полного
успеха в командовании дивизией и наградил его именными золотыми ча-
сами.
Подобного же рода был и приказ НКО № 64 от 19 апреля 1936 г. Он
был издан в связи с 50-летием со дня рождения члена большевистской
партии с 1903 г., военного прокурора Л ВО диввоенюриста Н. М. Кузнецова:
«Отмечая его неутомимую работу в рядах РККА с начала ее организации
на фронтах гражданской войны, по укреплению ее боеспособности и в
борьбе за революционную законность — награждаю его именными золо-
тыми часами»44.
5 мая 1937 г. он подписывает письмо командиру 34 сд комдиву В. Ю. Ро-
хи: «До сих пор я знал Вас как хорошего командира, в совершенстве зна-
ющего дело, жизнь и быт частей, их запросы и нужды, умеющего по
живому, оперативно руководить своими частями и подчиненными. Однако
приказ Командующего ОКДВА N® 090, с которым я на днях ознакомился,
пошатнул это мнение о Вас. Я не могу себе представить, чтобы Вы, которого
я всегда считал одним из лучших командиров, могли допустить такие бе-
зобразия, как пьянство, преступить несение караульной службы, недисцип-
линированность... Жду от Вас подробных объяснений, как все это
произошло, как Вы могли допустить подобные безобразия и что конкретно
Вами сделано, чтобы в будущем такие позорные явления больше не повто-
рялись. К. Во{
ЛОВ»45.
•1ИШ1
Конечно, такая форма воздействия наркома оставляла глубокий след
в душе подчиненных. 7 июня 1937 г. из далекого села Баберово коман-
дир-комиссар 34 сд писал: «Глубокоуважаемый Климент Ефремович! Ваше
письмо о случае с караулом, самое тяжелое для меня наказание. Но я
это наказание заслужил... Приложу все силы к тому, чтобы загладить
свою вину еще более энергичной работой. Глубоко уважающий Вас В. Ро-
хи»46.
До начала массовых арестов в армии и на флоте, до объявления о
вскрытии антисоветского военного заговора, Ворошилов нередко проявлял
довольно внимательное отношение к решению человеческих судеб (по край-
ней мере, некоторых). Накануне наступающего Тридцать седьмого года,
30 декабря 1936 г. Ворошилову поступила весьма характерная записка от
начальника Особого отдела ГУГБ НКВД СССР И. М. Леплевского. По-
следний сообщает, что по данным особого отдела Киевского военного округа
командир корпуса ВУЗ КВО комдив И. Д. Капуловский должен быть у
Вас на приеме (вот она, всеохватность слежки особистов!). Так вот Леп-
левский «информирует» Ворошилова, что Капуловский проявляет враждеб-
ность к командующему войсками КВО командарму 1 ранга Якиру и его
заместителю по политчасти армейскому комиссару 2 ранга Амелину. Ре-
золюция наркома: «Дать личное дело Капуловского и все ранее поступив-
шие на него заявления и переписку. КВ. 11/I.37»47.
Судя по всему Капуловскому все-таки удалось побывать на приеме у
наркома. Но особого облегчения ему это не принесло. Об этом свидетель-
ствует его рукописное на семи страницах личное письмо Ворошилову. Чи-
таешь этот самый настоящий крик души и чувствуешь как все ниже
нависают мрачные тучи над головами многих воинов РККА: «Я чувствую
себя особенно с осени 1934 г., а наиболее остро с осени 1935 г. в состоянии
общественно-политической изоляции. У меня выдержка колоссальная... Я
вырос без отца, без матери, без братьев, без сестер (лишился всех, когда
мне не было еще одного года от роду) оставшись в глухой деревне бес-
призорным, без всяких средств... Чрезвычайно тяжело чувствовать себя в
положении «прокаженного»... Я сотни раз копаюсь в своей жизни и ничего
сам не нахожу. Часто упираюсь в одно сомнение: может за то, что я
70
бывший «боротьбист». Но я же из тех единиц «боротьбистов», кто взял
инициативу ликвидации украинской партии с. — р. и решительной борьбы
с украинскими националистами. Я организатор восстаний вопреки даже
линии большинства членов ЦК «боротьбистов»... Мне ЦК КП (б)У устано-
вил большевистский стаж с июня 1918 г., т. е. «боротьбистский» период
мне персонально засчитан в большевистский стаж... Я надеюсь, что Вы
мне прямо скажете — в чем сомнения? Если нужно их рассеять, не объ-
ясняя мне причин — я готов на любой способ... Приказывайте! На мировой
арене революционной борьбы есть где рискнуть головой... Если нужны объ-
яснения, расследования, я о них прошу...»4*.
На этом письме имеется помета: «Нужно переменить место службы.
КВ. 27/1.37»49. Но быстро сделать это не удалось. Не прошло и двух
месяцев, как 22 марта 1937 г. Капуловский снова пишет письмо «только
лично» Ворошилову: «Когда я хотел обратиться к Вам, меня предупреж-
дали товарищи: «не пиши, не обращайся к Ворошилову, ибо Якир тебя
за это уложит в гроб»... Когда я все же у Вас был и вернулся, мне
сказали: «теперь держись, первый блин из тебя Якир сделает на ближай-
шем совещании». Так и было. Я подал рапорт по команде через Якира
о переводе из округа... В чем бы меня не пытались обвинить, прошу
сначала выслушать меня. Я за каждый шаг своей жизни смело и гордо
могу смотреть в глаза всей парт»
IV
и всей нашей великой стране.
Я верю
в правду, верю в силу партии и ее
вождя т. Сталина, верю в Вашу
справедливость.
P.S. Прошу подтвердить получение этого письма»50.
На эту просьбу нарком отозвался. Появилась резолюция: «Т. Хмель-
ницкому. Сообщи т. Капуловскому
получеЕ
ши
этого
письма.
КВ.
25/Ш.37». И здесь же помета: «Исполнено 25.III.37. Хмельницкий»51.
о
В то же время Ворошилов умел в определенных случаях проявить и
довольно жесткую требовательность к самым высоким военным чинам. Ког-
да в феврале 1936 г. произошло массовое обморожение слушателей Военной
академии им. Фрунзе (во время лыжных соревнований) были строго на-
казаны не только непосредственные виновники, но и болевшие в это время
начальник академии и начальник политотдела. «Только потому, — гово-
рилось в приказе НКО № 025 от 20 февраля 1936 г., — что тт. Корк и
Щаденко были больны и непосредственно не руководили соревнованиями,
ограничиваюсь в последний раз объявлением им строгого выговора с пре-
дупреждением за отсутствие организованности в Военной академии, кото-
рая должна быть образцом в этом отношении для всей РККА с за полную
оторванность от живых людей и отсутствие заботы о слушателях»52. В фев-
рале 1937 г. выговор наркома получили командующий войсками Зак ВО
командарм 2 ранга М. К. Левандовский и начальник политуправления ок-
руга корпусной комиссар А. П. Ярцев (за непринятие должных мер по
укреплению дисциплины и политико-морального состояния частей Кутаис-
ского гарнизона)53.
Сам себе Ворошилов виллы за казенный счет строил, но других за это
не поощрял, а наказывал. За подобную попытку получили в апреле 1937 г.
строгий выговор командующий Черноморским флотом флагман флота
2 ранга И. И. Кожанов и начальник Инженерного управления РККА ком-
кор Н. Н. Петин54.
В начале 1937 г. Ворошилов еще осмеливался иметь свое мнение. По
его просьбе 16 февраля 1937 г. заведующий политадмотделом ЦК ВКП (б)
О. А. Пятницкий присылает выписки из сообщений НКВД о дивинженере
Г. X. Потапове и комбриге Г. С. Кареве. Содержание этих выписок таково,
что оба вышеупомянутые командиры якобы являются самыми отъявленны-
ми контрреволюционерами — они, мол, были членами контрреволюцион-
ной организации, ликвидированной еще в 1931 г. А кроме того, Потапов,
по заключению НКВД — монархист и вообще антисоветски настроенная
личность, а Карев — так тот — сын священника, а еще активно участ-
вовал в разработке оперативного плана вооруженного восстания 133-го
стрелкового полка в Киеве55. Как тут не задрожишь, не заречешься не то,
что от ходатайства за таких людей, а даже от знакомства с ними. А что
же Ворошилов? А он в данном случае показал, что мог быть совсем не из
пугливых. Вот его резолюция на выписках из сообщения НКВД, перед
которыми спасовал даже завотделом ЦК ВКП(б): «Т. Пятницкий! Прошу
не возражать против назначения Потапова на должность пом. нач. Инже-
нерной академии, так как до сих пор Потапов занимал должность нач.
Института инженерной техники РККА, что является более ответственной
и секретной работой. О т. Кареве нам все известно. Тов. Карев является
одним из наиболее старых, заслуженных командиров мотомехчастей. Мы
его назначаем на 7 стр. дивизию, где работа проще, чем в мотомехвойсках.
К. Ворошилов. 16/11.37 г.»56. Далее в деле имеется помета: «О Кареве —
решено 23.V»57 Был положительно решен вопрос и о Потапове.
20 августа 1937 г. Ворошилов представляет начальника летного отде-
ления штаба ВВС РККА майора А. И. Ильина на должность командующего
ВВС КБФ. Представление не совсем обычное даже по тем временам —
майора на должность комдива (если не комкора). Но политотдел штаба
ВВС представил на Ильина по сути отрицательную партхарактеристику —
высокомерен, заносчив, личное знакомство с врагами народа, в том числе
«с одной из жен Тухачевского — Протас»56. Но Ворошилов не отступил и
вторично обращается в ЦК ВКП(б): «Тт. Андрееву и Маленкову. В основ-
ном эта характеристика верна, я т. Ильина лично, немного, знаю. Но
т. Ильин молод (1905 г. р. — О. С.), энергичен и, как уверяют близко
его знающие тт., честен. Поэтому нужно им руководить, направлять его
партийный и служебный рост и из него получится не плохой и партиец
и работник. Прошу утвердить его в этой должности. К. Ворошилов.
21/VIII. — 37 г.»59.
Случалось и так, что нарком довольно строго отчитывал даже ближай-
ших своих приспешников за попытки сваливать всю вину за те или иные
недостатки в жизни РККА на «врагов народа». 29 августа 1937 г. маршал
Буденный обращается к Ворошилову с пространным письмом, в котором
говорит о том, что за время работы в Инспекции кавалерии РККА «мне
приходилось бороться, разумеется при поддержке Вашей и тов. Сталина,
за существование конницы... так как враги народа в лице Тухачевского,
Левичева, Меженинова и всякой другой сволочи, работавшей в центральном
аппарате, а также при помощи Якира и Уборевича, до последнего момента
всяческими способами стремились уничтожить в системе вооруженных сил
нашей страны такой род войск, как конница»60. Затем Буденный приводит
целый ряд серьезных, по его мнению, аргументов в пользу укрепления
конницы и наконец заключает: «Данным письмом я высказал те сообра-
жения, которые у меня за много лет накопились... Я не мог их Вам вы-
сказать лично в силу того, что всякий раз, предварительно ставя этот
вопрос, до доклада Вам, я встречал резкое сопротивление врагов народа...
Они бешено возражали. Я глубоко убежден в том, что все изложенное
мною властно диктуется современными условиями войны и сегодняшним
днем.
Категорически возражаю и буду возражать против какой бы то ни было
реорганизации кон:
С1Ъ11
;ы и ее сокращения...»
61
Через два дня Ворошилов прочитал это письмо и наложил следующую
резолюцию: «т. Буденному С. М. Конницу обучали не враги народа, а мы
с Вами и Вы больше, чем я, т. к. непосредственно этим занимались. Как
конница себя «чувствует» при совместных с танков, частями и авиацией
действиях Вы отлично знаете. В разговорах со мной Вы признавали (много
раз) резко изменившиеся условия для существования и действий конницы
в соврем, войне.
Конницу нужно и будем сокращать. КВ. 31/VIII.37»62.
Иногда дело доходило даже до того, что Ворошилов набирался муже-
ства отказывать Особому отделу ГУГБ НКВД СССР в просьбах об уволь-
нении и аресте ответственных военных работников. В то время одним из
руководителей военно-исторической службы в Генштабе РККА был ком-
мунист с 1917 г. комбриг К. И. Соколов-Страхов. Человек достаточно
образованный, опытный. Но у него был один крупный, по тем временам,
изъян — он был женат на племяннице бывшего шефа жандармов
72
П. Г. Курлова. Уже одним этим он был особистам подозрителен. Да еще
он оказался не очень осторожен в разговорах. И Особый отдел решил,
что пора этого критикана «взять». Обратились за санкцией на арест к
Ворошилову. А тот возьми, да и откажи. Особисты вначале даже не по-
верили. Снова обратились. А нарком отказал вдругорядь, найдя выдвину-
тые особистами мотивы недостаточно основательными и предложил вопрос
о Соколове-Страхове разобрать в партийном порядке. Этого особисты стер-
петь уже не могли. К «делу» подключается всемогущий начальник сек-
ретно-политического отдела (СПО) НКВД СССР комиссар госбезопасности
2 ранга Г. А. Молчанов. Он обращается с рапортом к «самому» Ежову:
«СПО считает, что он (Соколов-Страхов. — О. С.) является в партии
двурушником, ведет контрреволюционную пропаганду и будучи на свободе
представляет безусловную опасность как затаенный злобный враг». На
рапорте появляется резолюция: «Т. Гамарнику. Считаю необходимым аре-
стовать. Просьба дать согласие. Ежов. 22.XI.36». Ворошилов держался еще
полтора месяца, а потом на присланном Ежовым рапорте появилась помета
начальника Политуправления РККА: «Нарком дал т. Ежову согласие. Га-
марник. 7/1.37 г.»63.
Бывало, что Ворошилов проявлял и определенную настойчивость в не-
допущении ареста некоторых, хорошо знакомых ему командиров. С 1935
по 1937 г. военным комендантом Москвы служил комдив М. Ф. Лукин.
По делам службы его знал не только Ворошилов, но и Сталин. Но вот в
1937 г. «за притупление классовой бдительности и личную связь с врагами
народа» Лукин получил по партийной линии строгий выговор с занесением
в учетную карточку, был снят с должности военного коменданта столицы
и отправлен заместителем начальника штаба СибВО. И вдруг в 1938 г.
его по доносу Мехлиса вызывают в Москву, в Комиссию партийного кон-
троля. И бывает же так в жизни — Лукин случайно в коридоре ЦК встре-
тил Ворошилова и рассказал ему о том, в какую передрягу попал. И
Ворошилов прямо при Лукине позвонил одному из руководителей КПК:
«Товарищ Ярославский, я знаю Лукина давно, с гражданской войны. Это
честный коммунист, и то, что вокруг него происходит, это — недоразуме-
ние. Прошу Вас внимательно разобраться, и если он не виноват, написать
об этом в округ». Лукин позднее рассказал своей дочери: «Положив трубку,
Климент Ефремович долго расспра:
шн
зал меня о положении в округе, потом
вдруг сказал: «У меня уже третий раз просят санкции на ваш арест»64. А
тогда Ярославский прислал письмо в Новосибирск, будущий командарм
Великой Отечественной войны был спасен, в 1940 г. удостоен звания ге-
нерал-лейтенанта .
Многие другие спаслись кто как мог, кому как повезло, у кого рядом
оказались настоящие начальники, настоящие товарищи. Например, полков-
ника К. К. Сверчевского спасла положительная характеристика главного
военного советника в Испании комдива Г. М. Штерна и «источника» по
имени Мурат... Но совершенно реальная власть над жизнью и смертью
всего личного состава РККА находилась в то время в руках Ворошилова.
Судьба многих крупных заслуженных военачальников зависела от одного
росчерка его довольно малограмотного пера (чего уже его винить — так
сложилась судьба, что он сумел в школу проходить всего-навсего л
Hill
«две зимы»). Одно короткое слово «оставить», написанное на ходатайствах
Особого отдела ГУГБ НКВД СССР об увольнении и аресте, спасло жизнь
и обеспечило нормальное прохождение военной службы начальнику Воен-
ной академии им. Фрунзе комдиву Н. А. Веревкину-Рахальскому, началь-
нику Военной академии механизации и моторизации РККА бригинженеру
И. А. Лебедеву. Спасла жизнь и менее категоричная резолюция наркома:
«Пока оставить в покое» (о комбриге Б. Г. Вершинине), «Прошу проверить»
(о комдиве Д. Т. Козлове) и даже такая, как «Присмотреться. КВ» (о
начальнике штаба ПриВО комбриге П. С. Кленове), «Вызвать для разго-
вора» (о полковнике Р. Я. Малиновском)65.
Документы, однако, свидетельствует, что подобные благие дела в дея-
тельности Ворошилова все более становились исключением. А правилом
закреплялись безудержные поношения и проклятия в адрес «подлых заго-
ворщиков» (приказы НКО № 072, № 96, № 082 — 1937 г.). Справедливо
говорят: у страха глаза велики. И если сразу после февральско-мартовского
(1937 г.) пленума ЦК ВКП(б) Ворошилов еще полагал, что «вредительство»
июня
не особенно распространено * в РККА, то после того как Сталин 2 j
1937 г. заявил на заседании Военного совета при НКО о том, что вскрыт
в армии заговор (да и сам Ворошилов выступал с докладом «О вскрытом
органами НКВД заговоре в РККА»), да еще когда пошли повальные рас-
стрелы вчера еще знаменитых командиров Красной Армии, героев граж-
данской войны, Ворошилов пустился во все тяжкие, стал раздувать версию
НКВД о всеохватности «заговора». Выступая 8 октября 1937 г. на разборе
маневров Балтфлота, он заявил: «Шпион польский и немецкий Уборевич —
в БВО ухитрился завербовать большое количество командного и полити-
ческого состава, почти 90% командиров корпусов, примерно столько же
командиров дивизий, некоторую часть командиров полков. Такая же кар-
тина была и в Московском военном округе»66. А впереди ведь последний
квартал этого года и целый 1938-й год для поистине тотального выкорче-
Решением народного комиссара обороны Ворошилова была создана Ко-
миссия по очистке аппарата Генерального штаба и центральных управлений
НКО от чуждых и не внушающих политического доверия элементов67. А
в конце 1937 г. он записывает для себя: «Ныне все эти отбросы людские
ликвидируются, уничтожаются, как гнусная зараза»68. В Российском госу-
дарственном военном архиве хранятся целые тома меморандумов Особого
отдела ГУ ГБ НКВД СССР в адрес наркома обороны с просьбой дать сан-
кцию на арест одного, а то и целой группы лиц комначполитсостава РККА.
И сразу после февральско-мартовского (1937 г.) пленума ЦК ВКП(б) все
чаще, а затем уже по сути сплошняком на этих заявках на фактическое
уничтожение очень часто прекрасно знакомых ему боевых товарищей по
подполью, по гражданской войне, по напряженному строительству молодой
Красной Армии в мирные годы, появляются автографы Ворошилова: «Не
возражаю», «Согласен» и даже «Согл.», «Не возражаю против ареста», «Со-
гласен на арест», «Арестовать», «Нужно арестовать» и, наконец, как сво-
еобразная квинтэссенция позиции народного комиссара обороны
призванного всячески беречь доверенных ему страной, народом командиров
и начальников: «Берите всех подлецов»69.
По некоторым документам можно судить, что Ворошилов в начале
1937 г. надеявшийся, что вредителей и шпионов в Красной Армии срав-
нительно мало, к концу 1938 г. искренне поверил (или делал вид?), что
она насквозь про
1111
игована шпионами, террористами, заговорщиками,
ди-
версантами, вредителями. Во всяком случае, составляя тезисы своего вы-
ступления на заседании Военного совета при наркоме обороны (ноябрь
1938 г.), и отметив, что командиры и политработники в своей подавляющей
массе это — лучшие люди нашей страны, он записывает далее: «Но наряду
с этим, тяжелыми фактами доказано, что кадры РККА были чрезвычайно
политически и морально загажены. Предатели, изменники Родины и своей
Армии долгие годы жили среди нас и вели свою подкопную работу... Когда
в прошлом году была раскрыта и судом революции уничтожена группа
презренных изменников во главе с Тухачевским, никто из нас не мог
предположить, что язва предательства среди командно-политич. кадр, рас-
пространилась так глубоко и широко.
1937 и весь 1938 гг. мы должны были беспощадно чистить свои ряды,
безжалостно отсекая зараженные части, до живого, здорового мяса очищая
язвы от мерзостной, предательской гнили... Еще не все, но основное, глав-
ное уже сделано. Враг уже лишился своих больших глаз и ушей в наших
рядах. Но ушки и глазки, разумеется, кое-где еще остались и до них нужно
добраться иначе они разрастутся и принесут стране, РККА огромный и
тяжкий вред»70.
Эти записи сделаны Ворошиловым для себя. Можно утверждать, что
они довольно адекватно отражают состояние его духа, его понимание про-
цесса «выкорчевывания». Как может судить читатель, здесь и тени сожа-
ления, а тем более раскаяния нет. Наоборот, палач Красной Армии
74
гордится своей палаческой работой, собирается и дальше всячески совер-
шенствовать ее.
Иногда, при получении меморандумов Особого отдела с просьбой сан-
кции на арест тех или иных лиц комначполитсостава, Ворошилов реко-
мендовал особистам обратиться к непосредственному начальнику намечен-
ных жертв. И, как правило, эти начальники, сами дрожавшие от страха,
покорно отдавали своих подчиненных на расправу. Вот 25 апреля 1937 г.
начальник Строительно-квартирного управления РККА корпусной комиссар
А. В. Хрулев докладывает Ворошилову: «На основании Вашей резолюции
тов. Леплевский поставил передо мной вопрос об аресте Хандрикова и
Заикина. Хандриков в настоящее время освобожден от работы и находится
в моем распоряжении... Все время путался в различных политических воп-
росах. Принадлежал к троцкистской оз
озиции... Считаю возможным со-
III
гласиться на арест. Арест Заикина для управления даже очень полезен,
он несколько оздоровит обстановку»1 (подчеркнуто мною. — О. С.). И в
тот же день на этом документе появляется резолюция: «Арестовать. КВ.
25/IV.37»72.
Но поскольку все же особистам надо было каждый раз с какой-то сте-
пенью убедительности обосновывать свою просьбу об аресте, они нередко
не ставили вопрос о немедленном аресте того или иного командира или
политработника, а лишь об его увольнении из РККА. Такие просьбы нар-
ком удовлетворял еше более охотно. А там вне армии — органы НКВД
ни в каких наркомовских санкциях на арест бывших военных уже не
нуждались. И хотя, на первых порах проявлялась какая-то видимость за-
боты об уволенных — по сообщению начальника Политуправления РККА
П. А. Смирнова (в официальном докладе 3 августа 1937 г.) было принято
решение ЦК ВКП(б), по которому при наркоматах должны были быть
созданы комиссии (с представителями от военных советов округов). Они
должны были заняться устройством на работу уволенных из армии (в том
числе и по политическим мотивам)73, — многие из уволенных командиров
и политработников вместо получения новой работы, довольно быстро ока-
зывались в тюрьмах НКВД.
В кошмарных условиях 1937—1938 гт. увольнение из РККА по поли-
тическим мотивам для увольняемого было первой ступенькой в ад. А для
увольняющего — «железного наркома» — эта процедура предоставляла
иногда возможности покуражиться. Когда 19 июня 1937 г. Леплевский со-
общил ему, что заместитель начальника политотдела 15-й тяжелой бом-
бардировочной авиабригады батальонный комиссар М. А. Добронравов
якобы является «кадровым троцкистом» и еще в 1923 г. будучи студентом,
поддерживал какие-то идеи Троцкого, резолюция наркома была предельно
лаконична и однозначна: «Выгнать. КВ»74. На представлении отдела кадров
Политуправления РККА на уволенного из армии полкового комиссара Ку-
стова — «просит восстановить», Ворошилов начертал: «Обойдутся в РККА
и без Кустова»75.
Не стыдился Ворошилов оставлять даже в письменном виде следы своей
невоспитанности, вульгарной грубости. 5 сентября 1938 г. военюрист 1 ран-
га Семченко обратился с докладной запиской «О состоянии охраны границ
СССР с Финляндией». Не берусь судить о компетентности автора, но Во-
рошилову записка ужасно не понравилась, и вот как он в резолюции вы-
разил свое авторитетное наркомовское мнение: «Хоть ты и 1-го ранга... а
дурак!»76. Читаешь такое (даже если это написано под влиянием примера
одного из чеховских персонажей), и невольно думаешь, как же мудры
были наши далекие славянские предки, которые говорили: «Нет хуже кня-
зя, нежели из грязи».
Как и все хамоватые люди, готовые во всю куражиться над зависящими
от них, и становящиеся «ниже тоненькой былиночки» перед теми, от кого
сами зависят, Ворошилов прямо-таки благоговел перед Сталиным. Послед-
ний, кстати, всячески, посмеиваясь в усы, разжигал небезвыгодный для
себя миф «о великом полководце». На приеме участников первомайского
парада руководителями партии и правительства в Кремле 2 мая 1936 г.
Сталин поднял тост: «За вождя Красной Армии, за одного из лучших
75
руководителей партии и правительства, за Клима Ворошилова»77. Клим в
свою очередь отвечал чуть ли не собачьей преданностью «вождю». И других
к этому всячески призывал. Когда летом 1936 г. на встрече со Сталиным,
Ворошиловым и Ежовым арестованные Каменев и Зиновьев робко спросили
о гарантиях, что их не расстреляют, если они дадут «признательные» по-
казания, вмешался Ворошилов: «Каменев и Зиновьев ведут себя так, словно
они имеют право диктовать Политбюро свои условия. Это возмутительно!
Если у них осталась хоть капля здравого смысла, они должны стать на
колени перед товарищем Сталиным за то, что он сохраняет им жизнь.
Если они не желают спасать свою шкуру, пусть подыхают. Черт с ними!»78.
В соответствии с этим кредо, о своей шкуре Ворошилов заботился ста-
рательно. И «сладкой жизни» он отнюдь не чурался. И выпить и закусить
умел. По свидетельству крупного функционера НКВД Л. Л. Никольского,
в середине 30-х годов у Ворошилова появилась уже третья вилла и она
предназначалась «для восходящей звезды балета С.»79. И голову приятно
кружили всепроникающие ядовитые испарения почета, новых и новых ор-
денов, публичных непрерывных восхвалений, чуть ли не каждый день пуб-
ликуемых в газетах (особенно в «своей» «Красной Звезде») фотопортретов,
фимиам лести, угодничества, заискивания. Но ведь Ворошилова глупым
никак не назовешь. И он не мог не понимать, что старинная русская
пословица: «Не по Сеньке шапка» справедлива не только по отношению
к его бывшему командарму Буденному, но и к нему самому. Это с болью
наблюдали многие активные участники гражданской войны. И. С. Кутяков,
принявший в 1919 г. в 22-х летнем возрасте дивизию после гибели В. И.
Чапаева, ставший в 1935 г. комкором, записал в своем дневнике 15 марта
1937 г.: «Пока «железный» будет стоять во главе, до тех пор будет стоять
бестолковщина, подхалимство, и все тупое будет в почете, все умное будет
унижаться»80. Сам Ворошилов отчетливо представлял себе, что Тухачевский
либо Егоров, Уборевич либо Якир, т. е. настоящие кадровые военные, ис-
кушенные и в политической жизни, были бы гораздо более на месте на
посту наркома обороны.
И поэтому, на мой взгляд, совершенно правомерно некоторые авторы
(В. А. Бобренев, Л. М. Заика) высказывали мнение, что в какой-то степени
Ворошилов увидел в НКВД союзника, помогающего весьма своеобразным
способом устранить с дороги (и вообще из жизни) более молодых и не-
сравненно лучше подготовленных в военном отношении потенциальных
конкурентов. Недавно скончавшийся генерал-лейтенант юстиции Б. А. Вик-
торов, работая в свое время заместителем главного военного прокурора и
непосредственно занимаясь процессом реабилитации безвинно истреблен-
ных воинов РККА, изучил огромное количество недоступных историкам и
ныне документов и пришел даже к такому выводу: «Справедливость требует
преступником объявить и К. Е. Ворошилова. История советского правосудия
не знает такого изобилия достоверных неопровержимых доказательств, ко-
торые так неотразимо изобличали бы подсудимого в преднамеренном унич-
тожении неугодных ему людей»81.
А вот свидетельство бывшего наркома Военно-Морского флота, на про-
тяжении многих лет близко знавшего наркома обороны, работавшего рядом
с ним: «...Свое личное благополучие Ворошилов поставил выше всего»82.
Кстати, еще в 1964 г., Н. Г. Кузнецов вспомнил об одной частной беседе
в 1939 г., в ходе которой «К. Е. Ворошилов спросил меня, знаю ли я
Кожанова. «Да, — ответил я, — он в течение трех лет, во время учений
плавал на крейсере «Червона Украина», которым мне пришлось командо-
вать». «Я не думаю, чтобы он был врагом народа», довольно определенно
высказался К. Е. Ворошилов»83. Это было опубликовано при жизни Воро-
шилова, но никаких возражений с его стороны не последовало. А ведь это
не только показатель нравственного маразма, а и самый настоящий «corpus
delicti» (состав преступления): народный комиссар посылал людей на по-
зорную казнь, не только сомневаясь, но заведомо зная о их полной неви-
новности!
Прямая измена Ворошилова своему долгу развязала руки особым отде-
лам НКВД. Они и раныпе-то не особенно церемонились с невыгодными
76
для них различного рода инструкциями, постановлениями, кодексами. Если
прежде, как правило, Особый отдел ГУ ГБ НКВД СССР просил санкцию
на арест тех или иных военных по одиночке, то теперь «для быстроты»
требуют ареста «заговорщиков» скопом, пачками. 5 июня 1937 г. Леплев-
ский просит у Ворошилова согласия на арест сразу 17 человек — «участ-
ников антисоветского военно-троцкистского заговора». Резолюция: «Не
возражаю. КВ. 15/VI.37»84. По»датам можно судить, что Ворошилов до
осуждения Тухачевского и других пока еще раздумывал, а после расстрела
восьми осужденных высших командиров он готов был отдать особым отде-
лам НКВД на заклание всех, на кого они укажут.
В подготовленных в июле 1937 г. материалах для нового начальника
Политуправления РККА армейского комиссара 2 ранга П. А. Смирнова
появился специальный раздел: «IV. Выкорчевывание врагов народа и очи-
стка РККА от политически негодных элементов». В этих материалах от-
мечалось, что уже за период с 1 января по 10 июня 1937 г. из РККА
было уволено по политическим мотивам 4947 человек. Характерно резкое
нарастание масштабов увольнения сразу же после февральско-мартовского
(1937 г.) пленума ЦК ВКП (6). Если с 1 января по 31 марта 1937 г. из
РККА по политическим мотивам было уволено 577 человек, или, примерно,
по 64 человека за декаду, то за период с 1 апреля по 10 июня 1937 г. —
уже 4370 человек85, или в среднем по 624 человека в декаду. Следователь-
но, масштабы увольнения по сравнению с предыдущим кварталом возросли
после пленума ЦК ВКП(б) почти в десять раз!
Принципиального значения сдвиг состоял и в том, что аресты военно-
служащих по политическим мотивам уже во втором квартале приобрели
массовый характер. Если раньше речь шла об единицах, то теперь счет
пошел на сотни и даже на тысячи. За период с 1 апреля по 10 июня
1937 г. из числа 4370 человек, уволенных по политическим мотивам, было
арестовано 1217 человек*. Причем составители данного материала справед-
ливо отмечали, что цифра арестованных весьма неточна, «так как ряд лиц
арестовываются значительно позже их увольнения».
Стра
111
аой силы удар был нанесен прежде всего по представителям вы-
сшего эшелона армейского и флотского руководства. С мая до конца 1937 г.
были арестованы: один маршал, два командарма 1 ранга, один флагман
флота 1 ранга, доведен до самоубийства единственный в то время армей-
ский комиссар 1 ранга. Из имевшихся тогда десяти командармов 2 ранга
были в 1937 г. арестованы восемь, а из пятнадцати армейских комиссаров
2 ранга — четырнадцать (а один до ареста покончил жизнь самоубийст-
вом), 39 комкоров и 16 корпусных комиссаров. Под арестом оказались два
заместителя начальника Генерального штаба РККА (комкоры В. Н. Леви-
чев и С. А. Меженинов), заместитель начальника Политуправления РККА
(армейский комиссар 2 ранга Г. А. Осепян), почти все без исключен
• И
начальники центральных управлений: управления морских сил (флагман
флота 1 ранга В. М. Орлов), управления военно-воздушных сил (командарм
2 ранга Я. И. Алкснис), управления ПВО (командарм 2 ранга А. И. Се-
дякин), автобронетанкового (комдив Г. Г. Бокис и сменивший его коман-
дарм 2 ранга И. А. Халепский), боевой подготовки (командарм 2 ранга
Н. Д. Каширин), технического (дивинженер С. В. Бордовский), артилле-
рийского (комкор Н. А. Ефимов), инженерного (комкор Н. Н. Петин),
связи (комкор Р. В. Лонтва и сменивший его дивинженер А. М. Аксенов),
административно-мобилизационного (комдив А. М. Вольпе), строительных
частей (комдив М. Л. Медников), химического (коринженер Я. М. Фиш-
fl своем выступлении на заседании Военного совета при НКО СССР 2 июня 1937 г.
Сталин сообщил, что по военной линии арестовано 300—400 человек (Военные архивы Рос-
сии. Вып. 1. С. 49). Обращает внимание явное пренебрежение к людям — «винтикам». По-
думаешь, сотней больше, сотней меньше. В любом случае ома довольно значительно расходится
с приведенной мною из документов Особого отдела цифрой. Здесь могут быть два объяснения:
либо Сталину еще не успели доложить о всех арестах; либо, что вероятнее, в ходе работы
Военного сонета и в первые дни после ее окончания, были проведены новые массовые аресты.
(В частности, имеются сведения, что уже через 9 дней после суда над Тухачевским и др.
были арестованы как участники военного заговора 980 командиров и политработников. (Из-
вестия ЦК КПСС. 1989. № 4. С. 57).
77
ман), обозно-вещевого снабжения (коринтендант Д. И. Косич), санитарного
(корпусной врач М. И. Баранов), ветеринарного (корветврач Н. М. Ни-
кольский), начальник артиллерии РККА (комдив Н. М. Роговский), на-
чальник управления Воениздата НКО (комдив С. М. Белицкий), начальник
ЦДКА (корпусной комиссар Ф. Е. Родионов) и т. п. За это же время (по
неполным подсчетам) было арестовано 80 комдивов, 124 комбрига, 148
полковников...
Надо понять, что арест каждого начальника не был простым единичным
актом. «Взяв» начальника, особисты стремились обнаружить и вырвать «все
корешки». Вот 25 мая 1937 г. арестовали начальника Артиллерийского уп-
равления РККА комкора Н. А. Ефимова. А вместе с ним и позже (за
период с 1 мая 1937 г. по 1 января 1938 г.) было арестовано еще 33
ответственных сотрудника Артуправления, в том числе комдив Ф. И. Оль-
шевский, комбриги А. К. Дроздов, А. Ф. Розынко, В. П. Середин, бригин-
женер Я. М. Железняков и др.86.
Такой «кустовой» метод увольнения и арестов практиковался и на ниж-
них ступенях армейской лестницы. По стандартному обвинению «связь с
членами военно-фашистской организации и вредительство в деле боевой
подготовки...» в гор. Клин был арестован командир отдельного батальона
связи 2-го стрелкового корпуса И. И. Бушуев. Обвинение не подтвержда-
лось никакими объективными доказательствами. А меж тем события нара-
стали, как снежный ком. «Товарищ народный комиссар, — писал Бушуев
Воро]
1115
лову 29 марта 1939 г., — что сделали после моего ареста — уво-
лены начхим, начбоепитания, помкомбат по техчасги, командир роты. Аре-
стованы и сидят в тюрьме — врач, помкомбат по материальной части,
начальник школы... Что часть уволили из РККА — это сделали правильно,
но садить за о:
1115
бки командиров, по моему, неправильно»87.
Брали всех подряд. И неизвестных и известных. Не успевших про-
славиться и увенчанных славой. Не награжденных и увешанных боевыми
орденами. В. И. Бекаури еще в 1921 г. по ленинскому мандату возглавил
Особое техническое бюро (Остехбюро) по наиболее секретным военным
изобретениям. За самоотверженную деятельность по укреплению оборо-
носпособности СССР он в 1932 г. награжден орденом Красной Звезды.
За ценные изобретения в области технического оснащения РККА награж-
ден в 1933 г. орденом Ленина. За успешное выполнение крупных изо-
бретений по вооружению РККА награжден в 1936 г. орденом Трудового
Красного Знамени. А в сентябре 1937 г. арестован. 8 февраля 1938 г.
военная коллегия Верховного суда СССР признала его шпионом и заго-
ворщиком, приговорила к расстрелу. И в тот же день приговор был при-
веден в исполнение. В. И. Бекаури реабилитирован посмертно 9 июня
1956 г.88.
Из НИТИ РККА за 1935—1937 гг. (на 21 июля 1937 г.) были уволены
как «политнеблагонадежные» элементы 46 человек. Они распределялись
следующим образом: арестованные органами НКВД — 3 человека, осуж-
денные судом — 2, преданы суду — 4, скрыли судимость — 2, социаль-
но-чуждый элемент, скрывший свое социальное происхождение — 21,
имевшие связь с заграницей — 5 и антисоветски настроенный элемент —
9 человек89.
Судя по докладу военкома НИХИ РККА бригадного комиссара И. Куп-
рина от 31 июля 1937 г., в этом институте за 1935—1937 гг. было аре-
стовано 13 человек — «врагов народа» (три — в 1935 г., пять — в 1936
и пять — в 1937 г.), в том числе начальник и комиссар института Рохин-
сон, пришедший ему на смену начальник и комиссар Козлов, заместитель
начальника института военинженер 1 ранга Ю. М. Иваницкий, помощники
начальника Ивонин и Прокш; остальные — начальники отделов, отделе-
ний, один профессор и один научный сотрудник. Кроме того, два началь-
ника отделов и два начальника отделений — исключены из партии и
уволены из армии; переведено в другие войсковые части и учреждения 30
человек (за 1936—1937 гг.), из них 50% по политическим соображениям
в порядке профилактики. Из вольнонаемного состава научных сотрудников,
лаборантов и обслуживающего персонала за 1936—1937 гг. уволено по пол-
78
итическим соображениям 66 человек90. Легко можно представить себе, что
от института остались лишь «ножки да рожки». А ведь это еще только
июль 1937 г.
Полным ходом развернулось увольнение политсостава из РККА по
политическим мотивам. Политработники всех звеньев изначально должны
были быть католиками больше Папы римского. Поэтому чистки армейского
политсостава велись с самого момента его появления. Но до поры до вре-
мени они носили в основном индивидуальный характер и не приобретали
массового характера. Однако по мере ужесточения борьбы против «право-
троцкистской оппозиции», с организацией фальсифицированных судебных
процессов, масштаб этих чисток стал резко меняться. Если в 1935 г. по
политическим мотивам из РККА был уволен 201 политработник, в
1936 г. — 250, то в 1937 г. уже 1045 политработников (в том числе 15
членов военных советов и начальников политуправлений округов, 14 во-
енных комиссаров корпусов и военных академий, 53 военкома дивизий, 67
военкомов полков)91. По данным Л. 3. Мехлиса за 1937 г. и первые три
месяца 1938 г. было арестовано 1126 политработников, в том числе 8 ар-
мейских комиссаров*, 21 — корпусных, 66 дивизионных, 122 бригадных,
163 полковых и 207 батальонных комиссаров)92.
На августовском (1937 г.) Всеармейском совещании политсостава на-
чальник политуправления ОКДВА дивизионный комиссар И. Д. Вайнерос
докладывал, что «участниками контрреволюционных организаций» оказа-
лись шесть начальников политотделов, три работника политуправления ар-
мии и целый ряд политработников старшего и среднего звена93. В
установочном докладе на этом совещании недавно назначенный начальник
Политуправления РККА П. А. Смирнов характеризовал сложившуюся в
армии обстановку следующим образом: «вредительская деятельность не ло-
кализуется каким-нибудь определенным звеном, а доходит и до самых ни-
зовых звеньев, включительно до средних слоев командного состава и
красноармейцев». Здесь же он заявил, что из 17 редакторов центральных
военных журналов 8 оказались «врагами народа»94.
На совещании выступил с речью нарком Ворошилов. Судя по ее записи,
он призывал всемерно ускорить «процесс очищения» РККА от ее внутрен-
них врагов. Он мотивировал необходимость «дальнейшего выкорчевывания»
прежде всего возрастанием внешней военной опасности. «Война может
вспыхнуть в любой момент»95, — говорил он. А значит — корчуй на про-
палую.
И многие военно-политические руководители на местах усердствовали
вовсю. В одной 65-й стрелковой дивизии (УрВО) к январю 1938 г. было
арестовано 60 человек96. Военные работники на местах и сами «старались»,
но прежде всего они выполняли волю высшего начальства. Характерно в
этом отношении выступление члена военного совета ЗакВО корпусного
комиссара М. Я. Апсе на заседании Военного совета при НКО СССР
21 ноября 1937 г.: «По нашему округу, тщательно проверяя кадры, вы-
полняя директивы товарища Сталина и Народного Комиссара, мы уволили
всего 646 человек. Цифра как будто большая для нашего округа, но то,
что мы в основном уволили правильно, подтверждается тем, что около
50% всех уволенных уже арестовано»97. Последняя фраза здесь свидетель-
ствует о своеобразном синдроме: армейские начальники, которым было
дано право принимать решение (или ходатайствовать) об увольнении под-
чиненных, как политически неблагонадежных, в какой-то степени, может
быть даже подсознательно, были заинтересованы в их аресте. Это как-то
облегчало их запуганную и дремлющую совесть: мол, «мы правильно раз-
облачили!»...
Некоторые итоги «корчевательной» работы по военным округам были
подведены командованием этих округов на заседании Военного совета при
НКО СССР в конце ноября 1937 г. (см. табл. 2).
* В данных Мехлиса мною выявлена неточность: к этому времени было арестовано не
8, а 13 армейских комиссаров 2 ранга, из них 8 уже расстреляно (см.: Сувениров О. Ф.
Трагедии не избежал никто: судьба первых армейских комиссаров РККА // Кентавр. 1992.
Ноябрь-декабрь. С. 46—48).
79
Таблица 2*
ОБОБЩЕННЫЕ ДАННЫЕ О КОЛИЧЕСТВЕ УВОЛЕННЫХ И АРЕСТОВАННЫХ
(ПО ПОЛИТИЧЕСКИМ МОТИВАМ) ВОЕННОСЛУЖАЩИХ
ПО ВОЕННЫМ ОКРУГАМ (на конец ноября 1937 г.)
Военный округ	Докладчики: командующий войсками и член военного совета	Количество уволенных	Из них арестовано
1	2	3	4
Московский Белорусский Киевский Закавказский Северо-Кавказский Харьковский Приволжский Уральский Сибирский Забайкальский Ленинградский Среднеазиатский Военные Флоты Краснознаменный Балтийский Черноморский Северный Всего по Управлению Морских Сил Санитарное управление РККА	Буденный и Троянкер Белов и Мезис Федько и Щаденко Куйбышев и Апсе Грибов и Сидоров Тимошенко и Озолин Ефремов и Балыченко Софронов и Тарутинский Антонюк и Юнг Великанов и Битте Дыбенко и Магер Локтионов и Баузер % Исаков и Булышкин Смирнов Душенов и Байрамный Викторов Рыбин	1063 (до 15.10) 1300 1894 (VI-20.XI) 646 675 1113 613 412 352 400 не на; 264 423 не на ок. 1400 850 (в том числе 514 врачей)	573 (на 13 янв. 1938) 400 861 ок. 50% 227 не называли 50% 200 249 189 зывали ок. 100 118 зывали не называл 129
Обычно принято считать, что самым страшным в советской истории
был 1937-й год. В общем-то так и было. Именно в 1937 г. кровавый маховик
арестов и казней безвинных раскрутился с небывалой еще быстротой. Но
что касается Красной Армии, то для нее эпидемия арестов продолжалась
и в 1938 г. и даже превзошла по размаху год 1937-й. После мясорубки
Тридцать седьмого года, на 1 января 1938 г. в высший комначсостав РККА
входило 845 человек. В том числе: комбриги и выше — 539 человек; бри-
гинженеры и выше — 76; бригинтенданты и выше — 46; бригврачи и
выше — 51; бригветврачи — 16 и бригвоенюристы и выше — 104 чело-
века. Кроме того, высший политсостав (от бригадного комиссара и выше)
насчитывал 269 человек98. Таким образом, здесь буквально каждый человек
был на особом счету. А между тем, их продолжали хватать и арестовывать
пачками. На протяжении 1938 года были арестованы 2 Маршала Советского
Союза, 2 командарма 1 ранга, 1 (единственный в то время) флагман флота
1 ранга, 1 (опять-таки единственный) армейский комиссар 1 ранга, 2 по-
следних командарма 2 ранга производства 1935 г., 20 комкоров, 3 флагмана
1 ранга, 13 корпусных комиссаров, 49 комдивов, 36 дивизионных комис-
саров, 97 комбригов, 96 полковников* **.
Увольнение политсостава по политическим мотивам развернулось еще
шире в 1938 г., когда во главе Политуправления РККА был поставлен
«сталинский посланец» Мехлис. Как верноподданно докладывал один из
его ближайших помощников по «выкорчевыванию» Ф. Ф. Кузнецов, «глав-
* Составлена по: РГВА. Ф. 4. Оп. 14. Д. 1823. Л. 1—511.
** Подсчитано автором по выявленным им надзорным производствам в АВКВС РФ.
80
ная работа по очистке РККА проведена после Всеармейского совещания
политработников (апрель 1938 г. — О. С.), когда были выкорчеваны из
политуправления округов троцкистско-бухаринские, гамарников-булинские
заговорщики»99. Из приведенных Кузнецовым официальных данных явст-
вует, что в 1938 г. только по четырем военным округам было уволено 1693
политработника (241 — в МВО, 255 — в ЛВО, 322 — в БОВО и 875 —
в КОВО). Выгоняли подряд. Лишь бы зацепочка была, хоть самая малю-
сенькая. 27 июня 1938 г. был уволен из РККА политрук батареи 18-го
полка ПВО (БОВО) А. А. Благой только за то, что он родился и проживал
до четырехлетнего возраста на ст. Окница Юго-Западной железной дороги,
которую в 1918 г. захватили румыны100. Надо знать где родиться! Все это
было бы смешно, если бы не было так грустно... Так и вспоминается
пушкинское: «И догадал же меня черт родиться в России...».
До самой осени 1938 г. на неизбежную проверку в Особый отдел ГУГБ
НКВД СССР посылались списки (а то и личные дела) самых различных
категорий политработников. 23 мая 1938 г. Мехлис просит проверить при-
лагаемый список кандидатов в депутаты Верховных Советов союзных ре-
спублик, выдвинутых военными советами и политуправлениями военных
округов. 11 июня этого же года он просит «срочно проверить» группу по-
литработников в связи с предстоящим их назначением на работу в Полит-
управление РККА101. А 7 июля заместитель Мехлиса Кузнецов направляет
в Особый отдел список депутатов Верховного Совета РСФСР уже избран-
ных от воинских частей ПриВО, СКВО и АОН-1 и просит «срочно прове-
рить и сообщить мне»102. В феврале 1938 г. руководство ПУ РККА просило
Особый отдел проверить некоторых политработников, выдвинутых полит-
управлением КВО в состав членов окружной парткомиссии, а в июле-ав-
густе — проверить командиров и политработников, уже избранных в члены
партийных комиссий Военно-политической академии, Военно-хозяйствен-
ной академии РККА, Военной академии химзащиты103 и т. д. и т. п.
Некоторые важные ячейки огромного воинского механизма были бук-
вально опустошены. Работал в то время заместителем начальника АБТУ
РККА по политической части дивинженер П. С. Аллилуев, родной брат
трагически погибшей в 1932 г. жены Сталина — Надежды Аллилуевой. И
вот его племянница (дочь Сталина) вспоминает, что когда осенью 1938 г.:
«Павлуша... вернулся из отпуска и вышел на работу в свое Бронетанковое
управление, то не нашел там С кем работать... Управление как вымели
метлой, столько было арестов. Павлуше стало плохо с сердцем тут же в
кабинете, где он и умер от сердечного спазма»104.
Но арестовывали не только «больших» начальников. В нашей литера-
туре мне не попадались какие-либо исследования по составу арестованных
военных. Тем с большим интересом должны быть восприняты хотя бы и
частичные данные по Московскому военному округу. Согласно официаль-
ной справке, в МВО органами НКВД было на 13 января 1938 г. арестовано
573 военнослужащих. В том числе: 1 — член военного совета округа, 2
заместителя командующего войсками, 1 начальник политуправления окру-
га, 2 помощника командующего войсками, 1 заместитель начпуокра, 1
секретарь окружной парткомиссии, 20 человек — комсостав корпусов, ди-
визий и бригад, 9 командиров полков и 48 человек арестованных — млад-
ший начсостав, курсанты военных училищ и красноармейцы105.
В выдаче санкций на арест политработников по мере сил (и полномо-
чий) участвуют Щаденко и Мехлис. В составленном 27 июня 1938 г. списке
политработников — «участников антисоветского военного заговора», санк-
ция на арест которых дана заместителем НКО Щаденко, значилось 18
человек (от политрука до полкового комиссара)106. Приказом Мехлиса в
июле 1938 г. из Краснознаменного ансамбля красноармейской песни и пля-
ски Союза ССР было уволено 22 человека, а через несколько дней пять
человек из них (Горский, Семенов, Бабаев, Есмонский и Селенский) были
арестованы как «разоблаченные враги народа»107.
Но абсолютно подавляющее большинство арестов военнослужащих, осо-
бенно лиц высшего и старшего комначсостава проводилось с санкции нар-
кома обороны СССР. 17 мая 1938 г. заместитель Ежова Фриновский пишет
81
Ворошилову «о необходимости ареста» 15-ти человек. Резолюция наркома:
«Согласен на арест указанных лиц. КВ. 19/V.38»109. Через две недели от
того же Фриновского поступает новый список обреченных. Появляется ре-
золюция: «т. Фриновскому. Не возражаю против ареста Бурмистрова и др.,
кроме Шульги, о котором решим по его приезде в Москву. Шульгу, ког-
да-то лично знал. Как в (полке) порядочного человека. КВ. 1/VI.38»109. А
когда надо было расписываться на многих листах, давая санкцию на арест,
Ворошилов уже почти механически писал: «Согл.»110.
Судьбу военных моряков решал первый руководитель только что со-
зданного самостоятельного наркомата Военно-Морского флота армейский
комиссар 1 ранга П. А. Смирнов. Делал он это не только в самом наркомате
в центре, но и на флотах, где ему доводилось бывать. В апреле он побывал
на Тихоокеанском флоте. В опубликованных посмертно воспоминаниях тог-
дашнего командующего ТОФ Н. Г. Кузнецова говорится: «Я приехал на-
вести у вас порядок и почистить флот от врагов народа, — объявил
Смирнов, едва увидев меня на вокзале». И далее Николай Герасимович
описывает, как все это «оформлялось»: «Я впервые увидел, как решались
тогда судьбы людей. Диментман* доставал из папки лист бумаги, прочи-
тывал фамилию, имя и отчество командира, называл его должность. Затем
сообщалось сколько имеется показаний на этого человека. Никто не задавал
никаких вопросов. Ни деловой характеристикой, ни мнением командую-
щего о названном человеке не интересовались. Если Диментман говорил,
что есть четыре показания, Смирнов, долго не раздумывая, писал на листе:
«Санкционирую». И тем самым судьба человека была уже решена. Это
означало: человека можно арестовать»111.
Продолжало лихорадить военные округа. По CABO с 1 января по 1 ок-
тября 1938 г. было уволено из РККА по разным причинам (в том числе
и по болезни) 338 человек. Среди них уволены как «враги народа» — 183
человека. Все они, до единого были арестованы112. Это — по округу в
целом. А только в штабе ЛенВО всего за семь месяцев (с июня по декабрь
1938 г.) было арестовано 22 работника штаба. Кроме того, по политическим
мотивам и «практической нецелесообразности» 36 человек были уволены
из РККА, а 38 штабистов переведены на работу в части113.
Шквал тайных арестов продолжал бушевать в соединениях, различных
воинских учреждениях, военных академиях. В Военной академии им.
Фрунзе на 31 марта 1938 г. было «изъято врагов народа органами НКВД»
из числа постоянного состава 7 человек и из преподавательского — 20
человек114. Один из новых руководителей центрального органа НКО га-
зеты «Красная звезда» Д. И. Ортенберг докладывал 6 апреля 1938 г.,
что в редакции газеты изъяли 11 шпионов, «причем шпионы сидели ре-
дактором, заместителем и начальниками отделов. Все еще, конечно, не
очищено»115.
Военный комиссар одной из дивизий Шехавцов докладывал в начале
апреля 1938 г.: «У нас в дивизии оказалось изъятых врагов народа свыше
100 человек, во главе с комиссаром дивизии врагом народа Поляковым»116.
Бывший начальник особого отдела 5-го механизированного корпуса Казю-
лин не без гордости докладывал Всеармейскому совещанию политработни-
ков в апреле 1938 г., что «по корпусу и по всем входящим в него бригадам
на 100 процентов арестовано командное руководство, политическое и штаб-
ное. Я говорю только о руководстве»117. Лишь в управлении 3-го стрелкового
корпуса (МВО) с 7 июня 1937 г. по 20 июля 1938 г. было арестовано 14
человек во главе с временно исполнявшим должность военного комиссара
корпуса дивизионным комиссаром А. Н. Бахиревым118. Один из главных
погромщиков Красной Армии М. П. Фриновский во время своей поездки
по Дальнему Востоку летом 1938 г. докладывал Ежову, что «за один только
день в воинских частях ОКДВА арестовано 201 человек»119.
22 июля 1938 г. начальник Управления по начсоставу РККА Е. А. Ща-
денко заготовил за подписью Ворошилова адресованную военным советам
округов директиву следующего содержания: «Во исполнение решения Глав-
* Диментман — начальник особого отдела УНКВД ДВК.
82
ного Военного Совета об очищении армии от бывших белогвардейцев, пред-
лагаю:
1. К 15 августа (КБФ, ЗабВО, СибВО, САВО — к 1 сентября) проверить
командный, политический и начальствующий состав, ранее служивший в
белых армиях Колчака, Деникина и других и уволить в запас РККА всех
активных участников борьбы против Советской власти, бывших офицеров
и занимавших офицерские должности военных чиновников, унтер-офице-
ров, а также рядовых добровольцев белой армии.
Вопрос об увольнении служивших по мобилизации рядовыми в белых
армиях, в настоящее время являющихся комначсоставом, разрешать в от-
ношении каждого персонально, с учетом его работы в РККА, политической
надежности и деловых качеств.
Лиц, занимающих должности до командира батальона включительно и
им равных, уволить приказами Военных советов округов по статье 43 пун-
ски в Управление по комначсоставу.
...на остальных представить с
2. Одновременно проверить всех бывших эсеров, меньшевиков, анархи-
стов, дашнаков, муссаватистов, боротьбистов и членов других антисовет-
ских партий и лиц, не доказавших своей активной работой безусловную
преданность партии Ленина — Сталина и социалистической Родине уво-
лить в запас, а на высший комсостав представить списки»120.
Армии угрожала новая чистка, в ходе которой механически могли быть
изгнаны из ее рядов новые тысячи командиров, провоевавшие и прослу-
жившие до 20 лет. Но на этот раз надо отдать должное Ворошилову. На
проекте директивы помета: «НКО не подписал. Е. Щаденко»121.
«НКВД ЗРЯ НЕ АРЕСТОВЫВАЕТ...»
Если при аресте сотрудников центральных военных учреждений особи-
сты, как правило, стремились обезопасить себя получением санкции нар-
кома обороны, то на местах, чувствуя себя всемогущими и всесильными,
иногда позволяли себе арестовывать того или иного командира, политра-
ботника не только без санкции наркома и прокурора, но даже вообще при
полном отсутствии какого-либо «компромата». При таких вариантах со-
трудники органов НКВД действовали «по интуиции» поскольку им «так
казалось»; били, так сказать, «на вскидку».
Бывший начальник особого отдела НКВД ЗабВО Петросьян впоследст-
вии показал, что в особом отделе не было никаких данных о принадлеж-
ности начальника штаба округа комдива Я. Г. Рубинова к заговору. Они
только предполагали, что он может быть одним из руководителей «заго-
вора» и «на всякий случай» 3 июля 1937 г. особисты арестовали его. А
там уж, как говорят шахматисты, «дело техники».. Бывший заместитель
начальника штаба ЗабВО полковник в отставке М. И. Болотков показал в
процессе дополнительного расследования, что находившиеся вместе с ним
в камере тюрьмы особого отдела арестованные видели в тюремный «вол-
чок», как Рубинова после избиения на допросе, несли по коридору122, сам
передвигаться он уже не мог. Надо ли удивляться, что комдив признал
себя виновным в участии с 1933 г. в мифическом военном заговоре и в
шпионаже в пользу японцев и на предварительном следствии и на суде.
Заседание военной коллегии по его делу 2 октября 1938 г. продолжалось
всего 10 минут. Их хватило, чтобы приговорить комдива Рубинова к рас-
стрелу. Приговор был приведен в исполнение в тот же день. Реабилити-
рован комдив посмертно в апреле 1956 г.
Никаких материалов, послуживших основанием для ареста 10 августа
1937 г. помощника командира 12-й Кубанской казачьей дивизии полков-
ника Б. Н. Акатова, в его архивно-следственном деле не содержится123.
Точно также, при полном отсутствии какого-либо «компромата» был аре-
стован 28 ноября 1937 г. командир 18-й тяжелой бомбардировочной авиа-
бригады трижды орденоносец (что было крайней редкостью по тем
временам) комбриг Е. Б. Тантлевский124.
83
Начальник Ставропольского военно-конного завода (служивший ранее
начальником политотдела Особой кавдивизии) бригадный комиссар
Д. Н. Статут был арестован 14 декабря 1937 г. Допрошенный по этому
поводу (в ходе дополнительной проверки) бывший помощник начальника
особого отдела НКВД кавдивизии Сидоров, проводивший следствие по делу
Статута, на допросе 8 октября 1955 г. высказал, что «Арест Статута, ко-
торый мы произвели по указанию Столярова (бывший начальник 5 отд.
У НКВД М(осковской) о(бласти), для нас, работников особого отдела, яв-
лялся полной неожиданностью. Зная Статута по службе в дивизии, по его
поведению в быту, могу сказать о нем, что это был положительный ком-
мунист. Ничего отрицательного в политических взглядах и настроениях
Статута я не замечал. Это был скромный и трудолюбивый политработник.
Никаких компрометирующих материалов в отношении Статута в особом
отделе дивизии во время ареста Статута не было»125.
Не спасала, а зачастую усугубляла опасность дружба с «великими мира
сего». Член военного совета Тихоокеанского флота корпусной комиссар
Я. В. Валков был старинным личным другом тогдашнего наркома ВМФ
армейского комиссара 1 ранга П. А. Смирнова. Но вот Смирнова «взяли»
в Москве 30 июня 1938 г. Об этом, очевидно, поступила информация и
на Дальний Восток. Во всяком случае уже 1 июля 1938 г. Волков был
арестован по простому распоряжению (без постановления об аресте!) на-
чальника УНКВД ДВК Г. Ф. Горбача. Это было в начале июля. А поста-
новление об аресте Волкова и о предъявлении ему обвинения было
утверждено этим же самым Горбачем лишь 23—28 ноября 1938 г. К след-
ственным же действиям по делу Волкова органы следствия приступили
фактически 27 января и 14 марта 1939 г., т. е. спустя почти семь-восемь
месяцев после ареста очередного «врага народа»126.
Любил иногда продемонстрировать свое «пролетарское чутье на врагов»
и сам Ежов. Так, по его личному указанию был 5 мая 1937 г. арестован
комбриг запаса М. Е. Медведев. Ежов в это время усиленно сочинял версию
о «военном заговоре» и ему до зарезу нужны были показания какого-либо
сравнительно крупного военного. Медведев же до 1935 г. занимал пост
начальника Управления ПВО РККА. Затем был уволен и работал началь-
ником строительства столовой. Никакого «компромата» против него не бы-
ло. Но Ежов дал указание: «арестовать». (И вскоре из Медведева таки
выбили столь нужные Ежову показания о «заговоре Тухачевского» и Ежов
немедленно доложил о них Сталину). По прямому указанию Ежова в
1937—1938 гг., .при полном отсутствии компрометирующих материалов,
органами НКВД производились аресты ряда командиров и политработников
til
Но необходимо со всей определенностью подчеркнуть, что абсолютно
немотивированные аресты военных все-таки были исключением. Как пра-
вило, должно было быть определенное обоснование, какая-то «зацепочка».
И опять надо сказать, что иногда эти «зацепочки» были просто за преде-
лами здравого смысла. Но — «НКВД зря не арестовывает...».
Как в те мрачные времена стряпали дела по обвинению «в контррево-
люционных преступлениях», можно судить и по делу заведующего библи-
отекой одного из Домов Красной Армии (БОВО) Бойко. Его обвинили в
том, что он занимался распространением среди военнослужащих и их семей
запрещенной Глав литом литературы. Эти обвинения не были голословными.
С первого взгляда они могли показаться даже доказательными. Но только
с первого взгляда и только человеку, желающему во что бы то ни стало
засадить в тюрьму другого человека. В самом деле Бойко обвинялся в том,
что выдал интенданту 3 ранга Ильюшенко «Историю народов СССР» Ва-
нага, жене военнослужащего роман Никифорова «У фонаря», военнослу-
жащему Гусеву дал хороший отзыв о повести А. С. Серафимовича
«Железный поток», а одному из военнослужащих выдал (о, ужас!) книгу
«ВКП(б) в резолюциях съездов, конференций и пленумов ЦК». С точки
зрения хоть чуть-чуть цивилизованного общества обвинения по сути па-
раноидальные, но они были абсолютно дутыми даже и по тем беспросветно
мрачным временам. При внимательном дополнительном расследовании бы-
84
ло установлено, что книга Ванага была выдана в 1936 г., а изъята приказом
Главлита 27 марта 1938 г., роман «У фонаря» выдан в мае-июне 1937 г.,
приказ Главлита об изъятии издан в январе 1939 г. Повесть «Железный
поток» не допускается к распространению только в том случае, если в
предисловии имеются ссылки на Ковтюха (комкор Е. И. Ковтюх — про-
тотип Кожуха — был уже расстрелян). Ни одно издание «ВКП(б) в резо-
люциях съездов, конференций и пленумов ЦК» вообще не изымалось. И
тем не менее именно по вышеперечисленным обвинениям Бойко был
29 июня 1938 г. арестован, провел в тюрьме больше года. И только в июле
1939 г. военной прокуратурой БОВО дело Бойко было прекращено и он
был освобожден из-под стражи128.
Капитан Богданов (18 ск, ОКДВА) сдавал свою часть Дмитриеву и в
процессе передачи отдал ему 50 различных книг и попросил просмотреть
их, нет ли среди них запрещенных. Дмитриев (впрочем, как и Богданов)
сам не проверил, а послал в качестве цензоров двух красноармейцев. Один
из них увидел хрестоматию по ленинизму издания 1926—1927 гг. и вле-
комый духовной жаждой и стремлением овладеть передовым учением, взял
ее к себе в казарму, «почитать». Казалось бы, «святое дело» — красноар-
меец хочет припасть к первоисточнику. Но когда на другой день, обнару-
жив эту хрестоматию на красноармейской тумбочке, рассмотрели ее
повнимательнее, то обнаружили в ней статьи «врагов народа». Особисты
тут как тут. Возбудили дело. Незадачливый капитан Богданов был аресто-
ван и осужден на 6 лет тюремного заключения 129.
Бывали еще более дикие мотивы ареста. Военные юристы В. Бобренев
и Л. Заика рассказали о том, что в списках комсостава, докладывавшихся
х офицеров старой русской армии были
Ежову, некоторые фамилии быв
1115
подчеркнуты толстым красным карандашом. А сотрудники Особого отдела
ГУГБ НКВД СССР знали, что такой карандаш был только у Ежова. Надо
как-то реагировать на «указание» «железного» наркома. И реагировали.
Бобренев и Заика утверждают, что именно по этому «принципу» было
принято решение об аресте командармов 2 ранга М. Д. Великанова и
А. И. Седякина, комкора Е. И. Ковтюха... А молодой кудрявый начальник
боепитания Забалуев, причесываясь у зеркала и любуясь собой, сказал:
«Ну и шевелюра у меня... Прямо как у Зиновьева». При одном упоминании
«запретной» фамилии аполитичный Нарцисс был арестован и в обвини-
тельном заключении эта губительная по тем временам фраза получила
такое истолкование: «...среди начсостава восхвалял и пропагандировал врага
народа Зиновьева». Скажете, шутка. А Забалуев четыре месяца просидел
в тюрьме. И ему еще повезло. Малограмотный красноармеец Белкин слы-
шал про Конституцию 1936 г. и в общем-то усвоил, что все начинается с
нее и как-то заявил, что построение социализма у нас началось не в
1924 г., а в 1936. Сразу же последовал арест — и 8 лет лишения свободы130.
О печальной судьбе другого красноармейца рассказал в апреле 1938 г.
главный военный прокурор РККА Н. С. Розовский. Судя по всему, этот
красноармеец искренне хотел бороться с недостатками в боевой подготовке.
В ротной стенгазете в заметке о повышении внимания к стрелковой под-
готовке, желая быть как можно более убедительным, он написал: «Пуля
своенравна и летит, куда ей вздумается, и обязательно не в цель». Эти
«красоты стиля» дорого ему стоили. По выражению главного военного про-
курора, красноармейцу «приклеили контрреволюцию», арестовали и осуди-
ли на 8 лет лишения свободы131.
Прямо-таки с патологической непримиримостью сотрудники особых от-
делов относились к одному упоминанию бывшего народного комиссара по
Военно-морским делам и председателя Реввоенсовета РСФСР (СССР)
Л. Д. Троцкого. Так было уже с середины 20-х и до середины 30-х годов.
Член партии с июня 1917 г. Г. Л. Баранцев, много лет прослуживший на
ответственных военно-политических должностях, с 1926 г. преподававший
в Военной академии им. Фрунзе, был «уличен» в том, что на лекциях
допускал применение наглядного пособия с портретом Троцкого. За такой
«криминал» окружная парткомиссия МВО вынесла ему в 1935 г. выговор132.
И хотя он сумел в 1936 г. окончить вечернее отделение Института красной
85
профессуры, получил звание бригадного комиссара, исполнял обязанности
начальника кафедры истории ВКП(б), все же в начале 1938 г. он был
уволен. Чтоб «троцкистским» духом и не пахло.
Еще более эта нетерпимость возросла после августовского процесса
1936 г. Вот один из документов той поры: «8 января 1937 г. группа млад-
ших командиров танкового батальона 2 отдельной механизированной бри-
гады ОКДВА Мезенцев, Пидкоша (оба члены ВЛКСМ) и еще четыре
беспартийных во время читки газет восхваляли контрреволюционера Троц-
кого. Мезенцев и Пидкоша исключены из ВЛКСМ. Мезенцев уволен из
РККА и арестован органами НКВД»133.
А после февральско-мартовского (1937 г.) пленума ЦК ВКП (б) выяв-
ление и отлов «троцкистов» приобрели характер охоты. Так, в апреле
1937 г. «за контрреволюционную троцкистскую агитацию» арестованы кур-
сант полковой школы 11 сд (Л ВО) Трифонов («сын осужденного троцки-
ста») и младшие командиры 32-го полка этой же дивизии Бабин, Турков
ения свободы с последующим пора-
ароко разветвленной кара-
III
Помполит Военно-Воздушной академии дивизионный комиссар Смолен-
ский прямо-таки с сознанием исполненного долга рассказал в марте 1937
г. на активе НКО, как он и парторганизация оперативно реагировали на
«небольшой сигнал» о том, что преподаватель кафедры политэкономии Ка-
занский в 1926 г. назвал своего сына именем Троцкого (Ледит). «Прижали
мы его, но в течение трех-четырех месяцев не могли выжать и только
после целого ряда очных ставок, когда привлекли парторганизацию музея
Ленина, где работала его жена, которая тоже напирала на него, лишь
после этого мы установили, что этот человек двурушничал. Признавая на
словах линию партии правильной, в 1926 году дает имя своему сыну в
честь Троцкого»135.
Помполиту 14-го кавполка батальонному комиссару В. Н. Гришину бы-
ло вменено в вину и то, что до осени 1935 г. хранил у себя групповой
фотоснимок лиц, среди которых был и «портрет врага народа Троцкого».
23 сентября 1937 г. военный трибунал Киевского военного округа осудил
батальонного комиссара на 10 лет л
жением в правах на 5 лет»136. А еще «проще» поступали в одной из частей
Белорусского военного округа. Секретарь бюро ВЛКСМ Антоненко расска-
зывал на Всеармейском совещании комсомольских работников РККА (май
1938 г.): «У нас, например, в части, где комиссар Бессмертный, наломали
много дров, когда врагов народа искали по окончанию фамилий; например,
оканчивается фамилия на «ий» и «ч», значит ищи врага народа»137.
Читаешь такое и думаешь: какая-то страна абсурда! Да это же то, о
чем пророчествовали и Евгений Замятин, и Олдос Хаксли, и Джордж Ору-
элл. Да, действительно было и такое....Но еще раз хочу подчеркнуть, что
в основном подобные случаи все же были не системой, а исключением.
Системой же были усердные попытки «обосновать» аресты.
И надо признать, что в стремлении «обосновать» аресты, органы НКВД
действовали масштабно и с выдумкой. Судя по многочисленным докладам,
сводкам, спецсообщениям различных звеньев
тельной системы, по крайней мере с осени 1936 г. вся наша огромная
страна была покрыта густой сетью всякого рода антисоветских, контррево-
люционных, террористических организаций. Если попытаться суммировать
и классифицировать весь тот объемный материал, который мне удалось
изучить, то можно придти к выводу, что в основном эти зловредные ор-
ганизации окопались и действовали по таким городам и весям.
Антисоветская троцкистская (правотроцкистская) террористическая ор-
ганизация — в Воронежской, Днепропетровской, Курской, Кустанайской и
Сталинградской областях, а также в Туркмении; в городах: Ленинграде (на
заводах «Красноармеец» и «Красный Треугольник», на фабрике «Пятилет-
ка», на Охтинском комбинате), Ростове-на-Дону, Саратове, Харькове, Шуе;
на железных дорогах — Дальневосточной, Оренбургской, Туркестано-Си-
бирской; в Верхне-Волжском речном пароходстве: в аппарате Наркоминдела
СССР, Наркомате легкой промышленности СССР, Наркомземе СССР, Ко-
митете по делам физкультуры и спорта при СНК СССР, в Наркомате юс-
86
тиции РСФСР, в Главрыбе наркомпищепрома СССР, в системе автотрак-
торной промышленности, в системе водного транспорта, в системе «Загот-
зерно», в прокуратуре Московской области, в Подмосковном угольном
бассейне, в тресте «Каззолото», в Сухумском субтропическом институте, на
Красноярском вагонно-строительном заводе, на авиазаводе № 24 и др.
Органами НКВД была «вскрыта» также антисоветская националистиче-
ская террористическая диверсионно-вредительская организация, действо-
вавшая на территории Азербайджанской, Грузинской, Казахской, Туркмен-
ской и Украинской союзных республик. Только на Украине в 1930—1937 гг.
было «раскрыто» 15 крупных подпольных контрреволюционных организа-
ций138.
Докладывалось и о действиях антисоветской эсеровской террористиче-
ской повстанческо-диверсионной организации в Краснодарском и Краснояр-
ском краях, в Одесской, Тульской и Ярославской областях, в Великолукском
округе, в Нижне-Чирском районе Сталинградской области. Сообщалось так-
же о «раскрытии» антисоветской террористической организации в Курской
области (как обычно во главе с секретарем обкома ВКП (б) и председателем
областного Исполкома), в Кизеловском районе Свердловской области, в Ко-
минтерне, в Центральном аэроклубе СССР, среди эсперантистов Украины
[ИОННЫХ, но любых
Еще раз хочу напомнить, что это отнюдь не все «вскрытые» в предво-
енные годы органами НКВД антисоветские контрреволюционные террори-
стические организации. Совершенно логично предположить, что это только
сравнительно небольшая выявленная мною частица намертво опутавшей
страну смертоносной сети, накинутой сотрудниками НКВД на миллионы
людей.
Так было в стране, так было и в армии. Вполне естественно, что высшая
партийная верхушка особо опасалась не только оппоз
хоть сколько-нибудь самостоятельных взглядов у «человека с ружьем». Во-
обще-то говоря версию о подготовке военного переворота высшее партийное
руководство начало муссировать по крайней мере с осени 1927 г. В ночь
с 12 на 13 сентября 1927 г., якобы по заявлению бывшего врангелевского
офицера, который неоднократно использовался ОГПУ для проникновения
в антисоветское подполье, у ряда оппозиционеров, занимавшихся тиражи-
рованием и распространением документов оппозиции, были произведены
обыски. И уже 22 сентября этого же года от имени политбюро и ЦКК
ВКП (б) по партийным инстанциям была разослана информация следую-
щего содержания: чекистами установлена связь членов партии, организо-
вавших подпольную типографию, «с некоторыми лицами из военной среды,
помышляющими о военном перевороте в СССР по типу переворота Пил-
судского». Второе сообщение от 27 сентября заканчивалось еще более оп-
ределенной констатацией и грозным предостережением: «ЦК и ЦКК
заявляют, что они отсекут железной рукой всякую попытку втянуть во
внутренние дела буржуазно-интеллигентский сброд... и их охвостья из во-
енных путчистов...»139.
Придя к власти в результате вооруженного восстания, сумев перетянуть
на свою сторону значительные солдатские массы, руководство коммунисти-
ческой партии все время опасалось, как бы и другие, противостоящие об-
щественные силы не пошли бы подобным же путем. Особый отдел армии
и флота Главного управления госбезопасности НКВД СССР и сеть особых
отделов в военных округах, в воинских объединениях и соединениях не
дремали, неусыпно следили за тем, нет ли где заговора, и, напрягая все
свои физические и интеллектуальные возможности, усиленно сочиняли,
создавали, стряпали, вскрывали и ликвидировали самого различного рода
«контрреволюционные террористические организации и группы» в РККА.
И опять-таки должен предупредить читателя, что не сумев добыть «всю
совокупность» документов, я не претендую на абсолютную полноту перечня
«вскрытых и ликвидированных» тогда органами НКВД контрреволюцион-
ных организаций в армии и на флоте. Уже говорилось о крупном деле
Весна», «вскрытом» в начале 30-х гг. В 1935 г. ликвидирована «контрре-
волюционная троцкистская и националистическая» организация в школе
87
лову о том,
червонных старшин в Харькове. Подробностей выяснить не удалось, но,
естественно, масштабы здесь были значительно меньшими.
Активность Особого отдела ГУГБ НКВД СССР во «вскрытии» (а как
показали последующие события — в фабрикации) контрреволюционных ор-
ганизаций в армии резко возрастает сразу же после окончания работы фев-
ральско-мартовского (1937 г.) пленума ЦК ВКП(б). Вот только то, что мне
удалось выявить. В апреле 1937 г. начальник Особого отдела ГУГБ НКВД
СССР И. М. Леплевский докладывает наркому обороны Воро
что вскрыта контрреволюционная троцкистская группа, ведущая работу в
МВО (доклад 9 апреля); что часть существующей с 1928 г. контрреволю-
ционной троцкистской группы во главе с бывшим начальником 12-го отде-
ления Разведуправлсния РККА Чернявским, впоследствии перешла к
террористической деятельности, намечавшей теракт в отношении тов. Ста-
лина, была арестована и расстреляна (сообщение 14 апреля); что вскрыта
антисоветская троцкистская организация, проводившая вредительскую ра-
боту в системе особо секретной техники РККА (сообщение 28 апреля)140. В
мае 1937 г. тот же Леплевский бомбит Ворошилова своими спецсообщениями
о вскрытии «антисоветской троцкистской террористической организации» в
частях СибВО, «троцкистской террористической, диверсионно-шпионско-
вредительской организации» в ОКДВА, «военной контрреволюционной троц-
кистской организации» в МВО.
Все эти «меморандумы» докладывались в обстановке глубочайшей сек-
ретности. В середине июня 1937 г. наконец и в открытой печати были
опубликованы краткие сообщения о том, что НКВД вскрыл в РККА раз-
ветвленный военно-фашистский заговор, что руководителей заговора — во-
семь высших командиров РККА — во главе с Маршалом Советского Союза
М. Н. Тухачевским, осудили и расстреляли. По этому поводу был опуб-
ликован несекретный приказ НКО № 96. Газеты, особенно военные, про-
должали во всю трубить о необходимости полного выкорчевывания и бес-
пощадной расправы со всеми «заговорщиками», но никаких конкретных
материалов, да и фамилий, в открытой печати больше не появлялось. Бес-
прецедентная расправа с командно-начальствующим составом РККА чини-
лась в строжайшей тайне. И только сейчас, на основе изучения многих
документов Архива военной коллегии Верховного суда Российской Феде-
рации и Российского государственного военного архива можно судить, как
напряженно «трудились» особисты над «вскрытием» (а фактически — фор-
мированием) всякого рода ответвлений придуманного ими самими «заго-
вора».
Не ограничиваясь «заговором», «вскрытым» в центре, особисты сочиня-
ют версии и сообщают руководству Наркомата обороны о наличии воен-
но-фашистского заговора в Забайкальском, Закавказском, Киевском,
Ленинградском, Московском, Средне-Азиатском, Сибирском, Северо-Кав-
казском, Уральском, Харьковском военных округах, в ОКДВА. Сообщается
о наличии этого заговора в системе Военно-Морского флота, и в частности,
на Северном и Тихоокеанском флотах, на Амурской военной флотилии, а
также в системе ПВО гор. Москвы, во 2-м стрелковом корпусе, в 34-й
стрелковой дивизии, в 23-й авиационной бригаде, в Усть-Сунгарийском
укрепленном районе и др.
Состряпанная в кабинетах НКВД версия о военно-фашистском заговоре
в РККА и его ответвлениях на местах была своеобразным стволом, к ко-
торому примыкали и многочисленные другие версии о якобы действовавших
в армии иных антисоветских и контрреволюционных организациях. Прежде
всего, пугали тем, что, мол, чуть ли не с 20-х годов существуют различного
рода организации бывших офицеров (подпольная монархическая организа-
ция быв]
организация в ВВС РККА; офицерская террористическая и ]
ганизация в Белорусском военном округе и в г. Ульяновске, организация
бывших офицеров-артиллеристов и т. п.).
Усиленно эксплуатировалась версия о наличии в армии различного рода
антисоветских контрреволюционных террористических
дительских организаций (троцкистских, правотроцкистских, правых, воен-
х офицеров царской армии в Москве; офицерско-монархическая
©некая ор-
шш
©неких и вре-
llllli
88
но-эсеровских и т. п.) — в ОКДВА, УрВО, на ТОФс, в частях 5-го мех-
корпуса, 7-го стрелкового корпуса, в 28-й авиабригаде, в Омском пехотном
училище (разумеется, во главе с его начальником генерал-майором
М. И. Петровым) и даже в Центральном архиве Красной Армии, а также
в Военной академии Генерального штаба РККА, в Военной академии РККА
им. М. В. Фрунзе, в Главном санитарном управлении РККА, на Балтфлоте,
в Горьковском бронетанковом училище, в Киевской артшколе, в строитель-
но-квартирном отделе МВО и т. д. и т. п.141
Широко внедрялась версия о подрывной работе в армейских рядах раз-
личного рода националистических организаций вроде Латышской фашист-
ской организации, Украинско-националистической повстанческой органи-
зации, контрреволюционных националистических организаций в 18-й
Туркменской дивизии, в 19-й Узбекской горно-стрелковой кавдивизии, в
20-й Таджикской кавдивизии, социа л-ту райской партии (СТП) в Киргиз-
ском кавполку, польской организации войсковой (ПОВ) и т. д. и т. п.
Что касается версии о наличии «военно-фашистского заговора в РККА»,
то уже в середине 50-х годов в результате дополнительных проверок было
установлено, доказано и закреплено в таких, имеющих юридическую силу
документах, как заключения Главной военной прокуратуры и определения
военной коллегии Верховного суда СССР, что никакого такого заговора в
РККА нс существовало, что она (версия) была сочинена в недрах НКВД
и принесла огромный урон Кпасной Армии.
В ходе исследования удалось выявить юридические документы и по
некоторым другим «контрреволюционным» организациям в РККА. В опре-
делении военной коллегии Верховного суда СССР по делу расстрелянного
в августе 1937 г. полковника К. М. Грунде, за участие в военно-фашистской
террористической организации, якобы действовавшей в частях ОКДВА и
Тихоокеанского флота, было 8 июля 1965 г. констатировано: «Антисовет-
ской организации, преступная связь с которой вменялась в вину Грундэ,
в действительности не существовало» 43. Бывший начальник Пермской авиа-
школы бригадный комиссар В. В. Ягушевский 15 августа 1938 г. военной
коллегией осужден к расстрелу как один из участников эсеровской контр-
революционной организации, будто бы действовавшей в Уральском военном
округе. В действительности же, как показал в ходе дополнительной про-
верки в 1967 г. бывший помощник начальника особого отдела НКВД УрВО
Мозжерин, никакой эсеровской контрреволюционной организации в вой-
сках Уральского военного округа не существовало, а материалы об этой
организации были созданы искусственно143, т. с. совершенно сознательно
сфальсифицированы.
В 1938 г. несколько командиров и политработников Ордена Ленина
Узбекской горнострелковой кавалерийской дивизии были арестованы и
осуждены как участники «антисоветской буржуазно-националистической
повстанческой террористической организации», якобы действовавшей в ча-
стях этой дивизии. Дополнительной проверкой, произведенной в 1956 г.,
было, как официально зафиксировано в заключении Главной военной про-
куратуры от 19 ноября 1956 г., «установлено, что органы государственной
безопасности никакими объективными данными о существовании в частях
узбекской дивизии какой бы то ни было антисоветской организации не
располагали, дела на арестованных военнослужащих этой дивизии были
сфальсифицированы и что признания арестованных в совершении тяжких
государственных преступлении в стадии предварительного следствия добы-
вались путем применения к ним пыток и других незаконных методов ве-
дения следствия»144.
Таким образом, опираясь на эти факты, а также, исходя из того, что
все привлеченные за участие в «организациях» военнослужащие реабили-
тированы «за отсутствием состава преступления», можно вполне обосно-
ванно сделать вывод о том, что всех этих «антисоветских, контрреволю-
ционных организаций в РККА» в действительности не существовало, что
сообщения и доклады высшему руководству страны о их «деятельности»
также плод злобно воспаленного человеконенавистнического воображения
функционеров НКВД.
89
А между тем именно обвинение в участии в военно-фашистском заго-
воре или в той или иной «антисоветской контрреволюционной» организации
служило главным основанием для получения соответствующей санкции на
арест военнослужащих. Так, по обвинению в участии в «военно-фашист-
ском заговоре» в Киевском военном округе были арестованы бывший ко-
мандующий войсками округа командарм 1 ранга И. Э. Якир, его
заместитель комкор Д. С. Фесенко, начальник политуправления округа
армейский комиссар 2 ранга М. П. Амелин, его заместитель корпусной
комиссар Н. О. Орлов, начальник штаба округа комбриг Н. И. Подчуфаров,
его заместитель комбриг А. Г. Лабас, комдивы С. И. Венцов-Кранц и
Ф. Ф. Рогалев, комбриг В. В. Ауссем-Орлов и др. По обвинению в участии
в военно-фашистском заговоре в Забайкальском военном округе были аре-
стованы командующий войсками округа комкор И. К. Грязнов, его заме-
ститель комкор Н. В. Лисовский, член военного совета округа корпусной
комиссар В. Н. Шестаков, начальник штаба комдив А. И. Тарасов, а затем
и сменивший его комдив Я. Г. Рубинов и др.
По отношению к участникам «антисоветских националистических» ор-
ганизаций действовали довольно примитивно — раз тот или иной командир
или политработник по национальности латыш, значит он непременно за-
числялся в соответствующую латышскую контрреволюционную организа-
цию, если поляк — то в польскую и т. д. Как «участники латышской
фашистской организации» были арестованы командармы 2 ранга Я. И. Ал-
кснис и И. И. Вацетис, комкоры Я. П. Гайлит, А. Я. Лапин, К. А. Стуцка,
Р. П. Эйдеман, корвоенюрист Л. Я. Плавнек, коринтендант П. М. Ошлей,
комдивы Ю. Ю. Аплок, А. И. Бергольц, Ж. К. Блюмберг, Г. Г. Бокис,
Ж. Я. Пога, И. А. Ринк, В. Ю. Рохи, О. А. Стигга, дивизионные комиссары
Ф. Д. Баузер, В. К. Озол, И. Я. Юкамс, дивинтендант Р. А. Петерсон и
многие др. По обвинению в участии в ПОВ были арестованы бывший
заместитель председателя Реввоенсовета СССР И. С. Уншлихт, комкор
Р. В. Лонгва, коринженер Н. М. Синявский, корпусной комиссар Я. Л.
Авиновицкий, комдивы В. Ф. Грушецкий, К. Ф. Квятек и др.
Как уже отмечалось ранее, все эти организации были придуманы са-
мими особистами, ими же они были и «вскрыты». Следовательно, арест по
обвинению в участии в этих в действительности не существовавших орга-
низациях фактически был самым настоящим блефом особых отделов НКВД.
Но для всех арестованных он обернулся неописуемой трагедией, заканчи-
вающейся, как правило, позорным и, как казалось палачам, бесследным
исчезновением.
Таким же образом был «организован», а точнее — состряпан, искусст-
венно создан так называемый военный заговор в частях 7-го стрелкового
корпуса. Привлеченный впоследствии к уголовной ответственности бывший
начальник УНКВД по Днепропетровской области Е. Ф. Кривец на следст-
вии дал прямые показания о том, что «военный заговор в частях 7 ск»
был создан им и бывшим начальником 5 отдела УНКВД Флейшманом
путем применения к арестованным мер физического воздействия и фаль-
сификации следственных материалов. Но все это выяснилось значительно
позднее. А пока по обвинению в этом заговоре только в 122 сп 41 сд с
октября 1937 г. по январь 1938 г. были арестованы и расстреляны шесть
командиров: командир полка полковник А. Д. Чебанов, его помощник май-
ор Д. А. Спиров, помначштаба полка капитан Б. И. Рубан, командир
батальона капитан В. И. Шаповал, начштаба батальона стар
Illi
й лейтенант
А.. Е. Семерня и командир роты старший лейтенант А. А. Билык. Все они
реабилитированы посмертно 16 января 1958 г.145.
Сотрудники НКВД не брезговали формированием версий о наличии
различного рода групп (например, в документах говорилось об антисовет-
ской националистической группе в системе органов Верховного суда СССР,
об антисоветской правотроцкистской группе в Институте Маркса-Энгель-
са-Ленина (ИМЭЛ), о контрреволюционной террористической группе в ав-
тобазе НКИД СССР и т. п.>. В попавших в мое поле зрения документах
Особого отдела ГУГБ НКВД СССР содержались утверждения о существо-
вании террористических групп в аппарате Политуправления РККА (якобы
90
созданных его начальником армейским комиссаром 1 ранга Я. Б. Гамар-
ником), в Военной академии Генерального штаба РККА, в Военно-полити-
ческой академии якобы созданной ее начальником армейским комиссаром
2 ранга Б. М. Иппо), в Центральном доме Красной Армии (ЦДКА) во
главе с его начальником корпусным комиссаром Ф. Е. Родионовым. Фигу-
рируют в различного рода документах утверждения о заговорщических
группах в Артиллерийском и Военно-химическом управлениях РККА, о
Ленинградской военной националистической группе, о запасной группе ру-
ководства военно-троцкистским заговором в СибВО, о группе польских ди-
версантов в системе ВОСО КВО, о контрреволюционной фашистской группе
в 14-м военном училище летчиков ПриВО, о троцкистской группе с тер-
рористическими намерениями в Орджоникидзевском пехотном училище, о
контрреволюционной группе в 56-й стрелковой дивизии и т. д. и т. п.
Теперь, когда версия о всеохватывающем военном заговоре и его от-
ветвлениях была сочинена, горячо одобрена «совестью партии» — полит-
бюро ЦК ВКП(б) во главе с «мудрейшим из мудрейших», дело оставалось
за малым — арестовать всех заговорщиков. Но как это сделать? Ведь са-
ми-то они добровольно не идут «с повинной». Среди изученных мною более
двух тысяч надзорных производств попался лишь один единственный слу-
чай, когда командир 11-й авиабригады из Ленинградского военного округа
краснознаменец комбриг А. И. Орловский до того наглотался смертоносных
бацилл всеобщей подозрительности, что сам обратился 19 сентября 1938 г.,
к Ворошилову с заявлением, в котором «признался» в участии в военном
заговоре. Факт был настолько необычный, что особисты даже не реагиро-
вали. Они-то знали, что никакого заговора нет. Орловского не тронули.
Более того, вскоре он стал командовать авиадивизей. В феврале 1941 г.
Орловский снова обращается к наркому обороны. Теперь он отрицает ка-
кое-либо участие в заговоре. Его арестовали за десять дней до начала
войны и хотя он всячески отбивался и отказывался от какого-либо участия
во вражеской деятельности, всё было тщетно. Раз попал в жернова быть
тебе размолоту. Орловского 16 июля 1941 г. осудили на «10+5». Умер в
заключении в 1942 г. Реабилитирован посмертно146.
Но это был, еще раз подчеркиваю, уникальный случай. А в массе своей
для получения санкции на арест необходимы были хоть какие-то обосно-
вания, доказательства, «компромат». Хотя бывали случаи, когда обходились
и без него.
При аресте «заговорщиков», очень многие права, провозглашенные в
различных законах и других партийно-государственных документах гру-
бейшим образом нарушались. И это было по-своему логично. Раз сама
версия об этом никогда не существовавшем заговоре была состряпана, со-
вершенно сознательно сфальсифицирована органами НКВД по подсказке-
указке «самого» Сталина, то вся «работа» по ней не могла не носить такого
же не регламентируемого никакими обычными юридическими нормами ха-
рактера. Среди военнослужащих, арестованных в 1937 г. было немало чле-
нов ЦИК СССР и ВЦИК, а в 1938 г. — депутатов Верховного Совета
СССР первого созыва, Верховных советов Союзных республик. Ни в одном
надзорном производстве не говорится о наличии разрешения Верховного
Совета или хотя бы председателя ВЦИК, ЦИК СССР либо Президиума
Верховного Совета СССР или Союзных республик. Очевидно, их и не
было. НКВД мог ни с чем и ни с кем не считаться. Нередко бывало, что
арестовывали даже без санкции прокурора, а то и вообще без ордера на
арест. Заместитель командующего войсками ОКДВА, член ЦИК СССР ком-
кор М. В. Сангурский был арестован в Хабаровске 1 июня 1937 г. по
телеграфному распоряжению заместителя наркома внутренних дел СССР
М. П. Фриновского. Никакой санкции прокурора на арест Сангурского в
его деле нет147.
Начальник политуправления ЛВО корпусной комиссар Т. К. Говорухин
был арестован 18 сентября 1938 г. без санкции прокурора. Ордер на его
арест был выписан лишь 2 октября 1938 г., а постановление об избрании
меры пресечения предъявлено Говорухину только 17 ноября 1938 г., т. е.
почти через два месяца после фактического ареста148. Члейу Военного со-
91
вета МВО корпусному комиссару Б. У. Троянкеру обвинение было предъ-
явлено лишь через семь с половиной месяцев после ареста147.
Особисты спешили арестовать любого лишь бы у человека была бы
какая-то, по их мнению, червоточинка. В аттестации на начальника Ки-
евских курсов усовершенствования командного состава запаса полковника
А. А. Рябинина за 1937 г. соответствующими начальниками было указано,
что Рябинин якобы подбирал на курсы людей с темным прошлым, доби-
вался присвоения училищу имени Якира, учился вместе с Тухачевским. А
это уже «криминал». Решено было Рябинина «брать» и арестовали его по
стандартному в те годы обвинению как «участника военно-фашистского
заговора». Но поскольку в ходе предварительного следствия никак это до-
казать не смогли, тогда «оформили» его «как члена к/p организации
РОВС». Именно так было записано в приговоре военной коллегии Верхов-
ного суда СССР от 26 сентября 1938 г. В качестве такового он был и
расстрелян. Реабилитирован посмертно в марте 1958 г.150.
Начальник штаба 23-го конно-артиллерийского полка 23-й кавдивизии
майор Д. Д. Делико был арестован органами НКВД 9 октября 1937 г. Судя
по заключению Главной военной прокуратуры, составленному в результате
дополнительной проверки в 1957 г., единственной зацепкой для ареста
майора явилась отрицательная аттестация на него за 1936 год151.
Немедленно арестовывали любого, осмелившегося высказать малейшее
сомнение. С предложением арестовать очередную жертву обращается на-
чальник Особого отдела ГУГБ НКВД СССР Николасв-Журид к Вороши-
лову 29 июня 1937 г. Речь на этот раз идет о начальнике кафедры военных
сообщений Военно-транспортной академии РККА военинженере 2 ранга
Г. Э. Куни. Ему 50 лет. Он — беспартийный. Это уже не хорошо. Он —
бывший поручик. Это еще хуже. Он уже арестовывался в 1931 г. «за
контрреволюционную деятельность». Это уже совсем плохо. А кроме то-
го, — доносит особист, — Куни в цинично-клеветнической форме отзыва-
ется о вожде партии и в кругу сослуживцев заявлял: «Все они, т. е.
Тухачевский, Фельдман и другие, были революционерами. Все они были
достаточно материально обеспечены, чтобы льститься на деньги, в частно-
сти Тухачевский имел неограниченные суммы денег. Шпионажа не было
никакого, а всех этих лиц нужно было устранить, т. к. они резко восста-
вали против такого зажима, который установил Сталин. Тухачевский и
другие протестовали, и за этот протест, к которому могли присоединиться
массы, их решили уничтожить, объявив шпионами. Таким образом массы
обмануты. Германская печать правильно отрицает вину осужденных... Ста-
лин жесток, в результате его зажима от его же конституции только полетел
пух»152. На этом меморандуме вскоре появляется резолюция: «Арестовать.
КВ. 1/VIII.37»153.
Основным «доказательством виновности» военного комиссара 12-го
стрелкового корпуса дивизионного комиссара Д. Д. Плау был фотопортрет
расстрелянного в июне 1937 г. бывшего командира этого корпуса комкора
В. М. Примакова с собственноручной надписью на нем. Вот криминал так
криминал — командир корпуса подарил на память свой фотопортрет ко-
миссару корпуса. И этого оказалось достаточно, чтобы прокурор 12 ск
Майоров дал санкцию на арест военкома корпуса154.
Как о самом обычном, рутинном деле, сообщает 25 июля 1939 г. за-
местителю начальника Политуправления РККА Ф. Ф. Кузнецову один из
ответственных сотрудников Особого отдела ГУГБ НКВД СССР Беляков о
действиях особистов, в связи с некоторыми «критическими» высказывани-
ями или, точнее выражением в слух своего мнения. В Новороссийском
лагере (СКВО) курсант полковой школы Боков, находясь в столовой, не-
осмотрительно заявил в группе курсантов: «Я не верю газетам, которые
пишут, что советская техника лучшая в мире. Техника Америки и Гер-
мании лучше нашей»155. Расправа за «неположенные мысли» была молни-
еносной. «Нами, — сообщал Беляков, — даны указания о немедленном
аресте четырех курсантов, согласовав арест с военным советом округа»156*.
Среди них был и Боков. Остальных трех забрали, чтобы не слушали.
92
Но самым излюбленным приемом сотрудников НКВД «для дожимания
наркома» на предмет получения санкции на арест, особисты считали «изо-
бличающие показания» лиц, уже арестованных по другим делам. Особисты
и сами поднаторели в добывании подобных показаний и они прекрасно
знали о том, какое большое значение придавал этим показаниям сам
«вождь». На августовском (1937 г.) Всеармейском совещании политработ-
ников, работавшем в самый разгар кампании «по выкорчевыванию», есте-
ственно возник вопрос о том, как же реагирует личный состав армии на
многочисленные факты ареста командиров. Наиболее остро этот вопрос
поставил начальник политуправления ОКДВА дивизионный комиссар
И. Д. Вайнерос. Вот отрывок из стенограммы:
«Вайнерос: Люди ставили вопрос: за что арестовали Калмыкова?*. Мы
отвечали: Калмыков арестован, как участник контрреволюционной, фаши-
стской организации... Мы не могли ни партийной массе, ни начальствую-
щему составу, ни красноармейцам сказать в чем состоит вредительская
деятельность того или иного из этих вредителей. Между прочем интерес
к этому делу огромный и когда на отдельных совещаниях, которые про-
исходили в армии, работники НКВД приводили отдельные выдержки из
показании того или другого арестованного врага народа... возникали воп-
росы.
Смирнов: Разве не достаточно было сказать, что они вели дело к вос-
становлению капитализма...
Вайнерос: Этого совершенно достаточно... но люди интересуются кон-
кретными фактами...
Сталин: Все-таки показания имеют значение...»157.
Кстати, на этом же совещании корпусной комиссар П. И. Лаухин за-
тронул и вторую сторону этого вопроса — до какой степени, насколько
широко можно освещать проблему «выкорчевывания». Состоялся такой ди-
алог:
«Лаухин:...Не знаем до сих пор, можем ли мы говорить полным голосом
о врагах народа...
Сталин: На весь мир?
Лаухин: Нет, внутри.
Сталин: Обязательно должны»153.
О том, каким способом получали особисты «уличающие» показания, я
более подробно буду говорить в следующей главе. Но здесь замечу только,
что Сталин уже тогда прекрасно знал, что его любимые органы НКВД
могут ему организовать любые показания на любого гражданина СССР.
Его единственная родная дочь рассказала, как, ужиная по ночам с членами
политбюро ЦК ВКП(б), Сталин с удовольствием повторял один и тот же
анекдот: профессор пристыдил невежду-чекиста, что тот не знает, кто автор
«Евгения Онегина», а чекист арестовал профессора и сказал потом своим
приятелям: «Он у меня признался! Он и есть автор!»159.
Начальник Особого отдела ГУГБ НКВД СССР И. М. Леплевский
11 июня 1937 г. обращается к Ворошилову: «По показаниям арестованного
участника антисоветского военного заговора Примакова В. М. командир
26-й кавдивизии Зыбин является участником этого заговора. Прошу Вашего
согласия на арест Зыбина». Через два дня на этом меморандуме появляется
резолюция: «Арестовать. КВ. 13/VI.37»160. Главный политический инструк-
тор МНРА дивизионный комиссар Г. С. Сафразбекян был арестован
29 июля 1937 г. в Москве Главным управлением госбезопасности НКВД
СССР по ордеру М. П. Фриновского на основании показаний ранее аре-
стованного бывшего заместителя начальника Политуправления РККА
Г. А. Осепяна, который на допросе назвал Сафразбекяна в числе лиц лич-
но завербованных им в антисоветский военный заговор161. Начальник по-
литуправления авиации особого назначения дивизионный комиссар И. П.
Зыкунов был арестован 5-м отделом ГУГБ НКВД СССР без санкции про-
курора. Основанием для ареста послужило заявление от 26 ноября 1937 г.,
* Комкор М. В. Калмыков командовал 20-м стрелковым корпусом. Арестован 25 июня
1937 г.
93
поступившее от арестованного по другому делу бывшего члена военного
совета АОН корпусного комиссара И. М. Гринберга. В этом заявлении на
имя наркома внутренних дел СССР Гринберг писал, что он завербовал в
заговор начальника политуправления АОН Зыкунова. Не прошло и десяти
дней, как Зыкунов 5 декабря 1937 г. был арестован162.
Долго и безупречно служил в Морских силах РККА П. Г. Стасевич.
Начав военно-морскую службу еще в 1917 г., он в 1926 г. окончил Воен-
но-Морскую академию, был оставлен при ней адъюнктом. В 1930 г. служит
начальником штаба морских сил Балтийского моря, с 1933 г. — началь-
ником Военно-Морской академии. В 1935 г. назначен начальником Мор-
ского отдела Генерального штаба РККА. С 15 августа 1937 г. капитан
1 ранга Стасевич — в распоряжении НКО СССР. А в это время в одном
из застенков НКВД от заместителя наркома оборонной промышленности
СССР Р. А. Муклевича «получают» показание о том, что Стасевич является
одним из участников военного заговора. Одного этого показания работни-
кам особого отдела хватило, чтобы 13 января 1938 г. арестовать Стасевича
и обвинить его в антисоветской деятельности, а затем выбить у него «при-
знание». И хотя в заседании военной коллегии Верховного суда СССР
15 марта 1938 г. капитан 1 ранга виновным себя не признал и от своих
показаний на предварительном следствии отказался как от ложных — он
был приговорен к расстрелу. И только в ходе дополнительной проверки в
1956 г. было установлено, что Стасевич был осужден необоснованно и
8 сентября 1956 г. он был посмертно реабилитирован163. Кстати замечу:
истребление кадров шло таким темпом, что соответствующие службы не
успевали (или не всегда знали?) официально оформить увольнение неко-
торых уже казненных военнослужащих. Так, капитан 1 ранга П. Г. Ста-
севич, расстрелянный в марте 1938 г., был исключен из списков личного
состава Советской Армии и Военно-Морского флота лишь приказом Ми-
нистра обороны СССР от 10 декабря 1957 г.164, т. е. почти через 20 лет
после расстрела!
Примером беспардонной нахрапистости действий руководства Особого
отдела ГУГБ НКВД СССР может служить дело комбрига В. В. Хлебникова
1893 г. р., окончил реальное училище, а в 1914 г. — Алексеевское военное
училище. В белой армии не служил, в старой армии с 1913 г., последний
чин — штабс-капитан. Вступил в РККА. В гражданскую войну — коман-
дир стрелкового полка, затем стрелковой бригады. В 1919 г. принят в ряды
коммунистической партии. После войны в 1922 г. окончил ВВАК, а в
1935 г. — особый факультет Военной академии им. Фрунзе. Затем — ко-
мандир и комиссар 31-й стрелковой дивизии. И вот 25 октября 1937 г.
начальник Особого отдела ГУГБ Н. Г. Николаев (Журид) запрашивает у
Ворошилова согласие на арест комбрига Хлебникова. За что? Мотивировка
шаблонная и однозначно убийственна: «Бывший офицер царской армии,
изобличен как участник антисоветского контрреволюционного заговора по-
казаниями арестованного бывшего председателя Сталинградского совета
Осоавиахима Ювенского». Резолюции Ворошилова на этом меморандуме
нет. Судя по-всему, он пока воздержался от принятия окончательного ре-
шения.
Проходит два месяца и особисты совершают второй заход. 28 декабря
1937 г. снова возбуждается этот вопрос. Добавляются показания бывшего
комиссара 31 сд Гусева и утверждается, .что Хлебников-де «уличается так-
же показаниями арестованного бывшего секретаря Сталинградского обкома
ВКП(б) Варейкиса» и настойчиво делается вывод о комбриге Хлебникове:
«Считаю необходимым уволить и арестовать». Здесь же приложена стан-
дартная особистская «Справка» на комбрига, в которой в качестве одного
из оснований для ареста, приводится и такое: «Имел место случай неточ-
ности в формулировке по поводу построения коммунизма в СССР»165. Но
«дело Хлебникова» было настолько «дутым», что даже со второго захода
санкция на его арест получена не была. Появляется написанная рукою
Е. А. Щаденко резолюция: «Отложить до проверки показаний Варейкиса.
Е. Щаденко. Мехлис. Маленков, Агас»166. Тогда 29 января 1938 г. в качестве
третьего захода из Особого отдела направляется дополнительная выдержка
94
из протокола допроса от 4 декабря 1937 г. «арестованного врага народа
Варей киса». Каких-либо следов хода проверки достоверности показаний Ва-
рейкиса выявить пока не удалось. Но очевидно непреклонная напористость
особистов сделала свое дело и на одном из представлений Николаева по-
является резолюция: «Хлебникова арестовать. КВ. 7/II.38»167.
Сама техника получения от наркома санкции на арест «нужного» им
командира или политработника разрабатывалась сотрудниками Особого от-
дела ГУГБ НКВД СССР иногда довольно тщательно. Главный «аргумент»
обычно состоял в том, что имярек «изобличается» как участник военно-
фашистского заговора показаниями лиц, арестованных по другим делам.
Особисты прекрасно понимали, чем больше будет указано таких лиц и чем
известнее в армии эти лица, тем неизбежнее нарком обязан будет дать
такую санкцию. 29 июля 1938 г. начальник Особого отдела ГУГБ комбриг
Н. Н. Федоров представляет Ворошилову «Справку» на начальника Управ-
ления продовольственной службы РККА коринтснданта А. И. Жильцова.
Ссылаясь на показания арестованных маршала А. И. Егорова, армейского
комиссара 1 ранга П. А. Смирнова, командармов И. Н. Дубового, П. Е. Ды-
бенко, А. И. Седякина, И. Ф. Федько, комкора С. Е. Грибова, начальник
Особого отдела как бы припирает к стенке наркома: «Считаю необходимым
Жильцова А. И. из РККА уволить и арестовать»168. И хотя Ворошилов
много лет лично знает Жильцова, он не в силах противостоять напору
особистов. Его резолюция гласила: «Предрешить арест после подыскания
заместителя. КВ.»169. Можно подумать: вон как болеет человек за дело.
Даже особому отделу своих подчиненных сдает «не сразу», а после под-
ыскания им замены.
Ворошилов по существу окончательно решал судьбу и попавших под
подозрение военных, работавших в тех или иных гражданских учрежде-
ниях. 7 января 1938 г. к Ворошилову обращается нарком путей сообщения
СССР А. Бакулин. Он сообщает о том, что работающий в центральном
моботделе НКПС Д. Е. Розанов по данным НКВД изобличен как участник
контрреволюционной организации. Но поскольку Розанов имеет военное
звание бригинженера, Бакулин просит у Ворошилова «согласия о санкции
на арест Розанова». В тот же день на этом документе появляется резолю-
ция: «т. Бакулину. Шпионов и др. контрреволюционную сволочь нужно
арестовывать во всяких «званиях» и «рангах». К. Ворошилов. 7.1.38»170.
Такова реакция члена политбюро ЦК ВКП (б) наркома обороны СССР,
Маршала Советского Союза Ворошилова на один лишь абсолютно ничем
не подкрепленный штампованный ярлык «изобличен органами НКВД». И
всё — сгорел бригинженер! Уже 10 июня 1938 г. он приговорен к расстрелу.
Раз начавшись метод ареста «по показаниям» нередко развивался по
принципу снежного кома. За одним забирали другого. 9 июля 1937 г. аре-
стовали начальника политуправления ЗабВО корпусного комиссара В. Н.
Шестакова, а затем (10 февраля 1938 г.) его заместителя бригадного ко-
миссара В. Н. Русова. Проходит еще некоторое время, и вот по их пока-
заниям (как сказано в справке на арест) 2 июля 1938 г. «забирают»
начальника штаба округа комдива А. И. Тарасова. На основании показаний
Шестакова, Тарасова и других 16 октября 1938 г. арестовывают помощника
командира 93-й стрелковой дивизии полковника Т. В. Давыдова171 и т. д.
и т. п.
Если же к полученным особистами «показаниям» добавлялось еще и
подозрение сотрудников НКВД о проведении шпионской работы, то их
представления («меморандумы») действовали почти безотказно. Вот доволь-
но типичный документ подобного рода. 2 июня 1937. г. начальник Особого
отдела ГУГБ НКВД СССР И. М. Леплевский пишет Ворошилову: «Помощ-
ник инспектора кавалерии РККА комбриг Верховский Борис Клавдиевич
является участником контрреволюционного заговора и изобличается пока-
заниями арестованного нами комбрига Сатина. Кроме того, Верхо-
вский Б. К. по нашим данным ведет разведывательную работу в пользу
Германии. Считаю необходимым комбрига Верховского Б. К. уволить из
РККА и арестовать»172. Имеется помета: «Приказ от 7/VI». Все делалось
довольно оперативно — достаточно сказать: «по нашим данным».
95
В целом сложившуюся в РККА атмосферу можно ощутить как через
различные частные и обобщенные статистические данные, так и пристально
вглядевшись в судьбу одного человека. Познакомимся же с Александром
Михайловичем Бахрушиным. Ровесник XX века (1900 г. р.>. В 1917 г.
окончил пять классов реального училища. С декабря 1918 г. организатор
молодежи уездного комитета партии в г. Зарайске, с марта 1919 г. — боец
коммунистического отряда в Рязани. С этого же времени — член РКП (б).
Затем на различных ответственных должностях — комиссар оперотдела
Губчека, начальник уездного политбюро в Зарайске (было и такое «полит-
бюро»). С сентября 1921 г. — в РККА на политработе. В 1927 г. окончил
10-месячные авиационные академические курсы. С января 1929 г. после-
довательно: командир и военный комиссар авиаэскадрильи, авиаотряда,
авиабригады. 10 марта 1937 г. Ворошилов обращается в ЦК ВКП(б): «Про-
шу утвердить назначение командующим ВВС К ВО комбрига Бахрушина
Александра Михайловича — командира и военного комиссара 81-й штур-
мовой авиабригады, вместо комкора Ингауниса, назначенного командую-
щим ВВС ОКДВА»173.
Назначение состоялось. Бахрушину присваивают военное звание ком-
дива. Казалось бы, все хорошо. Тем более, что за успешную работу он
еще в 1932 г. награжден орденом Красной Звезды, награждался знаком
«Отличный воздушный боец», золотыми часами. В личном листке по учету
кадров против «опасных» вопросов значится: «Не состоял», «Не участво-
вал», «Не привлекался». И вдруг 25 июня 1937 г. он пишет полное отчаяния
письмо Ворошилову: «...Нахожусь в тупике. 7/V-37 назначен, в июне
снят... Партийная комиссия исключила из партии... Создается такое поло-
жение, что из жизни меня выталкивают... Так что же делать, чем пробить
эту стену вражды и недоверия — ведь травить детей моих даже начали...
Отчаянное положение — молча, не веря ни одному слову выталкивают из
среды честных людей, из жизни, из партии... Не выталкивайте меня без
проверки»174.
В тот же день он обращается к начальнику ВВС РККА командарму
2 ранга Я. И. Алкснису. Описывая все, происшедшее с ним, комдив Бах-
рушин заверяет его в своей готовности бороться против произвола: «Не
подумайте, что я делаю какие-либо слабосильные выводы — нет, я буду
бороться до последнего, дойду до НКО, до ЦК, до тов. Сталина»175. Но он
так нуждается в помощи и все еще надеется ее получить: «Прошу совета,
товарищеского совета: «Что мне делать?». Я буду очень рад товарищескому
совету, товарищеской руке»176.
Но комдив Бахрушин не знал, что еще за пять дней* до этого —
20 июня 1937 г. начальник 5 отдела УГБ НКВД УССР майор госбезопас-
ности И. Ю. Купчик уже отправил в Москву соответствующий меморандум
на него. Составлен он был по лучшим образцам того времени. Во-первых,
сообщалось, что Бахрушин «проходит по показаниям Орлова и Зиммы как
участник». Во-вторых, приводились данные, что он вообще смутьян:
«2 июня 1937 г. Бахрушин высказывался в беседе с нашим агентом: «В
выборах партийных органов мы видим отсутствие демократии. Процент
служащих в партийных комитетах ограничен и чтобы обеспечить выборы,
искусственно регулируется количество выдвигаемых кандидатур». А
в-третьих, «Бахрушин является одним из самых приближенных людей Яки-
ра, с коим у него поддерживалась тесная внеслужебная связь»177. Для Во-
рошилова этого было более чем достаточно и появляется его резолюция:
«Арестовать. КВ. 1/VII.37»18. Что и требовалось доказать...
Что касается «показаний» как основания для ареста, то надо заметить,
что сотрудники органов НКВД сумели тогда получить от уже арестованных
огромное количество подобных показаний о других еще гуляющих на сво-
боде «участниках военно-фашистского заговора». Вся эта проблема будет
специально рассмотрена в третьей главе, но здесь замечу лишь, что были
и действительно добровольные показания (то ли по глупости, то ли по
подлости, а скорее всего со страху), но подавляющее их большинство вы-
рывались у арестованных насильно (угрозами, издевательствами, избиени-
ями, пытками). Так, в ходе дополнительной проверки в 1956 г. было
96
установлено, что основанием для ареста члена Военного совета Черномор-
ского флота дивизионного комиссара Ф. С. Мезенцева послужили приоб-
щенные к делу показания бывшего наркома ВМФ армейского комиссара
1 ранга П. А. Смирнова и бывшего начальника политуправления ВМФ
корпусного комиссара М. Р. Шапошникова. Звучит весомо. Но проверкой
было установлено, что эти показания являлись вымышленными и были
получены в результате применения к Смирнову и Шапошникову незакон-
ных методов следствия179.
Однако, как удалось выяснить в ходе исследования, нередко арестовы-
вали и по таким «показаниям», которых в момент ареста или даже вообще
никогда просто не существовало. Первый вариант подобной прямой фаль-
си
кации

— это ссылка на показания, которых еще нет, но особисты
уверены, что они будут. Заместитель начальника политотдела 73-й стрел-
ковой дивизии Сибирского военного округа полковой комиссар А. И. Ильин
был арестован 25 апреля 1937 г. на основании справки, составленной 22 ап-
реля 1937 г. бывшим работником особого отдела НКВД Барковским, в
которой указано, что якобы Ильин изобличается как участник контррево-
люционной организации показаниями арестованного по другому делу Яков-
лева. В подтверждение этого к делу Ильина приобщена копия протокола
допроса Яковлева от 12 апреля 1937 г. Осмотром же архивно-следственного
дела по обвинению Яковлева выявлено, что он 12 апреля 1937 г. вообще
не допрашивался, а впервые признал себя виновным и дал показания об
Ильине только 23 и 25 апреля 1937 г.180, т. е. после того как справка была
уже пущена в ход. Следовательно справка на арест Ильина чистая фаль-
сификация. Сначала составляется справка на «намеченного» человека, туда
заранее вписывается фамилия того арестованного, от которого будут полу-
чены «нужные», «уличающие» показания, а затем эти показания «органи-
зуются» «по известным образцам».
Подобными грязными делами не брезговали заниматься и в Москве. В
справке на арест начальника отдела складов Автобронетанкового управле-
ния РККА интенданта 1 ранга Е. С. Магидова от 24 июня 1938 г. указано,
что Магидов в принадлежности к антисоветскому военному заговору изо-
бличается показаниями бывшего начальника АБТУ РККА командарма
2 ранга И. А. Халепского. 25 июня 1938 г. Магидов был арестован. Однако
из материалов дела Халепского видно, что показания на Магидова он дал
впервые л
*111
ъ 28 июня 1938 г.,
т. е. через три дня после того, как Магидов
уже был арестован181.
Но существовала и еще одна разновидность фальсификации в обосно-
вании ареста. Многие сотрудники органов НКВД в те годы почувствовали
себя настолько всевластными, никому неподотчетными, что даже по отно-
шению к тем военнослужащим, которые еще не попали в их застенки,
действовали донельзя нагло и цинично, приводя в обосновании необходи-
мости ареста того или иного командира показания, которых вообще не
существовало в природе. Командир 6-го грузинского полка полковник
В. Н. Шотадзе был арестован 13 июня 1937 г. В справке НКВД Грузинской
ССР на его арест утверждалось, что Шотадзе уличен в принадлежности к
контрреволюционной организации показаниями бывшего второго секретаря
ЦК КП Грузии, а затем заместителя председателя Совнаркома ГССР
П. С. Агниашвили и бывшего командира 1-го грузинского кавполка пол-
ковника А. П. Мосидзе. Однако позднее в ходе дополнительной проверки
было обнаружено, что Агниашвили и Мосидзе по делу Шотадзе ни разу
не допрашивались. А при осмотре их архивно-следственных дел было ус-
тановлено, что в отношении Шотадзе они вообще никаких показаний не
давали182. Так что это была чистая «липа», любовно взращенная в грузин-
ском НКВД. А тогда по этой стопроцентной фальшивке, полковника Шо-
тадзе арестовали, потребовали «признательных показаний». Он было
отказывался от признания какой-либо вины в антисоветской деятельности.
Его стали бить и заставили подписать «признательное показание». На суде
военной коллегии Верховного суда СССР 30 сентября 1937 г. Шотадзе
отказался от своих прежних показаний, заявив о их ложности. Но «судьи»
неумолимы. Приговорили к расстрелу. И в тот же день приговор был при-
4—1964
97
веден в исполнение. А через 19 лет — 10 октября 1956 г. — Шотадзе
посмертно реабилитирован.
Одним из оснований для ареста и последующего обвинения начальника
управления материально-технического снабжения ВВС РККА комдива
Б. И. Базенкова были показания комкоров Б. М. Фельдмана и В. К. Лав-
рова. Фельдман утверждал, что об участии Базенкова в заговоре ему было
известно от Тухачевского, который якобы сообщил ему, что Лавров по его
указанию вовлек в заговор Базенкова. Однако, сам Тухачевский в судебном
заседании 11 июня 1937 г. отрицал преступную связь с Лавровым и Ба-
зенковым. Тем не менее комдив Базенков был 9 ноября 1937 г. арестован.
На предварительном следствии от него сумели получить «признательные
показания». Передали дело в суд. И хотя в заседании военной коллегии
Верховного суда СССР 29 июля 1938 г. комдив Базенков от прежних своих
показаний отказался, судьи — Матулевич, Иевлев и Романычев — при-
говаривают комдива к расстрелу. В тот же день приговор был приведен в
исполнение. Приговор этот отменен 14 марта 1956 г., Базенков посмертно
полностью реабилитирован183.
А вот еще один пример того, насколько бесцеремонно, в расчете на
свою абсолютную непроверяемость, действовали особисты даже по отно-
шению к лицам из ближайшего окружения самого члена политбюро ЦК
ВКП (б) Ворошилова. «Для особо важных поручений при наркоме обороны
СССР» в те годы состоял один из видных политработников 20—30-х
годов, автор ряда книг по вопросам партийно-политической работы в
РККА, член ВКП (б) с 1915 г. корпусной комиссар И. П. Петухов. И
вдруг на стол Ворошилова ложится справка из Особого отдела ГУГБ
НКВД СССР с требованием ареста Петухова. Основание? Показания си-
дящего в каталажке бывшего инспектора Политуправления РККА бри-
гадного комиссара А. М. Круглова-Ланды о том, что Петухов является
участником военного заговора, о чем ему якобы известно со слов бь
глн
его
заместителя начальника Отдела руководящих партийных органов Полит-
управления РККА бригадного комиссара И. Г. Шубина, расстрелянного
еще в сентябре 1937 г. Однако, как установлено дополнительной провер-
кой, Шубин никаких показаний на Петухова, как участника заговора,
не давал184. Особисты идут на явный подлог, хорошо зная, что даже
Ворошилову не позволят проверить достоверность представленных ими
обоснований ареста. 4 июля 1938 г. Петухов был арестован. Очевидно,
с санкции Ворошилова.
Проходит шесть с половиной месяцев, Ежова убрали. Новым наркомом
внутренних дел назначен давно известный Ворошилову Берия. И вот, в
январе 1939 г., когда волны массового террора несколько схлынули и Во-
рошилова где-то начали тревожить остатки совести (если она у него вообще
была), он обращается с таким письмом-ходатайством: «Дорогой Лаврентии
Павлович! Очень прошу Вас приказать передопросить бывшего моего сек-
ретаря Петухова... Мне все время кажется это дело темным, тем паче, что
все мои попытки получить копию протокола допроса Петухова остались
безуспешными. Прошу не отказать в просьбе. Привет. К. Воро
лов». Про-
IIH
шло целых восемь дней, пока члена политбюро ЦК ВКП (б) и «железного
наркома» удостоили ответа: «НКО. Маршалу Советского Союза т. Воро
НИ
лову К. Е. Материалы следствия в отношении арестованного, бывшего для
особо важных поручений при наркоме обороны, корпусного комиссара Пе-
тухова Ивана Павловича нами перепроверяются. Результаты сообщу до-
полнительно. Нарком внутренних дел СССР Л. Берия»185. Но Берия пока
только еще набирает силу, очевидно, еще опасается идти на явную кон-
фронтацию с Ворошиловым и он совершает своеобразный маневр. 14 фев-
раля 1939 г. Петухова выпускают на свободу. Ворошилов, наверное,
доволен — вот что значит его «решительность» и «забота о кадрах».
Но хватка у особистов мертвая. Не проходит и месяца, как Петухова
12 марта 1939 г. снова арестовывают. Судя по всему компромат-то на него
был настолько жиденький, что даже на всегда готовую услужить военную
коллегию Верховного суда СССР представлять дело не решились. «Палоч-
кой-выручалочкой» в подобных случаях было Особое совещание при НКВД
98
СССР. Его постановлением от 20 апреля 1939 г. корпусной комиссар Пе-
тухов был осужден на 5 лет ИТЛ, где он в 47-летнем возрасте и умер
30 мая 1942 г. Круг замкнулся. НКВД зря не арестовывает...
ВСЯКИЙ ДОНОС ДЕЛАЛ СВОЕ ЧЕРНОЕ ДЕЛО
Насколько можно судить по имеющейся литературе, доносчики и доносы
существовали с незапамятных времен. И уж по крайней мере с той поры,
как только в первобытных человеческих общностях начали закладываться
зачатки власти. Очевидно уже здесь зародились и все более рельефно про-
являлись две основные линии по отношению к доносчикам и доносам.
Власть предержащие всячески их лелеяли и холили («Господь любит пра-
ведника, а господин ябедника», гласит старое присловье), а все благородные
элементы общества относились к ним с презрением и ненавистью. Еще
Конфуций завещал неприятие доносов на родственников. В армиях древнего
Китая обязательно полагался штат доносчиков, а тюрки, находившиеся на
китайской службе, этого не терпели и раскрытых доносчиков убивали186.
Эти же две линии прослеживаются и в древнем Риме. Калигула разрешил
даже рабам делать доносы на своих господ. А император Тиберий перио-
дически выгонял тогдашних стукачей из Вечного города. При Домициане
доносчиков скопом погрузили на корабль и отбуксировав его в открытое
море, предали их воле волн и провидения...
К сожалению, в древней Руси околопрестольным доносчикам жилось
вольготнее. Известно, например, что в стародавние времена по доносам
одних русских князей в Орде казнили других русских князей. Широко
культивировалось доносительство при Иване Грозном, особенно в годы су-
ществования опричнины (1565—1572 гг.). Опричнина, как справедливо от-
мечает современный исследователь М. П. Капустин, «с неизбежностью
порождает доносительство как социальный институт, опутывающий весь
народ, всю массу снизу доверху железной паутиной страха и взаимного
недоверия, растлевающий мораль легкостью расправы руками опричнины
практически с любым человеком, который тебе мешает, или кому завиду-
ешь и просто хочешь завладеть чем-то, ему принадлежащим»187. В то же
время Иван Грозный издал царский указ, грозивший холопам за ложные
доносы тяжкими карами. Всякого, кто попытался бы необоснованно обви-
нить боярина в государственной измене, ждала неминучая смерть188.
В большом ходу были доносы в допетровской Руси. Они как бы ини-
циировались верховной властью. За недонесение о каком-либо злоумыш-
лении против царя грозила смертная казнь. В подобных случаях смертной
111515
казни подвергались даже жена и дети «недоносителя». При Алексее Ми-
хайловиче примерно с 1648 г. узаконяется страшное государево «слово и
дело». Обвиняв:
доносчик объявлял, что за ним есть «государево дело и слово». Тогда на-
чинался розыск и по обычаю применяли при этом пытку. Но здесь обви-
няемому давался хотя и страшный, но все же какой-то шанс. Если он
й кого-либо в измене или в каком-нибудь злоумышлении
сумел выдержать пытку и продолжал упорно отрицать предъявляемое ему
доносчиком обвинение, тогда пытке подвергали доносчика. Если же ему
также удавалось выдержать пытку, то донос признавался несомненно спра-
ведливым со всеми вытекающими отсюда последствиями189. Широко поль-
зовались доносами «доброжелателей» и тайных агентов Тайная канцелярия
при Петре I, Канцелярия тайных розыскных дел при Анне Иоанновне и
Елизавете Петровне, Тайная экспедиция Сената для Екатерины II, Третье
отделение собственной Его Императорского Величества канцелярии при
Николае I. Насаждаемый сверху взгляд на доносы как «патриотическое
дело», безусловно способствовал деморализации российского общества.
Конечно, доносчиков хватало и после этого. Но многие представители
высшей власти просто брезговали пользоваться их услугами. Известно, на-
пример, что Александр I имел списки всех членов «Союза благоденствия»,
но ни один из них при жизни императора не был арестован. Известно
также, что в 80-е годы XIX в. министр народного просвещения А. В. Го-
99
ловнин вообще не читал доносов, сжигал, не распечатывая190. А. М. Горький
в «Детстве» вспоминает, как дед Каширин, раскладывая внука-доносчика
на лавке, приговаривал: «Доносчику первый кнут!». И эта сентенция дошла
из XVI—XVII столетия и довольно прочно закрепилась в миросозерцании
русского народа.
Идеология большевизма по новому поставила этот вопрос. Немногочис-
ленная, всеми гонимая партия, вступившая в неравную смертельную борьбу
с казавшимся могучим самодержавием требовала от каждого своего члена
не только абсолютной откровенности о самом себе, но и непременного и
немедленного сообщения, доклада, рапорта (сиречь: доноса) о малейшем
колебании, неустойчивости, «нездоровом» настроении своих партийных то-
варищей. Вопрос этот не прост. И было бы неправомерно сходу заклеймить
большевиков, насаждавших, мол, доносительство. Борьба в подполье суро-
ва. Царская охранка действовала умно и изобретательно. Провокаторство
было подлинным бичом в работе подпольной РСДРП. И своевременная
информация снизу о всех подозрительных явлениях в определенной мере
помогала партии в борьбе с провокаторами, с царизмом. Но уже и тогда
эта постоянная напряженность, стремление знать абсолютно все о каждом
члене партии, всяком участнике движения таило в себе определенную опас-
ность насаждения доносительства.
Особенно велика эта опасность стала с превращением коммунистической
партии в правящую. Представляя собою каплю в народном океане и боя-
щаяся быть захлестнутой и смытой бурными волнами этой стихии, партия
тем не менее сумела сконцентрировать в своих руках абсолютную власть.
Не желая поступиться хотя бы малой ее капелькой, опираясь на традиции
подполья, партийное руководство безапелляционно потребовало от всех
коммунистов быть информаторами, осведомителями, если хотите — донос-
чиками обо всем, что хоть в малейшей степени может угрожать ее моно-
польной власти. Уже в годы гражданской войны было принято особое
распоряжение ЦК РКП (б), обязывавшее всех коммунистов в вооруженных
силах (а затем и на транспорте) быть осведомителями ВЧК и особых от-
делов в армии191. В 1923 г. ЦК РКП (б) принял предложение Ф. Э. Дзер-
жинского о том, что если кто-либо из членов партии узнает о наличии
какой-либо контрреволюционной группы или контрреволюционной органи-
зации, то он должен немедленно сообщить об этом Центральному Комитету
и следственной власти192. А в понятие «контрреволюционный» тогда отно-
сили всех, кто хоть в малейшей степени был не согласен с идеологией и
практической деятельностью РКП (б) и тем более, если он осмеливался
выступить хотя бы с робкой критикой.
Попытка обоснования необходимости доносов в партии была предпри-
нята и в таком важном партийном документе, как совершенно секретное
тогда обращение членов и кандидатов политбюро к членам ЦК и ЦКК от
19 октября 1923 г. («Ответ членов Политбюро ЦК РКП (б) на письмо
Л. Д. Троцкого от 8 октября 1923 г.»). Подписали это обращение Бухарин,
Зиновьев, Калинин, Каменев, Молотов, Рыков, Сталин, Томский (Ленин
и Рудзутак отсутствовали)193. Эта позиция подавляющего большинства вы-
сшего партийного руководства была закреплена и развита в том же 1923 го-
ду специальным решением комиссии ЦК РКП (б), обязывавшим всех
коммунистов информировать органы ОГПУ и соответствующие партийные
комитеты о всех «непартийных разговорах»194.
Среди коммунистов, особенно руководящих, это считалось само собою
разумеющимся, идущим еще от Ленина. Выступая на XIV партсъезде один
из старей
111
ах членов партии С. И. Гусев вспоминал: «Ленин нас когда-то
учил, что каждый член партии должен быть агентом ЧК, т. е. смотреть и
доносить»195. По свидетельству Троцкого, к 1927 г. «...система доноса уже
отравляла не только политическую жизнь, но и личные отношения»196.
Немедленное сообщение Центральному Комитету о любых «непартийных»
документах даже Г. Е. Зиновьев назвал на XVII съезде ВКП(б) элемен-
тарнейшим долгом члена большевистской партии197. Росту доносительства
способствовали и массовые партийные чистки. В стране на все лады вос-
хвалялся инфернальный по существу поступок несчастного мальчика, до-
100
несшего на родного отца. 28 июня 1936 г. опросом членов политбюро ЦК
ВКП (б) было принято постановление «О памятнике Павлику Морозову»,
в котором говорилось: «Установить памятник Павлику Морозову около
Александровского сада при съезде на Красную площадь по Забелинскому
проезду»198.
Высказался по этой проблеме и Сталин. Выступая 2 июня 1937 г. на
расширенном заседании Военного совета при НКО СССР, посвященном
разоблачению вскрытого НКВД СССР «военно-фашистского заговора», он
изволил выразить недовольство отсутствием разоблачающих сигналов с
мест, решительно потребовал, чтобы впредь подобные сигналы (доносы)
поступали и в целях ободрения еще колеблющихся или не совсем поте-
рявших совесть эвентуальных доносчиков, сформулировал такой позорный
и страшный тезис: «Если будет правда хотя бы на 5%, то и это хлеб»199.
Такие «сигналы», а точнее доносы, высоко ценились. В упоминавшемся
ранее оперативном приказе НКВД СССР № 00486 от 15 августа 1937 г.
о непременном аресте всех юридических, фактических и даже разведенных
жен осужденных «врагов народа», исключение делалось только для бере-
менных, а также жен, имевших грудных детей, тяжело- или заразноболь-
ных и др. (но и то с них брали подписку о невыезде), имелось указание
что аресту не подлежат «б) жены осужденных, разоблачившие своих мужей
и сообщившие о них органам власти сведения, послужившие основанием
к разработке и аресту мужей»200. И никаких подписок о невыезде у таких
жен не отбиралось.
И наоборот. Действовавшим и все 30-е годы Уголовным кодексом (УК)
РСФСР 1926 г. недоносительство квалифицировалось как один из 14-ти
составов контрреволюционных преступлений. В общем вся атмосфера в
стране и партийно-государственные призывы, и юридические нормы влекли
все более расширяющийся круг людей на путь доносительства. А. И. Ми-
коян, выступая с докладом о ХХ-летии ВЧК—ГПУ—ОГПУ—НКВД от име-
ни партии и правительства безапелляционно сформулировал голубую мечту
всех деспотических правителей: «Каждый гражданин СССР — сотрудник
НКВД»201. Когда печально известная О. П. Мишакова «сигнализировала» о
потере бдительности в Центральном комитете ВЛКСМ и «выводила на чи-
стую воду» его Генерального секретаря А. В. Косарева и других секретарей
ЦК ВЛКСМ, по свидетельству видного комсомольского функционера
А. И. Мильчакова, Сталин заявил: «Мишакова оказала большие услуги
Центральному Комитету партии, она — лучшая комсомолка СССР»202. На
XVIII партсъезде она была избрана членом Центральной ревизионной ко-
миссии.
Надо ли удивляться тому, что эти призывы сверху легли на хорошо
унавоженную почву. И пышным, но ядовитым цветом расползлось по стра-
не доносительство. В пьесах и кинофильмах, на страницах газет и журна-
лов воспевалось, изображалось как чуть ли не высшее проявление
советского патриотизма, когда жена доносила на мужа, сын предавал род-
ного отца. А уж товарищу на товарища доносить вроде бы сам Бог велел.
И изошрялись-то ведь как. Всё в строку вставляли. В. А. Каверин свиде-
тельствует, что от взора писателя доносчика Е. А. Федорова не ускользнул
даже тот факт, что один из членов Союза писателей «помочился» (так и
было написано), напротив «Большого дома» (здание ленинградского УНКВД
на Литейном проспекте)203.
Всё перевернулось с ног на голову. Доносчик стал считаться чуть ли
не национальным героем, а за недоносительство расстреливали. В передовой
статье органа ЦК ВКП (б) говорилось: «Коммунист-молчальник, знающий
о происках врага и не ставящий об этом в известность свою организацию,
уже не коммунист, а пособник врага»204. Посыпалось бессчетное количество
анонимных доносов. Когда-то согласно указу Петра Великого анонимные
письма должны были сжигаться рукою палача, а в Советском Союзе с
середины 30-х годов XX века и чуть ли ни в течение полустолетия мил-
лионы безвинных людей не могли отмыться от грязи анонимных наветов.
Проведшая в советских лагерях и тюрьмах целых 25 лет и замеченная
наконец-то ныне поэтесса Анна Баркова вспоминала об этом:
101
...Страха ради, ради награды
Зашушукала скользкая гнусь,
Круг девятый Дантова ада
Заселила советская Русь.
При самой большой жесткости подхода к оценке личности Ворошилова,
я не располагаю какими-либо достоверными материалами о его доноситель-
стве. Правда, венгерские исследователи Ласло Белади и Тамаш Краус вы-
сказывают остроумное предположение, что в 1923 г. Ворошилов, участво-
вавший в так называемом «пещерном совещании» в Кисловодске «очевидно,
раскрыл перед Сталиным планы его соперников»205. Конечно, исключать
такое нельзя (не этим ли объясняется и ответная поддержка Сталина при
назначении
лова вместо скоропостижно и загадочно скончавшегося
40-летнего Фрунзе?). Поэтому дело не в том, что Ворошилов был неспо-
собен на доносительство (способен, да еще как!), а в том, что лично ему
оно не требовалось. Более того, доносы наркома на своих, им же назна-
ченных подчиненных, были бы просто полным его провалом.
Однако, справещ
•il
зости ради, надо заметить, что в определенном смысле
и Воро
ills
лов выступал в роли «наводчика» для органов НКВД. По сообще-
нию В. В. Карпова все увольняемые из РККА по политико-моральным при-
чинам метились в своих личных делах особым шифром «О. У.» (особый
учет). Это была желанная приманка для НКВД. Когда в 1938 г. из армии
было уволено более четырех тысяч л
ill
[ комначполитсостава «неблагонадеж-
ных» национальностей (латыши, поляки, литовцы, немцы и др.), то по
приказанию Ворошилова списки этих уволенных в запас направлялись в
НКВД206. Опять же пища... Но главная вина Воро
III
глова была все же не в
том, что он доносил на уже уволенных, а в том, что он подписывал приказы
на несправедливое увольнение и особенно в том, что он лично санкциони-
ровал заявки особистов на арест многих тысяч командиров и политработ-
ников и тем самым поощрял доносчиков. Вот как это обычно выглядело.
л поделиться воспоминаниями:
Три слушателя второго курса основного факультета Военной академии
им. Фрунзе 8 мая 1936 г. на квартире одного из них — И. М. Румянцева
готовились к зачетам по истории ВКП(б). Главным источником уже в то
время стали выступления Сталина. Хозяин квартиры, служивший в РККА
с 1919 г., член ВКП(б) с 1925 г. вдруг ре
«Сталин раньше авторитетом не пользовался. Я помню, как везде шумели:
«создать авторитет Сталину во что бы то ни стало». В 1927 г. я уже
политруком был, когда комиссар призвал нас и предложил создать авто-
ритет Сталину. Основной авторитет это был Троцкий и Зиновьев. Даже
Ленин и тот не так пользовался авторитетом»207. Через четыре дня —
12 мая — один из однокашников, Суржиков, подал об этом разговоре за-
явление помощнику начальника академии по политчасти корпусному ко-
миссару Е. А. Щаденко. Тот — сразу же в Особый отдел. И 14 мая
начальник Особого отдела ГУГБ НКВД СССР М. И. Гай обращается к
наркому обороны: «Прошу Вашей санкции на арест Данильчука В. М.* и
Румянцева И. М.»208. Через несколько дней появляется резолюция: «После
опроса в ПУРе арестовать. КВ. 20/V. — 36 г.»209
Как загодя готовились будущие дела 37-го года можно судить по ха-
рактеру той дурно пахнущей возни, которая была затеяна вокруг рукописи
труда прославленного героя гражданской войны комкора И. С. Кутякова
«Киевские канны 1920 г.» 26 августа 1936 г. тогдашний начальник научного
военно-исторического отдела Генштаба РККА комбриг И. Г. Клочко пись-
менно докладывает Ворошилову свое мнение о нецелесообразности издания
труда Кутякова, поскольку, мол, «у автора заметна явная тенденция очер-
нить и дискредитировать ряд ответственных руководителей и командиров
РККА»210. Ворошилов прочитал эту бумагу (есть помета «КВ»), но выбра-
сывать из плана издания труд Кутякова все же не стал. Было решено дать
его в качестве секретного приложения к № 3 журнала «Современная война»
и 23 января 1937 г. рукопись была сдана в набор.
Данильчук был третьим в этой группе готовившихся к зачету. Он не донес, значит —
а рестовать.
102
В тот же день с личным письмом к Ворошилову обращается начальник
второго отдела Госвосниздата полковой комиссар Ф. Дунаев: «Прошу Вас,
товарищ народный комиссар, приостановить издание этого труда». Кутя-
ков-де в предисловии заявляет: «На всем свете на протяжении всех эпох
еще не было ни одного литературного труда принципиально объективного
и в особенности военно-исторического». И сверхбдительный редактор прямо
подводит автора под соответствующую статью Уголовного кодекса: «А тру-
ды Маркса—Энгельса о войне? А классические произведения Ленина—Ста-
лина? А первый том гражданской войны?»211. А кроме того, страшное дело,
доносит редактор, — автор осмеливается критиковать действия Первой
Конной армии, пишет: «В общем у Конной армии в те дни не было ре-
шимости и энергии пойти на решительное сражение с поляками, что за-
тягивало войну и се печальный конец»212. Через четыре дня — 27 января —
«последний мазок мастера» добавляет сам начальник Управления Госвое-
низдата комдив С. М. Белицкий. Он стремится окончательно сломить ко-
лебания Ворошилова: «Помимо уже известных Вам фактов клеветнических
измышлений комкора Кутякова, имеющихся в его труде «Киевские Канны»,
считаю необходимым отметить, что оценка комкором Кутяковым Киевской
операции смыкается с оценкой польской печати»213. Теперь до возведения
автора в шпионы один шаг. 15 мая 1937 г. комкор И. С. Кутяков был
арестован.
Содержание, ход и результаты проходившего 1—4 июня 1937 г. рас-
ширенного заседания Военного совета при наркоме обороны СССР тяжелым
прессом легли на психику присутствовавших там высших командиров и
начальников РККА. Первое стремление многих из них — очиститься от
скверны, откреститься от всяких элементов дружбы с объявленными «вра-
гами народа», спешно заверить руководство партии и страны в своей не-
изменной преданности. Уже 5-го июня комкор С. П. Урицкий спешит
доложить, что он был в неплохих отношениях с Фельдманом, Аппогой,
Якиром, Уборевичем, бывал у них на квартирах, «но не то что дружбы,
но даже близкого знакомства с ними у меня не было»214. А некоторых
наиболее «бдительных» политработников и командиров сразу же обуял зуд
доносительства*. Уже 3 июня член Военного совета Балтфлота спешит до-
нести по начальству, что «Кожанов и Гугин (командующий и член Воен-
ного совета Черноморского флота. — О. С,) — двурушники»215. На второй
день Гугин высказывает свои сомнения «по поводу т. Кожанова». Боится
опоздать с сигналом и новый начальник Военно-политической академии
корпусной комиссар И. Ф. Немерзелли. В пространном шестистраничном
докладе от 5-го июня он высказывает сомнения по поводу своего предше-
ственника на этом посту — армейского комиссара 2 ранга Б. М. Иппо,
что его защищал Гамарник, что за 1935—1937 гг. из академии было изъято
139 человек троцкистов и зиновьевцев. Одновременно он бросает тень по-
дозрения и на армейского комиссара 2 ранга И. Е. Славина, заявляя, что
он (Немерзелли) считает выступление Славина на заседании Военного со-
вета «нечестным», поскольку известные слова Зюка о четырех ромбах,
которые он имел бы при Троцком, Славин оставил без внимания216.
Почти каждый, кто только услышал что-то «о заговорщиках», считал
своим долгом немедленно доложить об этом по команде, непременно опе-
редив собеседника. Начальник Управления делами НКО комдив И. В. Смо-
родинов спешит 5 июня 1937 г. донести Ворошилову: «Сегодня вечером
перед отъездом зашел ко мне командир корпуса т. Зюзь-Яковенко (при-
бывший на заседание Военного совета) для того, чтобы сказать, что он
уезжает. Прощаясь со мной, т. Зюзь-Яковенко спросил, где Левичев. Я
ответил что в отпуску. Зюзь-Яковенко заявил, что ему рассказывал пре-
доблисполкома т. Иванов, что он после ареста Гарькавого был у Левичева
и слышал, как Гамарник и Левичев ругали Гарькавого за то, что он всех
выдает. Я ему в официальном порядке заявил, чтобы он немедленно на-
писал об этом Вам. На этом разговор был окончен, ко мне зашел т. Че-
* Некоторые сведения о доносах в РККА в то время см.: Сувениров О. Ф. РККА нака
нуле... С. 81—83.
103
репа нов, и Зюзь-Яковенко, простившись с нами, ушел»217. А на послезавтра
комдив Зюзь-Яковенко уже был арестован.
Усердно «трудились» на ниве доносов и работники с мест. Когда на-
чальник политотдела 24-й кавдивизии бригадный комиссар Разгонов узнал,
что некогда знакомый его секретарь райкома ВКП (б) Паценгель «сидит в
тюрьме и вскрывается как враг народа и провокатор давних лет с 1912—
1914 гг.», он немедленно 4 июня 1937 г. обращается к Ворошилову с таким
своеобразным доносом: «На партконференциях при помощи самокритики
мне пришел в память один из моментов разговора Паценгеля, где он мне
крепко подчеркивал, что его друзьями являются Булин и Векличев... Все
эти моменты в свете последних событий и прошедшей окружной парткон-
ференции БВО, у меня зародилось сомнение, и я решил сообщить Вам эти
сведения...»218.
С особой силой пытались откреститься от всяких связей с уже объяв-
ленной «десяткой» заговорщиков (Тухачевский, Гамарник, Якир, Уборе-
вйч, Корк, Путна, Примаков, Фельдман, Эйдеман и Сангурский). На
самом заседании Сталин не мог отказать себе в удовольствии и лично
сообщил комкору К. А. Мерецкову о показаниях Уборевича о том, что
он весной 1936 г. «завербовал» Мерецкова. Последний 7 июня 1937 г.
посылает Сталину и Ворошилову большое письмо, подписав его: «член
ВКП(б)», в котором страстно и убедительно доказывает, что он никогда
не был и не мог быть «врагом» Советской власти. Главное доказательство:
«На поле боя при открытой встрече с фашистами (в Испании. — О. С.),
я вел себя как большевик и при выполнении задач я не страшился смер-
ти... И если вновь мне будет приказано отправиться в Испанию, хоть
рядовым бойцом, и на деле доказать свою преданность — я готов к этому
и немедленно»219.
Конечно же, это наилучший способ самоспасения. Но Мерецков не по-
гнушался и другим весьма неприглядным способом защиты — извалять в
грязи своего «обвинителя». Повинившись в том, что он «просмотрел злей-
шего врага, немецкого шпиона Уборевича», Мерецков пишет: «Мое личное
мнение о нем, как о человеке, которое я имел и раньше: интриган, дву-
личный, грязный в личном быту, трус, барин в отношении к начсоставу.
Я имел много разговоров о его личности и знал, что многие его терпеть
не могут, в частности тт. Белов, Смирнов, Хрулев; при моих встречах
называли его — Уборевича — сволочью и я с ними говорил откровенно о
его персоне»220. Досталось от Мерецкова и комкору М. В. Сангурскому:
«Ненавидели мы друг друга с Сангурским на принципиальной основе»221.
Коринтендант А. И. Жильцов 9 июня 1937 г. пишет Ворошилову и
Ежову о том, что на проведенных в 1932 г. первых маневрах БВО при-
сутствовали представители германского Генерального штаба. «Меня пора-
зило, — вдруг, через пять лет вспоминает «бдительный» коринтендант, —
подробное знание германских офицеров Уборевичем и наоборот»222. И тут
же не без намека добавляет, что прикомандированным к группе германских
офицеров был представитель от 1-го отдела штаба округа Р. Я. Малинов-
ский. Далее он «информирует», что из командиров корпусов были близки
к Уборевичу Шах-Назаров, Сердич, Ковтюх, Никитин, а из командиров
дивизий Подлас (27 сд), Полунов (2 сд), Колпакчи (8 сд), Иссерсон (4 сд),
Жуков (4 кд), помкомдив 6 кд Белокосков223. В то же время, при общей
обвинительной тенденции (Уборевич уже был арестован и назван в числе
заговорщиков), коринтенднат Жильцов вынужден был признать высокие
профессиональные качества бывшего командующего войсками Белорусского
военного округа: «Уборевич всегда имел заграничную литературу. Он сво-
бодно читает на немецком языке, а в 1935 году изучал и кажется изучил
французский язык... в штаб он приезжал примерно в 10 часов, в 17—
18 часов обедал. В 20 часов он был вторично в штабе и находился часто
до часу ночи»224.
Внутриармейская атмосфера настолько была отравлена миазмами подо-
зрительности, что многие политработники, да и командиры старательно
искали новые сферы деятельности, где можно было бы проявить свою бди-
тельность. Вот 7 июля 1937 г. военком XI стрелкового корпуса дивизионный
104
комиссар И. М. Горностаев задумался о составе слушателей «Генеральной
академии» (так он именует Академию Генштаба). «Думая теперь, — пишет
он начальнику Политуправления РККА П. А. Смирнову, — я прихожу к
выводу, что туда направлялись кандидатуры, угодные врагам. Ведь факт,
что по БВО каждый человек персонально отбирался и направлялся врагом
Уборевичем. Считаю, Петр Александрович, что неотложным делом явля-
ется пересмотр слушателей этой Академии, там, надо думать, мы не мало
найдем врагов, а также социально чуждых людей»225. И как знать, не за
доносные ли заслуги вскоре Горностаев был выдвинут на пост начальника
политуправления КВО.
Дело доходило вообще до анекдотичных случаев. Бывший политрук
280 сп Ципулин написал «заявление» на свою собственную жену, обвинив
ее в шпионаже и подготовке террористических актов против секретаря
Красноярского крайкома ВКП(б). Конечно, «террористка» была немедленно
арестована- Но довольно скоро выяснилось, что заявление «бдительного»
мужа было явно ложным, вымышленным. Ципулин оклеветал жену, чтобы
отделаться от нее. Ципулин за это был исключен из рядов ВКП(б)226.
В конце 1937 г. с самым настоящим доносом обращается в отдел ру-
ководящих партийных органов (ОРПО) ЦК ВКП (б) бывший начальник
политотдела 37 сд Медовый. Он спешит прежде всего доложить о своей
бдительности, о том, что когда он узнал о «первом раскрытии врагов» в
Азово-Черноморском крае, то хотел немедленно созвать комиссаров частей
(очевидно, для постановки задач по вылавливанию «врагов»). Но командир
и военком дивизии И. С. Конев «...в моей постановке, — пишет Медо-
вый, — усмотрел желание заниматься сенсациями и категорически запро-
тестовал против созыва комиссаров»227. Однако начальник политотдела не
уступил. Тогда Конев шифровкой запросил начальника политуправления
БВО армейского комиссара 2 ранга А. С. Булина. Вопрос оказался настоль-
ко щепетильным, что даже начпуокр не решился взять ответственность на
себя и в какой-то форме посоветовался с тогдашним начальником Полит-
управления РККА. В ответной шифровке Булин сообщал, что Гамарник
не рекомендует подобные информации.
Как известно, Гамарник застрелился 31 мая 1937 г., и посмертно был
объявлен «врагом народа». В ноябре 1937 г. «взяли» и Булина. И вот теперь
бывший начподив Медовый решил, что наконец-то настал его час. «С пол-
ной ответственностью заявляю, — пишет он в ЦК, — что Конев на про-
тяжении многих лет был интимно очень близок к Булину и последний
покрывал очень много безобразий Конева... Конев при помощи Булина
переведен на Восток»228. Судьба Конева повисла на волоске. Письмо-донос
было из ЦК ВКП (б) переслано в Политуправление РККА. И тут решаю-
щую роль сыграла позиция его нового начальника П. А. Смирнова, выра-
женная в резолюции: «Сообщить т. Шубу*, что Конева мы проверяли.
Пока сомнений не вызывает, работает хорошо. 25./XII-37. Смирнов»229. Не
каждый мог тогда отважиться на подобный отзыв. Он .спас тогда Конева,
но в марте 1938 г. Мехлис срочно затребовал это письмо230, чтобы исполь-
зовать для компрометации Смирнова (мол, покрывал подозрительных лю-
дей).
Вообще позиция П. А. Смирнова была противоречивой. Когда на сове-
щании политработников Сталин 8 сентября 1937 г. спросил начальника
политуправления ОКДВА дивизионного комиссара И. Д. Вайнероса в от-
ношении «разоблаченного» и арестованного бывшего начальника штаба ОК-
ДВА комкора М. В. Сангурского: «Как же вы не разоблачили?», начальник
Политуправления РККА П. А. Смирнов угодливо подлил маслица в огонь:
«...видел их вместе в санатории Фабрициуса в Сочи летом 1935 г.»231. Вот
до чего дело дошло. Оказывается начальнику политуправления с началь-
ником штаба даже вместе быть, находясь в одном санатории, зазорно и
опасно. Не сумевший разоблачить «врага» дивизионный комиссар Вайнерос
арестован 7 октября 1937 г.
* Шуб — в то время заместитель заведующего политико-административным отделом ЦК
ВКП (б).
105
Но вообще должен заметить, что мне пока не попадались какие-либо
документы, где бы начальник Политуправления РККА Гамарник, а затем
сменивший его Смирнов напрямую ставили бы перед наркомом обороны
вопрос об аресте военнослужащих по политическим причинам. Перед Осо-
бым отделом ГУГБ НКВД СССР они пасовали и санкции на арест полит-
работников предоставляли, но в доносчики я их зачислить не могу.
Другое дело Мехлис. И тут самое время сказать о его роковой роли в
трагедии РККА в предвоенные годы. Заступив на пост начальника Полит-
управления РККА в самом начале 1938 г., Мехлис до того прошел большую
жизненную школу. Родился в Одессе в 1889 г. Окончил гимназию. В цар-
ской армии в 1911 г. служил рядовым. В Российскую компартию вступил
уже после победы Октября — в марте 1918 г. (а до того обретался в
мелкобуржуазной еврейской националистической партии Поалей Цион (Ра-
бочие Сиона), в меньшевистской фракции РСДРП). В гражданской войне —
военный комиссар бригады, а затем 46-й стрелковой дивизии. С 1922 г. —
помощник Генерального секретаря ЦК РКП (б) Сталина. В 1927—1930 гг.
учится на историко-партийном отделении Института красной профессуры.
Затем — ответственный редактор «Правды». И вот теперь — Политуправ-
ление РККА. Можно сказать, что до Мехлиса на этом посту еще не было
столь образованного и опытного в идеологической борьбе человека, всесто-
ронне закаленного в аппаратных интригах на самой вершине пирамиды
власти в партии и стране.
Свою деятельность на армейском поприще Мехлис начинает с энер-
гичных усилий по еще большему раздуванию зловещего пламени борьбы
против «врагов народа». Весьма характерна реакция Мехлиса на малейшие
попытки ослабления пресса репрессий, террора. Вскоре после назначения
его начальником Политуправления РККА он вдруг узрел такую тенденцию
в одном из приказов начальника Управления по начсоставу РККА армей-
ского комиссара 2 ранга Е. А. Щаденко. Сам Щаденко — тоже типичный
продукт командно-репрессивной системы и повыкорчевывал немало и в
охотку. Но когца его политбюро ЦК ВКП(б) 23 ноября 1937 г. назначило
(вместо утвержденного было 13 ноября тем же самым политбюро комдива
С. А. Спильниченко) непосредственным руководителем кадрового дела в
армии, он все же кое-что понял. Мехлис же, специально назначенный
для ликвидации всех и всяких «военных заговорщиков», не мог, да и не
хотел считаться ни с чем. В архиве сохранился один интереснейший на
сей счет документ. На бланке Политуправления РККА напечатана запи-
ска, адресованная секретарям ЦК ВКП(б), — Сталину, Ежову, Вороши-
лову. Заделана подпись Мехлиса, но самой подписи на выявленном мною
экземпляре нет. Хотя по рукописным пометам видно, что Мехлис этот
текст читал. Не удалось выявить — посылал ли он эту записку адресатам,
но она, несомненно, адекватно отражает менталитет Мехлиса в начале
1938 г.
Усмотрев одну из причин «медленной очистки» в том, что «в Управ-
лении по начсоставу царит хаос и создано настроение — на спешить с
увольнением из РККА враждебных элементов»232, Мехлис переходит в
фронтальную атаку: «Замнаркома тов. Щаденко 20 января 1938 г. издал
политически вредный приказ о рассмотрении дел и жалоб при увольнении
из РККА. В этом приказе он предложил пересмотреть все представления
на увольнение из РККА командного и начальствующего состава, а также
все произведенные увольнения за 1937 год. В приказе предлагается при
рассмотрении дел посылать людей на места для расследования и обяза-
тельно вызывать увольняемых для личной беседы. Это направлено к не-
допустимой затяжке и волоките при разборе дел. 3-й пункт приказа
предлагает изъять из личных дел все «не подтвердившиеся» компромети-
рующие материалы. Такой очисткой личных дел создается полная безот-
ветственность в изучении людей и условия для укрывательства врагов.
Приказ тов. Щаденко, разосланный округам, армиям и центральным уп-
равлениям не подчеркивает основной задачи — очищать ряды Красной
Армии от врагов. По своему существу он является тормозом в этом важ-
нейшем деле. Политуправление РККА просит ЦК В КП (б) и наркома обо-
106
роны тов.
Bof

плова немедленно отменить этот явно враждебный приказ
тов. Щаденко»233.
Судя по всему, Мехлис так и не решился обратиться к руководству
партии и страны с этой запиской. И приказ Щаденко, весьма своевремен-
ный и заслуживающий безусловно положительной оценки, отменен не был
и действовал. Но Мехлис оставался Мехлисом и рисковал даже открыто
призывать к невыполнению письменного приказа заместителя наркома обо-
роны. На Всеармейском совещании политработников в апреле 1938 г. он
прямо бросил реплику: «По линии политработников я не позволю изымать
материалы из личных дел»234.
Определенная конфронтационность, ярко выраженный курс Мехлиса на
единовластие партии (в лице военных комиссаров, политорганов и партор-
ганизаций) в армии проявился и в его позиции по-другому приказу.
20 марта 1938 г. Управление по начсоставу РККА в целях изучения, вы-
движения командиров и начальников предложило командованию военных
округов в срок до 15 апреля представить нарочным партполитхарактери-
стики и служебные отзывы на всех капитанов, всех майоров, всех полков-
ников, всех комбригов. Казалось бы, что здесь плохого? Я бы сказал, что
здесь просматривается специфический поиск пути определенного усиления
защиты командира. Ведь до этого такие партполитхарактеристики обычно
давались, когда командир уже арестован, либо на него получены чьи-либо
показания и он намечен к аресту. А здесь предлагалось подобные харак-
теристики составить и принять в сравнительно нормальных условиях, при
большей возможности обеспечения объективной оценки профессиональных
и политических качеств командира. Причем, подобная характеристика не
только могла способствовать выдвижению командира, но и явиться свое-
образной охранной грамотой для него.
Но именно этого не хотел Мехлис. В своем докладе на Всеармейском
совещании политработников 2 апреля 1938 г. он попытался в самой грубой
форме дискредитировать это указание: «Что может быть более дурацкой
вещью, чем эта директива? Кто позволил командному управлению так
командовать всеми партийными организациями РККА? На каком основа-
нии? Что же партийные законы не писаны для Командного управления?
Политуправления что ли нет? На такие директивы вы не отвечайте, то-
варищи политработники и комиссары... На всякого дурака партийной ор-
ганизации не найдется, чтобы обсуждать все, что кому-то вздумается»235.
О взглядах и настроениях решительности и готовности Мехлиса выкор-
чевать всё и вся можно судить по такому факту. Менее чем через три
месяца после назначения его начальником Политуправления РККА, он
присутствуя на совещании политработников Военно-воздушных сил, бросил
23 марта 1938 г. такую реплику: «Вся беда в том, что раньше здесь (в
Политуправлении РККА. — О. С.) сидели шпионы, вредительство было
всюду... Мы сейчас шпионов вылавливаем и из ПУ Ра всех шпионов повы-
шибаем»236.
Кого мог, Мехлис выгонял из армии своей властью, а что касается
представителей высшего комполитсостава, увольнение которых находилось
в компетенции наркома и политбюро ЦК ВКП(б), Мехлис буквально бом-
бардирует их доносами на многих и многих. О некоторых военачальниках
он «сигнализирует» в регулярных обобщенных докладных записках в адрес
Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича, Жданова, Ежова (а затем —
Берии), в других случаях направляет персональные сигналы-доносы на на-
чальника политуправления ЗакВО К. Г. Раздольского (3.2.1938 г.), на чле-
на Военного совета ВВС РККА В. Г. Кольцова (3.3.1938 г.), на команду-
ющего войсками УрВо Г. П. Софронова (19.4.1938 г.), на командующего
войсками СибВО М. А. Антонюка (22.5.1938 г.), на заместителя команду-
ющего войсками МВО Л. Г. Петровского (26.5.1938 г.), на комдива М. А.
Рейтера (11.12.1938 г.), на комдива И. Т. Коровникова (21.12.1938 г.)237 и
т. д. и т. п.
В стремлении как можно больше набрать компромата, Мехлис не брез-
гует ничем. Иногда рядясь в тогу объективности, он просто сообщает «от-
рицательный», по его мнению, факт из жизни подозреваемого, не рискуя
107
делать окончательный вывод. В доносе на члена Военного совета ВВС РККА
бригадного комиссара В. Г. Кольцова, Мехлис сообщает, что тот был уча-
стником «антипартийной армейской белорусско-толмачевской оппозиции».
Даже Ворошилов не выдержал и написал такую резолюцию: «т. Мехлису.
Вы за или против... Я Вас не понимаю. КВ»238.
Мехлис подвергает сомнению, ищет скрытый «контрреволюционный»
смысл буквально в каждой фразе, в каждом слове. Вот он считает нужным
довести до сведения высшего руководства страны и партии такое мучающее
его сомнение: «Антонюк поручил Лукину сообщить Левандовскому поче-
му-то такую фразу: «Скажите, что учеба идет нормально»239. Мехлис, ко-
нечно, знал, что сигналом к началу мятежа в республиканской Испании
была фраза: «Над всей Испанией безоблачное небо». И он, как резонно
можно предположить, решил, что и Антонюк передал свою невинную фразу
для подобных же целей. (Мехлис делал упор на то, что эта фраза была
передана Левандовскому перед самым его арестом).
Именно Мехлис хочет «добить» комдива М. Ф. Лукина. 27 июля 1938 г.
Мехлис с Дальнего Востока шлет телеграмму в адрес Щаденко и своего
заместителя Кузнецова: «Начштаба Лукин крайне сомнителы
человек,
путавшийся с врагами, связанный с Якиром. У комбрига Федорова* должно
быть достаточно о нем материалов. В моей записке об Антонюке немало
внимания уделено Лукину. Не ошибетесь, если уберете немедля Лукина»240.
(Выше я уже рассказывал как Лукина буквально спас Ворошилов).
Так что нового начальника Политуправления РККА вполне можно было
считать профессиональным доносчиком, доносчиком и по службе и по при-
званию. Вот еще ли
III
некоторые примеры его эпистолярных совсем не
безобидных упражнений. Ведь он «докладывал» (а точнее «нашептывал»)
на самый «верх» — Сталину, Ворошилову, Берии:
— 17 декабря 1938 г. — на начальника Разведупра РККА комдива
А. Г. Орлова: «На хорошем счету Орлов был у шпиона Урицкого (комкор,
прежний начальник Разведупра; расстрелян; посмертно реабилитирован. —
О. С.). В 1936 г. приказом по Разведупру Урицкий объявил Орлову бла-
годарность. Орлов в хороших отношениях был с Гендиным. В день опуб-
ликования постановления правительства о награждении их орденами они
демонстративно обнялись и поцеловались»241.
— 18 декабря 1938 г. — на начальника отдела внешних заказов НКО
комбрига А. Н. Редкина-Рымашевского: «...выдвинут и утвержден на эту
работу Федько... 2 января 1924 г. на закрытом партийном собрании говорил:
«Какая же тут правильность, своего взгляда высказать нельзя». Утвержда-
ет, что «здесь (в его отделе) без дворян не обойде:
III
ься, пастухи еще не
изучили иностранных языков»242.
— 21 декабря 1938 г. — на командующего 2-й Отдельной Краснозна-
менной армией комкора И. С. Конева: «По имеющимся сведениям Конев
скрывает свое кулацкое происхождение, один из его дядей был поли-
цейским»243.
Мехлис охотно поддерживает и направляет «на верх» доносы, посту-
пившие «снизу». Во второй половине ноября 1938 г. ответственный секре-
тарь парткомиссии центральных управлений НКО Николаев пересылает
Мехлису заключение по делу члена ВКП(б) с 1922 г., начальника 3-го
отдела Управления боевой подготовки РККА комдива М. А. Рейтера. Соб-
ственноручная резолюция начальника ПУ РККА звучала как донос: «Тов.
Ярославскому. Рейтер — латыш. Рекомендовал в партию троцкиста и
скрыл это от парторганизации. Был в плену у немцев. Оставил оружие у
родственницы, оказавшейся врагом. Сам связан с врагами. В армии его
оставлять не следует и я буду ставить вопрос. Доверия не заслуживает.
Мехлис. 8/XII-38 г.»244. И как уже говорилось, через три дня такой донос
отправляет.
Мехлис был настолько ретив в кровожадности, что даже такие «Заслу-
женные корчеватели» как Сталин и Ворошилов вынуждены были его иногда
притормаживать. В этом плане по-своему символична история спасения
* Комбриг Н. Н. Федоров — в то время начальник Особого отдела ГУГБ НКВД СССР.
108
корпусного комиссара А. В. Хрулева, рассказанная им самим в 1960 г.
молодому историку Г. А. Куманеву. Хрулев вспоминал, что когда в марте
1942 г. его назначили наркомом путей сообщения СССР и он был пригла-
шен на сталинскую дачу, то, улучив момент, он вопросил Сталина: «Я не
совсем понимаю отношение ко мне — в 1938 г. требовали моего ареста,
а теперь назначили наркомом путей сообщения. Какое несоответствие!»,
на что Сталин ответил: «Мехлис, как только пришел в ГлавПУР в конце
1937 г., начал кричать о том, что вы — враг, что вы — участник воен-
но-фашистского заговора. Щаденко вначале защищал вас. Кулик последо-
вательно заявил: «Не верю. Я этого человека знаю много лет и не верю,
чтобы он был замешан в каком-то антисоветском, контрреволюционном
деле». Поймите мое положение: Мехлис кричит «враг». Потом Щаденко
подключился к Мехлису. Вы понимаете, как обстояло дело при решении
этого вопроса в Политбюро. Когда я задал Ворошилову вопрос, что же нам
делать, Ворошилов сказал: «Теперь ведь такое время — сегодня тот или
иной подозреваемый стоит на коленях, клянется, что ни в каких заговорах
не участвовал, никакой антисоветской и антипартийной работы не вел, а
завтра подписывает протокол и во всем сознается»245. Далее Хрулев вспо-
минал, что он весь этот разговор передал Ворошилову и тот заявил: «Это
неверно. Если бы я тогда заколебался, вас бы не было»246. Когда после
обсуждения в 1938 г. вопроса о Хрулеве, Сталин велел Мехлису и Ежову
оставить Хрулева в покое, Мехлис прямо заявил последнему: «Скажите
спасибо Ворошилову. Он вас своим авторитетом оградил и не дал мне
поступить так, как следовало бы поступить, но я заявляю вам, что поста-
раюсь сделать все возможное^ чтобы добиться своего»247.
Недавно стало известно, что Мехлису хотелось «схарчить» и мало кому
тогда известного комбрига Г. К. Жукова, будущего знаменитого полководца
Второй мировой войны. В своем письме Н. С. Хрущеву и А. И. Микояну
от 27 февраля 1964 г. сам Жуков вспоминал об этом так: «В 1937—38 годах
меня пытались ошельмовать и приклеить ярлык врага народа. И, как мне
было известно, особенно в этом отношении старались бывший член Воен-
ного Совета Белорусского Военного округа Ф. И. ГОЛИКОВ (ныне
Маршал) и нач. ПУРККА МЕХЛИС, проводивший чистку командно-поли-
тического состава Белорусского ВО»248.
При такой совершенно ясно выраженной «доносной» позиции началь-
ника Политуправления РККА, многие военные комиссары и другие полит-
работники на местах стремились не отстать от московского начальства и
усердно стряпали свои доносы. Нередко самыми настоящими доносами яв-
лялись очередные и внеочередные политдонесения. Чтобы снять с себя от-
ветственность за провалы в работе, они, чутко улавливая спрос на
«подозрительных», спешат доложить о «засоренности» кадров.
Начальник редакторских курсов старший политрук Зуб 11 апреля
1938 г. пишет письмо Мехлису. В нем он делится впечатлениями о своем
пребывании на Всеармейском совещании политработников: «Слушал Ваш
доклад и заключительное слово, речь наркома — и совершенно ясно пред-
ставляю, каким должен быть сегодня комиссар», и что задача Высших
Военно-политических курсов (ВВПК) при Политуправлении РККА «подго-
товить настоящего воинствующего комиссара, до конца преданного нашей
партии, Центральному Комитету и лично товарищу Сталину»249. Засвиде-
тельствовав таким образом свою преданность руководству и «лично това-
рищу Сталину», старший политрук Зуб стремится показать и свою
бдительность. Он пишет о том, что работа курсов идет плохо. И главная
причина в том, что руководство курсов и преподавательский состав засо-
рены. И вот в чем он видит эту «засоренность»: «Начальник курсов бри-
гадный комиссар тов. Сухотин — участник белорусско-толмачевской
оппозиции... Начальник кафедры ленинизма т. Арский также с каким-то
темным пятном в прошлом. Лекцию по национальному вопросу прочел
явно неудовлетворительно. Не освещена роль тов. Сталина. Не использовал
материал тов. Берия»250. Через две недели, 24 апреля 1938 г. с аналогичным
доносом к Мехлису обращается батальонный комиссар Толмачев: «Подав-
ляющее большинство и руководящего и преподавательского состава имеет
109
за собой приличные «хвосты» и мне думается, что этим кадрам не место
на курсах»251.
Во мнении многих политработников, партийных функционеров и даже
командиров все более утверждалась мысль не только о возможности, но и
чуть ли не о необходимости доносов. Кое-где они стали рассматриваться
как дело естественное, само собою разумеющееся. Так, в августе 1938 г.
командира 95 кавполка (24 кавдивизия) полковника С. М. Гловацкого об-
виняли в том, что был в близких отношениях с арестованными к этому
времени «врагами народа» бывшим помощником командира дивизии пол-
ковником Ф. Т. Мысиным и его женой, которых хорошо знал с 1923—
1924 гт. «Гловацкому было известно, что жена Мысина является дочерью
офицера, но об этом он до самого ареста не поставил в известность пар-
тийную организацию»252. К немедленному сообщению (доносу) о всем по-
дозрительном призывали и на партсобраниях. По свидетельству бывшего
шофера начальника ВВС командарма 2 ранга Я. И. Алксниса некоего За-
мараева, инструкторы политотдела Еремин и Симонов «на закрытом пар-
тийном собрании говорили о том, чтобы не взирая на лица мы сообщали
все, что на наш взгляд имеет некоторое сомнение о связях с врагами
народа»253.
Под подозрение, под контроль, под надзор немедленно бралось любое
самостоятельное суждение, хоть чем-либо отличавшееся от предлагаемого
официального. Вот, например, как различные проявления самостоятельно-
сти и человечности трансформировались в самый настоящий «компромат»
под рукой поднаторевших в выполнении «установок» людей. 15 июня
1938 г. военный комиссар 11-й отдельной мехбригады батальонный комис-
сар И. 3. Сусайков и начальник политотдела бригады батальонный комис-
сар Н. К. Попель составили и подписали политическую характеристику на
командира учебного батальона этой бригады майора В. И. Калядина. Среди
прочего там записано: «После партийного актива, обсуждавшего письмо
Всеармейского совещания политработников, выступил со злобой против ус-
тановок партии о комиссарах, заявив: «Теперь комиссар все, а командир
ничто. Создается недоверие к командному составу». Позднее Калядин за-
являл, что «хозяин части не я, а комиссар»254. И Сусайков и Попель —
политработники не из худших. В годы войны они проявили себя в целом
не плохо. Но вот в 1938 г. и они готовы затоптать, загубить любого че-
ловека, посмевшего высказать правду. Ведь действительно, комиссар был
поставлен на первое место, ведь политхарактеристику, которая решала
судьбу любого военного, писал не командир-единоначальник на комиссара,
а комиссар на командира-«единоначальника». И тот обязан был смириться
и пикнуть не смел. А если пикнул — это сразу фиксируется, отмечается,
что пикнул и сразу же дается «политическая оценка» — «со злобой». Здесь
же мимоходом бросается намек, вроде бы «происходит из кулацкой семьи».
Ну и, конечно же, не обойден и такой «криминальный» факт, что муж
сестры жены, бывший майор, арестован как враг народа, сестра жены после
ареста мужа проживала у Калядина, сына ее воспитывает Калядин. «Все
эти факты, — заключают бдительные Сусайков и Попель, — показывают,
что Калядин политического доверия не внушает. Но это наше сомнение в
данное время тщательно проверяется»255. Конкретно ничего — а дегтя не
пожалели...
А вот как оценивались в политхарактеристиках некоторые другие ко-
мандиры:
—	Комбриг Батов П. И. — командир 3 ск (МВО). 1897 г. р., из кре-
стьян, служащий. В старой армии — унтер, в 1917 г. окончил школу пра-
порщиков. С 1919 года состоял членом ВКП(б), но механически выбыл в
связи с отрывом от парторганизации. В 1929 г. вновь вступил в ряды
ВКП(б). Женат на латышке, у которой две сестры в 1920 г. уехали в
Польшу. В сентябре 1938 г. органами НКВД арестован, как враг народа,
брат Батова. По заявлению Батова — связи с ними не имел256.
—	Комбриг Снегов М. Г. — начальник Управления Делами НКО.
1896 г. р., кандидат ВКП(б) с 1930 г. В партию в первый раз вступил в
1919 г., но был исключен комиссией по чистке в 1921 г. Предъявлены
ПО
обвинения: непролетарский уклад жизни, женат на генеральской дочери to-
сам сын полковника, карьерист. Враг народа Булин представлял Снегова
для назначения на должность начальника АМУ РККА257.
— Комдив Захаров М. В. — хвалил Уборевич (когда Захаров был на-
чальником одного из отделов штаба БВО); хвалил Егоров (когда Захаров
был слушателем Академии Генерального штаба)253.
— Комдив Веревкин-Рахальский Н. А. Его дед — генерал Веревкин
участвовал в походе Скобелева в Средней Азии. Начиная с Туркестанского
фронта (1919 г.) соприкасался и находился в близких отношениях с целым
рядом разоблаченных злейших врагов народа (Белов, Ефимов, Уборевич,
Шмидт и др.)259.
Не правда ли, звучат прямо как политический донос, а то и строки из
обвинительного приговора.
Стра
III
аым криминалом по тем временам звучало обвинение в недоста-
точном рвении и усердии в деле «выкорчевывания врагов». И всякая по-
добная официальным лицом зафиксированная оценка приобретала характер
политического доноса. Член Военного совета БВО комкор Ф. И. Голиков
30 июля 1938 г. подписывает политхарактеристику на командира 2 сд ком-
брига С. И. Еремина. В этом, определявшем тогда судьбу любого командира
документе, комбриг по сути обвинялся в том, что он не ставит «с полной
основательностью на практические рельсы борьбу с последствиями большого
вредительства в дивизии и капитального выкорчевывания враждебного эле-
мента»260. 18 ноября 1938 г. из Орла политработник Бочаров спешит до-
ложить Мехлису, что, по материалам, имеющимся в 6 сд, «плохо выглядит»
член Военного совета УрВО Николаев. Почему же он «плохо выглядит»,
в чем он провинился? Оказывается, «в бытность начподивом глушил сиг-
налы... мер не принимал... По дивизии арестовано после его отъезда около
100 человек, почти весь штаб дивизии»261.
На что были направлены и чем кончались подобные характеристики-
доносы, можно судить по примеру начальника Административно-мобили-
зационного управления (АМУ) РККА комдива А. И. Баринова. В
политхарактеристике на него, написанной 28 ноября 1938 г. военкомом
АМУ полковым комиссаром Порсаевым, после напоминания о том, что
он — бывший офицер царской армии (капитан) и в 1938 г. исключен из
ВКП (б) за связь с врагами народа и притупление политической бдитель-
ности, подчеркивалась и такая вина Баринова, как начальника управле-
ния, — «не поставил своевременно перед начальниками отделов задачу
выявления и ликвидации последствий вредительства. Оставлять у руковод-
ства нельзя»262. На этом же листе имеется помета: «Уволен».
Очевидно, многие слушатели военных академий, различных курсов,
курсанты военных училищ и не подозревали, что любое не совсем офици-
альное слово, сказанное казалось бы в самом тесном дружеском кругу, как
правило, быстро долетало до ушей военных комиссаров, а оттуда немед-
ленно докладывалось по команде. 31 марта 1939 г. военком Академии Ген-
штаба бригадный комиссар Фурт спешит донести заместителю начальника
ПУ РККА Ф. Ф. Кузнецову: «27 марта с. г. слушатель авиа КУКС при
Академии Генштаба Герой Советского Союза полковник Гусев А. И. вел
в учебной группе разговоры: «Ежова отстранили от НКВД за то, что он
арестовал Литвинова» и т. п. Сведения эти сообщил мне слушатель того
же КУКСа полковник т. Сбытое»263. Характеризуя сложившуюся в армии
обстановку, капитан Студенников в присутствии ряда командиров в/ч 8349
заявил в мае 1939 г.: «О Николае Втором говорили что угодно, а сейчас
ничего нельзя сказать. Только скажешь, то сразу Особый отдел узнает.
Сейчас лучше всего язык держать за зубами. У нас есть такие люди,
которые хотят путем доносов нажить себе политический капитал»264.
Пытаясь размышлять о причинах такого широкого размаха столь не-
свойственного армейской среде доносительства, приходишь к выводу, что
главным здесь были — вся атмосфера в стране и социальный заказ высшего
руководства военного ведомства. От имени партии и всего народа Цент-
ральный комитет ВКП(б), Совнарком СССР, нарком обороны и начальник
Политуправления РККА неустанно требовали: выявляй, выявляй, докла-
111
дывай, докладывай (т. е. доноси, доноси) о любых проявлениях деятель-
ности «врагов народа». И выявляли, и докладывали, и доносили.
Многие вступили на этот позорный путь доносительства, рассматривая
доносы, как способ собственного выживания. В небывало мрачной атмос-
фере массовых, охватывающих все звенья военной системы арестов, даже
наиболее смелые не были свободны от страха за самое физическое суще-
ствование. «Стукачи, — писал Василий Гроссман в повести «Все течет», —
проросли из человека. Жаркий пар госстраха пропарил людской род, и
дремавшие зернышки взбухли, ожили». И сколько же еще вчера, казав-
шихся честными и порядочными людей в военной форме, стали теперь
думать, да и действовать по принципу: «Лучше один раз стукнуть, чем
семь лет перестукиваться». Причем почти каждый видевший, или слышав-
ший что-то «неположенное» стремился опередить своего собеседника и до-
ложить (донести) первым и тем спастись...
Цо немалое значение в распространении доносов имел и карьерный
мотив. Роберт Конквест даже считает, что стремление добиться исключения
из партии своих конкурентов по службе, а то и их ареста, было общепри-
нятым способом служебного продвижения265. Изученные мною документы
не дают основания сказать, что донос был общепринятым способом выдви-
жения, но то, что он использовался в карьерных целях — это несомненно.
В военных кругах широко известен факт, когда некто Галицкий написал
донос на своего непосредственного начальника — начальника инженерных
войск МВО бригинженера С. И. Асланова. Асланов был арестован, осужден
и умер в Магаданском лагере, а доносчик занял его служебное место и
долго ходил в генералах, пока его в конце концов не разжаловали. Недавно
появилась публикация и о другом подобном случае. Бывший командир 99-й
стрелковой дивизии А. А. Власов после возвращения из служебной коман-
дировки в Китай, был снова направлен в 99 сд, на этот раз для инспек-
тирования. Соединение оказалось передовым, но и недостатки тоже
нашлись: командир дивизии усиленно изучал тактику боевых действий вер-
махта. Власов по этому факту написал «рапорт». Командира 99 сд после
этого арестовали, а Власова вскоре назначили на его место266.
И, наконец, третий существенный мотив — чувство исполненного граж-
данского долга. Каким бы диким такое утверждение не показалось совре-
менному читателю, в тогдашней армейской жизни немалое количество
людей (особенно из молодежи) совершенно искренне верили в наличие в
РККА огромного количества врагов народа, в необходимость бескомпро-
миссной борьбы с ними и старались внести в эту борьбу свою посильную
лепту. Конечно, про них можно сказать то же, что сказал о себе К. И. Чу-
ковский («искренний идиот»), но все-таки их можно и пожалеть.
Объективно, по-научному необходимо подходить и к оценке донесений
(доносов) секретных сотрудников НКВД. Теперь-то хорошо известно, что
по крайней мере в 30-е годы в РККА в глубокой тайне действовал институт
сексотов. Более подробно об этом я надеюсь сказать в следующей главе
(предварительное следствие). Но здесь считаю нужным высказать свое мне-
ние о целесообразности изучения и освещения их деятельности. В литера-
туре высказывались различные, порою противоположные точки зрения на
сей счет. Одна — чисто ведомственная — была представлена председателем
КГБ СССР В. В. Бакатиным. Он писал: «Но еще раз повторяю: передача
архивов на агентуру — только через мой труп! Я не хочу внести в обще-
ственную жизнь мотив сведения счетов, а по сути, для тысяч людей «тра-
гедию»267. Даже с первого взгляда видно, что человеколюбие у Бакатина
носит избирательный характер. Он не хочет душевно травмировать десятки,
может быть, сотни тысяч палачей, делая это за счет забвения всенародной
трагедии миллионов безвинных жертв.
Эту слабину в рассуждениях Бакатина и других сразу же подметил
известный писатель-фронтовик Г. Я. Бакланов: «Сейчас говорят: «Мы дол-
жны быть милосердны». Но к злу милосердным быть нельзя. Люди, которые
уродовали умы и души, должны быть судимы нравственным судом»268. По-
лагаю, что позиция Бакланова гораздо более соответствует интересам по-
длинно научного освещения отечественной истории и оздоровления
112
политического климата в Российской Федерации. Словом, как удачно за-
метил академик С. С. Шаталин: «Страна должна знать своих стукачей,
тем более крупных»269.
Но здесь мне хотелось бы с особой силой подчеркнуть необходимость
величайшей ответственности исследователя этой проблемы. Тут должны
быть проявлены не только высочайший, ювелирный профессионализм, но
и доскональное знание всех относящихся к тому или иному человеку до-
кументов, строжайшее соблюдение принципа Гиппократа «Не навреди!» И
особенно — не навреди там, где человек не заслужил, чтобы ему навре-
дили. К сожалению, это принцип не всегда соблюдает известный историк
сталинщины Р. А. Медведев. Он неоднократно печатно обвинял как донос-
чика и прямо-таки смешивал с грязью Б. А. Чагина, одного из тогдашних
преподавателей кафедры философии Военно-политической академии им.
Н. Г. Толмачева. Вот что Рой Медведев позволил себе написать и напе-
чатать о Чагине: «Никто из преподавателей или даже работников кафедры
не относился к нему с уважением, и то, что он доносчик, подлец и раз-
вратник, многим было известно... Можно не сомневаться, что Чагин дей-
ствовал в 1937—1938 годах не просто по собственному злому умыслу: он
был или осведомителем, или тайным (секретным) сотрудником НКВД в
Военно-политической академии и писал свои доносы по заданию началь-
ства... По заявлениям вернувшихся в строй военных Чагин был разоблачен
как доносчик и исключен из партии. С первых дней войны он пошел
работать на Балтийский флот, здесь он вернул себе партийный билет и
должность политработника... У меня этот человек вызывал презрение, но
не ненависть или жажду мести»270. Так беспощадно расправился с Б. А. Ча-
гиным «не жаждущий мести» Р. А. Медведев.
Сразу же возникает целый ряд вопросов. Откуда Медведев знает, как
относились к Чагину на кафедре? Ведь юный Рой тогда еще только в
школу ходил и на кафедре философии работать не мог? Он не сомневается,
что Чагин сексот НКВД, а где доказательства, где документы? Где дока-
зательства, что Чагин исключался из партии как доносчик? Да и кто бы
тогда, в 1938 г., посмел исключить из партии за донос в НКВД? Где
доказательства, что Чагин восстановил свою партийность лишь с началом
войны? И вообще: откуда такое презрение к, казалось бы, столь далекому
от автора человеку? А дело в том, что на этой же кафедре философии
ВПАТ старшим преподавателем работал отец Роя — полковой комиссар
А. Р. Медведев. И вот он-то, судя по протесту Главной военной прокура-
туры, как раз являлся одним из негласных сотрудников НКВД. При всей
ныне непопулярности этой аббревиатуры, я все же не считаю подобный
факт позорным «по определению» или тем более криминальным. Наркомат
внутренних дел был государственной организацией и сотрудничество с ним
не только не считалось зазорным, а всей силой партийного, государствен-
ного и общественного мнения всячески поощрялось. И в глазах многих
миллионов граждан (особенно молодых) считалось даже делом почетным
и сугубо патриотическим. Сейчас, конечно, мы смотрим по-другому. Но
все-таки и сегодня, по-моему, должен осуждаться не сам факт сотрудни-
чества с НКВД, а конкретные несправедливые, противозаконные и амо-
ральные действия, совершенные в ходе этого сотрудничества.* Так вот,
данных о каких-либо результатах деятельности полкового комиссара
А. Р. Медведева в качестве сексота, в вышеупомянутом юридическом до-
кументе не содержится.
Но известно, что 23 августа 1938 г. он сам был арестован и обвинен
в принадлежности к контрреволюционной троцкистской организации и
«протаскивании троцкизма» в составленных и редактированных им учебных
пособиях. Кроме того, обвинялся и в том, что будучи секретным сотруд-
ником органов НКВД он занимался дезинформацией. Обвинение Медведева
в причастности к троцкистской организации было основано на показаниях
арестованных в 1936—1937 гг. его сослуживцев по Военно-политической
академии Таланкина, Иппо, Леонидова, Стерлинг, Айзенберга, Карева, Ба-
кулина (выписки из их показаний приобщены к делу) и свидетелей Ви-
дюкова, Чагина, Пручанского и Жаковщикова. К чести А. Р. Медведева
113
надо отметить, что в ходе предварительного следствия, он решительно от-
рицал предъявленные ему обвинения. И органы следствия передать дело в
суд не решились. И прибегли к помощи Особого совещания при НКВД
СССР, по постановлению которого от 5 июня 1939 г. он был заключен в
ИТЛ сроком на 8 лет. Отбывая наказание, Медведев умер 8 февраля 1941 г.
В ходе дополнительной проверки в 1956 г. выяснилось, что в выписках из
показаний арестованных имелась прямая фальсификация (например, Лео-
нидов участником организации Медведева вообще не называл). Что каса-
ется свидетельских показаний, то они были тоже не совсем объективны.
Установлено, например, что Чагин и Пручанский недолюбливали Медве-
дева за его высокомерие и насмешки над ними. К тому же по материалам
Медведева Чагин и Пручанский исключались из партии, но впоследствии
были восстановлены. А. Р. Медведев реабилитирован посмертно 1 сентября
1956 г.271.
Так что же остается «на выходе»? Почему, борясь за честь несправед-
ливо осужденного и загубленного отца, обязательно необходимо презирать
человека, который был рядом с ним, в чем-то конфликтовал, обзывать его
доносчиком, подлецом, и т. п. Ведь документов-то у Р. А. Медведева нет.
И исключался Чагин из партии не как «доносчик», а «по материалам А. Р.
Медведева». И чему же удивляться, если исключенный из партии человек
выступает против того человека, по материалам которого его несправедливо
исключили из партии?
Я потому счел своим долгом вступиться за честь ныне покойного чле-
на-корреспондента АН СССР Б. А. Чагина, что мне в 1939—1941 гг. до-
велось работать вместе с ним на кафедре основ марксизма-ленинизма
Ленинградского госуниверситета. Борис Александрович был заведующим
кафедрой, а я аспирантом и ассистентом. В то время ему было 40 лет;
имел степень кандидата философских наук; пользовался авторитетом и ува-
жением на кафедре и в университете. Поскольку он был утвержден гор-
комом ВКП (б) заведующим такой кафедры, значит он был восстановлен
в партии уже тогда, а не на Балтийском флоте. О качестве его работы
можно судить хотя бы по тому, что уже через неделю после начала войны
все мужчины кафедры (до единого) добровольно вступили в ленинградское
народное ополчение и он проводил нас, а сам отправился воевать на Бал-
тийский флот.
О том, как предельно осторожным надо быть при обвинении того или
иного человека в доносительстве в те страшные годы, наглядно свидетель-
ствует и малоприятная для российской военно-исторической науки история
с публикацией известного писателя-фронтовика В. В. Карпова в журнале
«Знамя» (1989, № 10). Кто-то из историков раскопал в ЦГАСА письмо
Ворошилову о том, что Маршал Советского Союза А. И. Егоров осенью
1917 г. на съезде 1-й армии выступал с нападками на Ленина «называл
его авантюристом, посланцем немцев». Обвинение по тем временам совер-
шенно убойное. Я держал это письмо в руках еще в 1987 г. Оно напечатано
на машинке, подписано «член ВКП(б) Г. Жуков» (подпись — автограф).
Помню, у меня тоже мелькнула мысль — уж не Георгий ли Константи-
нович Жуков, будущий маршал? Но многое противоречило этой версии, и
я ее отбросил. А вот не профессиональный историк, а писатель быстро и
однозначно определил, что «Г. Жуков» это и есть «Г. К. Жуков». Почему?
Видимо, черт попутал. Но вскоре после оживленной полемики все-таки
разобрались. В. В. Карпов публично извинился за допущенную им непра-
вильную атрибуцию злосчастного письма. Казалось бы, инцидент исчерпан.
Но нет.
На сей раз к этому сюжету возвращаются доктора исторических наук
А. Н. Мерцалов и Л. А. Мерцалова. В одной из своих новейших публикаций
они утверждают: «На наш взгляд кампания против «поруганной чести»
была более шумной, чем правдивой... На наш взгляд, исследование вопроса
далеко не закончено. Пока правдоподобны обе версии: донос написан Жу-
ковым; не известно, кем написанное злополучное письмо по ошибке или
преднамеренно оказалось в личном деле Жукова»272. Очень жаль, что ува-
жаемые мною историки, пытаясь реанимировать эту весьма грустную вер-
114
сию, не потрудились сами провести хотя бы элементарную историческую
проверку достоверности версии о принадлежности этого доноса перу
Г. К. Жукова.
Поскольку любой донос обычно содержал в себе не только злые наветы,
но и какие-то правдивые фактические сведения, с них и начнем. Автор
ет, что в ноябре 1917 г. он был делегатом съезда 1-й армии в
доноса ]
Штокмазгофе. Был ли вообще такой съезд? Да, был, Второй съезд 1-й
армии открылся 30 октября 1917 г., а его предпоследнее заседание прохо-
дило 5 ноября. Правда, работал этот съезд не в Штокмазгофе, как сообщает
доносчик, а в Альтшванненбурге — в местечке, где тогда находился штаб
Северного фронта, в центре которого и дислоцировалась 1-я армия (справа,
в непосредственной близости к Петрограду, находилась 12-я армия, слева —
5-я армия)273. Известно, что будущий маршал, а тогда подполковник
А. И. Егоров являлся делегатом этого съезда, выступал там и был избран
одним из заместителей председателя армейского совета.
Но теперь неизбежно встает следующий вопрос: был ли будущий мар-
шал, а тогда пока унтер-офицер Г. К. Жуков делегатом этого съезда? В
своих мемуарах об этом, безусловно важном событии в его жизни (если
бы оно было), он, известно, не упоминает. Но приводит одну важную для
нас точную дату этого периода: «30 ноября 1917 года я вернулся в Мос-
кву»274. Опять «горячо». Значит, в принципе до возвращения в Москву, в
начале ноября 1917 г. Г. К. Жуков мог бы побывать и на съезде 1-й армии.
Но в* своих воспоминаниях он пишет, что перед возвращением в Москву
ему пришлось несколько недель укрываться в Балаклее и селе Лагери, так
как его разыскивали офицеры, перешедшие на службу к украинским на-
ционалистам. Дело в том, что эскадрон, в котором служил Г. К. Жуков,
как раз здесь и размещался. Балаклея — это городок (в 1959 г. — 17,2 тыс.
жителей), центр Балаклейского района нынешней Харьковской области Ук-
раины. В своих мемуарах Г. К. Жуков ни слова не говорит о том, что он
с февраля по ноябрь 1917 г. куда-либо выезжал из расположения своего
эскадрона. Да и как можно предположить, чтобы унтер-офицер из эскад-
рона, расположенного в районе Харькова вдруг оказался делегатом съезда
армии, дислоцировавшейся на Северном фронте, между Ригой и Двин-
ском275.
На основе вышеприведенных доказательств считаю, что Г. К. Жуков
не мог быть и не был делегатом съезда 1-й армии в ноябре 1917 г. И,
следовательно, донос на маршала Егорова написан каким-то другим лицом.
Конечно, в ходе революции возможны всякие совершенно невероятные для
обычных условий пертурбации, И абстрактная возможность избрания ун-
тер-офицера из-под Харькова делегатом съезда армии, находившейся в
Прибалтике, была. Но это именно абстрактная возможность. Примерно
такая же, как названная Гегелем возможность избрания турецкого султана
Папой римским. И бремя доказательства превращения ее в реальную лежит
на тех историках, которые не затрудняя себя поисками доказательств, счи-
тают возможным «просто так» бросить добавочную тень на и без того
далеко не безгре
того маршала Жукова.
Вызывает возражение и утверждение А. Н. Мерцалова и Л. А. Мер-
цаловой о том, что это письмо будто бы обнаружено Д. А. Волкогоновым
и В. В. Карповым в личном деле Г. К. Жукова. Это не совсем так.
Волкогонов (впервые частично опубликовал этот документ, но имя
Г. К. Жукова печатно не назвал, хотя и, как он лично мне говорил,
подразумевал именно его), о личном деле Жукова вообще не упоминает,
и ссылается на архивный источник. Это письмо хранится (и выявлено) в
фонде Управления делами НКО СССР (РГВА. Ф. 33987. Оп. 3. Д. 1048.
Л. 37) и на нем отмечена дата поступления его в канцелярию НКО —
28 января 1938 г.
В подлинности письма никаких сомнений нет. Но кто же его автор?
По версии историка Ю. А. Геллера это комдив Г. В. Жуков, служивший
в то время помощником инспектора кавалерии РККА Маршала Советского
Союза С. М. Буденного. Геллер имел возможность сравнить почерк подписи
на доносе с другими подписями Г. В. Жукова. Сразу же, кстати, становится
115
ясным, почему доносчик дважды ссылается на свой предварительный раз-
говор с Тюленевым. В это время комкор И. В. Тюленев служил замести-
телем инспектора кавалерии РККА, т. е. фактически непосредственным
начальником Г. В. Жукова. Вроде бы всё становится на свое место.
В заключении раздела еще раз скажем, что в 1937—1941 гг. почти
каждый донос рано или поздно «срабатывал».
«НКВД НИКОГДА НЕ ОШИБАЕТСЯ...»
Массовые аресты, затронувшие все слои и классы общества и лиц самого
различного социального положения от рядового колхозника до наркома, от
красноармейца до Маршала Советского Союза, отозвались тяжелой болью
прежде всего в сознании их родных и близких. Но не могли не встрево-
житься и те, кого пока миновала чаша сия. Как ни был забит и ко всему
приучен советский народ, такого размаха арестов в стране еще не бывало.
Говорить вслух об этом боялись. Но мысли-то не могли не беспокоить. И
прежде всего думалось о том, куда смотрит ВКП(б) и прокуроры. И вот
чтобы «зло пресечь» и не допустить ни малейшего брожения умов, в оборот
был запущен пропагандистский тезис о том, что НКВД знает, что делает,
что это ведомство никогда не ошибается и поэтому всем, оставленным на
свободе, не следует волноваться. Ведь их-то не «взяли»... Посильное уча-
стие в сотворении этого очередного мифа принимали и функционеры самого
НКВД, начиная с наркома. Когда арестовали лечившего Ежова врача, про-
фессора Левина, то его жена позвонила по телефону сиятельному пациенту
своего мужа и высказала предположение, что это, должно быть о
ни
бка.
Ежов ответил: «НКВД не ошибается»276.
Эта идея внедрялась со страниц газет и журналов, с театральных сцен,
и с экранов кинотеатров, из уст лекторов и докладчиков. Дело дошло до
того, что как вспоминает бывший польский генерал Владислав Андерс,
захваченный в плен в 1939 г., даже в кабинете следователя НКВД, некоего
полковника Кондратика, на стене красовался лозунг, гласивший, что
«НКВД никогда не ошибается»277.
Но для того, чтобы этот тезис как-то воздействовал на умы людей,
надо было не только сколь возможно часто его произносить, но и чем-то
доказывать. В качестве главных доказательств его выдвигались прежде
всего два постулата. Один из них состоял в том, что НКВД выполняет
волю Коммунистической партии, мудрого рулевого, который безо
III
«бочно
ведет весь народ по пути строительства нового общества и так же без-
ошибочно направляет и всю деятельность НКВД. Другое «доказательство»
звучало так: вся «очистительная работа» органов НКВД проходит в русле
революционной законности, с участием прокуроров, и это дает дополни-
тельную гарантию безошибочности любых акций НКВД. Попробуем же
разобраться в этих двух столь усиленно навязывавшихся ложных утвер-
ждениях.
Начнем с рассмотрения проблемы взаимоотношения НКВД и ВКП(б).
В какой-то мере я ранее уже касался этого вопроса, в общем плане. Здесь
же намерен рассмотреть на конкретном историческом материале отноше-
ние, позицию представителей ВКП (б) в войсках (военные комиссары, по-
литотделы, парторганизации) к действиям особых отделов НКВД и
особенно к арестам военных коммунистов.
Прежде всего считаю необходимым еще раз решительно выступить про-
тив широко распространенной и поныне внедряемой идеи о том, что якобы
органы НКВД в 1937—1938 гг. вышли из-под партийного контроля и отсюда
все безобразия. Эта идея содержалась уже в постановлении ЦК и СНК от
17 ноября 1938 г. Реанимировал ее Н. С. Хрущев в 1956 г. в своем изве-
стном докладе на XX съезде КПСС. Заявление одного из палачествовавших
сотрудников НКВД некоего Родоса: «Я считал, что выполняю поручение
партии», Хрущев совершенно бездоказательно назвал «циничным»278, и тем
самым дал понять, что органы НКВД действовали якобы вопреки воле
партии.
116
Прошло 30 с лишним лет и эта идея продолжала варьироваться на
самые различные лады. Г. Бордюгов и В. Козлов в 1990 г. утверждали: «К
началу 1937 года произошло резкое нарастание полномочий чрезвычайных
органов, они вышли из под контроля партии»279. В 1991 г. Б. А. Викторов
сетовал на то, что «органы НКВД перестали считаться с партийными ор-
ганами и с прокуратурой»280. В 1992 г. О. В. Хлевнюк, процитировав по-
становление ЦК и СНК от 17 ноября 1938 г. о том, что нарушения
законности «были возможны только потому, что пробравшиеся в органы
НКВД враги народа всячески пытались оторвать работу НКВД и Проку-
ратуры от партийных органов, уйти от партийного контроля в руководстве»,
Л1Н
(ую дезинформацию, попытку ЦК
принял всерьез эту самую насто
ВКП (б) уйти от ответственности за чудовищные дела, творимые безраз-
дельно руководимыми им и генеральным секретарем органами НКВД и не
без горечи сетует, что «в период массового террора партийные комитеты
во многих случаях, по существу, попадали под власть органов НКВД...»281.
Разумеется, ситуация в различных республиках, краях и областях име-
ла свои особенности взаимоотношений между управлением НКВД и соот-
ветствующим партийным комитетом. Но что касается центра, то принцип
безусловного подчинения Наркомата внутренних дел СССР Центральному
Комитету ВКП(б), политбюро ЦК, генеральному секретарю проводился в
жизнь безусловно, неуклонно и беспрекословно.
Полномочными представителями ВКП (б) в РККА были военные комис-
сары, целая сеть политорганов и партийных организаций, действовавших
под общим руководством Политуправления РККА, работавшего на правах
военного отдела ЦК ВКП(б). Следовательно, Политуправление РККА име-
ло все уставные и довольно реальные возможности определенного контроля
за деятельностью особых отделов в армии. А уж что касается партийности
военнослужащих — то это была безраздельная епархия политорганов и
существующих при них партийных комиссий. Какое значе:
е для аресто-
ях имела позиция парторганиаций, можно судить по тому
что на
1 января 1937 г. в партии состояло 87% всех командиров полков, 92,9%
командиров бригад, 93,2% командиров дивизий, 95,2% командиров корпу-
сов, 100% военно-политического состава282.
Но как хорошо известно, далеко не каждая реальная возможность пре-
вращается в действительность. Многое в этом процессе в общественных
явлениях зависит от характера, способностей, нравственного облика конк-
ретных исторических деятелей, особенно возглавляющих тот или иной уча-
сток работы. Как уже неоднократно отмечалось, большинство командиров
и политработников еще до вскрытия «военно-фашистского заговора в
РККА» воспитывались в духе немедленной и беспощадной расправы с лю-
быми проявлениями инакомыслия, а тем более протеста против установ-
ленных по сути деспотических порядков. И пример в этом явно
безнравственном деле показывали сами руководители Политического уп-
равления РККА Гамарник и Осепян. По соответствующим представлениям,
меморандумам и спецсообщениям Особого отдела ГУГБ НКВД СССР они
не только санкционировали увольнение из армии всех военных, попав!
in
в поле зрения особистов, но и самовольно брали на себя совершенно не
присущие им функции прокуроров. На сообщение начальника Особого от-
дела ГУГБ И. М. Леплевского о том, что заместитель начальника полит-
отдела 73 сд полковой комиссар А. И. Ильин, начальник финотдела штаба
СибВО Е. Космин и др. являются активными участниками «антисоветской
троцкистской организации», начальник ПУ РККА без всякой проверки на-
лагает резолюцию: «Уволить и арестовать Ильина и Космина... 17/IV-37.
Гамарник»283.
С середины июня и до конца 1937 г. Политуправление РККА возглавлял
П. А. Смирнов. Он продолжал и совершенствовал линию на изгнание из
партии всех «подозрительных» коммунистов. С еще большим размахом раз-
вернулась эта позорная кампания при Мехлисе. Можно смело сказать, что
многие политорганы, а под их руководством и партийные организации
РККА вместо оживления партийной мысли, всемерной поддержки любой
попытки отыскания истины, стремления сохранить в рядах армии каждого
117
ценного работника, вступили на путь безоглядного выкорчевывания всего
и вся, беспощадно подавляя, вырывая и уничтожая малейший росток не
то что свободомыслия, а лишь стремления разобраться в происходящем. И
в авангарде этого столь неприглядного в нравственном отношении процесса
находилось Политуправление РККА во главе с Мехлисом.
17 февраля 1938 г. «Красная звезда» опубликовала печально известную
тогда передовую статью «За комиссара — воинствующего большевика, про-
тив тупого и бездушного бюрократа», прямо ориентирующую на новые
усилия «по выкорчевыванию». Если же кто просто призывал к элементар-
ной проверке обвинений, тому приходилось не легко. На обсуждавшем эту
передовую статью собрании партактива Военной академии механизации и
моторизации выступил старший инструктор 2-го отдела ПУ РККА
Н. А. Шаповалов. Речь эта так не понравилась Мехлису, что уже на вто-
рой день появляется подписанный им приказ ПУ РККА № 9, в котором
речь старшего инструктора ПУ Ра объявляется «явно оппортунистической».
Шаповалов обвиняется в том, что он, якобы, «пытался взять под' сомнение
изложенные в газете факты... организовать совсем не нужное следствие по
изложенным материалам». И далее приказ гласил: «За самовольное вы-
ступление, за проявление гнилого либерализма, неспособность вести линию
ПУ РККА — снять»284.
Одним из вершителей партийных, да и жизненных судеб политработни-
ков и командиров был заместитель начальника Политуправления РККА
корпусной комиссар Федор Федотович Кузнецов. Как он вдруг, не прослу-
жив до того ни одного дня в армии, почти в одночасье, занял такой высокий
пост? Родился в 1904 г. в Рязанской губернии. Там четыре года учился в
земской школе, а затем три года учился на рабфаке. Вот и все его образо-
вание. С 1925 г. — инструментальщик на одном из московских заводов.
Здесь он в 1926 г. стал членом ВКП(б); с 1930 г. — предзавкома, а в
1938 г., когда повырубили почти весь партактив Москвы, становится цервым
секретарем Пролетарского райкома ВКП(б). И вот он — в Политуправлении
РККА, сначала начальник отдела кадров, затем начальник ОРПО, а уже
19 июня 1938 г. политбюро ЦК ВКП(б) утвердило его единственным тогда
заместителем начальника Политуправления РККА285. Ему сразу же присва-
ивают звание бригадного, а вскоре — дивизионного и корпусного комиссара.
Естественно, что в условиях носящейся. в воздухе подозрительности,
соответствующий «сигнал» поступил и на Кузнецова. В декабре 1938 г.
работник «Правды» Корнблюм сообщает Мехлису о том, что Кузнецов по
своей прошлой работе (первым секретарем райкома партии) был связан с
оказавшимися «врагами народа» бывшими секретарями Московского горко-
ма ВКП(б) Кульковым и Братановским. Раз сигнал поступил, Мехлис ре-
агирует мгновенно. Тем более, что тень может пасть и на него самого.
21 декабря 1938 г. он пишет Сталину и Берии: «Никогда я не говорил с
Братановским о Кузнецове. Кандидатура Кузнецова в ПУ РККА была на-
звана и рекомендована тов. Хрущевым»286. Но процесс проверки идет уже
как бы автоматически... Через несколько дней (очевидно, на каком-то со-
вещании) он пишет записку первому секретарю Московского горкома пар-
тии: «Тов. Щербаков! Что удалось выяснить о Кузнецове? Просил тебя
проследить. Мехлис. 25/ХП». И на записке помета: «Проверял. Пока ни
чего нет. А. Щербаков»287 (так пишет бывший главный партийный опекун
советских писателей). Однако, проверка шла своим чередом. Секретарь ЦК
ВЛКСМ С. Е. Захаров 28 декабря 1938 г. сообщал Мехлису, что на стро-
ительстве Автозавода и в Пролетарском райкоме Кузнецов показал себя
хорошим, авторитетным работником и что в качестве отрицательных сторон
указывают на наличие у него грубости и на его малограмотность288. Но
такие качества считались тогда не пороками, а чуть ли не достоинствами.
«Мы диалектику учили не по Гегелю», — констатировал и не без гордости
Маяковский. «Мы университетов не кончали», не без самодовольства за-
являли многие тогдашние руководители. Так что в этот отношений к Куз-
нецову претензий быть не могло.
Вспоминали, правда, и такой случай. Летом 1935 г. какой-то Москов-
ской кинофабрике необходимо было заснять для своего кинофильма фаши-
118
1111
написал заместителю председателя КПК при ЦК ВКП (б)
стский концентрационный лагерь. Для этого дела был выбран поселок ра-
бочих строительства ЗИС. На самом поселке сделали надпись (чтобы зри-
тель не сомневался): «Фашистский концентрационный лагерь», а рабочих,
проживающих в этом поселке, засняли, как заключенных в этом лагере.
Конечно, получилось не очень изящно. Стоял вопрос о привлечении «к
ответственности» секретаря парткома Кузнецова, но по вмешательству тог-
дашнего секретаря МГК ВКП(б) Кулькова, дело было прекращено289. Сек-
ретарь Пролетарского РК ВКП (б) Лысов в своем отзыве сообщил было о
том, что Кузнецов поощрял незаконное строительство (с расходованием
государственных средств), а за это ему самому была построена дача в
Малаховке, которая сейчас перешла в его собственность290. Но это же не
снизило его политической преданности? Тем более, что Мехлис 14 января
1939 г.
М. Ф. Шкирятову: «Передавая дело в КПК, я, как руководитель ПУ
РККА, должен сказать мнение о Кузнецове. Он работает в ПУ РККА
около года... Кузнецову не хватает культуры в работе, не хватает теоре-
тической подготовки. Но никаких претензий политического порядка я
предъявить Кузнецову не могу»291.
И в самом деле — чем не образец! Как писал сам Кузнецов: «Парт-
взысканий никогда и ни за что не имел, колебаний никаких не имел,
связей ни родственных, ни других с врагами не имел и не имею»292 И
видно справедлива русская поговорка: рыбак рыбака видит издалека, коль
сам партийный палач Шкирятов не нашел ничего предосудительного в
действиях Кузнецова. Так что последний мог теперь расправляться со всеми
«врагами народа» в полную силу, без оглядки. Хотя и до того занимался
«корчеванием» усердно, но теперь, когда он получил индульгенцию от
Шкирятова, он мог заняться уничтожением «врагов» еще более энергично.
(А еще 27 июня 1938 г. он высылает начальнику Особого отдела ГУГБ
НКВД СССР комбригу Н. Н. Федорову список лиц, которые по архивным
материалам Политуправления РККА «значатся участниками антипартий-
ной белорусско-толмачевской группировки»293. В приложении имелся основ-
ной список на 444 человека и дополнительный на 61 человека. Почти все
они были обречены).
По образу и подобию руководителей Политуправления РККА действо-
вали и военные советы и политуправления военных округов. Все еще на-
деясь не то, что на справедливость, а хотя бы на спасение, армейские
комиссары обращаются к так хорошо знакомому им народному комиссару
обороны. 21 сентября 1937 г. Ворошилову пишет начальник Военно-Хозяй-
ственной академии РККА А. Л. Шифрес: «Решением Окружной партко-
миссии ХВО я исключен из партии, как не заслуживающий политического
доверия. Это решение ОПК ХВО вынесла на основании непроверенных
материалов, без предварительного расследования каждого предъявленного
мне обвинения... Мне вменяется в вину, что в книжке «Комсомолец РККА»,
выпущенной в 1924 г., я «популяризовал Троцкого, называя его «вождем
Красной Армии». Это неверно. Эти слова взяты из официальной, приве-
денной в брошюре, программы политзанятий ПУРа»294.
Шифрес еще бьется, пишет наркому, на что-то надеется. А судьба его
уже предрешена. И не только и не столько особистами, сколько его же
вчерашними боевыми руководителями и сотоварищами. Он, конечно, и не
знал, что уже 29 сентября 1937 г. он был обречен решением заседания
Военного совета ХВО. Выписка из протокола № 5 лапидарна и веет мо-
гильным холодом:
«1. О начальнике Военно-Хозяйственной академии РККА — армейском
комиссаре 2 ранга
Постановили: Телеграфно просить наркома обороны об увольнении из
РККА и санкции об аресте.
Военный совет ХВО: Командарм 2 ранга Тимошенко.
Бригадный комиссар Озолин»295.
...Что называется, «разобрались»... «Просьба с мест» была незамедли-
тельно удовлетворена, Шифреса вскоре арестовали, а затем и расстре-
ляли.
fcpece А. Л.
119
А вот другой довольно выразительный пример своеобразного понимания
своего партийного долга и ответственности за судьбу и жизнь многих тысяч
армейских коммунистов. Член Военного совета Краснознаменного Балтий-
ского флота корпусной комиссар Г. А. Зиновьев в своем объяснении от
18 октября 1937 г. уверяет нового начальника Политуправления РККА
армейского комиссара 2 ранга П. А. Смирнова, в том, что он (Зиновьев),
работая до этого начальником политуправления Уральского военного ок-
руга, «быстро исключал из партии всех, кого надо». И тут же, чтобы
решительно отмежеваться от объявленного врагом народа уже покойного
бывшего начальника ПУ РККА, добавляет: «докладывал Гамарнику, этой
сволочи, шпиону...»296.
Совершенно ясно, что при такой абсолютно четко обозначенной позиции
военно-партийных верхов, реальные возможности борьбы низовых партий-
ных работников за справедливость, за честь и достоинство армейских ком-
мунистов, против ложных и клеветнических наветов были крайне малы.
А учитывая особенности военной субординации — ничтожны. И все-таки
даже в той, до предела мрачной атмосфере, находились люди, в основном —
«простые» члены партийного бюро, которые, презрев страх за собственное
существование, оставались верны долгу партийного товарищества и бес-
страшно вставали за правду, «за други своя». Их было не так уж и много,
но они были. Давно и справедливо сказано, чем ночь темней, тем ярче
звезды...
Когда старший руководитель кафедры оперативного искусства Военной
академии Генштаба РККА комбриг В. Н. Батенин был 23 июля 1937 г.
исключен из рядов ВКП (б) за связь с «врагом народа» комкором Н. Н.
Петиным, то через три недели (14 августа) партийное бюро Наркомата
обороны отменило решение об исключении Батенина из партии, и ограни-
чилось объявлением ему строгого выговора с предупреждением297. Это оз-
начало оставление комбрига в армии. Правда, в конечном счете, особисты
его все же «достали», он был арестован и в январе 1940 г. приговорен к
расстрелу. Но это было позднее.
Сохранился протокол закрытого партсобрания в/ч 5924 от 4 марта
1938 г. Разбиралось дело командира полка Малишевского. Присутствовало
33 члена ВКП (б) и 6 кандидатов.
«Слушали: заявление, поданное в Военный совет на члена ВКП (б) тов.
Малишевского И. П. членами ВКП (б) т. Орловым А. И. (бы
части) и б. отсекром партбюро Лебедевичем И. Н. от 25.9.37 г. В заявлении
отмечается, что Малишевский в своей практической работе применял ме-
тоды работы, во многом сходственные с деятельностью врагов народа и
сделали вывод, что Малишевскому не место в партии и нашем полку, а
скорее всего неразоблаченный враг народа.
Постановили: 1. Партийное собрание считает, что партийность т. Ма-
лишевского не вызывает никаких сомнений — заявление тт. Орлова и Ле-
бедевича о том, что Малишевский еще не разоблачен!
является необоснованным и клеветническим.
2. Партийное собрание считает, что в практической работе т. Мали-
шевский имел ряд существенных недостатков...»298.
Будущий «мятежный генерал», а тогда еще капитан П. Г. Григоренко
был зачислен слушателем Военной академии Генштаба РККА осенью
1937 г. В своих прекрасных воспоминаниях он пишет: «На нашем курсе
арестов не было. У нас им не дали развиться и набрать силу. И этим
мы обязаны двум людям: майору Сафонову — секретарю партор-
ганизации нашего курса и полковнику Гениатуллину — заместителю сек-
ретаря этой же парторганизации. Они поняли
чертова мельница»299. И далее он подробно описывает, как проходило
одно из заседаний партбюро. Поступило заявление слушателя полковника
М. Н. Шарохина о том, что он служил вместе с людьми, которые потом
оказались арестованными. Партбюро обсудило это заявление «в разном»
и решило «Принять к сведению». Присутствовавшие на заседании парт-
бюро военный комиссар академии и начальник особого отдела остались
недовольны. Члены партбюро потребовали от них конкретные факты. На-
ии военком
1 враг народа,
ШИ
как раскручивается эта
120
чальник особого отдела надменно заявил: «Я не обязан сообщать вам
все, что мне известно». И тогда полковник Гсниатуллин внес резолюцию
о том, чтобы сообщить в партийную организацию особого отдела о не-
партийном поведении их начальника и об оскорблении им партбюро. Го-
нор с особиста как ветром сдуло, он стал оправдываться, извиняться, но
резолюция была принята. Впоследствии он получил выговор по партийной
линии и был убран из академии. «А на нашем курсе, — продолжал
Григоренко, — и впредь заявления, подобные шарохинскому, «принима-
лись к сведению», в том числе и мое. Ни одного дела за связь с врагами
народа наша парторганизация не рассматривала, ни одного ареста на
нашем курсе не было»300.
Меня все это крайне заинтересовало. Ведь речь идет о М. Н. Шарохине,
будущем активном участнике Великой Отечественной войны, генерал-пол-
ковнике, Герое Советского Союза. И в одном из архивов мне удалось найти
своеобразное дополнение к рассказу П. Г. Григоренко.
Вот какую партийную характеристику 5 августа 1938 г. составили и
подписали в партбюро 1-го курса Академии Генштаба РККА на Шарохина
Михаила Николаевича, 1898 г. р. «Член ВКП(б) с 1920 г., в Красной
Гвардии с XI.1917 г., в РККА добровольцем с 1918 г. Участник гражданской
войны....Политически развит хорошо. Идеологически устойчивый. Уклонов
и колебаний от генеральной линии партии не имел. Активно участвует в
партийной жизни Академии. Партзадания выполнял аккуратно (староста
группы)... Пользуется доверием парторганизации и большим авторитетом
среди товарищей. Выдержанный член партии и хороший товарищ. Образец
в партийной и воинской дисциплине. Преданный член партии. Ответствен-
ный секретарь партбюро 1 курса АПЛ Сафонов; члены партбюро Глушков,
Волков, Арефьев, Клестов»301.
Политработники тоже бывали разные. В газете «Красная звезда» от
18 июня 1938 г. утверждалось, что на должности помощника начальника
ветотдела СибВО подвизается матерый бухаринец Полонский, связанный
с врагами народа. Обычно за такой публикацией чуть ли не сразу следовал
арест. Но в данном случае события развивались по-другому. 23 августа
1938 г. к редактору «Красной звезды» официально обратился ответственный
секретарь партбюро штаба и окружного управления СибВО батальонный
комиссар Писаренко. Он сообщил, что партбюро провело специальное рас-
следование, вплоть до института, где учился Полонский, опросило целый
ряд лиц. «Никаких материалов, компрометирующих т. Полонского, как
члена партии не установлено. Он полностью реабилитирован. Партбюро
просит — на основе решений ЦК ВКП(б) — реабилитировать тов. Полон-
ского через газету «Красная звезда»302.
Редко, но находились отдельные армейские коммунисты, которые, ри-
скуя собственным положением, решались выступить в защиту своих това-
рищей. Об одном таком случае из своей жизни вспоминал маршал
Г. К. Жуков. Вскоре после вступления в должность командира 3-го конного
корпуса в 1937 г. у него состоялся телефонный разговор с командиром
27-й кавдивизии В. Е. Белокосковым. Последний доложил, что в частях
резко упала дисциплина. На вопрос Жукова «А что делает лично командир
дивизии Белокосков?», тот ответил что, «командира дивизии сегодня вече-
ром разбирают на парторганизации, а завтра наверняка посадят в тюрь-
му»303. Жуков немедленно выехал в 27-ю кавдивизию. Белокосков,
чрезмерно бледный, лихорадочно взволнованный встретил его в штабе ди-
визии и сказал: «Идемте, товарищ командир корпуса, на партсобрание...
там меня будут исключать из партии, а что будет дальше — мне все
равно. Я уже приготовил узелок с бельем». Жуков пошел на это партсоб-
рание. Командира дивизии обвиняли прежде всего в том, что он был в
близких отношениях с «врагами народа» Сердичем, Рокоссовским, Уборе-
вичем. Никто в защиту командира дивизии не сказал ни единого слова.
Казалось, он обречен. Но тут выступил Жуков, сказал что он давно знает
Белокоскова по службе с самой лучшей стороны, собственно поручился за
него. Слово командира корпуса имело значение, атмосфера собрания резко
переменилась. Решили ограничиться обсуждением.
121
Были в 1937—1941 гг. и другие подобные случаи попыток партийных
организации и отдельных политработников, партийных командиров проти-
водействовать произволу органов НКВД в армии, защитить воинов РККА
от огульных исключений из партии, от незаконных массовых арестов304.
Но надо со всей определенностью признать, что подавляющее большин-
ство военных комиссаров, других политработников (а вслед за ними — и
партийных организаций) не только не сумели хоть как-то помочь воинам
в обеспечении декларативно провозглашенных в «Сталинской» Конституции
прав гражданина СССР, но и выступили невольными (а нередко и совер-
шенно сознательными) помощниками органов НКВД в выявлении и ист-
реблении «врагов народа». Ведь, «НКВД никогда не ошибается».
С первых дней создания института политработников возник и вопрос
о налаживании нормальных взаимоотношений между ними и комсоставом.
В годы гражданской войны политработники, облеченные доверием осуще-
ствляющей безраздельную диктатуру большевистской партии, рьяно выпол-
няли основную свою функцию — осуществлять политический контроль, в
полном смысле этого слова — надзирать над беспартийными по преиму-
ществу командирами, особенно за военспецами. В годы войны и штабные
работники, да и командиры были вынуждены смириться с фактически под-
чиненным своим положением.
Такое состояние ни для какой армии не может быть нормальным, ес-
тественным. После окончания гражданской войны, по мере все большего
укрепления единоначалия снова встал вопрос о взаимоотношениях между
комсоставом и политработниками. На этот раз уже часть политработников,
привыкших к своему исключительному положению в РККА, забила тре-
вогу. Мол, их обижают командиры-единоначальники, с ними не считаются
и т. п. Совместными усилиями к началу 30-х годов удалось наладить до-
вольно надежное взаимодействие между командирами и политработниками.
Но с восстановлением института военных комиссаров в мае 1937 г. с на-
чалом массового террора именно эта проблема опять стала весьма острой.
Ведь непосредственными информаторами, сигнализаторами, а то и иници-
аторами кровавой расправы с комсоставом были прежде всего политработ-
ники, особенно военные комиссары. Да ведь они и поставлены-то были
прежде всего для этого. Это неизбежно приводило к различного рода кол-
лизиям.
Иногда бывало так, что никаких конкретных претензий «бдительные»
вчерашние боевые товарищи предъявить не могли. Тогда исключали с до-
вольно абстрактной формулировкой «по недоверию». Помощник команду-
ющего войсками ЗабВО комдив К. X. Супрун, бывший батрак, кочегар,
член партии с 1 мая 1917 г., был 8 марта 1938 г. решением бюро партор-
ганизации штаба ЗабВО исключен из ВКП (б) «как не заслуживающий
политического доверия»305. Член ВКП (б) с 1919 г. командир 143 сп пол-
ковник А. И. Щенснович исключен из партии перед арестом «как не вну-
шающий доверия»306 и т. п.
Но, как правило, «вина» подвергшихся партийной репрессии, опреде-
лялась более конкретно. Михаил Андреевич Шошкин (1893 г. р.) уроженец
Тамбовской губернии, из семьи рабочих, 15 лет работал по найму (пас
скот). С 1918 г. — в Красной Армии; в этом же году стал членом партии.
Активный участник гражданской войны — комиссар кавбригады в Первой
Конной армии, затем комиссар дивизии, корпуса. В послевоенные годы
избирался делегатом XVI и XVII съездов партии. Получил звание комбрига.
Командовал 50-й стрелково-пулеметной бригадой. И вот, по свидетельству
его жены — Д. П. Шошкиной, выступая на совещании партактива 9 июня
1936 г., а затем на бригадном митинге 11 июня 1937 г. (в связи с опуб-
ликованием сообщения Прокуратуры СССР об аресте группы военачаль-
ников во главе с маршалом М. Н. Тухачевским и предстоящем суде над
ними), командир бригады «допустил восхваление «врага народа» Тухачев-
ского, характеризовал Тухачевского, как талантливого командира, владе-
ющего 4-мя иностр(анными) языками»307.
Такое тогда не прощалось даже бывшим комиссарам Первой Конной.
29 июня 1937 г. «за отрыв от парторганизации и противопоставление себя
122
парторганизации и партполитаппарату, за допущенную пропаганду врага
народа Тухачевского, за игнорирование решения Пленума ЦК и указаний
то в. Сталина»308 комбриг Шошкин был исключен из членов ВКП (б). 6 ап-
реля 1938 г. он был арестован, объявлен активным участником военно-фа-
шистского заговора, 4 октября военной коллегией Верховного суда
приговорен к ВМН и в тот же день расстрелян. Реабилитирован посмертно
19 мая 1956 г.
Пример беспощадности и бесстыжести в расправе со всеми хоть когда-то
и в чем-то прегрешившими «по части троцкизма» показывала партийная
комиссия Политуправления РККА. Военком Военно-воздушной академии
РККА, дважды орденоносец, дивизионный комиссар Я. Л. Смоленский та-
кой «грешок» имел. В период партийной дискуссии в 1923—1924 гг. он
посмел свое суждение иметь и поддержал платформу тогдашнего нарком-
военмора, члена политбюро ЦК ВКП (б) Л. Д. Троцкого. Было Смоленскому
тогда всего 24 года. Впоследствии, как записано в его персональном пар-
тийном деле, он отошел от троцкизма и защищал генеральную линию
партии. В 1933 г. назначен комиссаром Военно-воздушной академии РККА.
В 1935 г. ему присвоено персональное военное звание дивизионного ко-
миссара. Но вот началась вакханалия большого террора. И снова все «грехи
молодости» ему припоминают и прежестоко. 16 ноября 1937 г. парткомис-
сия ПУ РККА «за поддержку троцкизма в 1923—1924 гг.» исключает его
из рядов ВКП (б)309. 29 декабря 1937 г. Смоленского арестовывают, полу-
чают «признательные» показания и 29 августа 1938 г. «судят» и в тот же
день расстреливают. Реабилитирован посмертно 23 июня 1956 г.
В персонально-партийном деле члена партии с 1917 г. командира 14 сд
комдива Ж. И. Лаура значилось, что он в 1923 г. на партсобрании выступил
в защиту «троцкистской формулировки» об отношении партии к молодежи.
Уже в 1924 г. ему за это был по партийной линии объявлен строгий
выговор. В дальнейшем, как видно из персонально-партийного дела Лаура,
озициям не примыкал и никаких колебаний в
о
он к антипартийным
in
проведении политики не имел. Но вот наступил Тридцать седьмой год —
год массового вылавливания, выкорчевывания и уничтожения всех «невер-
ных», всех, кто хоть раз когда-то в чем-то колебнулся. И 25 ноября 1937 г.
парткомиссией политуправления МВО «за сокрытие от партии принадлеж-
ности к троцкизму в 1923 г. (указанный выше случай. — О. С.) и потерю
большевистской бдительности комдив Лаур был исключен из партии310, а
менее чем через месяц арестован и 30 сентября 1938 г. осужден к рас-
стрелу. Реабилитирован посмертно.
За «поддержку троцкизма» в 1923—1924 гг. были в 1937—1938 гг. ис-
ключены из партии комдивы Я. Л. Давидовский, Е. С. Казанский,
М. М. Ольшанский, С. А. Чернобровкин и многие другие. А начальник
штаба ЛВО комдив А. В. Федотов был в 1937 г. исключен из рядов ВКП (б)
за то, что в 1924 г. присутствовал на партсобрании, на котором была
принята поддерживающая оппозицию резолюция311. Знай, на какое собра-
ние ходить...
А если уж никак нельзя было подтвердить, доказать участие того или
иного коммуниста в оппоз
иного коммуниста в оппозиции, то такую оппозиционность «творчески»
придумывали, т. е. попросту прибегали к вульгарной фальшивке. Член
ВКП (б) с 1916 г., награжденный в гражданскую войну двумя орденами
боевого Красного Знамени, начальник Ленинградского института инженеров
Гражданского Воздушного Флота полковник Я. Д. Узар был исключен из
членов партии за то, что он якобы в период дискуссии в январе 1924 г.
подписал адресованное в газету «Правда» коллективное письмо в защиту
оппозиции. Сразу после исключения полковника, конечно же, арестовали,
осудили, расстреляли, через 20 лет посмертно реабилитировали. При до-
полнительной проверке было установлено, что такое письмо в указанное
время в «Правде» вообще не публиковалось312.
Начальник Военно-морского инженерного училища им. Ф. Э. Дзержин-
ского в Ленинграде инженер-флагман 3 ранга Ф. К. Рашевич, член партии
с 1919 г., партийные чистки 1929 и 1933 гт. «прошел положительно». Но
в погромном 1937 году его обвинили в принадлежности (в прошлом) к
123
троцкистско-зиновьевской оппозиции. И хотя, как это было позднее выяс-
нено, по архивным материалам участие Рашевича в оппозиции не было
установлено, парткомиссия ВМИУ 28 декабря 1937 г. исключила началь-
ника училища из рядов ВКП(б)313. По тем временам — человек был об-
речен. И действительно. Уже 30 декабря инженер-флагман 3 ранга был
арестован, на предварительном следствии и в суде «признался», что входил
в состав контрреволюционного военно-фашистского заговора, действовав-
шего в Военно-Морском флоте, «что и требовалось доказать». Приговором
военной коллегии Верховного суда СССР от 21 сентября 1938 г. осужден
к расстрелу. Реабилитирован посмертно 27 октября 1956 г.
А если кто не быстро исключал, того самого исключали. 7 января 1938 г.
парторганизация штаба ЗабВО исключает из партии заместителя началь-
ника политуправления округа бригадного комиссара В. Н. Русова за при-
тупление классовой бдительности, выразившееся в том, что он якобы
«обеспечивал не вскрытие вредительской работы троцкистской организа-
ции»314. А далее 10 февраля 1938 г. Русов арестован, в октябре расстрелян.
Посмертно реабилитирован.
Одной из стандартных формулировок причин исключения из партии
была: «За связь с разоблаченными ныне врагами народа» (Тухачевским,
Гамарником, Уборевичем, Якиром, Блюхером и др.). По такой формуле
можно было с ходу исключать почти всех политработников РККА, всех,
кто служил в Белорусском, Киевском военных округах, в ОКДВА, да и
во всех других военных округах, поскольку все командующие войсками
всех военных округов были арестованы. И исключали. По этим мотивам
(«за связь и неразоблачение») были выкинуты из партии комдивы П. П.
Григорьев и В. П. Добровольский; дивизионные комиссары А. А. Гусев,
Р. Э. Кавалере, В. В. Серпуховитин, И. А. Свинкин, П. В. Суслов; ком-
бриги Я. М. Жигур, Ф. Ф. Кармалюк, Н. И. Подчуфаров, А. И. Сатин,
А. А. Суслов; бригадные комиссары Л. П. Иофин, А. — А. Ю. Кивер-
цев-Китаер, А. М. Круглов-Ланда, полковые комиссары К. В. Вахнов,
Т. М. Спире и мн. др. Иногда исключали прямо пачками. По обвинению
в связи с лицами, впоследствии арестованными органами НКВД, в Орен-
бургской военной школе летчиков были исключены из партии бывший
начальник политотдела школы бригадный комиссар А. В. Субботин, ба-
тальонный комиссар Р. Я. Родау, капитан И. С. Примак, политрук
Н. Т. Седов315.
А вообще искали хоть какую-либо «зацепочку». Пусть хоть что-нибудь
«неположенное» случилось 15—20 лет тому назад. Все равно годилось. Во-
енком бригады миноносцев КБФ бригадный комиссар А. П. Коновалов был
исключен за то, что в 1925 г. он по комсомольской работе «был связан»
с лицами, впоследствии репрессированными органами НКВД316.
Можно, пожалуй, классическим индикатором атмосферы всеобщей по-
дозрительности и страха перед органами НКВД, царившей в РККА, считать
историю, приключившуюся с политруком Рыбниковым. Примерно в конце
октября 1938 г. уполномоченный особого отдела по 24 артполку 24 сд
(ЛВО) Бутынин заявил комиссару полка батальонному комиссару Гашин-
скому о том, что особый отдел «забирает» начальника клуба полка полит-
рука Рыбникова. Военком слово «забирает» понял так, что «арестовывает»
и немедленно доложил об этом начподиву Писклюкову. А тот, не разо-
бравшись, даже не удосужившись переговорить с начальником особого от-
дела дивизии, который в это время сидел у него в кабинете, дал указание
Гашинскому: «Разобрать Рыбникова на парторганизации и исключить его
из партии». В тот же день на партбюро артполка поставили вопрос: доклад
Рыбникова о работе клуба. Га ши некий предложил исключить его из пар-
тии — и все, как послушные роботы, проголосовали за исключение. Однако
на следующий день выяснилось, что Рыбников «врагом» никогда не был,
что его никто не собирался арестовывать, что особый отдел собирался «за-
брать» его для работы в органах НКВД и предполагалось послать его на
должность начальника райотдела НКВД. Получился настоящий скандал.
Полковое партбюро срочно отменило свое решение как ошибочное. Рыб-
никова в партии восстановили. Уполномоченному особого отдела Бутынину
124
•9
что?)*. Но с комиссарами и секретарями партбюро этот факт лакейского
угодничества некоторых политработников перед органами НКВД так и не
стал предметом специального рассмотрения317.
Уже в начале июня 1937 г., т. е. еще до официального объявления о
«вскрытии» военно-фашистского заговора в РККА, в войсках наблюдаются
явно ненормальные процессы. 5—8 июня 1937 г. командующий ВВС СКВО
корпусной комиссар М. Ф. Березкин докладывал Сталину и Ворошилову,
что «в округе на 900 командиров авиации 90 человек исключенных из
партии и 150 человек, имеющих различные социально-политические, как
у нас выражаются, хвосты»318.
Причем, как неоднократно отмечалось, исключение военнослужащего
тическую смерть, но и крутую перемену в жизни. Соответствующим при-
казом Ворошилова предписывалось таких людей немедленно увольнять из
РККА. А бдительные комиссары внимательно следили за строгим выпол-
нением этого приказа и если где-то случалась затяжка, немедленно сиг-
нализировали. Так, 15 января 1938 г., член Военного совета Биотехниче-
ского института бригадный комиссар А. И. Запорожец пишет Мехлису: «В
третий раз прошу и. д. начальника Биотехнического института НКО во-
енврача 2-го ранга Хатеневер Л. М., как исключенного из партии по пол-
итическим мотивам, немедленно уволить из рядов РККА»319. Надо отме-
тить, что такое рвение Запорожца не осталось незамеченным. Вскоре он
был назначен комиссаром Генштаба, затем — членом Военного совета МВО
и, наконец, осенью 1940 г. сменил Мехлиса на посту начальника Главного
управления политической пропаганды Красной Армии. Но особых деловых
талантов на этом посту он не оказал, хотя ему и было присвоено высшее
для политработников воинское звание армейский комиссар 1 ранга.
В ту мрачную пору исключение из партии по политическим мотивам
означало не только немедленный «вылет» из РККА, но и практически
почти стопроцентный шанс быть арестованным органами НКВД. Ибо «на
И с местными прокурорами они, как мы увидим позже, всегда могли до-
говориться. «Брали» по разному, кого как. Иногда через несколько месяцев
после исключения из партии и увольнения из армии, чаще через месяц,
а то и неделю. Бригадного комиссара М. М. Субоцкого исключили 10 июня
1937 г., арестовали 11-го. Иногда же арестовывали сразу после исключения
из партии, буквально в тот же день. Так поступили, например, с началь-
ником отдела агитации, пропаганды и печати политуправления СибВО ба-
тальонным комиссаром М. Я. Яковлевым 6 марта 1937 г.320, с начальником
политотдела учебного отряда подводного плавания Балтийского флота ба-
тальонным комиссаром С. Г. Сиркис 1 октября 1937 г.321 и др.
Но при всем старании не в меру ретивых «исключалыциков», всех тех,
кого «надо было исключить», не успевали. Ход массовых -арестов военно-
служащих (особенно после «вскрытия» военно-фашистского заговора в
РККА) значительно опережал процесс исключения из ВКП (б). И сложилось
такое положение, что многих военных арестовывали, когда партийные би-
леты находились еще у них на руках. И тут особисты куражились над
партийностью, как только могли. Вопреки элементарным требованиям Ус-
тава ВКП(б), они бесцеремонно и нагло забирали себе партбилет у аре-
стованного (потом они все-таки сдавали этот партбилет в политуправление
военного округа или в парткомиссию). Именно силою партийный билет
был отобран у таких лиц комначполитсостава РККА, как армейский ко-
миссар 2 ранга Г. И. Векличев; комкор И. И. Гарькавый; корпусной ко-
миссар М. Л. Хорош; комдивы Я. И. Зюзь-Яковенко, П. Е. Княгницкий,
В. С. Коханский, В. С. Сидоренко, П. Л. Соколов-Соколовский, Н. М.
Уваров; дивизионные комиссары В. Е. Зайцев, Ф. Я. Левензон, И. С. Ни-
жечек, В. К. Озол, Я. Т. Царев, комбриги С. Ф. Гулин, В. И. Мернов,
* Этот случай был настолько кричащим, что Мехлис упомянул о нем в речи на ХУШ
партсъезде (Стеногр. отчет. С. 276).
125
С. П. Обысов, П. Р. Потапенко, Д. М. Руденко, С. Г. Хорьков; бригадные
комиссары Я. В. Русов, О. И. Спалвин; полковники П. Ф. Беляков,
Н. П. Вишневецкий, В. Д. Достойное, А. О. Индзер, А. К. Меднис,
X. А. Пунга, Ф. М. Саленек, А. И. Шипунов; полковые комиссары
М. А. Илюкович-Строковский, П. В. Мухин; военюрист 1 ранга И. И.
Трупчинский, военюрист 2 ранга П. С. Коляда; майоры С. Ф. Назаров,
И. Н. Попов; капитан К. И. Гот-Гарт; старший лейтенант И. И. Дамберг
и мн. др.
Но ВКП (б) вне
111
зе блюла свою чистоту прямо как Христова невеста.
Она же не могла допустить, чтобы расстреливали людей, которые еще
числятся в партии. И опять-таки вопреки партийному Уставу, заочно, до
всякого судебного решения, по-быстрому и почти автоматически и, пожа-
луй, стопроцентно армейские партийные организации начали «изгонять
скверну» — выкидывать из партии всех арестованных особыми отделами
НКВД.
Первого июня 1937 г. обсуждалось персональное партийное дело только
что арестованного начальника Автобронетанковых войск ОКДВА, члена
ВКП (б) с 1917 г. сорокалетнего комдива С. И. Деревцова. В выступлениях
коммунистов говорилось о том, что Деревцов был в молодости батраком,
матросом, участвовал в штурме Зимнего дворца, за героизм на фронтах
гражданской войны награжден двумя орденами боевого Красного Знамени.
Член ВКП (б) Соловьев сказал, что знал Деревцова с 1927 года, однако
чего-либо отрицательного за ним не замечал. Было известно также, что
за двадцать лет пребывания в партии Деревцов партвзысканиям не под-
вергался, в оппозициях и антипартийных группировках не участвовал. Вы-
ступавшие отмечали некоторые недочеты в его служебной работе, однако
никаких фактов враждебной деятельности приведено не было. И тем не
менее те же выступавшие, его вчерашние боевые товарищи в партийном
строю, заявляли, что раз Деревцов арестован, надо его из партии исклю-
чить. И исключили322. А 25 марта 1938 г. он был расстрелян в Хабаровске.
Член ВКП (б) с 1917 г. преподаватель Военной академии им. Фрунзе,
комдив Г. С. Замилацкий был арестован 3 июня 1938 г. и ровно через
неделю — 10 июня — его вчерашними сослуживцами он из партии был
исключен в связи с арестом323. А в Чите действовали еще быстрее. Помощ-
ник командующего войсками ЗабВО по ВВС комдив И. И. Карклин был
арестован 11 августа 1937 г., а уже 15 августа он был парторганизацией
штаба и управления ЗабВО исключен из партии, в которой состоял с
1918 г., как разоблаченный, арестованный органами НКВД враг народа324.
Насколько же однозначна логика того времени. Раз арестован — значит
разоблачен. А раз разоблачен — надо расстреливать, что и было исполнено
2 октября 1938 г.
Командующий военно-воздушными силами УрВО комдив А. Т. Кожев-
ников был арестован 13 февраля 1938 г., а уже через шесть дней поста-
новлением окружной парткомиссии УрВО исключен из рядов ВКП (б)325.
Командир Особой кавдивизии им. Сталина комдив Н. И. Точеное состоял
членом В КП (б) с 1919 г. За время командирской службы парторганизация
зорко следила за каждым его шагом и спуску не давала. За период 1926—
1933 гг. на него трижды налагались партвзыскания (за невыдержанность
и грубость с подчиненными; за неправильный подбор кандидатов в авиа-
школу; за укрытие факта службы в 1916—1917 гг. рядовым в конно-жан-
дармском дивизионе). Но время шло, уроки извлекались, взыскания
снимались... А вот когда комдива Точенова 8 июня 1937 г. арестовали, тут
уже было не до обычных взысканий. И июля 1937 г. он был исключен
из рядов партии в связи с арестом органами НКВД326.
Вообще формула «исключен из партии в связи с арестом по настоящему
делу» довольно часто встречается в надзорных производствах. Так сказано,
например, о бывшем командире 39 сд ОКДВА, члене ВКП (б) с февраля
1917 г. комдиве Д. С. Фирсове327, а также в делах бывшего помощника
командующего ОКДВА по материальному обеспечению, члена ВКП (б) с
1919 г. дивинтенданта Г. А. Дзызы328, бывшего члена Военного совета
Уральского военного округа, члена ВКП (б) с 1918 г. дивизионного комис-
126
сэра А. В. Тарутинского329, бывшего члена Военного совета Сибирского
военного округа дивизионного комиссара Н. А. Юнга330 и многих других.
Исключение из партии арестованных органами НКВД проводилось
сверхоперативно. Некоторые партийные комиссии чуть ли не в «социали-
стическое» соревнование вступали: кто быстрее исключит... Окружная пар-
ткомиссия Уральского военного округа исключила из партии командующего
войсками округа комкора И. И. Гарькавого через шесть суток после его
ареста331, а парткомиссия Амурской военный флотилии сделала это с на-
чальником политотдела флотилии дивизионным комиссаром В. С. Виноку-
ровым уже через пять суток332. Начальник Центрального аэроклуба СССР
комбриг М. С. Дейч был исключен из партии через два дня после его
ареста333. Абсолютный рекорд поставили в г. Куйбышеве, где арестованного
4 октября 1937 г. заместителя начальника политуправления ПриВО диви-
зионного комиссара М. П. Баргера сумели исключить из рядов В КП (б) (в
которой он состоял с 1917 г.) в тот же день. Ведь, «НКВД никогда не
ошибается».
Ритуальный механизм обязательного исключения из партии перед осуж-
дением и расстрелом действовал безукоризненно, так словно соборование
православного перед кончиной. Из более чем двух тысяч изученных мною
надзорных производств, только в одном — на осужденного 2 октября 1938 г.
к расстрелу комдива М. Н. Шалимо мне попалась такая запись: «Данных
об исключении из партии осужденного не имеется»334 (но партбилет-то был
исправно отобран при аресте и у него).
Итак, армейские и флотские парторганизации, руководимые и направ-
ляемые военными комиссарами и целой сетью политических управлений и
отделов, в подавляющем большинстве случаев бросили военных партийцев,
попавших под подозрение особых отделов. Хуже того, своими чуть ли не
елями исключениями «неблагонадежных» из ВКП(б), партийные ор-
спло
ганизации давали, как бы «наводку» особистам: парторганизация РККА в
целом не только не встала на защиту своих ложно обвиняемых сынов, но
бросила их, обрекла на заключение в застенках НКВД, подобно тому как
древних христиан кидали диким зверям на растерзание335...
Еще раз хочу заметить, что подобную ситуацию было бы неправомерно
рассматривать как следствие выхода НКВД из-под контроля партии. Здесь
надо различать далеко не одинаковые уровни в структуре партии: местные
парторганизации, не говоря уже о рядовых коммунистах, и центральное
руководство. Так вот, что касается партийного Центра, то из-под его по-
вседневного наблюдения, надзора и полного контроля органы НКВД ни-
когда и ни на минуту не выходили. Политбюро ЦК ВКП(б), и прежде
всего такие его члены, как Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Ан-
дреев, неослабно контролировали каждый шаг НКВД. Именно они ставили
наркомату генеральную задачу по осуществлению массового террора. И так
же как они сами абсолютно не считались с волей и пожеланиями партий-
ных низов, то позволили и органам НКВД действовать на местах подобным
же образом. Сами же партийные низы, чувствуя свою беззащитность и
обреченность, отдавали на заклание товарищей по партии и равнодушно
ждали своего смертного часа...
Кто же сохранялся, кто «правил бал» в армейских парторганизациях?
Прежде всего те, кто активно выявлял и исключал. Многие из них тор-
жествовали временно. Они, быть может, и не подозревали, что и над их
головами уже занесен топор, который и опускался в свой черед. Продол-
жали функционировать и те, которые, возможно не зная об этом, следовали
наставлению Эпикура: «Проживи незаметно». Это молчаливое большинст-
во,
покорно выполняющее любые пожелания вышестоя
□с, volens-nolens
было соучастником погрома в парторганизации РККА.
Позорная роль армейских и флотских военных комиссаров, политор-
ганов и парторганизаций в трагедии РККА в 1937—1938 гт. была сыграна
и собственно закончена в ее первом акте — в процессе беззаконных мас-
совых арестов безвинных военнослужащих с фактического согласия и даже
одобрения комиссаров, политорганов, парторганизаций. Теперь, когда птич-
ка оказалась в клетке, мнение партийных организаций уже никого не
127
интересовало. И они — военные комиссары, политработники, партор-
ганизации, как правило, ничего не знали, что творится с выданными ими
вчерашними большевиками на предварительном следствии, в суде. Узна-
вали лишь, и то не всегда, что очередной «враг народа» уничтожен.
Последняя надежда оставалась на прокуроров, особенно военных. Уж
они-то, казалось, на то и поставлены, чтобы строжайшим образом блюсти
закон, не допускать безвинного ареста хотя бы одного человека. Прокуро-
ром Союза ССР в январе 1935 г. был назначен работавший до того про-
курором РСФСР А. Я. Вышинский. Имя этого образованного и опытного
профессионала было широко известно в стране и в армии прежде всего по
его какой-то исступленной риторике на судебных процессах с непременным
требованием смертной казни «врагам народа». Позднее Роберт Конквест
метко и справедливо назовет его «режиссером человеческой мясорубки»336,
а тогда Сталин не мог налюбоваться усердием и талантами своего выдви-
женца и по некоторым свидетельствам одарил его завидной по тем време-
нам характеристикой: «умный прокурор»337. За такой высокой словесной
оценкой «вождя» воспоследовала высшая награда страны. 20 июля 1937 г.
политбюро ЦК ВКП (б) утверждает проект постановления ЦИК СССР: «За
успешную работу по укреплению революционной законности и органов
прокуратуры наградить т. А. Я. Вышинского орденом Ленина»338.
Об истинном отношении Вышинского к праву и законности можно су-
дить по его шифрограмме всем прокурорам в связи с совершенно секретным
оперативном приказом Ежова № 00447 от 30 июля 1937 г., в которой, в
частности, говорилось: «Соблюдение процессуальных норм и предваритель-
ные санкции на арест не требуются» 339. Вот что такое Вышинский без
личины. Такая позиция прокурора СССР имела тем более негативное зна-
чение, что Главная военная прокуратура тогда в штатах НКО не состояла
(числилась в Прокуратуре СССР).
Несмотря на значительные трудности, все же военному ведомству уда-
лось несколько увеличить количество сотрудников военных прокуратур. Ес-
ли в 1931 г. в стране насчитывалось всего 130 военных прокуроров (вместе
с помощниками прокуроров) и 145 военных следователей, то к 1 января
1935 г. их число возросло соответственно до 199 и 234. У военных проку-
роров имелся солидный партийный стаж, а 20 человек вступили в партию
еще в 1917 г., а то и ранее. Многие имели значительный опыт практической
военно-судебной работы. Но подлинным бичом решавших человеческие
судьбы военных прокуроров была совершенно неудовлетворительная обще-
образовательная подготовка боль
янства из них. Ведь и их отбирали и
III
назначали не столько по профессиональной подготовленности, сколько по
се. Вот и по-
партийности и политической преданности партийной верху
лучилось, что через 16 лет после создания РККА 45% военных прокуроров
(с помощниками) имели только низшее образование. А у военных следо-
вателей таких было даже больше половины (52 % )340.
В 1936 г. на службе в РККА состоял довольно значительный отряд
военно-юридических работников (883 человека), удостоенных персональ-
ных военных званий. Из них 228 человек в званиях среднего начсостава
(54 младших военюристов и 174 военюриста), 531 человек — в званиях
старшего начсостава (192 военюриста 3 ранга, 139 военюристов 2 ранга и
200 военюристов 1 ранга) и 124 человека — в званиях высшего начсостава
(99 бригвоенюристов, 21 диввоенюрист, 3 корвоенюриста и 1 армвоеню-
рист)341.
На 1 апреля 1938 г. в военных прокуратурах РККА имелось по штату
256 военных прокуроров, их заместителей и помощников и 244 военных
следователя342. В июле 1938 г. главный военный прокурор предложил в
целях поднятия престижа в войсках военно-юридических работников,
включать их в военно-политический состав. На соответствующей докладной
записке ГВП имеется помета: «...т. Щаденко заявил — предложение т. Ро-
зовского учтено и юридические работники входят в графу политработников.
9/VIII. Кузнецов»343. Для пополнения кадров военной прокуратуры к се-
редине февраля 1940 г. областными комитетами ВКП (б) были отобраны и
рекомендованы коммунисты в счет «100»344.
128
К середине июля 1940 г. Главная военная прокуратура (насчитывавшая
по штату 159 человек, из них 75 — оперативных сотрудников) руководила
состоящими в штате НКО 180-ю военными прокуратурами Красной Армии
и 96-ю военными прокуратурами войск НКВД и военизированных органи-
заций (железнодорожные, бассейновые)345. Казалось бы, это большая сила
при нормальных условиях вполне могла бы обеспечить соблюдение хотя
бы элементарных норм законности. Но это не удалось.
Когда внимательно вдумывае
III
ё>ся в историю работы военной прокура-
туры в РККА, неизбежно приходишь к выводу о том, что чуть ли не с
первых дней своей деятельности ей приходилось сталкиваться с нежеланием
особых отделов считаться с провозглашенными советскими законами. Уже
в 1924 г. старший помощник прокурора Верховного суда СССР по военной
прокуратуре Н. Н. Кузьмин докладывал: «Условия, в которых осуществ-
ляется надзор за деятельностью органов ГПУ, заставляют желать многого.
Часто встречающимися явлениями до сих пор остаются необоснованные
аресты, расплывчатость предъявляемых обвинений, преувеличение перспек-
тивы дела346. В ноябре 1925 г. члена партии с 1903 г., дважды награжден-
ного боевым орденом Красного Знамени Н. Н. Кузьмина из военной
прокуратуры убрали.
В феврале 1926 г. вопрос о взаимоотношении особых отделов и военной
прокуратуры обсуждался на специальном политсовещании в МВО. В при-
нятой здесь резолюции опять отмечалось нарушение законов представите-
лями ОГПУ. Кстати, на этом совещании имел место весьма многозначи-
тельный эпизод. Военный прокурор МВО С. Н. Орловский предложил
организовать для работников особых отделов цикл занятий по изучению
существующих законов, норм уголовного права и процесса и т. п. Но на-
чальник особого отдела МВО непреклонно заявил: «Мои уполномоченные
не нуждаются в инструктирован
Н5
извне»347. Очень характерна эта горде-
ливость своей особостью, кастовостью. Никого не подпускать извне, если
это даже закон. ОГПУ (так же, как потом НКВД) и так никогда не оши-
бается...
Против своеволия органов ОГПУ в РККА в феврале 1928 г. выступает
новый главный военный прокурор П. И. Павловский. Он обратил внимание
на то, что деятельность ОГПУ регламентируется многими инструкциями и
актами, которые вообще закрыты для прокурорского надзора. Павловского
также убирают — не возникай...
Примерно к концу 1936 г. — эта борьба заканчивается полным пора-
жением военных прокуроров и злорадным торжеством все более наглеющих
особых отделов НКВД (им позволили наглеть!). Вот лишь несколько фак-
тов. Военный прокурор БВО диввоенюрист Н. А. Малютин с тревогой со-
общает главному военному прокурору о массовых арестах с нарушением
«революционной законности» и буквально вопиет: «Мы как военные про-
куроры реального ничего сделать не можем». И что же ему ответили из
Москвы? «НКВД разберется, нечего особенно в это дело влезать»348. Воен-
ный прокурор МВО Ю. Берман и председатель военного трибунала МВО
корвоенюрист Л. Я. Плавнек сообщают главному военному прокурору
Н. С. Розовскому о фактах произвола особых отделов и просят его отре-
агировать. И Розовский «отреагировал» — передал эту докладную записку
в особый отдел МВО. Начальник следственного отдела 00 НКВД МВО
майор госбезопасности В. Столяров на записке еще не арестованных воен-
ных прокуроров высокомерно начертал: «Учесть при следствии»349. Он знал,
что делал — вскоре Берман и Плавнек были арестованы.
Пожалуй, довольно адекватно отразил сложившуюся ситуацию началь-
ник УНКВД по Новосибирской области майор госбезопасности И. А. Маль-
цев, который как бы по-отчески увещевал военного прокурора военюриста
1 ранга М. М. Ишова: «Вы, Ишов, напрасно пытаетесь идти против НКВД.
Ведь государство — это мы и бороться с нами у вас не хватит силенок...»350.
Не знаю, слышал ли Мальцев о Людовике XIV, но знаменитую формулу
«короля-солнца» «Государство — это я», он экстраполировал весьма реа-
листично и удачно в коллективистскую «Государство — это мы, НКВД».
При такой формуле прокуратуре места не остается.
5—1964
129
намеком. Наиболее «непокорных»
Исключительно неблагоприятное воздействие на деятельность военных
прокуроров оказывало и то, что занимавший с 1935 г. по 1939 г. пост
главного военного прокурора Н. С. Розовский нередко устранялся от своих
прямых прокурорских функций, старался всячески угодить своему шефу
Вышинскому и по существу превратил Главную военную прокуратуру
РККА в одно из звеньев механизма массового истребления безвинных лю-
дей. В основном за это Розовскому было присвоено высшее среди военных
юристов персональное военное звание «армвоенюрист».
Разумеется, на местах находились и такие военные прокуроры, которые
протестовали против беззаконий, отказывались давать санкции на арест
военнослужащих без должных оснований. По некоторым данным открыто
восставали против беззаконий около 80 военных прокуроров351. На таких
прокуроров «нажимали» особисты и не очень щепетильные начальники,
тогда они обращались за помощью в Главную военную прокуратуру. Но,
как заявляли прокуроры ГВП в апреле 1939 г., «они у нас в Главной
военной прокуратуре поддержки не имели и всегда, как правило, при воз-
никновении таких споров снимался или переводился прокурор. Так работ-
ники НКВД выжили из ДВК прокурора ОКДВА т. Анкудинова, т. Цыбин
переведен из БВО из-за несработанности с органами НКВД, которым от-
казывал в выдаче санкций на аресты»352.
Но перевод военного прокурора к другому месту службы по тем вре-
менам считался не наказанием, а лишь намеком. Наиболее «непокорных»
военных прокуроров, пытавшихся бороться против беззаконных арестов,
самих запросто арестовывали. Как явствует из доклада главного военного
прокурора в апреле 1938 г., из 500 военно-прокурорских работников ока-
зались арестованными 30 человек (6 % к общему штату оперативных ра-
ботников*) в том числе 8 прокуроров военных округов и 12 корпусных и
дивизионных прокуроров353. В числе арестованных были военные прокуроры
военных округов диввоенюристы Ю. Я. Берман (Московского), Н. М. Куз-
нецов (Ленинградского), Н. А. Малютин (Белорусского), Е. Л. Перфильев
(Киевского), Г. И. Оганджанян (Закавказского); военный прокурор ОКДВА
В. И. Малкис, прокурор пограничной и внутренней охраны войск НКВД
Украинской ССР Н. Н. Гомеров, заместитель народного комиссара юстиции
СССР, бывший заместитель главного военного прокурора диввоенюрист
А. С. Гродко и др. Были арестованы бригвоенюристы военные прокуроры:
Забайкальского военного округа (Г. Г. Суслов), Харьковского военного ок-
руга (К. И. Романовский) и его помощник (М. И. Ставицкий), военные
прокуроры Краснознаменного Балтийского флота И. К. Гай и И. М. Стур-
ман и Черноморского флота П. С. Войтеко, заместитель военного прокурора
МВО А. П. Берзин, военный прокурор войск НКВД МВО Ю. А. Дзервит,
а также помощники главного военного прокурора Иоссель и Казаринский
и др.
Насколько глубоко запала ненависть особистов ко всяким попыткам
контроля за законностью их действий можно судить по тому, что из всех
главных военных прокуроров с 1924 г., своей смертью успел умереть только
С. Н. Орловский (да и то, возможно, потому, что он, как бывший секретарь
Реввоенсовета 1-й Конной армии, был хорошо известен Ворошилову), а
все остальные до единого — Н. Н. Кузьмин, П. И. Павловский, М. М. Лан-
да — арестовывались (Кузьмин и Ланда расстреляны), Павловский умер,
«отбывая наказание».
Не миновала чаша сия и главного военного прокурора Красной Армии
армвоенюриста Н. С. Розовского. Уж как он старался угодить и Вышин-
скому и его хозяевам, и на места прокурорам давал указания «санкции
на арест давать безотказно... не мешать производству арестов»354, а все же
иногда по частным вопросам осмеливался потревожить начальство напоми-
нанием о необходимости соблюдения хотя бы элементарной законности.
Сам он принять соответствующие меры не решался, но «ставил вопросы»
перед начальником Политуправления РККА. Один из красноармейцев не-
* В свете этих данных, утверждение Л. М. Заики о том, что в 1937—1938 гг. были
репрессированы каждые двое из трех военных прокуроров (Расправа: прокурорские судьбы.
С. 94) представляется недостаточно доказанным.
ШИ5
130
обдуманно заявил своему товарищу, что он не будет принимать военную
присягу. «Товарищ» оказался «бдительным» и «антисоветчик» был немед-
ленно арестован. В данном случае военные прокуроры оказались на месте.
7 мая 1939 г. Розовский докладывает Мехлису: «Мною получено сообщение
военного прокурора САВО о неправильных действиях военкома 28 отдель-
ного батальона местных стрелковых войск старшего политрука Козловского,
выразившихся в незаконном аресте и отстранении от принятия присяги
красноармейца ПАНИНА И. Г.»355.
Но даже такие робкие попытки Главной военной прокуратуры напом-
нить о необходимости, хотя бы видимости поддержания законности, надо-
ели сотрудникам особых отделов НКВД. И 17 июня 1939 г. Берия
направляет Ворошилову «имеющийся в НКВД СССР компрометирующий
материал на работников Главной военной прокуратуры». Ссылаясь на по-
казания ранее арестованных «участников антисоветского военного заговора»
(бывшие заместитель и помощники главного военного прокурора
А. С. Гродко, Иоссель и Казаринский, бывшие военные прокуроры военных
округов: Оганджанян, Берман, Малкис, Малютин, Кузнецов), Берия ут-
верждал, что в Главной военной прокуратуре существует еще не выкор-
чеванная заговорщическая организация, которую возглавляет сам главный
военный прокурор Н. С. Розовский и в которую якобы входят два проку-
рора ГВП (Л. М. Брайнин и Д. С. Клебанов) и два помощника ГВП (Л. М.
Калугин и А. X. Кузнецов). Объективных доказательств виновности Ро-
зовского никаких, одни голословные обвинения, вроде «насаждал в аппа-
рате ГВП и на местах троцкистские и другие враждебные элементы», или
показания арестованного бывшего военного прокурора Черноморского флота
Войтеко, что он «слышал со стороны Розовского похабнейшие антисовет-
ские анекдоты и загадки по адресу вождя нашей партии»356.
В посланном в этот же день Берией Мехлису сообщении о «разоблаче-
нии» Розовского было сказано, что главный военный прокурор Красной
Армии «уличается показаниями арестованных как участник военно-фаши-
стского заговора в РККА и руководитель заговорщической организации в
прокуратуре»357. Вскоре он был арестован. Следствие длилось почти два
года. И только за неделю до начала Отечественной войны он наконец
предстал перед военной коллегией Верховного суда СССР, осудившей его
по формуле «10+5» (10 лет лагерей и 5 лет поражения в политических
правах). Но Розовский протянул недолго, умер в ИТЛ в 1942 г. В декабре
1956 г. военная коллегия частично изменила приговор (посмертно), по-
скольку никакой заговор
ческой организации в Главной военной проку-

ратуре, как и в целом в РККА, не было. Что же касается инкриминируемой
ему совершенно недостаточной борьбы против беззакония в отношении во-
енных кадров, то в этом отношении приговор не пересматривался.
Какие бы беззакония не творились в РККА, в официальных докумен-
тах всячески пытались их показать, как «законные». Рано или поздно, но
все палачества, как правило, ocbs
It*
дались тогдашней военной юстицией.
Следовательно, несмотря на руководящую роль Центра и руководства
НКВД в организации массовых репрессий, многое в судьбе арестованных
командиров, политработников, бойцов РККА непосредственно зависело от
военных юристов — прокуроров, следователей, членов военных трибуна-
лов и т. п.
Конечно, при существовавшей в стране и армии системе варварского
деспотизма, «всяких прокуроров» терпели лишь постольку, поскольку они
были безропотными, до холуйства, исполнителями воли вышестоящих на-
чальников и сотрудников особых отделов НКВД.
Увы! Надо со всей определенностью признать, что подавляющее боль-
шинство военных прокуроров не выполнили своего профессионального дол-
га. В массе своей они действовали по принципу «Чего изволите?» Главной
причиной такого позорного явления был всепоглощающий страх перед без-
жалостной кровавой машиной уничтожения, колесиками которой они сами
оказались. Но нс только. Была и еще одна немаловажная причина — их
совершенно неудовлетворительная профессиональная подготовка, по сути
полная профнепригодность. И это не столько их вина, сколько беда. Ведь
131
долгое время — почти два десятилетия военных юристов вообще нигде не
готовили. На работу в органы военной прокуратуры нередко посылали лю-
дей в порядке партийного поручения.
Мало того, что профессиональное неумение, трусливое нежелание серь-
езно противостоять арестам безвинных людей, превратило многих военных
прокуроров в фактических пособников злодеяний особых отделов, так среди
них находились и такие, которые делали это черное дело с особым рвением.
В частности, целый ряд авторов упоминают в связи с этим как патологи-
ческую личность начальника одного из отделов Главной военной прокура-
туры С. Я. Ульянову. К ним же, очевидно, надо отнести и исполнявшего
обязанности военного прокурора Л ВО диввоенюриста Шмулевича. По сви-
детельству военного прокурора 5-го стрелкового корпуса Федяинова, в этом
округе «операции с НКВД проходили огульно. Лес рубят, щепки летят.
Шмулевич в одну ночь давал по полторы тысячи санкций на аресты, это
разве не огульно?...»358.
Впрочем, и сам Федяинов был «хорош». В докладной записке старшего
инструктора ОРПО Политуправления РККА полкового комиссара А. Ма-
гида от 25 апреля 1939 г. «О положении дел в Главной военной прокура-
туре» о методах работы этого военного прокурора стрелкового корпуса
сообщалось следующее. Когда у красноармейца Карачева оказался проко-
лотым радиатор на автомашине, этот не по уму ретивый «правоохранитель»
арестовал его, предал суду трибунала и требовал расстрела красноармейца
как диверсанта. В другой раз он предал суду как диверсанта старшего
лейтенанта Айларова, в подразделении которого пали две лошади. В обеих
случаях военный трибунал не внял домогательствам прокурора и прекратил
дела. Но на вопрос, заданный Федяинову: почему он «сделал диверсантом»
честного и преданного командира, последовал самоуверенный ответ: «Все
они преданы, а мы их садим»3 9. Казалось бы, за столь грубые нарушения
законности такой прокурор должен быть сам предан суду, или по крайней
мере отрешен от должности. Но, оказывается, высшему начальству такое
рвение нравилось. И оно соответственно поощрялось. Так и Федяинов по-
лучил повышение по службе — из прокуроров соединения он был переве-
ден на должность помощника прокурора Киевского военного округа360.
Заместитель военного прокурора ЛВО Ф. Д. Петровский привлек к уго-
ловной ответственности по ст. 58 УК («за контрреволюционную агитацию»)
красноармейца за то, что тот, шутя, бросил в тарелку другого красноар-
мейца оловянную пломбу361. Прокурор БОВО бригвоенюрист Г. Г. Бурцев
санкционировал арест одного комсомольца «за подготовку террористическо-
го акта над тов. Хрущевым». Эта «подготовка» выразилась в том, что сей
комсомолец требовал личного свидания с Хрущевым, угрожал в случае
отказа самоубийством, т. е. по существу, он готовил акт против самого
себя362. Все равно — «теракт».
Вместо арестованного Розовского, исполняющим обязанности главного
военного прокурора был назначен бригвоенюрист П. Ф. Гаврилов. Стремясь
всемерно угодить особым отделам, он осенью 1939 г. обращается к наркому
Ворошилову со следующим предложением: «В связи с обстановкой и орг-
мероприятиями, проводимыми в Белорусском Особом, Ленинградском и Ки-
евском Особом военных округах, а также в целях ускорения рассмотрения
вопросов об аресте и предании суду лиц начальствующего состава, считаю
целесообразным представить временно Военным советам и Военным про-
курорам названных округов право решать эти вопросы на месте с после-
дующим донесением Вам и в Главную военную прокуратуру РККА. Прошу
Ваших указаний». В данном случае нарком обороны оказался большим
законником, чем военный прокурор. На его отношении сохранилась резо-
люция: «Успеем, подождать. КВ. 16/1Х-39»363.
Общий печальный вывод состоит в том, что в кровавые 1937 и 1938 годы
военные прокуроры по целому ряду причин не смогли и не сумели сколь-
либо существенно ограничить беззаконные массовые аресты военнослужа-
щих особыми отделами и тем самым вольно или невольно способствовали
своеобразной легитимизации и закреплению столь выгодной правившей тог-
да сталинской клике формулы «НКВД никогда не о
ill
дбается.
132
ТЕХНИКА И МАСШТАБ АРЕСТОВ ВОЕННЫХ
Итак, справка с «обоснованием» необходимости ареста составлена, сан-
кция наркома обороны получена, ордер на арест подписан. Ставится по-
следняя сцена первого акта трагедии РККА — сам процесс арестовывания.
Сотрудники особых отделов НКВД понимали, что это не совсем прими-
тивное дело. Ведь речь шла об аресте известных всей армии, да и стране
людей, под военным командованием которых находились тысячи, а то и
десятки и сотни тысяч вооруженных людей. Поэтому все аресты произво-
дились скрытно, в глубокой тайне. Применялись самые различные методы.
Один из весьма распространенных приемов — ночной арест на квар-
тире — тихо приехали и тихо увезли. На своих квартирах были арестованы
комкор Ж. Ф. Зонберг, корпусной комиссар К. Г. Сидоров, комдивы
А. И. Бергольц, Г. С. Замилацкий, Д. К. Мурзин, комбриги П. В. Емель-
янов, И. Т. Карпов, Ф. Г. Мацейлик, бригадный комиссар К. И. Подсот-
ский, полковники И. И. Гуданец, В. Д. Достойное, В. А. Зун, И. С. Павлов,
X. А. Пунга и мн. др.
Но, пожалуй, наиболее излюбленным методом подготовки ареста, осо-
бенно по отношению к командирам и политработникам, занимавшим круп-
ные посты, было предварительное перемещение по службе (как правило,
с понижением). Очевидно руководствовались при этом такими соображе-
ниями: любого командира легче арестовать не в его родной дивизии (кор-
пусе, округе), где его все и давно знают, слушаются и подчиняются, а
там, где он еще никому как следует не известен — значит, заступничества
не будет. И сама намеченная жертва, оторванная от давних и крепких
корней боевого товарищества, сопротивляться, как правило, не сможет.
Известно, что маршал М. Н. Тухачевский 11 мая 1937 г. был освобож-
ден от обязанности первого заместителя наркома обороны и назначен ко-
мандующим войсками ПриВО. 13 мая его принял «сам» Сталин и
«успокоил» — мол, дело временное. Тухачевский уехал в Куйбышев. Так-
же были смещены и перемещены маршалы А. И. Егоров и В. К. Блюхер,
командарм 1 ранга И. Э. Якир, командарм 2 ранга А. И. Седякин, армей-
ские комиссары 2 ранга Г. И. Векличев и Б. М. Ишто, комкоры С. П. Уриц-
кий и Б. М. Фельдман, корпусные комиссары К. Г. Сидоров и
Г. Г. Ястребов, дивизионный комиссар В. К. Озол, комбриг С. П. Обысов.
А там, на новом месте, все зависело от расторопности и фантазии сотруд-
ников НКВД. Например, прибывшего в г. Куйбышев маршала Тухачевского
попросили по дороге в штаб ПриВО ненадолго заехать в областной комитет
ВКП(б). Через некоторое время оттуда вышел бледный командарм 2 ранга
П. Е. Дыбенко (которого Тухачевский должен был заменить на посту ко-
мандующего войсками округа) и рассказал своей жене, что Тухачевский
арестован364. Начальник Оперативного отдела Генштаба РККА, член Воен-
ного совета при НКО СССР комбриг С. П. Обысов, внезапно был назначен
командиром 20-й ордена Ленина Пролетарской дивизии Донбасса и уже
там 18 июля 1937 г. арестован.
Довольно часто практиковался и способ вызова или командировки лиц
комначполитсостава в штаб округа, или в Москву под разными предлогами,
в том чи�